Деледда Грация
Дичь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Грация Деледда.
Дичь

   Разалия никого не ждала, но при всяком шуме шагов она подымала свою продолговатую головку, покрытую платком черного цвета, превратившегося уже в зеленоватый, и скорее по привычке, чем из желания причинить зло, ругала прохожих.
   Это были большей частью женщины с кувшинами на головах и мальчики с пробковыми сосудами за плечами, спускавшиеся вниз к речке, в глубь долины, или подымавшиеся вверх к горным источникам в поисках воды.
   В этом году засухи нужно было далеко ходить за водой, и тропинка за избушкой Разалии, между кладбищем и подошвой горы, где обычно проходили лишь пастухи да охотники, теперь, после апреля, оживилась, как большая дорога.
   Со своего места, под группой деревьев, в тени которых она ютилась из-за свежести, несколько понижавшей жар ее малярии [сильно свирепствующая в некоторых местах Италии], -- Разалия видела в голубой дали дороги проходившие черные фигуры старух и девушек в золотистых кофточках. Среди них были также и состоятельные женщины, имевшие у себя дома колодцы и цистерны, а теперь вынужденные отправляться по воду.
   Порою какой-нибудь мальчишка высовывался из-за изгороди и швырял камень в кусты в надежде заставить выползти ужа или, по крайней мере, потревожить ящерицу. Но, увидя зеленоватую голову Разалии, напоминавшую своим узким лицом и сверкающими косыми глазами ящерицу, -- мальчик удирал, ругаясь во всю, как и она.
   В этот день, хотя это был конец мая, но безнадежное спокойствие неба уже предвещало ужасающее лето жажды, голода и лихорадки, тропинка была оживлена более, чем когда-либо: все отправлялись к отдаленным источникам, ибо все сельские колодцы совершенно высохли.
   Разалия, страдавшая лихорадкой, напрасно простирала свои пылающие руки к желтоватой зелени, чтобы немного их охладить. Она не могла лежать, так как кровь приливала ей к голове и даже когда она сидела с согнутыми ногами и охватив руками колени, ей все же казалось, что перед ней все вертелось, и что фигуры из краю дороги, пляшут, захваченные между небом и землей. Много народу проходило мимо нее. предоставляя ей не мало возможности для проклятий. Вот даже слуга священника отправляется к горному фонтану верхом на лошади, нагруженной кувшинами; даже мать синдика, Маттиа Сенес, длинная н черная, с амфорой на голове, словно скользящей по небу, идет черпать воду в фонтане долины.
   -- Пусть же все они помрут от жажды, пусть внутренности их высохнут, как сохнет теперь глина в полотнах. Пусть подохнут все -- богатые и бедные, старые и юные, все, все, что смеялись над ней; что изгнали ее, как прокаженную от здоровых людей; что трубили в трубы и стучали о жесть под ее окном в ночь ее свадьбы, -- да будут все они прокляты!
   Так проклинала она, а потом, опустив голову на колени, заплакала, и в глубине своей совести она спорила с Богом, как будто Он стоял перед ней возле изгороди, словно старый слуга, отправлявшийся за водой, -- с белой бородой, в шапченке, оттянутой назад веревкой от бамбуковой посуды, привязанной к шее. Она спорила, так как ей казалось, что это Бог швыряет в нее камнями, которые попадают ей в темя, в бока, в ноги, и при каждом ударе приговаривает:
   -- Это тебе за ругань, это -- за проклятия, это -- чтобы ты помнила, что нужно быть доброй даже когда страдаешь.
   -- Быть доброй, быть доброй! А другие добры? -- отвечала она, возмущаясь и подавляя в себе проклятие против самого Бога: -- Почему же Ты этого не говоришь другим? Ведь, другие тоже злы и все же счастливы. А я, -- что же я, в конце концов, сделала? Я вышла замуж за могильщика, который старше меня на сорок лет. Но, если я вышла за него замуж, это мое дело, и, в конце концов, что я должна была, скажи мне, Господи, сделать? У меня никого не было -- ни отца, ни матери, ни братьев, даже врагов не имела я, даже прислугой меня никто не хотел брать! Зачем ты заставил меня родиться бедной и некрасивой? Ведь, у меня не было даже сумы, чтобы пойти побираться, даже обуви я не имела, ни шнурков от обуви. А когда я стала взрослой, резве я не отправилась к священнику и к синдику Маттиа Сенес, чтобы они дали мне место прислуги? И они ответили мне: -- Ступай и прежде сними с липа своего струпья! А Маттиа Сенес натравил на меня своего пса, злого, как вола. У меня еще до сих пор волосы встают дыбом при воспоминании об этом. Мне было четырнадцать лет, и я не могла даже пойти в церковь, так как не имела ни обуви, ни платья. И я отправилась молиться в кладбищенскую церковь -- среди мертвых, ибо живые не хотели меня знать. Там увидел меня дядя Антонио и спросил, не хочу ли я пойти за него замуж. И я пошла за него, и что же? Все смеялись надо мной, да, -- но никто не протянул руки помощи, а мальчишки швыряли в нас камнями и ночью трубили в трубы. -- Подождите и вам тоже затрубят трубы в день страшного суда! Да, Господи, преследования были так жестоки, что муж мой плакал при погребении каждого мертвеца, словно это был его сын или внук. Наконец, он сказал мне; -- Разалня, я отправлюсь в Америку, все, ведь, отправляются туда, -- тем более, что нет работы. Я поеду туда, дочь моя, туда, в Америку, где говорят, чума и много мертвых, авось, удастся что-нибудь заработать. -- Ты знаешь, о, Боже, что я тоже хотела поехать с ним, и вправду отправилась с ним в порт, но он хотел и не хотел брать меня с собой. И я вернулась обратно, пешком шла долго, пока кровь не показалась на ногах, и пришла назад, как всегда возвращаются домой собаки и кошки. Я ничего больше не слыхала о муже,--ведь, он не умел писать. Уже прошло пять лет, быть может, он умер уже, и кто-нибудь похоронил его. Я пошла к знахарке, , чтобы ока сказала мне, жив он или умер, или живет с другой женщиной, но знахарка хотела скудо, а где нее я возьму скудо, мой Боже? Скажи мне, где я возьму скудо, когда кругом плод, когда даже синдик Маттиа Сенес отправляется на охоту, чтобы затем продавать на материке куропатки? Как же могу я не проклинать после этого? Вот он идет, Маттиа Сенес, каменная рожа, будь он проклят, и все те, кто едят его куропатки, и даже собаки, гложущие их кости!
   Высокая фигура еще молодого человека, одетого в бумазею, наполовину крестьянского, m половину охотничьего вида, подымалась вверх из села. При нем не было, однако, ни ружья, ни собаки, и, подойдя к разветвлению дорожки, он вместо того, чтобы продолжать путь в гору, перескочил через изгородь и приблизился прямо к женщине. Она поднялась с сильно бьющимся сердцем. Ей нечего было ни терять, ни бояться, и все же необычное посещение проникало ее почти чувством ужаса. Когда же он сел рядом с ней, на зелени, скрестив ноги и по-детски обхватив их своими большими руками, -- она испуганно взглянула на него. Но он ничего не ответил на этот взгляд. На его черноватом щетинистом лине сверкали красивые, ясные, твердые глаза, они были заслонены, как озера скалами, густыми ресницами и упрямым лбом. Взгляд его был направлен к белеющему селу, окрашенному закатом.
   -- Я принес тебе вести о твоем муже, -- сказал он, -- дурные вести.
   -- Он умер?
   -- Умер.
   Она опустила голову, но не заплакала. Ей было стыдно плакать перед этим человеком, который сообщил ей известие так, словно речь шла о смерти скотины.
   Но все же он казался чем-то озабоченным Два раза он поворачивался к пей лицом и две раза отворачивался, как будто не мог, не в силах был смотреть на нее. Наконец, собравшись с духом и убедившись, что никто в этот момент не проходит мимо и не может подслушать его, он взглянул на нее прищуренными глазами, полными кошачьей прелести.
   -- Письмо пришло ко мне, синдику, только сегодня, но оно долго было в пути. Твой муж умер прошлой зимою и, кажется, оставил кусок земли. Что хочешь сделать с ним? Продать?
   Она между тем успокоилась н сейчас же подумала, что Маттиа Сенес способен надуть ее. Но, с другой стороны, ведь он синдик: кому же довериться, если не синдику?
   -- Сколько она стоит, эта земля? Тридцать скуди?
   Мужчина улыбнулся.
   "О, гораздо, гораздо больше! Не могу сказать тебе точно: ведь в Америке это имеет одну цену, здесь -- другую.
   Она подумала, избегая его взгляда, что он, несмотря на все, внушал ей чувство сладострастия. Должна ли она была плакать от сообщенной вести? Если прошло столько месяцев со дня смерти мужа, то было бесполезно плакать, и, затем, разве она не оплакала уже его, годами считая мертвым.
   Мужчина вновь заговорил торжественным голосом:
   -- Разалпя, теперь для тебя наступило время оставить жизнь здесь, между зеленью и камнями, как гадюка. Ты теперь женщина: я посмотрел в списки, тебе девятнадцать лет. Надо образумиться!
   Он хлопнул ее рукой по спине, чтобы вывести из оцепенения, в которое она впала. Она встрепенулась и, подобно дереву, тронутому дождем, наконец, заплакала. Она не знала, почему плачет: может быть, это были слезы радости от денег.
   Он дал ей хорошенько выплакаться, так что промокли даже кончики ее платка, окрасившего ее лоб в зеленый цвет, а потом сказал:
   -- Итак, пора образумиться! Необходимо, прежде всего, одеться в черное. Попозже мы пойдем в дом моей матери и она даст тебе немного вдовьего добра. А потом я советую тебе ни с кем не говорить об этом деле, -- так лучше для тебя. Никто, ведь, не ходит в твой дом.
   -- Кто может ко мне ходить? Даже собаки... Я всегда торчу здесь, снаружи, так как крыша грозит обвалиться.
   -- Все же, -- сказал он, все. более задумываясь, -- все же необходимо, чтобы ты теперь жила в доме, как подобает вдове. Ты можешь жить у меня. Люди ничего не скажут, -- заметил он, словно говоря с самим собой, но сейчас же горделиво тряхнул головой, -- а если и скажут -- пусть говорят! Теперь такие времена, что каждый отвечает за самого себя. Но если тебя это затрудняет, -- решительно заключил он, -- я могу сейчас предложить тебе одну вещь: я женюсь на тебе.
   Она повернулась и снова испуганно взглянула "а него.
   -- Стало быть денег так много, будь ты проклят?
   Но он уже повеселел от сделанного шага и вздыхал с облегчением. Ему казалось, что он подстрелил крупную куропатку и держит ее, еще горячую и окровавленную, к руках. К чему ждать захода солнца, чтобы вернуться домой с добычей? Он поднялся, взял ее за руку и повел позади себя по ближайшей пустынной дороге.
   Он все время держал ее за руку из страха, чтобы она не убежала.
   Но она и не думала удирать. -- она думала только о деньгах и шла, спотыкаясь, и ей казалось, что все происходящее -- результат ее лихорадочного жара.
   -- Сколько их может быть? Не тридцать скуди, а много, много больше. Быть может, сто скуди? Тогда я могу иметь три пары ботинок, одни лучше других. Может быть, триста скуди или семь тысяч скули?.. Ее мозг растерялся, думая так много. Перед церковью мужчина оставил ее, сказав, чтобы она пошла впереди него: казалось, что он стыдился быть рядом с ней. И она следовала впереди, лишь на минутку остановившись перед каменным крестом на лужайке у церкви, чтобы осенить себя знамением:
   -- Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Вот Ты и вспомнил обо мне, Господи!
   И она опять стала беседовать с Богом.
   Когда они подошли к дому Сенес, и Маттиа толкнул ногой ворота, залаял пес, и она вспомнила натравленную на нее в тот раз собаку и тотчас же подумала, что первым делом она отравит это животное. Она шла, продолжая по привычке изрыгать свои проклятия.

----------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сардинские рассказы / Грация Деледда; Пер. и предисл. Р. Григорьева. -- Пб.: Всемирная литература, 1919. -- 104 с.; 15 см. -- (Всемирная литература . Италия; Вып. No 9).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru