Добужинский Мстислав Валерианович
Мои детские чтения, музыка и рисование

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мстислав Добужинский.
Мои детские чтения, музыка и рисование

   В квадратные скобки [ ] заключены номера страниц использованного издания.
   
   Буквам я научился на 4-м году, играя в кубики с азбукой. По записи отца, которая у меня хранится, я трех лет двух мес[яцев] нарисовал буквы И, М, Н, О и А. Няню мою, Марью Осиповну Белякову, грамоте научил мой отец. Когда она была моей кормилицей, он нарисовал ей, как мне рассказывал, большие буквы на кусках картона, и она, качая меня, твердила "б--а", "ба" и т. д. Хотя медленно и по складам, она могла мне читать мои первые детские книжки: "Степку-Растрепку" и "Гошу -- долгие руки" -- и, рассматривая со мной картинки в журналах или книгах, читала мне подписи. Моим любимым удовольствием было слушать чтение [24] моего отца, и одновременно с моим собственным чтением оно продолжалось все мое детство, и я теперь поражаюсь, с какой умной последовательностью и с каким умелым выбором отец вел это чтение, сколько в это вложено было им любви и увлечения, как и во все то, что он делал для моего развития.
   Обыкновенно мы с ним усаживались после обеда или в нашей уютной столовой под висячей лампой, или у него в кабинете (когда я был маленьким, то садился к нему на колени). И с каким нетерпением я ждал этого часа. Часто отец перечитывал мне по множеству раз по моей просьбе одну и ту же сказку (дети это вообще любят -- знаю по собственным детям), и я шел спать, когда отец видел, что у меня начинают слипаться глаза. Но я мог бы слушать без конца чудное его чтение. Он не боялся возбуждать мою фантазию, и в сказочном мире я жил с маленьких лет. Самыми первыми прочитанными им мне сказками были сказки Андерсена, и его "Огниво", "Свинопас", "Оловянный солдатик" и "Соловей" остались милыми и дорогими на всю жизнь. В маленькой книжке были прелестные старинные иллюстрации Педерсена1 -- они меня и теперь очаровывают.
   Когда я стал читать самостоятельно, то после детских книжек, среди которых были также "Конек-Горбунок", "Гулливер" и "Дон Кихот", и детских журналов -- "Задушевное слово" и "Игрушечка" -- лет с восьми начал я с упоением зачитываться Майн Ридом, Густавом Эмаром и Фенимором Купером, и фантазия моя уносилась в далекие страны, а вскоре Жюль Верн меня совсем поглотил.
   Больше всего отец мне читал в раннем детстве русские сказки -- у него было Полное собрание Афанасьева. "Иван-Царевич и серый волк" была моя самая любимая сказка, и сызмала мне был мил этот мир русских чудес. Отец, читая, опускал грубости, которыми полны народные сказки. За фантазией же их и геройствами жестокостей и предательства я не замечал.
   Отец прочитал мне также многие былины (дедушка мне подарил очень хорошее издание их с иллюстрациями). Конечно, я заслушивался и "1001 ночью", и сказками Гауфа, и очень милой книжкой сказок Уайльда. Отец читал мне и сказки Пушкина (особенно я любил сказку "О Попе и работнике его Балде" и о "Царе Салтане"), а позже прочел мне постепенно и многое из Гоголя -- то, что было тогда доступно моему понятию.
   Конечно, мы прочли "Робинзона Крузо", а над "Хижиной дяди Тома" я плакал, как и над "Гуттаперчевым мальчиком" Григоровича. Также меня заставлял плакать трагический рассказ "Красный цветок" Гаршина.
   Несмотря на всю свою любовь к естествознанию, отец хотел мне дать классическое образование, и задолго до гимназии, благодаря его чтению и картинкам в книгах, я уже живо представлял себе, по-своему конечно, и, главное, полюбил античный мир. Когда мне было лет семь-восемь, отец прочел мне на всю жизнь оставшуюся мне милой "Книгу чудес" Натаниеля Готорна. Эти действительно чудесные рассказы из мифологии о Геркулесе с его подвигами, о Тезее и Минотавре, о Язоне и золотом руне, о Филемоне и Бавкиде, о ящике Пандоры с прелестными иллюстрациями Бертайля2 приблизили меня к этому миру гораздо больше, чем [25] впоследствии изучение классиков в гимназии. Во всех этих героев, богов и полубогов я верил, как в живых.
   Когда мне было лет десять, отец мне подарил и читал в отрывках "Рим" и "Элладу" Вегнера, книги, в общем, довольно скучные, но где были недурные иллюстрации3.
   Отец также мне читал, а больше пересказывал отрывки из "Илиады" -- в этой маленькой старинной книжке в переводе Гнедича были очень мне нравившиеся тонкие рисунки Флаксмана и прекрасная гравюра4 -- профили всех героев троянской войны. Он также пересказал мне и "Одиссею".
   У отца были отличные книги по истории, и интерес к ней он хотел передать и мне. Из его чтения я незаметно для себя учился. Мы прочли почти целиком все три книги Разина и Лапина "Откуда пошла Русская земля и как стала быть" с иллюстрациями Дмитриева-Оренбургского. Вскоре одной из увлекших нас обоих книг стало "Путешествие в древнюю страну пирамид" Оппеля, где мне впервые открылся целый мир Египта5.
   Все, что я узнавал из книжек, разумеется, действовало на мое воображение. Наслушавшись русских сказок про всех этих царевичей и королевичей, храбрых витязей и красавиц "с ясным месяцем на челе", как мне самому хотелось стать таким же храбрым витязем и совершать подвиги! Вообще я в детстве думал всегда о геройстве и рыцарстве, быть трусом мне казалось ужасным позором, и мое имя, Мстислав, мне нравилось, как имя храброго и удалого князя6. Папа очень искусно мне склеил из картона латы и остроконечный шишак с назатыльником и наушниками, сделал алебарду и деревянный меч -- все это было оклеено серебряной и золотой бумагой,-- и, качаясь на своей лошадке со свирепой мордой, я был полон отваги. В этих доспехах папа меня снял у фотографа (помню длинную процедуру тогдашнего фотографирования, зеленое сукно, которым накрывал фотограф свой аппарат, и холодное прикосновение к затылку особого ухвата, который держал голову в неподвижности). Раз, играя сам с собой (то, что названо "театр для себя"), я представлял себя геройски убитым на поле брани, улегся в темной зале около аквариума и позвал отца посмотреть, как я лежу (вероятно, я тогда видел картину Васнецова "Поле битвы"7). Мне самому было очень жалко себя, и [я] был горд своей геройской смертью, но папа пощекотал меня, и я воскрес, как от "живой" и "мертвой" воды в русских сказках.
   Кем я буду большим, я еще не решил, но всегда хотелось быть особенным, не таким, как все. Откуда это? Я не мог еще сравнивать, но что-то мне говорило, что и мой папа, и мама не такие, как все. Раз отец меня спросил: "Кем же ты хочешь быть?" Я сказал: "Ученым", а потом, подумав,-- "Путешественником" (последним я до известной степени и стал...). Мечты о далеких краях были уже моими самыми ранними детскими мечтаниями. Не стать ли мне моряком? Об этом, когда я стал старше, мы даже поговорили с папой серьезно. Но отец мечтал сделать из меня раньше всего образованного человека, "европейца", как он говорил, и мечтал, что я непременно пойду в университет (он сам, будучи молодым офицером, посещал Петербургский университет в 1860-х годах, пока это не [26] запретили офицерству). "А потом, -- говорил отец, -- ты сам выберешь себе дорогу".
   Об университете тоже часто мне говорил мой дядя Федя, брат матери, который, по папиным словам, был "ученый", и это окружало его в моих глазах особым ореолом (вот почему и я хотел стать ученым). О том, чтобы стать художником, как-то не говорили -- это само собой разумелось, так как художником я уже был, как себя помню, -- с тех пор как научился держать в руке карандаш.

Музыка

   От моей матери я унаследовал мою музыкальность, которая, когда мне было года три, даже удивляла окружающих. Но позже, в моем петербургском детстве, она оставалась как бы под спудом, все же заглохнуть не могла, так как, благодаря двум моим дядям8, маминым братьям, игравшим на рояле, я постоянно слышал дома музыку.
   Отец сам не играл, и впоследствии он мне говорил, что музыка на него действовала настолько сильно, что он ее даже боялся, -- я раз видел, как он утирал слезы в театре. У него был прекрасный слух, он часто напевал своим красивым баритоном, когда бывал в хорошем настроении, и, приезжая в Новгород, подпевал на клиросе нашей церкви9. Остались у меня в памяти и его аккорды из шубертовской серенады, которые он брал на рояле. Я его не спрашивал, но мне думается, что, быть может, когда-то он аккомпанировал моей маме, певшей эту чудную песнь...
   Вероятно, по заочному совету мамы10, когда мне было лет восемь, мне стала давать уроки на рояле одна бывшая ее подруга по Смольному институту, но я особых способностей не проявил. Уроки продолжались две зимы, но дали мне довольно мало. Я, впрочем, мог уже играть в четыре руки очень милые пьески (школа Kuhlau11), но дальше дело не пошло. С отъездом же из Петербурга12 уроки прекратились из-за гимназии. (Возобновились мои занятия музыкой, когда я был в пятом классе: отец подарил мне виолончель, и я брал уроки довольно долго).

Рисование

   Моя охота и способности к рисованию стали проявляться тоже очень рано -- с тех пор, как я научился держать в руке карандаш, и тоже это было до известной степени наследственным.
   Отец мой рисовал очень хорошо для любителя и с натуры делал отличные и точные рисунки. Я видел у него старый альбомчик, куда он зарисовывал во время путешествия в Туркестан (1869 г.) разные типы и сценки. И мне, маленькому, он часто рисовал разные фигурки и рожи. [27]
   Что было действительно замечательно -- это его буквы и надписи, которые он любил рисовать в шутку на папках и обложках своих казенных бумаг. И я приглядывался, как это он делает. Тут у него была большая изобретательность, и в этих "сталактитах" и разных забавных утолщениях букв сказывалась его любовь к оригинальному.
   Склонность моя к узорным буквам и шрифтам, вероятно, идет из этого источника, и в гимназические годы все мои школьные тетради бывали изукрашены надписями, довольно хитроумными.
   Среди моих родных "настоящих" художников не было, но многие, как и мой отец, рисовали. Было предание, что рисовал мой прадедушка, Осип Егорович Добужинский13, а сестра моего деда, Эмилия Осиповна Дреллинг, вырезала портретные силуэты, причем легенда гласит, что делала она это, держа бумагу и ножницы под столом и не глядя. Писала масляными красками, а также и по фарфору сестра отца Екатерина Петровна Маклакова.
   Моя бабушка (мать моей мамы) в молодости рисовала очень каллиграфически -- сужу по той акварельной копии, которою в детстве я любовался у нее в зале; рисовали и два брата моей мамы, Миня и Коля14. В Новгороде я всегда смотрел, как дядя Миня рисует, и завидовал ему, как у него легко и уверенно течет из-под карандаша линия. Особенно мне нравились его профили голов и скачущие лошади. Дядя же Коля меня своим искусством не заражал и рисовал все время только каких-то святых. Хотя одно время он учился в Петербурге в Школе Общества поощрения художеств (когда она была в здании Биржи), а потом у одного иконописца в Петербурге же, но рисовал, даже и на мой тогдашний взгляд, коряво и неуклюже, и мой папа, подшучивая над его лишенными всякого благолепия физиономиями святых, пририсовывал им пенсне и баки, чем его, впрочем, нисколько не обижал. Тот сам добродушно смеялся. Помню, что он также измышлял какие-то византийские храмы, но все на один лад.
   Когда отец заметил мою потребность к рисованию, он всячески старался ее поощрять, и у меня всегда было изобилие цветных карандашей и бумаги, а мои рисунки он с моего трехлетнего возраста стал бережно собирать и с их датой вклеивать в альбом, которых у него за мое детство накопилось несколько [Один из альбомов необыкновенным чудом сохранился, в нем 81 рисунок, сделанный во время моего петербургского детства (до 11-летнего возраста). Эти рисунки теперь перед моими глазами15].
   Я с малых лет имел склонность к смешному и делал уродов и даже настоящие карикатуры. Больше всего я любил рисовать витязей и рыцарей -- и в профиль и en face, разных чертей и сражения между добрыми и злыми ангелами (это было навеяно Доре16!), любил машины и раз изобразил довольно сложную летательную машину, когда их еще и на свете не было. Потом пошли индейцы, взрывы кораблей, абордажи, сражения и разные исторические "композиции" -- все, что было навеяно чтением. [28]
   Отец, нежно любя меня, конечно, преувеличивал мои детские способности. Я рисовал не лучше и не хуже всех детей в том же возрасте, хотя некоторые мои рисунки показывают большую наблюдательность, и для моих лет даже довольно удивительную. Отец все делал, чтобы эта наблюдательность во мне развивалась и в дальнейшем.
   Я пробовал рисовать и то, что было перед глазами, и на память, конечно, но это было почти с натуры. Отца особенно обрадовал рисунок, сделанный, когда мне было -- как на нем он отметил -- четыре года и четыре месяца. Я нарисовал цветными карандашами стакан с красным чаем и в нем синюю ложку, которая, как я подсмотрел, преломляется под поверхностью жидкости! Восьми лет я нарисовал (конечно, на память, но, вероятно, подглядывал) мою детскую -- висячую лампу с плоским абажуром, часы на стене (три часа), восемь картинок на стенах, в дверях кольца для гимнастики, а за столом (со спины) я, мой друг Сережа Саблин, гувернантка в шляпке с пером и папа со шпорой, показывающий в книжку. Подписано: "егзамен". Удивительно, что при всей забавной наивности картинки я сумел передать перспективу, и в глубине за дверью два окна папиного кабинета (единственное "документальное" изображение нашей квартиры!).
   "Вплотную" с натуры я начал рисовать во время нашего с отцом путешествия на Кавказ17 -- мне не было полных десяти лет. Начал в Москве -- вид из окна гостиницы на Кремлевскую стену. В Пятигорске в мой альбом рисовал и отец. Мы рисовали гору и двор нашего домика, а на память -- черкесов и киргизов. Вернувшись в Петербург, я нарисовал нянино ухо, а в Новгороде очень тщательно изобразил восхитивший всех домашних целый вид из дедушкиного окна: забор с калиткой (на ней No 17) и за забором деревья и шпиль Десятинного монастыря.
   Я рисовал и цветным и черным (свинцовым и итальянским) карандашами, подражая тому, что я видел, делал штрихи и тушевал растушевкой и очень любил фиолетовые чернила. Когда они засыхали -- давали зелено-бронзовый оттенок, как надкрылья шпанской мухи.
   Я был очень счастлив, когда получил пяти с половиной лет акварельные краски. Я до того мечтал об ящике с красками, что даже раз помолился об этом, -- и действительно получил вскоре на елку этот подарок (странно, что мне не пришло на ум просто попросить папу об этом).
   Я вдоволь наслаждался цветами моих красок, и было занятно вливать в "лужу" одной краски другую краску.
   В раннем детстве отец предоставил мне полную самостоятельность в рисовании и, как рисовать, мне не подсказывал, что, я считаю, было очень разумно.
   И дальше, всю юность, я продолжал рисовать самостоятельно (школьные уроки не в счет -- они ничего не дали), и хотя то, что приобреталось "собственным умом", и было ценно, но мое художественное развитие неизбежно шло медленно.
   Из моих маленьких друзей рисовал лишь Сережа Саблин, но только паровозы и корабли со всеми снастями и парусами, чему тоже, как Ми- [29] ниным рисункам, я завидовал и хотел подражать, но не выходило. И вообще, я рисовал "как бог на душу положит".
   Отец иногда подсказывал мне что-нибудь нарисовать из прочитанного, но, увы, это редко мне удавалось, и мне самому обыкновенно не нравились мои рисунки -- в воображении представлялось все гораздо лучше, да у меня и не было, в сущности, каких-то из ряда вон выходящих способностей. В десяти-одиннадцатилетнем возрасте у меня, как и вообще у детей в эти годы, началась самокритика, захотелось рисовать точно, ошибки и собственная наивность уже конфузили, а рука и глаз не слушались, и прежняя смелость рисунка исчезала.
   Такой бездарный период беспомощности и робости18 -- и довольно долгий -- настал уже в гимназии, когда и фантазия моя как-то уснула, и рисовал я меньше из-за уроков. Рисуя же, я делался все больше "реалистом". Но до этого, в течение всего моего петербургского детства, рисование продолжало быть моим самым любимым занятием.
   Лет с десяти я стал срисовывать картинки из иллюстрированных журналов, большей частью это были пейзажи. Иногда я придумывал собственные краски. У меня "точный глаз" и чувство пропорций были врожденными, и рисовалось легко. Любопытно, что эти первые копии были гораздо лучше тех, которые я стал делать позже, гимназистом, когда впадал в детали и часто "засушивал" мои рисунки.
   Глаз мой и наблюдательность все время развивались. Этому помогало и все то, что меня окружало дома в таком разнообразном изобилии, а также и мое коллекционирование: кроме насекомых, которых я, конечно, внимательно разглядывал и знал все особенности узоров бабочкиных крыльев и орнаменты на надкрыльях у жуков, -- я стал собирать и марки. Этим увлечением меня заразил мой двоюродный брат Саша Маклаков. Я научился приглядываться к самым тонким оттенкам цвета, и меня очаровывали на них некоторые краски. Я "обожал" вермильон на одной греческой марке с профилем Меркурия, серовато-розовый и голубой цвета на египетских со сфинксами и пирамидой и темно-красный и глубоко-синий на старых английских марках с портретом юной Виктории, и от них на меня веяло непередаваемым словами каким-то "ароматом" цвета. В то же время действовало и ощущение "драгоценности", которое было, и старинности, и редкости их -- особенно я гордился первыми русскими марками, черными круглыми штемпелями с аппетитным густокрылым орлом, и марками земской почты, которые мне нравились своей корявостью и смешными цветами [Цветовые эмоции у меня всегда связывались с ощущением материала. Кроме сказанного о марках, это проявилось в отношении цветных бумажек, переплетов, разных материй.].
   Отец не был коллекционером по какой-либо специальности, лишь увлекался своими книгами, но вовсе не был тем, что называется библиофил. Из вещей же собирал лишь то, что ему нравилось и было доступно. Кроме оружия, у него накопилось довольно много старинных монет -- больших серебряных испанских, времени Филиппа IV, с аппетитно неровными [30] краями; екатерининских рублей с профилем царицы, огромных, тяжелых пятаков XVIII в. и сибирских медяков с лисицами и пр[очих]. Были также маленькие русские серебряные денежки неправильной овальной формы со славянскими буквами из клада, найденного дедушкой в Новгороде. Потом свой зеленый ящик с этой коллекцией отец подарил мне. Он подарил мне также коробку с разными породами камней -- в этой небольшой коллекции были разные руды, асбест -- горный лен, слюда, кварцы, кусочки различных мраморов и т. д. И я сам стал собирать камушки и в Пятигорске набрал целую кучу разноцветных, пока там один знакомый -- на беду настоящий геолог -- не разочаровал меня, сказав, что все это "собакокиды", и я их выкинул и больше не собирал.
   Для развития во мне художника отец дал мне все, что мог. Хотя мы и жили вне художественной среды, но это вовсе не было большим лишением по тому времени. Единственно, чего недоставало, -- у отца не было специальных книг по истории искусства. Но подобных русских изданий тогда вообще не существовало, кроме очень дорогих альбомов по русской старине, а знаменитая "История искусств" Гнедича появилась позже, в 1890-х годах19. У дедушки была только одна польская книга с гравюрами знаменитых картин старых мастеров. И встречались иногда репродукции музейных картин в иллюстрированных журналах.
   Я знал еще в детстве о Рафаэле, Тициане, Микеланджело и Рубенсе -- их четыре маленьких портрета -- гравюры, вырезанные из немецкого журнала,-- отец повесил в моей детской. У отца была также папка со случайными старинными эстампами, среди которых была одна очень хорошая английская гравюра XVIII в. с Гейнсборо; небольшие китайские картинки и несколько русских лубков (особенно меня забавляла -- "Фома-музыкант и Ерема-поплюхант"20).
   Иллюстрации в книгах и журналах я всегда рассматривал пристально. Большей частью это были по тому времени отпечатки тоновых деревянных гравюр, и мне было занимательно вглядываться в самые штрихи их, которые, то утолщаясь, то утончаясь, создавали, если прищуриться, впечатление разных оттенков темного и светлого.
   С раннего детства мне чудились в самых обыкновенных изображениях еще какие-то скрытые образы -- мне мерещились среди болотных кочек того прозаического пейзажа, что висел у нас в зале, чудовища. В нянином сундучке, в крышке, была наклеена картинка -- какие-то боярские хоромы и в них изразцовая печка, которая мне упорно чудилась дверью на улицу, где видны маленькие окна домов -- изразцы. Эти скрытые фигуры часто выступали сами собой, а иногда я их сам искал и заставлял себя их видеть, не зная еще совета Леонардо да Винчи всматриваться с этой целью в пятна сырости. Но не кто иной, как моя няня Марья Осиповна, мне в этом помогла: она говорила, что любит искать среди веток деревьев разных зверей и человечков, и мы с ней этим часто занимались. В журналах помещались тогда "загадочные картинки" -- среди кустов или в лесу надо было найти силуэт охотника или собаки и проч[ее]: вероятно, это и было причиной няниного интереса. Эта способность видеть двойные образы ("контрапункт", "криптограмма" -- как угодно) была у меня как бы при- [31] родной, и если бы это, так сказать, "двойное зрение" я в себе развивал, оно в дальнейшем могло бы дать результаты и непредвиденные. Но это надолго замерло и лишь в зрелом возрасте стало вновь воскресать по-новому21.
   "Настоящие" картины я видел в Эрмитаже, куда меня несколько раз в детстве водил отец. Там меня поразили "Гибель Помпеи" Брюллова и "Медный змий" Бруни (Музея Александра III, где они позже были помещены, еще не существовало22), и также мне очень нравились темные пейзажи с фигурами Сальватора Розы23 (странно, что именно на этом романтике я остановил свое внимание). С отцом мы ходили на выставки и в Академию художеств, и в дом Бенардаки на Невском, где бывали Передвижные выставки24. Но мне меньше запомнились сами картины, чем волнующий запах лака и масляной краски на этих выставках, и отчетливо помню, как на одном пейзаже меня очаровали густые мазки краски на облаках и на небе, точно с каким-то шелковым отливом. Иногда отец меня спрашивал, что мне нравится и что не нравится, -- я раз ответил: "Тут неверно нарисована рука", что было правда.
   Отца, конечно, занимал вопрос, как в дальнейшем учить меня рисованию, и как-то сказал мне, что было бы хорошо, если бы я поступил в ученики к кому-нибудь из очень хороших художников, присматривался бы к тому, что он делает в своей мастерской, и потом мог бы помогать ему, то есть как это было у старинных мастеров, когда ученики терли краски и подготовляли вчерне картину мастера... Но кто мог бы быть таким ментором? В разговоре с другими по этому поводу -- и это я слышал -- отец упоминал имя Константина Маковского, который среди русских художников был тогда действительно maНtre и "европеец". Конечно, это затея никогда не смогла бы осуществиться, но то, что у отца явилась такая необыкновенная мысль, было замечательно.
   Впоследствии мне стали ясны тогдашние взгляды отца на современное ему русское искусство. Академию он считал "казенщиной", передвижников не любил за серость и скуку, Репина называл грубым, хотя и удивлялся силе его таланта. Верещагина находил пестрым, но уважал за правдивость и больше всего почитал Сурикова и Шварца, как исторических живописцев, и любил Конст[антина] Маковского. Он мечтал, что я буду учиться живописи за границей (это и осуществилось) и что я буду сам историческим живописцем (отчасти так и стало, пожалуй...).
   Тетя Катя Маклакова тогда усердно занималась живописью, способности у нее были несомненные, и она брала частные уроки у М-me Вахтер25, преподававшей в Школе Общества поощрения художеств. Отец к тете и обратился за советом насчет моих уроков рисования. По ее совету я приготовил, старательно нарисовав карандашом и растушевкой, копию какого-то пейзажа из моего любимого журнала26 "Über Land und Meer" ["Над сушей и морем" (нем.)], а папа выбрал еще кое-что из своей коллекции моих рисунков. Рисунки тетя показала M-me Вахтер, и я без всякого экзамена был принят, к моему восторгу, в младший класс "Школы поощрения". [32]
   Занятия в мужском отделении школы происходили по вечерам, и, так как вечерние путешествия на Мойку с Выборгской стороны были бы неудобны, меня приняли в виде исключения в женский класс, где рисовали по утрам. Туда я ездил на извозчике с Васильком. Кроме меня, там был только один мальчик, черненький, Максимов, и я очутился среди шумной компании барышень и дам. Меня засадили за копирование "оригиналов" -- картонов с наклеенными на них литографиями, изображающими геометрические тела, и я принялся рисовать, стараясь не обращать внимания на окружающих дам. Эти особы меня страшно раздражали и постоянной болтовней, и особенно тем, что во время перерывов толпились около моих рисунков и хвалили. Я старался уйти подальше или прятал мой рисунок. Как они рисовали, мне не нравилось, было грязно и непохоже, я же старался подражать тем штрихам, которые видел на "оригинале",-- это мне никакого труда не стоило, и было большое удовольствие и штриховать, и тушевать, заполняя дырочки между штрихами, я как-то сам догадался это делать, и учительнице даже не приходилось меня поправлять.
   В перерыве занятий я прогуливался по коридам школы, рассматривал развешанные там акварели как недосягаемые образцы акварельной техники (особенно меня поражала индийская пагода в Дели с небом, невероятно ровно залитым синейшим ультрамарином).
   Однажды в класс опоздала одна светловолосая девочка -- все уже сидели на местах, и она остановилась в беспомощности. Вдруг я встал, храбро прошел через весь класс мимо ненавистных дам и девиц и достал ей доску, все весело рассмеялись над моим джентльменством, я же покраснел, как рак.
   Других происшествий не случилось. К весне (это был 1885 г.) меня перевели в следующий класс, одобрив мои рисунки. Летом мы с отцом поехали на Кавказ. С собой я взял большой альбом для рисования и в нем сделал много рисунков с натуры. Осенью, по возвращении в Петербург, я продолжал ходить в школу два раза в неделю, но уже без провожатого и по-прежнему в дамский класс. Рисовал же теперь с гипсовых орнаментов, тоже "успешно". Но продолжалось все то же: копировка и тушевание, и все тот же трудный итальянский карандаш -- то же самое было и во всех школах, и это же предстояло мне и в гимназии. Преподавателям и в голову не приходило разнообразить технику рисования и живописи, не учили и не подсказывали никаких иных приемов рисования -- все оставалось в рамках самого унылого шаблона27.
   Вторую зиму мои занятия были нерегулярны, так как я тогда усердно готовился к вступительным экзаменам сразу во второй класс гимназии.
   На этом и кончились мои уроки рисования в моем петербургском детстве.

Примечания:

Мои детские чтения, музыка и рисование
(с. 23)

   Печатается по машинописной копии с авторской правкой. Собр. Г. Ч.
   Опубликовано: Добужинский М. В. Воспоминания. Т. 1 / Подгот. Е. Е. Климова с помощью Р. М., В. М. и В. И. Добужинских. Нью-Йорк, 1976, с. 77--80, 105--113. Текст по сравнению с машинописной копией перекомпонован.
    
   1 ...прелестные старинные иллюстрации Педерсена... -- С рисунками датского художника Уильяма Педерсена (1820--1859) сказки Андерсена в России выходили неоднократно в различных петербургских издательствах, например К. Плотникова (1871, 1876, 1880) или "Северно-русской книжной торговли" (1877, 1880, 1883).
   2 ...рассказы ... с прелестными иллюстрациями Бертайля... -- См.: Готорн Натаниель. Книга чудес: Рассказы для детей (из мифологии): В 2 т. М., 1889. Берталь (д'Арну Шарль Альберт, 1820--1883) -- французский график.
   3 ...где были недурные иллюстрации. -- Обе книги (первая в 2 т.), неоднократно переиздававшиеся, содержат около 800 иллюстраций -- фотографий, воспроизведений скульптуры и гравюр.
   4 ... в ... книжке... были очень мне нравившиеся тонкие рисунки Флаксмана и прекрасная гравюра... -- См.: Гомер. Илиада. СПб., 1861. Книга содержит 24 перовых рисунка (по одному к каждой песни) чрезвычайно популярного в XIX в. английского графика, скульптора и педагога Джона Флаксмана (1755--1826). Гравюра, о которой вспоминает Добужинский, была нарезана Н. И. Уткиным.
   5 ..."Путешествие в древнюю страну пирамид" Оппеля, где мне впервые открылся целый мир Египта. -- Точнее: Оппелъ Карл. Чудеса древней страны пирамид: Географические, исторические и бытовые картины Древнего Египта в период его процветания и упадка: В 2 ч. СПб., 1883. В книге 170 иллюстраций, большинство из которых -- прорисовки скульптурных и живописных памятников.
   6 ...имя храброго и удалого князя. -- Имеется в виду Мстислав Мстиславович, князь Торопецкий, Новгородский и Галицкий (конец XII -- первая четверть XIII в.), прозванный за храбрость и талант полководца Удалым.
   7 ...я тогда видел картину Васнецова "Поле битвы". -- Картина Виктора Михайловича Васнецова (1848--1926) называется "После побоища Игоря Святославовича с половцами" (1880, ГТГ).
   8 ...благодаря двум моим дядям... -- Имеются в виду Ф. Т. и Г. Т. Софийские.
   9 ...подпевал на клиросе нашей церкви.-- Речь идет о Михайловской церкви (не сохранилась), где служил дед художника Т. Е. Софийский.
   10 Вероятно, по заочному совету моей мамы... -- Добужинская Елизавета Тимофеевна (1848--1919) -- оперная и камерная певица, работала в основном в провинциальных труппах, главным образом в труппе П. М. Медведева (1837--1906), одного из крупных прогрессивных деятелей русского театра (с 1901 г. ставшего главным режиссером Александринского театра).
   В 1879 г. родители Добужинского разошлись, когда их сыну не исполнилось и пяти лет. Елизавета Тимофеевна пела в различных провинциальных театрах до 1884 г., а затем поселилась в крохотном имении И. В. Михина, который пел с нею в одной труппе. Елизавета Тимофеевна переписывалась с В. П. Добужинским и участвовала в решении наиболее важных вопросов, касающихся будущего их сына. После 1893 г. она регулярно виделась с М. В. Добужинским и, без сомнения, повлияла на формирование его вкусов, главным образом в области музыки. О ней см. с. 306--307, а также примеч. 5, с. 368. [373]
   11 ...школа Kuhlau... -- Немецкий композитор Фридрих Кулау, работавший в первой трети XIX в., активно включал в свои произведения народные темы и мелодии и стремился к созданию национального колорита в музыке.
   12 С отъездом же из Петербурга... -- В Кишинев в 1887 г.
   13 Добужинский Осип Егорович (Иозеф Георгиевич, 1783--1869) был смотрителем Петровичевского провиантского магазейна 9-го класса; с 1825 г. -- титулярный советник; в 1838 г. асессор, был смотрителем Киевского военного госпиталя. В 1843 г. получил офицерский чин. Вышел в отставку надворным советником.
   14 ...два брата моей мамы, Миня и Коля. -- Софийский Михаил Тимофеевич (1873-1917) -- артиллерийский офицер; Софийский Николай Тимофеевич (ок. 1861-?).
   15 Эти рисунки теперь перед моими глазами. -- Меньшая часть детских рисунков хранится в ГРМ и ГРБ, большая -- в С. н., Париж.
   16 Доре Гюстав (1832--1883) -- французский график, живописец, гравер, скульптор. Один из любимых художников Добужинского.
   17 ...я начал рисовать во время... путешествия на Кавказ... -- Несколько "кавказских" рисунков находится в ГРМ. Там же, а также в ГРБ хранятся рисунки 80-х годов, исполненные в Новгороде.
   18 ...бездарный период беспомощности и робости... -- Зарубежные и русские исследователи детского творчества (К. Кершенштейнер, К. Бюлер, В. М. Бехтерев, А. В. Бакушинский и др.) считают, что эта "самокритика", о которой говорит Добужинский, а точнее, появление нового отношения к искусству является закономерным процессом и имеет своей основой формирование логического восприятия мира.
   19 ..."История искусства" Гнедича появилась ... в 1890-х годах. -- Добужинский ошибается, см.: Гнедич П. П. История искусств. СПб.. 1885.
   20 ...особенно меня забавляла -- "Фома-музыкант и Ерема-поплюхант". -- Речь идет о лубке под названием "Прохор да Борис да Фомушка с Еремой", на котором два изображения, о втором из них и говорит Добужинский. Лист описан Д. А. Ровинским (Русские народные картинки. СПб., 1881, т. 1, с. 436), воспроизведен в его же "Атласе" (СПб.. 1881, No 205).
   21 ...лишь в зрелом возрасте стало вновь воскресать по-новому. -- Впервые способность видеть "двойные образы" проявилась в творчестве художника в 1906 г. в рисунках для рассказа А. М. Ремизова "Крепость" (Адская почта, 1906, No 2). Используя тот же прием, Добужинский исполнил серию иллюстраций к сказке Ремизова "Морщинка" (СПб., 1907).
   22 ...Музея Александра III ... еще не существовало... -- Русский музей императора Александра III был открыт в 1898 г.
   23 Роза Сальватор (1615--1673) -- итальянский живописец, гравер, поэт, актер, музыкант.
   24 ...дом Бенардаки ... где бывали Передвижные выставки. -- Дом петербургского купца и откупщика Бенардаки (Невский, 86) впоследствии был куплен княжной Юсуповой. Сейчас в нем располагается Дом работников искусств им. К. С. Станиславского и Всероссийское театральное общество. В доме Бенардаки состоялись три выставки Товарищества передвижных художественных выставок: в 1881, 1884 и 1885 гг. По-видимому, речь идет о двух последних выставках, на которых мог быть Добужинский. 12-я выставка Товарищества 1884 г. была весьма значительна по своему составу. Репин выставил картину "Не ждали" и портреты В. В. Стасова. И. Н. Крамского, П. М. Третьякова, И. С. Тургенева; Суриков -- "Огородника"; Ярошенко-- портреты Г. И. Успенского, П. А. Стрепетовой и картину "Причины неизвестны"; Левитан -- "Вечер на пашне". На выставке 1885 г. Репин экспонировал картину "Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г." и несколько портретов, В. Маковский -- огромную серию работ на малороссийские темы, Шишкин -- "Сосновый лес", Суриков -- ряд подготовительных работ к картине "Итальянский карнавал", Поленов -- около ста пейзажей и этюдов, сделанных во время его путешествия в Палестину.
   25 Вахтер Екатерина Карловна (Александровна) (1860--?) -- график, живописец, педагог Рисовальной школы Общества поощрения художеств (1882--1914).
   26 ...моего любимого журнала... -- Журнал "эber Land und Meer" издавался с 1859 по 1914 г. Помимо юмористических рисунков В. Буша, К. Штауберга, Е. Марбауфера и других, в журнале печатались гравированные картины немецких худож- [374] ников, едва ли выше уровня тех работ, которые воспроизводились в журнале "Нива".
   27 ...все оставалось в рамках самого унылого шаблона. -- Об отношении Добужинского к методам тогдашнего преподавания в русских художественных заведениях см. с. 149--150.

-------------------------------------------------------------------

   Источник: Добужинский М. В. Воспоминания / вступ. ст. и примеч. Г. И. Чугунова. - М., 1987.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru