После долгих месяцев засухи вода спала настолько, что мельница священника Максиа перестала работать, и с прекращением ее шума, казалось, угасла и вся жизнь вокруг в котловине пустынной долины. В покрасневших каштановых рощах преждевременно опадали листья. Мрачный покой царил на небе, над лесистыми гребнями, где, обычно голубые очертания гор Барбаджии казались теперь мертвенно-бледными, как зимою.
Но в тот вечер небо все покрылось, наконец тучами, и бедняк дон Пеу, брат хозяина мельницы, лежа на поваленном каштановом дереве, которое своим стволом и двумя ветвями образовало подобие креста, ожидал дождя. И лихорадка его ожидания смешивалась с ожиданием, разлитым по всей долине.
Опускалась ночь. Иногда порывы ветра пробегали по лесу, потом снова все замолкало. Блуждающие зарницы, -- еще не молнии, -- производили на темном горизонте впечатление где-то вдали движущихся зеркал. Дон Пеу подумал о море по ту сторону долины, и ему казалось, что небо отражает и море. Ведь, и оно должно быть теперь бурным: в этом году везде беспорядок и буря, быть может, по случаю появления кометы или далеких землетрясений, как объясняли старые газеты, которые он нашел в мельничной печи и перечитывал от нечего делать в своем одиночестве. И в его жизни в этом году, -- больше, чем когда бы то ни было, -- все было -- засуха, голод, буря. Но, дремля дни и ночи на стволе каштанового дерева у мельницы, он ждал, что когда-нибудь и его жизнь прояснится.
Ему почудилось, что женщины в красных капюшонах, верхом на лошадках, таких смирных, словно они сделаны из дерева, спускались из деревни. Кое-кто из женщин останавливался возле него, и в то время, как он изящно помогал им стаскивать мешки, они рассказывали ему новости.
-- Я видела вашего брата, отца Максиа. Он все еще худ -- и не подумаешь, что он хозяин мельницы.
-- К чему так много муки, когда постишься?
-- Но, мой дорогой дон Пеу, ведь и неприятности заставляют худеть человека.
-- У моего брата нет неприятностей, -- отвечает дон Пеу, вновь обретая перед бабенкой свою дворянскую гордость.
Да, он всегда доставлял неприятности брату, -- вплоть до того, что поселился на мельнице, так как у него не было другого убежища. Но он никому не позволял судить о его домашних делах.
Потом сон переменился. Вновь всплыло видение бурного моря, затем почудился корабль, прорезающий черную и густую, как растопленная смола, воду. Страшный грохот прозвучал вокруг. Смерть сопровождала путешественников. Он вскочил, настолько видение причинило ему боль, и присел, согнувшись, на дереве, с сильно бьющимся сердцем. Да, для него не было иного выхода, и он вспомнил, как прошлою зимой брат, прогнав его из дому, кричал ему: -- Ступай в Америку, ступай!
Он дал ему даже денег на поездку. Но дон Пеу мечтал о бурном море и думал, что дворянину непристойно эмигрировать, как землекопу. Таким образом, деньги уплыли, прежде чем он собрался, и не было надежды, что они возвратятся.
Шум, похожий на падение капель на сухие листья, заставил его очнуться. Он поднял глаза и увидел, что и на западе тучи увлекали за собой звезды, но дождь все еще не начинался.
Шум становился все более учащенным: это были шаги человека, подымавшегося от дороги, и скоро высокая, жесткая и цельная, как ствол, фигура остановилась перед ним.
-- Диеку, ты уже здесь. А другие? -- спросила она, но тотчас же, убедившись в своей ошибке, замолчала, нерешительно оглядываясь по сторонам. Но уже другие шаги заскрипели по сухой листве тропинки, и вскоре показались еще два человека. Все они были закутаны в длинные кафтаны с капюшонами, опущенными на лицо, и вооружены.
Дон Пеу тотчас же догадался, что перед ним сборище преступников.
-- Вот еще этот здесь, -- неуверенно произнес первый из пришедших. Двое отошли немного в сторону и стали о чем-то совещаться.
Дон Пеу сидел неподвижно и молчал. Он не боялся, -- ему нечего было терять, -- но он хорошо знал, что его ожидало: они потащат его за собой, как тучи подхватывают бурной ночью звезды; они заставят его следовать за ними, насильно сделают его соучастником их предприятия, чтобы он не мог после стать свидетелем против них. Нет, он не боялся, хотя и решил сопротивляться. Только сердце, как это было после сна, начало биться, словно оно было единственной частью его тела, немного трепетавшей. Но мысли были ясны, воля -- непреклонна.
И в то время, как заговорщики вели свою беседу, он думал о брате, и ему казалось, что он видит его, спокойно и сурово сидящим в хорошей комнате с атласными портьерами с раскрытым молитвенником в белых руках. И он показался вдруг самому себе дурным призраком и сказал:
-- А что, если я пойду с этими? -- и засмеялся, вообразив испуганные глаза брата.
Люди подошли к нему, и первый из них тронул его за плечо.
-- Вставай и иди с нами.
Он не поднялся. Но прикосновение руки злодея заставило его содрогнуться. В глубине души он надеялся, что они оставят его в покое, и вдруг словно пропасть разверзлась перед его глазами. Призрак уютной комнаты брата потускнел, но фигура молодого священника оставалась здесь, неподвижно стояла перед ним, глядела на него и, казалось, говорила:
-- Ты не пойдешь, Пеу. Пусть лучше тебя убьют.
-- Ну, вставай же! -- повторил мужчина, и двое других схватили его с обеих сторон за руки, как бы помогая ему подняться.
Но он словно превратился в бронзу.
-- Разве вы не видите, кто я? -- сказал он, наконец, вновь становясь гордым: -- Я дон Пеу Максиа, брат священника.
Его слова прозвучали во тьме и ударились о людей, как горох о стенку, -- ибо все мы равны перед необходимостью зла.
-- Вставай! -- повторил в третий раз человек примирительно и угрожающе в одно и то же время. -- Вставай!
Но так как он все не двигался, то двое других начали осыпать его голову и плечи ударами кулаков. Он испустил крик, который растворился в стенании ветра, мчавшегося по долине, и тотчас же почувствовал, как чья-то горячая рука заткнула ему рот. И голос первого из пришедших прозвучал умоляюще:
-- Пойдем, дон Пеу, это необходимо!
Тогда он поднялся, трясясь, как побитая собака. Ему казалось, что он несет на себе тяжесть, состоящую из разбитой головы, каждая часть которой имела свои особые мысли, но все состояли -- из ненависти, унижения и ярости.
Фигура брата все еще следовала за ним -- тоже закутанная, словно принимающая участие в темном деянии.
-- Пеу, -- говорила она ему, -- бросайся на землю, дай себя лучше убить. Ты много штук проделал на своем веку, -- играл в карты, пьянствовал, ты был позором семьи. Но этого, нет! -- этого ты не должен делать!
Он слушал, но тихо следовал за злоумышленниками и ему казалось, что его, против воли, уводят, как пленника.
Они прошли долину и теперь подымались лесом. Кусты дрожали, благоухая, и ранили своими колючками его руки, словно и они были в засаде, готовые схватить, что-им попадется. Наконец, роща кончилась, и они остановились. Дон Пеу узнал это место, -- высокое пастбище между скалами, с овчарней богатого скотовода. И тень брата продолжала отоваривать его.
-- Пеу, закричи, по крайней мере! Предупреди пастухов о нападении! Может быть, Бог нарочно привел тебя для этого сюда.
-- Да, да, -- ответил он, продолжая шагать среди товарищей, которые тесно сгрудились и шествовали, словно образуя единое тело: -- Да, я закричу, как только мы приблизимся к шалашу.
Но как только они подошли туда, все вокруг казалось пробудившимся от вдруг раздавшегося воя, сопровождаемого грохотом громового удара.
Это был лай меделянского пса, сторожившего овчарню, и шум грозы, которая, казалось, торопилась со скал, чтобы облегчить работу преступников. Дон Пеу был снова подхвачен и увлечен во внутрь шалаша, где пастух и его слуга неистово орали, отбиваясь от нападающих. Дон Пеу отступил, пытаясь тотчас же выйти наружу, но при отблеске света догорающего огня он видел у входа в шалаш группу людей, сбившихся в чудовищный клубок, и не посмел двинуться. Наконец, все казалось успокоившимся: прекратилось тяжелое дыхание пастухов, брошенных связанными с кляпами во рту на землю, и только слышен был запыхавшийся и почти умоляющий голос одного из разбойников, -- того, кто просил дона Пеу следовать за ними, -- говорившего, склоняясь над побежденными:
-- Дай мне деньги. Я знаю, что ты их сегодня получил. Где они? Здесь, под мышкой? Будь спокоен, -- я не сделаю тебе зла. Будь решителен, христианин. Не выводи из терпения мою душу.
Между тем, дон Пеу, увидя открытой дверь хижины, приблизился к ней, не решаясь, однако, выйти, словно он боялся дождя, лившего снаружи. Блеск молнии освещал порою шалаш, внутри которого три бандита обыскивали пострадавших, и те, с волосами на вздутом, сверкающем от пота лице, корчились и ударяли ногами о рассеянный пепел, пытаясь еще защищаться.
Раздался голос одного из воров:
-- Вот, я нашел, -- и другие тоже поднялись, оправляя свои капюшоны.
-- Он нашел, -- подумал дон Пеу, -- сколько там? Какова может быть моя доля?
Но тотчас же, словно подтолкнутый могучей рукой, он выскочил вон и пустился бежать под дождем. И он чувствовал, что таинственная рука все толкает его. помогает ему. Он удирал теперь уже не от страха перед преступниками, которые не тронули бы его теперь, после удачи, а бежал от самого себя, от искушения взять свою часть добычи. Еще несколько шагов, -- и вот он уже в лесу. Но при свете молнии он увидел пастуха, который, обеспокоенный воем пса, спешил на помощь соседям. И дон Пеу упал, словно его с необычайной силой ударили по плечам, -- в промежутке между треском и фиолетовым огнем ружейного выстрела.
Его нашли у мельницы, крестообразно распростертым на стволе каштана, где он обычно проводил свое время. Преступники унесли его туда в надежде, что он только ранен, но едва они прибыли на место, как он умер. Казалось, что он спит после долгого пробега, обескровленный, усталый, в платье, политом кровью и дождем. Занималась заря, и сеть серебра и жемчуга покрывала каштаны, еще тяжелые от влаги. Вогнутые листья низкой ольхи вокруг мертвого были наполнены водой, словно маленькие руки, протянутые, чтобы собрать и сохранить немного дождя после столь продолжительной жажды. И в руке дона Пеу были тоже зажаты кредитные билеты и монеты, -- причитающаяся ему часть добычи, которую злодеи по совести решили оставить своему соучастнику, хотя и мертвому.
Источник текста: Сардинские рассказы / Грация Деледда; Пер. и предисл. Р. Григорьева. -- Пб.: Всемирная литература, 1919. -- 104 с.; 15 см. -- (Всемирная литература . Италия; Вып. No 9).