Данте Алигьери
Обновленная жизнь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Vita nuova.
    Переводъ стихами съ итальянскаго А. П. Федорова. Съ объяснительными примѢчаніями и вступленіемъ. С.Петербургъ, 1895.

   

ДАНТЕ-АЛИГІЕРИ.
ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ.

ПЕРЕВОДЪ СТИХАМИ СЪ ИТАЛЬЯНСКАГО
А. П. ФЕДОРОВА.

СЪ ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫМИ ПРИМѢЧАНІЯМИ И ВСТУПЛЕНІЕМЪ.

СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА,
ГРАВИРОВАННЫМЪ НА ДЕРЕВѢ Н. И. МОРОЗОВЫМЪ.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Дома Призр. Малол. Бѣдн. Лиговская ул, д. No 26.
1895.

   

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   Успѣхъ изданныхъ нами трехъ томовъ "Божественной Комедіи" Данте-Алигіери въ стихотворномъ переводѣ, успѣхъ далеко превзошедшій наши ожиданія, доказалъ на опытѣ, что переводы классическихъ произведеній всемірной литературы, сдѣланные въ удобочитаемой формѣ, всегда найдутъ себѣ массу читателей среди нашей интеллигенціи и заслужатъ сочувствіе каждаго образованнаго человѣка. Такой успѣхъ, по нашему мнѣнію, лучшая награда для переводчика и вотъ, ободренные столь блестящимъ оправданіемъ нашихъ ожиданій, мы беремъ на себя смѣлость выпустить въ свѣтъ стихотворный переводъ "Обновленной жизни" (Vita Nuova), сдѣланный тѣмъ-же переводчикомъ и составляющій четвертый томъ нашего изданія произведеній Данте-Алигіери.
   "Обновленная жизнь", одно изъ первыхъ произведеній Данте, стоитъ особнякомъ во всемірной литературѣ; это ни поэма, ни романъ, ни эпопея, или, вѣрнѣе сказать,-- и то и другое и третье вмѣстѣ. Тѣмъ не менѣе "Обновленная жизнь" представляетъ собою истинно-поэтическое и довольно интересное произведеніе классической литературы, написанное на неисчерпаемую тему о любви, тему, о которой можно сказать словами великаго поэта, что эта старая исторія всегда останется новой.
   На русскомъ языкѣ "Обновленная жизнь" появляется впервые и это обстоятельство, смѣемъ думать, послужитъ намъ нѣкоторымъ оправданіемъ, если въ нашемъ переводѣ окажутся кое-какіе промахи и недосмотры, столь обычные въ первомъ опытѣ перевода классическаго произведенія, а тѣмъ болѣе произведенія написаннаго пять столѣтій тому назадъ и принадлежащаго перу столь самобытнаго даже въ итальянской литературѣ поэта, каковымъ безспорно является Данте.
   Почти на каждомъ шагу намъ встрѣчались затрудненія, какъ передать въ болѣе подходящей формѣ то или другое выраженіе автора. Такъ напр., въ сонетахъ довольно часто встрѣчается выраженія,-- "Donna", "mia Donna", "Madonna", которыя мы перевели соотвѣтственно,-- " Жена", "моя Жена", "благородная Жена", разумѣется, въ томъ смыслѣ, какъ это слово употреблялось въ древне-русскомъ языкѣ, т. е. въ смыслѣ слова "женщина", которое, однако, казалось намъ менѣе подходящимъ въ данномъ случаѣ; хотя въ выраженіи "моя Жена", пожалуй, и получается нѣкоторая двусмысленность, но это уже неизбѣжность и такая невыразимость словъ "mia Donna" свойственна не только русскому языку,-- французы, напримѣръ, переводятъ ихъ словами "ma Dame", что, однако, тоже двусмысленно; точно также выраженіе "Madonna" мы не нашли удобнымъ перевести словомъ Мадонна, ибо у насъ подъ этимъ словомъ разумѣютъ, обыкновенно, Богоматерь, а на самомъ дѣлѣ оно означаетъ вообще благородную, добродѣтельную женщину. Такихъ затрудненій въ передачѣ на русскомъ языкѣ выраженій Данте, какъ мы уже упомянули, очень много и насколько удачно передали мы эти, затруднительныя для переводчика, выраженія, судить, разумѣется, не намъ.
   Все-же затруднительное для читателя или почему-либо непонятное мы снабдили, помимо комментарій автора, еще особыми примѣчаніями въ концѣ книги, какъ дѣлали это въ нашемъ переводѣ "Божественно! Комедіи"; точно также, подобно тому; какъ въ указанномъ переводѣ, мы сочли необходимымъ предпослать и "Обновленной жизни" подробное вступленіе, въ которомъ постарались выяснить значеніе и мѣсто итого произведенія во всемірной литературѣ и сдѣлать общія толкованія.
   Переводъ самаго текста свѣренъ нами со многими изданіями оригинала, но преимущественно мы придерживались изданія Tipographia Nobili, носящаго названіе: "Vita Nuova di Dante-Alighieri, secondo la lezione di un codice medito del secol. XV; colle variante delFedizioni più accréditate. Pesaro 1829", а также и изданія Giuntina 1527, какъ самаго старѣйшаго.
   Въ отношеніи внѣшности и изящества нашего изданія мы ни въ чемъ не уступили изданію "Божественноq Комедіи" и даже нашли возможнымъ приложить портретъ автора, исполненный по одному изъ лучшихъ оригиналовъ.
   

"ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ".

(вступленіе).

   Небольшая книга "Обновленной жизни" -- сочиненіе любопытное, поучительное и мѣстами даже увлекательное. Оно считается первымъ литературнымъ опытомъ безсмертнаго итальянскаго поэта Данте-Алигіери; по крайней мѣрѣ, это приведенный въ порядокъ сборникъ тридцати одного стихотворенія, которыя онъ написалъ до двадцати шести лѣтъ, если вѣрить Боккачіо въ то тяжелое для молодого поэта время, когда онъ былъ исполненъ сожалѣнія и горести, вслѣдствіе недавней смерти Беатриче (1290 г.). Данте собралъ всѣ стихотворенія, написанныя имъ для выраженія той цѣломудренной страсти, которую ему внушила эта молодая особа; свои стихотворенія авторъ сопровождаетъ различными разсказами о происшествіяхъ, послужившихъ для нихъ темою и комментаріемъ, въ которомъ онъ часто выясняетъ психологическую причину, сліяніе и результатъ своихъ чувствъ.
   Слѣдовательно, эти мемуары, этотъ романъ,-- такъ-какъ "Обновленная жизнь" подходитъ къ этимъ обоимъ родамъ сочиненій,-- написаны въ трехъ постепенно развивающихся формахъ: болѣе подробный разсказъ въ прозѣ, тотъ-же разсказъ, сжатый въ стихахъ и затѣмъ объясненіе этого разсказа въ комментаріяхъ. Такимъ образомъ, "Обновленная жизнь" является въ одно и то-же время сочиненіемъ повѣствовательнымъ, поэтическимъ и философскимъ; здѣсь, обыкновенно, встрѣчаются и даже на одной и той-же страницѣ выраженіе самыхъ страстныхъ чувствъ и самыя сухія, самыя причудливыя схоластическія разсужденія. {Такой-же характеръ и даже еще болѣе смѣшанный присовокупленіемъ религіознаго восторга, замѣчается и въ "Божеств. Комедіи", да и вообще его слѣдуетъ считать общею чертою Дантевской поэзіи, выступающей, однако, особенно рельефно въ "Обновленной жизни".} Такова эта книга, въ которой чувствуется мощный, но еще юный геній творца "Божественной Комедіи".
   "Обновленная жизнь", какъ я уже упомянулъ выше, вся посвящена цѣломудренной и пылкой страсти автора къ Беатриче, дочери Фолько Портинари; собраніе сонетовъ уже само по себѣ представляетъ описаніе всѣхъ перепитій любви великаго поэта, а проза и комментаріи выясняютъ, такъ сказать, фактическую и психологическую стороны того, что въ сонетахъ набросано мощными поэтическими образами, глубоко прочувствованными и художественно изображенными. Насколько страсть Данте была дѣйствительною или воображаемою, я предоставляю судить тѣмъ, кто прочтетъ "Обновленную жизнь". Тамъ найдутся факты, сравненіе которыхъ можетъ помочь любопытнымъ разрѣшить этотъ вопросъ. Что-же касается до меня, то я предоставляю себѣ право выяснить позднѣе свое мнѣніе объ этомъ, такъ-какъ считаю неудобнымъ навязывать читателю какія-бы то ни было предвзятыя идеи и предоставляю ему самому прочувствовать, сравнить и разсудить самостоятельно.
   Но для того, чтобы доставить средства оцѣнить въ точности степень дѣйствительности страсти Данте къ Беатриче, я долженъ установить предварительно характеръ идеи платонической любви, явившейся результатомъ сильнаго и искренняго чувства, которое породила Беатриче въ душѣ Данте; изображеніе и выраженіе этихъ чувствъ постоянно встрѣчается въ "Обновленной жизни".
   Въ произведеніяхъ Платона, который далъ свое имя этой своеобразной доктринѣ, мы можемъ почерпнуть самое точное представленіе о ней; я приведу разсужденіе Платона о любви, которое онъ влагаетъ въ уста Сократа въ своемъ трактатѣ "Пиръ" (Συμπὸσιον).
   "Тотъ, кто хочетъ взяться за это какъ слѣдуетъ, долженъ съ самыхъ юныхъ лѣтъ отъискивать красивыя тѣла. Онъ долженъ сначала любить только одно изъ нихъ; затѣмъ узнать, что красота, вмѣщающаяся въ одномъ тѣлѣ -- сестра красоты, вмѣщающейся въ другихъ. И если достойно отъискивать все то, что прекрасно вообще, то мы, люди, были-бы слишкомъ мало разсудительны, если-бы не стали смотрѣть на красоты во всѣхъ тѣлахъ, какъ на одно и то-же... Послѣ этого, мы должны считать красоту души болѣе высшею, чѣмъ красота тѣла, такъ-что прекрасная душа, котя-бы и въ сочетаніи съ менѣе пріятною внѣшностью, совершенно достаточна, чтобы привлечь и нашу любовь и наши заботы... Этимъ путемъ мы достигнемъ того, что будемъ созерцать красоту въ поступкахъ человѣка и въ законахъ и видѣть, что нравственная красота всюду одного и того-же происхожденія. Изъ сферы активной искатель прекраснаго долженъ перейти въ сферу ума и созерцать красоту наукъ. Такимъ образомъ, онъ дойдетъ до того, что станетъ созерцать красоту въ болѣе широкой формѣ... Вѣчную красоту, нерожденную и нетлѣнную, изъятую отъ упадка и увеличенія, красоту, въ которой участвуютъ всѣ другія красоты. Но когда отъ низшей красоты поднимаются до этой, совершенной, красоты и начинаютъ ее предвидѣть, то тогда бываютъ недалеко отъ любви. Дѣйствительно истинный путь любви,-- это начинать съ земныхъ красотъ, но всегда устремлять взоры на высшую красоту и постоянно парить къ ней, проходя по всѣмъ ступенямъ лѣстницы,-- отъ одного прекраснаго тѣла къ двумъ, отъ двухъ ко всѣмъ другимъ, отъ прекрасныхъ тѣлъ, къ прекраснымъ чувствамъ, отъ прекрасныхъ чувствъ къ прекраснымъ знаніямъ, до тѣхъ поръ, пока не дойдутъ до высшаго познанія, предметомъ котораго является само прекрасное, такъ-что познаютъ его такимъ, какимъ оно есть въ самомъ себѣ. Единственная вещь, придающая цѣну жизни, это созерцаніе вѣчной красоты."
   Такова сущность доктрины Платона; Данте глубоко проникся ею не только во всѣхъ своихъ произведеніяхъ, но и во всѣхъ своихъ чувствахъ, мысляхъ и взглядахъ, такъ-что она легла въ основу его міросозерцанія. Правда, подъ вліяніемъ схоластическихъ идей, ухищреній Католицизма, современныхъ поэту тенденцій, -- словомъ, всѣхъ тѣхъ частныхъ условій, совокупность которыхъ обыкновенно называютъ "духомъ времени",-- въ своеобразной переработкѣ Данте, эта блестящая; глубоко раціональная, безсмертная доктрина Платона; получила полу-мистическій, полу-схоластическій характеръ; но это не болѣе, какъ наносный элементъ въ твореніяхъ Данте, отбросивъ который, мы можемъ смотрѣть на "Обновленную жизнь", какъ на блестящую, художественную, глубоко-прочувствованную иллюстрацію къ теоріи Платона, набросанную геніемъ великаго поэта.
   "Обновленная жизнь", какъ я уже сказалъ, это романъ въ формѣ мемуаровъ, даже, вѣрнѣе, исповѣдь, въ которой авторъ, выразивъ энергично свои чувства, тщательно старается открыть причину этихъ чувствъ и анализировать ихъ вліяніе. Словомъ, "Обновленная жизнь*-- это тяпъ современнаго романа, образецъ такого рода сочиненія, въ которомъ чувство любви является главнымъ предметомъ. Данте наблюдаетъ самъ за собою и описываетъ самого себя съ такими подробностями, какъ-будто онъ говорилъ о другомъ или точно тутъ идетъ вопросъ о совершенно чуждомъ ему чувствѣ.
   Такая форма изложенія не была найдена, Данте, потому-что она часто употреблялась еще еврейскими пророками; такого-же изложенія придерживается и Боэцій въ своихъ "философскихъ Утѣшеніяхъ" точно также, какъ и св. Августинъ въ своей "Исповѣди". Но очевидно, что флорентійскій поэтъ самостоятельно измѣнилъ эту форму изложенія, придавъ ей совершенно своеобразный характеръ и примѣнивъ ее къ такому произведенію, въ которомъ главный сюжетъ составляетъ любовь Итальянская литература, которой иногда ставили въ упрекъ, что въ ней нѣтъ романовъ, {Этотъ упрекъ относится, однако, лишь къ старо-итальянской литературѣ (XVI, XVII, XVIII и, отчасти, первой половины XIX вѣка), когда въ Европѣ процвѣтали рыцарскіе, нравственные, романтическіе, сентиментальные и т. д. романы; современный-же романъ, который мы назвали-бы психолого-соціолическимъ съ реальной окраской, довольно-таки распространенъ въ итальянской литературѣ нашихъ дней.} обладаетъ, однако, произведеніями, которыхъ несправедливо было-бы не причислить къ этой категоріи. Это, именно, новеллы -- живыя, страстныя повѣствованія, хотя и лишенныя анализа чувствъ, затѣмъ "Обновленная жизнь" и всѣ тѣ произведенія, которымъ она послужила образцомъ.
   Всѣмъ извѣстно, что новеллы и даже очень хорошія, весьма многочисленны, но малоизвѣстенъ тотъ фактъ въ исторіи литературы, (который, пожалуй, даже впервые упоминается здѣсь) что "Обновленная жизнь" Данте оказала громадное вліяніе на слѣдовавшихъ за нимъ писателей и поэтовъ; также весьма мало извѣстно о числѣ и значеніи подражаній этой своеобразной книгѣ, подражаній болѣе или менѣе удачныхъ, болѣе или менѣе вѣрныхъ. Тѣ, кто пожелалъ-бы, напримѣръ, доставить себѣ удовольствіе смѣшаннымъ чтеніемъ итальянскихъ стихотвореній Петрарки съ чтеніемъ книги, которую онъ написалъ на латинскомъ языкѣ (De contempla vitae) и которую онъ назвалъ своею тайною, узнаютъ, что, въ подражаніе Данте, Петрарка также написалъ комментаріи къ своимъ стихотвореніямъ и анализъ чувствъ самыхъ глубокихъ и самыхъ нѣжныхъ. Но все-же Петрарка, какъ поэтъ, столь самостоятеленъ, что такое подражаніе, хотя и дѣйствительное, могло-бы ускользнуть отъ читателя, если-бы оно не встрѣчалось во многихъ прозаическихъ сочиненіяхъ этого автора, анализирующихъ чувство любви. Форма и характеръ этого анализа составляетъ дантовское творчество.
   Но гдѣ мы встрѣчаемъ полное подражаніе, такъ это -- въ сборникѣ стихотвореній Лаврентія Медичи, прозваннаго "Великолѣпнымъ" {Poesie volgari nuovamente stampate di, Lorenzo de Medici, che fu padre di papa Leone Aldus. Vinegia, 1554.}. Въ цѣломъ рядѣ любовныхъ сонетовъ, предшествуемыхъ и сопровождаемыхъ разсказами и комментаріями въ прозѣ, Л. Медичи, какъ Данте въ своей "Обновленной жизни", указываетъ на обстоятельство, понудившее его написать то или другое стихотвореніе и тотъ смыслъ, въ которомъ ихъ слѣдуетъ понимать. Въ этомъ небольшомъ романѣ авторъ слѣдуетъ въ развитіи своей цѣломудренной страсти съ такими-же подробностями и такою-же утонченностью, какъ и великій поэтъ; онъ доходитъ даже до того, что поддѣлывается подъ постановку фразъ и подъ выборъ выраженій, свойственныхъ Данте. Канцоны, извлеченные изъ "Обновленной жизни", не составляютъ рѣдкость въ прозѣ Медичи, которому въ сущности можно простить эту маленькую литературную кражу, такъ-какъ она окупается изяществомъ стиля и тѣмъ оригинальнымъ оборотомъ, который онъ съумѣлъ придать этому подражанію, любопытному памятнику архаизма.
   "Обновленная жизнь" и сонеты съ комментаріями Петрарка и Лаврентія Медичи, пользовались большою славою въ теченіи двухъ столѣтій, и люди привыкли къ этому роду чтенія; какъ обыкновенно всегда бываетъ съ литературными произведеніями, которыми сначала читались люди со вкусомъ, ихъ слѣдовало преобразить, размѣнять на ходячую монету, чтобы ими могли пользоваться обыкновенные люди. Дѣйствительно, немного лѣтъ прошло послѣ появленія въ свѣтъ стихотвореній съ комментаріями Лаврентія Медичи, какъ появился длинный романъ, сочиненный монахомъ колонна Тревисскимъ,-- "Свидѣніе Полифиля"; это въ одно и то-же время рабское и ходульное подраженіе "Обновленной жизни" и трехъ пѣсенъ Данте. Въ этомъ сочиненіи точно такъ-же, какъ и въ эротическихъ произведеніяхъ Данте, Петрарки и Лаврентія Медичи, мы находимъ тотъ-же характеръ анализа любви, при различіи относительно вымысла и стиля, которые у Колонны очень вульгарны; онъ анализируетъ всѣ затрудненія" хлопоты и превратности, овладѣвшей имъ любовной страсти. Эта книга съ разными неразборчивыми пустяками, повидимому, содержитъ въ себѣ истинную исторію монаха Колонны, похитителя молодой монахини и была издана Альдомъ {La Hypnerotomachia di Poliphilocioè pugna d'amore in sogno еіс.-- Альдъ выпустилъ первое изданіе въ 1499 г.; второе -- въ Венеціи въ 1515 г.} съ прекрасными для того, времени гравюрами, рѣзанными на деревѣ, которыя до сихъ поръ пользуются извѣстностью у любителей. Альдъ выпустилъ два изданія въ промежуткѣ нѣсколькихъ лѣтъ времени, и невозможно представитъ себѣ того чудовищнаго успѣха, которымъ пользовалась эта странная книга, не только въ Италіи, но и у всѣхъ народовъ Европы, гдѣ она была переведена, перепечатана нѣсколько разъ и всегда роскошно украшена гравюрами. Эта необычайная слава, продолжавшаяся два столѣтія, доказываетъ, до какой степени была развита потребность въ описаніяхъ любовныхъ приключеній и въ анализѣ интимныхъ чувствъ, выраженныхъ самимъ страдающимъ лицемъ; потребность эта сдѣлалась, общею въ Европѣ съ 1499 г. до конца XVII столѣтія.
   Сравнительное чтеніе "Обновленной жизни", стихотвореній Петрарка и Лаврентія Медичи, съ комментаріями самихъ авторовъ, а также и чтеніе "Сновидѣнія Полифиля" и нѣкоторыхъ аналогичныхъ сочиненій, написанныхъ во Франціи во время XVI столѣтія, {Одно изъ наиболѣе замѣчательныхъ носятъ слѣдующее заглавіе: "Les Epîtres familières et invedives de madame Hélisèné de Crène"; продолженіемъ этого были: "Les Angoisses douloureuses qui procèdent d'Amour", 1538.} можетъ, убѣдить въ томъ, что между произведеніями, о которыхъ я упомянулъ и аналитическими романами, какіе пишутся въ Европѣ, начиная съ Ричардсона до нашего времени, найдется не только много общаго, но и характерное сходство въ самыхъ основахъ, состоящихъ въ изложеніи фабулы и любовной страсти, сопровождаемыхъ пространными комментаріями психоаналитическаго характера.
   Если, какъ я полагаю, такое замѣчаніе основательно и справедливо, то аналитическій романъ или "интимный" романъ, какъ его назвалъ одинъ остроумный писатель вашего времени, восходитъ по прямой линіи и безъ перерыва до "Обновленной жизни" и эту замѣчательную во многихъ отношеніяхъ книгу можно считать родоначальницею новаго типа романовъ, занявшихъ столь видное мѣсто въ литературѣ всѣхъ народовъ. Чтоже касается до меня, то я безъ малѣйшаго колебанія считаю безсмертнаго Данте отцемъ современнаго романа"
   Въ оправданіе этого мнѣнія да позволено будетъ мнѣ напомнить въ нѣсколькихъ словахъ главныя черты прелестнаго произведенія Данте и тогда пусть судятъ, обманываюсь-ли я въ своемъ заключеніи.
   Въ городѣ Флоренціи при наступленіи весны во время майскихъ праздниковъ, чествуемыхъ во всѣхъ семействахъ этого города, юный Алигіери, оканчивая девятый годъ своей жизни, отправился, вмѣстѣ со своимъ отцомъ, къ пріятелю и сосѣду послѣдняго, Фолько ли Риковеро Портинари. Юный Алигіери находитъ тамъ, между другими дѣтьми своего возраста, дочь хозяина дома, Беатриче или Биче, которой было восемь лѣтъ и нѣсколько мѣсяцевъ. Среди игръ, эти два маленькія существа, безъ сомнѣнія богато одаренные разсудительностью и раннею серьезностью, произвели впечатлѣніе другъ на друга. Въ особенности мальчикъ, пораженный величественною красотою дѣвочки, уноситъ и сохраняетъ о ней глубокое воспоминаніе.
   Однако, годы проходили и почтительная привязанность юнаго Данте росла вмѣстѣ съ красотою той, которая ее породила. Вскорѣ его страсть стала еще сильнѣе. Онъ видитъ Амура и въ этомъ видѣніи ему кажется, что та, которая его занимаетъ, принуждена питаться его сердцемъ. Недоумѣвая, какой смыслъ онъ долженъ придать этому сновидѣнію, Данте обращается съ поэтическимъ посланіемъ ко всѣмъ вѣрнымъ Амуру, чтобы они помогли ему истолковать истинный смыслъ его видѣнія. Изъ всѣхъ тѣхъ, которые ему отвѣтили, Гвидо Кавальканти кажется ему единственнымъ, кто понялъ вопросъ въ надлежащемъ смыслѣ и съ этого времени Данте считаетъ его своимъ первымъ другомъ.
   Ободренный отвѣтомъ Гвидо Кавальканти, Данте всецѣло отдается страстному удивленію, по все-же почтительному, которое ему внушила Беатриче. Однако-же, не смотря на его скромность и на его строгость, все же въ городѣ распространились слухи о его любви и, желая обмануть любопытство нескромныхъ, онъ пользуется взглядомъ, брошеннымъ на него одною дамою, стоявшею въ церкви въ томъ-же направленіи, какъ и Беатриче, чтобы заставить подумать, что онъ занятъ именно этою, другою, особою, а въ глубинѣ своей души онъ предался тому нѣжному и почтительному удивленію, испытывать которое его заставила Беатриче.
   Но тутъ цѣломудренная ревность Беатриче,-- которая едва угадывается, до такой степени уклончиво говоритъ ея поклонникъ,-- налагаетъ на разсказъ инцидентъ, полный граціи и живости. Беатриче, уязвленная слухомъ, что Данте обращаетъ свои изліянія къ другой, не отдаетъ ему поклона для того, чтобы онъ почувствовалъ, что она не одобряетъ даже мимолетнаго выраженія галантности, наименѣе серьезной. Это наказаніе производитъ свое дѣйствіе. Данте совѣтуется со своимъ сердцемъ, сознается въ своей ошибкѣ и обѣщаетъ болѣе не впадать въ нее. Спустя нѣсколько дней послѣ этого происшествія, Данте, въ сопровожденіи своего друга, отправляется на свадьбу къ одному изъ гражданъ города, встрѣчаетъ тамъ Беатриче, видъ которой причиняетъ ему такое смущеніе, что ему дѣлается дурно и онъ измѣняется въ лицѣ. Дамы, свидѣтельницы этой сцены, закидываютъ его вопросами, вышучиваютъ его, относительно страннаго происхожденія его страсти, до такой степени, что онъ долженъ былъ отправиться домой и предаться печали, причиненной ему насмѣшками не только этихъ дамъ, но и самой Беатриче, которой онъ мысленно дѣлаетъ упрекъ въ игнорированіи того, что она является единственной причиной смущенія, господствующаго въ его душѣ и такъ рельефно выразившагося въ его чертахъ.
   Но одно важное обстоятельство придало еще болѣе силы и значенія привязанности Данте къ Беатриче. Ея отецъ, Фолько ли Риконеро Портинари, умеръ и скорбь, которую испытываетъ Беатриче отъ этой потери, всецѣло сообщается и ея почитателю. Вслѣдствіе ассоціаціи идей, весьма естественныхъ при такихъ обстоятельствахъ, Данте, размышляя о непрочности человѣческой жизни и обсуждая то, что какъ-бы ни было молодо и здорово живое существо, все-же оно должно когда-нибудь перестать жить, приходитъ къ слѣдующей ужасной мысли: сама Беатриче непремѣнно должна когда-нибудь умереть! И вотъ дрожь пробѣгаетъ по его тѣлу, мысли путаются у него въ головѣ, ему снится, что онъ получилъ извѣстіе о смерти Беатриче и ему кажется, будто онъ видитъ, какъ ангелы уносятъ ея душу на небо. Во время этого ужаснаго сновидѣнія, онъ употребляетъ надъ собою всѣ усилія, чтобы произнести имя Беатриче и лишь только оно сорвалось у него съ устъ, какъ онъ проснулся и созналъ, что все имъ видѣнное и слышанное было только сновидѣніемъ. Но ударъ нанесенъ; сновидѣніе ему кажется какъ-бы пророчествомъ; и Беатриче, призванная Богомъ, принимаетъ на землѣ, на которой она еще живетъ, образъ святой. Любовникъ поэтъ говоритъ о ней только для того, чтобы прославлять благотворное вліяніе ея присутствія на тѣхъ, которые ее видятъ и удостоиваются ея поклона, становясь добрыми, справедливыми, сострадательными и чувствуя себя такими милосердными, что забываютъ самыя обидныя оскорбленія.
   Наконецъ, Беатриче умираетъ и ничто не можетъ сравниться съ тѣмъ сильнымъ горемъ, которое чувствуетъ Данте вслѣдствіе этой потери, ничто не могло превзойти скорби и похвалъ, какія выпали на долю этой особы послѣ ея смерти.
   Однако-же, справедливый въ своихъ признаніяхъ, поэтъ разсказываетъ, какимъ образомъ одна молодая и красивая особа сочувственно отнеслась къ его горю и породила въ немъ мысль принять утѣшеніе, которое ему казалось ниспосланнымъ свыше. Въ данномъ случаѣ въ Данте происходила внутренняя борьба, которой подвергались и его честь и его желанія; но воспоминаніе о Беатриче одержало верхъ и на этотъ разъ и его Жена осталась царицею въ его сердцѣ.
   Тутъ оканчивается драма, которую Данте озаглавилъ "своею первою любовью" и начинается для него "Обновленная жизнь" т. е. такая жизнь, въ которой его оживляли воспоминанія о красотѣ и о добродѣтеляхъ Беатриче, когда эта женщина, оставивъ землю, вознеслась передъ лицо Бога. Съ этого момента, какъ выражается самъ Данте, онъ положилъ не говорить ничего, гдѣ-бы не было подвалъ Беатриче и, оканчивая "Обновленную жизнь", онъ повторяетъ: "Тогда у меня было чрезвычайное видѣніе, во время котораго я былъ свидѣтелемъ такихъ вещей, которыя заставили меня принять твердое рѣшеніе ничего не говорить объ этой блаженной до тѣхъ поръ, пока я не буду въ силахъ достойно говорить о Ней; и чтобы дойти до этого, я иву;чаю, насколько это возможно, какъ Она это хорошо знаетъ. Итакъ, если угодно будетъ Тому, Которымъ все существуетъ въ мірѣ, продлить мою жизнь, то я надѣюсь сказать о Ней то, чего еще никто и никогда не говорилъ ни о какой другой женщинѣ".
   Поэтъ заканчиваетъ заявленіемъ о сочиненіи своихъ трехъ поэмъ: Адъ, Чистилище и.Рай, въ которыхъ, дѣйствительно, Беатриче, почти обоготворенная, играетъ такую благородную и такую блестящую роль.
   Теперь читатель будетъ въ состояніи различить, что есть дѣйствительнаго и вымышленнаго въ любви Данте къ Беатриче; съ юнымъ флорентійскимъ поэтомъ случилось то-же, что испытываютъ и многіе другіе люди, даже стоящіе значительно ниже его.
   Еще ребенкомъ онъ былъ пораженъ красотою дѣвочки, своей ровесницы, черты лица которой и высокія нравственныя качества, развиваясь мало-по-малу, запечатлѣли въ его душѣ нѣжное, но почтительное чувство, вслѣдствіе чего онъ и сдѣлалъ изъ Беатриче свою Жену, свою путеводительницу, своего ангела-хранителя, отвлеченное существо, въ которомъ онъ соединилъ всѣ красоты, всѣ добродѣтели, всѣ совершенства. Такое интеллектуальное явленіе встрѣчается весьма часто, и подобная фикція, подобный вымыселъ, надъ чѣмъ насмѣхаются въ ваше время, но что всякій хранитъ въ глубинѣ своего сердца, такъ присущи натурѣ человѣка. Это-то и является результатомъ постоянно возрождающейся необходимости и инстинктивной любви, которую мы питаемъ ко всему прекрасному, хорошему и справедливому. За неимѣніемъ дѣйствительности, мы создаемъ кумировъ, а это-то и способствуютъ только тому, что платоническая любовь является такою-же истинною и такою-же продолжительною, какъ и любовь естественная..
   Въ "Обновленной жизни" можно видѣть, что Данте называетъ своею первою любовью именно ту, которую ему внушила Беатриче, пока была жива и что ея прекрасная земная оболочка измѣнила чистое удивленіе, порождаемое въ немъ качествами и добродѣтелями его Жены.
   Что-же касается до его "второй любви"" чувства, или, вѣрнѣе сказать, идеи, образовавшейся въ его умѣ послѣ смерти Беатриче, то мы словами самого Данте пояснимъ ея происхожденіе: "Я подтверждаю, говоритъ онъ, оканчивая второй Трактатъ своего "Пира" {"Convifo", изданіе Zatta, т. 4-й стр. 115.}, что Жена, въ которую я влюбился, послѣ моей первой любви была наипрекраснѣйшая и наичестнѣйшая дочь, повелителя вселенной, которой Пиѳагоръ далъ имя "философіи9. Въ слѣдующемъ трактатѣ онъ повторяетъ то же самое, но только въ другихъ выраженіяхъ. "Подъ словомъ моя Жена, говоритъ онъ, я все еще подразумѣваю ту, о которой говорилось въ предъидущей пѣснѣ, т. е. о томъ могущественномъ свѣточѣ, Философіи, лучи которой заставляютъ цвѣты зеленѣть и истинное благородство человѣка приносить плоды". {То-же, стр. 160.}
   Но такъ-какъ я привелъ изреченія, извлеченныя изъ его сочиненія, написаннаго въ старости, съ намѣреніемъ объяснить то, что было сказано въ "Обновленной жизни", сочиненіи написанномъ въ юности, то я приведу еще одно мѣсто, извлеченное изъ того-же самаго "Пира", гдѣ онъ сравниваетъ оба эти произведенія: "Пища, которую найдутъ на этомъ пиру, говоритъ онъ вначалѣ трактата о нравственной философіи, будетъ состоять изъ четырнадцати перемѣнъ, слѣдовательно изъ четырнадцати пѣсенъ о любви и нравственности, -- предметахъ, которые могутъ быть неясно поняты, за неимѣніемъ формы, которая была-бы болѣе осязательна, такъ-что пѣсни могутъ быть прочитаны скорѣе для удовольствія, чѣмъ для пользы. Но тотъ хлѣбъ, который я предлагаю, такъ-же, какъ и самое распредѣленіе этого "Пира", будетъ свѣтомъ, который озарить заключающееся въ нихъ разсужденіе. И если въ настоящей книгѣ, озаглавленной "Пиръ", эти предметы обсуждаются болѣе: зрѣлымъ способомъ, чѣмъ въ "Обновленной жизни", то все-же я не противорѣчу ничему, что содержитъ въ себѣ мое первое произведеніе, но желаю только подтвердить то, что было выражено въ одномъ, тѣмъ, что говорю въ другомъ, признавая, какъ вещь весьма естественную и благоразумную, что одно жгуче и страстно, а другое умѣренно и зрѣло; поэтому весьма естественно говорить нѣсколько иначе вводномъ возрастѣ, чѣмъ въ другомъ". {То-же, стр. 55.}
   Изъ чтенія "Обновленной жизни" и изъ приведенныхъ мною извлеченій, можно, какъ я полагаю, заключить, что мистическая любовь къ Беатриче, поддерживаемая Данте въ своемъ сердцѣ въ продолженіи всей жизни, по своему принципу и по первоначальной причинѣ, была дѣйствительнымъ чувствомъ, но не замедлила смѣшаться въ его воображеніи съ его поэтическимъ творчествомъ и съ его изученіемъ богословія и нравственной философіи. Данте инстинктивно перешелъ отъ естественной любви къ платонической, почти точно такъ-же, какъ искусный живописецъ, пользуется моделью, которая благопріятствуетъ развитію его идеи, чтобы посредствомъ этой идеи возвыситься до той степени искусства, которой онъ желаетъ достигнуть. Модель не походитъ на шедевръ; но шедевръ не могъ-бы быть приведенъ въ исполненіе безъ модели.
   Я разобралъ въ "Обновленной жизни" все, что касается фабулы, происхожденія чувствъ, реальности главнаго лица, введеннаго поэтомъ и мнѣ остается только обратить вниманіе читателей на нѣкоторыя мѣста, относящіяся къ предразсудкамъ и къ литературнымъ изученіямъ Данте и нѣкоторыхъ поэтовъ, его непосредственныхъ предшественниковъ и его современниковъ.
   Первое, что мы помѣщаемъ ниже, это -- стихотвореніе, сонетъ, служащій, какъ-бы поясненіемъ маленькой драмы "Обновленной жизни", которая тотчасъ-же и начинается. Я приведу это стихотвореніе здѣсь цѣликомъ для того, чтобы читатели могли сравнить его съ вызванными имъ отвѣтами:
   
   Душѣ влюбленной пламенно и страстно
   И сердцу нѣжному, до коихъ-бы дошла
   Лишь пѣснь моя,-- привѣтъ имъ шлю всечасно
   Во имя бога ихъ, Амура, я всегда!
   
   Треть времени, когда такъ небо ясно
   И звѣздно, вся уже прошла,
   Какъ предо мной Амуръ предсталъ...
   Ужасно, Лишь вспомню я о немъ едва.
   
   Въ рукѣ Амуръ, весь радостью сіяя,
   Сжалъ мое сердце, какъ дитя, играя,
   Въ объятьяхъ онъ Жену держалъ...
   
   Отъ сна ее тихонько пробуждая
   И сердцу бѣдному во всей красѣ являя,
   Онъ, плача, прочь вдругъ убѣжалъ.
   
   На это Гвидо Кавальканти отвѣчалъ, что, по его мнѣнію, Данте видѣлъ въ сновидѣніи все, что только человѣкъ можетъ прочувствовать сильнаго, пріятнаго и хорошаго, если только онъ дѣйствительно былъ подверженъ такому испытанію могущественнымъ богомъ (Амуромъ), который управляетъ "міромъ чести", который живетъ въ мирномъ спокойствіи, который держитъ въ своемъ сострадательномъ умѣ царя, (разсудокъ) и показывается такимъ пріятнымъ въ грезахъ (сновидѣніяхъ) людей, что отнимая у нихъ сердца, нисколько не заставляетъ ихъ страдать; поэтъ находитъ, что Амуръ унесъ сердце Данте, видя, какъ Жена желаетъ его смерти, и въ ужасѣ, испытанномъ имъ вслѣдствіе этого, онъ счелъ за лучшее питать ее сердцемъ Данте; затѣмъ Кавальканти говоритъ: "когда Амуръ показался вамъ бѣжавшимъ въ слезахъ, вашъ еонъ долженъ былъ вамъ показаться сладкимъ, такъ-какъ онъ оканчивался, когда его противникъ (тяжелый сонъ) приближался, чтобы его покорить".
   Въ своемъ поэтическомъ посланіи, Данте обращался ко всѣмъ вѣрнымъ Амуру, къ стихотворцамъ, именно ко всѣмъ тѣмъ, которые занимается поэзіею. Въ своемъ со* нетѣ Данте разсказываетъ имъ о своемъ видѣніи, приглашая ихъ объяснить ему его, но онъ дѣйствуетъ такъ, какъ будто хочетъ заставить сомнѣваться, что подвергаетъ испытанію проницательность своихъ собратьевъ или-же, не полагаясь на свою собственную догадливость, онъ имъ предлагаетъ на рѣшеніе задачу"
   Изъ всѣхъ вѣрныхъ Амуру, отъ которыхъ онъ могъ получить отвѣтъ, до насъ дошли только три сонета, одинъ изъ которыхъ, принадлежащій перу Гвидо Кавальканти мы привели выше; другой написалъ Явно да Пистоіа, а третій Данте да Маіано, который, не смотря на свое имя, былъ совершенно чуждъ фамиліи Алигіери.
   Эти три отвѣта носятъ совершенно различный отпечатокъ, какъ различны были и характеры трехъ, писавшихъ ихъ, поэтовъ. Данте да Маіаяо, наименѣе ученый и образованный изъ поэтовъ старой Италіи, нисколько не старался утруждать себя и предаваться размышленіямъ, которыя ему казались химерою и отвѣтилъ Данте насмѣшкою, что его сновидѣніе, неимѣвшее смысла, было плодомъ больного мозга.
   Чино да Пистоіа, болѣе деликатный и болѣе изящный, хотя никогда не любившій "парить въ заоблачныхъ сферахъ", даетъ сновидѣнію Данте, своего друга, простое и естественное объясненіе; въ этомъ сновидѣніи онъ находитъ, во-первыхъ, потребность, какую испытываетъ всякій влюбленный -- дать знать о своихъ чувствахъ своей возлюбленной и во-вторыхъ -- счастье двухъ сердецъ, желающихъ слиться во*едино. Словомъ, Чино открываетъ въ видѣніи своего друга предвѣстника естественной любви, развитіе которой должно быть счастливо. Это -- сужденіе благоразумнаго человѣка.
   Чино да Пистоіа, изъ партіи гибеллиновъ былъ юристъ консуломъ столь-же ученымъ, какъ и знаменитымъ; его, скорѣе, можно назвать изящнымъ стихотворцемъ, чѣмъ поэтомъ.
   Гвидо Кавальканти, напротивъ, приверженецъ гвельфской партіи, совершенно откинулъ философскія мнѣнія своего отца, котораго считали за эпикурейца и за самаго смѣлаго невѣрующаго, такъ-какъ Боккачіо говоритъ, будто народъ былъ о немъ такого мнѣнія, "что предметомъ его размышленій было изысканіе, нельзя ли доказать, что Богъ не существуетъ". Что-же касается до его сына, того, который насъ занимаетъ,-- онъ принялъ платоническія мнѣнія такими, какими они были переданы въ Италію арабскими авторами; и на этой канвѣ, къ которой онъ еще прибавилъ учтивость каталанскихъ и провансальскихъ трубадуровъ, онъ сдѣлался вѣрнымъ Амура, разскащикомъ въ риѳмахъ, проповѣдуя поэтическую и нравственную доктрину платонической любви. Хотя Данте можетъ считаться однимъ изъ самыхъ горячихъ и изъ самыхъ передовыхъ идеалистовъ этой школы, но, кажется, въ то время, Гвидо Кавальканти славился, какъ еще болѣе сильный и болѣе тонкій, чѣмъ онъ.
   Гвидо и Данте даже не были знакомы между собою, когда послѣдній вызвалъ своимъ первымъ сонетомъ объясненіе сновидѣнія по поводу любви къ Беатриче. Сквозь облачный туманъ, окружающій отвѣтъ, данный Гвидо Кавальканти, легко, однако-же, замѣтить, что онъ узналъ въ стихахъ Данте поэта, который вмѣсто того, чтобы заниматься естественною любовью, какъ ему совѣтовалъ Чино да Пистоіа, вознесетъ свое сердце и свою душу до платонической любви. То, что Данте выражалъ полусловами, Гвидо высказалъ открыто и эта неожиданная и нечаянная для любовника Беатриче прозорливость, заставила его выразиться въ "Обновленной жизни" такъ? На этотъ сонетъ отвѣтило нѣсколько лицъ, мнѣнія которыхъ были крайне различны; между лицами, обратившимися ко мнѣ съ этими отвѣтами, былъ и тотъ, котораго я называю своимъ другамъ; его сонетъ начинается такъ: "Вы видѣли..."
   Что-же это была за платоническая любовь, приверженцы которой употребляли съ намѣреніемъ неясность выраженій, чтобы скрыть отъ профановъ свои мысли? Не было-ли это только игрою ума, посредствомъ которой самые интеллигентные и наиболѣе ученые люди охотно бесѣдовали между собою въ безконечной иллюзіи? Или-же, какъ вообразили нѣкоторые тонкіе и предубѣжденные критики, этотъ эротико-философскій языкъ былъ только условнымъ жаргономъ, посредствомъ котораго можно было-бы обмѣниваться мыслями по поводу нѣкоторыхъ вопросовъ, настолько иносказательно, чтобы не быть понятыми непосвященными? Не смотря на существующія попытки разъяснитъ все это, я остаюсь при своемъ убѣжденіи, -- нельзя объяснить настоящей причины ни этой скрытности, ни тѣхъ странныхъ подробностей, которыя находятся въ изобиліи въ трехъ поэмахъ Данте, какъ нельзя объяснять истиннаго смысла многихъ романовъ эпохи возрожденія, какъ нельзя открыть происхожденія и значенія странныхъ скульптурныхъ украшеній, покрывающихъ готическіе соборы. Въ теченіи двухъ столѣтій талантливые люди собирали съ изумительнымъ усердіемъ всѣ остатки, скопившіеся въ различныя времена и изъ различныхъ странъ, чтобы*составить изъ этого литературные памятники, которые, не смотря на всю ихъ своеобразность, еще до сихъ поръ возбуждаютъ наше удивленіе, но относительно которыхъ мнимые ученые будутъ всегда теряться въ объясненіяхъ и въ безплодныхъ комментаріяхъ.
   Тѣ изъ комментарій, которые были написаны въ тотъ періодъ, когда великія творчества этой эпохи уже были окончены, оказались слишкомъ мало удовлетворительными и всякій, кто ихъ читалъ и сравнивалъ съ тѣми, которыя фабрикуются и теперь, сознается, что онъ очень мало узналъ изъ нихъ.
   Что-же касается до того, что Данте написалъ относительно ученія о любви, называемаго платоническимъ, самое вѣрное средство понять его смыслъ, это -- отвести его къ основнымъ положеніямъ доктрины Платона, какъ это было сдѣлано въ началѣ настоящей статьи. Съ помощью такого сравненія уже не будетъ столь запутаннаго лабиринта, въ который иногда углубляется флорентійскій поэтъ, такъ-что трудно не заблудиться, если оставить нить, данную Платономъ и слѣдовать въ самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ за тою искусственною аллегоріею, подъ которою Данте часто скрываетъ простыя истины. Онъ безспорно, геніаленъ, когда онъ наивно великъ; граціозно энергиченъ и въ одно и то же время высокъ и ясенъ. Вообще, онъ, надо сознаться, сходитъ со своего пьедестала, когда начинаетъ резонировать, но является мощнымъ поэтомъ, когда рисуетъ свои дивные, увлекательные образы, потому-что въ послѣднемъ случаѣ онъ прекрасенъ, великъ и такъ-же легко понимаемъ, какъ Гомеръ.
   Недостатки въ произведеніяхъ Данте,-- темноватость мысли и излишняя утонченность языка, принадлежатъ, скорѣе, его времени, чѣмъ ему самому. Этотъ человѣкъ сдѣлалъ прекрасное употребленіе изъ найденныхъ имъ матеріаловъ, и, хотя эти матеріалы были такъ разъединены и такъ несвязны между собою, зданіе, въ составъ котораго они вошли, не проявляло болѣе этого оригинальнаго безпорядка.
   Но каковы были элементы, изъ которыхъ создалась чудная и увлекательная безсмертная поэзія Данте? Этими элементами являются: католическая религія, которую исповѣдывалъ Данте, Библія и, затѣмъ, Гомеръ, Платонъ и Аристотель, которыхъ знали по латинскимъ переводамъ, сдѣланнымъ по искаженнымъ переводамъ арабовъ; прибавьте еще къ этому писанія Боэція и св. Августина, поэму Виргилія, проповѣди св. Бонавентуры, Сновидѣніе св. Ѳомы Аквинскаго, поэзію сицилійцевъ, любовныя повѣствованія каталонцевъ и провансальцевъ, затѣмъ такъ называемую, платоническую философію, которую Данте называетъ философіею своего друга Кавальканти и, наконецъ, двѣ ужасныхъ партіи,-- гвельфовъ и гибеллиновъ, съ ихъ безпорядочными и запутанными политическими идеями.
   Теперь, когда все разобрано, изучено и классифицировано, можно, изученіемъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ, дать каждому изъ этихъ противоположныхъ элементовъ свое мѣсто, хотя-бы даже подчиняя ихъ хронологическому порядку. Но, въ концѣ тринадцатаго вѣка критика была еще въ младенческомъ состояніи, а между тѣмъ богословія св. Фомы Аквинскаго настоятельно требовала,-- чтобы ей придавали важное значеніе, и въ то-же время процвѣтали утонченныя воспѣванія тогдашнихъ трубадуровъ и доктрина платонической любви. Словомъ, чтобы разобраться во всемъ этомъ хаосѣ, нужно было создать тишину и установить языкъ, что и сдѣлалъ Данте. Намъ осталось еще отъ этого великаго человѣка произведеніе, написанное имъ въ послѣдніе дни его жизни, но оставшееся неоконченнымъ; это -- его трактатъ о простонародномъ нарѣчіи. Перевода этой книги не существуетъ ни на какомъ языкѣ, но, однако, это единственное произведеніе, въ которомъ можно почерпнуть всѣ точныя свѣдѣнія относительно усилій, которыя приходились на долю Данте, чтобы создать различные рода произведеній и привести всѣ разнообразные діалекты Италіи къ одному правильному и чистому языку. Эта книга, какъ я полагаю, поможетъ намъ дополнить замѣчанія относительно "Обновленной жизни", которыя уже были приведены выше.
   "Обновленная жизнь", это -- внутреннее обновленіе, произведенное въ душѣ Данте юностью и дѣвственною граціей Беатриче; эта женственная прелесть не только обновила жизнь Данте, но въ ней еще заключается и та особенность, что она можетъ быть разсматриваема, какъ прообразъ того великаго обновленія, которое совершилось въ тотъ вѣкъ, когда жилъ великій Данте. Все, что каждый испытывалъ и требовалъ отъ тринадцатаго вѣка въ Италіи, то Данте выразилъ и требовалъ въ своей "Обновленной жизни".
   Въ то время въ средѣ свѣтскихъ людей уже исчезалъ обычай говорить и писать по-латыни, -- провансальскій и французскій языки были распространены почти во всей Европѣ, а простонародный итальянскій языкъ все болѣе и болѣе входилъ въ употребленіе. Изъ всѣхъ причинъ, способствовавшихъ поддержкѣ латинскаго языка въ католическихъ стражахъ, самою главною былъ исключительный авторитетъ, приписываемый тексту латинскаго перевода Св. Писанія (Vulgate). Даже до сихъ поръ въ римскихъ областяхъ запрещенъ въ продажѣ Новый Завѣтъ на итальянскомъ языкѣ безъ текста Вульгаты для предупрежденія различія въ толкованіи Библіи и могущихъ произойти отъ этого заблужденій и расколовъ.
   Однако-же, въ XII и XIII вѣкахъ вся масса итальянскаго народа уже не понимала латинскаго языка и въ это время духовенство, по всей вѣроятности, ради населенія, которое ему приходилось наставлять, было въ аналогичномъ положеніи поэта, о которомъ Данте говоритъ въ "Обновленной жизни" что "онъ первый сталъ выражаться на простонародномъ языкѣ, чтобы его поняла синьора, которой не были-бы понятны латинскія стихи". Малѣйшая уступка духовенства поэтому поводу принудила его тотчасъ-же признать преимущество простонароднаго языка. Поэтому-то духовенству приходилось говорить проповѣди на итальянскомъ языкѣ. Въ то-же самое время вошли въ моду пѣсни и сонеты сицилійскихъ поэтовъ; имъ стали подражать на тосканскомъ діалентѣ, такъ, что вскорѣ стихотворенія Гвитоно д'Ареццо, Джіакомо-до-Ленпино и Гвидо Гвимиццелега (который раздѣлилъ вмѣстѣ съ Брюнетто Латини честь быть учителемъ Данте) -- много способствовали въ приданіи гибкости, мягкости и нѣкоторой правильности но" ваго языка.
   Тогда-то Данте, увлекаемый своимъ инстинктомъ лингвиста и поэта, воспользовался подобнымъ народнымъ расположеніемъ, составивъ смѣлый проектъ его урегулировать и принялъ употребленіе народнаго языка, чтобы очистить его и подвести подъ извѣстныя правила. Кромѣ того, онъ смѣшалъ всѣ теологическія, ученыя и народныя идеи, бродившія въ его время, сплавилъ ихъ съ сохранившимися преданіями греческаго и латинскаго паганизма и помѣстилъ всѣ эти несвязные матеріалы въ новый порядокъ, выводя ихъ въ линію, если можно такъ выразиться, на общемъ планѣ католицизма, который поддерживалъ тогда всю Европу.
   Въ такомъ-то расположеніи духа, когда Данте, пробовалъ первые опыты на итальянскомъ языкѣ, онъ и написалъ свою "Обновленную жизнь" и въ этомъ произведеніи своей юности, гдѣ уже замѣтенъ зачатокъ всѣхъ идей, которыя онъ развивалъ позднѣе, видно въ особенности твердое рѣшеніе замѣнить употребленіе латинскаго языка итальянскимъ; основа его поклоненія Беатриче,-- благочестивая и мистическая любовь, имѣвшая, такое большое значеніе въ его жизни, стала центромъ, къ которому были направлены всѣ его поэтическія произведенія.
   То, что удивляетъ въ "Обновленной жизни", а равно поражаетъ и въ "Божественной Комедіи" -- это постоянное и полное смѣшеніе платоническихъ мнѣній съ тонкими хитросплетеніями провансальцевъ и съ идеями схоластической теологіи. Изъ смѣшенія этихъ противоположныхъ элементовъ явилась результатомъ религіозная любовь или, лучше сказать, религія любви; Беатриче заняла мѣсто между демонами Платона, между геніями гностиковъ (еретиковъ) или ангелами христіанъ и сдѣлалась Деотимою, или св. Моникою или философіею Боэція, однимъ изъ тѣхъ существъ-посредниковъ, которыя переносятъ волю Божію на землю и молитвы людей къ Богу. Таковъ, по крайней мѣрѣ, стержень, на которомъ движется поэтическій механизмъ, созданный и употребляемый Данте.
   Теперь перейдемъ къ матеріальной и литературной части поэтическаго искусства, законы котораго Данте начерталъ въ своемъ "Трактатѣ о простонародномъ языкѣ".
   Слѣдуетъ припомнить, что еще въ своей "Обновленной жизни" онъ провозгласилъ для новыхъ поэтовъ всѣ преимущества поэтовъ латинскихъ. Онъ не только требуетъ для первыхъ возвращенія употреблять фигуры и весь цвѣтъ риторики, но еще и спрашиваетъ, почему онъ и его современники не могутъ имѣть права олицетворять Амура и заставлять его говорить, какъ Эола, Юнону или Венеру. Данте, по этому поводу впадаетъ въ заблужденіе, присущее его вѣку, смѣшивая главныя божества,-- божества, которыя управляютъ или покровительствуютъ какой-либо стихіи, или городу, или какой-либо страсти,-- съ воплощеніями, представляющими аллегорически какое-либо чувство, какую-либо добродѣтель, или даже какую-либо мѣстность. У боговъ язычества нѣтъ ничего, что-бы обязывало ихъ безпрестанно говорить, какъ могли-бы это сдѣлать предметы, подчиненные ихъ власти. У нихъ независимое существованіе отъ доставшагося на ихъ долю могущества; богини Бѣдности и Страха могли-бы прекрасно говорить при случаѣ, потому-что онѣ ни бѣдны, ни пугливы, а только управляютъ бѣдными и пугливыми людьми. Напротивъ того, олицетвореніе, если и не принадлежитъ собственно вымыслу среднихъ вѣковъ, то, по крайней мѣрѣ, было исключительно принято этимъ періодомъ времени, грубо предававшемъ тѣло и слово предмету, который только возрождался и говорилъ о томъ, что исключительно относились къ нему. Такъ напр., въ романахъ эпохи возрожденія часто говорятъ совершенно монотонно и даже глупо; точно также можно видѣть въ скульптурныхъ произведеніяхъ того времени Смерть, изображенную въ видѣ скелета, который ходитъ, говорить и вооруженъ косою. Время отнеслось справедливо ко всѣмъ этимъ произведеніямъ, имѣвшимъ претензію на поэтичность, основная идея которыхъ, точно также, какъ и внѣшность дѣйствуютъ на умъ такимъ-же отталкивающимъ образомъ, какъ и на глаза и готическая аллегорія, словомъ, олицетвореніе, было отвергнуто всѣми здравомыслящими людьми.
   Данте одинъ изъ первыхъ подалъ этотъ хорошій примѣръ; но что доказываетъ превосходство его генія и его вкуса, такъ это то обстоятельство, что, не смотря на употребленіе имъ грубаго олицетворенія въ его "Обновленной жизни" и горячаго заявленія употреблять подобныя олицетворенія и на будущее время, все-таки подобныхъ олицетвореній нѣтъ и слѣда въ его трехъ великихъ поэмахъ. Беатриче, Матильда и Лючіа доходятъ скорѣе на геніевъ, на ангеловъ, управляющихъ теологіею, философіею, наукою, чѣмъ на олицетвореніе этихъ трехъ интеллектуальныхъ силъ; дѣйствительно, даже до сихъ поръ существуютъ разногласія относительно аллегорическаго значенія этихъ трехъ лицъ. {Олицетвореніе весьма рѣдко было въ обычаѣ у поэтовъ древности. Однако-же, мы встрѣчаемъ Могущество и Силу въ "Прикованномъ Прометеѣ" Эсхила.}
   Поэтическій механизмъ "Обновленной жизни" не таковъ, какой принялъ позднѣе великій поэтъ. Флоренціи; но все же весьма полезно познакомиться съ этимъ поэтическимъ механизмомъ, чтобы судить объ успѣхахъ, сдѣланныхъ геніемъ Данте со времени его перваго литературнаго опыта до того періода, когда онъ приступилъ къ великимъ, обезсмертившимъ его, твореніямъ.
   Я посовѣтовалъ-бы тѣмъ, кто пожелаетъ серьезно заняться изученіемъ произведеній великаго Флорентійца, прочитать сначала "Обновленную жизнь", затѣмъ его "Трактатъ о простонародномъ языкѣ", въ которомъ онъ высказался глубже и подробнѣе относительно искусства поэта. Въ этой любопытной книгѣ Алигіери, изъ всѣхъ нарѣчій, на которыхъ говорятъ, въ Италіи, выводитъ одинъ очищенный языкъ, считая его главнымъ, утонченнымъ, "знаменитымъ" языкомъ; онъ долженъ быть въ употребленіи у всѣхъ писателей, но въ особенности у труверовъ и тѣхъ поэтовъ, которые пожелаютъ говорить о болѣе возвышенныхъ предметахъ. Изъ всѣхъ родовъ поэзіи, перешедшихъ въ Италію отъ провансальцевъ, Данте ставитъ пѣснь на первое мѣсто, балладѣ-же онъ отводитъ второе, а уже за ними слѣдуетъ сонетъ. Для "Божественной Комедіи" Данте выбралъ размѣръ пѣсенъ терцинами, что должно было замѣнить героическій гекзаметръ; поэтъ сознавалъ необходимость, при замѣненіи латинскаго языка новымъ, измѣнить и самую форму стиха.
   "Мы уже сказали,-- говоритъ онъ, по этому поводу, о тѣхъ качествахъ, которыя должны соединять въ себѣ люди, употребляющіе простонародный языкъ и мы указали на предметы, о которыхъ имъ слѣдуетъ трактовать. Теперь, прежде, чѣмъ перейти къ другому, необходимо объяснить, что собственно, составляетъ пѣснь, родъ поэзіи, который, по мнѣнію однихъ, скорѣе, является результатомъ фантазіи и случая, чѣмъ плодомъ серьезнаго изученія искуства. Писателямъ пѣсенъ даже отказываютъ въ званіи поэтовъ, но, по моему мнѣнію, это совершенно несправедливо, потому-что, какое бы нарѣчіе они ни употребляли, все-же на нихъ слѣдуетъ смотрѣть, какъ на поэтовъ, если они не удаляются отъ пути, принятаго великими поэтами (латинскими), т. е. отъ тѣхъ, которые пишутъ по всѣмъ правиламъ искуства, а всѣ тѣ, которые поступаютъ иначе, работаютъ только на удачу. Изъ этого слѣдуетъ, что, чѣмъ мы болѣе подражаемъ этимъ великимъ поэтамъ, тѣмъ правильнѣе будетъ наша поэзія. Самое лучшее -- это слѣдовать ихъ теченію. Но прежде всего необходимо, какъ говоритъ нашъ великій учитель Горацій, "выбрать тяжесть, пропорціональную нашимъ силамъ".
   "Необходимо установить извѣстныя различія и знать, въ какомъ родѣ будутъ воспѣвать: въ трагическомъ, комическомъ или въ элегическомъ, такъ-какъ для трагедіи употребляется стиль возвышенный; (superiore), для комедіи -- стиль умѣренный (inferiore), для элегіи-же -- стиль несчастныхъ. Если предметы, о которыхъ хотятъ трактовать, должны быть воспѣты трагическимъ способомъ, тогда слѣдуетъ употребить простонародный блестящій (meestre) языкъ, а поэтому дѣлать послѣдованіе пѣсенъ, соединяя ихъ одна съ другою. Для комическихъ произведеній слѣдуетъ прибѣгать къ простонародному языку, то умѣренному, то смиренному. Смиренный исключительно служитъ для элегическихъ поэмъ. {Весьма любопытно и поучительно сравнить это мѣсто въ разсужденіи Данте съ знаменитой теоріей трехъ "штилей". Ломоносова.}
   "Трагическимъ стилемъ называютъ такой, въ которомъ соединяютъ глубину мыслей, смѣлость стиха, благородство оборотовъ фразъ, съ счастливымъ выборомъ словъ. Но, чтобы достигнуть подобнаго совершенства, необходимо присоединить ко всѣмъ этимъ качествамъ еще и преимущество темъ, достойныхъ воспѣванія съ такою помпою. Эти темы, какъ а уже сказалъ должны быть слѣдующія: Вѣчное Спасеніе, Любовь и Добродѣтель. Къ этому еще можно присоединить нѣкоторыя комбинаціи, аксессуары, лишь только-бы они не порождали-бы никакой низкой идеи; тотъ, кто будетъ разсуждать объ этихъ трехъ упомянутыхъ предметахъ, не долженъ терять изъ виду все, предписанное нами. Тогда, послѣ утоленія жажды въ источникѣ Геликона, пусть онъ приблизитъ плектровъ своей вѣрно настроенной лиры и начинаетъ пѣть.
   "Но нужно сочинить пѣснь, а это весьма трудное дѣло. Никогда нельзя этого достигнуть безъ содѣйствія естественной живости генія, изученія и искусства. Этихъ-то людей, одаренныхъ такими способностями, поэтъ называетъ въ шестой книгѣ Энеиды "сынами Божіими", хотя онъ и выражается фигурально. Какова-же должна быть глупость тѣхъ, которые будучи невѣждами и не обладая вовсё искусствомъ, довѣряютъ только собственному генію и осмѣливаются воспѣвать высокіе предметы и употреблять возвышенный стиль. Пусть они откажутся отъ подобнаго тщеславнаго предпріятія, такъ-какъ, слабые отъ природы, эти люди напоминаютъ гусей, пытающихся подражать смѣлому полету орла " {"Della volgare eloqueuza". Изданіе Zatta, т. 4, стр. 288.}.
   Изъ этого отрывка разсужденія Данте о поэтическомъ искусствѣ, можно замѣтить, что флорентійскій поэтъ, какъ по основѣ, такъ и по формѣ своей поэзіи, постоянно смѣшиваетъ три совершенно противоположныхъ элемента,-- Энеиду, Апокалипсисъ и провансальскія пѣсни.
   Откуда Данте заимствовалъ эти три подраздѣленія способовъ и стиля, -- на трагическій, комическій и элегическій? Совершенно неизвѣстно, откуда это взято, если только это не отнести къ смутному преданію трехъ родовъ сцены, декорацій, которыми украшали просценіумъ древнихъ театровъ. Какъ-бы то ни было, выборъ такого подраздѣленія служитъ, отчасти, оправданіемъ довольно странному названію "Комедіи", которое Данте далъ своимъ тремъ большимъ поэмамъ. Большое разнообразіе предметовъ, о которыхъ трактуется въ этихъ поэмахъ, не позволяло Данте употреблять вездѣ одинаково возвышенный стиль и, напротивъ того, принудило его принимать весьма различный тонъ; можетъ быть, въ силу литературныхъ принциповъ, принятыхъ имъ за правило, онъ считалъ необходимымъ причислить свое произведеніе къ роду комедій, чтобы имѣть право вводить въ нихъ, какъ онъ это иногда и дѣлалъ, болѣе обыкновенныя мысли и даже крайне "низкія" выраженія, хотя главный сюжетъ его произведенія даетъ понятіе о томъ, что составляетъ предметъ, наиболѣе возвышенный,-- "обитель блаженныхъ и Престолъ Предвѣчнаго". Кромѣ того, поэтъ самъ, въ своемъ письмѣ къ Кану Be* ликому, объяснилъ причину выбора такого наименованія, сказавъ, что "начало комедіи всегда бываетъ тягостно, между тѣмъ, какъ ея развязка всегда бываетъ счастлива, въ противоположность трагедіи, которая начинается среди тишины и спокойствія и окончивается несчастливо". Изъ этого можно вывести заключеніе, что его поэма, имѣя своимъ началомъ "Адъ" и концемъ "Рай", должна именно носить названіе "комедіи". Но только два вѣка спустя послѣ смерти Данте, всеобщее удивленіе, возбужденное къ поэмѣ, придало ей еще наименованіе "Божественной".
   Что-же касается до трактата "о простонародномъ языкѣ", написанномъ около 1318--1321 г. въ послѣдніе годы жизни Данте, то тутъ ясно видна идея, которую составилъ себѣ флорентійскій поетъ о поэзіи; эта идея стала точкою исхода для всѣхъ тосканскихъ поэтовъ, отличавшихся послѣ безсмертнаго Флорентійца въ этомъ родѣ поэзіи. Преданность, любовь, наука и теологія были обыкновенными сюжетами, въ которыхъ упражнялись до Витторіа Колонна; даже до сихъ поръ философія и поэзія сохранили у итальянцевъ нѣкоторый оттѣнокъ благочестія и платонизма, котораго не могли вполнѣ уничтожить никакія революціи.
   Философія и поэзія были установлены въ этой странѣ знаменитымъ Данте и нѣкоторые изъ великихъ людей, явившіеся послѣ него, еще болѣе утвердили установленные имъ принципы. Стоитъ только вспомнить имя Петрарки, чтобы узнать, что платоническая философія сдѣлалась интеллектуальною потребностью для дѣтей Италіи. Хотя Боккачіо, по своему поведенію и считался совершенно свѣтскимъ человѣкомъ, но онъ былъ не только страстнымъ поклонникомъ Данте, біографію котораго написалъ, но даже въ этой небольшой и любопытной книгѣ {Origine, Vita, Studi ecostumi del chiarissimo Dante Alighieri, poeta florentine fatta e compilata dall'inclito М. Giovanni Bocaccio daCertaldo.-ln Firenze B. Sermartelli, 1676 г., стр. 48.} объяснилъ намъ, какъ понимали поэзію въ его время. Его мнѣніе, въ соединеніи съ правилами, предначертанными великимъ учителемъ, о которыхъ мы упомянули выше, способствуетъ полному уясненію взгляда на поэзію въ Италіи въ XIII и XIV вѣкѣ.
   "Люди, необладающіе умомъ, говоритъ авторъ "Декамерона", полагаютъ вообще, что поэзія трактуетъ только о баснословныхъ и невѣроятныхъ предметахъ. Но я хочу доказать, что поэзія -- это богословіе.
   "Заставивъ замолчать наши чувства и слушая только голосъ разсудка, мы не замедлимъ признать, что поэты древности шли, насколько дозволяло имъ тогдашнее развитіе, по слѣдамъ Св. Духа. Эти слѣды вѣчной науки, какъ-бы прикрыты покрываломъ, какъ въ Священномъ Писаніи, такъ и въ произведеніяхъ поэтовъ; и подъ этимъ-то покрываломъ скрыты истины, которыя должны обнаружиться въ концѣ вѣковъ. Употребленіе фигуральныхъ выраженій для сокрытія истины имѣетъ слѣдующія преимущества: представить одновременно и текстъ книги и содержащуюся въ ней тайну, упражнять одновременно и умъ мудрецовъ и инстинктъ простодушныхъ, въ народѣ питать душу слабыхъ умомъ, а въ тишинѣ уединенія возвышать пониманіе самыхъ высокихъ умовъ. Это подобно широкой рѣкѣ, у спуска которой ягненокъ можетъ утолить жажду, въ то время, какъ слонъ вступаетъ въ ея самыя глубокія мѣста.
   "Но вернемся къ тому предмету, который насъ особенно занимаетъ. То, что-мы разумѣемъ подъ словомъ "Теологія" составляетъ все то, что сказано въ Св. Писаніи; въ видѣ историческихъ разсказовъ, или видѣній, или выраженіемъ жалобъ и плача, въ немъ говорится о великой тайнѣ воплощенія Слова Божія, о Его Земной жизни, о Его страданіяхъ и Крестной Смерти, о Его славномъ Воскресеніи и о чудесномъ Вознесеніи на Небо, словомъ, о всѣхъ Его Божественныхъ дѣлахъ, которыми Онъ проложилъ намъ путь къ вѣчной славѣ и искупилъ насъ отъ прародительскаго грѣха.
   "Точно также и поэты своими произведеніями, которыя мы называемъ "Поэзіею", съ помощью исторіи боговъ, ихъ превращеній и увлекательныхъ рѣчей, которыя они влагаютъ въ ихъ уста, стараются объяснить намъ истину вещей, заставить насъ избѣгать порока, любить добродѣтель и довести насъ до познанія истиннаго Бога, съ цѣлію нашего вѣчнаго спасенія.
   "Неопалимая Купина, которую видѣлъ Моисей, была прообразомъ Пресвятой Дѣвы, чистота которой ничѣмъ некогда быть осквернена" Статуя, состоявшая изъ различныхъ металловъ, которую видѣлъ во снѣ Навуходоносоръ, изображаетъ всѣ факты, предшествовавшіе ученію Христа, который былъ и есть камень, гдѣ все укрѣпится и образуетъ твердый, какъ гора, памятникъ. Пла* чемъ Іереміи предвѣщается разрушеніе Іерусалима и проч. и проч.
   "Изъ предъидущаго можно заключить, что теологіи и поэзія согласуются въ томъ, что, какъ та, такъ и другая употребляютъ однѣ и тѣ же формы. Но что касается до темы, то онѣ не только различны въ этомъ, но даже совершенно противоположны; темою для теологіи служитъ путь истины, тогда-какъ темою для поэзіи служили боги, идолопоклонство и люди. Онѣ также различны и въ томъ, что теологія предлагаетъ одну только истину, тогда-какъ поэзія предлагаетъ только нѣкоторыя истины, какъ настоящія, но которыя въ сущности ложны и ошибочны, по отношенію къ христіанской религіи. Но такъ-какъ встрѣчается много невѣждъ, которые возстаютъ противъ поэтовъ, говоря, что всѣ ихъ произведенія не болѣе, какъ басни, неимѣющія и тѣни истины и что они должны были-бы излагать свои разсказы въ другой формѣ, -- то я въ данномъ случаѣ укажу на слѣдующіе примѣры. Пусть только обратятъ вниманіе на видѣнія Даніила, Исаіи и Езекіиля и на всѣ тѣ, о которыхъ упоминается въ Ветхомъ Завѣтѣ и которыя были начертаны божественнымъ перстомъ Того, Которому нѣтъ ни начала, ни конца. Пусть они перечитаютъ въ Новомъ Завѣтѣ видѣнія Евангелиста (Апокалипсисъ), исполненныя столь полезной истины; еслиже нѣкоторыя изъ поэтическихъ басень такъ-же далеки отъ истины и отъ вѣроятности, какъ эти видѣнія кажутся отклоняющимися по формѣ, то пусть согласятся хотя съ тѣмъ, что, если поэты, создали басни, которыя не могутъ быть ни пріятными, ни поучительными, то это еще не составляетъ причины, чтобы осуждать сдѣланныя ими попытки для распространенія ихъ ученія съ помощью подобнаго средства.
   "...Но вернемся къ тому пункту, на которомъ мы остановились. Я сказалъ, что теологія и поэзія почти одно и то-же, разъ если въ нихъ говорится объ одномъ и томъ-же предметѣ. Я даже скажу болѣе, что теологія и есть ни что иное, какъ поэзіжБога. Въ писаніи Христа (Евангеліе) представляется то, левъ, то агнецъ; здѣсь червь, тамъ змѣя, затѣмъ камень, солома и тысячи разныхъ другихъ вещей, которыя было-бы слишкомъ долго перечислять. А слова Спасителя, развѣ не фигуральный языкъ, который мы обыкновенно называемъ аллегоріею? Изъ этого выводится заключеніе, что не только поэзія есть теологія, но еще и то, что теологія есть поэзія. Но если мои слова не покажутся достаточно убѣдительными въ такомъ важномъ вопросѣ, я не сочту это за обиду и пусть тогда повѣрятъ Аристотелю, слова котораго вполнѣ достойны вниманія; онъ утверждаетъ, что пришелъ къ тому убѣжденію, будто поэты были первыми теологами ".
   Піитика Данте и сдѣланные на нее комментаріи Боккачіо, составляютъ, какъ я полагаю, самое вѣрное опредѣленіе системы, въ силу которой итальянскіе поэты и писатели, называемые платонистами, писали свои произведенія отъ Данте до Витторіа Колонна. Я предпочелъ лучше привести мнѣнія двухъ великихъ писателей, о которыхъ я упомянулъ, чѣмъ распространяться о ихъ главныхъ чертахъ въ длинномъ изложеніи, гдѣ читатель едва-ли могъ-бы уловить ихъ оригинальное своеобразіе. Но мнѣ было бы желательно, чтобы тѣ, кто задумаетъ читать и изучать произведенія Данте, остерегались-бы поэтико-теологическихъ идей этого великаго поэта, Боккачіо и всѣхъ платонистовъ эпохи возрожденія. Дѣйствительно, какъ ни пламенна и какъ ни искренна была вѣра этихъ людей, но нѣтъ ничего менѣе православнаго, какъ ихъ литературныя мнѣнія и поэтическія творчества, прекрасныя фантазіи писателей, болѣе свойственныя плѣнять воображеніе, чѣмъ поддерживать вѣру.
   Въ результатѣ, всего болѣе занимало умъ Данте замѣнить употребленіе латинскаго языка итальянскимъ и установить новое нарѣчіе, которому онъ хотѣлъ дать почетное мѣсто. Чтобы предпринять и окончить это великое дѣло онъ въ теченіи всей своей жизни употреблялъ на это удивительную силу своей желѣзной воли. Читатели увидятъ съ какою горячностью онъ защищалъ это дѣло въ своей "Обновленной жизни"; въ своихъ-же великихъ поэмахъ онъ доказалъ міру то право, въ силу котораго онъ утверждалъ, что новые языки могутъ вполнѣ соперничать съ языкомъ древности; когда-же онъ окончилъ этотъ великій памятникъ, когда стихи "Божественной Комедіи" составляли удивленіе и славу Италіи, Данте, изгнанный, старый, удрученный несчастіями писалъ еще съ пѣною у рта, точно онъ не выигралъ своего дѣла: "А perpetuate infamia e depressione delli maivagi uomini d' Italia, che comendano lo volgare altrui, e lo propio dispregiano: dico, ehe la loro mossa viene da cinque abbominevoli cagioni" {"Convito", изданіе Zatta, т. 4-й, стр. 77.} и проч. т. е. "къ вѣчному стыду дурныхъ итальянцевъ, которые прославляютъ простонародные языки другихъ странъ и не оцѣниваютъ своего" я говорю, что это происходитъ отъ пяти гнусныхъ причинъ" и проч.
   Само собою разумѣется, что эта заслуга Данте, относительно введенія въ литературу и грамматической постановки простонароднаго итальянскаго языка, имѣетъ исключительно національный характеръ, по крайней мѣрѣ, въ прямомъ ея значеніи; но мы сочли нужнымъ выяснить роль "Обновленной Жизни" и другихъ сочиненій безсмертнаго Флорентійца и въ этомъ отношеніи, такъ-какъ освобожденіе литературы отъ совершенно неумѣстнаго латинизма имѣетъ уже обще-европейское значеніе, въ косвенныхъ вліяніяхъ этого освобожденія; даже и у насъ, на Руси, недолгое процвѣтаніе латинскихъ виршей легло темною полосою на исторію нашей литературы, характеризуя собою полный упадокъ національной самобытной словесности и переходъ этой послѣдней въ литературу, въ собственномъ смыслѣ этого слова, основанную на нашихъ народныхъ началахъ по европейскимъ образцамъ и приспособленную къ требованіямъ нашего языка. Поэтому-то освобожденіе литературы отъ латинизма, съ частной, національной, точки зрѣнія, имѣетъ и для насъ нѣкоторое, косвенное, значеніе, хотя это освобожденіе и свершилось у насъ на 3--4 столѣтія позже, чѣмъ въ Западной Европѣ и, въ прямомъ смыслѣ, послѣднее повліяло на нашу литературу, развѣ только, какъ весьма поучительный примѣръ.
   Но, подводя итогъ всему сказанному нами по поводу "Обновленной жизни", мы не можемъ не повторите того, что мы уже сказали въ самомъ началѣ нашей статьи,-- что это въ высшей степени интересная, истинно-художественная и поэтичная до увлекательности книга, прародительница современнаго романа въ лучшемъ его видѣ. Дѣйствительно, чтобы ни говорили про "Обновленную Жизнь", какъ-бы ни рылись ученые въ ея изслѣдованіи и толкованіи, все-таки нужно согласиться, что главное значеніе этой безсмертной книги, какъ отчасти и "Божественной Комедіи",-- именно въ ея поэзіи, въ этихъ дивныхъ художественныхъ образахъ, трогательныхъ и увлекательныхъ картинахъ, которыми полна эпопея любви Данте къ Беатриче. Эти образы и картины, набросанные рукою такого мощнаго и самобытнаго художника, какъ Данте Алигіери, никогда не умрутъ во всемірной литературѣ и, быть можетъ, ими будетъ восхищаться и далекое наше потомство, какъ удивляемся мы и какъ удивлялись наши предки въ теченіи шести столѣтій, протекшихъ со времени появленія "Обновленной жизни".
   Выше мы уже высказали наше мнѣніе, что "Обновленная жизнь" является блестящей иллюстраціей къ безсмертной доктринѣ Платона, изложенной имъ въ его философскомъ трактатѣ "Пиръ" (Συμπὸσιον). Дѣйствительно, если Платонъ въ указанномъ сочиненіи является великимъ философомъ, открывшемъ намъ истину любви въ своемъ "платонизмѣ", который въ позднѣйшее время, вмѣсто развитія, подвергся утрировкѣ и даже шаржировкѣ,-- то Данте, въ своей "Обновленной Жизни" является геніальнымъ художникомъ, давшимъ намъ безсмертную иллюстрацію къ наиболѣе существенной части этой доктрины, такъ-что, если Платонъ въ своемъ трактатѣ путемъ глубокой философіи дошелъ научнымъ путемъ до пониманія высшихъ тайнъ бытія и возвысился до сознанія высшихъ основъ нравственности, почти до христіанства,-- то Данте въ "Обновленной жизни" художественнымъ путемъ воплотилъ мертвыя формулы философіи въ живые, поэтическіе и увлекательные образы и въ глубоко-прочувствованныя и геніально нарисованныя картины.
   

ОБНОВЛЕННАЯ ЖИЗНЬ.

   Въ этой части моей памятной книжки, до которой было мало матеріала для чтенія, есть рубрика, гласящая: "Здѣсь начинается обновленная жизнь". Подъ этою рубрикой я нахожу записаннымъ многое изъ того, что я намѣревался собрать въ этой книжкѣ, если не все отъ слова до шва, то, по крайней мѣрѣ, все, что было прочувствовано.
   Уже девять разъ, со дня коего рожденія, небо съ его свѣтилами возвратилось на то-же самое мѣсто, когда впервые предстала передъ моими очами доблестная Жена моихъ мечтаній, которой многіе, не зная, какъ ее назвать, дали имя Беатриче. Она уже довольно прожила, чтобы въ этотъ промежутокъ времени звѣздное небо успѣло пронестись къ востоку на двѣнадцатую часть градуса, такъ-что она явилась мнѣ въ началѣ своего девятаго года, тогда-какъ я уже его оканчивалъ. Она явилась мнѣ одѣтою въ красноватый цвѣтъ, величественная и скромная; способъ, какимъ поясъ поддерживалъ ея одѣяніе, совершенно подходилъ къ ея ранней юности. Я говорю сущую истину, что въ эту минуту Духъ жизни, гнѣздящійся въ самой сокровенной глубинѣ сердца, сталъ трепетать съ такою силою, что его движеніе чувствовалось въ моихъ самыхъ мелкихъ венахъ; и, дрожа, онъ сказалъ слѣдующія слова: "Еcсе Deus fortior me, qui veniens dominabitur mihi!" (Вотъ богъ, болѣе сильный, чѣмъ я, онъ станетъ господствовать надо мною). Тогда животный Духъ, находящійся въ высшей части тѣла, куда всѣ духи чувствъ приносятъ свои чувствованія, сталъ удивляться и, обращаясь, собственно, къ Духу Зрѣнія, сказалъ слѣдующія слова: "Apparuit jam beatitudo nostra" (Наше блаженство настало). Въ эту минуту Духъ Естества, находящійся въ той части тѣла, гдѣ пища переваривается и распредѣляется, сталъ плакать и говорить плача: "Heu miser, quia frequenter impeditus ero!" (Ахъ, горе мнѣ, потому-что меня часто будутъ мучить послѣдствія). Я говорю, что, начиная съ этой минуты, любовь сдѣлалась властительницею моей души, которая тотчасъ и была ей обручена. И она взяла надо иной такую власть по тому, что мое воображеніе дало ей на это силу, такъ-что съ того времени я чувствовалъ себя принужденнымъ вполнѣ ей повиноваться. Она приказывала стараться видѣть этого юнаго ангела; это и было причиною, что въ дѣтствѣ я часто бѣгалъ за нею; и я видѣлъ, какъ она шла впередъ съ такимъ благородствомъ и достоинствомъ, что къ ней вполнѣ можно было, примѣнить слова поэта Гомера: "Она не казалась дочерью смертнаго, но дочерью бога!" И вотъ ея образъ, который меня безпрестанно преслѣдовалъ былъ средствомъ, которое употребляла любовь, чтобы подчинить меня себѣ, однакоже, она обладала такою великодушною и могущественною добродѣтелью, что никогда не терпѣла, чтобы Амуръ совершенно управлялъ мною, не смотря на то, что я былъ лишенъ совѣтовъ разсудка, столь полезныхъ при подобныхъ обстоятельствахъ. Но такъ-какъ всѣ усилія, сдѣланныя для сопротивленія страсти и волненьямъ при столь ранней юности, могли-бы показаться баснословными, я пройду молчаніемъ много такихъ вещей, которыя можно было-бы вывести изъ этихъ примѣровъ и перейду къ словамъ, начертаннымъ въ моей памятной книжкѣ въ болѣе важныхъ параграфахъ.
   Когда прошло уже много дней послѣ указаннаго явленія этой весьма благородной особы, -- исполнилось уже девять лѣтъ -- случилось, что эта дивная Жена явилась мнѣ одѣтою въ платье ослѣпительной бѣлизны; она стояла между двумя благородными женами, нѣсколько старше ея. Когда она проходила по улицѣ, то повернула взоры къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ, исполненный благоговѣйнаго страха и вслѣдствіе вліянія ея невыразимой вѣжливости, за которую она имѣетъ теперь свою награду на Небѣ, она мнѣ поклонилась; это произвело на меня такое дѣйствіе, что мнѣ казалось, будто я достигъ крайнихъ границъ блаженства. Часъ, въ который я получилъ такое пріятное привѣтствіе, былъ именно девятый часъ дня; и такъ какъ это было въ первый разъ, что ея слова донеслись до моихъ ушей, то я почувствовалъ такую сладость, что, какъ упоенный, бросился изъ толпы.
   Забравшись въ самую уединенную часть моего жилища, я принялся думать объ этой особѣ, которая была такъ вѣжлива ко мнѣ, и, занятый ею, я погрузился въ сладкій сонъ, во время котораго мнѣ представилось чудесное видѣніе. Мнѣ казалось, что я вижу облако огненнаго цвѣта и на немъ Господина, страшнаго для тѣхъ, кто на него смотрѣлъ. Что-же касается до него,-- удивительная вещь,-- онъ мнѣ показался веселымъ. Онъ говорилъ иного, чего я не разобралъ, развѣ только кое-что и между прочимъ слѣдующія слова: "Ego Dominus tous" (Я твой Господинъ). Мнѣ казалось, что онъ держитъ на рукахъ спящую Жену, совершенно обнаженную и покрытую пеленами кроваваго цвѣта. Я тотчасъ узналъ въ ней, внушающую добродѣтель, Жену, удостоившую меня наканунѣ своимъ поклономъ. Тотъ, который ее несъ, держалъ въ одной изъ своихъ рукъ что-то, объятое пламенемъ и сказалъ мнѣ слѣдующія слова: "Vide cor tuum" (Взгляни на твое сердце). И, нѣсколько минутъ спустя, мнѣ показалось, будто онъ разбудилъ ту, которая спала и съ помощью разныхъ ухищреній онъ заставилъ ее съѣсть ту горящую вещь, которую держалъ въ рукѣ, что она и исполнила, но только со страхомъ и съ отвращеніемъ. Не прошло много времени, какъ веселость Господина превратилась въ жалобы; и все еще плача, онъ сжималъ Жену въ своихъ объятіяхъ и направился съ ней къ небу.
   Я почувствовалъ такую сильную тревогу въ сердцѣ, что мой сонъ, бывшій очень легкимъ, прервался и я проснулся. Тотчасъ я припомнилъ въ своемъ умѣ все, явившееся мнѣ въ четвертомъ часу ночи; отсюда явствуетъ, что это былъ первый изъ девяти послѣднихъ часовъ ночи. Тогда я рѣшился сообщить все, что видѣлъ, нѣсколькимъ лицамъ, бившимъ извѣстными трубадурами; такъ-какъ я уже обладалъ опытностью говорить рѣчи риѳмами, то рѣшился сочинить сонетъ, въ которомъ привѣтствовалъ всѣхъ вѣрныхъ Амуру. Прося ихъ судить о моемъ видѣніи, я написалъ имъ о томъ, что мнѣ явилось во время сна и началъ этотъ сонетъ:
   
   Душѣ влюбленной пламенно и страстно
   И сердцу нѣжному, до коихъ-бы дошла
   Лишь пѣснь моя,-- привѣтъ имъ шлю всечастно
   Во имя бога ихъ, Амура, я всегда!
   
   Треть времени, когда такъ небо ясно
   И звѣздно, вся уже прошла,
   Какъ предо мной Амуръ предсталъ... Ужасно,
   Лишь вспомню я о немъ едва.
   
   Въ рукѣ Амуръ, весь радостью сіяя,
   Сжалъ мое сердце, какъ дитя, играя,
   Въ объятьяхъ онъ Жену держалъ...
   
   Отъ сна ее тихонько пробуждая
   И сердцу бѣдному во всей красѣ являя,
   Онъ, плача, прочь вдругъ убѣжалъ. *)
   *) Этотъ сонетъ раздѣляется на двѣ части. Въ первой -- я привѣтствую и прошу отвѣта; во второй, которая начинается словами: "Треть часовъ и проч." -- я говорю, на что именно слѣдуетъ отвѣчать.
   
   На этотъ сонетъ отвѣчало много лицъ, мнѣнія которыхъ были совершенно различны. Между тѣми, которые мнѣ отвѣчали, былъ и тотъ (Гвидо Кавальканти), котораго я называю первымъ изъ своихъ друзей; его сонетъ начинается такъ: "Вы видѣли, по мнѣнью моему" и пр. Эта переписка нѣкоторымъ образомъ послужила возникновеніемъ дружбы, которая существуетъ между нами обоими, и она возродилась тогда, когда онъ узналъ, что я тотъ, который предложилъ вопросъ.. Справедливость, содержащаяся въ его отвѣтѣ, тогда не была прочувствована никѣмъ, но теперь она очевидна для самыхъ простоватыхъ.
   Вслѣдствіе этого видѣнія, мой Духъ Естества былъ стѣсненъ въ своихъ дѣйствіяхъ, потому-что моя душа вполнѣ отдалась этой благородной Женѣ. Такимъ образомъ, въ самомъ непродолжительномъ времени, я сталъ настолько хворымъ и слабымъ, что мой видъ огорчалъ моихъ друзей; было много людей, которые съ дурнымъ намѣреніемъ терзали самихъ себя, чтобы узнать обо мнѣ то, чего я не хотѣлъ никому открывать. Замѣтивъ ихъ нескромное любопытство, я слѣдовалъ волѣ Амура, который внушалъ мнѣ но совѣту разсудка и я отвѣчалъ имъ, что Амуръ и привелъ меня въ такое состояніе; я свалилъ все на Амура, потому-что я нашелъ на своемъ лицѣ столько знаковъ его ударовъ, что этого невозможно было скрыть. И когда они меня спрашивали: "За кого этотъ Амуръ заставилъ тебя такъ страдать?" Я смотрѣлъ на нихъ съ улыбкою и ничего не отвѣчалъ.
   Однажды эта благородная Жена присутствовала въ такомъ мѣстѣ, гдѣ воздавали хвалы Царицѣ славы и гдѣ я помѣстился такъ, что могъ видѣть мое блаженство. Между ею и мною, слѣдуя по прямой линіи, стояла одна Жена, лицо которой было очень пріятно и которая нѣсколько разъ направляла свои взоры на меня, удивляясь, что я такъ внимательно на нее смотрѣлъ, такъ-какъ казалось вслѣдствіе моего положенія, что мои глаза были устремлены къ ней и потому многіе замѣтили, что я смотрю на нее. Поэтому, когда я вышелъ оттуда, то услышалъ, какъ многіе говорили; "Посмотрите, какъ эта донна терзаетъ этого бѣднаго человѣка, назвавъ при этотъ ее по имени; я увидѣлъ, что они говорили о той доннѣ, которая стояла на линіи между мною и Беатриче. Тогда я успокоился, убѣдившись, что мои глаза не выдали моей тайны. Я даже задумалъ сдѣлать изъ этой донны нѣчто въ родѣ щита, чтобы скрыть истину; въ небольшой промежутокъ времени мнѣ удалось такъ хорошо устроить, что всѣ тѣ, которые интересовались мною, полагали, что открыли мою тайну. Благодаря этой Женѣ, въ теченіи мѣсяцевъ и даже цѣлыхъ годовъ я укрывался отъ взоровъ любопытныхъ и чтобы лучше обмануть нескромныхъ людей я написалъ нѣсколько бездѣлокъ въ стихахъ для этой донны; но я промолчу объ этихъ бездѣлкахъ, если только въ нихъ не встрѣтится какой-либо похвалы моей Женѣ.
   Въ то время, какъ эта донна служила мнѣ прикрытіемъ моей истинной любви, мнѣ пришло желаніе прославить имя Беатриче, поставивъ его со многими другими доннами и въ особенности съ именемъ той донны, которая мнѣ служила эгидою. Я выбралъ шестьдесятъ самыхъ красивыхъ особъ изъ того города, гдѣ, на волѣ Всевышняго, родилась моя Жена и составилъ письмо въ формѣ историческаго стихотворенія, которое я здѣсь не приведу. Я даже вовсе и не упомянулъ-бы объ этомъ, если-бы не произошло нѣчто чудесное въ то время, какъ я его писалъ,-- имя моей Жены могло войти въ стихотвореніе только девятымъ, въ силу размѣра.
   Донна, служившая мнѣ такъ долго для прикрытія моихъ настоящихъ чувствъ, должна была уѣхать изъ упомянутаго города въ отдаленную страну. Это-то и было причиною, что я, лишенный защиты, пришелъ въ большее уныніе, чѣмъ я этого опасался прежде. Полагая, что, если я не заговорю въ нѣсколько грустномъ тонѣ по случаю ея отъѣзда, то всѣ догадаются о томъ, что я хотѣлъ скрыть,-- я рѣшился выразить нѣсколько жалобъ въ сонетѣ, который привожу ниже, потому-что моя Жена внушила мнѣ нѣкоторыя слова, понятныя для тѣхъ, кто желаетъ вникнуть въ нихъ; въ этомъ сонетѣ говорится:
   
   О, вы, Амура всѣ грядущіе дорогой,
   Скажите,-- есть-ли скорбь, сильнѣйшая моей?
   Повѣрьте мнѣ, въ моей душѣ убогой
   Ключъ и обитель всѣхъ скорбей.
   
   Не по заслугамъ былъ Амуръ помогой
   Тому, что жизнь моя свѣтла, какъ сладкій сонъ,
   Что слышу я, идя своей дорогой,
   Какъ сзади говорятъ: "почто такъ счастливъ онъ?"
   
   Отвага, радости,-- все это улетѣло,
   Какъ даръ моей любви, а сердце обѣднѣло
   И даже слово я страшусь сказать...
   
   Какъ тѣ, что бѣдность изъ стыда скрываютъ,
   Кажусь веселымъ я, но пусть уже всѣ знаютъ,
   Что я горю, готовый зарыдать. *)
   *) Въ этомъ сонетѣ двѣ главныхъ части. Въ первой -- я взываю къ вѣрнымъ Амуру словами Іереміи: "О vos qui traun sitis per viamj attendite et videte si est dolor sicut dolor meus". Во второй части, начинающейся слѣдующими словами: "Не по заслугамъ былъ Амуръ помогой"... я говорю о томъ, что Амуръ для меня сдѣлалъ и что я потерялъ.
   
   Послѣ отъѣзда этой донны, угодно было Господину ангеловъ призвать на лоно Своей славы другую молодую донну этого юрода, грація и красота которой плѣняли обывателей. Я видѣлъ ея бездыханное тѣло, окруженное многими плачущими доннами. Вспомнивъ, что я видѣлъ ее въ обществѣ этой самой благородной особы (Беатриче), я не могъ удержаться, чтобы не пролить слезъ; и даже, плача, я порѣшилъ сказать нѣсколько словъ о ея смерти, въ память того, что я нѣсколько разъ видѣлъ ее съ моею женою. Въ концѣ того, что я написалъ я сказалъ объ этомъ нѣсколько словъ, въ чемъ легко можетъ убѣдиться всякій, кто понимаетъ. Я написалъ эти два сонета, изъ которыхъ одинъ начинается такъ: "О, плачьте вы, любовники, стеная" и второй: "О, смерть жестокая, мать древняя печали {Этотъ, первый, сонетъ раздѣляется натри части: въ первой -- я взываю ко всѣмъ вѣрнымъ Амура и побуждаю ихъ плакать; я говорю, что они, узнавъ причину слезъ Амура, будутъ болѣе расположены меня выслушать; во второй -- я говорю, какова причина этихъ слезъ; въ третьей,-- я говорю о почестяхъ, возданныхъ Амуромъ этой доннѣ. Вторая начинается словами: "Амуръ самъ плачетъ..." третья, "Амуръ ей честь воздалъ..."}.
   
   О, плачьте, вы, любовники, стеная,--
   Амуръ самъ плачетъ, видя, какъ уже
   Въ слезахъ горючихъ, Жены, утопая,
   Лишь слезы горькія даруютъ всѣмъ однѣ.
   
   И сердцемъ, Смерть, навѣкъ овладѣвая,
   Лишь кромѣ чести,-- что не тлѣнъ вполнѣ,--
   Разрушила, жестокая и злая,
   Всѣ прелести, похвальныя въ Женѣ.
   
   Амуръ ей честь воздалъ: его я зрѣлъ,-- смущенный,
   Предъ образомъ прелестный преклоненный,
   Весь скорби полнъ, потупясь, онъ стоялъ
   
   И на Небо, душа Жены прекрасной
   Была гдѣ, часто онъ взиралъ,
   Съ тоской, съ мольбою нѣжной, страстной... *).
   
   О, Смерть жестокая, мать древняя печали!
   Ты сердце бѣдное дерзаешь такъ терзать,
   Что мой языкъ и скорби не сковали,--
   Онъ силится тебя лишь проклинать!
   
   Нѣтъ жалости въ тебѣ, и, чтобъ всѣ это знали,--
   Мнѣ стоитъ только всѣмъ здѣсь разсказать
   О большей, изъ тобой сотворенныхъ, печали
   Для тѣхъ, любви кто можетъ сердце дать.
   
   Ты унесла все то, что намъ всего милѣе
   Въ Женѣ, которой въ свѣтѣ нѣтъ нѣжнѣе...
   Ты грацію, ты юность унесла!
   
   Столь добродѣтельна Жена эта собою,
   Что тотъ, кто не пойдетъ спасенія тропою,
   Въ ея сообществѣ не будетъ никогда! *)
   *) Этотъ сонетъ, начинающійся словами: "О, Смерть жестокая", раздѣляется на четыре части. Въ первой -- я даю Смерти присущія ей наименованія; во второй, -- обращаясь къ ней, я высказываю причину, принудившую меня порицать ее; въ третьей -- я стыжу ее, въ четвертой -- я обращаюсь, какъ-бы къ какому-либо неопредѣленному лицу, хотя внутренно и сознаю" о комъ говорю. Вторая часть начинается: "Ты сердце бѣдное...", третья: "Нѣтъ жалости въ тебѣ..." и четвертая: "Что тотъ, кто не пойдетъ спасенія тропою"...
   
   Нѣсколько дней спустя послѣ похоронъ этой донна, встрѣтились обстоятельства, въ виду которыхъ мнѣ приходилось уѣхать изъ города и отправиться въ тѣ мѣста, гдѣ поселилась особа, служившая мнѣ оплотомъ противъ любопытныхъ. Хотя я не отправлялся именно въ то мѣсто, гдѣ она жила, но у меня были спутники и подобное путешествіе мнѣ не нравилось, такъ-какъ я не зналъ, какимъ образомъ избѣгнуть мнѣ нескромныхъ взоровъ, чтобы облегчить мое сердце отъ испытываемой мною скорби, потому что я долженъ былъ удалиться отъ своего блаженства. Однако-же кроткій господинъ (Амуръ), тиранившій меня подъ господствомъ моей благородной Жены (Беатриче), явился въ моемъ воображеніи, какъ пиллигримъ, плохо и легко одѣтый. Онъ мнѣ показался совершенно смущеннымъ, съ потупленными въ землю глазами, которые онъ все-же, время-отъ-времени, устремлялъ на чистую и прозрачную рѣку, протекавшую вдоль той дороги, на которой я находился. Мнѣ показалось, что Амуръ позвалъ меня и сказалъ мнѣ слѣдующія слова: "Я пришелъ отъ той донны, которая тебѣ такъ долго покровительствовала, и я знаю, что она не можетъ вернуться; но все-же это сердце я сдѣлалъ такъ, что она тебѣ дала его, оно со мною и я его несу къ другой доннѣ, которая будетъ служить тебѣ оплотомъ, какъ и первая". Онъ мнѣ ёё назвалъ и я ёё хорошо узналъ. "Впрочемъ",-- прибавилъ Амуръ,-- "если ты повторишь нѣкоторыя изъ тѣхъ словъ, которыя я тебѣ сказалъ, то сдѣлай это такъ, чтобы не открыть притворной любви, которую ты выказывалъ этимъ доннамъ и которую тебѣ придется выказывать другой". Сказавъ это, мое видѣніе исчезло. Съ измѣнившимся лицомъ, я бродилъ, задумчивый, цѣлый день, испуская частые вздохи. Къ ночи я началъ слѣдующій сонетъ:
   
   Два дня тому назадъ, дорогой одинокой
   Безъ воли ѣдя, я Амура повстрѣчалъ.
   Одѣтъ, какъ пиллигримъ, полнъ немощи глубокой,
   Задумчивъ и унылъ, потупясь, онъ вздыхалъ.
   
   Замѣтивши меня на тропкѣ одинокой,
   Назвавъ по имени, съ тоскою онъ сказалъ:
   -- "Бреду уныло я дорогою далекой
   "Оттуда, сердце гдѣ твое я нѣкогда держалъ.
   
   "Я взялъ его съ тѣхъ мѣстъ, чтобъ снова испытало
   "Оно всѣ радости, чтобъ снова-бы узнало
   "Оно земную прелесть бытія".
   
   Мнѣ стало жаль его такъ искренне, такъ больно,
   Что, какъ исчезнулъ онъ, въ тоскѣ своей, невольно,
   Весь полнъ жалости, уже не видѣлъ я. *)
   *) Въ этомъ сонетѣ три части. Въ первой -- я говорю, какъ я встрѣтилъ Амура и какимъ онъ мнѣ показался; во второй -- я передаю, что онъ мнѣ говорилъ, но только не вполнѣ, изъ опасенія открыть мою тайну; въ третьей -- я говорю, какъ онъ исчезъ. Вторая часть начинается: "Замѣтивши меня..." Третья: "Мнѣ стало жаль его".
   
   Лишь только я вернулся изъ путешествія, какъ принялся за розыски той донны, которая мнѣ была указана моимъ господиномъ, во время пути вздоховъ, и, чтобы избѣгнуть замедленій, я скажу, что въ короткій срокъ времени я нашелъ средство сдѣлать изъ нея мою хранительницу; многіе стали говорить объ этомъ слишкомъ оскорбительно, что огорчало меня нѣсколько разъ. Эта болтовня, пытавшаяся огорчить меня, была причиною, что это благородное созданье (Беатриче), которая уничтожала всѣ пороки и была царицею добродѣтелей, проходя мимо того мѣста, гдѣ я находился, отказала мнѣ въ своемъ кроткомъ привѣтствіи, въ которомъ заключалось все мое блаженство.
   Теперь я на минуту отступлю отъ главнаго предмета, чтобы дать понять все то добро, которое ея поклонъ производилъ во мнѣ. Когда мнѣ случалось видѣть гдѣ-либо ея появленіе, и я надѣялся получить отъ нея дивный поклонъ, то у меня не было больше враговъ; напротивъ того, я чувствовалъ въ себѣ самое пылкое милосердіе, увлекавшее меня прощать всѣмъ тѣмъ, отъ которыхъ я получилъ обиды и если бы въ подобномъ случаѣ меня спросили-бы, что это такое, то моимъ единственнымъ отвѣтомъ было-бы: "Амуръ," что я произнесъ-бы со скромнымъ выраженіемъ лица. И когда она только-что хотѣла кланяться, Духъ Любви уничтожалъ всѣхъ другихъ чувственныхъ духовъ, выдвигалъ наружу Духовъ Зрѣнія и говорилъ имъ: "Ступайте воздавать почесть вашей Женѣ", и онъ одинъ (Духъ Любви) оставался на ихъ мѣстѣ. Кто захотѣлъ-бы узнать Амура, тотъ могъ-бы это сдѣлать очень легко, наблюдая дрожаніе моихъ глазъ; когда-же эта благородная Жена дѣлала поклонъ, то не только Амуръ не имѣлъ власти скрыть величайшее блаженство, которое я испытывалъ, но онъ самъ становился такимъ-же, вслѣдствіе кроткаго вліянія этого привѣтствія; мое тѣло, вполнѣ подчиненное его могуществу, часто двигалось, какъ тяжелое неодушевленное тѣло, что мнѣ очевидно доказываетъ, что въ этомъ поклонѣ заключалось мое счастье, которое часто было слишкомъ велико, чтобы я могъ его переносить и наслаждаться имъ.
   Вернемся къ моему сюжету; я говорилъ, что мое счастье (поклонъ) было мнѣ отказано и я почувствовалъ такую скорбь, что удалился отъ присутствовавшихъ и отправился въ уединенное мѣсто, гдѣ я облилъ землю горькими слезами; облегчивъ себя нѣсколько плачемъ, я удалился въ ною комнату, гдѣ я могъ предаться горю, такъ что никто не могъ-бы меня слышать. Тамъ, послѣ того какъ я умолялъ о милосердіи Жену вѣжливости (Беатриче), воскликнувъ,-- "Амуръ, приди на помощь къ твоему вѣрному",-- я заснулъ, какъ малый ребенокъ, который плачетъ, когда его побранятъ.
   Но среди моего сна, мнѣ показалось, что я вижу въ моей комнатѣ, подлѣ меня, молодого человѣка, одѣяніе котораго было ослѣпительной бѣлизны. Онъ былъ задумчивъ, направивъ свои взоры туда, гдѣ я лежалъ; мнѣ показалось, что онъ мнѣ сказалъ со вздохомъ: "Fili mi, tempus est ut proetermittantur simulacra nostra: (Сынъ мой, время оставить всѣ эти секретные призраки). Тогда я его узналъ, потому-что онъ меня назвалъ такъ, какъ называлъ уже нѣсколько разъ. И, посмотрѣвъ на него, я замѣтилъ, что онъ плакалъ отъ жалости, ожидая отъ меня нѣсколько словъ. Увѣрившись, что все это было во снѣ, я началъ съ нимъ говорить: "Благородный господинъ, о чемъ ты плачешь?" Онъ-же мнѣ сказалъ эти слова; "Ego tanquam centrum circuli, cui simili modo se habent cir cumferentia partes: iu autem non sic. (Я какъ центръ круга, къ которому относятся всѣ точки окружности; но ты не таковъ).-- "Почему ты такъ темно говоришь?"-- спросилъ я его. И онъ мнѣ отвѣтилъ на простонародномъ языкѣ: "Не спрашивай меня болѣе о томъ, что тебѣ можетъ быть полезно". Тогда я заговорилъ съ нимъ о поклонѣ, въ которомъ мнѣ было отказано, и спросилъ у него, что этому причиной. Онъ мнѣ отвѣчалъ такъ: "Наша Беатриче, разговаривая съ нѣкоторыми лицами, слышала, что донна, имя которой я тебѣ сказалъ во время пути вздоховъ, испытала непріятности съ твоей стороны; такъ-какъ эта благородная особа не можетъ выносить даже и мысли о самой легкой несправедливости, сдѣланной кому-бы то ни было, то она и не удостоила тебя поклономъ, опасаясь, что ты можешь оказаться дурнымъ человѣкомъ. Однако-же, такъ-какъ ей дѣйствительно извѣстна твоя тайна, вслѣдствіе долгой къ тебѣ привычки, я хочу, чтобы ты сочинилъ стихи, въ которыхъ выразилъ-бы мою власть надъ тобою, вслѣдствіе вліянія ея (Беатриче) достоинства, и какъ ты былъ ея вѣрнымъ любовникомъ съ самаго ея дѣтства. Приведи въ свидѣтели того, кто это знаетъ; скажи, какъ ты его просилъ, чтобы онъ подтвердилъ истину по этому поводу и ты, можешь быть увѣренъ, что я ей повторю охотно объ этомъ. Этимъ путемъ она узнаетъ твое истинное намѣреніе, вслѣдствіе этого она отвергнетъ слова тѣхъ, которые были введены въ заблужденіе на твой счетъ. Сдѣлай такъ, чтобы держаться златой середины въ этихъ стихахъ; не говори ей прямо,-- это было-бы недостаткомъ приличій и постарайся не посылать то, что ты напишешь, въ такое мѣсто, гдѣ она будетъ это слушать безъ того, что я буду подлѣ нея; но укрась твои стихи пріятною гармоніею, къ которой я буду присоединяться всякій разъ, когда въ этомъ будетъ необходимость."
   Сказавъ это, онъ исчезъ и мой сонъ прервался. Припоминая, я увидѣлъ, что это видѣніе явилось мнѣ во время девятаго часа дня. Я вышелъ изъ своей комнаты съ намѣреніемъ написать балладу, въ которой выражу все, что мой господинъ приказалъ мнѣ сдѣлать и я написалъ слѣдующее:
   
   Баллада, отыщи Амура; предъ женою
   Ты съ нимъ предстань, чтобы она могла,
   Черезъ Властителя, меня простить тобою.
   Ты путешествовать могла-бы и одна,
   
   Но такъ-какъ та Жена прогнѣвалась надъ мною,
   То думаю, что, можетъ быть, она,
   Коль скоро самъ Амуръ не будетъ тамъ съ тобою,
   Тебя одну-бы дурно приняла.
   
   Когда ты съ нимъ предстанешь передъ нею,
   Пощады попросивъ, ты съ нѣжностью своею
   Скажи:-- "Жена! Тотъ, кто меня послалъ,
   
   "Васъ проситъ выслушать; Амуръ вамъ объясняетъ,
   "Что Вашею красой онъ самъ лицо мѣняетъ
   "Тому, итти кто къ Вамъ мнѣ приказалъ;
   
   "Что надо Вамъ самимъ причины доискаться,
   "Зачѣмъ Амуръ заставилъ лишь его
   "Взглянутъ на женщину другую; что мѣняться
   "Не можетъ сердце, любящее, то
   
   "И будетъ Вамъ однѣмъ повиноваться,--
   "Отъ ранней юности Вамъ предано оно."
   Амура спроситъ пусть, коль будетъ сомнѣваться,
   Любовью къ ней сколь сердце то полно.
   
   Амуръ ей это все правдиво такъ разскажетъ...
   Иль умереть она мнѣ пусть прикажетъ,
   Чтобъ видѣть лишь, что я,-- ей преданный слуга.
   
   Амуру-же, творцу любви и свѣта,
   Скажи, баллада, ты, съ улыбкою привѣта,
   Съ женой не кончить рѣчь свою пока:
   
   -- "О, Властелинъ, останься ты съ женою,
   "Хоть ради сладости гармоніи моей,
   "Руководи во всемъ твоимъ слугою,
   "Да будетъ онъ подъ властію твоей.
   
   "И коль Жена, увѣрившись тобою,
   "Проститъ его лишь милостью своей,
   "Коль убѣдишь ее ты словъ своихъ красою,
   "Что вѣдь простить его-бы надо ей,--
   
   "То, радостью въ лицѣ своемъ сіяя
   "Къ нему приди, прощенье возвѣщая,
   "Ему даруя счастье и покой."
   
   Итакъ, гряди-же, милая Баллада,
   Лови моментъ,-- пусть лучшая награда
   И честь успѣха будутъ за тобой. *)
   *) Эта баллада раздѣляется на три части. Въ первой,-- я объясняю балладѣ, куда она пойдетъ и успокоиваю ее, чтобы она дѣйствовала-бы настойчивѣе. Я говорю, въ чьемъ сообществѣ она должна итти, чтобы избѣгнуть всякой опасности. Во второй -- я говорю, что она должна дать понять; въ третьей -- я ей даю позволеніе итти, когда она захочетъ, совѣтуя ей двигаться тихо въ объятіяхъ счастья. Вторая часть начинается: "Когда ты съ нимъ предстанешь передъ нею"... Третья: "Итакъ, гряди-же милая Баллада"... Мнѣ могутъ возразить, что не знаютъ, къ кому я обращаюсь, говоря во второмъ лицѣ, то, что я говорю отъ себя. Однако, я претендую разрѣшить это сомнѣніе въ этой небольшой книгѣ по поводу другой части, которая представивъ подобное-же затрудненіе тогда тотъ, кто сомнѣвается или имѣетъ претензію на критику, пойметъ.
   
   Послѣ того видѣнія, о которомъ я передалъ и когда я сказалъ всѣ слова, внушенныя мнѣ Амуромъ, мой умъ былъ осажденъ массою мыслей, боровшихся во мнѣ такъ, что я даже не могъ защищаться. Въ особенности четыре изъ нихъ не давали мнѣ никакого покоя. Одна была: Господство Амура.хорошо, потому-что оно освобождаетъ умъ того, который ему вѣренъ, отъ всѣхъ гнусныхъ вещей. Другая была: Господство Амура не хорошо, потому-что чѣмъ болѣе вѣрный ему привязанъ къ нему, тѣмъ болѣе онъ долженъ испытывать горя и скорбей. Третья была: Имя Амура такъ сладко слышать, что невозможно, чтобы силою этого слова не совершили-бы всего добраго, что только можно себѣ представить, потому-что имена являются слѣдствіемъ вещей. Nomina sunt consepuentia rerum. Наконецъ, послѣдняя, представлявшая затрудненіе, мысль была слѣдующая: Жена, которой ты такъ сильно занятъ не такова, какъ другія женщины,-- она не допуститъ легко побѣдить себя."
   Каждое изъ этихъ размышленій, осадило меня съ такою силою, что они мѣшали мнѣ остановиться, все равно, какъ если кто не знаетъ, по какому пути ему итти и куда онъ хочетъ итти. Когда я дѣлалъ усилія, желая найти середину для согласованія этихъ различныхъ мнѣній, тогда эта послѣдняя мысль терзала меня еще болѣе, чѣмъ всѣ другія и я начиналъ призывать жалость и бросаться въ ея объятія. Достигнувъ такого состоянія, мнѣ пришла охота написать стихи и я сочинилъ этотъ сонетъ:
   
   Я объ Амурѣ только и мечтаю
   И мысль одна съ другой въ разбродъ идетъ.
   Одной,-- себя могутъ я считаю,
   Другая власть безуміемъ зоветъ.
   
   Я отъ одной покой на мигъ вкушаю,
   Къ слезамъ другая поводъ мнѣ даетъ.
   Но вмѣстѣ всѣ внушаютъ, пусть дерзаю
   Просить пощады,-- милость да придетъ.
   
   Въ любовной немощи, не знаю, что со мною,
   Въ отчаяньѣ, съ безсильною тоскою,
   Не знаю даже, что мнѣ говорить.
   
   Что дѣлать мнѣ въ такомъ моемъ смятеньѣ?
   У моего врага я вынужденъ, въ смущеньѣ,
   У жалости, лишь помощи просить.
   
   Вслѣдствіе такого наплыва противорѣчивыхъ мыслей, случилось слѣдующее. Эта благородная Жена пришла въ собраніе знатныхъ доннъ, куда меня привелъ одинъ изъ друзей, думавшій доставить мнѣ большое удовольствіе сведя меня въ такое мѣсто, гдѣ было столько красивыхъ доннъ. Не зная, куда я шелъ и довѣряясь лицу, котораго одинъ изъ друзей довелъ до крайнихъ предѣловъ жизни, я сказалъ: "Зачѣмъ мы пришли къ этимъ доннамъ?" Тогда онъ мнѣ отвѣтилъ: "Чтобы онѣ могли-бы имѣть достойныхъ ихъ служителей." Оказалось, что онѣ составляли компанію одной благородной доннѣ, которая въ тотъ день сдѣлалась невѣстою и, по обычаю нашего города, онѣ должны были присутствовать на первомъ обѣдѣ, который былъ въ домѣ ея жениха. Думая доставить удовольствіе моему другу я предложилъ ему услуживать вмѣстѣ съ нимъ этимъ доннамъ. Когда я пришелъ въ собраніе, то почувствовалъ необычайную дрожь въ лѣвой сторонѣ груди; эта дрожь вскорѣ сообщилась всему моему тѣлу. Тогда я облокотился на скульптурныя украшенія, окружающія этотъ домъ и опасаясь, чтобы кто не замѣтилъ моего дрожанія, я поднялъ глаза и, смотря на доннъ, увидѣлъ между ними благородную Беатриче. Мои чувства были до такой степени поражены въ эту минуту силою, полученною Амуромъ, чувствуя себя такъ близко (отъ благородной Жены, что чувство зрѣнія хотя и сохранило еще жизнь, всеже оно оставалось внѣ своей обыкновенной дѣятельности, потому-что Амуръ хотѣлъ поддерживать его тамъ, чтобы я могъ, видѣть удивительную Жену. И хотя я нѣсколько оправился, но такъ много печалился, что эти маленькіе духи, глаза, сильно жаловались, говоря: "Если-бы Амуръ не смутилъ насъ такъ, то мы могли-бы созерцать дивную Жену, какъ это дѣлаютъ намъ подобные."
   Я скажу, что многія изъ этихъ доннъ замѣтили происшедшую во мнѣ перемѣну и стали выражать по этому поводу свое удивленіе; затѣмъ, въ разговорѣ, онѣ смѣялись надо мною вмѣстѣ съ благородной женой. Тотъ, который привелъ меня, былъ человѣкъ вполнѣ добродушный, но въ данномъ случаѣ онъ ошибался, ваялъ меня за руку, увелъ отъ этихъ доннъ и спросилъ меня, что со мною. Я ему отвѣтилъ нѣсколько словъ и мои замершія чуваша воспрянули снова, точно такъ-же, какъ и тѣ, которыя были подавлены, овладѣли снова своими способностями и я сказалъ этому другу: "Я вступилъ на ту часть жизненной стези, съ которой уже нельзя двинуться, съ намѣреніемъ вернуться обратно." Проставивъ его, я вступилъ въ комнату слезъ, гдѣ, плача и краснѣя, я сказалъ самому себѣ: "Если-бы эта Жена знала-бы состояніе, въ которомъ я нахожусь, не думаю, чтобы она стала надо мной смѣяться,-- напротивъ, я возбудилъ-бы въ ней сильную жалость." И, испуская эту жалобу, я рѣшился высказать такія слова, въ которыхъ можно было-бы узнать причину моей внезапной перемѣны, которыя говорили-бы: я знаю, что эта причина неизвѣстна и если-бы ее узнали, то всѣ пожалѣли-бы меня. Желая, чтобы это объясненіе дошло до ушей моей Жены, я сочинилъ этотъ сонетъ:
   
   Съ другими женами Вы шутите порою,
   Надъ неприглядностью смѣясь моей, Жена,--
   Во мнѣ мѣняются, коль Вашей красотою
   Любуюсь я, ужъ всѣ черты лица.
   
   Амуръ вѣдь властвуетъ, всесильный, надо мною,
   И только близокъ буду къ Вамъ когда,
   Онъ, устрашая умъ, меня томитъ собою
   И жизни силы давитъ онъ всегда.
   
   Однѣ изъ нихъ во мнѣ онъ убиваетъ,
   Другія-же себѣ онъ смѣло подчиняетъ
   И онъ одинъ Васъ можетъ созерцать.
   
   Теперь понятно Вамъ, что я совсѣмъ мѣняюсь,
   Но не настолько, прямо Вамъ признаюсь,
   Что силъ утраты я не могъ-бы замѣчать. *)
   *) Я не дѣлю этого сонета на части, такъ-какъ подраздѣленіе дѣлается только для представленія значенія божественныхъ вещей. Но такъ-какъ происшедшая причина является очевидною, то тутъ не можетъ быть мѣста для подраздѣленій. Правда, въ словахъ, въ которыхъ представлена причина этого сонета, есть сомнѣніе, какъ напр., когда я говорю про Амура, что "Однѣ изъ нихъ во мнѣ онъ убиваетъ", и далѣе,-- "Другія-же себѣ онъ смѣло подчиняетъ и онъ одинъ васъ можетъ созерцать." Это сомнѣніе невозможно рѣшить лицу, которое невѣрно Амуру въ такой-же степени, тогда-какъ для тѣхъ, которые вѣрны Амуру, нѣтъ ничего легче, какъ понять эти сомнительныя слова. Слѣдовательно, хорошо-ли съ моей стороны объяснять такія сомнѣнія, потому что мои объясненія были-бы напрасны и излишни.
   
   Послѣ моего удивительнаго преобразованія, мнѣ пришла утомительная мысль, непокидавшая меня. Она неотступно меня преслѣдовала и вотъ каковы были ея разсужденія: если ты строишь такое странное лицо, когда ты подлѣ этой Жены, то къ чему ты ищешь случая ее видѣть? И если-бы она позвала тебя къ себѣ, что-бы ты отвѣтилъ въ томъ случаѣ, если-бы могъ свободно располагать своимъ разсудкомъ? Тогда другая, смиренная, мысль диктовала мнѣ этотъ отвѣтъ и я говорилъ: если-бы я не терялъ своихъ способностей, а, напротивъ, сохранилъ-бы ихъ совершенно свободными, то сказалъ-бы ей: Лишь только я думаю о ея удивительной красотѣ, какъ у меня является живое и сильное желаніе ее видѣть, какъ оно убиваетъ и разрушаетъ въ моей памяти все, что могло-бы въ ней сохраняться. И это-то и составляетъ причину, что минувшія мученія не удерживаютъ меня болѣе и я все стараюсь ее видѣть. Эти различныя мысли заставили меня сказать моей Женѣ, что происходитъ со мною, когда я бываю около нея и я написалъ этотъ сонетъ:
   
   Въ умѣ моемъ все галетъ, умираетъ,
   Лишь только вижу Васъ, сокровище мое!
   И слышу я, какъ мнѣ Амуръ уже внушаетъ: --
   "Бѣги, дока ты не погибъ еще!"
   
   Лицо собой цвѣтъ сердца выясняетъ
   И въ миръ восторговъ слышится мнѣ все,
   Что будто-бы стѣна такъ громко восклицаетъ: --
   "Умри, найди забвеніе свое!"
   
   Преступенъ тотъ, кто, видя, какъ клокочетъ
   Во мнѣ вся кровь, участіемъ не хочетъ
   Поддержку дать мнѣ въ бѣдствіяхъ моихъ
   
   И жалостью дарить, какую лишь рождаютъ
   Мои страданія, какую заглушаютъ
   Насмѣшки Ваши для сердецъ другихъ. *)
   *) Этотъ сонетъ раздѣлается на двѣ части; въ первой -- я говорю, почему я не могу удержаться чтобы не итти къ этой, доннѣ; во второй -- я даю знать, что совершается со мною, когда я иду къ ней; эта часть начинается: "И слышу я, какъ мнѣ Амуръ внушаетъ"... Но эта, вторая, часть еще подраздѣляется на пять другихъ: въ первой -- я говорю, что Амуръ, во совѣту разума, говоритъ со мною, когда я подлѣ нея; во второй -- я объясняю состояніе моего сердца тѣмъ, что происходитъ на моемъ лицѣ; въ третьей -- я говорю, какъ меня оставило всякое мужество; въ четвертой -- я говорю, что тотъ совершаетъ преступленіе, кто не имѣетъ ко мнѣ жалости; и, наконецъ, въ послѣдней -- я сообщаю, почему другой долженъ имѣть жалость къ несчастному виду, выражающемуся въ моихъ глазахъ; такая несчастная внѣшность уничтожена т. е. не является другимъ такою, вслѣдствіе насмѣшки этой донны, примѣръ которой увлекаетъ даже тѣхъ, которыя было-бы расположены меня пожалѣть. Вторая часть начинается: "Лицо собой цвѣтъ сердца выясняетъ"... Третья: "И будто-бы стѣна такъ громко восклицаетъ"... четвертая: "Преступенъ тотъ"... Пятая: "И жалостью дарить"...
   
   Вскорѣ этотъ сонетъ породилъ во мнѣ идею выразить четыре мысли относительно моего состоянія, о которомъ я еще не сообщилъ. Первая -- это та, что я очень часто горевалъ, когда память толкала мое воображеніе вспоминать все то, что Амуръ заставлялъ меня испытывать; вторая,-- что Амуръ подавлялъ меня такъ сильно и такъ рѣзво, что изъ жизни мнѣ не оставалось ничего иного, какъ мысль, говорившая мнѣ объ этой Женѣ; третья,-- что когда Амуръ объявлялъ мнѣ такую борьбу, то я блѣдный, помертвѣвшій, отбивался, чтобы видѣть эту Жену, думая, что ея видъ поддержитъ меня въ такомъ нападеніи, забывая все, что со идей произошло непріятнаго, лишь только-бы приблизиться въ ея благородной особѣ; четвертая -- ея видъ не только не защищалъ меня, но, напротивъ того, уничтожилъ и послѣдній, мерцавшій во мнѣ, остатокъ жизни. Тогда я написалъ этотъ сонетъ:
   
   Я часто думаю о грусти, покрываетъ
   Которою Амуръ на мнѣ черты лица,
   Сомнѣнье-же во мнѣ, волнуя, вопрошаетъ:
   -- "Съ другими то бываетъ-ли когда?"
   
   Амуръ меня нежданно подавляетъ,
   Я думаю, что я умру тогда.
   О, Беатриче! Духъ во мнѣ витаетъ
   И Вами занятъ онъ ужъ навсегда.
   
   Когда волнуюсь я и душу тѣмъ терзаю,
   Я видѣть Васъ такъ пламенно желаю
   И думаю, что легче будетъ мнѣ...
   
   Чтобъ видѣть Васъ, я подымаю очи
   И въ сердцѣ трепетномъ нѣтъ жизни и нѣтъ мочи,
   И, бездыханный, тутъ я падаю къ землѣ. *)
   *) Этотъ сонетъ раздѣляется на четыре части, согласно тѣмъ четыремъ пунктамъ, о которыхъ въ немъ говорится. Такъ какъ уже объ этомъ я говорилъ выше, то здѣсь укажу только на начало частей; вторая часть начинается: "Амуръ меня нежданно подавляетъ"... Третья: "Когда волнуюсь я"... и четвертая: "Чтобы видѣть Васъ, я подымаю очи"...
   
   Написавъ эти три послѣдніе сонета, обращенные къ этой Женѣ, и, такимъ образомъ, описавъ все то, что я испыталъ, я полагалъ, что высказался довольно ясно и рѣшился молчать. Однако, хотя съ этого времени, я всегда воздерживался, чтобы ничего не говорить этой Женѣ, мнѣ было приличнѣе теперь приняться за новый матеріалъ, болѣе возвышенный, чѣмъ тотъ, о которомъ я разсуждалъ предварительно; и такъ-какъ говорить о такомъ сюжетѣ очень пріятно, то я и сообщу о немъ, настолько коротко, насколько это возможно.
   Такъ-какъ, вслѣдствіе внезапной перемѣны, происшедшей въ моемъ лицѣ, многія люди проникли тайну моего сердца, то нѣкоторыя донны, имѣвшія привычку собираться вмѣстѣ, знали очень хорошо, что я испытывалъ внутренно, потому что онѣ были свидѣтельницами моихъ злоключеній. Однажды, когда я случайно находился около нихъ, одна изъ нихъ позвала меня. Она говорила очень милостиво. Когда я подошелъ къ обществу и увидѣлъ, что моя благородная Жена не присутствовала тутъ; нѣсколько успокоившись, я поклонился этимъ доннамъ и спросилъ, что имъ угодно. Ихъ было очень много и онѣ смѣялись между собою. Нѣкоторыя смотрѣли на меня, ожидая, что я имъ скажу; другія шептались между собою; но вотъ одна изъ нихъ, повернувъ глаза въ мою сторону и, назвавъ меня по имени, сказала: "До какой степени сильно ты любишь эту Жену, что даже не можешь смотрѣть на нее и переносить ея присутствія? Надо полагать, что цѣль такой любви одна изъ самыхъ странныхъ!" И лишь только она это проговорила, какъ не только она, но и всѣ другія устремили глаза на мое лицо, ожидая отвѣта. Тогда я сталъ имъ говорить такъ: "Донны, конецъ моей Любви былъ поклонъ той Жены, о которой вы, быть можетъ, хотѣли говорить и въ поклонѣ которой было все мое блаженство, цѣль всѣхъ моихъ честныхъ желаній. Но такъ-какъ ей было угодно отказать мнѣ въ этомъ, мой господинъ, Амуръ, вложилъ все мое счастье въ ея милость, недостатка въ которой у меня не будетъ."
   Тогда донны стали говорить между собою и какъ мы часто видимъ, что дождь идетъ вмѣстѣ со снѣгомъ, такъ и ихъ слова были смѣшаны со вздохами. Поговоривъ между собою нѣсколько времени, одна изъ этихъ доннъ, заговорившая со иною первая, сказала еще: "Мы просимъ тебя объяснить намъ, въ чемъ состоитъ это счастье, это блаженство, о которомъ ты говоришь." Я ей отвѣчалъ: "Въ словахъ, заключающихъ въ себѣ похвалу моей Женѣ." Она возразила: "Нельзя-ли изъ этого заключить, что слова, которыми ты пользовался для описанія твоего влюбленнаго состоянія не достигли этой цѣли." При этихъ словахъ я почувствовалъ себя почти пристыженнымъ и удалился отъ этихъ доннъ, сказавъ самъ себѣ: такъ-какъ заключается столько блаженства въ похвалахъ моей Женѣ, то зачѣмъ я говорилъ иначе? И съ этого момента я принялъ рѣшеніе не говорить ни о чемъ иномъ, какъ только о похвалахъ этой благородной Женѣ. Всякій разъ, думая объ этомъ, я опасался, что выбралъ для себя слишкомъ высокій матеріалъ, такъ-что не осмѣливался начинать. Такъ я оставался въ теченіи нѣсколькихъ дней, не предпринимая никакого сочиненія. Однажды случилось, что, когда я проходилъ мимо свѣтлаго ручья, у меня явилось такое сильное желаніе говорить, что я занялся тѣмъ дѣломъ, за которое мнѣ нужно было взяться. Я полагалъ, что говоря о ней, мнѣ слѣдовало писать во второмъ лицѣ въ такомъ только случаѣ, если я буду обращаться къ доннамъ, но не имѣя, въ то-же время намѣренія обращаться ко всѣмъ женщинамъ, а только къ благороднымъ и знатнымъ. Тогда, какъ кажется, языкъ у меня развязался и я воскликнулъ: "О, Жены, что любви всю силу понимаютъ!"
   Я съ радостью сохранилъ эти слова въ своемъ умѣ, предполагая поставить ихъ въ началѣ того, что буду сочинять. Тогда я вернулся въ городъ, обновленный выше и послѣ того, какъ эти мысли созрѣвали въ моемъ умѣ въ теченіи нѣсколькихъ дней, я сталъ писать пѣснь съ выбраннымъ мною началомъ и по подраздѣленіямъ, которыя я дамъ ниже. Вотъ пѣснь:
   
   О, Жены, что любви всю, силу понимаютъ,
   Я съ вами о Женѣ бесѣдовать хочу,
   Не ради похвальбы, но -- муки утихаютъ,
   Когда о ней я говорить начну.
   
   Въ мечтахъ о ней, такъ сладостно вливаютъ
   Слова Амура нѣгу лишь одну,
   Что, мню я, всѣмъ они любовь внушаютъ
   И смѣлость я тогда ужъ нахожу.
   
   Но я страшусь высоко такъ подняться,
   Чтобъ робость не могла заставить опускаться,--
   Упасть вѣдь низко, право, могъ-бы я.
   
   О прелестяхъ ея не много разскажу вамъ
   И много разсказать о томъ я не могу самъ,--
   О ней со всѣми говорить нельзя.
   
   Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая,
   О ней, въ мольбахъ горячихъ такъ сказалъ:
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   "Есть нѣкто (Данте), кто съ проклятьемъ Аду скажетъ:
   -- "Надежду я блаженныхъ созерцалъ!"
   
   О ней-же я скажу:-- "Пусть вѣчно будетъ съ нею
   "Жена, что похвалу захочетъ заслужить,--
   "Амуръ всегда ледъ властію своею
   "Бросаетъ на сердца, которыя любить
   
   "Не стоить; если-же предстанетъ передъ нею,
   "Кого отъ зла лишь можно исцѣлить,
   "Иль тотъ, кто праведенъ и чистъ душой своею,
   "Того Амуръ спѣшитъ уже плѣнить.
   
   "И коль привѣтствовать она его лишь будетъ,
   "Такъ тотчасъ онъ обиды горькія забудетъ,
   "Такимъ смиреннымъ станетъ онъ тогда.
   
   "И Благость Господа ей даръ такой вручила,
   "Что всякая душа, лишь съ ней поговорила,
   "Ота зла уже отстанетъ навсегда."
   
   Амуръ о ней: -- "Какъ можетъ столь прекраснымъ
   "И непорочнымъ столь лишь смертный пребывать?"
   Онъ думаетъ затѣмъ, проникнутъ взоромъ страстнымъ,
   Что чудо изъ нея Господь хотѣлъ создать.
   
   Она прекрасна такъ, что, съ видомъ безучастнымъ
   Взглянувши на нее, не можетъ оторвать
   Очей своихъ и зрѣлищемъ прекраснымъ
   Онъ учится красу постичь и понимать.
   
   И взглядъ ея очей до сердца проникаетъ
   И созерцающихъ ее невольно онъ сражаетъ
   И потупить заставитъ ихъ глаза.
   
   Въ ея лицѣ Амура вы узрите,
   Но, устремивъ свой взглядъ, хотя на мигъ, не мните,
   Что не ослѣпните тотчасъ-же вы тогда.
   
   О, пѣснь моя, теперь тебя я посылаю,
   Амура дщерь, ты будь юна, проста,
   Хваленіе кому въ тебя я здѣсь влагаю,
   Дорогу къ той ты спрашивай всегда.
   
   И ты пойдешь вездѣ, тебя предупреждаю,
   И многихъ женъ увидишь ты тогда.
   Скажи имъ все, что я тебѣ внушаю,
   Лишь въ путь тебя отправлю я когда.
   
   Не оставайся тамъ? гдѣ люди развращенны,
   Гдѣ-жъ искренни сердца и полны чести жены,
   Ты тамъ спроси, пройти какъ надо къ ней.
   
   Амура ты найдешь въ томъ мѣстѣ-жъ, вмѣстѣ съ нею,
   И предъ обоими ты будь заступницей моею,
   Помощницей достойною моей. *)
   *) Для того, чтобы эта пѣснь была лучше понята, я поговорю о ней съ большимъ искусствомъ, чѣмъ говорилъ о предъидущихъ произведеніяхъ. Я её раздѣляю на три части. Первая составляетъ объясненіе бъ послѣдующимъ словамъ; вторая -- представляетъ матеріалъ, о которомъ говорится; третью можно назвать слугою предъидущихъ. Вторая начинается: "Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая"... Третья: "О, пѣснь моя, теперь тебя я посылаю"...
   Первая часть подраздѣляется на четыре: 1-я -- я говорю, съ кѣмъ желаю бесѣдовать о моей Женѣ и почему я хочу о ней говорить: 2-я -- я выражаю, что чувствую самъ, когда думаю о ея достоинствахъ и какъ-бы я могъ говорить, если-бы не терялъ увѣренности и смѣлости: 3-я -- я говорю, какъ я думалъ-бы и какъ долженъ бы выражаться, чтобы не быть смущеннымъ униженіемъ; 4-я -- я возвращаюсь къ лицамъ, къ которымъ долженъ обратиться и говорю причину, почему я къ нимъ обращаюсь. Вторая начинается: "Въ мечтахъ о ней, такъ сладостно вливаютъ"... Третья: "Но я страшусь высоко такъ подняться".... Четвертая: "О прелестяхъ ея не много разскажу я"... Затѣмъ, когда я говорю: "Пречистый Ангелъ, къ Господу взывая"... я начинаю говорить объ этой Женѣ; эта часть подраздѣляется еще на двѣ. Въ первой -- я говорю, что она угодна Небу; во второй, -- что ею интересуются и на землѣ; эта, вторая, часть начинается: "О ней-же я скажу"... и подраздѣляется еще на двѣ части. Въ первой -- я разсуждаю о благородствѣ ея Души, выставляя здѣсь нѣкоторыя добродѣтели, идущія отъ благородства ея души, а во второй--я напоминаю о благородствѣ ея тѣла и перечисляю отдѣльно всѣ оттѣнки ея красоты: "Амуръ о ней"...
   Но эта послѣдняя, вторая, часть подраздѣляется еще на двѣ. Въ первой -- я говорю о красотѣ по славѣ (нравственной) и въ другой -- о спеціальной и опредѣленной красотѣ особы (въ томъ мѣстѣ, гдѣ идетъ рѣчь о ея глазахъ, которые являются источникомъ и принципомъ Амура); и для того чтобы отвратить всякую грубую мысль отъ того, что я сказалъ, читатель не долженъ забывать ничего, что было написано выше,-- что привѣтствіе этой донны, выраженное ея устами, было концомъ, цѣлью всѣхъ моихъ желаній, пока еще она хотѣла меня привѣтствовать. Затѣмъ, когда я говорю: "О, пѣснь моя"... я прибавляю еще стансъ, который является, какъ-бы слугою предъидущихъ, хотя въ немъ выражено, чего я желаю и ожидаю отъ моей пѣсни. Во такъ-какъ эту, послѣднюю, часть легко понять, то я не буду указывать на ея подраздѣленія. Я сознаю, что для того, чтобы совершенно понять смыслъ, слѣдовало-бы увеличить подраздѣленія; но я не стану сердиться на того, кѣмъ не буду понятъ и умъ котораго не будетъ удовлетворенъ данными мною объясненіями,-- кто не вникнетъ въ смыслъ моей пѣсни; я опасаюсь, что слишкомъ откровенно выразилъ смыслъ указанными раздѣленіями, такъ-что многія лица, услышавъ эту пѣснь, совершенно ее поймутъ.
   
   Послѣ того, какъ съ этою пѣснью нѣсколько познакомились въ свѣтѣ, одинъ изъ друзей, услышавъ ее, возымѣлъ обо мнѣ слишкомъ лестное мнѣніе и высказалъ желаніе, чтобы я ему сказалъ, что такое Амуръ. Разсудивъ, что послѣ пѣсни это былъ-бы прекрасный сюжетъ и желая сдѣлать пріятное этому другу, я написалъ слѣдующій сонетъ:
   
   Любовь и сердце, какъ мудрецъ вѣщаетъ,
   Сливаются въ одно и только лишь когда
   Одно другое празднымъ покидаетъ,
   Безъ разума душа останется тогда.
   
   Но красота себя для взоровъ проявляетъ
   Въ чертахъ жены, что прелести полна,
   И это въ насъ тотчасъ-же порождаетъ
   Желанье обладать лишь ею навсегда.
   
   А иногда столь пламенно бываетъ
   Желанье, что оно Амура пробуждаетъ
   Такое-жъ дѣйствіе и Мужа на Жену.
   
   Амуръ царитъ тогда въ насъ волею природы
   И сердце тутъ сосудъ, гдѣ предаются сну,
   Забывъ всѣ горести и тяжкія невзгоды.*)
   *) Этотъ сонетъ раздѣляется на двѣ части. Въ первой я говорю о немъ (Амурѣ), какъ о могуществѣ; во второй я говорю, какимъ образомъ его могущество превращается въ дѣйствіе. Вторая часть начинается: "А иногда столь пламенна"... Первая часть подраздѣляется на двѣ части: 1-ое (какъ могущество) я говорю, въ какомъ предметѣ это могущество; 2-е, какъ это могущество и этотъ предметъ образовали существо, какъ одинъ охраняетъ другое, точно такъ, какъ форма охраняетъ матерію. Вторая начинается: "Но красота себя для взоровъ проявляетъ"... Затѣмъ, когда я говорю: "И это въ насъ тотчасъ-же порождаетъ"., я поясняю, какимъ образомъ это могущество переходитъ въ дѣйствіе и какъ оно отражается то на мужчинѣ, то на женщинѣ ("Такое-жъ дѣйствіе и Мужа на Жену.")
   
   Говоря объ Амурѣ въ предъидущихъ стихахъ, я хотѣлъ еще сказать нѣсколько похвалъ этой благородной Женѣ (Беатриче), чтобы показать, какимъ образомъ черезъ нее пробуждается Амуръ и какъ онъ пробуждается не только тамъ, гдѣ онъ спалъ, но какъ она заставляетъ его прейти чудеснымъ образомъ туда, гдѣ у него нѣтъ могущества; и тогда я написалъ этотъ сонетъ:
   
   Въ очахъ Жены Амуръ всегда сіяетъ
   И лишь кому поклонится она,
   Тотъ чувствуетъ, что сердце замираетъ,
   Коль взглянетъ онъ на мигъ въ ея глаза.
   
   И голову свою невольно онъ склоняетъ,
   Въ ничтожествѣ своемъ увѣрившись тогда...
   Ее и гнѣвъ, какъ гордость, избѣгаетъ,--
   Со мною, Жены, честь воздайте ей всегда.
   
   И полнъ мысли сладостной и скромной
   Лишь тотъ, кому она съ улыбкой томной
   Хоть слово скажетъ, чудная Жена!
   
   Ни съ чѣмъ ея улыбка не сравнится
   И въ памяти она не можетъ сохраниться,--
   Настоль блестяща эта красота.*)
   *) Въ этомъ сонетѣ три части: въ первой я говорю, какъ эта Жена приводитъ могущество въ дѣйствіе благородною частью самой себя,-- своими глазами; во второй я напоминаю о томъ-же дѣйствіи, произведенномъ благородною частью ея самой,-- ея устами; между этими двумя есть еще одна небольшая частичка (particella), которая нѣкоторымъ образомъ проситъ помощи у предъидущихъ частей. Она начинается такъ: "Со мною, Жены, честь воздайте ей всегда"... Третья начинается: "И полнъ мысли сладостной и скромной"... Первая часть, въ свою очередь, подраздѣляется на три части: 1-ое -- я говорю, какимъ образомъ она добродѣтельно облагораживаетъ все, на что только посмотритъ; и это предложеніе равняется тому, что сказать, что она вводитъ могущество Амура туда, гдѣ его еще не было; 2-ое,-- я говорю, какъ она приводитъ Амура въ дѣйствіе въ сердцахъ тѣхъ, которые на нее смотрятъ; 3-ье я говорю, какъ она добродѣтельно дѣйствуетъ въ ихъ сердцахъ; вторая часть начинается: "И лишь кому поклонится она"... Третья: "Тотъ чувствуетъ, что сердце замираетъ"... И когда я говорю: "Со мною, Жены"... этимъ я даю понять, что имѣю намѣреніе говорить, созывая на помощь доннъ, чтобы отдать почесть моей Женѣ. Далѣе, когда я говорю: "И полнъ мысли сладостной и скромной"... я возвращаюсь къ тому, что выразилъ въ первой части по поводу двухъ дѣйствій ея устъ; изъ нихъ первое -- ея сладостный разговоръ и второе -- ея восхитительная улыбка. Что-же касается до этого послѣдняго дѣйствія, я не говорю, какимъ образомъ оно вліяетъ на сердца, потому-что память не въ состояніи сохранить воспоминанія объ этомъ.--
   
   Вскорѣ послѣ этого, волею нашего Спасителя, Который Самъ не избѣгалъ смерти, тотъ, который былъ отцомъ столь удивительной особы, благородной Беатриче, ушелъ изъ міра сего въ обитель вѣчной славы. Такая разлука всегда тягостна для оставшихся на землѣ друзей покойнаго, кромѣ того нѣтъ болѣе тѣсной дружбы, какъ та, которая устанавливается между хорошимъ и добрымъ отцомъ и добрымъ сыномъ; а такъ-какъ эта Жена въ высшей степени добра и ея отецъ очень добръ (какъ всѣ это говорятъ совершенно справедливо), то весьма понятно, что эта благородная Жена почувствовала большую скорбь
   Согласно обычаю нашего города при подобныхъ обстоятельствахъ, мужчины и женщины собрались, каждый съ своей стороны, тамъ, гдѣ Беатриче утопала въ слезахъ. Когда я увидѣлъ нѣсколькихъ доннъ, шедшихъ отъ нея, то сталъ прислушиваться къ ихъ разговору, такъ-какъ рѣчь шла о горѣ этой благородной особы. "Какъ она плачетъ!" говорили онѣ, -- "тѣ, которыя ее видятъ въ такомъ состояніи, должны были-бы умереть отъ жалости." Затѣмъ, эти донны пошли своею дорогой, а я почувствовалъ такую глубокую скорбь, слезы такъ обильно орошали мое лицо, что я долженъ былъ закрыть его руками. Однако, мое вниманіе было снова привлечено рѣчами такого-же рода, такъ-какъ я стоялъ въ такомъ мѣстѣ, мико котораго проходили всѣ донны, бывшія у Беатриче. " Которая изъ насъ можетъ предаваться теперь радости, теперь, когда мы слышали, какъ эта Жена говорила съ такою скорбію?" говорили онѣ. Послѣ нихъ проходили еще и другія, разсуждавшія относительно меня.-- "Посмотрите, говорили онѣ, можно подумать, что онъ ее видѣлъ такою-же, какъ и мы!"
   Услышавъ это, я пошелъ своей дорогой и порѣшилъ написать стихи, такъ-какъ сюжетъ былъ вполнѣ достоинъ, въ особенности относительно всего того, что я слышалъ изъ устъ этихъ доннъ. И такъ-какъ я охотно предложилъ-бы имъ нѣсколько вопросовъ, если бы меня не удерживала мысль, что я мету" битъ нескромнымъ, я предположилъ, что будто я къ нимъ обращался и онѣ мнѣ отвѣчали. Такимъ образомъ, я написалъ два сонета. Въ одномъ изъ нихъ я предлагаю вопросы въ такой формѣ которая мнѣ наиболѣе удобна, въ другой я представляю себѣ отвѣтъ доннъ, именно то, что онѣ могли-бы отвѣтить. Вотъ первый сонетъ:
   
   О, вы, смиренны что и взоры опустили,
   Смущеніе и скорбь на вашихъ лицахъ зрю.
   Откуда вы? Иль, можетъ, васъ смутили
   Печаль и скорбь Жены, которую люблю?
   
   Признайтесь мнѣ, о, Жены, посѣтили
   Вы славную Жену, которой пѣснь пою,
   Мнѣ сердце говоритъ и это мнѣ внушили
   Смиренье и печаль,-- я ясно это зрю.
   
   И если зрѣли вы души ея печали,
   Молю васъ объ одномъ,-- чтобъ мнѣ вы разсказали
   Все, что вы видѣли, что знаете о ней!
   
   Печальны вы, заплаканы... Скажу я,
   Что, ожидая слушать Васъ, уже дрожу я,
   Печали полнъ, въ робости своей... *)
   *) Этотъ сонетъ раздѣляется на три части. Въ первой я спрашиваю у этихъ доннъ, не идутъ-ли онѣ отъ нея, прибавляя при этомъ, что оно должно быть такъ, потому что я ихъ вижу столь облагороженными. Во второй я ихъ прошу разсказать мнѣ о ней и эта часть начинается такъ: "И если зрѣли вы"...
   
   Вотъ и второй:
   
   -- "Не тотъ-ли ты, что часто такъ стремился
   "Намъ о Женѣ прелестной говорить?
   "Твой голосъ узнаемъ, но видъ твой измѣнился,
   "О чемъ-же можешь ты такъ горько слезы лить?
   
   "Иль плачущей Жену ты видя, удалился,
   "Не въ силахъ скорбь души своей таить?
   "Оставь-же насъ, которымъ вдругъ явился
   "Прелестный ликъ Жены, въ слезахъ и утолить
   
   "Печали наши было-бы преступно.
   "Она такъ плачетъ горько, неотступно
   "И скорбь такая въ дивныхъ тѣхъ чертахъ,
   
   "Что всякая изъ насъ, которая-бъ хотѣла
   "Ее утѣшить, въ очи бъ посмотрѣла,
   "Упала-бы тотчасъ, сраженная, въ слезахъ! " *)
   *) Въ этомъ сонетѣ четыре части, согласно тому, какъ донны, которымъ я отвѣчаю, употребляли четыре способа рѣчи. Но я удерживаюсь отъ болѣе подробнаго разбора, такъ-какъ было упомянуто выше объ этихъ частяхъ; я удовольствуюсь только указаніемъ на нихъ. Вторая начинается: "О чемъ-же можешь ты"... Третья: "Оставь-же насъ"... Четвертая: "И скорбь такая въ дивныхъ тѣхъ чертахъ"...
   
   Нѣсколько дней спустя послѣ сочиненія этихъ стиховъ, я заболѣлъ и такъ страдалъ въ теченіи девяти дней и дошелъ до такой слабости, что не могъ сдѣлать ни одного движенія. На девятый день, испытывая невыносимую боль, я сталъ думать о моей Женѣ. Послѣ этого мои мысли перешли и на мое бренное существованіе; разсуждая о кратковременности жизни человѣка, даже и тогда, когда онъ пользуется цвѣтущимъ здоровьемъ, я сталъ плакать о такомъ несчастій. Вздыхая, я говорилъ самъ себѣ: "Наступитъ день, когда и благородная Беатриче также умретъ!" Въ это время мой умъ помутился до. такой степени, что я былъ принужденъ закрыть глаза и чувствовалъ, что меня терзаютъ, какъ бѣсноватаго.
   Среди такого безпамятства, мнѣ представились бѣгающіе съ распущенными волосами женщины, говорившія мнѣ; "Ты умрешь!" Затѣмъ, мнѣ показались другія съ ужасными лицами, которыя мнѣ кричали: "Ты умеръ! " Тогда въ моемъ помутившемся умѣ, я уже болѣе не чувствовалъ, гдѣ находился. Мнѣ казалось, что шли женщины съ распущенными волосами и плакали; мнѣ казалось, будто солнце затмилось, будто звѣзды сдѣлались такими блѣдными, точно они оплакивали покойниковъ; птицы, пораженный въ воздухѣ, падали на землю; среди шума, причиненнаго землетрясеніемъ я былъ въ страшномъ ужасѣ, какъ ко мнѣ явился другъ и сказалъ: "Твоя удивительная Жена ушла изъ этого міра!" Тогда я сталъ плакать не только во снѣ, но и глазами, орошая ихъ потоками слезъ. Затѣмъ я посмотрѣлъ на небо и мнѣ показалось, что я вяжу безчисленное множество ангеломъ, направлявшихся всѣмъ сонмомъ по небесному своду, которыхъ велъ легкій паръ ослѣпительной бѣлизны. Мнѣ показалось, что я слышу славящій хоръ ангеловъ и слова того, что они пѣли, мнѣ показались слѣдующими: "Hosanna in excelsis" (Осанна въ Вышнихъ) и болѣе я ничего не слышалъ. Тогда мнѣ показалось, что мое сердце, въ которомъ было столько любви, мнѣ сказало: "Совершенно вѣрно, что наша Жена умерла, мнѣ показалось, что я иду Навѣстить тѣло этой благородной и блаженной души. Мое воображеніе было до такой степени поражено, что мнѣ казалось, будто я дѣйствительно вижу ее мертвою и что донны покрывали ея голову бѣлою вуалью. Ея лицо было такъ спокойно и такъ скромно, точно она хотѣла сказать: "Теперь я дошла до того, что вижу." Увидя ее я почувствовалъ себя проникнутымъ такимъ уничиженіемъ, что сталъ звать Смерть, говоря ей: "Приди ко мнѣ, я пламенно желаю тебя, ты видишь, что я уже ношу твой цвѣтъ."
   Послѣ того, какъ мнѣ довелось присутствовать на всѣхъ церемоніяхъ, совершаемыхъ по покойникѣ, мнѣ показалось, точно я вернулся къ себѣ. Тамъ я возвелъ очи къ небу и воскликнулъ, плача: "О, прекрасная душа, какъ счастливъ тотъ, кто тебя видитъ!" Среди рыданій и слезъ -- такъ-какъ я призывалъ смерть,-- молодая донна, бывшая у моего ложа, думая, что мои слова и жалобы были вырваны у меня сильнымъ страданіемъ отъ боли, принялась плакать, исполненная ужаса.
   Другія донны, сидѣвшія въ комнатѣ, замѣтивъ, что ихъ подруга въ слезахъ и что я также плакалъ, увели первую донну, бывшую моей близкой родственницею. Двѣ-же другія приблизились ко мнѣ, чтобы разбудить меня, думая, что я брежу. "Проснитесь и не теряйте мужества", сказали онѣ мнѣ; такимъ образомъ онѣ разбудили меня и мой бредъ превратился въ тотъ моментъ, когда я хотѣлъ было сказать: "О, Беатриче, будь ты благословенна!" Я уже произнесъ: "О, Беатриче какъ вдругъ, проснувшись, открылъ глаза и увидѣлъ, что былъ введенъ въ обманъ сновидѣніемъ. Но сдѣланное иною усиліе, чтобы, рыдая, произнести эти два слова, воспрепятствовали доннамъ ихъ разобрать; и, хотя я чувствовалъ себя пристыженнымъ, что у меня сорвалось это имя, все-же, по предупрежденію Амура, я повернулся къ нимъ. Увидѣвъ меня, онѣ прежде всего сказали: "Можно было подумать, что онъ умеръ!" Затѣмъ онѣ спросили меня, что мнѣ причинило такой ужасъ. Послѣ этихъ вопросовъ, я нѣсколько оправился и узнавъ ложность всѣхъ бывшихъ мнѣ представленій, я отвѣтилъ: "я вамъ разскажу все, что я испыталъ." Дѣйствительно, я имъ разсказалъ отъ начала до конца все, что видѣлъ, однако, стараясь умолчать объ имени благородной Жены. Когда я выздоровѣлъ, то порѣшилъ написать стихи обо всемъ, что со мною случилось, потому-что такой сюжетъ мнѣ показался достойнымъ, чтобы о немъ слышали, такъ-какъ онъ относился къ Амуру. Я написалъ слѣдующую пѣснь:
   
   Одна жена, прелестная, стояла
   Въ томъ мѣстѣ, гдѣ я смерть, полнъ скорби, призывалъ
   Безсмысленнымъ словамъ моимъ она внимала
   И ея рыданія слыхалъ.
   
   Другіе увели ее и мнѣ сказала
   Одна:-- "Зачѣмъ въ отчаянье ты впалъ?"
   И пуще скорбь тогда меня сковала,--
   Жены моей я имя призывалъ.
   
   И голосъ мой дрожалъ и такъ онъ измѣнился,
   Что имя то одинъ лишь я слыхалъ;
   Амуръ тогда ко мнѣ оборотился
   
   И женамъ смерть мой видъ напоминалъ.
   Онѣ мнѣ тутъ:-- "Скажи намъ, что съ тобою?"
   -- "Я вамъ скажу", тогда я отвѣчалъ.
   
   Въ сердечной глубинѣ моей Амуръ рыдаетъ
   И я со вздохомъ тяжкимъ говорю:
   -- "Жена моя, быть можетъ, умираетъ!"
   И долу взоръ, въ смущеніи, клоню.
   
   Печаль во мнѣ всѣ силы раздѣляетъ;
   Лишенный чувствъ, въ фантазіи, ловлю,
   Когда меня сознанье покидаетъ
   Я возгласы "умри" и жадно имъ внемлю.
   
   И мною ужасовъ во снѣ меня тревожитъ.
   Не знаю самъ, куда я вдругъ попалъ,
   И скорбь, по-прежнему, мнѣ сердце мое гложетъ
   
   И страхъ мой разумъ, скованный, объялъ.
   Я весь дрожу, исполненный тревоги,
   Несчастнымъ столь я прежде не бывалъ.
   
   И женъ я видѣлъ, скорбныхъ и прекрасныхъ,
   Всѣ, распустивъ власы, онѣ куда-то шли.
   И солнце видѣлъ я въ лучахъ дрожащимъ красныхъ,
   Звѣзду вечернюю, дрожаніе земли.
   
   И стаи птицъ, въ усиліяхъ напрасныхъ
   На землю падая, подняться не могли.
   И блѣдный человѣкъ, въ страданіяхъ ужасныхъ,
   Представился вдругъ мнѣ, сказавъ слова сіи:
   
   -- "Что дѣлаешь ты? Развѣ ты не знаешь
   "Великой новости,-- скончалася жена,
   "Красавица твоя, которой посвящаешь
   
   "Ты чувства лучшія и помыслы сполна?
   "Такъ знай-же, что теперь, межъ ангеловъ, на Небѣ,
   "Блаженство воспріявъ, находится она."
   
   Въ слезахъ, я очи къ небу подымаю
   И вижу ангеловъ на легкихъ облакахъ
   И пѣнью ихъ "осанна!" я внимаю...
   Тутъ гласъ Амура слышу я въ словахъ:
   
   -- "Я отъ тебя ничто ужъ не скрываю,--
   "Предстанетъ пусть теперь въ твоихъ очахъ
   "Жена, которою тебя я покоряю,
   "Она скончалась въ пламенныхъ мольбахъ."
   
   Въ обманчивыхъ мечтахъ уже я предъ женою
   И вижу, что она безжизненна лежитъ...
   Ея лицо полно такой красою,
   
   Что будто-бы она, скончавшись, говоритъ:
   -- "Я въ мирѣ!" и тогда столь дивной чистотою
   Прелестный ликъ ея такъ пламенно горитъ!
   
   И, въ скорби, я, смиряясь, восклицаю:
   -- "О, Смерть, коль до Жены прелестной ты дошла,
   "Тебя пріятою и сладостной считаю,--
   "Молю, чтобъ ты меня въ число своихъ взяла.
   
   "Приди-жъ, о Смерть,-- я сердцемъ призываю
   "Тебя, чтобъ ты, скорѣй ко мнѣ пришла."
   На Царствіе Небесъ взглянувши, я взываю:
   -- "О, счастливъ тотъ, Прекрасная Душа,
   
   "Кто на тебя, любуяся, взираетъ"...
   И жены подошли толпой во мнѣ тогда,
   И сонмъ ихъ меня тихонько пробуждаетъ
   
   И я встаю, встевоженный, отъ сна
   И благодарность имъ тутъ взоръ мой выражаетъ
   И радостью душа моя полна. *)
   *) Эта пѣснь раздѣляется на днѣ части. Въ первой я говорю неопредѣленному лицу, какимъ образомъ я былъ пробужденъ нѣкоторыми доннами отъ сновидѣнія, о которомъ я имъ обѣщалъ разсказать; во второй я передаю мой разсказъ и эта часть начинается: "Въ сердечной глубинѣ мой Амуръ рыдаетъ".. Что-же касается до первой, то она подраздѣляется на двѣ части; 1-ое -- я говорю, что говорили и дѣлали донны по поводу моего безпамятства, пока я не пришелъ въ себя. 2-ое -- я передаю, что мнѣ сказали донны, когда я пересталъ бредить и это начинается: "И пуще скорбь тогда меня сковала"... Далѣе, когда я говорю; "Въ сердечной глубинѣ моей Амуръ рыдаетъ"... я имъ разсказываю мое видѣніе въ двухъ частяхъ. Въ первой я повѣствую; во второй -- я вспоминаю о лицахъ, ходившихъ за мною и оканчиваю, принося имъ благодарность. Это послѣдняя часть начинается: "И Жены подошли"...
   
   Послѣ этого сновидѣнія, случилось однажды, что я погрузился въ размышленія въ одномъ мѣстѣ, какъ вдругъ почувствовалъ сильное біеніе сердца, какъ точно я находился въ присутствіи моей Жены. Тогда въ моемъ воображеніи мнѣ представился Амуръ; мнѣ казалось, что онъ направляется къ той сторонѣ, гдѣ стояла моя Жена и мнѣ представилось, что онъ веселымъ тономъ говоритъ въ глубинѣ моего сердца: "Подумай благословитъ тотъ день, когда я овладѣлъ тобою, потому что это стало для тебя священнымъ долгомъ." Дѣйствительно, мое сердце было до такой степени довольно новымъ положеніемъ, что я даже не могъ узнать самого себя. Нѣсколько минутъ спустя послѣ того, какъ мое сердце мнѣ такъ говорило устами Амура, я увидѣлъ, что ко мнѣ подходила благородная донна, знаменитая своею красотою и которая уже давно была женою этого перваго друга, о которомъ я упоминалъ (Гвидо Кавальканти). Ея имя было Джіованна; вѣроятно, въ силу ея красоты, по мнѣнію нѣкоторыхъ, ей дали прозвище Primavera, какъ ее обыкновенной называли. Позади нея я увидѣлъ восхитительную Беатриче. Обѣ онѣ, идя въ такомъ порядкѣ, приближались ко мнѣ и мнѣ казалось, что Амуръ, обращаясь ко мнѣ, сказалъ: "Это первая Жена называется Primavera (Весна) только вслѣдствіе совершаемаго ею сегодня выхода, такъ-какъ я направилъ изобрѣтателя именъ дать ей имя Примаверы, что значитъ "она придетъ первая" (prima verrà) въ тотъ день, въ который Беатриче покажется послѣ видѣнія, представившагося ея вѣрному. Я прибавлю еще къ этому, -- если ты хочешь обратить вниманіе на ея первое имя, то знай что оно, (Джіованна,) происходитъ отъ Джіоанни (Іоанна), который предшествовалъ Настоящему Свѣту, говоря: "Ego vox clamantis in deserto: Parate viam Domini". А кто еще пожелаетъ отнестись серьезнѣе къ этому, тотъ назоветъ Беатриче Амуромъ, такъ-какъ у ней есть со мной сходство. " Когда я передумывалъ обо всемъ этомъ, у меня возникла мысль, вычеркнувъ все лишнее, что не должно быть сказано, написать стихотвореніе, съ которымъ я обращусь къ моему первому другу, думая, что его сердце все еще занято этою благородною Примавера. Я написалъ слѣдующій сонетъ:
   
   Я чувствовалъ,-- во мнѣ любви духъ пробуждался
   И видѣлъ, какъ Амуръ шелъ тихо издали;
   Веселымъ столь еще онъ прежде не являлся
   И такъ замѣтилъ мнѣ:-- "Меня ты днесь почти!"
   
   При каждомъ словѣ онъ, какъ будто-бы смѣялся...
   Я, взоры приковавъ за нимъ уже свои,
   Съ синьорой Ванною и Бичей повстрѣчался
   И эти чуда два во мнѣ, казалось, шли.
   
   И мнѣ Амуръ сказалъ, какъ твердо я запомнилъ:--
   "Вотъ первая изъ нихъ,-- подснѣжникъ: вѣдь наполнилъ
   "Весенней прелестью ее Творецъ Благой;
   
   "Другая-же, что съ ней, Амуромъ можетъ зваться,
   "Настолько много въ ней -- спѣшу я въ томъ признаться --
   "Найдется сходнаго и общаго со мной". *)
   *) Въ этомъ сонетѣ много частей, въ первой изъ нихъ говорится какимъ образомъ я почувствовалъ необыкновенное біеніе сердца и съ какимъ веселымъ видомъ я замѣтилъ идущаго издали Амура; во второй я разсказываю, что сказалъ мнѣ Амуръ въ сердцѣ и о томъ дѣйствіи, какое это произвело на меня; въ третьей объясняется, какимъ образомъ, послѣ того, какъ Амуръ, пробылъ со мной нѣсколько времени, я увидѣлъ такихъ-то лицъ и услышалъ отъ нихъ то-то. Вторая часть начинается: "И, такъ замѣтилъ мнѣ"... Третья: "Я, взоры приковавъ"... Третья часть подраздѣляется еще на двѣ: въ 1-ой я говорю о томъ, что видѣлъ; во 2-ой о томъ, что слышалъ; послѣдняя начинается словами: "И мнѣ Амуръ сказалъ"...
   
   Какое-либо лицо, достаточно просвѣщенное по своимъ познаніямъ, конечно, удивится, что я говорю объ Амурѣ, точно это существо, обладаетъ плотью и кровью. По отношенію къ истинѣ, это предположеніе совершенно ложно, потому-что Амуръ самъ по себѣ не составляетъ естества, но только подобіе естества. Такъ-какъ я говорю о немъ, какъ о существѣ, обладающемъ плотью и кровью и даже, какъ о человѣкѣ, то это происходитъ отъ трехъ причинъ, которыя я и объясню относительно его. Я говорю, что видѣлъ его идущимъ издали. Слово итти означаетъ локальное движеніе (извѣстно, что, согласно философу Аристотелю, локальное движеніе составляетъ свойство тѣлъ); изъ это то явствуетъ мое опредѣленіе, что Амуръ есть тѣло. Я прибавляю, что онъ смѣялся, что онъ говорилъ, а всѣ эти дѣйствія свойственны человѣку, въ особенности,-- смѣхъ; изъ этого слѣдуетъ, что я подтверждаю, что Амуръ былъ человѣкъ.
   Для того, чтобы это понять яснѣе (въ данную минуту это совершенно кстати), слѣдуетъ сказать, что прежде не было разсказчиковъ объ Амурѣ (эротическихъ поэтовъ) на простонародномъ языкѣ, тогда-какъ, напротивъ того, было нѣсколько подобныхъ латинскихъ поэтовъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, дѣло стояло у насъ (у итальянцевъ), хотя, быть можетъ, этого и не было у другихъ народовъ, какъ напримѣръ въ Греціи, гдѣ поэты-литераторы, а не народные, брали сюжетомъ своихъ произведеній Амура. И немного лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ появились эти простонародные поэты. Говорить риѳмами на простонародномъ языкѣ означало то-же, что говорить стихами по-латыни, въ опредѣленномъ размѣрѣ. Доказательствомъ, тому, что обычай риѳмованія на простонародномъ языкахъ, далеко не можетъ считаться очень древнимъ, такъ-что если поискать чего-либо написаннаго на лангедокскомъ нарѣчіи или на нарѣчіи Si, то мы ничего не найдемъ за полтораста лѣтъ, считая отъ нашего времени. И отъ этого-то и произошло названіе разсказчиковъ, данное нѣкоторымъ невѣжественнымъ людямъ, такъ-какъ они были первыми, которые разсказывали на языкѣ Si (по итальянски). Первый, начавшій разсказывать, какъ простонародный поэтъ, сдѣлалъ это изъ желанія быть понятымъ донною, для которой латинскіе стихи не были такъ ясны. Это и послужило осужденіемъ для всѣхъ тѣхъ, которые писали риѳмами о какомъ-либо другомъ предметѣ кромѣ того, который относится до Амура, по этому-то такой способъ рѣчи былъ собственно и изобрѣтенъ для того, чтобы разсказывать о любви. Изъ этого слѣдуетъ, что такъ-какъ поэтамъ предоставлялось всегда болѣе свободы, чѣмъ прозаикамъ, то точно также и эти разсказчики риѳмами, которые были не болѣе, какъ простонародные поэты, пользовались тѣми-же преимуществами. Обычай всякой фигуральности, всякой поэтической окраски, допускаемый для поэтовъ былъ допущенъ и для разсказчиковъ риѳмами.
   Изъ всего предъидущаго я замѣчаю, что если мы допускаемъ, чтобы поэты говорили о предметахъ неодушевленныхъ такъ, какъ-будто послѣдніе обладаютъ чувствами и разумомъ, чтобы они заставляли ихъ разговаривать не только о вещахъ правдоподобныхъ, но и о несбыточныхъ или даже награждали даромъ слова такія вещи, которыя вовсе и не существуютъ и чтобы они находили, что различныя подобія существъ могутъ говорить, какъ будто-бы они были естествомъ или людьми,-- то весьма справедливо можно допустить это и тому, кто разсказываетъ риѳмами, лишь только-бы онъ во дѣлалъ этого изъ прихоти или насмѣшки, но вслѣдствіе какой либо разумной причины, которую можно объяснить въ прозѣ.
   Что-же касается до фактовъ, что поэты именно говорили такъ, какъ я это объяснилъ, то доказательство этому можно найти въ Виргиніи, который говоритъ, что Юнона, слѣдовательно божество, враждебное Троянцамъ, говорила Эолу, богу вѣтра, въ первой книгѣ Энеиды:
   
   Еоlе, namque tibi и up.
   
   Затѣмъ богъ вѣтра отвѣчаетъ:
   
   Tuns о regina, quid optes
   Explorare labor: mihi jnssa capessere fas est.
   
   Тотъ-же поэтъ заставляетъ говорить неодушевленные предметы одушевленнымъ, во второй книгѣ Энеиды:
   
   Dardanidae dun и up.
   
   У Лукана, одушевленный предметъ говоритъ неодушевленному
   
   Multum, Roma, tarnen debes civilibus armis.
   
   У Горація человѣкъ говоритъ своей собственной совѣсти какъ другому лицу. Это не только слова этого поэта, но онъ даже нѣкоторымъ образомъ повторяетъ и слова добраго Гомера. Въ его Піитикѣ мы находимъ:
   
   Dih, mihi, Musa, virum и пр.
   
   Овидій влагаетъ въ уста Амура рѣчь человѣка въ своей книгѣ "Лѣкарство Любви*:
   
   "Bella mihi video, bdla parantur ait".
   
   Эти примѣры могутъ разсѣять сомнѣнія всѣхъ тѣхъ, которые были шокированы нѣкоторыми мѣстами этой книги. И чтобы какое-либо невѣжественное лицо не вздумало-бы, вслѣдствіе того, что я ставлю на видъ, дѣлать дурно, то я прибавлю, что поэты, выражаясь такъ, поступили не безъ причины и тѣ изъ разсказчиковъ риѳмами, которые говорятъ такимъ-же способомъ, не должны этого дѣлать иначе, какъ только въ такомъ случаѣ, чтобы въ ихъ словахъ заключался хорошо обусловленный смыслъ. Это было-бы величайшимъ стыдомъ для того, кто разсказывала бы риѳмами какой-либо сюжетъ подъ одѣяніемъ фигуръ и красокъ риторики и спрошенный по этому поводу не съумѣлъ-бы разоблачить свои слова такъ, чтобы можно было видѣть и понять, заключающійся подъ этимъ одѣяніемъ, смыслъ. Мой первый другъ и я знаемъ нѣкоторыхъ изъ тѣхъ, которые разсказываютъ риѳмами такъ, какъ глупцы.
   Эта благородная Жена, о которой было говорено выше до такой степени заслужила всеобщее уваженіе, что, когда она проходила по улицѣ, то всѣ бѣжали, чтобы на нее посмотрѣть; это доставляло мнѣ неизъяснимую радость; если-же она приближалась къ кому-либо, то тотъ чувствовалъ, какъ его сердце, переполнялось такою скромностью, что онъ не смѣлъ ни поднять глазъ, ни отвѣчать на ея привѣтствіе. Многіе, испытавшіе подобное вліяніе, могли-бы это засвидѣтельствовать тѣмъ, которые этому не вѣрятъ. Что-же касается до нея, то, увѣнчанная и облаченная скромностью, она шла, не выказывая ни малѣйшей гордости по поводу того, что она видѣла и слышала. Когда-же она удалялась, нѣкоторые говорили: "Это не женщина, а одинъ изъ самыхъ прекрасныхъ небесныхъ ангеловъ." Другіе: "Это женщина настоящее чудо; Благословенъ Господь" создавшій такое дивное твореніе!"
   Она казалось исполненной такого благородства и такой дивной прелести, что всѣ, смотрѣвшіе на нее, невольно чувствовали что-то такое честное и сладостное, что они не могли выразить этого словами; никто не могъ взглянуть на нее, чтобы не вздохнуть. Она производила удивительное вліяніе. Обдумывая это и имѣя желаніе снова приняться за похвалу въ честь ея, я предположилъ высказать такія слова, въ которыхъ я данъ понять то превосходное и удивительное вліяніе, которое производитъ ея присутствіе, такъ, чтобы не только тѣ люди, которые могли-бы дѣйствительно знать это, но даже и тѣ, которые только слышали объ этомъ, поняли-бы вполнѣ то вліяніе, которое она производитъ. Тогда я и написалъ этотъ сонетъ:
   
   Жена моя поклонъ, со скромностью своею,
   Такъ мило отдаетъ, что всякій, лишь кого
   Привѣтствуетъ она, нѣмѣетъ передъ нею...
   Вся прелестью дыша, идетъ она легко
   
   Среди похвалъ людей, что слѣдуютъ за нею,
   И кажется, что съ Неба лишь могло
   Созданье то сойти, чтобъ прелестью своею
   Дать людямъ дивное увидѣть существо.
   
   И кротостью сердца видъ этотъ наполняетъ
   Такою, что ее никто не понимаетъ,
   Кто лишь не чувствовалъ хоть разъ ее въ себѣ.
   
   И духъ любви въ лицѣ ея какъ-бы играетъ,
   И будто-бъ этотъ духъ тихонько навѣваетъ:
   -- " Вздыхай о ней!" -- такъ чувствуешь въ душѣ. *)
   *) Этотъ сонетъ такъ простъ и его такъ легко понять послѣ того, что было разсказано прежде, что совершенно безполезно подраздѣлять его на части.
   
   Моя Жена не только сама сдѣлалась предметомъ всѣхъ почестей и похвалъ, но даже и многихъ другихъ доннъ хвалили и уважали ради нея. Замѣтивъ такія обстоятельства и, желая сообщить ихъ всѣхъ тѣмъ, которые не могли быть этому свидѣтелями, я порѣшилъ выразить это въ стихахъ и написалъ слѣдующій сонетъ, въ которомъ говорятся, какимъ образомъ достоинства Беатриче дѣйствовали на другихъ доннъ.
   
   Кто видитъ среди женъ Жену мою, взираетъ
   На совершенство, тотъ-же, съ кѣмъ она
   Въ сообществѣ, пусть Богу выражаетъ
   Хвалу за милость, что ему дана.
   
   Ея краса не зависть порождаетъ
   И, благородства полная, Жена
   За ней стопы, смиряясь, направляетъ,
   Любовью пламенной и вѣрою полна.
   
   Въ ея присутствіи все скромно и смиренно,
   Ея краса, съ которой несравненно
   Ничто, другихъ достоинствомъ даритъ,
   
   Все благородно, что она свершаетъ
   И всякій, кто о ней лишь вспоминаетъ,
   Тотъ вздохъ любви своей не утаитъ. *)
   *) Въ этомъ сонетѣ три части; въ первой я говорю, между какими лицами эта Жена была прелестна; во второй -- какъ было граціозно все ея сообщество; въ третій -- я говорю о томъ чудесномъ вліяніи, которое она производила на другихъ. Вторая начинается: "Въ сообществѣ"... Третья: "Ея краса, съ которой несравненно"... Эта послѣдняя часть подраздѣляется еще на три. Я говорю: 1-е, какъ она дѣйствовала на доннъ, т. е. для нихъ самихъ; 2-е, какъ она вліяла на доннъ для другихъ. 8-е, какъ она дѣйствовала не только на доннъ, но на всѣхъ лицъ вообще не только въ своемъ присутствіи, но даже и тогда, когда думали о ней. Второе подраздѣленіе начинается: "Въ ея присутствіи все скромно и смиренно"... Третье подраздѣленіе начинается слѣдующими словами: "Все благородно, что она свершаетъ"...
   
   Однажды, когда я размышлялъ о томъ, что было сказано въ двухъ предъидущихъ сонетахъ, мнѣ пришло на мысль, что я еще не выразилъ того, какое дѣйствіе она производила на меня самого въ данную минуту; я разсудилъ, что недостаточно объ этомъ сказалъ и рѣшился выразить, какъ я былъ расположенъ принять вліяніе ея добродѣтели и какимъ образомъ ея добродѣтель вліяла на меня. Опасаясь, что сонетъ будетъ слишкомъ коротокъ, чтобы выразить въ немъ все, что я хотѣлъ сказать, я началъ пѣснь. Вотъ ея начало:
   
   Амуръ давно царитъ во мнѣ и правитъ,
   И хоть суровъ казался онъ сперва,
   Но мое сердце нынѣ его славитъ
   И радостью душа моя полна.
   
   Когда къ себѣ онъ силы всѣ направитъ.
   Моя душа безсильна и слаба,
   Но сладость нѣжная тогда себя проявитъ
   Во мнѣ смертельной блѣдностью лица.
   
   Амуръ тогда меня одолѣваетъ
   И вздохи съ рѣчью вмѣстѣ вырываетъ...
   Жену мою зовутъ тогда они.
   
   И это все со мной всегда бываетъ,
   Когда она лишь только направляетъ,
   Ко мнѣ глаза прелестные свои.
   
   Quomodo sedet sola civitas plena populo?
   Facta est quasi vidua domina gentium. *)
   *) Какъ одиноко сидитъ городъ, нѣкогда многолюдный! онъ сталъ какъ вдова. (Изъ книги "Плачъ Іереміи",-- гл. I, ст. 1).
   
   Когда я написалъ эту пѣснь, и когда я окончилъ стажъ, который только-что прочитали, Господь этой благородной Жены, т. е. Господь справедливости (Богъ), призвалъ ее наслаждаться славою подъ знаменемъ благословенной Царицы Дѣвы Маріи, Имя которой Беатриче произносила всегда съ такимъ благоговѣніемъ.
   Конечно, здѣсь слѣдовало-бы сказать о ея кончинѣ, но я не дѣлаю этого по тремъ причинамъ: во-первыхъ, подобное событіе сюжетъ не для меня, какъ это можно судить изъ чтенія этой небольшой книги, но если-бы такой сюжетъ и подходилъ-бы ко мнѣ, то мое перо не въ силахъ было-бы писать о такой возвышенной темѣ; въ-третьихъ, даже если допустить возможность перваго и второго случая, то все-же мнѣ не слѣдуетъ разсуждать о такомъ сюжетѣ, потому-что въ такомъ случаѣ, мнѣ пришлось-бы хвалить самого себя, что и неприлично и непохвально; вотъ почему я и предоставляю это другому.
   Замѣчу здѣсь еще, что такъ-какъ число девять часто являлось во всемъ, что было мною сказано выше, то могутъ подумать, что это вышло безъ всякой законной причины, но между тѣмъ это число играетъ большую роль въ разлукѣ (смерти) этой особы и здѣсь кстати будетъ сказать что-либо объ этомъ, такъ какъ оно подходитъ къ сюжету. Поэтому я скажу сначала, какимъ образомъ число девять касается ея смерти; далѣе, я объясню причину, почему это число такъ благопріятствовало этой Женѣ.
   Я скажу, что, согласно обычаю Аравіи, благородная душа этой Жены отдѣлилась отъ ея тѣла въ первый часъ девятаго дня мѣсяца, который, согласно обычаю Сиріи являлся девятымъ въ году. Такъ-какъ въ этой странѣ сиримъ, первый мѣсяцъ, соотвѣтствуетъ нашему октябрю то, по нашему счисленію, она покинула этотъ міръ, когда кончился девятый десятокъ этого вѣка. Слѣдовательно, она была изъ числа христіанъ тринадцатаго столѣтія.
   Если захотятъ допытаться, почему это число (девять) такъ дружелюбно сопровождаетъ ее повсюду, то вотъ этому самая правдоподобная причина: такъ-какъ по Птоломею и согласно христіанскимъ истинамъ, существуетъ девять движущихся небесъ и по общему мнѣнію астрологовъ, эти девять небесъ передаютъ здѣсь, на землѣ, гармоническія соединенія, которымъ они подчинены тамъ, въ виси,-- то фактъ, что это число было другомъ Беатриче, подалъ ту мысль, что при ея зачатіи девять движущихся небесъ стояли въ полной гармоніи. Но вотъ и еще причина: разматривая это нѣсколько ближе, согласно неоспоримой истинѣ, это число была она сама. Постановивъ сравненіе, вотъ, какъ я это понимаю: число три это корень девяти, потому-что безъ помощи какого-либо другого числа оно составляетъ число девять, такъ-какъ, очевидно, трижды три будетъ девять. Если число три само по себѣ является создателемъ девяти и Великій Чудотворецъ самъ по себѣ представляетъ три т. е. Отецъ, Сынъ и Духъ Святой, Которые въ одно и тоже время составляютъ и одно, эта Жена всегда была сопровождаема числомъ девять, чтобы дать понять, что она сама была девять, слѣдовательно чудомъ, корнемъ котораго было три (Троица). Конечно, можно было-бы установить эту истину еще болѣе подробными выводами; но тотъ, который я привелъ, мнѣ нравиться больше всѣхъ тѣхъ, которые я еще предвижу.
   Однако, лишь только эта Жена была отдѣлена отъ этого вѣка, какъ городъ, лишенный всего того, что составляло его славу, остался какъ вдова; а я, рыдая въ этомъ огорченномъ городѣ, писалъ и обращался къ принцамъ этой земли о томъ, что касалось этой Жены, начиная слѣдующими словами Пророка Іереміи: "Quomodo sedet sola ci vitas?" И я повторяю это изрѣченіе, чтобы не удивлялись-бы тому, что я, поставивъ его вначалѣ новаго матеріала слѣдующаго за нимъ, удалился отъ своего сюжета. Я извиняюсь, сказавъ, что мое намѣреніе при сочиненіи этой небольшой книги состояло въ томъ, чтобы написать ее на простонародномъ языкѣ (итальянскомъ), и мнѣ не слѣдовало приводить здѣсь то, съ чѣмъ я обратился къ принцамъ земли, и что написано по-латыни; я знаю, что мой первый другъ, которому я пишу, раздѣляетъ мое мнѣніе,-- писать только на простонародномъ языкѣ.
   Но такъ-какъ послѣ долгихъ слезъ, мои глаза всеже не облегчились отъ своей грусти, у меня явилась мысль перевести часть ихъ горя въ устныя жалобы и сочинить пѣснь, въ которой бы я могъ, все еще плача, разсуждать о той, черезъ которую моя великая скорбь сдѣлалась разрушительницею моей души и я началъ такъ: {Для того, чтобы эта пѣснь оставалась-бы совершенно какъ вдова, когда окончатъ ея чтеніе, я укажу на ея раздѣленія прежде, чѣмъ начну ее писать. Итакъ скажу, что въ этой жалобной пѣсни три части. Первая составляетъ какъ-бы вступленіе; во второй -- я говорю о Ней; въ третьей -- я нѣжно обращаюсь къ пѣсни. Вторая часть начинается: "Слова свои и слезы можетъ лить...". Третья; "Тебя теперь ужъ въ путь я посылаю...." Первая часть подраздѣляется еще на три; 1-ое -- я объясняю, почему я началъ говорить; 2-ое -- кому я хочу говорить и 3-ье -- о комъ я хочу говорить. Вторая начинается: "О, Жены, мое сердце нынѣ вспоминаетъ..." Третья; "И въ добродѣтелей сіяньѣ пронеслася..." Затѣмъ, когда я восклицаю: "И Беатриче на Небо восходить..." я говорю собственно о Ней; по этому поводу я дѣлаю двѣ части. Сначала я объясняю причину, вслѣдствіе которой она была отнята отъ насъ, затѣмъ я говорю, какъ другіе оплакиваютъ ея потерю и тутъ начинается эта часть: "И граціи полна..."
   Эта послѣдняя часть подраздѣляется еще на три: въ первой я говорю о тѣхъ, которые ее не оплакиваютъ; во второй -- о тѣхъ, которые ее оплакиваютъ и, наконецъ, въ третьей -- я говорю о тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ нахожусь самъ. Вторая начинается: "Но скорбь свою..." Третья: "И вздохи мучаютъ..." Затѣмъ когда я говорю: "О, пѣснь моя..." Я обращаюсь къ моей пѣсни, указывая ей на женъ, къ которымъ она должна итти и оставаться у нихъ.}
   
   Сердечную печаль, что боль въ очахъ рождаетъ,
   Я жалобой могу лишь только облегчить.
   О, Жены, мое сердце нынѣ вспоминаетъ,
   Какъ я о Биче могъ вамъ говорить.
   
   Оно теперь лишь къ женамъ обращаетъ
   Слова свои и слезы можетъ лить
   Лишь передъ нѣжными о томъ, какъ оставляетъ
   Меня Жена съ Амуромъ грустнымъ жить.
   
   И Беатриче на Небо восходитъ,
   Гдѣ сонмъ ангеловъ усладу, рай находитъ
   И съ ними ужъ отъ васъ она отдѣлена.
   
   Ни жаръ, ни холодъ Биче отнимаетъ
   Отъ насъ; о, нѣтъ! Утрату порождаетъ
   Лишь то, что такъ скромна и праведна она.
   
   И, въ добродѣтелей сіяньѣ, пронеслася
   Она по Небу,-- Господу призвать
   Угодно душу ту, она чтобъ вознеслася
   До Горнихъ Мѣстъ, гдѣ будетъ пребывать.
   
   Награда ей достойная нашлася
   Лишь въ Небесахъ,-- не можетъ услаждать
   Себя красой ея земная жизнь, пришлася
   Она выше того, что можемъ созерцать.
   
   И, граціи полна, душа освободилась
   Отъ дивной оболочки, къ Небу устремилась
   Счастливая, что въ Вышнихъ можетъ обитать...
   
   Кто, говоря о ней не плачетъ,-- сердце камень
   Навѣрно у того и чувства жаръ и пламень
   Въ него совсѣмъ не могутъ проникать.
   
   Какъ ни возвышенъ умъ, коль сердце охладѣло,
   Не можетъ онъ красу ея цѣнить;
   Но скорбь свою всякъ выразитъ умѣло,
   Кто можетъ слезы искреннія лить.
   
   И вздохи мучаютъ, коль сердце поистлѣло,
   И мысль о смерти можетъ лишь манить,--
   Столь сладостно вдругъ сердце захотѣло
   Скорѣе умереть,-- тоскою не томить.
   
   И цвѣтъ лица мѣняется невольно
   И мнѣ при этомъ такъ мучительно, такъ больно,
   Что отъ толпы бѣжать стремлюся я.
   
   Наединѣ оставшись, я рыдаю
   -- "Ты умерла!" -- такъ въ Биче я взываю,
   Немного легче чувствуя себя.
   
   О, плачъ и вздохи сердце мнѣ сжимаютъ,
   Одинъ когда останусь только я
   И всякій, кто узрѣлъ-бъ, какъ душу мнѣ терзаютъ
   Они, растрогалъ, вѣрно-бы, себя.
   
   Они меня такъ жизнью утомляютъ
   Съ тѣхъ поръ, какъ въ новый міръ ушла Жена моя;
   Никто не знаетъ, какъ они пылаютъ
   И какъ страдаю тяжко нынѣ я.
   
   Не могъ-бъ я самъ сказать, что сталося со мною,
   О, жены добрыя, такою мукой злою
   Та жизнь меня заставила страдать!
   
   Отчаянная жизнь настолько истомила
   Меня, что блѣдность всякому-бъ внушила
   -- "Тебя покину я," -- съ участіемъ сказать.
   
   Но все равно, какъ тяжко ни страдаю,
   Навѣрно, видитъ все прелестная Жена
   И твердо я отнынѣ уповаю,
   Что наградитъ за все меня она.
   
   Тебя теперь ужъ въ путь я посылаю,
   О, пѣснь моя, что грусти такъ полна!
   Тебя я женамъ, дѣвамъ посвящаю
   И, вся въ слезахъ, или ты къ нимъ одна
   
   И сестры хоть, твои ихъ радуютъ собою,
   Блестя гармоніей и нѣжною красою,
   Чаруя прелестью и чудной нѣгой ихъ,
   
   Ты-жъ, дщерь моей столь горестной печали,
   Иди, чтобъ и тебя онѣ-бы обласкали
   И навсегда останься ты у нихъ.
   
   Когда я написалъ эту пѣсню, во мнѣ пришелъ одинъ человѣкъ, который, по степени дружбы, былъ моимъ другомъ, непосредственно послѣ перваго. Это былъ одинъ изъ близкихъ, родственниковъ этой, полной славы, Жены; послѣ нѣкотораго разговора онъ попросилъ меня написать что-нибудь объ одной умершей Доннѣ; онъ говорилъ такъ, чтобы я могъ предположить, будто идетъ рѣчь о совершенно другой Доннѣ, умершей также недавно. Но замѣтивъ, что тутъ идетъ рѣчь о блаженной Беатриче, я обѣщалъ ему исполнить его просьбу. Я порѣшилъ написать сонетъ, въ которомъ выражу жалобы и отдать его этому другу такъ, чтобы это казалось сочиненнымъ для него. Я окончилъ тотъ, который начинается такъ: {Въ этомъ сонетѣ двѣ части. Въ первой -- я призываю вѣрныхъ Амура, чтобы они выслушали разсказъ моихъ грустныхъ обстоятельствъ. Вторая начинается: "Я счастливъ, что они изъ груди вылетаютъ..."}
   
   О, благородныя сердца! Внимайте, какъ терзаютъ
   Теперь ужъ вздохи тяжкіе меня...
   Я счастливъ, что они изъ груди вылетаютъ,
   Не то отъ горя смерть бы принялъ я.
   
   Глаза мои ужъ слезъ не выливаютъ,
   А слезы облегчить могли-бъ теперь меня...
   Но вздохи тяжкіе Жену ту прибываютъ,
   Что въ міръ ушла, достойный лишь ея.
   
   И вздохамъ этимъ горестнымъ внимая,
   Вы узрите, какъ жизнь презирая,
   Покинутъ я, блаженною женой,
   
   Которая меня одна лишь оживляла
   И въ душу бѣдную, блестя красой, вселяла
   И радость свѣтлую и счастье, и покой,
   
   Окончивъ этотъ сонетъ и обсудивъ о томъ, кто было лицо, отъ имени котораго я это написалъ, я увидѣлъ, что оказанная иною услуга слишкомъ скудна и ничтожна по отношенію друга, который былъ въ такомъ близкомъ родствѣ съ женою, полной славы; вотъ почему, прежде, чѣмъ его отдать ему, я написалъ два станса пѣсни, одинъ былъ дѣйствительно для друга, а другой для меня самого, хотя въ глазахъ того, кто не присмотрится къ этому ближе, оба станса казались написанными для одного и того-же лица. Но тотъ, кто станетъ ихъ читать съ большею проницательностью, тотъ увидитъ, что здѣсь говорятъ два различныхъ лица, такъ-какъ одно лицо, не называетъ ее своей женой, а другое называетъ. Я ему отдалъ эту пѣснь вмѣстѣ съ сонетомъ сказавъ, что я написалъ это для него одного. {Пѣснь начинается: "Всегда, какъ я"... и въ ней двѣ части. Въ первой, мой другъ, родственникъ Беатриче, жалуется; я жалуюсь во второй, т. е. въ другомъ стансѣ, который начинается: "И вздоховъ звукъ"... такъ-что въ этой пѣсни кажется будто двое жалуются: одинъ, какъ братъ,-- другой, какъ слуга.}
   
   Всегда, какъ я, несчастный, вспоминаю,
   Что ужъ ея не въ силахъ видѣть я,
   То, полнъ ужаса, съ тоскою восклицаю:
   -- "Почто не выйдешь ты теперь, душа моя!
   
   "Вѣдь горе, муки тѣ, что днесь переживаю,
   "Отъ ужаса дрожать заставили меня!
   "О смерть, приди ко мнѣ",-- такъ нынѣ я взываю,
   На умирающихъ лишь съ завистью смотря.
   
   И вздоховъ звукъ все къ смерти обращаетъ,
   Когда она Жену взяла, что представляетъ
   Собой духовную великую красу,
   
   Которая на Небѣ ангеловъ прельщаетъ
   И ихъ высокій умъ, блистая, удивляетъ...
   Такою сдѣлалъ Богъ прелестную Жену.
   
   Въ тотъ день, когда кончился годъ со того времени, какъ эта благородная Жена была принята въ число обитателей вѣчной жизни, я сидѣлъ въ одномъ мѣстѣ и, размышляя о ней, рисовалъ ангела на нѣкоторыхъ табличкахъ (дощечкахъ). Въ то время, какъ я рисовалъ, я повернулъ глаза и увидѣлъ возлѣ себя людей, которымъ необходимо было отдать почтеніе. Они посмотрѣли, что я дѣлалъ. Судя по тому, что мнѣ было сказано, они уже давно стояли тамъ, прежде-чѣмъ я это замѣтилъ. Увидя ихъ, я всталъ, поклонился имъ и сказалъ:" Другая была тотчасъ со мною!" Эти люди удалились, я снова принялся за свою работу -- рисованіе ангеловъ и въ то время, какъ я ей предавался, мнѣ пришла въ голову, мысль сказать нѣсколько словъ въ риѳмахъ по поводу годовщины смерти моей Жены и написать тѣмъ, которые подошли ко мнѣ. Тогда я написалъ сонетъ, первыя слова котораго слѣдующія: "Жена та дивная..." и въ которомъ два начала: {Я раздѣлю этотъ сонетъ, согласно первому и второму началу. По первому началу въ немъ три части. Въ первой я говорю, что эта Жена была уже въ моей памяти; во второй, что мнѣ сдѣлалъ Амуръ по этому поводу; въ третьей, я говорю о вліяніи Амура. Вторая начинается: "Амуръ проснувшійся..." Третья: "И вздохи тяжкіе..." Эта послѣдняя подраздѣляется на двѣ части. Въ одной я говорю, что всѣ мои вздохи выходили говоря; въ другой, что именно они сказали. Различіе между двумя началами состоитъ только въ томъ, что въ первой части я опредѣляю моментъ, когда эта Жена мнѣ пришла на мысль, чего не говориться въ другомъ началѣ.}
   
   Первое начало:
   
   Жена та дивная, какую милость Бога
   На Небо Скромности съ земли сей вознесла
   Туда, Марія гдѣ, подъ сводъ того Чертога,
   На мысль мнѣ внезапно, вдругъ пришла.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Второе начало:
   
   Жена та дивная, о коей такъ рыдаетъ
   Амуръ, на мысль мнѣ пришла
   Въ тотъ мигъ, какъ власть ея васъ посмотрѣть толкаетъ,
   Что дѣлалъ я, волнуяся, тогда.
   
   Амуръ, проснувшійся во мнѣ, повелѣваетъ,
   Чтобъ вздохамъ выходъ грудь моя дала
   И грудь поспѣшно вздохи испускаетъ
   И вздохи тяжкіе такъ говорятъ тогда:
   
   -- "О, благородная Душа, что въ Небесахъ витаетъ!
   "Сей скорбный, грустный день собою пополняетъ
   "Тотъ годъ, въ который ты на Небо вознеслась."
   
   Нѣсколько времени спустя, когда я былъ въ одномъ мѣстѣ, разсуждая о прошломъ времени, то почувствовалъ себя до такой степени удрученнымъ грустными воспоминаніями, что мое лицо выдавало ужасныя, волновавшія меня, чувства. Въ такомъ смущеніи, я поднялъ глаза, желая видѣть, не смотритъ-ли кто на меня и увидѣлъ благородную донну, очень красивую, которая изъ окна наблюдала съ большимъ состраданіемъ за чертами моего лица и казалась исполненною жалости ко мнѣ. Какъ обыкновенно бываетъ съ несчастными существами, которые готовы тотчасъ плакать, лишь только видятъ, что другіе интересуются ихъ судьбою, такъ и я чувствовалъ, что слезы заволакиваютъ мнѣ глава; но, стыдясь выразить мое грустное настроеніе, я старался ускользнуть отъ взоровъ благородной донны и сказалъ самому себѣ: "Невозможно, чтобы у этой сострадательной донны не было-бы самой благородной любви! " Вотъ почему я и рѣшился написать сонетъ, съ которымъ и обращаюсь къ ней и гдѣ разсказываю обо всемъ, что было объяснено. Вотъ онъ: {Этотъ сонетъ на столько ясенъ, что я его оставляю безъ раздѣленій.}
   
   Въ чертахъ я Вашихъ видѣлъ состраданье,
   За мной съ участіемъ слѣдили Вы когда
   И видѣлъ я, -- Вы поняли терзанье,
   Что исказило мнѣ черты лица.
   
   И страхъ томительный и робкое дрожанье
   Всѣмъ выдали печаль мою тогда.
   Въ душѣ все чувствуя одно только страданье,
   Я взоровъ Вашихъ избѣгалъ всегда
   
   И въ сердцѣ чуялъ, полнъ своей печали,
   Что слезы изъ очей струиться начинали
   И ихъ тотчасъ спѣшилъ я утаить.
   
   Я говорилъ:-- "Любовь лишь заставляетъ
   "Печаль ту облегчить, что такъ меня терзаетъ,
   "Съ женой прелестной вмѣстѣ слезы лить."
   
   Случилось такъ, что всюду, гдѣ только меня встрѣчала это донна, ея видъ становился всегда сострадательнымъ, а лицо блѣднымъ, какъ лицо Амура; это-то и было причиною, что она мнѣ напоминала мою благородную Жену, которая мнѣ являлась всегда съ такимъ-же цвѣтомъ лица. И часто, не имѣя возможности плакать и облегчить своего горя, я отправлялся повидаться съ этою страдательною донною, одинъ видъ которой вызывалъ слезы на мои глаза. По этому поводу, у меня снова явилось желаніе сказать нѣсколько словъ, обращаясь въ ней и я написалъ этотъ сонетъ:
   
   Любовь и жалость ярче не блистали
   Въ лицѣ жены столь кроткой никогда,
   Какъ въ Вашемъ, вы, о, донна увидали
   Скорбей печать въ лицѣ моемъ когда.
   
   И я растроганъ такъ въ своей печали
   И мысль такая мнѣ на умъ пришла,
   Что я боюсь,-- мнѣ сердце растерзали,
   Вы, чудная Жена, участіемъ тогда.
   
   Не въ силахъ сдѣлать я, чтобъ очи не смотрѣли,
   Потухшіе, на Васъ такъ часто,-- вѣдь хотѣли
   Они до гроба слезы не осушать...
   
   А Вы ихъ маните,-- они почти истлѣли,
   Но все-жъ они теперь бы не съумѣли
   При Васъ, въ печали, слезы проливать. *)
   *) Этотъ сонетъ, такъ-же, какъ и предъидущій, настолько простъ, что нѣтъ надобности раздѣлять его на части.
   
   Частое свиданіе съ этой донной довело до того, что мои глаза находили уже слишкомъ большое удовольствіе ее лицезрѣть. Вслѣдствіе этого я испытывалъ горе; я осуждалъ свою слабость и даже нѣсколько разъ проклиналъ суетность моихъ очей. Я имъ говорилъ въ глубинѣ моихъ мыслей: "Вы привыкли заставлять плавать всѣхъ тѣхъ, которые видѣли ваше грустное состояніе; теперь-же кажется, что вы хотите ее забыть для этой донны, которая на васъ смотритъ, но которая смотритъ на васъ только потому, что славная Жена, которую вы привыкли оплакивать, тяготитъ ее. Удерживайтесь, пока можете, потому что я буду часто напоминать вамъ мою Жену, проклятые глаза, слезы не должны были никогда переставать течь изъ васъ, развѣ только послѣ вашей смерти." И говоря такъ мысленно моимъ глазамъ, я чувствовалъ, какъ во мнѣ подступили продолжительные и тяжелые вздохи. И для того, чтобы каждый, кромѣ того несчастнаго, который испытывалъ эту внутреннюю борьбу, зналъ-бы объ этомъ, я порѣшилъ написать сонетъ, въ которомъ-бы заключался весь этотъ ужасный конфликтъ. И я написалъ то, что слѣдуетъ: {Въ этомъ сонетѣ двѣ части. Въ первой, я обращаюсь къ моимъ глазамъ, какъ-будто-бы говоритъ мое сердце. Во второй я выражаю нѣкоторыя сомнѣнія и эта часть начинается такъ: "Такъ сердце говоритъ"... Въ этомъ сонетѣ было-бы можно допустить еще нѣсколько подраздѣленій, но это безполезно, вслѣдствіе предшествующаго объясненія.}
   
   О, мои очи! Вы вѣдь проливали
   Такъ долго слезы горькія всегда
   И сострадательныхъ вы плакать заставляли,
   Но, мню, забудете ее вы навсегда,
   
   Коль не стараюсь я, чтобъ Васъ не отвлекали
   Отъ той, которая заставить васъ могла
   Ее оплакивать; и я, въ своей печали,
   Боюся той Жены, что смотритъ въ васъ всегда.
   
   И развѣ лишь когда умрете, то забвенье
   Найдетъ въ васъ та Жена, которая томленье
   Дала вамъ на землѣ и нынѣ умерла...
   
   Такъ сердце говоритъ и такъ оно вздыхаетъ
   И такъ по той Женѣ, прелестной столь, страдаетъ,
   Которая на Небо, въ лучшій міръ, ушла.
   
   Видъ этой донны производилъ во мнѣ такую перемѣну, что я даже часто думалъ о ней, какъ объ особѣ, которая Мнѣ слишкомъ нравится; я думалъ о ней такъ: эта донна, благородна, прекрасна, молода и умна; она явилась, быть можетъ, по волѣ Амура, чтобы нѣсколько успокоить мою жизнь. И часто я думалъ о ней, какъ. влюбленный, такъ-что даже сердце соглашалось съ разсудкомъ; но тогда, какъ-бы движимый разсудкомъ, я думалъ и говорилъ самъ съ собою: "Ахъ, что это за мысль, которая имѣетъ какъ-бы притязаніе утѣшить меня такимъ низкимъ образомъ и не оставляетъ почти никакой другой идеи въ моемъ умѣ." И вдругъ мнѣ представлялось другое размышленіе, въ которомъ говорилось: "Теперь, когда ты погруженъ въ такое великое горе Амура, почему ты не стараешься избѣгнуть всей этой горечи? Ты прекрасно. видишь, что дуновеніе Амура несется къ тебѣ съ пріятной стороны, отъ взоровъ донны, оказавшейся къ тебѣ такою сострадательною". Послѣ такой продолжительной внутренней борьбы, я хотѣлъ написать нѣсколько словъ; но такъ-какъ вовремя этой борьбы, мысли, бывшія на сторонѣ этой донны оказались побѣдительницами, то мнѣ показалось удобнымъ обратиться прямо къ ней и я написалъ этотъ сонетъ: {Я дѣлю этотъ сонетъ на двѣ части по различному существу моихъ мыслей. Я называю одно Сердцемъ -- это желаніе, аппетитъ; я называю другое Душою -- это разумъ; и разсказываю, какъ одно говоритъ другому. Что-же касается да удобства назвать аппетитъ сердцемъ и разумъ душою, то это заявляется тѣмъ, которымъ я желаю, чтобы это было ясно... Правда, въ предъидущемъ сонетѣ я противопоставляю сердце глазамъ и это кажется противорѣчащимъ тому, что я говорю теперь; вотъ почему я говорю, что подъ аппетитомъ я подразумѣваю сердце, потому-что у меня было болѣе сильное желаніе вспоминать о моей благородной Женѣ, чѣмъ видѣть другую Донну, несмотря на то, что къ ней у меня являлся аппетитъ хотя и легкій. Изъ чего слѣдуетъ, что одно предложеніе не противорѣчитъ другому. Но въ сущности въ этомъ сонетѣ три части. Въ первой, я начинаю говорить этой доннѣ, какъ мое желаніе всецѣло обращается къ ней; во второй -- я говорю, какимъ образомъ душа, т. е. разумъ, говоритъ сердцу, т е. аппетиту; въ третьей -- я говорю, какимъ образомъ этотъ послѣдній отвѣчаетъ... Вторая часть начинается: "Тогда Душа ему тихонько навѣваетъ...." А третья: "О, ты, Душа",-- такъ Сердце отвѣчаетъ"...}
   
   О, мысль о Васъ такъ сладостно витаетъ,
   Что соглашается и Сердце даже съ ней;
   Тогда Душа ему тихонько навѣваетъ:
   -- "Кто утѣшаетъ умъ вашъ сладостью своей?
   
   "Мощь добродѣтелей ея не допускаетъ
   "Иныхъ мечтаній, кромѣ какъ о ней."
   -- "О, ты Душа",-- такъ Сердце отвѣчаетъ,
   "Амура новый духъ то силою своей
   
   "Ея желанія ко мнѣ, во глубь, приноситъ
   "И для нея одной могущества онъ проситъ,
   "Которое даруютъ очи донны той,
   
   "Что такъ смущалась, видя, какъ страдаемъ
   "И ни на мигъ покоя мы не знаемъ
   "Отъ скорби тяжкой и отъ муки злой."
   
   Однажды, къ часу Ноны, во пнѣ поднялось противъ этого противника Разума, могучее воображеніе. Мнѣ представилась эта славная Беатриче, одѣтая въ алое, какъ прежде, юная, именно въ томъ возрастѣ, когда я ее увидѣлъ въ первый разъ. Тогда всѣ мои мысли перенеслись на нее и перебирая въ умѣ своемъ всѣ воспоминанія по порядку времени, мое сердце стало горько раскаиваться въ томъ желаніи, которому оно такъ низко предалось въ теченіи нѣсколькихъ дней, презирая постоянство, которое ему совѣтовалъ разумъ. Лишь только виновное желаніе было прогнано, какъ всѣ мои мысли снова перенеслись въ благородной Беатриче и, начиная съ этого момента, когда я занимался ею, мое сердце было до такой степени проникнуто стыдомъ, что я очень часто заявлялъ такое расположеніе моими вздохами, которые, вырываясь казалось, говорили о томъ, что такъ меня волновало внутренно т. е. имя этой благородной особы и какъ она разлучилась съ нами. И часто случалось такъ, что въ каждой мысли было столько страданія, что я даже забывалъ все и не зналъ, гдѣ находился. Это возрастаніе вздоховъ до такой степени увеличило мои торжественныя сѣтованія, что мои глаза, казалось, ничего иного не желали, какъ только плакать; результатомъ этого часто являлось то обстоятельство, что мои глаза, продолжая проливать такія слезы, были окружены полосою пурпуроваго цвѣта, какъ это часто встрѣчаешь у тѣхъ, которые испытываютъ сильныя страданія. Получивъ такую справедливую награду за свою суетность, пои глаза, съ этого момента, уже болѣе не устремлялись на ту особу, которая на нихъ смотрѣла и уже не черпали тамъ подобной мысли, которая у меня было явилась. Желая, чтобы такое виновное стремленіе, такая гордая попытка были, бы совершенно уничтожены, такъ чтобы стихи, которыя я написалъ передъ этимъ не могли породить никакого сомнѣнія, я рѣшилъ сочинить сонетъ, который вполнѣ выразилъ-бы это настроеніе моего ума и я написалъ: {Я говорю "увы!" ибо стыдился того, что мои глаза заставили меня войти въ такое заблужденіе. Я не раздѣляю на части этого сонета, такъ-какъ его сюжетъ совершенно ясенъ.}
   
   Увы мнѣ! Сила вздоховъ побѣждаетъ
   Глаза мои,-- не смѣютъ ужъ они
   Другіе привлекать; ихъ воля заставляетъ
   Лишь плачемъ скорби изливать свои.
   
   За слезы ихъ Амуръ порою награждаетъ
   Мученія вѣнцомъ страданія мои.
   И вздохи тяжкіе и думы порождаетъ
   Такія скорбь моя, что часто ужъ они
   
   Амура жалобой сердечною сражаютъ,--
   Онъ падаетъ безъ чувствъ, полнъ скорби, иногда.
   Имя Жены они всѣ призываютъ
   
   И много муки есть ужъ въ нихъ всегда,--
   Слова они однѣ собою изливаютъ
   О смерти той Жены, божественной, тогда.
   
   Послѣ этого горя (это было именно въ тотъ моментъ, когда толпа шла лицезрѣть Св. Образъ, который Іисусъ Христосъ оставилъ намъ со Своего прекраснаго Лика, на Который со славою взираетъ моя Жена) случилось такъ, что нѣсколько пилигриммовъ шли по улицѣ.) пролегавшей по серединѣ города, гдѣ родилась, жила и умерла благородная Жена. И, какъ мнѣ показалось, эти пилигриммы шли, погруженные въ глубокую задумчивость. Наблюдая за ними, я сказалъ самому себѣ: "Эти пилигриммы, судя по ихъ внѣшности, идутъ издалека; они, вѣроятно, никогда ничего не слыхали объ этой Женѣ; они не знаютъ ничего, касающагося до нея и ихъ мысли напротивъ того, сосредоточены на совершенно другомъ, чѣмъ на томъ, что происходитъ здѣсь. Очень можетъ быть, что они думаютъ о своихъ друзьяхъ, которыхъ мы совершенно не знаемъ. Если-бы они были бы по-сосѣдству съ этою страною, прибавилъ я, то смущеніе и волненіе выразилось-бы на ихъ лицахъ, когда они проходили-бы по этому огорченному городу. О! если-бы я могъ договорить съ ними, хотя одну минуту, я заставилъ-бы ихъ заплакать, прежде-чѣмъ они выйдутъ изъ этого города, потому-что я сталъ бы говорить такими словами, которыя исторгли-бы слезы у всякаго, кто только ихъ услышитъ. Послѣ этихъ размышленій и когда уже пилигриммы удалились отъ моихъ взоровъ, я порѣшилъ написать сонетъ, въ которомъ выражу то, что говорилъ самъ себѣ; для того, чтобы онъ показался болѣе трогательнымъ, я представлю себѣ, что обращаюсь съ рѣчью къ пилигриммамъ и говорю: {Я говорю "пилигриммы" въ самомъ широкомъ значеній этого слова, такъ-какъ пилигриммъ можетъ быть понято или въ общемъ значеніи или въ частномъ. Въ общемъ значеніи слово "пилигриммъ" означаетъ всякаго, который находится внѣ своей родины; въ частномъ, подъ словомъ "пилигриммъ" подразумѣвается тотъ, который идетъ въ церковь Св. Іакова де-Компостелле, или кто оттуда возвращается. Здѣсь слѣдуетъ замѣтить, что существуетъ три различныхъ названія для людей, которые посвящаютъ себя на богомолье. Ихъ называютъ "Паломниками" (Пальмоаосцами), когда они уѣзжаютъ за море, откуда они часто привозятъ пальмы. Ихъ называютъ "пилигриммами", когда они отправляются въ Галлію, потому что св. Іаковъ, отправился далѣе всѣхъ другихъ Апостоловъ отъ своей родины. Наконецъ, называютъ Ромоэнами тѣхъ, которые отправляются въ Римъ. Этого сонета я не раздѣляю на части, такъ-какъ его сюжетъ совершенно ясенъ.}
   
   О, пилигриммы, вы задумчиво идете
   И заняты не тѣмъ, что окружаетъ васъ;
   Изъ дальней-ли страны, скажите, вы грядете,
   Какъ внѣшность и нарядъ въ томъ убѣждаютъ насъ!
   
   Вы не замѣтите, какъ слезы вы прольете,
   Когда по городу пройдете вы хоть разъ.
   Коль остановитесь,-- безъ слезъ не отойдете:
   Печаль глубокая захватитъ сердце въ васъ.
   
   Сей городъ Беатриче дивную теряетъ
   И горести слова, что сердце намъ внушаетъ
   О чудной той Женѣ, съ рыданіемъ, сказать --
   
   Невольно всякаго, кто слышитъ, наполняетъ
   Глубокою тоской и, въ горѣ, заставляетъ
   Лицо сочувствія слезами орошать.
   
   Двѣ благородная донны прислали просить меня написать для нихъ стихи; размышляя о ихъ благородномъ происхожденіи, я предположилъ обратиться къ нимъ со стихотвореніемъ и сдѣлать совершенно новую вещь для того, чтобы отвѣчать самымъ почтительнымъ образомъ на ихъ просьбу. Я написалъ сонетъ, который ихъ знакомитъ съ моимъ положеніемъ и я его имъ пошлъ съ прибавленіемъ другого, начинающагося такъ: "О, возвышенныя сердца, приходите слушать мои вздохи..." Что-же касается до послѣдняго, который я написалъ, то вотъ онъ: {Въ этомъ сонетѣ пять частей. Въ первой -- я говорю, куда стремится моя мысль, обозначая ее именемъ одного изъ ея дѣйствій; во второй -- я говорю, почему она поднимается въ высоту и кто заставляетъ ее итти туда; въ третьей -- я говорю, что она тамъ видѣла, т. е. Жену, почтенную тамъ, въ высотѣ. И тогда я ее называю мысль-пилигриммъ, потому-что въ духовномъ значеніи она идетъ туда, какъ пилигриммъ, внѣ человѣческаго кругозора; въ четвертой -- какъ моя мысль видитъ эту Жену, т. е. въ такихъ условіяхъ, которыхъ не можетъ постигнуть мой умъ; наше пониманіе относительно этихъ благородныхъ душъ все равно, что наше слабое зрѣніе относительно солнца: это то, что говоритъ философъ (Аристотель) во второй книгѣ Метафизики; въ пятой части я говорю, что, хотя я и не могу видѣть то, куда меня влечетъ мысль (я хочу сказать удивительныя достоинства той Жены), по-крайней мѣрѣ, я подразумѣваю, что такова мысль моей Жены, потому-что я часто слышу ея имя въ моей мысли. И въ концѣ этой, пятой, части я говорю: "О, Жены, нѣжныя.." чтобы дать понять, что я обращаюсь къ доннамъ. Вторая часть начинается: "Амура властью онъ..." Третья: "Онъ видитъ тамъ Жену..." Четвертая: "Но знаю..." Можно было-бы сдѣлать еще и другія подраздѣленія, но это было-бы лишнимъ.}
   
   За сферу, что быстрѣй вращается, стремятся
   Вздохъ, вылетѣвшій вдругъ изъ сердца моего,
   Амура властью онъ въ груди моей родится
   И къ Небу высоко Амуръ вознесъ его.
   
   Онъ видитъ тамъ Жену въ сіяньѣ и дивится...
   Онъ зритъ ее такой съ полета своего,
   Что не пойму, когда онъ хочетъ объясниться,--
   Мой разумъ не постигъ нарѣчія его.
   
   Но знаю,-- онъ о ней меня оповѣщаетъ:
   Вѣдь имя "Беатриче" онъ упоминаетъ
   И, значитъ, говоритъ о дивной той Женѣ...
   
   И рѣчь его тогда, что блещетъ красотою
   И чудной нѣгою,-- небесной, не земною,
   О, Жены нѣжныя, понятна стала мнѣ.
   
   Когда я окончилъ этотъ сонетъ, мнѣ представилось необыкновенное видѣніе, во время котораго я принялъ твердое рѣшеніе ничего не говорить болѣе объ этой Блаженной, пока не буду въ состояніи говорить о ней достойнымъ образомъ. И чтобы достигнуть этого, я учусь столько, сколько могу, какъ она это хорошо знаетъ. Итакъ, если угодно Тому, Кѣмъ все зиждется, продлитъ мою жизнь, я надѣюсь сказать о ней то, что еще не было никогда говорено ни о комъ другомъ; и я-бы хотѣлъ, если будетъ угодно Тому, Который является Господомъ милосердія, чтобы моя душа могла узрѣть славу Жены, т. е. блаженной Беатриче, которая со славою лицезритъ Того, Который per omnia soecula benedictus. LAUS DEO.
   

ПРИМѢЧАНІЯ
къ "ОБНОВЛЕННОЙ ЖИЗНИ"

Данте-Алигіери.

   Въ мемуарахъ знаменитаго итальянскаго поэта, Данте-Алигіери, озаглавленныхъ имъ "Обновленная жизнь" ("Vita Nuova"), изложена, во всѣхъ ея подробностяхъ, со всѣми ея перепитіями, эпопея любви автора въ Беатриче Портинари. Эта любовь, получившая столь густую мистическую окраску, проходитъ широкой полосой не только черезъ всю жизнь безсмертнаго поэта, но и черезъ всѣ его произведенія, какъ поэтическія, такъ и философскія; она отразилась во всѣхъ его думахъ и чувствахъ и въ проистекающихъ отсюда взглядахъ и убѣжденіяхъ и слѣдовательно, она легла въ основу его міросозерцанія, его философскихъ воззрѣній, его религіозной вѣры, его надежды, его любви, въ широкомъ смыслѣ этого слова.
   Личность самой Беатриче Портинари,-- теперь уже несчитаемая олицетвореніемъ, благодаря новѣйшимъ изысканіямъ въ этой области,-- обрисована въ "Обновленной Жизни" довольно туманно, съ густою мистическою окраскою, что, собственно, и подало поводъ сомнѣваться въ дѣйствительности существованія героини и порождало догадки относительно вымышленности (олицетворенности) этой, прославленной и превознесенной Данте, дѣвушки. Теперь уже, повторяемъ, реальность личности Беатриче и событій, описанныхъ въ "Обновленной жизни", не подлежитъ сомнѣнію, что-же касается до того, была-ли эта дивная героиня дѣйствительно такою, какою ее изображаетъ Данте,-- это вопросъ и при томъ, смѣемъ думать, вопросъ совершенно праздный даже для біографа безсмертнаго флорентійца.
   Скажемъ только, что, если любовь Данте отразилась, какъ мы уже упомянули, въ его личности и въ его міросозерцаніи, то, обратно, въ его любви отразилась его личность и его міросозерцаніе. Въ своей любви къ Беатриче, безсмертный поэтъ излилъ все, чему хотѣлось вѣрить въ области религіи, философіи, психологіи, все, на что хотѣлось надѣяться въ лучшихъ мечтахъ генія, все, что хотѣлось любить, любить беззавѣтно, безпредѣльно, безотчетно, любить всѣмъ пыломъ горячаго сердца, такъ сильно бившагося въ груди отверженнаго, гонимаго, бездомнаго, оскорбленнаго въ лучшихъ своихъ порывахъ, геніальнаго, поэта.
   
   Страницы.
   49. "Уже девять разъ"... Число девять играетъ очень видную роль въ мистицизмѣ эпопеи любви Данте къ Беатриче; во всѣхъ прочихъ мѣстахъ (какъ напр., на стр. 51, 52, 56, 64...) мы напечатали слово "девять" курсивомъ, ибо авторъ самъ подчеркиваетъ его и не только придаетъ ему важное значеніе, но даже въ виду того, что корень 9 равенъ 3-мъ, а число 3 считается священнымъ въ кабалистикѣ, строитъ предположеніе о божественности Беатриче и всего, что такъ или иначе связано съ нею или имѣетъ къ nefi то или иное отношеніе. Объясненія по этому поводу самого автора см. на стран. 104--105.
   51. "Когда прошло"... т. е. когда Данте было восемнадцать лѣтъ, а Беатриче семнадцати
   -- "Девять лѣтъ"... см. прим. къ стр. 49.
   -- "Девятый часъ дня"... см. примѣч. къ стран. 49.
   52. "Первый изъ девяти послѣднихъ"... см. примѣч. въ стран. 49.
   53 "Вѣрныхъ Амуру"... см. наше вступленіе.
   -- "Душѣ влюбленной"... т. е. всѣмъ "вѣрнымъ Амуру", см. предъидущее примѣчаніе.
   -- "Во имя бога ихъ"... см. предъидущее примѣч.
   -- "Треть времени когда"... т. е. треть ночи, когда небо бываетъ ясно и звѣздно,-- приблизительно, четвертый часъ по-полуночи; см. строки 3--1 съ конца на стран. 52 и соотвѣтствующее примѣчаніе.
   -- "Въ объятьяхъ онъ Жену"... Беатриче.
   -- "Сердцу бѣдному"... т. е. сердцу Данте.
   54 "На этотъ сонетъ"... см. наше вступленіе стр. 23--27.
   -- "Этой благородной Женѣ"... Беатриче.
   -- "Съ дурнымъ намѣреніемъ"... т. е. изъ празднаго любопытства и жажды въ сплетнямъ.
   -- "Узнаютъ обо мнѣ то"... т. е. причину страданій,-- любовь къ Беатриче.
   -- "Столько знаковъ его ударовъ"... т. е. столько слѣдовъ нравственныхъ страданій, порожденныхъ Амуромъ.
   -- "За кого этотъ Амуръ"... т. е.-- кто является предметомъ твоей любви?
   -- "Благородная Жена"... Беатриче.
   -- "Гдѣ воздавали хвалы"... въ церкви.
   52. "Мое Блаженство"... Беатриче.
   55. "Одна Жена"... имя этой донны, которая впослѣдствіи играетъ нѣкоторую, хотя и пассивную, роль въ перепитіяхъ "Обновленной жизни", такъ и осталось неизвѣстнымъ, несмотря на многочисланныя попытки проникнуть эту тайну.
   -- "Оттуда"... т. е. изъ церкви.
   -- "Полагали, что открыли мою тайну"... т. е. узнали, кто служитъ предметомъ любви Данте: см. страницу 54 и 6-ое примѣчаніе къ ней.
   -- "Моей Женѣ"... Беатриче; см. предисловіе (стр. 5.)
   -- "Изъ того города"... Флоренціи.
   56. "Только девятымъ"... см. примѣч. къ стр. 49.
   -- "Изъ упомянутаго города"... изъ Флоренціи; см. 5-ое примѣчаніе къ стран. 55.
   -- "Лишенный защиты"... т, е. возможности скрывать имя настоящаго предмета своей любви -- Беатриче.
   -- "О, вы Амура"... т. е. влюбленные; см. примѣчаніе къ стран. 53.
   -- "Былъ Амуръ помогой"... въ лицѣ донны служившей поэту для скрыванія имени настоящаго предмета своей любви,-- Беатриче.
   -- Жизнь моя свѣтла"... тѣмъ, что поэта уже не мучаютъ любопытные и въ то-же время незнаютъ его тайны.
   57. "Этой донны"... служившей поэту эгидою въ. его любви къ Беатриче.
   -- "Господину ангеловъ"... Богу.
   -- "Другую молодую донну"... подругу Беатриче, имя которой также осталось неизвѣстнымъ.
   -- "Моею Женою"... Беатриче; см. наше предисловіе (стран. 5).
   -- "Всякій, кто принимаетъ"... см. наше вступленіе (стран. 27--28)
   58. "Любовники"...-- "вѣрные Амуру" см. наше вступленіе.
   -- "Предъ образомъ"... передъ трупомъ умершей донны; см. стран. 57 и 3-ье примѣчаніе къ ней.
   -- "Жены прекрасной"... см. предъидущее примѣчаніе.
   -- "Мать древняя печали"... порождающая въ людяхъ, близкихъ умершимъ, печаль.
   -- "О большей, изъ тобой сотворенныхъ, печали"... о похищеніи смертью юной подруги Беатриче; см. стран. 57 и 3-ье примѣчаніе къ ней.
   -- "Для тѣхъ"... "вѣрныхъ Амуру;" см. наше вступленіе.
   -- "Въ Женѣ"... умершей подругѣ Беатриче: см. стран. 57 и 3-ье примѣчаніе къ ней.
   -- "Изъ города"... Флоренціи.
   -- "Тѣ мѣста"... куда именно,-- осталось неизвѣстнымъ; но судя по біографическимъ даннымъ объ авторѣ, недалеко отъ Флоренціи.
   60. "Которая будетъ служить"... тоже неизвѣстно, кто именно эта "другая донна".
   -- "Если ты повторишь".. въ стихахъ, посвященныхъ настоящему случаю.
   -- "Притворной любви"... т. е. любви, высказываемой передъ любопытными, съ цѣлью скрыть свои искреннія чувства къ Беатриче.
   -- "Безъ воли идя"... см. стран. 69, строки 4-- 8,-- авторъ уѣзжалъ изъ Флоренціи ни по своей волѣ, а въ силу постороннихъ, независящихъ отъ него остоятельствъ, побудившихъ его уѣхать изъ родного города, хотя этотъ отъѣздъ и былъ ему крайне непріятенъ, такъ-какъ обрекалъ его на тяжелую разлуку съ его "божествомъ",-- Беатриче.
   -- "Оттуда"... т. е. изъ того мѣста, гдѣ поселилась благородная донна, служившая поэту оплотомъ противъ любопытныхъ; этимъ авторъ старается ввести въ заблужденіе тѣхъ, кто вѣрилъ въ искренность его любви къ неизвѣстной доннѣ.
   -- "Чтобъ снова испытало"... см. страи, 60, строки 6--7; очевидно, что здѣсь идетъ рѣчь именно объ этой "другой доннѣ", которая должна служить поэту новымъ оплотомъ противъ любопытныхъ; эти строки дѣйствительно могутъ быть истолкованы понятно и для тѣхъ" кто былъ введенъ въ заблужденіе относительно истиннаго предмета любви поэта.
   61. "Той донны"... см. стран. 60, строки 6--7.
   -- "Моимъ господиномъ" -- Амуромъ.
   "Пути вздоховъ," -- такъ называетъ Данте; свое непріятное путешествіе изъ Флоренціи см. стран. 59 строки 10--14, стран. 60, строки 13--15 и примѣчаніе 4-ое къ стран. 60.
   --..Хранительницу", т. е. оплотъ противъ любопытныхъ, ширмы, скрывающія истинный предметъ любви поэта
   62. "Вашей Женѣ" -- Беатриче.
   63. "Молодого человѣка"... Амура.
   -- "Благородный Господинъ," -- обращеніе къ Амуру.
   -- "На простонародномъ языкѣ", т. е. по-итальянски; передъ этимъ, какъ видитъ читатель, Амуръ говорилъ по-латыни.
   -- "О поклонѣ"... см. стран. 61, строку 15 и дальнѣйшее.
   -- "Имя которой я тебѣ сказалъ"... см. стран., 60, строки 4--7 и слѣдующій за ними сонетъ.
   -- "Пути вздоховъ"... см. 3-ье примѣчаніе къ стран. 61.
   -- "Эта благородная особа" -- Беатриче.
   -- "Того, кто"... т. е. самого,-- Амура.
   -- "Твое истинное намѣреніе -- т. е., что та, другая, донна служила только ширмою, скрывающей истинный предметъ его любви, каковымъ является она,-- Беатриче.
   -- "Не говори ей прямо"... т. е. не объясняйся въ любви откровенно, безъ обиняковъ.
   -- "Это было бы недостаткомъ приличій"... характерное замѣчаніе, выясняющее взгляды тогдашнихъ поэтовъ на стихотворныя объясненія въ любви: любопытно сравнить эти взгляды съ таковыми, выработавшимися у новѣйшихъ поэтовъ подъ вліяніемъ новой французской "придворной" (версальской) школы временъ Людовиковъ XIV и XV.
   -- "Девятаго часа" -- см. примѣч. къ стран. 49.
   -- "Мой Господинъ" -- Амуръ.
   -- "Предъ женою" -- передъ Беатриче.
   -- "Черезъ Властителя" -- черезъ Амура.
   65. "Тотъ, кто меня послалъ"... т. е. авторъ, говорящей это пѣсни,-- Данте.
   -- "Тому, итти кто къ Вамъ мнѣ приказалъ" -- см. предъидущее примѣчаніе.
   -- "На женщину другую",-- о которой говоритъ Амуръ на стран. 60 (строки 6--7) на стран. 63 (строки 24--30); см. примѣчаніе 1-ое къ стран. 60.
   -- Отъ ранней юности"... см. стран. 49, строки 10--14.
   -- "Сердце то" -- сердце поэта.
   66. "Твоимъ слугою" -- Данте.
   67. "Внушенныя мнѣ Амуромъ," -- см. стран. 64. строки 1--18.
   -- "Жена, которой"...-- Беатриче.
   68. "Эта благородная Жена," -- Беатриче.
   -- "Одинъ изъ друзей," -- имя его неизвѣстно.
   -- "Нашего города" -- Флоренціи.
   69. "Благородной Жены" -- Беатриче.
   -- "Чувство зрѣнія," -- см. стран. 62, строки 4--7.
   -- "Я ступилъ"... т. е. окончательно сраженъ любовью вполнѣ овладѣвшей сердцемъ.
   70. "Эта Жена",-- Беатриче.
   -- "Онъ, устрашая умъ, меня гнетъ собою," -- см. стран. 61, строки 17--24 и стран. 62" строки 1--19.
   71 "Подлѣ этой Жены," -- подлѣ Беатриче.
   72 "Лицо собой цвѣтъ сердца выясняетъ" -- , т. е. когда, вслѣдствіе испытываемаго поэтомъ сильнаго душевнаго волненія при видѣ Беатриче, вся кровь отливаетъ отъ сердца, то это послѣднее становится такимъ-же вялымъ и безцвѣтнымъ, какъ и лице сраженнаго любовью поэта, блѣднѣющее и мертвѣющее въ эти мучительные моменты сердечныхъ страданій.
   73. "Объ этой Женѣ," -- о Беатриче.
   4--75 Въ этомъ мѣстѣ "Обновленной Жизни" Данте пытается выяснить идею духовной, платонической любви въ своемъ разговорѣ съ доннами, которыя никакъ не могутъ понять иной любви, кромѣ любви чувственной и смотрятъ на любовь Данте къ Беатриче именно съ этой точки зрѣнія. Чтобы выяснить точнѣе и опредѣленнѣе то, что здѣсь иносказательно говоритъ авторъ, мы позволимъ себѣ, въ дополненіе въ нашей выдержкѣ изъ Платона (см. вступленіе, стран. 9--10), выясняющей общую идею платонической любви, привести краткое изложеніе "Пира" знаменитаго философа Греціи, гдѣ читатель найдетъ разъясненіе частнаго вопроса,-- о различіи любви чувственной отъ любви духовной,-- о которомъ говоритъ авторъ въ въ стоящемъ мѣстѣ своей "Обновленной Жизни"; мы воспользуемся изложеніемъ Ал. Нечаева, приложеннымъ имъ къ его поэтическому перезсказу Платоновскаго "Пира":
   "Содержаніе "Пира" слѣдующее. У молодого трагика Агатона, одержавшаго побѣду на литературномъ состязаніи, собрался цвѣтъ греческой образованности. Въ концѣ вечера, по предложенію одного изъ присутствующихъ произносятся хвалебныя рѣчи въ честь бога любви -- Эрота. Въ этихъ рѣчахъ ораторы, восхваляя Эрота, въ то-же время предлагаютъ намъ различные отвѣты на одинъ общій вопросъ: что такое любовь?
   Первымъ говоритъ софистъ Федръ. Въ его напыщенной рѣчи явно сквозитъ желаніе произвести эффектъ. Но все его разсужденіе представляется жалкимъ фразерствомъ и обнаруживаетъ полную спутанность понятій. Въ началѣ онъ заявляетъ, что нравственные поступки вытекаютъ изъ чувства любви, но когда, потомъ, переходитъ къ характеристикѣ этой любви, то описываетъ ее какъ состояніе чисто-чувственной влюбленности, отчего, въ концѣ-концевъ, получается парадоксальный выводъ, что всѣ великіе подвиги были совершены людьми подъ вліяніемъ того-же самаго чувства, которое заставляетъ влюбленнаго забывать опасность въ присутствіи любимаго предмета. Это смѣшеніе понятій сейчасъ-же подмѣчается Павзаніемъ, который въ своей рѣчи, старается выяснить разницу между любовью чисто-чувственной и любовью до извѣстной степени одухотворенной, или, выражаясь образно, между Эротомъ земнымъ и Эротомь небеснымъ. Итакъ, несомнѣнно, что нельзя мѣшать вмѣстѣ все то, что называется любовью. Любовь любви рознь, И въ человѣческомъ сердцѣ несомнѣнно можно подмѣтитъ два совершенно противоположныхъ начала любви. Но откуда эти начала? Какъ объяснить эту, всѣми ощущаемую борьбу чувственной любви и духовной? Отвѣтомъ на этотъ вопросъ является рѣчь врача Эриксимаха. Нечего удивляться, говоритъ онъ, что въ нашей душѣ происходитъ борьба двухъ началъ! Такая борьба замѣчается и во всемъ мірѣ: холодъ и тепло, болѣзнь и здоровье -- все это настолько;же противоположно другъ другу, какъ и виды любви. Иначе говоря,-- если въ человѣческомъ сердцѣ можно различить двухъ противоположныхъ Эротовъ, то эти-же Эроты дѣйствуютъ и но всемъ мірѣ. Чувствуя въ себѣ присутствіе двухъ противоположныхъ началъ, человѣкъ долженъ помнить, что въ нихъ выражается та-же самая жизнь, которой дышетъ и вся природа. Чувство любви есть чувство жизни. Такимъ образомъ, въ рѣчи Эриксимаха выясняются общія (чисто-натуральныя) основанія любви. Но почему-же любовь обыкновенно выражается въ формѣ соединенія двухъ существъ? Почему видятъ ея полное осуществленіе именно въ бракѣ? Эта задача разрѣшается комикомъ Аристофаномъ. Его отвѣтъ, какъ слѣдуетъ ожидать, заключенъ въ забавную шутливую форму и сводится къ тому, что соединеніе двухъ существъ есть возвращеніе къ первобытному, идеальному, блаженному состоянію человѣчества. Пятая рѣчь (Агатона) въ поэтическомъ образѣ Эрота даетъ намъ общую характеристику любви, какъ она проявляется въ отдѣльномъ человѣкѣ и въ цѣломъ обществѣ. При этомъ вся рѣчь представляетъ изъ себя искусно построенный панегирикъ. Эротъ -- самый красивый и самый добродѣтельный изъ всѣхъ боговъ. Онъ молодъ, гибокъ, нѣженъ и постоянно цвѣтущъ. Ему принадлежатъ всѣ добродѣтели, о которыхъ училъ Платонъ: благоразуміе, въ смыслѣ самообладанія (σωφροσὺνη), справедливость (δὶκαιοσύνη), мужество (ἁνδρεὶα) и мудрость (σοφὶα). Послѣ Агатона выступаетъ Сократъ, устами котораго Платонъ обыкновенно высказываетъ свои собственныя мысли. Въ рѣчи Эриксимаха чувство любви было опредѣлено, какъ чувство, жизни. Но что такое жизнь и какъ ощущаетъ ее въ себѣ человѣкъ,-- это надлежало сказать только философу. Ивъ рѣчи Сократа мы находимъ отвѣты на то и на другое: всѣ вещи отражаютъ въ себѣ единое высшее Благо, и стремленіе къ Нему есть любовь. Эта любовь въ ученіи Платона получаетъ такое широкое опредѣленіе, что подъ нее подходитъ и чисто-чувственное стремленіе и высокій порывъ генія къ прекрасному.
   Дѣйствительно, любовь Данте къ Беатриче и является именно такимъ "порывомъ генія къ прекрасному", который подходитъ подъ общее, платоновское, опредѣленіе понятія любви, но которое, тѣмъ не менѣе, никоимъ образомъ нельзя подравнивать къ чувственному половому влеченію.
   77 "О Женѣ," -- о Беатриче.
   -- Здѣсь нами выпущено 10 строкъ, въ которыхъ авторъ приписываетъ Беатриче столь божественныя свойства, что мы сочли необходимымъ вычеркнуть эту поэтическую вольность, считая ее оскорбительнной для религіознаго чувства истиннаго христіанина.
   78 "Есть нѣкто (Данте), кто"... на эти строки можно смотрѣть какъ на намекъ автора на его будущее поэтическое путешествіе по загробному міру въ его прославленной "Божественной Комедіи."
   -- "О ней-же я скажу" и т. д.-- сравни стран. 61, строки 17--24 и сонетъ на стран. 81--83.
   81 "Что такое Амуръ," -- т. е. что такое это олицетвореніе бога любви.
   -- "Мудрецъ," -- Платонъ.
   82 "Въ очахъ Жены"... сравни Стран. 79, строки 1--6.
   85 "Жены, которую люблю,-- Беатриче.
   86 "Не тотъ-ли ты"... сравни стран. 75--75.
   -- "О Женѣ," -- о Беатриче.
   88 "Твоя удивительная Жена",-- Беатриче,
   -- "По покойникѣ" -- по отцѣ Беатриче,-- Фолько ди Риковеро Портинари.
   90 "Объ имени благородной Жены," -- Беатриче.
   -- "Одна Жена"... сравни стран. 89 строки 2--4.
   -- "Другія увели ее"... сравни стран. 89, строки 5--8.
   -- "Я вамъ скажу"... сравни стран. 90, строки 5--6.
   91 "Жена моя"... Беатриче.
   93 "И радостью душа моя полна," -- радостью, потому-что всѣ ужасныя событія оказались сномъ.
   94 "Перваго друга, о которомъ я упоминалъ" -- на страницѣ 54-ой въ строкахъ 2--12.
   -- "Имя Джіованна происходитъ отъ Джіованни," -- Джіованни означаетъ "Іоаннъ;" какъ извѣстно Іоаннъ Креститель, иначе называемый Предтечею, предшествовалъ "Настоящему Свѣту," Іисусу Христу.
   -- "Ego vox damantis in deserto: Parate viam Domini",-- евангельскій текстъ,-- "Я гласъ вопіющаго въ пустынѣ: исправьте путь Господу. (Еванг. отъ Матѳ. Ш, 3).
   -- "Все лишнее, что не должно быть сказано," -- т. е. то, чего не слѣдуетъ знать профанамъ, непосвященнымъ въ тайны "вѣрныхъ Амуру".
   -- "Къ моему первому другу," -- Гвидо Ковальканти; см. стран. 54, строки 2--12 и стран. 94, строки 8--9.
   95 "Меня ты днесь почти," -- см. стран. 93, строки 14--15.
   -- Ванна -- сокращенное имя отъ Джіованна, Биче -- отъ Беатриче,
   -- "Съ синьорой Ванною и Бичей повстрѣчался," -- см. стран. 94, строки 4--9.
   -- "Вотъ первая изъ нихъ," -- см. стран. 94, строки 15--21.
   -- "Другая-же, что съ ней, Амуромъ можетъ зваться," -- см. стран. 94, строки 26--28.
   96. "Я говорю объ Амурѣ, точно это существо обладаетъ плотью и кровью," -- т. е. олицетворяю Амура; относительно этихъ олицетвореній см. наше вступленіе (стран. 33--35), гдѣ эта сторона "Обновленной Жизни" подробно разобрана; далѣе поэтъ говоритъ о тѣхъ причинахъ, которыя послужили основаніемъ для введенія имъ въ своемъ романѣ подобнаго рода олицетвореній, которыя онъ считаетъ вполнѣ умѣстными въ поэтическомъ произведеніи и обосновываетъ ихъ на философіи Аристотеля; этотъ послѣдній даже болѣе, чѣмъ Платонъ, послужилъ знаменитому флорентійскому поэту основаніемъ для созданія его личнаго философскаго міросозерцанія и пользуется у него большимъ авторитетомъ.
   -- "По отношенію къ истинѣ, это предложеніе совершенно ложно," -- т. е., собственно говоря, съ точки зрѣнія реализма.
   -- "Локальное движеніе," -- т. е. такое, при которомъ всѣ точки даннаго предмета измѣняютъ свое положеніе относительно прочихъ предметовъ, находящихся въ покоѣ.
   -- "Не было разскащиковъ объ Амурѣ на простонародномъ языкѣ, тогда-какъ, напротивъ того, было нѣсколько подобныхъ латинскихъ поэтовъ.-- "Здѣсь авторъ отдѣляетъ разскащиковъ отъ поэтовъ т. е., такъ сказать, риѳмоплетовъ отъ истинныхъ жрецовъ поэзіи, каковыми онъ считаетъ поэтовъ-литераторовъ.
   97. "На лангедокскомъ нарѣчіи",-- т. е. по-провансальски; по различію значеній слова "да",-- doc по-провансальски и si по-итальянски -- этимъ нарѣчіямъ даны названія языковъ doc и si; по той-же причинѣ французскій языкъ называютъ иногда языкомъ oui (oui,-- по-французски "да").
   -- "Первый"... имя этого поэта неизвѣстно; нѣкоторые, впрочемъ, полагаютъ, что это былъ Гвидо Кавальканти, но, по нашему мнѣнію, такое предположеніе лишено всякаго основанія.
   99. "Нѣкоторыми мѣстами этой книги," -- т. е. допущенными въ ней грубыми олицетвореніями; см. наше вступленіе (стран. 33--35).
   -- "Мой первый другъ"....-- Гвидо Кавальканти; см. 54, стр. 1--5.
   -- "Эта благородная Жена"... Беатриче.
   103. "Призвалъ ее наслаждаться славою",-- т. е. взялъ ее въ Себѣ на Небо.
   104. "Аравіи",-- по другимъ варіантамъ,-- Италіи.
   105. Птолемей,-- греческій философъ, составитель извѣстной системы неба, царившей какъ блестящая гипотеза вплоть до ученія Коперника и Галлилея. Въ своей "Божественной Комедіи" Данте тоже придерживается системы Птоломея.
   -- "Quomodo sedet sola civitas"... текстъ изъ книги "Плачъ Іереміи -- "Какъ одиноко сидитъ городъ"... (гл. I ст. 1); см. стран. 103 и выноску на ней.
   106. "Мой первый другъ" ... Гвидо Кавальканти; см. стран. 54, стр. 1--5.
   107. "Биче",-- уменьшительное отъ Беатриче.
   -- "Передъ нѣжными" -- т. е. передъ женщинами, представительницами болѣе нѣжнаго пола.
   -- "Ни жаръ, ни холодъ",-- т. е. ни какая-нибудь обыденная, физическая, причина, порождающая въ организмѣ болѣзнь, которая характеризуется повышеніемъ или пониженіемъ температуры тѣла.
   -- "И цвѣтъ лица мѣняется невольно",-- т. е, поэтъ блѣднѣетъ.
   109. "И сестры хоть твои",-- т. е. другія произведенія народной поэзіи.
   110. "Былъ моимъ другомъ, непосредственно послѣ перваго",-- первымъ былъ Гвидо Кавальканти; см. стран. 54, стр. 1--5.
   111. "Своей женой",-- см. наше предисловіе (стран. 5).
   112."Ея",-- Беатриче.
   -- "О, Смерть!" -- сравни строки 15--18 на стран. 108.
   -- "Рисовалъ ангела",-- Данте былъ не только великимъ поэтомъ, но-занимался также и многими другими изъящными искусствами, какъ напр. живописью и музыкой. Въ его біографіяхъ (см. біографическій очеркъ, приложенный къ нашему переводу "Ада", стран. VIII) существуетъ указаніе, что поэтъ занимался живописью въ Парижѣ подъ руководствомъ знаменитаго миніатюриста того времени, Одеризи-да Губбіо, которому онъ посвятилъ нѣсколько прочувствованныхъ строфъ въ своемъ "Чистилищѣ".
   112--113. "Другая была тотчасъ со мною",-- т. е. Беатриче, которая носилась въ воображеніи поэта.
   113. "Жена та дивная",-- Беатриче,
   -- "На Небо Скромности"...-- т. е. въ тотъ отдѣлъ Царствія Небеснаго, гдѣ пріемлетъ блаженство Пресв. Дѣва Марія.
   -- "О, благородная Душа",-- воззваніе къ Беатриче.
   -- "Увидѣлъ благородную донну",-- имя этой донны не выяснено и біографы Данте приходятъ къ самымъ разнорѣчивымъ заключеніямъ относительно вопроса,-- кто была эта таинственная донна? Поэтому-то мы оставляемъ этотъ вопросъ безъ разрѣшенія и думаемъ, что не въ имени суть дѣла. Кто-бы она ни была, эта прелестная донна, но, волею судьбы, ей суждено было играть довольно видную роль въ жизни безсмертнаго флорентійскаго поэта, какъ это увидитъ читатель изъ чтенія слѣдующихъ за симъ страницъ, а также и изъ чтенія "Божественной Комедіи", гдѣ весь этотъ періодъ жизни Данте, подвергается строгой критикѣ со стороны Беатриче. Едва только умерла это дѣвушка, Данте увлекся указанною выше таинственной донной и вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ мало-по-малу начало глохнуть то благодѣтельное вліяніе, которое производила на него Беатриче и которое онъ воспѣлъ въ своихъ безсмертныхъ стихахъ. Чтобы не быть голословными, мы позволимъ себѣ привести выдержку изъ "Чистилища", гдѣ Беатриче читаетъ Данте строгую отповѣдь за его поведеніе и требуетъ отчета. Вотъ, что говоритъ она, обращаясь къ своимъ спутникамъ: {См. Данте-Алигіери. Бож. Комедія. Чистилище. Перев. А. П. Федорова. СПБ. 1894 г. пѣснь XXX (стран. 243--245).}
   97.-- "О, вы что здѣсь въ вѣчномъ семъ днѣ
   "Ни ночи, ни сна не знавали,
   "Внимайте теперь-же вы мнѣ.
   100. "Вотъ тотъ человѣкъ, что тамъ плачетъ
   "На томъ берегу ручейка,--
   "Его и ошибки и горя
   103. "Мѣра одна вѣдь была.
   "Не только движеньемъ великимъ
   "Онъ былъ управляемъ, какъ всѣ,
   106. "Но даромъ особыхъ и чудныхъ
   "Милостей поднятъ горѣ
   "Былъ и въ своей новой жизни
   109. "Столь добродѣтельнымъ сталъ,
   "Что къ правдѣ любовь и привычку
   "Легко уже онъ познавалъ.
   112. "Но дикая почва, дурная,
   "Его засосала тогда.
   "И я поддержать въ немъ стремилась
   115. "Хорошее, сколько могла.
   "И, взоръ ему дѣтскій внушая,
   "Дорогою правой вела.
   118. "Но только я въ возрастъ вступала
   "Вторичный, какъ онъ отъ меня
   "Отсталъ и другимъ ужъ предался
   121. "Всецѣло своею душой;
   "И съ ними онъ вмѣстѣ дорогой
   "Пошелъ уже ложной, иной
   124. "И дальше чѣмъ шелъ онъ, тѣмъ меньше
   "Пріятна ему я была
   "И вскорѣ, зашедши далеко,
   127. "Совсѣмъ онъ забылъ про меня;
   "Напрасно ему я являлась
   "Въ снахъ чудныхъ иною порой:
   130. "Упалъ онъ настолько ужъ низко,
   "Что сгинулъ на вѣкъ бы душой,
   "Когда-бы проклятое племя
   133. "Я не показала-бъ ему.
   "И вотъ, на порогѣ всѣхъ смертныхъ
   "Мольбу свою, плача, тому,
   136. "Тогда принесла я, сюда кто
   "Высоко его такъ провелъ;
   "И онъ межъ отверженныхъ небомъ
   139. "Путемъ тѣмъ тернистымъ пришелъ.
   "И Бога приказъ наивысшій
   "Исполненъ-бы не былъ, прошелъ
   142. "Когда-бъ онъ теперь черезъ Лету,
   "За то не плативши тогда.
   "Раскаитея тотъ дерзновенный,
   145. "Кто слезы лишь сѣетъ всегда."
   
   Далѣе, Беатриче, обращаясь уже къ самому Данте, требуетъ отъ него отчета въ его поведеніи. Мы приводимъ ея вопросы и отвѣты поэта: {Тамъ-же, пѣснь XXXI (стран. 246--250).}
   
   1.-- "О, ты, что стоишь на берегу томъ
   "Священной рѣки", такъ во мнѣ
   Сказала тогда Беатриче,
   4. "То правда-ль? Вѣдь надо тебѣ,
   "Чтобъ исповѣдь въ рѣчи добавивъ
   "Моей, ты намъ все разсказалъ."
   7. Я такъ былъ смущенъ, что мой голосъ,
   Не вырвавшись, въ глоткѣ пропалъ.
   Она-жъ, подождавши, сказала:
   10.-- "Отвѣть-же, не смыла пока
   "Здѣсь воспоминаній о прошломъ
   "Прозрачная Леты вода."
   13. Тутъ страхъ и смущенье исторгли
   Изъ устъ моихъ тихое "да",
   Понять чтобъ которое нужны
   16. Не уши совсѣмъ, но глаза.
   Стрѣла такъ, сорвавшись, взлетаетъ,
   Лишь лопнетъ когда тетива,
   19. Какъ тутъ, прерываясь, слезливо
   За вздохомъ лишь вздохъ у меня
   Скрывался; тогда Беатриче
   22. Сказала:-- "Желаній среди
   "Спасительныхъ, мною внушенныхъ,
   "Какъ можешь надежду пройти
   25. "Терять? И какія примѣты
   "Нашелъ ты у сихъ на челѣ,
   "Что въ эту обитель святую
   28. "Нельзя бы войти и тебѣ?"
   И, горько вздохнувъ тутъ и плача,
   Я началъ ей такъ отвѣчать,
   31. Хотя еще губы дрожали:
   -- "Прошедшая жизнь совращать
   "Стала меня, только скрылось
   34. "Отъ взоровъ лишь ваше лицо".
   -- "Коль скроешь свой грѣхъ, все-жъ извѣстенъ
   "Онъ будетъ Судьѣ, но когда
   37. "Раскаяться искренно, въ Небѣ
   "Мы противоставимъ тогда
   "Меча острію уже камень.--
   40. "Но все-же, чтобъ меньше стыда
   "Ты вынесъ и чтобы сильнѣе
   "Съ сиренами былъ ты всегда,
   43. "Отри свои слезы и слушай:
   "Ты знаешь, что тѣло мое,
   "Что тамъ на землѣ той зарыто,
   46. "Направить тебя-бы должно;
   "Природа съ искусствомъ донынѣ
   "Тебя никогда не влекли
   49. "Своею красой вожделѣнной
   "Такъ сильно, какъ члены мои.
   "И, если влеченіе это
   52. "Исчезло со смертью моей,
   "То кто-же плѣнилъ тебя послѣ
   "Лишь смертной своею красой?
   55. "При первой стрѣлѣ, ложнымъ благомъ
   "Направленной прямо въ тебя,
   "Ты-бъ къ небу поднялъ свои очи,
   58. "За мной неотступно идя
   "И не плѣнялся-бъ дѣвченкой
   "Въ тщеславіи праздномъ своемъ!
   61. "Наивны вѣдь птицы младыя,
   "А старыя,-- тѣмъ нипочемъ
   "Не только-что стрѣлы,-- тенеты!"
   64. Какъ дѣти виновныя, я
   Стоялъ, а она продолжала:
   -- "Печаленъ ты, слыша меня!
   67. "Но бороду ты подними-же:
   "Взирая, печаль ты сильнѣй
   "Почувствуешь." -- Дубъ вѣдь могучій
   70. Противится много слабѣй
   Вѣтру полунощи или
   Вѣтру изъ Уарба земли,
   73. Чѣмъ мнѣ, по ея приказанью,
   Противилисъ взоры мои!
   Взглянувъ, я увидѣлъ: творенья
   76. Небесныя эти бросать
   Цвѣты ужъ тутъ перестали
   И тамъ Беатриче видать
   79. Пришлось мнѣ, стоящей лицомъ ужъ
   Къ Той Птицѣ и тутъ мнѣ она
   Прекраснѣй еще показалась,
   82. Чѣмъ въ жизни земной той была.
   И чувство раскаянья мною
   Настолько владѣло тогда,
   85. Что мнѣ показалось, какъ-будто
   Божественна даже она!
   И совѣсть настолько терзала
   88. Меня, что безъ чувствъ я упалъ
   И что со мной было, причиной
   Кто былъ тому, только и зналъ.
   
   Изъ этихъ выдержекъ читатель можетъ видѣть, какъ отнесся самъ поэтъ къ маленькому роману съ этой таинственной донной и какое это имѣло вліяніе на всю дальнѣйшую судьбу поэта.
   
   115. "За мной съ участіемъ слѣдили вы когда",-- см. стран. 115, строка 4.
   -- "Мою благородную Жену",-- Беатриче.
   116. "Мнѣ сердце растерзали",-- т. е. заставили полюбить.
   -- "Испытывалъ горе", -- отъ сознанія, что это является какъ-бы забвеніемъ по отношенію къ Беатриче.
   -- "Вы привыкли заставлять плакать" ... см. стран. 109, строки 3--4.
   117. "Славная Жена",-- Беатриче.
   -- "Кромѣ того несчастнаго"... т. е. кромѣ самого поэта.
   -- " Ее", -- Беатриче.
   118. "Которая мнѣ слишкомъ нравится",-- т. е къ которой поэтъ относится не равнодушно, не такъ, какъ ко всякой другой женщинѣ, а съ нѣкоторою долею любви.
   -- "Успокоить мою жизнь",-- т. е. утѣшить въ безвозвратной потерѣ; всѣ такія утѣшенія Беатриче называетъ -- въ приведенной выше выдержкѣ изъ "Чистилища" -- ложнымъ благомъ и упрекаетъ Данте за то, что онъ увлекся этими химерами.
   -- "Такимъ низкимъ образомъ" -- т. е. земною чувственною любовью, которая слишкомъ ничтожна въ сравненіи съ чувствомъ, питаемымъ поэтомъ къ умершей Беатриче.
   -- "Всей этой горечи",-- т.е. горькихъ воспоминаній о невознаградимой утратѣ.
   -- "Мысли, бывшія на сторонѣ этой донны",-- т. е. доводы, на основаніи которыхъ поэтъ хотѣлъ утѣшиться любовью и этимъ избавиться отъ горькихъ воспоминаній.
   119. "Амура новый духъ",-- т. е., собственно говоря, "новое дуновеніе Амура" (см. стран. 118, строки 7--6 снизу), новое побужденіе бога любви.
   120. "Мы",-- Душа и Сердце; см. объясненія автора къ этому сонету.
   -- "Къ часу Ноны",-- т. е. къ девятому часу; см. примѣч. къ стран. 49.
   -- "Мнѣ представилась эта славная Беатриче" ... сравни въ приведенной выше выдержкѣ изъ " Чистилища " слова самой Беатриче:
   "Напрасно ему я являлась
   "Въ снахъ чудныхь иною порой"...
   (см. стран. 152, строки 128--129),
   -- "Одѣтая въ алое", -- сравни стран. 50, строку 1-ю.
   -- "Въ томъ желаніи"... т. е. въ желаніи забыться, утѣшиться любовью таинственной донны.
   -- "Презирая постоянство",-- т. е. неизмѣнность чувствъ по отношенію къ Беатриче.
   -- "Виновное желаніе",-- см. 2-е примѣч. къ стран. 118.
   -- "Стыдомъ",-- за минутную склонность къ забвенію Беатриче и желаніе утѣшиться въ ея утратѣ.
   121. "За свою суетность",-- см. предъидущее примѣчаніе.
   -- "Подобной мысли",-- т. е. мысли о возможности найти утѣшеніе въ любви этой таинственной донны.
   -- "Стихи"... сонетъ на стран. 119--120.
   -- "Сила вздоховъ",-- т. е. сила горя и сожалѣнія объ утратѣ Беатриче.
   -- "Имя Жены,-- Беатриче.
   122. "Св. Образъ",-- Образъ Спаса Нерукотвореннаго.
   -- "Со славою взираетъ моя Жена",-- Беатриче, находящаяся въ Царствіи Небесномъ, передъ Престоломъ Всевышняго.
   -- "По этому огорченному городу," -- по Флоренціи.
   123. "И заняты не тѣмъ, что окружаетъ васъ",-- т. е. вы заняты не интересами того города (Флоренціи), по которому идете, а погружены въ свои личныя заботы.
   -- "Какъ внѣшность и нарядъ въ томъ убѣждаютъ насъ",-- т. е. вашъ усталый измученный видъ указываетъ намъ, что вы идете издалека; вашъ нарядъ, непохожій своимъ покроемъ на нарядъ мѣстныхъ жителей и, кромѣ того, запылившійся и помятый въ дорогѣ, тоже свидѣтельствуетъ, что вы пришли изъ страны, болѣе или менѣе отдаленной.
   -- "Сей городъ" -- Флоренція.
   124. "Съ прибавленіемъ другого",-- этотъ, другой, сонетъ, котораго авторъ не приводитъ въ своей "Обновленной жизни",-- ибо онъ не подходитъ къ ея сюжету,-- не дошелъ до насъ и его текстъ совершенно неизвѣстенъ.
   125. "За сферу".... По ученію Птоломея, которому слѣдовалъ Данте (см. "Божести. Ком.-- Рай"), небо состоитъ изъ девяти сферъ, изъ которыхъ каждая послѣдующая, будучи менѣе предъидущей по діаметру, вращается быстрѣе.
   -- "Мой разумъ не постигъ нарѣчія его",-- т. е. мой разумъ не въ состояніи схватить тѣ понятія, которыя старается выяснить воображеніе поэта, какъ-будто оно объясняетъ на чуждомъ, незнакомомъ нарѣчіи.
   -- "Необыкновенное видѣніе", -- въ чемъ именно оно заключалось осталось невыясненнымъ.
   -- "Объ этой Блаженной",-- о Беатриче.
   -- "Пока не буду въ состояніи говорить о ней достойнымъ образомъ",-- эти слова составляютъ какъ-бы намекъ о намѣреніи безсмертнаго поэта написать свою прославленную "Божественную Комедію", гдѣ онъ такъ превозноситъ Беатриче, какъ еще и по-нынѣ никто не былъ превознесенъ; см. наше вступленіе (стр. 20)"
   -- "Тому, Кѣмъ все зиждется",-- Богу.
   126. "Лицезритъ",-- въ Царствіи Небесномъ.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru