Дмитриев Андрей Михайлович
Прокутился и драло!

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Въ дорогу отъ скуки.

Сочиненія и переводы
Барона I. Галкина.

1876.

   

ПРОКУТИЛСЯ И ДРАЛО!

ГЛАВА I. *)
ВЪ ТАШКЕНТЪ!!.

*) Эта глава была уже напечатана нами въ одной изъ Петербурскихъ газетъ; вторая же и третья главы написаны вновь.

   Нужно бѣжать! Долговъ много, кредиторы неумолимы, а уничтоженіе ямы -- еще вопросъ. Бѣжать! Но куда? Гдѣ скрыться отъ этихъ, чортъ бы ихъ подралъ, злобныхъ и недремлющихъ аргусовъ -- кредиторовъ! Найдутъ, собаки, непремѣнно найдутъ. Вѣдь теперь нельзя "изъ Звенигорода къ Саввѣ, а отъ Саввы опять въ Звенигородъ". Нѣтъ,-- изловятъ. Куда-нибудь нужно катнуть подальше -- въ страны необитаемыя или мало населенныя, гдѣ бы, такъ сказать, взглядъ терялся въ пространствѣ и объ мѣстной полиціи -- ни слуху, ни духу! Куда бы? А главное съ чѣмъ? Денегъ-то у меня только 300 руб., а на 300 руб. въ мѣста, гдѣ нѣтъ мѣстной полиціи, не удерешь. На пароходѣ развѣ куда-нибудь? Хорошъ!... на пароходѣ, зимой на пароходѣ! Ну, а все-таки исчезнутъ необходимо. Еще вчера былъ у меня достопочтенный Лука Лукичъ и объявилъ, что если я въ срокъ не заплачу, а срокъ черезъ недѣлю, то онъ меня -- туда!... Дуракъ! Махровый дуракъ! Не вѣрить, что я ему современемъ заплачу. А не вѣритъ, и не надо, а я все-таки въ яму-то не сяду. Нѣтъ -- атанде. Ну, чтожъ-мнѣ дѣлать, если у меня нѣтъ теперь денегъ? Вѣдь я же заплачу ему. Вѣдь g еще молодь, могу работать,-- достану же денегъ когда-нибудь. Достану!... А какъ, когда? Тогда достану, когда, будутъ сѣдые волосы и когда не будетъ ужъ ни желаній, ни тѣхъ гордыхъ плановъ и надеждъ, которыя только бываютъ въ молодости. Однимъ словомъ, достану денегъ тогда, когда мнѣ ихъ не нужно будетъ. А молодость... пройдетъ въ суровой, мрачной, кропотливой работѣ. А все самъ виноватъ. Были деньги, было имѣньице -- и имѣньице антикъ просто -- и все спустилъ. Ну спустилъ, такъ спустилъ, ну чѣмъ я виноватъ! Конечно, не виноватъ. Ну виноватъ ли я, что есть очаровательные глазки, ножки, ручки, убійственныя улыбки, плѣнительныя рѣчи, и т. д.? Оно такъ-то такъ, а все-таки, сказалъ одинъ умный господинъ, стульевъ-то ломать не слѣдуетъ, а ничего не подѣлаешь, кровь, значитъ, ужасно горячая: вынь, да положь!... Да наконецъ, кто-жъ не былъ молодъ? Кто-жъ не дѣлалъ глупостей?
   Но, все таки, что же мнѣ дѣлать? Что? Торговать?... Люди начинали и съ меньшими капиталами, а у меня цѣлыхъ 300 рублей серебромъ. Не пропаду ни за что! Но только съ тремя стами рублей трудно начинать: нужно пойдти въ мелкую торговлю, нужно облечься гъ зипунъ и рукавицы,-- да-съ! А это не легко. Человѣкъ привыкъ къ извѣстной обстановкѣ, къ извѣстному обществу,-- и вдругъ!... Мужички -- народъ славный, но только... А какъ же я буду безъ пенсне? Вѣдь я рѣшительно ничего не вижу. Ну, что-жъ... буду иногда только носить пенсне; это не важность, теперь многіе и купцы смотрятъ вооруженнымъ взглядомъ. Да, торговать и нажить деньги,-- вотъ девизъ. Рѣшено! А чтобъ мнѣ нажить поскорѣй деньги, то я хвачу... куда бы хватить?... Хвачу на Амуръ. Нѣтъ, не на Амуръ, съ Амуромъ дѣла плохія,-- а въ Ташкентъ. Да, въ Ташкентъ! Пускай наше трусливое купечество гніетъ на насиженныхъ мѣстахъ, пускай; а я, я не боюсь опасностей. Да не только не боюсь, я жажду ихъ! Какія сильныя, новыя ощущенія: степь безконечная, жаръ палящій, а по степи движется каравань верблюдовъ,-караванъ съ моими товарами. Я ѣду верхомъ на великолѣпномъ"конѣ и, конечно въ бѣломъ бурнусѣ; за плечами у меня-винтовка, въ торокахъ револьверы.... Идемъ. Вдругъ, о ужасъ! за нами несутся цѣлыя толпы киргизовъ! Они близко; мы остановили караванъ, мои люди приготовились, и началась перепалка. Прошло минутъ пять, и когда разсѣялся ружейный дымъ, нашимъ взорамъ представилась безобразно улепетывающая толпа киргизовъ. Убитыхъ они подобрали съ собой, съ нашей же стороны раненъ одинъ казакъ, и то въ ладонь какимъ-то образомъ.
   -- Славно ребята! говорю я, и приказываю раздать моимъ людямъ по двойной порціи очищенной.
   Да, ѣду, кромѣ шутокъ. Что мнѣ здѣсь дѣлать? Для меня здѣсь все кончено; ужь мнѣ не удастся занять въ обществѣ того положенія, которое я занималъ, -- нѣтъ. Тутъ нужны деньги, а у меня ихъ -- ни-ни. Ну, и насчетъ карьеры... Да съ деньгами себѣ и карьеру сдѣлаешь.
   Да наконецъ, я могу быть и полезнымъ Россіи, завязавъ сношенія съ вновь пріобрѣтеннымъ краемъ -- и сношенія правильныя, сношенія основанныя на знаніи экономическихъ началъ. Вотъ какъ-съ!
   "Купцы -- это застрѣльщики цивилизаціи," и я внесу въ этотъ дикій міръ новую жизнь; внесу свои понятія, познакомлю его съ Европой. Покажу этимъ бѣднымъ дикарямъ иную жизнь, иныя задачи въ жизни. Да, рѣшено, ѣду, и ѣду какъ можно скорѣй. Съ собой я возьму Василья, онъ любитъ меня; онъ смѣлъ, силенъ и не дастъ меня въ обиду. Ей! Василій.
   Въ комнату, гдѣ такъ витійствовалъ нашъ юный будущій Ротшильдъ, вошелъ человѣкъ его -- высокій, не старый, съ добродушною, чисто-русскою физіономіею.
   -- Что прикажите, Владиміръ Алексѣевичъ?
   -- А вотъ что, Василій: мы послѣ завтра ѣдемъ далеко отсюда. Въ степь, за нѣсколько тысячъ верстъ.. Въ дорогѣ намъ предстоятъ всякія опасности, нападенія и прочее. Ну я тебя и позвалъ, чтобъ спросить: поѣдешь ты со мною, или нѣтъ.
   -- Куда прикажете, всюду готовъ-съ.
   -- Ну вотъ, молодецъ! Намъ будетъ трудно, Василій, но здѣсь-то еще хуже. Ты самъ видишь, какъ меня эти звѣри травятъ... Ну мы и удеремъ. Такъ ты приготовляйся, но чтобъ объ этомъ-никто... Понимаешь?
   -- Будьте покойны-съ! и добрая улыбка скользнула по лицу Василья.
   -- Ну, теперь иди. Да смотри, ни -- ни!
   -- Слушаю-съ! и Василій вышелъ.
   Мой пріятель, Владиміръ Алексѣевичъ Горинъ, который такъ долго болталъ съ читателемъ, не рекомендовавшись ему, былъ очень милый и юный баринъ. Получивъ отъ тетки своей имѣніе,-- у него больше родни никого не было,-- и хорошенькое имѣніе, онъ влюбился въ одну актрису и... и прокутился на нее. Варыня эта обобрала его на-чисто и потомъ, кончено, бросила: ну, а жизнь-то ему такая ужь понравилась, да къ тому же еще онъ былъ очень красивый малый, ну, онъ и пошелъ... Женщины къ нему были очень и очень внимательны, и онъ влюблялся безконечное количество разъ. Влюблялся... ну а любовь такая вещь, что безъ презрѣннаго металла, какъ ни вертись, ступить нельзя, и онъ надѣлалъ видимо-невидимо долговъ. Мы его застаемъ въ минуту самой ожесточенной травли. кредиторами. Что же ему было дѣлать? Вѣдь не садиться же въ самомъ дѣлѣ въ яму. Ему -- истому джентельмену -- и вдругъ въ яму... Никогда! и мой благородный другъ увлекся Ташкентомъ. Онъ былъ юнъ, и читатель увлеченіе это, надѣюсь, оправдаетъ.
   На другой день Горинъ всталъ въ 7 часовъ и тотчасъ же принялся за разные счеты. Онъ испачкалъ пропасть бумаги и пришелъ къ убѣжденію, что черезъ годъ, много черезъ два и... у него будутъ милліоны.
   -- Что же мнѣ купить туда? Что тамъ употребляютъ? А чортъ знаетъ, чего этимъ дуракамъ-киргизамъ надо... Нѣтъ, я лучше куплю товаръ, который можно бы было спустить нашимъ русскимъ въ Ташкентѣ. Я тамъ наживу громадныя деньги, потому что тамъ ничего нѣтъ. Оно, конечно, лучше бы было начать прямо съ азіатцами, но ничего не подѣлаешь: что туда повезешь? А если я повезу товары для русскихъ, то, во-первыхъ, я наживу вдвое или втрое, и это нисколько не будетъ нечестно, потому что я привезу ихъ издалека, буду подвергать жизнь свою всевозможнымъ опасностямъ, а наконецъ, очень понятно, что только прибылью вознагражу себя за тѣ удобства, которыхъ я лишился... Вѣдь я не обязанъ же явиться туда благодѣтельнымъ геніемъ: "Ахъ господа, вотъ у васъ нѣтъ того-то и того, такъ вотъ, не угодно ли, я для васъ проѣхалъ, чортъ знаетъ, сколько и готовъ отдать вамъ товаръ по своей цѣнѣ. Пожалуйте!" Нѣтъ, ужь это не угодно ли подождать-съ! И такъ, продавъ втрое, я наживу 900 руб. Во-вторыхъ я, проѣхавъ въ Ташкентъ, дорогой узнаю всѣ нужды и потребности мѣстныхъ народовъ, а стало-быть во вторую свою поѣздку повезу уже тѣ товары, которые идутъ туземцамъ. Вѣрно-съ. И такъ, ѣдемъ!
   Въ 10 часовъ Горинъ, составивъ себѣ маленькій реэстръ товаровъ, которые придумалъ купить, отправился въ лавки закупать. Во всѣхъ магазинахъ, гдѣ онъ былъ, онъ не утерпѣлъ, чтобы не разсказать, что ѣдетъ въ Ташкентъ, и чтобы не прихвастнуть, что онъ беретъ теперь такъ мало товаровъ потому только, что для начала торговли въ Средней Азіи онъ хочетъ попробовать, что туда пойдетъ.
   Теперь посмотримъ, что купилъ Горинъ. А купилъ онъ вотъ что: въ оптовомъ складѣ товарищества царскаго мыла -- разныхъ косметическихъ товаровъ (мыло, помада, духи, бѣлила, румяна, пудра и проч.) на 75 р.; въ городѣ, въ галантерейномъ складѣ (сѣтки, модные головные гребни, пояса, перчатки, воротнички, рукавчики) на 80 руб.; въ табачномъ магазинѣ Миллера (табаку, папиросъ и сигаръ) на 100 р. и наконецъ въ депо фотографическихъ принадлежностей -- видовъ, карточекъ на остальныя 45 руб. Вездѣ ему сдѣлали очень порядочную уступку, такъ что если даже въ Москвѣ же продать этотъ товаръ въ розницу, то онъ нажилъ бы рублей сто. Кромѣ этихъ товаровъ онъ еще въ кредитъ получилъ товару отъ одного своего пріятеля, агента вѣнскихъ бронзовыхъ и мельхіоровыхъ фабрикъ, разныхъ металлическихъ вещицъ (ложки чайныя золоченыя съ чернетью, простыя ложечки, суповыя ложки, столовые ножи, вилки, портъ-сигары, спичечницы, чернильницы, подсвѣчники, маленькія зеркала въ металлической оправѣ и проч.) на 400 р. Итого, значитъ, у него было товару на 700 руб. Все это составило четыре очень порядочные ящика, пудовъ въ 20 вѣсу.
   Теперь спроситъ читатель, на какія же деньги онъ поѣдетъ, если купилъ на всѣ 300 руб.
   На какія? Да, у него въ квартирѣ была очень хорбшенькая мебель зеркала, и онъ рѣшилъ все это продать и для этого, возвратясь домой въ половинѣ третьяго, онъ тотчасъ же послалъ Василья къ мебельщикамъ, и чрезъ часъ, когда уже было почти темно на дворѣ, къ нему явилось ихъ человѣкъ пять. Въ цѣнѣ Горинъ не стоялъ и за 220 руб. продалъ все, съ условіемъ, чтобы мебель была вывезена въ тотъ же день.
   Еще черезъ часъ, и его хорошенькая квартира опустѣла совершенно, не на чѣмъ даже было сѣсть.
   Поручивъ Насилью укладываться, Горинъ поѣхалъ въ театръ. Ему хотѣлось, можетъ-быть въ послѣдній разъ, взглянуть на своихъ московскихъ пріятелей и пріятельницъ; хотѣлось, въ послѣдній разъ, взглянуть на когда-то любимую имъ до безумія женщину. Она пѣла въ этотъ разъ. Ея чистый, серебряный голосокъ такъ и лился и замиралъ. а чудные глазки не сходили съ Горина (Горинъ сидѣлъ въ первомъ ряду); она что-то показывала ему, что-то просила будто ими. Горинъ былъ внѣ себя отъ изумленія. Что это значитъ?... Во второмъ антрактѣ къ нему подошелъ въ корридорѣ капельдинеръ и, таинственно улыбаясь, передалъ записку. Записка была отъ нея; она писала: "Дорогой мой, не сердись на меня гадкую, глупую, и пріѣзжай сегодня ко мнѣ ужинать послѣ театра. Натя".
   Ѣхать ли? Стоитъ ли тревожить старое, почти уснувшее, чувство, и тревожить на какіе-нибудь нѣсколько часовъ? Да наконецъ, что это за маневръ съ ея стороны? Или она думаетъ, что у меня снова деньги, что я наслѣдство получилъ какое? А можетъ и просто захотѣлось пошалить, вспомнитъ старину... можетъ и это. Ну, да тамъ что ни будь, а отъ приглашенія прелестной женщины ужинать съ нею порядочные люди не отказываются. Ѣду. Вспомню прежнюю жизнь, вкушу отъ нея и изъ блеска роскошной обстановки, изъ чудныхъ объятій красавицы, уйду прямо на новую, трудовую жизнь, въ иную, можетъ-быть, очень некрасивую и неопрятную обстановку... Идетъ! Завтра къ пяти часамъ, когда отходитъ Нижегородскій поѣздъ, я успѣю обдѣлать все. Идетъ! разсуждалъ Горинъ.
   -- Bonjour! говорилъ Горину одинъ изъ его пріятелей.-- Что это тебя не видно давно'
   -- Здравствуй, другъ! Да я не былъ въ Москвѣ, въ деревнѣ былъ, проговорилъ Горинъ, и у него мелькнула мысль пригласить Ватагина провожать его завтра; но онъ тотчасъ же остановился. Къ чему? думалось ему. На проводахъ пойдетъ пьянство, шампанское, а мнѣ теперь каждая копѣйка дорога. Да наконецъ, если удирать, то ужъ удирать какъ слѣдуетъ, чтобъ никто не зналъ куда и зачѣмъ, и потомъ года черезъ два воротиться въ блескѣ и славѣ, съ грудами денегъ..
   -- Завтра балъ у Званишиныхъ, продолжалъ Ватагинъ, и m-lle Ольга надѣется танцовать съ тобой. Я сегодня былъ у нихъ, и она мнѣ покоя не давала: "гдѣ онъ, да отчего его нигдѣ не видать"? А я говорю: занятъ... Онъ теперь романъ пишетъ. Ха! ха!
   -- Ты будешь? спросилъ Горинъ.
   -- Еще бы! А ты?
   -- И я... Ну, пойдемъ однако,-- начинаютъ.
   Начался послѣдній актъ, и финальную арію Натя пропѣла прескверно, такъ что ей одинъ Горинъ аплодировалъ. Она поняла это, и уходя со сцены махнула ему головкой, какъ бы говоря: ну, ѣдемъ!
   Онъ пріѣхалъ раньше Нати и усѣлся противъ ярко пылающаго камина. На столѣ стояли виноградъ, двѣ бутылки шампанскаго и большая лампа съ абажуромъ. Пріятный полумракъ былъ въ комнатѣ.
   Вотъ и Натя. Какъ буря влетѣла она въ комнату и, бросивъ салопъ на полъ, принялась цѣловать Горина. Она была мила до безконечности.
   -- Ну, здравствуй, моя измѣнница! Да ты тише, тише... весь фракъ испачкала пудрой. Ты оботрись, рожица ты милая.
   -- Милый! я думала, что обойдусь безъ тебя, а нѣтъ. Все ты, одинъ ты на умѣ. Ты у меня одинъ умный, красивый, добрый. Ну, выпьемъ.
   Смуглая, съ распущенными косами и съ глазками -- что твои звѣзды на небѣ,-- она была удивительно типична. Съ бокаломъ вина въ рукахъ -- вакханка настоящая!
   Вино развязало языкъ Горину, и онъ ей сказалъ, что завтра уѣзжаетъ.
   -- Куда? и въ голосѣ ея слышались слезы.-- Куда теперь, когда я опять съ тобой, опять твоя!
   -- Нужно, прелесть моя! Я ворочусь скоро, ворочусь богатый, страшно богатый, и тогда я опять у ногъ твоихъ. Ты не плачь! Смѣшная какая! Вотъ вино -- пью за твое хорошенькое личико, за твои чертовскіе глазки! Чекнемся...
   -- Да! да! А я пью за тебя, мой милый. Пью за твою поѣздку. За твои надежды и за твое обѣщаніе быть снова моимъ.
   -- Пьемъ!
   -- А завтра я пріѣду тебя провожать.
   -- Хорошо, хорошо! Только ты слезы то оботри. Къ чему онѣ? Я ѣду потому, что это нужно, а теперь къ черту слезы,-- мы кутимъ!
   -- Ура! Кутимъ!
   Горинъ пріѣхалъ домой довольно рано и очень былъ доволенъ, что уже все уложено. Въ половинѣ четвертаго онъ отправилъ Василья съ багажемъ на машину, а самъ пошелъ на верхъ проститься съ хозяиномъ дома, гдѣ онъ жилъ, и сказать ему, что онъ ѣдетъ въ Вологду. Совралъ онъ на всякій случай. Простившись, онъ и самъ поѣхалъ на машину. Тамъ уже ждала его Натя. До отъѣзда оставалось четверть часа.
   -- Ну, милый, такъ ѣдешь? Совсѣмъ?... Ахъ, какъ мнѣ скучно. Зачѣмъ я не могу съ тобою ѣхать.
   -- Ну, не плачь. Я тебѣ буду писать, и ты обо мнѣ будешь читать въ разныхъ газетахъ: я буду корреспондировать о своей поѣздкѣ.
   -- И къ чему ты ѣдешь? Останься.
   -- Нельзя! Ты должна радоваться, что я ѣду; а то бы меня засадили въ яму,-- вѣдь я пропасть долженъ.
   -- Такъ ты поэтому ѣдешь? быстро, обрадованнымъ голосомъ, спросила Натя. Это вздоръ! у меня деньги есть и я плачу, плачу всѣ твои долги. Ты не гляди на меня такъ, -- я дѣло говорю: я плачу тѣми деньгами, которыя ты же мнѣ давалъ..
   -- Хорошая моя, добрая, ты вздоръ говоришь. Деньги эти я не могу отъ тебя принять,-- онѣ твои. Онѣ тебѣ будутъ нужны: вѣдь не всегда ты будешь такая молоденькая и хорошенькая.
   -- Не всегда! и Натя надула губки.
   -- Ну, смотри, не ребенокъ ли ты -- разсердилась! Ха! ха! ха! Да, тебѣ эти деньги понадобятся, а я еще десять разъ заработаю то, что спустилъ. Ну, поцѣлуй меня!
   -- Пожалуйте, господа, садиться, говорилъ кондукторъ, звонокъ послѣдній сейчасъ.
   -- Ну, прощай, моя дорогая. Спасибо тебѣ, что вспомнила меня, спасибо! Не болтай, куда я уѣхалъ, никому.
   -- Прощай, Воля! прощай, мой красавецъ. Не забудь меня! и на хорошенькія щечки Нати закапали слезы.
   -- Не плачь! Я тебя буду помнить, привезу тебѣ подарковъ изъ Азіи. Спасибо тебѣ, что ты опять отдалась хорошему чувству молодости.
   -- Прощай! и Натя, заливаясь слезами, обняла его.
   -- Прощай! До свиданья! Горинъ вырвался отъ Нати и побѣжалъ садиться.
   -- Сюда, Владиміръ Алексѣевичъ, кричалъ ему Василій.
   -- Прощай, Василій, береги его, проговорила Натя.
   Раздался свистокъ,-- машина тронулась.
   Въ замерзшія окна Горину не удалось взглянуть на Натю.
   -- Вы, батюшка Владиміръ Алексѣевичъ, не извольте сердиться на меня: я взялъ билеты во второй классъ только до первой станціи, а тамъ мы поѣдемъ въ третьемъ.
   -- Хорошо, Василій, только какъ мы поѣдемъ въ третьемъ-то въ классѣ,-- тамъ холодно, мужики.
   -- Ничего, Владиміръ Алексѣевичъ, ко всему нужно привыкать. Вѣдь, какъ вы мнѣ изволили говорить, мы ѣдемъ дѣломъ заниматься, а не модничать.
   -- Ну, ну, хорошо!
   Бѣдная, думалъ Горинъ, а она въ самомъ дѣлѣ ко мнѣ привязалась. Ну да что-жъ... Я поручусь. Я одѣну ее въ золото, буду щеголять ею, а для этого нужно пока спуститься, нужно поработать. За работу, такъ за работу, и къ чорту барскія привычки, къ чорту брюзгливость, -- такъ денегъ не достанешь. Нѣтъ. Да это наконецъ и интересно: новость положенія, иныя обстановки, наконецъ цѣль какая-нибудь въ жизни, и цѣль не изъ простыхъ. О, нѣтъ! А бояться нечего -- свыкнусь. Свыкнусь!... Трудно: тутъ красивыя женщины, блескъ, роскошь, а тамъ черная, кропотливая работа, лишенія, непріятности! Ну, да что-жь дѣлать: любишь кататься, люби и саночки возить. Я доволенъ даже собой, да!... Значитъ прошлая жизнь не втянула меня въ себя, значитъ я еще могу быть дѣятелемъ, есть еще энергія. Я не изъ тѣхъ, значитъ, которыхъ жизнь ломаетъ по своему, -- нѣтъ, я самъ ее сломаю; самъ, своимъ трудомъ добуду себѣ деньги, а съ деньгами и все добуду. Я по крайней мѣрѣ буду гордиться, что я изъ первыхъ русскихъ людей, которые начали дѣло въ Средней Азіи: А дѣло это -- великое дѣло. Что сдѣлали первые англійскіе купцы въ Индіи?-- Горы золота нажили. Я читалъ исторію англійской торговли въ Индіи; кто туда шелъ? А шла туда все молодежь, люди почти ни съ чѣмъ, и благодаря своей энергіи, своему презрѣнію къ опасностямъ -- нажили милліоны. Милліоны!... Ну и я наживу. Правда, я мало знакомъ съ коммерческимъ дѣломъ, но да что-жъ? Никто не начиналъ прямо со втораго разу и не боги же горшки обжигаютъ.
   Пусть не винятъ читатели Горина за его увлеченіе, за его далеко нелогичные поступки: онъ былъ молодь, онъ не совсѣмъ завязъ въ жизни, которая его окружала, и ему нужна была дѣятельность именно такая, какую онъ себѣ задалъ.
   Путь до Нижняго совершился безъ всякихъ приключеній.
   

ГЛАВА II.
Приключенія.

   Пріѣхавъ въ Нижній-Новгородъ, Горинъ преобразился,-- статный парень вышелъ изъ изящнаго денди. Короткій полушубокъ, туги перетянутый цвѣтнымъ кушакомъ, лихо на бекрень надѣтая черная смушковая шапка, высокіе кожаные сапоги,-- вотъ былъ костюмъ Горина. Пенсне, Горинъ, понятное дѣло, спряталъ и какъ оказалось, могъ очень удобно обходиться безъ него.
   -- Ну, Василій, теперь въ дорогу. Мы поѣдемъ на Казань. Иди нанимай тройку, а я пока достану наши револьверы и заряжу ихъ.
   Тройка была живо приведена и Василій довольно удобно уложилъ всѣ пожитки. Нанялъ Василій до Казани за 23 рубля.
   Нужно замѣтить, что Горинъ, отправляясь на Казань, дѣлалъ большую ошибку: ему слѣдовало ѣхать на Симбирскъ, что было бы гораздо ближе, но уже. какъ читатель вѣроятно замѣтилъ, Горинъ не часто задумывался и многое дѣлалъ очертя голову.
   Когда все было готово, Горинъ предложилъ:
   -- Посидимъ, Василій, таковъ обычай.
   Посидѣли.
   -- Ну теперь съ Богомъ.
   И они, перекрестясь, встали.
   Бодрые кони еле стоятъ; молодой ямщикъ еле сдерживаетъ. А морозъ-то, морозъ такъ и щипитъ, такъ и колетъ. Живо миновали они городъ и круто спустились на Волгу. Дорога, словно паркетъ, такъ и бѣжала подъ цими; летятъ кони; холодитъ морозъ. Ясный зимній день, да морозный такой только русскому въ пору.
   -- Ихъ, соколики! бойко крикнетъ ямщикъ и кнутомъ поведетъ только, -- видъ покажетъ, что стегнулъ коней, а ужъ кони шибче, шибче.
   Золотится снѣгъ яснымъ солнышкомъ и алмазная пыль вздымается, Ни ухаба нѣтъ, ни выбоинъ...
   Горинъ сидѣлъ, распахнувши тулупъ; за поясомъ полушубка виднѣлся въ черномъ чехлѣ пистолетъ. Сидѣлъ Горинъ бокомъ, такъ что одна нога была въ саняхъ, а другая свѣсилась къ землѣ, чуть не чертила по ней: русскаго человѣка посадка.
   Что мнѣ этотъ морозъ, будто говорилъ Горинъ своей фигурой,-- плевать! Такіе ли еще мы видали. На тебѣ, вѣтеръ, лице мое, жги его, коли, все это ни почемъ для насъ, ко всему этому съизмала привыкли.
   Горину былъ милъ, пріятенъ, этотъ морозъ; будто упивался онъ этимъ холоднымъ воздухомъ, будто силы набрался отъ него. Да и въ правду, какъ-то бодрѣй человѣкъ становится въ ясный, да морозный день.
   Задумался Горинъ: вотъ и на иной дорогѣ я, вотъ и иные люди вокругъ меня.
   Куда иду я? Я, который съ той жизнью, которую зовутъ практическою, съ которою теперь мнѣ придется рѣчь вести,-- совершенно незнакомый, куда иду я? Какъ слажу, какъ стушую я ту рознь, которая лежитъ между моимъ прошлымъ и моимъ настоящимъ? И отчего это такъ громадна эта рознь? Не оттого ли, что до сихъ поръ мы еще не отвыкли отъ тѣхъ барскихъ замашекъ, которыя намъ дало крѣпостное право? Не оттого ли, что сильна въ насъ наша дворянская жилка? Дворянинъ -- пустой, на грустныя мысли наводящій, звукъ! Чего только не связано зѣло печальнаго съ этимъ словомъ! Какое мрачное прошлое его...
   И теперь еще, когда почти со всѣми особенностями, связанными съ титуломъ дворянина,-- покончено, теперь еще, повторяю, это пустое слово поперекъ горла стоитъ.
   Какъ, скажутъ, дворянинъ -- и торгашъ! Это срамъ, стыдъ! и часто это пустое слово -- дворянинъ -- связываетъ руки; часто люди съ умомъ, съ достаточною долей воли, благодаря предразсудкамъ воспитавшей ихъ среды, дѣлаются не болѣе, какъ коптителями неба. У нихъ нѣтъ на глазахъ примѣровъ, въ которыхъ бы они видѣли ломку, уничтоженія предразсудковъ, и они, несмѣлые, сами не дерзаютъ на этотъ подвигъ.
   Ихъ страшитъ эта ломка.-- ломка, которая должна начаться чуть не съ того, что они всосали съ молокомъ матери,-- ломка, которая должна сокрушить всѣ тѣ идеи, въ которыхъ они росли, выростали и которыя считались священными! И они сидятъ, сидятъ... А кругомъ идетъ работа. Есе движется, все живетъ. Являются новые, невѣдомые доселѣ дѣятели, съ фамиліями чуть не со вчерашняго дня -- и все удается имъ, все кричитъ о нихъ. И такимъ образомъ выходятъ на сцену; чуть не каждый день, новыя состоянія, громадныя, колоссальныя... А въ настоящее время состояніе,-- это все: и сила, и значеніе. И такимъ образомъ люди, часто круглые невѣжды, играютъ огромную роль, приносятъ пользу. А образованное дворянство, благодаря своему граціозному воспитанію, своему, будто бы въ самомъ дѣлѣ, классическому образованію, равняющемуся полнѣйшему отсутствію практическихъ знаній,-- идетъ къ этимъ, значительнымъ со вчерашняго дня, людямъ въ чернорабочіе. Съ одной стороны стоитъ дворянство, только проживающее и ничего не производящее, "стало -- быть бѣднѣющее, теряющее послѣднее значеніе, съ другой -- бойко, на удивленіе всему свѣту, выскакиваютъ практическіе люди и силою своихъ знаній жизни, результатами своей работы, насильно заставляютъ признавать, что они -- сила въ данную минуту. Купецъ -- вотъ кто сила.
   Ну и я, думаетъ Горинъ, попробую этой жизни,-- попробую, есть ли возможность швырнуть отъ себя предразсудки прошлаго и стать, твердою ногою стать, въ новую колею жизни. Начиная такъ, какъ я,-- я начинаю, правда, слишкомъ круто, мелкимъ торгашомъ, но да хватитъ силы, авось... "А послѣ, узнавъ жизнь практичную, черненькую, мнѣ уже не трудно будетъ взяться за нее -- сѣренькую, а тамъ можетъ-быть, и бѣленькую. Начинать, такъ начинать съ азбуки...
   Мечтаетъ Горинъ, а тройка свое дѣло дѣлаетъ: тройка ужъ тридцать верстъ отмахала. Вотъ и станція.
   На станціи, гдѣ они пробыли цѣлыя сутки, они переписали всѣ товары и надписали на каждой вещи ея дѣйствительную стоимость; цѣны были написаны условными, имъ однимъ понятными, знаками.
   Для чего, спроситъ читатель, дѣлали они это здѣсь, а не на мѣстѣ, куда они ѣхали торговать? Да потому, отвѣтимъ мы, что герой нашъ, нашъ новаторъ, рѣшилъ, что не зачѣмъ откладывать дѣло въ задній ящикъ, а нужно начинать теперь же, т. е. начать торговать по деревнямъ, по помѣщикамъ.
   По сдѣланной справкѣ оказалось, что они напрасно поторопились, потому что помѣщики не жили по деревнямъ: желѣзная дорога рядомъ, да и Москва, не Богъ вѣсть, какъ далеко. Ѣздить не далеко въ сторону на почтовыхъ дорого и неудобно.
   Много смѣялись наши купцы на ту новую роль, которую имъ придется разыгрывать. Они условились что другъ другу будутъ говорить ты и Василій будетъ идти за дядю и за хозяина Горина: солиднѣе былъ, видите, онъ барина-то. За Казанью, какъ болѣе въ глуши, рѣшили они начать свои подвиги. Ночь, когда они подъѣзжали къ Казани, была волшебно хороша. Яркій, яркіД мѣсяцъ, опоясанный свѣтлымъ кольцомъ, заливалъ своимъ трепетнымъ свѣтомъ поляну, безъ края снѣговую, и искрился, такъ и горѣлъ, на снѣжинкахъ пуховыхъ. Морозно, морозно, и точно дымокъ голубой шли дыханье и паръ отъ усталыхъ, но шибко бѣгущихъ, коней.
   -- Что, милости вашей, не будетъ противно, коль пѣсню спою? спросилъ ямщикъ.
   -- Спой, братецъ, отвѣтилъ ему Горинъ,-- я люблю пѣсни.
   Откашлялся ямщикъ и началъ:
   
   Волга, матушка, рѣ....ка
   Бурлива, широка.
   
   И что за голосъ могучій! И что ему этотъ холодъ, этотъ вѣтеръ. Гремитъ пѣсня, гремитъ, на всю степь гремитъ. И гдѣ ты, гдѣ русскій народъ, до поры до сей ясныхъ дней не видавшій, такимъ пѣснямъ обучился?
   
   Подъ Самарою
   Разбойнички шумятъ.
   
   Нужно слышать тѣ разнобразные, характерные переходы чисторусской пѣсни, чтобы понять восторгъ Горина. Да и то сказать, что русскаго, кромѣ Глинки, слышалъ онъ до сихъ поръ?-- Ничего. Все слышанное имъ до сихъ поръ, въ твореніяхъ, такъ называемыхъ, русскихъ композиторовъ, развѣ не смѣсь французскаго съ нижегородскимъ? Развѣ эти Сѣровы, Кашперовы? Не дойти имъ, никогда, не дойти до той шири, до того могучаго размаха русской пѣсни, что слышатся по Волгѣ. Если вы понимаете всю величавость генія въ началѣ увертюры Вильгельма Тепля; если оно, это начало, охватываетъ васъ каковою-то дивною силою, то что скажете вы, слушавшій чуждую вамъ музыку, плѣненный ею, когда услышите это родное вамъ и столь величавое начало пѣсни:
   
   Волга, матушка, рѣка,
   Бурлива, широка.
   
   И кто тебя, пѣсня великая, кто сложилъ? Кто тотъ невѣдомый маэстро? Бурлачекъ какой-нибудь?...
   На Волгу, на Волгу, въ степь идите, молодежь -- композиторы, чтобы писать въ самомъ дѣлѣ русскую музыку. Тамъ только найдете вы нашу пѣсню во всей ея прелести, во всей ея оригинальности,-- тамъ научитесь вы быть русскими. А иначе, дальше подражаній, уворовываній кусочками у Глинки, вы не пойдете. А эти -- Сѣровы.. ну ихъ! Не образцы они вамъ; они только туманъ наводящіе. Прочь идите отъ нихъ, а то какъ и они, вы одѣнете русскаго добра-молодца въ нѣмецкій кафтанъ. Какъ они, выпустите вы на удивленіе всему свѣту этого не нѣмца, не турку -- за русскаго. На Волгу, въ степь!
   Порвался торжественный характеръ пѣсни на послѣднихъ словахъ ея:
   
   Подъ Самарою
   Разбойнички шумятъ,
   
   порвался и перешолъ въ игривое, оригинальной прелести, чисто-русское allegro.
   
   Въ атамановой косной
   Есть дѣвицы хороши,
   Но, какъ Катя, ни одной
   Нѣтъ такой красы-души!
   
   Иной характеръ музыки слышится, такъ и бьетъ въ ухо. И странно, какъ ни неожиданъ переходъ, а все-таки чувствуете, что онъ необыкновенно логиченъ музыкально. Не степь широкая, не Волга бурливая слышны въ этихъ звукахъ, а русскій добрый молодецъ, влюбленный въ красну дѣвицу. Онъ влюбленъ, видите ли, ему весело, и онъ величаетъ свою голубку Катю. Величаетъ... и въ этомъ величанье столько страсти, такъ оно ново по своей музыкальной отдѣлкѣ, что вы невольно скажете: вотъ это русскій человѣкъ любитъ, русскій человѣкъ веселится!

-----

   А слыхали вы когда, къ слову сказать, старообрядческую пѣсню:
   
   Прекрасная мати пустыня?
   
   Вѣрно нѣтъ. А если и слышали, то не на вольной Волгѣ. А стоитъ послушать,-- послушать, хотя бы для того, чтобы сравнить тѣ церковныя хоралы, которые помѣстилъ музикмейстеръ Сѣровъ въ свою Рогнеду съ тѣми, которые распѣваетъ народъ. Какая бѣдность, сколько <испорчено>ній съ одной стороны, и какая сила, новизна, оригинальность -- съ другой!

-----

   Три раза повторилъ ямщикъ, по просьбѣ Горина, пѣсню, а ему еще слушать хотѣлось. Какое-то новое чувство созданія своей силы,-- сознаніе, что и онъ принадлежитъ къ великой русской семьѣ, вдохнула. пѣсня эта въ грудь Горина. Прослушалъ пѣсню эту Горинъ, и всѣ его сдѣланныя уже мысли о русскомъ народѣ отошли отъ него. Не забитъ еще, силенъ народъ тотъ что поетъ такія пѣсни. Пріутихъ великанъ-кормилець, не уснулъ. И не трожь его: какъ Добрыня сказочный, Илья Муромецъ, онъ взбушуется -- бѣда будетъ! Не угасла въ немъ и свободушка, что лелѣялъ онъ на вольной рѣкѣ, Волгѣ-матушкѣ, во степяхъ, во лѣсахъ, по поморьямъ. Жаждетъ онъ ее...
   Пріѣхавъ въ Казань, купцы наши рѣшили, что имъ будетъ и выгоднѣе и удобнѣе ѣхать на своихъ лошадяхъ, чѣмъ на почтовыхъ, и утромъ на другой день Василій отправился покупать лошадей, â Горинъ осматривать городъ.
   Лошадей, двухъ славныхъ вяточекъ, Василій купилъ, а города Горинъ не осмотрѣть: у Камонена въ трактирѣ просидѣлъ почти цѣлый день.
   -- Какже, Володя, говорилъ Василій Горину, -- мы одни поѣдемъ: вѣдь ни я ни вы...
   -- Вы?! перебилъ Горинъ.
   -- Ни я, ни ты дороги-то не знаемъ!,
   -- Да, штука гадкая. Спроси хозяина, нѣтъ ли кого изъ Самары. Спросили,-- оказался какой-то молодой паренъ, по имени Герасимъ.
   -- Кто ты такой? спросилъ Василій.
   -- Самарскій. Пріѣхалъ съ кладью, да вотъ лошадка пала. Ужъ коли будетъ милость ваша, довезите до Самары; служить вамъ буду.
   Сговорились и на ночь выѣхали. Темная, не хорошая ночь. Верстъ шесть отъѣхали они,-- поднялся вѣтеръ и такъ и рѣжетъ, такъ и бьетъ острымъ, какъ иглы, снѣгомъ въ лице.
   -- Не сбиться бы намъ, говорилъ Горинъ Герасиму.
   -- Сбиться-то не собьемся, а вотъ какъ бы на злыхъ людей не напасть, отвѣчалъ Герасимъ.
   -- А развѣ пошаливаютъ?
   -- Не безъ того.
   -- У насъ есть чѣмъ поподчивать гостей, пробормоталъ, кутая носъ въ воротникъ тулупа, Василій, и разстегнулъ чехолъ у пистолета.
   -- Что ты больно рано, Василій? спросилъ Горинъ.
   -- А береженаго и Богъ бережетъ.
   Дорога пошла густымъ лѣсомъ, а потому и порывы вѣтра не такъ были чувствительны. Изъ ухаба въ ухабъ переваливались сани и задремали купцы. Долго ли ѣхали они, вдругъ чувствуютъ, кто-то толкаетъ.
   -- Что такое? Что? разомъ спросили Василій и Горинъ.
   -- А то, господа, что плохо дѣло-то! Вотъ въ сторожкѣ, огонекъ-то гдѣ,-- видите? кто-то есть.
   -- Ну что-жъ?
   -- Да то, что она ужъ давно заброшена, давно въ ней никто не живетъ.
   -- Можетъ кто поселился теперь?
   -- Такъ-то такъ, да свѣтъ-то не во время очень. Теперь вѣдь, гляди часъ второй.
   Взглянули на часы: третій.
   -- Ну, что-жъ дѣлать! Трогай, что будетъ, рѣшилъ Горинъ.
   Поѣхали. Не страхъ, а какое-то новое чувство охватило Горина,-- чувство, которое онъ не зналъ какъ проявится по которое проявить стыдился. Украдкой, чтобы Василій не замѣтилъ, ощупалъ Горинъ, здѣсь ли пистолетъ и свободно ли вынимается кинжалъ, который онъ купилъ въ Казани.
   Ѣдутъ. А ночь хмурая, вьюжная царитъ въ лѣсу. Сыпетъ иней съ деревьевъ, мететъ снѣгъ съ дороги вѣтеръ бурный и такъ стонетъ, завываетъ по лѣсной чащѣ. Вотъ и близко къ сторожей подъѣхали. Красноватый свѣтъ въ крошечныя окна зловѣщее что-то сулилъ.
   Мрачныя думы охватили сердца путниковъ: что если да погибнемъ въ этомъ дремучемъ лѣсу,-- погибнемъ невѣдомо за что, невѣдомо отъ какихъ людей -- и наши трупы оттащутъ куда нибудь въ оврагъ на съѣденье звѣрямъ. Гадкая смерть! думалъ Горинъ. Вѣдь, кажись, какая ни на есть смерть -- все-таки смерть, а вотъ поди-жъ ты, такъ безвѣстно умереть не хочется...
   Громкій лай громадной собаки прервалъ думы ихъ...
   -- Герасимъ, на ножъ, быстро проговорилъ Василій,-- можетъ понадобиться.
   -- Дѣло.
   Изъ сторожки выскочило человѣкъ шесть; сабака, какъ оказалось, привязанная, такъ и ревѣла.
   -- Стой! Купцы -- молодцы, стой!
   -- Трогай, Герасимъ! крикнулъ Горинъ, становясь въ сани. А вы канальи, смотрите, кто первый подойдетъ, стрѣлять буду!
   Не шутка, видно, слышалась въ словахъ Горина, а дѣйствительная угроза, угроза, которая и остановила на минуту разбойниковъ.
   Не долго продолжалась нерѣшимость ихъ, и они всѣ бросились къ лошадямъ, кинулись на путниковъ.
   -- Мы тѣ покажемъ, свиная глотка, какъ...
   Высокій мужичина, впереди всѣхъ бросившійся къ санямъ, не договорилъ. Василій уложилъ его выстрѣломъ, что впрочемъ, не остановило остальныхъ: они бросились къ санямъ. Дѣло становилось серьезнымъ: лошади, сдерживаемыя спереди, не смотря на понуканія Герасима, остановились.
   Взволнованный, въ первый разъ въ такомъ положеніи, Горинъ стрѣлялъ почти на удачу. Что одному онъ попалъ въ плечо и что тотъ упалъ -- онъ это видѣлъ, а потомъ что было, онъ не помнить: страшный ударъ по шапкѣ свалилъ его...

-----

   -- Гдѣ я? удивлялся Горинъ, очнувшись, гдѣ?
   Закоптѣлая, грязная изба, два стеариновыхъ огарка на какомъ-то деревянномъ обрубкѣ, походная кастрюля и подъ нею синій огонекъ,-- вотъ что представилось глазамъ очнувшагося Горина.
   -- Василій! звалъ онъ.
   -- Здѣсь, батюшка-баринъ, здѣсь!
   И Василій вошелъ, въ избу.
   -- Экъ, злодѣи, что они съ вами надѣлали!
   -- Да гдѣ мы?
   -- Ну ужъ и свѣта Божьяго не взвидѣлъ я, говорилъ Василій, не отвѣчая на вопросъ Горина,-- когда они сабаки свалили васъ: бросилъ и пистолетъ, на ножи пошелъ! Да и Герасимъ, спасибо ему, парень-то не промахъ...
   -- Ну? ну!
   -- Ну, и смяли. Четверо на утекъ пошли, а двое -- одинъ то, что вы подстрѣлили -- двое связаны въ сѣнцахъ.
   -- Лихо, брать! А тебѣ ничего не досталось?
   -- Такъ, малость. Вотъ вамъ то получше-ль?
   -- Ломитъ голову сильно, но...
   -- Ахъ, разбойники! Но да и насъ не забудутъ они!
   -- Будто?
   Обидѣло что ли сомнѣнье, насмѣшка, что слышались въ голосѣ Горина, что такъ грубо Василій отвѣтилъ:
   -- Будто! Не будто, а въ правду! Зубовъ-то, да и ребрышекъ тоже маленько не хватитъ у парней. Будто! да этакой дряни, въ былое-то время, я цѣлый десятокъ укладывалъ. Вотъ онъ...
   Не договоривъ, Василій скрылся въ сѣни.
   -- Вотъ онъ! и онъ внесъ за кушакъ одного изъ плѣнныхъ.-- Вотъ онъ... Такъ вотъ, кажись, объ землю-то и пристукну, мошенникъ, собака! ругался расходившійся Василій, помахивая несчастнымъ, какъ тросточкою.
   -- Оставь, Василій! смотри, вѣдь въ крови весь бѣдняга.
   -- Собакѣ -- собачья и смерть! вопилъ, все помахивая плѣнникомъ, Василій.
   -- Пусти душу на покаянье,-- нехристь! плакался мужиченка.
   -- Я тѣ пущу!
   -- Нѣтъ, Василій, серьезно началъ Горинъ, довольно. Внеси ихъ сейчасъ же сюда, а то вѣдь замерзнутъ...
   -- Впередъ, знать, не будешь, теребя, говорилъ Василій раненому,-- не будешь? а?
   -- Ни въ жисть!
   -- Ну, то-то...
   Василій положилъ бѣднягу на лавку и ушелъ за другимъ. Внесъ и того, продѣлалъ и съ нимъ ту же штуку, и положилъ рядомъ съ его товарищемъ.
   -- Василій, ослабъ я.
   -- А вотъ, батюшка-баринъ, сейчасъ и бульонъ вамъ поспѣетъ. Сосните немного, а тамъ, коли силы позволятъ, и съ Богомъ...
   -- Нѣтъ, дядя Василій, перебилъ Герасимъ,-- здѣсь отдыхать намъ не мѣсто: того и гляди, что убѣглые-то товарищей приведутъ сюда..
   -- Ой-ли? А мы ихъ, какъ слѣдъ быть, не встрѣтимъ что-ль?
   -- Нѣтъ, Василій, перебилъ Горинъ закусимъ и -- въ путь. У меня голова вѣдь не очень болитъ.
   -- Ну, и слава Богу.

-----

   Закусили наши побѣдители, винца хлебнули слегка и въ дорогу готовы. Двухъ плѣнниковъ Василій какъ ни ругалъ, а накормилъ и вина по стакану поднесъ.
   -- Ну, помните-жъ, плуты, науку! впередъ ни-ни-ни! Счастливъ Богъ вашъ, что некуда намъ васъ взять съ собою, а то бы въ станъ не миновать вамъ!-- развязывая мужичковъ, причитываль Василій. Развязалъ Василій ихъ,-- тѣ въ ноги.
   -- Спасибо, отецъ родной, спасибо! Нужда выгнала въ лѣсъ насъ,-- нужда, батюшка..
   -- Ну съ Богомъ, маршъ!
   Погода утихла, когда тронулись наши купцы: на востокѣ заря заалѣла.
   -- Далеко-ль деревня, Герасимъ? спросилъ Горинъ.
   -- Верстъ восемь. Эхъ, родныя!
   Добрыя, хорошо отдохнувшія лошадки дружно бѣжали, и меньше чѣмъ черезъ часъ купцы наши уже были на постояломъ дворѣ.
   -- Утро начиналось, солнце проглядывало.
   -- Покормимъ немного, сказалъ Гориръ, и въ путь.
   -- А какъ голова-то?
   -- Не больно.
   -- Ну, и славно.
   Напившись чаю, закусивъ, купцы тронулись. Ясный день развеселилъ ихъ.
   -- Нѣтъ ли по близости помѣщиковъ? спросилъ Горинъ Герасима.
   -- А вотъ версты три отсюда, да съ полверсты въ сторону, есть богатые помѣщики.
   -- Темидовы, отвѣтилъ Герасимъ.
   -- Ну, качай туда! А не забылъ ты, Василій, знаковъ-то цѣнъ?
   -- Ну вотъ!
   Шибко ѣхали они и три версты мелькнули незамѣтно. Своротивъ въ сторону, они увидѣли большую барскую усадьбу.
   Смѣшное положеніе, думалось Горину, а интересное, право интересное. Какъ это я войду въ домъ, гдѣ могъ бы быть гостемъ, въ качествѣ торгаша? Какой я купецъ еще? Войду, и мнѣ будутъ говорить различныя двусмысленности относительно моей честности, будутъ говорить ты! И кто же?-- Люди моего сословія! У -- ухъ! покоробитъ....
   Ну, да ужь коли взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ. А все-таки неловко. Ну что, еслибы кто-нибудь изъ моихъ московскихъ узналъ про это? Сказалъ бы: съ ума сошелъ... или, пожалуй: послѣ этого съ этимъ господиномъ -- мелкимъ торгашомъ, спекулянтомъ -- мы незнакомы! Послѣднее предположеніе даже повѣрнѣй много будетъ -- ну, да ѣдятъ ихъ мухи съ комарами! Нужно мнѣ очень, что всякій идіотъ скажетъ про меня.
   Вотъ и барскій дворъ; въѣхали и у крыльца остановились.
   -- Ну, иди, Василій, спрашивай, не нужно ли чего.
   Василій, улыбаясь, отправился. Съ нетерпѣніемъ ждалъ его Горинъ, что-то будетъ... Минутъ черезъ пять Василій вышелъ и скомандовалъ, чтобы тащили ящики съ товарами. Горинъ и Герасимъ стали вносить..
   -- Несите въ залу, приказывалъ почтенный старикъ, какъ оказалось послѣ, отецъ здѣсь же стоявшихъ дѣвушекъ.
   Внесли въ залу и начали откупоривать ящики. У Горина глаза разбѣжались на хорошенькихъ дѣвушекъ: растерялся бѣдняга, переконфузился.
   -- Вы откуда? спрашивалъ старикъ.
   -- Московскіе-съ, отвѣтилъ Василій.
   -- Ну значитъ, что-нибудь хорошенькое привезли. Да вы, чай, въ дорогѣ-то назяблись? Ей! Иванъ принеси имъ водки, да закусить чего-нибудь.
   -- Что вы! съ ум.... запнулся было Горинъ, и вся кровь бросилась ему въ голову. Василій во-время толконулъ его и, не смутясь ни мало, сказалъ:
   -- Очень вамъ благодарны, съ удовольствіемъ выпьемъ; только, коли ужъ ваша милость будетъ, прикажите и нашему парню, что при лошадяхъ остался, вынесть рюмочку,-- зазябъ сильно.
   -- Скажи, Лиза, обратился старикъ къ хорошенькой брюнеточкѣ чтобы вынесли ихъ кучеру водки, да тамъ пирога что ли.
   Лиза исчезла.
   Вотъ и купцамъ нашимъ принесли закусить; выпили, а Горинъ такъ три рюмки хватилъ для храбрости.
   -- Ну, показывайте, что есть у васъ.
   -- Что прикажете? отвѣтилъ Горинъ съ гостиннодворской молодцоватостью.-- Есть помада, мыло, духи, бѣлила, румяна, пудра. Не угодно ли-съ, барышни?
   -- Ого, смѣялся старикъ Насилью,-- какой бойкій онъ у тебя. Сынъ твой, что ли?
   -- Нѣтъ-съ племянникъ, да больно озарной ужъ: изъ рукъ совсѣмъ отбился.-- А ты его хорошенько! А молодецъ, молодецъ, въ гвардію бы, лихой гусаръ былъ бы. А который тебѣ годъ? обратился онъ къ Горину.
   -- Двадцать второй-съ!
   Боже, чего стоило Горину не расхохотаться.
   -- Женить пора.
   -- Очеи-но вамъ благодаренъ-съ...
   -- Куда ему, батюшка, ваше благородіе, перебилъ Василій, -- жениться: онъ жену-то въ гробъ сведетъ.
   -- А что?
   -- Непутевъ больно.
   -- Ахъ ты разбойникъ!
   Барышни улыбались; улыбался и Горинъ.
   Горинъ развернулъ косметики и показывалъ ихъ барышнямъ, а Василій показывалъ табакъ старику. Фотографическія карточки были развернуты тоже.
   -- Что стоитъ эта коробка пудры? спрашивала хорошенькая Лиза.
   -- Для васъ, молодцовато отвѣчалъ Горинъ и, не посмотрѣвъ на условный знакъ, барышня-съ -- рубль.
   -- Вретъ онъ, перебилъ его Василій, вретъ, барышня; онъ ужъ не знаетъ что и говоритъ, глаза разбѣжались: эта коробка намъ самимъ два рубля стоитъ, а вамъ отдамъ за два съ четвертью. (Безсовѣстно дралъ Василій: коробка стоила всего-то шесть гривенъ).
   -- Это не дорого, щебетали барышни по-французски.
   -- Marie, обратилась Лиза къ высокой томной блондинкѣ по-французски же: а вѣдь этотъ мужикъ очень не дуренъ.
   -- Да, если его одѣть во фракъ, онъ быль бы хоть куда.
   И вы, мои прелести, чуть не въ слухъ сказалъ Горинъ, хоть куда!
   -- Ахъ, смотри говорила Marie, разсматривая карточку, какая хорошенькая! Кто это?
   Горинъ взглянулъ и отвѣтилъ:
   -- Это Лукка въ роли Розины.
   -- А вы откуда знаете? удивилась Лиза.
   Горинъ чуть не попался.
   -- На задкѣ написано-съ, мужиковато отвѣтилъ онъ.
   -- Ахъ, и въ самомъ дѣлѣ.
   Торгъ шолъ великолѣпно; Горинъ вошелъ въ роль и запрашивалъ чуть не въ десятеро.
   Василій тоже время не терялъ и продалъ старику на 24 рубля табаку, причемъ нажилъ 18 рублей; за табакъ нельзя было много запрашивать: цѣна напечатана была; 13 карточекъ, которыя стоили имъ самимъ по 2 копѣйки, они продали каждую по 20 коп.
   Грустно стало Горину, когда они уложили опять свой товаръ; ему бы хотѣлось остаться здѣсь, поболтать съ этими славными дѣвушками, а приходилось убираться вонъ, въ переднюю.
   Прощаясь, старикъ-помѣщикъ звалъ ихъ и въ другой разъ заѣзжать. Горинъ спросилъ у барышень:
   -- А вамъ-съ не нужно, чтобы мы заѣзжали? и преплутовски подмигнулъ имъ. Тѣ расхохотались.
   -- Отчего же, заѣзжайте.

-----

   -- Ну, Василій, говорилъ Горинъ, когда они тронулись, -- починъ сдѣлали.
   -- И не дурно-съ.
   -- А ужъ какъ мнѣ неловко было.
   -- Да ужъ я видѣлъ, какъ передъ барышнями-то таяли.
   -- Трудно вѣдь сначала-то -- Еще бы.
   На станціи, гдѣ они свели счетъ, оказалось, что товару продано на 64 руб., а стоитъ онъ имъ 23 руб. Барышъ для начала изрядный.

-----

   Такъ начали наши купцы свою Одиссею. Много комическихъ сценъ увидалъ Горинъ въ дальнѣйшихъ своихъ путешествіяхъ по помѣщикамъ, но много за то и барыша нажилъ. Чѣмъ больше въ глушь забирались они. тѣмъ цѣны на ихъ товары повышались, такъ что въ Меликисахъ, верстахъ въ 50 отъ Самары, гдѣ они торговали на площади и куда они попали въ базарный день,-- они распродали весь косметическій товаръ, по цѣнѣ приблизительно такой: за коробку пудры, которая покупалась на 10 к., на 30 к. и т. д. они выручали до 6 рублей, а стоила она имъ, какъ мы уже говорили выше 60 к.
   На великолѣпномъ мѣстѣ, въ торговомъ отношеніи, стоитъ село Меликисы-Заводы то-жъ; въ базарные дни, по средамъ и пятницамъ въ Мѣликисы съѣзжается однихъ крестьянъ до 5000 подводъ, а на все село только двѣ лавки. И какія убогія лавки!
   Посчитали купцы наши свои оставшіеся товары, и оказалось, что товару осталось только на 211 руб., и всего больше мельхіору.
   Стоило ли ѣхать дальше? заняла мысль Горина.-- Стоило! отвѣчалъ онъ на вопросъ свой. Стоило, если не для того, чтобы продать товаръ, то для того, чтобы познакомиться съ нуждами края. Познакомясь съ нуждами его, можно и товары легче сбываемые пріобрѣсти. Рѣшили ѣхать. Утромъ на другой день послѣ базара въ Меликисахъ они прибыли въ Самару.
   Въ Самарѣ Горинъ позволилъ себѣ отдохнуть нѣсколько дней. Ему, и это очень естественно, хотѣлось пожить, какъ онъ жилъ прежде, не играя роль купца. Роль купца не надоѣла ему, а онъ усталъ играть ее и потому онъ съ огромнымъ удовольствіемъ-облекся въ свой костюмъ. Его блѣдное, истомленное разгульною жизнью въ Москвѣ, лицо теперь возмужало какъ то, здоровѣе стало и загаръ отъ вѣтра, солнца и непогоды очень шелъ къ нему. Не изнѣженный баричъ былъ передъ вами, а здоровый энергичный человѣкъ; не лѣнь и равнодушіе, или, вѣрнѣе, разочарованность свѣтились въ глазахъ его, а сила, жизнь, страсть. На большомъ балѣ въ дворянскомъ собраніи, куда онъ попалъ на другой день своего пріѣзда въ Самару, его всѣ замѣтили. Красивая брюнетка Садина только его и выбирала въ мазуркѣ, а она... она была царицею бала. Горинъ, въ своей сшерѣ, не ударилъ въ грязь лицемъ, и его изящная, остроумная болтовня производила Фуроръ. Безъ умолку городилъ онъ разный вздоръ слушавшимъ его особамъ прекраснаго пола -- и онѣ были въ восторгѣ. Какъ молодой орленокъ, только что выпущенный изъ клѣтки, онъ пробовалъ цѣлы ли его силы, и проба оказалась благопріятною: силъ прибавилось даже. Вскружить голову какой-нибудь юницѣ онъ могъ и въ Москвѣ съ успѣхомъ, ну а здѣсь-то и подавно; приглашенія сыпались на него со всѣхъ сторонъ.
   На разспросы: куда онъ ѣдетъ, долго ли здѣсь пробудетъ, когда воротится,-- онъ отвѣчалъ: ѣду я въ Среднею Азію, гдѣ хочу основать торговлю, хочу устроить торговыя станціи и выбрать мѣсто для этихъ станцій; побуду здѣсь я небольше мѣсяца (вралъ онъ для того, чтобы барыни были къ нему любезнѣе и чтобы любезность эта мотивировалась предположеніемъ: авось онъ женится на мнѣ, авось влюбится въ меня), ворочусь я сюда скоро, если обстоятельства того потребуютъ.
   Молодая Садина, милая и умная дѣвушка, болѣе чѣмъ снисходительно глядѣла на него, слушала его фразы, полныя обольщенія. Не злой былъ человѣкъ Горинъ, легкая побѣда соблазняла его и заставить дѣвушку потосковать немного по себѣ ему доставляло удовольствіе. Серьезныхъ надеждъ, понятное дѣло, онъ, какъ честный человѣкъ, не подавалъ.
   Моралисты скажутъ, что и это нечестно, но пусть примутъ они во вниманіе, что Горинъ давно уже не быль въ приличномъ женскомъ обществѣ, что ему хотѣлось выговориться за все время дороги и что, наконецъ, пустая болтовня въ счетъ не ставится и ни на что не обязываетъ. Да наконецъ и что-же въ томъ особенно дурнаго, что молодой человѣкъ предпочитаетъ общество хорошенькой женщины обществу дурной или менѣе хорошенькой и что онъ очень любе зепъ съ нею? Вѣдь вольно же барынямъ принимать за чистую монету, вольно же видѣть въ каждомъ мущинѣ, любезномъ съ нею болѣе чѣмъ съ другими, непремѣнно жениха! Вольно же...
   На третій день пріѣзда Горина, Садина объявила ему, что у нихъ устроивается спектакль и что она разсчитываетъ на него. Горинъ не отказался, но поставилъ необходимымъ условіемъ, чтобы Садина играла съ нимъ. Садина, которая сама этого только и желала, всеконечно, соблаговолила. Радушный пріемъ отовсюду, видная роль, которую игралъ Горинъ, пропасть хорошенькихъ и благосклонныхъ женскихъ рожицъ -- все это сдѣлало то, что Горину очень не по нраву пришлась слѣдующая суровая тирада Василья:
   -- А вѣдь, баринъ, мы здѣсь не дѣло дѣлаемъ; мы, вмѣсто того, чтобъ дальше ѣхать, да дѣло разузнавать -- только деньги тратимъ. Да-съ! А это дѣло дѣлать, тратить деньги-то, намъ бы и въ Москвѣ все равно, а пожалуй и лучше было бы. Вѣдь вотъ за шесть-то дней 300 рублей какъ не было! Деньги-то мы тратимъ легко, а достаютсято онѣ намъ трудновато, не лежа на боку...
   -- Ну, не ворчи, Василій, перебилъ Горинъ, вѣдь нельзя же немножко...
   -- Кабы немножко, это бы ничего, а то вѣдь вотъ мы еще не вѣсть когда поѣдемъ...
   -- Скоро, скоро...
   -- Нѣтъ ужъ вотъ что, баринъ: завтра утромъ въ походъ.
   -- Нельзя Василій: званъ на завтра...
   -- Это вздоръ-съ! Вамъ здѣсь дѣлать нечего, оставлять некого...
   -- А почемъ знаешь?
   -- Да ужъ знаю. Я вѣдь за вами не первый годъ хожу! Знаю, что только разыгрываете изъ себя... Ужъ знаю я васъ...
   Горинъ захохоталъ.
   -- Ужъ пожалуста, баринъ-батюшка, поѣдемъ завтра!
   -- Ну ладно, быть по-твоему.

-----

   И что въ самомъ дѣлѣ, думалъ Горинъ, дѣлать мнѣ здѣсь? Отдохнуть я отдохнулъ; разсѣялся тоже, ну значитъ пора и честь знать. А барыни? да чортъ съ ними, мало ли ихъ! Да и такая ли меня ждетъ, какъ онѣ-то, тамъ, въ Москвѣ. А эти... ну ихъ! Уѣду,-- пусть страдаютъ! Все чѣмъ-нибудь занято пустое сердчишко. Да, наконецъ, и дѣло дѣлать надо. Василій правъ, говоря, что если такъ жить, то не зачѣмъ и изъ Москвы было ѣхать. Вѣдь не эти куклы -- пристань моя! Нѣтъ, туда, въ глубь Азіи, купцомъ и цивилизаторомъ -- вотъ пристань... На новую дорогу, въ иную жизнь -- вотъ мой лозунгъ, и я не поддамся этимъ извѣданнымъ чарамъ обыденной жизни... Туда, гдѣ съ бою можно взять деньги, а съ ними и значеніе,-- туда, гдѣ слышится зовъ энергическимъ дѣятелямъ, гдѣ много риску и еще больше выгодъ... А эту старую жизнь... по боку ее! Ѣду завтра!
   Вечеромъ Горинъ былъ у Садиныхъ, гдѣ была назначена уже первая репетиція. На репетиціи, и это всегда, было весело, было очень оживлено..
   Репетиціи домашняго спектакля имѣютъ большую прелесть; на репетиціяхъ этихъ всѣ какъ-то развязнѣе, живѣе, и онѣ много допускаютъ тѣхъ короткостей, которыя немыслимы въ гостинной.
   Горинъ былъ въ своей тарелкѣ и любезничалъ на-пропалую: бѣдняжка Садина таяла.
   -- Когда подумаю я, говорилъ Горинъ Садиной, что скоро долженъ ѣхать, такъ сердце и защемитъ. Женщины, если и осчастливливаютъ кого-нибудь своимъ минутнымъ вниманіемъ,-- вниманіемъ отъ нечего дѣлать, то это имъ и не стоитъ ничего, а намъ это вниманіе не дешево обходится, нѣтъ. Горе, большое горе несемъ мы иной разъ, когда женщины изволятъ только шутить съ нами, забавляться.... Довѣрчивы мы очень..., или, если хотите -- самоувѣрены очень, но только намъ за это сильно достается. О, еслибы кто-нибудь подсказалъ мнѣ, что значитъ ваше вниманіе ко мнѣ!
   Садина покраснѣла.
   -- Еслибы, продолжалъ онъ, я слышалъ отъ васъ, вашимъ гармоническимъ голосомъ, не слово надежды... нѣтъ, нѣтъ я не смѣю и лелѣять въ себѣ такую дивную мечту... а только слово утѣшенія, поощренія.. я бы уѣхалъ грустный,-- да, но все-таки немного успокоенный, все-таки ожидающій съ восторгомъ времени возврата, возврата къ вамъ, возврата къ ногамъ вашимъ... Скажите мнѣ, скажите, что вы меня не любите, но, что можетъ-быть,-- слышите, можетъ-быть только,-- прошу я, полюбите...
   Красиво, лукаво свѣтились большіе черные глаза Горина, когда онъ говорилъ это. Дѣвушка была въ смущеніи.
   -- О, говорите же,-- молилъ онъ, взявъ ее за руки, цѣлуя эти руки, обнявъ ея станъ,-- говорите...
   -- Я не хочу, начала она, не хочу... не вѣрить вамъ... но... но мнѣ хорошо... я скажу... и, кажется, не ошибусь, что я и теперь уже люблю... васъ... люблю...
   И за декораціей дерева, въ присутствіи желтой полотняной луны скверно рисованнаго неба, не одинъ поцѣлуй прозвучалъ.

-----

   "Если она, разсуждалъ Горинъ дорогою домой, такъ легко сдалась мнѣ,-- мнѣ, котораго она не знаетъ, который ни разу не говорилъ ей ни о чемъ серьезномъ, котораго свѣтскость она знаетъ только, а не знаетъ ни ума, ни сердца, -- если она мнѣ сдалась такъ легко, она также легко сдастся и другому, также легко забудетъ меня, а потому печалиться объ ней нечего. Утѣшится... А славная, ухъ, какая! А удивятся завтра.-- Гдѣ онъ? куда пропалъ? вонъ негодяй! кричать будутъ. Ну да что мнѣ за дѣло: былъ и нѣтъ, и никогда не буду"!

-----

   Заснулъ Горинъ отлично, и во снѣ, представьте себѣ, ничего не видалъ. На другое утро, еще только свѣтъ забрежжился, какъ ужъ Василій явился будить его:
   -- Баринъ, баринъ!...
   -- Пусти -- спать хочу.
   -- Какой спать,-- лошади готовы-съ. Вставайте, самоваръ готовъ. Утро-то, извольте взглянуть, какое!
   -- Ну, чертъ тебя возьми,-- встаю.
   Вчерашняго платья и слѣдъ простылъ и Горинъ, nolens volens, долженъ былъ одѣться въ русское, въ дорожное.
   -- А вѣдь ты бестія, Василій, большая,-- смѣялся Горинъ, указывая на платье.
   -- Убралъ, убралъ-съ, а то бы вѣдь мы и сегодня не выѣхали, ну а теперь, кажется, дѣло въ ходъ пошло.
   -- Пошло, такъ пошло,-- ѣдемъ.
   Выѣхали наши искатели приключеній такъ рано, что на улицахъ еще кромѣ водовозовъ никого не было, лавки еще, кромѣ булочныхъ, не были отперты, а потому и ихъ побѣгъ никто не могъ замѣтить.
   "Спитъ теперь, улыбаясь думалъ Горинъ, моя красавица и не чуетъ ея сердце бѣдное, что "ясенъ сизъ голубекъ" драло задалъ. Рисуется, чай, ей, либо лѣсъ тѣнистый, солнце горячее и милый около; либо озеро свѣтлое, ночь прохладная, пѣсня любовная и милый около; либо балъ блестящій, море свѣта, блескъ роскоши, толпы изящныхъ кавалеровъ и милый опять таки около. Вѣрно что-нибудь подобное. А милый-то! Милый -- приказалъ кланяться и благодарить. Адью, значитъ, барышня! А удивится! Да пускай; нехай ѣдятъ ее и ея удивленіе мухи съ комарами.
   -- Что дѣлать мы будемъ, Василій, вѣдь намъ уже почти нечѣмъ торговать.
   -- А я ужъ справился: до Бузулука мы поѣдемъ, нигдѣ не останавливаясь, а въ Бузулукѣ мы весь оставшійся товаръ продадимъ гуртомъ въ лавки.
   -- Да купятъ ли?
   -- Объ этомъ не безпокойтесь: я въ Самарѣ справки навелъ. Въ Бузулукѣ купятъ по одной той причинѣ, чтобъ мы продавая сами, у нихъ не испортили: тамъ дерутъ бѣда, ужасть какъ.
   -- И хорошо торгуютъ?
   -- Говорятъ къ разливу Волги почти ничего не остается. Вузулуцкіе купцы въ Нижегородскую ярмарку закупаютъ на весъ годъ и закупки дѣлаютъ на огромныя деньги, и все-таки не хватаетъ; вотъ какъ торгуютъ въ Бузулукѣ!
   -- Народъ что-ли богатъ?
   -- Народъ -- богачи. Въ ярмарку въ Бузу лукъ наѣзжаетъ пропасть народа изъ степей: киргизъ, калмыковъ, да и уральцы то-же посѣщаютъ.

------

   Описывать до тошноты мерзкую дорогу съ ея ухабами и зажорами мы не станемъ, а скажемъ только, что торговыя предположенія Василья насчетъ Бузулука оправдались: въ первой лавкѣ, куда онъ зашелъ и гдѣ торговали разными мельхіоровыми товарами (ризы да иконы занимаютъ въ этой торговлѣ видное мѣсто), у него купили и оставшійся мельхіоръ и все остальное.
   Нажива, когда купцы наши сосчитали расходы на товары и на дорогу, казалась громадная: на 700 затраченныхъ рублей они нажили, не считая расходы на дорогу, 2942 рубля! Это выходитъ, изволите ли видѣть, больше чѣмъ вчетверо, -- и въ какихъ-нибудь два мѣсяца!
   Горина это сильно ободрило, и онъ рѣшилъ, что теперь онъ не броситъ дѣла! Что если онъ нажилъ, не выѣзжая еще изъ Европейской Россіи, такія деньги, то въ Азіи онъ долженъ нажить гораздо болѣе, а потому -- туда, туда!
   Покончивъ дѣла въ Бузулукѣ, Горинъ все-таки рѣшилъ продолжать дорогу,-- продолжать въ тѣхъ видахъ, чтобы дорогой узнать нужды края, а въ Оренбургѣ, дальше котораго онъ рѣшилъ въ этотъ разъ не ѣздитъ, разузнать, распросить о торговлѣ съ азіатцами, о средствахъ перевозки товаровъ, о томъ, какіе товары тамъ въ ходу и проч.
   Кромѣ этихъ, побудившихъ Горина продолжать дорогу, причинъ, было еще въ виду и то обстоятельство, что дороги ужасно испортились къ веснѣ, а стало быть ему выгоднѣе дождаться разлива Волги, такъ какъ тогда онъ можетъ ѣхать отъ Самары до самаго Нижняго на пароходѣ и все-таки выиграетъ и во времени, и въ спокойствіи.
   Подвигаясь къ Оренбургу, дорога становилась все хуже и хуже: снѣга почти не было и грязь ужасающая. На третьи сутки только (200 верстъ отъ Бузулука до Оренбурга) они дотащились до Оренбурга.
   Азіатскій харакреръ города занялъ Горина; ему, на улицахъ, поминутно встрѣчались киргизы въ рысьихъ шапкахъ, на своихъ оригинальныхъ коняхъ, башкиры, калмыки въ національныхъ костюмахъ, и наконецъ, кровные трухманы на верблюдахъ. Персіанъ и индѣйцевъ тоже было не мало. Какъ любитель изящнаго, Горинъ не могъ не замѣтить красивыхъ, стройныхъ сыновъ Остъ-Индіи. Глаза у нихъ -- это цѣлая восточная поэма. Остальные же азіаты невыносимо гадки; такія тупоумныя, обрюзглыя рожи.

-----

   Про торговлю съ Азіей Горинъ узналъ-таки достаточно. Первое, что онъ узналъ,-- это какъ наши русскіе мелкіе купчики обманываютъ дикарей. Вотъ примѣръ: купцы везутъ туда поддѣльные кораллы и жемчугъ и тамъ обмѣниваютъ ихъ на настоящій, но только меньшей величины; везутъ туда золоченые съ чернетью чайныя ложечки, на которыхъ обязываютъ фабрикантовъ, у которыхъ они пріобрѣтаютъ ихъ, ставитъ непремѣнно 1856 годъ, и ставить такимъ образомъ, чтобы цифры 18 были отдѣлены отъ цифры 56 какимъ-нибудь значкомъ, хотя бы маркой фабрики. Для чего это? спроситъ читатель. А для того, чтобы имѣть возможность надуть цифрою 56, выдавая ее за пробу золота. Этихъ трехь примѣровъ достаточно, чтобы указать, какъ нагло наше купечество эксплуатируетъ бѣдныхъ кочевниковъ. Понятное дѣло, что подобныя продѣлки не могутъ быть продолжительны, и что онѣ сильно испортятъ нашу молодую еще торговлю съ Азіей. Уже теперь чувствуются результаты ихъ, такъ какъ кочевники гораздо охотнѣе ведутъ дѣло съ англійскими агентами, чѣмъ съ нашими купцами.
   Нечего и говорить, что Горинъ никогда не пойдетъ въ такое дѣло.
   Относительно того, что идетъ въ Средней Азіи, Горинъ узналъ, что идутъ туда изъ мелкихъ товаровъ хорошо: дешевые часы, непремѣнно украшенные раскрашенными изображеніями роскошныхъ, полураздѣтыхъ дѣвъ, бѣлила, румяна, мыло, зеркала маленькія, браслеты особыхъ рисунковъ, ножички, ножницы, иголки и, представьте себѣ, замшевыя перчатки зеленаго цвѣта! Кто носитъ ихъ? спроситъ читатель. Да всѣ зажиточные киргизы -- да-съ.
   Относительно средствъ перевозки товаровъ и дороги, вотъ что разузналъ Василій: верблюдъ, могущій вести 18 пудовъ, стоитъ 20 р. до Ташкента; дорога, кромѣ военной, есть и торговая, но по ней пускаться довольно опасно, такъ какъ она лежитъ много южнѣе военной и проходитъ по очень глухимъ мѣстамъ. Нанятые верблюды съ товаромъ и съ своими вожаками отправляются именно по этой дорогѣ, и отправляются одни, а для обезпеченія довѣрившихъ имъ товары, киргизы-погонщики вносятъ въ оренбургскій банкъ залогъ, который имъ иначе не выдается, какъ по увѣдомленію хозяина товара, что все доставлено какъ слѣдуетъ.
   Вотъ свѣдѣнія, добытыя Горинымъ въ Оренбургѣ.

-----

   Проживъ въ Оренбургѣ двѣ недѣли, Горинъ тронулся въ обратный путь. По Волгѣ, когда онъ пріѣхалъ въ Самару, уже открылась навигація, и онъ съ первымъ пароходомъ, продавъ довольно выгодно лошадей, уѣхалъ за товаромъ въ Москву. Герасимъ, который славнымъ малымъ оказался, поѣхалъ съ нашими купцами въ Москву.

-----

   Въ разсказѣ "Въ Ташкентѣ," который мы имѣемъ выпустить въ скоромъ времени, будутъ разсказаны дальнѣйшія похожденія Горина. Пока же мы скажемъ только, что въ Москвѣ Горинъ пробылъ три недѣли, цѣлые дни проводилъ въ выборѣ и покупкѣ товаровъ и ни съ кѣмъ изъ своихъ знакомыхъ не видѣлся.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru