Дойль Артур Конан
Знак четырех

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    The Sign of The Four.
    Издание П. П. Сойкина, 1909 (без указания переводчика).

0x01 graphic

Артур Конан Дойль.
Знак четырех

Роман

С.-Петербург.
Книгоиздательство П. П. Сойкина.
Стременная, No 12, собств. д.

I. Дедуктивный метод

   Шерлок Холмс снял с камина бутылку и вынул из изящного сафьянного футляра шприц для подкожного вспрыскивания. Длинными, белыми нервными пальцами он вставил топкую иглу и отвернул левый рукав рубашки. На несколько минут глаза его задумчиво остановились на мускулистой руке и запястья, испещренных бесчисленными знаками уколов. Наконец, он воткнул острую иглу, нажал крошечный поршень и откинулся на бархатное кресло. с облегченным вздохом.
   В продолжение нескольких месяцев я три раза в день наблюдал эту церемонию., но все еще не мог привыкнуть к пей. Напротив, с каждым днем она раздражала меня все сильнее и сильнее и каждую ночь совесть упрекала меня в недостатке мужества. Я постоянно давал себе слово, что выскажу откровенно свое мнение, но небрежные спокойные манеры моего приятеля не допускали фамильярности. Его талант, властность, необыкновенные способности -- все это вместе делало меня робким и застенчивым в его присутствии.
   Но в этот раз, благодаря ли выпитому за закуской вину, или особенному раздражению, вызванному его решительным образом действий, я не в силах был сдержаться дольше.
   -- Что это? -- спросил я. -- Морфий или кокаин?
   Шерлок лениво поднял глаза от книги, которую только-что открыл.
   -- Кокаин, -- ответил он, -- семипроцентный раствор. Желаете попробовать?
   -- Ну, нет, -- резко ответил я. -- Мой организм еще не вполне оправился после Афганской кампании. Я не могу слишком напрягать его.
   Он улыбнулся моей горячности.
   -- Может быть вы правы, Ватсон, -- сказал он. -- Я думаю, что это вредно для тела. Но зато мысль так сильно возбуждается, так просветляется, что все другое не имеет значения.
   -- Но подумайте хорошенько! -- серьезно проговорил я. -- Рассчитайте, стоит ли игра свеч! Может-быть, как вы говорите, разум ваш и возбуждается, и просветляется, но это нездоровый паталогический процесс, требующий усиленного обмена веществ, и может, в конце концов, вызвать постоянную слабость. Вы знаете, какие страшные припадки реакции бывают у вас. Право, игра не стоит свеч. К чему, ради скоропреходящего удовольствия, рисковать потерей тех великих талантов, которыми вы одарены? Помните, что я говорю не только как товарищ товарищу, но и как медик человеку, за здоровье которого он отвечает в известной степени.
   Холмс, казалось, не обиделся моими словами. Он скрестил пальцы и положил локти на ручки кресла, как будто приготовляясь к продолжительному разговору.
   -- Мой разум противится застою, -- сказал он. -- Дайте мне загадки, дайте работу, дайте разобрать самый трудный шифр или сделать самый сложный анализ, -- я буду в присущей мне атмосфере и могу обойтись без искусственного возбуждения. Но я ненавижу скучную рутину жизни. Я жажду умственного возбуждения. Вот почему я и избрал мою профессию -- или, вернее, создал ее, так как я единственный в своем роде.
   -- Единственный неофициальный сыщик? -- сказал я, поднимая брови.
   -- Единственный неофициальный сыщик, с которым советуются, -- ответил он. -- Я -- последняя и высшая инстанция в делах сыска. Когда Грегсон, или Лестрад, или Эстельней Джонс теряются -- что, между прочим, постоянно случается с ними -- дело передается мне. Я рассматриваю данные, как эксперт, и даю заключение, как специалист. Мое имя не встречается в газетах. Работа сама по себе, удовольствие применить свои дарования -- вот высшая моя награда. Но вы сами познакомились несколько и с моим методом в деле Джеферсона Гопа.
   -- Да, -- чистосердечно сказал я, -- никогда в жизни не бывал я так поражен, как тогда. Я даже изобразил это дело в маленькой брошюре под несколько фантастическим названием "Красное по белому".
   Он печально покачал головой.
   -- Я просмотрел ее, -- сказал он, -- и по правде сказать, не поздравляю вас. Искусство сыска -- точная наука, или, по крайней мере, должно быть такой, а потому о ней следует говорить в таком же холодном, равнодушном тоне. Вы же пытаетесь придать делу романтическую окраску, что все равно, как если бы вы вставили любовную историю или побег в теорему Эвклида.
   -- Но дело-то было романтическое, -- возразил я. -- Не мог же я изменить факты.
   -- Некоторые из них можно было бы и пропустить или, по крайней мере, сохранить должное соответствие при описании их. Единственное, о чем стоило упомянуть, это любопытный анализ причин и следствий, благодаря которому мне удалось раскрыть это дело.
   Это критическое отношение к произведению, которое я написал в надежде, что оно понравится Холмсу, неприятно подействовало на меня. Признаюсь, что меня раздражил и эгоизм, с которым мой приятель требовал, чтоб каждая строчка моего памфлета относилась исключительно к его личным подвигам. В продолжение многих лет, что я жил с ним в улице Бэкер, я не раз замечал, что немалая доля тщеславия скрывается под его спокойным, нравоучительным тоном. Но я ничего не ответил и продолжал сидеть, поглаживая раненую ногу. У меня в ней застряла пуля и, хотя это не мешало мне ходить, но нога сильно болела при каждой перемене погоды.
   -- В последнее время мне пришлось заняться на континенте, -- сказал Холмс после короткого молчания, набивая свою старую трубку. -- У меня попросил совета Франсуа де- Вильяр. Как вы знаете, он выделился среди французских сыщиков. Он вполне обладает способностью кельтов быстро схватывать данные, но у него нет обширных знаний, необходимых для высшего развития искусства. Дело шло о завещании и представляло собой некоторый интерес. Я мог указать ему на два подобных события, одно -- в Риге в 1857 г., другое -- в С.-Луи в 1871, и таким образом навел на верное решение, задачи. Вот письмо, которое я получил от него сегодня утром, где он благодарит меня за помощь.
   Он бросил мне смятое письмо на заграничной бумаге. Я пробежал его глазами и увидел массу восторженных восклицаний, расточаемых французом.
   -- Он пишет словно ученик учителю, -- заметил я.
   -- О, он слишком преувеличивает мою помощь, -- небрежно `проговорил Холмс. -- Он сам достаточно талантлив. Он обладает двумя из трех качеств, необходимых для идеального сыщика. У него есть наблюдательность и способность к дедукции. Ему не хватает только знаний, но и это придет со временем. Теперь он переводит на французский язык мои сочинения.
   -- Ваши сочинения?
   -- О, разве вы не знали? -- смеясь, спросил он. -- Да, каюсь, написал несколько монографий. Все они касаются технических вопросов. Вот например: "О различии золы разных сортов табаку". Тут я перечисляю сто сорок сортов табаку, употребляемого для сигар, папирос и трубок, и рисунками иллюстрирую разницу в их золе. Этот пункт постоянно встречается в уголовных преступлениях и иногда играет важную роль в находке преступника. Если, например, вы можете наверно сказать, что убийство совершено человеком, который курит индейский табак, то таким образом естественно ограничивается идея исследований: опытный глаз сейчас же различает пепел различных сортов табака.
   -- У вас гениальная способность отыскивать мельчайшие подробности.
   -- Я придаю им большое значение. Вот моя монография насчет отыскивания следов ног с примечаниями о том, что гипс хороню сохраняет отпечатки следов. Вот маленькая брошюра о влиянии ремесл на форму руки, с фотографиями рук кровельщиков, моряков, рабочих, делающих пробки, композиторов, ткачей и шлифовальщиков. Все это вопросы большого практического интереса для ученого сыщика особенно в случаях неопознанных трупов или для ознакомления с антецедентами преступника. Но я надоедаю вам с моим коньком.
   -- Нисколько, -- серьезно ответил я. -- Все это чрезвычайно интересует меня особенно с тех нор, как мне пришлось видеть на практике применение ваших рассуждений. Но сейчас вы говорили о наблюдательности и способности к выводам. Одна из этих особенностей до известной степени предполагает и другую.
   -- Ну, не совсем, -- сказал он, с наслаждением откидываясь на спинку кресла и выпуская из трубки клубы голубого дыма. -- Вот, например, наблюдательность доказывает мне, что сегодня утром вы были в почтовом отделении на улице Витмор, а способность к выводам дает уверенность, что вы отправляли там телеграмму.
   -- Верно! -- оказал я. -- Верно и то, и другое. Но признаюсь, не вижу, каким образом вы узнали это. Я сделал это по внезапному побуждению и никому не сказал ни слова.
   -- Дело самое простое, -- заметил Холмс, усмехаясь при виде моего изумления, -- до смешного простое, не требующее объяснений; а между тем оно может служит для объяснения границ между наблюдательностью и способностью к выводам. Наблюдательность заставляет меня заметить комочек красноватой земли, прилипшей к подошве вашего сапога. Как раз напротив улицы Витмор поднят тротуар и разрыта земля так, что трудно не наступить на нее. Земля эта особого красноватого оттенка, и, насколько я знаю, встречается только в этом месте. Вот все, что касается наблюдательности. Остальное -- дело способности к выводам.
   -- Но каким образом вы пришли к выводу, что я посылал телеграмму'?
   -- Ну, ведь я знаю, что вы не писали письма, потому что сидел с вами все утро. В открытом ящике вашего стола я вижу много почтовых марок и открытых писем. Зачем же вам было идти в почтовое отделение, как не затем, чтобы дать телеграмму? Откиньте все другие факторы -- и останется истина.
   -- В этом случае вы действительно правы, -- сказал я после короткого молчания. -- Как вы сказали, дело совершенно простое. Вы не сочтете меня дерзким, если я применю к вашему методу более строгий критериум.
   -- Напротив, -- отвечал Холмс. -- Это только заставит меня отказаться от второй дозы кокаина. Буду очень рад заняться всякой задачей, которую вы предложите мне.
   -- Я слыхал как вы говорили, что трудно допустить, чтобы человек, постоянно пользующийся какою-нибудь вещью, не оставил на ней следов своей личности, своей индивидуальности. Вот часы, которые мне недавно достались в наследство. Скажите, что можете вы по ним заключить о их прежнем владельце?
   Я подал ему часы, надеясь несколько позабавиться, так как думал, что задаю ему невозможную задачу, и рассчитывал дать ему урок в наказание за принимаемый им иногда догматический тон. Он несколько времени раскачивал часы в руке, посмотрел на циферблат сначала простым глазом, а затем в сильную лупу. Я еле сдерживал улыбку, при виде его лица, когда он наконец захлопнул крышку н возвратил мне часы.
   -- Нет почти никаких данных, -- проговорил он. -- Часы были недавно в чистке, так что самые важные факты остаются неизвестными.
   -- Вы правы, -- ответил я. -- Часы были в чистке перед тем, как их послали ко мне.
   В глубине души я обвинял приятеля в том, что он выдумал самую неудачную причину для объяснения своего неуспеха. Каких данных мог ожидать он от нечищенных часов?
   -- Хотя исследования мои и не вполне удовлетворительны, но все же не бесплодны, -- заметил Холмс, смотря на потолок задумчивыми, тусклыми глазами. -- Если не ошибаюсь, часы эти принадлежали вашему брату, который получил их в наследство от своего отца.
   -- Без сомнения вы заключаете это из инициалов Г. В. на крышке?
   -- Совершенно верно. В -- это начальная буква вашей фамилии. Часы сделаны лет пятьдесят тому назад и инициалы того же времени; следовательно, они принадлежали человеку прошлого поколения. Драгоценности обыкновенно переходят к старшему сыну, и он часто носит одно имя с отцом. Если я не ошибаюсь, ваш отец умер много лет тому назад. Следовательно, часы были в руках вашего брата.
   -- До сих пор все верно, -- сказал я. -- Что дальше?
   -- Он был человек неаккуратный -- очень неаккуратный и небрежный. У него были хорошие средства, но он не воспользовался представлявшимися ему шансами, жил в бедности, нарушаемой иногда короткими периодами процветания, наконец, стал лить и умер. Вот все, что я мог узнать.
   Я вскочил с кресла и с нетерпением, хромая, стал ходить по комнате, ощущая чувство горечи в душе.
   -- Это недостойно вас, Холмс, -- сказал я. -- Никогда бы не поверил, что вы снизойдете до этого. Вы справлялись о жизни моего несчастного брата и теперь представляетесь, что узнали его историю по каким-то фантастическим данным. Ведь не думаете же вы, что я поверю, что вы узнали все это благодаря его старым часам! Это не хорошо с вашей стороны, и, говоря, по правде, смахивает на шарлатанство.
   -- Примите мои извинения, милый доктор, -- ласково сказал он. -- Смотря на дело с отвлеченной точки зрения, я совершенно забыл, что это может быть тяжело для вас. Но, уверяю вас, я не знал о существовании вашего брата, пока вы не дали мне эти часы.
   -- Как же, во имя всего чудесного, вы узнали все эти факты? Они совершенно верны во всех подробностях.
   -- Ах, эго просто удача. Я говорил только в пределе вероятностей и никак не ожидал, что все замеченное мною окажется настолько верным.
   -- Но ведь это не простая догадка?
   -- Нет, нет; я никогда не прибегаю к догадкам, это отвратительная привычка, разрушительно действующая на логические способности. Вам это кажется странным, потому что вы следуете ходу моих мыслей и не замечаете мелочей, от которых зависят важные заключения. Например, я начал с заявления о небрежности вашего брата. Если вы обратите внимание на футляр часов, то заметите, что он не только поцарапан в двух местах, но весь избит вследствие привычки держать в кармане другие жесткие предметы, как, напр., монеты и ключи. Право вовсе уж не так трудно предположить, что человек так легкомысленно обращающийся с часами стоящими пятьдесят гиней, должен быть небрежным. Нет также ничего мудреного и в предположении, что человек, получающий в наследство такую дорогую вещь, обеспечен недурно и в других отношениях.
   Я кивнул головой в знак того, что слежу за ним.
   -- Английские закладчики часто имеют обыкновение выцарапывать булавкой номер квитанции на внутренней стороне крышки. Это удобнее, чем бумажная квитанция, которая может затеряться. На крышке я увидел в лупу четыре таких номера. Заключение первое -- ваш брат часто бывал в стесненных обстоятельствах. Заключение второе -- у него по временам бывали и средства, иначе, он не мог бы выкупать часов. Теперь я попрошу вас взглянуть на внутреннюю пластинку, где находится дырочка для ключа. Посмотрите на тысячи царапин вокруг дырочки, указывающих места, по которым скользит ключ. Мог ли трезвый человек провести ключом такие бороздки? Зато их всегда можно видеть на часах пьяницы. Он заводит часы ночью и оставляет следы неверной руки. Где же тут таинственность?
   -- Все ясно, как Божий день, -- ответил я. -- Сожалею, что был несправедлив к вам. Мне следовало бы верить больше в ваш удивительный дар. Что у вас есть какое-нибудь профессиональное дело в настоящее время?
   -- Никакого. Оттого и появляется на сцену кокаин. Я не могу жить без умственной работы. Чего ради стоить жить? Встаньте к окну. Что за ужасный, печальный, бесполезный мир! Посмотрите, как желтый туман кружится по улице и несется вдоль мрачных домов. Может ли быть что-либо более безнадежно прозаическое и обыденное? Что в том, донор, что у человека есть талант, когда не к чему применить его? Банальные преступления, пошлая жизнь -- тут и способности-то нужны обыденные.
   Я открыл рот, чтоб ответить на эту тираду, как вдруг кто-то постучался в дверь. Вошла хозяйка с визиткой карточкой на медном подносе.
   -- К вам барышня, -- сказала она, обращаясь к мосту приятелю.
   -- Мисс Мэри Морстэн, -- прочел Холмс. -- Гм! Не помню такой фамилии. Попросите барышню войти, м-с Хедсон. Не уходите, доктор. Мне хочется, чтоб вы остались.

II. Изложение дела

   Мисс Морстэн, наружно спокойная, вошла в комнату твердой походкой. Это была белокурая, изящная, молодая девушка небольшого роста, одетая с большим вкусом. Простота ее костюма указывала на ограниченность ее средств, Платье ее было из темно-серого бежа безо всякой отделки; шляпа того же цвета оттенялась только белым крылышком.
   Лицо ее не отличалось ни правильностью черт, ни цветом, но выражение было очень мило и привлекательно, а большие голубые глаза сверкали умом и добротой. Я видел много женщин разных национальностей на трех материках, во никогда не случалось мне видеть лица, в котором отражалось бы столько утонченности и выразительности. Я не мог не заметить, что, когда она села на стул, предложенный ей Шерлоком Холмсом, губы у нее дрожали так же, как и руки. Вся она была, очевидно, охвачена сильнейшим волнением.
   -- Я пришла к вам, м-р Холмс, -- начала она, -- потому что вы помогли раз м-с Сесиль Форестер -- у которой я занималась -- распутать одно сложное домашнее дело. Вы произвели на нее большое впечатление своей добротой и искусством.
   -- М-с Сесиль Форестер, -- задумчиво повторил он. -- Помнится, мне удалось сделать ей кое-что. Дело, кажется, было совсем простое.
   -- Она не так думала. Но про мое дело вы не можете сказать этого. Я не могу представить себе более странного, более необъяснимого положения, чем то, в котором я нахожусь в настоящее время.
   Холмс потер руки и глаза его заблестели. Он нагнулся и сидел с выражением сосредоточенного внимания на резко очерченном ястребином лице.
   -- Расскажите ваше дело, --с казал он отрывистым, деловым тоном.
   Я почувствовал себя в неловком положении.
   -- Извините, пожалуйста, -- сказал я, вставая со стула.
   К моему удивлению, молодая девушка протянула затянутую в перчатку руку, чтобы удержать меня.
   -- Если ваш друг будет так добр, что останется здесь, он окажет мне громадную услугу, -- проговорила она.
   Я снова опустился на место.
   -- Вот в коротких словах все факты, -- сказала она. -- Отец мой служит офицером в одном из индийских полков и отослал меня ребенком в Европу. Мать у меня умерла и в Англии не было родных. Меня поместили в хороший пансион в Эдинбурге, и я пробыла там до семнадцати лет. В 1878 г. мой отец -- старший капитан в своем полку-- получил годовой отпуск и приехал домой. Он телеграфировал мне из Лондона, о своем благополучном прибытии и просил приехать немедленно, причем прибавлял, что остановится в отеле Лэнгхэм. Телеграмма, насколько я помню, была составлена в очень ласковых выражениях. Приехав в Лондон, я тотчас же отправилась по данному адресу и узнала, что капитан Морстэн остановился в отеле, но накануне вечером вышел и не возвращался более. Весь день я ожидала его, но об отце не было никаких вестей. Вечером, по совету управляющего гостиницей, я дала знать полиции, а на следующее утро мы поместили объявление в газетах. Наши розыски не привели ни к какому результату и с тех пор о моем несчастном отце не было ни слуху, ни духу. Он вернулся домой с сердцем, полным надежды, чтобы найти мир, покой, и вместо того...
   Она подняла руку к горлу и голос ее перервался от рыданий.
   -- Число? -- спросил Холмс, открывая записную книжку.
   -- Он исчез 3-го декабря 1878 г. -- почти десять лет тому назад.
   -- Багаж?
   -- Остался в гостинице. Там не было ничего, что могло бы послужить указанием... платье, несколько книг и много редкостей с Андаманских островов. Он там служил и ему был поручен надзор за ссыльными.
   -- Были у него друзья в городе?
   -- Мы знаем только одного... майор Шольто из одного полка с ним 34 пехотного, Бомбейского. Майор незадолго перед тем вышел в отставку и поселился в Верхнем Норвуде. Попятно, мы обратились к нему, но он даже не слышал, что его товарищ приехал в Англию.
   -- Странный случай, -- сказал Холмс.
   -- Я еще не сказала о самом странном в этом деле. Лет шесть тому назад -- именно 4-го мая 1882 г. -- в "Таймсе" появилось объявление, в котором мисс Мэри Морстэн просили сообщить ее адрес для сообщения благоприятных для нее сведений. В объявлении не было ни адреса, ни фамилии. В то время я только что поступила гувернанткой в семью м-с Сесиль Форестер. По ее совету я напечатала свой адрес в столбце объявлений. В тот же дель я получила по почте маленький картонный ящичек, в котором оказалась очень большая и блестящая жемчужина. Кроме этого, не было ни строчки. С тех пор, ежегодно в то же самое число появлялся такой же ящичек с жемчужиной, без обозначения кто посылает его; знатоки говорят, что жемчужины удивительного разнообразия и дорогой цены. Вы сами можете видеть, как они хороши.
   Она открыла плоский ящичек и показала нам шесть лучших жемчужин, каких я видал когда-либо.
   -- Ваше показание очень интересно, -- сказал Шерлок Холмс. -- Случилось с вами еще что-нибудь?
   -- Да, и именно сегодня. Поэтому-то я и пришла к вам. Сегодня утром я получила вот это письмо. Может-быть, вы прочтете его сами.
   -- Благодарю вас, -- сказал Холмс. -- Позвольте и конверт. Штемпель Лондон, Ю. З. Число 7-го июля. Гм! Отпечаток большого пальца мужской руки -- должно быть почтальона. Бумага лучшего сорта. Конверты до шести пенсов за пачку. Человек разборчивый насчет письменных принадлежностей. Адреса нет. "Будьте у третьей колонны с левой стороны от входа в театре "Лицеум" сегодня в семь часов вечера. Если опасаетесь чего-либо, приведите с собой двух друзей. Вы -- жертва обмана. Не приводите полицию. В противном случае все будет напрасно. Неизвестный друг". Право, премиленькая тайна! Что же вы намереваетесь делать, мисс Морстэн?
   -- Вот это-то я и хотела спросить вас.
   -- Тогда мы непременно отправимся... вы, я и... да вот м-р Ватсон, самый подходящий человек. Ваш корреспондент пишет о двух друзьях. Доктору и прежде случалось работать со мной.
   -- Но согласится ли он? -- спросила она с умоляющим выражением в лице и голосе.
   -- Буду очень польщен и счастлив, -- горячо ответил я, -- если могу быть полезным вам.
   -- Вы оба очень добры, -- ответила она. -- Я вела очень уединенную жизнь и мне не к кому обратиться. Я думаю, мне следует быть здесь к шести часам?
   -- Только не опоздайте, -- сказал Холмс. -- Еще один вопрос. Что это тот же почерк, что на адресах полученных вами ящичков с жемчужинами?
   -- Я привнесла все эти адреса, -- ответила мисс Морстэн, вынимая из кармана шесть клочков бумаги.
   -- Вы -- примерная клиентка. Вы чувствуете, что необходимо. Ну-с, посмотрим. -- Он разложил на столе бумажки и быстро, внимательно просмотрел их. -- Почерк изменен везде, за исключением письма, -- сказал он, спустя несколько минут, -- но нет сомнения, автор один и тот же. Взгляните на буквы е и s. Несмотря на все старания, они имеют везде одинаковую форму. Несомненно, они написаны одним и тем же лицом. Мне бы не хотелось возбуждать обманчивых надежд, мисс Морстэн, но нет ли сходства между этим почерком и почерком вашего отца?
   -- Ни малейшего.
   -- Я ждал, что вы это скажете. Итак, мы будем ожидать вас в шесть часов. Пожалуйста, оставьте мне эти бумаги. Я хорошенько рассмотрю их. Теперь еще только половина четвертого. А покуда, до свиданья.
   -- До свиданья, -- повторила наша посетительница. Она взглянула на нас обоих ясным, ласковым взглядом, спрятала футляр с жемчужинами и поспешно вышла из комнаты.
   Стоя у окна, я следил, как она быстро шла по улице, пока серая шляпа с белым пером не исчезла в темной толпе.
   -- Что за очаровательная женщина! -- сказал я, оборачиваясь к моему приятелю.
   Он уже опять закурил трубку и с опущенными глазами откинулся на спинку кресла.
   -- В самом деле, -- небрежно проговорил он. -- Я не заметил.
   -- Вы действительно какой-то автомат... счетная машина! -- крикнул я. -- По временам в вас чувствуется что-то нечеловеческое. -- Он улыбнулся.
   -- Самое главное -- это не допускать влияния личных качеств клиента на рассудок. Клиент -- ничего более как единица, фактор в проблеме. Способность к чувствительности противоречив ясному рассуждению. Уверяю вас, что самая привлекательная женщина, которую я знал, была повешена за отравление трех детей с целью получения страховой премии, а самый отвратительный по наружности из моих знакомых -- филантроп, истративший около четверти миллиона на лондонских бедняков.
   -- Но в данном случае...
   -- Я никогда не делаю исключений. Исключение подтверждает правило. Случалось вам когда-нибудь изучать характер человека по ею почерку? Что скажете о почерке этого человека?
   -- Он ясен и легко читается, -- ответил я. -- Это человек дела и не лишенный силы воли.
   Холмс покачал головой.
   -- Взгляните на его надстрочные буквы. Они еле возвышаются над другими. Это d похоже на а, i на е. Люди с характером всегда отличают надстрочные буквы, как бы ни был неясен их почерк. В букве к заметна неустойчивость, а в заглавных буквах чувствуется самоуважение. Я иду теперь. Нужно навести некоторые справки. Рекомендую вам эту книгу -- одна из самых замечательных когда-либо написанных книг. Это -- "Мученичество человека" Бичвуда Рида. Я вернусь через час.
   Я сел к окну с книгой в руке, но мысли мои были далеки от смелых предположений писателя. Они были заняты нашей недавней посетительницей -- ее улыбкой, глубоким, звучным топом ее голоса, странной тайной, омрачившей ее жизнь. Если во время исчезновения отца ей было семнадцать лет, то теперь ей двадцать семь... славный возраст, когда молодость теряет свою самонадеянность, а опыт делает ее более рассудительной. Так я сидел и мечтал, пока в голову мне не пришли такие опасные мысли, что я бросился к своему столу и с яростью углубился в последнее сочинение по патологии. Как смел я, бедный армейский лекарь с больной ногой, с незначительными средствами думать о подобного рода вещах? Она -- только единица, фактор -- ничего более. Если будущее мое мрачно, лучше мужественно смотреть на него, чем пробовать украсить его блудящими огоньками фантазий.

III. В поисках за разрешением задачи

   Холмс вернулся в половине шестого. Он был сильно возбужден, весел и в превосходном настроении духа, что всегда чередовалось у него с припадками мрачного уныния.
   -- В этом деле нет ничего особенно таинственного, -- сказал он, беря чашку чая, которую я налил ему. -- Факты допускают только одно толкование.
   -- Как! Вы уже узнали все?
   -- Ну, это слишком много. Я напал только на важный след. Вот и все. Но правда, очень важный. Придется узнать подробности. Я только что нашел, просмотрев объявления в "Таймсе", что майор Шольто из Верхнего Норвуда, служивший в 34 пехотном Бомбейском полку, умер 28 апреля 1882 г.
   -- Вероятно, я очень туп, Холмс, потому что не понимаю, какое значение имеет этот факт.
   -- Неужели! Вы удивляете меня. Ну, так прислушайтесь. Капитан Морстэн исчезает. Майор Шольто -- единственное лицо, знакомое ему в Лондоне. Майор Шольто отрицает, что знал о приезде мистера Морстэна. Спустя четыре года майор Шольто умирает. Через неделю после его смерти дочь капитана Морстэна получает дорогой подарок, что повторяется ежегодно и заканчивается письмом, где говорится о том, что она обманута. Что это за обман? И почему эти подарки начинаются немедленно после смерти Шольто? Вероятно, наследник Шольто знает истину и хочет вознаградить пострадавшую. Есть у вас какая-нибудь теория, которую вы можете противопоставить этим фактам?
   -- Но что за странное вознаграждение! И как странно оно выражается! И почему он пишет только теперь, а не шесть лет тому назад? Затем тут говорится об обмане. Ведь не может быть, чтобы ее отец не умер. Другого же обмана, насколько известно, нет в этом деле.
   -- Конечно, тут есть затруднения, большие затруднения, -- задумчиво проговорил Шерлок Холмс, -- но сегодняшняя наша экспедиция рассеет их... А! Вот и карета и в ней мисс Морстэн. Готовы ли вы? Так идемте, так как уже немного больше шести часов.
   Я схватил шляпу и самую толстую палку, но заметил, что Холмс вынул из ящика револьвер и сунул его в карман. Очевидно, он ожидал, что дело нам предстоит серьезное.
   Мисс Морстэн была укутана в темный плащ. ее выразительное лицо было спокойно, но бледно. Нужно было быть более чем женщиной, чтобы не чувствовать беспокойства от предпринимаемого нами странного шага, но она вполне владела собой и охотно отвечала на несколько дополнительных вопросов, которые предложил ей Шерлок Холмс.
   -- Майор Шольто был закадычный друг папы, -- сказала она. -- В письмах отца постоянно упоминалось имя майора. Он и отец командовали войсками на Андаманских островах, так что им приходилось постоянно иметь дело друг с другом. Между прочим, в столе папы оказалась любопытная бумага, которой никто не мог понять. Не думаю, чтобы она могла иметь какое-нибудь значение, но захватила ее с собой на случай, если бы вы захотели просмотреть ее. Вот эта бумага.
   Холмс осторожно раскрыл бумагу и расправил ее у себя на коленях. Потом методически стал рассматривать ее в лупу.
   -- Эта бумага местного индийского производства, -- заметил он. -- Несколько времени она была пришпилена к доске. Изображенная на ней диаграмма, как кажется, план части большого здания с многочисленными сенями, коридорами и проходами. В одном месте маленький крест, сделанный красными чернилами, а над ним написано: "3,37 слева", еле видно карандашом. В левом углу странный иероглиф вроде четырех крестов вряд, соприкасающихся концами. Рядом написано грубым, нескладным почерком: -- знак четырех -- Джонатан Смолль, Магомет Синг, Абдулла-Хан, Дост-Акбар". Да, признаюсь, не вижу, какое отношение это может иметь к нашему делу. Но очевидно это важный документ -- и тщательно сохранялся в бумажнике, так как обе стороны его одинаково чисты.
   -- Мы нашли его в бумажнике отца.
   -- Так сберегите его, мисс Морстэн, потому что он может быть полезен нам. Я начинаю подозревать, что дело это вовсе не так просто, как мне показалось сначала. Придется обдумать его еще раз.
   Он откинулся на подушку экипажа и по его нахмуренному лбу и рассеянному взгляду я увидел, что он погрузился в глубокое раздумье. Мисс Морстэн и я болтали вполголоса о нашей поездке и возможном исходе ее, по наш спутник хранил непроницаемое молчание, пока мы ме доехали до цели нашего путешествия.
   Стоял сентябрьский вечер и не было еще семи часов, но день был холодный и густой туман окутывал громадный город. Темные тучи печально нависли над грязными улицами. Фонари на Странде казались неясными пятнами рассеянного света, бросающими слабый отблеск на скользкие тротуары. Желтый блеск из окон магазинов вливался в сырой, насыщенный парами, воздух и бросал неверный свет на кишевшую народом улицу. Что-то странное, фантастическое чудилось мне в непрерывной процессии лиц, мелькавших в этих слабых полосах света--лица печальные и счастливые, бледные и веселые. Как и все человечество, они то выходили из мрака на свет, то снова исчезали во мраке. Я вообще не склонен к впечатлительности, но скучный, мрачный вечер в соединении с ожидавшим нас странным свиданием, расстроили мои нервы и нагнали тоску. Я видел, что и мисс Морстэн страдала от того же чувства. Один Холмс стоял выше всякой мелочной впечатлительности. На коленях у него лежала открытая записная книга, в которую он по временам записывал какие-то цифры и заметки при свете фонаря, который был у него в кармане.
   Толпы парода уже стояли у боковых входов в театр. Перед главным входом непрерывный поток двухместных и четырехместных карет подъезжал к подъезду, высаживая груз мужчин в крахмальных рубашках и женщин в накидках и бриллиантах. Мы только что дошли до третьей колонны -- назначенного нам места свиданья -- как к нам подошел проворный, смуглый человек небольшого роста в кучерской одежде.
   -- Вы приехали с мисс Морстэн? -- спросил он.
   -- Я--мисс Морстэн, а эти господа -- мои друзья, -- сказала она.
   Незнакомец устремил на нас свой удивительно проницательный и вопросительный взгляд.
   -- Извините меня, мисс, -- сказал он несколько упрямо, -- но мне приказано просить вас дать слово, что с вами нет полицейского.
   -- Даю вам слово, -- ответила она.
   Он резко свистнул, и тотчас какой-то бродяга позвал кеб и открыл дверцу. Говоривший с нами взобрался на козлы, а мы сели внутрь. Мы только что успели сделать это, как возница ударил лошадь, и мы понеслись бешеным галопом по туманным улицам.
   Положение было любопытное. Мы ехали в неизвестное место, по неизвестному делу. Но полученное нами приглашение было или мистификацией -- что казалось непонятной гипотезой -- или вам приходилось думать, что наша поездка будет иметь важные последствия. Поведение мисс Морстэн было все так же решительно и спокойно. Я пробовал занять ее и развлечь воспоминаниями о моих приключениях в Афганистане; но, сказать по правде, я сам был так возбужден нашим положением и так заинтересован тем, куда нас везут, что рассказы мои были вряд ли занимательны. По сей день она уверяет, что я рассказал ей трогательный анекдот о том, как в глубокую ночь в палатку ко мне заглянул мушкет и как я выстрелил в него двумя зарядами из детеныша тигра. Сначала я еще отдавал себе отчет о направлении, в котором нас везут; но скоро от быстроты движения, туману, малого знакомства с Лондоном, я совершенно потерял сознание местности и понимал только, что мы, как казалось, ехали очень далеко. Но Шерлок Холмс нисколько не потерялся и бормотал название скверов и переулков, по которым с треском проезжал наш кеб.
   -- Рочестор-Роу, -- говорил он. -- Теперь Винцентский сквер. Теперь мы выехали на дорогу к вокзальному мосту. Очевидно, мы едем в сторону Серрея. Да, так я и думал. Вот мы и на мосту. Можно видеть реку.
   Действительно, мы мельком увидели Темзу и фонари, горевшие на широком, безмолвном водяном пространстве. Кеб наш продолжал мчаться и скоро мы очутились в лабиринте улиц противоположной стороны реки.
   -- Дорога в Вандверт, -- продолжал мой приятель. -- В Приорат. Площадь Стоквель. Улица Роберт... Однако нам приходится ехать не по очень фешенебельным местам.
   Действительно, мы очутились в сомнительной и угрожающего вида местности. Длинные линии кирпичных домов прерывались только грубым блеском ярко освещенных питейных заведений на углах улиц. Затем пошли двухэтажные виллы, с миниатюрными садиками впереди, и снова бесконечный ряд новых кирпичных зданий--чудовищных щупалец, которые гигантский город выбрасывает в деревню. Наконец, кеб остановился у третьего дома на новой террасе. Другие дома были необитаемы, да и в том, перед которым мы остановились, только в кухне виднелся слабый свет. На наш стук дверь сейчас же отворил слуга-индус в желтом тюрбане, в белой одежде с свободными складками и желтом кушаке. Странно неподходящей казалась эта восточная фигура в рамке банальной двери и третьестепенного пригородного дома.
   -- Саиб ожидает вас, -- сказал он и в то же время из внутренней комнаты раздался громкий, проницательный голос.
   -- Введи их, -- кричал этот голос. -- Введи прямо ко мне.

IV. Истерия лысого человека

   Мы шли за индусом вдоль грязного, плохо освещенного и скудно меблированного коридора, пока он не остановился перед одной из дверей направо и отворил ее. На нас хлынул поток яркого желтого света, в центре которого стоял человек маленького роста, с очень большой головой, обрамленной бахромой щетинистых рыжих волос, окружавших лысый, блестящий череп, который подымался среди них как вершина горы среди сосен. Разговаривая, он постоянно вертел руками, а лицо его ни на одно мгновение не оставалось спокойным и постоянно переходило из улыбающегося в сердитое. Природа дала ему отвисшую губу и слишком видный ряд желтых, неправильных зубов, что он старался скрыть, беспрестанно проводя рукой по нижней части лица. Несмотря на отсутствие волос он производил впечатление молодости. Действительно, ему только-что исполнилось тридцать лет.
   -- Ваш покорнейший слуга, мисс Морстэн, -- несколько раз повторил он своим тонким, высоким голосом. -- Пожалуйста, войдите в мое маленькое святилище. Маленькое убежище, мисс, но убранное по моему вкусу. Оазис искусства в ужасной пустыне южного Лондона.
   Все мы были удивлены видом комнаты, в которую он пригласил нас. В этом жалком доме она походила на неподходящий к месту бриллиант чистейшей воды в медной оправе. Богатейшие, блестящие вышивки украшали стены; среди них `местами виднелись картины в драгоценных рамах или восточные вазы. Ковер желтого и черных цветов был так мягок и пушист, что нога утопала в нем, как во мху. Брошенные на нем две тигровые шкуры увеличивали впечатление восточной роскоши так же, как и кальян, стоявший на циновке в одном из углов комнаты. В центре комнаты на еле заметной золотой проволоке висела лампа в виде серебряного голубя, наполнявшая воздух тонким, ароматическим запахом.
   -- М-р Таддеуш Шольто, -- сказал человечек, весь подергиваясь и улыбаясь. -- Вот моя фамилия. Конечно вы мисс Морстэн. А эти господа...
   -- М-р Шерлок Холмс и доктор Ватсон.
   -- Что, доктор, а? -- крикнул он возбужденным тоном. -- С вами ваш стетоскоп? Могу я попросить вас... не будете ли вы так добры? Я сильно опасаюсь насчет одного из клапанов моего сердца. Один-то, я знаю, в порядке, а вот как другой.
   По его желанию я выслушал его сердце, но не нашел ничего, хотя он, очевидно, испытывал панический страх, так как дрожал с головы до ног.
   -- Оно вполне нормально, -- сказал я, -- и вам нет повода к беспокойству.
   -- Извините мою тревогу, мисс Морстэн, -- весело заметил м-р Шольто. -- Я сильно страдаю и давно уже боялся за этот клапан. Я в восторге, что мои подозрения оказались неосновательными. Если бы ваш отец, мисс Морстэн, не так напрягал свое сердце, он был бы жив до сих пор.
   Я был в состоянии дать пощечину этому человеку, так я рассердился на него за бестактное и грубое отношение к такому деликатному вопросу. Мисс Морстэн села, лицо ее страшно побледнело.
   -- Сердце говорило мне, что он умер, -- проговорила она.
   -- Я могу сообщить вам все подробности, -- сказал он, -- и более того, могу исправить оказанную вам несправедливость и сделаю это, чтобы ни сказал брат Бартоломеи. Я так рад, что вижу у себя ваших друзей -- не только в качестве вашей свиты, но как и свидетелей того, что я намереваюсь делать и говорить. Втроем мы сумеем устоять против брата Бартоломея. Но, пожалуйста, без посторонних. без полицейских и чиновников. Мы можем все устроить между нами, без чужого вмешательства. Публичность более всего оскорбит брата Бартоломея.
   Он сел на низкую кушетку и, мигая, вопросительно смотрел на нас своими слабыми, водянистыми глазами.
   -- Что касается меня, -- сказал Холмс, -- все, что вы расскажете, останется при мне.
   Я кивнул головой в подтверждение его слон.
   -- Это хорошо! Очень хорошо! -- сказал он. -- Могу я предложить вам стакан кьянти, мисс Морстэн? Или токайского? Я не держу других вин. Откупорить бутылку? Нет? Ну, так надеюсь, вы ничего не имеете против табачного дыма, против бальзамического запаха восточного табака. Я несколько нервен, и трубка несказанно успокаивает меня.
   Он приложил спичку к большой чаше и дым стал весело пробираться сквозь розовую воду. Мы, все трое, сидели полукругом, вытянув вперед головы и подпирая рукою подбородок, а странный, весь подергивающийся человечек с высокой, блестящей головой, беспокойно курил в центре круга.
   -- Когда я решился вызвать вас на свидание, -- начал он, -- я мог бы дать вам мой адрес; но я боялся, что вы не обратите внимания на мою просьбу и приведете с собой неприятных людей. Поэтому я взял на себя смелость назначить вам свидание так, чтоб мой слуга Вильямс мог бы сначала видеть вас. Я вполне уверен в его скромности и потому дал ему приказание, в случае если наблюдения его будут неблагоприятны, не делать никаких дальнейших шагов. Извините меня за эти предосторожности, но я человек застенчивый, могу даже сказать, утонченных вкусов, а нет ничего более не эстетичного, как полицейские. У меня природное отвращение ко всем формам грубого материализма. Я редко прихожу в соприкосновение с грубой толпой. Я живу, как видите, до известной степени в атмосфере изящества. Могу назвать себя покровителем искусств. Это моя слабость. Этот пейзаж -- действительно, Коро, и, если знаток, может быть, несколько усомниться в этом Сальваторе Розе, то относительно Бугеро не может явиться и тени сомнения. Я чувствую пристрастие к современной французской школе.
   -- Извините меня, м-р Шольто, -- сказала мисс Морстэн, -- но я явилась сюда, чтобы узнать то, что вы желаете сказать мне. Уже очень поздно и я желаю, чтобы наше свидание было насколько можно короче.
   -- Во всяком случае, оно займет несколько времени, -- ответил он, -- потому что нам непременно нужно отправиться в Норвуд и повидаться с братом Бартоломеем. Он очень сердит на меня за то, что я избрал путь, который показался мне справедливым. Вчера вечером я даже побранился с ним. Вы не можете себе представить, как он ужасен в гневе.
   -- Если нам ехать в Норвуд, то не лучше ли отправиться сейчас же, -- осмелился заметить я.
   Шольто рассмеялся так, что уши у него покраснели.
   -- Это не годится, -- крикнул он. -- Не знаю, что бы он сказал, если бы я привез вас нежданно-негаданно. Нет, прежде всего я должен приготовит вас, рассказав, в каком отношении все мы стоим друг к другу. Прежде всего я должен сказать вам, что в этой истории есть много непонятного для меня самого. Я могу изложить факты только, насколько они известны мне.
   "Отец мой -- как вы уже, вероятно, догадались -- был майор Джон Шольто, служивший некогда в индийской армии. Лет одиннадцать тому назад он вышел в отставку и поселился в Пондишерри-Лодж в Верхнем Норвуде. Он разбогател в Индии и привез оттуда значительную сумму денег, большую коллекцию ценных редкостей и штат туземных слуг. На родине он купил большой дом и жил роскошно. Мы с братом Бартоломеем близнецы и его единственные дети.
   "Я очень хорошо помню впечатление, произведенное исчезновением капитана Морстэна. Мы читали подробности этого происшествия в газетах и, зная, что он был другом отца, свободно обсуждали прочитанное в его присутствии, Он вместе с нами делал предположения о том, что случилось с его приятелем. `Ни одно мгновение мы не подозревали, какая тайна была сокрыта в глубине его сердца, что ему одному из всех людей была известна судьба Артура- Морстэна.
   "Но мы знали, что какая-то тайна, какая-то опасность висела над нашим отцом. Он боялся один выходить из дома и нанимал постоянно в привратники двух известных кулачных бойцов Пондишерри-Лодж. Вильямс, который вез вас сегодня, -- один из них. Одно время он был чемпионом Англии. Отец никогда не говорил нам, чего он боялся, но у него было сильное отвращение к людям с деревянными ногами. Один раз он выстрелил из револьвера в человека на деревяшке, который оказался самым безвредным торговцем, желавшим получить заказ. Нам пришлось уплатить крупную сумму, чтобы замять это дело. Мы с братом считали это просто чудачеством со стороны отца, но последующие события заставили нас изменить это мнение.
   "В начале 1882 г. отец получил письмо из Индии, которое страшно потрясло его. Когда он вскрыл его за завтраком, то почти лишился чувств, и с этого дня хворал до смерти. Мы так и не узнали, что это было за письмо, но я успел заметить, что оно было коротко и написано плохим почерком. В продолжение нескольких лет он страдал сильным сплином, но с этих пор здоровье его стало быстро ухудшаться и в конце апреля мы узнали, что он безнадежен и желает сказать нам нечто перед смертью.
   "Когда мы вошли в комнату, он сидел, поддерживаемый подушками и тяжело дышал. Он велел нам запереть дверь и подойти к нему. Потом, схватив наши руки, он сделал нам замечательное признание голосом, прерывающимся от волнения и горя. Постараюсь передать все его словами.
   -- В эту последнюю торжественную минуту только одна мысль тяготит мой ум, -- сказал он. -- Это мое отношение к бедной сироте-дочери Морстэна. Проклятая алчность, главный грех моей жизни, заставила меня удержать драгоценности, половина которых, по крайней мере, должна была бы принадлежать ей' А между тем и я сам не воспользовался ими, -- скупость такая слепая и глупая привычка. Одно сознание обладания было так дорого мне, что я не выносил мысли поделиться им с кем бы то ни было. Видите эту диадему с жемчужинами, четки около склянки с хинином? Даже с ними я не мог расстаться, хотя и приобрел их с намерением послать ей. Вы, дети мои, дадите ей хорошую долю сокровищ Агры. Но не посылайте ей ничего -- даже этой диадемы, пока я не умру. Ведь бывали же примеры, что и такие, больные, как я, поправлялись.
   "Расскажу вам, как умер Морстэн, -- продолжал он. -- У него уже давно было слабо сердце, но он скрывал это ото всех, кроме меня. В Индии мы с ним, благодаря замечательному сцеплению обстоятельств, стали обладателями значительного богатства. Я привез его в Лондон и Морстэн вечером того же дня, как приехал в Лондон, явился ко мне за своею частью. Он пришел со станции и мой верный старик Лаль Хоудар, теперь уже умерший, впустил его в дом. Морстэн и я были несогласны относительно раздела сокровищ и оба горячились. В припадке гнева Морстэн вскочил со стула; вдруг он приложил руку к сердцу, лицо его потемнело, и он упал навзничь, ударившись головой об угол ящика с драгоценностями. Когда я нагнулся над ним, но с ужасом увидел, что он уже был мертв.
   "Долго я сидел, как безумный, раздумывая о том", что мне следовало сделать. Первым моим порывом было позвать кого-нибудь на помощь, но я не мог не признать, что, по всем вероятиям, буду обвинен в его убийстве. Смерть его во время ссоры и рана на голове явно свидетельствовали против меня. К тому же официальное следствие по необходимости обнаружило бы некоторые факты насчет драгоценностей, которые я особенно хотел скрыть. Морстэн сказал мне, что ни одна душа на свете не знала., куда он ушел. Зачем же было какой-нибудь душе и знать это?
   "Я все еще обдумывал мое положение, когда, нечаянно подняв глаза, увидел в дверях моего слугу, Лаль Хоудара. Он неслышно вошел в комнату и запер за собой дверь на задвижку. -- Не бойтесь, сагиб, -- сказал он, -- никто не должен знать, что вы убили его. Спрячем его, и кому какое дело? -- Я не убил его, -- возразил я. Лаль Хоудар, улыбаясь, покачал головой. -- Я слышал все, сагиб, -- сказал он. -- Слышал и ссору, и удар. Но уста мои закрыты. Все в доме спят. Вынесем его отсюда. -- Его слова разрешили мои сомнения. Если мой собственный слуга не верит в мою невинность, то как я могу надеяться оправдаться перед двенадцатью глупыми торговцами, сидящими на скамье присяжных? Лаль Хоудар и я в ту же ночь убрали труп, а через несколько дней все лондонские газеты были наполнены известиями о таинственном исчезновении капитана Морстэна. Из моих слов вы можете видеть, что меня вряд ли можно обвинить в этой случайности.
   Вина моя заключается в там, что мы скрыли не только труп, но и драгоценности, и что я завладел долей Морстэна, равно как и моей. Поэтому я хочу, чтобы вы возвратили взятое мною. Наклонитесь поближе ко мне. Драгоценности спрятаны в...
   "В это мгновение выражение его лица страшно изменилось; глаза его уставились в пространство с безумным взглядом; нижняя челюсть отпала, и он закричал голосом, которого я не могу забыть до сих пор: -- Не пускайте его! Ради Бога не пускайте! -- Мы оба повернулись к окну назади нас, с которого он не спускал пристального взгляда. Из темноты оттуда на нас смотрело чье-то лицо. Мы видели прижавшийся к окну белый нос. Бородатое, волосатое лицо с дикими, жестокими глазами было полно сосредоточенной злобы. Мы с братом бросились к окну, но видение исчезло. Голова отца упала на грудь и пульс перестал биться.
   "Ночью мы обыскали весь сад, но не нашли и признака незнакомца, за исключением следа ноги на одной из цветочных гряд. Если бы не этот след, то мы могли бы приписать обману чувств появление этого дикого, гневного лица. Но скоро у нас явилось еще более поразительное доказательство, что какие-то таинственные силы окружают нас. Утром окно комнаты отца оказалось открытым, все комоды и ящики обысканы, а к груди его был приколот клочок бумаги с нацарапанными на нем словами: "Знак четырех". Мы так и не узнали ни значения этой фразы, ни таинственного посетителя. Насколько мы могли судить, из имущества отца ничего не было похищено, хотя все было перерыто.' Мы с братом, понятно, связали этот страшный случай со страхом, преследовавшим нашего отца в продолжение всей его жизни; но тайна так и осталась тайной для нас".
   Рассказчик остановился, чтоб раскурить трубку, и задумчиво курил в продолжение нескольких минут. Мы все сосредоточенно. слушали его необыкновенный рассказ. При кратком описании смерти отца мисс Морстэн смертельно побледнела, и одно мгновение я боялся, что она упадет в обморок. Однако она оправилась, выпив стакан воды, которой я молча налил ей из венецианского графина, стоявшего на боковом столике. Шерлок Холмс сидел, откинувшись на спинку кресла с рассеянным выражением лица и низко опущенными веками над горевшими глазами. Смотря на него, я невольно вспомнил, как еще сегодня утром он горько жаловался на обыденность жизни. Вот теперь перед ним задача, требующая полного напряжения ума. Мистер Таддеуш Шольто посмотрел то на одного, то на другого из нас, очевидно, гордясь эффектом, произведенным его рассказом, и затем продолжал:
   -- Вы можете себе представить, как нас с братом взволновали слова отца о кладе, -- сказал он. -- Целыми неделями и месяцами мы копали и рылись повсюду в саду, но ничего не нашли. Мысль о том, что отец готов был произнести название места, где скрыт клад, сводила нас с ума. Мы могли судить о пропавшем богатстве по вынутой им диадеме. Мы с братом Бартоломеем поспорили относительно нее. Жемчужины были, очевидно, большой ценности, и ему не хотелось расставаться с ними, потому что, говоря между нами, мой брат унаследовал порок нашего отца. К тому же он думал, что, если мы расстанемся с диадемой, это может возбудить толки и навлечь на нас неприятности. Мне еле удалось убедить его дать мне узнать адрес мисс Морстэн и посылать ей по жемчужине, чтобы ей не пришлось испытать нужды.
   -- Это была хорошая, чрезвычайно добрая мысль с вашей стороны, -- серьезно заметила наша спутница.
   Маленький человек сделал жест отрицания.
   -- Мы являлись вашими доверенными лицами, -- сказал он, -- так я смотрел на это дело, хотя брат Бартоломей и не разделял моего взгляда. У нас самих было много денег, и я не желал большего. К тому же обращаться таким презренным образом с молодой барышней было бы признаком дурного вкуса. Le mauvais gout mene au crime [Плохой вкус ведет к преступлению -- фр.]. Французы умеют так мило выражать подобные вещи. Разница в наших взглядах на этот предмет дошла до того, что я решил взять себе отдельную квартиру, и потому покинул Пондишерри-Лодж, взяв с собой старого индуса и Вильямса. Но вчера я узнал о событии величайшей важности. Клад найден. Я сейчас же написал мисс Морстэн, и теперь нам остается только отправиться в Норвуд и спросить нашу долю. Вчера вечером я высказал свое мнение брату Бартоломею, так что мы будем хотя и не желанными, но жданными гостями.
   Мистер Таддеуш Шольто сидел, подергиваясь, на своей роскошной кушетке; мы все молчали, размышляя о новой стадии развития этого таинственного дела. Холмс первый вскочил на ноги.
   -- Сначала до конца вы поступили хорошо, сэр, -- сказал он. -- Может быть, и мы сумеем хоть немного отплатить вам, объяснив немного то, что еще темно для вас. Но, как заметила мисс Морстэн, уже поздно и надо безотлагательно заняться этим делом.
   Наш новый знакомый очень решительно свернул длинную трубку своего кальяна и вынул из-за занавеси очень длинное пальто с пуговицами, с каракулевым воротником и такими же обшлагами. Он надел и застегнул пальто.
   -- Здоровье у меня довольно слабое, -- заметил он, ведя нас по коридору.
   На улице нас ожидал кеб, и, очевидно, всё делалось по заготовленной ранее программе, так как кучер сразу пустил лошадей рысью. Таддеуш Шольто говорил непрерывно, заглушая шум колес.
   -- Бартоломей умный малый, -- говорил он. -- Как, вы думаете, он нашел место, где был спрятан клад? Он пришел к заключению, что клад находится в доме; поэтому Бартоломей высчитал объем всего дома и вымерял каждый дюйм. Между прочим, он нашел, что высота здания равняется семидесяти четырем футам, но сложив высоту комнат всех этажей и приняв в расчет расстояние между ними, в чём он убедился, пробуравив потолки, он получил сумму только в семьдесят футов. Откуда же явились лишние четыре фута? Они должны были находиться в верхней части дома. Тогда он проделал дыру в штукатурке потолка верхней комнаты и наткнулся на маленький запертый чердак, никому не известный. В центре его на двух стропилах стоял ящик с драгоценностями. Он был опущен через отверстие и стоит теперь там. Брат оценивает его содержимое в полмиллиона фунтов стерлингов.
   Мы вытаращили глаза, услышав эту громадную сумму, и поглядели друг на друга. Если нам удастся восстановить в правах мисс Морстэн, то из бедной гувернантки она превратится в богатейшую наследницу в Англии! Истинному другу следовало бы только порадоваться такому известию, но, стыдно признаться, эгоизм охватил мою душу и на сердце у меня стало тяжело. Я, заикаясь, пробормотал несколько поздравительных слов и затем, печально опустив голову, сидел, слушая болтовню нашего нового знакомого. Очевидно, он был настоящий ипохондрик, и я, как сквозь сон, сознавал, что он приводит бесконечный ряд симптомов болезней и умоляет объяснить ему состав и действия разных шарлатанских снадобий, которые были у него в кармане в кожаном футляре. Надеюсь, что он не запомнил моих ответов. Холмс уверяет, что слышал, как я предостерегал его от опасности принимать более двух капель касторового масла и в то же время рекомендовал большие дозы стрихнина, как успокоительное средство. Как бы то ни было, я почувствовал сильной облегчение, когда наш кеб внезапно остановился и кучер соскочил, чтоб открыть нам дверку.
   -- Вот Пондишерри-Лодж, мисс Морстэн. -- сказал м-р Таддеуш Шольто, высаживая ее.

V. Убийство

   Было около одиннадцати часов вечера, когда мы достигли места нашего назначения. Сырой туман большого города остался за нами и ночь была очень хороша. С запада дул теплый ветер; тяжелые тучи медленно двигались по небу; по временам они разрывались и тогда между ними проглядывал полумесяц. Было еще достаточно светло, но Таддеуш Шольто снял один из фонарей экипажа, чтобы лучше осветить наш путь.
   Пондишерри-Лодж стоял на собственной земле и был окружен очень высокой каменной стеной. Узкая, обитая железом калитка служила единственным входом. Наш проводник постучал в нее особенным образом, напоминавшим стук почтальона.
   -- Кто там? -- крикнул чей-то грубый голос.
   -- Это я, Мак-Мердо. Пора бы вам узнавать меня по стуку.
   Раздалось ворчанье и бряцанье ключей. Дверь медленно отворилась и в ней показался коренастый человек небольшого роста. Желтый свет фонаря падал на его вытянутое лицо с блестящими, недоверчивыми глазами.
   -- Это вы, м-р Таддеуш? Но кто же другие? У меня нет никаких приказаний от барина насчет них.
   -- В самом деле, Мак-Мердо? Вы удивляете меня. Вчера вечером я сказал брату, что приеду с несколькими друзьями.
   -- Он не выходил из своей комнаты сегодня, м-р Таддеуш, и я ле получал никаких приказаний. Вы очень хорошо знаете, что я должен придерживаться положенных правил. Вас я могу впустить, но друзья ваши должны остаться там, где стоят.
   Вот неожиданное происшествие! Таддеуш Шольто оглянулся вокруг с смущенным и беспомощным видом.
   -- Это нехорошо с вашей стороны, Мак-Мердо! -- сказал он. -- Если я ручаюсь за них -- этого достаточно для вас. К тому же с нами молодая барышня. Она не может ждать на дороге в такой поздний час.
   -- Очень жаль, м-р Таддеуш, -- неумолимо проговорил привратник. -- Ваши друзья могут быть недругами хозяина. Он хорошо платит мне за то, чтоб я исполнял свои обязанности, и я исполняю их. Я не знаю никого из ваших друзей.
   -- О, нет, знаете, Мак-Мердо, -- весело крикнул Шерлок Холмс. -- Не думаю, чтобы вы забыли меня. Помните любителя, который боролся с вами в ночь вашего бенефиса четыре года тому назад?
   -- Неужели м-р Шерлок Холмс! -- проревел борец. -- Господи Боже мой! Как это я не узнал вас? Если б вместо того, чтоб стоять смирно, вы вышли бы вперед да поддали мне под челюсть, как тогда, я сразу бы узнал вас. Ах, вы попусту тратите свой талант, право! Вы далеко бы пошли, если бы занялись этим делом.
   -- Видите, Ватсон, в крайнем случае, у меня еще остается одна научная профессия, -- смеясь сказал Холмс. -- Теперь, я уверен, наш приятель не захочет держать нас па воздухе.
   -- Входите, сэр, входите и вы и ваши друзья, -- ответил привратник. -- Очень сожалею, м-р Таддеуш, но приказания очень строгие. Должен был удостовериться, кто ваши друзья, прежде чем впустить вас.
   Внутри песчаная дорожка шла среди унылой местности к большому четырехугольному прозаичному дому, погруженному в мрак. Луч луны падал только на один угол его и блестел в окне на чердаке. При виде громадного мрачного здания, окруженного мертвым молчанием, холод проникал в сердце. Даже Таддеушу Шольто, казалось, было не по себе и фонарь, поскрипывая, дрожал в его руке.
   -- Не могу попять этого, -- говорил он. -- Тут, наверно, какая-нибудь ошибка. Я ясно сказал Бартоломею, что мы приедем сюда, а между тем в его окне нет огня. Не знаю, что и подумать.
   -- Он всегда так охраняет свои владения? -- спросил Холмс.
   -- Да, он последовал примеру отца. Видите, он был любимцем отца, и иногда мне приходит на ум, что отец рассказал ему многое, чего не говорил мне. Вот то окно, на которое падает лунный свет, находится в комнате Бартоломея. Освещено снаружи, но внутри мне кажется, темно.
   -- Совершенно темно, -- сказал Холмс. -- Но я вижу свет в маленьком окне у двери.
   -- А, это комната экономки. Там сидит старая миссис Бернстон. Вот кто может все рассказать нам. Но, может быть, вы согласитесь подождать здесь минутку-другую, потому что она может испугаться, если мы войдем все сразу, а она ничего не знает о нашем приезде. Но тс! Это что такое?
   Он поднял фонарь кверху, и рука его так дрожала, что круги света мелькали вокруг пас. Мисс Морстэн схватила меня за руку, и мы все стояли, насторожив слух, с сильно бьющимися сердцами. Из большого темного дома в безмолвии ночи раздался самый жалкий и печальный из звуков -- пронзительный, прерывистый плач испуганной женщины.
   -- Это миссис Бернстон, -- сказал Шольто. -- Она единственная женщина в доме. Погодите здесь. Я сейчас вернусь.
   Оп бросился к двери и постучал особенным образом. Мы видели, как ему отворила дверь высокая старая женщина, задрожавшая от радости при виде его.
   -- О, м-р Таддеуш, сэр, как я рада, что вы приехали, м-р Таддеуш, сэр!
   Мы слышали ее радостные восклицания, пока дверь не захлопнулась за ней и голос ее не умолк.
   Наш проводник оставил нам фонарь. Холмс медленно обвел им все вокруг и пристально взглянул на дом и на огромные мусорные кучи па дворе. Мисс Морстэн и я стояли рядом; рука ее лежала в моей. Удивительно сложная штука любовь. Мы двое до сегодняшнего дня никогда не видели друг друга никогда не обменялись ни словом, ни даже нежным взглядом, а между тем, в час опасности, руки наши инстинктивно искали одна другую. Впоследствии я часто удивлялся этому, но в то время мне казалось вполне естественным подойти к ней ближе и она, как часто рассказывала мне потом, со своей стороны инстинктивно обратилась ко мне за успокоением и покровительством. Так мы стояли рука в руку словно двое детей, и на душе у нас было спокойно, несмотря на все мрачное, что окружало нас.
   -- Что за странное место, -- сказала она, оглядываясь вокруг.
   -- Оно имеет вид, как будто здесь собрались все кроты в Англии. Я видел нечто подобное на склоне одной горы вблизи Балларата, где делались какие-то изыскания.
   -- И с той же целью, -- сказал Холмс. -- Это следы искателей клада. Вспомните, что они искали его в продолжение шести лет. Неудивительно, что двор походит па песчаную яму.
   В эту минуту дверь дома поспешно распахнулась и из нее выбежал Таддеуш Шольто, с протянутыми руками и с ужасом в глазах.
   -- С Бартоломеем что-то случилось! -- крикнул он. -- Я боюсь. Мои нервы не выдержат.
   Он, действительно, почти плакал от страха, а его подергивающееся, слабое лицо, выглядывавшее из большого мехового воротника, носило беспомощное, умоляющее выражение испуганного ребенка.
   -- Пойдемте в дом, -- сказал Холмс своим резким решительным топом.
   -- Да, пожалуйста! -- умолял Таддеуш Шольто. -- Я не чувствую себя в силах распорядиться.
   Мы все пошли за ним в комнату экономки, находившуюся по левой стороне коридора. Старуха расхаживала взад и вперед с испуганным лицом, ломая пальцы, но появление мисс Морстэн, очевидно, произвело на нее успокоительное действие.
   -- Да благословит Бог ваше милое, спокойное лицо! -- крикнула она с истерическим рыданием. -- Мне приятно видеть вас. О, что я перенесла сегодня!
   Наша спутница погладила худую, изнуренную работой руку и пробормотала несколько ласковых, женственных слов, которые вызвали краску на бескровные щеки старухи.
   -- Барин заперся у себя и не отвечает мне, -- сказала она. -- Целый день я ожидала, что он позовет меля; он любит часто бывать один, но час тому назад я подумала, что дело неладно, пошла наверх и заглянула в замочную щель. Идите наверх, м-р Таддеуш... идите наверх и посмотрите сами. В продолжение долгих десяти лет мне приходилось видеть м-ра Бартоломея Шольто и в радости и в горе, но такого лица я никогда не видела у него.
   Шерлок Холмс взял лампу и пошел вперед, так как у Таддеуша Шольто от страха стучали зубы. Он был так потрясен, что я взял его под руку, когда мы поднимались по лестнице. Колени у пего подгибались. Два раза Холмс вынимал из кармана лупу и внимательно разглядывал то, что казалось мне бесформенными пятнышками пыли па кокосовых циновках, покрывавших лестницу вместо ковров. Он медленно шел со ступеньки на ступеньку, низко держа лампу и зорко оглядываясь по сторонам. Мисс Морстэн осталась внизу с испуганной экономкой.
   Третья площадка лестницы оканчивалась прямым коридором, довольно длинным, с большой вышитой индийской картиной направо и тремя дверями слева. Холмс продолжал идти все тем же медленным, методическим шагом; мы шли за ним; наши длинные, тёмные тени тянулись за нами. Дойдя до третьей двери, Холмс постучался, но не получил ответа; тогда он попробовал отворить дверь, взявшись за ручку. Она была крепко заперта изнутри на задвижку, как мы увидели, приставив к ней лампу. Хотя ключ был повернут в замке, но в двери была заметна щель. Шерлок Холмс нагнулся к пей и сейчас же встал.
   -- Тут какая-то чертовщина, Ватсон, -- проговорил он задыхаясь. Я никогда не видал его таким взволнованным. -- Что вы скажете об этом?
   Я нагнулся к щели и отступил в ужасе. Лучи лунного света падали в комнату и освещали ее неясным, переменчивым сиянием. Прямо передо мной, как бы вися в воздухе, так как внизу все было в тени, вырисовывалось чье-то лицо -- лицо нашего спутника Таддеуша. Та же высокая, блестящая голова, те же щетинистые рыжие волосы, тот же бескровный цвет лица. Но черты его застыли в ужасной, неестественной, насмешливой улыбке, которая, в этой тихой, освещенной светом луны комнате, более действовала на нервы, чем какая бы то ни была судорога. Лицо этого человека было так похоже на лицо нашего маленького друга, что я огляделся вокруг, тут ли он. Потом я вспомнил его рассказ о том, что они близнецы.
   -- Это ужасно! -- сказал я. -- Что делать?
   -- Сломать дверь, -- ответил Холмс и, он изо всех сил нажал на нее.
   Она затрещала и заскрипела, но не подалась. Тогда мы вдвоем нажали па нее: она внезапно с треском подалась, и мы очутились в комнате Бартоломея Шольто.
   Комната эта походила на химическую лабораторию. Двойной ряд склянок с стеклянными пробками стоял па полке на противоположной стене, а стол был усеян спиртовыми лампочками, пробирками и ретортами; по углам, в плетеных корзинах виднелись сосуды с жидкостями. Один из них или лопнул, или был разбит, так как из него текла какая-то темная жидкость, а воздух был наполнен особенно вонючим запахом, напоминавшим запах дегтя. С одной стороны комнаты, среди кучи дранок и штукатурки стояла небольшая лестница, а в потолке над ней было отверстие, через которое легко мог пройти человек. Внизу лестницы лежал небрежно брошенный сверток веревок.
   У стола, на деревянном кресле, сидел хозяин дома, с головой опущенной на левое плечо, с страшной, загадочной улыбкой на устах. Он уже окоченел и, очевидно, умер несколько часов тому назад. Мне показалось, что не только его лицо, но и все члены имели какое-то неестественное положение. На столе рядом с его рукой лежал какой-то особенный инструмент -- темная, узловатая трость с каменным набалдашником вроде молотка, привязанным толстой веревкой. Рядом с ней -- клочок бумаги, вырванный из записной книги с несколькими нацарапанными словами. Холмс взглянул на бумагу и подал ее мне.
   -- Видите, -- сказал он, многозначительно подымая брови.
   С дрожью ужаса, при свете фонаря, я прочел: "Знак четырех".
   -- Ради Бога, что значит все это? -- спросил я.
   -- Это значит -- убийство, -- сказал Холмс, наклоняясь над мертвецом. -- А! я ожидал этого! Взгляните сюда.
   Он показал мне па нечто похожее на длинную, темную иглу, торчавшую в коже как раз над ухом.
   -- Похоже на иглу или колючку, -- сказал я.
   -- Она и есть. Вы мажете вынуть ее. Но будьте осторожны. потому что она отравлена.
   Я взял иглу большим и указательным пальцами. Она так легко вышла из кожи, что не осталось почти никакого знака. Только крошечное пятнышко крови указывало на место укола.
   -- Все это -- неразрешимая тайна для меня, -- сказал я. -- Дело становится все темнее вместо того, чтобы разъясняться.
   -- Напротив, оно становится яснее с каждой минутой, -- ответил он. -- Мне не хватает только нескольких звеньев для полного объяснения дела.
   Мы почти забыли о нашем спутнике с тех пор, как вошли в комнату. Он все еще стоял в дверях как олицетворение ужаса, ломал руки и тихо стонал. Но внезапно он вскрикнул пронзительным, жалобным голосом.
   -- Клад унесен! -- сказал он. -- У него украли клад. Вот отверстие, черев которое мы спустили его. Я помогал ему! Я видел его последним! Я ушел от него вчера вечером и слышал, как он запер дверь на замок, когда я спускался вниз.
   -- В котором часу?
   -- В десять! А теперь он умер, позовут полицию и меня станут подозревать в убийстве. О, я уверен, что это будет так. Но вы ведь не думаете этого, господа? Наверное, не думаете, что я сделал это? Привез ли бы я вас сюда, если бы я был убийцей? О, Боже мой, Боже мой, я знаю, что сойду с ума!
   Он размахивал руками и топал ногами, словно в припадке безумия.
   -- Вам нечего бояться, м-р Шольто, -- ласково сказал Холмс, кладя ему на плечо руку, -- послушайтесь моего совета и поезжайте на станцию дать знать полиции. Предложите свою помощь. Мы подождем здесь вашего возвращения.
   Шольто послушался и полубессознательно, спотыкаясь в темноте, сошел с лестницы.

VI. Расследование дела Холмсом.

   -- Ну, Ватсон, теперь у нас с вами полчасика свободных, -- оказал Холмс, потирая руки. -- Воспользуемся же этим временем. Как я уже говорил вам, для меня дело почти решено, но не будем слишком самоуверены. Как ни просто кажется это дело, но, может-быть, в нем скрывается что-нибудь более глубокое.
   -- Просто! -- вскрикнул я.
   -- Конечно, -- сказал он с видом клинического профессора, объясняющего болезнь своим слушателям. -- Сядьте вот там в углу, чтобы ваши следы не усложнили дела. Ну, за работу! Во-первых, как пришли сюда эти люди и как ушли отсюда? Дверь не отпиралась со вчерашнего вечера. Как окно? -- Он подошел к окну с лампой в руках, все время бормоча вслух замечания, но обращаясь скорее к себе, чем ко мне. -- Окно отворяется изнутри. Рама прочная. С боку нет петель. Откроем его. Вблизи нет желоба. До крыши не добраться. Но кто-то поднялся в окно. Вчера вечером шел небольшой дождь. На подоконнике след грязной ноги. А вот круглое грязное пятно, вот еще на полу и еще у стола. Взгляните, Ватсон! Это, право, хорошие доказательства.
   Я взглянул на круглые, ясно очерченные пятна грязи.
   -- Это не след ноги, -- сказал я.
   -- Это нечто гораздо более драгоценное для нас. Это отпечаток деревяшки. Вот видите, здесь на подоконнике след большого, тяжелого сапога с металлическим каблуком, а рядом след деревянного носка.
   -- Это человек с деревянной ногой...
   -- Вот именно. Но был еще кто-то другой... очень искусный и важный помощник. Можете вы подняться на эту стену, доктор?
   Я выглянул в открытое окно. Месяц по-прежнему ярко освещал этот угол дома. Мы были на добрых шестьдесят футов от земли, и сколько я ни смотрел -- в кирпичной стене не было ни щели, ни чего, за что могла бы зацепиться нога.
   -- Совершенно невозможно, -- ответил я.
   -- Без помощи -- да. Но предположим, что у вас здесь был бы приятель, который спустил бы вам вот ту хорошую толстую веревку, что я вижу в углу, прикрепив один конец к этому большому крюку в стене. В таком случае, будь вы ловкий человек, вы могли бы подняться наверх, несмотря на деревянную ноту. Тем же самым способом вы ушли бы прочь, а ваш сообщник втянул бы веревку, отвязал ее от крюка, запер окно и ушел бы так же, как пришел. Как на одну из мелких подробностей, -- ^продолжал он, перебирая веревку, -- можно указать на то, что наш друг с деревянной ногой, хотя и умеет хорошо лазать, все же не профессиональный матрос. Руки у него далеко не мозолистые. В лупу видно на веревке, особенно на конце, несколько пятен крови, из чего я заключаю, что он спустился так быстро, что сорвал собе кожу на руках.
   -- Все это очень хорошо, -- сказал я, -- но дело все более запутывается. Кто этот таинственный сообщник? Как он попал в комнату?
   -- Да, сообщник! -- задумчиво повторил Холмс. -- Этот сообщник представляет собой много интересного. Он выдвигает это дело из ряда обыкновенных. Мне кажется, этот сообщник вносит новую струю в анналы преступлений нашей страны... хотя подобного рода случаи встречаются в Индии и, если не ошибаюсь, в Сенегамбии.
   -- Как же он попал сюда? -- повторил я. -- Дверь заперта, до окна не добраться. Не через камин ли?
   -- Труба слишком узка, -- ответил он. -- Я уже думал об этом.
   -- Ну, так как же?
   -- Вы не хотите применять моего способа, -- сказал он, покачивая головой. -- Сколько раз говорил я вам, что если вы исключите невозможное, все остальное, хотя бы и невероятное, должно быть правдой. Мы знаем, что он не вошел ни в дверь, пи в окно, пи через камин. Знаем, что он не мог скрываться в комнате, так как здесь невозможно скрыться. Откуда же он явился?
   -- Через отверстие в крыше! -- крикнул я.
   -- Конечно. Он вышел оттуда. Будьте так добры -- подержите лампу; мы займемся теперь исследованиями в комнате наверху -- в потайной комнате, где был найден клад.
   Он поднялся по ступенькам, ухватился обеими руками за стропила и очутился на чердаке. Потом он лег ничком, взял от меня лампу и держал ее в руках, пока я следовал его примеру.
   Комната, в которой мы находились, имела около десяти футов в одну сторону и шести в другую. Полом для нее служили балки с промежутками из тонких слоев дранок и штукатурки, так что приходилось переходить с балки на балку. Мебели вовсе не было и пыль, накопившаяся годами, лежала на полу толстыми слоями.
   -- Вот видите, -- сказал Шерлок Холмс, прислоняясь рукой к пожатой стене. -- Это опускная дверь, ведущая на крышу. Я мот поднять ее, а вот и крыша, покатая под небольшим утлом. Этим путем и прошел номер первый. Посмотрим, не найдется ли каких-нибудь других примет его личности.
   Он опустил лампу к полу и во второй раз за этот вечер я увидел выражение изумления на его лице. Дрожь пробежала по моему телу, когда я взглянул по направлению его взгляда. Пол был покрыть бесчисленными отпечатками босой ноги. Следы были ясны, вполне определенны, но нога, оставлявшая их, была чуть ли не в половину меньше ноги обыкновенного человека.
   -- Холмс, -- шепотом проговорил я, -- тот, кто сотворил это ужасное дело, еще ребенок.
   В одно мгновение он овладел собой.
   -- Сначала я был сбит, -- сказал он, -- но все это вполне естественно. Мне изменила память, не то я мог бы предсказать это. Ну, теперь здесь нечего делать. Пойдемте вниз...
   -- Какая же у вас мысль насчет этих следов? -- поспешно спросил я, когда мы снова очутились в комнате.
   -- Мой милый Ватсон, попробуйте анализировать сами, -- несколько нетерпеливо ответил Холмс. -- Вы знаете мой метод. Воспользуйтесь им. Будет чрезвычайно полезно сравнить наши выводы.
   -- Я не могу придумать ничего, что подтверждалось бы фактами, -- сказал я.
   -- Скоро все станет ясным для вас, -- резко оказал он, -- я думаю, здесь нет ничего важного, но посмотреть все же следует.
   Он вынул лупу и сантиметр и стал быстро ползать на коленях по комнате, разменивая, сравнивая, разглядывая. Его тонкий, длинный нос почти касался досок; похожие на бисер, его глубоко впавшие, как у птицы, глаза, ярко блестели. Его быстрые, безмолвные, тихие движения, напоминавшие опытную гончую, ищущую след, заставили меня невольно подумать, каким бы он был страшным преступником, если бы обратил свою энергию и ум на борьбу с законом вместо того, чтоб защищать его. В продолжение всего этого времени он постоянно бормотал что-то про себя и, наконец, громко вскрикнул от восторга.
   -- Нам действительно везет, -- сказал он. -- Теперь нам остается немного работы. Номер первый имел несчастие наступить на креозот. Видите очертания края его маленькой ноги рядом с этим скверно пахнущим месивом. Сосуд лопнул, как видите, и жидкость вытекла.
   -- Ну, так что же?
   -- Только то, что мы поймали его, -- ответил Холмс, -- вот и все. Я знаю собаку, которая пойдет по этому следу на край света. Если свора собак может бежать по запаху селедки на расстоянии целого графства, то как далеко может специально обученная собака бежать по следам с таким сильным запахом? Теперь все это стало как арифметическая задача. Ответ даст нам... Ага! вот и аккредитованные представители закона.
   Снизу доносились тяжелые шаги и звуки громких голосов и входная дверь заперлась с сильным стуком.
   -- Прежде чем они придут, -- сказал Холмс, -- дотроньтесь рукой до руки бедняка вот здесь, а тут до его ноги. Что вы чувствуете?
   -- Мускулы тверды, как доска, -- ответил я.
   -- Вот именно. Они находятся в состоянии чрезвычайного сокращения, сильно превосходящего обыкновенные "rugor mortes". В соединении с этой судорогой лица, с Гиппократовской улыбкой или "risus sardonicus", как называли ее древние писатели, какое предположение приходит вам на ум?
   -- Смерть от какого-нибудь сильного растительного алкалоида, -- ответил я, -- от какого-нибудь вещества вроде стрихнина, вызывающего столбняк.
   -- Эта идея сразу пришла мне в голову при виде его искаженного лица. Войдя в комнату, я тотчас же стал искать, каким образом яд мог попасть внутрь. Как вы видели, я нашел иглу или колючку из терна, которая была воткнута или слегка брошена на череп покойного. Вы замечаете, что пораженное место приходится как раз в стороне отверстия в потолке, если покойный сидел в своем кресле. Теперь поглядите на эту иглу.
   Я осторожно взял ее и осветил фонарем... Игла была длинная, острая, из темного терна, па кончике ее как будто засохло какое-то смолистое вещество. Тупой конец был обделан и обточен ножом.
   -- Это английский терн? -- спросил Холмс.
   -- Нет, наверно нет.
   -- Из этих данных вы можете вывести какое-нибудь верное заключение. Но вот являются регулярные войска; вспомогательные должны удалиться.
   Как раз в это время шаги, которые все приближались, громко раздались в коридоре и в комнату вошел очень толстый полнокровный, дородный человек в серой одежде, с красным лицом, очень маленькими, мигающими глазами, зорко выглядывавшими между опухшими веками. За ним шел полицейский инспектор в форме и, все еще продолжавший дрожать, Таддеуш Шольто.
   -- Вот так история! -- крикнул вновь пришедший глухим голосом. -- Славная история. Но кто эти люди? Дом, кажется, переполнен, как кроличий садок!
   -- Я думаю, вы должны помнить меня, м-р Этельней Джонс, -- спокойно проговорил Холмс.
   -- Конечно, помню, -- просопел он. -- Вы -- мистер Шерлок Холмс, теоретик. Помню ли я вас! Никогда не забуду, как вы читали нам лекцию о причинах и следствиях и результатах в деле драгоценностей Бишопгэта. Правда, вы навели нас на верный след, но сознайтесь, что это скорее благодаря удаче, чем хорошему руководству.
   -- Это было очень простое рассуждение.
   -- Ну вот! Перестаньте, пожалуйста. Никогда не стыдитесь сознаться. А что это здесь? Плохое дело! Плохое дело! Тут строгие факты -- теориям нет места. Какое счастье, что я случайно попал в Норвуд по другому делу! Я был на станции, когда получилось это известие. От чего, вы думаете, умер этот человек?
   -- О, это дело, в котором мои теории не у места, -- сухо сказал Холмс.
   -- Да, да. Впрочем, нельзя отрицать, что иногда вы попадали в точку. Боже мой! Как кажется, дверь была заперта. Пропало драгоценностей на полмиллиона. Как окно?
   -- Заперто; но на подоконнике есть следы.
   -- Ну, ну, если окно заперто, то следы не имеют никакого значения. Здравый смысл говорит это. Покойник мог умереть от припадка; но драгоценности-то исчезли. Ага! У меня есть своя теория. По временам на меня находит вдохновение. Пожалуйста, сержант и м-р Шольто, выйдите прочь. Ваш друг может остаться. Что вы думаете об этом, Холмс? Шольто, по собственному его признанию, был вчера вечером у брата. Брат умер от припадка, а Шольто ушел, унеся с собой драгоценности. Как вы находите это?
   -- После чего покойный чрезвычайно предупредительно встал и запер дверь изнутри.
   -- Гм! Да, тут выходят изъян. Ну-с, взглянем здраво на дело. Этот Таддеуш Шольто был у своего брата; они поссорились -- это нам хорошо известно. Брат умер, а драгоценности пропали. И это известно нам. Никто не видел брата после того, как Таддеуш ушел от него. Кровать его не смята. Таддеуш, очевидно, сильно расстроен. Вид его... ну, скажем, непривлекателен. Вы видите, что я начинаю расставлять сети вокруг Таддеуша. Сети начинают смыкаться над ним. Подходит ли это к вашей теории?
   -- Вы еще не знаете всех фактов, -- сказал Холмс. -- Эта колючка, которую я имею все основания считать отравленной, была в черепе убитого; вы можете видеть след ее; этот исписанный клочок бумаги лежал на столе, а рядом с ним этот довольно интересный предмет с каменным набалдашником.
   -- Все это только подтверждает мои предположения, -- торжественно сказал толстый сыщик. -- Дом полон индийских редкостей. Таддеуш принес эту вещь, и если заноза ядовита, Таддеуш мог точно так, как п всякий другой, воспользоваться ею для убийства. Бумага -- ничто иное, как фокус-покус, ширма для отвода глаз. Весь вопрос в том, как он вышел отсюда? А! Конечно, в крыше есть отверстие.
   С быстротой, удивительной при его полноте, он поднялся по ступеням и втиснулся на чердак. Немедленно вслед за тем мы услышали, как он с восторгом кричал, что нашел спускную дверь.
   -- Он может сделать кое-что, -- заметил Холмс, пожимая плечами, -- у него бывают иногда проблески мысли. "Il n'y а pas des sots si incommodes que ceux qui ont de l'esprit" [Нет более несносных дураков, как те, которые обладают умом].
   -- Видите! -- оказал Этельней Джонс, снова появляясь на лестнице, -- факты-то лучше всяких теорий. Мой взгляд на дело нашел себе подтверждение. Оказывается, есть спускная дверь, выходящая на крышу, и она не совсем прикрыта- -- Я открыл ее.
   -- О, в самом деле! Значит, вы заметили ее. Казалось, это открытие неприятно подействовало на него. -- Ну кто бы ни заметил эту дверь, во всяком случае теперь видно, как ушел наш молодчик. Инспектор!
   -- Здесь, сэр! -- ответил тог из коридора.
   -- Попросите м-ра Шольто придти сюда. М-р Шольто, я должен предупредить вас, что все, что вы окажете, может быть приведено против вас. Именем королевы, арестую вас, как замешанного в убийстве вашего брата.
   -- Ну вот. Не говорил ли я вам! -- крикнул бедный человечек, всплескивая руками и смотря то на одного, то па другого из нас.
   -- Не тревожьтесь, м-р Шольто, -- сказал Холмс. -- Мне кажется, я могу поручиться, что сниму с вас это обвинение.
   -- Эй, не обещайте слишком многого, г. теоретик, не обещайте! -- резко проговорил сыщик. -- Это дело может оказаться гораздо труднее, чем вы ожидаете.
   -- Я не только сниму с него подозрение, м-р Джонс, но еще сделаю вам подарок, сказав фамилию и приметы одного из лиц, бывших вчера ночью в этой комнате. У меня есть все причины предполагать, что этого человека зовут Джонатан Смолль. Он плохо воспитанный, живой человек маленького роста, без правой ноги, на деревяшке, износившейся с внутренней стороны. На левой ноге у него грубый сапог с квадратным носком, с каблуком, обитым железом. Он человек средних лет, очень загорелый и бывший каторжник. Эти указания в соединении с фактом, что у него на ладони сильно сорвана кожа, может несколько помочь вам. Что касается другого...
   -- А! Другого? -- проговорил Этельней Джонс насмешливым тоном, но я видел, что уверенность Холмса произвела на него сильное впечатление.
   -- Это довольно странная личность, -- сказал Шерлок Холмс, поворачиваясь на "каблуке". -- Надеюсь, что мне довольно скоро удастся представить вам обоих. На одно слово, Ватсон.
   Он вышел со мной на площадку лестницы.
   -- Этот неожиданный случай заставил нас забыть первоначальную причину нашей поездки, -- сказал он.
   -- Я только что думал об этом, -- ответил я.- -- Мисс Морстэн не следует оставаться в доме, где произошло такое страшное событие.
   -- Да. Вы должны проводить ее домой. Она живет с м-с Сесиль Форрестер, в Нижнем Кембервелле, так что это не очень далеко отсюда. Я подожду вас здесь, если хотите. Или, может быть, вы слишком устали?
   -- Нисколько. Мне кажется, я не успокоюсь, пока по узнаю что-нибудь об этом загадочном деле. Многое мне пришлось видеть в жизни, по даю вам слово, эти страшные сюрпризы, так быстро следующие друг за другом, сильно потрясли мои нервы. Но мне бы все-таки хотелось посмотреть, вместе с вами, как окончится это дело.
   -- Ваше присутствие будет очень полезно мне, -- ответил Холмс. -- Мы с вами займемся отдельно, а Джонс пускай придумывает себе что угодно и приходит в восторг от своих выдумок. Мне хочется, чтобы вы после того, как отвезете мисс Морстэн, заехали в дом No 3 в переулке Пинчин, на берегу у Ламбета. Третий дом справа принадлежит продавцу чучел, по фамилии Шерман. Вы увидите в окне ласочку, держащую молодого кролика. Постучитесь к старику Шерману, кланяйтесь ему от меня и скажите, что мне нужен сейчас Тоби. Привезите Тоби с собой в кэбе.
   -- Это, вероятно, собака?
   -- Да, странный ублюдок с удивительным чутьем. Помощь Тоби я предпочитаю всем сыщикам Лондона.
   -- Ну, так я привезу его, -- сказал я. -- Теперь час. Я должен вернуться до трех, если попадется свежая лошадь.
   -- А я посмотрю, нельзя ли узнать что-нибудь от миссис Бернcтон и слуги индуса, который, как говорил мне м-р Таддеуш, спит родом на чердаке, -- сказал Холмс. -- Потом я стану изучать метод великого Джонса и выслушивать его не слишком деликатные сарказмы. "Wir sind gewohnt dass die Menschen verhehnen was sie nicht verstehen" [Мы привыкли, что люди насмехаются над тем, чего не понимают -- нем.]. Гете всегда выразителен.

VII. Эпизод с бочкой

   Полицейские приехали в кэбе, и я проводил в нем мисс Морстэн до ее жилища. Со свойственной женщинам ангельской манерой она переносила тревогу со спокойным лицом, пока нужно было поддержать более слабого, чем она, и я увидел ее сидевшей веселой и тихой рядом с испуганной экономкой. Но в кэбе с ней сначала сделался обморок, а потом она разразилась потоком слез, -- так сильно на нее подействовали происшествия этой ночи. После она говорила мне, что я казался ей холодным и далеким во время этой поездки. Она и не подозревала, какая борьба шла в моем сердце и как мне нужно было сдерживаться, чтобы не выдать себя. Моя симпатия, моя любовь стремились к ней, как моя рука устремилась к ее руке в саду. Я чувствовал, что целые годы условной светской жизни не дали бы мне возможности узнать ее кроткую, смелую натуру, как я узнал ее за этот день, полный странных событий. Но две мысли заставляли меня хранить молчание. Она была" слаба и беспомощна, потрясена и телесно и душевно. Не следовало пользоваться этим, чтобы говорить о любви в такое время. Хуже того, она была богата. Если поиски Холмса окажутся удачными, она будет богачкой. Хорошо ли, честно ли со стороны лекаря в отставке воспользоваться интимностью, явившейся вполне случайно? Ведь она могла бы взглянуть на меня просто как на человека, охотящегося за приданым! Я не мог допустить, чтоб у нее могла появиться подобного рода мысль. Сокровища Агры стояли между нами непреодолимой стеной.
   Было почти два часа, когда мы доехали до дома миссис Сесиль Форрестер. Слуги давно уже легли спать, но м-с Форрестер, заинтересованная странным посланием, которое получила мисс, ожидала ее возвращения. Она сама отперла дверь. Это была грациозная женщина средних лет, и я с радостью увидел, как она обняла молодую девушку; поистине материнское чувство звучало в ее голосе. Очевидно, мисс Морстэн была для нее не наемной подчиненной, а уважаемой подругой. Меня представили, и м-с Форрестер горячо упрашивала меня войти в дом. Но я объяснил, что должен ехать дальше по важному делу, и обещался приходить и сообщать о ходе следствия. Уходя, я бросил взгляд назад и до сих пор вижу маленькую группу на лестнице--две женские грациозно обнявшиеся фигуры, полуоткрытую дверь, свет из коридора, падающий через цветное стекло, барометр и блестящие пруты, придерживающие ковер. Приятно было даже мельком взглянуть па спокойный английский очаг среди ужасного, мрачного дела, поглощавшего наше внимание.
   А чем более я думал, тем мрачнее и ужаснее казалось мне это событие. Проезжая по безмолвным освещенным тазом улицам, я мысленно перебирал всю цепь необычайных происшествий. Первая загадка в настоящее время уже объяснилась. Смерть капитана Морстэна, присылка жемчужин, объявление, письмо -- все стало ясным нам, но все повело нас к еще более глубокой и трагической тайне. Индийский клад, странный план, найденный в багаже Морстэна, странная сцена у смертного одра майора Шольто, вторичная находка клада, за которой немедленно последовало убийство нашедшего его, очень странные явления, сопровождавшие преступление, следы ног, замечательные орудия убийства, слова на клочке бумаги, соответствующие словам на записке капитана Морстэна -- вот целый лабиринт, из которого всякий менее талантливый человек, чем мой сожитель, отчаялся бы выбраться.
   Переулок Пинчин состоял из ряда жалких двухэтажных кирпичных домов в нижней части Ламбета. Я несколько раз безуспешно стучался в дом No 3. Наконец, за шторой мелькнул свет свечи и чье-то лицо выглянуло из окна верхнего этажа.
   -- Убирайся, пьяный бродяга, -- сказал неизвестный. -- Если ты еще раз подымешь шум, я открою конуры и выпущу на тебя сорок три собаки.
   -- Выпустите одну, -- ответил я, -- затем я и пришел.
   -- Убирайся! -- проревел тот же голос. -- Вот здесь в мешке у меня змея и я брошу ее тебе на голову, если ты не уберешься.
   -- Но мне нужна собака, -- крикнул я.
   -- Не стану разговаривать с тобой! -- крикнул м-р Шерман. -- Ну, отходи, не то как скажу три, так и брошу змею.
   -- М-р Шерлок Холмс... -- начал я, но эти слова произвели магическое действие: окно немедленно захлопнулось, а через минуту открылась дверь. М-р Шерман оказался тощим, худым, сутуловатым стариком, с морщинистой шеей и в синих очках.
   -- Всякий друг м-ра Шерлока Холмса -- всегда желанный гость! -- сказал он. -- Войдите, сэр. Подальше от барсука, потому что он кусается. Ах, злючка, злючка, уж не хочешь ли ты броситься на джентльмена? -- проговорил он, обращаясь к кунице, которая просунула свою злую мордочку с красными глазами между прутьев клетки. -- Не пугайтесь, сэр, это просто ящерица. Не сердитесь па меня, что я был немного резок с вами: ребятишки надоедают мне и часто прибегают сюда, чтоб постучать в дверь. Что нужно м-ру Шерлоку Холмсу, сэр?
   -- Ему нужна ваша собака.
   -- А! Вероятно, Тоби?
   -- Да, Тоби.
   -- Тоби живет налево в No 7.
   Со свечой в руках он медленно двигался среди странной семьи животных, которых он собрал вокруг себя.
   При неверном, неновом свете я еле видел блестящие глаза, устремленные на меня из каждой щели, из каждого уголка. Даже стропила над нами были усеяны важными птицами, лениво переступавшими с ноги на ногу, когда наши голоса нарушили их сон.
   Тоби оказался некрасивым изданием с длинной шерстью коричневатого и белого цвета и висячими ушами, с неуклюжей, переваливающейся походкой, помесью болонки с охотничьей собакой. После короткого колебания он принял от меня кусок сахара, который дал мне старый натуралист. Заключив таким образом союз, Тоби пошел за мной к кэбу и без затруднений последовал за мной дальше. На дворцовых часах только-что пробило три, когда я снова очутился в Пондишерри-Лодж. Тут я услышал, что экс-борец Мак-Мердо арестован как сообщник и вместе с мистером Шольто отправлен на станцию. У узкой калитки стояли два констебля; они позволили мне' пройти с собакой, когда я назвал фамилию сыщика.
   Холмс стоял внизу лестницы и курил, засунув руки в карманы.
   -- А, вы привели его! -- сказал он. -- Славная собака! Этельней Джон ушел. После вашего отъезда у нас проявлена громадная энергия. Он арестовал не только нашего приятеля Таддеуша, но и привратника, экономку и слугу-индуса. Весь дом к нашим услугам; только сержант остался наверху. Оставьте собаку здесь и пойдем наверх.
   Мы привязали Тоби к столу в передней и поднялись по лестнице наверх. Комната была в том же виде, в каком мы оставили ее, только центральная фигура была покрыта простыней. Полицейский с усталым видом сидел в углу.
   -- Одолжите мне ваш фонарь, сержант, -- сказал мой приятель. -- Теперь привяжите вот этот кусок картона к моей шее так, чтоб он висел у меня па груди. Благодарю вас. Теперь я сброшу сапоги и чулки. Снесите их вниз, Ватсон. Мне придется немного ползать. И опустите мой платок в креозот. Вот так. Пойдемте со мной на чердак.
   Мы влезли через отверстие. Холмс направил свет фонаря на следы.
   -- Я хочу, чтобы вы обратили особое внимание на эти следы. -- сказал он. -- Вы не замечаете в них ничего особенного?
   -- Это следы ребенка или женщины маленького роста, -- сказал я.
   -- А ничего другого, кроме величины?
   -- Следы как следы.
   -- Вовсе нет. Посмотрите-ка! Вот тут в пыли-- след правой ноги. Вот я оставляю рядом след моей голой ноги. Какая разница между этими следами?
   -- Ваши пальцы -- все вместе. Пальцы другого следа -- каждый отдельно.
   -- Вот именно. Запомните это хорошенько. Теперь, подойдите, пожалуйста, к этому окну и понюхайте край деревянной рамы. Я останусь здесь, так как у меня платок в руке.
   Я исполнил его приказание и немедленно почувствовал сильный запах дегтя.
   -- Вот куда он поставил ногу при выходе. Уж если вы сумели напасть на его след, то для Тоби, я думаю, это не составит ни малейшего затруднения. Ну, теперь бегите вниз, отпустите собаку и ожидайте подвигов Блондена.
   К тому времени, как я вышел во двор, Шерлок Холмс был уже па крыше и я видел, как он, словно громадный светлячок, медленно полз вдоль края. Я потерял его из виду за трубами, но затем он появился и снова исчез па противоположной стороне. Когда я обошел вокруг, я увидел его сидящим на карнизе у угла крыши.
   -- Это вы, Ватсон? -- крикнул оп.
   -- Да.
   -- Вот место, откуда оп спустился. Что это чернеет там внизу?
   -- Бочка для воды.
   -- С крышкой?
   -- Да.
   -- Ни признака лестницы?
   -- Нет.
   -- Черт побери этого молодца! Тут можно голову сломать. Придется мне спуститься вниз, раз он сумел подняться. Ну, вперед.
   Послышался шорох и фонарь стал постепенно опускаться вдоль стены. Потом, легким прыжком, Холмс соскочил на бочку, а оттуда на землю.
   -- Легко было идти по его следам. -- сказал он, падевая чулки и сапоги. -- На всем пути черепицы расшатаны, а впопыхах он обронил вот эту штуку, которая подтверждает мой диагноз, как выражаетесь вы, доктора.
   Он подал мне маленький мешок или кошель из плетеных разноцветных трав, украшенный наверху яркими бусами. По форме и величине он несколько напоминал портсигар. Внутри его было с полдюжины игл из темного дерева, заостренных с одного конца и округленных с другого, как та, которой был убит Бартоломей Шольто.
   -- Это адские штуки, -- сказал он. -- Берегитесь, чтоб не уколоться. Я в восторге, что они попались мне, так как, по всем вероятиям, других у него нет. Нам с вами нечего бояться, что одна из них очутится у нас в коже. Я скорее согласен бы был иметь дело с пулей Мартини. Что, вы в состоянии пройти шесть миль, Ватсон?
   -- Конечно, -- ответил я.
   -- Вынесет ли это ваша нога?
   -- О, да.
   -- Эй, собачка! Милый старый Тоби! Понюхай, Тоби, понюхай.
   Он поднес к носу собаки платок, пропитанный креозотом. Животное стояло, расставив мохнатые ноги и комично склонив голову на бок, словно знаток, нюхающий букет знаменитой виноградной лозы. Затем Холмс отбросил платок, привязал толстую веревку к ошейнику собаки и подвел ее к бочке с водой. Тоби разразился громким, дрожащим лаем, опустил нос к земле, поднял хвост на воздух и побежал по следу так быстро, что натянул веревку, а нам пришлось бежать изо всех сил.
   Восток постепенно белел и теперь мы могли видеть несколько вдаль при холодном, сером свете. Квадратный массивный дом с его темными, пустыми окнами и высокими, обнаженными стенами, остался позади пас, грустный и заброшенный. Наш путь шел по парку, между ямами и канавами, пересекавшими его. Вся местность с разбросанными кучами мусора и жалкими кустарниками носила зловещий вид, вполне гармонировавший с мрачной трагедией, нависшей над домом. Достигнув стены, Тоби побежал вдоль, под ее тенью, и наконец остановился в уголку, осененным молодым буком. В месте соединения двух стен оказалось несколько вынутых кирпичей, а оставшиеся трещины были гак сглажены и утоптаны, как будто ими постоянно пользовались, как лестницей. Холмс взобрался па стену и, взяв от меня собаку, перебросил ее па другую сторону.
   -- Вот отпечаток руки человека с деревянной ногой, -- сказал он. -- Видите маленькое пятно крови па белой штукатурке? Какое счастье, что со вчерашнего дня не было сильного дождя! След останется на земле несмотря на то, что они убежали двадцать восемь часов тому назад.
    Признаюсь, я сомневался, чтобы это было возможно ввиду большой езды па Лондонской, дороге. Но мои страхи скоро рассеялись. Тоби, пи минуты не колеблясь, шел вперед своей развалистой походкой. Очевидно, острый запах креозота был сильнее всех остальных запахов.
   -- Не воображайте, -- сказал Холмс, -- что мой успех в этом деле зависит только от той случайности, что один из молодцев наступил йогой на химический препарат. У меня есть теперь много различных данных, которые могут мне помочь найти преступников. Эта случайность одна из самых легких и так как, по счастью, она далась нам в руки, то я был бы не прав, если бы не воспользовался ею. Но благодаря этому, дело перестает быть интересной, умственной проблемой, как можно было предполагать раньше. Не будь этого слишком легкого способа разрешения задачи-- дело могло бы приобрести известность.
   -- Известность-то будет, и большая, -- сказал я. -- Уверяю вас, Холмс, я поражаюсь вашим способом добывать данные, и в этом деле еще более, чем в деле Джефферсона Гопа. Для меня лично все кажется таинственнее и необъяснимее. Ну, как, например, вы могли так подробно описать человека с деревянной ногой?
   -- Ба, мой милый мальчик! Да нет ничего проще. Я вовсе не желаю пользоваться театральными эффектами. У меня все на чистоту. Два офицера, имеющие надзор над каторжниками, узнают важный секрет насчет спрятанного клада.-Один англичанин, по имени Джонатан Смолль, чертит для них план. Вы помните--мы видели эту фамилию па плане, принадлежавшем капитану Морстэну. Он подписал ее за себя и за своих сообщников--дав этой подписи драматическое название "Знак четырех". При немощи этого плана офицеры или один из них добывает клад и привозит его в Англию, причем, следует предположить, не выполняет какого-то условия. Но почему же сам Джонатан Смолль не добыл клада? Ответ ясен. План помечен тем временем, когда Морстэну приходилось входить в близкие отношения с каторжниками. Джонатан Смолль не добыл клада, потому что он и его сообщники были каторжники.
   -- Но ведь это только предположение, -- сказал я.
   -- Больше, чем простое предположение. Это единственная гипотеза, объясняющая факты. Посмотрим теперь, насколько она может быть верна. Майор Шольто остается в покое несколько лет счастливым обладателем драгоценностей. Потом ОБ получает письмо из Индии, сильно испугавшее его. Что могло быть в этом письме?
   -- Известие, что человек, которого он обидел, стал свободным.
   -- Или бежал. Это правдоподобнее, так как он должен был знать срок отбывания наказания и в этом случае известие не поразило бы его. Что же он делает тогда? Он охраняет себя от человека с деревянной ногой -- заметьте белого, потому что он принимает за него белого торговца и стреляет в него. На плане фамилия только одного белого. Остальные -- индусу или магометане. Другого белого нет. Поэтому мы с уверенностью можем сказать, что человек с деревянной ногой тожественен с Джонатаном Смоллем. Находите вы какую-нибудь ошибку в этом рассуждении?
   -- Нет. Оно вполне ясно и точно.
   -- Хорошо. Теперь поставим себя на место Джонатана Смолля. Взглянем на дело с его точки зрения. Он возвращается в Англию с мыслью вступить, как он полагает, в свои права и в то же время отомстить тому, кто обидел его. Он узнал местожительство Шольто и, весьма вероятно, завел сношения с кем-нибудь из его слуг. Мы не видели дворецкого Лаль Рао. Миссис Бернстон одобрительно отзывается о нем. Однако Смолль не мог бы сам открыть клада, так как это было известно только майору и верному слуге его, который уже умер. Внезапно Смолль узнает, что майор при смерти. При мысли, что тайна клада умрет вместе с ким, Смолль пробирается к окну комнаты умирающего и только присутствие сыновей майора мешает ему войти туда. Но ночью, обезумев от ненависти к умершему, он входит в его комнату, роется в его бумагах, надеясь найти какие-нибудь указания на счет клада, и наконец оставляет воспоминание о своем посещении в виде короткой надписи на куске папки. Он, без сомнения, решил вперед, что, в случае если убьет майора оставит подобного рода записку в знак того, что это не обыкновенное убийство, но (с точки зрения четырех сообщников) в некотором роде акт правосудия. Подобного рода загадочные и странные причуды довольно часто встречаются в анналах преступлений и обыкновенно дают ценные указания насчет личности преступника. Вы понимаете меня?
   -- Вполне.
   -- Но что же мог сделать Джонатан Смолль? Он мот только исподтишка наблюдать за усилиями тех, кто искал клад. Может-быть, он покидает Англию и возвращается только по временам. Затем следует находка чердака, о чем его уведомляют немедленно. Опять мы встречаемся с указаниями сообщника в доме. Джонатан на своей деревяшке, не в состоянии добраться до комнаты Бартоломея Шольто наверху. Он берет с собой довольно странного помощника., который преодолевает эту опасность, по попадает голой ногой в креозот, благодаря чему приходится употребить в дело Тоби и заставить прихрамывающего офицера в отставке прогуляться целых шесть миль.
   -- Но преступление совершено сообщником, а не Джонатаном.
   -- Совершенно верно. И даже к полному негодованию Джонатана, что видно из того, как он ступил ногой, войдя в комнату. Он ничего не имел против Бартоломея Шольто и удовольствоваться бы тем, чтоб связать его и заткнуть ему рот. Но делать было нечего: дикие инстинкты его товарища вырвались наружу и яд оказал свое действие. Итак, Джонатан Смолль оставил на память записку, спустил ящик с драгоценностями и затем спустился сам. Таков ход дела, как он представляется мне. Что касается наружного вида преступника, то это должно быть человек средних лет и сильно загорелый после стольких лет работы в таком пекле, как Андаманские острова. Рост его легко узнать по длине его шагов; мы знаем, что у него борода. Обилие волос более всего поразило Таддеуша Шольто, когда он увидела лицо в окне. Кажется, ничего больше.
   -- А сообщник?
   -- А, ну тут нет никакой особой таинственности. Но вы скоро узнаете все остальное. Как хорош утренний воздух! Посмотрите, как плывет это облачко, словно розовое перышко какого-то громадного фламинго. Вот красный край солнца подымается над туманным берегом Лондона. Он светит многим людям, но, готов держать пари, между ними нет ни одного, кто отправлялся бы по более странному делу, чем мы. Как ничтожны мы с нашим ничтожным мелким честолюбием и стремлениями в присутствии великих стихийных сил природы! Ну, как идет ваше изучение Жан Поля?
   -- Ничего себе. Я обратился к нему после изучения Карлейля.
   -- Это все равно, что пройти по ручью к озеру, из которого он вытекает. Он делает одно любопытное, но глубокое замечание, а именно, что доказательство действительного величия человека состоит в его сознании своего ничтожества. Видите ли, для этого требуется сила сравнения и анализа, которая сама по себе является доказательством благородства. Да, у Рихтера есть над чем подумать... У вас нет пистолета?
   -- Со мной палка.
   -- Очень возможно, что это пригодится нам, когда мы попадем в их берлогу. Джонатана я предоставлю вам, но, если другой станет сопротивляться -- я застрелю его.
   Говоря это, он вынул из кармана револьвер и, вложив два заряда, положил его в правый карман жакетки.
   Все это время мы шли под предводительством Тоби к столице по полудеревенской дороге; с обеих сторон виднелись виллы. Теперь же мы вышли па бесконечные улицы, по которым уже двигались рабочие и матросы; неопрятно одетые женщины снимали ставни и подметали лестницы. На углах, в кабачках, начиналась дневная жизнь и люди грубого вида выходили оттуда, утирая рукавом бороды после утренней выпивки. Странные собаки бродили по улицам, с удивлением смотря на нас, но наш несравненный Тоби не смотрел ни направо, ни налево, а шел, опустив нос к земле, и только изредка взвизгивал, когда попадал на горячий след.
   Мы прошли Стрэтгем, Брикетов, Кембервелль и очутились в переулке Кеннингтон. Те, кого мы преследовали, казалось, избрали самый запутанный путь, вероятно, для того, чтоб избегнуть наблюдений. Они ни разу пе шли главной улицей, если можно было найти параллельную ей. У начала Кеннингстонского переулка они уклонилась налево чрез улицы Бонд и Майльс. Там, где последняя сворачивает на Рыцарскую площадь, Тоби перестал идти вперед, и начал бросаться то в одну, то в другую сторону, подняв одно ухо и опустив другое, как истое олицетворение собачьего недоумения. Потом он стал ходить кругами вокруг нас, смотря по временам па нас, словно прося сочувствия к своему затруднению.
   -- Черт знает что такое с собакой? -- проворчал Холмс. -- Ведь не взяли же они кеб и не поднялись на воздушном шаре.
   -- Может-быть, они стояли здесь несколько времени, -- подсказал я.
   -- А! вот он опять бросился вперед! -- сказал с облегчением мой приятель.
   Действительно, Тоби опять побежал вперед, обнюхав все и как будто придя к какому-то решению, и побежал с такой энергией и решительностью, какой не выказывал раньше. След, казалось, был горячее, чем когда-либо, потому что Тоби даже не опускал носа к земле, но дергал веревку и порывался бежать изо всех сил. По блеску глаз Холмса я видел, что он думал, что мы приближаемся к цели нашего путешествия.
   Путь наш шел теперь мимо "Девяти вязов" и скоро мы добрались до большого дровяного `двора, пройдя таверну "Орел". Туг собака, обезумевшая от возбуждения, пробежала через боковую калитку во двор, где работали уже пильщики. Собака бежала среди спилок и стружек по аллее, между двумя рядами соломенных дров и, наконец, с торжествующим лаем, вскочила на громадную бочку, на которой с высунутым языком, мигающими глазами Тоби стоял, смотря попеременно на одного из нас, очевидно, в ожидании одобрения; доски, бочки и колеса тачки были покрыты темной жидкостью, а воздух весь пропитан креозотом.
   Шерлок Холмс и я смущенно переглянулись, а затем разразились неудержимым смехом.

VIII. Иррегулярная армия улицы Бэкер

   -- Как же тетерь быть? -- спросил я. -- Тоби потерял свою безупречную репутацию.
   -- Он действовал сообразно своему пониманию. -- сказал Холмс; он снял собаку с бочки и повел ее со двора. -- Если вы поразмыслите, сколько креозота провозится в Лондоне ежедневно, то не удивитесь, что наши следы перепутались. Креозот теперь в большом ходу, особенно при обработке дерева. Бедный Тоби не виноват.
   -- Я думаю, нам придется начать сначала.
   -- Да. И, к счастью, нам недалеко идти. Очевидно, собака оттого так смутилась на углу Рыцарской площади, что там шли следы в двух противоположных направлениях. Мы пошли по ложному следу. Теперь надо идти по-другому.
   Это было вовсе не трудно. Как только мы привели Тоби к месту его ошибки, он описал несколько широких кругов и бросился по другому направлению.
   -- Только бы он не привел нас к тому месту, откуда привезена бочка, -- заметил я.
   -- Я уже думал об этом. Но вы видите, он бежит по тротуару, тогда как бочка ехала по мостовой. Нет, теперь мы на верном следу.
   Мы шли вниз к реке, мимо площади Бельмонт и улицы Принца. В конце Широкой улицы след шел прямо к берегу, где виднелась деревянная пристань. Тоби подвел нас к краю пристани и завыл, смотря вниз на темную реку.
   -- Не везет нам, -- сказал Холмс. -- Тут они сели в лодку.
   Несколько маленьких яликов и лодок виднелось на воде и у пристани. Мы подводили Тоби по очереди к каждой из них, но хотя он весьма добросовестно обнюхал все, однако очевидно ничего не узнал.
   Рядом с грубой пристанью стоял маленький кирпичный дом, над вторым окном которого красовалась деревянная вывеска. На ней, большими буквами, было напечатано: "Мордехай Смит", а внизу: "Лодки в наем на час и поденно". Другая вывеска, над дверью, извещала, что здесь имеется и паровой баркас, что подтверждалось громадной кучей кокса на дамбе.
   Шерлок Холмс медленно оглянулся вокруг, лицо его приняло зловещее выражение.
   -- Дело плохо, -- сказал он. -- Эти молодцы хитрее, чем я ожидал. Они, как кажется, замели следы. Боюсь, что тут был уговор.
   Он подходил к дому, как раз в ту минуту, когда распахнулась дверь, и маленький кудрявый мальчик лет шести выбежал оттуда; за ним показалась толстая женщина с красным лицом, с большой губкой в руке.
   -- Иди мыться, Джэк! -- крикнула она. -- Иди сюда, постреленок. Вернется отец, увидит тебя в таком виде и задаст обоим нам.
   -- Милый малютка! -- -сказал Холмс, преследуя свои стратегические цели. -- Что за прелестный розовый бездельник! Ну, Джэк, чего ты хочешь?
   Ребенок задумался на минуту.
   -- Шиллинг, -- сказал он.
   -- Ничего больше?
   -- Лучше два шиллинга, -- ответил после небольшого раздумья удивительный ребенок.
   -- Ну вот они! Лови! Славный ребенок, миссис Смит.
   -- Да, сэр, да благословить вас Господь. И умница... Трудненько мне справляться с ним, особенно когда мужа не бывает дома по целым дням.
   -- Нет дома и теперь? -- спросил Холмс разочарованным тоном. -- Как жаль! Мне нужно было поговорить с мистером Смитом.
   -- Его нет дома со вчерашнего утра, сэр, и по правде сказать, я начинаю тревожиться о нем. Но если вам нужна лодка, сэр, то я могу дать вам ее.
   -- Я хотел нанять баркас.
   -- Он как раз и поехал в нем, сэр. Вот то-то и удивляет меня, потому что я знаю, что углей хватить только на то, чтоб доехать в Вульвича и обратно. Если бы он уехал на барже, я и не подумала бы о том, что он не возвратился, так как он часто ездить по делам в Грэвэнд и мог бы остаться там в случае нужды. Но на что годится баркас без угольев?
   -- Может быть, он купил уголь где-нибудь на пристани.
   -- Может быть, сэр, но это на него непохоже. Много раз я слышала, как он ужасался ценам, которые берут за несколько жалких мешков. К тому же не нравится мне этот человек с деревянной ногой, с его некрасивым лицом и иностранным говором. Что ему было нужно? Чего он постоянно околачивался тут?
   -- Человек с деревянной ногой? -- с любезным изумлением спросил Холмс.
   -- Да, сэр, смуглый человек с лицом похожим на мартышку, часто приходил к моему старику. Он разбудил мужа вчера ночью; да муж и знал, что он придет, потому что развел пары на баркасе. Говорю вам откровенно, сэр, все это очень тревожит меня.
   -- Но, дорогая миссис Смит, -- сказал Холмс, пожимая плечами, -- вы тревожитесь из-за пустяков. Как можете вы быть уверены, что именно этот человек приходил сегодня ночью? Не понимаю, откуда у вас такая уверенность.
   -- Я узнала его по голосу, сэр. У него голос такой густой и словно пропитанный туманом. Оп постучался в окно... это было около трех часов. -- Выходи-ка, товарищ, пора! -- сказал он. Мой старик разбудил Джемса -- это наш старший -- и оба ушли, ни слова не сказавши мне. Я слышала, как деревяшка стучала по камням.
   -- А человек на деревянной ноге приходил один?
   -- Не могу сказать наверно, сэр. Я не слышала другого голоса.
    -- Очень сожалею, миссис Смит; мне нужен был баркас и мне очень хвалили... Позвольте, как бишь его название.
   -- "Аврора", сэр.
   -- А! Это не старый зеленый баркас с желтой полосой, очень широкой.
   -- О, нет. Это самая изящная штучка на реке. Он заново выкрашен в черный цвет с двумя красными полосами.
   -- Спасибо. Надеюсь, вы скоро узнаете что-нибудь о мистер Смите. Я отправляюсь вниз по реке и, если увижу "Аврору", то дам ему знать о вашем беспокойстве. Вы говорите -- труба черная?
   -- Нет, сэр. Черная с белой полосой.
   -- Ах, конечно. Бока черные. Доброго утра, миссис Смит. Вот лодочник с яликом, Ватсон. Мы возьмем его и переедем через реку.
   -- Главное в делах с подобного рода людьми, -- сказал Холмс, когда мы уселись в ялик, -- это никогда не давать им понять, что сообщаемые ими сведения имеют какое-либо значение. Дайте только это понять, и они уйдут как улитки в свою раковину. Если же вы слушаете их как будто нехотя, вы, по всем вероятиям, получите все желаемые сведения.
   -- Теперь наш путь совершению ясен, -- сказал я.
   -- Что же вы сделали бы?
   -- Я нанял бы баркас и отправился по следам "Авроры".
   -- Милый мой, это была бы колоссальная задача. Она могла остановиться на любой пристани отсюда до Гринвича. Ниже моста -- целый лабиринт пристаней тянется на целые мили. Вам пришлось бы употребить на это целые дни, если бы вы отправились один.
   -- Ну, так пригласите полицию.
   -- Нет. Я, вероятно, призову Этельнея Джонса в последнюю минуту. Он недурной малый и я не хотел бы повредить ему в его профессии. Но мне хочется самому заняться этим делом, раз мы уже зашли так далеко.
   -- Не можем ли мы тогда сделать публикации, обратиться к владельцам пристаней?
   -- Еще хуже! Наши молодцы сейчас бы догадались, что их преследуют по горячим следам, и убрались бы из Англии. Они и так уедут, но не будут торопиться, пока чувствуют себя в безопасности. Тут энергия Джонса послужить нам в пользу, так как его взгляд на дело наверно проникнет в прессу, и беглецы узнают, что поиски идут по ложным следам.
   -- Что же нам тогда делать? -- спросил я, когда мы причалили вблизи.
   -- Возьмите кеб, поезжайте домой, позавтракайте и сосните часок. Весьма вероятно, что нам придется провести па ногах и эту ночь. Остановись у телеграфной станции, извозчик! Мы оставим Тоби, так как он может еще пригодиться нам.
   Мы остановились у почтового отделения в Большой Петровской улице и Холмс отправил телеграмму.
   -- Как вы думаете, кому я телеграфировал? -- спросила он, когда мы поехали дальше.
   -- Право не знаю.
   -- Помните, отделение сыскной полиции в улице Бэкер, которым я пользовался в деле Джефферсона Гопа?
   -- Ну? -- со смехом проговорил я.
   Здесь услуги их могут оказаться неоцененными. Не удастся им, попробую другие способы, но сначала воспользуюсь ими. Телеграфировал я моему грязному маленькому адъютанту Виджинсу и ожидаю, что он со своей шайкой будет у нас, прежде чем мы окончим свой завтрак.
   Было уже около девяти часов, и я чувствовал сильную реакцию после различных волнений этой ночи. Я устал и захромал; мысли у меня путались, тело утомилось. У меня не было профессионального энтузиазма, поддерживавшего моего друга, а на дело я не мог смотреть с точки зрения только отвлеченной программы. Что касалось смерти Бартоломея Шольто -- я слышал о нем мало хорошего и не мог чувствовать сильной антипатии к его убийцам. Но клад -- иное дело. Он, или часть его, принадлежала по праву мисс Морстэн. Пока был хоть какой-нибудь шанс найти его, я готов был отдать жизнь на поиски. Правда, если бы мне удалось найти его, то, по всем вероятиям, пришлось бы навеки отказаться от нее. Но подобного рода мысль могла бы повлиять только на мелочную, себялюбивую любовь. Если Холмс так хлопотал о том, чтоб открыть виновных, то у меня была причина, в десять раз более сильная, чтобы стремиться найти пропавшие драгоценности.
   Ванна в улице Бэкер и перемена белья и костюма подействовали на меня замечательно освежающим образом. Когда я сошел в нашу столовую, я увидел на столе завтрак, а Холмс наливал кофе.
   -- Вот оно, -- оказал он, со смехом указывая на только что развернутую газету. -- Энергичный Джонс и вездесущий репортер порешили все между собой. Но с вас уже довольно этого дела. Займитесь-ка лучше ветчиной и яйцами.
   Я взял от него газету и прочел короткую заметку, озаглавленную: "Таинственное происшествие в Верхнем Норвуде".
   "Прошлой ночью -- около двенадцати часов, -- говорилось в "Standard", -- мистер Бартоломей Шольто, из Пондишерри-Лодж, в Верхнем Норвуде, был найден мертвым в своей комнате при обстоятельствах, заставляющих предполагать преступление. Насколько нам известно, на теле мистера Шольто не найдено было никаким знаков насилия, но унесена ценная коллекция индийских драгоценностей, которую покойный унаследовал от своего отца. Открытие было сделано мистером Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном, которые прибыли в дом вместе с Таддеушем Шольто, братом покойного. По странной счастливой случайности м-р Этельней Джонс, хорошо известный член сыскной полиции, находился на полицейской станции в Норвуде и через полчаса после полученного известия был уже на месте преступления. Он сразу направил свое знание и опыт на задержание преступников, следствием чего явился арест брата покойного, Таддеуша Шольто, а также экономки, м-с Бернстон, индуса -- дворецкого, по имени Лаль Рао и швейцара или привратника по имени Мак Мердо. Вполне удостоверено, что вор, или воры, были хорошо знакомы с домом, так как хорошо известные технические знания и замечательная наблюдательность мистера Джонса дали ему возможность окончательно доказать, что преступники не могли войти ни в дверь, ни в окно, но пробрались, должно быть, по крыше и через опускную дверь проникли в комнату, в которой нашли труп. Этот факт чрезвычайно точно установленный -- окончательно доказывает, что это не случайный грабеж. Быстрые и энергичные действия блюстителей закона доказывают, как важно в подобных случаях, чтобы во главе дела стоял один сильный и искусный ум. Мы убеждены, что данное обстоятельство может служить аргументом для тех, кто желал бы видеть силы наших сыщиков более децентрализованными и таким образом приведенными к более тесному и деятельному соприкосновению с делами, которые им приходится исследовать".
   -- Ну, разве не великолепно? -- сказал Холмс, усмехаясь. -- Что вы на это скажете?
   -- Скажу, что мы сами едва избегли ареста.
   -- И я скажу то же самое. Я не отвечаю за нашу безопасность и теперь, если у него случится новый прилив энергии.
   В эту минуту раздался громкий звонок, и я услышал голос м-с Гедзон, нашей хозяйки, доказывавшей что-то тоном полным отчаяния.
   -- Клянусь небом, Холмс, -- заметил я, приподымаясь с места, -- пришли за нами.
   -- Ну дело еще не так плохо. Это не официальные силы, а иррегулярные войска улицы Бэкер.
   При этих словах на лестнице послышались поспешные шаги голых ног, гул высоких голосов и в комнату влетела толпа грязных и оборванных маленьких уличных бродяг. Несмотря на бурное вторжение, между ними была, очевидно, некоторого рода дисциплина, так как все они мгновенно стали в ряд и смотрели на нас с выражением ожидания на лицах. Один ив них, постарше и повыше, вышел вперед с видом превосходства, чрезвычайно смешным в таком оборванце.
   -- Получил ваше приказание, -- сказал он, -- и сейчас же привез их. Три с половиною за билеты.
   -- Вот тебе, -- Сказал Холмс, вынимая несколько серебряных монет. -- В последствие они могут докладывать тебе, Виджинс, а ты мне. Я не могу допустить, чтобы так врывались ко мне. Но теперь, пожалуй, хорошо, если все выслушают мои распоряжения. Я хочу узнать, где находится баркас "Аврора", владелец Мордехай Смит; баркас черный с двумя красными полосами, труба черная с белой полосой. Мне нужно, чтобы один мальчик стоял у пристани, где останавливается Мордехай Смит, напротив Милльбенка, для того, чтоб сообщить, если вернется баркас. Вы должны поделить труд между собой и сторожить оба берега. Дайте мне немедленно знать, если узнаете что-нибудь. Понятно ли вам?
   -- Да, барин, -- оказал Виджинс.
   -- Плата прежняя, а тому, кто найдет баркас -- гинея. Вот за день вперед и убирайтесь!
   Он подал каждому по шиллингу; мальчишки шумно сбежали с лестницы и минуту спустя я увидел их уже на улице.
   -- Если только лодка па воде, они найдут ее, -- сказал Холмс, вставая из-за стола и закуривая трубку. -- Они могут идти всюду, все видеть, все слышать. Я ожидаю, что они до вечера откроют ее местопребывание. А пока мы можем только дожидаться результатов их поисков. Мы не можем найти прерванного следа, пока не найдем "Авроры" или м-ра Мордехая Смита.
   -- Я думаю, Тоби может подъесть остатки. Вы ляжете спать, Холмс?
   -- Нет; я не устал. У меня необыкновенная натура. Не помню, чтобы когда-нибудь уставал от работы, но безделье доводит меля до изнеможения. Я стану курить и обдумывать странное дело, с которым познакомила нас моя прекрасная клиентка. Если когда-либо было легкое дело, то именно это. Люди на деревяшке встречаются не так часто, а другой участник, я думаю, единственный в своем роде.
   -- Да, вот еще этот другой!
   -- Во всяком случае я не хочу делать из него тайны для вас. Но вы, должно быть, и сами составили свое мление о нем. Ну, обратите внимание на данные следы маленьких ног, пальцы ног, никогда не сдавливаемым сапогами, голые логи, палка с каменным набалдашником, замечательная ловкость, отравленные стрелы. Что скажете вы на все это?
   -- Дикарь! -- воскликнул я. -- Может быть, один из индусов-товарищей Джонатана Смолля.
   -- Вряд ли, -- сказал он. -- Когда я в первый раз увидел странные орудия, я готов был думать это; но особые характеристические черты следов заставили меня изменить мой взгляд. Некоторые из обитателей индийского полуострова люди небольшого роста, но ни у кого из них не может быть таких маленьких ног. У настоящего индуса -- длинные, тонкие ноги. У магометанина, носящего сандалии, большой палец хорошо отделен от других, потому что между ними проходит ремень. Затем, эти маленькие стрелы могут быть пущены только одним способом -- только выдуванием из трубки. Ну, где же нам искать нашего дикаря^
   -- В Южной Америке, -- сказал я наугад.
   Холмс протянул руку и взял с этажерки толстый том;
   -- Это первый том издающегося нового географического словаря, который можно считать последним авторитетом. Что у нас здесь? Андаманские острова, расположенные в 340 милях к северу от Суматры, в Бенгальском заливе. Гм, гм! Это что? Влажный климат, коралловые рифы, акулы, порт Блэр, казармы каторжников, остров Рутланд, леса Виргинских тополей... А, вот оно! "Туземцы Андаманских островов имеют право считаться самым низкорослым племенем на земле, хотя некоторые антропологи отдают пальму первенства бушменам Африки. Средняя высота их роста менее четырех футов, но встречается много взрослых, которые гораздо ниже. Это свирепые, угрюмые, упрямые люди, хотя способные к самой преданной дружбе, раз удастся приобрести их доверие". Заметьте это, Ватсон. Теперь, слушайте дальше: "Они обыкновенно бывают отвратительной наружности с громадными, уродливыми головами, маленькими свирепыми глазами и безобразными чертами липа. Но ноги и руки у них замечательно малы. Они так упрямы и свирепы, что все усилия английских чиновников привлечь их на свою сторону оказались бесплодными. Они всегда служили предметом ужаса для потерпевших крушение моряков, так как они убивают оставшихся в живых, ударяя по голове дубинами с каменными набалдашниками или пуская в них отравленные стрелы. Эти убийства обыкновенно оканчиваются каннибальским пиром". Милый, любезный народ, Ватсон! Если бы этому малому предоставили поступать по-своему, это дело могло принять еще более ужасный оборот. Я думаю, что даже и теперь Джонатан Смолл дорого дал бы за то, чтоб не воспользоваться его услугами.
   -- Но откуда у него такой странный товарищ?
   -- Ну, это больше, чем я могу сказать. Однако, так как мы уже решили, что Смолль явился с Андаманских островов, то нет ничего особенно удивительного в том, что с ним находится этот островитянин. Без сомнения в свое время мы узнаем все. Но, Ватсон, вы совершенно измучились. Ложитесь-ка на софу, и посмотрим, не сумею ли я усыпить вас.
   Он вынул скрипку из футляра и, когда я растянулся на софе, заиграл какую-то тихую, задумчивую, мелодическую песнь, без сомнения своего сочинения, так как он обладает замечательным импровизаторским даром. У меня осталось воспоминание о его неуклюжей фигуре, серьезном лице и то подымающемся, то опускающемся смычке. Потом я мирно понесся по морю нежных звуков и, наконец, очутился в мире сновидений, где увидел милое лицо мисс Морстэн.

IX. Недостающие звенья

   Было уже поздно, когда я проснулся, подкрепленный и освеженный сном. Шерлок Холмс, сидел на том же месте, только вместо скрипки у него в руках была книга и он казался погруженным в чтение. Он взглянул на меня, когда я пошевелился, и я заметил мрачное и взволнованное выражение его лица.
   -- Крепко же вы спали, -- сказал он. -- Я боялся, что наш разговор разбудит вас.
   -- Я ничего не слышал, -- ответил я. -- Есть у вас новости?
   -- К несчастью, нет. Сознаюсь, я удивлен и разочарован. Я ожидал чего-нибудь определенного к этому времени. Виджинс только-что приходил с докладом. Он говорит, что нет никаких следов баркаса. Это досадная задержка, так как каждый час имеет важное значение.
   -- Не могу ли я чего-нибудь сделать? Я совершенно свеж теперь и готов не спать всю ночь.
   -- Нет; мы ничего не можем сделать. Мы можем только ждать. Если мы выйдем из дома, какое-нибудь известие может придти во время нашего отсутствия и таким образом дело затянется. Вы можете поступать, как желаете, но я буду сторожить.
   -- Ну, так я слетаю в Кембервелль и навещу м-с Сесиль Форрестер. Она приглашала меня вчера.
   -- Навестите м-с Сесиль Форрестер? -- сказал Холмс, и лукавая усмешка блеснула у него в глазах.
   -- Ну, конечно, и мисс Морстэн. Они очень беспокоились и хотели узнать, нет ли чего нового.
   -- Я бы не говорил им слишком много, -- сказал Холмс. -- Женщинам никогда нельзя доверять вполне, даже самим хорошим.
   Я не стал оспаривать это возмутительное предположение.
   -- Я вернусь через час или два, -- заметил я.
   -- Отлично! Желаю счастья! Но, знаете, если вы поедете на ту сторону реки, то можете завести обратно Тоби, так как, по всем вероятиям, он не будет больше нужен нам.
   Я взял с собой нашу собаку и оставил ее у старого натуралиста, отдав ему в придачу полсоверена. В Кембервелле я застал мисс Морстэн несколько усталой после ночных приключений, но очень интересующейся привезенными мною новостями. Мисс Форрестер также была полна любопытства. Я рассказал им все, что мы сделали, опустив только страшные подробности трагедии. Так, например, передавая им о смерти м-ра Шольто, я ни слова ни сказал о том, при каких условиях она произошла. Но несмотря на мои умолчания, история эта сильно потрясла и изумила их.
   -- Это настоящий роман! -- вскрикнула миссис Форрестер. -- Обманутая барышня, клад в полмиллиона, черный людоед и негодяй с деревянной ногой. Последние занимают место пресловутого драгуна или графа злодея.
   -- А па помощь два рыцаря. -- прибавила мисс Морстэн, бросая па меня светлый взгляд.
   -- Ну, Мэри, от исхода дела зависит ваше богатство. По-моему, вы недостаточно взволнованы. Только представьте себе, что значит быт богатой и иметь весь свет у своих ног!
   Сердце у меня дрогнуло от радости, когда я заметил, что эта перспектива не вызвала особого восторга в мисс Морстэн. Напротив, она вздернула свою гордую голову, как будто этот вопрос мало интересовал ее.
   -- Я беспокоюсь за м-ра Таддеуша Шольто, -- сказала она. -- Все остальное не имеет никакого значения, но я думаю, что он поступил чрезвычайно добро и честно. Наш долг -- очистить его от этого ужасного и ни на чем не основанного подозрения.
   Был уже вечер, когда я покинул Кембервелль, и совершенно стемнело к тому времени, как я вернулся домой. Книга моего приятеля и его трубка лежали около кресла, но сам он исчез. Я оглянулся в надежде найти записку, но ее не было.
   -- Вероятно, г-н Шерлок Холмс вышел из дома? -- сказал я миссис Гедеон, когда она пришла спустить шторы.
   -- Нет, сэр. Он ушел к себе в комнату. Знаете, сэр, -- прибавила хозяйка, понизив голос, -- я боюсь за его здоровье.
   -- Почему, миссис Гедеон?
   -- Очень уж он странный, сэр. После того, как вы ушли, он стал ходить взад и вперед, так что мне надоел звук его шагов. Потом я слышала, как он бормотал что-то про себя; при каждом звонке он выбегал на лестницу и спрашивал: "Что это, мисс Гедеон?" А теперь он захлопнул за собой дверь, но я слышу, что он продолжает расхаживать по-прежнему. Надеюсь, он не захворает, сэр. Я попробовала было поговорить ему об охлаждающем лекарстве, но он повернулся ко мне с таким взглядом, сэр, что я сама не знаю, как выбралась из комнаты.
   -- Мне, кажется, вам нечего беспокоиться, м-с Гедеон, -- ответил я. -- Я видел его таким и прежде. У него есть что-то на душе.
   Я старался отнестись легко к словам нашей достойной хозяйки, но сам испытывал немалое беспокойство в продолжение длинной ночи, когда слышал порой шум его шагов и думал, как его подвижная натура бесится от этой невольной задержки.
   За завтраком у него был усталый вид; на бледном лице горели лихорадочные пятна.
   -- Вы убиваете себя, друг мой, -- заметил я. -- Я слышал, как вы расхаживали ночью.
   -- Да, я не мог заснуть, -- ответил он. -- Это дьявольское дело сжигает меня. Обидно, что помешало такое ничтожное препятствие, когда все остальные устранены. Я знаю людей, баркас, все -- и не могу получить известий о них. Я пустил в ход другие средства, других агентов. Обыскали оба берега реки, но нет никаких известий и миссис Смит также ничего не знает о муже. Я, право, приду к заключению, что они уничтожили экипаж судна. Но против этого можно привести возражения.
   -- Может быть, миссис Смит навела нас на ложный след?
   -- Нет, я не думаю этого. Я навел справки и описанный ею баркас действительно существует.
   -- Не мог ли он подняться вверх по реке?
   -- Я предположил и эту возможность и поиски будут произведены до самого Ричмонда. Если и сегодня не будет никаких известий, я сам отправлюсь завтра и буду искать виновных, а не лодку. Но мы наверно услышим что-нибудь о ней.
   Однако мы ничего не услышали. Ни слова от Виджинса, ни от кого-либо из других агентов. В большинстве газет появились заметки о трагедии в Норвуде. Все они были неблагоприятны для несчастного Таддеуша Шольто, но в них не было никаких новых подробностей, за исключением того, что следствие было назначено на следующий день. Вечером я отправился в Кембервелль, чтобы сообщить дамам о неудаче поисков, и по возвращении застал Холмса в печальном и несколько угрюмом настроении духа. Он почти не отвечал на мои вопросы п целый вечер занимался каким-то химическим анализом, требовавшим постоянного нагревания реторт и дистиллировки паров, в конце чего в комнате распространился такой запах, что я чуть не ушел прочь. До самого утра я слышал звон его пробирок, говоривший мне, что он все еще занят своим зловонным опытом.
   Рано на заре я внезапно проснулся и с удивлением увидел его стоящим у моей кровати в грубой матросской одежде с красным шерстяным шарфом на шее.
   -- Я отправляюсь вниз по реке, Ватсон, -- сказал он. -- Я обсудил вопрос со всех сторон и вижу только один выход. Во всяком случае его следует испробовать.
   -- Ведь я, конечно, могу поехать с вами? -- спросил я.
   -- Нет; вы будете гораздо полезнее мне, если останетесь здесь как мой представитель. Я ухожу из дома чрезвычайно неохотно, так как весьма вероятно, что днем может получиться какое-нибудь известие, хотя Виджинс отчаивался вчера вечером. Я хочу, чтобы вы вскрывали все письма и телеграммы и действовали, как найдете нужным в случае чего-нибудь нового. Могу я положиться на вас?
   -- Конечно.
   -- Боюсь, что вам нельзя будет телеграфировать мне, так как сам не знаю, где могу очутиться. Если посчастливится -- скоро вернусь домой, но прежде надо добыть каких-нибудь известий.
   К завтраку он не явился. Развернув "Standard", я нашел новый взгляд на дело. "Относительно трагедии в Верхнем Норвуде, -- гласила заметка. -- мы имеем основание предполагать, что эта история является еще более сложной п таинственной, чем предполагали прежде. Новые данные показывают, что участие м-ра Таддеуша в этом деле вполне невозможно. Он и экономка, миссис Бернстон, оба выпущены из-под ареста вчера вечером. Есть вероятия, что полиция напала на след настоящих виновных; все следствие ведется мистером Этельней Джонсом, из "Scotland Yard" со свойственной ему энергией и проницательностью. Каждую минуту можно ожидать дальнейших арестов".
   -- Пока сведения удовлетворительные, -- подумал я. -- По крайней мере, друг Шольто в безопасности. Интересно знать, что это за новый след, хотя, кажется, это стереотипная форма выражений, в тех случаях, когда полиция сделает ошибку.
   Я бросил газету на стол, но в эту минуту взгляд мой упал на столбец с объявлениями о смерти.
   Вот что прочел я:
   "Исчезновение. -- Мордехай Смит, лодочник, и его сын отправились с пристани Смита в три часа, или около трех часов утра в прошлый вторник на паровом баркасе "Аврора", черном с двумя красными полосами, с черной трубой с белой полосой. Сумма в пять фунтов будет выдана на пристани Смита или в доме No 22b в улице Бэкер всякому, могущему дать сведения о местонахождении вышесказанного Мордехая Смита."
   Очевидно, это было дело рук Холмса. Чтобы увериться в этом, достаточно было адреса дома в улице Бэкер. Выдумка показалась мне довольно остроумной, так как беглецы, прочтя объявление, могли увидеть в них только вполне естественное беспокойство жены о пропавшем муже.
   День тянулся очень долго. При каждом ударе в дверь, при звуке решительных шагов, я думал, что вернулся Холмс или что принесли ответа на его объявление. Я пробовал читать, но мысли мои постоянно возвращались к нашим странным поискам и к паре преследуемых нами негодяев. Неужели, с удивлением размышлял я, в рассуждении моего приятеля оказался какой-нибудь существенный недостаток? Неужели он является жертвой какого-нибудь громадного самообмана? Разве пе возможно, что его тонкий и спекулятивный ум построил всю эту безумную теорию на ошибочных началах? Я никогда не видал, чтобы он ошибался, но самый проницательный, рассудительный человек может иногда обмануться. Он мог, думал я, впасть в ошибку вследствие слишком большой утонченности своей логики, мог предпочесть более топкое и странное объяснение более простому и обыкновенному, бывшему у него в руках. Но, с другой стороны, я сам видел данные и слышал основания его выводов. Когда я оглядывался на длинную цепь странных обстоятельств. мелочных самих по себе, но направленных в одну сторону, я не мог скрыть от себя, что если объяснение Холмса и неправильно, то действительность должна все же быть поразительной.
   В три часа пополудни раздался громкий звонок, послышался повелительный голос и, к моему великому изумлению, никто иной как мистер Этельней Джонс вошел в комнату. Но он совершенно не походил на того резкого и властного проповедника здравого смысла, который в Верхнем Норвуде так самоуверен взялся за дело. Выражение его лица было уныло, вид кроток; казалось, он извинялся в чем-то.
   -- Добрый день, сэр, добрый день, -- сказал он. -- Я слышал, мистера Шерлока Холмса нет дома.
   -- Да, и я не знаю, когда он вернется. Но, может-быть, вы потрудитесь подождать его? Присядьте и попробуйте эту сигару.
   -- Благодарю, я не прочь, -- сказал он, отирая лицо красным шелковым платком.
   -- А виски с содовой водой?
   -- Пожалуй, полстакана. Очень жарко для теперешнего времени года, а у меня много тревог и хлопот. Вы знаете мою теорию насчет происшествий в Норвуде?
   -- Я помню, что вы высказывали свое мнение.
   -- Ну, мне пришлось изменить его. Я крепко затянул мою сеть вокруг мистера Шольто, как вдруг -- бац -- он ушел через дырочку в ней. Он представил неопровержимые доказательства, что он не был там в данное время. С того времени, что он вышел из комнаты брата, его постоянно видел то тот, то другой. Поэтому он не мог взобраться на крышу и проникнуть через дверь с чердака. Дело очень темное и моя профессиональная честь сильно задета. Я был бы очень рад, если бы мне помогли немного.
   -- Мы все нуждаемся иногда в помощи, -- сказал я.
   -- Ваш друг м-р Шерлок Холмс -- удивительный человек, -- сказал он хриплым и конфиденциальным топом. -- Это человек, которого не провести. Я много раз видел этого молодого человека в деле и никогда мне не приходилось видеть, чтобы он не выяснил какого-нибудь дела. Метод у него неправильный и он, может-быть, слишком легко приходит к быстрым выводам, но в общем я думаю, что из него вышел бы отличный сыщик, и не скрываю своего мнения. Сегодня утром я получаю от него телеграмму, из которой я заключаю, что он напал на какие-то следы дела Шольто. Вот его послание.
   Он вынул из кармана телеграмму и передал ее мне.
   Она была помечена двенадцатью часами. "Отправляйтесь немедленно на улицу Бэкер, -- стояло там. -- Если я еще не вернусь -- подождите. Я напал на след шайки Шольто. Вы можете быть с нами сегодня вечером, если желаете присутствовать при финише".
   -- Хорошие известия. Он, вероятно, нашел потерянный было след, -- сказал я.
   -- А, значит, и он ошибался, -- вскрикнул Джонс с очевидным удовольствием. -- Даже лучшие из нас иногда заблуждаются. Конечно, это, может-быть, напрасная тревога, но как, служитель долга, я должен не упускать ни малейшего шанса. Но кто это стоит за дверью? Может быть, это он.
   На лестнице послышались тяжелые шаги. Кто-то сморкался п тяжело вздыхал. Раза два неизвестный останавливался, как будто ему трудно было взбираться по лестнице, наконец, он подошел к двери и вошел в комнату. Его наружность соответствовала слышанным нами звукам. Это был старик в одежде моряка, в гороховой куртке, застегнутой у горла. Спина у него была сгорбленная, колени дрожали, дышал он с большим трудом. Он оперся на большую дубовую палку и плечи его вздрагивали от усилий втянуть воздух в легкие. Вокруг шеи у него красовался красный шарф; изо всего лица его я мог только разглядеть пару проницательных серых глаз, над которыми нависли густые, седые брови, да длинные, седые бакенбарды. В общем, он производил на меня впечатление почтенного моряка, удрученного годами и бедностью.
   -- Что вам, мой милый? -- спросил я.
   Он оглянулся вокруг с методичной манерой людей старого возраста.
   -- Здесь м-р Шерлок Холмс? -- спросил он.
   -- Нет, его нет; но я заменяю его. Вы можете сказать мне все, что желаете передать ему.
   -- Я должен был сказать ему самому.
   -- Но, говорю же вам, я заменяю его. Это что-нибудь насчет лодки Мордехая Смита?
   -- Да. Я знаю, где она... И знаю, где люди, которых он ищет. Знаю, а где клад. Я знаю все.
   -- Ну, так скажите мне, а я передам ему.
   -- Я должен сказать ему самому, -- повторил он со вспыльчивостью очень старого человека.
   -- Ну, так вам придется подождать его.
   -- Нет, нет, я вовсе не желаю потерять целый день ради кого бы то ни было. Если м-ра Холмса нет здесь, то пусть уж он и делает все сам. Мне до вас нет никакого дела, и я не скажу вам ни слова.
   Он подошел было к двери, но Этельней Джонс загородил ему дорогу.
   -- Подождите немного, приятель, -- сказал он. -- У вас есть важные сведения и вам нельзя уйти так. Волей или неволей мы не выпустим вас до возвращения нашего друга.
   Старик бросился к двери, но Этельней Джонс прислонился к ней своей широкой спиной, и старик понял, что противиться бесполезно.
   -- Славное обращение! -- крикнул он, стуча палкой. -- Я прихожу сюда повидаться с джентльменом, а двое неизвестных, которых я никогда не видел в жизни, накидываются на меня и обращаются со мной таким образом!
   -- Вы ничего не проиграете, -- сказал я. -- Мы вознаградим вас за потерянное время. Присядьте сюда на софу; вам недолго придется ждать.
   Он подошел к креслу очень неохотно и сел, закрыв лицо руками. Мы с Джонсом возобновили наш разговор и принялись за сигары. Внезапно мы услышали голос.
   -- Я думаю, вы могли бы предложить сигару и мне. -- сказал он.
   -- Мы оба привскочили на стульях. Рядом с нами сидел Холмс и спокойно смотрел на нас, забавляясь нашим смущением.
   -- Холмс! -- крикнул я. -- А где же старик?
   -- Вот он, -- сказал Холмс, протягивая мне кучу седых волос. -- Вот он -- парик, бакенбарды, брови и все остальное. Я предполагал, что переодевание мое удачно, но все же не ожидал такого успеха.
   -- Ах, вы тут, -- с восторгом проговорил Джонс. -- Из вас вышел бы актер -- и чудесный. Вы кашляли, как старик из богадельни; а ваши слабые ноги стоят десять фунтов в неделю. Вот только блеск ваших глаз показался мне несколько знакомым. Видите, вам не так-то легко было провести нас.
   -- Я работал целый день в этом виде, -- сказал Холмс, зажигая сигару. -- Видите, многие из подонков общества начали узнавать меня -- особенно с тех пор, как вот этот приятель стал описывать некоторые из моих дел -- так что мне приходится идти в бой в каком-нибудь одеянии, в роде этого? Вы получили мою телеграмму?
   -- Да; потому-то я и явился сюда.
   -- Ну, как идет ваше дело?
   -- Кончилось ничем. Мне пришлось выпустить из-под ареста двух заключенных, а против двух других нет никаких улик.
   -- Не беда. Я дам вам двух других вместо них. Но вам придется отдать себя в мое распоряжение. Официально вся честь может принадлежать вам, но вы должны поступать по моим указаниям. Согласны?
   -- Вполне, если вы поможете мне найти преступников.
   -- Ну, хорошо. Во-первых, мне нужно полицейское судно -- паровой баркас, который должен быть у Вестминстера в семь часов.
   -- Это легко исполнить. Там всегда бывает лодка; по, чтобы быть вполне спокойным, я могу перейти через дорогу и сказать по телефону.
   -- Потом нужны двое сильных людей на случай сопротивления.
   -- Их будет двое или трое. Что еще?
   -- Когда мы схватим преступников, мы завладеем и кладом. Я думаю, что моему другу было бы приятно отвезти ящик той молодой барышне, которой он принадлежит по праву. Пусть она первая откроет его. Э, Ватсон?
   -- Не совсем правильный поступок, -- сказал Джонс, покачивая головой. -- Но и все дело вообще идет неправильно, а потому можно закрыть глаза и на это. Клад потом должен быть передан властям до официального следствия.
   -- Конечно, это легко устроить. Еще один пункт. Мне бы очень хотелось услышать некоторые подробности из уст самого Джонатана Смолля. Вы знаете, я люблю отделывал подробности. Ведь вы не можете ничего возразить против того, чтоб я имел неофициальное свидание с ним здесь или где-нибудь в другом месте, если над ним будет надзор?
   -- Ну, вы господин положения. У меня еще нет доказательств существования этого Джонатана Смолля. Но если вы можете поймать, я не вижу, как я могу отказать вам.
   -- Так значить решено?
   -- Да. Что еще?
   -- Только то, что я настаиваю на том, чтобы вы отобедали с нами. Обед будет готов через полчаса. У меня есть устрицы и пара тетеревов и недурное белое вино. Ватсон, вы никогда еще не признавали во мне достоинства хозяина!

X. Конец островитянина

   Обед наш вышел очень веселым. Холмс мог, когда хотел, говорить замечательно хорошо и в этот вечер он охотно проявил свое уменье. Он казался в состоянии нервной экзальтации. Никогда я не видал его таким блестящим. Он быстро переходил от одного предмета разговора к другому -- мистерии, средневековая глиняная посуда, скрипки Страдивариуса, буддизм на Цейлоне, войны будущего -- и обо всем говорил так, как будто специально изучал данный предмет. Его веселое настроение духа показывало, что в нем наступила реакция после черной меланхолии последних дней. Этельней Джонс вне службы оказался душой человеком и относился к обеду как bon vivant. Что касается меня, то я был в восторге, что мы приближаемся к концу нашей задачи, и веселость Холмса заразительно подействовала на меня. Во тремя обеда никто из нас не упоминал о причине, заставившей нас собраться.
   Когда сняли скатерть, Холмс взглянул на часы и наполнил три стакана портвейном.
   -- Выпьем за успех нашей экспедиции, -- сказал он, -- а потом и пора отправляться. Есть у вас пистолет, Ватсон?
   -- У меня в столе есть старый служебный револьвер.
   -- Так возьмите его. Лучше быть наготове. Я вижу кеб у подъезда. Я велел приехать за нами в половине седьмого.
   Было немного позже половины седьмого, когда мы добрались до Вестминстерской пристани н нашли ожидавший нас баркас. Холмс оглянул его критическим взглядом.
   -- Нет ли чего указывающего на то, что этот пароход принадлежит полиции?
   -- Есть; зеленый фонарь сбоку.
   -- Снимите его.
   Маленькая перемена была сделана, мы вошли на борт; канат отдали. Джонс, Холмс и я сидели на корме. Один человек стоял у руля, другой у машины. Впереди стояли два плотных полицейских.
   -- Куда? -- спросил Джонс.
   -- К Тоуэру. Скажите, чтоб остановились против "Jacobsons Yard".
   Наше судно оказалось очень быстроходным. Мы пронеслись мимо длинного ряда барж. Холмс довольно улыбнулся, когда мы догнали речной пароход и перегнали его.
   -- Хорошо бы, если мы были в состоянии догнать всякое судно, как бы быстро оно ни шло.
   -- Ну, это едва ли. Но немного паровых баркасов, которые могли бы перегнать нас.
   -- Нам придется догонять "Аврору", а она известна быстротой своего хода. Я расскажу вам в чем дело, Ватсон. Вы помните, как мне было досадно, что мне помешал пустяк?
   -- Да.
   -- Ну, я дал полный отдых уму и погрузился в химический анализ. Один ив наших самых великих государственных людей сказал, что перемена работы -- лучший отдых. И это так. После того, как мне удалось растворить углеводород, я опять вернулся к делу Шольто и обдумал все снова. Мои мальчики безуспешно обыскали всю реку сверху до низу. Баркас не останавливался ни у какой пристани и не возвращался назад. Однако не могли его похитить для того, чтобы скрыть следы, хотя все же эта гипотеза оставалась вероятной в случае, если бы все другие оказались неверными. Я знал, что этот Смолль обладает известной долей низменной хитрости, но я не считал его способным к утонченному расчету. Это обыкновенно является продуктом более высокого образования. Затем я подумал, что так как он, очевидно, пробыл несколько времени в Лондоне -- у нас есть данные, что он постоянно наблюдал над Пондишерри-Лодж -- то не мог уехать внезапно. Потребовался бы по крайней мере один день, чтобы устроить дела. Во всяком случае на это были вероятия.
   -- По-моему, очень слабые, -- сказал я, -- вернее, что он строил свои дела прежде, чем отправился на это похождение.
   -- Нет, не думаю. Его берлога была слишком драгоценным убежищем в случае нужды для того, чтобы он отказался от нее без крайней необходимости. Но затем мне пришло на ум другое соображение: Джонатан Смолль должен был чувствовать, что странная наружность его товарища, как бы он ни одевал и не укутывал его, возбудит разговоры и может быть связана с трагедией в Норвуде. Он достаточно смышлен, чтобы попять это. Они отправились ив своей главной квартиры под покровом ночи ичиг хотел вернуться назад до тех пор, пока не станет совсем светло. Ко словам миссис Смит было около трех, когда они добыли баркас. Значить, было уже совсем светло и скоро должны были проснуться люди. Поэтому, рассуждал я, они не уехали очень далеко. Они хорошо заплатили Смиту за то, чтоб он молчал, приберегли баркас для последнего бегства и поспешили с ящиком к себе на квартиру. Дня через два, когда они увидели бы, какого мнения держатся газеты и падает ли на них какое-нибудь подозрение, они пробрались бы ночью в Грэвзэнд или какое-нибудь иное место, где взяли себе на корабле место для проезда в Америку или в колонии.
   -- А баркас? Не могли же они взять его себе па квартиру?
   -- Совершенно верно. Я раззудил, что он не может быть далеко несмотря на то, что он невидим. Тогда я поставил себя на место Смолля и взглянул на дело с точки зрения человека его способностей. Он, наверное, рассчитал, что послал баркас назад или держать его у какой-нибудь пристани облегчить поиски полиции, если она случайно нападет на его след. Как же ему скрыть баркас и в то же время держать его наготове? Я подумал, что бы я сделал, если бы был на его месте. Был только один выход. Я. мог бы отдать баркас какому-нибудь судостроителю и приказать сделать какие-нибудь ничтожные поправки. Таким образом баркас взяли бы в сарай или во дверь, и он был бы спрятан, а вместе с тем я мог получить его обратно через несколько часов.
   -- Это довольно просто.
   -- А между тем чрезвычайно легко проглядеть подобного рода простые вещи. Но я решился действовать на основании пришедшей мне в голову мысли. Я отправился сразу в челноке ничего не подозревавшего моряка и осведомлялся во всех мастерских по реке. В пятнадцати я осведомлялся безуспешно, но в шестнадцатой -- Джекобсона -- узнал, что "Аврора" была передана два дня тому назад человеком на деревянной ноге для каких-то пустых исправлений руля. -- Руль у него совсем в порядке, -- сказал приказчик. -- Вот там лежит он, тот, что с красными полосами. -- В этот момент я увидел -- кого бы вы думали -- самого Мордехая Смита, пропавшего владельца баркаса. Он был сильно навеселе. Конечно, я не знал бы, кто он, если бы он не прогремел своего имени и названия баркаса. -- Мне он нужен сегодня вечером в восемь часов, -- оказал он, -- ровно в восемь часов, заметьте, потому что со мной два джентльмена, которые не станут ждать. -- Вероятно, ему хорошо заплатили, потому что у него было много денег, и он швырял шиллинги рабочим. Несколько времени я шел следом за ним, но затем он засел в пивной; тогда я вернулся к складу и, встретив случайно одного из моих мальчиков, поставил его сторожить баркас. Он должен стоять на краю воды и махнуть платком, когда они отправятся в путь. Мы будем поджидать на реке и будет уже совсем странно, если мы не захватим и людей и клад.
   -- Вы составили очень хороший план, все равно, те ли эти люди или лет, -- сказал Джонс, -- но, если бы дело было в моих руках, я послал бы полицейский отряд к складу Джекобсона и арестовал бы их при их появлении там.
   -- Чего вы никогда бы не дождались. Этот Смолль довольно-таки смышленый парень. Он выслал бы вперед шпиона и в случае чего притаился бы еще на неделю.
   -- Но вы могли бы выследить Мордехая Смита и таким образом добраться до их убежища.
   -- Тогда я напрасно потерял бы день. Я готов поставить сто против одного, что Смит не знает, где они живут. Пока у него есть водка, пока ему хорошо платят, зачем ему предлагать вопросы? Они присылают приказания. Нет, я обдумал все и решил, что это самый лучший путь.
   Во время этого разговора мы неслись мимо длинного ряда мостов, покрывающих Темзу. Когда мы проходили мимо Сити, последние лучи солнца золотили крест на куполе Святого Павла. Были уже сумерки, когда мы добрались до Тоуэра.
    -- Вот и склад Джекобсона, -- сказал Холмс, показывая на целый лес мачт и снастей в стороне Сержея. -- Подойдите тихонько под покровом грузовых судов. -- Он вынул из кармана ночной бинокль и несколько времени смотрел на берет. -- Я вижу моего часового на посту, -- заметил он, -- но платка и признака нет.
   -- Что если бы мы спустились немного вниз по реке и подождали их там? -- торопливо проговорил Джонс.
   Мы все были в волнении, даже полицейские и кочегары, у которых явилось смутное сознание того, что происходило перед ними.
   -- Нельзя ни на что рассчитывать вполне, -- ответил Холмс. -- Можно держать пари десять против одного, что они спустятся вниз по течению, но нельзя быть уверенными в этом. Отсюда нам виден вход в склад, а им едва ли видно нас. Ночь будет светлая. Мы должны остаться здесь. Посмотрите сколько народа выходит оттуда при свете газовых рожков.
   -- Они идут с работы в складе.
   -- Грязные с виду молодцы; но, думаю, в каждом из них таится хоть маленькая небесная искра. А нельзя этого подумать, смотря па них. Человек -- странная загадка!
   -- Некоторые называют его душой, скрытой в животном, -- заметил я.
   -- Хорошо сказано у Винвуда Рида, -- сказал Холмс. -- Он замечает-, что если индивидуальный человек представляет собой неразрешимую загадку, то в общем он становится математической аксиомой. Напр., никогда нельзя предсказать, что сделает один какой-нибудь человек, но можно с точностью сказать, что сделает известное число людей. Индивидуумы изменяются, но процент остается неизменным. Так говорит статистик. Но не платок ли это? Я вижу что-то белое, колышущееся в воздухе.
   -- Да; это мальчик! -- крикнул я. -- Я ясно вижу его.
   -- А вот и "Аврора"! -- также крикнул Холмс. -- И несется, как черт! Полным ходом, машинист. Догоняйте баркас с желтым фонарем. Праведное небо! Никогда не прощу себе, если он уйдет от нас!
   Баркас, незаметно проскользнул от берега и прошел за двумя или тремя маленькими судами так, что уже шел полным ходом, когда мы увидели его. Теперь он летел с поразительной быстротой вниз по реке, вдоль берега. Джонс серьезно посмотрел вслед баркасу и покачал головой.
   -- Он идет очень скоро, -- сказал оп. -- Сомневаюсь, чтоб нам удалось догнать его.
   -- Мы должны догнать! -- крикнул Холмс сквозь сжатые губы. -- Прибавьте угля, кочегары. Дайте полный ход! Мы должны поймать их, хотя бы для того пришлось сжечь баркас!
   Мы полетели вслед за баркасом. Пар со свистом вырывался из парового котла; могучие машины гремели, словно большое металлическое сердце. Острый крутой нос разрезал тихую речную воду и оставлял после себя две катящиеся направо и налево волны. С каждым порывом машин баркас подпрыгивал и трепетал, как живой. Большой, желтый фонарь на носу бросал длинную полосу света. Прямо перед нами темное пятно на воде указывало на местонахождение "Авроры", а белая пена, крутившаяся за пей, говорила о быстроте ее хода. Мы летели мимо барж, пароходов, коммерческих судов то огибая их, то проходя мимо, Чьи-то голоса окликали нас в темноте; "Аврора" все продолжала лететь, а мы следом за пей.
   -- Прибавьте угля, прибавьте! -- кричал Холмс, смотря вниз в машинное отделение; яркое пламя освещало снизу полные тревоги орлиные черты его лица. -- Разводите все лары!
   -- Кажется, мы подвинули немного, -- сказал Джонс, не отрывая глаз от "Авроры".
   -- Я уверен, что мы догоним ее через несколько минут, -- сказал я.
   Но как раз в эту минуту волею злого рока между нами очутился буксирный пароход, тянувший за собой три баржи. Только благодаря тому, что рулевой налег на руль, нам удалось обойти его, а когда мы снова пустились в путь, "Аврора" уже обогнала нас на добрых двести ярдов. Однако она еще хорошо была видна нам, а неясные сумерки перешли в светлую, звездную ночь. Наши паровые котлы были напряжены до последней степени, и хрупкая скорлупа дрожала и трещала от страшной силы, уносившей нас вперед. Мы пронеслись мимо "вест-индских доков" и все продолжали лететь вперед. Темное пятно впереди теперь превратилось в изящную "Аврору". Джонс направил на нее свет нашего фонаря, так что мы ясно могли различить фигуры на палубе. На корме сидел человек, наклонившийся над каким-то черным предметом, находившимся между его ног. Рядом с мим лежала черная масса, похожая на ньюфаундлендскую собаку. Мальчик держал румпель, и при красном пламени почки я ясно разглядел старого Смита, обнаженного до пояса и яростно подбрасывавшего угли.
   Сначала они, может быть, сомневались, преследуем ли мы их, но теперь, когда мы следовали за ними по пятам, у них не могло остаться никакого сомнения. У Гринвича мы отставали от них на триста футов. В Блэкуэлле расстояние между нами было не более двухсот пятидесяти. Мне приходилось преследовать различную дичь в различных странах, но ни в каком спорте не испытывал я такого дикого волнения, как в этой безумной охоте за людьми на Темзе. Упорно, ярд за ярдом, приближались мы к "Авроре". В тиши ночи нам слышно было, как дрожала и трещала ее машина. Человек на корме, по-прежнему скорчившись, сидел на палубе и руки его двигались, как будто он был занят каким-то делом; по временам он подымал глаза и как бы измерял взглядом разделявшее нас пространство. Мы приближались все больше и больше Джонс крикнул, чтоб они остановились. Мы были уже недалеко и оба судна летели с ужасающей быстротой по чистому водному пространству. При нашем оклике человек на корме вскочил на ноги и, потрясая кулаками, стал осыпать нас проклятиями высоким, надтреснутым голосом. Это был человек высокого роста, могучего сложения. Он стоял, широко раздвинув ноги, и я увидел, что правая его нога была из дерева от самого бедра. При звуке его пронзительного, сердитого голоса наваленная на палубе куча зашевелилась. Она выпрямилась и оказалась человеком -- самым маленьким из когда-либо виденных мною -- с большой, уродливой головой и с массой спутанных, растрепанных волос. Холмс уже вынул револьвер п я также приготовил свой при виде этого безобразного дикаря. Он был завернут в какой-то темный плащ или одеяло так, что на виду оставалось только одно лицо; но лица этого было достаточно, чтобы заставить человека провести бессонную ночь. Никогда не приходилось мне видеть такого животного и жестокого лица. Его маленькие глаза горели мрачным огнем, а толстые губы оттопыривались над зубами, которые дрожали от полуживотного бешенства.
   -- Стреляйте, если он подымет руку, -- спокойно проговорил Холмс.
   В это время мы были уже совсем близко к нашей добыче. Я как теперь вижу этих двух людей -- белого с широко расставленными ногами, посылающего нам проклятия, п безобразного карлика с отвратительным лицом, скрежещущего крепкими желтыми зубами при виде нас и освещенного нашим фонарем.
   Хорошо, что мы так ясно видели его. В то время, как мы смотрели на него, он вдруг выхватил из-под своего одеяния короткий, круглый кусок дерева, похожий на линейку, и приложил его к губам. Наши пистолеты выстрелили одновременно. Он повернулся, всплеснул руками и со звуком, похожим на удушливый кашель, упал в реку. Я поймал ядовитый, угрожающий взгляд его глаз среди белой пены воды. В то же мгновение белый налег так сильно на руль, что судно его направилось прямо к южному берегу, а мы пронеслись мимо его кормы в нескольких футах от него. Мы сейчас же повернули обратно, но "Аврора" была уже близко от берега. Местность была дикая и пустынная; лупа освещала громадное болотистое пространство, с лужами стоячей воды и залежами гниющей растительности. Баркас, с глухим шумом, взлетел на грязный берег с носом на воздухе и с кормой наполнившейся водой. Беглец выскочил из судна, но его деревяшка сейчас же увязла во всю длину и тинистой почве. Напрасно он боролся и извинчивался; он не в состоянии сделать ни шагу ни взад, ни вперед. Он ревел от бешенства и яростно стучал по грязи другой ногой, но от этого усилия сосновая деревяшка только глубже уходила в болото. Когда мы подвели к нему баркас, незнакомец так глубоко ушел в тину, что только набросив ему на плечи веревочную петлю, нам удалось вытащить его на берег, как какую-нибудь зловредную рыбу. Оба Смита, отец и сын, сидели, насупившись, на баркасе, но покорно перешли к нам, когда это было приказано им. "Аврору" мы взяли на буксир и привязали к корме нашего баркаса. На палубе стоял солидный железный ящик индийской работы. Несомненно, в нем хранился злополучный клад Шольто. Ящик был достаточно тяжел, и мы бережно перенесли его в нашу маленькую каюту. Мы стали медленно подыматься вверх по реке, наводя фонарь во все стороны, но островитянина и следа не было. Где-то там в темной тине, на дне Темзы лежат кости этого странного посетителя наших берегов.
   -- Взгляните сюда, -- сказал Холмс, указывая на деревянный решетчатый люк. -- Мы еле поспели с нашими пистолетами. -- Действительно, как раз за нами торчала одна из хорошо знакомых нам убийственных стрел. Должно быть, она пролетела между нами в ту минуту, как мы выстрелили. Холмс улыбнулся и равнодушно пожал плечами, но, сознаюсь, у меня замерло сердце при мысли об ужасной смерти, прошедшей так близко к нам.

XI. Клад в Агре

   Наш пленник сидел у нас в каюте напротив железного ящика, которого он так добивался и ради которого так много сделал. Это был загорелый малый с беспокойными глазами с целой сетью линий и морщин на темном лице, говорившем о тяжелой жизни на открытом воздухе. Его бородатый подбородок резню выдавался вперед, указывая, что этого человека не легко заставить отказаться от раз принятого намерения. Ему могло быть около пятидесяти лет, так как в густых черных волосах виднелась сильная седина. Лицо в спокойном состоянии было скорее приятно, по нахмуренные брови и упрямый подбородок придавали ему, как мне уже довелось видеть, страшное выражение в гневе. Теперь он сидел с закованными в кандалы руками, с опущенной на грудь головой, смотря своими зоркими, блестящими глазами на ящик -- цель и объяснение всех его желаний и действий. Мне казалось, что на его суровом, сдержанном лице выражалась скорее печаль, чем гнев. Один раз он взглянул на меня и что-то в роде юмора мелькнуло в его взгляде.
   -- Ну, Джонатан Смолль, -- сказал Холмс, закуривая сигару, -- сожалею, что дело дошло до этого.
   -- И я также, сэр, -- откровенно ответил он. -- Не думаю, чтобы мне удалось выпутаться. Клянусь Библией, я не подымал руки на мистера Шольто. Этот маленький адский пес Тонга бросил в него одну из своих проклятых стрел. Я не принимал никакого участия, сэр. Мне было жаль его, как родного. Я ударил чертенка веревкой, но дело было сделано, и я ничего не мог поделать.
   -- Возьмите сигару, -- сказал Холмс, -- и выпейте-ка глоток из моей фляжки, так как вы очень промокли. Как могли вы ожидать, что такой слабый, маленький черный человечек может осилить м-ра Шольто и держать его, пока вы спускались по веревке!
   -- Вы знаете все, как будто сами были там, сэр. Правду сказать я надеялся, что в комнате, никого не будет. Я знал довольно хорошо обычаи дома, а в это время м-р Шольто обыкновенно отправлялся ужинать вниз. Я не стану делать тайны из этого дела. Лучшей защитой для меня будет чистая правда. Будь это старый майор, я пошел бы с легким сердцем на виселицу. Я так же задумался бы убить ножом, как выкурить эту сигару. Но чертовски тяжело, что придется болтаться из-за молодого Шольто, с которым у меня не было никакой ссоры.
   -- Вы находитесь под надзором м-ра Этельнея Джонса, из "Scotland Yard". Он привезет вас ко мне на квартиру, и я попрошу вас рассказать всю правду, и тогда я надеюсь, что могу быть полезным вам. Мне кажется, я могу доказать, что этот яд действует так быстро, что покойный умер прежде, чем вы добрились до комнаты.
   -- Это правда, сэр. Никогда в жизни я не пугался так, как когда влез в окно и увидел его улыбающимся мне, спустя голову на плечо. Это страшно потрясло меня. Я чуть не убил Тонгу, да и убил бы, если б он не увернулся. Потому то он, по его словам, и оставил дубину и несколько стрел, которые, вероятно, и помогли вам напасть на наш след, хотя я не понимаю, как вам удалось поймать нас. Я не чувствую злобы против вас. Но право же странно, -- прибавил он с горькой улыбкой, -- что я, имеющий полное право на полмиллиона, должен был провести одну половину жизни, строя волнорез на Андаманских островах, и другую, роя канавы для осушения почвы в Дартморе. Дурной был тот день, когда я в первый раз увидел купца Ахмета и узнал о кладе в Агре, который всегда приносил с собой проклятие своему владельцу. Ему он принес смерть, майору Шольто страх и угрызения, мне -- рабство на всю жизнь.
   В эту минуту Этельней Джонс просунул голову и плечи в крошечную каюту.
   -- Чисто семейное собрание, -- заметил он. -- Я думаю, не выпить ли глоток из этой фляжки, Холмс? Ну, я полагаю, мы можем взаимно поздравить друг друга. Жаль, что мы не взяли живьем того молодца, хотя нечего было делать. Нам еле удалось догнать их.
   -- Все хорошо, что хорошо кончается, -- сказал Холмс. -- Но, конечно, я не знал, что у "Авроры" такой хороший ход.
   -- Смит говорит, что она -- одно из самых быстроходных судов на реке и что если бы у него был помощник, нам бы не догнать ее. Он клянется, что ничего не знал о деле в Норвуде.
   -- Да, не знал! -- крикнул наш пленник. -- Я выбрал его баркас, потому что знал, что у него самый быстрый ход. Мы ничего не говорили ему, а только хорошо платили и обещали еще больше, если доберемся до нашего корабля "Эсмеральда", в Гревзэнде, отправляющегося в Бразилию.
    -- Ну, если он ничего не сделал дурного, то мы позаботимся, чтобы и с ним не произошло ничего дурного. Хотя мы быстро ловим кого следует, но не торопимся осуждать.
   Смешно было видеть, как самонадеянный Джонс уже напустил на себя важность по случаю поимки преступника. По легкой улыбке на лице Шерлока Холмса я увидел, что он не пропустил мимо ушей слов полицейского.
   -- Мы сейчас будем у Вокзального моста, -- сказал Джонс, -- и высадим вас, вместе с кладом, доктор Ватсон. Нечего вам говорить, что я беру на себя большую ответственность. Это вполне неправильно, но договор есть договор. Однако я должен, по обязанности, послать с вами полицейского, так как у вас такая драгоценная поклажа. Вы, конечно, поедете в кебе?
   -- Да.
   -- Как жаль, что нет ключа и мы не можем составить инвентарь. Вам придется взломать ящик. Где ключ, мой милый?
   -- На дне реки, -- кратко проговорил Смолль.
   -- Гм! Напрасно вы дали нам этот бесполезный труд. И так у нас достаточно дела благодаря вам. Однако, доктор, я думаю, нечего предупреждать вас, чтоб вы были осторожны. Привезите ящик обратно в улицу Бэкер. Вы найдете нас по дороге на станцию.
   Меня высадили у вокзала, вместе с тяжелым железным ящиком и с толстым, добродушным полицейским инспектором. Через четверть часа мы были у м-с Сесиль Форрестер. Служанка, казалось, удивилась такому позднему посетителю. М-с Форрестер уехала в гости, объяснила она мне, и, вероятно, вернется очень поздно. Но мисс Морстэн в гостиной, и потому я отправился в гостиную с ящиком в руках, оставив любезного инспектора в кебе.
   Она сидела у открытого окна в платье из белой прозрачной материи с красной отделкой у ворота, рукавов и у пояса. Мягкий свет от лампы под абажуром падал на откинувшуюся в кресле фигуру, играл па ее милом, серьезном лице и окрашивал тусклым металлическим светом пряди густых волос. Одна белая рука безжизненно упала с кресла, и вся ее поза и фигура были полны меланхолии. При звуке моих шагов она вскочила с кресла и яркий румянец удовольствия и удивления залил ее бледные щеки.
   -- Я слышала, как подъехал кеб, -- сказала она, -- и подумала, что, может быть, м-с Форрестер вернулась так рано, но никак не воображала, что это вы. Какие новости привезли вы мне?
   -- Я привез вам нечто лучшее, чем новости, -- сказал я, ставя на стол ящик и говоря весело и громко, хотя на сердце у меня было тяжело. -- Я привез вам нечто, стоящее всех новостей в мире. Я привез вам богатство.
   Она взглянула па железный ящик.
   -- Это и есть клад? -- спросила она довольно хладнокровию.
   -- Да, великий клад Агры. Половина его принадлежит вам, другая Таддеушу Шольто. Обоим вам придется на долю по двести тысяч! Подумать только! Годовой доход в десять тысяч фунтов. Мало найдется в Англии более богатых людей. Ну, не чудно ли это?
   Я думаю, что я переиграл и что она подметила неискренность моего восторга и поздравления, так как заметил, что сна немного приподняла брови п странно посмотрела па меня.
   -- Если я получила богатство, то обязана этим вам, -- сказала она.
   -- Нет, нет, -- ответил я, -- не мне, а моему другу Шерлоку Холмсу. При всем добром желании я не мог бы разрешить загадки, трудной даже для его аналитического гения. II то, одно время мы чуть было не потеряли след.
   -- Пожалуйста, сядьте и расскажите мне все, доктор Ватсон, -- проговорила опа.
   В коротких словах я рассказал ей все, что произошло с тех пор, как я видел ее в последний раз: -- оригинальный метод Холмса, находку "Авроры", появление Этельнея Джонса, нашу вечернюю экспедицию и дикую охоту на Темзе. Она слушала мой рассказ с горевшими глазами и полуоткрытым ртом. Когда я говорил о стреле, пролетевшей так близ ко от нас, мисс Морстэн так побледнела, что я испугался, что она упадет в обморок.
   -- Это ничего, -- сказала она, когда я поспешно налил ей воды в стакан. -- Прошло. -- Мне тяжело было услышать, что я подвергала моих друзей такой опасности.
   -- Дело прошлое, -- ответил я. -- Я не буду больше рассказывать вам мрачных подробностей. Обратимся к более приятному, светлому. Вот клад. Что может быть приятнее? Я выпросил позволение привезти его с собой, думая, что вам будет интересно первой взглянуть на него.
   -- Какой хорошенький ящик! -- сказала она, наклонясь над ним. -- Это, вероятно индийская работа?
   -- Да; работа Бенаресского мастера.
   -- А какой тяжелый! -- вскрикнула она, пробуя поднять ящик. -- Ящик сам по себе, должно быть, имеет значительную ценность. Где ключ?
   -- Смолль бросил его в Темзу, -- ответил я. -- Придется взять кочергу м-с Форрестер.
   В передней части ящика была задвижка в виде изображения сидящего Будды. Я всунул под нее кочергу и поднял се как рычагом. Задвижка открылась с шумом. Дрожащими пальцами я откинул крышку и оба мы замерли от удивления. Ящик был пуст!
   Нисколько не удивительно, что он был так тяжел. Внутри он был обложен железом на две трети дюйма. Ящик был массивный, основательно и прочно сделанный, как и должен быть ящик для перевозки дорогих вещей, но внутри не было и признака золота пли драгоценностей. Он был пуст.
   -- Драгоценности пропали, -- спокойно сказала мисс Морстэн.
   Словно камень упал у меня с души, когда я выслушал ети слова и понял их значение. Я и не подозревал, как меня угнетал этот клад из Агры, пока не спал этот гнет. Без сомнения это было эгоистичное, нехорошее чувство, но я сознавал только, что золотая преграда между нами пала.
   -- Слава Богу! -- ото всей души произнес я.
   Она взглянула на меня с мимолетной, вопросительной л зыбкой.
    -- Почему вы говорите это?
   -- Потому что теперь вы стали доступной для меня, -- сказал я, боря ее за руку, которой она не отняла. -- Потому что я люблю вас, Мэри, так сильно, как когда-либо любил мужчина. Потому что этот клад, это богатство налагало печать молчания на мои уста. Теперь, когда все это пропало, я могу сказать, как я люблю вас. Поэтому-то я и сказал: Слава Богу!
   -- И я говорю: слава Богу, -- прошептала она, когда я обнял ее.
   Кто бы там ни потерял клад, но я знаю, что в этот вечер я нашел свое сокровище.

XII. Странная история Джонатана Смолля

   Очень терпелив был полицейский, сидевший в кебе, так как прошло много времени, прежде чем я вернулся к нему. Лицо его затуманилось, когда я показал ему пустой ящик.
   -- Вот те и награда! -- мрачно проговорил он. -- Нет денег -- нет и платы. За сегодняшнее дело мы с Сэмом Броуном получили бы по десяти фунтов, если бы тут оказался клад.
   -- М-р Таддеуш Шольто -- богатый человек, -- сказал я, -- он, во всяком случае, поблагодарит вас.
   Но инспектор уныло покачал головой.
   -- Плохое дело, -- повторил он, -- и м-р Этельней Джонс будет того же мнения.
   Его предположения оказались справедливыми: сыщик стал очень мрачен, когда, добравшись до улицы Бэкер, я показал ему пустой ящик. Холмс, арестант и Этельней Джойс только что приехали, так как по дороге заезжали в участок. Мой приятель сидел в кресле с обычным рассеянным видом, а Смолль сидел против него, положив деревянную ногу на здоровую. Когда я показал пустой ящик, он откинулся на спинку кресла и громко расхохотался.
   -- Это дело ваших рук, Смолль, -- сердито проговорил Этельней Джонс.
   -- Да, я спрятал клад туда, откуда вам его никогда не добыть, -- с торжеством воскликнул он. -- Это мой клад и если не мне, то я позабочусь, черт возьми, чтобы он никому не достался! Говорю вам, никто не имеет права на него кроме трех людей, живущих в казармах для ссыльных на Андаманских островах, да меня. Я знаю теперь, что ни я, ни они не могут воспользоваться этим кладом. Я хлопотал столько же за них, сколько за себя. "Знак четырех" -- был нашим общим девизом. Ну, я знаю, что и они сделали бы то же самое и также скорее бросили бы драгоценности в Темзу, чем отдали бы их родным и близким Шольто или Морстэна. Ведь мы работали для Ахмета, а не для того, чтоб обогатить их. Вы найдете клад там же, где находится ключ и маленький Тонга. Когда я увидел, что вы догоняете нас, я спрятал его в безопасное место. Вам не получить на этот раз рупий.
   -- Вы обманываете нас, Смолль, -- строго сказал Этель- ней Джонс. -- Если вы желали бросить клад в Темзу, то вам легче было бы выбросить его вместе с ящиком.
   -- Мне было бы легче выбросить, а вам найти, -- ответил он, искоса взглянув на нас хитрым взглядом. -- Человек, у которого хватило ума выследить и поймать меня, сумел бы и вытащить из реки железный ящик. Ну, а теперь, когда драгоценности рассеяны миль на пять, это будет потруднее. Хотя тяжело мне было сделать такую штуку. Я чуть с ума не сошел, когда вы поравнялись с нами. Однако не стоит убиваться. Мало ли что случалось со мной в жизни, но зато я научился, сняв голову, по волосам не плакать.
   -- Дело очень серьезное, Смолль, -- заметил сыщик. -- Если бы вы вместо того, чтобы мешать правосудию, помогли ему, ваше положение было бы лучше, когда начнется процесс.
   -- Правосудие! -- с насмешкой проговорил бывший каторжник. -- Славное правосудие! Чей был клад, как не наш? В чем было бы правосудие, если бы я отдал его тем, кто не добывал его? Послушайте, сколько я хлопотал, чтобы добыть его. Двадцать лет в болоте, гнезде лихорадок, целый день в работе под манговым деревом, всю ночь в цепях в грязных хижинах каторжников, пожираемый москитами, дрожащий от лихорадки, оскорбляемый каждым проклятым черномазым полицейским, всегда готовым покуражиться над белым! Вот как я добывал клад Агры, а вы толкуете мне о правосудии, суде! Я не могу вынести мысли, что я заплатил такой ценой за то, чем может воспользоваться другой. Я предпочел бы скорей качаться на виселице или получить в шкуру одну из стрел Тонги, чем жить в камере каторжника и чувствовать, что другой спокойно живет во дворце, распоряжаясь деньгами, которые должны были принадлежать мне.
   Смолль сбросил маску стоицизма и слова вырывались у него бешенным вихрем, тогда как глаза его горели, а кандалы звенели при страстных движениях его рук. При виде его ярости и страстного возбуждения я понял, что ужас майора Шольто, когда он узнал, что обманутый им каторжник напал на его след, имел вполне естественное основание.
   -- Вы забываете, что мы ничего не знаем, -- спокойно проговорил Холмс. -- Мы не слышали вашей истории и не можем знать, насколько правосудие могло быть на вашей стороне.
   -- Ну, сэр, вы ласково разговариваете со мной, хотя я и вижу, что именно вам я обязан этими браслетами на руках. Но я не сержусь на вас. Дело сделано на чистоту. Если вы желаете выслушать мою историю, я не имею причины умалчивать о ней. То, что я расскажу вам, -- чистая правда, до единого слова. Благодарю вас, вы можете поставить стакан рядом со мной, и я буду отхлебывать из него, если пересохнут губы.
   "Я сам из Ворчестера; родился вблизи Першора. Я думаю, и теперь, если заглянуть туда, там найдется куча Смоллей. Я часто думал побывать там, на родине, но дело в том, что я делаю мало чести нашему имени и сомневаюсь, чтобы родные очень обрадовались при виде меня. Все они были положительно богобоязненные люди, мелкие фермеры, хорошо известные и уважаемые во всем околотке, а я всегда был немного бродягой. Наконец, когда мне перевалило за восемнадцать, я перестал беспокоить их, так как попал в историю с одной девушкой и мне осталось только пойти в солдаты и поступить в 3-й пехотный полк, отправлявшийся в Индию.
   Однако мне недолго пришлось пробыть в солдатах. Я только научился маршировать и управляться с мушкетом, как возымел глупость поплавать в Ганге. К счастью для меня, сержант моего полка, Джон Хольдер, был в это время в воде, а он считался одним из лучших пловцов на службе. На самой средине реки на меня бросился крокодил и отнял мою правую ногу как раз над коленом так чисто, словно хирург. От испуга и потери крови я потерял сознание и утонул бы, если б Хольдер не подхватил меня и не доплыл со мной до берега. Я пробыл в госпитале пять месяцев и когда, наконец, вышел с этой деревяшкой, привязанной к обрубку ноги, то очутился в отставке и негодным ни к какой деятельности.
   Вы легко можете представить себе мое положение: стать бесполезным калекой на двадцатом году! Но вскоре оказалось, что мое несчастие принесло мне счастье. Некто Авель Уайт, имевший плантации индиго, нуждался в надсмотрщике над своими рабочими. Случайно он оказался другом нашего полковника, который принял во мне участие. Короче сказать, полковник дал мне хорошую рекомендацию, а так как приходилось больше ездить верхом, то моя нога не служила препятствием, потому что я все же мог держаться в седле. Дело мое состояло в там, чтобы объезжать плантацию, смотреть за работниками и докладывать о лентяях. Плата была хорошая, у меня было удобное помещение, и я готов был бы провести всю свою жизнь в разведении индиго. М-р Авель Уайт был добрый человек и часто заходил в мою хижину, чтобы выкурить трубку. На чужбине белые люди относятся друг к другу дружелюбнее, чем дома.
   Ну, и тут недолго везло мне. Внезапно, без малейшего предостережения, разразился сильный мятеж. За месяц Индия казалась спокойной и мирной, как Серрей или Кент; а на другой -- в ней оказалось двести тысяч черных дьяволов, выпущенных на волю, и страна превратилась в настоящий ад. Вы, конечно, знаете все это, господа... вероятно, гораздо больше меня, потому что чтение не моего ума дело. Я знаю только то, что видел собственными глазами. Наша плантация находилась в местности, называемой Муттра, вблизи границы северо-западных провинций. Ночь за ночью все небо освещалось заревом горевших бунгало и день за днем через наше имение проходили маленькие кучки европейцев с женами и детьми на пути в Агру, где находились ближайшие войска. М-р Абель Уайт был упрямый человек. Он забрал в голову, что вся эта история преувеличена и пройдет так же быстро, как и возникла. Он сидел себе на веранде, потягивая виски и покуривая трубку, когда вся страна кипела вокруг. Конечно, мы стояли за него, я и Доусон, который вел книги Уайта, а жена его управляла домом. Ну, в одно прекрасное утро нас постиг страшный удар. Я был на отдаленной плантации и вечером медленно возвращался домой, как вдруг взор мой упал на какую-то кучу на крутом пригорке. Я подъехал посмотреть, что это, и помертвел от холода, когда увидел жену Доусона, разрезанную па куски и полусъеденную шакалами и собаками. Немного дальше на дороге лежал сам Доусон, мертвый, с разряженный револьвером в руке; а перед ним лежали четыре сипая. Я остановил лошадь, раздумывая, куда мне ехать, но в это мгновение я заметил густой дым, поднимавшийся из бунгало Авеля Уайта, и пламя, пробивавшееся сквозь крышу. Я знал, что не мог ничем помочь моему хозяину и только погубил бы собственную жизнь, вмешиваясь в это дело. Оттуда, где я стоял, мне были видны сотни черных дьяволов, еще облеченных в красные мундиры. Они с воем плясали вокруг горящего дома. Некоторые из них указали на меня и пара пуль просвистала над моей головой. Я поскакал по полям и поздно ночью очутился в безопасности в стенах Агры.
   Но, как оказалось, и здесь не было полной безопасности. Вся страна походила на рой пчел. Где только англичане могли собраться в маленькие отряды, они удерживали за собою местность, доступную обстрелу с их стороны. В других же местах они оказывались беспомощными беглецами. То была битва миллионов против сотен; и самое жестокое во всем было то, что те, с кем наш приходилось сражаться -- пехота, конница, артиллерия -- были наши собственные войска, обученные нами, употреблявшие в дело наши орудия и наши сигналы. В Агре был третий бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сейков, два конных отряда и одна артиллерийская батарея. Волонтеры из клерков п купцов образовали отдельный полк, в который поступил и я, несмотря на мою деревянную ногу. Мы сделали вылазку против мятежников в начале июля, и несколько времени удерживали их напор, но порох у нас вышел и нам пришлось вернуться в город.
   Со всех сторон приходили самые плохие вести -- да, этому нечего было и удивляться; если взглянут на карту, то ясно видно, что мы были в самом центре мятежа. Лукнау более чем в ста милях к востоку, а Каунпор почти настолько же к югу. Отовсюду только и доносились вести о пытках, убийствах, насилиях.
   Город Агра обширен и кипит фанатиками и всевозможными свирепыми поклонниками дьявола. Горсточка наших терялась среди узких, извилистых улиц. Поэтому наш предводитель перешел через реку и занял позицию в старой крепости Агры. Не знаю, слышал ли или читал кто-либо из вас об этой старой крепости. Это очень странное место -- самое странное из виденных мною, а много странных уголков довелось мне видеть на своем веку. Во-первых, она громадных размеров. Я думаю, что внутренность ее занимает множество акров. Есть и новая часть, где и поместился весь наш гарнизон, все женщины, дети, запасы и все прочее, причем осталось еще много места. Но новая часть ничтожна по величине в сравнении со старой, куда никто не ходит и которая предоставлена скорпионам и сороконожкам. Там много больших пустых зал, извилистых проходов и длинных, запутанных коридоров, в которых легко запутаться. Поэтому- то мало кто ходил туда. Только иногда отправлялись любопытные с зажженными факелами.
   Река омывает фасад крепости и служит защитой ей, но по бокам и сзади много дверей, которые, конечно, приходилось охранять как в старой части здания, так и в запятой нашими войсками. У нас было мало рук; людей еле хватало на то, чтоб охранять утлы здания и заряжать ружья. Поэтому невозможно было поставить сильную стражу у каждых из бесчисленных ворот. Мы устроили центральную кардегардию в середине крепости, а при каждых воротах ставили по одному белому и по два-три туземца. Меня назначили охранять в продолжение нескольких часов маленькую уединенную дверь на юго-западе крепости. Два туземных солдата были отданы мне под команду и мне было приказано в случае чего-либо стрелять из мушкета, причем ко мне немедленно должна была явиться помощь из кордегардии. Но так как юна была в добрых двухстах шагах расстояния от ворот, а пространство между нами изрезано лабиринтом проходов и коридоров, я сильно сомневался, поспеют ли солдаты вовремя в случае атаки.
   Ну, я очень гордился тем, что командовал своим маленьким отрядом, я простой рекрут и к тому же с одной ногой. Две ночи подряд дежурил я с туземцами. Это были высокие малые свирепого вида, по имени Магомет Синг и Абдулла-Хан, оба старые вояки, сражавшиеся некогда против нас. Они порядочно говорили по-английски, но я не мог заставить их разговориться. Они предпочитали стоять вместе и болтать всю ночь на своем странном наречии. Что касается меня, то я стоял за воротами, смотря на длинную, извилистую реку и на сверкающие огни большого города. Бой барабанов, звук гонгов, завывания и крики мятежников, упоенных опиумом и шумом -- все это напоминало нам об опасных соседях на противоположной стороне реки. Через каждые два часа дежурный офицер обходил все посты, чтоб удостовериться, что все в порядке.
   На третью ночь погода была мрачная и мокрая. Шел мелкий, пронизывающий дождь. Тяжело было стоять час за часом у ворот в такую погоду. Я снова попробовал было заставить разговориться моих сотоварищей, но без особенного успеха. В два часа утра обход на несколько минут прервал скуку ночи. Видя, что разговор не вяжется, я вынул трубку и положил мушкет на землю, чтобы зажечь спичку. В одно мгновение оба набросились на меня. Один из них схватил мое ружье и прицелился мне в голову, другой приставил мне к горлу большой нож и с проклятиями проговорил сквозь зубы, что всадить его при малейшем моем движении.
   Первою моею мыслью было, что эти люди в заговоре с мятежниками и что это начало нападения. Если наши ворота очутятся во власти сипаев, крепость должна пасть, а женщины и дети подвергнутся тому же, что было в Каунпоре. Может-быть, вы, господа, подумаете, что я хочу защитить себя, но даю вам слово, что при мысли об этом, несмотря на приставленный к горлу нож, я открыл рот, чтобы крикнуть на помощь, хотя бы это и стоило мне жизни. Державший меня человек, должно-быть, угадал мои мысли, так как в ту минуту, как я решился, он шепнул мне: "Не делайте шума. Крепость в безопасности. На этой стороне реки нет собак-мятежников". Правдивость звучала в его голосе, и я знал, что я погиб, если возвышу голос. Я прочел это в карих глазах туземца. Поэтому я молча ждал, чего они хотят от меня.
   -- Выслушай меня, сагиб. -- сказал более высокий и свирепый из двух, тот, кого называли Абдулла-Хан. -- Ты должен или быть с нами заодно, пли умолкнуть навеки. Дело слишком важное для того, чтоб кому-нибудь из нас можно было колебаться. Или ты телом и душой будешь с нами и поклянешься в этом на кресте христиан или в эту ночь твое тело будет брошено в пропасть, а мы перейдем "ж нашим братьям в армию мятежников. Средины нет. Что решил -- смерть или жизнь? Мы можем дать тебе только три минуты на решение, потому что время проходит, а все должно быть готово до следующего обхода.
   -- Как я могу решить? -- сказал я. -- Вы не сказали, чего хотите от меня. Но предупреждаю вас, что если вопрос идет о гибели крепости, я не хочу иметь ничего общего с вами, так что можете, если угодно, зарезать меня.
   -- Крепости это не касается, -- сказал он. -- Мы попросим тебя сделать только то, для чего выезжают сюда все твои земляки. Мы хотим, чтоб ты разбогател. Если ты согласишься быть за одно с нами в эту ночь, мы поклянемся на лезвие ножа с тройной клятвой, которой никогда не нарушал ни один из наших, что ты получишь всю твою долю клада. Четвертая часть драгоценностей будет принадлежать тебе. Лучшего нельзя обещать.
   -- Но что это за клад? -- спросил я. -- Я так же, как и вы, готов разбогатеть, если вы покажете мне, как это сделать.
   -- Так поклянись, -- сказал он, -- костями твоего отца, честью твоей матери, крестом твоей веры, не подымать руки и ничего не говорить против нас ни теперь, ни позже.
   -- Я поклянусь в том случае, если крепость не будет в опасности, -- ответил я.
   -- Ну, тогда я и мой товарищ клянемся, что ты получишь четвертую часть клада, который будет поровну разделен между нами четырьмя.
   -- Но нас только трое. -- сказал я.
   -- Нет; Дост Акбар должен также получить свою часть. Мы можем в ожидании его рассказать тебе всю историю. Постой у ворот, Магомет Синг, и дай нам знать, когда он придет. Вот как обстоит дело. Я расскажу все, так как знаю, что клятва связывает и что мы можем довериться тебе. Будь ты лживый индус, хотя бы ты и поклялся всеми благами в их лживых храмах, кровь твоя обагрила бы нож, а тело очутилось бы в воде. Но сейк знает англичанина, а англичанин знает сейка. И потому слушай, что я расскажу тебе.
   "В северных провинциях есть раджа, очень богатый, хотя владения у него небольшие. Много он получил от отца и еще более сберег сам, потому что он низкий человек и любит более припрятывать свое золото, чем тратить его.
   Когда начались волнения, он вздумал дружить и со львом и с тигром -- с сипаями и с райями Компании. Но скоро ему показалось, что наступил день погибели белых людей, так как со всех углов страны он только и слышал, что о смерти и изгнании их. Будучи осторожным человеком, он составил план, чтобы во всяком случае ему осталась половина его богатства. Все золото п серебро он удержал у себя, в подвалах дворца по самые драгоценные камни и лучшие жемчужины положил в железный ящик и отослал его с верным слугой, который, под видом купца, должен был привезти клад в крепость Агры и спрятать его там, пока в стране не наступит успокоение. Таким образом, в случае если победу одержат мятежники, у него должны остаться деньги; в случае же победы Компании будут спасены его драгоценности. Разделив таким образом накопленное им богатство, он принял сторону сипаев, так как они были сильны на границах его владений.
   "Мнимый купец, путешествующий под именем Ахмета, находится теперь в городе Агре и желает пробраться в крепость. С ним вместе приехал мой молочный брат, Дост Акбар который знает его тайну. Дост Акбар обещал Ахмету проводить его сегодня ночью к каким-нибудь боковым воротам крепости и избрал те, у которых стоим мы. Он сейчас придет сюда и найдет здесь Магомета Синга и меня, поджидающих его. Место уединенное и никто не узнает о его приходе. Свет не у слышит более о купце Ахмете, а клад раджи будет разделен между нами. Что скажешь на это, сагиб?"
   В Ворчестере человеческая жизнь кажется великой и священной вещью, но все сильно изменяется, когда вокруг идет пальба и льется кровь и человек привык каждую минуту стоять лицом к лицу со смертью. Мне было решительно все равно, будет ли купец Ахмет жить или умрет, по при разговоре о кладе сердце у меня забилось, и я подумал, сколько я могу, получив его, сделать па родине и как родные с удивлением будут смотреть на бездельника, вернувшегося домой с набитыми золотом карманами. Поэтому я уже принял решение. Но Абдулла-Хан подумал, что я колеблюсь и стал уговаривать меня.
   -- Подумай, сагиб, -- сказал он, -- если комендант поймает этого человека, его повесят или расстреляют, и никому из нас не достанется ни одной рупии. Ну, а если мы заберем его, то почему же нам пе сделать и остального? Драгоценностям будет у нас так же хорошо, как и в сундуках Компании. Их достаточно, чтобы каждый из нас мог стать богатым человеком. Никто не узнает об этом, так как мы тут отрезаны ото всех. Более удобного положения и не выдумать. Скажи же, сагиб, желаешь быть одним из нас или мы должны смотреть на тебя, как на врага?
   -- Я ваш душой и телом, -- сказал я.
   -- Это хорошо, -- ответил он, возвращая мне мой мушкет. -- Ты видишь, мы верим тебе, потому что твое слово нерушимо, как наше. Теперь нам остается только ждать моего брата и купца.
   -- А ваш брат все знает? -- спросил я.
   -- Это его план. Мы пойдем к воротам и будем дежурить вместе с Магометом Сингом.
   Дождь продолжал идти, так как дождливое время только что начиналось. Тяжелые, темные тучи проносились по небу и на расстоянии нескольких шагав не было ничего видно. Глубокий ров лежал перед нашими воротами, но вода высохла во многих местах и его легко было перейти. Мне было страшно стоять с двумя дикими туземцами в ожидании человека, который шел на смерть.
   Внезапно мне бросилось в глаза мерцание прикрываемого фонаря по другую сторону рва. Свет исчез среди насыпей и снова появился, медленно подвигаясь в нашем направлении.
   -- Вот они! -- вскрикнул я.
   -- Ты окликнешь его как по обыкновению, сагиб, -- шепнул Абдулла. -- Не испугай его. Пошли его в крепость вместе с нами, и мы устроим все, а ты останешься сторожить. Приготовь фонарь, чтобы мы могли убедиться, что это он.
   Свет продолжал мелькать, то останавливаясь, то приближаясь, и, наконец, я увидел две черные фигуры па другой стороне рва. Я дал им спуститься по крутому берегу, пробраться по грязи и взобраться на полдороги к воротам и тогда окликнул их.
   - -- Кто идет? -- тихо спросил я.
   -- Друзья, -- послышался ответ. Я открыл фонарь и направил на них поток света. Первый из незнакомцев был громадный сейк с черной бородой, ниспадавшей почти до пояса. Я только на выставке видал таких высоких людей. Другой был маленький, толстый, круглый человек в желтом тюрбане с узлом в руке. Он, казалось, весь дрожал от страха, потому что руки его лихорадочно подергивались, а голова с маленькими блестящими глазками поворачивалась из стороны в сторону, как у мыши, выглядывающей из норки. Дрожь пробежала у меня по телу при мысли, что он будет убит, но я подумал о кладе, и сердце у меня ожесточилось. Когда он увидел мое белое лицо, он тихо вскрикнул от радости и побежал ко мне.
   -- Покровительства, сагиб, -- задыхаясь, проговорил он, -- покровительства несчастному купцу Ахмету. Я проехал по Раджпутане, чтоб найти приют в крепости Агра. Меня обворовали, били п оскорбляли за то, что я был другом Компании. Да будет благословенна эта ночь, в которой я снова в безопасности... я и мои скромные пожитки.
   -- Что это у вас в узле? -- спросил я.
   -- Железный ящик, -- ответил он, -- в котором находятся несколько фамильных вещей, ничего не стоящих для других, но которых мне жаль было бы потерять. Но я все же не нищий и награжу и тебя, молодой сагиб, и твоего начальника, если он даст мне приют.
   Я не мог дальше разговаривать с этим человеком. Чем более я смотрел на его толстое, испуганное лицо, тем ужаснее казалось мне хладнокровно убить его. Лучше было скорее покончит с этим.
   -- Возьмите его в кордегардию, -- сказал я. Оба стали по бокам, а гигант за ними и все вошли в мрачные ворота. Никогда еще смерть не окружала человека таким тесным кольцом. Я остался у ворот с фонарем в руке.
   Я слышал звук их равномерных шагов в пустынных коридорах. Внезапно он замолк и до меня донесся гул голосов и звук ударов. Мгновение спустя, к моему ужасу, раздались поспешные шаги, приближавшиеся по направлению ко мне, п тяжелое дыхание бежавшего человека. Я направил свет фонаря вдоль длинного, прямого коридора и увидел толстяка, несшегося как ветер с кровавым шрамом на лице. За ним по пятам, припрыгивая, как титр, бежал высокий чернобородый сейк, со сверкающим ножом в руке. Никогда не видел я, чтоб человек бежал так быстро, как этот маленький купец. Вдруг он сильно опередил своего преследователя, и я видел, что он мог бы еще спастись, если бы ему удалось пробежать мимо меня из ворот. Сердце мое смягчилось было на одно мгновение, но мысль о кладе снова ожесточила его. Я бросил ему мушкет между ног, и он упал, перекувырнувшись два раза, словно подстреленный кролик. Прежде чем он успел подняться, я бросился па него и дважды всадил ему нож в бок. Купец упал, не испустив ни стона, не двинув ни одним мускулом. Я сам думаю, что он мог сломать себе шею при падении. Вы видите, господа, что я сдержал мое обещание: я говорю вам все, как было, благоприятны для метя эпи показания или нет".
   Смолль остановился и протянул связанные руки к виски с содовой водой, приготовленному Холмсом. Что касается меня, то, сознаюсь, я чувствовал величайший ужас к этому человеку не только потому, что он так холодно выполнил план убийства, но, еще более, потому что тон его рассказа был легкомыслен и равнодушен. Какого бы рода наказание ни ожидало его, я чувствовал, что он не может рассчитывать на сочувствие с моей стороны. Шерлок Холмс и Джон сидели, положив на колени руки. Они казались серьезно заинтересованными, но то же выражение отвращения отражалось на их лицах. Должно быть, он заметил это, потому что в голосе и манерах его почувствовалось что-то вызывающее.
   -- Без сомнения, все это было очень дурно, -- сказал он. -- Хотел бы я знать, многие ли на моем месте отказались бы от части этого клада, если бы знали, что за это им грозит опасность быть зарезанными. Потом вопрос шел о том, кому оставаться в живых, мне или ему, если он уже попал в крепость. Если бы он вышел оттуда, все дело выплыло бы на свет Божий и меня притянули бы к суду и, по всей вероятности, проговорили к расстрелянию, потому что в то время люди не были очень снисходительны.
   -- Продолжайте ваш рассказ, -- коротко сказал Холмс.
   Ну, мы внесли его в крепость, Абдулла, Акбар и я. И тяжел же он был, несмотря на небольшой рост. Магомет Синг остался сторожить дверь. Мы пронесли его к уже приготовленному месту. Оно было несколько в стороне, там, где извилистый коридор ведет к большой пустой зале, кирпичные стены которой почти совсем обвалились. Земляной пол опустился в одном месте, образовав естественную могилу; там мы и оставили купца Ахмета, прикрыв его обвалившимися кирпичами. Покончив с этим, мы отправились назад к ящику.
   Он лежал там, где бросил его Ахмет при первом нападении. Ключ спускался на шелковом шнурке с ручки шкатулки.
   Мы открыли ящик и свет фонаря упал на такое собрание драгоценностей, о котором я читал и мечтал лишь когда был маленьким мальчиком в Першоре. Блеск их ослеплял глава. Налюбовавшись вдоволь, мы вынули их и переписали. Тут было сто сорок три бриллианта чистейшей воды и между ними один, как кажется, называемый "Великим Магометом" -- как говорят, второй по величине бриллиант на свете. Затем девяносто семь очень хороших изумрудов и сто семьдесят рубинов, из них некоторые очень маленькие, сорок карбункулов, двести десять сапфиров, шестьдесят один агат и большое количество берилов, ониксов, кошачьих глаз, бирюзы и других камней, название которых я узнал только впоследствии. Кроме того, тут было около трехсот прекрасных жемчужин, из которых двенадцать украшали собой золотую диадему. Между прочим, этих жемчужин не оказалось в ящике, когда я снова нашел его.
   Пересчитав наши драгоценности, мы положили их обратно в ящик и отнесли к воротам, чтобы показать Сингу. Затем мы снова торжественно поклялись стоять друг за друга и хранить нашу тайну. Мы согласились спрятать нашу добычу в безопасное место, пока страна не успокоится и затем разделить ее поровну. В настоящее время не стоило делить камней, так как появление у нас таких драгоценностей вызвало бы подозрения, а в крепости не было места, где мы могли бы держать их втайне. Поэтому мы отнесли ящик в ту же залу, где мы спрятали тело, и там под кирпичами в сохранившейся стене мы проделали отверстие и положили туда наш клад. Мы тщательно заметили это место и на следующий день я начертил четыре плана для каждого из нас, а внизу поставил знаки четырех, так как мы поклялись, что всегда будем действовать один за другого, чтобы никто не имел преимущества. Эту клятву я сдержал, в чем могу поклясться, положа руку на сердце.
   Мне нечего говорить вам, господа, чем кончилось индийское восстание. После того как Вильсон взял Дели, а сэр Колин освободил Лукнау, дело было проиграно. Свежие войска прибывали постоянно, и Нана Сагиб бежал за границу. Летучий отряд под начальством полковника Гритхэда явился в Агру и очистил город от мятежников. Спокойствие, казалось, водворилось в стране, и мы четверо стали надеяться, что приближается время, когда нам можно будет безопасно уйти с нашей добычей. Но все наши надежды рассеялись в одно мгновение: нас арестовали, как убийц Ахмета.
   Вот как это случилось. Когда раджа отдал свои драгоценности в руки Ахмета, он сделал это потому, что знал его за верного человека. Но восточные люди очень подозрительны; поэтому что же сделал раджа? Он взял другого, еще более верного, слугу и заставил его шпионить за первым. Второму слуге было приказано никогда не выпускать Ахмета из виду, и он следил за купцом, как тень. И в ту ночь он пошел за ним и видел, как он вошел в ворота. Конечно, он подумал, что Ахмет нашел приют в крепости, и сам попросился туда на следующий день, но не нашел и следа Ахмета. Это показалось так странным слуге, что он рассказал одному из сержантов, а тот довел это до сведения коменданта. Быстро сделали обыск и нашли труп. Таким образом как раз в то время, когда мы считали себя в безопасности, мы все четверо были схвачены и привлечены к суду за убийство -- трое из нас обвинялись потому, что стояли на часах у ворот, а четвертый на том основании, что его видели в обществе убитого. На суде ничего не упоминалось о драгоценностях, потому что раджа был свержен и изгнан из Англии, так что о них некому было заботиться. Убийство же было очевидно ясно, так же и то, что мы были причастны к нему. Трое сейков были приговорены к каторжным работам, а я -- к смерти; но потом приговор был смягчен и меня присудили к такому же наказанию, как и товарищей.
   В странном мы очутились положении. Мы были прикованы цепями друг к другу. У нас было мало вероятности выбраться на свободу, а между тем каждый из нас обладал тайной, воспользовавшись которой, мы могли бы жить во дворцах. Этого сознания было достаточно для того, чтоб грызть сердце человека, принужденного выносить пинки и побои всякого надсмотрщика, есть рис и пить воду, когда ему стоило протянуть руку, чтоб получить громадное состояние. Было с чего сойти с ума, но я всегда был очень упрям и потому молчал и поджидал удобного времени.
   Наконец, оно, казалось, наступило. Меня перевели из Агры в Мадрас, а оттуда на остров Блэр, один из Андаманских островов. В этом поселке бывает мало белых ссыльных, а так как я с самого начала хорошо вел себя, то скоро очутился в несколько привилегированном положении. Мне дали хижину в Хоптауне, маленьком местечке на склоне горы Гарриэт, и я часто оставался один. Это была печальная местность, изобилующая лихорадками и кишевшая, за нашими просеками, дикими туземцами-людоедами, всегда готовыми бросить ядовитую стрелу. Приходилось копать землю и заниматься и другими работами, так что дела хватало на целый день, но по вечерам у нас бывало несколько свободного времени. Между прочим, я научился у хирурга составлять микстуры и несколько познакомился с его искусством. Все это время я искал удобного случая для бегства; но место это лежит в тысячах миль от всякого другого, а ветры на море дуют или очень слабо или их вовсе не бывает, так что выбраться оттуда страшно трудно.
   Хирург, д-р Сомертон, был веселый молодой человек, спортсмен. Другие молодые офицеры собирались у него по вечерам и играли в карты. Комната, служившая аптекой, была рядом с гостиной доктора, куда выходило маленькое окно. Часто, чувствуя себя одиноким, я тушил лампу в комнате и, стоя там, слушал разговор офицеров и смотрел на их игру. Я сам люблю играть в карты и наблюдать за ними было почти так же приятно, как играть. Тут были майор Шольто, капитан Морстэн и лейтенант Брумлэй Броун -- командиры туземных войск -- сам доктор и два или три тюремных надзирателя, опытные игроки, ведшие осторожную, хитрую игру. Славная была партия.
   Скоро меня поразила одна странность: офицеры всегда проигрывали, а штатские выигрывали. Заметьте, я не говорю, чтоб игра велась нечисто, но как-то постоянно случалось так. Эти тюремщики только и делали, что играли с тех пор, как поселились на Андаманских островах, и каждый из них отлично знал манеру играть другого, а офицеры играли только для того, чтоб убить время, и бросали карты как попало. Вечер за вечером офицеры становились все беднее, и чем беднее они становились, тем более они играли. Хуже всех дела шли у майора Шольто. Сначала он расплачивался бумажками и золотом, а скоро стал давать векселя и на большую сумму. Иногда он выигрывал немного и это подбодряло его, а затем счастье снова, упорнее прежнего, отворачивалось от него. Целыми днями он ходил, словно мрачная туча, и стал пить более чем следовало.
   Однажды он проиграл более обыкновенного. Я сидел в своей хижине, когда, мимо нее спотыкаясь, прошел майор Шольто с капитаном Морстэном по дороге к себе. Они были неразрывные друзья. Майор горячо говорил о своем проигрыше.
   -- Все кончено, Морстэн, -- проговорил он в ту минуту, как они поравнялись с моей хижиной. -- Мне придется подать в отставку. Я -- погибший человек.
   -- Глупости, дружище! -- ответил майор, ударяя его по плечу. -- И у меня дела плохи, но...
   Вот все, что я слышал, но эти слова заставили меня задуматься.
   Дня через два майор Шольто прогуливался по берегу; я воспользовался случаем и подошел к нему.
   -- Я хочу спросить вашего совета, майор, -- сказал я.
   -- Ну, что такое, Смолль? -- проговорил он, вынимая изо рта трубку.
   -- Я хотел спросить вас, сэр, -- сказал я, -- кому, собственно, надлежит передать спрятанный клад. Я знаю, где находится добра на полмиллиона, и так как не могу сам воспользоваться им, то и подумал, что, может быть лучше их его передать его надлежащим властям, тогда может быть, мне смягчать наказание.
   -- Полмиллиона, Смолль? -- задыхаясь проговорил он и пристально посмотрел на меня, как будто желая убедиться, не шучу ли я.
   -- Да, сэр... в драгоценных камнях и жемчужинах. Они лежат так, что всякий может их взять. И самое то странное во всем этом, что настоящий владелец осужден на изгнание и не имеет прав на имущество, так что оно принадлежит первому встречному.
   -- Правительству, Смолль, -- пробормотал он. -- правительству. -- Но он сказал эти слова заикаясь, и я понял, что поймал его.
   -- Так вы думаете, сэр, что я должен уведомить главного губернатора? -- спокойно спросил я.
   -- Ну, ну, не делайте ничего необдуманного, а то придется раскаяться. Я выслушаю вас, Смолль. Сообщите мне все факты.
   Я рассказал ему всю историю, только немного изменив ее, чтобы он не мог найти места. Когда я окончил свой рассказ, он остановился, как вкопанный, и задумался. По судороге, сводившей его губы, я видел, что в нем происходит сильная борьба.
   -- Это очень важное дело, Смолль, -- наконец, проговорил он. -- Никому не говорите ни слова, а скоро я снова повидаюсь с вами.
   Через два дня он пришел ко мне в глухую ночь со своим другом, капитаном Морстэном.
   -- Я хочу, чтобы капитан Морстэн выслушал эту историю от вас самих, Смолль, -- сказал он.
   Я повторил раньше сказанное мной.
   -- Как кажется, правда, а? -- сказал майор. -- Можно начать дело?
   Капитан Морстэн утвердительно кивнул головой.
   -- Слушайте, Смолль, -- сказал майор. -- Мы с приятелем переговорили и пришли к заключению, что ваша тайна вряд ли касается правительства, а скорее ваше личное дело, которым вы, конечно, можете распорядиться как считаете лучшим. Ну, теперь вопрос, какую цену просите вы за нее? Мы могли бы принять участие в этом деле или, по крайней мере, ознакомиться с ним, если бы нам удалось сговориться.
   Он пытался говорить хладнокровным, беспечным тоном, по глаза его горели от волнения алчности.
   -- Ну, что касается этого, господа, -- -отвечал я, также стараясь прикинуться хладнокровным, но чувствуя себя сильно взволнованным, -- человек в моем положении может предложить только одно условие. Я хочу, чтобы вы помогли освободиться мне и моим трем товарищам. Тогда мы возьмем вас в компаньоны и дадим вам пятую часть, которую вы и разделите между собою.
   -- Гм! -- сказал он. -- Пятую часть! Это не очень соблазнительно.
   -- Придется по пятидесяти тысяч на каждого, -- сказал я.
   -- Но как вам освободиться? Вы знаете, что просите невозможного.
   -- Нисколько, -- ответил я. -- Я обдумал все до мельчайшей подробности. Единственное препятствие состоит в том, что у нас нет лодки для путешествия и провизии на долгое время. В Калькутте или Мадрасе множество маленьких яхт и яликов. Привезите оттуда лодку. Мы сядем на нее ночью и, если вы выпустите нас где-нибудь на берегу Индии, вы выполните свою часть условия.
   -- Если бы вы были один, -- сказал он.
   -- Никто или все, -- ответил я. -- Мы поклялись в этом. Все четверо должны действовать за одно.
   -- Видите, Морстэн, -- сказал майор, -- Смолль -- человек, умеющий держать слово. Он не покидает своих друзей. Я думаю, мы можем поверить ему.
   -- Это грязное дело, -- ответил капитан. -- Но, как вы говорите, этими деньгами мы удержим за собой наши места.
   -- Ну, Смолль, -- сказал майор, -- я думаю, мы можем попробовать принять ваши условия. Сначала, конечно, нужно убедиться в истине рассказанной вами истории. Скажите мне, где спрятан ящик, и я возьму отпуск, отправлюсь в Индию на лодке, которая каждый месяц отправляется за сменой, и разузнаю все дело.
   -- Не так скоро, -- сказал я, становясь холоднее по мере того, как он разгорячался. -- Я должен получить согласие моих товарищей. Говорю вам, что у нас четверых все заодно.
   -- Глупости! -- крикнул он. -- Что за дело трем черным до нашего договора?
   -- Черные или синие, -- сказал я, -- я с ними, и мы все заодно.
   Ну, дело окончилось вторым свиданием, на котором присутствовали Магомет Синг, Абдулла Хан и Дост Акбар. Мы переговорили обо всем и, наконец, пришли к соглашению. Мы должны были дать офицерам планы известной части крепости Агры и отметить место в стене, где был скрыт клад. Майор Шольто должен был поехать в Индию, чтоб убедиться в правдивости нашей истории. Если бы он нашел ящик, то должен был оставить его на месте и выслать маленькую яхту и провизии для путешествия к острову Рутлэнд, куда мы пробрались бы, а затем вернуться на службу. Затем попросит отпуск капитан Морстэн, встретит нас в Агре, и там мы произведем окончательный раздел драгоценностей, причем он возьмет и долю, приходящуюся, майору. Все это было запечатлело самыми торжественными клятвами. Я просидел целую ночь за бумагой и чернилами и к утру у меня были готовы два плана, подписанные знаком четырех -- т. е. Абдуллой, Акбаром, Магометом и мною.
   Ну, господа, я надоел вам с моею длинной историей и знаю, что мой приятель, м-р Джонс, жаждет упрятать меня в кутузку. Буду краток, насколько возможно. Негодяй Шольто уехал в Индию и не возвратился оттуда. Капитан Морстэн показал мне вскоре его фамилию в списке пассажиров одного из почтовых пароходов. У него умер дядя, оставивший ему состояние, и он вышел в отставку. Несмотря на это, он не побрезговал так обойтись с нами пятерыми.
   Морстэн вскоре после того отправился в Агру и, как мы и ожидали, увидел, что клад исчез. Подлец украл все, не выполнив ни одного из условий, ради которых мы открыли ему нашу тайну. С этого дня я жил только для мщения. Месть стала моей всепоглощающей страстью. Я не думал ни о законе, ни о виселице. Бежать, напасть на след Шольто, схватить его за горло -- было моей единственной мыслью. Даже клад потерял для меня свое значение перед желанием убить Шольто.
   Много я принимал решений в жизни и не было ни одного, которого бы я не исполнил. Но прошло много томительных лет, пока мне удалось исполнить это решение. Я уже говорил вам, что приобрел некоторые познания в медицине. Однажды, когда доктор Сомертон лежал в лихорадке, группа каторжников подняла в лесу маленького обитателя Андаманских островов. Он был при смерти и забрался в уединенное место, чтоб умереть там. Я стал ухаживать за ним, хотя он походил на ядовитую змею, и через два месяца, вылечил его настолько, что он стал ходить. Он привязался ко мне и не хотел уйти в свои леса, а постоянно бродил вокруг моей хижины. Я выучился от него немного его наречию и это еще более привязало его ко мне.
   Тонга -- так его звали -- хорошо умел править лодкой и у него была своя собственная большая пирога. Когда я заметил, что он готов на все, чтоб услужить мне, я подумал о возможности бегства и переговорил с ним. Он должен был привести свою лодку к старой пристали, где не было часовых, и там взять меня. Я приказал ему взять несколько фляжек с водой, большое количество кокосовых орехов и бермудского картофеля.
   Он был храбр и верен, маленький Тонга. Никогда у человека не было более верного товарища. В назначенную ночь лодка его стояла у пристани. Но как раз там оказался один из тюремщиков, дрянной человек, никогда не пропускавший случая унизить и выругать меня. Я давно поклялся отомстить ему и теперь мне представился случай исполнить свою клятву. Судьба как будто нарочно поставила его на моем пути, чтобы я мог уплатить свой долг до отъезда. Он стоял на берегу, спиной ко мне, с карабином на плече. Я оглянулся, нет ли камня, чтоб размозжить ему голову, но камня не было.
   Тогда мне пришла в голову странная мысль -- я нашел удивительное оружие. Я присел в темноте и отвязал свою деревянную ногу. В три скачка я очутился около него. Он прицелился, но я ударил его изо всех сил деревяшкой и снес всю переднюю часть черепа. Вы можете видеть трещину в дереве в том месте, которым я ударил его. Мы оба свалились на землю, так как я не мог удержать равновесие, по когда я поднялся -- он лежал совершенно спокойно. Я направился к лодке и через час мы были уже далеко в море. Тонга привез с собой все свое имущество, оружие и богов. Между прочим, у него было и несколько андаманских циновок из кокоса, из которых я устроил нечто вроде паруса. Десять дней мы носились по морю, надеясь на счастье, а на одиннадцатый нас взял купеческий корабль, шедший из Сингапура в Думдда с Малайскими пилигримами. Странная это была толпа, и Тонга, и я устроились между ними. У этих людей было одно очень хорошее качество: они оставили нас в покое и ни о чем не расспрашивали.
   Если бы я стал вам рассказывать все наши приключения, вы не поблагодарили бы меня, так как я задержал бы вас до восхода солнца. Мы скитались по всему свету, но постоянно что-нибудь мешало нам попасть в Лондон. Однако все это время я не забывал моей цели. По ночам я видел Шольто. Сто раз я убивал его во сне. Наконец, года три или четыре тому назад мы очутились в Англии. Мне было нетрудно узнать местожительство Шольто и тогда я стал узнавать, реализовал ли он свой клад или он все еще у него? Я познакомился с одним человеком, который мог помочь мне -- не называю имен, потому что не хочу никого подводить -- и скоро узнал, что драгоценности находятся еще у майора. Потом я много раз пробовал пробраться к нему, но он был очень хитер и держал при себе всегда двух борцов, кроме сыновей и телохранителя.
   Но однажды я получил известие, что он умирает. Я поспешил в сад при его доме, вне себя от бешенства, что он уходит из моих рук и, заглянув в окно, увидел его в постели, по бокам которой стояли оба его сына. Я пробрался бы туда и сумел бы управиться со всеми тремя, но сразу заметил, как у него вдруг отвисла челюсть, и понял, что он умер. Ночью я все-таки забрался в его комнату и перерыл бумаги, в надежде, не найдется ли указаний на место, где он спрятал свои сокровища. Однако не оказалось ни строчки, и я ушел страшно огорченным и взбешенным. Прежде чем покинуть комнату я вспомнил, что если когда-либо мне придется встретиться с моими друзьями-сейками, им будет приятно узнать, что я оставил знак нашего мщения; поэтому я нацарапал знак четырех в том виде, как он был на плане, и приколол его к груди мертвеца. Было бы уж слишком, если бы его опустили в могилу без какого-нибудь знака от людей, которых он обобрал и провел.
   Все это время мы добывали себе пропитание, показывая бедного Тонгу на ярмарках и подобного рода местах, как черного каннибала. Он ел сырое мясо и танцевал военный танец и к концу вечера у нас набиралась целая шляпа медных монет. Я получал все новости из Пондишерри, но несколько лет ничего не было слышно за исключением того, что там продолжают искать клад. Наконец, произошло давно ожидаемое нами событие. Нашли клад. Он казался на чердаке дома, где была химическая лаборатория м-ра Бартоломея Шольто. Я сейчас же явился туда, чтобы взглянуть на место, но не знал как взобраться с моей деревяшкой на крышу. Однако я узнал, что в крыше есть подъемная дверь, узнал также и час ужина м-ра Шольто. Мне казалось, что Тонга легко может справиться с этим делом. Я привел его с собой и обвязал его длинной веревкой вокруг пояса. Тонга умел лазать, как кошка, и скоро спустился с крыши в комнату, но, на свое несчастье, Бартоломей Шольто был еще там. Тонга думал, что, убив его, он поступит чрезвычайно умно и потому, когда я поднялся вверх по веревке, то нашел его гордо расхаживающими., как павлин. Он очень удивился, когда я ударил его концом веревки п проклял его, назвав кровожадным чертенком. Я взял ящик с драгоценностями и спустил его вниз, а затем и сам спустился на землю, оставив на столе знак четырех, чтобы показать, что клад достался наконец тем, кому он принадлежит по праву. Тонга тогда втянул вверх веревку, запер окно и ушел тем же путем, каким пришел.
   Мне кажется нечего больше рассказывать вам. Я слышал, как один лодочник рассказывал о быстроте хода баркаса Смита "Аврора" и подумал, что он пригодится нам для бегства. Я сговорился со стариком Смитом и должен был дать ему хорошую плату в случае, если он в целости доставит нас на корабль. Он без сомнения, догадывался, что дело нечистое, но не знал нашей тайны. Все это чистая правда и говорю ее вам, господа, не для того, чтоб позабавить вас -- ведь нельзя сказать, чтобы вы оказали мне хорошую услугу -- но потому, что считаю, что лучшей защитой для меня будет, если я ничего не скрою; пусть весь свет знает, как дурно поступил со мной майор Шольто, и пусть знает, что я неповинен в смерти его сына.
   -- Замечательный рассказ, -- сказал Шерлок Холмс. -- Подходяще окончание чрезвычайно интересного дела. В последней части вашего рассказа нет ничего нового для меня за исключением того, что вы принесли веревку. Этого я не знал. Между прочим, я надеялся, что Тонга потерял свои стрелы, однако, он бросил одну в нас, когда мы были на баркасе.
   -- Он растерял их все, сэр, за исключением одной, которая была у него в той трубке, из которой он ими стрелял.
   -- Ах, конечно, -- сказал Холмс. -- Я и не подумал об этом.
   -- Имеете ли вы предложить мне еще вопрос? -- любезно осведомился каторжник.
   -- Кажется, нет, благодарю вас, -- ответил мой приятель.
   -- Ну, Холмс, -- сказал Этельней Джонс, -- вы человек, которого следует ублажать, и все мы знаем, что вы знаток преступлений; но долг остается долгом и я зашел несколько далеко, исполнив желание вашего друга. Я буду чувствовать себя спокойно, когда наш рассказчик будет под замком. Кеб все еще ожидает нас внизу, а также и два инспектора. Очень обязан там обоим за помощь. Спокойной ночи,
   -- Спокойной ночи, господа, -- сказал Джонатан Смолль.
   -- Вот и конец нашей маленькой драмы, -- заметил я после короткого молчания, во время которого мы продолжали курить наши трубки. -- Боюсь, что это мой последний опыт изучения вашего метода. Мисс Морстэн сделала мне честь принять меня, как будущего своего супруга.
   Холмс испустил печальный вздох.
   -- Я боялся этого, -- сказал он. -- Право, не моту поздравить вас.
   -- Есть у вас причина быть разочарованным моим выбором? -- спросил я, несколько обиженный этим.
   -- Ровно никакой. Я нахожу ее одной из самых очаровательных барышень, каких я когда-либо встречал. Но любовь- -- чувство, а всякое чувство противоположно чистому, холодному рассудку, который я ставлю выше всего на свете. Я сам никогда бы не женился, чтобы не затемнить рассудка.
   -- Надеюсь, что мой рассудок переживет это испытание, -- со смехом ответил я. -- Но у вас утомленный вид.
   -- Да, реакция уже началась. Я буду настоящей тряпкой по крайней мере на неделю.
   -- Странно, -- сказал я, -- как периоды того, что я назвал бы леностью в другом человеке, чередуется у вас с припадками блестящей энергии п силы.
   -- Да, -- ответил он, -- во мне есть все задатки бродяги и в то же время доброго малого. Я часто думаю о словах старика Гете: "жаль, что природа сотворила из тебя только одного человека; материала хватило бы п на достойного человека и на мошенника". Кстати, по поводу этого Норвудского дела; видите, вышло, как я предполагал, в доме был сообщник, никто иной как дворецкий Лаль Рао, так что Джонс может похвалиться, что один поймал в сети большую рыбу.
   -- Раздел несправедливый, однако, -- заметил я. -- Все это ваше дело. Я приобрел себе жену, Джонс -- почет. Скажите, что же остается вам?
   -- Мне остается еще бутылка кокаина, -- сказал Шерлок Холмс, протягивая к ней свою длинную, белую руку.

Конец

   -----------------------------------------------------------------------------
   Источник текста: Полное собрание сочинений Конан Дойля. Книга 1. Часть вторая. Знак четырех. Роман. -- Санкт-Петербург: Издательство П. П. Сойкина, 1909. -- С. 1--108.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru