Дамвергис Иоаннис
Клятва

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Д. Златова.
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1916, No 5.

Клятва

Рассказ И. Дамвергиса

Перев. с греч. Д. Златова

   И. Дамвергис родился на Крите в шестидесятых годах. Из его произведений пользуются популярностью сборники рассказов: "Эпизоды" и, в особенности, выдержавшие три издания и переведенные на многие иностранные языки "Мои критяне". Состоит редактором издающегося пятнадцатый год на частные пожертвования патриотического листка "Отечество", еженедельно в количестве 20.000 экземпляров бесплатно рассылаемого грекам, живущим на чужбине, главным образом, стонущим под игом двух заклятых врагов эллинизма -- Турции и Болгарии. Принимал деятельное участие в восстании родного многострадального острова в 1896 г. Занимал в течение нескольких лет должность директора Королевского театра в Афинах, а в последнее время при Венизелосе -- должность секретаря совета министров.

Переводчик.

   Весь Крит, с конца в конец, был в брожении в июне 1821 года. Столкновение при Люле, в котором тридцать ризитов и сфакианосцев обратили в постыдное бегство втрое многочисленных турок, лучших палликаров Кидонии, и убили их прославленного вождя кровожадного Тамбураджи, -- эта первая схватка спасала и вселяла бодрость в критян, так как турки, убегая, бросали оружие, а только в оружии и был недостаток у христиан.
   Старцы и нотабли со всех округов острова собрались в Сфакии и там во имя христианского Бога решили снова противопоставить свои груди жестокой тирании, которую турки в продолжение полутора столетия проводили на острове.
   Что им до недостатка в ружьях и порохе, в пулях и свинце?!
   Ружья были только у начальников, но более мужественные из повстанцев скоро вооружатся, сняв доспехи с убитых в первой же битве врагов. Пороху на всем острове имелось только четыреста ок, но и его хватило бы, чтобы посеять смерть в рядах неверных, пока с других островов не прибудет закупленный запас. Бумагу и свинец им временно доставят монастырские книги и манускрипты, разновесы безменов и крытая свинцом крыша первой завоеванной мечети. х
   К тому же были у них большие, крепкие палицы и длинные ножи, что представляло вооружение для горцев, полных патриотического чувства и энтузиазма, воодушевленных песнями Ригаса, которые так недавно им пел, играя на лире, Стефан Халис.
   -- Свобода или смерть! -- кричали все в один голос.
   Когда же сооруженные и безоружные повстанцы узнали о бесчеловечных бойнях, учиненных турками в укрепленных городах над арестованными в них христианскими семьями, другой более страшный крик послышался повсюду:
   -- Месть!
   Одни клялись именем Бога, другие давали обет святым.
   Кто давал клятву посеять сто пуль в грудях агарян, кто -- скосить двадцать голов своим мечем, а кто -- размозжить столько же тяжелой палицей. И большинстве не нарушило своей клятвы.
   Но обет некоторых из них, к числу которых принадлежал, и "капетан" Клонарис, был слишком тяжел и труден.
   В припадке безумия он дал зарок пред святыми не сжимать в объятиях своей прекрасной жены, не целовать розовых щек Катинги до тех пор, пока разгромленные турки не будут изгнаны со всего Крита. Увы, как трудно исполнить это! Крепости сильны и велики, и для взятия их недостаточно голых грудей христиан. Капетан Клонарис только месяц назад женился на красивейшей девушке Ретилина, а несоблюдение подобного обета, по старинному преданию края, карается святыми смертью.
   Но каким ярым воином должен быть он, чтобы насильно удалить из своего сердца всякую нежность пойти сражаться с теми, которые, кроме всего прочего, были причиной его жестокого вынужденного развода!
   У капитана Клонариса было десять ратников -- сфакианосцев, которых он называл своими детьми и братьями, они же величали его начальником, так как никто не мог сравниться с ним.
   Еще с мирных сельских празднеств было известно его превосходство. И в пении, и в игре на лире, и в пляске он был первым. В прыгании никто не мог тягаться с ним, а в беге -- можно было подумать, что у него на ногах крылья. Когда же его товарищи стреляли в цель, он не принимал участия в состязании, так как был таким стрелком, что по одному сбивал листья с намеченной ветки, а затем и самую ветку, при чем ни листья, ни ветки не терпели никакого изъяна! Благодаря этой меткости за ним и осталось, как почетная кличка, фамилия Клонарис -- Веткин.
   К тому же он был таким красавцем, что все девушки его деревни Араданы позавидовали счастью Катинги, узнав, что на ней женился прекрасный Константин.
   Целых пять месяцев уже воюет с турками молодой капетан.
   И переходя из деревни в деревню, прыгая с хребта на хребет с десятью товарищами, число которых пощадил и сохранил Бог войны, много он причинил вреда и бедствий врагам своего отечества.
   Лишь только узнавал он, что рота регулярного или банда иррегулярного войска направлялась в какую-нибудь деревню для резни и грабежа, он тотчас же с быстротою ветра занимал проход, чрез который должен был пройти неприятель. И в то время, как проходили турки, неся на каждом шагу разрушение и страдание, он набрасывался на них, и получалось изумительное зрелище: засевшая за минуту до того в засаду-горсть гоплитов обращала в бегство и сеяла смерть в рядах многочисленных противников.
   Когда же обстоятельства делали трудным их положение, они занимали отвесную и неприступную вершину сфакийских гор, и горе тому, кто осмелился бы преследовать там горсть храбрецов, каждая пуля которых, по народной песне, "оставляла матерей без сыновей и жен без мужей."
   Изо дня в день турки изгонялись из сфакийских деревень, временно ими занятых при помощи огромных полчищ. Укрывшиеся в горах старики, женщины и дети возвращались к домашним очагам. Теперь их с успехом могут защитить прекрасно организованные односельчане и повстанцы со всего округа.
   Возвратилась и Катинга в Арадецу и стала ждать мужа, которого не видела с самого начала восстания. Он известил ее, что прибудет в тот же день из соседнего Анаполиса, где с некоторого времени расположился лагерем.
   Уходя, турки сожгли маленький домик капетана Клонариса. Только в отдельно стоящей кухоньке можно было еще жить, да и она была вся черная от дыма пожара. Немногие окружавшие домик деревья, как будто храня еще краски пламени, блестели красным светом, пропуская сквозь полусожженные листья кровавые лучи заходящего осеннего солнца.
   Разрушение и опустошение виднелись повсюду. С какою яростью будет смотреть на все это капетан, вернувшись домой! Сколько турок поплатится головами за осквернение его дома!
   Между тем Катинга еще с утра выбелила внутренность кухни и по возможности убрала оставшееся им жилище.
   И хотя она была глубоко потрясена первым впечатлением от катастрофы, она развязала под вечер большой мешок, который спасла, при бегстве в горы, вытащила оттуда и нарядилась в свое свадебное из красного шелка с бесчисленными складками платье и белый вязаный платок. Став затем пред обломком зеркала, прибитому к кухонной стене, она кокетливо обвязала себе голову новым шелковым белоснежным шарфом, один конец которого, по местному обычаю, спустила по обнаженной груди, другой же оставила свободным сзади, ниже талии.
   Отправившись затем в самый конец сада, она уселась у цистерны на большой четырехугольный камень, любимое место избранника ее сердца.
   -- Ты видела их, Катинга? Палликары на подбор. Захотелось им всем вместе проводить меня домой п затем уж разбежаться, кто -- к матери, кто -- к жене, кто -- к возлюбленной. А жаль, что нет у нас винца попотчевать их! В первый раз уходят из моего дома люди, не испробовав вина. Из моего дома! Как будто можно назвать домом эти развалины, оставленные нам собаками.
   -- Был бы здоров ты, капетан, а дом вновь отстроишь. Брось теперь все это и скажи мне, оставшись вдвоем со мной, когда кончатся наши муки, когда мы снова мирно заживем с тобой, если так угодно будет Богу? Довольно уж войн, довольно крови! Если б ты знал, сколько слез я пролила в разлуке с тобою! Все окружавшие уговаривали меня не плакать, говоря, что грешно плакать женщине, у которой муж жив и такой палликар. Это было не по силам мне, так как я все время только и думала о тебе и не знала, где ты находишься. Сними свое окровавленное оружие, мне страшно видеть его: пока ты при нем, я не могу называть тебя Константином, а только капетаном.
   Константин снял с фески длинный кусок домотканой материи, которым обвертывал голову для предохранения ее от палящих лучей солнца, вытащил из-за светло-пурпурового пояса посеребренный боевой пистолет и огромный нож и положил их рядом с саблей, прислоненной к стене у кухонной двери. Вернувшись к колодцу, он достал воды и умыл свое загорелое лицо и обросшую голову.
   -- Так, так! Приведи себя малость в порядок, а то солнце превратило тебя в негра. Садись теперь поближе и потолкуем о наших страданиях. Но прежде всего скажи, отчего после пятимесячной разлуки ты отстранил меня, когда я бросилась тебя обнимать, увидев тебя во дворе с палликарами? Отчего отвернулся в сторону, как будто недовольный?
   -- Не спрашивай об этом, Катинга. Клянусь заходящим солнцем, я не могу тебе сказать. Хватит с меня огня, который жжет мое сердце.
   -- Не можешь мне сказать! За что же ты сердишься на меня? Ах, Константин, твои слова, что удар кинжалом. От них даже больнее, так как кровь не облегчает мук. Чем я провинилась? Разве я не явилась тотчас же, как ты известил меня об уходе турок? Не знаю, что и подумать. Я не помню и минуты, когда бы я не думала о тебе.
   -- Нет, моя Катинга! Как я могу сердиться на тебя? И за что? Разве ты не любишь меня по-прежнему и еще сильнее? Разве я не твой Константин, готовый броситься в огонь ради тебя? Нет, я не сержусь; пусть только Бог протянет свою десницу и поможет нам изгнать неверных с Крита, чтоб раз навсегда избавиться от беспорядков, чтобы могли мы зажить счастливыми и радостными. Они разлучили нас на столько времени, и кто знает, до каких пор еще будут держать в разлуке. Если б ты знала, скольких я убил вот этой рукой! Бросался с ножом на врагов, сколько бы их ни было, бил направо, налево и прорывался со своими удальцами сквозь вражеские ряды, не теряя и волоска с головы. А это потому, что я все время думал о тебе, и Бог не допускал моей смерти, чтоб ты не облачилась в траур.
   -- А я! Сколько раз я видела тебя во сне желтым, как лимон, с открытой грудью, на которой зияла рана от пули, пришедшей похитить твою душу! По временам твои уста раскрывались, и ты говорил: "Поцелуй твой стоит жизни, Катинга!" Я обращалась к тебе во сне, но ты был мертв и молчал! Ах, что за ужасные ночи я провела вдали от тебя!..
   Солнце только что закатилось, дул легкий ветерок и наступившую вечернюю тишину нарушали только шелест листьев и отдаленная песнь старого пастуха, который, возвратившись с гор, оплакивал своих погибших овец.
   Прекрасная супружеская чета все еще сидела на ступеньке колодца, но хранила глубокое молчание. Катинга, не будучи в состоянии объяснить слов мужа и угадать причину его движения, которым он отстранил ее нежные излияния и сдержал свои, глубоко страдала и ее муки проявлялись в слезах, которые она напрасно старалась скрыть, вытирая их концом передника. К тому же ее грудь высоко вздымалась при дыхании, и учащенное биение ее сердца не ускользнуло от пристального взгляда, устремленного на нее Константином.
   Он же, угрюмый и задумчивый, выдерживал еще более ожесточенную борьбу б теми же чувствами. Ужасный зарок, как чудовищный камень, давил ему грудь. Он пытался подыскать слово утешения для своей опечаленной подруги, но вопль, которого она не смогла сдержать, заставил его отвести на минуту взгляд от нее и устремить его на небо, как бы там, высоко ища спасительного выхода.
   Катинга все еще рыдала, но непобедимый капетан был уж побежден ее слезами. Он еще раз взглянул на нее и, как бы изнуренный сверхчеловеческой борьбой, сказал дрожащим голосом:
   -- Поцелуй твой стоит жизни, Катинга!..
   И, взяв в свои огромные руки ее личико, он запечатлел на влажной от слез щеке звучный и долгий поцелуй...
   На другой день, рано утром, товарищи капетана Клонариса пришли и увели его.
   С вершины соседней горы была замечена толпа турок, надвигавшихся на Арадену.
   Немного спустя враги, считавшие деревню эвакуированной, приблизились на расстояние ружейного выстрела. Но, увидев сфакианосцев, поджидавших их на узкой тропинке, остановились и стали готовить ружья.
   -- Ударим первыми! -- скомандовал зычным голосом капетан и бросился на неприятеля.
   Но первая же выпущенная врагом пуля пронзила ему грудь и прекрасный Константин свалился на руки товарищей, произнеся одно только слово:
   -- Катинга...
   Турки же, едва узнав его, стремительно бросившегося вперед с саблей в руке и ножом в зубах, повернули спины и пустились бежать.
   Они не знали, что капетан Клонарис убит, так как он нарушил свою клятву.

------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", 1916, No 5.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru