Долгоруков Петр Владимирович
Петербургские очерки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Нынешнее положение дел при дворе. Взгляд назад. Император Александр Николаевич. Его характер и образ жизни. Его жена Мария Александровна.
    II. Великий князь Константин Николаевич и константиновцы. Жена Константина Александра Осиповна. Великие князья Николай, Михаил, великая княгиня Мария Николаевна и ее муж граф Григорий Александрович Строганов. Великая княгиня Елена Павловна. Принц Ольденбургский. Наследник Николай Александрович и его воспитатели: Владимир Павлович Титов, граф Сергей Григорьевич Строганов и Курьяр. Принцы Лейхтенбергские. Герцог Мекленбургский. Лейб-медик Енохин. Граф Александр Федорович Адлерберг. Происхождение Адлербергов. Граф Владимир Федорович Адлерберг и Мина Ивановна Буркова.
    III. Карьера Мины Ивановны.
    IV. Граф Владимир Федорович Адлерберг и подрядчики. Граф Александр Федорович Адлерберг. Их сестра, графиня Баранова. Полудинастия Адлербергов и Барановых.
    V. Происхождение Полтавцевых. Граф Блудов. Владимир Петрович Бутков, Князь Александр Михайлович Горчаков.
    VI. Князь Василий Андреевич Долгоруков.
    VII. Александр Егорович Тимашев. Александр Львович Потапов. Семейство Шуваловых.
    VIII. Граф Александр Густавович Армфельд и князья Барятинские.
    IX. Князь Александр Федорович Голицын.
    X. Граф Дмитрий Николаевич Блудов.
    XI. Чиновный Петербург в 1867 году.

   Долгоруков П. В. Петербургские очерки. -- Памфлеты эмигранта. -- 1860--1867. -- М.: Изд-во "Новости", 1992. -- (Серия "Голоса истории").
   Текст печатается по изданию: Петр Владимирович Долгоруков.
   Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860--1867.
   Кооперативное издательство "Север". Москва. 1934.
   

Петербургские очерки

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

   Орфография и пунктуация в книге П. В. Долгорукова "Петербургские очерки" приведены в соответствие с современной нормой, однако сохранены некоторые особенности авторских написаний, несущие смысловую нагрузку или отразившие речевой этикет середины XIX века. Орфография имен собственных, а также названий литературных произведений и периодических изданий в тех случаях, когда она отражает широко бытовавшую практику, не приводится в соответствие с современной нормой. Оформление сносок не изменялось и соответствует нормам, принятым в 1934 году.
   

I.
Нынешнее положение дел при дворе. Взгляд назад. Император Александр Николаевич. Его характер и образ жизни. Его жена Мария Александровна.

Да лебедь рвется в облака,
Рак пятится назад, а щука тянет в воду.

   Эти слова крыловской басни "Лебедь, рак и щука" вполне применимы в настоящее время к петербургскому правительству. Правду сказал вам четыре года тому назад N. N. (хотя сенатор, а человек умный): "У нас, в России, пошла всеобщая игра в ералаш, которая со временем уступит место игре в бескозырную!"
   Чтобы объяснить нынешнее положение дел при дворе, необходимо бросить взгляд назад.
   Государь, не имеющий определенной политической системы и вовсе не понимающий дел, даже самых несложных, всегда шел то вправо, то влево, беспрестанно меняя свое направление, и особенно склонный к испугу от малейших событий, выходящих из обыденной колеи. В прошлом году, издав Положение о крестьянах и вместе с тем разослав по губерниям генерал- и флигель-адъютантов, людей не только ненужных, но и положительно вредных, которые штыками и пулями хотели приучать крестьян к свободе, государь вдруг перепуган был варшавскими событиями. Не имея никаких политических понятий, он не догадался, что неудовольствие можно уничтожить только либеральным направлением, а что гнет и давление увеличивают неудовольствие; он не догадался, что стремление к беспорядкам уничтожается просвещением, а развивается невежеством, и вместо того, чтобы распространять просвещение, он допустил открыть гонение на университеты. Издав самые нелепые постановления насчет студентов, государь уехал на южный берег Крыма, оставив власть в Петербурге в руках стародуров. Пока государь прогуливался под миртами и тополями Ливадии и прислушивался к плеску волн Черного моря, в Петербурге, в Москве и в Варшаве стародуры творили черные дела, а между тем через телеграф беспрестанно пугали государя. Таким образом они выхлопотали у него объявление в осадном положении Царства Польского и западных губерний и закрытие Петербургского университета, имевшее столь горестные последствия. Когда после закрытия университета между оскорбленными студентами обнаружилось весьма понятное неудовольствие, петербургские паши: великий князь Михаил Николаевич, Игнатьев, Шувалов и Паткуль спросили по телеграфу у государя, каким образом поступать со студентами. Государь отвечал им: по-отечески. Паши пришли в недоумение: что значит эго слово? К ним на совет явился долговязый, полоумный, трехполенный Панин и объявил, что, по его понятиям, поступить по-отечески значит: высечь розгами! К счастью студентов, граф Блудов, узнав об этом, поехал к великому князю Михаилу Николаевичу и упросил его не делать подобной мерзости. Таким образом, студенты спасены были от розог и обязаны этим тому просвещенному и честному старцу, который еще в 1848 году спас университеты от уничтожения, умолив Николая Павловича не закрывать университетов, что Незабвенный* хотел было сделать!
   Наступил октябрь месяц: государь все еще жил в Ливадии. Наконец и он увидел, что дела в Петербурге не клеятся, и отправился в возвратный путь. За пять дней до проезда его через Москву в ней произошла знаменитая своей отвратительностью Крейцовская бойня студентов {Здесь и далее следует смотреть Примечания. -- Изд. "Новости".}. Павел Алексеевич Тучков (человек, бесспорно, добрый) поступил со слабостью и с робостью ребенка, а обер-полицмейстер граф Крейц и товарищи его полицмейстеры вели себя, как разбойники в лесу. В тюрьмах и больницах были еще студенты, избитые, перераненные, и среди этого важного события государь не понял, что ему следует остановиться в своей первопрестольной столице и вниманием, участием, добротой успокоить оскорбленную и справедливо раздраженную Москву. Вместо того государь с тульского шоссе проехал прямо на станцию Петербургской железной дороги, где собрался московский высший чиновный люд. Там он не нашелся выразить ни одного слова упрека Тучкову, ни одного слова негодования Крейцу и полицмейстерам; напротив, выказал такое совершенное непонимание обстоятельств, дел и людей, что благодарил Тучкова и Крейца за сохранение порядка в городе; потом преспокойно кушал чай и затем отправился в Петербург.
   Когда государь возвратился в Петербург, граф Блудов, князь Горчаков и генерал Милютин рассказали ему, что студенческие истории производят самое плачевное впечатление и в России, и за границей, о чем его величество и не догадывался до тех пор. В России еще, положим, ничего: на это есть III Отделение, Петропавловская крепость и Сибирь, но за границей: вот что скверно! Известно, что петербургское правительство не боится ни Бога, ни совести, но трепещет перед европейской гласностью, в особенности перед гласностью на французском языке...
   Тут решились вызвать из-за границы великого князя Константина Николаевича, который в течение лета отправился путешествовать на неопределенный срок. Я говорю: "неопределенный срок", потому что великий князь, уезжая, сам не знал, когда ему позволено будет возвратиться: ближняя царская дворня весьма желала его удаления и сильно противилась его возвращению...
   С возвращением великого князя положение дел приняло иной оборот. Он посадил своего друга Александра Васильевича Головнина в министры просвещения, а друга Головнина, Михаила Христофоровича Рейтерна, -- в министры финансов; сблизился с министрами внутренних дел и военным, находится в хороших отношениях с графом Блудовым и с генералом Чевкиным, выжил из министерства всем ненавистного Муравьева, оказывает князю Горчакову наружное внимание и уважение, которое людям, незнакомым с истинным положением дел, не позволяет и догадываться о взаимной нелюбви друг к другу этих двух особ. Таким образом, великий князь в Совете министров* имеет решительный перевес. Против него говорить может один Панин, но Панин слишком труслив и слишком придворно-боязлив (если можно так выразиться), чтобы вступить в открытую борьбу с человеком, имеющим власть в руках и силу при дворе. То же самое следует сказать и о бароне Корфе, новом начальнике II Отделения Собственной [Е.И.В.] канцелярии. Что же касается до остальных министров: Адлерберга-Минина, князя Василия Долгорукова, Анненкова и Прянишникова, то эти четыре индивидуума тупоумны, безгласны, и редко один из четырех начнет о чем-нибудь рассуждать в Совете, а если и начнет, то уж непременно понесет такую ерунду, что доставит великому князю и приятелям его предмет разговоров и смеха дня на три.
   Теперь великий князь имеет в виду: Панина заменить князем Оболенским*; Анненкова заменить Татариновым; князя Василия Долгорукова кем-нибудь из своих моряков; Николая Алексеевича Милютина сделать министром внутренних дел, а Валуева посадить на место Прянишникова; князя Барятинского на Кавказе заменить графом Муравьевым-Амурским. Когда все это будет совершено, тогда останется великому князю докончить свое дело и исполнить свое давнее желание, заменив князя Горчакова князем Лобановым, нынешним посланником в Константинополе.
   Теперь необходимо рассказать вам положение и взаимные отношения в настоящую минуту наших главных деятелей, наших государственных кашеваров.
   Государь, как вам известно, добрый человек и желает добра, но трудно встретить подобное совершенное непонимание дел и совершенное незнание людей. Когда он в 1857 году приступил к освобождению крестьян, то сказал одному из приближенных к нему лиц: "в шесть месяцев все будет кончено и пойдет прекрасно!" Теперь он продолжает проявлять подобную же наивность в государственных делах. Ему страстно хочется, чтобы о его либерализме писали, кричали, а самодержавной власти из рук выпускать не хочет. Он желает, чтобы в журналах и книгах его расхваливали, а между тем боится гласности и об отменении цензуры слышать не хочет. Желает, чтобы повторяли, что он второй Петр I, а между тем умных людей не только не отыскивает, подобно Петру I, но еще не любит их и боится: ему с умными людьми неловко. Наконец, он вполне убежден, что стоит ему что-нибудь приказать, чтобы это было тотчас исполнено; что стоит ему подписать указ, чтобы указ был исполняем. Нигде в мире не найдешь Совета министров, составленного подобно петербургскому: между этими господами, которые вместе сидят, вместе рассуждают и должны бы управлять вместе, сообща, между этими господами не только различие совершенное, но и противоречие во взглядах: точно лебедь, рак и щука крыловской басни. Государь этого никак и понять не может.
   Расположение дня у государя следующее. Встает он часов в восемь, одевается и совершает пешком, при какой бы то ни было погоде, прогулку в Петербурге около Зимнего дворца по тротуару, а в Царском Селе около пруда в саду; возвратившись во дворец, пьет кофе, глаз на глаз с своим доктором Енохиным; потом отправляется в ретирадное место, где заседание происходит оригинальным образом. Его величество наследовал от своих отца и деда тугость на пищеварение и в бытность свою на Кавказе в 1850 году, попробовав курить кальян, заметил, что кальян много способствует его пищеварению. Итак, его величество, воссев где подобает, начинает курить кальян и курит, доколе занятие эго не увенчается полным успехом. Перед государем поставлены огромные ширмы, и за этими ширмами собираются лица, удостоенные по особой царской милости высокой чести разговором своим забавлять государя во время куренья кальяна и совершения прочего... Лица эти получили в Петербурге прозвание "кальянщиков", и множество генерал- адъютантов, флигель-адъютантов и придворных добивается всевозможными интригами высокой чести поступить в почетный круг кальянщиков. Неуспех их благородных, возвышенных стремлений глубоко огорчает этих достойных сановников, наполняет горечью их полезную жизнь, благу отечества посвященную...
   Пока государь курит кальян и ожидает его благотворного действия, кальянщики рассказывают разные анекдоты, забавные, скандалезные и прочие. Между ними особенным искусством рассказывать и смешить государя отличаются Александр Адлерберг и генерал-адъютант Огарев*; они мастера, что называется по-русски, привирать, а подчас и выдумывать анекдоты для вящего развеселения озабоченного монарха. К числу кальянщиков принадлежат: граф Эдуард Баранов, барон Ливен, Иван Матвеевич Толстой, оба графа Ламберты, генерал Герздорф, Тимашев, граф Ферзен, князь Паскевич, граф Шувалов (бывший воевода шпионов); подчас допускаются, на один раз, люди, которые вне себя от радости подобному отличию... Андрей Иванович Сабуров не может утешиться, что не попал еще в кальянщики...
   Окончив это полезное занятие, государь идет к императрице и пьет с ней чай; потом возвращается к себе в кабинет, садится за письменный стол, и тут начинается подпись или, правильнее, подмахивание подписи на бумаги, ворохами лежащие на царском бюро. Бумаг государь не читает, да по правде сказать, если бы и захотел читать, то времени недостанет. При нашей русской централизации до государя доходят бумаги о всяких пустяках, и он едва успевает их подписывать, не только читать. Если бы кому-нибудь вздумалось положить на царский стол указ о назначении митрополита Филарета командиром гренадерского корпуса, то и эта бумага наверно удостоилась бы царской подписи.
   Между тем, часов в одиннадцать являются министры к докладу. Хотя существует, с декабря 1857 года тайно, с ноября 1861 года гласно, Совет министров (четыре года пребывавший, словно какое-нибудь преступление, под кровом тайны официальной, тайны, разумеется, всем известной), хотя все вопросы должны бы обсуживаться сообща в Совете министров, однако министры сохранили личные отдельные доклады, что им доставляет драгоценную для них возможность спасать часть своих дел от контроля товарищей и еще более ценимую ими возможность пакостить друг другу. Оно вредит ходу дел и наносит ущерб пользам России, но кто же, поступив в третий класс табели о рангах, думает о пользе России? Об ней имеют заботу только люди малочиновные или неслужащие.
   Министр военный является с докладом почти каждый день; управляющий морским министерством великий князь Константин Николаевич приезжает, когда ему угодно; начальник III Отделения собственной канцелярии имеет право являться в полдень, когда пожелает, хоть каждый день; министр иностранных дел имеет два доклада в неделю; председатель Государственного совета, начальник II Отделения собственной канцелярии и министр финансов имеют по одному докладу в неделю; прочие министры для приезда к докладу должны испрашивать дозволение государя.
   В час пополудни по четвергам государь идет в Совет министров, где посторонние зрители, если бы они были допускаемы, могли бы, как я сказал выше, любоваться до смеха деятельностью лебедей, щук и раков. В прочие дни государь отправляется на развод. После развода он делает визиты, посещает членов своей фамилии; посещает разные заведения, прогуливается в экипаже и пешком; возвратясь во дворец, занимается снова подмахиванием подписи к бумагам и, наконец, отправляется обедать к императрице. В половине пятого садятся за стол; почти всегда бывает несколько лиц приглашенных. После обеда государь курит сигару; потом в скором времени удаляется к себе и ложится спать до семи часов. В семь часов приходит к нему императрица с детьми; дети пьют чай у него. В восемь часов императрица с детьми уходят; государь занимается опять подмахиванием подписи к бумагам. В девять часов он идет к императрице и пьет у нее иай. Если есть приглашенные на вечер, то он садится с ними играть в карты; если нет, то садится к особому столику, на коем приготовлены карандаши, кисти, краски и тушь, и занимается делом важным и полезным... рисованием новых форм мундиров, панталонов, киверов, касок и прочих русских государственных учреждений, на которые столь обильно его богатое поэтическое воображение. Иногда вечер у императрицы заменяется поездкой в театр. Часов в одиннадцать императрица идет почивать. Государь возвращается сперва в свой кабинет, в коем свечи горят часу до второго, но государь не остается в кабинете; он отправляется куда-нибудь; часу в первом или в час возвращается к себе, занимается подмахиванием подписи к бумагам и в половине второго или часа в два ложится спать.
   Этот обыденный порядок изменяется иногда поездками на охоту, и, судя по рассказам тех, кому случалось встречать царские поезды, охоты эти отличаются большой веселостью... Ужины на этих охотах бывают отличные и, говорят, -- продолжительные...
   Лиц, которые ему представляются, государь обыкновенно принимает в полдень, часу в первом; делает несколько вопросов, большей частью отрывистых; но расспрашивать как следует или вести разговора не умеет, и вообще, всякий разговор с человеком, не принадлежащим к кругу его приближенных, тяготит государя.
   Императрица Мария Александровна* в первые годы своего пребывания в России пользовалась репутацией женщины необыкновенно умной. При пустом, легкомысленном дворе Николая, который в последние годы своей жизни любил употреблять в разговоре с женщинами тон самый грязный, самый циничный, при этом николаевском дворе, который умел безвозвратно убить в России всякое уважение к двору, появление среди этого круга молодой женщины, отлично воспитанной, поразило всех. Приличие ее обхождения, ее молчаливость, ее скромность (скрывающая, впрочем, порядочную долю гордости) заставило принять ее за женщину необыкновенно умную. Холодность ее вежливости, вежливости отменной, но самой сухой и почти отталкивающей, приписана была желанию пе вмешиваться в дела, чтобы не навлечь на себя гнева грозного свекра. Ее отчуждение от всех, ее любовь к уединению приписаны были осторожности, глубокомыслию и, наконец, отвращению, которое, как полагали, внушал ей жалкий николаевский двор. Все это придавало ей в России огромную популярность. Наконец, муж ее вступил на престол; тут обаяние упало, все обнаружилось, и популярность, какой пользовалась императрица в бытность свою цесаревной, совершенно исчезла. В первые месяцы своего царствования Александр Николаевич советовался с Марией Александровной, которая иногда присутствовала даже при докладах министров. Но едва прошло несколько месяцев, и приближенные государя, камарилья, или, выражаясь по-русски, ближняя дворня царская, стали нашептывать Александру Николаевичу, будто по России разнесся слух, что Мария Александровна им управляет. Для человека с твердым характером подобный слух показался бы смешным; люди энергические любят советников и советниц (я нарочно выражаюсь так, потому что, если умные мужчины видят вещи далее женщин, зато умные женщины весьма часто смотрят на вещи более тонко и более ясно, чем мужчины). Люди энергические не только не боятся советов, но ищут их, напрашиваются на них, но для человека с характером слабым, как Александр Николаевич (ни упрямство, ни мгновенные вспышки вовсе не суть признаки твердости характера), для такого человека слух, будто им управляет жена, был настоящим огорчением. Царская дворня получила полный успех: государь не только перестал говорить о делах с императрицей, но еще начал с ней обходиться довольно резко и не всегда вежливо. Ныне, если императрица желает для кого-нибудь выхлопотать у государя что-нибудь, то обращается к посредству министров. Она видит, что все идет плохо, но не решается вмешиваться в дела. Ум ее, ясный в небольшом кругу понятий и вещей, не видит далеко; умственный кругозор ее не обширен. Она много читает, имеет большие познания, но для императрицы две первые обязанности -- знание людей и знание своего края, а из науки книжной никак нельзя извлечь вполне ни того ни другого: для этого необходима наука жизни, которая приобретается лишь от общения с людьми, от бесед с ними, от знакомства с их страстями, с их предрассудками, с их интересами. Императрица любит уединение и малочисленное общество, а в ее звании это составляет настоящий порок; ее обвиняют в недоступности, в гордости, и популярность ее исчезла. Искреннюю дружбу питает она лишь к двум лицам, с коими находится в деятельной переписке: к великой княгине Ольге Николаевне и к своей бывшей гувернантке, госпоже де Грансе, из швейцарской фамилии, поселившейся в Гессене. Но великая княгиня Ольга Николаевна оставила Петербург шестнадцать лет тому назад и нынешней России знать не может, а госпожа де Грансе никогда не могла знать России. В Петербурге некоторой степенью доверия императрицы пользуется лишь Анна Федоровна Тютчева, воспитательница молодой великой княжны. Анна Федоровна -- женщина умная, образованная, с направлением просвещенным и вполне достойная уважения, но коротких бесед с одной особой, какие бы, впрочем, ни были ее ум и прекрасные качества, недостаточно, чтобы знать Россию и знать людей. Императрица, женщина вполне добродетельная, одарена большой силой недвижности, но не имеет никакой энергии, ни малейшей предприимчивости. Она видит, что все идет скверно, что государя обманывают и обкрадывают, Россию грабят, дела путают, императорскую фамилию ведут к большим бедствиям; она все видит, понимает, проливает втихомолку горькие слезы и не решается вмешаться в дела. А кто же бы имел более ее права в них вмешиваться? Ее участь соединена с участью государя; ее дети -- дети государя. Если бы она стала прямо, открыто, громогласно говорить истину, обличать дураков и мерзавцев, окружающих ее мужа, кто бы мог ее заставить молчать? Мать шести великих князей, мать наследника престола, что бы с ней могли сделать? Ровно ничего. Нельзя же было бы ее ни выслать из России, ни сослать в Сибирь, ни посадить в казематы... Она не умеет пользоваться своим положением...

"Правдивый", No 1, 27 марта 1862, стр. 58.

   

II.
Великий князь Константин Николаевич и константиновцы. Жена Константина Александра Осиповна. Великие князья Николай, Михаил, великая княгиня Мария Николаевна и ее муж граф Григорий Александрович Строганов. Великая княгиня Елена Павловна. Принц Ольденбургский. Наследник Николай Александрович и его воспитатели: Владимир Павлович Титов, граф Сергей Григорьевич Строганов и Курьяр. Принцы Лейхтенбергские. Герцог Мекленбургский. Лейб-медик Енохин. Граф Александр Федорович Адлерберг. Происхождение Адлербергов. Граф Владимир Федорович Адлерберг и Мина Ивановна Буркова.

   Зрелище государственного разрушения, окружающее императрицу, и горести домашней жизни, горести ежедневные, едкие, разъедающие внутренний обыденный быт ее, развили в Марии Александровне, и без того склонной к меланхолии, чувство набожности. Этим воспользовались духовник императорской фамилии Бажанов* и митрополит Филарет* и, развивая постепенно в ней это чувство все более и более, чтобы успешнее завладеть ее умом, довели ее набожность до ханжества. Странный человек этот Василий Борисович Бажанов. Он умен, чрезвычайно хитер и ловок; по характеру своему рожден быть генерал-губернатором или командиром армейского корпуса, а судьбою брошен на поприще русского белого духовенства. Он имеет на императрицу огромнейшее влияние и действует по советам своего друга, митрополита Филарета. Митрополит Филарет человек необыкновенного ума, какой редко вмещался в человеческой голове; человек огромной учености и не меньшей хитрости, лукав, честолюбив и властолюбив в высшей степени; с подвластным ему духовенством деспот неумолимый и ненавидим своими подчиненными {Лет двадцать пять тому назад английский путешественник, бывший в Москве, сказал одному архимандриту: "Ваш митрополит, должно быть, святой человек?" "Почему вы так полагаете?" -- спросил архимандрит. "Он такой худощавый", -- отвечал англичанин. "Помилуйте, -- возразил архимандрит, -- черт еще худощавее его!"}.
   О великом князе Константине Николаевиче говорено было в 23 номере "Будущности", и я не стану повторять здесь того, что там высказано {[Эта статья воспроизведена в нашем издании.]}. Эта статья о великом князе сильно рассердила его императорское высочество и приближенных его и тем только подтвердила истину, высказанную в статье, что Константин Николаевич и его приближенные хотят прослыть в Европе за великих преобразователей и передовых либералов, а вместе с тем хотят держать русских в опеке; хотят быть Петрами Первыми нынешнего века, а вовсе не представителями разумных желаний и законных требований русских людей. Нам, русским, самодержавие уже надоело по горло; мы не хотим никакого произвола, ни даже произвола просвещенного. Мы хотим управлять сами собою; мы хотим конституции, и как там ни хлопочи и ни вертись Константин Николаевич и друзья его, мы конституции добьемся, тем или другим путем, мытьем или катаньем, но добьемся непременно... Горе тем, которые станут наперекор разумным и справедливым требованиям русских! Горе тем людям!
   Лица, окружающие Константина Николаевича, и некоторые из коих отличаются замечательными способностями, соглашаются, что конституция для России необходима, но уверяют, что в настоящий момент она еще преждевременна; что Россия для нее еще не дозрела и что Россию нужно приготовлять к введению конституции лет через пятьдесят. В переводе на язык истины эти громкие фразы значат: "Конституция для России была бы весьма полезной; она даже необходима; но мы не хотим ее давать, пока надеемся иметь власть в руках. К чему вы, люд нетерпеливый, просите учреждения нового образа правления? Ведь мы, А, Б, В, Г и так далее, для вас лучше всяких конституций; мы считаем себя умнее всех вас, вместе взятых, и будем управлять вами отлично, но с тем условием, чтобы вы не позволяли себе обсуждать ни нас, ни наших действий. Молчите и повинуйтесь нам. А когда нас на свете уже не будет, тогда пусть вводят конституцию".
   Вот сущность пышных, свободообразных фраз, произносимых приближенными Константина Николаевича, "константиновцами"*, как их стали называть теперь. Прибавьте к этому, что каждый из константиновцев в своем внутреннем убеждении считает именно себя предназначенным к роли преобразователя России, к роли Петра I девятнадцатого века.
   Если бы Константин Николаевич сочетал обширный государственный ум с преданностью к своему старшему брату, то он понял бы, что для государя единственное средство упрочить свою династию на престоле заключается в немедленном даровании конституции; он бы непременно убедил Александра Николаевича сделать это, и сделать неотложно. Он этого не делает, следовательно, ведет Россию к переворотам бурным, и потому, не позволяя себе подозревать в ней задней мысли подкопать престол своего брата и на его месте воздвигнуть престол для себя, не позволяя себе подозревать его в этом, и убежденный, что Константин Николаевич действует прямо и честно, я прихожу через то к необходимости отрицать в нем и обширность ума, и всякую политическую дальновидность...
   Приближенные Константина Николаевича находят сильный отпор и горячее противодействие в великой княгине Александре Иосифовне*. Женщина ума недальнего, но искренно привязанная к своему мужу, она страшится для него политической деятельности и мщения врагов политических и оказывает явную нелюбовь к людям, окружающим великого князя. Из всех близких к Константину Николаевичу -- самый умный, самый предприимчивый, самый энергический, одним словом, самый способный человек -- Александр Васильевич Головнин*, и его-то Александра Иосифовна более всех ненавидит. Великому князю часто приходится испытывать то дружеские супружеские бури, то супружеское упрямство. Константин Николаевич, кроме жены и детей, не любит никого в мире, но зато любит их страстно; крутой деспот характером, он вместе с гем муж самый нежный и самый мягкий: великая княгиня, чтобы поставить на своем, иногда прибегает к тому роду упрямства, которое, по словам Сен-Симона*, употребляла иногда королева испанская в отношении мужа своего короля Филиппа...
   Когда царедворцы хотят удалить на время из России великого князя, хотят отправить его путешествовать, то прибегают обыкновенно к посредству его доктора, лейб-медика Ивана Самойловича Гауровица, датчанина происхождением, известного свой страстью к звездам и к лентам. Гауровиц тогда уверяет Александру Иосифовну, что здоровье великого князя неотменно требует поездки за границу и лечения, что иначе опасность может угрожать даже самой жизни ее супруга. Великая княгиня, страстно любящая мужа, перепугается и не дает мужу покоя, доколе не увезет его за границу. Зато Александра Иосифовна столь же благосклонна к Гауровицу, сколь ненавидит Головнина, а это не безделица...
   Великий князь Николай Николаевич, не одаренный ровно никакими способностями, имеет особенную специальность, в коей едва ли найдет себе соперника: это воспитание и улучшение пород петухов и куриц.
   Великий князь Михаил Николаевич в отношении к способностям умственным находится на полдороге между Константином Николаевичем и Николаем Николаевичем. Он отличается непомерной гордостью -- гордостью, сделавшей его весьма непопулярным, -- и ненавистью к либеральным идеям, то есть отличается таким направлением мнений, которое готовит ему в будущем большие неприятности...
   Великая княгиня Мария Николаевна женщина умная: лета охладили ее пылкий характер; она всегда отличалась добрейшей душой. Пользуясь особенным расположением своего грозного отца, который любил ее более всех своих детей, находясь в самых дружеских отношениях и с государем, и с императрицей Марией Александровной, она многим оказала и продолжает оказывать услуги, делать добро, а зла никогда и никому в своей жизни не причинила.
   Муж ее, граф Григорий Александрович Строганов*, умный, честный и вполне благородный человек. Положение его весьма затруднительно, и он держится в нем с большим тактом. Преданность свою Марии Николаевне он доказал самой свадьбой с нею, которая совершена была в тайне, в последние месяцы жизни Николая Павловича, и могла повести Строганова в Сибирь. Помолвка их произошла летом 1854 года в Гостилицах, имении Татьяны Борисовны Потемкиной, которая потом на упреки своих приятельниц отвечала, что полагала совершить этим богоугодное дело, потому что темперамент Марии Николаевны не позволяет ей обходиться без мужа, не впадая в грех. Венчание происходило в домовой церкви Марии Николаевны, в ее дворце. Священник этой церкви на просьбу великой княгини обвенчать ее отвечал, что не может этого сделать без разрешения духовника царской фамилии, протопресвитера всех придворных церквей, Василия Борисовича Бажанова. Это был отказ, но ловкий священник, отказываясь от действия, которое, если бы о нем проведал Николай Павлович, могло бы повести его в Сибирь или под белый ремень, принес великой княгине ключ от церкви и сказал: "Это церковь вашего высочества. Вы можете пригласить любого священника для совершения треб, а меня извольте предуведомить: я на это время скажусь больным". Так и было сделано. Венчал великую княгиню осенью 1854 года священник церкви села Гостилиц, который немедленно вслед за тем подал в отставку и ныне живет в доме Татьяны Борисовны Потемкиной на Большой Миллионной, получая пенсию от великой княгини. Свидетелями при свадьбе были: князь Василий Андреевич Долгоруков и граф Михаил Юрьевич Виельгорский. Великая княгиня предлагала сперва графу Матвею Юрьевичу Виельгорскому, состоявшему в то время при ее особе, присутствовать при ее свадьбе, но граф Матвей Юрьевич, человек ловкий, отвечал ей: "Ваше высочество, я назначен от государя состоять при Вашей особе и управлять Вашим двором; если я решусь на такой поступок, то государь, если узнает, прогневается сильно, и я понесу страшную ответственность. Пригласите лучше моего брата: он всем известен как человек весьма рассеянный, и если произойдет беда-то все можно будет свалить на его рассеянность".
   Из всех членов царской фамилии о свадьбе великой княгини извещены были лишь заблаговременно цесаревич и цесаревна (нынешние император и императрица). Николай Павлович до самой смерти своей ничего не знал о браке своей любимой дочери.
   В январе 1856 года Мария Николаевна едва не выхлопотала официального признания своего брака. Граф Строганов находился в то время на войне в Крыму, командуя малороссийским милиционным казачьим полком. Ему велено было прибыть в Петербург, где через два или три дня после его приезда государь собрал на совет всех членов императорской фамилии и королеву Нидерландскую Анну Павловну*, проводившую ту зиму в Петербурге. На слова государя, что он считает себя обязанным официально признать брак сестры, потому что знал о ее намерении тайно венчаться и изъявил в то время свое согласие на тайную свадьбу, королева Анна Павловна отвечала: "Ваше величество в то время были первым подданным Вашего отца и не должны были изъявлять Вашего согласия на свадьбу, которую он не дозволял и которая совершилась в тайне от него. Теперь Вы сами царствуете: что бы Вы сказали, государь, если бы Вас послушались таким образом? Я полагаю, что брака моей племянницы, а Вашей сестры, признавать официально невозможно".
   И брак официально признан не был, хотя браки эти, так называемые морганатические, употребительны почти во всех царствующих домах. Отказ этот признать брак Марии Николаевны тем более непостижим, что происходит в фамилии, в коей одна из царствующих императриц, Елизавета Петровна, была замужем за малороссийским казаком Разумовским, в фамилии, ведущей свое происхождение в прямой линии от чухонской девки Марфы, которая, начав поприще свое служанкой в доме пастора Глюка, была постепенно наложницей генерала Бауера, фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, фельдмаршала князя Александра Даниловича Меншикова, и наконец, под именем Екатерины Алексеевны, наложницей Петра I, который, хотя и без свадьбы, объявил ее своей женой, провозгласил императрицей и оставил ей престол. Что же постыдного или дурного для Марии Николаевны быть женой графа Строганова? Официальная тайна ровно ничего не скрывает, ровно ничего не покрывает: нет в России ни одного уездного городишки, ни одного сельского помещичьего дома, где бы не было известно, что великая княгиня Мария Николаевна замужем за графом Строгановым. К чему же служит эта официальная тайна? Кого этим надеются обмануть или провести?.. Смех, да и только.
   Что также весьма смешно, это обхождение государя и великих князей с графом Григорием Строгановым. Они не только не признают его мужем своей сестры, но еще обходятся с ним гораздо более холодно, чем с большей частью придворных. Граф Строганов, с своей стороны, нимало не огорчается холодностью и смешной пред ним надменностью его августейших шурьев; не кланяется временщикам, но вместе с тем не поднял носа ни перед кем; со всеми прежними своими знакомыми остался на прежней ноге, и если бы, к сожалению, не дал промаха, приняв па себя должность вице-президента конюшенной конторы, если бы не этот смешной промах, то про него по справедливости можно было бы сказать, что он держит себя в отношении к высшим и к низшим не как петербургский барин (что составляет середину между монголом и холопом с претензиями на качества английского лорда), а как истинный европейский вельможа. И в самом деле, чего же ему при дворе добиваться? Ведь не титула же светлейшего князя? Титул этот в России, как известно, носят лица, из коих некоторые, по своей глупости, сделались истинной притчей во языцех. Ведь бывали же примеры, что барин чиновный и богатый, но подленький душой, чтобы добиться титула светлости, женил своего дурака-сына на любовнице царской*, да еще на такой, на которой другой человек, посмышленее, отказался жениться, пожертвовав частью своего состояния, чтобы избавиться от подобного срама [].
   Нет! Строганову, честному человеку, русская светлость не по плечу. Не добиваться же ему также и Андреевской ленты? Ведь ее носят и вор-тиран граф Клейнмихель, и деспот-притеснитель граф Закревский, и набитый глупец граф Адлерберг-Минин, и придворный холоп граф Шувалов.
   Если великая княгиня Мария Николаевна не вмешивается в дела политические, зато великая княгиня Елена Павловна* только и делает, что вмешивается в политику; старается всеми силами удить рыбу в мутной воде и нарочно мутит воду для удобнейшего рыболовства. При жизни мужа ее, великого князя Михаила Павловича, ей вмешиваться в политику было невозможно. Михаил Павлович, не имевший ни серьезного ума, ни рассудка, был, подобно братьям своим, Константину и Николаю Павловичам, человеком грубым, пошлым, ненавидел книги и умных людей и являл в себе смесь азиатского хана, австрийского капрала и французского парикмахера- каламбуриста. Он являлся попеременно или тигром с ухватками настоящего мальчишки, или мальчишкой в тигровой шкуре. Он не допускал Елену Павловну вмешиваться в политику, беспрестанно ссорился с нею и на вопрос одного из своих адъютантов: "Ваше высочество будет праздновать годовщину двадцатипятилетия своей свадьбы?" он отвечал: "Нет, любезный, я подожду еще пять лег и тогда отпраздную годовщину моей тридцатилетней войны!" По смерти мужа, пока еще был жив Николай Павлович, Елена Павловна не смела открыто вмешиваться в дела: с Незабвенным шутить было плохо. Но лишь вступил на престол Александр Николаевич, Елена Павловна ринулась в политику. Она в глаза чрезвычайно льстит и государю, и императрице Марии Александровне, осыпает вежливостями и знаками внимания всех лиц, имеющих влияние при дворе, но за глаза над государем подтрунивает, а приближенным его отдает полную справедливость, то есть отзывается о них с величайшим презрением. Про императрицу она говорит: "Бедная женщина! Зачем она позволяет обходиться с собой таким образом! Ума-то, видно, у нее, бедной, мало!" Константину Николаевичу она в глаза льстит, а за глаза дает, понимать другим, что руководит и управляет великим князем. Когда он сделает что-нибудь умное, она всегда даст почувствовать, что это сделано по ее совету, а если великий князь даст какой-нибудь политический промах, она говорит: "Ах! Зачем Константин меня не послушался! Ведь я ему советовала этого не делать! Константин, конечно, умен, но в нем нет никакого благоразумия: он слишком пылок, ему необходим советник, который бы находился при нем безотходно и мешал бы ему проказить". Само собой разумеется, что роль подобного советника добрая и попечительная тетушка предоставляет себе. В старые годы с Еленой Павловной решительно никто уживаться не мог, но лета (ей теперь пятьдесять пять лет) несколько сгладили угловатости ее нрава, в старину столь неприятного, что один человек, после разговора с нею, в коем она расточала свою салонную любезность, на вопрос приятеля своего, как он находит Елену Павловну, отвечал: "Это самый любезный еж".
   Принц Петр Георгиевич Ольденбургский -- добрый, честный человек, многим делает добро и никогда никому не причинил зла. Притом нам, русским, не следует забывать, что ему, его огромным пожертвованиям обязано своим существованием Училище правоведения, а его благородному характеру обязаны тем направлением бескорыстия, коим отличаются почти все воспитанники этого заведения. История не будет обязана ни слушать плохой музыки, ни читать плохих стихов принца Петра Георгиевича, но всегда с уважением помянет имя основателя Училища правоведения, который к тому же всегда был добрейшим и честнейшим человеком.
   Цесаревич еще гак молод, что характер его еще не совершенно вылился в определенную форму, но по юму, о чем уже можно судить теперь, следует бояться, что этот юноша готовит себе несчастную будущность круто стью своего нрава и непомерным властолюбием, подчас напоминающим его необузданного деда. Он имеет ум быстрый, сметливый, но неспособный продолжительно обсуждать предметы, неспособный ясно вникать в вещи, и едва ли из него выйдет человек глубокомысленный. Он питает глубокое уважение к уму и к познаниям дяди своего Константина Николаевича; ему случилось говорить: "Надобно спросить у дяди Кости: он все знает!", и это чувство может со временем погубить цесаревича, потому что Константин Николаевич имеет на него огромное влияние, а Константин Николаевич, при всем своем, подчас весьма бурном, псевдолиберализме, в сущности страшнейший деспот. Константин Николаевич не хочет равенства перед законом, то есть правления конституционного, а хочет просвещенного самодержавия, то есть равенства перед прихотями царя и ближней дворни его. "Вы, русские, дескать, дураки, -- думает про себя Константин Николаевич, -- куда вам собою управлять; я буду вашим опекуном: буду действовать просвещенно, буду платить в Европе журналам, чтобы прославляли мой либерализм, а вы, братцы, молчите, повинуйтесь и кланяйтесь мне, а коли пикнете против таких просвещенных и либеральных людей, как я и мои ближние, то вы не забывайте, что в России есть Вологда, Вятка, Пермь и разные другие загородные увеселения самодержавия!" Константин Николаевич своими советами и своим примером направляет цесаревича на ложный путь, на конце коего может предстоять для них обоих безвозвратная заграничная поездка...
   Воспитание цесаревича по слабости характера императрицы было весьма плохое. При нем были Николай Васильевич Зиновьев и Григорий Федорович Гогель, люди честные, но совершенно бездарные и вовсе не понимающие потребностей времени, не понимающие условий, необходимых в нашу эпоху для воспитания будущего властителя России. Когда Незабвенный осчастливил Россию, отправившись к своим праотцам, то императрица Мария Александровна определила к цесаревичу для наблюдения за учением его Владимира Павловича Титова, человека умного, отлично образованного и отменно честного. Умный и честный Титов понял огромную ответственность, какую подобное звание возлагало на него перед Богом и перед историей, и добросовестно принялся за свое дело. Он определил в учителя к цесаревичу людей весьма способных. Но некоторые из этих назначений сделаны были императрицей по ходатайству Титова без согласия государя, узнавшего, например, о назначении г-на Бабста по докладу князя Василия Андреевича Долгорукова, который, верный своей привычке чернить людей просвещенных и клеветать на людей с либеральным направлением, представил Бабста человеком самым опасным, или, как любят выражаться стародуры, "красным". Государь ужасно рассердился на императрицу и сказал ей: "Видно вы распоряжаетесь воспитанием моих детей без моего согласия!" Титов, как человек умный и бывалый, знакомый с Европой, хотел, чтобы Николай Александрович слушал курс в университете. Куда! Вся царская дворня возопила: "Титов -- якобинец!", и в течение нескольких месяцев зимы 1857--1858 года, если бы царской дворне предложили вопрос: "Кто хуже: Титов или Робеспьер?", она бы тотчас воскликнула: "Разумеется, Титов". Люди с умом и со здравым рассудком тщетно указывали на примеры европейских принцев, которые слушаю! курсы наук в университетах, но в Зимнем дворце этого и понять не могли. Ведь и то правда: европейские принцы предназначены быть истинными монархами, то есть монархами конституционными, а Николай Александрович предназначается быть самодержцем, сиречь миропомазанным фельдфебелем! На что же ему университет? Преображенский манеж гораздо ближе к цели!
   Назначая Титова в звание инспектора классов цесаревича, императрица не могла добиться, чтобы воспитание сына ее было вверено Титову. Как можно? Ведь он статский, не военный, а для блага России необходимо, чтобы будущий император воспитан был людьми в эполетах. Зиновьев и Гогель оставались еще при цесаревиче. Между ними и Титовым возникла борьба. Тут подоспел со своими доносами всего боящийся и всетрепещущий князь Василий Андреевич, нашептывая государю всякие бессмыслицы; одного из определенных Титовым учителей, Кавелина, удалили от цесаревича; благородный Титов обиделся этим и подал просьбу о своем увольнении. Императрица, по своему обычаю, поплакала втихомолку, и пока она отирала свои слезы, Титов назначен был посланником в Стутгардт.
   Наконец, когда наследнику уже наступил семнадцатый год, время его политического совершеннолетия, к нему назначили "попечителем" графа Сергея Григорьевича Строганова*.
   Граф Сергей Григорьевич Строганов странный человек: в нем соединены качества и недостатки, какие редко встречаются в одном и том же лице. Он умен и хитер, но невзирая на свой нынешний семидесятилетний возраст не знает людей. Он получил основательное классическое образование -- вещь редкая в России между его современниками -- обладает обширной ученостью, перечитал в жизнь свою целые библиотеки и остался теоретиком. Семьдесят лет живет он на свете между людьми всякого рода; по рождению и по состоянию своему принадлежал всегда к высшему кругу общества; служебной своей деятельностью поставлен был в сношения с людьми средних и низших слоев, одним словом, видел род человеческий от кабинета царского до хаты пермского крестьянина и людей не знает! Воспитанный в Европе, он чужд азиатских замашек большей части русских сановников; он гуманен и весьма любит, чтобы это знали; либерализм его всегда достигал той черты, за коей начинается ссора с правительством, и ни разу не перешагнул за эту черту. Будучи молодым человеком, он хотя был из числа самых образованных людей того времени, но вовсе не принадлежал к обществу декабристов, заключавшему в себе цвет современной молодежи. При Николае Павловиче, пока либерализм ограничивался фразами, разговором и получением из-за границы запрещенных книг, граф Сергей Григорьевич был либералом настолько, насколько можно было, чтобы не поссориться с государем. Николай Павлович считал его теоретиком (это была одна из немногих здравых мыслей, нашедших себе приют в не совсем здравой голове Незабвенного), но оказывал ему благосклонность, думая сам про себя: "Каков, дескать, я великий человек; ведь вот Строганов либерал, а я его терплю при себе генерал-адъютантом и даже выслушиваю все, что он мне говорит. Ведь это хоть бы Петру Великому под руку! Вог каков я, Николай Первый!" Одной из лучших страниц жизни графа Строганова было его губернаторство в Минске после польской кампании в 1831 году: человеколюбивым своим обхождением он заслужил благословения несчастных поляков! Тринадцатилетним просвещенным отличным управлением Московским университетом (1835--1848) граф Сергей Григорьевич оказал России величайшую услугу, но должно прибавить, что главным руководителем Министерства народного просвещения в это время был сам министр, граф Уваров*. Граф Строганов с Уваровым враждовал, ссорился, часто был не совсем вежлив со своим министром, но шел по уваровскому направлению и прекрасно делал. Ссоры его с Уваровым происходили не из-за различия мнений: воззрения их были одинаковые; но из-за того только, что графу Строганову неприятно было, что почин этому направлению положен Уваровым, а не им. Когда граф Строганов жил в Москве, то он писал прямо к Николаю Павловичу свое мнение о происходившем в Москве, об административных лицах; когда приезжал в Петербург (то есть по крайне мере раз в год), присутствовал в кабинете государя при докладах начальника III Отделения о делах московских и по приказанию государя подавал о них свое мнение. Честность графа Сергея Григорьевича не подлежит ни малейшему сомнению, но как же он мог решиться принять на себя подобную... "наблюдательную" должность? Это можно разве изъяснить лишь отсутствием логики! Граф Строганов находился уже на половине седьмого десятка лет своих, когда вопрос об уничтожении крепостного состояния возник серьезным образом и здравая политика потребовала уступки крестьянам их земельного надела; тут словесный либерализм оказался недостаточным, граф Строганов совершенно растерялся и, будучи членом московского губернского комитета, не знал, что делать. После пятимесячного исправления должности московского военного генерал-губернатора он был назначен попечителем цесаревича 8 сентября 1859 года. Едва успел он попасть на постоянное пребывание в Зимний дворец, как тяжелая, удушливая атмосфера этого вредного здания раздражительно подействовала на его старческие нервы; он был объят страхом! И бывший поборник просвещения сделался гонителем его. Он первый подал мнение о непременном взимании платы с бедных студентов; хотел даже увеличить эту плату!.. Поистине непонятно!.. Ныне, когда Россия проснулась от сна, укрепившего ее силы, когда в ней стремится быстрый поток, могущий сделаться бурным, если ему бессмысленно ставить будут преграды; когда все разумные люди, все ясные умы стараются очистить широкое русло, чтобы этот поток имел течение удобное, вольное и, протекая беспрепятственно, оплодотворял берега тех мест, в это время вместить себе в голову мысль -- ставить преградами против этого потока заборы и перегородки -- это нелепость, которая находит последовательный, законный приют свой в глупых головах Адлерберга-Минина и князя Василия Андреевича Долгорукова, но должна была бы оставаться чуждою графу Сергею Григорьевичу Строганову.
   Итак едва ли граф Сергей Григорьевич может иметь вполне хорошее влияние на довершение воспитания цесаревича.
   Из числа наставников, находившихся при цесаревиче, полного уважения заслуживает г-н Курьяр, женевский уроженец, англиканский пастор, бывший одним из капелланов герцогини Кентской, матери королевы Виктории. Он учил королеву Викторию французскому языку и по окончании ее воспитания возвратился в Женеву. Он имел несчастье поместить свой небольшой капитал к банкиру, который впал в несостоятельность, и лишился своих денег. Бывшая воспитательница императрицы Марии Александровны, госпожа де Грансе, рекомендовала императрице г-на Курьяра, который и определен был к цесаревичу учителем французского языка. Человек образованный, отменно умный, с ясным и светлым взглядом на вещи, с характером благородным, с чувствами возвышенными, приятный и любезный в обхождении, но неуклонно твердый характером, г-н Курьяр был весьма полезным цесаревичу, и его просвещенное влияние служило подчас весьма хорошим противодействием неевропейскому влиянию генералов Зиновьева и Гогеля. Из Женевы и из Лондона, где в обоих местах столь высоко развиты чувства личного достоинства и независимости человеческой, заброшенный судьбою на топкое и грязное болото петербургского двора, г-н Курьяр остался чистым, независимым и безупречным. Цесаревичу он никогда не уклонялся вещать истину, с придворными сановниками держал себя прекрасно, на такой ноге, что ни один из самых безмозглых монголо-петербургских баскаков никогда не осмелился забыться перед г-ном Курьяром. Никогда ни одно слово лжи не вышло из уст г-на Курьяра (а это редкость при петербургском дворе); часто он говорил истину там, где андреевские кавалеры молчали и кланялись, и наконец, что вполне обрисовывает его характер, его самостоятельность, его благородную личность, он никогда не хотел принять никакого "чина"...
   В 1860 году граф Строганов оказал цесаревичу двойную услугу, удалив от него генералов Зиновьева и Гогеля, людей честных, но отсталых представителей николаевской эпохи, и оставив при цесаревиче назначенного к нему еще в 1858 году полковника Рихтера*. Оттон Бурхардович Рихтер -- человек честнейших правил и благороднейшего характера. Такие люди редки везде, а при дворах еще более {О. Б. Рихтер -- родной брат умного и благородного Александра Борисовича Рихтера, бывшего русским посланником в Бельгии и там умершего в 1859 году.}.
   Воспитатель великих князей Александра Александровича и Владимира Александровича, граф Борис Алексеевич Перовский, человек добрый, довольно хитрый, но ума ограниченного, обязан своим местом старинной дружбе своей с графом Александром Адлербергом и опирается на это могущественное покровительство.
   Что же касается до сыновей великой княгини Марии Николаевны, то они воспитаны весьма хорошо. Воспитатель их, Константин Григорьевич Ребиндер, умел выполнить свою должность, и этому, конечно, много содействовало долгое пребывание двух старших из них, герцога Николая Максимилиановича и принца Евгения Максимилиановича, за границей, в Англии, вдали от Петербурга. Ведь в Петербурге, в этом болоте, истинном болоте физическом и нравственном, двор и сотни две-три семейств, его окружающих, представляют (за весьма немногочисленными исключениями) зрелище, какого не встретишь ни в одной стране в мире: смесь монгольской дикости с византийской подлостью, и все это плохо прикрыто европейским платьем; смесь необразованности с самоуверенностью, основанной на чтении французских журналов и английских романов; совершенное незнание России, потому что никогда не живали в своих поместьях, а во всю жизнь свою ползали при дворе и обивали пороги у временщиков; незаслуженное презрение к москвичам и к жителям провинций, презрение, которое москвичи и жители провинций возвращают им с лихвой, но только заслуженным образом; и наконец, в довершение всего, низость перед всяким временщиком, сколь бы он отвратителен ни был. Эти холопы превосходительные, сиятельные, светлейшие, эта холопия, воображающая себя "аристократией" (!!!), боится лишь одного -- гласности; она готова выносить всевозможные оскорбления, всевозможные унижения, всевозможный позор -- лишь бы только Европа о том не знала! Полумонголы, полувизантийцы в европейских платьях -- они имеют претензию прослыть за английских лордов, но все знают, что они "холопия" и больше ничего {В настоящее время, когда множество русских путешествует, не один Петербург являет выставку холопии -- этого продукта невских болот. Порядочное количество экземпляров ее, подлых и смешных вместе, можно встретить в Париже. (Примечание редактора "Правдивого".)}.
   Принцы Лейхтенбергские воспитаны хорошо, воспитаны как принцы европейские, а не как русские великие князья, то есть из них старались сделать людей, а не миропомазанных фельдфебелей. Одного только следует бояться, чтобы они в Петербурге не испортились...
   Герцог Георгий Мекленбург-Стрелицкий, муж великой княгини Екатерины Михайловны, держит себя весьма прилично и весьма умно. Когда он женился, то не впал в ошибку, совершенную герцогом Лейхтенбергским, который, женясь на великой княгине Марии Николаевне, имел неосторожность по свадебному договору подчинить себя власти Николая Павловича; эта мгновенная ошибка дорого обошлась герцогу Лейхтенбергскому: он лишился всякой свободы, всякой самостоятельности и не мог выезжать из России иначе, как с дозволения Николая Павловича, даже для свидания с своей матерью. Герцог Мекленбургский поступил осторожнее. По свадебному договору его Екатерина Михайловна, в качестве герцогини Мекленбургской, освобождена от русского подданства; она и муж ее имеют право выезжать из России, когда им угодно, и пользуются весьма выгодным положением членов царской фамилии, оставаясь чуждыми невыгодам этого положения, то есть пользуются совершенной свободой, недоступной русским великим князьям и великим княгиням.
   Герцог Мекленбургский -- человек умный, чрезвычайно благорйзумный, с весьма добрым сердцем; человек характера честного и прямого, получил отличное воспитание, обладает обширными сведениями по разным отраслям наук. Он весьма счастлив в семейном быту; Екатерина Михайловна женщина весьма добрая и очень любит своего мужа. Герцогу приходится, правда, вести борьбу против своей тещи, Елены Павловны, несноснейшей женщины, страсть которой во все вмешиваться и всеми управлять, но он ведет эту борьбу тихо, скромно и для публики совсем незаметно, с большим тактом.
   Из числа людей, самых приближенных к государю, особенную важность имеет -- не по способностям своим, потому что редко можно встретить подобный пример бездарности, но по своим ежедневным сношениям с государем -- его доктор Иван Васильевич Енохин*. Сын священника в Малороссии, он воспитывался в семинарии, потом в Киевской духовной академии, откуда поступил в Медико-хирургическую академию, и но выходе из нее очутился доктором в Преображенском полку. Человек ума самого ограниченного, но хитрый и весьма пронырливый, он превосходно умеет подслуживаться. Во время турецкой кампании 1828 года Николай Павлович как-то имел случайный припадок легкой лихорадки; за временным отсутствием государева лейб-медика к нему из штаба Преображенского полка призван был Енохин, и тут Николай Павлович увидел его в первый раз. Во время польской кампании 1831 года Паскевич, страстный охотник до женщин, весьма боялся, чтобы какая-нибудь полька в порыве геройского самоотвержения не отомстила ему за свое отечество весьма неприятным образом, и потому всякая женщина, допускаемая до интимной беседы с фельдмаршалом, обязана была предварительно провести несколько минут с глазу на глаз в соседней комнате с Енохиным в полном послушании у почтенного медика. После взятия Варшавы Енохин ездил в отпуск на родину для свидания с отцом и, как человек расчетливый, на возвратном пути заехал по дороге на поклон к отцу фельдмаршала, старику Федору Григорьевичу Паскевичу, жившему в деревне. Федор Григорьевич принял весьма ласково вкрадчивого, искательного проезжего и снабдил его письмом к своему сыну, фельдмаршалу. Когда для цесаревича (нынешнего государя) устраивали придворный штат, фельдмаршал выхлопотал Енохину место лейб-медика при цесаревиче, чтобы иметь при этом новом дворе свою креатуру. Сначала нелегко было Енохину на придворном поприще. Начальником двора цесаревича находился в то время сумасшедший генерал Кавелин. Однажды во время своего первого заграничного путешествия Александр Николаевич в Копенгагене имел небольшой припадок лихорадки. Кавелин взбесился, обратился к Енохину и, почти показывая ему кулак, закричал: "Чтобы завтра его высочество был здоров! Если завтра его высочество не выздоровеет совершенно, то я тебя пошлю на гауптвахту здесь же, в Копенгагене!" Любопытно то, что на другой день великий князь был здоров... Цесаревичу очень хотелось провести зиму 1838--1839 года за границей, а Николай Павлович требовал непременно возвращения его в Россию; Енохин взялся уверить и уверил грозного государя, что здоровье Александра Николаевича непременно требует провести зиму в Риме, что иначе у него может сделаться чахотка, и цесаревичу разрешено было провести зиму в Риме. Этой услуги Александр Николаевич никогда не позабыл. Будучи великим князем, он всякое утро пил кофе с Енохиным. На другой день после восшествия Александра Николаевича на престол утром Енохин не является. "Где Енохин?" -- спрашивает новый государь. Ему отвечают: "Дожидается в приемной". -- "Позвать его!" Является Енохин. -- "Зачем ты не велел о себе доложить?" -- "Не смел, государь; я имел счастие каждое утро пить кофе с цесаревичем, но к государю моему без приказания явиться не смею". Это понравилось Александру Николаевичу: он велел ему сесть и пить с собой кофе. С той поры Енохин ежедневно утром пьет кофе с государем с глазу на глаз, что дает ему возможность говорить государю, о чем ему вздумается. Сверх того он всегда сопровождает государя во всех его путешествиях. При дворе все смеются над Енохиным, но все чрезвычайно за ним ухаживают. Самые важные лица в Петербурге из числа тех, которые за глаза наиболее насмехаются над Енохиным, ездят по большим праздникам с поздравлением к Ивану Васильевичу и при встрече с ним жмут ему руку с самой приятнейшей улыбкой.
   Но самый приближенный, самый любимый государем человек -- что в настоящее время известно всей России -- это граф Александр Адлерберг. Он один во всей России разделяет с дежурным камердинером царским право во всякое время входить к государю без доклада. Вы видите, что более интимного холопства и существовать не может. Адлерберги и родственники их Барановы ныне составляют какую-то особую династию, которая, с присовокуплением к ней разных приближенных царских, составляет в России какое-то особое сословие: царскую дворню. Сословие это, подобно тинистому и грязному болоту, окружает престол и отделяет его от России. Когда Александр Николаевич воцарился, по Петербургу ходила какая-то песенка, написанная господином, по-видимому, весьма незнакомым с историей, потому что он принимал Голштейн-Готторнов* за Романовых. Куплеты этой песенки я позабыл, но помню припев их:
   
   От Адлербергов и Барановых
   Избави, Боже, дом Романовых...
   
   Адлерберги -- шведская фамилия. Настоящее имя их Свебелиус, и при пожаловании их в дворяне в 1684 году король Карл XI, как часто делается в Швеции, переменил это имя на фамилию Адлерберг. Фридрих Адлерберг, умерший лет шестьдесят тому назад, женат был два раза, и оба раза на девицах Багговут. От первой жены он имел несколько сыновей, а эти народили ему внуков, один из коих находится ныне членом генерал-аудиториата. От второй жены своей, Юлии Федоровны, он имел сына, нынешнего графа Адлерберга-Минина, и дочь, статс-даму графиню Баранову.
   Кстати о графе Адлерберге. Считаю, князь Петр Владимирович, долгом довести до Вашего сведения, что по доходящим до меня слухам Ваш старый знакомый и сосед по Чернскому уезду, бывший чернский уездный и бывший тульский губернский предводитель дворянства, Василий Петрович Минин, весьма на Вас негодует и считает себя оскорбленным Вами тем, что Вы позволяете себе придавать имя Минина такому болвану и казнокраду, каков граф Владимир Федорович Адлерберг, сделавшийся посмешищем и предметом презрения всей России. По моему мнению, Василий Петрович Минин совершенно прав, и Вы перед Василием Петровичем вполне виноваты.
   Юлия Федоровна Адлерберг и муж ее находились в большой бедности, когда воспитательница великих княжон, дочерей императора Павла, баронесса (впоследствии княгиня) Шарлотта Карловна Ливен определила Юлию Федоровну Адлерберг нянюшкой: сперва к великому князю Николаю Павловичу, а потом к великому князю Михаилу Павловичу. Юлия Федоровна усердно мыла и обтирала этих двух индивидуумов, а между тем, будучи женщиной хитрой, ловкой и под личиной холодного добродушия весьма вкрадчивой, втерлась в доверие к императрице Марии Федоровне. В начале царствования Александра 1 она была назначена начальницей Смольного монастыря и занимала до самой смерти своей (1839) эту должность, с которой сопряжены: квартира, экипаж, большой оклад, разные в России гак называемые невинные доходы и придворные отличия (например, на этом месте Адлербергша, так называли ее в Смольном, умела выхлопотать себе статс-дамский портрет и Екатерининскую ленту). Сына своего, Эдуарда-Вольдемара, нынешнего графа Владимира Федоровича, она сделала участником детских игр Николая Павловича и Михаила Павловича; он был помещен в Пажеский корпус, выпущен офицером лейб-гвардии в Московский полк, и когда Николай Павлович пришел в возраст, то Владимир Федорович был назначен к нему адъютантом и получил в Анич- ковском дворце квартиру, на которой жил до поступления своего в министры почт. Когда Николай Павлович вступил на престол и учреждена была следственная комиссия над несчастными 14 декабря, Адлерберг, хотя не был членом комиссии, но ежедневно присутствовал на ее заседаниях в звании царского соглядатая; переносил потом государю известия обо всем, что происходило в этой комиссии, которая по своей несправедливости, по своей жестокости и по своему бездушному легкомыслию составляет одно из величайших пятен грязного царствования Незабвенного. По назначении в 1827 году Чернышева военным министром, а Клейнмихеля дежурным генералом Адлерберг был назначен начальником военно-походной канцелярии и командующим главной квартирой. Чернышевское время ознаменовано было в военном министерстве воровством, доходившим до грабежа: Чернышев, Клейнмихель и Адлерберг брали подряды и поставки под чужим именем и делили между собой огромные суммы. Когда в марте 1842 года один из самых презренных царедворцев эпохи Александра I и Николая, князь Александр Николаевич Голицын, низкопоклонный под личиной добродушия, подлый под личиной вельможи и развратный под личиною ханжи, потеряв зрение, принужден был оставить двор и звание министра почт, звание это возложено было на Адлерберга. Владимир Федорович отличается совершенным отсутствием ума, соображения и познаний: трудно встретить такую полную, совершенную, безграничную бездарность. Дел он не понимает вовсе, занят лишь своими удовольствиями и добыванием какими бы то ни было способами денег, которые проматывает на свои удовольствия. Много времени берет у семидесяти летнего старика туалет его: он в парике, с усами и бакенбардами нафабренными, с лицом нарумяненным, весь расписан, как балаганная кукла. С подчиненными горд, как истинный глупец, и высокомерен, как истинный выскочка {В прошлом году в Биарице я сам видел, как на гулянье по морскому берегу действительный статский советник и камергер Иван Демьянович Булычев подавал стул графу Адлербергу. Один француз спросил у меня: "Неужели этот человек -- камергер?" "Камергер", --- сказал я. "Представьте себе, -- возразил француз, -- я, видя как он подает стул, принял его за трактирного слугу!" "Не во многом и ошиблись!" отвечал я. (Примечание редактора "Правдивого".)}. Деньгами и подлостью через него можно все получить, особенно, если достигать до него путем Мины Ивановны.
   Лет двадцать пять тому назад Павел Александрович Нащокин привез в Петербург невесть откуда молодую и красивую женщину по имени Эмилия, а по-русски именуемую Мина Ивановна. По смерти Нащокина, коего она любила и на первых порах после его смерти с отчаянием оплакивала, Мина Ивановна после нескольких лет жизни разнообразной и веселой нашла себе покровителя во Владимире Федоровиче Адлерберге. Он влюбился в нее со всей безумной страстью старика, да еще старика в парике, нарумяненного и нафабренного. В числе подчиненных его по департаменту почтовому находился чиновник Бурков, который согласился обвенчаться с Миной Ивановной и немедленно после свадьбы, не заходя к ней в комнату, сесть в коляску и отправиться на безвыездное пребывание в какую-го дальнюю губернию, где ему дали весьма теплое, доходное место и ежегодную пенсию. Как сказано -- гак и сделано. Свадьбу отпраздновали весело: Адлерберг был посаженым отцом; после свадьбы и ужина посадили Буркова в коляску и пожелали ему счастливого пути. Мина Ивановна, разумеется, осталась в Петербурге и вела дружескую переписку с тем, чье имя носила. Несколько времени спустя Бурков умер в чине статского советника; при известии о его смерти расплакалась Мина Ивановна: она говорила, что надеялась на скорое производство своего мужа в действительные статские советники и теперь лишилась надежды быть превосходительством.
   Но это письмо уже вышло весьма длинно. Итак, до следующего письма, в коем расскажу о загробном производстве мужа Мины Ивановны в действительные статские советники.
   

"Правдивый", No 2, 18 апреля 1862, стр. 9--16.

   

III.
Карьера Мины Ивановны.

   Нежное сердце Адлерберга не устояло против слез огорченной вдовы: он поспешил помочь ее горю; о смерти Буркова в приказах отдано не было, его представили, будто живого, к чину "за отличие по службе", и когда о производстве его в действительные статские советники помещено было в приказах, то через несколько дней спустя объявлено и о смерти его. Мина Ивановна получила титул превосходительства, а Адлерберг сочинил таким образом оригинальное дополнение к книге "Мертвые души". Это было, впрочем, единственным литературным трудом Владимира Федоровича. Известно, что по части искусства и наук он занимается живописью -- раскрашиванием своего лица -- и наукой употребления помады.
   Мина Ивановна зажила роскошно*. Адлерберг со всеми своими окладами и пенсиями получает от казны с лишком семьдесят тысяч рублей серебром в год, кроме квартиры для себя и для сыновей своих, освещения, отопления и для себя, и для своей жены, экипажа. Сверх того, в пребывание государя в загородных дворцах, то есть в течение месяцев семи в году, он имеет стол, на сколько кувертов ему угодно. Жене своей он дает весьма мало денег, детям также, и почти все деньги идут на Мину Ивановну. Зато г-жа Буркова живет великолепно: мебель у нее из дворца; экипажи и лошади с придворной конюшни; в комнатах цветы из придворных оранжерей; когда у нее обед или вечер, то придворные повара готовят стол из придворных припасов. Придворные чины к ней ездят на поклон; через нее легко получить место при дворе, а по ведомству почтовому, доколе им управлял Адлерберг, то есть до 1858 года, без нее просто нельзя было получить никакого места. Ее милость возводит людей, а гнев ее низвергает их.
   Невозможно себе представить, до каких пределов доходит низкопоклонность перед Миной Ивановной петербургского придворного круга, этих полумонголов, полувизантийцев, имеющих претензии на значение английских лордов, низкопоклонность этой "холопии", которая воображает себя аристократией... Гостиная Мины Ивановны набита людьми знатными, которые приезжают на поклон и заискивают ее покровительства. Бывают забавные случаи. Однажды егермейстер граф Ферзен, только что вступивший во второй брак, встречается с одним из своих придворных знакомых: "Представь себе, -- говорит граф, -- какая дерзкая эта Мина; когда я был вдов, то езжал к ней, знаешь, повеселиться, а теперь, когда я женился, она вдруг осмелилась прислать мне приглашение на обед в четверг!" "Представь себе, -- говорит знакомый, -- что она осмелилась и мне прислать приглашение к обеду на тот же день!" "Ты поедешь?" "Конечно, нет!" "И я, разумеется, не поеду!" Оба почтенные мужа расстались в полной уверенности каждый, что может в четверг ехать на обед, не рискуя встретить собеседника, перед коим заявлял свою независимость, и, к взаимному своему неудовольствию, встретились в четверг на обеде!
   В Москве, когда Мина Ивановна приезжает туда, перед ней держат себя более независимо, потому что в Москве чувства чести и личного достоинства более развиты, чем в высшем петербургском кругу, но и в Москве есть индивидуумы, достойные жить па невских болотах. Самый низкопоклонный из мининских холопов в первопрестольной столице -- начальник Московского архива иностранных дел князь Михаил Андреевич Оболенский, который через ее посредство купил чин гофмейстера. Я говорю "купил", потому что при петербургском дворе чины и кресты весьма часто продаются втихомолку. Торг этот существует издавна, и даже при князе Петре Михайловиче Волконском, который при всех своих пороках был человеком вполне бескорыстным, лица, имевшие на него влияние, торговали придворными чинами. Андрей Иванович Сабуров, например, купил в 1851 году чин гофмейстера, заплатив двадцать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице старика Волконского.
   Соперником князя Михаила Оболенского в холопстве явился однажды князь Николай Александрович Щербатов, известный друг Закревского, в последние годы хансг- вования Закревского на московском пашалыке бывший московским гражданским губернатором. Мина Ивановна, приехав в Москву, съездила в Троицкую Лавру. Щербатов заказал серебряный позолоченный крытый стаканчик в виде просфоры, велел на стаканчике вырезать надпись: "радуйся, благодатная" (!!!) и по возвращении Мины Ивановны из Лавры московский гражданский губернатор, приехав к новой пилигримке, на коленях поднес ей эту просфору (!) в память ее "благочестивой поездки в Лавру" (!)
   Когда Незабвенный скончался, Мина Ивановна, в качестве особы четвертого класса, велела обить карету свою черным сукном.
   Через несколько недель после того, как Россия имела счастье лишиться Незабвенного, одна из придворных дам рассказала императрице Александре Федоровне, что, посетив накануне могилу императора, нашла ее покрытой цветами и что на вопрос ее, откуда эти цветы, сторожа отвечали: "Присланы от ее сиятельства графини Адлерберг". Александра Федоровна, имевшая весьма доброе сердце, расчувствовалась, расплакалась от умиления, говоря: "Какие прекрасные люди эти добрые Адлерберги! Как они помнят все, что покойный государь для них сделал! Как они нам преданы!", и приказала этой придворной даме съездить к обеим графиням Адлерберг, свекрови и невестке, благодарить их от имени царской фамилии. Что же оказалось?.. Графини Адлерберг и не думали посылать цветов, которые присланы были Миной Ивановной, а взяты были из придворных оранжерей!..
   

"Правдивый", No 3, 12 мая 1862, стр. 23--24.

   

IV.
Граф Владимир Федорович Адлерберг и подрядчики. Граф Александр Федорович Адлерберг. Их сестра, графиня Баранова. Полудинастия Адлербергов и Барановых.

   По всем подрядам, заключаемым по министерству двора, подрядчики обязаны выделять часть барышей своих графу Владимиру Федоровичу Адлербергу и Мине Ивановне. Она очень дружна с госпожей Прокопович- Антонской, и потому для мужа последней, тайного советника Дмитрия Михайловича Прокопович-Антонского, нарочно учреждена была особая, весьма бесполезная "Строительная контора" по министерству двора, с жалованьем в восемь тысяч рублей серебром для председателя (т. е. для Антонского). Подвиги этой конторы известны: пока еще строят дворцы, в них уже балки валятся, как это случилось с дворцом великого князя Михаила Николаевича и с другими зданиями. Правителем дел "Строительной конторы", этой карикатуры вавилонского столпотворения, находился действительный статский советник и камергер Антонин Дмитриевич Княжевич, один из самых интимных приятелей Мины Ивановны. Когда прошлой осенью государь жил два месяца в Крыму, в Ливадии, то Мина Ивановна приказала старику Адлербергу назначить на это время Антонина Княжевича смотрителем дворца в Ливадии. Княжевич провел эти два месяца в кругу самых приближенных лиц к государю; как превосходный мастер буфонить он весьма понравился его величеству и даже во время царского пребывания в Ливадии был ежедневно допускаем в круг кальянщиков (значение этого слова см. в 1 номере "Правдивого") {Пакостные проделки и воровство Адлербергов, отца и сына, описаны в No 13 "Под суд", прибавления к "Колоколу" 22 апреля 1862. (Примечание редактора "Правдивого".)}.
   Граф Александр Адлерберг, самый могущественный из нынешних временщиков, на поклон к коему ездят и министры, и Андреевские кавалеры -- человек ума весьма недальнего, но чрезвычайно сметливый, хитрый и ловкий. В сущности он совершенно равнодушен.к политике, но, будучи страстным картежником, неисправимым мотом, беспрестанно нуждаясь в деньгах, и в больших деньгах, он непременно хочет продолжения того порядка вещей, в коем не существовало бы ни контроля, ни гласности, чтобы, пользуясь дружбой государя, запускать лапу свою в государственное казначейство почаще и поглубже. На этом основании он и является главой партии стародуров, в чем помогает ему усердно князь Василий Андреевич Долгоруков, который, по своему званию всероссийского воеводы шпионов, имеет ежедневный доступ к государю и может нашептывать в царское ухо все, что захочет. За неспособностью Адлерберга и Долгорукова к политике, их учителем и наставником, их нимфой Эге- рией*, является сумасбродный граф Панин, который поучает их, в особенности Долгорукова, что говорить государю. Граф Александр Адлерберг никогда не брал ни одной книги в руки; он не читает ничего, кроме тех заграничных изданий, в коих печатают истины насчет его и отца его: к литературе он питает глубокое презрение, а к писателям ненависть. Эти чувства к литературе и к писателям ему общи с государем, который в 1858 году, когда вздумали учреждать верховный тайный цензурный комитет, на просьбу ошеломленного этим известием министра просвещения Ковалевского составить по крайней мере комитет этот из литераторов, отвечал: "Всякий писатель -- природный враг правительства". Это напоминает знаменитое изречение Леонтия Васильевича Дубельта, который во дни могущества своего, в бытность свою на пашалыке III Отделения, однажды в полном заседании Главного правления цензуры провозгласил, что "всякий писатель есть медведь, коего следует держать на цепи и ни под каким видом с цепи не спускать, а то. пожалуй, сейчас укусит". Однажды при государе одно лицо сказало про Ивана Сергеевича Тургенева, что он прекраснейший человек. "То есть, -- возразил государь, -- насколько литератор может быть прекрасным человеком!" и прибавил: "самый лучший из них никуда не годится". Эго общее чувство у государя и у графа Александра Адлерберга весьма сближает их. Впрочем, если граф Александр враг гласности и враг литературы, зато есть один род письменности, коим он занимается с особым усердием: это составление заемных писем. Едва ли кто на своем веку подписывал столько заемных писем, по большей части коих он никогда не платил, доколе князь Суворов, назначенный генерал-губернатором Петербурга, не принес государю несколько раз жалоб на это наглое нахальство, и государь решился заплатить часть долгов своего друга. Его министром финансов и денежным путем для достижения его милости состоит Александр Львович Невахович, брат того остроумного Михаила Неваховича, который лет пятнадцать тому назад издавал карикатурный журнал "Ералаш"* и, представив однажды в цензуру вид Петербурга "с окрестностями" (окрестности, изображавшие Шлиссельбург, Вятку, Пермь и Вологду), потребован был в III Отделение, где Дубельт объявил ему, что если он в другой раз позволит себе подобную шутку, то будет немедленно выслан в одну из петербургских "окрестностей" {Верховный тайный цензурный комитет, о коем шла речь выше, составлен был из обер-форшнейдера Муханова*, генерал-адъютантов графа Александра Адлерберга и Тимашсва. В Петербурге тогда говорили, что это le comité des hommes de lettres (комитет писателей), потому что Адлерберг постоянно занимается подписыванием заемных писем, Тимашев в III Отделении часто занимается подпечатыванием чужих писем, а на Муханова, по его званию обер-форшнейдера, возложена обязанность преследовать дичь в литературе.}.
   Директор театров Андрей Иванович Сабуров стал преследовать своими "любезностями" воспитанницу театрального училища госпожу Прихунову. Она пожаловалась начальнице театрального училища госпоже Рельи, которая, в свою очередь, жаловалась министру двора старику Адлерберг у. Дело шло о смене Сабурова, но Андрей Иванович человек пронырливый: знает, где раки зимуют; знает, что при петербургском дворе деньгами всего достигнешь. Он скупил векселей Александра Адлерберга на шестьдесят тысяч рублей серебром; вслед затем госпожа Рельи была уволена со своей должности, и все семейство Адлербергов обедало у Сабурова, который остается директором театров, к неописанному огорчению генерал-адъютанта Огарева, весьма желающего получить это место*.
   Другие два сына графа Адлерберга вдали от двора, и потому я говорить о них не буду; граф Николай русский военный комиссар в Берлине, а граф Василий родился со зрением весьма слабым и почти ничего не видит. Мать их, графиня Мария Васильевна, урожденная Нелидова, в дела не вмешивается, никуда не выезжает и мало имеет влияния.
   Статс-дама графиня Юлия Федоровна Баранова -- сестра графа Адлерберга. Она вышла замуж в первых годах нынешнего века за Трофима Осиповича Баранова, который, по протекции своей тещи старухи Адлерберг, получил место начальника таможенного округа в Риге. Местечко было теплое, и Трофим Осипович сильно поддерживал его теплоту. Когда в последние годы царствования Александра I директором департамента внешней торговли назначен был Дмитрий Гаврилович Бибиков, то Дмитрий Гаврилович призвал к себе Баранова и произнес ему следующий спич, краткий, но ясный: "Трофим Осипович! Я знаю все... я выпросил у министра, чтобы оклад Ваш был увеличен, и министр получил на это соизволение государя. Но... берегитесь... Вы меня понимаете... я шутить не люблю!" Этого спича и вообще строгого надзора Дмитрия Гавриловича Бибикова за Трофимом Осиповичем никогда Барановы простить ему не могли и много содействовали его удалению из министерства в 1855 году, когда по воцарении Александра II семьи Адлерберга и Барановых почти вышли из ряда частных людей и поднялись на степень какой-то полудинастии.
   Графиня Юлия Федоровна добрая женщина, ума ограниченного, и Незабвенный с этим особенным даром, который ниспослало ему провидение -- отыскивать неспособности и употреблять людей бездарных -- поручил Юлии Федоровне сообщить своим дочерям, великим княжнам Марии, Ольге и Александре Николаевнам, то, чего Юлия Федоровна сама никогда не получала, то есть воспитание. Но русский Бог, как известно, велик, и три княжны воспитались сами собой. Это нелепое назначение подняло семейство Барановых из полного и совершенного ничтожества на высоту придворного могущества.
   Графиня Юлия Федоровна Баранова получала при Незабвенном 15 000 рублей серебром в год, а по завещанию своему Незабвенный оставил ей еще такую же пенсию, итак она получает ежегодно тридцать тысяч рублей серебром. Сверх того она имеет квартиру во дворце, придворный экипаж, придворный стол, на сколько приборов ей угодно, и вообще все ее расходы делаются на счет двора. А что такое расходы ее, можно судить по следующему факту: всякий раз, как она садится в ванну, на эту ванну употребляется два фунта бобровой струи, цена коей двести рублей серебром за фунт. Таким образом, каждая ванна графини Барановой обходится России в четыреста рублей серебром. Вот почему и печатают бюджет ложный и не хотят контроля действительного, чтобы скрыть грабеж, происходящий по министерству двора.
   У графини Барановой четыре сына: Николай, Эдуард, Александр и Павел. Старший, граф Николай Трофимович, не вмешивается ни в какие дела, но зато жена его, графиня Елизавета Николаевна, урожденная Полтавцева, есть настоящая руководительница семейства Барановых и, можно сказать, семейства Адлербергов. О ней и о Полтавцевых я буду говорить далее.
   Граф Эдуард Трофимович Баранов во всякой другой семье был бы человеком весьма обыкновенным; между Барановыми он слывет гением. Он весьма дружен со своим двоюродным братом Александром Адлербергом, действует с ним заодно и через го сделался уже издавна человеком весьма близким к государю. Он весьма хитер и в виде уступки современным идеям соглашается иногда на некоторые улучшения, но с тем, чтобы улучшения эти не касались принципа самодержавия, принципа священного для тех, кои любят запускать лапу свою в государственную казну. После Александра Адлерберга едва ли кто более получает денег от государя, чем Эдуард Баранов; в коронацию, в 1856 году, когда гвардейские офицеры, большей частью люди бедные, издержав много денег, во-первых, на беспрестанные перемены в мундирах, коими ознаменовано было в особенности начало нынешнего царствования, а во-вторых, и на самый поход в Москву, просили у государя вспоможения, Его Величество с негодованием изволил отозваться о непристойности для благородных офицеров просить денег и не считать себя вполне счастливыми тем, что им, бедным людям, предоставляют возможность окончательно разоряться на мундиры и на коронации. В го же самое время графу Эдуарду Баранову и графу Александру Адлербергу пожаловано было, как бы на смех над бедными офицерами, по сто тысяч рублей серебром каждому! Можно себе представить негодование, возбужденное подобной... "наивностью".
   Третий из братьев, граф Александр Трофимович Баранов, большой нелюдим: он даже не бывает у своих сестер, когда знает, что у них может встретить чужих лиц. Но это не мешает ему помнить, что он -- дескать -- граф Баранов. Во время последней войны, служа батальонным командиром в Екатеринбургском пехотном полку, он говорил офицерам: "Полковой командир знает, что если он мне объявит какое-нибудь замечание, я тот час сяду на лошадь и, не спросясь у пего, поеду в Петербург, а он мне ничего сделать не посмеет!"
   Младший из братьев, граф Павел Трофимович Баранов, тверской губернатор, в сущности добрый малый, и если бы не родился Барановым, то бы мог быть прекрасным человеком. Но скверная атмосфера Зимнего дворца кружит головы и поздоровее, и посильнее, чем голова графа Павла Баранова. Известен его поступок с Алексеем Михайловичем Унковским* и с Александром Ивановичем Европеусом. Государь в 1860 году вследствие доноса известного стародура генерал-адъютанта Николая Матвеевича Яфимовича написал на докладе, представленном ему из III Отделения: "Этих двух следовало бы удалить из Твери", а граф Павел Баранов, получив отношение из шпионницы (как остроумно названо III Отделение в "Колоколе"), нашел, что слово "удалить" означает для Унковского -- Вятку, а для Европеуса -- Пермь, и отправил их туда по февральской распутице.
   Выше сказал я, что настоящей двигательницей полу-династии Адлербергов и Барановых была жена графа Николая Баранова графиня Елизавета Николаевна, урожденная Полтавцева. Влияние ее тем сильнее, что ее родная сестра Екатерина Николаевна замужем за графом Александром Адлербергом. Любопытно взглянуть, откуда возникли эти нынешние звезды первой величины в петербургском придворном мире, и в будущем письме я расскажу о происхождении Полтавцевых.

"Правдивый", No 4, 31 мая 1862, стр. 30--32.

   

V.
Происхождение Полтавцевых. Граф Блудов. Владимир Петрович Бутков, Князь Александр Михайлович Горчаков.

   В первых годах нынешнего века скончались Александр Ильич Пашков* и жена его Дарья Ивановна, урожденная Мясникова . Александр Ильич был богат, но Дарья Ивановна была еще богаче его. Они оставили трех сыновей; двое старших, Иван Александрович и Василий Александрович, были люди честные и добрые; младший, Алексей Александрович, по смерти отца подкупил его управителя и стащил себе все отцовское столовое серебро, стоившее огромной суммы денег. При разделе двум старшим братьям досталось имение материнское в Оренбургской губернии: Ивану Александровичу -- заводы железные, Василию Александровичу -- заводы медные. Алексею Александровичу досталось имение отцовское: великолепное тамбовское поместье и знаменитый Пашковский дом в Москве {В коем ныне помещается Московская публичная библиотека*. Дом этот выстроен был Петром Егоровичем Пашковым, который, пораженный параличом, лишился ног, умер холостым и завещал все свое имение, дом и тамбовские деревни дальнему родственнику своему Александру Ильичу Пашкову. История тамбовского имения любопытна. Отец Петра Егоровича, Егор Иванович Пашков, служил при Петре I полковником и сыщиком, а впоследствии был генерал-майором и членом военной коллегии. Губернатор сибирский, знаменитый князь Матвей Петрович Гагарин*, хотел воспользоваться затруднительным положением Петра I, занятого внешней борьбой с Карлом XII и внутренней борьбой с защитниками старого порядка вещей, чтобы отделить Сибирь от России и самому сделаться царем Сибирским. Петр I, не зная, каким образом завладеть особой могущественного губернатора Сибири, вызвал Гагарина будто для участия в суде над царевичем Алексеем в 1718 году, а между тем послал тайным образом в Сибирь полковника Егора Пашкова, который в качестве царского сыщика захватил бумаги, хранившиеся у Гагарина в его тобольском доме в потаенном ящике, в стене находящемся. Бумаги эти Пашков привез к царю: Гагарин был арестован и три года судим; Петр I обещал князю Матвею Петровичу прощение и сохранение всего огромного имения, если он только объявит себя взяточником и вором, а в случае упорства обещал повесить, сына записать в матросы, а имение конфисковать. Князь Матвей Петрович отказался объявить себя взяточником и вором: 18 июля 1721 года он был повешен в Петербурге, сын его записан в матросы, и все несметное имение его конфисковано. Из этого имения тамбовские деревни пожалованы Егору Ивановичу Пашкову, и одно из сел в этом имении, называемое село Гагарине, с тех пор получило в тамбовском краю прозвание "села крови", как приобретенное Пашковым ценою жизни князя Матвея Петровича. Село это принадлежит в настоящее время одной из сестер графини Елизаветы Николаевны Барановой.}. Он поселился в тамбовском имении и там вел себя истинным извергом. У него, между прочим, был обычай: сечь людей "на трубку" или "на две трубки". Э го значило, что человека секут, пока Пашков выкурит трубку или две трубки! Крестьяне однажды ночью подожгли у него дом таким образом, что одна из дочерей его не успела спастись и сгорела. Остались у него: сын, честнейший и благороднейший человек, Федор Алексеевич, который в молодых летах скончался, оставив двух детей, умерших в младенческом возрасте, и две дочери, Елизавета и Дарья. За эту последнюю сватался один из бедных соседних помещиков, Николай Петрович Полтавцев, образованностью и обхождением своим напоминавший вполне Тараса Скотинина в "Недоросле" Фонвизина. Прадед Полтавцева, Игнатий Полтавцев, получил дворянство в бытность свою камердинером цесаревны (впоследствии императрицы) Елизаветы Петровны. Пашков, богатый помещик, обиделся сватовством Полтавцева и велел ему сказать, что если он осмелится ступить ногой к нему на двор, то будет отведен на конюшню и высечен плетьми. Несколько времени спустя поехал Алексей Александрович в отъезжее поле и встречает Полтавцева с двумя отличными гончими собаками. Он послал их у него торговать. Полтавцев отвечал, что он собак этих не продаст никому, а когда женится, то подарит их своему тестю. По прошествии нескольких месяцев обе гончие собаки стояли на псарне у Пашкова, а Дарья Алексеевна была женой Николая Петровича Полтавцева {Всё это рассказывали также мне слово в слово: 1) бабушка моя Авдотья Николаевна Пашкова, жена Ивана Александровича и свояченица Алексея Александровича, и 2) граф Петр Александрович Толстой, сестра коего. Екатерина Александровна, была женой Василия Александровича Пашкова. (Примечание князя Петра Долгорукова.)}.
   Поселившись по смерти отца в Москве, Дарья Алексеевна была очень холодно принята в московском обществе, где с нею обходились весьма свысока. Она отправилась в Петербург, смастерила свадьбу дочери своей Елизаветы Николаевны с Николаем Барановым, а Елизавета Николаевна, женщина весьма ловкая, смастерила свадьбу сестры своей Екатерины Николаевны с двоюродным братом мужа своего Александром Адлербергом. Тут семейство Полтавцевых подняло носы и вообразило себя знатной фамилией. Трудно представить себе их надменность, тем более огромную, что она проистекает из их дурного воспитания. Нет ничего забавнее, как видеть их усилия на разыгрывание роли знатных барынь, особенно в нынешнее царствование: они составляют какую-то кринолину императорской фамилии, а между тем роль знатных барынь весьма к ним не идет, и нынешнее их высокомерие напоминает басню Крылова "Ворона":
   
   И кончились ее затеи тем,
   Что от ворон она отстала,
   А к павам не пристала,
   И сделалась моя Матрена,-- '
   Ни пава, ни ворона...
   
   Старшая сестра Дарьи Алексеевны, Елизавета Алексеевна, была за генералом Андреевским, и на дочери ее женился Герштенцвейг, который сделал блистательную карьеру благодаря покровительству своего полуавгустейшего двоюродного братца, Александра Адлерберга.
   Кончив свой рассказ о полудинастии Адлербергов и Барановых, я отложу до предпоследующих писем рассказ о прочих приближенных царских и перейду теперь к министрам и вообще к лицам, которые по их званиям имеют прямое и открытое влияние на дела.
   Председатель Государственного совета граф Блудов по расстроенному здоровью взял отпуск на несколько месяцев, и место его занял великий князь Константин Николаевич.
   Граф Дмитрий Николаевич Блудов родился 5 апреля 1785 года во Владимирской губернии Суздальского уезда, в селе Романове, которое пожаловано было царем Михаилом Федоровичем предку его в седьмом колене воеводе и члену Земской думы Назарию Васильевичу Блудову {Сперанский знал о заговоре 14 декабря через Гавриила Степановича Батенькова и через Николая Александровича Бестужева. Однажды следственная комиссия отправила одного из своих членов, графа Левашова, к государю рассказать ему об участии Сперанского в заговоре и спросить, прикажет ли он арестовать Сперанского? Николай Павлович, выслушав Левашова, в раздумье прошелся несколько раз по комнате и потом сказал: "Нет! Он член Государственного совета! Это будет скандал, оставьте его в покое!" Эти слова спасли Сперанского.} по прозвищу "Беркут" (по-татарски беркут значит -- степной орел) за верную службу России в войске, предводимом Пожарским и Мининым, и за участие в избрании на престол паря Михаила. Дмитрий Николаевич начал службу в коллегии иностранных дел; был секретарем посольства в Голландии; находился в дипломатической канцелярии главнокомандующего армией против турок графа Николая Михайловича Каменского; был советником посольства в Стокгольме, потом в Лондоне. Николай Павлович, вступив на престол, говорил умирающему в то время Карамзину: "Представьте себе, что вокруг меня никто не умеет написать двух страниц по-русски, кроме одного Сперанского, а ведь, пожалуй, того и гляди, что Сперанского не нынче так завтра придется отправить в Петропавловскую крепость". Слова эти живо рисуют наш тогдашний двор и воспитание сановников той эпохи! Карамзин рекомендовал государю Дмитрия Николаевича Блудова и Дмитрия Васильевича Дашкова, которые и были пожалованы в статс-секретари. Дмитрий Николаевич назначен был правителем дел следственной комиссии, имевшей поручение допрашивать декабристов. .Тут он, к сожалению, омрачил себя угодливостью: не только написал известный доклад, в коем была попытка осмеять и оскорбить людей, из отчизнолюбия принесших в жертву все, чем обыкновенно дорожат смертные, то есть свое имущество, свое общественное положение, свою личную свободу, одним словом, все блага земные, но еще допустил Незабвенного прибавить к этому докладу несколько выражений, самых оскорбительных для людей, в награду за свою высокую любовь к отечеству и к гражданской свободе низринутых в пучину бедствий. Эта слабость легла мрачным пятном на поприще графа Блудова, поприще, кроме этого единственнного несчастного эпизода, чистое и благородное. Слабость эта легла, и тяжело легла, на его совести: во всю жизнь свою он старался, где только мог, употреблять свое придворное влияние в пользу декабристов, и когда по восшествии на престол Александра II был назначен членом комитета, составлявшего указ об амнистии, то явился жарким ходатаем за декабристов и весьма был огорчен, что не мог им исходатайствовать полной амнистии. Воспоминание о 1826 годе тяжело легло на душе его; однажды, разговаривая с одним из коротких знакомых своих с глазу на глаз, он сказал: "Да! Всякий человек имеет минуты слабости, в коих после горько раскаивается!" Тут глаза семидесятилетнего старца наполнились слезами, и он продолжал: "Да! Бывают минуты, что сделаешь то, что после хотел бы искупить своею кровию!.. В одном только я не знаю за собою упрека, это в отношении денежном; я всегда был чужд стяжанию, и никогда руки мои не касались чужих денег. Свое небольшое родовое состояние я не только не увеличил, но еще расстроил, и живу только одними моими окладами, которые получаю от милости государя".
   И эго совершенная истина.
   
   Граф Блудов был товарищем министра просвещения, почтенного Александра Семеновича Шишкова (1826--1828); товарищем министра внутренних дел, весьма непочтенного Закревского (1828--1831); министром внутренних дел (1831--1839); находился несколько месяцев министром юстиции; потом в течение двадцати одного года (1840--1861) главноуправляющим II Отделением Собственной [Е.И.В.] канцелярии и председателем департамента законов в Государственном совете; в продолжение этого времени ездил в Рим заключать конкордат русского правительства с главой латинской церкви; три года (1853--1856) исправлял должность председателя Государственного совета, Комитета министров, комитетов Сибирского и Кавказского; наконец, в январе 1861 года снова назначен был к этим четырем должностям. Одним словом, граф Блудов в течение тридцати шести лет постоянно занимал, одно за другим, такие места, а большей частью в одно и то же время несколько таких мест, на каждом из коих человек, не вполне добросовестный, вроде большей части петербургских сановников, мог бы нажить себе состояние значительное. Граф Блудов остался бедным. Ежедневная трапеза его скромнее трапезы всякого директора департамента, но, не взирая на скудное его состояние, никогда ни один бедный не отходил без подаяния от дома его. Когда в салоне графа Блудова подают вечерний чай, на столе является самовар медный, явление редкое в роскошном Петербурге, в особенности редкое в салонах петербургских сановников. Этот медный самовар украшает жилище графа Блудова лучше самой драгоценной мебели, даже лучше картин и статуй: он служит гербом бескорыстия графа Дмитрия Николаевича.
   В 1858 году здоровье графа Блудова требовало поездки к минеральным водам в Виши: у него не было денег, чтобы ехать за границу! Он уже начинал принимать распоряжения к перезалогу своего незначительного родового имения, когда князь Александр Михайлович Горчаков, узнав о том, доложил государю о стесненном положении, в коем находится один из самых первых сановников империи, и государь пожаловал графу Блудову деньги на совершение необходимой для него поездки в Виши.
   Русская история не позабудет, что в 1848 году граф Блудов отстоял университеты, которые Незабвенный хотел было закрыть. Незабвенный был сильно подстрекаем к этому безумному поступку князем Чернышевым, графом Клейнмихелем и Дмитрием Петровичем Бутурлиным, подлейшим мерзавцем, который исправлял должность шпиона из желания попасть в министры просвещения, и непременно попал бы в министры, если бы смерть не избавила от него Россию в октябре 1849 года.
   Граф Блудов человек весьма умный, обладает обширными сведениями и отличным даром слова; среди своих многочисленных и часто утомительных служебных занятий он всегда находил время читать журналы, книги и следить за ходом мысли человеческой. В течение своей долголетней жизни он чрезвычайно много перечитал; много видел и знал людей замечательных, и при его необыкновенно счастливой памяти беседа с графом Блудовым представляет истинное наслаждение: он бесспорно один из самых приятнейших собеседников в Европе.
   Говоря о графе Блудове, нельзя не упомянуть о почтенной дочери его, графине Антонине Дмитриевне, которая никогда не хотела расстаться со своим отцом и ныне составляет опору и утешение его маститой старости. Графиня Антонина Дмитриевна женщина умная, с добрейшей душой, постоянно занятая мыслью делать добро всем несчастным, употреблять влияние отца своего на помощь всем угнетенным. Одаренная горячим сердцем, отменно верная в дружбе, она являет полное сочетание благородных качеств и возвышенных чувств.
   Нельзя не упрекнуть графу Блудову, что он оставил Буткова государственным секретарем.
   Отец этого Алкивиада Большой Мещанской, Петр Григорьевич Бутков*, был весьма добрый и честный человек, обладавший большими сведениями по части русской истории и древностей русских, и вместе с тем изумительно трудолюбивый. Он долго управлял одним из департаментов министерства внутренних дел, и когда сделался стар, дряхл и уже ни к чему не способен, его, разумеется, посадили в сенат, где он и кончил жизнь. Один из сыновей его, Владимир Петрович, начал службу свою в министерстве внутренних дел, потом перешел в Военное министерство, под начальство князя Чернышева. Время чернышевское в Военном министерстве было эпохою грабежа необузданного, и Бутков воспитался в этой школе. Искательный перед теми, которые могут быть ему полезными, исполненный пренебрежения ко всем прочим, он, как истый петербургский чиновник, соединяет в себе ум ограниченный с большой хитростью и с пронырливостью самой ловкой. Слывет он деловым человеком, потому что работает скоро и в состоянии провести ночь напролет за письменным столом, но лишен дара соображения, не понимает современных потребностей, защитник старого порядка вещей и вообще тип староду- ра. Он до такой степени чиновник, что ему случалось прогуливаться в летнем платье и в летнем пестром галстуке с владимирским крестом на шее! Однажды при нем сказали, что такой-то помещик приносит жалобу на губернатора своей губернии. "Как! -- воскликнул Бутков. -- Жаловаться на губернатора! Да в своем ли уме этот помещик? Ведь губернатор -- представитель царской власти! Жалоба на губернатора -- это мятеж!" Вот понятия человека, коего стародуры неоднократно силились посадить на министерство внутренних дел!
   Он весьма большой охотник до подарков: прямо не берет, но получает чрез своего помощника по управлению делами комитетов Кавказского и Сибирского, действительного статского советника Николая Васильевича Гулькевича.
   Князь Чернышев, который, само собою разумеется, оценил Буткова и весьма любил его, поступив в 1848 году на председательство Государственного совета и Комитета министров, сделал Буткова в 1849 году правителем дел Комитета министров. Это место занимал Брок, и чтобы дать Броку повышение, его назначили на открывшуюся в то время вакансию товарища министра финансов. Таким образом, благосклонности Чернышева к его достойной креатуре Буткову Россия обязана министерством Брока и, следовательно, отчасти своим финансовым расстройством. Потом, в 1853 году, Чернышев сделал Буткова государственным секретарем и управляющим делами комитетов Кавказского и Сибирского, места, доселе им занимаемые. Что его в эти должности определил Чернышев -- это весьма понятно; но что его на этих местях оставил сидеть граф Блудов, это со стороны графа Дмитрия Николаевича слабость непростительная. Надеемся, что великий князь Константин Николаевич его сменит.
   Князь Александр Михайлович Горчаков родился в 1797 году. Он поступил четырнадцати лет от роду в Царскосельский лицей при самом учреждении этого заведения. Там он имел товарищами Александра Сергеевича Пушкина, Ивана Ивановича Пущина, Вильгельма Карловича Кюхельбекера и барона Антона Антоновича Дельвига. В 1817 году он оставил Лицей после экзамена, в коем был одним из двух первых воспитанников, получивших золотые медали (другим был Владимир Дмитриевич Волховский, впоследствии начальник штаба кавказского корпуса). Отец его, князь Михаил Алексеевич, вовсе не был человеком богатым и, кроме сына, имел четырех дочерей. Князь Александр Михайлович предоставил всю свою часть имения своим сестрам, а сам вступил в службу в коллегию иностранных дел, коею в то время управляли вместе два статс-секретаря: граф Нессельроде, недавно умерший в звании государственного канцлера, и граф Капо д'Истрия {См. в No 3 "Будущности" статью "О союзе России с Австрией".}, один из самых замечательных людей своего времени. Граф Капо д'Истрия весьма полюбил умного молодого человека и старался дать ему ход. Князь Горчаков сопровождал в Лондон графа Стакель- берга, бывшего русским чрезвычайным послом на коронации Георга IV; сопровождал графа Нессельроде на Веронский конгресс в 1822 году и вслед за тем назначен был первым секретарем посольства в Лондон, где русским послом находился в то время князь Христофор Андреевич Ливен. В 1825 году князь Горчаков взял отпуск в Россию на несколько месяцев; проезжая через Псковскую губернию, он свернул с дороги, чтобы посетить опального товарища своей юности, знаменитого Пушкина, в то время сосланного в деревню отца своего, село Михайловское, и там жившего под надзором местной полиции. Со стороны двадцативосьмилетнего дипломата, ехавшего в Петербург, в аракчеевскую эпоху поездка в деревню для посещения опального друга была весьма благородным поступком. Пушкин оценил это, и всем известны стихи его к лицейской годовщине 19 октября 1825 года: "Ты, Горчаков, счастливец с первых дней" и проч.
   Князь Горчаков находился в Петербурге, когда получено было известие о кончине Александра I в Таганроге и произошло известное недоумение о наследстве престола. Северное общество заговорщиков, сперва ошеломленное неожиданностью известия о смерти государя, немедленно опомнилось, оценило всю пользу, какую свобода России могла извлечь из неопределенности и смуты тогдашнего порядка вещей, и решилось действовать (к сожалению, избранный образ действий был непрактичен, и потому благородное предприятие декабристов не имело успеха). Товарищ князя Горчакова по Лицею, Иван Иванович Пущин, был одним из главных членов московского отделения Северного общества; он также находился в то время в Петербурге и сообщил князю Горчакову о существовании заговора, приглашая его вступить в общество. Князь Горчаков отклонил предложение и под видом необходимости возвращения в Англию сократил добровольно время своего отпуска и отправился в Лондон. Предложение, сделанное Пущиным, каким-то образом стало известным правительству, и Николай Павлович во всю жизнь свою никогда не мог простить князю Горчакову, что он знал о заговоре. При назначении князя Горчакова уже в нынешнее царствование, через тридцать лет после 14 декабря, министром иностранных дел достойный друг Незабвенного, разрумяненный Адлерберг-Минин, повторял, вытаращивая свои бессмысленные глаза: "Как можно делать министром человека, знавшего о заговоре 1825 года?"
   По возвращении в Лондон князь Горчаков неосторожно отозвался о своем начальнике, князе Христофоре Андреевиче Ливене; отзывы эти были переданы послу, который рессердился, написал о том в Петербург и требовал, чтобы князь Горчаков был отозван из лондонской миссии. Его назначили первым секретарем посольства в Рим, что после Лондона было попятным шагом. Князь Горчаков употребил весь свой ум и все свои связи, чтобы получить место более значительное, и назначен был поверенным в делах во Флоренцию, где место посланника, нарочно учрежденное по влиянию графа Нессельроде для свояка своего Алексея Васильевича Сверчкова, упразднено было по смерти Сверчкова {Граф Нессельроде и Сверчков женаты были на родных сестрах, дочерях министра финансов графа Гурьева, того самого, при замене коего графом Канкриным к общей радости в России в день Светло- Христова воскресенья 1832 года все говорили: "Христос воскрес - Гурьев исчез!"}. Прошло года четыре, и князь Горчаков назначен был в 1832 году советником посольства в Вену. В 1835 году Николай Павлович посетил Вену на несколько дней, и с ним находился любимец его граф Бенкендорф, привыкший, чтобы ему воздавали всевозможные почести, привыкший к тому поклонению, к тем ласкательствам, к той подлой угодливости, какими петербургский придворный круг окружал постоянно и во все времена всех временщиков, сколь бы они подлы и отвратительны ни были. Князю Горчакову надобно отдать справедливость, что он, отменно вежливый и любезный со всеми без различия, никогда не льстил временщикам; всегда, и в вёдро и в бурю, держал себя -самым приличным образом, совершенно как европейский вельможа, вообще снабжен от природы склонным хребтом весьма не гибким, вещь самословно-редкая в Петербурге! Граф Бенкендорф, в то время могущественный временщик, в краткое пребывание свое в Вене нашел князя Горчакова недовольно к себе приветливым и сделался его врагом. Русским послом в Австрии находился Дмитрий Павлович Татищев, родная племянница коего, вдова графиня Мария Александровна Мусина-Пушкина, урожденная княжна Урусова, жила в то время в Вене. Князь Горчаков в нее влюбился и собирался на ней жениться. Татищеву не хотелось, чтобы племянница его, не имевшая другого состояния, кроме седьмой части после своего (впрочем, весьма богатого) мужа, вышла замуж за человека, не имевшего решительно никакого состояния (я уже сказал выше, что он уступил свое небольшое родовое имение своим сестрам). Нерасположение Татищева к этому браку еще искусно раздувал тогдашний властелин австрийской политики, знаменитый князь Меттерних: он не любил князя Горчакова за его русскую душу, за его русские чувства, за его неуступчивость в переговорах, неуступчивость, всегда прикрытую отменным знанием приличий, вежливостью самой изящной, но тем не менее весьма неприятную для Меттерниха; одним словом, он всеми силами старался рассорить Татищева с князем Горчаковым и удалить этого последнего из Вены. Штука удалась. Татищев решительно восстал против свадьбы. Князь Горчаков, поставленный в неизбежную необходимость выбора между любимой женщиной и весьма заманчивой для его честолюбия службой, не поколебался: не взирая на свое огромное честолюбие, он в 1838 году вышел в отставку и женился на графине Пушкиной.
   В 1839 году князь и княгиня Горчаковы прибыли в Петербург и наняли квартиру на Литейной (в доме Степана Федоровича Апраксина). Князь Горчаков стал искать для себя место посланника, и это ему было весьма не легко. Николай Павлович его не любил по воспоминанию о 14 декабря; вице-канцлер, министр иностранных дел граф Нессельроде не любил его за русское знатное имя, за русские чувства, за отсутствие искательства в начальстве и в сильных людях и более всего еще не любил по влиянию князя Меттерниха, коего граф Нессельроде считал себе наставником, учителем и дарованиям коего, весьма замечательным, но заблудившимся на пути совершенно ложном, он поклонялся со всей ревностью своего ума ограниченного и своего характера трусливого. Граф Бенкендорф, имевший в то время большое влияние, терпеть не мог князя Горчакова. Но в Петербурге находилась сестра княгини Горчаковой, княгиня Софья Александровна Радзивилл, которая пользовалась особенной благосклонностью Николая Павловича: она выхлопотала мужу сестры своей дипломатическое место, и летом 1841 года князю Горчакову объявлено было, что он вскоре назначен будет посланником в Царьград.
   В то время открылись две вакансии важнейших дипломатических мест. Посланник в Царьграде Аполлинарий Петрович Бутенев принужден был по расстройству здоровья оставить свою должность и поехал в Италию; посол в Вене Дмитрий Павлович Татищев, почти совсем потеряв зрение, оставил также свою должность и возвратился на житье в Петербург, где пожалован был в обер-камергеры. Здравый рассудок предписывал Николаю Павловичу назначить посланником в Вену князя Горчакова, коему по шестилетнему пребыванию в этой столице венский двор и австрийские государственные люди были коротко известны, а князь Меттерних не хотел иметь в Вене посланника истинно русского; через Нессельроде он воспротивился этому назначению, и место посланника в Вене дано было графу Павлу Ивановичу Медену. Князя Горчакова предназначили в Царьград; ему, как я сказал выше, уже было объявлено о том; в течение лета 1841 года он уже посещал архив министерства иностранных дел и, как всегда водится в подобных случаях, чтением депеш своих предшественников знакомился с тем краем и с тем двором, при коем ему казалось суждено быть представителем России. Но Меттерних, сильно озабоченный делами Востока, бодрствовал: ему не хотелось видеть князя Горчакова и в Царьграде; он употребил все свое влияние, а Нессельроде воспользовался этим, чтобы доставить блистательное место Владимиру Павловичу Титову, который за два года перед тем, женясь на графине Елене Иринеевне Хрептович, сделался шурином нессельродову зятю, графу Михаилу Иринеевичу Хрептовичу. В то самое время, что князь Горчаков читал депеши прежних посланников, новым посланником в Царьград назначен был Владимир Павлович Титов, и князь Горчаков остался без должности, что было весьма неприятно! Назначение графа Медена в Вену делало вакантным место посланника в Стутгардте, и хотя это место в сравнении с Веной и Царьградом было крайне незначительно, но делать было нечего: князь Горчаков принял его, сказав одному из своих друзей: "Это не важно, но значит поставить ногу в стремя". Нелюбовь к нему Николая Павловича, графа Нессельроде и царских приближенных была причиной того, что ноги тридцать лет оставались в этом стремени.
   Пребыванием своим в Стутгардте князь Горчаков воспользовался, чтобы устроить свадьбу великой княжны Ольги Николаевны с наследником короны Вюрзембергской. Новая крон-принцесса, поселясь в Стутгардте, оцепила ум и способноетп русского посланника, была ходатаем его перед Николаем Павловичем, доставила ему, наконец, место посланника в Вене ил сблизила его с императрицей Марией Александровной, с коей Ольга Николаевна весьма дружна. Покровительство этих двух особ доставило князю Горчакову в 1856 году место министра иностранных дел, и благоволение императрицы к нему никогда не изменялось. Но благоволение крон-принцессы Вюртембергской рушилось в 1858 году, когда князь Александр Михайлович не хотел исполнить ее желания, на коем она весьма настаивала: когда он решительно отказался назначить посланником в Стутгардт свиты государевой генерал-майора Исакова*, бездарного, но ловкого придворного интригана, во время университетских историй 1861 года в Москве доказавшего все свое бездушие, всю низость и трусость своего характера.
   Но возвратимся назад. Во время последней Восточной войны русским посланником в Вене, по глупости Николая Павловича, по нелюбви Нессельроде ко всему русскому, по его постоянной угодливости желаниям Меттерниха, который, хотя официально оставил службу в 1848 году, но продолжал иметь на австрийские дела влияние сильное и почти открытое, русским посланником в Вене находился барон Петр Казимирович Мейендорф*, женатый на сестре тогдашнего первого австрийского министра графа Буля!!! Про барона Петра Казимировича Мейендорфа один из петербургских сановников (не в пример другим, человек умный и честный) сказал весьма справедливо: барон Мейендорф человек умный и ученый -- он знает все в мире, кроме России, о коей понятия не имеет! Наконец даже Незабвенный и граф Нессельроде спохватились, что невозможно оставлять барона Мейендорфа посланником в Вене, и на его место по ходатайству великой княжны Ольги Николаевны в июле 1854 года назначен был князь Горчаков.
   Положение русского посланника в Вене было весьма затруднительным и крайне неприятным. Во-первых, Восточная война разорвала завесу, дотоле в глазах Европы скрывавшую бессилие огромной пространством России. Оказалось, что армия, которую Незабвенный считал образцом военного совершенства, потому что она выучена была отлично маршировать и отменно маневрировать, не может, невзирая на беззаветное мужество солдат, обер-офицеров и многих штаб-офицеров, бороться с армиями европейскими по причине непроходимой глупости генералов. Незабвенный, одаренный от природы особенным даром отыскивать и выводить людей бездарных, умел разогнать все, что было способного: при нем чины превратились в настоящий парник дураков. Администрация являла зрелище необузданного грабежа, доходившего до разбоя, особенно в администрации военной, благодаря двадцатипятилетнему министерству князя Чернышева. Железных дорог, кроме московско-петербургской, не было, потому что граф Клейнмихель не допускал частных компаний и хотел предоставить исключительное право постройки в России железных дорог Министерству путей сообщения, в коем он и родной племянник его генерал-адъютант Огарев обрели себе Калифорнию. Николай Павлович назначил преемником Чернышеву князя Василия Долгорукова. На русской земле, в Крыму, войска французские, английские и пиэмонтские вдали от своей родины не нуждались ни в чем, а русские солдаты умирали с голоду, гибли в госпиталях без призора, без помощи, даже без одежды, и когда хоронили мертвых, то чиновники и подрядчики военного министерства воровали даже их гробовые саваны! Грозный призрак могущества России, пугавший Европу, распался, исчез, и -место его уступили в Европе чувства сожаления к русскому народу и презрения к петербургскому -правительству. В этот плачевный момент русской истории князю Горчакову суждено было явиться русским посланником при дворе австрийском, уже полтораста лет Россия постоянно враждебном и в настоящее время еще более ненавидящем Россию, потому что спасен был ею в 1849 году от гибели неминуемой и тяготился чувством признательности*. Затруднения еще более увеличивались от личных свойств первого австрийского министра графа Буля, человека характера самого неприятного и ненавидящего Россию за то, что незабвенный в бытность графа Буля посланником в Петербурге не полюбил его и не скрывал своей к нему неприязни. Князь Горчаков давно был знаком с графом Булем: они находились в одно и то же время секретарями посольств в Лондоне, потом посланниками в Стутгардте и часто бывали в размолвке. В Вене существует древний этикет, что архиканцлер берет шаг при дворе даже перед чрезвычайными послами и не обязан никому отдавать визитов -- этикет, который князь Меттерних всегда поддерживал в свою пользу. Граф Буль, хотя был не архиканцлером, но лишь первым министром, вздумал также не отдавать визитов иностранным министрам и бывал у барона Мейендорфа не как у русского посланника, но как у своего шурина. Барон Мейендорф это выносил, но князь Горчаков не захотел терпеть. Приехав в Вену, он остановился не в русском посланничьем доме, а в гостинице. Граф Буль не только не отдал ему визита, но еще нарочно, из аффектации, приехал в ту гостиницу посетить иностранную даму, там остановившуюся, и не зашел к русскому посланнику. Князь Горчаков не захотел принимать от него приглашений ни на обед, ни на вечер, доколе не заставил его отдать себе визит, и уже тогда только переехал в русский посланничий дом. Отношения их были самые натянутые.
   Известно, что Австрия настаивала на уступке Бессарабии и добилась уступки южной части ее с берегом Дуная {В 1857 году, через год после Парижского мира, граф Блудов разговаривал с графом Нессельроде, главным виновником союза России с Австрией. Беседа их была накануне событий, предшествовавших последней войне, и граф Нессельроде сказал: "С тех пор много воды утекло". Граф Блудов отвечал: "Весь Дунай от нас утек".}. Переговоры на дипломатической конференции европейских держав, учрежденной в то время в Вене, принимали иногда характер величайшей резкости, и князь Горчаков, представитель России, прежде столь могущественной, а ныне впавшей в бессилие, говорил с такой твердостью и с такой отвагой, как будто имел за собой победоносную армию. Граф Буль, убеждая его к уступкам, сказал, что следует брать пример с Австрии, которая нередко уступала целые области и потом часто умела их возвращать себе. Князь Горчаков отвечал: "Австрии уступки областей не в диковинку, а для России это было бы новостью!"
   Парижский мир 1856 года, мир тяжкий, горестный и унизительный для России, но совершенно необходимый, был естественным последствием австрийской политики Нессельроде и его тридцатипятилетнего управления Министерством иностранных дел. Оставаться министром Нессельроде было невозможно. Человек хитрый, он сам это понял и после неудачной интриги посадить на Министерство иностранных дел барона Мейендорфа покорился судьбе.
   Князь Горчаков вызван был из Вены в феврале 1856 года. Приехав в Петербург, он заболел. Врач, к нему призванный в гостиницу Демута, где он остановился, сказал ему: "У вас, князь, желудок расстроен: вам необходимо лекарство". "Да, -- отвечал князь, -- я провел полтора года в Вене и там набрался всякой австрийской дряни: пропишите мне поскорее лекарство, которое бы меня прочистило, чтобы во мне не осталось более ничего австрийского!" 15 апреля 1856 года он был назначен министром иностранных дел.
   Со времени восшествия на престол Александра II петербургский двор сделался поприщем всевозможных ежедневных интриг. Придворные интриговали при Незабвенном; не интриговать им невозможно, словно рыбам нельзя жить вне воды; интриги -- стихия их, но при Николае они интриговали втихомолку, скрытно, боясь гнева грозного государя; а при Александре II стали интриговать открыто, гласно, явно; всякий из них получает все, что хочет; и разве только ленивые не берут себе ныне и денег и земель. Окружающие государя не желали иметь князя Горчакова министром иностранных дел: они готовили это место другому -- Ивану Матвеевичу Толстому, который в течение семнадцати лет находился при Александре Николаевиче шталмейстером, был одним из самых близких к нему лиц, спутником его поездок на охоту и проч.
   Иван Матвеевич отличается самой полной и самой безграничной бездарностью, сопряженной с невообразимой самонадеянностью и с мнением самым высоким о своей личности; трудно решить, что именно преобладает в нем: глупость или чванство? И той, и другого в нем Кавказские горы! Со времени восшествия на престол Александра II надменности Ивана Матвеевича нет пределов; он до такой степени поднял нос, что в Петербурге его прозвали "Павлин Матвеевич", и мне случалось, разговаривая с иностранными дипломатами, в Петербурге пребывающими, слышать, как они, упоминая о Толстом, называли его: одни -- le paon, а другие -- le pavline. Надменность эта еще забавнее и еще смешнее при виде полного тупоумия, с коим она находится в сочетании!
   Царская дворня, не успев в своем замысле посадить Толстого на Министерство иностранных дел, успела, однако, сделать его товарищем министра иностранных дел, чему много содействовали императрица Александра Федоровна и тогдашний австрийский посланник в России граф Валентин Эстергази: Александра Федоровна вследствие влияния на нее камерфрейлины графини Екатерины Федоровны Тизенгаузен, женщины весьма умной и весьма хитрой, двоюродной сестры Толстого, и графа Эстергази, потому что другая двоюродная сестра Толстого, родная сестра графини Тизенгаузен, графиня Дарья Федоровна, также весьма умная женщина, была супругой (ныне вдова) одного из самых влиятельных австрийских сановников, графа Фикельмона. Эстергази, действуя в видах пользы своего отечества (что было, разумеется, для него долгом), поднялся через австрийское влияние Толстого перечить противо-австрийскому, русскому влиянию князя Горчакова* -- и не ошибся в своем расчете.

"Правдивый", No 5, 16 июня 1862, стр. 33--39.

   

VI.
Князь Василий Андреевич Долгоруков.

   Мы займемся теперь всероссийской шпионницей; будем говорить о князе Василии Андреевиче Долгорукове, Тимашеве, Потапове и Шуваловых.
   Нынешний главный начальник государственной помойной ямы, или всероссийской шпионницы, князь Василий Андреевич Долгоруков родился 25 февраля 1804 года. Отец его, князь Андрей Николаевич, был человек весьма добрый, бескорыстный, набожный, и хотя не пропускал ни обедни, ни всенощной, ни даже заутрени, но весьма дорожил, чтобы сыновья его были в возможно большей милости при дворе, и который из сыновей был лучше принят при дворе, того он как-то невольно любил еще более прочих своих детей.
   Князь Василий поступил лет семнадцати юнкером в конногвардейский полк. Сверстником его по летам и товарищем в полку был князь Александр Иванович Одоевский, юноша редких свойств, одаренный умом, отменной добротой сердца, способностями к поэзии и к музыке, душой пылкой и возвышенной. Судьба двух юношей-товарищей была весьма различной, как и следовало ожидать в правлении монголо-голштейнском. Одоевский, умный, даровитый, исполненный благородства душевного, попал в Сибирь на каторгу, потом в виде милости послан был служить рядовым на Кавказ и кончил жизнь, не имея позволения покинуть этого места своей ссылки. Василий же Андреевич, каким мы его знаем, стал одним из первых сановников империи...
   Из двух юношей, совершенно равных по общественным условиям и в отношении к благам мирским, один, умный и даровитый, -- погиб; другой, бездарный и пустой, -- сделался министром! Будь в России правление конституционное, правление, подчиненное неотразимому влиянию общественного мнения, Одоевский был бы министром, а Василий Андреевич остался бы лишь знатным барином, и деятельность его, вероятно, ограничилась бы занятием развозить по салонам свою улыбку, неизменную и пошлую...
   И тут оправдалась примером явным и неоспоримым старая истина, что самодержавие губит все хорошее и полезное и содействует развитию всего бесполезного и всего вредного.
   С 13 на 14 декабря 1825 года Василий Андреевич стоял со взводом из своего эскадрона на внутреннем карауле в Зимнем дворце и по случаю событий этого бурного дня вместо того, чтобы быть смененным с караула перед полднем 14 декабря, простоял в нем до самого вечера. Он был, таким образом, свидетелем страха и ужаса, наведенных событиями того дня на жителей Зимнего дворца; он мог видеть, как уже укладывали вещи императорской фамилии; он мог слышать, что уже было отдано приказание закладывать и держать в готовности на конюшенном дворе экипажи для отъезда (восемь карет в шесть лошадей и четверо крытых саней в пять лошадей были уже заложены, кучера на козлах, форейторы на седлах и готовы к немедленному отъезду). Воспоминание об этом дне, в котором успех заговорщиков и перемена образа правления висели на волоске, воспоминание об этом замечательном дне оставило неизгладимые следы в трусливой и мелкой душонке Василия Андреевича; с тех пор он привык всего бояться, всего страшиться, всего трепетать и видеть революционный набат во всяком несколько громком чихании...
   В 1828 году Василий Андреевич женился, и свадьбе своей он бесспорно обязан своей карьерой...
   Графиня Елизавета Алексеевна Остерман-Толстая, урожденная княжна Голицына, жена знаменитого победителя при Кульме, была женщиной отличных свойств души. Добрая ко всем, она была теплым, деятельным и верным другом для друзей своих. Это редкое качество в соединении с умом ясным, с отличным знанием сердца человеческого и с мужеством, если так можно выразиться, светским мужеством, весьма редким в высшем кругу, говорить истину почти обо всех предметах и о многих лицах, -- все это сочетание качеств придавало графине Остерман большое значение в обществе. Подобным же значением пользовалась, подобными же свойствами одаренная, старшая сестра ее, графиня Мария Алексеевна Толстая, жена почтенного графа Петра Александровича Толстого. И Марию Алексеевну и Елизавету Алексеевну любили весьма многие, уважали все и вместе с тем все боялись, высоко ценя их мнение. Графиня Остерман, не имея детей, взяла к себе на воспитание родную племянницу свою, дочь умершей сестры графини Софьи Алексеевны Сен-При Ольгу Карловну Сен-При, и упрочила за ней наследство своим богатым имением, состоявшим (как все в то время считали на ревизские души) из четырех тысяч пятисот душ крестьян в губерниях Нижегородской и Костромской. Ольга Карловна Сен-При была лицом некрасива до безобразия, но зато одарена была от природы не только замечательным умом, но еще и самыми редкими свойствами души. Невозможно было встретить натуру более чистую, сердце, одаренное большим благородством, верностью в дружбе, и эти прекрасные качества еще развились, эти редкие дары природы вошли в полный свой блеск под влиянием воспитания, полученного ею в доме умной и почтенной тетки графини Остерман. Сочетание ума, доброты, прямоты характера со взглядом оригинальным, часто необыкновенно оригинальным, на людей и на предметы, взглядом, который Ольга Карловна не скрывала не только в дружеских беседах, но и в салонах большого света, это сочетание свойств, приправленное отличным умением говорить истины, не оскорбляя, подчас осмеивать людей самым добродушным образом, -- все это придавало очаровательный характер беседе умной и добрейшей Ольги Карловны. Но лишь несчастный прибегал к ее помощи, насмешка ее исчезала: оставались только доброта и великодушие. За друзей своих она готова была идти в огонь и в воду и, вопреки петербургским обычаям, никогда не обращала внимания ни на общественное положение, ни на придворное влияние своих друзей, и на нее -- что отменно редко в Петербурге -- можно было полагаться всегда и во всем. При дворе ее не любили за ум, за остроту, за прямизну характера, но не могли не уважать именно за те самые качества, за которые не любили; придворные ее боялись, зная, что она двумя-тремя словами добродушно, но верно обрисует свойства человека не хуже, чем лучший художник набросает карандашом очерк его наружности.
   Выйдя замуж за человека пустого и самого ограниченного, Ольга Карловна посвятила себя вся своему мужу и столь искусно умела маскировать всю пустоту этого человека, что при жизни ее Василий Андреевич слыл за человека ума неблистательного, но за кабинетного дельца; молчание его о делах серьезных она выдавала за осторожность и глубокомыслие; беседу о пустяках, единственную беседу, на которую он способен, она выдавала за ловкость сметливого дипломата. Княгиня Ольга Карловна скончалась сорока шести лет от роду в сентябре 1853 года, через год по назначении мужа ее военным министром и перед самым началом Крымской войны. Едва сошла она в могилу, как Василий Андреевич тотчас и невозвратно упал в общественном мнении; все увидели, что он -- пустоцвет!
   Выдав замуж племянницу, свою родную дочь по сердцу, графиня Остерман старалась сделать из Василия Андреевича флигель-адъютанта. В то время число генерал- адъютантов и флигель-адъютантов еще не было столь необъятным, как ныне; теперь они многочисленностью своей напоминают дворню графов Шереметевых* во дни существования крепостного права. Графине Остерман, не взирая на ее влияние, пришлось хлопотать три года, и лишь в 1831 году Василий Андреевич получил вензель на эполеты. Этим назначением, им столь пламенно желанным, он был обязан родственнику графини Остерман -- князю Александру Николаевичу Голицыну, одному из царедворцев самых влиятельных, самых пронырливых и наименее достойных уважения (даже между петербургскими царедворцами). Князь Александр Николаевич Голицын был, как известно, самым низкопоклонным придворным холопом в продолжение четырех царствований (Екатерины, Павла, Александра I и Николая).
   В 1837 году между князем сербским Милошем Обреновичем -- с одной стороны, Турцией и Австрией -- с другой, возникли недоразумения, грозившие превратиться в столкновение. Управлявший в то время Министерством иностранных дел граф Нессельроде усердно держался системы австрийского союза: он считал князя Меттерниха первым гением в мире и, пользуясь тем, что самодержавобесие и легитимизмобесие входили в число многочисленных видов сумасшествия Николая Павловича, Нессельдоре во все время тридцати пятилетнего своего управления постоянно влек русскую дипломатию по австрийской колее. Николай Павлович вздумал послать к Милошу одного из своих флигель-адъютантов для объяснений и для наставлений (!). Нессельроде, желая вести дела по-своему, без препон и препятствий, зная пустоту Василия Андреевича, его непонимание истинных выгод России, его постоянное стремление подслуживаться и угождать влиятельным лицам, предложил Незабвенному послать в Сербию Долгорукова*, что и было исполнено. Инструкция для него была написана хитрым пройдохой Родофиникиным, бывшим русским агентом в Сербии за 25 лет перед тем. Родофиникин был самый ловкий и самый тонкий из чиновников Министерства иностранных дел: его бы и сам Бруннов не смог провести, но сам, будучи греком по происхождению, он не любил славян и шел наперекор всему, что могло восстановить самобытность племен славянских, а тем более всему, что могло способствовать их преуспеванию и могуществу.
   Василий Андреевич съездил в Сербию, говорил с Милошем, который обещал исполнить все, что захочет Россия, и ничего не сделал. Зато встреча, сделанная Милошем русскому флигель-адъютанту, была великолепной: он въезжал в резиденцию сербского князя между рядами войск, отдававших ему честь, и при звоне всех колоколов города. При его отъезде Милош далеко провожал его; при расставании они обнялись, и Милош, сев на лошадь в обратный путь, с улыбкой сказал сопровождавшему его сербскому сановнику: "Пусть верит всему, что я ему наговорил!"
   Если посольство Василия Андреевича в Сербию не принесло ровно никакой пользы России, зато принесло пользу Родофиникину, который назначен был членом Государственного совета.
   В 1838 году цесаревич (нынешний государь) отправлялся путешествовать по чужим краям. Василию Андреевичу сильно хотелось попасть в свиту цесаревича, чтобы сблизиться с будущим владыкой России, и он для этой цели зимой с 1837 на 1838 год обегал всех влиятельных лиц, кланялся им, хлопотал и, наконец, достиг своей цели с помощью вышеупомянутого мерзавца князя Александра Николаевича Голицына и старухи княгини Екатерины Алексеевны Волконской {Княгиня Екатерина Алексеевна Волконская, дочь того Алексея Петровича Мельгунова, который, будучи любимцем Петра III, был однажды им поколочен тростью на разводе, а при Екатерине, находясь вологодским генерал-губернатором, имел поручение отвезти из Холмогор в Данию братьев и сестер несчастного Иоанна Антоновича, -- скончалась в 1853 году, с лишком восьмидесяти лет от рождения. Она была женой родного дяди князя Петра Михайловича Волконского, князя Дмитрия Петровича, который находился в начале царствования Александра 4 генерал-интендантом; после Тильзитского мира он был за воровство уволен с должности и лишь благодаря обширным родственным связям избежал суда и Сибири. Вдова его, будучи бездетной и обладая большим состоянием, назначила своим единственным наследником мужнина племянника, князя Петра Михайловича Волконского, передав ему даже то родовое имение, коему следовало идти в род Мельгуновых. Таким образом, она пользовалась огромным влиянием на фельдмаршала Волконского, а через него и на весь придворный круг. Трудно было найти женщину более искательную перед придворными фаворитами, более подлую и более жадную: она была страшной взяточницей. Невзирая на свою знатность, на свое богатство, на свое влиятельное общественное положение, она брала взятки столь же усердно, как и жена письмоводителя любого городничего; не брезгала ничем, даже банкой помады, и про нее говорили, что "у нее всякое даяние благо и всяк дар совершен".}. Его назначили в свиту цесаревича на время поездки за границу. Но какую же должность было ему поручить? Для переписки с различными посольствами и вообще для переписки уже определен был Иван Матвеевич Толстой; для осмотра всего относящегося к военной части -- флигель-адъютант (ныне остзейский генерал-губернатор) барон Вильгельм Карлович Ливен; для наблюдения за нравственностью молодых адъютантов цесаревича -- Владимир Иванович Назимов; оставалось вакантным лишь место бухгалтера, ведущего счетную книгу расходов во время путешествия, и эта блистательная обязанность возложена была на князя Василия Андреевича. В этом звании он сопровождал цесаревича по всей Европе и с этого времени приобрел и постоянно пользовался доверенностью Александра Николаевича.
   По возвращении цесаревича в Россию Василий Андреевич остался как бы неофициально причисленным ко двору его и .всегда сохранял право свободного к нему . доступа. Ему этого-то и хотелось. В августе 1839 года он был послан поздравить герцога Насаусского с восшествием на престол, а в феврале 1840 года королеву Викторию со вступлением в брак: поручения, не имеющие никакого государственного значения.
   В 1841 году граф Клейнмихель, значение коего при дворе возрастало ежегодно и начинало уже внушать зависть и опасение старым придворным холопам -- Чернышеву, Бенкендорфу и прочей сволочи в андреевских лентах, -- не довольствовался уже званием дежурного генерала Военного министерства и захотел быть военным министром. Он расставил уже свои батареи при дворе, вел свои подкопы, но дело ему не удалось. На случай назначения своего военным министром Клейнмихелю хотелось иметь в запасе дежурного генерала, а идти в подручники к грубому и дерзкому Клейнмихелю охотников было не много. Князь Василий Андреевич на подобные вещи внимания не обращает: он не заносчив, он весьма терпелив и все готов был перенести, чтобы только, как говорили на языке того времени, сделать карьеру. Он согласился идти в дежурные генералы под кулак Клейнмихеля, и оба они работали сообща, чтобы дать стречка Чернышеву, но этот последний в течение сорокалетней холопской службы заматеревший в придворных интригах, знавший насквозь Николая Павловича, от коего неоднократно и с подобострастием выслушивал слово "дурак", умел своими собственными происками оградить себя от происков своих врагов. Чтобы избавиться от них, он устроил дело таким образом, что Клейнмихелю обещано было место главноуправляющего путями сообщения, в то время занятое графом Толем, который был уже весьма болен и быстро склонялся к могиле, в которую вскоре и сошел. Чтобы удалить Василия Андреевича от двора, Чернышев выпросил для него у государя звание начальника штаба у инспектора всей поселенной кавалерии графа Никитина. Чернышев представил Николаю, что весьма лестное назначение для полковника -- быть начальником штаба у такого генерала, который командует тремя корпусами и под начальством своим имеет с лишком тридцать генералов. Под этим предлогом Чернышев выпроводил Василия Андреевича осенью 1841 года из Петербурга в Чугуев, не предвидя, что семь лет спустя Василий Андреевич вернется из Чугуева его товарищем и преемником.
   Мы видим из Библии, что Иаков для получения в замужество двоюродной сестры своей Рахили четырнадцать лет пас стада отца ее. Эти четырнадцать лет ровно ничего не значат в сравнении с тем семилетием, которое провел Василий Андреевич на выправке перед Никитиным, в страхе и трепете перед строгим начальником. Алексей Петрович Никитин был отличным артиллерийским офицером и уже в Отечественную войну 1812 года, еще находясь в чине полковника, славился как отменной храбростью, так и умением распоряжаться артиллерией на поле сражения; впоследствии он командовал кавалерийским корпусом; наконец, по смерти графа Витте -- всеми военными поселениями на юге России; был хорошим практиком в сельском хозяйстве, заботился о благосостоянии вверенных ему солдат, но так, как заботились о них в старину, то есть считая солдат хотя и людьми, только не себе подобными. Но во всем, что не касалось до артиллерийской науки, граф Никитин отличался полным и совершенным отсутствием всякого образования; все, что совершилось или изобретено было в Европе после 1815 года, эпохи возвращения наших войск в Россию, было ему совершенно чуждым, да и по Европе-то он прогулялся с своей артиллерийской бригадой в 1813, 1814 и 1815 годах, нимало не замечая ничего вокруг себя. Он был до того необразован, что, возвращаясь из Петербурга в Чугуев, он, в первый раз в жизни своей прибыв на железную дорогу и в ожидании звонка сидя на скамье в общей пассажирской комнате, спросил у сопровождавшего его зятя графа Орлова- Денисова: "Федор, когда же мы двинемся с места?" Старик воображал себе, что он в пассажирской комнате так и поедет из Питера в Белокаменную. Никитин сохранил привычку русского восемнадцатого века говорить ты всем своим подчиненным без исключения и никогда не позволял им садиться перед собой (исключая, разумеется, времени обедов и ужинов). Он вставал ежедневно в шесть часов утра, и в семь часов начальник его штаба уже обязан был находиться в его кабинете в мундире и, стоя перед сидящим в кресле Никитиным, докладывать ему дела, никогда не слыша от него слова вы, а всегда ты. Доклад и, следовательно, стояние на ногах продолжались иногда часа по два и по три, потому что Никитин, никогда не бывший бойким чтецом, на старости лет читал уже плохо и посредством очков; сверх того, как все люди ограниченного ума, он любил многословные рассуждения о том, чего не понимал.
   Василий Андреевич выносил все причуды Никитина; в семь часов утра являлся к нему в кабинет в мундире и, стоя на ногах часа по два и по три, выслушивал постоянные слова: "Ты, братец". Княгиня Ольга Карловна на своем оригинальном языке впоследствии сказала однажды одной из сестер Василия Андреевича: "За семь лет, проведенных у Никитина, мужу моему все грехи его отпустятся на том свете; когда он умрет, тело его останется нетленным".
   Холопское усердие Василия Андреевича награждено было в 1842 году чином генерал-майора, а в 1845 году званием генерал-адъютанта.
   В 1848 году, по смерти графа Левашова, председателем Государственного совета назначен был князь Чернышев, с 1827 года управлявший Военным министерством. Много и постоянно бывало беспорядков на Руси по военной части (как и по всем другим), но такого грабежа, какой установился с 1827 года, невозможно себе вообразить. Управление и дела Военного министерства находились в ужаснейшем беспорядке, и Чернышеву хотелось это скрыть, почему понятно желание его -- или оставаться на все время своей жизни военным министром, соединяя звание это с председательством в Государственном совете, или посадить на это важное, даже важнейшее местечко такого барина, который, будучи ему, Чернышеву, всем обязан, имея в нем покровителя, милостивца и благодетеля, скрывал бы все беспорядки последних двадцати лет. Он нашел такого индивидуума в Анненкове (см. No 4 "Листка") {[Эта статья воспроизводится в нашем издании.]}, приблизил его к себе, взял в директоры канцелярии в 1842 году, выхлопотал ему 6 декабря 1844 года чин генерал-лейтенанта и звание генерал-адъютанта в один и тот же день и собирался устроить дела таким образом, чтобы государь назначил Анненкова сперва товарищем министра военного, а потом и министром. Но в то время Николаю Павловичу пришла блажная мысль (часто приходили они ему, голубчику) приготовлять в военные министры Василия Андреевича. В сентябре 1848 года государь -приказал послать к князю Василию Андреевичу в Чугуев фельдъегеря с приказанием немедленно явиться в Петербург. Чернышев приказал фельдъегерю ехать эти 1400 верст с лишком две недели, в надежде, что Николай примет просрочку за неаккуратность Долгорукова и лишит его своей милости. Но Василий Андреевич не поддался на штуку: он приказал в своем штабе засвидетельствовать, что фельдъегерь прибыл в Чугуев в такой-то день и в таком-то часу. Проделка Чернышева осталась без всякого успеха, и само собой разумеется, что виновным очутился лишь бедный фельдъегерь; Василий Андреевич отправился в Петербург, будто вызванный по делам службы для заготовления провианта войскам южных поселений, и в ноябре назначен был товарищем военного министра; Анненкова посадили во всероссийский сарай, то есть в Государственный совет.
   Поступив в товарищи к Чернышеву, для коего назначение это имело всю приятность самой горькой редьки, Василий Андреевич тщательно старался заслуживать благоволение своего нового начальника, человека в высшей степени надменного, высокомерного, безжалостного и весьма невежливого со всеми теми, которые не могли ему быть полезными. Семь лет, проведенных Василием Андреевичем в почтительном стоянии навытяжку перед Никитиным, приучили его к подобному положению. В течение четырехлетнего нахождения своего при Чернышеве он был от него безотлучным и даже часто сопровождал его на балы и на вечера, приезжая и уезжая с ним вместе, словно какой-нибудь приживальщик.
   Между тем Чернышев, старик летами и со здоровьем, совершенно растроенным бурной жизнью, начал впадать в детство, и невзирая на все его старания удержать за собой Военное министерство, 26 августа 1852 года Николай назначил Василия Андреевича военным министром, в то самое время, когда Россия стояла лицом к лицу с борьбой против двух сильнейших держав мира -- Франции и Англии. Тут вовсе не лишним было бы иметь военным министром человека самого способнейшего, какого только можно было бы найти, а Николай назначил князя Василия Андреевича. Николай в припадке самонадеянности и ослепления, доходившем до полного безумия, считал себя непобедимым и всемогущим; он громко и ясно говорил, что не имеет ни малейшей нужды в гениях, а лишь в исполнителях. Главнейшим предметом его ненависти, после конституционных мыслей, было противоречие всякого рода; на этот счет он с Василием Андреевичем мог быть спокойным: Василий Андреевич никогда ему не противоречил.
   В то самое время, когда Василий Андреевич вступал на государственное поприще, он лишился своего лучшего покровителя, своей умной и почтенной жены. Княгиня Ольга Карловна после самой кратковременной болезни скончалась в сентябре 1853 года. По смерти жены своей Василий Андреевич, предоставленный собственным силам, оказался явно перед всеми в своем настоящем виде, то есть пустейшим человеком.
   Во все время войны у Василия Андреевича было единственной мыслью скрывать от государя настоящее положение дел, не расстраивать его дурными вестями, потому что дурные вести производили в нем раздражение; раздражение отзывалось неблагосклонным приемом всем окружающим, а тем более военному министру. Присылаемым из армии курьерам Василий Андреевич приказывал, если то были фельдъегеря, и советовал, если то были офицеры, не огорчать батюшку-царя, и без того уже обремененного заботами о благе подданных, ловко указывая им на ожидающие их награды в случае исполнения благонамеренных советов военного министра. Вот один факт. Один из уездных предводителей Смоленской губернии, богатый помещик и человек семейный, Николай Сергеевич Римский-Корсаков, вступил на время войны в военную службу юнкером и служил отлично. Главнокомандующий крымской армией, князь Михаил Дмитриевич Горчаков, произведя его в офицеры, захотел доставить ему звание флигель-адъютанта и отправил в Петербург курьером к государю с каким-то хорошим известием. Военный министр, увидя приехавшего Корсакова, стал его расспрашивать о происходившем в Крыму, и когда тот начал ему говорить об ужаснейших беспорядках администрации, он стал убедительнейше просить его не говорить о том государю, и если государь будет расспрашивать, то скрыть от него истину. Корсаков отказался содействовать к обману государя; представленный ему, на все вопросы отвечал истину и по окончании аудиенции подвергся сильным упрекам военного министра, который постоянно повторял: "У бедного государя столько горя, что огорчать его не следует: зачем все рассказывать?" Таким-то образом холопия. государя окружающая, и довела Россию до нынешнего положения, бессильного и унизительного.
   В награду за свое правдолюбие Корсаков не был сделан флигель-адъютантом: Василий Андреевич помешал этому, чтобы не допустить примеру честности соблазнить других. Одной из величайших ошибок Василия Андреевича было оставление брата его, Владимира Андреевича, в должности генерал-провиантмейстера, должности важной во всякое время, но еще важнейшей в минуту войны, и войны с двумя самыми могущественными державами мира.
   Князь Василий Андреевич был бы, несомненно, самым наинеспособнейшим и самым тупоумнейшим человеком во всей Российской империи, если бы не имел младшего брата Владимира Андреевича, который еще превосходил его в этих двух качествах. Бездарность князя Владимира Андреевича трудно себе вообразить; она равняется лишь его высокому мнению о самом себе и его неизлечимой страсти угождать всем тем, кто только может быть ему полезным. К его самонадеянности можно вполне применить известные французские стихи:
   
   Si vous voulez faire en peu de temps
   Une fortune immense, et pourtant légitime,
   Achetez monsieur ce qu'il vaut,
   Et vendcz-le ce qu'il s'estime...1
   1 [Букв: если хотите в короткий срок законным образом сколотить себе громадное состояние, купите этого господина за то, что он стоит, и продайте его за то, во что он сам себя ценит (фр.).]
   
   Владимир Андреевич находился в течение нескольких лет адъютантом военного министра Чернышева, который, изведав всю глубину его человекоугодливости, полюбил его и сделал генерал-провиантмейстером в полной уверенности, что Владимир Андреевич в порученной ему части, ворочающей десятками казенных миллионов, будет (чтобы не сказать худшего) допускать воровство самое наглое и самое бессовестное. Чернышев не ошибся в выборе своего достойного сотрудника: Крымская война раскрыла всю бездну беспорядков и грабежа, приведенных в целую и стройную систему, потому что хорошо известно, что в России хаос и беспорядки везде, кроме грабежа и воровства, приведенных в систему самую определенную и самую полную. Во время войны Владимир Андреевич, вместо того чтобы быть отданным под суд, пожалован был через месяц по вступлении на престол Александра II в генерал-адъютанты, вероятно, в награду за го, что наши войска умирали с голоду и принуждены были поддерживать свое существование тухлой провизией и что наши свежие припасы продавались врагам. По заключении мира и по удалении Василия Андреевича с Военного министерства Владимир Андреевич был удален новым министром Сухозанетом с генерал-провиантмейстерства, но вместо того чтобы быть исключенным со службы с позором, вполне им заслуженным, он был назначен членом Военного совета, вероятно, для назидания этого почтенного собрания в сохранении системы беспорядков. Впоследствии еще чин генерал-лейтенанта и лента Белого Орла пожалованы были ему в награду за услуги, во время Крымской войны оказанные им Англии и Франции доведением русских войск до голодной смерти {Вот черта, вполне обрисовывающая степень ума и всю ширину совести князя Владимира Андреевича. Он был опекуном сестры .своей жены Марии Васильевны Нарышкиной. и когда тесть его старик князь Василий Васильевич Долгоруков умер 12 декабря. 1858 года, то оказалось завещание, коим князь Василий Васильевич разделил свое родовое имение между дочерьми своими, Марией Васильевной Нарышкиной и княгиней Варварой Васильевной Долгоруковой, не поровну, а с назначением княгине Варваре Васильевне большей части наследства я лучших имений! Князь Владимир Андреевич, опекун Марии Васильевны, дошел до такой бессовестности, что подписал в качестве свидетеля завещание, в косм интересам его свояченицы, его опеке порученной, нанесен был ущерб в пользу жены его. Другой свидетель, подписавший это курьезное завещание, равно заслуживает быть упомянутым. Это был Александр Петрович Мельников, советник Конюшенной конторы, ежедневный посетитель князя Василия Васильевича. В завещании Мельникову подарен был дом, и Мельников нимало не усомнился подписаться в качестве свидетеля под завещанием, через которое приобретал дом!}.
   Во время тяжкой и унизительной для России Крымской войны неспособность и тупоумие князя Василия Андреевича были удостоены таких наград, какие даются лишь полководцам за блистательные кампании; 6 декабря 1853 года Владимирская лента, 27 марта 1855 года лента Андреевская, которая, как известно, почти никогда не дается генерал-лейтенантам и составляет в этом чине награду самую редкую; наконец, год спустя, по заключении тяжкого Парижского мира, чин генерала от кавалерии -- вот награды, в два года с половиной доказавшие, сколь выгодно при Голштейн-монгольском дворе быть человеком искательным, бездарным и пошлым...
   Кончилась война миром необходимым и, следовательно, весьма полезным, но тяжким и унизительным. Даже царская дворня при всем своем тупоумии понимала необходимость назначить другого военного министра. Тут у князя Василия Андреевича возникла мысль, великолепная по своей крайней нелепости. Так как у покойной жены его, урожденной Сен-При, было в Париже родство и обширный круг знакомств, то он изъявил притязание на звание посла в Париже! "После трудов, понесенных на Военном министерстве в военное время, хорошо отдохнуть в Париже", -- говорил простачок, исправляющий в Питере должность государственного мужа. Он столь мало понимает обязанности и значение посла, что представлял себе в виде легкого отдохновения место, трудное и забот исполненное всегда и во всякое время, а тем более при дворе такого мазурика, как Наполеон III. Он просил это место у Александра Николаевича, который, по своему обычаю никогда не размышляя и не обсудив дела, дал ему свое согласие. Но вновь назначенный министр иностранных дел князь Горчаков воспротивился этому и объявил, что в бытность его министром Василий Андреевич может быть по временам отправляем к тому или другому двору с почетными поручениями, но постоянным послом не будет {Надобно отдать справедливость князю Горчакову, что он единственный из петербургских министров, который, как говорят на французском языке, mettait son portefeuille sur une question; благородный образ действий, столь чуждый русским министрам, что на самом языке нашем не имеется даже соответственно тому выражения! Он один объявлял иногда, что выйдет в отставку, если по такому-то или такому- то вопросу мнение его не будет уважено. Предместник его, граф Нессельроде, чувствуя и понимая, что Николай Павлович беспрестанно самодурствовал в политике внешней и в делах внутренних, никогда, однако, не противоречил деятельно, ограничиваясь лишь несколькими замечаниями, и потом покорно исполнял повеления самые нелепые. Однажды лишь Нессельроде заартачился. Когда графиня Нессельроде увидела, что Николай Павлович не хочет делать ее статс-дамой и что при пожаловании в это звание ее беспрестанно обходят, то она задала супругу своему сильнейший нагоняй, и граф Карл Васильевич, всю жизнь свою бывший покорным исполнителем велений своей Марии Дмитриевны, отправился в апреле 1836 года к государю и, проникнутый (о благодетельное действие супружеского нагоняя!) мужеством, дотоле ему совершенно чуждым, объявил своему медведю-монарху, что, если к 21 числу, дню именин императрицы, жена его не будет пожалована в статс-дамы, он 22 апреля подаст в отставку. 20 апреля графиня Нессельроде была пожалована в статс-дамы.
   Князь Горчаков в следующих четырех случаях воспротивился дипломатическим назначениям, которые придворные лица старались устроить, и всякий раз объявлял, что если мнение его не будет уважено, то он выйдет в отставку. Он действовал таким образом: в 1856 году против назначения князя Василия Андреевича послом в Париж; в 1857 году против назначения графа Николая Адлерберга посланником в Дрезден; в 1858 году против назначения Николая Киселева посланником в Вену и в 1859 году против назначения того же графа Николая Адлерберга посланником в Брюссель. За то Адлерберги и питают к нему такое же расположение, как черти к ладану.}. И таким образом дипломатические замыслы Василия Андреевича исчезли, аки туман в долине.
   Но князю Василию Андреевичу, четыре года проглуповавшему на министерстве военном, не хотелось оставаться простым членом Государственного совета. Ему предлагали быть обер-шталмейстером, но он хотел непременно, во что бы то ни стало, быть министром, каким бы то ни было, но только министром. В это время Александр Николаевич не нашел сделать ничего умнее, как назначить председателем Государственного совета и Комитета министров князя Алексея Орлова, то есть посадить на первое по этикету место в империи пройдоху ограниченного и бездарного, придворного холопа, известного лишь своей хитростью, своим эгоизмом и ненасытной жадностью к деньгам, впрочем, неспособного ни к какому делу серьезному, а тем менее к занятиям постоянным и требующим трудолюбия {Вот пример, каким образом князь Алексей Орлов, в бытность свою главным начальником шпионов, обманывал и злоупотреблял именем того государя, который осыпал его благодеяниями и богатством и вывел из ничтожества. В бытность генерал-губернатором смоленским, витебским и могилевским князя Андрея Михайловича Голицына этот сановник, добрейший и честнейший из людей, но характера довольно сварливого, поссорился с витебским губернским предводителем графом Михаилом Осиповичем Борхом и послал в Петербург представление, "что пользы края требуют удаления графа Борха от службы". В III Отделении при составлении об этом доклада государю писарь, переписывая генерал-губернаторскую бумагу, по ошибке пропустил слова: "от службы", и вышло, что князь Голицын требовал удаления графа Борха, которого государь и приказал сослать на жительство в Ярославль! Двоюродный брат его граф Александр Михайлович Борх поехал к Орлову просить о прощении графа Михаила; Орлов через несколько времени отвечал, что государь отказал в прощении. Когда на Министерство внутренних дел поступил Дмитрий Гаврилович Бибиков, граф Александр Михаилович Борх возобновил свое ходатайство: Дмитрий Гаврилович доложил государю, тотчас получил согласие на прощение и сказал графу Александру Михайловичу, что государь полагал, что его двоюродный брат давно возвращен и что Орлов даже не докладывал о его просьбе государю. Какова мерзость?
   А вот образчик низости князя Алексея Орлова. Прибыв в Париж в 1856 году для мирных переговоров, он не только наистрожайшим образом запретил находящимся при нем офицерам и чиновникам вести знакомство с лицами, которые не ездят к бонапартовскому двору, но еще являлся усерднейшим низкопоклонцем Наполеона и выкинул следующую проделку, наделавшую много шума в Париже. Старец Барант, в шестилетнее свое посольство в Петербурге бывший знакомым с Орловым, узнав о приезде его в Париж, сделал ему визит и, не быв принятым. написал к нему весьма вежливую записку, объясняя, что весьма бы приятно было ему свидеться со старым знакомым, и осведомляясь, когда можно застать его дома. Так как Барант, подобно почти всем почтенным людям Франции, отстранил себя от всяких сношений с бонапартовским двором, то Орлов и имел совесть не отдать ему визита и даже не ответить на его записку!!! Старец Барант. рассказывая нам это, говорил: "Вина была моя: я мнил найти посла там, где был лишь холоп!"}.
   Назначение Орлова делало вакантным важнейшее место в империи: звание шефа жандармов и главноуправляющего III Отделением Собственной [Е.И.В.] канцелярии. Претендентом на это место являлся Дубельт*, за неспособностью и леностью Бенкендорфа и Орлова управлявший делами в сущности с полным самовластием, но репутация Дубельта была уж такова, что производила скандал даже в Петербурге, привыкшем ничему не удивляться на поприще мерзостей. Сверх того, все кальянщики, зная необыкновенную хитрость и неотразимое пронырство Дубельта, трепетали, чтобы он не прибрал совершенно к своим рукам слабого и непонятливого Александра Николаевича. Того же самого боялся Константин Николаевич, который под видом мнимого либерализма стремился лишь к тому, чтобы забрать все бразды самодержавного правления в руки свои, Головнина и прочих приверженцев своих (что теперь и совершилось и, как видим, производит крутую кашу), но все-таки не хотел передать эти бразды в лапы Дубельта. И так решено было посадить на это место Василия Андреевича, тупоумие коего не внушало опасений никому. 25 июля 1856 года Василий Андреевич назначен был шефом жандармов, а Дубельту, который обиделся этим назначением и подал в отставку, обещали, если он в течение двух месяцев будет стараться приучить Василия Андреевича к занятиям и освоить его с этим благородным поприщем, то в день коронации получит чин полного генерала и министерскую пенсию в 12000 руб. Дубельт согласился, оставался до коронации Ментором неспособного Телемаха и воспользовался этим, чтобы в помощники Телемаху назначить закоренелого стародура Тимашева (о коем будет речь далее).
   Таким образом, Василий Андреевич заделался верховным вождем III Отделения и агентов его, сделался главным начальником всероссийской помойной ямы и кувырнулся в эту яму не только не морщась, но еще с восторгом от мысли, что будет иметь к государю постоянный, беспрепятственный доступ и право вмешиваться во все дела и в дела каждого.
   Мы вполне убеждены, что будь жива умная и почтенная княгиня Ольга Карловна, она никогда бы не допустила своего мужа до занятия должности столь подлой, какова обязанность ежеминутных сношений со шпионами.
   В первый раз, как мы увиделись с Василием Андреевичем после поступления его в управление всероссийской помойной ямой, он, сделав нам вопрос, касающийся семейных обстоятельств, прибавил следующие, вполне характерные слова: "Теперь вы обязаны со мной говорить откровенно: ведь я сделался духовником всех верных подданных государя".
   Хорош верховный жрец религии верноподданства, на шпионстве основанной, да и сама-то религия хороша, нечего сказать! Понятно, что порядочные люди не хотят быть верноподданными!
   Одной из главных целей Василия Андреевича при поступлении его в управление всероссийской помойной ямой было достижение выгоды, столь завидной для каждого придворного холопа: иметь к государю доступ ежедневный. И потому он испросил дозволение являться к царю с докладом ежедневно в полдень.
   Отношения Василия Андреевича к членам императорской фамилии и к министрам были весьма разнообразны.
   Императрица Александра Федоровна смотрела на него как на человека, возведенного в министры волей Николая Павловича, и, следовательно, считала его мужем величайших способностей. Всем в то время жившим в Петербурге известно, что эта добрейшая императрица не понимала, как может Александр Николаевич не идти по стопам отцовским и удалять отцовских любимцев. Когда он сменил Клейнмихеля, она сказала ему: "Как можешь ты удалять с министерства такого преданного и усердного слугу? Его избрал твой отец, а кто лучше твоего отца умел распознавать и выбирать людей?" Александр Николаевич принужден был успокоить свою расплакавшуюся маменьку следующим забавным ответом: "Папа был гений, и ему нужны были лишь усердные исполнители, а я -- не гений, как был папа: мне нужны умные советники!" Александра Федоровна успокоилась...
   Великая княгиня Елена Павловна, с самого восшествия на престол Александра Николаевича питавшая надежду завладеть кормилом правления, до той поры обходилась с Василием Андреевичем холодно и за глаза часто смеялась над ним, но после назначения его начальником тайной полиции стала искать в нем и усердно льстить ему. Главный начальник шпионов -- лицо важное, с ним выгодно быть в ладах.
   Великой княгине Марии Николаевне, единственной из детей Николая Павловича имевшей некоторое влияние на отца, Василий Андреевич всегда усердно угождал и даже для вящего угождения прикидывался плененным ее красотой. В бытность свою военным министром Василий Андреевич ежедневно посещал ее, уверяя, что милая и любезная беседа великой княгини заставляет его забывать тяжкое бремя и заботы государственной деятельности. Мария Николаевна смеялась тому, но, как женщина, не могла не быть хорошо расположенной к человеку, ею пленившемуся, и покровительствовала ему при дворе.
   С великим князем Константином Николаевичем отношения Василия Андреевича были весьма неприятными. Оба управляли в одно и то же время министерствами: Василий Андреевич -- военным, великий князь -- морским. Главный советник и руководитель великокняжеский, Александр Васильевич Головнин, не занимался еще в то время, как ныне, отыскиванием в литературе, и внутренней и заграничной, подлецов и подкупом их*; он в то время еще "е употреблял всех сил своего ума на то, чтобы ловить мерзавцев на золотую удочку. Он тогда старался, напротив, отыскивать людей способных и честных и привлекать их на службу в Морское министерство, в коем, благодаря этому благородному образу действий, было, сравнительно с прочими ведомствами, гораздо менее кражи и обнаруживалась некоторая степень честности, в прочих министерствах неизвестная. В Крыму, когда солдатам выдавалась гнилая провизия, моряки получали свежие припасы и рацион водки; морские госпитали не нуждались ни в чем в то самое время, как в госпиталях сухопутного ведомства раненые и больные были буквально грабимы чиновниками. Василий Андреевич не мог не видеть огромной разницы между обоими ведомствами; врожденная завистливость его характера сильно разыгралась, и он возненавидел великого князя, который в свою очередь платил ему полным и глубочайшим презрением, вовсе даже не скрывая этого презрения, выражая его на каждом шагу, что еще более раздражало и бесило Василия Андреевича. Ненависть между ним и Константином Николаевичем достигла до крайних пределов, до такой степени, что однажды Василий Андреевич сказал князю Александру Михайловичу Горчакову: "Вы много способствовали к тому, что этого мальчишку все избаловали: он начал забываться". На что князь Горчаков отвечал: "Мне кажется, любезный товарищ, что вы забываетесь, когда выражаетесь подобным образом о брате нашего государя!" Одним словом, великий князь и Василий Андреевич самым усердным образом рыли друг другу политическую яму, но, к искреннему сожалению, в эту яму ни один из двух не провалился... Должно прибавить, что Василий Андреевич, подобно всем политическим врагам великого князя, много способствовал назначению его наместником Царства Польского. Враги Константина Николаевича рассчитывали, что на этом невозможном месте он и перессорится с людьми либеральных мнений и вместе с тем докажет, до какой степени общественное мнение впадало в ошибку, считая его человеком отменно способным. Расчет врагов великого князя оказался верным...
   В то время как Василий Андреевич погрузился во всероссийскую помойную яму, летом 1856 года состав министерства был следующий: князь Горчаков только что вступил в управление иностранными делами; граф Блудов продолжал управлять II Отделением Собственной [Е.И.В.] канцелярии; князь Орлов на председательском кресле Государственного совета предавался любимому занятию -- кейфу*, горько, впрочем, сожалея об утрате своего могущества николаевских времен (сожаление это свело его в могилу); на Министерстве просвещения восседал добрейший и рассеянный Норов; в Министерстве двора и в Министерстве почт дурил Адлерберг; в Министерстве финансов дурил Брок; в Министерстве юстиции самодурил Панин; в контроле Анненков был поглощен отпиской бумаг и тщательным рассмотрением аккуратности входящих и исходящих; пути сообщения служили Чевкину путями к ссоре со всеми. В Министерстве внутренних дел Ланской сытно ел и плотно запивал скушанное, утром румянился, вечером давал обеды, в промежутке подписывал, не читая, все, что ему клали на стол, и являл невозмутимое спокойствие духа, зная, что в России ни один кредитор не потревожит министра. В Министерстве Военном Сухозанет разыгрывал спартанца и в подтверждение того обедал прескверно, а при дворе желал прикинуться неуступчивым римлянином, старательно высматривая сквозь очки, кому выгоднее покрепче пожать руку и с резким видом усердно подслужиться. Министерство государственных имуществ по случаю отъезда в Париж хитрого и ловкого графа Киселева переходило от весьма отсталого, но весьма честного Василия Александровича Шереметева к столь же честному, но не всегда осторожному Дмитрию Петровичу Хрущову и от него попадало в грязные и жадные лапы трехпрогонного Муравьева*.
   С князем Горчаковым Василий Андреевич* всегда жил в наружной дружбе, скрывавшей глубокую взаимную нелюбовь. К графу Блудову, также человеку умному и подчас весьма саркастическому, Василий Андреевич питал также нелюбовь, даже не всегда принимая на себя труд скрывать ее. Придворная натура Василия Андреевича не любила и добродушного Абрама Сергеевича Норова, столь чуждого всяким интригам. Зато он жил душа в душу с бездарными Адлербергом, Анненковым, Броком, Ланским и если не ладил с Сухозанетом, то лишь единственно по причине, что видел в нем своего преемника по Военному министерству. К графу Панину и князю Орлову Василий Андреевич питал глубокое уважение, аки мужам, заматеревшим в кознях придворных; Панин и Орлов были его советниками и наставниками; Панин и Орлов были коноводами реакционной партии, и во влиянии на стародуров с ними могли сравняться лишь канцлер Нессельроде и Петр Казимирович Мейендорф (ныне уже оба, подобно Орлову, умершие). С Чевкиным Василий Андреевич не ладил, почему ч го избежать ссоры с Чевкиным столь же легко, как и отыскать квадратуру круга С Шереметевым у Василия Андреевича короткости не было: сношения их ограничивались салонной вежливостью; Хрущова, как человека образованного, Василий Андреевич весьма не любил, а Муравьева готов был бы полюбить, если бы, подобно всем придворным, не опасался, что Муравьев заберет всю власть к себе в руки, что, как всем известно, было целью трехпрогонного вешателя.
   Зато надобно видеть подобострастие, какое Василий Андреевич всегда выказывает к любимцу царскому графу Александру Адлербергу: он буквально увивается около него.
   Василий Андреевич всегда питал сильное обожание к салонной элегантности и вскоре по назначении своем шефом жандармов выразил это однажды следующим образом. На другой день после придворного бала он, встретившись с нами, сказал: "Надо признаться, что мы быстро идем вперед; прогресс у нас сильно развивается; администрация делается совершенно элегантной. Вчера, например, на придворном бале, в числе самых ловких танцоров можно было любоваться начальником тайной полиции Тимашевым и обер-полицмейстером Шуваловым. Я радовался, видя, что полиция сделалась элегантной". Мы отвечали ему: "Жаль, что Жданов не танцует" (г-н Жданов был в то время директором Департамента исполнительной полиции в Министерстве внутренних дел).
   В 1857 году приступили серьезно к уничтожению крепостного состояния, и тут Василием Андреевичем овладел панический страх.
   Когда государь, убежденный великим князем Константином Николаевичем, решился уничтожить крепостное состояние, стародурами овладел страх неописанный, и князь Василий Андреевич по своему трусливому характеру совершенно растерялся. Назначенный по званию своему членом Главного комитета, для улучшения быта крестьян учрежденного, Василий Андреевич совершенно подчинился влиянию, с одной стороны, графа Панина, а с другой, своего помощника Тимашева и действовал по их указаниям; он поддерживал все меры, какие только могли клониться к тому, чтобы затормозить крепостной вопрос. Заблуждение стародуров в этом отношении было столь великим, что еще весной 1858 года граф Панин говорил одной даме (от которой мы это слышали), что вопрос об уничтожении крепостного состояния может кануть в воду.
   Особенную боязнь и вслед за тем ненависть высказывал Василий Андреевич литературе и журналистике; подобно всем невежам, он не понимал, что гласное и публичное обсуждение всех вопросов предупреждает подземные ковы и через то содействует сохранению общественного спокойствия. Почитаем не лишним рассказать здесь два анекдота о деятельности его против литературы.
   В январе 1858 года Иван Сергеевич Аксаков предпринял впервые издание еженедельного журнала под именем "Парус". В No 1 во вступительной статье помещено было в шутку воззвание о поручении "Паруса" покровительству всех властителей вод от "древнего Нептуна до русского синего водяного включительно". Тимашев, с неприязненным чувством всегда взиравший на по явление новых журналов, стал объяснять Василию Андреевичу, что слова "русский синий водяной" составляют намек, и намек оскорбительный (?!!) на голубой жандармский мундир. Василий Андреевич со свойственным ему тупоумием поверил этой чепухе и сделал государю доклад, или, чтобы правильнее выразиться, донос, в коем Иван Сергеевич Аксаков был обвинен едва ли не в покушении на государственную безопасность, а мирный "Парус" представлен в виде какой-то бомбы, начиненной всеми возможными ужасами. Это совпадало с эпохой покушения Орсини и издания французского закона об общественной безопасности, а всем известно, до какой степени в Зимнем дворце смиренно благоговеют перед всем, происходящим в Париже: лишь только Бонапарт чихнет -- С.П.Б. правительство спешит сморкаться... "Парус" был немедленно запрещен (No 3 даже не успел выйти); Иван Сергеевич Аксаков был вытребован в Петербург, допрашиваем в III Отделении и еле-еле не сослан в Вятку.
   Ровно год спустя, в январе 1В59 года, был новый случай для Василия Андреевича выказать свое стародурство. Граф Алексей Константинович Толстой (автор "Князя Серебряного"), человек с детства весьма близкий к государю, читал императрице Марии Александровне свой стихотворный рассказ о св. Иоанне Дамаскине и потом отдал его напечатать в первую книжку "Русской Беседы" на 1859 год. Шпионы Василия Андреевича, находящиеся в Москве, донесли ему, что стихотворение Толстого печатается; Василий Андреевич под предлогом, что оно не было рассмотрено духовной цензурой, приказал своим жандармам остановить выпуск книги. Редактор "Русской Беседы" Иван Сергеевич Аксаков поспешил прислать из Москвы в Петербург корректурные листы министру, народного просвещения Евграфу Петровичу Ковалевскому. Евграф Петрович, человек хитрый и ловкий, не одарен гражданским мужеством, кланялся и нашим и вашим, или, как говорят французы, не задевал ни козла, ни кочана капусты. Но тут он видел, что запрещение стихотворения Толстого будет оскорбительным для императрицы, в салоне коей оное было читано, и, рассчитывая на поддержку Марии Александровны, Евграф Петрович решился проявить на этот раз гражданское мужество. Он послал в Москву приказание цензуре выдать немедленно билет на выпуск книги в продажу. Василий Андреевич, узнав, взбесился и, встретив министра просвещения, сказал ему: "Как же вы разрешили выпуск книги, не предуведомив меня?" -- "А разве вы первый министр, чтобы я обязан был просить вашего дозволения?" -- отвечал Ковалевский. За это событие императрица в течение нескольких недель неблагосклонно обходилась с Василием Андреевичем и почти вовсе не говорила с ним; но Василий Андреевич, имея придворный навык, вилял и вилял столь усердно, что Мария Александровна позабыла об этом эпизоде и возвратила ему свою прежнюю благосклонность.
   Из этого очерка можно видеть, что за человек Василий Андреевич. Бездарность полная и совершенная; эгоизм, бездушие в высшей степени; ненависть ко всему, что умно и просвещенно; боязнь в виду всякой мысли, в виду всего, что независимо и самостоятельно. Держится он на своем месте тем же самым средством, каким держались предшественники его, Дубельт, Орлов и Бенкендорф, а именно: стращая и запугивая государя мыслью о революции, представляя государю все умное -- злонамеренным, все независимое и благородное -- мятежным и уверяя, что, не будь он, Василий Андреевич, на III Отделении, все бы в России погибло и рушилось...
   Невзирая на свою неспособность, Василий Андреевич один из самых вредных для России лиц.
   Теперь перейдем к Александру Егоровичу Тимашеву.

"Листок", No 5, январь 1863. стр. 35--37;
No 7, 19 мая, стр. 54--56;
No 8, 12 июня, стр. 60--63;
No 9, 6 июля, стр. 71--72.

   

VII.
Александр Егорович Тимашев. Александр Львович Потапов. Семейство Шуваловых.

   В No 9 "Листка" мы окончили рассказ о князе Василии Андреевиче Долгорукове; теперь займемся Александром Егоровичем Тимашевым*. В Оренбургской губернии жил богатый помещик Егор Николаевич Тимашев; он был в течение нескольких трехлетий губернским предводителем дворянства и должность свою отправлял с отменным усердием, то есть кормил на славу и дворян и чиновный люд губернии Оренбургской. Этот уральский кормилец имел двух сыновей: старший, Николай Егорович, по французскому выражению, не изобревший пороха, занимается хозяйством и гласом великим вопиет против уничтожения крепостного состояния, женат на дочери бывшего московского сенатора Толмачева {Афанасий Емельянович Толмачев, прежде чем его сдали в государственную кладовую, го есть в Сенат, долго служил в военной службе, и старые служаки николаевских времен с похвалой рассказывают о его хозяйственных соображениях; покойный сенатор, генерал и игрок Николай Петрович Мартынов говорил однажды: "Вот отличный был полковой командир -- Толмачев Афанасий Емельянович! Во-первых, по фрунту -- дока; а потом, что за хозяин! Сердце радовалось, глядя на него. У него ничего не пропадало: бывало, велит стричь солдат, да стричь везде, без исключения; волосами набьет тюфяк и продает. Мастер своего дела!"}; младший. Александр Егорович, предмет нашего рассказа.
   Начал службу свою Александр Егорович в одном из гвардейских кавалерийских полков и вскоре прославился отличными способностями к рисованию карикатур. Однажды нарисовал он гвардейского офицера, стоящего в карауле. Офицер снял кивер, расстегнул воротник (при Николае полагалось, что безопасность отечества необходимо требует, чтобы воротники у военных были всегда застегнуты), разлегся в креслах и спит. Во сне видит он великого князя Михаила Павловича: ужас изображается на лице офицера, и он блуждающей рукой ищет кивер свой, на столе стоящий. Карикатура эта имела успех необыкновенный; одна из придворных дам показала ее императрице Александре Федоровне, а императрица Михаилу Павловичу, который, увидев этот рисунок, расхохотался. Тимашев был переведен в кавалерийский полк, имевший шефом своим императрицу, полк, офицеры которого, особенно в ту эпоху, принадлежали частью к фамилиям богатым и влиятельным при дворе и. следовательно, успешнее друз их могли заводить связи, полезные для их возвышения. Тимашев, выросший на злачных лугах Оренбургской губернии, не получил никакого образования: выучен был лишь говорить по-французски и танцевать, да и не горевал вовсе об этом недостатке, зная, что в петербургской придворной карьере образование не только не приносит пользы, но еще весьма часто служит помехой к возвышению на служебной лестнице {Канцлер граф Нессельроде, человек в петербургском смысле весьма практический, говаривал сыну своему, когда тот находился в Петербургском университете: "Я вовсе не требую, чтобы из тебя вышел ученый; ученость ни к чему тебе не нужна: ты граф Нессельроде и богат; но я требую от тебя непременно, чтобы ты на выпускном экзамене получил чип десятого класса, для тою чтобы не отстаю от товарищей своих по службе". Дмитрий Карлович Нессельроде в точности исполнил волю родительскую и ученостью не заразился.}. Ловкий, хитрый, сметливый, пронырливый сын оренбургских степей заводил в Петербурге полезные связи и ловко угождал липам влиятельным. По прошествии нескольких лег он пожалован был флигель-адъютантом, и при этом случае Николай Павлович, призвав его к себе, взял с него честное слово не рисовать более карикатур: известно, что рисование карикатур воинским уставом не предписывается. Сделавшись флигель-адъютантом, Тимашев, лишь только достиг полковничьего чина, стал домогаться генеральских эполет и для этого выхлопотал себе место начальника штаба в одном из кавалерийских корпусов, главная квартира коего находилась в Киеве. Он достиг своей цели.
   Мы сказали выше, что с назначением князя Василия Андреевича Долгорукова шефом жандармов Дубельт не захотел оставаться начальником III Отделения, и стародуры вострепетали при мысли, что, пожалуй, назначать на это место человека, склонного к нововведениям, и не менее трепетали стародуры при мысли, что чего доброго Константин Николаевич посадит на III Отделение кого-нибудь из своих близких а в то время Константина Николаевича считали либералом: заблуждение это было всеобщим. Хитрый Дубельт успокоил стародуров и в числе их стоящую дворню царскую: он дал им совет назначить Тимашева, которого знал хороню и за коего ручался, что он будет но возможности стар вся поддерживать старый порядок дел. Вследствие этого ходатайства Тимашев в день коронации назначен был начальником штаба корпуса жандармов и начальником III Отделения.
   Вступление его в эту почтенную должность совпадало с гой эпохой, когда государь еще колебался: уничтожить ли крепостное состояние или нет; идти ли по пути реформ или сидеть неподвижно в болоте. В эту эпоху Тимашеву казалось любо действовать: враг всех реформ, поборник оренбургской свободы и киргизского просвещения, он, по-видимому, имел перед собой широкое поприще для своего властолюбия; а властолюбия у Тимашева не бугор, но целый холм, и преогромный. Оно казалось тем естественнее, тем достижимее, что с любимцем царским графом Александром Адлербергом Тимашев соединен и узами родства {Они женаты на внучатых сестрах: Тимашев на Екатерине Александровне Пашковой, Адлерберг на Екатерине Николаевне Полтавцевой.} и, что гораздо важнее в политике, сочувствием политическим; оба они проникнуты враждой к реформам, только у каждого из двух проявление вражды этой согласно с его личным характером: у Тимашева проявление открыто и резко, что называется с барабанного боя; у Адлерберга под наружностью кроткой, с видом мягкости и с постоянной улыбкой. Тимашев гоняется за властью; Адлерберг - за деньгами.
   Но через несколько месяцев после коронации влияние великого князя Константина Николаевича устремило государя на путь реформ, и Тимашев с горестью увидел, что Россия не будет более управляться "по прекрасной николаевской системе", как он выразился однажды. Впрочем, он вел сильную борьбу и, как мужественный воин, уступал груш земли лишь шаг за шагом, прицепляясь ко всем возможным обстоятельствам, чтобы запугать государя мнимой революцией. Стародуры и предводящая ими царская дворня, зная всю обширность неспособности и слабость характера главною начальника государственной помойной ямы князя Василия Андреевича, возложили все свои надежды на второго начальнике! этого почтенного места, на умного и энергического Тимашева, и старались через него влиять на государя. Вес предводители стародурной партии --- Орлов, Панин. Нессельроде, Петр Казимирович Мейендорф -- осыпали Тима- шева ласкательствами и снабжали его советами, плодами своей долголетней опытности в придворных передних. Тимашев, со своей ст ороны, старался вдохнуть энергию в князя Василия Андреевича, но уже этот труд оказался вполне безуспешным. Сильно негодовал Тимашев на слабость своего начальника и однажды в разговоре со мной сказал: "Князь Василий Андреевич прекрасный человек, но за ним большой порок: он не любит ни с кем ссориться".
   Особенной ненавистью Александра Егоровича пользовались, разумеется, литература и журналистика и вообще гласность. Во время заседания комитетов для уничтожения крепостного состояния он старался всеми возможными средствами отстранить журналы, газеты и вообще публику от участия в обсуждении вопроса, который и мог быть хороню решен лишь общей думой всех русских. Но с особенным рвением он преследовал журналистику. Однажды в январе 1858 года он сказал мне: "Русская литература ведет себя самым преступным образом: хвалит государя и все порицает администрацию". "Мне кажется, сказал я, что Вы, Александр Егорович, нападаете на государя, когда хотите возложить на него ответственность за злоупотребления администрации?" "Извините, отвечал, смеясь, Тимашев, если бы государь был недовольным администрацией, тогда он бы сменил начальствующих лиц; он их не сменяет, следовательно, доволен ими и их действиями. Нападать на администрацию, значит нападать на государя!"
   В No 9 "Листка" говорено было о запрещении в январе 1858 года газеты "Парус" за то, что она упомянула о "русском синем водяном", выражение, понятое III Отделением как преступный намек на голубой мундир жандармского ведомства! Редактор "Паруса" Иван Сергеевич Аксаков был вызван в Петербург и допрашиваем в III Отделении. В день этого допроса Тимашев, встретив меня вечером на большом бале у графа Панина, сказал мне: "Знаете ли Вы, какую штуку мне Аксаков отпустил сегодня утром? Я ему говорю: Вы, Иван Сергеевич, может быть, возненавидите меня хуже Дубельта, а он мне в ответ: да Вы, Александр Егорович, во сто раз хуже Дубельта; его можно было купить, а вас не подкупишь!" И, передавая мне эти слова Аксакова, лицо Тимашева, невзирая на всю его хитрость и умение владеть собой, не могло скрыть улыбки самолюбия и гордости: русский чиновник погружается в столь приятное удивление, когда его не считают вором...
   Тимашеву чрезвычайно хотелось быть генерал- адъютантом. С самого дня назначения его в государственную помойную яму он добивался золотого аксельбанта, и у него уже был наготове генерал-адъютантский мундир. Наконец, в 1859 году, в день рождения государя отдано было утром в приказе о пожаловании Тимашева в генерал-адъютанты, и в то же самое утро он уже явился во дворец в генерал-адъютантской форме. Государь, увидев его, спросил: "Как это у тебя мундир так скоро поспел?" Тимашев смекнул, что своей торопливостью дал промах, и сказал с улыбкою: "Ваше величество, какой же бы я был начальник тайной полиции, если бы не знал того, что каждый приготовляется делать?" Этим забавным ответом он так озадачил государя, что Александр Николаевич не нашел, что ему возразить, и прошел мимо...
   Через несколько дней после пожалования своего в генерал-адъютанты Тимашев поехал за границу, на воды в Виши. Невзирая на его сорокалетний возраст, это была его первая поездка за границу. Многим он был поражен, многим удивлен, и хотя мало высказывался, но подчас вырывались у него слова, ясно означавшие, что до поездки своей за границу он о весьма многом не догадывался и понятия не имел. Подобно большей части путешествующих русских высокочиновных стародуров, Тимашев за границей либеральничал на словах, изъявлял французам симпатию ко всему французскому, англичанам симпатию ко всему английскому, а бельгийцам симпатию ко всему бельгийскому, предоставляя себе по возвращении в Россию действовать по направлению истинных своих влечений, то есть по-петербургскому, по образу и подобию незабвенного Николая, насколько то позволяли современные обстоятельства. В Виши во время пребывания Тимашева находилось несколько французских легитимистов из числа самых рьяных; они были в восторге от начальника русской государственной помойной ямы и говорили: "Истинно государственный муж!"
   Вторую поездку свою за границу Тимашев совершил в следующем, 1860 году; осенью приезжал в Париж за женой своей и возвратился с ней в Россию. Во время трехнедельного пребывания своего в Париже он исключительно занимался изучением фотографического искусства и с этой целью проводил целые дни в мастерской знаменитого художника-фотографа Сергея Львовича Левитского.
   Возвратился Тимашев в Петербург в декабре 1860 года и всю зиму провел в благородных занятиях по III Отделению. Между тем константиновская партия одерживала верх над стародурами, и хотя константиновцы вводят не что иное, как самодержавие, одетое в платье либерального покроя, нечто наподобие бонапартовской системы, но все-таки Тимашеву оно не нравилось: ему подай систему николаевскую, во всей ее полноте, то есть смесь немецкого с киргизским; иначе он не удовольствуется. Указ 19 февраля 1861 года и решительное уничтожение крепостного состояния окончательно вывели из терпения сына степей оренбургских; он объявил, что оставляет свое место, находя направление правительства слишком либеральным. В апреле того же года Тимашев замещен был Шуваловым, который в конце года заменен был Потаповым.
   Прежде чем говорить о Шувалове и его семействе, скажу несколько слов о нынешнем воеводе государственной помойной ямы.
   Что же касается до Тимашева, то он провел два года без политических занятий; сильно разыгралось в нем непомерное властолюбие его; он стал жаждать власти, и вот по ходатайству графа Александра Адлерберга он назначен ныне генерал-губернатором пермским. Но его настоящая цель: заменить князя Василия Андреевича на главном начальстве всероссийской помойной ямы, а доколе эта цель не осуществится, он надеется заменить в Литве Муравьева, когда этот государственный разбойник достигнет желанного им звания верховного калача в Царстве Польском.
   Александр Львович Потапов* - второй сын богатого воронежского помещика. Старшего брата его, Петра Львовича, служившего по гражданскому ведомству, помнит весь Петербург тридцатых годов, как он. бывало, с 2 до 4 часов пополудни прогуливается но модному того времени гулянью, Невскому проспекту, под руку с г-ном Рагмановым, принимая позы, по его мнению, грациозные, и за ними едет карета, запряженная четвернею по обычаю того времени. В 1842 году Петр Львович был сослан в деревню за свою преданность тому самому роду занятий, которые при Петре I положили первоначальное основание возвышению князя Александра Даниловича Меншикова* и графа Павла Ивановича Ягужинского*, а в нашу эпоху (столь времена переменчивы) помешали Филиппу Филипповичу Вигелю*, Дмитрию Николаевичу Бантышу-Каменскому и Андрею Николаевичу Муравьеву* достигнуть сенаторского звания.
   Александр Львович Потапов вступил в военную службу в 1837 году юнкером в лейб-гусарский полк, где по чрезвычайно малому росту своему имел прозвище Поганенок. В сороковых годах он женился на княжне Екатерине Васильевне Оболенской; вскоре после того назначен был адъютантом к фельдмаршалу Паскевичу, и когда Паскевич в январе 1856 года окончательно догнил и был схоронен, некоторые из адъютантов его назначены были флигель-адъютантами, в том числе и Потапенок. Всем известно было, что он человек умный и весьма хитрый, но никто не подозревал, чтобы хитрость эта развилась до пределов, являющих в Потапснке весьма ловкого и искусного начальника тайной полиции. В 1860 году он был назначен обер-полицмейстером в Москву; в следующем году переведен в эту же должность в Варшаву, а в конце 1861 года назначен начальником штаба корпуса жандармов и начальником III Отделения.
   Потапенок, как мы сказали, умен и весьма хитер; очень сметлив, одарен замечательной проницательностью; честолюбив и властолюбив в высшей степени, и честолюбие его и властолюбие не знают границ, и для удовлетворения их он готов пожертвовать массами людей... На деньгу честен: взятки не возьмет, но суров и безжалостен; сверх того, подобно почти всем людям малого роста, он весьма склонен к гордости. Обхождение его с лицами, судьбой от него поставленными в зависимость, отменно вежливо: он всегда учтив, никогда не скажет оскорбительного слова, но вечно останется безжалостным и неумолимым; он жестокий инквизитор в лаковых сапогах и в лайковых перчатках: высоко ценит формы вежливости, но нимало ire дорожит человечеством...
   Теперь перейдем к графу Петру Андреевичу Шувалову, преемнику Тимашева и предшественнику Потапова, и вместе с тем поговорим о семействе его, потому что в "Петербургских очерках", в "Листке" помещаемых, мы намерены постепенно обозреть одного за другим всех лиц. в Петербурге имеющих или имевших значение какого бы то ни было рода.
   Прадед графа Петра Андреевича, граф Андрей Петрович Шувалов, был сыном известного грабителя елизаветинских времен, фельдмаршала и генерал-фельдцейхмейстера графа Петра Ивановича Шувалова, который пользовался полным доверием Елизаветы за то, что содействовал вступлению ее на престол, и потому, что первая жена его, Мавра Егоровна, урожденная Шепелева, пользовалась особенной доверенностью Елизаветы, постоянно жила во дворце в комнатах, соседних с комнатами императрицы, приводила к ней мужчин и отводила их обратно {Иван Иванович Шувалов, основатель Московского университета, покровитель Ломоносова, был двоюродным братом графа Петра Ивановича. Мавра Егоровна определила Ивана Ивановича в любовники к Елизавете, или, как выражались в восемнадцатом веке, ввела его в случай. У Ивана Ивановича Шувалова соперником был двадцатидвухлетний полковник Никита Афанасьевич Бекетов, чрезвычайно красивый лицом. Граф Петр Иванович Шувалов дал Бекетову какое-то притирание для сохранения, как он уверял, свежести лица. От притирания этого все лицо Бекетова покрылось сыпью и угрями: графиня Мавра Егоровна Шувалова сказала императрице: "Смотри, матушка, какого он зазорного поведения; с ним опасно", и Бекетов был тотчас удален от двора, переведен в армию, а Иван Иванович Шувалов остался любовником Елизаветы.}. Между тем Петр Иванович грабил, где мог и сколько мог, и оставил огромнейшее состояние своему сыну, который большую часть его промотал. Этот сын, граф Андрей Петрович, был пустейший человек и горький пьяница. Находясь в Париже, он купил у одного бедного французского сочинителя стихотворение: "Une épîlre à Ninon", которое выдал за свое собственное произведение; благодаря отчасти этой проделке, а еще более открытому образу жизни и прекрасному столу своему, он прослыл отличным французским стихотворцем. По возвращении в Россию он окончательно спился с кругу, допился, что называется, до чертиков и в полусумасшествии умер в 1789 году сорока шести лет от роду, оставив двух сыновей Петра и Павла. Этот последний, находясь генерал-адъютантом Александра I, имел дважды поручения к Наполеону, в обстоятельствах весьма несходных: в 1811 году он послан был поздравить его с рождением сына, а три года спустя провожать из Фонтенбло на остров Эльбу!
   Старший сын французского мнимо-поэта и русского пьяницы, граф Петр Андреевич, наследовал от родителя своего страсть к бутыли. Он был некоторое время генерал-адъютантом Павла I, который в минуты гнева часто выражался весьма неявственно, почти глотая слова. Однажды Шувалов был дежурным и находился, как говорится, под шефе. Павел, выйдя из кабинета своего в дежурную комнату весьма не в духе, быстро сказал Шувалову: "Позови Винцингероде" и потом поспешно возвратился в свой кабинет. Шувалову послышалось, что государь сказал ему: "Положи винную ягоду в рот": он стремглав со всех ног бросился в буфет, спросил винную ягоду, положил ее в рот и таким образом возвратился в дежурную комнату, полагая, что исполнил высочайшее повеление. Через час или пол тора Павел снова вышел из кабинета и спросил: "Где же Винцингероде?" Все объяснилось; Павел расхохотался и сказал: "Экой дурак!", воротился к себе в кабинет, а Шувалов наконец расстался со своей винной ягодой. В то время подобное всемилостивейшее приветствие никого не смущало...
   Граф Петр Андреевич оставил двух сыновей: Андрея и Григория. Этот последний, человек, подобно всем Шуваловым, весьма недальнего ума, был, однако, одарен благороднейшим характером и душой добрейшей. Он женат был на княжне Софье Александровне Салтыковой. Овдовев, он принял католическую веру, пошел в монахи и умер в монастыре, оставив сына, о коем будет речь далее.
   Старший браг его граф Андрей Петрович, нынешний обер-гофмаршал, всегда служил при дворе и про него сказали, вспоминая о покупке дедом его в Париже французских стихов: qu'il est resté fidèle à ses traditions de famille: son grand'père achetait des vers, et lui, il rince les verres {[Непереводимая игра слов, основанная на созвучии слов: "vers" "стихи" и "verres" - "стаканы": "Он остался верен своим фамильным традициям: его дед покупал стихи, а он опоражнивает стаканы".]}. Мать его была очень дружна с известной Марией Антоновной Нарышкиной, младшая дочь которой, Софья Дмитриевна, вообще известная под названием Софьи Александровны, была дочерью Александра I и весьма была любима государем. Она и Андрей Петрович Шувалов* были сверстниками, были дружны с детства, и Андрей Петрович искал на ней жениться. Государь хотел выдать дочь свою за графа Дмитрия Николаевича Шереметева, но граф Шереметев отказался. Тогда Александр Павлович согласился на ее свадьбу с Шуваловым. Молодую чету помолвили, но Софья Дмитриевна, с детства страдавшая грудью (была уже больна чахоткой), скончалась незадолго до свадьбы. В день похорон ее граф Андрей Петрович сказал одному из друзей своих: "Мой милый, какого значения я лишился!" {После помолвки своей Шувалов, числившийся но Министерству иностранных дел, пожалован был камергером по официальному представлению графа Нессельроде. Император Александр Павлович, со дня помолвки уже обходившийся с Шуваловым, как с будущим зятем, улыбаясь, спросил у него, сколько он подарил графине Нессельроде? Этот анекдот рассказывала мне княгиня Екатерина Александровна Долгорукова, жена князя Ильи Андреевича и сестра Софьи Александровны Шуваловой...}
   Но делать было нечего: мертвых не воскресишь, и Андрей Петрович за невозможностью сделаться зятем государя стал отыскивать себе, по крайней мере, богатую жену. Он нашел такую во вдове князя Зубова, получавшей в седьмую часть после мужа имения, приносящие ежегодно дохода до ела двадцати тысяч рублей ассигнациями.
   Известно, что князь Платон Александрович Зубов был последним любовником Екатерины II; грязная и весьма неприятная должность удовлетворять похотям старухи, которая была тридцатью восемью годами старее его, должность эта была щедро вознаграждена. Зубову при кончине Екатерины было двадцать девять лет от роду; он был генерал-фельдцейхмейстером. Андреевским кавалером, светлейшим князем Римской империи, владельцем двадцати восьми тысяч душ крестьян и пользовался таким влиянием, что без нею ничего не делалось: он возводил и низвергал сановников по воле-прихоти своей {В то время гофмейстериной фрейлин, живших во дворце, была Екатерина Ивановна Вильде, женщина глуповатая. В Николин день 1795 года она стала выговаривать некоторым фрейлинам, зачем они не были у обедни, и на возражение их, что они не предполагали, чтобы Николин день был большим праздником, г-жа Вильде воскликнула: "Как! Вы разве не знаете, кто такой св. Николай Чудотворец? Ведь он у Господа Бога то же самое, что Платон Александрович у матушки- императрицы -- первое лицо!"}. Зато он впоследствии иол пьяную руку рассказал однажды, что во время его занятий с императрицей у него иногда от омерзения дрожали ногти на пальцах...
   В последние годы жизни своей князь Зубов обыкновенно проводил зиму в Вильне, а лето и осень в Курляндии, в великолепном замке, принадлежавшем прежним герцогам курляндским и Екатериной ему подаренном. В деревне он занимался хозяйством и приращением своего огромного состояния, а в Вильне вином и женщинами. Там, в Вильне, Зубов, уже пятидесятилетний старик, встретил семнадцатилетнюю красавицу Феклу Игнатьевну Валентинович, дочь шляхтича бедного и необразованного, и женился на ней к неописанному восторгу всего семейства Валентиновичей. Год или два спустя Зубов умер (7 апреля 1822 года), оставив беременную жену свою, которая вскоре родила дочь Ольгу; но эта дочь, наследница огромнейшего состояния, жила недолго. По ее смерти имение разделено было между наследниками Зубова, а седьмая часть досталась по закону княгине Фекле, или. как она любила называться. Гекле (имя Феклы, столь употребительное в России между горничными, ей не нравится, как задевающее ее притязания на аристократизм, а притязаний у нее много). Во время раздела у нее с наследникахми Зубова возник процесс. В го время часто живал в Вильне но нескольку месяцев граф Николай Николаевич Новосильцев, имевший поручение производить следствия по заговорам, открытым в Виленском университете. Граф Новосильцев был человек ума необыкновенного, обладавший обширными сведениями и замечательным даром слова, но властолюбивый, коварный, бездушный и жестокий. Охотник до всех чувственных наслаждений, он пленился красивой и богатой двадцатилетней вдовушкой, и хотя имел уже шестьдесят лед от роду, но вздумал на ней жениться и принял на себя поручение веси: все ее процессы. Фекла Игнатьевна была с ним весьма "любезною", пока длились тяжбы, но лишь процессы были ею выиграны, она тотчас Новосильцеву от дома отказала.
   Выиграв свои процессы, княгиня Фекла Зубова поехала путешествовать, людей посмотреть и себя показать, в то время ей было что показать. В Вене она "познакомилась" с графом Андреем Петровичем Шуваловым, приезжавшим в Вену для свидания с теткой, сестрой отца, княгиней Дитрихштёйн. Между тем Александр I умер. Незабвенный вступил на престол, и в 1826 году двор приехал в Москву для коронации, во время которой монах Авель предсказал, что "змей проживет тридцать лет" {См.: "Записки Дениса Васильевича Давидова", в России цензурой не пропущенные. Лондон. 1863, стр. 28.}. Княгиня Фекла явилась в Москву ко двору; красота ее поразила всех; она была богата, молода, и за женихами дело не стало. Но ей нужен был муж, который бы соединял в себе многие свойства, а именно: был бы безусловно покорным воле жены; не стеснял бы ее ни в чем, притом имел бы довольно большое родство, чтобы ей, провинциалке безродной, доставить связи в Петербурге, и имел бы довольно хитрости, довольно уклончивости, довольно безразборчивости. чтобы сделать придворную карьеру и доставить ей значение при дворе. Все эти свойства (качествами называть их нельзя) соединяет в себе Шувалов; к тому же он был ей почти ровесником по летам, а княгине Фекле, начавшей свое супружеское поприще с мужем пятидесятилетним и с трудом избегнувшей шестидесятилетнего Новосильцева, приятно было выйти за молодого человека. Она вышла в конце 1826 гола за Шувалова, с которым, как я уже сказал, знакома была еще с Вены, продолжала знакомство в Москве и через несколько месяцев после свадьбы родила сына, Петра Андреевича, впоследствии бывшего в 1861 году начальником всероссийской помойной ямы*.
   Граф Андрей Петрович и графиня Фекла Игнатьевна поселились в Петербурге и купили дом на Мойке, рядом с домом Греча (уже, видно, сама судьба сближала их с тайной полицией)*. Они заводили все связи, какие могли быть им полезными при дворе, но в особенности искали они благосклонности министра двора князя Волконского: увивались около его любовницы Жеребцовой, льстили ей и дарили эту старуху, в свое время столь известную в Петербурге. Никто из лиц влиятельных не был ими забыт; Шувалов всегда знал, кому вовремя поклониться, кому улыбнуться, а к кому для лучшей пользы своей и спиной повернуться. Покровительству Волконского он обязан был постепенно чинами церемониймейстера, гофмаршала и обер-гофмаршала. Усердие его к исполнению придворных должностей не знало пределов: бывало, когда императрица Александра Федоровна кушает чай, Шувалов бежит в буфе т и сам делает тартинки, собственноручно намазывает масло на ломтики хлеба. Увидя в одной из придворных зал паркет дурно навощенным, он сам показал полотерам, каким образом они должны работать. Одним словом, как природа производит специалистов, таким образом граф Андрей Петрович Шувалов родился с специальным даром быть дворецким.
   Но не дешево обходится казне управление Шувалова: все расходы по двору возросли ужаснейшим образом, особенно со времени смерти в 1852 году фельдмаршала Волконского, человека необразованного, грубого, дерзкого, жестокого, весьма злого и мстительного, но на деньгу безупречно честного. Место Волконского заступил бездарный Адлерберг, ничего не понимающий в делах, но жадный к деньгам. С 1852 года в управлении дворцовом величайший беспорядок; расходы возросли неимоверно; деньгами сорят направо и налево; производятся расходы совершенно лишние, постройки совершенно ни к чему ненужные; прекратилось ежегодное составление описей посуде, мебели и имуществу придворному, и беспорядок достиг таких размеров, что вдруг оказалась в Лондоне часть великолепного сервиза из севрского фарфора, подаренного Екатерине II Людовиком XVI.
   Нажирев во всех отношениях на обер-гофмаршальском месте, у Шувалова глаза разбегаются на звание министра двора. Он видит, что нафабренный и разрумяненный старик Адлерберг разрушается со дня на день, и смертельно хотелось бы Шувалову заступить его место (ведь местечко теплейшее!), но тут он сталкивается с двумя соперниками, простирающими виды свои на златое место министра двора: с князем Василием Андреевичем Долгоруковым и с графом Александром Владимировичем Адлербергом. С последним в особенности борьба трудна: он закадычный друг государю и разделяет с дежурным камердинером царским исключительную привилегию: входить к государю во всякое время без доклада.
   Видя почти совершенную невозможность достичь исполнения лучшей мечты своей -- быть министром двора, граф Андрей Петрович, зная в 1861 и 1862 годах, что граф Киселев хочет отказаться от звания посла при бонапартовском дворе, стал искать этого места. Для этой цели он приезжал неоднократно в Париж "щупать грунт", как говорят французы, и при посещении посольского дома с особенным вниманием осматривал его, лаская себя надеждой иметь в нем свое обиталище... Надежды не сбылись, да и непростительно было бы князю Горчакову согласиться на назначение послом, и послом на место, столь важное и столь трудное во всех отношениях, бездарного и пустого придворного служителя. Что за посол был бы граф Андрей Петрович Шувалов? Гибкость спинного хребта, при отсутствии даровитости, не составляет еще дипломата; а уменье делать тартинки и вощить полы не обозначает еще государственного мужа. Хотя Андрею Петровичу и удалось пролезть в Государственный совет, но присутствие его там ограничивается постоянным молчанием и поклонами влиятельным лицам...
   Хотя он в политику собственно не имел возможности вмешиваться, но всегда принадлежал к числу поборников союза России с Австрией. Когда нынешний государь вступил на престол, императрица Александра Федоровна выпросила у него право сообщения ей дипломатических депеш, даже секретных! Николай Павлович никогда этого не позволял, но Александр Николаевич имел слабость допустить. Князь А. М. Горчаков должен был посылать ей депеши; их читала императрице камер-фрейлина графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен (сестра жены бывшего австрийского статс- и конференц-министра графини Дарьи Федоровны Фикельмон), а возвращались депеши к князю Горчакову в пакете за печатью обер-гофмаршала графа Шувалова. В то время находился австрийским поверенным в делах в Петербурге граф Эмерих Сечени, человек умный и ловкий, и ему известны были все тайны политики русского двора.
   Графиня Фекла Игнатьевна, разделяя и весьма сильно поощряя честолюбивые помыслы своего мужа, имеет еще, à parte {На стороне (ит.).}, свой собственный замысел. Ей чрезвычайно хочется быть статс-дамой, и следует полагать, что желание попасть в небольшое число статс-дам должно быть особенно поощряемо и развиваемо у нее воспоминанием, как она в летах отрочества полола репу и капусту на огороде отца своего, шляхтича Валентиновича.
   У обер-гофмаршала два сына, Петр и Павел, и дочь Софья Андреевна, добрая и милая женщина, замужем за петербургским губернатором графом Александром Алексеевичем Бобринским. Оба сына обер-гофмаршала начали службу свою в конной гвардии; оба ума недалекого, но одарены большой хитростью, сметливостью, ловкостью и для пользы своей сумеют, каждый, пролезть сквозь ухо иглиное.
   Старший из двух, граф Петр Андреевич, будучи молодым офицером, пользовался особенной благосклонностью великой княгини Марии Николаевны. Известно, сколь Николай Павлович гневался на молодых людей, удостоенных особенной благосклонности сто дочери; Шувалов, видя это, спешил отдалиться от великой княгини, за что подвергся ее большому неблаговолению. Но, между тем, уже раз замеченный государем, он никак не мог, вопреки всем исканиям своих родителей, попасть во флигель-адъютанты и, чтобы не оставаться во фрунте, вступил в адъютанты к военному министру князю Василию Андреевичу Долгорукову. Когда по вступлении на престол нынешнего государя и после падения Севастополя Орлов был послан в Париж для мирных переговоров, с ним поехали для свиты несколько офицеров и чиновников. Обер-гофмаршал упросил Орлова взять между прочим с собой и старшего сына его. По возвращении из Парижа Петр Андреевич пожалован был наконец во флигель-адъютанты; вскоре за тем по увольнении Галахова {О Галахове говорили, qu'il n'est guère spirituel, mais très spiritueux [непереводимая игра слов: "что он вовсе не остроумен, но преисполнен спирта"], и когда его сменили с обер-полицмейстерства, то насмешники уверяли, что он будет назначен генерал-губернатором на остров Мадеру или по крайней мере в город Херес.} назначен петербургским обер-полицмейстером и через несколько времени произведен в генерал-майоры. Деятельность Шувалова на поприще должности обер- полицмейстерской была серьезно и исключительно обращена на очищение и содержание в отличнейшем порядке мостовых тех улиц, по коим обыкновенно проезжают члены так называемой "августейшей" фамилии; о прочих улицах и о прочих отраслях своей должности Шувалов не заботился нимало.
   В апреле 1861 года, когда Тимашев, находя направление правительства слишком либеральным (!!!), оставил должность начальника штаба корпуса жандармов и второго начальника всероссийской государственной помойной ямы, Шувалов успел выхлопотать себе эту должность. Политических мнений у Шувалова не имеется: он готов служить всякому правительству, и хотя, по семейным преданиям своим и по рассчету личных выгод, предпочитает самодержавие как самую выгодную форму правления для людей, сочетающих в себе бездарность с властолюбием и пронырливость с безразборчивостью, но готов служить всякому, кто облечет его властью, а где же более власти в России, как не в государственной помойной яме, именуемой III Отделением Собственной [Е.И.В.] канцелярии? Сверх того, ему смертельно хочется быть генерал-адъютантом, и если бы он усидел на помойной яме, то непременно получил бы генерал-адъютантское звание, которое в последние сорок лет столь опошлилось размножением числа лиц, им облеченных, и предоставлением золотых аксельбантов всякой швали!
   Управление Шувалова помойной ямой ознаменовано было ссылкой Михайлова, арест коего сопровождался отвратительными подробностями*. Михайлов жил вместе с другом своим г-ном Шелгуновым, человеком женатым. Ночью ворвался к ним полицмейстер Загряжский в сопровождении публичных женщин, которым поручено было обыскивать госпожу Шелгунову (!) и сестру ее, девицу (!), и это происходило в столичном городе правительства, именующего себя либеральным, в столице царя-реформатора! Едва ли бы сам незабвенный медведь Николай допустил подобную мерзость!..
   Рассказывают, что Михайлову во время допросов не давали спать; лишь только он начинал дремать, его будили вопросом: "Кто же ваши сообщники?"...
   В России, как видите, пытки не существует...
   Когда государь в конце лета 1861 года отправился на несколько месяцев в Ливадию, на южный берег Крыма, Шувалов находился в числе членов тайного временного правительства, которому поручено было распоряжаться в Петербурге во время отсутствия государя, и которое состояло из великого князя Михаила Николаевича, министра внутренних дел Валуева, петербургского генерал- губернатора Игнатьева и Шувалова. Известны события, происшедшие в Петербургском университете; известно, до какой степени меры, принятые петербургскими властями, отличались отсутствием ума, такта и самого здравого смысла: Шувалов был одним из главных деятелей в этой нелепице, он сумел в одно и то же время сделаться и отвратительным и смешным; отвратительным по той причине, что приказал ударить в штыки на студентов; смешным потому, что прискакал с пожарными трубами, за что посыпались на него насмешки и по-русски и по-французски: прозвали его "пожарная кишка"; также прозвали "L'ami de la pompe" {[Игра слов, основанная на двойном значении слова "pompe" -- "пожарная труба" и "пышность": "друг пожарной трубы" или "любитель пышности".]}.
   События университетские принудили государя ускорить свое возвращение в Петербург; великий князь Константин Николаевич вызван был с острова Вайта*. Влияние Константина Николаевича восторжествовало, и реакция николаевская должна была уступить место псевдолиберализму константиновскому; деспотизм открытый, азиатский побежден был деспотизмом бонапартовским, прикрытым либеральными фразами, тем деспотизмом, который неумолкно болтает о прогрессе и в то же время ссылает на каторгу, расстреливает, вешает и конфискует, журналистов подкупает, а если не может подкупить, то журналы запрещает.
   Шувалов в восемь месяцев управления III Отделением успел выказать свою политическую неспособность и был заменен Потаповым.
   Нынешней весной он выпросил себе отряд войск для действия против польских повстанцев около Динабурга в надежде достигнуть пламенно желаемого генерал- адъютантства; надежда не сбылась, и он взял отпуск в чужие края для лечения на минеральных водах своего нерасстроенного здоровья.
   Младший брат его граф Павел Андреевич столь же мало способен, как и он. Быв с молодости адъютантом великого князя Николая Николаевича, он по проискам отца своего назначен был в апреле 1859 года флигель- адъютантом и военным поверенным к французскому двору. В то время происходила война в Италии; Шувалов прибыл в лагерь Бонапарта; будучи, подобно отцу своему, поборником союза России с Австрией, он много говорил во французской главной квартире о сочувствии двора петербургского к венскому двору и через то значительно повредил итальянскому делу. Между тем надобно было писать депеши к военному министру, а на перо Шувалов плох. Он пригласил умного и способного артиллерийского офицера Дмитрия Дмитриевича Неелова писать ему депеши. В Петербурге были чрезвычайно довольны донесениями Павла Андреевича; уже начинали считать его человеком способным, как вдруг г-н Неелов, утомившись несоответственной с его дарованиями ролью частного шуваловского секретаря, поступил на службу в Министерство государственных имуществ, где ему прямо дали место директора департамента сельского хозяйства. Уехал из Парижа Неелов, исчезла и способность Шувалова; депеши его наполнились всякой дичью; в Петербурге ахнули от удивления... Отец спешил его отозвать в Россию и по старинному знакомству с Валуевым, поступившим на министерство, выхлопотал ему место директора Департамента общих дел в Министерстве внутренних дел. Но и гут его сиятельство оказалось неспособным и нынешней весной назначено в должность ему гораздо более сподручную -- командира одного из гвардейских стрелковых батальонов.
   Младший брат обер-гофмаршала граф Григорий Петрович, умерший католическим монахом, оставил сына Петра (род. в 1827). С ранних лет чувствуя в себе благородное влечение к службе при дворе, Петр Григорьев Шувалов еще в бытность императрицы Александры Федоровны, в Палермо зимой 1845-1846 года, определился волонтером по особым поручениям при дяде своем обер- гофмаршале, который сопровождал императрицу в этом путешествии и вел ее расходы. У почтенного и бескорыстного дяденьки своего Петр Григорьев учился науке придворной, благородству чувств, при петербургском дворе необходимому, а равно и науке покупок, закупок, заказов, расходов и ведению счетов, науке, доведенной обер-гофмаршалом графом Шуваловым до утонченной степени совершенства. Вслед за тем Петр Григорьев Шувалов назначен был состоять при императрице Александре Федоровне, сопровождал ее в последующих путешествиях до самого конца жизни ее, вел расходы и счета двора ее, известного своею экономией и своею аккуратностью*. Он человек ума ограниченного, желает быть хитрым, по вечно пересолит, явится в настоящем своем виде и заставляет над собой смеяться. Не получив никакого серьезного образования, но -- подобно многим ограниченным людям -- считая себя гением, Петр Григорьев полагает себя предназначенным судьбою быть министром финансов (место теплое, а теплоту он всегда любит!); и в доказательство мнимых своих финансовых дарований напечатал он в "Indépendance Belge", за подписью P. S., несколько статей самых наипошлых, в которых лак и виден недоучившийся индивидуум, претендующий на титло великого писателя. Статейки произвели заслуженное действие, то есть возбудили всеобщий смех. Вероятно, министром он не будет и останется с носом (что для него не шутка). Между тем, в ожидании своего поступления в министры финансов, он захотел быть по крайней мере губернатором (место теплое) и для этой цели приписался к Министерству внутренних дел, но тут случилось истинное чудо: невзирая на всю свою неспособность, он губернатором назначен не был.
   Впрочем, Петр Григорьев Шувалов имеет одно свойство, неоцененное для людей, приезжающих ко двору и в Петербург вообще и не вполне знакомых с значением различных лиц при дворе. По его обхождению, по его улыбке, по его поклонам можно определить наверняка значение каждого лица при дворе и степень его влияния. Вообще Петр Григорьев Шувалов являет истинный образец петербургского придворного по благородству своего характера, по возвышенности своих чувств и по испытанному бескорыстию... Все эти свойства доведены у него до совершенства в своем роде.
   В No 6 "Листка"* мы рассказывали, каким образом Петр Григорьев Шувалов вошел в брюссельский суд первой инстанции с жалобой на нас по поводу мнения, высказанного о нем автором книжки "La vérité sur le procès du prince Dolgoroukow", в примечании, напечатанном на 94 странице этой книжки*. Петр Григорьев требовал за оскорбление своей графской чести десять тысяч франков и напечатание судебного решения на наш кошт в шести журналах: в Бельгии, России, Англии и Франции. Суд рассматривал его прошение 8 июля в наше отсутствие и 15 июля решил, что его сиятельству следует в восстановление оскорбленной его чести вдесятеро менее против его запроса, и приговорил нас к уплате Петру Григорьеву тысячи франков, то есть двухсот пятидесяти рублей серебром, и к напечатанию судебного решения на наш кошт в шести журналах. Петр Григорьев может быть вполне благонадежен, что с нас он не получит ни гроша: ему же остаться с носом так легко. Печатать судебное решение он может на свой счет, если заблагорассудит, и хоть в шести тысячах журналах: для нас это все равно; но не полагаем, чтобы издатель книжки "La vérité sur le procès" был к тому равнодушным. Нам кажется, что издатель этот будет, вероятно, весьма признательным Петру Григорьеву за процесс, им заведенный и наделавший столько шуму около этой книжки, которая, по всей вероятности, после этого шума будет расходиться еще в большем количестве против прежнего, и тем лучше, что Петр Григорьев как будто нарочно указал будущим читателям этой книжки на это примечание к странице 94, где упоминается о его личности. Нечего сказать: умен Петр Григорьев; бобра убил и, что называется, носом об стену уткнулся. Удивляться этому нельзя...
   У обер-гофмаршала графа Шувалова двое двоюродных братьев, сыновей покойного генерал-адъютанта графа Павла Андреевича. Старший, граф Андрей Павлович, -- знаток в лошадях; младший, граф Петр Павлович, с 1857 по 1863 год находился петербургским губернским предводителем дворянства, человек добрый и неглупый, но вполне неспособный, слабый, бесхарактерный, никогда не умеющий ни на что решиться, что называется "ни рыба, ни мясо". Если на том свете на него наложено будет какое-либо наказание, оно, вероятно, состоять будет в том, что его будут принуждать раз в месяц решаться на что-нибудь...
   Теперь мы будем говорить о министрах и членах Государственного совета*, кроме, разумеется, тех из них, о которых мы уже говорили прежде, то есть кроме князя Александра Михайловича Горчакова, графа Блудова, графа Адлерберга, о которых говорено было в издаваемом нами в прошлом году журнале "Правдивый", и кроме князя Василия Андреевича Долгорукова, графа Андрея Петровича Шувалова и Николая Николаевича Анненкова, о которых говорено было в предыдущих номерах "Листка". О некоторых из членов Государственного совета, а именно о генералах Павле Алексеевиче Тучкове, Федоре Сергеевиче Панютине, Николае Федоровиче Плаутине, бароне Николае Ивановиче Корфе, бароне Рокасовеком, адмиралах Краббе, Мелихове, Метлине, бароне Филиппе Филипповиче Вигеле, министре финансов Михаиле Христофоровиче Рейтерне и государственном контролере Валериане Алексеевиче Татаринове мы говорить не будем за неимением нами биографических о них сведений. Затем в "Петербургских очерках" появятся один за другим: граф Александр Густавович Армфельд, князь Александр Иванович Барятинский, Николай Иванович Бахтин, Александр Павлович Безак, граф Федор Федорович Берг, Петр Федорович Брок, Аполлинарий Петрович Бутепев, Петр Александрович Валуев, князь Павел Павлович Гагарин, Густав Христианович Гасфорт, князь Александр Федорович Голицын (сыщик), Александр Васильевич Головнин, князь Петр Дмитриевич Горчаков, Андрей Логинович Гофман, граф Александр Дмитриевич Гурьев, Дмитрий Николаевич Замягнин, Александр Алексеевич Зеленой, Павел Николаевич Игнатьев, граф Павел Дмитриевич Киселев, граф Петр Андреевич Клейнмихель, Александр Максимович Кпяжевич, Евграф Петрович Ковалевский, барон Модест Андреевич Корф, Александр Васильевич Кочубей, граф Карл Карлович Ламберт, Адам Осипович Ленский, барон Вильгельм Карлович Ливен, граф Александр Николаевич Лидере, Федор Петрович Литке, Павел Петрович Мельников, князь Александр Сергеевич Меншиков, Дмитрий Алексеевич Милютин, Николай Николаевич Муравьев, Михаил Николаевич Муравьев, граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский, Павел Александрович Муханов, Владимир Иванович Назимов, Абрам Сергеевич Норов, граф Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, граф Петр Петрович Пален, граф Федор Петрович Пален, граф Виктор Никитич Панин, Федор Иванович Прянишников, граф Ефим Васильевич Путятин, граф Александр Иванович Рибопьер, граф Сергей Григорьевич Строганов, граф Александр Григорьевич Строганов, князь Александр Аркадьевич Суворов, граф Сергей Павлович Сумароков, Николай Онуфриевич Сухозанет, Александр Сергеевич Танеев, граф Александр Петрович Толстой, Иван Матвеевич Толстой, Иосиф Игнатьевич Тымовский, Михаил Григорьевич Хомутов, Константин Владимирович Чевкин, также государственный секретарь и шут Бутков.

"Листок", No 10, 4 августа 1863, стр. 77-79; 79-80;
No 11, 27 августа, стр. 83--86.

   

VIII.
Граф Александр Густавович Армфельд и князья Барятинские.

   Граф Александр Густавович Армфельд -- второй сын знаменитого графа Армфельда, бывшего другом короля шведского Густава 111 и врагом Наполеона I. Граф Александр Густавович находился до 1841 года товарищем министра статс-секретаря финляндского в Петербурге графа Роберта Ивановича Ребиндера и после кончины Ребиндера заступил на его место, важнейшее в Финляндии после генерал-губернаторского. Все дела по великому княжеству Финляндскому поступают к статс-секретарю и через него докладываются государю. Хотя с 1831 по 1854 год финляндский генерал-губернатор имел постоянное пребывание в Петербурге (звание это имел в то время князь Александр Сергеевич Меншиков), но дружеская связь генерал-губернатора с графом Армфельдом сохраняла значение последнего в полной силе {Всем известно, что знаменитый граф Армфельд, отец нынешнего министра, бы л также настоящим отцом князя Александра Сергеевича Меншикова.}. Граф Армфельд человек умный, отлично образованный, ласковый, приветливый, весьма приятный и в сношениях светских и в домашнем кругу. Он проницателен и хитер, но не лукав; весьма тонкий придворный, но тонкость его никогда не перейдет в подлость. Финляндец в душе, сердечно любящий Финляндию, он вполне убежден, что выгоды Финляндии требуют ее пребывания под одним скипетром с Россией, но с правлением совершенно отдельным, и он много содействовал своим влиянием во время последней войны к поддержанию в Финляндии желания не отделяться от России. Граф Армфельд, как мы сказали выше, человек очень образованный и принадлежит к весьма небольшому числу чех петербургских сановников, которые могут удержаться при всякой форме правления; при самодержавии он умел остаться честным человеком, а при конституционном правлении он сумеет устоять в уровень с потребностями современными.
   Того самого, конечно, никак нельзя сказать о фельдмаршале князе Барятинском, личности весьма не современной и сильно отсталой; подобные люди могут родиться везде, но достигнуть чина фельдмаршальского и звания наместника они могут лишь на невских болотах. Так как он весьма чванится своим родством с фамилиями императорско-российской и королевско-датской, то надобно рассказать об источнике этого родства, которому Барятинские обязаны своим богатством. Дед князя Александра Ивановича князь Иван Сергеевич Барятинский (1738--1811) находился флигель-адъютантом при Петре III, который однажды, будучи под шефе, приказал ему идти арестовать императрицу Екатерину и отвезти ее в Петропавловскую крепость. Барятинский поспешил к живущему во дворце двоюродному дяде императора, российскому фельдмаршалу и конной гвардии подполковнику принцу Георгию-Людвигу Голштейнскому, весьма любимому и уважаемому государем (принц Георгий-Людвиг был прадедом нынешнего великого герцога Ольденбургского). Барятинский рассказал принцу в чем дело, и гак как принц и Екатерина терпеть не могли взаимно друг друга, то Барятинский говорит ему: "Ведь государь все это делает, чтобы развестись с императрицей и жениться на этой пьяной дуре Елизавете Романовне Воронцовой. Императрица имеет, конечно, свои недостатки, но, по крайней мере, она женщина умная, да к тому же и настоящая принцесса, принцесса Ангальтская. А Воронцова-то что такое? Откуда она взялась? Глупа, зла, пьянюшка, баба-яга настоящая! Воронцовы разбойники: грабят, сколько могут; они, пожалуй, всех нас оберут, да еще оттеснят от двора; все места захватят себе и своим креатурам". "Вы правы, - отвечал принц, -- подождите меня здесь", и побежал к императору, бросился перед ним на колени, объявил, что не встанет, пока не получит прощения для императрицы. Петр III, весьма любивший своего дядю, тотчас объявил прощение к неописанному огорчению Воронцовых. Екатерина, узнав о происшедшем, никогда не позабыла огромной услуги, оказанной ей Барятинским; а вскоре к этой услуге присоединилась другая, совсем иного рода, оказанная братом князя Ивана князем Федором Сергеевичем Барятинским. После низвержения Петра III и отвезения его в Ропшу князь Федор Сергеевич отправился 4 июля 1762 года в Ропшу вместе с графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским, Григорием Николаевичем Тепловым и Петром Богдановичем Пассеком, и там они задушили Петра III*. После смерти Екатерины Павел нашел в ее бумагах нарочно ею положенную записку графа Алексея Орлова, в которой он писал Екатерине, будто они это сделали спьяна. Записка эта, как говорят, написана была Орловым уже впоследствии времени по приказанию Екатерины, желавшей смыть с себя обвинение в участии в убийстве мужа. Но в сущности смерть Петра III была целью поездки этих господ в Ропшу, да и никто не поверит, чтобы они ездили лишь для приятной беседы с государем, которого за неделю перед тем они же низвергли с престола.
   В царствование пьяной памяти Елизаветы Петровны прибыли в Россию и вступили в русскую службу два брата: герцог Карл-Людвиг Голштейн-Бекский и принц Петр-Август Голштейн-Бекский; впоследствии при Петре III оба были фельдмаршалами. Принц Петр-Август (1696--1775) до прибытия своего в Россию женат был на принцессе Софье Гессен-Филиппстальской и от этого брака имел сына, принца Карла-Антона, который был прадедом принца Христиана, нынешнего наследника датского престола. Овдовев, принц Петр-Август женился уже в России на графине Наталье Николаевне Головиной, единственной дочери от первого брака адмирала графа Николая Федоровича Головина и наследнице его огромного имения {Граф Николай Федорович Головин, тог самый, с которым враждовал Волынский, овдовев, женился на одной шведке, с которой издавна находился в связи и имел сыновей. Он хотел их привенчать, как говорили в старину, то есть подвести к аналою в день своей свадьбы и объявить законными, но императрица Елизавета тому воспротивилась, хотя сама рождена была до свадьбы отцовской (если даже только Петр I был женат на Екатерине I, что весьма сомнительно). Должно полагать, что в этом случае Елизаветой руководили придворные лица, у каждого из которых были в семье женихи, с жадностью взиравшие на богатое приданое единственной дочери Головина. Этот последний отправился в чужие края морем и в пути умер на корабле; императрица приказала все его имение укрепить за дочерью его, Натальей Николаевной; сыновья Головина от второй жены поселились в Дании, служили в датском войске и, если не ошибаюсь, оставили потомство в Дании.}. От этого брака родилась одна дочь, принцесса Екатерина Петровна, которую императрица Екатерина выдала замуж за князя Ивана Сергеевича Барятинского, состоявшего с нею в свойстве {Мать Барятинского княгиня Анна Петровна, урожденная Татищева, была в первом браке за графом Александром Федоровичем Головиным, родным дядей принцессы Натальи Николаевны Голштейн-Бекской.}. Эта Екатерина Петровна была женщиной весьма гордой и необыкновенно чванной; она беспрестанно давала чувствовать мужу своему, что оказала ему величайшую честь, сочетавшись с ним браком; терпеть не могла, чтобы ее именовали княгиней и титуловали сиятельством, а требовала, чтобы ее именовали принцессой и титуловали светлостью. Сына своего князя Ивана воспитала она в лаком понятии, что он поставлен рождением на какую-то совершенно особенную степень величия, по крайней мере наравне с великими князьями. Едва-едва не внушали ему, что Господь Бог, создав Адама в шестой день и отдохнув седьмой день, в восьмой день уже создал предка князя Ивана Ивановича. Впрочем, князь Иван Иванович был от природы добр и не глуп, но пустой человек и большой сплетник. Он женат был в первом браке на Марии Дюгтон, дочери лорда Шерборна; имел одну дочь; овдовев, искал жениться на жившей в Петербурге принцессе Амалии Баденской, родной сестре императрицы Елизаветы Алексеевны, но это ему не удалось и, назначенный посланником в Мюнхен, он женился на графине Марии Федоровне Келлер. От этого брака родились четыре сына: Александр, Владимир, Анатолий и Виктор и три дочери: графиня Ольга Ивановна Орлова-Давыдова, княгиня Леонилла Ивановна Витгенштейн и умершая в 1842 году княгиня Мария Ивановна Кочубей.
   Князь Александр Иванович Барятинский* родился в 1814 году и лишился отца в отроческом возрасте. Воспитание он получил самое поверхностное: его выучили говорить по-французски и танцевать; его мать, женщина ума весьма ограниченного, гордая и чрезвычайно самолюбивая, обращала все свое внимание лишь на сохранение связей и значения при дворе; старалась сближаться лишь с влиятельными лицами: одним словом, была истинная петербургская барыня. Под влиянием этих понятий князь Александр Иванович вырос и поступил в 1831 году в юнкерскую школу, где учился более чем плохо и за невыдержанием экзамена выпущен был в 1838 году не в гвардию, а в армию, в лейб-кирасирский полк, в Гатчине стоящий. Года два спустя поехал он на Кавказ, где был ранен, и по случаю этой раны мать его сумела устроить ему перевод тем же чином в лейб-гусарский полк. Он поехал за границу на воды, потом побывал в Вене и в Лондоне, и по возвращении в Петербург мать его выхлопотала ему назначение в адъютанты к цесаревичу, назначение, составлявшее в ту эпоху предмет пламенных желаний всех гвардейских офицеров. В то время Александр Николаевич имел еще лишь трех только адъютантов: воспитанных вместе с ним графа Иосифа Виельгорского и Паткуля, и сына Николаева друга Александра Адлерберга, который назначен был к нему адьютантом немедленно после производства своего из камер-пажей в Преображенские офицеры. Граф Иосиф Михайлович Виельгорский (1816--1839) был существом, какие редко встречаются в этом мире; он одарен был замечательным умом, редкой любознательностью и душой самой возвышенной; но именно по причине возвышенности чувств своих он совершенно чуждался всяких интриг; сверх того, по уму и по любознательности своим, он весьма мало сходился или, лучше сказать, очень расходился с цесаревичем, не любившим ни людей умных, ни ученых. Притом он уже носил в груди своей зародыш той злой чахотки, которая вскоре прекратила жизнь его в Риме, во время первого заграничного путешествия цесаревича. Итак, вследствие качеств Виельгорского, качеств блистательных, но именно потому и вредивших ему при дворе, и вследствие совершенного тупоумия Паткуля, соперником Барятинскому являлся лишь один Адлерберг. С тех пор началась и всегда продолжалась между ними под личиной искреннейшей дружбы борьба тайная, но неутомимая; в этой борьбе Адлерберг одержал верх в отношении к доверенности государя, но Барятинский по дороге успел поймать кавказское наместничество. Георгиевскую звезду, Андреевскую ленту и фельдмаршальство.
   Будем продолжать наш биографический рассказ о князе Александре Ивановиче, этом человеке, являющем разительный пример, какую блистательную карьеру совершить может в России бездарный пустозвон, сочетающий в себе хитрость и ловкость с безграничной самонадеянностью.
   Итак, Барятинский около 1837 года поступил в адъютанты к цесаревичу и соперника в приобретении доверенности Александра Николаевича встретил лишь в одном Александре Адлерберге, или, как его в то время называли, Сашке Адлерберге.
   С самим цесаревичем Барятинскому сойтись было нетрудно; Александр Николаевич всю свою жизнь боялся и терпеть не мог людей умных, литераторов и ученых; ему чрезвычайно под руку пришлись в Барятинском ограниченность ума и отсутствие познаний, соединенные с наружным лоском и той светской элегантностью, которая на некоторое время может служить прикрытием бездарности и внутренней пустоты. Оба они были весьма лукавы; адъютант был хитер и тонок, великий князь считал себя хитрым и гонким; адъютант подыскивался усердно под милость и под доверенность; никто не умеет лучше Барятинского являться вкрадчивым, искательным, льстить и угождать при сохранении наружного вида всей величавости, подобающей кандидату в вельможи. Мы говорим: "кандидату", потому что в стране самодержавия, в стране произвола и бесправия истинных вельмож быть не может, существование аристократии невозможно, а бывает лишь "холопия", рабы сиятельные, превосходительные, рабы богатые, в звездах и в лентах, но все- таки рабы {По всем сведениям, какие мы имеем из России, самая главная причина злобы к нам придворных лиц и лиц высшего круга петербургского общества заключается в том, что мы разоблачили и на русском языке и на французском всю тщету, всю пустоту, всю несостоятельность и все, если гак можно выразиться, лакейство их положения; также за употребление нами выражений: царская дворня, холопия. Злоба эта, говорят, невообразима: се ни словом рассказать, ни пером описать невозможно; в особенности за издания наши на французском языке. Мы будем продолжать своим путем, не обращая ни малейшего внимания на все эти завывания.}. Сведения Барятинского не простираются далее знания правил правописания, но если это было ему полезным при дворе петербургском, где людей способных боятся и стараются не давать им хода, где бездарность составляет лучшую из всех рекомендаций, то он понимал хорошо, что в общественном мнении ему выгоднее было прослыть человеком с познаниями, человеком серьезным; для этого он прибегал к следующему фарсу. Он покупал те из нововыходящих книг, о которых наиболее говорили, и читал их следующим оригинальным образом: прочтет всегда предисловие, потому что в предисловии всегда более или менее высказывается система автора; потом прочтет первые страницы, пятнадцать или двадцать; затем перелистает книгу, пробегая ее беглым взглядом и обращая особенное внимание на примечания внизу страниц; наконец, прочтет последние пятнадцать или двадцать страниц и потом при случае отважно излагает свое мнение о книге. Люди, имевшие привычку судить обо всем поверхностно, говорили: "Барятинский любит чтение", а за ними пошляки повторяли эти слова. Барятинский был блистательным женихом во всех отношениях; все матушки, имевшие взрослых дочерей на сбыте, единогласно хором пели ему всевозможные акафисты, и в петербургском высшем кругу было принято за неопровержимую аксиому: "Александр Барятинский такой блестящий молодой человек!".
   Для придания большего значения своей мнимой любознательности он покупал старинные рукописи, в особенности русские, хотя старинного русского почерка читать не умел и из всех находящихся у него рукописей вытвердил наизусть лишь несколько строк в одной из них по той причине, что в этих строках говорилось об одном из его предков.
   Он не только не способен к деятельности, но еще и не любит ее, будучи от природы весьма ленивым, но ему смертельно хотелось прослыть человеком деятельным, и для достижения этой репутации он прибегнул к следующей штуке. Иногда он вскакивал с постели часов в семь утра; часу в девятом является к какому-нибудь из своих знакомых и застает его, как выражались в старину, в объятиях Морфея. "Мимоездом заехал я к вам, -- говорит он, --- как можно так долго спать? Надобно быть деятельным; надобно вставать рано!"
   Но Барятинскому совершенно вскружило его слабую голову воспоминание о том, что бабушка его была принцессой Голштейнской. Воображению его явилась мысль добиваться брака с великой княжной Ольгой Николаевной*, потому что самонадеянность и заносчивость Барятинского не знают пределов. С этой целью он стал расставлять свои придворные батареи и лавировать между подводными камнями, которых в этом плавании являлось множество. Расчет Барятинского основан был на том, что старшая из великих княжон, Мария Николаевна, вышла замуж по любви за герцога Лейхтенбергского, дед коего виконт Богарне, конечно, во многом уступал в знатности предкам Барятинского, и что Николай Павлович не только не противился этой свадьбе, но еще радовался ей. Барятинский впал в ошибку, не приняв в свой расчет двух важнейших обстоятельств: во-первых, что Мария Николаевна была любимой дочерью отца своего и на него имела влияние, чего никогда достигнуть не мог ни один из детей его; во-вторых, хотя Ольга Николаевна женщина с душой и одарена всеми прекрасными женскими качествами, но не имеет в своем характере той способности увлекаться, какой Мария Николаевна снабжена от природы, может быть, с излишком; Ольга Николаевна одарена рассудком холодным, умом здравым и вместе с тем большим самолюбием; она отказала одному из владетельных немецких государей потому лишь, что он не король, и чрезвычайно была недовольна, когда расстроился план свадьбы ее с наследным принцем Баварским (нынешним королем Максимилианом II). Свадьбы этой весьма желал король Людвиг Баварский; с этой целью в 1840 году он перевел в Петербург посланника своего в Париже графа Иенисон-Вальворт, дипломата ловкого, опытного, бывалого, и который вел это дело искусно, невзирая на то, что должен был бороться с большими препятствиями. Источником этих препятствий была графиня Нессельроде*, жена канцлера, женщина ума недальнего, никем не любимая и не уважаемая, взяточница, сплетница и настоящая баба-яга, но отличавшаяся необыкновенной энергией, дерзостью, нахальством и посредством этой дерзости, этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд, люд малодушный и трусливый, всегда готовый ползать перед всякой силой, откуда бы она ни происходила, если только имеет причины страшиться от нее какой-либо неприятности. Канцлер Нессельроде был клевретом системы союза России с Австрией и желал, чтобы великая княжна Ольга Николаевна вышла или за эрцгерцога Альберта, который в 1839 году приезжал в Петербург и оставил по себе прекрасное воспоминание своим умом, своим воспитанием и своей величавой ласковостью в обхождении, или за сына тогдашнего венгерского палатина Иосифа эрцгерцога Стефана, бывшего палатином в 1847 году. Но двор австрийский не хотел, чтоб эрцгерцог женился не на католичке, а Николай Павлович и Ольга Николаевна не хотели слышать о перемене веры {Австрийские эрцгерцоги всегда женятся на католичках; единственным исключением в этом отношении был покойный палатин венгерский эрцгерцог Иосиф (1776--1841). Он женат был три раза. Первой женой была великая княжна Александра Павловна (1781 1801): свадьба эта последовала в 1799 году, в то самое время, когда Суворов изгонял французов из Италии и Австрии, был необходим тесный союз с Россией. Эрцгерцог Иосиф после четырнадцатилетнего бездетного вдовства в 1815 году женился на принцессе Эрминии Ангальт-Шаумбургской, которая исповедовала веру евангелическо-реформатскую; вторично овдовев через два года, он женился в третий раз в 1819 году на принцессе вероисповедания лютеранского, принцессе Марии Доротее Вюртембергской, родной племяннице императрицы Марии Федоровны и, следовательно, двоюродной сестре его первой жены. От этого третьего брака родилась, между прочими детьми, герцогиня Брабантская, а бывший до 1848 года венгерским палатином эрцгерцог Стефан -- сын Иосифа от второго брака с принцессой Ангальт.}. Пока граф Иенисон деятельно и ловко вел трудную борьбу против петербургской ведьмы графини Нессельроде, неожиданное обстоятельство разрушило весь его замысел: наследный принц Баварский, встретив в 1842 году шестнадцатилетнюю принцессу Марию Прусскую, в нее тотчас влюбился и женился на ней. Тут надежды Барятинского стали снова возникать: хотя великая княжна, девушка умная, под рукою подсмеивалась над этим искательством, но, впрочем, как поступила бы и всякая женщина на ее месте, вовсе не гневалась на человека, казавшегося восхищенным ее красотой, красотой поистине замечательной. Но иначе принял это дело венчанный медведь Николай Павлович. Хотя Барятинский, имеющий достаточно придворной сметливости, вел себя в этом вопросе осторожно и ловко, и Николай Павлович, готовый разгромить и уничтожить его при малейшем виде хотя бы самого легкого обнаружения помыслов, не мог решительно ни к чему придраться, но он догадывался об этом замысле; к тому же, весьма вероятно, и чайная полиция сообщила ему городские слухи о надеждах Барятинского. Чем менее мог он придраться к юному честолюбцу, тем более на него сердился, обходился с ним сколь возможно холоднее, отклонял представления цесаревича о производстве Барятинского; наотрез отказался произвести его в полковники в день цесаревичевой свадьбы и потом заставил его ждать полковничьего чина еще почти целых четыре года, до 6 декабря 1844 года, когда наконец произвел его, но вместе со многими другими, младшими в чине. Барятинскому это было весьма неприятно, и он отыскивал всевозможные тропинки, чтобы скорее выскочить в чины.
   Мы говорили, что Николай Павлович чрезвычайно сердился на Барятинского за мечту князя Александра Ивановича о свадьбе с великой княжной Ольгой Николаевной, мечту тайную, но известную всему высшему кругу тогдашнего петербургского общества. Барятинский вел себя крайне осторожно и весьма ловко; иначе бы незабвенный медведь уничтожил его, и все, что мог делать Незабвенный, состояло в прицеплении тормоза к ходу Барятинского по служебной карьере. Он это и делал, а Барятинский под видом своего наружного хладнокровия внутренне бесился и рвался в чины.
   В начале 1845 года назначен был наместником кавказским и главнокомандующим кавказским корпусом граф Михаил Семенович Воронцов* человек замечательного ума и редких способностей, административных и военных, но души самой подлой, низкий придворный интриган. Барятинский захотел отправиться на Кавказ в надежде получить генеральские эполеты, и цесаревич выпросил ему это у Воронцова с сохранением ему звания своего адъютанта, а Воронцов охотно согласился взять Барятинского на Кавказ, потому что кроме желания угодить цесаревичу ему было весьма выгодным иметь в ближайшем цесаревичевом кругу человека, который стал бы действовать под его влиянием.
   Незабвенный, имевший о самом себе мнение самое высокое, считал себя гением, и в числе своих гениальных способностей полагал быть одаренным всеми качествами великого полководца. Он предписал новому главнокомандующему немедленно же, в лето 1845 года, совершить поход в горы в землю Андийскую, к главному месту пребывания Шамиля аулу Дарго*. Воронцов, с его отличным умом, воинскими способностями, шестидесятипятилетней опытностью, понимал, что поход этот не принесет ровно никакой пользы даже в случае успеха, а в случае неудачи может сделаться причиной гибели целого войска; он слегка противился капризу венчанного балбеса, но подлость придворного холопа взяла верх, и он из угождения царю согласился совершить поход неразумный, а по окончании похода, откуда едва воротился живым, не устыдился принять от Незабвенного в память своей неудачи княжеский титул. Всем известны действия, сопровождавшие андийский поход 1845 года, в котором русские потеряли множество людей и в том числе одного из лучших генералов, Диомида Пассека, и едва не погибли все. Если бы отважный и энергичный генерал Фрейтаг, стремившийся на спасение окруженного в горах русского войска, опоздал бы хотя сорока восемью часами, то Воронцов со всем своим отрядом, изнуренным от голода, несомненно был бы взят в плен Шамилем {В последний день перед приходом Фрейтага голод в отряде дошел до такой степени, что князь Федор Паскевич купил у одного солдата кусок черствого ржаного хлеба за сто рублей серебром и поделился этим хлебом с принцем Александром Гессенским.}.
   Во время этого трудного похода Барятинский, предводительствуя батальоном, действовал со своей бесспорно отменной храбростью; что же касается до распорядительности, которой он отличился в походе андийском, общее мнение очевидцев приписывает ее состоявшему в его команде поручику Маевскому, человеку отлично способному, энергичному, весьма любимому солдатами, и который в этом же походе пал от пули горца {Александр Сергеевич Маевский воспитывался в пажеском корпусе, откуда выпущен был в 1833 году офицером в лейб-гвардии Литовский полк. Он был одарен обширными умственными способностями, энергией и даром слова, но был характера бешеного и, к сожалению, был подвержен азиатскому пороку. Находясь полковым адъютантом Литовского полка, он имел в 1840 году из-за одного молодого барабанщика гнусную ссору с офицером того же полка Развадовским и, в припадке гнева выхватив шпагу, нанес Развадовскому легкую рану. Оба, и Маевский, и Развадовский, были немедленно посажены в крепость, преданы суду, лишены чинов и отправлены рядовыми в дальние полки. Маевский был послан на Кавказ в Навгинский или Тенгинский полк. На Кавказе вообще прекрасно обходятся с ссыльными или "несчастными", как их там называют, и не принуждают их к исполнению тягостных обязанностей службы, кроме редких исключений, каким, например, явился в отношении к знаменитому Александру Бестужеву командир линейного батальона, стоявшего в Дербенте, штаб-офицер Васильев, известная скотина. Но Маевский наотрез объявил, что не хочет пользоваться преимуществами своего исключительного положения: он настоял на том, чтобы исправлять службу рядового, жил с солдатами, сблизился с ними, приобрел их доверие, снабжал их советами, ссужал их деньгами и приобрел на них огромное влияние, которое сохранил и по производстве своем в офицеры, что редко случается. В андийском походе он состоял под командой Барятинского, именем его распоряжался батальоном, и распоряжался отлично, потому что солдаты вслед за Маевским готовы были идти в огонь и в воду. Тут же он и был убит тридцати лет от роду, к величайшей горести солдат, которые плакали по своему "батюшке Александре Сергеиче", как они называли Маевского.}.
   По окончании андийского похода Барятинский возвратился в Петербург, весьма огорченный, что не получил генеральских эполет. В Петербурге его ожидало еще худшее для него. Год спустя, 1 июля 1846 года, последовала к его вящему огорчению свадьба великой княжны Ольги Николаевны с наследным принцем Вюртембергским.
   После этого события, разрушившего задушевные мечты Барятинского, все его помыслы и желания исключительно обратились к быстрому повышению в чинах. Ежедневно возраставшее доверие цесаревича к Александру Адлербергу сильно беспокоило Барятинского, но, зная людей, он видел невозможность перебороть Адлерберга; ему оставался лишь один исход: удалиться от цесаревича, чтобы не навлечь на себя вражды Адлерберга, но удалиться таким образом, чтобы сохранить дружбу и поддержку цесаревича и вместе с тем получить возможность быстрого хода по службе*. На этом поприще и Адлерберг готов был ему содействовать, лишь бы только достичь удаления Барятинского от двора. Он решился перейти на службу на Кавказ. Все ахнули от удивления, что любимец счастья, баловень его, тридцатитрехлетний человек, богатый, знатный, друг наследника престола, покидает двор, столичную жизнь и комфорт столичный и едет в дикие захолустья Кавказа. Многие полагали, что он впал в немилость у цесаревича, но мысль эта не могла устоять при виде изъявлений дружеской ласки, оказанных ему перед отъездом от цесаревича, который, чтобы сделать новое удовольствие Барятинскому, на вакантное его место взял к себе в адъютанты его брата Владимира, незадолго перед тем женившегося на дочери сильного при дворе военного министра князя Чернышева. Одним словом, отъезд Барятинского на Кавказ весьма удивил большую часть публики; лишь немногие догадались, в чем состоит дело; хитрый старик Ермолов, например, отвечал одному человеку, изъявлявшему удивление свое отъездом Барятинского из Петербурга: "Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту!"
   Говоря об отъезде Барятинского из Петербурга весной 1847 года, нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве, самом в себе ничтожном, но которое наделало ему довольно врагов, и врагов сильных, между членами Государственного совета и в кругу министров. В отсутствие Незабвенного, ездившего за границу зимою 1845 на 1846 год, главное управление делами в империи поручено было цесаревичу, который иногда отсылал к Барятинскому на прочтение получаемые им бумаги из Государственного совета и Комитета министров. Это сделалось известным в Петербурге; старики-министры и члены Совета ужасно взбесились и распустили слух, будто бы князь Александр Иванович позволяет себе писать свои замечания карандашом на полях листов. Мы не верим этому слуху о карандашных заметках, зная Барятинского за человека слишком хитрого и ловкого, чтобы совершить подобную глупость, но нет ни малейшего сомнения, что слухи эти доведены были до государя и, конечно, не уменьшили его всем известного нерасположения к Барятинскому.
   Отлично принятый на Кавказе старым интриганом Воронцовым, он в том же 1847 году получил генерал- майорский чин по ходатайству Воронцова. На Кавказе Барятинский вел жизнь ослепительно роскошную. Ежедневно офицеры полка, коего он находился командиром, имели у него открытый стол два раза в день. Рассказывают, что когда он послал пригласить офицеров ежедневно завтракать у него в полдень и обедать в шесть часов, никто не явился. На вопрос, сделанный им полковому адъютанту, что за причина такого образа действий со стороны офицеров, полковой адъютант отвечал ему: "Мы, Ваше сиятельство, привыкли рано обедать!" "Хорошо, я это устрою", -- сказал Барятинский. В тот же день он послал пригласить всех офицеров полка ежедневно у него обедать в час пополудни и ужинать в семь часов вечера -- и все явились! Роскошь трапезы его была изумительной: рассказывают, что даже во время поисков в горах иногда подавали за столом цельные трюфли.
   В это время Барятинскому угрожала весьма искусно устроенная западня, от коей он умел отделаться самым ловким и самым неожиданным образом.
   Одна женщина, замечательная красотой*, ума бойкого и ловкого, искусная пройдоха, и притом весьма распутная, находилась в связи в одно и то же время и с цесаревичем, и с Барятинским; они пользовались ею с ведома один другого, не нарушая через то своей взаимной приязни. Овдовела барыня, и захотелось ей снова выйти замуж, но уже на этот раз составить партию блестящую, и внушила барыня цесаревичу мысль устроить свадьбу ее с Барятинским. Великий князь написал к своему другу на Кавказ письмо, в коем вызывал его в Петербург, но Барятинский, перед самым отъездом из Тифлиса получивший известие о приготовленной для него западне, доехав до Тулы, притворился больным глазами, просидел в Туле большую часть времени своего отпуска и потом, чтобы не просрочить явкой на службу, возвратился в Тифлис. Через несколько месяцев он получил повеление приехать в Петербург по делам службы; делать было нечего; отправился князь Александр Иванович от гор кавказских к болотам невским, но, не желая принять на себя позора свадьбы с распутной женщиной, придумал великолепный фокус.
   За несколько лет перед тем он и его братья с согласия матери их обратили в заповедное имение все вотчины отца своего, населенные с лишком шестнадцатью тысячами душ крестьян; условились, что старший брат князь Александр будет владеть заповедным имением, а три младшие брага получат определенную сумму денег. Князь Александр Иванович расчел, что предметом брачных преследований является заповедное имение и что от преследований и докук ему не избавиться никак иначе, как расставшись с своим богатством или отказав наотрез вышеупомянутой распутной женщине; отказ этот мог его перессорить с цесаревичем, чего ему вовсе не хотелось... Итак, оставалось лишь одно средство -- отказаться от имения. В день Сочельника перед Рождеством в доме брата его, князя Владимира, была елка для детей; князь Александр Иванович приехал и повесил на елку запечатанный пакет, адресованный на имя брата; по вскрытии пакета оказалось, что в нем находится акт, которым князь Александр Иванович отрекается от владения заповедным имением и передает свои права по имению старшему за ним брату князю Владимиру под условием платить ему ежегодно семь тысяч рублей серебром. Рассказывают, что по словесному условию между обоими братьями доходы имения делились пополам до тех пор, пока князь Александр Иванович при назначении своем наместником на Кавказ не получил годовой оклад в восемьдесят тысяч рублей серебром, оклад, при оставлении Кавказа обращенный ему в пожизненный пенсион в награду за его совершенно бесполезную службу.
   Этим ловким поступком отречения от заповедного имения Барятинский избежал брака позорного, а барыня, таким образом обойденная, сумела смастерить себе свадьбу с одним богатым глупцом.
   Мы рассказали, каким образом князь Александр Иванович Барятинский ловкой сделкой с братом своим искусно избавился от позора, который хотели ему навязать, от позора свадьбы с распутной женщиной. Он в этом случае поступил и честно и умно, и вместе с тем с обычными ему ловкостью и хитростью, а эти два последние качества служат лучшими ручательствами жизненных успехов в стране самодержавной, какова матушка святая Русь, в коей, как и во всех странах самодержавных, в высших сферах владычествуют низость, подлость и все влечения наклонностей постыдных.
   Возвратился Барятинский на Кавказ и продолжал там службу свою: храбрость и мужество его неоспоримы -- об этом мы уже говорили. Но вместе с тем он мастер в реляциях и рассказах своих делать из мухи слона, выдавать стычки за битвы и на бумаге превращать военные прогулки в завоевания. Этой системы, на вежливом языке именуемой "преувеличением", придерживались многие знаменитые полководцы, между прочим и Наполеон I, и в этом отношении Барятинский, бесспорно, один из величайших полководцев нашего века. Однажды случилось нам вечером в Москве быть в гостях у Алексея Петровича Ермолова; является к нему проезжий с Кавказа в Петербург полковник Циммерман. Алексей Петрович спрашивает у него: "Скажите, пожалуйста, любезный полковник, с кем это Вы теперь сражаетесь на Кавказе? Ведь, судя по реляциям Воронцова и Барятинского, Вы уже столько убили горцев, что я не полагаю ни одного из них оставшимся в живых? Уж полно, не с тенями ли Вы там сражаетесь?"
   Благодаря отчасти своей храбрости, отчасти своим реляциям, Барятинский произведен был в генерал-лейтенанты в 1852 году, а в следующем году пожалован в генерал-адъютанты. Воронцов взял его к себе в начальники главного штаба, и он всеми силами старался заслужить расположение и милость своего начальника. Воронцов был человек замечательного ума: одаренный блистательными способностями, и военными, и административными, но он был в высшей степени самолюбив и властолюбив; он требовал, чтобы все его окружающие поклонялись ему и исполняли беспрекословно волю его; правда, эго всемогущество смягчаемо было отменной вежливостью, изяществом форм, любезностью в обхождении и со стороны Воронцова и со стороны жены его, женщины весьма умной и весьма ловкой, но все-таки для того, чтобы ладить с Воронцовым, необходимо было ему постоянно угождать, поклоняться, никогда не противоречить, а еще менее противодействовать, потому что не было человека более злопамятного и более мстительного. Главной целью его было преобладание исключительное, самовластное в странах, им управляемых, -- и в Новороссии, и на Кавказе; нигде не допускал он вмешательства петербургских министров и готов был уничтожить людей, способных ему противодействовать. Везде, где он управлял, он не ограничивался желанием быть администратором; он хотел непременно быть властелином самодержавным и потому принужден был допускать страшные злоупотребления со стороны лиц, его окружавших или пользовавшихся его доверенностью, принужден был допускать, повторяем, потому, во-первых, что не хотел удалять лиц, усердно служивших воле его, а во- вторых, и не смел их удалить; им слишком хорошо были известны все подробности злоупотреблений в его управлении, и они в опале своей могли бы ему сильно повредить своими рассказами или даже своими доносами.
   В этой политически безнравственной школе совершилось административное воспитание Барятинского. Но, чтобы действовать долго и успешно на подобном поприще, необходим был великий ум Воронцова, а с бездарностью Барятинского продолжительные успехи были невозможны. Между тем Воронцов начал подготовлять себе Барятинского в преемники в полной надежде, что он останется ему благодарным и будет беречь память его, тогда как если бы в преемники поступил человек совершенно чуждый, он мог бы разоблачить все беспорядки Воронцовского управления, беспорядки немыслимые, производимые людьми, коих преданность безграничная и безразборчивая, была необходима Воронцову для сохранения обожаемой им власти самодержавной и бесконтрольной. Барятинский не чувствовал себя от радости при мысли, что со временем будет наместником кавказским, а так как Воронцову шел уже восьмой десяток лет, здоровье его слабело, ему часто приходилось иметь нужду в помощнике, а Барятинский был еще слишком молодым в чине, чтобы Николай Павлович согласился назначить его на место, го Воронцов, со свойственной ему хитростью, выкинул ловкую штуку. Чтобы избежать неприятности получить внезапно в помощники какого- нибудь человека самостоятельного или влиятельного при дворе, он выпросил себе у Николая в помощники генерала от кавалерии Реада, впоследствии убитого в Крыму в сражении у Черной речки. Реад был воином отменно храбрым на поле сражения, но отличался бездарностью, далеко превосходившей бездарность Барятинского и достигавшей до пределов тупоумия; сверх того, не имея никакого знатного родства, никаких сильных связей, он являлся к Воронцову помощником лишь по имени, но в сущности адъютантом покорным и послушным: им можно было помыкать и помыкали сильно.
   Вдруг произошло событие, которое, казалось, разрушало все надежды Барятинского на кавказское наместничество, а на деле лишь ускорило исполнение его надежд и превзошло самые отважные замыслы его. Открылась война. Воронцов всегда находился в дружеской переписке с канцлером Нессельроде, в то время управлявшим иностранными делами. Нессельроде не желал войны и все надеялся отвратить ее, не зная, до какой степени война была полезной и необходимой Наполеону III, а не знал этого Нессельроде по той причине, что тогдашний русский посланник в Париже Николай Дмитриевич Киселев* (нынешний посланник в Риме), человек самый пустой и ветреный, тщательно скрывал от своего двора возможность близкого разрыва в надежде, служившей явным доказательством его политической неспособности, что, скрывая опасность, он отвратит ее и не будет принужденным выехать из Парижа, где седовласый шалун вел образ жизни, годный для юноши, но весьма смешной в старике пятидесятилетием. Обманутый преднамеренно Николаем Киселевым, Нессельроде бессознательно обманывал Воронцова, который, зная хитрость и пронырливость Нессельроде, вполне положился на выраженное им убеждение в невозможности войны и не сделал никаких военных приготовлений... Вдруг война вспыхнула: Англия и Франция, две сильнейшие державы в мире, постоянно между собой враждебные, пошли союзом на Россию...
   Невозможно себе представить того, что ощутил Воронцов при известии о вторжении турок в пределы управляемых им областей, где им не было учинено никаких приготовлений к войне! После семидесятилетнего блистательного поприща административного и воинского Воронцов был нравственно убит боязнью на старости лет быть побежденным и изгнанным с Кавказа, и еще кем же? Турками! Сильно огорчен был и Барятинский; тяжело человеку самолюбивому быть начальником штаба войск, принужденных отступать перед гурками! Здоровье Воронцова, уже поколебленное летами и занятиями, начало совершенно разрушаться и принудило его к поспешному отъезду на отдых в Германию. Начальство принял Реад, но гут его неспособность выказалась в высшей степени. Храбрый воин, но к начальствованию не привыкший, он совершенно растерялся. Выведя все русские гарнизоны из крепостей и фортов, устроенных вдоль восточного берега Черного моря, уничтожив взрывами эти укрепления, он прислал государю доклад о необходимости вывести русские войска с Кавказа, одним словом, предлагал предать грузин и прочие подвластные нам племена христианские в жертву горцам и туркам! Доклад этот -- поразительное свидетельство, до какой чудовищной степени может достигнуть у храброго воина гражданская трусость, -- поразил и Николая, и цесаревича, нынешнего государя. К счастью России, на другой день после получения этого гнусного доклада Николай Николаевич Муравьев имел случайно аудиенцию у цесаревича.
   Николай Николаевич Муравьев, человек блистательных военных способностей, но совершенно чуждый знанию администрации; одаренный умом замечательным, он, однако, вовсе не знаком с сердцем человеческим и тем менее способен уживаться с людьми, для весьма многих неприятны и даже оскорбительны его прямота, его бескорыстие и вообще возвышенность его душевных чувств, правда иногда принимающих в выражении своем форму слишком резкую... Николай Павлович, считавший себя великим полководцем, никогда не мог простить ему, что однажды был им побежден и взят в плен на маневрах около Красного Села {На маневрах в Красном Селе генералы, командовавшие против государя, обыкновенно распоряжались таким образом, что бывали им разбиваемы. Так поступал всегда Паскевич. Однажды граф Редигер, победитель венгров, отступив на маневрах перед войском государя, спросил у присланного к нему флигель-адъютанта: "Между нами говоря, доволен барин?" "Доволен, Ваше сиятельство". "Нам более ничего и не нужно", -- отвечал Редигер.}, и окончательно их перессорил во время николаевской поездки в Крым в 1837 году старый интриган Воронцов, ненавидевший Муравьева. Николай Николаевич не захотел сносить дерзостей Николая Павловича, вышел в отставку, десять лег занимался сельским хозяйством, а в 1848 году, когда ожидали европейской войны, Николай Павлович спохватился наконец, что без способных людей обходиться нельзя {В 1838 году, когда Николай Николаевич Муравьев вышел в отставку, государь, прогуливаясь по набережной, встретил брата его, нынешнего литовского "хана", и сказал ему: "Твой брат подал в отставку и получил ее; он вообразил себе, что он мне нужен; мне никто не нужен". В этих безумных и высокомерных словах и слышится Павлово отродье!}, и пригласил Муравьева на службу. Назначенный командиром гренадерского корпуса под главным начальством цесаревича, он жил в Новгороде. Когда вспыхнула война, генерал- губернатором Финляндии находился барон Рокасовский, ныне вторично занимающий это место, человек весьма честный и добрый, но слабый и не одаренный военными способностями; отличный начальник края во дни мира и тихой гражданской деятельности, но которого, ввиду предстоящих тогда высадок врагов в Финляндии, справедливо сочли нужным заменить Николаем Николаевичем Муравьевым. Этот последний, прибыв в Петербург на пути в Финляндию, представлялся цесаревичу, который тут же сообщил ему бессмысленный доклад Реада и спрашивал его мнения. "Реад пишет вздор, -- отвечал Муравьев, -- Кавказ нельзя отдавать на жертву туркам и горцам; Кавказ отстоять можно и должно". Цесаревич сообщил эти слова своему отцу, и Муравьев был немедленно назначен главным начальником на Кавказе.
   Приезд Муравьева на Кавказ был весьма неприятным для Барятинского. После вежливого и ласкового обхождения интригана, но приятного интригана, Воронцова резкость Муравьева, его обхождение, прямое, крутое, являлись на Кавказе нововведениями тяжелыми. Строгий к самому себе, он был строгим и к другим и не обращал ни малейшего внимания ни на знатность человека, ни на его блестящие придворные связи. Богато одаренный от природы и умом, и нравственными качествами, но вместе с тем натура цельная, натура неотшлифованная, до крайности угловатая, Муравьев не может уживаться с людьми. Звание начальника главного штаба ставило Барятинского в ежедневные и, можно сказать, ежечасные сношения с ним; столкновения проявились скоро и чрезвычайно огорчали Барятинского.
   Когда Александр II вступил на престол, Барятинский, по словам людей, близко видавших его в это время, надеялся, что будет немедленно вызван в Петербург новым государем, своим другом. Но окружающие государя*, и в особенности Александр Адлерберг, вовсе не желали возвращения бывшего любимца, боясь его влияния. Проходили дни, недели, месяцы, и Барятинский все не получал приглашения явиться ко двору. Он потерял терпение и летом 1855 года под предлогом нездоровья и необходимости лечиться уехал из Тифлиса без позволения царского и прибыл прямо в Царское Село, уверяя, что для его здоровья воздух Ингерманландии полезнее благорастворенного климата кавказского. Александр Николаевич, подобно всем людям, водимым за нос их окружающими, чрезмерно оскорбляется всяким явным признаком непослушания. Он весьма рассердился на самовольный отъезд Барятинского с Кавказа и в первые дни его приезда в Царское Село не хотел даже принимать своего любимца. Барятинский сидел дома, объявляя, что все страдает подагрой, а между тем через друзей своих работал искусно и, наконец, был принят государем, но еще не на степени прежнего друга. Зато в течение зимы в его политическом положении произошел переворот самый благоприятный, и переворотом этим он обязан был приезду в Петербург своего прежнего начальника, князя Воронцова.
   Принужденный для поправки здоровья своего уехать с Кавказа в Германию в 1854 году, Воронцов провел зиму в Дрездене. Ни в Англию, ни во Францию, ни в Италию война ему ехать не позволяла, Германию и немцев он всегда терпеть не мог и потому смертельно скучал в Дрездене. Назначение преемником ему врага его Муравьева сильно его раздражало, и он весьма желал возвратиться в Россию в надежде снова приобрести политическое значение: бездействие томило семидесятипятилетнего честолюбца. Смерть Николая, восшествие на престол Александра II еще более возбудили в нем желание отправиться в Петербург: он надеялся при новом государе иметь значительное влияние на дела и в конце лета 1855 года прибыл в Петербург. Он не ошибся в своей надежде: государь, отъезжая осенью после падения Севастополя на несколько недель в южную Россию, поручил Воронцову на время своего отсутствия главное начальство в Петербурге, не объявляя о том публично, но объяснив свою волю министрам, генерал-губернатору Игнатьеву и главнокомандующему войсками в Петербурге графу Редигеру и предоставив Воронцову на случай нападения неприятельского или экстренных событий -- власть полномочную. По возвращении государя в Петербург Воронцов своим влиянием и советами своими много содействовал заключению мира, а между тем не упускал из виду своей задушевной мысли: дать стречка врагу своему Муравьеву и посадить Барятинского в кавказские наместники. Барятинский переехал осенью из Царского Села в Петербург, нанял квартиру в Большой Миллионной улице, объявил себя жестоко страдающим от подагры, выезжал редко, прикидывался человеком дряхлеющим и почти разрушающимся; одним словом, разыгрывал ту же самую роль, как папа Сикст V, когда, быв еще кардиналом Монтальто, он простирал виды на римский тройной венец. В это время Барятинский старался говорить весьма мало, слушал слова других с мнимым рассеянием, отвечал невпопад, как будто не понимая вовсе того, что ему говорят, и уже по Петербургу пошли слухи, что Барятинский человек полумертвый, что еле на ладан дышит, что способности его гаснут и что ему уже весьма недалеко до могилы. Этот ловкий расчет возымел успех полнейший: все те лица, которые простирали виды свои на значительные должности и боялись в князе Александре Ивановиче опасного соперника, успокоились, считая его близким к могиле, а между тем Воронцов у государя и у двора неустанно подкапывал Муравьева и выдвигал вперед Барятинского, коему государь возвратил свою прежнюю дружбу. Придворные соперники Барятинского и более всех Александр Адлерберг, видя возобновление к нему царской милости, стали усердно хлопотать об удалении его от двора, и зная, что удалить его нельзя иначе, как удовлетворив его честолюбие и властолюбие, то есть предоставив ему безграничную власть над краем обширным, его придворные соперники стали деятельно сотрудничать покровителю его Воронцову. Таким образом, и друзья и недруги, самые даже обстоятельства работали в его пользу; прошла зима; наступила весна 1856 года; мир был заключен в марте месяце; коронация Александра Николаевича совершена 26 августа; в этот день Барятинский произведен был в генералы от инфантерии мимо множества генерал- лейтенантов старших его в чине и назначен кавказским наместником и главнокомандующим кавказским корпусом, в удовольствие ему переименованным в армию и значительно усиленным по числу войск. Ему сверх областей кавказских еще подчинена губерния Астраханская без всякой разумной причины, единственно лишь в удовольствие его властолюбию. Права ему предоставлены самые обширные; например, ему подчинены в тех губерниях чиновники всех ведомств, и министры не могли посылать приказаний подчиненным им чиновникам иначе, как через канцелярию наместника и с его согласия. Говорят, что Фридрих II по завоевании Силезии, Наполеон I по вступлении на престол и Петр I после победы Полтавской не являли лица, более сияющего радостью, чем то лицо, с каким в день коронации 1856 года будто бы расхаживал по залам кремлевского дворца хитрый и ловкий, но бездарный придворный, под именем наместника назначенный царем на Кавказ.
   Мы уже говорили о причинах, побуждавших Воронцова желать иметь Барятинского своим преемником на Кавказе, но он знал всю неспособность князя Александра Ивановича и потому хотел приставить к нему умного и даровитого начальника главного штаба, могущего быть советником и наставником нового наместника. Выбор Барятинского, руководимого Воронцовым, был весьма удачным: выбор этот пал на генерала Милютина. Почти сверстник Барятинского по летам, Дмитрий Алексеевич Милютин, подобно брату своему Николаю Алексеевичу, обязан своим возвышением исключительно самому себе, своим дарованиям и способностям. Хотя они, по своей матери, родные племянники графа Киселева, но этот сановник, который ныне с таким удовольствием и с таким родственным чувством обращается к своим племянничкам, с тех пор как они сделались государственными людьми, не обратил на них ни малейшего внимания в го время, когда они прибыли из Москвы в Петербург юношами еще безызвестными и бедными искать себе пути на служебном поприще {Умная и любезная маркиза ле Виллеро* рассказывала мне, что Паскевич, женатый на ее родственнице, говорил ей однажды: "Как же мне вас не любить и не почитать? Вы всегда были так добры и так родственны и к жене и ко мне? Теперь, когда я фельдмаршал и наместник Царства Польского, оказывается, что каждый был знаком со мною в молодости и даже дружен, а ведь когда я был еще в черных генералах, меня никто и знать не хотел!"}. Не встретив в дяде никакой поддержки, всем обязанный исключительно самому себе, Дмитрий Алексеевич Милютин, незадолго перед тем произведенный в генерал-майоры, состоял в 1856 году по генеральному штабу; известен был как отличный профессор Военной академии и как сочинитель прекрасной книги "История войны 1799 года"*. Мы, не будучи военным, не берем на себя судить о стратегических достоинствах этого сочинения, весьма, впрочем, ценимого знатоками военного дела, но в отношении историческом и политическом "История 1799 года" -- книга основательная, дельная, исполненная любопытства и прекрасно написанная.
   Итак, Барятинский, напутствуемый советами Воронцова и взяв к себе Милютина в начальники главного штаба, отправился царствовать на Кавказ. В руках человека даровитого полномочная власть, коею он был облечен, могла бы принести много пользы тому краю; многое можно было сделать, многое переделать, много создать, но подобные действия превосходили степень умственных сил Барятинского, и на долю Милютина выпала трудная борьба с неспособностью и с ленью наместника. Борьба эта оказывалась тем более трудной, что безмерное тщеславие Барятинского оскорблялось молвой о влиянии на него начальника его штаба, а молва о том не могла никак укрыться от хитрости Барятинского, хитрости, изощренной многолетним придворным навыком. Наместничество его на Кавказе ознаменовано было падением владычества Шамиля и Магомет-Аминя, взятием в плен первого и капитуляцией второго; в этих двух важных событиях, коим Барятинский обязан Андреевской лентой, Георгиевской звездой и, наконец, фельдмаршальским жезлом, столь необдуманно и столь легкомысленно пожалованными ему от государя, в этих двух важных для России событиях главными деятелями были Милютин и граф Евдокимов, первый в качестве приготовителя и сочинителя планов действий, второй в качестве исполнителя. Зато самому Барятинскому принадлежит смешная до нелепости и для казны убыточная мысль учреждения генерал- губернаторов в Тифлисе и в Кутаиси. Необыкновенно чванный, он одарен был страстью совершать в тифлисском дворце блистательные выходы: у наместника Царства Польского является на выходах генерал-губернатор варшавский; Барятинский захотел иметь двух генерал-губернаторов и, разумеется, получил их. Этим двум новым сановникам назначили жалованья по пятнадцати тысяч рублей каждому; тут еще расходы на их штат, канцелярию, свиту; казне жутко, но зато как блистательны были выходы у князя Александра Ивановича! Тщеславие его сиятельства удовлетворено: значит, Россия счастлива, а Кавказ благоденствует! Хорошо еще, что он не потребовал себе полдюжины генерал-губернаторов: ведь Александр Николаевич не умеет ни в чем отказывать своим любимцам.
   Надменность Барятинского не знала пределов: он решительно вообразил себя царем на Кавказе. Самовластно распоряжаясь по всем ветвям управления, он поступал совершенно безотчетно, как будто монарх самодержавный. Денежных отчетов в государственный контроль он не посылал, а государственный контролер Николай Николаевич Анненков был придворным слишком усердным и слишком раболепным, чтобы осмелиться возвысить голос свой против сановника столь могущественного: Анненков вздыхал, но молчал и покорно допускал это наглое беззаконие!
   Жизнь Барятинского на Кавказе была жизнью сатрапа в полном смысле этого слова: все преклонялось перед его волей, все повиновалось его прихотям, все старалось предупреждать его желания. В Грузии сохранилось еще много азиатского раболепия, и чванство Барятинского каталось как сыр в масле. Его слабая голова совершенно вскружилась, и он выкидывал штуки, доходившие до дерзости. Вот, например, один факт, сам по себе маловажный, но вполне характерный: за обедом около прибора его сиятельства ставили исключительно для него назначенные два графина, один с хересом, другой с бордосским вином, а гостям подавали кахетинское вино! Об этой невежливости, какой в наш век не позволит себе ни один монарх в образованной стране, рассказывали нам не только русские, но и чужеземцы, при посещении ими Кавказа имевшие случай обедать у Барятинского.
   В 1860 году Милютин назначен был товарищем военного министра, когда после отказа от этой должности князя Виктора Васильчикова, два раза уже просившего себе увольнения от звания товарища министра и лишь на троекратную просьбу его получившего, старик Сухозанет твердо устоял в своем отказе взять себе в товарищи графа Эдуарда Баранова и взял Милютина. С отъездом этого последнего с Кавказа Барятинский оказался как бы умственно-обезглавленным; все дела пошли комом, а между тем вскоре здоровье наместника принудило его к путешествию и к перемене климата.
   Но ему не хотелось выпускать из рук своих управления Кавказом, не хотелось сойти с престола своего кавказского царства. Исполненный баснословной самонадеянности, он, неспособный управлять краем даже и во время личного пребывания своего в столице страны, в Тифлисе, вообразил себе, что может управлять краем через телеграфную проволоку, через эстафетов и через почту! Он предоставил главное начальство над Кавказом генерал-адъютанту князю Григорию Дмитриевичу Орбелиани, человеку весьма малоспособному, но принадлежащему к одной из знатнейших фамилий грузинских, и к фамилии особенно любезной сердцу Барятинского, -- и отправился странствовать.
   Разъезжал он по Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Италии, завернул в Египет, а между тем на Кавказе дела административные все более и более запутывались; положение становилось невыносимым, и даже само петербургское правительство, привыкшее к безурядице, не могло равнодушно взирать на состояние дел на Кавказе. В декабре 1862 года, когда двор находился в Москве, Барятинский, заболев в проезд через Вильну, провел несколько недель в этом городе. Из Москвы государь послал к нему в Вильну Александра Адлерберга объявить свое желание, чтобы он окончательно отказался от управления Кавказом, и условиться о мерах, какие можно принять. Решено было назначить наместником в тот край великого князя Михаила Николаевича, а Барятинскому предоставить пожизненный ежегодный пенсион в восемьдесят тысяч рублей серебром! И это в то время, когда государственное казначейство опустело! Таким образом, не только что единственный фельдмаршал, в настоящее время находящийся в списке русского войска, отличается совершенной неспособностью и не может быть употреблен ни в какую серьезную должность, но еще этот бездарный барин получает из истощенной русской казны восемьдесят тысяч рублей серебром в год, то есть сумму, на которую можно было бы содержать целый новый университет! Как же удивляться при подобном скандальном зрелище, что петербургские монголо-немецкие баскаки, воображающие себя европейскими вельможами, противятся введению в России конституции? Ведь они понимают, что, будь в России Земский собор, на нем стали бы рассматривать и обсуживать государственные расходы и тотчас возникли бы громогласные протесты против скандала подобных мер, как издержки по восьмидесяти тысяч рублей в год на фельдмаршала Барятинского или на эту постоянную выставку косметического искусства, которая на официальном наречии именуется графом Владимиром Федоровичем Адлербергом!
   У Барятинского три брата: Владимир, Анатолий и Виктор. Князь Владимир, нынешний командир Кавалергардского полка, добрейший и честнейший человек, но женат на женщине неприятной и смешной по ее надменности. Мы не могли, впрочем, никогда понять источника глупому и смешному чванству княгини Елизаветы Александровны. Ведь не тем же ей чваниться, что отец ее, покойный военный министр князь Александр Иванович Чернышев, был и дерзок с подчиненными, и подлейшим холопом при дворе, был и тираном с несчастными, и в то же время взяточником-казнокрадом? Может быть, княгиня Елизавета Александровна чванится тем, что ни одна женщина не умеет лучше ее стрелять из пистолета? Кроме этого да богатства, нажитого ее отцом всякими неправдами и мерзостями, она ничем не отличается от многолюдной толпы.
   Другой брат фельдмаршала, князь Анатолий, человек самый пустейший, ныне командует Преображенским полком. Он женат на Олимпиаде Владимировне Каблуковой, дочери доброго и честного Владимира Ивановича Каблукова, умершего в 1848 году в Москве, в странноприимном Сенате {Владимир Иванович Каблуков женат был на графине Татьяне Петровне Завадовской. Ее официальный отец граф Петр Васильевич Завадовский, знаменитый статс-секретарь Екатерины II, первый министр просвещения в России, женился, имея уже за пятьдесят лет, на двадцатилетней графине Вере Николаевне Апраксиной. Последствием этого неравного брака было, что князь Иван Иванович Барятинский был отцом графов Александра и Василия Завадовских, также и сестры их Татьяны Петровны Каблуковой. Это было известно вдове князя Барятинского княгине Марии Федоровне; она не хотела, чтобы сын ее женился, таким образом, на своей родной племяннице и долго не позволяла этой свадьбы, но наконец, хотя с трудом, согласилась.}*. Князь Анатолий промотал все свое состояние и в долгу как в шелку. Жена его, хотя в умственном отношении ограниченна почти до тупоумия, но являет пример, впрочем, не единственный в Петербурге, смеси глупости с хитростью самой пронырливой; никто лучше ее не узнает, с кем для выгод ее полезнее поговорить, улыбаться, любезничать. Весьма красивая лицом, но без всякого образования, она соединяет в себе всю пошлость горничной с самыми забавными притязаниями на разыгрывание роли знатной дамы. Разговор ее не отличается разнообразием: пошл и скучен. Когда умер Николай Павлович, то княгиня Олимпиада Владимировна до того повторяла всем одну и ту же фразу: "Это наш общий отец умер", что ее прозвали траурным попугаем. Нынешний государь в бытность свою цесаревичем часто посещал по утрам княгиню Олимпиаду Владимировну, и в Петербурге рассказывают, что между нею и одной из ее знакомых происходила однажды следующая беседа:
   Знакомая. Цесаревич у вас бывает очень часто. О чем вы с ним разговариваете?
   Княгиня Барятинская. Ни о чем.
   Знакомая. Да что же вы делаете?
   Барятинская. Ничего.
   Знакомая. Так и сидите?
   Барятинская. Сидим.
   Знакомая. И молчите?
   Барятинская. И молчим.
   Знакомая. А потом?
   Барятинская. Смотрим друг на друга.
   Нынешний государь неоднократно уже платил долги князя Анатолия, который, не имея гроша в кармане, мотает деньги беспрерывно. Несколько лет сряду он в Петербурге давал на Маслянице завтраки с танцами, и по этому случаю говорили, что отыскано новое средство к жизни: если у кого нет куска хлеба, то надобно давать завтраки с ганцами. Когда он командовал в Царском Селе стрелковым батальоном, то, приезжая вечером в Петербург в оперу, заказывал на железной дороге особый поезд исключительно для себя, вечно находящегося в долгах! Эта роскошь, которой не позволяют себе и люди, имеющие хорошее состояние, стоила ему по сорока рублей серебром на вечер. Но ведь нет миллионеров богаче людей, за которых постоянно платят их долги! Этот самый человек, считающий позволительным жить свыше своих средств и беспрестанно получать деньги от государя на уплату своих долгов, заставил несколько лет тому назад двух офицеров выйти из Преображенского полка за то, что они принимали участие в спектакле, данном с благотворительной целью! Он уверял, со свойственными ему бессердечием и тупоумием, будто этим офицеры запятнали преображенский мундир, который он, князь Анатолий, столь украшает своими доблестями и своими долгами.
   Младший брат фельдмаршала князь Виктор, бывший моряк, отличный человек, никогда не хотел воспользоваться придворным влиянием своего брата для получения лент, чинов, крестов и прочей дряни, за которой столь усердно гоняются петербургские мелкие честолюбцы и достигнуть которых было бы ему весьма легко через фаворитизм его брата. Князь Виктор Иванович, одаренный благородной душой, предпочел придворному холопству жизнь независимую. Он женат на дочери известного дипломата Аполлинария Петровича Бутенева, Марии Аполлинариевне, красавице и лицом и душой.

"Листок", No 11, 27 августа 1863, стр. 87--88;
No 12, 23 сентября, стр. 95--96;
No 15, 24 ноября, стр. 117--118;
No 17, 28 января 1864, стр. 134--136;
No 18, 25 февраля, стр. 139--142.

   

IX.
Князь Александр Федорович Голицын*.

   Теперь расстанемся с Барятинским и поговорим об одной из самых отвратительных личностей нашего времени, о человеке, всю жизнь свою исправлявшем должность сыщика, ныне уже в течение тридцати лег исполняющем обязанности инквизитора и приготовляющем гибель уже второму поколению русского юношества: поговорим о князе Александре Федоровиче Голицыне.
   Князь Александр Федорович Голицын родился в 1796 году. Бабка его, княгиня Прасковья Ивановна, была родной сестрой знаменитого Ивана Ивановича Шувалова, друга Ломоносова и основателя первого университета в России. Иван Иванович Шувалов, любитель и покровитель просвещения, которое в то время еще нуждалось в покровителях, не воображал себе, конечно, что двое из двоюродных внуков его, князья Иван и Александр Голицыны, будут злейшими врагами умственного и гражданского развития России и унизятся до исполнения должности инквизиторов. Не воображал также, вероятно, Иван Иванович, что и Шуваловы второй половины XIX века променяют просвещение на придворные кастрюли, предпочтут занятиям науками искательство у лиц влиятельных и променяют покровительство изящным искусствам на искусство кланяться, подслуживаться, подслушивать и холопски выслуживаться.
   Прежде чем говорить о князе Александре Федоровиче, скажем несколько слов о достойном брате его, князе Иване, умершем в 1835 году сорока шести лет от роду. Этот нравственный урод был одарен какой-то неистовой любовью к инквизиторству и особенной, болезненной страстью к пыткам. Он являл в себе какое-то, к счастью весьма редкое, психологическое уродство: для него допрашивать людей было удовольствием, а пытать людей -- каким-то наслаждением! Он служил в Москве, и во время московских пожаров 1834 года ему поручено было следствие над поджигателями и над людьми, обвиненными в поджигательстве; тут он предался безгранично своей страсти к пыткам. Он изобретал для этой страшной цели какие-то новые орудия с особыми пружинами; будучи человеком богатым, заказывал эти новые орудия пытки в Англии, -- да, в свободной Англии, и за свой собственный счет их выписывал в Москву! Рассказывают, будто он умер от яда, отравленный какой-то женщиной, мужа которой пытал самым лютым образом.
   У этого достойного брата, семью годами его старейшего, князь Александр Федорович научился взгляду на жизнь, заимствовал понятия об обязанностях человека и гражданина. Он поступил еще в ранней молодости в канцелярию великого князя Константина Павловича, которого вся Россия считала в то время наследником престола, и, следовательно, служба при нем, казалось, могла в будущем принести большие выгоды. Александр Федорович усердно угождал своенравному, сумасбродному и дерзкому цесаревичу, усердно кланялся любимцу его Ку- руте, втирался в доверие адъютантов великого князя и в особенности старался угождать жене его, доброй и милой княгине Жанете Антоновне Лович. Извиваясь, кланяясь и угождая, он достиг места начальника канцелярии великого князя. Вдруг скончался Александр I; на престол вступил Николай, и Голицын, уже рассчитывавший играть большую роль при Константине I, остался правителем великокняжеской канцелярии. Ему это было весьма прискорбно, и он тотчас переменил свой план действий, заложив новые батареи честолюбия. В начале 1826 года Александр Христофорович Бенкендорф, алкавший власти для приобретения денег и тем более жадный к деньгам, что был страшным мотом, уверил Николая Павловича, смертельно напуганного событиями 14 декабря и трусливого от природы, что для его безопасности и для спасения России необходимо дать большее развитие тайной полиции, облечь тайную полицию весьма обширной властью и подчинить ему, Бенкендорфу. Николай послушался жадного царедворца и учредил III Отделение собственной его императорского величества канцелярии, которое завело себе агентов повсюду. Князь Александр Федорович, лишаясь надежды властвовать именем Константина, вошел в стачку с любимцем Николая, сильным временщиком той эпохи Бенкендорфом, и принял от него поручение быть главным агентом III Отделения в Варшаве, что для него было весьма легким и удобным по занимаемому им званию начальника канцелярии цесаревича. В Варшаве в то время существовали три тайные полиции, все три безусловно подчиненные цесаревичу. Одна, так сказать, государственная, круг надзора коей обнимал все Царство Польское, всех жителей его: и военных, и гражданских, и не служащих, также поляков, путешествующих по чужим краям; начальником этой полиции был генерал от кавалерии Александр Александрович Рожнецкий; другая полиция, городовая, имела кругом действия город Варшаву и вместе с тем отчасти контролировала действие полиции Рожнецкого; этими варшавскими соглядатаями заведовал вице-президент города Любовидский; третья полиция, дворцовая, имела обязанностью наблюдать за придворными, за окружающими великого князя и за всеми теми, которые по какому бы то ни было случаю находились в прямых сношениях с цесаревичем; этой дворцовой полицией заведывал генерал-лейтенант Александр Андреевич Жандр; и Жандр и Любовидский, в вечер восстания 17 ноября 1830 года найденные заговорщиками в передней великого князя, были исколоты штыками, и Жандр умер в ту же ночь.
   Голицыну в 1826 году было поручено от Бенкендорфа наблюдать за всеми этими тремя полициями и за самим великим князем. Голицын, должно полагать, усердно исправлял свою почтенную должность, потому что заслужил особенное и постоянное благоволение верховного начальника государственной помойной ямы Бенкендорфа. Когда в 1831 году умер Константин Павлович, Голицын недолго оставался без места; он получил одну из важнейших должностей в империи: звание статс-секретаря у принятия прошений. В правлении самодержавном, в стране безурядицы и бесправия, в стране, где против насилия свыше не существует иных средств к защите, как страх или подкуп гам, где страху нет места; в здании, выстроенном по-европейски, в коем приемные парадные комнаты меблированы на европейский образ, но в комнатах внутренних и меблировка, и обычаи, и жизнь обыденная на азиатский лад -- в таком государстве звание статс-секретаря у принятия прошений облечено огромным влиянием, и в руках человека мало-мальски порядочного может служить источником добру и преградой злу. Всякий потерпевший несправедливость или притеснение может приносить жалобу царю, но лишь через статс-секретаря у принятия прошений, от которого вполне зависит дать ход жалобе или, остановив ее, преградить обиженному, оскорбленному, угнетенному всякий доступ к правосудию царскому. Сколько на таком месте можно принести пользы, сделать добра, отвратить зла, остановить вредных посягательств; стоит лишь только быть одаренным душой и совестью! Вот уже тридцать лет как Голицын занимает это важнейшее место, и его единственными помышлениями всегда были -- удержаться на этом месте и получать как можно более наград! Он добровольно превратился в какого-то постоянно обязанного служителя главных начальников III Отделения: угождал Бенкендорфу, угождал Орлову, угождал Дубельту и ныне угождает князю Василию Андреевичу Долгорукову и Александру Львовичу Потапову. Всякий раз, как поступает к нему прошение о каком-нибудь деле несколько серьезном или прошение, касающееся какого-нибудь лица влиятельного, тотчас князь Александр Федорович поспешно устремляется в государственную помойную яму и спрашивает у начальника ее, какого мнения его сиятельство или его превосходительство о таком-то деле или о таком- то лице, и спрашивает наставлений: дать ли ход прошению или отвергнуть его. Благодаря этой холопской угодливости он уже тридцать лет зловредствует в комиссии прошений. Когда в этой комиссии случится председатель честный и благонамеренный, каким был, например, Павел Алексеевич Тучков, то Голицын своими интригами, на которые он обер-мастер, сумеет лишить председателя всякого влияния и распоряжается самовольно, по предписаниям III Отделения и под его защитой. После кончины в январе 1858 года Павла Алексеевича Тучкова, одного из самых почтенных людей своего времени, Голицын через покровительство князя Василия Андреевича Долгорукова и графа Александра Адлерберга выхлопотал себе звание председателя комиссии, оставаясь в то же время и статс-секретарем у принятия прошений. Соединением в своих руках этих двух должностей он сделался бесспорным и полновластным барином комиссии прошений, которую наполнил Рашетами, Яниковыми, Сербиновичами, Энсгольмами, одним словом, всякой бюрократической мелюзгой, неспособной положить ни малейшего предела безграничию власти его; вся эта мелюзга только и делает, что кланяется Голицыну и за эти поклоны получает по его представлениям звезды, аренды и прибавки к окладу.
   Но имя князя Александра Федоровича перейдет к потомству с заслуженным позором не потому лишь только, что он комиссию прошений превратил в конюшню III Отделения, но еще и потому, что он уже тридцать лет исполняет должность инквизитора. Всякий раз в течение этих тридцати лет, как Николай I, Александр II или тайная полиция хотели придать какому-нибудь делу ход беззаконный, хотели произвести какое-нибудь следствие не на основании порядка, законом предписанного, всякий раз беззаконное исполнение прихоти их возлагалось именно на того самого сановника, который поставлен в России на охранение справедливости и на стражу закона: возлагалось на статс-секретаря, состоящего у принятия прошений, на высочайшее имя приносимых. Подобное явление можно встретить лишь при дворе петербургском, дворе монголо-немецком, и любопытнее всего то, что ни Николай I, ни Александр II никогда и не понимали даже ни безобразия, ни глупости этого образа действий их! А Голицын тем пользовался, чтобы выказаться и выслужиться, и с рабским усердием исполнял гнусную должность инквизитора. Лишь только в каком бы то ни было уголке обширной России ни проявился какой-нибудь факт, почему бы то ни было неприятный влиятельным при дворе лицам, князь Александр Федорович, невзирая на свои уже преклонные лета, готов в угождение государю и лицам влиятельным при дворе скакать сломя шею в тот уголок России, где можно инквизиторствовать. Прискачет и давай арестовывать, тянуть к допросам, разыскивать, допрашивать, пытать. Для него губить людей составляет какого-то рода наслаждение: сколько юношей лишились всей своей будущности, сколько семейств предано на жертву страданиям для того, чтобы статский советник 1831 года был в 1864 году действительным тайным советником, членом Государственного совета и Андреевским кавалером! Когда взглянешь на эту физиономию, глаза которой никогда прямо ни на ком не останавливаются и взор которой ходит кругом, как бы избегая чужого прямого взгляда; когда слышишь эту речь медоточивую, этот голос, употребляющий все усилия, чтобы казаться как можно более мягким, и вместе с тем вспомнишь все прошедшее этого человека, все его отвратительное прошедшее, его низость, его бездушие, длинную вереницу лиц, коих будущность он разбил, тогда звезды, напяленные у него на груди, поистине кажутся как бы составленными из слез человеческих.
   Когда в 1857 году правительство решилось на реформы, то Голицын сперва сильно упал духом: он сделался грустным, печальным и боялся, что его влияние совершенно сгинет. Но царская дворня имеет в нем слугу слишком усердного и слишком раболепного, чтобы оставить его своей столь влиятельной поддержкой. Царская дворня хорошо знала, что при бесхарактерности и неспособности Александра II царствование этого государя будет постоянным колебанием политического маятника то вправо, то влево; что Александр II шагнет вперед и начнет пятиться, еще шагнет вперед и, испугавшись, бросится в сторону; она знала, что час Голицына еще пробьет -- и час этот пробил. В 1860 году изобрели в Харькове какую-то мнимополитическую историю; по ложным доносам арестовывали студентов, и Голицын был послан туда для производства следствия*. Весной 1862 года в Петербурге произошел значительный пожар, оказавший столь огромную услугу партии стародуров, которая тотчас спешила выдумать, будто поджоги имели источник политический. Порядочные люди и с первого раза не поверили подобной нелепости, зная весьма хорошо, что пожары в России дело самое обыкновенное и даже самое понятное при обилии деревянных построек, при небрежности в обращении с огнем и при могуществе в России бедственного авось. Но что же сказать теперь о правительстве, которое, наклепав на честных людей клеветами в мнимом поджигательстве, воспользовалось этим случаем, чтобы избавиться от тех, которые ему почему-либо не нравились? Что сказать о правительстве, которое наполнило Петропавловскую крепость и тюрьмы людьми невинными; обвиняет их в небывалых преступлениях; держит по целым месяцам без допросов; потом при допросах отвергает оправдания самые справедливые и умышленно старается раздражать несчастных узников, чтобы довести их до какой-нибудь неосторожности, до какого-нибудь резкого выражения, вызванного томлением и страданиями двухгодового заключения? Для приведения в исполнение этого гнусного предначертания нужен был инквизитор опытный, бессердечный, чуждый всякому человеческому чувству и проникнутый самым непреоборимым желанием угождать стародурам: председательство в инквизиционной комиссии поручено князю Александру Федоровичу Голицыну, и он в пей по-своему распоряжается, в рабскую угоду своим покровителям, назло справедливости, наперекор совести. Имя этого человека, весьма хитрого, вкрадчивого, по недальнего умом, злобного душой, совершенно безразборчивого в средствах к достижению честолюбивых целей своих, имя этого человека перейдет к потомству заклейменным проклятиями современников, проклятиями вполне заслуженными.

"Листок", No 18, 25 февраля 1864, стр. 142--144;
No 19, 28 апреля, стр. 149--150.

   

X.
Граф Дмитрий Николаевич Блудов.

   Окончив неприятный рассказ об инквизиторе Голицыне, об одном из тех людей, о которых тяжело говорить, мы отдохнем душой, перейдя к рассказу об одной из самых светлых личностей нашего времени, за два месяца окончившей свое долголетнее поприще, к рассказу о графе Блудове. Совершенства в мире не существует; у всякого бывают свои слабости, и у графа Блудова была печальная страница 1826 года, страница слабости, но он ее искупил душевным раскаянием и массой добрых дел, им совершенных. Теперь, когда его нег в мире, мы властны рассказать многое, слышанное нами от этого добрейшего и честнейшего человека, которого нельзя было не любить душевно людям, его хорошо знавшим. Теперь мы можем рассказать то, чего при жизни его не имели права высказывать. Мы читали в русских газетах, что биографией его хочет заняться писатель умный и честный, также хорошо знавший графа Блудова, -- Егор Петрович Ковалевский*. Мы уверены, что труд почтенного Егора Петровича будет настолько полон, насколько может быть полна книга, в России напечатанная, именно настолько! И потому пишем мы биографический рассказ о графе Блудове, чтобы исполнить наш долг писателя заграничного, писателя ни от кого не зависимого, писателя бесцензурного. Мы поместим здесь сведения о сношениях покойного с его товарищами по министерству и с влиятельными в России лицами, сведения, вероятно, известные Егору Петровичу, но которых в России напечатать не может даже человек столь честный и столь самостоятельный, каков Егор Петрович Ковалевский, одна из самых лучших и самых почтенных личностей петербургского общества {Спешим высказать, что сведения о 14 декабря, помещенные нами в биографии Батенькова, в No 16 "Листка", были нам рассказаны графом Блудовым, еще в бытность нашу в Петербурге, и тогда же записаны нами в нашу памятную книжку. [Эту биографию см. ниже.]}.
   Дмитрий Николаевич Блудов родился 5 апреля 1785 года в селе Романове, родовом имении Блудовых в Суздальском уезде Владимирской губернии. Рожденному за шестнадцать дней до издания Екатериной II известной дворянской грамоты, этому ребенку судьба предназначала в старости маститой блестящую будущность контрассигнировать: ровно за два года до своей кончины -- указ об освобождении крестьян из-под ига крепостной зависимости, а за семь недель до смерти -- указ о земских учреждениях, то есть именно те два постановления, с которых начинается новая эра жизни русской {Повторяем здесь сказанное нами в No 18 "Листка": "Земские учреждения при самодержавии ничего не значат, но при введении порядка конституционного явятся его краеугольным камнем".}.
   Он воспитан был своей матерью, к памяти коей сохранил нежнейшую любовь до такой степени, что хотел, чтобы письма матери положены были в его гроб и с ним опущены в могилу. В службу записан был, по обычаю того времени, весьма рано: пятнадцати лет от роду юнкером в Московский архив коллегии иностранных дел.
   Вступление Блудова в свет совпало с одной из самых лучших эпох для России, с началом царствования Александра!. Последние годы владычества Екатерины II были годами тяжелыми под влиянием страха, внушенного старой царице французской революцией. Недальновидность и трусливость всемогущего Платона Зубова предоставили полный разгул мрачной деятельности Шешковского, одно имя которого обрисовывает эпоху. Но при Павле, этом воплощенном трусе, строгость правительства приняла размеры, напоминавшие первую половину русского восемнадцатого века, и преобразилась в настоящий террор самодержавия. Восшествие на престол Александра I было для России избавлением от ига, и первые годы его царствования, далеко не походившие на последние, на аракчеевщину, были светлой эпохой для современников, в особенности для юношества, всегда более впечатлительного, всегда более чувствительного ко всему, что облагораживает и возвышает достоинство человеческое. Родственник Ивана Ивановича Дмитриева, двоюродный брат Владислава Александровича Озерова, знаменитого в свое время поэта, Блудов был поставлен самой судьбой в среду передовых людей той эпохи. Он вскоре подружился с Дашковым, с Жуковским, с Батюшковым, своими сверстниками по летам, и был представлен Карамзину, который, будучи двадцатью годами старше его, стал советником и руководителем его юности. Когда в управление иностранными делами вступил в 1807 году приятель Карамзина, любитель отечественной истории и покровитель наук и художеств, канцлер граф Николай Петрович Румянцев, Карамзин ему с жаром рекомендовал молодого Блудова точно так, как на своем смертном одре он рекомендовал его Николаю I; таким образом, Блудов обязан честному и благородному Карамзину, оказавшему по части русской истории услуги, в настоящее время слишком забываемые и попираемые в прах людьми, не оказавшими своему отечеству ровно никаких услуг, -- обязан был Карамзину и началом своего служебного поприща, и впоследствии своим поступлением в разряд деятелей государственных.
   В 1809 году главнокомандующим нашей армией против турок назначен был тридцатидвухлетний генерал от инфантерии граф Николай Михайлович Каменский, один из лучших полководцев своего времени, много содействовавший покорению Финляндии. Начальником дипломатической канцелярии его определен был Блудов, и назначение это было весьма приятным для двадцатичетырехлетнего юноши, потому что Каменский облечен был почти безграничным доверием Александра! по делам восточным; ему поручено бороться дипломатически и с англичанами, врагами явными, и с Наполеоном, врагом тайным, под личиной дружеского Союза. Наполеон, который на Эрфуртском съезде обещал России и присоединение Молдавии и Валахии, и независимость Сербии, но под рукой делал все возможное, чтобы склонить Оттоманскую Порту к продолжению войны и отговорить ее от всяких уступок. Должность, занимаемая Блудовым, была бы весьма лестной и для мужа лет зрелых; тем важнейшей была она для юноши. Блудов исполнял должность свою отлично, и доказательством, до какой степени он заслужил уважение своего начальника, служит свадьба его, дворянина весьма небогатого, с одной из самых ближайших родственниц могущественного Каменского, княжной Анной Андреевной Щербатовой, дочерью одного из бар того времени, екатерининского сенатора князя Андрея Николаевича Щербатова.
   Однажды Блудов, говоря о той эпохе и вспоминая разные анекдоты, говорил: "После обеда пили мы кофий; граф Каменский сидел в креслах, а мы все вокруг него стояли..." "Как, -- прервал я, -- неужели перед Каменским не садились?" "Нет, -- отвечал Блудов со своей добродушно-иронической улыбкой, -- теперь это понять трудно, а в то время перед начальством не принято было садиться!" Сановники александровского времени сличались еще людьми прогресса -- употребляя новомодное выражение -- потому что принимали подчиненных своих в сюртуке и сидя, а не в халате и лежа, как делали Потемкин и сановники его эпохи {До чего доходила спесь сановников еще в двадцатых годах, может служить следующий анекдот, рассказанный мне графом Блудовым. Князь Кочубей, слывший, однако, каким-то полулибералом, возвратясь домой, находит у себя карточку приезжавшего к нему с визитом молодого кавалергардского офицера Вадковского, этого умного и благородного декабриста. В тот же вечер Кочубей говорит одному из гостей: "Представьте себе, до чего доходит ныне дерзость молодежи: нахожу я сегодня у себя карточку Вадковского! Мальчишка, корнет, оставляет свою визитную карточку мне, человеку в моем чине? Мог бы, кажется, расписаться у швейцара, а не оставлять мне своей карточки!"
   До коронации Николая I, когда приехало с иностранными посольствами большое число молодежи, привезшей с собой обычаи заграничные, до тех пор оставление визитной карточки считалось в России фамильярностью и допускалось лишь между людьми, равными по общественному положению.}.
   В 1811 году Каменский был отравлен. На вечере у французского консула в Бухаресте разносили кофе. Каменскому под видом особого почета подали кофе на особом подносе в золотой чашке, а в чашку был всыпан яд! Вслед за тем Каменский заболел; его, полуживого, принуждены были отвезти в Одессу, где он скончался 4 мая 1811 года. Место его заступил Кутузов, знаменитый Михаил Илларионович.
   Блудов возвратился в Петербург и по прошествии некоторого времени назначен был советником посольства в Стокгольм, где посланником находился граф Григорий Александрович Строганов, человек замечательного ума, один из самых любезных и самых почтенных вельмож своей эпохи. По прошествии нескольких лет Строганов назначен был посланником в Царьград, где в 1821 году прославился своим мужеством и своей энергией в опасный для христиан час греческого восстания, а Блудов назначен советником посольства в Лондон.
   Между тем Блудов часто возвращался в Россию, посещал Петербург и Москву, и эти частые посещения поддерживали и скрепляли дружеские связи его с этим кружком писателей и людей даровитых, которому столь много обязаны и русская словесность, и русская история. Блудов, умевший писать отлично, почти ничего не писал, сколько нам известно по крайней мере, но, одаренный умом быстрым, вкусом изящным и тонким, редкой начитанностью и памятью исполинской, он был литературным поверенным и советником своих друзей; он их часто побуждал писать, еще чаще выслушивал их произведения до напечатания, делал свои замечания, давал свои советы, всегда ознаменованные печатью ума, изящного вкуса и глубокого знания сердца человеческого. Его советы высоко были ценимы друзьями его. Однажды, в старости своей, говоря с нами об этом, остроумный старик сказал: "Я бывал иногда повивальною бабушкою литературных произведений друзей моих".
   Еще до переезда Карамзина на житье из Москвы в Петербург, следственно, еще до 1816 года, учредилось в Петербурге литературное общество, составленное из самых даровитых и самых остроумных людей того времени и оказавшее большие услуги русской словесности. Общество это носило название "Арзамас", а члены его именовались "арзамасцами". В числе членов находились: Батюшков, Блудов, князь Петр Андреевич Вяземский, Дашков, граф Уваров, весь умственный цвет молодежи первых годов александровского царствования. В то время происходила ожесточенная литературная борьба между партией слога нового, во главе которой стоял Карамзин, и партией слога старого, предводимой Шишковым, благороднейшим и честнейшим, но бездарным человеком. Поступление в Арзамасское общество сопровождалось некоторыми обрядами: в обществе каждый член назывался особым именем, им избранным из баллад Жуковского; в день своего приема новый член обедал с прочими и произносил речь, в которой хвалил Карамзина; за обедом подавали гуся, в честь города Арзамаса, славного своими гусями. Из числа членов этого остроумного общества находится в живых князь Петр Андреевич Вяземский: ему подобает обязанность напечатать сведения об обществе "Арзамас", которое под оболочкой шутливой веселости принесло много пользы русской словесности, сближая между собой людей даровитых и благотворно действуя на развитие вкуса в публике.
   Продолжаем начатый нами No 19 "Листка" рассказ о графе Дмитрие Николаевиче Блудове.
   Из советников посольства в Стокгольме он был переведен на место более значительное: советника посольства в Лондоне. Русским послом в Англии находился в го время граф (впоследствии князь) Христофор Андреевич Ливен, человек совершенно бездарный, обязанный своим возвышением отчасти сметливости и ловкости матери своей, статс-дамы Шарлотты Карловны Ливен, отчасти хитрости и интригам жены своей. Шарлотта Карловна, которой фамилия Ливенов обязана своим возвышением и которая в продолжение с лишком тридцати лет, в течение четырех царствований, имела огромное значение при дворе петербургском, Шарлотта Карловна Ливен и муж ее происходили оба из фамилий старинных, по бедных до такой степени, что у детей их в младенчестве иногда не бывало башмаков и они бегали в лаптях. Федор Иванович Глебов, генерал-аншеф и знатный барин того времени, начальник Ливена, часто благодетельствовал ему, чего Шарлотта Карловна никогда не забывала во дни своего придворного величия и в коронацию Николая Павловича выпросила или, лучше сказать, вытребовала у него звание статс-дамы для вдовы Федора Ивановича, старухи Елизаветы Петровны Глебовой-Стрешневой. Когда дочерям Павла потребовалась гувернантка, Екатерина II* хотела определить на это место такую женщину, которая, не имея никакой поддержки, никаких связей, вполне бы от нее зависела. Екатерина, как известно, немедленно по рождении Марией Федоровной каждого ребенка, отнимала этого ребенка от родителей, брала к себе и у себя их воспитывала. Легко понять, до чего было затруднительно положение гувернантки между бабушкой властолюбивой, полновластной, ненавидевшей и презиравшей своего мнимого сына, в сущности бывшего крестьянским чухонским мальчиком {Екатерина разрешилась от бремени 20 сентября 1754 года мертвым ребенком; на место его немедленно был принесен во дворец родившийся в Петербурге в тот же день сын чухонца из деревни Котлы. Этот чухонский мальчик был впоследствии императором Павлом, родоначальником ныне благополучно царствующих августейших потомков Михаила Федоровича Романова, как выражаются официальные вралеписцы.}, и этим мнимым сыном, отцом великих князей и княжен, самолюбивым, надменным и в высшей степени раздражительным Павлом?* Тут необходимой была бездна сметливости и ловкости. Остзейский генерал-губернатор граф Броун, старец умный и опытный, рекомендовал Екатерине Шарлотту Карловну, которую и назначили гувернанткой Павловых детей. Она сумела распорядиться столь ловко, что приобрела благосклонность и Екатерины, и Павла, и дружбу Марии Федоровны; Екатерина пожаловала ее в статс-дамы, что разом выдвинуло ее на первые ступени петербургского общества; подарила ей хорошие поместья. Павел, немедленно по вступлении своем на престол, надел на Шарлотту Карловну екатерининскую ленту; три года спустя пожаловал ее в графини, а между тем подарил ей несколько поместий. Шарлотта Карловна имела предобрейшую душу, но главным пороком ее была непомерная страсть к взяточничеству; она принимала все, не брезгая ничем, до куска ситца включительно; огромное значение ее при дворе делало, что к ней беспрестанно обращались со всевозможными просьбами. Можно легко себе представить, какое огромное состояние скопила Ливенша, как ее называли в простонародье, живя во дворце, на всем готовом, имея придворный экипаж, стол, на сколько ей приборов угодно, и еще значительный денежный оклад, имея большие поместья да сверх того еще получая благостыни со всех сторон; но главнейшее значение ее при дворе началось с ночи убиения Павла. В эту достопамятную ночь все в Михайловском замке растерялись: Александр и Константин страшно струсили; Мария Федоровна растерялась до такой степени, что потребовала себе престола*; не растерялась лишь одна Ливенша. С невозмутимым хладнокровием разбудила она своих воспитанников и воспитанниц: Марию, Екатерину и Анну Павловен, пятилетнего Николая Павловича и трехлетнего Михаила Павловича; одела их, велела заложить карету; потребовала военный конвой и под прикрытием конвоя отвезла их в Зимний дворец, куда в ту же ночь перенесено пребывание двора. С этой минуты Шарлотта Карловна вышла из разряда подданных и стала, можно сказать, членом царского семейства; великие княжны у нее целовали руку, и когда она целовала руку у Марии Федоровны, императрица подавала вид, будто хочет поднести к губам своим руку Шарлотты Карловны, которая, разумеется, спешила отдернуть свою десницу. С воспитанниками своими она нимало не церемонилась и говорила им резкие истины. Николай Павлович перед вступлением своим на престол командовал гвардейским корпусом и был ненавидим офицерами. Шарлотта Карловна однажды сказала ему: "Nicolas, vous ne faites que des bêtises! Tout le monde vous déteste". {["Николай, Вы делаете только глупости! Вас все ненавидят".]} Про Михаила Паловича она на своем крайне ломаном французском наречии говорила: "Oh! Michel! C'est un fatal!" {["Михаил! Это человек роковой".]} Одного из своих сыновей, Христофора Андреевича, она сделала двадцати пяти лет от роду генерал-адъютантом Павла, и в такое время, когда звание генерал- адъютантское еще не было опошлено, как ныне, и когда число их не превышало восьми или десяти. При Александре Христофор Ливен управлял военной канцелярией государя; в 1807 году назначен посланником к прусскому двору, а в 1812 году, по восстановлении союза с Англией, назначен послом в Лондон и занимал это важное звание в течение двадцати двух лет.
   Новый начальник Блудова, Христофор Ливен, был, как мы сказали выше, человеком совершенно бездарным, не способным написать даже самой посредственной дипломатической депеши {Преемник Блудова в звании советника посольства в Лондоне князь Горчаков, нынешний вице-канцлер, выведенный однажды из терпения неспособностью Ливена, сказал графу Павлу Медену: "Вы не можете себе представить такое положение: быть живым, привязанным к трупу". Хотя слова эти сказаны были с глазу на глаз, но немедленно же дошли до Ливена, который воспылал непримиримой ненавистью к князю Горчакову; последний принужден был оставить лондонское посольство и принять место первого секретаря в Риме, место менее значительное.}. Им управляла жена его Дарья Христофоровна*, урожденная Бенкендорф, и управляла вполне безгранично. Ее мать, урожденная баронеса Шилинг фон Канштат, была с детства подругой императрицы Марии Федоровны: вместе с Марией Федоровной прибыла в Росию и вышла замуж за бестолкового, глупого и вечно рассеянного генерала Бенкендорфа {Христофор Иванович Бенкендорф, отец графа-жандарма.
   Рассеянность его была необыкновенной. Однажды Христофор Иванович приезжает в почтамт и спрашивает, нет ли писем на его имя? "Как фамилия Вашего превосходительства?" -- спрашивает чиновник. Христофор Иванович позабыл свою фамилию, выходит в сени и спрашивает у своего лакея: "Как бишь моя фамилия? Я позабыл!" "Бенкендорф, Ваше превосходительство", -- отвечает лакей. Христофор Иванович бежит опять в присутствие почтамта и с радостью кричит: "Меня зовут Бенкендорф!"}. Дарья Христофоровна Ливен не была одарена умом ни обширным, ни замечательным, но снабжена была от природы хитростью непомерной; сметливая, ловкая, вкрадчивая, искательная, никто лучше ее не умел влезть в чью-либо душу; в искусстве интриговать она не уступала самому Талейрану, который, зная ее, боялся и весьма ее "менажировал", употребляя одно из выражений петербургского придворного круга. Вкрадчивость и искательность ее были изумительными и, должно признаться, не стеснялись ни предрассудками, ни даже простыми нравственными приличиями {Княгиня Дарья Христофоровна Ливен вовсе не церемонилась обнаруживать свою вкрадчивость и искательность. Однажды в Париже в 1843 году она рассказывала, что в бытность мужа ее послом в Англии король Георг IV имел любовницу мистрисс .... и рассказывала, что она эту госпожу часто видала, у себя принимала и к ней езжала, прибавляя весьма бесцеремонно: "Разумеется, при жизни Георга IV". "А по смерти короля?" -- спросил один из собеседников. "После, само собою разумеется, я перестала с нею видеться. С какой стати мне было продолжать вести знакомство в нею?" -- отвечала светлейшая княгиня, статс-дама петербургского двора.}. Эта вкрадчивость, эта искательность имели тем более успеха, что всегда и постоянно облекались какой-то особенной величавостью в приемах, в обхождении, в беседе; она имела какой-то особенный дар льстить, так сказать, свысока и извиваться величаво. Ум недальний, но весьма тонкий при помощи приобретенного навыка, учинил ее способной скоро разгадывать людей и находить в душе каждого те слабые, часто и порочные струны, ухватясь за которые легче всего водить людьми. Выросшая в Петербурге, на почве грязнейшего деспотизма, двадцать два года прожившая в Англии, в этой стране широкого развития свободы разумной, она ознакомилась со всеми видами и формами правлений; революции ее не устрашали; деспотизм не внушал ей ни малейшего отвращения; она была холодной и равнодушной ко всему, что не касалось ее личного значения и самолюбия личного. Важные должности, с юношеских лет занимаемые ее мужем, доставили ей возможность всегда и везде постоянно окружать себя государственными деятелями, в обществе коих, в беседе с которыми она приобрела тот огромный навык общественный, то знание людей, какими отличалась на старости лет своих. Высокими политическими делами она заниматься была неспособна; до них не хватало ее ума, впрочем столь тонкого, но зато весьма немногие из современников могли столь искусно вести интриги придворные, интриги политические, сближать своих друзей, ссорить врагов своих, и удачнее, всегда, впрочем, с видом наружного и даже величавого достоинства, сближаться с людьми, могущими быть полезными в настоящем или в будущем.
   Мы вошли в эти подробности по той причине, что в рассказе нашем о графе Блудове мы намерены говорить о многих из тех лиц, с которыми он находился в политических и придворных отношениях или столкновениях. Полагаем, что читатели паши не будут за то пенять на нас.
   Блудов по чрезвычайной мягкости характера своего находился в весьма хороших отношениях к своему начальнику и к жене начальника. Пребывание в Англии полезно для всякого, а тем более оно было в высшей степени полезным для такого умного человека, как Блудов. Многому можно научиться в Англии; большой запас знания людей и вещей может вынести из пребывания в этой стране ум пытливый и прозорливый, да и, признаться, любопытно изучать это гражданское устройство, имеющее, как и все в мире, свои несовершенства, даже свои пороки, но дарующее свободу весьма обширную и вместе с тем столь разумную. Полнейшая свобода лица, действий, собраний, слова изустного, слова печатного, безграничное равенство юридическое; неравенство политическое, правда; но где же политическое равенство может в действительности существовать иначе, как на бумаге? Зато каждому, без всякого исключения, открыта широкая дорога умом и трудом пролагать себе путь до самых высших ступеней общественной лестницы, и настоящий владыка в Англии есть, в сущности, мнение общественное, вполне выражаемое свободой слова печатного и правом митингов, то есть общественных сходок. Себялюбие существует везде; в других странах оно прикрывается личиной добродушия или старается отвести глаза потоками речей громких и сентиментальных. В англичанах тот недостаток, по понятиям одних, то качество, по словам других, что себялюбие проявляется у них в своем виде истинном, не прикрытом, не разукрашенном, подчас омерзительном, но по крайней мере в проявлении этом не существует лжи: истина все-таки берет верх. Добрая природа и горячая душа Блудова и здесь не облеклись в броню себялюбия; он в Англии научился уважать человечество, не разучившись любить его...
   Но пребывание его в Англии не могло быть продолжительным. Жизнь в Лондоне дорога и при тогдашней цене жизни в Петербурге, не достигшей еще нынешней ужасающей дороговизны, жизнь лондонская была еще в то время гораздо дороже петербургской. Блудов имел очень небольшое состояние; у жены его состояние было порядочное, но не весьма значительное; между тем у них уже было четверо детей. Скромный и кроткий Блудов имел в сердце своем одну лишь струну непобедимой гордости, струну самую редкую в государствах самодержавных: он был слишком гордым, чтобы когда-либо что-нибудь просить у своего государя; он предпочел оставить роскошный Лондон и возвратился в Россию, где числился по коллегии иностранных дел.
   Этой коллегией тогда управляли в одно и то же время двое статс-секретарей; странная мысль часто неразумного, иногда полусумасбродного Александра I, мысль тем более странная, что эти два лица, графы Нессельроде и Капо д'Истрия, были совершенно противоположны между собой и по личным свойствам своим, и по направлению политическому. Граф Иван Иванович Капо д'Истрия, грек происхождением, уроженец островов Ионических, имел все блистательные свойства греков и вместе с тем был совершенно чуждым всем тем порокам и недостаткам, горьким плодам четырехвекового страшного рабства, которые искажают и будут еще несколько времени искажать характер племени греческого, одного из наиболее счастливо одаренных племен в этом мире. Капо д'Истрия имел ум высокий и блистательный вместе; редкое благородство душевное в нем сочеталось с красноречием увлекательным; всякая благородная мысль была ему доступна, была ему любезна, встречала в нем защитника и ратоборца; всякое возвышенное чувство находило отголосок в его сердце гуманном, человеколюбивом. Он был одной из самых симпатичнейших личностей в новейшей истории: обаянию его вполне поддавались юноши, служившие под его начальством и сохранившие о нем благоговейное воспоминание; и не только юноши гуманные, подобные нынешнему вице-канцлеру князю Горчакову, но даже юноши себялюбивые, холодные, черствые, заплесневелые, как, например, граф Виктор Никитич Панин. Нужно ли прибавлять, что Капо д'Истрия был либералом и поборником идей конституционных?
   Совершенно противоположных свойств был граф Карл Васильевич Нессельроде; немец происхождением и по своим понятиям, немец старого покроя; человек ума необширного, но ума необыкновенно хитрого и тонкого, ловкий и вкрадчивый от природы, но совершенно чуждый потребностям современным, им принимаемым за прихоть игривого воображения. Искусный пройдоха, обрев- ший большую помощь в хитрости и ловкости своей жены-повелительницы, столь же искусной, как и он, пройдохи, и к тому же страшнейшей взяточницы, Нессельроде был отменно способным к ведению обыденных, мелких дипломатических переговоров. Но зато высшие государственные соображения были ему вовсе чуждыми. Поклонник Меттерниха, он считал его за идеал ума человеческого и всегда благоговейно, слепо и неразумно преклонялся перед этим самозванным божеством политики. Впрочем, ленивый от природы, он не любил ни дел, ни переговоров; его страстью были три вещи: вкусный стол, цветы и деньги. Этот австрийский министр русских иностранных дел, Нессельроде не любил русских и считал их ни к чему не способными; зато боготворил немцев, видел в них совершенство человечества и, вероятно, полагал, что при сотворении мира Господь Бог, уже отдохнув на седьмой день, лишь на восьмой день, после отдыха и собравшись с силами, создал первого немца.
   Таким образом, Нессельроде не любил Блудова за то, что он не только был русским по происхождению, но еще имел дерзость быть русским и в душе, а графиня Мария Дмитриевна Нессельроде, эта достойнейшая дщерь всеворующего министра финансов графа Гурьева, не любила Блудова за то, что он ее ничем не дарил.
   Капо д'Истрия имел намерение дать Блудову должность деятельную, но вскоре почтенный грек вышел в отставку.
   Александр I* был человеком весьма хитрым и лукавым, но ума самого недальнего; твердых мнений, коренных убеждений он никогда не имел, но, впечатлительный от природы, он весьма легко увлекался то в одно, то в другое направление, и увлечения его носили на себе отпечаток какого-то жара, какого-то мнимого энтузиазма. Вообще, в характере его было много женского: и в его искусной вкрадчивости, и в его любезности, можно сказать, обаятельной, и в его удивительном непостоянстве. В летах первой юности своей, отчасти под влиянием рассказов о Швейцарии наставника своего Лагарпа, отчасти от омерзения, внушенного ему подлостями и низостью царедворцев русских, низостью тем более поразительной, что люди эти творили свои бухарские, азиатские подлости, будучи разодетыми, напудренными и нафабренными наподобие дюков и маркизов двора версальского, под этим двойным влиянием Александр I питал какие-то стремления полуреспубликанские, впрочем смутные и неясные, как и все его стремления в продолжение целой жизни. Имея страсть рисоваться, страсть, всегда им сохраненную, он в письмах к некоторым близким людям, например к Кочубею, поговаривал о желании своем отречься от престола и вести жизнь тихую в скромном уединении, поговаривал об этом тем охотнее, что хорошо знал, что фразы эти останутся фразами и что престол от него не уйдет. Когда же впоследствии он узнал через Палена в феврале 1801 года, что ему точно угрожают лишение престола и ссылка, то ни на единый миг не поколебался изъявить Палену согласие свое на то, чтобы отца его принудили отречься от престола, удовольствовавшись уклончивым ответом Палена насчет опасности, угрожающей отцу его. "Надеюсь, что государь не подвергнется личной опасности?" "Ваше высочество, -- отвечал Пален, -- мы надеемся, что все обойдется благополучно". Дикое самодержавие Павла внушило Александру стремление к правилам конституционным, стремление также смутное и неопределенное. По восшествии своем на престол он был жарким поклонником первого консула Бонапарта; потом под влиянием прусской королевы Луизы сделался его врагом. Принужденный в Тильзите смириться перед грозным завоевателем, он стал льстить и угождать ему; под его крылом приобрел Финляндию и, обманутый им насчет Молдавии и Валахии, стал готовиться к неизбежной с ним борьбе. В то же время он занимался со Сперанским мечтами конституционными; мы говорим -- мечтами, потому что Александру весьма желательно было прослыть либералом, а конституции давать не хотелось; он так мало понимал возможность свободного правления, что однажды в разговоре сказал Сперанскому: "Так в депутаты будут выбирать кого захотят?" -- "Точно так, государь". -- "Да этак они, пожалуй, пришлют мне и Панина?"* (Он питал особенную ненависть к графу Никите Петровичу Панину.) В 1814 году и на Венском конгрессе отчасти под влиянием Лагарпа и князя Адама Чарторыжского, но в особенности из желания приобрести хвалы и рукоплескания Европы, утомленной деспотизмом и алкавшей учреждений либеральных, Александр I явился либералом; он принудил Людовика XVIIT дать конституцию Франции и сам даровал конституцию Царству Польскому. Тут, на Венском конгрессе, знаменитый Штейн рекомендовал ему Капо д'Истрия, и Александр, приблизив к себе умного и даровитого грека, вскоре стал оказывать ему особенное доверие. С 1812 по 1815 год при государе находился по делам дипломатическим статс-секретарь граф Нессельроде, определенный в эту должность сильным придворным влиянием искусных интриганов, своих тестя и тещи, графа и графини Гурьевых. Со времени Венского конгресса к Нессельроде присоединен был Капо д'Истрия, и не помощником, а равным сотрудником. Нессельроде тянул руку самодержавия и союза с Австрией; Капо д'Истрия желал падения Турции, восстановления Греции и повсеместного развития конституционного образа правления.
   Но не дремал Меттерних, тогдашний полновластный руководитель политики австрийского двора. Он близко сошелся с Нессельроде, ослепил его своим умом, превратил его в своего клеврета и подручника, можно сказать, в своего слугу, а для ближайшего наблюдения за его действиями и для сильнейшего на него влияния назначил посланником в Петербург находившегося в этом звании короткое время перед разрывом 1812 года графа Лебцельтерна, человека умного, весьма ловкого, хитрейшего и который, в сущности, был братом Нессельроде {Настоящим отцом канцлера Нессельроде был отец графа Лебцельтерна, австрийский дипломат барон Лебцельтерн; дед его, крещеный еврей, был лейб-медиком Карла VI.}. Лебцельтерн до такой степени умел войти в доверие к Александру, что один только из всех иностранных дипломатов в России пользовался правом, с 1807 по 1811 год предоставленным также французскому послу Коленкуру, видеться с государем когда пожелает. Чтобы не задевать самолюбия своих товарищей-дипломатов, умный Лебцельтерн скромно пользовался своим важным правом, и когда государь жил в Царском Селе (где проводил он большую часть года), то Лебцельтерн для переговоров с ним отправлялся в сад в час государевой прогулки и там беседовал с царем, будто при случайной с ним встрече. Но чем скромнее он действовал с виду, тем более приобретал влияния, и всеми силами старался внушать Александру боязнь последствий развития либеральных идей {Довольно любопытно, что усердный поборник самодержавия граф Лебцельтерн и один из главных декабристов князь Сергей Петрович Трубецкой женаты были на родных сестрах и, невзирая на противоположность политических мнений, были весьма дружны между собой. Трубецкой был даже арестован в то время, когда ночевал у Лебцельтерна. Австрийский посланник Лебцельтерн жил в го время у Аничкова моста, в доме графа Гурьева, выходящем на Фонтанку, а родной брат его, австрийский министр русских иностранных дел Нессельроде, жил в той части того же самого дома, которая выходит на Караванную улицу. Они могли переходить один к другому через внутренний коридор.}. В 1821 году вспыхнуло греческое восстание, самое священное из всех восстаний, когда-либо происходивших. Все: и долг христианина, и долг русского царя, и честь, и совесть -- все строжайше предписывало Александру подать помощь грекам. В дворах французском и прусском он нашел бы в то время верную поддержку и мог бы освободить от мусульманского ига все христианские племена, томящиеся под этим бесчеловечным, страшным игом. На этот благородный и вместе с тем полезнейший для России путь Капо д'Истрия старался направить русскую политику, но Меттерних через посредство Лебцельтерна и Нессельроде успел внушить Александру систему политики гнуснейшей: несчастным грекам отказано было во всякой поддержке по той будто бы причине, что они нарушили обязанность подданных, восстав против своего законного (!!!) государя, султана турецкого!!! Христиане преданы были на жертву оттоманам, и русский царь поступил, как мог только поступить шах персидский или какой-нибудь другой поклонник Магомета. И это делал государь, проводивший целые часы в молитвах и в чтении священных книг! Русское правительство с 1821 по 1828 год являлось в делах восточных, смело можно сказать, помощником турецких палачей, потому что своим преступным, варварским бездействием допускало извергов терзать и истреблять христиан. Благородный Капо д'Истрия не мог оставаться равнодушным зрителем подобной политики, чем более что сам был членом Этерии*, этого знаменитого и почтенного тайного общества, приготовившего греческое восстание; он покинул русскую службу и удалился на житье в Женеву...
   С удалением Капо д'Истрия Блудов лишился своего покровителя в коллегии иностранных дел. Дипломатическая служба ему была закрыта, да и в гражданскую вход был затруднительным. Внутренними делами в России заведовал в то время Аракчеев, и заведовал самовластно, так что без него и мимо него ничего сделаться не могло. Не было двух натур более противоположных, чем блудовская и аракчеевская. В одном -- доброта душевная, мягкость характера, приветливость в обхождении, желание делать добро, отвращение от зла и образованность блистательная; в другом -- бездушие, презрение к человечеству, часто жестокость, суровость всегда, отсутствие всякого лоска образованности, непреодолимая наклонность к тиранству и грубость в обхождении, достигавшая таких размеров, что когда по случайному стечению обстоятельств ему приходилось кому-нибудь сделать добро или оказать услугу, то весьма часто облекал он свой поступок благодеяния в такие формы, что охлаждал чувство благодарности.
   Скончался Александр. Николай вступил на престол.
   События 14 декабря известны. Несколько времени спустя при одном из последних свиданий Николая с Карамзиным, в то время быстро склонявшимся к могиле, царь говорит историографу: "Представьте себе, Николай Михайлович, мое положение: Вы принуждены здоровьем своим ехать в чужие края, а около меня, царя русского, нет ни одного человека, за исключением Сперанского, который бы умел писать по-русски, то есть был бы в состоянии написать, например, манифест. А Сперанского, не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость" {Этот разговор был сообщен Карамзиным Блудову, а Блудовым мне передан. Об участии Сперанского в тайном обществе см. в Биографии Батенькова в No 16 "Листка". [Биография Батенькова помещена ниже.]}. Карамзин рекомендовал Николаю по уму, способностям и честности двух друзей своих, действительно достойных его рекомендации: Блудова и Дмитрия Васильевича Дашкова, впоследствии бывшего министром юстиции. Дашков также служил по коллегии иностранных дел, также пользовался покровительством знаменитого и почтенного Капо д'Истрия, был секретарем посольства в Цареграде и после удалении Капо д'Истрия, нелюбимый, как и все русские, австрийским министром русских иностранных дел Нессельроде, стоял по коллегии иностранных дел без всяких занятий.
   Блудов определен был правителем канцелярии при Верховном уголовном суде над декабристами*, суде, назначенном не судить, а лишь подписать жестокие приговоры, по воле бесчеловечного и сумасбродного Николая произнесенные над этим блистательным цветом русской молодежи двадцатых годов. Блудову же было поручено составить для следственной комиссии доклад на высочайшее имя о ходе заговора и действиях заговорщиков {Следственная комиссия составлена была из девяти человек: старого идиота военного министра графа Александра Ивановича Татищева, тупоумного великого князя Михайла Павловича, подлейшего князя Александра Николаевича Голицына и шести генерал-адъютантов по званию и по душе усердных николаевских холопов: графа Дибича, графа Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, князя Чернышева, графа Бенкендорфа, графа Левашова и Алексея Николаевича Потапова.}. Комиссия поступала с заключенными самым гнусным образом: многих держали по неделям на хлебе и на воде, не давая им переменить белья; других пытали, секли; знаменитому Пестелю в самый тол день, что его привезли в Петропавловскую крепость, дали триста ударов розгами; потом этого же самого Пестеля видел на очной ставке Иван Иванович Пущин, с головой, окаймленной красным рубцом (рассказывают, что несчастному узнику сжимали голову железными обручами! Смело можно сказать, что железный обруч пытки был для Пестеля венцом доблести великого гражданина!). Иван Иванович Пущин на очной ставке с одним из своих товарищей на упрек последнего: "Как же ты мог, Пущин, выболтать такую вещь?" отвечал: "Ах! Не говори этого! Если бы ты знал, что со мною делали! Тут и отца родного выдашь!" Член следственной комиссии Чернышев немедленно, показывая кулак Пущину, заорал: "Молчать!"
   После всего этого можно себе представить, что такое были показания несчастных узников и можно ли на них основываться для обвинения этих достойнейших сынов России?
   Грустно, невыразимо грустно нам укорять и обвинять Блудова, которого мы так искренно любили, но что же делать?.. Истина выше всего: изменять ей не подобает!.. Всякий писатель обязан говорить правду, а тем более писатель-эмигрант, добровольный выходец из своего отечества, для приобретения свободы себе и своему перу добровольно покинувший погруженную в рабство родину свою...
   Доклад следственной комиссии* приказано было Блудову составить в таком виде, чтобы стараться умалить значение заговора и стараться сделать заговорщиков смешными! Эта позорная мысль гнусного Николая была Блудовым рабски исполнена, но, разумеется, не достигла и не могла достигнуть предположенной ей цели. Людей, которые для блага своего отечества жертвовали состоянием, положением в свете, личной свободой, одним словом, всем тем, что людей пленяет и привлекает, и добровольно шли на каторгу, таких людей никакое перо в мире не может сделать смешными: перед подобными патриотами благоговеют честные современники; перед ними историк склоняется с уважением, и в будущем, когда политическое рабство уступит место свободе, тогда свободная Россия открыто почтит память этих великих мучеников. Доклад следственной комиссии нанес страшный нравственный удар и Николаю, и правительству, и Блудову, а в отношении к декабристам-страдальцам прибавил лишь новую яркую полосу к венцу подвигов высокого мученичества этих благороднейших людей!
   Но император Николай не ограничился этой ложной и постыдной рукописью, которую, к несчастью, согласилось начертать перо слабохарактерного Блудова! Николай прибавил к рукописи еще разные свои затеи (в чем признавался мне сам Блудов), и Блудов имел непростительную слабость согласиться на эти дополнения, то есть принять их на свою нравственную ответственность!!! В числе этих гнусных прибавлений находится между прочим подлейшая клевета на князя Сергея Петровича Трубецкого; там сказано, что собранные для дел тайного общества пять тысяч рублей он издержал, но не на дела общества. Эта клевета, изобретенная самим Николаем, одно из яснейших доказательств нравственного уродства этого царя. Князь Сергей Петрович Трубецкой был человеком благороднейшего характера. По неисповедимой воле провидения он имел в жизни своей один день малодушия и трусости, и, к несчастью его, это был важнейший день его жизни -- 14 декабря! Он тут прослыл трусом, между тем как он трусом никогда не был, о чем неоднократно свидетельствовали его старые товарищи по Семеновскому полку. Он делал все походы 1812, 1813 и 1814 годов в рядах гвардии, с храбростью истинно русского офицера; в особенности в сражении под Кульмом он отличился мужеством самым хладнокровным; впоследствии он переносил страшные бедствия свои с непоколебимым достоинством; он был весьма нищелюбив, делал много добра, находил наслаждение в том, чтобы оказывать помощь неимущим, и невзирая на свою слабость в день 14 декабря, до самого конца жизни своей пользовался любовью и уважением благородных товарищей своего благородного несчастья. И этого человека Николай хотел оклеветать!.. И Блудов согласился подписать эту клевету!..
   Впоследствии он горько в том раскаивался...
   С того времени минуло двадцать девять лет; наступил январь 1855 года. Зять Трубецкого, муж старшей дочери его Николай Романович Ребиндер (нынешний сенатор), прибыл из Кяхты, где был градоначальником, в Петербург {Его вызвал из Кяхты министр финансов Брок с целью сделать директором департамента внешней торговли на место Михаила Васильевича Пашкова, неспособность которого превосходила всякое вероятие, но не хотевшего по причине расстройства своего состояния променять директорство внешней торговли, с которым сопряжен двенадцатитысячный оклад, на сенаторское звание с его окладом четырехтысячным. Но в феврале Александры вступил на престол. Александр Адлсрберг и Эдуард Баранов приобрели влияние огромное и поддержали Пашкова на его месте, а Николай Романович Рсбиндер поступил в Министерство просвещения.}. Само собой разумеется, что Николай Романович Ребиндер душевно желал выхлопотать тестю своему право возвратиться из Сибири, и тем более, что за несколько месяцев перед тем Трубецкой лишился своей жены, почтенной и добродетельной княгини Екатерины Ивановны {Княгиня Екатерина Ивановна Трубецкая, одна из самых благороднейших русских женщин, обессмертившая себя великодушным самопожертвованием и блеск роскошной петербургской жизни добровольно променявшая на существование жены каторжника в рудниках Нерчинских, скончалась в Иркутске в 1854 году за два года до амнистии, и прах ее покоится в иркутском Девичьем монастыре. Ей не было суждено возвратиться из ссылки, подобно другой добровольной великой изгнаннице, жившей в Сибири в XVIII веке, столь же почтенной, как и она, Екатерине Ивановне, графине Головкиной, урожденной княжне Ромодановской, которая после смерти своего мужа возвратилась в Россию и с разрешения императрицы Елизаветы привезла с собой тело своего мужа, между тем как Николай и Александр II не дозволяют родным декабристов, в Сибири умерших, перевозить гробы их на семейные кладбища!}, и сильно тосковал; дочерей своих выдал замуж; а юный сын его, князь Иван, не хотел покидать старика отца и потому не хотел без него оставлять Сибири. Я всегда благоговел перед декабристами и потому предложил Николаю Романовичу Ребиндеру познакомить его с Блудовым, который мог быть ему весьма полезным и по этому делу и вообще, тем более что за болезнью князя Чернышева Блудов тогда исправлял должности председателя Государственного совета и Комитета министров. "Но ведь вы знаете, -- сказал мне Ребиндер, -- сколько Блудов виноват перед моим тестер?" "Знаю, -- отвечал я, -- но Блудов в том весьма раскаивается, и могу вас уверить, что он всегда готов делать добро декабристам". "Для облегчения судьбы моего тестя и моего шурина, -- сказал Ребиндер, -- я готов ехать к Блудову!" Я отправился к графу и просил позволения представить ему Ребиндера, прибавив, что он зять князя Сергея Петровича Трубецкого. При этом имени сильное волнение изобразилось на лице старика, но он преодолел его и отвечал мне, что ему весьма приятно будет познакомиться с Ребиндером. Несколько дней спустя приехали мы к нему в предвечернее время еще довольно рано. Он еще не выходил в гостиную, и мы застали его еще в его кабинете. Он принял Ребиндера самым любезным образом, и когда вскоре составлен был комитет из него, старика Адлерберга, министра внутренних дел Дмитрия Гавриловича Бибикова, шефа жандармов князя Орлова и военного министра князя Василия Долгорукова для рассмотрения вопроса об амнистии и о размерах, которые можно ей дать, то Блудов действовал в этом комитете самым благороднейшим образом. Однажды вечером приезжаю я к нему; он только что возвратился с заседания этого комитета и на мой вопрос, есть ли надежда на возвращение политических ссыльных, он поднял руки к небу и воскликнул: "Господи Боже мой! Что за несчастье заседать и иметь дело с людьми, которые ровно ничего не понимают и всего боятся, всего решительно! Глупость у них рождает трусость, а от трусости они еще более глупеют!" -- и прибавил: "Знаете ли, кто меня поддерживает в отношении к амнистии декабристам? Дмитрий Гаврилович Бибиков! Он один живой человек сидит со мной в этом комитете -- он один, а прочих невыносимо слушать, когда они начнут нести свою чушь! Ни Орлову, ни Адлербергу не хочется видеть в Петербурге людей, которым они стали бы кланяться в пояс, если бы тем удались их замыслы тридцать лет тому назад!" "Как, -- спросил я, -- неужели Адлерберг и Орлов были в заговоре 1825 года?" "Нет, -- отвечал Блудов, -- в заговоре они, собственно, не были, но о многом они знали, точно так же, как и трое Перовских -- Лев, Василий и Алексей {Алексей Алексеевич Перовский был весьма известен в русской словесности того времени под псевдонимом Антония Погорельского; Василий Алексеевич Перовский, когда увидел 14 декабря, что Николай одерживает верх, чтобы доказать свое верноподданническое усердие, бросился с солдатами обшаривать дом графини Лаваль, нынешний дом графини Борх, рядом с Сенатом. У графини Лаваль жили приезжие из Киева зять и дочь ее, князь Сергей Петрович и княгиня Екатерина Ивановна Трубецкие, и занимали комнаты в нижнем этаже, выходящие на Английскую набережную, войдя в сени на правую руку. Там Перовский стал ломать замки шкафов и письменных столов, и эта ванькокаиновская работа увенчалась успехом. В одном столе он нашел бумажник князя Трубецкого, а в бумажнике листок с намеченными пунктами прокламации предполагаемого нового правительства.}, и если бы заговорщики одержали верх, то они были бы их покорнейшими слугами. У Орлова в конной гвардии даже лошади подкованы не были, чтобы в случае успеха заговорщиков доказать свое нежелание идти на помощь государю. {Даже сам официальный писатель барон Модест Андреевич Корф в своей книжке о восшествии Николая на престол проболтался спроста, рассказав, каким образом Орлов, встретив графа Милорадовича, сказал ему, что на площади опасно быть, на что Милорадович отвечал, что место генерал-губернатора именно там, где есть опасность.} Он в тот день весьма колебался, вести ли конную гвардию на площадь или нет, но его убедил его любимец, полковой адъютант Цынский, которому он за это впоследствии доставил место обер-полицмейстера в Москве и поддерживал его там против воли князя Дмитрия Владимировича Голицына, который справедливо жаловался, что Цынский страшным образом ворует. Я спросил у Блудова, что делает в их комитете князь Василий Андреевич. Блудов отвечал: "Разве вы его не знаете? Он и глуп, и трус; ровно ничего не понимает, и всякий раз, когда кто-нибудь чихнет, ему слышится набат революции".
   Да, 1826 год был единственной мрачной страницей в жизни Блудова, и он впоследствии горько раскаивался в своих поступках. Однажды он мне почти со слезами на глазах сказал: "Кто не имел слабостей? Кто мог всегда устоять против влияний людских? Иногда и честному человеку случится по слабости согласиться сделать то, о чем после горько будешь раскаиваться и что готов был бы искупить ценой нескольких годов своей жизни. Но в одном лишь могу отдать себе справедливость: руки мои остались чистыми; никогда чужое золото не замарало их!"
   И он говорил истину {[Здесь Долгоруков повторяет уже сказанное выше.]}.
   В 1826 году он был пожалован в статс-секретари и назначен товарищем министра народного просвещения и духовных дел Шишкова. Это было странное сближение личностей, одна из тех бестактностей, коими столь обильно николаевское царствование. Друг Карамзина, которому Карамзин, умирая, завещал издание двенадцатого тома своей истории, друг и советник самых даровитых из новейших русских писателей той эпохи, Блудов становился ближайшим сотрудником защитника старинного русского слога, ближайшим сотрудником литературного и, можно прибавить, почти личного врага Карамзина и всех друзей его. Невзирая на всю мягкость характера Блудова, отношения между ним и Шишковым были весьма неприятными, но политическая звезда Шишкова уже совершенно склонялась к закату: Николай Павлович терпеть его не мог.
   Александр Семенович Шишков был человеком благородного характера и замечательного бескорыстия. Добрый душой, но вспыльчивый, чрезвычайно упрямый в своих мнениях, тем более упрямый, что ум его был весьма ограниченный, он достиг уже сорокалетнего возраста в то время, когда Карамзин начал преобразование русского слога. Шишкову это весьма не понравилось: он бросился в противоположную сторону и со свойственной ему вспыльчивостью дошел в ней до крайности, а дойдя до этой крайности, упрямство его уже не позволило ему возвратиться. Он сделался главой староверов литературных и политических и отъявленным врагом всяких нововведений и всех нововводителей: число первых ежегодно уменьшалось; число нововведений и нововводителей ежегодно увеличивалось, и это еще более бесило раздражительного Шишкова. Трудолюбивый, но совершенно бездарный и вместе с тем крайне самолюбивый, он с досадой взирал на литературные успехи нового поколения. Аракчееву нравились в Шишкове бескорыстие, угловатость и резкость в обхождении, наконец, безотчетная и тупая ненависть его ко всему чужеземному; сверх того, чрезмерная ограниченность его ума и медвежья неуклюжесть в придворном обращении избавили Аракчеева от всякого опасения найти в нем соперника во власти. Когда в 1823 году Аракчеев через посредство архимандрита Фотия и митрополита Серафима удалил князя Александра Николаевича Голицына с Министерства народного просвещения и духовных дел, эта важная должность поручена была бездарному Шишкову, тогда уже старцу семидесятилетнему. После смерти Карамзина в мае 1826 года тупоумный старик советовал Николаю Павловичу запретить "Историю государства Российского", как будто "носящую в недрах своих зерна вредного либерализма" (собственное его выражение). Николай Павлович никогда не был прочь от того, чтобы преследовать что бы то ни было и кого бы то ни было во имя самодержавия, но за несколько дней до смерти Карамзина он вследствие письма умирающей императрицы Елизаветы Алексеевны послал Карамзину великолепный рескрипт, а семейству его пожаловал пенсию в пятьдесят тысяч рублей. Он не хотел перевершать сделанного им, и одно это обстоятельство спасло "Историю государства Российского" от запрещения, которому подверглись "Думы" и "Войнаровский" Рылеева и "Полярная звезда". Факт этот мне был рассказан Блудовым.
   Ненависть Николая Павловича к Шишкову имела следующий источник. Когда скончался император Александр, то друг его, князь Александр Николаевич Голицын, объявил Государственному совету, что есть пакеты, запечатанные государем в трех экземплярах, одинакового содержания, и пакеты эти хранятся: один в Синоде, другой в Государственном совете, третий в Москве, в кремлевском Успенском соборе. Он предлагал, прежде чем приносить присягу новому государю Константину, распечатать пакет и узнать его содержание. (В этом пакете находилось отречение Константина от престола: Голицын и Николай Павлович знали это.) Для вскрытия пакета и прочтения бумаг требовалось менее получаса; следовательно, не было никакой беды ознакомиться с содержанием пакета, но министр юстиции князь Дмитрий Иванович Лобанов и министр просвещения Шишков, оба люди тупоумные и крайне упрямые, объявили, что ни под каким видом не согласятся приступить к какому бы то ни было занятию прежде принесения присяги своему законному государю. К ним присоединился петербургский генерал-губернатор, благородный, но бестолковый граф Милорадович. Николай Павлович, может быть, и не обратил бы внимания на протесты Лобанова и Шишкова, но Милорадовичем пренебрегать было опасно; он был всеми любим, а войском обожаем. Последующие затем события известны, но император Николай возненавидел Лобанова и Шишкова... В 1827 году Лобанов был удален от министерства, а в 1828 году -- и Шишков, и на ходатайство Шишкова о пожаловании ему Андреевской ленты Николай отвечал резким отказом. При увольнении Шишкова в 1828 году министром народного просвещения назначен был добрый, но совершенно бездарный попечитель Дерптского университета, князь Карл Андреевич Ливен, старший из сыновей знаменитой Шарлотты Карловны, а товарищем к нему определен Сергей Семенович Уваров, пять лет спустя заступивший его место. Министерство просвещения было раздроблено; Синод снова составил особое ведомство, и обер-прокурор его, князь Петр Сергеевич Мещерский, получил право доклада у государя, а департамент духовных дел иностранных исповеданий, особенно порученный управлению Блудова, перечислен был в Министерство внутренних дел, и Блудов назначен был товарищем министра внутренних дел Закревского. Об отношениях Блудова к своему новому юродивому министру мы будем говорить в следующем номере "Листка".
   Продолжаем наш рассказ о графе Блудове.
   Мы сказали, что в 1828 году он был назначен товарищем министра внутренних дел Закревского. Считаем нужным сказать здесь несколько слов об этой последней личности, которая в наши дни еще так недавно в течение целых одиннадцати лет угнетала Москву.
   
   Отец Закревского, бедный и пьяный помещик Тверской губернии, имел трех сыновей, из которых один, Иван Андреевич, был городничим в Ржеве, и удален был со службы за взятки, а другому, Арсению Андреевичу, деяния его сошли с рук не совсем столь неудачно. Он провел отрочество свое в шкловском кадетском корпусе, который основан был одним из мимолетных любовников Екатерины, безграмотным графом Зоричем, и в отношении не только к наукам, но даже и к русскому правописанию -- Арсений Андреевич достойный воспитанник безграмотного Зорича. Поступил он на службу в Архангелогородский пехотный полк, шефом которого был граф Николай Михайлович Каменский, и попал к нему в адъютанты, должность до 1815 года -- то есть до возвращения русских войск из похода заграничного -- носившую на себе какой-то отпечаток полукамердинерства. У Каменского Закревский заправлял всем домом и был настоящим дворецким. Ежедневно, лишь граф проснется, "Закрев", как называл его Каменский, обязан немедленно явиться в мундире и стоя ожидать приказаний. Когда умер Каменский в Одессе, там случайно находился проездом генерал-адъютант граф Сен-При (впоследствии смертельно раненный под Реймсом) и при отъезде в Петербург Закревского, которого он видал у Каменского, снабдил его рекомендательным письмом к военному министру Барклаю, который взял его к себе в адъютанты и сделал правителем своей канцелярии. Когда осенью 1812 года для Барклая стало невозможным оставаться в армии под начальством интриговавшего против него Кутузова и он уехал к себе в деревню, в Лифляндию, то Закревский счел выгоднее для своей карьеры сопутствовать своему начальнику в деревню, чем оставаться при армии, и расчет его оказался верным. С небольшим через полгода Кутузов умер, и начальство над войском перешло к Барклаю, который выхлопотал ему чин генеральский, звание генерал-адъютанта (в то время еще не опошленное, как ныне) и должность дежурного генерала, должность весьма важную, потому что все начальники войск, в каком бы высоком чине они ни находились, имеют большую выгоду состоять в ладу с дежурным генералом и заискивать его расположение. Начальником Главного штаба царского был князь Петр Михайлович Волконский, которому Закревский льстил самым униженным образом и извивался перед ним. В 1817 году двор прибыл в Москву на несколько месяцев. Между невестами московскими особенно отличалась своим богатством графиня Аграфена Федоровна Толстая, которая наследовала весьма значительное состояние после матери своей, Степаниды Алексеевны Дурасовой {Между Дурасовым и родственниками их Мельгуновыми было множество отставных бригадиров, доживавших в Москве свой бесполезный век. Графиня Мария Алексеевна Толстая, жена графа Петра Александровича, женщина весьма умная и острая, говаривала: "Дурасовы и Мельгуновы -- это семьи бригадиров: настоящая дурасовщина!" Бригадиры эти не отличались образованностью; один из них, родной дядя графини Закревской, Николай Алексеевич Дурасов, большой хлебосол, однажды на похвалы обедавших у него гостей, которые восхищались поданной ухой, отвечал: "Эта уха еще ничего, а вот жаль, что вы не кушали той, что у меня подавали три дня тому назад: эта уха перед той настоящее г....!"}. Император Александр по просьбе Закревского послал князя Петра Михайловича Волконского сватать его на Аграфене Федоровне. Отец ее, граф Федор Андреевич Толстой, сначала был весьма недовольным перспективой подобного родства, но в то время воля государя имела еще много веса, звание генерал-адъютантское и чины вообще имели еще большое значение, и свадьба состоялась {При Александре чины были еще в большом почете: их, равно как и ордена, уронил, к счастью, Николай, рассыпая их без меры, а при Александре чины и ордена служили еще для правительства сильным орудием к развращению общества, к расслаблению людских характеров и, так сказать, к безденежному подкупу.
   Начальник московского архива министерства иностранных дел Алексей Федорович Малиновский, друг Карамзина, человек весьма добродушный, но крайне самолюбивый, женился, будучи статским советником, на дочери известного сподвижника Суворова Петра Алексеевича Ислсньева и писал к своему министру, канцлеру графу Румянцеву, что жена его, будучи девицей, пользовалась по генерал-поручичьему чипу отца своего титулом превосходительства, а выйдя замуж, сделалась высокородием, и слезно молил своего министра-благодетеля исходатайствовать ему чин действительного статского советника для того, как он выражался в письме своем, чтобы возвратить супруге его утраченную ею через замужество честь.}. Закревский женился на одной из богатейших невест в России, и что особенно восхищало брата его, городничего, на графине... Между тем в исполнении своей должности дежурного генерала он особенно старался угождать на всякий случай молодым великим князьям Николаю и Михаилу, которых Александр I трактовал весьма свысока, как мальчишек; и Николай и Михаил вспомнили впоследствии искательность Закревского перед ними и остались ему благодарными. Лишь с Аракчеевым Закревский не ужился; между Аракчеевым и Волконским была сильная вражда, и Закревскому приходилось стать на сторону или того или другого. Он знал, что все великие князья терпеть не могли Аракчеева; знал, что по смерти Александра Аракчеев сойдет с политической сцены, а Волконский устоит при каком бы то государе ни было, и решился рисковать настоящим для пользы своей будущности. Когда в 1823 году Аракчеев одержал победу над Волконским и заменил его пронырливым и искательным Дибичем, он удалил и Закревского от должности дежурного генерала и убедил государя назначить генерал-губернатором финляндским человека, не говорившего ни на одном языке, кроме русского. Он надеялся, что Закревский не примет новой должности, но ошибся: Закревский ее принял. Через полтора года по восшествии на престол Николая он назначен был министром внутренних дел.
   Закревский человек совершенно бездарный и даже тупоумный, чуждый всякой образованности, но довольно хитрый. В наших записках* мы расскажем о средствах, к которым он прибегал, чтобы удержаться на своем московском пашалыке* в течение целых одиннадцати лег и при двух государях {Записки наши мы начнем печатать в будущем 1865 году на французском языке.}. Он человек весьма искательный перед всяким, кто может быть ему полезным; чрезвычайно гордый и спесивый перед всеми теми, в ком нужды ему не предвидится. Он полный тип азиата; имеет в себе все азиатские холопские замашки: нет человека более смиренного, когда ему не везет; нет сатрапа более дерзкого, более нахального, лишь только попутный ветер подует в парус его! Власть для благородных сердец есть средство посильно служить отечеству; но для человека необразованного и пошлого, каков Закревский, все обаяние власти заключается в возможности злоупотреблять ею в пользу своего мелкого самолюбьишка и своих личных выгод; эти нравственные уроды любят угнетать людей, чтобы сказать: вот-де что я могу делать!
   Легко себе представить, что Блудов не мог ладить с подобной личностью. Но он избегал случаев столкновения отчасти по мягкости своего характера, отчасти по той причине, что ему было хорошо известно через князя Кочубея, что Николай Павлович предназначает его и Дашкова к занятию высших государственных должностей и что ему с Закревским не долго придется иметь дело. Закревский, со своей стороны, оказывал Блудову большое уважение под тем предлогом, что жена Блудова -- родственница первому его благодетелю, графу Каменскому, но, в сущности, потому, что видел в нем будущего государственного деятеля и не хотел ссориться с человеком, могущим ему впоследствии быть полезным.
   Между тем Блудов и Дашков, сохраняя свои звания товарищей министерских, назначены были производителями дел секретного комитета, известного под названием "Комитета 6 декабря 1826 года". Причины учреждения этого комитета были следующие. При допросах, произведенных арестованным декабристам, эти умные и благородные страдальцы ярко выказали в показаниях своих все бесправие, всю мерзость порядка вещей, в России существующих. В особенности подействовала на Николая Павловича умная, дельная, красноречивая, увлекательная речь Николая Александровича Бестужева, когда этот последний, один из самых замечательных людей своего времени, был привезен арестованным в Зимний дворец и в течение с лишком получаса беседовал с Николаем в его кабинете. Николай не хотел переменять образа правления в России, что было единственно возможным средством достигнуть порядка вещей честного и доброго; он не только вовсе не имел намерения расстаться с самодержавием, но хотел еще более затянуть узлы самодержавия. Между тем нельзя было не видеть, что необходимы важные улучшения по всем ветвям государственного управления. По совету князя Кочубея, графа Петра Александровича Толстого, Иллариона Васильевича Васильчикова и Сперанского Николай составил 6 декабря 1826 года комитет, поэтому названный "Комитетом 6 декабря", в который призваны были заседать, кроме четырех вышеозначенных лиц, еще Дибич и князь Александр Николаевич Голицын, а правителями дел назначены были новые статс-секретари Блудов и Дмитрий Васильевич Дашков. Комитету этому поручено было изыскать, какие улучшения полезнее произвести. Великий князь Константин Павлович весьма был недоволен учреждением этого комитета, он находил, что в России все прекрасно, все совершенно, что лучшего желать нельзя, и в минуту гнева назвал даже Николая Павловича якобинцем!!! По словам Блудова, сообщившего нам все эти подробности, Николай Павлович при жизни Константина не считал себя настоящим государем, а лишь, как бы сказать, наместником законного царя Константина; во всем отдавал ему отчет; без совета с ним не предпринимал ничего важного; приказал сообщать ему копии даже с самых секретных дипломатических бумаг и на совет Кочубея утвердить составленные "Комитетом 6 декабря" проекты Николай отвечал: "Как же я могу сделать это без согласия брата Константина Павловича? Ведь настоящий-то, законный царь -- он; а я только, по его воле, сижу на его месте!"
   Мысль, руководившая учреждением "Комитета 6 декабря", была хороша; но, как мы сейчас сказали, неисполнима без введения в России порядка конституционного, а Николай слышать не хотел о перемене образа правления. По крайней мере, необходимы были четыре важнейшие реформы: уничтожение крепостного состояния, отмена телесных наказаний, введение гласного суда и отмена чинов. О введении гласного суда и отмене телесных наказаний Комитет даже и не позаботился; насчет чинов ограничились проектом учредить двенадцать классов вместо четырнадцати (!) и не давать чинов иначе, как с определением в соответственную должность, а лицам, служащим по выбору дворянства, чин их должности предоставлять после двенадцатилетнего исправления той должности. По вопросу самому важнейшему, о крепостном состоянии, Комитет сделал еще менее. Он ограничился запрещением умножать число дворовых людей переводом крестьян в это сословие, учреждением в ревизских сказках отдельной графы для дворовых людей и запрещением раздроблять дележом и продажей имения, населенные менее чем пятьюдесятью ревизскими душами. Наконец, Комитет предложил учреждение сословия почетного гражданства, и то был единственный из проектов его, приведенный в исполнение {Мы имеем копию с проектов "Комитета 6 декабря", данную нам Блудовым, который нам и рассказывал печатаемые здесь подробности.}.
   Проекты "Комитета 6 декабря" рассмотрены были в Государственном совете, и государь, отправляясь весной 1830 года в Варшаву и в Берлин, повез эти проекты к цесаревичу Константину, без согласия которого, как мы сказали выше, он не решался их утвердить. Константин Павлович сильнейшим образом восстал против каких бы то ни было перемен, говоря, что "все это заморские затеи и в России менять нечего: все идет прекрасно" и "не мешало бы русские порядки ввести в чужих краях". Николай Павлович положил проекты в портфель, поехал в Берлин на маневры, потом возвратился в Петербург и тут испуган был известием о июльской революции во Франции. Вслед за тем получено известие о сентябрьской революции в Бельгии; потом о ноябрьском восстании в Польше. Окончательно ошеломленный Николай Павлович, при ограниченности ума своего не понимавший необходимости и пользы предупреждать революции разумными реформами, сделался врагом всяких нововведений, всяких улучшений, и в каждом свободном, честном голосе ему стал слышаться набат революции. Даже из палиативных проектов "Комитета 6 декабря" один только проект был приведен в исполнение: учреждение сословия почетных граждан, да и то лишь по смерти сумасбродного цесаревича Константина Павловича.
   В ноябре 1831 года Блудов назначен был министром внутренних дел на место Закревского. Этому последнему придворное счастье вскружило голову; он решительно зазнался: нельзя сказать, чтобы у него зашел ум за разум, потому что в Закревском никогда ума не бывало, но у него решительно зашла спесь за глупость. Например, вдруг Закревский обижается, что жену его не позвали на придворный бал и подает в отставку! Государь объявляет, что виноват в этом обер-камер-фурьер Бабкин, и Бабкина сажают под арест. Потом в 1830 году обижается Закревский, что дают Андреевскую ленту Поццо ди Борго, младшему перед ним в чине; в утешение его жалуют финляндским графом. Появляется холера; Закревский скачет по губерниям, шумит, кричит, ругается, бушует и одному купцу, не захотевшему безмолвно выносить его ругательств, приказывает забрить лоб и отдать купца в солдаты! В Москве он хотел было оцепить каждый квартал, прервав сообщение между ними; хотел окурить хлором все запасы чая, хранящиеся в Гостином дворе, и протыкать булавками все товары, не исключая и шелковых материй. Начальник Москвы, почтенный и благороднейший князь Дмитрий Владимирович Голицын, воспротивился подобным безумствам и не допустил совершить этих глупостей. Закревский жаловался на это государю, также и на то, что князь Дмитрий Владимирович при появлении холеры собрал наиболее уважаемых жителей Москвы, прося их быть ему советниками и помощниками, и представлял этот умный и честный поступок, как "призыв к общему мнению, несогласный с правилами нашего правительства" (собственное выражение Закревского!), говорил, что или Голицыну или ему следует оставить службу. Государь велел ему сказать через князя Кочубея, что он с князем Дмитрием Владимировичем не расстанется. В следующем 1831 году события в Петербурге во время холеры еще более доказали неспособность Закревского. Наступила половина ноября 1831 года; он вздумал просить себе Андреевской ленты ко дню именин государя 6 декабря. Получив отказ, он подал в отставку в надежде, что его из службы не отпустят, но ошибся: отставка его принята; он был уволен в том же ноябре месяце, и Блудов назначен министром внутренних дел.

"Листок", No 19, 1864, 28 апреля, стр. 150--151;
No 20, 26 мая, стр. 157--159;
No 21, 23 июня, стр. 163--167;
No 22, 28 июля, стр. 169--171.

   

XI.
Письмо из Петербурга1 [в "Колокол". 1867].
[Чиновный Петербург в 1867 году].

1 Получив с величайшей благодарностью эту корреспонденцию, помещаем ее без всяких изменений с нашей стороны. -- Ред. ["Колокола"].

   В настоящую минуту в Петербурге идет ярая борьба между четырьмя партиями: а) ретроградами, б) константиновцами, в) конституционистами и г) олигархами. Взаимная ненависть между этими партиями достигла удивительных размеров...
   В 1861 году бразды правления находились в руках ретроградов, и Россия была весьма близка к перевороту; ретрограды, неумелые, оторопелые, не знали за что взяться: власть у них ускользала уже из рук...
   Константин Николаевич вызван был с острова Вайта; его подручники получили власть и с величайшей ловкостью воспользовались, во-первых, явлением в России, весьма обыкновенным во все времена, то есть пожарами; во-вторых, польским восстанием, вспыхнувшим необдуманно и весьма преждевременно...
   Константиновцы, еще до завладения ими браздами правления принимавшие самое деятельное участие в уничтожении гнусного крепостного права и в освобождении крестьян с землею, во время своего пятилетнего владычества (1861--1866) сделали весьма многое: они уничтожили телесные наказания, сократили срок военной службы, ввели судопроизводство гласное и открытое, уничтожили предварительную цензуру, дозволили журналам рассуждать о политических вопросах внешних и внутренних; наконец, хотели ввести реальное воспитание рядом с классическим, чтобы ни одна из этих двух систем, равно необходимых, не заглушала другую. Если посмотреть на константиновское пятилетнее управление со стороны, то невольно подумаешь: что за великие государственные люди и как правы журналы, поющие им постоянные акажисты (журналы эти, увлеченные златым красноречием Этих господ: "Голос" и "Indépendance Belge", про которую уже давно сказано: "qu'elle n'est ni belge ni indépendante") {[Что она ни бельгийская, ни независимая (фр.). Игра слов заключается в том, что название газеты в переводе: "Бельгийская независимость".]}.
   Константиновны издают в Брюсселе "Отголоски русской печати" под редакцией г-на Шедо-Ферроти (то есть барона Федора Ивановича Фиркса*), бывшего офицера путей сообщения и потому опытного в разных делах, но ничего не понимающего в делах государственных, в коих он столь наивно и забавно воображает себя докой... Он состоял агентом русского Министерства финансов в Бельгии, но вследствие неудовольствия на него Шувалова и ретроградов на днях вышел в отставку, уверенный, что Константин Николаевич не оставит его своим покровительством.
   Но, если смотреть вблизи и внимательно, тотчас раскусишь суть дела. Константиновцы люди умные, понимают необходимость преобразовать Россию и ввести учреждения либеральные, но, будучи вместе с тем людьми крайне самолюбивыми и властолюбивыми, они хотят на всю жизнь свою сохранить самодержавие, то есть самодурствовать по произволу. Введение законного порядка вещей они отсылают на будущее, после себя. Таким образом, все, что касается политики, преследуется строже и суровее, чем при самом Николае. Воришка, укравший платок из кармана, судится гласно; злодей, из корысти убивший или увечивший человека, предается суду присяжных, а честный гражданин, добросовестно желавший улучшить быт своей родины и соотечественников своих, не судится, а подвергается тайному допросу, пытке, побоям и, наконец, приговору жестокому, беспощадному. После выстрела 4 апреля сосланы на каторгу юноши*, не только ни в чем не виновные, но даже всегда восстававшие против всякой попытки убийства; сосланы они на каторгу для того, чтобы задать страха другим.
   Константиновцы разрешили журналам печатать обо удержания власти или для отмщения врагам они способны на всякую мерзость: пример тому -- ссылка Чернышевского, приговоренного к каторге на основании писем, очевидно фальшивых, поддельных. Дело Чернышевского ляжет темным пятном на царствование Александра II...
   Константиновцы разрешили журналам печатать обо всем, но, если какой-нибудь журнал скажет слово об унизительном состоянии, в каком находится русское духовенство, он получает предостережение; если он упомянет, что полицейская служба не состоит в большом почете, его запрещают на несколько месяцев. Константиновцы дали России земские учреждения, но, если какое-нибудь губернское собрание начнет серьезно относиться к своему делу, серьезно изучать причины общего безденежья, общей неурядицы, его распускают. "Даруем вам право свободно действовать, писать и говорить, но с тем условием, чтобы вы действовали, писали и говорили, как нам угодно!" Вот современная система константиновцев.
   После изгнания из министерства Головнина, столь блистательно не оправдавшего своей высокой умственной репутации, ныне между министрами шесть константиновцев: военный министр Дмитрий Милютин, человек замечательных способностей, отличнейший администратор, человек двуличный, под видом скромности исполненный тщеславия, под видом добродушия -- эгоист, под видом простосердечия -- ловкий придворный; князь Павел Павлович Гагарин, председатель Комитета министров, l'homme à toute sauce, {[Человек на всякий вкус (фр.)]} старик 80-летний, но еще довольно бодрый, очень умный, очень способный; язык его, язвительный и резкий, долго вредил его карьере, но он себя обуздал и сделался ловким придворным, тем более ловким, что важная представительность, навык светский и обхождение величаво-вежливое придают ему какой-то мишурный блеск характера мнимо независимого. Прочие четыре министра-константиновца -- люди малодаровитые и пустые: министр финансов Рейтерн, государственный контролер Татаринов, министр польского отделения Собственной канцелярии государя Набоков и морской министр Краббе, бывший адъютант Меншиков, который его употреблял с успехом... Бывший министр Царства Польского Николай Милютин ныне не что иное, как живой мертвец; это был человек замечательного ума, страшно властолюбивый, но одаренный блистательными способностями, он был главной пружиной освобождения крестьян с землей; это будет ему вечной славой в истории; он -- сочинитель устава земских учреждений; человек энергичный, характера резкого, часто неприятного, он вовсе чужд наружной мягкости своего брата Дмитрия, но зато чужд и его двуличности.
   Из прочих членов Комитета министров восемь ретроградов: начальник III Отделения граф Петр Андреевич Шувалов, в настоящее время главный коновод этой нелепой партии; наивный добряк принц Ольденбургский; старик Адлерберг, который уже несколько лет как умер, но его все забывают схоронить; бесконечный граф Панин, столь часто, но не блистательно являвшийся на страницах "Колокола"; министр почт граф Иван Матвеевич Толстой; министр государственных имуществ Зеленой, обязанный своей карьерой Муравьеву-вешателю, что делает излишней какую-либо характеристику, и председатели департаментов Государственного совета: законов -- барон Корф, государственной экономии Чевкин.
   Четыре министра принадлежат к партии попутного ветра, то есть исполняют должность политических флюгеров и, куда подует ветер, туда они кланяются и шаркают: министры внутренних дел -- Валуев, юстиции -- Замятнин, просвещения (или, правильнее, народного затемнения) -- граф Дмитрий Андреевич Толстой* и путей сообщения -- Мельников. Вице-канцлер граф Горчаков стоит особняком, и о нем я буду говорить особо.
   Партия ретроградов с горьким соболезнованием взирает на все реформы, более или менее неполно совершенные, но все-таки зачатые в последние десять лет. Идеал этой партии: блаженное (или, правильнее, блажное) николаевское время, время проделок Бенкендорфа, Дубельта, Алексея Орлова, время самодержавия тайной полиции, самоуправства губернаторов, обильных взяток, безгласного казнокрадства, цензуры и азиатского безмолвия.
   Принужденные в 1857 году разделить власть с константиновцами, совершенно ими устраненные в конце 1861 года, ретрограды в течение нескольких лет с яростью грызли надетые на них намордники и ждали удобного случая. Выстрел 4 апреля был этим случаем. Одиночный факт был выставлен политическим страшилищем, увлечение больного юноши превращено в какой-то огромный, всемирный заговор, и сделан верный расчет на легковерие государя, не одаренного от природы не только способностью вникать в предметы и читать в сердце человеческом, но даже и способностью рассуждать ясно и здраво о том, что делается вокруг него и что ему попадается на глаза. Александр Николаевич всегда верит всему, что ему говорят, и кто его чаще видит, гот имеет и более влияния. Сверх того, как все люди слабые, он чрезвычайно страшится, чтобы его не почли слабым, и весьма ревнив к своей самодержавной власти. Он не имеет довольно ума, чтобы понять, что один человек не может править империей и что самодержавие всегда и везде не что иное, как владычество нескольких лиц, более или менее лукавых, которые, преклоняясь перед государем, держат его в своей опеке, а часто и в железных тисках.
   В течение десяти лет должность главного начальника III Отделения занимал князь Василий Андреевич Долгоруков, человек бездарный и тупоумный, но вовсе не злой, мягкий характером, весьма вежливый в обхождении, джентльмен в своем обращении со всеми. Ретроград по своим мнениям, послушный советам коновода ретроградов графа Панина, Долгоруков весьма не сочувствовал реформам, но не имел ни довольно ума, ни довольно характера, чтобы стать им поперек на пути. Он мечтал своим вежливым обхождением облагородить тайную полицию, то есть мечтал превратить грязь в бланманже -- заблуждение довольно забавное! Ретрограды с большим лукавством воспользовались эпизодом 4 апреля; Долгоруков являлся им орудием плохим, недостаточным; одни хотели заменить его Муравьевым-вешателем, но этого боялись даже его единомышленники; он имел притом много врагов. Другие хотели назначить Чевкина, но рассчитали, что он в два месяца со всеми перессорится; третьи -- Панина, переименовав его в генералы от кавалерии {Панин, в числе прочих полоумных свойств своих, воображает себя полководцем и во время Восточной (Крымской. -- Изд. "Новости") войны занимался для своего собственного удовольствия составлением проектов военных действий.}, но поняли, что это значило бы уже играть в совершенно открытую игру, значило бы разом обнаружить свои истинные стремления, и потому решились назначить графа Петра Андреевича Шувалова, человека средних лет (он родился в 1827 году) и менее известного, чем Панин, этот полоумный Агамемнон ретроградов. Следствие по делу 4 апреля вверили Муравьеву в том убеждении, что он из мухи сделает слона, и в надежде по окончании следствия отбросить в сторону этого тигра, не довольно ручного.
   Шувалов не одарен большим умом, но вовсе не глуп: он хитер, ловкий придворный, но не имеет не только способностей государственного мужа (какие он в себе воображает на основании своего баснословного самолюбия и необузданного властолюбия), но еще лишен настоящего политического такта; ловкий при дворе, подобно отцу своему обер-гофмаршалу, он в политике близорук: умственный кругозор его ограничен; он льстит себя несбыточной надеждой в возможности силой подавить требования века и дать отпор неотразимому духу времени. В нем под лоском навыка светского, под блеском мишуры салонной много свойств аракчеевских: бездушие, жестокость, алчная жажда к власти неограниченной, бесконтрольной; он спит и видит сделаться Аракчеевым Александра II и быстро стремится к своей цели... Ему много вредит жена его (урожденная Черткова, вдова графа Михаила Орлова-Денисова), женщина ума ограниченного, самонадеянности невероятной, чванная, мелкосамолюбивая, сварливая; она ему делает много врагов...
   Шувалов в 1861 году был вторым начальником III Отделения, допрашивал и мучил Михайлова, но вскоре провалился политически во время волнений между петербургскими студентами: прискакав к университету с пожарными трубами, он сделался смешным и потерял место. Три года спустя старая приязнь отца его с Валуевым доставила ему должность остзейского генерал-губернатора, а эпизод 4 апреля, ловко эксплуатированный, открыл ему возможность стремиться в Аракчеевы. В первое время его разладица с Муравьевым-вешателем бросала на него весьма выгодную тень, но все это было не чем иным, как столкновением личных властолюбий: Шувалову было досадно, что не ему поручено следствие, а Муравьеву было горько, что начальником III Отделения сделали не его, а человека тридцатью годами моложе. Вскоре Муравьев умер, а между тем к Шувалову и предводимым им ретроградам приспела помощь неожиданная... Цесаревна Мария Федоровна, хотя не красавица в полном смысле слова, но женщина необыкновенно приятная лицом, взглядом, обхождением, разговором, женщина очень умная, но властолюбивая и совершенно преданная понятиям ретроградным. Отец ее, Датский король, преисполнен аристократической спеси, ненависти к либерализму и к современным идеям, а мать, родом из этого Гессен-Кассельского дома, который разбогател в XVIII веке, продавая своих подданных в английскую армию: за солдата, который возвращался увеченным, платилось столько-то процентов прибавки, а за солдата убитого или умершего платилась еще большая прибавка. Гофмаршалом двора цесаревны находится Владимир Скарятин, двоюродный дядя Шувалова, сын Якова Федоровича Скарятина*, одного из убийц Павла и шарфом которого Павел был задушен.
   Зато Шувалов и разгулялся! Без его согласия Валуев не смеет назначить ни одного губернатора. В последнее время губернаторами все назначаются люди богатые: в Харьков -- Дурново, чрезвычайно богатый по своей бабушке (из рода Демидовых); в Симбирск -- старший сын Орлова- Давыдова; в Петербург -- личный друг Шувалова, граф Николай Левашов, человек ума недальнего, совершенно бестактный, характера невыносимого, злой, раздражительный, вечно злобствующий, он хуже самого Чевкина, которого прозвали "еж в генеральских эполетах". Губернатором в Казань назначен один из Скарятиных, двоюродных дядей Шувалова (их не должно смешивать со Скарятиным -- вестовиком, борзописцем олигархов).
   После 4 апреля между двумя ретроградами происходил следующий разговор: "Надобно теперь государя вывести с ошибочного пути, по которому он шел столько лет: что за реформы, что за глупая гласность, к чему все эти сделки? Ведь прежде жили без них". "Вы правы, -- отвечал другой, -- но зато Шувалов примется за дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут нам жужжать в уши реформами". "Ну, а как государь будет упираться?" -- "Не бойтесь: Шувалов сумеет его держать в руках; по струнке пойдет, голубчик".
   И точно, голубчик идет по струнке: Шувалов царствует. Друга своего Грейга он назначил товарищем министра финансов, но это лишь для виду. Грейга предназначает Шувалов в морские министры, когда сделает шах и мат Константину Николаевичу, а в министры финансов он прочит своего двоюродного брата, графа Петра Григорьевича Шувалова, женатого на Гагариной, который финансовыми статейками в разных журналах явно доказал и свою умственную неспособность и свое незнание финансового дела, того самого Петра Григорьевича Шувалова, который в последние годы жизни императрицы Александры Федоровны заведовал расходами двора ее. Теперь Шувалов (Аракчеев) прогнал товарища министра юстиции Стояновского; на место его он посадил своего приятеля, графа Константина Палена, и очень озабочен старанием удалить Дмитрия Милютина и заменить его киевским Безаком, в товарищи которому по Военному министерству он прочит своего друга, графа Владимира Бобринского (старший брат которого женат на сестре Шувалова). Папеньку своего он прочит в министры двора, когда схоронят давно умершего старика Адлерберга; родного брата своего, графа Павла, женатого на Белосельской, он прочит в московские генерал-губернаторы, а шурина своего, графа Александра Бобринского, в статс-секретари Комиссии принятия прошений. Таким образом он надеется "обшуваловить" всю Россию.
   Нахальство этого временщика неслыханно: подобного не бывало со времени Аракчеева. В одном из заседаний Совета министров он, опираясь на слова "Рескрипта 13 мая", где сказано "об удалении чиновников неблагонадежных", объявил, что ему, как начальнику тайной полиции, лучше всего будто бы известны свойства и направление каждого лица и потому, дескать, "следует ему предоставить право увольнять по его благоусмотрению чиновников всех ведомств". Некоторые министры для сохранения своих мест подчинились бы этому нахальному требованию, но Константин Николаевич, как брат царский, Горчаков, как старик, и Дмитрий Милютин, как министр самостоятельный, восстали против, и дерзкая попытка временщика осеклась до поры до времени.
   Ретрограды весьма неблагосклонно смотрят на земские учреждения. Их усилиями оттянуто во многих губерниях утверждение губернаторами уездных смет. Между тем они составили закон, утвержденный Государственным советом и подписанный государем 21 ноября, по которому земским собраниям запрещалось налагать подати по части промышленности выше известной нормы. Нельзя отрицать, что невозможно предоставлять каждому уездному собранию право утверждать налоги, но, во- первых, право это следовало бы перенести в собрания губернские; во-вторых, несправедливо давать закону обратное действие; в-третьих, невозможно и нелегко было уничтожать 21 ноября раскладки, долженствующие войти в силу 1 января. Но ретрограды знали чего хотели. За невозможностью отменить закон о земских учреждениях они хотели по крайней мере сделать его неудобоисполнимым, поставить земские учреждения в положение неисходное, заварить всеобщую кашу, а потом свалить всю вину на земство, аки будто бы непокорное. Это все равно что, приковав человека к стене, упрекать его, зачем он отказывается от прогулки.
   Там, где губернаторы -- люди вежливые, характера мягкого, с тактом, обошлось без столкновений между ними и земством. Например, в Москве, где генерал-губернатор князь Владимир Долгоруков, хотя человек ума самого ограниченного, но мягкий и вежливый, земское собрание вежливо просило правительство об отменении закона 21 ноября. Не то было в Петербурге. Злой, вечно раздраженный, вечно злобствующий и бестактный граф Левашов в короткое время уже успел перессориться со всеми. При открытии собрания 2 января он произнес речь самую дерзкую, самую нахальную, в коей он тоном раздраженного школьного учителя читал наставления членам земства, как школьникам. Присылаемые к нему на утверждение сметы и прочее он возвращал с заметками дерзкими, почти грубыми, и тем сильно раздражил собрание. Председатель собрания, губернский предводитель граф Орлов-Давыдов, человек тупоумный, чванный, надутый, неповоротливый и не имеющий ни малейшего влияния; но председатель губернской управы, Николай Федорович Крузе, человек очень умный и вполне почтенный. Он был цензором лет десять тому назад и уволен за то, что не притеснял писателей и не давил мысль человеческую. Бескорыстие его всем известно. Родство его с Мухановым (он женат на Альфонской, родной племяннице Муханова, что на Висле бывшего) давало ему возможность получить выгодное место: он не хотел продавать своей совести, хотя болен и имеет детей. Несколько лет тому назад правительство предлагало ему издавать журнал за границей, назначая большой оклад: он благородно отказался. Это человек замечательный и по уму своему, и по высоким свойствам души. Он старался смягчить сношения и предупредить столкновение, но собрание было по справедливости недовольно Валуевым, который по приказанию своего нынешнего барина Шувалова из 26 ходатайств земской управы перед высшим правительством имел дерзость возвратить 12 с невообразимым отзывом, что "не считаю нужным давать им дальнейший ход". Если принять в соображение: 1) что под словом "высшее правительство" здравый смысл заставляет разуметь государя, а не г-на Валуева; 2) что в самом рескрипте 13 мая, этом арсенале стародуров, предписано "обращать особенное внимание на ходатайства земства и вообще на местные потребности и нужды"; 3) что г-н Валуев не имел права поступать самодержавно -- то его выходки являются прямым посягательством на власть царскую. Валуев, как известно, флюгер, направляемый ветром придворным, и в настоящее время он покорно повинуется Шувалову. Справедливое неудовольствие собрания было превращено в истинное и весьма понятное раздражение нахальством и грубостью санкт-петербургского губернатора графа Левашова. Губернская управа в своем докладе собранию предложила, должна была и не могла не предложить на основании 11 статьи положения о земских учреждениях, принести Сенату жалобу на министра внутренних дел. Меньшинство собрания, угодники правительства, своей оппозицией этому законному предложению и другому, столь же законному, -- признать, что закон 21 ноября, как и все законы, обратного действия иметь не может, еще раздражили большинство собрания. В этом меньшинстве особенно смешон и жалок генерал-адъютант Философов, барин, принимающий свою салонную болтовню за ум, а пошлые шутки за остроумие; его бездарность уже доказана тем, что он был воспитателем великих князей Николая и Михаила Николаевичей...
   Тогда в собрании сделано было предложение -- просить правительство о пересмотре закона 21 ноября через выборных от земства всех губерний. Это был единственный логический исход из этого дела, и можно наверно сказать, что без созвания Земского собора Россия никогда не устроит своих финансовых дел и никогда не возвратит себе своего прежнего политического значения. Это предложение, разумное и дельное, было внесено графом Андреем Павловичем Шуваловым, двоюродным дядей Аракчеева II (или Петра IV, как прозвали Шувалова-жандарма)*. Граф Андрей Павлович, один из богатейших людей России, зять покойного фельдмаршала Воронцова, человек вполне честный, энергический и всегда себя державший в отношении ко двору самым независимым и благородным образом {Младший брат его, также помещик богатейший, граф Петр, женатый на Нарышкиной, был санкт-петербургским губернским предводителем с 1857 по 1863 год. Он человек умный, честный, но совершенно бесхарактерный, и все очень забавлялись в 1860 году боязнью Панина, трепетавшего при мысли, что приезжие из губерний дворяне съезжаются для беседы у графа Петра Павловича.}.
   В положении о земских учреждениях именно сказано, что недоразумения между ними и министром разрешаются первым департаментом Сената, но Валуев сильно рассердился, узнав, что собрание приносит на него жалобу в Сенат, то есть исполняет закон. Что же касается до его графского величества Петра IV, то можно себе вообразить бешенство этого временщика при известии о предложении, сделанном собранию его дядей о созвании гласных из всех губерний. Он полетел к государю, наврал ему с три короба всякого вздора, напугал его (что весьма легко сделать: Александр Николаевич везде видит революцию и трепещет перед нею), одним словом, послушный и покорный ему, государь согласился на все. Велено: собрание распустить, Петербургскую губернию лишить земских учреждений, Крузе отставить от службы. Эти нелепые повеления объявил собранию граф Левашов с нахальным видом, нахальным тоном и в резких выражениях. Собрание земства, то есть выборных людей самого образованного и самого многолюдного из городов России, разогнали, словно толпу пьяных, буйствующую перед кабаком, а Санкт-петербургскую губернию лишили земских учреждений точно так, как сажают школьников на хлеб и на воду.
   Негодование всеобщее... радуются лишь ретрограды, скорбящие о николаевском времени; особенно радуются чиновники и сановники о возвращении блаженного времени безгласности, взяток и казнокрадства.
   Сверх того велено: графа Андрея Шувалова выслать на три года за границу; Крузе сослать на три года в Оренбург, чтобы удалить его от друзей... Сослать графа Андрея Шувалова в губернию не хотели: боялись, что его огромное богатство и энергия характера приобретут ему там большое влияние; за границей же он не опасен: ничего не напечатает... Крузе, человека очень умного, весьма способного и высокочестного, но бедного, ссылают в дальнюю губернию, потому что жизнь его там будет обставлена неудобствами, неприятностями и материальными лишениями для него и для его семейства. Нечего сказать, у Петра IV ума немного, но лукавства бездна! Однако согласились сослать Крузе вместо Оренбурга в деревню. Но что великолепнее всего, это повеление передать бумаги и суммы земства в те учреждения, где они находились прежде. Государь и опекун его Шувалов не размыслили, бедные, что из этих учреждений некоторые уже закрыты и не существуют более!!! Как же им передавать бумаги и деньги?..
   Что за ерунда, что за ералаш!..
   Новое доказательство, что Александр Николаевич сам не понимает, что подписывает и что приказывает с чужого голоса. Принятые правительством меры оправдывает лишь один журнал "Nord", журнал, похвалы которого в глазах порядочных людей хуже всякой брани.
   Ретрограды нимало не заботятся скрывать своих целей: они громко говорят о необходимости пересмотра положения о земских учреждениях, чтобы обратить управы в прежние земские правления, а собрания сзывать лишь для выбора членов управы; они говорят о наложении на крестьян особых податей для вторичного вознаграждения прежних помещиков, о предоставлении судам, а в некоторых случаях губернаторам и даже исправникам права за некоторые проступки наказывать простолюдинов определенным количеством розог; наконец, и прежде всего, о восстановлении цензуры.
   Петру IV хотелось иметь свой журнал, потому что "Северная Почта" не пользуется ни малейшим авторитетом и возбуждает общий смех. За продажными журналистами дело не стало бы, но всякий человек, не совсем лишенный здравого смысла, понимает, что подобный порядок вещей, если бы он был введен, не простоит долго, а поведет к перевороту, и между писателями не совершенно бездарными не нашлось ни одного, который бы счел выгодным и неопасным для своей будущности продать перо свое на подобные затеи. Петр IV основал газету "Народный Голос", исполненную всякой бессмыслицы и галиматьи: говоря пошлым языком кабаков, она мнит вести речь народную. Эта газетка судит о народе из передней III Отделения и не понимает вовсе ни ума, ни могущества народа русского. Впрочем, эта газетка до такой степени опошлилась, что и Петр IV от нее отрекается: ей уже дано предостережение, и "Nord" уверяет, будто "Народный Голос" не служит никому официозным органом.
   Этот "Nord" сам забавен своей пошлостью: он печатает все, что ему присылается из III Отделения. Дают земские учреждения -- "Nord" восторгается и умиляется перед мудростью правительства; закрывают земское собрание -- "Nord" опять кричит о мудрости правительства. Между своими сотрудниками "Nord" имеет г-на Скрипицына, старого охотника до особенных путей, и двух странствующих по Европе наблюдателей: г-на Юрия Маврина и г-на Моллера; последний под псевдонимом "Адека" печатает корреспонденции в "Русском Вестнике". В Петербурге один из корреспондентов "Nord", Катакази, официально служащий при вице-канцлере, сын того сенатора, который принужден был оставить должность попечителя Харьковского университета за то, что сходился во вкусах с г-ном Скрипицыным. Ныне он занимает старшее кресло в первом департаменте Сената, чем обязан Замятнину, шурин которого Неклюдов женат на его дочери. Сын Катакази -- достойное чадо родителя своего.
   О Валуеве много говорить нечего: внимательно угождая всегда тем, кто имеет перевес при дворе, он, временно посаженный в министерство, держится на нем вот уже шесть лет и просидит еще, потому что всякий временщик и всякая преобладающая партия будут иметь в нем своего подручника. Ума недальнего, но весьма начитанный, трудолюбивый, умеющий хорошо говорить по-русски, что для старых членов Государственного совета столь же поразительно, как если бы им ввели слона в заседание, Валуев, высокого роста, осанистый, сановитый, изысканно одетый, с головой высоко поднятой, с речью важной, умеет самым величавым образом усердно во всем угождать временщикам и людям ему нужным.
   Министр юстиции Замятнин -- тот же Валуев, переложенный на пошлую прозу. Он вовсе не имеет сановитости и величавости Валуева, но такой же придворный угодник. Возведением своим в министры он обязан тому, что был товарищем министра, а это место получил он при Панине... Этот последний, деспот и причудник, знал, что Замятнин будет ему во всем послушен и, кланяясь, будет усердно исполнять всякие его повеления. Между тем начались реформы. Панин был удален за то, что противился уничтожению телесных наказаний. Замятнин заступил на его место и, видя власть в руках константиновцев, содействовал реформам; теперь власть в руках Петра IV и Замятнин сделался шуваловцем. Он взял было себе в товарищи настоящего юриста, Стояновского, но, когда Петр IV заметил ему, что магистратура составлена дурно, не холопствует, держит себя независимо, Замятнин с дивной наивностью отвечал: "Да ведь выбирал людей не я, а Стояновский"... Тотчас Стояновского сдали в кладовую (то есть в Сенат), а на место его назначен приятель Петра IV, граф Константин Пален, ретроград и остзеец.
   Граф Панин, потеряв портфель юстиции, всюду совался для получения места и по смерти Блудова назначен начальником второго (то есть законодательного) Отделения Собственной [Е.И.В.] канцелярии. Можно себе вообразить, какие проекты законов способна породить колобродная голова графа Виктора Никитича?.. Он -- ближайший и доверенный советник Петра IV, наущатель на все меры ретроградные, жестокие, нелепые и прочие... Впрочем, как часто бывает с людьми ума расстроенного, он иногда очень хитер: во время каракозовского дела, слушая речь защитника г-на Кобылина, он проливал слезы. У одного из членов Государственного совета спросили впоследствии, что это значит. Тот отвечал: "Теперь никто уже не вправе будет сказать государю, что граф Панин противится реформам, сделанным его величеством: эти реформы так пленили его, что извлекают из глаз его слезы умиления". Обеспечив себя таким образом, он будет писать проекты законов, какие ему вздумается.
   Барон Модест Корф, во всю жизнь свою бегавший за министерским портфелем, каким бы то ни было, после Одиссеи многолетней и неудачной, поймал наконец место вроде искомого им... Ныне три года, что он председательствует в департаменте законов Государственного совета. Человек довольно умный, хорошо воспитанный, хорошо образованный, до невероятности искательный, он неутомимо добивается наград, отличий и прочего. Покойный князь Илларион Васильевич Васильчиков говаривал: "Корф, когда благодарит за полученную награду, тут же, кланяясь, испрашивает другую". Способностей государственных он не имеет, но считает себя гением; всегда был ретроградом и ныне, на исходе седьмого десятка лет своих, еще пуще прежнего боится всяких реформ, в особенности двух: уничтожения чинов и преобразования Государственного совета.
   Министр просвещения и обер-прокурор Синода граф Дмитрий Андреевич Толстой, человек очень умный, с обширными познаниями, трудолюбивый, ловкий, искательный и, можно так выразиться, "иезуит православия". Воспитанник Лицея и товарищ Головнина, он в молодых летах был введен этим последним в круг близких людей великого князя Константина Николаевича и был директором канцелярии Морского министерства. Он не ужился с Головниным, который самодержавствовал при великокняжеском дворе. Имея привычку, если хотел удалить кого-нибудь, спускать его в гофмейстеры ко двору государя, Головнин то же сделал и с Толстым, когда константиновцы забрали себе в руки власть в конце 1861 года. Толстой, снедаемый честолюбием и жаждой деятельности, не мог, праздно сложа руки, разгуливать в гофмейстерском мундире. Не видя в то время возможности поймать министерский портфель, он вздумал сделаться обер-прокурором Синода. Это важное место занимал генерал-адъютант Ахматов*, николаевец, ничтожный и пустейший, в молодости своей обязанный флигель- адъютантством своей репутации благочестия, а репутацией благочестия обязанный дружбе своей с Андреем Муравьевым, как известно, охотником бродить особенными путями. Присутствие Ахматова в Синоде было скандалом. Товарищ Ахматова князь Сергей Николаевич Урусов, человек прямой, честнейший и благороднейший (о нем я буду говорить далее), не желал быть обер-прокурором Синода. Граф Дмитрий Толстой для получения этого места написал книгу, весьма замечательную и
   чрезвычайно богатую фактами "Le Catholicisme Romain en Russie"*, и назначен был обер-прокурором. Политических убеждений он не имеет, а всегда идет по направлению ветра. Когда ретрограды воспользовались событием 4 апреля для завладения властью, за невозможностью прогнать разом всех константиновцев, они поспешили удалить из министерства одного из самых влиятельных из них, и если не всегда самого практичного, то по крайней мере самого предприимчивого и самонадеянного -- Головнина. Ретрограды посадили на министерство Толстого, зная, что у него и с Головниным, и с великим князем есть старые счеты; сверх того, они уже видели, что он по Синоду усердно угождает ханжеству императрицы, которая, все более изолируясь от людей и от общества, через то все менее и менее может знать и потребности России, и направление общественного мнения. А между тем все-таки императрицу менажировать нужно: всегда может сказать свое слово.
   Министр почт и телеграфов граф Иван Матвеевич Толстой, по уморительной надменности своей получивший прозвище "Павлин Матвеевич", являет в особе своей яркое сочетание полнейшей неспособности и политического тупоумия и самонадеянности презабавной. В 1838 году, за несколько месяцев до отъезда цесаревича (нынешнего государя) в путешествие по Европе, Иван Матвеевич был болен горячкой. Двоюродная сестра его, графиня Екатерина Федоровна Тизенгаузен, приятельница тогдашней императрицы, рассказывала везде, что он в бреду горячки все пел "Боже, царя храни". Вот, дескать, как юноша предан царю своему! Его назначили к цесаревичу секретарем по иностранной переписке, а по возвращении из путешествия --- шталмейстером к цесаревичу. Александр II боится умных людей и терпеть их не может: общество их стесняет его, как настоящее бремя. Можно посудить, как он полюбил Ивана Матвеевича и сделал его своим ежедневным собеседником. По восшествии на престол он его навязал Горчакову в товарищи, но ловкий вице-канцлер через три года умел сбыть Толстого с рук, испросив ему пожалование в обер-гофмейстеры, а первые придворные чины по этикету несовместимы со званием министерского товарища. Толстой захотел сам сделаться министром и сделался министром почт: место чрезвычайно важное в правительстве самодержавном, потому что тут перлюстрация писем, следовательно, полная возможность мирволить друзьям, вредить врагам и вообще обделывать всякие делишки. Неспособность его в управлении доходит до исполинских размеров: почтовая часть в России в совершенном расстройстве, в ней полная неурядица, и высокая неспособность Ивана Матвеевича недавно награждена графским титулом.
   Министр путей сообщения Мельников слыл прежде, неизвестно почему, весьма хорошим администратором и врагом злоупотреблений, но со времени поступления его в министерство* ясно, что он продолжает старую, весьма известную систему ведомства путей сообщения. Все по-старому, то есть... В вашем "Колоколе" об этом напечатана была в прошлом году весьма любопытная статья.
   Муравьев-вешатель, в бытность свою министром государственных имуществ, искал себе товарища и, боясь красных, взял на эго место Зеленого, в сущности серовато-бесцветного. Зеленой наследовал после своего дикого патрона звание министра государственных имуществ и всеми силами старается продлить существование этого ведомства, которое после закона 19 февраля 1861 года -- настоящий анахронизм. Но если существование этого ведомства для России вредно и убыточно, зато оно весьма выгодно для Зеленого и его чиновников.
   Говоря о министрах, следует упомянуть о государственном секретаре князе Сергее Николаевиче Урусове*. Это -- личность в высшей степени почтенная. Ум ясный, бескорыстие примерное, отчужденность от всяких интриг, прямизна неуклонная и в словах, и в поступках, совершенная независимость характера и воля твердая, скрытые под формами самыми мягкими и ультра- вежливыми. Юрист по страсти, он долго служил обер-секретарем в московском Сенате; общественное мнение требовало его в обер-прокуроры, но министр юстиции Панин, враг характеров независимых, слышать не хотел о том, а между тем Урусов поставил себя на такую ногу, что и обер-прокуроры и сенаторы в делах казусных прибегали к нему, и мнение скромного обер-секретаря иногда решало дела, имея более веса, чем целые департаменты сенаторов. Чуждый интригам, Урусов оставался вдали от Зимнего дворца; но за него стала хлопотать без его ведома его сестра, умная, милая и ловкая Анастасия Николаевна Мальцева*, и выдвинула своего брата. Он мог быть обер-прокурором Синода, но не захотел иметь дело с духовным сословием, в среде коего еще более интриг и дрязг, чем между мирянами. Интриганы не любят Урусова, плуты его ненавидят, но все уважают человека, который при дворе остался прямым и независимым.
   Теперь поговорю о конституционистах и об олигархах.
   Конституционисты хотят конституции безсословной. Они убеждены, что нынешние дворяне много выиграют в уничтожении устарелых перегородок, разделяющих сословия. Дворянство в России столь многочисленно, что за малыми исключениями вся образованная интеллигенция к нему принадлежит; для самих дворян будет и почетнее, и в политическом отношении гораздо выгоднее быть обязанными своим участием в делах государственных не слепому случаю рождения, а сознательному выбору своих сограждан без различия сословий. Партия конституционистов имеет своим органом "Московские Ведомости"*, которые с большой осторожностью и никогда не произнося даже слова "конституция" стремятся к этой цели. Странно, по-видимому, что эта партия не может себе найти другого журналиста, как вечно беснующийся Катков, которому непременно нужно вечно лаять и всегда кого-нибудь кусать, который в своих наездах всегда идет далее самого даже правительства и всякого, кто не разделяет его мнения, объявляет государственным преступником и даже изменником отечеству. Но выбор конституционистами "Московских Ведомостей" объясняется местными обстоятельствами. Конституционисты равно ненавистны обеим партиям, перемежающимся у кормила правления: и ретроградам и константиновцам; ретрограды не хотят конституции вовсе, никогда и нигде; константиновцы перестраивают, правда, государственное здание на конституционный лад, но хотят на все время своей жизни сохранить самодержавие, не замечая, что намордник этот уже сгнил, а нового никак не сделаешь. Если бы конституционисты учредили свой журнал, его бы задушили ранее года, а "Московские Ведомости", эту столь доходную оброчную статью университета, уничтожить нельзя. Можно, пожалуй, переменить редактора и вместо вечно беснующегося Каткова посадить какого-нибудь писачишку мармеладного, но что же выйдет? Через несколько месяцев мармеладный господин будет заменен человеком деятельным, да еще, пожалуй, и с большим тактом, чем Катков.
   В прошлом году Катков прочитал слишком уже резкие нотации великому князю Константину Николаевичу и Валуеву; его от редакции отставили; преемник его отказался помещать политические статьи. Невозможно же, в самом деле, Москве с ее 350000 жителей, Москве, нравственному, промышленному и политическому средоточению России, остаться без политического журнала? Негодование москвичей принудило правительство отступить на попятный двор: великий князь и Валуев остались, как говорится, с носом...
   С тех пор обстоятельства переменились. Главные русские фабриканты, оппоненты принципов свободной торговли, захотели иметь свой орган. Они знали, что Иван Сергеевич Аксаков неподкупен, но знали также, что он разделяет их мнение в пользу тарифов, и убедили его издавать журнал "Москва". В Петербурге этому обрадовались по двум причинам: во-первых, ввиду близкого возникновения восточного вопроса многочисленные связи Аксакова с болгарами, сербами, галицийцами и даже чехами могут быть весьма полезными России; во-вторых, журнал "Москва" будет держать Каткова в постоянном страхе перед петербургскими властями; и точно, Катков стал гораздо умереннее; теперь вздумай-ка он совершить по-прежнему гайдамацкий наезд -- тотчас его отстранят, а первопрестольная столица без журнала не останется, благо есть "Москва". Аксаков силен своими связями: жена его, бывшая фрейлина императрицы, бывшая воспитательница великой княжны Марии Александровны, и тесть его, Федор Иванович Тютчев, друг вице-канцлера, приятель многих влиятельных лиц, имеют сильную поддержку при дворе. Сверх того, Аксаков знает, что как бы великий князь, Валуев и прочие ни сердились на него, журнал его едва ли запретят, потому что это значило бы им наложить руки на самих себя, расчистив путь наездам своенравного и дерзкого Каткова. На днях Аксаков и его друзья заказали панихиду по кандиотам, столь геройски павшим при защите Аркадионского монастыря*. Вице-канцлер, на старости лет уже начинавший выживать из ума и сделавшийся трусом, хотел было воспрепятствовать служению панихиды; Аксаков напечатал статью, за которую получил предостережение*, но Иван Сергеевич, хорошо зная силу и могущество свое, отвечал три дня спустя другой, превосходнейшей статьей, где он нелепую систему предостережений разобрал, как говорится, по косточкам.
   Партия олигархов состоит из многих крупных землевладельцев, некоторых капиталистов и небольшого числа их клиентов и блюдолизов. Она хочет такой конституции, в которой вся власть была бы сосредоточена в руках людей богатых: дворянство стояло бы отдельным сословием с особыми правами перед прочими сословиями; крестьяне были бы совершенно устранены от всякого участия в выборах, выборные должности были бы безвозмездными и, следовательно, доступными лишь людям богатым; наконец, из двух палат или дум одна была бы составлена из членов потомственных. Само собой разумеется, что все эти стремления не высказываются явно, а тем менее печатно, но они под покровом известных принятых фраз составляют суть желаний олигархов, которые особенно возмущаются мыслью о равноправности с крестьянами, своими бывшими крепостными. Недавно на обеде в Симбирске, данном по случаю открытия гимназического пансиона, один из дворян, говоря о своем сословии и о крестьянах, воскликнул: "Гусь свинье не товарищ!" Идиот, произнесший эти слова, должен быть весьма симпатичным газетке "Весть".
   Долгое время партия эта, обильная людьми богатыми, но крайне бедная людьми способными, добивалась иметь журнал и писателей. Наконец, она принуждена была взять писак вне своего круга и основала газетку "Весть", подлую и смешную. Нашелся Скарятин, человек занимавшийся делами в Сибири... Товарищем Скарятина в редакции был Юматов (третьего дня с ним расставшийся); Юматов, под псевдонимом "Китти", писал о светских балах и праздниках статейки, имевшие огромный успех в кругу горничных и буфетчиков...
   Газета "Весть" была основана в 1862 году на деньги некоторых из олигархов: нынешних петербургских предводителей, губернского -- графа Орлова-Давыдова и уездного -- князя Петра Никитича Трубецкого; царскосельского предводителя Александра Платоновича Платонова (сына известного князя Зубова), Николая Александровича Безобразова и других. Безобразов*, человек весьма неглупый, с познаниями, но решительно помешанный на дворянстве; ему все мерещится какая-то небывалая русская аристократия, он пишет о "вековых" правах русского дворянства, которое еще сто пять лет тому назад секли публично, а с тех пор секут втихомолку в тайной полиции. Граф Орлов-Давыдов считает себя умным человеком, потому что учился в Эдинбургском университете и посещал Вальтера Скотта в замке Абботсфорд; тяжелый, умственно-неповоротливый, чванный, надутый, он обладает несчастной страстью произносить скучнейшие спичи. Князь Петр Никитич Трубецкой не имеет ни ума, ни дара слова, но "выйдя замуж" за богатую княжну, он состоит под ее опекой; она, крошечная ростом, но исполин честолюбием, непременно хочет играть роль, и цель ее -- иметь в Петербурге влиятельный политический салон.
   Впрочем, большая часть крупных землевладельцев и капиталистов находит олигархические стремления нелепыми и принадлежит к партии конституционной.
   Олигархи и с ними на этот раз заодно и вся ретроградная партия общими дружными усилиями стараются замять дело о подделке кредитных билетов в обширном размере*, дело, в которое замешано несколько помещиков, в том числе богатый помещик Екатеринославской губернии Иван Абрамович Шахов и двое бывших уездных предводителей: изюмский -- Сонцов, и бахмутский -- Гаврилов. Судебный следователь Изюмского уезда Лещинский, прекрасно действовавший в этом следствии, боясь мщения, перешел на службу в другую губернию, но лишь только прибыл туда, умер отравленным! Дело это докладывал в харьковской уголовной палате товарищ председателя Цветков, человек честный, и он потом поспешил уехать из Харькова, где ему угрожали смертью. Харьковская уголовная палата не польстилась на подкуп, не убоялась угроз и всех подсудимых приговорила к каторге. Губернский прокурор Браилко также действовал прекрасно. Но теперь дело перешло в Сенат, и там его будут всеми силами стараться перевернуть или замять...
   Надобно теперь сказать несколько слов о славянофилах*. Вы жили в Москве двадцать лет тому назад, вы помните, что при всех своих увлечениях, странностях, подчас и юродствах славянофилы принесли огромную пользу России тщательной и честной разработкой многих вопросов. Когда в 1858 году эпоха действий и реформ заменила эпоху кабинетных работ и словесных прений, славянофилы пристали к константиновцам и честно помогли им совершить дело освобождения крестьян с землей, тогда как олигархи до сих пор еще не могут опомниться от отчаяния, что две трети их соотечественников не были осуждены на голодный пролетариат. В ряды константиновцев вступили: князь Владимир Александрович Черкасский, самый способный из славянофилов, но не самый разборчивый, потому что во время его управления в Варшаве департаментом внутренних дел "Дневник Варшавский" продолжал подлейшим образом клеветать и на польскую эмиграцию, и на русскую; Юрий Федорович Самарин, один из способнейших между славянофилами и, бесспорно, самый злой из них; Александр Иванович Кошелев, которого никак нельзя назвать "невинным", потому что он разбогател на откупах. Но Иван Сергеевич Аксаков остался в стороне: мнения его иногда достигают до пределов юродства, но непоколебимая независимость характера не допускает его ни до малейшей уступки.
   Вице-канцлер князь Горчаков не принадлежит ни к какой партии: он стоит особняком. Старец семидесятилетний, здоровье его, никогда не бывшее очень крепким, приметно разрушается; в последние годы он удивительно переменился и упал духом. Кипучая деятельность зрелого возраста, так сказать, метавшаяся во все стороны и доходившая до того, что во время пребывания (1827--1832) поверенным в делах во Флоренции его прозвали "Le surchargé d'affaires de Russie" {[Каламбур: "chargé d'affaires de Russie" -- поверенный по делам России; "surchargé" -- перегруженный делами России].}, уступила место полнейшему упадку духа. В настоящее время старик лишь о том заботится, чтобы мирно дожить век свой на министерстве злачном и покойном, избегая всяких забот, всякой войны, всякой конституции, но сохраняя и за собой и за правительством марево либеральности, и безмятежно беседовать с хорошенькими барынями, что весьма любит "князь Сердечкин", как называют старика вице-канцлера. Он особенно прославился своими резкими депешами к Англии и Франции в 1863 году по поводу польского восстания, но депеши эти им были пущены уже в то время: 1) когда Тотлебен заверил его, что Кронштадт достаточно укреплен и не может быть взят морским набегом; 2) когда он узнал положительно, что Франция не решится воевать без поддержки Англии и что Англия не хочет восстановления Польши из боязни создать новую союзницу для Франции; 3) что Австрия, в двуличной политике своей дотоле льстившая полякам надеждами, решилась, видя их беззащитность, преследовать их. Можно было похрабриться безопасно, и вице-канцлер ловко этим воспользовался. Но тут он начал вереницу ошибок. Из боязни Пруссии, которая рано или поздно не преминет предъявить притязания на Остзейские губернии, вице-канцлер допустил растерзать Данию, не предвидя, что два года спустя Дания даст России ее будущую императрицу; потом из боязни Франции он допустил, вопреки всем договорам и вопреки самым элементарным выгодам России, не только сплотить Молдавию и Валахию воедино, но еще обратить их в государство с потомственной династией, да еще под властью какого государя?.. Католика!.. И это в стране православной, в стране, где православие было в течение нескольких веков главным щитом туземцев против мусульман, и на границе России, для которой католичество есть главный враг, ее непримиримый враг! Плохой, весьма плохой политик был император Николай; канцлер его Нессельроде, немец родом и по душе, но никогда Николай и Нессельроде не допустили бы подобной оплеухи для России! Теперь и греки, и славяне под игом турецким кипят пламенным желанием освободиться; стремления их встречают живейшее сочувствие в России во всех слоях общественных, а вице-канцлер лишь думает, как бы, если нельзя замять дело, по крайней мере оттянуть его. Теперь со стороны западных держав делают России предложение: требовать у Турции разных льгот христианам, но за то поручиться в сохранении державы Оттоманской. Таким образом, Турция, по своему обычаю, все обещает и ничего не исполнит, а Россия вместе с прочими христианскими державами принуждена была бы воспротивляться освобождению христиан из-под ига мусульманского! Князь Горчаков, вместо того чтобы это предложение, в высшей степени лукавое и гнусное, отвергнуть немедленно, отвергнуть с негодованием, его обсуживает и ведет на этом основании переговоры! Русский посланник в Вене, граф Стакельберг, человек честный, очень умный и весьма способный, невзирая на свое остзейское происхождение искренно преданный России, недавно выразил свое сочувствие кандиотам и за это получил замечание от вице-канцлера. Это тог самый граф Стакельберг, который в бытность свою посланником в Италии своей политикой, умной, истинно русской, значительно способствовал объединению Италии. Зато Константин Николаевич пылает желанием войны: во-первых, чтобы вырвать иностранные дела из рук князя Горчакова и на его место посадить кого-нибудь из своих подручных; а во-вторых, в надежде, что при войне авось где-нибудь выпадет ему на долю какая-нибудь корона. Он не может равнодушно вспомнить, что отец его дважды помешал ему сделаться королем: в 1849 году королем Венгрии, когда Гёргей и прочие генералы венгерские предлагали ему корону св. Стефана, в 1852 году королем греческим, когда в бытность его в Венеции туда являлась таинственно депутация греков, предлагавших короля Оттона свергнуть с престола и возвести его на оный. В то время Головнин уже брал уроки греческого языка, но Николай Павлович слышать не хотел ни о каком перевороте где бы то ни было.
   Вице-канцлер желал было воспротивиться балу, данному в Петербурге в пользу кандиотов, балу, имевшему успех самый блистательный, но принужден был уступить перед влиянием Константина Николаевича и цесаревны, которая решительно стала на сторону христиан восточных отчасти из желания увеличить свою популярность, отчасти из дружбы к брагу своему, королю эллинов. Общественное мнение сильно восстало в пользу христиан восточных: за них стоят и конституционисты, и даже часть ретроградов; одни лишь олигархи с их смехотворной газетой "Весть" не сочувствуют им: ведь у греков, у сербов, у болгар нет дворянства, нет каст, так может ли им сочувствовать орган г-на Скарятина, порождающий смех, когда трактует о предметах серьезных, и зевоту -- когда хочет быть остроумным. Ни один разумный русский не желает для России расширения пределов ее и без того уже едва ли не слишком обширных, особенно ввиду завоеваний, сделанных в Средней Азии, и завоеваний, может быть, еще там предстоящих вследствие неотразимых исторических судеб России, мировое призвание которой состоит в передаче просвещения из Европы в Азию. Но также ни один разумный русский не может хладнокровно допустить, чтобы Дарданеллы, ключ моря Черного, попали в руки одной из больших держав. Общественное мнение в России желает распадения Европейской Турции на несколько держав отдельных, независимых, по племенам. Пусть Греция присоединит к себе Эпир, Фессалию, Албанию и все острова Архипелажские с Кандией и Родосом; пусть Сербия присоединит к себе Боснию и Герцеговину; пусть Болгария станет отдельной державой и Румыния сохранит свою независимость, только не под властью государя-католика... Но Константинополь непременно должен сделаться городом независимым и вольным, а Дарданеллы должны быть навсегда открытыми и военным, и торговым судам всех стран мира.
   Константин Николаевич желал бы заменить князя Горчакова или Головниным, или князем Орловым (брюссельским), или князем Алексеем Лобановым (бывшим посланником в Царьграде). Партия ретроградов желает заменить Горчакова Будбергом* (парижским), ярым ретроградом, энергическим, упрямым...
   Горчаков до того боится слететь с места, что когда избранный им товарищ, личный друг его Николай Муха- нов, произведен был в первый придворный чин, что по этикету несовместимо со званием министерского товарища, то Горчаков из боязни, чтобы ему не подсунули человека, который мог бы сделаться министром, поспешил, к неописуемому изумлению всеобщему, взять себе в товарищи незначительного чиновника, начальника своей канцелярии Вестмана, бюрократа малоспособного и пустейшего, давно гонявшегося за местом посланника и никогда его не получившего, а тут его вдруг назначают товарищем министра! По министерству и по Петербургу раздался всеобщий хохот!
   "Голос", журнал константиновцев, сильно ратует за войну, в прошлом ноябре он спрашивал правительство: неужели оно бессильно воевать? Горчаков требовал приостановления "Голоса" на два месяца, и Шувалов (Петр IV), всегда готовый придавить гласность, настаивал на том же. Валуев не хотел, не желая ссориться с великим князем, и представлял, что приостановление "Голоса" послужит в пользу "Петербургским Ведомостям", прибавит им подписчиков. Надобно сказать, что "Петербургские Ведомости" -- журнал либеральный, независимый, честный, именно по причине своей честности и независимости не только не имеет в официальных сферах поддержки, но еще там встречает вражду и потому принужден выражаться крайне осторожно, чтобы не наткнуться на запрещение. Честность и независимость его, которые в конституционном порядке вещей составляли бы его силу, при самодержавии являются причиной слабости; но всемогущий Шувалов заставил государя приказать приостановить "Голос" на два месяца, а чтобы не обнаружить истинной причины гнева, привязались к статейке, в которой сказано было, что полицейский мундир не пользуется в России уважением (что ясно как солнце). Константин Николаевич, узнав о приостановлении своего "Голоса", взбесился страшно и выхлопотал отмену этого распоряжения; чтобы скрыть от публики закулисную придворную борьбу, объявили в Новый год общую амнистию всем журналам. "Голос" тотчас опять начал проповедовать войну; Горчаков снова обратился к Шувалову; требовал, чтобы по крайней мере дали предостережение "Голосу", но Шувалов, проученный опытом и не желая новой ссоры с великим князем, не хотел слышать о том. Вице-канцлер настаивал, но Петр IV наклеил ему нос, и предостережения не было дано.
   У нас в Петербурге обезьянничают с Парижа; оттуда взяли систему газетных предостережений*, и если бы французские министры вздумали, входя в залу своих совещаний, делать антраша, то несомненно, что все наши министры, собравшись в заседание, начали бы свои совещания исполнением антраша (не исключая и усопшего Адлерберга)...
   Можно себе представить оцепенение наших псевдогосударственных людей, когда система предостережений, два года тому назад ими принятая за конечный вывод образования и ума человеческого, вдруг в Париже самим автором своим объявлена несостоятельной! Наш закон о печати составлен был Головниным, в то время министром просвещения, но теперь константиновцы отрекаются от этого несчастного детища своего, и верная служанка их "Indépendance Belge" два раза в неделю тычет в Валуева упреком, зачем он сочинил этот закон, что несправедливо: закон этот Валуеву был предписан, а он повиновался по своему обычаю.
   Теперь в Петербурге и в Москве очень заняты вопросом о театрах. Тридцати летнее управление Гедеонова -- которому звание театрального директора доставило блестящую карьеру и познакомило его с тузами -- ввергло театры в страшный дефицит. Гедеонов держался покровительством фельдмаршала Волконского и Дубельта, особенно внимательных к балетному училищу; лишь только Дубельт был удален от дел, приступили к ревизовке театральных счетов: оказался огромный дефицит. Гедеонова заменили Андреем Сабуровым (умершим в прошлом году), полагая, что человек, необъяснимыми доселе путями наживший миллионы, обогатит театры. Оказалось, что нет. В 1862 году Сабуров хотел соблазнить девицу из театрального училища; история наделала шума; Сабуров утушил дело, подарив 60 000 рублей серебром одному из самых влиятельных лиц при дворе, но императрица потребовала отрешения Сабурова от управления театром. На место его назначен был граф Борх, знатный барин, вельможа отлично воспитанный, вежливости самой утонченной, но администратор неспособнейший, один из тех баричей, которым судьба с рождения их на лбу написала: "Ты ни к чему неспособен; быть тебе обер-камергером!" Театры пришли в совершенный упадок, и поговаривают о назначении нового директора: одни хотят Степана Гедеонова, достойного сына бывшего директора, другие -- графа Алексея Толстого. Толстой -- человек умный, писатель не без дарования, он близок к государю, допускается в самый интимный кружок императрицы (что в Петербурге редкость), и его объявляют великим писателем, а когда он получит чин тайного советника, то будет произведен и в гении. У нас все так делается. Дмитрий Милютин, например, издал четырнадцать лет тому назад прекрасную книгу "История войны 1799 года", но он еще был в то время полковником: Академия наук и Московский университет приняли его в свои члены теперь, когда он сделался полным генералом и военным министром. Один мой знакомый говаривал: "В Китае есть пословица: чин чина почитай".
   Для постановки драмы графа Алексея Толстого "Смерть Иоанна Грозного" издержали 30000 рублей серебром. Мало того: несколько времени тому назад какой- то господин написал пустейшую пьесу "Князь Серебряный"; граф Борх, вовсе незнакомый с литературой, а еще менее с русской, смешал пьесу с романом графа Алексея Толстого "Князь Серебряный", принял его, столь интимного при дворе, за автора пьесы, и на постановку ее допустил издержать 8000 рублей серебром, тогда как для пьес хороших, изящных, отказывают в издержках под предлогом скудости казны!!!
   В Москве театр идет также очень плохо. Начальник его, Василий Сергеевич Неклюдов*, шурин министра юстиции...
   Если вы у меня спросите: кто был бы лучшим директором театров -- Степан Гедеонов или граф Алексей Толстой, -- я бы вам отвечал: "Оба хуже!" Театральная администрация уже явно высказалась несостоятельной; необходимо перейти к системе свободных театров. В этом отношении, как и в прочих, одна лишь свобода плодотворна: она все живит и все развивает... Теперь хотят, и по справедливости, иметь театр народный; где же бюрократам или придворным баричам его устроить?..
   В настоящее время заседает финляндский сейм, а у нас, русских, слюнки текут по губам. Правительство на прошлом сейме было недовольно председателем, бароном Грипенбергом, и на этот раз назначило генерала Норденстамма. До сих пор в Финляндии одни лютеране пользовались политическими правами -- что нелепо; теперь хотят распространить эти права на всех христиан, но почему же только на христиан? Что религия имеет общего не только с гражданскими правами, но и с личными качествами? Мейербер и Мендельсон были евреи, а Видок и Леонтий Дубельт были христиане!
   В Финляндии доселе существует разделение сейма на четыре сословия -- шведская средневековая система, отжившая, вполне неудобная и с нынешнего года отмененная в Швеции, где ее заменили двумя палатами с выборами бессословными...
   Как ни вертись петербургское правительство, какие штуки оно ни выкидывай, но неминуемо придет оно к банкротству, если не даст России конституции, а этой последней ему все-таки не миновать после банкротства! Разница в том лишь, что теперь от правительства зависит начертать конституцию, а после банкротства -- земство возьмет себе такую, какую захочет. Кто поживет -- увидит...

"Колокол", 1867 год.
No 235/236 от 1/III, стр. 1917--1923.
No 237 от 15/III, стр. 1933--1936.

   

Примечания

   Стр. 114.
   "Незабвенный" Николай I. Долгоруков нигде не дал цельной характеристики Николая, хотя неоднократно возвращался к темным сторонам его царствования. Приведем из "Правды о России" строки, в которых он рисует состояние при нем России.
   "Тридцатилетнее царствование [Николая I]... -- настоящая тридцатилетняя война против просвещения и против здравого смысла -- было постоянно основано на трех началах: на глубоком презрении к человечеству, на боязни, неосновательной и смешной, всех идей либеральных и благородных и на безумном, постоянно возраставшем боготворении своей личности" {"Правда о России", т. I, стр. 30.}.
   "Надобно было прожить эту эпоху, чтобы понять, что мы перечувствовали, что мы перестрадали. На книгопечатание, на свободу беседы, на свободу совести наложены были тяжкие цепи; все благороднейшие чувства и желания, какие только могут возникнуть в груди человеческой, были попраны, часто свирепым образом, и обращены в государственное преступление. Тайная полиция властвовала во всей России, одних держала на постоянном откупе, других теснила и прижимала; крепостное состояние, невзирая на желание Николая Павловича уничтожить его, было поддерживаемо на основании того гнусного политического правила, что русский царь не иначе может угнетать дворянство как предоставив дворянству право угнетать низшие сословия; финансы уже были в расстройстве; война с Францией и Англией была глупо начата, глупо ведена; генералитет составлен большей частью из дураков; наши храбрые солдаты, столь достойные уважения и почтения не только за свое беззаветное мужество, но и за свое высокое самоотвержение, часто лишены были необходимого, между тем как начальники их жили роскошно, приобретая эту роскошь грабежом на счет бедных солдат; союз с Австрией ставил Россию в затруднительное и неприличное положение: во-первых, потому что основой его служила система политики отсталой и вредной, а во- вторых, потому что Австрия в течение целых полутора веков обманывала постоянно Россию и при всяком случае изменяла ей. Наконец, во всей Европе общественное мнение восстало против России, раздраженное дерзостью и глупостью Николая Павловича, который, обратив себя в европейского обер-полицмейстера самодержавия, вздумал предписывать всем императорам и королям, каким образом они должны действовать и Поступать, и, как мы сказали выше, считал все благородные чувства государственными преступлениями. Вот положение России при восшествии на престол Александра II" {"Правда о России", т. I, стр. 94--96.}.
   "Незабвенный" -- прозвище, которое в царской семье было присвоено Николаю I после его смерти и давало повод для многих сарказмов {Л. М. Жемчужников, "Мои воспоминания из прошлого". Вып. II, стр. 109 и след.}. Долгоруков перефразирует это прозвище: "Одними прозванный Незабвенным, а другими Неудобозабываемым" {"Правда о России", т. I, стр. 94.}.
   О студенческих беспорядках в Московском университете в 1861 году см. "Воспоминания" Б. Н. Чичерина {В "Записках прошлого". Изд. Московского университета, М., 1927.}. Долгоруков подробно говорит о них в "Le Véridique" {"Le Véridique", Bruxelles, 1862, t. I, No 1, p. 35--40.}. Много места уделяет "Истории гонений на студентов при Александре II", особенно московским событиям, "Колокол" в 1862 году.
   
   Стр. 115.
   Совет министров. Долгоруков в своем журнале "Le Véridique" дает такую характеристику русского Совета министров: "Надо признать, что только Россия в наши дни может представить картину Совета министров, составленного из элементов, не только столь разнородных, но даже совершенно враждебных между собой; поэтому не приходится удивляться, что русские министры, вместо того чтобы управлять страной, теряют время на споры, ссоры и взаимные подвохи. А в это время государственные дела тянутся как попало, то есть очень плохо, и народное недовольство, всеобщая неудовлетворенность быстро растут.
   Вот как обычно разделялись голоса в Совете министров в первую половину года, то есть до отъезда великого князя в Варшаву.
   Графа Панина, главу реакционной партии, противника всякой реформы, врага просвещения и преданного сторонника абсолютизма и темных его сторон, окружали те, кто разделял его взгляды и голосовали вместе с ним: князь В. А. Долгоруков, граф Адлерберг, барон Корф, генерал Анненков и г-н Прянишников. Самое горячее желание этой партии состояло в удалении великого князя за пределы России. Великий князь, граф Блудов, генерал Милютин и Рейтерн образовали партию либерально-бюрократическую. Валуев... лавировал между обеими партиями, старался ладить со всеми и всегда становился на сторону сильных. Генералы Чевкин и Зеленой по склонности к абсолютной власти и по всем традициям их административной карьеры склонялись к партии стародуров: желание у первого -- не потерять милости великого князя, а у другого -- ее приобрести заставляло их лавировать между идеями реакционными и преобразовательными. Кн. Горчаков, постаревший, видя, как человек умный, невозможность поддержания современного порядка вещей, и слишком старый, чтобы броситься на путь столь серьезных реформ, реформ радикальных, вызываемых властно к жизни требованиями момента и пожеланиями людей просвещенных, -- кн. Горчаков имеет только одну заботу: поддержать status quo [существующее положение] всякой ценой до конца своей жизни; он создает себе непонятную со стороны человека умного иллюзию, будто можно пред глазами иностранцев скрыть красивыми фразами, остроумными словечками и красивым стилем дипломатических депеш, всегда диктуемых им самим, внутренние затруднения, все возрастающую анархию и внешнюю слабость России. Какая иллюзия!" {"Le Véridique", Bruxelles, 1962, t. I, No 1, p. 77--80.}
   Ср. "Листок" No 13 от 20 октября 1863 года, где читаем следующую характеристику Совета министров: "В Совете министров партию константиновцев составляют: великий князь Константин Николаевич, министр народного просвещения А. В. Головнин (глава и руководитель партии), военный министр Д. А. Милютин, министр внутренних дел П. А. Валуев, министр финансов М.Х. Рейтерн, морской министр Н. К. Краббе, генерал-контролер В. А. Татаринов, главноуправляющий путями сообщений П. П. Мельников. Не принадлежат к партии константиновцев, держат себя независимо от нее, но чаще всего действуют с нею в настоящее время заодно: министр иностранных дел кн. А. М. Горчаков, председатель Государственного совета и Комитета министров Д. Н. Блудов, товарищ его по этим двум званиям кн. П. П. Гагарин. Партию стародуров в Совете министров составляют: министр двора и уделов граф В. Ф. Адлерберг, начальник II Отделения Собственной канцелярии барон М. А. Корф, начальник III Отделения Собственной канцелярии князь В. А. Долгоруков, главноуправляющий Почтовым департаментом И. М. Толстой, министр юстиции Д.Н. Замятин, министр государственных имуществ А. А. Зеленой. Первые четыре -- стародуры закоренелые, упорные, но Д. Н. Замятин и А. А. Зеленой не столь упрямы; они не только не вступают в борьбу с константиновцами, но еще при всех возможных случаях стараются угодить им и заслужить их расположение, хотя в душе остаются стародурами. Граф Панин со времени увольнения своего с Министерства юстиции, то есть с октября 1862 г., перестал заходить в Совет министров, но злой дух его еще парит над этим Советом... Из числа коренных стародуров, там заседающих, один лишь барон Корф не лишен дара слова: он говорит плавно... и умеет довольно складно проповедовать ерунду, хотя он мыслит вкривь и вкось, но по крайней мере мыслит, между тем как Адлерберг и Толстой не умеют ни сказать двух порядочных слов, ни сообразить полупонятия: у них мозг заменен какой-то губкой, и на долю графа Панина выпала обязанность промачивать и напитывать эти губки своим стародурным составом. Всякий раз, как возникает в Совете вопрос серьезный, для этих господ непонятный, они спешат прибегнуть к графу Панину за наставлениями, а так как они ровно ничего ни в чем не смыслят, то и беспрестанно обращаются к графу Панину.
   Что касается до кн. А. М. Горчакова, гр. Блудова и кн. Павла Павловича Гагарина, эти три человека умные и честные, хотя, подобно константиновцам, желают реформ, но всегда были противниками конституции. С кн. Горчаковым и гр. Блудовым я находился в сношениях самых коротких, самых дружеских и самых интимных; мне вполне известны их честность, бескорыстие, пламенная любовь к России и личная бескорыстная преданность государю. Но сердце человеческое имеет столько изгибов сокровенных, что разуму человеческому недоступно полное исследование этих изгибов. Достигнув до Андреевских лент, пользуясь заслуженным влиянием и почетом, столь же заслуженным, князьям Горчакову и Гагарину и гр. Блудову показались бы весьма неприятными обязанности ладить с представителями земства, из провинции прибывшими, гораздо младшими их по летам, и всходить на кафедру, чтобы защищать свои действия и свою политику перед палатами".
   
   Стр. 116.
   Князь Дмитрий Александрович Оболенский. О нем Долгоруков пишет {"Le Véridique", No 3, 1862, p. 369--370.} по случаю его возможной кандидатуры в министры юстиции: "В настоящее время идет очень ожесточенная борьба за пост министра юстиции. Одна особа, которая благодаря своей суетливости добилась известной доли влияния и очень старается всех уверить, что она ужасно влиятельна [великая княгиня Елена Павловна], всячески хлопочет о назначении статс-секретаря князя Дмитрия Оболенского, юриста по образованию, но человека ничтожного, усердного царедворца, обладающего особого рода ловкостью, которая часто соединяется, как это и имеет место в настоящем случае, с узостью ума и заключается в умении прокрадываться в милость нужных ему людей. Хотя и Рюрикович по происхождению, он одарен смешным свойством, которое обычно бывает уделом плохо воспитанных выскочек, -- быть очень раболепным в отношении людей, которые могут ему быть полезны, и невежей в отношении всех других".
   
   Стр. 117.
   Н. А. Огарев. Характеристику его Долгоруков дает в No 2 "Le Véridique" {Там же, No 2, 1862, р. 259--262.}: "Генерал-адъютант Николай Александрович
   Огарев, родившийся в 1810 году, племянник по матери графа Клейнмихеля, прославившегося своим роковым могуществом и печальной известностью при Николае... Протекции дяди он был обязан назначению адъютантом при великом князе Михаиле Павловиче, в доверие которого он быстро и ловко проник, и после его смерти был назначен генерал-адъютантом императора Николая. Граф Клейнмихель управлял в то время Министерством путей сообщения; ему были подчинены все дороги, постройки и прочие строения; он был строителем железной дороги от Петербурга в Москву, которая стоила баснословных денег. Всем известно, каково было управление Клейнмихеля, а его племянник Огарев пользовался у него большим доверием, которое было полезно очень многим и в первую очередь ему самому. Все знают господствующую в высших сферах России манию мундиров и военной формы. Огарев воспользовался этим, чтоб добиться должности великого реформатора военных форм и мундиров. В комнате перед его кабинетом в течение всего года можно видеть унтер-офицеров и солдат, обладающих некоторыми способностями к рисованию, прилагающих эти свои способности под мудрым руководством самого генерала, к рисованию новых костюмов и к набрасыванию эскизов перемен в существующих. Это мудрое и полезное времяпрепровождение заслужило ему эпитет "государственного обер-закройщика". При вступлении на престол Александра II граф Клейнмихель потерял свой министерский портфель и свой кредит при дворе, но Огарев приобрел нового покровителя в лице всемогущего графа А. В. Адлерберга, и он извлекает из этого покровительства все возможные выгоды. Ныне он имеет доступ к его величеству в качестве постоянного участника его охот и пирушек. Огарев неглуп; в нем много хитрости, никаких способностей, кроме одной -- много и красно говорить, он гибок, подобострастен, ласков; у него всегда в запасе смешное словечко; он мастер рассказывать шутовские анекдоты, и единственный талант, которым он владеет, и владеет, надо сказать, в совершенстве, -- это талант мимики, необходимой для такого рода анекдотов. Он -- постоянный участник охотничьих поездок и ужинов его величества".
   
   Стр. 120.
   Императрица Мария Александровна. Любопытно сравнить характеристику Марии Александровны, данную Долгоруковым, с характеристикой ее в записках А. Ф. Тютчевой {А. Ф. Тютчева. "При дворе двух императоров", ч. I, М., 1928, стр. 76--81.}. Несмотря на разницу положения обоих авторов, их отзывы в существенном совпадают. Дневники А. Ф. Тютчевой подтверждают и то, что Долгоруков пишет об интригах, имевших целью обезвредить влияние императрицы в 1856 году. "Много говорят о молодой императрице, об ее уме и о той роли, которую она призвана сыграть. Мне рассказывали, что есть усердные люди, которые заботятся о том, чтобы эти разговоры дошли до императора, дабы предостеречь его от влияния, которое могла бы получить императрица" {Там же, ч. II, М, 1929, стр. 11.}. Об Анне Федоровне Тютчевой см. вступительную статью С. В. Бахрушина к ее "Воспоминаниям и дневникам", напечатанным в 1928--1929 гг. в "Записях прошлого" под заголовком "При дворе двух императоров" {Книга А. Ф. Тютчевой "При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник" вышла в 1991 году в серии "Голоса истории". -- Изд. "Новости".}.
   
   Стр. 123.
   В. П. Бажанов. О нем Долгоруков говорит в "Le Véridique" {"Le Véridique", No 3, p. 376.}: "Ловкий, хитрый, предприимчивый и смелый, отец Бажанов пользуется доверием императора и большим влиянием при дворе, У него все внешние ухватки генерала, и, когда он благословляет, кажется, что видишь перед собою офицера, отдающего приказ открыть огонь. Его честолюбие не знает границ, он мечтает о политической роли; надо надеяться, что его мечты останутся мечтами".
   О митрополите Филарете Долгоруков пишет {Там же, р. 376--378.}: "Митрополит Московский Филарет -- человек самый замечательный в наше время по уму и далеко не замечательный по нравственным свойствам. Сын дьякона из города Коломны, родившийся в 1785 году, он еще в молодых годах сделался ректором Петербургской духовной академии и искательством перед временщиками достиг быстро архиерейского сана: он был епископом в возрасте 30-ти лет и митрополитом в 41 год. Во время восстания 1825 года (мы говорим "восстание", потому что движение окончилось неудачей; если бы оно удалось, его бы назвали революцией) петербургские заговорщики проектировали создание Временного правительства в составе митрополита Филарета, адмирала графа Мордвинова и князя С. П. Трубецкого, не потому чтобы митрополит Филарет участвовал в заговоре, но они его хорошо знали: они знали, что если успех будет на их стороне, то с этого момента он будет самым преданным их сотрудником. Они потерпели неудачу, и хитрый прелат стал выражать самую горячую преданность Николаю, который, однако, никогда не простил ему того, что заговорщики наметили его в числе лиц, имевших возглавить будущее правительство. В течение всего царствования Николая Филарет не пользовался расположением государя, несмотря на все усилия, часто невероятные, которые он делал, чтобы восстановить свой кредит при дворе. Так в 1834 году, в юбилейный год царствования Николая (русское правительство страдает болезнью юбилеомании), митрополит Филарет пожертвовал в московский Успенский собор серебряного голубя (символ, под которым наши иконы изображают Святого духа), который должен был быть повешен над главным алтарем. Филарет, человек, казалось бы, умный, не нашел ничего лучшего, как увенчать голубя императорской короной (!!!), иначе говоря, он отпраздновал юбилей коронованием Святого духа (!!!). Эта пошлость не имела никакого успеха, в течение всего царствования Николая он оставался в немилости. Последние 15 лег этого царствования ему был даже воспрещен въезд в Петербург".
   
   Стр. 125.
   "Константиновцы". "Константиновнам" Долгоруков посвятил специальную статью под заглавием "Чего хотят константиновцы?" {"Правдивый", No 4, 31 мая 1862 г.}.
   "Около великого князя и около А. В. Головнина группировались доселе, -- пишет он, -- люди, почти все способные, почти все бескорыстные, все властолюбивые и желающие, подобно А. В. Головнину, сохранения самодержавия под тем непреложным условием, чтобы власть была у них в руках. Теперь, когда великий князь Константин Николаевич сделался самым могущественным из министров государя, когда власть находится в руках великого князя, в стан константиновцев начали уже перебегать люди, движимые не одним честолюбием, но уже и сребролюбием. Поэтому мы объявляем здесь раз навсегда, что просим прежних, старинных, так сказать, константиновцев не принимать для себя и не обижаться выражениями жесткими, в коих мы принуждены будем иногда отзываться о новых деятелях этой партии. Где только оказываются власть и возможность иметь деньги, туда непременно является множество всякого сброда, а мы уже сказали, что глава константиновцев, А. В. Головнин, умный и тонкий знаток сердца человеческого, -- мастер переманивать людей в свой стан: ему очень хорошо известно, что в политике многочисленность партии имеет огромное значение.
   Великий князь и А. В. Головнин понимают, что прежний порядок вещей устоять не может; что во второй половине XIX века нельзя распоряжаться, как распоряжались в начале первой половины его, и еще менее можно распоряжаться подобно Павлу или по-николаевски. Сверх того, они имеют честолюбие сделаться в русской истории родоначальниками нового порядка вещей. Таким образом, они разрушили крепостное состояние, которое не только позорило Россию, но еще служило помехой ко всякому улучшению дельному и серьезному; уничтожая крепостное состояние, они твердо настояли на том, чтобы крестьянам дана была земля, и этой умной, истинно государственной мерой предотвратили на будущее время много волнений и кровопролития. Им же Россия обязана гласностью росписи государственных доходов и расходов. Они приготовляют многие весьма полезные меры, которые собираются ввести в скором времени, а именно: а) уничтожение телесных наказаний; б) гласность и публичность судопроизводства; в) улучшение цензурного устройства и облегчение цепей, цензуру сковывающих; г) свободу вероисповедания для старообрядцев; д) преобразование губернских и уездных дворянских собраний в собрания земские, доступные землевладельцам без различия происхождения, что равняется уничтожению сословий в России; е) предоставление губернским собраниям большего участия в губернском управлении, то есть децентрализация; ж) распространение на города Положения городового, существующего в Петербурге, с тем улучшением, чтобы не было разделения на сословия, которое они предполагают уничтожить и в Петербургском городовом обществе; з) наконец, для губернских земских собраний -- право представлять государю известное количество кандидатов для выбора между ними членов Государственного совета, который, таким образом, состоял бы не из одних генералов и чиновников первых трех классов.
   Все эти меры прекрасны, но при сохранении самодержавия, без введения конституции, они не принесут желаемой пользы... Какие бы учреждения для губерний и какие бы преобразования для Государственного совета ни выдумывали и ни изобретали великий князь Константин Николаевич и Александр Васильевич Головнин, но в России не будет правительства истинно образованного и вполне достойного уважения, русские не будут людьми свободными, русские останутся холопами, доколе их свобода, их имущества будут зависеть от произвола правительства; доколе правительство будет произвольно распоряжаться бюджетом и не предоставит книгопечатанию полной свободы.
   Что же касается до константиновцев, этих псевдо либеральных бюрократов, то они хотят производить реформы не по совету с земством всероссийским, а по своему собственному благоусмотрению, считают русских за детей и хотят держать их в опеке. Они стоят за сохранение самодержавия по той причине, что находят гораздо более спокойным и приятным для себя угождать лишь двум лицам, то есть великому князю и А. В. Головнину, и уживаться с этими двумя лицами, чем следить за общественным мнением и за общественными потребностями и повиноваться их указаниям. Они понимают, что для России конституция необходима, но желают отдалить сколь возможно срок введения конституции, чтобы сохранить в своих руках власть самодержавную и распоряжаться по своему произволу. В оправдание себе они говорят, что произвол их основан на идеях просвещенных и либеральных. Русским этого недостаточно; мы не хотим никакого произвола, ни даже просвещенного; мы хотим законной свободы.
   Конечно, владычество константиновцев составляет прогресс после эпохи николаевщины и ее представителей: Адлербергов, графа Панина, кн. В. А. Долгорукова, М. Н. Муравьева и прочих николаевцев. Константиновцы принесут России большую и двоякую пользу: во-первых, ломкою старого порядка вещей, а на ломку они мастера; во-вторых, возведением большей части зданий нового порядка вещей. Правда, при константиновцах в зданиях этих нельзя будет жить и двигаться, но пробьет час, и в эти здания войдет жизнь новая, доселе константиновцами отвергаемая. Они могли бы, если бы захотели, быть полезными и в свободном порядке вещей, могли бы они быть руководителями всероссийского свободного земства, но по своему властолюбивому упрямству значение константиновцев в русской истории, вероятно, ограничится двумя, впрочем, весьма важными, заслугами: ломкою здания старого и возведением большей части зданий новых. Когда эти новые здания будут ими почти окончены, тогда константиновцы будут изгнаны всероссийским земством, которое окончит недостроенные, отделает здания и введет новый порядок вещей, основанный на гражданской свободе".
   "Но почему же не хотят конституции, -- спрашивает Долгоруков в другой статье {"Листок", No 13, 20 октября 1863 г. ("Финляндский сейм и русское простофильство".)}, -- трепещут перед одною мыслию о введении ее константиновцы, люди прогресса, всегда горячо ратовавшие за реформы, люди, которые, можно сказать, вынесли на своих плечах уничтожение крепостного состояния, исполнили эту великую и благодатную реформу наперекор волнам и буре, наперекор обвинениям, клеветам, устрашениям и всяким мерзостям? Еще ныне эти люди честно занимаются реформами финансовыми, реформой судебной, реформой административной; в рядах константиновцев мы знаем весьма мало взяточников и мерзавцев, а между константиновцев, в Совете министров заседающих, нет ни одного подобного, они все -- люди на деньгу чистые: отчего же им, деятелям полезных реформ, ниспровергающим старинное, безобразное устройство русской администрации, отчего же им страшиться конституции?.. Однако же константиновцы хотят во что бы то ни было продлить существование самодержавия. Причина тому заключается в их непомерном властолюбии и самоуверенности... Пока они были молодыми людьми, стояли не на высоких ступенях служебной иерархии, они хотели конституции, объясняя, что за неспособностью государственных сановников России необходима конституция, но задушевной тайной мыслью их было убеждение, что при конституционном правлении они могут сделаться министрами: убеждение вполне справедливое. Но шли годы, шли события; несостоятельность прежнего порядка вещей, вся дурь и вся мерзость николаевщины высказались вполне; необходимость принудила переменить направление политического хода; великий князь Константин Николаевич забрал власть в свои руки и благодаря своим окружающим, в особенности умному, деятельному и энергическому А. В. Головнину, повел Россию по дороге реформ, хотя он никогда не хотел, а головнины и константиновцы, воссев на министерские кресла и забрав себе власть в руки, находят, что блаженство России достигло своего апогея по той причине, что имеет их министрами; находят, что желать большего составляет истинное сумасбродство и что Россия не ощущает ни малейшей нужды в конституции, потому что такие велемудрые министры, как Головнин и Милютин с компанией, лучше и стократ полезнее всяких конституций. Одержимые непомерной самонадеянностью, константиновцы дошли до того, что считают ныне конституцию положительно вредной, потому, говорят они, что она будет лишь препятствовать таким великим министрам распоряжаться по наитию их неизреченной мудрости...
   Одна из главных причин отвращения константиновцев к конституции заключается в их тщеславии: эти люди, ныне играющие первые роли в России и грудь коих испещрена всевозможными бляхами, тафтами самых разнообразных цветов, краснеют от ложного стыда при одной мысли, что им пришлось бы входить в приязненные сношения с представителями земскими, прибывшими из захолустьев, людьми небогатыми, неизвестными, не имеющими связей в Петербурге...
   Очень сожалею, что слова мои будут неприятны константиновцам, в среде коих находятся несколько старых друзей моих, но -- истина выше всего. А моих слов константиновцы опровергнуть не могут по той причине, что мне известны в подробности биографии почти всех русских деятелей".
   О "константиновцах" как о партии Долгоруков говорит также в "Le Véridique" {"Le Véridique", t. 1, No I, p. 23--24.}, в "Письме из Петербурга", помещенном в "Колоколе" {"Колокол". NoNo 235-237. 1.15 марта 1867 г.}, и в других местах своих сочинений.
   Александра Иосифовна. Великая княгиня Елена Павловна жаловалась в 1859 году княгине Е. А. Черкасской, что Константин Николаевич "совсем подчинился своей безумной супруге". Последняя "называет членов редакционных комиссий канальями и бранит нашу великую княгиню [Елену Павловну] самым неприличным образом, говорит обо всем кому попало" {Неизданный отрывок из записной книжки княгини Е. А. Черкасской, хранящийся в Румянцевском отделении Публичной библиотеки им. Ленина.}.
   По словам Е. М. Феоктистова, "помимо своей замечательной красоты, производила она впечатление порядочной дуры" {Е. М. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы. 1848--1896", под ред. Ю. Г. Оксмана, Ленинград, 1929 г., стр. 147.
   Эта книга вышла в серии "Голоса истории" в 1991 г. -- Изд. "Новости".}.
   А. В. Головнин. Личность Головнина привлекала Долгорукова. Он неоднократно упоминает, что был с ним в приятельских отношениях и что Головнин в разговорах на политические темы был с ним откровенен. Тем не менее в его отзывах о нем чувствуется какая-то затаенная обида, как будто он считал себя недостаточно оцененным им в эпоху его могущества. Долгоруков в своих писаниях неоднократно возвращается к Головнину. В журнале "Le Véridique" No 1 он дает следующую его характеристику :.
   "Головнин, родившийся в 1821 году, происходит от очень древней фамилии. Из фамилии этой вышел ряд бояр Новгородской республики, но затем она впала в полную неизвестность, из которой ее вывел отец министра, вице-адмирал Василий Михайлович Головнин, выдающийся моряк, приобретший почетную известность своими талантами, путешествиями и пленом в Японии. (Им опубликован рассказ об этом плене, во время которого он проявил замечательное мужество.) Его единственный сын Александр Васильевич Головнин блестяще окончил Царскосельский лицей; это человек редкого ума, он очень начитан и продолжает с усердием читать; он очень искусный администратор, в высшей степени трудолюбивый и деятельный, отлично знающий цену времени и потому успевающий все делать, к тому же обладающий уменьем заниматься сразу несколькими делами. Он отличается высочайшей честностью. Тонкий и хитрый, он скрывает при дворе свою тонкость под маской благодушия и полнейшей простоты; глубокий знаток человеческого сердца, никто, как он, не знает, к каким сердечным струнам следует обращаться, какие пружины надо нажать; он поразительно умеет влиять на людей, руководить ими, направлять их. Его честолюбие не знает границ и поддерживается энергией, которая при известных условиях ни перед чем не отступит; он хочет власти во всей ее полноте. Это -- глава либеральной партии бюрократии... глава "константиновцев". Проведя несколько лет в Морском министерстве под начальством князя Меньшикова, который не сумел оценить этого действительно замечательного человека, он в 1847 году был назначен им секретарем к великому князю Константину, генерал-адмиралу русского флота. Он приобрел неограниченное доверие его высочества и стал его доверенным человеком, его самым интимным советником, его "alter ego" [второе я]. Но в высших сферах России господствует вредная атмосфера, которая парализует ум, искажает стремления и ослепляет самые ясные умы. Эта атмосфера -- естественный и неизбежный результат отсутствия политической свободы, отсутствия свободы печати, результат длительного господства азиатской власти, неограниченной до карикатуры, эта атмосфера подействовала даже на такого выдающегося человека, как Головнин. С тех пор как петербургские пожары толкнули правительство, к восторгу реакционеров, на путь реакции, Головнин в качестве министра народного просвещения, человек сильный и энергичный, имел поразительную слабость -- и прискорбное несчастие для человека его ума -- связать свое имя с реакционными действиями, о которых мы будем говорить ниже. История не может для такого умного человека, как Головнин, как для некоторых из его коллег, принять в виде извинения глупость; она тем строже отнесется к нему" {"Le Véridique" No 1, p. 43--46.}.
   В дополнение можно привести другой отзыв Долгорукова о Головнине в статье "Чего хотят константиновцы?" {"Правдивый" No 4, 31 мая 1862 г.}: "Самый ближний, самый доверенный из советников великого князя -- Александр Васильевич Головнин, нынешний министр народного просвещения, истинный глава и предводитель константиновцев. Александр Васильевич -- человек ума необыкновенного, большой начитанности, отличный администратор, трудолюбив и деятелен в высшей степени; обладает вполне даром в России редким -- уметь распоряжаться своим временем, а потому за всем успевает следить, ничто от него не ускользает. Сверх того, он обладает еще способностью, редкой везде, заниматься в одно и то же время разными предметами -- и заниматься успешно. Высокочестный и бескорыстный в отношении к деньгам и вообще к материальной обстановке жизни, он на поприще придворном чрезвычайно хитер; под видом простоты и бесцеремонности отменно ловок, превосходно знает сердце человеческое и все изгибы его: умеет искуснейшим образом запушить руку в самые сокровенные из этих изгибов; а потому мастер управлять людьми и доводить их до своих целей. Властолюбие его не знает пределов; он хочет непременно повелевать всеми и везде, и, как часто случается с людьми умными, самолюбие обольщает его, тайным голосом нашептывая: "Ты столь умен; к чему же русским конституция, когда власть находится у тебя в руках? Ведь ты для них -- лучшая из конституций".
   В No 2 "Le Véridique" {"Le Véridique" No 2, 1862 г., стр. 186 и след.} Долгоруков так характеризует деятельность Головнина как министра: "Назначение А. В. Головнина на место министра народного просвещения было принято разнообразными течениями либерального мнения с восторгом. "Вот, наконец, говорили люди, министр просвещенный, либеральный, энергичный, который всегда заявлял о своем намерении идти по пути прогресса". "Константиновцы" говорили "конституционистам": "Оставьте ваши конституционные идеи; посмотрите Головнина и его друзей за делом; они вам блестяще докажут, что хорошие министры лучше всякой конституции". Партия стародуров была в бешенстве, она была вне себя. Ни она, ни по совести говоря, никто не мог предугадать, что псевдолиберальные министры, чтоб сохранить свои портфели, дойдут до действий, которых не позволяли себе реакционные министры в течение последних лет. Никто не мог предвидеть приостановку газет и журналов, высылку профессора [П. С. Павлова, высланного в Ветлугу за речь о тысячелетии России], закрытие воскресных школ и народных библиотек, запрещение издавать газету или журнал без разрешения тайной полиции, наконец, инструкций по цензуре, составленных в таком духе, что сам Николай подписался бы под ними обеими руками... Мы не знаем в русской истории XIX века министров, которые бы вступили на свою должность при таких горячих приветствиях общественного мнения, как князь Горчаков в Министерство иностранных дел в 1856 году, генерал Милютин в Военное министерство весною 1861 года и Головнин в Министерство народного просвещения в декабре (того же года). Князю Горчакову потребовалось 4--5 лет, чтобы пасть в общественном мнении страны; Милютин с плачевной быстротой спускается сейчас по тому же спуску. В петербургской атмосфере есть действительно что-то фатальное, что-то пагубное, зловредное, что парализует ум, отнимает прозорливость, ослепляет людей и влечет людей по пути, в конце которого -- анархия и развал империи.
   Первые действия нового министра народного просвещения понравились всем. Головнин отказался жить в роскошном большом дворце, предназначенном для министра народного просвещения; он удовольствовался скромной квартирой и настоял у государя на открытии новой гимназии в Министерском дворце. Он сделал визиты всем видным петербургским журналистам и просил их поддержать его словом и советом. Специальная комиссия была создана для выработки нового цензурного устава. Само собой разумеется, эту новость распубликовали во всех европейских газетах с комментариями, в которых говорилось, что новая комиссия должна действовать в самом либеральном направлении (мы увидим, что из этого вышло). Был создан официальный орган печати. Министерство внутренних дел издавало ежемесячный журнал, в котором помещались сведения по статистике и этнографии, часто любопытные, но лишенные политического интереса. Этот журнал был реорганизован в ежедневную газету, названную "Северная Почта", и сделался официальным политическим органом петербургского правительства.
   Головнин захотел увеличить число университетов (идея сама по себе прекрасная). В этих целях он задумал открыть новый университет не в Одессе, большом и многолюдном городе, а в Николаеве, городе, населенном преимущественно моряками и служащем доками для русского военного флота на Черном море. Головнин в свое время посетил Оксфорд и Кембридж и вернулся, преисполненный идеей, что университеты должны находиться не в больших и людных центрах, а в городах средних размеров, чтобы занятия молодежи шли в обстановке тихой и спокойной. Эта идея, в принципе справедливая для стран старинной цивилизации, как Англия, Бельгия, Голландия, Германия, неприменима в России по двум причинам. Во- первых, университет является очагом просвещения в городе, в чем русские города еще очень нуждаются; а во-вторых, помещение университета в маленьком городке, плохо построенном и лишенном всяких удобств, каковыми являются почти все небольшие русские города, потребовало бы слишком больших расходов на строительство и на другие цели, несовместимых с бедностью русской казны. Идея Головнина была отвергнута, и с основанием: выбор пал на Одессу, как и следовало, и Ришельевский лицей в Одессе был назначен к превращению в Новороссийский университет...
   Головнин в своих путешествиях был поражен тем влиянием, которое печать приобрела в наши дни, особенно печать ежедневная. Он видел во Франции и в Германии журналы, субсидируемые различными правительствами; он захотел применить ту же систему в России. Он начал с того, что предоставил субсидии нескольким немецким журналам... В России, к чести наших писателей, очень немногие из них согласились продать свое перо, и только один журналист, впрочем, хорошо известный своим нахальством, продал себя почти публично... Другая русская газета, гораздо более известная в Европе, вынуждена денежными обстоятельствами плавать в грязных водах администрации и лишь изредка и случайно может позволить себе клочки чистоты. Не довольствуясь тем, что он сам держится в отношении прессы системы Филиппа Македонского в отношении крепостей, Головнин уговорил своего коллегу, министра внутренних дел Валуева, распространять в Европе телеграммы, чтобы втирать очки иностранной публике насчет политических ошибок русского правительства... Некоторые иностранные газеты имеют в России корреспондентов, имена которых известны правительству. Пустили в отношении их угрозу высылки в случае, если они будут писать правду, и скрепя сердце они согласились следовать примеру, который вот уже несколько лет подают петербургские и варшавские корреспонденты одной известной иностранной газеты, издающейся на французском языке".
   Дальше указывается, что новые министры "пошли по пути уступок партии самодуров", и перечисляются факты: высылка профессора Павлова, новый цензурный устав, секретный циркуляр о недопущении литературных чтений среди солдат. После петербургских пожаров "правительство бросилось с закрытыми глазами в крайнюю реакцию": последовало закрытие воскресных школ, народных читален, петербургского шахматного клуба, "по той причине, что вследствие запрещения карточной игры в нем слишком много толковали", приостановление "Современника", "Русского Слова" и "Дня", новый порядок издания новых газет и журналов с согласия министра народного просвещения, министра внутренних дел и III Отделения и т. д.
   Отзывы прежнего "приятеля" не могли не раздражать честолюбивого и самонадеянного Головнина, и он этого не скрыл при встрече с Долгоруковым в Интерлакене в 1865 году. "Вы, вероятно, слышали о моей встрече с Головниным в Интерлакене, -- писал Долгоруков М. П. Погодину 2 октября 1865 года. -- Я ему говорю: "Здравствуйте, Александр Васильевич", -- а он мне в ответ: "Мы с вами более незнакомы". Я ему крикнул: "Ах ты подлец!" А он преспокойно продолжал свой путь... В моих "Записках" я выведу на свежую воду этого деспота, прикрывающего себя личиною свободы: "Из Головнина можно выкроить двух Робеспьеров, да еще обрезки останутся" {М. И. Барсуков. "П. В. Долгоруков о царской России..." в сб. "Звенья", I, 1932, стр. 81.}. Об этом эпизоде упоминает А. И. Герцен в статье "Болтовня с дороги" {"Колокол", No 203, 1 сентября 1865 г.}. Сам Головнин возвращается к нему в своих "Mémoires" {"Mémoires", Genève, 1867, t. I.}.
   О Головнине см. сочинения Е. М. Феоктистова, Б. Н. Чичерина, К. Д. Кавелина {E. M. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы. 1848--1896", под ред. Ю. Г. Оксмана, Ленинград, 1929, стр. 128--129, 131--138, 155--156.
   Б. Н. Чичерин. "Воспоминания" в "Записках прошлого". Изд. Московского университета, М., 1929, стр. 55--56, 192.
   Статья К. Д. Кавелина в "Вестнике Европы", кн. III, 1917, стр. 178-- 179.}.
   
   Стр. 126.
   Знаменитые мемуары герцога Сен-Симона, охватывающие период от 1694 до 1723-го, впервые изданные в 1829 году, были переизданы в 1842 году под заглавием: "Mémoires complets et authentiques du duc St, Simon sur le siècle de Louis XIV et la Régence, par le marquis de St, Simon. Nouvelle édition. Paris".
   Г. A. Строганов и великая княгиня Мария Николаевна. О тайном браке великой княгини Марии Николаевны с графом Г. А. Строгановым, имевшем место с ведома наследника, будущего Александра II, и его жены, см. в дневниках А. Ф. Тютчевой {А. Ф. Тютчева. "При дворе двух императоров", т. I, стр. 84--85, т. II, стр. 19--20.}. После вступления на престол Александра II естественно возникло предположение об официальном признании этого брака, санкционированного им в бытность наследником. Уже 1 апреля 1855 года Тютчева записала в своем дневнике: "Уверяют -- и это не кажется невероятным -- что император и императрица охотно бы объявили официально этот брак, но что императрица-мать и сама великая княгиня Мария Николаевна этому противятся... Однако я не могу поверить, чтобы император и императрица так мало сознавали свое положение и свою ответственность, чтобы, оповещая об этом, решиться скомпрометировать достоинство и престиж императорской фамилии".
   
   Стр. 128.
   Анна Павловна, вдовствующая королева Нидерландская, дочь Павла I, приезжала в Россию в ноябре 1855 года. О ее пребывании в Петербурге в этот ее приезд не без остроумия пишет в своем дневнике А. Ф. Тютчева {А. Ф. Тютчева, "При дворе двух императоров", т. I, стр 84--85, т. II, стр. 19--20.}.
   
   Стр. 129.
   Брак на "любовнице царской". Здесь Долгоруков намекает на брак князя Семена Михайловича Воронцова, сына фельдмаршала князя Михаила Семеновича, с Марией Васильевной Столыпиной, от брака с которой уклонился князь Александр Иванович Барятинский. (Об этом см. подробнее ниже.) Долгоруков утверждал, что в связи с этой свадьбой Воронцов-отец получил титул "светлости" и приводит вульгарные стихи по этому поводу, которые мы опускаем.
   Великая княгиня Елена Павловна. О ней существует целая литература. Ее биография в сентиментальном, панегирическом тоне составлена А. Ф. Кони {А. Ф. Кони. Издание "Главные деятели освобождения крестьян", под ред. С. А. Венгерова, СПБ.}; попытка характеристики сделана С. В. Бахрушиным {С. В. Бахрушин. В сб. "Освобождение крестьян". Изд-во "Научное слово", М., 1911 г.} и В. Ф. Садовником {В. Ф. Садовник. Комментарии к дневнику А. С. Пушкина. Труды Государственного Румянцевского Музея, т. I, М.-Л., 1924 г.}. С тех пор обнародован ряд новых мемуарных материалов, имеющих отношение к великой княгине. Личность ее вызывала очень противоположные суждения; лица, к ней приближенные, отзывались о ней восторженно {Б. Н. Чичерин. "Путешествие за границу", М., 1932, стр. 29 и след.}. В придворных кругах ее упрекали в честолюбии и в стремлении к рекламе {А. Ф. Тютчева. "При дворе двух императоров", т I. стр. 17, т. II, стр. 79.}. Резко отрицательный отзыв А. О. Россет {А. О. Россет. Автобиография, М., 1931, стр. 83, 168.} о "Виртембергском сокровище", вывезенном великим князем Михаилом Павловичем, вызван, по-видимому, отчасти причинами личного свойства: "Она только и знает, что путешествует, хотя совершенно здорова, хочет показать за границей свой так называемый ум и свои познания. Ею руководит только самое мелкое тщеславие". Нельзя, однако, не заметить, что с этими словами вполне совпадает характеристика, данная великой княгине Долгоруковым в "Письме из Баден-Бадена" {"Будущность", No 19, 18 августа 1861 г.}: "Великая княгиня Елена Павловна здесь, и, Боже мой, как суетится и как копошится: старается уверить, что она всем в России заправляет! Она исподтишка дает понимать, а клевреты ее рассказывают почти громко, что она управляет Александром Николаевичем, что она вертит им, как ей угодно, и что во всей России все делается под ее влиянием. Елене Павловне необходимо везде суетиться, всюду напакостить, всегда интриговать и выказывать себя во что бы то ни стало. Интриги, сплетни и уженье в мутной воде -- ее стихия: вредная женщина!"
   
   Стр. 133.
   С. Г. Строганов. Ср. характеристику графа С. Г. Строганова в "Воспоминаниях" Б. Н. Чичерина {Б. Н. Чичерин. "Москва сороковых годов", М., 1929, стр. 28--30 и "Московский университет", М., 1928 г.}. Студенческие беспорядки 1861 года были вызваны, между прочим, тем, что с целью "остановить наплыв в университет демократических элементов" отменено было освобождение несостоятельных студентов от платы за слушание лекций. Даже "по единогласному мнению всех, весьма умеренных, профессоров" Московского университета "обязательная плата студентов" (в размере 50 руб.) была мера "неловкая" {Суждения Б. Н. Чичерина в "Воспоминаниях", "Московский университет", стр. 32--34.}.
   
   Стр. 134.
   Граф С. С. Уваров. "С 1833 по 1849 год министром народного просвещения находился граф Сергей Семенович Уваров, муж замечательного ума, ученый и писатель. Тонкий и ловкий царедворец, он очень дорожил своим значением при дворе, но вместе с тем, в качестве человека истинно просвещенного, находился под наитием благородного честолюбия приобрести имени своему блистательную страницу в истории своего отечества. Страницу эту он умел приобрести преобразованием университета, куда умел привлечь юношество, и улучшениями, введенными в гимназиях и в уездных училищах. Наибольшее число людей, ныне приобретших себе почетную известность, а некоторые и заслуженную знаменитость на поприще науки и на поприще словесности, слушали курсы в университетах со времени преобразования их графом Уваровым. В дикое царствование Николая он умел с редким искусством ввести прогресс в воспитание, расширить курс обучения юношества и, даже невзирая на суровое направление Николаевское, посеять зерна просвещенных идей, ныне приносящие обильные плоды. Честолюбие царедворца, сильно развитое у графа Уварова, никогда, однако, не подавляло в нем зародыша тех либеральных чувств, коими юность его была ознаменована и украшена. Мы коротко знавали в нашей молодости графа Сергея Семеновича; нам известно, что совершенства в мире не существует: у него были свои пороки и даже пороки весьма видные, но заслуги, оказанные им отечеству, увековечивают память его в русской истории. Невозможно вообразить, сколько хитрости ему было необходимо, чтобы министерством, ему вверенным, управлять просвещенным образом в царствование государя, столь враждебного всем идеям истинно просвещенным, каким был Николай Павлович" {"Правда о России", т. II, стр. 157--158.}.
   
   Стр. 136.
   О. Д. Рихтер. О нем см. "Воспоминания" Б. Н. Чичерина {Б. Н. Чичерин. "Воспоминания", "Московский университет", стр. 122--124.}.
   
   Стр. 138.
   И. В. Енохин. О нем и его возвышении см. в "Записках д-ра Ильинского" {"Русская старина", 1894 г.}. В "Колоколе" {"Колокол", No 134, 1862 г.} напечатана анонимная заметка в защиту Енохина "от нападок на его характер и деятельность, сделанных в No 2 "Правдивого". "В ней отмечаются доброта Енохина и защита им интересов русских врачей против немецкого засилья; впрочем, автор сам далеко не объективен в отношении врачей-немцев и повторяет сплетни по поводу Блументроста, "не воспрепятствовавшего умереть Петру I" и Мандта, "помогшего умереть Николаю I". Фактические сведения о карьере Енохина у Долгорукова в основном верны, как видно из воспоминаний д-ра Ильинского.
   
   Стр. 140.
   Голштейн-Готторны. В качестве специалиста по генеалогии и представителя княжеской фамилии, производившей свой род от Рюрика, Долгоруков любил язвительно напоминать царствующей в России династии скромное ее происхождение. Он считал ее претензии на принадлежность к дому бояр Романовых совершенно необоснованными ("наши принцы Голштейн-Готторнские, -- говорит он, -- исправляющие должности Романовых"). Дом Романовых пресекся в мужской линии в 1730 году со смертью внука Петра -- Петра И, по женской линии в 1761 году -- со смертью Елизаветы. Впрочем, ни Елизавета Петровна, ни ее сестра Анна, как "рожденные до брака, следовательно, незаконнорожденные" и даже "прелюбодейные", поскольку родились от второй (невенчанной) жены Петра при жизни первой, в сущности, не имели юридического права на престол {"Правда о России", т. II, стр. 261.}.
   "25 декабря 1761 года, -- пишет он, -- Елизавета, истомленная распутством и пьянством, скончалась на 53-м году от рождения, и дом Голштейн-Готторнский вступил на престол всероссийский, на коем он восседает ныне" {Там же, г. I, стр. 34, т. II, стр. 262.}. Под именем Петра III воцарился "герцог Голштейн-Готторнский", который и положил начало новой династии. Он пишет с иронией о последней: "Начало владычества дома Голштейн-Готторнского над Россиею вовсе не теряется во мраке древности: владычество это не основано ни на вековом праве передачи престола из поколения в поколение в одном и том же роду царском, ни на праве всенародного избрания" {Там же, г. II, стр. 259.}. Только "даруя России конституцию, Александр Николаевич преобразил бы свою чужеземную немецкую фамилию принцев Голштейн-Готторнских в династию национальную, в династию истинно-русскую" {Там же, стр. 263.}.
   
   Стр. 144.
   О взяточничестве "знаменитой" Мины Ивановны говорится и в "Колоколе" {"Колокол", No 1, 1860 г., ("Смесь").}.
   
   Стр. 148.
   Эгерия. Нимфа Эгерия, сказочная подруга легендарного римского царя Нумы Помпилия, согласно римской традиции, руководила его государственной деятельностью и вдохновляла его.
   
   Стр. 149.
   Ералаш. Русский карикатурный альбом М. Л. Неваховича. Журнал этот выходил в Петербурге в 1846--1848 гг. по 4 тетради в год.
   Н. А. Муханов. Его характеристику можно найти в "Le Véridique" {"Le Véridique", No 3. p. 401--403.}: "Николаю Алексеевичу Муханову -- 60 лет; он начал карьеру в кавалергардах; был адъютантом петербургского генерал-губернатора графа Кутузова, потом покинул военную службу, путешествовал, жил в Москве и в провинции и наконец поступил на службу в Министерство юстиции. Во время своих заграничных путешествий он подружился с князем Горчаковым, и эта дружба способствовала его теперешнему возвышению... Через несколько месяцев после назначения князя министром Муханову в день коронования царствующего государя было в качестве камергера поручено, говорят, резать мясо во время парадного обеда, и он будто бы справился с этой ответственной обязанностью с исключительной ловкостью и искусством. Общественное мнение провозгласило его наиболее способным резать окорока и куропаток; князь Горчаков, в восторге, что открыл в своем друге хотя один талант, воспользовался этим случаем, чтобы поднять его на иерархической лестнице придворных чинов, создав для него специальную должность обер-форшнейдера, до сих пор неизвестную в России и, по-видимому, входящую в число прогрессивных реформ последнего времени. Вместе с тем Горчаков ввел его в интимный придворный круг. Два года спустя Муханов был призван на пост товарища министра народного просвещения, а в сентябре 1861 года перешел на ту же должность в Министерство иностранных дел. Это человек весьма ограниченного ума, но очень хитрый, внешне очень учтивый, скрывающий под наружным тупоумием большую ловкость и одаренный способностью прокрадываться в благоволение тех, кто может ему быть полезен. Он много видел, хорошо знает свет; читал он мало, но при нем находится брат, Владимир Алексеевич, человек болезненный, устранившийся от большого света, олицетворение доброты и благородства, очень начитанный и нежно преданный брату, которому он служит живой библиотекой и энциклопедическим словарем".
   
   Стр. 150.
   О гадкой истории Сабурово-Адлербергской, напечатанной уже в "Правдивом" 12 мая; упоминается в заметке "Старая история" {"Колокол", No 137, 1862 г.}. Она подтверждается и мемуарной литературой. {Н. И. Куликов. "Петербургское театральное училище" в "Русской старине", No 12, 1886 г., стр. 628--630.}
   
   Стр. 152.
   Высылка А. М. Унковского. В ноябре 1859 года Министерство внутренних дел разослало циркуляр начальникам губерний о недозволении дворянству на выборах обсуждать предметы., касающиеся до крестьянского быта. Тверское губернское дворянское собрание, собравшееся 8 декабря под председательством губернского предводителя А. М. Унковского, по предложению петрашевца А. И. Европеуса постановило телеграфно заявить министру протест против этого постановления, нарушавшего "права" дворянства. Ввиду отказа губернатора привести в исполнение это постановление, дворянское собрание постановило обратиться непосредственно к императору с ходатайством об отмене циркуляра. В ответ Унковский, допустивший постановление дворянства о подаче такого прошения и первым подписавший его, был отрешен от должности, а прошение оставлено без последствий. В виде протеста в большинстве уездов дворянство не сл ало выбирать ни предводителей, ни депутатов; лица, согласившиеся баллотироваться в губернские предводители, были забаллотированы; в честь Унковского были демонстративно учреждены 12 стипендий в Московском университете. Тогда правительство своей властью назначило губернским предводителем дворянства малопопулярного в губернии Клокачева, по проискам которого Унковский был сослан в Вятку, а Европеус в Пермь. Подробности см. у Долгорукова {"Правда о России", т. I, стр. 116--126.}.
   
   Стр. 153.
   Пашковы. Ср. рассказ о Пашковых в "Мемуарах" князя П. В. Долгорукова {"Mémoires", Genève, 1861, р. 226--232.}.
   Московская Публичная библиотека, ныне Государственная Публичная библиотека имени В. И. Ленина (бывший Румянцевский музей).
   М. П. Гагарин. Рассказ о сибирском генерал-губернаторе князе М. П. Гагарине очень неточен и носит характер сплетни. Пашков участвовал в следствии над Гагариным в качестве одного из членов учрежденной в 1717 году комиссии, в которую кроме него входили Дмитриев-Мамонов, Лихарев и Бахметев. Дела, компрометировавшие Гагарина, в двух ящиках были запечатаны и представлены в Сенат доносчиком фискалом Нестеровым. Гагарин повинился в том, что "многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал" и "чинил все по приказному обыкновению". "Припадая к ногам" Петра, он писал: "Прошу милосердия и помилования ко мне, погибающему... которое надо мною многобедным милосердие для того, чтобы я отпущен был в монастырь". Чистосердечное признание не спасло его от виселицы. В рассказе Долгорукова любопытно проследить легенду, возникшую, несомненно, в кругах высокородовитой знати, задетой расправою Петра с одним из ее сочленов.
   
   Стр. 159.
   П. В. Бутков -- "тип настоящего бюрократа, ничтожный интриган, чванливый, в некоторых не особенно изысканных кругах слывет за Алкивиада по той причине, что его здоровье позволяет ему соединять работу в канцеляриях с вкусами самыми распущенными, весьма естественными в молодом человеке, но совершенно неуместными и смешными в особе, близкой к 50-ти годам, имеющей к тому же претензию считать себя государственным деятелем. Бутков принадлежал к самому темному оттенку реакции; занимая столь важную должность статс-секретаря, он сделал все от него зависящее, чтоб противодействовать освободительным намерениям императора и великого князя; уже давно он заслужил отставку, но покровительство партии стародуров продолжает поддерживать его в тех ответственных должностях, которые он занимает к позору России" {"Le Véridique", No 1, p. 88.}.
   "Статс-секретарь Бутков, -- сказано в другом месте, -- разделяет мнения и направления графа Панина, не обладая ни его образованием, ни его воспитанием, ни его умением себя держать, и является главою стародуров и бюрократии в полусвете, как Панин является в великосветских салонах" {Там же, No 3, р. 370.}.
   
   Стр. 165.
   Н. В. Исаков. О действиях попечителя Московского университета Н. В. Исакова во время студенческих беспорядков 1861 года Долгоруков пишет в No 23 "Будущности": "Студенты собрались в числе до 500 и пошли к Н. В. Исакову, попечителю Московского университета. Исаков, генерал-майор свиты государевой, один из тех господчиков, которые покровительством разных придворных барынь достигают известного вензеля на эполетах... и, получив желаемый вензель, считаются уже способными к исправлению всех должностей и к занятию самых высоких мест. Генерал свиты его императорского величества испугался, струсил и заперся у себя на ключ. Студенты вломились и в эту комнату, разругали Исакова дураком и подлецом и отправились к Тучкову". Совершенно иначе рисует роль Исакова в этом эпизоде Б. Н. Чичерин, отмечающий, что он держал себя "сдержанно и твердо". И о самом Исакове Чичерин отзывается {Б. Н. Чичерин. "Воспоминания", Московский университет, стр. 41.} с положительной стороны и говорит о нем как о "военном генерале, вовсе не сведущем в деле народного образования, но человеке хладнокровном, твердом, разумном и порядочном" и одобряет его поведение во время беспорядков {Там же.}. Впрочем, надо иметь в виду совершенно противоположные точки зрения обоих авторов на самые беспорядки: Долгоруков сочувствовал студенческому движению, Чичерин, наоборот, осуждал молодежь.
   П. К. Мейендорф. О нем Долгоруков пишет {"Le Véridique", No 1, p. 83--86.}:
   "Барон Петр Казимирович Мейендорф, родившийся в 1796 году, происходит из древней германской фамилии, осевшей в Ливонии в начале XIII века; он последовательно занимал посты русского посла при дворах Стутгартском, Берлинском и Венском. Один русский сановник прекрасно определил барона Петра Казимировича, сказав о нем: "Барон Мейендорф -- человек умный и ученый: он знает все в мире, за исключением России, о которой не имеет никакого понятия". Это очень ловкий дипломат, с его собственной точки зрения, но дипломат старой, и даже очень старой школы, ученик и подражатель тех, кто на Венском конгрессе резали на части нации, чтобы дать столько- то и столько-то тысяч душ тому или иному государю. Для этой школы дипломатов правительство -- все, а народы -- географическое понятие. Большой поклонник Меттерниха, с которым он встречался в Вене в интимном кругу (баронесса Мейендорф, сестра графа Буоля, была другом детства княгини Меттерних), барон Петр Казимирович считал Австрию державой, поддержание которой в ее настоящих границах необходимо для Европы и по этой причине является врагом славянских народностей. Эти две причины сделали его, несмотря на его замечательный ум, чрезвычайно вредным для России во время исполнения им обязанностей посла в Вене; вместо того чтобы создавать нам симпатии среди славян, он боролся против них с ожесточенной убежденностью, с тем большей энергией, что убежденность его была искренна и что нелепость его поведения в Вене не имела никакого бесчестного и безнравственного основания. Он особенно проявляет глубочайшую ненависть к одной из славянских народностей, которая имеет перед собой самую прекрасную будущность, -- против сербов; и эта ненависть имеет источником кастовое чувство барона Петра Казимировича. У славян нет знати, и они слишком разумны, чтобы иметь глупость создать себе таковую в тот момент, как всюду она исчезает. Барон Петр Казимирович -- враг идей либеральных: особенно ему противно равенство перед законом. Он один из тех, кто думает, что одни дворяне -- люди, и он недалеко ушел от маршала князя Виндишгретца, который говорил: "Человек начинается с барона". В тот момент, когда канцлер Нессельроде был принужден общественным мнением отказаться от портфеля иностранных дел, партия стародуров очень хотела вручить его барону Мейендорфу, но ее усилия оказались тщетны. Ему был предложен пост посла в Лондоне; он отказался под предлогом здоровья, но мы думаем, что не ошибемся, если скажем, что настоящая причина его отказа заключалась в его несогласии с русской и антиавстрийской политикой князя Горчакова и что он приберегал себя для поста министра; последнее, к счастью для России, так и осталось мечтой. Впрочем, впоследствии почтенный возраст и усилившиеся болезни барона Петра Казимировича, страдавшего частыми, чрезвычайно сильными мигренями, заставили его, как слышно, отказаться от мысли лично руководить Министерством иностранных дел. Его желание, как и желание всей партии стародуров, одним из наиболее влиятельных вождей которой он является, состоит в том, чтобы вручить этот портфель барону Будбергу, что было бы настоящим несчастием для России".
   
   Стр. 166.
   Спасение Австрии. Долгоруков имеет в виду события 1849 года, когда только при помощи русской интервенции австрийскому правительству удалось подавить восстание Венгрии и тем избегнуть грозившего ей расчленения.
   
   Стр. 169.
   Князь А. М. Горчаков. В дополнение к характеристике А. М. Горчакова даем открытое письмо к нему Долгорукова {"Листок". No 7, 19 мая 1863 г.}:
   "Почтеннейший князь Александр Михайлович, в ответах Ваших на депеши трех держав по делам польским Вы приписываете польские события "влиянию химерических страстей и действию революционной пропаганды". Скажите, ради Бога, каким образом Вы, князь, человек умный, могли прибегнуть к доводу столь неосновательному и -- извините откровенность старого друга -- столь пошлому? Ведь иностранные журналы уже подняли Вас на смех за этот ответ -- энергичный выпад князя Горчакова против космополитической революции, которой он приписывает все современные несчастия, составляет обязательную часть всех дипломатических депеш русского кабинета... Это общее место русского кабинета, которое по очереди заимствовали друг у друга, по мере надобности, все европейские правительства и так далее... Ведь Вы, почтенный князь, слишком умны, чтобы верить в такую нелепость, будто польские события произведены пропагандой: ведь Вы знаете, что поляков Николай давил и душил, Александр II постоянно надувал. Ведь Вы понимаете, что никакая пропаганда не может довести нацию безоружную до возможности борьбы с войском вооруженным, если нация эта не доведена до крайности исступления...
   Двадцать лет (1839--1860) находился я с Вами в отношениях самых дружеских, и нет, может быть, предмета, о котором мы бы с Вами не говорили. Неоднократно слышал я от Вас мудрое изречение: "Без ошибок правительств -- революции невозможны; в революции всегда кроется вина правительства..."
   Вспомните, князь, Ваше прошедшее: весьма немногие из русских сановников могут похвалиться подобными воспоминаниями. Когда весь служащий мир кланялся Нессельроде и ползал перед Бенкендорфом, Вы держали себя благородно в отношениях и к тому и к другому. Вступив в министерство, Вы выхлопотали уничтожение высокой таксы заграничных пашпортов и право заграничного путешествия для всех; вы много способствовали учреждению Совета министров; два раза в Совете министров Вы спасли от запрещения "Русский Вестник" (в то время не обещавший того, что в нем видим ныне); в 1858 году Вы спасли от ссылки в Вятку Ивана Сергеевича Аксакова, когда правительство сделало глупость запретить его "Парус". Вы несколько раз объявляли, что выйдете в отставку, если сделаны будут на поприще дипломатическом такие-то или такие-то назначения, и назначения эти не состоялись... Вы, князь, можете приобрести себе великое имя в истории. Убедите Александра Николаевича даровать России конституцию, а Польше предоставить отдельное существование: это единственно возможная мирная развязка запутанного русско-польского "спроса; оставаться министром под условием хвалить чужие глупости и повторять чужие пошлости - весьма не лестно; вспомните слова, мне Вами сказанные при вступлении Вашем в министерство: "Хорошим и полезным отечеству министром может быть лишь человек, всегда следующий своим убеждениям и, следовательно, всегда готовый подать в отставку".
   Долгоруков был в хороших отношениях с Горчаковым и был о нем первое время очень высокого мнения. "Князя Горчакова надобно беречь, -- писал он 23 ноября 1857 года Погодину. -- Он может быть много полезным, а его и без того при дворе хамы в звездах и в лентах стараются подкопать и заменить хитрым Киселевым, старым другом Нессельроде. Князя Горчакова при дворе многие ненавидят, что он не кланяется и не старается угождать разным сиятельным хамам" {Н. Барсуков. "Жизнь и труды М. П. Погодина", СПБ, 1901, стр. 104.}. Впоследствии, как видим, Долгоруков разочаровался в канцлере.
   
   Стр. 173.
   Дворня графов Шереметевых... Грандиозные размеры крепостной дворни графов Шереметевых вошли в XVIII веке в поговорку. Действительно, в одном подмосковном имении Кускове с селом Вешняковом "штат" состоял в 1786 году из 215 человек, не считая театра и оркестра и сезонных рабочих {К. В. Сивков. "Штат села Кускова 1786 года", М., 1927 г.}.
   
   Стр. 174.
   Командировка князя В. А. Долгорукова в Сербию в 1837 году. 3 февраля 1835 года князь Милош Обренович под давлением сербских землевладельцев издал новый государственный устав (статут), ограничивавший власть князя в пользу "державного совета", ответственного перед народной скупщиной. Устав вызвал недовольство Турции, Австрии и России. Бестактное поведение вновь назначенного в Сербию русского консула, барона П. И. Рикмана, способствовало еще большему охлаждению между Россией и Сербией. Рикман покинул Сербию в июле 1835 года. В начале 1836 года он частным образом сообщил Милошу к руководству составленный в русском Министерстве иностранных дел "базис для устава Сербии", который, однако, Милошем был отклонен, благодаря чему отношения между Россией и Сербией еще более ухудшились. Создавшимся положением воспользовались Англия и Австрия, у которых с 1836 года в Сербии находились постоянные агенты. Особенное беспокойство вызывало в России возрастающее влияние в Сербии Англии. Чтобы противодействовать сближению Сербии с Англией, в октябре 1837 года из Петербурга был послан князь В. А. Долгоруков с особым поручением от императора. Долгоруков добился согласия Милоша на изменение устава на началах базиса и учреждения "совета старейшин" (соответствующий указ был издан 16 октября 1837 года), после чего последовало восстановление дружеских отношений между обоими государствами и в Сербии было учреждено русское консульство. В 1839 году устав в русской редакции, несмотря на противодействие Англии в Константинополе, был утвержден особым гатти-шерифом султана. Таким образом, рассказ П. В. Долгорукова о бесплодности миссии князя Василия Алексеевича не соответствует действительности.
   
   Стр. 185.
   Л. В. Дубельт. В "Правде о России" Долгоруков дает яркую характеристику III Отделения при Дубельте {"Правда о России", т. II, стр. 127--133.}:
   "Николай Павлович, вступив на престол, восстановил тайную полицию под именем III Отделения Собственной канцелярии, подчинил ей корпус жандармов и вверил это гнусное управление Александру Христофоровичу Бенкендорфу, человеку способностей самых ограниченных, ветреному, легкомысленному, пустому, но вместе с тем злопамятному и мстительному. Бенкендорф, мот и весьма неразборчивый на средства наживать деньги, был всеми презираем и на старости лет являл смешное зрелище седовласого Сердечкина. В первые годы существования III Отделения всеми его делами управлял бывший тогда статс-секретарем Александр Николаевич Мордвинов, человек крутой и суровый, но умный и бескорыстный. Честность Мордвинова нажила ему (как всегда бывает в Петербурге) кучу врагов, и они стали под него подкапываться, искали всех средств, чтобы ему повредить... Мордвинов был удален от службы. На место его назначен был Леонтий Васильевич Дубельт, столь гнусно памятный в летописях Николаевского царствования, сын лифляндского латыша-крестьянина, поступившего в военную службу и с офицерским чином приобретшего дворянское достоинство, Дубельт -- человек ума необыкновенного, но в высшей степени жадный, корыстный и безразборчивый. Честь, совесть, душа, все это для него одни слова, пустые звуки. Лучшим средством к обогащению в России служат административные злоупотребления и отсутствие гласности, и потому Дубельт в 17-летнее свое пребывание на пашалыке III Отделения всегда являлся яростным защитником всех злоупотреблений и всех мерзостей среды чиновной. Заклятый враг улучшений, всякой благородной мысли, заклятый враг гласности и книгопечатания, он в полном заседании главного правления цензуры говорил: "Всякий писатель -- медведь, которого следует держать на цепи". Следуя этому политическому направлению, он доходил до трех выгодных для себя результатов: преследованием благородных и просвещенных людей угождал Николаю Павловичу; вместе с тем постоянно запугивал его, а Николай Павлович, человек ума ограниченного, во всю жизнь свою находился в трепете и боязни перед мнимыми заговорами и перед мнимыми тайными обществами; и таким образом Дубельт держал его в своих руках. Наконец, он пользовался злоупотреблениями для своего обогащения, а отсутствием гласности -- для прикрытия злоупотреблений и своих плутней. Он владеет, между прочим, одним талантом, принесшим ему много выгод: талантом удивительным образом подделываться под чужой почерк.
   В 1844 году Бенкендорф, изнуренный развратной жизнью, должен был оставить свое место и вскоре умер. Преемником ему был князь Алексей Федорович Орлов, который благодаря своей мелкой, ко замечательной хитрости и ловкому искательству пользовался отличной репутацией, доколе не занимал государственных должностей, а раз поступив на государственное поприще, обнаружился, каков есть на деле, и впал во всеобщее презрение. Ловкий царедворец, черствый себялюбец, жадный к обогащению и неспособный к делам; негодность его превзойдена лишь его необыкновенной, баснословной ленью. Враг улучшений и гласности, он однажды в полном Совете министров осмелился высказать гнусную клевету, что "всякий писатель -- прирожденный заговорщик". Клевета тем более непонятная, что сын его, князь Николай Алексеевич Орлов, человек честный и просвещенный, издал весьма хорошую книгу и, конечно, заговорщиком никогда не будет, между тем как отец его (хотя и незаконный) Федор Григорьевич и в особенности дяди его, Григорий и Алексей Григорьевичи Орловы, едва знавшие грамоту, были не только заговорщиками, но и цареубийцами!
   Орлов передал всю власть в руки Дубельта, и тогда началась для России мрачная эпоха, 11 лет продолжавшаяся до самой кончины Николая; эпоха, о коей мы не можем вспомнить без отвращения и ужаса, мы, современники, проведшие лучшие годы нашей жизни под давлением этого правления, нелепого, жестокого и сумасбродного; правления, постоянно унижавшего и попиравшего достоинство человеческое; правления, считавшего все просвещенные мысли, все благородные порывы сердца за государственные преступления. Вся Россия подвергалась притеснениям и поборам тайной полиции; за деньги можно было совершать всякое преступление, и не было такого скверного и гнусного дела, от коего нельзя было откупиться через тайную полицию. В докладах своих государю она клеветала на людей честных и благородных и, напротив, всеми силами выгораживала воров и мошенников. Дубельт, страшный картежник и развратный старик, проводил все часы досугов своих в кругу мошенников и шулеров, и эти опозоренные люди неоднократно решали по произволу своего корыстолюбия дела, от коих зависели состояние и честь семейств. Окружные жандармские генералы, губернские жандармские штаб-офицеры обложены были в пользу Дубельта ежегодным оброком, количество коего различествовало смотря по губернии. Западные губернии, возвращенные от Польши в 1772 и 1793 годах, приносили более всех, и тайная полиция обрела в них настоящие золотые прииски. Там почти все помещики польского происхождения обложены были ежегодною податью, и горе тому, кто бы отказался платить. Таких "строптивых" хватали ночью, сажали в тюрьму, обвиняли в тайных сношениях с польскими заграничными эмигрантами, и арестованному лицу представлялось на выбор или откупиться значительной суммой денег, или подвергнуться ссылке в Сибирь и, следовательно, по существовавшему еще в западных губерниях закону, конфискации всего своего имения. Это напоминает нам, что когда мы были арестованы в 1843 году, то камердинер Дубельта, Марко, пришел нам предложить подарить Дубельту 25000 руб., говоря, что в таком случае мы будем немедленно освобождены. Мы отказались и через несколько дней сосланы были в Вятку".
   
   Стр. 187.
   Подкуп А. В. Головниным печати. К вопросу о подкупе иностранной и отечественной прессы русским правительством Долгоруков возвращался неоднократно. В No 4 "Листка" он пишет, что "по представлению министра народного просвещения в распоряжение его предоставляется ежегодно сумма в 300000 руб. серебра для вознаграждения благонамеренных журналистов и писателей". "Увлекательному златому красноречию" своего "бывшего приятеля" А. В. Головнина он постоянно приписывает свои недоразумения с издателями {"Листок" No 19, стр. 148.}.
   Агентом русского правительства он называет В. Катакази, секретаря русского посольства, напечатавшего в Лиссабоне статью, направленную против него, Долгорукова, в журнале "Nord" под псевдонимом Правдина {"Листок", No 5, стр. 40.}; он дает понять, что такой же агент, скрывшийся под псевдонимом Мишенского, автор критики на его книгу "La vérité sur la Russie", появившейся в "Courrier du Dimanche", -- A. Сомов. "Что представляет собой этот господин Мишенский? -- спрашивает его адвокат Мари на Воронцовском процессе. -- Откуда он взялся? Кто его вдохновил?.. Я кое-что о том знаю, у меня есть информация совершенно частного характера... Вы сможете узнать, откуда он пришел, кем он был, каковы были его поступки, с кем он был в сношениях, кто вложил ему оружие в руки и как он дошел до написания этой статьи, статьи, которая является лишь делом стороннего внушения и отвратительной политической мести" {"Le prince Dolgoroukow contre le prince Worontzow", Cour Impériale de Paris. Paris, 1862.}.
   Русское правительство в указанные годы, действительно, усердно обрабатывало иностранное общественное мнение посредством печати. В 1862--1864 п., например, на деньги русского правительства В. Вольфсоном издавалось "Russische Revue", имевшее целью содействовать "к рассеянию заблуждений, кои поныне существуют на Западе относительно всего, что у нас происходит". Долгоруков обвиняет в том же издателей парижского "журнальчика" "Gazette du Nord" -- Рюмина и Сазонова, мюнхенских издателей Э. Иорга и Ф. Виндера и подкупу же приписывал неблагоприятные отзывы о его книге "La vérité sur la Russie" в берлинской прессе {"Правда о России", т. II, стр. 183--185.}.
   
   Стр. 188.
   Орлов предавался кейфу. Ср. отзыв Е. М. Феоктистова {E. M. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы", стр. 296.}: "По словам Альбединского, это был человек непомерно ленивый и индифферент ко всему".
   
   Стр. 189.
   Трехпрогонный Муравьев. Объяснение этого прозвища см. на стр.
   Князь В. А. Долгоруков. Дополнением к его характеристике может служить следующий отзыв Долгорукова: "Князь Василий Андреевич, при некоторой хитрости и довольно большом лукавстве, отличается совершенным отсутствием всяких способностей, но решительно всяких. Взгляните на него: он постоянно улыбается, и эта улыбка, вечная, стереотипная, пошлая, ко всем одинаково обращаемая, служит ему в глазах людей, его не знающих, ширмами, за коими скрывается полное отсутствие мысли и совершенное отсутствие всяких умственных понятий. Дел государственных для него не существует; он и понять их не может; отечество для него слово без всякого значения, пустой звук; все заботы его сосредоточены исключительно на двух предметах: быть как можно чаще приглашаему ко двору и всегда знать в точности степень придворной силы и влияния каждого царедворца. Князь Василий Андреевич счастлив, когда может не заниматься серьезными делами; дел этих он вовсе не понимает: теряется в мелочах, в пустяках; высшие соображения для него недоступны, а слова "реформа" и "прогресс" бросают его в лихорадку" {"Правда о России", т. II, стр. 69--70.}.
   Там же {Там же, стр. 77.} Долгоруков пишет о Владимире Андреевиче Долгорукове, что он "столь же неспособен, как и брат его, такой же придворный пройдоха, но бескорыстием его не отличается". Характеристика Владимира Андреевича у Долгорукова совпадает с той, которую дает ему Б.Н. Чичерин {Б. Н. Чичерин. "Земство и Московская дума" в "Записках прошлого".}. Впрочем, следует отметить, что последний имел в руках "Очерки" Долгорукова и они оказали влияние на его мнение.
   
   Стр. 194.
   А. Е. Тимашев. Для дополнения можно привести характеристику его в "Правде о России" {"Правда о России", г. II, стр. 148--149.}:
   "На место Дубельта назначен Александром А. Е. Тимашев, дотоле известный лишь замечательным дарованием рисовать карикатуры. Тимашев -- человек умный и на деньгу не жадный, два качества, весьма редкие в царской дворне; обхождение его прилично и вежливо, но он чрезвычайно склонен к самовластию, к деспотизму; одним словом, он в полном смысле слова то, что в России называют "николаевский человек", поклонник системы Николая Павловича, коего он готов даже превзойти в суровости и в жестокости, если б ему только дали волю. В прошлом, 1859 году, он ездил за границу, был в Париже и на водах в Виши и во время своего заграничного путешествия рассуждал, как человек образованный (потому что в уме у него недостатка нет); иногда случалось ему даже отпускать фразы с некоторым оттенком либерализма (нельзя же, хотя бы и жандармскому генералу, в Париже говорить, как в Чухломе!). Но посмотрите на Тимашева в России и полюбуйтесь им! Взгляните на него в России, коею он управляет, потому что у нас тайная полиция всевластна и всемогуща, а неспособность и бесхарактерность князя Василия Андреевича [Долгорукова] оставляют полный простор разгулу железной энергии Тимашева (из коего, при слабости государя, мог бы при других политических обстоятельствах и при ином неотразимом духе века выйти новый Аракчеев). Тимашев -- настоящий татарин, переодетый в европейское платье; его политические правила -- тройной экстракт деспотизма, и он из числа людей, провидением посылаемых на землю для гибели тех царских династий, на службе коих они состоят" {"Правда о России", т. II, стр. 148--149.}. Разговор в январе 1858 года имел место на балу у княгини Марии Александровны Долгоруковой {Там же, стр. 150.}.
   
   Стр. 200.
   О Потапове ср. "Le Véridique" {"Le Véridique", t. I., No 2, p. 262 и след.}.
   А. Д. Меншиков. Об отношениях Меншикова к Петру Долгоруков говорит {"Notice", p. 34.}: "Мы не унизимся до повторения позорных подробностей скандальной хроники того времени" {"Mémoires", t. I, p. 9.}. Подобные сплетни, действительно, ходили уже при жизни Петра {См. быв. Гос. Архив, VI, No 10.}.
   Граф П. И. Ягужинский. Долгоруков говорит о нем: "Павел Ягужинский, литовец по происхождению, сын школьного учителя, был денщиком у Петра I. Мы слишком уважаем себя, чтобы входить в подробности происхождения его фавора" {"Notice", p. 70, ср. "Mémoires", 11, p. 184.}.
   Об этом говорят и современники {"Записка английского резидента Рондо о некоторых вельможах русского двора в 1730" в "Письмах леди Рондо", под ред. С. Н. Шубинского, СПБ, 1874, стр. 227.}.
   Ф. Ф. Вигель {См. вступительную статью С. Я. Штрайха к его "Запискам", М., 1928 г.}.
   А.Н. Муравьев {См. Дневник А. В. Богданович "Три последних самодержца", М.- Л., 1928 г., стр. 145.
   В 1990 году книга А. В. Богданович переиздана Издательством "Новости".}.
   
   Стр. 203.
   Граф А. П. Шувалов и С.Д. Нарышкина. Об этом же эпизоде пишет и А. О. Смирнова-Россет. "Этот пройдоха, -- говорит она про Шувалова, -- чтоб сделать карьеру, просил руки Софьи Нарышкиной, когда она уже была в чахотке. У нее был дом на набережной и 25 тыс. асе. дохода; Александр I был очень скуп. Но эта свадьба не состоялась, а в вознаграждение его послали секретарем к Татищеву в Вену" {А. О. Смирнова-Россет. "Записки, дневники, воспоминания, письма" со статьями и примечаниями Л. В. Крестовой, под ред. М.А. Цявловского, М., 1929 г., стр. 206--207.}.
   
   Стр. 205.
   Графиня Фекла Игнатьевна Шувалова, урожд. Валентинович. О ней находим сведения у А. О. Смирновой-Россет, вполне совпадающие с теми, которые дает Долгоруков. "Фекла Валентинович, -- пишет Смирнова, -- была сперва замужем за князем Платоном Зубовым. Как все старики, он ее обожал, баловал как дитя. Ей было 16 лег, когда он увидал ее в одном из предместий Вильны, на возу одну; меньшая сестра ее метала, а мать сидела перед домом и работала. Зубов подошел к старушке и предложил ей денег, если Фекла согласится быть его любовницей... Старуха вскрикнула, что скорее умрет, чем переживет срам своей дочери. Тогда Зубов предложил жениться". После свадьбы он повез жену в свое лифляндское именье Руэн- таль. Когда умер Зубов -- все его "огромное имение и громадное количество бриллиантов" перешло к ней. "Оставшись вдовой в таких молодых летах, с процессом на руках, Фекла нашлась среди затруднительных обстоятельств. Н. П. Новосильцев был в Варшаве статс-секретарем по польским делам; она его вызвала, и он принялся за ее дела, обещал много и сделал еще более; она ласкала старого и уродливого развратника мыслью, что выйдет за него замуж. Только что процесс был выигран, она поехала в Вену оканчивать свое светское воспитание и встретила там графа Шувалова... Фекла была в полном цвете красы. Она выучилась болтать по-французски и была потом принята аристократическим обществом: танцевала мазурочку пани так, что все старички приходили в неистовый восторг. Тут она вышла замуж за графа Шувалова и поехала во Флоренцию, где они прожили. Свадьба их была в Лейпциге, в греческой церкви; там родился их старший сын... (которого записали), как законнорожденного... Фекла, поселившись в Петербурге, с удивительным тактом сделала себе положение. Она прежде была на коронации уже как графиня Шувалова... Когда она представлялась императрице, я ее видела. Она была как-то пышно хороша; руки, шея, глаза, волоса -- у нее все было классически хорошо" {А. О. Смирнова-Россет. "Записки, дневники, воспоминания, письма", со статьями и примечаниями Л. В. Крестовой, под ред. М. А. Цявловского, М., 1929 г., стр. 206--208.}.
   Пушкин отзывается о графине Ф. И. Шуваловой: "кокетка польская, т. е. очень неблагопристойная" {"Дневник А. С. Пушкина". Труды Государственного Румянцевского музея, вып. I, стр. 53.}.
   О связях Н. И. Греча с III Отделением. {Н. И. Греч. "Записки моей жизни", предисловие Иванова-Разумника, Изд. "Academia", М.-Л., стр. 18--21.}
   
   Стр. 209.
   Арест М. Л. Михайлова. При вторичном обыске у Михайлова, имевшем место 14 сентября 1861 года, сыщики, между прочим, действительно "взяли на помощь... "бабу Аграфену" для осмотра Л. П. Шелгуновой". {М.К. Лемке. "Политические процессы в России 1860-х годов по архивным документам", М.-Л., 1924 г., стр. 84.}
   
   Стр. 210.
   Остров Вайт (или Уайт, White -- Белый) близ южных берегов Англии, известный своей живописностью, фешенебельный морской курорт, облюбованный королевой Викторией, которая имела здесь виллу.
   
   Стр. 213.
   Расточительность императрицы Александры Федоровны. "Мы относимся с глубоким уважением к вдовствующей императрице; мы искренно убеждены, что если бы эта государыня, доброта и благородство которой всем известны, только знала четверть правды о плачевном состоянии казны и финансов России и об опасности, которой плачевное это состояние грозит ближайшей будущности страны, и следовательно, и царствующей династии, никогда, мы убеждены в том, не допустила бы она тех безграничных и неслыханных расходов, которые произведены для нее во время поездок и пребывания за границей. Она путешествует не со свитой, а с целым племенем прислужников всех чинов и званий. Надо ли ей остановиться в гостинице -- по предварительному соглашению с владельцем все жильцы изгоняются с определенного дня: гостиница целиком остается в распоряжении императрицы за плату в 3 или 4 тысячи франков в день. При последнем ее проезде через Симплон, в октябре 1859 года, пришлось в Швейцарии доставать почтовых лошадей за несколько десятков километров; так как эти лошади дожидались несколько дней, то пришлось за простой платить по известной таксе за каждый день. Сверх того, часть багажа, как мы видели собственными глазами, была препровождена из Женевы в Ниццу через гору Сени. Расходы по пребыванию подымались до безумных размеров. Если при русском дворе воображают этими выходящими за всякие пределы и непростительными расходами произвести в Европе впечатление, отвечающее могуществу обширной империи, то в этом сильно ошибаются. Впечатление получается совершенно противоположное. Эти путешествия, носящие черты чисто восточной, типично азиатской роскоши служат предметом насмешек для всей Европы, которая считает нас за людей полуцивилизованных, носящихся с идеей, достойной Азии, ослепить нашей роскошью" {"La vérité sur la Russie" p. 278--279.}.
   В No 6 "Листка" от мая 1863 г. помещена статья "Наш переезд в Лондон", где сообщаются сведения о процессе, возбужденном графом П. Г. Шуваловым против Долгорукова.
   В примечании к стр. 94 {"La vérité sur le procès du prince P. Dolgoroukow", par un Russe. Londres (фиктивно), 1862.} напечатано: "Петр Григорьевич Шувалов состоял при дворе покойной императрицы, матери Александра II. Он сопровождал эту государыню в путешествиях и вел расходы ее двора. Известно, какие ужасающие хищения имели место вокруг этой доброй императрицы. Петр Григорьевич Шувалов наворовал массу денег во время этих путешествий. Войдя во вкус обогащения за счет казны, одаренный колоссальным самомнением, он вбил себе в голову глупую идею стать министром финансов России. С этой целью он напечатал в "Indépendance Belge" под инициалами P. S. несколько писем, банальных и плохо продуманных, в которых он претендует поучать европейскую публику относительно того, что всякий школьник знает лучше него. Ничтожество и низость -- качества, преобладающие в этом "милостивом государе", -- являются великолепными средствами продвижения в России, но все-таки надо надеяться, что финансы России не будут преданы на разграбление пошлому пресмыкающемуся и бесчестному придворному холопу, каким является граф Петр Григорьевич Шувалов".
   Заочный приговор Брюссельского трибунала по иску графа Шувалова к Долгорукову состоялся 5 июля 1863 года {"Листок", No 12 от 23 сентября 1863 г.}.
   Теперь мы будем говорить о министрах и членах Государственного совета. Долгоруков не успел дать всех обещанных характеристик. О некоторых лицах, намеченных в списке и не дождавшихся своего описания в "Очерках", он дает краткие, но очень законченные характеристики на страницах своего журнала "Le Véridique" {"Le Véridique", t. 1, 1862.}, отличающиеся, надо сказать, вследствие их краткости, литературности и отсутствия бранчливости, большим внешним совершенством и большей убедительностью, чем печатавшиеся им в русских листках. Вообще, как указано в предисловии, Долгоруков лучше и изысканнее писал по-французски, чем по-русски, отчасти, может быть, учитывая более высокие требования к форме со стороны французского читателя.
   Приводим отсутствующие в русских листках характеристики в русском переводе.
   "Министр внутренних дел П. А. Валуев, родившийся в 1815 году, принадлежит к семье, известной в России с XIV века. Он много читал, много штудировал; он трудолюбив и вполне владеет бюрократической рутиной. Лично, по умеренности, свойственной его характеру, он, может быть, склонялся бы к идеям конституционным; к тому же он отличается полнейшим бескорыстием; но в качестве отца семьи, без состояния, он считает себя обязанным, чтоб удержаться на высоких государственных постах, расточать слова в смысле, приятном для каждого, и затем подписывать все, что угодно господствующим в данный момент силам. Его вступление в министерство является результатом компромисса между двумя противоположными партиями. Неспособность министра внутренних дел Ланского делалась слишком очевидной: его удалили, дав камергерский ключ и графский титул. Либеральная партия бюрократии хотела вручить портфель внутренних дел Н. А. Милютину, а стародуры -- одному из своих кандидатов. При невозможности полного успеха ни для той ни для другой стороны, обе партии согласились на компромисс, и на пост министра внутренних дел призвали Валуева, который нравился либералам своими либеральными фразами, а стародуры были уверены, что он не будет бороться с ними, как вообще никогда пи с кем бороться не будет, а в день, когда их влияние превозможет, будет подписывать все, что бы они ни захотели. Валуев внешне держит себя превосходно; в нем учтивость и достоинство соединяются с самым хорошим тоном; он отличается восхитительной вежливостью; с одинаковым видимым интересом и сочувствием выслушивает он и либералов, и реакционеров; он ни с кем не спорит; имеет вид, что всем все обещает, не принимая на себя никаких обязательств, а потом делает то, что может заслужить ему благоволение власть имущих, кто бы они ни были. Так он опустился до того, что подписал секретный циркуляр с предложением провинциальным властям не принимать ни на какие, даже самые ничтожные, места студентов, которые вышли из университетов прошлую осень. Это значило лишить этих несчастных юношей последнего куска хлеба за то, что они были настолько благородны, что возмутились варварским и диким обращением с их сотоварищами; это бесчеловечное распоряжение карало благородство и приговаривало честь к голодной смерти. Надо знать П.А. Валуева, как мы знаем его в течение 25-ти лет, надо знать, как мы знаем, его честность и доброту его сердца, чтоб поразиться, как человек, добрый и человечный, мог дойти в своей слабости до того, чтоб приложить свое имя к подобной чудовищности" {"Le Véridique", t. 1, p. 74--76, 1862.}.
   "Князь П.П. Гагарин, родившийся в 1787 году, человек умный, бескорыстный, но привязанный к старому режиму, к режиму старых злоупотреблений, к тому же по резкости своего характера, мрачного и неприветливого, привязанный к абсолютизму. Очень приветливый в салоне, но крайне неприятный в официальных сношениях, склонный считать резкость за энергию, жестокий, беспощадный, чуждый всякому чувству жалости, это один из тех людей, которые, вызывая к себе ненависть, приносят величайший вред правительствам, которым они служат. В настоящий момент, когда реакционная партия овладевает вновь влиянием, она стремится сосредоточить власть в руках князя Гагарина, и если это ей удастся, то мы увидим в России возрождение самодержавного террора" {Там же, p. 81--82.}.
   Д. Н. Замятин. "Временно обязанности министра юстиции были возложены на сенатора Замятнина, до тех пор товарища министра. Это человек ничтожный, без веса и без положения, человек, лишенный личного значения, без политических убеждений, всегда готовый стать на сторону того мнения, которое в данный момент превалирует в высших сферах власти.
   ...Впрочем, не имея ни политических способностей, ни положения при дворе, он никого не пугает, и может случиться, что исполнение им обязанностей может затянуться: различные партии, которые борются за этот пост, предпочитают видеть на нем Замятнина, чем человека серьезного, которого им трудно было бы затем сбагрить" {"Le Véridique", I. I, рр. 369, 370, 371, 1862.}.
   "Генерал Зеленой заменил в Министерстве государственных имуществ Михаила Муравьева... Зеленой -- человек умный и хитрый, но вся его хитрость не может скрыть в нем бюрократа и врага либеральных идей... Милость и доверие Михаила Муравьева являются несмываемым политическим пятном, от которого Зеленой никогда не очистится" {Там же, р. 77.}.
   Е. П. Ковалевский. "Евграф Петрович Ковалевский, человек умный, ученый, и учености серьезной и дельной, во всю жизнь свою отличавшийся стремлением к просвещению, с понятиями либеральными, разумными, к тому же человек истинно добрый. К сожалению, в нем совершенный недостаток энергии... Е. П. Ковалевский заслуживает сильнейших упреков за свою неописанную слабость и за свою постыдную готовность угождать царской дворне" {"Правда о России", т. II, стр. 170--172.}.
   "Барон Модест Андреевич Корф, родившийся в 1798 году, принадлежит к старинной немецкой фамилии, осевшей несколько столетий тому назад в Прибалтийском крае. Он получил образование в Царскосельском лицее, где он был товарищем вице-канцлера князя Горчакова и знаменитого поэта Пушкина. Это человек посредственных способностей, работник трудолюбивый, всегда старающийся хитрить и чаще всего чрезвычайно неловко. Всегда стараясь угодить двору и сильным сегодняшнего дня, он по поручению императора Николая написал книгу о событиях, ознаменовавших вступление на престол этого государя. В этой книге, в которой автор льстит Николаю самым смешным и недостойным образом, Корф имел печальную смелость бросить оскорбление в лицо людям, которые в то время еще стонали в Сибири и сосланы были в Сибирь (некоторые даже на каторжные работы в рудниках), за то, что пожертвовали своим общественным положением, будущностью, состоянием, свободой -- словом, всеми благами этого мира, чтоб попытаться дать политическую свободу своей отчизне, находившейся в рабстве!
   В последние годы мрачного царствования Николая, в тот момент, когда политическая инквизиция царила над Россией и террор был лозунгом дня, Корф принял печальную должность инквизитора мысли; он сделался председателем Главного цензурного комитета, комитета, считавшегося официально тайным, но известного по всей России, который был поставлен над законами, чтоб преследовать сочинения, уже разрешенные цензурой. Надо было быть свихнувшимся сумасшедшим русским правительством, чтобы, имея в своем распоряжении цензуру, доведенную до последней степени строгости, учреждать еще для наблюдения над нею новую инквизиторскую цензуру под председательством Корфа. Преданный порядку, под печальной тенью которого он возвысился и благо успел, Корф является защитником всех старых злоупотреблений, защитником "чина" и врагом конституционных идей. Год тому назад он опубликовал биографию графа Сперанского (книгу очень интересную по своему содержанию...). В этой биографии, упоминая лишь смутно о реформах, предложенных Сперанским в 1809 году, он воздерживается говорить, в чем они состояли: дело в том, что эти реформы были не чем иным, как проектом конституции. Единственное право Корфа на благодарность России -- это прекрасное устройство, приданное им С.-Петербургской Публичной библиотеке" {"Le Véridique", No 1, р. 52--54.}.
   "Адмирал Краббе -- моряк в цвете лет, хороший администратор, человек честный. Его политические убеждения (если они у него есть) неизвестны, но, надо полагать, что, обязанный карьерой и министерским портфелем великому князю Константину, он пойдет по политической стезе, проложенной его высочеством" {Там же, р. 82.}.
   П. П. Мельников. "Чевкина заменил генерал-лейтенант Мельников, и этот выбор встретил всеобщее одобрение. Мельников -- знающий инженер и честный человек, не пользовался расположением бывшего в прошлое царствование министром путей сообщения графа Клейнмихеля; его немилость у Клейнмихеля создала ему популярность в обществе, которой он с тех пор и не терял. Без покровителей и без поддержки, он благородно обязан своей карьерой себе самому, своему образованию, своим талантам, своей энергии. Можно только опасаться, что Мельников будет вынужден либо покинуть свой пост, либо подчиниться требованиям сильных людей. При конституционном режиме министры нуждаются в поддержке палат, иначе говоря -- общественного мнения; но при самодержавном, деспотическом режиме министр, чтобы действовать самостоятельно, нуждается обязательно в поддержке двора. А этой-то поддержки у генерала Мельникова нет..." {"Le Véridique", No 1, р. 372.}.
   Впоследствии Долгоруков переменил свою точку зрения на Мельникова.
   Д. А. Милютин. "Военному министру генералу Д. А. Милютину около 50-ти лет. Его прапрадед, придворный истопник при императрице Анне, получил в 1739 году дворянство; отец его, занимавший довольно высокое место в гражданской администрации, женился на Киселевой (сестре посла), мать которой была урожденная княжна Урусова, и этот брак создал для семьи Милютина связи и отношения. Он оставил четырех сыновей, все людей умных и достойных. Младший, Владимир, талантливый писатель, одаренный прекрасной душой, погиб в цвете лет самым печальным образом: пораженный чахоткой и терзаемый несчастной любовью, он покончил с собою. Второй сын -- Н. А. Милютин -- один из самых способных и энергичных людей в партии либеральной бюрократии; старший -- военный министр. Генерал Милютин -- человек, бесспорно, достойный, но административные и организаторские таланты ему еще предстоит проявить. Четыре года он исполнял обязанности начальника штаба Кавказской армии под начальством князя Барятинского, а Кавказ еще хуже управляется, чем когда-либо; правда, его таланты там могли парализоваться ошибками князя Барятинского, самой тщеславной бездарности и преисполненной самомнения ничтожности даже в Петербурге... Генерал Милютин -- писатель замечательного таланта; он напечатал прекрасную военную и дипломатическую историю похода Суворова в Италию в 1799 году, и эта книга, помимо знания и таланта, написана с редкой ловкостью: в пяти томах этого труда, изданного в самые мрачные годы царствования Николая, нет ни одного слова неправды и нет ни одной строчки, которая бы могла испугать столь подозрительное русское правительство.
   Как почти все люди, вознесенные к власти благодаря поддержке великого князя Константина, Милютин отличается строгой честностью; сверх того, быстрое возвышение в противоположность тому, что обычно происходит и принято в Петербурге, не вскружило ему головы; он остался тем же, каким был прежде: старые его отношения нисколько не изменились, и это обстоятельство, совершенно нормальное в Европе, в Петербурге является фактом совершенно исключительным. Тем самым Милютин показал, что нет ничего общего между человеком благородным, каков он, и петербургской толпой титулованных и раззолоченных холопов, низкопоклонных до отвращения в отношении тех, кто им нужен, и надменных в отношении всего прочего человеческого рода.
   Со времени отъезда великого князя в Варшаву Милютин, подобно Головнину, не чувствуя за собой поддержки в Государственном совете и вынужденный бороться с людьми, весьма могущественными при дворе, сильно ослабел: он старается спасти свое положение как министра путем уступок, заслуживающих большого порицания. Люди достойные, как Головнин и Милютин, должны были бы все-таки понять, что в политике всегда почетнее и является признаком большей ловкости -- временно устраниться, чтоб не содействовать в нелепых предприятиях и вновь выступить позже в новом блеске" {"Le Véridique", No 1, p. 71--74.}.
   А. С. Норов. Краткую его характеристику Долгоруков дает в "Правде о России".
   "В 1853 году умер Шихматов, и на место его поступил Абрам Сергеевич Норов, человек вполне благонамеренный и высокой честности, сам ученый и писатель; но две причины мешали ему быть министром не только хорошим, но даже и сносным: во-первых, чрезмерная, баснословная рассеянность, доводившая его до того, что он постоянно забывал и путал дела, и, во-вторых, чрезвычайная слабость характера, слишком доброго и слишком мягкого, тогда как в Петербурге невозможно быть хорошим министром без ежедневной борьбы с царской дворней. Абрам Сергеевич человек ученый: он подробно знает, день в день, что делали в древности Перикл и Цицерон, но никогда не знал, что следует делать в Петербурге русскому министру народного просвещения" {"Правда о России", т. II, стр. 167--168.}.
   Об упоминаемом здесь предшественнике Норова, князе Ширинском-Шихматове, Долгоруков пишет: "Граф Уваров был удален [после событий 1848 года] из министерства, и на его место посадили князя Платона Александровича Ширинского-Шихматова, татарина происхождением, истинного татарина по своим понятиям и политическому направлению. Глупый и подлый холоп-бюрократ, он умел сделать цензуру и посмешищем, и предметом ненависти в России... В это время запрещено было именовать лошадей христианскими именами. Мудрые чиновники, окружавшие мудрого министра Шихматова, подняли тогда вопрос: относится ли это запрещение исключительно к именам православного календаря или также к именам прочих христианских вероисповеданий. Вопрос подвергся торжественному обсуждению в полном заседании Главного правления цензуры, и последнее истолкование одержало верх. В то же время цензура вычеркнула из кухонной книги слова "вольный дух", а в описании одной губернии не позволила напечатать похвалу губернскому почтмейстеру, "потому, -- говорил цензор, -- что предшественники его могут принять это себе в обиду". Не пропустила также цензура объявления, что у такого-то господина пропала собака по кличке Тиран, и хотела, чтобы напечатали, что собака имела кличку Фиделька" {"Правда о России", т. II, стр. 159, 161.}.
   "Граф Виктор Никитич Панин (родившийся в 1801 году) принадлежит к знатной фамилии, возведенной на высокую степень и прославленной при Екатерине II двумя его дедами, из которых один был знаменитым генералом, а второй, воспитатель Павла I, руководил всей иностранной политикой России.
   Отец графа Виктора Никитича, граф Никита, был в 26 лет посланником в Берлине и в 28 -- вице-канцлером, подвергся опале Александра I с запрещением являться в города, в которых имела пребывание императорская фамилия. Память об этой длительной опале отца, продолжавшейся целых 36 лет, оставила неизгладимый след на уме графа Виктора Никитича; и результатом ее было то, что этот человек, столь надменный, сухой, непреклонный в отношении подчиненных, столь решительный в делах, от него зависящих, преображается пред лицом могущества и влиятельности при дворе в самого гибкого и льстивого царедворца. Это -- человек широкого образования, большой энергии и ума замечательного, но с ним часто бывают затмения, и ему то и дело изменяет здравый смысл. Он настоящий глава партии стародуров в России... Это ожесточенный враг всякого прогресса, энергичный защитник всех старых злоупотреблений, скрытый и влиятельный, пользующийся доверием советник, к которому прислушивается камарилья; словом, это -- министр юстиции, который, не говоря о его bête noire -- о суде присяжных, считает гласность и словесную форму суда за учреждение чрезвычайно вредное" {"Le Véridique", No 1, p. 55--56.}.
   "Опубликование проектов новых уставов вызвало сильное неудовольствие графа Панина; тем не менее, жадный до власти, он не хотел подавать в отставку; он хотел продолжать свое обычное дело: оставаться у власти и тормозить всеми возможными способами реформы. Но 10 октября в Лондоне вышел No 148 "Колокола", в котором приводится резюме князя П. П. Гагарина [приложенный к проекту, с изложением взглядов меньшинства, возглавляемого Паниным]. Едва этот номер "Колокола" прибыл в Варшаву и попал в руки великого князя Константина, как его высочество написал императору, чтобы убедить его величество, что невозможно оставлять министром юстиции человека, чьи сверхазиатские убеждения получили такую гласность. Утром 20 октября, в день, счастливый для всей России, граф Панин был вызван по телеграфу в Царское Село и после 15-минутного разговора с его величеством сложил свой портфель. Невозможно описать радость, которая при этом известии охватила Россию, избавившуюся наконец от подобного министра юстиции; в особенности ликовали чиновники Министерства юстиции и члены судебной магистратуры, освободившиеся наконец от ненавистного начальника. Все поздравляли друг друга, как по поводу всенародного праздника; некоторые чиновники и судейские в знак радости задали обеды друзьям, а мелкие писари побежали напиться в кабачки на радости, что отделались от начальника, длительное, суровое и нелепое управление которого уже получило в России название "панинщина".
   В России, когда прогоняют министра, принято давать ему рескрипт, в котором ему приписывают качества, которыми он никогда не обладал, благодарят за услуги, которых он никогда не оказывал, неизменно оплакивают, что состояние его здоровья, расшатанного трудами на благо общества, принуждает его покинуть должность, и просят не лишать государство содействия советами и его опытностью. Эта комедия, ни для кого не составляющая тайны, была разыграна и относительно графа Панина. Он получил рескрипт, в котором возглашали про его патриотизм, благодарили за все оказанные им услуги (а он непрерывно вредил своей стране), оплакивали состояние его здоровья (это справедливо в отношении его умственных способностей, но за исключением мозга; в остальном он здоров, как Новый мост в Париже) и просили не лишать Россию своих суждений и советов (которые, как мы видели, были так полезны!)" {"Le Véridique", No 3, 1863, p. 367--369.}.
   В заключение приведем несколько анекдотов о Панине, сообщаемых Долгоруковым в "Правде о России" {"Правда о России", т. I, стр. 22--26.}.
   "Однажды, быв у него в салоне и разговаривая с ним, мы слышали от него следующие слова: "не следует допускать в России адвокатуры, потому что опасно распространять знание законов вне круга лиц служащих". Другой раз он дал предписание по Министерству юстиции не увольнять за границу тех из чиновников, которые не прослужили полных пяти лет; потом новый циркуляр: не пускать за границу тех, которые не прослужили десяти лет, кроме случая болезни, и то по свидетельству врача, отряженного от Министерства юстиции... В 1852 году он предписал всем высшим чиновникам своего ведомства наблюдать за частной жизнью подчиненных и доносить о ней министру. Как-то ему показалось, что в Московском сенате бумага, чернила и перья обходятся слишком дорого. Он предписал высылать их из Петербурга. А как бумага покупаема была на фабриках, находящихся невдалеке от Москвы, то пришлось возить ее с фабрик в Петербург и потом опять в Москву. В другом случае он запретил всем чиновникам Министерства юстиции, кроме обер-прокуроров, иметь тяжебные дела без разрешения министра юстиции. Таким образом, если с лицом, служащим по Министерству юстиции, кто-либо заводит тяжбу об имении или о чем другом, то он должен просить разрешения министра, прежде чем осмелится защищать свои права.
   Присутственные места представляют свои отчеты в начале года за год истекший. Николай Павлович, взглянув однажды случайно на сенатские отчеты, увидел, что к 1 января остались дела нерешенные и, ничего не обдумав, ничего не сообразив, приказал министру юстиции сделать выговор обер-прокурорам. Эти последние объяснили Панину, что для апелляции по делам существуют сроки, прежде истечения коих нельзя по закону приступать к рассмотрению дел, что сроки еще не истекли. Панин отказался передать государю объяснения обер-прокуроров, оправдания справедливые, основанные на законе, и, по своему обыкновению свысока, как будто проповедуя какой-либо несомненный догмат, объявил им, что государь всегда прав и никогда ошибаться не может. Последствием этого глупейшего дела было прибавление нового официального обмана ко всем прочим, столь многочисленным, коими обильно русское управление. Теперь к 1 января дела нерешенные и невыслушанные означаются выслушанными, но требующими дальнейших справок и потому отложенными до нового доклада".
   А. А. Суворов. "Князь Александр Аркадьевич, родившийся в 1806 году, внук знаменитого полководца того же имени, получил воспитание в Швейцарии. Замешанный в заговор 14 декабря 1825 года, он был обязан сперва помилованием, а потом быстрой карьерой тому восхищению, которое император Николай питал к памяти знаменитого Суворова. Князь Александр -- человек большой моральной силы: возвышенное благородство и неоспоримая прямизна соединяются в нем с большой придворной тонкостью, но того рода тонкостью, которая, давая ему знание людей и человеческого сердца, никогда не сведет его с пути чести. У него прекрасное сердце, всегда готовое оказать услугу, облегчить несчастных; он отличается примерным бескорыстием, и всякое доброе, благородное, честное чувство всегда найдет отзвук в его душе. Все эти качества, понятно, делают его ненавистным петербургской камарилье; со своей стороны он сам, вместо того чтобы, подобно большинству высоких сановников, заискивать у этой недостойной камарильи, не упускает случая бороться с ней. Уже неоднократно камарилья пыталась внушить государю, что князь Суворов был бы чрезвычайно полезен на посту генерал-губернатора Кавказа; но эти попытки, имевшие целью удалить этого благородного вельможу, до сих пор не увенчались успехом" {"Le Véridique", No 1, р. 41--43.}.
   "И. И. Тымовскому, статс-секретарю по делам королевства Польского, более 60-ти лет. Это один из тех поляков, которые ради личного спокойствия примкнули к режиму, установившемуся в царствование Николая, хотя и мечтали о лучших днях, о более здравой и человечной политике, так как понимали, что режим эпохи, о которой мы говорим, представлял собою насмешку над человеческим здравым смыслом и оскорбление величия Божия. Тымовский -- один из тех поляков, которые будут превосходными патриотами в тот день, когда это будет безопасно" {Там же, р. 83.}.
   "Генерал Чевкин, начальник путей сообщения, родившийся в 1803 году, человек очень умный, очень образованный, очень трудолюбивый, но все эти качества совершенно испорчены его тяжелым характером в соединении с безмерным честолюбием. Его характер приводит его постоянно к ссорам со всеми и делает его совершенно неприятным для всех, кому приходится иметь с ним дело; с другой стороны, его честолюбие толкает его иной раз к уступкам, на которые он не должен был бы идти, и все время у него проходит в том, что он ссорится, потом уступает придворным влияниям, потом снова ссорится со всеми. Он превосходно себя держал в вопросе об освобождении крестьян, но, за этим исключением, всегда противился всем другим реформам. В итоге, это стародур с либеральной фразеологией; он долго служил при императоре Николае, у которого состоял флигель-адъютантом; а те, кто служил при Николае, мало к чему годны в политике. Император Николай не любил его, так как находил в нем какую-то долю ума; эта полунемилость заставила общественное мнение говорить, что Чевкин, как и Михаил Муравьев, который тоже находился в полунемилости, должны быть людьми способными, раз Николай их не любил. После смерти этого государя Чевкин был призван на пост министра, и несколько позже, в 1857 году, Муравьев тоже был назначен министром государственных имуществ. На этот раз общественное мнение впало в ошибку, с той разницей, что Чевкин, как мы сказали, вел себя хорошо в вопросе эмансипации, а Муравьев -- очень плохо как в этом вопросе, так и в других. Были вынуждены удалить Муравьева в декабре 1861 года, и только усердное ухаживание за великим князем Константином было причиной сохранения Чевкина у власти. Ныне (1862), после июньской реакции, последний вернулся опять в свой естественный элемент" {"Le Véridique", No 1, p. 60--61.}.
   "Формалист по привычкам, всессорящийся [употребляем русское выражение самого Долгорукова] по характеру, резкий в приемах, желчный в выражениях, Чевкин, несмотря на замечательный ум, заставил себя все-таки ненавидеть и, подобно Панину, вызывал неприязнь общественного мнения, требовавшего его устранения. Ему предлагали подать в отставку, но так как он принес России меньше вреда, чем граф Панин, он не получил фантастического рескрипта (настоящая фантазия -- потому что в этих рескриптах рассказывалось то, чего никогда в жизни не было)" {Там же, р. 371.}.
   
   Стр. 218.
   Убийство Петра III. Долгоруков говорит об известном письме Алексея Орлова, которым он извещал Екатерину II о смерти Петра III: "Свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором [Барятинским]; не успели мы разнять, сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. А его уже не стало" {"Архив князя Воронцова", М., 1881, т. XXI, стр. 430.}.
   Письмо это, по выражению Бильбасова, "вполне обелявшее Екатерину от всяких подозрений", хранилось ею в особой шкатулке, которая после ее смерти была вскрыта по поручению Павла I графом Безбородкой. По словам княгини Дашковой, прочитав эту записку, Павел перекрестился и сказал: "Слава Богу! Те некоторые сомнения, какие у меня были относительно моей матери, теперь рассеяны" {С. М. Соловьев. "История России", изд. "Общ. Польза", т. 1, стр. 1356.}.
   Это письмо было в руках графа Ф. В. Ростопчина, который удостоверяет его подлинность. Оно было затем уничтожено Павлом, который "сам истребил памятник невинности великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал". В "La Vérité sur la Russie" {"La vérité sur la Russie", p. 191--192.} сообщается анекдот, долженствующий подтвердить соучастие Екатерины в предумышленном убийстве Петра III: "Граф Семен Воронцов, живя на старости лет в отставке в Лондоне, рассказывал князю Г. (от которого мы и слышали этот анекдот), что после убийства Петра III он, встретив как-то одного из убийц, князя Федора Барятинского, спросил его: "Как ты мог совершить такое дело?" На что Барятинский ответил ему, пожимая плечами: "Что тут было делать, мой милый? У меня было так много долгов".
   Другое толкование происшествия, распространявшееся семьей Барятинских, мы находим у А. О. Смирновой-Россет: "Фельдмаршал (А. И. Барятинский) рассказывал историю убийства Петра III. Он говорил, что князь Федор Барятинский играл в карты с самим государем. Они пили и поссорились за карты. Петр первый рассердился и ударил Барятинского, тот наотмашь ударил его в висок и убил его" {A. О. Смирнова-Россет. "Автобиография". M., 1931, стр. 113.}.
   
   Стр. 219.
   Князь А. И. Барятинский. Сведения о Барятинском, сообщаемые Долгоруковым, подтверждаются "Записками" управляющего делами князя Б. А. Инсарского (печатались в "Русской старине", 1894--1895 гг.). Интересно сравнить характеристику, которую дает Долгоруков Барятинскому, с отзывами о нем близко его знавшего д-ра Э. С. Андреевского" {Э.С. Андреевский. "Записки", под ред. С. Л. Авелиани, Одесса. 1913 г., г. I.}.
   Желчный и обидчивый, Андреевский отзывается о Барятинском не менее резко, чем Долгоруков: "Князь Барятинский делами занимается теперь очень усердно, но, разумеется, без всякого знания" и т. д. "Барятинский -- человек столь неспособный и столь честолюбивый" и т. д. Он косвенно подтверждает те мотивы, которые Долгоруков приписывает Воронцову при назначении Барятинского и высмеивает дутый характер реляций Барятинского. Надо иметь в виду, что Андреевский был одним из источников осведомления Долгорукова относительно Барятинского. В "Будущности" было напечатано без подписи "Письмо с Кавказа", принадлежавшее Андреевскому и посвященное деятельности Барятинского.
   
   Стр. 223.
   Князь А. И. Барятинский и великая княгиня Ольга Николаевна. О попытке князя А. И. Барятинского заинтересовать великую княжну пишет в своих "Воспоминаниях" и доктор Николая I Мандт {М. Мандт. "Воспоминания", Мюнхен -- Лейпциг, 1923 г.}.
   Графиня М. Д. Нессельроде. Сводку всех мемуарных отзывов о ней см. у П. Е. Щеголева {П. Е. Щеголев. "Дуэль и смерть Пушкина", изд. 3-е, М.-Л., 1928 г., стр. 456--460.}.
   Сравнивая характеристику, данную ей Долгоруковым, с другими показаниями, он приходит к такому выводу: "Резким отзывам Долгорукова можно поверить, ибо в конечном счете основные черты характера графини изображены так же и в отзывах ее поклонников". Пушкин в своем дневнике отзывается о ней: "Ужасна и опасна" {"Дневник А. С. Пушкина", стр. 230--231.}.
   
   Стр. 225.
   Князь М. С. Воронцов. Чрезвычайно резкую и далеко не объективную характеристику Воронцова Долгоруков дает в брошюре "La vérité sur le procès du prince P. Dolgoroukow" {"La vérité...", р. 24--25.}:
   "Фельдмаршал князь Воронцов был искусным военачальником и искусным администратором; он отличался широким умом, но это был человек самый фальшивый в мире, заискивающий, двуличный, и притом чрезвычайно мстительный. Несмотря на высокое положение, несмотря на громадное состояние, которым он был обязан предательствам, хищениям и бесчестным поступкам своей фамилии, несмотря на независимость, которой он обладал, он в течение всей своей жизни был пошлейшим царедворцем. В день, когда в России узнали о казни знаменитого Риэги, он обедал за императорским столом и проявил такую радость, что сам император нашел ее неуместной. Русские государи пользовались Воронцовым, не уважая его. Так, в 1828 году в Одессе, где он был губернатором, полковник Р[аевский], который находился в близких отношениях с княгиней Воронцовой и которому она затем отказала в доме, встретив княгиню на улице, забылся до того, что нанес ей удар тростью. Князь Воронцов, которому было тогда 47 лет, не вызвал 32-летнего Р[аевского], но пожаловался императору Николаю, а Николай, обычно столь суровый в отношении тех, кто оскорблял его чиновников, ограничился приказанием Р[аевскому] выехать из Одессы и покинуть Новороссийский край, управляемый князем Воронцовым".
   Андийский поход в Дагестан, предпринятый летом 1845 года по приказанию Николая I, имел целью взятие резиденции Шамиля, аула Дарго, расположенного в самой лесистой части Чечни (Ичкерии). Значительный экспедиционный корпус под начальством самого Воронцова вступил 6 июня в чащу ичкерийских лесов, по которой пришлось пробираться с неимоверными трудностями, преодолевая под огнем противника искусственные завалы, чтобы найти Дарго покинутым и сожженным Шамилем. Дальнейшие поиски неприятеля сопровождались громадными потерями и едва не привели к полному уничтожению экспедиционного корпуса, оказавшегося окруженным со всех сторон и страдавшего от недостатка продовольствия; только благодаря своевременной подмоге генерала Фрейтага Воронцову удалось выбраться с остатками своего отряда из западни, в которую сам себя завел. Потери были по тому времени громадные: из строя выбыли 3031 человек, в том числе 3 генерала и 141 офицер, не считая потери трех горных орудий и множества лошадей. Формально цель похода была достигнута: резиденция Шамиля была уничтожена; но реальной пользы от предприятия не было никакой.
   
   Стр. 227.
   О соперничестве между Барятинским и Адлербергом говорит и В. А. Инсарский. Он пишет о лицемерной дружбе "А", который, узнав о приезде князя Барятинского с Кавказа, "тотчас впал в какую-то странную задумчивость", из чего заключили, "что это обстоятельство не только не было приятно для графа, но и, видимо, встревожило его" и т. д. {"Русская старина", No 11, 1894 г., стр. 41.}.
   
   Стр. 229.
   Одна женщина, замечательная красотой -- вдова флигель- адъютанта Алексея Григорьевича Столыпина, Мария Васильевна, урожденная княжна Трубецкая. О проекте брака ее с князем А. И. Барятинским см. в "Русской Старине" {Там же, "Воспоминания В. А. Инсарского", 1894 г.}. В тех же записках рассказывается и об отказе А. И. Барятинского от части имения в пользу брата; но, разумеется, без того толкования, которое ему дает Долгоруков.
   М. В. Столыпина в 1851 году вышла замуж за князя Семена Михайловича Воронцова, отец которого, князь Михаил Семенович, получил титул светлости в марте 1852 года {"La vérité", p. 27--28.}.
   
   Стр. 232.
   О Н. Д. Киселеве и жизни его в Париже см. "Автобиографию" А. О. Смирновой-Россет.
   
   Стр. 235.
   Зависимость Александра II от окружающих. Долгоруков во всех своих писаниях всегда подчеркивает одну черту в характере Александра II, по-видимому, действительно бросавшуюся в глаза, -- его слабоволие и способность легко подчиняться влияниям. Он пишет {"Листок", No 13, 20 октября 1863 г.}, что Александр II, "снабженный от природы умом скудным, не понимает дел ясно... Добряк при своем скудном уме не догадывается, что он не что иное, как орудие в руках константиновцев, которые его водят за нос; в руках кальянщиков, которые его обирают; в руках своей дворни, которая грабит его; одним словом, он разыгрывает жалкую и смешную роль совершенной пешки".
   
   Стр. 238.
   Маркиза Е. А. де Виллеро пользовалась исключительным доверием князя Долгорукова; ей при отъезде за границу в 1842 году он поручил часть своих бумаг.
   "История войны 1799 года между Россией и Францией в царствование императора Павла I". Первым изданием книга Д. А. Милютина вышла в 1852--1853 гг., вторым в 1857 году.
   
   Стр. 242.
   Странноприимный Сенат. "Сенат утратил ныне всякое значение. В него сажают генерал-лейтенантов, которые дурно командуют дивизиями или уже не в состоянии ездить верхом; адмиралов, которым преклонные лета не дозволяют продолжать службу на море; губернаторов, оказавшихся слишком неспособными даже среди своих неспособных товарищей, и тайных советников, коих места назначаются министрами своим ближним по родству или по приязни. Лишь только генерал-лейтенанта или тайного советника разобьет паралич, его сажают в Сенат; после второго удара паралича его назначают членом Государственно- го совета; после третьего удара паралича он может надеяться быть министром, и если он сделается министром, то при четвертом ударе паралича ему открывается при случае возможность заделаться председателем Государственного совета и Комитета министров" {"Правда о России", т. I, стр. 56--57.}. Характеристика эта вызвала негодование прокурора Парижской судебной палаты, выступавшего в процессе Воронцова против Долгорукова.
   
   Стр. 244.
   Князь А. Ф. Голицын описан А. И. Герценом {А. И. Герцен. "Былое и думы", Полн. соор, соч., под ред. М. К. Лемке, гл. XII, стр. 226.}. Он называет его "отборнейшим инквизитором" и прибавляет, что "порода эта у нас редка".
   Долгоруков говорит о нем также в No 6 "Будущности" (заметка: "Комиссия прошений жульничает, а государь подписывает не читая") и в "Le Véridique" {"Le Véridique", t. I, No 2, 1862, p. 255--259.}.
   
   Стр. 249.
   Харьковская студенческая история. Дело идет о тайном обществе, образовавшемся в 1856 году среди студентов Харьковского университета. Президентом общества был H. М. Раевский, вице-президентом Я. Н. Бекман, казначеем К. А. Хлопов, секретарем Н. В. Завадский и библиотекарем М. Д. Муравский, впоследствии участник "процесса 193-х". Общество ставило себе целью пропаганду республиканского образа правления; немногочисленное по составу (12--14 человек), оно распалось в 1858 году {"В. П. Козьмин, М. Д. Муравский в Харьковском тайном обществе" ("Каторга и ссылка", кн. 41, М., 1928 г.).}.
   
   Стр. 251.
   Книга Е. П. Ковалевского "Граф Блудов и его время" вышла в Петербурге в 1866 году.
   
   Стр. 256.
   Екатерина II. В "Правде о России" Долгоруков дает краткую, но меткую характеристику Екатерины.
   "В первые годы своего царствования Екатерина вовсе не пользовалась любовью народной. Приехав в Москву для коронования, она была встречена с ледяной холодностью: обычных криков "ура" вовсе не раздавалось. Самым восшествием на престол она обязана была гвардии и братьям Орловым, имевшим большое влияние на гвардию. Ими она и держалась, но иго Орловых, людей необразованных и грубых, было ей весьма тяжким. Человеколюбивая от природы, Екатерина никогда не останавливалась перед совершением жестокости и преступления, как бы они гнусны ни были, если это преступление, эта жестокость могли быть полезными ее неограниченному властолюбию. Более всего она алкала похвал общественного мнения, похвал искателей, и потому, без огласки восстанавливая уничтоженную Петром III тайную канцелярию, предписала ей действовать осторожно и сколь возможно более втихомолку. Народа она вовсе не любила, и мы сами видели у Ивана Мятлева письмо ее к московскому генерал-губернатору фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову (прадеду Мятлева), в коем она, отвергая представленный ей проект сельских училищ, писала Салтыкову: "Господин фельдмаршал, простого народа учить не следует; если он будет иметь столько же познаний, как вы и я, то не станет уже нам повиноваться, как повинуется теперь" {"Правда о России", т. II, стр. 6--7.}.
   
   Стр. 257.
   Павел I. Павел, как известно, был сыном Екатерины и С. В. Салтыкова. Легенда о чухонском его происхождении совершенно фантастична и является типичным образцом дворянской легенды, имевшей целью дискредитировать ненавистного дворянству императора. По поводу нее Н. И. Греч пишет: "Злоба и ненависть... преследуют его [Павла] и за гробом и заставляют выдумывать на него всякие нелепости. Так, например, вздумали утверждать, что он не сын Екатерины, а подкидыш. Несправедливость этого можно доказать физическими доводами" и т. д. {Н. И. Греч. "Записки...", стр. 141--142.}.
   В No 17 "Листка" Долгоруков, говоря о своем современнике С. В. Салтыкове, сообщает новые, еще более фантастические подробности о рождении Павла: "Двоюродный дед Салтыкова, также Сергей Васильевич, был первым любовником Екатерины, которая родила мертвого ребенка, в тот же день замененного подставным чухонским младенцем, бывшим впоследствии императором Павлом. Отец Павла был крестьянин из деревни Котлы в Петербургской губернии и был вслед за тем сослан в Сибирь с семейством своим и со всеми жителями деревни Котлы, которая была разрушена и место ее запахано". Тут же он, однако, сообщает анекдот, свидетельствующий о том, как общераспространенна была другая версия о рождении Павла: "Салтыков... тогда еще молодой человек, публично рассказывал, что государь -- сын его двоюродного деда. Павел, узнав об этом, призвал к себе флигель-адъютанта князя Николая Волконского, впоследствии бывшего князем Репниным, и сказал ему: "Вот что болтает Сергей Салтыков; возьми с собою четырех солдат и пук розог, поезжай к нему, скажи, что его бы следовало сослать в Сибирь, но я поступаю с ним по- родственному, по-отечески: высеки его как можно больнее и приезжай доложить мне". Так оно и было исполнено".
   Долгоруков дает следующую характеристику Павла I {"Правда о России", т. 11, стр. 27--28.}:
   "Одаренный умом блистательным, но безрассудным, Павел являл в себе самое странное слияние качеств и пороков, чувств благородных и порывов диких, увлечений рыцарских и припадков деспотизма самого сумасбродного: он боготворил самодержавие. Весь взгляд его на управление Россией выражен был им в словах, сказанных одному из французских эмигрантов, который, отзываясь о каком-то петербургском сановнике, называл его вельможей. Павел сказал эмигранту: "Милостивый государь, здесь вельможа только тот, с кем я разговариваю, и только в то время, покамест я с ним разговариваю". Екатерина, сохраняя за собою все права самодержавные и никогда не останавливаясь совершить преступление, которое могло бы ей быть полезным, обходилась с подданными своими как с людьми и оказывала им некоторую степень наружного уважения. Павел стал обходиться с русскими как с рабами, и, конечно, со времени Иоанна Г розного ни один русский государь не обнаруживал такого глубокого презрения к человеческому достоинству".
   Мария Федоровна растерялась до такой степени, что потребовала себе престола. Это известие мы находим в записках декабриста М. А. Тургенева, откуда его мог заимствовать и князь Долгоруков, которому лейпцигское издание этих записок было известно. "Императрица Мария Федоровна, -- пишет Тургенев, -- поражена была бедственной кончиной супруга, оплакивала его, но и в ее сердце зашевелилось желание царствовать. Она вспомнила, что Екатерина царствовала без права и, может быть, рассчитывала на нежную привязанность сына и надеялась, что он уступит ей трон. Приближенные к ней рассказывали, что, несмотря на непритворную печаль, у ней вырвались слова: "Ich will regieren!" [Я хочу править] {Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. Изд. А. С. Суворина. СПБ, 1907, стр. 168.}. О поведении графини Ливен в роковую ночь 11 марта говорит в сильно приподнятом тоне ее невестка Дарья Христофоровна Ливен, урожденная Бенкендорф, в своих записках {Там же, стр. 190 и след.}, но эпизод, сообщаемый Долгоруковым, ей не упоминается.
   
   Стр. 258.
   Княгиня Д. X. Ливен. Для сравнения приводим характеристику, данную ей Е. М. Феоктистовым {Е. М. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы", стр. 298.}: "Ум, любезность, образованность княгини привлекали к ней много замечательных людей; соотечественники наши, сознавая, как высоко стоит над ними в умственном отношении, робели перед ней и -- за немногими исключениями -- принимала она их с видом высокомерного покровительства". Он же рассказывает не без юмора, к каким приемам она прибегала, чтоб "поддержать свой кредит". В этих целях она "хотела заманить... к себе" Альбе- динского, прикомандированного к графу А. Ф. Орлову, посланному для мирных переговоров в 1856 году в Париж [где княгиня Ливен тогда жила], и "сделать его одним из habitués [завсегдатаев] своего салона". Альбединский "тщательно улавливал кое-какие крохи от происходивших при нем случайных бесед Орлова с Брунновым, чтобы не являться к ней с совершенно пустыми руками, и она оставалась довольна даже этим". В основном характеристика совпадает с отзывом Долгорукова.
   
   Стр. 263.
   Александр I. Очень хорошую характеристику его дает Долгоруков {"Правда о России", т. II, стр. 30-32.}: "Александр одарен был добрым сердцем, хотя, впрочем, был весьма злопамятным; он был образован, привлекателен в своем обхождении, ласковом и величавом вместе... Ум имел он недальний и невысокий, но хитрый до крайности; лукавый и скрытный, он вполне заслужил сказанное о нем Наполеоном I: "Александр лукав, как грек византийский". Слабый характером, он скрывал эту слабость под величавостью своей осанки. Его постоянной, но главной заботой было привлечь и удержать на своей стороне общественное мнение Европы, и в этом, равно как в хитрости и в лукавстве своего характера, он был достойным внуком Екатерины, хотя весьма далек был от нее умом. Во все продолжение своего царствования он постоянно гонялся за европейской популярностью, и этому стремлению Царство Польское обязано было своим существованием и своей конституцией. В России Александр все обещал дать конституцию, беспрестанно говорил о ней, но никогда по-настоящему не имел намерения совершить это важное и полезное преобразование. В течение первых восемнадцати лет своего царствования он разыгрывал в Европе либерала и даже в России носил маску либерализма, но в последние семь лет, подпав в своей политике внешней под безграничное влияние князя Меттерниха, а в политике внутренней под сильное влияние жестокого и неумолимого графа Аракчеева, он совершенно отрекся от либерального направления, коему следовал в юных летах".
   
   Стр. 264.
   "Да этак они, пожалуй, пришлют мне Панина". Эти слова Александра I приводятся и Н. И. Тургеневым в его книге "La Russie et les Russes" {Н. И. Тургенев. "La Russie et les Russes", Paris, 1847, t. II, p. 94.}, но в иной связи. По его рассказу, они были сказаны не Сперанскому, а Новосильцеву, и относились к проекту конституции для России, к выработке которой было приступлено после введения конституции в Царстве Польском. "Эта работа была поручена Новосильцеву, наместнику в Польше. По мере того как он вырабатывал отдельные части проекта, он представлял их на одобрение императора. Глава, посвященная выборам членов народного собрания, гласила, что депутаты будут назначаться избирателями. Казалось бы, ничего проще и естественнее, но император остановился на этом предложении и заметил, что при таких условиях избиратели смогут назначить кого им заблагорассудится: "Панина, например". А граф Панин, бывший министр иностранных дел, был очень неугоден его величеству. Пункт был тотчас изменен, и избирателям было предоставлено лишь право представлять трех кандидатов, из которых правительство должно было выбрать депутата. Вот, несомненно, очень оригинальный способ фабриковать конституции".
   
   Стр. 266.
   Этерия (или Гетерия; Hetaireia Philike -- дружеское сотоварищество) --- возникшее в 1814 году в Греции политическое общество, имевшее целью освобождение страны из-под власти турок. Гетерия распространяла свою деятельность не только по Греции и Турции, но и по Европе; центром этой деятельности была Одесса, где происходила подготовка восстания. Попытка "священной дружины" под начальством генерала русской службы Александра Ипсиланти вторгнуться в Молдавию летом 1821 года окончилась полным разгромом. Последний удар авантюре Ипсиланти нанесла Россия, дезавуировав его предприятие. Современники подозревали, что Гетерию поддерживает статс-секретарь Капо д'Истрия; в действительности он был против насильственных действий и рассчитывал на помощь России. Александр I, твердо усвоивший идею Священного Союза, не только уклонился от содействия греческому восстанию, но готов был предложить свою помощь Турции. Начавшееся в Греции движение между тем разрасталось и перешло в грандиозную войну за национальное освобождение. Собравшееся в апреле 1827 года народное собрание избрало Капо д'Истрию главой национального собрания, а в июле того же года Англия, Франция и Россия заключили конвенцию, имевшую цель поддержать независимость Греции. Вооруженное вмешательство держав решило войну в пользу восставших. В феврале 1830 года Лондонская конференция признала Грецию независимым государством. Капо д'Истрия, прибывший в Грецию в январе 1828 года, к этому времени возбудил против себя всеобщее недовольство произволом и деспотизмом; в октябре 1831 года он был убит из личной мести; через год, в августе 1832 года, народное собрание в Навплии под давлением держав избрало королем Греции баварского принца Оттона.
   
   Стр. 267.
   Декабристы. В предисловии уже указано, как надо относиться к известиям Долгорукова о декабристах. Это -- слухи, передававшиеся в обществе шепотом, из-под полы, неточные, непроверенные, отчасти дополненные из небольшой вышедшей за границей декабристской литературы. В распоряжении Долгорукова были "Воспоминания" князя Оболенского {"Будущность", No 9--12, 1861 г.}, "La Russie et les Russes" H. И. Тургенева, "Записки" Михаила Фонвизина, напечатанные в Лейпциге, и еще некоторые источники.
   
   Стр. 268.
   Доклад следственной комиссии, где в примечании к стр. 15 говорилось о взносах членов Союза Благоденствия: "В Петербурге до 1825 года собрано не более 5000 рублей, которые отданы князю Трубецкому, а им издержаны не на дела Тайного общества".
   
   Стр. 277.
   Записки князя Долгорукова. В 1867 году вышел в Женеве первый том его "Mémoires", заключающий в себе анекдотическую историю России от Петра I до середины XVIII века, основанную как на большом количестве недоступных для широкой публики источников, так и на многочисленных фамильных преданиях русской знати. Долгоруков предполагал, по- видимому, довести эти "мемуары" до своего времени. Он так часто грозил Петербургу этими своими записками, что после его смерти русское правительство поспешило через своего агента К. А. Романа разыскать и выкупить оставшиеся после него бумаги; для отвода глаз из них было выбрано несколько сравнительно приемлемых для русского двора документов по истории России во второй половине XVIII века и издано за счет III Отделения в 1871 году в Женеве -- Базеле как продолжение "Мемуаров" Долгорукова. Любопытную историю этого посмертного издания см. в книге "В погоне за Нечаевым" {P. М. Кантор. "В погоне за Нечаевым", Л., 1925 г.}.
   Граф А. А. Закревский "на своем Московском пашалыке". Долгоруков не оставил цельной характеристики Закревского, но он неоднократно возвращается к личности этого администратора, столь типичного для времени Николая. В "Правде о России" {"Правда о России", т. I, стр. 7--8.} он пишет о нем: "Закревский одиннадцать лет угнетал Москву, говорил дерзости москвичам, вмешивался в семейные дела, открыто покровительствовал мошенникам и сам воровал поставками гнилого сукна и разбавленной водой водки... Наконец в прошлом году [писано в 1861 году] Закревский, говоривший, что "эти проклятые законы мешают администрации", был уволен только потому, что позволил дочери своей выйти замуж от живого мужа без развода. Но государь узнал об этом случайно, так как полиция не только скрывала это, но еще дала графине Нессельроде и ее мнимому второму мужу возможность уехать из России не бегством, а путешествуя открыто, спокойно проехав около 1200 верст по такому пути, где нет железных дорог". Дело здесь идет о браке графини Лидии Александровны Нессельроде, урожденной графини Закревской, при живом муже, с князем Д. В. Друцким-Соколинским. Подробно этот эпизод описан в "Колоколе" за 1859 год.
   В виде иллюстрации деятельности Закревского Долгоруков приводит в другом месте такой эпизод: "В Москве графиня Закревская купила торговые бани: возле находился дом небогатого дворянина; графиня вздумала купить этот дом и предложила владетелю полцены. Он отказался. Тогда ему дали знать под рукой, что граф Закревский, имеющий у себя бланки государя, сошлет его в дальний город под надзор полиции за вредные политические мнения. Бедняк уступил и продал дом за полцены" {Там же, стр. 75--76.}.
   
   Стр. 283.
   Барон Ф. И. Фиркс (литературный псевдоним -- Шедо-Ферроти), "дюжинный писака", по выражению Е. М. Феоктистова {Е. М. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы", стр. 155.}, официозный публицист, сотрудник "Augsburger Allgemeine Zeitung" и автор ряда выпущенных русским правительством за границей брошюр. О том, что через Шедо-Ферроти-Фиркса действовал Головнин, пишет и Феоктистов, и есть указания в статьях Каткова за 1864 год.
   Юноши, сосланные на каторгу после выстрела 4 апреля, -- члены Ишутинского кружка.
   
   Стр. 285.
   Граф Д. А. Толстой. Ср. характеристику, которую дает ему Б. Н. Чичерин {Б. Н. Чичерин. "Воспоминание", стр. 191--195.}. Очень большой материал о нем дает Е. М. Феоктистов в своих "Воспоминаниях".
   
   Стр. 288.
   Я. Ф. Скарятин принял непосредственное участие в убийстве Павла I. Ему, по наиболее распространенным известиям, принадлежал "шарф, прекративший жизнь Павла I"; ему приписывают и факт удушения царя своим или чужим шарфом {"Цареубийство 11 марта 1801 года", СПБ, 1908 г., 2-е изд., стр. 88 89, 189, 210.
   "Дневник А. С. Пушкина", стр. 45--46.}.
   
   Стр. 292.
   Петр IV и Аракчеев II -- граф Петр Андреевич Шувалов. Ср.эпиграмму Ф. И. Тютчева:
   "Петр, по прозвищу четвертый. Аракчеев же второй {Г. Чулков. "Тютчевиана", М., 1912 г., стр. 13.}.
   
   Стр. 296.
   Обер-прокурор синода Ахматов. "На пост обер-прокурора на место графа Толстого призвали генерал-майора Ахматова (как видите, в России как будто считается необходимым иметь военного на этом полусветском, полудуховном посту). Ахматов, кавалергард, всегда старался выделиться величайшим благочестием, никогда, однако, не упуская случаев, которые бы могли служить его честолюбию. Благочестие создавало ему общественное положение; но, видимо, попечение о небесном способствовало исключительно его преуспеянию в делах земных: церковь была для него коридором, ведущим к величию мира сего". По поводу назначения на должность обер-прокурора Синода военных Долгоруков в No 18 "Листка" скорбит о положении православной церкви в России, "в коем духовенство является какой-то бригадой, предводимой генералами в рясах и звездах, под главной и полномочной командою какого-нибудь фельдмаршала, именуемого обер-прокурором Синода".
   Книга графа Д. А. Толстого "Римское католичество в России" вышла в Париже в 1863--1864 годах. Б. Н. Чичерин утверждает, что Толстой воспользовался для составления ее рукописной работой Д. П. Хрущова, которую одолжил ему автор {Д. П. Хрущов. "Воспоминания", Московский университет, М., 1929 г., стр. 193.}.
   
   Стр. 298.
   Деятельности Министерства путей сообщения (в частности, П. П. Мельникова) "Колокол" {"Колокол", NoNo 217 от 1 апреля и 218 от 15 апреля 1866 г.} касается в статье "Николаевская железная дорога и ее этико-политическая экономия. И в последующих листках "Колокол" возвращается к тому же вопросу {Там же, NoNo 219, 222, 228.}.
   
   Стр. 299.
   Князь С. Н. Урусов. "При том плачевном, пагубном и отвратительном направлении, которое правительство дает управлению церковными делами, прокурор Святейшего синода может быть назван главнокомандующим русской церкви. Этот столь ответственный пост был с 1857 года занят генерал-лейтенантом графом Александром Петровичем Толстым, человеком отличного сердца, высокого благородства и непоколебимой прямоты. Слабоватый по характеру, он не всегда умел противиться давлению придворных влияний, когда они действовали не с надменностью, которой его благородный характер никогда бы не потерпел, а вкрадчиво и ласково, когда они обращались к его доброму сердцу и к его чувству высокого благочестия, чувству настолько правдивому и искреннему у графа Толстого, что даже некоторая преувеличенность его хотя и не одобрялась, но встречала снисходительное отношение со стороны общественного мнения. Он оказал России настоящую услугу, призвав к заведованию школами церковного ведомства князя С. Н. Урусова, одного из самых уважаемых людей в России. Князь Урусов, родившийся в 1816 году, ученый-юрист, можно сказать, страстно влюбленный в юриспруденцию, владелец состояния, соответствующего независимости его характера, в прошлое царствование принял из страсти к юриспруденции и, побуждаемый желанием быть полезным, в течение долгих лет исполнял обязанности секретаря Сената. В стране, в которой господствуют неправосудие и взяточничество, князь Урусов представлял счастливое, редкое и замечательное исключение судьи в самом благородном и возвышенном смысле слова; в этом человеке есть что-то от Малерба. Министр юстиции, знаменитый граф Панин, страдавший полоумием... не только не сумел оцепить князя Урусова, не только не открыл ему карьеры, достойной его высокого благородства и замечательных качеств, но даже, вследствие глубокого отвращения ко всему, что независимо по характеру и по положению, смотрел на него неблагожелательно. Граф А. П. Толстой не только поручил князю Урусову ответственное место начальника духовных училищ, но даже выхлопотал у государя назначение его заместителем прокурора Синода во время своих поездок" {"Le Véridique", No 3, 1862, р. 373--375.}.
   А. Н. Мальцева пользовалась в течение продолжительного времени фавором у императрицы Марии Александровны {Л. Ф. Тютчева. "При дворе двух императоров", ч. 2, стр. 185--186.}.
   "Московские Ведомости" -- орган "конституционистов". Одно время Катков и в "Московских Ведомостях" отдавал некоторую дань либеральным идеям, выразителем которых был "Русский Вестник" в первые годы его существования. Во время польского восстания "Московские Ведомости" приводили даже в негодование своим либерализмом Чичерина: "В самом пылу борьбы, в то время как Россия была вся расшатана, а Польша находилась в полной анархии, Катков весьма прозрачными намеками указывал на решение польского вопроса дарованием общей конституции обеим странам".
   
   Стр. 300.
   Восстание кандиотов (критян). В 1866 году на Крите вспыхнуло восстание против турецкого владычества, вызванное тяжестью налогового бремени. Целью восстания было добиться присоединения к Греции, к которой только что перед тем, в 1864 году, были присоединены Ионические острова. Инсургенты боролись с поразительным мужеством. Особенно прославился геройской защитой монастырь Аркадион, который был взорван самими кандиотами. Восстание тянулось до 1869 года, когда вмешательство великих держав заставило Грецию отказаться от притязаний на Крит и принудило кандиотов сложить оружие.
   
   Стр. 301.
   Газете "Москва", издававшейся И. С. Аксаковым, было сделано предостережение за передовицу No 8 от 11 января 1867 года, посвященную панихиде по кандиотам.
   
   Стр. 302.
   Н. А. Безобразов. Долгоруков полемизировал с ним в No 7 "Будущности" {Статья "О крепостном состоянии, в какое погружено русское дворянство".}.
   Дело о подделке кредитных билетов началось в 1865 году {См. о нем: А. Ф. Кони, "На жизненном пути", т. 1, "Из записок судебного деятеля" (очерк 5), М., 1914 г.}. А. Ф. Кони говорит о подозрительной обстановке, при которой умер один из главных свидетелей. Вместе с тем он с большим юмором повествует про слухи, ходившие о попытках отравить его самого. Участниками он называет упоминаемых Долгоруковым изюмского предводителя дворянства Солнцева и бахмутского Гаврилова и еще несколько лиц, но среди них нет Шахова. Следствие в Харькове вел Э. П. Фальковский; обвинял прокурор Монастырский, а не Браилко.
   Славянофилы. Несмотря на резкую противоположность политической программы Долгорукова и воззрений славянофилов, он относился к ним всегда очень сочувственно; с примыкавшим к ним М. П. Погодиным он был близок и поддерживал сношения даже после отъезда за границу. Свою позицию в отношении славянофилов он определяет так в No 6 "Будущности": "Мы не разделяем многих положений славянофилов: они во многом ошибались, но ошибались добросовестно; иногда увлекались юношескими порывами, но увлекались благородно. Почти все лица, составлявшие этот кружок, -- люди самые чистые, усердные отчизнолюбцы. Этот славянофильский кружок принес свою долю пользы отечеству; в его среде печатно и в беседах обсуждались важные для России вопросы и некоторые из этих вопросов были успешно уяснены славянофилами, которые оставят почетную память в истории русского образования. В самую мрачную, самую тяжкую эпоху николаевщины славянофилы твердо устояли в своих убеждениях, иногда ошибочных, но всегда благородных, и некоторые из них пострадали за свои убеждения... Издания их -- "Русская беседа" и "Сельское благоустройство" -- принесли большую пользу ученым отчетливой и добросовестной разработкой предметов. Можно ли отзываться иначе как с чувством почтения о том кружке, к коему принадлежат лица, столь достойные уважения, как семейства Самариных, Аксаковых, Свербеевых, М. П. Погодин, И. Д. Беляев, К. В. Чижов, М. А. Максимович, П. А. Кулиш, А. В. Попов, А. Ф. Гильфердинг... знаменитый Хомяков...?"
   Славянофилы, отнюдь не отличавшиеся терпимостью в вопросах принципиальных, не выносили Долгорукова, взгляды которого были для них неприемлемы, а поведение недостаточно корректным. "Самый злой из них", по определению Долгорукова, П. Ф. Самарин писал в 1864 году Герцену: "Долгорукова я... знаю давно, а потому-то именно охотнее проеду лишние 300 верст для свидания с Вами, лишь бы не встречаться с ним" {Полн. собр. соч. Герцена, т. XVII, стр. 293.}. В частности, в кругах, близких к славянофилам, резко несочувственно относились к долгоруковскому проекту выкупа {Материалы для биографии князя В. И. Черкасского, кн. 1, М., 1901 г., стр. 149.}.
   
   Стр. 306.
   Барон А. Ф. Будберг. Ср. его характеристику в "Le Véridique" {"Le Véridique", No 3, 1863 г. р. 421--425.}.
   "Барон Андрей Федорович Будберг родился в 1817 году. Окончив С.-Петербургский университет, он поступил на службу в Министерство иностранных дел. Место секретаря посольства во Франкфурте-на-Майне было в то время свободно: юные кандидаты на дипломатическую карьеру хлопотали каждый о должности при одном из больших посольств; никто из них не хотел ехать во Франкфурт. Барон Будберг решился принять этот пост, от которого отказывались все его товарищи; на этом посту он создал себе блестящую карьеру и самое чистое семейное счастье. Начальником миссии был старик У бри, на старшей дочери которого он женился. Его тесть умер в самом начале 1848 года, и он оказался исполняющим обязанности посланника в тот момент, когда вспыхнули события этого года, столь обильного происшествиями. Император Николай и канцлер Нессельроде были охвачены паникой; барон Будберг, который видел вещи на близком расстоянии, на месте действия, наблюдал элементы разъединения, столь многочисленные в Германии, и знал заранее, что Фридрих Вильгельм IV не примет императорского венца, посылал своему министру успокоительные донесения, и его депеши производили на Николая и на Нессельроде действие спасительного бальзама: трусы всегда бывают благодарны тем, кто их успокаивает и возвращает им душевное спокойствие, которого они жаждут. Это обстоятельство обратило внимание на барона Будберга и заслужило ему благоволение Николая. Один эпизод окончательно очаровал государя. Министр иностранных дел регента Германской империи обратился к уполномоченному по делам России с депешей, написанной не на общепринятом для международных дипломатических сношений французском языке, а на немецком, и Будберг ответил ему на русском языке. С этого дня он в глазах Николая стал сходить за величайшего дипломата. Вскоре затем он был назначен сперва первым секретарем посольства в Берлине, а потом советником того же посольства. При вступлении в должность министра Горчакова в 1856 году он был назначен послом в Вену, а в 1858 году -- в Берлин.
   Барон Будберг -- человек умный, и даже очень умный; но он прежде всего и главным образом -- барон Прибалтийского края, а это соответствует вполне померанскому или мекленбургскому юнкерству... Нельзя сказать, что Будберг не любит свободы, он даже не признает ее существования; для него свобода есть бред, мечта. Как большинство дворянства Прибалтийских губерний, он был бы вполне удовлетворен таким порядком вещей, при котором вся власть всецело оставалась бы в руках дворянства. Но в нем достаточно здравого смысла, чтоб понимать, что такой порядок совершенно невозможен; поэтому он не хочет никакого другого образа правления, кроме самодержавия. Надменный по характеру, по существу прямолинейный и резкий, он умеет ухаживать, льстить, ласкать, быть вкрадчивым, если это может быть ему полезно; но когда пройдет необходимость изгибаться, он с удовольствием возвращается к своему естественному состоянию и ломает и бьет все, что попытается ему противиться. Его политический портрет сводится к двум словам: это -- лисица-тигр. Прежде чем вступить официально в должность посла [во Франции], он в нынешнем году (1863) ездил уже несколько раз в Париж по поручению русского правительства, чтоб служить противовесом тому, что реакционная партия называла слабостью графа Киселева, и можно уже наблюдать некоторые результаты этих поездок: факты, неслыханные до сих пор даже во Франции, превратившейся в "западную Россию", -- обыски у поляков, аресты некоторых из них, запрещение праздновать национальную польскую годовщину 29 ноября, меры, принятые в этом году в Парижском пашалыке. Мечта русских стародуров -- увидеть Будберга на должности министра иностранных дел, и, если бы ему удалось занять этот пост, он, несомненно, повел бы дела так, что ускорил бы катастрофу, которая приведет к расчленению России, катастрофу неизбежную раньше или позже, если русское правительство будет упорствовать в сохранении самодержавной власти и в отказе ввести в России конституционный порядок".
   
   Стр. 307.
   Автором французской системы предостережений был министр внутренних дел Наполеона III герцог де Персиньи (1808--1879), назначенный министром 23 января 1852 года (вышел в отставку в 1854 году, вновь был министром в 1860--1863 гг.). Выработанный им декрет 17 февраля 1852 года предоставлял министру внутренних дел право давать предостережения периодической прессе, причем третье предостережение влекло за собой временное приостановление журнала; за императором оставалось право бессрочного запрещения. Но в 1868 году был издан новый закон, подчинивший печать суду, с сохранением очень строгих судебных репрессий. Персиньи в то время не занимал уже никакого правительственного поста, но продолжал играть большую роль в политике как член Сената и Г осу дарственного совета; в конце царствования Наполеона он стал сближаться с оппозицией. "Свобода печати" в буржуазном смысле этого слова была установлена во Франции только в 1881 году.
   
   Стр. 309.
   В. С. Неклюдов. Как видно из переписки Герцена, последний вычеркнул здесь абзац, касающийся "частных дел" Неклюдова. Точно так же им устранены инсинуации Долгорукова по адресу Соллогуба (поэта?) {Полн. собр. соч. Герцена, т. XIX, стр. 232, 236.}.
   
   Стр. 312.
   М. Н. Муравьев. Биография М. Н. Муравьева в более кратком виде была напечатана первоначально в "Будущности" {"Будущность", No 5, 25 декабря 1860 г., стр. 35--40; No 6, 15 января 1861 г., стр. 43--45.}. Перепечатав ее "с дополнениями" в "Листке", Долгоруков затем в 1864 году выпустил ее отдельной брошюрой в Лондоне, очевидно, в связи с участием Муравьева в следствии по делу о покушении Каракозова и с толками о "муравьевском заговоре". Герцен горячо рекомендовал читателям эту, по его выражению, "любопытную биографию Муравьева-Вешателя" {"Колокол", No 228, 1 октября 1866 г.
   Фактические данные биографии М. Н. Муравьева см.: Д. А. Кропотов. "Жизнь графа М. Н. Муравьева". СПБ. 1874.} и писал: "Читая брошюру князя Долгорукова о Муравьеве, изданную им в Лондоне в 1864 году, нельзя не подивиться этому чисто петербургскому продукту. Заговорщик, выходящий из тюрьмы с повышением чина, генерал, никогда не бывавший в сражениях, раболепный нахал, обыкновенный казнокрад -- искоренитель злоупотреблений, палач-инквизитор, оканчивающий жизнь за смертным приговором".
   
   Стр. 314.
   Школа колонновожатых, в которой подготовлялись офицеры генерального штаба, была основана по инициативе и на средства H. Н. Муравьева, отца М. Н. Муравьева. Заинтересовавшись деятельностью открытого в 1810 году при большом участии его сына Общества математиков, он организовал в Москве у себя на дому лекции по математике чистой и прикладной и по военным наукам применительно к потребностям квартирмейстерской части (генерального штаба). В 1816 году курсы, оставаясь на иждивении Муравьева, были преобразованы в Московское учебное заведение для колонновожатых, причисленное к военному ведомству. До 1823 года из него вышли 138 человек, в том числе 127 человек были выпущены в "свиту его величества" по квартирмейстерской части. В 1823 году училище было переведено в Петербург, где просуществовало до 1826 года, когда было закрыто.
   Поездка в Хиву H. Н. Муравьева. H. Н. Муравьев в 1819--1820 гг. совершил под видом магометанина поездку в Хиву, описанную им в книге {H. Н. Муравьев. "Путешествие в Туркмению и в Хиву в 1819 и 1820 гг.", М., 1822 г.}. При опасности, с которой была сопряжена такого рода экспедиция, и при почти полном отсутствии в европейской географической литературе того времени сведений о Средней Азии, путешествие Муравьева было очень крупным событием: его книга была переведена на немецкий, французский и английский языки.
   
   Стр. 315.
   А. Н. Муравьев. В основном характеристика А. Н. Муравьева совпадает с характеристикой его в известном рассказе H. С. Лескова "Таинственные предвидения", несмотря на совершенно иной тон и стиль Лескова.
   
   Стр. 317.
   Предательская роль М. Н. Муравьева в процессе декабристов. Муравьев-"вешатель" вышел из Союза Благоденствия, оказавшегося для него слишком революционным, уже в 1817 году, в заговоре не участвовал. Ранний выход из организации и поведение его в ней в достаточной мере объясняют освобождение Муравьева "с аттестатом". Тем не менее Николай I в течение всего своего царствования относился к нему с недоверием и неприязнью, и он, по выражению самого Долгорукова, пребывал при нем в "полунемилости". О позиции, занимаемой М. Н. Муравьевым и его братом Андреем Николаевичем в "Союзе Благоденствия", см. статью С. Н. Чернова {Сб. "Декабристы и их время", статья "Из работ над "Зеленой книгой", М., 1932 г.}.
   
   Стр. 323.
   Граф. А. Ф. Орлов. В статье "Турусы на колесах"3 Долгоруков так характеризует гр. Орлова:
   "Заслуги Орлова следующие. Трусливый от природы, он 14 декабря 1825 года растерялся совершенно и, не зная, на чьей стороне останется победа, на стороне Николая или заговорщиков, действовал весьма двусмысленно. Полк свой он вывел на площадь на неподкованных лошадях, что в случае успеха заговорщиков могло служить ему заслугою перед ними. Выезжая из казарм, он встретил генерал-губернатора графа Милорадовича и советовал ему не ездить на площадь, "потому что там может дело дойти до пролития крови", на что Милорадович благородно отвечал, что место генерал-губернатора именно там, где есть опасность. Этот факт упомянут даже в постыдной книжке барона М. А. Корфа, который, отуманенный природным холопством, не понял всей многознаменательности этого разговора. За то, по одержании Николаем победы, Орлов один из первых умел выпросить себе награду; 25 декабря 1825 года он был пожалован графом. В кампанию 1828 года единственным подвигом его было то, что, переправляясь через Дунай, он упал в реку и чуть не утонул, вытащен был оттуда казаком. При заключении Адрианопольского мира он был одним из двух уполномоченных, но исполнял лишь волю фельдмаршала Дибича. Призванный в 1844 году заступить место графа Бенкендорфа в постыдном звании главного начальника всероссийской государственной помойной ямы, то есть III Отделения Собственной канцелярии, Орлов не только не удалил Дубельта, но еще предоставил этому мошеннику полную волю грабежа и притеснений. Последнее семилетие николаевщины было эпохой, тяжкое воспоминание о коей не умрет никогда в русской истории. Подобной эпохи Россия не видала, не говорим, со времени Павла, потому что Павел был хотя сумасшедший, но честный и благородный человек, а со времен бироновщины. С этим гнусным семилетием перейдут в историю имена Орлова и Дубельта, и потомство заклеймит позором память этих людей. Что же касается до Парижского конгресса, то хотя первым русским уполномоченным был Орлов, но главным деятелем со стороны России был второй русский уполномоченный, барон Бруннов, человек, не имеющий ни чести, ни совести, но умный, способный, необыкновенно хитрый и ловкий. В денежном отношении Орлов отличался не только баснословной скупостью, но и необыкновенной жадностью. Покупая дома в Петербурге, он упрашивал государя платить из казны за эти дома, то есть получал их даром, и потом продавал их казне на чистые деньги. Богатый сам по себе, богатый по жене, имея одного только сына, он не стыдился выпрашивать у государя то земли, то деньги..."
   Дом А. Ф. Орлова. История покупки для нужд Министерства государственных имуществ дома, приобретенного за счет казны для князя А. Ф. Орлова, изложена в "Колоколе" {"Колокол", No 63, 15 февраля 1860 г. Ст. "Вешающий Муравьев".}. Эпизод пожалования аренды М. И. Топильскому ценой предоставления места в Министерстве юстиции Леониду Михайловичу Муравьеву вызвал запрос "Колокола" {Там же, No 47, 1 июля 1859 г.}. История пожалования земли по ходатайству М. Н. Муравьева его сыну изложена в статье "Вешающий Муравьев".
   
   Стр. 329.
   Я. И. Ростовцев. "Человек с весьма добрым сердцем; очень любимый в частной жизни за свои личные качества, за свою обязательность, за свою вежливость, с умом весьма идеальным, он был одарен тончайшей хитростью. Искусный и ловкий царедворец, он сумел приобрести вполне личное расположение и доверие Александра Николаевича, и положение его было весьма блистательно, доколе не возникли в России политические вопросы. Когда эти вопросы возникли, когда России пришлось идти по стезе новой, хитрости и ловкости было уже недостаточно, необходимы были способности человека государственного, а этих способностей совершенно недоставало генералу Ростовцеву. Желая по своему доброму сердцу всем угодить и всем нравиться, он надеялся достигнуть невозможного: то есть заслужить репутацию либерала, не перессорясь со стародурами. На политическом поприще человек, желающий всем нравиться, неминуемо достигает до того, что со всеми перессорится. Так и случилось с генералом Ростовцевым. В последние месяцы его жизни приверженцами его остались лишь те люди, которые рассчитывали на его влияние при дворе для успеха своих личных видов. Эта совершенная неудача исполнила сердце его горестью. Настигнутый тяжкой болезнью (карбункулом), он быстро клонился к концу и умер, оставив по себе память человека доброго, но имевшего неосторожность принять на рамена свои бремя слишком для него тяжелое {"Правда о России", т. II, стр. 114--115.}.
   
   Стр. 331.
   Программа для губернских комитетов, изданная 21 апреля 1858 года, как руководство в их работе по крестьянскому вопросу была составлена Главным комитетом по крестьянскому делу. Она отражала пожелания реакционной помещичьей партии, стремившейся по мере возможности сохранить старый порядок и в лучшем случае соглашавшейся лишь на освобождение без земли. Автором программы, однако, был не Муравьев. Она -- произведение самого Я. И. Ростовцева, в то время еще не перешедшего на сторону либералов или, точнее, писавшего по поручению М. П. Позена, одного из "самых горячих защитников различных учреждений крепостного права", по выражению проф. Иванюкова {"Падение крепостного права в России", СПБ, 1903, стр. 48.}.
   
   Стр. 337.
   В 1860 году в No 81 "Колокола" от 15 сентября напечатана статья "Подвиги Муравьева-"вешателя" в Архангельской губернии"; в No 83 от 15 октября: "Разграбление крестьян Архангельской палатой государственных имуществ"; в приложении ("Под суд!") к No 84 от 1 ноября: "Дело о разграблении крестьян Архангельской палатой государственных имуществ". Кроме того, в том же году в "Колоколе" появились две большие статьи, подвергающие критике деятельность Министерства государственных имуществ в целом: "Узаконение государственного разбоя" (No 76 от 15 июля) и "По поводу "правил" Муравьева- Вешателя" (No 80 от 1 сентября).
   
   Стр. 339.
   Паяц-мазурик -- Наполеон III. С 1861 года Долгоруков занял враждебную позицию в отношении французского правительства. В июне этого года вышла в Лейпциге его брошюра "La question russo-polonaise et le budjet Russe", которая вызвала недовольство французских правящих кругов и была запрещена во Франции. Обвинительный приговор в январе 1862 года по иску графа С. М. Воронцова Долгоруков всецело приписал давлению со стороны французского правительства, желавшего угодить Петербургу, и с этого момента Долгоруков выступает в печати с резкими разоблачениями бонапартистского режима. "Всякий, посещавший Францию с 1852 года, -- пишет он в No 10 "Листка" от 4 августа 1863 года, -- хорошо знает, что такое ныне суды во Франции и что такое за правительство во Франции. Правительство это, захватившее власть клятвопреступлением, резней, изгнанием и ссылкой в Кайенну тех граждан, которые защищали свои законные права и свободу родины от насилия и от хищности клятвопреступника Бонапарта, правительство это держится страхом, подкупом и целой сетью мер, основанных на призыве к чувству подлости и низости... Итак, сейчас во Франции ни для кого нет настоящих и серьезных гарантий. Любой француз, любой иностранец одинаково может быть лишен собственности и свободы, и честь его может быть оскорблена: ни у кого нет никакого прибежища" {"La vérité", р. 13.}. Бонапартистскую Францию он неизменно называет "Западной Россией", желая этим подчеркнуть одинаковые методы управления в "империи царей" и в империи Наполеона. Слух о возможности союза России с Францией вызывает его негодующую статью в No 12 "Листка" (от 23 сентября 1863 г.): "Неужели справедлив слух о сближении России с Наполеоном?" Ввиду явно враждебного к Франции направления, "Листок" князя Долгорукова был запрещен к распространению на ее территории, что дало повод Долгорукову отметить на страницах своего журнала, что "Листок" "имеет честь быть запрещенным как в Российской империи, так и в России Западной, известной обычно под именем Французской империи". Жестокой критике бонапартистского режима Долгоруков посвятил целую книгу "La France sous le régime Bonapartiste", напечатанную им в двух выпусках в Лондоне в 1864 году.
   
   Стр. 349.
   Иосиф II и Фридрих II -- австрийский император Иосиф II (правил с 1765 по 1790 г.) и прусский король Фридрих II (1740--1786); считаются типичными представителями так называемого "просвещенного абсолютизма".
   "Будущность" No 16 от 28 августа 1861: "О перемене образа правления в России". Статья эта начинает собою серию статей под этим названием в последующих номерах журнала, впоследствии вышедших отдельной книгой под тем же заглавием в Лейпциге в 1862 году.
   
   Стр. 352.
   Князь В. Ф. Одоевский. Отзыв о князе Одоевском несправедлив {"Дневник А. С. Пушкина", т. I, стр. 275--282.}. П. Е. Щеголев {"Дуэль и смерть Пушкина", 3-е изд., стр. 505--508.} опубликовал запись Одоевского о заметке Долгорукова на его счет с возражениями. Они сводятся в главнейшем к следующему:
   "Кропал плохие стихи" -- "неповинен".
   "Производил неудачные химические опыты" -- "т.е. учился химии".
   "Тогдашний министр юстиции Дашков" -- "никогда в юстиции не служил".
   О словах Дашкова -- "Экий вздор! Я не ожидал моего камер-юнкерства, и, когда выразил мое удивление Дашкову, он мне сказал: "Что тут поделаешь? Это требование приличия".
   "Давал музыкальные вечера" -- "которые брали приступом".
   "Писал скучные повести" -- "Может быть, только их нет в торговле, и все они переведены на все языки".
   Далее он заявляет, что весь разговор с Пушкиным ("тот самый, замечает Одоевский, к которому анонимные письма писал тот же Долгоруков, бывшие причиной дуэли") -- вымышлен от начала до конца. Особенно горячо протестует Одоевский против обвинения его в "низкопоклонности": "Ну уж этого, -- говорит он, -- никто на Руси, кроме подлеца, не скажет". Эти свои заметки Одоевский обработал в форму журнального возражения, но не напечатал. В этом возражении он опять повторяет, что разговор с Пушкиным -- "анекдот, выдуманный бесчестным клеветником". Разговор с Дашковым "также чистейшая ложь". Вносит он еще одну небольшую фактическую поправку: он служит под начальством Дашкова в Министерстве внутренних дел и оставался в этом ведомстве, когда Дашков "был сделан министром юстиции". Выпад Долгорукова он приписывает тому, что после смерти Пушкина он "запретил этого безнравственного негодяя пускать к себе в переднюю. Inde ira (отсюда гнев)".
   Князь В. Ф. Одоевский со своей стороны составил для представления правительству записку с планом литературной борьбы с изданиями Герцена, Огарева, Долгорукова и других эмигрантов: он предлагал начать с опубликования их биографий -- очевидно, это должно было быть чем-то вроде подражания "Петербургским очеркам", но направленным против обличителей петербургской "колонии", описанной в очерках {Полн. собр. соч. Герцена, т. XV, стр. 422.}.
   Княгиня О. С. Одоевская, урожд. Ланская. Отзывы других современников в общем подтверждают отзыв Долгорукова {"Дневник А. С. Пушкина", стр. 283.}.
   
   Стр. 355.
   Инвентари. В 1844 году в целях ограждения крестьян западных губерний от разорения помещиками было решено приступить к "составлению положительных инвентарей всем повинностям, которыми они обязаны владельцу". Одновременно начались подготовительные работы по введению инвентарей в Юго-Западном крае. Выработка инвентарей была поручена особым губернским комитетам, но Д. Г. Бибиков, управлявший Юго-Западным краем, неудовлетворенный их деятельностью, самостоятельно выработал правила по составлению инвентарей по единообразной форме, которые 26 мая 1846 -- 29 декабря 1848 года были утверждены. К сентябрю 1852 года инвентари отдельных имений в Юго-Западном крае были составлены. В Северо-Западном крае при введении инвентарей руководились правилами, утвержденными тамошним генерал-губернатором. В Белоруссии дело задержалось вследствие оппозиции помещиков. В 1852 году Бибиков, сделавшись министром внутренних дел, пытался распространить свои правила на литовские губернии, но деятельность его по ограничению прав помещиков над крестьянами вызвала сильнейшее противодействие со стороны дворянства, которое воспользовалось личным нерасположением к нему нового императора, чтоб его свалить: в мае 1855 года инвентари были отменены, а в августе Бибиков должен был покинуть пост министра.
   
   Стр. 358.
   А. М. Княжевич. В дополнение приводим характеристику А. М. Княжевича, напечатанную в "Le Véridique" {"Le Véridique", t. I, p. 67--70.}.
   "В первые дни 1862 года пост министра финансов был занят Александром Максимовичем Княжевичем, стариком почти 70- летним, человеком, происходившим из сербской семьи, которая около ста лет как переселилась в Россию. Бюрократ, отнюдь не лишенный ума, тонкий и хитрый, как все русские бюрократы, хорошо владеющий канцелярской рутиной, он вырос и преуспел при режиме старых злоупотреблений. Призванный на государственное поприще в новую эпоху, он воспринял ее язык и внешние формы, оставаясь в глубине души прежним старым чиновником. Император Николай с его исключительным талантом всегда открывать и возвышать ничтожества, поручил финансы Броку, который был совершенно лишен самых начальных познаний в финансовых науках до такой степени, что, делая громадные эмиссии кредитных билетов во время последней войны, он был убежден, что это значило воевать даром. В 1858 году сочли проявление высшей меры искусной политики в том, что Брока заменили Княжевичем, за которым была долголетняя рутина канцелярии Министерства финансов. Дела не пошли от этого лучше: падение министра ускорило влияние его двух племянников, Макса и Антонина. Ничего не делалось в Министерстве без вмешательства, всегда сопряженного со злоупотреблениями, этих двух господ, особенно первого. Наконец капля переполнила сосуд. Дело шло о составлении списка лиц, которых предполагалось назначить в разные губернии для руководства новой администрацией, установленной с 1 января 1863 года для наблюдения за винными заводами и за продажей водки. Это были должности в высшей степени доходные, число кандидатов было громадное. Новый директор Акцизного департамента, Константин Грот, человек очень просвещенный и бескорыстный, пользовавшийся покровительством великого князя Константина, составил, по соглашению с министром, список новых чиновников. Максимилиан и Антонин Дмитриевичи Княжевичи захотели по причинам, известным им и, может быть, их дяде, внести в список некоторых из своих протеже; они настояли на своем, и дядя их имел слабость согласиться. Грот рассердился и подал в отставку; император стал на его сторону; Княжевич должен был подать в отставку; на нее согласились так, как всегда соглашаются на отставку министра в России: под предлогом расстроенного состояния здоровья, с предоставлением места в Государственном совете в качестве медицинского лечения и ежегодной пенсии в 12 000 руб. (48 000 франков), очевидно, на покупку лекарств".
   О Е. Ф. Канкрине Долгоруков отзывается с большой похвалой, как о министре финансов. "Из числа русских министров финансов одним из самых способных, а, может быть, и самым способным, был (1823--1844) граф Канкрин, умерший в 1845 году. Он был умным человеком, ученым знатоком финансовой части, администратором опытным и искусным; сверх того, он был хитер и проницателен и умел отстаивать русские финансы от тлетворного разрушительного влияния неспособного Николая Павловича" {"Правда о России", т. II, стр. 87--88.}.
   
   Стр. 360.
   Характеристика генерала Гернгросса {"Будущность", No 9, 18 марта 1861 г.} как "взяточника и плутяги" находится в полном противоречии с характеристикой, которая дается ему же позже -- "честный человек" {Там же, No 24, 4 декабря 1861 г.}. Нет никакого повода полагать, что одно из двух "Писем из Петербурга" написано не самим Долгоруковым (см. вступительную статью); надо поэтому думать, что в промежутке Долгоруков получил сведения, которые изменили его точку зрения, и что новая характеристика является косвенным опровержением высказанного ранее мнения. По крайней мере более позднее категорическое заявление, что "состояния он (Гернгросс) не приобрел местом, а получил его частью за женой, а большей частью по наследству от отца" является прямым ответом на недоумение, выражаемое раньше: "Как это он, не имея никакого состояния, так вдруг разбогател?.. И откуда взял капиталы, без коих участвовать в компаниях невозможно?.." -- и опровержением следующих затем инсинуаций.
   
   Стр. 362.
   Франциск II, король обеих Сицилии, вступивший на престол в 1859 году, очень скоро возбудил своей антинациональной политикой и приверженностью к абсолютизму всеобщее недовольство в управляемой им стране. В апреле 1860 года в Сицилии вспыхнуло восстание, возглавляемое Гарибальди. Уже в июне Франциск был вынужден пойти на некоторые уступки общественному мнению, которые, однако, его не спасли. В начале августа Гарибальди, поддерживаемый негласно Пьемонтом, переправился из Сицилии на материк. 6 сентября Франциск бежал из Неаполя, в который на следующий день с триумфом вступил Гарибальди. Последовавший 21 октября плебисцит высказался большинством 1 792 000 голосов против 10 600 за присоединение к Пьемонту. Франциск до 13 февраля 1861 года отсиживался еще в крепости Гаэте, после сдачи которой удалился в Рим.
   
   Стр. 368.
   Умные и благородные действия тверского дворянства -- См. примеч. к стр. 152.
   
   Стр. 371.
   О наследстве князя Н. А. Касаткина-Ростовского и о Н. К. Войт {"Правда о России", т. I, стр. 43-48.}. За князем Н. А. Касаткиным-Ростовским числилось 1114 душ; после его смерти его имение перешло к его родственникам по матери Пожогиным-Острошкевичам, но на него предъявили права его двоюродный дядя Н. И. Дуров и дальние родственники князя Касаткина-Ростовского. Дело дошло до Сената в 1846 году, а в 1848 году в Государственном совете рассматривалось дело об архивариусе Новосильского уездного суда Семенове, судимом за вынос из архива дела об имениях Касаткина-Ростовского, в котором после не оказалось значительной части листов, и за получение в виде подарка денег.
   
   Стр. 373.
   До 1762 года. 18 февраля 1762 года от имени Петра III был опубликован "Манифест о вольности дворянской", освобождавший дворян от обязательной службы. В нем ничего не говорилось об освобождении дворян от телесного наказания; этой льготы дворянство добилось только в 1785 году в "Жалованной грамоте дворянству", изданной Екатериной II.
   
   Стр. 376.
   Об осведомленности П. Д. Киселева в заговоре 1825 года говорит определенно И. Д. Якушкин, который пишет:
   "Никакого нет сомнения, что Киселев знал о существовании тайного общества и смотрел на это сквозь пальцы. Впоследствии, когда попал под суд капитан Раевский, заведовавший школой взаимного обучения в дивизии Михаила Орлова, и генерал Сабанеев отправил при донесении найденный у Раевского список всем тульчинским членам, они ожидали очень дурных для себя последствий по этому делу. Киселев призвал к себе Бурцева, который был у него старшим адъютантом, подал ему бумагу и приказал тотчас же по ней исполнить. Пришедши домой, Бурцев был удивлен, нашедши между листами данной ему бумаги список тульчинских членов, писанный Раевским и присланный Сабанеевым отдельно. Бурцев сжег список, и тем кончилось дело... Пестель "некоторые отрывки из "Русской Правды"... читал Киселеву, который ему однажды заметил, что царю своему он предоставляет уже слишком много власти. Под словом царь Пестель разумел исполнительную власть" {"Записки И. Д. Якушкина", СПБ, 1905, стр. 43.}.
   
   Стр. 382.
   Графа Алексея Николаевича Толстого, состоявшего секретарем русского посольства в Париже при Киселеве, Долгоруков подозревал -- справедливо или нет -- в организации похода против него в литературе и в суде после появления в свет его книги "La Vérité sur la Russie". Поэтому он посвятил ему несколько очень резких страниц в брошюре "La Vérité sur le procès du pr. P. Dolgoroukow par un Russe": "Алексей Николаевич Толстой -- бесспорно, самый скверный и злой негодяй в мире, существо подлое, достойное презрения и всеми презираемое... Назначенный вторым секретарем русского посольства в Париже, он принял на себя роль шпиона в отношении многочисленных русских, проживающих в этом городе; не только посылал он доносы в III Отделение, но сверх того он писал своему дяде "Павлину" [графу Ивану Матвеевичу Толстому] письма, которые это животное читало императору и посредством которых он старался вредить своим врагам. Киселев это знал, он боялся Толстых и обращался с ними с большой осторожностью; к тому же он был уже 70-летним стариком, умственные способности его начинали слабеть, память ему изменяла, а энергия никогда не была отличительной чертой его характера. Он опускался и совершенно подпал под влияние Толстого. Этому последнему и поручила петербургская камарилья отомстить князю Петру..." "Шпион А. Толстой... взял на себя провести эту подлую интригу. Его дядя И. М. Толстой инструктировал его из Петербурга, как действовать, а граф Александр Адлерберг, человек очень близкий к Александру II и тесно связанный с Морни [французским министром юстиции], поддерживал авторитетом последнего его шаги перед французским правительством. А. Толстой заплатил Сомову за написание статьи о "La Vérité sur la Russie" и т. д.
   
   Стр. 383.
   София Петровна Свечина и ее отношения к графу Жозефу де Мэстру как раз в начале 60-х годов привлекали большое внимание общества во Франции и в России. Дочь екатерининского статс-секретаря, с юных лет склонная к мистицизму, она в 1817 году переселилась в Париж, где приняла католичество и окружила себя иезуитами и ультра-монтанами. Ее парижский салон с резким клерикальным направлением пользовался большой известностью. С графом Жозефом де Мэстром (1754--1821), известным идеологом католической реакции, она сблизилась еще в России, где он жил в 1802--1817 гг. в качестве посланника низложенного Сардинского короля и где написал все важнейшие свои философско-политические сочинения: "Essai sur le principe générateur des institutions humaines" (СПБ, 1810), "Des délais de la justice divine", (СПБ, 1815), "Les soirées de St-Pétersbourg" (Париж, 1821); кроме того, ему принадлежат сочинения по церковным вопросам: "Du pape" (Лион, 1819), "De l'église gallicane" (Париж, 1821) и по философии: "Examen de la philosophie de Bacon" (Париж, 1835). Сама Свечина тоже выступала в качестве плодовитой писательницы на религиозно-моральные темы: в 1860 году вышло в Париже собрание ее сочинений под заглавием "Vie et oeuvres de M-me Swetchine", a в 1861 году ее письма; позднее, в 1864--1875 гг., продолжали появляться в печати ее "Размышления": письма, дневники, молитвы и т. д. Сочинения и деятельность Свечиной рассматривались как очень крупное явление в реакционных католических кругах Франции; ей посвящен ряд монографий на французском языке: Ern. Naville, M-me Swet- china, esquisse d'une étude biographique, Женева, 1863; Arm. Pichard, M-me Swetchine et le comte de Maistre, Бордо, 1864. В русской журналистике 1860 года появление ее "Vie et oeuvres" вызвало большую полемику в "Северной Пчеле", "Нашем Времени", "Русском Вестнике".
   
   Стр. 385.
   Биография Г. С. Батенькова, написанная Долгоруковым, интересна в том отношении, что составлена со слов Блудова и является, таким образом, записью со слов человека близкого к Сперанскому и лично знавшего Батенькова. Но, как передача чужого рассказа, она не может претендовать на безупречную точность и требует критического сравнения с другими источниками. Ценным пособием для восстановления биографии Батенькова могут служить материалы, вошедшие в сборник "Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х годов", т. II, под ред. Ю. Г. Оксмана: Автобиография Батенькова, с вступительной статьей С. Н. Чернова, и статья М. Котляревского: Батеньков в Сибири в 1817--1819 гг.
   
   Стр. 386.
   Сын сибирского купца. Известие это, по-видимому, неверно. По данным, имеющимся в литературе, он был сын отставного обер-офицера {"Русская старина", No 8, 1889 г. Статья "Г. С. Батеньков. Историко-биографический очерк".
   "Алфавит декабристов" под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса, стр. 275.}.
   
   Стр. 389.
   Наська. Анастасия Федоровна Минкина, фаворитка Аракчеева, отличавшаяся жестокостью и корыстолюбием; она была убита крепостными Аракчеева, которые не могли вынести ее жестокого обращения с ними {Статья Бычкова в "Русской старине", No 3, 1884 г.}. См. о ней статью Бычкова в "Рус. стар.", 1884, No 3.
   
   Стр 390.
   Сношения с обществом Ермолова, Мордвинова, Сперанского и Филарета. О том, что Ермолов знал об участии Фонвизина в обществе, говорит И. Д. Якушкин, рассказывающий, что он называл его "величайшим карбонари" и говорил ему в 1822 году по возвращении из Петербурга: "Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он (царь) вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся" {"Записки И. Д. Якушкина", М., 1905, стр. 66.}. Фонвизин был в то время адъютантом Ермолова; "полковник", которого не называет Долгоруков -- другой адъютант Ермолова, Павел Христофорович Граббе, впоследствии генерал-адъютант, в 1850--1860-х годах состоял при особе императора, затем член Государственного совета; в 1866 году получил титул графа; оба состояли членами Тайного общества. Вопрос об отношениях Грибоедова, служившего при Ермолове с 1822 года до момента ареста в январе 1826 года, к Обществу до сих пор не вполне выяснен. Мордвинов, как деятельный член Правления Российско-Американской Компании, был связан с Рылеевым, правителем дел Компании; но нет оснований полагать, что он был осведомлен о заговоре. Об осведомленности Сперанского есть, наоборот, много указаний. О Филарете см. цитату в примечании к стр. ..., где дело представлено более правильно. Все названные лица намечались в состав Временного Правительства, чем и вызваны слухи об их соучастии в заговоре.
   
   Стр. 392.
   Нынешний инквизитор -- А. Л. Потапов, в 1861--1864 годах начальник штаба корпуса жандармов и управляющий III Отделением. О нем см. выше, стр. 411.
   Роченсальмская крепость названа по ошибке. Батеньков был заключен в крепость Свартгольм (Svartholm) близ города Ловион в Финляндии, куда он был направлен 25 июля 1826 года и откуда переведен в июне 1827 года. В Роченсальме содержались другие декабристы: Якушкин, Матвей Муравьев, Александр Бестужев (Марлинский), Арбузов и Тютчев, чем и объясняется, вероятно, ошибка Долгорукова.
   
   Стр. 396.
   "Одичалый". Стихотворение Г. С. Батенькова печаталось неоднократно в заграничных изданиях, например в сборнике "Лютня. Потаенная литература XIX стол. Лейпциг, 1874", где оно помещено без имени автора и сильно сокращенным, и в русских изданиях {"Русская старина", No 8, 1889, "Г. С. Батеньков. Историко-биографический очерк".}. Впервые оно, как указано в тексте, напечатано в России Аксаковым в "Русской беседе" за 1859 год. Список Долгорукова имеет некоторые незначительные отличия от других списков, может быть, более исправных.
   Наиболее существенные следующие.
   После стихов {И. И. Фомин. "Собрание стихотворений декабристов", т. I, М., 1906 г.}:
   
   "И не осмелится хвала
   Мне приписать его открыто"
   
   Обычно следует:
   
   "Довольно раз
   К цепям у нас
   Себе позволить отвращенье,
   Сказать... поднять чело на час --
   И расклокочется гоненье".
   
   После стихов:
   
   "Любви запас неистощимый
   Для жизни новой после сей!"
   
   Следует:
   
   "Вкушайте, сильные, покой!
   Готовьте новые мученья!
   Вы не удушите тюрьмой
   Надежды сладкой воскресенье!"
   
   Другие варианты незначительны. Надо, впрочем, отметить, что в лейпцигском издании "Лютня" текст сильно искажен с явной тенденцией романтические образы заменить реальными.
   Стихотворение было написано в мае 1827 года в крепости Свартгольм, а не в Роченсальме, как ошибочно сказано у Долгорукова. Имеются указания, что оно было посвящено А. А. Бестужеву.
   
   Стр. 397.
   "Вон там весной земли пустой кусок вода отмыла". Против крепости Свартгольм недалеко от берега имеется островок, на котором хоронили умерших арестантов.
   
   Стр. 401.
   Некролог князя С. Г. Волконского, написанный князем П. В. Долгоруковым, вызвал большие нападки со стороны его недоброжелателей. Н. А. Белоголовый утверждает, что в 1866 или 1867 году декабрист Поджио имел с Долгоруковым бурное объяснение по поводу его статьи и так резюмирует высказанные Поджио мнения: "Не тревожить бы праха его [князя Волконского] Долгорукову, который взялся за его биографию и неуместно и несвоевременно (сколько в том дерзости!) заявил себя хранителем тех тайн, которые будто бы покойный доверял ему для оглашения лишь после его смерти. И в каком ложном свете выставил он покойного! И что подумает Киселев [по поводу рассказа об его сношениях с декабристами]? И это же все ложь, все -- ложь, но сочинителю, вероятно, хотелось свести свои личные счеты с Киселевым, и он воспользовался удобным случаем и под прикрытием мертвого... Хотелось самому порисоваться и для этого придумал пустым рассказам придать характер какой-то политической исповеди" {Н. А. Белоголовый. "Воспоминания", М., 1898, стр. 121--222.}.
   Справедливость требует отметить, что сведения о Киселеве, сообщаемые со слов Волконского Долгоруковым, совпадают, как мы видели, с показаниями Якушкина в его "Записках" и косвенно подтверждаются данными следствия (см. примеч. к стр. ...), так что к заявлению Поджио о том, что "все ложь", приходится отнестись осторожно. Другие подробности тоже подтверждаются "Записками" самого Волконского (СПБ, 1901) и его жены Марии Николаевны (СПБ, 1906). Конечно, как передача по памяти чужого рассказа, притом слушавшегося много лег после описываемых событий, "Некролог" требует некоторого критического отношения, что не мешает ему быть чрезвычайно ценным дополнением к "Запискам" Волконского.
   
   Стр. 402.
   Александр 1 и С. Г. Волконский. Разговор Александра I с Волконским изложен со всеми подробностями в "Записках" последнего.
   
   Стр. 403.
   Слова Пестеля перед арестом изложены так самим Волконским: "Смотри, ни в чем не сознавайся! Я же -- хоть и жилы мне будут тянуть пыткой -- ни в чем не сознаюсь! Одно только необходимо сделать -- это уничтожить "Русскую Правду", одна она может нас погубить" {С. Г. Волконский. "Записки", стр. 438.}.
   Точно так же подтверждается записью Волконского, что, "к несчастию", "Русская Правда" не была уничтожена, а закопана в одном огороде в деревне Клебани {Там же.}. Долгоруковым история сокрытия "Русской Правды" изложена подробнее.
   
   Стр. 405.
   T. С. Бурнашев и декабристы Волконский и Трубецкой. Эпизод, сообщаемый Долгоруковым, подтверждается в точности рассказом М. Н. Волконской {Там же, стр. 57--60.}.
   

Именной указатель

   Авель (1757--1841) -- монах-предсказатель, из крестьян, неоднократно сидел в крепости и тюрьмах за свои предсказания и умер в заточении в Спасо-Евфимиеве монастыре -- 205
   Адлерберг Александр Владимирович (1818--1888) -- граф, генерал-адъютант, командующий императорской главной квартирой (с 1861), впоследствии министр двора и уделов (1870-- 1882)-- 117, 123, 136, 140, 147, 152, 155, 161, 188--190, 196, 199, 206--207, 214, 220--221, 227, 235, 237, 240, 248, 269--271, 285, 289, 307, 322--323, 325, 328, 362, 364, 370, 392
   Адлерберг Анна-Мария, урожд. Багговут (1733--1783) -- первая жена Густава-Фридриха Адлерберга -- 140
   Адлерберг Василий Владимирович (1827--1905) -- граф, коллежский советник -- 150
   Адлерберг Владимир Федорович (1791--1884) -- граф, генерал-адъютант; главноуправляющий почтовой частью (1841--1856), министр двора и уделов (1852--1870) -- 116, 123, 129, 135, 140--145, 147, 241, 322
   Адлерберг Густав-Фридрих (1738--1794) -- полковник, командир Выборгского пехотного полка; был женат последовательно на двух Багговут: Анне-Марии и Анне-Шарлотте- Ю лиане -- 140
   Адлерберг Екатерина Николаевна, урожд. Полтавцева (1822--1910) -- графиня, статс-дама, жена графа А. В. Адлерберга-- 152, 155, 196, 370, 373
   Адлерберг Мария Васильевна, урожд. Нелидова (1797--1870) -- графиня, статс-дама, жена графа В. Ф. Адлерберга -- 146, 150
   Адлерберг Николай Владимирович (1819--1892) -- граф, генерал-адъютант (1857), состоял при миссии в Берлине (с 1856), впоследствии финляндский генерал-губернатор (1866--1881), член Государственного совета (1881) -- 150, 184
   Адлерберг Юлия (Анна-Шарлотта-Юлиана) Федоровна, урожд. Багговут (1760--1839) -- статс-дама, начальница Воспитательного общества благородных девиц (Смольный институт); вторая жена полковника Г.-Ф. Адлерберга -- 140--141
   Адлерберг Юлия Федоровна -- см. Баранова.
   Аксаков Иван Сергеевич (1823--1886) -- известный
   публицист-славянофил, издававший газеты "Парус" (1859), "День" (1861--1865), "Москва" (1867--1868) и "Русь" (1880-- 1885), поэт; женат на Анне Федоровне Тютчевой, дочери поэта -- 191--192, 198, 300--301, 303
   Алаповский Василий -- рязанский боярский сын, живший в середине XV века; родоначальник Муравьевых и Пущиных -- 312
   Алаповский Иван Васильевич (Муравей) -- родоначальник Муравьевых, переведен в 1488 г. из Рязани в Новгород на поместье -- 312--313
   Алаповский Иов -- сын Василия Алаповского -- 312
   Алаповский Осип ("Пуща") -- сын Василия Алаповского, родоначальник Пущиных -- 312--313
   Александр Александрович (1845--1894) -- великий князь, второй сын Александра И, впоследствии император Александр III -- 136
   Александр I Павлович (1777--1825) -- император с 1801 г. -- 141--142, 150, 161, 173, 175, 202--203, 205, 245, 252--253, 257-- 258, 261, 263--266, 277, 316, 352--353, 375, 381, 387--388
   Александр II Николаевич (1818--1881) -- император с 1855 г. -- 113, 120, 125, 130, 139--140, 150, 157, 168, 175, 182-- 187, 198,207, 220--221, 235--237, 248--249, 269--270, 273--274, 276, 284, 286--287, 292--293, 297, 322--325, 327, 333, 343--345, 347--348, 350--351, 355--356, 364, 394, 401--402
   Александра Иосифовна, урожд. принцесса Саксен-Альтенбургская (1830--1911) -- великая княгиня, жена великого князя Константина Николаевича -- 123, 125--126, 335
   Александра Николаевна (1825--1844) -- великая княгиня, третья дочь Николая I; с 1843 г. жена ландграфа Гессен- Кассельского Фридриха; в следующем году умерла от неудачных родов -- 150
   Александра Павловна (1783--1801) -- великая княгиня, старшая дочь Павла I, первая жена палатина Венгерского, эрцгерцога Австрийского Иосифа -- 224
   Александра (Фредерика-Луиза) Федоровна (1798--1860) -- императрица, жена императора Николая I, старшая дочь прусского короля Вильгельма III -- 146, 169, 186--187, 195, 206-- 207,211--212,289
   Алексей Петрович (1690--1718) -- русский царевич, сын Петра I -- 153
   Альберт (Альбрехт, 1817--1895) --эрцгерцог Австрийский; в 1844 г. женился на принцессе Баварской Гильдегарде -- 224
   Амалия, принцесса Баденская (1776--1823) -- дочь наследного принца Фридриха-Карла, сестра императрицы Елизаветы Алексеевны -- 219
   Андреевская Елизавета Алексеевна, урожд. Пашкова -- жена генерал-майора Степана Степановича Андреевского -- 154--155
   Анна Павловна (1795--1865) -- великая княгиня, дочь Павла I, жена Вильгельма II, короля Нидерландов -- 128, 257
   Анненков Иван Александрович (1802--1878) -- поручик Кавалергардского полка, декабрист, член Северного общества; был в Сибири на каторге и поселении, вернулся по амнистии 1856 г. -- 366
   Анненков Николай Николаевич (1793--1865) -- генерал-адъютант, государственный контролер (1855--1862), впоследствии киевский генерал-губернатор -- 116, 178--179, 189, 214, 239, 366--368
   Апостол Данило Павлович (1654--1734) -- гетман Украины с 1727 г.; его внучка Елена Петровна вышла замуж за М. А. Муравьева и передала сыну свою фамилию -- 313
   Апраксин Степан Федорович (1792--1862) -- граф, генерал-адъютант, состоял при императрицах Александре Федоровне и Марии Александровне -- 163
   Арапетов Иван Павлович (1811--1887) -- член придворной строительной конторы, в 1859 г. член редакционных Комиссий для выработки положения о крестьянах -- 327
   Аракчеев Алексей Андреевич (1769--1834) -- граф, генерал от инфантерии, главный начальник военных поселений, временщик во вторую половину царствования Александра I, пользовавшийся почти неограниченной властью и отличавшийся неумолимой взыскательностью; режим полицейского деспотизма и грубой военщины, проводимый им, получил название "аракчеевщины" -- 266, 273, 277, 287, 366, 388--389
   Арбузов Антон Петрович (ум. 1849) -- лейтенант Гвардейского экипажа, декабрист, член Северного общества, осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении -- 404
   Армфельд Александр Густавович (1794--1875) -- граф, министр-статс-секретарь Финляндии с 1841 г. -- 214, 216--217
   Армфельд Густав-Маврикий (1757--1814) -- шведский барон, с 1812 г. граф великого княжества Финляндского, шведский государственный деятель, член регентства при Густаве IV; вследствие враждебного отношения к нему короля Карла XIII эмигрировал в Россию и был членом Государственного совета и председательствующим в Комиссии финляндских дел -- 216
   Ахматов Алексей Петрович (1818--1870) -- генерал-адъютант, обер-прокурор Синода (1862--1865) -- 296
   
   Бабкин Даниил Григорьевич (1771--1858) -- камер-фурьер 6-го класса -- 280
   Бабст Иван Кондратьевич (1823--1881) -- профессор Московского университета по кафедре политической экономии и статистики; в 1862 г. преподавал статистику цесаревичу Николаю Александровичу; впоследствии управляющий Московским купеческим банком -- 132
   Бажанов (по другим источникам -- Баженов) Василий Борисович (1800--1883) -- духовник Николая I и преподаватель его детей и внуков; впоследствии протопресвитер и член Синода -- 123, 127
   Байков Иван Иванович -- дежурный генерал 2-й армии -- 402
   Бантыш-Каменский Дмитрий Николаевич (1788--1850) -- историк, автор "Словаря достопамятных людей земли русской", "Истории Малороссии" и др. трудов, губернатор тобольский (1826--1828) и виленский (1836--1838), член Совета министров внутренних дел (1839) и член Департамента уделов (с 1840) -- 200
   Баранов Александр Трофимович (1813--1888) -- граф, капитан, потом полковник лейб-гвардии Измайловского полка -- 151--152
   Баранов Дмитрий Осипович (1773--1834) -- сенатор; стихотворец, член Российской Академии -- 391
   Баранов Николай Трофимович (1808--1883) -- граф, генерал-адъютант -- 151--152, 155, 370
   Баранов Павел Трофимович (1814--1864) -- граф, генерал-майор свиты Его Величества, тверской губернатор (1857-- 1862) -- 151--152
   Баранов Трофим Осипович (1779--1828) -- потомок онемеченного русского дворянского рода татарского происхождения, действительный статский советник, камергер, директор Коммерческого банка, родоначальник графской линии Барановых, женат на Ю. Ф. Адлерберг -- 150
   Баранов Эдуард Трофимович (1811--1884) -- граф, начальник штаба Гвардейского корпуса (1857), генерал-адъютант; впоследствии член Государственного совета, рижский (1866) и виленский (1866--1868) генерал-губернатор -- 117, 151--152, 240, 269, 334, 364, 370
   Баранова Елизавета Николаевна, урожд. Полтавцева (1817--1866) -- графиня, жена графа Н.Т. Баранова -- 151--152, 154--155, 370, 373
   Баранова Юлия Федоровна, урожд. Адлерберг (1789--1864) -- графиня, жена Т. И. Баранова, фрейлина, воспитательница дочерей Николая I, статс-дама (1836), гофмейстерина императрицы Александры Федоровны (1855), получила графский титул в 1846 г. -- 140, 146--147, 150--151
   Барант Амабль-Гильом-Проспер (1782--1866) -- барон, французский государственный деятель, историк и публицист, член Академии, в 1830-х годах посол в Петербурге -- 185
   Барклай де Толли Михаил Богданович (1761--1818) -- князь, генерал-фельдмаршал, военный министр, в 1812--1814 гг. главнокомандующий армиями, действовавшими против Наполеона -- 275
   Барятинская Анна Петровна, урожд. Татищева (ум. 1771) -- княгиня, в первом браке жена графа А. Ф. Головина, во втором -- князя А. И. Барятинского -- 219
   Барятинская Екатерина Петровна, урожд. принцесса Голыпгейн-Беккская (1760--1811) -- княгиня, жена князя Ивана Сергеевича Барятинского -- 219
   Барятинская Елизавета Александровна (1826--1902) -- княгиня, статс-дама, дочь военного министра князя А. И. Чернышева; с 1846 г. жена князя Владимира Ивановича Барятинского -- 241
   Барятинская Леонилла Ивановна (1816--1918) -- княгиня, дочь князя Ивана Ивановича Барятинского; с 1834 г. жена князя Льва (Людвига) Петровича Сайн-Витгенштейн-Верлебурга (1799--1866) -- 219
   Барятинская Мария Аполлинарьевна, урожд. Бутенева (1835--1906) -- княгиня, жена князя Виктора Ивановича Барятинского -- 243
   Барятинская Мария Ивановна (1818--1843) -- княгиня, дочь князя Ивана Ивановича Барятинского, с 1841 г. жена князя Михаила Викторовича Кочубея (1816--1876) -- 219
   Барятинская Мария Федоровна, урожд. графиня Келлер (1792--1858) -- княгиня, вторая жена князя Ивана Ивановича Барятинского -- 219, 242
   Барятинская Олимпиада Владимировна, урожд. Каблукова (ум. 1904) -- княгиня, жена князя Анатолия Ивановича Барятинского -- 242
   Барятинская Ольга Ивановна -- см. Орлова-Давыдова.
   Барятинская Франциска-Мария (Мэри), урожд. Дюттон (ум. 1807) -- дочь лорда Шернборна, княгиня, первая жена князя Ивана Ивановича Барятинского -- 219
   Барятинский Александр Иванович (1815--1879) -- князь, генерал-адъютант, главнокомандующий Кавказским отдельным корпусом, наместник на Кавказе (1857--1862), генерал-фельдмаршал, в 1859 г. взял в плен имама Шамиля, с которым велась многолетняя война -- 116, 214, 217, 219--233, 235--241, 244, 368
   Барятинский Анатолий Иванович (1821--1881) -- князь, генерал-майор свиты, командир Преображенского полка (1859--1866), с 1866 г. генерал-адъютант -- 219, 241--243
   Барятинский Виктор Иванович (1823 1904) -- князь, отста
   вной капитан I ранга -- 219, 241, 243
   Барятинский Владимир Иванович (1817--1875) -- князь, генерал-майор свиты, командир Кавалергардского полка (1861--1866), с 1866 г. генерал-адъютант -- 219, 227, 229--230, 241
   Барятинский Иван Иванович (1772--1825) -- князь, тайный советник, посланник в Мюнхене (1808--1812), выдающийся сельский хозяин -- 219, 242
   Барятинский Иван Сергеевич (1740--1811) -- князь, полномочный министр в Париже (1773), генерал-поручик -- 217--219
   Барятинский Федор Сергеевич (1742--1814) -- князь, обер-гофмаршал, участвовал в убийстве Петра III, за что при Павле I подвергся опале -- 218
   Батеньков Гавриил Степанович (1793--1863) -- сын обер-офицера (а не купца, как говорит Долгоруков), подполковник Корпуса инженеров путей сообщения, декабрист, член Северного общества; будучи приговорен к каторжным работам на 20 лет, сокращенным затем до 15-ти, просидел 20 лет (до 1846) в одиночном заключении в Свартгольмской крепости и Александровском равелине Петропавловской крепости, затем был на поселении в Сибири и возвратился по амнистии 1856 г. -- 156, 252, 267, 385--395, 399
   Батюшков Константин Николаевич (1787--1855) -- известный поэт, предшественник Пушкина; с 1822 г. до смерти страдал расстройством умственных способностей -- 253, 255
   Бахтин Николай Иванович (1796--1869) -- государственный секретарь (1843--1853), с 1853 г. член Государственного совета, член Главного Комитета об устройстве сельского состояния (1861) -- 214
   Безак Александр Павлович (1800--1868) -- генерал-адъютант, командир Оренбургского отдельного корпуса и оренбургский генерал-губернатор (1860--1865); впоследствии киевский генерал-губернатор и командующий войсками Киевского военного округа -- 214, 289
   Безобразов Николай Александрович (1816--1867) -- петербургский уездный предводитель дворянства, автор брошюр по крестьянскому вопросу, реакционер, основатель газеты "Весть" -- 302
   Бекетов Никита Афанасьевич (1729--1794) -- фаворит императрицы Елизаветы Петровны, при Екатерине II астраханский губернатор -- 201
   Бенкендорф Александр Христофорович (1783--1844) -- граф, генерал-адъютант, первый по времени шеф жандармов, командующий императорской главной квартирой, начальник III Отделения "Собственной Е.И.В. канцелярии"; один из главных сотрудников Николая I по проведению реакционной политики, организатор жандармского шпионажа -- 162--163, 176, 185, 192, 245--247, 267, 285, 392, 405
   Бенкендорф Анна-Юлиана, урожд. Шиллинг фон Канштадт (1744--1797) -- подруга императрицы Марии Федоровны, мать А. X. Бенкендорфа -- 258
   Бенкендорф Дарья Христофоровна -- см. Ливен.
   Бенкендорф Христофор Иванович (1749--1823) -- генерал от инфантерии, рижский гражданский губернатор, женат на Анне- Юлиане Шиллинг фон Канштадт -- 259
   Берг Федор Федорович (1793--1874) -- граф, генерал-адъютант, финляндский генерал-губернатор, генерал-квартирмейстер Главного штаба (1843--1863), наместник Царства Польского (1863--1866), генерал-фельдмаршал (1865) -- 214, 369
   Бестужев Александр Александрович (1797--1837) -- штабс- капитан лейб-гвардии Драгунского полка, известный писатель, работавший под псевдонимом Марлинский, декабрист, член Северного общества, осужден на 20 лет каторжных работ, вместо этого сослан в Якутск, а затем переведен рядовым на Кавказ, произведен здесь в офицеры и убит при занятии мыса Адлер -- 226
   Бестужев Михаил Александрович (1800--1871) -- штабс- капитан лейб-гвардии Московского полка, декабрист, член Северного общества, осужден по II разряду; был в Сибири на каторге и поселении, через 10 лет после амнистии поселился в Москве -- 404
   Бестужев Николай Александрович (1791--1855) -- капитан- лейтенант, декабрист, член Северного общества, был в Сибири на каторге и поселении, брат Бестужева-Марлинского -- 156, 278, 390, 404
   Бетанкур Августин Францович де (1758--1824) -- испанец по происхождению, на русской службе с 1808 г., главный директор путей сообщения, основатель Института инженеров путей сообщения в Петербурге, строитель Манежа в Москве, автор трудов по гидравлике и механике -- 386--387
   Бибиков Дмитрий Гаврилович (1792--1870) -- генерал-адъютант, киевский военный губернатор (1839--1848), министр внутренних дел (1852--1855), член Государственного совета (1848) -- 150, 184, 270--271, 327, 332, 347, 355
   Блака Пьер-Жан де (1770--1839) -- герцог, министр двора Людовика XVIII, член палаты пэров, ярый реакционер, после революции 1830 г. эмигрант -- 381
   Блудов Дмитрий Николаевич (1785--1864) -- граф (1842), делопроизводитель Верховной следственной Комиссии по делу о декабристах (1826), статс-секретарь, товарищ министра народного просвещения (1826--1832), главноуправляющий духовными делами иностранных исповеданий (1828--1839), министр внутренних дел (1832--1838), министр юстиции (1838--1839), главноуправляющий II Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" и председатель Департамента законов Государственного совета (1839--1862), председатель Государственного совета и Комитета министров (с 1862), президент Академии Наук (1855) -- 114--115, 153, 155--160, 167, 188--189, 214, 251-- 256, 258, 260--263, 266--275, 278--281, 295, 328, 334
   Блудов Назарий Васильевич (Беркут) -- деятель "смутного времени" -- 155
   Блудова Анна Андреевна, урожд. княжна Щербатова (1771-- 1848) -- графиня, жена Д. Н. Блудова -- 254
   Блудова Антонина Дмитриевна (1812--1891) -- графиня, дочь графа Д.Н. Блудова, камер-фрейлина, писательница славянофильского направления, благотворительница, деятельница Кирилло-Мефодиевского братства в г. Острог Волынской губернии -- 158
   Бобринская Софья Андреевна -- см. Шувалова.
   Бобринский Александр Алексеевич (1823--1903) -- граф, петербургский губернатор (1861--1864), впоследствии петербургский губернский предводитель дворянства (1869--1872), обер-гофмейстер (1890), член Государственного совета (с 1896) -- 208, 289
   Бобринский Владимир Алексеевич (род. 1824) -- граф, генерал-майор, ковенский военный губернатор (1863), товарищ министра путей сообщения (1863--1869), затем министр (1869--1871) -- 289
   Богарнэ Александр, виконт де Ферте (1760--1794) -- деятель Великой французской революции, генерал, казнен, муж Жозефины Таше де ла Пажери, вышедшей впоследствии замуж за Наполеона -- 223
   Борх Александр Михайлович (1804--1867) -- граф, обер-церемониймейстер, директор Императорских театров --184, 309
   Борх Михаил Иосифович (1806--1882) -- граф, витебский губернский предводитель дворянства (1850--1853), писатель, переводчик с польского на французский --184
   Борх Софья Ивановна, урожд. графиня Лаваль (1809--1871) -- графиня, жена графа А. М. Борха, сестра княгини Е. И. Трубецкой, жены декабриста -- 271, 380
   Боур (Бауер) Родион Христианович (1667--1717) -- родом голштинец, генерал, сподвижник Петра I, первоначально служил в шведской армии -- 128
   Бошняк Александр Карлович (1786--1831) -- нерехтский предводитель дворянства (1816--1820), агент графа Витте, начальника военных поселений Херсонской и Екатеринославской губерний; после раскрытия Южного общества убит за свою шпионскую деятельность -- 402
   Браилко Александр Иванович -- прокурор Изюмского окружного суда (1867) -- 302
   Брок Петр Федорович (1806--1875) -- министр финансов (1853--1858), председатель Департамента государственной экономии Государственного совета (1862--1864) -- 160, 189, 214, 269, 324, 329, 359--360, 364
   Броун -- граф, остзейский генерал-губернатор -- 257
   Бруннов Филипп Иванович (1797--1875) -- барон, дипломат: посланник, а потом посол в Лондоне (1840--1854, 1858--1874), с 1871 г. граф -- 174
   Будберг Андрей Федорович (1817--1881) -- барон, дипломат, посланник в Берлине (1858--1862), посол в Париже (1862--1868), с 1868 г. член Государственного совета -- 306, 334
   Булычев Иван Демьянович -- камергер -- 142
   Буль (Буоль) фон Шауенштейн Карл-Фердинанд (1797--1865) -- граф, австрийский государственный деятель, посол в Петербурге (1848--1850), министр иностранных дел (1852--1859) -- 165--167
   Бурков -- почтовый чиновник, муж фаворитки графа В. Ф. Адлерберга Мины Ивановны. В адрес-календарях 1830--1840-х годов нет почтового чиновника в Петербурге с такой фамилией, из чего можно заключить, что это был очень мелкий чиновник. Среди лиц, занимавших более или менее видные посты в провинции, имеется только один Бурков -- Тимофей Иванович, коллежский советник, директор от правительства Екатеринбургской конторы Государственного Коммерческого банка (1848--1853), до назначения на эту должность в адрес- календарях не упоминаемый. Возможно, что это и был муж Мины Ивановны. По П. К. Мартьянову ("Дела и люди века", т. I, СПБ, 1893, стр. 39) он был почтмейстером в Сибири, но в адрес-календарях также нет почтмейстера с такой фамилией -- 143
   Буркова Мина (Вильгельмина) Ивановна, урожд. Гуде (Гут) -- фаворитка графа В. Ф. Адлерберга, выданная замуж за почтового чиновника Буркова -- 123, 142--144, 146--147, 322, 327, 365
   Бурнашев Тимофей Степанович -- начальник нерчинского рудника -- 405
   Бутенев Аполлинарий Петрович (1787--1866) -- дипломат, посланник в Риме (1843--1853) и Константинополе (1856--1858), член Государственного совета (1856) -- 163, 214, 243
   Бутков Владимир Петрович (1814--1881) -- статс-секретарь (1853--1864), член Государственного совета (1865), деятель судебной реформы -- 153, 159--160, 215, 329--330, 334--335, 362
   Бутков Петр Григорьевич (1775--1857) -- сенатор, историк, исследователь русских летописей, член Академии Наук -- 159
   Бутовский Александр Иванович (1814--1890) -- писатель- экономист, председатель московского отделения мануфактурного и коммерческого советов (1850--1860), потом директор Департамента мануфактур и внутренней торговли (1860--1866) -- 361, 363
   Бутурлин Дмитрий Петрович (1790--1849) -- военный историк, сенатор, член Государственного совета, директор Публичной библиотеки (1842), со 2 апреля 1848 г. председатель секретного Комитета для надзора за печатью, в результате деятельности которого цензура была доведена до высшей степени строгости и ряд журналов был прекращен (комитет получил известность под именем Бутурлинского) -- 158
   
   Вадковский Федор Федорович (1800--1844) -- корнет Кавалергардского полка, с 1824 г. прапорщик Нежинского конноегерского полка, декабрист, был в Сибири на каторге и поселении -- 254, 405
   Валуев Петр Александрович (1815--1890) -- директор Сельскохозяйственного департамента и председатель Ученого комитета министров государственных имуществ (1859--1861), статс-секретарь (1859), управляющий делами Комитета министров (1861), министр внутренних дел (1861--1868); впоследствии министр государственных имуществ (1872--1880), председатель Комитета министров (1880--1881), государственный деятель "либерального" направления, автор проекта государственного преобразования путем учреждения при Государственном совете съезда государственных гласных (представителей земств и городов) с совещательным голосом при "соблюдении полной неприкосновенности верховных прав самодержавной власти"; с 1880 г. граф -- 116, 210--211, 214, 285, 287--288, 291--292, 294--295, 300, 307--308, 335
   Вальховский (Волховский) Владимир Дмитриевич (1798--1841) -- товарищ А. С. Пушкина по Лицею, член Союза Благоденствия, офицер Гвардейского Генерального штаба; в 1826 г. переведен на Кавказ, где дослужился до чина генерал-майора и состоял начальником штаба Кавказского корпуса (1832--1837) и бригадным командиром 3-й пехотной дивизии (1837--1839) -- 160
   Василий III (1479--1533) -- великий князь Московский с 1505 г.; сын Ивана III; завершил объединение Руси вокруг Москвы присоединением Пскова (1510), Смоленска (1514), Рязани (1521) -- 375
   Васильев Василий Иванович -- командир одного из Черноморских линейных батальонов, в котором служил А. А. Бестужев-Марлинский -- 226
   Васильчиков Виктор Илларионович (1820--1878) -- князь, генерал-адъютант, видный участник обороны Севастополя (начальник штаба гарнизона), товарищ военного министра (1858--1860) -- 240
   Васильчиков Илларион Васильевич (1776--1847) -- князь, генерал-адъютант, председатель Государственного совета и Комитета министров (1838--1847) -- 278, 296
   Вестман Владимир Ильич (1812--1875) -- начальник канцелярии Министерства иностранных дел, позже товарищ министра -- 306
   Вигель Филипп Филиппович (1786--1856) -- автор известных воспоминаний, вице-директор, а потом директор Департамента иностранных исповеданий (1829--1840); отличался порочными наклонностями, что способствовало его удалению со службы -- 200, 214
   Видок Эжен-Франсуа (1775--1857) -- известный французский сыщик, автор мемуаров -- 309
   Виельгорский Иосиф Михайлович (1816--1839) -- граф, товарищ Александра II по учению -- 220
   Виельгорский Матвей Юрьевич (1794--1866) -- граф, шталмейстер и управляющий двором великой княгини Марии Николаевны (1839--1856), обер-гофмейстер (1856); виолончелист и композитор -- 127
   Виельгорский Михаил Юрьевич (1787--1856) -- граф, обер-шенк, скрипач и композитор (по определению К. Шумана, "гениальнейший из дилетантов"), в 1840-х годах его дом был средоточием музыкальной и артистической жизни Петербурга -- 127
   Виктория-Александрина (1819--1901) -- дочь Эдуарда, герцога Кентского, младшего сына короля Английского Георга III, королева Английская (1837), императрица Индии (1876) -- 175--176
   Виллеро Елизавета Александровна де, урожд. графиня Апраксина (1775--1854) -- маркиза, жена французского эмигранта капитана Преображенского полка маркиза Карла Карловича де Виллеро, убитого под Аустерлицем в 1805 г. -- 238
   Вильде Екатерина Ивановна -- гофмейстерина фрейлин Екатерины II -- 204
   Винценгенроде Фердинанд Федорович (1770--1818) -- барон, немец по происхождению, на русской службе в 1797--1799, 1801--1807 и 1812--1818 гг., генерал-адъютант (1802), участник войны против Наполеона 1812--1814 гг., был взят французами в плен в Москве, но затем отбит казаками; потом командир Литовского корпуса -- 202
   Витгенштейн (Сайн-Витгеншгейн-Верлебург) Леонилла Ивановна -- см. Барятинская.
   Витгенштейн Петр Христианович (1768--1843) -- граф, главнокомандующий 2-й армией (1818--1829), фельдмаршал (1826), с 1834 г. князь -- 376, 401--402
   Витроль Эжен д'Арно де (1774--1854) -- барон, французский политический деятель, крайний роялист, государственный министр (1815--1818), член Тайного королевского совета, член палаты депутатов и пэр (1830) -- 381
   Владимир Александрович (1847--1909) -- великий князь, третий сын Александра II -- 136
   Витт Иван Осипович (1781--1840) -- граф, генерал от кавалерии, начальник южных военных поселений -- 177
   Войт Владимир Карлович (род. 1816) -- начальник Вержболовского таможенного округа в 1860-х годах -- 370
   Войт Карл Христофорович (род. 1770) -- уроженец г. Ревеля, ученик аптекаря в 1787 г., с 1793 г. лекарь; коллежский асессор (по Долгорукову -- еврей-перекрещенец, бандажный мастер) -- 369--370
   Войт Николай Карлович (1805--1885) -- врач, помещик Тульской губернии (перед 1861 г. за ним числилось 1179 душ крестьян). Был доверенным Н. И. Дурова в деле о наследстве князя Касаткина-Ростовского -- 370--374
   Волан Франц Павлович де (ум. 1818) -- брабантский уроженец, инженер, перешел на русскую службу с голландской, инженер-генерал, главный директор путей сообщения (1812--1818) -- 386
   Волконская Александра Николаевна, урожд. княжна Репнина (1756--1834) -- княгиня, жена князя Григория Сергеевича Волконского (1742--1824), мать декабриста, обер-гофмейстерина -- 401
   Волконская Мария Николаевна, урожд. Раевская (1805--1863) княгиня, жена декабриста князя Сергея Григорьевича Волконского; последовала за мужем в Сибирь -- 405
   Волконская Екатерина Алексеевна, урожд. Мельгунова (1770--1853) -- княгиня, статс-дама, жена князя Дмитрия Петровича Волконского -- 175
   Волконский Дмитрий Петрович (1762--1814) -- князь,
   генерал-интендант армии -- 175
   Волконский Николай Сергеевич (род. 1826) -- сын Сергея Григорьевича и Марии Николаевны Волконских -- 403
   Волконский Петр Михайлович (1776--1852) -- светлейший князь, генерал-адъютант, министр двора и уделов (1826--1852), генерал-фельдмаршал (1850) -- 145--146, 175, 206, 276--277, 308, 370
   Волконский Сергей Григорьевич (1788--1865) -- князь, генерал-майор, декабрист, член Союза Благоденствия и Южного общества; осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении; вернулся в Россию по амнистии -- 400--406
   Волынский Артемий Петрович (1689--1740) -- кабинет- министр императрицы Анны Иоанновны, сторонник участия "шляхетства" (дворянства) в управлении государством; стараниями своих врагов Бирона и Остермана был обвинен во взяточничестве, присвоении казенных денег и намерении совершить государственный переворот; казнен отсечением головы -- 218
   Воронцов Михаил Семенович (1782--1856) -- светлейший князь, генерал-адъютант, генерал-фельдмаршал, с 1823 г. новороссийский и бессарабский генерал-губернатор и с 1844 г. наместник на Кавказе -- 225--226, 228, 231--238, 292,315
   Воронцов Семен Михайлович (1823--1883) -- светлейший князь, генерал-адъютант, женат (1851) на М. В. Столыпиной, урожд. княжне Трубецкой -- 230
   Воронцова Елизавета Ксаверьевна, урожд. графиня Браницкая (1792--1880) -- светлейшая княгиня, дочь племянницы Г. А. Потемкина-Таврического, жена М. С. Воронцова; предмет увлечения А. С. Пушкина -- 231
   Воронцова Елизавета Романовна (1739--1792) -- графиня, камер-фрейлина, фаворитка Петра III, с 1765 г. замужем за А. И. Полянским -- 217
   Воронцова Мария Васильевна, урожд. княжна Трубецкая (1819--1895) -- светлейшая княгиня, в первом браке была за флигель-адъютантом Алексеем Григорьевичем Столыпиным (ум. 1847) -- 229
   Врасская Зинаида Степановна, урожд. Ланская -- была замужем за Борисом Алексеевичем Врасским -- 352
   Врасский Борис Алексеевич (1795--1880) -- литератор- переводчик, библиотекарь Румянцевского музея (в Петербурге) и чиновник особых поручений III Отделения "Собственной Е.И.В. канцелярии"; женат на Зинаиде Степановне Ланской, сестре министра внутренних дел -- 352
   Вюртембергский Александр-Фридрих (1771--1833) -- герцог, брат императрицы Марии Федоровны, поселился в России в 1800 г., главнокомандующий Ведомством путей сообщения и публичных зданий (1822--1833) -- 387
   Вяземский Петр Андреевич (1792--1878) -- князь, известный поэт и критик, приятель А. С. Пушкина, товарищ министра народного просвещения (1855--1858), сенатор, академик -- 255--256
   
   Гаврилов Павел Сергеевич -- бахмутский уездный предводитель дворянства, штабс-капитан -- 302
   Гагарин Матвей Петрович (ум. 1721) -- князь, сибирский губернатор, казнен за разные злоупотребления -- 153--154
   Гагарин Павел Павлович (1789--1872) -- князь, сенатор, член Государственного совета, член Главного комитета по устройству сельского состояния, автор принятого Государственным советом проекта о "дарственном" наделе крестьян, известном под именем "гагаринского" или "нищенского" и "сиротского", который способствовал обезземеливанию крестьян; председатель Департамента законов Государственного совета (1862), председательствующий в Государственном совете и председатель Комитета министров (1864--1872) -- 214, 284, 328---330
   Гагемейстер Юлий Андреевич (1806--1878) -- директор Особой канцелярии по кредитной части и член Ученого комитета Министерства финансов (при Княжевиче), потом статс-секретарь, сенатор, автор трудов по финансовым и политико-экономическим вопросам -- 361, 363,
   Гакстгаузен Август (1792--1866) -- барон, прусский чиновник, экономист; в 1843 г. путешествовал по России; его труд об особенностях русского аграрного строя и крестьянской общины оказал влияние на русскую общественную мысль середины XIX столетия --- 330
   Галахов Александр Павлович (1802--1863) -- генерал-адъютант, петербургский обер-полицмейстер (1847--1856) -- 208
   Гасфорт Густав Христианович (1794--1874) -- генерал от инфантерии, генерал-губернатор Западной Сибири и командующий Отдельным Сибирским корпусом (1851--1861), член Государственного совета -- 214
   Гауровиц Иван Самойлович (ум. 1882) -- гофхирург и лейб- медик великого князя Константина Николаевича (1838), генерал-штаб-доктор Балтийского флота (1854--1859), с 1859 г. главный инспектор медицинской части Морского ведомства -- 126, 335
   Гедеонов Александр Михайлович (1791--1867) -- директор Императорских театров (1833--1858), обер-гофмейстер -- 308, 370--371
   Гедеонов Степан Александрович (1815--1883) -- сын А. М. Гедеонова, директор Эрмитажа (1863), директор Императорских театров (1867--1875); историк и драматург -- 308--309
   Георг IV (1762--1830) -- король Английский (с 1820); известен был своим легкомысленным поведением в бытность принцем Уэльским -- 160, 259
   Гернгросс Александр Родионович (ум. 1904) -- генерал, председатель Горного аудиториата, директор Департамента горных и соляных дел, позже начальник штаба Корпуса горных инженеров -- 360, 363
   Герздорф Арист Федорович -- генерал-майор свиты, командир лейб-гвардии Кирасирского Е.И.В. полка, потом генерал-лейтенант, егермейстер -- 117--118
   Герштейнцвейг Александр Данилович (1818--1861) -- генерал-адъютант, варшавский военный генерал-губернатор и председательствующий в правительственной Комиссии внутренних дел Царства Польского; застрелился вследствие недоразумений с наместником графом Ламбертом; был женат на Елизавете Степановне Андреевской (1828--1880) -- 155
   Гессенский, принц Александр (1823--1888) -- сын великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига II и брат императрицы Марии Александровны; состоял на русской службе, женился на фрейлине сестры графине Юлии Гауке, получившей титул княгини Баттенберг, и сделался родоначальником князей Баттенберг -- 226
   Гессен-Филиппстальская Софья -- принцесса, жена принца Петра-Августа Голштейн-Беккского -- 218
   Гёргей Артур (1818--1916) -- венгерский генерал, главнокомандующий венгерской революционной армией в 1849 г., сложил оружие перед русским корпусом генерала Редигера -- 305
   Глебов Павел Николаевич (ум. 1876) -- генерал-аудитор флота, один из сотрудников великого князя Константина Николаевича, автор проекта о морском судоустройстве и судопроизводстве, потом член Главного военно-морского суда -- 335
   Глебов Федор Иванович (1734--1799) -- генерал-аншеф, сенатор -- 256
   Глебова Елизавета Петровна, урожд. Стрешнева (1751--1837) -- как последняя в роду, получила фамилию Глебовой- Стрешневой, статс-дама, жена Ф. И. Глебова -- 256
   Глюк -- пастор -- 128
   Гогель Григорий Федорович (1808--1881) -- генерал-
   адъютант, состоял при сыновьях Александра II -- Николае, Александре и Владимире, с 1860 г. помощник главноуправляющего Царским Селом, с 1865 г. управляющий Царскосельским дворцовым управлением и Царским Селом -- 132--133, 135-- 136
   Голешпцев-Кутузов-Смоленский -- см. Кутузов.
   Голенищев-Кутузов Павел Васильевич (1772--1843) -- граф, генерал-адъютант, главный директор Кадетских корпусов (1823--1826), петербургский генерал-губернатор (1825--1830), член Государственного совета (1825) --- 267, 404
   Голицын Александр Николаевич (1773--1844) -- князь, обер-прокурор синода (1805--1817), министр народного просвещения и духовных дел (1816--1824), главноначальствующий над Почтовым департаментом; мистик и пиетист -- 142, 173, 175, 267, 273--274, 278--279, 392
   Голицын Александр Федорович (1796--1864) -- князь, действительный тайный советник, статс-секретарь, председатель Комиссии прошений, приносимых на высочайшее имя, член Государственного совета, председатель многих следственных комиссий по политическим делам; Герцен прозвал его "инквизитором" за следовательскую жестокость в политических делах -- 214, 244--251, 371
   Голицын Андрей Михайлович (1792--1863) -- князь, генерал от инфантерии, витебский, могилевский и смоленский генерал-губернатор (1820--1844) --184
   Голицын Дмитрий Владимирович -- князь -- 272, 281
   Голицын Иван Федорович (1789--1835) -- князь, полковник, директор секретной части канцелярии московского генерал-губернатора -- 244
   Голицына Прасковья Ивановна, урожд. Шувалова (1734--1802) -- княгиня, сестра И. И. Шувалова, фаворита императрицы Елизаветы Петровны -- 244
   Головин Александр Федорович (1694--1731) -- граф,
   капитан-лейтенант флота -- 219
   Головин Николай Федорович (1695--1745) -- граф, адмирал, посол в Швеции (1725--1731), президент Адмиралтейств- коллегии (1733--1744) -- 218
   Головина Наталья Николаевна -- графиня, дочь графа Н. Ф. Головина, вышла замуж за Петра-Августа, принца Голштейн-Беккского (его вторая жена) -- 218--219
   Головкина Екатерина Ивановна, урожд. княжна Ромодановская (1702--1791) -- графиня, статс-дама, жена вице-канцлера в правление Анны Леопольдовны -- графа Михаила Гавриловича Головкина, за которым последовала по воцарении Елизаветы Петровны в 1741 г. в ссылку в Якутскую область и пробыла там 14 лег до его смерти -- 270
   Головнин Александр Васильевич (1821--1886) -- один из ближайших сотрудников и секретарь великого князя Константина Николаевича; с 1859 г. статс-секретарь, министр народного просвещения (1861--1866), член Государственного совета -- 115, 125--126, 185, 187, 214, 284, 296--297, 305--307, 335--336
   Голштейн-Беккский, принц Карл-Антон (ум. 1759) -- сын принца Петра-Августа от первого брака, прадед датского короля Христиана IX -- 218
   Голштейн-Беккский, принц Карл-Людвиг (1690--1774) -- генерал саксонской службы, потом номинально генерал-фельдмаршал русской службы -- 218
   Голштейн-Беккский, принц Петр-Август (1696--1775) -- на русской службе с 1734 г., член Совета императора Петра III (1761), генерал-фельдмаршал (1766); при Екатерине II петербургский и ревельский генерал-губернатор; женат первым браком на Софье, принцессе Гессен-Филиппстальской и вторым браком на графине Н.Н. Головиной, от которой имел дочь Екатерину, в замужестве княгиню Барятинскую -- 218
   Голштейн-Готторнский, принц Георг-Людвиг (ум. 1763) -- с 1761 г. на русской службе, генерал-фельдмаршал и гвардии полковник, двоюродный дядя Петра III и родной дядя по матери Екатерины И, по воцарении которой вернулся в Голштинию; родоначальник Ольденбергского великогерцогского дома -- 217
   Горчаков Александр Михайлович (1798--1883) -- князь, советник посольства в Вене (1833--1838), посланник в Штутгарте (1841--1850), при Германском Союзе (1850--1854) и в Вене (1854--1856); министр иностранных дел (1856--1882), государственный канцлер-- 115--116, 153, 160--169, 183--184, 188--189, 207, 214, 258, 262, 285, 289, 297, 303--307, 325, 333--335, 379--380
   Горчаков Михаил Алексеевич (1768--1831) -- князь, генерал-майор, отец канцлера А. М. Горчакова -- 160
   Горчаков Михаил Дмитриевич (1793--1861) -- князь, генерал-адъютант, главнокомандующий Южной армией, действовавшей в Крыму (1854--1855), наместник Царства Польского и главнокомандующий 1-й армией (1856--1861) --180, 335
   Горчаков Петр Дмитриевич (1789--1868) -- князь, генерал от инфантерии, командир Отдельного Сибирского корпуса и генерал-губернатор Западной Сибири (1836--1851) -- 214
   Горчакова Мария Александровна, урожд. княжна Урусова (1801--1853) -- княгиня; в первом браке была за графом Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным (1783--1836), а во втором -- за князем А. М. Горчаковым -- 162--163, 380
   Гофман Андрей Лонгинович (1798--1863) -- статс-секретарь, член Государственного совета -- 214
   Граббе Павел Христофорович (1787--1875) -- член Союза Благоденствия, генерал-адъютант, командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории (1838--1843), состоящий при особе императора (1850--60-х годах); впоследствии наказной атаман Войска Донского (1865--1866), член Государственного совета; с 1866 г. граф -- 339--340
   Грайсе де -- воспитательница императрицы Марии Александровны-- 121, 135
   Гревениц Александр Федорович (1806--1884) -- барон, директор Общей канцелярии Министерства финансов при Княжевиче, потом сенатор -- 361
   Грейг Самуил Алексеевич (1827--1887) -- товарищ министра финансов (1866), государственный контролер (1874), министр финансов (1878--1880) -- 288--289
   Греч Николай Иванович (1787--1867) -- педагог и журналист, автор учебников русской грамматики, служивших руководством до 1860-х годов, издатель "Сына Отечества" (1812--1838) и "Северной Пчелы" (1825--1860) при содействии Ф. В. Булгарина; представитель рептильной прессы николаевского времени -- 205
   Грибоедов Александр Сергеевич (1795--1829) -- знаменитый драматург -- 357, 390
   Грибоедов Василий Иванович (ум. 1852) -- асессор Вотчинного департамента -- 371
   Гриппенберг -- барон, председатель финляндского сейма -- 309
   Грот Константин Карлович (1815--1897) -- самарский губернатор (1853--1861), позже директор Департамента неокладных сборов (1861--1869), ввел акцизную систему питейных сборов вместо откупов -- 360, 364
   Гулькевич Николай Васильевич (1818--1876) -- правитель дел Сибирского и Кавказского комитетов, статс-секретарь -- 159
   Гурьев Александр Дмитриевич (1786--1865) -- граф, действительный тайный советник, председатель Департамента государственной экономии Государственного совета -- 214
   Гурьев Дмитрий Александрович (1751--1825) -- граф, министр финансов (1810--1823) -- 162, 262, 264--265
   Гурьева Мария Дмитриевна -- см. Нессельроде.
   Гурьева Прасковья Николаевна, урожд. графиня Салтыкова (ум. 1830) -- графиня, жена графа Д. А. Гурьева -- 264
   Густав III (1746--1792) -- король Шведский с 1771 г., после государственного переворота 1772 г. -- абсолютный монарх, представитель просвещенного абсолютизма -- 216
   
   Давыдов Денис Васильевич (1784--1839) -- герой Отечественной войны 1812 г., генерал-лейтенант; прозаик и поэт -- 205
   Дашков Дмитрий Васильевич (1788--1839) -- министр юстиции (1832--1839), член Государственного совета, председатель Департамента законов Государственного совета и главноуправляющий II Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" -- 253, 255, 267. 278-279, 352
   Дельвиг Антон Антонович (1798--1831) -- известный поэт, товарищ по Лицею и друг А. С. Пушкина -- 160
   Демут -- содержатель известной гостиницы в Санкт- Петербурге -- 167
   Дибич-Забалканский Иван Иванович (1785--1831) -- граф, с 1824 г. начальник главного штаба, потом генерал-фельдмаршал, главнокомандующий действующей армией в турецкую (1829) и польскую (1830--1831) войны -- 267, 277--278, 392, 404
   Дитрихштейн Александра Андреевна, урожд. графиня Шувалова (1775--1847) -- княгиня, жена камергера австрийского двора князя Франца-Иосифа Дитрихштейн-Никольсбурга, до замужества фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны (1794--1797) -- 205
   Дмитриев Иван Иванович (1760--1837) -- известный поэт и баснописец, сенатор, член Государственного совета, министр юстиции (1810--1814) -- 253
   Долгоруков Андрей Николаевич (1772--1834) -- князь, камер-юнкер (1794), статский советник -- 170
   Долгоруков Василий Андреевич (1804--1868) -- князь, генерал-адъютант, военный министр (1852--1856), шеф жандармов и главный начальник III Отделения "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1856--1866), обер-камергер -- 116, 127, 132--133, 135, 148, 166, 170--171, 173--194, 196--197, 199, 206--208, 214, 247, 270, 272, 286, 328, 335, 359, 367 -368, 379
   Долгоруков Василий Васильевич (1787--1858) -- князь, обер-шталмейстер, и.д. президента конюшенной конторы (1832--1840), действительный тайный советник, вице-президент Вольного Экономического общества --182
   Долгоруков Владимир Андреевич (1810--1891) -- князь, генерал-адъютант, член Военного совета, впоследствии московский генерал-губернатор (1865--1891) --181--182, 290
   Долгоруков Илья Андреевич (1797--1848) -- князь, член Союза Благоденствия, впоследствии генерал-адъютант, начальник штаба генерал-фельдцейхмейстера -- 203, 389
   Долгорукова Варвара Васильевна, урожд. княжна Долгорукова (1818--1866) -- княгиня, жена князя Владимира Андреевича Долгорукова --182
   Долгорукова Екатерина Александровна, урожд. княжна Салтыкова (1803--1852) -- княгиня, жена князя И. А. Долгорукова -- 203
   Долгорукова Ольга Карловна (1807--1853) -- княгиня, дочь пэра Франции графа Армана-Карла-Эммануила де Гиньяр Сен- При от брака с княжной Софьей Алексеевной Голицыной, жена князя Василия Андреевича Долгорукова -- 172--173, 178, 180, 183, 186
   Дубельт Леонтий Васильевич (1792--1839) -- начальник штаба Корпуса жандармов (1835--1839), управляющий III Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1839--1856), генерал от кавалерии, представитель дворянско-крепостнической реакции эпохи Николая I -- 148, 185, 192, 196, 247, 285, 308--309, 355, 370--373
   Дурасов Николай Алексеевич -- бригадир, один из наследников состояния горнозаводчиков Твердышевых -- 276
   Дурасова Степанида Алексеевна -- см. Толстая.
   Дурново Мария Никитична, урожд. Демидова (1776--1847) -- дочь крупного горнозаводчика, жена обер-гофмейстера Дмитрия Николаевича Дурново -- 288
   Дурново Петр Павлович (род. 1835) -- генерал-майор свиты, харьковский губернатор (1866--1872), впоследствии московский генерал-губернатор (1905), член Государственного совета -- 288
   Дуров Николай Иванович -- неслужащий дворянин, предъявил права на наследство после смерти своего двоюродного племянника князя Н. А. Касаткина-Ростовского, бабушка по матери которого была Дурова -- 371--372
   
   Евдокимов Николай Иванович (1804--1873) -- сын выслужившегося в офицеры солдата, генерал-адъютант, участник покорения Кавказа; с 1850 г. начальник правого фланга, а с 1855 г. -- левого фланга Кавказской линии, в 1855--1858 гг. действовал против Шамиля в Чечне; с 1860 г. главный начальник войск, действовавших на Западном Кавказе; с 1863 г. граф -- 239
   Европеус Александр Иванович (1826--1885) -- петрашевец, приговорен к расстрелу, замененному ссылкой на Кавказ рядовым; выйдя в отставку, жил в тверском имении и принимал участие в подготовке крестьянской реформы; в 1859 г. подписал адрес тверских дворян об отмене запрещения обсуждать крестьянский вопрос и как один из вождей либеральной оппозиции выслан в Пермь, где прожил с 1860 по 1862 г. -- 152, 357
   Екатерина I Алексеевна (1684--1727) -- императрица; до замужества Марта Самойловна Скавронская, дочь литовского крестьянина, сначала любовница, а потом жена Петра I, после его смерти в 1725 г. вступившая на престол -- 128, 219
   Екатерина II Алексеевна, урожд. принцесса Ангальт-Цербстская (1729--1796) -- жена Петра III, императрица; в 1762 г., низложив мужа, вступила вместо него на престол -- 173, 175, 203--204, 206, 217--219, 242, 252, 256--257, 275, 314, 353
   Екатерина Михайловна (1827--1894) -- великая княгиня, дочь великого князя Михаила Павловича, с 1851 г. жена Георга, герцога Мекленбург-Стрелицкого -- 137--138
   Екатерина Павловна (1788--1819) -- великая княгиня, дочь Павла I, с 1809 г. в первом браке за Георгом, принцем Ольденбургским (ум. 1812), с 1816 г. во втором браке за Вильгельмом, наследным принцем, потом королем Вюртембергским -- 257, 386
   Елена (Фридерика-Шарлотта-Мария) Павловна, урожд. принцесса Вюртембергская (1806--1873) -- великая княгиня, с 1824 г. жена великого князя Михаила Павловича, при Александре II играла большую роль в русской государственной и общественной жизни и поддерживала либеральных деятелей первых лет его царствования -- 123, 129--130, 138, 187
   Елизавета (Луиза-Мария-Августа) Алексеевна, урожд. принцесса Баденская (1779--1826) -- жена Александра I, императрица -- 219, 273
   Елизавета Петровна (1709--1761) -- добрачная дочь Петра I от второй жены, узаконена в 1712 г., императрица с 1741 г., вступила на престол, низложив младенца-императора Иоанна Антоновича -- 128, 154, 201, 218--219, 270, 314, 316
   Енохин Иван Васильевич (1791--1863) -- доктор медицины и хирургии, лейб-медик (с 1855), главный медицинский инспектор (1862)-- 117, 123, 138--140
   Ермолов Алексей Петрович (1772--1861) -- генерал от инфантерии, один из популярнейших генералов русской армии; в 1812 г. начальник штаба армии Барклая де Толли, в 1817--1827 гг. главноуправляющий в Грузии и командир Отдельного Кавказского корпуса; подозревался в участии в заговоре декабристов -- 228, 230, 390--391
   
   Жандр Александр Андреевич (ум. 1830) -- генерал-лейтенант, состоял при цесаревиче Константине Павловиче -- 246
   Жданов Семен Романович (1803--1865) -- директор Департамента исполнительной полиции (1855--1862), член Совета министров внутренних дел (1862--1864), член Комиссии по обследованию воскресных школ и по исследованию причин пожаров в Петербурге, председатель Главной следственной Комиссии по политическим делам в Казани, с 1864 г. сенатор -- 190
   Жеребцова -- любовница министра двора князя П. М. Волконского -- 146, 206
   Жуковский Василий Андреевич (1781--1852) -- известный поэт -- 253, 255
   
   Завадовская Вера Николаевна, урожд. графиня Апраксина (1768--1845) -- графиня, с 1787 г. жена графа Петра Васильевича Завадовского (1738--1812) -- 242
   Завадовская Татьяна Петровна -- см. Каблукова.
   Завадовский Александр Петрович (1794--1856) -- граф, поручик Александрийского гусарского полка, потом камер-юнкер и чиновник Коллегии иностранных дел; в 1817 г. дрался на дуэли с В. В. Шереметевым из-за танцовщицы Истоминой и смертельно ранил его; в дело о дуэли были замешаны А. С. Грибоедов и декабрист А. И. Якубович -- 242
   Завадовский Василий Петрович (1798--1855) -- граф, сенатор, женат на известной красавице Елене Михайловне Владек -- 242
   Завадовский Петр Васильевич (1738--1812) -- граф, фаворит Екатерины II, ее кабинет-секретарь (1774), сенатор (1780), действительный тайный советник (1793), главный директор Государственного Заемного Банка (1794), министр народного просвещения (1802--1810), председатель Департамента законов Государственного совета (1810--1812) -- 242
   Загряжский -- по словам Долгорукова, полицмейстер в Петербурге. В начале 1860-х годов такой полицмейстер в адрес- календарях не значится. Полицмейстерами были: полковник Евстафий Семенович Савенков, подполковник Николай Федорович Щербатский и подполковник Егор Дмитриевич Золотницкий -- 209
   Заикин Николай Федорович (1801--1833) -- поручик квартирмейстерской части, член Южного общества, осужден по VII разряду, был в Сибири на поселении -- 403
   Закревская Аграфена Федоровна, урожд. графиня Толстая (1800--1879) -- графиня, жена графа Арсения Андреевича За- Кревского, воспета А. С. Пушкиным и Е. А. Баратынским -- 276
   Закревский Андрей Иванович -- поручик, помещик Зубцовского уезда Тверской губернии, отец графа Арсения Андреевича Закревского -- 275
   Закревский Арсений Андреевич (1783--1865) -- граф, генерал-адъютант, министр внутренних дел (1828--1831), московский генерал-губернатор (1848--1859) -- 128, 146. 157, 274--278, 280--281
   Закревский Иван Андреевич -- полковник, ржевский городничий (1825--1835), брат графа Арсения Андреевича Закревского -- 275
   Замятнин Дмитрий Николаевич (1805--1891) -- сенатор, министр юстиции (1862--1867); с 1867 г. член Государственного совета -- 214, 285, 294--295
   Зеленой Александр Алексеевич (1819--1880) -- товарищ министра (1859--1862), потом министр государственных имуществ (1862--1872), генерал-адъютант (1863), член Государственного совета -- 214, 285, 298
   Зиновьев Николай Васильевич (1801--1882) -- генерал-адъютант (1855), состоявший при сыновьях Александра II Николае, Александре и Владимире (1849--1860); в 1860 г. член Комитета о раненых -- 131--132, 135--136
   Зорич Семен Гаврилович (1745--1799) -- родом серб (первоначально носил фамилию Неранчич), фаворит Екатерины II (1777--1778), после отставки поселился в своем имении в Шкло- ве, где основал Благородное училище, впоследствии преобразованное в Кадетский корпус (1-й Московский); был замешан в деле о фальшивых ассигнациях, печатавшихся близкими к нему лицами -- 275
   Зосима Зой Павлович (ум. 1827) -- грек, уроженец г. Янины в Эпире, московский купец, владелец большого собрания драгоценностей, которое у него выманил вместе с крупной денежной суммой грек Севенис, представив подложные рескрипты императрицы Марии Федоровны и Александра I -- 404
   Зубов Платон Александрович (1767--1822) -- светлейший князь, последний фаворит Екатерины II (1789--1796), генерал-адъютант, генерал-фельдцейхмейстер -- 203--204, 302
   Зубова Александра Платоновна (1822--1824) -- светлейшая княжна, единственная законная дочь светлейшего князя Платона Андреевича Зубова (Долгоруковым ошибочно названа Ольгой) -- 204
   Зубова Фекла Игнатьевна -- светлейшая княгиня, см. Шувалова.
   
   Ивашев Василий Петрович (1794--1840) -- ротмистр Кавалергардского полка, адъютант главнокомандующего 2-й армией графа Витгенштейна; декабрист, член Южного общества, осужден по II разряду; был в Сибири на каторге и поселении, где и умер -- 405
   Игнатьев Павел Николаевич (1797--1879) -- генерал-адъютант, петербургский генерал-губернатор (1854--1861), член Государственного совета (1852); впоследствии председатель Комиссии прошений, приносимых на высочайшее имя (1854) и Комитета министров (1872); с 1877 г. граф -- 114, 210, 214, 236, 334--336
   Иенисон-Вальворт -- баварский посланник в Петербурге в 1840 г. -- 223--224
   Иоанн Антонович (1740--1764) -- сын герцога Брауншвейг- Люнебургского Антона-Ульриха и принцессы Мекленбургской Анны Леопольдовны, внучки царя Иоанна Алексеевича; император, царствовал с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г.; низложен цесаревной Елизаветой Петровной. В царствование Екатерины II убит в Шлиссельбурге, где находился в заключении, при попытке Мировича освободить его -- 175
   Иоанн III Васильевич (1440--1505) -- великий князь Московский (1462--1505) -- 312, 375
   Иоанн IV Васильевич Грозный (1530--1584) -- великий князь "Всея Руси" (с 1533), первый русский царь (с 1547), сын Василия III -- 328, 356, 375
   Иосиф II (1741--1790) -- император Германский (Священной Римской империи); с 1765 по 1780 г. правил Австрией совместно с матерью Марией-Терезией; представитель системы просвещенного абсолютизма -- 349
   Иосиф (1776--1847) -- эрцгерцог Австрийский, палатин Венгерский, первым браком был женат на великой княгине Александре Павловне -- 224
   Иосиф Бонапарт (1768--1844) -- старший брат Наполеона I, король Неаполитанский (1806--1808) и Испанский (1808--1813) --387
   Исаков Николай Васильевич (1821--1891) -- генерал-адъютант, попечитель Московского учебного округа (1859--1863), главный начальник военно-учебных заведений (1863--1881); с 1881 г. член Государственного совета -- 165
   Исленьев Петр Алексеевич (ум. 1826) -- генерал-поручик, отец Анны Петровны Малиновской -- 276
   
   Каблуков Владимир Иванович (1781--1848) -- сенатор -- 242
   Каблукова Олимпиада Владимировна -- см. Барятинская.
   Каблукова Татьяна Петровна, урожд. графиня Завадовская (1802--1884) -- жена Владимира Ивановича Каблукова -- 242
   Кавелин Александр Александрович (1793--1850) -- адъютант великого князя Николая Павловича (1818--1825), директор Пажеского корпуса (1830--1834), состоял при цесаревиче Александре Николаевиче (1834--1841), сенатор (1841), петербургский генерал-губернатор (1842--1846), член Государственного совета (1842), генерал-адъютант (1846) -- 133
   Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885) историк, юрист, философ, публицист и общественный деятель умеренно либерального направления; преподавал цесаревичу Николаю Александровичу русскую историю и гражданское право (1857--1858); профессор Петербургского университета по кафедре гражданского права (1857--1861) -- 139
   Каменский Николай Михайлович (1776--1811) -- граф, генерал от инфантерии, главнокомандующий Молдавской армией, действовавшей против турок (1810) -- 156, 253--254, 275, 278, 319
   Канкрин Егор Францевич (1774--1845) -- граф, министр финансов (1823--1844) -- 162, 313, 319, 358
   Канкрина Екатерина Захаровна, урожд. Муравьева (1795--1879) -- графиня, сестра декабриста Артамона Захаровича Муравьева, жена графа Егора Францевича Канкрина -- 313, 319
   Капо д'Истриа Иван Антонович (1776--1831) -- граф, уроженец острова Корфу; в 1809 г. переселился в Россию, в 1813 г. назначен статс-секретарем по иностранным делам, в 1816--1822 гг. заведовал делами, касавшимися Востока и славян; 11 апреля 1827 г. избран в президенты Греческой Республики, убит политическими противниками -- 160, 261--267, 388
   Каракозов Дмитрий Владимирович (1840--1866) -- участник московского студенческого революционного кружка; 4 апреля 1866 г. неудачно стрелял в Александра И, казнен 3 сентября 1866 г. -- 295
   Карамзин Николай Михайлович (1766--1826) -- знаменитый историк, литератор и журналист -- 156, 253, 255--256, 266--267, 272--273, 276
   Карл I (1823--1891) -- король Вюртембергский (1864--1891), муж великой княгини Ольги Николаевны -- 227
   Карл VI Безумный (1368--1422) -- французский король с 1380 г., из династии Валуа --265
   Карл XI (1655--1697) -- король Швеции с 1660 г., из династии Пфальц-Цвайбрюккен -- 140
   Карл XII (1682--1718) -- король Швеции с 1697 г., из династии Пфальц-Цвайбрюккен; полководец -- 153
   Касаткин-Ростовский Николай Александрович (ум. 1841) -- князь, помещик Тульской губернии -- 371, 373
   Катакази Константин Гаврилович (1839--1890) -- сын сенатора Гавриила Антоновича Катакази (1794--1867), чиновник особых поручений 5-го класса при А. М. Горчакове и один из самых близких к нему людей; впоследствии посланник в Вашингтоне (1869--1872) -- 294
   Катков Михаил Никифорович (1818--1887) -- публицист, издатель "Русского Вестника" и редактор "Московских Ведомостей"; первоначально умеренный либерал-англоман, с 1863 г. занял реакционную позицию -- 299--301
   Кентская, герцогиня Виктория (1786--1861) -- дочь герцога Саксен-Кобургского Франца, в первом браке была за князем Эмихом Лейнинген, во втором -- за Эдуардом, герцогом Кентским (1767--1820), четвертым сыном английского короля Георга III; от второго брака имела дочь Викторию, унаследовавшую английский престол после своего дяди Вильгельма IV -- 135
   Киселев Михаил -- 375
   Киселев Николай Дмитриевич (1800--1869) -- дипломат: поверенный в делах, потом посланник в Париже (1851--1853), посланник в Риме и Флоренции (1855--1864), а затем при короле объединенной Италии --189, 232--233, 238
   Киселев Павел Дмитриевич (1788--1872) -- граф, генерал-адъютант, министр государственных имуществ (1836--1856), посол в Париже (1856--1862), был женат на графине Софье Станиславовне Потоцкой -- 207, 214, 321, 375--384, 391, 401
   Киселев Федор Михайлович -- представитель Иоанна III в Казани (1487) и посол в Крыму (1502) -- 375
   Киселева Прасковья Петровна, урожд. княжна Урусова (1767--1841) -- мать графа Павла Дмитриевича Киселева -- 380
   Киселева Софья Станиславовна, урожд. графиня Потоцкая -- жена графа Павла Дмитриевича Киселева -- 376, 402
   Клейнмихель Клеопатра Петровна, урожд. Ильинская (а не Переверзева, как указывает Долгоруков) (1811--1865) -- графиня, вторая жена графа Петра Андреевича Клейнмихеля, в первом браке жена штабс-ротмистра Хорвата -- 360
   Клейнмихель Петр Андреевич (1793--1869) -- граф, генерал-адъютант, ближайший сотрудник А. А. Аракчеева, начальник штаба военных поселений (1819--1832), дежурный генерал Главного штаба (1832--1842), директор Департамента военных поселений (1835--1842), главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1842--1855), член Государственного совета; отличался большой жестокостью, вызвавшей всеобщую к нему ненависть, вследствие чего Александр II по вступлении на престол был вынужден удалить его от административной деятельности; женат первым браком (с 1816) на Варваре Александровне Кокошкиной, которая после развода с ним вышла замуж за Булдакова -- 129, 141--142, 158, 166, 176, 186, 214, 360
   Княжевич Александр Максимович (1792--1872) -- сын уроженца Сербии, директор Департамента государственного казначейства (1844--1854), сенатор (1854), министр финансов (1858--1862), член Государственного совета (1862) -- 214, 358--364
   Княжевич Антонин Дмитриевич (1826--1879) -- племянник Александра Максимовича Княжевича, камер-юнкер, правитель дел Строительной конторы дворцового ведомства; впоследствии гофмейстер -- 147, 327, 329, 335--336, 364--365
   Княжевич Максим Дмитриевич (1821--1894) -- племянник Александра Максимовича Княжевича, чиновник для особых поручений при нем -- 364--365
   Кобылин Александр Александрович -- врач, ординатор 2-го военно-сухопутного госпиталя, обвинялся по делу Каракозова в знании о намерении его совершить покушение и в снабжении его ядами, но оправдан; защищал его Яков Маркович Серебряный по назначению суда -- 295
   Ковалевский Евграф Петрович (1792--1867) -- горный инженер, сенатор (1843), министр народного просвещения (1858--1861), член Государственного совета, президент Вольного Экономического общества (1862) -- 148, 192, 214, 360
   Ковалевский Егор Петрович (1811--1868) -- брат Евграфа Петровича, директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел (1856--1861), сенатор (1861); путешествовал по Африке и Китаю; писатель, один из основателей и первый председатель Общества для пособия нуждающимся ученым и литераторам (Литературный фонд) -- 251--252, 334--335
   Коленкур Арман Огюст Луи (1772--1821) -- герцог Виченцский, французский дипломат, посол в Петербурге (1807--1811), министр иностранных дел (1813--1815) -- 265
   Кондильяк Этьен Боннет (1715--1780) -- аббат, французский философ-сенсуалист, член Французской Академии; все познание о внешнем мире выводил из ощущений, разработал учение об осязании -- 383
   Константин Николаевич (1827--1892) -- великий князь, второй сын Николая I, генерал-адмирал, председатель Главного Комитета по устройству сельского состояния (1860--1861), наместник Царства Польского (1862--1863), председатель Государственного совета (1865--1881) -- 115, 118, 123--126, 130-- 131, 155, 160, 185, 187 -188, 190, 196, 210, 282--283, 289, 296, 300, 305--307, 325, 330--333, 336, 339, 343--345, 347--351
   Константин Павлович (1779--1831) -- цесаревич, второй сын Павла I, главнокомандующий польской армией в 1820 г.; вследствие морганатического брака с Жанетой Грудзипской отрекся от наследования престола и в 1825 г. после смерти Александра I не принял престола -- 129, 245--246. 257, 274, 279--280
   Корнилов Петр Яковлевич (1770--1828) -- начальник 22-й пехотной дивизии, генерал, арестовавший Волконского -- 403
   Корнилов Федор Петрович (1809 -1895) -- статс-секретарь -- 403
   Корф Модест Андреевич (1800--1876) -- барон, лицеист первого выпуска, государственный секретарь (1834--1843), член Государственного совета (1843), член и потом председатель секретного, так называемого Бутурлинского, Комитета для надзора за печатью (1848--1856), директор Публичной библиотеки (1849--1861), главноуправляющий II Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1861--1864), председатель Департамента законов Государственного совета (1864--1872); с 1872 г. граф -- 116, 214, 271, 285, 295--296, 328--330, 334--335
   Корф Николаи Иванович (1793--1869) -- барон, генерал от артиллерии, инспектор всей артиллерии (1852--1856); с 1856 г. помощник генерал-фельдцейхмейсгера и член Государственного совета -- 214
   Кочубей Александр Васильевич (1788--1866) -- сенатор, член Государственного совета (1846) -- 214
   Кочубей Виктор Павлович (1768--1834) -- вице-канцлер (1798--1799), член Негласного комитета в начале царствования Александра I, управлял Коллегией иностранных дел (1801--1802), министр внутренних дел (1802--1807, 1819--1823), член Государственного совета (1810), председатель Департамента экономии (1812), а с 1816 г. -- Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета, председатель Государственного совета и Комитета министров (1827--1834), государственный канцлер (1834); получил графский и княжеский титулы -- 254, 263, 278--279, 281, 389, 391
   Кочубей Мария Ивановна -- см. Барятинская.
   Кошелев Александр Иванович (1806--1883) -- публицист и общественный деятель, близкий к славянофилам -- 303
   Краббе Николай Карлович (1814--1876) -- генерал-адъютант, контр-адмирал, управляющий Морским министерством (1860--1876) -- 214, 285
   Крейц Генрих Киприанович (1817--1891) -- граф, генерал-майор свиты, московский обер-полицмейстер, впоследствии сенатор (1866) и генерал от кавалерии -- 114--115, 336
   Крузе Николай Федорович (1823--1901) -- в 1850-х годах либеральный цензор, потом председатель санкт-петербургской губернской земской управы; был женат на одной из дочерей ректора Московского университета Аркадия Алексеевича Аль- фонского от второго брака его с Екатериной Александровной Мухановой -- 290, 292--293
   Крылов Иван Андреевич (1769--1844) -- русский писатель, баснописец, академик Петербургской Академии Наук (1841) -- 155
   Крюков Александр Александрович (1794--1867) -- поручик Кавалергардского полка, адъютант главнокомандующего 12-й армией графа Витгенштейна; декабрист, член Южного общества, осужден по II разряду, был в Сибири на каторге и поселении -- 403
   Куракин Алексей Борисович (1759--1829) -- князь, генерал-прокурор (1796--1798), малороссийский генерал-губернатор (1802--1807), министр внутренних дел (1807--1810), председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета (1811--1816) -- 389
   Куриар -- уроженец Швейцарии, преподавал французский язык цесаревичу Николаю Александровичу -- 123, 135--136
   Курута Дмитрий Дмитриевич (1770--1838) -- граф, родом грек, генерал от инфантерии, начальник штаба цесаревича Константина Павловича по званию главнокомандующего польской армией и командира Литовского корпуса, его ближайший друг и доверенное лицо -- 245
   Кутузов (Голенищев-Кутузов-Смоленский) Михаил Илларионович (1743--1813)-- князь, генерал-фельдмаршал, главнокомандующий армией, действовавшей против Наполеона в 1805 г., Дунайской армией в турецкую войну 1812 г. и всеми армиями, действовавшими против Наполеона в 1812-1813 гг. -- 254, 275
   Кушелсв-Безбородко Александр Григорьевич (1806 1855) -- граф, государственный контролер (1850) -- 367
   Кушников Сергей Сергеевич (1765- 1839) - сенатор, член Верховного суда над декабристами -- 404
   Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797 1846) -- лицеист первого выпуска, поэт, декабрист. 10 лет провел в крепости, а затем жил на поселении в Сибири, где и умер -- 160, 404
   
   Лаваль Александра Григорьевна (1772 1850) дочь статс-секретаря Екатерины II Г. В. Козицкого; с 1799 г. жена графа И. С. Лаваль, одна из наследниц состояния горнозаводчиков Твердышевых -- 271
   Лагарп Фридрих Цезарь (1754--1838) --- уроженец Швейцарии, воспитатель внуков Екатерины II Александра и Константина Павловичей (1784--1794), член директории Швейцарской Республики (1798 -1799), писатель - 263--264
   Ламберт -- братья- графы, сыновья французского эмигранта: Иосиф Карлович (1809--1879) генерал-адъютант, женат на графине Е. Е. Канкриной, известной по своей переписке с И. С. Тургеневым, и Карл Карлович (1815--1865) -- генерал-адъютант, наместник в Царстве Польском и командующий 1-й армией (1861--1862), член Государственного совета -- 117, 214
   Ланская Зинаида Степановна -- см. Врасская.
   Ланская Мария Васильевна, урожд. Шатилова (1767--1842) -- жена Степана Сергеевича Ланского -- 352
   Ланская Ольга Степановна -- см. Одоевская.
   Ланской Сергей Степанович (1787--1862) -- граф, министр внутренних дел (1855--1861), обер-камергер --189, 328, 334-- 335, 347, 352--357, 359
   Ланской Степан Сергеевич (1760--1813) -- гофмаршал -- 352
   Лебцельтерн Адам -- барон, австрийский посланник в Лиссабоне, отец графа Людвига Лебцельтерна -- 264
   Лебцельтерн Людвиг (1774--1854) -- граф, австрийский посланник в Петербурге (1816--1826), женат на графине Зинаиде Ивановне Лаваль -- 264--265
   Левашов Василий Васильевич (1783--1848) -- граф, генерал-адъютант, председатель Государственного совета и Комитета министров (1847--1848), член Комитета для изыскания о злоумышленных обществах и Верховного уголовного суда по делу о декабристах (1826) -- 156, 178, 267, 392
   Левашов Николай Васильевич (1828--1888) -- граф, санкт-петербургский губернатор в 1866--1871 гг. -- 288, 291--292
   Левицкий Сергей Львович (1819--1898) -- фотограф, незаконный сын сенатора Л. А. Яковлева, дяди А. И. Герцена -- 199
   Левшин Алексей Ираклиевич (1798--1879) -- член Государственного совета, товарищ министра внутренних дел (1855--1859) -- 334--335
   Лейхтенбергский Евгений Максимилианович (1847--1901) -- герцог, князь Романовский, второй сын великой княгини Марии Николаевны -- 123, 136--137
   Лейхтенбергский Николай Максимилианович (1843--1891) -- герцог, князь Романовский, старший сын великой княгини Марии Николаевны -- 123, 136--137
   Лейхтенбергский Максимилиан (1817--1852) -- герцог, сын Евгения Богарнэ, герцога Лейхтенбергского, князя Эйхштедтского, пасынка Наполеона I, первый муж великой княгини Марии Николаевны -- 223
   Ленский Адам Осипович (1789--1883) -- главный директор правительственной Комиссии финансов и казначейства Царства Польского, член Государственного совета; с 1861 г. министр-статс-секретарь Царства Польского - 214
   Лещинский Митрофан Эммануилович -- судебный следователь Изюмского уезда, потом товарищ прокурора Московского окружного суда (1867) -- 302
   Ливен Вильгельм Карлович (1800--1880) -- барон, генерал-адъютант, прибалтийский генерал-губернатор (1861--1863), член Государственного совета (1863) -- 117, 175, 214
   Ливен Дарья Христофоровна, урожд. Бенкендорф (1785--1857) -- светлейшая княгиня, жена посла в Лондоне князя Христофора Андреевича Ливена, имела в Лондоне политический салон, обращавший на себя внимание всей Европы, затем поселилась в Париже, где была в тесной дружбе с французским государственным деятелем и историком Франсуа Гизо -- 258--259
   Ливен Карл Андреевич (1767--1844) -- светлейший князь, генерал от инфантерии, министр народного просвещения (1828--1833) -- 274
   Ливен Христофор Андреевич (1774--1838) -- светлейший князь, генерал-адъютант и начальник военно-походной канцелярии Павла I, с 1798 г. посланник в Берлине (1809--1812), посол в Лондоне (1812--1834), попечитель цесаревича Александра Николаевича (1834--1838) -- 160--161, 256, 258
   Ливен Шарлотта Карловна, урожд. фон Поссе (ум. 1828) -- жена генерал-майора барона Андрея Романовича Ливена, воспитательница (1783) внучек Екатерины II (дочерей Павла I), статс-дама (1794), графиня (1799), светлейшая княгиня (1826) -- 141, 256- 258, 274
   Лидере Александр Николаевич (1790--1874) -- генерал-адъютант, главнокомандующий Крымской армией (1855), наместник Царства Польского и главнокомандующий 1-й армией (1861 --1862), граф (1862) -- 214
   Лилиенлекер -- эконом Алексеевского равелина -- 403
   Литке Федор Петрович (1797--1882) -- адмирал, генерал-адъютант, воспитатель и попечитель великого князя Константина Николаевича, член Государственного совета (1855), президент Академии Наук (1864--1882), исследователь Северного Ледовитого океана и кругосветный мореплаватель, граф (1866) -- 214
   Лобанов-Ростовский Алексей Борисович (1824--1896) -- князь, посланник в Константинополе (1859--1863); впоследствии при Николае II министр иностранных дел -- 116, 306, 335
   Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758--1838) -- князь, генерал от инфантерии, член Государственного совета, министр юстиции (1817--1827) -- 274
   Лович Жакета Антоновна, урожд. графиня Грудзинская (1795--1831) -- княгиня, с 1820 г. морганатическая жена цесаревича Константина Павловича; после замужества получила титул княгини Ловицкой -- 245
   Ломоносов Михаил Васильевич (1711--1765) -- первый русский ученый-естествоиспытатель, поэт, заложивший основы современного русского литературного языка, художник, историк -- 201, 244
   Лонгинов Василий Алексеевич (1808--1873) -- вице-директор Департамента горных и соляных дел Министерства финансов -- 360
   Лопухин Иван Владимирович (1756--1816) -- масон -- 353
   Лопухин Петр Васильевич (1753--1827) -- генерал-прокурор (1798--1799), министр юстиции (1803--1810), председатель Департаментов гражданских и духовных дел (1810) и законов (1812) Государственного совета, председатель Государственного совета и Комитета министров (1816--1823); отец фаворитки Павла I княгини А. П. Гагариной -- 389
   Лунин Михаил Сергеевич (1787--1845) -- подполковник лейб-гвардии Гродненского гусарского полка; декабрист, член Союзов Спасения и Благоденствия, Северного и Южного обществ, осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении и в тюремном заключении -- 404--405
   Луиза, урожд. принцесса Мекленбург-Стрелицкая (1776--1810) -- королева Прусская, жена короля Фридриха-Вильгельма III, мать императрицы Александры Федоровны -- 263
   Любовидский (ум. 1830) -- вице-президент г. Варшавы -- 246
   Людвиг I (1786--1868) -- король Баварский (1825--1848); отрекся от престола во время революции 1848 г.; собиратель художественных произведений; стремился превратить свою столицу Мюнхен во "вторые Афины" -- 223--224
   Людовик XIV (1638--1715) -- король Франции (1643), прозванный Великим; довел Францию во время своего продолжительного правления до экономического разорения -- 383
   Людовик XVI (1754--1793) -- король Франции (с 1774), казнен во время Великой французской революции -- 206
   Людовик XVIII (1755--1824) -- король Франции, брат Людовика XVI, получил престол в 1814 г. после низложения Наполеона I -- 264, 381
   
   Маврин Юрий -- сотрудник "Nord" ---294
   Магомет-Аминь -- сподвижник Шамиля в борьбе кавказских горцев с русскими -- 238
   Маевский Александр Сергеевич (ум. 1845) -- поручик лейб- гвардии Литовского полка, сослан на Кавказ и убит в Андийском походе -- 226--227
   Майборода Аркадий Иванович (ум. 1844) -- капитан Вятского пехотного полка, принят в 1824 г. в Южное тайное общество и в ноябре 1825 г. сделал донос на своего полкового командира Петра Ивановича Пестеля; впоследствии полковник; кончил жизнь самоубийством -- 376, 402
   Максимилиан II (1811--1864) -- король Баварский (1848) -- 223
   Малиновская Анна Петровна, урожд. Исленьева (1770--1847) -- жена Алексея Федоровича Малиновского -- 273
   Малиновский Алексей Федорович (1762--1840) -- историк, директор Московского архива Коллегии иностранных дел, сенатор -- 276
   Мальцева Анастасия Николаевна, урожд. княжна Урусова (1820--1894) -- жена крупного заводчика, подруга императрицы Марии Александровны -- 299
   Мария, урожд. принцесса Прусская (1825--1889) -- королева Баварская, жена короля Максимилиана II -- 224
   Мария Александровна (1824--1880) -- дочь Людвига II, великого герцога Гессен-Дармштадтского, жена Александра II, императрица-- 113, 120, 123, 130, 132, 135, 165, 192, 344
   Мария Александровна (1853--1920) -- дочь Александра II, впоследствии жена Альфреда, герцога Эдинбургского -- 300
   Мария Генриетта (1836--1902) -- дочь эрцгерцога Иосифа от третьего брака, эрцгерцогиня австрийская, королева Бельгии; с 1853 г. жена герцога Брабантского, (с 1865 г. -- короля Бельгийского) Леопольда II -- 224
   Мария Доротея, урожд. принцесса Вюртембергская (1797--1855) -- эрцгерцогиня Австрийская, третья жена палатина Венгерского, эрцгерцога Иосифа -- 224
   Мария Николаевна (1819--1876) -- старшая дочь Николая I, великая княгиня, в первом браке была за Максимилианом, герцогом Лейхтенбергским, во втором -- за графом Григорием Александровичем Строгановым-- 123, 126--129, 136--137, 150, 187, 208, 223
   Мария Павловна (1786--1859) -- дочь Павла I, великая княгиня, жена Карла-Фридриха, великого герцога Саксен-Веймарского -- 257
   Мария Федоровна, урожд. принцесса Вюртембергская (1759--1828) -- вторая жена Павла I, императрица -- 141, 224, 256--259, 352, 387
   Мария Федоровна (1847--1928) -- дочь датского короля Христиана IX (1818--1906) и Луизы Гессенской (1817--1898), жена Александра III -- 288
   Мартынов Николай Петрович (1794--1856) -- генерал-лейтенант, сенатор -- 194, 371--372
   Махмуд -- султан -- 315
   Меден Павел Иванович (1800--1854) -- граф, посланник в Вене (1850) -- 164, 258
   Мейендорф Петр Казимирович (1796--1863) -- барон, посланник в Берлине (1838--1850) и в Вене (1850), член Государственного совета, обер-гофмейстер, был женат на сестре австрийского министра иностранных дел графине Софье Рудольфовне Буль фон Шауенштейн (1800--1868) -- 165, 167, 189, 197, 334
   Мейербер (Бер) Жак-Либман (1791--1864) -- знаменитый оперный композитор, уроженец Берлина, много лет работавший в Париже -- 309
   Мекленбург-Стрелицкий Георг (1824--1876) -- герцог, с 1851 г. муж великой княгини Екатерины Михайловны -- 123, 137
   Мелихов Василий Иванович (1788--1863) -- адмирал, член Государственного совета, председатель Морского генерал-аудиториата -- 214
   Мельгунов Алексей Петрович (1722--1788) -- видный государственный деятель при Екатерине II, сенатор, президент камер-коллегии, с 1777 г. ярославский и вологодский генерал-губернатор -- 175
   Мельгунов Степан Григорьевич бригадир, женат на Екатерине Алексеевне Дурасовой, одной из наследниц состояния горнозаводчиков Твердышевых 175
   Мельников Александр Петрович (1797 1873) советник придворной конюшенной кон торы --182
   Мельников Павел Петрович (1804 1880) - инженер пулей
   сообщения, профессор прикладной механики в Институте инженеров путей сообщения, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1862--1866), министр путей сообщения (1866--1869) -- 214, 285, 298
   Мендельсон-Бартольди Феликс (1809-1847) выдающийся немецкий композитор -- 309
   Меншиков Александр Данилович (1673--1729) -- граф (1702), князь Священной Римской империи (1706), светлейший князь Ижорский (1707), фаворит Петра I и Екатерины I; при Петре II генералиссимус и правитель государства; сослан в Сибирь в Березов, где и умер -- 128, 200
   Меншиков Александр Сергеевич (1787--1869) -- светлейший князь, адмирал, генерал-адъютант, начальник Главного морского штаба с 1829 г. и финляндский генерал-губернатор с 1830 г., чрезвычайный посол в Константинополе в 1853 г" начальник войск в Крыму, действовавших против союзников (1853--1855) -- 214, 216, 285
   Местр Жозеф Мари де (1754--1821) -- граф, французский писатель ультрамонтанского направления, пьемонтский государственный деятель, посланник лишенного владений Сардинского короля в Петербурге (1802--1817), легитимист и враг революции -- 383
   Метлии Николай Федорович (1804--1884) -- адмирал, вре- менноуправляющий Морским министерством (1857--1860); с 1860 г. член Государственного совета -- 214
   Меттерних Клемент-Август (1773--1859) -- князь, австрийский государственный деятель, министр иностранных дел (1809--1848); после Венгерского конгресса являлся опорой реакции в Европе и поддерживал систему абсолютизма; вышел в отставку во время мартовской революции 1848 г. -- 163--166, 174, 262, 264--265
   Мещерский Петр Сергеевич (1779--1856) -- князь, обер-прокурор Синода (1817--1833), сенатор -- 274
   Милорадович Михаил Андреевич (1771--1825) -- граф, боевой генерал, участник войны 1812 г., петербургский генерал-губернатор (1818--1825), смертельно ранен 14 декабря на Сенатской площади -- 271, 274
   Милош I Обренович (1780--1860) -- сын крестьянина, князь Сербский (1817--1839); отрекся от престола во время восстания 1839 г., восстановлен в 1858 г. скупщиной -- 173--174
   Милютин Дмитрий Алексеевич (1816--1912) -- генерал-адъютант, военный министр (1861--1881), один из виднейших и влиятельнейших деятелей царствования Александра II; впоследствии граф и генерал-фельдмаршал -- 115, 214, 237--240, 284--285, 289, 308, 334--335
   Милютин Николай Алексеевич (1818--1872) -- товарищ министра внутренних дел (1859--1861), сенатор, участник крестьянской реформы в России (1861) и в Польше (1864), видный государственный деятель, прозванный Некрасовым "честным кузнецом-гражданином" -- 116, 237. 285, 327. 334
   Мина Ивановна -- см. Буркова Вильгельмина Ивановна.
   Минин Василий Петрович (1805--1874) -- участник крестьянской реформы, тульский губернский предводитель дворянства (1859--1861), был избран и на следующее трехлетие, но не утвержден Александром II -- 140--141
   Минин (Захарьев-Сухорукий) Кузьма Минин (ум. 1616) -- нижегородский купец-мясник и земский староста, вместе с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским предводительствовал дворянско-посадским ополчением в Смутное время (1612); с 1613 г. думный дворянин -- 155, 341
   Минкина Анастасия Федоровна (ум. 1825) -- любовница графа Алексея Андреевича Аракчеева, убита его дворовыми людьми села Грузино Новгородской губернии -- 389
   Михаил Николаевич (1832--1909) -- великий князь, младший сын Николая I, генерал-фельдцейхмейстер, наместник на Кавказе (1863--1881); впоследствии генерал-фельдмаршал, председатель Государственного совета -- 114, 123, 126, 147, 210, 241, 291, 327, 343
   Михаил Павлович (1798--1849) -- великий князь, младший сын Павла I, генерал-фельдцейхмейстер, генерал-инспектор по инженерной части (1825), главный начальник военно-учебных заведений (1831), главнокомандующий Гвардейским и Гренадерским корпусами (1844) -- 129, 141, 195, 257--258, 267, 277, 366, 287, 392
   Михаил Федорович (1596--1645) -- русский царь с 1613 г., первый царь из рода Романовых -- 155--156
   Михайлов Михаил Ларионович (1826--1865) -- поэт, переводчик и беллетрист; сослан в Сибирь на каторгу по обвинению в составлении прокламации; дело Михайлова было первым политическим процессом 1860-х годов - 209, 287
   Михаэлис Мария Петровна -- сестра Людмилы Петровны Шелгуновой; в 1864 г. бросила в Николая Гавриловича Чернышевского букет цветов во время исполнения над ним гражданской казни -- 209
   Моллер -- сотрудник "Nord" -- 294
   Молчанов Дмитрий Васильевич (ум. 1857) -- зять князя Сергея Григорьевича Волконского, был женат на его дочери Елене -- 406
   Монтескье-Фезензак Франсуа-Ксавье де (1757--1832) -- аббат, французский государственный деятель, член временного правительства после низвержения Наполеона в 1814 г., один из редакторов конституционной хартии, большая часть которой была составлена им; затем министр внутренних дел; после второй реставрации член палаты пэров, граф и герцог -- 381
   Мордвинов Николай Семенович (1754--1845) -- граф (1834), государственный деятель либерального направления, адмирал, председатель Департамента экономии, а потом гражданских и духовных дел Государственного совета; пользовался большой популярностью в обществе и намечался декабристами к участию в правительстве после государственного переворота -- 390--391, 404
   Мороз Даниил Матвеевич (1781--1848) -- сенатор московских департаментов (Долгоруковым ошибочно назван Петровичем) -- 371--372
   Муравей Иван Васильевич -- 313
   Муравьев Александр Михайлович (1802--1853) -- корнет Кавалергардского полка, декабрист, был в Сибири на каторге и поселении, а с 1844 г. там же служил -- 313
   Муравьев Александр Николаевич (1792--1863) -- отставной полковник генерального штаба, декабрист, один из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия; сослан в Сибирь, где определен на службу; впоследствии служил в Европейской России и был губернатором архангельским (1837--1839) и нижегородским (1856--1861) и сенатором московских департаментов (1861) -- 314
   Муравьев Андрей Николаевич (1806--1874) -- камергер, поэт и духовный писатель, имел большое влияние в церковных сферах -- 200, 296, 315
   Муравьев Артамон Захарович (1794--1846) -- полковник, командир Ахтырского гусарского полка, декабрист, член Союза Благоденствия и Южного общества; был в Сибири на каторге и поселении -- 313
   Муравьев Воин Захарович (род. 1665) -- отставной поручик-313
   Муравьев Григорий Иванович (Мордвин) -- родоначальник старшей ветви рода, жил в конце XV века -- 313
   Муравьев Елизарий Иванович родоначальник четвертой, младшей ветви рода, угасшей в XVII веке, жил в конце XV века -- 313
   Муравьев Ерофей Федорович (ум. 1739) подполковник 314
   Муравьев Захар Матвеевич (1759 1832) - действительный статский советник 313
   Муравьев Захар Пименович -- 313
   Муравьев Иван Иванович (Сморчок) родоначальник второй ветви рода; жил в конце XV -- начале XVI веков -- 313
   Муравьев Игнатий - 314
   Муравьев Леонид Михайлович (182 Г 1881) -- герольдмейстер, сын графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского -- 326
   Муравьев Максим Михайлович (Зверь) -- предок декабристов; жил в XVI веке -- 313
   Муравьев Матвей Аргамонович-старший -- генерал-майор, родоначальник Муравьевых-Апостолов -- 313
   Муравьев Матвей Артамонович-младший полковник, отец Захара Матвеевича Муравьева -- 313
   Муравьев Михаил Иванович -- родоначальник третьей ветви рода, к которой принадлежали его наиболее видные представители -- 313
   Муравьев Михаил Никитич (1757--1807) -- сенатор, попечитель Московского университета и товарищ министра народного просвещения (1803--1807), писатель, отец двух декабристов -- 313--314
   Муравьев Михаил Николаевич (1796--1866) -- генерал от инфантерии, министр государственных имуществ (1857--1862), виленский генерал-губернатор (1863--1865); в молодости член Союза Спасения и Союза Благоденствия, в разработке устава которого принимал ближайшее участие; впоследствии ярый реакционер, прославившийся свирепым подавлением польского восстания в Северо-Западном крае, за что получил прозвание "Вешателя"; с 1865 г. -- граф Виленский -- 115, 200, 214, 285-- 288, 298, 312, 315, 317--327, 329, 331--341, 359, 369, 385
   Муравьев Назар Степанович (1737--1806) -- архангельский губернатор, дед графа Николая Николаевича Муравьева- Амурского -- 313
   Муравьев Никита Артамонович (1721--1799) -- сенатор -- 313
   Муравьев Никита Михайлович (1796--1843) -- капитан гвардейского Генерального штаба, декабрист, член Союза Спасения, один из основателей Союза Благоденствия, член Верховной думы и правитель Северного общества, автор проекта конституции, осужден по I разряду; был в Сибири на каторге и поселении -- 313, 405
   Муравьев Николай Ерофеевич (ум. 1770) -- генерал-поручик, сенатор -- 314
   Муравьев Николай Михайлович (1819--1867) -- генерал-майор, ковенский военный губернатор (1863), рязанский губернатор (1864), сын графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского -- 325
   Муравьев Николай Назарович (1775--1845) -- сенатор, статс-секретарь, управляющий "Собственной Е.И.В. канцелярией" (1826--1832), отец графа Николая Николаевича Муравьева- Амурского --189--190, 313
   Муравьев Николай Николаевич (1768--1840) -- генерал-майор, основатель Московского училища колонновожатых, писатель и сельский хозяин, отец декабристов Александра, Михаила (Виленского), Николая (Карского), Андрея и Сергея Муравьевых -- 214, 314
   Муравьев Николай Николаевич (1794--1866) -- генерал-адъютант, наместник на Кавказе и главнокомандующий войском, действовавшим против турок на Азиатском фронте (1854--1856); известен под прозвищем Карского за взятие турецкой крепости Карс -- 214, 233--237, 314
   Муравьев Николай Николаевич (1809--1881) -- генерал-адъютант, генерал-губернатор Восточной Сибири (1847--1861); получил в 1858 г. титул графа и прозвание Амурского за присоединение к России Приамурья -- 116, 214, 314
   Муравьев Пимен Федорович -- новгородский городовой дворянин XVII века -- 313
   Муравьев Сергей Николаевич (1809--1847) -- коллежский советник -- 315
   Муравьев Федор Максимович -- новгородский городовой дворянин, предок декабристов; жил в начале XVII века -- 313
   Муравьев Феоктист Федорович -- новгородский городовой дворянин, предок декабристов; жил в первой половине XVII века -- 313--314
   Муравьев-Апостол Иван Матвеевич (1762--1851) -- посланник в Гамбурге и Мадриде, член Коллегии иностранных дел, сенатор, писатель, отец грех декабристов -- 313
   Муравьев-Апостол Ипполит Иванович (1806---1826) -- прапорщик квартирмейстерской части, декабрист, участник восстания Черниговского полка, был ранен при Ковалевке и туз же застрелился -- 313
   Муравьев-Апостол Матвей Иванович (1793- 1886) -- отставной полковник, декабрист, один из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия, член Южного общества, участник восстания Черниговского полка, осужден по I разряду, был в Сибири на поселении и по амнистии 1856 г. вернулся в Европейскую Россию -- 313, 314
   Муравьев-Апостол Сергей Иванович (1796- 1826) -- подполковник Черниговского пехотного полка, один из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия, член Южного общества, стоял во главе восстания Черниговского полка; казнен 13 июля 1826 г. -- 313, 317, 404
   Муравьев -- см. Приказный.
   Муравьева Екатерина Захаровна -- см. Канкрина.
   Муравьева Пелагея Васильевна, урожд. Шереметева (1802--1871) -- жена графа Михаила Николаевича Муравьева- Виленского -- 315
   Муравьева Софья Михайловна (1833--1880) -- дочь графа Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, с 1856 г. жена Сергея Сергеевича Шереметева -- 326
   Мусина-Пушкина Мария Александровна -- см. Горчакова.
   Муханов Николай Алексеевич (1802--1871) -- обер-форшнейдер (1856), товарищ министра народного просвещения (1858--1861) и иностранных дел (1861--1866), сенатор (1861), член Государственного совета (1866) -- 149, 290, 306
   Муханов Павел Александрович (1797--1871) -- попечитель Варшавского учебного округа (1851--1861) и главный директор правительственной Комиссии внутренних и духовных дел Царства Польского (1856--1861), член Государственного совета (1861), издатель исторических источников -- 214, 290
   
   Набоков Дмитрий Николаевич (1826--1904) -- начальник "Собственной Е.И.В. канцелярии" по делам Царства Польского, впоследствии министр юстиции (1878--1885) -- 285
   Назимов Владимир Иванович (1802--1874) -- генерал-адъютант, попечитель Московского учебного округа (1853--1855), виленский генерал-губернатор (1855--1863); состоял при Александре II в бытность его наследником (1836--1841) -- 175, 214, 339
   Налётов Николай Сергеевич -- асессор Вотчинного департамента -- 371--373
   Наполеон I (1769--1821) -- император французов (1804--1815) -- 202, 216, 230, 237, 253, 263, 381
   Наполеон III (1808--1873) -- император французов (1852--1870) --183,185, 191, 232, 381
   Нарышкина Мария Антоновна, урожд. княжна Четвертинская (1779--1854) -- в первом браке была за обер-егермейстером Дмитрием Львовичем Нарышкиным, во втором -- за Брози- ным; любовница Александра I -- 203
   Нарышкина Мария Васильевна, урожд. княжна Долгорукова (1814--1879) -- жена Льва Кирилловича Нарышкина --182
   Нарышкина Софья Дмитриевна (1808--1824) -- дочь Александра I и Марии Антоновны Нарышкиной -- 203
   Нассауский Адольф (1817--1905) -- герцог, вступил на престол в 1839 г., лишился своих владений, присоединенных к Пруссии после австро-прусской войны 1866 г.; был женат первым браком на великой княгине Елизавете Михайловне (1826--1845), дочери великого князя Михаила Павловича -- 175
   Нащокин Павел Александрович (1798--1843) -- гвардии полковник, адъютант великого князя Михаила Павловича, потом действительный статский советник -- 142
   Невахович Александр Львович (ум. 1880) -- секретарь дирекции Императорских театров и начальник репертуарной части при директоре Александре Михайловиче Гедеонове; стихотворец -- 149
   Невахович Михаил Львович (1817--1849) -- карикатурист, издатель юмористического журнала "Ералаш" -- 149
   Неелов Дмитрий Дмитриевич (1819--1890) -- до 1848 г. артиллерийский офицер, сельский хозяин, член от правительства Смоленского губернского комитета для составления проекта улучшения быта помещичьих крестьян (1858); 1859--1860 гг. провел во Франции, по возвращении откуда стал вицедиректором (1860) и потом директором (1861--1873) Департамента сельского хозяйства Министерства государственных имуществ; сенатор (1873), автор статей по сельскому хозяйству -- 211
   Неклюдов Василий Сергеевич (1818--1880) -- советник Московской дворцовой конторы, начальник московских театров -- 294, 309
   Нессельроде Дмитрий Карлович (род. 1816) -- граф, в должности гофмейстера, присутствующий в кабинете, сын канцлера -- 195
   Нессельроде Карл Васильевич (1780--1862) -- граф, статс-секретарь, управляющий Министерством иностранных дел (1812--1816), министр иностранных дел (1816--1856), вице-канцлер (1828), государственный канцлер (1845); как дипломат вел бездарную и реакционную австрофильскую политику, находясь под влиянием Меттерниха-- 160, 162--165, 167, 174, 183, 189, 195, 197, 203, 223, 232--233, 261--262, 264--265, 267, 304, 334, 388
   Нессельроде Мария Дмитриевна (1786--1849) -- дочь министра финансов Дмитрия Александровича Гурьева, замужем за Карлом Васильевичем Нессельроде -- 162, 183, 223--224, 262
   Никитин Алексей Петрович (1777--1858) -- граф (1847), генерал от кавалерии, начальник южных военных поселений (1839), инспектор всей резервной кавалерии (1841), член Государственного совета (1856) -- 176--179
   Николай Александрович (1843--1865) -- старший сын Александра II, наследник престола, умерший при жизни отца -- 123, 126, 132
   Николай Николаевич (1831--1891) -- великий князь, третий сын Николая I, генерал-инспектор по инженерной части (1852), командир Отдельного гвардейского корпуса (1862--1864), командующий, а потом главнокомандующий войсками гвардии и петербургского военного округа (1864--1880), генерал-инспектор кавалерии (1864), впоследствии главнокомандующий действующей армией во время войны с Турцией 1877--1878 гг. и генерал-фельдмаршал-- 123, 211, 291,343
   Николай I Павлович (1796--1855) -- император в 1825--1855 гг. -- 114, 120, 126--127, 129--130, 133--134, 137--139, 141--142, 156, 161--166, 168, 173--174, 176, 178--179, 183, 186--187, 195, 199, 207--208, 220, 223--225, 232--234, 236, 242, 245-- 246, 248, 253--254, 256--258, 266--274, 276--280, 283, 304--305, 317--321, 323, 334, 344--345, 347, 353, 356, 367, 377--380, 384, 388, 391--392, 394, 403
   Новиков Николай Иванович (1744--1818) -- масон, общественный деятель, издатель книг и сатирических журналов, в которых являлся выразителем настроений нарождающейся буржуазии; посажен Екатериной II "за вольнодумство" в Шлиссельбургскую крепость -- 353
   Новосильцев Николай Николаевич (1761--1836) -- граф (1833), государственный деятель, член неофициального комитета, управляющего делами в начале царствования Александра I; с 1812 г. вице-президент временного совета для управления герцогством Варшавским и по учреждении Царства Польского делегат при правительственном совете царства; состоящий при цесаревиче Константине Павловиче (1821) член Главного правления училищ и попечитель Виленского учебного округа, председатель Государственного совета и Комитета Министров (1832) -- 204--205
   Норденстамм -- генерал, председатель финляндского сейма -- 309
   Норов Абрам Сергеевич (1795--1869) -- министр народного просвещения (1854--1858), писатель -- 189, 214
   
   Оболенский Дмитрий Александрович (1822--1881) -- князь, один из ближайших сотрудников великого князя Константина Николаевича, директор Комиссариатского департамента Морского министерства (1853--1857), статс-секретарь (1858), директор Департамента таможенных сборов (1863), впоследствии член Государственного совета -- 116, 335
   Оболенский Евгений Петрович (1796--1865) -- князь, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, декабрист, член Союза Благоденствия и Северного общества, осужден по I разряду; был в Сибири на каторге и поселении, вернулся после амнистии 1856 г.; его воспоминания были изданы впервые Петром Владимировичем Долгоруковым в 1861 г. в его журнале "L'Avenir" -- 394, 404--405
   Оболенский Михаил Андреевич (1803--1873) -- князь, директор Московского архива Министерства иностранных дел (1840--1873); пожалован в гофмейстеры 12 апреля 1859 г. -- 145--146
   Огарев Николай Александрович (1811--1867) -- генерал-адъютант, заведующий редакцией "Русской военной хроники" и военной литографией; нижегородский генерал-губернатор на время ярмарки -- 117, 150, 166
   Одоевская Варвара Ивановна (ум. 1844) -- княгиня, замужем за Сергеем Степановичем Ланским -- 353
   Одоевская Ольга Степановна (1797--1872) -- княгиня, жена князя Владимира Федоровича Одоевского -- 352
   Одоевский Александр Иванович (1802--1839) -- князь, корнет лейб-гвардии Конного полка, декабрист, член Северного общества, осужден по IV разряду; был в Сибири на каторге и поселении, в 1837 г. определен рядовым на Кавказ -- 170--171, 353, 404
   Одоевский Владимир Федорович (1803--1869) -- князь, помощник директора Публичной библиотеки и заведующий Румянцевским музеем (в Петербурге); с 1861 г. сенатор московских департаментов; писатель-энциклопедист и музыкант-теоретик, автор сказок и повестей для детей (под псевдонимом Дедушки Иринея), "Русских ночей" и др. -- 352--353
   Одоевский Иван Иванович (1732--1806) -- князь, генерал-поручик, имел сына Ивана Ивановича, который умер молодым в 1814г. -- 353
   Озеров Владислав Александрович (1796--1816) -- драматург ложно-классической школы, автор трагедий, пользовавшихся в свое время громадным успехом -- 253
   Ольга Николаевна (1812--1892) -- великая княгиня; с 1846 г. жена наследного принца, потом короля Вюртембергского Карла -- 121, 150, 164--165, 222--225, 227
   Ольденбургский Георг (1784--1812) -- принц, тверской и ярославский генерал-губернатор, муж великой княгини Екатерины Павловны -- 123, 285, 386
   Ольденбургский Петр Георгиевич (1812--1881) -- принц, сын великой княгини Екатерины Павловны от первого брака, председатель Департамента гражданских и духовных дел Государственного совета (1842); главноуправляющий IV Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" -- 130--131
   Орбелиани Григорий Дмитриевич (1800--1888) -- князь, генерал-адъютант (1857), председатель Совета наместника на Кавказе (1857), тифлисский генерал-губернатор (1860), участник покорения Кавказа, впоследствии член Государственного совета -- 240
   Орлов Алексей Федорович (1786--1861) -- граф (1825), потом князь (1856), командующий императорской главной квартирой, шеф жандармов и главный начальник III Отделения "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1844--1856), первый уполномоченный на Парижском конгрессе 1856г., председатель Государственного совета и Комитетов: министров, Кавказского и Сибирского (1856--1861), председатель Негласного и Главного комитетов по крестьянскому делу --184--185, 188--189, 192, 197, 247, 270--271, 285, 323--324, 328--329, 334, 347, 355
   Орлов Николай Алексеевич (1827--1885) -- князь, посланник в Бельгии (1859--1869), впоследствии посол в Париже и Берлине -- 208, 306
   Орлов-Давыдов Владимир Владимирович (1837--1870) -- граф, генерал-майор свиты; симбирский губернатор в 1866--1868 гг. -- 288
   Орлов-Давыдов Владимир Петрович (1809--1882) -- граф, петербургский губернский предводитель дворянства -- 288, 290, 301--302
   Орлов-Денисов Михаил Васильевич (1823--1863) -- граф, камергер, помощник статс-секретаря Государственного совета -- 287
   Орлов-Денисов Федор Васильевич (1802--1865) -- граф, генерал-адъютант, походный атаман казачьих полков (1853--1855); женат на графине Елизавете Алексеевне Никитиной -- 177
   Орлов-Чесменский Алексей Григорьевич (1737--1807) -- граф, участник возведения на престол Екатерины II и убийства Петра III, генерал-аншеф, победитель турок при Чесме, один из богатейших вельмож конца XVIII -- начала XIX века; коннозаводчик -- 218
   Орлова-Давыдова Ольга Ивановна, урожд. княжна Барятинская (1814--1876) -- графиня, с 1832 г. жена Владимира Петровича Давыдова, впоследствии графа Орлова-Давыдова -- 219
   Орсини Феличе (1809--1858) -- итальянский революционер и поборник объединения Италии, составил план устранения Наполеона III, являвшегося противником этого объединения; вместе с другими заговорщиками 14 января 1858 г. бросил у подъезда театра в императора бомбы, начиненные гремучей ртутью; Наполеон с женой остались живы, но 150 человек были ранены и 10 убиты; в марте Орсини был казнен -- 191
   Остен-Сакен Дмитрий Ерофеевич (1789--1881) -- барон, потом граф (1855), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, корпусной командир, начальник Севастопольского гарнизона во время осады 1854--1855гг.; член Государственного совета (1856) -- 214
   Остерман-Толстая Елизавета Алексеевна, урожд. княжна Голицына (1779--1835) -- графиня, жена генерал-адъютанта графа Александра Ивановича Остерман-Толстого -- 171--173
   Оттон I (1815--1867) -- король Греческий; сын короля Баварского Людвига I; избран королем Греции в 1852 г., свергнут с престола революцией 1862 г. -- 305
   Павел I Петрович (1754--1801) -- император в 1796--1801 гг. -- 141, 173, 202, 218, 252, 256--258, 263, 288, 295, 314, 348, 353, 386, 404
   Павлович -- см. Зосима.
   Пален Константин Иванович (1830--1912) -- граф, товарищ министра юстиции, позже министр (1867--1878), повернувший судебное ведомство на путь реакции -- 289
   Пален Петр Алексеевич (1745--1826) -- барон, потом граф (1799), генерал от кавалерии, петербургский военный губернатор (1798--1801), первоприсутствующий член Коллегии иностранных дел, руководитель внешней политики России в последнее время царствования Павла I; один из организаторов его убийства; при Александре I был в опале -- 263
   Пален Петр Петрович (1778--1864) -- граф, генерал-адъютант, член Государственного совета (1834), посол в Париже (1835), генерал-инспектор всей кавалерии (1845), председатель Комитета о раненых (1853), боевой генерал -- 214
   Пален Федор Петрович (1780--1863) -- граф, дипломат, член Государственного совета (1832), действительный тайный советник -- 214
   Панин Виктор Никитич (1801--1874) -- граф, министр юстиции (1839--1861), председатель редакционных комиссий и член главного Комитета по крестьянскому делу, член Государственного совета; глава реакционной партии, отстаивавшей интересы помещиков -- 115--116, 148, 189--191, 197--198, 214, 262, 285-- 287, 292, 295, 298, 320--321, 325--326, 330, 335, 339, 372--373
   Панин Никита Петрович (1770--1837) -- граф, посол в Берлине (1797--1799), вице-канцлер (1799--1800); подвергся опале и сослан в деревню; при Александре I член Коллегии иностранных дел (1801) и затем до конца своей жизни снова в опале -- 264
   Панов Николай Алексеевич (1803--1850) -- поручик лейб-гвардии Гренадерского полка; декабрист, член Северного общества, осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении -- 404
   Панютин Федор Сергеевич (1790--1865) -- генерал-адъютант, командующий армией в Юго-Западном крае (1855), варшавский военный губернатор и сенатор (1856), член Государственного совета (1861) -- 214
   Паскевич Федор Григорьевич (ум. 1832) -- председатель Департамента Верховного земского суда Вознесенской губернии (1795), коллежский советник (1797), помещик Екатеринославской и Могилевской губерний, отец Ивана Федоровича Паскевича-Эриванского -- 139, 226
   Паскевич-Эриванский Иван Федорович (1782--1856) -- граф, светлейший князь Варшавский, командир Отдельного Кавказского корпуса и главноначальствующий на Кавказе (1827--1830), генерал-фельдмаршал (1829), наместник Царства Польского и главнокомандующий 1-й армией (1832--1856), главнокомандующий во время персидской, польской и турецкой (1854) войн, получил титулы за взятие Эривани и Варшавы -- 118, 138
   Паскевич-Эриванский Федор Иванович (1823--1903) -- граф, светлейший князь Варшавский, генерал-адъютант (1856), помощник инспектора стрелковых батальонов (1856) -- 200, 234
   Пассек Диомид Васильевич (1808--1845) -- генерал-майор, бригадный командир, участник кавказских войн, убит в схватке с горцами при Дарго -- 226
   Пассек Петр Богданович (1736--1804) -- участник возведения на престол Екатерины II, правитель Могилевского наместничества (1778--1781), сенатор (1781), белорусский генерал-губернатор (1781--1796); при Павле I был в опале -- 218
   Паткуль Александр Владимирович (1817--1877) -- товарищ по воспитанию Александра II и его адъютант в бытность наследником; генерал-майор свиты, петербургский обер-полицмейстер (1860--1862); впоследствии генерал-адъютант, член Военного совета -- 114, 220
   Пашков Александр Ильич (род. 1734) -- коллежский асессор, предок Петра Владимировича Долгорукова по матери; был женат на Дарье Ивановне Мясниковой, одной из наследниц громадного состояния горнозаводчиков Твердышевых, на долю которой пришлось 19000 душ крестьян и 4 завода -- 153--154
   Пашков Алексей Александрович (1760--1831) -- бригадир -- 153--154
   Пашков Василий Александрович (1764--1834) -- обер-егермейстер, член Государственного совета (1821), председатель Департамента законов (1826--1828, 1831--1834)-- 153--154
   Пашков Егор Иванович (ум. 1740) -- денщик Петра I, бригадир, астраханский губернатор и член Военной коллегии (1727), воронежский вице-губернатор (1728--1731) -- 153--154
   Пашков Иван Александрович (1763--1828) -- подполковник, дядя Петра Владимировича Долгорукова по матери; женат на Авдотье Николаевне Яфимович (1765--1838) -- 153--154
   Пашков Иван Васильевич (1805--1869) -- 323
   Пашков Михаил Васильевич (1802--1863) -- генерал-майор свиты, вице-директор Департамента внешней торговли и инспектор пограничной стражи (1848--1850), затем директор и управляющий Таможенным департаментом, генерал-лейтенант (1863); женат на Марии Трофимовне Барановой (1807--1887) -- 269, 361, 364, 374
   Пашков Петр Егорович (1721--1790) -- гвардии капитан- поручик; богатый домовладелец, по его заказу в 1784--1786 гг. архитектор В. И. Баженов построил известный Пашков дом на углу Моховой и Знаменки -- 153
   Пашков Федор Алексеевич (1804--1830) -- штаб-ротмистр Кавалергардского полка -- 154
   Пашкова Авдотья Николаевна -- бабушка П. В. Долгорукова -- 154
   Пашкова Дарья Алексеевна -- см. Полтавцева.
   Пашкова Елизавета Алексеевна -- см. Андреевская.
   Пашкова Екатерина Александровна, урожд. графиня Толстая (1768--1835) -- жена Василия Андреевича Пашкова -- 154, 196
   Пащенко Александр Львович -- начальник III Отделения Департамента горных и соляных дел -- 360
   Переверзев Федор Лукич (ум. 1861) -- директор Департамента разных податей и сборов Министерства финансов (1856--1860), потом сенатор -- 359--360, 364
   Перовский Алексей Алексеевич (1787--1836) -- побочный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского; попечитель Харьковского учебного округа (1825--1830), писатель (псевдоним Погорельский) 271
   Перовский Борис Алексеевич (1815--1881) -- граф (1849), сын графа Алексея Кирилловича Разумовского, генерал-адъютант (1862), начальник штаба Корпуса путей сообщения (1858--1860), состоял при сыновьях Александрии Александре и Владимире (1860---1862), впоследствии член Государственного совета -- 136
   Перовский Василий Алексеевич (1795--1857) -- граф (1855), сын графа Алексея Кирилловича Разумовского, генерал-адъютант, оренбургский военный губернатор и командующий Отдельным оренбургским корпусом (1833--1842), член Государственного совета (1845), оренбургский генерал-губернатор (1851--1857) -- 271
   Перовский Лев Алексеевич (1792--1856) -- граф (1849), сын графа Алексея Кирилловича Разумовского, министр внутренних дел (1841--1852) и уделов (1852--1856), генерал-адъютант (1854) -- 271, 322, 355
   Персиньи де (1808--1879) -- герцог, министр внутренних дел при Наполеоне III; автор французской системы предостережений -- 307
   Пестель Иван Борисович (1765--1843) -- московский (1789 -- 1798), а потом петербургский (1798--1799) почт-директор, президент Главного почтового правления (1798--1799), сенатор (1802), сибирский генерал-губернатор (1806--1819), член Государственного совета (1816), отставлен от службы в 1822 г. -- 387
   Пестель Павел Иванович (1793--1826) -- полковник, командир Вятского пехотного полка, декабрист, директор Южного общества, автор конституционного проекта "Русская правда"; казнен 13 июля 1826 г. -- 267, 376, 401--404
   Петр I (1672--1725) -- русский царь с 1682 г. (правил с 1689), первый российский император (1721) -- 116, 125, 128, 134, 153-- 154, 200, 219, 237
   Петр III Федорович (1728--1762) -- герцог Голштейн-Готторнский, император (1761--1762), внук Петра I; низложен своей женой Екатериной II -- 175, 217--218
   Платонов Александр Платонович (1806--1894) -- царскосельский предводитель дворянства в 1841--1886 гг. -- 302
   Плаутин Николай Федорович (1794--1866) -- генерал-адъютант, командир Отдельного Гренадерского корпуса (1856--1862), член Государственного совета (1862) -- 214
   Пожарский Дмитрий Михайлович (1578--1642) -- князь, стольник, предводитель дворянского ополчения в 1612--1613 гг.; с 1613 г. боярин -- 156, 341
   Пожогины-Отрошкевичи Михаил и Николай Антоновичи -- отставные артиллерии штабс-капитаны, родственники князя Николая Александровича Касаткина-Ростовского, матерью которого была Анна Денисовна Пожогина-Отрошкевич; унаследовали после его смерти имения в Тульской губернии (1114 душ) -- 371
   Политковский Александр Гаврилович (ум. 1853) -- тайный советник, директор канцелярии Комитета о раненых; вел очень широкий образ жизни, на который растратил свыше 1 000 000 рублей инвалютного капитала, находившегося в его ведении; умер после известия о назначении над ним ревизии --371
   Полтавцев Игнатий Кириллович (ум. 1756) -- полковник, камер-фурьер, родоначальник дворянского рода Полтавцевых -- 154
   Полтавцев Николай Петрович -- гвардии прапорщик, помещик Тамбовской и Симбирской губерний; женат на Дарье Алексеевне Пашковой -- 154
   Полтавцев Сергей Николаевич -- 371
   Полтавцева Дарья Алексеевна, урожд. Пашкова (1798--1842) -- жена Николая Петровича Полтавцева -- 154--155, 370
   Потапов Александр Львович (1818--1886) -- петербургский (1860) и московский (1860--1861) обер-полицмейстер, начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1861--1864); впоследствии генерал-адъютант (1866), виленский генерал-губернатор (1868--1874), шеф жандармов и главный начальник III Отделения (1874) -- 170, 194, 199--201, 210, 336
   Потапов Алексей Николаевич (1772--1847) -- генерал-адъютант (1825), член следственной Комиссии по делу о декабристах, командир Резервного кавалерийского корпуса, член Государственного совета -- 267, 392
   Потапов Петр Львович (1808--1866) -- надворный советник -- 200
   Потапова Екатерина Васильевна, урожд. княжна Оболенская (1820--1871) -- жена Александра Львовича Потапова -- 200
   Потемкин-Таврический Григорий Александрович (1739--1791) -- светлейший князь, фаворит (по утверждению П. И. Бартенева -- муж) Екатерины II и в течение многих лет главный ее советник и руководитель государственными делами; президент Военной коллегии, генерал-фельдмаршал, екатеринославский и таврический генерал-губернатор -- 254
   Потемкина Татьяна Борисовна, урожд. княжна Голицына (1797 или 1801--1869) -- статс-дама, жена действительного тайного советника Александра Михайловича Потемкина; стояла во главе разных благотворительных обществ, основала много приютов и богаделен, в особенности старалась о распространении православия; пользовалась большим уважением в высшем свете -- 127
   Потоцкий Ярослав Станиславович (1784--1838) -- граф, гофмаршал, брат Софьи Станиславовны Киселевой -- 376
   Поццо ди Борго Карл Осипович (1768--1842) -- граф, родом корсиканец, непримиримый враг Наполеона I; на русской службе в 1805--1807гг. и вторично с 1812г., генерал-адъютант (1814), посланник, а затем посол в Париже (1814--1835), посол в Лондоне (1835--1839) -- 280
   Приказный -- кадет 1-го Московского кадетского корпуса, переименован Павлом I в Муравьева -- 314
   Прихунова Анна Ивановна (1830 --1887) -- дочь камер-лакея, балерина, артистка Московских Императорских театров, с 1864 г. жена московского губернского предводителя дворянства князя Льва Николаевича Гагарина -- 149
   Прокопович-Антонская Мария Андреевна (ум. 1898) -- жена Дмитрия Михайловича Прокопович-Антонского -- 147
   Прокопович-Антонский Дмитрий Михайлович (1802--1870) -- с 1831 г. чиновник Почтового ведомства, директор Почтового департамента и петербургский почт-директор (1854--1857); вместе с графом Владимиром Федоровичем Адлербергом покинул Почтовое ведомство и перешел в Министерство двора на должность председателя Строительной конторы (1857), впоследствии действительный тайный советник -- 147, 326--327
   Прянишников Федор Иванович (1793--1867) -- петербургский почт-директор (1835--1854) и директор Почтового департамента (1841--1854), член Государственного совета (1854), действительный тайный советник, главноначальствующий над Почтовым департаментом (1857--1863); библиофил и собиратель картин русских художников -- 116, 214, 322
   Путятин Евфимий Васильевич (1803--1883) -- граф, генерал-адъютант, министр народного просвещения (1861), с 1855 г. находился во главе экспедиции в Японию и заключил с ней договор, чем положил начало правильным сношениям России с Японией; член Государственного совета (1861) -- 214, 335--336
   Пушкин Александр Сергеевич (1799--1837) -- знаменитый поэт -- 160--161, 352--353, 383
   Пущин Иван Иванович (1798--1859) -- лицеист первого выпуска, судья Московского надворного суда, декабрист, член Союза Благоденствия и Северного общества, осужден по I разряду, был в заключении в Шлиссельбургской крепости, потом в Сибири на каторге и поселении, вернулся по амнистии 1856 г. -- 160--161, 267--268, 404
   Радзивилл Доминик Иеронимович (1786--1813) -- князь, герцог Олыкский, действительный камергер русского двора; владел громадным состоянием в России, которое перешло к его дочери от второго брака с графиней Ф. И. Старжинской, урожд. Моравской (в третьем браке была за А. И. Чернышевым), -- Стефании (по мужу княгиня Витгенштейн), сын же его от Моравской, рожденный до брака, в России не был узаконен, но признан в Австрии, где и унаследовал отцовские владения -- 318
   Радзивилл Карл (1734--1790) -- князь, герцог Олыкский, воевода виленский, знаменитый польский магнат, известный под прозвищем Panie Kochanku -- 318
   Радзивилл Лев Людвигович (1808--1884) -- князь, генерал-адъютант (1855), начальник 6-й легкой кавалерийской дивизии (1855); во время польского восстания 1830--1831 гг. сражался против своих соотечественников, с 1833 г. был женат на известной красавице княжне Софье Александровне Урусовой -- 318--319
   Радзивилл Софья Александровна, урожд. княжна Урусова (1808--1885) -- княгиня, жена генерал-адъютанта князя
   Л. Л. Радзивилла, фрейлина императрицы Александры Федоровны; славилась своей красотой -- 163, 318
   Раевский Николай Николаевич (1771--1829) -- генерал от кавалерии, командир 4-го пехотного корпуса (1815--1827), член Государственного совета (с 1826), участник войн с Наполеоном, тесть декабристов князя С. Г. Волконского и М.Ф. Орлова -- 403
   Развадовский Константин Иванович (1814--1885) -- дворянин Минской губернии; в 1829 г. поступил унтер-офицером в лейб-гвардии Литовский полк, в котором прослужил затем офицером до 1845 г.; впоследствии генерал-майор, помощник начальника 4-й пехотной дивизии (1861), председатель Особой следственной Комиссии по политическим делам в Царстве Польском (1836--1864), впоследствии варшавский комендант, генерал от инфантерии, граф (1872) -- 226
   Разумовская Мария Григорьевна, урожд. княжна Вяземская (1772--1865) -- графиня, в первом браке жена князя Александра Николаевича Голицына, во втором -- графа Льва Кирилловича Разумовского (1757 1818); играла видную роль в петербургском высшем свете -- 324
   Разумовский Алексей Григорьевич (1709--1771) -- граф, сын казака, придворный певчий, с 1742 г. муж императрицы Елизаветы Петровны, обер-гофмейстер, генерал-фельдмаршал -- 128
   Ратманов -- может быть, один из сыновей вице-адмирала Макара Ивановича Ратманова (1777--1833) -- 200
   Рашет -- к Комиссии прошений имели отношение два брата Рашет -- Евгений Карлович (1808--1863), помощник статс-секретаря и директор Комиссии, и Иван Карлович (1804--1865) -- член Комиссии, потом сенатор -- 248
   Реад Николай Андреевич (1793--1855) -- генерал от кавалерии, заместитель князя Воронцова по управлению Кавказом и командующий Отдельным кавказским корпусом (1854--1855), генерал-адъютант (1854), член Государственного совета, командир 3-го пехотного корпуса, действовавшего в Крыму против союзников; убит в сражении при Черной речке -- 232--234
   Ребиндер Константин Григорьевич (ум. 1886) -- воспитатель герцогов Лейхтенбергских, сыновей великой княгини Марии Николаевны; впоследствии генерал-адъютант, член Государственного совета -- 136
   Ребиндер Николай Романович (1810--1865) -- кяхтинский градоначальник (1851--1856), попечитель киевского (1856) и одесского (1858--1859) учебных округов, директор департамента Министерства народного просвещения (1859--1861), сенатор (1861), женат на дочери декабриста Трубецкого Александре Сергеевне -- 269--270, 364
   Ребиндер Роберт-Генрих Иванович (1777--1841) граф (1826), статс-секретарь, потом министр-статс-секретарь по делам Финляндии (1811--1841) -- 216
   Редигер Федор Васильевич (1784--1856) -- граф, генерал-адъютант, боевой генерал, командовал во время венгерской кампании частью действующей армии и заставил 1 августа 1849 года сложить оружие вождя венгерских войск Гёргея; в 1854--1855 гг. исправлял должность наместника в Царстве Польском, с 1855 г. -- главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами -- 234
   Рейтерн Михаил Христофорович (1820--1890) -- сотрудник великого князя Константина Николаевича в Морском ведомстве в должности чиновника особых поручений (1854--1860); министр финансов (1862--1878), впоследствии член Государственного совета, председатель Комитета министров, граф -- 115, 214, 284, 335--336
   Рельи -- см. Рулье.
   Репнин Николай Васильевич (1734--1801) -- князь, генерал-фельдмаршал (1796) -- 401
   Рибопьер Александр Иванович де (1781--1865) -- граф (1856), посланник в Константинополе (1824--1830), в Берлине (1831--1839). член Государственного совета (1838), обер-камергер (1844) -- 214--215
   Римский-Корсаков Николай Сергеевич (1829--1875) -- церемониймейстер, вяземский уездный предводитель дворянства --180
   Рихтер Александр Борисович (ум. 1859) -- посланник в Брюсселе (1856--1859) -- 136
   Рихтер Оттон Борисович (1830--1908) -- полковник,
   флигель-адъютант; с 1858 г. состоял при цесаревиче Николае Александровиче, командующий императорской главной квартирой при Александре III и Николае II, член Государственного совета -- 136
   Робеспьер Максимильен (1758--1794) -- деятель Великой французской революции, один из руководителей якобинцев -- 132
   Родофиникин Константин Константинович (1760--1838) -- директор Азиатского департамента (1819--1837), сенатор (1832), член Государственного совета (1838), домашний секретарь и заведующий личными делами канцлера графа Нессельроде -- 174
   Рожнецкий Александр Александрович (1774--1849) -- родом поляк, сражался против русских под предводительством Костюшко и Наполеона, с 1815 г. командующий кавалерией польской армии, генерал от кавалерии, в конце 1831г. зачислен на русскую службу с назначением состоять "при особе его величества", с 1832 г. член Государственного совета и Совета управления Царства Польского -- 246
   Рокасовский Платон Иванович (1797--1869) -- генерал от инфантерии, финляндский генерал-губернатор (1848--1854, 1861--1866), член Государственного совета (1854), барон великого княжества Финляндского -- 214, 234
   Ростовцев Яков Иванович (1803--1860) -- офицер лейб-гвардии Егерского полка, член Северного тайного общества, о существовании которого довел до сведения великого князя Николая Павловича; впоследствии ближайший сотрудник великого князя Михаила Павловича и Александра II по заведованию военно-учебными заведениями, в качестве начальника штаба главного начальника военно-учебных заведений (1835--1855), генерал-адъютант (1849), член Государственного совета (1856), участник крестьянской реформы, председатель редакционных комиссий по выработке положения об улучшении быта крестьян -- 329--330
   Рулье Фанни Андреевна (1807--1896) -- главная надзирательница Петербургского театрального училища (ошибочно названа Долгоруковым Рельи) -- 149
   Румянцев Николай Петрович (1754--1826) -- граф, государственный канцлер (1809), министр коммерции (1802--1811) и иностранных дел (1808--1814), председатель Государственного совета (1810--1812), издатель важнейших источников для русской истории и многих научных сочинений, собиратель коллекций, составивших Румянцевский музей -- 253, 276
   Рылеев Кондратий Федорович (1795--1826) -- поэт, правитель дел канцелярии Российско-Американской компании, декабрист, член Северного общества и один из его директоров, казнен 13 июля 1826 г. -- 273, 390, 403
   
   Сабуров Андрей Иванович (1797--1866) -- директор Императорских театров, обер-гофмейстер -- 118, 145--146, 149--150, 308
   Самарин Юрий Федорович (1819--1876) -- славянофил, деятель по крестьянской реформе -- 303
   Самарский-Быховец Василий Евграфович (1803--1870) -- генерал-майор, член совета, начальник штаба и председатель ученого комитета Корпуса горных инженеров, председатель Горного аудиториата -- 360
   Сангушко Роман Евстафьевич (1800--1881) -- князь, отставной корнет Кавалергардского полка, участвовал в польском восстании 1831 г., взят в плен и как изменник лишен чинов, княжеского титула и дворянства и сослан в Сибирь на поселение; в 1832 г. определен рядовым в 1-й Симбирский линейный батальон и в этом же году переведен на Кавказ, где в 1837 г. за отличие получил офицерский чин; в 1841--1842 гг. служил чиновником в Московском статистическом комитете, в 1857 г. ему возвращен титул; будучи крупным землевладельцем Волынской губернии, основал много заводов и фабрик и первый завел в своей губернии сахароваренную промышленность -- 318
   Сверчков Алексей Васильевич (1791--1828) -- посланник при Тосканском дворе (во Флоренции), был женат на графине Елене Дмитриевне Гурьевой, сестре графини М. Д. Нессельроде -- 162
   Свечина Софья Петровна (1782--1859) -- дочь статс-секретаря Екатерины II П. А. Соймонова и жена генерала от инфантерии H. С. Свечина; под влиянием графа Жозефа де Мэстра перешла в католичество и переселилась в Париж, где имела салон и играла видную роль в клерикальном мире -- 393
   Свистунов Петр Николаевич (1803--1889) -- корнет Кавалергардского полка, декабрист, член Северного и Южного обществ, осужден по II разряду; был в Сибири на каторге и поселении, затем там же служил и вернулся по амнистии 1856 г. в Европейскую Россию -- 394, 405
   Севенис (Чиванис) -- грек, гвардейский офицер, содержался в Алексеевском равелине за то, что выманил у московского купца-грека З. П. Зосима крупные денежные суммы и драгоценности, представив ему подложные рескрипты Александра I и его матери -- 404
   Сен-При Ольга Карловна -- графиня, см. Долгорукова.
   Сен-При Софья Алексеевна, урожд. княжна Голицына (1777--1814) -- жена французского эмигранта графа Армана- Карла-Эммануила де Гиньяр Сен-При (1782--1863), херсонского и подольского губернатора, потом пэра франции -- 172
   Сен-При Эммануил Францович (1776--1814) -- граф, французский эмигрант на русской службе, генерал-адъютант, участник войн с Наполеоном; смертельно ранен при Реймсе -- 275
   Сен-Симон Луи (1675--1755) -- герцог, французский писатель, автор известных мемуаров -- 126
   Серафим Глаголевский (1757--1843) -- митрополит Московский (1819--1821) и Петербургский (1821--1843) -- 273
   Сербинович Константин Степанович (ум. 1874) -- видный деятель духовного ведомства (1836--1859), директор канцелярии обер-прокурора Синода, редактор "Журнала Министерства народного просвещения" (1833--1856), член Комиссии по принятию прошений, приносимых на высочайшее имя (1859--1874) -- 248
   Сечени Эмерик (1825--1898) -- граф, советник австрийского посольства в Петербурге и в 1859 г. поверенный в делах там же, впоследствии посол в Берлине и член венгерской палаты депутатов -- 207
   Сечинский Иван Иванович -- московский полицмейстер -- 336
   Сикст V (1521--1590) -- в миру Феличе Перетти, сын крестьянина, папа римский (1585--1590) -- 236
   Скарятин Владимир Дмитриевич -- публицист реакционного направления, редактор-издатель газеты "Весть", органа дворян- крепостников -- 288, 301
   Скарятин Владимир Яковлевич (1813--1870) -- гофмейстер двора наследника Александра Александровича, потом егермейстер, убит на царской охоте -- 288
   Скарятин Николай Яковлевич (1821--1894) -- казанский губернатор в 1867--1880 гг. -- 288
   Скарятин Яков Федорович (1780--1849) -- убийца Павла I, полковник Измайловского полка, коннозаводчик -- 288, 305
   Скобелев Иван Никитич (1778--1849) -- генерал от инфантерии, комендант Петропавловской крепости, военный писатель (писал под псевдонимом "Русский солдат") -- 394
   Скотт Вальтер (1771--1831) -- знаменитый английский романист -- 302
   Скрипицын Валерий Валерьевич (1799--1874) -- бывший директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий; по выходе в отставку жил за границей и писал в иностранных газетах статьи в защиту реформ Александра II, изданные им потом отдельно анонимно под заглавием "Mélanges politiques et religieux" -- 294
   Слепцов Николай Сергеевич (1798--1831) -- ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, адъютант военного министра Чернышева; смертельно ранен при штурме Варшавы -- 403
   Сонцов Семен Александрович -- штаб-ротмистр, Изюмский уездный предводитель дворянства (1865) -- 302
   Сперанский Михаил Михайлович (1772--1839) -- граф (1839), знаменитый государственный деятель, автор проекта государственного преобразования при Александре I, в 1812--1816 гг. был в ссылке, затем сибирский генерал-губернатор (1816--1821), при Николае I составил Полное собрание законов и Свод законов (1833) -- 156, 264, 266--267, 278, 387--388, 390--393, 404
   Стакельберг Эрнест Густавович (1813--1870) -- граф, генерал-адъютант (1860), посланник при дворе короля Сардинии в Турине (1856--1861), Мадриде (1861--1862), снова в Турине, при дворе короля Италии (1862--1864), Вене (1864--1868) и Париже (1868--1870) -- 160, 305
   Стефан (1817--1867) -- эрцгерцог австрийский, палатин венгерский (1847--1848) -- 224
   Стояновский Николай Иванович (1820--1900) -- деятель судебной реформы, товарищ министра юстиции в 1862--1867 гг., фактически игравший в министерстве руководящую роль, впоследствии сенатор и член Государственного совета -- 289, 295
   Строганов Александр Григорьевич (1795--1891) -- граф, генерал-адъютант (1839), министр внутренних дел (1839--1841), член Государственного совета (1849), новороссийский и бессарабский генерал-губернатор (1855--1864) -- 215, 358
   Строганов Григорий Александрович (1770--1857) -- граф, дипломат, посол в Швеции, Испании и Турции, обер-камергер, член Государственного совета -- 254--255, 387
   Строганов Григорий Александрович (1824--1878) -- второй муж великой княгини Марии Николаевны, граф, генерал-адъютант, попечитель Московского учебного округа (1835--1847), член Государственного совета, московский генерал-губернатор (1859), попечитель цесаревича Николая Александровича (1860) -- 123, 126--129
   Строганов Сергей Григорьевич (1794--1882) -- граф, генерал от кавалерии, член Государственного совета, попечитель Московского округа (1835--1847); московский военный губернатор (1859--1860); председатель Комитета железных дорог (1863--1865); попечитель наследника Николая Александровича и его братьев Александра, Владимира и Алексея -- 123, 133--136, 215
   Суворов Александр Аркадьевич (1804--1882) -- светлейший князь, генерал-адъютант, прибалтийский (1848--1861) и петербургский (1861--1866) генерал-губернатор, впоследствии генерал-инспектор пехоты, пользовался репутацией либерала -- 149, 215, 224, 276, 336, 339--340, 386
   Сумароков Сергей Павлович (1793--1875) -- граф (1856), генерал-адъютант, генерал от кавалерии, специалист по артиллерийскому делу, член Государственного совета (1856) -- 215
   Сухозанет Николай Онуфриевич (1794--1871) -- военный министр (1855--1861); в 1861 г. исполнял обязанности наместника в Царстве Польском и командующего 1-й армией --182, 189, 215, 240, 334--335
   
   Талейран-Перигор Шарль-Морис (1754--1838) -- князь Бене- вентский (1860), герцог Дино (1817), французский государственный деятель; с 1788 г. епископ Отёнский, член национального собрания, министр иностранных дел (1797--1799), главный советник Наполеона по иностранным делам до 1809 г.; после реставрации Бурбонов снова министр иностранных дел; оказывал влияние на европейские дела, тонкий дипломат и блестящий оратор; оппортунист, менявший неоднократно свои убеждения -- 259
   Танеев Александр Сергеевич (1785--1866) -- статс-секретарь, управляющий I Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" -- 215
   Тараканова Елизавета (ок. 1745--75)-- княжна, авантюристка, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и А. Г. Разумовского; хитростью захваченная по приказанию Екатерины II в Ливорно, она в мае 1775 г. была заключена в Петропавловскую крепость, где умерла в декабре того же года от чахотки, не открыв тайны своего рождения -- 403
   Татаринов Валериан Алексеевич (1816--1871) -- государственный контролер (1863--1871), выдающийся специалист по государственной отчетности -- 116, 214, 284
   Татищев Александр Иванович (1763--1833) -- граф (1826), военный министр (1824--1827) -- 257, 392
   Татищев Дмитрий Павлович (1767--1845) -- посол в Вене (1826--1841), член Государственного совета, обер-камергер -- 162--163
   Теплов Григорий Николаевич (1717--1779) -- сын истопника, воспитанник архиепископа Феофана Прокоповича, участник возведения на престол Екатерины II и затем ее статс-секретарь, воспитатель Кирилла Разумовского, на деле правивший Украиной в бытность Разумовского гетманом; асессор Академии Наук, сенатор, писатель -- 218
   Тизенгаузен Екатерина Федоровна (1803--1888) -- графиня, фрейлина императрицы Александры Федоровны, с 1852 г. камер-фрейлина; внучка князя Кутузова-Смоленского -- 169, 207, 297
   Тимашев Александр Егорович (1818--1893) -- генерал-адъютант, начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1856--1861), впоследствии министр внутренних дел (1868--1878); женат на Екатерине Александровне Пашковой (ум. 1899) -- 118, 149, 170, 186, 190--191, 193--199, 201, 209, 335
   Тимашев Егор Николаевич -- генерал-майор, наказной атаман Оренбургского казачьего войска, затем уфимский губернский предводитель дворянства -- 194
   Тимашев Николай Егорович (1816--1875) -- надворный советник -- 194
   Титов Владимир Павлович (1807--1890) -- посланник в Константинополе (1843--1854) и в Штутгарте; в конце 1850-х годов заведовал учебной частью при сыновьях Александра II Николае и Александре, затем снова посланник в Штутгарте; с 1865 г. член Государственного совета; женат на графине Елене Ирине- евне Хрептович -- 123, 132--133, 164
   Толмачев Афанасий Емельянович (1791--1871) -- генерал от инфантерии, сенатор московских департаментов -- 194
   Толстая Мария Алексеевна, урожд. княжна Голицына (1772--1826) -- графиня, жена графа Петра Александровича Толстого -- 172, 276
   Толстая Степанида Алексеевна, урожд. Дурасова (ум. 1821) -- жена графа Федора Андреевича Толстого, одна из наследниц состояния горнозаводчиков Твердышевых -- 276
   Толстой Александр Петрович (1801--1873) -- граф, обер-прокурор Святейшего синода (1856--1862); с 1862 г. член Государственного совета -- 215
   Толстой Алексей Константинович (1817--1875) -- граф, флигель-адъютант (1856), егермейстер; известный поэт и драматург -- 191--192, 308--309
   Толстой Алексей Николаевич (1830--1901) -- камер-юнкер, младший секретарь посольства в Париже, впоследствии обер-гофмейстер -- 382
   Толстой Дмитрий Андреевич (1823--1889) -- граф, прокурор Святейшего синода (1865--1880), министр народного просвещения (1866--1880), насадитель классической системы образования, президент Академии Наук; впоследствии министр внутренних дел -- 285, 296--297
   Толстой Иван Матвеевич (1806--1867) -- сенатор, товарищ министра иностранных дел (1856--1861), обер-гофмейстер (1860), член Государственного совета (1861), министр почт и телеграфов (1865--1867), граф (1866) -- 117, 168--169, 175, 215, 285, 297--298, 334, 382
   Толстой Петр Александрович (1769--1844) -- граф, генерал от инфантерии, главный начальник военных поселений, главнокомандующий 3-й армией (1831), член Государственного совета, член Верховного суда над декабристами -- 154, 172, 276, 278, 404
   Толстой Федор Андреевич (1758--1849) -- сенатор, собиратель древних рукописей -- 276
   Толь Карл Федорович (1777--1842) -- граф (1829), генерал-адъютант, боевой генерал, главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1833--1842) -- 176
   Топильский Михаил Иванович (1809--1873) -- тайный советник, директор департамента Министерства юстиции -- 326
   Тотлебен Эдуард Иванович (1818--1884) -- военный инженер, организатор обороны Севастополя в 1854--1855 гг., товарищ генерал-инспектора по инженерной части (1863--1877) -- 304
   Трескин Николай Иванович (1763--1842) -- бывший иркутский гражданский губернатор, за злоупотребления отстраненный от должности -- 387
   Трубецкая Екатерина Ивановна, урожд. графиня Лаваль (ум. 1854) -- княгиня, жена декабриста С. П. Трубецкого, последовала за ним в Сибирь, где и умерла -- 270--271
   Трубецкая Елизавета Эсперовна, урожд. княжна Белосельская-Белозерская (ум. 1907) -- жена князя П. Н. Трубецкого; играла видную роль в парижском свете при Наполеоне III -- 288
   Трубецкой Иван Сергеевич (1843--1874) -- князь, сын декабриста; в 1860 г. студент Московского университета -- 270
   Трубецкой Петр Никитич (1826--1880) -- князь, камер- юнкер, причисленный к посольству в Париже в 1850-х годах -- 301--302
   Трубецкой Сергей Петрович (1790--1860) -- князь, полковник, декабрист, один из главарей Северного общества; в декабре 1825 г. намечен был в диктаторы, но 14 декабря личного участия в восстании не принял, осужден по I разряду; был в Сибири на каторге и поселении, вернулся по амнистии 1856 г. -- 265, 269-- 271, 316, 380, 391, 404--405
   Тургенев Иван Петрович (1752--1807) -- масон, директор Московского университета -- 353
   Тургенев Иван Сергеевич (1818--1883) -- русский писатель -- 149
   Тучков Павел Алексеевич (1775--1858) -- действительный тайный советник, член Государственного совета, председатель Комиссии прошений -- 214, 247
   Тучков Павел Алексеевич (1803--1864) -- генерал-адъютант, член Государственного совета, московский генерал-губернатор, племянник П. А. Тучкова -- 114--115, 336
   Тымовский Иосиф Игнатьевич (1791--1870) -- министр-статс-секретарь Царства Польского, член Государственного совета -- 215
   Тютчев Федор Иванович (1803--1873) -- поэт -- 300
   Тютчева Анна Федоровна (1829--1889) -- дочь поэта, фрейлина императрицы Марии Александровны и воспитательница ее дочери; жена Ивана Сергеевича Аксакова -- 121
   
   Уваров Сергей Семенович (1786--1855) -- граф (1849), министр народного просвещения (1833--1849), президент Академии Наук (1818--1855) -- 134, 255, 274
   Унковский Алексей Михайлович (1828--1893) -- юрист и общественный деятель; с 1857 г. тверской губернский предводитель дворянства; в 1859 г. за либеральный образ мыслей и участие в составлении адреса тверского дворянства на имя Александра II удален от должности и в 1860 г. сослан в Вятку; впоследствии присяжный поверенный -- 152, 357
   Урусов Сергей Николаевич (1816--1883) -- князь, товарищ обер-прокурора Святейшего синода, потом действительный тайный советник -- 296, 298--299
   
   Ферзен Павел Карлович (1800--1884) -- граф, егермейстер, а с 1860 г. обер-егермейстер; с 30 декабря 1855 г. женат вторым браком на Елизавете Федоровне фон Раух -- 118, 145
   Фикельмон Дарья Федоровна, урожд. графиня Тизенгаузен (1804--1863) -- графиня, жена австрийского посланника в Петербурге графа Карла-Людвига Фикельмона (1777--1857), внучка князя Кутузова-Смоленского -- 169, 207
   Филарет (в миру Василий Михайлович Дроздов, 1782--1867) -- митрополит Московский (1821--1867) -- 118, 123, 336, 390--391
   Филипп II (1527--1598) -- испанский король с 1556 г., из династии Габсбургов -- 126
   Философов Алексей Илларионович (1799--1874) -- генерал-адъютант, воспитатель младших сыновей Николая I -- 291
   Фирке Федор Иванович (1812--1872) -- барон, публицист, писавший под псевдонимом Шедо-Ферроти, автор этюдов на французском языке по вопросам русской внутренней политики (крестьянская реформа, дворянство, польский вопрос), написанных в реакционном духе -- 283
   Флитт Федор Тимофеевич фон дер (1810--1873) -- член мануфактурного совета, директор Департамента мануфактур и внутренней торговли, потом директор Общей канцелярии Министерства финансов (1858--1865) -- 360--361, 364
   Фонвизин Денис Иванович (1744 или 1745--1792) -- русский писатель, просветитель -- 154
   Фонвизин Михаил Александрович (1788--1854) -- отставной генерал-майор, декабрист, член Союза Благоденствия, осужден по IV разряду; был в Сибири на каторге и поселении, вернулся в 1854 г. -- 390, 401, 405
   Фонвизин Сергей Павлович (1788--1870) -- масон -- 354
   Фотий Спасский (1792--1838) -- архимандрит, настоятель Юрьева монастыря в Новгороде; оказывал в союзе с Аракчеевым влияние на дела в последние годы царствования Александра I; известен своим фанатизмом; его отношения с графиней А. А. Орловой-Чесменской вызывали скандал -- 273
   Фохт Иван Федорович (1794--1842) -- штабс-капитан Азовского полка, декабрист -- 404
   Франциск II (Бурбон, 1836--1894) -- последний король Неаполитанский (Обеих Сицилий), низложен 21 октября 1860 г. после провозглашения сардинского короля Виктора-Эммануила королем Италии -- 362
   Фрейтаг Роберт Карлович (1802--1851) -- генерал-лейтенант, участник кавказских войн и борьбы с Шамилем, генерал-квартирмейстер действующей армии в венгерскую кампанию 1849 г. -- 226
   Фридрих II Великий (1712--1786) -- король Прусский (1740 -- 1786)-- 237, 349
   
   Ховен Христофор Христофорович фон дер (1795--1890) -- барон, штабс-капитан гвардейского генерального штаба, начальник тригонометрической съемки в Киевской губернии (1825); впоследствии генерал от инфантерии, сенатор -- 376-- 377
   Хомутов Михаил Григорьевич (1795--1864) -- генерал-адъютант (1854), наказной атаман войска Донского (1848--1862), с 1862 г. член Государственного совета -- 215
   Хрептович Михаил Иринеевич (1809--1891) -- граф, дипломат, посланник в Неаполе (1847--1853), Брюсселе (1853--1856) и Лондоне (1856--1858), обер-гофмейстер, управляющий двором великого князя Константина Николаевича (1862), впоследствии член Государственного совета; женат на графине Елене Карловне Нессельроде, дочери канцлера -- 164
   Хрущов Дмитрий Петрович (1816--1864) -- товарищ министра государственных имуществ (1856--1857), с 1857 г. сенатор--189--190, 321--324
   
   Цветков Григорий Павлович -- стряпчий уголовных дел в Харькове; о том, что он был товарищем председателя Харьковской уголовной палаты, сведений нет -- 302
   Циммерман Аполлон Эрнестович (1825--1884) -- капитан Генерального штаба; с 1851 г. командирован в Отдельный кавказский корпус и до 1855 г. участвовал в нескольких экспедициях против горцев и в военных действиях против турок; впоследствии генерал от инфантерии -- 230
   Цынский Лев Михайлович -- офицер лейб-гвардии Конного полка; впоследствии флигель-адъютант, московский обер-полицмейстер -- 272
   
   Чарторыжский Адам Адамович (1770--1861) -- князь, польский магнат; в 1795 г. вызван Екатериной II в Петербург и здесь сблизился с будущим императором Александром I, по воцарении которого оказывал влияние на дела как член Негласного комитета; товарищ министра (1802--1804), а потом министр иностранных дел (1804--1806); сенатор, член Государственного совета, попечитель Виленского учебного округа (1803--1824), председатель народного правительства Польши во время восстания 1831 г., эмигрировал во Францию, где стал во главе аристократической эмигрантской партии, а его парижский дворец -- Hôtel Lambert -- ее политическим центром -- 264
   Чевкин Константин Владимирович (1802--1875) -- генерал-адъютант, начальник штаба Горного корпуса (1834--1845), сенатор (1845); главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями (1855--1862); председатель Департамента государственной экономии Государственного совета с 1863 г. -- 115, 190, 215, 285--286, 288, 321, 329, 333, 339
   Черкасский Владимир Александрович (1824--1878) -- князь, государственный и общественный деятель -- 303
   Чернышев Александр Иванович (1785--1857) -- граф (1826), затем князь (1841), генерал-адъютант, военный министр (1827--1852); с 1848 г. председатель Государственного совета -- 141-- 142, 158--160, 166, 176, 178--179, 181, 227, 241, 267--268, 270, 319, 354, 367, 376, 381, 392, 402
   Чернышевский Николай Гаврилович (1828--1889) -- знаменитый революционный писатель -- 142, 284
   
   Шамиль (1798--1871) -- имам Чечни и Дагестана, последователь мюридизма, проповедовавшего защиту магометанства и борьбу с русской властью; более 20-ти лет вел борьбу с русскими войсками, сдался в 1859 г. после падения аула Гуниба; несколько лет прожил в плену в Калуге и Киеве -- 225--226, 238
   Шахов Иван Абрамович -- помещик Екатеринославской губернии -- 302
   Шварц Григорий Ефимович -- полковник, командир лейб-гвардии Семеновского полка; своей жестокостью и взыскательностью довел полк в 1820 г. до открытого возмущения (так называемая Семеновская история); был предан суду и отставлен от службы, после чего вновь принят и служил на Кавказе; в 1838 г. снова отставлен; принятый на службу в 1839 г., он, будучи генерал-лейтенантом и начальником пехотной дивизии, за истязание солдат навсегда уволен со службы; был жив в 1867 г., когда ему была дана пенсия -- 366
   Шелгунов Николай Васильевич (1824--1891) -- полковник корпуса лесничих, публицист, сотрудник "Русского Слова"; в 1860--1861 гг. принимал участие в составлении прокламаций "К молодому поколению" и "К солдатам" и в обсуждении прокламаций, составленных Чернышевским; в 1863--1864 гг. сидел в Алексеевском равелине, а затем выслан в Вологодскую губернию; впоследствии сотрудник и редактор журнала "Дело" -- 209
   Шелгунова Людмила Петровна, урожд. Михаэлис (1832--1901) -- жена Н. В. Шелгунова и близкий друг М. И. Михайлова -- 209
   Шемяка Дмитрий Юрьевич (1420--1453) -- удельный князь Галицкий, внук Дмитрия Донского; вел упорную борьбу за Московское великое княжество со своим двоюродным братом Василием Темным, которого ослепил -- 375
   Шервуд (Верный) Иван Васильевич (1798--1867) -- по происхождению англичанин, унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка, донес Александру I о существовании тайного общества и для получения более полных сведений о нем проник в Южное общество; за свою деятельность получил прозвище Верного -- 402
   Шереметев Борис Петрович (1652--1719) -- граф, генерал-фельдмаршал, сподвижник Петра I -- 128
   Шереметев Василий Александрович (1795--1862) -- министр государственных имуществ (1856--1857); с 1856 г. член Государственного совета -- 190, 321--323
   Шереметев Дмитрий Николаевич (1803--1871) -- граф, гофмейстер (1856) -- 203
   Шереметев Сергей Сергеевич (1821--1884) -- отставной полковник Кавалергардского полка, сверхштатный член Строительной конторы Министерства двора, впоследствии егермейстер; был женат вторым браком на дочери М. Н. Муравьева-Виленского Софье Михайловне -- 326
   Шешковский Степан Иванович (1727--1794) -- состоящий "при особо порученных от ее императорского величества делах", заведовал при Екатерине II Тайной канцелярией, славился своей жестокостью, вызывавшей среди современников ужас от одного его имени -- 252
   Шигаев Николай Петрович (1806--1864) -- товарищ министра финансов при Княжевиче, потом сенатор -- 361--363
   Шишков Александр Семенович (1754--1841) -- адмирал, член Государственного совета (1814), министр народного просвещения (1824--1827) и главноуправляющий духовными делами иностранных исповеданий, президент Российской Академии (с 1813); писатель узконационалистического направления, автор "Рассуждения о старом и новом слоге российского языка", защитник употребления церковно-славянского языка в литературе и противник литературных новшеств; в качестве министра народного просвещения проводил реакционную и шовинистическую дворянскую политику -- 157, 255, 272--274
   Шнейдер -- берлинский книгоиздатель -- 377
   Штейн Генрих (Фридрих-Карл, 1757--1831) -- знаменитый прусский государственный деятель, реформатор Пруссии в начале XIX века; в 1807 г. провел отмену крепостной зависимости -- 264
   Шувалов Андрей Павлович (1817--1876) -- граф, флигель-адъютант, впоследствии земский деятель и петербургский губернский предводитель дворянства -- 213, 292--293
   Шувалов Андрей Петрович (1744--1789) -- граф, директор Государственного ассигнационного банка, сенатор; писал стихи на французском языке, известен своей перепиской с Вольтером -- 201
   Шувалов Андрей Петрович (1802--1873) -- граф, обер-гофмаршал, президент придворной конторы (1850), член Государственного совета (1857); состоял при императрицах Александре Федоровне и Марии Александровне; впоследствии обер-камергер; женат на вдове князя П. А. Зубова Ф. И. Валентинович -- 201, 203, 205--207, 214
   Шувалов Григорий Петрович (1804--1859) -- граф, офицер лейб-гвардии Гусарского полка, потом католический монах ордена барнабитов -- 201, 211
   Шувалов Иван Иванович (1727--1797) -- фаворит императрицы Елизаветы Петровны, основатель и первый куратор Московского университета, президент Академии Художеств, обер-камергер (1778) -- 201, 244
   Шувалов Павел Андреевич (1774--1823) -- граф, генерал-адъютант (1807) -- 201, 213
   Шувалов Павел Андреевич (1830--1908) -- граф, ротмистр лейб-гвардии Конного полка, адъютант великого князя Николая Николаевича; впоследствии генерал-адъютант, посол в Берлине и варшавский генерал-губернатор -- 208, 211, 289
   Шувалов Петр Андреевич (1771--1808) -- граф, генерал-адъютант Павла I (1797--1798), генерал-лейтенант -- 201
   Шувалов Петр Андреевич (1827--1889) -- граф, флигель- адъютант, потом генерал-майор свиты, петербургский обер-полицмейстер (1857--1860), директор Департамента общих дел Министерства внутренних дел (1860--1861), начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III Отделением "Собственной Е.И.В. канцелярии" (1861--1864); впоследствии шеф жандармов и главный начальник III Отделения (1866--1873), посол в Лондоне (1874) и представитель России на Берлинском конгрессе -- 114, 118, 129, 190, 199, 201, 208--210, 212, 283, 285, 287--289, 291, 306--307, 335--336
   Шувалов Петр Григорьевич (1826--1882) -- граф, камер- юнкер, старший секретарь миссии в Дрездене (1858), камергер, причисленный к Министерству внутренних дел (1861), впоследствии сенатор -- 211--213, 289
   Шувалов Петр Иванович (1710--1762) -- граф, генерал-фельдмаршал, генерал-фельдцейхмейстер, сенатор, один из виднейших деятелей царствования Елизаветы Петровны, заботившийся о "способах умножения" казенных доходов, попутно не забывавший и о своем обогащении -- 201
   Шувалов Петр Павлович (1819--1900) -- камергер, петербургский губернский предводитель дворянства (1857--1862) -- 213, 292
   Шувалова Елена Ивановна, урожд. Черткова (род. 1830) -- первым браком за графом Михаилом Васильевичем Орловым- Денисовым, вторым -- за графом Петром Андреевичем Шуваловым -- 287
   Шувалова Мавра Егоровна, урожд. Шепелева (1708--1759) -- графиня, статс-дама императрицы Елизаветы Петровны, первая жена графа Петра Ивановича Шувалова -- 201
   Шувалова Мария Сергеевна, урожд. княжна Гагарина (1829--1906) -- замужем за Петром Григорьевичем Шуваловым -- 289
   Шувалова Ольга Эсперовна, урожд. княжна Белосельская- Белозерская (1838--1869) -- графиня, жена графа Павла Андреевича Шувалова -- 289
   Шувалова Софья Александровна, урожд. светлейшая княжна Салтыкова (1806--1841) -- с 1850г. жена графа Григория Петровича Шувалова -- 202--203
   Шувалова Софья Андреевна (1829--1912) -- графиня, фрейлина, дочь графа Андрея Петровича Шувалова; с 1850 г. жена графа Александра Алексеевича Бобринского -- 208
   Шувалова Софья Львовна, урожд. Нарышкина (1829--1894) -- графиня, жена графа Петра Павловича Шувалова -- 292
   Шувалова Фекла (Текля) Игнатьевна, урожд. Валентинович (1801--1873) -- графиня, дочь Виленского шляхтича, в первом браке жена последнего фаворита Екатерины II светлейшего князя П. А. Зубова, во втором, с 1826 г., жена графа Андрея Петровича Шувалова -- 204--205, 208
   
   Щепин-Ростовский Дмитрий Александрович (1798--1859) -- князь, штабс-капитан лейб-гвардии Гренадерского полка; декабрист, член Северного общества, осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении, после амнистии жил в Ярославской губернии -- 404
   Щербатов Андрей Николаевич (1728--1810) -- князь, сенатор, генерал-поручик, потом действительный тайный советник -- 254
   Щербатов Николай Александрович (1800--1863) -- князь, московский губернатор -- 146
   
   Эммануэль Георгий Арсеньевич (1775--1837) -- уроженец Венгрии, генерал-лейтенант, командир 4-й драгунской дивизии, член Верховного суда над декабристами; с 1826 г. командующий войсками на Кавказской линии и начальник Кавказской области -- 404
   Энегольм Александр Ильич -- тайный советник, член Комиссии прошений -- 248
   Эрминия, урожд. принцесса Ангальт-Бернбург-Шаумбургская (1797--1817) -- эрцгерцогиня австрийская, вторая жена эрцгерцога австрийского, палатина венгерского Иосифа; умерла при рождении сына Стефана -- 224
   Эстергази Валентин -- граф, австрийский посланник в Петербурге -- 168--169
   
   Юматов H. Н. -- редактор-издатель "Вести", совместно со Скарятиным с 1863 по 1867 г.; в 1868--1869 гг. совместно с Киркором издавал "Новое Время"; с 1863 г. соредактор "Русского Листка" -- 301
   Юсупов Николай Борисович (1750--1831) -- князь, главноначальствующий над экспедицией Кремлевского строения, Мастерской и Оружейной палатой (1814), сенатор (1816), член Государственного совета (1823); любитель театра, собрал драгоценную библиотеку и картинную галерею в своем подмосковном имении Архангельское -- 370
   Юшневский Алексей Петрович (1786--1844) -- генерал-интендант 2-й армии, декабрист, член Союза Благоденствия и Южного общества и один из директоров последнего; осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении -- 403
   
   Ягужинский Павел Иванович (1683--1736) -- граф, русский государственный деятель и дипломат, один из ближайших помощников Петра I -- 200
   Якубович Александр Иванович (1792--1845) -- капитан Нижегородского драгунского полка, декабрист; не был членом тайного общества, но принимал непосредственное участие в восстании 14 декабря; осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении -- 316
   Якушкин Иван Дмитриевич (1796--1857) -- отставной капитан, декабрист, один из учредителей Союза Спасения, член Союза Благоденствия и Северного общества, осужден по I разряду, был в Сибири на каторге и поселении, возвратился по амнистии 1856 г.; женат на Анастасии Васильевне Шереметевой -- 315, 317
   Яников Иван Иванович (1788--1874) -- тайный советник, член Комиссии прошений -- 248
   Яфимович Николай Матвеевич (1805--1874) -- генерал-адъютант (1854), генерал от артиллерии (1862) -- 152
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru