Диккенс Чарльз
Общественная жизнь мистера Тольромбля, мэра города Модфога

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Public Life of Mr. Tulrumble.
    Текст издания: "Отечественныя Записки", No 9, 1880.


  

Чарльзъ Диккенсъ

Общественная жизнь мистера Тольромбля, мэра города Модфога.

   Модфогъ, пріятный городъ, чрезвычайно пріятный городъ, расположенный въ прелестной впадинѣ, на берегу рѣки, которая награждаетъ его очаровательнымъ запахомъ дегтя, смолы, угля и канатовъ, кочевымъ населеніемъ въ клеенчатыхъ шляпахъ, веселымъ приливомъ пьяныхъ барочниковъ и многими другими рѣчными преимуществами. Въ Модфогѣ много воды и, однако, это не городъ для купанья. Вода, при наилучшихъ условіяхъ, коварная стихія, а въ Модфогѣ она коварна по преимуществу. Зимой она наводняетъ улицы и поля, мало того, проникаетъ въ погреба и кухни въ совершенно ненужномъ изобиліи, но лѣтомъ она высыхаетъ и зеленѣетъ, а зеленый цвѣтъ, хотя самъ по себѣ очень пріятный, особенно въ травѣ, нисколько не идетъ къ водѣ, и потому нельзя не сознаться, что красота Модфога нѣсколько страдаетъ отъ этого, въ сущности, мелочного обстоятельства. Все-таки Модфогъ здоровое мѣсто, очень здоровое, можетъ быть, сырое, но ни мало отъ того не вредное для здоровья. Грубая ошибка считать сырость нездоровой; растеніе всего лучше растетъ въ сырой почвѣ, почему бы сырости не имѣть того же благодѣтельнаго вліянія и на людей? Жители Модфога единогласно утверждаютъ, что нѣтъ на свѣтѣ лучше ихъ человѣческой расы, а потому -- вотъ безспорное и вполнѣ достовѣрное опроверженіе только-что указанной ошибки. Итакъ, говоря, что мѣстность Модфога сырая, мы вмѣстѣ съ тѣмъ и совершенно опредѣлительно выражаемъ, что она очень здоровая.
   Городъ Модфогъ такъ же чрезвычайно живописенъ. Лимгаузъ и Ратклифъ походятъ на него, но они оба даютъ очень слабое понятіе о Модфогѣ. Въ этомъ городѣ гораздо болѣе кабаковъ, чѣмъ въ Ратклифѣ и Лимгаузѣ, взятыхъ не только по одиночкѣ, но и вмѣстѣ. Потомъ общественныя зданія въ Модфогѣ очень внушительны. Мы считаемъ ратушу однимъ изъ лучшихъ существующихъ доселѣ образцовъ сарайной архитектуры: это искусное соединеніе двухъ стилей свиного хлѣва и садовой чайной бесѣдки; причемъ простота рисунка несравненной красоты. Особливо счастлива мысль помѣстить съ одной стороны двери большое окно, а съ другой маленькое. Такъ же удивительно смѣлой дорической красотой отличаются скребокъ у двери и висячій замокъ, строго соотвѣтствующіе общему характеру.
   Въ этомъ зданіи собираются мэръ и муниципальная корпорація Модфога для торжественныхъ совѣщаній объ общемъ благѣ. Засѣдая на массивныхъ деревянныхъ скамьяхъ, которыя вмѣстѣ со столомъ посрединѣ, составляютъ всю меблировку комнаты съ выбѣленными стѣнами, мудрецы Модфога проводятъ часы за часами въ серьёзныхъ преніяхъ. Тутъ они рѣшаютъ, въ какомъ часу слѣдуетъ ночью закрывать кабаки, въ какомъ утромъ можно ихъ отпирать, въ какое время дозволительно обѣдать по воскресеньямъ и другіе важные политическіе вопросы. Часто, когда уже тишина водворилась давно въ городѣ, и отдаленные огни въ домахъ и лавкахъ, перестали сверкать путеводными звѣздами для барочниковъ на рѣкѣ, тускло освѣщенныя два окна, одно большое и одно маленькое въ ратушѣ, напоминаютъ жителямъ Модфога, что ихъ мѣстное собраніе законодателей, подобно другому, гораздо большему по объему и извѣстности, гораздо шумнѣйшему, но не болѣе глубокомысленному собранію того же рода, патріотически дремлетъ на благо своей родины.
   Среди этой горсти мудрыхъ и ученыхъ людей, никто въ продолженіи многихъ лѣтъ, не отличался такимъ скромнымъ видомъ и обращеніемъ, какъ Николасъ Тольромбль, извѣстный торговецъ углемъ. Какъ животрепещущъ ни былъ возбужденный вопросъ, какъ бурны ни были пренія, какими рѣзкими личностями ни перебрасывались законодатели Модфога (даже въ Модфогѣ иногда говорятъ личности), Николасъ Тольромбль былъ всегда одинаковъ. По правдѣ сказать, онъ, какъ человѣкъ работящій, вставалъ очень рано, и потому всегда засыпалъ при началѣ обсужденія каждаго вопроса и просыпался, очень освѣженный сномъ, къ подачѣ голоса, что и производилъ съ добродушной любезностью. Дѣло въ томъ, что, по его мнѣнію, всякое обсужденіе вопросовъ, заранѣе рѣшенныхъ каждымъ въ своей головѣ, было только потерей времени, и доселѣ остается, вопросомъ, не былъ ли правъ Николасъ Тольромбль.
   Время, покрывая серебромъ нашу голову, иногда набиваетъ золотомъ наши карманы. Исполняя первое свое назначеніе относительно Николаса Тольромбля, оно было до того любезно, что не забыло, какъ часто случается, и второго. Николасъ началъ жизнь въ деревянномъ ларѣ, въ четыре квадратныхъ фута, съ капиталомъ въ два шиллинга и девять пенсовъ и товаромъ въ количествѣ трехъ пудовъ съ половиною угля, не исключая большого куска, висѣвшаго надъ ларемъ, въ видѣ вывѣски. Потомъ онъ увеличилъ ларь и завелъ тачку; черезъ нѣсколько времени онъ бросилъ ларь и тачку, а завелъ осла и мистриссъ Тольромбль, затѣмъ онъ купилъ постепенно тележку, фургонъ и вообще, по примѣру своего веселаго предшественника Витингтона, только не имѣя компаніономъ кота, увеличивалъ свое богатство и славу, пока, наконецъ, ликвидировалъ дѣла и поселился вмѣстѣ съ мистриссъ Тольромбль въ Модфогъ-Голлѣ, который онъ самъ выстроилъ на горѣ, или на чемъ-то казавшемся горой, въ четверти мили отъ Модфога.
   Около этого времени въ Модфогѣ начали поговаривать, что Николасъ Тольромбль сталъ гордъ и надмененъ, что успѣхъ и деньги уничтожили простоту его обращенія и растлили его по природѣ доброе сердце, что, однимъ словомъ, онъ корчилъ важнаго господина, и общественнаго дѣятеля, а потому осмѣливался смотрѣть на своихъ старыхъ товарищей съ снисходительнымъ презрѣніемъ. Имѣли ли тогда эти толки какое-нибудь основаніе или нѣтъ, но мистрисъ Тольромбль вскорѣ завела четырех-колесный фаэтонъ съ жокеемъ въ желтой фуражкѣ, мистеръ Тольромбль младшій началъ курить сигары и называть лакея "человѣкъ", а мистера Тольромбля старшаго съ тѣхъ поръ уже никогда болѣе не видали по вечерамъ въ его любимомъ уголку у печки въ Тавернѣ Барочниковъ. Все это было не хорошо, но еще худшимъ предзнаменованіемъ служилъ тотъ фактъ, что Николасъ Тольромбль сталъ появляться чаще прежняго на собраніяхъ муниципальнаго совѣта и не засыпалъ во время преній, какъ бывало, но сидѣлъ неподвижно, поддерживая естественно опускавшіяся вѣки своими обоими указательными пальцами. Мало того, онъ теперь читалъ газеты и часто произносилъ въ публикѣ таинственныя фразы о "народной массѣ", о "производительныхъ силахъ страны", объ "интересѣ денежныхъ классовъ" и т. д. Все это доказывало, что онъ или сошелъ съ ума, или съ нимъ случилось нѣчто еще хуже, и добрые жители Модфога приходили въ тупикъ.
   Наконецъ, въ половинѣ октября, мистеръ Тольромбль съ семействомъ отправился въ Лондонъ, такъ какъ мистрисъ Тольромбль объяснила своимъ пріятельницамъ въ Модфогѣ, что конецъ октября самое средоточіе моднаго лондонскаго сезона.
   Случилось такъ, что въ это самое время и, несмотря на здоровый воздухъ Модфога, умеръ его мэръ. Это было удивительное происшествіе; онъ жилъ въ Модфогѣ восемьдесять-пять лѣтъ и муниципальные совѣтники никакъ не могли понять, почему онъ вдругъ умеръ. Даже одинъ старикъ предложилъ выразить осужденіе такого ничѣмъ необъяснимаго поступка и едва его уговорили отказаться отъ этой мысли. Однако, какъ это ни было странно, мэръ умеръ, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на муниципалитетъ, и послѣдній былъ принужденъ выбрать ему преемника. Онъ, поэтому, собрался, и такъ какъ Николасъ Тольромбль былъ въ это время очень важной особой, интересовавшей всѣхъ своимъ возвышеніемъ, его и выбралъ въ мэры, о чемъ съ слѣдующей почтой его и увѣдомили.
   Между тѣмъ, уже наступилъ ноябрь мѣсяцъ и Николасъ Тольромбль, находясь въ Лондонѣ, присутствовалъ на парадной процессіи и обѣдѣ лорда-мэра. При видѣ всего блеска и всей славы этого муниципальнаго сановника, онъ съ грустью пожалѣлъ, что родился въ Модфогѣ, а не въ Лондонѣ, такъ какъ тогда онъ могъ бы сдѣлаться лордомъ-мэромъ, покровительственно относиться къ судьямъ, любезно подмигивать лорду-канцлеру, дружески жать руку первому министру, холодно кланяться секретарю казначейства и вообще продѣлывать все то, что составляетъ исключительную принадлежность лорда-мэра. Чѣмъ болѣе онъ думалъ о лордѣ-мэрѣ, тѣмъ желательнѣе ему казалась его должность. Хорошо быть королемъ, но что такое король въ сравненіи съ лордомъ-мэромъ. Когда король произносилъ рѣчь, то всѣмъ было извѣстно, что эту рѣчь писалъ для него другой, а лордъ-мэръ говорилъ цѣлыя полчаса изъ своей головы и среди восторженныхъ рукоплесканій всѣхъ присутствующихъ, тогда какъ король могъ говорить парламенту до обморока и не дождаться ни одного рукоплесканія. Такимъ образомъ, лондонскій лордъ-мэръ казался Николасу Тольромблю величайшимъ государемъ на свѣтѣ. Въ сравненіи съ нимъ великій Моголъ былъ ничто.
   Среди подобныхъ размышленій и мысленно проклиная судьбу, которая сдѣлала его угольнымъ торговцемъ въ Модфогѣ, Николасъ Тольромбль получилъ бумагу отъ муниципальнаго совѣта. Прочитавъ ее, онъ весь вспыхнулъ, и передъ его глазами пронесся свѣтлый, величественный образъ.
   -- Милая жена, сказалъ онъ громко, обращаясь къ мистрисъ Тольромбль:-- меня выбрали мэромъ Модфога.
   -- Господи! произнесла мистрисъ Тольромбль:-- куда же дѣлся старый Снигсъ?
   -- Покойный мистрисъ Снигсъ, отвѣтилъ Николасъ рѣзко, не одобряя безцеремоннаго отношенія его жены къ человѣку, занимавшему высокій постъ мэра:-- покойный мистеръ Снигсъ умеръ.
   Это извѣстіе было совершенно неожиданное, но мистрисъ Тольромбль только вторично произнесла: "Господи"! словно мэръ былъ обыкновенный христіанинъ, что заставило мистера Тольромбля мрачно насупить брови.
   -- Жаль, что это не въ Лондонѣ, произнесла мистрисъ Тольромбль, послѣ минутнаго молчанія:-- а то ты могъ бы красоваться въ блестящей процессіи.
   -- Я могу устроить процессію въ Модфогѣ, если захочу, сказалъ таинственно новый мэръ.
   -- Конечно, поддакнула его жена.
   -- И блестящую процессію, прибавилъ мистеръ Тольромбль.
   -- Ахъ, прелесть! воскликнула мистрисъ Тольромбль.
   -- Невѣжественная публика Модфога развела бы руками отъ удивленія.
   -- И всѣ лопнули бы отъ зависти.
   Такимъ образомъ, было рѣшено поразить удивленіемъ и убить отъ зависти вѣрноподданныхъ новаго муниципальнаго величества, а для того устроить такой блестящій въѣздъ мэра, какого никогда не видывалъ не только Модфогъ, но даже самъ Лондонъ.
   На слѣдующій день, рослый жокей, сидя въ мальпостѣ, да, въ мальпостѣ, а не на лошади, остановился передъ ратушей въ Модфогѣ, гдѣ былъ собранъ муниципальный совѣтъ, и вручилъ его членамъ письмо, писанное Богъ знаетъ кѣмъ, но подписанное Николасомъ Тольромблемъ. На четырехъ страницахъ атласной почтовой бумаги съ золотымъ обрѣзомъ, новый мэръ выражалъ въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ, что откликается на зовъ своихъ земляковъ съ чувствомъ самой сердечной радости, принимаетъ тяжелую обязанность, которую возлагаетъ на него довѣріе муниципальныхъ совѣтниковъ, что они никогда не упрекнутъ его въ равнодушномъ отношеніи къ своему долгу, и онъ всѣми силами будетъ стараться исполнитъ возложенную на него должность съ достоинствомъ, соотвѣтствующимъ ея важности, и многое другое въ томъ же родѣ. Но этого мало: рослый жокей вытащилъ изъ своей лѣвой ботфорты только-что отпечатанный, еще сырой нумеръ мѣстной газеты графства, къ которому принадлежалъ Модфогъ. Весь первый столбецъ газеты былъ наполненъ длиннымъ адресомъ Николаса Тольромбля къ жителямъ Модфога, въ которомъ онъ говорилъ почти тоже, что въ письмѣ къ муниципальному совѣту, выражая свою готовность исполнить ихъ желаніе и твердую рѣшимость разъиграть важную роль.
   Муниципальные совѣтники посмотрѣли съ недоумѣніемъ прежде другъ на друга, а потомъ на жокея, какъ бы ожидая отъ него объясненія, но онъ глубокомысленно разглядывалъ золотую кисть на своей желтой фуражкѣ; впрочемъ, онъ не могъ бы ничего объяснить, еслибы даже не былъ занятъ такимъ пріятнымъ препровожденіемъ времени. Поэтому, члены городской корпораціи приняли серьёзный видъ и знаменательно покашливали. Тогда рослый жокей подалъ другое письмо, въ которомъ Николасъ Тольромбль увѣдомлялъ муниципалитетъ о своемъ намѣреніи сдѣлать торжественный въѣздъ въ городъ въ слѣдующій понедѣльникъ послѣ полудня. Лица у муниципальныхъ совѣтниковъ еще болѣе вытянулись, но такъ какъ второе посланіе оканчивалось оффиціальнымъ приглашеніемъ всего муниципалитета на обѣдъ къ мэру въ тотъ же день въ Модфогъ-Голлъ, на Модфогской горѣ, то вся эта исторія имъ показалась очень интересной, и они велѣли сказать Николасу Тольромблю, что съ благодарностью воспользуются его приглашеніемъ.
   Въ это время въ Модфогѣ, какъ обыкновенно бываетъ почти въ каждомъ городѣ англійскихъ владѣній, а, вѣроятно, и всѣхъ иностранныхъ государствъ (въ чемъ, однако, ручаться не могу, такъ какъ очень мало путешествовалъ), жилъ веселый, добродушный, пріятный на взглядъ и ни на что не годный шалопай, питавшій ненависть къ труду и непреодолимую склонность къ пиву и спиртнымъ напиткамъ. Всѣ его знали, но никто, кромѣ жены, не считалъ нужнымъ съ нимъ ссориться; онъ наслѣдовалъ отъ своихъ предковъ имя и фамилію Эдвардъ Твиджеръ, но, обыкновенно, назывался Красноносымъ Недомъ. Онъ, обыкновенно, напивался разъ въ день, и среднимъ числомъ разъ въ мѣсяцъ каялся въ своемъ нетрезвомъ поведеніи, но въ эти минуты раскаянія онъ находился на послѣдней ступени опьяненія. Это былъ оборванецъ, лѣнтяй, крикунъ, но очень сметливый и искусный на все, если только принимался за дѣло. Въ принципѣ онъ не былъ противъ тяжелаго труда и готовъ былъ цѣлый день выносить всю тяжесть игры въ крикетъ, бѣгая, ловя мячъ, бросая его и отбивая до истощенія силъ. Онъ былъ бы неоцѣнимъ въ пожарной командѣ; никто на свѣтѣ такъ не любилъ качать воду, лазить по лѣстницѣ въ третій этажъ и выбрасывать изъ окна мебель. Впрочемъ, онъ былъ дома не только въ одной огненной стихіи, онъ былъ самъ по себѣ олицетворенное общество для поданія помощи утопающимъ, нѣчто въ родѣ живого спасательнаго снаряда и одинъ въ своей жизни вытащилъ болѣе людей изъ воды, чѣмъ плимутская спасательная лодка или спасательный снарядъ капитана Манби. Всѣ эти качества, несмотря на его пьянство, дѣлали Красноносаго Неда общимъ любимцемъ, и власти Модфога, вспоминая объ его многочисленныхъ услугахъ городскому населенію, дозволяли ему на свободѣ напиваться, не подвергая его за то ни штрафамъ, ни арестамъ. Полная безнаказанность была его удѣломъ, и онъ пользовался ею съ благодарностью.
   Мы нарочно такъ обстоятельно описали характеръ и занятія Красноносаго Неда, потому что этимъ путемъ мы совершенно спокойно, безъ неприличнаго спѣха и непріятной для читателя неожиданности, перейдемъ къ сценѣ, разыгравшейся въ домѣ Николаса Тольромбля въ день его возвращенія съ семействомъ въ Модфогъ. Вечеромъ, въ буфетъ Таверны Барочниковъ, явился новый секретарь мэра, только что привезенный изъ Модфога, блѣдный, съ русыми баками, и спросилъ, тамъ ли прохлаждался Недъ Твиджеръ. Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ объявилъ, что Николасъ Тольромбль, эсквайръ, проситъ мистера Твиджера немедленно явиться къ нему, по частному и очень важному дѣлу. Конечно, не въ интересѣ мистера Твиджера было оскорблять мэра, и потому онъ, слегка вздохнувъ, поднялся съ своего кресла у камина и послѣдовалъ за блѣднымъ секретаремъ до грязнымъ, мокрымъ модфогскимъ улицамъ.
   Мистеръ Николасъ Тольромбль сидѣлъ въ маленькой комнатѣ походившей скорѣе на пещеру, съ отверстіемъ на верху, чѣмъ на библіотеку, какъ онъ ее называлъ; почтенный мэръ чертилъ карандашемъ на большомъ листѣ бумаги планъ торжественной процессіи, когда секретарь ввелъ въ дверь Неда Твиджера.
   -- Ну, Твиджеръ, произнесъ снисходительно Николасъ Тольромбль.
   Было время, когда Твиджеръ отвѣчалъ бы: "Ну, Никъ", но, эти дни давно прошли и онъ только молча поклонился.
   -- Я хочу начать сегодня, Твиджеръ, ваше обученіе, сказалъ новый мэръ.
   -- Обученіе чему, сэръ? спросилъ съ удивленіемъ Недъ.
   -- Тише, тише! Затворите дверь, мистеръ Дженингсъ. Посмотрите на это Твиджеръ.
   Съ этими словами Николасъ Тольромбль отперъ шкафъ и обнаружилъ полный комплектъ мѣдныхъ военныхъ доспѣховъ громаднаго размѣра.
   -- Я хочу, чтобъ вы явились въ этой бронѣ въ будущій понедѣльникъ, Твиджеръ, сказалъ мэръ.
   -- Богъ съ вами, сэръ, отвѣчалъ Недъ: -- это все равно, что понести семидесяти фунтовую пушку или чугунный паровой котелъ.
   -- Пустяки, Твиджеръ, пустяки.
   -- Я никогда не выдержу такой тяжести, сэръ: она сдѣлаетъ изъ меня блюдо протертаго картофеля.
   -- Я вамъ говорю, Твиджеръ, что это вздоръ. Я видѣлъ въ Лондонѣ человѣка въ такихъ доспѣхахъ, а онъ далеко не такой молодецъ, какъ вы.
   -- Право, благоразумнѣе надѣть на себя футляръ отъ недѣльныхъ часовъ, чѣмъ эту громаду, произнесъ Твиджеръ, смотря со страхомъ на мѣдные доспѣхи.
   -- Это очень легко, замѣтилъ мэръ.
   -- Чистый пустякъ, прибавилъ его секретарь.
   -- Да, когда привыкъ, отвѣчалъ Недъ.
   -- Такъ вы привыкайте по маленьку, сказалъ Николасъ Тольромбль:-- надѣньте сегодня одну штуку, завтра двѣ и такъ далѣе. Мистеръ Дженингсъ, дайте Твиджеру стаканъ рому. Попробуйте только латы, Твиджеръ. Дайте ему еще стаканъ. Помогите мнѣ, мистеръ Джениигсъ, надѣть на него латы. Стойте тихо, Твиджеръ. Ну, вотъ не правда ли, это не такъ тяжело, какъ кажется.
   Твиджеръ былъ здоровенный, сильный человѣкъ и, немного пошатавшись, онъ вскорѣ ухитрился стоять въ латахъ и даже ходить въ нихъ послѣ третьяго стакана рома. Потомъ онъ прибавилъ мѣдныя рукавицы, но когда надѣлъ шлемъ, то упалъ навзничь. Это неожиданное обстоятельство Николасъ Тольроыбль объяснилъ тѣмъ, что онъ не надѣлъ соотвѣтствующей тяжести на ноги.
   -- Явитесь въ понедѣльникъ въ этомъ нарядѣ и ведите себя прилично, сказалъ мэръ: -- а я васъ озолочу.
   -- Я постараюсь сдѣлать все, что могу для васъ, сэръ, отвѣчалъ Твиджеръ.
   -- Это надо сохранить въ самой строжайшей тайнѣ.
   -- Конечно, сэръ.
   -- И вы должны быть въ понедѣльникъ трезвы, совершенно трезвы.
   Твиджеръ торжественно поклялся, что онъ будетъ трезвъ какъ судья, и Николасъ Тольромбль удовольствовался этой клятвой, хотя, еслибъ мы были на его мѣстѣ, то потребовали бы другого обѣщанія, такъ какъ, посѣщая судебныя засѣданія въ Модфогѣ, мы не разъ видѣли, по вечерамъ. судей въ такомъ положеніи, которое ясно свидѣтельствовало, что они хорошо пообѣдали. Впрочемъ, это вовсе не идетъ къ дѣлу.
   Въ слѣдующіе три дня, Недъ Твиджеръ былъ запертъ въ маленькой комнатѣ, съ просвѣтомъ въ потолкѣ, и энергично работалъ надъ своимъ обученіемъ носить военные доспѣхи. Съ каждымъ новымъ предметомъ, который онъ выносилъ, стоя прямо, онъ получалъ стаканъ рома и, наконецъ, послѣ нѣсколькихъ легкихъ и сильныхъ удушій, онъ умудрился ходить по комнатѣ какъ пьяная фигура рыцаря изъ Вестммистерскаго аббатства.
   При этомъ зрѣлищѣ, Николасъ Тольромбль былъ счастливѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, а его жена счастливѣйшая женщина. Какой спектакль они зададутъ модфогскому населенію! Живой человѣкъ въ мѣдной брони! Да всѣ съ ума сойдутъ отъ изумленія.
   Послѣ долгихъ ожиданій, понедѣльникъ насталъ.
   Еслибъ нарочно заказать погоду, то она не могла бы быть благопріятнѣе. Никогда, въ день процессіи лорда мэра въ Лондонѣ, не бывало такого тумана, какъ въ Модфогѣ въ это памятное утро. Онъ тихо поднялся съ зеленоватой, стоячей воды при первыхъ лучахъ разсвѣта и, достигнувъ до высоты фонарныхъ столбовъ, застрялъ съ лѣнивымъ, соннымъ упорствомъ, котораго не побороть было и солнцу, вставшему съ красными глазами, словно послѣ ночной оргіи. Густая, сырая мгла окутывала городъ густой дымкой. Все было темно и мрачно. Верхи церквей временно простились съ нижнимъ міромъ и каждый предметъ меньшаго значенія -- дома, деревья, барки надѣли трауръ.
   На церковныхъ часахъ пробило два. Въ палисадникѣ Модфогъ-Голла раздались слабые звуки надтреснутой трубы, словно какой-нибудь чахоточный больной случайно въ нее кашлянулъ. Ворота широко растворились и изъ нихъ выѣхала на бѣлой лошади сахарно-молочнаго цвѣта фигура, долженствовавшая изображать герольда, но походившая гораздо болѣе на карточнаго валета верхомъ. Это былъ клоунъ изъ цирка, постоянно пріѣзжавшаго въ Модфогъ въ это время года и нарочно нанятый мэромъ для этого торжественнаго случая. Ученый конь выступалъ по всѣмъ правиламъ высшей школы, неся высоко голову, присѣдая на заднія ноги и выдѣлывая артистическія штуки передними, что должно было бы возбудить восторгъ въ сердцахъ разумной толпы. Но толпа въ Модфогѣ никогда не была разумной и, по всей вѣроятности, никогда ею не будетъ. Вмѣсто того, чтобы разогнать туманъ своими радостными криками, какъ разсчитывалъ Николасъ Тольромбль, эта неразумная толпа, узнавъ въ герольдѣ клоуна, подняла недовольный ропотъ, выражая полное неодобреніе странной мысли посадить клоуна на лошадь, какъ обыкновеннаго гражданина. Еслибы онъ стоялъ на сѣдлѣ ногами къ верху или прыгалъ бы въ обручь, или даже просто стоялъ бы на одной ногѣ, засунувъ другую въ ротъ, то восторгъ былъ бы всеобщій, но спеціалисту гаэру сидѣть просто въ сѣдлѣ, положивъ ноги въ стремена, было слишкомъ глупой, оскорбительной шуткой. Такимъ образомъ, герольдъ потерпѣлъ полное фіаско и безславно гарцовалъ подъ энергичные свистки зрителей.
   За нимъ слѣдовало шествіе. Мы боимся сказать, сколько тутъ было людей въ полосатыхъ рубашкахъ и черныхъ бархатныхъ шапочкахъ, на манеръ лондонскихъ лодочниковъ, сколько фигуръ изображало скороходовъ, сколько несли знаменъ, которыя отъ тяжелой атмосферы ни за что не хотѣли публично выказать свои надписи, еще менѣе склонны мы повѣдать читателямъ, какъ музыканты, игравшіе на трубахъ и смотрѣвшіе на небо, т. е. на туманъ, шлепая по грязи и водѣ, до того забрызгали шедшихъ рядомъ съ ними скороходовъ въ напудренныхъ парикахъ, что послѣднія украшенія далеко не производили пріятнаго эффекта. Лучше также не распространяться о томъ, что лошади, привыкшіе къ цирку, часто останавливались и начинали танцовать на мѣстѣ, отказываясь идти по прямому пути и т. д. Все это могло бы составить предметъ длинныхъ описаній, но мы не чувствуемъ къ этому ни малѣйшаго желанія.
   О! какое величественное, прекрасное зрѣлище представляли муниципальные совѣтники въ парадныхъ каретахъ съ зеркальными стеклами, которыя доставлены были въ Модфогъ на счетъ Николаса Тольромбля и придавали шествію видъ похоронъ безъ траурной колесницы. И какъ эти почтенные члены городской корпораціи старались держать себя серьёзно и торжественно. А самъ Николасъ Тольромбль въ четырехъ-колесномъ фаэтонѣ, съ рослымъ жокеемъ, важно возсѣдалъ между мистеромъ Дженингсомъ, представлявшемъ капелана, и другимъ мѣстнымъ чиновникомъ съ старой гвардейской саблей въ рукахъ, изображавшемъ меченосца. Это была, по истинѣ, удивительная картина и слезы навертывались на глазахъ зрителей отъ смѣха. Такъ же трогательны были полные достоинства поклоны мистрисъ Тольромбль и ея сына, слѣдовавшихъ въ каретѣ, и не замѣчавшихъ дружнаго хохота толпы. Но вотъ шествіе вдругъ остановилось и раздались снова трубные звуки; толпа умолкла и всѣ глаза устремились на Модфогскую гору, ожидая появленія какого-нибудь новаго чуда.
   -- Они перестанутъ теперь смѣяться, мистеръ Дженингсъ, сказалъ Николасъ Тольромбль.
   -- Я такъ думаю, сэръ, отвѣчалъ секретарь.
   -- Посмотрите, какъ они ждутъ съ нетерпѣніемъ новаго зрѣлища. Теперь наша очередь смѣяться.
   -- Еще бы, сэръ!
   И Николасъ Тольромбль въ сильно возбужденномъ состояніи всталъ въ своемъ фаэтонѣ и выразилъ телеграфными знаками свое удовольствіе лэди мэрессѣ.
   Пока все это происходило, Недъ Твиджеръ сошелъ въ кухню Модфогъ-Голла съ цѣлью доставить слугамъ мэра возможность первымъ полюбоваться диковиннымъ зрѣлищемъ, которое ожидало жителей Модфога. Оказалось, что камердинеръ мэра былъ такъ дружествененъ, горничная такъ добра, а кухарка такъ любезна, что онъ не могъ отказаться отъ приглашенія выпить за здравіе ихъ господина.
   Такимъ образомъ, Недъ Твиджеръ опустился въ своихъ мѣдныхъ доспѣхахъ на кухонный столъ и выпилъ кружку какого-то крѣпкаго напитка за процвѣтаніе мэра и успѣхъ его торжественнаго въѣзда съ Модфогъ. Но для этого онъ долженъ былъ снять свой тяжелый шлемъ, который камердинеръ надѣлъ на свою голову, къ величайшему удовольствію кухарки и горничной. Этотъ дружественный камердинеръ былъ очень любезенъ съ Недомъ, а Недъ очень галантерейно ухаживалъ за кухаркой и горничной поперемѣнно. Вообще, имъ всѣмъ четверымъ было очень пріятно и крѣпкій напитокъ быстро улетучивался.
   Наконецъ, Неда Твиджера громко позвали, ему пора было занять свое мѣсто въ торжественномъ шествіи. Дружественный камердинеръ, добрая горничная и любезная кухарка надѣли на него шлемъ, который закрѣплялся очень хитрымъ способомъ и, онъ торжественно выйдя на улицу, предсталъ предъ толпою.
   Поднялся страшный шумъ, но это не были ни крики восторга, ни возгласы изумленія, а просто громкій, неудержимый хохотъ.
   -- Какъ! воскликнулъ мистеръ Тольромбль, вскакивая съ своего мѣста въ четырехколесномъ фаэтонѣ.-- Опять смѣхъ! Но если они смѣются надъ человѣкомъ, закованномъ въ настоящіе мѣдные доспѣхи, то они станутъ хохотать и при видѣ умирающаго отца. Но зачѣмъ онъ не идетъ на свое мѣсто? Зачѣмъ онъ катится къ намъ? Здѣсь ему нечего дѣлать!
   -- Я боюсь, сэръ... началъ мистеръ Дженингсъ.
   -- Чего вы боитесь? спросилъ Николасъ Тольромбль, смотря прямо въ глаза своему секретарю.
   -- Я боюсь, что онъ пьянъ.
   Николасъ Тольромбль бросилъ поспѣшный взглядъ на чудовищную фигуру, подвигавшуюся къ нимъ и, схвативъ за руку секретаря, огласилъ воздухъ болѣзненнымъ стономъ.
   Дѣло было въ томъ, что мистеръ Твиджеръ, получивъ разрѣшеніе отъ мэра выпить только по стакану рому послѣ закрѣпленія каждой штуки своихъ мѣдныхъ доспѣховъ, выпилъ въ торопяхъ по четыре стакана, уже не говоря о крѣпкомъ напиткѣ, которымъ его угостили на кухнѣ. Мы недостаточно спеціалисты, чтобы сказать, по какой причинѣ -- отъ того ли, что мѣдная броня мѣшала испаряться виннымъ парамъ или по чему-либо другому, но мистеръ Твиджеръ едва успѣлъ очутиться за воротами Модфогъ-Голла, какъ почувствовалъ себя совершенно пьянымъ, и вотъ почему онъ нарушилъ порядокъ шествія. Конечно, это само по себѣ составляло очень непріятное происшествіе, но судьба готовила Николасу Тольромблю еще худшее испытаніе. Мистеръ Твиджеръ уже болѣе мѣсяца не раскаявался въ своемъ нетрезвомъ поведеніи, и вдругъ ему вошло въ голову быть чувствительнымъ и сантиментальнымъ въ ту самую минуту, когда это ни мало не было умѣстно. Крупныя слезы катились по его щекамъ и онъ тщетно старался скрыть свое горе, отирая глаза пестрымъ коленкоровымъ платкомъ, который не очень подходилъ къ его военнымъ доспѣхамъ XVI столѣтія.
   -- Твиджеръ, подлецъ! воскликнулъ Николасъ Тольромбль, забывая свое достоинство:-- ступай назадъ.
   -- Никогда, отвѣчалъ Недъ: -- я гнусное животное, но васъ не покину.
   -- Хорошо, Недъ, не покидай его! закричали въ толпѣ со всѣхъ сторонъ.
   -- Я и не намѣренъ, продолжалъ Недъ съ упорствомъ пьянаго:-- я очень несчастливъ. Я несчастный отецъ несчастнаго семейства, но я преданный человѣкъ и никогда васъ не оставлю.
   Повторивъ еще нѣсколько разъ это любезное обѣщаніе, Недъ обратился къ толпѣ съ длинной рѣчью, въ которой объяснилъ, какой онъ честный человѣкъ, сколько лѣтъ онъ прожилъ въ Модфогѣ и тому подобные интересные факты.
   -- Эй, не возьмется ли кто-нибудь увести его? воскликнулъ Николасъ:-- я заплачу щедро.
   Двое или трое охотниковъ тотчасъ выступило изъ толпы, но секретарь мэра вступился.
   -- Погодите! сказалъ онъ.-- Извините, сэръ, но право опасно къ нему подойти; если онъ пошатнется и упадетъ на кого нибудь, то непремѣнно задавитъ.
   Слыша это замѣчаніе, толпа раздалась и охотники отскочили на почтительное разстояніе. Недъ остался одинъ, какъ герцогъ Девонширскій, въ своемъ маленькомъ кружкѣ.
   -- Но, мистеръ Дженингсъ, возразилъ Николасъ Тольромбль: -- онъ задохнется.
   -- Я очень буду сожалѣть объ этомъ, но никому безъ его помощи не снять съ него этихъ военныхъ доспѣховъ. Они такъ странно надѣты.
   Тутъ Недъ горько зарыдалъ и такъ печально замахалъ шлемомъ, что каменное сердце было бы тронуто, но такъ какъ у толпы сердце не каменное, то воздухъ огласился веселымъ хохотомъ.
   -- Господи, произнесъ Николасъ, поблѣднѣвъ при мысли, что Недъ можетъ задохнуться въ своемъ древнемъ костюмѣ:-- неужели, мистеръ Дженингсъ, ничего нельзя сдѣлать?
   -- Ничего, отвѣчалъ Недъ: -- рѣшительно ничего. Господа, я несчастный, заживо погребенный въ мѣдномъ гробѣ.
   Этотъ поэтическій образъ, плодъ его собственнаго воображенія, вызвалъ у Неда такой обильный потокъ слезъ, что толпа наконецъ почувствовала къ нему нѣжное состраданіе и начала гнѣвно спрашивать у Николаса Тольромбля, что онъ о себѣ думалъ, запирая живаго человѣка въ мѣдный гробъ. Одинъ же гражданинъ въ сѣромъ жилетѣ выразилъ мнѣніе, что Николасъ не посмѣлъ бы такъ поступить съ Недомъ, еслибъ послѣдній не былъ бѣднякъ, и предложилъ разнести четырехколесный фаэтонъ, или самого Николаса, или обоихъ. Послѣднее сложное предложеніе, повидимому, показалось толпѣ очень удовлетворительнымъ.
   Однако, оно не было приведено въ исполненіе, такъ какъ въ эту минуту явилась на сцену жена Неда Твиджера, и Недъ, увидавъ ея издали, отправился по привычкѣ домой. Конечно, онъ не очень скоро передвигалъ ноги, которыя плохо шли подъ тяжестью мѣдныхъ доспѣховъ, несмотря на все желаніе поскорѣе очутиться дома. Поэтому, мистрисъ Твиджеръ вполнѣ достало время осыпать бранью Николаса Тольромбля. Она прямо высказала свое мнѣніе, что онъ чудовище, и что если ея мужъ потерпитъ какой нибудь вредъ отъ мѣдныхъ доспѣховъ, то она предастъ Николаса Тольромбля суду, какъ убійцу. Высказавъ все это съ подобающей яростью, она послѣдовала за мужемъ, который ковылялъ по улицѣ, громко жалуясь на свою несчастную участь.
   Какой плачъ и стонъ подняли дѣти Неда по его возвращеніи домой! Мистрисъ Твиджеръ долго старалась снять съ него военные доспѣхи, но все тщетно. Поэтому она кончила тѣмъ, что повалила его на кровать, какъ онъ былъ, въ латахъ, шлемѣ, и цр. Страшно заскрипѣла кровать подъ тяжестью Неда, но не сломалась, и Недъ пролежалъ до слѣдующаго дня, кряхтя и отпиваясь ячменной водой. При каждомъ его стонѣ, мистриссъ Твиджеръ громко заявляла, что ему подѣломъ, и другого утѣшенія несчастный не могъ добиться.
   Между тѣмъ, Николасъ Тольромбль и торжественное шествіе продолжали свой путь до ратуши, среди криковъ и свистковъ толпы, которая взяла себѣ въ голову, что Недъ былъ бѣднымъ мученикомъ. Оффиціально водворенный на своемъ почетномъ мѣстѣ въ залѣ муниципальнаго совѣта, новый мэръ произнесъ рѣчь, сочиненную его секретаремъ. Она была очень длинная и, вѣроятно, очень хорошая, но благодаря шуму толпы на улицѣ, никто ее не слышалъ, кромѣ самого Николаса Тольромбля. Послѣ этого процессія двинулась обратно въ значительномъ безпорядкѣ и въ Модфогъ-Голлѣ Николасъ Тольромбль задалъ муниципалитету торжественный банкетъ.
   Но обѣдъ прошелъ очень скучно, и Николасъ былъ сильно разочарованъ. Всѣ муниципальные совѣтники были такіе сонные, тупые старики. Николасъ произнесъ нѣсколько рѣчей, какъ лордъ мэръ въ Лондонѣ, и даже сказалъ тоже самое, что лордъ мэръ и, однако, никто ему не рукоплескалъ. Только одинъ изъ гостей былъ въ веселомъ настроеніи, по онъ оказался дерзкимъ нахаломъ и назвалъ мэра Никомъ! "Что бы было, подумалъ Николасъ:-- еслибъ кто-нибудь вздумалъ назвать Никомъ лондонскаго лорда-мэра? Онъ желалъ бы видѣть, что сказали бы на это меченосецъ, лѣтописецъ и прочіе должностные сановники столичной корпораціи. Они ему показали бы что такое Никъ!"
   Но все это не было еще худшимъ дѣломъ Николаса Тольромбля. Еслибъ онъ не пошелъ далѣе, то остался бы до сегодня мэромъ и могъ бы произносить рѣчи до совершенной потери голоса. Но онъ почувствовалъ пристрастіе къ статистикѣ и сталъ философствовать; а статистика и философія побудили его совершить нѣчто, увеличившее его непопулярность и ускорившее его паденіе.
   Въ самомъ концѣ Большой улицы, заднимъ фасомъ къ рѣкѣ, стоитъ таверна "Веселые лодочники", старинный домикъ съ полукруглыми окнами и одной комнатой, совмѣщающей въ себѣ кухню, буфетъ и столовую съ большимъ очагомъ и котломъ. Здѣсь собирались съ незапамятныхъ временъ работники и проводили зимніе вечера, попивая доброе, крѣпкое пиво и слушая веселые звуки скрипки и бубенъ. Содержатель таверны имѣлъ, какъ слѣдуетъ, разрѣшеніе мэра и муниципалитета на производство торговли подъ музыку, но Николасъ Тольромбль прочелъ нѣсколько брошюръ и парламентскихъ отчетовъ о распространеніи преступленій, или слушалъ, какъ ихъ читалъ его секретарь, что сводится къ тому же, и онъ пришелъ къ тому неожиданному заключенію что скрипка и бубны болѣе развратили населеніе Модфога, чѣмъ вслкое другое обстоятельство, которое могло только придумать самое хитрое человѣческое соображеніе. Поэтому новый мэръ рѣшился удивить весь муниципалитетъ и нанести страшный ударъ Веселымъ Лодочникамъ, когда придетъ время возобновлять свидѣтельство на торговлю.
   Наконецъ, наступилъ этотъ долго-ожидаемый день и краснощекій содержатель таверны явился въ ратушу съ сіяющимъ лицомъ, а до ухода изъ дома распорядился пригласить на вечеръ лишняго скрипача для торжественнаго празднованія годовщины его заведенія. Онъ почтительно просилъ муниципалитетъ возобновить ему разрѣшеніе торговать съ музыкой, и муниципалитетъ уже хотѣлъ, какъ всегда, подписать это разрѣшеніе, какъ вдругъ Николасъ Тольромбль всталъ и огорошилъ всѣхъ присутствующихъ потокомъ краснорѣчія. Въ цвѣтистыхъ выраженіяхъ онъ распространился о быстро увеличивающемся развратѣ въ его родномъ городѣ и совершаемыхъ ежедневно въ его стѣнахъ излишествахъ. При этомъ онъ разсказалъ, какъ непріятно на него дѣйствовало зрѣлище многочисленныхъ боченковъ съ пивомъ, спускаемыхъ каждую недѣлю въ погребъ Веселыхъ Лодочниковъ, и какъ онъ два дня къ ряду сидѣлъ у окна противъ таверны, считая число лицъ, заходившихъ туда за пивомъ съ полудня до часа, когда между прочимъ большинство жителей Модфога обѣдаетъ. Изъ этихъ его личныхъ наблюденій оказалось, что въ пять минутъ вышло изъ таверны съ кружками пива среднимъ числомъ двадцать одно лицо, а умножая на двѣнадцать, это число составитъ 252 человѣка въ часъ, или, въ теченіи пятнадцати часовъ, во время которыхъ открыто заведеніе, три тысячи семьсотъ восемьдесятъ человѣкъ въ день, значитъ въ недѣлю двадцать шесть тысячъ четыреста шестьдесятъ. Затѣмъ онъ доказалъ очень краснорѣчиво, что бубны и развращеніе нравовъ -- синонимы, а скрипка и безнравственныя стремленія -- одно и тоже. Всѣ эти аргументы онъ подкрѣплялъ частыми ссылками на толстую книгу въ синей оберткѣ и на рѣшенія лондонскихъ судей. Дѣло кончилось тѣмъ, что муниципалитетъ, озадаченный цифрами, и усыпленный длинною рѣчью, а главное желавшій поскорѣе отправиться обѣдать, отдалъ предпочтеніе Николасу Тольромблю и отказалъ Веселымъ Лодочникамъ въ разрѣшеніи торговать съ музыкой.
   Однако, хотя Николасъ восторжествовалъ, но его торжество было кратковременное. Его борьба съ кружками пива и скрипками, точно онъ самъ никогда не пользовался тѣмъ и другимъ, вскорѣ возбудила противъ него общую ненависть и даже старые друзья стали отворачиваться отъ него. Мало по малу, ему надоѣло уединенное величіе Модфогъ-Голла и его сердце стало изнывать по теплому уголку въ Тавернѣ Барочниковъ. Онъ сталъ сожалѣть, что вздумалъ сдѣлаться общественнымъ дѣятелемъ и сталъ, вздыхая, вспоминать о веселомъ времени, когда онъ торговалъ углемъ. Наконецъ, Николасъ Тольромбль дошелъ до такого отчаянія, что собрался съ духомъ, заплатилъ своему секретарю за треть впередъ и отправилъ его обратно въ Лондонъ. Послѣ этого онъ надѣлъ шляпу, спряталъ гордость въ карманъ и отправился въ Таверну Барочниковъ. Тамъ находилось только двое изъ его старыхъ друзей, и они очень холодно отвѣчали на его привѣтствіе.
   -- Что, вы теперь задумали запретить трубки, мистеръ Тольромбль? спросилъ одинъ.
   -- И доказать, что табакъ увеличиваетъ число преступленій? прибавилъ второй.
   -- Нѣтъ, ни то, ни другое, отвѣчалъ Николасъ, крѣпко пожимая имъ руки: -- я пришелъ сюда, чтобъ сказать вамъ. Я очень сожалѣю, что такъ долго ломалъ дурака, и прошу позволенія занять мое старое мѣсто у камина.
   Старики широко раскрыли глаза отъ изумленія и въ полуотворенную дверь выглянуло еще три или четыре старика, которымъ Николасъ со слезами на глазахъ повторилъ тоже. Всѣ они подняли радостный крикъ, отъ котораго задребезжали колокола на церковной колокольнѣ и, пододвинувъ прежнее кресло, торжественно водворили въ немъ Николаса, который приказалъ подать самую большую чашу горячаго пунша и безконечное число трубокъ.
   На слѣдующій день, Веселые Лодочники получили разрѣшеніе торговать съ музыкой, и въ тотъ же вечеръ старый Николасъ и жена Неда Твиджера танцовали подъ звуки скрипки и бубенъ, которымъ, повидимому, отдыхъ былъ очень полезенъ, такъ какъ они никогда такъ весело не играли. Недъ сіялъ счастьемъ, отплясывалъ національный джигъ, ставилъ стулья себѣ на подбородокъ и соломинку на носъ, при громкихъ рукоплесканіяхъ всего муниципалитета, приведеннаго въ восторгъ его искуствомъ!
   Однако, мистеръ Тольромбль-младшій не хотѣлъ разстаться съ прошедшимъ великолѣпіемъ и уѣхалъ въ Лондонъ, гдѣ сталъ писать векселя. Впрочемъ, и это продолжалось не долго; вскорѣ онъ запутался въ долгахъ и, раскаявшись въ своемъ расточительномъ поведеніи, вернулся въ родительскій домъ.
   Что же касается до стараго Николаса, то онъ сдержалъ свое слово и, попробовавъ, въ теченіи шести недѣль, общественной дѣятельности, болѣе уже никогда не брался за это тяжелое бремя. На слѣдующее же собраніе муниципалитета онъ, по старинному, проспалъ все засѣданіе и, въ доказательство своей искренности, просилъ насъ написать этотъ достовѣрный разсказъ. Мы бы желали, чтобъ онъ напомнилъ Тольромблямъ другой сферы, что надменность не достоинство и что запрещеніе мелкимъ людямъ тѣхъ мелочныхъ удовольствій, которыми они сами нѣкогда утѣшались, когда находились на низкой общественной ступени, навлекаетъ на нихъ общее презрѣніе и ненависть.
   Этотъ очеркъ -- первая страница изъ лѣтописей города Модфога, къ которымъ, быть можетъ, мы когда-нибудь еще возвратимся.

"Отечественныя Записки", No 9, 1880

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru