Диккенс Чарльз
Одержимый духом

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Haunted Man and the Ghost's Bargain.
    Полный перевод с английского Федора Резенера.

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

   

ОДЕРЖИМЫЙ ДУХОМЪ.

0x01 graphic

Глава I.
Полученный даръ.

   Всѣ говорили такъ.
   Я отнюдь не думаю, чтобы утверждаемое всѣми было непремѣнно истинно. Всякому случается также часто быть праву, какъ и неправу. По общему опыту, каждый бывалъ такъ часто неправъ и въ большинствѣ случаевъ такъ долго не зналъ, насколько онъ былъ неправъ, что авторитетъ оказывается погрѣшимымъ.
   Всякій можетъ быть иногда и правъ; но "то не правило", какъ говоритъ въ балладѣ призракъ Джиля Скруджинса.
   Страшное слово "призракъ" напоминаетъ мнѣ продолжать разсказъ.
   Всѣ говорили, что наружность его обличала человѣка, посѣщаемаго призраками. На этотъ разъ я, ссылаясь на общій говоръ. думаю, что мнѣніе это оыло справедливо.
   Кто видѣлъ его ввалившіяся щеки, его впавшіе блестящіе глаза, его фигуру въ черномъ одѣяніи, хотя соразмѣрную и статную, но внушавшую непонятное отвращеніе, его сѣрые волосы, подобно водоросли висѣвшіе по сторонамъ лица,-- какъ-будто онъ всю жизнь былъ одиноко колеблемъ волнами пространнаго океана человѣчества,-- кто видѣлъ этого человѣка, непремѣнно считалъ его посѣщаемымъ призраками.
   Кто замѣчалъ его настроеніе, молчаливое, мечтательное, мрачное, его всегда осторожное и неизмѣнно-холодное и невеселое обращеніе, его безпокойное раздумье, повидимому, о вещахъ и временахъ, давно прошедшихъ, или пристальное вниманіе къ давнишнимъ отголоскамъ его духа,-- кто наблюдалъ все это, признавалъ его человѣкомъ, посѣщаемымъ призраками.
   Кто слышалъ его говоръ, медленный, глухой, отъ природы полный и мелодичный, но, повидимому, нарочно сдавливаемый, приписывалъ этотъ голосъ человѣку, посѣщаемому призраками.

0x01 graphic

   Кто-бы не сказалъ того же, видя описываемаго мною человѣка въ его кабинетѣ, полу-библіотекѣ и полу-лабораторіи? потому что, какъ было извѣстно окрестъ и по сосѣдству, человѣкъ этотъ былъ знатокъ въ химіи и профессоръ, руки и уста котораго ежедневно приковывали вниманіе множества слушателей. Кто-бы не сказалъ того же, видя его зимнимъ вечеромъ въ этомъ кабинетѣ, окруженнаго растворами, инструментами и книгами, при свѣтѣ лампы, накрытой абажуромъ и бросавшей на стѣну тѣнь, похожую на огромнаго жука и неподвижную среди множества колеблющихся тѣней, когда свѣтъ вспыхивавшаго каминнаго огня падалъ на окружавшіе хозяина странные предметы? Изъ нихъ стеклянные сосуды съ жидкостями бросали тѣни, трепетавшія въ сердцѣ предъ силою хозяина разложить ихъ и возвратить ихъ составныя части огню и пару. Кто не сказалъ-бы того же, видя его здѣсь за оконченной работой, качающагося на стулѣ передъ ржавою рѣшеткой и краснымъ пламенемъ, шевелящаго губами какъ-бы въ разговорѣ, но безмолвнаго, какъ могила?
   Кого легкій порывъ воображенія не убѣдилъ-бы въ томъ, что и жилище этого человѣка, и все окружающее, и даже обитаемая имъ почва -- зачарованы?
   -- Его жилище было такъ одиноко и похоже на таинственный погребъ! То была старая, уединенная часть древняго училищнаго зданія, -- нѣкогда величественнаго и стоявшаго на открытомъ мѣстѣ, теперь же представлявшаго лишь устарѣлую причуду забытаго архитектора,-- зданіе, затемненное дымомъ, временемъ и непогодой, стѣсненное со всѣхъ сторонъ разростаніемъ большаго города, заваленное, подобно старому колодезю, массою кирпичей и камней. Маленькіе четвероугольники зданія стояли, какъ въ настоящихъ рвахъ, въ улицахъ, застроенныхъ позднѣе домами, возвышавшимися поверхъ его массивныхъ дымовыхъ трубъ. Его вѣковыя деревья были оскорбляемы въ перемѣнчивую погоду выходившимъ по сосѣдству дымомъ. Его лужайки едва сохранились на скудной почвѣ. Ближняя мостовая отвыкла отъ людскихъ шаговъ и попадала на глаза развѣ заблудшему пѣшеходу, который удивленно спрашивалъ себя, къ какой это ямѣ онъ попалъ. Циферблатъ солнечныхъ часовъ забился въ закрытый кирпичами уголокъ, въ который уже цѣлый вѣкъ не попадалъ ни одинъ лучъ солнца, но въ глубинѣ котораго, какъ-бы въ вознагражденіе за его отсутствіе свѣта, снѣгъ сохранялся цѣлыми недѣлями дольше, чѣмъ на улицахъ; черный восточный вѣтеръ, вездѣ безмолвный и тихій, заставлялъ этотъ уголъ гудѣть, подобно огромному волчку.
   Внутри, особенно близъ очага, жилище химика казалось чрезвычайно ветхимъ и, однако, было еще очень прочно, не смотря на балки, изъѣденныя червями и на склонъ тяжелаго пола къ огромному камину. Жилище это, стѣсненное городомъ, тѣмъ не менѣе рѣзко отдѣлялось отъ него характеромъ, временемъ и обычаями. Оно было до-нельзя мирно, и однако, постоянно оглашалось громкимъ говоромъ и хлопаньемъ дверей. Отголоски эти не только не замирали въ корридорахъ и пустыхъ комнатахъ, но, ворча и шепча, проникали въ самые удаленные закоулки.
   Стоило посмотрѣть на химика въ его жилищѣ въ сумерки, въ мертвое зимнее время.
   Въ тотъ часъ, когда при всѣ и свистѣ вѣтра солнце опускается за горизонтъ; въ тотъ часъ, когда именно настолько смеркло, чтобы образы предметовъ стали терять очертанія; въ тотъ часъ, когда люди, сидящіе у камина, начинаютъ видѣть въ угляхъ фантастическія фигуры, горы, пропасти, засады, арміи; въ тотъ часъ, когда на улицахъ пѣшеходъ наклоняетъ голову и претъ противъ вѣтра; въ тотъ часъ, когда люди, поневолѣ подвергающіеся ненастью, загоняются въ какой-нибудь темный и холодный закоулокъ сыплющимся имъ въ глаза снѣгомъ, котораго падаетъ слишкомъ мало и который сносится слишкомъ быстро, чтобы оставлять слѣды на мерзлой почвѣ; въ тотъ часъ, когда окна домовъ тщательно закрыты ставнями, когда газъ начинаетъ пронизывать своими лучами и оживленныя, и пустыя улицы, на которыя быстро нисходитъ ночь; какъ бродяга, дрожа на дорогѣ отъ озноба, кидаетъ голодные взоры на печи подземныхъ кухонь, въ конецъ раздражая свой аппетитъ тѣмъ, что на всемъ пути вдыхаетъ въ себя запахъ чужихъ обѣдовъ.
   Когда путешествующіе по сушѣ пристально смотрятъ на мрачные ландшафты, дрожа всѣми членами на вѣтру; когда матросы, вися на оледенѣлыхъ реяхъ, страшно качаются во всѣ стороны надъ сердитыми волнами; когда поставленные на скалахъ и мысахъ маяки кажутся одинокими часовыми, а застигнутыя ночью морскія птицы кидаются на ихъ тяжелые фонари, разбиваются и падаютъ мертвыми; когда малыя дѣти, читая сказки, дрожатъ при мысли о судьбѣ Кассима-Бабы, котораго отсѣченные члены висятъ въ пещерѣ разбойниковъ, или когда дѣти задаются страшнымъ вопросомъ, не встрѣтятъ ли они, когда-нибудь, вечеромъ, проходя длиннымъ и темнымъ корридоромъ въ спальню, ужасную маленькую старушку съ костылемъ, -- старушку, имѣвшую обыкновеніе выскакивать изъ ящичка въ комнатѣ купца Абади; когда, въ деревнѣ, послѣдніе лучи дня тухнутъ въ глубинѣ аллей, между тѣмъ какъ деревья, склонившись сводомъ, одѣваются въ густой сумракъ; когда въ паркѣ и лѣсахъ высокіе и мокрые папоротники, мохъ, слой опавшихъ мертвыхъ листьевъ и стволы деревъ закрываются непроницаемою тѣнью; когда туманъ встаетъ съ луговъ и рѣкъ; когда огни, свѣтящіеся въ окнахъ старинныхъ замковъ и фермъ, радуютъ путника; когда мельница перестаетъ стучать, ремесленникъ запираетъ свою мастерскую, а земледѣлецъ, оставивъ плугъ или борону на пустомъ полѣ, ведетъ своихъ быковъ въ стойла, между тѣмъ какъ церковные часы бьютъ глуше, чѣмъ въ полдень, и ворота кладбища заперты на всю ночь; когда вездѣ сумерки освобождаютъ находившіяся съ утра въ заключеніи тѣни, которыя теперь стекаются подобно безчисленнымъ легіонамъ призраковъ; когда призраки сидятъ по угламъ домовъ и корчатъ рожи изъ-за полуотворенныхъ дверей; когда они остаются полными хозяевами пустыхъ жилищъ; когда они въ жилыхъ комнатахъ пляшутъ по полу, стѣнахъ и потолку, пока огонь только тлѣетъ въ каминѣ, и подобно водамъ отлива исчезаютъ, какъ только вспыхнетъ пламя; когда, тѣшась тѣнями всего, что въ комнатѣ, они обращаютъ няньку въ людоѣда, деревянную лошадку въ чудовище, удивленнаго ребенка, который не знаетъ, смѣяться ли ему или плакать, въ существо, чуждое ему самому, и даже каминные щипцы въ исполина, протягивающаго свои длинныя руки затѣмъ, чтобъ размолоть кости людей себѣ на муку; когда тѣни навѣваютъ на воображеніе стариковъ необычайные мысли и образы; когда онѣ тихо оставляютъ свои закоулки, съ формами и лицами прошедшихъ временъ, возставшими изъ гробовъ, съ глубокаго дна моря, гдѣ бродятъ вещи; которыя могли бы быть, но которыхъ никогда не было; когда химикъ сидѣлъ предъ своимъ каминомъ, не отрывая глазъ отъ огня; когда, съ усиленіемъ или ослабленіемъ пламени, тѣни являлись или исчезали; когда онъ не обращалъ на нихъ вниманія, а пристально смотрѣлъ въ огонь. Вотъ тутъ-то и посмотрѣли бы вы на него; когда возникавшіе вмѣстѣ съ тѣнями звуки раздавались изъ своихъ закоулковъ и, казалось, еще усиливали царствовавшее вокругъ него безмолвіе; когда вѣтеръ ревѣлъ въ трубѣ и по временамъ свистѣлъ или вылъ въ домѣ; когда старыя деревья на дворѣ колебались такъ сильно, что заставили потревоженную въ ея снѣ старую птицу жалобно протестовать противъ этой суматохи; когда, по временамъ, дрожало окно, визжалъ ржавый флюгеръ на башнѣ; когда висѣвшій въ ней колоколъ возвѣщалъ о минованіи еще одной четверти часа, или огонь потухалъ, треща.
   Тутъ, пока химикъ еще сидѣлъ подъ огнемъ, внезапный ударъ въ дверь вызвалъ его изъ мечтаній.
   -- Кто тамъ? вскричалъ онъ. Войдите!
   Ни одна человѣческая фигура не подошла опереться на спинку его стула, никакіе глаза не смотрѣли на химика поверхъ его плеча. И, однако, хотя въ комнатѣ не было зеркала, на площади котораго могъ бы отразиться на минуту его образъ, что-то темное мелькнуло и исчезло.
   -- Извините, сударь, сказалъ человѣкъ съ очень краснымъ лицомъ и съ видомъ торопливости, придерживая дверь ногою, чтобы войти самому и внести корзину; извините, сударь, повторилъ онъ, отводя ногу лишь постепенно, чтобы дверь затворилась безъ шуму: я боюсь, что сегодня вечеромъ немного опоздалъ. Но мистрисъ Вилліамъ такъ часто была сбиваема съ ногъ...
   -- Вѣтромъ? А, да, я слышалъ, какъ онъ дулъ.
   -- Вѣтромъ, сударь. Это чудо, что ей удалось вернуться домой. Боже мой! да... вѣтромъ, мистеръ Редло, вѣтромъ.
   Разговаривая, онъ поставилъ на полъ корзину, содержавшую обѣдъ, потомъ зажегъ лампу, постлалъ скатерть на столъ, поспѣшно прервалъ это занятіе, чтобы поправить огонь въ каминѣ, и тотчасъ принялся за прежнее. Въ этотъ короткій промежутокъ времени двойной свѣтъ лампы и камина измѣнили видъ комнаты такъ внезапно, что казалось, будто одного появленія этого человѣка, круглаго и дѣятельнаго, было достаточно для произведенія столь пріятной перемѣны.
   -- Мистрисъ Вилліамъ, сударь, всегда теряла равновѣсіе отъ дѣйствія стихій. Она не въ состояніи противиться имъ.
   -- Нѣтъ? спросилъ мистеръ Редло добродушно, хотя немного отрывисто.
   -- Нѣтъ, сударь. Иногда сама земля заставляетъ мистрисъ Вилліамъ терять равновѣсіе. Такъ случилось въ прошлое воскресенье, когда было такъ грязно и скользко, а мистрисъ Вилліамъ отправилась на чай къ своей свояченицѣ. А мистрисъ Вилліамъ очень опрятна и любить держать себя чисто. Скоро она будетъ терять равновѣсіе отъ воздуха. Такъ, однажды, она согласилась проводить свою подругу на ярмарку въ Пикгемѣ, чтобы покачаться на качеляхъ. И что же? Это движеніе подѣйствовало на нее такъ же быстро, какъ качка парохода. Мистрисъ Вилліамъ можетъ еще терять равновѣсіе отъ дѣйствія огня. Вѣдь было же съ ней, что по случаю ложной тревоги пожарныхъ, когда мистрисъ Вилліамъ жила у своей матери, она пробѣжала двѣ мили въ ночномъ чепцѣ. Мистрисъ Вилліамъ можетъ потерять равновѣсіе и отъ воды, какъ однажды, въ Баттерзе, находясь въ лодкѣ со своимъ маленькимъ племянникомъ, Чарли Свиджеромъ младшимъ, двѣнадцати лѣтъ, который, не будучи знакомъ съ мореплаваніемъ, дать толкнуться лодкѣ на стѣну камней. Но виною всему этому стихіи! О силѣ же характера мистрисъ Вилліамъ можно судить лишь внѣ вліянія стихій.
   Онъ остановился въ ожиданіи отвѣта, который и выразился въ словѣ "да", произнесенномъ, попрежнему, отрывисто.
   -- Да, сударь, да, Боже мой! сказалъ мистеръ Свиджеръ, продолжая накрывать столъ и при этомъ называя всякій предметъ, который онъ бралъ въ руки.
   -- Такъ-то, сударь. Это я всегда говорю, сударь. Насъ, Свиджеровъ, такъ много! Перецъ... Вотъ, хоть бы мой отецъ, старый сторожъ этого зданія: ему восемьдесятъ-семь лѣтъ. Онъ тоже Свиджеръ. Ложка.
   -- Правда. Вилліамъ, было отвѣчено ему тономъ терпѣливымъ и разсѣяннымъ.
   Вилліамъ вновь остановился.
   -- Да, сударь, отвѣчалъ онъ; я это всегда говорю, сударь. Его можно назвать стволомъ дерева! Хлѣбъ... За нимъ слѣдуетъ его скромный преемникъ, т. е. именно моя личность. Соль... Да и мистрисъ Вилліамъ: оба Свиджеры. Вилки и ножи... Затѣмъ слѣдуютъ всѣ мои братья и ихъ семьи: все Свиджеры, мужчины и женщины, мальчики и дѣвочки. Да, если сосчитать всѣхъ двоюродныхъ братьевъ, дядей, тетокъ, всѣхъ родственниковъ въ различныхъ степеняхъ, то Свиджеры...-- стаканъ... могли бы, держась за руки, оцѣпить всю Англію.
   Не получая отвѣта отъ мечтателя, къ которому онъ обращался, мистеръ Вилліамъ приблизился къ нему и, для возбужденія его вниманія, какъ-бы нечаянно ударилъ по столу графиномъ. Когда эта уловка удалась, онъ продолжалъ торопливо, какъ-бы спѣша услышать подтвержденіе:
   -- Да, сударь! Это-то я и говорю, сударь. Мистрисъ Вилліамъ и я, мы были одного мнѣнія. Свиджеровъ и безъ насъ, говоримъ мы, довольно. Масло... Дѣло въ томъ, сударь, что одинъ мой отецъ -- цѣлое семейство... масло... о которомъ нужно заботиться. И случилось, слава Богу, такъ, что у насъ нѣтъ своихъ дѣтей... Угодно вамъ, сударь, кушать дичь и картофель? Когда я уходилъ, мистрисъ Вилліамъ сказала мнѣ, что все будетъ готово чрезъ десять минутъ.
   -- Я охотно поѣмъ, отвѣчалъ химикъ, какъ-бы пробуждаясь и медленно прохаживаясь по комнатѣ.
   -- Мистрисъ Вилліамъ опять принялась за дѣло, сударь! продолжалъ слуга, занятый въ эту минуту согрѣваніемъ передъ огнемъ тарелки, которую онъ употребилъ въ видѣ экрана для защиты своего лица.
   Мистеръ Редло остановился, и лицо его приняло выраженіе интереса и благосклонности.
   -- Это я всегда говорю, сударь, продолжалъ Вилліамъ. И ей удастся. Въ сердцѣ мистрисъ Вилліамъ живетъ материнское чувство, которое должно ее выручить и выручитъ.
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ мистеръ Редло.
   -- Въ томъ, сударь, что, не довольствуясь быть въ нѣкоторомъ родѣ матерью молодыхъ людей, стекающихся изъ множества странъ, чтобы слушать ваши лекціи въ этомъ древнемъ заведеніи... Удивительно, какъ скоро нагрѣвается посуда въ это морозное время, удивительно!
   Сказавъ это, онъ повернулъ тарелку и подулъ на свои пальцы.
   -- И что же? спросилъ мистеръ Редло.
   -- Это я всегда говорю, сударь, продолжала" Вилліамъ черезъ плечо, съ видомъ сердечнаго согласія и угожденія. Именно такъ, сударь. Всѣ наши студенты, безъ исключенія, такого мнѣнія о мистрисъ Вилліамъ. Каждый-таки день всѣ они, другъ за другомъ, заглядываютъ къ намъ, и каждому нужно перемолвить словечко съ мистрисъ Вилліамъ, или, лучше, съ мистрисъ Свиджъ, какъ они -- по крайней мѣрѣ большинство -- привыкли называть ее промежъ себя. Но вотъ что я говорю: лучше слышать свое имя исковерканнымъ такимъ образомъ по дружбѣ, чѣмъ слышать, что имя будетъ выкрикиваемо вѣрно и никто не будетъ обращать на него вниманія! Зачѣмъ даютъ имена? Для обозначенія кого-либо. Такъ если мистрисъ Вилліамъ извѣстна по чему-либо лучшему, чѣмъ ея имя -- я говорю о качествахъ и характерѣ мистрисъ Вилліамъ,-- то что за надобность въ ея имени, хотя настоящее ея имя "Свиджеръ". Послѣ этого, Боже мой, пусть они называютъ ее какъ угодно: Свиджъ, Виджъ, Лондонъ-бриджъ, Блакфріарсъ, Чельзеа, Путни, Ватерло или иначе.
   Произнося послѣднія слова этой торжественной рѣчи, онъ подошелъ къ столу и поставилъ или, вѣрнѣе, бросилъ на него тарелку, какъ достаточно нагрѣтую. Въ эту минуту вошелъ въ комнату предметъ его похвалъ, неся другую корзину и фонарь и сопровождаемый почтеннымъ старцемъ съ длинными бѣлыми волосами.
   Согласно описанію мистера Вилліама, мистрисъ Вилліамъ была особа, отличавшаяся простотою и благодушіемъ. Пріятно было смотрѣть на ея свѣжія щеки, которыя, казалось, отражали красный цвѣтъ должностного жилета ея мужа. Между тѣмъ, какъ свѣтлые волосы Вилліама стояли торчмя на его головѣ и, казалось, въ порывѣ услужливости на всякое дѣло, тянули глаза Вилліама въ воздухъ, каштановые волосы мистрисъ Вилліамъ были тщательно приглажены и завернуты подъ хорошенькій чепчикъ, самый спокойный и самый симметричный въ мірѣ. Между тѣмъ, какъ концы брюкъ Вилліама поднимались на его пяткахъ, какъ-будто сѣрый цвѣтъ не позволялъ имъ оставаться въ покоѣ, не глядя направо и налѣво, юбки мистрисъ Вилліамъ, украшенныя подходящими къ ея хорошенькому лицу красными и бѣлыми гирляндами, сидѣли на ней такъ скромно и аккуратно, какъ-будто даже вѣтеръ, неистово дувшій на улицѣ, былъ не въ силахъ нарушить хоть одну изъ ихъ складокъ.
   Если одежда мужа, особенно его воротникъ и отвороты, носили на себѣ слѣды суетливости, то маленькая талья платья жены была такъ гладка и непорочна, что навѣрное защитила бы хозяйку отъ самыхъ грубыхъ людей, еслибъ та нуждалась въ защитѣ. Но у кого хватило бы духу поднять біеніе этой столь спокойной груди какимъ-либо горемъ или заставить ее трепетать отъ страха или нечистой мысли? Какой человѣкъ не оберегъ бы ея покоя, какъ уважаютъ сонъ ребенка?
   -- Всегда точна, Милли, сказалъ Вилліамъ, принимая отъ жены корзину: иначе я не узналъ бы тебя. Вотъ мистрисъ Вилліамъ, сударь! Затѣмъ онъ наклонился къ уху жены и шепнулъ ей: "Сегодня вечеромъ онъ мрачнѣе обыкновеннаго, и его глаза еще болѣе обличаютъ духовидца!"
   Безъ всякаго жеманства и малѣйшаго шума, безъ всякаго желанія привлечь вниманіе -- такъ она была скромна -- Милли поставила на столъ принесенныя блюда. Вилліамъ же, послѣ множества шумливыхъ эволюцій, съ единственною цѣлью завладѣть соусникомъ, стоялъ наготовѣ подать его содержимое.
   -- А что въ рукахъ у нашего стараго друга? спросилъ мистеръ Редло, садясь за свой одинокій обѣдъ.
   -- Вѣтви жолди {Растеніе Ilex aquifolium, вѣтвями котораго англичане украшаютъ на Рождество и новый годъ свои жилые покои.}, сударь, отвѣчалъ мягкій голосъ Милли.
   -- Это я себѣ и говорю, сударь, добавилъ Вилліамъ, приближаясь со своимъ соусникомъ. Жолдь и ягоды такъ кстати въ эту пору года. Подливка!
   -- Еще день Рождества, еще истекающій годъ, пробормоталъ химикъ съ горестнымъ вздохомъ; еще воспоминанія, къ числу накопляемыхъ нами на собственное страданіе, пока не смѣшаетъ и не уничтожитъ ихъ смерть. Такъ-то, Филиппъ! добавилъ мистеръ Редло, вставая изъ-за стола и громко обращаясь къ старику, стоявшему въ сторонѣ со своею яркою ношею, съ которой спокойная мистрисъ Вилліамъ тихо срѣзала малыя вѣтви, чтобы украсить ими комнату, между тѣмъ какъ ея престарѣлый свекръ съ интересомъ слѣдилъ за выполненіемъ обряда.
   -- Здравствуйте, сударь, сказалъ старикъ. Я заговорилъ бы раньше, но, смѣю завѣрить, знаю вашъ обычай, мистеръ Редло. Желаю вамъ веселаго Рождества, сударь, и счастливаго новаго года, да и счастливыхъ будущихъ лѣтъ. Я-то насчитываю ихъ изрядное число, хи-хи! и потому осмѣливаюсь желать ихъ другимъ. Мнѣ восемьдесятъ-семь лѣтъ.
   -- Каждый-ли годъ былъ для васъ хорошъ и счастливъ? спросилъ мистеръ Редло.
   -- Да, сударь, каждый, отвѣтилъ старикъ.
   -- Старость ослабляетъ его память, и это неудивительно, тихо замѣтилъ мистеръ Редло, обращаясь къ сыну.
   -- Отнюдь нѣтъ, сударь, отвѣтилъ Вилліамъ. Это я себѣ всегда говорю, сударь. Ни у кого не было памяти лучшей, чѣмъ у моего отца. Это самый необыкновенный человѣкъ. Онъ не знаетъ, что значитъ забывать. Это я всегда замѣчаю мистрисъ Вилліамъ, сударь, повѣрьте мнѣ.

0x01 graphic

   Мистеръ Свиджеръ, руководимый желаніемъ выразить свое согласіе во всемъ и вездѣ, произнесъ эти слова такъ, какъ будто въ нихъ не было ни малѣйшаго противорѣчія замѣчаніямъ мистера Редло и какъ-будто они лишь цѣликомъ подтверждали его мнѣніе.
   Химикъ отодвинулъ тарелку и, вставъ изъ-за стола, подошелъ къ старику, который стоялъ всторонѣ; устремивъ взоръ на бывшую у него въ рукахъ вѣточку жолди.
   -- Значитъ, вы вспоминаете много дней, подобныхъ сегодняшнему, т. е. много лѣтъ, которыя одни кончаются, другія начинаются? спросилъ мистеръ Редло, внимательно изучая лицо старика и положивъ ему руку на плечо.
   -- О, да, сударь: много дней, много дней! отвѣчалъ Филиппъ, вполовину пробуждаясь отъ своихъ мечтаній. Мнѣ восемьдесятъ-семь лѣтъ!
   -- И веселыхъ, счастливыхъ дней? тихо спросилъ химикъ.
   -- Я былъ не больше этого, отвѣтилъ старикъ, протянувъ руку немного выше уровня своего колѣна и затѣмъ поглядывая на мистера Редло: не выше этого, когда я впервые праздновалъ этотъ день; и съ того времени я все вспоминаю о немъ. День былъ холодный, солнце сіяло, и мы гуляли. Кто-то -- то была моя мать; это такъ-же вѣрно, какъ то, что вы стоите здѣсь, хотя я и не помню хорошо ея святого лица, потому что она заболѣла и умерла въ томъ же году, на праздникахъ же, -- такъ мать моя сказала мнѣ, что маленькія птички кормятся этими ягодами. Мальчуганъ -- я-то, вы понимаете -- подумалъ, что если глаза птичекъ такъ блестящи, то, можетъ быть, именно потому, что такъ блестящи ягоды, которыми птички питаются зимою. Я помню это, хотя мнѣ восемьдесятъ-семь лѣтъ.
   -- Веселы и счастливы! пробормоталъ химикъ, опуская свои черные глаза на согбеннаго старика и сострадательно улыбаясь. Веселы и счастливы! И вы хорошо помните прошлое?
   -- Да, да! отвѣтилъ старикъ, уловивъ послѣднія слова. Я хорошо помню эти дни, то время, когда я ходилъ въ школу, -- помню годъ за годъ, помню всѣ принесенныя ими радости. Я былъ здоровымъ, сильнымъ мальчугой, мистеръ Редло, и, прошу васъ вѣрить, превосходилъ всѣхъ въ игрѣ въ мячъ, на десятокъ миль въ окружности. Гдѣ Вильямъ? Не правда-ли, Вильямъ, что на десять миль въ окружности никто не могъ сравняться со мною въ игрѣ мячомъ?
   -- Это я всегда говорю себѣ, батюшка! тотчасъ же отвѣтилъ сынъ самымъ почтительнымъ тономъ. Вы настоящій Свиджеръ какой когда-либо былъ въ нашемъ родѣ.
   -- Да, продолжалъ старикъ, кивая головою и снова смотря на жолдь. Его мать (Вильямъ самый младшій изъ моихъ сыновей), его мать и я видѣли ихъ, мальчиковъ и дѣвочекъ, въ пеленкахъ и прыгающими вокругъ насъ, въ теченіе долгихъ лѣтъ, когда такія ягоды, какъ эти, и наполовину не горѣли такъ ярко, какъ ихъ свѣтлыя личики. Многіе изъ нихъ покинули насъ, и нашъ сынъ Джорджъ, нашъ старшій. которымъ она гордилась болѣе, чѣмъ кѣмъ-либо изъ остальныхъ, упалъ очень низко. Но эта жолдь и эти ягоды напоминаютъ мнѣ ихъ, и мнѣ кажется, что я вижу ихъ всѣхъ здоровыми и веселыми, какими они были тогда. И его самого я еще помню, благодаря Бога, невиннымъ ребенкомъ. Это для меня благодать, при моихъ восьмидесяти-семи годахъ.

0x01 graphic

   Пристальный взглядъ, внимательно устремленный химикомъ на старика, мало-по-малу опустился на землю.
   -- Когда я сталъ бѣднѣть, вслѣдствіе несчастныхъ обстоятельствъ, и поступилъ сюда сторожемъ, продолжалъ старикъ, -- болѣе пятидесяти лѣтъ тому назадъ... гдѣ Вилльямъ? Болѣе полустолѣтія тому назадъ, Вилльямъ!
   -- Я такъ и говорю, батюшка, по обыкновенію быстро и почтительно отвѣтилъ сынъ: это совершенно вѣрно; дважды пять -- десять, а изъ десятковъ составится и сотня.
   -- Пріятно намъ было узнать, что одинъ изъ нашихъ основателей, продолжалъ старикъ, радуясь своему знанію разсказываемаго обстоятельства,-- одинъ изъ ученыхъ джентльменовъ, содѣйствовавшихъ обезпеченію нашего учрежденія въ царствованіе Елисаветы,-- мы были основаны еще до нея -- между прочими своими приношеніями, назначилъ намъ въ завѣщаніи нѣкоторую сумму на покупку жолди и украшеніе ею стѣнъ и оконъ въ день Рождества. Въ этомъ было нѣчто прелестное, трогательное. Когда мы пріѣхали сюда въ Рождество, мы были нездѣшніе, но тѣмъ не менѣе полюбили его портретъ, висящій въ тогдашней залѣ большихъ пиршествъ: онъ представленъ джентльменомъ со спокойнымъ выраженіемъ лица, съ острою бородкой, фрезами вокругъ шеи, а подъ портретомъ стоить подпись старинными буквами: Господи, сохрани мнѣ память! Знаете вы его исторію, мистеръ Редло?
   -- Я знаю, что портретъ находится тамъ, какъ вы говорите, Филиппъ.
   -- Да, это вѣрно; это второй портретъ направо, надъ деревянной обшивкой. Я хотѣлъ сказать вамъ, что онъ помогъ мнѣ сохранить память, за что я ему благодаренъ; обходя ежегодно, какъ и въ настоящее время, зданіе и оживляя видъ этихъ комнатъ вѣтвями и ягодами, я чувствую, что и старая моя память оживляется. Одинъ годъ ведетъ за собою другой, этотъ ведетъ третій и сотню другихъ. День рожденія Спасителя сталъ для меня какъ-бы днемъ рожденія всѣхъ тѣхъ, кого я любилъ или оплакивалъ, а ихъ много, потому что мнѣ восемьдесятъ-семь лѣтъ.
   -- Веселъ и счастливъ! пробормоталъ Редло.
   Комната какъ-то странно темнѣла.
   -- Такъ видите, сударь, продолжалъ старикъ Филиппъ, котораго похолодѣвшее на улицѣ лицо, постепенно отогрѣвшись, оживилось и голубые глаза разгорѣлись; соблюдая этотъ день, я сохраняю много воспоминаній...
   -- Гдѣ же моя добрая Милли? Поболтать -- слабость насъ, стариковъ, а мнѣ остается еще осмотрѣть половину зданія; лишь бы холодъ не заморозилъ васъ въ дорогѣ, лишь бы вѣтеръ не унесъ насъ да мракъ не поглотилъ.
   Добрая Милли наклонилась своимъ спокойнымъ лицомъ къ лицу старика и, прежде чѣмъ онъ кончилъ говорить, овладѣла его рукой.
   -- Уйдемъ отсюда, милое дитя мое, сказалъ старикъ: иначе м-ръ Редло никогда не сядетъ за столъ, и обѣдъ его простынетъ до холода на улицѣ. Надѣюсь, что вы извините мнѣ мою болтливость, м-ръ; желаю вамъ покойной ночи и еще разъ веселаго...
   -- Останьтесь, перебилъ его м-ръ Редло, снова садясь за столъ. Онъ сдѣлалъ это, судя по его движеніямъ, скорѣе для того, чтобы успокоить старика-сторожа, чѣмъ для удовлетворенія своего аппетита.-- Подарите мнѣ еще нѣсколько минутъ, Филиппъ... Вилльямъ, вы хотѣли мнѣ разсказать нѣчто въ похвалу своей прекрасной жены; ей не будетъ непріятно услыхать похвалу отъ васъ. Что-жъ вы хотѣли разсказать?
   -- Это такъ, м-ръ... вы видите, отвѣчалъ м-ръ Вилльямъ Свиджеръ, поворачиваясь къ своей женѣ съ большимъ замѣшательствомъ. М-съ Вилльямъ теперь глядитъ на меня.
   -- Не пугаетесь-же вы взгляда м-съ Вилльямъ?
   -- О, нѣтъ, м-ръ, отвѣчалъ Свиджеръ, -- это я себѣ всегда говорю; въ ея глазахъ нѣтъ ничего ужасающаго. Еслибъ они были для того, чтобъ ужасать, то не были-бы такъ кротки; но я хотѣлъ-бы, Милли... чтобы онъ... вы знаете... внизу, въ зданіи.
   Стоя у стола и смущенно передвигая стоявшіе на немъ предметы, м-ръ Вилльямъ бросалъ на свою жену выразительные взгляды и тайкомъ, головою и большимъ пальцемъ, указывалъ ей на м-ра Редло, какъ-бы приглашая ее подойти къ химику.
   -- Онъ... ты знаешь, радость моя, говорилъ м-ръ Вилльямъ,-- внизу... въ зданіи... говори-же, душа моя; ты, по сравненію со мной, просто произведеніе Шекспира... Внизу... въ зданіи... ты знаешь, душа моя... ну, студентъ...
   -- Студентъ? повторилъ м-ръ Редло, поднявъ глаза.
   -- Это-то я и говорю, м-ръ, воскликнулъ Вилльямъ, поспѣшно и выразительно высказывая свое согласіе. Еслибы дѣло шло не о бѣдномъ студентѣ... внизу... въ зданіи... вамъ, не правда-ли, вовсе не было-бы интересно узнать объ этомъ изъ устъ самой м-съ Вилльямъ... М-съ Вилльямъ, душа моя... въ зданіи... да говори-же!
   -- Я не думала, сказала Милли совершенно откровенно, безъ всякой предвзятой мысли малѣйшаго замѣшательства, чтобы Вилльямъ могъ сказать, что-нибудь объ этомъ; иначе я не пришла-бы. Я просила его не говорить вамъ ничего. Дѣло идетъ о молодомъ человѣкѣ, м-ръ, очень бѣдномъ, и я боюсь, что онъ слишкомъ боленъ для того, чтобъ отправиться на праздники домой. Онъ живетъ, никѣмъ, не посѣщаемый, въ квартирѣ, которая слишкомъ плоха для джентльмена,-- внизу, въ Іерусалимскомъ корпусѣ; вотъ и все, м-ръ.
   -- Какъ-же это случилось, что я никогда нечего не слыхалъ о немъ? сказалъ химикъ, быстро приподнимаясь; отчего онъ не извѣстилъ меня о своемъ положеніи? Онъ боленъ? Дайте мнѣ мою шляпу и плащъ. Онъ бѣденъ? Чей домъ, который номеръ?
   -- О, вамъ незачѣмъ ходить туда, м-ръ, сказала Милли, покинувъ руку своего свекра и становясь передъ Редло со скрещенными руками и глядя на него.
   -- Не ходите туда, прошу васъ, сказала Милли, дѣлая знакъ головою, чтобы выразить очевидную невозможность. -- Объ этомъ нечего и думать.
   -- Отчего? Что вы этимъ хотите сказать?
   -- Видите-ли, м-ръ, началъ Вилльямъ Свиджеръ убѣдительно, я говорю то же самое; повѣрьте мнѣ, молодой человѣкъ никогда не согласится, чтобы мужчина узналъ объ его положеніи. М-съ Вилльямъ пользуется его довѣріемъ, но это совсѣмъ другое дѣло; они всѣ довѣряютъ м-съ Вилльямъ; мужчина, м-ръ, ничего отъ него не добьется, но женщина, м-ръ, и въ особенности такая женщина, какъ м-съ Вилльямъ!..
   -- Въ томъ, что вы говорите, Вилльямъ, много смысла и много деликатности, возразилъ м-ръ Редло, наблюдая доброе и спокойное лицо молодой женщины; затѣмъ, приложивъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія, онъ тайкомъ опустилъ кошелекъ въ руку м-съ Вилльямъ.
   -- О, нѣтъ, м-ръ, воскликнула Милли, возвращая кошелекъ, объ этомъ не слѣдуетъ и думать!
   М-съ Вилльямъ была такая хорошая хозяйка, такая степенная, и ея движеніе отказа, хотя и поспѣшное, такъ мало нарушало ея обычное настроеніе, что минуту спустя она стала заботливо подбирать листья, вывалившіеся изъ ея фартука въ то время, какъ она убирала комнату вѣтками жолди. Когда она приподняласъ и увидѣла, что м-ръ Редло все еще смотритъ на нее съ видомъ удивленія и недовѣрія, она, продолжая подбирать вѣточки, ускользнувшія отъ ея взора, спокойно повторила:
   -- О, Боже мой, м-ръ, онъ прямо сказалъ, что именно вами, болѣе чѣмъ кѣмъ-либо другимъ на свѣтѣ, онъ не хотѣлъ бы быть узнанъ и что именно отъ васъ онъ не хотѣлъ бы принять помощи, хотя и принадлежитъ къ слушателямъ вашихъ лекцій. Я не просила у васъ разрѣшенія этой загадки, м-ръ, но вполнѣ полагаюсь на вашу скромность.
   -- По какому поводу молодой человѣкъ говорилъ такъ?
   -- Сказать по правдѣ, м-ръ, я не съумѣю вамъ этого объяснить, отвѣчала Милли послѣ минутнаго размышленія;-- я вѣдь не очень проницательна, какъ вамъ извѣстно; моя единственная цѣль -- быть ему полезной, Я хотѣла только держать у него все въ порядкѣ и дѣлала это; онъ, я знаю, бѣденъ, одинокъ и, боюсь, покинутъ, всѣми... Ахъ, какъ стало темно!
   Дѣйствительно, въ комнатѣ становилось все темнѣе и темнѣе; густая, черная тѣнь собиралась за креслами химика.
   -- Что вы еще знаете про него? спросилъ онъ.
   -- Онъ заключилъ брачное условіе, которое исполнитъ, какъ только дозволитъ ему это его положеніе; кажется, онъ учится для того, чтобы быть въ состояніи зарабатывать себѣ хлѣбъ. Я давно уже замѣчаю, что онъ работаетъ очень усидчиво и отказываетъ себѣ во многомъ... Боже мой, какъ стало темно!
   -- Да и холоднѣе стало, сказалъ старикъ, потирая руки, -- въ этой комнатѣ зябнешь и становишься грустнымъ. Гдѣ ты, Вилльямъ? Вилльямъ, милый мой, зажги лампу и помѣшай въ печи.
   Милли продолжала голосомъ, похожимъ на тихую музыку:
   -- Вчера, послѣ обѣда, поговоривъ со мной нѣсколько минутъ, онъ заснулъ, но часто просыпался, во снѣ шепталъ безсвязныя слова о какой-то умершей особѣ и о какихъ-то важныхъ проступкахъ, которыхъ невозможно забыть. Не знаю, онъ ли, или кто другой страдалъ отъ нихъ, но во всякомъ случаѣ -- въ этомъ я совершенно увѣрена -- не онъ совершилъ ихъ.
   -- А чтобъ съ этимъ покончить, сказалъ Вилльямъ, приближаясь къ Редло и наклоняясь къ его уху, -- видите ли, м-съ Вилльямъ не соберется разсказать этого сама, хотя бы ей пришлось остаться здѣсь цѣлый наступающій новый годъ, а все-таки м-съ Вилльямъ дѣлала для него все на свѣтѣ, Боже мой, да, все на свѣтѣ, а между тѣмъ не было замѣтно въ домѣ ни малѣйшей перемѣны: она ухаживала за моимъ отцомъ и нѣжила его, какъ всегда; во всей квартирѣ нельзя было найти ни одной пылинки, хотя бы за это предлагали пятьдесятъ фунтовъ стерл. золотой монетой. Всегда кажется, будто м-съ Вилльямъ ни къ чему не прикасается, а между тѣмъ она бѣгаетъ туда и сюда, впередъ, назадъ, внизъ и верхъ: словомъ, для него она настоящая мать.
   Въ комнатѣ дѣлалось все темнѣе и холоднѣе. Тѣнь позади кресла все сгущалась.
   -- Мало этого, м-ръ, продолжалъ Вилльямъ: м-съ Вилльямъ, выйдя сегодня вечеромъ и возвращаясь домой -- ей-богу, не болѣе, какъ два часа тому назадъ, -- нашла у порога двери существо, походившее болѣе на дикаго звѣрька, чѣмъ на ребенка. Что жъ дѣлаетъ м-съ Вилльямъ? она приноситъ его домой, чтобъ обсушить его, накормить и пріютить у себя Богъ знаетъ на сколько времени. Врядъ ли до сегодняшняго вечера ребенокъ этотъ грѣлся когда у огня: сидя въ сторожкѣ, передъ каминомъ, онъ такъ раскрывалъ глаза, глядя на насъ, какъ-будто не хотѣлъ никогда болѣе закрывать ихъ; онъ все еще тамъ; впрочемъ, прибавилъ м-ръ Вилльямъ послѣ нѣкотораго размышленія, -- если уже не исчезъ.
   -- Дай, Боже, счастья м-съ Вилльямъ, сказалъ химикъ громкимъ голосомъ, -- и вамъ также, Филиппъ, и вамъ, Вилльямъ. Надо подумать, какое я могу принять участіе въ этомъ дѣлѣ; можетъ быть, мнѣ не мѣшало бы увидѣть этого студента. Я не хочу долѣе васъ задерживать. Покойной ночи!
   -- Благодарю васъ, м-ръ, благодарю, сказалъ старикъ,-- и за Милли, и за моего Вилльяма, и за себя самого. Гдѣ ты, Вилльямъ? Вилльямъ, возьми фонарь и ступай впередъ, чтобы освѣщать намъ дорогу по этимъ длиннымъ и мрачнымъ корридорамъ, какъ ты это дѣлалъ въ прошломъ и позапрошломъ году. Ого! я все помню, хоть мнѣ и восемдесять-семь лѣтъ. Господи, сохрани мнѣ мою память!
   -- Это хорошая молитва, м-ръ Редло; это молитва того ученаго джентльмена, съ острой бородкой и фрезами на шеѣ. Онъ виситъ вторымъ направо, надъ обшивкой, въ той комнатѣ, которая прежде служила большой залой для пиршествъ. "Господи, сохрани мнѣ мою память!" хорошая и набожная молитва, м-ръ. Аминь, аминь.
   Выходя, они осторожно толкнули тяжелую дверь; но, не смотря на всѣ предосторожности, она, затворившись, издала какъ-бы ударъ грома, повторенный отдаленнымъ эхо. Въ то же время въ комнатѣ стало еще темнѣе, и пока химикъ, сидя одинъ въ креслѣ въ своей квартирѣ, предавался своимъ размышленіямъ, висѣвшія на стѣнѣ зеленыя вѣтви жолди внезапно завяли и упали засохшими.
   Сгустившаяся позади кресла химика мрачная тѣнь мало по малу облеклась въ форму, или, вѣрнѣе, изъ тѣни, какимъ-то сверхъ естественнымъ образомъ, всплылъ страшный призракъ самого химика.

0x01 graphic

   Безобразный и холодный образъ, съ безцвѣтными лицомъ и руками, представлялъ и черты лица, и блестящіе глаза и посѣдѣвшіе волосы химика; окутаными густою тѣнью своего костюма, онъ приближался неслышными шагами, хотя и походилъ на живое существо. Въ то время, когда химикъ, облокотись локтями на ручки креселъ, мечталъ передъ огнемъ, призракъ также облокотился на спинку кресла, прямо надъ химикомъ, со страшнымъ отраженіемъ его же глазъ, обращенныхъ на тѣ же предметы, и съ тѣмъ же выраженіемъ лица.
   Это было то же нѣчто, что уже разъ мелькнуло мимо химика и тотчасъ же исчезло; то былъ страшный спутникъ человѣка, посѣщаемаго призракомъ.
   Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ привидѣніе, казалось, такъ же мало обращало вниманія на человѣка, какъ человѣкъ на привидѣніе; издали слышались рождественскія пѣсни. Человѣкъ, казалось, прислушивался къ музыкѣ; привидѣніе, повидимому, также слушало.
   Наконецъ человѣкъ заговорилъ, но безъ малѣйшаго движенія лица:
   -- Опять здѣсь! воскликнулъ онъ.
   -- Опять здѣсь, отвѣчало привидѣніе.
   -- Я вижу тебя въ пламени, сказалъ человѣкъ, -- я слышу тебя въ музыкѣ, въ вѣтрѣ, въ ночной тишинѣ.
   Привидѣніе качнуло головой въ знакъ согласія.
   -- Зачѣмъ ты являешься мнѣ?
   -- Являюсь, когда меня призываютъ, отвѣчало привидѣніе.
   -- Нѣтъ, ты являешься безъ всякаго зова! воскликнулъ человѣкъ.
   -- Пусть будетъ такъ: безъ всякаго зова, сказало привидѣніе; достаточно и того, что я здѣсь.
   До этого момента свѣтъ пламени озарялъ оба лица, если можно назвать лицомъ безобразныя черты привидѣнія... Обращенные къ очагу, какъ и до начала разговора, ни человѣкъ, ни призракъ не сдѣлали ни малѣйшаго движенія; но въ этотъ моментъ человѣкъ быстро обернулся къ привидѣнію и впился въ него взглядомъ. Такъ же быстро привидѣніе скользнуло впередъ кресла и впилось глазами въ человѣка; такимъ образомъ, живой человѣкъ и его безплотное, но въ то же время одушевленное, изображеніе смотрѣли другъ другу прямо въ глаза.
   Ужасный то былъ образъ, въ одной изъ самыхъ уединенныхъ и дальнихъ частей необитаемаго зданія, въ зимнюю ночь, при громкомъ завываніи вѣтра, на его таинственномъ пути -- откуда, куда?-- этого не зналъ ни одинъ человѣкъ съ начала міра. А между тѣмъ невообразимое число звѣздъ сверкало сквозь вѣчное пространство, гдѣ земля есть песчинка и гдѣ старость лишь дѣтство.
   -- Посмотри на меня, сказало привидѣніе: я, покинутый съ дѣтства и погрязшій въ нищетѣ, страдалъ, боролся, стражду и борюсь теперь и буду страдать и бороться до тѣхъ поръ, пока не извлеку науки изъ той пропасти, въ которой она заключена, и не сдѣлаю изъ своего знанія пьедестала, на который бы я могъ подняться и опереть усталыя стопы.
   -- Этотъ человѣкъ -- я, отвѣчалъ химикъ.
   -- Меня не поддерживали ни самоотверженная любовь матери, ни наставленія отца, продолжало привидѣніе. Когда я былъ ребенкомъ, мѣсто моего отца заступилъ носторонній. и скоро я былъ изгнанъ изъ сердца моей матери; мои родители были того сорта люди, которые легко поканчиваютъ со своими обязанностями, которые рано покидаютъ своихъ дѣтей, какъ птицы своихъ птенцовъ, и которые, если дѣти удадутся, хвалятся ими, а въ противномъ случаѣ плачутся и жалуются.
   Привидѣніе замолкло, но, казалось, взоромъ и улыбкой подстрекало человѣка, какъ прежде подстрекало его словами.
   -- Я сумѣлъ, снова заговорило оно, въ этой борьбѣ найти себѣ друга, я овладѣлъ имъ и привязалъ его къ себѣ; мы работали вмѣстѣ, рука объ руку. Вся моя нѣжность, все мое довѣріе, которыя во времена моей молодости не находили выхода, были отданы ему.
   -- Но не безраздѣльно, сказалъ Редло хриплымъ голосомъ.
   -- Но не безраздѣльно, повторило привидѣніе;-- у меня была сестра.
   -- Да, у меня была сестра, сказалъ человѣкъ, опуская голову на руки.
   Со злой усмѣшкой привидѣніе еще ближе придвинулось къ креслу; опершись подбородкомъ на руки, скрещенныя на спинкѣ креселъ, оно устремило на лицо человѣка огненный взоръ и продолжало такимъ образомъ:
   -- Видѣнные мною когда-либо рѣдкіе проблески семейной любви сверкали въ ея сердцѣ. Какъ она была молода, прекрасна и любяща! Я ввелъ ее въ тотъ домъ, который первый сдѣлался моею собственностью,-- и этотъ домъ превратился во дворецъ. Она освѣтила мракъ моей жизни. Въ эту минуту она передъ моими глазами.
   -- Она представляется мнѣ въ огнѣ, возразилъ человѣкъ; она представляется мнѣ въ музыкѣ, вѣтрѣ, въ глубокой тишинѣ ночи.
   -- Была ли она любима имъ? спросило привидѣніе подражая мечтательному тону химика. Я думаю, что она была любима, по крайней мѣрѣ, въ продолженіе извѣстнаго времени; было бы лучше, еслибъ онъ менѣе любилъ ее, менѣе тайно, менѣе нѣжно, менѣе исключительно.
   -- Не напоминай мнѣ этого, сказалъ химикъ, дѣлая гнѣвное движеніе: пусть это воспоминаніе изгладится изъ моего ума.
   Привидѣніе, стоя неподвижно и устремивъ на химика жестокій взглядъ, продолжало:
   -- Въ моей жизни было еще одно такое видѣніе.
   -- Да, сказалъ Редло.
   -- Любовь, похожая на ея любовь, насколько это было свойственно моей низшей натурѣ, зародилась въ моемъ сердцѣ, продолжало привидѣніе; -- я былъ слишкомъ бѣденъ тогда, чтобы связать предметъ этой любви съ своей судьбой обѣщаніями или увѣреніями. Я слишкомъ сильно любилъ, чтобы поступить такимъ образомъ; но зато я работалъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь; боролся въ надеждѣ достигнуть цѣли. Каждый шагъ впередъ приближалъ меня къ ней, и я дѣлалъ страшныя усилія. Въ эту эпоху моей трудовой жизни сестра была моимъ добрымъ товарищемъ и дѣлила еще со мною остатки тепла остывшаго очага; въ это время какія картины будущаго открывались моимъ глазамъ!
   -- Я вижу ихъ въ пламени, прошепталъ химикъ; тѣ же воспоминанія пробуждаютъ во мнѣ музыка, вѣтеръ, глубокая тишина ночи, послѣдовательность годовъ.
   -- Воспоминаніе о тѣхъ дняхъ, которые мы проводили съ нею, сказало привидѣніе,-- съ той, которая давала мнѣ силу трудиться воспоминаніе о моей сестрѣ, сдѣлавшейся женой моего лучшаго друга; воспоминаніе о томъ тихомъ времени и о счастьѣ моей жизни; воспоминаніе о золотой лентѣ, которая, віясь въ далекое прошедшее, связываетъ насъ и нашихъ дѣтей въ блестящую гирлянду.
   -- Мечта и ложь, сказалъ химикъ;-- зачѣмъ осужденъ я хранить это воспоминаніе, слишкомъ вѣрное!
   -- Мечта и ложь, повторило привидѣніе, не измѣняя выраженія голоса и вперивъ въ химика свой неподвижный и пристальный взоръ.-- Мой другъ, къ которому я питалъ такое же довѣріе, какъ къ самому себѣ, сталъ между мной и цѣлью моихъ надеждъ и моей борьбы, снискалъ любовь моей сестры и разрушилъ мой хрупкій міръ.
   Вдвойнѣ дорогая, вдвойнѣ вѣрная, вдвойнѣ веселая подъ моею кровлею, моя сестра питалась надеждой увидѣть меня достигшимъ славы, присутствовать при торжествѣ моего честолюбія, такъ долго ласкаемаго. И вдругъ пружина моего честолюбія лопнула. Моя сестра умерла, сказалъ химикъ;-- она умерла, не утративъ своей ясности, счастливая, съ вѣрою въ будущность своего брата. Миръ ея праху!
   Привидѣніе молча наблюдало лицо химика.
   -- Я припоминаю, продолжалъ послѣдній послѣ минутнаго молчанія,-- да, я припоминаю... даже въ эту минуту, послѣ столькихъ протекшихъ лѣтъ, и хотя ничто не кажется мнѣ столь обманчивымъ, какъ любовь юности, такъ давно протекшей... я припоминаю такъ живо, что думаю объ этомъ чувствѣ съ нѣжностью, какъ-будто бы то была любовь молодого брата или сына. Иногда даже я переношусь мыслью въ то время, когда она начала любить его такъ нѣжно! Но эти химеры исчезли. Ихъ пережили одни воспоминанія первыхъ лѣтъ несчастья, какъ воспоминаніе объ обманутыхъ довѣріи и любви, какъ воспоминаніе о невозвратимой утратѣ.
   -- Итакъ, сказало привидѣніе,-- во мнѣ живетъ всепожирающее, вѣчное горе; моя память отравляетъ мое существованіе, и если-бы я имѣлъ способность забыть, я забылъ-бы все!
   -- Проклятый насмѣшникъ! воскликнулъ химикъ, вскакивая и какъ-бы намѣреваясь схватить за горло другого самого себя; къ чему эти жестокія слова неумолкаемо раздаются въ моихъ ушахъ?
   -- Назадъ! воскликнуло привидѣніе ужаснымъ голосомъ; осмѣлься только дотронуться до меня,-- и ты умрешь!
   Химикъ мгновенно остановился, какъ-будто бы произнесенныя слова парализовали его руку; затѣмъ онъ взглянулъ на привидѣніе, которое, отдалившись, дѣлало угрожающій жестъ рукой, между тѣмъ, какъ уста его продолжали улыбаться, а его темная фигура стояла торжествующей.
   -- Еслибъ я могъ забывать, то я охотно забылъ-бы все, повторило привидѣніе.
   -- Злой духъ меня самого, сказалъ химикъ слабымъ и дрожащимъ голосомъ: эти безпрестанно-повторяющіяся слова нарушаютъ мое существованіе.
   -- Это эхо, сказало привидѣніе.
   -- Если это только эхо моихъ мыслей, какъ въ эту минуту, продолжалъ химикъ,-- то къ чему же мучить меня такимъ образомъ, если эти мысли не эгостичны! Я позволяю этому эхо раздаваться вдали отъ меня. У всѣхъ человѣческихъ существъ есть свое горе; большинство имѣетъ право жаловаться на то зло, которое было имъ причинено, потому что всѣ, безъ различія, подвержены неблагодарности, низкой зависти и алчности. Кто же не хотѣлъ-бы забыть своего горя и претерпѣннаго зла?
   -- Дѣйствительно, кто-бы не хотѣлъ забыть ихъ, чтобъ быть болѣе счастливымъ и спокойнымъ? сказало привидѣніе.
   -- Эти смѣняющіеся годы, празднуемые нами, продолжалъ Редло,-- что напоминаютъ они намъ? Не воскрешаютъ ли они въ нашихъ умахъ воспоминаніе о какомъ-нибудь горѣ, о какомъ-нибудь страданіи? Примѣръ тому старикъ, бывшій здѣсь сегодня вечеромъ. Его воспоминанія не цѣпь-ли борьбы и мученій?
   -- Но обыкновенныя натуры, продолжало привидѣніе съ отвратительной улыбкой на своемъ прозрачномъ лицѣ, но умы обыкновенные и необразованные не чувствуютъ и не обсуждаютъ этихъ вещей, подобно умамъ просвѣщеннымъ и избраннымъ.
   -- Искуситель! воскликнулъ Редло,-- искуситель! Твой проницательный взоръ и твой голосъ страшнѣе для меня, чѣмъ я могу выразить. И пока я говорю, ты паришь надо мною, какъ духъ-предвѣщатель еще большаго ужаса. Да, твои слова для меня опять эхо моихъ собственныхъ мыслей!
   -- Это доказательство моего могущества, отвѣчало привидѣніе. Слушай, что я предложу тебѣ: забудь горе, забудь испытанныя тобою докуки и причиненное тебѣ зло.
   -- Забыть все это! повторилъ химикъ.
   -- Я обладаю могуществомъ изгладить ихъ изъ твоей памяти и оставить отъ нихъ только слѣды смутные, едва уловимые, которые не замедлятъ изгладиться совершенно. Говори, хочешь-ли ты этого?
   -- Остановись! воскликнулъ химикъ, съ ужасомъ удерживая руку привидѣнія, готовую подняться; -- ты внушаешь мнѣ недовѣріе и сомнѣніе, заставляющія меня трепетать. Этотъ страхъ уже переходитъ во мнѣ въ чувство ужаса, которому нельзя прибрать имени и которое я едва выношу. Я не соглашусь освободиться отъ великодушныхъ мыслей, которыя могутъ быть спасительны какъ для меня, такъ и для другихъ. Если я приму твое предложеніе, что еще долженъ я буду потерять? Что еще изгладится изъ моей памяти?
   -- Ни наука, ни плоды ученія,-- словомъ, ничто, кромѣ цѣпи чувствъ и мыслей, зависящихъ отъ изгнанныхъ воспоминаній и послѣдовательно порожденныхъ этими самыми воспоминаніями. Вотъ что исчезнетъ!
   -- Развѣ эти чувства и эти мысли такъ многочисленны? спросилъ химикъ, встревоженный своими размышленіями.
   -- Они обыкновенно возстаютъ въ огнѣ, въ музыкѣ, въ вѣтрѣ, въ глубокой тиши ночной, въ преемственности лѣтъ, отвѣчало привидѣніе презрительнымъ тономъ.
   -- И нигдѣ болѣе? спросилъ химикъ.
   Привидѣніе хранило молчаніе; простоявъ передъ химикомъ нѣсколько минутъ, оно направилось къ очагу, потомъ остановилось.
   -- Рѣшайся же, сказало оно: пока представляется возможность.
   -- Еще минуту! воскликнулъ химикъ въ волненіи; беру Небо въ свидѣтели, что никогда не питалъ чувства ненависти къ своимъ ближнимъ и никогда не относился холодно, равнодушно или зло ко всему, что меня окружало. Если, живя здѣсь одинъ, я придавалъ слишкомъ большую цѣну всему тому, что было или моглобы быть, и слишкомъ мало значенія тому, что есть,-- то, мнѣ кажется, зло поражало одного меня, а не другихъ; но еслибъ въ тѣло мое проникъ ядъ, то не имѣлъ-ли бы я права употребить противоядіе, имѣя его и зная его употребленіе? Если мой мозгъ пропитанъ ядомъ и если я могу уничтожить этотъ ядъ силою ужасной тѣни, то не имѣю-ли я права сдѣлать это?
   -- Итакъ, хочешь ли ты, чтобы это случилось? спросило привидѣніе.
   -- Еще нѣсколько минутъ! спохватись, отвѣчалъ химикъ. Еслибъ я имѣлъ возможность забыть, то забылъ бы все! Одна ли меня посѣтила эта мысль, или она жила, въ умѣ каждаго человѣка изъ поколѣнія въ поколѣніе? Память всѣхъ людей обременена горемъ и смятеніемъ; моя память похожа на память всѣхъ другихъ людей; но другіе люди не имѣли возможности выбирать, какъ я. Да, я заключаю договоръ; да я хочу забыть мои печали и докуки.
   -- Говори сказало привидѣніе, хочешь ли ты, чтобъ это совершилось?
   -- Хочу!
   -- Договоръ заключенъ, отвѣчало привидѣніе; теперь ты обладаешь этимъ даромъ, и я отъ тебя отрекаюсь. Даръ, которымъ я тебя наградилъ, ты будешь передавать вездѣ, куда бы ни зашелъ. Не только ты самъ не въ состояніи будешь возвратить себѣ способность, отъ которой ты самъ отказался, но отнынѣ ты будешь разрушать ее во всѣхъ тѣхъ, къ которымъ приблизишься. Твоя мудрость открыла, что воспоминаніе о горѣ и страданіи -- удѣлъ всего человѣчества и что родъ человѣческій, освобожденный отъ этого воспоминанія, былъ бы счастливѣе, вспоминая лишь объ остальномъ. Ступай! будь благодѣтелемъ своихъ ближнихъ! Избавленный отъ этого воспоминанія, носи въ себѣ отнынѣ, вопреки собственной волѣ, счастіе такого освобожденія. Ступай! будь счастливъ добромъ, тобою добытымъ, и зломъ, которое ты причинишь!
   Пока привидѣніе говорило, оно держало свою безцвѣтную руку распростертою надъ головой химика, какъ бы изрекая святотатственныя заклинанія, и до того приблизило свое лицо къ лицу химика, что Редло могъ видѣть въ его глазахъ, вмѣсто сатанинской улыбки, разлитой по остальнымъ его чертамъ, лишь неизмѣнный и тупой ужасъ.
   Наконецъ привидѣніе исчезло.
   Какъ бы прикованный къ мѣсту подъ вліяніемъ ужаса и остолбененія, химикъ, казалось, слышалъ еще послѣднія слова, повторяемыя зловѣщимъ эхо и постепенно терявшіяся вдали:
   "Ты будешь разрушать способность воспоминанія во всѣхъ, къ кому приблизишься!"
   Вдругъ пронзительный крикъ поразилъ его ухо.
   Этотъ вопль выходилъ изъ коридоровъ, смежныхъ съ его комнатой, но изъ другой части стараго зданія, и походилъ на крикъ человѣка, заблудившагося во мракѣ.
   Химикъ окинулъ дикимъ взглядомъ свои члены, какъ-бы желая удостовѣриться въ своемъ торжествѣ; потомъ, отвѣчая на услышанный крикъ, онъ въ свою очередь началъ испускать дикіе, далеко раздававшіеся вопли, какъ-бы тоже заблудясь: настолько былъ силенъ овладѣвшій имъ ужасъ.
   Крики, которые онъ слышалъ, повторились снова и стали приближаться къ его комнатѣ. Онъ взялъ лампу, приподнялъ тяжелую портьеру, скрывавшую проходъ въ зало, въ которомъ онъ читалъ лекціи. Этотъ обширный амфитеатръ, такъ часто оживленный юными и смѣющимися головами, встрѣчавшими поклономъ прибытіе нетерпѣливо ожидаемаго профессора, былъ теперь пустъ и мраченъ и показался Редло эмблемой смерти.
   -- Ау! воскликнулъ онъ: сюда! идите на свѣтъ! Держа одной рукой портьеру, онъ другой приподнималъ лампу, стараясь освѣтить мракъ, наполнявшій зало. Въ эту минуту мимо него быстро промелькнуло нѣчто, похожее на дикую кошку, бросилось въ комнату и забилось въ уголъ.
   -- Что это такое? Живо воскликнулъ химикъ. Онъ могъ бы повторить свой вопросъ, хотя бы и отчетливо увидѣлъ промелькнувшій предметъ, какъ онъ, по внимательномъ осмотрѣ, увидѣлъ его забившимся въ уголъ.
   То были: куча лохмотьевъ, собранныхъ рукой, размѣромъ и формой походившей на руку ребенка, но по захвату -- на руку злого старика; лицо, круглое и гладкое въ нѣкоторыхъ частяхъ, какъ у ребенка пяти или шести лѣтъ, и морщинистое въ другихъ частяхъ, какъ у человѣка, истощеннаго развратомъ; блестящіе глаза, отнюдь не съ дѣтскимъ выраженіемъ; голыя ноги, прекрасныя своею дѣтскою нѣжностью, но отвратительныя вслѣдствіе покрывавшаго ихъ слоя грязи и крови. То былъ ребенокъ-дикарь, молодое чудовище, ребенокъ, не бывшій никогда ребенкомъ, созданіе, которое, сохранившись, могло, выростая, принять внѣшній видъ человѣка, но внутренно должно было всегда и оставаться, и умереть животнымъ.
   Привыкшій къ дурному обращенію и преслѣдованію, какъ дикаго звѣря, ребенокъ съежился подъ взглядомъ наблюдавшаго его человѣка, затѣмъ отвернулся и поднялъ руку, какъ-бы для защиты отъ ожидаемаго удара.

0x01 graphic

   -- Если тронете, укушу! вскричалъ онъ.
   Было время, и не далѣе, какъ за нѣсколько минутъ до этого, когда отъ подобнаго зрѣлища у химика разорвалось бы сердце; теперь онъ холодно разсматривалъ ребенка, дѣлая неимовѣрныя усилія припомнить нѣчто и не сознавая самъ, что именно. Онъ спросилъ ребенка, что онъ дѣлаетъ и откуда онъ.
   -- Гдѣ женщина? спросилъ ребенокъ; я хочу найти женщину.
   -- Кого?
   -- Женщину! ту, которая принесла меня въ домъ и посадила къ огню. Она такъ долго не возвращалась, что я вышелъ, чтобъ искать ее, и заблудился... Не надо васъ!-- гдѣ женщина?...
   Сказавъ это, ребенокъ, намѣреваясь бѣжать, сдѣлалъ такой внезапный прыжокъ, что очутился сразу около портьеры; его голыя ноги глухо ударились въ полъ. Редло удержалъ ребенка за его лохмотья.
   -- Пустите ли вы меня! прохрипѣлъ ребенокъ, защищаясь, барахтаясь и скрежеща зубами; я вамъ ничего не сдѣлалъ! Пустите меня: я хочу отыскать женщину.
   -- Не сюда; можешь пройти ближе, сказалъ Редло, удерживая ребенка и все такъ же напрасно усиливаясь уловить въ себѣ воспоминаніе, которое естественно относилось бы къ этому странному созданію.
   -- Какъ тебя зовутъ? спросилъ Редло.
   -- Меня никакъ не зовутъ.
   -- Гдѣ живешь?
   -- Нигдѣ не живу.
   Ребенокъ откинулъ упавшіе ему на глаза волосы, чтобы взглянуть на химика, затѣмъ согнулъ колѣни и, отбиваясь, повторилъ:
   -- Пустите ли вы меня! я хочу отыскать женщину... Редло повелъ его къ двери.
   -- Сюда, сказалъ онъ, смотря на него съ непобѣдимымъ отвращеніемъ. Я отведу тебя къ женщинѣ.
   Безпокойные взгляды ребенка, блуждавшіе по комнатѣ, остановились на столѣ, на которомъ лежали еще остатки обѣда.
   -- Дайте мнѣ этого, сказалъ онъ жадно.
   -- Развѣ она ничего не дала тебѣ поѣсть? спросилъ химикъ.
   -- Вѣдь я и завтра захочу ѣсть. Развѣ мнѣ не каждый день хочется ѣсть?
   Почувствовавъ себя свободнымъ, онъ бросился къ столу, какъ отощавшій хищный звѣрь, и, прижавъ къ груди безъ разбора хлѣбъ, говядину и свои лохмотья, сказалъ:
   -- Ну, теперь отведите меня къ женщинѣ.
   Воздерживаясь отъ прикосновенія къ ребенку вслѣдствіе своего новаго дара, Редло холоднымъ знакомъ пригласилъ его слѣдовать за собою; но, достигнувъ двери, онъ вздрогнулъ и остановился.
   "Полученный даръ ты будешь передавать вездѣ, куда бы ты ни пришелъ".
   Эти слова привидѣнія слышались въ вѣтрѣ, а вѣтеръ теперь морозно дулъ на химика.
   -- Я не пойду туда сегодня вечеромъ, прошепталъ Редло слабымъ голосомъ; я никуда не пойду сегодня вечеромъ! Дитя, ступай прямо по этому корридору; выйдя въ большую мрачную дверь на дворъ, ты увидишь въ окнѣ огонь.
   -- Огонь у женщины? спросилъ ребенокъ.
   Химикъ кивнулъ утвердительно, и голыя ноги ребенка пустились бѣгомъ. Редло, съ лампой въ рукѣ, возвратился въ свою комнату, поспѣшно затворилъ дверь и опустился въ кресло. Онъ закрылъ лицо руками, какъ человѣкъ, который боится самого себя.
   И не мудрено!-- въ эту минуту онъ былъ дѣйствительно одинокъ... одинокъ... одинокъ!...
   

Глава II.
Даръ сообщается.

   Въ маленькой комнаткѣ, отдѣленной отъ маленькой лавочки ширмами, покрытыми маленькими вырѣзками изъ газетъ, сидѣлъ маленькій человѣчекъ.
   Его окружало такое большое число маленькихъ дѣтей, какое только можетъ себѣ представить читатель. По крайней мѣрѣ, они производили такое впечатлѣніе: до-того ихъ было много въ этомъ ограниченномъ пространствѣ.
   Двое изъ этой мелюзги были какимъ-нибудь насильственнымъ средствомъ загнаны въ стоявшую въ углу кровать и могли-бы спать довольно удобно, еслибы не мѣшала тому ихъ врожденная склонность не спать, а воевать, какъ въ кровати, такъ и внѣ кровати. Причиною ихъ теперешняго бодрствованія было построеніе въ углу комнаты, другими двумя малышами, стѣны изъ устричныхъ раковинъ. Двое, лежавшихъ уже въ постели, дѣлали многочисленныя вылазки, чтобъ взять приступомъ строившееся укрѣпленіе, послѣ чего возвращались на свою собственную территорію.
   Къ довершенію содома, производимаго и осаждавшими и осажденными, горячо преслѣдовавшими своихъ противниковъ и перерывавшими одѣяла и простыни, подъ которыми старался скрыться непріятель, другой маленькій мальчикъ, съ другой постели, еще усиливалъ смятеніе, кидая башмаки и иные подручные предметы, невинные сами по себѣ, но въ качествѣ метательныхъ снарядовъ не совсѣмъ безопасные, въ голову нарушителей своего покоя, которые, въ свою очередь, не оставались передъ нимъ въ долгу.
   Еще другой мальчуганъ, хотя и постарше, но все же очень маленькій, покачивался изъ стороны въ сторону, но постоянно склонялся на одинъ бокъ, держа на колѣняхъ грузнаго малютку, котораго онъ, повидимому, хотѣлъ усыпить укачиваніемъ,-- способомъ, весьма употребительнымъ во многихъ вѣрующихъ семействахъ.
   Надо было видѣть, къ какому любознательному и безграничному наблюденію въ будущемъ готовились расширенные глаза малыша, смотрѣвшіе черезъ плечо своей наивной няньки.
   То былъ настоящій маленькій Молохъ, которому исключительно и ежедневно было приносимо въ жертву все существованіе его брата.
   О характерѣ самого Молоха можно было сказать только, что онъ никогда не оставался въ покоѣ, гдѣ бы то ни было, въ продолженіе пяти минутъ сряду и никогда не засыпалъ безъ продолжительнаго приглашенія къ тому. Малютка Теттерби былъ извѣстенъ по сосѣдству не менѣе мѣстнаго фактора или молочника, онъ странствовалъ отъ двери къ двери или на рукахъ своего маленькаго брата, Джонни Теттерби, или тяжело тащился вслѣдъ за другими дѣтьми, посмотрѣть на фигляровъ и обезьянъ, все же являясь слишкомъ поздно, чтобы видѣть занимательныя вещи. Это продолжалось съ понедѣльника утра и по вечеръ субботы. Гдѣ бы ни собиралась для игръ толпа дѣтей, туда Джонни долженъ былъ доставлять маленькаго Молоха.
   Хотѣлось-ли Джонни гдѣ-нибудь остановиться, маленькій Молохъ сейчасъ же возставалъ противъ этого и требовалъ передвиженія. Каждый разъ какъ Джонни хотѣлъ итти гулять, Молохъ спалъ, и надо было оставаться около него. Когда же Джонни хотѣлось остаться дома, Молохъ бодрствовалъ и требовалъ, чтобъ съ нимъ шли гулять. Тѣмъ не менѣе Джонни былъ искренно увѣренъ, что Молохъ безукоризненный ребенокъ, подобнаго которому нѣтъ въ цѣлой Англіи. Джонни вполнѣ довольствовался наблюденіемъ всѣхъ предметовъ поверхъ шапочки Молоха и былъ не менѣе доволенъ, шатаясь нетвердыми шагами туда и сюда, со своей ношей на рукахъ, чѣмъ маленькій посыльный съ огромнымъ пакетомъ безъ адреса, отъ котораго онъ не можетъ нигдѣ освободиться.
   Маленькій взрослый человѣкъ, сидѣвшій въ комнатѣ и тщетно старавшійся, среди этого содома, читать свою газету, былъ отецъ этого семейства и глава торговаго дома, общественное значеніе котораго было указало на вывѣскѣ маленькой лавочки слѣдующимъ образомъ: "А. Теттерби и Ко". Собственно говоря, Теттерби былъ единственнымъ представителемъ этой фирмы, и слово Ко, было не что иное, какъ поэтическій вымыселъ безъ всякаго реальнаго основанія.
   Лавка Теттерби находилась на углу строеній подъ названіемъ Іерусалима. На лицевой стѣнкѣ ловко красовалась выставка избранныхъ произведеній литературы, преимущественно старыхъ нумеровъ иллюстрированныхъ журналовъ, а также и исторій о разбойникахъ и ворахъ, отдѣльными выпусками. Трости и мраморные шарики представляли тоже предметъ торговли, одно время принявшей большіе размѣры.
   Къ нимъ присоединились леденцы и конфекты; но, повидимому, эти предметы роскоши рѣдко потреблялись мѣстными жителями: на выставкѣ, служившей этой части торговли, стояла только маленькая банка съ расплывшеюся массой сахарныхъ куколокъ, таявшихъ лѣтомъ и замерзавшихъ зимой, такъ что въ описываемое время не оставалось ни малѣйшей надежды извлечь куколки изъ банки или съѣсть это содержимое безъ самаго вмѣстилища. Фирма Теттерби пыталась существовать различнаго рода торговлей. Прежде она продавала дѣтскія игрушки, и въ другой банкѣ видно было множество маленькихъ восковыхъ куколокъ, склеившихся въ страшнѣйшемъ смѣшеніи: онѣ лежали вверхъ и внизъ головою, а на днѣ виднѣлся осадокъ изломанныхъ рукъ и ногъ.
   Фирма Теттерби занималась также продажею принадлежностей моды, въ чемъ свидѣтельствовали нѣсколько построенныхъ изъ проволоки остововъ шляпъ; она даже думала поправить дѣлишки торговлею табакомъ, и поэтому въ лавкѣ можно было видѣть нѣсколько наклеенныхъ на стѣнѣ изображеній жителей всѣхъ трехъ частей Англіи, потребляющихъ благовонное растеніе. Подъ рисунками можно было прочесть поэтическую легенду, смыслъ которой заключался въ томъ, что всѣ три изображенные жителя преслѣдовали одну цѣль, одинъ куря, другой жуя, третій нюхая.
   Въ другую эпоху торговый домъ вѣрилъ въ поддѣльные драгоцѣнные камни. Въ одной витринѣ виднѣлись картонъ съ печатями и различные другіе дешевые предметы, не нашедшіе покупателей. Словомъ домъ Теттерби дѣлалъ много попытокъ къ обогащенію, но попытки эти кончались такъ несчастно, что въ сообществѣ Теттерби и Ко, большая часть барышей доставалась, очевидно, Ко, не испытывавшей потребностей голода, жажды, не оплачивавшей податей и не обязанной ни кормить, ни воспитывать дѣтей.
   Между тѣмъ Теттерби, сидя въ своей маленькой комнаткѣ, какъ сказано, среди своей молодой семьи, слишкомъ шумливой для того, чтобы ему можно было предаться занимавшимъ его мыслямъ или внимательно читать газету, отложилъ въ сторону бывшую у него въ рукахъ, съ разсѣяннымъ видомъ сдѣлалъ нѣсколько круговъ по комнатѣ, тщетно стараясь поймать котораго-либо изъ мальчишекъ, которые, бѣгая, бросались ему подъ ноги; затѣмъ онъ вдругъ бросился на одного изъ самыхъ безобидныхъ членовъ своего семейства, на мальчика, служившаго нянькой Молоху, и крѣпко отодралъ его за уши.
   -- Негодный, воскликнулъ м-ръ Теттерби, -- ты, видно, не чувствуешь ни малѣйшей любви къ своему бѣдному отцу послѣ всѣхъ его трудовъ съ пяти часовъ утра на такомъ морозѣ. Ты, кажется, поклялся не давать мнѣ покоя и своими шалостями прибавить еще горечи къ непріятнымъ вечернимъ вѣстямъ. Вамъ, милостивый государь, кажется, мало, что вашъ братъ Дольфусъ испытываетъ на себѣ и дождь, и холодъ въ то время, когда вы пользуетесь возможною роскошью... съ ребенкомъ на рукахъ и окруженные всѣмъ, чего только захотите? Вамъ, кажется, нужно непремѣнно сдѣлать изъ дома адъ и свести съ ума вашихъ родителей; ужъ не это-ли ваше намѣреніе, Джонни, а?
   При каждомъ знакѣ вопроса м-ръ Теттерби дѣлалъ видъ, что хочетъ снова дернуть сына за ухо; но послѣ нѣкотораго размышленія онъ воздержался отъ этого.
   -- О, папа, плаксиво началъ Джонни: я, право, ничего не сдѣлалъ; я только качалъ Салли, чтобъ она заснула. Право же папа...
   -- Хоть бы пришла жена! раскаиваясь и становясь спокойнѣе, воскликнулъ м-ръ Теттерби. Да, я хотѣлъ-бы, чтобъ она сейчасъ вошла... Я положительно не знаю, какъ съ ними справиться; они окончательно сводятъ меня съ ума, и я уже ни на что не годенъ. О, Джонни, неужели мало того, что твоя дорогая мать наградила тебя наконецъ маленькой сестренкой! продолжалъ онъ, указывая на Молоха. Неужели тебѣ мало того, что послѣ семи мальчиковъ, безъ малѣйшаго признака имѣть когда-нибудь дѣвочку, ваша добрая мать перенесла все то, что она перенесла, для того только, чтобы подарить вамъ маленькую сестренку! И возможно-ли послѣ этого, чтобы вы своимъ дурнымъ поведеніемъ рѣшились сводить меня съ ума!
   По мѣрѣ того, какъ онъ старался подогрѣть свои собственныя чувства и чувства сына, несправедливо наказаннаго, м-ръ Теттерби болѣе и болѣе успокаивался и кончилъ тѣмъ, что поцѣловалъ сына; затѣмъ онъ немедленно принялся разъяснивать одного изъ настоящихъ виновниковъ шума. Побѣгавши нѣкоторое время, точно въ игрѣ съ колокольчикомъ, между стульями и столами, поискавъ и подъ кроватями, и на кроватяхъ, онъ не безъ труда поймалъ наконецъ одного изъ мальчугановъ, котораго наказалъ по заслугамъ и положилъ на кровать, закутавъ одѣяломъ. Этотъ примѣръ имѣлъ спасительное и до нѣкоторой степени снотворное дѣйствіе на того, который стучалъ своими деревянными башмаками: онъ вдругъ погрузился въ глубокій сонъ, хотя передъ этимъ за нѣсколько секундъ ему вовсе не хотѣлось спать, а хотѣлось бѣгать. Подъ вліяніемъ того же впечатлѣнія, два юныхъ архитектора украдкой и поспѣшно заняли свои кровати, помѣщавшіяся въ смежномъ кабинетѣ. Товарищъ перехваченнаго мальчугана тоже спрятался подъ одѣяло, съ такими же предосторожностями, такъ что м-ръ Теттерби, остановившись, что бы перевести духъ, неожиданно очутился въ совершенной тишинѣ.
   -- Даже моя маленькая жена, сказалъ м-ръ Теттерби, вытирая свое побагровѣвшее лицо,-- не достигла бы такого быстраго успѣха. Только лучше бы было, еслибъ на этотъ разъ дѣло справила жена.
   Затѣмъ м-ръ Теттерби сталъ искать въ своей газетѣ цитату, подходившую къ данному случаю и могшую произвести впечатлѣніе на умы его дѣтей. Онъ громко прочелъ слѣдующее: "Давно признано, что всѣ замѣчательные люди имѣли матерями зам123;чательныхъ женщинъ, послѣ смерти которыхъ они уважали ихъ, какъ лучшихъ своихъ друзей". Подумайте, дѣти, и вы о своей замѣчательной матери, сказалъ м-ръ Теттерби,-- и поступайте съ нею, пока она между вами, такъ, какъ она того заслуживаетъ.
   Проговоривъ это, мистеръ Теттерби снова сѣлъ на стулъ передъ каминомъ, положивъ ногу на ногу и приготовился читать свою газету.
   -- Кто бы ни вздумалъ встать, сказалъ м-ръ Теттерби, въ видѣ ни къ кому не обращеннаго воззванія, голосомъ, полнымъ раздраженія,-- "и этотъ уважаемый современникъ будетъ пораженъ удивленіемъ." Эту послѣднюю часть фразы м-ръ Теттерби вычиталъ изъ своей газеты. Джонни, прибавилъ онъ,-- хорошенечко заботься о своей сестрѣ Салли, потому что она драгоцѣннѣйшая жемчужина въ твоей юношеской коронѣ.
   Джонни сѣлъ на маленькую табуретку и съ самопожертвованіемъ согнулся подъ тяжестью Молоха.
   -- Какое благословеніе для тебя этотъ ребенокъ, сказалъ отецъ,-- и какъ тебѣ слѣдовало бы быть благодарнымъ! Обыкновенно не знаютъ, продолжалъ м-ръ Теттерби, заимствуя новую цитату изъ своей газеты, -- обыкновенно не знаютъ, хотя этой доказано самыми точными изъисканіями, что въ нижеслѣдующихъ пропорціяхъ дѣти не достигаютъ никогда двухлѣтняго возраста, т. е...
   -- О, прошу васъ, не продолжайте, перебилъ его Джонни, плача: это меня слишкомъ огорчаетъ, когда я подумаю о Салли.
   М-ръ Теттерби остановился, а Джонни, болѣе чѣмъ когда-нибудь понимая лежащую на немъ отвѣтственность, вытеръ себѣ глазенки и старался утѣшить Молоха.
   -- Твой братъ Дольфусъ опоздалъ сегодня вечеромъ, сказалъ отецъ, мѣшая въ каминѣ;-- онъ возвратился домой промерзшимъ до костей; а твоя драгоцѣнная мать?
   -- Да вотъ она, кажется, папаша... Вотъ она, и съ Дольфусомъ! воскликнулъ Джонни.
   -- Ты правъ, отвѣчалъ м-ръ Теттерби, прислушиваясь: да, я уже узнаю шаги своей маленькой жены.
   М-ръ Теттерби никому не объяснилъ, какимъ образомъ онъ пришелъ къ заключенію, что его супруга была маленькой женщиной. Изъ нея вышло бы два такихъ экземпляра, какъ ея супругъ; она скорѣе была замѣчательна по своему высокому росту и дородности; по сравненію же съ ея мужемъ, она казалась громадныхъ размѣровъ, сохраняя это отношеніе и къ семи своимъ сыновьямъ, которые всѣ были очень малы. Одна Салли составляла исключеніе, очевидно унаслѣдовавъ размѣры своей матери, и никто не чувствовалъ этого сильнѣе несчастнаго Джонни, который ежечасно имѣлъ возможность взвѣшивать и измѣрять этого требовательнаго идола.

0x01 graphic

   М-съ Теттерби, возвращавшаяся послѣ нѣкоторыхъ покупокъ и держа въ рукахъ корзину, откинула назадъ свою шаль и шляпу и бросилась на стулъ, какъ человѣкъ, падающій отъ усталости. Обратившись къ Джонни, она приказала ему немедленно подать ей Салли, которую она хотѣла поцѣловать. Исполнивъ это приказаніе, Джонни возвратился къ своему табурету; но едва онъ успѣлъ принять свою обычную, неудобную позу, какъ Дольфусъ Теттерби, лѣниво развалясь, въ креслѣ, потребовалъ той же ласки.
   Джонни поспѣшилъ исполнить и это желаніе и возвратился къ своему табурету, чтобы помѣститься на немъ какъ прежде.
   Пораженный внезапною мыслью, м-ръ Теттерби заявилъ въ свою очередь то же мягкосердное желаніе. Несчастный Джонни и въ третій разъ исполнилъ требованіе; но послѣ этого онъ такъ усталъ, что еле дошелъ до табуретки, на которую и усѣлся, съ трудомъ переводя дыханіе и устремивъ глаза на свое дорогое семейство.
   -- Береги въ особенности, Джонни, твою маленькую сестру, сказала м-съ Теттерби, внушительно покачивая головой; въ противномъ случаѣ ты будешь имѣть дѣло со мною.
   -- И со мною, сказалъ Дольфусъ.
   -- И со мною, Джонни, прибавилъ м-ръ Теттерби.
   Внимая этой всеобщей угрозѣ, Джонни взглянулъ на свою ношу съ особенною заботливостью, осторожно подложилъ руку подъ Молоха и сталъ укачивать его на колѣняхъ.
   -- Дольфусъ, милый,-- ты, кажется, промокъ? спросилъ м-ръ Теттерби; поди сюда, сядь на мой стулъ и обсушись.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, батюшка, отвѣчалъ Адольфъ, вытирая лицо руками; мнѣ кажется, я еще не очень промокъ. Лицо мое блеститъ, батюшка?
   -- Какъ восковое, милый.
   -- Это отъ холода, батюшка, отвѣчалъ Адольфъ, полируя свои щеки разорваннымъ рукавомъ сюртука; мое лицо чего не натерпится отъ вѣтра, снѣга и града, не правда ли, батюшка?
   М-ръ Адольфъ наслѣдовалъ ремесло своего отца: онъ служилъ въ обществѣ болѣе солидномъ, чѣмъ домъ Теттерби и комп., и продавалъ газеты на одной изъ станцій желѣзныхъ дорогъ, гдѣ его маленькая рожица, одутловатая, какъ у фарфороваго купидона, и его пронзительный голосокъ (ему было всего десять лѣтъ) были всѣмъ знакомы, какъ самый шумный локомотивъ на дебаркадерѣ. Этотъ родъ торговли могъ бы казаться ему слишкомъ тяжелымъ вслѣдствіе его ранней молодости, еслибы онъ, къ счастью, не открылъ способа сдѣлать свои занятія пріятными и разнообразить свои удовольствія въ продолженіе цѣлаго дня, не забывая въ то же время и дѣла.
   Это остроумное изобрѣтеніе -- замѣчательное, какъ и многія великія открытія, своею крайнею простотою -- состояло въ томъ, что онъ измѣнялъ первую гласную слова журнала въ различные часы дня во всѣ другія гласныя азбуки. Напр., зимой до восхода солнца, бѣгая по всѣмъ направленіямъ въ своей фуражкѣ, въ своемъ клеенчатомъ плащѣ и громадномъ кашнэ, онъ оглашалъ слѣдующимъ крикомъ: Jar-nal du matin! Приблизительно за часъ до полудня этотъ крикъ онъ замѣнялъ другимъ: Jeur-nal du matin! Около двухъ часовъ: Jir-nal du matin! Черезъ два часа: Jor-nal du matin! Чтобы закончить вечеръ онъ кричалъ: "Jur-nal du soir!", проявляя въ себѣ молодого джентльмена, который находитъ большое утѣшеніе въ разнообразіи своихъ занятій.
   Мать Адольфа, м-съ Теттерби, сидя съ откинутыми назадъ шляпой и шалью, въ эту минуту занималась тѣмъ, что задумчиво вертѣла на пальцѣ свое обручальное кольцо. Наконецъ, она приподнялась, освободилась отъ выходной одежды и принялась накрывать на столъ для ужина.
   -- Боже мой, Боже мой, вздохнула м-съ Теттерби,-- такъ-то и все на свѣтѣ!
   -- Что же "и все", дорогая? спросилъ м-ръ Теттерби, озираясь вокругъ.
   -- Нѣтъ, ничего, отвѣчала м-съ Теттерби.
   М-ръ Теттерби поднялъ брови, сложилъ газету, потомъ развернулъ ее опять и пробѣжалъ по ней глазами по всѣмъ направленіямъ, но не прочелъ ни строки, потому что былъ слишкомъ встревоженъ.
   Между тѣмъ м-съ Теттерби разстилала скатерть, дѣлая это такъ, какъ-будто бы хотѣла наказать столъ, а не поставить семейный ужинъ. Она стучала по столу безо всякой видимой надобности ножами и вилками, стучала тарелками, морщила скатерть солонкой и швырнула на столъ большой хлѣбъ.
   -- Боже мой, Боже мой, повторила м-съ Теттерби,-- такъ-то и всѣ на свѣтѣ!
   -- Ципинька моя, возразилъ м-ръ Теттерби, осматривая снова комнату;-- вотъ уже во второй разъ ты повторяешь это. Что же, наконецъ, случилось?
   -- Нѣтъ, ничего, отвѣчала м-съ Теттерби.
   -- Софи, возразилъ супругъ назидательно,-- ты и это повторяешь мнѣ во второй разъ.
   -- Ну, такъ что жъ; повторю и еще разъ, если хотите, отвѣтила м-съ Теттерби; нѣтъ, ничего... вотъ вамъ! Пожалуй и еще разъ: нѣтъ, ничего... Довольны вы теперь?
   М-ръ Теттерби взглянулъ на свою дражайшую половину и сказалъ ей мягко, но съ удивленіемъ:
   -- На что же ты сердишься, моя маленькая женушка?
   -- Я сама не знаю, отвѣтила м-съ Теттерби;-- не задавай мнѣ, пожалуйста, вопросовъ. Кто это говоритъ, что я сержусь? Ужъ никакъ не я.
   М-ръ Теттерби, приведенный въ уныніе, пересталъ пробѣгать газету и медленно шагалъ по комнатѣ, заложивъ руки за спину и приподнявъ плечи,-- согласуя такимъ образомъ свою походку и свои манеры съ полною покорностью въ мысляхъ.
   -- Ужинъ сейчасъ будетъ поданъ, Дольфусъ, обратился онъ къ своему старшему сыну;-- чтобъ купить его въ кухмистерской, ваша мать выходила, не смотря на дождь. Этимъ она доказала свою большую доброту; и ты, Джонни, скоро получишь свой ужинъ: твоя мать довольна тобой, дружище, потому что ты няньчилъ свою маленькую сестренку.
   М-съ Теттерби, безъ всякихъ возраженій, но уже измѣняя свой образъ дѣйствій въ болѣе спокойный, вынула изъ корзины большой кусокъ пуддинга, завернутый въ листъ бумаги, и закрытое блюдо, которое, когда съ него сняли крышку, стало издавать такой пріятный запахъ, что привлекло и напряженно разскрыло три пары глазъ мальчугановъ, лежавшихъ въ постели. Не обращая вниманія на эту безмолвную просьбу, м-ръ Теттерби медленно повторилъ:
   -- Да, да, твой ужинъ скоро будетъ готовъ, и чтобъ купить его въ кухмистерской, твоя мать ходила за нимъ, не смотря на дождь. Этимъ твоя мать доказала большую доброту.
   Когда онъ окончилъ эту фразу, м-съ Теттерби, которая, незамѣтно для мужа, уже нѣсколько разъ проявляла раскаяніе, выразительной пантомимой, обвила руками шею мужа и горько заплакала.
   -- О, Дольфусъ, воскликнула м-съ Теттерби, какъ это я могла вести себя такимъ образомъ!
   Это извиненіе настолько взволновало Адольфа младшаго и Джонни, что оба, какъ бы сговорясь, испустили пронзительный крикъ, вслѣдствіе котораго головки мальчугановъ въ постеляхъ мгновенно спрятались подъ одѣяло. Тотъ же крикъ заставилъ обратиться въ бѣгство двухъ маленькихъ Теттерби, прокрадывавшихся въ эту минуту изъ сосѣдней комнаты, чтобы взглянуть на роскошный ужинъ.
   -- Право, Дольфусъ, продолжала м-съ Теттерби, голосомъ, прерывавшимся отъ рыданій, -- входя въ комнату, я сознавала, что дѣлаю такъ же мало, какъ неродившійся еще ребенокъ.
   Эта метафора, кажется, не особенно пришлась по вкусу мистеру Теттерби, и онъ замѣтилъ:
   -- Будетъ достаточно сказать: какъ ребенокъ, который только-что родился; этого, моя милая, достаточно.
   -- Я сознавала, что дѣлаю такъ же мало, какъ ребенокъ, который только-что родился, повторила м-съ Теттерби.-- Джонни, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на меня, смотри за своей сестрой; если она упадетъ съ твоихъ колѣнъ, она убьется; тогда ты умрешь отъ страданій разбитаго сердца, и это будетъ тебѣ подѣломъ. При входѣ я такъ же мало, какъ нашъ малютка, думала сердиться и, право, не знаю, Дольфусъ, какъ это случилось.
   М-съ Теттерби остановилась и снова начала вертѣть на пальцѣ обручальное кольцо.
   -- Я понимаю и вижу, что это такое, сказалъ м-ръ Теттерби:-- у моей маленькой жены припадокъ раздраженія, производимаго иногда скверной погодой, скверными обстоятельствами, скверной работой. Боже мой, я это очень хорошо понимаю и вовсе этому не удивляюсь. Дольфъ, продолжалъ м-ръ Теттерби, тыча вилкой въ блюдо,-- кромѣ пуддинга, твоя мать купила еще это; это отличный кусокъ свѣжей свинины, превосходно изжареный и съ большимъ количествомъ соуса и горчицы. Подай твою тарелку, дружище, и примись за свинину, пока она горяча.
   М-ръ Адольфъ не заставилъ повторять приглашенія и, получивъ свою порцію, на которую смотрѣлъ умильными глазами, сѣлъ за столъ и съ жадностью принялся за свой ужинъ. Джонни тоже не былъ забытъ; но его порцію положили на кусокъ хлѣба, чтобы онъ не залилъ соусомъ ребенка. На этомъ же основаніи его попросили положить временно пуддингъ въ карманъ.
   Въ кускѣ свинины больше было костей, чѣмъ мяса; кухмистеръ, по всей вѣроятности, угодилъ болѣе другимъ своимъ покупателямъ; но соусу было вдоволь, а соусъ -- такая принадлежность, которая скрашиваетъ главное и легко обманываетъ языкъ. Однако, вообще, блюдо, о которомъ мы говоримъ, имѣло вкусъ свѣжей свинины и испускало запахъ, сильно возбуждавшій аппетитъ.
   Лежавшіе по кроватямъ мальчики, которые притворялись спящими, когда родительскіе взоры были устремлены на нихъ, воспользовались краткою разсѣянностью своихъ родителей и, скользнувъ изъ кроватей, безмолвно стали приставать къ своимъ братьямъ за гастрономическимъ доказательствомъ родственнаго чувства. Послѣдніе, отъ всего сердца входя въ ихъ положеніе, подѣлили между ними нѣсколько кусковъ. Вслѣдствіе этого, въ теченіе всего ужина, по комнатѣ маневрировала цѣлая банда маленькихъ мародеровъ, въ ночныхъ костюмахъ. Это ужасно безпокоило м-ра Теттерби. Два или три раза онъ былъ вынужденъ разсѣять эту толпу гверильясовъ, и тогда они разбѣгались въ разныя стороны въ большомъ замѣшательствѣ.
   М-съ Теттерби мало кушала; она казалась озабоченной; то начала смѣяться безъ всякой причины, то плакала безо всякаго повода, то, наконецъ, и смѣялась, и плакала въ одно и то же время такимъ безразсуднымъ образомъ, что ея мужъ положительно не зналъ, что объ этомъ и думать.
   -- Моя маленькая жена, сказалъ онъ,-- если на свѣтѣ бываетъ такъ, то свѣтъ пошелъ навыворотъ и можетъ заставить васъ задохнуться.
   -- Дайте мнѣ глотокъ воды, отвѣчала м-съ Теттерби, дѣлая надъ собою усиліе,-- не говорите со мной, прошу васъ; не обращайте на меня теперь вниманія.
   Передавъ воду, м-ръ Теттерби поспѣшно обратился къ несчастному Джонни, который плакалъ при видѣ слезъ своей матери, и спросилъ у него, отчего онъ усѣлся на одномъ мѣстѣ, вмѣсто того, чтобы подойти къ своей матери вмѣстѣ съ малюткой, видъ который могъ-бы успокоить м-съ Теттерби.
   Джонни тотчасъ же подошелъ, сгибаясь подъ тяжестью своей ноши, но такъ какъ м-съ Теттерби сдѣлала жестъ рукой въ знакъ того, что она не въ силахъ перенести подобнаго волненія, то Джонни было запрещено двинуться хоть на шагъ впередъ, подъ страхомъ возбудить къ себѣ вѣчную ненависть всего своего семейства. Джонни немедленно возвратился къ своей табуреткѣ и усѣлся на ней въ прежнемъ утомительномъ положеніи.
   Послѣ минутнаго молчанія м-съ Теттерби объявила, что ей лучше, и начала смѣяться.
   -- Моя маленькая жена, сказалъ м-ръ Теттерби съ видомъ сомнѣнія,-- дѣйствительно-ли ты увѣрена, что тебѣ лучше, или ты собираешься съ силами, чтобы начать снова?
   -- Нѣтъ, Дольфусъ, нѣтъ, отвѣчала м-съ Теттерби,-- я совсѣмъ успокоилась.
   Затѣмъ, откинувъ назадъ волосы и прикрывъ лицо руками, она засмѣялась еще громче.
   -- Какою я была злою и глупою, думая о такомъ вздорѣ. Подойди ко мнѣ, Дольфусъ, и позволь мнѣ высказать тебѣ, что я чувствую: это меня облегчитъ. Я тебѣ во всемъ признаюсь.
   М-ръ Теттерби придвинулъ свой стулъ; м-съ Теттерби опять засмѣялась, потомъ вытерла глаза и поцѣловала мужа.
   -- Ты знаешь, Дольфусъ, сказала она, -- что до выхода замужъ за тебя мнѣ готовы были предложить руку десятки другихъ людей; у меня было до четырехъ жениховъ заразъ; двое изъ нихъ были сынами Марса.
   -- Сынами кого?
   -- Сынами Марса, т. е. солдатами... сержантами...
   -- Гм! крякнулъ м-ръ Теттерби.
   -- Клянусь тебѣ, Дольфусъ, что я вспоминаю объ этомъ времени не съ сожалѣніемъ: я пріобрѣла мужа, котораго люблю, какъ...
   -- Самая маленькая жена въ цѣломъ свѣтѣ, перебилъ ее м-ръ Теттерби: отлично, отлично!
   Еслибъ м-ръ Теттерби былъ гигантомъ, а его жена имѣла размѣры маленькой феи, то и тогда она не была бы болѣе чувствительной къ такому дружественному прозвищу.
   -- Видишь, Дольфусъ, продолжала м-съ Теттерби: теперь Рождество, и всѣ, кто имѣетъ средства, веселятся и тратятъ много денегъ; вотъ почему недавно, когда я шла по улицѣ, мнѣ стало грустно; поставлено было столько вещей; можно было сдѣлать такія хорошія покупки; но мнѣ надо было купить столько необходимаго, что нечего было думать о тратѣ хоть шести пенсовъ на какую-нибудь бездѣлку; къ тому же у меня было такъ мало денегъ, чтобы наполнить мою корзину провизіей... Не правда ли, ты меня ненавидишь, Дольфусъ? Правда?
   -- Пока еще не совсѣмъ, отвѣчалъ м-ръ Теттерби.
   -- Ну, такъ я тебѣ скажу всю правду, продолжала м-съ Теттерби, съ видомъ раскаянія,-- и тогда, можетъ быть, ты начнешь меня ненавидѣть. Эти мысли такъ давили мой умъ въ то время, когда я въ такой холодъ толкалась по улицамъ и видѣла толпу людей, принужденныхъ разсчитывать, какъ я, чтобы купить самое необходимое, что я спросила себя: не лучше ли я сдѣлала бы для моего счастья, еслибы... еслибы...
   М-съ Теттерби снова завертѣла свое обручальное кольцо и покачала головой, опустивъ глаза.
   -- Понимаю, спокойно отвѣчалъ м-ръ Теттерби,-- ты спрашивала себя, не лучше ли ты сдѣлала бы, не выходя за меня замужъ или выйдя замужъ за другого.
   -- Да! воскликнула, рыдая м-съ Теттерби -- ты угадалъ. Теперь ты меня ненавидишь, Дольфусъ?
   -- Еще не знаю, отвѣчалъ м-ръ Теттерби.
   Жена поцѣловала его въ знакъ благодарности и продолжала:
   -- Теперь я начинаю надѣяться, что ты не возненавидишь меня, Дольфусъ, хотя еще и боюсь сказать тебѣ самое худшее; я, право, не знаю, что мелькнуло у меня въ умѣ: была ли то болѣзнь или сумасшествіе, все равно. Я не могла достигнуть того, чтобы пробудить въ себѣ память о нашей взаимной привязанности; не могла покориться своей судьбѣ; всѣ радости и всѣ удовольствія, которыя мы дѣлили другъ съ другомъ, показались мнѣ такими ничтожными, что стали мнѣ противны и я попрала бы ихъ ногами... Наконецъ, я не могла думать ни о чемъ другомъ, кромѣ нашей бѣдности и большого числа ртовъ, которые надо кормить.
   -- Хорошо, хорошо, дорогая моя, сказалъ м-ръ Теттерби, пожимая руку своей женѣ, чтобы ободрить ее: въ концѣ концевъ это все-таки правда. Мы бѣдны, и въ домѣ дѣйствительно много ртовъ.
   -- Но Дольфъ, Дольфъ, продолжала м-съ Теттерби, плача и обвивая руками шею мужа,-- о, мой добрый, терпѣливый, превосходный другъ, какъ все измѣнилось послѣ нѣсколькихъ минутъ, проведенныхъ мною здѣсь! О, мой обожаемый Дольфусъ, какъ все это скоро измѣнилось; можно подумать, что въ моемъ умѣ вдругъ воскресъ цѣлый міръ воспоминаній; размягчившихъ мое сердце и такъ наполнившихъ его, что готово было разорваться. Вся наша борьба изъ-за насущнаго хлѣба, всѣ мученія и всѣ лишенія, которыя мы претерпѣвали со дня нашего супружества, каждый часъ болѣзни, безсонницы въ уходѣ за дѣтьми, казалось, говорили мнѣ, что они соединили наши сердца въ одно и что я не могла быть и не хотѣла бы быть ничьей другой женой, ни матерью другихъ дѣтей; потомъ дешевыя удовольствія, которыя такъ безжалостно, жестоко презирала, стали въ моихъ глазахъ до того цѣнными и милыми, что я не могла себѣ простить своего прежняго пренебреженія къ нимъ; и я говорила, говорю тебѣ и повторю еще сотню разъ, что не понимаю, какъ-это я могла вести тебя такимъ образомъ и какъ у меня достало духу огорчить тебя, Дольфусъ.
   Добрая женщина, воспламенясь нѣжностью и честнымъ раскаяніемъ, плакала навзрыдъ; но вдругъ она вздрогнула, испустила пронзительный крикъ и спряталась за своего мужа. Ея крикъ выражалъ столько ужаса, что разбуженныя имъ дѣти выскакали изъ кроватей и столпились около нея; ея взоры, полные ужаса, были устремлены на дверь, а рука ея указывала на блѣднаго человѣка въ черномъ плащѣ, который только-что вошелъ въ комнату.
   -- Посмотри на этого человѣка. Что ему нужно?
   -- Я сейчасъ спрошу его объ этомъ, если ты меня отпустишь, сказалъ м-ръ Теттерби;-- какъ ты дрожишь!
   -- Я встрѣтила этого человѣка на улицѣ, вскорѣ послѣ того, какъ вышла изъ дому; онъ взглянулъ на меня и подошелъ ко мнѣ; я боюсь этого человѣка.
   -- Боишься? отчего?
   -- Сама не знаю... Я... Остановись, мой другъ! вскричала она, видя, что ея мужъ пододвинулся къ незнакомцу.
   Прижавъ одну руку ко лбу, а другую къ груди, она была жертвой необыкновеннаго волненія, между тѣмъ какъ ея взоры, полные испуга, казалось, искали какого-то потеряннаго предмета.
   -- Ты, кажется, нездорова, дорогая моя, обратился къ ней м-ръ Теттерби.
   -- Нездорова? нѣтъ, я отнюдь не больна.

0x01 graphic

   Затѣмъ она осталась неподвижной, тупо глядя себѣ подъ поги.
   М-ръ Теттерби, который въ первый моментъ не могъ предохранить себя вполнѣ отъ этого заразительнаго ужаса и котораго, конечно, не успокаивало возраставшее смятеніе жены, все-таки обратился къ стоявшему у дверей блѣдному гостю въ черномъ плащѣ.
   -- Что вамъ угодно, милостивый государь? спросилъ м-ръ Теттерби.
   -- Я боюсь, отвѣчалъ человѣкъ въ плащѣ, -- что испугалъ васъ, незамѣтно войдя сюда. Вы разговаривали и не слышали, какъ я вошелъ.
   -- Моя маленькая жена говоритъ -- вы, можетъ быть, слышали -- сказалъ м-ръ Теттерби,-- что вы уже не первый разъ пугаете ее сегодня вечеромъ.
   -- Мнѣ очень жаль. Дѣйствительно, я вспоминаю, что видѣлъ ее на улицѣ; но я не имѣлъ намѣренія испугать ее.
   Въ эту минуту его взглядъ встрѣтился со взглядомъ м-съ Теттерби; нельзя представить себѣ обуявшаго ее ужаса, который сообщился внезапно и незнакомцу, когда онъ замѣтилъ произведенное имъ впечатлѣніе. Однако, онъ продолжалъ наблюдать ее съ возраставшимъ вниманіемъ.
   -- Меня зовутъ Редло, сказалъ онъ;-- я живу въ находящемся у васъ по сосѣдству университетѣ. Не живетъ-ли здѣсь одинъ изъ студентовъ этого университета?
   -- М-ръ Денгамъ? спросилъ Теттерби.
   -- Да.
   Прежде чѣмъ отвѣтить, маленькій человѣкъ провелъ рукой по лбу и поспѣшно окинулъ глазами комнату, какъ-бы ощутя какую-то перемѣну въ атмосферѣ. Это незначительное движеніе не стоило и замѣчать; по химикъ, устремивъ на м-ра Теттерби тотъ же ужасающій взглядъ, которымъ онъ пронизывалъ его жену, попятился къ дверямъ. Блѣдность его лица стала мертвенною.
   -- Комната этого молодого человѣка, надъ нашей, сказалъ м-ръ Теттерби;-- въ нее есть отдѣльный и болѣе приличный ходъ. Но какъ вы уже здѣсь, то, для избѣжанія холода, вамъ лучше подняться по лѣстницѣ, вонъ тамъ, въ глубинѣ; если хотите видѣть молодого человѣка, то поднимитесь.
   -- Да, я хочу его видѣть, сказалъ химикъ;-- можете вы мнѣ дать свѣчу?
   Его пристальный взглядъ, омраченный выраженіемъ необъяснимой подозрительности, повидимому, смутилъ м-ра Теттерби, который, взглянувъ, въ свою очередь, пристально на химика, оставался нѣсколько минутъ неподвижнымъ и какъ-бы зачарованнымъ. Наконецъ онъ сказалъ:
   -- Слѣдуйте за мной: я вамъ посвѣчу.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ химикъ, я поднимусь одинъ и не хочу, чтобы обо мнѣ доложили молодому человѣку. Онъ меня не ожидаетъ, и я попрошу васъ не провожать меня. Одолжите мнѣ, если, можно, свѣчу: я самъ сумѣю найти дорогу.
   Нетерпѣливо беря свѣчу изъ рукъ маленькаго человѣка, химикъ, не желая того, дотронулся до его груди. Онъ тотчасъ же отдернулъ руку назадъ, точно нечаянно ранилъ его (химикъ не зналъ, въ чемъ именно заключалось его новое могущество и какимъ путемъ оно дѣйствуетъ). Онъ быстро отошелъ отъ м-ра Теттерби и сталъ подниматься но лѣстницѣ. Взойдя на послѣднюю ступень, онъ остановился и взглянулъ внизъ. Женщина, стоя все на томъ же мѣстѣ, вертѣла на пальцѣ свое обручальное кольцо; мужъ, опустивъ на грудь голову, былъ погруженъ въ глубокое оцѣпѣненіе. Дѣти, все еще окружавшія мать, кидали на незнакомца боязливые взгляды и жались другъ къ другу, замѣтивъ, что онъ смотритъ въ ихъ сторону.
   -- Однако, довольно! воскликнулъ м-ръ Теттерби грубымъ тономъ, -- отправляйтесь спать.
   -- Комната и безъ того неудобна и мала; ступайте спать, въ свою очередь сказала м-съ Теттерби.

0x01 graphic

   Испуганно, безпокойно маленькая толпа разбрелась по своимъ мѣстамъ; Джонни съ малюткой потащился за ними; мать, взглянувъ презрительно на бѣдную комнату и оттолкнувъ далеко отъ себя стоявшіе на столѣ скудные остатки ужина, бросилась въ кресло и казалась погруженной въ глубокое уныніе. Отецъ сѣлъ къ очагу и принялся поправлять дрожащею рукою тлѣвшій въ немъ огонь, наклонившись тѣломъ къ очагу, какъ-бы съ цѣлью захватить его въ свое исключительное пользованіе. Супруги не обмѣнивались ни словомъ.
   Пораженный ужаснымъ предчувствіемъ при видѣ перемѣны, происшедшей въ комнатѣ, химикъ дрожалъ, какъ воръ, который боится быть пойманнымъ, и не зналъ, итти-ли ему впередъ или возвратиться назадъ.
   -- Что я сдѣлалъ! воскликнулъ онъ съ испугомъ, -- что мнѣ теперь дѣлать?
   И ему послышался отвѣтъ:
   "Стать благодѣтелемъ человѣчества".
   Онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, но никого не увидѣлъ; затѣмъ онъ прошелъ въ корридоръ, скрывавшій отъ него комнату, и продолжалъ итти впередъ, глядя прямо впередъ себя.
   -- Я не выходилъ только со вчерашняго вечера, печально прошепталъ онъ,-- а между тѣмъ въ моихъ глазахъ все приняло другой видъ; я не узнаю даже самого себя; я здѣсь какъ-бы во снѣ. Что могло привести меня въ эти мѣста? Нѣтъ, мой разсудокъ затемнился.
   Въ эту минуту онъ увидѣлъ дверь; онъ постучался; голосъ пригласилъ его войти, и химикъ вошелъ.
   -- Это вы, моя дорогая сидѣлка? спросилъ голосъ. Да, къ чему я и спрашиваю? Вѣдь я очень хорошо знаю, что никто другой.
   Голосъ былъ, хотя слабый, но веселый. Химикъ увидалъ молодого человѣка, лежавшаго на кушеткѣ передъ огнемъ, который горѣлъ въ жалкой печи, вдѣланной въ кирпичную стѣну и съ боками, ввалившимися подобію щекамъ больного. Молодой человѣкъ сидѣлъ лицомъ къ огню. Вѣтеръ, завывавшій въ трубѣ, порывами выдувалъ изъ отверстія печи пепелъ и искры.
   -- По толкованію кумушекъ, это предвѣщаетъ деньги, прошепталъ, улыбаясь, молодой человѣкъ. Я скоро выздоровлю и буду богатъ, если Богу угодно, и буду имѣть дочь, которую буду любить и которую назову Милли, въ воспоминаніе о лучшемъ сердцѣ, какое когда-либо существовало на свѣтѣ.
   Съ этими словами молодой человѣкъ протянулъ руку, какъ-бы желая принять дружеское пожатіе. Хотя онъ не спалъ, но, подперевъ другой рукой голову, онъ не оборачивался и не перемѣнялъ позы.
   Химикъ быстро оглянулъ комнату; онъ замѣтилъ книги и бумаги студента, сложенныя въ кучу на столѣ, приткнутомъ въ углу; тутъ же стояла и потухшая лампа, свидѣтельствуя о безсонныхъ ночахъ за занятіями, предшествовавшими болѣзни молодого человѣка и, можетъ быть, причинившими ее; много другихъ вещей, употребляемыхъ только въ часы удовольствія и здоровья, теперь висѣли на стѣпѣ; надъ каминомъ виднѣлось нѣсколько фотографическихъ карточекъ, между которыми химикъ узналъ и свою. Не далѣе, какъ вчера, видъ этихъ предметовъ возбудилъ-бы въ сердцѣ химика сочувствіе; но теперь эти предметы не имѣли для него никакого значенія: онъ глядѣлъ ни нихъ равнодушно. Молодой человѣкъ, удивленный тѣмъ, что такъ долго не ощущаетъ ожидаемаго пожатія маленькой руки, приподнялся на кушеткѣ и обернулъ голову.
   -- М-ръ Редло! воскликнулъ онъ, вскакивая на ноги, какъ-бы съ помощью пружины.
   Химикъ простеръ руку.
   -- Не приближайтесь ко мнѣ, сказалъ онъ, -- я сяду тамъ, гдѣ стою; попрошу и васъ остаться на вашемъ мѣстѣ.
   Онъ, дѣйствительно, сѣлъ на стулъ около двери и, окинувъ быстрымъ взглядомъ молодого человѣка, который продолжалъ стоять, опершись рукою на спинку кушетки, сказалъ, смотря въ полъ:
   -- Я случайно узналъ -- все равно, какимъ образомъ,-- что одинъ изъ молодыхъ людей, слушающихъ мои лекціи, боленъ и лежитъ одинъ. Мнѣ не сказали ни его имени, ни его адреса; указали только улицу, и мнѣ удалось разыскать васъ, переходя изъ дому въ домъ.
   -- Да, я былъ боленъ, отвѣчалъ студентъ не только съ робкимъ замѣшательетвомъ, а съ почтительнымъ волненіемъ,-- но теперь мнѣ гораздо лучше; у меня было, кажется, воспаленіе мозга; однако, я уже почти выздоровѣлъ. Я не могу сказать, чтобы я былъ совершенно одинъ впродолженіе болѣзни; это было бы неблагодарностью съ моей стороны; да, это значило бы плохо цѣнить тѣ заботы, которыми меня окружали.
   -- Вы говорите про жену сторожа? спросилъ Редло.
   -- Да, отвѣчалъ студентъ, склоняя голову, какъ бы безмолвно выражая уваженіе къ упомянутой особѣ.
   Химикъ, который своимъ холоднымъ, монотоннымъ и апатичнымъ видомъ походилъ на мраморную статую на могилѣ человѣка, а между тѣмъ наканунѣ поспѣшно покинулъ свой обѣдъ при первой вѣсти о болѣзни студента, снова вскинулъ глаза на молодого человѣка и затѣмъ поднялъ ихъ къ небу, какъ-бы ища указаній для своего помраченнаго ума.
   -- Я вспомнилъ ваше имя, сказалъ онъ,-- когда его сейчасъ произнесли внизу; теперь я вспоминаю и ваши черты. Между нами не было близкихъ отношеній, не правда-ли?
   -- Да.
   -- Мнѣ кажется, вы отдалялись отъ меня болѣе, чѣмъ всѣ ваши товарищи.
   Студентъ утвердительно кивнулъ головой.
   -- По какому же побужденію? спросилъ химикъ безъ малѣйшаго оттѣнка участія и движимый только простымъ любопытствомъ. Почему вы старались скрыть отъ меня -- болѣе, чѣмъ отъ кого-либо другого,-- вашу болѣзнь и то, что вы остались въ городѣ, когда, всѣ ваши товарищи разъѣхались?
   Молодой человѣкъ, который слушалъ химика съ возрастающимъ смятеніемъ, поднялъ на него печальный взоръ а воскликнулъ вдругъ дрожащимъ голосомъ, всплеснувъ руками:
   -- М-ръ Редло! вы открыли мою тайну; теперь вы ее знаете.
   -- Какую тайну? Что вы хотите сказать? спросилъ химикъ.
   -- Да, ваши манеры, въ эту минуту поражающія контрастомъ съ тою добротою и тѣмъ сочувствіемъ, которыя привлекаютъ къ вамъ всѣ сердца... вашъ взволнованный голосъ... сдержанность, которая слышится въ каждомъ вашемъ словѣ, съ каждомъ вашемъ взглядѣ убѣждаютъ, что вы знаете меня. Всѣ ваши усилія, чтобы заставить меня думать противное, для меня новыя -- ей Богу, ненужныя -- доказательства вашей всегдашней доброты и препятствій, которыя насъ раздѣляютъ.
   Короткій и презрительный смѣхъ былъ единственнымъ отвѣтомъ химика.
   -- Но вы слишкомъ добрый и справедливый человѣкъ, м-ръ Редло, продолжалъ молодой человѣкъ,-- чтобы не сознавать, какъ мало я причастенъ къ причиненному вамъ вреду и горю. Мое имя и мое происхожденіе -- единственная моя вина.
   -- Вредъ, горе, сказалъ химикъ, смѣясь,-- какое мнѣ дѣло.
   -- Во имя Неба воскликнулъ студентъ умоляющимъ и взволнованнымъ голосомъ,-- лишь-бы перекинутыя нами нѣсколько словъ не измѣняли васъ до такой степени! Умоляю васъ, забудьте меня и позвольте мнѣ вновь стать для васъ незнакомымъ студентомъ, слушающимъ лекціи профессора. Знайте меня только подъ моимъ вымышленнымъ именемъ, а не подъ именемъ Лангфорда.
   -- Лангфордъ! воскликнулъ Редло.
   Онъ сжалъ голову руками и въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ сидѣлъ, обративъ къ студенту умное и мечтательное лицо; но мимолетный лучъ, освѣтившій на минуту его черты; снова потухъ.
   -- Это имя моей матери, прошепталъ молодой человѣкъ,-- это имя она приняла, когда, можетъ быть, могла принять имя, болѣе уважаемое... М-ръ Редло, прибавилъ нерѣшительно студентъ,-- я думаю, что знаю эту исторію, хотя, впрочемъ, нѣкоторыя обстоятельства и могли ускользнуть изъ моей памяти... Если я что и забылъ, то угадываю инстинктомъ и приближаюсь къ истинѣ.
   -- Я -- плодъ брака не совсѣмъ счастливаго. Съ дѣтства я слышалъ ваше имя произносимымъ съ почтеніемъ... можно сказать, съ благоговѣніемъ. Моя мать такъ часто говорила мнѣ о вашей тонкой чувствительности, о вашей силѣ души, о вашей энергической борьбѣ съ обстоятельствами жизни, что со времени этихъ первыхъ материнскихъ уроковъ мое воображеніе привыкло окружать ваше имя ореоломъ. Къ тому-же я, бѣдный студентъ, и не могъ вообразить себѣ другого учителя.
   Нисколько не измѣнившись въ лицѣ, Редло устремилъ на молодого человѣка свой проницательный и мрачный взглядъ, но не отвѣтилъ ни словомъ, ни жестомъ.
   -- Я не могу выразить, продолжалъ студентъ, -- и тщетно старался-бы высказать вамъ, до какой степени я былъ тронутъ, найдя слѣды прошедшаго въ томъ чувствѣ довѣрія и благодарности, какое питали студенты къ имени Редло, особенно наиболѣе приниженные. Наши лѣта и наши положенія такъ различны! Съиздавна я привыкъ глядѣть на васъ издали, и, можетъ быть, съ моей стороны слишкомъ нескромно даже слегка касаться подобнаго предмета.
   "Однако, тотъ, кто, смѣю сказать, съ такимъ участіемъ относился къ моей матери, услышитъ, можетъ быть, не безъ удовольствія, какой любовью я былъ проникнутъ къ нему въ своемъ скромномъ положеніи, съ какимъ сожалѣніемъ я скрывался отъ его поддержки, которою, между тѣмъ, я сильно-бы гордился... я долженъ былъ довольствоваться тѣмъ, что зналъ его, не будучи извѣстенъ ему".

0x01 graphic

   -- М-ръ Редло, прибавилъ молодой человѣкъ, -- я, можетъ быть, плохо выразилъ то, что хотѣлъ сказать, потому что еще слабъ; но если я чѣмъ-нибудь оскорбилъ васъ, простите мнѣ. Затѣмъ, позабудьте обо мнѣ!
   Въ продолженіе этой рѣчи физіономія химика сохраняла то же свирѣпое выраженіе, и взглядъ его оставался такимъ же пристальнымъ. Но когда молодой человѣкъ, произнеся послѣднія слова, приблизился къ химику, повидимому, съ намѣреніемъ взять его за руку, тотъ поспѣшно отступилъ назадъ и воскликнулъ:
   -- Не подходите ко мнѣ!
   Молодой человѣкъ остановился, оскорбленный этимъ неожиданнымъ проявленіемъ отвращенія; Редло-же, задумчиво проведя рукой по лбу, сказалъ:
   -- Прошедшее и останется прошедшимъ; оно умираетъ, какъ умираетъ скотъ. Зачѣмъ говорите вы мнѣ о тѣхъ слѣдахъ, которые оно оставило въ моей жизни? Все это вздоръ и ложь! Какое мнѣ дѣло до вашихъ безумныхъ мечтаній?.. Если вамъ нужны деньги,-- вотъ онѣ... Я пришелъ предложить ихъ вамъ, а не для чего иного... Я и не могъ притти ради чего-нибудь другого, -- прибавилъ онъ, снова сжимая голову обѣими руками: другого повода и не могло и быть... однако...
   Онъ бросилъ на столъ кошелекъ и впалъ въ мрачную задумчивость. Студентъ взялъ кошелекъ, чтобъ возвратить его Редло.
   -- Возьмите его назадъ, сказалъ молодой человѣкъ гордо, но безъ гнѣва. Я хотѣлъ бы, чтобъ вмѣстѣ съ нимъ вы унесли и воспоминаніе о вашихъ словахъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ химикъ съ дико-свѣтившимся взглядомъ: въ самомъ дѣлѣ?
   -- Да, милостивый государь!
   Впервые Редло подошелъ къ молодому человѣку, потянулъ его за руку и, беря отъ него кошелекъ, пристально взглянулъ ему въ лицо.
   -- Не правда ли, спросилъ онъ, смѣясь, что болѣзнь порождаетъ горе и раздраженіе?
   -- Да... удивленно отвѣчалъ студентъ.
   -- Слѣдомъ за болѣзнью, продолжалъ со сверхъестественнымъ одушевленіемъ химикъ, является цѣлый рядъ слабостей, физическихъ и моральныхъ: безсонница, безпокойство, страданіе! Не слѣдуетъ ли считать за счастье возможность забыть все это?
   Молодой человѣкъ ничего не отвѣчалъ и вновь разсѣянно провелъ рукой по лбу.
   Редло опять потянулъ его за рукавъ.
   Въ это время за дверью послышался голосъ Милли.
   -- Тутъ ужъ я сама увижу, сказала она:-- благодарю Дольфъ. Не плачь, мой другъ; завтра твои родители успокоятся, и въ домѣ все пойдетъ постарому... А! у него кто-то есть!
   Редло выпустилъ рукавъ молодого человѣка и прислушался.
   -- Съ первой минуты моего прихода, какъ бы про себя сказалъ онъ, я все боялся встрѣтить ее. Въ ней живетъ дѣйствительная доброта, которую я боюсь ослабить, и было бы преступленіемъ убить въ ея сердцѣ всѣ лучшія и нѣжнѣйшія ея чувства.
   Милли постучалась въ дверь.
   -- Изъ всѣхъ лицъ, которыя могли притти сюда, дрожащимъ, голосомъ сказалъ химикъ, обращаясь къ студенту, я хотѣлъ бы не встрѣчаться именно съ тѣмъ, которое теперь стоитъ за дверью. Спрячьте меня куда-нибудь.
   Студентъ открылъ дверь, ведшую въ мезонинъ.
   Редло поспѣшно прошелъ туда и затворился.
   Тогда студентъ снова легъ на постель и пригласилъ молодую женщину войти.
   -- Дорогой м-ръ Эдмундъ, сказала Милли, оглядывая комнату: мнѣ сказали, что у васъ кто-то былъ.
   -- Я совершенно одинъ.
   -- Но у васъ былъ какой-то господинъ?
   -- Да, но онъ ушелъ.
   Милли поставила на столъ свою маленькую корзину и подошла почти къ изголовью кровати, какъ-бы съ намѣреніемъ взять руку молодого человѣка... Но руки не было видно. Немного удивленная этимъ, но спокойная, какъ всегда, Милли наклонилась надъ изголовьемъ постели и слегка коснулась до лба студента.
   -- Такъ же ли хорошо вы себя чувствуете сегодня вечеромъ? Послѣ обѣда у васъ, кажется, было менѣе жару въ головѣ.
   -- Да, я почти совсѣмъ здоровъ! отвѣчалъ довольно сухо молодой человѣкъ.
   На лицѣ у Милли отразилось удивленіе, но не упрекъ; она отошла на другой конецъ стола и вынула изъ корзины небольшой кусокъ матеріи и иголки.
   Но послѣ короткаго раздумья она оставила свою работу и занялась безъ шума уборкой комнаты, даже поправила подушки на постели молодого человѣка, но такъ осторожно, что онъ едва замѣтилъ это, занятый огнемъ въ каминѣ. Когда комната была прибрана и подметена, Милли взяла стулъ и дѣятельно и спокойно принялась за работу.
   -- Это занавѣски изъ новой кисеи, м-ръ Эдмундъ, сказала Милли, не переставая шить; онѣ будутъ миленькія и чистенькія, не смотря на то, что стоятъ дешево; къ тому же онѣ будутъ защищать ваши глаза отъ слишкомъ сильнаго свѣта. Мой Вилльямъ говоритъ, что во время вашего выздоровленія надо, чтобы въ вашу комнату не проникалъ большой свѣтъ, который можетъ причинить вамъ обмороки.

0x01 graphic

   Студентъ ничего не отвѣтилъ, но рѣзкое движеніе, съ которымъ онъ перемѣнилъ положеніе на постели, выдало его нервное нетерпѣніе, настолько странное, что проворные пальцы Милли остановились и она встревоженно взглянула на него.
   -- Подушки положены неловко, сказала она, складывая работу и приподымаясь, Я ихъ сейчасъ поправлю.
   -- Онѣ лежатъ отлично, отвѣчалъ студентъ; не трогайте. Вы хлопочете изъ-за пустяковъ.
   Произнося эти слова, онъ приподнялъ голову и такъ недоброжелательно посмотрѣлъ на молодую женщину, что совершенно смутилъ ее. Тѣмъ не менѣе она снова сѣла за работу, не произнеся ни одной жалобы.
   -- Впродолженіе вашей болѣзни, м-ръ Эдмундъ, вы, должно быть, часто думали, что несчастіе научаетъ многому... Да, это вѣрно, и я часто говорила себѣ это, работая у вашей постели. Послѣ этихъ дней страданія вы будете считать здоровье неоцѣненнымъ сокровищемъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ, въ это же время, вспоминая о вашей теперешней болѣзни, о томъ, какъ вы не хотѣли увѣдомить о ней вашихъ лучшихъ друзей, боясь ихъ огорчить, ваши теперешнія внутреннія чувства станутъ для васъ вдвое священнѣе. Не такъ ли, и не пріятно ли сознавать это?
   Молодая женщина слишкомъ прилежно работала, слишкомъ была проникнута тѣмъ, о чемъ говорила, и мысли ея были слишкомъ спокойны, чтобъ ей вздумалось наблюдать за физіономіей студента и за впечатлѣніемъ, какое произвели на него ея слова. И потому она и не замѣтила оскорбительной неблагодарности, отразившейся въ каждой чертѣ лица молодого человѣка.
   -- Ахъ, м-ръ Эдмундъ, эта мысль произвела даже на меня сильное впечатлѣніе, продолжала Милли, склонивъ задумчиво свою хорошенькую головку и внимательно продолжая смотрѣть на работу,-- хотя я и не училась хорошо судить о вещахъ. Видя васъ такъ тронутымъ попеченіями вашихъ сосѣдей снизу, я чувствовала, что вы находили въ этихъ проявленіяхъ участія къ вамъ нѣкоторое утѣшеніе въ потерѣ здоровья. Я такъ же ясно, какъ въ книгѣ, прочла на вашемъ лицѣ мысль, которая часто приходила вамъ въ голову. Не правда-ли, вы часто говорили себѣ, что еслибы мы могли избѣгать всякаго горя, всякаго страданія, то никогда не узнали-бы и половины того, что въ насъ есть хорошаго.
   Она хотѣла продолжать, но остановилась, увидя, что молодой человѣкъ всталъ съ постели.
   -- Эта заслуга не настолько велика, чтобъ ее такъ превозносить, мистрисъ Вилльямъ, возразилъ студентъ небрежно. Сосѣди мои будутъ, вѣрьте мнѣ, въ свое время вознаграждены за всѣ добавочныя послуги... да они, конечно, и разсчитываютъ на это. Я вамъ тоже многимъ обязанъ мистрисъ Вилльямъ.
   Пальцы Милли остановились, и она взглянула на студента.
   -- Ваше преувеличеніе заслугъ, о которыхъ мы говоримъ, продолжалъ онъ, не заставитъ меня смотрѣть на нихъ иначе. Я знаю, что вы приняли участіе въ моемъ положеніи, и повторяю: я вамъ очень за это обязанъ... Что же еще выведете вы изъ этого?
   Милли опустила работу на колѣни и продолжала смотрѣть на студента, который неровными шагами и съ другими признаками нетерпѣнія продолжалъ ходить по комнатѣ.
   -- Я вамъ очень многимъ обязанъ, повторяю вамъ это еще разъ, продолжалъ молодой человѣкъ. Но къ чему напоминать мнѣ о вашихъ правахъ на мою благодарность? Вы постоянно говорите мнѣ о моихъ страданіяхъ, горѣ, печали, бѣдствіяхъ!.. Можно, пожалуй, подумать, что я вынесъ тысячу и тысячу агоній.
   -- Можете-ли вы думать, м-ръ Эдмундъ, начала Милли, подходя къ студенту, что я говорила о бѣдныхъ людяхъ, живущихъ въ этомъ домѣ, съ тѣмъ, чтобъ напомнить вамъ о своихъ незначительныхъ услугахъ и заставить васъ оцѣнить ихъ?.. Я!.. Можноли такъ думать! добавила она, положа руку на сердце я съ невинной улыбкой удивленія.
   -- О, это меня не безпокоитъ! отвѣчалъ студентъ. Мнѣ немного нездоровилось, а ваша заботливость -- замѣтьте, я говорю: заботливость -- придала этому нездоровью слишкомъ большое значеніе. Теперь нездоровье мое прошло, и постоянно вспоминать о немъ безполезно.
   Онъ холодно взялъ книгу и усѣлся къ столу.
   Молодая женщина смотрѣла на него нѣсколько минутъ, пока улыбка не сбѣжала съ ея устъ; потомъ, возвратившись къ мѣсту, гдѣ она оставила корзину, она спросила студента мягкимъ голосомъ:
   -- Вы предпочитаете остаться одни, м-ръ Эдмундъ?
   -- У меня нѣтъ причинъ васъ удерживать, отвѣчалъ онъ.
   -- Кромѣ вотъ этого... нерѣшительно сказала Милли, показывая свою работу.
   -- Ахъ, да, занавѣски!.. продолжалъ молодой человѣкъ съ презрительной улыбкой. Да стоятъ-ли онѣ того?
   Милли сложила свою работу и убрала ее въ корзину; потомъ, ставъ передъ студентомъ въ такой грустно-умоляющей и покорной позѣ, что студентъ невольно взглянулъ на нее, она сказала:
   -- Еслибы... случайно, я вамъ еще понадобилась, я охотно возвращусь. Когда я вамъ была нужна, я съ удовольствіемъ васъ навѣщала и вовсе не ставила себѣ этого въ заслугу. Теперь же, когда вы поправились, вы, можетъ быть, боитесь моихъ навязчивыхъ посѣщеній? Но будьте увѣрены, что я не возвратилась бы къ вамъ по вашемъ выздоровленіи. Вы мнѣ ничего не должны... Тѣмъ не менѣе, я имѣю право, чтобы вы обращались со мной, какъ съ дамой... какъ съ дамой, которую вы любите; и если вы подозрѣваете меня, будто я изъ низкаго разсчета стараюсь преувеличить то немногое, что пыталась сдѣлать для удобства вашей комнаты больного, то этимъ вы оскорбляете себя самого болѣе, чѣмъ можете оскорбить меня... Это грустно... это очень грустно...
   Будь молодая женщина настолько же несдержанна, насколько была кротка, настолько же раздражена насколько была спокойна; будь ея взглядъ и тонъ настолько же гнѣвны, насколько они были мягки и полны доброты, то ея уходъ остался бы сравнительно незамѣтнымъ, между-тѣмъ какъ теперь комната студента приняла грустно-одинокій видъ. Растерянный взглядъ молодого человѣка какъ-будто былъ прикованъ къ тому мѣсту, которое покинула молодая женщина.
   Редло внезапно вышелъ изъ своего убѣжища и направился къ двери.
   -- Когда вы вновь подпадете болѣзни, воскликнулъ онъ, обращая свой зловѣщій взглядъ на молодого человѣка,-- и хорошо бы было, еслибъ это случилось поскорѣй -- умирайте здѣсь! сгнивайте здѣсь!
   -- Что я вамъ сдѣлалъ? спросилъ студентъ, удерживая химика за одежду. Какую перемѣну произвели вы во мнѣ? Какое проклятіе навлекли вы на мою голову?.. Отдайте мнѣ самого меня!
   -- Отдайте и вы мнѣ самого меня! воскликнулъ Редло, похожій въ эту минуту на помѣшаннаго. Я прокаженный и заражаю другихъ; я полонъ яда, и для своего собственнаго ума, и для умовъ всего человѣчества; въ настоящую минуту я камень для всего, что нѣкогда будило во мнѣ интересъ, состраданіе, сочувствіе. Подъ моими проклятыми стопами рождаются всюду эгоизмъ и неблагодарность! Мое единственное превосходство надъ ничтожными жертвами моего могущества состоитъ въ томъ, что я могу ихъ ненавидѣть въ моментъ ихъ превращенія.
   Молодой человѣкъ продолжалъ было удерживать Редло, но тотъ ударивъ его, бросился, какъ сумасшедшій изъ комнаты и вонъ изъ дому, прямо въ темноту ночи; вѣтеръ бѣшено дулъ, снѣгъ падалъ большими хлопьями, и облака быстро неслись при мерцающемъ свѣтѣ луны. И въ этомъ завываніи вѣтра, и въ паденіи снѣга, и въ быстромъ теченіи облаковъ, и въ мерцаніи луны, въ фантастическихъ образахъ слышались химику въ темнотѣ все тѣ же слова привидѣнія:
   "Даръ, которымъ я тебя наградилъ, ты будешь передавать вездѣ куда бы ни зашелъ!"
   Куда бы ни зашелъ!... Онъ самъ не зналъ и не безпокоился о томъ куда онъ шелъ, лишь бы ему избѣгнуть людей. Перемѣна, которая произошла въ немъ, обращала въ пустыню и улицы, которыми онъ шелъ, и его самого, а толпу, волновавшуюся вокругъ него въ безчисленныхъ житейскихъ заботахъ, обращала для него въ громадную кучу песку, отдѣльныя песчинки которой вѣтеръ разсѣивалъ въ неразличимые атомы. Слѣды воспоминаній, которымъ, по предсказанію призрака, скоро слѣдовало умереть въ его сердцѣ, не изгладились еще настолько, чтобы онъ потерялъ сознаніе о томъ, чѣмъ онъ былъ самъ и во что онъ обращалъ своихъ ближнихъ. Вотъ почему Редло желалъ уединенія.
   Пока онъ бродилъ, связь мыслей напомнила ему внезапно ребенка, вторгшагося недавно въ его комнату, Редло вспомнилъ, что изъ всѣхъ, съ которыми онъ сталкивался съ исчезновенія привидѣнія, одинъ лишь этотъ ребенокъ не обнаруживалъ никакого признака близкаго измѣненія.

0x01 graphic

   Не смотря на отвращеніе, которое внушалъ ему подобнаго рода уродъ, Редло рѣшился разыскать его для того, чтобы удостовѣриться въ основательности своего замѣчанія, и еще по другому возникшему въ немъ побужденію.
   Отыскавъ наконецъ не безъ труда дорогу, Редло направился къ старому университетскому зданію, именно, къ его большому крыльцу, т. е. къ единственной части зданія, въ которую входили студенты.
   Помѣщеніе сторожа, примыкавшее къ главному корпусу зданія, находилось внутри рѣшетки, у ея воротъ. Подлѣ зданія университета находился маленькій монастырь, и Редло зналъ, что со двора этого монастыря онъ, не будучи никѣмъ замѣченъ, могъ видѣть все, что происходило въ помѣщеніи сторожа. Ограда была заперта, но онъ легко отперъ ее, просунувъ руку между брусьями рѣшетки; войдя, онъ ее тихо притворилъ за собой, потомъ приблизился къ окошку комнаты сторожа; снѣжный коверъ, покрывавшій дворъ, скрипѣлъ подъ ногами Редло; свѣтъ отъ огня, о которомъ онъ говорилъ въ тотъ вечеръ ребенку, освѣщалъ окно и блестѣлъ на снѣгу. Тщательно обойдя полосу свѣта отъ этого огня, Редло подошелъ къ стѣнѣ и заглянулъ въ окошко.
   Сначала ему казалось, что въ комнатѣ никого не было и что красноватый свѣтъ пламени освѣщалъ только старыя потолочныя бревна и старыя стѣны; но вглядѣвшись попристальнѣе, онъ увидалъ предметъ своихъ поисковъ, который, свернувшись въ клубокъ, спалъ на полу передъ огнемъ. Редло быстро направился къ двери, отворилъ ее и вошелъ.
   Маленькій уродъ лежалъ передъ такимъ жаромъ, что Редло, нагнувшись съ цѣлью разбудить ребенка, обжегъ себѣ лицо.
   Почувствовавъ прикосновеніе, ребенокъ, еще сонный, собралъ свои лохмотья вокругъ тѣла съ инстинктивнымъ намѣреніемъ бѣжать, бросился, или вѣрнѣе, докатился въ далекій уголъ комнаты и, забившись въ него, протянулъ впередъ ногу, какъ-бы съ намѣреніемъ защищаться.
   -- Встань! сказалъ химикъ. Ты не забылъ еще меня?
   -- Оставите ли вы меня въ покоѣ? сказалъ ребенокъ. Этотъ домъ принадлежитъ не вамъ, а женщинѣ.
   Тѣмъ не менѣе, невольно повинуясь вліянію взгляда, устремленнаго на него химикомъ, ребенокъ поднялся на ноги.
   -- Кто вымылъ твои ноги и залѣчилъ раны на нихъ? спросилъ химикъ, показывая пальцемъ на перевязки, которыми были обернуты ноги ребенка.
   -- Женщина.
   -- Не она ли и умыла тебя?
   -- Да, женщина.
   Химикъ задавалъ эти вопросы съ тѣмъ, чтобы привлечь на себя взоры ребенка, и съ этимъ же намѣреніемъ положилъ руку ему на голову, хотя и прикоснулся къ нему съ отвращеніемъ. Угадывая желаніе химика, ребенокъ устремилъ на него свои проницательные глаза, какъ-бы считая нужнымъ для своей защиты слѣдить за каждымъ движеніемъ Редло. Послѣднему представилась возможность убѣдиться, что въ ребенкѣ не происходило никакой перемѣны.
   -- Гдѣ они? спросилъ Редло.
   -- Женщина ушла, отвѣчалъ ребенокъ.
   -- Это я знаю; но гдѣ сѣдой старикъ и его сынъ?
   -- Мужъ женщины? спросилъ мальчикъ.
   -- Да, мужъ женщины и старикъ. Гдѣ они?
   -- Они ушли; у нихъ было какое то дѣло; за ними прислали, ихъ торопили, и они велѣли мнѣ остаться здѣсь.
   -- Пойдемъ со мной, сказалъ химикъ, я тебѣ дамъ за это денегъ.
   -- Куда вы меня хотите вести и.... сколько вы мнѣ дадите?
   -- Я тебѣ дамъ столько шиллинговъ, сколько ты никогда не видалъ, и приведу тебя скоро назадъ. Знаешь ли ты настолько хорошо дорогу, чтобъ возвратиться туда, откуда ушелъ?
   -- Оставьте меня, возразилъ ребенокъ, высвобождаясь внезапно изъ рукъ химика. Я не хочу вести васъ туда. Оставьте меня, не то я вамъ брошу головню въ голову.
   Дѣйствительно онъ подбѣжалъ къ очагу и былъ готовъ голыми руками выхватить горящую головню.
   То, что чувствовалъ химикъ, наблюдая дѣйствіе своей сверхъестественной силы надъ людьми, съ которыми сталкивался, было совершенно отлично отъ холоднаго и неопредѣленнаго ужаса, охватившаго его при видѣ того, какъ маленькій уродъ противился его вліянію. Кровь застыла въ жилахъ химика передъ этимъ непонятнымъ и нечувствительнымъ созданіемъ въ образѣ ребенка, съ лицомъ, обезображеннымъ злобой и обращеннымъ къ нему, со слабой рученкой, протянутой къ очагу, чтобы схватить головню.
   -- Послушай, дитя, сказалъ химикъ,-- ты сведешь меня туда, куда захочешь, лишь бы только къ людямъ очень бѣднымъ или очень злымъ. Я хочу сдѣлать имъ добро, а не зло; я сказалъ ужъ тебѣ, что дамъ тебѣ денегъ и приведу назадъ. Вставай же и иди скорѣе!
   Съ этими словами химикъ направился поспѣшно къ двери, боясь возвращенія Милли.
   -- Обѣщаете ли вы дать мнѣ итти одному и не трогать меня? спросилъ мальчикъ, медленно опуская руку, угрожавшую химику, и приподнимаясь.
   -- Обѣщаю.
   -- Позволите мнѣ итти и впереди, и сзади, какъ мнѣ захочется?
   -- Обѣщаю и это.
   -- Ну, такъ дайте мнѣ сперва денегъ, и я пойду.
   Редло положилъ въ протянутую руку ребенка нѣсколько шиллинговъ, по одному; ребенокъ не умѣлъ считать денегъ, но при каждомъ получаемомъ шиллингѣ онъ повторялъ "одинъ" и переводилъ свой взглядъ съ монеты на давателя. Не зная, куда спрятать шиллинги, ребенокъ клалъ ихъ въ ротъ.
   Химикъ написалъ карандашомъ на листкѣ въ своей записной книжкѣ, что ребенокъ ушелъ съ нимъ; затѣмъ, положивъ этотъ листокъ на столъ, онъ подалъ знакъ маленькому уроду слѣдовать за нимъ. Подобравъ, по обыкновенію, свои лохмотья, мальчикъ повиновался и съ открытою головою и голыми ногами вышелъ въ зимнюю ночь. Не желая проходить въ ворота, изъ боязни встрѣтить личность, которой онъ избѣгалъ такъ тщательно, Редло пошелъ нѣкоторыми изъ тѣхъ проходовъ, въ которыхъ заблудился ребенокъ; потомъ пройдя по части зданія, служившей ему жилищемъ, Редло подошелъ къ калиткѣ, ключъ отъ которой былъ при немъ. Выйдя на улицу, Редло остановился, чтобъ спросить у своего провожатаго, который тотчасъ отступилъ отъ него, узнаетъ ли онъ, гдѣ они находятся.
   Дикое существо посмотрѣло во всѣ стороны и чрезъ нѣсколько минутъ сдѣлало головой утвердительный знакъ, указывая пальцемъ направленіе, по которому слѣдовало итти.
   Редло сейчасъ же зашагалъ въ ту сторону, и ребенокъ послѣдовалъ за нимъ, съ видомъ, менѣе недовѣрчивымъ. На ходу мальчикъ то вынималъ изо рта деньги и зажималъ ихъ въ рукѣ, то изъ руки пряталъ въ ротъ и исподтишка чистилъ монеты о свои лохмотья. Три раза впродолженіе всей дороги химикъ и мальчикъ видѣли себя рядомъ, и всѣ три раза они останавливались. Три раза Редло вглядывался въ лицо ребенка и невольно вздрагивалъ.
   Въ первый разъ это было при проходѣ черезъ старое кладбище. Редло остановился между могилами, но видъ ихъ не внушилъ ему ни одной теплой, утѣшительной или спасительной мысли.
   Во второй разъ луна вышла изъ-за облаковъ, и Редло, поднявъ глаза къ небу, увидѣлъ свѣтило въ полномъ блескѣ, окруженнымъ безчисленными звѣздами, имена и исторію которыхъ онъ изучалъ; но онъ не увидѣлъ въ нихъ ничего того, что видѣлъ въ нихъ прежде, и не ощутилъ ничего, что чувствовалъ прежде, созерцая небесный сводъ въ ясную ночь.
   Въ третій разъ онъ остановился, прислушиваясь къ заунывной музыкѣ. Но онъ ощутилъ мелодію только ушами; мелодія не возбудила въ его сердцѣ ни воспоминанія о прошедшемъ, ни предчувствія будущаго; она оказала на него такъ же мало вліянія, какъ прошлогоднее журчаніе воды или дуновеніе вѣтра.
   Въ каждый изъ этихъ трехъ разъ онъ съ ужасомъ замѣчалъ, что, не смотря на его громадное умственное превосходство надъ спутникомъ и на ихъ физическое различіе въ всѣхъ отношеніяхъ, выраженіе лицъ, его собственнаго и мальчика, было одинаково. Впродолженіе нѣкотораго времени они проталкивались сквозь такую толпу, что часто химикъ смотрѣлъ чрезъ плечо, боясь потерять своего провожатаго, котораго, однако, находилъ всегда съ другой стороны, въ тѣни своей фигуры. Затѣмъ они проходили по такимъ пустыннымъ мѣстамъ, что Редло могъ бы считать короткіе и быстрые шаги босыхъ ногъ ребенка, шедшаго позади его. Наконецъ они подошли къ нѣсколькимъ ветхимъ домамъ.
   Ребенокъ дотронулся до химика и остановился.
   -- Тамъ, сказалъ онъ, указывая пальцемъ на домъ, въ которомъ нѣсколько оконъ были освѣщены и надъ дверью котораго висѣлъ блѣдный фонарь и виднѣлась вывѣска: "Номера для пріѣзжающихъ".
   Редло посмотрѣлъ вокругъ себя, отъ крыши до безплодной земли, на которой возвышались эти дома, готовые обрушиться и отличавшіеся отсутствіемъ оградъ, свѣта и еще болѣе граничившимъ ихъ грязнымъ оврагомъ. Начиная отъ этого оврага, наши путники дошли до понижавшихся арокъ, принадлежавшихъ водопроводу или сосѣднему мосту и постепенно уменьшавшихся, такъ что предпослѣднее отверстіе имѣло размѣры не болѣе входа въ собачью кануру. Съ этого водопровода Редло опять перевелъ взоръ на стоявшаго рядомъ съ нимъ ребенка, который дрожалъ отъ холода, прыгалъ съ ноги на ногу и не переставалъ оглядывать все его окружавшее съ тѣмъ же выраженіемъ, которое было на лицѣ Редло. Это сходство отражалось на лицѣ ребенка такъ сильно, что химикъ отступилъ съ содроганіемъ.
   -- Тамъ, снова повторилъ ребенокъ, указывая пальцемъ на домъ. Войдите; я васъ подожду.
   -- Впустятъ ли меня? спросилъ Редло.
   -- Скажите, что вы докторъ, отвѣчалъ ребенокъ, дѣлая утвердительный знакъ. Тутъ много больныхъ.
   Направляясь къ двери дома, Редло обернулся и увидѣлъ ребенка вползающимъ, какъ крыса, подъ послѣднюю арку моста.
   Редло ни мало не питалъ сожалѣнія къ этому созданію; онъ боялся его и, увидя, что мальчикъ изъ своей засады наблюдаетъ за нимъ, бросился къ дому, какъ къ убѣжищу.
   -- По крайней мѣрѣ этотъ домъ, подумалъ Редло, дѣлая тщательныя усилія, чтобы вызвать въ себѣ болѣе опредѣленныя воспоминанія,-- этотъ домъ часто посѣщаемъ страданіемъ и горемъ, и, внося въ него забвеніе всего, я не причиню никакого зла.
   Редло толкнулъ дверь, которая отворилась безъ сопротивленія, и вошелъ въ нее.
   На лѣстницѣ сидѣла женщина, опустивъ голову на руки и колѣни. Трудно было пройти, не задѣвъ ея, а она не хотѣла посторониться при приближеніи химика. Поэтому онъ остановился и дотронулся до ея плеча. Женщина подняла глаза и обратила къ химику чрезвычайно молодое лицо, но до такой степени утратившее свѣжесть, какъ-будто безпощадная зима убила въ этой женщинѣ весну.
   Не обращая большого вниманія на незнакомца, женщина прижалась къ стѣнѣ, чтобы дать ему возможность пройти.
   -- Кто вы? спросилъ у нея Редло, останавливаясь и опираясь рукой на изломленныя перила лѣстницы.
   -- За кого вы меня принимаете? вопросомъ отвѣчала она, вскидывая глаза на химика.
   Редло созерцалъ эти развалины божьяго созданія, такъ недавно порожденнаго и столь быстро загубленнаго. Въ сердцѣ Редло шевельнулось не состраданіе, такъ какъ нити, которыя порождаютъ истинное состраданіе къ подобнымъ бѣдствіямъ, давно уже были порваны въ сердцѣ химика, но въ немъ шевельнулось чувство, болѣе похожее на состраданіе, чѣмъ на что бы то ни было, мерцавшее въ послѣднее время во тьмѣ, постепенно охватившей умъ Редло. И это чувство придало его словамъ легкій оттѣнокъ участія.
   -- Я пришелъ сюда, сказалъ онъ, чтобы, если могу, доставить здѣшнимъ жильцамъ какое-нибудь утѣшеніе. Вы страдаете отъ какой-нибудь несправедливости?
   Она сдвинула брови и, смѣясь, взглянула на него; но этотъ смѣхъ закончился дрожащимъ вздохомъ; она снова опустила свою голову на колѣни, и пальцы ея потонули въ густыхъ волосахъ.
   -- Вы страдаете отъ какой-нибудь несправедливости? вторично спросилъ онъ. О чемъ вы думаете?
   -- Я думаю о своей жизни, отвѣтила она, украдкой взглянувъ на него.
   Видя это бѣдное созданіе, опустившимся у его ногъ, Редло подумалъ, что оно подобно многимъ и что предъ нимъ типъ тысячи злосчастныхъ существъ.
   -- Что дѣлаютъ ваши родители? спросилъ онъ.
   -- Прежде у меня была семья, которая обо мнѣ заботилась. Я жила у моего отца, который былъ садовникомъ въ деревнѣ, далеко отсюда.
   -- Онъ умеръ?
   -- Онъ умеръ для меня. Все умерло для меня. Вы, сударь, этого не понимаете.
   Смотря на него, она громко засмѣялась.
   -- А до смерти всего этого вы страдали? спросилъ рѣзко Редло. Не сохраняется-ли въ васъ воспоминанія о случаяхъ, когда дурно или несправедливо обращались съ вами? Не случается-ли вамъ часто мучиться отъ этого воспоминанія?
   Въ ней осталось такъ мало женственности, что Редло былъ пораженъ, увидя ее вдругъ плачущей; но его смущеніе увеличилось, когда онъ призналъ, что разбуженное воспоминаніе какъ-бы возродило въ ней въ то же время и первый признакъ человѣческихъ чувствъ и способности къ нимъ.
   Редло отступилъ шагъ назадъ и при этомъ движеніи замѣтилъ на рукахъ, лицѣ и груди женщины черныя пятна и шрамы.
   -- Чья жестокая рука такъ избила васъ? спросилъ онъ.
   -- Моя, моя собственная рука, отвѣчала она тотчасъ же.
   -- Это невозможно!
   -- Клянусь вамъ! Онъ меня и не тронулъ: я сама изранила себя со злости и кинулась туда, гдѣ теперь живу. Въ это время его не было со мной; онъ никогда не билъ меня.
   Рѣшительное выраженіе, лежавшее на блѣдномъ лицѣ молодой женщины, когда она произнесла эту ложь, породило въ Редло упреки совѣсти. Онъ поставилъ себѣ въ преступленіе, что приблизился къ этой несчастной: онъ понялъ, что память сохраняла еще въ этомъ бѣдномъ сердцѣ послѣднее сіяніе добрыхъ чувствъ.
   -- Страданіе и горе, прошепталъ онъ, отвращая глаза,-- таковы корни всѣхъ воспоминаній, которыя связываютъ ее съ прошедшимъ. Прочь отсюда!
   Боясь снова увидѣть эту женщину, коснуться ея и порвать послѣднюю нить, обѣщавшую ей небесное прощеніе, Редло, завернувшись въ плащъ, быстро сталъ подниматься по лѣстницѣ.
   Противъ него на площадкѣ была полуотворенная дверь, на порогѣ которой показался человѣкъ со свѣчей въ рукѣ. Онъ увидя химика, отступилъ назадъ и вдругъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ произнесъ имя Редло.
   Удивленный тѣмъ, что его узнали въ этомъ домѣ, Редло остановился и старался вспомнить, кому могли принадлежать эти блѣдныя, встревоженныя черты; но ему некогда было предаваться долгому размышленію, и съ удвоеннымъ удивленіемъ онъ увидѣлъ еще стараго Филиппа, выходившаго изъ комнаты и приблизившагося, чтобы взять его за руку.
   -- М-ръ Редло, сказалъ старикъ,-- это на васъ похоже! Вы узнали, что здѣсь происходитъ, и явились предложить свою помощь. Увы! уже слишкомъ поздно.
   Подъ вліяніемъ сильнѣйшаго безпокойства Редло позволилъ ввести себя въ комнату. Онъ увидѣлъ человѣка, лежавшаго на койкѣ, у изголовья который стоялъ Вилльямъ Свиджеръ.
   -- Слишкомъ поздно!.. прошепталъ старикъ, обращая свой безнадежный взглядъ на химика. Слезы катились по щекамъ стараго Филиппа.
   -- Я говорю то же самое, батюшка, возразилъ, шепотомъ Вилльямъ,-- это именно такъ. Все, что мы можемъ теперь сдѣлать.-- это не шумѣть, пока онъ дремлетъ. Вы правы, батюшка.
   Редло подошелъ къ кровати и окинулъ взглядомъ больного, распростертаго на тюфякѣ. То былъ еще молодой человѣкъ, которому, однако, врядъ-ли было суждено еще разъ увидѣть солнце. Порокъ такъ глубоко заклеймилъ лицо страдальца, что сравнительно съ нимъ лицо старика казалось молодымъ и прекраснымъ.
   -- Кто этотъ человѣкъ? спросилъ химикъ.
   -- Это мой сынъ Джоржъ, м-ръ Редло, отвѣчалъ старикъ, ломая руки,-- мой сынъ Джоржъ, который болѣе, чѣмъ всѣ остальные братья, былъ гордостью своей матери!
   Редло посмотрѣлъ то на старика, приклонившаго свою бѣлую голову на кровать, то на человѣка, который первый узналъ его. Этотъ человѣкъ держался въ наиболѣе отдаленномъ углу комнаты. Онъ казался, однихъ лѣтъ съ химикомъ. Послѣдній не узнавалъ незнакомца и, потирая лобъ, безпокойно наблюдалъ его тщедушное сложеніе и согбенный станъ. Незнакомецъ направился къ двери.
   -- Вилльямъ, тихо и мрачно спросилъ химикъ,-- кто это?
   -- И я спрашиваю себя о томъ же, отвѣчалъ Вилльямъ. Какъ это человѣкъ можетъ пить, играть и погрязать такъ низко, что пасть ниже уже нельзя.
   -- Вы говорите, онъ играетъ? спросилъ химикъ, съ прежнимъ безпокойствомъ наблюдая незнакомца.
   -- Да, м-ръ Редло: такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ говорили, отвѣчалъ Вилльямъ. Онъ, кажется, знаетъ немного медицину. Онъ былъ въ Лондонѣ вмѣстѣ съ моимъ несчастнымъ братомъ, котораго вы тамъ видите (Вилльямъ утеръ рукавомъ глаза), и ночуетъ здѣсь... Да, сударь, странныя люди заходятъ иногда въ этотъ домъ... Поэтому онъ и пришелъ помочь намъ ухаживать за моимъ братомъ. Печальная, сударь, картина, нельзя не сознаться; онъ можетъ убить моего отца.
   Услыхавъ эти слова, Редло поднялъ глаза; вспомнивъ, гдѣ онъ, вспомнивъ присущую ему волшебную силу, которая, казалось, была временно парализована его удивленіемъ, онъ отступилъ поспѣшно на нѣсколько шаговъ отъ кровати и спросилъ себя, слѣдуетъ-ли ему тотчасъ же бѣжать изъ этого дома или остаться.
   Уступая внушенію злобы, которая, казалось, управляла имъ въ теперешнемъ положеніи, онъ рѣшилъ остаться.
   -- Не вчера-ли еще, сказалъ онъ себѣ,-- подмѣтилъ я въ воспоминаніяхъ этого старика безпрерывный рядъ горестей и страданій? Какъ, узнавъ вчера, что всѣ воспоминанія этого старика сплошная ткань горестей и страданій, я сегодня побоюсь, пользуясь своимъ могуществомъ, вырвать ихъ съ корнемъ? Неужели воспоминанія этого умирающаго настолько ему дороги, что я побоюсь испытать надъ нимъ свою власть? Нѣтъ! я останусь.
   Вопреки этимъ размышленіямъ, его не покидали ни смущеніе, ни страхъ. Завернувшись въ свой черный плащъ, онъ повернулся спиною къ кровати и сталъ прислушиваться къ разговору старика съ сыномъ, какъ-бы чувствуя, что его присутствіе въ этомъ домѣ приноситъ несчастіе.
   -- Батюшка, прошепталъ больной, повидимому просыпаясь изъ летаргіи.
   -- Мальчикъ мой, сынъ мой, Джоржъ! воскликнулъ старый Филиппъ.
   -- Батюшка, вы говорили сейчасъ, что я нѣкогда былъ любимцемъ своей матери; какъ мучительно мнѣ теперь воспоминаніе о томъ времени!
   -- Нѣтъ... нѣтъ и нѣтъ! отвѣчалъ старикъ, -- не говори, что это воспоминаніе мучительно! Для меня оно не таково!
   -- О, батюшка! оно раздираетъ вамъ сердце.
   Слезы старика скатились на руку умирающаго.
   -- Ты говоришь правду, отвѣчалъ Филиппъ,-- это воспоминаніе разрываетъ мнѣ сердце; но оно полезно! О, думай объ этомъ времени!.. Думай, подобно мнѣ, и твое сердце станетъ гораздо лучше. Гдѣ Вилльямъ? Вилльямъ, мой мальчикъ, твоя мать любила его до самой смерти и, умирая, произнесла: "Скажи Джоржу, что я простила ему, благословила его и молилась за него!" Это были ея послѣднія слова; но я никогда не забывалъ ихъ, хотя мнѣ теперь восемьдесять-семь лѣтъ.
   -- Отецъ! воскликнулъ больной,-- я умру, я это знаю; мнѣ такъ плохо, что я насилу говорю о томъ, что всего болѣе тяготитъ мое сердце. И нѣтъ болѣе надежды?
   -- Для всѣхъ кающихся есть надежда, отвѣчалъ старикъ. Да, есть надежда... О! вскричалъ онъ, складывая руки и поднявъ глаза къ Небу: еще вчера я благодарилъ Бога, пославшаго мнѣ воспоминаніе о томъ времени, когда мой несчастный сынъ былъ еще невиннымъ ребенкомъ. Не великое-ли для меня утѣшеніе думать, что въ этотъ часъ самъ Господь памятуетъ о моемъ сынѣ?
   Редло закрылъ лицо руками и отступилъ отъ ужаса, подобно убійцѣ.
   -- Ахъ, съ того времени, воскликнулъ больной ослабѣвшимъ голосомъ, какую я велъ безобразную и ужасную жизнь!
   -- Но онъ былъ ребенкомъ, продолжалъ старикъ,-- и раздѣлялъ игры дѣтей. Вечеромъ, прежде чѣмъ заснуть невиннымъ сномъ, онъ на колѣняхъ молился около своей бѣдной матери. Часто я видѣлъ его въ этомъ положеніи, часто видѣлъ мать прижимавшею къ своей груди его голову и цѣловавшею его. Это воспоминаніе, столь жестокое и для нея, и для меня, со времени его паденія, со времени полной потери нами всякой надежды и всѣхъ предположеній насчетъ его, это же воспоминаніе сохранило ему мѣсто въ нашемъ сердцѣ, котораго не удержало-бы за нимъ ничто въ мірѣ. О, Боже, превосходящій нѣжностью всѣхъ отцовъ на землѣ, болѣе всѣхъ ихъ оплакивающій заблужденія своихъ дѣтей, направь на путь истины этого несчастнаго заблудшаго, позволь ему молить твоего прощенія, какъ онъ часто казался просящимъ нашего!
   Пока старикъ, простирая свои дрожащія руки къ Нему, молился за умирающаго, тотъ склонилъ голову на грудь отца, какъ-бы ставъ опять ребенкомъ, о которомъ говорилъ старикъ.
   Во время послѣдовавшаго затѣмъ молчанія Редло дрожалъ всѣмъ тѣломъ; онъ понималъ, что его сила будетъ тяготѣть надъ этими людьми, а что роковой часъ приближается.
   -- Я чувствую, что умираю, мнѣ трудно дышать, сказалъ больной, приподымаясь на одной рукѣ и протягивая другую, какъ слѣпой, отыскивающій дорогу.-- Я припоминаю, что я долженъ былъ сказать кое-что о томъ человѣкѣ, который сейчасъ былъ здѣсь. Батюшка!.. Вилльямъ!.. Послушайте!.. Нѣтъ-ли тамъ чего-то чернаго?.. Тамъ!.. прибавилъ онъ, указывая на химика.
   -- Да, отвѣчалъ старикъ.
   -- То человѣкъ?
   -- Я говорю то-же самое, Джоржъ, отвѣчалъ Вилльямъ, съ любовью наклоняясь къ своему брату,-- это м-ръ Редло.-- Мнѣ кажется какъ будто-бы, онъ мнѣ грезился. Попросите его подойти къ моей постели.
   Блѣднѣе самого умирающаго подошелъ м-ръ Редло; по знаку Джоржа онъ сѣлъ на край кровати.
   -- Я такъ жестоко страдалъ этотъ вечеръ, сказалъ Джоржъ, кладя руку на сердце и сопровождая свои слова взглядомъ, въ которомъ отражалось все его глубокое отчаяніе.-- Я такъ жестоко страдалъ при видѣ моего бѣднаго стараго отца и вспоминая все причиненное ему мною горе и зло, что...
   Онъ внезапно замолчалъ... Что происходило въ немъ? Усилились-ли его страданія... или въ его умѣ возникла внезапная мысль? Послѣ небольшого молчанія онъ продолжалъ:
   --... что я постараюсь исправить, насколько это отъ меня зависитъ, если только мнѣ удастся распутать вертящіяся въ моей головѣ мысли... Сейчасъ здѣсь былъ человѣкъ... видѣли вы его?
   Больной разсѣянно провелъ рукой по лбу. При видѣ этого столь знакомаго ему жеста у Редло сперло дыханіе, и онъ не могъ отвѣтить ни слова. Онъ слабо кивнулъ головой.
   -- У этого человѣка нѣтъ никакихъ средствъ, продолжалъ больной.-- онъ въ послѣдней крайности. Не теряйте его изъ виду! Я знаю, что онъ замышляетъ самоубійство.
   Роковая сила уже производила свое дѣйствіе, оно уже виднѣлась въ чертахъ лица больного, которыя понемногу измѣнялись, сокращались, отуманивались и теряли выраженіе раздумья и умиленія.
   -- Не припоминаете? продолжалъ онъ,-- вы его не узнаете?
   Онъ перенесъ руку со лба на глаза, потомъ положилъ ее на плечо Редло, внезапно, непредотвратимо.
   -- Будьте вы прокляты! вскричалъ онъ, бросая вокругъ изступленные взгляды. Что вы со мной сдѣлали? Я жилъ безъ страха и хочу умереть безъ страхаі Будьте вы прокляты!
   Съ этими словами онъ бросился въ постель и зажалъ себѣ руками уши, какъ-бы рѣшившись ничего больше не слышать и умереть безучастнымъ ко всему окружающему и ожесточеннымъ. Редло отскочилъ отъ постели, какъ-бы пораженный электрическимъ толчкомъ... И старикъ, готовый подойти, также попятился въ ужасѣ назадъ.
   -- Гдѣ мой сынъ Вилльямъ? спросилъ онъ. Вилльямъ, уѣдемъ отсюда; вернемся домой.
   -- Домой отецъ? возразилъ Вилльямъ. Неужели вы хотите покинуть вашего собственнаго сына?
   -- Моего сына! Гдѣ онъ?
   -- Гдѣ? Тамъ, на кровати.
   -- Это не мой сынъ! сказалъ старикъ, дрожа отъ гнѣва. У меня нѣтъ ничего общаго съ такими негодяями. Я вижу своихъ дѣтей съ удовольствіемъ Они окружаютъ меня заботами; они даютъ мнѣ ѣсть, пить и очень мнѣ полезны... Я имѣю право на ихъ услуги,-- мнѣ восемьдесять семь лѣтъ!
   -- Вы слишкомъ стары для того, чтобъ вамъ нужно было старѣть еще болѣе, пробормоталъ Вилльямъ, заложивъ руки въ карманы и дерзко смотря на отца. Я и самъ не знаю, на что вы годны... Безъ васъ намъ было бы гораздо лучше...
   -- Мой сынъ, господинъ Редло! вскричалъ старикъ. Мой сынъ! Онъ говорилъ мнѣ о моемъ сынѣ! Что сдѣлалъ онъ хоть когда-нибудь, чтобъ доставить мнѣ удовольствіе? Хотѣлъ бы я знать...
   -- Очень бы желалъ знать и я съ своей стороны, что сдѣлали вы когда-нибудь для моего удовольствія, возразилъ Вилльямъ сухо.
   -- Вотъ уже сколько лѣтъ, сказалъ старикъ,-- мнѣ не случалось въ такую пору бросать мое кресло, мой каминъ и тащиться въ холодъ только для того, чтобы присутствовать при такомъ плачевномъ зрѣлищѣ. Не правда-ли. Вилльямъ, добрыхъ двадцать лѣтъ этого со мной не случалось?
   -- Ужъ лучше-бы сказали сорокъ, возразилъ Вилльямъ. Вотъ, милостивый государь, прибавилъ онъ, обращаясь къ Редло необычно нетерпѣливымъ, раздраженнымъ тономъ,-- когда я смотрю на отца, то, кладу голову на отсѣченіе, вижу въ немъ только олицетвореніе длиннаго ряда годовъ, проведенныхъ въ обжорствѣ, пьянствѣ и притязаніяхъ на удобства.
   -- Мнѣ восемьдесятъ семь лѣтъ, залепеталъ старикъ ребячьимъ голосомъ, я не запомню, чтобы когда-нибудь я побезпокоился о чемъ-нибудь и ради чего-нибудь... Не начинать-же мнѣ теперь, изъ-за того, кого онъ назвалъ моимъ сыномъ... Онъ не мой сынъ... А славно жилось мнѣ!.. Помню разъ... нѣтъ не помню... Не помню... Если... Это было что-то такое по поводу какого-то дѣла, съ однимъ изъ моихъ друзей... но я не знаю... кто это былъ... Кто-жъ это былъ?.. вѣрно, кто нибудь, кого я любилъ...Я не припомню теперь, что съ нимъ сталось... Онъ умеръ, конечно... Но я не знаю; да и не все-ли мнѣ равно?!
   И безпечно качая головой, онъ опустилъ руки въ карманы своего жилета и въ одномъ изъ нихъ нашелъ ягоды, которыя положилъ туда, вѣроятно, еще наканунѣ вечеромъ; онъ вынулъ ихъ и принялся ихъ разсматривать.
   -- А, ягоды! сказалъ онъ. Какъ жаль, что ихъ нельзя съѣсть. Помню, когда еще былъ вотъ такимъ, шелъ я гулять... Да!.. съ кѣмъ-же я шелъ гулять?.. Нѣтъ... Я не припомню, гулялъ-ли я когда-нибудь съ тѣмъ или другимъ и обращалъ-ли на меня кто-нибудь вниманіе, или обращалъ-ли я вниманіе на кого-нибудь... А, ягоды!.. Хорошее это время, когда бываютъ ягоды... И мнѣ-бы хотѣлось получить свою долю... За мной нужно ходить и хорошенько обо мнѣ заботиться, потому что я бѣдный старикъ. Мнѣ восемьдесять семь лѣтъ! Мнѣ восемьдесятъ семь лѣтъ!
   Безсмысленный, жалкій видъ, съ которымъ онъ, повторяя эти слова, клалъ ягоды въ ротъ и выплевывалъ ихъ, холодный равнодушный, взглядъ, съ которымъ смотрѣлъ на старика младшій сынъ, глубокое ожесточеніе и апатія старшаго,-- все это ускользнуло отъ взоровъ Редло, покинувшаго уже свое мѣсто, къ которому, казалось, приросли-было его ноги, и стремглавъ выбѣжавшаго изъ дома.
   Его проводникъ, выползая изъ норы, въ которой пріютился, шелъ къ нему навстрѣчу.
   -- Мы вернемся къ женщинѣ? спросилъ онъ.
   -- Да, и поспѣшимъ, отвѣчалъ Редло. Не останавливайся дорогой!
   Въ теченіе нѣкотораго времени ребенокъ шелъ впереди; но ихъ возвращеніе походило скорѣе на бѣгство, и босой ребенокъ скоро сталъ отставать. Онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы поспѣвать за быстро шагавшимъ химикомъ, который, плотно закутавшись въ плащъ, какъ-бы боясь, чтобы одно прикосновеніе его платья не было смертельно для другихъ, торопливо сторонился отъ всѣхъ встрѣчныхъ. Онъ остановился только у двери стараго зданія, изъ котораго вышелъ; пропустивъ впередъ ребенка, онъ заперъ дверь и быстрыми шагами пошелъ въ свою комнату по темнымъ корридорамъ.
   Видя, что химикъ заперъ дверь своей комнаты на ключъ, ребенокъ забѣжалъ за столъ и крикнулъ:
   -- Не трогайте меня! Вы привели меня сюда, чтобы отнять у меня деньги!

0x01 graphic

   Редло бросилъ на землю нѣсколько монетъ. Ребенокъ кинулся къ нимъ и закрылъ ихъ своимъ тѣломъ, какъ-бы желая спрятать ихъ отъ взоровъ химика, изъ боязни, чтобы тотъ не вздумалъ ихъ отнять. Только замѣтивъ, что Редло сѣлъ и закрылъ лицо руками, мальчикъ рѣшился потихоньку подобрать деньги; затѣмъ онъ подползъ къ камину, сѣлъ на стулъ и, вытащивъ изъ-подъ своихъ лохмотьевъ остатки пищи, принялся пожирать ихъ, устремляя широко раскрытые глаза то на огонь, то на деньги, которыя держалъ въ рукѣ.
   -- И вотъ, сказалъ химикъ, смотря на ребенка съ еще большимъ отвращеніемъ и страхомъ,-- единственный товарищъ, оставшійся мнѣ на землѣ!
   Онъ былъ погруженъ въ разсматриваніе этого созданія, внушавшаго ему такой ужасъ впродолженіе получаса, а можетъ быть и часовъ (онъ не отдавалъ себѣ отчета во времени), какъ вдругъ тишина, царствовавшая въ комнатѣ, была нарушена ребенкомъ, который, задрожавъ и настороживъ уши, бросился стремглавъ къ двери, съ крикомъ:
   -- Женщина идетъ!
   Редло бросился за нимъ и схватилъ его; въ ту же минуту онъ услышалъ стукъ въ дверь.
   -- Оставьте меня, сказалъ мальчикъ, я хочу ее видѣть!
   -- Подожди, останься! Никто въ эту пору не долженъ выходить изъ этой комнаты или входить сюда.
   Подойдя къ двери, онъ спросилъ:
   -- Кто тамъ?
   -- Это я, сударь, крикнула Милли. Позвольте мнѣ войти, пожалуйста.
   -- Нѣтъ! ни за что на свѣтѣ, отвѣчалъ Редло.
   -- Господинъ Редло, отворите, сдѣлайте милость.
   -- Что вамъ отъ меня нужно? спросилъ онъ, удерживая ребенка.
   -- Больной, котораго вы навѣщали, очень плохъ, и всѣ мои усилія не могли смягчить его ожесточенія. Отецъ Вилльяма внезапно впалъ въ дѣтство; самого Вилльяма узнать нельзя. Онъ не перенесъ этого удара и сталъ до того не похожъ на себя, что я и понять его не могу... Заклинаю васъ, господинъ Редло, посовѣтуйте, что мнѣ дѣлать, помогите мнѣ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!..
   -- Господинъ Редло, голубчикъ! Джоржъ говорилъ о человѣкѣ, котораго вы видѣли въ его комнатѣ... Онъ боится, чтобы этотъ человѣкъ не убилъ себя.
   -- Ему лучше убиться, чѣмъ подойти ко мнѣ!
   -- Въ бреду Джоржъ говорилъ, что вы знаете этого человѣка... что онъ когда-то былъ вамъ другомъ... что онъ отецъ одного изъ нашихъ студентовъ... и у меня есть предчувствіе, что тутъ дѣло идетъ о молодомъ человѣкѣ, который былъ боленъ... Что дѣлать? Умоляю васъ, господинъ Редло, посовѣтуйте, помогите мнѣ!
   А химикъ между тѣмъ продолжалъ удерживать ребенка, который дѣлалъ отчаянныя усилія, чтобы освободиться и открыть двери Милли.
   -- Призраки! духи-мстители за нечестивыя мысли! кричалъ химикъ, бросая вокругъ тоскливые взгляды, сжальтесь надо мною! Дайте моему разуму выйти изъ этого мрака! Ниспошлите мнѣ въ моемъ бѣдственномъ положеніи помыслы раскаянія, утопающіе въ этомъ мракѣ!..
   Долго я училъ, что въ чудесномъ строеніи мірозданія каждая вещь необходима и что ни одинъ атомъ не можетъ исчезнуть, не произведя пустоты въ великой вселенной. Я теперь знаю, что то же самое бываетъ съ добромъ и зломъ, несчастіемъ и горемъ въ памяти людей...
   Сжальтесь надо мной! Освободите меня!
   Но на его жалобы отозвался лишь голосъ Милли:
   -- Помогите мнѣ! помогите!
   А ребенокъ дѣлалъ новыя усилія, чтобы добраться до молодой женщины.
   -- Тѣнь меня самого! Духъ моихъ самыхъ мрачныхъ часовъ! вскричалъ Редло внѣ себя: вернитесь и преслѣдуйте меня днемъ и ночью; или берите назадъ вашъ даръ! или... если уже нужно, чтобъ онъ остался при мнѣ, то лишите меня ужасной власти передавать его себѣ подобнымъ! Уничтожьте то, что вы сдѣлали! Я останусь проклятымъ, но возвратите, по крайней мѣрѣ, миръ тѣмъ, которыхъ я обрекъ проклятію!
   Вы свидѣтели, что я всегда щадилъ эту женщину и что скорѣе, чѣмъ допущу ее приблизиться къ себѣ; я останусь здѣсь затворникомъ до послѣдняго издыханія безъ чьихъ-либо другихъ рукъ для послуги, кромѣ рукъ этого ребенка, который внѣ моей власти... Темные духи, сжальтесь надо мной!
   Но одинъ голосъ Милли отвѣчалъ ему, крича все сильнѣй и сильнѣй:
   -- Сжальтесь! Отворите! Помогите мнѣ!

0x01 graphic

0x01 graphic

Глава III.
Даръ разрушенъ.

   Небо еще было покрыто густымъ мракомъ.
   Съ равнины, съ вершинъ холмовъ, съ палубъ безмолвныхъ судовъ, качавшихся на волнахъ, можно было разглядѣть на туманномъ горизонтѣ блѣдную полосу свѣта, обѣщавшую близкое утро. Но обѣщаніе это было, пока, неопредѣленно сомнительно, и луна упорно боролась съ сумракомъ ночи.
   Мрачные образы, роившіеся въ отуманенной головѣ Редло, быстро смѣнялись одни другими и затемняли его разумъ, подобно тому, какъ ночной сумракъ, висѣвшій между луной и землей, скрывалъ разсвѣтъ возрождающаго дня. Неправильные и не опредѣленные, какъ этотъ сумракъ, образы простирали свой покровъ на проблески сознанія, готовые озарить душу Редло, и если свѣтъ проникалъ на мгновеніе въ его взволнованный умъ, то только для того, чтобы тотчасъ же исчезнуть и погрузить его въ еще болѣе непроницаемый мракъ.
   А между тѣмъ мрачная и торжественная тишина царила надъ старымъ зданіемъ, котораго выступы и столбы бросали на бѣлый снѣжный коверъ черныя и таинственныя тѣни, то появлявшіяся, то исчезавшія снова, по мѣрѣ того, какъ усиливался или слабѣлъ свѣтъ луны.
   Внутри стараго зданія погасавшая лампа погружала комнату химика почти въ совершенный мракъ. Страшное молчаніе смѣнило мольбы Милли. Ни малѣйшаго шума не было слышно; только по временамъ глухо трещали побѣлѣвшіе угли въ каминѣ, какъ-будто огонь готовился испустить свое послѣднее дыханіе. Ребенокъ, улегшійся на полу, передъ каминомъ, спалъ глубокимъ сномъ. Подобно каменной статуѣ, химикъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, котораго не покидалъ съ тѣхъ поръ, какъ смолкъ за дверью голосъ Милли.
   Въ это время снова раздались рождественскія пѣсни, которыя Редло слышалъ прежде. Сначала, какъ и на кладбищѣ, онъ сталъ прислушиваться; но черезъ минуту звуки стали слабѣе, мягки и грустны; онъ поднялся и простеръ впередъ руки, какъ-бы навстрѣчу другу.
   Или забылъ онъ. что своими проклятыми руками не могъ сжать дружеской руки, не передавъ ей вмѣстѣ съ пожатіемъ и своей гибельной власти? Лицо его сдѣлалось спокойнѣе и приняло болѣе естественное выраженіе; легкая дрожь овладѣла членами; наконецъ, глаза наполнились слезами, руки закрыли лицо, и голова свѣсилась на грудь.
   Не о минувшихъ печаляхъ и страданіяхъ думалъ онъ въ эту минуту. Онъ зналъ, что воспоминанія не дано ему, и не питалъ ни малѣйшей надежды когда-либо воскресить въ памяти картины прошлаго. Но вдругъ онъ ощутилъ внутреннюю дрожь; ему показалось, что, какъ и прежде, онъ чувствуетъ себя растроганнымъ скрытою мыслью доносившейся къ нему издалека музыки. Хотя этотъ проблескъ чувствительности могъ дать ему почувствовать лишь цѣну утраченнаго имъ, тѣмъ не менѣе онъ горячо поблагодарилъ Небо.
   Когда въ его ушахъ замерли послѣдніе звуки, онъ поднялъ голову, какъ бы еще продолжая прислушиваться.
   Рядомъ со спящимъ ребенкомъ стояло привидѣніе, неподвижное и нѣмое, устремивъ взоры на химика.
   Хотя видъ привидѣнія, какъ и всегда, былъ зловѣщъ, но уже не такъ суровъ и безжалостенъ... Такъ, по крайней мѣрѣ, показалось Редло, внимательно его разсматривавшему. Призракъ былъ не одинъ: въ своей рукѣ онъ держалъ чью-то другую руку.
   Кому принадлежала эта рука? И фигура, стоявшая рядомъ съ призракомъ, была ли сама Милли, или только ея тѣнь, ея образъ? Голова сохраняла обыкновенное положеніе головы молодой женщины. Она была слегка наклонена, а глаза, казалось, съ состраданіемъ были устремлены на спавшее дитя. Лучезарный блескъ озарялъ лицо этой второй фигуры, не распространяясь, однако, на призракъ, который, не смотря на близость свѣта, оставался, какъ и всегда, бетцвѣтенъ и мраченъ.
   -- Призракъ! вскричалъ химикъ, котораго это зрѣлище опять взволновало, -- она не видѣла меня ни грознымъ, ни непреклоннымъ... Не приводи ее сюда! Избавь меня отъ этого горя!
   -- Это только тѣнь, сказалъ призракъ. Съ первымъ проблескомъ дня иди искать ту, чей образъ предъ тобой.
   -- Неужели я обреченъ на это моимъ неумолимымъ рокомъ? вскричалъ химикъ.
   -- Да, отвѣчалъ призракъ.
   -- Неужели я обреченъ нарушить ея покой, миръ ея души и сдѣлать изъ нея то, что я самъ, и то, во что я обратилъ другихъ?
   -- Я сказалъ: ступай, ищи ее, возразило привидѣніе. Я сказалъ тебѣ только это...
   -- Отвѣчай мнѣ, вскричалъ Редло, для котораго въ послѣднихъ словахъ призрака блеснулъ лучъ надежды, -- могу ли я измѣнить то, что сдѣлалъ?
   -- Нѣтъ!
   -- Я ничего не прошу для себя. То, что я покинулъ, я покинулъ по собственной волѣ; и я потерялъ его заслуженно. Но не могу ли я сдѣлать чего-нибудь для тѣхъ, которымъ я, вопреки ихъ желанію, передалъ свой гибельный даръ: которые, безъ ихъ вѣдома, сдѣлались жертвою непредвидѣннаго, неотвратимаго проклятія?
   -- Ты не въ силахъ сдѣлать ничего, былъ отвѣтъ.
   -- Если не дано этого мнѣ, не въ состояніи ли исполнить это другой?
   Неподвижный, какъ статуя, призракъ нѣсколько минутъ оставался въ томъ же положеніи; потомъ, обернувшись, онъ посмотрѣлъ на фигуру, стоявшую возлѣ.
   -- Ахъ! вскричалъ Редло, неперестававшій слѣдить за тѣнью,-- она можетъ?..
   Призракъ оставилъ руку, которую до сихъ поръ держалъ въ своей, и сдѣлалъ тѣни знакъ удалиться. Въ ту же минуту тѣнь стала исчезать.
   -- Стой! вскричалъ химикъ съ невыразимой тоскою. Одну минуту... Ради Бога!.. Я почувствовалъ, что во мнѣ совершилась какая-то перемѣна, когда я услышалъ рождественскія пѣсни... Скажи, должна-ли она бояться меня?.. Отвѣчай! Могу ли я подойти къ ней безъ страха? Позволь ей подать мнѣ знакъ надежды!
   Призракъ въ свою очередь взглянулъ на исчезавшую тѣнь, но не отвѣчалъ ни слова.
   -- Отвѣть по крайней мѣрѣ, на одинъ вопросъ, возразилъ химикъ. Будетъ-ли отнынѣ въ ея власти исправить зло, сдѣланное мною?
   -- Она не будетъ знать этого, отвѣтилъ призракъ.
   -- Такъ она обладаетъ этою властью, не сознавая того?
   -- Иди, ищи ее, отвѣтилъ призракъ.
   При этихъ словахъ тѣнь исчезла совершенно.
   Еще разъ, какъ въ тотъ моментъ, когда химикъ получилъ свой гибельный даръ, человѣкъ и призракъ сошлись лицомъ къ лицу, пронзая другъ друга страшными взглядами.
   Между ними, у ногъ призрака, ребенокъ продолжалъ лежать, погруженный въ глубокій сонъ.
   -- Ужасный наставникъ, сказалъ химикъ, бросаясь къ ногамъ призрака,-- ужасный наставникъ, который отрекся отъ меня, но который снова посѣтилъ меня и чей видъ, теперь менѣе безжалостный, подаетъ мнѣ проблескъ надежды! Отнынѣ слѣпо повинуюсь тебѣ и молю только объ одномъ: чтобы вопль, вылетѣвшій изъ моей растерзанной груди, былъ услышанъ, потому что нѣтъ земной власти, могущей уничтожить содѣянное мною зло... Но одно существо...
   -- Ты говоришь о созданьѣ, лежащемъ у моихъ ногъ? прервалъ призракъ, указывая пальцемъ на спящее дитя.
   -- Да, и ты знаешь, о чемъ я хочу тебя спросить... Отчего онъ одинъ, этотъ ребенокъ, избѣжалъ моего гибельнаго вліянія, почему я открылъ въ его мысляхъ ужасное сходство съ моими?
   -- Онъ, сказалъ призракъ, указывая на ребенка, представляетъ собою высшее выраженіе, полнѣйшее олицетвореніе человѣка, чуждаго всѣхъ такихъ воспоминаній, отъ которыхъ ты отрекся. Никакое воспоминаніе о печаляхъ и скорбяхъ не проникаетъ въ это несчастное созданіе, которое съ самаго дня рожденія своего было поставлено въ положеніе худшее, чѣмъ положеніе животныхъ, и которое не знаетъ никакого человѣческаго чувства, никакой предрасположенности, которая бы могла навѣять на его безчувственное сердце хотя бы тѣнь подобнаго воспоминанія. Сердце этого покинутаго существа -- безплодная пустыня, какъ сердце человѣка, лишеннаго тѣхъ воспоминаній, отъ которыхъ ты отрекся... Горе такому человѣку!.. Горе, горе тому народу, среди котораго найдется много такихъ чудовищъ, подобныхъ спящему у моихъ ногъ!..
   Редло, слушая эти слова, дрожалъ отъ ужаса.
   -- И каждое изъ этихъ чудовищъ, продолжалъ призракъ, сѣетъ жатву, плоды которой роду человѣческому суждено пожинать. Каждое сѣмя зла, кроющагося въ этомъ созданіи, породило цѣлое поле бѣдствій, которое будетъ пожато и котораго сѣмена снова будутъ развѣяны по всему міру, пока повсемѣстно не разольется зараза злодѣяніи и не вызоветъ новаго потопа. Убійство, совершенное среди бѣлаго дня на улицахъ города, было-бы, при самой своей безнаказанности, менѣе преступно, чѣмъ подобное явленіе.
   Призракъ, казалось, разсматривалъ спящаго ребенка. Редло смотрѣлъ на него также съ сильнымъ волненіемъ... Призракъ продолжалъ:
   -- Нѣтъ отца, о-бокъ съ которымъ денно и нощно бродятъ эти созданія; нѣтъ матери, изъ всѣхъ любящихъ матерей міра; нѣтъ взрослаго человѣческаго существа, вышедшаго изъ дѣтства, которое-бы, болѣе или менѣе, не несли отвѣта за это безобразіе... Нѣтъ на землѣ націи, на главу которой оно не призывало-бы проклятія Неба. Нѣтъ на землѣ религіи, которая не была-бы имъ унижена; нѣтъ народа, который-бы не былъ имъ опозоренъ.
   Химикъ сложилъ руки. Его лицо было полно выраженія состраданія и ужаса, а взоры блуждали отъ спящаго ребенка къ призраку, указывавшему пальцемъ на существо, распростертое у его ногъ.
   -- Смотри, смотри на него, продолжалъ призракъ: вотъ прекрасный образъ того, чѣмъ ты желалъ быть! Твое вліяніе здѣсь безсильно, потому что изъ сердца этого младенца изгонять нечего. Его мысли были согласны съ твоими, потому что ты самъ снизошелъ до его низкаго уровня... Это -- дитя плодъ человѣческаго безсердечія... ты же самъ -- порожденіе человѣческой гордости! Благія предначертанія Провидѣнія въ обоихъ случаяхъ уничтожены, и вы оба, ты и это дитя, явившіеся въ свѣтъ съ различныхъ полюсовъ невещественнаго міра, въ концѣ-концовъ встрѣтились на вашемъ пути!
   Химикъ сталъ на колѣни передъ ребенкомъ и, движимый тѣмъ же чувствомъ жалости, которое испытывалъ въ эту минуту къ самому себѣ, казалось, наблюдалъ за сномъ этого жалкаго созданія, не внушавшаго ему болѣе ни ужаса, ни пренебреженія.
   Между тѣмъ отдаленная линія горизонта прояснѣла; мракъ разсѣялся. Мало по малу солнце встало, пурпуровое и величественное. Трубы и выступы стараго зданія обрисовались на свѣтломъ фонѣ ясной лазури неба, и туманъ, покрывавшій городъ, превратился въ золотистыя облака. Солнечные часы въ своемъ темномъ углу, гдѣ вѣтеръ завывалъ съ постоянствомъ, столь мало ему свойственнымъ, освободились отъ тонкаго снѣжнаго покрова, который ночь набросила на ихъ старый, оцѣпенѣлый ликъ, и разглядывали маленькія бѣлыя гирлянды, постепенно расширявшіяся вокругъ нихъ.

0x01 graphic

   Теттерби уже встали и принялись за свои обычныя занятія. М-ръ Теттерби, снимая у лавки ставень за ставнемъ, открывалъ взорамъ населенія Іерусалимскаго квартала сокровища, выставленныя въ окнахъ лавки. Но взоры прохожихъ, оставались вполнѣ нечувствительными къ этимъ соблазнамъ.
   Адольфъ ушелъ уже давно, такъ что долженъ былъ наполовину распродать свои экземпляры Утренней газеты. Пять маленькихъ Теттерби, съ ихъ десятью круглыми глазенками, сильно раскраснѣвшимися отъ мыла и тренія, подвергались пыткѣ холоднаго омовенія въ коморкѣ за кухней подъ надзоромъ мистрисъ Теттерби.
   Джопни, принужденный докончить свой туалетъ съ величайшей поспѣшностью, такъ какъ Молохъ оказался на этотъ разъ чрезвычайно требовательнымъ -- что, впрочемъ, случалось съ нимъ всегда -- дотащился, прихрамывая, со своей ношей до дверей лавки еще съ большимъ противъ обыкновенія трудомъ, потому что тяжесть Молоха значительно увеличилась, благодаря костюму, долженствовавшему предохранить его отъ холода. Костюмъ этотъ, состоявшій изъ вязаной шерстяной матеріи, представлялъ собою полные воинскіе доспѣхи съ кольчугой, шишакомъ и голубыми штиблетами.
   Особенность Молоха состояла въ томъ, что онъ постоянно дѣлалъ зубки,-- потому ли, что они не прорѣзывались у него никогда, или потому, что, прорѣзавшись, снова затягивались деснами. Послѣдній вопросъ никогда не былъ разрѣшенъ. Еслибы во рту малютки оказались всѣ тѣ зубы, которые г-жа Теттерби предполагала вырѣзающимися, то хирургъ-дантистъ могъ бы устроить себѣ изъ нихъ прекрасную вывѣску.
   Самыя разнообразныя вещи употреблялись для того, чтобы потереть десна Молоху, и кромѣ того онъ постоянно носилъ кольцо изъ слоновой кости, равнявшееся по своему объему четкамъ молодой монахини и висѣвшее всегда у мальчика на поясѣ, который приходился у него какъ-разъ подъ подбороткомъ.
   Черенки отъ ножей, ручки дождевыхъ зонтиковъ, набалдашники тростей выбранныхъ въ лавкѣ, пальцы всѣхъ членовъ семьи вообще, въ особенности же пальцы Джонни, корки хлѣба, дверныя ручки и шарики отъ каминныхъ щипцовъ, -- вотъ орудія, служившія большею частью для успокоенія Молоха. Трудно было бы вычислить ту сумму электричества, которую извлекли изъ него въ теченіе какой-нибудь недѣли. Тѣмъ не менѣе мистрисъ Теттерби всегда говорила: "Теперь конецъ прорѣзыванію зубовъ, и малютка скоро поправится". Но все это отнюдь не прекращало работы Молоха и его крика.
   Въ послѣдніе нѣсколько часовъ характеръ юныхъ Теттерби подвергся весьма печальному измѣненію; не меньшая перемѣна произошла и съ родителями. Юное поколѣніе Теттерби отличалось обыкновенно полнымъ отсутствіемъ эгоизма, злости, упрямства и съ радостью готово было раздѣлить братски самую скудную порцію; великодушное даже въ суровыя времена, наступавшія часто, оно предавалось обыкновенно необузданному веселью даже при появленіи въ домѣ самаго крошечнаго куска мяса. Но въ описываемый моментъ эти интересныя созданія надѣляли другъ колотушками не только изъ-за мыла и воды, но даже изъ-за завтрака, который рисовался только въ будущемъ. Рука каждаго юнаго Теттерби поражала кого-нибудь изъ остальныхъ юныхъ Теттерби: даже рука самого Джонни, этого страдальца, терпѣливаго, преданнаго Джонни, поднялась на сестренку! да, на сестренку!
   Мистрисъ Теттерби, случайно подошедшая въ эту минуту къ дверямъ лавки, увидѣла, какъ негодяй Джонни, отыскавъ въ доспѣхахъ Молоха слабо защищенное, уязвимое мѣсто, щипалъ этого обожаемаго идола. Съ быстротою молніи схвативъ Джонни за воротъ, мистрисъ Теттерби втащила его въ комнату и отплатила ему сторицею.
   -- Скотина! разбойникъ! кричала мистрисъ Теттерби:-- какъ только у тебя достало на это духу?
   -- А зачѣмъ же она не перестаетъ дѣлать зубы и такъ надоѣдать мнѣ? дерзко обвинялъ въ свою очередь Джонни. Побыли бы вы на моемъ мѣстѣ!
   -- На твоемъ мѣстѣ? возразила мистрисъ Теттерби, беря у него изъ рукъ его жалкую ношу.
   -- Да, на моемъ мѣстѣ, повторилъ Джонни. Что-жь на моемъ мѣстѣ, вы пошли бы въ солдаты. И я пойду въ солдаты. Въ арміи нѣтъ сестренокъ.
   М-ръ Теттерби, успѣвшій между тѣмъ вернуться, вмѣсто того, чтобы наказать бунтовщика, съ задумчивымъ видомъ поглаживалъ свой подбородокъ и былъ, повидимому, скорѣе пораженъ оригинальной точкой зрѣнія на военную жизнь.
   -- И я хотѣла бы быть солдатомъ, если ты находишь, что Джонни правъ! вскричала мисстрисъ Теттерби обращаясь къ мужу,-- потому что у меня здѣсь нѣтъ ни минуты покою. Я раба... раба изъ Виргиніи!
   Эта сильная фраза была, безъ сомнѣнія, вызвана какимъ-нибудь неяснымъ воспоминаніемъ о поѣздкѣ мистрисъ Теттерби съ мужемъ въ Виргинію, поѣздкѣ, не принесшей, впрочемъ, особенной выгоды торговлѣ табакомъ.
   -- И въ теченіе цѣлаго года хоть бы маленькое развлеченіе! продолжала мистрисъ Теттерби. Хоть бы какое-нибудь удовольствіе!... Спаси ее Господи и помилуй!... Что это еще съ нею такое? вскричала она, тряся дѣвочку съ ожесточеніемъ, мало соотвѣтствовавшимъ ея благочестивому воззванію.
   Несмотря на это грубое укачиванье, не могши узнать, что сдѣлалось съ ребенкомъ, мистрисъ Теттерби бросила его въ колыбель и, взявъ стулъ и скрестивъ руки, принялась сильно раскачивать колыбель ногою.
   -- Что ты тамъ сидишь безъ дѣла? обратилась она къ мужу. Отчего не работаешь?
   -- Потому что не хочу работать, отвѣчалъ мистеръ Теттерби.
   -- И я также.
   -- Чортъ возьми! если у меня есть хоть малѣйшее желаніе приняться за работу! продолжалъ м-ръ Теттерби.
   Разговоръ былъ прерванъ Джонни и его пятью младшими братьями, которые, накрывая столъ къ завтраку, перессорились изъ-за того, кому нести хлѣбъ, и надѣляли другъ друга полновѣсными тумаками, между тѣмъ какъ младшій мальчуганъ, избѣгая съ удивительнымъ для своихъ лѣтъ благоразуміемъ центра драки, бѣгалъ вокругъ бойцовъ и вцѣплялся имъ въ ноги.
   Мистеръ и мистрисъ Теттерби ретиво бросились въ самый пылъ битвы, какъ-бы представлявшей единственное поле, на которомъ они могли дѣйствовать единодушно, и, произведя направо и налѣво грозную расправу, составлявшую поразительный контрастъ съ ихъ обычной кротостью, возвратились каждый на свое мѣсто.
   -- Отчего не читаешь ты своего журнала, вмѣсто того, чтобы ничего не дѣлать? сказала мистрисъ Теттерби.
   -- А что же бы я сталъ читать въ журналѣ, позвольте спросить? былъ рѣзкій отвѣтъ.
   -- Что читать? политическія извѣстія...
   -- Очень мнѣ это интересно! возразилъ м-ръ Теттерби. Что мнѣ за дѣло до того, что дѣлаютъ другіе и чему они подвергаются сами.
   -- Самоубійства... предложила мистрисъ Теттерби.
   -- Это меня не касается.
   -- А рожденія, случаи смерти, браки также не интересуютъ тебя?
   -- Если бы даже всѣ рожденія въ мірѣ кончились сегодня разъ навсегда, а смерть начала бы косить всѣхъ завтра, то все-таки не вижу, почему это могло бы быть мнѣ интересно, пока не придетъ моя очередь... Что же касается браковъ, продолжалъ маленькій человѣчекъ иронически, то я узналъ по опыту, что это такое, и, слава Богу, кое-что въ этомъ смыслю.
   Судя по недовольному виду и выразительному жесту мистрисъ Теттерби, она раздѣляла мнѣніе мужа, но противорѣчила ему единственно изъ желанія повздорить.
   -- Да! ты человѣкъ очень основательный, сказала она. Въ самомъ дѣлѣ, основательный, съ твоими самодѣльными ширмами изъ газетныхъ вырѣзокъ, которыя ты любишь читать дѣтямъ по цѣлымъ часамъ.
   -- Скажи лучше "любилъ читать"... Ты меня въ этомъ, больше не упрекнешь... ужь повѣрь... Я теперь, слава Богу, не такой дуракъ..
   -- Не такой дуракъ! въ самомъ дѣлѣ! А... сталъ ли ты отъ этого лучше?
   Вопросъ этотъ обличалъ смущеніе въ сердцѣ мистрисъ Теттерби. Ея мужемъ овладѣло грустное раздумье, и онъ началъ усиленно тереть себѣ рукою лобъ.
   -- Сталъ лучше! бормотала мистрисъ Теттерби. Я не знаю, чтобы кто-либо изъ насъ двоихъ сталъ лучше или счастливѣе... Такъ ты думаешь, что сталъ лучше?
   М-ръ Теттерби поднялъ свою ширмочку и принялся водить по ней пальцемъ, пока не отъискалъ наконецъ подходящей цитаты.
   -- Вотъ что, если память мнѣ не измѣняетъ, всегда любило слушать мое семейство, заговорилъ угрюмо м-ръ Теттерби. Вотъ что заставляло дѣтей проливать слезы и усмиряло ихъ, если между ними возникало малѣйшее несогласіе... Да, это дѣлало ихъ кроткими, такъ же, какъ и сказка о зябликѣ въ лѣсу. Случай ужасной нищеты, прочелъ м-ръ Теттерби. Вчера какой-то человѣкъ держа на рукахъ ребенка и окруженный полудюжиной оборванныхъ ребятишекъ, очевидно голодныхъ, предсталъ предъ достопочтеннымъ судьей и разсказалъ слѣдующее... Въ самомъ дѣлѣ! прервалъ м-ръ Теттерби свое чтеніе, въ какомъ отношеніи это можетъ быть для насъ интересно?
   -- Какъ онъ старъ и безобразенъ! сказала мистрисъ Теттерби, всматриваясь въ лицо мужа. Никогда я не видѣла ни въ комъ подобной перемѣны. Боже мой! Боже мой! какая жертва!
   -- О какой жертвѣ ты говоришь? спросилъ ее мужъ сурово.
   Мистрисъ Теттерби покачала головой и, вмѣсто отвѣта, подвергла Молоха настоящей бурѣ, начавъ вдругъ неистово раскачивать колыбель.
   -- Не хочешь ли ты, женушка, сказать, что принесла себя въ жертву, выйдя за меня замужъ?.. спросилъ супругъ.
   -- Именно.
   -- А я съ своей точки зрѣнія нахожу, что это обстоятельство можно разсматривать двояко, продолжалъ м-ръ Теттерби не менѣе язвительно и рѣзко: я хочу сказать, что жертвой былъ я, и очень желалъ бы, чтобы эта жертва не была принята.
   -- И я, увѣряю тебя. Теттерби, желала бы этого отъ всей души и отъ всего моего сердца!
   -- Не знаю, право, бормоталъ мужъ, что меня въ ней такъ плѣнило; если и было что-нибудь хорошаго... во всякомъ случаѣ, теперь ужъ ничего этого не осталось. Еще вчера вечеромъ, сидя у камина послѣ ужина, думалъ я объ этомъ. Она такъ расплылась; старѣетъ; да и какое же сравненіе со многими другими женщинами!
   -- У него такое тупое и простое лицо, лепетала мистрисъ Теттерби; онъ малъ ростомъ, начинаетъ горбиться, а на головѣ-то какая лысина!
   -- Должно быть, я женился на ней въ припадкѣ умопомѣшательства, ворчалъ м-ръ Теттерби.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, я была не въ своемъ умѣ. Иначе какъ объяснить себѣ мой выборъ? замѣтила мистрисъ Теттерби.
   Въ такомъ-то расположеніи духа сѣли они завтракать. Маленькіе Теттерби, непривыкшіе относиться къ принятію пищи, какъ дѣйствію, требующему до нѣкоторой степени сдержанности въ движеніяхъ, приступали къ столу со скачками и прыжками, напоминавшими празднества дикихъ. То они размахивали своими буттербродами съ пронзительнымъ крикомъ, то, бросаясь вонъ изъ комнаты, выбѣгали на улицу, снова возвращались домой и упражнялись въ скаканіи со ступенекъ крыльца.
   Вдругъ имъ вздумалось яростно оспаривать другъ у друга горшокъ молока, разбавленнаго водой и поставленнаго на столъ для общаго пользованія; но соревнованіе маленькихъ противниковъ пробудило въ нихъ такіе яростные припадки гнѣва, что уже самый фактъ этой плачевной борьбы былъ истиннымъ оскорбленіемъ памяти доктора Уатса. М-ръ Теттерби вышвырнулъ за дверь всѣхъ актеровъ этой драмы, и спокойствіе наконецъ возстановилось; но черезъ нѣсколько минутъ оно было снова нарушено Джонни, который, войдя украдкой въ комнату, завладѣлъ горшкомъ молока, на которое началъ дуть, обнаруживая неприличное, жадное нетерпѣніе.
   -- Эти дѣти уложатъ меня наконецъ въ могилу! вскричала мистрисъ Теттерби, прогнавъ предварительно виновнаго. И дай Богъ, чтобъ это случилось какъ можно скорѣе.
   -- Такимъ бѣднякамъ, какъ мы, вовсе не слѣдовало бы имѣть дѣтей, сказалъ м-ръ Теттерби: они нисколько не служатъ намъ утѣхой.
   Въ описываемый моментъ онъ держалъ въ рукахъ чашку, которую мистрисъ Теттерби грубо пододвинула къ нему, а сама она подносила уже къ губамъ свою, какъ вдругъ они оба остановились, точно пораженные громомъ.
   -- Мать! кричалъ Джонни, бѣгомъ влетѣвшій въ комнату, отецъ! мистрисъ Вилльямъ идетъ по улицѣ къ намъ.
   И никогда еще, съ тѣхъ поръ, какъ міръ существуетъ, ни одинъ маленькій мальчикъ, вынувъ ребенка изъ колыбели съ осторожностью старой кормилицы, не успокаивалъ его, не ласкалъ такъ нѣжно и не держалъ такъ весело на рукахъ, какъ Джонни, когда онъ, прихрамывая, вышелъ съ Молохомъ изъ комнаты. М-ръ Теттерби поставилъ чашку на столъ; мистрисъ Теттерби поставила свою... М-ръ Теттерби началъ тереть себѣ рукою лобъ... мистрисъ Теттерби потирала свой... Лицо м-ра Теттерби постепенно прояснѣло и озарилось радостной улыбкой; лицо мистрисъ Теттерби также постепенно прояснѣло и озарилось радостной улыбкой.
   -- Господи прости! мысленно произнесъ м-ръ Теттерби, какимъ дурнымъ чувствамъ я поддался! Что-же такое необыкновенное во мнѣ произошло?
   -- Какъ могла я его оскорблять послѣ, того, что еще вчера вечеромъ говорила и чувствовала! лепетала мистрисъ Теттерби, рыдая и поднося передникъ къ глазамъ.
   -- Я скотина! вскричалъ м-ръ Теттерби, -- и желалъ бы я знать, сохранилось-ли во мнѣ хоть какое-нибудь доброе чувство!.. Сонечка! милая...
   -- Дольфинька, другъ мой!.. отвѣчала мистрисъ Теттерби.
   -- Я... я былъ въ такомъ настроеніи, Сонечка, что и вспомнить тяжело...
   -- Ахъ! это ничего не значитъ, Дольфъ, въ сравненіи съ моей несправедливостью, возразила мистрисъ Теттерби въ полнѣйшемъ отчаяніи.
   -- Сонечка!.. успокойся. Я никогда себѣ этого не прощу... Я едва не разбилъ твоего сердца... я это знаю...
   -- Нѣтъ, Дольфъ, нѣтъ! Это я! отвѣчала мистрисъ Теттерби голосомъ, прерывавшимся отъ рыданій.
   -- Женочка моя!.. ну, не плачь!.. Твои благородныя чувства подавляютъ меня угрызеніями совѣсти... Соня!.. милая!.. еслибы ты знала, что я думалъ!.. Я тебѣ высказалъ многое... но не все. Ахъ, женушка! еслибъ ты знала, что я думалъ!..
   -- Ахъ, нѣтъ, Дольфъ!.. нѣтъ, другъ мой!
   -- Соня, продолжалъ м-ръ Теттерби, -- я тебѣ во всемъ откроюсь. Совѣсть не дастъ мнѣ покою до тѣхъ поръ, пока я не скажу всего. Женушка...
   -- Мистрисъ Вилльямъ всего въ двухъ шагахъ! кричалъ Джонни, показываясь въ дверяхъ.
   -- Женушка, залепеталъ м-ръ Теттерби, уцѣпившись обѣими руками за спинку стула: я спрашивалъ себя, какъ я могъ тебя когда-либо любить. Я забылъ о дорогихъ малюткахъ, которыхъ ты принесла мнѣ, и думалъ только, что твоя талія не такъ тонка, какъ бы мнѣ этого хотѣлось... Я... я не помнилъ больше, продолжалъ онъ тономъ глубокаго раскаянія, о тѣхъ заботахъ, которыя ты перенесла, ставъ моей женою, тогда какъ замужемъ за кѣмъ-нибудь другимъ, лучше и счастливѣе меня (а такого мужа не трудно было бы сыскать), ты была-бы, можетъ быть, избавлена отъ всякихъ заботъ! Это не все... Я обвинялъ тебя еще въ томъ, что ты нѣсколько постарѣла за тѣ суровые годы, которые, благодаря тебѣ, показались мнѣ не такъ тяжелы. Ты не вѣришь, не правда ли, женушка, что такія мысли могли притти мнѣ въ голову? Я и самъ не вѣрю...
   Смѣясь и плача, какъ безумная, мистрисъ Теттерби обхватила обѣими руками голову мужа и не выпускала ее.
   -- Ахъ, Дольфъ! вскричала она, какъ я рада, слыша, что тебѣ пришли въ голову подобныя мысли. Да, очень, очень рада! Я сама думала, что ты выглядишь простакомъ, Дольфъ; и это правда, мой другъ, но что за бѣда! пусть у тебя самое простое лицо на мои глаза, только бы ихъ закрыли твои руки... Я думала, что ты малъ ростомъ, и это правда; но именно за это я буду очень цѣнить тебя, и буду цѣнить тѣмъ болѣе, что люблю своего мужа. Я думала, что спина твоя начинаетъ горбиться, и она въ самомъ дѣлѣ горбится; но ты будешь опираться на меня, и я поддержу тебя, какъ только сумѣю.
   -- Ура! Вотъ и мистрисъ Вилльямъ! закричалъ Джонни.
   Она дѣйствительно вошла, сопровождаемая всѣми дѣтьми, которыя поочередно цѣловали Джонни, его сестренку, ихъ отца и мать. Такъ какъ больше цѣловать было некого, то они стали цѣловать другъ друга, танцуя и прыгая съ радостнымъ видомъ вокругъ мистрисъ Вилльямъ.
   Мистеръ и мистрисъ Теттерби не менѣе радушно встрѣтили молодую женщину, къ которой они чувствовали, подобно своимъ дѣтямъ, непреодолимое влеченіе; они бросились къ ней навстрѣчу, потомъ цѣловали ея руки, стараясь выразить ей свою радость и восхищеніе. Для нихъ она была добрымъ геніемъ имъ домашняго очага, геніемъ добра, нѣжности и всѣхъ великодушныхъ чувствъ.
   -- Такъ вы всѣ рады видѣть меня у себя въ это чудное рождественское утро? спросила Милли, складывая руки съ выраженіемъ тихаго восторга. О, какъ я счастлива!
   Крики дѣтей, поцѣлуи, прыжки и танцы еще усилились вокругъ молодой женщины.
   -- Какія сладостныя слезы заставляете вы меня проливать! сказала она. Чѣмъ я заслужила то уваженіе, ту любовь, съ которыми вы ко мнѣ относитесь?.. За что вы меня такъ любите?
   -- Кто же могъ бы не любить васъ! воскликнулъ мистеръ Теттерби.
   -- Кто же могъ бы не любить васъ! прибавила мистрисъ Теттерби.
   -- Кто же могъ бы не любить васъ! повторили за ними и дѣти радостнымъ хоромъ.
   Они обступили ее, пряча свои розовенькія личики въ складкахъ ея платья, которое они не переставали ощупывать и цѣловать съ тѣмъ же обожаніемъ, съ какимъ относились къ ней самой.
   -- Никогда я не была такъ тронута, сказала мистрисъ Вилльямъ, утирая глаза, и у меня не хватаетъ голоса сказать вамъ, что привело меня сюда... Представьте себѣ: съ восходомъ солнца мистеръ Редло пріѣхалъ за мной и, съ такою нѣжностью, какъ-будто бы я была его любимая дочь, умолялъ меня отправиться съ нимъ къ брату Вилльяма, бѣдному Джоржу, который очень боленъ. Мы поѣхали, и всю дорогу мистеръ Редло былъ ко мнѣ такъ добръ и ласковъ, что, казалось, возлагалъ на меня большія надежды; онъ выказывалъ ко. мнѣ столько довѣрія, что я не могла удержать радостныхъ слезъ. Пріѣхавъ, мы встрѣтили на порогѣ женщину. Мнѣ показалось, что ее кто-нибудь жестоко прибилъ. При нашемъ приходѣ она взяла меня за руку и благословляла мой пріѣздъ.
   -- Она была права! замѣтилъ м-ръ Теттерби. Мистрисъ Теттерби и всѣ дѣти повторили хоромъ:
   -- Она была права!..
   -- Это еще не все, продолжала Милли. Мы поднялись по лѣстницѣ и вошли въ комнату. Больной, который впродолженіе многихъ часовъ лежалъ молча и безъ движенія, тотчасъ же приподнялся на своей постели; горько плача и простирая ко мнѣ руки, онъ сознавался, что долго велъ преступную жизнь, но теперь искренно раскаивается и оплакиваетъ свое прошедшее, образы котораго и теперь еще проходятъ передъ его глазами и вся гнусность котораго слишкомъ долго скрывалась отъ него за какимъ-то темнымъ облакомъ. Онъ заклиналъ меня, чтобы я вымолила ему у его бѣднаго стараго отца прощеніе и благословеніе и прочла бы молитву у изголовья его постели. М-ръ Редло, видя меня молящейся, также сталъ молиться съ полнымъ благоговѣніемъ и благодарилъ Небо и даже меня, голосомъ столь трогательнымъ, что сердце мое переполнилось и я готова была зарыдать; но я подавила свое волненіе, такъ какъ больной въ это время попросилъ меня присѣсть на его постель; держа мою руку въ своихъ, онъ тихо заснулъ. Тогда я высвободила свою руку, а м-ръ Редло замѣнилъ ее своею, чтобъ больной не замѣтилъ моего отсутствія, и я поспѣшила къ вамъ... Боже мой! Боже мой! прибавила молодая женщина, рыдая отъ волненія, какъ я счастлива, какъ я счастлива!..
   Пока она говорила, Редло вошелъ въ комнату и, остановившись на минуту, чтобъ полюбоваться группой вокругъ Милли, тихо поднялся по лѣстницѣ. Въ то же время мимо Редло быстро прошелъ студентъ и, сойдя въ комнату, бросился къ ногамъ Милли.
   -- О, лучшая и добрѣйшая изъ всѣхъ созданій! воскликнулъ онъ, хватая руки молодой женщины; простите ли вы мнѣ мою жестокую неблагодарность?
   -- Вотъ еще человѣкъ, который меня любитъ!.. Этакъ можно умереть отъ счастья! воскликнула Милли съ очаровательной наивностью, закрывая руками глаза, влажные отъ умиленія. Ея невинный и простой тонъ былъ чрезвычайно трогателенъ.
   -- Я не былъ болѣе самимъ собою, продолжалъ студентъ. Я не знаю причины безразсудства, овладѣвшаго моимъ сердцемъ и умомъ... Можетъ быть, виною тому была моя болѣзнь... Словомъ, я былъ въ припадкѣ безумія, но я уже избавился отъ него, и по мѣрѣ того, какъ я говорю, я чувствую, что совершенно перерождаюсь. Я услышалъ, какъ дѣти произносили ваше имя, и отъ одного этого имени исчезъ туманъ, охватывавшій мои мысли. О, не плачьте, дорогая Милли! Еслибы вы могли читать въ моемъ сердцѣ, еслибы вы только знали, какою признательностью оно проникнуто къ вамъ, то перестали бы плакать, потому что ваши слезы напоминаютъ мнѣ мое гнусное поведеніе относительно васъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Милли: мои слезы не могутъ служить вамъ укоромъ, потому что это слезы радостныя. Я удивляюсь, какъ могли вы просить у меня прощенія изъ-за такой бездѣлицы, когда, напротивъ, дѣлаете меня столь счастливой.
   -- Вы возвратитесь, не правда ли, и окончите мои маленькія занавѣски? спросилъ студентъ.
   -- Нѣтъ! отвѣчала Милли, утирая слезы и отрицательно качая головой. Станете вы заботиться о моей работѣ!
   -- Развѣ это значитъ простить меня, говоря мнѣ такимъ образомъ?
   Милли отвела молодого человѣка въ сторону и прошептала ему на-ухо:
   -- Есть новости изъ вашего дома, м-ръ Эдмундъ.
   -- Новости?... Что вы этимъ хотите сказать?
   -- Да, новости... Молчаніе ли ваше во время болѣзни заставило безпокоиться, или возбудило подозрѣніе измѣненіе вашего почерка въ письмахъ, которыя вы писали въ первые дни вашего выздоровленія... какъ бы то ни было... Но чувствуете ли вы себя настолько сильнымъ, чтобы выслушать новость всякаго рода, лишь бы не слишкомъ печальную?
   -- Да. Говорите!
   -- Такъ слушайте же: къ вамъ кто-то пріѣхалъ, сообщила Милли.
   -- Моя мать? спросилъ студентъ, кидая невольный взглядъ на Редло, который въ это время сходилъ по лѣстницѣ.
   -- Шшъ! остановила его Милли. Нѣтъ, не мать ваша.
   -- Никто другой быть не можетъ!
   -- Въ самомъ дѣлѣ? спросила Милли. Вполнѣ ли вы въ этомъ увѣрены?
   -- Неужели...
   Милли быстро прервала его, закрывъ ему ротъ рукою:
   -- Можетъ быть, и она! продолжала Милли; молоденькая дама... Она очень похожа на тотъ миніатюрный портретъ, который я видѣла у васъ, м-ръ Эдмундъ; по она гораздо лучше. Эта молоденькая дама не могла дольше переносить той неизвѣстности, въ которой вы ее оставили, и, рѣшившись справиться о васъ самой, пріѣхала сюда вчера вечеромъ, въ сопровожденіи служанки. Такъ какъ всѣ ваши письма были помѣчены изъ училища, то она и отправилась туда, чтобы освѣдомиться о васъ. Я видѣла ее сегодня утромъ до прихода м-ра Редло... И она, м-ръ Эрмундъ, прибавила Милли, она тоже отнеслась ко мнѣ сочувственно... Какъ я счастлива! Вотъ еще человѣкъ, который любитъ меня!
   -- Сегодня утромъ, говорите вы? спросилъ Эдмундъ. Гдѣ же она теперь?
   -- Теперь она, отвѣчала Милли, наклоняясь къ уху молодого человѣка, -- теперь она въ маленькой комнаткѣ моей квартиры, гдѣ и ожидаетъ васъ.
   Эдмундъ пожалъ руку Милли и хотѣлъ уйти, но она удержала его.
   -- М-ръ Редло очень измѣнился сказала, она; онъ признался мнѣ сегодня утромъ, что память его очень ослабла... Щадите его, м-ръ Эрмундъ: онъ нуждается въ этомъ со стороны всѣхъ насъ.
   Молодой человѣкъ взглядомъ увѣрилъ ее, что послѣдуетъ ея совѣту, а такъ какъ, покидая комнату, онъ проходилъ мимо химика, то и поклонился ему съ большимъ уваженіемъ. Редло вѣжливо, даже почтительно отвѣтилъ на поклонъ и долго слѣдилъ взглядомъ за молодымъ человѣкомъ. Потомъ, опустивъ голову на руки, казалось, хотѣлъ что-то вспомнить... но напрасно.
   Со времени вторичнаго появленія привидѣнія и благодаря вліянію музыки, переворотъ, происшедшій въ м-рѣ Редло, позволилъ ему въ эту минуту понять всю важность его утраты и оплакивать свое положеніе, сравнивая его съ естественнымъ положеніемъ лицъ, его окружающихъ.
   Пораженный этимъ контрастомъ, онъ былъ въ состояніи воскресить въ своемъ сердцѣ то сочувствіе, которое нѣкогда питалъ къ людямъ. Въ то же время его горе перешло въ тихую грусть, какъ это случается со стариками, которыхъ умственныя способности слабнутъ, не предрекая имъ, однако, для усиленія несчастія, ни нечувствительности, ни полнаго забвенія немощей.
   По мѣрѣ того, какъ Редло, при посредствѣ Милли, исправлялъ причиненное имъ зло, и по мѣрѣ того, какъ онъ ближе и ближе сходился съ ней, въ немъ совершался переворотъ. Сознаніе этой перемѣны и внушенное ему молодою женщиною чувство дали понять Редло, что онъ вполнѣ подпалъ ея вліянію и что она одна можетъ помочь ему въ горѣ. Никакой другой надежды не мелькало въ его душѣ.
   Милли вывела его изъ задумчивости, предложивъ ему навѣстить старика и Вилльяма. Редло поспѣшно взялъ ее за руку и пошелъ съ нею... Въ эту минуту онъ, человѣкъ высоко развитый, ученый, способный проникать самыя сокровенныя тайны природы, выказывалъ столько почтительности къ молодой, наивной, необразованной женщинѣ, что они, казалось, обмѣнялись ролями: можно было подумать, что она-то и обладаетъ знаніемъ, а онъ полнѣйшій невѣжда.
   Когда они собрались выходить, Редло увидѣлъ, какъ дѣти тѣснились къ Милли и осыпали ее ласками... Онъ слышалъ ихъ громкій и веселый смѣхъ, онъ любовался ихъ свѣженькими личиками, которыя образовали вокругъ него какъ-бы гирлянду изъ живыхъ цвѣтовъ; наконецъ, онъ былъ свидѣтелемъ ласкъ, которыми сердечно осыпали Милли родители дѣтей. Онъ съ наслажденіемъ дышалъ воздухомъ бѣдной хижины, въ которой теперь водворился миръ. Онъ подумалъ о распространенномъ имъ въ этомъ жилищѣ смертельномъ вѣяніи, которое безъ вмѣшательства Милли могло причинить столько несчастій. Не понятно ли, почему Редло оказывалъ Милли такое глубокое уваженіе и льнулъ сердцемъ къ этому доброму существу?
   Войдя въ хижину, они увидѣли старика Филиппа, сидѣвшаго въ креслѣ у очага, съ потупленнымъ взоромъ, между тѣмъ, какъ Вилльямъ, прислонившись къ стѣнѣ съ другой стороны очага, внимательно смотрѣлъ на своего отца. Когда Милли показалась въ дверяхъ, оба вздрогнули и обернули къ ней свои лица, освѣтившіяся радостью.
   -- О, Боже мой! вотъ еще двое, которые тоже рады меня снова видѣть! воскликнула Милли, остановившись и всплеснувъ отъ радости руками. Да, вотъ еще двое!
   Рады ее видѣть!.. Какъ слабо эти слова выражаютъ то, что они оба чувствовали въ эту минуту. Она бросилась въ объятія своего мужа, уже давно ее ожидавшаго. Вилльямъ, чувствуя на своемъ плечѣ ея милую головку, готовъ былъ продержать ее въ такомъ положеніи весь этотъ короткій зимній день; но старикъ тоже не могъ себѣ отказать въ удовольствіи прижать ее къ своей груди и исполнилъ это.
   -- Ну, что же подѣлывала моя добрая Миннета все это время? спросилъ старикъ. Ты была долго въ отсутствіи, и за это время я понялъ, что не могу обходиться безъ тебя. Я... Но гдѣ же мой сынъ Вилльямъ? Вилльямъ, мнѣ кажется, что все это былъ сонъ!
   -- Я говорилъ себѣ тоже самое, батюшка! воскликнулъ Вилльямъ. Мнѣ тоже, кажется, что я видѣлъ дурной сонъ... А какъ вы себя чувствуете, батюшка? Здоровы ли вы?..
   -- Я чувствую себя сильнымъ и веселымъ, милый мой! сказалъ старикъ.
   Весело было смотрѣть, какъ м-ръ Вилльямъ, крѣпко пожималъ руки своему отцу, добродушно похлопывалъ его по спинѣ и старался выразить ему свою любовь и заботу всевозможными способами, которые онъ, казалось, нарочно придумывалъ.
   -- Странный вы человѣкъ, батюшка, право! Однако, какъ вы себя чувствуете? Въ самомъ ли дѣлѣ хорошо? говорилъ Вилльямъ старику, вновь пожимая ему руки, трепля его по спинѣ и осыпая его ласками.
   -- Я никогда не чувствовалъ себя такимъ бодрымъ и счастливымъ, мой мальчикъ!
   -- Какой вы странный человѣкъ, отецъ. Но это именно такъ! воскликнулъ съ одушевленіемъ Вилльямъ. Когда я только подумаю о всѣхъ испытаніяхъ, которыя вы перенесли, о всѣхъ неудачахъ и горестяхъ, которыя вамъ приходилось встрѣчать продолженіе вашей долгой жизни; когда я подумаю о многихъ годахъ, пронесшихся надъ вашей сѣдой головой... мнѣ кажется, что я не сумѣю сдѣлать ничего, что могло бы почтить должнымъ образомъ старика и сдѣлать его старость счастливой. Какъ же ваше здоровье, батюшка? Въ самомъ ли дѣлѣ чувствуете вы себя хорошо?..
   И Вилльямъ еще долго не усталъ бы повторять свой вопросъ, пожимать старику руки, похлопывать его по спинѣ и оказывать ему другія ласки, еслибы старикъ не увидѣлъ, наконецъ, химика, котораго онъ до сихъ поръ не замѣтилъ.
   -- Извините, м-ръ Редло, обратился къ нему Филиппъ; я и не зналъ, что вы здѣсь... иначе я не устроился бы такъ покойно. Это напоминаетъ мнѣ, м-ръ Редло, что въ такое же прекрасное рождественское утро я видѣлъ васъ въ этой же самой комнатѣ, въ то время, когда сами вы были только студентомъ, но такимъ прилежнымъ, что и во время Рождества неохотно покидали нашу библіотеку. Ха! ха!.. Я очень счастливъ, что помню это время и, повѣрьте мнѣ, помню его отлично, хотя мнѣ теперь и восемьдесятъ семь лѣтъ... А помните ли мою бѣдную жену, м-ръ Редло?
   -- Да, отвѣчалъ химикъ.
   -- О, это было славное созданіе! продолжалъ старикъ. Я припоминаю, что въ продолженіе нѣсколькихъ дней Рождества вы приходили сюда утромъ съ одной дамой. Извините меня, м-ръ Редло, но мнѣ казалось тогда, что это была ваша сестра, которую вы очень любили.
   Редло посмотрѣлъ на старика и отрицательно покачалъ головой.
   -- Да, у меня была сестра! разсѣянно прибавилъ онъ и вдругъ остановился: дальше память ему измѣняла.
   -- Въ одно прекрасное рождественское утро, продолжалъ старикъ, вы зашли съ ней сюда. Вдругъ пошелъ снѣгъ. Моя жена попросила молодую даму погрѣться у огня, который всегда, впродолженіе этого Рождества, весело горѣлъ въ каминѣ той комнаты, которая прежде служила намъ столовой, Я тоже былъ тамъ и раздувалъ огонь, чтобы лучше отогрѣть маленькія ножки вашей дамы, которая въ это время громко читала надпись, находившуюся надъ портретомъ: "Боже, сохрани мнѣ мою память!" Молодая дама и моя жена вступили въ разговоръ по поводу этой надписи, И странное чувство волнуетъ меня, когда я вспоминаю объ этомъ времени и ихъ разговорѣ... Обѣ, казалось тогда, были такъ далеки отъ смерти!.. Онѣ говорили, что это хорошая молитва, что онѣ произнесутъ ее тамъ, на небѣ, за того, кто имъ дороже всѣхъ на свѣтѣ, если только Богу угодно будетъ рано призвать ихъ къ себѣ. "Сохрани, Господи, память моему брату!" сказала молодая дама. "И моему мужу", сказала моя бѣдная жена. "Господи, сохрани ему память и дай ему не забыть меня!"
   Самыя горькія слезы, какія когда-либо проливалъ Редло, омочили его щеки. Но Филиппъ, увлеченный своимъ разсказомъ, не замѣчалъ того впечатлѣнія, которое произвелъ на Редло, не замѣчалъ и безпокойства Милли, которая знаками старалась дать ему понять, что слѣдуетъ замолчать. Наконецъ, замѣтивъ слезы одного и понявъ знаки другой, онъ пересталъ говорить.
   -- Филиппъ! воскликнулъ Редло, опуская руку на плечо старика,-- я человѣкъ, на котораго тяжело легла десница Провидѣнія. Другъ мой, вы говорите мнѣ о вещахъ, которыхъ я не помню, такъ какъ память моя мнѣ измѣнила.
   -- Милосердное Небо! воскликнулъ старикъ.
   -- Я утратилъ память о моихъ несчастіяхъ, о моихъ горестяхъ, о причиненномъ мнѣ злѣ, продолжалъ Редло; а потерявъ эти воспоминанія, я утратилъ и все то, что человѣкъ любитъ иногда вспоминать!
   Стоило только взглянуть на то участіе, которое возбудилъ Редло въ старикѣ; на то, какъ заботливо старикъ пододвинулъ ему свое большое кресло и приглашалъ его сѣсть; на отразившееся на лицѣ старика глубокое сочувствіе къ великому несчастію Редло, -- чтобы понять, до какой степени дѣйствительно дороги такія воспоминанія подъ старость.
   Въ это время мальчикъ, служившій Редло наканунѣ проводникомъ, вошелъ въ комнату и бросился къ Милли.
   -- Этотъ человѣкъ здѣсь! воскликнулъ онъ. Я его не хочу видѣть!
   -- Какой человѣкъ? Что онъ хочетъ сказать? спросилъ Вилльямъ.
   -- Шшъ! остановила обоихъ Милли.
   Вилльямъ и его отецъ, какъ всегда послушные малѣйшему знаку Милли, тихо вышли изъ комнаты, незамѣтно для Редло, который въ это время подзывалъ къ себѣ ребенка.
   -- Я больше люблю ее! отвѣчалъ мальчикъ, хватаясь за платье Милли.
   -- Ты правъ! сказалъ Редло съ грустной улыбкой. Но не бойся подойди ко мнѣ... Душа моя теперь переполнена лучшими чувствами, а къ тебѣ, бѣдное дитя, даже болѣе, чѣмъ къ кому-нибудь на свѣтѣ.
   Но мальчикъ все-таки держался въ нѣкоторомъ отдаленіи и, только уступая настояніямъ молодой женщины, рѣшился подойти къ Редло и даже присѣсть у его ногъ.
   Редло положилъ одну руку на плечо ребенка, смотря на него съ глубокимъ чувствомъ состраданія, другую же протянулъ къ Милли, которая пожала ее отъ души.
   -- М-ръ Редло, сказала она послѣ минутнаго молчанія, могу ли я поговорить съ вами?
   -- Да, отвѣчалъ онъ, переводя на нее свой взглядъ. Вашъ голосъ и музыка дѣйствуютъ на меня одинаково хорошо.
   -- Могу-ли я спросить васъ кое-о-чемъ?
   -- О чемъ угодно.
   -- Помните-ли вы то, что я сказала, когда стучалась къ вамъ въ дверь? я говорила вамъ объ одномъ изъ вашихъ друзей, который едва не сдѣлался самоубійцей.
   -- Кажется, помню, отвѣчалъ Редло съ нѣкоторою нерѣшительностью.
   -- Помните-ли вы это?
   Редло, гладя волосы ребенка, разсѣянно посмотрѣлъ на Милли.
   -- Я нашла-таки человѣка, котораго искала, продолжала она своимъ мягкимъ и свѣжимъ голосомъ. Я вернулась въ тотъ домъ, гдѣ вы навѣстили больного, и, благодаря Бога, встрѣтила этого человѣка. Къ счастію, я пришла вовремя; промедли я еще нѣсколько минутъ,-- и было бы уже поздно.
   Редло пересталъ ласкать ребенка и пожалъ руку Милли, которая отвѣчала пожатіемъ, не менѣе краснорѣчивымъ, чѣмъ ея взглядъ.
   -- Другъ, о которомъ я говорю вамъ, отецъ м-ра Эдмунда, того молодого человѣка, отъ котораго мы только-что возвратились. Его настоящее имя Лангфордъ. Припоминаете-ли вы это имя?
   -- Припоминаю.
   -- А самого человѣка?
   -- Нѣтъ... Былъ-ли онъ когда-нибудь несправедливъ ко мнѣ?
   -- Да!
   -- О!.. въ такомъ случаѣ нѣтъ болѣе надежды!.. Нѣтъ болѣе надежды! И Редло печально покачалъ головою и еще разъ крѣпко пожалъ руку Милли, какъ-бы безмолвно прося ея состраданія.
   -- Вчера вечеромъ я не ходила къ м-ру Эдмунду, продолжала Милли. Хотите-ли вы выслушать меня съ такимъ вниманіемъ, какъ-будто память вамъ ни въ чемъ не измѣняла?
   -- Каждое ваше слово я выслушаю внимательно.
   -- Я не возвратилась къ м-ру Эдмунду, во-первыхъ, потому, что еще не знала тогда, что вашъ старый другъ -- отецъ этого молодого человѣка; во вторыхъ, я боялась за Эдмунда, такъ-какъ вслѣдствіе болѣзни онъ еще настолько слабъ, что сообщеніе новости могло ему повредить. Я не сообщала ее еще по другой причинѣ... Вашъ старый другъ уже давно не живетъ со своей женой; они разошлись еще въ первые годы своего сына. Эти подробности я узнала отъ вашего друга... Да, онъ бросилъ тѣхъ, кого долженъ любить болѣе всего на свѣтѣ. Съ того времени онъ постепенно падалъ и упалъ такъ низко, что...
   Внезапно замолчавъ, она выбѣжала изъ комнаты и вскорѣ возвратилась въ сопровожденіи той самой личности, несчастный видъ которой привлекъ наканунѣ вниманіе Редло.
   -- Вы меня знаете? спросилъ Редло.
   -- Я считалъ-бы себя счастливымъ... выраженіе это мнѣ приходилось рѣдко употреблять, отвѣчалъ вошедшій... но, повторяю, я считалъ бы себя счастливымъ, еслибы могъ отвѣтить, что не знаю васъ.
   Редло, наблюдая этого человѣка, падшаго такъ низко, напрасно старался угадать существовавшія между ними отношенія и вѣроятно, думалъ бы очень долго, еслибы Милли не отвлекла его вниманія и взгляда, сѣвши рядомъ съ нимъ, на мѣсто, которое она занимала передъ уходомъ изъ комнаты.
   -- Посмотрите, въ какомъ онъ жалкомъ положеніи! тихо шептала молодая женщина, поднявъ немного руку по направленію ко вновь пришедшему и не спуская глазъ съ Редло.
   -- Еслибы вы могли припомнить все объ этомъ человѣкѣ, то не были бы вы глубоко потрясены, найдя одного изъ нашихъ прежнихъ друзей въ подобной крайности?
   -- Это вызвало бы во мнѣ, отвѣчалъ химикъ, состраданіе къ нему: я надѣюсь... я думаю.
   Взглядъ Редло, только скользнувъ по человѣку, стоявшему у дверей, остановился на Милли съ такимъ выраженіемъ ожиданія, какъ-будто онъ надѣялся найти разъясненіе въ каждомъ звукѣ ея голоса, въ каждомъ лучѣ ея взора.
   -- Вы ученый, а я простая женщина, сказала Милли; я не привыкла думать, тогда какъ вы постоянно размышляете... Но позвольте мнѣ сказать вамъ, почему мнѣ кажется полезнымъ вспоминать о злѣ, которое намъ сдѣлали другіе?
   -- Говорите...
   -- Чтобы мы могли простить имъ.
   -- Боже всемогущій! воскликнулъ Редло, поднявъ глаза къ небу, помилуй меня! Я вижу, что презрѣлъ однимъ изъ драгоцѣннѣйшихъ даровъ Твоихъ!
   -- И если вы овладѣете вновь своею памятью -- а этого мы желаемъ и просимъ у Неба, прибавила Милли -- то не будете ли вы считать за большое счастье вспомнить о причиненномъ вамъ злѣ и о томъ, что вы отвѣтили на него прощеніемъ?
   Взглядъ Редло, опять только скользнувъ по человѣку, стоявшему у дверей, пристально остановился на лицѣ Милли, и химику показалось, что съ ея свѣтлаго лица лучи проникали въ его душу.
   Милли продолжала:
   -- Онъ не можетъ вернуться подъ тотъ кровъ, который онъ покинулъ... Да онъ и не думаетъ объ этомъ. Онъ понимаетъ, что ничего, кромѣ стыда и новаго горя, не можетъ принести тѣмъ, съ которыми поступилъ такъ жестоко. Онъ понимаетъ, что ему всего лучше загладитъ свою вину, избѣгая ихъ. Слѣдовательно, небольшая сумма денегъ, разумно употребленная, дала бы ему возможность уѣхать въ какой-нибудь отдаленный край, гдѣ бы онъ могъ жить честно и стараться всѣми силами загладить то зло, которое онъ совершилъ... То было бы, конечно, самой важной услугой, какую можно оказать его сыну и несчастной женщинѣ, которая вышла за него замужъ. Для него же самаго, запятнавшаго свое честное имя и павшаго тѣломъ и душой, это было бы, можетъ быть, спасеніемъ.
   Редло обхватилъ руками голову Милли, покрылъ ее поцѣлуями и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Это будетъ сдѣлано; но я желалъ бы, чтобы это было сдѣлано вами, безъ огласки и немедленно... Скажите также этому человѣку, что я охотно простилъ бы ему зло, которое онъ причинилъ мнѣ, еслибы я только могъ вспомнить, въ чемъ оно состояло.
   Милли повернулась лицомъ къ несчастному пришельцу, желая дать ему понять, что ея посредничество увѣнчалось успѣхомъ. Тотъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, но не поднимая взора, обратился къ Редло:
   -- Вы остались такимъ же великодушнымъ... какимъ были впродолженіе всей вашей жизни... При видѣ моего положенія вы стараетесь изгнать изъ вашей души всякое негодованіе... Что же касается до меня, Редло, то я не позабуду случившагося; вѣрьте мнѣ, если еще можно мнѣ вѣрить..
   Редло взглядомъ умолялъ Милли подойти еще ближе и какъ-бы искалъ въ выраженіи ея глазъ разъясненія слышаннаго.
   -- Моя вина слишкомъ велика, продолжалъ несчастный, чтобы я могъ ее загладить, и воспоминаніе о моемъ прошломъ слишкомъ сильно запечатлѣно въ моемъ умѣ, чтобы я осмѣлился умолять о прощеніи... Я могу только прибавить, что съ того дня, когда я унизилъ себя, впервые обманувъ ваше ко мнѣ довѣріе, я падалъ все ниже и ниже.
   Редло грустно взглянулъ на говорившаго, и можно было подумать, что онъ начинаетъ припоминать его.
   -- Можетъ быть, и я самъ, и моя жизнь были бы иными, еслибы я не сдѣлалъ этого рокового шага... Я говорю: "можетъ быть", потому что не пытаюсь оправдаться предъ вами... Ваша сестра теперь счастливѣе, чѣмъ могла бы быть со мною, еслибы даже я дѣйствительно остался такимъ же честнымъ, какъ вы меня считали и какимъ я самъ себя прежде считалъ.
   Редло сдѣлалъ жестъ, какъ-бы желая остановить разсказчика, по тотъ продолжалъ:
   -- Я говорю, какъ выходецъ съ того свѣта... Я дѣйствительно, прошедшей ночью убилъ бы самъ себя, еслибы меня не спасъ ангелъ, стоящій теперь около васъ.
   -- И онъ, и онъ тоже меня любитъ! прошептала Милли голосомъ, полнымъ слезъ.
   -- Вчера у меня не достало бы духу показаться вамъ, прибавилъ несчастный: нѣтъ, ни за что на свѣтѣ... но сегодня воспоминанія о томъ, что произошло между нами, такъ мучительны и представляются мнѣ -- не знаю, отчего -- до того ярко, что я, благодаря увѣщаніямъ этой молодой женщины, рѣшился притти къ вамъ за помощью, поблагодарить васъ, Редло, и умолять васъ, чтобы вы въ предсмертный часъ мысленно отнеслись ко мнѣ такъ же сострадательно, какъ теперь отнеслись ко мнѣ дѣломъ.
   Онъ повернулся, чтобы уйти, но въ дверяхъ остановился еще на минуту.
   -- Я надѣюсь, что вы не устраните моего сына отъ сочувствія, которое оказываете матери, и что сынъ мой окажется достойнымъ этого сочувствія. Увы, я его уже не увижу!... Развѣ проживу еще долго и успѣю искупить свое прошедшее.
   Прежде, чѣмъ удалиться, онъ, наконецъ, рѣшился посмотрѣть на Редло, который, пристально глядя на него, машинально подалъ ему руку... Несчастный бросился къ нему, обѣими руками несмѣло коснулся его руки и затѣмъ, опустивъ голову на грудь, вышелъ изъ комнаты.
   Милли молча проводила его до рѣшетки, а Редло опустился въ кресло и закрылъ лицо руками. Черезъ нѣсколько минутъ Милли снова вошла въ комнату, въ сопровожденіи тестя и мужа, которые оба выразили участіе къ положенію Редло. Милли, замѣтивъ, что онъ забылся, тихо подошла къ нему и знакомъ попросила Вилльяма и старика Филиппа хранить молчаніе. Она опустилась на колѣни подлѣ кресла и стала одѣвать мальчика въ теплыя платья.
   -- Вѣрно... я всегда такъ говорилъ, батюшка! воскликнулъ Вилльямъ, съ восторгомъ наблюдая свою жену. Да, въ сердцѣ мистрисъ Вилльямъ много материнской любви, которая должна проявиться и навѣрное проявится.
   -- Да, да ты правъ... отвѣчалъ старикъ. Мой сынъ Вилльямъ правъ.
   -- Конечно, это большое счастіе, дорогая моя Милли, нѣжно обратился къ ней Вилльямъ, что у насъ нѣтъ своихъ дѣтей; а все-таки я иногда сожалѣю, что у насъ нѣтъ ребенка, котораго мы могли бы любить и холить. Какія блестящія надежны возлагали мы на ребенка, котораго потеряли или, вѣрнѣе, который не жилъ. Съ этой поры, Милли, ты сдѣлалась такой спокойною, какъ святая.
   -- Воспоминаніе объ этомъ ребенкѣ дѣлаетъ меня очень счастливой, дорогой Вилльямъ, возразила она; я каждый день думаю о немъ.
   -- Этого-то я и боялся.
   -- Не говори, Вилльямъ, что ты боишься моихъ воспоминаній о немъ; они сильно утѣшаютъ меня... Они столько говорятъ моему сердцу... Для меня, Вилльямъ, ребенокъ, который не жилъ въ этомъ мірѣ -- ангелъ.
   -- А я знаю только то, нѣжно возразилъ Вилльямъ, что ты ангелъ для меня и моего отца.
   -- Когда я подумаю, сказала Милли, о тѣхъ надеждахъ, которыя мы возлагали на его будущность; когда я подумаю о томъ, сколько разъ я вспоминала маленькое улыбающееся личико этого ребенка, только одинъ день покоившееся на моей груди, и его поднятые на меня глазки... мнѣ кажется, что во мнѣ крѣпнетъ сочувствіе ко всѣмъ честнымъ намѣреніямъ, хотя бы они и не были исполнены. Когда я вижу хорошенькаго ребенка на рукахъ у обожающей его матери, я невольно начинаю любить его, думая, что мой сынъ могъ бы походить на этого и могъ бы заставить мое сердце биться гордостью и восторгомъ.
   Редло поднялъ голову и взглянулъ на Милли.
   -- Мнѣ кажется, продолжала она, что это воспоминаніе всегда живетъ въ моемъ умѣ и руководитъ мною во всѣхъ случаяхъ моей жизни. Мой ребенокъ, какъ-будто бы живой, какъ-будто бы знакомымъ голосомъ молитъ меня за всѣхъ бѣдныхъ дѣтей... Когда же я услышу о молодомъ человѣкѣ, больномъ или сильно виновномъ, я представляю себѣ, что и мой сынъ могъ бы попасть въ подобное положеніе, и вижу благость Божію въ его ранней смерти. Сѣдые волосы, какъ у твоего отца, заставляютъ меня тоже вспоминать о моемъ ребенкѣ: я говорю себѣ, что и онъ могъ бы состарѣться, долго, долго, послѣ моей и твоей смерти, и что въ старости онъ могъ бы нуждаться въ любви и уваженіи лицъ моложе его.
   Милли подошла къ мужу, взяла его подъ руку и, положивъ головку къ нему на плечо, голосомъ, болѣе мягкимъ и спокойнымъ, чѣмъ обыкновенно, продолжала:
   -- Дѣти такъ любятъ меня, что я иногда воображаю себѣ, повѣришь ли, Вилльямъ, что по какому-то, мнѣ неизвѣстному чутью они любятъ моего ребенка, меня самое и понимаютъ цѣну своей нѣжности для меня. Оттого-то, со смерти моего ребенка, характеръ мой сталъ ровнѣе и спокойнѣе, Вилльямъ, и я во многомъ стала счастливѣе. Такъ, другъ мой, нѣсколько дней послѣ смерти этого дорогого существа, когда еще горе мое было такъ свѣжо и я сильно страдала, мнѣ пришла въ голову мысль, которая сдѣлала меня счастливой: что, живя честно на землѣ, я встрѣчу на небѣ ангела, который назоветъ меня матерью.
   Редло упалъ на колѣни и громко вскрикнулъ:
   -- Господи! Ты ученіемъ о божественной любви возвратилъ мнѣ память -- память Іисуса на крестѣ, память людей, умершихъ за Его ученіе; прими мою благодарственную молитву и ниспошли благодать на эту молодую женщину!
   Съ этими словами онъ горячо обнялъ Милли, которая, то плача, то смѣясь, воскликнула:
   -- Онъ пришелъ въ себя!.. Онъ тоже любитъ меня!... О, какъ я счастлива!...
   Въ это время въ комнату вошелъ студентъ, держа за руку прелестную молодую дѣвушку, которая боязливо слѣдовала за нимъ. Редло, совершенно измѣнившійся со вчерашняго вечера, видя въ молодомъ человѣкѣ и въ избранной имъ подругѣ смягченный образъ памятной эпохи своей собственной жизни, кинулся имъ навстрѣчу и, заключивъ ихъ въ свои объятія, просилъ ихъ стать его дѣтьми.
   Какъ голубь, выпущенный на волю изъ душной и одинокой темницы, спѣшитъ въ тѣнистую листву деревъ и стремиться отыскать свою подругу, такъ и душа Редло, освободившись изъ-подъ гнета забвенія, стремилась навстрѣчу молодой жизни.
   Помня, что изъ всѣхъ другихъ эпохъ года именно Рождество есть время, когда мы особенно должны думать объ оказаніи помощи всѣмъ окружающимъ насъ страдальцамъ и о посильномъ для насъ добрѣ, Редло положилъ руку на голову мальчика. Призвавъ въ свидѣтели Того, Который въ своей время благословилъ дѣтей и, въ величіи Своего пророческаго духа, отрекся отъ всякаго, кто удалитъ ихъ отъ Него, Редло далъ обѣтъ охранять и воспитать этого ребенка.
   Потомъ онъ весело подалъ руку старому Филиппу и сказалъ ему, что этотъ день слѣдуетъ отпраздновать рождественскимъ обѣдомъ въ прежнемъ пиршественномъ залѣ и что на этотъ обѣдъ нужно пригласить возможно большее, по остающемуся времени, число членовъ фамиліи Свиджеровъ, которыхъ, по словамъ Вилльяма, было такъ много, что взявшись за руки, они могли бы оцѣпить всю Англію.
   Обѣдъ, дѣйствительно, состоялся въ тотъ же день, и на немъ присутствовало столько Свиджеровъ, взрослыхъ и малыхъ, что попытка точнымъ образомъ исчислить ихъ вызвала бы въ скептическихъ умахъ сомнѣніе въ правдивости нашего разсказа, почему мы и отказываемся отъ подобной попытки. Прибавимъ только, что Свиджеры присутствовали тамъ дюжинами и что всѣ они были порадованы добрыми вѣстями о Джоржѣ, котораго въ этотъ день навѣстили его отецъ, братъ и Милли.
   Между гостями были и Теттерби, въ томъ числѣ и молодой Адольфъ, который явился, въ своемъ разноцвѣтномъ кашнэ, только къ жаркому. Джонни же и сестренка, конечно, и совсѣмъ опоздали: одинъ, изнуренный усталостью, другая, обезсиленная, какъ говорили, прорѣзываніемъ коренныхъ зубовъ, но въ состояніи обычномъ и потому не возбуждавшемъ безпокойства.
   Грустно было смотрѣть на новаго пріемыша Редло; этотъ мальчикъ, безъ имени и семьи, пристально смотря на игры прочихъ дѣтей и не умѣя ни заговорить, ни играть съ ними, обнаруживамъ менѣе общительности, чѣмъ больной, угрюмый щенокъ.

0x01 graphic

   Такъ же грустно было видѣть, съ другой стороны, догадку остальныхъ дѣтей о томъ, что маленькій мальчикъ не походилъ на нихъ. Тѣмъ не менѣе они подходили къ нему, ласково заговаривали съ нимъ и старались порадовать его небольшими подарками. Но онъ не покидалъ Милли, которую начиналъ любить, и такъ какъ всѣ дѣти обожали ее, то ласково смотрѣли на мальчика, который выказывалъ столько нѣжности къ ней. Стоя за стуломъ молодой женщины, мальчикъ крѣпко прижимался къ ней, украдкой посматривая на дѣтей.
   Все это было замѣчено и Редло, сидѣвшимъ между студентомъ и его невѣстой, замѣчено старикомъ Филиппомъ и остальными гостями.
   Впослѣдствіи, нѣкоторые говорили, что все разсказанное нами было создано воображеніемъ Редло; другіе увѣряли, что Редло вычиталъ эту исторію въ пламени очага, впродолженіе одной зимней ночи, вскорѣ по наступленіи сумерекъ... Наконецъ, третьи видѣли въ привидѣніи олицетвореніе мрачныхъ мыслей Редло, а въ Милли отраженіе его добродѣтелей.
   Что касается до меня, то я ничего не говорю... Развѣ вотъ что: послѣ обѣда, который рано кончился, всѣ гости сидѣли въ античной залѣ, передъ каминомъ, пламя котораго слабо освѣщало предметы. Тѣни снова выступили изъ своихъ убѣжищъ и стали носиться по залѣ, являясь дѣтямъ въ чудныхъ образахъ на стѣнахъ и постепенно превращая простые реальные предметы въ какіе-то странные, сверхъестественные.
   Одинъ предметъ чаще другихъ приковывалъ къ себѣ взоры Редло, Милли и Вилльяма, а также и стараго Филиппа, студента и его невѣсты:-- то былъ портретъ.
   Освѣщенное пламенемъ очага, придававшимъ ему необыкновенное достоинство, и живо выдѣляясь на темной деревяннной стѣнѣ, лицо портрета, съ его бородою и фрезами, обрамленное зеленою листвою жолди, опускало взоры на смотрѣвшихъ на него гостей. А подъ портретомъ ясно и четко виднѣлись слова, какъ-бы произнесенныя кѣмъ-либо:

Господи, сохрани мнѣ мою память!

0x01 graphic

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru