Lib.ru/Классика: Добровольский Иван Иванович. Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

**Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель*).**

*) Русская Мысль, кн. VII.

VI.

Тотъ фактъ, что воздвигнутая на атавистическомъ фундаментѣ ломброзовская теорія преступности быстро разсыпалась при первомъ же прикосновеніи къ ней строгой научной критики, весьма краснорѣчиво свидѣтельствуетъ намъ о томъ, что обоснована была эта теорія очень плохо, что она явилась не плодомъ тщательнаго, серьезнаго изученія вопроса о преступности, а результатомъ крайне поспѣшнаго и легкомысленнаго обобщенія немногочисленныхъ, наскоро собранныхъ, недостаточно провѣренныхъ, неряшливо обработанныхъ, небрежно обдуманныхъ и дурно понятыхъ фактовъ и данныхъ (все это безчисленными аппонентами Ломброзо и доказано было, какъ дважды два). Въ ломброзовскомъ ученіи о преступности развивается, въ сущности, вовсе не какая-либо научная теорія, въ строгомъ смыслѣ этого слова, а просто-на-просто предвзятая идея, созданная творческою фантазіей туринскаго "геніальнаго мыслителя". Утвердившись на этой идеѣ, сводящейся, какъ мы уже знаемъ, къ тому, что преступникъ есть продуктъ атавизма, авторъ ея насильственно и втиснулъ этого преступника въ грубо скомпонованную имъ атавистическую форму. Такъ распорядился Ломброзо съ "преступнымъ человѣкомъ", совершенно такъ же распорядился онъ и съ "геніальнымъ человѣкомъ".

Что такое геній? Геній есть продуктъ дегенераціи, родной братъ помѣшаннаго, -- категорически заявляетъ туринскій профессоръ. Установивъ эту формулу, онъ, по обыкновенію, началъ ее по-своему "подтверждать" и "доказывать", т.-е., по-просту, настаивать на ней, широко пуская въ ходъ всевозможныя натяжки и искаженія фактовъ, прячась за туманные термины, политично оставляемые имъ безъ точнаго опредѣленія, аргументируя всевозможными, иногда прямо-таки нелѣпыми, сравненіями и сопоставленіями и при всемъ этомъ преслѣдуя только одну цѣль -- во что бы то ни стало сблизить геніальность съ помѣшательствомъ. Плодомъ всѣхъ этихъ усилій и потугъ и явились сначала книжечка Genio е follia, а затѣмъ большая книга -- Uomo di geni. Въ книгахъ этихъ, развивающихъ теорію, созданную авторомъ, по собственному его признанію, "какъ бы подъ вліяніемъ экстаза", т.-е. по вдохновенію, по наитію, экспромптомъ, на невѣдомыхъ основаніяхъ (какъ и всегда!), Ломброзо "удалось опредѣлить, хотя отчасти, сущность и происхожденіе геніальности", "дать ключъ къ уразумѣнію таинственной сущности генія и къ объясненію тѣхъ странныхъ религіозныхъ маній, которыя иногда являлись ядромъ великихъ историческихъ событій", "помочь установить новую точку зрѣнія для оцѣнки художественнаго творчества геніевъ, путемъ сравненія произведеній ихъ въ области искусствъ и литературы съ такими же произведеніями помѣшанныхъ" (!), и, наконецъ, "оказать громадныя услуги судебной медицинѣ" {Обо всемъ этомъ скромно докладывается читателю въ авторскихъ предисловіяхъ къ третьему и четвертому изданіямъ книги Genio е follia. Мы цитировали и будемъ цитировать по русскому переводу съ 4 итальянскаго изданія: Геніальность и помѣшательство, изд. Ф. Павленкова, 1885 г.}. Какъ читатель видитъ, автору нашему "удалось", будто бы, сдѣлать чрезвычайно многое, рѣшить цѣлый рядъ грандіознѣйшихъ, сложнѣйшихъ и запутаннѣйшихъ вопросовъ. Если все это онъ дѣйствительно совершилъ, то въ такомъ случаѣ намъ слѣдовало бы поспѣшно и благоговѣйно преклониться передъ нимъ. Мы, однако же, воздержимся, пока что, отъ преклоненія и, не вѣря ему на слово (въ виду его поистинѣ "геніальной" нескромности), наведемъ документальныя справки о томъ, насколько и какъ онъ "уразумѣлъ" сущность чуть не всего сущаго.

Физіологическое сходство между геніальными людьми и психически-больными, по утвержденію Ломброзо, полнѣйшее. Вотъ, для примѣра, кое-какія изъ "доказательствъ" справедливости этого утвержденія. Какъ у геніевъ, такъ и у помѣшанныхъ одинаково часто наблюдаются внѣшніе признаки нервнаго возбужденія (большая живость движеній, порывистые жесты, усиленная мимика и пр.). Сближеніе это настолько "геніально", такъ прекрасно характеризуетъ оно степень критической и логической способности нашего мыслителя, что мы считаемъ не лишнимъ остановить на немъ на минуту вниманіе читателя. Скажите, пожалуйста, что бы вы подумали о человѣкѣ, который, съ самымъ серьезнымъ, академическимъ видомъ, сталъ бы, въ видахъ вашего поученія, проводить такія, напримѣръ, аналогіи хотя бы между тѣми же геніальными и помѣшанными людьми: какъ у первыхъ, такъ и у вторыхъ одинаково часто наблюдается движеніе языка, когда они говорятъ; какъ у тѣхъ, такъ и у другихъ въ выдыхаемомъ ими воздухѣ оказывается углекислота; какъ тѣ, такъ и другіе одинаково закрываютъ глаза, когда засыпаютъ, и т. д. Ergo, тѣ и другіе очень похожи, близко родственны между собою. Прослушавши такое "ученое" сообщеніе, вы, по всей вѣроятности, пожали бы плечами и съ досадою отвернулись бы отъ глупаго болтуна. И прекрасно бы сдѣлали, потому что, въ самомъ дѣлѣ, нужно быть прямо-таки неумнымъ человѣкомъ, чтобы не понимать, что на основаніи такихъ общихъ признаковъ никакихъ сходствъ въ данномъ случаѣ устанавливать совершенно невозможно. Какъ наличность движеній языка у генія и помѣшаннаго говоритъ намъ только о томъ, что оба они одинаково пользуются даромъ слова, такъ и наличность у нихъ внѣшнихъ признаковъ нервнаго возбужденія свидѣтельствуетъ только о томъ, что у обоихъ у нихъ существуетъ нервное возбужденіе, что у обоихъ у нихъ нервномозговая система усиленно работаетъ. Но развѣ одного только голаго указанія на возбужденное состояніе достаточно для характеристики помѣшаннаго и для характеристики генія? Развѣ Иванъ считается сумасшедшимъ, а Петръ -- геніемъ только потому, что у обоихъ у нихъ нервномозговая система усиленно работаетъ? Нѣтъ, конечно: первый -- сумасшедшій потому, что мозгъ его усиленно дурно, нелѣпо работаетъ, а второй -- геній потому, что его усиленная мозговая работа оказывается, по общему признанію, превосходною, прекрасною. Въ этихъ-то вотъ именно различіяхъ качества нервномозговой работы и заключается вся суть дѣла, когда рѣчь заходитъ о геніальности и сумасшествіи. И обходить молчаніемъ эту суть при попыткахъ сближенія генія съ помѣшаннымъ значитъ, по нашему мнѣнію, или обнаруживать довольно большую несообразительность,-- весьма странную для pensatore di genio,-- nm. грубо подтасовывать понятія, или же слишкомъ небрежно обращаться съ мыслью. Будемъ думать, что къ Ломброзо примѣнимо въ данномъ случаѣ третье изъ высказанныхъ предположеній. Но такъ или иначе, а логика-то при установленіи этого перваго "сходства" между геніемъ и помѣшаннымъ, все-таки, оказывается отсутствующею. Но, можетъ быть, это отсутствіе только случайное и кратковременное; можетъ быть, логика вернется къ автору, когда тотъ приступитъ къ дальнѣйшимъ "сближеніямъ"? Увы, она оказывается въ безсрочномъ отпуску: при проведеніи другихъ аналогій между геніемъ и помѣшаннымъ Ломброзо проявляетъ еще большую независимость своей мысли отъ логическихъ законовъ.

У помѣшанныхъ, какъ и у геніальныхъ людей, -- съ невозмутимою серьезностью возвѣщаетъ авторъ книги Геніальность и помѣшательство,-- констатируется обыкновенно увеличенное содержаніе фосфорно-кислыхъ солей въ выдѣляемой почками жидкости. Вотъ "несомнѣнное сходство"!... Во имя оскорбляемаго здраваго смысла, вы энергично протестуете противъ этого утвержденія; вы настойчиво указываете на то, что увеличенное содержаніе названныхъ солей совсѣмъ не характерно для генія и помѣшаннаго и что оно въ данномъ случаѣ рѣшительно ничего не доказываетъ; вы говорите, что оно бываетъ и должно быть у каждаго человѣка, кто бы онъ ни былъ, если только онъ выполняетъ усиленную мозговую работу и, слѣдовательно, усиленно тратитъ свое, богатое фосфоромъ, мозговое вещество, что, поэтому, оно въ одинаковой степени будетъ констатироваться какъ у сумасшедшаго, энергично продуцирующаго бредовыя идеи, такъ и у генія, поглощеннаго творчествомъ,-- и у гимназиста-классика, отчаянно борющагося съ трудностью пониманія какого-нибудь Ксенофонта или Овидія, и у департаментскаго чиновника, неприспособленнаго къ мышленію и къ изложенію мыслей, но обязаннаго составить и представить по начальству какую-нибудь докладную записку и въ этихъ видахъ дѣлающаго героическія умственныя усилія, и у читателя ломброзовскихъ произведеній, истощающаго свой мозгъ въ безплодныхъ попыткахъ постигнуть смыслъ "геніальныхъ" авторскихъ "обобщеній" и заключеній,-- вы настаиваете на томъ, что никакъ нельзя какой бы то ни было признакъ, какую бы то ни было черту, общую всѣмъ категоріямъ, пускать въ ходъ для доказательства сходства какихъ-либо двухъ изъ этихъ категорій. Напрасно,-- авторъ не удостоиваетъ васъ, т.-е., логику въ вашемъ лицѣ, ни малѣйшимъ вниманіемъ и спѣшитъ "доказать" смѣло выставленный имъ тезисъ.

"У одного англійскаго проповѣдника (кто онъ такой былъ, геній или сумасшедшій,-- объ этомъ ничего не говорится), всю недѣлю проводившаго въ праздности и только по воскресеньямъ съ большимъ жаромъ произносившаго проповѣди, именно въ этотъ день значительно увеличивалось въ мочѣ содержаніе фосфорно-кислыхъ солей, тогда какъ въ другіе дни оно было крайне ничтожно. Впослѣдствіи Смитъ многими наблюденіями подтвердилъ тотъ фактъ, что при всякомъ умственномъ напряженіи увеличивается количество мочевины въ мочѣ". До крайности изумленные этимъ "доказательствомъ", которымъ Ломброзо, самъ того но подозрѣвая, бьетъ наповалъ доказываемый имъ тезисъ, вы восклицаете: "Ну, да, ну, да, именно вотъ потому, что и фосфорно-кислыхъ солей, и мочевины бываетъ много при всякомъ умственномъ напряженіи, и нельзя извлекать доводовъ въ пользу идеи о родственности геніальности съ сумасшествіемъ... изъ сосудовъ съ почечными выдѣленіями!..." Но авторъ, восхищенный неотразимою доказательностью приведеннаго имъ примѣра съ англійскимъ проповѣдникомъ, пропускаетъ мимо ушей ваше восклицаніе и, въ свою очередь, побѣдоносно восклицаетъ: "и въ этомъ отношеніи аналогія между геніальностью и сумасшествіемъ представляется несомнѣнною!" Пощадите, pensatore di genio!

Но Ломброзо пощады не знаетъ и неукоснительно продолжаетъ по тому же металогическому (не знаемъ, есть ли такое слово) методу "сближать" геніевъ и сумасшедшихъ. У этихъ послѣднихъ,-- докладываетъ онъ,-- весьма часто наблюдаются: сѣдина, облысѣніе, худоба, вялая, неразвитая мускулатура, ослабленная генеративная дѣятельность и пр. То же и въ такой же степени часто констатируется и у геніевъ или великихъ людей. Въ самомъ дѣлѣ, "Цезарь боялся блѣдныхъ и худыхъ Кассіевъ, д'Аламберъ, Фенелонъ, Наполеонъ были въ молодости худы, какъ скелеты". О Вольтерѣ Сегюръ пишетъ: "худоба его доказываетъ, какъ онъ много работаетъ; изможденное и согбенное тѣло его служитъ только легкою, прозрачною оболочкой, сквозь которую какъ будто видишь душу и геній этого человѣка". Что такое?... Кто-то кого-то "боялся"; кто-то "въ молодости былъ" тощъ, а потомъ, очевидно, пополнѣлъ, но геніемъ быть, все-таки, не пересталъ; кто-то исхудалъ отъ усиленной работы,-- ergo, геніи очень похожи на сумасшедшихъ. Читая такія вещи, разсказываемыя, къ тому же, съ поразительнымъ апломбомъ, вы, по всей вѣроятности, начинаете, вмѣстѣ съ пишущимъ эти строки, прямо-таки досадовать на слишкомъ ужь беззаботнаго по части логики и смысла философа изъ Турина. Вамъ, быть можетъ, хотѣлось бы поставить на видъ этому философу, что если великіе люди часто бываютъ очень худощавыми, лысыми, физически слабыми и пр. (да и можно ли, полно, утверждать все это по отношенію къ геніямъ или великимъ людямъ вообще?), то, вѣдь, это самымъ естественнымъ образомъ объясняется тѣмъ, что они, эти великіе люди, сплошь и рядомъ ведутъ самую нерегулярную, самую негигіеничную жизнь, истощаютъ себя работою (самъ же авторъ, со словъ Сегюра, говоритъ, что худоба Вольтера свидѣтельствуетъ о томъ, что этотъ послѣдній много работалъ) и что ихъ неустанно и энергично функціонирующій мозгъ поглощаетъ и тратитъ на себя большую часть живыхъ силъ и рессурсовъ организма, которыхъ поэтому и остается очень мало для другихъ системъ, органовъ и функцій. А если такъ, то какія же могутъ быть основанія для сближенія, на этомъ пунктѣ, геніевъ и сумасшедшихъ, для которыхъ, къ слову сказать, худоба и тому подобные признаки, опять-таки, совсѣмъ не характерны? Хотѣлось бы вамъ сказать все это и еще многое другое, но... вы, надо полагать, начинаете уже замѣчать, что отъ ломброзовскихъ положеній и "доказательствъ" голова ваша кругомъ идетъ, у васъ, пожалуй, мелькаетъ тревожное опасеніе, что ломброзовская "геніальность", чего добраго, еще заразительна, и, движимые чувствомъ самосохраненія, рѣшительно уклоняетесь отъ дальнѣйшаго собесѣдованія со "знаменитымъ" авторомъ на тему о физіологическихъ сходствахъ генія и сумасшедшаго, хотя самъ-то этотъ авторъ далеко еще не считаетъ вопроса исчерпаннымъ и продолжаетъ сыпать въ такой же мѣрѣ "несомнѣнными", какъ и предъидущія, доказательствами своей тезы: "мыслителямъ наравнѣ съ помѣшанными свойственны: постоянное переполненіе мозга кровью (гиперэмія), сильный жаръ въ головѣ, охлажденіе конечностей, склонность къ острымъ болѣзнямъ мозга, слабая чувствительность къ голоду и холоду" {Всѣ приведенныя въ этой главѣ положенія Ломброзо, а также и подлинныя цитаты взяты нами изъ книги Геніальность и помѣшательство. См. стр. 5--7.}. Но для васъ, думается намъ, уже за-глаза довольно и ранѣе приведенныхъ "доказательствъ": Ломброзо васъ вполнѣ убѣдилъ. Въ чемъ, это другой вопросъ.

Отмѣтимъ здѣсь, кстати, слѣдующую, очень любопытную и характерную для ломброзовскаго "творчества", черточку. Сближая, по физіологическимъ "признакамъ", генія съ помѣшаннымъ, авторъ не считаетъ нужнымъ опредѣленно сказать читателю, что, собственно, онъ подразумѣваетъ подъ еловомъ "геній". Благодаря недостатку точнаго опредѣленія, понятіе это остается очень туманнымъ, расплывающимся. Вводить понятія съ такимъ характеромъ въ ученое изслѣдованіе, казалось бы, совсѣмъ недозволительно. Но для Ломброзо, чѣмъ шире, неопредѣленнѣе, туманнѣе данное понятіе, тѣмъ лучше, тѣмъ удобнѣе, такъ какъ въ смутно очерченныя рамки его можно вставлять рѣшительно все, что угодно, все, что можетъ потребоваться по ходу "доказательствъ" того или иного положенія. Этою возможностью ученый нашъ обыкновенно широко и пользуется. Въ частныхъ примѣрахъ "великихъ людей", отличавшихся тѣми или иными особенностями, у него на каждомъ шагу, на ряду съ Наполеонами, Петрами Великими и пр., мелькаютъ всякіе Сантейли, Кребильоны, Ломбардини, безъименные "англійскіе проповѣдники", "мыслители" вообще и т. д., и т. д., причемъ читатель приглашается вѣрить на слово, что все это "геніи". У помѣшаннаго есть такой-то "признакъ"; есть онъ, положимъ, и у какого-нибудь Сидора. Прекрасно,-- для цѣлей "ученаго изслѣдованія" о сходствахъ генія съ помѣшаннымъ можно воспользоваться и Сидоромъ,-- для этого стоитъ только молча ввести его въ сонмъ "геніевъ" и затѣмъ, указывая на него пальцемъ, съ торжествующимъ видомъ заявить: "видите, признакъ этотъ свойственъ и геніямъ". Вообще, очень удобно оставлять трактуемыя понятія безъ точныхъ опредѣленій.

VII.

Такъ какъ мы имѣемъ въ виду совсѣмъ не детальный, систематическій разборъ произведеній Ломброзо, а исключительно только характеристику мысли этого ученаго, а также пріемовъ и метода его научнаго творчества, то поэтому и не будемъ здѣсь останавливаться на дальнѣйшихъ доказательствахъ и соображеніяхъ нашего автора о родственной близости геніальности съ сумасшествіемъ, а укажемъ,-- въ видахъ все той же характеристики,-- на кое-какіе положенія, выводы и умозаключенія Ломброзо, касающіеся другихъ сторонъ вопроса о геніальности и разсыпанные въ его писаніяхъ.

Чтобы обстоятельно, всесторонне разобрать упомянутый вопросъ, для этого необходимо тщательно изучить, между прочимъ, тѣ внѣшнія условія, при которыхъ геніальность проявляется и при которыхъ совершается творчество генія. Ломброзо все это, дѣйствительно, и изучаетъ. Онъ собираетъ цѣлыя груды всевозможныхъ, самыхъ разнокалиберныхъ данныхъ,-- геологическихъ, географическихъ, топографический, метеорологическихъ, климатологическихъ, этнографическихъ и пр., и пр.,-- и затѣмъ всматривается, въ какомъ отношеніи всѣ эти данныя стоять къ имѣющимся у него подъ руками даннымъ о "геніальности". Говоря вообще, противъ такого пріема изслѣдованія нельзя выставить никакихъ возраженій. Почему бы, въ самомъ дѣлѣ, и не сопоставить "генія", по возможности, со всѣми, даже второстепенными и третьестепенными условіями окружающей его среды и не посмотрѣть, нѣтъ ли между нимъ и каждымъ изъ этихъ условій какой-нибудь причинной связи и внутренней зависимости? Все это не только можно, а даже должно дѣлать, но только... осторожно. Сравнивать, сопоставлять мы можемъ рѣшительно все, что намъ угодно, можемъ мы на

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель. 7 основаніи этихъ сравненій и сопоставленій дѣлать и умозаключенія, выводы, обобщенія, но только намъ безусловно необходимо при этомъ постоянно руководиться строгою критическою мыслью. Если же мы, при нашей работѣ, позволимъ себѣ эмансипироваться отъ этого руководства, то съ нами весьма легко можетъ случиться, что отношеній между сопоставляемыми нами явленіями мы совсѣмъ не осмыслимъ, вмѣсто факта причинной связи между этими явленіями установимъ только фактъ сосуществованій,-- другими словами, нафабрикуемъ "ученыхъ" иллюстрацій къ извѣстной поговоркѣ: "въ огородѣ бузина, а въ Кіевѣ дядька"... Все это съ нашимъ "знаменитымъ" ученымъ дѣйствительно и случается на каждомъ шагу.

Хочетъ, наприм., Ломброзо посмотрѣть, нѣтъ ли соотношеній зависимости между распредѣленіемъ тепла по земной поверхности и распредѣленіемъ геніевъ по лицу земли, нѣтъ ли внутренней связи между температурными колебаніями и колебаніями въ творчествѣ геніевъ. Что-жь, почему бы и не посмотрѣть? Ломброзо смотритъ, сопоставляетъ, сравниваетъ и приходитъ къ слѣдующимъ обобщеніямъ, о которыхъ онъ уже говорилъ въ своемъ Uomo di genio и къ которымъ еще разъ возвращается въ Il délitto politico (стр. 56). Чаще всего геніи нарождаются въ странахъ съ мягкою температурой, въ особенности съ морскимъ климатомъ. Особенно ясно фактъ преимущественной принадлежности геніевъ теплымъ странамъ видѣнъ на примѣрѣ великихъ музыкальныхъ маэстро. Изъ набранныхъ Ломброзо 118 лицъ этой категоріи на одну только Италію, страну южную, приходится 44 (болѣе 37%), да и въ самой-то Италіи, чѣмъ южнѣе, тѣмъ композиторовъ оказывается больше: изъ числа 44 на одинъ только Неаполь съ Сициліей приходится 27 и только 17 на среднюю и сѣверную Италію. На этомъ обобщеніи мы особенно настаивать не будемъ, хотя и по отношенію къ нему не можемъ не замѣтить, что оно отличается обычными свойствами всѣхъ вообще ломброзовскихъ обобщеній. Въ самомъ дѣлѣ, точно на музыкальныхъ геніяхъ свѣтъ клиномъ сошелся! Мало ли есть геніевъ и въ другихъ сферахъ дѣятельности человѣческаго духа,-- наприм., въ поэзіи, литературѣ, философіи, наукѣ, политикѣ и т. д.! Если ужь слѣдить за распредѣленіемъ геніевъ по географическимъ широтамъ, то всѣхъ ихъ, казалось бы, и слѣдовало взять въ разсчетъ, а не ограничиваться какою-либо маленькою категоріей ихъ и не переносить обобщеній съ этой категоріи на геніевъ вообще. У Ломброзо же въ посылкѣ стоятъ уста-музыканты, а въ заключеніи оказываются уже просто геніи. А, вѣдь, если взять геніевъ вообще, то, пожалуй, ихъ въ теплыхъ-то странахъ окажется и не больше, а меньше, чѣмъ въ болѣе холодныхъ, и тогда ломброзовское обобщеніе представится, по меньшей мѣрѣ, слишкомъ поспѣшнымъ и не весьма основательнымъ. Но оставимъ его и перейдемъ къ другому, еще гораздо болѣе любопытному обобщенію.

Задается Ломброзо вопросомъ, не зависитъ ли творчество геніевъ отъ сезоновъ, т.-е. отъ высоты средней температуры въ различныя времена года. Зависитъ,-- рѣшаетъ онъ, порывшись предварительно въ запасенныхъ имъ ворохахъ всяческихъ матеріаловъ, въ массѣ которыхъ можно найти факты для "подтвержденія" какихъ угодно положеній. Изъ 1,867 занесенныхъ имъ въ его списки всякаго рода геніальныхъ произведеній (creazioni geniali) 539 (около 29%) относятся къ веснѣ, 485 (26%) -- въ осени, 475 (болѣе 25%) -- къ лѣту и, наконецъ, 368 (почти 20%) -- къ зимѣ. Ergo, самымъ плодороднымъ, по части продуктовъ геніальнаго творчества, сезономъ является весна, за нею слѣдуетъ осень, далѣе идетъ лѣто и, наконецъ, зима (Il delitto politico, р. 56). Встрѣтившись съ этимъ оригинальнымъ обобщеніемъ, мы, признаться, пришли въ немалое недоумѣніе. Намъ, прежде всего, самъ собою пришелъ въ голову, какъ онъ, вѣроятно, придетъ и нашему читателю, вопросъ: какимъ образомъ Ломброзо съумѣлъ опредѣлить, съ точностью до трехъ мѣсяцевъ, время созданія упоминаемыхъ имъ 1,867 (трудолюбіе-то какое!) геніальныхъ произведеній? Казалось бы, что будь мыслитель хоть семи пядей во лбу, дѣлать такія точныя опредѣленія, за исключеніемъ какихъ-нибудь совершенно исключительныхъ случаевъ, онъ рѣшительно не въ состояніи. Въ самомъ дѣлѣ, мы, вѣдь, прекрасно знаемъ, что даже одно выполненіе великаго произведенія,-- съ перомъ, съ кистью, съ рѣзцомъ въ рукѣ,-- требуетъ обыкновенно весьма долгаго времени, сплошь и рядомъ затягивается на цѣлые годы, нерѣдко на очень многіе годы. За все это время геніальное произведеніе непрерывно творится, создается. Но, строго говоря, созиданіе это начинается гораздо раньше того момента, когда геній принимается за выполненіе. Великая идея, вложенная въ книгу, въ картину, въ статую, осуществленная въ какомъ-либо политическомъ актѣ и пр., является опять-таки не экспромтомъ; оно вырабатывается, вынашивается въ головѣ,-- на большую долю, даже безсознательно,-- также долго, оказывается результатомъ длительной мозговой работы, представляетъ собою завершеніе медленнаго и постепеннаго синтеза ранѣе сложившихся или усвоенныхъ идей, понятій, представленій извѣстной категоріи. Такимъ образомъ, корни всякой великой (какъ и невеликой) идеи оказываются уходящими далеко въ прошлое созидающаго генія. Гдѣ начало этой идеи, въ какой моментъ она зародилась, когда окончательно оформилась, какой моментъ въ процессѣ ея выполненія самый существенный,-- все это такіе вопросы, которые, въ сущности, даже и предлагать совсѣмъ нельзя. Мы, конечно, ни мало не погрѣшимъ противъ истины, если скажемъ, что всякое великое произведеніе созидалось (безсознательно и сознательно) въ теченіе всей, предшествовавшей появленію его на свѣтъ Божій, жизни генія. А если такъ, то не нелѣпо ли пріурочивать его къ тому или другому времени года, какъ это дѣлаетъ Ломброзо? Если бы вы спросили,-- ну, хоть Дарвина,-- въ какой именно сезонъ, въ весенній или осенній, создалъ онъ свою знаменитую теорію происхожденія видовъ, то онъ, конечно, отвѣтилъ бы вамъ на вашъ вопросъ только обычною ему кроткою, милою улыбкой, полагая, что вы надъ нимъ довольно неостроумно подшучиваете (да мы вполнѣ увѣрены, что ни одинъ

Цезарь Ломброзо, бакъ ученый и мыслитель. 9 изъ нашихъ читателей и не предложилъ бы никогда столь дикаго вопроса). А вотъ Ломброзо такъ 1,867 разъ предложилъ этотъ вопросъ и -- что еще удивительнѣе -- самъ же далъ и категорическіе, поражающіе точностью отвѣты: такіе-то шедевры созданы весной, такіе-то зимой и пр. Этакій, вѣдь, глубокій, пронизывающій своимъ умственнымъ взоромъ самыя сокровенныя тайны, мыслитель! Но какимъ же, однако, пріемомъ онъ пользовался при этихъ своихъ удивительныхъ опредѣленіяхъ? Очень простымъ, простымъ до геніальности (не даромъ же онъ -- pensatore di genio): вышла книга въ свѣтъ, положимъ, въ маѣ, онъ и умозаключаетъ, что созданіе ея относится къ маю; сдернулъ художникъ покрывало съ только что оконченной картины и далъ къ этой послѣдней доступъ публикѣ; произошло это, ска;емъ, въ декабрѣ, и вотъ Ломброзо "констатируетъ", что такая-то картина создана зимой... Что же, впрочемъ, ему и дѣлать, если, при охотѣ смертной къ установленію разныхъ таинственныхъ отношеній между вещами и явленіями, у него никакого иного пріема въ данномъ случаѣ подъ руками не было, да и быть не могло? Но намъ-то, въ виду такихъ логическихъ сальто-мортале, остается только tirer l'échelle, какъ говорятъ французы.

Вотъ, далѣе, приходитъ Ломброзо въ голову,-- по правдѣ сказать, довольно экстравагантная,-- мысль заняться вопросомъ, нѣтъ ли отношеній зависимости между степенью геніальности страны и характеромъ геологическихъ формацій въ этой странѣ. Справившись въ своихъ матеріалахъ, нашъ ученый рѣшаетъ, что зависимость такая дѣйствительно есть и что ее можно выразить очень даже простою формулой: "minimum геніальности (т.-е. минимальное число великихъ, выдающихся людей) совпадаетъ съ maximum'омъ мѣловыхъ образованій" (Il delitto politico, р. 76). Изъ діаграммы же, изображенной на стр. 151, мы узнаемъ, что геніальность больше всего процвѣтаетъ на наносной (аллювіальной) формаціи. Обобщенія эти представляются намъ до такой степени академически-глубокомысленными, что мы, въ качествѣ профана, спѣшимъ поскорѣе проскользнуть мимо нихъ, припоминая на ходу поговорку насчетъ "бузины въ огородѣ" и рекомендуя автору дополнить слѣдующее изданіе книги такими же учеными справками о томъ, не существуетъ ли, грѣхомъ, какой-либо зависимости между степенью геніальности и числомъ вороньихъ гнѣздъ въ данной странѣ или частотою родовъ двойнями, или цвѣтомъ разводимыхъ поросятъ, или степенью распространенности культуры огурцовъ и пр. Впрочемъ, нѣтъ,-- беремъ свою рекомендацію назадъ, потому что Ломброзо ни въ какихъ рекомендаціяхъ, очевидно, не нуждается: онъ самъ все предусмотритъ. Вотъ мы только что заикнулись о культурѣ огурцовъ, а оказывается, что Ломброзо уже предупредилъ насъ, наведя точныя справки о таинственной связи между геніальностью и культурою... пшеницы (пшеница, положимъ, не огурцы, но разстояніе-то между тѣмъ и другимъ растительнымъ продуктомъ, съ интересующей насъ точки зрѣнія, думается намъ, не очень ужь большое). Въ странахъ, въ которыхъ производится много пшеницы,-- читаемъ мы у него на стр. 78 (Il delitto politico), -- монархическія тенденціи преобладаютъ надъ республиканскими (а нужно замѣтить, что между этими послѣдними и степенью геніальности авторъ нашъ находитъ отношенія прямой зависимости). Ну, а вотъ, наприм., съ Сѣверо-Американскими Соединенными Штатами, которые, какъ извѣстно, продуцируютъ пшеницу въ наибольшемъ, по сравненію съ другими странами, количествѣ, какъ же намъ быть?-- спрашиваемъ мы мимоходомъ нашего глубокомысленнаго ученаго, который даже и цѣнныя-то данныя сплошь и рядомъ ухитряется, какъ, наприм., въ настоящемъ случаѣ, преподносить читателю въ такомъ неосмысленномъ, несуразномъ видѣ, что остается только рукой махнуть.

VIII.

Просматривая IV главу Политическаго преступленія (razza, ророlazione, sua genialita, cultura, pazzia e criminalita), мы находимъ въ ней, между прочимъ, прелюбопытнѣйшія соображенія насчетъ соотношеній между цвѣтомъ волосъ и геніальностью. И чего, чего тутъ только ни приводится въ доказательство существованія названныхъ соотношеній! "Извѣстно, что египетскіе, халдейскіе и ассирійскіе памятники изображаютъ высокопоставленныхъ особъ (la persone d'alto rando) съ голубыми глазами, съ бѣлокурыми волосами". "Героическій типъ въ Греціи былъ, безъ сомнѣнія, бѣлокурый. Боги и герои Гомера всегда высоки ростомъ, бѣлокуры и имѣютъ свѣтлый цвѣтъ глазъ". "Царь Менелай (извѣстный, замѣтимъ мы отъ себя, больше по оффенбаховской опереткѣ, въ качествѣ "царицына мужа") бѣлокуръ". "Всѣ любовники и cinedi (оставляемъ это слово безъ перевода) Сафо были бѣлокуры". "Въ римской аристократіи должны были преобладать субъекты бѣлокурые, если судить" по тому-то и по тому-то. "Данте и Петрарка воспѣваютъ бѣлокурые волосы Беатриче, Матильды и Лауры". "Протестантизмъ, какъ выраженіе эволюціи католицизма, распространился въ большей степени между бѣлокурыми, чѣмъ между темноволосыми народами Европы". Съ другой стороны, оказываются "низшими (въ духовномъ смыслѣ) почти всѣ темноволосые народы средиземно-морского бассейна",-- иберійцы, кельты Западной Европы, древніе лигуры, аріо-романцы, семиты, иранцы, берберы, копты и пр. (Il dellito politico, р. 97--100). Ну, такъ что-жь?-- спроситъ читатель, ознакомившись со всѣми эти драгоцѣнными указаніями.-- Да ничего; геніальность стоитъ, вотъ, въ связи со свѣтлыми тонами наружныхъ покрововъ, только и всего, -- отвѣтитъ ему "знаменитый" авторъ, "уразумѣвшій таинственную сущность генія", какъ онъ уже доложилъ объ этомъ раньше. И если читатель, несмотря на старательно собранныя и любезно ему преподнесенныя свѣдѣнія о любовникахъ Сафо, о царѣ Менелаѣ и пр., все-таки, ни на шагъ не подвинулся въ уразумѣніи упомянутой сущности, то Ломброзо въ этомъ ужь совсѣмъ не виноватъ: онъ сдѣлалъ, съ своей стороны, все, что могъ, съ цѣлью дать любознательнымъ людямъ найденный имъ "ключъ" къ тайнѣ геніальности. А, кстати, съ "ключомъ"-то этимъ, какъ будто бы, не все обстоитъ благополучно. Ломброзо только что повѣдалъ намъ, что наибольшая геніальность наблюдается у бѣлокурыхъ народовъ. А, вѣдь, бѣлокурые народы жительство имѣютъ, по преимуществу, въ странахъ, сравнительно холодныхъ, лежащихъ далѣе къ сѣверу; да и въ текстѣ книги мы находимъ, въ связи съ указаніемъ на успѣхи протестантизма, прямое указаніе на Германію, Англію и пр. Между тѣмъ, мы еще очень недавно слышали отъ автора, что чѣмъ страна теплѣе, южнѣе (въ извѣстныхъ, конечно, предѣлахъ), тѣмъ въ ней, будто бы, больше и геніевъ; припомнимъ, наприм., ссылку хотя бы на Италію. А чѣмъ южнѣе страна, тѣмъ и цвѣтъ наружныхъ покрововъ у людей темнѣе; да и самъ авторъ, какъ мы видѣли, говоритъ о темноволосыхъ обитателяхъ средиземно-морского бассейна. Такимъ образомъ, геніальность одинъ разъ оказывается стоящею въ интимной связи съ темными волосами, а въ другой разъ -- со свѣтлыми. Выходитъ какая-то путаница, получается противорѣчіе,-- "ключъ"-то совсѣмъ не отпираетъ, а только вертится въ крѣпко запертомъ замкѣ. Впрочемъ, Ломброзо къ противорѣчіямъ не привыкать стать: они у него на каждомъ шагу. А такъ какъ дѣло ему приходится имѣть съ ними очень часто, то и расправляться съ ними, когда это ему понадобится, онъ научился живо, по-военному, какъ это мы покажемъ на частныхъ примѣрахъ ниже. Теперь же послушаемъ, что скажетъ намъ Ломброзо о "топографическихъ" условіяхъ геніальности.

"Какъ уже было показано въ Uomo di genio, горы (если только онѣ не очень ужь высоки) благопріятствуютъ геніальности" (Il delitto politico, р. 59). Замѣтивъ мимоходомъ, что, несмотря ни на діаграмму, приложенную къ тексту, ни на раскрашенныя карты Франціи (Ломброзо всѣ свои такого рода выводы дѣлаетъ, главнымъ образомъ, на основаніи данныхъ о Французскихъ департаментахъ), приложенныя въ концѣ книги, положеніе это не перестаетъ оставаться, въ нашихъ глазахъ, довольно сомнительнымъ, такъ какъ включеніе лицъ въ категорію геніальныхъ или выдающихся въ значительной степени зависитъ отъ авторскаго произвола (въ однихъ департаментахъ, въ которыхъ великихъ людей должно полагаться, по штату, много, въ рангъ выдающихся людей могутъ оказаться возведенными всякія célébrités de clocher, и, наоборотъ, тамъ, гдѣ не слѣдуетъ быть обилію въ геніяхъ, могутъ не попасть въ регистръ и такіе люди, котерые вполнѣ заслуживаютъ упоминанія въ числѣ крупныхъ величинъ),-- замѣтивъ это, переходимъ къ вліянію равнинъ на геніальность. "Говоря вообще, равнина... съ незапамятныхъ временъ отличалась консервативнымъ духомъ своихъ обитателей и бѣдностью геніальными людьми" (I. с., р. 71). А что такое, по Ломброзо, геніальный человѣкъ (помимо его родственности съ сумасшедшимъ)? Это -- врагъ рутины, адептъ реформъ и нововведеній, пролагатель новыхъ путей (въ сферѣ мысли и житейской практики), нонконформистъ. Имѣя это въ виду, наводимъ справку о томъ, что говоритъ Ломброзо о русскомъ народѣ. Оказывается, что этотъ послѣдній относится нашимъ авторомъ къ числу народовъ, essenzidlmente novatori, т.-е. крайне склонныхъ ко всякимъ новшествамъ (И delitto politico, р. 131). Быть можетъ, это и очень лестно для насъ, но, вѣдь, нашъ народъ "съ незапамятныхъ временъ" живетъ, какъ кажется, на равнинѣ. Очевидно, и на этомъ пунктѣ мы встрѣчаемся у Ломброзо съ маленькимъ противорѣчіемъ, которое заставляетъ насъ думать, что или мы, русскіе, не склонны къ новшествамъ, т.-е. консервативны, или равнина, сама по себѣ, вовсе ужь не такъ консервативно дѣйствуетъ на ея обитателей, какъ это утверждаетъ авторъ. Впрочемъ, тутъ можетъ быть сдѣлано еще третье предположеніе, а именно: угнетающее духъ вліяніе равнинности пересиливается, парализуется въ Россіи какими-нибудь другими, болѣе могучими вліяніями. Но есть ли дѣйствительно въ Русской землѣ такія вліянія? Есть, и, притомъ, довольно любопытныя, если судить по кое-какимъ ломброзовскимъ указаніямъ. На этихъ послѣднихъ мы остановимся, мимоходомъ, ниже, а теперь поговоримъ о другомъ.

Не стоитъ ли степень геніальности въ отношеніяхъ зависимости къ густотѣ населенія? На вопросъ этотъ Ломброзо отвѣчаетъ отрицательно, причемъ говоритъ, по правдѣ сказать, довольно странныя вещи, являющіяся, впрочемъ, лишь точнымъ воспроизведеніемъ того, что уже было сказано имъ на этотъ счетъ въ Uomo di genio. Въ каждой странѣ населеніе распредѣляется весьма неравномѣрно: въ провинціи, въ деревнѣ оно разрѣжено, въ столицахъ и вообще въ крупныхъ городскихъ центрахъ оно сгущено. Въ больши[ъ же городахъ концентрируются, какъ извѣстно, и почти всѣ крупнѣйшія интеллектуальныя силы страны, всѣ ея геніи, всѣ великіе, выдающіеся люди. Въ самомъ дѣлѣ, не въ деревнѣ же процвѣтать геніямъ, великимъ людямъ! Въ деревнѣ обыкновенно не оказывается для нихъ почвы; тамъ имъ не чѣмъ, такъ сказать, питаться, не чѣмъ дышать, не къ чему приложить ихъ силы; тамъ для нихъ нѣтъ благопріятной среды, нѣтъ поприща для дѣятельности. Чтобъ изъ потенціальнаго, никому невѣдомаго, а, слѣдовательно, фактически и не существующаго и не подлежащаго занесенію хотя бы въ тѣ же ломброзовскіе регистры, превратиться въ дѣйствительнаго, такъ сказать, осязаемаго генія, для этого человѣку необходимо стоять у самаго источника, у самой сокровищницы знанія, искусства, необходимо находиться въ самомъ водоворотѣ идей, волнующихъ и характеризующихъ текущую современность. Ему необходимы книги, журналы, газеты, библіотеки, музеи, картинныя и всякія иныя галлереи, лабораторіи, университеты, академіи, передовое общество, собранія, знакомство съ характернѣйшими представителями научной, критической, художественной, общественно-политической мысли. Безъ всего этого онъ не разовьется, не расправитъ крыльевъ, не проявитъ передъ людьми своей геніальности. Чтобъ явиться въ данной средѣ геніемъ, для этого кандидатъ въ геніи непремѣнно долженъ открыть какую-нибудь "Америку", непремѣнно долженъ заявить о себѣ чѣмъ-нибудь новымъ и оригинальнымъ, чѣмъ-нибудь такимъ, чего современники еще не знали или не видѣли. Но безъ тѣхъ элементовъ, которые мы перечисляли въ предъидущихъ строкахъ, даже и очень богатоодаренная духовно натура и даже въ самомъ благопріятномъ случаѣ неизбѣжно обречена будетъ на повтореніе задовъ, на вторичное открытіе открытыхъ уже "Америкъ", а потому и не получитъ правъ на титулъ генія. Но всѣ эти элементы бываютъ сосредоточены въ крупнѣйшихъ городскихъ центрахъ, а потому къ этимъ именно центрамъ геніи (въ широкомъ смыслѣ этого слова, т.-е. всѣ великіе, крупные, выдающіеся люди), въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ, и оказываются пріуроченными. Правда, бываетъ иногда, и, пожалуй, даже нерѣдко, что геній пребываетъ вдали отъ "шума городского", въ деревенской тиши, и оттуда бросаетъ въ міръ великія открытія, великія идеи, "новыя слова". Но не нужно забывать, что, прежде чѣмъ удалиться въ эту тишь, онъ вбираетъ въ себя все, что только могъ ему дать городъ, да и сидя-то въ глуши онъ духомъ своимъ живетъ опять-таки въ томъ же городѣ, питается продуктами городской цивилизаціи: запасается книгами, періодическими изданіями, ведетъ съ городомъ оживленную корреспонденцію и пр., и пр. Вообще, понятіе о геніи представляется почти совершенно неотдѣлимымъ отъ понятія о городѣ. Геній, съ его твореніями, есть самый высшій продуктъ данной цивилизаціи. А городъ есть очагъ цивилизаціи, самое точное мѣрило ея {Множество чрезвычайно интересныхъ, цѣнныхъ и поучительныхъ данныхъ и соображеній о значеніи города, какъ показателя цивилизаціи, читатель можетъ найти, между прочимъ, въ вышедшей нѣсколько лѣтъ тому назадъ очень хорошей книгѣ Поля Мужоля Statique des civilisations.}. Казалось бы, что въ виду всѣхъ этихъ элементарнѣйшихъ истинъ, о которыхъ какъ-то неловко даже и распространяться, не можетъ быть ни малѣйшихъ сомнѣній относительно прямой и, притомъ, самой истинной связи геніальности съ городомъ, представляющимъ maximum густоты населенія въ странѣ. А Ломброзо не только выдвигаетъ это сомнѣніе на сцену, но еще рѣшительно высказываетъ ту мысль, что геніальность не имѣетъ, по меньшей мѣрѣ, никакого существеннаго отношенія къ городу. "Большое обиліе геніевъ въ большихъ центрахъ,-- говоритъ онъ,-- есть явленіе скорѣе кажущееся, чѣмъ дѣйствительное. Наибольшая часть геніевъ умираетъ въ городахъ,-- это правда, но родится въ деревнѣ (nella campagna) и появляется въ большихъ городахъ только потому, что находитъ тамъ для себя возможность пріобрѣсти извѣстность. Это обстоятельство заставляетъ думать, что большіе центры гораздо болѣе необходимы для славы геніевъ, чѣмъ для ихъ развитія (più utili alla loro fama che al loro sviluppo) {Il dellito politico, p. 118--119.}. Для славы, а не для развитія! Но гдѣ же и совершается и ростъ, и развитіе генія, какъ не въ крупныхъ умственныхъ центрахъ?

Это, по меньшей мѣрѣ, очень странное утвержденіе вполнѣ объясняется тѣмъ, что въ вопросѣ о возникновеніи геніальности Ломброзо сильно склоненъ придавать, какъ мы уже это видѣли, слишкомъ большое значеніе всякимъ стихійнымъ факторамъ (климатическимъ, метеорологическимъ, топографическимъ, даже геологическимъ и пр.), изъ-за которыхъ онъ сплошь да рядомъ и не видитъ факторовъ болѣе существенныхъ,-- культурно-историческихъ, соціологическихъ. Онъ, очевидно, забываетъ, что, казалось бы, совсѣмъ ужь не подобало бы ученому изслѣдователю соціальныхъ явленій, а если не забываетъ, то, по крайней мѣрѣ, не удостоиваетъ надлежащимъ вниманіемъ ту несомнѣнную и очень серьезную, по своему значенію, истину, что естественная среда, съ ея стихійными вліяніями, являвшаяся чуть не всеобусловливающимъ моментомъ въ жизни первобытнаго человѣчества, съ теченіемъ времени, по мѣрѣ того, какъ это человѣчество духовно развивается, цивилизуется, все полнѣе и рѣшительнѣе отодвигается на задній планъ, уступая свою былую доминирующую роль все болѣе развивающейся, все болѣе и болѣе активной и могучей средѣ соціальной, съ ея интеллектуально-нравственными вліяніями, которыя и накладываютъ рѣзкую печать на всѣ проявленія человѣческой жизни и играютъ по отношенію къ этимъ проявленіямъ роль причины къ слѣдствію. Благодаря своему безостановочно идущему духовному процессу, человѣкъ изъ жалкаго раба природы, какимъ онъ былъ прежде, день ото дня становится все болѣе и болѣе полнымъ и властнымъ господиномъ этой природы, день ото дня все рѣшительнѣе и успѣшнѣе сбрасываетъ съ себя обрывки той, давно уже порванной имъ цѣпи, которою онъ когда-то накрѣпко былъ скованъ естественною средой по рукамъ и по ногамъ. Природныя, стихійныя условія въ былыя времена ставили ему на каждомъ шагу непреодолимыя препятствія въ его жизни и дѣятельности. Теперь уже совсѣмъ не то: мѣшаетъ человѣку гора, стѣною отдѣляющая его отъ его ближнихъ,-- онъ ее взорветъ, пронижетъ туннелемъ; вредна для здоровья почва, на которой ему приходится жить,-- онъ ее ассенизируетъ; безплодна земля,-- онъ ее удобритъ и заставитъ давать то, что ему нужно; холоденъ климатъ для необходимыхъ ему культуръ,-- онъ создастъ для этихъ послѣднихъ искусственныя благопріятныя условія или, еще проще, добудетъ себѣ продукты этихъ культуръ изъ другихъ странъ, такъ какъ весь шаръ земной къ его услугамъ; нѣтъ въ данной мѣстности воды, мало въ воздухѣ влаги,-- онъ проведетъ воду издалека, нароетъ артезіанскихъ колодцевъ, начнетъ изыскивать средства для произведенія искусственнаго дождя; тормазятъ его разстоянія,-- онъ уничтожаетъ ихъ молніеносными желѣзно-дорожными поѣздами, быстроходными паровыми судами, телеграфомъ, телефономъ, а не сегодня-завтра и покорнымъ его волѣ летательнымъ аппаратомъ; нѣтъ или мало ему свѣта,-- онъ обходится и безъ солнца, замѣняя его солнцемъ электрическимъ; не хватаетъ ему для его духовнаго развитія, для удовлетворенія его интеллектуально-нравственныхъ потребностей времени,-- онъ создастъ для себя время, освобождая себя отъ физическаго труда, поручая этотъ трудъ самодѣйствующимъ машинамъ, впрягая въ эти машины покоренныя, обузданныя имъ силы природы; мракомъ вѣютъ на него какія-нибудь "равнинныя" вліянія,-- онъ разгоняетъ этотъ мракъ лучезарнымъ свѣтомъ знанія. Такую-то вотъ второстепенную, подначальную, служебную роль все больше и больше играютъ для прогрессирующаго человѣчества естественныя, стихійныя условія. А Ломброзо, толкуя о такихъ, соціальныхъ par excellence, явленіяхъ, какъ геніальность, преступность, все продолжаетъ себѣ сосредоточивать наше вниманіе на геологическихъ формаціяхъ, на горахъ, холмахъ и равнинахъ, на средней температурѣ, на сухости и влажности воздуха, на барометрическомъ давленіи и тому подобныхъ, очень, конечно, интересныхъ, но мало идущихъ къ дѣлу матеріяхъ. Какая поистинѣ удивительная слѣпота!

Не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи привести здѣсь, по поводу всего только что сказаннаго, слѣдующій отрывокъ изъ очень хорошей, хотя, къ сожалѣнію, слишкомъ краткой и нѣсколько отрывочной статьи извѣстнаго французскаго криминалиста-соціолога Тарда,-- статьи, написанной по поводу ломброзовскаго Il delitto politico и напечатанной въ журналѣ Revue philosophique (1890 г., октябрь): "Сколько людей, -- замѣчаетъ, между прочимъ, Тардъ,--одаренныхъ замѣчательно богатыми способностями для той или иной отрасли искусства или науки,-- универсальные таланты очень рѣдки,-- умерли, не оставивъ послѣ себя никакихъ произведеній, благодаря тому, что они имѣли несчастіе родиться или раньше того времени, когда должны были появиться ихъ логически необходимые предшественники, или вдали отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ они могли бы изучить труды этихъ предшественниковъ!... Сколько въ былыя грубыя эпохи невѣдомыхъ артистовъ и поэтовъ жалкимъ образомъ погибло въ мірѣ, который не созрѣлъ еще для пониманія и оцѣнки ихъ!... Родись Ньютонъ раньше Кепплера, Дарвинъ раньше Мальтуса и Ламарка, Спенсеръ раньше Огюста Конта или даже Гегеля, и они, быть можетъ, покончили бы свое существованіе во мракѣ неизвѣстности... И кто знаетъ, если бы Ломброзо родился въ Морокко, въ Фецѣ, который и въ климатѣ находится очень тепломъ, и городъ собою представляетъ довольно большой, съ очень густымъ населеніемъ, или хотя бы даже и въ Парижѣ, но въ XVIII вѣкѣ, раньше Дарвина, Брока и Якоби {Д-ръ Якоби -- нашъ соотечественникъ, сотрудничавшій во время оно въ журналѣ Знаніе и написавшій позднѣе замѣчательную книгу Études swr sélection, премированную мадридскою (если не ошибаемся) академіею наукъ. Ломброзо часто на него ссылается въ Il delitto politico, хотя часто же и не соглашается.}, написалъ ли бы онъ тогда Uomo delinquente, Uomo di genio, Il delitto politico?" И далѣе: "Геній есть явленіе историческое,-- явленіе, въ которомъ выражается логическая необходимость. Онъ есть результатъ встрѣчи двухъ моментовъ, результатъ сліянія двухъ потоковъ,-- физіологическаго потока мозговыхъ способностей, этихъ счастливыхъ даровъ наслѣдственности, и соціальнаго потока запасенныхъ человѣчествомъ знаній. Да что представляютъ собою и сами-то индивидуальныя способности, какъ не органическое закрѣпленіе соціальныхъ навыковъ?" Тардъ полагаетъ, что въ генезисѣ геніальности всеобусловливающую роль играютъ не внѣшнія условія окружающей природы, а "логическія теченія", т.-е. идейныя условія данной эпохи... Прибавлять что-либо къ этимъ глубоко вѣрнымъ замѣчаніямъ, полагаемъ, совершенно излишне.

Въ заключеніе настоящей главы, обращаемъ вниманіе читателя на одинъ "перлъ", случайно найденный нами въ редижируемомъ профессоромъ Ломброзо журналѣ Archivio di psichiatria, science penali ed antropologia criminale (1890, vol. XI, fase. I, p. 96) и имѣющій прямое отношеніе къ интересовавшему насъ здѣсь вопросу о геніальности. Знаетъ ли читатель, какою любопытною особенностью отличается, между прочимъ, геній? Ненавистью къ отечеству (pdio per la pairin'). Этотъ изумительный "признакъ" (carattere) генія устанавливается на основаніи двухъ коротенькихъ фразъ изъ писемъ Леопарди къ Джіордани и двухъ строкъ изъ бумагъ Шопенгауера ("я презираю нѣмецкую націю") и "подтверждается" затѣмъ указаніемъ на Гейне, Данте и Байрона (только!). Вотъ что значитъ "уразумѣть таинственную сущность генія"! И какъ легко, подумаешь, установлять всяческіе отличительные признаки! Два-три крошечныхъ, къ тому же, совсѣмъ неосмысленныхъ факта,-- и широкое "обобщеніе" готово, и "признакъ" заносится въ регистръ. Совсѣмъ по-ломброзовски... Мы сказали "неосмысленныхъ" въ виду того, что рѣзкіе, презрительные, бранные эпитеты и слова, весьма, дѣйствительно, часто посылаемые великими людьми по адресу ихъ соотечественниковъ, никоимъ образомъ не могутъ и не должны быть понимаемы буквально, такъ какъ, въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ, насколько намъ извѣстно, они являются выраженіемъ совсѣмъ не ненависти, а, напротивъ, страстной любви къ отечеству. Почти всегда великій человѣкъ (особенно въ сферѣ общественно-политической) только мыслью объ отечествѣ и живетъ (не отдѣляя его отъ человѣчества); на судьбахъ родины сосредоточиваются всѣ его горячіе помыслы, ему страстно хочется видѣть эту родину стоящею на одномъ съ нимъ духовномъ уровнѣ, раздѣляющею его идеи и стремленія, занимающею, по своему развитію, передовое мѣсто въ ряду другихъ странъ, а она, между тѣмъ, оказывается обыкновенно неизмѣримо ниже того, чѣмъ ее хочетъ видѣть геній, который поэтому и раздражается, сыплетъ на свою отсталую страну горькіе, негодующіе упреки, крѣпко бранитъ ее, хлещетъ ѣдкими насмѣшками, ядовитыми сарказмами, преслѣдуя при этомъ одну завѣтную цѣль -- пропять своихъ соотечественниковъ хоть ударами бича, если ужь они неспособны проникаться словами убѣжденія, пробудить ихъ отъ сна, заставить оглянуться на себя и идти ускореннымъ шагомъ впередъ, къ той свѣтлой цѣли, которая стоитъ передъ его, генія, умственными очами. Таковъ, именно, почти всегда бываетъ характеръ "ненависти" генія къ своему отечеству,-- "ненависти", которая столько же похожа на настоящую ненависть, сколько... ломброзовскія измышленія на истину. Пусть читатель вспомнитъ хотя бы о Бернѣ, безпощадно бичевавшемъ свою родную Германію и, въ то же время, плакавшемъ надъ нею кровавыми слезами, и онъ, по всей вѣроятности, согласится съ тѣмъ, что мы только что сказали. А тутъ, въ ученомъ журналѣ, услышатъ отъ генія бранное слово -- и тотчасъ же пресерьезно умозаключаютъ: "ненавидитъ". Вотъ ужь поистинѣ "слышатъ звонъ, да не знаютъ, гдѣ онъ". Въ видахъ точности, мы должны, впрочемъ, оговориться, что замѣтка Оdiо della patria nei genii вышла изъ-подъ пера не самого Цезаря Ломброзо; подъ нею стоитъ подпись Gino Lombroso. Но это, конечно, ничего не значитъ: вѣдь, редижируетъ-то журналъ (вмѣстѣ съ Ферри, Гарофало и Морзелли) самъ Ломброзо,-- слѣдовательно, онъ одобрилъ эту нелѣпую замѣтку, придалъ ей серьезное значеніе и счелъ нужнымъ довести ее до свѣдѣнія читателей. Очевидно, и самъ нашъ pensatore di genio въ серьезъ полагаетъ, что геніямъ свойственно ненавидѣть отечество.

IX.

Посмотримъ теперь, какъ проявляетъ себя мысль Ломброзо въ сферѣ разсужденій о политическихъ преступленіяхъ и о массовыхъ народныхъ движеніяхъ соціально-политическаго характера. Тутъ мы находимъ такое множество удивительныхъ, ошеломляющихъ, странныхъ и прямо-таки смѣхотворныхъ выводовъ и "обобщеній", до такой степени этой въ сферѣ авторъ нашъ блещетъ своею "геніальностью", своею замѣчательною способностью къ увеселительной "философіи", что при чтеніи большинства главъ и подраздѣленій этихъ главъ въ Il delitto politico {С. Lombroso ed R. Lasehi: "Il delitto politico e le rivoiuzioni, in rapporte al diritto, all'antropologia criminate ed alia scienza di governo". Torino, Fratelii Восса editori, 1890.

Какъ читатель видитъ, книга эта написана двумя авторами, Ломброзо и юристомъ Ласки. Но такъ какъ первому изъ нихъ принадлежитъ наибольшая часть труда, такъ какъ этотъ первый до такой степени заслоняетъ собою своего сотрудника, что о послѣднемъ чаще всего даже и совсѣмъ не упоминаютъ, когда говорятъ о Delitto politico, и такъ какъ мы, въ статьѣ нашей ведемъ рѣчь исключительно только объ идеяхъ и теоріяхъ самого Ломброзо, то поэтому и мы на Ласки будемъ указывать только въ томъ случаѣ, если то окажется нужнымъ по самому ходу изложенія.} въ голову самъ собою закрадывается вопросъ: да ужь угадалъ ли, полно, Ломброзо свое призваніе,-- не предназначала ли его судьба для роли комика, а вовсе не аитрополога-криминалиста? Всяческихъ соображеній и умозаключеній, не имѣющихъ рѣшительно ничего общаго съ серьезною наукой, здѣсь оказывается, повторяемъ, цѣлая масса; но такъ какъ,-- оговариваемся на этотъ счетъ еще разъ,-- мы совсѣмъ не думаемъ заниматься систематическимъ разборомъ Il delitto politico, какъ и другихъ ломброзовскихъ произведеній, а ставимъ себѣ исключительною цѣлью одну только общую характеристику ломброзовскаго мышленія, то поэтому и здѣсь, какъ и раньше, мы ограничимся указаніемъ только на нѣкоторыя, интересныя съ занимающей насъ точки зрѣнія, положенія нашего автора.

Какъ и при разслѣдованіи вопросовъ объ общей преступности и о геніальности, Ломброзо, приступая къ распутыванію сложной проблемы о преступности политической,обращается, прежде всего, къ изученію вліянія на эту преступность условій метеорологическихъ, климатическихъ и проч. Вотъ, наприм., термометрическія колебанія, констатируемыя при переходѣ изъ одной географической широты въ другую или при смѣнѣ одного времени года другимъ. Не стоятъ ли отъ нихъ въ зависимости всякаго рода общественно-политическія пертурбаціи? Да, несомнѣнно стоятъ, -- заключаетъ Ломброзо на основаніи собранныхъ имъ историческихъ справокъ.

Въ теплые, въ особенности лѣтніе мѣсяцы всякихъ ribellioni, rivolte и attentati всегда и вездѣ бываетъ значительно больше, чѣмъ въ холодные. Обратитесь, наприм., къ древнимъ временамъ, загляните въ Византію, античный Римъ и Грецію, и вы убѣдитесь, что мятежныхъ движеній въ этихъ странахъ насчитывается: весной -- 31, лѣтомъ -- 44, осенью -- 20, зимо -- 20. Остановите ваше вниманіе на временахъ новѣйшихъ, проштудируйте подъ руководствомъ Ломброзо исторію любой изъ теперешнихъ странъ, хотя бы, наприм., за періодъ времени между 1791 и 1880 гг., и вы, опять-таки, найдете, что, за весьма рѣдкими исключеніями, лѣтніе и затѣмъ весенніе мѣсяцы -- самые безпокойные, самые "мятежные" (см. таблицу на стр. 49). Берете вы цѣликомъ всю Европу за только что указанное время и снова констатируете то же явленіе: интересующихъ насъ движеній въ ней падаетъ на весну -- 142, на лѣто -- 167, на осень -- 94, на зиму92 (р. 48). Если затѣмъ мы присмотримся и къ лѣтнимъ-то мѣсяцамъ, то окажется, что наибольшее число всякихъ треволненій въ Европѣ приходится на самый жаркій изъ нихъ, а именно на іюль, а въ южной Америкѣ на январь, соотвѣтствующій, по средней высотѣ температуры, нашему іюлю (р. 47). По даннымъ Ломброзо, обусловливающее вліяніе высокой температуры сказывается не только, какъ мы сейчасъ это видѣли, на массовыхъ народныхъ движеніяхъ, но также и на индивидуальныхъ дѣяніяхъ преступно-политическаго характера. Такъ, изъ 48 наиболѣе извѣстныхъ покушеній, совершенныхъ къ XIX вѣкѣ противъ главъ и представителей правительственной власти, на весну и лѣто приходится 29, а на осень и зиму -- 19; изъ теплыхъ же мѣсяцевъ наибольшее число ихъ (9) пріурочивается опять-таки къ іюлю (р. 49--50). Мало того, "географія политической преступности" поучаетъ васъ опять той же самой истинѣ: "число возстаній и революцій ростетъ по мѣрѣ перехода отъ сѣвера къ югу, параллельно съ повышеніемъ температуры". Отъ 1791 г. до 1880 г. на 10 милліоновъ жителей революцій приходилось: въ сѣверной Европѣ -- 12, въ центральной -- 25, въ южной -- 56 (р. 52). На сценѣ опять, значитъ, высота температуры. О рѣзкомъ вліяніи ея въ указанномъ отношеніи громко свидѣтельствуютъ намъ факты,-- несомнѣнные факты, говоритъ Ломброзо. Ни мало не отрицая этихъ самыхъ фактовъ, по поводу ихъ можно, какъ намъ кажется, сдѣлать кое-какія довольно существенныя замѣчанія, въ значительной степени ослабляющія ихъ доказательную силу. Такъ, изъ приведенныхъ выше данныхъ видно, между прочимъ, что въ теплые (весенніе и лѣтніе) мѣсяцы въ Европѣ было, въ общей сложности, 308 (62%) народныхъ движеній, а въ холодные -- 186 (38%). Разница, конечно, есть, и даже весьма значительная, это правда, но, все-таки, вѣдь, и 186 возстаній, происшедшихъ въ холодныя времена года,-- величина весьма и весьма немаленькая. Возникновенію ихъ, этихъ осеннихъ и зимнихъ народныхъ движеній, холодъ, какъ видно, нисколько не помѣшалъ, а если такъ, то очевидно, что температура въ данномъ случаѣ является вовсе ужь не такимъ существеннымъ факторомъ, какъ это старается представить авторъ. Это разъ, а потомъ, если интересующія васъ движенія въ теплое время происходятъ и дѣйствительно чаще, то, быть можетъ, это обусловливается вовсе не прямымъ вліяніемъ высокой, относительно, температуры, а просто тѣмъ обстоятельствомъ, что въ теплые сезоны вся вообще соціальная жизнь идетъ обыкновенно болѣе быстрымъ темпомъ, а, слѣдовательно, и схожденія этой жизни "съ рельсовъ", выражаясь фигурально, должны быть болѣе многочисленными. Да, немного далѣе, эту, болѣе чѣмъ вѣроятную, гипотезу готовъ, какъ будто бы, допустить и самъ Ломброзо, склоняющійся, между прочимъ, на соображенія Спенсера о томъ, что теплое, лѣтнее время оживляетъ всѣ соціальныя отношенія, а зимнее, наоборотъ, дѣйствуетъ на нихъ тормазящимъ образомъ (р. 52). Ну, такъ, значитъ, къ соціальнымъ-то этимъ отношеніямъ все дѣло тутъ непосредственно и сводится, а вовсе не къ самой температурѣ. Такъ? Нѣтъ, совсѣмъ не такъ,-- отвѣчаетъ нашъ авторъ,-- Термическія вліянія,-- говоритъ онъ,-- оказываются доминирующими надъ соціальными, экономическими, которыя, однако же, за самые послѣдніе годы начинаютъ получать все большее и большее значеніе (р. 50). Выходитъ, такимъ образомъ, что вплоть до вчерашняго дня, да въ значительной степени даже и теперь, люди, совершая, скопомъ и въ одиночку, разныя субверсивныя дѣянія, "бѣсились" и "бѣсятся" просто-на-просто отъ жара. Превосходная идея!... Обогатившись ею, переходимъ къ соображеніямъ Ломброзо о другихъ естественныхъ условіяхъ и факторахъ политической преступности.

Большая или меньшая сухость воздуха, большее или меньшее непостоянство климата и проч. оказываютъ, по мнѣнію нашего мыслителя, непосредственное и, притомъ, весьма большое вліяніе на степень склонности обитателей данной страны къ новшествамъ, къ перемѣнамъ, къ общественно-политическимъ волненіямъ, возстаніямъ и т. д. Вотъ два примѣра изъ ряда другихъ. Въ сѣверныхъ штатахъ великой заатлантической республики воздухъ отличается сухостью, электрическою напряженностью, въ южныхъ же онъ богатъ влагою. И что же? Сѣверяне проявляютъ крайнюю подвижность ума, способность къ энергичному интеллектуальному труду; у нихъ замѣчается чрезвычайная нервозность, сильнѣйшая склонность ко всякой новизнѣ; среди нихъ кипитъ ожесточенная партійная борьба. Южане же крайне консервативны, консервативны до того, что, наприм., на фабрикахъ и заводахъ штата Георгіи съ чрезвычайнымъ трудомъ вводятся новые матеріалы производства и новыя машины, и совсѣмъ не потому, что они считаются худшими, а исключительно только потому, что они новы. Далѣе, взять хотя бы Парижъ. Климатъ тамъ отличается непостоянствомъ; за то же и парижанамъ свойственно большое непостоянство, большая склонность къ перемѣнамъ, alle rivolte (р. 57--58). Но, быть можетъ, скажете вы, какъ въ этихъ, такъ и въ другихъ подобныхъ примѣрахъ, дѣло гораздо проще, полнѣе и прямѣе объясняется наличностью совсѣмъ не метеорологическихъ, климатическихъ и проч., а культурно-историческихъ, политическихъ, экономическихъ, вообще, соціальныхъ вліяній? Но Ломброзо, укрѣпившійся на своей "метеорологической" позиціи, даже и вниманіемъ не удостаиваетъ вашего вполнѣ законнаго и весьма серьезнаго вопроса.

Ну, а какъ обстоитъ дѣло по части связи политической преступности съ... геологическими формаціями? Да такъ же, какъ это было показано и при разборѣ вопроса о геніальности: мѣловая геологическая формація способствуетъ общественно-политическому покою, консерватизму жителей, а прочія формаціи навѣваютъ на этихъ послѣднихъ безпокойный, мятежный духъ. Положеніе это доказывается въ Il delitto politico общими ссылками на разныя страны и детальными указаніями на департаменты Франціи. Въ тѣхъ изъ этихъ департаментовъ, въ которыхъ оказываются въ изобиліи мѣловыя образованія, преобладаютъ въ избирательной практикѣ вотумы монархическіе или антиреволюціонные; въ другихъ же, отличающихся инымъ геологическимъ характеромъ, преобладаніе на сторонѣ вотумовъ республиканскихъ, хотя,-- меланхолически замѣчаетъ Ломброзо,-- le eccezioni son troppo numerose (p. 74--77). но какъ же такъ?-- воскликнетъ читатель.-- Вѣдь, во Франціи вотъ уже болѣе двадцати лѣтъ существуетъ республика, къ тому же, день ото дня все болѣе и болѣе крѣпнущая, получающая все большую и большую силу и устойчивость и не проявляющая ни малѣйшихъ признаковъ упадка,-- напротивъ! Вѣдь, живя въ ней, класть въ избирательныя урны республиканскіе бюллетени значитъ проявлять себя, по отношенію къ существующему порядку, консерваторомъ. А если такъ, то, вѣдь, геологическія-то вліянія, если ужь ихъ выдвигать на сцену, представятся намъ въ видѣ какъ разъ обратномъ тому, въ какомъ ихъ изображаетъ авторъ. Вовсе нѣтъ,-- рѣшительно заявляетъ намъ этотъ послѣдній,-- "въ странѣ исторически-монархической (paese storicamente monarchico) республиканскія тенденціи представляютъ собою настоящую революцію" (р. 59). Такъ вотъ оно что! Оказывается, что подавляющее большинство жителей современной республиканской Франціи находится въ состояніи хроническаго возстанія противъ духа исторіи... Свѣдѣніе весьма поучительное.

Обратимся теперь къ топографіи. Холмы и горы оказываютъ, по Ломброзо, весьма рѣшительное вліяніе на жителей въ смыслѣ развитія у этихъ послѣднихъ безпокойнаго, свободолюбиваго, мятежнаго духа (р. 59--62); равнины же дѣйствуютъ обратно, сковываютъ духъ, обусловливаютъ консерватизмъ (р. 71--72). При установленіи этихъ положеній Ломброзо ссылается, между прочимъ, опять на тѣ же французскіе департаменты, къ которымъ примѣняетъ опять тотъ же критерій (монархическіе и республиканскіе вотумы). Съ плодородіемъ та же исторія, что и съ равнинностью. Между прочимъ, чѣмъ больше пшеницы, тѣмъ больше и консерватизма (р. 78). Не останавливаясь на другихъ, упоминаемыхъ авторомъ естественныхъ условіяхъ, переходимъ прямо къ расовымъ особенностямъ. Вотъ, наприм., форма черепа... Расы широкоголовыя (брахицефалы) отличаются сравнительною неподвижностью, склонностью къ консерватизму, отсутствіемъ влеченія къ общественно-политическимъ перемѣнамъ и пертурбаціямъ; расы же длинноголовыя несравненно болѣе безпокойны и революціонны. Въ числѣ частныхъ примѣровъ на сцену выдвигается опять та же Франція. Изъ числа 89 французскихъ grandi novatori е rivoluzionari авторъ насчитываетъ всего только 20 (22 ¹/₂%) широкоголовыхъ (Паскаль, Мирабо, Марата, Демуленъ и пр.);всѣ же остальные (77 ¹/₂%) -- длинноголовые (р. 96). Далѣе опять ссылка на французскіе департаменты: гдѣ жители относятся къ брахицефалическому типу, тамъ обиліе консерваторовъ и реакціонеровъ; гдѣ же преобладаетъ типъ долихоцефалическій, тамъ республиканцы, прогрессисты. Критерій прежній (р. 102). Изъ 86 мятежныхъ движеній, имѣвшихъ мѣсто въ Италіи между 1793 и 1870 гг., только 29 (около 34%) произошли среди широкоголоваго населенія, остальныя же 57 (66%) -- среди жителей длинноголовыхъ (р. 101). Возьмемъ, далѣе, цвѣтъ волосъ. Не имѣетъ ли онъ прямого отношенія къ нонконформистскимъ, мятежнымъ, революціоннымъ тенденціямъ? Несомнѣнно имѣетъ, -- говоритъ Ломброзо, пускающій при этомъ въ ходъ всѣ тѣ аргументы, которые уже фигурировали передъ нами въ вопросѣ о геніальности и которыхъ поэтому мы повторять здѣсь и не будемъ. За то, обратно тому, что говорилось по поводу геніальности, Ломброзо утверждаетъ, что высокая степень густоты населенія вообще и въ частности наличность крупныхъ городскихъ центровъ являются весьма важными моментами въ процессѣ возникновенія всевозможныхъ общественно-политическихъ треволненій. Замѣтимъ мимоходомъ, что это есть одно изъ очень немногихъ ломброзовскихъ положеній, съ которыми можно согласиться безъ всякихъ споровъ и ограниченій.

Что касается всѣхъ вообще умозаключеній и выводовъ Ломброзо относительно вліянія на политическую преступность всяческихъ естественныхъ условій, то противъ нихъ съ полнымъ правомъ могутъ быть выставлены всѣ тѣ общія соображенія и возраженія, которыя уже сдѣланы нами выше, когда шла рѣчь о геніяхъ, и которыя сводятся къ тому, что совсѣмъ не въ естественныхъ условіяхъ дѣло, а въ условіяхъ соціальныхъ, играющихъ доминирующую роль, между прочимъ, и въ сферѣ соціально-политическаго нонконформизма. Изъ-за мелочей, которыми нашъ мыслитель съ такимъ усердіемъ, съ такою кропотливостью занимается, онъ почти совсѣмъ не видитъ въ данномъ случаѣ (какъ и во всѣхъ) факторовъ основныхъ, всеобусловливающихъ, а потому и нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что при объясненіи разбираемыхъ имъ явленій ему на каждомъ шагу приходится путаться въ противорѣчіяхъ, постоянно наталкиваться на "исключенія", которыя рѣшительно не укладываются въ рамки сочиняемыхъ имъ положеній и формулъ и которыя, если только хоть сколько-нибудь внимательно присмотрѣться къ дѣлу, сплошь и рядомъ оказываются настолько многочисленными и даже прямо-таки безчисленными, что совершенно уничтожаютъ устанавливаемые Ломброзо "законы" и "правила".

Ну, взять, наприм., хотя бы выводы нашего ученаго о вліяніи горъ: горы, дескать, обусловливаютъ подвижность духа у ихъ обитателей, придаютъ этимъ послѣднимъ безпокойный, мятежный характеръ, противодѣйствуютъ образованію консервативныхъ тенденцій и пр. А вотъ мы, напримѣръ, позволяемъ себѣ категорически утверждать, что тезисъ этотъ будетъ вѣренъ только въ томъ случаѣ, если взять его какъ разъ въ обратномъ смыслѣ, и что всѣ ломброзовскія умозаключенія на этотъ счетъ представляются намъ результатомъ довольно страннаго недоразумѣнія. Насколько намъ извѣстно, всѣ,-- быть можетъ, даже безъ единаго исключенія,-- обитатели горъ крайне консервативны, крайне неподвижны въ духовномъ смыслѣ (а, вѣдь, духъ-то намъ только и важенъ). Горцы свободолюбивы, горцы не выносятъ чужого ига и возстаютъ противъ тѣхъ, кто пытается покорить, обуздать ихъ,-- говоритъ, между прочимъ, авторъ Il delitto politico. Да, все это вѣрно,-- отвѣтимъ мы,-- но присмотритесь только повнимательнѣе къ духовной физіономіи этихъ самыхъ свободолюбивыхъ и непокорныхъ горцевъ и вы не замедлите убѣдиться въ томъ, что болѣе, чѣмъ они, одеревенѣлыхъ духовно людей трудно найти на земной поверхности. Обыкновенно они -- ярые враги всякихъ новшествъ, живутъ они всецѣло рутиной, традиціями, ревниво оберегаютъ доставшіяся имъ по наслѣдству нравы, обычаи, учрежденія, апеллируютъ всегда къ авторитету старины, оказываются по уши погруженными въ грубѣйшіе предразсудки, отличаются глубокимъ невѣжествомъ, глубокою духовною спячкой и упорно противятся всякому прогрессу, всякимъ попыткамъ заставить ихъ идти впередъ. Это ли, спрашивается, не консерватизмъ? Вдумайтесь въ сущность дѣла и вы увидите, что даже самое свободолюбіе горныхъ обитателей всецѣло питается консерватизмомъ. Всѣ эти положенія наши мы, если бы только въ нашемъ распоряженіи было побольше мѣста и еслибъ это понадобилось, могли бы доказать массой фактовъ. Ограничимся здѣсь указаніемъ только на одинъ крупный и многоговорящій фактъ. Вотъ страна, находящаяся въ самомъ центрѣ цивилизованной Европы, -- Швейцарія. Въ то время, какъ швейцарецъ, живущій въ равнинахъ, является однимъ изъ передовыхъ представителей современнаго человѣчества, швейцарецъ-монтаньяръ оказывается олицетвореніемъ консерватизма, застоя, духовной неподвижности. А, вѣдь, обитаемыя швейцарскія горы представляютъ вовсе не montagne élevatissime, а потому и dannose, т.-е. вредными для прогресса. Да и самъ Ломброзо указываетъ на montanari di Schwitz-Uri ed Unterwald, въ борьбѣ ихъ съ Австріей и Бургундіей, какъ на извѣстныхъ въ исторіи поборниковъ свободы (р. 61). А вотъ эти самые поборники упорнѣйшимъ образомъ поворачиваются спиной ко всякому прогрессу, и только что названные Ломброзо кантоны оказываются самыми трущобными, самыми отсталыми кантонами во всей Швейцаріи. Само собою разумѣется, что, говоря и настаивая наперекоръ Ломброзо на консерватизмѣ горцевъ, мы видимъ причину этого консерватизма совсѣмъ не въ самыхъ горахъ, а въ томъ, что въ этихъ послѣднихъ населеніе и рѣдко, да и удалено отъ большихъ культурныхъ центровъ, т.-е. городовъ,-- другими словами, сводимъ объясненіе явленія на причину не естественнаго, природнаго, а чисто-соціальнаго характера.

Ломброзо и самъ частенько замѣчаетъ, что съ обобщеніями и выводами относительно важной роли естественныхъ условій, вліяній и факторовъ дѣло обстоитъ у него не совсѣмъ благополучно и что всяческія "исключенія" весьма серьезно угрожаютъ устанавливаемымъ имъ "правиламъ". Въ такихъ случаяхъ онъ ополчается на защиту своихъ шаткихъ обобщеній и начинаетъ "объяснять" непокорныя и докучныя "исключенія". Взглянемъ мелькомъ на то, какъ онъ это дѣлаетъ.

Вотъ, наприм., Аргентинская республика. Страна эта плоская, равнинная, плодородная, и "консервативной" пшеницы производитъ, между прочимъ, весьма изрядное количество и пр. Казалось бы, по разнымъ ломброзовскимъ "правиламъ" и "законамъ", ей полагается быть страною спокойною, сонною, консервативною, а, между тѣмъ, она только развѣ за самые послѣдніе годы немножечко поуспокоилась, а раньше то и дѣло практиковалась по части революцій, переворотовъ, мятежей, вспышекъ, да и теперь, строго говоря, никакихъ прочныхъ гарантій въ своемъ благоразуміи не даетъ. Какъ быть съ такою "исключительною" страной? А очень просто: тамъ, видите ли, доминирующую роль играютъ "другіе факторы, въ особенности: сухой воздухъ, интензивность городской жизни и подражанія европейскимъ революціямъ" (р. 72). Обходя молчаніемъ первый изъ этихъ факторовъ и подвергая нѣкоторому сомнѣнію второй (ужь будто бы въ какомъ-нибудь Буэносъ-Айресѣ, чуть ли не единственномъ дѣйствительно крупномъ центрѣ Аргентины, городская жизнь бьетъ болѣе живымъ ключомъ, чѣмъ, наприм., хотя бы въ огромныхъ городскихъ центрахъ сѣверныхъ штатовъ Сѣверо-Американскаго Союза, которые, несмотря даже и на "сухость воздуха", переворотовъ и мятежей устраиваютъ, по меньшей мѣрѣ, немного?),-- мы рѣшительно протестуемъ противъ глубокомысленнаго указанія на третій факторъ. Безпокойный характеръ Аргентины обусловливается,-- да еще и "въ особенности",-- подражаніемъ европейскимъ революціямъ. Откуда Ломброзо это взялъ, на чемъ онъ основывается, выдвигая на сцену этотъ аргументъ? Когда онъ говоритъ о какой-нибудь сухости воздуха, то еще куда ни шло: сухость эта можетъ быть фактомъ, хотя и не особенно цѣннымъ въ интересующемъ насъ вопросѣ, но, все-таки, точно констатируемымъ гигрометромъ. Ну, а какимъ инструментомъ, какимъ точнымъ пріемомъ установить степень подражательности жителей? Ломброзо кажется, что эта степень высока, другимъ она можетъ показаться низкою; можно по этому поводу спорить, но споръ этотъ будетъ совершенно празднымъ, безплоднымъ, потому что ни одна изъ спорящихъ сторонъ рѣшительно не въ состояніи убѣдительно доказать вѣрность отстаиваемаго ею положенія. Такого рода положенія всегда являются результатомъ личнаго взгляда, личной субъективной оцѣнки, а потому неизбѣжно и носятъ на себѣ голословный характеръ. Пользуясь ими, можно "доказывать" рѣшительно все, что угодно: мнѣ, дескать, такъ кажется! Если ужь и въ обиходной-то рѣчи профановъ такіе субъективные резоны не считаются основательными, то тѣмъ болѣе неосновательными и недостойными представляются они въ ученомъ изслѣдованіи, претендующемъ на серьезность. Ломброзо прибѣгнулъ въ данномъ случаѣ къ такому совершенно ненаучному аргументу, очевидно, потому, что капризную Аргентину ему во что бы то ни стало нужно было уложить на прокустово ложе своей однобокой теоріи, а болѣе серьезныхъ доводовъ въ пользу резонности совершенія этой операціи у него подъ руками, увы, не оказалось. Вотъ онъ и сослался на "подражанія".

Вотъ, далѣе, Польша. Это -- страна тоже очень неудобная для ломброзовскихъ обобщеній, и самъ Ломброзо прекрасно это сознаетъ. Страна эта доставляетъ нашему автору, пожалуй, даже больше хлопотъ, въ смыслѣ подведенія ея подъ общій знаменатель теоріи, чѣмъ Аргентина. Въ самомъ дѣлѣ, въ Польшѣ, точно на зло Ломброзо, собрались во-едино почти всѣ естественныя условія, которыя должны были бы сдѣлать страну эту тихою, мирною, консервативною par excellence, а она, между тѣмъ, почти за все время своего историческаго существованія только то и дѣлала, что волновалась да бунтовала,-- точно, будто, для нея ломброзовскіе "законы" совсѣмъ и не писаны. Тамъ и равнинность, тамъ и недостатокъ тепла, тамъ и славянская, органически-консервативная (по Ломброзо) раса, тамъ и брахицефалія, тамъ и преобладаніе, какъ во всѣхъ сѣверныхъ славянскихъ (да и не только славянскихъ) странахъ, бѣлокураго типа надъ темноволосымъ,-- и, все-таки, бунтуетъ себѣ историческій полякъ, да и только {"Polonia... avrebbe avuto tutti gli element! contrari alla tendenza rivoluzionaria, comechè pianigiana, fredda e di razza slava e brachicefala,-- eppure fu tra le più sediziose delle popolazioni Europe" (Il delitto politico, p. 123).}. Какъ же, при такихъ неблагопріятныхъ для теоріи условіяхъ, объяснить феноменальную неугомонность исторической Польши? Не "подражала" ли она кому-нибудь въ своей мятежной практикѣ? Нѣтъ, какъ будто бы: сплошь и рядомъ она кипѣла, волновалась и бурлила тогда, когда все вокругъ нея было болѣе или менѣе спокойно. Какъ же быть, въ такомъ случаѣ? Эврика! А какимъ характеромъ отличалась въ Польшѣ умственная культура? Она развилась въ странѣ "преждевременно" и получила "необыкновенное распространеніе" (précoce е straordinaria estensione della coltura), "образованіе проникло тамъ въ самые низшіе классы народа" (р. 123, 124). А, вѣдь, извѣстно, что "культура даетъ зловредные результаты, когда она чрезмѣрна, слишкомъ преждевременна или дурно направлена" (la соltura ha effetti maléfice, quando è troppa, troppo precoce о mal indirizzata, p. 125). Видите, какъ велика находчивость и изворотливость Ломброзо, до какой степени ученый этотъ неуловимъ и неуязвимъ въ своихъ широкихъ обобщеніяхъ, какъ онъ ловко умѣетъ выпутываться изъ затрудненій и расправляться съ мѣшающими ему "исключеніями"! Вѣдь, ужь въ Польшѣ позиція его была, кажется, совсѣмъ неблистательная, а, между тѣмъ, посмотрите, какой оборотъ получился благополучный. Поискалъ, поискалъ Ломброзо факторовъ, парализующихъ "несомнѣнное" вліяніе факторовъ естественныхъ, попалась ему при этихъ поискахъ подъ руку "культура", онъ тотчасъ же обозвалъ ее "преждевременною, чрезмѣрною, дурно направленною", привлекъ ее, въ качествѣ таковой, къ дѣлу и такимъ маневромъ, какъ будто бы, выгородилъ свою теорію. Ловкій стратегъ! Дѣйствительно ли, однако, ловкій? Намъ думается, что совсѣмъ нѣтъ. Посмотрите, въ самомъ дѣлѣ, чего онъ надѣлалъ. Желая правдоподобнымъ образомъ объяснить встрѣтившееся ему докучное исключеніе изъ его теоріи, онъ до такой степени увлекся, что самъ же, собственными своими руками, взялъ, да и разрушилъ до основанія, незамѣтно для себя, всю свою теорію. Оказывается, что одного какого-нибудь соціальнаго условія, вродѣ "культуры", какова бы она ни была, вполнѣ достаточно,-- правда, въ связи съ кое-какими другими, хотя и несущественными, на нашъ взглядъ, но тоже соціальными, для того, чтобы цѣликомъ парализовать или устранить вліяніе цѣлаго ряда первостепенныхъ, по Ломброзо, условій естественныхъ, природныхъ. Нашъ мыслитель, очевидно, самъ же себя и бьетъ безпощадно, даетъ намъ въ руки чрезвычайно вѣскій доводъ противъ своихъ обобщеній и выводовъ. Мы, конечно, весьма благодарны ему за это; но чувство благодарности у насъ не заходитъ, однако же, настолько далеко, чтобы помѣшать намъ указать читателю на полнѣйшую негодность того пріема, который пущенъ авторомъ въ ходъ по отношенію къ неугомонной Польшѣ. "Преждевременная, чрезмѣрная, дурно направленная культура"... Развѣ можно въ ученомъ трактатѣ прибѣгать къ доказательствамъ, всецѣло построеннымъ на такой чисто-субъективной оцѣнкѣ явленій? Развѣ можно, при научной разработкѣ какого бы то ни было вопроса, выдавать за непреложную истину то, что кажется несомнѣннымъ изслѣдователю исключительно только съ его личной точки зрѣнія? Развѣ серьезному ученому дозволительно прибѣгать, въ доказательство его положеній, къ голословной, необоснованной ни на какихъ объективныхъ данныхъ аргументаціи? "Чрезмѣрная" и т. д. культура. Но какимъ аршиномъ опредѣлилъ эту "чрезмѣрность" Ломброзо, какимъ критеріемъ онъ руководствовался, называя польскую культуру "преждевременною", "дурно направленною"? По нашему мнѣнію, всѣ только что упомянутыя квалификаціи свидѣтельствуютъ лишь о полнѣйшемъ авторскомъ произволѣ -- и больше ни о чемъ. Быть можетъ, авторъ въ данномъ случаѣ и правъ (мы думаемъ, что совсѣмъ не правъ); но онъ не доказываетъ своей правоты, а только утверждаетъ, между тѣмъ какъ бездоказательныхъ утвержденій тутъ совершенно недостаточно. Если же Ломброзо полагаетъ иначе, то намъ остается только пожать плечами и придти къ тому заключенію, что къ празднословію его вынуждаетъ ничто иное, какъ безрессурсность, соединенная съ упорствомъ въ отстаиваніи его "чрезмѣрно" смѣлыхъ, "преждевременно" порожденныхъ и "дурно направленпыхъ" обобщеній (если мы пускаемъ въ ходъ такія квалификаціи, то мы ихъ,-- худо ли, хорошо ли,-- доказываемъ фактами, примѣрами). Нечего ему сказать дѣльнаго по поводу Польши, а сказать что-нибудь непремѣнно нужно,-- никакъ нельзя позволять странѣ этой ускользать изъ рамокъ теоріи!-- и вотъ онъ ухватывается за "вредоносныя" свойства культуры. Нельзя сказать, чтобы все это было очень ужь "геніально" и поучительно!

Вотъ, вѣдь, далѣе, и наша родина, если взглянуть на нее съ точки зрѣнія ломброзовскихъ "обобщеній" и выводовъ, тоже, какъ будто, должна представляться автору Il delitto politico страною "исключительною", на подобіе Аргентины и Польши противорѣчащею, если судить по многимъ указаніямъ и соображеніямъ Ломброзо, развиваемой этимъ послѣднимъ теоріи о роли естественныхъ факторовъ въ процессѣ возникновенія и развитія новаторскихъ, безпокойныхъ, нонконформистскихъ тенденцій. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, въ ней имѣются въ совокупности какъ разъ всѣ тѣ условія, о которыхъ шла рѣчь по поводу Польши (равнинность, холодъ, славянская раса и пр.), а, между тѣмъ, она, какъ мы уже слышали это раньше, оказывается страною "новаторскою" по существу (essenzialmentè). Но, прежде всего, на какомъ основаніи Ломброзо ставитъ Россію въ категорію странъ безпокойныхъ, проникнутыхъ стремленіемъ къ перемѣнамъ, къ новшествамъ? Да почти исключительно на основаніи одного только факта броженія умовъ, имѣвшаго мѣсто въ 60-хъ и 80-хъ годахъ, совершавшагося, главнымъ образомъ, въ средѣ интеллигентной молодежи и выразившагося, между прочимъ, въ обиліи политическихъ преступленій и политическихъ процессовъ {Въ данномъ случаѣ Ломброзо основывается еще на одномъ любопытномъ "фактѣ", о которомъ мы скажемъ слова два ниже.}. Объ этомъ фактѣ Ломброзо только и говоритъ, съ деталями его только и носится, когда ему по тому или другому поводу приходится касаться Россіи. А теперь, узнавъ о томъ основаніи, по которому Ломброзо угодно было отнести наше отечество въ рядъ странъ новаторскихъ и безпокойныхъ, посмотримъ, какъ авторъ выпутывается изъ противорѣчія, на которое мы намекнули въ предъидущихъ строкахъ.

Какія причины, наперекоръ условіямъ климатическимъ, топографическимъ, этнографическимъ и пр., вызвали въ Россіи упомянутое "новаторское" движеніе умовъ? Разыскивая въ Il delitto politico матеріалы для отвѣта на этотъ животрепещущій вопросъ, мы наталкиваемся, между прочимъ, на 10 параграфъ V главы, поставленный подъ заголовкомъ: informe politiche inadatte о ргесосі (непримѣнимыя или преждевременныя политическія реформы). Читатель нашъ, пробѣжавъ только что написанныя нами строки, придетъ, по всей вѣроятности, въ немалое изумленіе, такъ какъ _ему прекрасно извѣстно, что мы, русскіе, по части "преждевременныхъ", а потому и непримѣнимыхъ реформъ, какъ будто бы, не грѣшимъ, и, слѣдовательно, опять, какъ будто бы, названный параграфъ къ намъ ни малѣйшаго отношенія имѣть не можетъ. А вотъ послушайте Ломброзо. Реформы названнаго характера являются "самою частою причиной возмущеній". Въ подтвержденіе этого положенія, авторъ нашъ дѣлаетъ многочисленныя ссылки на исторію, указываетъ на то, чѣмъ сопровождалась дѣятельность Савонароллы, Кола-ди-Ріензи, Марселя, Кромвеля, Карла III испанскаго, Ивана Грознаго, Петра Великаго и проч., и проч. Вслѣдъ за всѣми этими историческими справками, свидѣтельствующими о томъ, что вредно-до вводить какія бы то ни было реформы, когда страна еще не доросла до нихъ, мы читаемъ, что "гуманитарные законы, направленные противъ невольничества, будучи примѣнены внезапно (преждевременно?), вызвали въ Америкѣ междоусобную войну". Благодаря введенію тѣхъ же самыхъ антиневольническихъ законовъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ вспыхнула революціи въ Суданѣ, причемъ "самъ Гордонъ-наша, фанатическій аболиціонистъ, кончилъ тѣмъ, что призналъ необходимымъ, въ видахъ умиротворенія страны, отмѣнить законы, изданные противъ невольничества". Непосредственно послѣ этого стоитъ слѣдующая фраза о Россіи:, "основная причина возникновенія нигилизма заключается въ потрясеніи, вызванномъ уничтоженіемъ крѣпостного права въ Россіи" (la fonte prima del nichilismo è il turbamento prodotto dalïabolizione dei servi in Russia, стр. 185). А тотчасъ ниже: "единственное возстаніе въ Египтѣ произошло вслѣдъ за первыми реформами Теффика-паши".

Если мы еще разъ замѣтимъ, что упоминаніе о Россіи сдѣлано въ параграфѣ о "преждевременныхъ и непримѣнимыхъ реформахъ", и затѣмъ обратимъ вниманіе на то, что указаніе на великій актъ 19 февраля 1861 года поставлено между фразами о попыткѣ уничтоженія рабства въ Суданѣ и о реформахъ Теффика-паши въ Египтѣ, то для всякаго станетъ ясно, что наша освободительная реформа, золотыми буквами занесенная на страницахъ исторіи и благословляемая десятками милліоновъ русскаго населенія, относится ученымъ туринскимъ профессоромъ-антропологомъ къ категоріи реформъ "преждевременныхъ", а, слѣдовательно, и вредныхъ въ общественно-политическомъ смыслѣ. Полагаемъ, что всякіе комментаріи по этому "перлу" совершенно излишни.

Ну, а какъ вы думаете, читатель, почему въ томъ броженіи умовъ въ Россіи, о которомъ только что была у насъ рѣчь, оказался довольно значительный процентъ женщинъ? Если вы не читали Il delitto politico, то съ вами можно держать какое угодно пари, что ни за что не отгадаете. Причины этого, опять-таки совершенно "исключительнаго", не укладывающагося въ рамки ломброзовской теоріи, явленія (женщина, по Ломброзо, консервативна до мозга костей),-- если мы только случайно не забыли чего-либо въ интересующей насъ книгѣ, -- авторомъ указываются въ разныхъ мѣстахъ сочиненія двѣ слѣдующія: "Одною изъ причинъ, толкнувшихъ русскую женщину въ объятія нигилизма, была чрезмѣрная умственная культура" (Vesagerazione della coltura délia donna in Russia fu una délie cause die la getto in braccio al nichilismo). Нѣсколькими строками ниже рѣчь идетъ опять о "черезъ-чуръ подвинувшейся впередъ и столь чрезмѣрной культурѣ славянъ, у которыхъ на большую долю течетъ азіатская кровь, экзальтирующая у нихъ воображеніе" (р. 126). И такъ, преувеличенная, чрезмѣрная культура -- вотъ первая причина интересующаго насъ явленія,-- причина, которая, по всей вѣроятности, покажется довольно странною нашему читателю, знакомому со степенью умственной культуры въ Россіи и, къ тому же, привыкшему слышать, что въ упомянутомъ выше броженіи принимали участіе, будто бы, одни только "недоучившіеся мальчишки и дѣвчонки". Полюбопытствуемъ теперь насчетъ второй причины. Заключается она въ томъ, что очень многимъ русскимъ женщинамъ не удается... выдти замужъ. "Нужно обратить вниманіе,-- говоритъ Ломброзо,-- также и на нѣкоторыя соціальныя условія, въ особенности на крайнее усиленіе безбрачія, благодаря которому; какъ это преимущественно имѣетъ мѣсто въ Петербургѣ, заглушается семейное начало, и женщина остается внѣ той сферы, которая наиболѣе пригодна для развитія ея способностей". Далѣе идетъ указаніе на то, что въ Петербургѣ за послѣдніе годы 1 бракъ приходится на 155 жителей, между тѣмъ какъ въ Берлинѣ -- 1 на 115, въ Парижѣ -- 1 на 109, въ Москвѣ -- 1 на 137, въ Одессѣ -- 1 на 107 жителей. "Послѣдствія такого положенія дѣлъ очевидны: женщины, лишенныя своего естественнаго призванія, устремляются на поприще политической дѣятельности" (le donne, tolte al loro regno naturale, volgono l'attività alla politica, p. 227).

Просто даже завидно становится. Такъ для Ломброзо, съ перваго же мелькомъ брошеннаго взгляда, все оказывается "очевидно", "несомнѣнно", ясно, понятно! Такъ просто, легко, быстро распутываетъ онъ самые сложные, самые темные вопросы! Такъ рѣшительно, такъ безъапелляціонно устраняетъ всѣ, попадающіяся ему на пути, возраженія, такъ живо расправляется съ мѣшающими ему "исключеніями", такъ беззаботно проходитъ мимо безчисленныхъ своихъ противорѣчій! Легко ему толстыя "ученыя" книжки писать и какія угодно "новыя зданія" въ наукѣ сооружать! Полагая, что увеселительный характеръ глубокомысленныхъ философскихъ замѣчаній нашего автора о русскихъ женщинахъ и пр. очевиденъ для читателя и безъ комментаріевъ, мы не будемъ останавливаться на этихъ замѣчаніяхъ.

И. Д--овъ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VIII, 1895

Оставить комментарий Добровольский Иван Иванович (bmn@lib.ru) Год: 1895 Обновлено: 10/09/2024. 88k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:

Добровольский Иван Иванович Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель*).

Добровольский Иван Иванович
Цезарь Ломброзо, как ученый и мыслитель

**Цезарь Ломброзо, какъ ученый и мыслитель*).**