Lib.ru/Классика: Добровольский Иван Иванович. Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель.

Вскорѣ послѣ выхода въ свѣтъ одного изъ наиболѣе крупныхъ и интересныхъ произведеній Ц. Ломброзо Il delitto politico е le rivoluzioni, -- книги, съ содержаніемъ и характеромъ которой русская публика, насколько намъ извѣстно, незнакома еще и до сихъ поръ и о которой намъ придется, между прочимъ, поговорить въ настоящей статьѣ,-- намъ случилось прочитать въ одномъ итальянскомъ научномъ журналѣ (Rivista di filosofia scientifica 1891 г., май) очень характерную, въ разныхъ смыслахъ, критическую статейку о названномъ сочиненіи. Авторъ этой статейки или, точнѣе, восторженнаго дифирамба въ честь Ломброзо, Филиппо Вирджиліо, въ первыхъ же строкахъ заявляетъ, что онъ "съ гордостью итальянца" приступаетъ къ ознакомленію читателей съ ученымъ трудомъ своего знаменитаго соотечественника, котораго онъ, не обинуясь, называетъ "геніальнымъ мыслителемъ" (pensatore di genio). По его словамъ, трудъ этотъ, "глубоко продуманный и смѣло выполненный, дѣлаетъ величайшую честь итальянской наукѣ". Въ трудѣ этомъ авторъ (Ломброзо) "анализируетъ проблему о политическомъ преступленіи и революціяхъ во всей ея широтѣ и возводитъ новое зданіе, отдѣльныя части котораго могутъ показаться критикамъ-педаптамъ безсвязными и негармонирующими между собою, но общая конструкція котораго поражаетъ удивленіемъ каждаго мыслящаго человѣка, каждаго безпристрастнаго ученаго..." Далѣе, цѣлыми страницами, идутъ выраженія благоговѣйнаго колѣнопреклоненія критика передъ "геніальнымъ мыслителемъ" и восторженныя славословія по адресу этого послѣдняго: все, все въ новомъ ломброзовекомъ созданіи или "зданіи" солидно, величаво, глубокомысленно, гармонично, прекрасно, великолѣпно... Очевидно, критикъ совсѣмъ не принадлежитъ къ числу "педантовъ".

И такъ, Ломброзо -- pensatore di депіо. Кто читалъ болѣе раннія произведенія этого ученаго автора, тотъ, еще до появленія на свѣтъ Божій Delitto politico, имѣлъ полную возможность убѣдиться въ томъ, что всемірно извѣстный своими смѣлыми и оригинальными взглядами и теоріями туринскій профессоръ психіатріи и судебной медицины, дѣйствительно, очень "геніаленъ"; послѣ же ознакомленія съ Delitto politico убѣжденіе это у каждаго читателя должно было, конечно, только окрѣпнуть. А кто не имѣлъ случая проштудировать ни Homo delinquente, ни Sull' incremento del delitto in Italia, ни Genio e folia, ни Homo di genio, ни Delitto politico, тому стоитъ только просмотрѣть извѣстную намъ по нѣмецкому изданію небольшую, но очень интересную, въ разныхъ отношеніяхъ, книжку Ломброзо объ антисемитизмѣ {G. Lombroso: "Der Antisemitismus und die Juden im Lichte der modernen Wissenschaft" (Leipzig, 1894).}, чтобы тотчасъ же придти къ тому неотразимому заключенію, что написать такую книжку могъ только "геній". Такъ какъ въ нижеслѣдующемъ изложеніи намъ едва ли придется возвращаться къ этому новому продукту ломброзовскаго творчества, а, между тѣмъ, едва ли многимъ изъ нашихъ читателей онъ, этотъ продуктъ, попадется подъ руку, въ подлинникѣ или переводѣ, то мы теперь же и сдѣлаемъ здѣсь по поводу его нѣсколько замѣчаній, съ цѣлью наглядно показать, въ какой высокой степени профессору Ломброзо присуща характерная для генія способность улавливать и устанавливать отношенія зависимости между такими вещами и явленіями, сближать которыя не придетъ никогда и въ голову простымъ смертнымъ. Ради краткости, мы ограничимся указаніемъ только на слѣдующее обстоятельство. Изъ сообщенія одного румынскаго врача Ломброзо узналъ тотъ ошеломляющій своею неожиданностью "фактъ", что всѣ наиболѣе фанатичные антисемиты въ Румыніи или страдаютъ, или страдали раньше... сифилисомъ, и что стоитъ только даже самымъ кроткимъ, добродушнымъ и доброжелательнымъ людямъ заразиться этою болѣзнью, какъ у нихъ тотчасъ же развивается furor anticemiticus, хотя бы они вовсе и не приходили ни въ какое соприкосновеніе съ евреями. Думается намъ, что всякій обыкновенный смертный, выслушавъ такое поразительное сообщеніе, по меньшей мѣрѣ, придетъ въ сильнѣйшее недоумѣніе, растерянно разведетъ руками и кончитъ тѣмъ, что рѣшительно усомнится въ достовѣрности упомянутаго "факта", если только этотъ послѣдній не будетъ доказанъ строгонаучнымъ образомъ. И поступитъ онъ такъ потому, что, въ качествѣ обыкновеннаго смертнаго, онъ не способенъ проникать умственнымъ взоромъ въ глубь вещей и отношеній между вещами. Что касается Ломброзо, то онъ, въ качествѣ "генія", прекрасно понимаетъ, что такой фактъ вполнѣ возможенъ и какъ нельзя болѣе вѣроятенъ, а потому и вѣритъ въ него, не требуя никакихъ доказательствъ,-- вѣрить тѣмъ болѣе, что ему хорошо извѣстны кое-какіе другіе факты въ томъ же родѣ. Такъ, наприм., онъ, благодаря своимъ изслѣдованіямъ, знаетъ, что крайности политическихъ партій въ Италіи стоятъ въ несомнѣнной зависимости отъ алкоголизма и отъ заболѣваній... маляріею. А разъ это такъ, то почему бы точно такъ же не дѣйствовать и сифилису, который, какъ извѣстно, подобно алкоголю и малярійному яду, сильно разстраиваетъ нервно-мозговую систему и способствуетъ ея заболѣванію? Почему бы ему и не обусловливать того спеціальнаго психическаго разстройства, которое выражается антисемитизмомъ? Какъ бы тамъ ни было, Ломброзо полагаетъ, что интересующее насъ утвержденіе (Feststellung) румынскаго врача является очень цѣннымъ и заслуживающимъ самаго серьезнаго вниманія и тщательнѣйшаго обсужденія (Antisemitismus, стр. 17--20). Въ названной книжкѣ есть не мало и другихъ, тоже весьма глубокомысленныхъ, поучительныхъ и наводящихъ на размышленіе обобщеній и положеній, но мы теперь говорить о нихъ не будемъ, полагая, что и сказаннаго выше вполнѣ достаточно для категорическаго признанія за Ломброзо права на званіе "геніальнаго мыслителя". Правда, не Ломброзо первый объяснилъ и освѣтилъ антисемитизмъ съ сифилитической точки зрѣнія,-- идею этого объясненія онъ заимствовалъ у другого "философа". Но безъ него она, эта блестящая идея, не обратила бы на себя ничьего вниманія и обречена была бы на неизвѣстность; онъ же, Ломброзо, извлекъ ее на свѣтъ Божій, развилъ, обосновалъ теоретически, подкрѣпилъ авторитетомъ своего громкаго имени и пустилъ въ обращеніе за своею подписью, а потому съ полнымъ основаніемъ и можетъ считаться ея "отцомъ"... А чтобы породить или даже только вмѣстить въ себѣ такую большую идею, не только проливающую яркій свѣтъ на сущность антисемитизма, но еще и дающую намъ весьма недвусмысленный намекъ на раціональный методъ борьбы съ этимъ крупнымъ общественнымъ недугомъ (ртутные препараты и іодистый калій), для этого непремѣнно надо быть "геніемъ". Такъ, по крайней мѣрѣ, думаемъ мы, да, по всей вѣроятности, совершенно такъ же думаютъ и читатели наши.

Ломброзо не только "геніальный" мыслитель, но и крайне отзывчивый ученый, и чрезвычайно плодовитый писатель. Едва ли какой-нибудь другой изъ современныхъ представителей науки съ большимъ, чѣмъ онъ, правомъ можетъ сказать про себя: "ничто человѣческое мнѣ не чуждо". Онъ съ увлеченіемъ отзывается чуть не на каждую "злобу дня", и немного можно указать такихъ вопросовъ, дебатированіе которыхъ въ печати обходилось бы безъ его вмѣшательства. Не ограничиваясь преподаваніемъ въ Туринскомъ университетѣ, не удовлетворяясь редижированіемъ научнаго журнала (Archivio di psichiatria, science penali ed antropologia criminale), не довольствуясь выпускомъ, одного за другимъ, цѣлаго ряда большихъ трудовъ (Преступный человѣкъ, Геніальный человѣкъ, Политическое преступленіе, Преступная женщина) и множества статей въ отвѣтъ противникамъ и въ защиту отстаиваемыхъ имъ криминально-антропологическихъ теорій и взглядовъ, Ломброзо находитъ еще время, силы и охоту писать трактаты на самыя разнообразныя темы для итальянскихъ и заграничныхъ журналовъ и газетъ. И о чемъ, о чемъ только онъ ни писалъ и ни пишетъ! Зайдетъ, напримѣръ, въ европейской печати рѣчь о современныхъ литературныхъ вѣяніяхъ,-- онъ тотчасъ же хватается за перо и набрасываетъ статью о состояніи литературы. Выйдетъ какой-нибудь трудъ о женщинахъ,-- онъ спѣшитъ высказать и свое мнѣніе о свойствахъ женской натуры. Заикнется кто-нибудь гдѣ-нибудь о "любви", о "лживости" и пр.,-- Ломброзо ужъ тутъ, какъ тутъ, и обязательно дѣлится съ читающею публикой плодами своихъ размышленій и изслѣдованій по этимъ вопросамъ. Обращаетъ на себя всеобщее вниманіе гипнотизмъ,-- авторъ Преступнаго человѣка сейчасъ же погружается въ изученіе гипнотическихъ явленій и, пока другіе ученые (физіологи, психологи, медики) думаютъ да гадаютъ, онъ, смотришь, уже рѣшилъ вопросъ о гипнотизмѣ и даже цѣлыя книжки успѣлъ по этому случаю напечатать (Lombroso: "Studi sull'ipnotismo"; Lombroso e Ottolenghi: "Nuovi studi sulFipnotismo e la credulità"). Заставляетъ говорить о себѣ какой-нибудь "чтецъ мыслей", выдвигается по этому поводу вопросъ о прямой, непосредственной передачѣ мысли отъ одного субъекта другому,-- "отецъ новой криминально-антропологической школы" (какъ иногда называютъ нашего мыслителя) уже подвергаетъ экспериментальному изслѣдованію какого-нибудь, подвернувшагося ему подъ-руку, "чтеца", собираетъ повсюду "факты" и разсказы о психическомъ вліяніи на разстояніи, убѣждается при всемъ этомъ въ истинности этихъ разсказовъ, въ подлинности этихъ "фактовъ", въ реальности явленій "передачи мысли" и, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, торопится просвѣтить на этотъ счетъ публику опять-таки цѣлою книжкой (Inchiesta sulla trasmissione del pensiero, 1891). Много шума дѣлаетъ проживающая въ Неаполѣ женщинамедіумъ, нѣкая Эйзапіа, о которой въ спиритическихъ кругахъ разсказываютъ настоящія чудеса и которой патронировалъ, между прочимъ, и нашъ извѣстный русскій спиритъ Аксаковъ. Ломброзо устремляется въ Неаполь, принимаетъ, вмѣстѣ съ другими учеными изслѣдователями (Тамбурини, Біанки, Ф. Вирджиліо и др.), участіе въ спиритическихъ сеансахъ, на которыхъ священнодѣйствуетъ Эйзапіа, констатируетъ на одномъ изъ этихъ сеансовъ (въ темнотѣ), какъ его и другихъ треплетъ за бороду и усы, щиплетъ и поглаживаетъ какая-то маленькая ручка, слышитъ таинственныя постукиванія въ столѣ и звонъ летающаго по воздуху колокольчика, а въ другой разъ (среди бѣлаго дня) съ изумленіемъ видитъ, какъ на него, Ломброзо, самъ собою идетъ, грузно переваливаясь, "точно большое толстокожее животное", массивный шкафъ",-- съ несомнѣнностью" убѣждается, благодаря всему этому, въ реальности спиритическихъ явленій, къ которымъ до этого относился съ безусловнымъ отрицаніемъ и за вѣру въ которыя онъ, по его собственному признанію, "почти оскорблялъ спиритовъ",-- спѣшитъ домой, въ Туринъ, дорбгою создаетъ полную, всеобъясняющую теорію спиритизма, излагаетъ ее, по пріѣздѣ домой, въ статьѣ Les faits spiritiques et leur explication psychiatrique и шлетъ въ парижскій журналъ Revue de l'hypnotisme et de la psychologie physiologique, на страницахъ котораго (1892, No 10) названная статья и появляется (съ многозначительною оговоркой редакціи, что за взгляды автора она на себя ни малѣйшей отвѣтственности не принимаете). Даютъ о себѣ знать, своею propagande par le fait, анархисты,-- Ломброзо уже трудится надъ вопросомъ объ анархизмѣ, собираетъ повсюду біографическія и всякія иныя

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель. 5 данныя о дѣятеляхъ анархіи, очень просто объясняетъ анархизмъ и о своихъ взглядахъ по этому предмету оповѣщаетъ публику въ статьѣ L'Anarchie et ses héros, написанной спеціально для французскаго журнала Revue des Revues (1894, No 4). Въ печати и обществѣ очень много говорятъ теперь, по разнымъ поводамъ, о соціальномъ вопросѣ, о соціалистахъ и проч.,-- Ломброзо чувствуетъ живую потребность высказываться публично и на эти темы, причемъ считаетъ нужнымъ довести до свѣдѣнія публики, что и самъ онъ "соціалистъ".

По всѣмъ, только что приведеннымъ нами, бѣглымъ указаніямъ читатель можетъ судить, до какой степени велика многосторонность интересующаго насъ ученаго мыслителя и какъ обширна сфера его компетенціи,-- сфера, которой, по всѣмъ видимостямъ, предстоитъ въ ближайшемъ даже будущемъ еще болѣе расшириться. Въ самомъ дѣлѣ, есть нѣкоторое основаніе надѣяться на то, что родной или пріемный отецъ идеи о сифилитическомъ происхожденіи антисемитизма, съ присущимъ ему увлеченіемъ, вплотную займется криминальною... бактеріологіей и, въ концѣ-концовъ, украситъ бульвары науки еще однимъ величавымъ, монументальнымъ "зданіемъ". Основаніемъ для этой нашей надежды служитъ слѣдующее обстоятельство. Недавно миланская Secolo сообщала міру, что какой-то, къ стыду нашему, невѣдомый намъ пизанскій профессоръ Франческо Магри, въ сотрудничествѣ съ проф. Ривольта, открылъ въ мозгу убійцъ "микроба человѣкоубійства" и что проф. Ломброзо, узнавъ объ этомъ открытіи, поспѣшилъ послать Магри самое восторженное поздравленіе. Въ виду крайней живости ума Ломброзо, можно смѣло предположить, что этотъ послѣдній не ограничится однимъ только поздравленіемъ, а возьметъ названнаго "микроба" подъ свое покровительство и сдѣлаетъ его предметомъ спеціальнаго ученаго изслѣдованія, результаты котораго и поспѣшитъ изложить въ особой книжкѣ.

И такъ, Ламброзо обладаетъ не только "геніальнымъ", но и всеобъемлющимъ умомъ. Онъ замѣчательно легко, быстро и -- что особенно цѣнно -- чрезвычайно оригинально разъясняетъ и разрѣшаетъ самыя разнообразныя, самыя сложныя и запутанныя проблемы. Правда, благодаря постоянно проявляемой имъ слишкомъ большой смѣлости, оригинальности и быстротѣ натиска при рѣшеніи научныхъ вопросовъ и задачъ, въ ученыхъ сферахъ на Западѣ за нимъ довольно прочно установилась репутація изрядно-таки легкомысленнаго служителя науки. Но среди большой публики онъ пользуется тамъ большою популярностью и престижемъ: о каждомъ новомъ трудѣ его много говорятъ, къ мнѣніямъ его прислушиваются, его цитируютъ, на него ссылаются, редакціи общихъ журналовъ и газетъ обращаются къ нему съ просьбами высказаться то по тому, то по другому вопросу, его интервьюируютъ, упоминая о немъ, его называютъ не иначе, какъ "знаменитымъ", "авторитетнымъ" ученымъ. Вообще, это -- модный жрецъ науки, заставляющій о себѣ говорить, производящій въ публикѣ сенсацію, вызывающій эффектъ своими смѣлыми парадоксами. Въ Россіи учениковъ, послѣдователей и поклонниковъ авторъ Преступнаго человѣка имѣетъ очень немного (хотя самъ этотъ авторъ и убѣжденъ въ противномъ), но, тѣмъ не менѣе, имя его довольно популярно и у насъ. За послѣдніе годы въ разныхъ органахъ нашей прессы напечатано было не мало статей и замѣтокъ, знакомившихъ русскую читающую публику съ кое-какими теоріями и взглядами туринскаго мыслителя, причемъ въ этихъ статьяхъ и замѣткахъ рѣчь шла, главнѣйшимъ образомъ, о ломброзовскомъ "преступномъ типѣ", а отчасти также и объ его психіатрической теоріи геніальности. Но общей характеристики и оцѣнки идейнаго творчества Ломброзо, насколько мы знаемъ, въ печати нашей не было сдѣлано до сихъ поръ. Въ виду того, что о Ломброзо упоминаютъ, по разнымъ поводамъ, очень часто, въ виду того, что онъ -- ученый "знаменитый", мыслитель "геніальный", мы и считаемъ небезполезнымъ заняться такою оцѣнкой, тѣмъ болѣе, что вопросы, затрогиваемые и трактуемые имъ въ его сочиненіяхъ, и сами по себѣ представляютъ очень большой, теоретическій и практическій интересъ. Взяться за эту работу насъ побудило, между прочимъ, также и желаніе ознакомить нашихъ читателей съ такими продуктами ломброзовскаго творчества, сообщеній о которыхъ въ нашей печати, если не ошибаемся, не появлялось. Между тѣмъ, въ числѣ такихъ продуктовъ есть весьма любопытные.

II.

Съ цѣлью нагляднаго выясненія того, что такое представляетъ собою Ломброзо, какъ ученый, какъ мыслитель, приглашаемъ читателя присмотрѣться вмѣстѣ съ нами къ пріемамъ и методу ломброзовскаго творчества. Какъ Ломброзо вырабатываетъ свои идеи, какъ строитъ свои смѣлыя теоріи, какъ пишетъ свои увѣсистыя, чрезвычайно "ученыя" и импозантныя, на первый взглядъ, книги?

Прежде чѣмъ приступать къ созданію ученаго или какого бы то ни было другого произведенія, авторъ долженъ, конечно, ясно и отчетливо опредѣлить для себя, о чемъ именно онъ будетъ трактовать въ своемъ трудѣ,-- другими словами, долженъ имѣть въ головѣ основную идею этого труда. Каждый разъ, когда Ломброзо берется за перо, онъ тоже имѣетъ извѣстную идею. Спрашивается теперь, какъ же эта идея у него зарождается и что обыкновенно собою представляетъ?

Всѣ наши общія, философскія идеи, всѣ гипотезы, всѣ теоріи зарождаются и складываются у насъ подъ вліяніемъ наблюденій и констатированій фактовъ и явленій въ окружающей насъ средѣ. Вижу я, наприм., вора и узнаю про него, что вся жизнь его прошла въ крайней нуждѣ и лишеніяхъ, что онъ -- жалкій бѣднякъ. Констатирую я затѣмъ совпаденіе факта воровства съ фактомъ нищеты другой разъ, третій, десятый, сотый, и вотъ, въ головѣ у меня, въ результатѣ обобщенія единичныхъ фактовъ, является идея о причинной, логической связи между нищетою и воровствомъ. Идея эта играетъ для меня роль болѣе или менѣе вѣроятной гипотезы, которую я имѣю полное право принять за исходную точку ученаго изслѣдованія, съ цѣлью провѣрки ея на новыхъ, болѣе многочисленныхъ фактахъ. Но если я обладаю слишкомъ живымъ, впечатлительнымъ, игривымъ и смѣлымъ умомъ, то могу строить гипотезы и даже создавать цѣлыя широкообъемлющія теоріи и по болѣе простому, легкому и быстрому способу. Захожу я, наприм., въ судъ. Судятъ казнокрада. Вглядываюсь я въ обвиняемаго и констатирую у него присутствіе на носу бородавки (да проститъ намъ читатель этотъ примѣръ à la Ламброзо!). Фактъ казнокрадства -- съ одной стороны; фактъ наличности бородавки на носу у казнокрада -- съ другой. Для меня этого достаточно, я спѣшу построить гипотезу, даже "теорію": "у казнокрадовъ ростутъ на носу бородавки" или, еще рѣшительнѣе, "у кого на носу бородавки, тотъ казнокрадъ". Въ писаніяхъ Ломброзо можно найти безчисленное множество доказательствъ того, что ученый этотъ, отличающійся необыкновенною скоропалительностью въ сферѣ мысли, какъ разъ именно по этому-то вотъ второму, упрощенному донельзя, способу и фабрикуетъ свои смѣлыя идеи и широкія обобщенія, о которыхъ онъ обыкновенно безотлагательно и спѣшитъ громогласно повѣдать urbi et orbi. Если бы Ломброзо хоть сколько-нибудь толково оперировалъ даже и съ такими преждевременно-рожденными "обобщеніями", еслибъ онъ къ этимъ "обобщеніямъ" приставлялъ знакъ вопроса и затѣмъ тщательно и безпристрастно провѣрялъ ихъ фактами, въ такомъ случаѣ все обстояло бы болѣе или менѣе благополучно, и мы не были бы свидѣтелями его преступныхъ покушеній ни на здравый смыслъ, ни на логику: въ 999 случаяхъ изъ тысячи "обобщенія" эти оказывались бы вздорными, изслѣдователь, возясь съ ними, терялъ бы только безполезно трудъ и время, и никакихъ "солидныхъ" и "ученыхъ" трактатовъ, за подписью туринскаго антрополога-криминалиста, не появлялось бы на свѣтъ Божій. Къ сожалѣнію, однако же, Ломброзо ведетъ себя иначе: каждую свою внезапно и игриво выпрыгнувшую у него изъ головы идею онъ принимаетъ не за болѣе или менѣе рискованную гипотезу, требующую основательной провѣрки, а за чистую истину, нуждающуюся только въ обоснованіи и подтвержденіи фактами. И онъ, дѣйствительно, только то и дѣло дѣлаетъ, что сначала изобрѣтаетъ смѣлыя идеи, а потомъ ихъ "обосновываетъ" и "подтверждаетъ". Въ результатѣ -- объемистыя, увѣсистыя книги, фунта по три въ каждой. Въ справедливости всего вышесказаннаго нами читатель, надѣемся, вполнѣ убѣдится изъ нижеслѣдующаго изложенія. Теперь же мы, пока что, скажемъ только слова два о томъ, какъ, наприм., зародилась и явилась на свѣтъ Божій послѣдняя ломброзовская книга: Il delitto politico.

Въ началѣ 80-хъ годовъ всеобщее вниманіе въ Римѣ приковывалъ къ себѣ народный агитаторъ, проповѣдникъ соціальнаго обновленія, Франческо Коккапіеллери. Заинтересовался этимъ человѣкомъ, между прочимъ, и Ломброзо, который и не замедлилъ усмотрѣть въ немъ "маттоида", субъекта психически поврежденнаго. Вѣрно ли въ данномъ случаѣ поставленъ былъ нашимъ ученымъ діагнозъ, объ этомъ мы толковать не будемъ, а отмѣтимъ только то, весьма любопытное въ интересующемъ насъ отношеніи обстоятельство, что, исходя изъ данныхъ о личности Коккапіеллери, Ломброзо, съ характерною для него стремительностью и смѣлостью, тотчасъ же поспѣшилъ обобщить эти данныя, распространить свое обобщеніе на другихъ агитаторовъ, реформаторовъ и пр. и построить "психіатрическую" теорію народныхъ движеній и революцій. Это смѣлое вторженіе психіатра (Ломброзо -- спеціалистъ по всѣмъ наукамъ) въ исторію встрѣчено было въ ученомъ мірѣ не весьма благосклонно; новая теорія, отважно воздвигнутая на частномъ примѣрѣ Франческо Коккапіеллери, которому, впрочемъ, приданъ былъ въ товарищи еще другой, средневѣковый, народный герой того же Рима, знаменитый Кола-де-Ріензи, вызвала немало язвительныхъ насмѣшекъ по адресу ея автора. Ломброзо вскипѣлъ и черезъ очень короткое время выстрѣлилъ въ своихъ противниковъ брошюрой Tre trïbuni, въ которой къ дуумвирату изъ Коккапіеллери и Ріепзи присоединенъ былъ третій народный трибунъ-"маттоидъ", нѣкій Сбарбаро, и въ которой упомянутая психіатро-историческая теорія оказалась изложенною еще съ большею категоричностью, еще съ болѣе рѣзкими подчеркиваніями, чѣмъ раньше: всѣ, дескать, новаторы, агитаторы, реформаторы, всѣ иниціаторы и вожди народныхъ движеній, всѣ вообще политическіе и соціальные нонконформисты -- субъекты, психически поврежденные въ большей или меньшей степени. Оставивъ въ полной неприкосновенности основную идею этой брошюры,-- къ слову сказать, выпущенной въ свѣтъ въ 1887 году,-- значительно раздвинувъ рамки этой послѣдней, обогативъ ее цѣлыми ворохами новыхъ "подтверждающихъ" фактовъ и "доказательствъ" и откинувъ прежній заголовокъ, онъ, въ 1890 году, и преподнесъ ее читающей публикѣ подъ именемъ Il delitto politico, которое является, такимъ образомъ, ничѣмъ инымъ, какъ только новымъ, дополненнымъ, увеличеннымъ и сильно распухшимъ изданіемъ трактата Tre trïbuni {Это обстоятельство удостовѣряется, между прочимъ, и упомянутымъ вами выше восторженнымъ панегиристомъ Ломброзо -- Вирджиліо.}. И такъ, одинъ какой-нибудь фактъ, одно какое-нибудь наблюденіе -- и широкая, всеобъемлющая теорія готова, -- теорія, выражающая "несомнѣнную истину", сразу же отливающаяся въ совершенно законченную форму и нуждающаяся не въ критической разработкѣ, не въ тщательной провѣркѣ, а исключительно только въ "подтвержденіи", въ видахъ котораго авторъ, затѣмъ, усерднѣйшимъ образомъ и работаетъ, неутомимо собирая всевозможные факты, притягивая, подгоняя ихъ къ требованіямъ новооткрытой "истины" и, съ легкимъ сердцемъ, игнорируя все то, что не подтверждаетъ этой "истины", не согласуется съ нею. Таковъ общій характеръ идейнаго творчества Ломброзо въ новой его книгѣ о политическихъ преступленіяхъ, таковъ же онъ и во всѣхъ другихъ его произведеніяхъ. Всюду онъ -- пришелъ, увидѣлъ и тотчасъ же сказалъ "новое слово", постигъ сокровенную для простыхъ смертныхъ сущность вещей, обнажилъ истину, сдѣлалъ великое открытіе. Правда, великому генію достаточно бываетъ иногда и одного какого-нибудь факта, чтобы разгадать по немъ ту или иную тайну природы, увидѣть въ немъ частное проявленіе какого-либо основного закона. Такъ, про Ньютона разсказываютъ (побасенку, впрочемъ), что онъ при видѣ яблока, падающаго съ дерева, взялъ да тотчасъ же и создалъ свою міровую теорію тяготѣнія. Гёте, гуляя въ полѣ и натолкнувшись случайно на валявшійся лошадиный черепъ, тотчасъ же, будто бы, отчетливо и сформулировалъ знаменитую "позвоночную" теорію черепа, а въ другой разъ, разсматривая розу, прозрѣлъ ту крупную морфологическую идею, что тычинки цвѣтка есть ничто иное, какъ метаморфозированный лепестокъ. Но... quod licet Jovi, non licet Ѣоуі: это -- съ одной стороны, а съ другой, настоящіе-то Юпитеры мысля и знанія совсѣмъ не такъ, какъ Ломброзо, относились къ создававшимся у нихъ въ головѣ великимъ обобщеніямъ и гипотезамъ. Такъ, наприм., Дарвинъ, обезсмертившій свое имя грандіозною теоріей происхожденія видовъ, не только не поворачивался спиною къ фактамъ, не согласовавшимся съ его идеей, но, напротивъ, самъ усердно разыскивалъ такіе факты и, находя ихъ, самъ же первый и указывалъ на нихъ своимъ собратьямъ по наукѣ; не только не сердился, какъ это всегда дѣлаетъ Ломброзо, когда ему указывали на недостаточность, на пробѣлы его теоріи, а, напротивъ, самъ шелъ на встрѣчу возраженіямъ, самъ первый раскрывалъ слабые пункты своего ученія, облегчалъ трудъ критики для своихъ противниковъ... Лохмброзо во всѣхъ этихъ отношеніяхъ не похожъ на Дарвина, такъ, вѣдь, за то же и "открытія" его, выражаясь мягко, не дѣлаютъ эпохи въ наукѣ... Вернемся, однако же, къ психологіи ломброзовскаго творчества.

III.

Однимъ изъ первыхъ крупныхъ произведеній Ломброзо была извѣстная, надѣлавшая въ свое время не мало шума и вызвавшая въ ученомъ мірѣ множество споровъ и пререканій книга L'uomo délinquente. Объ этой книгѣ и о разводимой въ ней теоріи о томъ, что преступникъ есть проявленіе атавизма, дикарь, вынырнувшій изъ глубины вѣковъ на поверхность современнаго цивилизованнаго общества, отрыжка прошлаго,-- было уже очень много говорено по разнымъ поводамъ и въ русской печати, а потому долго останавливаться на ней мы и не будемъ. Если повнимательнѣе присмотрѣться къ тому, что и какъ въ этой книгѣ говорится и доказывается, то трудно не придти къ тому заключенію, что происхожденія она такого же экспромтнаго, какъ и JI delitto politico. Чуть не каждая страница ея совершенно ясно говоритъ читателю, что сначала Ломброзо осѣнила какимъ-то образомъ "геніальная" идея о томъ, что преступникъ есть атавистъ, и что только потомъ, увѣровавъ въ нее и всецѣло проникнувшись ею, авторъ приступилъ къ "изученію" фактовъ, которые систематически и сталъ подгонять насильственнымъ образомъ къ сложившейся у него въ головѣ по "вдохновенію" теоріи. Въ настоящее время изображенный въ этой книгѣ пресловутый "преступный типъ" -- это, говоря словами Тредьяковскаго, "дивище обло, мослисто",-- "дивище", созданное на скорую руку, съ полнымъ пренебреженіемъ къ требованіямъ и интересамъ истины, изъ всевозможныхъ натяжекъ и искаженій фактовъ, поражающее своимъ арлекиннымъ нарядомъ, стоящее въ вопіющемъ противорѣчіи съ дѣйствительностью и не имѣющее рѣшительно ничего общаго со строгою научною мыслью, оказывается убитымъ наповалъ научною критикой, а вмѣстѣ съ нимъ, что бы ни говорили ломброзисты, убита и вся ломброзовская теорія преступности. Не въ какомъ-то фантастическомъ атавизмѣ, не въ какихъ бы то ни было уклоненіяхъ отъ антропологическихъ нормъ, не въ особенностяхъ формы носовъ, ушей, зубовъ и пр., не въ ассиметріяхъ и атипіяхъ,-- въ дѣйствительности, къ тому же, не существующихъ въ видѣ общаго правила, а создаваемыхъ обыкновенно творческою фантазіей увлекающихся изслѣдователей {Даже сами ламброзисты, изъ категоріи наименѣе ослѣпленныхъ и наиболѣе безпристрастныхъ, приходятъ, путемъ тщательнаго изученія фактовъ, къ тому заключенію, что ломброзовскій "преступный типъ" есть чистѣйшая фикція. Такъ, изъ изслѣдованій итальянскаго антрополога-криминалиста Марро видно, что атавистическія и атипическія аномаліи никоимъ образомъ не могутъ служить отличительными признаками преступниковъ и что для этихъ послѣднихъ характерны однѣ только аномаліи болѣзненнаго происхожденія, обусловливаемыя дурнымъ питаніемъ центральной нервной системы (см. его I caratteri dei delinquent).}, -- не въ бугоркахъ или ямкахъ на черепѣ, не въ тѣхъ или иныхъ морщинкахъ на лицѣ, не въ той или иной окраскѣ волосъ или радужной оболочки и т. д., и т. д. заключается основная, истинная причина человѣческой преступности, а въ окружающей человѣка средѣ, въ крайне дурной обстановкѣ, подъ гнетомъ которой и возникаютъ тѣ "порочныя и недостаточныя" организаціи, о которыхъ Ломброзо и вѣрные его ученики такъ неумѣренно часто и много, такъ монотонно, безцвѣтно, снотворно и, главное, безцѣльно ведутъ разговоры. На этихъ-то условіяхъ и должно быть всецѣло сосредоточено вниманіе каждаго мыслящаго ученаго; на рѣшеніе вопроса объ ихъ устраненіи и должны устремляться всѣ усилія живой мысли. Измѣнись эти условія къ лучшему, и всѣ эти "порочныя и недостаточныя" организаціи исчезнутъ съ лица земли сами собою. А если такъ, то нечего и носиться съ ними, нечего безконечными и тягучими разговорами о нихъ отвлекать вниманіе публики отъ главнаго и существеннаго, тѣмъ болѣе, что въ разговорахъ этихъ давнымъ уже давно не оказывается, въ сущности, рѣшительно ничего новаго и хоть сколько-нибудь интереснаго. Такъ думаетъ теперь огромное большинство представителей серьезнаго знанія, серьезной научной мысли,-- представителей, но имя науки и здраваго смысла энергично протестующихъ противъ низведенія огромнаго и важнаго вопроса о преступности на почву антропологическихъ мелочей. А, между тѣмъ, Ломброзо все упрямо продолжаетъ толковать о выдуманномъ имъ "преступномъ типѣ", все продолжаетъ усерднѣйшимъ образомъ заниматься коллекціонированіемъ всяческихъ мелочей, выше которыхъ мысль его, очевидно, никакъ не можетъ подняться и въ обращеніи съ которыми онъ проявляетъ, къ тому же, полнѣйшее отсутствіе критическаго смысла (см. его докладъ на криминально-антропологическомъ конгрессѣ въ Парижѣ въ 1889 году: Les dernières recherches d'anthropologie criminelle). Уши, зубы, носъ, ямки, морщинки и проч., и проч. и до сихъ поръ остаются почти исключительными предметами его вниманія; въ детальномъ, кропотливомъ разыскиваніи аномалій въ этихъ и имъ подобныхъ предметахъ онъ и до сихъ поръ видитъ главнѣйшую задачу криминальной антропологіи, а въ находкахъ этихъ аномалій -- весь прогрессъ этой науки. Въ первомъ изданіи этой книги онъ всѣхъ, безъ исключенія, людей, приходящихъ въ столкновеніе съ закономъ, рѣшительно относитъ въ категорію преступниковъ прирожденныхъ, атавистовъ. Впослѣдствіи, подъ напоромъ обрушившейся на него критики, онъ вынужденъ былъ сдѣлать на этотъ счетъ уступку и призналъ, что существуетъ еще категорія преступниковъ "случайныхъ", по призналъ, видимо, крайне неохотно, если хотите, неискренно и довольно двусмысленно, какъ это прекрасно видно изъ того, что онъ и въ "случайныхъ" преступникахъ "констатируетъ" наличность, хотя и въ смягченномъ видѣ, антропологическихъ признаковъ прирожденной преступности. Когда противники прижмутъ Ломброзо, съ его "антропологическими признаками", къ стѣнѣ и когда ему, въ этой неудобной позиціи, и сказать въ свое оправданіе нечего, тогда онъ принимаетъ смиренный видъ и начинаетъ каяться: "да, господа, я увлекался, дѣлалъ ошибки" и пр. Но чуть только его, покаявшагося грѣшника противъ истины, немного поотпустятъ, какъ онъ тотчасъ же опять начинаетъ твердить: а все-жь таки, весь вопросъ преступности цѣликомъ сводится къ атавизму, къ антропологическимъ признакамъ... "Мы показали,-- читаемъ мы въ четвертомъ изданіи Преступнаго человѣка,-- что въ извѣстную эпоху жизни человѣчества преступленіе было универсальнымъ явленіемъ и что затѣмъ оно стало постепенно исчезать". Но полнаго исчезновенія не произошло еще и до сихъ поръ, слѣды былой физіологической наклонности людей къ преступленію остались, въ виду чего намъ и "становится понятнымъ, что если преступленія продолжаютъ еще совершаться даже въ средѣ наиболѣе культурныхъ расъ, то истинная причина ихъ заключается въ атавизмѣ" (Si le crime n'а cessée de se produire même dans les races les plus cultivées, la vraie caus en réside dans l'atavisme {L'homme criminel, p. 97--98. Цитируемъ по второму французскому изданію, сдѣланному съ четвертаго итальянскаго.}). Какъ читатель видитъ, вѣрность своей разъ высказанной идеѣ или, точнѣе, парадоксу Ломброзо проявляетъ поразительную. Серьезные ученые, сплошь да рядомъ несравненно болѣе его компетентные въ криминально-антропологическихъ вопросахъ противники, съ безчисленнымъ множествомъ фактовъ въ рукахъ, съ неотразимою убѣдительностью доказываютъ ему, что идея его невѣрна въ самомъ ея основаніи, заваливаютъ его возраженіями, изъ которыхъ одно оказывается убійственнѣе другого; подъ ударами научной критики теорія его трещитъ и расползается по всѣмъ швамъ, а онъ, Ломброзо, отецъ этой убитой теоріи, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжаетъ самоувѣренно восклицать: живъ я и жива теорія моя!... Выходитъ, пожалуй, немного ужь и комично.

Свое упорство или, вѣрнѣе, упрямство, изъ-за котораго совершенно отчетливо просвѣчиваетъ ничто иное, какъ мелкое самолюбіе, Ломброзо рѣзко проявляетъ, между прочимъ, и тогда, когда заходить рѣчь о "соціальныхъ факторахъ преступности". Если, какъ это мы только что видѣли, "истинная причина преступленій заключается въ атавизмѣ", то само собою разумѣется, что придавать, въ генезисѣ преступности, хоть сколько-нибудь серьезное значеніе какимъ-то тамъ "соціальнымъ факторамъ" было бы даже и не совсѣмъ логично; ужь что-нибудь одно: или атавизмъ, или соціальныя условія. Ломброзо, дѣйствительно, очень косо посматриваетъ на ученіе о соціальныхъ факторахъ преступности, уже и теперь, увы, сильнѣйшимъ образомъ вытѣсняющее со всѣхъ позицій его собственное, "антропологическое", ученіе. Однако же, когда его начинаютъ очень ужь притѣснять этими самыми "соціальными факторами" и когда силъ для защиты отъ нападенія у него не хватаетъ, онъ сейчасъ же, съ самымъ невиннымъ видомъ, какъ это было, наприм., на парижскомъ конгрессѣ, заявляетъ: "Помилуйте, да я признаю, признаю (соціальные-то факторы!)" Его ученики и поклонники тоже въ такихъ случаяхъ подаютъ свой голосъ: "Помилуйте, онъ даже очень признаетъ..." И такъ, признаетъ... Но вотъ проходитъ малое время, и Ломброзо уже опять надѣваетъ на себя всѣ военные доспѣхи и выступаетъ въ походъ противъ "соціальныхъ факторовъ": съ гнѣвомъ обрушивается за пристрастіе къ этимъ факторамъ на пользующагося почетною извѣстностью въ наукѣ молодого итальянскаго соціолога Наполеона Колайяни, шлетъ упреки по адресу ліонскаго проф. Лакассана за то, что тотъ въ редижируемомъ имъ журналѣ (Archives de ï anthropologie criminelle) удѣляетъ, будто бы, слишкомъ много мѣста разсужденіямъ о соціальныхъ причинахъ преступности и тѣмъ самымъ уклоняется, дескать, отъ программы, сбивается съ истиннаго пути... Хорошо "призваніе"!

IV.

Считающіеся немногими единицами русскіе адепты ломброзовской школы довольно смѣло заявляютъ въ печати, что утвержденіе относительно непризнаванія профессоромъ Ломброзо соціальныхъ факторовъ преступности основывается, будто бы, на незнакомствѣ утверждающихъ съ работами Ломброзо. "Всякій, читавшій во второмъ изданіи его Преступнаго человѣка отдѣлъ, озаглавленный -- Теранія преступленія, и другое его сочиненіе -- Sull'incremento del delitto in Italia, въ которомъ такъ много говорится о соціальныхъ условіяхъ, понимаетъ, конечно, и не можетъ не понимать, что Ломброзо не отрицалъ и не могъ отрицать рѣшающее значеніе соціальнаго фактора" (г. Дриль). Въ Преступномъ человѣкѣ дѣйствительно есть авторская рекомендація -- учреждать, въ качествѣ предупредительныхъ мѣръ, сберегательныя кассы, рабочія школы, дешевыя кухни и тому подобныя, къ слову сказать, весьма невинныя вещи, въ виду которыхъ г. Дриль побѣдоносно восклицаетъ: "Это ли еще не признаніе вліянія соціальнаго фактора и значенія соціальной теоріи?" (Юридическій Вѣстникъ 1890 г., декабрь). Но въ томъ же самомъ Преступномъ человѣкѣ (и не только во второмъ, но и въ четвертомъ изданіи его) имѣется, какъ мы только что видѣли, категорическое, совсѣмъ опрокидывающее несчастныя "сберегательныя кассы", "дешевыя кухни" и проч. утвержденіе, что "истинная причина преступности заключается въ атавизмѣ" (и, значитъ, не въ отсутствіи "кассъ", "кухонь" и проч.). Замѣтивъ мимоходомъ, но избѣжаніе недоразумѣній, что когда, въ связи съ вопросомъ о преступности, говорятъ о "соціальныхъ факторахъ", то обыкновенно имѣютъ въ виду главнѣйшимъ образомъ тяжелыя соціально-экономическія условія существованія людей,-- заглядываемъ въ Sull'incremento del delitto in Italia,-- книжку, о которой, насколько намъ извѣстно, еще ни разу не доводилось до свѣдѣнія русской читающей публики и которая даетъ очень много матеріала для характеристики ломброзовскаго міросозерцанія. Тамъ мы читаемъ, между прочимъ (стр. 25), что "другою причиной преступленія является, какъ говорятъ, бѣдность" (un'altra causa dei reati si vuole chesia la miseria), но что miseria, говоря вообще, мало вліяетъ на возникновеніе и ростъ преступности и что, во всякомъ случаѣ, "не надо преувеличивать" этого вліянія (ma non esageriamo). "Съ фактами въ рукахъ... я могу,-- говоритъ цитируемый Ломброзо Лавини,-- съ несомнѣнностью доказать, что продукты воровства чаще всего растрачиваются въ пьянствѣ и дебошахъ по кабакамъ и непотребнымъ домамъ" (это значитъ, что если пропиваютъ наворованное, то, очевидно, воруютъ не съ голода, не подъ вліяніемъ бѣдности). И далѣе, въ цитатѣ изъ другого автора: "Можно съ полнымъ правомъ отрицать, что ростъ преступности зависитъ отъ усиленія нищеты... Рѣдки случаи преступниковъ-бѣдняковъ... Настоящая нищета страдаетъ молча", не выступая на путь преступленій (стр. 26). За то въ ростѣ преступности сильнѣйшимъ образомъ повиненъ алкоголизмъ (стр. 27--28). Больше же всего (sopra tutto) преступленія множатся оттого, что законъ ихъ слишкомъ мягко караетъ и что для преступниковъ есть много шансовъ совсѣмъ избѣгнуть кары (la esagerata mitezza e più l'incertezza delle pene, стр. 28--29). Уничтоженіе смертной казни, этого "радикальнѣйшаго и вѣрнѣйшаго средства соціальной защиты", ведетъ только къ усиленію злодѣяній. Отрицательное отношеніе къ этой "наиболѣе логичной, съ точки зрѣнія криминальной антропологіи", карѣ вызвано въ массѣ публики неосмысленными разглагольствованіями болтуновъ-журналистовъ, сантиментальными публичными рѣчами и пр. (стр. 29, 79)... Апелляціи и кассаціи -- зло: онѣ весьма часто сопровождаются отмѣной обвинительныхъ приговоровъ, обезпечиваютъ, такимъ образомъ, преступникамъ безнаказанность и всегда отдаляютъ моментъ кары отъ момента преступленія, а это весьма вредно (стр. 31--37)... Амнистіи, помилованія только плодятъ преступниковъ, такъ какъ питаютъ надежды на безнаказанность (стр. 39--42). Теперешній тюремный режимъ слиткомъ мягокъ и неудовлетворителенъ; съ заключенными нужно обращаться какъ можно суровѣе, нужно доводить ихъ содержаніе (пищу, одежду и пр.) до крайняго минимума (occorre ridurre al minime possïbïle il trattamento dei carcerati), нужно,-- "скажу вещь, которая заставитъ вознегодовать сантиментальныхъ людей",-- нужно подвергать ихъ (арестантовъ) тѣлеснымъ наказаніямъ и, вообще, поставить пенитенціарное дѣло такъ, чтобы тюрьма, сама по себѣ, была для кандидатовъ въ нее предметомъ отвращенія и ужаса, а не мѣстомъ пріятнаго отдохновенія отъ преступной дѣятельности, какъ теперь (стр. 43 и слѣд., 128 и слѣд.). Далѣе, одною изъ самыхъ существенныхъ и несомнѣннѣйшихъ причинъ усиленія преступности (causa certissima) является судъ присяжныхъ (giuria). Состоящій чаще всего изъ невѣжественныхъ и ничего не понимающихъ (въ ломброзовской криминальной антропологіи?) лицъ, онъ обыкновенно бываетъ очень либераленъ по части допущенія "смягчающихъ вину обстоятельствъ", по части оправданія преступниковъ и оставленія преступленій безнаказанными (стр. 49 и слѣд.). Въ томъ, что преступность ростетъ въ ужасающей прогрессіи, крѣпко виновата также и адвокатура, представители которой,-- нерѣдко съ совѣстью singolarmente élastica,-- только затемняютъ на судоговореніи разбираемыя дѣла, искажаютъ истину, стараются "сдѣлать сомнительнымъ и проблематичнымъ то, что само по себѣ просто и ясно" (стр. 72 и слѣд.). Надо, поэтому, сократить адвокатскій персоналъ, надо сократить время, удѣляемое для защитительныхъ (и обвинительныхъ) рѣчей, надо "стараться пресѣкать безполезную адвокатскую болтовню (gli inutili sprologui), которая служитъ только для того, чтобы давать ораторамъ возможность показать звучность ихъ голоса, и которая часто только затуманиваетъ головы присяжныхъ" (стр. 109). Не менѣе адвокатовъ-практиковъ повинны, въ указанномъ отношеніи (усиленіе преступности), и многіе (non pochi) юристы-теоретики, не уразумѣвшіе внутренняго смысла новой криминально-антропологической теоріи (ломброзовской) и, по недоразумѣнію, ссылающіеся на эту теорію въ своихъ вредныхъ разглагольствованіяхъ о невмѣняемости преступленій и въ своей, столь же вредной, пропагандѣ сантиментальной идеи о необходимости гуманнаго, мягкаго обращенія съ преступниками. "Они (эти теоретики) не поняли того, что новое криминально-антропологическое ученіе приводитъ только къ снятію съ преступника позорнаго клейма (scemare Tinfamia), а вовсе не къ освобожденію отъ кары, которую, напротивъ, оно санкціонируетъ". Они не сообразили того, что "тенденція къ преступленію, будучи врожденною, атаЦезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель. 15 вистическою (innata perché atavistica), можетъ быть уничтожена только отборомъ (читай: смертною казнью) или секвестраціей преступниковъ, можетъ быть сдержана или обуздана только страхомъ репрессіи (стр. 74--75). Публичность судебныхъ разбирательствъ, свобода печати, обстоятельно докладывающей публикѣ о томъ, что происходитъ въ судѣ,-- зло: благодаря имъ, въ обществѣ разсѣеваются сѣмена преступности. Надо, поэтому, сократить и ту, и другую (стр. 76, 115). Всяческіе союзы, ассоціаціи и пр. сильно способствуютъ росту преступности. "Надо желѣзною рукой уничтожить всѣ ассоціаціи, начиная съ дѣтскихъ и кончая политическими, коль скоро окажется (на чей глазъ?), что онѣ способствуютъ совершенію проступковъ или преступленій" (стр. 115). И пр., и пр., и пр.

Кары и репрессіи, апелляціи и кассаціи, амнистіи, тюрьма, судъ присяжныхъ, эластическая адвокатская совѣсть, судебная гласность, союзы и ассоціаціи и пр.,-- все это факторы или условія, дѣйствительно, соціальныя. Ломброзо въ своей книжкѣ почти исключительно обо всемъ этомъ только и говоритъ, касаясь "мизеріи" только очень слегка, да, къ тому же, и болѣе чѣмъ двусмысленно. Онъ не только признаетъ, но даже особенно налегаетъ на эти условія. Но, въ виду всего вышесказаннаго, право, можно было бы отъ души пожелать, чтобъ онъ ужь лучше и совсѣмъ не признавалъ "соціальныхъ условій", въ сферѣ которыхъ онъ, какъ мы видѣли, проявляетъ какое-то свирѣпое мракобѣсіе. Намъ кажется, что почитатели Ломброзо, указывая, при защитѣ этого послѣдняго, на его сочиненіе Sull'incremento del delitto in Italia, дѣлаютъ это... по недоразумѣнію.

Мы ни мало не хотимъ замалчивать, скрывать отъ нашихъ читателей то, что есть хорошаго и вѣрнаго въ писаніяхъ Ломброзо, а потому и спѣшимъ замѣтить, что въ только что названной книжкѣ имѣется нѣсколько страницъ такихъ, подъ которыми охотно подпишутся, навѣрное, всѣ противники туринскаго криминалиста-антрополога и даже тотъ самый Н. Колайяни, котораго Ломброзо такъ яро ненавидитъ за его Криминальную соціологію, всецѣло отрицающую ломброзовское криминально-антропологическое ученіе. Говоря все это, мы имѣемъ въ виду тотъ маленькій параграфъ въ Sull' incremento del delitto, въ которомъ идетъ рѣчь о cattivi governi есс. (дурное правленіе и пр.), какъ объ одномъ изъ факторовъ, обусловливающихъ возникновеніе и ростъ преступности. Въ этомъ параграфѣ Ломброзо проявляетъ себя если и не "геніальнымъ", то, во всякомъ случаѣ, вполнѣ здравомыслящимъ мыслителемъ. Такъ, здѣсь мы у него находимъ то совершенно вѣрное, не подлежащее никакому спору, положеніе, что извѣстная итальянская каморра была (и, прибавимъ отъ себя, есть и теперь, потому что она не исчезла) ничѣмъ инымъ, какъ "своего рода естественнымъ приспособленіемъ къ несчастнымъ условіямъ существованія со стороны народа, удерживаемаго правительствомъ въ варварскомъ состояніи" (una, specie di adattamento naturale alle condizioni infélici di un popolo reso barbaro dal suo governo). Что касается разбойничества, которымъ Италія славилась и славится до сихъ поръ, то, по словамъ нашего автора, оно представляло собою выраженіе "грубаго правосудія по отношенію къ угнетателямъ" (ипа specie di selvaggia giustizia contre gli oppressor). Весьма многочисленныя преступленія всякаго рода въ южной Италіи являются весьма естественнымъ отвѣтомъ на безсовѣстность, жадность, ростовщичество, грабежъ, насилія, всевозможныя злоупотребленія и непомѣрную эксплуатацію, которымъ подвергается бѣдное сельское населеніе со стороны представителей административной власти и имущаго класса. "Въ Фонди многіе сдѣлались разбойниками, благодаря поборамъ, вымогательствамъ и насиліямъ синдика Аманте". Извѣстные briganti, Коппа, Мазини, Тортора, "вступили на путь разбойничества въ виду остававшихся безнаказанными злоупотребленій и насилій (mal trattamenti impunit), которымъ подвергалось мѣстное населеніе". "Изъ 124 коммунъ Базиликата только 44 не дали ни одного разбойника,-- это были единственныя коммуны, въ которыхъ административная власть находилась въ рукахъ честныхъ синдиковъ". "Изъ двухъ сосѣднихъ коммунъ, Бомба и Монтаццоли, въ первой, въ которой бѣдняки не подвергались притѣсненіямъ (crano ben traitai), не было ни одного разбойника изъ мѣстныхъ жителей, между тѣмъ какъ во второй, гдѣ бѣднякамъ жилось плохо (сгапо malmenai), мѣстныхъ разбойниковъ насчитывалось очень много" (стр. 14 и 15).

Надо отдать справедливость, всѣ эти и еще кое-какія другія указанія и замѣчанія въ томъ же родѣ какъ нельзя болѣе резонны и цѣнны. Но, съ одной стороны, они крайне немногочисленны и положительно тонутъ въ интересующей насъ книжкѣ, въ которой они занимаютъ всего только около 5 страницъ изъ 140, а съ другой -- всѣ они стоятъ, на нашъ взглядъ, въ непримиримомъ противорѣчіи со всѣми остальными положеніями, утвержденіями и заключеніями, которыя наполняютъ эту книжку и обращики которыхъ нами приведены выше. Въ самомъ дѣлѣ, если преступленія (наприм., совершаемыя хотя бы тѣми же каморристами) представляютъ собою, какъ мы видѣли, результатъ adattamento naturale къ невозможнымъ условіямъ существованія, то не нелѣпо ли, на ряду съ этимъ констатированіемъ, утверждать, что первѣйшими, важнѣйшими, существеннѣйшими причинами (cause certissime, cause ргесірне) возникновенія и роста преступности служатъ: снисходительность закона, мягкость каръ, недостаточность репрессій, развращающее вліяніе суда присяжныхъ и проч.? Если все дѣло въ причинахъ этой послѣдней категоріи, то становится совершенно непонятнымъ, почему эти "несомнѣннѣйшія", "важнѣйшія" причины не даютъ о себѣ знать (какъ то видно изъ вышеприведенныхъ цитатъ) тамъ, наприм., гдѣ нѣтъ гнета, насилій, безобразій со стороны власть и богатство имущихъ. Если, наоборотъ, вся суть дѣла (какъ это слѣдуетъ изъ ломброзовскихъ же указаній) заключается въ невыносимой, раздражающей, развращающей и толкающей на преступленіе обстановкѣ, то какой, спрашивается, смыслъ въ ссылкахъ на "врожденную, атавистическую преступную тендендію", наличностью которой, якобы, обусловливаются преступленія? Если правда, что разбойничества, хотя бы въ той же южной Италіи, нѣтъ тамъ, гдѣ мѣстная администрація сносна, и что сильно развито оно тамъ, гдѣ эта мѣстная администрація дурна, то, значитъ, совершенно вздорно извѣстное уже намъ утвержденіе автора Sull'incremento del delitto in Italia, что упомянутая тенденція можетъ быть сдержана или обуздана только перспективою суровыхъ каръ, страхомъ безпощадной репрессіи... И такъ далѣе, и такъ далѣе. Вообще, все то немногое, что сказано Ломброзо по поводу cattivi govern) до такой степени не вяжется со всѣмъ остальнымъ, до такой степени полно уничтожается всѣмъ предъидущимъ и послѣдующимъ текстомъ книги, что на указанныя нами вѣрныя и безспорныя замѣчанія относительно роли соціальныхъ условій въ вопросѣ о преступности приходится смотрѣть, просто-на-просто, какъ на случайную обмолвку автора. Въ виду всего этого, мы себѣ и позволяемъ думать, что поклонникамъ и защитникамъ Ломброзо было бы, пожалуй, благоразумнѣе помалчивать о Sull'incremento del delitto in Italia (если только они знакомы съ содержаніемъ этого ломброзовскаго произведенія).

Ломброзо и его правовѣрные ученики, оставаясь глухи къ указаніямъ и требованіямъ криминальной соціологіи, на почвѣ которой единственно только и мыслимо истинное рѣшеніе вопроса о преступности, съ усердіемъ, трудолюбіемъ и настойчивостью, достойными лучшаго дѣла, копаются во всевозможныхъ мелочахъ, чаще всего -- совершенно ничтожныхъ, и съ серьезнымъ видомъ, точно путное дѣло дѣлаютъ, фабрикуютъ и устанавливаютъ всяческіе "антропологическіе признаки" преступности. "Признаковъ" этихъ и теперь уже, стараніями изслѣдователей "туринской школы", изготовлено такое великое множество, что для простой регистраціи ихъ понадобился бы, пожалуй, чуть не цѣлый томъ... "Признаки, признаки!-- съ комическимъ сокрушеніемъ восклицалъ на парижскомъ криминально-антропологическомъ конгрессѣ проф. Мануврье.-- Скоро не окажется ни одного честнаго человѣка, у котораго нельзя было бы найти, по крайней мѣрѣ, полудюжины ихъ". Это правда, "признаковъ" ломброзистами (и, прежде всего, самимъ Ломброзо) "открыто" уже очень много, слишкомъ даже много. А знаетъ ли читатель, какой изъ этихъ "признаковъ преступности" самый главный, основной, всеобусловливающій? Ломброзо и его ученики объ этомъ драгоцѣнномъ "признакѣ", служащемъ для нихъ путеводною звѣздой, политично помалчиваютъ, держатъ его отъ другихъ въ секретѣ, хотя въ "ученой" практикѣ своей въ немъ-то именно и находятъ для себя опору, имъ-то именно главнѣйшимъ образомъ и руководствуются. Что же это за "признакъ"? Хотя это и секретъ, но такъ какъ онъ слишкомъ ужь прозраченъ и такъ какъ всѣми, кому только это было интересно, онъ давно уже разгаданъ, то мы, думается намъ, не совершимъ особенно большой нескромности, если сообщимъ о немъ нашему читателю.

Самый существенный, самый точный, самый надежный и самый необходимый для антропологовъ-криминалистовъ ломброзовской школы "антропологическій" признакъ преступности -- это... жандармъ и кутузка. И да не подумаетъ читатель, что мы шутимъ. Нѣтъ, мы говоримъ это совершенно серьезно. Да, жандармъ и кутузка... Пока данный субъектъ не пришелъ въ интимное соприкосновеніе съ этими интересными явленіями природы, до тѣхъ поръ Ломброзо и его адепты никакъ не могутъ съ положительностью рѣшить, что такое этотъ субъектъ представляетъ собою съ криминальноа-нтропологической точки зрѣнія,-- есть ли онъ атавистъ или нѣтъ, обладаетъ онъ "порочною, недостаточною" организаціей или не обладаетъ. Аллахъ его, въ самомъ дѣлѣ, вѣдаетъ, кто онъ такой, что онъ такое, по существу-то своему!... Самое лучшее, поэтому, оставить его въ покоѣ, воздержаться отъ какихъ бы то ни было подозрѣній насчетъ свойствъ его организаціи и, каковы бы ни были эти свойства, считать его человѣкомъ "честнымъ", ничего общаго съ органическою "порочностью" неимѣющимъ. Совсѣмъ другое дѣло, если Ломброзо и ломброзисты видятъ этого же самаго субъекта трепещущимъ въ рукахъ жандарма, влекомымъ въ кутузку или уже ввергнутымъ въ эту послѣднюю. О, въ этомъ случаѣ никакихъ сомнѣній, никакихъ колебаній и быть даже не можетъ: онъ -- "несомнѣнный преступникъ", "несомнѣнный" представитель "преступнаго типа", "несомнѣнный атавистъ", "несомнѣнная преступная, порочная организація". У него должны бытъ "антропологическіе признаки преступности". Стоитъ только хорошенько ихъ поискать, и они, навѣрное, найдутся. И дѣйствительно, у такого злополучнаго объекта криминально-антропологическаго изслѣдованія находится обыкновенно рѣшительно все, что только угодно найти ученому изслѣдователю, чему только полагается быть у заправскаго "преступника" по каталогу "антропологическихъ признаковъ". Жандармъ и кутузка оказываются чрезвычайно чувствительными реактивами на "порочность" организаціи. Подъ ихъ воздѣйствіемъ на человѣка, у этого послѣдняго тотчасъ же "рѣзко", ярко, выпукло начинаютъ выступать всевозможные "антропологическіе признаки преступности", подобно тому, какъ, напримѣръ, подъ вліяніемъ струйки сѣроводороднаго газа изъ воднаго раствора, положимъ, какой-нибудь желѣзной соли моментально же начинаетъ выдѣляться густой черный осадокъ. Реактивы эти, въ самомъ дѣлѣ, замѣчательно тонки и чувствительны. Судите сами. Чуть не у каждаго изъ извѣстныхъ вамъ или встрѣчныхъ "честныхъ" людей при тщательномъ, а сплошь и рядомъ даже и при самомъ поверхностномъ, изслѣдованіи или осмотрѣ непремѣнно оказывается какой-нибудь изъянъ или даже много изъяновъ: то надбровныя дуги выдаются, какъ будто бы, больше, чѣмъ слѣдуетъ, по сравненію съ "нормою" ("любопытно было бы знать, кто и на какомъ основаніи эту самую "норму" декретировалъ!" -- восклицаютъ скептики), то лобъ, какъ будто бы, покатъ ("а позвольте полюбопытствовать, начиная съ какого уклона лобъ слѣдуетъ считать ненормально покатымъ?" -- злокозненно спрашиваетъ вѣнскій профессоръ Бенедиктъ), то носъ болѣе или менѣе приплюснутъ или смотритъ на сторону, то черепъ болѣе или менѣе напоминаетъ форму рѣдьки, то зубы разставлены несовсѣмъ правильно, то ушная сережка не рѣзко очерчена, то вихры на головѣ торчатъ, то волосы на бородѣ жидки или даже совсѣмъ отсутствуютъ, и пр., и пр., и пр. (припомните приведенное выше восклицаніе проф. Мануврье на парижскомъ конгрессѣ). И что же? Всѣмъ этимъ и имъ подобнымъ особенностямъ или, если хотите, аномаліямъ не придается обыкновенно никакого спеціальнаго значенія; всѣ, въ томъ числѣ и адепты ломброзовской школы, съ ихъ шефомъ во главѣ, проходятъ мимо нихъ совершенно равнодушно; ни о какой "порочной, недостаточной" организаціи ничьему уму онѣ не говорятъ. Но вотъ, благодаря тому или иному стеченію обстоятельствъ, обдаетъ эти, бывшія до сихъ поръ безразличными, особенности упомянутымъ нами выше антропологическимъ "сѣроводородомъ" и -- о, чудо!-- тотчасъ же онѣ окрашиваются въ зловѣщій черный цвѣтъ и начинаютъ вопіять о наличности "атавистической", "порочной, недостаточной" организаціи, тотчасъ же превращаются въ "несомнѣнные" антропологическіе признаки преступности... Да это еще что! Драгоцѣнный реактивъ открываетъ взору антропоіога-криминалиста ломброзовской школы вещи еще болѣе удивительныя, "признаки" преступности, еще болѣе сокровенные. Вотъ, напримѣръ, молодецъ, у котораго ни вы, ни другіе профаны въ криминальной антропологіи, ни многіе спеціалисты даже, не усматриваютъ никакихъ аномалій; но ломброзистъ, благодаря реактиву (молодецъ сидитъ въ тюрьмѣ), открываетъ у него и лицевую ассиметрію, и неправильности въ конформаціи черепа, и многія другія, въ такой же мѣрѣ многозначительныя и прискорбныя явленія,-- повторяемъ, совершенно невидимыя для неизощреннаго реактивомъ глаза. Вотъ, далѣе, другой молодецъ, тоже сидящій подъ замкомъ. На лбу у него красуется шрамъ. Ну, шрамъ, такъ шрамъ, -- говорите вы. Что-жь въ немъ такого особеннаго?... Стоитъ ли на него вниманіе обращать?... Мало ли отъ чего онъ могъ произойти! Можетъ быть, субъекта этого нянька уронила, когда онъ былъ маленькимъ; можетъ быть, онъ случайно упалъ и расшибся; можетъ быть, его кто-нибудь нечаянно поранилъ; можетъ быть, онъ геройски дрался съ врагами отечества и заполучилъ при этомъ ударъ по лбу саблею, пулею или ружейнымъ прикладомъ; можетъ быть... да мало ли что можетъ быть! Едва ли,-- добавляете вы,-- можно дѣлать какія бы то ни было злокачественныя заключенія о человѣкѣ на томъ основаніи, что у него имѣется шрамъ. Ломброзистъ, слушая такія ваши профанскія рѣчи, шлетъ по вашему адресу сострадательно-презрительную улыбку и, снисходя къ вашему невѣжеству, поучаетъ васъ: "этотъ шрамъ несомнѣнно указываетъ на буйный, драчливый правъ субъекта; рана, находившаяся на мѣстѣ шрама, несомнѣнно получена субъектомъ въ дракѣ; шрамъ этотъ несомнѣнно свидѣтельствуетъ намъ о томъ, что мы имѣемъ передъ собою преступника-"насильника". Гм... Такъ вотъ что обозначаетъ этотъ казавшійся вамъ такимъ невиннымъ шрамъ! Удивительно,-- восклицаете вы про себя,-- какъ сильно изученіе криминальной антропологіи, по программѣ Ломброзо, изощряетъ умъ! Но, тѣмъ не менѣе, вы, все-таки, остаетесь, какъ будто бы, немного неудовлетворенными. По отношенію къ вопросу о шрамѣ у васъ, все-таки, копошатся въ головѣ нѣкоторыя сомнѣнія, въ виду которыхъ вамъ хотѣлось бы, между прочимъ, спросить, не слѣдовало ли бы, прежде чѣмъ категорически утверждать, какое именно значеніе шрамъ этотъ имѣетъ съ криминально-антропологической точки зрѣнія, навести точныя справки о томъ, какъ въ дѣйствительности онъ произошелъ? Но, съ одной стороны, тонъ, которымъ произнесено ученое рѣшеніе по дѣлу о шрамѣ, настолько подавляетъ васъ своею рѣшительностью и безапелляціонностью, а съ другой -- ученый спеціалистъ продолжаетъ разсказывать такія интересныя вещи, что вы забываете о вашемъ вопросѣ. "Видите,-- звонко отчеканиваетъ этотъ спеціалистъ,-- какая коренастая, крѣпкая фигура у нашего субъекта, какія у него широкія плечи, какая развитая, могучая мускулатура?" Вы все это дѣйствительно видите и, въ простотѣ душевной, полагаете, что имѣть такую фигуру, такія плечи, такіе мускулы давай Богъ всякому. "Все это опять-таки несомнѣнно говоритъ намъ о томъ, что передъ нами -- преступникъ изъ категоріи "насильниковъ!" -- побѣдоносно заключаетъ, окидывая васъ торжествующимъ взглядомъ, спеціалистъ по туринской криминальной антропологіи... Гм... "Видите, какъ онъ прямо, смѣло смотритъ вамъ въ глаза?... Воры такъ не смотрятъ. Это -- несомнѣнный преступникъ-"насильникъ"!... У васъ ужь совсѣмъ готово сорваться съ языка замѣчаніе, что смотритъ субъектъ прямо и смѣло потому, быть можетъ, что у него, какъ говорится, "совѣсть чиста", но... въ конецъ подавленные сознаніемъ вашего непроходимаго невѣжества и неумѣнья разгадывать смыслъ самыхъ простыхъ вещей, вы смущенно молчите и виновато склоняете голову {Всѣ только что приведенные въ текстѣ примѣры представляютъ собою вовсе не "игру ума", какъ то, быть можетъ, подумаетъ иной читатель, а вполнѣ точное, сдѣланное нами (въ качествѣ очевидца) безъ малѣйшаго шаржа воспроизведеніе дѣяній туринскаго pensatore di депіо на парижскомъ криминально-антропологическомъ конгрессѣ 1889 года, во время посѣщенія конгрессистами Asile Sainte-Anne. Субъектъ со шрамомъ на лбу демонстрировался проф. Маньяномъ и затѣмъ осматривался нѣкоторыми конгрессистами, въ томъ числѣ и Ломброзо. Когда этотъ послѣдній, на основаніи указанныхъ нами въ текстѣ "признаковъ", поставилъ свой діагнозъ ("несомнѣнный преступникъ-насильникъ"), молчавшій до того времени проф. Маньянъ, изъ отдѣленія котораго взятъ былъ молодецъ со шрамомъ, съ лукавою улыбкой сообщилъ присутствующимъ, что въ ломброзовскій діагнозъ вкралась небольшая ошибочка: субъектъ, до интернированія его въ аз илѣ, проявлялъ себя воромъ, а не "насильникомъ", и что шрамъ на лбу произошелъ у него отъ пораненія при случайномъ паденіи, уже въ бытность субъекта въ азилѣ, а совсѣмъ не въ "дракѣ". Въ аудиторіи сенсація. Ломброзо, однако же, ни мало не смутился,-- не такой онъ человѣкъ, чтобы чѣмъ бы то ни было смущаться...}.

Какъ читатель видитъ, мы ни мало не погрѣшили противъ истины, когда замѣтили выше, что для адептовъ "новой итальянской криминально-антропологической школы" жандармъ и кутузка оказываются замѣчательно чувствительнымъ антрополого-химическимъ, если можно такъ выразиться, реактивомъ на "атавистическую", "порочную, недостаточную" организацію, а фактъ соприкосновенія человѣка съ этими предметами -- главнѣйшимъ, существеннѣйшимъ и драгоцѣннѣйшимъ антропологическимъ "признакомъ" преступности этого человѣка. Съ точки зрѣнія этого "признака", при употребленіи въ дѣло этого "реактива", "порочная, недостаточная" организація раскрывается передъ ученымъ изслѣдователемъ съ поразительною ясностью, во всей ея полнотѣ, со всѣми ея мельчайшими и сокровеннѣйшими деталями. Разъ "констатировано", что данный субъектъ схваченъ жандармомъ и посаженъ въ тюрьму, можно съ полною увѣренностью "констатировать" у него, даже закрывши глаза, всѣ антропологическіе "признаки" преступности, такъ обстоятельно разобранные и классифицированные Ломброзо и его учениками. "Признакъ" драгоцѣнный, въ полномъ смыслѣ этого слова, причемъ слѣдуетъ замѣтить, что въ дѣйствительности онъ еще драгоцѣннѣе, чѣмъ мы это изобразили выше. Въ предъидущихъ строкахъ у насъ шла рѣчь о томъ, какъ поразительно легко, при помощи его, съ положительностью, съ несомнѣнностью установлять всѣ нужные антропологу-криминалисту "антропологическіе признаки преступности". Оказывается, однако же, что разъ вы "научно" установили интересующій насъ теперь кардинальный, руководящій "признакъ", то можете, съ легкимъ сердцемъ, даже и совсѣмъ избавить себя, если угодно, отъ труда установленія какихъ бы то ни было другихъ "признаковъ", такъ какъ уже одного его вполнѣ достаточно для безошибочнаго заключенія о наличности у даннаго субъекта "порочной, недостаточной" организаціи. Послушайте, наприм., что говоритъ на этотъ счетъ нашъ русскій юристъ г. Дриль. "Совершеніе дѣяній, запрещенныхъ уголовнымъ закономъ,-- читаемъ мы въ одной изъ его статей (Вопросы уголовной антропологіи и парижскій уголовно-антропологическій конгрессъ), -- сопряжено съ такими неблагопріятными общественными послѣдствіями, что рѣшиться на послѣднія или игнорировать ихъ могутъ лишь въ томъ или другомъ отношеніи недостаточныя и порочныя натуры, вслѣдствіе того не имѣющія возможности бороться въ установленныхъ легальныхъ формахъ. Конечно, громадное большинство этихъ натуръ не суть больныя натуры въ тѣсномъ смыслѣ этого слова, но несомнѣнно (у Ломброзо и его послѣдователей всегда и все, что они говорятъ, оказывается "несомнѣннымъ"), что онѣ недостаточныя и порочныя натуры, продукты недостаточнаго органическаго развитія и органическаго регресса {Чтобы крайняя несостоятельность такихъ абсолютныхъ утвержденій выступила передъ нами со всею силой, для этого стоитъ только утвержденія эти прикинуть къ явленіямъ живой дѣйствительности. Возьмемъ слѣдующій примѣръ: "Въ Камышинскомъ уѣздѣ (Сарат. губ.),-- читаемъ мы въ Русскихъ Вѣдомостяхъ (1891 г., No 302),-- земскіе начальники и судебные слѣдователи завалены дѣлами о кражахъ хлѣба изъ амбаровъ, кладовыхъ и магазиновъ. По словамъ одного изъ ближайшихъ къ Камышину земскихъ начальниковъ, рѣдкую недѣлю не поступаетъ 30--40 протоколовъ о прайсахъ, причемъ виновными въ нихъ являются не отдѣльныя лица, а цѣлыя семьи. На-дняхъ одному изъ земскихъ начальниковъ пришлось разбирать пять дѣлъ о кражахъ въ с. Банномъ и изъ нихъ въ трехъ были обвиняемы отецъ, сынъ и дочери. При разборѣ дѣла выяснилось, что эти семьи не ѣли по двое, по трое сутокъ и, томимые голодомъ, рѣшились обокрасть мѣстнаго кулака, забравшись подъ его амбаръ и провернувъ въ немъ отверстіе; въ теченіе трехъ ночей они поочередно высыпали хлѣбъ. Тяжело было смотрѣть на этихъ несчастныхъ воровъ: истощенныя, худыя лица невольно говорили, что только тяжкая нужда и голодъ вызвали ихъ на преступленіе. Всѣ свидѣтели подтвердили, что обвиняемые никогда на подобныя преступленія не могли согласиться, и имъ не вѣрилось, чтобы семья Злобова (обвиняемые) совершили кражу,-- это честнѣйшая въ деревнѣ семья!"

Намъ очень хотѣлось бы знать, рѣшится ли г. Дриль примѣнить свой, приведенный нами въ текстѣ, безпощадный тезисъ къ "ворамъ", фигурирующимъ въ цитированномъ сообщеніи, рѣшится ли онъ сказать, что эти "воры", "честнѣйшіе", по отзывамъ ихъ однодеревенцевъ, люди, представляютъ собою "несомнѣнно порочныя, недостаточныя натуры, продукты недостаточнаго органическаго развитія и органическаго регресса"? Мы убѣждены въ томъ, что онъ не рѣшится сдѣлать этого, потому что для всякаго, хоть сколько-нибудь здравомыслящаго человѣка должно быть совершенно очевидно, что "воры" эти, просто-на-просто, измученные, доведенные голодомъ до отчаянія, не утратившіе еще инстинкта самосохраненія, нормальные люди, а вовсе не органически-порочныя и недостаточныя существа. А если г. Дриль не рѣшится, то весь свой тезисъ, отъ котораго вѣетъ на насъ духомъ мертваго доктринерства, онъ долженъ будетъ зачеркнуть цѣликомъ.}. Смыслъ этой характерной и любопытной цитаты совершенно ясенъ: если человѣкъ совершилъ дѣяніе, воспрещаемое уголовнымъ закономъ, т.-е. если онъ посаженъ въ кутузку, то это обстоятельство съ "несомнѣнностью" говоритъ о томъ, что онъ -- порочная, недостаточная натура, продуктъ органическаго регресса. Пойманъ -- и "воръ"; пойманъ -- и "порочная, недостаточная натура".

Слыша такіе отголоски ломброзовской теоріи преступности, невольно вспоминаешь о курьезномъ столкновеніи гр. Л. Толстого съ городовымъ. Идетъ гр. Толстой по улицѣ и видитъ, что городовой тащитъ пьянаго мужика въ участокъ, угощая его при этомъ тумаками. Начинаетъ Л. Н. убѣждать городоваго не бить мужика и, между прочимъ, укоризненно говоритъ ему: "Ты Евангеліе-то читалъ?" -- "Аты полицейскій уставъ-то читалъ?" -- выпаливаетъ въ отвѣтъ городовой.-- "Нѣтъ, не читалъ".-- "Ну, такъ и не суйся!"

Роль вотъ этого-то толстовскаго городового Ломброзо и его послѣдователи и играютъ въ криминально-антропологической наукѣ. Кто духомъ полицейскаго устава,-- памятованіе о которомъ необходимо для городовыхъ, но апеллированіе къ которому при рѣшеніи теоретическихъ научныхъ вопросовъ едва ли умѣстно,-- проникся не вполнѣ, кто не соглашается въ каждомъ субъектѣ, попавшемъ въ тюрьму, видѣть порочную, въ анатомическомъ и психофизіологическомъ смыслахъ, недостаточную натуру, продуктъ органическаго регресса, тому и разговаривать съ ними совершенно безполезно, такъ какъ онъ рискуетъ услышать отъ нихъ окрикъ: "не суйся!" Кто "пойманъ", того ужь они неукоснительно, во что бы то ни стало, всѣми правдами и неправдами, "уличатъ" въ атавизмѣ, психофизіологической недостаточности и пр.,-- "уличатъ" и затѣмъ, не принимая во вниманіе никакихъ "смягчающихъ обстоятельствъ", поступятъ съ ними по всей строгости законовъ туринской криминально-антропологической школы, т.-е. лишатъ его всѣхъ правъ "нормальнаго", въ антропологическомъ смыслѣ, человѣка и сошлютъ на вѣчное поселеніе въ области вырожденія. Жестокіе люди!

Прекратимъ, однако же, рѣчь объ этой ломброзовской философіи полицейскаго участка,-- тѣлъ болѣе, что ниже намъ еще придется встрѣтиться съ этою философіей во всей ея обнаженности, -- и обратимся къ характеристикѣ другихъ продуктовъ творчества Ломброзо.

И. Д--овъ.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VII, 1895

Оставить комментарий Добровольский Иван Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 21/08/2024. 71k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Добровольский Иван Иванович Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель.

Добровольский Иван Иванович
Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель