И. И. Дмитриев Стихотворения ---------------------------------------------------------------------------- И. И. Дмитриев. Сочинения М., "Правда", 1986 Составление и комментарии А. М. Пескова и И. З. Сурат Дополнения по: Дмитриев И. И. Стихотворения: К лире / Сост. и примеч. Е. Лебедева, М. Георгадзе.- М.: Сов. Россия, 1987. (Поэтическая Россия). ---------------------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ ЛИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Ермак К Волге Освобождение Москвы Глас патриота на взятие Варшавы Стихи на высокомонаршую милость, оказанную императором Павлом Первым потомству Ломоносова Песнь на день коронования его императорского величества государя императора Александра Первого Размышление по случаю грома. <Подражания одам Горация > <Книга. III. Ода I> <Книга I. Ода III > <Книга II. Ода XVI> САТИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Чужой толк Послание от английского стихотворца Попа к доктору Арбутноту. Сокращенный перевод Ювеналовой сатиры о благородстве СКАЗКИ. БАСНИ. АПОЛОГИ, Сказки Картина Модная жена Сказка ("Ну, всех ли, милые мои, пересчитали?..") Искатели Фортуны Воздушные башни Причудница Воспитание Льва Калиф Басни Червонец и полушка Истукан дружбы Надежда и страх Пчела, Шмель и я Быль Пустынник и Фортуна Чижик и Зяблица Жаворонок с детьми и Земледелец Два голубя Истукан и Лиса Старик и трое молодых Заяц и Перепелиха Два друга Дуб и Трость Орел, Кит, Уж и Устрица Ласточка и птички Шарлатан Кокетка и Пчела Желания Совесть Магнит и Железо ("Природу одолеть превыше наших сил...") Петух, Кот и Мышонок Царь и два Пастуха Летучая рыба Каретные лошади Змея и Пиявица Мышь, удалившаяся от света Осел, Обезьяна и Крот Дряхлая старость Придворный и Протей Молитвы Нищий и Собака Книга "Разум" Ружье и Заяц Башмак, мерка равенства Мудрец и Поселянин Муха. Лиса-проповедник Осел и Кабан Слепец и расслабленный Отец с сыном Дон-Кишот Человек и Конь Пчела и Муха Горесть и скука Три Льва Воробей и Зяблица Месяц Две Лисы Суп из костей Два Веера Амур, Гимен и Смерть Человек и Эхо Часовая стрелка Лев и Комар Кот, Ласточка и Кролик Лебедь и Гагары Орел и Змея Смерть и Умирающий Слон и Мышь Бык и Корова Верблюд и Носорог Рысь и Крот Сверчки Орел и Каплун История Бобр, Кабан и Горностай Слепец, собака его и Школьник Апологи Равновесие Львиное право Полевой цветок Дитя на столе Разбитая скрипка Чужеземное растение Плоды мудрого правления Преступления Роза и Шмель Песнь Лебедя Порок и Добродетель Скорбь и Фортуна Ошибка Чижа Жертвенник и Правосудие Плод Еж и Мышь Деревцо Чадолюбивая мать Репейник и Фиалка Курица и Утята Клевета Светляк и Змея Своенравная Лиса Змея и Птицелов Павлин Человек, Обезьяна, Червь и яблоко Мартышка и Лиса Невинность и Живописец Дух смирения Орел и Филин Магнит и Железо ("Зачем ты льнешь? - Магнит Железу говорил...") Утопший Убийца Мщение Пчелы Хлеб и Свечка Лев и Волк Мячик Ком земли Черепаха Две молитвы Каменная Гора и водяная Капля Богач и Поэт Желание и Страх Мыльный Пузырек Беспечность Поэта Собака и Перепел Подснежник Узда и Конь Прохожий и Пчела Орел и Коршун Два врача Цвет и Плод Садовая Мышь и кабинетская Крыса Осел и Выжлица Ниспроверженный Истукан Челнок без весла Эпилог. Автор и критика ПОСЛАНИЯ К А. Г. С<еверино>й Стансы к Н. М. Карамзину К Ф. М. Дубянскому, сочинившему музыку на песню "Голубок" К Г. Р. Державину (По случаю кончины первой супруги его) К <А. Г. Севериной> на вызов ее написать стихи Послание к Н. М. Карамзину Ода П. П. Бекетову К приятелю (С дачи) К Ю. А. Н<елединскому>-М<елецкому> К графу Н. П. Румянцеву Послание к Аркадию Ивановичу Толбугину К друзьям моим по случаю первого свидания с ними после моей отставки из обер-прокуроров Пр<авительствующего> сената К Г. Р. Державину ("Бард безымянный! тебя ль не узнаю?..") В. В. И<змайлову> ПЕСНИ "Стонет сизый голубочек..." "Тише, ласточка болтлива..." "Ах! когда б я прежде знала..." "Без друга и без милой..." "Видел славный я дворец..." "Всех цветочков боле..." "Юность, юность! веселися..." "Пой, скачи, кружись, Параша!.." "О любезный, о мой милый!.." "Что с тобою, ангел, стало?.." "Все ли, милая пастушка..." РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Отъезд Прохожий и Горлица Счет поцелуев К*** о выгодах быть любовницею стихотворца Я К лире Карикатура К текущему столетию Подражание Пропорцию Слабость Голубок. Подражание Анакреону К младенцу Элегия ("Коль надежду истребила...") Элегия. Подражание Тибуллу Стихи на игру господина Геслера, славного органиста Сонет Ночь Подражание Петрарку Элегия ("Возьмите, боги, жизнь, котору вы мне дали!..") Экспромт (На игру г-на Дица) Путешествие ("Начать до света путь и ощупью идти...") Амур и Дружба Загадка ("Нет голоса во мне, а я все говорю...") К Маше Признание Спор на Олимпе Грусть История любви Старинная любовь. Баллада Людмила. Идиллия Филемон и Бавкида. Вольный перевод из Лафонтена Стансы ("Я счастлив был во дни невинности беспечной...") Люблю и любил Мадекасская пленница Плавание МАДРИГАЛЫ. НАДПИСИ. ЭПИТАФИИ. ЭПИГРАММЫ Мадригалы, надписи, альбомные стихи "Прелестна Грация, служащая Венере...". К Климене, которая спрашивала меня, много ли красавиц видел я в концерте "По чести, от тебя не можно глаз отвесть..." "Задумчива ли ты, смеешься иль поешь..." Стихи по просьбе одной матери - на двух ее детей Надпись к портрету ("Что мне об ней сказать?..") Надпись к портрету ("Лишь взглянешь на нее, захочешь ты узнать...") Надпись к портрету ("Одним тебя стихом, любезна, опишу...") К Венериной статуе. Из антологии Мадригал девице, которая спорила со мною, что мужчины счастливее женщин Надпись к Амуру ("Стреляй, о милый враг, в два сердца, не в одно...").. А. Г. С<евериной> в день ее рождения Мадригал ("Нет, Хлоя! не могу я страсти победить!..") К Амуру ("Кто б ни был ты, пади пред ним!..") На случай подарка от неизвестной Стихи в альбом Е. С. О<гаревой> К альбому кн. Н. И. К<уракиной> В альбом Шимановской В альбом г-жи Иванчиной-Писаревой Надписи к портретам Надпись <к портрету> князю Антиоху Димитриевичу Кантемиру, Надпись к портрету Н. А. Бекетова Надпись к портрету Ивана Ивановича Шувалова Надпись к портрету древнего русского историка Нестора Надпись к портрету князя Италийского Надпись к его же портрету К портрету М. М. Хераскова <К портрету> Г. Р. Державина <К портрету> М. Н. Муравьева <К портрету Н. М. Карамзина> <К портрету П. И. Шаликова> "Вот мой тебе портрет; сколь счастлив бы я был..." Надпись к портрету ("Смейтесь, смейтесь, что я щурю...") <К портрету> графа Витгенштейна Надпись к портрету лирика Эпитафии "Когда и дружество струило слез потоки..." Ф. М. Д<убянском>у В. А. В<оейков>у. В. И. С Надгробие И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки" ("Привесьте к урне сей, о грации, венец...") Надгробие И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки" ("В спокойствии, в мечтах текли его все лета...") И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки" ("На урну преклонясь вечернею порою..."). Эпитафия князю А. М. Белосельскому-Белозерскому На кончину Веневитинова Эпиграммы Эпиграмма ("Поверю ль я тебе, Кощей...") Эпиграмма ("Почто ты Мазона, мой друг, не прочитаешь?..") На смерть попугая Эпиграмма ("Кто хочет, тот несчастья трусь!.."). Надпись к портрету ("Глядите: вот Ефрем, домовый наш маляр!..") "И это человек?.." Эпиграмма ("Он врал - теперь не врет...") Эпиграмма ("Мне лекарь говорил: "Нет, ни один больной...") Эпиграмма ("Дамон! Кто бытию всевышнего не верит...") Эпиграмма ("Завидна, - я сказал, - Терситова судьбина...") Надпись к портрету ("Возможно ль, как легко по виду ошибиться!..") Надпись к портрету ("Ай, как его ужасен взор!..") Надпись к портрету ("Родятся лилии, родятся мухоморы...") Эпиграмма ("Хорош бы Фока был, да много говорит...") Надпись к портрету ("Чей это, боже мой, портрет?..") Близнецы Эпиграмма ("Я разорился от воров!.."). Эпиграмма ("Увы, - Дамон кричит, - мне Нина неверна!..") Надпись к портрету ("Какой ужасный, грозный вид!..") "Здесь бригадир лежит, умерший в поздних летах..." Супружняя молитва Эпиграмма ("Кто как ни говори, а Нина бесподобна!..") Эпиграмма ("Поэт Оргон, хваля жену не в меру...") Эпиграмма ("Как! Рифмин жив еще и телом и душой?..") "Что легче перышка?" - "Вода", - я отвечаю...". Эпитафия ("Полвека стан его возили в сей юдоле!..") "Прохожий, стой! во фрунт! скинь шляпу и читай..." Надпись к Амуру ("С тех пор, как нежный пол смеется сердца стонам...") Эпитафия попугаю.. Эпитафия ("Под хладной кочкой сей Вралева хладный прах...") ЛИТЕРАТУРНО-ПОЛЕМИЧЕСКИЕ, САТИРИЧЕСКИЕ, ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ Гимн восторгу Эпиграмма <на А. И. Клушина> Эпиграмма <на Н. М. Шатрова> ("Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова...") <Песня> ("Я моськой быть желаю...") Блаженство Песнь ("Обманывать и льстить...") На спуск Стефанием трех шаров, в присутствии трех, знатных особ Надпись к егерскому дому, который выстроен был за городом Старинная шутка к портрету Н. М. Карамзина На случай од, сочиненных в Москве в коронацию Пародия на Шаликову эпитафию И. Богдановичу ("Любовь любовию пленилась...") На смерть Ипполита Федоровича Богдановича ("О чем ты сетуешь, прелестная Харита?..") Эпитафия эпитафиям Пародия на слова: Сотворивший небо и землю, тот, который и проч., рек, сотворил нам бессмертного и - Петра Великого, явился, и творец восплескал творению своему. Храм славы сгромождения П. Ю. Львова ("Седящий на мешках славяно-русских слов...") Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия На журнал "Новости литературы" На журналы Объявление от издателей о журнале на будущий год Эпиграмма на притчу "Госпожа и ткачи", напечатанную в одном журнале На рождение лирика ("Пегас под бременем лирических творцов...") Эпиграмма <на Д. И. Хвостова> ("Подзобок на груди и, подогнув колена...") Ответ <М. Т. Каченовскому> ("Нахальство, Аристарх, таланту не замена...") К моему лицеподобию. <Эпиграмма> ("Не понимаю я, откуда мысль пришла...") Будочник Амур в карикатуре На множество дурных од, вышедших по случаю рождения именитой особы План трагедии с хорами Дети и мыльные пузыри ДОПОЛНЕНИЯ <Н. М. Карамзину> Любовь и дружество Смерть князя Потемкина К Хлое K при сообщении ей других стихов Эпитафия Ф. М. Д<убянском>у Преложение 49-го Псалма Эпитафия ("В надежде будущих талантов...") <Эпиграмма> ("Не понимаю я, откуда мысль пришла...") Подражание 136-му Псалму В. А. Жуковскому по случаю получения от него двух стихотворений на взятие Варшавы Лирические стихотворения ЕРМАК Какое зрелище пред очи Представила ты, древность, мне? Под ризою угрюмой ночи, При бледной в облаках луне, Я зрю Иртыш: крутит, сверкает, Шумит и пеной подмывает Высокий берег и крутой; На нем два мужа изнуренны, Как тени, в аде заключенны, Сидят, склонясь на длань главой; Единый млад, другой с брадой Седою и до чресл висящей; На каждом вижу я наряд, Во ужас сердце приводящий! С булатных шлемов их висят Со всех сторон хвосты змеины И веют крылия совины; Одежда из звериных кож; Вся грудь обвешана ремнями, Железом ржавым и кремнями; На поясе широкий нож; А при стопах их два тимпана И два поверженны копья; То два сибирские шамана, И их словам внимаю я. Старец Шуми, Иртыш, реви ты с нами И вторь плачевным голосам! Навек отвержены богами! О, горе нам! Младый О, горе нам! О, страшная для нас невзгода! Старец О ты, которыя венец Поддерживали три народа {1}, Гремевши мира по конец, О сильна, древняя держава! О матерь нескольких племен! Прошла твоя, исчезла слава! Сибирь! и ты познала плен! Младый Твои народы расточенны, Как вихрем возмятенный прах, И сам Кучум {2}, гроза вселенны, Твой царь, погиб в чужих песках! Старец Священные твои шаманы Скитаются в глуши лесов. На то ль судили вы, шайтаны {3}, Достигнуть белых мне власов, Чтоб я, столетний ваш служитель, Стенал и в прахе, бывши зритель Паденья тысяч ваших чад? Младый И от кого ж, о боги! пали?, Старец От горсти русских!.. Мор и глад! Почто Сибирь вы не пожрали? Ах, лучше б трус, потоп иль гром Всемощны на нее послали, Чем быть попранной Ермаком! Младый Бичом и ужасом природы!.. Кляните вы его всяк час, Сибирски горы, холмы, воды: Он вечный мрак простер на вас! Старец Он шел как столп, огнем палящий, Как лютый мраз, все вкруг мертвящий! Куда стрелу ни посылал - Повсюду жизнь пред ней бледнела И страшна смерть вослед летела. Младый И царский брат пред ним упал. Старец Я зрел с ним бой Мегмета-Кула {4}. Сибирских стран богатыря: Рассыпав стрелы все из тула И вящим жаром возгоря, Извлек он саблю смертоносну. "Дай лучше смерть, чем жизнь поносну Влачить мне в плене!" - он сказал - И вмиг на Ермака напал. Ужасный вид! они сразились! Их сабли молнией блестят, Удары тяжкие творят, И обе разом сокрушились. Они в ручной вступили бой: Грудь с грудью и рука с рукой; От вопля их дубравы воют; Они стопами землю роют; Уже с них сыплет пот, как град; Уже в них сердце страшно бьется, И ребра обоих трещат; То сей, то оный на бок гнется; Крутятся, и - Ермак сломил! "Ты мой теперь! - он возопил, - И все отныне мне подвластно!" Младый Сбылось пророчество ужасно! Пленил, попрал Сибирь Ермак!.. Но что? ужели стон сердечный Гонимых будет... Старец Вечный! вечный! Внемли, мой сын: вчера во мрак Глухих лесов я углубился И тамо с пламенной душой Над жертвою богам молился. Вдруг ветр восстал и поднял вой; С деревьев листья полетели; Столетни кедры заскрыпели, И вихрь закланных серн унес! Я пал и слышу глас с небес: "Неукротим, ужасен Рача {5}, Когда казнит вселенну он. Сибирь, отвергша мой закон! Пребудь вовек, стоная, плача, Рабыней _белого царя_! - Да светлая тебя заря И черна ночь в цепях застанет; А слава грозна Ермака И чад его вовек не вянет И будет под луной громка!" - Умолкнул глас, и гром трикратно Протек по бурным небесам... Увы! погибли невозвратно! О, горе нам! Младый О, горе нам! Потом, с глубоким сердца вздохом Восстав с камней, обросших мохом, И сняв орудия с земли, Они вдоль брега потекли И вскоре скрылися в тумане. Мир праху твоему, Ермак! Да увенчают россияне Из злата вылитый твой зрак, Из ребр Сибири источенна Твоим булатным копием! Но что я рек, о тень забвенна! Что рек в усердии моем? Где обелиск твой? - Мы не знаем, Где даже прах твой был зарыт. Увы! он вепрем попираем Или остяк по нем бежит За ланью быстрой и рогатой, Прицелясь к ней стрелой пернатой, Но будь утешен ты, герой! Парящий стихотворства гений Всяк день с Авророю златой, В часы божественных явлений, Над прахом плавает твоим И сладку песнь гласит над ним: "Великий! Где б ты ни родился, Хотя бы в варварских веках Твой подвиг жизни совершился; Хотя б исчез твой самый прах; Хотя б сыны твои, потомки, Забыв деянья предка громки, Скитались в дебрях и лесах И жили с алчными волками, - Но ты, великий человек, Пойдешь в ряду с полубогами Из рода в род, из века в век; И славы луч твоей затмится, Когда померкнет солнца свет, Со треском небо развалится И время на косу падет!" 1794 {1 Татары, остяки и вогуличи (все подстрочные примечания, кроме переводов иноязычных слов, принадлежат И. И. Дмитриеву). 2 Кучум из царства своего ушел к калмыкам и убит ими. 3 Сибирские кумиры. 4 Царский брат, которого Ермак пленил и отослал к царю Иоанну Васильевичу; от него произошли князья Сибирские. 5 Главный остяцкий идол. Кучум, родившийся в магометанской вере, частию уговорил, частию принудил большую половину Сибири верить Алкорану.} К ВОЛГЕ Конец благополучну бегу! Спускайте, други, паруса! А ты, принесшая ко брегу, О Волга! рек, озер краса. Глава, царица, честь и слава, О Волга пышна, величава! Прости!.. Но прежде удостой Склонить свое вниманье к лире Певца, незнаемого в мире, Но воспоенного тобой! Исполнены мои обеты: Свершилось то, чего желал Еще в младенческие леты, Когда я руки простирал К тебе из отческия кущи, Взирая на суда, бегущи На быстрых белых парусах, Свершилось, и блажу судьбину: Великолепну зрел картину! И я был на твоих волнах! То нежным ветерком лобзаем, То ревом бури и валов Под черной тучей оглушаем И отзывом твоих брегов, Я плыл, скакал, летел стрелою - Там видел горы над собою И спрашивал: который век Застал их в молодости сущих? Здесь мимо городов цветущих И диких пустыней я тек. Там веси, нивы благодатны, Стада и кущи рыбарей, Цветы и травы ароматны, Растущи средь твоих зыбей, Влекли попеременно взоры; А там сирен пернатых хоры, Под тень кусточков уклонясь, Пространство пеньем оглашали - И два сайгака им внимали С крутых стремнин, не шевелясь. Там кормчий, руку простирая Чрез лес дремучий на курган, Вещал, сопутников сзывая: "Здесь Разинов был, други, стан!" Вещал и в думу погрузился; Холодный пот по нем разлился, И перст на воздухе дрожал. А твой певец в сии мгновенья, На крылиях воображенья, В протекшдх временах летал. Летал, и будто сквозь тумана Я видел твой веселый ток Под ратью грозна Иоанна; И видел Астрахани рок. Вотще ордынцы безотрадны Бегут на холмы виноградны И сыплют стрелы по судам: Бесстрашный росс на брег ступает, И гордо царство упадает Со трепетом к его стопам. Я слышал Каспия седого Пророческий, громовый глас: "Страшитесь, персы, рока злого! Идет, идет царь сил на вас! Его и Юг и Норд трепещет; Он тысячьми перуны мещет, Затмил Луну и Льва сразил!.. Внемлите шум: се волжски волны' Несут его, гордыни полны! Увы, Дербент!.. идет царь сил!" Прорек, и хлынули реками У бога воды из очес; Вдруг море вздулося буграми, И влажный Каспий в них исчез. О, как ты, Волга, ликовала! С каким восторгом поднимала Победоносного царя! В сию минуту пред тобою Казались малою рекою И Бельт и Каспий, все моря! Но страннику ль тебя прославить?. Он токмо в искренних стихах Смиренну дань хотел оставить На счастливых твоих брегах. О, если б я внушен был Фебом, Ты первою б рекой под небом, Знатнейшей Гангеса была! Ты б славою своей затмила Величие Евфрата, Нила И всю вселенну протекла. 1794 ОСВОБОЖДЕНИЕ МОСКВЫ Примите, древние дубравы, Под тень свою питомца муз! Не шумны петь хочу забавы, Не сладости цитерских уз; Но да воззрю с полей широких На красну, гордую Москву, Седящу на холмах высоких, И спящи веки воззову! В каком ты блеске ныне зрима, Княжений знаменитых мать! Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать? Венец твой перлами украшен; Алмазный скиптр в твоих руках; Верхи твоих огромных башен Сияют в злате, как в лучах; От Норда, Юга и Востока - Отвсюду быстротой потока К тебе сокровища текут; Сыны твои, любимцы славы, Красивы, храбры, величавы, А девы - розами цветут! Но некогда и ты стенала Под бременем различных зол; Едва корону удержала И свой клонившийся престол; Едва с лица земного круга И ты не скрылась от очес! Сармат простер к тебе длань друга И остро копие вознес! Вознес - и храмы воспылали, На девах цепи зазвучали, И кровь их братьев потекла! "Я гибну, гибну! - ты рекла, Вращая устрашенно око. - Спасай меня, о гений мой!" Увы! молчанье вкруг глубоко, И меч, висящий над главой! Где ты, славянов храбрых сила! Проснись, восстань, российска мочь! Москва в плену, Москва уныла, Как мрачная осення ночь, - Восстала! все восколебалось! И князь, и ратай, стар и млад - Все вкрепку броню ополчалось! Перуном возблистал булат! Но кто из тысяч видим мною, В сединах бодр и сановит? Он должен быть вождем, главою: Пожарский то, России щит! Восторг, восторг я ощущаю! Пылаю духом и лечу! Где лира? смело начинаю! Я подвиг предка петь хочу! Уже гремят в полях кольчуги; Далече пыль встает столбом; Идут России верны слуги; Несет их вождь, Пожарский, гром! От кликов рати воют рощи, Дремавши в мертвой тишине; Светило дня и звезды нощи Героя видят на коне; Летит - и взором луч отрады В сердца у нывшие лиет; Летит, как вихрь, и движет грады И веси за собою вслед! "Откуда шум?" - приникши ухом, Рек воин, в думу погружен. Взглянул - и, бледен, с робким духом Бросается с кремлевских стен. "К щитам! к щитам! - зовет сармата, - Погибель нам минуты трата! Я видел войско сопостат: Как змий, хребет свой изгибает, Главой уже коснулось врат; Хвостом все поле покрывает". Вдруг стогны ратными сперлись - Мятутся, строятся, делятся, У врат, бойниц, вкруг стен толпятся; Другие вихрем понеслись Славянам и громам навстречу. И се - зрю зарево кругом, В дыму и в пламе страшну сечу! Со звоном сшибся щит с щитом - И разом сильного не стало! Ядро во мраке зажужжало, И целый ряд бесстрашных пал! Там вождь добычею Эреве; Здесь бурный конь, с копьем во чреве, Вскочивши на дыбы, заржал И навзничь грянулся на землю, Покрывши всадника собой; Отвсюду треск и громы внемлю, Глушащи скрежет, стон и вой. Пирует смерть и ужас мещет Во град, и в долы, и в леса! Там дева юная трепещет; Там старец смотрит в небеса И к хладну сердцу выю клонит; Там путника страх в дебри гонит, И ты, о труженик святой, Живым погребшийся в могиле, Еще воспомнил мир земной При бледном дней твоих светиле; Воспомнил горесть и слезой Ланиту бледну орошаешь, И к богу, сущему с тобой, Дрожащи руки простираешь! Трикраты день воссиявал, Трикраты ночь его сменяла; Но бой еще не преставал И смерть руки не утомляла; Еще Пожарский мещет гром; Везде летает он орлом - Там гонит, здесь разит, карает, Удар ударом умножает, Колебля мощь литовских сил. Сторукий исполин трясется - Падет - издох! и вопль несется: "Ура! Пожарский победил!" И в граде отдалось стократно: "Ура! Москву Пожарский спас!" О, утро памятно, приятно! О, вечно незабвенный час! Кто даст мне кисть животворящу, Да радость напишу, горящу У всех на лицах и в сердцах? Да яркой изражу чертою Народ, воскресший на стенах, На кровах, и с высот к герою Венки летящи на главу; И клир, победну песнь поющий, С хоругви в сретенье идущий; И в пальмах светлую Москву!.. Но где герой? куда сокрылся? Где сонм и князей и бояр? Откуда звучный клик пустился? Не царство ль он приемлет в дар? - О! что я вижу? Победитель, Москвы, отечества спаситель, Забывши древность, подвиг дня И вкруг него гремящу славу, Вручает юноше державу, Пред ним колена преклоня! "Ты кровь царей! - вещал Пожарский. - Отец твой в узах у врагов; Прими венец и скипетр царский, Будь русских радость и покров!" А ты, герой, пребудешь ввеки Их честью, славой, образцом! Где горы небо прут челом, Там шумные помчатся реки; Из блат дремучий выйдет лес; В степях возникнут вертограды; Родятся и исчезнут грады; Натура новых тьму чудес Откроет взору изумленну; Осветит новый луч вселенну - И воин, от твоей крови, Тебя воспомнит, возгордится И паче, паче утвердится В прямой к отечеству любви! Лето 1795 ГЛАС ПАТРИОТА НА ВЗЯТИЕ ВАРШАВЫ Где буйны, гордые Титаны, Смутившие Астреи дни? Стремглав низвержены, попраны В прах, в прах! Рекла... и где они? Вопи, союзница лукава, Отныне ставшая рабой: "Исчезла _собиесков_ слава!" Ходи с поникшею главой; Шатайся, рвись вкруг сел несчастных, Вкруг древних, гордых, падших стен, В терзаньях совести ужасных, И век оплакивай свой плен! А ты, гремевшая со трона, Любимица самих богов, Достойна гимнов Аполлона! Воззри на цвет своих сынов: Се веют шлемы их пернаты, Се их белеют знамена, Се их покрыты пылью латы, На коих кровь еще видна! Воззри: се идут в ратном строе! Всяк истый в сердце славянин! Не Марса ль в каждом зришь герое? Не всяк ли рока властелин? Они к стопам твоим бросают Лавровы свежие венки. "Твои они, твои! - вещают, - С тобой нам рвы не глубоки; С тобою низки страшны горы. Скажи, скажи, о матерь, нам, Склоня величественны взоры, Куда еще лететь орлам?" Куда лететь? кто днесь восстанет, Сарматов зря ужасну часть? Твой гром вотще нигде не грянет: Страшна твоя, царица, власть! Страшна твоя и прозорливость Врагу, злодею твоему! Везде найдет его строптивость Препон неодолимых тьму; Везде обрящутся преграды: Твои, как медною стеной, Бойницами прикрыты грады, И каждый в оных страж герой; Пределы царств твоих щитами, А седмь рабынь твоих, морей, Покрыты быстрыми судами, И жезл судьбы в руке твоей! Речешь - и двигнется полсвета, Различный образ и язык: Тавридец, чтитель Магомета, Поклонник идолов калмык, Башкирец с меткими стрелами, С булатной саблею черкес Ударят с шумом вслед за нами И прах поднимут до небес! Твой росс весь мир дрожать заставит, - Наполнит громом чудных дел И там столпы свои поставит, Где свету целому предел. 1794 СТИХИ НА ВЫСОКОМОНАРШУЮ МИЛОСТЬ, ОКАЗАННУЮ ИМПЕРАТОРОМ ПАВЛОМ ПЕРВЫМ ПОТОМСТВУ ЛОМОНОСОВА О радость! дайте, дайте лиру: Я вижу Пинда божество! Да возвещу в восторге миру Славянской музы торжество И новый блеск монаршей славы! Талантам возвратились правы: Герой, вельможа, судия! Не презирайте днесь певцами: Сам Павел их равняет с вами, Щедроты луч и к ним лия. Се глас его, глас благотворный, Несется до морских валов, При коих, жребию покорный, Кидает мрежи рыболов. "Возвысь чело! - ему вещает. - Царь иго с плеч твоих снимает: Твой предок Ломоносов был!" О Павел! Ты единым словом, Не потрясая мира громом, Себя к бессмертным приобщил. Падут надменны пирамиды С размаху Кроновой руки; Сотрутся обелисков виды; Исчезнут Ксерксовы полки И царства, ими покоренны; Но дарования нетленны! В потомстве, северный Орфей, Вторый возникнет Ломоносов, И поздный род узнает россов О благости души твоей. 28 августа 1798 ПЕСНЬ НА ДЕНЬ КОРОНОВАНИЯ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА ПЕРВОГО Поэт И я питомец Аполлонов: Так умолчу ль в сей важный час! Судьба решится миллионов; Взор мира обращен на нас, И свыше громовержец внемлет: Младый сподвижник восприемлет Обет, который всех святей: Быть стражем и отцом полсвета! Утешь нас радугой завета, О бог судеб! о царь царей! Хор Даруй твой суд царю младому, Да будет другом правды он; Любезен добрым, грозен злому, Дальнейшего услышит стон; Народов разных повелитель, Да будет гений-просветитель, Краса и честь своим странам! Да будут дни его правленья Для россов днями прославленья И преданы от них векам. Поэт Монарх! под сими небесами, На сем же месте, Иоанн Приял геройскими руками Венец, которым ты венчан. Благоговей к своей порфире: Ее носил великий в мире, Сам Петр на мочных раменах! Благоговей пред сей державой: Она горит, блистает славой Премудрый, одной в женах! Хор Да ниспошлет бессмертна внуку Свой дар сердцами обладать; Да укрепит монаршу руку Кормилом царства управлять! О ветвь, о кровь Екатерины! При ней корабль наш {*} чрез пучины {* Корабль правления.} Отважно к счастию летел; При ней россиянин, сын славы, Вселенной подавал уставы И жребием ее владел. Поэт Не изменимся и с тобою; Тебе душа ее дана! Я вижу, вижу пред собою, Монарх! грядущи времена: Россия в силе возрастает И обелиски воздвигает Во мзду заслуг своих сынов; Гремят в ней Пиндары, Платоны, О дни златые!.. Миллионы, Несите сердце вместо слов! Хор Гряди на трон России с богом, Гряди, отечества отец! Будь счастья нашего залогом И утешением сердец! Цари всемощны и священны: Хотят - и смертные блаженны И на земле вкушают рай! Им небо власть свою вручило; Всходи, о новое светило! И благостью в веках сияй. 1801 РАЗМЫШЛЕНИЕ ПО СЛУЧАЮ ГРОМА Гремит!.. благоговей, сын персти! Се _ветхий деньми_ с небеси Из кроткой, благотворной длани Перуны сеет по земли! Всесильный! с трепетом младенца Целую я священный край Твоей молниецветной ризы, И весь теряюсь пред тобой! Что человек? парит ли к солнцу, Смиренно ль идет по земле, Увы! там ум его блуждает, А здесь стопы его скользят. Под мраком; в океане жизни, Пловец на утлой ладие, Отдавши руль слепому року, Он спит и мчится на скалу. Ты дхнешь, и двигнешь океаны! Речешь, и вспять они текут! А мы... одной волной подъяты, Одной волной поглощены! Вся наша жизнь, о безначальный! Пред тайной вечностью твоей Едва минутное мечтанье, Луч бледный утренней зари. <1805> <ПОДРАЖАНИЯ ОДАМ ГОРАЦИЯ> <КНИГА III. ОДА 1> Служитель муз, хочу я истины воспеть В стихах, неслыханных доныне: Феб движет, - прочь, враги святыне! А вы, о юноши!.. внимать, благоговеть! Царям подвластен мир, цари подвластны богу, Тому, кто с облачных высот Гигантам в ад отверз дорогу, Кто манием бровей колеблет неба свод. Владей во всей земле ты рудами златыми, А ты народов будь отцом, Хвались ты предками своими, А вы талантами, геройством и умом, - Умрете все: закон судьбины непреложен; Кто б ни был - мал или велик, Пред смертью всяк равно ничтожен; В сосуде роковом нет жребиям отлик! За царскою ль себя трапезой насыщает, Пернатым внемлет ли весной, Ко сну ль главу на пух склоняет - Злодей всегда зрит меч, висящий над собой. Сон сладкий только дан оратаям в отраду: Он любит их смиренный кров, Тенистой рощицы прохладу, Цветы и злак долин, журчанье ручейков. Пусть грозный океан клокочет под валами, Пусть буря черными крылами При блеске молний восшумит - Мудрец на брань стихий спокойно с брега зрит; Один громадами стесняет рыб и давит, Казною пропасти бутит И на зыбях чертоги ставит - Но где он от забот, печали будет скрыт? Безумец! Ты бежишь от совести напрасно: Тиран твой сердца в глубине; Она с тобою повсечасно Летит на корабле и скачет на коне. Что ж пурпур, аромат и мраморы фригийски? К чему фалернское вино? Почто взносить мне обелиски, Когда спокойствия мне с ними не дано? Нет! злату не бывать души моей кумиром; Мои желанья: скромно жить, Не с завистью - с сердечным миром, И счастье в уголку собинском находить. 1794 <КНИГА I. ОДА III> Лети, корабль, в свой путь с Виргилием моим, Да сохранят тебя светила благотворны: И Поллукс, и Кастор, и тот, кому покорны Все ветры на водах, и та, котору чтим Богиней красоты, всех радостей душою. Лети! и принеси безвредно по волнам Ты друга моего к Аттическим брегам: Дражайшу часть меня я отпустил с тобою! Конечно, твердою, дубовою корой, Тройным булатом грудь была вооруженна Того, в ком перва мысль родилась дерзновенна Неверной поручать стихии жребий свой! Ни дожденосные, зловещие гиады, Ни африканский ветр, ни бурный Аквилон, Ни Нот, не знающий пощады, Не сделали ему препон. И что они? какой род смерти был ужасен Тому, чей смелый взор был неподвижен, ясен, Когда зияла хлябь, горой вздымался вал, Из волн чудовища скакали И стрелы молний обвивали Верхи Эпирских грозных скал? Так, втуне от небес народы разделенны, Обширные моря в предел им положенны! Афетов дерзкий сын все смеет одолеть: Хотел, и мог сии пространства прелететь; Хотел, и святость всех законов нарушает, И даже огнь с небес коварно похищает. О святотатство, сколь твой гибелен был след! По свету океан разлился новых бед, И неизбежна смерть, но медленна дотоле, Удвоила свой шаг и всех разит по воле! Но только ли? Дедал, родившийся без крыл, Отважно к солнцу воспарил; Алкид потряс пределом ада! Где нашей дерзости преграда? Мы, в буйстве даже в брань вступаем с божеством. И Диев никогда не отдыхает гром. 1794 <КНИГА II. ОДА XVI> Пловец под тучею нависшей, Игралище морских валов, Не зря звезды, ему светившей, Покоя просит у богов. К покою простирают длани И Мидии роскошный сын, И мужественный витязь в брани Пространных Фракии долин. При старости и жизни в цвете Всегда в отраду нам покой, Непокупаемый на свете Ниже и пурпура ценой! Нередко грусть и сильных гложет В их позлащенных теремах, И ревность ликторов не может Отгнать от них заботы, страх. Но кто же более проводит В покое круг летящих дней? Лишь тот, кто счастие находит Среди семейства и друзей; Приютной хижиной доволен, Наследьем скромным от отца, В желаньях строг, в деяньях волен И без боязни ждет конца; Чужд зависти, любостяжанья, Днем весел, в ночь покойно спит! Почто нам лишние желанья, Коль смерть внезапу нас разит?, Почто от пристани пускаться Во треволненный океан, Бездомным сиротой скитаться Под небосклоном чуждых стран? Мать-родину свою оставишь, Но от себя не убежишь: Умолкнуть сердце не заставишь И мук его не усмиришь! Ни день, ни час не в нашей воле; Счастливцев совершенных нет! Так будем же в смиренной доле Сносить равно и мрак и свет! Ахилл толь рано жизнь оставит, Титан два века будет жить; Кто знает, чью из нас прибавит Иль укоротит парка нить? На пажитях твоих красивых Пестреет стадом каждый луг, И ржание коней строптивых Разносит гул далече вкруг. Тебя богатство, знатность рода В червлену ризу облекли, А мне фортуна и природа Послали в дар клочок земли; Таланта искру к песнопенью На лад любимых мной творцов И равнодушие к сужденью Толпы зоилов и глупцов. <1810> Сатирические стихотворения ЧУЖОЙ ТОЛК "Что за диковинка? лет двадцать уж прошло, Как мы, напрягши ум, наморщивши чело, Со всеусердием все оды пишем, пишем, А ни себе, ни им похвал нигде не слышим! Ужели выдал Феб свой именной указ, Чтоб не дерзал никто надеяться из нас Быть Флакку, Рамлеру и их собратьи равным И столько ж, как они, во песнопеньи славным? Как думаешь?.. Вчера случилось мне сличать И их и нашу песнь: в их... нечего читать! Листочек, много три, а любо, как читаешь - Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь! Судя по краткости, уверен, что они Писали их резвясь, а не четыре дни; То как бы нам не быть еще и их счастливей, Когда мы в_о_ сто раз прилежней, терпеливей? Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь! Над парою стихов просиживает ночь, Потеет, думает, чертит и жжет бумагу; А иногда берет такую он отвагу, Что целый год сидит над одою одной! И подлинно уж весь приложит разум свой! Уж прямо самая торжественная ода! Я не могу сказать, какого это рода, Но очень полная, иная в двести строф! Судите ж, сколько тут хороших есть стишков! К тому ж, и в правилах: сперва прочтешь вступленье, Тут предложение, а там и заключенье - Точь-в-точь как говорят учены по церквам! Со всем тем нет читать охоты, вижу сам. Возьму ли, например, я оды на победы, Как покорили Крым, как в море гибли шведы; Все тут подробности сраженья нахожу, Где было, как, когда, - короче я скажу: В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю! Я, бросивши ее, другую раскрываю, На праздник иль на что подобное тому: Тут н_а_йдешь то, чего б нехитрому уму Не выдумать и ввек: _зари багряны персты, И райский крин, и Феб, и небеса отверсты_! Так громко, высоко!.. а нет, не веселит, И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!" Так дедовских времен с любезной простотою Вчера один старик беседовал со мною. Я, будучи и сам товарищ тех певцов, Которых действию дивился он стихов, Смутился и не знал, как отвечать мне должно; Но, к счастью - ежели назвать то счастьем можно, Чтоб слышать и себе ужасный приговор, - Какой-то Аристарх с ним начал разговор. "На это, - он сказал, - есть многие причины; Не обещаюсь их открыть и половины, А некоторы вам охотно объявлю. Я сам язык богов, поэзию, люблю. И нашей, как и вы, утешен так же мало; Однако ж здесь, в Москве, толкался я, бывало, Меж наших Пиндаров и всех их замечал: Большая часть из них - лейб-гвардии капрал, Асессор, офицер, какой-нибудь подьячий Иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий, Уродов страж, - народ все нужный, должностной; Так часто я видал, что истинно иной В два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет, Затем что в хлопотах досуга не имеет. Лишь только мысль к нему счастливая придет, Вдруг било шесть часов! уже карета ждет; Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону {*}, {* Бывший содержатель в Петербурге вольных маскерадов.} А тут и ночь... Когда ж заехать к Аполлону? Назавтра, лишь глаза откроет, - уж билет: _На пробу в пять часов_... Куда же? В модный свет, Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю. До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю {*}; {* Петербургский портной.} Потом опять домой: здесь холься да рядись; А там в спектакль, и так со днем опять простись! К тому ж, у древних цель была, у нас другая: Гораций, например, восторгом грудь питая, Чего желал? О! он - он брал не свысока: В веках бессмертия, а в Риме лишь венка Из лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала: "Он славен, чрез него и я бессмертна стала!" А наших многих цель - награда перстеньком, Нередко сто рублей иль дружество с князьком, Который отроду не читывал другова, Кроме придворного подчас месяцеслова, Иль похвала своих приятелей; а им Печатный всякий лист быть кажется святым. Судя ж, сколь разные и тех и наших виды, Наверно льзя сказать, не делая обиды Ретивым господам, питомцам русских муз, Что должны быть у них и особливый вкус И в сочинении лирической поэмы Другие способы, особые приемы; Какие же они, сказать вам не могу, А только объявлю - и, право, не солгу - Как думал о стихах один стихотворитель, Которого трудов "Меркурий" наш, и "Зритель" {*}, {* Петербургские журналы.} И книжный магазин, и лавочки полны. "Мы с рифмами на свет, - он мыслил, - рождены; Так не смешно ли нам, поэтам, согласиться На взморье в хижину, как Демосфен, забиться, Читать да думать все, и то, что вздумал сам, Рассказывать одним шумящим лишь волнам? Природа делает певца, а не ученье; Он не учась учен, как придет в восхищенье; Науки будут все науки, а не дар; Потребный же запас - отвага, рифмы, жар". И вот как писывал поэт природный оду: Лишь пушек гром подаст приятну весть народу, Что Рымникский Алкид поляков разгромил Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил, Он тотчас за перо и разом вывел: ода! Потом в один присест: _такого дня и года_! "Тут как?.. _Пою_!.. Иль нет, уж это старина! Не лучше ль: _Даждь мне, Феб_!.. Иль так: Не ты одна Попала под пяту, _о чалмоносна Порта_! Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта? Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжу И воздухом себя открытым освежу". Пошел и на пути так в мыслях рассуждает: "Начало никогда певцов не устрашает; Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалить Героя-то придет! Не знаю, с кем сравнить? С Румянцевым его, иль с Грейгом, иль с Орловым? Как жаль, что древних я не читывал! а с новым - Неловко что-то все. Да просто напишу: _Ликуй, Герой, ликуй, Герой ты_! - возглашу. Изрядно! Тут же что? Тут надобен восторг! Скажу: _Кто завесу мне вечности расторг? Я вижу молний блеск! Я слышу с горня света И то, и то_... А там?., известно: _многи лета_! Брависсимо! и план и мысли, все уж есть! Да здравствует поэт! осталося присесть, Да только написать, да и печатать смело!" Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело! И оду уж его тисненью предают, И в оде уж его нам ваксу продают! Вот как пиндарил он, и все, ему подобны, Едва ли вывески надписывать способны! Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек: "Кто в громкий славою Екатеринин век Хвалой ему сердец других не восхищает И лиры сладкою слезой не орошает, Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!" Да ведает же всяк по одам мой клеврет, Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил, Как лирикой ценил! Воспрянем! Марсий ожил! Товарищи! к столу, за перья! отомстим, Надуемся, напрем, ударим, поразим! Напишем на него предлинную сатиру И оправдаем тем российску громку лиру. 1794 ПОСЛАНИЕ ОТ АНГЛИЙСКОГО СТИХОТВОРЦА ПОПА К ДОКТОРУ АРБУТНОТУ, Иван! запри ты дверь, защелкни, заложи, И, кто бы ни стучал, отказывай! Скажи, Что болен я; скажи, что умираю, Уверь, что умер я! Как спрятаться, не знаю! Откуда, боже мой, писцов такой содом? Я вижу весь Парнас, весь сумасшедших дом! И там и здесь они встречаются толпами, С бумагою в руках, с горящими глазами, Всех ловят, всех к себе и тянут и тащат, И слушай их иль нет, а оду прокричат! Какой стеной, какой древ тенью защититься, Чтоб этот скучный рой не мог ко мне пробиться? Бесперестанно он колышется везде, Гоняется за мной на суше, по воде, Заползывает в грот, встречается в аллее, Я в церковь, он туда ж! И, что всего мне злее, Гонимый голодом и стужей с чердака, Не даст спокойно мне и хлеба съесть куска! То подлый стиховраль, в котором, без рожденья Иль смерти богача, нет силы вображенья; То крупный господин, слагатель мелочей, То автор в чепчике, то бедный дуралей, Который, быв лишен чернильницы, в замену То автор в чепчике, то бедный дуралей, То молодой судья, наместо чтенья прав, Кропающий _экспромт_, до полночи не спав; Все, все - кто возгордясь моими похвалами, Кто ж недоволен мной - дождят в меня стихами! И я ж еще другим обязан дать ответ, Артуру, для чего охоты в детях нет К судейству! все стихи мои тому виною! А Корну, для чего он не прельщает Клою. О ты, без коего не мог бы мир узнать, Что станут на меня и за меня писать, Спаситель дней моих! яви еще услугу Ты ныне своему признательному другу: Скажи, как с этой мне разделаться чумой?. Какое зелие глупцов отгонит рой? И что опасней мне, их дружба или злоба? Ах, видно, не иметь отрады мне до гроба! Как друг, боюсь их од, как недруг - клеветы: Там скука, здесь вражда, и все страдаешь ты! Но кто там? - Кодр. - Конец с моею головою! С стихами, как с ножом, стоит он надо мною. Вообрази, мой друг, к чему я осужден! Ты знаешь, что я лгать и льстить не сотворен! Молчать мне - тяжело; назвать чистосердечно Писателя в глаза вралем - бесчеловечно; А слушать вздор его - тотчас изобличусь. Какая мука! Что ж? взяв кроткий вид, сажусь, Вздохнувши, перед ним, с учтивостью зеваю, В молчании бешусь; но наконец бросаю Все с автором чины и прямо говорю: "За вашу вежливость ко мне благодарю. Вы с дарованием, однако... подержите Тетрадку вашу с год". - "Что вы сказать хотите?" - Вскричал привыкший век пером своим чертить, И по охоте врать, и по охоте жить; Привыкший рифмовать вседневно с ранним светом, Покояся еще под авторским наметом, Которого мохры, не отлетая прочь, Целуют нежные Зефиры день и ночь. "Год целый! - повторил. - Так вам не полюбилась? Тем большая во мне доверенность родилась: Возьмите же ее и, что угодно вам, Прибавьте, выкиньте, на все согласье дам". - "Могу ль отрады ждать к моей суровой доле, - Другой мне говорит, - две милости, не боле! Во-первых, дружества, потом же сто рублей!" - "А вы кто?" - "Я в числе Дамоновых друзей, И с просьбой от него: вы с герцогом в союзе; Склоните взор его Дамона к бедной музе?" - "Но ваш почтенный друг сто раз меня бранил". - "Ах, сколько ж он и слез раскаяния лил! Уважьте просьбу вы, иль гнев его опасный: Дамон издателем журнала "_Беспристрастный_", И к Курлову {*} столу бывает приглашен". {* Лондонский книгопродавец.} Что за пакетище! еще ли не взбешен? Посмотрим: "Скудных сил се плод новорожденный. Трагедия! Пока отец ее смиренный Во мраке принужден от всех себя таить, Благоволи отцом сиротки этой быть!" Опять забота мне! За правду б он озлился; Я промолчал. С другой он просьбою явился: Отдать ее играть! Я ожил; с давних лет Меж скоморохами и мною связи нет! Трагедии отказ. Писатель раздраженный Кричит: "Да гибнет весь актеров род презренный! А я сейчас в печать трагедию отдам: Пусть судит публика!.. Еще я с просьбой к вам: Нельзя ли слова два сказать об ней Линтоту?" Как! этому срамцу? И он свою щедроту, Что не взял за печать, всем станет возносить! "Ну, хоть поправьте же - вам скучно, может быть? Но я (мне на ухо), что выручу, все с вами!" Признаться, тут его обеими руками Я обернул к дверям, промолвя: "Вот поклон Тебе за твой дележ! Теперь же... просим вон!" Мне часто говорят: "Уж быть беде с тобою! Не тронь ты тех и тех, не схватывайся с тою!" Какая нужда мне до глупости людей? Пусть хвастает осел длиной своих ушей; Что может сделать он? - "Что может он? лягаться! Таков-то и глупец". - Я колок, может статься; Но можно ль говорить о глупости слегка? По крайней мере мне все сносней дурака. Неустрашимый Кодр, где есть тебе примеры? Весь свет против тебя: и ложи, и партеры Со всех сторон бранят, зевают и свистят, И шляпы на тебя и яблоки летят. Ни с места! ты сидишь! Честь Кодру-исполину! С каким трудом паук мотает паутину! Смети ее, паук опять начнет мотать: Равно и рифмача не думай обращать! Брани его, стыди; а он, доколе дышит, Пока чернила есть, перо, все пишет, пишет И горд своим тканьем, нет нужды, что оно, Дохни, так улетит, - враль мыслит: мудрено! Но, впрочем, где ж моя вина перед глупцами? Лишаю ль их утех моими я стихами? Кодр меньше ль от того доволен сам собой? Престал ли надувать Милорд подзобок свой? Расстался ли Циббер с кокеткой и патроном, Которому он льстил? Мор меньше ль франмасоном Не тот же ли Генлей оратор подлецов? Не то же ль действие Филипсовых стихов Над сердцем и умом ученого прелата? А Сафо?.. "Боже мой! оставишь ли хоть брата? Не страшно ли вражду навлечь таких людей?" Страшнее во сто раз иметь из них друзей! Дурак, бранив меня, смешит, не досаждает, А ласкою своей беситься принуждает: Один мне том своих творений приписал И боле ста врагов хвалой своей ругал; Другой, с пером в руках, моей став рыцарь славы, Ведет с журналом бой; иной - какие нравы! - Украв мою тетрадь, печатать отдает; Иной же ни на час покоя не дает, Везде передо мной с поклоном: подпишися! А многие еще - теперь, мой друг, дивися, Как часто с глупостью сходна бывает лесть, - И безобразие мое мне ставят в честь! "Ваш нос Овидиев; вы так же кривошея, Как и Филиппов сын, а с глаз..." - Нельзя умнея! Довольно уж, друзья! И так в наследство мне Лишь недостатки их осталися одне. Не позабудьте же, как слягу от бессилья, Представить точно так лежавшего Вергилья; А как умру, сказать, что так же, наконец, Скончался и Гомер, поэзии отец. Откуда на меня рок черный накачался? Почто я с ремеслом безвыгодным спознался? Какой злой дух меня пером вооружил? О небо! сколько мной потраченных чернил! Но льзя ль противиться влечению природы? От самой люльки я в младенческие годы Невинным голосом на рифмах лепетал. О, возраст счастливый, в котором я сбирал Цветы, не думав быть уколот их шипами, И удовольствия не вспоминал с слезами! Но, стихотворствуя, по крайней мере я Не отравлял минут незлобного житья Родителей моих. Моя младая муза, Со добродетелью ища всегда союза, Наставила меня ее лишь только петь, В бедах и горестях терпение иметь, Питать признательность, ничем не загладиму, К тебе, о нежный друг! за жизнь, тобой храниму. Но скажут: для чего ж в печать он отдает? Ах, с счастием моим кто в слабость не впадет? Вальс, тонкий сей знаток; Гренвиль, сей ум толь нежный, Сказали мне: пиши, питомец муз надежный! Тальбот, Соммерс меня не презрили внимать И важный Аттербур улыбкой ободрять; Великодушный Гарт был мой путеводитель; Конгрев меня хвалил, Свифт не был мой хулитель, И Болингброк, сей муж, достойный вечных хвал, Друг старца Драйдена, с восторгом обнимал В отважном мальчике грядущего поэта. Цвети же, мой венок, ты бесконечны лета! Я счастлив! я к тебе склонял бессмертных взгляд; По ним и мой талант и сердце оценят! Что ж после мне Бурнет и все ему подобны? Ты помнишь первые стихи мои незлобны? Тогда еще не смел порок я порицать, А только находил утеху рисовать Цветочки, ручеек, журчащий средь долины; Обидны ли кому столь милые картины? Однако ж и тогда Гильдон меня ругал. Увы! он голоден, бог с ним! - я отвечал. За критику моих стихов я не сержуся: Над вздорною смеюсь, от правильной учуся. Но кто наш Аристарх? кто важные судьи, Которых трепетать должны стихи мои?. Обильные творцы бесплодных примечаний, Уставщики кавык, всех строчных препинаний. Терпеньем, памятью, они богаты всем, Окроме разума и вкуса; между тем И мертвым и живым суд грозный изрекают, ~~ Сиянием чужим свой мрак рассеивают, И съединением безвестных сих имен С славнейшими дойдут до будущих времен; Так в амбре червяков мы видим и солому. Но, кроме критиков, уйду ли я от грому Писателей, и чем себя от них спасать? И дельно! для чего их цену открывать? Но Тирса я хвалил, а недоволен мною За то, что слишком Тирс доволен сам собою. Хваля писателя, потребно нам открыть Не то, каков он есть, но чем он хочет быть. Увядшия красы портрет всегда несходен; Ее и лоб и глаз, а говорит: негоден. Один корячится, надувшись, дичь несет И то высокостью поэзии зовет; Другой рисовкою быть хочет отличаем; Иной метафорой, и ввек непонимаем; А этот, навсегда рассоряся с стыдом, До самой старости живет чужим добром; В год собственных стихов напишет нам с десяток, И то, чтоб показать в таланте недостаток; Обновы музе шьет из разных лоскутков, Щечится, тратить скуп, а все из бедняков! Скажи же, что они удачно выбирают, - Какой поднимут вопль! Вот как певцов ругают! Все в голос закричат: да и чего хотим? И самый Аддисон прострелен будет им! - Пускай же мрут они в безвестности презренной! Но если я скажу, что автор есть почтенной: Исполнен разума, умеющий равно Как мыслить, так и жить, которому дано В словах приятным быть, в творениях высоким И ловкость съединять с учением глубоким; Он к чести щекотлив, в изящное влюблен, Рожден быть счастливым, для славы сотворен; Но думает, как все властители Евфрата, Что крепок скиптр в руках удавкой только брата; Надмен к соперникам, но в сердце к ним ревнив; Бранит с учтивостью, коварствует, хвалив; Улыбкою грозит, лаская ненавидит; Украдкою язвит, но явно не обидит, Наукам должен всем, а гонит их в другом, На Пинде он министр, в Виндзоре остряком; Считает критику проступком уголовным, Вертит и властвует народом стихословным В сенатике своем, как друг его _Катон_... {*} {* "Смерть Катона", трагедия описываемого здесь автора.} Смеетесь? - плачьте же: сей автор... Аддисон! Ах! кто не поражен сим жалким сочетаньем Столь малыя души с столь редким дарованьем! На что притворствовать? Я сам самолюбив И обществу скучать стихами не ленив! Конечно, и мои различные творенья, В листах и мокрые, лишь только из тисненья, Гуляют в Лондоне у дрягилей в руках, И пышный их титул приклеен на стенах По многим улицам; но не боюсь улики, Чтоб, в глупой гордости, хотел я сан владыки Присвоить сам собой над пишущей толпой, Чтоб новые стихи сбирал по мостовой. Они родятся, мрут, а я об них не знаю; На лица эпиграмм нигде не распускаю И тайно ничего в печать не отдаю; Ни желчи на дела правительства не лью В кофейных, праздности народной посвященных; Ни жребья не решу пиес новорожденных, В партерах заводя и в ложах заговор; И проза, и стихи, и самых муз собор - Все мне наскучило, и все я уступаю От сердца Бардусу. - Но, кстати, вспоминаю, Как Феб средь чистых дев сияет с двух холмов, Дебелый Меценат сидит в кругу льстецов И услаждается курения их паром; Святилище его, украшенно Пиндаром С отбитой головой, отверсто лишь тому, Кто пишет вопреки и сердцу и уму; И каждый враль в него вступает без препоны. От вкуса Бардуса там все берут законы; И чтобы раз хотя попасть к его столу, Иной по месяцу поет ему хвалу. Таков-то Бардус наш! Однако ж кто поверит, Чтоб тот, который все дары так верно мерит, Так ловит, не нашел их... в Драйдене одном? Но знатный господин с ученьем и умом Не завтра, так вперед вину свою познает: Он голодом морит, по-царски погребает. Вельможи! славьтеся хвалами рифмачей; Дарите щедро тех, кто вас еще тупей; Любите подлость, лесть, невежество Циббера, Кричите, что ему не видано примера; Пускай он будет _ваш_ любимец и герой, А добрый, милый Ге пусть остается мой! Дай бог не знать и мне, как он, порабощенья! О, если бы я мог, без рабства, обольщенья, Почтенным быть всегда в почтенном ремесле, Считать весь мир друзей в умеренном числе; Для утешенья их употреблять все силы, Читать, что нравится, а видеть, кто мне милы; На знатного глупца с презрением смотреть И с знатным иногда свидания иметь! Чего мне боле? Я к большим делам не сроден; Спокоен, без долгов, достаток мой свободен; Читаю "Отче наш", пишу и по трудах Я, слава богу, сплю, не бредя о стихах; И жив иль нет Деннис, не думаю нимало. "Не написали ль вы что нового?" - бывало, Жужжат мне. Боже мой! как будто для письма Я только и рожден! в вас, право, нет ума! Ужель я не могу чем лучшим заниматься? Пристроить сироту, о друге постараться! "Вы были с Свифтом? Он мне встретился сейчас; Уж, верно, что-нибудь готовится у вас?" Божусь, что ничего; болтун и сам божится: "Не верю!.. но ведь Поп в стихах не утаится!" И первый злой пасквиль, достойный быть в огне, Чрез два дни мой знаток приписывает мне! Увы! и самый дар Виргилия несносен, Когда, невинности смиренно вредоносен, Злословит доброго и вводит в краску дев. Пусть грянет на меня, не медля, божий гнев, Коль скоро уязвлю, в словах или на лире, Хотя одиножды честного мужа в мире! Но барин с рабскою и низкою душой, Скрывающий ее под лентою цветной; Но злой, готовящий ков пагубный, но скрытный Таланту, красоте невинной, беззащитной; Но Шаль, который всем, тщеславяся, твердит, Что он мой меценат, что я его пиит, Везде мои стихи читает и возносит; Когда же кто меня от зависти поносит, Тогда он промолчит, чтоб не нажить врагов; Который на часу и ласков и суров, И ежели не зол, так враль, всегда готовой И тайну разболтать для весточки лишь новой, И, злой давая толк мной выданным стихам, Сказать: "_Он метил в вас_" - придворным господам. Вот, вот мои враги! я вечный их гонитель, Я бич, я ужас злых, но добрых защититель. Страшись меня, Генлей! Как! этот часовой Минутный червячок под пылью золотой? Достойна ль бабочка быть в море потопленна? Так раздави ж ногой ты червяка презренна, Который, возгордясь, что ночью светит он, Везде ползет, язвит и смрадом гонит вон; Все в обществе цветы дыханьем иссушает. С утра до вечера Генлей перелетает От Пинда к Пафосу, как ветреный Зефир; Но хладен близ красот, но глух к согласью лир. Так выученный пес пред дичию вертится, Теребит, но вонзить зубов в нее боится. Вглядись в него: я бьюсь с тобою об заклад, Какого рода он, не скажешь мне впопад! Мужчина, женщина ль? не то и не другое, Едва ль и человек, а так... что-то живое, Которое всегда клевещет иль поет, Иль свищет, иль хулу и на творца несет; Пременчивая тварь: в кокетстве хуже дамы, То философствует, то мечет эпиграммы, Пред женщинами враль, пред государем льстец, Сердечкин и нахал, и пышен, и подлец. Таков прекрасныя был Евы искуситель, Невинности ея и рая погубитель: Взор ангела имел сей ядовитый змей, Но даже красотой он ужасал своей; Для видов гордости приветливым казался И для тщеславия смиренно пресмыкался. Но кто по чувствиям сердечным говорит, Приветлив, а не подл, не горд, а сановит, И знаем без чинов, без знатности и злата? - Поэт: он ни за что не будет друг разврата. Всегда велик душой и мыслями высок, Ласкать самим царям считает за порок: Он добродетели талант свой посвящает И в самых вымыслах приятно поучает: Стыдится быть врагом совместников своих, Талантом лишь одним смиряет дерзость их; С презрением глядит на ненависть бессильну, На мщенье критики, на злость, вредом обильну, На промах иногда коварства и хулы, На ложную приязнь и глупые хвалы. Пускай сто раз его ругают и поносят И глупости других на счет его относят; Пусть безобразит кто, в глаза его не знав, В эстампе вид его иль в сочиненьи нрав, И если не стихи, порочит их уроки; Пускай не престают сплетать хулы жестоки На прах его отца, на изгнанных друзей; Пусть даже, наконец, доводят до ушей И самого царя шишикалы придворны И толки злых об нем и небылицы вздорны; Пусть ввек томят его в плачевнейшей судьбе, - О добродетель! он не изменит тебе; Он страждет за тебя тобой и утешаем. Но знатный мной браним, но бедный презираем!-: Да! подлый человек, кто б ни был он такой, Есть подл в моих глазах и ненавидим мной: Копейку ль он украл иль близко миллиона, Наемный ли писец иль продавец закона, Под митрою ли он иль просто в клобуке, За! красным ли сукном сидит иль в шишаке, На колеснице ли торжественной гордится, Иль по икру в грязи по мостовой тащится, Пред троном иль с доской на площади стоит. Однако ж этот бич, который всех страшит, Готов на самого Денниса в том сослаться, Что, право, он не столь ужасен, может статься; Признался б и Деннис, когда бы совесть знал, Что даже и враля он бедность облегчал. Кричат: "Поп мстителен, Поп в гордости примером!" А он столь горд, что пил с Тибальдом и Циббером! А он столь мстителен, что и за целый том Ругательств, на него написанных Попом, Ни капли не хотел чернил терять напрасно! В угодность милой, _Шаль_ бранит его всечасно; А он в отмещение желает всей душой, Чтоб эта милая была его женой. Но пусть Поп виноват и стоит осужденья: За что ж бранить его виновников рожденья? Кто смел обидчиком отца его назвать? Злословила ль об ком его смиренна мать? Не троньте ж, подлецы, вы род его почтенной: Он будет знаменит, доколе во вселенной Воздастся должная, правдивая хвала За добрые стихи и добрые дела. Родители его друг с другом были сходны: И родом и душой не меньше благородны; А предки их, любовь к отечеству храня, Отваживали жизнь средь бранного огня. Но что достаток их? - Не мздой приобретенный; Законный: сей отец, мной вечно незабвенный, Наследник без обид, без спеси дворянин, Супруг без ревности и мирный гражданин, Шел тихо по пути незлобивого века; Он в суд ни одного не позвал человека И клятвой ложных прав нигде не утверждал; Он много о своих познаньях не мечтал; Витийство все его в том только состояло, Что сердце завсегда словами управляло; Учтив по доброте, от опытов учен, Здоров от трезвости, трудами укреплен, Он знаком старости имел одни седины. Отец мой долго ждал часа своей кончины; Но скоро, не томясь, дух богу возвратил, Как будто сладким сном при вечере почил. Создатель! дай его признательному сыну Подобно житие, подобную кончину, То в зависть приведет и царских он детей. Довольствуйся, мой друг, беспечностью своей, А мне, лишенному спокойства невозвратно, Мне с меланхолией беседовать приятно. О! если бы могла сыновняя любовь Хотя у матери согреть остылу кровь; Прибавить жизни ей и на краю могилы Поддерживать ее скудеющие силы, Покоить, утешать до смертного часа И отдалить ее полет на небеса! 1798 СОКРАЩЕННЫЙ ПЕРЕВОД ЮВЕНАЛОВОЙ САТИРЫ О БЛАГОРОДСТВЕ Скажи мне, П_о_нтикус, какая польза в том, Что ты, обиженный и сердцем и умом, Богат лишь прадедов и предков образами, Прославивших себя великими делами, Что видим их везде во храмине твоей? Здесь Гальба без носу, Корванус без ушей; А там в торжественной Эмилий колеснице, С лавровой ветвию и копием в деснице; Иль Курии в пыли, в лоскутьях на стене. Что прибыли, что ты, указывая мне Шестом иль хлыстиком на ветхие портреты, Которы у тебя коптятся многи леты, Надувшись, говоришь: "Смотри, вот предок мой, Начальник римских войск, - великий был герой! А это прадед мой, разумный был диктатор! А это дедушка, вот прямо был сенатор!" А сам ты, внучек, что? Герои на стенах, А ты пред ними ночь всю пьянствуешь в пирах; А ты ложишься спать тогда, как те вставали И к бою со врагом знамена развивали. Возможно ль Фабию гордиться только тем, Что пред Иракловым {*} взлелеян алтарем {* Эвандр в честь Геркулесу воздвигнул храм, препоруча смотрение над ним Фабианову роду, который почитал себя происходящим от сего полубога.} И с жизнью получил названье Альборога, Когда сей правнучек законный полубога Честолюбив и горд лишь славой праотца, А сам вялее, чем падуйская овца? Когда он дряблостью прапрадедов бесславит, Когда его их шлем обыкновенный давит, Коль тени самые дрожат героев сих С досады, видя лик его между своих? Надменный! титла, род - пустое превосходство! Но дух, великий дух - вот наше благородство! Будь Кассий, Павел, Друз, но буди по делам; Показывай их дух, а не портреты нам! Когда в тебе их ум, их дельность, добры нравы, То консул ты иль нет - достоин вечной славы; Ты знатен, и тогда с Силаном наравне Ты честь отечеству и мил, бесценен мне; Тогда возрадуюсь тебе, как Озириду! {*} {* Египтяне обожали Озирида в образе своего Аписа, или вола; когда они его находили, то все кричали в голос: "Радость! радость! нашли его!".} Но чтобы, истинным героям я а обиду, Их недостойное исчадие почтил! Не будет! я б себя тем вечно посрамил. Что имя? Разве нет вседневного примера, Что говорят, сойдясь с старухой: "Вот Венера!" А с карлой: "Вот Атлант!" - и кличут тигром, львом Негодного щенка с обрубленным хвостом? Рубеллнй! трепещи гордиться предков чином: Недолго и тебя прозвать нам Кимерином. Ты столь возносишься породою своей, Как будто сам и блеск и знатность придал ей. "Я род мой, говоришь, с Цекропа начинаю; А ты из подлости, из черни!" - Уступаю; Честь предку твоему и должная хвала! Однако ж эта чернь нам витию дала, Защитника в правах безграмотна дворянства; Однако ж эта чернь, скажу еще без чванства, Дает блюстителей законов нам, судей, Которы тщанием и тонкостью своей Для пользы общества их узлы разрешают Иль темный оных смысл нередко объясняют; И ежели Евфрат среди своих брегов Мятется и дрожит от имени орлов, Когда вселенная покорствует римлянам - То тем одолжены мы храбрым плебеянам. А ты, скажи мне, чем отечеству служил И что от древнего Цекропа сохранил? Лишь имя... О бедняк! о знатный мой повеса! Ты то же для меня, что истукан Гермеса: Тот мраморный, а ты, к бесславию, живой - Вот вся и разница у статуи с тобой. Чем отличаются животны, как не силой? Один конь быстр, горяч; другой ленивый, хилый; Того, который всех на скачке передит, Следами сыплет огнь и вихрем пыль крутит, Мы хвалим, бережем и ежедневно холим; А клячу за ничто продать на торг отводим, Хотя б Гарпинова отродия была; Равно и ты презрен, коль знатные дела, Которыми твои прапрадеды сияют, Лишь только нам твою ничтожность озаряют. Достоинство других нам блеска не дает: От зданья отними столпы - оно падет; А скромный плющ растет без страха и не гнется, Хотя и срубишь вяз, вкруг коего он вьется. Итак, желаешь ли уважен быть, любим? Знай долг свой: в брани будь искусен и решим, В семействе друг, в суде покров, защитник правых, И лжесвидетелей, кто б ни были, лукавых, Забыв и род, и сан, и мощь их, обличай; За истину на все бестрепетно дерзай, Хотя бы Фаларид, подвигнут адским гневом, Грозил тебе за то вола разженным чревом: Нет нужды! Изверг тот, урод, не человек, Кто думает продлить бесчестием свой век! Пускай для них полет свой остановит время; Но жизнь, должайша жизнь без чести тяжко бремя! Так жизни ль жертвовать, сим нескольким часам, Тем самым, для чего и жизнь любезна нам?. Рубеллий! тот уж мертв, кто казни стал достоин, Хотя он и поднесь над устрицами воин, Которых сотнями глотает на пирах, Хоть всякий день еще купается в водах, Настоянных цветов и амбры ароматом. Когда же наконец ты хитростью, иль златом, Иль и заслугами взойдешь на верх честей, Став, например, главой обширных областей, Не будь, не будь своим предместникам подобен, Толико ж, как они, мздоимен, горд и злобен; Не лей союзных кровь, смягчай их горьку часть И в правосудии являй свою лишь власть; Твори, что глас тебе законов возвещает, И помни, что сенат в возмездье обещает: Отлику или гром! Так, гром, которым он, За слезы вдов, сирот, за их сердечный стон, Сразил Нумитора с жестоким Капитоном, Сих алчных кровопийц!.. Увы! что пользы в оном, Коль Панса грабит то, что Натта пощадил? Не долго ты, Керип, спокойствие хранил; Неси скорей, бедняк, домашние уборы, Весь скарб под молоток, пока не придут воры; Продай все и молчи, а с просьбой не тащись, Иль и с последними ты крохами простись; Хотя и в старину не более щадили Друзей, которых мы мечом усыновили, Но им сносней была отеческая власть; В то время было что у деток и украсть: Дома их красились Мироновой работой, Сияли золотом еще, не позолотой; Где кисть Паразия, где Фидия резец Оставили векам в изящном образец. А Верресу соблазн! так, все сие богатство Украдкой перешло... какое святотатство!.. Бесстыдна Верреса с Антонием в суда. Несчастным сим принес мир более вреда, Чем самая война! Но что похитишь ныне? Заросшие поля, подобные пустыне, С десяток кобылиц иль пары две волов... Быть может, пастуха, отеческих богов, Быть может, инде бюст - кумир уединенный; Добыча бедная! но им урон бесценный, Затем, что это их последнее добро! Грабитель! смело грабь и злато и сребро Трусливых родиян, коринфян умащенных - Чего бояться их, всех в роскошь погруженных? Но пощади жнецов, питающих наш град, Столицу праздности, позорищ и прохлад! Но галла ты не тронь, ибернца также бойся; И что взять в Африке? О! там, не беспокойся, Давно уж Марий {*} был. Страшись, страшись привесть {* Сей Марий - не тот, который разбил тевтонов и кимвров, - был проконсулом в Африке. Сенат осудил его за грабительство в ссылку, но область, им разоренная, никакого более удовлетворения не получила; половина из похищенного у него сокровища описана была в казну, а другая осталась у Мария, и он, будучи в ссылке, жил еще великолепнее, нежели в своей губернии.} В отчаянье людей, в которых сердце есть! Ты можешь захватить и домы их и селы; Но вырвешь ли из рук их щит, их меч и стрелы? Булат, булат еще останется при них. Но обратим к тебе, о Понтикус, наш стих. Когда подвластные в тебе увидят друга, Отца и судию; когда твоя супруга Не будет города и веси обтекать, Чтобы, как Гарпия, несчастных хлеб снедать, - Тогда, хоть Пикусов будь внучек, я согласен; Пожалуй, выбирай из повестей и басен Любого в прадеды: пусть будет он Титан, Хоть самый Промефей - почту твой род и сан. Но если, ослепясь своим высоким саном, Ты будешь не судьей - мздоимцем и тираном; Когда ты ликторов секиры притупишь И руки кровию союзных обагришь, Тогда твой знатный род против тебя ж восстанет, Он первый на тебя проклятьем страшным грянет, И первой мерзости, ты коими покрыт, Как яркий пламенник пред миром озарит: Преступник чем знатней, тем более он винен! Смотри, как Дамазин и гнусен и бесчинен: Вдоль места, где его почиет предков прах, Летит на шестерне, имея бич в руках! Смотри, как званием возницы он гордится! И кто же? консул сам! кто боле осрамится? Конечно, в ночь его не сторожит никто; Но месяц с небеси, но звезды видят то! Увидим, погоди, и все, коль скоро минет Срок консульству его; тогда он тогу скинет И в белый день во всей предстанет славе нам, Возжами бья коней усталых по бокам; Тогда он станет сам ходить уже за ними, И клясться будет он богами не иными, Как лишь Гипоною {*}, висящей на стене {* Гипона - богиня, покровительствующая конским заводам.} В конюшне у него! "Он молод, - скажут мне, - И мы ведь были то ж". Я и не спорю, были! Но с первой бородой себя переменили. Срок буйства юных лет быть должен короток. Согласен я и в том, что слишком тот жесток, Который молодость ни в чем уж не прощает; Но консула ль простить? того ль, кто посещает Все подлые места, какие в Риме есть, Тогда как молодость, порода, долг и честь Зовут его на Рейн, на берега Дуная, В Армению, на Нил, где, лавры пожиная, Он мог бы заслужить бессмертия венец? О Цезарь, где найдешь вождей ты наконец? Ищи, ищи их впредь не в сонме отличенных, Не в Остии - в местах, разврату посвященных; Там, там ты их найдешь в толпе бродяг, рабов, Между Цибелиных неистовых жрецов, При бубнах на полу простертых и храпящих; Всяк первый, всякий брат в вертепах сих смердящих. И все там общее: стол, чаша и постель; Забыть самих себя - есть главная их цель. Когда б ты, Понтикус, узнал, что твой служитель, Последний самый раб, попал в сию обитель, Скажи мне, как бы с ним за это поступил? Конечно бы его надолго заключил В Луканию или в тосканские темницы! {*} {* Это были подземелья, называвшиеся у римлян ergastula; почти каждый римский владелец имел в поместье своем подземелье, куда он в наказание сажал своих невольников.} Что ж тем, которые бесчестят багряницы? О век! что и бойцу вменяют в срам и студ, Тем могут щеголять Воллезиус и Брут! Кто родом был знатней Цетега, Катилины? Казалось, не было завидней их судьбины! Какой просторный был им к славе предков след! Но что ж? в свирепости и галлов превзошед, Они острят мечи и раздувают пламя, Чтоб ночью, развернув мятежническо знамя, Разрушить, сжечь дома, и храмы, и весь Рим! Но консул бодрствует, преграды ставит им; Стрежет их все шаги, сограждан ободряет, И словом, не мечом, республику спасает. Кто ж этот, кто отвел от нас враждебный рок? Марк Туллиус, пришлец арпинский, _новичок_! {*} {* Цицерон родился в местечке Арпинум. Римляне называли новичками всех тех, которые вышли в знатность сами по себе, а не по предкам.} Но Рим его почтил не теми именами: Он лавры Августа всегда кропил слезами, А Туллия - отцом отечества нарек. Кто ж, Понтикус, теперь твой знатный человек? По мне, так лучше будь потомком ты Терсита {*}, {* Это был безобразный и малодушный князь, упоминаемый в Илиаде.} Но с мужеством, с душой Ахилла именита! <1803> Сказки. Басни. Апологи Сказки КАРТИНА Уж ночь на Петербург спустила свой покров; Уже на чердаках у многих из творцов Погасла свечка и курилась, И их объятая восторгом голова На рифмы и слова Сама собой скатилась. Козлова ученик В своем уединеньи, Сидевший с Гением в глубоком размышленья, Вдруг слышит стук и крик: "_Где, где он? Там? А! Здесь?_" - и видит пред собою Кого ж? - Князь Ветров шарк ногою! "Слуга покорнейший! а я, оставя бал, Заехал на _часок_ за собственным к вам делом. Я слышал, в городе вас все зовут Апеллом: Не можете ли вы мне кистию своей Картину написать? да только поскорей! Вот содержание: Гимен, то есть бог брака, Не тот, что пишется у нас сапун, зевака, Иль плакса, иль брюзга, но легкий, милый бог, Который бы привлечь и труженика мог, - Гимен и с ним Амур, всегда в восторге новом, Веселый, миленький, и живчик одним словом, Взяв за руки меня, подводят по цветам, Разбросанным по всем местам, К прекрасной девушке, боготворимой мною - Я завтра привезу портрет ее с собою, - Владычица моя в пятнадцатой весне, Вручает розу мне; Вокруг нее толпой забавы, игры, смехи; Вдали ж, под миртами, престол любви, утехи, Усыпан розами и весь почти в тени Дерев, где ветерок заснул среди листочков... Да! не забыть притом и страстных голубочков - Вот слабый вам эскиз! Чрез два, четыре дни Картина, думаю, уж может быть готова; О благодарности ж моей теперь ни слова: Докажет опыт вам - прощайте!" И - исчез. Проходит ночь; с зарей, разлившей свет с небес, Художник наш за кисть - старается, трудится: Что ко лбу перст, то мысль родится, И что черта, То нова красота. Уже творец картины Свершил свой труд до половины, Как вдруг Почувствовал недуг, И животворна кисть из слабых рук упала. Минута между тем желанная настала: Князь Ветров женится, хотя картины нет. Уже он райские плоды во браке жнет; Что день, то новый дар в возлюбленной княгине; Мила, божественна, при всех и наедине. Уж месяц брака их протек И Апеллесову болезнь с собой увлек. Благодаря судьбину, Искусник наш с постели встал, С усердьем принялся дописывать картину И в три дни дописал. Божественный талант! изящное искусство! Какой огонь! какое чувство! Но полно, поспешим мы с нею к князю в дом. Князь вышел в шлафроке, нахлучен колпаком, И, сонными взглянув на живопись глазами: "Я более, - сказал, - доволен был бы вами, Когда бы выдумка была Не столь игрива, весела. Согласен я, она нежна, остра, прекрасна, Но для женатого... уж слишком любострастна! Не можно ли ее поправить как-нибудь?.. Какой мороз? моя ужасно терпит грудь: Прощайте!" Апеллес, расставшись с сумасбродным, Засел картину поправлять С терпением, артисту сродным; Иное в ней стирать, иное убавлять, Соображаяся с последним князя вкусом. Три месяца пробыв картина под искусом, Представилась опять сиятельным глазам; Но, ах! знать, было так угодно небесам: Сиянье их совсем затмилось, И уж почти ничто в картине не годилось. "Возможно ль?.. Это я? - Вскричал супруг почти со гневом. - Вы сделали меня совсем уже _Хоревом_ {*}, {* Действующее лицо в трагедии г. Сумарокова.} Уж слишком пламенным... да и жена моя Здесь сущая Венера! Нет, не прогневайтесь, во всем должна быть мера!" Так о картине князь судил, И каждый день он в ней пороки находил. Чем более она висела, Тем более пред ним погрешностей имела, Тем строже перебор от князя был всему: Уже не взмилились и грации ему, Потом и одр любви, и миртовы кусточки; Потом и нежные слетели голубочки; Потом и смехи все велел закрасить он, А наконец, увы! вспорхнул и Купидон. 1790 МОДНАЯ ЖЕНА Ах, сколько я в мой век бумаги исписал! Той песню, той сонет, той лестный мадригал; А вы, о нежные мужья под сединою! Ни строчкой не были порадованы мною. Простите в том меня: я молод, ветрен был, Так диво ли, что вас забыл? А ныне вяну сам: на лбу моем морщины Велят уже и мне Подобной вашей ждать судьбины И о цитерской стороне Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы, Я знаю, старикам разглаживают лицы: Так слушайте меня, я сказку вам начну Про модную жену. Пролаз в течение полвека Все полз, да полз, да бил челом, И наконец таким невинным ремеслом Дополз до степени известна человека, То есть стал с именем, - я говорю ведь так, Как говорится в свете: То есть стал ездить он шестеркою в карете; Потом вступил он в брак С пригожей девушкой, котора жить умела, Была умна, ловка И старика Вертела как хотела; А старикам такой закон, Что если кто из них вскружит себя вертушкой, То не она уже, а он Быть должен наконец игрушкой; Хоть рад, хотя не рад, Но поступать с женою в лад И рубль подчас считать полушкой. Пролаз хотя пролаз, но муж, как и другой, И так же, как и все, ценою дорогой Платил жене за нежны ласки; Узнал и он, что блонды, каски, Что креп, лино-батист, тамбурна кисея. Однажды быв жена- вот тут беда моя! Как лучше изъяснить, не приберу я слова - Не так чтобы больна, не так чтобы здорова, А так... ни то ни се... как будто не своя, Супругу говорит: "Послушай, жизнь моя, Мне к празднику нужна обнова: Пожалуй, у мадам Бобри купи тюрбан; Да слушай, душенька: мне хочется экран Для моего камина; А от нее ведь три шага До английского магазина; Да если б там еще... нет, слишком дорога! А _ужасть_ как мила!" - "Да что, мой свет, такое?" - "Нет, папенька, так, так, пустое... По чести, мне твоих расходов жаль". - "Да что, скажи, откройся смело; Расходы знать мое, а не твое уж дело". - "Меня... стыжусь... пленила шаль; Послушай, ангел мой! она такая точно, Какую, помнишь ты, выписывал нарочно Князь, для княгини, как у князя праздник был". С последним словом прыг на шею И чок два раза в лоб, примолвя: "Как ты мил!" - "Изволь, изволь, я рад со всей моей душою Услуживать тебе, мой свет! - Был мужнин ей ответ. - Карету!.. Только вряд поспеть уж мне к обеду! Да я... в Дворянский клуб оттоле заверну". - "Ах, мой жизненочек! как тешишь ты жену! Ступай же, Ванечка, скорее". - "Еду, еду!" И Ванечка седой, Простясь с женою молодой, В карету с помощью двух долгих слуг втащился, Сел, крякнул, покатился. Но он лишь со двора, а гость к нему на двор - Угодник дамский, Миловзор, Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной. "Ах! я лишь думала! как мил!" - "Слуга покорный". - "А я одна". - "Одне? тем лучше! где же он?" - "Кто? муж?" - "Ваш нежный Купидон". - "Какой, по чести, ты ругатель!" - "По крайней мере я всех милых обожатель. Однако ж это ведь не ложь, Что друг мой на него хоть несколько похож". - "То есть он так же стар, хотя не так прекрасен". - "Нет! Я вам докажу". - "О! этот труд напрасен". - "Без шуток, слушайте; тот слеп, а этот крив; Не сходны ли ж они?" - "Ах, как ты злоречив!" - "Простите, перестану... Да! покажите мне диванну: Ведь я еще ее в отделке не видал; Уж, верно, это храм! Храм вкуса!" - "Отгадал". - "Конечно, и... любви?" - "Увы! еще не знаю. Угодно поглядеть?" - "От всей души желаю". О бедный муж! спеши иль после не тужи, И от дивана ключ в кармане ты держи: Диван для городской вострушки, Когда на нем она сам-друг, Опаснее, чем для пастушки Средь рощицы зеленый луг. И эта выдумка диванов, По чести, месть нам от султанов! Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там, Рассматривает всё, любуется, дивится; Амур же, прикорнув на столике к часам Приставил к стрелке перст, и стрелка не вертится, Чтоб двум любовникам часов досадный бой Не вспоминал того, что скоро возвратится Вулкан домой. А он, как в _руку сон_!.. Судьбы того хотели! На тяжких вереях вороты заскрипели, Бич хлопнул, и супруг с торжественным лицом Явился на конях усталых пред крыльцом. Уж он на лестнице, таща в руках покупку, Торопится свою обрадовать голубку; Уж он и в комнате, а верная жена Сидит, не думая об нем, и не одна. Но вы, красавицы, одной с Премилой масти, Не ахайте об ней и успокойте дух! Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти? Фиделька резвая, ее надежный друг, Которая лежала, Свернувшися клубком, На солнышке перед окном, Вдруг встрепенулася, вскочила, побежала К дверям и, как разумный зверь, Приставила ушко, потом толк лапкой в дверь, Ушла и возвратилась с лаем. Тогда ж другой пенат, зовомый попугаем, Три раза вестовой из клетки подал знак, Вскричавши: "Кто пришел? дурак!" Премила вздрогнула, и Миловзор подобно; И тот, и та - о, время злобно! О, непредвиденна беда! - Бросался туда, сюда, Решились так, чтоб ей остаться, А гостю спрятаться хотя позадь дверей, - О женщины! могу признаться, Что вы гораздо нас хитрей! Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога? Муж, в двери выставя расцветшие два рога, Вошел в диванную и видит, что жена Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна; Он ближе к ней - она проснулась, Зевнула, потянулась; Потом, Простерши к мужу руки: "Каким же, - говорит ему, - я крепким сном Заснула без тебя от скуки! И знаешь ли, что мне Привиделось во сне? Ах! и теперь еще в восторге утопаю! Послушай, миленький! лишь только засыпаю, Вдруг вижу, будто ты уж более не крив; Ну, если этот сон не лжив? Позволь мне испытать". - И вмиг, не дав супругу Прийти в себя, одной рукой Закрыла глаз ему - здоровый, не кривой, - Другою же на дверь указывая другу, Пролазу говорит: "Что, видишь ли, мой свет?" Муж отвечает: "Нет!" - "Ни крошечки?" - "Нимало; Так темно, как теперь, еще и не бывало". - "Ты шутишь?" - "Право, нет; да дай ты мне взглянуть". - "Прелестная мечта! - Лукреция вскричала. - Зачем польстила мне, чтоб после обмануть! Ах! друг мой, как бы я желала, Чтобы один твой глаз Похож был на другой!" Пролаз, При нежности такой, не мог стоять болваном; Он сам разнежился и в радости души Супругу наградил и шалью и тюрбаном. Пролаз! ты этот день во святцах запиши: Пример согласия! Жена и муж с обновой! Но что записывать? Пример такой не новый. 1791 СКАЗКА Ну, всех ли, милые мои, пересчитали? Довольно, право, ведь устали! Послушайте меня, я сказку вам скажу; Садитесь все вокруг, да чур... уж не жу-жу! Однажды адский воевода, Вы знаете, кто он? - Угрюмый бородач, по имени Плутон, Зовет к себе богов проворна скорохода, Эрмия, и дает приказ: "Ступай на землю ты в сей час И выбери мне там трех девушек пригожих, Или хоть вдовушек, лишь с фуриями схожих, А эти уж стары, пора им отдохнуть!" Меркурий порх - и кончил путь Скорей, чем два раза мигнуть. С минуту погодя и важная Юнона Ирисе говорит с блистательного трона: "Послушай, душенька, не можешь ли ты мне Найти в подлунной стороне Трех девушек прекрасных, Невлюбчивых, бесстрастных И целомудренных, как чистых голубиц? Мне очень хочется привесть Венеру в краску... Поверю ль я, что все смиренья носят маску И нет упорных ей ни жен, ниже девиц!" Ириса также порх, и по земному шару Кидается и тут и там, По кротким хижинам, по гордым теремам, По кельям, - нет нигде толь редкого товару! Взвилася бедная опять под небеса. "Возможно ль! Что за чудеса? - Увидевши одну, Юнона закричала. - О непорочность! что ты стала?" - "Богиня, - воздохнув, посланница рекла. - Из рук находка утекла! Сыскались было три, которы век не знали И имени любви, но, ах, к моей печали, Я поздно уж пришла: Эрмий перехватил!" - "Ах он негодница! да кем он послан был?" - "Плутоном". - "Как! и хрыч затеял уж измену?" - "Нет, фуриям на смену". 1793 ИСКАТЕЛИ ФОРТУНЫ Кто на своем веку Фортуны не искал? Что если б силою волшебною какою Всевидящим я стал И вдруг открылись предо мною Все те, которые и едут, и ползут, И скачут, и плывут, Из царства в царство рыщут, И дочери судьбы отменной красоты Иль убегающей мечты Без отдыха столь жадно ищут? Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках... Уж сердце в восхищеньи бьется... Вот только что схватить... хоть как, так увернется, И в тысяче уже верстах! "Возможно ль, - многие, я слышу, рассуждают, - Давно ль такой-то в нас искал? А ныне как он пышен стал! Он в счастии растет; а нас за грязь кидают! Чем хуже мы его?" Пусть лучше во сто раз, Но что ваш ум и всё? Фортуна ведь без глаз; А к этому прибавим: Чин стоит ли того, что для него оставим Покой, покой души, дар лучший всех даров, Который в древности уделом был богов? Фортуна - женщина! умерьте вашу ласку; Не бегайте за ней, сама смягчится к вам. Так милый Лафонтен давал советы нам И сказывал в пример почти такую сказку, В деревне ль, в городке, Один с другим невдалеке, Два друга жили; Ни скудны, ни богаты были. Один все счастье ставил в том, Чтобы нажить огромный дом, Деревни, знатный чин, - то и во сне лишь видел; Другой богатств не ненавидел, Однако ж их и не искал, А кажду ночь покойно спал. "Послушай, - друг ему однажды предлагает, - На родине никто пророком не бывает; Чего ж и нам здесь ждать? - Со временем сумы. Поедем лучше мы Искать себе добра; войти, сказать умеем; Авось и мы найдем, авось разбогатеем". - "Ступай, - сказал другой, - А я остануся; мне дорог мой покой, И буду спать, пока мой друг не возвратится". Тщеславный этому дивится И едет. На пути встречает цепи гор, Встречает много рек, и напоследок встретил Ту самую страну, куда издавна метил: Любимый уголок Фортуны, то есть двор; Не дожидайся ни зову, ни наряду, Пристал к нему и по обряду Всех жителей его он начал посещать: Там стрелкою стоит, не смея и дышать, Здесь такает из всей он мочи, Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночи Наш витязь сам не свой; Но все то было втуне! "Что за диковинка! - он думает. - Стой, стой Да слушай об одной Фортуне, А сам все ничего! Нет, нет! такая жизнь несноснее всего. Слуга покорный вам, господчики, прощайте И впредь меня не ожидайте; В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, там Фортуне с давних лет курится фимиам..." Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели. Но что же? Не прошло недели, Как странствователь наш отправился в Сурат, А часто, часто он поглядывал назад, На родину свою: корабль то загорался, То на мель попадал, то в хляби погружался; Всечасно в трепете, от смерти на вершок; Бедняк бесился, клял - известно, лютый рок, Себя, - и всем и всем изрядна песня пета! "Безумцы! - он судил. - На край приходим света Мы смерть ловить, а к ней и дома три шага!" Синеют между тем Индейски берега, Попутный дунул ветр; по крайней мере кстате Пришло мне так сказать, и он уже в Сурате! "Фортуна здесь?" - его был первый всем вопрос. "В Японии", - сказали. "В Японии? - вскричал герой, повеся нос - Быть так! плыву туда". И поплыл; но, к печали, Разъехался и там с Фортуною слепой! "Нет! полно, - говорит, - гоняться за мечтой". И с первым кораблем в отчизну возвратился. Завидя издали отеческих богов, Родимый ручеек, домашний милый кров, Наш мореходец прослезился И, от души вздохнув, сказал: "Ах, счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху знал И двор, и океан, и о слепой богине! Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне". И так с восторгом он и в сердце и в глазах В отчизну наконец вступает, Летит ко другу, - что ж? как друга обретает? Он спит, а у него Фортуна в головах! 1794 ПО СЛЕДАМ ДИОГЕНА Посвящается В. Слабошевичу Я зажег свой фонарь. Огоньком золотым Он во мгле загорелся глубокой. И по свету бродить я отправился с ним То тропой, то дорогой широкой. Я везде побывал - у подножья божков И любимцев прогресса и века, И под кровлей забытых, презренных рабов, - Я повсюду искал _человека_. Беспредельная, грозная мгла над землей Простирала могильные сени, И во мгле окровавленной, страшной толпой Шевелились и двигались тени. Исхудалые, бледные, в тяжких цепях Шли они трудовою дорогой И тельцов золотых на усталых руках Проносили с тоской и тревогой. Если двое столкнутся - безжалостный бой Начинают безумные братья... Льется кровь, разливаясь широкой волной, И гремят над толпою проклятья; И напрасно безумцев разнять я хотел, Говоря им о правде и боге: Этот бой беспощадный повсюду кипел На тернистой житейской дороге! И с улыбкой, исполненной злобы глухой, С высоты своего пьедестала Беспредельно царил над развратной толпой Гордый призрак слепого Ваала. Где же люди? Тоскующий взор не встречал Ни любви бескорыстной, ни ласки; Только стон над землей утомленной стоял, Да с безумным весельем повсюду звучал Дикий грохот вакхической пляски. Где же жизнь? Неужели мы жизнью зовем Этот мрак без лучей идеала?.. И ушел я поспешно с моим фонарем Из мятежного царства Ваала. Я хотел отдохнуть на просторе полей От бесплодных и долгих исканий, От разврата и злобы погибших людей, От жестокой борьбы и рыданий. Предо мной расстилалась туманная даль... Ночь повсюду безмолвно дремала, И подруга раздумья - немая печаль На душе словно камень лежала. Грустно, грустно кругом. Никого - кто бы мог Облегчить накипевшую муку, Кто б в неравной борьбе мне участьем помог, Протянул бы по-дружески руку... Люди-братья! Когда же окончится бой У подножья престола Ваала И блеснет в небесах над усталой землей Золотая заря идеала! 1879 * * * Заря лениво догорает На небе алой полосой; Село беззвучно засыпает В сияньи ночи голубой; И только песня, замирая, В уснувшем воздухе звучит, Да ручеек, струей играя, С журчаньем по лесу бежит... Какая ночь! Как великаны, Деревья сонные стоят, И изумрудные поляны В глубокой мгле безмолвно спят... В капризных, странных очертаньях Несутся тучки в небесах; Свет с тьмой в роскошных сочетаньях Лежит на листве и стволах... С отрадой жадной грудь вдыхает В себя прохладные струи, И снова в сердце закипает Желанье счастья и любви... 1879 ОБЛАКА 1 По лазури неба тучки золотые На заре держали к морю дальний путь, Плыли, - зацепились за хребты седые И остановились на ночь отдохнуть. Целый чудный город, с башнями, с дворцами, С неподвижной массой дремлющих садов, Вырос из залитой мягкими лучами Перелетной стаи вешних облаков. Тут немые рощи замок окружили, Там через ущелье легкий мост повис. Вырос храм, и стройный портик обступили Мраморные группы, тяготя карниз; Высоко вознесся купол округленный И поник на кроны розовых колонн, И над всем сияет ярко освещенный Новый, чудный купол - южный небосклон!.. 2 Милый друг, не верь сияющим обманам! Этот город - призрак: он тебе солжет, - Он тебя пронижет ветром и туманом, Он тебя холодным мраком обоймет. Милый друг, не рвись усталою душою От земли - порочной родины твоей, - Нет, трудись с землею и страдай с землею Общим тяжким горем братьев и людей. Долог труд, зато глубоко будет счастье: Кровью и слезами купленный покой Не спугнет бесследно первое ненастье, Не рассеет первой легкою грозой! О, не отдавай же сердца на служенье Призрачным обманам и минутным снам: Облака красивы, но в одно мгновенье Ветер разметать их может по горам!.. Май 1880 * * * Да, хороши они, кавказские вершины, В тот тихий час, когда слабеющим лучом Заря чуть золотит их горные седины И ночь склоняется к ним девственным челом. Как жрицы вещие, объятые молчаньем, Они стоят в своем раздумье вековом, А там, внизу, сады кадят благоуханьем Пред их незыблемым гранитным алтарем; Там - дерзкий гул толпы, объятой суетою, Водоворот борьбы, страданий и страстей, - И звуки музыки над шумною Курою, И цепи длинные мерцающих огней!.. Но нет в их красоте знакомого простора: Куда ни оглянись - везде стена хребтов, - И просится душа опять в затишье бора, Опять в немую даль синеющих лугов; Туда, где так грустна родная мне картина, Где ветви бледных ив склонились над прудом, Где к гибкому плетню приникнула рябина, Где утро обдает осенним холодком... И часто предо мной встают под небом Юга, В венце страдальческой и кроткой красоты, Родного Севера - покинутого друга - Больные, грустные, но милые черты... Июнь 1880 Тифлис * * * Друг! Как ты вошел сюда не в брачной одежде? Св. Евангелие Томясь и страдая во мраке ненастья, Горячее, чуткое сердце твое Стремится к блаженству всемирного счастья И видит в нем личное счастье свое. Но, друг мой, напрасны святые порывы: На жизненной сцене, залитой в крови, Довольно простора для рынка наживы И тесно для светлого храма любви!.. Но если и вправду замолкнут проклятья, Но если и вправду погибнет Ваал И люди друг друга обнимут, как братья, И с неба на землю сойдет идеал, - Скажи: в обновленном и радостном мире Ты, свыкшийся с чистою скорбью своей, Ты будешь ли счастлив на жизненном пире, Мечтавший о счастье печальник людей? Ведь сердце твое - это сердце больное - Заглохнет без горя, как нива без гроз: Оно не отдаст за блаженство покоя Креста благодатных страданий и слез. Что ж, если оно затоскует о доле Борца и пророка заветных идей, Как узник, успевший привыкнуть к неволе, Тоскует о мрачной темнице своей? Июль 1880 ОТРЫВОК И вот, от ложа наслажденья И нег любви оторвана, Перед судилищем она Предстала с трепетом смущенья. Греха открытого позор К земле чело ее склоняет; Она молчит - и только- взор Молить о милости дерзает... Напрасны были б оправданья: Еще греховные лобзанья, Казалось, жгли ее уста, Грудь сладострастно волновалась, И вся звала, вся отдавалась Ее нагая красота. Она виновна, нет сомненья; Но грозный час суда настал, И рокового обвиненья Никто промолвить не дерзал. Закон суров, и казнь ужасна, А эта падшая жена Так упоительно-прекрасна, Так беззащитно-смущена. И в первый раз греховным взором Смущен, бесстрастный круг судей Сидел, замедля приговором В немом волненьи перед ней... 1880 * * * Я не тому молюсь, кого едва дерзает Назвать душа моя, смущаясь и дивясь, И перед кем мой ум бессильно замолкает, В безумной гордости постичь его стремясь; Я не тому молюсь, пред чьими алтарями Народ, простертый ниц, в смирении лежит, И льется фимиам душистыми волнами, И зыблются огни, и пение звучит; Я не тому молюсь, кто окружен толпами Священным трепетом исполненных духов И чей незримый трон за яркими звездами Царит над безднами разбросанных миров, - Нет, перед ним я нем!.. Глубокое сознанье Моей ничтожности смыкает мне уста, - Меня влечет к себе иное обаянье - Не власти царственной, но пытки и креста. Мой бог - бог страждущих, бог, обагренный кровью, Бог - человек и брат с небесною душой, - И пред страданием и чистою любовью Склоняюсь я с моей горячею мольбой!.. 1880 * * * Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат Кто б ты ни был, не падай душой. Пусть неправда и зло полновластно царят Над омытой слезами землей, Пусть разбит и поруган святой идеал И струится невинная кровь, - Верь: настанет пора - и погибнет Ваал, И вернется на землю любовь! Не в терновом венце, не под гнетом цепей,. Не с крестом на согбенных плечах, - В мир придет она в силе и славе своей, С ярким светочем счастья в руках. И не будет на свете ни слез, ни вражды, Ни бескрестных могил, ни рабов, Ни нужды, беспросветной, мертвящей нужды, Ни меча, ни позорных столбов! О мой друг! Не мечта этот светлый приход, Не пустая надежда одна: Оглянись, - зло вокруг чересчур уж гнетет, Ночь вокруг чересчур уж темна! Мир устанет от мук, захлебнется в крови, Утомится безумной борьбой - И поднимет к любви, к беззаветной любви, Очи, полные скорбной мольбой!.. 1880 ПОЭЗИЯ За много лет назад, из тихой сени рая, В венке душистых роз, с улыбкой молодой, Она сошла в наш мир, прелестная, нагая И гордая своей невинной красотой. Она несла с собой неведомые чувства, Гармонию небес и преданность мечте, - И был закон ее - искусство для искусства, И был завет ее - служенье красоте. Но с первых же шагов с чела ее сорвали И растоптали в прах роскошные цветы, И темным облаком сомнений и печали Покрылись девственно-прекрасные черты. И прежних гимнов нет!.. Ликующие звуки Дыханием грозы бесследно унесло, - И дышит песнь ее огнем душевной муки, И тернии язвят небесное чело!.. 1880 В АЛЬБОМ Е. А. Стобеус Непрошеный стучусь я в ваш альбом, Как странник, на пути застигнутый грозою, Стучит в чужую дверь, под вьюгой и дождем, Окоченелою от холода рукою: "Пустите, - молит он, - не прогоняйте прочь! Я долго честно шел к своей заветной цели, Но грозен черный лес в разгневанную ночь, Суров и страшен путь - и силы ослабели..." Услышат ли его? Отворится ль пред ним Вход в дом, иль он прождет до света за оградой? И как отворится: с участьем ли живым, Иль с тайною, холодною досадой? И, оглядев его оборванный наряд - След тайных бурь и ранних испытаний, - Не бросят ли ему обидный взгляд Сомненья в святости его желаний? 1880 МЕЛОДИЯ Я б умереть хотел на крыльях упоенья, В ленивом полусне, навеянном мечтой, Без мук раскаянья, без пытки размышленья, Без малодушных слез прощания с землей. Я б умереть хотел душистою весною, В запущенном саду, в благоуханный день, Чтоб купы темных лип дремали б надо мною И колыхалась бы цветущая сирень. Чтоб рядом бы ручей таинственным журчаньем Немую тишину тревожил и будил И синий небосклон торжественным молчаньем Об райской вечности мне внятно говорил. Чтоб не молился б я, не плакал, умирая, А сладко задремал и снилось мне б во сне, Что я плыву... плыву и что волна немая Беззвучно отдает меня другой волне... 1880 * * * О, спасибо вам, детские годы мои, С вашей ранней недетской тоскою! Вы меня научили на слово любви Отзываться всей братской душою. Истомивши меня, истерзавши мне грудь, С глаз моих вы завесу сорвали, И блеснул предо мною неведомый путь - Путь горячей любви и печали... 1880 * * * Если душно тебе, если нет у тебя В этом мире борьбы и наживы Никого, кто бы мог отозваться, любя, На сомненья твои и порывы; Если в сердце твоем оскорблен идеал, Идеал человека и света, Если честно скорбишь ты и честно устал, - Отдохни над страницей поэта. В стройных звуках своих вдохновенных речей, Чуткий к каждому слову мученья, Он расскажет тебе о печали твоей, Но расскажет, как брат, без глумленья; Он поднимет угасшую веру в тебе, Он разгонит сомненья и муку И протянет тебе, в непосильной борьбе, Бескорыстную братскую руку... Но умей же и ты отозваться душой Всем, кто ищет и просит участья, Всем, кто гибнет в борьбе, кто подавлен нуждой, Кто устал от грозы и ненастья. Научись беззаветно и свято любить, Увенчай молодые порывы, - И тепло тебе станет трудиться и жить В этом мире борьбы и наживы. 1880 * * * В мире были счастливцы, - их гимны звучали, Как хвалебные арфы бесплотных духов; В этих гимнах эдемские зори сияли И струилось дыханье эдемских садов; В этих гимнах - как в зеркале сонного моря Отражается небо и склон берегов - Отразились и слезы блаженного горя, И мечты, и желанья их дивных творцов. Полюбить ли случалось им - сила искусства Помогала им в каждую душу влагать К их избранницам те же горячие чувства, Тем же сладким недугом весь мир волновать; Имена их избранниц хвалой становились И в ряду знаменитых и славных имен, Сквозь бессильную давность годов, доносились Невредимо и свято до наших времен. Милый друг, твой певец не прославлен хвалою И тебя не прославит любовью своей, Но зато и живет он и дышит тобою, И на славу не сменит улыбки твоей... 1880 МЕЛОДИИ 1 Погоди: угаснет день, Встанет месяц над полями, На пруду и свет и тень Лягут резкими штрихами. В сладкой неге сад заснет, И к груди его, пылая, Полночь душная прильнет, Как вакханка молодая, - И умчится смутный рой Дум, страданья и сомненья, И склонится над тобой Этой ночи дух немой - Тихий гений примиренья... 2 На западе хмурые тучи За хмурые горы ползут, И молнии черные кручи Мгновенным лобзанием жгут, А справа уж, чуждая бури, Над гранями снежных высот, В сияющей звездной лазури Душистая полночь плывет... 3 Еще не затихли страданья В душе потрясенной моей, А счастье и мир упованья Уж робко ласкаются к ней; И после порывов мученья, Минувших с минувшей грозой, Ей вдвое дороже забвенье И вдвое отрадней покой... 1880 * * * Вы смущены... такой развязки Для ежедневной старой сказки Предугадать вы не могли, - И, как укор, она пред вами Лежит, увитая цветами... Не плачьте ж - поздними слезами Не вырвать жертвы у земли! 1880 НА МГНОВЕНЬЕ Пусть нас давят угрюмые стены тюрьмы, - Мы сумеем их скрыть за цветами, Пусть в них царство мышей, паутины и тьмы, - Мы спугнем это царство огнями... Пусть нас тяжкая цепь беспощадно гнетет, Да зато нет для грезы границы: Что ей цепь?.. Цепь она, как бечевку, порвет И умчится свободнее птицы. Перед нею и рай лучезарный открыт, Ей доступны и бездны морские, И безбрежье степей, и пески пирамид, И вершины хребтов снеговые... В наши стены волшебно она принесет Всю природу, весь мир необъятный, - И в темнице нам звездное, небо блеснет, И повеет весной ароматной! Нам прожить остается одну эту ночь, Но зато - это ночь наслажденья, Прочь же мрачные думы и слезы, - всё прочь, Что рождает тоску и сомненья!.. Мы на пир наш друзей и подруг созовем, Заглушив в себе стоны проклятий, И в объятьях любви беззаботно уснем, Чтоб проснуться для смертных объятий! И да будут позор и несчастье тому, Кто, осмелившись сесть между нами, Станет видеть упрямо всё ту же тюрьму За сплетенными сетью цветами; Кто за полным бокалом нам крикнуть дерзнет, К нам в слезах простирая объятья: "Братья, жадное время не терпит, не ждет! Утро близко!.. Опомнитесь, братья!" 1880 * * * В роще зеленой, над тихой рекой Веет и вьется дымок голубой И, от костра подымаясь, столбом Тихо плывет над соседним кустом. Белая полночь тиха и ясна, В воздухе вкрадчиво веет весна, Веет и нежит, и к жизни зовет, Нежит, ласкает и песню поет. Чудная песня! Прислушайся к ней: "Смолкните слезы и стоны людей, Я, как вакханка, вернулась к земле С чашей - в руках и венком на челе..." 1880 ПОЭЗИЯ Прелестная, полунагая, С венком на мраморе чела, Она, как пери молодая, В наш мир из тихой сени рая, Стыдясь и радуясь, сошла. За колесницей триумфальной Она, ликуя, шла вослед, Над прахом урны погребальной Роняла песню и привет, Любовь и радости венчала, Чаруя музыкой речей, И за столом, под звон бокала, Заздравным гимном оживляла Кружок пирующих друзей. Везде, где речь лилась людская, Ей было место и почет, И мир встречал, благословляя, Ее божественный приход; И фимиам, и лавр, и клики Народ нес в дар ее жрецам, И с тайной завистью владыки Внимали пламенным певцам!.. К чему даны ей власть и звуки - Она ответить не могла; Глубокой мысли рай и муки Бежали детского чела. В часы небесных вдохновений Она не ведала сомнений, Она не плакала за мир, - Она лишь по цветам ступала, И жизнь ей весело сияла, Как вечный праздник, вечный пир... А между тем века бежали, С веками - вянули цветы, И тень сомнений и печали Легла на светлые черты. В ее божественные звуки Больные ноты слез и муки, Страдая, Истина вплела; Растоптан в прах венец лавровый, И терн кровавый, терн суровый, Как змей, обвился вкруг чела!.. Вперед же, в новом обаяньи, С заветом без конца любить, Чтоб брата в горе и страданьи Участьем теплым оживить, Чтоб стать на бой с позором века Железом пламенных речей, Чтоб к идеалу человека Вести страдающих людей!.. 1880 * * * Море - как зеркало!.. Даль необъятная Вся серебристым сияньем горит; Ночь непроглядная, ночь ароматная Жжет и ласкает, зовет и томит... Сердце куда-то далеко уносится, В чудные страны какие-то просится, К свету, к любви, к красоте!.. О, неужели же это стремление Только мечты опьяненной брожение? О, неужели же это стремление Так и замрет на мгновенной мечте? Море, ответь!.. И оно откликается: "Слышишь, как тихо струя ударяется В серые камни прибрежных громад? Видишь, как очерки тучек туманные Море и небо, звездами затканные, Беглою тенью мрачат!.." 1880 ЦАРЕВНА СОФЬЯ Начало трагедии ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ Терем царевны Софьи. В глубине сцены и направо - двери. На авансцене справа - стол, на столе - переплетенная рукопись. Царевна Софья сидит у стола в высоком резном кресле синего бархата. У ног, на полу - мамка. По стенам скамейки, обитые персидской камкой. <Явление 1> <Софья и мамка.> Мамка Сидит он это, матушка-царевна, Час, и другой, и третий - нет как нет! Уж солнышко за синий лес спустилось И ночь идет, темнешенька-темна; Вдруг - ровно светом осияло сад: Глядит он - и свести очей не может - Из терема девичьего с крыльца Спускается заморская царевна, Красавица, какой и нет другой! Идет она, земли ногой не тронет, А по бокам - всё мамушки да няньки И стражники с секирами в руках. Наряд на ней - весь в камнях самоцветных, Так и горит, так и слепит глаза; Дугою бровь, медвяные уста, Коса как ночь, вся в жемчуг перевита; И, диво дивное, - во лбу горит звезда!.. Да ты никак не слушаешь, царевна? Софья не слышит. Царевна-матушка, да что ты, бог с тобой!... Софья А? что?.. (Очнувшись) Да, да... Ты что ж остановилась? Я слушаю: Димитрий-королевич Убил царя Далмата!.. Продолжай. Мамка И не убил! Как можно, чтоб убил! И сказку ту я кончила давно уж... За что убить? Отца-то, государя, И убивать?.. Нет, матушка-царевна, Не слушала меня ты!.. Ох, давно Я разумом холопским замечаю, Что ровно ты не по себе. Как тень, Печальная по терему ты бродишь, Всё думаешь о чем-то да грустишь. И то сказать, с пеленок не резва ты, Да всё-таки нет-нет и оживешь, Подымешь смех, и беготню, и игры, Затормошишь совсем меня, старуху, И не уймешь, бывало... А теперь?.. Нет чтоб зайти по-прежнему в светлицу, Чтоб посмотреть, не ленятся ль работать Золотошвейки <и> какой узор По бархату заморскому выводят; Нет чтоб позвать к себе убогих странниц, Послушать их речей благочестивых Да поспросить о дальних городах; Нет чтоб наряд примерить драгоценный... Софья Ах, мамушка, постыли мне наряды! Не весь же век играть да наряжаться, Да и теперь не та, не та пора: Клобук - вот мой наряд!.. Мамка (испуганно) И, бог с тобою, Зачем клобук? Ты молода еще: Живи себе на счастье да на радость! Молельщиц, что ли, мало у тебя? Зачем тебе по службам и стояньям Трудить себя?.. Ты только прикажи - И вся Москва... что я, Москва!.. вся наша Русь-матушка, от мала до велика, Не разогнет спины в мольбе усердном!.. Софья Молельщиц много - и врагов не мало: Задумают - без спроса постригут! И то сказать - по мне хоть в монастырь: Какая радость в терему, в неволе, Какая жизнь и счастье под замком! Мамка (строго) Ой, не греши! Ой, не гневи, царевна, Создателя строптивостью напрасной! И то везде дурные слухи ходят, Что честь свою ты мало бережешь И новшества по теремам заводишь, (таинственно) Что будто ты, с Голицыным толкуя, Фату с лица отбросила пред мим! Софья (холодно) Отбросила, ну да... так что ж такое? Мамка Ах, грех какой!.. Софья Да что же тут за грех? Не ведьма ж я и не уродка тоже, Чтоб мне в лицо бояться посмотреть. Мамка Кто говорит, красавица ты наша! Софья Так что ж за грех? (Оживляясь) Вон в греческой земле, Читала я, была одна царевна, Пульхерия, - так та у ног своих Не то бояр - посланников видала Из разных царств, от разных королей! За брата всей державой управляла, - А умер он - сама взошла на трон! А мы? Весь век сидим мы в теремах С холопками да с дурами своими! Не смей взглянуть, не смей поднять фаты, Всю жизнь тоскуй да плачь о лучшей доле Ах, воля, воля, где ты, и когда Спадут они, тяжелые оковы, Рассыплются железные замки! Мамка (разводя руками) Н-ну! Софья (вставая) Господи, когда бы мне да власть, Когда б хоть миг, не в сказках и не в снах, А наяву побыть, как та царевна, Самодержавною владычицей. Тогда б Я знала бы, чт_о_ делать мне: сумела б И обласкать заехавшего гостя, И в прах стереть лукавого раба!.. (Задумывается, потом говорит как бы в забытьи) Толпа бояр, покорных и дрожащих, И там, над ней, над этою толпой, Со скипетром и в царском облаченьи... Мамка Господь с тобой, о чем ты говоришь? Чего тебе недостает, царевна? Софья (задумчиво) Ах, воля, воля!.. Мамка Матушка-царевна, Послушай ты меня, свою холопку: Брось, не греши! Пусть в греческих землях Забыли стыд и девичий обычай, - Так мы не греки, господи прости, У них и всё не по-людски... Неужто ж Порядки их и нам перенимать? А что у нас насчет царевен строго - И хорошо!.. Сидите вы себе Как у Христа за пазухой. До вас И ласточка коснуться не посмеет, На вас и день с опаскою глядит! А толковать с боярами в совете Да королей заморских принимать - Девичье ль это дело?.. Да у вас И разума на это недостанет, И голова от думы заболит!.. Нет, матушка, не впрок тебе ученье Пошло!.. Ну что хорошего: придет К тебе монах, сидит тут да толкует - И то не так и это вот не так! В чужих землях куда обычай лучше! Ему-то что? Сболтнул - и прочь убрался, А ты потом тоскуешь целый день! Софья продолжение предыдущего монолога стоит, задумавшись, на авансцене) Не от наук тоска, а от неволи!.. Мамка Да что за воля, господи прости! И родилась и век свой скоротала - А никогда не слышала о ней!.. За сценой шаги. Да вот никак боярин Милославский Сюда идет - ты лучше с ним толкуй, Прости меня, стара я ныне стала, Мне невдомек... (Уходит.) Явление 2 <Софья и Милославский.> Милославский (входя) Царевне бью челом! Софья Присядь, боярин; ты от государя? Каков он? Милославский Плох, не долго проживет! Мне давеча фон Годен говорил, Что дай-то бог, чтоб он до завтра дожил! Софья (вставая) Ах, господи, а я-то тут сижу! Пойду к нему! Милославский Пообожди, царевна, Есть дело до тебя. Его спасти Не сможешь ты, а о своем спасеньи Давно тебе подумать бы не грех... Софья (осматриваясь) Я что-то не пойму тебя, боярин. Милославский (понижая голос) Как не понять! Не малое дитя! Господь тебя рассудком не обидел. А вот за то, что говоришь с опаской, - Хвалю!.. Теперь такие времена, Что без опаски ой... ой... ой!.. Софья Не знаю, К чему ведешь ты речь. Скажи прямее! Милославский Ну, как не знать! Грешно со мной хитрить! Твои враги - мои враги, царевна, - Погибнешь ты - и мне несдобровать! Софья (нерешительно) Ты о Нарышкиных? Милославский О ком же больше! (Понижает голос) Одни они враги у нас с тобою, Одни они дышать нам не дают. И давеча - вхожу я к государю, Смотрю - они, как коршуны над трупом, Столпились там, дыханье затаив... В глаза глядят, подушки поправляют, А сами, чай, и ждут и не дождутся, Чтоб умер он да власть оставил им. Да, плох он, плох совсем! Идя к нему, Голицына я встретил ненароком... Софья делает движение. Ты что вспорхнулась? Софья Я? Я ничего!.. Милославский (тихо) Он люб тебе - твое девичье дело, - И мне в него мешаться бы не стать! Я не в укор спросил тебя, царевна: Твой грех, - не мой! Мне что, я в стороне; И видел я - да ничего не видел, И слышал я - да слыхом не слыхал! Софья (вспылив) Ты видел?.. Ты?.. Да что же мог ты видеть?.. И как ты смел. Милославский (перебивая) Не буду, виноват! Не заикнусь... Мне, верно, показалось. Да и к тому ж тут нет большой беды: Ты у царя была в опочивальне И в терем шла - а он спешил к царю, Так диво ли, что вместе ненароком Сошлися вы? Да люди-то ведь злы! Вы, может быть, с ним просто говорили О том о сем, - а вороги сплетут И н_е_весть что: Нарышкиным наскажут, Что князя ты крамолам научала, - Им и с руки! Царевна (в волнении) Так ты слыхал? Милославский Мне что? Я не доносчик на тебя, царевна: И видел я - да ничего не видел, И слышал я - да слыхом не слыхал! Софья Ну, если так, таиться я не стану, Ты прав, мне люб Голицын, - и вчера... Но если ты хитришь со мной, боярин? Но если ты, укравши у меня Доверие и тайну, - мне изменишь? Милославский Нет, продавать тебя мне не расчет! Не с тем я шел к тебе: перед тобою Я весь как есть, без хитрости и лжи. Ведь мы с тобой одной семьи, мы оба Нарышкиным - помеха и укор. Повремени, царевна, - будет время, И я припомню им старинный счет. Я расплачусь за всё, за все их ласки, За всю любовь - и щедро расплачусь, Кровавою, боярскою расплатой! Дай только срок, - а я не позабыл Ни взглядов их косых, ни оговоров Перед царем покойным. Из-за них Не раз видал я взор его суровый, Не раз слыхал разгневанную речь!.. Мне не впервой теперь тягаться с ними: Мы - старые, заклятые враги! Когда скончался Алексей Михайлыч, Кто помешал им на престол взвести Помимо двух наследников законных Царевича Петра? Кто грудью встал За Федора? - Боярин Милославский! С тех самых пор они и спят и видят, Чтоб весь наш род сломить и извести! Софья (в раздумье) Да, это так... Милославский Вражда моя - не тайна, И будь их власть - мне плохо бы пришлось: Не щеголять бы мне боярской шапкой, Не разъезжать с толпою челядинцев И не сидеть, как я сижу, с тобой!.. Да и тебя б едва ли пощадили... А жаль тебя! Не в келье б под замком Тебе сидеть! Софья (решительно) Прочь хитрости, боярин! Мы - заодно, - ударим по рукам! Ну, слушай же: с Голицыным не даром Шепталась я... не о любви моей Я говорила... Пусть минуют смуты - И я любовь на деле докажу! Ты угадал, - его я научала Шепнуть царю, чтоб он бы завещал Престол отцов - царевичу Ивану. Милославский (в раздумье) Да, вот в чем дело! Софья Ты, я чай, Сам ведаешь... Милославский (перебивая) Нехорошо, царевна, Ох, как нехорошо! Уж быть беде! Софья Какой беде? Голицын не изменник, Нарышкиным об этом не узнать. Милославский Опасную затеяла игру ты, И пахнет то как раз монастырем! Софья Монастырем? Не ошибись, боярин, Уж не венцом ли царским! Милославский встает. Ты куда ж? Милославский (кланяясь) Уж я пойду... Мне тут сидеть некстати. Я человек подвластный, небольшой, Где мне с тобой бить по рукам, холопу? Уж ты одна... Софья (быстро подходя к нему) Да что ты, очумел? Смотри, с собой шутить я не позволю, Наплачешься! Милославский До шуток ли теперь? Уж я пойду... Софья (вспыльчиво) Ни с места!.. (Тихо) Образумься, Иван Михайлович! Ведь сам ты говорил... Милославский Я говорил?.. Грешно тебе, царевна, Взводить поклеп на верного слугу! Я стар; не мне за козни приниматься, Мне только бы до гроба дотянуть. (Кланяется) Будь ласкова, пусти меня, царевна! Мне дело есть... Софья Ага, так вот ты как! Так ты пришел смеяться надо мною! Ты думаешь предательством купить Прощение за старые крамолы? Нет, лжешь, холоп!.. Ты плохо рассчитал: Ведь я еще царевна и сумею Зажать тебе продажные уста! (Хлопает в ладоши) Эй!.. Милославский Тс! Постой!.. Постой одну минуту! Не убегу, успеешь захватить! (Качает головой.) Горячна ты, как посмотрю, царевна, А сметлива, - всё мигом разочла. Хвалю, хвалю... Вот то-то мне и любо, Что братцу ты и сестрам не чета. Софья Ой, не хитри, не проведешь, боярин! Милославский К чему хитрить? Я дело говорю. Тебе служить не страшно, ты не выдашь; Да неужл_и_ ж поверить ты могла, Чтоб я, Иван Михайлыч Милославский, Мог честь свою изменой запятнать? Иль не боярин я? Иль мы друг дружке Чужие? Нет, не знаешь ты меня: Нарышкинских подачек мне не надо. <И к>ак бы им не ползать предо мной! <Я ис>пытать хотел тебя, царевна. <Узнать> хотел, в чьи руки отдаю <Свою су>дьбу - и вижу, что с тобою <Быть> заодно - не страшно... Сам к тебе <Я> подхожу теперь с поклоном низким И говорю - ударим по рукам!.. (Низко кланяется и протягивает руку. Софья отстраняется.) Что ж ты молчишь? Не веришь мне? Софья Боярин! Тогда ли ты хитрил и притворялся Или теперь лукавишь - я не знаю. Но крепко знаю я одно: что я Не девочка и что шутить со мною Так, как сейчас ты пошутил, - опасно! Советую я это навсегда Тебе запомнить, - и запомнить крепче, Чтоб на меня не плакаться потом! На этот раз тебе я отпускаю Твою вину - но после, не взыщи: Щадить своих врагов я не умею. [И жалости в моей душе к ним нет!] 1880 * * * Сейчас только песни звучали В саду над уснувшей рекой И светлые звуки бежали В погоню за светлой волной. И там, где высокие ели Беседкой сплелись над столом, Беспечные гости сидели Веселым и шумным кружком. И вдруг всё уснуло глубоко, Задумалась ночь над землей, И в сад я схожу одиноко И тихо брожу над рекой. 1880 * * * Есть страданья ужасней, чем пытка сама, - Это муки бессонных ночей, Муки сильных, но тщетных порывов ума На свободу из тяжких цепей. Страшны эти минуты душевной грозы: Мысль немеет от долгой борьбы, - А в груди ни одной примиренной слезы, Ни одной благодатной мольбы!.. Тайна, вечная, грозная тайна томит Утомленный работою ум, И мучительной пыткою душу щемит Вся ничтожность догадок и дум... Рад бежать бы от них, - но куда убежать? О, они не дадут отдохнуть И неслышно закрадутся в душу, как тать, И налягут кошмаром на грудь; Где б ты ни был, - они не оставят тебя И иссушат бесплодной тоской, Если ты как-нибудь не обманешь себя Или разом не кончишь с собой!.. 1880 СТАРАЯ БЕСЕДКА Вся в кустах утонула беседка; Свежей зелени яркая сетка По стенам полусгнившим ползет, И сквозь зелень в цветное оконце Золотое весеннее солнце Разноцветным сиянием бьет. В полумраке углов - паутина; В дверь врываются ветви жасмина, Заслоняя дорогу и свет; Круглый стол весь исписан стихами, Весь исчерчен кругом вензелями, И на нем позабытый букет... 1880 * * * Еще чертог залит огнями, Еще не смолкнул за дверями Прощальный говор голосов И ярко убраны цветами Немые статуи богов; Еще, мелодию кончая, Рыдает арфа, замирая, И ей устало вторит хор... Но кончен пир... Два-три мгновенья И раб сорвет без сожаленья С богов цветущий их убор; Погаснет люстра золотая, Шум смолкнет, музыка замрет, И знойной ночи мгла немая Чертог неслышно обоймет... 1880 * * * Случалось ли тебе бессонными ночами, Когда вокруг тебя всё смолкнет и заснет И бледный серп луны холодными лучами Твой мирный уголок таинственно зальет, И только ты в тиши томишься одиноко, Ты да усталая, больная мысль твоя, - Случалось ли тебе задуматься глубоко Над неразгаданным вопросом бытия? Зачем ты призван в мир? К чему твои страданья, Любовь и ненависть, сомненья и мечты В безгрешно-правильной машине мирозданья И в подавляющей огромности толпы?.. 1880 * * * Тихо замер последний аккорд над толпой, С плачем в землю твой гроб опустили; Помолились в приливе тоски над тобой, Пожалели тебя и забыли... Ты исчезла для них, этих добрых людей, Навсегда - без следа и возврата, Но живешь ты в груди утомленной моей, В скорбном сердце усталого брата... 1880 * * * День что-то хмурится... Над пасмурной землею Повисли облака туманною грядою, Но в чутком воздухе царят теплынь и тишь: Не колыхнется лист черемухи душистой, Не вздрогнет озеро струею серебристой, Не прошуршит над ним береговой камыш. [И в сердце та же тишь: ни скорби, ни сомненья, - Жизнь точно замерла в измученной груди, И ангел тихих снов и светлого забвенья Мне шепчет голосом любви и примиренья: "Не рвись, дитя, вперед - не лучше впереди!" Мне сладко дремлется... Как люльку колыхает Волна кристальная отплывший мой челнок... Я уронил весло... Грудь тихо отдыхает... И слышу я, как рябь за рябью набегает, Как черный шмель, жужжа, садится на цветок. 1880 ВОЗДУШНЫЕ БАШНИ Утешно вспоминать под старость детски леты, Забавы, резвости, различные предметы, Которые тогда увеселяли нас! Я часто и в гостях хозяев забываю; Сижу повеся нос; нет ни ушей, ни глаз; Все думают, что я взмостился на Парнас; А я... признаться вам, игрушкою играю, Которая была Мне в детстве так мила; Иль в память привожу, какою мне отрадой Бывал тот день, когда, урок мой окончав, Набегаясь в саду, уставши от забав И бросясь на постель, займусь _Шехеразадой_ {*} {* Лицо из арабских сказок "Тысяча и одна ночь".} Как сказки я ее любил! Читая их... прощай, учитель, Симбирск и Волга!.. все забыл! Уже я всей вселенны зритель И вижу там и сям и карлов, и духов, И визирей рогатых, И рыбок золотых, и лошадей крылатых, И в виде кадиев волков. Но сколько нужно слов, Чтоб все пересчитать, друзья мои любезны! Не лучше ль вам я угожу, Когда теперь одну из сказочек скажу? Я знаю, что оне неважны, бесполезны; Но все ли одного полезного искать? Для сказки и того довольно, Что слушают ее без скуки, добровольно И может иногда улыбку с нас сорвать. Послушайте ж. Во дни иль самого Могола, Или наследника его престола, Не знаю города какого мещанин, У коего детей - один был только сын, Жил, жил, и наконец, по постоянной моде, Последний отдал долг, как говорят, природе, Оставя сыну дом Да денег с сотню драхм, не боле. Сын, проводя отца на общее всем поле, Поплакал, погрустил, потом Стал думать и о том, Как жить своим умом. "Дай, говорит, - куплю посуды я хрустальной На всю мою казну И ею торговать начну; Сначала в малый торг, а там - авось и в дальный!" Сказал и сделал так: купил себе лубков, Построил лавочку; потом купил тарелок, Чаш, чашек, чашечек, кувшинов, пузырьков, Бутылей - мало ли каких еще безделок! - Всё, всё из хрусталя! Склал в короб весь товар И в лавке на полу поставил; А сам хозяин Альнаскар, Ко стенке прислонясь, глаза свои уставил На короб и с собой вслух начал рассуждать. "Теперь, - он говорил, - и Альнаскар купчина1 И Альнаскар пошел на стать! Надежда, счастие и будуща судьбина Иль, лучше, вся моя казна Здесь в коробе погребена - Вот вздор какой мелю! -погребена?., пустое! Она плодится в нем и, верно, через год Пребудет с барышом по крайней мере вдвое; Две сотни - хоть куда изрядненький доход! На них.... еще куплю посуды; лучше тише - И через год еще две сотни зашибу И также в короб погребу, И так год от году все выше, выше, выше, Могу я наконец уж быть и в десяти И более - тогда скажу моим товарам С признательною к ним улыбкою: прости! И буду... ювелир! Боярыням, боярам Начну я продавать алмазы, изумруд. Лазурь и яхонты и... и - всего не вспомню! Короче: золотом наполню Не только лавку, целый пруд! Тогда-то Альнаскар весь разум свой покажет! Накупит лошадей, невольниц, дач, садов, Евнухов и домов И дружбу свяжет С знатнейшими людьми: Их дружба лишь на взгляд спесива; Нет! только кланяйся да хорошо корми, Так и полюбишься - она неприхотлива; А у меня тогда Все тропки порастут персидским виноградом; Шербет польется как вода; Фонтаны брызнут лимонадом, И масло розово к услугам всех гостей. А о столе уже ни слова: Я только то скажу, что нет таких затей, Нет в свете кушанья такова, Какого у меня не будет за столом! И мой великолепный дом Храм будет роскоши для всех, кто мне любезен Иль властию своей полезен; Всех буду угощать: пашей, наложниц их, Плясавиц, плясунов и кадиев лихих - Визирских подлипал. И так умом, трудами, А боле с знатными водяся господами, Легко могу войти в чины и в знатный брак... Прекрасно! точно так! Вдруг гряну к визирю, который красотою Земиры-дочери по Азии гремит; Скажу ему: "Вступи в родство со мною; Будь тесть мой!" Если он хоть чуть зашевелит Противное губами, Я вспыхну, и тогда прощайся он с усами! Но нет! Визирска дочь так верно мне жена, Как на небе луна; И я, по свадебном обряде, Наутро, в праздничном наряде, Весь в камнях, в жемчуге и в злате, как в огне, Поеду избочась и гордо на коне, Которого чепрак с жемчужной бахромою Унизан бирюзою, В дом к тестю-визирю. За мной и предо мною Потянутся мои евнухи по два в ряд. Визирь, еще вдали завидя мой парад, Уж на крыльце меня встречает И, в комнаты введя, сажает По праву руку на диван, Среди курений благовонных. Я, севши важно, как султан, Скажу ему: "Визирь! вот тысяча червонных, Обещанные мной тебе за перву ночь! И сверх того еще вот пять, во уверенье, Сколь мне мила твоя прекраснейшая дочь, А с ними и мое прими благодаренье". Потом три кошелька больших ему вручу И на коне стрелой к Земире полечу. День этот будет днем любви и ликований, А завтра... О, восторг! о, верх моих желаний! Лишь солнце выпрыгнет из вод, Вдруг пробуждаюсь я от радостного клика И слышу: весь народ, От мала до велика, Толпами приваля на двор, Кричит, составя хор: "Да здравствует супруг Земиры!" А в зале знатность: сераскиры, Паши и прочие стоят. И ждут, когда войти с поклоном им велят, Я всех их допустить к себе повелеваю И тут-то важну роль вельможи начинаю: У одного я руку жму; С другим вступаю в разговоры; На третьего взгляну, да и спиной к нему. А на тебя, Абдул, бросаю зверски взоры! Раскаешься тогда, седой прелюбодей, Что разлучил меня с Фатимою моей, С которой около трех дней Я жил душою в душу! О! я уже тебя не трушу; А ты передо мной дрожишь, Бледнеешь, падаешь, прах ног моих целуешь, "Помилуй, позабудь прошедшее!" - жужжишь... Но нет прощения! Лишь пуще кровь взволнуешь; И я, уже владеть не в силах став собой, Ну по щекам тебя, по правой, по другой! Пинками!" - И в жару восторга наш мечтатель, Визирский гордый зять, Земиры обладатель, Ногою в короб толк: тот на бок; а хрусталь Запрыгал, зазвенел и - вдребезги разбился! Итак, мои друзья, хоть жаль, хотя не жаль, Но бедный Альнаскар - что делать! - разженился. 1794 ПРИЧУДНИЦА В Москве, которая и в древни времена Прелестными была обильна и славна, Не знаю подлинно, при коем государе, А только слышал я, что русские бояре Тогда уж бросили запоры и замки, Не запирали жен в высоки чердаки, Но, следуя немецкой моде, Уж позволяли им в приятной жить свободе; И светская тогда жена Могла без опасенья, С домашним другом иль одна, И на качелях быть в день светла воскресенья, И в кукольный театр от скуки завернуть, И в роще Марьиной под тенью отдохнуть, - В Москве, я говорю, Ветрана процветала. Она пригожеством лица, Здоровьем и умом блистала; Имела мать, отца; Имела лестну власть щелчки давать супругу; Имела, словом, все: большой тесовый дом, С берлинами сарай, изрядную услугу, Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом И даже двух сорок, которые болтали Так точно, как она, - однако ж меньше знали. Ветрана куколкой всегда разряжена И каждый день окружена Знакомыми, родней и нежными сердцами; Но все они при ней казались быть льстецами, Затем что всяк из них завидовал то ей, То цугу вороных коней, То парчев_о_му ее платью, И всяк хотел бы жить с такою благодатью. Одна Ветрана лишь не ведала цены Всех благ, какие ей фортуною даны; Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы, Ни самая любовь - ведь есть же на свету Такие чудны нравы! - Не трогали мою надменну красоту. Ей царствующий град казался пуст и скучен, И всяк, кто ни был ей знаком, С каким-нибудь да был пятном: "Тот глуп, другой урод; тот _ужасть_ {*} неразлучен; {* Слово, употребительное и поныне в губерниях.} Сердечкин ноет все, вздыханьем гонит вон; Такой-то все молчит и погружает в сон; Та все чинится, та болтлива; А эта слишком зла, горда, самолюбива". Такой отзыв ее знакомых всех отбил! Родня и друг ее забыл; Любовник разлюбил; Приезд к пригоженькой невеже Час от часу стал реже, реже - Осталась наконец лишь с гордостью одной: Утешно ли кому с подругой жить такой, Надутой, но пустой? Она лишь пучит в нас, а не питает душу! Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу. Итак, Ветрана с ней сначала ну зевать, Потом уж и грустить, потом и тосковать, И плакать, и гонцов повсюду рассылать За крестной матерью; а та, извольте знать, Чудесной силою неведомой науки Творила на Руси неслыханные штуки! - О, если бы восстал из гроба ты в сей час, Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас, Ты, бывший столько лет в Малороссийском крае Игралищем злых ведьм!.. Я помню, как во сне, Что ты рассказывал еще ребенку мне, Как ведьма некая в сарае, Оборотя тебя в драгунского коня, Гуляла на хребте твоем до полуночи, Доколе ты уже не выбился из мочи; Каким ты ужасом разил тогда меня! С какой, бывало, ты рассказывал размашкой, В колете вохряном и в длинных сапогах, За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой Какой огонь тогда пылал в твоих глазах! Как волосы твои, седые с желтиною, В природной простоте взвевали по плечам! С каким безмолвием ты был внимаем мною! В подобном твоему я страхе был и сам, Стоял как вкопанный, тебя глазами мерил И, что уж ты не конь... еще тому не верил! О, если бы теперь ты. витязь мой, воскрес, Я б смелый был певец неслыханных чудес! Не стал бы истину я закрывать под маску, - Но, ах, тебя уж нет, и быль идет за сказку. Простите! виноват! немного отступил; Но, истинно, не я, восторг причиной был; Однако я клянусь моим Пермесским богом, Что буду продолжать обыкновенным слогом; Итак, дослушайте ж. Однажды, вечерком, Сидит, облокотясь, Ветрана под окном И, возведя свои уныло-ясны очи К задумчивой луне, сестрице смуглой ночи, Грустит и думает: "Прекрасная луна! Скажи, не ты ли та счастливая страна, Где матушка моя ликует? Увы, неужель ей, которой небеса Вручили власть творить различны чудеса, Неведомо теперь, что дочь ее тоскует, Что крестница ее оставлена от всех И в жизни никаких не чувствует утех? Ах, если бы она хоть глазки показала!" И с этой мыслью вдруг Всеведа ей предстала. "Здорово, дитятко! - Ветране говорит. - Как поживаешь ты?.. Но что твой кажет вид? Ты так стара! так похудела! И бывши розою, как лилия бледна! Скажи мне, отчего так скоро ты созрела? Откройся..." - "Матушка! - ответствует она. - Я жизнь мою во скуке трачу; Настанет день - тоскую, плачу; Покроет ночь - опять грущу И все чего-то я ищу". - "Чего же, светик мой? или ты нездорова?" - "О нет, грешно сказать". - "Иль дом ваш не богат ?" - "Поверьте, не хочу ни мраморных палат". - "Иль муж обычая лихого?" - "Напротив, вряд найти другого, Который бы жену столь горячо любил". - "Иль он не нравится?" - "Нет, он довольно мил". - "Так разве от своих знакомых неспокойна?" - "Я более от них любима, чем достойна". - "Чего же, глупенькая, тебе недостает?" - "Признаться, матушка, мне так наскучил свет, И так я все в нем ненавижу, Что то одно и сплю и вижу, Чтоб как-нибудь попасть отсель Хотя за _тридевять_ земель; Да только, чтобы все в глазах моих блистало, Все новостию поражало И редкостью мой ум и взор; Где б разных дивностей собор Представил быль как небылицу... Короче: дай свою увидеть мне столицу!" Старуха хитрая, кивая головой, "Что делать, - мыслила, - мне с просьбою такой? Желанье дерзко... безрассудно, То правда; но его исполнить мне нетрудно; Зачем же дурочку отказом огорчить?.. К тому ж я тем могу ее и поучить". "Изрядно! - наконец сказала. - Исполнится, как ты желала". И вдруг, о чудеса! И крестница, и мать взвились под небеса На лучезарной колеснице, Подобной в быстроте синице, И меньше, нежель в три мига, Спустились в новый мир, от нашего отменный, В котором трон весне воздвигнут неизменный! В нем реки как хрусталь, как бархат берега, Деревья яблонны, кусточки ананасны, А горы все или янтарны, иль топазны. Каков же феин был дворец - признаться вам, То вряд изобразит и Богданович {*} сам. {* Автор поэмы "Душенька".} Я только то скажу, что все материалы (А впрочем, выдаю я это вам за слух), Из коих феин кум, какой-то славный дух, Дворец сей сгромоздил, лишь изумруд, опалы, Порфир, лазурь, пироп, кристалл, Жемчуг и лалл, Все, словом, редкости богатыя природы, Какими свадебны набиты русски оды; А сад - поверите ль? - не только описать Иль в сказке рассказать, Но даже и во сне его нам не видать. Пожалуй, выдумать нетрудно, Но все то будет мало, скудно, Иль много-много, что во тьме кудрявых слов Удастся Сарское Село себе представить, Армидин сад иль Петергоф; Так лучше этот труд оставить И дале продолжать. Ветрана, николи Диковинок таких не видя на земли, Со изумленьем все предметы озирает И мыслит, что мечта во сне над ней играет; Войдя же в храмины чудесницы своей, И пуще щурится: то блеск от хрусталей, Сребристыя луны сражался с лучами, Которые б почлись за солнечные нами, Как яркой молнией слепит Ветранин взор; То перламутр хрустит под ней или фарфор... Ахти! Опять понес великолепный вздор! Но быть уж так, когда пустился. Итак, переступя один, другой порог, Лишь к третьему пришли, богатый вдруг чертог Не ветерком, но сам собою растворился! "Ну, дочка, поживай и веселися здесь! - Всеведа говорит. - Не только двор мой весь, Но даже и духов подземных и воздушных, Велениям моим послушных, Даю во власть твою; сама же я, мой свет, Отправлюся на мало время - Ведь у меня забот беремя - К сестре, с которою не виделась сто лет; Она недалеко живет отсюда - в Коле; Да по дороге уж оттоле Зайду и к брату я, Камчатскому шаману. Прощай, душа моя! Надеюсь, что тебя довольнее застану!" Тут коврик-_самолет_ она подостлала, Ступила, свистнула и вмиг из глаз ушла. Как будто и не была. А удивленная Ветрана, Как новая Диана, Осталась между нимф, исполненных зараз; Они тотчас ее под ручки подхватили, Помчали и за стол роскошный посадили, Какого и вид_о_м _не видано_ у нас. Ветрана кушает, а девушки прекрасны, Из коих каждая почти как ты... мила, Поджавши руки вкруг стола, Поют ей арии веселые и страстны, Стараясь слух ее и сердце услаждать. Потом, она едва задумала вставать, Вдруг - девушек, стола не стало, И залы будто не бывало: Уж спальней сделалась она! Ветрана чувствует приятну томность сна, Спускается на пух из роз в сплетенном нише; И в тот же миг смычок невидимый запел, Как будто бы сам Диц за пологом сидел; Смычок час от часу пел тише, тише, тише И вместе наконец с Ветраною уснул. Прошла спокойна ночь; натура пробудилась; Зефир вспорхнул, И жертва от цветов душистых воскурялась; Взыграл и солнца луч, и голос соловья, Слиянный с сладостным журчанием ручья И с шумом резвого фонтана, Воспел: "Проснись, проснись, счастливая Ветрана!" Она проснулася - и спальная уж сад, Жилище райское веселий и прохлад! Повсюду чудеса Ветрана обретала; Где только ступит лишь, тут роза расцветала; Здесь рядом перед ней лимонны дерева, Там миртовый кусток, там нежна мурава От солнечных лучей, как бархат, отливает; Там речка по песку златому протекает; Там светлого пруда на дне Мелькают рыбки золотые; Там птички гимн поют природе и весне, И попугаи голубые Со эхом взапуски твердят: "Ветрана! насыщай свой взгляд!" А к полдням новая картина Сад превратился в храм, Украшенный по сторонам Столпами из рубина, И с сводом в виде облаков Из разных в хрустале цветов. И вдруг от свода опустился На розовых цепях стол круглый из сребра С такою ж пищей, как вчера, И в воздухе остановился; А под Ветраной очутился С подушкой бархатною трон, Чтобы с него ей кушать, И пение, каким гордился б Амфион, Тех нимф, которые вчера служили, слушать: "По чести, это рай! Ну, если бы теперь, - Ветрана думает, - подкрался в эту дверь..." И, слова не скончав, в трюмо она взглянула - Сошла со трона и вздохнула! Что делала потом она во весь тот день, Признаться, сказывать и лень, И не умеется, и было бы некстате; А только объявлю, что в этой же палате, Иль в храме, как угодно вам, Был и вечерний стол, приличный лишь богам, И что наутро был день новых превращений И новых восхищений; А на другой день то ж. "Но что это за мир? - Ветрана говорит, гармонии внимая Висящих по стенам золотострунных лир. - Все эдак, то тоска возьмет и среди рая! Все чудо из чудес, куда ни поглядишь; Но что мне в том, когда товарища не вижу? Увы! я пуще жизнь мою возненавижу! Веселье веселит, когда его делишь". Лишь это вымолвить успела, Вдруг набежала тьма, встал вихорь, грянул гром, Ужасна буря заревела; Все рушится, падет вверх дном, Как не бывал волшебный дом; И бедная Ветрана, Бледна, безгласна, бездыханна, Стремглав летит, летит, летит - И где ж, вы мыслите, упала? Средь страшных Муромских лесов, Жилища ведьм, волков, Разбойников и злых духов! Ветрана возрыдала, Когда, опомнившись, узнала, Куда попалася она; Все жилки с страха в ней дрожали! Ночь адская была! ни звезды, ни луна Сквозь черного ее покрова не мелькали; Все спит! Лишь воет ветр, лишь лист шумит, Да из дупла в дупло сова перелетает, И изредка в глуши кукушка занывает. Сиротка думает, идти ли ей иль нет, И ждать, когда луны забрезжит бледный свет? Но это час воров! Итак, она решилась Не мешкая идти; итак, перекрестилась, Вздохнула и пошла по вязкому песку Со страхом и тоскою; Бледнеет и дрожит, лишь ступит шаг ногою; Там предвещает ей последний час ку-ку! Там леший выставил из-за деревьев роги; То слышится ау; то вспыхнул огонек; То ведьма кошкою бросается с дороги Иль кто-то скрылся за пенек; То по лесу раздался хохот, То вой волков, то конский топот. Но сердце в нас вещун: я сам то испытал, Когда мои стихи в журналы отдавал; Недаром и Ветрана плачет! Уж в самом деле кто-то скачет С рогатиной в руке, с пищалью за плечьми. "Стой! стой! - он гаркает, сверкаючи очьми. - Стой! кто бы ты ни шел, по воле иль неволе; Иль света не увидишь боле!.. Кто ты?" - нагнав ее, он грозно продолжал; Но, видя, что у ней страх губы оковал, Берет ее в охапку И поперек кладет седла, А сам, надвинув шапку. Припав к луке, летит, как из лука стрела, Летит, исполненный отваги, Чрез холмы, горы и овраги И, Клязьмы доскакав высоких берегов, Бух прямо с них в реку, не говоря двух слов; Ветрана ж: ах!.. и пробудилась - Представьте, как она, взглянувши, удивилась! Вся горница полна людей: Муж в головах стоял у ней; Сестры и тетушки вокруг ее постели В безмолвии сидели; В углу приходский поп молился и читал; В другом углу колдун _досужий_ {*} бормотал; {* В старину их называли досужими. См. Ядро Росс. истории кн. Хилкова.} У шкафа ж за столом, восчанкою накрытым, Прописывал рецепт хирургус из немчин, Который по Москве считался знаменитым, Затем, что был один. И все собрание, Ветраны с первым взором: "Очнулась!" - возгласило хором; "Очнулась!" - повторяет хор; "Очнулась!" - и весь двор Запрыгал, заплясал, воскликнул: "Слава богу! Боярыня жива! нет горя нам теперь!" А в эту самую тревогу Вошла Всеведа в дверь И бросилась к Ветране. "Ах, бабушка! зачем явилась ты не ране? - Ветрана говорит. - Где это я была? И что я видела?.. Страх... ужас!" - "Ты спала, А видела лишь бред, - Всеведа отвечает. - Прости, - развеселясь, старуха продолжает, - Прости мне, милая! Я видела, что ты По молодости лет ударилась в мечты; И для того, когда ты с просьбой приступила, Трехсуточным тебя я сном обворожила И в сновидениях представила тебе, Что мы, всегда чужой завидуя судьбе И новых благ желая, Из доброй воли в ад влечем себя из рая. Где лучше, как в своей родимой жить семье? Итак, вперед страшись ты покидать ее! Будь добрая жена и мать чадолюбива, И будешь всеми ты почтенна и счастлива". С сим словом бросилась Ветрана обнимать Супруга, всех родных и добрую Всеведу; Потом все сродники приглашены к обеду; Наехали, нашли и сели пировать. Уж липец зашипел, все стало веселее, Всяк пьет и говорит, любуясь на бокал: "Что матушки Москвы и краше и милее?" - Насилу досказал. 1794 ВОСПИТАНИЕ ЛЬВА У Льва родился сын. В столице, в городах, Во всех его странах Потешные огни, веселья, жертвы, оды. Мохнатые певцы все взапуски кричат: "Скачи, земля! взыграйте, воды! У Льва родился сын!" И вправду, кто не рад? Меж тем, когда всяк зверь восторгом упивался, Царь Лев, как умный зверь, заботам предавался, Кому бы на руки дитя свое отдать: Наставник должен быть умен, учен, незлобен! Кто б из зверей к тому был более способен? Не шутка скоро отгадать. Царь, в нерешимости, велел совет собрать; В благоволении своем его уверя, Препоручил избрать ему, По чистой совести, по долгу своему, Для сына в менторы достойнейшего зверя. Встал Тигр и говорит: "Война, война царей великими творит; Твой сын, о государь, быть должен страхом света; И так образовать его младые лета Лишь тот способен из зверей, Который всех, по Льве, ужасней и страшней". - "И осторожнее, - Медведь к тому прибавил, - Чтоб он младого Льва наставил Уметь и храбростью своею управлять". Противу мненья двух Лисе идти не можно; Однако ж, так и сяк начав она вилять, Заметила, что дядьке должно Знать и политику, быть хитрого ума, Короче: какова сама. За нею тот и тот свой голос подавали, И все они, хотя себя не называли, Но ясно намекали, Что в дядьки лучше их уж некого избрать: Советы и везде почти на эту стать. "Позволено ль и мне сказать четыре слова? - Собака наконец свой голос подала. - Политики, войны нет следствия другова, Как много шума, много зла. Но славен добрый царь коварством ли и кровью? Как подданных своих составит счастье он? Как будет их отцом? чем утвердит свой трон? Любовью. Вот таинство, вот ключ к высокой и святой Науке доброго правленья! Кто ж принцу лучшие подаст в ней наставленья? Никто, как сам отец". Тигр смотрит как шальной, Медведь, другие то ж, а Лев, от умиленья Заплакав, бросился Собаку обнимать. "Почто, - сказал, - давно не мог тебя я знать? О добрый зверь! тебе вручаю Я счастие мое и подданных моих; Будь сыну моему наставником! Я знаю, Сколь пагубны льстецы: укрой его от них, Укрой и от меня - в твоей он полной воле". Собака от царя идет с дитятей в поле, Лелеет, пестует и учит между тем. Урок был первый тот, что он Щенок, не Львенок, И в дальнем с ним родстве. Проходит день за днем, Уже питомец не ребенок, Уже наставник с ним обходит все страны, Которые в удел отцу его даны; И Львенок в первый раз узнал насильство власти, Народов нищету, зверей худые страсти: Лиса ест кроликов, а Волк душит овец, Оленя давит Барс: повсюду, наконец, Могучие богаты. Бессильные от них кряхтят, Быки работают без платы, А Обезьяну золотят. Лев молодой дрожит от гнева. "Наставник, - он сказал, - подобные дела Доходят ли когда до сведенья царева? Ах, сколько бедствий, сколько зла!" - "Как могут доходить? - Собака отвечает. - Его одна толпа счастливцев окружает, А им не до того; а те, кого съедят, Не говорят". И так наш Львеночек, без дальних размышлений О том, в чем доброту и мудрость ставит свет, И добр стал и умен; но в этом дива нет: Пример и опытность полезней наставлений. Он, в доброй школе той взрастая, получил Рассудок, мудрость, крепость тела; Однако же еще не ведал, кто он был; Но вот как случай сам о том ему открыл. Однажды на пути Собака захотела Взять отдых и легла под тению дерев. Вдруг выскочил злой Тигр, разинул страшный зев И прямо к ней, - но Лев, Закрыв ее собою, Взмахнул хвостом, затряс косматой головою, Взревел - и Тигр уже растерзанный лежит! Потом он в радости к наставнику бежит И вопит: "Победил! благодарю судьбину! Но я ль то был иль нет?.. Поверишь ли, отец, Что в этот миг, когда твой близок был конец, Я вдруг почувствовал и жар и силу львину; Я точно... был как Лев!" - "Ты точно Лев и есть, - Наставник отвечал, облившися слезами. - Готовься важную услышать, сын мой, весть: Отныне... кончилось равенство между нами; Ты царь мой! Поспешим возвратом ко двору. Я все употребил, что мог, тебе к добру; Но ты... и радости и грусти мне причина! Прости, о государь, невольно слезы лью... Отечеству отца даю, А сам... теряю сына!" 1802 КАЛИФ Против Калифова огромного дворца Стояла хижина, без кровли, без крыльца, Издавна ветхая и близкая к паденью, Едва ль приличная и самому смиренью. Согбенный старостью ремесленник в ней жил; Однако он еще по мере сил трудился, Ни злых, ни совести нимало не страшился И тихим вечером своим доволен был. Но хижиной его Визирь стал недоволен: "Терпим ли, - он своим рассчитывал умом, - Вид бедности перед дворцом? Но разве государь сломать ее не волен? Подам ему доклад, и хижине не быть". На этот раз Визирь обманут был в надежде. Доклад подписан так: "_Быть по сему; но прежде Строенье ветхое купить_". Послали Кадия с соседом торговаться; Кладут пред ним на стол с червонными мешок. "Мне в деньгах нужды нет, - сказал им простачок. - А с домом ни за что не можно мне расстаться; Я в нем родился, в нем скончался мой отец, Хочу, чтоб в нем же бог послал и мне конец. Калиф, конечно, самовластен, И каждый подданный к нему подобострастен; Он может при моих глазах Развеять вмиг гнездо мое, как прах; Но что ж последует? Несчастным слезы в пищу: Я всякий день приду к родиму пепелищу; Воссяду на кирпич с поникшей головой Небесного под кровом свода И буду пред отцом народа Оплакивать мой жребий злой!" Ответ был Визирю до слова пересказан, А тот спешит об нем Калифу донести. "Тебе ли, государь, отказ такой снести? Ужель останется раб дерзкий не наказан?" - Калифу говорил Визирь наедине. "Да! - подхватил Калиф. - Ответ угоден мне; И я тебе повелеваю: Впредь помня навсегда, что в правде нет вины, Исправить хижину на счет моей казны; Я с нею только жить в потомках уповаю; Да скажет им дворец: такой-то пышно жил; А эта хижина... он правосуден был!" <1805> Басни ЧЕРВОНЕЦ И ПОЛУШКА Не ведаю, какой судьбой Червонец золотой С Полушкою на мостовой Столкнулся. Металл сиятельный раздулся, Суровый на свою соседку бросил взор И так с ней начал разговор: "Как ты отважилась со скаредною рожей Казать себя моим очам? Ты вещь презренная от князей и вельможей! Ты, коей суждено валяться по сумам! Ужель ты равной быть со мною возмечтала?" - "Никак, - с покорностью Полушка отвечала, - Я пред тобой мала, однако не тужу; Я столько ж, как и ты, на свете сем служу. Я рубищем покрыту нищу И дряхлой старостью поверженну во прах Даю, хоть грубую, ему потребну пищу И прохлаждаю жар в запекшихся устах; Лишенна помощи младенца я питаю И жребий страждущих в темнице облегчаю, Причиною ж убийств, коварств, измен и зла Вовек я не была. Я более горжусь служить всегда убогим, Вдовицам, сиротам и воинам безногим, Чем быть погребену во мраке сундуков И умножать собой казну ростовщиков, Заводчиков, скупяг и знатных шалунов, А ты"... Прохожий, их вдали еще увидя, Тотчас к ним подлетел; Приметя же их спор и споров ненавидя, Он положил ему предел, А попросту он их развел, Отдав одну вдове, идущей с сиротою, Другого подаря торгующей красою. <1789> ИСТУКАН ДРУЖБЫ "Сколь счастлив тот, кто Дружбу знает! Ах, можно ль с ней сравнить Любовь! Та, я слыхала, нас терзает, Тревожит сердце, дух и кровь; А ты, о Дружба, утешаешь И, как румяная заря, Сердца в нас греешь, не сжигаешь, Счастливыми навек творя". Вчера так Лиза рассуждала (Ей отроду пятнадцать лет), Она сама еще не знала, Что есть ли сердце в ней иль нет. Пленясь прекрасною мечтою, Желает всякий час иметь Подобье Дружбы пред собою, Чтоб больше к ней благоговеть. "Сколь буду, говорит, я рада, Имея образ, Дружба, твой! В уединенном месте сада Поставлен храмик будет мной, А в храмике твой зрак священной; Я - жрицей бы его была". По сем с душою восхищенной Невинность к резчику пошла. Резчик ее представил взору Богини точный истукан Без прелестей и без убору, Вид скромной и простой ей дан. "Что вижу? - Лизонька вскричала. - И тени прелестей тут нет, С какими в сердце начертала Любезной Дружбы я портрет! Постой... я зрю дитя прекрасно, Ах, это Дружество и есть! Вот бог, которым сердце страстно!" Потом, спеша его унесть, "Нашла! нашла!" - она твердила. Вотще художник ей гласил: "Ведь ты Любовь, Любовь купила!" Зефир сих слов не доносил. <1791> НАДЕЖДА И СТРАХ Хотя Надежда ввек Со Страхом не дружилась, Но час такой притек, Что мысль одна родилась, Как в той, так и в другом, Какая ж мысль смешная: Оставить свой небесный дом И на землю идти пешком, Узнать - кого?.. людей желая. Но боги ведь не мы, кому их осуждать! Мы д_о_лжны рассуждать, Умно ли делаем, согласно ли с законом, Не нужно ль наперед зайти к кому с поклоном? А им кого просить? Все перед ними прах. Итак, Надежда захотела И тотчас полетела; Пополз за ней и Страх. Чего не делает охота! Они уж на земле. Для первыя ворота Везде отворены; Все с радостью ее встречают И величают, Как будто им даны Майорские чины. Напротив же того, ее сопутник бродит И, бедненький, нигде квартиры не находит. "Постой же! - Страх сказал. - Так, людям я назло, Нарочно к тем ворвуся силой, Которым больше мой не нравен вид унылой". Сказал и сделал так. Читатель, если не дурак, То, верно, следствий ждет чудесных Прихода сих гостей небесных, И не ошибся он. Лишь только на землю они спустились, Вдруг состояния людские пременились: Умолк несчастных стон; Смиренна нищета впервые улыбнулась, Как будто уже к ней фортуна оглянулась, А изобилие, утех житейских мать. Всечасно стало трепетать. Какая же тому причина? Мне сказывали, та, что случай иль судьбина, Пускай последняя, Надежду привела К искусну химику в убогую лачугу, А спутника ее ко Плутусову другу И дом заводчика в постой ему дала. <1791> ПЧЕЛА, ШМЕЛЬ И Я Шмель, рояся в навозе, О хитрой говорил Пчеле, Сидевшей вдалеке на розе! "За что она в такой хвале, В такой чести у всех и моде? А я пыхчу, пыхчу, и пот свой лью, И также людям мед даю, А все как будто нуль в природе, Никем не знаемый досель". - "И мне такая ж участь, Шмель! - Сказал ему я, воздыхая. - Лет десять как судьба лихая Вложила страсть в меня к стихам. Я, лучшим следуя певцам, Пишу, пишу, тружусь, потею И рифмы, точно их кладу, А все в чтецах не богатею И к славе тропки не найду!" <1792> БЫЛЬ Чума и смерть вошли в великолепный град, Вошли - и в тот же миг другой Эдемский сад, Где с нимфами вчера бог Пафоса резвился, В глубокий, смрадный гроб, в кладбище превратился. Ужасно зрелище! Везде, со всех сторон Печально пение, плач, страх, унылый звон; Иль умирающа встречаешь, или мертва, Младенец и старик - все алчной смерти жертва! Там дева, юношей пленявшая красой, Бледнеет и падет под лютою косой; Там век дожившая вздох томный испускает, И вздоху оному никто не отвечает; Никто!.. полмертвая средь стен лежит пустых, Где только воет ветр, и мыслит о своих Сынах и правнуках, чумою умерщвленных. В один из оных дней, вовеки незабвенных, Приходит в хижинку благочестивый муж, Друг унывающих, смиренный пастырь душ, Приходит - и в углу приюты ветхой, бедной, При свете пасмурном луны печальной, бледной, Зрит старца, на гнилых простертого досках, Зрит черно рубище, истлевше в головах, Кувшин, топор, пилу, над дверию висящу, И боле ничего... Едва-едва дышащу, Он старцу тако рек: "Готовься, сыне мой, Прияти по трудах и бедствиях покой; Готовься ты юдоль плачевную оставить, В которой с нуждою мог жизнь свою пробавить, Где столько горестей, забот, печали, слез В теченье дней твоих ты, верно, перенес". - "Ах нет! - ответствовал больной дрожащим гласом. - Я тяжко б согрешил теперь пред смертным часом, Сказав, что плохо мне и горько было жить. Меня небесный царь не допускал тужить. Доколе мочь была, всяк день я был доволен, Здоров, пригрет и сыт и над собою волен, Кормилицы мои - топор был и пила... А куплена трудом и корочка мила!" Исполнен пастырь душ приятна изумленья Вещает наконец: "И ты без сожаленья Сей оставляешь мир?" Болящий отвечал: "Хоть белый свет и мил, но я уж истощал И боле не смогу достать работой хлеба, Так лучше умереть!" Он рек - и ангел с неба, Спустяся в хижину, смежил ему глаза... И канула на труп сердечная слеза. <1792> ПУСТЫННИК И ФОРТУНА Какой-то добрый человек, Не чувствуя к чинам охоты, Не зная страха, ни заботы, Без скуки провождал свой век С Плутархом, с лирой И Пленирой, Не знаю точно где, а только не у нас. Однажды под вечер, как солнца луч погас И мать качать дитя уже переставала, Нечаянно к нему Фортуна в дом попала И в двери ну стучать! "Кто там?" - Пустынник окликает. "Я! Я!" - "Да кто, могу ли знать?" - "Я! та, которая тебе повелевает Скорее отпереть". - "Пустое!" - он сказал И замолчал. "От_о_прешь ли? - еще Фортуна закричала. - Я ввек ни от кого отказа не слыхала; Пусти Фортуну ты со свитою к себе, С Богатством, Знатью и Чинами... Теперь известна ль я тебе?" - "По слуху... но куда мне с вами? Поди в другой ты дом, А мне не поместить, ей-ей! такой содом". - "Невежа! да пусти меня хоть с половиной, Хоть с третью, слышишь ли?.. Ах! сжалься над судьбиной Великолепия... оно уж чуть дышит, Над гордой Знатностью, которая дрожит И, стоя у порога, мерзнет; Тронись хоть Славою, мой миленький дружок! Еще минута, все исчезнет!.. Упрямый, дай хотя Желанью уголок!" - "Да отвяжися ты, лихая пустомеля! - Пустынник ей сказал. - Ну, право, не могу. Смотри: одна и есть постеля, И ту я для себя с Пленирой берегу". <1792> ЧИЖИК И ЗЯБЛИЦА Чиж свил себе гнездо и, сидя в нем, поет: "Ах! скоро ль солнышко взойдет И с домиком меня застанет? Ах! скоро ли оно проглянет? Но вот уж и взошло! как тихо и красно! Какая в воздухе, в дыханье, в жизни сладость! Ах! я такого дня не видывал давно". Но без товарища и радость нам не в радость: Желаешь для себя, а ищешь разделить! "Любезна Зяблица! - кричит мой Чиж соседке, Смиренно прикорнувшей к ветке. - Что ты задумалась? давай-ка день хвалить! Смотри, как солнышко..." - Но солнце вдруг сокрылось, И небо тучами отвсюду обложилось; Все птицы спрятались, кто в гнезды, кто в реку, Лишь галки стаями гуляют по песку И криком бурю вызывают; Да ласточки еще над озером летают; Бык, шею вытянув, под плугом заревел; А конь, поднявши хвост и разметавши гриву, Ржет, пышет и летит чрез ниву. И вдруг ужасный вихрь со свистом восшумел. Со треском грянул гром, ударил дождь со градом, И пали пастухи со стадом. Потом прошла гроза, и солнце расцвело, Все стало ярче и светлее, Цветы душистее, деревья зеленее - Лишь домик у Чижа куда-то занесло. О, бедненький мой Чиж! Он, мокрыми крылами Насилу шевеля, к соседушке летит И ей со вздохом и слезами, Носок повеся, говорит: "Ах! всяк своей бедой ума себе прикупит: Впредь утро похвалю, как вечер уж наступит". 1793 ЖАВОРОНОК С ДЕТЬМИ И ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ Пословица у нас: _на ближних уповай, А сам ты не плошай_! И правда; вот пример. В прекрасные дни года, В которые цветет и нежится природа, Когда все любится, медведь в лесу густом, Киты на дне морском, А жаворонки в поле, Не ведаю того, по воле иль неволе, Но самочка одна Из племя жавронков летала да гуляла! И о влиянии весны не помышляла, А уж давно весна! Сдалася наконец природе и она, И матерью еще назваться захотела: У птичек много ли затей? Свила во ржи гнездо, снесла яичек, села И вывела детей. Рожь выросла, созрела, А птенчики еще не в силах ни порхать, Ни корма доставать: Все матушка ищи. - "Ну, детушки, прощайте! Я за припасом полечу, - Сказала им она, - а вы здесь примечайте, Не соберутся ль жать, и тотчас голос дайте; Так я другое вам пристанище сыщу". Она лишь из гнезда, пришел хозяин в поле И сыну говорит: "Ведь рожь и жать пора, Смотри, как матера! Ступай же ты, не медля боле, И попроси друзей на помощь к нам прийти". "Ах, матушка! лети, скорее к нам лети!" - Малютки в страхе запищали. "Что, что вам сделалось?" - "Ахти мы все пропали; Хозяин был, он хочет жать, Уж сыну и друзей велел на помочь звать". - - "А боле ничего? - ответствовала мать. - Так не к чему спешить: _день ночи мудренее_; Вот, детушки, вам корм; покушайте скорее, Да ляжем с богом спать!" Они того, сего Клевнули, Прижались под крыло к родимой и уснули. Уж день, а из друзей нет в поле никого. Пичужечка опять пустилась за припасом; А селянин на рожь, И мыслит: на родню сторонний не похож! "Поди-ка, сын мой, добрым часом Ты к дяде своему да свату поклонись". Малютки пуще взволновались И матери вослед все в голос раскричались: "Ах! милая, скорей, родима, воротись! Уж за родней пошли". - "Молчите, не пугайтесь! Ответствовала мать, - и с богом оставайтесь". Еще проходит день; хозяин в третий раз Приходит во поле. "Изрядно учат нас, - Он сыну говорит, - и дельно! впредь не станем С надеждою зевать, а поскорей вспомянем, Что всякий сам себе вернейший друг и брат; Ступай же ты назад И матери скажи с сестрами, Чтоб на поле пришли с серпами". А птичка, слыша то, сказала детям так: "Ну, детки, вот теперь к походу верный знак!" И дети в тот же миг скорей, скорей сбираться, Расправя крылья, в первый раз За маткой кое-как вверх, вверх приподниматься, И скрылися из глаз. <1793> ДВА ГОЛУБЯ Два Голубя друзьями были, Издавна вместе жили, И кушали, и пили. Соскучился один все видеть то ж да то ж; Задумал погулять и другу в том открылся. Тому весть эта острый нож; Он вздрогнул, прослезился И к другу возопил: "Помилуй, братец, чем меня ты поразил? Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой! Я знаю: ах! а мне... я, с горести глубокой, И дня не проживу... к тому же рассуди, Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться? Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди! К чему спешить? Еще успеем мы расстаться! Теперь лишь Ворон прокричал, И без сомнения - страшуся я безмерно! - Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал, А сердце в горести и пуще имоверно! Когда расстанусь я с тобой, То будет каждый день мне угрожать бедой: То ястребом лихим, то лютыми стрелками, То коршунами, то силками - Все злое сердце мне на память приведет. Ахти мне! - я скажу, вздохнувши, - дождь идет! Здоров ли то мой друг? не терпит ли он холод? Не чувствует ли голод? И мало ли чего не вздумаю тогда!" Безумцам умна речь - как в ручейке вода: Журчит и мимо протекает, Затейник слушает, вздыхает, А все-таки лететь желает. "Нет, братец, так и быть! - сказал он. - Полечу! Но верь, что я тебя крушить не захочу; Не плачь; пройдет дни три, и буду я с тобою Клевать И ворковать Опять под кровлею одною; Начну рассказывать тебе по вечерам - Ведь все одно да то ж приговорится нам, - Что видел я, где был, где хорошо, где худо; Скажу: я там-то был, такое видел чудо, А там случилось то со мной, И ты, дружочек мой, Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету, Как будто бы и сам гулял по белу свету. Прости ж!" - При сих словах Наместо всех _увы_! и _ах_! Друзья взглянулись, поклевались, Вздохнули и расстались. Один, носок повеся, сел; Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою, И, верно б, сгоряча в край света залетел; Но вдруг покрылось небо мглою, И прямо страннику в глаза Из тучи ливный дождь, град, вихрь, сказать вам словом Со всею свитою, как водится, гроза! При случае таком, опасном, хоть не новом, Голубчик поскорей садится на сучок И рад еще тому, что только лишь измок. Гроза утихнула, Голубчик обсушился И в путь опять пустился. Летит и видит с высока Рассыпано пшено, а возле - Голубка; Садится, и в минуту Запутался в сети; но сеть была худа, Так он против нее носком вооружился; То им, то ножкою тянув, тянув, пробился Из сети без вреда, С утратой перьев лишь. Но это ли беда? К усугубленью страха Явился вдруг Сок_о_л и, со всего размаха, Напал на бедняка, Который, как злодей, опутан кандалами, Тащил с собой снурок с обрывками силка. Но, к счастью, тут Орел с широкими крылами Для встречи Сокола спустился с облаков; И так, благодаря стечению воров, Наш путник Соколу в добычу не достался, Однако все еще с бедой не развязался: В испуге потеряв и ум и зоркость глаз, Задел за кровлю он как раз И вывихнул крыло; потом в него мальчишка - Знать, голубиный был и в том еще умишка - Для шутки камешек лукнул И так его зашиб, что чуть он отдохнул; Потом... потом, прокляв себя, судьбу, дорогу, Решился бресть назад, полмертвый, полхромой; И прибыл наконец калекою домой, Таща свое крыло и волочивши ногу. О вы, которых бог любви соединил! Хотите ль странствовать? Забудьте гордый Нил И дале ближнего ручья не разлучайтесь. Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь! Пускай один в другом находит каждый час Прекрасный, новый мир, всегда разнообразный! Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный? Любовь, поверьте мне, все заменит для вас. Я сам любил: тогда за луг уединенный, Присутствием моей подруги озаренный, Я не хотел бы взять ни мраморных палат, Ни царства в небесах!.. Придете ль вы назад, Минуты радостей, минуты восхищений? Иль буду я одним воспоминаньем жить? Ужель прошла пора столь милых обольщений И полно мне любить? <1795> ИСТУКАН И ЛИСА Осел, как скот простой, Глядит на Истукан пустой И лижет позолоту; А хитрая Лиса, взглянувши на работу Прилежно раза два, Пошла и говорит: "Прекрасна голова, Да жаль, что мозгу нет!" - Безмозглые вельможи Не правда ли, что вы с сим Истуканом схожи? <1795> СТАРИК И ТРОЕ МОЛОДЫХ Старик, лет в семьдесят, рыл яму и кряхтел. Добро бы строить, нет! садить еще хотел! А трое молодцов, зевая на работу, Смеялися над ним. "Какую же охоту На старости бог дал!" - Один из них сказал. Другой прибавил: "Что ж? еще не опоздал! Ковчег и большего терпенья стоил Ною". - "Смешон ты, дедушка, с надеждою пустою! - Примолвил третий Старику. - Довольно, кажется, ты пожил на веку; Когда ж тебе дождаться Под тению твоей рябинки прохлаждаться? Ровесникам твоим и настоящий час Неверен; А _завтрем_ льстить себя оставь уже ты нас". Совет довольно здрав, довольно и умерен Для мудреца в шестнадцать лет! "Поверьте мне, друзья, - Старик сказал в ответ, Что _завтре_ ни мое, ни ваше; Что парка бледная равно Взирает на теченье наше. От провидения нам ведать не дано, Кому из нас оно судило Последнему взглянуть на ясное светило! Не можете и вы надежны быть, как я, Ниже на миг один... Работа же моя Не мне, так детям пригодится; Чувствительна душа и вчуже веселится. Итак, вы видите, что мной уж собран плод, Которым я могу теперь же наслаждаться И _завтре_, может статься, И далее... как знать - быть может, что и год. Ах! может быть и то, что ваш безумец хилый' Застанет месяца восход Над вашей, розами усыпанной... могилой!" Старик предчувствовал: один, прельстясь песком" Конечно, золотым, - уснул на дне морском; Другой под миртами исчез в цветущи лета; А третий - дворянин, за честь к отмщенью скор, Войдя с приятелем в театре в легкий спор, За креслы, помнится... убит из пистолета. <1795> ЗАЯЦ И ПЕРЕПЕЛИХА Как над несчастливым, мне кажется, шутить? Ей-богу, я и сам готов с ним слезы лить; И кто из нас, друзья, уверен в том сердечно, Что счастлив будет вечно? Послушайте! Я вам пример на то скажу. С Перепелихою жил Заяц чрез межу; Она и он во всем довольны; Места владенья их привольны: Лесисты, хлебные, воды не занимать, И, словом, есть уж где побегать, попорхать, Но льзя ли будуще узнать? Вдруг лаянье вдали собачье раздалося, И сердце кровию у Зайца облилося. Вскочил - и ну бежать, прощай, любезный бор! Охотники кричат: "Ату! ату! обзор!" А дерзкая Перепелиха Лепечет: "Я ведь не трусиха, Давай за ними полечу И ссоре их похохочу. Ай, Заяц! ай, сосед! какие ж прытки ноги! Ахти! уж и пристал! Сверни! сверни с дороги! Куда ты мечешься? Сюда, сюда, косой! Ну... поминай, как звали! А хвастался передо мной. Меня бы ни орел, ни ястреб не догнали, Увидели б, как я черкнула... ай! ай! ай!" И в когти к соколу попалась невзначай. <1795> ДВА ДРУГА Давно уже, давно два друга где-то жили, Одну имели мысль, одно они любили И каждый час Друг с друга не спускали глаз; Все вместе; только ночь одна их разводила; Но нет, и в ночь душа с душою говорила. Однажды одному приснился страшный сон; Он вмиг из дому вон, Бежит встревоженный ко другу И будит. Тот вскочил. "Какую требуешь услугу? - Смутясь, он говорил. - Так рано никогда мой друг не пробуждался! Что значит твой приход? Иль в карты проигрался? Вот вся моя казна! Иль кем ты огорчен? Вот шпага! Я бегу - умру иль ты отмщен!" - "Нет, нет, благодарю; ни это, ни другое, - Друг нежный отвечал, - останься ты в покое: Проклятый сон всему виной! Мне снилось на заре, что друг печален мой, И я... я столько тем смутился, Что тотчас пробудился И прибежал к тебе, чтоб успокоить дух". Какой бесценный дар - прямой, сердечный друг! Он всякие к твоей услуге ищет средства: Отгадывает грусть, предупреждает бедства; Его безделка, сон, ничто приводит в страх, Друг в сердце, друг в уме - и он же на устах! <1795> ДУБ И ТРОСТЬ Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры: "Жалею, - Дуб сказал, склони к ней важны взоры, - Жалею, Тросточка, об участи твоей! Я чаю, для тебя тяжел и воробей; Легчайший ветерок, едва струящий воду, Ужасен для тебя, как буря в непогоду, И гнет тебя к земли, Тогда как я - высок, осанист и вдали Не только Фебовы лучи пересекаю, Но даже бурный вихрь и громы презираю; Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон; Все для меня Зефир, тебе ж все Аквилон. Блаженна б ты была, когда б росла со мною: Под тению моей густою Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил Расти, наместо злачна дола, На топких берегах владычества Эола, По чести, и в меня твой жребий грусть вселил". - "Ты очень жалостлив, - Трость Дубу отвечала; Но, право, о себе еще я не вздыхала, Да не о чем и воздыхать: Мне ветры менее, чем для тебя, опасны. Хотя порывы их ужасны И не могли тебя досель поколебать, Но подождем конца". - С сим словом вдруг завыла От севера гроза и небо помрачила; Ударил грозный ветр - все рушит и валит, Летит, кружится лист; Трость гнется - Дуб стоит. Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи - И тот, на коего с трудом взирали очи, Кто ада и небес едва не досягал, - Упал! <1795> ОРЕЛ, КИТ, УЖ И УСТРИЦА Орел парил под облаками, Кит волны рассекал, а Уж полз по земли; И все, что редкость между нами, О том и думать не могли, Чтоб позавидовать чужой на свете доле. Однако говорить и мыслить в нашей воле, И Устрица моя нимало не винна, Что, глядя на того, другого, Восстала на судьбу она. "Возможно ль! - думает, - неужель никакого Таланта не дано лишь только мне одной? Дай полечу и я!.. Нет, это дар не мой; Дай поплыву!" - Все _и_дет хило. "Хоть поползем". - Не тут-то было! А что и этого досаднее сто раз: Подкрался водолаз, Который, видно, что подслушал, Схватил ее, да в рот, и на здоровье скушал. Вот так-то весь наш век В пустых желаньях погибает, И редкий человек Доволен участью бывает. "Изрядно, но... авось и лучшее найду!" А смотришь: и нашел беду! <1795> ЛАСТОЧКА И ПТИЧКИ Летунья Ласточка и там и сям бывала, Про многое слыхала, И многое видала, А потому она И боле многих знала. Пришла весна, И стали сеять лен. "Не по сердцу мне это! - Пичужечкам она твердит. - Сама я не боюсь, но вас жаль; придет лето, И это семя вам напасти породит; Произведет силки и сетки, И будет вам виной Иль смерти, иль неволи злой; Страшитесь вертела и клетки! Но ум поправит все, и вот его совет: Слетитесь на загон и выклюйте все семя". - "Пустое! - рассмеясь, вскричало мелко племя. - Как будто нам в полях другого корма нет!" Чрез сколько дней потом, не знаю, Лен вышел, начал зеленеть, А птичка ту же песню петь. "Эй, худу быть! еще вам, птички, предвещаю: Не дайте льну созреть; Вон с корнем! или вам придет дождаться лиха!" - "Молчи, зловещая вралиха! - Вскричали птички ей. - Ты думаешь, легко выщипывать все поле!" Еще прошло десяток дней, А может, и гораздо боле, Лен вырос и созрел. "Ну, птички, вот уж лен поспел; Как хочете меня зовите, - Сказала Ласточка, - а я в последний раз Еще пришла наставить вас: Теперь того и ждите, Что пахари начнут хлеб с поля убирать, А после с вами воевать: Силками вас ловить, из ружей убивать И сетью накрывать; Избавиться такого бедства Другого нет вам средства, Как дале, дале прочь. Но вы не журавли, Для вас ведь море край земли; Так лучше ближе приютиться, Забиться в гнездышко, да в нем не шевелиться", - "Пошла, пошла! других стращай Своим ты вздором! - Вскричали пташечки ей хором. - А нам гулять ты не мешай". И так они в полях летали да летали, Да в клетку и попали. Всяк только своему рассудку вслед идет; А верует беде не прежде, как придет. <1797> ШАРЛАТАН Однажды Шарлатан во весь горланил рот: "Ступай ко мне, народ! Смотри и покупай: вот порошок чудесный! Он ум дает глупцам, Невеждам - знание, красоток - старикам, Старухам - прелести, достоинства - плутам, Невинность - преступленью; Вот первый способ к полученью Всех благ, какие нас удобны только льстить Поверьте, говорю неложно, Чрез этот порошок возможно На свете все достать, все знать и все творить; Глядите!" - И народ стекается толпами. Ведь любопытство не порок! Бегу и я... но что ж открылось перед нами? В бумажке - золотой песок. <1797> КОКЕТКА И ПЧЕЛА Прелестная Лизета Лишь только что успела встать С постели роскоши, дойти до туалета И дружеский совет начать С поверенным всех чувств, желаний, Отрад, веселья и страданий, С уборным зеркалом, - вдруг страшная Пчела Вокруг Лизеты зажужжала! Лизета обмерла, Вскочила, закричала: "Ах, ах! мисс Женни, поскорей! Параша, Дунюшка!" - Весь дом сбежался к ней; Но поздно! ни любовь, ни дружество, ни злато - Ничто не отвратит неумолимый рок! Чудовище крылато Успело уже сесть на розовый роток, И Лиза в обморок упала. "Не дам торжествовать тебе над госпожой!" - Вскричала Дунюшка и смелою рукой В минуту Пчелку поймала; А пленница в слезах, в отчаяньи жужжала: "Клянуся Флорою! хотела ли я зла? Я аленький роток за розу приняла". Столь жалостная речь Лизету воскресила. "Дуняша! - говорит Лизета. - Жаль Пчелы; Пусти, ее; она почти не уязвила". Как сильно действует и крошечка хвалы! <1797> ЖЕЛАНИЯ Сердися Лафонтен иль нет, А я с ним не могу расстаться. Что делать? Виноват, свое на ум нейдет, Так за чужое приниматься. Слыхали ль вы когда от нянек об духах, Которых запросто зовем мы домовыми? Как не слыхать! детей всегда стращают ими; Они во всех странах Живут между людей, неся различны службы, - Без всякой платы, лишь из дружбы; Кто правит кухнею, кто холит лошадей; Иные берегут людей От злого глаза и уроков, И все имеют дар пророков. Один из тех духов Был в Индии у мещанина Хранителем его садов; Он госпожу и господина Любил не меньше, чем родных; Всегда, бывало, их Своим усердьем утешает И в упражненьи всякий час: То мирточки садит, то лучший ананас К столу хозяев выбирает. Хозяям клад был гость такой! Но доброе всегда непрочно; Не знаю точно, Что было этому виной - Политика или товарищей коварство, - Вдруг от начальника приказ ему лихой Лететь в другое государство; Куда ж? сказать ли вам, Сердца чувствительны и нежны? Из мест, где счета нет цветам, Из вечного тепла - в сугробы, в горы снежны, На край Норвегии! Вдруг из индейца будь Лапландец! Так и быть, слезами не поправить, А только лишь надсадишь грудь. "Прощайте, господа! Мне должно вас оставить! - Со вздохом добрый дух хозяйвам говорил. - Я здесь уж отслужил; Наш князь указ наслал, предписывает строго Лететь на север мне. Хоть грустно, но лететь! Недолго, милые, уже на вас глядеть: С неделю, месяц много. Что мне оставить вам за вашу хлеб и соль, В знак моего признанья? Скажите: я могу исполнить три желанья". Известен человек: просить чего? - изволь, Сейчас готовы крылья. "Ах! изобилья, изобилья!" - Вскричали в голос муж с женой. И изобилие рекой На дом их полилося: В шкатулы золотом, в амбары их пшеном, А в выходы вином; Верблюдов табуны, - откуда что взялося! Но сколько ж и забот прибавилося с тем! Легко ли усмотреть за всем, Все счесть, все записать? Минуты нет покоя: В день доброхотов угощай, Тому в час добрый в долг, другому так давай, А в ночь дрожи и жди разбоя. "Нет, Дух! - они кричат, - возьми свой дар назад; С богатством не житье, а вживе сущий ад! Приди, спокойствия подруга неизменна, Наставница людей, Посредственность бесценна! Приди и возврати нам счастье прежних дней!.." Она пришла, и два желания свершились, Осталось третье объявить: Подумали они и наконец решились Благоразумия просить, Которое во всяко время Нигде и никому не в бремя. <1797> СОВЕСТЬ Не тигр, а человек - и сын убил... отца! Убил, но никому не ведомо то было; Однако ж сердце в нем уныло, Завянул цвет лица, Стал робок, одичал и Наконец сокрылся В дремучие леса. Однажды между тем как он бродил, томился, Попалося ему в глаза Воробышков гнездо; он подобрал каменья И начал в них лукать. Прохожий, видя то и выйдя из терпенья, Кричит ему: "Почто невинных убивать?" - "Как! - он ответствует, - легка ли небылица? Проклятые кричат, что я отцеубийца!" Прохожий на него бросает строгий взор; Он весь трясется и бледнеет; Злодейство на челе час от часу яснеет; Винится, и вкусил со смертию позор. О совесть! добрых душ последняя подруга! Где уголок земного круга, Куда бы не проник твой глас? Неумолимая! везде найдешь ты нас. <1798> МАГНИТ И ЖЕЛЕЗО Природу одолеть превыше наших сил: Смиримся же пред ней, не умствуя нимало. "Зачем ты льнешь?" - Магнит Железу говорил. "Зачем влечешь меня?" - Железо отвечало. Прелестный, милый пол! чем кончу я рассказ, Легко ты отгадаешь; Подобно так и ты без умысла прельщаешь; Подобно так и мы невольно любим вас. <1800> ПЕТУХ, КОТ И МЫШОНОК О, дети, дети! как опасны ваши лета! Мышонок, не видавший света, Попал было в беду, и вот как он об ней Рассказывал в семье своей: "Оставя нашу нору И перебравшись через гору, Границу наших стран, пустился я бежать, Как молодой мышонок, Который хочет показать, Что он уж не ребенок. Вдруг с р_о_змаху на двух животных набежал: Какие звери, сам не знал; Один так смирен, добр, так плавно выступал, Так миловиден был собою! Другой нахал, крикун, теперь лишь будто с бою; Весь в перьях; у него косматый крюком хвост; Над самым лбом дрожит нарост Какой-то огненного цвета, И будто две руки, служащи для полета; Он ими так махал И так ужасно горло драл, Что я таки не трус, а подавай бог ноги - Скорее от него с дороги. Как больно! Без него я, верно, бы в другом Нашел наставника и друга! В глазах его была написана услуга; Как тихо шевелил пушистым он хвостом! С каким усердием бросал ко мне он взоры, Смиренны, кроткие, но полные огня! Шерсть гладкая на нем, почти как у меня; Головка пестрая, и вдоль спины узоры; А уши как у нас, и я по ним сужу, Что у него должна быть симпатия с нами, Высокородными мышами". - "А я тебе на то скажу, - Мышонка мать остановила, - Что этот доброхот, Которого тебя наружность так прельстила, Смиренник этот... Кот! Под видом кротости он враг наш, злой губитель; Другой же был Петух, миролюбивый житель. Не только от него не видим мы вреда Иль огорченья, Но сам он пищей нам бывает иногда. Вперед по виду ты не делай заключенья". 1802 ЦАРЬ И ДВА ПАСТУХА Какой-то государь, прогуливаясь в поле, Раздумался о царской доле. "Нет хуже нашего, - он мыслил, - ремесла! Желал бы делать то, а делаешь другое! Я всей душой хочу, чтоб у меня цвела Торговля; чтоб народ мой ликовал в покое; А принужден вести войну Чтоб защищать мою страну. Я подданных люблю, свидетели в том боги, А должен прибавлять еще на них налоги; Хочу знать правду - все мне лгут, Бояра лишь чины берут, Народ мой стонет, я страдаю, Советуюсь, тружусь, никак не успеваю; Полсвета властелин - не веселюсь ничем!" Чувствительный монарх подходит между тем К пасущейся скотине; И что же видит он? рассыпанных в долине Баранов, тощих до костей, Овечек без ягнят, ягнят без матерей! Все в страхе бегают, кружатся, А псам и нужды нет: они под тень ложатся; Лишь бедный мечется Пастух: То за бараном в лес во весь он мчится дух, То бросится к овце, которая отстала, То за любимым он ягненком побежит, А между тем уж волк барана в лес тащит; Он к ним, а здесь овца волчихи жертвой стала. Отчаянный Пастух рвет волосы, ревет, Бьет в грудь себя и смерть зовет. "Вот точный образ мой, - сказал самовластитель, - Итак, и смирненьких животных охранитель Такими ж, как и мы, напастьми окружен, И он, как царь, порабощен! Я чувствую теперь какую-то отраду". Так думая, вперед он путь свой продолжал, Куда? и сам не знал; И наконец пришел к прекраснейшему стаду. Какую разницу монарх увидел тут! Баранам счету нет, от жира чуть идут; Шерсть на овцах как шелк и тяжестью их клонит; Ягнятки, кто кого скорее перегонит, Толпятся к маткиным питательным сосцам; А Пастушок в свирель под липою играет И милую свою пастушку воспевает. "Несдобровать, овечки, вам! - Царь мыслит. - Волк любви не чувствует закона, И Пастуху свирель худая оборона". А волк и подлинно, откуда ни возьмись, Во всю несется рысь; Но псы, которые то стадо сторожили, Вскочили, бросились и волка задавили; Потом один из них ягненочка догнал, Которой далеко от страха забежал, И тотчас в кучку всех по-прежнему собрал; Пастух же все поет, не шевелясь нимало. Тогда уже в царе терпения не стало. "Возможно ль? - он вскричал. - Здесь множество волков, А ты один... умел сберечь большое стадо!" - "Царь! - отвечал Пастух, - тут хитрости не надо: Я выбрал _добрых_ псов". 1802 ЛЕТУЧАЯ РЫБА Есть рыбы, говорят, которые летают! Не бойтесь: я хочу не Плиния читать, А только вам сказать, Что и у рыб бывают Такие ж мудрецы и трусы, как у нас; Вот и пример для вас. Одна из рыб таких и день и ночь грустила И бабушке своей твердила: "Ах, бабушка! Куда от злобы мне уйти? Гонение и смерть повсюду на пути! Лишь только я летать, орлы клюют носами; Нырну в глубь моря, там встречаема волками!" Старуха ей в ответ: "Что делать, дитятко! Таков стал ныне свет! Кому не суждено орлом быть или волком, Тому один совет, чтоб избежать беды: Держись всегда своей тропинки тихомолком, Плывя _близ_ воздуха, летая _близ_ воды". <1802> КАРЕТНЫЕ ЛОШАДИ Две лошади везли карету; Осел, увидя их, сказал: "С какою завистью смотрю на пару эту! Нет дня, чтоб где-нибудь ее я не встречал; Всё вместе: видно, очень дружны!" - "Дурак, дурак! при всей длине своих ушей, - Сказала вслед ему одна из лошадей, - Ты только лишь глядишь на признаки наружны; Диковинка ль всегда в упряжке быть одной, А розно жить душой? Увы! не нам чета живут на нас похоже!" Вчера мне Хлоин муж шепнул в собраньи то же. 1802 ЗМЕЯ И ПИЯВИЦА "Как я несчастна! И как завидна часть твоя! - Однажды говорит Пиявице Змея. - Ты у людей в чести, а я для них ужасна; Тебе охотно кровь они свою дают; Меня же все бегут и, если могут, бьют; А кажется, равно мы с ними поступаем: И ты и я людей кусаем". - "Конечно! - был на то пиявицын ответ. - Да в цели нашей сходства нет: Я, например, людей к их пользе уязвляю, А ты для их вреда; Я множество больных чрез это исцеляю, А ты и не больным смертельна завсегда. Спроси самих людей: все скажут, что я права; Я им лекарство, ты отрава". Смысл этой басенки встречается тотчас: Не то ли Критика с Сатирою у нас? <1803> МЫШЬ, УДАЛИВШАЯСЯ ОТ СВЕТА Восточны жители, в преданиях своих, Рассказывают нам, что некогда у них Благочестива Мышь, наскуча суетою, Слепого счастия игрою, Оставила сей шумный мир И скрылась от него в глубокую пещеру: В голландский сыр. Там, святостью одной свою питая веру, К спасению души, трудиться начала: Ногами И зубами Голландский сыр скребла, скребла И выскребла досужным часом Изрядну келейку с достаточным запасом. Чего же более? В таких-то Мышь трудах Разъелась так, что страх! Короче - на пороге рая! Сам бог блюдет того, Работать миру кто отрекся для него. Однажды пред нее явилось, воздыхая, Посольство от ее любезных земляков; Оно идет просить защиты от дворов Противу кошечья народа, Который вдруг на их республику напал И Крысополис их в осаде уж держал. "Всеобща бедность и невзгода, - Посольство говорит, - причиною, что мы Несем пустые лишь сумы; Что было с нами, все проели, А путь еще далек! И для того посмели Зайти к тебе и бить челом Снабдить нас в крайности посильным подаянье Затворница на то, с душевным состраданьем И лапки положа на грудь свою крестом, "Возлюбленны мои! - смиренно отвечала. - Я от житейского давно уже отстала; Чем, грешная, могу помочь? Да ниспошлет вам бог! А я и день и ночь Молить его за вас готова". Поклон им, заперлась, и более ни слова. Кто, спрашиваю вас, похож на эту Мышь? Монах? - Избави бог и думать!.. Нет, дервиш. <1803> ОСЕЛ, ОБЕЗЬЯНА И КРОТ Не диво ли? Осел вдруг ипохондрик стал! Зарюмил, зарычал, Зачем неправосудны боги Быкам крутые дали роги? А он рожден без них, а он без них умрет! Дурак дурацкое и врет; Он, видно, думал, что в народе Рога в великой моде. Как Обезьяну нам унять, Чтоб ей чего не перенять? Ну, и она богам пенять: Зачем, к ее стыду, печали, Они ей хвост короткий дали? "А я и слеп! Зажмите ж рот!" - Сказал им, высунясь из норки, бедный Крот. <1803> ДРЯХЛАЯ СТАРОСТЬ "Возможно ли, как в тридцать лет Переменилось все!.. ей-ей, другой стал свет! - Подагрик размышлял, на креслах нянча ногу. - Бывало в наши дни и помолиться богу, И погулять - всему был час; А ныне... что у нас? Повсюду скука и заботы, Не пляшут, не поют - нет ни к чему охоты! Такая ль в старину бывала и весна? Где ныне красны дни? где слышно птичек пенье? Охти мне! знать, пришли последни времена; Предвижу я твое, природа, разрушенье!.." При этом слове вдруг, с восторгом на лице, Племянница к нему вбежала. "Простите, дядюшка! нас матушка послала С мадамой в Летний сад. Все, все уж на крыльце, Какой же красный день!" - И вмиг ее не стало. "Какая ветреность! Вот модные умы! - Мудрец наш заворчал. - Такими ли бывало Воспитывали нас? Мой бог! все хуже стало!" Читатели! подагрик - мы. <1803> ПРИДВОРНЫЙ И ПРОТЕЙ Издавна говорят, что будто царедворцы Для польз отечества худые ратоборцы; А я в защиту их скажу, что в старину Придворный именно спас целую страну. А вот как это и случилось. Был мор; из края в край все царство заразилось; И раб, и господин, и поп, лейб-медик сам - Все мрет; а срок бедам Зависел от ума Протея. Но кто к нему пойдет? Кривляка этот бог И прытких делывал без ног, Различны виды брать умея. Из тысячи граждан один был только смел, Хотя он при дворе возрос и поседел, Идти на всякий страх, во что бы то ни стало. Увидя рыцаря, Протей затрепетал, И вмиг - как не бывал, А выползла змея красивая, скрыв жало. "Куда как мудрено! - Сказал с усмешкою Придворный. - Я ползать и колоть уж выучен давно". И кинулся герой проворный Ловить Протея. Тот вдруг обезьяной стал, Там волком, там лисою. "Не хвастайся передо мною! И этому горазд!" - Придворный говорил, А между тем его веревкою крутил; Скрутя же, говорить его легко заставил И целую страну от мора тем избавил. <1803> МОЛИТВЫ В преддверьи храма Благочестивый муж прихода ждал жреца, Чтоб горстью фимиама Почтить вселенныя творца И вознести к нему смиренные обеты: Он в море отпустил пять с грузом кораблей, Отправил на войну любимых двух детей В цветущие их леты И ждал с часа на час от милыя жены Любови нового залога. Довольно и одной последния вины К тому, чтоб вспомнить бога. Увидя с улицы его, один мудрец Зашел в преддверие и стал над ним смеяться. "Возможно ль, - говорит, - какой ты образец? Тебе ли с чернию равняться? Ты умный человек, а веришь в том жрецам, Что наше пение доходит к небесам! Неведомый, кто сей громадой мира правит, Кто взглядом может все творенье истребить, Восхочет ли на то вниманье обратить, Что неприметный червь его жужжаньем славит?. Подите прочь, ханжи, вы с ладаном своим! Вы истинныя веры чужды. Молитвы!.. нет тому в них нужды, Кто мудрыми боготворим". - "Постой! - здесь набожный его перерывает. - Не истощай ты сил своих! Что богу нужды нет в молитвах, всякий знает, Но можно ль нам прожить без них?" <1803> НИЩИЙ И СОБАКА Большой боярский двор Собака стерегла. Увидя старика, входящего с сумою, Собака лаять начала. "Умилосердись надо мною! - С боязнью, пошептом бедняк ее молил, - Я сутки уж не ел... от глада умираю!" - "Затем-то я и лаю, - Собака говорит, - чтоб ты накормлен был". Наружность иногда обманчива бывает: Иной как зверь, а добр; тот ласков, а кусает. <1803> КНИГА "РАЗУМ" В начале мирозданья, Когда собор богов, Не требуя себе ни агнцев, ни цветов, Всех тварей упреждал желанья, В то время - слух дошел преданием до нас - Юпитер в милостивый час Дал книгу человеку, Котора заменить могла библиотеку. Титул ей: "Разум" - и она Самой Минервою была сочинена С той целью, чтобы в ней все возрасты узнали Путь к добродетели и счастливее стали; Однако ж в даре том небесном на земли Немного прибыли нашли. Читая сочиненье, Младенчество одни в нем видело черты; А юность - только заблужденье; Век зрелый - поздно сожаленье; А старость - выдрала листы. <1803> РУЖЬЕ И ЗАЯЦ Трусливых наберешь немало От скорохода до щенка; Но Зайца никого трусливей не бывало: Увидя он Ружье, которое лежало В ногах у спящего стрелка, Так испугался, Что даже и бежать с душою не собрался, А только сжался И, уши на спину, моргая носом, ждет, Что вмиг Ружье убьет. Проходит полчаса - перун еще не грянул. Прошел и час - перун молчит, А Заяц веселей глядит; Потом, поободрясь, воспрянул, Бросает любопытный взгляд - Прыжок вперед, прыжок назад - И наконец к Ружью подходит. "Так это, - говорит, - на Зайца страх наводит? Посмотрим ближе... да оно Как мертвое лежит, не говоря ни слова! Ага! хозяин спит - так и Ружье равно Бессильно, как лоза, без помощи другова". Сказавши это, Заяц мой В минуту стал и сам герой: Храбрится и Ружье уж лапою толкает. "Прочь, бедна тварь! - Ружье молчанье прерывает. - Или не знаешь ты, что я, лишь захочу, Сейчас тебя в ничто за дерзость преврачу? От грома моего и Лев победоносный, И кровожадный Тигр со трепетом бегут; Беги и ты, зверек несносный! Иль молнии мои тебя сожгут". - "Не так-то строго! - От Зайца был Ружью ответ. - Ведь ныне умудрился свет, И между зайцами трусливых уж не много. Ты страшно лишь в руках стрелка, а без него - Ты ничего". Ничто и ты, закон! - подумает читатель, - Когда не бодрствует, но дремлет председатель. 1803 БАШМАК, МЕРКА РАВЕНСТВА "Да что ты, долгий, возмечтал?, Я за себя и сам, брат, стану", - Грудцою наскоча, вскричал Какой-то карлик великану. - "Твои, мои - права одни! Не спорю, что равны они, - Тот отвечает без задору, - Но мой башмак тебе не впору". <1803> МУДРЕЦ И ПОСЕЛЯНИН Как я люблю моих героев воспевать! Не знаю, могут ли они меня прославить; Но мне их тяжело оставить, С животными я рад всечасно лепетать И век мой коротать; Люблю их общество! - Согласен я, конечно, Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз, И хуже этого; но я чистосердечно Скажу вам между нас: Опасней тварей всех словесную считаю, И плут за плута - я Лису предпочитаю! Таких же мыслей был покойник мой земляк, Не автор, ниже чтец, однако не Дурак, Честнейший человек, оракул всей округи. Отец ли огорчен, размолвятся ль супруги, Торгаш ли заведет с товарищем расчет, Сиротка ль своего лишается наследства - Всем нужда до его советов иль посредства. Как важно иногда судил он у ворот На лавке, окружен согласною семьею, Детьми и внуками, друзьями и роднёю! "Ты прав! ты виноват!" - бывало, скажет он, И этот приговор был силен, как закон; И ни один не смел ни впрямь, ни стороною Скрыть правды пред его почтенной сединою. Однажды, помню я, имел с ним разговор Проезжий моралист, натуры испытатель: "Скажи мне, - он спросил, - какой тебя писатель Наставил мудрости? Каких монархов двор Открыл перед тобой все таинства правленья? Зенона ль строгого держался ты ученья Иль Пифагоровым последовал стопам? У Эпикура ли быть счастливым учился Или божественным Платоном озарился?" - "А я их и не знал ниже по именам! - Ответствует ему смиренно сельский житель. - Природа мне букварь, а сердце мой учитель. Вселенну населил животными творец; В науке нравственной я их брал в образец; У кротких голубков я перенял быть нежным; У муравья - к труду прилежным И на зиму запас копить; Волом я научен терпенью; Овечкою - смиренью; Собакой - неусыпным быть; А если б мы детей невольно не любили, То куры бы меня любить их научили; По мне же, так легко и всякого любить! Я зависти не знаю; Доволен тем, что есть, - богатый пусть богат, Я бедного всегда как брата обнимаю И с ним делиться рад; Стараюсь наконец рассудка быть под властью, И только, - вот и вся моя наука счастью!" <1805> МУХА Бык с плугом на покой тащился по трудах; А Муха у него сидела на рогах, И Муху же они дорогой повстречали. "Откуда ты, сестра?" - от этой был вопрос. А та, поднявши нос, В ответ ей говорит: "Откуда? - мы пахали!" От басни завсегда Нечаянно дойдешь до были. Случалось ли подчас вам слышать, господа: "_Мы_ сбили! _Мы_ решили!" <1805> ЛИСА-ПРОПОВЕДНИЦА Разбитая параличом И одержимая на старости подагрой И хирагрой, Всем телом дряхлая, но бодрая умом И в логике своей из первых мастерица, Лисица Уединилася от света и от зла И проповедовать в пустыню перешла. Там кроткие свои беседы растворяла Хвалой воздержности, смиренью, правоте; То плакала, то воздыхала О братии, в мирской утопшей суете; А братии и всего на проповедь сбиралось Пять-шесть наперечет; А иногда случалось И менее того, и то Сурок да Крот, Да две-три набожные Лани, Зверишки бедные, без связей, без подпор; Какой же ожидать от них Лисице дани? Но лисий дальновиден взор: Она переменила струны; Взяла суровый вид и бросила перуны На кровожаждущих медведей и волков, На тигров, даже и на львов! Что ж? Слушателей тьма стеклася, И слава о ее витийстве донеслася До самого царя зверей, Который, несмотря что он породы львиной, Без шума управлял подвластною скотиной И в благочестие вдался под старость дней. "Послушаем Лису! - Лев молвил. - Что за диво?" За словом вслед указ; И в сутки, ежели не лживо Историк уверяет нас, Лиса привезена и проповедь сказала. Какую ж проповедь! Из кожи лезла вон! В тиранов гром она бросала, А в страждущих от них дух бодрости вливала И упование на время и закон. Придворные оцепенели: Как можно при дворе так дерзко говорить! Друг на друга глядят, но говорить не смели, Смекнув, что царь Лису изволил похвалить. Как новость, иногда и правда нам по нраву! Короче вам: Лиса вошла и в честь и славу; Царь Лев, дав лапу ей, приветливо сказал: "Тобой я истину познал И боле прежнего гнушаться стал пороков; Чего ж ты требуешь во мзду твоих уроков? Скажи без всякого зазренья и стыда; Я твой должник". Лиса глядь, глядь туда, сюда, Как будто совести почувствуя улику. "Всещедрый царь-отец! - Ответствовала Льву с запинкой наконец. - Индеек... _малую толику_". <1805> ОСЕЛ И КАБАН Не знаю, отчего зазнавшийся Осел Храбрился, что вражду с Кабаном он завел, С которым и нельзя иметь ему приязни "Что мне Кабан! - Осел рычал. - Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!" - "Мне в бой с тобой? - Кабан с презрением сказал. Несчастный! Будь спокоен: Ты славной смерти недостоин". <1805> СЛЕПЕЦ И РАССЛАБЛЕННЫЙ "И ты несчастлив!.. дай же руку! Начнем друг другу помогать. Ты скажешь: есть кому мне вздох мой передать; А я скажу: мою он знает грусть и муку - И легче будет нам". Так говорил мудрец Востока, И вот его же притча вам. Два были нищие, и оба властью рока Лишенны были средств купить трудами хлеб; Один был слеп, Другой расслабленный; желают смерти оба; Но горемыки здесь как дара ждут и гроба: На помощь к ним и смерть нейдет. Расслабленный конца своим страданьям ждет На голой мостовой, снося и жар и холод, Всего же чаще голод И нечувствительность румяных богачей. Слепец равно терпел, или еще и боле: Тот мог, хотя вдали, в день летний видеть поле; А для него уж нет и солнечных лучей! Вся жизнь глубока ночь, и скоро ль рассветает, Увы! не знает. Одной собачкой он был искренно любим, Ласкаем и водим; И ту какие-то злодеи не украли, А нагло от его веревки отвязали И увели с собой. Слепец случайно очутился На том же месте, где расслабленный томился; Он слышит стон его, и сам пускает вздох. "Товарищ! - говорит. - Несчастных сводит бог; Нам должно побрататься, Иметь одну суму И вместе горевать. Не станем разлучаться!" - "Согласен, - отвечал расслабленный ему, - Но, добрая душа! какою мы подмогой Друг другу можем быть? Ты слеп, а я безногой! Что ж будем делать мы? еще тебе скажу". - "Как? - подхватил слепец. - Ты зряч, а я хожу; Так ты ссужай меня глазами, А я с охотою ссужусь тебе ногами; Ты за меня гляди, я за тебя пойду - И будем каждый так служить в свою чреду". <1805> ОТЕЦ С СЫНОМ "Скажите, батюшка, как счастия добиться?" - Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ: "Дороги лучшей нет, Как телом и умом трудиться, Служа отечеству, согражданам своим, И чаще быть с пером и книгой, Когда быть дельными хотим". - "Ах, это тяжело! как легче бы?" - "Интригой, Втираться жабой и ужом К тому, кто при дворе фортуной вознесется..." - "А это низко!" - "Ну, так просто... быть глупцом! И этак многим удается". <1805> ДОН-КИШОТ Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться, Решился лучше их пасти И жизнь невинную в Аркадии вести. Проворным долго ль снаряжаться? Обломок дротика пошел за посошок, Котомкой с табаком мешок, Фуфайка спальная пастушечьим камзолом, А шляпу, в знак его союза с нежным полом, У клюшницы своей соломенную взял И лентой розового цвета Под бледны щеки подвязал Узлами в образе букета. Спустил на волю кобеля, Который к хлебному прикован был амбару; Послал в мясном ряду купить баранов пару, И стадо он свое рассыпал на поля По первому морозу; И начал воспевать зимой весенню розу. Но в этом худа нет: веселому все в лад, И пусть играет всяк любимою гремушкой; А вот что невпопад: Идет коровница - почтя ее пастушкой, Согнул наш пастушок колена перед ней И, размахнув руками, Отборными словами Пустился петь эклогу ей. "Аглая! - говорит, - прелестная Аглая! Предмет и тайных мук и радостей моих! Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая, Лелеять и любить овечек лишь своих? Послушай, милая! там, позади кусточков, На дереве гнездо нашел я голубочков: Прими в подарок их от сердца моего; Я рад бы подарить любезную полсветом - Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего! Они белы как снег, равны с тобою цветом, Но сердце не твое у них!" Меж тем как толстая коровница Аглая, Кудрявых слов таких Седого пастушка совсем не понимая, Стоит разинув рот и выпуча глаза, Ревнивый муж ее, подслушав селадона, Такого дал ему туза, Что он невольно лбом отвесил три поклона; Однако ж головы и тут не потерял. "Пастух - невежда! - он вскричал. - Не смей ты нарушать закона! Начнем пастуший бой: Пусть победителя Аглая увенчает - Не бей меня, но пой!" Муж грубый кулаком вторичным отвечает, И, к счастью, в глаз, а не в висок. Тут нежный, верный пастушок, Смекнув, что это въявь увечье, не проказа, Чрез поле рысаком во весь пустился дух И с этой стал поры не витязь, не пастух, Но просто - дворянин без глаза. Ах, часто и в себе я это замечал, Что, глупости бежа, в другую попадал. <1805> ЧЕЛОВЕК И КОНЬ Читатели! хотите ль знать, Как лошадь нам покорна стала? Когда семья людей за лакомство считала Коренья, желуди жевать; Когда еще не так, как ныне, Не знали ни карет, ни шор, ни хомутов; На стойлах не было коней, ни лошаков, И вольно было жить, где хочешь, всей скотине, В те времена Олень, поссорившись с Конем, Пырнул его рогами. Конь был и сам с огнем, И мог бы отплатить, да на бегу ногами Не так проворен, как Олень; Гоняяся за ним напрасно, стал он в пень. Что делать? Мщение от века Пружина важная сердец; И Конь прибегнул наконец К искусству человека. А тот и рад служить: скотину он взнуздал, Вспрыгнул к ней на спину и столько рыси дал, Что прыткий наш Олень в минуту стал их жертвой: Настигнут, поражен и пал пред ними мертвый, Тогда помощника она благодарит: "Ты мой спаситель! - говорит, - Мне не забыть того, пока жива я буду; А между тем... уже невмочь моей спине, Нельзя ль сойти с меня? Пора мне в степь отсюду!" - "Зачем же не ко мне? - Сказал ей Человек. - В степи какой ждать холи?. А у меня живи в опрятстве и красе И по брюхо всегда в овсе". Увы! что сладкий кус, когда нет милой воли! Увидел бедный Конь и сам, что сглуповал, Да поздно: под ярмом состарелся и пал. <1805> ПЧЕЛА И МУХА "Здорово, душенька! - влетя в окно, Пчела Так Мухе говорила. - Сказать ли весточку? Какой я сот слепила! Мой мед прозрачнее стекла; И как душист! как сладок, вкусен!" - "Поверю, - Муха ей ответствует, - ваш род Природно в том искусен; А я хотела б знать, каков-то будет плод, Продлятся ли жары?" -"Да! что-то будет с медом?" - "Ах! этот мед да мед, твоим всегдашним бредом!" - "Да для того, что мед..." - Опять? нет сил терпеть... Какое малодушье! Я, право, получу от слов твоих удушье". - "Удушье? ничего! съесть меду да вспотеть, И все пройдет: мой мед..." - "Чтоб быть тебе без жала! - С досадой Муха ей сказала. - Сокройся в улий свой, вралиха, иль молчи!" О, эгоисты-рифмачи! <1805> ГОРЕСТЬ И СКУКА Бедняк, не евши день, от глада Лил слезы и вздыхал; Богач от сытости скучал, Зеваючи средь сада. Кому тяжелее? Чтоб это разрешить, Я должен мудреца здесь слово приложить; От скуки самое желанье отлетает, А горести слезу надежда отирает. <1805> ТРИ ЛЬВА Его величество, Лев сильный, царь зверей, Скончался. Народ советовать собрался, Кого б из трех его детей Признать наследником короны. "Меня! - сын старший говорил. - Я сделаю народ наперсником Беллоны", - "А я обогащу", - середний подхватил. "А я б его любил", - Сказал меньшой с невинным взором. И тут же наречен владыкой всем собором. <1805> ВОРОБЕЙ И ЗЯБЛИЦА "Умолк Соловушка! Конечно, бедный, болен Или подружкой недоволен, А может, и несчастлив в ней! Мне жалок он!" - сказал печально Воробей. "Он жалок? - Зяблица к словам его пристала. - Как мало в сердце ты читал! Я лучше отгадала: Любил он, так и пел; стал счастлив - замолчал". <1805> МЕСЯЦ Настала ночь, и скрылся образ Феба. "Утешьтесь! - месяц говорит. - Мой луч не менее горит; Смотрите: я взошел и свет лию к вам с неба!" Пусть переводчики дадут ему ответ: "Как месяц ни свети, но все не солнца свет". <1805> ДВЕ ЛИСЫ Вчера подслушал я, две разных свойств Лисицы Такой имели разговор: "Ты ль это, кумушка! давно ли из столицы?" - "Давно ль оставила я двор? С неделю". - "Как же ты разъелась, подобрела! Знать, при дворе у Льва привольное житье?" - "И очень! Досыта всего пила и ела". - "А в чем там ремесло главнейшее твое?" - "Безделица! с утра до вечера таскаться; Где такнуть, где польстить, пред сильным унижаться, И больше ничего". - "Какое ремесло!" - "Однако ж мне оно довольно принесло: Чин, место". - "Горький плод! Чины не возвышают, Когда их подлости ценою покупают". <1805> СУП ИЗ КОСТЕЙ "О времена! о времена! - Собака, выходя из кухни, горько выла. - Прощайся и с костьми! будь вечно голодна И околей за то, что с верностью служила! Вот дождались каких мы дней! Безвременная смерть! уж нет нам и костей!" - "Да где ж они?" - вопрос ей сделала другая, Собака пожилая, Прикованна подле ворот. "В котле, да не для нас, а для самих господ: Какой-то выдумщик, злодей собачью роду, И верно уж француз, пустил и кости в моду! Он выдумал из них дешевый суп варить И хочет им людей кормить; А нам уже ни кости! Я тресну с голода и злости!" - "А мой совет, - сказал на привязи мудрец, - В молчании терпеть, пока судьба сурова! Ведь этот случай нам не первый образец: Большой всегда на счет меньшова". <1805> ДВА ВЕЕРА В гостиной на столе два Веера лежали; Не знаю я, кому они принадлежали, А знаю, что один был в блестках, нов, красив; Другой изломан весь и очень тем хвастлив. "Чей Веер?" - он спросил соседа горделиво. "Такой-то", - сей ему ответствует учтиво. "А я, - сказал хвастун, - красавице служу, И как же ей служу! Смотри: нет кости целой! Лишь чуть "к ней подлетит молодчик с речью смелой А я его и хлоп! короче, я скажу Без всякого, поверь мне, чванства И прочим не в укор, Что каждый мой махор Есть доказательство Ветраны постоянства". - "Не лучше ли, ее кокетства и жеманства? - Сосед ему сказал: - Розалии моей Довольно бросить взгляд, и все учтивы к ней". <1805> АМУР, ГИМЕН И СМЕРТЬ Амур, Гимен со Смертью строгой Когда-то шли одной дорогой Из света по своим домам И вздумалося молодцам Втащить старуху в разговоры. "Признайся, - говорят, - ты, Смерть, не рада нам? Ты ненавидишь нас?" - "Я? - вытараща взоры, Спросила Смерть их. - Да за что?" - "Ну, как за что! за то, Что мы в намереньях согласны не бываем: Ты все моришь, а мы рождаем". - "Пустое, братцы! - Смерть сказала им в ответ. - Я зла на вас?.. Перекреститесь! Людьми снабжая свет, Вы для меня ж трудитесь". <1805> ЧЕЛОВЕК И ЭХО Ругатель, клеветник на Эхо был сердит, Зачем, кого он ни поносит, О ком ни говорит, Оно везде разносит. "Чтоб гром пришиб, - кричал в досаде клеветник, - У Эхо злой язык! Возможно ли? Скажи ты слово, Уже оно тотчас готово За мною повторить И новых на меня врагов вооружить. Теперь ни в клевете, ни в брани нет успеха: Никто не слушает меня, и все от Эхо!" - "Напрасно ты меня винишь, - С усмешкой Эхо возразило. - Не хочешь ты, чтоб я слова твои твердило, Зачем же говоришь?" <1805> ЧАСОВАЯ СТРЕЛКА "Кто равен мне? Солдат, любовник, сочинитель, И сторож, и министр, и алтарей служитель, И доктор, и больной, и самый государь - Все чувствуют, что я важней, чем календарь! Я каждому из них минуты означаю; Деля и день и ночь, я время измеряю!" Так, видя на нее зевающий народ, Хвалилась Стрелка часовая, Меж тем как бедная пружина, продолжая Невидимый свой путь, давала Стрелке ход! Пружина - секретарь; а Стрелка, между нами... Но вы умны: смекайте сами. <1805> ЛЕВ И КОМАР "Прочь ты, подлейший гад, навоза порожденье!" Лев гордый Комару сказал. "Потише! - отвечал Комар ему, - я мал, Но сам не меньше горд, и не снесу презренье! Ты царь зверей, Согласен; Но мне нимало не ужасен: Я и Быком верчу, а он тебя сильней". Сказал и, став трубач, жужжит повестку к бою; Потом с размашкою, приличною герою, Встряхнулся, полетел и в шею Льву впился: У Льва глаз кровью налился; Напасти пена бьет; зубами он скрежещет, Ревет, и все вокруг уходит и трепещет! От Комара всеобщий страх! Он в тысяче местах, И в шею, и в бока, и в брюхо Льва кусает, И даже в глубь ноздри влетает! Тогда несчастный Лев, в страданьи выше сил, Как бешеный, вкруг чресл хвостом своим забил И начал грызть себя; потом... лишившись мочи, Упал, и грозные навек смыкает очи, Крылатый богатырь тут пуще зажужжал И всюду разглашать о подвигах помчался; Но скоро сам попал В засаду к Пауку и с жизнию расстался. Увы! в юдоли слез неверен каждый шаг; От злобы, от беды когда и где в покое? Опасен _крупный_ враг, А _мелкий_ часто вдвое. <1805> КОТ, ЛАСТОЧКА И КРОЛИК Случилось Кролику от дома отлучиться, Иль лучше: он пошел Авроре поклониться На тмине, вспрыснутом росой. Здоров, спокоен и на воле, Попрыгав, пощипав муравки свежей в поле, Приходит Кроличек домой, И что же? - чуть его не подкосились ноги! Он видит: Ласточка расставливает там Своих пенатов по углам! "Во сне ли я иль нет? Странноприимны боги!" Изгнанник возопил Из отческого дома. "Что надобно?" - вопрос хозяйки новой был. "Чтоб ты, сударыня, без грома Скорей отсюда вон! - ей Кролик отвечал. - Пока я всех мышей на помощь не призвал". - "Мне выйти вон? - она вскричала. - Вот прекрасно! Да что за право самовластно? Кто дал тебе его? И стоит ли войны Нора, в которую и сам ползком ты входишь? Но пусть и царство будь: не все ль мы здесь равны? И где, скажи мне, ты находишь, Что бог, создавши свет, его размежевал? Бог создал Ласточку, тебя и Дромадера; А землемера Отнюдь не создавал. Кто ж боле права дал на эту десятину Петрушке Кролику, племяннику иль сыну Филата, Фефела, чем Карпу или мне? Пустое, брат! земля всем служит наравне; Ты первый захватил - тебе принадлежала; Ты вышел - я пришла, моею норка стала". Петр Кролик приводил в дов_о_д Обычай, _давность_. "Их законом, - Он утверждал, - введен в владение наш род Бесспорно этим домом, Который Кроликом Софроном Отказан, справлен был за сына своего Ивана Кролика; по смерти же его Достался, в силу права, Тож сыну, именно мне, Кролику Петру; Но если думаешь, что вру, То отдадим себя на суд мы Крысодава". А этот Крысодав, сказать без многих слов, Был постный, жирный Кот, муж свят из всех котов, Пустынник набожный средь света И в казусных делах оракул для совета. "С охотой!" - Ласточка сказала. И потом Пошли они к Коту. Приходят, бьют челом И оба говорят: "Помилуй!" - "Рассудите!.." - "Поближе, детушки, - их перервал судья, - Не слышу я, От старости стал глух; поближе подойдите!" Они подвинулись, и вновь ему поклон; А он Вдруг обе лапы врознь, царап того, другова, И вмиг их примирил, Не вымолвя ни слова: Задавил. Не то же ль иногда бывает с корольками, Когда они в своих делишках по землям Не могут примириться сами, А прибегают к королям? <1805> ЛЕБЕДЬ И ГАГАРЫ За то, что Лебедь так и бел и величав, Гагары на него из зависти напали И крылья, тиной замарав, Вкруг Лебедя теснясь, нарочно отряхали И брызгами его марали! Но Лебедю вреда не сделали оне! Он в воду погрузился И в прежней белизне С величеством явился. Гагары в прозе и стихах! Возитесь как хотите, Но, право, истинный талант не помрачите! Удел его: сиять в веках. <1805> ОРЕЛ И ЗМЕЯ Орел из области громов Спустился отдохнуть на луг среди цветов И встретил там Змею, ползущую по праху. Завистливая тварь Шипит и на Орла кидается с размаху. Что ж делает пернатых царь? Бросает гордый взгляд и к солнцу возлетает, Так Гений своему хулителю отмщает. 1805 СМЕРТЬ И УМИРАЮЩИЙ Один охотник жить, не старее ста лет, Пред Смертию дрожит и вопит, Зачем она его торопит Врасплох оставить свет, Не дав ему свершить, как водится, духовной, Не предваря его хоть за год наперед, Что он умрет. "Увы! - он говорит, - а я лишь в подмосковной Палаты заложил; хотя бы их докласть; Дай винокуренный завод мой мне поправить И правнуков женить! а там... твоя уж власть! Готов, перекрестясь, я белый свет оставить". - "Неблагодарный! - Смерть ответствует ему. - Пускай другие мрут в весеннем жизни цвете; Тебе бы одному Не умирать на свете! Найдешь ли двух в Москве, - десятка даже нет Во всей империи, доживших до ста лет. Ты думаешь, что я должна бы приготовить Заранее тебя к свиданию со мной: Тогда бы ты успел красивый дом достроить, Духовную свершить, завод поправить свой И правнуков женить; а разве мало было Наветок от меня? Не ты ли поседел? Не ты ли стал ходить, глядеть и слышать хило? Потом пропал твой вкус, желудок ослабел, У вянул цвет ума и память притупилась; Год от году хладела кровь, В день ясный средь цветов душа твоя томилась, И ты оплакивал и дружбу и любовь. С которых лет уже отвсюду поражает Тебя печальна весть: тот сверстник умирает, Тот умер, этот занемог И на одре мученья? Какого ж более хотел ты извещенья? Короче: я уже ступила на порог, Забудь и горе и веселье; Исполни мой устав!" - Сказала - и Старик, не думав, не гадав И не достроя дом, попал на новоселье!! Смерть пр_а_ва: во сто лет отсрочки поздно ждать; Да как бы в старости страшиться умирать? Дожив до поздних дней, мне кажется, из мира Так должно выходить, как гость отходит с пира, Отдав за хлеб и соль хозяину поклон. Пути не миновать, к чему ж послужит стон? Ты сетуешь, старик?! Взгляни на ратно поле: Взгляни на юношей, на этот милый цвет, Которые летят на смерть по доброй воле, На смерть прекрасную, сомнения в том нет, На смерть похвальную, везде превозносиму, Но часто тяжкую, притом неизбежиму!.. Да что! я для глухих обедню вздумал петь: Полмертвый пуще всех боится умереть! <1805> СЛОН И МЫШЬ Как ни велик и силен Слон, Однако же и он Пойман мудростью людскою: Превосходительный тяжелою стопою Ступил по хворосту - и провалился в ров. Чрез час потом и Мышь подверглась той же доле. Но Мышке там простор; она, не тратя слов, Пошла карабкаться и выпрыгнула в поле; А великан мой, став по нужде философ, Не могши в западне ниже пошевелиться: "Увы! - кричит. - К чему ведет нас толщина? Что в росте? Мелочным не страх и провалиться, И Мышка в западне свободнее Слона!" <1810> БЫК И КОРОВА "Как жалок ты! - Быку Корова говорила. - Судьба тебя на труд всегдашний осудила". Наутро повели Корову на убой, К закланию богам. Бык, вспомня речь вчерашню, "Гордись, красавица, - сказал, - своей судьбой: Ты к алтарям идешь, а я - опять на пашню". <1810> ВЕРБЛЮД И НОСОРОГ Верблюду говорил однажды Носорог: "Вовек я приложить ума к тому не мог, За что пред нами вы в такой счастливой доле? Вас держит человек всегда в чести и холе, И кормит вдоволь, и поит, И ваше разводить старается он племя; Согласен, что на вас нередко вьючат бремя, От коего ваш брат довольно и кряхтит, Что кротки вы, легки, притом неутомимы; Но те же самые достоинства и в нас, Да по рогу еще для случая в запас, - А все мы презрены, гонимы!" - "Дружок! - ответствовал Верблюд Покорность иногда достоинствам замена. Чтоб людям угодить один ли нужен труд? Умей и подгибать колена". <1810> РЫСЬ И КРОТ Когда-то Рысь, найдя лежащего Крота, Из жалости ему по-свойски говорила: "Увы! мой бедный Крот! несчастье слепота! И рощица, и луг с цветами - все места Тебе как темная могила! Какая жизнь твоя! С утра до вечера ты спишь или зеваешь И ни о чем не рассуждаешь; А я Теперь же, будто на ладоне, Все вижу на версту вокруг И все пересказать готова, - слушай, друг: Вот ястреб в облаках за коршуном в погоне; Здесь ласточка своих птенцов Питает мухами, добычей пауковой; Там хитрая лиса цыпленку строит ков; Там кролика постиг ружья удар громовой; Здесь кошка давит мышь; а там Змея впилась в корову; А далее - медведь, разинув пасть багрову, Ревет и гонится за серной по скалам; А вот и лютый волк ягненочка терзает..." - "Ах, полно, полно! - Крот болтунью прерывает. - Утешно ль зрячим быть для ужасов таких? Довольно и того, что слышал я об них". <1810> СВЕРЧКИ Два обывателя столицы безымянной, Между собою земляки, А нацией сверчки, Избрали для себя квартирой постоянной Судейский дом; Один в передней жил, другой же в кабинете, И каждый день они видалися тайком. "Нет лучше нашего хозяина на свете! - Сказал товарищу Сверчок, - Как гнется, даром что высок! Какая кротость в нем! какая добродетель! И как трудолюбив! Я сам тому свидетель, Какую кучу он записок отберет, И что же? Ни одной из них не издерет, А все за ним тащат!" - "На произвол судьбины, - Товарищ подхватил. - Дружок! Ты, видно, век в прихожих только жил И вместо лиц привык рассматривать личины; Не то бы ты сказал, узнавши кабинет! В передней барин то, чем хочет он казаться, А здесь - каким родился в свет: Богатому служить, пред сильным пресмыкаться; А до других и дела нет: Вот нашего ханжи и все тут уложенье! Оставь же лишнее к нему ты уваженье! И в обществе людском, Где многое тебе покажется превратным, Умей ты различать двух человек в одном: _Парадного с приватным_". <1810> ОРЕЛ И КАПЛУН Юпитеров Орел за облака взвивался: Уже он к трону приближался Властителя громовых стрел - И весь пернатых род на след его смотрел. "Недаром он любим Юнониным супругом! - В восторге восклицал Петух. - Какая быстрота! какой великий дух! Каким он очертил свой путь обширным кругом! Недаром, повторю, вручен ему перун; Кто равен с ним?" - "Кто? Ты и я, - сказал Каплун Конечно; будем только смелы, То также обтечем небесные пределы И к солнцу возлетим; А это покажу примером я моим". С сим словом, размахнув крылами, Уже задорный удалец Между землей и небесами - И вмиг... на кровлю, как свинец. Спасибо Каплуну! и он урок оставил: Отважный без ума всегда себя бесславил. <1810> ИСТОРИЯ Столица роскоши, искусства и наук Пред мужеством и силой пала; Но хитрым мастерством художнических рук Еще она блистала И победителя взор дикий поражала. Он с изумлением глядит на истукан С такою надписью: "Блюстителю граждан, Отцу отечества, утехе смертных рода От благодарного народа". Царь-варвар тронут был Столь новой для него и благородной данью; Влеком к невольному вниманью, В молчаньи долго глаз он с лика не сводил. "Хочу, - сказал потом, - узнать его деянья". И вмиг толмач его, разгнув бытописанья, Читает вслух: "Сей царь бич подданных своих, Родился к гибели и посрамленью их: Под скипетром его железным Закон безмолвствовал, дух доблести упал, Достойный гражданин считался бесполезным, А раб коварством путь к господству пролагал". В таком-то образе Историей правдивой Потомству предан был отечества отец. "Чему же верить мне?" - воскликнул наконец Смятенный скиф. "Монарх боголюбивый! - Согнувшись до земли, вельможа дал ответ: Я, раб твой, при царях полвека пресмыкался; Сей памятник в моих очах сооружался, Когда еще тиран был бодр и в цвете лет; А повесть, сколько я могу припомнить ныне, О нем и прочем вышла в свет Гораздо по его кончине". 1818 БОБР, КАБАН И ГОРНОСТАЙ Кабан да Бобр, и Горностай Стакнулись к выгодам искать себе дороги. По долгом странствии, в пути отбивши ноги, Приходят наконец в обетованный край, Привольный для всего; однако ж этот рай Был окружен болотом, Вместилищем и жаб и змей. Что делать? Никаким не можно изворотом Болота миновать, а кто себе злодей? Кому охотно жизнь отваживать без славы? В раздумьи путники стоят у переправы. "Осмелюсь", - Горностай помыслил; и слегка Он лапку вброд и вон, и одаль в два прыжка. - "Нет! братцы, - говорит, - по совести признаться" Со всем обилием край этот не хорош; Чтоб вход к нему найти, так должно замараться, А мне и пятнышко ужаснее, чем нож!" - "Ребята! - Бобр сказал. - С терпеньем И уменьем Добьешься до всего; я в две недели мост Исправный здесь построю: Тогда мы перейдем к довольству и покою; И гады в стороне, и не замаран хвост; Вся сила не спешить и бодрствовать в надежде". - В полмесяца? пустяк! я буду там и прежде, - Вскричал Кабан - и разом вброд: Ушел по рыло в топь, и змей и жаб - все давит, Ногами бьет, пыхтит, упорно к цели правит, И хватски на берег из мутных вылез вод. Меж тем как на другом товарищи зевают, Кабан, встряхнувшися, надменный принял вид И чрез болото к ним с презрением хрюч_и_т: "Вот как по-нашему дорогу пробивают!" <1818> СЛЕПЕЦ, СОБАКА ЕГО И ШКОЛЬНИК Бедняк, живой пример в злосчастии смиренья, Согбенный старостью, притом лишенный зренья, С котомкой чрез плечо и посохом в руке, Бродил по улицам в каком-то городке, Питаясь именем христовым, - Обедом, не всегда, наверное, готовым; Но он и в бедности сокровищем владел: В вожатом друга он примерного имел. Кто ж это? брат, сестра родная Иль просто родственник? Нет, выжлица дворная, Которую Слепец Добрушкой называл; Не по шерсти он ей, по свойствам имя дал. Снурочком к поясу привязана слепцову, Она всегда была его послушна слову; Бежала перед ним, то глядя на него, То вдоль по улице чутьем своим искала Благотворителя. Не раз сама бывала Без пищи до ночи, - все это ничего... Терпела и молчала. Однажды мой Слепец Бредет с собачкой мимо школы. Откуда ни возьмись мальчишка-удалец. Ну теребить Слепца, трясти за обе полы, Потом, собачку отвязав, "Ступай, - кричит он ей, - даю тебе свободу. К чему тебе за добрый нрав Покорствовать уроду И по миру ходить? Знай нищий свой порог У церкви, стой он там и жди, что пошлет бог". _Добрушка_ слушает и к старцу только жмется, Как будто думая: "Кто ж без меня займется Несчастным? Нет, не разлучусь с тобой!" "Ступай же, дурочка", - толкнув ее ногой, Шалун еще сказал; она к земле припала И молча на Слепца умильный взор кидала. "Так сгинь же вместе с ним!" - повеса закричал И, делая прыжки, к собратьи побежал. А нищий ощупью, дрожащею рукою Вожатку на снурке за пояс прицепил И благодарною кропил ее слезою. Жестокий эгоист! а ты не раз бранил Смиренным именем добрейшей твари в свете! Содрогнись: ты один у басни сей в предмете. <1825> Апологи РАВНОВЕСИЕ Сын севера! суров и хладен твой климат; Ужасны льды твои, но счастлив ты сто крат: В тебе и бодрый дух, и богатырска сила. В Сицилии ж вулкан; чума на бреге Нила. <1826> ЛЬВИНОЕ ПРАВО Медведя Лев спросил: "Через твою берлогу Позволь мне проложить военную дорогу". - "Нельзя!" - сказал Медведь; и в шубу нос уткнул Что ж сделал Лев? - Перешагнул. <1826> ПОЛЕВОЙ ЦВЕТОК Простой цветочек, дикой, Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой; И что же? От нее душистым стал и сам. - Хорошее всегда знакомство в прибыль нам. <1805> ДИТЯ НА СТОЛЕ "Как я велик!" - дитя со столика вскричал. А нянька говорит: "Сниму, так будешь мал". Богач с надменною душою! Смекай заранее: урок перед тобою. <1805> РАЗБИТАЯ СКРИПКА Скрипица пошлая упала и разбилась. Скрипач ее склеил, И скрипка из дурной - прекрасной очутилась. Тот, верю, стал умней, кто в школе бедствий был. <1805> ЧУЖЕЗЕМНОЕ РАСТЕНИЕ "Что сделалось с тобою ныне? О милый куст! ты бледен стал; Где зелень, запах твой?" -"Увы! - он отвечал. - Я на чужбине". <1826>. ПЛОДЫ МУДРОГО ПРАВЛЕНИЯ При пятом Льве Медведь за правду лез из кожи, Вол сдабривал поля и был неутомим; Конь смелостью блистал. Короче заключим: Велик монарх - отличны и вельможи. <1826> ПРЕСТУПЛЕНИЯ Тигр, ужас всех зверей, подняв кровавы взоры, Морфея умолял, чтоб сон к нему послал. "Для извергов, тебе подобных, - бог сказал, - Готовлю я не мак, но совести укоры", <1826> РОЗА И ШМЕЛЬ "Прочь, наглый, прочь ты, Шмель! - вскричала _утром_ Роза. - Ты осквернишь меня; ты мне страшней мороза". - "Прощаю спесь твою: ты только расцвела; Я _вечером_ приду, авось не будешь зла". <1826> ПЕСНЬ ЛЕБЕДЯ Пел Лебедь, и моих всех чувств он был владетель. "Ты весел?" - я его, растроганный, спросил. "Да, - он ответствовал, - час смерти наступил". Спокойно жизни путь свершает добродетель. <1826> ПОРОК И ДОБРОДЕТЕЛЬ "Я царь земной!" - Порок в надменности изрек. "А я царю небес мой жребий поручила", - Смиренно Доблесть говорила. Решись и выбирай, бессмертный человек! <1826> СКОРБЬ И ФОРТУНА Отрады луч блеснул у Скорби на челе. "Что этому виной? - Фортуна вопросила. - Давно ль твой томный взор поникнут был к земле?" - "Я малостью слезу сиротки осушила". <1826> ОШИБКА ЧИЖА Чиж, в птичник залетя, прельстился им как раем. Раздолье! пьет и ест одно он с Попугаем. Но долго ль? Нет! Скворец там заклевал его. - Опасно выходить из круга своего. <1826> ЖЕРТВЕННИК И ПРАВОСУДИЕ Во храме Жертвенник преступника скрывал. "Как? - Правосудие вопило раздраженно. - Скрывать преступника!" - "Да, - Жертвенник сказал. - Несчастие священно". <1826> ПЛОД Садовник сетовал, что долго плод не зреет; А плод судил: вина не от моих семян: Дай больше света мне, и буду я румян. - Без солнца и талант в созрении коснеет. <1826> ЕЖ И МЫШЬ Еж говорил, что он из одного презренья К мирскому скрыл себя во мрак уединенья. "Сосед! - сказала Мышь, - рассказывай другим От мира злой непрочь, но в мире тесно с ним". <1826> ДЕРЕВЦО Березка выросла пред домом кривобока: Пришлось выкапывать; но корни так ушли Далеко в глубину, что вырыть не могли. - История порока. <1826> ЧАДОЛЮБИВАЯ МАТЬ Мартышка, с нежностью дитя свое любя, Без отдыха его ласкала, тормошила; И что же? Наконец в объятьях задушила. - Мать слабая! Поэт! остереги себя. <1826> РЕПЕЙНИК И ФИАЛКА Между Репейником и розовым кустам Фиалочка себя от зависти скрывала; Безвестною была, но горестей не знала. - Тот счастлив, кто своим доволен уголком. <1824> КУРИЦА И УТЯТА "Ты все с утятами". - "Кому ж ходить за ними? Я высидела их". - "Но что тебе они? Чужие". - "Нужды нет! хочу считать моими". - Кто любит помогать, тот всякому сродни. <1826> КЛЕВЕТА Честон был поражен кинжалом, но слегка. Дан промах, так и быть! Злодей вскричал: "Отселе По крайней мере знак останется на теле". - Черта клеветника. <1826>. СВЕТЛЯК И ЗМЕЯ Со светлым червячком встречается Змея И ядом вмиг его смертельным обливает. "Убийца! - он вскричал. - За что погибнул я?" - "Ты светишь", - отвечает. <1824> СВОЕНРАВНАЯ ЛИСА Свет полон чудаков: Медведь Лисе был друг; И с Тигром и Слоном хлеб-соль она водила, Но никого в своем соседстве не любила, А пуще всех своих подруг. <1826> ЗМЕЯ И ПТИЦЕЛОВ У сетки сторожа добычу, Птицелов Давнул Змею, а та в него вонзила жало, И вмиг его не стало! - Нередко гибнет злой, другому строя ков. <1826> ПАВЛИН Индеек не на вкус пришел павлиний рост. "Какой, - кричат, - урод!" А он в ответ злодейкам Лишь только раздувал свой изумрудный хвост. - Творенье гения - ответ его индейкам. <1826> ЧЕЛОВЕК, ОБЕЗЬЯНА, ЧЕРВЬ И ЯБЛОКО Садовник, яблоко отняв у Обезьяны, Вскричал: "Оно мое!" - и тотчас раскусил. "Неправда, а мое! вы сильны, так и рьяны", - Из яблока ему Червь бедный возразил. <1826> МАРТЫШКА И ЛИСА "Скажи мне, есть ли зверь, Которого бы я замашки не схватила?" - "Конечно, нет; но всякий, мне поверь, Стыдится захотеть, чтоб ты его учила". <1826> НЕВИННОСТЬ И ЖИВОПИСЕЦ В Амуре на холсте все жизнию дышало; Невинность перед ним горит, потупя взор. Артист встревожился: "Что значит сей укор?. Что надобно еще Амуру?" - _Покрывало_. <1826> ДУХ СМИРЕНИЯ Сыны Османовы вопили: "Мщенье, мщенье! Наполним ужасом и кровью все места!" А вы что им в отпор, о воины Христа? - "Прощенье". <1826> ОРЕЛ И ФИЛИН Орел стремил полет свой к Фебову престолу, А Филин говорил: "От солнца мука нам". Так доблесть ясный взор возводит к небесам, Злодейство опущает долу. <1824> МАГНИТ И ЖЕЛЕЗО "Зачем ты льнешь?" - Магнит Железу говорил. "Зачем влечешь меня?" - Железо отвечало. - И в нас бы сердце то ж, прелестный пол, сказало: Природу одолеть превыше наших сил. <1826> УТОПШИЙ УБИЙЦА Убийца, чтоб спастись от строгости судей И казни, весь дрожа, бежал через плотину, Споткнулся и в реке нашел свою кончину, - Суд Промысла везде найдет тебя, злодей! <1826> МЩЕНИЕ ПЧЕЛЫ Обиду мстя, Пчела В обидчика вонзила жало. "И возгордилася?" - "Нимало: На язве умерла". <1826> ХЛЕБ И СВЕЧКА "Прочь, дале! близ тебя лежать я не хочу", - Хлеб Свечке говорил; а та ему: "Напрасно; Чем хуже я тебя? Подумай беспристрастно: Ты кормишь - я свечу". <1826> ЛЕВ И ВОЛК Волк, полуночный тать, Схватил козленочка. "Не смей его терзать, - Воскликнул Лев, - пусти!" И Волк ему послушен. Подлец всегда свиреп; герой великодушен. <1826> МЯЧИК "Несносный жребий мой! то вверх, то вниз лечу; Вперед, назад меня толкают. Ракете смех, а я страдаю и молчу". - Проситель! и с тобой не лучше поступают. <1826> КОМ ЗЕМЛИ "Не амбра ль ты? - подняв Ком, персти я сказал. - Как от тебя благоухает!" - "Нет, - он мне отвечает, - Я Ком простой земли, но с розою лежал". <1826> ЧЕРЕПАХА "Над Черепахою нельзя не прослезиться". - "Спасибо! что б тебя растрогать так могло?" - "Легко ль носить свой дом, повсюду с ним тащиться?" - "Что в пользу, то не тяжело". <1826> ДВЕ МОЛИТВЫ Средь храма, ниц челом, Моллак молился вслух: "Всезрящий! ты мне все: пошли мне воздаянье!" А нищий в уголку шептал, смиря свой дух: "Отец! дай мне отжить в сердечном покаянья!" <1826> КАМЕННАЯ ГОРА И ВОДЯНАЯ КАПЛЯ "С умом ли, Капля, ты? Меня пробить взялась! Меня, гранитную! Ты, право, стоишь смеха". Но Капля молча все кап, кап... и пробралась. - Настойчивость - залог успеха. <1826> БОГАЧ И ПОЭТ "Поэт и горд еще! - сказал спесивый Клим. - А чем богат? Ума палата!" - "Купи бессмертие себе ценою злата, - Ответствовал Поэт, - и я смирюсь пред ним". <1824> ЖЕЛАНИЕ И СТРАХ Неугомонное и вздорное Желанье Пред Днем завсегда толклось как на часах. "Постой же, - он сказал, - отныне в обузданье Пускай сопутствует ему повсюду Страх". <1826> МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЕК Блестящий тысячью Ирисиных цветов, Из мыла Пузырек на воздухе гордился; Но дунул ветр, и вмиг он в каплю превратился. - Судьба временщиков. <1826> БЕСПЕЧНОСТЬ ПОЭТА Поэт случайно в честь и круг бояр попал; Но буря зависти против его восстала, И всюду разнеслось: певцу грозит опала. "Так я был в случае? вот новость!" - он сказал. <1826> СОБАКА И ПЕРЕПЕЛ За Перепелом Пес вдоль нивы крался летом, Но Перепел не слеп: он с места вмиг спорхнул И песню с высоты в насмешку затянул: "Изменник! ты берешь ползком, а я полетом". <1824> ПОДСНЕЖНИК "Что мне зима? - сказал Подснежник, ранний цвет. Пускай ее страшатся розы; Я все превозмогу и бури, и морозы". - Для гения препоны нет. <1824> УЗДА И КОНЬ С чего Конь пышет, ржет? - Гортань дерут Уздою. Ослабили Узду, и Конь пошел на стать. - Властитель! хочешь ли спокойно обладать? Держи бразды не вкруть, но мощною рукою. <1826> ПРОХОЖИЙ И ПЧЕЛА "О Пчелка! меж цветов, прекраснейших для взора, Есть ядовитые: отравят жизнь твою; Смотри же не садись на каждый без разбора!" - "Не бойся: яд при них; я только нектар пью". <1826> ОРЕЛ И КОРШУН Юпитер Коршуну сказал: "Твоя чреда, Орел в опале: будь его преемник власти". И вдруг раздор, грабеж, все взволновались страсти! Ошибка в выборе - беда. <1826> ДВА ВРАЧА Один угрюмый Врач подобен был тирану: Больной отчаянье в глазах его читал. Другой участием, приветством жизнь вливал. - Так бережно целить нам должно сердца рану. <1826> ЦВЕТ И ПЛОД Цветной горох под суд хозяина попал За то, что, возгордясь, всех братьев презирал; И вот как приговор был справедлив и точен: "Цвет мил на час, а Плод питателен и прочен". <1826> САДОВАЯ МЫШЬ И КАБИНЕТСКАЯ КРЫСА "Ты книги все грызешь: дивлюсь твоей охоте! Умнее ль будешь ты? Пустая то мечта", - Сказала Крысе Мышь, жилица в темном гроте. Ответ был: "Что мне ум? Была бы лишь сыта". <1826> ОСЕЛ И ВЫЖЛИЦА "Скот глупый взял перед! и по какому праву? - Шумела Выжлица. - Иль я не удала, Иль обгоню его на славу". - Не много ль славы в том, чтоб обогнать Осла. <1826> НИСПРОВЕРЖЕННЫЙ ИСТУКАН "Что вижу? Истукан мой в прахе! Мщенье, мщенье, - Вскричал Деспот, себя равнявший с божеством, - Накажем смертью дерзновенье! Кто низложил его? кто этот враг мой?" - Гром. <1826> ЧЕЛНОК БЕЗ ВЕСЛА По ветру, без весла, Челнок помчался в море, Ударился в скалу и раздробил свой бок. На жизненной реке и нам такое ж горе: Без мудрости прощай наш утлый челночек! <1826> Эпилог АВТОР И КРИТИКА Что вздумалось тебе сухие апологи Представить критикам на суд? Ты знаешь, как они насмешливы и строги. - Тем лучше: их прочтут. <1826> Послания К А. Г. С<ЕВЕРИНО>Й Какое зрелище для нежныя души! О Грез! дай кисть свою иль сам ты напиши! В румяный майский день, при солнечном восходе, Тогда, как все цветет и нежится в природе, Все нектар пьет любви, весной своей гордясь, - Климена скромная, на люльку опустясь, Ни молвить, ни дышать не смея, Любуется плодом бесценным Гименея, Любуется его улыбкою сквозь сон И чуть не говорит: "Как мил... и точно он!.." Итак, Климена, ты теперь уже спокойна: Ты счастлива, ты мать и ею быть достойна! Уже любимых ты певцов, Делиля, Колардо с Торкватом, забываешь И в скромную свою диванну мудрецов, Бюффона, и Руссо, и Локка, призываешь; И даже в этот час, как Терпсихора всех Зовет чрез Фауля {*} в свой храм забав, утех, {* Бывший тогда содержатель английских балов.} Как пудры облака покрыли туалеты, Как все в движении: флер, шляпки и корсеты, Картоны, ящики, мужья и сундуки, - Сколь мысли у тебя от шума далеки! Сидишь, облокотясь, над книгою смиренно, Сидишь, и все твое понятие вперенно В систему, в правила британского творца, Который только сух для одного глупца. Вся мысль и все твое желание, чтоб сына Соделать звания достойным гражданина. О, подвиг сладостный, священный искони! Климена! увенчай ты им прекрасны дни. Кто более тебя во способах обилен? Не матери ль одной достоин сей предмет? Глас матери всегда красноречив и силен. Так, умница! храни, лелей ты нежный цвет Под собственной рукою И удобряй его учения росою. Пекись, чтоб излиял он райский аромат, Когда желанный день созрения настанет; Да усладит твое и сердце он и взгляд И в осень дней твоих весну твою вспомянет! А ты, дитя, залог дражайший двух сердец! Живи и усугубь их счастье наконец: Будь честен, будь умен, чувствителен, незлобен, Приятен, мил, - во всем будь маменьке подобен! 1791 СТАНСЫ К Н. М. КАРАМЗИНУ "Прочь от нас, Катон, Сенека, Прочь, угрюмый Эпиктет! Без утех для человека Пуст, несносен был бы свет. Младость дважды не бывает. Счастлив тот, который в ней Путь цветами устилает, Не предвидя грозных дней". Так мою настроя лиру И призвав одну из муз, Дружбу, сердце и Темиру, С ними пел я мой союз. Пел, не думая о славе, Не искав ничьих похвал: Лишь друзей моих к забаве Лиру я с стены снимал. Все в глазах моих играло, Я в волшебной был стране: Солнце ярче луч бросало И казалось Фебом мне. В роще ль голос разольется Сладкопевца соловья, Сердце вмиг во мне забьется - Филомелу вспомню я. С нею вместе унываю И доволен, что грущу!.. Но почто я вспоминаю То, чего уж не сыщу? Утро дней моих затмилось И опять не расцветет; Сердце с счастием простилось И мечтой весенних лет. Резвый нежных муз питомец, Друг и смехов и утех, Ныне им как незнакомец И собой пугает всех. Осужден к несносной скуке Грусть в самом себе таить - Ах! и с другом быть в разлуке, И от дружбы слезы лить!.. О любимый сын природы, Нежный, милый наш певец! Скоро ль отческие воды Нас увидят наконец? Скоро ль мы на Волгу кинем Радостный, сыновний взор, Всех родных своих обнимем И составим братский хор? С нами то же, что со цветом: Был - и нет его чрез день. Ах, уклонимся ж хоть летом {*} Древ домашних мы под тень. {* В лето жизни нашей.} Скажем им: "Древа! примите Вы усталых пришлецов И с приязнью обнимите В них друзей и земляков! Было время, что играли Здесь под тенью мы густой - Вы цветете... мы увяли! Дайте старости покой". 1793 К Ф. М. ДУБЯНСКОМУ, СОЧИНИВШЕМУ МУЗЫКУ НА ПЕСНЮ "ГОЛУБОК" Нежный ученик Орфея! Сколь меня ты одолжил! Ты, смычком его владея, Голубка мне возвратил. Бедный сизый Голубочек Долго всеми был забвен; Лишь друзей моих веночек Голубку был посвящен. Вдруг навеяли зефиры, Где лежал он, на лужок, Глас твоей волшебной лиры - И воскреснул Голубок! Он вспорхнул и очутился Милой Грации в руках: На клавир ее спустился И запрыгал на струнах. Я глядел и сомневался, Точно ль он передо мной: Мне пригожей показался И милей Голубчик мой. 1793 К Г. Р. ДЕРЖАВИНУ ПО СЛУЧАЮ КОНЧИНЫ ПЕРВОЙ СУПРУГИ ЕГО Державин! ты ль сосуд печальный, но драгой, Объемлешь и кропишь сердечною слезой? Твою ли вижу я на кипарисе лиру, И твой ли глас зовет бесценную Плениру? Зовет ее и вдруг пускает вопль и стон. О, участь горькая! о, тягостный урон! Расстался ты с своей возлюбленною вечно! Прости, сказал ей вслед, веселие сердечно! Рыдай, певец, рыдай! тебя ли утешать? Ах, нет! я сам с тобой душой хочу стенать. Достойна вечных слез столь милая супруга: Три люстра видел ты вернейшего в ней друга; Три люстра ты ее прельщался красотой, Умом, и чувствами, и ангельской душой. Сколь часто, быв ее деяниям свидетель, В восторге мыслил я: "Краса и добродетель! Ах, если бы всегда встречались вместе нам!" Сколь часто заставал сиротку и вдовицу, Лобзавших щедрую Пленирину десницу! Сколь часто в тишине, по зимним вечерам, Приятною ее беседой научался, Дышал невинностью и лучшим возвращался - Довольней и добрей - в смиренный домик мой! Бывало, ясною сопутствуем луной, И в мыслях проходя все наши разговоры, К жилищу твоему еще стремил я взоры; Стремил и с чувствием сердечным восклицал: Блажен ты, добрый муж! ты ангела снискал! И где ж сей ангел днесь? и где твое блаженство? Увы! все в мире сем мечта, несовершенство! Твой ангел к своему началу воспарил, И рок, печаль и плач в храм счастья поселил! Теперь ты во своих чертогах как в пустыне, И в людстве сирота! Уж не с кем наедине И скуку, и печаль, и радость разделить; К кому сердечные в грудь таинства пролить? Кто отягченный ум заботами, трудами Утешит, облегчит нежнейшими словами? Кто первый поспешит дать искренний совет? Кто первый по тебе от сердца воздохнете Кто первый ободрит бессмертной лиры звуки И прежде всех прострет на сретение руки? К кому теперь, к кому в объятия лететь? Что делать, что начать?.. Крушиться и терпеть! Конечно, так судьбы всемощны предписали, Чтоб счастье и напасть познал ты, сын печали! Но воззрим к вышнему! - Кто манием очес Волнует океан, колеблет свод небес И солнцы и миры творит и разрушает - Тот страждущих целит, упадших поднимает. Осень 1794 К <А. Г. СЕВЕРИНОЙ> НА ВЫЗОВ ЕЕ НАПИСАТЬ СТИХИ Ах, когда бы в древни веки Я с тобой, Филлида, жил! Например, мы были б греки; Как бы я тебя хвалил! Под румяным, ясным небом В благовонии цветов, Оживленных кротким Фебом, Между миртовых кустов - Посреди тебя с супругом Сел бы твой Анакреон, И, своим упрошен другом, Стал бы лиру строить он. Вы б и гости замолчали, Чтоб идеи мне скопить, И малютки б перестали Пестру бабочку ловить. Как в саду твоем порхала В мае пчелка по цветам, Так рука б моя летала Резвой лиры по струнам. Там бы каждый мне цветочек К пенью мысли подавал: Милый, скромный василечек Твой бы нрав изображал. Я твою бы миловидность И стыдливость применил К нежной розе; а невинность С белой лилией сравнил. Ты б растрогалась, вскочила - Я уверен точно в том - И певца бы наградила Поцелуем и венком. Но, увы! мой ум мечтает; Сколь далек я от Афин! Здесь не Флора обитает, А Мороз, Бореев сын! <1794> ПОСЛАНИЕ К Н. М. КАРАМЗИНУ Не скоро ты, мой друг, дождешься песней новых От музы моея! Ни фавны рощ дубовых, Ни нимфы диких гор и бархатных лугов, Ни боги светлых рек и тихих ручейков Не слышали еще им незнакомой лиры. Под мраком грозных туч играют ли зефиры? Поет ли зяблица, как бури заревут И с гибкого куста гнездо ее сорвут? До песней ли и мне под гнетом рока злова? Еще дымится пепл отеческого крова, Еще смущенна мысль всё бродит в тех местах, Недавно где земле навеки предан прах, Прах старца {*}, для меня толико драгоценна! {* Автор лишился тогда родного своего дяди, П. А. Б<екетева>.} Каких же песней ждать от сердца огорченна? Печальных. Но почто мне грациям скучать, Когда твой нежный глас их будет услаждать? Пускай они твое Послание {*} читают {* Послание к женщинам.} И розовый венок любимцу соплетают; Пускай Херасков, муж, от детства чтимый мной, То в мир фантазии пусть кажет за собой, То к райским красотам на небо восхищает, То на цветущий брег Пенея провождает И, даже в зиму дней умом еще цветя, Манит на лирный глас крылатое дитя И с кротостью влечет, нежнейших чувств владетель, Любить поэзию, себя и добродетель. Пускай Державин всех в восторг приводит дух; Пускай младый герой, к нему склоняя слух, Пылает и дрожит, и ищет алчным взглядом Копья, чтобы лететь потрясть землей и адом. Притворства и в стихах казать я не хочу. Поется мне - пою; невесело - молчу И слушаю других иль, взявши посох в руку, В полях и по горам рассеиваю скуку; Разнообразности природы там дивлюсь И сколки слабые с нее снимать учусь. Как волжанин, люблю близ вод искать прохлады; Люблю с угрюмых скал гремяши водопады; Люблю и озера спокойный, гладкий вид, Когда его стекло вечерний луч златит. А временем идя - куда, и сам не зная - Чрез холмы, чрез леса, не видя сеням края Под сводом зелени, вдруг на свет выхожу И новую для глаз картину нахожу: Открытые поля под золотою нивой! Везде блестят серпы в руке трудолюбивой! Какой приятный шум! какая пестрота! Здесь взрослый, тут старик, с ним рядом красота; Кто жнет, кто вяжет сноп, кто подбирает класы; А дети между тем, амуры светловласы, Украдкой по снопу, играючи, берут, Кряхтят под ношею, друг друга ею прут, Валяются, встают и, усмотря цветочек, Все врознь к нему летят, как майский ветерочек. Ах! я и сам готов за ними вслед лететь! Уже недолго мне и на цветы смотреть: Уже я с каждым днем чего-нибудь лишаюсь. Иду под тень кустов - ступлю и возвращаюсь С поникшей головой: там нет уж соловья! Сегодня у пруда остановился я: И ласточки над ним кружилися, вилися, И серы облака по небесам неслися. Ах! Скоро, милый друг, неистовый Эол Помчится на крылах шумящих с гор на дол, Завоет, закрутит, кусты к земле приклонит, Свинцовые валы на озеро нагонит, В пещерах заревет и засвистит в дуплах И с воздухом смесит и листвия и прах: День, два - и, может быть, цветочка не застану; День, два - и, может быть... как знать?.. и сам увяну! 1795 ОДА П. П. БЕКЕТОВУ Пускай тщеславный предается Морским изменчивым волнам, На полных парусах несется К некому счастью иль бедам. Бекетов! малым кто доволен, Тому век бедным не бывать! Он больше счастлив, больше волен, Чем толь завидуема знать, Котора от косого взгляда, В алмазах, в золоте кругом И на диване парчевом, Внутрь сердца терпит Муки ада. Перуны чаще шлют удары К вершинам неприступных гор И с большей силой вихри яры Колеблют дуб, страшащий взор. Под низкой кровлей безопасной, Спокойнее, мой милый, жить: Чем выше башня, тем ужасней Ее паденье должно быть. Мудрец в бедах ждет лучшей части И тем свой подкрепляет дух, А в счастьи сторожит свой слух, Не крадутся ль к нему напасти? Угрюмый север наш морозы, Снег, иней, мглу низводит к нам, Но и у нас прелестны розы Цветут, алеют по лугам. Теперь мы томными очами С унынием на всё глядим, А завтра, может быть, и сами С весельем дружбу заключим. Всегда ль бог Пинда {*} с грозным луком? {* Гомер говорит, что Аполлоновы стрелы производили смертоносную язву в греческом стане.} Нередко светлый Аполлон, Прервав златыя лиры сон, Пленяет оной сладким звуком. <1795> К ПРИЯТЕЛЮ (С дачи) Льстивый друг моей цевницы! Вот стихи тебе - прочти: Недалеко от столицы, К Петергофу на пути, Есть китайская лачуга, Иль, учтивее, - пагод; Там без милой и без друга Не китайский бог - урод, А к жрецу его подходит... Добрый друг своих друзей Дни смирнехонько проводит, Не боясь лихих людей. Он тебя с любезным братом На обед к себе зовет; Ни фарфором он, ни златом Перед вами не блеснет, Но Усердие вас примет, Дружба скажет: в добрый час! Смела Искренность обнимет И за стол посадит вас, А Веселость по стакану Поднесет чего-нибудь... Ах! не худо быть и пьяну; Все вздыхать - устанет грудь. <1795> К Ю. А. Н<ЕЛЕДИНСКОМУ> М<ЕЛЕЦКОМУ> Заведен в лесок тоскою На свободе погрустить, Вспомянуть прелестну Хлою И слезу из глаз пролить, - Я твою услышал лиру, Милый наш Анакреон! Ты бесстрастну пел Темиру И пускал из сердца стон. "Дайте, боги, - я воскликнул, - Мне Н<елединского> дар! Верно б Хлои грудь проникнул Мой, увы, несчастный жар!" Кто с тобою не восстонет, Нежный, пламенный певец? Ах, твой глас и камень тронет, У тебя лишь ключ сердец! <1795> К ГРАФУ Н. П. РУМЯНЦЕВУ Что может более порадовать певца, Как в лестный дар принять от сына Почтенный лик его бессмертного отца! Мне не дозволила судьбина Быть подвигов его певцом. В то время, как метал он молнию и гром, Я бедный ратник был, не боле, И видел не Парнас, но ратное лишь поле; Я только пению Петрова соплескал, Который звучною трубою, Сквозь мрачны веки, путь герою В храм славы отверзал. Но мог ли б я и днесь быть чести сей достоин? Довольно и того мне жребия в удел, Что рядовый на Пинде воин Давно желанный лик героя приобрел! Украшу им свою смиренную обитель, И, глядя на него, я в мыслях буду зритель Поверженных градов России ко стопам, Дрожащих агарян, окованных сарматов И гибели по всем местам Надменных сопостатов. А если от такой картины утомлюсь, Тогда я к сыну обращусь, И тотчас грустну мысль рассеет луч спокойства, Забуду вмиг следы печальные геройства И, сладостной пленен мечтой, Увижу в райском восхищенье Всеобще дружество, любезность, просвещенье, Весь мир одной семьей и всюду век златой. 1798 ПОСЛАНИЕ АРКАДИЮ ИВАНОВИЧУ ТОЛБУГИНУ Друг изящного в природе И судья а ла козак, Поперек идущий моде, Неприятель всяких врак; Муз и музыки любитель, Голубков, дроздов гонитель, Грубый скиф по бороде, Нежный Орозман душою, Не по светскому покрою, Одинаковый везде; Не ханжа и не ласкатель, О любезный созерцатель В банях бабьей красоты! Плюнь на светски суеты, О поклонниче Заиры! И склонись на голос лиры, Почитающей тебя. Дай увидеть мне себя На свободе, в чистом поле; Сделай честь ты хлебу-соле Нового в лесу жильца. Покажись - и хоры птичек, Соловьев, дроздов, синичек, Все, увидя мудреца, Встрепенувшися крылами, Громко-звонко запоют, И мне весточку дадут, Что Аркадий милый с нами! <Вторая половина 1790-х годов> К ДРУЗЬЯМ МОИМ по случаю первого свидания с ними после моей отставки из обер-прокуроров Пр<авительствующего> сената В Москве ль я наконец? со мною ли друзья? О, радость и печаль! различных чувств смешенье! Итак, еще имел я в жизни утешенье Внимать журчанию домашнего ручья, Вкусить покойный сон под кровом, где родился, И быть в объятиях родителей моих! Не сон ли был и то?.. Увидел и простился И, может быть, уже в последний видел их! Но полно, этот день не помрачим тоскою. Где вы, мои друзья? Сверитесь предо мною; Дай каждый мне себя сто раз поцеловать! Прочь посох! не хочу вас боле покидать, И вот моя рука, что буду ваш отныне. Сколь часто я в шуму веселий воздыхал, И вздохи бедного терялись, как в пустыне, И тайной грусти в нем никто не замечал! Но ежели ваш друг, во дни разлуки слезной, Хотя однажды мог подать совет полезный, Спокойствие души вдовице возвратить, Наследье сироты от хищных защитить, Спасти невинного, то все позабывает - Довольно: друг ваш здесь, и вас он обнимает. Но буду ли, друзья, по-прежнему вам мил? Увы! уже во мне жар к пению простыл; Уж в мыслях нет игры, исчезла прежня живость! Простите ль... иногда мою вы молчаливость, Мое уныние? - Терпите, о друзья, Терпите хоть за то, что к вам привязан я; Что сердце приношу чувствительно, незлобно И более еще ко дружеству способно. Теперь его ничто не отвратит от вас, Ни честолюбие, ни блеск прелестных глаз... И самая любовь навеки отлетела! Итак, владейте впредь вы мною без раздела; Питайте страсть во мне к изящному всему И дайте вновь полет таланту моему. Означим остальной наш путь еще цветами! Где нет коварных ласк с притворными словами, Где сердце на руке {*}, где разум не язвит, Там друг ваш и поднесь веселья не бежит. Так, братья, данные природой мне и Фебом! Я с вами рад еще в саду, под ясным небом, На зелени в кустах душистых пировать; Вы станете своих любезных воспевать, А я... хоть вашими дарами восхищаться. О други! я вперед уж весел! может статься, Пример ваш воскресит и мой погибший дар. О, если б воспылал во мне пермесский жар, С какою б радостью схватил мою я лиру И благ моих творца всему поведал миру! Да будет счастие и слава вечно с ним! Ему я одолжен пристанищем моим, Где солнце дней моих в безмолвьи закатится, И мой последний взор на друга устремится. 1800 {* Древние представляли дружбу в образе женщины, держащей на ладони сердце.} К Г. Р. ДЕРЖАВИНУ {1} Бард безымянный! тебя ль не узнаю? Орлий издавна знаком мне полет. Я не в отчизне, в Москве обитаю, В жилище сует. Тщетно поэту искать вдохновений Тамо, где враны глушат соловьев; Тщетно в дубравах здесь бродит мой гений Близ светлых ручьев. Тамо встречает на каждом он шаге Рдяных сатиров и вакховых жриц {2}, Скачущих с воплем и плеском в отваге Вкруг древних гробниц. Гул их эвое {3} несется вдоль рощи, Гонит пернатых скрываться в кустах; Даже далече наводит средь нощи На путника страх. О Песнопевец! один ты способен Петь и под шумом сердитых валов, Как и при ниве, - себе лишь подобен - Языком богов! 1805 {1 Это был ответ на стихи, присланные в "Вестник Европы". Почтенный автор их, не подписавший своего имени, думал, что я в деревне, и пенял мне за мою леность. 2 Здесь описаны цыгане и цыганки, которые во все лето промышляют в Марьиной роще песнями и пляскою. 3 Эвое, или эван, был употребительный припев вакханок при отправлении их оргий. Это примечание для детей, не знающих еще мифологии.} В. В. И<ЗМАЙЛОВУ> Чего ты требуешь, Измайлов, от меня? Как! мне, лишенному поэзии огня, В глубокой старости забытому Парнасом, Пугать и вкус и слух своим нестройным гласом! Увы! всему пора: и я был молод, пел; С восторгом на венок Карамзина смотрел И состязался с ним, как с другом, в песнопеньи... Его уж нет! Теперь душа моя в томленьи Глядит на кипарис, глядит на небеса И ждет в безмолвии свидания часа. <1827> Песни * * * Стонет сизый голубочек, Стонет он и день и ночь; Миленький его дружочек Отлетел надолго прочь. Он уж боле не воркует И пшенички не клюет; Все тоскует, все тоскует И тихонько слезы льет. С нежной ветки на другую Перепархивает он И подружку дорогую Ждет к себе со всех сторон. Ждет ее... увы! но тщетно, Знать, судил ему так рок! Сохнет, сохнет неприметно Страстный, верный голубок. Он ко травке прилегает; Носик в перья завернул; Уж не стонет, не вздыхает; Голубок... навек уснул! Вдруг голубка прилетела, Приуныв, издалека, Над своим любезным села, Будит, будит голубка; Плачет, стонет, сердцем ноя, Ходит милого вокруг - Но... увы! прелестна Хлоя! Не проснется милый друг! <1792> * * * Тише, ласточка болтлива! Тише, тише; полно петь! Ты с зарею вновь счастлива, - Ах! а мне пришло терпеть. Я расстаться должен с милой На заре, к моим слезам... О луна! твой свет унылый Краше солнышка был нам! Тише, ласточка болтлива! Тише, тише; полно петь! Ты с зарею вновь счастлива, - Ах! а мне пришло терпеть. Знать, и сонная мечтала О любови ты своей: Ты к утехам рано встала, А я горести моей! Тише, ласточка болтлива! Тише, тише; полно петь! Ты с зарею вновь счастлива, - Ах! а мне пришло терпеть. О, когда б и ты имела Участь, равную со мной! Ты б молчала, а не пела И встречала день с тоской. <1792> * * * Ах! когда б я прежде знала, Что любовь родит беды, Веселясь бы не встречала Полуночныя звезды! Не лила б от всех украдкой Золотого я кольца; Не была б в надежде сладкой Видеть милого льстеца! К удалению удара В лютой, злой моей судьбе, Я слила б из воска яра {*} Легки крылышки себе И на родину вспорхнула Мила друга моего; Нежно, нежно бы взглянула Хоть однажды на него. А потом бы улетела Со слезами и тоской; Подгорюнившись бы села На дороге я большой; Возрыдала б, возопила: Добры люди! как мне быть? Я неверного любила... Научите не любить. <1792> {* Эта песня есть точное подражание старинной простонародной песне.} * * * Без друга и без милой Брожу я по лугам; Брожу с душой унылой Один по берегам. Там те же все встречаю Кусточки и цветки, Но, ах! не облегчаю Ничем моей тоски! Срываю я цветочек И в мыслях говорю: "Кому сплести веночек? Кого им подарю?" Со вздохом тут катится Из сердца слезный ток, И из руки валится Увядший в ней цветок. Во времена счастливы, Бывало, в жаркий день, Развесистые ивы, Иду я к вам под тень. Пошлете ль днесь отраду Вы сердцу моему? Ах! сладко и прохладу Вкушать не одному! Все, все постыло в мире! И персты уж мои Не движутся на лире, Лишь слез текут струи. Престань же петь, несчастный! И лиру ты разбей; Не слышен голос страстный Душе души твоей! 1793 * * * Видел славный я дворец Нашей матушки царицы; Видел я ее венец И златые колесницы. "Все прекрасно!" - я сказал И в шалаш мой путь направил: Там меня мой ангел ждал, Там я Лизоньку оставил. Лиза, рай всех чувств моих! Мы не знатны, не велики; Но в объятиях твоих Меньше ль счастлив я владыки?. Царь один веселий час Миллионом покупает; А природа их для нас Вечно даром расточает. Пусть певцы не будут плесть Мне похвал кудрявым складом: Ах! сравню ли я их лесть Милой Лизы с нежным взглядом? Эрмитаж мой - огород, Скипетр - посох, а Лизета - Моя слава, мой народ И всего блаженство света! <1794> * * * Всех цветочков боле Розу я любил; Ею только в поле Взор мой веселил. С каждым днем милее Мне она была; С каждым днем алее, Все, как вновь, цвела. Но на счастье прочно Всяк надежду кинь: К розе, как нарочно, Привилась полынь. Роза не увяла - Тот же самый цвет; Но не та уж стала: Аромата нет!.. Хлоя! как ужасен Этот нам урок! Сколь, увы! опасен Для красы порок! <1795> * * * Юность, юность! веселися, Веселись, пока цветешь; Пой, пляши, люби, резвися!.. Ах, и ты как тень пройдешь! Други, матери природы Слышите ль приятный глас? Составляйте ж хороводы, Пойте, ваш доколе час. В жизнь однажды срок утехам, Пролетя, не придут вновь! Дайте руку играм, смехам, Призовите и любовь. А певца, который с вами Уж резвиться устарел, Увенчайте хоть цветами, Чтоб еще он вам пропел. Юность, юность! веселися, Веселись, пока цветешь; Пой, пляши, люби, резвися! Ах, и ты как тень пройдешь! <1795> * * * Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! {*} припевай. Мил, любезен василечек - Рви, доколе он цветет; Солнце зайдет, и цветочек... Ах! увянет, опадет! Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай. Соловей не умолкает, Свищет с утра до утра; Другу милому, он знает, Петь одна в году пора. Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай. Кто, быв молод, не смеялся, Не плясал и не певал, Тот ничем не наслаждался; В жизни не жил, а дышал. Пой, скачи, кружись, Параша! Руки в боки подпирай! Мчись в веселии, жизнь наша! Ай, ай, ай, жги! припевай. <1795> {* Известный припев одной из цыганских песен.} * * * О любезный, о мой милый! Где ты власть небесну взял? Ты своей волшебной силой Нову жизнь и душу дал. Прочь, печали и напасти! Прочь, заботы!.. вас уж нет! Покоряся нежной страсти, Я гляжу на новый свет. Все в нем лучше, веселее, Все об милом говорит; Даже солнышко светлее Для меня теперь горит; Даже я сама кажуся, Милый, лучше от тебя; Величаюся, горжуся, Больше чувствую себя; Лучше, кажется, играю И приятнее пою; Все мне рай и всем питаю Страсть, любовь к тебе мою, Страсть, навеки воспаленну! Что скажу я наконец?.. Ты украсил всю вселенну, Ты мой ангел, мой творец! <1795> * * * Что с тобою, ангел, стало? Не слыхать твоих речей; Все вздыхаешь! а бывало Ты поешь, как соловей. "С милым пела, говорила, А без милого грущу; Поневоле приуныла: Где я милого сыщу?" Разве милого другого Не найдешь из пастушков? Выбирай себе любого, Всяк тебя любить готов. "Хоть царевич мной прельстится, Все я буду горевать! Сердце с сердцем подружится - Уж не властно выбирать". <1796> * * * Все ли, милая пастушка, Все ли бабочкой порхать? Узы сердца не игрушка: Тяжело их разрывать! Ах! по мне и вчуже больно Видеть горесть пастушка! Любишь милое невольно! Любишь прямо - не слегка! Будь в любовной ты науке Ученицею моей: Я с Филлидой и в разлуке, А она мне всех милей. <1805> Разные стихотворения ОТЪЕЗД Простите, Лары и Пенаты! Прости и ты, волшебный край, В котором гении крылаты Казали мне и в дебрях рай; Где я мечтами забавлялся, Где лютый всех знобил мороз; А я лежал средь нежных роз И ароматом их питался; И где в замерзлом ручейке Видался каждый день с Наядой; Где куст, береза вдалеке Казались мне гамадриадой; А дьяк или и сам судья Какой-нибудь Цирцеи жертвой. Ах, как в тебе был счастлив я! Бывало, и живой и мертвый Равно повиновались мне, И я, не выходя из дому, Чудесил так, что вряд другому Увидеть даже и во сне. Лишь месяц лик уставит в воду И светлу твердь застелет мрак - То есть как ночь на всю природу Накинет флеровый колпак - С восторгом я в тебя вступаю И, как могучий чародей, Натурою повелеваю: Хочу - и зрю толпу людей, За тридевять земель лежавших Два века в мать сырой земле, В их прежнем образе представших Глазам моим в прозрачной мгле. Вздохну - и вижу я Темиру, В ее объятия лечу, И в тот же миг, наладя лиру, Что придет на сердце, бренчу. Еще вздохну - и вмиг предстанет Покрытый муравою луг; С улыбкой нежной солнце взглянет, Вспорхнет зефир, явится друг С своею арфой сладкогласной И маю возгласит на ней: "Спеши, спеши, о май прекрасный, Любезный вождь весенних дней! Дохни к нам нежными устами - И ландыш с розой расцветут; Тебя с простертыми руками Прелестны нимфы с неба ждут". Но время, хоть никто не просит, На быстрых крылиях своих Мечты, утехи все уносит, - И я почти лишен моих Необходимою судьбою! Ах! скоро, скоро я с тобою Расстануся, волшебный мир! Пройдет недели две, не боле, И я уже на чистом поле Лечу на тройке, как зефир. Удалы мчат, закинув гривы Земля бежит, и пыль столбом! Прощайте, дни мои счастливы! Прощай, отеческий мой дом! Прощайте, грации и музы! Увы! невольно сладки узы Я должен с вами перервать... Прощай, прощай и ты, о Волга! - О Марс! о честь! о святость долга! Скачу, скачу... маршировать. 1788 ПРОХОЖИЙ И ГОРЛИЦА Прохожий Что так печально ты воркуешь на кусточке? Горлица Тоскую по моем дружочке. Прохожий Неужель он тебе, неверный, изменил? Горлица Ах, нет! стрелок его убил. Прохожий Несчастная! страшись и ты его руки! Горлица Что нужды! ведь умру ж с тоски. <1791> СЧЕТ ПОЦЕЛУЕВ Прелестна Лизонька! на этом самом поле, Под этой липою, ты слово мне дала Сто поцелуев дать; но только сто, не боле. Ах, Лиза! видно, ты ввек страстной не была! Дай сто, дай тысячу, дай тьму - все будет мало Для Сердца, что к тебе любовью воспылало! Послушай, Лизонька: который из богов На расточение был скуп своих даров? Благотворить, не знав пределов, - вот их мера! Считала ли Церера Все класы, коими она Чело природы украшает, Когда ее обогащает? И Флора милая, с которой ты сходна Приятностью, красою, Не щедрою ль, скажи, рукою Кидает на землю душистые цветы? Иль нежного возьми в пример Зефира ты: Он вечно росписи не знает Всем розам, кои здесь в кусточках лобызает. По капле ль падает небесная вода Для освежения полей, лугов от зною? Не правда ли, что иногда Юпитер льет ее рекою? Жалела ль для цветов своих Аврора слез? Нет! мир свидетель в том, что жители небес И худо и добро - все сыплют к нам без меры. А ты, совместница Венеры, Которой сын ее вручил такую власть, Что взглядом можешь в нас рождать бессмертну страсть, Ты, Лиза, ты теперь... ах! может ли то статься? Ты хочешь хладной быть и с богом сим считаться! Жестокая! скажи, считал ли я хоть раз, Сколь много пролил слез отчаянья из глаз; Сколь часто, посреди восторгов и желаний, Я сердце надрывал от вздохов и стенаний? Сочти все горести, стеснявшие мне грудь, И после ты сама судьею нашим будь. Но нет! смешаем все, и радости и муки; Пади, любезная, пади в мои ты руки! Позволь, чтоб я тебя без счета целовал За столько, столько слез... которых не считал. <1791> К *** О ВЫГОДАХ БЫТЬ ЛЮБОВНИЦЕЮ СТИХОТВОРЦА Прелеста, веселись! Мой рок уже решился. Внимай и торжествуй: я с вольностью простился! Стыжуся слабости, но признаюся в том, Что стала ты моим отныне божеством: Тебе и лиру я, и сердце посвящаю. Но что я о твоей победе возвещаю? Я падаю к твоим с признанием ногам, А ты моим словам С холодностью внимаешь! Ужели ты не постигаешь, Какое счастие, какая слава той, Которая прельстит своею красотой Питомца муз и Аполлона? Или не знаешь ты, что властен дать он то, Пред чем богатство, власть, корона, Все блага мира - вздор, ничто. Поэт, примером я, едва воспламенится, И вмиг в уме его тьма, тьма чудес родится. В минуту он тебя в богиню претворит И всех тебе сердца навеки покорит; Он тотчас даст тебе усмешку, взгляд Авроры, Гебеи молодость, прекрасную тень Флоры И всех умильностей и прелестей собор, Какими грации блистают и Венера; На что ни взглянешь ты, все твой украсит взор, Везде представится иль Книд или Цитера: Куда ты ни пойдешь, повсюду за тобой Различные утехи, Забавы, игры, смехи Погонятся толпой. О красоте твоей узнают все пределы; Из глаз твоих посыплют стрелы, Которые пронзят и у факира грудь; Лишь взглянешь, пленник кто-нибудь; Распустишь волосы свои пред туалетом Когда бы ни было, зимой ли то иль летом, Тотчас Зефир готов их кудри развевать И, прохлаждая, целовать; К источнику ль свой путь направишь, Он тише потечет - ты и его заставишь Удерживать свои блестящие струи, Чтоб долее глядеть на прелести твои; На луг ли ступишь ты - цветы на нем родятся; Лилеи нежные и розы возгордятся, Надеяся, что ты, Прелеста, их сорвешь И милому дружку венок из них сплетешь. Но, верно, на тебя они лишь только взглянут, С досады и стыда увянут, - Ты всех, Прелеста, их затмишь! Под липою ль сидишь, Где тень тебе готова, В минуту птички все, не говоря ни слова, Слетятся, запоют, чтоб слух твой утешать; Но вздумай только ты к их пению пристать - Они умолкнут вдруг. Да кто, и в самом деле, Столь будет дерзновен, чтоб петь при Филомеле? А что до разума, - о, в том поверь, мой свет, Что я, который сам изрядный ум имею, Легко найду и в той, к которой в страсти тлею. Мне стоит захотеть, и вмиг создашь сонет Иль песню... что тебе угодно? Все напишу, хотя поэту и несродно Ссужать добром сбоим других; Чего не сделаешь для прелестей твоих? Когда же наконец Киприда раздраженна За то, что для тебя краса ее забвенна, Упросит парк пресечь нить жизни твоея... Прелеста! не страшись нимало, будь спокойна: Не плача смерть твоя, но зависти достойна! Прелеста! ты умрешь, но жив останусь я! Любовник страстный твой в элегии восстонет, Растреплет волосы и в море слез потонет; Все скажет, что сказать Овидии могли, И ты бессмертною пребудешь на земли. Любовник твой тебя во храме Мнемозины Между _Глицерии_ посадит и _Корины_, - Не лестная ль тебя, Прелеста, ждет судьба? Ах, осчастливь же ты любовника, раба, Который пред тобой клянется Аполлоном, Что он малейшее желание твое Священным будет чтить законом! Возьми, возьми навек ты сердце в дар мое, Люби меня, хотя для собственныя славы, Или страшись и жди, что, пересиля страсть, Забывши верности уставы И скучась наконец сносить сурову часть, Со равнодушием навек тебя оставлю, Другую полюблю, другую и прославлю. <1791> Я Умен ли я, никем еще в том не уверен; Пороков не терплю, а в слабостях умерен; Немножко мотоват, немножко я болтлив; Немножко лгу, но лгу не ко вреду другого, Немножко и колю, но не от сердца злого, Немножко слаб в любви, немножко в ней стыдлив И пред любовницей немножко боязлив. Но кто без слабостей?.. Итак, надеюсь я, Что вы, мои друзья, Не будете меня за них судити строго. Немножко дурен я, но вас люблю я много. <1791> К ЛИРЕ О ты, котора утешала Меня в мои спокойны дни, Священну дружбу воспевала, Любовь и радости одни, - Забудь твой глас, о нежна лира, Иль повторяй единый стон! Отъемлет жизнь мою Пленира, Исчезло счастие, как сон! Тверди по всякую минуту Темирину над сердцем власть. Ее ко мне жестокость люту, Мою к ней пламенную страсть! Но, ах, ты тем не успокоишь Мою растерзанную грудь, Лишь торжество ее удвоишь, Нет, лучше ты безгласна будь! Молчи, доколь судьбы во гневе Устремлены меня карать, Виси на кипарисном древе, - Не буду на тебя взирать. Виси, безмолвствуя, доколе Мой искренний, любезный друг На Марсовом пребудет поле... Увы, и он смущает дух! Когда войны погаснет пламень, Быть может, что младый герой, Спеша ко мне, увидит камень, Не омочен ничьей слезой; Увидит в прахе тут висящу, Любезна лира, и тебя, Расстроенную и молчащу, - Восстонет он, меня любя! Восстонет и смягчит слезою Засохши струны он твои, Потом дрожащею рукою Страданья возвестит мои. Он скажет: "Доримон был вреден Себе лишь только самому, Он ветрен был, несчастлив, беден. Но друг всегда был друг ему". <1791> КАРИКАТУРА Сними с себя завесу, Седая старина! Да возвещу я внукам, Что ты откроешь мне. Я вижу чисто поле; Вдали ж передо мной Чернеет колокольня И вьется дым из труб. Но кто вдоль по дороге, Под шляпой в колпаке, Трях, трях, а инде рысью, На старом рыжаке, В изодранном колете, С котомкой в тороках? Палаш его тяжелый, Тащась, чертит песок. Кто это? - Бывший вахмистр Шешминского полку, Отставку получивший Чрез двадцать службы лет. Уж он в версте, не боле, От родины своей; Все жилки в нем взыграли И сердце расцвело! Как будто в мир волшебный Он ведьмой занесен; Все, все его прельщает, В восторг приводит дух. И воздух будто чище, И травка зеленей, И солнышко светлее На родине его. "Узнает ли Груняша? - Ворчал он про себя, - Когда мы расставались, Я был еще румян! Ступай, рыжак, проворней!" - И шпорою кольнул; Ретивый конь пустился, Как из лука стрела. Уж витязь наш проехал Околицу с гумном - И вот уж он въезжает На свой господский двор. Но что он в нем находит? Его ль жилище то? Весь двор заглох в крапиве! Не видно никого! Лубки прибиты к окнам, И на дверях запор; Все тихо! лишь на кровле Мяучит тощий кот. Он с лошади слезает, Идет и в дверь стучит - Никто не отвечает! Лишь в щелку ветр свистит, Заныло веще сердце, И дрожь его взяла; Побрел он, как сиротка, Нахохляся, назад. Но робкими ногами Спустился лишь с крыльца, Холоп его усердный Представился ему. Друг друга вмиг узнали - И тот и тот завыл. "Терентьич! где хозяйка?" - Помещик вопросил. "Охти, охти, боярин! - Ответствовал старик, - Охти!" - и, скорчась, слезы Утер своей полой. "Конечно, в доме худо! - Мой витязь возопил. - Скажи, не дай томиться: Жива иль нет жена?" Терентьич продолжает: "Хозяюшка твоя Жива иль нет, бог знает! Да здесь ее уж нет! Пришло тебе, боярин, Всю правду объявить: Попутал грех лукавый Хозяюшку твою. Она держала пристань Недобрым молодцам; Один из них пойман И на нее донес. Тотчас ее схватили И в город увезли; Что ж с нею учинили, Узнать мы не могли. Вот пятый год в исходе, - Охти нам! - как об ней Ни слуха нет, ни духа, Как канула на дно". Что делать? Как ни больно... Но вечно ли тужить? Несчастный муж, поплакав, Женился на другой. Сей витязь и поныне, Друзья, еще живет; Три года, как в округе Он земским был судьей. 1791 К ТЕКУЩЕМУ СТОЛЕТИЮ О век чудесностей, ума, изобретений! Позволь пылинке пред тобой, Наместо жертвоприношений, С благоговением почтить тебя хвалой! Который век достиг толь лучезарной славы? В тебе исправились испорченные нравы, В тебе открылся путь свободный в храм наук; В тебе родилися Вольтер, Франклин и Кук, Румянцевы и Вашингтоны; В тебе и естества позналися законы; В тебе счастливейши Икары, презря страх, Полет свой к небу направляют, В воздушных странствуют мирах И на земле опять без крыл себя являют. Но паче мне всего приятно помышлять, Что начали в тебе и деньги уж летать. О чудо! О мои прапращуры почтенны! Поверите ли в том вы внучку своему, Что медь и злато, став в бумажку превращенные. Летят чрез тысячу и больше верст к нему? Он тленный лоскуток бумажки получает И вдруг от всех забот себя освобождает. Уже и Шмитов он с терпеньем сносит взор; Не слышит совести докучливый укор; Не видит более в желаниях препоны, Пьет кофе, может есть чрез час и макароны. <1791> ПОДРАЖАНИЕ ПРОПЕРЦИЮ Вотще мы, гордостью безумною надменны, Мечтаем таинства провидеть сокровенны И в ясных небесах планету зреть свою! С парфянами ли мы, с британцами ль в бою, На суше ль, на валах перуны в них бросаем, Когда и как умрем?.. увы, того не знаем: Пределы смертного известны лишь богам! Нет, не возможно знать в жару сраженья нам, Тогда как смерть равно с обеих стран карает, Кому бессмертных суд победы лавр вручает! Мы ведаем лишь то, что рок неизбежим, Что всюду с нами смерть, хотя ее не зрим, И что погибельны везде ее удары: Землетрясение, болезни, яд, пожары Лишают жизни нас и в недрах тишины, В той самой хижине, в которой рождены. Но рок свой предузнать старание напрасно! Единый только тот, который любит страстно, Имеет оный дар, чтоб ведать свой предел, Не вострепещет он быть целью вражьих стрел; Без страха под собой разверстое зрит море, Когда Борей с волнами в споре, И с треском молнии сверкают в небесах. Вотще пред ним Харон на черных парусах Стигийский мутный ток поспешно рассекает И новой добычи алкает! Предстань очам его, любезная, в тот час; Взгляни с умильностью, простри свой нежный глас, Скажи ему: "Живи!" - и во мгновенье ока Счастливый смертный сей увидит паки свет... Любовь, любовь сильней вседействующа рока, Любовь отъемлет жизнь и оную дает! <1792> СЛАБОСТЬ Мне Хлоя сделала решительный отказ. В досаде на нее и горести безмерной, Вчера я говорил: "Уже в последний раз Был в доме легковерной!" А ныне поутру, не знаю как и сам, Опять я там! <1792> ГОЛУБОК Подражание Анакреону Прекрасный голубчик! Скажи мне, отколе. Куда и к кому ты столь быстро летишь? Душист ты, как роза, цветущая в поле; Кого ты, голубчик, кого веселишь? Голубок Я служу Анакреону, А любезный сей певец Получил меня в награду От Венеры за стихи; С той минуты, как ты видишь, Письма я его ношу, И теперь лечу к Батиллу, Кто пленяет всех сердца. Господин мой обещает Скоро дать свободу мне, Но, хотя бы то и сделал, Я останусь все при нем. Что за радость мне летати По полям и по горам, Укрываться на деревьях И питаться чем-нибудь, Если я во всем доволен, Хлеб клюю всегда из рук Самого Анакреона И вино с ним вместе пью? Пью за ним из той же чаши, А насытясь им, вспрыгну На его тотчас я темя И тихохонько кружусь, А потом его крылами Я своими обойму И, слегка спустись на лиру, Забываюся и сплю. <1792> К МЛАДЕНЦУ Дай собой налюбоваться, Мила крошечка моя! С завистью, могу признаться, На тебя взираю я. Ты спокойно почиваешь И ниже во кратком сне Грусти, горести не знаешь, День и ночь знакомых мне. Лишь проснешься, прибегают, С нежной радостью в глазах, Мать, отец тебя лобзают И качают на руках. Все в восторге пред тобою, Всех ты взоры веселишь, Коль улыбкой их одною Или взглядом подаришь. Чувство горести бессильно Долго дух твой возмущать; Приголубь тебя умильно, И опять начнешь играть. Часто слезы теплы льются И сердечушко дрожит, А уста уже смеются. - О незлобный, милый вид! Но, увы! дни быстро мчатся, Вступишь в возраст ты другой, Рок и страсти ополчатся, И прости твой век златой! Ах! я опытом то знаю, Сколько я сердечных слез Проливал и проливаю, Сколько муки перенес! Смерть родных и сердцу милых, Страсти, немощь, хлад друзей... Часто в мыслях я унылых Жизни был не рад моей. Но скреплюся и отселе, Если снова загрущу, При твоей я колыбеле Томно сердце облегчу. Так твои веселы взгляды, Твой спокойный, милый зрак Пролиют мне в грудь отрады И души рассеют мрак. О невинность! ты, как гений, Шлешь целение сердцам! Я, хоть несколько мгновений, Был теперь невинен сам. И давно погибшу радость В бедном сердце ощутил. Милый ангел мой, ты младость Хоть на час мне возвратил! <1792> ЭЛЕГИЯ Коль надежду истребила В страстном сердце ты моем, Хоть вздохни, тиранка мила, Ты из жалости по нем! Дай хоть эту мне отраду, Чтоб я жизнь мою влачил, Быв уверен, что в награду Я тобой жалеем был! Если б в нашей было воле И любить и не любить, Стал ли б я в злосчастной доле Потаенно слезы лить? Нет! на ту, котора к гробу, Веселясь, мне кажёт путь, За ее жестокость, злобу, Не хотел бы и взглянуть. Но, любовь непостижима, Будь злодейкою моей - Будешь все боготворима, Будешь сердцу всех милей. О жестокая! любезна! Смейся, смейся, что терплю! Я достоин... участь слезна! Презрен, стражду и... люблю! <1794> ЭЛЕГИЯ Подражание Тибуллу Пускай кто многими землями обладает, В день копит золото, а в ночь недосыпает, Страшася и во сне военныя трубы, - Тибулл унизился б, желав его судьбы; Тибулл в убожестве, незнатен... но доволен, Когда он в хижинке своей спокоен, волен, Живет с надеждою, с любовию втроем И полный властелин в владении своем. Хочу, и делаю: то в скромном огороде Душисты рву цветы и гимн пою природе; То тропки по снуру прямые провожу, То за прививками младых дерев хожу; То гряды, не стыдясь, сам заступом копаю; А иногда волов ленивых загоняю; Иль весело бегу с барашком на руках, Который позабыт был матерью в лугах. Богам усердный жрец, я первенцы земные Всегодно приношу на алтари святые: Палесе жертвую домашним молоком, Помоне каждым вновь родившимся плодом; А пред тобой всегда, Церера златовласа, Я вешаю венок, сплетенный мной из класа. О Лары! некогда я в жертву приносил Прекрасных вам тельцов - тогда богат я был! А ныне и овна считаю важным даром. Но я и в бедности благодаренья с жаром Любимого из них закланию предам; Да воскурится пар от жертвы к небесам При песнях юности беспечной и веселой, Просящей от небес вина и жатвы зрелой! Услышьте, боги, наш сердечный, кроткий глас И скудные дары не презрите от нас! Первоначальный дар, вам, боги, посвященный. Простейший был сосуд, из глины сотворенный. Я о родительском богатстве не тужу; Беспечно дней моих остаток провожу; Работаю, смеюсь, иль с музами играю, Или под тению небесной отдыхаю, Которая меня прохладою дарит. Сквозь солнца иногда дождь мелкий чуть шумит Я, слушая его, помалу погружаюсь В забвение и сном приятным наслаждаюсь; Иль в мрачну, бурну ночь, в объятиях драгой, Не слышу и грозы, гремящей надо мной. Вот сердца моего желанья и утехи! Пускай Мессале льстят оружия успехи, Одержанные им победы на войне! Пускай под лаврами, на гордом он коне, С полками пленников, при плесках в Рим вступает И славы своея лучами поражает; А я... пускай от всех остануся забвен! Пусть скажут обо мне, что робким я рожден, Но Делии вовек не огорчу разлукой; Одна ее слеза была б мне тяжкой мукой. Прочь, слава! не хочу жить в будущих веках; Пребудь лишь ты в моих, о Делия, глазах: С тобой и дика степь Тибуллу будет раем; С тобою он готов быть зноем пожигаем И ночи на сырой земле препровождать. Ах! может ли покой и одр богатый дать Гому, кто одинок и с пламенной душою? О Делия! я жизнь лишь чувствую с тобою; Один твой на меня умильный, страстный взгляд Бесценней всех честей, триумфов и наград! Но все пройдет... увы! и Делии не станет! Быть может... нет! пускай твой прежде друг увянет; Пускай, когда чреда отжить ему придет, Еще он на тебя взор томный возведет; Еще, готовяся на вечную разлуку, Дрожащею рукой сожмет твою он руку, Вздохнет... и на твоей груди испустит дух. О Делия! душа души моей и друг! Ужель на мой костер ни слезки не уронишь? Нет! сердце у тебя не каменно: ты стонешь, Рыдаешь, Делия! - и нежные сердца Желают моему подобного конца! Исчезни, грустна мысль! Что будет, не минует: Почто ж душа моя до времени тоскует? Еще Сатурн моих не осребрил власов; Еще я крепок, здрав, по благости богов; Не унывай, Тибулл, и пользуйся годами! Укрась чело свое ты свежими венками И посвяти любви сей быстрый жизни час, В который жаркий спор утехою для нас И смелый, дерзкий шаг есть подвигом геройства: Отважность и любовь - то молодости свойства. Начальствую ль как вождь иль сам я предводим, Равно я в сей войне велик, неутомим. Сверни же предо мной знамена, Марс кровавой! И не прельщай меня бессмертной в мире славой; Готовь трофеи ты с увечьем для других: Пред ними все венцы! я счастлив и без них; Богатства не хочу, а нужное имею, И, что всего милей - я Делией владею! <1795> СТИХИ НА ИГРУ ГОСПОДИНА ГЕСЛЕРА, СЛАВНОГО ОРГАНИСТА О Геслер! где ты взял волшебное искусство? Ты смертному даешь, какое хочешь, чувство! Иль гений над тобой невидимо парит И с каждою струной твоею говорит? Сердца томного биенье, Что вещаешь мне в сей час? Отчего в крови волненье, Слезы капают из глаз? Звук приятный и унылый, Ты ль сему виною стал? Ах! когда в глазах у милой Я судьбу мою читал, Сердце также млело, билось, Унывало, веселилось И летело на уста!.. Но что! Иль Феб или мечта Играет надо мною? Внезапу все покрылось тьмою; Слышу лишь топот бурных коней, Слышу гром с треском ядер возженных, Свист стрел каленых, звуки мечей, Вопли разящих, стон пораженных, Тысячей фурий слышу я рев. Прочь, прочь, ты жалость! смерть без пощады! Ад ли разинул алчный свой зев?.. Увы! то одного отца несчастны чады, То братия, забыв ко ближнему любовь, То низши ангелы лиют друг друга кровь, Дышат геенною, природу попирают И злобой тигров превышают?; О смертны! о позор и ужас естества! Вы ль это дело рук и образ божества! Ах, не шли гонцов ко граду, Верна, милая жена, Погаси свою лампаду, Ты навек уже одна! Не напрасно предвещали И тебе, нежнейша мать, Сны ужасные печали: Перестань уж сына ждать! Перестань! Уж он страдает С лютой смертию в борьбе, Томным взглядом подзывает Друга нежного к себе. И с последнею слезою "Друг, - вещает, не тоскуй! Дай проститься... Бог с тобою!.. Бедну матерь... поцелуй"... Сокройся от меня, терзательна картина, Юдоль печалей, мук, о бедствующий мир! Но чей я внемлю глас, сладчайший лебедина, Нежнейший томных арф, стройнейший громких лир? О коль величествен! Я с оным возвышаюсь! Восторжен! к тверди восхищаюсь, Уже над тучами парю! Что чувствую и что я зрю? Я солнцы зрю незаходимы; Зрю солнца солнцев горний храм; Там светодарны херувимы Бряцают по златым струнам, В восторге распростерши крилы. И движут стройные светилы. О непостижность! что со мной? Где смертного несовершенства? Я в море плаваю блаженства! Я вне себя! - Стой, Геслер, стой!.. Лишаюсь сил, изнемогаю... И лиру пред тобой бросаю. <1795> СОНЕТ Однажды дома я весь вечер просидел. От скуки книгу взял - и мне сонет открылся. Такие ж я стихи сам сделать захотел. Взяв лист, марать его без милости пустился. Часов с полдюжины над приступом потел. Но приступ труден был - и, сколько я ни рылся В архиве головной, его там не нашел. С досады я кряхтел, стучал ногой, сердился. Я к Фебу сунулся с стишистою мольбой; Мне Феб тотчас пропел на лире золотой: "Сегодня я гостей к себе не принимаю". Досадно было мне - а все сонета нет. "Так черт возьми сонет!" - сказал - и начинаю Трагедию писать; и написал - сонет. <1796> НОЧЬ В черной мантии волнистой, С цветом маковым в руках И в короне серебристой - В тонких, белых облаках - Потихоньку к нам спустилась Тишины подруга, ночь, Вечера и теней дочь. Лишь на землю появилась, Все покрыла темнотой. Шум, тревоги улетели, Не поладив с тишиной. Замолчали тут свирели, Птички песен не поют. Спят зефиры, дремлют рощи, Ручейки чуть-чуть текут. Милый спутник тихой нощи, Сон слетел за нею вслед. Нежною своей рукою Манит от трудов к покою И рекой обильной льет Усыпленья нектар сладкой. Из-за облачка украдкой Смотрит скромная луна. Серебро свое она То в заснувший луг бросает Сквозь березовых листов, То лучом своим играет Со струями ручейков. Я не сплю - и наслаждаюсь Ночи сладкой тишиной, И природою прельщаюсь. Клоя, друг любезный мой! Ах! зачем я не с тобой Ночи сладостью питаюсь? Ах! Зачем тебя здесь нет? Мочь была б еще милее, И луна тогда б щедрее Рассыпала тихий свет. Сокрываяся в лесочке Иль качаясь на кусточке, Песнею тебя своей Забавлял бы соловей. Приходи, мой друг сердечный, Приходи в луга сии! В здешней жизни скоротечной Услаждай ты дни мои, Дружбой услаждай своею! Кто в сем мире одарен Дружелюбною душею, Тот и в горестях блажен. <1796> ПОДРАЖАНИЕ ПЕТРАРКУ Поверит ли кто мне? - Всегда, во всех местах Я слышу милую и вижу пред собою; Она глядит из вод, она лежит в цветах, Она мне говорит и дуба под корою, Она и облачко поутру золотит, Она в природе все и красит и живит. О страсть чудесная! чем боле открываю Угрюмой дикости в местах, где я бываю, Тем кажется милей, прелестнее она; Но ах, надолго ль, сей мечтой обольщена, Блаженствует душа пылающая, страстна? Минуту - и опять душа моя несчастна Томится, и опять все меркнет для меня! "Где Лора?" - ни она, никто не отвечает!.. И страждущий Петрарк на камень упадает Без памяти, без чувств, так холоден, как он, Лишь эхо отдает глухой и томный стон. <1797> ЭЛЕГИЯ Возьмите, боги, жизнь, котору вы мне дали! Довольно с юных лет я втайне воздыхал, Но вечно горести, все новые печали... Конец терпению!.. Я мучиться устал! Рожденный всех любить без хитрости, без злобы, Далек от пышности и почестей мирских, Я счастье полагал во счастии родных, 4 И что же? - только их я обнимаю гробы! Увы, и этой мне отрады не иметь! Любезный, милый брат, ты в сердце лишь остался, Не буду твоего и праха даже зреть: Далеко от своей ты родины скончался. - Супруга, мать, сестры тебя всечасно ждут, А ты последнее дыханье испускаешь; Ни стону вкруг тебя, ни вздохам не внимаешь, И хладною рукой во гроб тебя кладут. О, тягостный удар, невозвратима трата! Что в сердце мне теперь? Одна любовь лишь брата Могла в него бальзам успокоенья лить... И брата больше нет... ах, полно, полно жить! 1798 ЭКСПРОМТ (На игру г-на Дица) Что слышу, Диц! смычок, тобой одушевленный, Поет, и говорит, и движет всех сердца! О сын Гармонии, достоин ты венца И можешь презирать язык обыкновенный! {*} 1798 {* Это сказано было в то время, когда г. Диц перестал говорить, но не переставал восхищать своею скрипкою.} ПУТЕШЕСТВИЕ Начать до света путь и ощупью идти, На каждом шаге спотыкаться; К полдням уже за треть дороги перебраться, Тут с бурей и грозой бороться на пути, Но льстить себя вдали какою-то мечтою; Опомнясь, п_о_д вечер вздохнуть, Искать пристанища к покою, Найти его, прилечь и наконец уснуть... Читатели! загадки в моде; Хотите ль ключ к моей иметь? Все это значит в переводе: Родиться, жить и умереть. <1803> АМУР И ДРУЖБА "Сестрица, душенька!" - "Здорово, братец мой!" - "Летал, летал!" - "А я до устали шаталась!" - "Где взять любовников? все сгибли как чумой!" - "Где други? ни с одним еще не повстречалась!.. - "Какой стал свет!" - "Давно уж это говорят". - "Все клятвы на песке!" - "Услуги в обещанье! Под именем моим _Корысть_ боготворят". - "А под моим - _Желанье_". <1803> ЗАГАДКА Нет голоса во мне, а все я говорю И худо и добро; сержусь, благодарю, Хвалю, браню и ложь и правду разглашаю, И в тысяче местах вдруг слышен я бываю; Всегда и важен и шутлив, Умен и глуповат, и дурен и красив; Еженедельно я иль в месяц возрождаюсь, И только лишь рожусь, в продажу отпускаюсь. Я братьями богат, названье нам одно; Однако в свете мы зовемся не равно. Узнали? Нет? Еще прибавим: У нас нет матери, зато Мы сотни две отцов представим, И это не причтет в обиду нам никто, Я бел и сер, легок, бездушен и собою Во многом сходствую с молвою. <1803> К МАШЕ Я не архангел Гавриил, Но, воспоен пермесским током, От Аполлона быть пророком Сыздетства право получил. Итак, внимай, новорожденна, К чему ты здесь определенна: Ты будешь маменьке с отцом Отрадой, счастьем, утешеньем, Любезна пола украшеньем, И в добронравьи образцом; Ты будешь без красы приятна, Без блеска острых слов умна, Без педантизма учена, Почтенна и без рода знатна, И без кокетства всем мила, Какою маменька была, - Вот мой урок и похвала, Едва ли не впоследни пета!.. Когда ты, Маша, расцветешь, Вступая в юношески лета, Быть может, что стихи найдешь - Конечно, спрятанны ошибкой, - Прочтешь их с милою улыбкой И спросишь: "Где же мой поэт? В нем дарования приметны". Услышишь, милая, в ответ: "Несчастные недолголетны; Его уж нет!" <1803> ПРИЗНАНИЕ Темира! виноват; ты точно отгадала. Прости! все лгал перед тобой: Любовь моя к другой, А не к тебе пылала; Другою день от дня, Час от часу прельщался боле; Другой по всем местам искал я поневоле, Жестокости ее кляня. Равно и в песнях нет ни слова, Которое бы я от сердца написал: "_Прелестная! мой бог! жестокая! сурова_!" - Всем этим я тебя для рифмы называл. Так точно я вздыхал, лил слезы пред тобою, А в сердце занят был тогда Совсем другою. Да что в тебе и есть? согласен, милый взгляд... Отменной белизны зубов прекрасных ряд... Густые волосы, каких, конечно, мало: Для трех бы граций их достало... Две ямки на щеках, вместилище зараз... Любезность, ум - и все тут было - Пустое, чтоб кому из нас Все это голову вскружило! <1803> СПОР НА ОЛИМПЕ Юпитер Прочь, слабое дитя! не будь в моих очах! Иль гряну громом - и ты прах! Амур Для лука моего Перун твой не опасен: Дитя, как я, и сам ужасен. Юпитер Надменный, видишь ли гигантов жребий злой, Попранных громовой стрелой? Амур А ты, гремящий бог, взгляни на прелесть Леды - И будь же лебедь, в знак победы! <1803> ГРУСТЬ Влеком унынием сердечным, Пойду я с лирой в те места, Где сном дарит природа вечным, Где спит и скорбь, и суета. Там добродетельной Эльвиры Над прахом слезы я пролью И с тихим звуком томной лиры К безмолвным теням воспою; Мир вечный вам! вкушайте сладость Спокойства в пристани от бед; Теперь для вас печаль и радость Уже ничто: для вас их нет! Уже вам боле не ужасны Удары, пораженья злых, Ни тайны ковы не опасны, Ни явное гоненье их. Уже никто судом бесчинным Не может дух ваш отравить, Из чистых, правых сделать винным И в сердце острый меч вонзить. Нет! сердце в вас уже не бьется, Оно спокойно всякий час, Уже оно не отзовется Ниже любезнейшей на глас. Чувствительный! вкушай отраду, Сверша теченье бурных дней, Не бойся сладкого ты яду Обворожающих очей; Не бойся более презренья И колких порицаний ты В награду твоего смиренья, Незлобна сердца простоты. Ах! долго ли и мне, несчастну Здесь страннику, влачить мой путь? Когда пройду я степь ужасну? Пора, пора уж отдохнуть! <1803> ИСТОРИЯ ЛЮБВИ Любовник в первый день признанием забавляет; Назавтра - говорят: несносно докучает; На третий слушают, не поднимая глаз; В четвертый - с робостью отказ; На пятый - слабое упорство и смятенье; В шестой - ни да, ни нет, и страх, и сожаленье; В седьмой - без головы; В осьмой - увы! 1803 СТАРИННАЯ ЛЮБОВЬ Баллада Как мило жили в старину! Бывало, в теремах высоких В кругу красавиц чернооких Певцы поют любовь, войну, Любви и храбрости победы! Но мы не так живем, как деды! И пенье смолкло в теремах. Дай для красавиц я спою, Как в старину певцы любили. Бывало, и меня хвалили! Напомним молодость свою. Жил-был когда-то вождь великой С своею дочкой Милоликой Во белокаменной Москве. Бояры, витязи, князья Вкруг Милолики увивались; Но тщетно счастием ласкались: Никто не мог тронуть ея, Никто, кроме певца младова! Она таилась, он ни слова; Но у любви есть свой язык. Певец лишь только по ночам Под старой липой, близ светлицы, Пел прелести своей царицы, Бряцая лиры по струнам; Душа его из уст летела! Он пел, а Милолика млела И воздыхала у окна. Узнал о страсти их отец, И гордость в нем вострепетала! "Позор ты мой, не дочь мне стала! О стыд! кто мил тебе?.. певец!" Сказал - ив терем запирает. Дочь только в мыслях отвечает: "Что знатность! сердцу все равны!" Она под стражей, а певец И день и ночь на томной лире Бряцает: "Нет мне счастья в мире! Настал отрадам всем конец! Увижусь ли еще я с милой? Внемли, о небо, вопль унылой: Отдай ее иль смерть пошли!" Поет он день, поет другой, На третий - утренне светило Несчастну жертву озарило: Отец низводит дочь с собой; Она... едва на труп взглянула, Увы!.. в последний раз вздохнула. Красавицы! песнь эта - быль. <1805> ЛЮДМИЛА Идиллия Старик Кого мне бог послал среди уединенья?. Пастушка Я, дедушка, со стороны; Иду до ближнего селенья На праздник красныя весны. Старик Чего же ищешь ты под тению кусточков? Пастушка Богатой ленты нет, так я ищу цветочков, Чтоб свить себе венок и скрасить мой наряд: Там есть красавица Людмила, говорят. Старик Но знаешь ли, где ты, соперница Людмилы? Пастушка Не ведаю... Старик Ты рвешь цветы с ее могилы. <1805> ФИЛЕМОН И БАВКИДА Вольный перевод из Лафонтена Ни злато, ни чины ко счастью не ведут: Что в них, когда со мной заботы век живут? Когда дух зависти, несчастным овладея, Терзает грудь его, как вран у Промефея? Ах, это сущий ад! Где ж счастье наконец? В укромной хижине: живущий в ней мудрец Укрыт от гроз и бурь, спокоен, духом волен, Не алча лишнего, и тем, что есть, доволен; Захочет ли за луг, за тень своих лесов Тень только счастия купить временщиков? Нет, суетный их блеск его не обольщает: Он ясно на челе страдальцев сих читает, Что даром не дает фортуна ничего. Придет ли к цели он теченья своего, Смерть в ужас и тоску души его не вводит: То солнце после дня прекрасного заходит. Примером в этом нам послужит Филемон. С Бавкидой с юных лет соединился он; Ни время, ни Гимен любви их не гасили: Четыредесять жатв вдвоем они ходили За всем в своем быту, без помощи других. Все старится; остыл любовный жар и в них - Однако в нежности любовь не ослабела И в чувствах дружества продлить себя умела. Но добрых много ли? Разврат их земляков Подвигнул наконец на гнев царя богов: Юпитер сходит к ним с своим крылатым сыном Не с громом, не в лучах, а так, простолюдином, Под видом странника, - и что ж? Везде отказ, Везде им говорят: "Нам тесно и без вас, Ступайте далее!" Отринутые боги Пошли уже назад, как влеве от дороги, Над светлым ручейком, орешника в тени, Узрели хижину смиренную они И повернули к ней. Меркурий постучался. В минуту на крыльце хозяин показался. "Добро пожаловать! - сказал им Филемон. - Вы утрудилися, дорожным нужен сон - Ночуйте у меня, повечеряя с нами; Спознайтесь с нашими домашними богами: Они скудельные, но к смертному добры. У предков был и сам Юпитер из коры. Но менее ль за то они в приволье жили? Увы! теперь его из золота мы слили, А он уже не так доступен стал для нас! Бавкида! там вода; согрей ее тотчас; Поставим, хлеб и соль; мы скудны, но усердны; Дай все, что боги нам послали милосердны!" Бавкида хворосту сухого набрала, Потом погасший огнь в горнушке разгребла И силится раздуть. Вода уже вскипает; Хозяин путников усталых обмывает, Прося за медленность его не осудить; А чтоб до ужина им время сократить, Заводит с ними речь, не о любимцах счастья, Не о влиянии и блеске самовластья, Но лишь о том, что есть невинного в полях, Что есть полезного и лучшего в садах. Бавкида между тем трапезой поспешает, Стол ветхий черепком сосуда подпирает, Раскидывает плат, кидает горсть цветов И ставит хлеб, млеко и несколько плодов; Потом худой ковер, который сберегала На случай праздников, по ложу разостлала И просит на него возлечь своих гостей. Уже они, среди приветливых речей, За вечерей вином усталость подкрепляют; Но сколько ни пиют, вина не убавляют. Бавкида, Филемон недвижимы стоят, Со изумленьем друг на друга мещут взгляд, И оба с трепетом пред путниками пали. По чудодействию легко они познали Того, кто вздымет бровь и зыблет свод небес! "О боже! - Филемон дрожащий глас вознес. - Прости невольного минуту заблужденья! И мог ли смертный ждать такого посещенья? О гость божественный! где взять нам фимиам? Прилична ль наша снедь, толь скудная, богам? Но чем и самый царь их угостит достойно? Простым усердием: вот все, что нам пристойно! Пусть море и земля им пиршество дадут: Всесильные ему дар сердца предпочтут". Бавкида с речью сей беседу оставляет И входит в огород; там перепел гуляет, Которого сама взлелеяла она; Признанием к богам и верою полна, Уже она его во снедь для них готовит; Уже дрожащими руками птичку ловит, Но птичка от нее ушла к стопам богов, И милосердный Дий невинной дал покров. Меж тем вечерня тень с гор пала на долины. "Чета! иди за мной, - сказал отец судьбины. - Сейчас свершится суд- на родину твою Весь гнева моего фиал я пролию И смерти все предам! пусть злые погибают: Ни хижин, ни сердец они не отверзают". Бессмертный рек и, горд, к хребту направил путь; И ветр, предвестник бурь, ужасно начал дуть. Бавкида, Филемон, на посох опираясь, Под тяжкой древностью трясясь и задыхаясь, Едва-едва идут; но с помощью богов И страха взобрались на ближний из хребтов. Вдруг сонмы грозных туч под ними разразились И с шумом реки вод губительных пустились. Вал гонит вал и мчит все, что ни попадет: Скот, кущи и людей... исчезли, следа нет. Бавкида родине вздох сердца посвящает И взором, полным слез, у бога вопрошает: "Пусть люди... но почто животных он казнит?" Но чудо новое внезапу их разит: Явился пышный храм, где куща их стояла; Обмазка - мрамором, солома златом стала, И тяжкие столпы по всем ее бокам В минуту вознесли главы ко облакам! Внутрь храма был везде представлен на порфире. В страх будущим векам, сей дивный случай в мире- Невидимо ваял все это божий перст. Супруги мнят, что им Олимп уже отверст: В смятенье, вне себя, на все кругом взирают. "Бог, велий в благости! - потом они вещают. - Мы видим храм; но кто служители ему? Кто будет возносить к престолу твоему Молитвы путников? О, если бы мы оба Могли сподобиться в сем званьи быть до гроба! О, если бы при том и гений смерти нас Коснулся обо_и_х в один и тот же час, Чтоб мы друг по друге тоски не испытали!" - "Да будет так, - сказал им бог, - как вы желали!" И было так. Теперь дерзну ль поведать вам О том, чему едва могу поверить сам? В день некий путники в ограде сей божницы С благоговением стояли вкруг двоицы И слушали ее о бывших чудесах. "Издревле, - Филемон вещал им, - в сих местах Была весь грешников, жилище нечестивых; Но Дий не потерпел сих извергов кичливых: Он рек, настал потоп и всех их потребил. Остались только мы - так бог благоволил!" Тут Филемон взглянул на кроткую супругу. И что? уже она, простерши руки к другу, Вся изменяется, приемлет древа вид! Он хочет ей сказать, обнять ее спешит; Нет сил поднять руки, уста его немеют; Супруга и супруг равно деревенеют; Пускают отрасли, готовятся цвести; Друг другу говорят лишь мыслию: прости! Один предел и срок власть божья им послала: Муж праведный стал дуб, Бавкида липой стала; И зрители, все враз воскликнув: чудеса! - В молчаньи набожном глядят на небеса. Предание гласит, что к сим древам священным, Под тяжестью даров бесчисленных согбенным, Супруги на поклон текли из дальних стран, По слуху, что им дар чудотворенья дан; И те, которые к ним с верой приходили, В цвету и в зиму дней друг друга век любили. <1805> СТАНСЫ Я счастлив был во дни невинности беспечной, Когда мне бог любви и в мысль не приходил; О возраст детских лет! почто ты был не вечной? Я счастлив был. Я счастлив был во дни волшебств, очарований, Когда любовью свет и красен лишь и мил; Дождуся ли опять толь сладостных мечтаний? Я счастлив был. Я счастлив был во дни надежды, уверенья, Когда Кларисы взгляд меня животворил; Одни желания уж были наслажденья! Я счастлив был. Я счастлив был во дни восторгов непрерывных И сердцу милых бурь! Как я тогда любил! Увы! тогда не пел я в песнях заунывных: Я счастлив был. <1805> ЛЮБЛЮ И ЛЮБИЛ _Люблю_ - есть жизнью наслаждаться, Возможным счастьем упиваться, Всех чувств в обвороженьи быть. _Любил же_ - значит: полно жить! Яснее: испытать собою, Что клятвы - слов каких-то звон; Что нежность - хитрости игрою; Невинность - маска; счастье - сон! <1805> МАДЕКАССКАЯ ПЛЕННИЦА Ампанани Младая пленница! не проклинай войну; Забудь отечество: не ты, но я в плену! Твой взор мне столько ж мил, как первый луч денницы. Но что! ты слезы льешь сквозь длинные ресницы?. Вайна Жаль друга, государь! Ампанани А где же он? Вайна Убит, Иль может быть, в сию минуту он бежит. Ампанани Я заменю его. Вайна Ах, другу нет замены! Зри слезы, царь, мои. Ампанани Они мне драгоценны! Что хочешь ты сказать, небесна красота? Вайна Он целовал меня и в очи и в уста; Спал на груди моей... он в сердце и поныне. Ампанани Довольно; я хочу покорствовать судьбине; Но, Вайна, вот покров: сокрой им от меня Ты прелести свои! Вайна Пускай пойду, стеня, Дражайшего искать средь трупов убиенных Или скитаться с ним в пустынях отдаленных. Ампанани Ступай, куда тебя звезда твоя ведет; Да будет милая хранима небесами! Да проклят тот, кому желание придет Похитить поцелуй, уступленный с слезами! <1810> ПЛАВАНИЕ Морские чудища взвозилися толпами; Волненье, шум! Матрос по вервиям бежит; Готовьтесь, молодцы! товарищам кричит. Взбежал и размахнул проворными руками, В невидимой сети повиснул, как паук, Стрегущий ткань свою в движениях ея. О радость! Ветр! Корабль как с удила сорвался; Зашевелился, раскачался, Ныряет в пенистых зыбях... Подъемлет выю, топчет волны; Челом бьет облак, мчится к небу, И ветр он забрал под крыло, С ним умеете и поэт средь бездны Уносится порывом мачты; Надулся дух его, как парус, и с толпой, Невольно, шумным он восторгам предался; Соплещет спутникам, припал на край громады И грудью мнит ее движенью помогать. О, как ему легко и любо! Отныне только он узнал Завидную пернатых долю! 1827 Мадригалы. Надписи Эпитафии. Эпиграммы Мадригалы. Надписи. Альбомные стихи * * * Прелестна Грация, служ_а_щая Венере, Или, по крайней мере, Субреточка подобной ей, Прими в знак дружбы ты моей В подарок веер сей, Могущий быть тебе заменою Зефира... Когда Амур, властитель мира, Или, ясней сказать, любовь Прольет свой сладкий огнь в твою чистейшу кровь, Когда он по твоим всем жилкам разольется И новое твое сердчишечко забьется, - Припадков таковых, Анюта, не страшись. Прибегни к вееру, машись, машись, машись И вмиг почувствуешь в крови своей прохладу, Единую, увы, для ваших сестр отраду. <1791-?> К КЛИМЕНЕ, КОТОРАЯ СПРАШИВАЛА МЕНЯ, МНОГО ЛИ КРАСАВИЦ ВИДЕЛ Я В КОНЦЕРТЕ Красавиц не видал, да их и не бывало; Пригожих несколько, иль очень, очень мало; Прелестной ни одной, - Но вижу я теперь ее перед собой. 1791 * * * По чести, от тебя не можно глаз отвесть; Но что к тебе влечет?.. загадка непонятна! Ты не красавица, я вижу... а приятна! Ты б лучше быть могла; но лучше так, как есть. <1795> Задумчива ли ты, смеешься иль поешь, О Хлоя милая! ты всем меня прельщаешь: Часам ты крылья придаешь, А у любви их похищаешь. <1795> СТИХИ ПО ПРОСЬБЕ ОДНОЙ МАТЕРИ НА ДВУХ ЕЕ ДЕТЕЙ Прочь, затеи стихотворства! Я уж вас не призову, Ныне вижу без притворства Двух амуров наяву. Больше милы, чем прекрасны, Точно их любезна мать, И, что лучше, не опасны, Можно их расцеловать. О Филлида! утешайся Даром сим благих небес И отнюдь не огорчайся, Что уже твой май исчез. И природой, и судьбою Столько быв награждена, Будь довольна, и с тобою Будет вечная весна. <1795> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Что мне об ней сказать? К другим и я, бывало, Легко мог надписи писать, Но милую хвалить, как ни хвали, - все мало! <1797> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Лишь взглянешь на нее, захочешь ты узнать; Узнавши, будешь обожать. <1797> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Одним тебя стихом, любезна, опишу; Ты все мне - я тобой и вижу, и дышу. <1797> К ВЕНЕРИНОЙ СТАТУЕ Из антологии Парис и Марс, о том ни слова, И Адонис, когда хотел, Меня видали без покрова; Но как увидел Праксител? <1797> МАДРИГАЛ ДЕВИЦЕ, КОТОРАЯ СПОРИЛА СО МНОЮ, ЧТО МУЖЧИНЫ СЧАСТЛИВЕЕ ЖЕНЩИН "Мужчины счастливы, а женщины несчастны, - Селеста милая твердит. - Их рок прелестною свободою дарит, А мы всегда подвластны". Так что ж? Поспорю в том, прекрасная, с тобой, Я вольность не всегда блаженством почитаю: Скажи: _ты сердцу мил_! - свободу и покой Тотчас на цепи променяю. <1797> НАДПИСЬ К АМУРУ Стреляй, о милый враг, в два сердца, не в одно; А иначе навек несчастливо оно. 1798 А. Г. С<ЕВЕРИНОЙ> В ДЕНЬ ЕЕ РОЖДЕНИЯ Вступая в новый год, любезная Климена, Не бойся, чтоб в судьбе твоей произошла Какая перемена; Ты будешь завсегда приятна и мила, И лет твоих считать друзья твои не станут: Душой прекрасные не вянут. 1798 МАДРИГАЛ Нет, Хлоя! не могу я страсти победить! Но можно ли тебя узнать и не любить? Ах! ты даешь мне ум, воспламеняешь к славе, Рассеиваешь грусть и исправляешь в нраве; Год жизни я отдам за этот райский час, Чтоб видеть мне тебя, чтоб слышать мне твой глас, И часто мысль одна: увижу завтра Хлою - Уже на целый день веселья мне виною. <1803> К АМУРУ Кто б ни был ты, пади пред ним! Был, есть иль должен быть владыкой он твоим. <1803> НА СЛУЧАЙ ПОДАРКА ОТ НЕИЗВЕСТНОЙ Нечаянный мне дар целую с нежным чувством! Лестнее сердцу он лаврового венца. Кто ж та, которая руки своей искусством Почтила... в старости счастливого певца? Не знаю, остаюсь среди недоумений! Так будь же от меня ей имя: _добрый гений_. 1805 СТИХИ В АЛЬБОМ Е. С. О<ГАРЕВОЙ> Поэту ль своего таланта не любить? Как смертный, осужден к премене повсечастной. Он старится, но все принадлежит прекрасной: Не в сердце, так в ее альбоме будет жить. <1810> К АЛЬБОМУ КН. Н. И. К<УРАКИНОЙ> Что пред соперницей Эраты наше пенье! Она лишь голосом находит путь к сердцам, Я лиру положу К<уракиной>к ногам И буду сам внимать в безмолвном восхищенье. <1810> В АЛЬБОМ ШИМАНОВСКОЙ Таланты все в родстве; источник их один, Для них повсюду мир; нет ни войны, ни грани, - От Вислы до Невы чрез гордый Апеннин Они взаимно шлют приязни братской дани. 9 декабря 1822, Москва. В АЛЬБОМ Г-ЖИ ИВАНЧИНОЙ-ПИСАРЕВОЙ Счастливый Писарев! Мне ль, старцу, близ могилы В альбоме грации страницу занимать Между младых певцов?.. Но грации так милы! Любимец их так добр!.. Не смею отказать. 1836 Надписи к портретам НАДПИСЬ <К ПОРТРЕТУ> КНЯЗЮ АНТИОХУ ДИМИТРИЕВИЧУ КАНТЕМИРУ Се князь изображен Молдавский Кантемир, Что первый был отцом _российскиих_ сатир, Которы в едкости Боаловым равнялись И коих остротой читатели пленялись. Но только ль что в стихах он разумом блистал? Не меньше он и тем хвалы достоин стал, Что дух в нем мудрого министра находился: И весь _британский_ двор политике его дивился. 1777 НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Н. А. БЕКЕТОВА Воспитанник любви и счастия богини, Он сердца своего от них не развратил, Других обогащал, а сам как стоик жил И умер посреди безмолвныя пустыни. 1794 НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ ИВАНА ИВАНОВИЧА ШУВАЛОВА С цветущей младости до сребряных власов Шувалов бедным был полезен; Таланту каждому покров, Почтен, доступен и любезен. <1797> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ ДРЕВНЕГО РУССКОГО ИСТОРИКА НЕСТОРА Постигнув с юных лет тщету и скоротечность, Сей инок житие пустынное избрал, И, кроясь от живых, он взором обнимал Минувшее и вечность. 1801 НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ КНЯЗЯ ИТАЛИЙСКОГО Суворова здесь лик искусство начертало, Да ведают его грядущи времена: Едина царства им не стало {*}, А трем корона отдана. <1803> {* Польша.} НАДПИСЬ К ЕГО ЖЕ ПОРТРЕТУ Се росс, агарян бич, сарматов покоритель, Защитник Австрии, Италии спаситель. <1803> К ПОРТРЕТУ М. М. ХЕРАСКОВА Пускай от зависти сердца в зоилах ноют; Хераскову они вреда не нанесут: Владимир, Иоанн {*} щитом его покроют И в храм бессмертья проведут. <1803> {* Две эпические его поэмы.} <К ПОРТРЕТУ> Г. Р. ДЕРЖАВИНА Державин в сих чертах блистает; Потребно ли здесь больше слов Для тех, которых восхищает Честь, правда и язык богов? <1803> <К ПОРТРЕТУ> М. Н. МУРАВЬЕВА Я лучшей не могу хвалы ему сказать: Мать дочери велит труды его читать. <1803> <К ПОРТРЕТУ Н. М. КАРАМЗИНА> Вот милый всем творец! иль сердцем, или умом Грозит тебе он пленом: В Аркадии б он был счастливым пастушком, В Афинах - Демосфеном. <1803> <К ПОРТРЕТУ П. И. ШАЛИКОВА> Янтарная заря, румяный неба цвет; Тень рощи; в ночь поток, сверкающий в долине; Над печкой соловей; три грации в картине - Вот все его добро... и счастлив! он поэт! <1803> * * * Вот мой тебе портрет; сколь счастлив бы я был, Когда б ты иногда сказала: "Любезней и умней его я многих знала; Но кто меня, как он, любил?" <1803> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Смейтесь, смейтесь, что я щурю Маленьки мои глаза, Я уж видел, братцы, бурю, И знакома мне гроза. Побывал и я средь боя, Видел смерть невдалеке, Так не стыдно для покоя Погулять и в колпаке. <1803> <К ПОРТРЕТУ> ГРАФА ВИТГЕНШТЕЙНА Целуйте вы сей лик, О матери семейств, и вы, отроковицы! Не страшен боле враг спокойствию столицы: Суворова стоит на страже ученик {*}. 1812 {* В Отечественную войну 1812 года граф Витгенштейн стоял с корпусом между Ригой и Псковом.} НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ ЛИРИКА Потомство! вот Петров, Счастливейший поэт времен Екатерины: Его герои - исполины; И сам он по уму и духу был таков. 1826 Эпитафии * * * Когда и дружество струило слез потоки, На мраморе сии начертывая строки, Что ж должны чувствовать, увы, отец и мать?.. О небо!.. и детей ужасно нам желать! <1795> Ф. М. Д<УБЯНСКОМ>У Любезного и прах останется ль безвестным? Дубянского был дар - гармонией прельщать; Страсть - дружба и любовь; закон - быть добрым, честным; А жребий - бурну жизнь в пучине окончать {*} 1796 {* Он утонул в Неве.} В. А. В<ОЕЙКОВ>У. Здесь тихая могила Прах юноши взяла; Любовь его сразила, А дружба погребла. <1799> В. И. С. Быть может, мудреца сей памятник не тронет; Но друг к нему прострет умильный, слезный взгляд; Но добрый, нежный сын всегда над ним восстонет, И бедный... вспомнит час отрад. <1803> НАДГРОБИЕ И. Ф. БОГДАНОВИЧУ, АВТОРУ "ДУШЕНЬКИ" Привесьте к урне сей, о грации, венец: Здесь Богданович спит, любимый ваш певец. 1803 НАДГРОБИЕ И. Ф. БОГДАНОВИЧУ, АВТОРУ "ДУШЕНЬКИ" В спокойствии, в мечтах текли его все лета, Но он внимаем был владычицей полсвета, И в памяти его Россия сохранит. Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит. 1803 И. Ф. БОГДАНОВИЧУ, АВТОРУ "ДУШЕНЬКИ" На урну преклонясь вечернею порою, Амур невидимо здесь часто слезы льет И мыслит, отягчен тоскою: "Кто _Душеньку_ мою так мило воспоет?" 1803 ЭПИТАФИЯ КНЯЗЮ А. М. БЕЛОСЕЛЬСКОМУ-БЕЛОЗЕРСКОМУ Пусть Клио род его от Рюрика ведет, - Поэт, к достоинству любовью привлеченный, С благоговением на камень сей кладет Венок, слезами муз и дружбы орошенный. 1809 НА КОНЧИНУ ВЕНЕВИТИНОВА Природа вновь цветет, и роза негой дышит! Где юный наш певец? Увы, под сей доской! А старость дряхлая дрожащею рукой Ему надгробье пишет! 1827 Эпиграммы ЭПИГРАММА Поверю ль я тебе, Кощей, Что польза от всего на свете происходит? Какую, например, кто пользу в том находит, Что разоряешь ты людей? <1791> ЭПИГРАММА "Почто ты М_а_зона {*}, мой друг, не прочитаешь?" - "Какая польза в том?" -"Ты сам себя узнаешь", - "А ты его читал?" - "Два раза". - "Хорошо ж, что я не начинал". <1791> {* Иоанна Мазона о познании самого себя.} НА СМЕРТЬ ПОПУГАЯ Любезный попугай! давно ли ты болтал И тем Климену утешал! Но вот уж ты навек, увы, безгласен стал! Султан и попугай - все в мире умирает. Ах, пусть хоть чучела твоя напоминает Вралям, которые все врут, Что также и они со испущеньем духа К отраде ближних слуха Досадные уста когда-нибудь сомкнут! 1791 ЭПИГРАММА "Кто хочет, тот несчастья трусь! - Философ говорил. - Ко отвращенью бедства Я знаю верны средства: Я в добродетель облекусь". - "Ну, подлинно! - сказал невежда. - Вот сама легкая одежда!" <1791> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Глядите: вот Ефрем, домовый наш маляр! Он в списываньи лиц имел чудесный дар, И кисть его всегда над смертными играла:' Архипа - Сидором, Кузьму - Лукой писала. 1797 * * * И это человек? О времена! о век! 1791 ЭПИГРАММА "Он врал - теперь не врет". Вот эпитафия, когда Бурун умрет. 1791 ЭПИГРАММА Мне лекарь говорил: "Нет, ни один больной Не скажет обо мне, что не доволен мной!" "Конечно, - думал я, - никто того не скажет: Смерть всякому язык привяжет". <1791> ЭПИГРАММА "Дамон! Кто бытию всевышнего не верит, Тот, верно, лицемерит". - "Нет, случай Рифмина лишь произвесть возмог, А Локка и Боннета - бог". <1795> ЭПИГРАММА "Завидна, - я сказал, - Терситова судьбина: Чин знатный, и что год, то дочь ему иль сына!" - "Да, он не без друзей, - ответствовали мне, - И при дворе и при жене". <1795> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Возможно ль, как легко по виду ошибиться! Когда б знаком я не был с ним, То, право, бы готов божиться, Что это вощаной на вербе херувим. <1795> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ "Ай, как его ужасен взор! - Бормочет швед. - Он горче хрена!" - "Ах, как он мил", - твердит Климена. Как разрешить сей странный спор? И тот и та, конечно, правы: Любимец граций он и славы. <1795> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Родятся лилии, родятся мухоморы - Глядишь, безмолвствуешь и потупляешь взоры. <1795> ЭПИГРАММА Хорош бы Фока был, да много говорит; Привыкши турков бить, он и своих морит. <1797> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Чей это, боже мой, портрет? Какими яркими чертами Над впалыми ее глазами Натиснуты все сорок лет! <1803> БЛИЗНЕЦЫ "Кого вам надобно?" -"Я дом ищу _Разврата_". - "Которого, сударь? их в городе два брата". - "Богатого". - "Как тот, так и другой богат". - "Не очень складного". - "Не молодец и брат". - "Он крут обычаем". - "И тот, избави боже!" - "Жена красавица". - "И у другого тоже". - "Короче, тот рогат, которого ищу". - "Какой же случай!.. я молчу". <1803> ЭПИГРАММА "Я разорился от воров!" - "Жалею о твоем я горе". - "Украли пук моих стихов!" - "Жалею я об воре". <1803> ЭПИГРАММА "Увы, - Дамон кричит, - мне Нина неверна! Лукавый пол! твой дар лишь только лицемерить! Давно ли мужем мне своим клялась она?.." - "И мужем?.. можно ль не поверить!" <1803> НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ Какой ужасный, грозный вид! Мне кажется, лишь скажет слово, Законы, трон - все пасть готово... Не бойтесь, он на дождь сердит. <1803> * * * Здесь бригадир лежит, умерший в поздних летах. Вот жребий наш каков! Живи, живи, умри - и только что в газетах Осталось: _выехал в Ростов_. <1803> СУПРУЖНЯЯ МОЛИТВА Один предобрый муж имел обыкновенье, Вставая ото сна и отходя ко сну, Такое приносить моленье: "Хранитель ангел мой! спаси мою жену! Не дай упасть ей в искушенье! А ежели уж я... не дай про то мне знать! А если знаю я, то дай мне не видать! А если вижу я, даруй ты мне терпенье!" <1803> ЭПИГРАММА "Кто как ни говори, а Нина бесподобна! Прелестна - в сторону, но как она умна! С каким познаньем! как скромна! Как горлинка, незлобна! Какая добра мать, как любит всех друзей!" - "И мужа?" -"Ну... он сносен ей", <1805> ЭПИГРАММА Поэт Оргон, хваля жену не в меру, В стихах своих ее с Венерою сравнял. Без умысла жене он сделал мадригал И эпиграмму на Венеру! <1805> ЭПИГРАММА Как! Рифмин жив еще и телом и душой? А я уже сказал: ему и нам покой! <1805> * * * "Что легче перышка?" - "Вода", - я отвечаю. "А легче и воды?" - "Ну, воздух". - "Добрый знак А легче и его?" - "Кокетка". - "Точно так! А легче и ее?" - "Не знаю". <1805> ЭПИТАФИЯ "Полвека стан его возили в сей юдоле!" - "И только?" -"А чего ж вам боле?" <1805> * * * Прохожий, стой! во фрунт! скинь шляпу и читай: "Я воин, грамоты не знал за недосугом. Направо кругом! Ступай!" <1805> НАДПИСЬ К АМУРУ С тех пор как нежный пол смеется сердца стонам, Амур в моем саду грозит одним воронам. <Между 1814 и 1818> ЭПИТАФИЯ ПОПУГАЮ Увы, здесь погребен мой милый попугай. Где красота и где дар слова? Прохожий говорун! Вздохни о нем и знай: Он слишком говорил, но не во вред другого. 1828 ЭПИТАФИЯ Под хладной кочкой сей Вралева хладный прах, Бог с ним! Он был и сам так холоден в стихах. 1828 Литературно-полемические, сатирические, шуточные стихотворения ГИМН ВОСТОРГУ Восторг, восторг души поэта! Ты мчишь на дерзостных крылах По всем его пределам света! Тобой теперь он на валах И воздувает пенны горы; Тобою вмиг в чертог Авроры, Как быстра мошка, возвился, - И вмиг стремглав падет в долину, Где нет цветов, окроме крину, В которой Ганг с Невой слился... И в тот же миг - дрожу и млею! Между эфиром и землею С хребтов кавказских, льдяных гор, Куда не досягает взор, Сквозь мерзлы облака вещает, Как чрево Этны, ржет, рыгает! Уже не смертного то глас, Големо каждое тут слово, Непостижимо, громко, ново, Соплещет сам ему Пегас! Уже не слышны лирны струны, Но токмо яркие перуны, Вихрь, шум, рев, свист, блеск, треск, гром, звон - И всех крылами кроет сон! <1792> ЭПИГРАММА <НА А. И. КЛУШИНА> О Бардус! {*} не глуши своим нас лирным звоном; Молвь просто: человек... смесь Бардуса с Невтоном. 1793 {* Автор поэмы на человека.} ЭПИГРАММА <НА Н. М. ШАТРОВА> Коль разум чтить должны мы в образе Шатрова, Нас, боже, упаси от разума такова. 1794 <ПЕСНЯ> Я моськой быть желаю, Всегда чтобы храпеть; Нет нужды, что залаю И что не буду петь. В одном бы теплом фраке Я круглый год ходил И датской бы собаке За лай презреньем мстил. Не видел бы отмены Пред аглицким щенком В приемах от Климены, Когда б попал к ней в дом. Лизал бы ее ручки Всегда с ним наравне, И все бы были сучки Равно любезны мне. Коль моська б изменила, К болонской бы пристал, Не тратил бы чернила, Элегий не писал. Но в моську, превратиться Не можно мне вовек, Так что ж пустым и льститься? Пусть буду человек. <1796> БЛАЖЕНСТВО Блажен тот муж, кто к Безбородке Не бродит с просьбой по утрам, Но миленькой одной красотке Приносит в жертву фимиам; Кто к почестям, чинам не падок И пышной жизнью не прельщен, Не знает крымских лихорадок, Ни смрада магистратских стен, Кто Келлера страшится взора, От Машек с Ульками бежит И в доме грабежа, раздора Над банком в полночь не корпит. Кто ныне к той любви не тает, Не млеет завтра от другой, Прелестных Остенш цену знает, Но боле свой ценит покой, И кто ни волей, ни неволей Дел с ябедой не начинал, Но, быв своей доволен долей, Спокойно ел, и пил, и спал! Он, как Михайлов, утучнится И будет свеж, как брат его; И даже ночью не приснится Ему лихого ничего! <Между 1794 и1796> ПЕСНЬ Обманывать и льстить - Вот все на разум правы! Ах! как не возопить: "О времена! о нравы!" Друг только что в глазах, Любовницы лукавы И верны на словах - О времена! о нравы! Сын _и_дет в дом сирен Вкушать любви отравы; Там тятя, старый хрен! - О времена! о нравы! Вдовы от глада мрут, А театральны павы С вельможей дань берут - О времена! о нравы! За слово и за взгляд Текут ручьи кровавы; Друг друга все едят - О времена! о нравы! Не полно ли, друзья? Вам шутки и забавы, А ведь ответчик я - О времена! о нравы! <1796> НА СПУСК СТЕФАНИЕМ ТРЕХ ШАРОВ, В ПРИСУТСТВИИ ТРЕХ ЗНАТНЫХ ОСОБ "Ну, видел спуск я трех шаров!" - "Что ж было?" - "Вздулись и упали Все в сторону - и проскакали Куракин, Зубов и Орлов". 1798 НАДПИСЬ К ЕГЕРСКОМУ ДОМУ, КОТОРЫЙ ВЫСТРОЕН БЫЛ ЗА ГОРОДОМ О дом, воздвигнутый Голицыным для псов! Вещай, доколь тебя не испровергло время, Что он всего собачья племя Был истинный отец, блюститель и покров. <Вторая половина 1790-х годов> СТАРИННАЯ ШУТКА К ПОРТРЕТУ Н. М. КАРАМЗИНА Он дома - иль Шолье, иль Юм, или Платон; Со мною - милый друг; у Вейлер - Селадон; Бывает и игрок - когда у Киселева, А у любовницы - иль ангел, или рева. <1790-е годы> НА СЛУЧАЙ ОД, СОЧИНЕННЫХ В МОСКВЕ В КОРОНАЦИЮ Гордись пред галлами, московский ты Парнас! Наместо одного Лебреня есть у нас: Херасков, Карамзин, князь Шаликов, Измайлов, Тодорский, Дмитриев, Поспелова, Михайлов, Кутузов, Свиньина, Невзоров, Мерзляков, Сохацкий, Таушев, Шатров и Салтыков, Тупицын, Похвиснев и наконец - Хвостов. 1801 ПАРОДИЯ НА ШАЛИКОВУ ЭПИТАФИЮ И. БОГДАНОВИЧУ Любовь любовию пленилась И с Душенькой совокупилась, А эта Душенька от душечки родилась, И сердце наконец Без сердца для сердец Их связно связь изобразило. Читатель! Что ж бы это было? Кто отгадал? спрошу вас я: Галиматья! 1803 НА СМЕРТЬ ИППОЛИТА ФЕДОРОВИЧА БОГДАНОВИЧА "О чем ты сетуешь, прелестная Харита?" - "Увы! С любимым я певцом разлучена! Послали смерть Петру, {*} ошибкою она Сразила Ипполита". 1803 {* П. И. Богданович, бывший книгопродавец и плохой издатель журналов.} ЭПИТАФИЯ ЭПИТАФИЯМ Прохожий! пусть тебе напомнит этот стих, Что все _на час_ под небесами: Поутру плакали о смерти мы других, А к вечеру скончались сами. 1803 ПАРОДИЯ НА СЛОВА Сотворивший небо и землю, тот, который и проч. рек, сотворил нам бессмертного и - Петра Великого, явился, и творец восплескал творению своему. Храм славы сгромождения П. Ю. Львова Седящий на мешках славяно-русских слов, От коего мы спим, а цензоры зевают, Кто страшен грациям, кого в листочках Львов, А Павлом Юрьичем домашни называют, Рек сам себе: "Я врать досель не уставал, Так подурачимся ж еще мы для забавы". Он рек - и вмиг свахлял из щепочек "Храм славы!" Сотиньус, рот разинув, пал, А Львов вприсядку заплясал. 1803 ПУТЕШЕСТВИЕ N. N. В ПАРИЖ И ЛОНДОН, ПИСАННОЕ ЗА ТРИ ДНИ ДО ПУТЕШЕСТВИЯ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Друзья! сестрицы! я в Париже! Я начал жить, а не дышать! Садитесь вы друг к другу ближе Мой маленький журнал читать: Я был в Лицее, в Пантеоне, У Бонапарта на поклоне; Стоял близехонько к нему, Не веря счастью моему. Вчера меня князь Д<олгоруко>в Представил милой Рекамье {1}; Я видел корпус мамелюков, Сиеса, Вестриса, Мерсье {2}, Мадам Жанлис, Виже, Пикара {3}, Фонтана, Герля, Легуве {4}, Актрису Жорж и Фиеве {5}; Все тропки знаю булевара, Все магазины новых мод; В театре всякий день, оттоле В Тиволи и Фраскати, в поле {6}. Как весело! какой народ! Как счастлив я! - итак, простите! Простите, милые! и ждите Из области наук, искусств Вы с первой почтой продолженья, Истории без украшенья Идей моих и чувств. {1 Представил милой Рекамье. Рекамье - жена парижского банкира, прославившаяся красотой своей. 2 Сиеса, Вестриса, Мерсье. Первый сенатор, игравший в революцию важную ролю; второй - славный танцовщик, а третий - давно известный писатель. 3 Мадам Жанлис, Виже, Пикара. Первая - сочинительница романов и нескольких книг о воспитании; второй - приятный стихотворец; последний - лучший комический писатель нынешнего времени. 4 Фонтана, Герля, Легуве. Три известные стихотворца. 5 Актрису Жорж и Фиеве. Последний - сочинитель прекрасного романа и писем об Англии. 6 В Тиволи и Фраскати, в поле. Так называются два гульбища.} ЧАСТЬ ВТОРАЯ Против окна в шестом жилье, Откуда вывески, кареты, Все, все, и лучшие лорнеты С утра до вечера во мгле, Ваш друг сидит еще не чесан, И на столе, где кофь стоит, "Меркюр" и "Монитер" разбросан, Афишей целый пук лежит: Ваш друг в свою отчизну пишет; А Журавлев уж не услышит! {1} Вздох сердца! долети к нему! А вы, друзья, за то простите Кое-что нраву моему; Я сам готов, когда хотите, Признаться в слабостях моих; Я, например, люблю, конечно, Читать мои куплеты вечно, Хоть слушай, хоть не слушай их; Люблю и странным я нарядом, Лишь был бы в моде, щеголять; Но словом, мыслью, даже взглядом Хочу ль кого я оскорблять? Я, право, добр! и всей душою Готов обнять, любить весь свет!.. Я слышу стук!.. никак за мною? Так точно, наш земляк зовет На ужин к _нашей же_ - прекрасно! Сегюр у ней почти всечасно: Я буду с ним, как счастлив я! Пришла минута и моя! Простите! время одеваться, Чрез месяц, два - я, может статься, У мачты буду поверять Виргилиеву грозну бурю; А если правду вам сказать, Так я глаза мои защурю И промыслу себя вручу. Как весело! лечу! лечу! {1 А Журавлев уж не услышит. Почтенный старик, который не задолго перед тем умер и дружен был с путешественником.} ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Валы вздувалися горами, Сливалось море с небесами, Ревели ветры, гром гремел, Зияла смерть, а N. N. цел! А N. N. наш в коротком фрачке, В Вестминстере свернувшись в ком {1}, Пред урной Попа бьет челом; В ладоши хлопает на скачке, Спокойно смотрит сквозь очков На стычку Питта с Шериданом, На бой задорных петухов Иль дога с яростным кабаном; Я в Лондоне, друзья, и к вам Уже объятья простираю - Как всех увидеть вас желаю! Сегодня на корабль отдам Все, все мои приобретенья В двух знаменитейших странах! Я вне себя от восхищенья! В каких явлюсь к вам сапогах! Какие фраки! панталоны! Всему новейшие фасоны! Какой прекрасный выбор книг! Считайте - я скажу вам вмиг: Бюффон, Руссо, Мабли, Корнилий, Гомер, Плутарх, Тацит, Виргилий, Весь Шакеспир, весь Поп и Гюм; Журналы Аддисона, Стиля... И все Дидота, Баскервиля! {2} Европы целой собрал ум! Ах, милые, с каким весельем Все это будет разбирать! А иногда я между дельем Журнал мой стану вам читать: Что видел, слышал за морями, Как сладко жизнь моя текла, И кончу тем, обнявшись с вами: А родина... все нам мила! <Конец 1804-1805> {1 В Вестминстере и проч. Для некоторых напомню, что в этом аббатстве издавна погребаются короли и славные мужи. 2 И все Дидота, Баскервиля. Также для некоторых: Дидот - славный французский типографщик, а Баскервиль - английский..} НА ЖУРНАЛ "НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРЫ" "Что за журнал?" - "Не хватский". - "Кто же читал?" - "Посадский". - "А издавал?" - "Сохацкий!" 1804 НА ЖУРНАЛЫ Как этот год у нас журналами богат! И "Вестник от карел" и "Просвещенья сват", "Аврора" и "Курьер московский", - не Европы, И грузный "Корифей" - дорожник на Парнас... Какой для чтения запас, А более для <------------>. 1805 ОБЪЯВЛЕНИЕ ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ О ЖУРНАЛЕ НА БУДУЩИЙ ГОД Во славу троицы певцов Журнал для толка, а не вкуса Имеет быть и впредь в печатне Гиппиуса. Хвостов. Кутузов. Салтыков. 1805 ЭПИГРАММА НА ПРИТЧУ "ГОСПОЖА И ТКАЧИ", НАПЕЧАТАННУЮ В ОДНОМ ЖУРНАЛЕ Без имя Рифмодей глумился сколько мог Над глупостью - хвалить в стихах _красивый_ слог. Не худо бы потом на вкус слепить сатиру, А там и здравый смысл ухлопать в добрый час И кончить тем свою поэтику для нас; Тогда уж смело дуй в свою перунну лиру! 1805 НА РОЖДЕНИЕ ЛИРИКА Пегас под бременем лирических творцов С надсады упустил, и вылился Хохлов. <Не позднее 1807> ЭПИГРАММА <НА Д. И. ХВОСТОВА> Подзобок на груди и, подогнув колена, Наш Бавий говорит, любуясь сам собой: "Отныне будет всем поэтам модным смена! Все классики уже переводимая мной, Так я и сам ученым светом Достоин признан быть классическим поэтом!" Так, Бавий, так! стихи, конечно, и твои На лекциях пойдут в пример галиматьи! <Не позднее 1807> ОТВЕТ <М. Т. КАЧЕНОВСКОМУ>, Нахальство, Аристарх, таланту не замена; Я буду все поэт, тебе наперекор! А ты - останешься все тот же крохобор, Плюгавый выползок из <гузна> Дефонтена. 1806 К МОЕМУ ЛИЦЕПОДОБИЮ Ему плетет венец терновый Каллиопа, А родина давно признала в нем Эзопа. 1806 <ЭПИГРАММА> Не понимаю я, откуда мысль пришла _Клеону_ приписать _Фуфоновой_ "Цирцею"?, Цирцея хитростью своею Героев полк в зверей оборотить могла, А эта - мужа лишь, да и того в козла! 1806 БУДОЧНИК Слушай всякий, кто с ушами, Чтоб недаром я кричал. Ночь усеяна звездами; Било час, второй настал. Спи, кащей, одним ты глазом, А другим гляди востро: Вор уж в сенях; он как разом Все утащит серебро. Вместе ль ты, сосед, с женою? Не кладися на запор: Лезет гость к тебе трубою; Черт на вымыслы провор. Эй, рифмач! храпеть не дело Над бумагой со свечой: Долго ль вспыхнуть? Все сгорело! Так и мне беда с тобой. Частный! Слышишь ли, как вою, Исполняя твой приказ? Если нет, так я утрою Для тебя в последний раз. Слушай всякий, кто с ушами, Чтоб недаром я кричал; Темна ночь храпит над нами; Било час, второй настал. <1806-1807> АМУР В КАРИКАТУРЕ {*} Слуга покорный тем и этим в тот же час; Закутан весь, как водолаз; На лыжах - как остяк; как сатана - с рогами. Амур ли то? Скажите сами! 1806-1807 {* Это пародия на известную французскую надпись "Sans armes comme l'innocence" (Безоружен, подобно невинности. - фр.) и проч.} НА МНОЖЕСТВО ДУРНЫХ ОД, ВЫШЕДШИХ ПО СЛУЧАЮ РОЖДЕНИЯ ИМЕНИТОЙ ОСОБЫ О, тяжкой жизни договор! О дщерь полубогов! нет и тебе свободы! Едва родилась ты, что твой встречает взор? Свивальники, сироп и оды! <Не позднее 1807> ПЛАН ТРАГЕДИИ С ХОРАМИ Содержание Лапландский князь, жених гренландския княжны, В день свадьбы, простудясь, горячкой умирает. Тревога, брачные свечи погашены, Стон, слезы; наконец любовник оживает. ПРОЛОГ Музыкант (приближаясь к кулисам, дает актерам знак к выходу) Внемли и выступи, народ, Попарно свой устроя ход! (К актерам) Вы помнить роль свою старайтесь! (К фигурантам) А вы! - вы с такты не сбивайтесь! ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ КНЯЗЬ И КНЯЖНА. Княжна О, князь! итак, ты мой! Князь А ты моя, княжна! Акт кончится, и ты со мной сопряжена! О боги! о судьба! о счастие! о сладость! Народ! пляши и пой! дели со мною радость! Хор Воспляшем, воспоем, докажем нашу радость! ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Княжна Ты болен, милый князь? Князь Озноб во мне и жар! Княжна Увы! Князь Прости!.. прости! (Умирает) Княжна Несноснейший удар! Завистливая смерть! о рок бесчеловечной! Народ! пляши и пой в знак горести сердечной! Хор Воспляшем, воспоем в знак горести сердечной! ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ Гений спускается с облаков посреди грома и молнии. Гений Супруг твой оживет: прерви, царевна, стон! Невинною трех парк ошибкой умер он. О царь! будь паки жив! Князь (Встает) Мои ли это ноги? Княжну ль еще я зрю?.. О милосердны боги! Княжна Дражайший князь! пойдем, пойдем скорее в храм! Народ! пляши и пой похвальну песнь богам! Хор Воспляшем, воспоем похвальну песнь богам! <1810> ДЕТИ И МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ Откуда визг и крик далече раздается? Читатель рассмеется, Когда ему скажу, чт_о_ этому виной: Ребята, на площадь собравшися толпой, На воздух пузырьки в соломенку пущали; Но игры детские не далеки от ссор: Они за пузырьки в такой пришли задор, Что начали игрой, а дракой окончали. Не той ли важности у нас В журналах авторские брани? Воюют целый год за буки и за аз, А мы зевотою за то им платим дани. Некстати, а хвалю пример Карамзина: Что ставит он в отпор хулителям? Беспечность. Он зритель пузырей: и что же их война? Зоилам _часовать_; его твореньям _вечность_. Январь 1821 КОММЕНТАРИИ Тексты печатаются в соответствии с нормами современной орфографии и пунктуации, за исключением тех случаев, когда необходимо передать особенности языка эпохи, имевшие стилистическое значение. В конце каждого текста поставлена дата его создания; в тех случаях, когда дата указана предположительно, она заключена в угловые скобки. Так как не все произведения Дмитриева были опубликованы в год их сочинения, в комментариях указаны первые публикации. И. И. Дмитриев шесть раз издавал собрания своих стихотворений (1795 - "И мои безделки"; 1803-1805 - "Сочинения и переводы" в трех частях; 1810, 1814 и 1818 - "Сочинения" в трех частях; 1823-"Стихотворения" в двух частях). К последнему изданию тексты были строго отобраны и исправлены Дмитриевым; сделаны примечания к тем стихотворениям, в которых упоминаются устаревшие к 1820-м гг. реалии. В настоящем издании названия произведений даются в соответствии с этой последней прижизненной публикацией; если первоначально текст назывался иначе, раннее название указано в комментарии. В стихотворениях, имеющих конкретных адресатов, их имена раскрыты в заглавиях. При указании источников переводов Дмитриева название иноязычного текста приводится лишь в том случае, если оно отличается от того, которое дал своему переводу Дмитриев. Комментарии к именам даются при первом их упоминании. Мифологические имена и названия объяснены в приложенном к комментариям словаре. Внутри разделов тексты помещены в хронологическом порядке. При указании первых публикаций в комментариях приняты следующие сокращения: BE - "Вестник Европы". ИМБ - "И мои безделки". СПб., 1795. МЖ - "Московский журнал". ОА - "Остафьевский архив князей Вяземских". Т. 1-5. СПб., 1899-1914. ПиП - "Приятное и полезное препровождение времени". Письма Карамзина - "Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву". СПб., 1866 СиП - "Сочинения и переводы И<вана> Д<митриева>, Ч. 1-3. М., 1803-1805. Соч., 1810 - "Сочинения Дмитриева". Ч. 1-3. М., 1810. Соч., 1818 - "Сочинения И. И. Дмитриева". Ч. 1-3. М., 1818. СТИХОТВОРЕНИЯ Наиболее авторитетным изданием поэтических произведений Дмитриева является его "Полное собрание стихотворений" (Л., 1967), подготовленное Г. П. Макогоненко. Оно послужило основой для публикации стихотворений в настоящем издании. ЛИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ В данном разделе печатаются произведения, помещавшиеся в собраниях сочинений Дмитриева под той же рубрикой, в соответствии с пониманием слова "лирика" в XVIII - начале XIX в. ("Лирик - стихотворец, упражняющийся в сочинении од". - Словарь Академии Российской, т. 3. СПб., 1814, с. 567). С. 22. Ермак. - ИМБ, с. 32. Ермак Тимофеевич (ум. 1585) - атаман донских казаков, завоеватель Сибири; в 1582 г. войско Ермака разбило войско татарского хана Кучума, владевшего Сибирью. Тимпан - древний музыкальный ударный инструмент. Шайтан - злой дух. Остяки, вогуличи - названия народностей ханты и манси. Тул - колчан. Иоанн Васильевич - Иван IV Грозный (1530-1584); при нем началось присоединение Сибири. Белый царь - русский царь. С. 27. К Волге. - ИМБ, с. 9. ...Но воспоенного тобой... - Дмитриев родился на Волге. Весь - село. Куща - здесь: хижина. Под ратью грозна Иоанна - походы Ивана Грозного на Астрахань (1554-1556). Ордынцы - воины ханской орды. Идет, идет Царь сил на вас! - Петр I, возглавлявший русскую армию во время персидского похода 1722-1723 гг. Луна и Лев - гербы Турции и Персии. Дербент-город на побережье Каспийского моря, в 1722 г. был взят войсками Петра I. Гангес - Ганг, река в Индии. С. 29. Освобождение Москвы. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 25: "Пожарский". Посвящено освобождению Москвы в 1612 г. от польских интервентов народным ополчением под командованием князя Д. М. Пожарского (ок. 1578-ок. 1642). Цитерские узы - любовные узы. Сармат - поляк. ...И в пальмах светлую Москву!.. - Имеется в виду пальма первенства. ...Вручает юноше державу... - речь идет об избрании на царство Михаила Романова (1596-1645). С. 33. Глас патриота на взятие Варшавы. - Отд. изд. 1794. О предыстории оды см. с. 313. Костюшко Т. (1746-1817) - предводитель Польского восстания 1794 г. В первой строфе Дмитриев обращается к Польше, во второй - к Екатерине II. Союзница лукава - Польша была союзницей России по антитурецкой коалиции после заключения в 1686 г. "Вечного мира" между Россией и Польшей. Собиески - здесь: поляки (от имени Яна III Сабеского (1629-1696), польского короля). Тавридец - крымский татарин. С. 35. Стихи на высокомонаршую милость, оказанную императором Павлом Первым потомству Ломоносова. - "Аониды", 1798-1799, кн. 3, с. 38. В 1798 г. Павел I издал указ об исключении потомков Ломоносова из подушного оклада и освобождении их от рекрутского набора. Мрежи - рыболовная сеть на обручах. Ксеркс (ум. 465 до н. э.) - персидский царь, прославившийся завоевательными войнами. С. 36. Песнь на день коронования его императорского величества государя императора Александра Первого. - Отд. изд., М., 1801: "Стихи на случай священного коронования его императорского величества...". ...Премудрыя, одной в женах... - Екатерины II. Да ниспошлет бессмертна внуку... - Александр I был внуком Екатерины II. Пиндар (ок. 518-442 или 438 до н. э.)-греческий поэт, классик дифирамбической поэзии. Платон (428 или 427-348 или 347 до н. э.) - великий греческий философ. С. 39. Размышление по случаю гром а. - ПиП, 1795, ч. 8. с. 209. Пер. стих. И. В. Гете "Границы человечества" (1779). Персть - земной прах. Ветхий деньми - вечный, т. е. бог. С. 40. <Подражания одам Горация.> Гораций Флакк (65-8 до н. э.) - римский поэт, Классик оды. <Книга III. Ода 1>. - СиП, ч. 3, с. 87. Оратай-пахарь. Мраморы фригийски - Фригия - область в Малой Азии, славившаяся мрамором. Фалернское вино - вырабатывалось в Фалернской области Италии. В уголку собинском - в доме Горация в Сабинских горах. <Книга I. Ода III> - СиП, ч. 3, с. 84. Вергилий Марон (70-19 до н. э.) - римский поэт, автор "Энеиды"; ...и тог, кому покорны... - Эол; ...и та, котору чтим... - Афродита. Аттически брега - Аттика - полуостров, область Древней Греции. Эпирские скалы - Эпир - область на северо-западе Греции, древнейшее местопребывание греческих племен. Афетов дерзкий сын - Прометей. ...Алкид потряс пределом ада! - Имеется в виду победа Алкида (Геракла) над трехглавым псом Цербером, охранявшим царство Аида. <Книга II. Ода XVI> Соч., 1810, ч. 1, с. 44. Мидия - царство на северо-западе Иранского нагорья (VII-VI вв. до н. э.). Фракия - область в восточной части Балкан. Пурпур - здесь: дорогая одежда из красной ткани, знак роскоши и величия. Ликтор - в Древнем Риме лицо, сопровождавшее и охранявшее представителя высшей власти. Послали в дар клочок земли - поместье Горация в Сабинских горах. Зоил - недоброжелательный и мелочный критик. САТИРИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ. С. 44. Чужой толк. - ИМБ, с. 177. Направлено против эпигонских торжественных од, критикуемых с позиций сторонника классической ясности, простоты и меры. Флакк - Гораций. Рамлер К. В. (1725-1798) - немецкий поэт, лирик. Зари багряны персты и далее - общие места русской торжественной оды. Аристарх (ок. 217-145 до н. э.) - греческий грамматик и критик; нарицательное имя критика. Антик - здесь: старик. ...На пробу в пять часов... - пробоваться в роли. Делия - образ возлюбленной, воспетой Горацием. Один стихотворитель - видимо, Н. П. Николев (1758-1815), выступивший в 1787 и 1791 гг. с литературно-теоретическими сочинениями "Рассуждение о российском стихотворстве" и "Лиро-дидактическое послание к Д<ашковой>". ..."Меркурий" наш и "Зритель"... - "Санкт-Петербургский Меркурий" (1793-1794) и "Зритель" (1792), журналы А. И. Клушина и И. А. Крылова, выступавших с критикой Карамзина и поддержавших Николева. Демосфен (384-322 до н. э.) - греческий оратор; по преданию, долгое время жил в уединении, произнося речи перед морем. Рымникский Алкид - А. В. Суворов (1730-1800), получивший за победу при Рымнике (1789) почетное именование Рымникский, командовал русскими войсками при взятии Варшавы (1794). Ферзем Е. И. (1747-1799) - русский генерал, участник польской кампании 1794 г. ...Он тотчас за перо и разом вывел: ода! - Далее пародируются штампы торжественной оды. Порта - Турция. Румянцев П. А. (1725-1796) - русский полководец, фельдмаршал. Грейг С. К. (1736-1788) - адмирал русского морского флота. Орлов А. Г. (1737-1807/1808) - генерал-аншеф, командовал русской эскадрой во время русско-турецкой войны (1768-1775). Клеврет - приверженец. С. 48. Послание от английского стихотворца Попа к доктору Арбутноту. - СиП, ч. 1, с. 55. Пер. послания английского поэта А. Попа (1688-1744); выполнен с французского перевода Ж. Делиля. В послании сатирически изображается литературная жизнь Англии в первые десятилетия XVIII в. Арбутнот (Арбетнот) Д. (1667-1735) - английский литератор, публицист, автор сатирических памфлетов. Овидий Назон (43 до н. э. - 17 н. э.) - римский поэт. Филиппов сын - Александр Македонский. Вальс, тонкий сей знаток... - Далее упоминаются английские писатели второй половины XVII - первой половины XVIII в. (Цениться - выманивать, воровать. Виндзор - летняя королевская резиденция недалеко от Лондона. Дрягили - грузчики. Меценат (I в. до н. э.) - римский вельможа, друг Горация, покровитель искусств; имя его стало нарицательным. Митра - головной убор епископов. Клобук - монашеский головной убор с покрывалом. Шишак - воинский металлический шлем с острием. С. 59. Сокращенный перевод Ювеналовой сатиры о благородстве. - СиП. ч. 1, с. 45. Пер. VIII сатиры римского поэта Децима Юния Ювенала (ок. 60 - ок. 127). Возможно ль Фабию... названье Альборога... - Один из представителей древнего рода Фабиев в 121 г. до н. э. победил кельтское племя аллоброгов. Иракл - Геракл. Кассий, Павел, Друз - видные римские политики. Рубеллий - современник Ювенала, состоявший в родстве с императорами Августом и Нероном. Кимерин - нарицательное имя аристократов. ...От имени орлов... - на гербе Рима был изображен орел. Фаларид - агригентский тиран (VI в. до н. э.); употреблял медного быка как орудие казни: осужденного клали в быка, под которым разводили огонь. Нумитор, Капитон - жестокие правители провинций Рима. Мирон (V в. до н. э.) - греческий скульптор. Паразий - Парассий (VI в. до н. э.) - греческий живописец. Фидий (начало V в. - ум. 432-431 до н. э.) - греческий скульптор. Веррес, Антоний Гибрида - римские чиновники, грабившие население. Дамазин - промотавшийся аристократ, унижавший свой знатный род тем, что сам управлял шестеркой лошадей. Остия - торговая гавань и военный порт Рима. ...Между Цибелиных неистовых жрецов... - Культ Цибелы (Кибелы) носил оргиастический характер. Аукания (Базиликата) - отдаленная область в Южной Италии. Воллезиус и Брут - промотавшиеся потомки знатных римлян. Цитега, Катилина - организаторы заговоре против сената (63 до н. э.); заговор раскрыт Цицероном. Марк Тулиус - Цицерон (106-43 до н. э.), римский политический деятель, оратор. Август Октавиан (68 до н. э. - 14 н. э.) - первый римский император. СКАЗКИ. БАСНИ. АПОЛОГИ Сказка в русской поэзии второй половины XVIII - первой трети XIX в. (во Франции XVIII в.: conte) - это небольшая стихотворная новелла с забавным и (или) поучительным сюжетом, чем была близка басне. У Дмитриева некоторые сказки первоначально назывались баснями и наоборот. В настоящем издании тексты определены в разделы в соответствии с изданием 1823 г. Сказки С. 66. Картина. - МЖ, 1792, ч. 8, с. 5. Козлов Г. И. (1738-1791) - русский художник. Апелл (Апеллес) (VI в. до н. э.) - знаменитый греческий художник. Сумароков А. П. (1717-1777) - крупнейший поэт русского классицизма. С. 68. Модная жена. - МЖ, 1792, ч. 5, с. 15. Цитерская сторона - страна любви; ...шестеркою в карете... - Так ездили особы первых четырех классов. Лукреция - знатная римлянка; обесчещенная родственником мужа, покончила с собой; в литературе XVIII-начала XIX в. упоминается как образец женской добродетели. С. 73. Сказка. - ИМБ, с. 172. С. 74. Искатели фортуны. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 92. Пер. басни Ж. Лафонтена (1621-1695) "Человек, который гнался за Фортуной, и человек, который ждал ее в своей кровати". Сурат - порт в Индии. С. 76. Воздушные башни. - ИМБ, с. 18. Написано по мотивам сказки Б. Эмбера (1747-1790) "Альнаскар". Кадий (кади) - духовный судья в странах Востока. Визирь - министр, высший сановник. Могол - представитель тюркской династии, правившей в средневековой Индии. Чепрак - подстилка под седло. Сераскир - военный министр. С. 80. Причудница. - ИМБ, с. 55. Переработка сказки Вольтера. (1694-1778). Берлин - четырехместная крытая коляска. Брамербас - о прототипе этого героя см. с. 465-466; Брамербас - персонаж комедии "Якоб фон Тибое" датского драматурга Л.-Х. Хольберга. Колет - короткая форменная куртка кавалеристов. Вохряной - цвета охры. Богданович-см. с. 300-301. Сарскос Село - от названия мызы Саари-Мойс; переосмыслено в Царское Село; Армидин сад. - Волшебные сады Армиды, героини поэмы Т. Тассо "Освобожденный Иерусалим". Лиц Ф. - см. комм, к с. 209. Хилков А. Я. (1676-1718) - русский дипломат; до 1850-х гг. считался автором "Ядра русской истории", написанного его секретарем А. И. Маккиевым. Липец - напиток из липового меда. С. 89. Воспитание Львa. - BE, 1803, ч. 9, с. 239. Пер. басни Ж.-П. де Флориана (1755-1794). Басня Дмитриева содержит намек на воспитание в 1784-1785 гг. Александра I швейцарцем Ф. С. де Лагарпом, сторонником идей Просвещения. Ср. с басней И. А. Крылова "Воспитание льва". С. 92. Калиф. - СиП, ч. 3, с. 41. Пер. басни Флориана. Калиф (халиф) - верховный правитель мусульман в арабских странах, также титул египетского и турецкого султанов. Басни С. 94. Червонец и полушка. - "Утренние часы", 1789, 12 апреля, с. 207. Пер. басни Л. С. Мерсье (1740-1814) "Динарий и луидор". С. 95. Истукан дружбы. - МЖ, 1791, ч. 1, с. 19. Истукан - статуя; ...дитя прекрасно - Амур. С. 96. Надежда и Страх. - МЖ, 1791, ч. 2, с. 6. С. 97. Пчела, Шмель и я. - МЖ, 1792, ч. 7, с. 118. Быль. - МЖ. 1792. ч. 8, с. 161. Бог Пафоса - Эрот; Пафос - город на Кипре, место культа Афродиты. С. 99. Пустынник и Фортуна. - МЖ, 1792, ч. 8, с. 232. Пер. басни Ж.-Б.-Ж. де Грекура (1683-1743). Плутарх (ок. 46-ок. 127) - греческий историк. С. 100. Чижик и Зяблица, - "Аглая", 1794, кн. 1, с. 90: "Чиж (Подражание)". С. 101. Жаворонок с детьми и Земледелец. - ИМБ, с. 113. Пер. басни Лафонтена. Под влиянием замечаний Карамзина Дмитриев убрал из басни при переиздании ряд просторечных слов и выражений (См.: Письма Карамзина, с. 39). С. 102. Два Голубя. - ИМБ, с. 133, без последних 16 стихов, которые появились под названием "Подражание Лафонтену" в "Аонидах" (1798-1799, кн. 3). Пер. басни Лафонтена. Эту басню переводили также А. П. Сумароков, Д. И. Хвостов, И. А. Крылов. С. 105. Истукан и Лиса. - ИМБ, с. 171. Сокращенный пер. басни Лафонтена. Ср. с басней А. П. Сумарокова "Лисица и статуя". Старик и трое молодых. - ИМБ, с. 208. Пер. басни Лафонтена. Финал значительно изменен Дмитриевым. Басню переводили также Д. И. Хвостов, И. А. Крылов. Мирт - вечнозеленый кустарник, символ любви. С. 106. Заяц и Перепелиха. - ИМБ, с. 212. Пер. басни Лафонтена. С. 107. Два друга. - ИМБ, с. 230. Пер. басни Лафонтена. С. 108. Дуб и Трость. - ИМБ, с. 249. Пер. басни Лафонтена. Басню переводили также А. П. Сумароков, Я. Б. Княжнин, Н. П. Николев, И. А. Крылов. С. 109. Орел, Кит, Уж и Устрица. - ПиП, 1795, ч. 8, с. 20: "Орел, Кит и Устрица". Ласточка и птички. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 193. Пер. басни Лафонтена. С. 111. Шарлатан. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 230. Пер. басни Флориана. Кокетка и Пчела. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 254. Пер. басни Флориана. С. 112. Желания. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 295; с подзаголовком "Сказка". Пер. басни Лафонтена. С. 114. Совесть. - Басни и сказки И. Дмитриева. СПб., 1798, с. 36: "Отцеубийца". Пер. басни Флориана. Магнит и Железо. - СиП, ч. 1, с. 107. Пер. басни Ш.-Э. де Песселье (1712-1763); аналогичный сюжет и в одноименной басне А.-В. Арио (1766-1834), но басня Арно вышла в 1812 г. С. 115. Петух, Кот и Мышонок. - BE, 1802, ч. 6, с. 134. Пер. басни Лафонтена. С. 116. Царь и два Пастухa. - BE, 1802, ч. 6, с. 213. Пер. басни Флориана. С. 117. Летучая рыбa. - BE, 1803, ч. 7, с. 192. Пер. басни Флориана. Вступление к басне отсутствует у Флориана и сочинено Дмитриевым. Плиний Старший (ок. 24-79) - римский государственный деятель, писатель, автор "Естественной истории", энциклопедического сочинения о природе; ...встречаема волками! - Первоначально было сопровождено примечанием: "Иные называют их же морскими собаками". С. 118. Каретные лошади. - BE, 1803. ч. 12, с. 209. Пер. басни Эмбера. Змея и Пиявица. - СиП, ч. 1, с. 80. Пер. басни Флориана. С. 119. Мышь, удалившаяся от света. - СиП, ч. 1, с. 84. Пер. басни Лафонтена. Ср. с басней А. П. Сумарокова "Отрекшаяся от мира мышь". Дервиш - мусульманский нищенствующий монах. С. 120. Осел, Обезьяна и Крот. - СиП, ч. 1, с. 87. Пер. басни Ж.-Ж.-Ф. Буассара (1744-1833). С. 121. Дряхлая старость. - СиП, ч. 1, с. 94. Придворный и Протей. - СиП, ч. 1, с. 95. Пер. басни Флориана. С. 122. Молитвы. СиП, ч. 1, с. 96. С. 123. Нищий и Собака. - СиП, ч. 1, с. 97. Книга "Разум". - СиП, ч. 1, с. 99: "Книга". Пер. басни Ж.-Л. Обера (1731-1814). С. 124. Ружье и Заяц. - "Северный вестник", 1804, ч. 1, с. 347. Пер. басни Эмбера. С. 125. Башмак, мерка равенства. - BE, 1803, ч. 9, с. 45. Мудрец и Поселянин. - СиП, ч. 3, с. 7. Пер. басни Флориана. Зенон (ок. 333-262 до н. э.) - греческий философ, основоположник стоицизма. Пифагор (втор. пол. VI-нач. V в. до н. э.) - греческий философ, математик. Эпикур (341-270) - греческий философ-материалист. С. 126. Муха. - СиП, ч. 3, с. 10. Пер. басни П. Вилье (1648-1728). Сходный сюжет разработан в басне Лафонтена, переведенной Крыловым под названием "Муха и дорожные". См. также басню А. П. Сумарокова "Комар". С. 127. Лиса-проповедница. - СиП, ч. 3, с. 11. Пер. басни Флориана "Лис-проповедник". Хирагра - подагра в кистях рук. С. 128. Осел и Кабан. - СиП, ч. 3, с. 13. Пер. басни Э. Бурсо (1638-1701). С. 130. Слепец и Расслабленный. - СиП, ч. 3, с. 14. Пер. басни Флориана. С. 131. Отец с сыном. - СиП, ч. 3, с. 16. Пер. басни Флориана "Юноша и старик". Дон-Кишот. - СиП. ч. 3. с. 17. Пер. басни Флориана. Дмитриев усилил комические черты в образе Дон-Кихота. С. 133. Человек и Конь. - СиП, ч. 3, с. 21. Пер. басни Лафонтена "Конь, желавший отмстить оленю". Пчела и Муха. - СиП, ч. 3. с. 23. Пер. басни Ж.-Ф. Гишара (1731-1811). С. 134. Горесть и скука. - СиП, ч. 3, с. 23. Пер. басни Ф. - Б. Гофмана (1760-1828). Три Льва. - СиП, ч. 3, с. 25. Пер. басни Эмбера. С. 135. Воробей и Зяблица. - СиП, ч. 3, с. 26: "Молчание соловья". Пер. басни Буассара. Месяц. - СиП, ч. 3, с. 26. Пер. басни Э. Фюмара (1743-1806). Две Лисы. - СиП, ч. 3, с. 27. Пер. басни Гишара "Два лиса". С. 136. Суп из костей. - СиП, ч. 3, с. 28. Два Веера. - СиП, ч. 3, с. 29. Пер. басни Гишара. С. 137. Амур, Гимен и Смерть. - СиП, ч. 3, с. 34. Человек и Эхо. - СиП, ч. 3, с. 36. Пер. басни А. - В. Арно. С. 138. Часовая стрелка. - СиП, ч. 3, с. 35. Пер. басни французского поэта Ножана (по указанию М. Н. Лонгинова, первого комментатора произведений Дмитриева). Лев и Комар. - СиП, ч. 3, с. 43. Пер. басни Лафонтена. Ср. с одноименной басней Крылова. С. 139. Кот, Ласточка и Кролик. - СиП, ч. 3, с. 45. Пер. басни Лафонтена. Ласточка - ласка, маленькое полевое хищное животное. Дромадер - одногорбый верблюд. С. 141. Лебедь и Гагары. - СиП, ч. 3, с. 40. Эта и следующая басни служат откликами на критические выпады против Карамзина. См. также июльское письмо 1805 г. к Д. И. Языкову (с. 379). Орел и Змея. - BE, 1805, ч. 19, с. 220, с подзаголовком "Подражание французскому". Пер. басни Гофмана. С. 142. Смерть и Умирающий. - BE, 1805, ч. 22, с. 115. Пер. басни Лафонтена. Дмитриев отбрасывает развернутое вступление и вводит специфически русские реалии. С. 143. Слон и Мышь. - Соч., 1810, ч. 3, с. 82. Пер. басни Буассара. Бык и Корова. - Соч., 1810, ч. 3, с. 83. Пер. басни Вилье. С. 144. Верблюд и Носорог. - СиП, 1810, ч. 3, с. 90. Пер. басни Флориана. Рысь и Крот. - Соч., 1810,ч. 3, с. 91. Пер. басни Буассара. С. 145. Сверчки. - Соч., 1810, ч. 3, с. 102. Пер. басни А. У. де Ламота (1672-1731). Уложенье - собрание всех действующих законов. С. 146. Орел и Каплун. - Соч., 1810, ч. 3, с. 110. Пер. басни Арно. Каплун - петух, откармливаемый на мясо. Ср. с басней Крылова "Орел и куры". С. 146. История. - Соч., 1818, ч. 3, с. 39. Пер. басни Буассара. Басня вызвана полемикой вокруг первых 8 томов "Истории государства Российского" Карамзина. Говоря об "истории правдивой", Дмитриев намекает на содержание готовившегося к печати девятого тома, посвященного эпохе Ивана Грозного. С. 147. Бобр, Кабан и Горностай. - Соч., 1818, ч. 3, с. 77. Пер. басни Флориана. Начало басни сокращено у Дмитриева. С. 148. Слепец, Собака его и Школьник. - "Полярная звезда на 1825 г.", с. 183. Выжлица - гончая собака. Апологи Апологи. - Отд. изд.: "Апологи в четверостишиях". М., 1826. Ранее публиковались: "Магнит и Железо" (СиП, ч. 1, с. 107). "Полевой цветок", "Дитя на столе", "Разбитая скрипка" (СиП, ч. 3, с. 17, 20), "Львиное право", "Чужеземное растение", "Равновесие", "Преступления", "Роза и Шмель", "Песнь Лебедя", "Порок и Добродетель", "Ошибка Чижа", "Скорбь и Фортуна", "Плод", "Жертвенник и Правосудие", "Еж и Мышь", "Павлин" ("Новости литературы", 1823, ч. 3, с. 143, 171; ч. 4, с. 30; ч. 5, с. 14; ч. 6, с. 13). "Репейник и Фиалка", "Светляк и Змея", "Орел и Филин", "Богач и Поэт", "Собака и Перепел", "Подснежник" ("Полярная звезда на 1824 г."). Большая часть апологов - переводы из сборника Ш.-Л. Мольво (1776-1844) "Cent fables en quatre vers chacune" (Сто басен в четверостишиях). (Париж, 1820). С. 150. Полевой цветок. - Пер. басни Л.-П. Беранже "Лютик и гвоздика". С. 151. Разбитая скрипка. - Пер. стих. Ш.-С. Тевено (1759-1821). Преступления. Готовлю я не мак, но совести укоры. - Семена мака обладают снотворным действием. С. 153. Репейник и Фиалка - Пер. басни А.-Ф. Лебайи (1756-1832). С. 156. Магнит и Железо. - Пер. басни Ш.-Э. де Песселье или А.-В. Арно. Ср. басню "Магнит и Железо". С. 158. Ком земли. - Ср. аполог "Полевой цветок". Две молитвы. Моллак - мулла, служитель религиозного культа у мусульман. ПОСЛАНИЯ С. 163. К А. Г. С<еверино>й. - МЖ, 1791, ч. 4, с. 253: "Письмо к ***". Северина Анна Григорьевна - жена П. И. Северина, сослуживца Дмитриева по Семеновскому полку; с ней Дмитриев был дружен в 1790-е гг., ее сын-Дмитрий Петрович Северин (1791-1865), о котором идет речь в послании, впоследствии дипломат, участник "Арзамаса", был любимцем Дмитриева. Грез Ж.-Б. (1725-1802) - французский живописец, изображал сцены домашней жизни. Делиль Ж. (1738-1813) - французский поэт, автор описательных поэм "Сельские жители", "Сады". Колардо Ш. П. (1732-1776) - французский поэт и драматург. Торкват - Тассо Т. (1544-1595) - итальянский поэт. Бюффон Ж. Л. Л. де (1707-1788) - французский естествоиспытатель, автор многотомной "Частной и общей естественной истории" (1749-1788). Руссо Ж. Ж. (1712-1778) - французский философ-просветитель. Локк Д. (1632-1704) - английский философ, педагог. Правила британского творца - "Мысли о воспитании" Локка. С. 164. Стансы к Н. М. Карамзину. - ИМБ, с. 119. О Карамзине (1766-1826) см. во "Взгляде на мою жизнь". Катан - в XVIII - начале XIX в. примерами политических деятелей - сторонников строгой государственности - были Катон Марк Порций Старший (234-141 до н. э.) и Катон Марк Порций Младший (95-46 до н. э.). Первый, будучи консулом, ввел суровые законы против роскоши; второй покончил с собой, узнав о том, что Юлий Цезарь сосредоточил верховную власть в своих руках. Сенека (ок. 4 до н. э. - 65 н. э.) - римский государственный деятель, философ-стоик. Эпиктет (ок. 50-ок. 140) - римский философ-стоик. Карамзин ответил на это стихотворение "Посланием к Дмитриеву" (1794) и сделал несколько критических замечаний. (См.: Письма Карамзина, с. 42-43). С. 166. К Ф. М. Дубянскому, сочинившему музыку на песню "Голубок". - ИМБ, с. 111. Дубянский Ф. М. (1760-1796) - композитор, написавший музыку на слова песни "Стонет сизый голубочек". Клавир - фортепьяно. С. 167. К Г. Р. Державину (По случаю кончины первой супруги его). - СиП, ч. 2, с. 125. Державин Г. Р. (1743-1816) - см. с. 298-308, его первая жена, Е. Я. Державина (см. с. 303-304, умерла 15 июля 1794 г., о чем Державин писал Дмитриеву 24 июля: "Не стало любезной моей Плениры! <...> Теперь для меня сей свет совершенная пустыня"; ...на кипарисе лиру - символ скорби. Три люстра - три пятилетия; Державин прожил с первой женою 15 лет. С. 168. К <А. Г. Севериной> на вызов ее написать стихи. - ПиП, 1794, ч. 2, с. 140. Адресат послания обозначался в разных изданиях различно: "К одной госпоже..." (ПиП), "Ответ Филлиде..." (ИМБ), "К N. N." (СиП). Имя во всех изданиях, кроме ИМБ и сочинений 1823 г., - Климена. Анакреон - Анакреонт (ок. 570-478 до н. э.) - греческий поэт-лирик, воспевавший радости жизни. С. 169. Послание к Н. М. Карамзину. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 84: "К другу". Еще дымится пепл отеческого крова... - Имеется в виду пожар Сызрани летом 1795 г.; твое Послание - "Послание к женщинам" Карамзина. Херасков - см. комм, к с. 229. Пеней - река в Греции близ горы Олимп. С. 171. Ода П. П. Б<екетову>. - ИМБ, с. 47. Бекетов Платон Петрович (1761-1836) - двоюродный брат Дмитриева. ...Аполлоновы стрелы производили смертоносную язву в греческом стане. - В Троянской войне Аполлон выступал на стороне троянцев. В стихотворении развиваются горацианские мотивы "довольства малым", ставшие общим местом карамзинистских посланий (см., например, "Послание к Дмитриеву" Карамзина, "Послание к Жуковскому в деревню" Вяземского, послание "К Батюшкову" Вяземского и др.). С. 172. К приятелю (С дачи). - ИМБ, с. 162. Адресат не установлен. С. 173. К Ю. А. Н<елединскому>-М<елецкому>. - ИМБ, с. 168. Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1752-1829) - поэт; автор популярных в 1790-е годы песен. К графу Н. П. Румянцеву. - СиП, ч. 1, с. 71. Румянцев Николай Петрович (1754-1826) - канцлер, дипломат, председатель Государственного совета (1810-1814); его библиотека и коллекция древностей легли в основу Румянцевского музея; ...лик его бессмертного отца! - Н. П. Румянцев был сыном 11. А. Румянцева-Задунайского, выдающегося русского полководца; речь идет о портрете П. А. Румянцева, подаренном Н. П. Румянцевым Дмитриеву. Петров В. П. - см. комм. к с. 277, 302. Который звучною трубою... - Имеется в виду послание Петрова П. А. Румянцеву (1775). Агаряне - турки. Сарматы - поляки, С. 174. Послание к Аркадию Ивановичу Толбугину. - "Русский архив", 1863, No 12, с. 894. Толбугин - знакомый Дмитриева. А ла козак - наподобие козака. Орозман - герой трагедии Вольтера "Заира". С. 175. К друзьям моим по случаю первого свидания с ними <...>. - СиП, ч. 2, с. 133. Об этой отставке см. с. 336-337. С. 176. К Г. Р. Державину. - BE, 1805, ч. 23, No 19, с. 202: "Ответ сочинителю стихов под названием "Лето", напечатанных в осмнадцатом нумере "Вестника Европы". Это стихотворение Державина было напечатано без подписи с примечанием: "Автор не подписал своего имени - это и не нужно. Читатели узнают российского барда по напеву". В первых изданиях 2-е примечание Дмитриева имело продолжение: "Для тех, которые не живали в Москве, можно прибавить, что в этой роще было кладбище для иностранных. Теперь же надгробные камни служат для гуляющих вместо столов и стульев". В своем стихотворении Дмитриев повторяет метрику, строфику, характер рифмовки державинского "Лета". С. 177. В. В. И<змайлову>. - "Литературный музеум", 1827, с. 317. Измайлов Владимир Васильевич (1773-1830) - писатель, переводчик; в 1820-е годы - один из наиболее близких Дмитриеву людей. Теперь душа ...глядит на кипарис... - Кипарис у древних считался деревом смерти. В. В. Измайлов ответил Дмитриеву посланием "И. И. Д." ("Литературный музеум" 1827, с. 318). ПЕСНИ С. 178. "Стонет сизый голубочек...". - МЖ, 1792, ч. 6, с. 217: "Сизый голубочек". С. 179. "Тише, ласточка болтлива!..". - МЖ, 1792, ч. 8, с. 210: "Песня". С. 180. "Ах! когда б я прежде знала...". - МЖ, 1792, ч. 7, с. 275: "Бабушкина песня". "Без друга и без милой...". - ИМБ, с. 131: "Разлука". С. 181. "Видел славный я дворец...". - ПиП, 1794, ч. 1, с. 299. С. 182. "Всех цветочков боле...". - ИМБ, с. 202: "К Хлое". "Юность, юность! веселися...". - ИМБ, с. 206: "К юности". С. 183. "Пой, скачи, кружись, Параша!..". - ИМБ, с. 221: "На цыганскую пляску". С. 184. "О любезный, о мой милый!..". - ПиП, 1795, ч. 6, с. 9. С. 185. Что с тобою, ангел, стало?..". - Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен. М., 1796 (сост. И. И. Дмитриев), с. 39. С. 186. "Все ли, милая пастушка...". - СиП, ч. 3, с. 63: "Песенка". РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ С. 187. Отъезд. - МЖ, 1792, ч. 7, с. 8. Речь идет об отъезде Дмитриева в действующую армию в Финляндию в 1788 г. во время русско-шведской кампании. С. 189. Прохожий и Горлица. - МЖ, 1791, ч. 4, с. 10: "Разговор прохожего с Горлицей (Подражание)". Пер. одноименного французского стихотворения, напечатанного анонимно в "L'utile et agreable almanach amusant" (Амстердам - Париж, 1774, с. 78). Счет поцелуев. - МЖ, 1791, ч. 1, с. 148. С. 190. К*** о выгодах быть любовницею стихотворца. - МЖ, 1791, ч. 1, кн. 3, с. 274: "Письмо к Прелесте". Книд - херсонесская колония лакедемонян. Глицерия - образ возлюбленной, воспетой Горацием. Корина - героиня "Любовных элегий" Овидия. С. 192. Я. - МЖ, 1791, ч. 1, с. 280. С. 193. Клире. - МЖ, 1791,4. 4, с. 122. С. 194. Карикатура. - МЖ, 1792, ч. 5, с. 295: "Отставной вахмистр". О прототипах стихотворения см. с. 465. Мотивы "Карикатуры" использованы А. С. Пушкиным в повести "Станционный смотритель" (см.: Виноградов В. В. О стиле Пушкина. - Литературное наследство, т. 16-18, М., 1934, с. 149). Терентьич продолжает... - Ср. речь Терентьича с рассказом Самсона Вырина у Пушкина: "Вот уже третий год, - заключил он, - как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает". Торока - ремешки у задней луки седла. Вахмистр - старший унтер-офицер в кавалерии. Лубки - куски коры липы. С. 197. К текущему столетию. - МЖ, 1791, ч. 2, с. 218. С примечанием издателя (Карамзина): "Автор писал сие. получив через почту деньги". Принадлежность стихотворения Дмитриеву установлена В. В. Виноградовым (см.: Материалы и исследования по истории русского литературного языка, вып. I. М., 1949, с. 190-194). Франклин Б. (1706-1790) - американский писатель-просветитель, физик, дипломат. Кук Д. (17281779) - английский мореплаватель. Вашингтон Д. (1732-1799)первый президент США; ...Счастливейши Икары... - Речь идет о первых полетах на воздушном шаре в Париже (1783). С. 198. Подражание Проперцию. - МЖ, 1792, ч. 5, с. 10. Вольный перевод 27-й элегии из II книги элегий римского поэта Секста Пропериця (ок. 50 - ок. 15 до н. э.). Стигийский мутный ток - Стикс, река забвения. С. 199. Слабость. - МЖ, 1792, ч. 6, с. 10: "О слабость!". Голубок. - МЖ, 1792, ч. 8, с. 197. Пер. оды Анакреона "Голубка". С. 200. К младенцу. - МЖ, 1792, ч. 8, с. 199. Посвящено Д. П. Северину. С. 201. Элегия ("Коль надежду истребила...). - ПиП, 1794, ч. 1, с. 315; в "Карманном песеннике" входила в раздел "Песни нежные". С. 202. Элегия. Подражание Тибулл у. - ПиП, 1795, ч. 8, с. 8. Вольное подражание 1-й элегии из I книги любовных элегий римского поэта Тибулла (ок. 50-19 до н. э.). Мессала (64 до н. э. - 9 н. э.) - римский политик, полководец, оратор, покровитель и друг Тибулла. С. 205. Стихи на игру господина Геслера, славного органиста. - ИМБ, с. 42. Геслер И. В. (1747-1822) - немецкий композитор, органист и пианист. С. 206. Сонет. - "Муза", 1796, ч. 2, с. 140. С. 207. Ночь. - "Муза", 1796, ч. 2, с. 141. С. 208. Подражание Петрарку. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 251. Вольный перевод XVII сонета Ф. Петрарки (13041374) из цикла "На жизнь мадонны Лауры". Лора - Лаура, возлюбленная Петрарки. С. 209. Элегия ("Возьмите, боги, жизнь, котору вы мне дали..."). - "Аониды", 1798-1799, кн. 3, с. 36. Написано на смерть старшего брата - А. И. Дмитриева (1759-1798). Экспромт (На игру г-на Дица). - "Аониды", 1798-1799, кн. 3, с. 114. Диц Ф. (1742-1798) - венский скрипач-виртуоз, композитор; с 1771 г. жил в Петербурге, будучи камер-музыкантом придворного оркестра. Это сказано ... скрипкою. - В 1796 г. Диц дал обет молчания. Путешествие. - BE, 1803, ч. 12, с. 210. Пер. басни Флориана. С. 210. Амур и Дружбa. - BE, 1803, ч. 8, с. 42. Пер. басни Гишара. Загадка. - BE, 1803. ч. 8, с. 140. Речь идет о журналах. С. 211. К Маше. - СиП, ч. 2, с. 115. Посвящено дочери А. Г. Севериной. Признание. - СиП, ч. 2, с. 61. Заразы - чары, обольщение. С. 212. Спор на Олимпе. - СиП, ч. 2, с. 70. С. 213. Грусть. - СиП, ч. 2, с. 131. С. 214. История любви. - BE, 1803, ч. 8, с. 227. Пер. стих. Виже (1758-1820) "Comme va l'amour". Старинная любовь. Баллада. - СиП, ч. 3, с. 64. С. 215. Людмила. Идиллия. - СиП, ч. 3, с. 58. Пер. стих. Л. П. Беранже "Glucere". С. 216. Филемон и Бавкида. Вольный перевод из Лафонтена. - СиП, ч. 3, с. 51. Переложение сказки Лафонтена. Лафонтен, в свою очередь, опирался на обработку античного мифа в "Метаморфозах" Овидия (кн. 8). Четыредесять жатв - 40 лет. Крылатый сын - Меркурий. Порфир - горная порода, употребляемая как строительный материал. С. 220. Стансы. - BE, 1805, ч. 21, с. 133, с авторским примечанием: "Эта безделка уже давно мною переведена и известна была моим приятелям; ныне же я решился напечатать ее для того, чтобы не смешали моего перевода с другим, который напечатан от неизвестного под именем песенки в четвертой книжке (апрель) "Друга просвещения" на 1805-й год". Автор "песенки" - Д. И. Хвостов. Пер. стих. Г. Буше (1513-1593). Люблю и любил. - СиП, ч. 3. с. 62. С. 221. Мадекасская пленница. - Соч., 1810, ч. 2, с. 47. Подражание песне VI из цикла "Мадекасские песни" Э. Парни (1753-1814). Мадекасская - мадагаскарская. С. 222. Плавание. - "Московский телеграф", 1827, ч. 14, No 7, с. 221-222, в составе статьи П. А. Вяземского "О сонетах Мицкевича". Пер. III сонета из цикла "Крымские сонеты" А. Мицкевича (1798-1855). В качестве подстрочника использован прозаический перевод Вяземского. МАДРИГАЛЫ. НАДПИСИ. ЭПИТАФИИ. ЭПИГРАММЫ Мадригалы. Надписи. Альбомные стихи С. 223. "Прелестна Грация, служащая Венере...". - "Москвитянин", 1855, т. 5, No 17-18, с. 16. К Климене, которая спрашивала меня, много ли красавиц видел я в концерте. - МЖ, 1791, ч. 4, с. 128. С. 224. "Почести, от тебя не можно глаз отвесть...". - ИМБ, с. 241. "Задумчива ли ты, смеешься иль поешь...". - ИМБ, с. 241. Стихи по просьбе одной матери на двух ее детей. - ИМБ, с. 200. С. 225. Надпись к портрету ("Что мне об ней сказать?.."). - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 101. Надпись к портрету ("Лишь взглянешь на нее..."). - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 101. Надпись к портрету ("Одним тебя стихом, любезна, опишу..."). - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 101. К Венериной статуе. Из антологии. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 207. Пер. эпиграммы Вольтера "Oui, je montrai; toute nue...". Праксит_е_л - Пракситель (IV в. до н. э.), греческий скульптор; одна из его лучших работ - "Афродита Книдская". Мадригал девице, которая спорила со мною, что мужчины счастливее женщин. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 286. С. 226. Надпись к Амуру ("Стреляй, о милый враг..."). - Соч., 1810, ч. 2, с. 70. Пер. "Надписи к Амуру, готовому пустить стрелу" Ж.-Ф. Гишара, восходящей к эпиграмме римского поэта Децима Маша Авзония. Л. Г. С<евериной>в день ее рождения. - СиП, ч. 2, с. 114. Мадригал ("Нет, Хлоя! не могу я страсти победить..."). - СиП, ч. 2, с. 85. К Амуру ("Кто б ни был ты..."). - СиП, ч. 3, с. 69. Пер. надписи Вольтера. С. 227. На случай подарка от неизвестной. - BE, 1805, ч. 22, с. 303: "Стихи на получение от неизвестной особы вышитого по канве Гения". Неизвестная - поэтесса А. П. Бунина (1774-1829). Стихи в альбом Е. С. О<гаревой>. - Соч., 1810, ч. 2, с. 71. Огарева Е. С. (1786-1870) - жена сенатора Н. И. Огарева, знакомая Дмитриева. К альбому Н. И. К<уракиной>. - Соч., 1810, ч. 2, с. 72. Куракина Н. И. (1766-1831) - сочиняла романсы, играла на арфе, исполняла песни на стихи Дмитриева. В альбом Шимановской. - "Московский телеграф", 1827, ч. 18, отд. 2, с. 120. Шимановская М. (1789-1831) - польская пианистка и композитор; с 1815 г. гастролировала в России; в 1822 г. получила звание придворной пианистки. В альбом г-жи Иванчиной-Писаревой. - "Москвитянин", 1841, ч. 1, No 2, с. 356. Написано в альбом жены Н. Д. Иванчина-Писарева (1795-1849), писателя, историка-дилетанта, одного из частых собеседников Дмитриева в 1820-30-е годы; их знакомство началось в 1818 г. Надписи к портретам С. 228. Надпись <к портрету> князю Антиоху Димитриевичу Кантемиру, - "Санкт-Петербургские ученые ведомости", 1777, No 15, с. 117. О предыстории надписи см. с. 282-283. Кантемир А. Д. (1708-1744) - русский поэт-сатирик, дипломат. Буало-Депрео Н. (1636-1711) - французский поэт-сатирик, "законодатель" классицизма. ...И весь британский двор... - С 1731 г. Кантемир был на дипломатической службе в Лондоне. Надпись к портрету Н. А. Бекетова. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 241. Бекетов Н. А. (1729-1794) - дядя Дмитриева, в молодости любимец Елизаветы, при Екатерине - астраханский губернатор (1763-1780). ...И умер посреди безмолвных пустыни. - В своем имении Отрада под Царицыном. Надпись к портрету Ивана Ивановича Шувалова. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 253. Шувалов И. И. (1727-1797) - государственный деятель, фаворит Елизаветы, покровитель искусств. Надпись к портрету древнего русского историка Нестора. - СиП, ч. 2, с. 116. Нестор (конец XI - начало XII в.) считается создателем первой редакции "Повести временных лет", первого общерусского летописного свода. С. 229. Надпись к портрету князя Италийского. - СиП, ч. 1, с. 73. В 1799 г. за победы в Италии над французской армией А. В. Суворов получил титул князя Италийского. ...Едина царства им не стало... - Речь идет о победе в Польше русских войск под командованием Суворова в 1794 г. ...А трем корона отдана. - Три итальянские области были освобождены в 1799 г. во время Итальянского похода Суворова. Надпись к его же портрету. - СиП, ч. 1, с. 73. К портрету М. М. Херасков а. - СиП, ч. 2, с. 116. Херасков М. М. (1733-1807) - поэт, драматург; см. о нем с. 283, 315. Владимир Святославич, князь киевский, - герой поэмы Хераскова "Владимир Возрожденный". Иоанн Грозный - герой поэмы "Россияда". <К портрету> Г, Р. Державина. - СиП, ч. 2, с. 117. С. 230. <К портрету> М. Н. Муравьева. - СиП, ч. 2, с. 86. Муравьев М. Н. (1757-1807) - поэт, зачинатель сентиментальной прозы; попечитель Московского университета, товарищ министра просвещения (1802-1807). Мать дочери велит труды его читать. - Цитата из комедии А. Пирона "Метромания". <К портрету Н. М. Карамзина>. - СиП, ч. 2, с. 87. А. С. Пушкин полемически использовал форму этой надписи в своей надписи "К портрету Чаадаева". <К портрету П. И. Шаликова>. - СиП, ч. 2, с. 87. Шаликов П. И. (1767 или 1768-1852) - поэт, прозаик, журналист, эпигон Карамзина. "Вот мой тебе портрет...". - СиП, ч. 2, с. 86. Надпись к портрету ("Смейтесь, смейтесь, что я щурю..."). - СиП, ч. 2, с. 103. С. 232. <К портрету> графа Витгенштейна. - Соч., 1818, ч. I, с. 114. Витгенштейн П. X. (1769-1843) - фельдмаршал русской армии. Надпись к портрету лирика. - "Северные цветы на 1826 г.", с. 62. Эпитафии С. 233. "Когда и дружество струило слез потоки...". - ИМБ, с. 199: "Эпитафия младенцу". Ф. М. Д<убянскому>. - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 248. В. А. В<оейков>у. - "Аониды". 1798-1799, кн. 3. с. 35: "Надгробие". В. И. С. - СиП, ч. 2, с. 118. С. 234. Надгробие И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки". I. "Привесьте к урне сей..."; 2. "В спокойствии, в мечтах...". - BE, 1803, ч. 8, с. 139, под общим заголовком "Эпитафии поэту Богдановичу". Богданович И. Ф. (1743-1803) - поэт, автор весьма популярной в конце XVIII - начале XIX в. сказочной поэмы "Душенька". И. Ф. Богдановичу, автору "Душеньки" ("На урну преклонясь.."). - BE, 1803, ч. 8, с. 230; "Эпитафии автору "Душеньки". Эпитафия князю А. М. Белосельскому-Белозерскому. - Д. Н. Бантыш-Каменский. Словарь достопамятных людей. Ч. I. СПб., 1836, с. 240. Белосельский-Белозерский А. М. (1752-1809) - литератор, знакомый Карамзина. Рюрик (IX в.)легендарный предводитель варяжских дружин, считавшийся, согласно летописным преданиям, основателем Древнерусского государства и русской княжеской династии. На кончину Веневитинова. - "Московский телеграф", 1827, ч. 14, отд. 2, с. 157. Веневитинов Д. В. (1806-1827)поэт, критик. Эпиграммы С. 235. Эпиграмма ("Поверю ль я тебе, Кощей..."). - МЖ, 1791, ч. I, с. 280. Эпиграмма ("Почто ты Мазона..."). - МЖ, 1791, ч. I, с. 280. Мазон - Д. Мейсон (ок. 1705-1763), теоретик масонства, автор труда "О познании самого себя" (рус. пер. И. П. Тургенева - 1783 и 1786). На смерть попугая. - МЖ, 1791, ч. 2, с. 220. Эпиграмма ("Кто хочет, тот несчастья трусь!.."). - МЖ, 1791, ч. 3, с. 12. Пер. анонимной французской эпиграммы "La fortune en vain m'est cruelle". С. 236. Надпись к портрету ("Глядите: вот Ефрем..."). - МЖ, 1791, ч. 3, с. 133: "Надпись к портрету Ефрема-живописца". "И это человек?..". - МЖ, 1791, ч. 4, с. 12. Эпиграмма ("Он врал - теперь не врет..."). - МЖ, 1791,ч. 4, с. 133. Эпиграмма ("Мне лекарь говорил..."). - МЖ, 1791, ч. 4, с. 127: Пер. эпиграммы Н. Ф. де Нёшато (1750-1828) "Mes malades jamais ne se plaigent de moi...". Эпиграмма ("Дамон! Кто бытию всевышнего не верит..."). - ИМБ, с. 242. Боннет - Ш. Бонне (1720-1793); швейцарский философ, естествоиспытатель. Эпиграмма ("Завидна, - я сказал, - Терситова судьбина..."). - ИМБ, с. 243. С. 237. Надпись к портрету ("Возможно ль, как легко..."). - ИМБ, с. 244. Надпись к портрету ("Ай, как его ужасен взор..."). - ИМБ, с. 245. Надпись к портрету ("Родятся лилии..."). - ИМБ, с 245. Эпиграмма ("Хорош бы Фока был..."). - "Аониды", 1797, кн. 2, с. 103. Надпись к портрету ("Чей это, боже мой, портрет?.."). - СиП, ч. 2, с. 104. Близнецы. - СиП, ч. 2, с. 104. С. 238. Эпиграмма ("Я разорился от воров..."). - СиП, ч. 2, с. 101. Пер. эпиграммы П. Д. Экушара Лебрена (1729-1807) "Диалог между несчастным поэтом и автором". Эпиграмма ("Увы, - Дамон кричит..."). - СиП, ч. 2, с. 102. Надпись к портрету ("Какой ужасный, грозный вид!.."). - СиП, ч. 2, с. 103. "Здесь бригадир лежит...". - СиП, ч. 2, с. 105. ...и только что в газетах.... - Сведения о выезде из Петербурга в Москвы печатались в санкт-петербургских и московских "Ведомостях". С. 239. Супружняя молитва. - BE, 1803, ч. 7, с. 46: "Супружеская молитва". Пер. эпиграммы Р. Понса де Вердена (1749-1844). Эпиграмма ("Кто как ни говори..."). - СиП, ч. 3, с. 74. Эпиграмма ("Поэт Оргон, хваля жену не в меру..."). - "Московский Меркурий", 1803, ч. 12, с. 154. Пер. эпиграммы Ж.-Ф. Гишара (источник установлен В. Е. Васильевым в кн.: "Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в. Л., 1975, с. 673). Эпиграмма ("Как! Рифмин жив еще..."). - СиП, ч. 3, с. 75. С. 240. "Что легче перышка?..". - СиП, ч. 3, с. 76. Эпитафия ("Полвека стан его возили в сей юдоле..."). - СиП, ч. 3, с. 76. "Прохожий, стой! во фрунт...". - СиП, ч. 3, с. 77. Надпись к Амуру ("С тех пор, как нежный пол..."). - И. И Дмитриев. Поли. собр. стихотворений. Л., 1967, с. 401. По указанию П. И, Шаликова, надпись относится к статуе Амура в саду у дома Дмитриева в Москве. Эпитафия попугаю. - "Опыт русской анфологии". СПб., 1828, с. 138. Эпитафия ("Под хладной кочкой сей..."). - "Опыт русской анфологии", с. 174. Принадлежность последних двух эпиграмм Дмитриеву установлена в кн.: "Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.", с. 675. ЛИТЕРАТУРНО-ПОЛЕМИЧЕСКИЕ, САТИРИЧЕСКИЕ, ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ В данный раздел вошли в основном стихотворения, написанные на злободневные темы; большинство из них не предназначалось для печати и было опубликовано М Н. Лонгиновым лишь в "Русском архиве" (1867, No 5-6) по рукописной тетради и" бумаг двоюродного брата Дмитриева П. П. Бекетова. Г. П. Макогоненко эти стихотворения поместил в "Полном собрании..." 1967 года, опираясь на публикацию Лонгинова. Вновь найденная В. П. Степановым рукопись произведений Дмитриева позволяет сделать ряд уточнений в названиях текстов, чтении отдельных строк и датировке (см.: Степанов В. П. Заметки о В. Л. Пушкине. 1. Автограф "Путешествия N. N. в Париж и Лондон" И. И. Дмитриева. - В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. XI. Л., 1983, с. 250-262). С. 241. Гимн восторгу - МЖ, 1792, ч. 7. с. 119. Пародия направлена против Н. П. Николева (см. комм, к с. 44); в ней комически утрируются традиционные поэтические приемы, формулы и образы торжественной оды, усвоенные Николевым. Восторг - мотив, восходящий в русской поэзии к торжественным одам Ломоносова и определяющий в зачине оды душевное состояние лирика, восхищенного грандиозностью описываемых им событий и величием изображаемых им лиц. Крин - лилия; символ чистоты; Этна - вулкан на о. Сицилия; райски крины и Этна - традиционные образы торжественной оды, не раз использованные Николевым. Големый (церковнослав.) - великий; у Николева: "Пиита и творец големый" (о Гомере). Николев был весьма уязвлен "Гимном восторгу" и долго не мог забыть его (см., например, его басню "Соловей и скворец", 1798; в 1796 г. во вступлении к 3-му тому своих "Творений" он писал: "Творцы касаточек, <...> уже успели выпустить на меня свою аллегорию, и для славы своих безделиц не заметить моей лиры, а мое голежое поместить в свою бестолковщину весьма неголемо". - С. IV ). С. 242. Эпиграмма <на А. И. Клушина> - ИМБ, с. 243: "О Клюквин, не глуши...". Клушин А. И. (1763-1804) - писатель, совместно с И. А. Крыловым издавал журналы "Зритель" и "Санкт-Петербургский Меркурий", полемизировал с Карамзиным. Конкретный повод эпиграммы - ода Клушина "Человек" ("Санкт-Петербургский Меркурий", 1793, No 4). Невтон - Ньютон И. (1643-1727), английский физик, математик, астроном. Эпиграмма <на Н. М. Шатрова> - "Вчера и сегодня". СПб., 1845, кн. I, с. 52. Отклик на эпиграмму поэта Н. М. Шатрова (1767-1841), написанную на книгу Карамзина "Мои безделки" (1794): Собрав свои творенья мелки, Русак немецкой написал: "Мои безделки". А ум, увидя их, сказал: "Ни слова! Диво! Лишь надпись справедлива!" Другой вариант эпиграммы И. И. Дмитриева опубликован М. А. Дмитриевым ("Мелочи из запаса моей памяти". М., 1869, с. 227): А я хоть и не ум, а тож скажу два слова: Коль будет разум наш во образе Шатрова, Избави боже нас от разума такова! С. 242. <Песня> ("Я моськой быть желаю...")"Карманный песенник", СПб., 1796, с. 124. Пародия на популярную песню "Я птичкой быть желаю..."; направлена против эпигонов сентиментализма. С. 243. Блаженство - "Русский архив", 1863, No 2, с. 111. В "бекетовской тетради" стихотворение названо "Щастливец" и имеет разночтения с опубликованным текстом (Степанов В. П., Заметки..., с. 262). Написано в период, когда Дмитриев вел тяжбу о наследстве своего дяди Н. А. Бекетова и обращался за помощью к А. А. Безбородко (1747-1799), влиятельному государственному деятелю. Магистрат - городское управление. Келлер - петербургский ростовщик. Михайлов Н. Л. - славился своей силой и тучностью; брат его - Я. И. Лихачев, поручик Семеновского полка (объяснение этих имен было дано Д. И. Языковым в рукописи, по которой опубликовано стихотворение в "Русском архиве"). С. 243. Песнь ("Обманывать и льстить...") - "Карманный песенник", с. 125. В "Русском архиве" (1867, No 5-6) "Песнь" опубликована по другому списку; в частности, после 4-й строфы следует: Полковник в двадцать лет Судьи кривят иль спят; Подпорой нашей славы; На злобу нет управы; А ротмистр - дряхл и сед! Друг друга все едят! О времена! О нравы! О времена! О нравы! С. 244. На спуск Стефанием трех шаров, в присутствии трех знатных особ. - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 982. В 1798 г. некто Стефаний предпринял в Москве неудавшуюся попытку запуска трех воздушных шаров. Дмитриев сравнивает с лопнувшими шарами карьеру трех высокопоставленных в прошлом лиц, чьи карьеры лопнули: фаворитов Екатерины II - А. Г. Орлова-Чесменского (в отставке с 1775 г.), П. А. Зубова (с 1797) и приближенного Павла I - А. Б. Куракина (с 1798; о нем см. с. 532-533). Надпись к егерскому дому, который выстроен был за городом - "Русский архив", 1863, No 12, с. 895. С. 245. Старинная шутка к портрету Н. М. Карамзина - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 988. Шолье Г. (1636-1720) - французский поэт, писал главным образом в духе Анакреона. Юм Д. (1711-1776) - английский философ, историк, экономист. Вейлер - знакомая Дмитриева, хозяйка одного из московских салонов. Бывает и игрок, когда у Киселева... - В доме Д. И. Киселева (1761-1820), отца П. Д. Киселева, будущего министра государственных имуществ (1837-1856), много играли в карты. На случай од, сочиненных в Москве в коронацию - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 986. Лебрень - П.-Д. Экушар Лебрен. Перечисленные Дмитриевым поэты написали оды на восшествие на престол Александра I. Эпиграмма является также и автоэпиграммой - в списке поэтов Дмитриев называет себя (см. его оду - с. 36). Пародия на Шаликову эпитафию Богдановичу - "Русский архив", 1867. No 5-6, с. 985. Эпитафия Шаликова (BE, 1803, ч. 8. с. 140): Любовь у Душеньки в плену любви была, А Душеньку душа его произвела. Что ж был он для сердец? - пусть сердце отвечает Тому, кто истинных талантов цену знает. С. 246. На смерть Ипполита Федоровича Богдановича - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 984. П. И. Богданович - соиздатель журнала "Зеркало света" (1786-1787; совместно с Ф. О. Туманским), его собственный журнал "Новый Санкт-Петербургский вестник" (1786) после 2-й книги не имел продолжения. С. 246. Эпитафия эпитафиям - BE, 1803, ч. 9, с. 46. В 1803 г., после смерти И. Ф. Богдановича, Карамзин предоставил страницы "Вестника Европы" для публикации лучших эпитафий. Стихотворение Дмитриева - отклик на поток эпитафий Богдановичу. Пародия на слова: Сотворивший небо и землю <...> - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 989. "Храм славы Российских Ироев" (СПб., 1803), произведение Я. Ю. Львова (1770-1825) - в 1790-е годы автора сентиментальных повестей, в начале XIX в. ставшего на сторону А. С. Шишкова, который выпустил в 1803 г. "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка", послужившее поводом к 15-летней полемике по вопросам русского литературного языка. Сотиньус (от фр. sot - глупый) - сатирическое именование Шишкова. С. 248. Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия. - Отд. изд. М., 1808, ограниченным тиражом, 50 или 80 экз. Тема стихотворения - путешествие В. Л. Пушкина (1770-1830), дядюшки А. С. Пушкина, по Европе в 1803-1804 гг. В. П. Степанов установил, что стихотворение написано не до путешествия, как принято было считать, исходя из заглавия, а уже после него. В рукописи название - "Путешествие В. Л. Пушкина в чужие края в 1803 и 1804 годах". Мистифицирующий заголовок и примечания появились, видимо, при издании текста в 1808 г. В. Л. Пушкин был мишенью насмешек в дружеском кругу; в частности, Дмитриев весьма иронически относился к нему. Я был в Лицее, в Пантеоне. - Дальнейшее перечисление мест пребывания В. Л. Пушкина в Париже и лиц, с которыми он встретился, отражает действительные факты, о которых писал Пушкин в своем письме, помещенном в "Вестнике Европы" (1803, No 20); Дмитриев называет в первую очередь факты (прием у Наполеона Бонапарта) и имена (Сьейес, Вестрис-сын), восторг путешественника перед которыми создает ироническую иллюзию его политического радикализма, что никак не соответствовало полной невинности В. Л. Пушкина в этой области. Пушкин был огорчен появлением в печати "Путешествия", так как в 1808 г. восхищение Наполеоном ввиду усилившегося после Тильзитского мира патриотизма могло принести неприятности. Рекамье Ж. Ф. Б. (1777-1849) - хозяйка литературного и политического салона; Мамелюки - воины-рабы в Египте; корпус мамелюков входил в армию Наполеона. Сиес - Сьейес Э. Ж. (1748-1836), один из основателей Якобинского клуба. Вестрис-сын М. О. (1760-1842) - особенную популярность приобрел перед революцией; отказавшись танцевать перед шведским королем, гостившим в Париже, был заключен в тюрьму; по требованиям парижан освобожден; стал кумиром революционного Парижа. Мерсье Л.-С. (1750-1814), хорошо знакомый русскому читателю автор, приветствовал революцию. "Меркюр де Франс", "Монитор Универсель" - парижские журнал и газета. Так точно, наш земляк зовет - князь Егор Алексеевич Голицын. На джин к нашей же - к Елизавете Петровне Дивовой, с 1798 г. жившей за границей (о Голицыне и Дивовой см.: Степанов В. П. Заметки..., с. 257-259). Сегюр Л.-Ф. (1753-1830) - французский писатель и дипломат; был французским послом при Екатерине II. Питт У. Младший (1759-1806) - премьер-министр Великобритании (1804-1805), лидер партии тори. Шеридан Р.-Б. (1751-1816) - английский драматург, политический оратор. Мабли Г. Б. де (1709-1789) - французский писатель, социолог. Корнилий - Корнелий Непот (между 99 и 24 до н. э.) - римский историк. Тацит (ок. 58-117) - римский историк. Шакеспир - Шекспир. Гюм - Д. Юм. Аддисон Д. (1672-1719) - политический деятель, писатель; его журналы "The Spectaitor" ("Зритель"), "The Talter" ("Болтун") и др., издававшиеся совместно с Р. Стилом (1676-1729), были популярны не только в АнглиИГно и в других европейских странах. С. 251. На журнал "Новости литературы" -"Русский архив", 1867, No 5-6, с. 982. "Новости русской литературы" (1802-1805)-до 1804 г. редактировались П. А. Сохацким (1765-1809), профессором эстетики и древней литературы в Московском университете. На журналы - "Русский архив", 1867, No 5-6. с. 986. "Вестник от карел" - "Северный вестник" (1804-1805), издатель И. И. Мартынов. "Просвещенья сват" - "Друг просвещения" (1804-1806), см. след. комм. "Аврора" (1805-1806) - издатели Ф. Х. Рейнгард, Я. И. де Санглен. "Корифей, или Ключ литературы" (1802-1807) - издатель Я. А. Галенковский. Последняя строка эпиграммы (уточнена В. П. Степановым) использована в эпиграмме ""Сыны отечества" и "Вестники Европы..."", приписываемой Пушкину. Объявление от издателей о журнале на будущий год - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 984. Направлено против журнала "Друг просвещения" и его издателей - Д. И. Хвостова, П. И. Голенищева-Кутузова (1767-1829), Г. С. Салтыкова (1777-1814). Журнал занимал антикарамзинистскую и антисентименталистскую позицию. Гиппиус - владелец типографии в Москве. Эпиграмма на притчу "Госпожа и ткачи", напечатанную в одном журнале - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 988. Басня Д. И. Хвостова "Госпожа и ткачи", опубликованная анонимно в "Друге просвещения" (1805 г., ноябрь, с. 143), содержала насмешку над требованием изящества слога. Дмитриев принял басню на свой счет (см. его письмо Д. И. Языкову от 10 января 1806 г.). С. 252. На рождение лирика - Степанов В. П. Заметки.,., с. 260; Адресат - Д. И. Хвостов (1757-1835), поэт, автор многих од; его имя в первую треть XIX в. стало почти нарицательным для обозначения бездарного писателя-графомана. Эпиграмма <на Д. И. Хвостова> ("Подзобок на груди...") - Соч., 1810, ч. I, с. 71. Бавий - ставшее нарицательным имя римского поэта, критиковавшего из зависти Вергилия и Горация. Здесь имеются в виду критические выступления Хвостова в адрес карамзинистов. Все классики уже переводимы мной... - Хвостов гордился своим переводом "Поэтического искусства" Буало (1-е изд.: СПб., 1808). Ответ - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 985. Эпиграмма вызвана рецензией в "Вестнике Европы" (1806, ч. 24, No 27-29) М. Т. Каченовского (1775-1842) на 3-ю часть "Сочинений и переводов" Дмитриева. Рецензия, кроме мелочной критики басен, содержала личный выпад против Дмитриева (см. также с. 323). Дефонтсн (1685-1745) - критик Вольтера. Последний стих повторил А. С. Пушкин в своей эпиграмме на Каченовского(1818). С. 252. К моему лицеподобию - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 983. Эпиграмма вызвана нападками М. Т. Каченовского на Дмитриева. Эзоп - греческий баснописец VI в. ДО н. в., канонизатор басенного жанра. С. 253. "Не понимаю я, откуда мысль пришла..." -"Русский архив", 1867, No 5-6, с. 982-983. "Цирцея" - стихотворение Ж.-Б. Руссо (1670-1741), много переводившееся в России. Будочник - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 990. Будочник - полицейский, наблюдавший за порядком на улицах. Частный - частный пристав. С. 258. Амур в карикатуре - "Русский архив", 1867, No 5-6, с. 984. Пародия на надпись французского поэта Грувеля (1758-1806) к статуе Амура. На множество дурных од, вы шедших по случаю рождения именитой особы - Соч., 1810, ч. I, с. 71. План трагедии с хорами - Соч., 1810, ч. I, с. 73. Пародия на трагедии 1800-х годов. С. 260. Дети и мыльные пузыри - "Московский телеграф", 1825, No 4, с. 310. Басня является откликом на выступления критиков "Истории" Карамзина (см. с. 322). В последних строках имеется в виду обычай Карамзина не вмешиваться в литературную полемику. СЛОВАРЬ МИФОЛОГИЧЕСКИХ ИМЕН И НАЗВАНИЙ Аврора (рим.) - богиня утренней зари. Адонис - финикийское божество природы, олицетворение умирающей и воскресающей растительности; в греческой мифологии - возлюбленный Афродиты; был смертельно ранен на охоте диким вепрем. Аид (греч.) - 1) название царства мертвых; 2) властитель подземного мира и царства мертвых. Аквилон (рим.) - бог северного ветра. Алкид (греч.) - см. Геракл. Амур (рим.) - см. Эрот. Амфион (греч.) - сын Зевса, знаменитый своим пением и игрой на лире. Аониды (греч.) - музы. Апис (егип.) - бог плодородия в облике быка. Аполлон (греч.) - бог солнца, покровитель искусств. Аргус (греч.) - многоглазый великан. Артемида (греч.) - дочь Зевса, сестра-близнец Аполлона, богиня луны и охоты, предводительница нимф. Астрея (греч.) - богиня справедливости. Атлант (греч.) - титан, осужденный Зевсом вечно держать на плечах небесный свод. Афет (греч.) - титан, отец Прометея. Афродита (греч.) - богиня любви и красоты. Ахилл (греч.) - герой Троянской войны, храбрый вождь греков; погиб от стрелы, пущенной Аполлоном. Бахус - см. Дионис, Беллона (рим.) - богиня войны. Борей (греч.) - бог холодного северо-западного ветра. Вакх (греч.) - см. Дионис. Венера (рим.) - см. Афродита. Вулкан (рим.) - бог разрушительного и очистительного пламени. Гавриил, архангел (библ.) - один из старших ангелов, выступает провозвестником событий, раскрывает смысл пророческих видений; предсказал деве Марии рождение Христа. Гамадриады (греч.) - нимфы деревьев, рождаются и гибнут вместе с деревом. Гарпии (греч.) - богини вихря, крылатые чудовища, птицы с девичьими головами; в мифе об аргонавтах терзают голодом слепого Финея, похищая или грязня его пищу. Геба, Гебея (греч.) - богиня вечной юности, изображалась девушкой в цветочном венке, с золотой чашей в руках. Геракл (греч.) - герой, совершивший множество подвигов, образец силы и бесстрашия. Зевс взял Геракла на Олимп, приняв его в сонм бессмертных богов. Геркулес (рим.) - см. Геракл. Гермес (греч.) - вестник богов, покровитель торговли, дорог, путников, пастухов, проводник душ умерших в подземное царство. Гиады (греч.) - нимфы дождя. Гименей, Гимен (греч., рим.) - бог брака и супружеской любви; изображался с факелом в одной руке и венком в другой. Гиганты (греч.) - великаны, восставшие против власти олимпийских богов и побежденные ими. Грации (рим.) - см. Хариты. Дедал (греч.) - мастер, архитектор и скульптор. Спасаясь из плена со своим сыном Икаром, поднялся в небо на крыльях из перьев и воска. Икар залетел слишком высоко, солнце растопило воск, и юноша упал в море. Диана (рим.) - см. Артемида. Дий - см. Зевс, Юпитер. Дионис (греч.) - бог вина и возрождающейся природы. Елисейские поля (греч.) - см. Элизий. Зевс (греч.) - верховное божество греков, глава олимпийской семьи богов, отец богов и людей. Зефир (греч.) - бог западного ветра. Икар (греч.) - см. Дедал. Иов (библ.) - страдающий праведник. Каллиопа (греч.) - муза эпической поэзии и науки, мать Орфея. Кастальский ключ (греч.) - источник поэтического вдохновения на Парнасе. Кастор и Полидевк (греч.) (Поллукс - рим.) - сыновья Зевса, близнецы. Бессмертный Полидевк уделил брату часть своего бессмертия, и они попеременно появляются на небе в виде утренней и вечерней звезды в созвездии Близнецов. Кибела, Цибела (рим.) - мать богов и всего живущего на земле, возрождающая умершую природу и дарующая плодородие. Киприда - одно из имен Афродиты. Кирка (греч.) - волшебница с острова Эя; спутников Одиссея обратила в свиней; влюбившись в Одиссея, удерживала его на своем острове. Клио (греч.) - муза истории, изображалась со свитком и грифельной палочкой в руках. Крон, Кронос (греч.) - один из титанов, отец Зевса, побежденный им; впоследствии приобрел значение бога времени. Купидон (рим.) - см. Эрот. Лары (рим.) - боги домашнего очага. Леандр (греч. миф.) - юноша, полюбивший жрицу Афродиты - Геро, жившую на противоположном берегу Геллеспонта (Дарданелл); каждую ночь Леандр переплывал пролив, чтобы встретиться с Геро, зажигавшей на своей башне огонь. Однажды во время бури ветер погасил огонь маяка, и Леандр утонул. Геро, увидев наутро тело возлюбленного, бросилась в воду. Леда (греч.) - возлюбленная Зевса, которой он являлся в виде лебедя. Марс (рим.) - бог войны. Марсий (греч.) - силен, дерзнувший вызвать Аполлона на музыкальное состязание. Победивший Аполлон казнил Марсия. Меркурий (рим.) - см. Гермес. Мидас (греч.) - фригийский царь, которого Аполлон наградил ослиными ушами за то, что в соревновании Аполлона и Пана он присудил первенство Пану. Минерва (рим.) - покровительница ремесел и искусств, богиня мудрости, войны и городов. Мнемозина, Мнемосина (греч.) - богиня памяти, мать муз, рожденных ею от Зевса. Мом (греч.) - божество злословия и насмешки. Морфей (греч.) - бог сновидений. Музы (греч.) - девять сестер, богини поэзии, искусств и наук. Наяды (греч.) - нимфы источников, ручьев, родников. Ной (библ.) - спасенный во время всемирного потопа праведник; строитель ковчега. Ног (греч.) - бог южного ветра. Одиссей (греч.) - царь Итаки, участник Троянской войны; прославился умом, хитростью и мужеством. Озирид (егип.) - см. Осирис. Олимп (греч.) - гора в Фессалии, на которой обитают боги. Орфей (греч.) - певец и музыкант; его пение и игра на лире оказывали магическое воздействие на богов, людей, природу. Осирис (егип.) - бог производительных сил природы, царь загробного мира. Палес, Палеса (рим.) - пастушеское божество, покровительница пастухов и скота. Пан (греч.) - божество стад, лесов и полей. Парис (греч.) - троянский царевич; ребенком был брошен на горе Иде; провел там детство и юность; пас стада; под покровительством Афродиты похитил Елену, жену спартанского царя Менелая, что вызвало Троянскую войну. Парки (рим.) - три богини судьбы, прядущие и обрезающие нить человеческой жизни. Парнас (греч.) - гора, на которой обитают Аполлон и музы. Пегас (греч.) - крылатый конь, ударом копыта выбивший на Геликоне источник поэтического вдохновения - Гиппокрену. Пенаты (рим.) - божества-хранители дома, очага. Пенелопа (греч.) - жена Одиссея. Пермесский бог (греч.) - Аполлон; по имени ручья Пермес, текущего с Геликона и посвященного музам. Перун (слав.) - бог грозы; в Киевской Руси почитался высшим божеством, в русской поэтической традиции XVIII - начала XIX в. перуны - это стрелы, молнии, символ бури, грозы. Пик, Пикус (рим.) - лесное божество, предсказывающее людям будущее. Пинд (греч.) - горный хребет в Греции (крупнейшие горы - Геликон и Парнас), считался владением Аполлона, царством поэзии. Плутон (греч.) - см. Аид. Плутос (греч.) - бог богатства. Помона (рим.) - богиня плодов. Прометей, Промефей (греч.) - титан, богоборец и покровитель людей, похитивший для них небесный огонь. В наказание был прикован Зевсом к скале и обречен на муки: каждое утро орел клевал его печень, выраставшую за ночь. Протей (греч.) - морское божество, старец, обладавший способностью принимать любой облик. Сатиры (греч.) - низшие горные и лесные божества, демоны плодородия, составлявшие свиту Диониса. Изображались с козлиными ногами, хвостом и рожками. Сатурн (рим.) - см. Крон. Силены (греч.) - демоны плодородия; вместе с сатирами составляли свиту Диониса. Сирены (греч.) - демонические существа, полуптицы-полуженщины, обитавшие на волшебном острове в Средиземном море; своим пением заманивали мореходов и губили их. Стикс (греч.) - река в царстве мертвых, а также божество этой реки. Тартар (греч.) - бездна, находящаяся ниже Аида, куда были низринуты Титаны. Телемак, Телемах (греч.) - сын Одиссея и Пенелопы. Терпсихора (греч.) ~ муза танца и хорового пения. Титаны (греч.) - дети Урана (неба) и Геи (земли), доолимпийские архаические боги, олицетворявшие стихии природы. Зевс победил Титанов и низверг их в Тартар. Фавн (рим.) - бог полей, лесов, пастбищ, животных; обладал даром пророчества. Феб (греч.) - см. Аполлон. Филемон и Бавкида (греч.) - благочестивая супружеская чета; Зевс, которого однажды они приютили в облике странника, дал им возможность умереть одновременно и превратиться в деревья, растущие из одного корня. Филлида (греч.) - жена афинского царя Демофонта; Демофонт не вернулся к назначенному сроку, и Филлида, прокляв его, покончила с собой. Флора (рим,) - богиня колосьев, цветов, садов. Фортуна (рим.) - богиня счастья, случая, удачи. Фурии (рим.) - богини мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи. Хариты (греч.) - богини красоты, радости; спутницы Афродиты, Диониса и других богов. Харон (греч.) - перевозчик душ умерших через Стикс. Церера (рим.) - древнейшая богиня производительных сил земли. Цирцея (греч.) - см. Кирка. Цитера, Кифера (греч.) - остров, где был распространен культ Афродиты. Эвандр (рим.) - герой италийских сказаний. Основал в Италии колонию аркадян, распространил там культ Пана, Цереры, Геракла и других богов. Эдем (библ.) - рай. Эней (греч., рим.) - защитник Трои; легендарный основатель Рима. Элизий, Элизиум (греч., рим.) - загробный мир, где блаженствуют души умерших праведников. Эол (греч.) - бог ветров, повелитель бурь. Эрато (греч.) - муза любовной поэзии. Эреб, Эрев (греч.) - бог мрака, а также название самой глубокой и мрачной части царства мертвых. Эрмий (греч.) - см. Гермес. Эрот (греч.) - бог любви, сын Афродиты, изображался юношей или мальчиком с золотыми крылышками, луком, стрелами, колчаном. Юнона (рим.) - жена Юпитера, богиня брака, материнства, женщин. Юпитер (рим.) - верховное божество римлян, бог неба, дневного света, грозы, царь богов. Япет (греч.) - см. Афет. ДОПОЛНЕНИЯ <Н. М. КАРАМЗИНУ> Мой друг, судьба определила, Чтоб я терзался всякий час; Душа моя во мне уныла, И жар к поэзии погас. Узрю ль весну я? неизвестно, По только то скажу нелестно, Что если счастлив я в тебе: Любезна для меня природа Во все четыре время года, И не пеняю я судьбе. 1788 ЛЮБОВЬ И ДРУЖЕСТВО Священно дружество, о коль твой силен глас! Под тяжким бременем недугов злых страдая, В унынии души отрад не ожидая, Уже я навсегда хотел забыть Парнас; Уже не строил больше лиру, Не воспевал на ней ни друга, ни Плениру; Лишь только на нее взирая, воздыхал И слезы из очей безмолвно проливал. Но днесь твои, мой друг, приятнейшие строки, Как будто животворны соки, Влияли жар и силу вновь В мою уже хладевшу кровь И к Музе паки обратили, С которою меня дни мрачны разлучили Покорствуя тебе, долг дружества плачу, Внемли: я петь стихи печальные хочу. Божественным владевый даром, Бессмертный Оссиан, высокий сей певец, Дермида предал со Оскаром Потомству дружбы в образец. И в склонностях, и в летах равны, Сии два друга были славны Согласием их душ и мужеством равно; Узнав их, всякий мнил, что сердце в них одно В сражениях они друг друга защищали И вместе лавры пожинали; Примерной дружбы их узла И самая любовь расторгнуть не могла. Уллином в мир произведенна, Комала, красотой небесной одаренна, По смерти дней своих творца, Который низложен Оскаровой рукою, Была назначена судьбою Пленить героев двух сердца. Уже они клянут тот день, который славой Их подвиг увенчал, Когда толь сильный враг от их меча упал; Уже, исполненны любовною отравой, Во славе счастия не зрят (Их счастие в любви, ее боготворят). Довольно ль за отца, Комала, ты отмстила? Но, ах, сим тень его лишь больше раздражила! Героев ты пленя, познала горший плен. Оскар, которым твой родитель умерщвлен, - Кто б мог вообразить? - Оскар тебе любезен! Вотще ты хочешь быть сама к себе строга, Вотще желаешь зреть в Оскаре ты врага, Увы! Среди любви рассудок бесполезен! "Оскар! - Дермид в слезах ко другу так вещал. - Оскар, кляни меня! Я твой соперник стал... Комалу я люблю! Но ты пребудь спокоен! Ты счастлив в ней, я нет... Вкушай плоды любви, а я оставлю свет; Умру, слез дружества достоин! Мой друг, в последний раз ты мне послушен будь, Возьми свой меч и им пронзи несчастну грудь!.." "Что слышу? - рек Оскар, сугубо изумленный. - Ужель Дермид меня способным чает быть Кровь друга своего дражайшего пролить? Бывал ли таковой злой изверг во вселенной? Дермид! хотя ты мне совместник по любви, Но я лишь помню то, что ты мой друг... живи!" "Мне жить? Ах, нет, мне век уж не прелестен! Рази меня, доколь невинен я и честен... Рази!.. Иль хочешь ты меня столь низким зреть, Чтоб выю я простер под недостойну руку, Дабы со срамом умереть? Оскар, не множь мою ты муку, Дай смерть рукой своей и верь мне, что она Пробудет для меня и для тебя славна!" "Дермид, ты требуешь? О горестная доля! Зри слезы... Что сказать?.. твоя вершится воля! По что, ужели ты с бесславием умрешь? Как агнец, выю сам под острие прострешь? Ступай, вооружись, назначим место боя! Сражен твоей рукой, безропотно паду Или, сразя тебя, сам путь к тебе найду". Уже они текут на брег шумящей Гранны, Где были столько крат победой увенчанны. Остановляются. В слезах друг друга зрят. Безмолвствуют, но, ах, сердца их говорят! Объемлются; потом мечами Ударив во щиты, вступают в смертный бой, Уже с обеих стран лиется кровь ручьями; Уже забвен был друг - сражался лишь герой, Но чувство дружества Оскара просвещает: Оскар, воспомня то, что друга поражает, Содрогнулся и свой умерил пылкий жар. Дермид же, в смерти зря себе небесный дар, Отчаен, яростен, опасность презирая, Бросается на меч, колеблется, падет И, руки хладные ко другу простирая, С улыбкой на устах сей оставляет свет. Оскар, отбросив меч, очам его ужасный, Источник пролил слез и горько восстенал: "Кого ты поразил рукой своей, несчастный?" - На труп взирая, он вещал. - Се друг твой и Дермид, тобою убиенный! А ты, ты, кровию Дермида обагренный, Еще остался жив! Оскару ль то снести? Умри, злодей, умри!.. Комала, ах, прости!" С сим словом путь к своей возлюбленной направил, Котору посреди смущения оставил. С пришествием его она узрела свет. "Но отчего Оскар толь медленно идет? - Комала говорит. - Плачевно он взирает И рук своих ко мне уже не простирает... Вздыхает... Небеса! Какой еще удар! Дражайший мой, скажи, что сделалось с тобою?" "Комала! - рек Оскар. - Внимай, тебе я стыд и грусть мою открою! Известна ты, что я доднесь в метанье стрел Подобного себе из воинов не зрел: Стрела, которую рука моя пускала, Всегда желаема предмета достигала; Но днесь, о стыд, о срам, о горька часть моя! Искусства я сего, сверх чаянья, лишился, И славы блеск моей навек уже затмился! Комала, видишь ли близ оного ручья Надменный дуб, главу меж прочих возносящей, И светлый оный щит, внизу его висящий? Сей щит Гармуров был, Которого мой меч дни славны прекратил. Кто б думал, чтоб рука, пославши смерть герою (О стыд, о вечный стыд! куда тебя сокрою!), Пронзить в средине щит бессильною была?" "Оскар, - с улыбкой дщерь Уллинова рекла, - Утешься! Мой отец... прости, что я вздохнуло, Хоть властвует любовь, природа не уснула... Дражайший мой отец в младенчестве своем Учил меня владеть стрелой и копией. Пойдем, любезный мой! Мне счастье вместо дара Пособит, может быть, загладить стыд Оскара". Посем они спешат в уединенный лес, Где им назначен был рок лютый от небес. Достигши до него, Комала отступает, Остановляется и лук свой напрягает; А между тем Оскар скрывается за щит... Увы! Летит стрела и в грудь его разит! "Благодарю тебя, - он рек, упав на землю, - Что от руки твоей, Комала, смерть приемлю! Достоин я сего: я друга пролил кровь! Закрой, дражайшая, закрой мои зеницы; Простись со мной и две гробницы Своим любовникам готовь!" Вздохнул и кончил жизнь... Отчаянна Комала Недолго труп его слезами орошала: В Оскаре счастие, вселенну погуби, Вонзила острый меч немедленно в себя. Три жертвы, бедственно любовию сраженны, По смерти стали бы навеки сопряженны, Чувствительны сердца их вместе погребли И кроткий памятник над ними вознесли, Который и поднесь в дубраве существует И их печальную кончину повествует. Когда пресветлый Феб с лазуревых небес В полудни жаркие лучи распространяет, И сладостный зефир во густоте древес От зноя утомлен, едва не умирает, Невинны пастыри незлобивых овец Стекаются вкушать при гробе сем отраду, Где, вспомня жалостный почиющих конец, Лиют потоки слез, забыв идти ко стаду. 1788 СМЕРТЬ КНЯЗЯ ПОТЕМКИНА Уныл внезапу лавр зеленый, Уныл - и долу преклонен! Восстани, свыше вдохновенный, Восстани, Бард, сын всех времен! Бери обвиту крепом лиру; Гласи на ней, поведай миру Печаль чувствительных сердец, Стон воинов непобедимых, В слезах среди трофеев зримых; Гласи... Потемкина конец! О, коль ужасную картину Печальный гений мне открыл!.. Безмолвну вижу я долину; Не слышу помаванья крыл Ни здесь, ни там любимца Флоры - Все томно, что ни встретят взоры! Поникнул злак, ручей молчит; И тот, кого весь юг страшится, Увы! простерт на холме зрится - Простерт, главу склони на щит. Герой геройски умирает В виду попранных им градов И дух свой небу возвращает Средь ратников, своих сынов! Почил - и вопль вокруг раздался, И шумный глас молвы помчался Вливать в сердца печаль и страх! Синил {*}, Бендеры изумленны, {* Древнее название Измаила.} Героев слыша вопль плачевный В поверженных от них стенах; Очаков, гордый и под прахом, Чудится и сомненья полн, Чтоб тот, кто был дракону страхом В степях, в вертепах, среди волн, Кто рану дал ему глубоку, Был общему подвластен року! И черный Понт, надув хребет, Валит, ревет во слух Селиму, Объяту думой, нерушиму: "Воспрянь! Уже Перуна нет!.." Но чьи там слышу томны лиры С Днепровых злачных берегов? Чей сладкий глас несут зефиры?.. То глас не смертных, но богов - То вопиют херсонски Музы: "Увы! расторглись наши узы, Любитель наш, навек с тобой! Давно ль беседовал ты с нами И лиру испещрял цветами {*}, {* Я видел рукопись одного из наших стихотворцев с поправками кн. Потемкина.} Готовясь в кроволитный бой. Давно ль Херсон, тобой украшен, Цветущ на бреге быстрых вод, Взирал с своих высоких башен На твой со славою приход? Давно ль тебя мы здесь встречали И путь твой лавром устилали? Давно ль?.." И боле не могли... Из рук цевницы покатились, Главы к коленам их склонились, Власы упали до земли. Где, где не плачут и не стонут Во мзду Иракловых заслуг? В слезах там родственники тонут; Там одолженных страждет дух; Там, под соломенным покровом, Зрю воина в венке лавровом Среди родимыя семьи; Он алчно внемлющей супруге Рассказывает, как на юге Князь подвиги творил свои; Как в поле бился с супостатом; Как во стенах его карал, Как кончил жизнь... Тут белым платом Те кущи слезы утирал... Слеза бесценная, священна, Из сердца чиста извлеченна! О витий, что твоя хвала! Но сею ль жертвою одною Воздашь, Россия, днесь герою, Которым славима была? Нет! сын твой вечно будет громок! Потемкина геройский лик Увидит поздний твой потомок И возгласит: "Он был велик!.." И вольный грек, забыв железы, Прольет пред ним сердечны слезы; И самый турк, нахмуря взор, Сынам своим его покажет. "Се бич наш был!" - вздохнув, он скажет, И Муз его прославит хор. 1791 К ХЛОЕ Дрожащею рукою За лиру я берусь, Хочу, хочу петь Хлою, Но в сердце я метусь. Какой мне ждать награды За мой, о Хлоя, стих? Но, ах, быть другом правды Есть должность лет моих. В сей день тебе свершилась Тридцатая весна, Увы, еще затмилась Зараза с ней одна! Еще одна морщина Прибавилась к другим, О прелестей кончина, - В тебе то смерть мы зрим. Ах, кстати вы, морозы Декабрьские, пришли, Уже поблекли розы, Что на щеках цвели. И лилия желтеет У Хлои на грудях, Хотя зефир и веет Еще в ее кудрях. Амуры, утирая Ручонкою глаза, Уж вьются, воздыхая, Под светлы небеса. А Грации, гордяся Бессмертной красотой, В насмешку ей, резвяся, Кричат: о время, стой! Но ты зевнула, Хлоя? И мне уже невмочь, Так скажем же мы двое Друг другу: добра ночь! 1792 К <А. Г. СЕВЕРИНОЙ> ПРИ СООБЩЕНИИ ЕЙ ДРУГИХ СТИХОВ Дельфира! вот стихи, которых ты желала, Но боле от меня вперед не ожидай! Ты знаешь, я попал в поэты невзначай С тех пор, как ты меня узнала. Тогда я молод был, притворствовать не знал, Ты показалась мне мила и добродушна. Такою я тебя в стихах и называл, И лира завсегда тебе была послушна. Увы, как худо знал тогда я нравы, свет! Я думал, что везде в Аркадии поэт; Я думал, как пчела, сбирать в собраньях соты, Учиться ловкости, свой разум украшать, Давать красивые языку обороты, Чтоб более потом в стихах моих блистать. Но что же я нашел?.. Прощайте, лестны виды, Все стихотворчески мечты! Прощайте, Грации, и Сильфы, и Сильфиды! Что вместо их, поэт, увидел в свете ты? Там к дарованиям холодность иль презренье; Тут осторожность, подозренье; К кому пристать и чем начать свой разговор? Там целый день молчать, потупя в карты взор; Здесь заняло умы вчерашне производство; Там хвалят бархатов московских превосходство Иль мысль свою кладут на именинный пир; А там один с другим в пресильном жарком споре, Что новый старого красивее мундир. Певец от скуки в горе Переменяет круг, имея только дар Живее чувствовать прекраснейшего цену; Поет он Делию, иль Дафну, иль Климену, Поет их острый ум, любезность, милый нрав, Нимало не искав Другого награжденья, Как только с ними обхожденья, Приятных для него в их обществе минут. Но что ж его хвалы и здесь произведут? Муж, видя мадригал супруге, ужаснется И всем рассказывать знакомым понесется, Что наш питомец Муз пленен его женой, Которая его играет простотой. Без памяти от ней. Жена из потаканья, А более, боясь от мужа увещанья, Усмешкой иногда иль взглядом подтвердит - И вдруг наш бедненький пиит Пойдет у всех за селадона. Вот жребий здесь певцов и деток Аполлона В награду за хороший стих! Он в летах молодых не слишком нам ужасен, Но в зрелость дней своих Виною городских быть басен, Признаться, тяжело, и легче во сто раз Быть в обществе немым и позабыть Парнас. 1790-е годы ЭПИТАФИЯ Ф. М. Д<УБЯНСКОМ>У Любезного и прах останется ль безвестным? Дубянского был дар - гармонией прельщать; Страсть - дружба и любовь; закон - быть добрым, честным; А жребий - бурну жизнь в пучине окончать {*}. 1796 {* Он утонул в Неве.} ПРЕЛОЖЕНИЕ 49-ГО ПСАЛМА Кто в блесках молнии нисходит? Колеблет гласом гор сердца? И взором в трепет все приводит? Падите пред лицом Творца! Се меч в Его десной сверкает, А в шуйце вечные весы, Се к вам, народы, Он вещает - О страх! о грозные часы! "Не мни, - гласит, - о род строптивый! Загладить жертвами свой грех, Когда во гневе суд правдивый Приду изречь на смертных всех! Что мне до ваших всесожжении, До ваших жертв и тучных стад? Бог пьет ли кровь своих творений? Бессмертный чувствует ли глад? Я всю Вселенную объемлю И в длани жизнь ее ношу; Я вздоху насекомых внемлю; Хощу - и солнце погашу. Пожри же мне своей душою, Очисти совесть от грехов, И непорочною хвалою Да будет славим Бог богов! Но да прильнет язык к гортани Твоей, о грешный человек! Не простирай ко мне ты длани И не блажи меня вовек! Тебе ли Бога песнословить, Коль духом не живешь о Нем; Коль ад спешишь себе готовить В порочном житии твоем? Из уст твоих течет ад лести И злоба ухищренных змей; Ты брату ков творил из мести, Корысти разделял татей. О лицемеры! Вечно ль стану Я гром удерживать в руках? Вострепещите! гряну, гряну И уничтожу, яко прах!" 1707 ЭПИТАФИЯ В надежде будущих талантов И вечных за стихи наград Родитель спит здесь фолиантов, Умерший... после чад. 1797 <ЭПИГРАММА> Не понимаю я, откуда мысль пришла _Клеопу_ приписать _Фуфоновой_ "Цирцею"? Цирцея хитростью своею Героев полк в зверей оборотить могла, А эта - мужа лишь, да и того в козла! 1806 ПОДРАЖАНИЕ 136-МУ ПСАЛМУ На чуждых берегах, где властвует тиран, В плену мы слезы проливали И, глядя на Евфрат, тебя воспоминали, Родимый Иордан! На лозах бледных ив, склонившихся к реке, Качались томно наши лиры; Увы, а мы от них, безмолвные и сиры, Сидели вдалеке! "Рабы, - вкруг нас ревел свирепый стражи глас, - В неволе пользы нет от стона; Воспряньте духом вы и песнию Сиона Пролейте радость в нас!" Ах! нам ли песни петь среди своих врагов? Они с отчизной разлучили, Где наша колыбель, где сладость жизни пили, Где наших перст отцов! Прилипни навсегда, язык, к устам моим, Замри, рука моя, на лире, Когда забуду я тебя, древнейший в мире Святый Иерусалим! Напомни, Господи, Эдомовым сынам {*} Ужасный день, когда их злоба Вопила: смерть им, смерть и пламень вместо гроба; Рушь все - престол и храм! Но горе, горе злым: наш мститель в небесах. Содрогнись, чадо Вавилона! Он близок, он гремит, низвергайся со трона, Пади пред ним во прах. 1822 {* Идумеяне, хотя и вели род свой от Авраама, но вступили в союз с вавилонянами против иудеев и были злейшими их врагами.} В. А. ЖУКОВСКОМУ по случаю получения от него двух стихотворений на взятие Варшавы Была пора, питомец русской славы, И я вослед Державину певал Фелицы мощь и стон Варшавы, - Рекла и бысть - и Польши трон упал. Пришла пора: увянул, стал безгласен, И лиру прах в углу моем покрыл; Но прочь свое - мой вечер тих и ясен: Победы глас меня одушевил: Взыграй же, дух! Жуковский, дай мне руку! Пускай с певцом воскликнет патриот: Хвала и честь Екатерины внуку! С ним русский лавр цвесть будет в род и род. 1831 ПРИМЕЧАНИЯ Настоящий сборник стихотворений И. И. Дмитриева подготовлен на основе издания: Дмитриев И. И. Сочинения / Сост. и коммент. А. М. Пескова и И. З. Сурат; Вступ. ст. А. М. Пескова. М.: Правда, 1986, - которое сейчас является наиболее полным из всех советских изданий поэта. Составители учли все позднейшие достижения историко-литературной науки, связанные с творчеством И. И. Дмитриева. Подготовленная Г. П. Макогоненко книга: Дмитриев И. И. Полн. собр. стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1967 (Б-ка поэта. Большая серия), сыгравшая значительную роль в ознакомлении широкого читателя с творчеством поэта, не включает в себя некоторых его стихов, атрибутированных в более позднее время. Почти все стихотворения настоящей книги, а также отрывки из автобиографических записок И. И. Дмитриева "Взгляд на мою жизнь" печатаются по названному изданию 1986 г. Исключение составляют отсутствующие в нем стихотворения "К Хлое", "В надежде будущих талантов", "Смерть князя Потемкина", переложения 49-го и 136-го псалмов, "Любовь и дружество", "Мой друг, судьба определила...", "К <А. Г. Севериной> при сообщении ей других стихов", которые перепечатываются из: Сочинения И. И. Дмитриева. Т. 1-2/Ред. и примеч. А. А. Флоридова. Пб., 1895. Послание "В. А. Жуковскому по случаю получения от него двух стихотворений на взятие Варшавы" дается по: Северные цветы на 1832 год. М.: Наука, 1980. С. 147. Эти стихотворения датируются годом первой публикации. В примечаниях использованы разыскания предшествующих комментаторов. Принятые сокращения: BE - "Вестник Европы". ИМБ - И мои безделки. Спб., 1795. МЖ - "Московский журнал". РА - "Русский архив". Соч. 1803-1805 - Сочинения и переводы И<вана> Д<митриева>. Ч. 1-3. М., 1803-1805. Соч. 1810 - Сочинения Дмитриева. Ч. 1-3. М., 1810. <Н. М. Карамзину> ("Мой друг, судьба определила..."). Впервые - Письма Карамзина к Дмитриеву. Спб., 1866. С. 6. Любовь и дружество. Впервые - МЖ. 1791. Ч. 3. С. 227. Переложение одноименного стихотворения из антологии английской поэзии, выпущенной на французском языке в Амстердаме (1722). Вступительная часть (обращение к другу) оригинальна. В ней выражена излюбленная мысль сентименталистов о том, что иные жизненные ценности (здесь: дружба) выше и сильнее стихотворства. Весть, полученная от друга, вновь побуждает поэта к творчеству, хотя он уже "навсегда хотел забыть Парнас". Вся остальная часть стихотворения представляет собою вольную вариацию на тему Оссиана - шотландского писателя Д. Макферсона (1736-1796), автора одной из самых знаменитых литературных мистификаций: свои обработки кельтских преданий и легенд он выдал за подлинные песни легендарного воина и барда Оссиана (III в.). Дермид, Оскар, Уллин, Комала, Гармур - оссиановские герои. Агнец - ягненок. Колеблется - здесь: качается. Посем - после этого. Смерть князя Потемкина. Впервые - МЖ. 1792. Ч. 5. С. 170. Поводом к написанию оды послужила смерть князя Г. А. Потемкина-Таврического 5 октября 1791 г.; то же событие описано в державинском "Водопаде" (1791-1794). Безмолвну вижу я долину... - Г. А. Потемкин умер в открытой степи, по дороге из Ясс в Николаев. ...И тот, кого весь юг страшился... - во время русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Потемкин командовал русской армией. ...Синил, Бендеры изумленны... - Измаил был взят русскими войсками 11 декабря 1790 г.; штурмом командовал А. В. Суворов, после нескольких неудачных попыток Потемкина. ...Очаков, гордый и под прахом... - Очаков пал в 1788 г. Цевницы - флейты, свирели. Витий, вития - оратор. ...вольный грек, забыв железы... - Греция в ту пору еще находилась под турецким владычеством. ...И возгласит: "Он был велик!" - А. С. Пушкин в заметке "Екатерина II" (1822) писал: "...в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою истории. Он разделит с Екатериной часть воинской ее славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хотя и бесплодными победами в северной Турции". К Хлое. Впервые - МЖ. 1792. Ч. 8. С. 195. Зараза - здесь: страсть, сильное увлечение. К <А. Г. Севериной> при сообщении ей других стихов. Впервые - Соч. 1803-1805. Ч. 2. С: 63: Дельфира, Делия, Дафна, Климена - усл.-поэтич. имена возлюбленных. Селадон - томный обожатель. ...Виною городских быть басен... - то есть быть предметом городских сплетен. Сильфы, сильфиды - бесплотные волшебники и волшебницы, духи. Эпитафия Ф. М. Д<убянском>у. Впервые - Аониды. 1797. Ки. 2. С. 248. Преложение 49-го Псалма. Впервые - Аониды. 1797. Кн. 2. С. 212. К библейской книге Псалтирь до Дмитриева обращались многие русские поэты. Так, Симеон Полоцкий, Б. К. Тредиаковский, А. П. Сумароков целиком переложили стихами с церковнославянского на русский содержание всех полутораста псалмов, составляющих книгу. В отличие от них Ломоносов переводил псалмы выборочно (всего девять переводов, из них один остался незаконченным). При таком подходе поэт получал возможность через посредство освященного церковью текста энергичнее выражать собственные задушевные мысли и переживания. Яркий пример тому - стихотворение Державина "Властителям и судиям" (переложение 81-го псалма), которое Екатерина II даже называла "якобинским". Дмитриев также был сторонником избирательного подхода к переложению псалмов. Переложение 49-го псалма обращено к совести современников, погрязших в пороке. В дальнейшем традицию Ломоносова, Державина, Дмитриева продолжали Ф. Н. Глинка, Н. М. Языков и др. Десная - правая рука. Шуйца - левая рука. Пожри же мне своей душою... - пожертвуй же мне своей душою. Ков - коварство. Тати - воры. Эпитафия ("В надежде будущих талантов..."). Впервые - Аониды. 1797. Кн. 2. с. 216. <Эпиграмма> ("Не понимаю я, откуда мысль пришла..."). Впервые - РА. 1867. No 5-6. С. 982-983. Клеон, Фуфонова - кто скрывается за этими именами, не установлено. "Цирцея" - стихотворение Ж.-Б. Руссо, популярное и много переводившееся в ту пору. Подражание 136-му Псалму. Впервые - Северные цветы на 1825 год. Спб., С. 10. Этот псалом был очень популярен у поэтов первой половины XIX в., особенно у романтиков (Байрон, Лермонтов и др.), вследствие мощно звучащих здесь мотивов патриотизма и тираноборчества. В основе библейского текста лежит эпизод, относящийся к Вавилонскому пленению (586-539 до н. э.), то есть насильственному выводу иудеев из поверженного Навуходоносором II Иерусалима в Вавилон. Сион - холм в Иерусалиме. Эдомовы сыны (идумеяне) - племя, населявшее древнюю страну Эдом (в Передней Азии, между Мертвым морем и заливом Акаба), которая сначала (XI-IX вв. до н. э.) находилась под израильским, затем (IX-VII вв. до н. э.) под ассирийским, затем (VII-VI вв. до н. э.) под вавилонским владычеством; "эдомовы сыны" с приходом вавилонян приняли их сторону и участвовали в разрушении Иерусалима. Авраам - мифический родоначальник иудеев. В. А. Жуковскому по случаю получения от него двух стихотворений на взятие Варшавы. Впервые - Северные цветы на 1832 год. Спб. С. 10. Жуковский послал Дмитриеву два своих стихотворения ("Русская песнь на взятие Варшавы" и "Русская слава"), написанные на подавление польского восстания 1830-1831 гг. В той же книжке "Северных цветов", вслед за посланием Дмитриева, был опубликован стихотворный "ответ Ивану Ивановичу Дмитриеву" Жуковского. Оба поэта отнеслись к поражению восставших с охранительных позиций. Фелица - Екатерина II. ...певал ...погром и стон Варшавы... - Дмитриев имеет в виду свое стихотворение "Глас патриота на взятие Варшавы" (1794). Екатерины внук - Николай I.