Даниловский Густав
Поезд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Pociąg.

Поезд
Густава Даниловского

   Город Рышвиль рос с поразительной быстротой.
   Молодежь с известным неодобрением слушала стариков, когда те утверждали, что на том самом месте, где теперь город, стояли домики с соломенными крышами, что посреди них дымилась едва пара фабричных труб, а железные крыши, выглядывавшие из массы своих соломенных подруг, как рыжий цветок конючины из желтой нивы льна, можно было по пальцам перечесть.
   Теперь лен уже совершенно поглощен конючиной.
   На высоком берегу выросли громадные здания, а низкие домики исчезли или перевелись на противоположный берег, далеко за реку. На том самом обрыве, где некогда стоял лес, возведен ценою миллионов пышный вокзал -- гордость Рышвиля.
   Вместо деревьев появились алебастровые колонны, на которых покоится кристальный навес, обильно покрытый фресками и золотом.
   Под мраморную арку каждые два часа врывался задыхающийся поезд и останавливался почти на самом краю обрыва -- на конечном пункте пути.
   Начальник станции стоял, опершись на балюстраду, и смотрел вдаль. Вид был действительно красный.
   Мраморные плиты террасы, высящейся над водой, были залиты розовым, солнечным светом. На двести шагов ниже извивалась широкой лентой река, меняясь в целый каскад цветов -- от грязно золотистого до пурпурно-красного. Тут же в стороне виднелись громадные здания Рышвиля, над которыми вился дым, дым без конца. На противоположным низком берегу теснились низкие домики, далее виднелся лес, а над ним спускалось огромное солнце. Начальник станции смотрел вдаль и думал о разных вещах, а также о том, что мост и продолжение пути не только испортили бы вид, но и совершенно не нужны, так как население противоположного берега и без того поспевает вовремя на работу. Затем он посмотрел на часы: он ожидал еще одного поезда. Это был экстренный поезд, с которым дети первоклассного пансиона еще до света выехали за город на маевку.
   -- Солнце заходит, -- думал он, -- поезд должен скоро быть. Затем он начал медленно шагать по мозаичной дорожке по направлению к своей конторе. На полдороге он увидел телеграфиста, который без шляпы бежал прямо к нему и нес в руках какую-то бумагу.
   -- Откуда это?
   -- Из третьей станции перед Рышвилем, -- пробормотал задыхавшийся, необычайно смущенный и бледный телеграфист.
   Начальник быстро прочитал, но сразу не понял, в чем именно тут дело.
   Телеграмм была следующего содержания: "Начальнику -- Рышвиль. Поезд с детьми не остановился на станции. Он миновал ее без всяких с нашей стороны сигналов. Причина пока не известна. Что случилось -- сообщим".
   -- Давно получена?
   -- За четверть часа.
   -- Чепуха какая-то, -- пробормотал начальник, сильно обеспокоенный, он быстро направился в свою контору.
   -- Ну, что там дальше? -- спросил он.
   -- Вот я снимаю, -- ответил один из чиновников и, нагнувшись над узкой бумажной ленточкой телеграфа, медленно читал: "Начальнику -- Рышвиль. На пятой версте пред третьей станцией найдены машинист и кочегар, оба без признаков жизни. Скомканы в одну массу. Все признаки драки. Кондуктор выскочил. Никаких объяснений дать не может. Ноги у него переломаны, впадает в ежеминутный обморок. Поезд сам несется. Вторая станция уведомлена", -- окончил он подавленным голосом.
   Наступил момент общего молчания.
   -- Что-то будет? -- сказал наконец кто-то.
   -- Что-то будет? -- повторили остальные, как эхо.
   -- Ничего не будет! -- крикнул начальник. -- Путь свободен, котел в локомотиве крепкий -- не лопнет. Господа, ступайте к своим занятиям. Никому не слова. Не возмущайте публики. Я иду за начальником движения. Телеграфируйте пока на вторую и первую станции за дальнейшими известиями, -- обратился он к одному из телеграфистов.
   -- Сейчас! -- ответил тот и нагнулся над аппаратом.
   Тем временем перед вокзалом началось шумное движение. Цвет рышвильского общества стремился на вокзал, чтобы встретить своей детей. К громадному асфальтовому подъезду каждую минуту подкатывали лоснившиеся кареты. Элегантно одетые мужчины выскакивали из карет и под руку выводили оттуда стройных женщин. Удары кнутов, крики кучеров смешались со стуком колес и фырканьем лошадей. На платформе сделалось тесно. Ее мозаиковые плиты превратились, казалось, в кружащийся, движущийся цветник, полный пестрых цветов. Из облаков снежно-белой кисеи разноцветные розы и желтые иммортели. Были и дорогие украшения: от слезного жемчуга и сверкающих алмазов, пурпурных кораллов и кровавых рубинов. Над всеми носился смешанный запах духов, а сверху лился электрический свет...
   Когда эта разноцветная масса разговаривала, смеялась, обменивалась поклонами и рукопожатиями, на телеграфной конторе неутомимо стучали аппараты, а из них высовывались узенькие бумажные ленточки, полные разных известий, производивших среди чиновников беспокойство и тревогу. На большие запертые двери бросались нетерпеливые взоры ожидавших прихода высших властей и каких-нибудь от них распоряжений.
   -- Наконец-то! -- послышался шепот.
   Двери раскрылись: в них показался желанный начальник движения с начальником станции.
   -- Ну, что там? -- спросил сухо первый.
   -- Плохо! -- ответил один чиновник, подавая бумагу.
   -- Я не спрашиваю: как, -- проворчал начальник и стал вполголоса читать: "Поезд миновал и нашу, вторую, станцию в полном ходу. Из пассажиров мы никого не заметили: вероятно, ничего не знают. Локомотив, кажется, в порядке. Вся линия уведомлена. Ждем известий от вас".
   -- Что они там хохочут! -- сердито процедил сквозь зубы начальник движения, обращаясь в сторону платформы, откуда доносился чей-то заглушенный смех. Затем, усевшись, он подпер руками голову и сидел с минуту молча. Весь персонал служащих упорно всматривался в его хмурое лицо и ждал, что он скажет.
   -- Бумаги!
   Ему сейчас же подали бумагу. Он взял листок, задумался и затем быстро написал: "Начальнику первой станции, -- обратите тщательное внимание на локомотив поезда и дайте знать, судя по дыму и пару, как далеко поезд может уйти. С какой приблизительно скоростью он идет, и не уменьшается ли она".
   -- Телеграфируйте сейчас же -- обратился он к одному из телеграфистов. Чиновник схватил листок, остальные стали тщательно прислушиваться к тактам нажимаемого клавиша, чтобы таким образом узнать содержание депеши.
   -- Разве у вас есть план действий? -- обратился начальник станции к начальнику движения.
   -- А у вас? -- ответил он раздраженно.
   -- У меня? Нет!
   -- Ну, так будемте ждать терпеливо.
   Наступила общая тишина. Но вдруг аппарат застучал. Все поднялись со своих мест. Начальник движения подбежал к аппарату, нагнулся над ним и стал читать вслух: "Миновали и нашу станцию, -- читал начальник. -- В окнах вагонов не заметил ничего. Спят, видно, все, не подозревая несчастья. Пара и топлива в локомотиве -- увы! -- много. Последнюю версту пробежал в полную минуту и скорость хода не уменьшается".
   -- Что же вы намерены делать? -- спросил он дрожащим голосом.
   -- Что же делать? -- Советуйте!
   -- Пустить навстречу другой локомотив -- шепнул несмело кто-то.
   -- А кто его провожать будет?
   -- Насыпь возвести...
   -- А может быть мост через реку перекинуть? -- со злостью сказал начальник движения. -- Это тоже не менее практичный совет.
   Снова водворилась общая тишина. Все лица выражали безвыходное горе, а глаза всех были устремлены на начальника. Но тот молчал; лицо у него было мрачное -- губы перекосились. Наконец он пару раз провел рукой по лбу и полным отчаяния голосом сказал:
   -- Нет никакого выхода! Пойдемте, господа: надо им рассказать.
   Сказав это, он дрожащими пальцами собрал депеши и вышел, сгорбившись, тяжело шагая, а за ним тянулась вся канцелярия длинным рядом.
   Внезапное появление этих мрачных лиц вызвало на платформе общее волнение.
   -- Что случилось? Что за траурное шествие? -- слышалось со всех сторон.
   А они пробивались через толпу медленно, с опущенными глазами, как будто откладывали момент открытия роковой тайны.
   Наконец, шествие остановилось. Начальник посмотрел на любопытные лица толпы, побледнел еще больше и трогательным голосом начал:
   -- Уважаемые рышвиляне! Мы получили известия, которые я считаю своим долгом сообщить вам всем.
   -- Беда какая-то! -- сказал кто-то.
   -- Вероятно, крушение! -- отозвались другие.
   -- Тише!
   -- Тише! -- послышалось со всех сторон.
   Все умолкли, а он начал читать те короткие, как стрелы, фразы, которые тяжелыми камнями ложились на сердца слушателей.
   -- ... "И скорость хода не уменьшается!" -- закончил он и поднял глаза. Он мог подумать, что перед ним стоит масса трупов, наряженных в разноцветные костюмы, так бледно-сини были их лица... Последние ряды еще не знали, что случилось что-то необычайное и притом страшное.
   -- Что же случилось? Скажите! -- слышался гул нервных голосов и гул этот тих по мере того, как давались эти страшные ответы о происшедшем.
   Наконец онемевшая масса пришла в себя. Все взоры устремились на начальника, ожидая от него объяснений, утешений и, пожалуй, спасения. Он же отвернулся и машинально посмотрел на реку. Тысяча глаз устремилась вслед за ним туда же, и ужас охватил всех: извивавшаяся широкая лента реки давала уже слишком ясный ответ. Покрытые холодным потом с широко открытыми глазами они смотрели на реку, а ее пенившиеся волны, злорадно шумя, бились грудью о мраморные плиты террасы.
   Затем застывшие сердца стали стучать бешенным темпом; вырвалось несколько рыданий, перешедших в общий тихий стон.
   Этот нервный крик боли немой до тех пор толпы вывел из глубокого раздумья стоявшего в стороне человека, которые не только своей простой, серой одеждой отличался от разодетой толпы, но и лицо его было темнее, почти бронзовое, как будто загорело от солнца или стемнело от мысли. Черты его лица тоже были грубее, менее тонкие, но зато полные энергии и воли. Все это вместе с его выдающейся атлетической фигурой придавало ему среди этой ошеломленной толпы особенную прелесть красоты и силы.
   Человек этот вдруг отделился от толпы и уверенным шагом стал удаляться от Рышвиля, идя вдоль рельсов.
   На расстоянии почти двух километров от вокзала поперек железнодорожного пути висел предназначенный для пешеходов мост, под который ходили поезда. В этом месте человек этот сошел с насыпи пути, быстро вскарабкался на насыпь моста и очутился на самом мосту. Он сбросил шапку, расстегнул куртку и жадно вдыхал свежий холодный воздух. Он то оглядывался в сторону Рышвиля и видел тогда за собой бледную полосу электрического света, то он испытующе всматривался в темную даль и тщательно прислушивался.
   "Кажется, уже!" -- шепнул он, и ноздри его расширились.
   Вдали действительно стали мигать две огненные точки, которые медленно разрастались. Вскоре уже можно было узнать, что эти две точки -- два больших рефлектора приближающегося поезда. Наконец показалась труба, повисло облако дыма, смешанного с искрами; из теней вынырнул огромный локомотив и, сопя, глухо катился по рельсам, как громадное чудовище.
   В его мерном ворчании чувствовалась слепая сила и безжалостное безучастие бездушной машины. За ним катились невольно послушные вагоны.
   В первом из них сидел учащий персонал. В этом вагоне царила мертвая тишина, прерываемая шелестом дыханий учителей и учительниц, которые лежали на лавках в тяжелом сне, без мечтаний, без сновидений. На их поблекших лицах рисовалось равнодушие мертвецов, и при бледном свете тлевшего фонаря они были похожи на запыленные статуи, которые ветер как-то сбросил вповалку с пьедесталов.
   Несмотря на духоту, некоторые закрывали руками лицо, как бы стыдясь чего-то или боясь света. Они, наверное, не знали, куда они едут, и что ждет их у цели.
   Для них, впрочем, умереть значило -- не проснуться.
   В остальных вагонах ехали дети -- мальчики и девочки разного возраста. Старшие степенно спали, измученные долгой маевкой и праздником, но не так спокойно, как их наставника: дыхание у них было более быстрое и менее регулярное.
   Некоторые хватались, как бы желая насильно стряхнуть сон, но их ослабевшие руки беспомощно опускались и из груди вырывался стон жалобы на свое бессилие.
   На других лицах лежала печать какой-то невыразимой тоски. Глаза их, наполовину открытые, выражали испуг и немую печаль.
   Иные видели чудные сны. Они мечтательным движением вытягивали свои худые ручки и на их жаждущих губах появлялась улыбка, в которой было больше грусти, чем радости.
   Более молодые уснуть не могли и, сбившись группами, тихо болтали между собой.
   Какой-то мальчик, сидевший, опершись головой, на коленях девочки, жалобно просил ее:
   -- Оставь меня в покое!
   А губы у него дрожали от душивших его слез.
   Она ему положила, наконец, ручку на лоб и спросила:
   -- Так хорошо тебе?
   -- Так мне хорошо!
   -- А почему?
   -- Потому что ни о чем не думаю, -- ответил мальчик и закрыл глаза.
   В другом углу у окна бледный мальчик с необычайно нежным и печальным личиком, показывая остальным летевшие искры, говорил:
   -- Они загораются, чтобы гаснуть...
   -- А что из них делается? -- спросил кто-то.
   -- Дым!.. -- ответил мальчик... Дрожь пробежала по его маленькому телу, и он опять замолчал.
   Он был так худ, что личико его выражало столько страданий, что одна из девочек подумала, что он голоден, и дала ему пирожок.
   -- Не хочу есть, -- ответил мальчик. -- У меня только вот здесь пусто -- и указал на грудь.
   В конце вагона маленькая группа детей пыталась открыть плохо запертые двери. На лбу каждого выступали крупные капли пота. Они напрягали все свои силы, но открыть двери не могли. Когда один из них поскользнулся и упал, остальные окружили его и плакали:
   -- Какие мы слабенькие!
   Тем временем свечи в фонарях догорали, и по мере того как темнело в вагоне, усиливался плач и тайное беспокойство.
   Встревоженные дети, прижимаясь друг к другу, рыдали все громче.
   Шум колес заглушал эти рыдания, а жестокий локомотив, покрыв густым дымом весь поезд, стремительно бежал вперед, таская за собой сонные, рыдающие вагоны на гибель, на верную смерть и уничтожение.
   По мере приближения поезда в груди ожидающего его на мосту человека подымалась все более сильная буря разнообразных чувств.
   Мысли быстрее молний зажигались в его мозгу.
   "Вот он несется, -- бормотал он, -- без кормила на погибель Рышвиля".
   Он понимал, что никакая мертвая преграда не может задержать бешеный бег машины, что, однако, стоит сознательной силы вторгнуться в нее, и слепые боги будут побеждены.
   Он воспламенялся предстоящей борьбой, и, по мере воспламенения, силы его росли. В его выгнувшейся вперед фигуре, в быстром волнении груди, во взоре, упорно устремленном на рефлекторы приближавшегося поезда, видно было, что он и поезд -- две враждующие силы, которые будут через минуту бороться на жизнь и на смерть.
   Через две секунды поезд уже был на расстоянии двух саженей от моста. Готовый к борьбе человек быстро двинулся к противоположному краю моста и скорчился, как будто готовясь к безумному прыжку...
   В этот момент труба локомотива изрыгнула новый клуб дыма и облекла им все. Рышвиль тем временем переживал тяжелые, мучительные, как бессонная ночь, минуты.
   Роковая весть с быстротой молнии облетела весь город, разнося с собой стон и плачь, тревогу и отчаяние. Во всем Рышвиле в этот вечер не было ни одной спокойной души, ибо каждый имел в поезде часть своей крови, костей и сердца.
   А мучительное ожидание ужасной катастрофы, неизвестность -- что именно будет, и уверенность, что произойдет что-то страшное, доводила толпу по временам до бешенства.
   -- Пусть это уже свершится, лишь бы поскорей.
   Эта мысль сидела у всех в мозгу, но никто ее высказать вслух не смел, ибо, хотя с почти математической вероятностью можно было утверждать, что алебастровая балюстрада не выдержит, и поезд должен свернуться в пропасть и утонуть в реке -- через отчаяние, беспокойство и тревогу пробивался иногда луч ни на чем не основанной надежды. Рышвиляне никак не могли примириться с мыслью, что та самая сила, которая им доставляет зерно с отдаленных полей, кристаллы из гор, кораллы и жемчуг моря, может пойти против них и разом уничтожить все их потомство. И когда полученные вести, вид кончающегося на обрыве пути, шум волн развеяли, казалось, всякие сомнения, придумывали самые сильные средства, чтобы предупредить страшное несчастье. На платформе появились все высокопоставленные лица Рышвиля, пожарная команда и войско. Женщины с распущенными волосами, с безумными глазами срывали со своих рук и шеи драгоценности и бросали их в реку, как бы желая умилостивить и засыпать ее, или им просто было стыдно быть наряженными в день страшной гибели своих детей.
   Иногда поднимался ропот:
   -- Зачем углубляли реку? Почему нет моста на противоположный берег?..
   Вдруг кто-то крикнул:
   -- Идет!
   Страшный крик вырвался из тысячи грудей, бешенное рыдание пронеслось над толпой и подкосило ей ноги.
   -- Отче наш, иже еси в небесах! -- плакал трясшийся старец.
   -- Отче наш, иже еси в небесах... -- рыдая, повторяла за ним толпа и поднимала свои плачущие глаза вверх... Но вместо неба они видели фрески и золото кристального навеса. Ужаснулся старец, руки затряслись у него еще сильней и, рыдая как ребенок, продолжал свою молитву...
   -- Да святится имя Твое... -- повторяла за ним толпа.
   -- Да придет Царствие Твое...
   -- Да будет воля Твоя, яко на небеси... -- продолжал старик, но вдруг умолк, ибо он почувствовал, что никогда ничего не делал ни для царствия, ни для воли Божьей на земле. А лгать он не смел, ибо в отдалении все яснее виделись страшные глаза приближавшегося чудовища.
   -- И остави нам долги наши, яко же мы оставляли... -- начал опять старик, но вдруг оборвался голос. -- Прости нам эту ложь! -- застонал он и упал в рыданиях на каменный пол.
   Толпа рыдала, обезумев от отчаяния, что даже молиться не могла.
   Вдруг под арку вкатил поезд. Раздался резкий свист и поезд остановился, как вкопанный.
   А когда дым исчез, перед локомотивом, при кровавом свете рефлекторов, показался человек, тот самый, который раньше стоял на мосту и готовился к борьбе с этой слепой силой, которую он, однако, победил...

---------------------------------------------------------------------------------------------

   Первая публикация перевода: (Перевод с польского для "Сиб. Ж.") // Сибирская жизнь. 1903. No 259, 262. С. 2. Подпись: "Перев. С. Р-ский".
   Источник текста: Переводы польской литературы в дореволюционной периодике Сибири. Хрестоматия. -- Томск: Издат. дом Томского гос. ун-та, 2019. -- 235 с.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru