Дмитриев Иван Иванович
Провинциальная газета, ее редактор и сотрудники

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из записок литератора-обывателя).

   

ПРОВИНЦІАЛЬНАЯ ГАЗЕТА,
ЕЯ РЕДАКТОРЪ И СОТРУДНИКИ.

(Изъ записокъ литератора-обывателя).

   Что нашъ городъ шествуетъ по пути прогресса, это не подвержено ни малѣйшему сомнѣнію, и я сейчасъ докажу, почему.
   Во первыхъ, полиціймейстеръ нашъ говоритъ по французски.
   Во вторыхъ, товарищъ предсѣдателя Гражданской Палаты не только говорить по французски, но даже сочиняетъ очень остроумные проекты относительно устройства народныхъ школъ, и при всякомъ удобномъ случаѣ произноситъ спичи, въ которыхъ проповѣдуетъ "необходимость поддержать нравственную мощь русскаго мужика, ассоціацію съ земствомъ и популяризацію научныхъ принциповъ."
   Въ третьихъ, въ нашемъ городѣ есть два клуба: одинъ дворянскій, другой коммерческій; въ первомъ кушаютъ, даютъ торжественные обѣды и говорятъ торжественные спичи дворяне; во второмъ ѣдятъ купцы, танцуютъ купеческія дочери и производятъ скандалы купеческія дѣти. Въ дворянскомъ клубѣ проводятъ время особенно пріятно. Недавно членъ его Ангеловъ, за шулерство, былъ выгналъ изъ клуба въ шею членомъ Оленевымъ, но едва успѣлъ г. Оленевъ совершить свой подвигъ, какъ и самъ въ свою очередь за такія же продѣлки былъ выгнанъ членомъ Стрѣшняевымъ.
   Въ четвертыхъ, въ нравы и обычаи чиновъ нашей городской полиціи проникъ уже нѣкоторый эѳиръ деликатности. Конечно, наказывать еще наказываютъ, но наказываютъ по отечески, и частный приставъ, приказывая вразумить какого нибудь мальчишку-сапожника за неповиновеніе деспоту-хозяину, считаетъ долгомъ сначала высказать свое полное отвращеніе къ "энергическимъ мотивамъ жизни."
   -- Вѣдь вотъ ты, подлецъ, до чего довелъ меня, мягко и чуть не со слезами говоритъ частный ползающему у него въ ногахъ мальчишкѣ:-- ну пойми ты, собачій сынъ, развѣ мнѣ пріятно тебя вразумлять, развѣ во мнѣ чувствъ нѣтъ?... Засыпьто-ка ему горяченькихъ!...
   Да, очень цивилизованный нашъ городъ!
   Въ другихъ городахъ, напримѣръ, купеческія дочки, сходивши къ ранней обѣднѣ, покушавши въ плотную сдобныхъ пироговъ и пообѣдавши, облекаются обыкновенно въ самое лучшее платье, садятся на скамеечкѣ за воротами и пощелкиваютъ орѣшки. А купеческіе сынки, также разфрантившись, скромно гуляютъ по улицѣ и едва осмѣливаются поднять глаза и взглянуть на своихъ, какъ макъ рдѣющихъ, владычицъ сердецъ. У насъ же купеческія дочки, хотя и ходятъ къ раннимъ обѣднямъ и сдобные пироги кушаютъ, но за воротами не сидятъ, а обыкновенно или ѣдутъ кататься на откормленныхъ и жирныхъ лошадяхъ, или гуляютъ по улицамъ въ сопровожденіи кавалеровъ, большею частію изъ гарнизонныхъ офицеровъ, а иногда и изъ улановъ. Сіи послѣдніе, ради такихъ случаевъ, облекаются во всѣ воинскіе доспѣхи и немилосердно стучатъ саблями -- обстоятельство, которое всегда производитъ желанный эфектъ.
   Есть въ нашемъ городѣ высшее учебное заведеніе, въ которомъ разные ученые маститые старцы читаютъ науки: физіологію, филологію, психологію, археологію, зоологію и множество другихъ, весьма полезныхъ на различныхъ поприщахъ службы и дѣятельности. Отношенія преподавателей къ слушателямъ -- отношенія отцовъ къ дѣтямъ, основной педагогическій принципъ -- понуканье въ различныхъ видахъ и формахъ. Когда же и нашего города коснулось вѣяніе современнаго духа, когда и у насъ многіе начали поговаривать, что понуканье но только не полезно, но даже вредно, то всѣ маститые старцы сильно вооружились за дѣтище своего сердца, а одинъ изъ нихъ самый толстый, тотъ, который носитъ рыжій царикъ и слыветъ большимъ острякомъ, сказалъ даже очень хорошую рѣчь, въ которой блистательно защищалъ принципъ понуканья. "Понуканье, милостивые государи, сказалъ онъ, есть актъ разумно-сознательной воли человѣческой. Это та сила, которая двигаетъ человѣка впередъ и внѣ которой немыслима и самая дѣятельность человѣческая. Понуканье производило великихъ полководцевъ, доблестныхъ администраторовъ, патентованныхъ ученыхъ. На древнихъ Египетскихъ памятникахъ сохранились надписи, доказывающія разумность принципа понуканья, Ксенофонтъ въ своемъ сочиненіи "Ο'ικονομικὸς", Цицеронъ въ своемъ безсмертномъ твореніи "De Legibus...." и пошелъ выкапывать изъ классической пыли разныя мудрыя свидѣтельства. Такимъ образомъ, ученый профессоръ окончательно убѣдилъ всѣхъ икавшаго въ разумности понуканья.
   Этотъ почтенный старецъ, читающій свои лекціи по Синенькимъ тетрадкамъ, между прочимъ отличался особенною любовію къ собственному краснорѣчію, такъ что часто по нѣскольку разъ повторялъ на лекціи понравившуюся ему его собственную фразу.
   Помню однажды, говоря о средневѣковыхъ турнирахъ; онъ сказалъ торжественно: "...и дамы украшали рыцарей вѣнками! -- это такъ хорошо, господа, что мы повторимъ еще разъ для ясности -- и дамы украшали рыцарей вѣнками"!...
   По главное обстоятельство, по которому нашъ городъ справедливо считается самымъ цивилизованнымъ, это то, что въ немъ существуетъ своя провинціальная газета.
   Газета наша имѣетъ свои отдѣлы, своихъ сотрудниковъ и своего редактора. Вотъ со всѣмъ этимъ я и хочу познакомить читателей и петербургскихъ литераторовъ, которые, былъ можетъ, повѣривши на слово г. Щедрину, не очень дружелюбно взираютъ на свою меньшую братію, какъ скромно Называютъ себя провинціальные литераторы;
   Газета наша маленькая, цѣна ея дешевая; расходится она въ самомъ небольшомъ количествѣ, не болѣе 600 экземпляровъ, да и изъ этого числа много разсылается даромъ разнымъ лицамъ начальственнымъ, а также корреспондентамъ въ уѣздные города, которые за это присылаютъ раза два или три въ годъ по статейкѣ. Какъ вербуются эти корреспонденты, я разскажу въ своемъ мѣстѣ.
   Очень естественно, что при удобныхъ обстоятельствахъ, при подобномъ сочувствіи публики, къ газетѣ, она рѣшительно не окупалась бы и присуждена была бы превратить свое существованіе. Если же она еще существуетъ до сихъ поръ и даже приноситъ порядочный барышъ редактору, изъ котораго онъ выдѣляетъ иногда малую толику сотрудникамъ, то это происходитъ, единственно потому, что печатаніе газеты производится, по выраженію редактора, на хозяйскій ладъ.
   Хозяйскій ладъ этотъ состоитъ въ слѣдующемъ, есть въ данномъ городѣ типографія, которую содержитъ одинъ баринъ, я говорю баринъ, то говорю это вовсе не для красы рѣчи, а потому, что дѣйствительно содержатель типографіи баринъ: живетъ по барски, квартиру занимаетъ обширную, имѣетъ хорошую мебель и представительну. жену. Баринъ онъ и потому, что даже обращается по барски. Приходитъ напримѣръ лакей, а онъ самъ въ конторѣ сидитъ и книгу читаетъ.
   -- Что тебѣ надо? скажетъ онъ: -- да ты сапожищами-то своими не стучи!...
   -- Объявленнице прислали пропечатать. Баранъ тарантасъ продаетъ.
   -- Да ты чей?
   -- Фамилія-то? Брусиловъ прозываюсь.
   -- Ну, и дуракъ! Я тебя спрашиваю, у кого ты служишь, а ты мнѣ тутъ фамилію свою тычешь.
   -- Служу я у Денькина, что въ приказѣ -- Остапъ Григорьичъ.
   -- Ну, и скажи своему барину, чтобъ онъ или написалъ въ запискѣ, какъ и что, или самъ бы пришелъ, а такихъ дураковъ, какъ ты, пусть не присылаетъ... Ну, что я тутъ съ тобою буду говорить... понимаешь ты развѣ? Вотъ напримѣръ "литера",-- что такое литера, а?
   -- Не могимъ знать-съ, мы люди темные....
   -- Темные!.. Дурачье вы, а не темные! такъ и барину скажи. Ступай!...
   А то напр. онъ увѣрилъ обитателей цивилизованнаго города, что онъ извѣстный писатель, что когда онъ жилъ въ сосѣднемъ съ нашимъ городѣ, то писалъ разныя повѣсти, въ которыхъ выставлялъ злоупотребленія разныхъ мѣстныхъ властей. Повѣсти съ подобнымъ содержаніемъ дѣйствительно печатались въ одномъ петербургскомъ журналѣ, и подписанъ былъ авторъ этихъ повѣстей -- фамилія, совсѣмъ не похожая на фамилію содержателя типографіи; но онъ увѣрилъ, что это его псевдонимъ, и обитатели цивилизованнего города повѣрили.
   Такъ вотъ этотъ-то баринъ, -- Заркинъ была его фамилія -- имѣлъ въ нашемъ городѣ типографію. Въ типографіи этой печатались разныя афишки, объявленія, а внизу афишъ и объявленій крошечными буквами припечатывалось, что печатано, дескать, въ типографіи г-на Заркина. И всегда онъ съ любовію читалъ эту подпись, улыбнется даже бывало, какъ прочтетъ....
   Понялъ эту штуку редакторъ, что смотритель типографіи больно за извѣстностію гонялся, и приходитъ къ нему.
   -- Здравствуйте, Павелъ Дмитричъ!
   -- Здравствуйте, Михаилъ Григорьичъ, говоритъ смотритель, -- садитесь. Курить не хотите ли?
   -- Благодарю васъ, я не курю.
   -- Что такъ? въ раскольники записались? давно ли?
   -- Съ двадцати лѣтъ.. Прежде курилъ, самый крѣпчайшій "Любекъ" курилъ, да доктора запретили, говорятъ, вся эта сгарь на легкія садится, и можно чахотку нажить, особенно какъ я веду сидячую жизнь...
   -- Не вѣрьте вы докторамъ, ради Бога, не вѣрьте, все это враки... А я бы васъ попотчивалъ великолѣпнымъ табакомъ.
   -- Очень жалѣю -- не могу.
   -- Ну что новенькаго? какъ ваша газетка?
   -- Плохо, совсѣмъ плохо, съ жалобною нотою въ голосѣ проговорилъ Михаилъ Григорьичъ: -- какая тутъ публика? Свиньи какія-то живутъ, а не публика, одни купцы еще немного поддерживаютъ... Я къ вамъ, признаться, по дѣлу; я увѣренъ, что вы, какъ литераторъ, (ловкій человѣкъ былъ редакторъ!), поможете мнѣ. Отъ васъ зависитъ многое, очень многое; вы одни положительно можете сдѣлать великое дѣло: уничтожить страшное зло -- централизацію въ столицахъ нашихъ журналовъ и газетъ.
   -- Какъ такъ? спросилъ содержатель, важно пріосанившись, какъ бы собираясь мановеніемъ руки уничтожить великое зло -- централизацію газетъ.
   -- Очень просто, продолжалъ редакторъ -- Дѣла у васъ теперь не много, типографія образцовая, литеръ пропасть, -- такъ я бы хотѣлъ перенести къ вамъ печатаніе газеты...
   -- Ну чтожь, я не прочь, я пожалуй даже сбавлю вамъ за наборъ съ листа рубль, даже два.
   -- Нѣтъ, видите ли, не то... Дѣла наши такъ плохи, что надо повести ихъ на хозяйскій ладъ: я найму своего наборщика, а вы позвольте ему у васъ работать; если же тамъ у него время будетъ оставаться, такъ онъ и вамъ поможетъ...
   Долго думалъ содержатель, ясно видѣлъ, что дѣло ему никакой выгоды не принесетъ, даже убытокъ, но редакторъ такъ ловко умѣлъ его умаслить, и притомъ мысль, что фамилія его будетъ подписана не подъ объявленіемъ, а подъ газетою, подъ газетою, которая пожалуй даже въ потомство перейдетъ, была такъ соблазнительна, что онъ согласился.
   Редакторъ нанялъ наборщика, заплатилъ ему двадцать рублей сер. въ мѣсяцъ жалованья, и такимъ образомъ наборъ и печатаніе стоили ему очень дешево. Вотъ это-то и значитъ, по выраженію редактора, производить печатаніе на хозяйскій ладъ.
   Кромѣ хозяйскаго лада былъ еще домашній ладъ, который держался въ большомъ секретѣ, даже отъ ближайшихъ лицъ, но который былъ выгоднѣе даже хозяйскаго лада. Понадобилась, напримѣръ, для газеты бумага, а бумага стоитъ денегъ, а деньги въ нашъ вѣкъ такъ рѣдки, да и редакторъ ихъ любитъ. Думаетъ редакторъ, думаетъ долго, какъ бы это такъ сдѣлать, чтобъ и бумага была для газеты, и денегъ бы на покупку бумаги не тратить. Ну, и придумаетъ.
   Смотришь, въ одномъ изъ нумеровъ газеты появляется статейка такого рода: "Спѣшимъ заявить..."
   Не могу не остановиться на этой фразѣ -- такая она хорошая, такъ она близка моему сердцу! Сколько бы ни говорили разные ученые мужи противъ литературной собственности въ силу той мысли, что никто не можетъ объявить себя хозяиномъ извѣстной мысли, никто не можетъ сказать, что такая-то мысль принадлежитъ именно ему, я смѣло спѣшу заявить права моихъ собратовъ; провинціальныхъ литераторовъ, на выраженіе: "спѣшимъ заявить". Да, это наше выраженіе, дитя нашего сердца! О чемъ бы ни заговорилъ провинціальный литераторъ, онъ непремѣнно ухитрится куда нибудь ввернуть фразу: спѣшимъ заявить. Надо, положимъ, обличить, предать гласности г-на N за наклонность его въ своихъ административныхъ распоряженіяхъ опираться на авторитетъ кулаковъ, провинціальный литераторъ беретъ листъ бумаги и пишетъ: "спѣшимъ заявить, что въ наше время, когда гуманность и проч... г-нъ N дѣлаетъ то-то то-то",, Открывается напр. воскресная школа, опять идетъ въ ходъ милая фраза: "спѣшимъ заявить о торжественномъ паденіи рутицы и консерватизма, чему яснымъ доказательствомъ можетъ служить открытіе" и проч. и проч.
   Актеръ приготовляетъ бенефисъ: "спѣшимъ заявить, что въ бенефисъ нашего талантливаго актера даны будутъ" и т. д.
   Пріѣхалъ въ городъ какой нибудь артистъ, провинціальный литераторъ тискаетъ статейку: "спѣшимъ заявить, что одна изъ европейскихъ музыкальныхъ знаменитостей посѣтила нашъ городъ"... Часто впрочемъ эта европейская музыкальная знаменитость бываетъ изъ сосѣдняго губернскаго города.
   Вспомнить не могу хладнокровно, какъ страшно я разъ опозорился по поводу заявленія объ одномъ артистѣ и какія горькія бѣды претерпѣлъ по этому случаю.--
   Захожу я разъ вечеромъ къ редактору и застаю у него какого-то молодаго человѣка, совсѣмъ мнѣ незнакомаго. Бѣленькій, волоса длинные, руки большія, красныя, во фракѣ, во русски говоритъ скверно, все больше головою мотаетъ -- ну, думаю себѣ, вѣрно это пріѣзжій артистъ! Я не ошибся.
   -- А вотъ кстати и нашъ сотрудникъ г. Гольмановъ, сказалъ редакторъ:-- онъ для васъ все это можетъ сдѣлать; И тутъ же отрекомендовалъ мнѣ молодаго человѣка, сказавши, что это артистъ Наглеръ.,
   -- У меня къ вамъ, г. Гольмановъ, есть очень просить.... Я тутъ буду дать un grand concert, вы мнѣ сдѣлайте одну вещь, чтобъ сборъ былъ... я прошу васъ написать объ мой concert...
   Тутъ онъ, вынувши изъ кармана множество афишъ, началъ мнѣ разсказывать, что онъ давалъ концерты въ присутствіи короли такого-то, герцога такого-то и проч. и проч., что вездѣ онъ имѣлъ самый громадный успѣхъ, и получалъ множество подарковъ.
   -- Вотъ это видите, сказалъ онъ, указывая мнѣ на большой палецъ, на которомъ былъ перстень съ крупнымъ, хотя нѣсколько подозрительнымъ брилліантомъ, -- это мнѣ подарила одна нѣмецкая принцесса Марія-Теодора-Роза и т. д.,
   Тутъ онъ еще разъ повторивъ просьбу расписать его, какъ можно лучше, прибавивши, что онъ ученикъ знаменитыхъ Бергера, Гаузера и Тишлера. Ту же самую просьбу повторилъ редакторъ, и въ слѣдующемъ нумерѣ появилась моя статья: "спѣшимъ заявить, что вновь прибывшій артистъ Наглеръ, ученикъ знаменитыхъ Бергера, Гаузера и Тишлера, проѣздомъ чрезъ сей городъ" и проч. и проч. Расхвалилъ я игру артиста -- на чемъ свѣтъ стоитъ, прибавивши, что слышалъ его игру "въ избранномъ обществѣ знатоковъ и любителей музыки".
   Концертъ состоялся, народу было довольно много и дѣло окончилось бы благополучно; но на бѣду мою артисту понравился нашъ городъ; онъ началъ давать уроки; а недѣли черезъ двѣ слышу, что въ нѣсколькихъ домахъ пріѣзжій артистъ проворовался самымъ пошлѣйшимъ образомъ... Ну, думаю себѣ, ругнутъ же теперь меня за мое заявленье. Такъ дѣйствительно и случилось: дня черезъ два встрѣчаю на улицѣ полковника Салкина -- онъ сердито подалъ мнѣ руку.
   -- Ну, батюшка, сказалъ онъ:-- чортъ бы побралъ всѣ ваши заявленья!-- хваленый вашъ артистъ оказался воромъ и мерзавцемъ первой руки... и я-то дуракъ: повѣрилъ вашимъ глупостямъ!...
   -- Напрасно вы смѣшиваете, мы рекомендовали его, какъ артиста, а не какъ человѣка...
   -- Что вы мнѣ разсказываете пустяки! Какой онъ артистъ? У меня двѣ дочери, я его подлеца въ свой домъ пустилъ, а онъ у меня часы подтибрилъ... Я его подлеца теперь въ шею выгналъ, а онъ вездѣ говорить, что въ него мои дочери влюбились, бѣжать хотѣли съ нимъ....
   Такъ и разсердился на меня полковникъ, даже кланяться пересталъ, и многіе другіе весьма почтенные люди разсердились.
   Итакъ, фраза: "спѣшимъ заявитъ" безспорно принадлежитъ провинціальной газетѣ и провинціальнымъ литераторамъ. Къ разряду такихъ фразъ принадлежитъ еще нѣсколько другихъ, которыми обыкновенно начинаются статьи, помѣщаемыя въ провинціальной газетѣ. Таковы суть:
   "Хотя неоднократно говорено было намъ" и проч... "Раздающіеся со всѣхъ сторонъ вопросы" и проч... "Желая съ своей стороны принести лепту въ сокровищницу человѣческихъ знаній" и т. д. "Мы не можемъ себѣ отказать въ удовольствія побесѣдовать съ читателями по поводу" и проч.
   Но я заговорился. Я сказалъ уже, что кромѣ хозяйскаго лада былъ еще содержимый редакторомъ въ большомъ секретѣ домашній ладъ обдѣлывать свои дѣлишки. Въ силу этого "домашняго" лада, если напр. понадобится для газеты бумага, а платить деньги за нее не захочется, то печатается статейка такого родіи
   "Спѣшимъ заявить о тѣхъ возмутительныхъ продѣлкахъ, къ какимъ позволяютъ себѣ прибѣгать недобросовѣстные торговцы. Одинъ весьма почтенный господинъ купилъ на дняхъ въ бумажномъ магазинѣ, имѣющемъ зеленую вывѣску, на довольно большую сумму лучшей бумаги, которая потомъ оказалась подмоченною и никуда не годною. Мы считаемъ священнымъ долгомъ предупредить довѣрчивыхъ покупателей и въ одномъ изъ слѣдующихъ нумеровъ обозначимъ настоящую фирму магазина".
   Послѣ появленія въ газетѣ такой статьи въ тотъ же день является къ редактору купецъ, которому принадлежитъ бумажный магазинъ, имѣющій зеленую вывѣску. Долго они сидятъ, о чемъ-то между собой бесѣдуютъ и наконецъ расходятся очень дружелюбно, при чемъ редакторъ говоритъ, что онъ "будетъ въ надеждѣ", а купецъ отвѣчаетъ: "не извольте сумлѣваться". И на другой день въ контору редакціи присылается изъ зеленаго магазина очень много бумаги, которая не оказывается подмоченною.
   Добывать подобнымъ образомъ бумагу и другіе продукты, необходимыя при изданіи газеты -- это и называлъ редакторъ: вести дѣла на домашній ладъ.
   Говорили злые языки, что даже сахаръ, свѣчи, говядину и проч. купцы носили редактору даромъ, чтобъ онъ ихъ гласности не предавалъ. "Заткнуть ему глотку, говорили купцы:-- чортъ съ нимъ; вѣдь мы за что облаетъ лавку! одинъ умный не повѣритъ, а сто дураковъ повѣрятъ".
   Редакторъ, Михаилъ Григорьичъ Зонтиковъ, человѣкъ худой, роста довольно высокаго и нѣсколько прихрамываетъ на правую ногу. Онъ считаетъ себя самымъ умнымъ человѣкомъ въ Россіи и имѣетъ порядочный чинъ: кажется, онъ коллежскій ассессоръ, а можетъ быть, даже надворный совѣтникъ...
   Какъ я теперь подумаю, такъ право ловко обдѣлывалъ свои дѣлишки Михаилъ Григорьичъ. Редакторство само собою шло недурно; но кромѣ того. Михаилъ Григорьичъ служилъ и служилъ очень хорошо. Высшее начальство вашего города любило его, потому что и онъ съ своей стороны умѣлъ ловко его умасливать. Дастъ, напримѣръ, высшее начальство какой нибудь обѣдъ, -- на другой день является къ нему Зонтиковъ.
   -- Ваше превосходительство вчера изволили давать обѣдъ, по случаю открытія комитета?
   -- Н--да, братецъ, отвѣчаетъ превосходительство.
   -- Ваше превосходительство! Позвольте заявить образованной публикѣ объ этомъ обѣдѣ?...
   -- Ну чтожь... заявите.
   -- Ваше превосходительство! позвольте узнать, въ какомъ тонѣ прикажете описать этотъ обѣдъ -- въ торжественномъ или поучительномъ?
   -- Опишите въ поучительномъ.
   -- Какъ прикажете взглянуть на это событіе, взглянуть ли на него чисто объективно, или... такъ сказать... съ точки зрѣнія современнаго прогресса?
   -- Взгляните съ точки зрѣнія современнаго прогресса...
   И Зонтиковъ уходилъ, оставляя высшее начальство въ умиленнѣйшемъ настроеніи духа.
   А между тѣмъ газетка "приносила лепту" въ сокровищницу Михаила Григорьича: число подписчиковъ начало постепенно увеличиваться. Михаилъ Григорьичъ умѣлъ приноровиться по вкусу публики, умѣлъ угощать ее тѣмъ, что ей особенно нравилось: "вѣдь не публика существуетъ для газеты, а газета для публики", разсуждалъ онъ. То разскажетъ Михаилъ Григорьичъ какой нибудь скандальчикъ, а публика любитъ описаніе разныхъ скандальчиковъ. То возьметъ, да перессоритъ между собою сотрудниковъ, а тѣ заведутъ въ газетѣ полемику и начнутъ другъ другу высказывать такія истицы, что читатели только ахаютъ, А сотрудники горячатся пуще и пуще, они постепенно втягиваютъ въ свою полемику новыхъ лицъ, а если противникъ скрываетъ свою настоящую фамилію подъ псевдонимомъ, то псевдонима не пощадятъ, откроютъ непремѣнно. Такія ссоры сотрудниковъ продолжаются до тѣхъ поръ, пока редакторъ, увидя, что онѣ, наконецъ, сильно понадоѣли публикѣ, не скажетъ", "шабашъ!" И снова все затихаетъ и самыя миролюбивыя отношенія воцаряются между сотрудниками. А между тѣмъ ссоры эти многимъ изъ читателей сильно приводятся по душѣ, и въ особенности правятся онѣ купечеству....
   -- Антиресно, очинно антиресно, говоритъ какой нибудь лабазникъ своему сосѣду, имѣющему игорную лавку: -- очинно антиресно, какъ это стихотворы, въ амбицію ломаются и учнуть другъ про дружку всякую мораль пропечатывать -- просто можно животики надорвать......
   -- Надыть будетъ и себѣ записаться -- дорого?
   -- Куды тебѣ, бритъ, дорого?... Пять рублевъ въ годъ, одной бумаги почитай рубля на три... я вонъ надысь крестнику подарилъ, такъ онъ какъ есть всю комнату оклеилъ...
   И такимъ образомъ, число подписчиковъ увеличивается-себѣ да увеличивается. "
   Или, напримѣръ, возьметъ редакторъ, да и напечатаетъ такого рода статейку: "неимовѣрно увеличившееся число подписчиковъ Я раздающіяся со всѣхъ сторонъ постоянныя требованія на нашу газету заставили редакцію напечатать первые номера вторымъ изданіемъ, а потому новые подписчики получатъ всю газету сполна".
   -- Гмъ! думаетъ какой нибудь господинъ, прочитавши такого рода объявленіе: "неимовѣрно увеличившееся число подписчиковъ"!-- Значитъ, газету читаютъ, значитъ, газета не совсѣмъ таки дрянь... А семъ-ко и я подпишусь!...
   Была еще одна штучка, также весьма хитро придуманная и очень выгодная. Въ самомъ концѣ газеты редакторъ завелъ небольшой отдѣлъ, подъ заглавіемъ: "корреспондеція", гдѣ помѣщались отвѣты редакціи разнымъ лицамъ, присылающимъ для напечатанія свои статьи, На самомъ-то дѣлѣ отдѣлъ этотъ былъ совершенно не нуженъ, потому что не было такихъ лицъ, которые бы присылали статьи и которымъ бы надо было отвѣчать. Но тѣмъ не менѣе отдѣлъ этотъ въ каждомъ номерѣ наполнялся такого рода отвѣтами редакціи разнымъ мимическимъ лицамъ:
   "Г-ну М. Сху--ву въ Полтаву. По обилію накопившихся матеріаловъ, статья ваша не можетъ быть напечатана.
   "Г-ну Завадскому, въ Маріуполь. Редакція благодаритъ васъ за статью: о необходимости устройства гребель въ Новороссіи. Статья эта будетъ напечатана.
   "Г-ну Б--скову, въ Житоміръ. Статья ваша: теорія пресыщенія, какъ несогласная съ направленіемъ нашей газеты, не будетъ напечатана.
   "Г-ну Джиттону, въ Тифлисъ. Статья ваша можетъ имѣть интересъ только у васъ, въ Тифлисѣ, у чеченцевъ, а не у насъ".
   Ну, и на эту штуку шли подписчики: какъ, въ самомъ дѣлѣ, не подписаться на газету, которая имѣетъ множество корреспондентовъ въ различныхъ краяхъ!
   Но этотъ отъѣздъ "корреспонденція", кромѣ того, что прибавилъ нѣсколько подписчиковъ, былъ и вообще очень полезенъ. Вы не можете себѣ представить, читатель, какихъ большихъ трудовъ стоитъ укомплектовать номеръ газеты, то есть распорядиться, чтобы и начинался-то онъ тамъ, гдѣ слѣдуетъ, и оканчивался. Часто, просто бѣда: совсѣмъ набранъ номеръ вдругъ остается свободнаго мѣста строчекъ на десять. Что дѣлать? Ну "спѣшишь заявить" о какомъ нибудь спектаклѣ, объявленія тамъ какъ нибудь пораздвинешь, въ рамочки ихъ вставишь, или другое что нибудь придумаешь... Но все таки это довольно затруднительно; а когда есть отдѣлъ "корреспонденція", то дѣло улаживается само собой: напишешь отвѣтъ кому нибудь въ Иркутскъ -- и номеръ готовъ! Когда этого отдѣда не было, со мною былъ пресмѣшной случай по поводу укомплектованія номера. Редакторъ поручилъ мнѣ завѣдываніе газетою, а самъ уѣхалъ въ нѣсколько дней къ себѣ на хуторъ. Статьи у меня большія были, маленькихъ понадергалъ изъ разныхъ газетъ, объявленій частныхъ тоже было вѣско.Noко. Призвалъ я наборщика и отдалъ ему.
   -- Ну что, говорю:-- хватитъ ли на листъ, Василій Матвѣичъ?
   -- Хватитъ,-- говоритъ:-- не извольте безпокоиться.
   -- Ну и хорошо; а если не хватитъ, такъ вы прибѣгите въ театръ -- въ театрѣ я буду...
   Попилъ я въ театръ. Послѣ втораго или третьяго дѣйствія, хорошо не помню, пошелъ я за кулисы. А за кулисы у васъ, надобно вамъ сказать, входъ строжайше запрещается. Я разумѣется ходилъ, потому что, какъ хотите, а все-таки я литераторъ, да еще и театральный рецензентъ -- боялись меня. Стою, я, курю папиросу и съ хорошенькою актрисою разговариваю. Ручки у нея маленькія, ножки маленькія, сама маленькая,-- а это совершенно въ моемъ вкусѣ. И такой интересный разговоръ ведемъ: она любезничаетъ и очень хвалитъ мнѣ меня.
   -- Знаю, говорю я ей, Марья Алексѣевна, отчего это вы меня такъ расхваливаете... Бенефисикъ приближается, "заявить" надо, вѣдь угадалъ?.....
   -- Ахъ, что вы, г. Гольмановъ, говорите, конечно... но я право не такъ, какъ другіе: тѣ васъ бранятъ, а я, ей Богу, никогда...
   Въ это время подбѣжалъ ко мнѣ наборщикъ Василій Матвѣичъ, красный такой: видно, что шибко бѣжалъ.
   -- Ахъ Викторъ Иванычъ, хорошо, что я васъ засталъ! вѣдь бѣда! что я ни дѣлалъ, все остается свободнаго мѣста на четыре строчки...
   -- Ну, чтожь, бѣда, говорю; не велика, поправить можно. Бумага и карандашъ у васъ есть?..
   -- Есть.
   Взялъ я у него карандашъ бумагу и написалъ, такого рода объявленіе: "ищутъ пристроить капиталъ въ 10,000 руб. серебромъ подъ вѣрный залогъ, за небольшіе проценты. Согласны также употребить его на вѣрное и выгодное предпріятіе. Адресъ можно узнать въ конторѣ редакціи".
   Зато пресмѣшная исторія вышла на другой день. Человѣкъ двадцать являлось ко мнѣ узнать адресъ доброй души, рѣшающейся пристроить свой капиталъ подъ вѣрный залогъ за небольшіе проценты. Насилу я могъ отдѣлаться, увѣривши ихъ, что добрая душа успѣла уже отдать капиталъ англичанину на устройство очень выгодной машины. Даже сказалъ, что капиталъ отданъ именно на устройство паровой мельницы, и по этому случаю имѣлъ длинный споръ съ однимъ полковникомъ, который доказывалъ мнѣ, что паровая мельница ни къ чорту не годится...
   Корреспондентовъ ex officio наша газета, какъ я уже сказалъ, не имѣла. А если въ кои-то вѣки и пришлетъ кто-нибудь изъ уѣзднаго города статейку, то, очевидно, съ единственною цѣлью удивить и задать шику своимъ согражданамъ: "смотрите, дескать, вотъ до какой я рѣзвости дошелъ! вы не думайте, что я такой смирный, давъ уѣздномъ судѣ служу! мнѣ пальца въ ротъ не кладите -- откушу!" Впрочемъ, наши сотрудники не слишкомъ дружелюбно принимали подобныя стремленія рѣзвыхъ мальчиковъ -- проявить свою личность и обыкновенно въ слѣдующемъ же нумеръ задавали выскочкѣ-корреспонденту трёпку. И все это дѣлали патентованные сотрудники газеты вовсе не потому, чтобы они не желали дать возможность проявиться юному таланту, а скорѣе по чувству мщенія: мнѣ, дескать, сначала задавали трёпку, ну, значитъ, и тебѣ, юный корреспондентъ, надо задать трёпку! лучше будешь, когда пройдешь сквозь этотъ искусъ съ твердою вѣрою въ свое призваніе и свои силы!"
   По правдѣ сказать, такъ объ этомъ, бывало, проситъ насъ самъ редакторъ. Если напечатать статью какого нибудь юнаго корреспондента изъ уѣзднаго города и потомъ не помѣстить никакихъ замѣтокъ, конечно, очень злыхъ и остроумныхъ по поводу этой статейки, то юный корреспондентъ, выдавши шику своимъ согражданамъ, пожалуй, такъ и заляжетъ спать на лаврахъ. А если ругнутъ его хорошенько, ну извѣстно, иной человѣкъ и съ амбиціей, захочетъ доказать, что брань эта незаслуженна, что брань ига нелѣпа -- смотришь, анъ двѣ, три лишнихъ даровыхъ статейки и есть у редакціи.
   Но зато велика бываетъ радость нашихъ патентованныхъ сотрудниковъ, если ихъ ругнуть какъ нибудь въ столичной газетѣ. Тогда просто не подходи къ нашему сотруднику: такъ гордо носитъ онъ свою голову, съ такимъ сознаніемъ своего превосходства взираетъ на тѣхъ, которыхъ никогда ни одна столичная газета не ругала. Помню, какъ разъ одинъ изъ нашихъ хроникёровъ описалъ скандальчикъ, въ которомъ участвовалъ и самъ отъ, хотя участіе это, по его мнѣнію и не могло вызвать нареканія. "Искра", говоря объ этомъ скандальчикѣ, замѣтила, что наиболѣе грязная и гаденькая роль въ немъ принадлежитъ именно самому описателю.... и надо было видѣть, съ какимъ душевнымъ волненіемъ читалъ эту статью мой собратъ хроникеръ, съ какою гордостью этотъ человѣкъ, вообще смирный и приниженный, перечитывалъ эту статью своимъ знакомымъ: смотрите, дескать, обо мнѣ столичныя газеты говорятъ, интересуются и....и если "Искра" бранитъ, такъ вѣдь это потому, что я расхожусь съ "Искрою" въ направленіи.... да притомъ.... гмъ?... имѣю кой-какія личности съ ея редакторомъ"...
   Вербовка корреспондентовъ производилась мѣсяца за два до открытія подписки передъ новымъ годомъ. Для этого обыкновенно печатались на большихъ листахъ бумаги письма, которыя и разсылались потомъ въ разные города разнымъ лицамъ, большею частью, сановникамъ, учителямъ, или другимъ людямъ, извѣстнымъ своею образованностью и несокрушимою силою своего ума. У меня сохранилось одно такое письмо, которое я и привожу въ подлинникѣ. Съ боку находится надпись: контора редакціи, годъ такой-то, No 3,789.

"Милостивый Государь!

   "Въ будущемъ году будетъ продолжаться изданіе нашей газеты, имѣющей цѣлію централизировать стремленія, симпатіи и нужды нашего края. Мы надѣемся, что Вы, милостивый государь, не откажете намъ въ Вашемъ просвѣщенномъ сотрудничествѣ и будете сообщать свѣдѣнія о внутренней жизни города, его торговлѣ, промышленности, мореплаваніи, также о народныхъ школахъ, и вообще всѣ свѣдѣнія, касающіяся исторіи, географія, топографіи, геологіи и археологіи края. Также редакція надѣется на ваше содѣйствіе въ распространеніи подписки на газету.
   Имѣю честь быть и проч.

Редакторъ М. Зонтиковъ".

   Конечно, подобнаго рода письма вовсе не прибавляли корреспондентовъ; но зато достигалась другая цѣль, именно -- распространеніе подписки на газету. Господинъ, получивши такого рода письмо, читалъ его встрѣчному и поперечному, потому что письмо сильно льстило его самолюбію.
   "Вѣдь не написали же къ стряпчему", думаетъ онъ, и полный восторженныхъ чувствъ приступаетъ къ такъ называемому "распространенію" газеты...
   Однимъ словомъ, что ни придумывалъ нашъ редакторъ, все это имѣло глубокій смыслъ, обличало полное знаніе человѣческаго сердца и, рано или поздно, приносило самые богатые плоды....
   Теперь я разскажу читателю мое первое знакомство съ редакторомъ и мое вступленіе въ литературный провинціальный цехъ.
   Тяжелое это было время, даже вспоминать трудно. Мнѣ было въ ту пору 23 года, былъ я уже въ четвертомъ курсѣ университета и мечталъ о возможности кандидатства, какъ вдругъ меня исключили изъ университета, что называется "по непріятностямъ". Родныхъ у меня не было никого, жилъ я съ горемъ пополамъ уроками, а тутъ какъ на грѣхъ и уроковъ не стало, хозяйкѣ задолжалъ, платить нечѣмъ. На дворѣ стояла глухая, холодная осень; пошелъ бы къ знакомымъ уроковъ поискать -- выйти со двора не въ чемъ: единственная шинель, и та давнымъ давно заложена..... Къ довершенію всего, изволь каждое утро выслушивать выговоры отъ старухи хозяйки за неплатежъ: горько! Была она, если хотите, старуха не то, чтобы больно корыстолюбивая, а ужь очень порядки любила, чтобы каждый жилецъ ей въ срокъ платилъ. Узналъ я, что она очень благочестивая, все молится, акафисты читаетъ и другія молитвы: чтобъ угодить, я купилъ и подарилъ ей дешевенькія четки. Понравилось это старухѣ, угомонилась было на время, два дня не безпокоила, а лотомъ опять принялась. Прибѣгла даже къ побудительныхъ мѣрамъ: обѣдать она мнѣ ужь давно не давала, а тутъ перестала комнату топить. Ну, очень мнѣ тяжело стало: осень, холодно, одѣться нечѣмъ, сижу длинные вечера въ темнотѣ, свѣчей купить не на что -- трудно, очень трудно! И ужь не знаю я, что бы со мною въ ту пору было, еслибы мой сосѣдъ не получилъ отъ родныхъ денегъ и мнѣ не далъ десяти рублей. Это меня сильно поправило: выкупилъ шинель, заплатилъ хозяйкѣ часть долга, чтобы хоть немного она дала вздохнуть, да комнату протопила бы, а самъ аккуратно переписалъ небольшой разсказъ и донесъ къ редактору: авось, думаю, хоть что побудь да заплатитъ. Пришелъ я вечеромъ, редактора дома не засталъ, а только оставилъ свой адресъ, да мѣдную дощечку на дверяхъ прочиталъ, что принимаетъ редакторъ по утрамъ отъ 10 до 12 часовъ.
   На другой день, ровно въ десять часовъ былъ я у редактора и меня впустили къ нему прямо въ кабинетъ. Это была небольшая, чистенькая комната, въ которой и по столамъ, и на полу разбросано было множество книгъ и газетъ, а на конторкѣ лежали рукописи, и между ними я замѣтилъ мой разсказъ, который продавливала какая-то толстая рукописная книга. Встрѣтилъ меня редакторъ очень любезно и попросилъ сѣсть.
   -- Я вчера прочелъ вашъ разсказъ, сказалъ Михаилъ Григорьичъ: -- очень миленькій разсказецъ, живость, знаете, есть, и перо видно бойкое.... Вы вѣрно ужь писало?
   -- Да, я писалъ довольно много; если вамъ будетъ угодно, я доставлю еще нѣсколько статей.
   -- Сдѣлайте одолженіе, давайте, батюшка! у васъ много этого внутренняго огня.... надо вамъ только слушать совѣты опытныхъ людей, и вы просто всѣхъ сотрудниковъ за по жъ-заткнете.... Не святые горшки лѣпятъ, а простые смертные.... Я слышалъ, что васъ изъ университета уволили?
   -- Да, уволили.... слышали за что?
   -- Слышалъ, слышалъ.... эхъ вы, молодежь! Чтожь вы теперь намѣрены дѣлать?
   -- Право, еще не знаю, какъ распоряжусь собой: уроки думаю добыть, а можетъ быть, и литература что нибудь принесетъ....
   Михаилъ Григорьечъ поморщился, но потомъ обратился ко мнѣ съ сладкою миною, причемъ ротъ его непріятно скривился....
   -- Да, литература, конечно.... Только и вамъ, вотъ что скажу: чтобы литература была выгодною и могла деньги давать, надо пріобрѣсти авторитетъ. Вѣдь вотъ, напримѣръ, Тургеневъ, Островскій или Гончаровъ.... ей Богу, батинька, мнѣ только некогда, а то.... я вовсе не хвастаю! Вотъ, напримѣръ, мое сочиненіе, сказалъ онъ, снимая съ конторки толстую, рукописную книжку и показывая мнѣ обвертку, на которой большими буквами было написано: "Физіологія, нашего города", -- это сочиненіе., конечно, можетъ быть, Тургеневъ... но я вамъ скажу, и это въ своемъ родѣ... Въ столичный журналъ хочу послать, сказалъ онъ; пряча толстую книгу въ комодъ.
   -- Я хотѣлъ спроситъ васъ, Михаилъ Григорьичъ, если вы находите, что разсказъ мой можетъ быть у васъ напечатанъ, то позвольте узнать, на какихъ условіяхъ?
   -- Условіяхъ? А что, развѣ вамъ деньги нужны?
   -- Очень нужны...
   -- Очень? Гмъ! Можетъ быть, вамъ сейчасъ нужны?
   -- Еслибы вы были такъ добры...
   -- Извольте, извольте. Я люблю, молодыхъ людей не на словахъ только, я стараюсь всегда поддержать ихъ..... У меня много враговъ, вы не вѣрьте имъ.... Только ужь вы работайте: обѣщаете? да?....
   -- Я очень радъ, чѣмъ могу.
   -- О, вы можете; мы вамъ дадимъ хорошую работу.... Видите ли, я собственно за первую статью не плачу, это ужь у насъ такъ заведено; но такъ какъ выдаете мнѣ слово работать, то вотъ вамъ 20 рублей, -- все, что могу: обезденежѣлъ совершенно.
   Восторгъ мой былъ самый полный: не говоря уже о полученныхъ двадцати рубляхъ, большое наслажденіе доставляла, мнѣ мысль, что разсказъ мой будетъ напечатанъ, что многое множество людей прочтутъ его, что и учитель прочтетъ, и чиновникъ прочтетъ, и лобазникъ, и кузнецъ, имѣющій шорную лавку -- всѣ, всѣ прочтутъ......
   -- Только вотъ это надо вамъ замѣтить, сказалъ редакторъ:-- разсказъ вашъ, въ нѣкоторыхъ своихъ частностяхъ, не соотвѣтствуетъ направленію газеты, которое теперь вполнѣ выяснилось.... Подробности у васъ аристократическія: напримѣръ, вы говорите, что ѣхали въ каретѣ, пили шампанское и портвейнъ -- это согласитесь сами, даетъ аристократическое направленіе разсказу. Ѣздятъ въ каретахъ и пьютъ шампанское -- аристократы; авторъ ѣздитъ въ каретѣ и пьетъ шампанское -- значить и авторъ аристократъ, значитъ и направленіе его аристократическое.... вѣдь такъ, вы согласны?
   Я не соглашался.
   -- Нѣтъ, какъ вы хотите; но направленіе вашей газеты чисто демократическое, да.... къ тому же наши принципы, ну и....
   На принципахъ Михаилъ Григорьичъ оборвался окончательно.
   -- Вотъ почему, продолжалъ онъ: -- надѣюсь, вы позволите сдѣлать нѣкоторыя измѣненія въ духѣ демократическомъ. Карету, напримѣръ, можно перемѣнить на перекладную -- перекладная гораздо демократичнѣе. Такъ же точно можно поступить съ шампанскимъ и портвейномъ -- то и другое можно замѣнить водкой, или тамъ, пожалуй, настойкой. Водка демократичнѣе шампанскаго: это чисто въ духѣ народнаго міросозерцанія, въ характерѣ его воззрѣній....
   Надо было сдѣлать и эту уступку, хотя я и сознавалъ, что измѣненіе это вовсе лишнее. Михаилъ Григорьичъ подпустилъ мнѣ всѣ эти турусы на колесахъ, относительно направленія газеты, единственно для шику -- порисоваться захотѣлъ. Какое тамъ направленіе газеты? Винегретъ какой-то! чортъ знаетъ, что такое! а то еще направленіе!..
   Въ это время вошелъ въ кабинетъ Михаила Григорьича молодой человѣкъ, очень не красивой наружности и въ больно не казистомъ сюртукѣ, который сидѣлъ на немъ такъ странно, какъ будто это былъ не его сюртукъ, а кого-то другаго, владѣющаго и широкими плечами и ростомъ какъ слѣдуетъ. Вошедшій подалъ руку редактору и взглянулъ на меня.
   -- Вы еще не знакомы, господа? спросилъ редакторъ.
   -- Нѣтъ, не имѣлъ удовольствія, проговорилъ я
   Вошедшій молчалъ.
   -- Въ такомъ случаѣ рекомендую. Это нашъ сотрудникъ -- вы вѣроятно читали его статьи -- г. Денсовъ, а это, сказалъ онъ, указывая на меня:-- г. Гольмановъ. Вчера мы съ вами разсказъ его читали.
   Мы подали другъ другу руки. Денсовъ взглянулъ на меня изъ подлобья, какъ-то сердито, и сказалъ: я радъ.
   -- А я на васъ, батюшка, въ претензіи, сказалъ редакторъ:-- забрали газеты, извлеченій не несете, а я тутъ хотъ волкомъ вой.
   -- Принесъ и извлеченія, и газеты: онѣ въ той комнатѣ; пойдемте, мнѣ кстати вамъ надо пару словъ сказать.
   Редакторъ поморщился, вѣроятно зная, какія онъ услышитъ пару словъ, и отправился.
   Денсовъ въ это время былъ самымъ дѣятельнымъ помощникомъ редактора; его статьями почти исключительно наполнялись всѣ номера. Работалъ онъ усердно, добросовѣстно, работалъ много, какъ волъ работалъ.
   Чрезъ нѣсколько минутъ редакторъ и Денсовъ возвратились. Денсовъ взялся за картузъ, я также подалъ руку редактору и мы вышли вмѣстѣ.
   -- Будемъ знакомы, сказалъ Денсовъ, когда мы вышли, снова протягивая мнѣ руку.-- Будемъ пріятелями: я васъ хорошо знаю, я по университету про васъ слышалъ... Составимъ ассоціацію, союзъ...
   -- Союзъ! противъ кого?
   -- О, противъ многаго: я вамъ со временемъ все объясню. Я попался такъ, что выкрутиться не могу, хоть васъ предостерегу. Хотите, я вамъ разскажу все, Что вамъ говорилъ нашъ сладкорѣчивый редакторъ?
   -- Развѣ вы слышали? Онъ вамъ говорилъ?
   -- Нѣтъ, онъ мнѣ не говорилъ, да я и такъ отгадаю. Во первыхъ, онъ далъ вамъ 15 руб...
   -- Нѣтъ, двадцать.
   -- А! значитъ курсы поднялись! Потомъ онъ вамъ сильно расхваливалъ самаго себя, говорилъ, что онъ и Тургенева, и Гончарова -- всѣхъ можетъ за поясъ заткнуть, только некогда ему, времени нѣтъ... Потомъ толстую рукопись вамъ показывалъ...
   -- Да, показывалъ свое большое сочиненіе: "Физіологія нашего города."
   -- Ну, да. Потомъ говорилъ много о направленіи газеты...
   -- Послушайте, какъ однако вы знаете всѣ подробности нашего разговора?
   -- Дѣло не мудреное: великій мужъ земли русской, Михаилъ Григорьичъ Зонтиковъ, всѣмъ говоритъ одно и то же -- порядокъ извѣстный. Такъ и со мною было три года тому назадъ: ту же самую толстую книгу показывалъ, также далъ взглянуть только на одну обвертку, а середины не показывалъ. Разница только въ томъ, что мнѣ онъ въ первый разъ далъ только 15 руб, а вамъ 20 -- вотъ и все. Но за то мнѣ онъ потомъ за цѣлые полгода не далъ ни копѣйки, а вамъ пожалуй и за цѣлый годъ не заплатитъ.
   -- Какъ? Неужели?
   -- А вотъ увидите, я васъ предупредилъ. А теперь знаете ли что? Вы получили деньги, съ васъ магарычъ. Пойдемте въ комитетъ пиво пить; тамъ со всею нашею братіею познакомитесь...
   -- Очень радъ. Но гдѣ же этотъ комитетъ? Можетъ быть, надо быть во фракѣ?
   -- Вовсе нѣтъ -- наши собираются въ кабачкѣ.
   -- Какъ въ кабачкѣ? съ ужасомъ спросилъ я.
   -- Да вы не бойтесь. Кабачкомъ мы прозвали кондитерскую Кухана. Сегодня многіе будутъ, нѣсколько актеровъ будетъ, Жураховъ будетъ... Журахова вы знаете?
   -- Нѣтъ, не знаю.
   -- Какъ же можно такого великаго человѣка не знать! это, можно сказать, столбъ нашей мудрости, только изъ всякой дряни сдѣланъ. Онъ давно ничего не помѣщалъ у насъ, а теперь хочетъ опять. Вы его должны помнить: онъ патріотическія стихотворенія во время войны писалъ... Какъ же, въ каждомъ номерѣ, бывало, онѣ у насъ красуются. Я даже теперь помню вотъ эти его стихи:
   
   Боитесь вы, чтобы въ Царь-градѣ
   Нашъ русскій крестъ не возсіялъ!
   И чтобы самъ Люциферъ въ адѣ,
   Сверкая злостью не дрожалъ.
   
   -- Теперь я припоминаю; но по правдѣ сказать стихи эти мнѣ положительно не нравятся....
   -- Да, дрянь! рѣшительно сказалъ Денсовъ.-- Нѣтъ, знаете ли, этой образности, вѣрнаго воплощенія идеи въ конкретныя формы, нѣтъ объективнаго созерцанія...
   Я видѣлъ, что Денсовъ хочетъ поразить меня своимъ глубокомысліемъ, озадачить, хотя и очень неудачно.
   -- Лучше всѣхъ у насъ стихи пишетъ нашъ корректоръ Лованько -- я васъ съ нимъ познакомлю. Какія отъ недавно стишки написалъ на редактора -- прелесть! Пародію на Беранже...
   
   Какъ рѣпа желть лицомъ,
   Одѣтъ весьма прилично,
   И смотритъ подлецомъ,
   И, дѣйствуетъ двулично.
             Сотрудникамъ своимъ,
             Ни гроша онъ не платитъ,
   Предъ каждымъ хнычетъ, плачетъ:
             Нѣтъ денегъ, говоритъ,
             Нѣтъ денегъ, говоритъ,
   Спросите хоть сосѣда.
             Ей, ей умру!
             Ей, ей умру!
   Ей, ей умру безъ хлѣба..
   
   -- Преостроумные стишки, продолжалъ Денсовъ. Впрочемъ это шалости; а то есть это вещи серьезныя, прекрасныя. Вотъ на дняхъ будутъ помѣщены его стихи:
   
   Мои чувства высоко
   Къ небу воспаряли,
   Мои пѣсни глубоко.
   Въ душу западали...
   
   Тутъ, батинька, есть что-то такое Фетовское, что-то такое, что и у Случевскаго не всегда встрѣтите... Это, я вамъ скажу, лиризмъ!
   Я молчалъ.
   -- Послушайте, присталъ ко мнѣ Денсовъ:-- вы или... просто чортъ знаетъ что, и подумать-то скверно, или вы очень скрытный человѣкъ!
   -- Какъ такъ?
   -- Очень просто. Я вамъ цѣлый часъ проповѣдую, высказываю свои мнѣнія о разныхъ стихотвореніяхъ, а вы молчите! Значитъ, вы согласны, что въ стихахъ лиризмъ есть, русскій лиризмъ, а? Вамъ они нравятся?
   -- Ну, нѣтъ, стихи вашего Лованько мнѣ вовсе не нравятся.
   -- Отчего же вы мнѣ не сказали этого?
   -- Зачѣмъ? мы съ вами встрѣтились въ первый разѣ, я васъ не знаю: пусть думаю себѣ, человѣкъ высказывается...
   -- Ну, хорошъ же и я: вамъ приготовилъ ловушку, да самъ попалъ въ нее. Воображаю, какимъ вы меня дуракомъ считали, слушая, какъ я находилъ цѣльный, да еще и русскій лиризмъ въ такихъ стихахъ, въ которыхъ и смысла нѣтъ -- а? Признайтесь!
   Я засмѣялся.
   Среди такого рода разговоровъ мы вошли въ кондитерскую Кухана, гдѣ Денсовъ и перезнакомилъ меня со всѣми провинціальными литераторами. Приняли меня всѣ очень радушно.
   Такъ свершилось мое вступленіе въ провинціальные литераторы;-- на первыхъ порахъ я занялся съ горячностію, съ увлеченіемъ, всего себя отдалъ дѣлу.
   Между сотрудниками газеты первое мѣсто безспорно принадлежало Денсову, если не по таланту, то по труду, потому что никто такъ много и такъ безустанно не трудился для газеты, какъ онъ. Онъ писалъ фельетоны, театральныя рецензіи; небольшія сцены, разсказы, дѣлалъ для газеты извлеченія изъ другихъ газетъ, предавалъ гласности тѣхъ, кого надо, а главное, кого можно было предать гласности; ибо сильныхъ міра у насъ не предавали гласности. Плату за всѣ эти труды Денсовъ получалъ самую небольшую; иногда редакторъ дастъ ему рублей 20 или 30, а иногда и ничего не дастъ: живи, какъ знаешь. А и жилъ-то онъ незавидно: занималъ небольшую, темную и сырую комнатку гдѣ-то въ концѣ города и каждый день, въ слякоть и дождь, дѣлалъ по нѣскольку верстъ, маршируя въ контору редакціи и обратно. Ѣлъ онъ большею частію на чужой счетъ, преимущественно на счетъ актеровъ, которымъ онъ былъ нуженъ и для которыхъ не прочь былъ даже покривить душою: "голодъ, говорилъ онъ, не тетка"! По этому случаю Денсовъ, когда дѣла его пошли еще хуже, когда и съ редакторомъ онъ сталъ расходиться, записался даже въ шуты, на гитарѣ въ дружескихъ компаніяхъ игралъ съ присвистываніемъ, подражалъ губами звукамъ трубы и другія разныя смѣшныя штуки выкидывалъ. И очень тѣ штуки смѣшили, всѣхъ, и многіе солидные люди ругали Денсова, зачѣмъ это онъ шутомъ сдѣлался и штуки выкидываетъ, совсѣмъ неприличныя литератору. А того не знали, да и не хотѣли знать тѣ люди умные, что литераторъ ѣсть хочетъ, что онъ голоденъ, что тяжело ему эти штуки выкидывать, Одинъ я вполнѣ понималъ Денсова, какъ онъ ни старался замаскировать смѣхомъ да балагурствомъ свою горькую жизнь. Дѣла, его съ каждымъ; даемъ шли все хуже, да хуже, наконецъ редакторъ совсѣмъ отказалъ ему, не доплативши потомъ и кровію заработанныхъ денегъ. Еще нѣсколько времени я встрѣчался съ нимъ; онъ ужь и квартиры своей не имѣлъ, а перебивался кое-какъ: то тамъ проживетъ день, то въ другомъ мѣстѣ переночуетъ; большею частію по старой памяти проживалъ онъ съ актерами. Наконецъ, совершенно неожиданно, исчезъ изъ города: одни говорятъ, что онъ въ деревню къ помѣщику въ конторщики опредѣлился; другіе -- что видѣли его въ какой-то жалкой, странствующей труппѣ актеровъ...
   Такой поступокъ редактора съ Денсовымъ сильно заставилъ призадуматься другихъ сотрудниковъ. Увидѣли они ясно, что ужь очень трудно жить на свѣтѣ провинціальному литератору, что легко можетъ умереть съ голоду провинціальный литераторъ, иди, если, какъ говорятъ, на Руси святой съ голода умереть нельзя, то все-таки можно испытать много почти равносильныхъ этому наслажденій. И начали мои собраты искать себѣ другаго рода дѣятельности, такой дѣятельности, которая бы обезпечивала кусокъ хлѣба неимущему человѣку. Кто пріютился подъ покровительство богатой старушки; другіе заняли мѣста мелкихъ уѣздныхъ чиновниковъ, или другую какую нибудь службу избрали, къ которой они прежде отворились съ презрѣніемъ. Трудно, тяжело жилось, съ проклятіемъ, а все таки жилось. Тамъ погибло много свѣжихъ, здоровыхъ силъ!...
   Весь трудъ по изданію газеты почти исключительно упалъ на меня: много пришлось мнѣ работать, цѣлыя дни, бывало, работаешь; а той ночи, длинныя зимнія ночи приходилось просиживать надъ бумагой. И тутъ-то часто я вспоминалъ слова Денсона: "тяжелый нашъ трудъ, согбенный трудъ!"
   Между прочимъ на мнѣ лежала обязанность писать разборы игры актеровъ -- трудная обязанность! Какъ бы вы ни старались быть безпристрастнымъ, хоть бы сама истина говорила вашими устами, вамъ непремѣнно припишутъ самыя темныя и своекорыстныя побужденія. Похвалили вы напр. игру какого нибудь актера, сейчасъ заподозрятъ васъ въ кумовствѣ съ нимъ, или свяжутъ, что онъ вамъ взятку далъ, или ужиномъ угостилъ, или что нибудь другое пріятное вамъ сдѣлалъ. Имѣли вы напр. неосторожность выставить недостатки чьей нибудь игры, сейчасъ скажутъ, что актеръ тотъ вамъ взятки не далъ, или другимъ какимъ нибудь способомъ не съумѣлъ васъ "ублаготворить". А актеры? Въ глаза какъ будто и пріятели, и уваженіе, и ласки всякія оказываютъ, и даже пожалуй при случаѣ не прочь дать вамъ въ займы цѣлковыхъ десять, а за глаза всякую непріятность вамъ готовы сдѣлать и всякое обидное неуваженіе: пьянаго человѣка какого нибудь на васъ напустятъ, чтобы тотъ разобидѣлъ васъ; или на томъ креслѣ, на которомъ вы въ театрѣ сидите, мѣломъ какую нибудь бронь обидную напишутъ...
   Больше всего публика любила читать въ газетѣ тотъ отдѣлъ, въ которомъ выставлялись плутни и грѣшки мелкихъ обитателей нашего города. Правда, читающая публика сильно ругала этотъ отдѣлъ, сотворила, что все это пасквиль, гадость, а читать все таки любила. Обличенія въ нашей газетѣ, какъ я уже замѣтилъ,не касались сильныхъ міра сего, развѣ только въ такомъ случаѣ касались, когда поступки сильныхъ міра слишкомъ нагло бросались въ глаза и не было никакой возможности не предать гласности такихъ поступковъ. До и въ такомъ случаѣ такъ перемѣняли фамилію обличаемаго, такъ темно рисовали его портретъ, что развѣ только самъ онъ, и то не всегда, могъ догадаться, что это про него пишутъ.
   Этимъ отдѣломъ завѣдывалъ также я, и постоянно мнѣ приходилось "угнетать маленькихъ воришекъ для поощренія большихъ". Маленькіе воришки бунтовались ужаснѣйшимъ образомъ, употребляли всѣ усилія, чтобы открыть дерзкаго, осмѣлившагося говорить маленькимъ воришкамъ, что они воришки, а не честнѣйшіе граждане. Подписывался я, для безопасности, псевдонимомъ и даже постоянно перемѣнялъ его. Боязнь моя была совершенно извинительная: я человѣкъ слабый, физической силы не имѣю, а обличаемые воришки все народъ дюжій, коренастый и большіе мастера возражать на обличенія, т. е. драться. Даже къ редактору приставали, чтобы тотъ открылъ, кто это про нихъ пишетъ; да редакторъ, спасибо, не открылъ. Надо владѣть богатырскою силою, чтобы имѣть возможность безтрепетно обличать разныя злоупотребленія, чтобы твердо выдерживать возраженія на обличительныя статьи.
   Разъ я едва не попался по слѣдующему случаю: есть въ вашемъ городѣ одинъ помѣщикъ,-- въ разныхъ большихъ домахъ бываетъ и въ лучшихъ обществахъ принятъ, что, впрочемъ, нисколько не мѣшаетъ ему быть мерзавцемъ первой руки. Фамилія его Оленевъ. Называютъ его въ нашемъ городѣ трактирнымъ аристократомъ, и въ самомъ дѣлѣ онъ трактирный аристократъ. Оленевъ знакомъ со всѣми женщинами сомнительнаго поведенія: въ небольшомъ кругу нашихъ камелій онъ совершенно свой человѣкъ. Когда-то онъ имѣлъ порядочное состояніе, которое спустилъ въ карты, но вмѣстѣ съ послѣднею проигранною тысячею счастье вдругъ обратилось къ нему и онъ началъ выигрывать, выигрывалъ иногда, очень порядочные куши, чѣмъ и поддерживалъ свое довольно блестящее существованіе. Страннымъ казалось только одно, что, по окончаніи игры, Оленевъ имѣлъ обыкновеніе прятать игранныя карты въ карманъ: "дома, дескать, гранъ-пасьянсъ буду раскладывать".
   Много самыхъ возмутительныхъ фактовъ разсказывали про Оленева: совсѣмъ онъ былъ безпутный человѣкъ, хоть и умѣлъ втираться въ самыя порядочныя семейства. Вотъ этого-то Оленева за многія продѣлки и захотѣлъ я предать гласности и, написавши небольшую статейку, въ которой впрочемъ не называлъ его Оленевымъ, а Лосевичемъ, отнесъ ее уже для напечатанія. Въ тотъ же день встрѣчаю на улицѣ: на извощикѣ ѣдетъ Оленевъ..
   -- Здравствуйте, сказалъ онъ, останавливая извощика!-- Съ какою я вчера женщиною познакомился -- прелесть: ножки, я вамъ говорю, просто объяденье... Лотринкову принадлежитъ честь открытія, этому гусару, спиртуозу...
   Оленевъ никогда не называлъ, пьяницъ пьяницами, а величалъ ихъ спиртуозами.
   -- А вы куда? спросилъ онъ.
   -- Иду въ типографію...
   -- Ахъ да, кстати. Мнѣ сейчасъ Сергѣй Иванычъ говорилъ, что тамъ обо мнѣ хотятъ какую-то статью помѣстить. Передайте пожалуйста автору этой статьи, -- вы вѣрно его знаете, -- что если только это правда, такъ вѣдь, отъ меня онъ не скроется -- честное слово, больно отколочу!... Конечно, эту дрянную вашу газетишку порядочный человѣкъ въ руки не возметъ, да все таки досадно... Передайте же, пожалуйста, что я шутить не люблю! внушительно проговорилъ Оленевъ, прощаясь со мною.
   Побѣжалъ я поскорѣе въ типографію и взялъ назадъ обличительную статью. Испугался я очень, каюсь чистосердечно, да и нельзя не испугаться: можетъ быть, Оленевъ и въ самомъ дѣлѣ шутить не любитъ, а силою его Господь Богъ не обидѣлъ...
   Между тѣмъ поступокъ редактора съ Денсовымъ, сильно смутившій провинціальныхъ литераторовъ и заставившій ихъ бросить литературу и искать болѣе теплыхъ мѣстечекъ, мало по малу началъ забываться. Прибавилось нѣсколько новыхъ сотрудниковъ; работы у меня сдѣлалось меньше, но зато и существованіе мое, и прежде далеко незавидное, стало еще хуже. Прежде редакторъ, имѣя во мнѣ большую нужду, хоть мало и неаккуратно, а все-таки платилъ, и теперь ужь мѣсяца два кормилъ одними обѣщаніями, горько жалуясь на свое безденежье. Между вновь вступившими на провинціальное литературное поприще, было нѣсколько человѣкъ бѣдныхъ студентовъ, одинъ кандидатъ одинъ учитель словесности, тотъ самый, который познакомилъ слушателей своихъ съ дѣятельностію Бѣлинскаго слѣдующею характеристическою фразою:
   "Былъ на Руси критикъ, нѣкто Бѣлинскій: порядочныя критики писалъ; но когда самъ надумалъ было писать исторію литературы -- плохо вышло!..."
   Даже одинъ профессоръ прислалъ нѣсколько статеекъ. Оригинально очень читалъ свои лекціи этотъ профессоръ: говоря о какомъ нибудь явленіи, онъ сначала обыкновенно приводилъ два взгляда ученыхъ на это явленіе; потомъ, нѣсколько времени колеблясь между этими двумя мнѣніями, не зная, которому изъ нихъ отдать преимущество, кончалъ тѣмъ, что, но собственному его выраженію "извлекалъ лучшіе соки изъ того и другаго мнѣнія". Такъ и прозвали его слушатели "господиномъ, извлекающимъ лучшіе соки".
   Говоря о сотрудникахъ вашей газеты; нельзя не сказать нѣсколько словъ о Сергѣѣ Иванычѣ Дубринѣ. Помѣщалъ онъ въ нашей газетѣ не много,-- такъ какую нибудь театральную рецензію напишетъ и только -- но за то онъ былъ постояннымъ членомъ нашего литературнаго кружка и многіе изъ сотрудниковъ съ словъ его только и говорили. Сергѣй Иванычъ былъ между нами аристократомъ-литераторомъ, потому что написалъ нѣсколько недурныхъ театральныхъ пьесъ. Окончилъ онъ курсъ сначала въ университетѣ, потомъ въ военной академіи, служилъ по военному министерству и былъ перевѣденъ въ нашъ городъ на довольно видный почетный постъ. Сергѣй Иванычъ былъ женатъ,-- но съ женою не жилъ; а жилъ съ какою-то некрасивою полькою, которая въ эпоху молодости и свѣжести Сергѣй Иваныча, влюбилась въ него и которую онъ называлъ барынею. Барыня эта питала самыя нѣжныя чувства ко всѣмъ, имѣющимъ полковничій чинъ, ревновала Сергѣя Иваныча на чемъ свѣтъ стоитъ, любила вспоминать свою молодость, когда она была богата и знатна и когда вся Варшава сходила съ ума отъ ея черненькихъ глазокъ и маленькой ножки. Имѣла она довольно большой физическій недостатокъ -- была глуха, и это обстоятельство нѣкоторые объясняли тѣмъ, что Сергѣй Иванычъ "въ минуту гнѣва и волненій" позволялъ себѣ даже колотить свою барыню. Но мы, знавшіе близко Сергѣя Иваныча за самаго гуманнѣйшаго человѣка, слышавшіе часто отъ самаго Сергѣя Иваныча, что онъ самый гуманнѣйшій человѣкъ и никого во всю свою жизнь даже пальцемъ не тронулъ, мы отрицали всѣ эти слухи.
   Сергѣй Иванычъ былъ самою популярнѣйшею личностію въ городѣ, его рѣшительно всѣ звали. Берете вы напр. извощика.
   -- Извощикъ! Вези меня къ Дубрину -- знаешь?
   -- Сергѣй Иваныча-то? говоритъ обиженный вашимъ сомнѣніемъ извощикъ.-- Какъ не знать такого барина: душа-человѣкъ!...
   И дѣйствительно извощикъ прямо васъ подвезетъ въ занимаемому Сергѣемъ Иванычемъ небольшому домику о трехъ комнатахъ, всегда грязныхъ и неприбранныхъ, гдѣ обыкновенно въ красной шелковой рубахѣ предстанетъ предъ вами занимательная личность самаго хозяина....
   А и въ самомъ дѣлѣ Сергѣй Иванычъ былъ личностью занимательною; это всѣ знали, а потому всѣ любили видѣть его въ своемъ кружкѣ. Память у него была громадная, онъ много видѣлъ, слышалъ, читалъ, зналъ такъ много, что всѣ называли его ходячею энциклопедіею. Впрочемъ осмыслить видѣнное и вычитанное онъ не умѣлъ, да и не считалъ даже нужнымъ. "Намъ фактъ давайте, говорилъ часто онъ:-- голый фактъ, безъ всякихъ объясненій! не нужны намъ эти объясненія, пусть нѣмцы занимаются этими тонкостями -- это подстать ихъ туманнымъ головамъ!" На искусство Сергѣй Иванычъ смотрѣлъ также слишкомъ односторонне: требовалъ, чтобъ оно рисовало дѣйствительность, границы которой онъ слишкомъ съузилъ въ своемъ представленіи. Всякіе тонкіе оттѣнки чувствъ, анализъ движеній душевныхъ -- все это, по мнѣнію Сергѣя Иваныча, не достойно быть предметомъ литературы, и даже тѣхъ, которые ставили задачею своихъ произведеній объясненіе причинъ уродливости многихъ нравственныхъ сторонъ въ человѣкѣ, называлъ людьми, которые съ жиру бѣсятся. "Давайте намъ дѣйствительность", говорилъ онъ, "да такую дѣйствительность; которая мнѣ попадается на каждомъ шагу, которую и вы, и я можемъ провѣрить! А то движенія душевныя! Анализъ чувствъ!... Нѣтъ этихъ движеній, такъ не къ чему и объяснять пустяки! Голоденъ мужикъ -- вотъ это движеніе! Ну, и опишите намъ эхо движеніе; покажите, пожалуй, нагъ бы сдѣлать такъ, чтобы не было этихъ движеній! вотъ это задача!.. А всѣ этѣ дѣвы, бросающія страстные взгляды на юношей, всѣ этѣ страданья непонятыхъ душъ да нравственная борьба какая-то, да стремленія тамъ -- надоѣло" батюшка, все это намъ, поперекъ горла стало -- вотъ что!..."
   Спорить съ Серіямъ Иванычемъ, доказывать ему, что онъ ошибается,-- не было никакой возможности: онъ не умѣлъ долго и упорно останавливаться на одномъ вопросѣ, неожиданно круто сворачивалъ на другіе вопросы, останавливался на нихъ на короткое время и вдругъ опять переходилъ къ другимъ. Слова сыпались у него градомъ; такъ, что противникъ его рѣшительно не имѣлъ минуты доказать свое мнѣніе; а если Сергѣй Иванычъ, утомленный, и умолкалъ на минуту и повидимому внимательно слушалъ своего противника, то это только такъ казалось. Едва противникъ умолкалъ, какъ Сергѣй Иванычъ, не останавливаясь на его возраженіяхъ, или отдѣлавшись какимъ нибудь остренькимъ словцомъ, снова, какъ ни въ чемъ небывало, продолжалъ не доказывать, а скорѣе хвалить свою мысль.
   Особенно интересенъ былъ Сергѣй Иванычъ въ холостой компаніи за стаканомъ портвейна: тутъ онъ исключительно овладѣвалъ разговоромъ и ораторствовалъ неумолкаемо. Свѣдѣнія самыя разнообразная такъ и сыпались съ его языка: то онъ говорилъ о телеграфѣ, о томъ, какъ прежде устроивался телеграфъ, то вдругъ заговаривалъ о томъ, какъ приготовляется пиво, и какъ лучше его можно приготовить, и сколько выпивается нива и проч. и проч. Словомъ, чего хочешь, того просишь! Говорилъ Сергѣй Иванычъ хорошо: его рѣчь была образца и характеристична. Онъ никогда не доказывалъ свою мысль рядомъ логически вытекающихъ одно изъ другаго положеній, не развивалъ ее, а объяснялъ какою нибудь, болѣе или менѣе удачно нарисованною картинкою. Такіе люди умѣютъ убѣдительно говорить съ массою -- это фактъ.
   Сергѣя Иваныча многіе у насъ называли циникомъ: ну, циникомъ онъ, доложимъ, не былъ, а дѣйствительно былъ довольно грязный и нечистоплотный господинъ. Жалованье онъ получалъ такое, что могъ бы жить порядочно, а онъ обиталъ въ какой-то конурѣ, комнаты никогда не прибраны, самъ хозяинъ вѣчно одѣтъ неряхой, свою классическую красную рубаху по нѣскольку недѣль не перемѣняетъ, ѣстъ щи, да каши туда наворотитъ...
   О правдѣ, хоть не со слезами на глазахъ, но все таки любилъ поговорить и себя всегда выставлялъ рьянымъ поборникомъ правды" "Врать не могу", говаривалъ онъ, ни если ты подлецъ, то кто бы ты ни былъ, генералъ ли, графъ ли,-- для меня все равно, такъ и назову подлецомъ... не могу удержать себя -- натура такая, ничего не подѣлаешь!"
   Для полноты очерка надо прибавить, что взятокъ Сергѣй Иванычъ не бралъ; но былъ не прочь поѣсть и попить на счетъ пріятелей, а какъ таковыхъ было у него много, то онъ постоянно кутилъ на счетъ друзей и въ такія минуты даже большимъ гастрономомъ дѣлался. Даже при случаѣ не прочь былъ получить подарочекъ, особенно отъ купечества: нѣсколько бутылокъ портвейна, или что нибудь другое.
   Вотъ этотъ-то Сергѣй Иванычъ Дубринъ нѣкоторыми своими сторонами сильно вліялъ на нашихъ провинціальныхъ литераторовъ. Обширныя свѣдѣнія и рѣзкая, оригинальная рѣчь заставили сочувственно примкнуть къ нему нѣкоторыхъ изъ моихъ молодыхъ собратовъ. Сергѣй Иванычъ и потому интересовалъ ихъ, что былъ знакомъ съ столичными литераторами, на которыхъ многіе изъ насъ смотрятъ, какъ на существа высшія. Нѣкоторые изъ этихъ литераторовъ, правда, умѣреннаго полета, посѣщали нашъ городъ, и надо было видѣть, какъ это посѣщеніе оживляло на время нашъ кружокъ, съ какимъ вниманіемъ прислушивались мы къ каждому слову пріѣзжаго гостя и какъ самую пустую фразу его переворачивали па разныя стороны, стараясь въ ней непремѣнно найти какой нибудь глубокій смыслъ.
   Помню одно изъ такихъ посѣщеній, окончившихся неожиданно курьезно. Пріѣзжій столичный литераторъ былъ далеко не замѣчательный писатель, больше пѣсни разныя помѣщалъ, да небольшіе разсказцы; тѣмъ не менѣе всѣ мы очень интересовались видѣть его, поговорить съ нимъ. Сергѣй Иванычъ Дубринъ доставилъ намъ это удовольствіе; онъ былъ нѣсколько знакомъ съ пріѣзжимъ гостемъ, пригласилъ его къ себѣ на вечеръ и насъ всѣхъ позвалъ, провинціальныхъ литераторовъ. Собрались мы очень рано; но гость заставилъ прождать себя и явился только часовъ въ одиннадцать. Впрочемъ, и тутъ не долго доставлялъ намъ удовольствіе слушать его разсказы. Скоро подали закуску, много винъ разныхъ -- Сергѣй Иванычъ раскошелился ради такого торжества,--и пріѣзжій гость черезъ часъ такъ нарѣзался, что мы не знали, что и дѣлать. Сначала началъ обнимать насъ всѣхъ, обѣщалъ сдѣлать наши имена извѣстными образованной Россіи; а потомъ, по какому-то случаю, вломился въ амбицію и, засучивши рукава красной рубахи, совсѣмъ собрался драться. Спасибо, Сергѣй Иванычъ схватилъ его и заперъ въ другую комнату. И долго потомъ еще, черезъ дверь, долетали до насъ проклятія пріѣзжаго гостя, который обѣщалъ на насъ на всѣхъ написать самыя злыя сатиры !...
   А то въ нашъ городъ наѣзжалъ еще одинъ изъ столичныхъ литераторовъ, тоже такъ себѣ, изъ умѣренныхъ. У насъ его по фамиліи никогда не называли, а говорили обыкновенно: "Слышали! въ нашъ городъ пріѣхалъ псевдонимъ одного изъ извѣстныхъ литераторовъ!" А оттого мы называли его псевдонимовъ одного мнѣ извѣстныхъ литераторовъ, что онъ никогда подъ своими произведеніями не подписывалъ свою настоящую фамилію, а всегда какой-нибудь псевдонимъ. Этотъ литераторъ былъ совсѣмъ другаго характера человѣкъ: этотъ все больше юлилъ. На визитныхъ карточкамъ у него было написано "литераторъ такой-то". Шику намъ задавалъ ужаснѣйшаго, и только, бывало, отъ него и слышишь: "нашъ братъ, литераторъ, мы писатели, въ нашемъ литературномъ кружкѣ" и т. д.
   Помню мою послѣднюю встрѣчу съ "псевдонимомъ одного изъ извѣстныхъ литераторовъ" въ нашемъ публичномъ саду. Онъ незадолго предъ этимъ, помѣстилъ въ журналѣ свой толстый романъ. "Бѣлые въ Сиракузіи, или Патагоніи" -- хорошенько не припомню заглавіе. Онъ самодовольно выступалъ, окруженный нѣсколькими изъ нашихъ сотрудниковъ, съ языка его такъ и лѣтѣли самыя красивыя фразы, онъ уже успѣлъ разсказать своимъ слушателямъ съ десятокъ анекдотовъ изъ своихъ отношеній къ петербургскимъ литераторамъ. Говорилъ онъ очень шибко, какъ будто спѣшилъ къ куда-то,какъ будто боялся, что вотъ-вотъ кто нибудь подойдетъ и помѣшаетъ ему высказаться. Увидѣвши меня, онъ остановился, перевелъ духъ и съ новою живостію обратился ко мнѣ.
   -- A! вотъ и вы! сказалъ онъ:--я надѣялся васъ тутъ встрѣтить; ну что и какъ? Говорите, разсказывайте!.. Читали моихъ "Бѣлыхъ въ Сиракузіи"? Нѣтъ?.. Прочтите, вопросъ живой, нетронутый, роскошь, обиліе красокъ, оригинальные типы... Притомъ слѣдуетъ заявить въ вашей газетѣ: вы можете быть въ этомъ случаѣ компетентнымъ судьею. Вопросъ касается края, близко вамъ знакомаго!..
   Какимъ образомъ вопросъ о бѣлыхъ въ Сиракузіи касался края, близко мнѣ знакомаго, какимъ образомъ я могъ быть въ этомъ случаѣ компетентнымъ судьею, этого я и до сихъ поръ понять не могу. Я было тогда же хотѣлъ высказать "псевдониму одного изъ извѣстныхъ литераторовъ" свое недоумѣніе, но это было рѣшительно невозможно. Псевдонимъ не умолкалъ: голосъ его далеко раздавался въ публичномъ саду такъ, что не только мы слышали его разсказы, но и другіе гуляющіе слышали, и толстая барыня, окруженная полдюжиною дѣтей и седьмымъ ребенкомъ in potentia также слышала, и чиновникъ съ гладко выбритымъ подбородкомъ слышалъ, и владѣтель классическаго носа слышалъ, и многіе другіе гуляющіе слышали и даже высказывали по сему случаю различныя замѣчанія.
   -- За двѣ тысячи рублей продалъ, продолжалъ псевдонимъ: -- не дурно, чортъ возьми, да и то продешевилъ по дружбѣ. Теперь нашему брату литератору роскошь: всѣ кричатъ, просятъ, повѣстей, романовъ... Я бы вамъ совѣтовалъ бросить вашу газету, да къ намъ въ Питеръ махнуть! Только сначала напустите смѣлости, а тамъ все пойдетъ какъ по маслу! ужь мнѣ повѣрьте: литературу и журналистику нашу я знаю какъ самаго себя... Да просто вооружитесь молоткомъ и продавайте съ аукціона: повѣсть такая-то, столько-то, -- кто больше? Я вамъ говорю, запросъ страшный -- на расхватъ купятъ...
   -- Да я и самъ таки подумывалъ, успѣлъ ввернуть словцо я, пока "псевдонимъ одного изъ извѣстныхъ литераторовъ" закуривалъ сигару:-- съ милѣйшимъ Михаиломъ Григорьичемъ нѣтъ никакого терпѣнія жить -- невыносимо!..
   -- О, скотина порядочная! перебилъ меня "псевдонимъ":-- бросьте его! Я вамъ, пожалуй, дамъ письма къ вашимъ литературнымъ знаменитостямъ, и они примутъ васъ съ распростертыми объятіями... Да и знаменитостей-то теперь немного: Тургеневъ торжественно упалъ;-- я этого и ожидалъ, правда, я ему всегда говорилъ: ой, говорю, Typгеневъ! рефлекторъ ты!.. Ничего, смѣется... Помилуйте, что за безобразіе его "Отцы и Дѣти"? Недавно я встрѣтилъ Тургенева въ нашемъ литературномъ шахматномъ клубѣ. Стою я, знаете ли, и говорю съ Писемскимъ: онъ все жалуется, что боленъ, а я смѣюсь. Подходцтъ Тургеневъ.-- Ну что, говорить, мой безпощадный критикъ?-- Да что, говорю, упалъ ты торжественно: какъ можно такъ враждебно отнестись къ нашему молодому поколѣнію? Ты неправду сказалъ, что Базаровъ умеръ; нѣтъ, онъ не умеръ, онъ здѣсь между нами; онъ промѣнялъ Одинцову на первую попавшую ему на глаза лоретку и пишетъ диссертацію: "О разжиженіи мозга у стариковъ"...
   -- Ну, чтожь Тургеневъ?
   -- Ничего; вѣдь онъ меня знаетъ, я съумѣю убѣдить хоть кого. Вотъ тоже недавно Островскій, обѣдая у меня...
   И пошелъ, и пошелъ... Онъ говорилъ долго: ужь начинало темнѣть, ужь толстая барыня съ дѣтьми давно скрылась изъ сада, уже классическій носъ, поглядѣвъ на часы, смахнулъ платкомъ пыль съ лаковыхъ сапоговъ, подозвалъ свою лягавую собаку, ущипнулъ ее довольно больно, назвавши Обломовымъ, и, нѣсколько разъ зѣвгувшт, ьакже вышелъ изъ сада, а "псевдонимъ" все говорилъ, все говорилъ... Болтовня его подъ конецъ сильно намъ наскучила, и мы слушали молча. Псевдонимъ, вѣроятно, объяснилъ себѣ это молчаніе, сильнымъ впечатлѣніемъ, а потому вдругъ раскланялся съ нами, заключивши съ особеннымъ эффектомъ:
   -- Поѣду на Волгу, туда, гдѣ уцѣлѣли свѣтлые "самородки русскаго духа, буду изучать Базаровыхъ въ лаптяхъ, и зипунѣ, Базаровыхъ, сильныхъ своею неиспорченною натурою и гордыхъ сознаніемъ своей силы...
   Совѣтъ проѣзжаго гостя бросить сотрудничество при газетѣ заставилъ меня сильно призадумываться: да, слѣдовало бросить эту дѣятельность тяжелую, безвыгодную! Сначала я по крайней мѣрѣ утѣшалъ себя различными мечтами, что я служу высшимъ интересамъ общества, что моя труженическая работа приноситъ хоть небольшую, но положительную пользу; теперь, и эти пріятныя, успокоивающія иллюзіи начали разсѣиваться и терять въ моихъ глазахъ прежнюю обаятельную прелесть.
   Въ самомъ дѣлѣ, изъ-за чего я тружусь? часто думалъ я. Трудъ для труда -- нелѣпость, донкихотство. Трудиться во имя какихъ-то фиктивныхъ понятій я не могу -- я не идеалистъ. Да и приноситъ ли кому нибудь пользу моя дѣятельность? Наконецъ, я живу, значитъ я имѣю право на кусокъ хлѣба, а у меня часто даже куска хлѣба не бываетъ. Вотъ хозяйка моя, -- та и не трудится, а денегъ получаетъ много, живетъ "въ свое удовольствіе", и сильно, непріятно безпокоитъ меня мое бѣдное существованіе. Или вотъ, напримѣръ, сапожникъ сшилъ мнѣ сапоги и теперь каждый день ходитъ ко мнѣ, сердито и настоятельно требуя отъ меня денегъ за свой трудъ. А я ему не плачу, не могу заплатить и, значитъ, отнимаю у него его трудъ, его время. Но вѣдь общество точно также поступаетъ со мною, оно даромъ беретъ у меня мой трудъ. Да и нуждается ли еще общество въ моемъ трудѣ? и что я такъ ношусь съ своимъ трудомъ? Вѣдь вотъ хозяйка, или сапожникъ также члены общества, а они не просятъ меня трудиться, они не сознаютъ даже необходимости моего труда; онъ имъ не нуженъ. Значитъ, я навязываю несильно обществу мой трудъ, я дарю ему... но какое же право я имѣю дарить? Иной не любитъ подарки, инаго они обижаютъ....
   Къ грустнымъ результатамъ привели меня мои уединенныя думы. Голодный желудокъ, пустой кошелекъ и брань хозяйки -- обстановка не слишкомъ-то благопріятствующая спокойному, объективному міросозерцанію. И вотъ въ это-то время въ первый разъ не устоялъ я съ своими убѣжденіями, тѣми убѣжденіями, съ которыми я вступилъ на провинціальное литературное поприще...
   Сидѣлъ я однажды вечеромъ въ нашемъ публичномъ саду: зимнюю одежду я уже всю заложилъ, а лѣтняя кое-какая еще уцѣлѣла. Накидка на мнѣ была надѣта черная, атласная, съ широкими рукавами, и былъ я одѣтъ, какъ говорится, "скромно, но прилично".
   Сижу я на скамейкѣ въ саду и сурово, озлобленно гляжу на толпы гуляющихъ: меня бѣсили ихъ веселыя лица, ихъ звонкій смѣхъ. Вонъ шумною толпою прошли студенты, изъ кружка ихъ до меня долетѣло нѣсколько техническихъ словъ: "поюфтался, срѣзался, провалился, сдрефилъ"... Кто-то жаловался, что ему попался нечитанный вопросъ, что съ нимъ въ слѣдствіе этого сдѣлалось ламанъ драже... Вонъ окруженная густою толпою молодежи шибко прошла мимо меня наша эмансипированная барышня, предметъ самыхъ нѣжныхъ вздыханій молодыхъ-людей вашего города отъ восемнадцати до двадцати двухъ лѣтъ включительно.
   Въ это время ко мнѣ подошелъ какой-то маленькій офицерикъ, перетянутый въ рюмочку, съ небольшимъ хлыстикомъ въ рукахъ.--
   -- Если я не ошибаюсь, вы г. Гольмановъ? спросилъ онъ особенно мягкимъ и ровнымъ голоскомъ, едва при этомъ шевеля губами, что, по мнѣнію нашихъ гражданъ, составляетъ необходимую принадлежность всѣхъ людей чистокровныхъ, съ выдержкою и съ направленіемъ. Я поклонился.
   -- Я всегда съ такимъ удовольствіемъ читаю ваши статьи, въ нихъ такъ много того, что... если можно такъ выразиться... тотъ духъ, который въ современной литературѣ проявляется... вы меня, конечно, понимаете?
   Я улыбнулся: я плохо понималъ своего собесѣдника.
   -- Вы смѣетесь, сказалъ онъ:-- конечно, можетъ быть, и неумѣю такъ хорошо выразиться, но могу васъ увѣритъ, какъ честный офицеръ....
   Онъ сдѣлалъ особенное удареніе на словахъ: честный офицеръ. Зачѣмъ онъ это сдѣлалъ? Развѣ, читатель, есть на святой Руси такіе люди, которые сомнѣваются, что всѣ офицеры очень честные?
   -- Могу васъ увѣрить, какъ честный офицеръ, что всегда съ большимъ наслажденіемъ читаю ваши статейки. Ахъ, какъ мы всѣ недавно, хохотали, читая ваши обличенія Колтунова! Вотъ-то дуракомъ сдѣлали человѣка, да еще въ стихахъ!... Я даже наизусть помню одно мѣсто:
   
   "Рекъ и ударилъ по толстой ланитѣ прикащика лавки,
   Грозно воскликнувъ: сожги, уничтожь его, огнь сокрушитель!
   Дерзкій осмѣлился долго гулять, не спросивши на то позволенья:
   Боги Олимпа накажутъ такое всѣхъ правъ посрамленье"...
   
   Это просто прелесть, что такое! Зло, остроумно, увлекательно...
   Собесѣдникъ мой начиналъ мнѣ сильно надоѣдать; онъ какъ-то странно говорилъ: то засыплетъ словами, какъ мелкою дробью, то вдругъ скажетъ слово, и жди пять минутъ, пока онъ скажетъ другое. Должно быть, неудовольствіе мое выразилось на лицѣ, потому что господинъ офицеръ поспѣшилъ прямо приступить къ дѣлу.
   -- Я давно желалъ имѣть честь познакомиться съ вами, сказалъ онъ, подавая мнѣ руку, обтянутую далеко не свѣжею перчаткою: -- я искалъ, вашу квартиру, хотѣлъ быть у васъ; положеніе, въ которомъ я нахожусь теперь, тяжко; оно меня такъ терзаетъ, такъ требуетъ сочувствія человѣка благороднаго...
   -- Ужь не думаетъ ли онъ у меня попросить на бѣдность, у меня?.. подумалъ я, но, взглянувши на палевыя перчатки, лаковые ботинки и щегольской хлыстикъ моего собесѣдника, успокоился.
   -- Живя на свѣтѣ, въ нашъ вѣкъ, я всегда, какъ человѣкъ благородный, заботился, чтобы всѣ меня любили; старался угодить каждому, кто бы онъ ни былъ...
   -- Прекрасное правило! сказалъ я, улыбаясь.
   -- Не думайте пожалуйста, чтобы я хвалилъ себя, -- нѣтъ, вамъ могутъ засвидѣтельствовать, всѣ мои полковые товарищи, что Юриловъ умѣетъ жить со всѣми хорошо, всѣмъ угодитъ... И вдругъ всѣ труды, всѣ заботы пропадаютъ даромъ; является какой нибудь господинъ... скажите, вы не знаете г. Буракова?
   -- Знаю.
   -- То есть, какъ же вы его знаете?
   -- Очень просто знаю, знаю его лицо, знаю, что онъ недавно въ нашемъ городѣ.
   -- Такъ вы не знаете, какой это ужасный и, можно сказать, возмутительный господинъ? Я вамъ долженъ сообщить самое гнусное дѣло...
   Тутъ онъ мнѣ разсказалъ, что онъ, то есть, г. Юриловъ, былъ очень хорошо принятъ въ домѣ г-жи Звуковой; имѣющей прехорошенькую дочку, что, когда онъ, Юриловъ, уѣзжалъ на мѣсяцъ въ отпускъ, то, въ его отсутствіе, съ г-жею Звуковой познакомился г. Бураковъ, человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ ужасный... Этотъ Бураковъ, наговоривши о своемъ громадномъ состояніи, попросилъ у г-жи Звуковой руку ея дочери, и та дала согласіе. Юриловъ ужаснулся, когда услышалъ о страшномъ злодѣйствѣ Буракова, и, увѣривъ матушку, что Бураковъ не только ничего не имѣетъ, но и вообще человѣкъ ужасный, напакостилъ ему такъ, что тому отказали.
   -- Теперь, продолжалъ офицеръ съ видомъ гонимаго за правду этотъ человѣкъ осмѣлился кричать вездѣ, даже при полковомъ командирѣ, что онъ прибилъ меня палкою!.. можете ли вы сомнѣваться въ томъ, что это ужасная, коварная ложь? Конечно, будь я частный человѣкъ, я можетъ быть перенесъ бы это оскорбленіе, но какъ офицеръ -- не могу... Поймите, какъ это ужасно: тутъ честь полка страдаетъ, оскорблена честь мундира... Вотъ почему я рѣшился бросить васъ, какъ человѣка благороднаго, помочь мнѣ и описать всѣ эти нечеловѣческіе, чудовищные поступки и напечатать въ газетѣ,
   -- Извините, пожалуйста, отвѣчалъ я:-- но меня удивляетъ ваше предложеніе; вы хотите, чтобы я печатно замаралъ человѣка, котораго я знаю только изъ вашихъ словъ...
   -- Но я увѣряю васъ, какъ честный офицеръ.
   -- Я и не сомнѣваюсь въ вашей искренности; но вы могли ошибиться, могли упустить изъ виду какія нибудь обстоятельства...
   -- Помилуйте, какъ же я могу упустить изъ виду обстоятельства, когда дѣло идетъ о самомъ святомъ для меня предметѣ?... Нѣтъ, ужь позвольте мнѣ быть увѣреннымъ.....
   -- Право, я никакъ не могу. Притомъ и времени у меня нѣтъ: я теперь такъ сильно занятъ, мои обстоятельства въ такомъ дурномъ положеніи...
   Я вдругъ покраснѣлъ: мнѣ стало досадно, зачѣмъ я заговорилъ о своемъ затруднительномъ положеніи.
   -- О, если бы вы рѣшились принять участіе въ этомъ дѣлѣ, такъ и я съ своей стороны... Жаль, что я не могу имѣть удовольствія поговорить съ вами подольше; позвольте узнать адресъ вашей квартиры, и я вамъ завтра рано утромъ пришлю несомнѣнныя доказательства моей правоты.
   Я далъ ему свой адресъ и отправился домой.
   На другой день, рано утромъ, я получилъ отъ г. Юрилова крошечную, надушенную записочку, а вмѣсто несомнѣнныхъ доказательствъ въ нее вложена была двадцатипятирублевая ассигнація. Кровь бросилась мнѣ въ голову, что-то больно сжало сердце; злость, досада, презрѣніе къ самому себѣ сильно волновали меня, и, долго, очень долго я терпеливыми шагами расхаживалъ по своей комнатѣ. Невеселыя, нерадостныя думы смѣняли одна другую, голова сильно работала, пульсъ бился, какъ въ горячкѣ...
   Черезъ нѣсколько часовъ я сидѣлъ за столомъ, на которомъ стоялъ стаканъ кофе. Двадцати-пятирублевой бумажки не было: на мѣстѣ ея лежала десяти-рублевая и нѣсколько копѣекъ мелочи... Въ углу сидѣла хозяйка и очень любезно разговаривала со мною о божественныхъ предметахъ, во дворѣ стояла прекрасная погода: былъ одинъ изъ тѣхъ чудныхъ весеннихъ дней, которые такъ часты въ нашей, не даромъ называемой благословенною, сторонѣ. Да, благословенная,, именно благословенная сторона!...

-----

   И вотъ теперь, когда я пишу эти строки, вдали отъ моей прежней давящей обстановки, и стыдно, и досадно мнѣ дѣлается за промелькнувшее вдругъ предо мною прошедшее... Но некогда долго задумываться: въ дверяхъ стоитъ ключникъ и ждетъ моихъ распоряженій. Надо ѣхать въ поле, побывать на мельницѣ, навѣдаться въ клуню, откуда до ушей моихъ долетаетъ заунывная пѣсня рабочихъ... Солнце такъ радостно освѣщаетъ мою небольшую комнату... И да поможетъ Богъ вамъ, мои прежніе, бѣдные собрать:, униженные, оскорбляемые, безпріютные!...

И. ДМИТРІЕВЪ.

"Современникъ", No 1/2, 1863

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru