Деледда Грация
Хозяин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Грация Деледда.
Хозяин

   Едва в последних числах ноября наступали холода, как все деревенские бедняки, -- те, что не имели ни слуг, ни семян для посева, ни даже очага, -- собирались в прихожей избушки Марии Франкиски, где она пекла и продавала по самой дешевой цене темноватый хлеб из смеси ржи и ячменя. Прислонясь к стене или сидя на полу, они, купив и съев этот хлеб, мешкали там до вечера и даже тогда не решались уходить сразу. Некоторые приносили с собой закуску: селедку или кусок белого и твердого, как мрамор, козьею сыра, а также и вино в маленькой посудине, хорошо спрятанной под мышкой; они выпивали понемногу, а затем дремали.
   Тайна этой медлительности заключалась в том, что в маленькой немощеной прихожей, освещенной лишь блеском пылающей печки из соседней кухни, и беглым светом каждый раз открывавшейся к запиравшейся двери, -- была, приятная теплота, уютная мягкость гнездышка.
   Когда дверь раскрывалась настежь, в глубине лужайки перед избушкой вырисовывались очертания черных гор, покрытых мехом первого снега. Ветер галопом, подобно дикому коню, спускался оттуда вниз, ударяясь о дом и заставляя его дрожать. Он выгонял дым из печи в кухню, увеличивая молчаливое дурное расположение и упорный кашель маленькой Марии Франкиски. Она выходила тогда в прихожую и немногими, из резкими словами обрушивалась на посетителей, не торопившихся домой. Кашель прерывал ее речь, и кое-кто из нескромных гостей удалялся, из сожаления к ней. чтобы она еще пуще не гневалась и не кашляла. Но двое или трое оставались всегда, глухие и молчаливые, забившись, подобно паукам, в углы, и не уходили раньше ночи. Женщина оставляла их в покое и возвращалась к своему делу. И тогда слышался только шум ветра снаружи, постоянный и однообразный, как рокот моря, а в кухне -- стук лопаты в печке и шепот пламени.
   Через кухонную дверь мужчины видели маленькую хозяйку, тонкую и хрупкую, как кукла и огромную, черную, сожженную печным пламенем сажальщицу хлебов, сновавших взад и вперед, таскавших корзины, вынимавших хлеба из печи и очищавших их от золы пучком листьев мальвы. Корзина с горячим хлебом, стоявшая у входа, издавала запах сена. От времени до времени раскрывалась наружная дверь, тотчас же прихлопнутая силою ветра, входила со вздувшейся юбкой та или иная женщина, которая прямо направлялась выбирать хлеб, согревая им свои руки, и протягивала монету Марии Франкиске, не глядя опускавшей ее в карман.
   Однажды вошел в избу школьный учитель, с руками в карманах изношенной и застегнутой куртки, в серой шали с бахромой, приподнятой ветром к его бледному и злому лицу изголодавшегося человека. Прикрыв дверь, он направился прямо к корзине, чтобы взять хлеб, -- не сгибаясь, не глядя на людей, собравшихся в прихожей, не поздоровавшись с женщинами. Его худое, презрительное лицо, которому косые, зеленоватые глаза и верхняя выпяченная губа придавали выражение дикой насмешки, казалось, на мгновение покрасневшим от пламени. Он завернул хлеб в край своей шали и произнес, уходя:
   -- Мария Франки, сегодня ты окажешь мне крепит: уплатит Коммуна!
   Женщина ничего не ответила. Лишь только увидев его, она внезапно поднялась с места и осталась так, побелевшая, раскрыв от испуга рот и глаза. Точно также и мужчины в прихожей не пикнули, смущенные, славно происшествие касалось их самих.
   Учитель был хозяином, а затем любовникам Марии Франкиски. Она с детства жила у него в доме. Он соблазнил ее, а потом с побоями выгнал вон, угрожая ей смертью, так как, -- говорил он, -- из-за нее он не может выгодно жениться. В школе и со всеми окружающими ом слал, вдруг, жесток и дерзок. Коммуна уволила его с местами он затеял против нее тяжбу, которая кончились тем, что его приговорили к судебным издержкам. В течение нескольких месяцев его видели разгуливающим по селу с презрительным видом необыкновенного человека. Он никого не посещал, ни на кого не глядел, но его у нажали еще, так как боялись. Затем он исчез, и все думали, что он получил место в другой коммуне
   И вот, вдруг, к началу зимы, он снова здесь, входит в дом своей жертвы и нагло крадет у нее хлеб, как прежде украл честь и спокойствие'
   Его шаги уже не слышались больше на лужайке. но женщины и посетители внутри избушки еще не пришли в себя от неожиданности. Сажальщика с лопатой в печке дала сгореть хлебу, оглядываясь на хозяйку, которая пристально смотрела большими раскрытыми серо-зелеными глазами на захлопнутую дверь, словно не зная, верить или не верить этому трагическому появлению. Затем, одним прыжком сна бросилась в прихожую, заперла перекладиной дверь, о которую оперлась спиной, словно противопоставляя свою силу нападению снаружи, потом, сломленная, испустила крик и упала без чувств.
   Мужчины подняли ее, и один из них на руках понес ее на кровать, находившуюся в комнатке позади кухни. Женщина не приходила в себя. Струя кровавой пены проступила в углу ее рта.
   -- Она знала, что он вернется, -- сказала пекарша, приложив ей ко лбу тряпку, смоченную вином, -- он послал ей сказать, что судебные издержки заплатит она...
   -- Но, черт побери, почему же она не предупредила? -- произнес один из мужчин, протягивая свою посудину с вином, чтобы смочить тряпку. -- Если он еще раз придет сюда, я разорву ему поджилки, -- как Бог свят, я разорву ему поджилки!..
   -- Почему она не предупредила? -- повторил другой. -- Мы, ведь, мужчины.
   Но работница указала пальцем, чтобы они удалились. Мария Франкиска подняла ресницы своих испуганных глаз и маленькой рукой, еще белой от теста, стала вытирать вино на щеках
   -- Ну, хозяйка, соберись с силами! Хлеб горит, -- сказала сажальница, помогая ей, подняться. И они вдвоем вновь вернулись к работе.
   Между тем, мужчины продолжали бодрствовать в прихожей. Они ничего не сказали друг другу, но все поняли, что нужно покровительствовать этому бедному одинокому созданию и защитить его от преследований тирана. От времени до времени раздавался тяжелый кашель хозяйки, а вой ветра снаружи казался голосом ее грозного врага.
   И все же, когда кто-нибудь стучал в дверь, она торопилась ее открыть. Это были покупатели, она давала им хлеб, опускала в карман монету, и не накладывала уже на дверь перекладины. Казалось, она ничего уже не помнит или ничего не боится, а позже, когда увидела, что мужчины не уходят, принялась снова ворчать.
   Тогда один из них, тот, кто нес ее па руках, решительно поднялся с места:
   -- Мария Франки, не было ли бы лучше, если б кто-нибудь из нас остался здесь? Разве ты не боишься?
   Она изумленно взглянула на него. Казалось, что она что-то вспоминает и колебалась.
   -- Нет, к чему? -- сказала она, наконец, -- я запру дверь.

* * *

   Ночью шел снег, и посетители поспешили вернуться обратно не только из-за холода и любопытства, но из чувства сострадательного беспокойства.
   Первым пришел тот, кто нес на руках Марию Франкиску. Он купил хлеб, вопросительно взглянул на Марию и, видя ее бледной, но спокойной, удалился в свой угол. Затем пришли и другие. Все они заботливо стряхивали на пороге снег, прежде чем войти, и это означало, что они не собираются так скоро ухолить: ведь нельзя было покидать бедную Марию Франкиску, которую преследовал ее тиран! Но время шло, и все было спокойно: женщины работали, снаружи тяготело глубокое молчание снежных дней и, казалось, что холод погасил весь мир с его страстями. И все же, каждый раз. когда отворялась дверь, Мария Франкиста обращала туда свои широко раскрытые глаза, словно испуганно ждала чьего-то прихода.
   Перед вечером ее охватил сильный озноб. Зубы ее стучали, она напрасно пыталась согреться у печки и, наконец, разразилась плачем, ломая руки:
   -- Я боюсь, я боюсь, -- говорила она.
   Работница уложила ее в постель, дала выпить воды с медом. Она обеими дрожащими руками сжимала чашку, стуча о нее зубами, и продолжала повторять:
   -- Я боюсь...
   Мужчины слышали все что, и тот, которые нес ее на руках, приблизился к кухне и тихо сказал сажальнице:
   -- Скажи ей, чтобы она успокоилась. Мы останемся здесь на страже, до тех пор, пока этот осел не уйдет из села.
   И, действительно, двое из них остались в прихожей. Мария Франкиска лежала в глубоком жару и бредила, не раскрывая, однако, своей тайной муки.
   Она казалась озабоченной хлебом, который сгорит, дурной погодой, людьми, замешкавшимися в передней, но в остальном хранила в себе даже перед лицом смерти свое горе и свой ужас.

* * *

   Две недели пролежала она в постели. Работника продолжала печь хлеб с помощью соседки, а мужчины не снимали своего караула. Но враг был подобен ветру, -- то появлялся, то исчезал, стучался в дверь, но не входил. Женщина, помогавшая печь хлеб, смеялась над защитниками Марии Франкиски.
   -- Но кто же его видел? Ведь никто в селе его не видел! Вам все что приснилось, наверное...
   Но именно эта женщина в сочельник вошла в комнату Марии Франкиски, помогла ей подняться, обложила подушками и сказала вполголоса:
   -- Теперь ты выздоровела, завтра, в праздник, станешь на ноги. Выслушай меня, горлица: твой хозяин находится у меня, в сарае. Он валяется на земле, как больной пес, ничего не ест, ничего не хочет. Он только просит прошения за то, что испугал тебя. У него нет ни дома, и хлеба. Не простить его, это то же, что отказать в прощении снятому с креста Христу...
   Та молчала, глядя на женщину большими глазами, сверкавшими от слез.
   -- Марчи Франки! Сегодня всем прощают, даже злейшим врагам. Позволь же ему придти к тебе испросить прощения. Так пройдет у тебя и страх. Что же ты скажешь мне, горлица? Да?..
   -- Да, -- качнула та головой в волосах, отяжелевших от пота. И слезы падали на ее тонкую шею, скатываясь на простыню, как жемчужины порванного ожерелья.

* * *

   В эту ночь жалостливая женщина осталась с ней. а добрые друзья из прихожей были поедены прочь, так как Мария Франкиска уже чувствовала себя хорошо и не нуждалась в охране. Но тот. кто нес ее на руках, был подозрителен. Он отправился к вечерне и, коленопреклоненный, все время встряхивал головой, точно хотел прогнать что-то надоедавшее ему. По выходе он пошел вслед за группой парней, игравших на гармонии, и прислонился к стене, слушая музыку. Ему казалось, что он все еще находится в прихожей пекарни, в тепле, прислушивается к стонам больной и волнуется ее страданиями.
   Когда все разошлись по домам, -- через двери которых доносился дым и запах жареных поросят, -- он отправился вдоль стен, как слепец, к ее избушке. Там был свет. Он постучал, и соседка открыла ему, впустив его внутрь: она была милосердна ко всем.
   Он подошел к кухне и увидел, что рядом с кроватью Марии Франкиски сидит ее враг! Ноги его были протянуты, плечи удобно расположились в спинке стула, руки он держал в карманах. Она же сидела на кровати, с головой, несколько склоненной вправо на подушки, о которые она опиралась, и на ладони ее руки лежала принесенная им груша.
   Сцена эта, однако, нисколько не тронула посетителя. Прилив ярости толкнул его в комнатку. и он залепетал, протягивая руки по на правлению к ней:
   -- Что ты делаешь, Мария Франки, что ты желаешь?..
   Бывший учитель подобрал ноги и, не подымаясь, не вынимая даже рук из карманов, презрительно взглянул на него:
   -- О, о! -- сказал он. -- где ты находишься? Иди, и чтоб ноги твоей здесь больше не было! Ступай!..
   И милосердная женщина взяла его за рукав и проводила до двери. Он остался снаружи, ожидая, когда уйдет учитель. Показалась заря, но лишь жалостливая соседка одна вышла из домика: учитель остался внутри.
   Подошли другие посетители из числа покровителей Марии Франкиски, но, узнав от товарища, что учитель остался там, не решились войти. Из мести они запели оскорбительную песню, удаляясь группой. И ледяной ветер восхода ударил им в спины и казалось, что он развлекается, играя их лохмотьями и рассеивая их голоса.

----------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сардинские рассказы / Грация Деледда; Пер. и предисл. Р. Григорьева. -- Пб.: Всемирная литература, 1919. -- 104 с.; 15 см. -- (Всемирная литература. Италия; Вып. No 9).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru