Долинский Александр
Три сердца

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ТРИ СЕРДЦА.

Сочиненіе
Александра Долинскаго.

МОСКВА.
Въ Университетской Типографіи.
1835.

   
   съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. Москва, Іюля 6 го дня 1834 года.

Ценсоръ А. Болдыревъ.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Предисловіе

КНИГА ПЕРВАЯ.

   ГЛАВА I. Брюнетка
   -- II. Облизнись, Юпитеръ!
   -- III. Генріетта
   -- IV. Вотъ что могутъ сдѣлать два года!
   -- V. Булавка

КНИГА ВТОРАЯ.

   ГЛАВА I. Страсть брюнетки
   II. Садъ
   -- III. Отрывокъ изъ письма Евгенія
   -- IV. Хорошо ли имѣть усы и саблю?
   --V. Хотители я развеселю васъ?
   -- VI. День рожденія
   -- VII. Письмо Маріи

КНИГА ТРЕТЬЯ.

   ГЛАВА I. Капризъ четвероногаго
   -- II. Поцѣлуй въ саду
   -- III. Радость
   -- IV. Поцѣлуй въ кабинетѣ
   -- V. Балъ
   -- VI. Пуля дура!
   -- VII. Берегъ!
   

ПРЕДИСЛОВІЕ.

   Нашъ вѣкъ по справедливости можно назвать вѣкомъ романовъ, вѣкомъ микроскопическихъ наблюденій надъ сердцемъ человѣческимъ. Странный вкусъ (который вѣроятно у всѣхъ еще въ памяти), породившій романы Радклифъ, Жанлисъ и прочихъ; вкусъ, требовавшій отъ автора, чтобы онъ водилъ своего героя по разбойничьимъ или таинственнымъ подземельямъ; выдумывалъ нелѣпыя приключенія и заставлялъ, своихъ любовниковъ чрезъ тысячи непреодолимыхъ препятствіи, которыя извлекали драгоцѣнныя слезы у нашихъ бабушекъ, -- или разошлись по монастырямъ, или, что весьма рѣдко, сдѣлаться супругами, -- этотъ вкусъ, къ щастію нашему, миновался. И такъ прежній романъ происходилъ въ подземельѣ, нынѣшній -- во глубинѣ сердца; прежній романъ состоялъ изъ приключеній, нынѣшній изъ характеровъ.
   Одни говорятъ, что нѣтъ ничего проще, другіе, что нѣтъ ничего труднѣе, какъ написать современный романъ. Первые говорятъ: возьмите какую-нибудь дѣвушку; какого нибудь мущину; опишите ихъ до послѣдняго родимаго пятнышка;.скажите по чистой совѣсти, гдѣ они встрѣтились; замѣтьте первую улыбку; потомъ ихъ свиданіе; потомъ прощаніе или свадьбу -- вотъ и все, вотъ и романъ готовъ у васъ!-- Точно такъ! говорятъ вторые; но вы забыли, что для человѣка, который хочетъ подмѣтишь первый яркій румянецъ на лицѣ дѣвушки, подслушать первое біеніе сердца ея, первый вздохъ ея, -- нужно и день и ночь, какъ астроному, безсмѣнно, не смигивая, преслѣдовать избранную комету. Если онъ ошибется въ одной единицѣ, она на милліонъ отдалитъ его отъ цѣли его. А для міра, для этой обширной обсерваторіи, нѣтъ еще Гершелева телескопа!
   

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.
БРЮНЕТКА.

   Знаете ли вы, что такое Москва? Были ли вы когда нибудь въ гостяхъ у этой старушки, которая еще за двадцать лѣтъ предъ симъ свела съ ума красотой своей бывшаго Французскаго артиллериста (Наполеона), который не вдалекѣ отъ нея утопъ-было въ грязи, названной имъ пятою стихіею?... О, если вы никогда не видали этой Москвы, -- приказывайте скорѣе закладывать лошадей вашихъ; шапку на ухо, -- и милости просимъ разгуливать по обширной залѣ ея! Я увѣренъ, что она примешь-васъ отлично, пригласитъ васъ жить въ огромномъ дворцѣ своемъ, -- и вы никогда не соскучитесь въ гостяхъ у этой гостепріимной барыни.
   Она очень часто даетъ балы, -- чѣмъ вамъ угодно заняться у ней на балахъ этихъ?-- Вы играете въ карты? Садитесь, сдѣлайте милость, садитесь! Васъ давно уже ожидали, даже соскучились отъ нетерпѣнія, и за то какъ вамъ рады! Только не скупитесь на деньги,-- кладите въ бумажникъ, или вынимайте вонъ ихъ!
   Но вы можетъ быть женщина, и притомъ женщина такая, которая утромъ любитъ пить кофе, въ обѣдъ мучиться спазмами, а вечеромъ ѣздить въ гости въ сопровожденіи арапки, у которой лопатки горбомъ, какъ носы у Французовъ?-- Садитесь, сдѣлайте милость, садитесь!... Вы, кажется, любите новости?-- Увѣряю васъ, что вамъ здѣсь не будетъ скучно! Вотъ вамъ со всѣхъ концевъ самыя свѣжія вѣсти -- располагайте ими какъ вамъ угодно!
   А если вы молодой человѣкъ, -- то вамъ скорѣе всѣхъ надобно ѣхать сюда. Вы страждете пустотою сердца?-- Ради Бога, не безпокойтесь и посмотрите сюда.-- Гдѣ вы видѣли столько очаровательныхъ, милыхъ головокъ, изъ коихъ каждую, какъ говоритъ Бальзакъ, на холстѣ назвали бы капризомъ кисти? Гдѣ вы видѣли столько блѣдненькихъ и розовенькихъ личекъ, ослѣпительныхъ черныхъ, упоительныхъ голубыхъ глазъ и глазокъ? А этѣ таліи, которымъ бы позавидовала оса?... эти ручки, полныя, атласныя ручки... эти ножки.... Ну, теперь прошу покорно ощупать, въ которомъ боку бьется сердце ваше?
   Само собою разумѣется, что если вздумаетъ приѣхать сюда дѣвушка, особливо если она прелестна какъ ангелъ, -- пріемъ будетъ лучше всѣхъ! О, здѣсь невѣстамъ есть изъ чего выбрать жениховъ себѣ! Товаръ прекраснѣйшій! Правда, что продается онъ немножко дорогонько, но пожалуйста объ цѣнѣ не извольте споришь, -- сколько прикажете отмѣришь вамъ?
   И такъ, вы теперь знаете, что такое Москва; знаете, что здѣсь любовная горячка очень заразительна; что ею страждутъ здѣсь всѣ молодые люди. Да, поутру влюбляются, въ полдень влюбляются, вечеромъ влюбляются! Здѣсь всякую минуту влюбляются, посылаютъ письма, восхищаются отвѣтами, просятъ тайнаго свиданія -- и рѣдко получаютъ его.
   По этому читатель вѣрно не удивится, когда я скажу, что въ одинъ прекрасный день одинъ молодой человѣкъ преслѣдовалъ одну молодую дѣвушку. Это можно было узнать по всѣмъ его движеніямъ, и особливо по взорамъ, которые онъ ни на минуту не отвращалъ отъ нея, только всѣми силами стараясь ускользнуть отъ вниманія ея маменьки, которая была въ это время совершенно лишнею вещью.
   Дѣвушка была прелестна. Подъ тѣнью ея розовой шляпки скрывалось очаровательное личико. Это было личико шестнадцатилѣтнее, бѣленькое, съ розовыми проблесками: можно сказать, что нѣсколько лучей зари пало на лилію. Большіе черные глаза выражали что-то таинственное; но всего болѣе молодой человѣкъ смотрѣлъ на ея ножку, маленькую, чудесную. Эта ножка едва прикасалась до земли и, кажется, не имѣла надобности опираться о грубые камни, будучи эѳирной, будучи легче воздуха!
   Дамы шли очень медленно и это такъ затрудняло молодаго преслѣдователя, что онъ долженъ былъ идти, едва переступая шагъ за шагомъ -- но эти ни мало его не тревожило. Разговоръ дамъ былъ отрывистый, и едва только долеталъ до уха молодаго человѣка, хотя онъ напрягалъ все свое вниманіе, но кромѣ нѣсколькихъ, для него, не слишкомъ понятныхъ, словъ, онъ ничего не могъ разслушать.
   Дѣвушка продолжала изрѣдка обертываться на юношу. Она, кажется, только хотѣла удостовѣриться, слѣдуетъ ли онъ за нею? Но когда глаза ихъ встрѣчались, Ея личико дѣлалось невыразимымъ, такимъ, какимъ всегда дѣлаешь его первая любовь.
   Дорога была довольна долга, такъ, что если бы она еще продолжилась, то молодой человѣкъ сталъ бы спотыкаться о каждый камень, какъ бѣдный поэтъ о каждую риѳму. Но наконецъ дамы поворотили къ одному прекрасно выстроенному дому и дѣвушка еще разъ обернулась: это былъ взглядъ сердца.
   Дошедши до дому, юноша машинально поднялъ глаза на окны. Онъ не ошибся: дѣвушка стояла возлѣ окна -- она еще разъ хотѣла взглянуть на него. Маленькая ручка ея развязывала бѣлыя атласныя ленты отъ розовой шляпки, и, когда она сняла ее, прелестные шелковые волосы разсыпались по плечамъ ея.
   Она долго провожала глазами своими молодаго человѣка, и, можетъ быть, сама не понимала, для чего это дѣлаетъ; но юноша ни одного раза не обернулся, и наконецъ исчезъ. Дѣвушка все еще стояла у окна и смотрѣла вслѣдъ ему, хотя ничего уже не видала.
   Наконецъ она, какъ бы невольно, отошла отъ окна.
   Когда молодой человѣкъ открылъ эту новую Америку, онъ поворотилъ назадъ и погрузился въ то блаженное состояніе восторга, когда человѣкъ не видитъ и не слышитъ ничего внѣ, а весь переносится внутрь себя.
   Въ самомъ дѣлѣ онъ такъ задумался, что не слыхалъ, какъ кто-то подошелъ къ нему сзади и довольно неучтиво ударилъ его по плечу.
   -- Бьюсь объ закладъ -- сказалъ чей-то голосъ -- что ты должно быть влюбился нынче не на шутку, и потому вѣрно выдумываешь новую тактику?--
   Молодой человѣкъ обернулся и схватилъ перваго за руку. "Въ первомъ случаѣ" отвѣчалъ онъ: "ты, Бетинъ, не ошибся."
   -- А во второмъ, Евгеній?-- прервалъ Бетинъ.
   "Во второмъ... я только протверживаю старую."
   -- Протверживаешь?... Это что-то необыкновенное!... Вѣрно дѣвушка ангелъ?--
   "Если я каждую хорошенькую называлъ ангеломъ, то эта выше ангела!"
   -- Э, э!-- сказалъ Бетинъ -- кто жъ бы это такая была!...Не ужели красивѣе шампанскаго, которымъ ты, я думаю, не замѣшкаешься разнѣжить и мои чувства, чтобъ я хоть немного походилъ на тебя?--
   "За ея здоровье," отвѣчалъ Евгеній: "ставлю бутылку шампанскаго!"
   -- И за свое другую, -- прибавилъ Бетинъ,-- я знаю, что ты пресамолюбивый!--
   Разговаривая, такимъ образомъ, они подошли къ дому Евгенія, обѣщавшему обоимъ желаемое: Евгенію отдыхъ, Бетину шампанское.
   Здѣсь остановлюсь и я, ибо болѣе всего на свѣтѣ люблю маленькія; главки и маленькія головки -- первыя для читательницъ, а вторыя для читателей настоящій кладъ!
   

II.
ОБЛИЗНИСЬ, ЮПИТЕРЪ!

   -- Теперь на счетъ нашего приятнаго время-препровожденія -- сказалъ Бетинъ, садясь въ креслы, и протягивая ноги.-- Но, чортъ возьми!-- прибавилъ онъ, взглянувъ въ уголъ, и однимъ прыжкомъ очутясь возлѣ трехъ бутылокъ" которыя, какъ насѣдки, забились въ Ото захолустье, -- чортъ возьми! ты презапасливый человѣкъ, Евгеній! Прошу покорно, здѣсь и мое здоровье не щербато!--
   "Теперь долой шапки съ нихъ!" сказалъ Евгеній Бетину.
   -- За этимъ дѣло не станетъ -- отвѣчалъ Бетинъ, направляя горла бутылокъ на край сшола, чтобы отшибить ихъ.-- И давай мытарить этихъ домосѣдовъ по всѣмъ извилинамъ нашего желудка!-- Между тѣмъ какъ Евгеній хладнокровно смотрѣлъ на дѣйствія Бетина, послѣдній вдругъ вскрикнулъ отчаяннымъ голосомъ: -- нещастный!-- Онъ думалъ, что цѣлая бутылка вылетитъ на воздухъ: однако все кончилось нѣсколькими десятками капель.
   -- О рокъ! о судьба!-- продолжалъ Бетинъ плаксивымъ голосомъ -- посмотри Евгеній, сколько щастія на вѣтеръ! Къ чему же годятся руки мои, если они передать къ шампанскому!--
   "Ты и меня измучилъ, несносный человѣкъ!" сказалъ Евгеній: "и у меня потекли слюнки!--
   -- Подожди одну крошечку!-- отвѣчалъ Бетинъ, наливая бокалы.-- О божественный нектаръ! Въ тебѣ успокоеніе всѣхъ горестей, ты даешь жизнь моему сердцу, одинъ ты только привязываешь меня къ жизни! О, Евгеній! выпусти кровь изъ всѣхъ жилъ моихъ и нацѣди ихъ этимъ напиткомъ!--
   -- О милое, прелестное созданіе!-- продолжалъ онъ, обнимая бутылку -- ты супруга моя, ты дражайшая половина моя! О, перелей скорѣй въ мою душу твою, давай жить нераздѣльно, воскресимъ Филимона и Бавкиду! О, повѣдай мнѣ, гдѣ твоя родина?: Какая страна имѣетъ щастіе называться твоимъ отечествомъ? О, скажи мнѣ, кто воспиталъ тебя? кто возлелѣялъ эту милую, очаровательную головку твою?--
   "Ты разбилъ ее!" хладнокровно замѣтилъ Евгеній.
   -- Нещастный!-- вскрикнулъ Бетинъ.
   -- Но что нужды?-- продолжалъ онъ прежнимъ плаксивымъ голосомъ -- эта головка, правда, была прелестна, какъ у самой нѣжной дѣвушки; но вѣдь она была пустая; ни одной крошечки благовоннаго мозжечку не заключалось въ ней... но. за то шейка, о, Евгеній! скажи мнѣ, у какой дамы ты видѣлъ подобную этой шейкѣ?... нѣжную, вытянутую шейку?... это горлышко?... будь... буль... буль... о, какъ понятно говоришь ты моему сердцу!.... всѣ чувства мои волнуются!... всѣ пбры мои ощущаютъ приближающееся неоцѣненное, щастіе.--
   "Аминь!" сказалъ Евгеній.
   Оба захохотали.
   -- Облизнись, Юпитеръ!-- продолжалъ Бетинъ, медленно втягивая въ себя душу супруги своей.
   Надобно было видѣть выраженіе лица его -- это былъ страстный любовникъ, въ первый разъ снимающій съ устъ дѣвы первый очаровательный поцѣлуй ея.
   "Поскорѣй," сказалъ Евгеній Бетину, показывая пальцемъ на бокалы, чтобы онъ наливалъ ихъ: "только безъ похвальнаго слова -- я люблю лаконизмы!"
   Они пили.
   Бетинъ не переставалъ подливать въ бокалы. Двѣ бутылки, были уже пусты.-- О невѣрныя подруги!-- вскричалъ онъ, швыряя ихъ въ уголъ, -- и вы измѣнили мнѣ! Теперь подите, уединяйтесь, кайтесь въ своемъ вѣроломствѣ!... А я.... я незлопамятенъ: я прощаю васъ!--
   -- Сократъ, помоги мнѣ выпить цикуту!-- продолжалъ онъ, поднося бокалъ къ губамъ своимъ.-- Мудрецы правы, -- умереть очень легко! Это маленькое похмѣлье, послѣ котораго надобно хорошенько проспаться!--
   Говоря это, онъ походилъ на безмятежнаго Мусульманина,-- увѣреннаго въ ласкахъ своей покорной одалиски.
   Между тѣмъ наливая еще, Бетинъ сдѣлалъ усиліе принять видъ пораженнаго ужасомъ.-- Испустила послѣднее дыханіе!-- сказалъ онъ со вздохомъ, обращаясь къ Евгенію.
   Онъ выбросилъ бутылку въ окно, прибавивъ,-- до послѣдней кончинушки была вѣрна мнѣ!
   "Все?" спросилъ Евгеній.
   Бетинъ размахнулъ руками.
   "Аминь!" сказалъ Евгеній.
   Бетинъ продолжалъ облизываться. Впрочемъ въ защиту его надобно сказать, что онъ былъ не изъ числа тѣхъ славныхъ питуховъ, которыхъ какъ воронку никогда не наполнишь! Нѣтъ, онъ уже и отъ малаго-толика начиналъ дремать и вѣроятно бы заснулъ, если-бы его вдругъ не встревожилъ чистый, звонкій голосъ, раздавшійся возлѣ двери:
   -- Братецъ, братецъ! ваша Генріетта приѣхала!--
   "Почему же моя?" сказалъ Евгеній, выходя изъ комнаты..
   -- Ну такъ моя!-- отвѣчалъ прежній веселый голосъ.
   Они ушли.
   Все замолкло.
   Бетинъ протиралъ глаза.-- Надобно признаться, -- разсуждалъ онъ, -- что если камни, слушая Орфея, прыгали отъ радости, то вѣрно Греческіе боги,-- у которыхъ осанка была гораздо важнѣе каменной, пустились бы въ присядку отъ ея голоса!--
   !!!!!!!!!!!Пропуск 19-20
   ней, хотя его сердечный маятникъ и ничего не прибавилъ своего хода. Онъ посмотрѣлъ на эти сѣроголубые глаза, и подумалъ, что небо перемѣнило цвѣтъ свой. Онъ посмотрѣлъ на эти щечки, губки, ко всему приплелъ какое нибудь затѣйливое сравненіе, наконецъ дошелъ до ножки, и въ заключеніе всего прибавилъ: -- право, еслибы древніе мудрецы видѣли эту дѣвушку, они разрѣшили бы вопросъ о щастіи и тогда ихъ нельзя было бы упрекнуть, что они, какъ извѣстный Индійскій Браминъ, ничего не видали далѣе своего носа!--
   "Вы такъ смотрите на меня, что какъ будто хотите уличить въ святотатствѣ!" сказала ему Генріетта.
   -- Не меньше, Генріетта! -- отвѣчалъ Евгеній.-- Въ вашихъ глазахъ я точно вижу похищенный огнь небесный!--
   "Берегитесь участи Прометея," сказала она: "за ложь вашу! "
   -- Я уже прикованъ, -- отвѣчалъ Евгеній.
   "Къ стулу?" спросила она.
   -- Къ солнцу!-- сказалъ Евгеній.
   "O, нѣтъ! вы не обманете меня! я все вижу: здѣсь Сибирь!" отвѣчала она, показывая на грудь его.
   -- Но за то эту Сибирь жжетъ холодное солнце!-- возразилъ Евгеній.
   Между тѣмъ, общій разговоръ перемѣнялся уже нѣсколько разъ; но этотъ разговоръ былъ самый сухой и самый обыкновенный, такой же, какъ и люди, упражнявшіеся въ немъ.
   Сравнивая этотъ разговоръ съ разговоромъ Евгенія и Генріетты, сказали бы: послѣдній самый лучшій, а первый самый худшій проводникъ теплоты сердечной.
   Въ ту минуту, когда Евгеній окончилъ послѣднюю букву изъ словъ своихъ, Элиза подбѣжала къ Генріеттѣ, шепнула ей что-то на ухо, и увлекла ее за собою.
   Евгеній остался въ самомъ неприятномъ положеніи. Онъ посмотрѣлъ на ея мѣсто и подумалъ: -- вотъ чудо -- Кавказъ убѣжалъ отъ Прометея! Но если такъ случилось, -- прибавилъ онъ, -- то Прометей догонитъ Кавказъ свой.--
   Онъ вышелъ.
   Оставшіеся въ комнатѣ могли въ полной мѣрѣ наслаждаться своимъ благороднымъ занятіемъ, то есть: дамы острить язычки свои на именахъ сосѣдей, а двое мущинъ толковать о прежней службѣ своей. Одинъ жарилъ свои воспоминанія огнемъ Турецкаго флота въ Чесменскій бой,-- а другой тащилъ ихъ по Альпамъ вслѣдъ за Суворовымъ
   -- Я померла со смѣху -- говорила маминька Элизы -- встрѣтивши намедни госпожу Д. У ней на шляпкѣ было болѣе перьевъ, нежели веснушекъ на лицѣ ея дочери!--
   "Ну такъ не даромъ же въ Москвѣ пѣтухи-то все ходятъ безхвостые!" возразила маминька Генріетты.
   -- Однако -- продолжала первая -- это все еще лучше, нежели наша сосѣдка Б. Вообразите, что чепецъ, который она носишь по праздникамъ, я видала еще на головѣ ея покойной бабушки!--
   "Да ужъ и колымага-то ея" прибавила вторая: "я думаю будетъ съ Ноевъ ковчегъ!"
   Подобныя замѣчанія продолжались долго. Они перемежались только вводными словами о погодѣ и дороговизнѣ нарядовъ.
   Совсѣмъ другое было въ саду. Тамъ разговоръ вился тонкою нитью, которою невидимая сила въ шутку связывала два юныхъ сердца. Тамъ каждое слово было магическимъ зеркаломъ, въ которомъ всякій повѣрялъ чувство другаго.
   Евгеній встрѣтилъ Генріетту съ Элизой въ дальной садовой аллеѣ. Онѣ смотрѣли на бѣлку, которая затѣйливо вертѣла колесо свое.
   Элиза кормила ее орѣхами.
   -- Эта пресмѣшная бѣлка!-- говорила она.-- Не правда ли, братецъ?-- Евгеній улыбнулся.
   -- И только?-- сказала Элиза, посмотрѣвъ на него -- А я думала, что и вы принесли орѣховъ ей. О бѣлка, -- продолжала она, -- тебя никто не любитъ, кромѣ меня. Молчи же, бѣлка, я принесу еще тебѣ орѣховъ.--
   Съ этимъ словомъ она убѣжала.
   "Вотъ дитя -- подумалъ Евгеній, смотря вслѣдъ за убѣгающей Элизой, "которое понимаетъ не болѣе, какъ эта бѣлка."
   Черезъ минуту Элиза возвратилась.
   -- Держи лапку, бѣлка, -- говорила она, -- я насыплю тебѣ цѣлую горсть орѣховъ!--
   Переставши ѣсть орѣхи, бѣлка начала вертѣть колесо свое; но увидя, что Элиза опять бросила ей орѣхъ въ клѣтку, она опять соскочила.
   -- А, бѣлка, ты хочешь каждый орѣхъ брать изъ рукъ моихъ! Спасибо, бѣлка: вижу, что и ты любишь меня!--
   Это кормленіе продолжалось довольно долго. Бѣлка ѣла. Элиза хохотала. Евгеній и Генріетта безмолвно смотрѣли на нихъ.
   -- Остерегись, бѣлка, -- продолжала Элиза шопотомъ, но такъ, что Евгеній могъ слышать, когда Генріетта отошла къ кусту цвѣтовъ, -- остерегись, бѣлка: ты обожжешься на солнцѣ!--
   Она взглянула на Евгенія.
   "О нѣтъ, не бойся, мѣлка," сказалъ Евгеній: "ты подъ покровительствомъ маленькой волшебницы -- она защититъ тебя."
   Въ свою очередь онъ посмотрѣлъ на Элизу"
   Малютка улыбнулась.
   Въ эту минуту подошла Генріетта.
   -- Ну, прощай, бѣлка!-- сказала Элиза.
   Бѣлка завертѣла колесо свое; они поюли вдоль по аллеѣ.
   Они молчали. Можетъ быть каждый изъ нихъ прибиралъ въ головѣ своей какой нибудь разговоръ, а это обыкновенно приводитъ въ неприятное положеніе -- довольно долго чувствовать въ себѣ рыбью привычку, то есть: не говорить ни слова.
   Когда они поворотили на другую дорожку, Элиза, долго смотрѣвшая на своихъ спутниковъ, вдругъ вскрикнула:-- за какой же грѣхъ, братецъ, наложенъ на насъ обѣтъ молчальниковъ?--
   "Да, да" сказала Генріетта: "вы, Евгеній, давича въ трехъ словахъ вѣрно пересказали всѣ чувства свои, и теперь у васъ ихъ ничего не осталось!"
   -- Цѣлаго вѣка мало, Генріетта, чтобы пересказать вамъ ихъ! вскричалъ восторженный Евгеній, увидя, что дѣло Идетъ къ чему-то хорошему. Онъ сію минуту готовъ былъ упасть на колѣни, но присутствіе Элизы остановило его: эта малютка хотя и знала про любовь его, но она расхохоталась бы, увидя его на колѣняхъ.
   Между тѣмъ Генріетта гораздо уже холоднѣе спросила его: -- скажите мнѣ, Евгеній, почему говорятъ, что любовь слѣпа?--
   "O нѣтъ," отвѣчалъ Евгеній: "я только знаю, что любовь всевидяща!"
   -- Всевидяща? а почему жъ говорятъ, что сердце женщины до сихъ поръ остается загадкою? Неужели вы успѣли разрѣшить ее?--
   Говоря это, Генріетта устремила на него тотъ проницательный, ясновидящій взоръ, отъ котораго всѣ изгибы сердца видны, по пословицѣ, какъ на блюдечкѣ.
   -- Я не столько дерзокъ, Генріетта, -- отвѣчалъ Евгеній, -- но сквозь божественные глаза свѣтится и душа божественная!--
   "O," отвѣчала Генріетта: "если бы вы жили во времена-рыцарства, вы бы вѣрно были великимъ Магистромъ ордена Лести
   -- При васъ, Генріетта, -- возразилъ Евгеній, -- самый плохой рыцарь Истины показался бы Великимъ Магистромъ Лести.
   Евгеній хорошо зналъ, что къ сердцу женщины лежитъ только одна дорога, по которой можно дойти не споткнувшись, и но которой онъ теперь направлялъ шаги свои. Онъ обыкновенно говорилъ, что сердце шестнадцатилѣтней дѣвушки -- въ глазахъ; двадцатилѣтней -- въ нарядахъ; а тридцатилѣтней дамы -- въ комплиментахъ. Но становясь на ходули послѣднихъ, скорѣй доберешься и до первыхъ.
   Генріетта продолжала:
   -- Но, Великій Магистръ Истины, ваше рыцарство было бы самое миролюбивое, ибо къ нещастію нынче вывелись великаны и волшебники.--
   "Но ихъ замѣнили волшебницы, Генріетта!" отвѣчалъ Евгеній, устремя на нее одинъ изъ тѣхъ взглядовъ, которые даютъ знать, что слова его относятся къ ней.
   -- Ахъ, ради Бога, Евгеній, -- возразила Генріетта, -- говорите тише: если древніе фанатики услышать васъ, они сожгутъ на кострѣ меня.--
   "Наоборотъ, Генріетта!" отвѣчалъ Евгеній: "они должны уступишь право свое вамъ."
   -- Хромой комплиментъ, Евгеній! Костеръ не подъ моимъ вѣдѣніемъ... Хотя вы и называете меня холодною, однако я понимаю, что имъ будешь жарко!--
   "Но, Генріетта, эти костры въ груди ихъ!"-- Прекрасно!-- вскрикнула Элиза, -- братецъ допускаетъ, что у мущинъ сердца деревянныя!--
   Генріетта ничего не возражала, и по лицу ея нельзя было узнать, что она думаетъ. Съ своей стороны Евгеній упивался этой новой для него сферою. И голубое небо, великолѣпнымъ шатромъ раскинутое, и бальзамическое испареніе розъ и лилій, и эта Генріетта, кажется, сложенная изъ розъ и лилій -- все было для него очаровательно.-- О, Магометъ! ты правъ, -- думалъ онъ, -- ты заживо удостоилъ видѣть твою Гурію въ этомъ саду, гдѣ самый воздухъ, кажется, дышетъ упоеніемъ.--
   Между тѣмъ время уходило, и Евгеній видѣлъ собственными глазами своими опроверженіе Галилеевой системы. Съ одной стороны солнце думало уже ложишься спать, а съ другой мѣсяцъ, не имѣя силъ подняться на ноги, намѣревался катиться кубаремъ, съ своимъ заспаннымъ личикомъ, не смотря на то, что онъ спалъ слишкомъ цѣлые сушки, ибо въ прошлую ночь онъ изрѣдка выглядывалъ сквозь облаковъ на землю, вѣроятно, желая увѣришься, всѣ ли хорошо спятъ на ней!
   Оставшіеся въ комнатѣ послѣ разныхъ удивительныхъ и вопросительныхъ знаковъ, наконецъ поставили точку.
   Выходя изъ саду, Евгеній увидѣлъ коляску Генріетты, уже подвезенную къ Крыльцу.
   Черезъ нѣсколько минутъ они уѣхали.
   

IV.
ВОТЪ ЧТО МОГУТЪ СДѢЛАТЬ ДВА ГОДА!

   Между тѣмъ Бетинъ, котораго Евгеній оставилъ наединѣ бесѣдовать съ двумя пустыми бутылками, такъ неучтиво брошенными въ уголъ, совсѣмъ ими не-занимался. Впрочемъ, чтобы онъ сталъ и говорить съ ними? Уговаривать ихъ къ новой послугѣ было уже невозможно, ибо онѣ съ досады растяну лисѣ по полу и, кажется, не хотѣли бросить на него и послѣдняго презрительнаго взгляда за его неблагодарность, который такъ отраденъ живымъ существамъ въ подобномъ положеніи! Можетъ быть онѣ, втихомолку и сравнивали свою судьбу съ судьбою временщиковъ, -- но Бетинъ оставался глухъ къ ихъ сѣтованію: онъ отыскалъ для себя другое занятіе.
   Случайно выглянувши въ окно, которое выходило въ садъ, онъ увидѣлъ-Евгенія, прогуливающагося съ двумя дамами. Онъ совершенно не зналъ Генріетты; но другая, -- Боже, мой!-- думалъ онъ"-- неужели это та малютка, которая за два года предъ симъ такъ многорѣчиво разсказывала мнѣ о куклахъ своихъ; которая заставляла меня цѣловать деревянныя ручки ихъ, потому что, говорила она: онѣ уже большія барыни?... И такъ послѣ этихъ двухъ годовъ, которые она провела въ пансіонѣ, природа поднесла ей дипломъ на званіе красавицы!--
   Разсуждая такимъ образомъ, Бетинъ не сводилъ глазъ съ Элизы. Смотря на него, можно было сказать: это астрономъ, наблюдающій движеніе кометы!
   -- Кто бы, -- продолжалъ Бетинъ -- смотря на эту малютку, не сказалъ" что одна изъ розъ этого сада вдругъ ожила! Проклятая шампанская зараза! Теперь я долженъ сидѣть въ этомъ карантинѣ, гдѣ судьба состроила заставу изъ трехъ бутылокъ, и я немогу пройти сквозь нее... Не могу получишь аудіэнціи до тѣхъ поръ, пока не буду чистъ какъ правовѣрный Мусульманинъ, который съ роду не нюхалъ благословеннаго напитка! А до тѣхъ поръ сердце мое можешь десять разъ превратишься въ пепелъ отъ этого чистилищнаго огня, который пылаетъ въ глазахъ ея!... А эти волосы... клянусь всѣмъ, что каждый волосокъ ея прицѣпитъ на себя по десятку сердецъ нашихъ... о, тогда бѣда, если она надѣнетъ шляпку! они задохнутся!--
   Бетинъ былъ въ восторгъ. Смотря на него, сказали бы: это Мусульманинъ, который чувствуетъ, что достаешь головой до седьмаго неба.
   Онъ продолжалъ:
   -- И этотъ голосъ.... надобно признаться, что соловьи поютъ очень дурно... но, Боже мой!... я неошибаюсь... вмѣсто кожи я вижу атласъ на ней... атласная шейка, атласныя ручки... о, я желалъ бы теперь сдѣлаться самъ кускомъ атласа, чтобы только послѣ имѣть щастіе обхватывать такой роскошный cтанъ!... И ножка... право, мнѣ кажется, что каждая песчинка На этой дорожкѣ поднимаетъ головку свою, и увидя, что на нее наступила такая очаровательная нОжка, вмѣсто ропота, улыбается... Даже и башмачокъ... право его можно поцѣловать съ большимъ благоговѣніемъ, нежели туфель Папы!... но этотъ станъ... о, онъ такъ легокъ, что бѣда, если вѣтеръ вздумаетъ влюбишься въ эту дѣвушку -- онъ безъ затрудненія унесетъ ее въ свое воздушное царство!... что же сказать о цѣломъ?... если бъ я зналъ весь словарь сравненій, все бы я не зналъ, съ чѣмъ сравнить ее.--
   Чрезвычайно трудно остановишь человѣка, который размечтается, особливо, если дѣло идетъ о хорошенькой дѣвушкѣ! Кажется, если бы къ пяти его чувствамъ прибавилось въ это время еще пять, онъ все бы не былъ доволенъ. Бетинъ именно былъ въ этомъ, состояніи: онъ такъ усердно смотрѣлъ за Элизой, что если бы самъ Магометъ пришелъ въ эту минуту звать его къ себѣ на седьмое небо въ объятія сотни Гурій, онъ вѣрно бы вытолкалъ его за дверь, сказавши: мнѣ не досугъ теперь!
   Наконецъ онъ увидѣлъ, что въ саду уже никого не было. Черезъ нѣсколько минутъ Евгеній вбѣжалъ въ комнату.
   -- Мнѣ кажется, -- сказалъ Бетинъ Евгенію, -- что ты теперь свалился едвали не съ седьмаго неба?--
   "Съ десятаго, Бетинъ, съ десятаго!"
   -- И такъ ты, Евгеній, въ другой разъ уже нынче свихнулъ сердце свое?-- спросилъ Бетинъ.
   "Объ той ни слова... я могу сто разъ въ одинъ день влюбишься, и сердце мое ни передъ одной не выкинетъ артикула."
   -- Прекрасно сказано... но клянусь, наконецъ ты попадешь за это на гауптвахту!--
   "Прелестная дѣвушка!" вскрикнулъ Евгеній: "божусь Богомъ, я влюбился въ нее по уши!"
   -- По уши, Ѳома невѣрный?... А черноглазая дѣвушка?--
   "О, въ ту по самую маковку, Бетинъ!" Они разстались.
   Дорогой Бетинъ повторялъ безпрестанно: "вотъ что могутъ сдѣлать два года!"
   

V.
БУЛАВКА.

   Наступившій день для Евгенія былъ днемъ скуки (вѣчнаго достоянія влюбленныхъ), утомительнаго зѣванья и строенія воздушныхъ замковъ. Наконецъ мысли его приняли единственное направленіе послѣдняго.-- онъ забылся. Вся минувшая жизнь сердца проходила передъ нимъ длинною разноцвѣтною каймою, или лучше, волшебною фантасмагоріею, гдѣ страннымъ образомъ мѣшались очаровательные глаза, гибкія таліи, прелестныя ножки.
   Громкій хохотъ вдругъ вывелъ его изъ лабиринта прошедшаго -- онъ оглянулся: позади его стояла Элиза и держала въ правой рукѣ своей толстую мѣдную булавку.
   -- Я васъ больно уколола?-- спросила она Евгенія, посмотрѣвъ на него, и потомъ на булавку.
   "Ты совсѣмъ заколола Генріетту, Элиза."
   -- Но я уколола въ? плечо васъ. Неужели она въ это время сидѣла въ такомъ выгодномъ положеніи?... притомъ вы очень безстрашны, Евгеній.
   "Потому что я не закричалъ отъ ужасной боли, Элиза? О, если бы я былъ чужой, я бы заплакалъ даже!"
   . Для чего же это?--
   "Булавка въ плечо, глаза въ сердце -- а послѣдніе всегда колются. больнѣе!"
   -- Ха, ха, ха! А я бы хотѣла посмотрѣть, какъ плачутъ мущины! Это должно быть очень занимательно? И кто же это будетъ второй Моисей, который вышибетъ воду изъ камня?--
   "Ho, Элиза, вѣдь и на мечѣ осушается знакъ то же.--
   -- Легинькій, братецъ, легинькій!--
   "Неизлѣчимый, Элиза, неизлѣчимый! Сердце нельзя, какъ лицо, замазать бѣлилами и румянами."
   -- А для чего бы это? Самое лучшее лѣкарство -- двадцать четыре часа,-- Евгеній!-- "Въ двадцать четыре года, Элиза, а въ шестнадцать никогда!"
   -- Подумаешь, что вы самый щастливѣйшій человѣкъ, братецъ. Вы такъ горячо вступаетесь за нашу вѣрность.--
   "Не за вѣрность, Элиза,-- я боюсь и подумать объ этомъ! Но неужели вы всѣ такъ нечувствительны, какъ деревянная красавица Гофмана?"
   -- Но, братецъ, вѣдь та была деревянная!--
   "Разница невелика, Элиза, -- и мы изъ глины!"
   -- Прекрасно, братецъ! Какъ же удивится Генріетта, когда я назову ее глиняной!"
   Евгеній невольно захохоталъ отъ этого простодушнаго замѣчанія Элизы. Онъ хотѣлъ возразить, но въ эту минуту послышался голосъ, звавшій Элизу, -- и она, кивнувши ему головкой, убѣжала.
   

КНИГА ВТОРАЯ.

I.
СТРАСТЬ БРЮНЕТКИ.

   Читатель, можетъ быть, не забылъ еще юной дѣвицы, съ которою мы издали познакомили его въ первой главѣ романа. Намъ теперь хотѣлось бы его приблизить къ ней, и посмотрѣть на нее, какъ говорятъ, у себя. Но мы не станемъ входить здѣсь въ ея домашній бытъ; щитать морщины на лицахъ ея родственниковъ; подслушивать разговоръ о погодѣ или о соусѣ, или, еще хуже, геометрически измѣрять комнаты; описывать зеркала и мебель; замѣчать пыль, подъ которою дремали портреты, изрѣдка стряхая ее съ своего носа, вѣроятно опасаясь чихнуть, и нюхать воздухъ, чтобы узнать, здорова ли температура, окружавшая юную дѣвушку? Намъ нужно только одно ея сердце -- и больше ничего.
   Бываютъ минуты въ жизни, и толь--ко одинъ разъ, когда воображеніе дѣвушки, покинувши дѣтскія игрушки, созидаетъ для себя новый міръ.-- Онъ еще пустъ, еще одѣтъ туманомъ, сквозь который она не можетъ еще ни проникнуть, ни распознать цвѣтовъ, которые еще не имѣютъ отлива) но она уже начинаетъ любить его, хочетъ ознакомиться съ его сферою, и его полутѣнь для нее привлекательнѣе свѣта существенности. Еще нѣтъ ни одной свѣтлой идеи объ немъ въ головѣ ея; ни одного образа въ этомъ мірѣ, -- но это туманное видѣніе не надолго: одинъ мигъ -- и существенность, къ которой дѣвушка чувствовала еще себя прикованной, вдругъ изчезаетъ; новый міръ, вдругъ прояснившійся, въ который она прежде любила уносишься, теперь самъ влечетъ ее непреодолимой силою; она видишь тамъ цвѣты ослѣпительные, слышишь гармоническіе звуки: все очаровательно, неизъяснимо, волшебно! Минута невыразимая, единственная въ цѣлой жизни, наполняющая цѣлую жизнь воспоминаніемъ своего блаженства!
   Въ это время человѣкъ дѣлаешся совершеннымъ рабомъ своей мысли. Очарованіе новаго міра такъ велико, что когда онъ даже оставляетъ его, онъ и на существенности видитъ еще оттѣнки его: небо голубѣе, цвѣты роскошнѣе, запахъ обаятельнѣе, горесть усладительнѣе.
   Это очарованіе владѣло теперь юной дѣвицей: для ней совершилось просвѣтлѣніе этого новаго міра.
   Она пѣла, Гармоническій голосъ ея можно сказать, былъ импровизаторомъ чувствъ ея. Это было что-то горестное и вмѣстѣ торжественное:
   
   Не говорите о любви нещастной,
   Я поняла таинственность ея.
   Въ ея странѣ все свѣтло и прекрасно;
   Въ ея странѣ теперь витаю я.
   
   Меня манитъ волшебное видѣнье;
   Я не могу свести съ него очей....
   Коль это сонъ, -- не нужно пробужденье:
   Пусть будетъ онъ всегда въ душѣ моей!
   
   Но сердце... нѣтъ, о немъ не говорите!
   Страданіе его отрадно мнѣ!
   И, если щастье въ мірѣ есть, скажите:
   Гдѣ есть оно, коль нѣтъ его во мнѣ?...
   
   Но призракъ ждетъ я душа моя трепещетъ...
   Къ нему, къ нему въ объятія скорѣй!
   Прекрасный міръ любовію мнѣ блещетъ, --
   Я замираю исчезаю въ ней!
   
   Она замолкла и оставалась неподвижною: можно было сказать, что она прислушивается еще къ послѣднимъ разлетѣвшимся звукамъ своимъ.
   Во все это время она сидѣла у того самаго окна, въ которомъ видѣлъ ее Евгеній. Передъ ней лежала канва, -- но она казалось забыла про нее и не видала ее.
   Потомъ она наклонила на лѣвую руку свою голову и устремила въ окно прекрасные глаза свои, какъ бы желая видѣть что-то сквозь воздухъ, который мѣшалъ ей. Длинный локонъ вился по рукѣ ея; голубое платье очаровательно обхватывало станъ ея: дѣвушка сама казалась какимъ-то волшебнымъ видѣніемъ.
   Въ эту самую минуту кто-то поднялъ голову свою къ ея окну.
   Дѣвушка вздрогнула, и соскочила со стула.
   Это былъ Евгеній.
   Онъ оставался нѣсколько секундъ неподвижно. Наконецъ, какъ бы опамятовавшись, онъ пошелъ далѣе.
   Дѣвушка быстро перебѣжала къ другому окну, и такъ близко прислонилась лицемъ къ нему, что сшекло подернулось тускомъ отъ ея дыханія.
   Евгеній уходилъ. Онъ еще разъ обернулся на окно -- оно было тогда уже раскрыто.
   Когда онъ исчезъ, дѣвушка отошла на прежнее мѣсто свое. Чувства ея были неизобразимы. Она схватила канву свою, не зная, что дѣлаетъ, и мяла ее въ рукѣ своей. Потомъ она оперлась головой на руку, опять отняла ее, сложила обѣ руки на груди, опустила ихъ, и осталась въ неподвижномъ положеніи.
   Она замечталась..
   

II.
САДЪ.

   Прошло нѣсколько дней.
   Однажды наша милая малютка, наша распускающаяся роза, наша Элиза разсматривала съ заботливымъ вниманіемъ какіе-то цвѣты въ томъ самомъ саду, гдѣ мы ее видѣли съ Евгеніемъ и Генріеттой. Она такъ вглядывалась въ эти цвѣты, что какъ будто хотѣла узнать, сколько они выросли со вчерашняго утра?
   Положеніе ея было очаровательно. Вообразите маленькую головку, съ прелестнымъ, серьёзнымъ личикомъ, наклонившимся къ столь же прелестной розѣ, два локона и... и прибавьте еще десятка два и, и вы будете имѣть полное понятіе объ этомъ поющемъ цвѣткѣ, какъ бы ее назвалъ Викторъ Гюго.
   -- Бѣдная розочка!-- говорила она тихо, -- шалунъ братецъ, оборвалъ намедни твои листочки, -- это ужасный насмѣшникъ! ишь онъ хотѣлъ знать, что цвѣтнѣе, твои листочки, или мои щеки! Если бы я видѣла, я бы не позволила ему, а то я и сама не слыхала, какъ, онъ прилѣпилъ ихъ къ лицу моему!--
   -- Вотъ и этотъ цвѣтокъ не избѣжалъ рукъ братца -- продолжала Элиза -- этотъ насмѣшникъ вздумалъ мнѣ доказывать, что у насъ нѣтъ сердца, потому что онъ не нашелъ его въ этомъ цвѣткѣ, съ которымъ сравнивалъ дѣвушекъ!--
   Элиза продолжала обходить каждый кустъ цвѣтовъ, ко всякому наклонялась такъ, что можно было подумать, что она питаетъ ихъ своимъ дыханіемъ.
   Вдругъ, въ то самое время, когда она хотѣла обернуться къ одному кусту, она вскрикнула: -- Ахъ, Бетинъ!--
   "Клянусь вамъ," отвѣчалъ онъ, подходя къ рукѣ ея: "клянусь вамъ, что я не вѣрилъ доселѣ существованію Флоры."
   -- Клянусь вамъ, -- отвѣчала Элиза съ улыбкой, -- клянусь вамъ, что я не вѣрила доселѣ, чтобы всѣ мущины сотворены были изъ одной стихіи.--
   "Стихіи сердца, Элиза?" спросилъ Бетинъ, устремя на нее такой взоръ, который достоинъ чтобы всѣ мущины выучились ему.
   -- Стихіи лести, Бетинъ, стихіи лести!-- возразила Элиза.
   "O, вы сперва должны обвинять природу, Элиза, которая для васъ была самымъ опаснымъ льстецомъ!"ч
   -- Ну такъ и есть!-- вскрикнула Элиза, -- я теперь узнаю, что вы брали уроки въ этой наукѣ у моего братца. Однако надобно признаться, что если шагъ, то ученикъ превзошелъ своего учителя!-- "О, клянусь вамъ всѣми розами этого сада, что для моего сердца довольно одного урока на всю жизнь -- и оно никогда не забудетъ его!"
   -- Хорошо, хорошо, Бетинъ, -- сказала Элиза, -- пусть сердце ваше твердитъ урокъ свой -- опасно мѣшать ему -- а между тѣмъ, вы, хорошо знающіе Ботанику, скажите мнѣ, какой это цвѣтокъ?--
   "Живая роза, Элиза, живая роза!" отвѣчалъ Бетинъ, не сводя глазъ съ малютки.
   -- О, вы самой плохой Ботаникъ, Бетинъ! Я васъ спрашиваю вотъ объ этомъ цвѣткѣ -- и она поднесла сорванный цвѣтокъ къ самымъ глазамъ Бетина.
   Это была благопріятная минута для него -- и въ одинъ мигъ розовое пятно горѣло на рукѣ Элизы.
   Лице Элизы мгновенно приняло притворно-строгое выраженіе.-- О, вы большой шалунъ, Бетинъ! -- сказала она ему, послѣ нѣкотораго молчанія, смягчившимся голосомъ и грозясь на него цвѣткомъ, который она держала въ правой рукѣ своей.-- Я васъ спрашивала о цвѣткѣ, а вы вздумали цѣловать руку мою!--
   "Клянусь вамъ" отвѣчалъ Бетинъ: "ваша рука была похожа на лилію, которую держала она!"
   -- Боже мой!-- вскрикнула Элиза -- да это совсѣмъ не лилія. У васъ самая отчаянная Ботаника!--
   "Клянусь вамъ" продолжалъ Бетинъ: "въ моей сердечной Ботаникѣ только и есть одна роза!"
   -- Вы пречудный человѣкъ, Бетинъ!-- вскричала Элиза, бросая цвѣтокъ вверхъ.
   "Вы божественная дѣвушка!" отвѣчалъ Бетинъ, ловя падающій цвѣтокъ.
   -- Я вамъ говорю -- возразила она -- что вы не понимаете, словъ моихъ, и говорите мнѣ приготовленные комплименты!--
   "Я увѣряю васъ" отвѣчалъ Бетинъ: "что я говорю только то, что мнѣ подсказываетъ сердце."
   -- Сердце ваше васъ обманываетъ: оно подсказываетъ вамъ ложь!--
   "Оно не смѣетъ говорить неправду передъ ангеломъ!"
   -- Я вамъ говорю, что эту привычку перемѣнить трудно. Сердце мущины и ложь -- самые лучшіе синонимы!--
   "Клянусь вамъ" отвѣчалъ Бетинъ: "я не смѣю сказать, что эти слова не имѣютъ смысла; они прекрасны, но только отъ того, что произнесены вами."
   -- Теперь вижу -- возразила Элиза: -- что весь Бетинъ превратился въ одну пребольшущую ложь!--
   "Такъ какъ и Элиза" прибавилъ Бетинъ: "превратилась въ одно эѳирное существо, въ которомъ вмѣсто сердца лежитъ кусочекъ льду!"
   -- Вы ростете, Бетинъ, каждую минуту ростете!-- говорила Элиза.
   "Клянусь вамъ," говорилъ Бетинъ: "я опасаюсь каждую минуту, чтобы вы не превратились въ воздухъ, и чтобъ на вашемъ мѣстѣ не осталось ничего, кромѣ кусочка льду!"
   -- Вѣроятно, -- продолжала Элиза -- вы теперь не выдумаете на меня ничего уже больше этой неправды!--
   Судьба пребрюзгливая старуха, милые читатели;, она, какъ вы и здѣсь видите, очень некстати прервала разговоръ Элизы и Бетина. Первую она позвала въ комнату, а послѣдняго оставила на томъ же мѣстѣ съ открытымъ ртомъ, приготовившимся возражать Элизѣ. Не смѣемъ говорить о читательницахъ, но, вѣроятно, всѣ читатели, болѣе или менѣе чувствовали на себѣ костлявую руку этой несносной брюзга въ. подобномъ положенія.
   Бетинъ остался неподвиженъ.
   -- Какая небесная атмосфера!-- говорилъ онъ, втягивая въ себя воздухъ -- И чудесная ножка!-- прибавилъ онъ, смотря на слѣдъ башмачка Элизы, еще остававшійся на пескѣ.
   

III.
ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ПИСЬМА ЕВГЕНІЯ.

   ... Вообрази, другъ мой, какое щастіе! Очаровательная Марія любитъ меня! (Ты понимаешь, что я говорю о той идеальной брюнеткѣ, съ которою я недавно познакомился, и о которой говорилъ тебѣ въ прошедшемъ письмѣ моемъ.) Вчера я получилъ отъ нея отвѣтъ. Какой почеркъ! Сколько души въ каждой буквѣ ея! Еслибъ ты видѣлъ его, вѣрно ледяное сердце твое растопилось бы отъ каждой грамматической ошибки ея! Какъ прелестны этѣ ошибки! Я вѣрю, что это было первое письмо ея: нѣсколько помарокъ изобличаютъ это. И какой слогъ! Это настоящая поэзія сердца! Мнѣ никогда не случалось получать такого письма. Теперь подумай, какія небесныя наслажденія ожидаютъ меня:, слышать трепетъ сердца ея; всматриваться въ ея восхитительные глаза; ловить робкій, младенческій лепетъ ея! О, поздравь меня! Черезъ нѣсколько дней я узнаю, что такое значитъ быть въ раю!
   P. S. Ты спрашиваешь меня о Генріеттѣ.-- Не знаю, братецъ, не знаю! Это настоящая Пери. Она питается только одними комплиментами.
   Увѣдомь меня, пожалуйста, о состояніи атмосферы въ груди твоей -- по сердечному термометру....
   

IV.
ХОРОШО ЛИ ИМѢТЬ УСЫ И САБЛЮ?

   -- Чортъ возьми!-- говорилъ одинъ кой пріятель -- усы и сабля! этимъ шутить не надобно! Сердце дѣвушки всегда надобно искать подъ эполетами: оно очень любитъ наряжаться въ галуны!--
   "Сердце дѣвушки ходитъ въ мундирѣ у сердце мущины въ розовой шляпкѣ!" говорилъ другой.
   Теперь я бы попросилъ любезныхъ читателей примѣрить словцо и такъ къ этимъ двумъ фразамъ; но къ нещастію шло и такъ нынѣ вышло изъ моды и есть уже не иное что, какъ старая фуфайка, въ которую наряжаются только ученыя мысли. Да и имъ уже не тепло въ ней!
   Мы не видали еще домашней жизни Генріетты -- пойдемте и къ ней въ гости.
   Комната, гдѣ теперь сидитъ она прекрасна: нѣсколько большихъ креселъ развалились возлѣ стѣны ноги, точно какъ будто страдали водянкою; маленькіе желтые стулья съ искривлёнными ножками -- вѣроятно отъ подагры; софа, чудесной работы, которая, казалось, привѣтствуетъ васъ словами: прошу покорно садиться! и два большихъ зеркала, при первомъ вступленіи въ комнату, осматривали васъ съ головы до ногъ, и послѣ, до самаго вашего ухода,. не переставали васъ передразнивать.
   Папинька Генріетты дремалъ въ большихъ креслахъ подъ пѣсню своего носа, который выводилъ самые затѣйливые аккорды. Маменька, примѣръ супружескаго щастія, изрѣдка поглядывала на него, произнося: экой сапунъ! Кажется, она сердилась на него за то, что онъ осмѣлился во снѣ не повиноваться ей! Сама Генріетта сидѣла у фортепіано и разсматривала новыя пѣсни и романсы. Изрѣдка ея глаза поднимались на офицера въ блестящемъ гусарскомъ мундирѣ.
   Этотъ-офицеръ сидѣлъ противъ нея, опершись рукою на саблю и, казалось, былъ въ разсѣяніи: то онъ смотрѣлъ на Генріетту, иногда проницательно, иногда совершенно безъ мысли; то на портретъ, висѣвшій на стѣнѣ, въ которомъ, кажется, хотѣлъ отыскать что нибудь занимательное. Другою рукою, которая оставалась у него свободною, онъ упражнялся самымъ разнообразнымъ образомъ -- крутилъ усы, гладилъ свою саблю, или пальцами билъ тактъ по столу.
   Онъ не зналъ, какъ говорятъ, что ему дѣлать.
   Въ это время маленькая дамская собачка вскочила на стулъ, стоявшій возлѣ него. Онъ взялъ ее къ себѣ на колѣни, погладилъ ее, и потомъ, сдѣлавши изъ двухъ пальцевъ своихъ родъ кренделя, щелкнулъ ее по носу.
   Сабачка чихнула.
   Генріетта съ улыбкой посмотрѣла на затѣи Офицера, потомъ взглянула на маменьку, но та не видала этого самоуправства.
   -- Нынче прекрасная погода!-- сказала маменька, обращаясь къ ооицеру.
   "Чудесная!" проговорилъ гусаръ полубасомъ, вставши со стула и подойдя къ Генріеттѣ. Онъ сталъ позади ея.
   Генріетта подняла на него глаза свои и опустила опять ихъ на ноты.
   -- Вотъ самая трудная соната!-- сказала она.
   "Въ вашихъ устахъ всякое слово превращается въ божественную сонату!" отвѣчалъ гусаръ съ улыбкой, и сталъ закручивать усы свои, радуясь, что сказалъ очень удачный комплиментъ.
   Въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ не изъ числа тѣхъ людей, которые умѣютъ говорить съ дамами, хотя онъ и часто обращался съ ними. Его языкъ, какъ онъ обыкновенно говорилъ, былъ неспособенъ къ этому: это былъ самый плохой слуга его и никогда не могъ хорошенько одѣть его мысли, даже и удачной. И такъ мудрецъ Галль цѣлый вѣкъ могъ бы прорыться -- и все не нашелъ бы на его головѣ шишки комплиментовъ!
   Генріетта не менѣе гусара была довольна сказаннымъ комплиментомъ.-- Вы большой льстецъ -- сказала она ему съ улыбкой и смотря въ глаза ему: она дожидалась еще комплимента, говоря это.
   "О, что касается до этого," отвѣчалъ гусаръ, не отнимая руки отъ усовъ своихъ: "могу увѣрить васъ, что внѣ некогда было учиться, этой, трудной наукѣ!"
   -- Но, можетъ быть, вы отъ природы одарены ею!-- возразила Генріетта.
   "Природа подарила мнѣ только горячее сердце," отвѣчалъ гусаръ: "да и то уже у меня отнято!"
   Вы заставляете меня улыбнуться словамъ вашимъ," сказала Генріетта: "какъ же вы можете жить безъ сердца?"
   Эти слова были роковымъ ударомъ для гусара! Не зная, что теперь отвѣчать ей, онъ отошелъ отъ ея стула и, подошедши къ окну, сталъ глядѣть на небо: вѣроятно, онъ хотѣлъ почерпнуть въ немъ свое вдохновеніе!
   Въ самомъ дѣлѣ, онъ чрезъ минуту опять, подошелъ къ ней и сказалъ: -- такъ чтожь, улыбнитесь: ваша улыбка будетъ для меня вторымъ сердцемъ!-- Теперь очередь дошла до Генріетты. Но она, вмѣсто отвѣта, подняла на него прекрасные глаза свои -- и это было слишкомъ краснорѣчиво!
   Гусаръ торжествовалъ.
   Напрасно бы вы хотѣли сравнить съ чѣмъ нибудь прекрасные глаза прекрасной дѣвушки: здѣсь самое лучшее доказательство, что практика господствуетъ надъ теоріею!
   Маменька Генріетты съ улыбкой смотрѣла на забавы, дѣтей, какъ она называла двадцати-осьмилѣтняго Офицера и шестнадцатилѣтнюю дѣвицу. Можетъ быть ей приходила въ это время на память и своя молодость, превращавшаяся въ безконечную исторію въ устахъ ея, когда она разсказывала объ ней, и пролетавшая одной буквой, когда она вспоминала ее.
   Между тѣмъ Генріетта, долго разсматривая ноты, наконецъ выбрала одну, пѣсню и начала играть ее на фортепіано. Гусаръ приготовился перевертывать ноты.
   -- Ты спой ее -- сказала ей маменька -- вѣдь у тебя голосъ, всѣ говорятъ, очень хорошъ.--
   Генріетта взглянула на нее, потомъ на офицера, и запѣла. Этотъ голосъ не имѣлъ такого волшебнаго дѣйствія, чтобы все, какъ говорятъ, развѣсило уши, начиная отъ дремавшаго папиньки до вѣчно-спавшихъ портретовъ; но онъ былъ и не слишкомъ обыкновенный. Притомъ же, можетъ быть, кокетство ея придало ему болѣе очарованія.
   
   Видалиль вы, когда зарей прекрасной
   Ласкается къ цвѣточку мотылекъ?
   Видалиль вы, когда его цвѣтокъ
   Съ восторгомъ къ груди прижимаетъ страстной?...
             Я не видала!
   Слыхалиль вы, когда во тьмѣ ночной
   Волшебная любви пѣснь раздается?
   Слыхалиль вы -- тотъ звукъ вамъ не чужой!
   При немъ такъ сладко сердце ваше бьется?..
             Я не слыхала!
   Узналиль вы, -- нашъ юноша прелестный
   О чемъ грустить, когда безмолвно онъ
   Глядитъ на дѣву -- этотъ цвѣтъ небесный,
   Которымъ онъ такъ мучится, плѣненъ?...
             Я не узнала!
   
   Голосъ Генріетты сильнѣе подѣйствовалъ на дремоту ея папиньки, нежели часто повторяемое обидное названіе сапуна ея маменькою.-- " Надобно признаться -- говорилъ онъ, протирая глаза, -- я очень люблю спать; но когда ты, Генріетта, поешь, я охотно отказываюсь и отъ сна!--
   Маменька улыбалась; гусаръ стоялъ безмолвно, прибирая въ умѣ своемъ для Генріетты что нибудь похожее на комплиментъ.
   Наконецъ онъ, кажется, поймалъ за хвостъ его и, боясь, чтобъ онъ не ушелъ отъ него, поспѣшилъ объяснишь его Генріеттѣ скороговоркою: "клянусь вамъ" говорилъ онъ: "еслибы вы жили въ древней Греціи, весь Олимпъ сбѣжался бы слушать васъ! Самъ Юпитеръ забылъ бы о громахъ своихъ и на колѣняхъ передъ вами былъ бы самымъ смиреннымъ любовникомъ!"
   -- Развѣ ваши чувства сходны съ Юпитеровыми, что вы объясняетесь его дѣйствіями?--
   "O, я бы почелъ себя щастливѣйшимъ человѣкомъ, еслибы могъ исполнить то, что говорилъ о Юпитерѣ!"
   Яркій румянецъ покрылъ щеки Генріетты; она поспѣшно наклонилась опять-къ нотамъ и стала разбирать ихъ. Это соната была еще труднѣе!
   Офицеръ нимало не смутился отъ своего тріумфа; да онъ и отъ природы былъ совершенно чуждъ этого порока. Онъ прошелъ по комнатѣ, звеня своими шпорами, и сѣлъ на прежнее мѣсто, устремя на Генріетту глаза свои съ какою-то таинственностію, такъ прилмъ мою послѣ подобнаго разговора.
   Маменька Генріетты Прервала молчаніе; обратившись къ гусару, она спросила его: "А вы будете на балѣ, который даетъ Графиня К...?"
   Офицеръ, прежде нежели хотѣлъ отвѣчать ей, взглянулъ на Генріетту. Казалось, онъ хотѣлъ сказать ей: если вы будете тамъ, то вашъ покорный слуга готовъ ѣхать туда хоть на запяткахъ у вашей кареты. Генріетта смотрѣла на него, ожидая, что онъ отвѣтитъ на вопросъ маменьки.-- Какъ же-съ, непремѣнно!-- сказалъ гусаръ.
   "Графиня прекрасная женщина!" продолжала маменька.
   -- И тѣмъ болѣе для меня!-- возразилъ гусаръ.
   И маменька и Генріетта глядѣли на него, ожидая объясненія.
   -- Вообразите -- продолжалъ офицеръ -- хоть я и не антикварій, однако люблю читать кое-что о старинѣ нашей, а въ лицѣ ея я могу даже коротко познакомиться съ первой половиной прошедшаго столѣтія! Да-съ; право мнѣ жалки казались наши археологи, которые. прыгаютъ отъ радости, найдя какой нибудь листокъ исписанный, запачканный и сгнившій, а до сихъ поръ никто изъ нихъ не вздумалъ изучить живые памятники. Вотъ, напримѣръ, хоть лице Графини -- какое обширное поле для изслѣдованія!--
   И маменька и Генріетта захохотали.
   -- Д думала, -- сказала первая, -- что вы хотите сказать намъ что нибудь о своемъ родствѣ съ Графинею, а вы все смѣетесь надъ нами старухами!--
   Гусаръ поздно спохватился въ ошибкѣ своей. Невольно легкая улыбка показалась на лицѣ его, и онъ поспѣшилъ закусить предательскую губу свою. Но Генріетта избавила его отъ трудной оговорки, въ которой онъ вѣроятно наговорилъ бы еще болѣе.
   -- Что же ваша микроскопическая наблюдательность открыла въ этомъ живомъ памятникѣ?-- спросила она.
   "Много замѣчательнаго!" отвѣчалъ гусаръ. "Современенъ я буду имѣть честь представить вамъ полную лѣтопись!"
   -- Съ вами опасно знакомиться!-- сказала Генріетта.-- Если вы имѣете привычку о каждомъ человѣкѣ составлять лѣтопись, то вѣрно и мнѣ не избѣжать этого!--
   "Божественное не подлежитъ суду человѣческому!" возразилъ гусаръ.
   Генріетта почла долгомъ своимъ наградишь гусара улыбкою, и разговоръ ихъ прекратился.
   -- Кстати!-- сказалъ папинька, обращаясь къ офицеру,-- пятнадцать впередъ вамъ, и сей часъ посажу желтый въ блузу!-- И, говоря это, онъ потащилъ за собою гусара, который говорилъ про себя: "если я давича называлъ Генріетту Гуріей, то не ужели изъ Магометова рая одинъ только шагъ до билліарда?"
   

V.
ХОТИТЕ ЛИ Я РАЗВЕСЕЛЮ ВАСЪ?

   Между тѣмъ нашему Евгенію съ самой первой главы ни разу не удалось видѣть Генріетту. Принадлежа къ тѣмъ людямъ, которые нигдѣ не любятъ терять, онъ начиналъ скучать одною половиной сердца, ибо, какъ онъ говорилъ, другая половина подъ покровительствомъ Маріи, была совершенно щастлива. Въ первомъ случаѣ даже веселый, беззаботный характеръ Элизы не развеселялъ его. Но однажды она вбѣжала къ нему съ радостнымъ личикомъ и съ вопросомъ:
   -- Хотите ли я развеселю васъ?.--
   Евгеній разумѣется отвѣчалъ очень утвердительно и приложился къ ея наливнымъ губкамъ.
   -- Смотрите же -- говорила она улыбаясь, -- не улетите на седьмое небо съ радости: завтра день рожденія Генріетты!--
   "Какая же мнѣ радость, Элиза?" спросилъ Евгеній притворно.
   -- Разумѣется, вы завтра увидите ее: вѣдь вы, мущины, только и живете этимъ. О, здѣсь много прибавилось градусовъ!-- сказала она, приложивши руку къ груди его.
   "Тепла или холода?" спросилъ улыбаясь Евгеній.
   -- Холода, смертельнаго холода! отвѣчала она, захохотавши.-- Вы и теперь вѣрно съ морозу покраснѣли?--
   "Ты имѣешь чудесные глаза, Элиза, видѣть то, чего не бывало!"--
   -- Вы хотѣли сказать, что я не имѣла права видѣть то, что есть -- это у васъ значитъ одно и то же, но я думала, что не всякая правда глава колетъ!--
   "Не правда, Элиза, надобно сказать: глаза сердце колютъ."
   -- Стало быть ошибаются, говоря, что до сердца нельзя дотронуться и волоскомъ?--
   "Это только до женскаго, Элиза!"
   -- Но, братецъ, такъ говорятъ только нещастные влюбленные!--
   "Но, Элиза, разница щастія отъ нещастія только въ двухъ буквахъ."
   -- Однако, обратимтесь къ завтрему. Вы, я думаю, не откажетесь. Генріетта велѣла просить васъ своимъ именемъ -- и я должна увѣдомишь ее, будете ли вы или нѣтъ? --
   "Почему жь я знаю, Элиза? Можетъ быть я нынче умру!"
   -- Со скуки, дожидаясь завтрашняго дня?--
   "Съ радости, если тебѣ угодно."
   -- О, мнѣ совсѣмъ неугодно!... Однако отъ радости не умираютъ.--
   "И такъ если не умру, то поѣду."
   -- О, вы увидите, братецъ, что ваше холодное солнце завтра нарядится въ зеленое платье!--
   "Почему жъ въ зеленое, а не бѣлое? Это было бы приличнѣе дню ея рожденія.--
   -- За то первое приличнѣе вашему сердцу.--
   Евгеній пристально посмотрѣлъ въ глаза Элизы и съ улыбкой сказалъ ей: "руку на сердце, Элиза, и скажи мнѣ: шевелилось ли оно когда нибудь у тебя?"
   -- Да, намедни, братецъ, оно очень сильно билось, когда я упала въ обморокъ.
   "Чего жъ ты испугалась? Вѣрно мышь увидѣла?"
   -- Ваша правда, братецъ, она такъ на меня уставилась, словно съѣсть хотѣла!
   -- И хорошо что ты упала, Элиза, а то бы она въ самомъ дѣлѣ съѣла тебя!--
   -- Да, вамъ смѣшно, Евгеній, а я ихъ до смерти боюсь!--
   "Ты настоящее дитя, Элиза!" сказалъ Евгеній, цѣлуя ее.
   -- Спасибо, братецъ! Я въ долгу у васъ не останусь! Хоть подумайте, что это не я, а Генріетта.--
   "Родной лучше чужаго" сказалъ улыбаясь Евгеній.
   -- Неправда, неправда! Возмите ваше слово назадъ -- я знаю лучше васъ.--
   И она убѣжала.
   

VI.
ДЕНЬ РОЖДЕНІЯ.

   На другой день, когда Евгеній былъ раздосадованъ на медленность времени, и угрюмый сидѣлъ, опершись на руку, онъ вдругъ почувствовалъ, что чьи-то маленькія, нѣжныя ручки зажали глаза ему, и чьи-то слова, еще нѣжнѣе ручекъ, говорили ему: -- отгадайте, а то я не отпущу васъ!--
   "Старушка" отвѣчалъ Евгеній: "у которой сердце только привязано къ маленькой бѣлкѣ. Два поцѣлуя за то, что отгадалъ я."
   -- О, братецъ -- говорила она, -- я смотрѣла на васъ въ дверь, и видѣла какъ вы хмурились, -- неправда ли, часовая стрѣлка ужасно разсердила васъ?--
   Съ этими словами она посмотрѣла на столовые часы и съ улыбкой продолжала: -- право, я думала, братецъ, что эта часовая стрѣлка, испугавшись вашего сердитаго вида, перескочила часа черезъ два впередъ, однако я ошиблась.--
   "А если я думаю о комъ нибудь другомъ, а не о Генріеттѣ?" спросилъ Евгеній.
   Элиза пристально посмотрѣла на него, желая увѣришься, точно ли правду-говоритъ онъ; на минуту сдѣлала серьёзный видъ и вдругъ захохотавши, сказала: -- а я было и въ самомъ дѣлѣ повѣрила вамъ!--
   "По крайней мѣрѣ я самъ себѣ буду вѣрить, если ты не хочешь," отвѣчалъ Евгеній.
   -- Ну, хорошо, хорошо, братецъ! Вы о комъ-то другомъ думали, а къ ней собрались!-- Или можетъ быть вы не поѣдете?-- прибавила она лукаво улыбаясь.
   Евгеній обхватилъ станъ Элизы одной рукой и за ея насмѣшку отплатилъ ей десяткомъ горячихъ поцѣлуевъ.
   -- Вы очень милостивы -- сказала Элиза, щелкая своими пальчиками по щекѣ^ Евгенія.-- О, если бы въ эту минуту я превратилась въ Генріетту -- вы бы совершенно растаяли! Но -- прибавила она -- папа давно уже дожидается и вы, хоть не хотите, а все должны ѣхать съ нами.--
   Евгеній послѣдовалъ за Элизой.
   Черезъ минуту они поѣхали.
   -- Наша карета всю дорогу право походила на Пиѳагорову Школу Молчанія -- сказала Элиза, когда они подъѣзжали уже къ дому.-- Но посмотрите, братецъ: ваше холодное солнце на балконѣ!--
   Папа Элизы важно улыбнулся, не понимая о чемъ говоришь она.
   Въ самомъ дѣлѣ Евгеній увидѣлъ Генріетту на балконѣ. Но въ ту самую минуту, когда его самолюбіе хотѣло заставишь его подумать, что она дожи--дается, можетъ быть, его, лице Евгенія приняло самое непріятное выраженіе. Дверь балкона растворилась и возлѣ Генріетты очутился какой-то офицеръ въ гусарскомъ мундирѣ. Видно было, что она разговаривала съ нимъ очень весело"
   Это выраженіе лица Евгенія случилось не отъ того, что онъ страдалъ антипатіей къ мундиру, нѣтъ: подобное дѣйствіе произвела бы на него всякая особа, разумѣется изъ мущинъ, приближавшаяся къ Генріеттѣ, если только эта особа не имѣла щастія считать себѣ около пятидесяти лѣтъ.
   Они подъѣхали къ крыльцу.
   Гостей было еще мало; но кареты и коляски такъ быстро подъѣзжали, что черезъ полчаса зала была уже, какъ говорятъ, полная чаша!
   Элиза порхнула въ уборную; папа и мама ея помѣстились возлѣ какихъ-то дюжихъ господъ; Евгеній сѣлъ въ углу.
   Между тѣмъ офицеръ почти ни на минуту не отходилъ отъ Генріетты. Евгеній слѣдилъ всѣ ея малѣйшія движенія и втайнѣ бѣсился.
   Французская кадриль началась и кончилась. Евгеній просидѣлъ на своемъ мѣстѣ, Генріетта танцовала съ офицеромъ.
   Когда перестали танцовать, Евгеній потерялъ изъ виду Генріетту, и, между тѣмъ, какъ онъ сталъ осматривать весь залъ, думая гдѣ нибудь встрѣтить ее, онъ вдругъ услышалъ позади себя легкій шорохъ. Чей-то голосъ насмѣшливо сказалъ: -- вотъ гдѣ философъ выбралъ треножникъ свой!--
   Евгеній обернулся. Позади его стояла Генріетта.
   "Вы не хотите танцовать?" спросила она его съ упрекомъ, садясь возлѣ него. "По крайней мѣрѣ скажите мнѣ, чѣмъ вы занимаетесь здѣсь?"
   -- Глядѣлъ и завидовалъ -- сказалъ Евгеній тономъ, въ которомъ все еще отзывалось что-то непріязненное.
   "Кто завидуетъ, тотъ скучаетъ, Евгеній!" возразила Генріетта. "Не ужели вы пріѣхали сюда только за этимъ? Неужели въ моемъ владѣніи царствуетъ скука?"
   -- Я могу вамъ возразить только тѣмъ, что здѣсь царствуете вы.--
   "Благодарю за комплиментъ; но, кажется, онъ сказанъ не отъ чистаго сердца: можетъ быть болѣе отъ привычки."
   -- Ваша правда, Генріетта!-- сказалъ Евгеній, -- я такъ привыкъ къ этому, что никто уже не хочетъ споришь со мною, и всѣ называютъ васъ царицею!--
   Въ эту минуту Элиза подошла къ Генріеттѣ.
   -- А!-- сказала Генріетта, съ улыбкой смотря въ глаза ея -- я не спросила тебя давича, Элиза, здорова ли бѣлка твоя?--
   "Приказала кланяться!" шутя отвѣчала Элиза.
   -- Хорошо, насмѣшница!-- возразила Генріетта -- но такъ какъ ты принесла поклонъ этотъ, то поклонись и отъ меня ей, только какъ можно пониже!--
   "Непремѣнно засвидѣтельствую твое почтеніе" отвѣчала Элиза, поправляя рукавъ платья у Генріетты и садясь возлѣ нее.
   Когда онѣ разговаривали такимъ образомъ, Евгеній случайно взглянулъ На гусара, котораго видѣлъ на балконѣ, и который теперь не спускалъ глазъ ни съ него, ни съ Генріетты. Это польсти; по самолюбію Евгенія и онъ опять устремилъ глаза свои на Генріетту. Въ это время, можетъ быть, онъ только хотѣлъ этимъ взбѣсить офицера.
   Въ самомъ дѣлѣ гусаръ сію же минуту подошелъ къ Генріеттѣ и учтиво просилъ ее на вальсъ, потому что уже опять начинали танцовать.
   -- Я ангажирована -- отвѣчала Генріетта и подала руку Евгенію.
   Вѣрно ни одинъ изъ Римскихъ полководцевъ не былъ обрадованъ столько, получа тріумфъ послѣ побѣды надъ непріятелемъ, какъ Евгеній, услыша отказъ Генріетты стянутому герою, какъ онъ называлъ гусара. Онъ теперь совершенно помирился съ Генріеттой и готовъ былъ опять называть ее отъ чистаго сердца своимъ божествомъ и солнцемъ.
   Офицеръ просилъ Элизу. Она согласилась.
   -- Вы легче Пери -- сказалъ онъ ей, чувствуя что надобно сказать ей что нибудь.-- И клянусь вамъ -- прибавилъ онъ -- нашъ бѣдный міръ въ первый и вѣроятно въ послѣдній разъ видитъ въ гостяхъ у себя небесную гостью!--
   "Въ вашихъ словахъ столько неправды" отвѣчала Элиза: "что я не знаю даже, что и отвѣчать вамъ."
   -- Вамъ нельзя и отвѣчать -- возразилъ гусаръ -- ибо справедливость не требуетъ возраженія!--
   Говоря это, онъ чувствовалъ, что его посѣтила минута вдохновенія, которую такъ рѣдко случалось ему испытывать.
   Элиза не отвѣчала ни слова. Въ эту минуту была ея очередь шанцовашь.
   Между тѣмъ торжествующій Евгеній, обхвативъ рукой своей прекрасный станъ Генріетты, мчался съ нею въ бѣшеномъ вальсѣ. Она была такъ легка, что, какъ говорятъ, онъ не слыхалъ земли подъ собою.
   Въ самомъ дѣлѣ, при блескѣ свѣчей танцующіе казались какими-то волшебными призраками, кружившимися въ воздухѣ. Прибавьте къ этому фантастическое смѣшеніе чепцовъ и.перьевъ, леншъ и шалей, военныхъ мундировъ и смиренныхъ фраковъ; нѣсколько группъ въ разныхъ положеніяхъ: старыхъ, брюзгливыхъ лицъ и молодыхъ, свѣжихъ, очаровательныхъ личекъ -- и скажите по совѣсти: не такъ ли было при Вавилонскомъ столпотвореніи?
   Вальсъ кончился и гусаръ, посадивъ Элизу, пролепеталъ ей какую-то очень несвязную благодарность. Это вѣроятно случилось отъ того, что минута вдохновенія уже прошла и онъ опять находился въ пустынѣ чахлой прозы, которая, кстати сказать, звучала въ устахъ его такъ же нестройно, какъ и его шпоры.
   Отошедъ отъ Элизы, Офицеръ сѣлъ возлѣ Генріетты. Евгеній, стоявшій возлѣ нее, въ ту же минуту откочевалъ въ дальніе улусы -- туда, гдѣ шампанское очень краснорѣчиво разсказывало въ глазахъ собесѣдниковъ самую многосложную повѣешь о своемъ могуществѣ.
   Евгеній выпилъ одинъ стаканъ и опять возвратился въ залу.
   Гусаръ разговаривалъ съ Генріеттой.
   -- Да-съ -- сказалъ онъ, продолжая начатой разговоръ, и обращаясь къ Ген. ріештѣ -- между воинами и дѣвицами есть большое сходство и маленькая разница!--
   "Какое же сходство и какая разница?" спросила Генріетта.
   -- Мы, то есть воины -- отвѣчалъ Офицеръ -- воюемъ непріятелей, а вы воюете сердца соотечественниковъ --
   "Но знаете ли, сказала, Генріетта: "иной женщинѣ гораздо труднѣе покорить одно сердце, нежели одному воину цѣлый отрядъ непріятелей!"
   -- Да-съ, -- отвѣчалъ гусаръ, -- только не вамъ. Ибо отъ одного взора вашего цѣлый полкъ мущинъ готовъ положить къ стопамъ вашимъ сердца свои!--
   Разговоръ прекратился.
   Тогда было уже поздно, или лучше сказать рано -- именно было утро, -- гости начали разъѣзжаться. Помирившійся Евгеній былъ опять раздосадованъ, видя что гусаръ рѣшительно не хотѣлъ отойти отъ Генріетты. Прощаясь съ нею, онъ грозно посмотрѣлъ на офицера. Гусаръ отплатилъ ему улыбкой презрѣнія.
   

VII.
ПИСЬМО МАРІИ.

   О, еслибъ ты видѣла его, милая Каролина! Еслибъ ты видѣла его, ты не стала бы упрекать меня въ дѣтской довѣрчивости! Я не могу проникнуть въ сердце его, -- но неужели его видъ можетъ обмануть меня? Нѣтъ! онъ любитъ меня -- я вѣрю ему -- я умру, если онъ не будетъ любить меня! И отъ чегожь ты хочешь заставить меня не вѣришь ему?... Когда я подурнѣю, я буду только плакать объ немъ и смотрѣть на него... а теперь... я хочу, чтобъ и онъ смотрѣлъ на меня! Я даже сердилась на тебя, милая Каролина, когда читала письмо твое! Мнѣ такъ странны показались мысли твои, что я никакъ не думала, чтобъ твои прекрасные глаза могли видѣть во всѣхъ людяхъ -- только одинъ обманъ! Сперва я хотѣла-было разувѣрить тебя въ этомъ, пославши его письма къ тебѣ... но этого я не могу сдѣлать я ихъ безпрестанно читаю.
   Ты не можешь представишь себѣ, какъ я была щастлива три дня назадъ тому. Я его видѣла опять во снѣ, и онъ былъ такъ привлекателенъ, что я никакъ не могла свести съ него глазъ моихъ. Проснувшись, я почувствовала, что я не въ силахъ забыть его! Да я и нещастна была бы, если бы забыла его! Я не могу сказать тебѣ, сколько люблю его! Я все могу перенести, только кромѣ нелюбви его! Я даже не знаю, чтобы было со мною, если бы онъ не писалъ ко мнѣ. Я вѣрю любви его отъ того, что онъ такъ мнѣ описалъ ее, какъ чувствовала я сама ее. А кто не чувствуетъ тотъ не можетъ говорить о ней.... Намедни я нарочно спряталась отъ него, когда онъ проходилъ мимо окна, гдѣ всегда сижу. Я его могла видѣть, а онъ меня нѣтъ.... Онъ поблѣднѣлъ, когда увидѣлъ, что занавѣсъ окна моего задернутъ.-- О, какъ я укоряла себя въ этомъ, когда подумала, что если бы онъ то же сдѣлалъ со мною...
   Вчера онъ прислалъ ко мнѣ еще письмо. Онъ проситъ свиданія. О, для чего я не могу отказать ему!... не возражай, милая Каролина... онъ такъ проситъ... не ужели я обману его?... надѣну маску, чтобъ разувѣрить его, что я люблю его?... Онъ отдаетъ мнѣ сердце свое... а я буду смѣяться надъ нимъ!... Нѣтъ, если онъ щастливъ мною, я гораздо щастливѣе...
   Мнѣ кажется, что мое сердце живетъ нераздѣльно съ его сердцемъ.. еслибъ это была неправда -- отъ чего же я не могу думать ни объ комъ другомъ, кромѣ него?... И когда я взглядываю въ свое сердце -- не все ли равно, что я читаю въ его сердцѣ?...
   О, не возражай мнѣ, милая Каролина, если я ошибаюсь... повѣрь мнѣ: я буду щастлива только тогда, когда меня будетъ любить Евгеній... безъ него... но нѣтъ, ты не увѣришь меня, что онъ не любишь меня!
   

КНИГА ТРЕТЬЯ.

I.
КАПРИЗЪ ЧЕТВЕРОНОГАГО.

   Домашняя жизнь Элизы была такъ же весела и невинна, какъ и ея характеръ. Эта малютка занималась только своими цвѣтами и своей бѣлкой. Въ легкомъ платьѣ, съ розовыми щечками эта. маленькая Сильфида бѣгала по саду иногда съ хохотомъ, иногда съ серьёзнымъ видомъ, который дѣлалъ ее еще прекраснѣе. Впрочемъ этѣ минуты бывали очень рѣдки. Евгеній говорилъ, что вмѣсто сердца у ней -- улыбка! Эта мысль слишкомъ нова, то есть натянута.-- Но почему же несправедлива?-- Я знавалъ людей, у которыхъ вмѣсто сердца былъ кусокъ золота.
   Но Элиза не всегда занималась своими цвѣтами и своей бѣлкой. Маленькая лошадка, дамское сѣдло, военная фуражка съ длиннымъ парусомъ, который называютъ вуалемъ, дѣлали иногда изъ цвѣточной Элизы -- Элизу амазонку.
   Это занятіе она любила болѣе всего.
   Однажды, въ прекрасный день, вспорхнувши на свою амишку (такъ она называла свою лошадь), Элиза кивнула головкой Евгенію и, трепля маленькой ручкой своей шелковую гриву лошади, сказала ей: бѣги, амишка, только потише!
   И папинька, и маменька, и Евгеній смотрѣли на Элизу съ балкона до тѣхъ поръ, пока она не скрылась за угломъ переулка.
   Въ концѣ самаго переулка амишка вдругъ остановилась. Шея ея вытянулась, выпрямленныя уши отшатнулись назадъ.
   Ты шалишь, амишка! сказала Элиза, кладя на ея гриву руку свою.
   Лошадь въ первый разъ не послушалась словъ ея: она фыркула и бросилась впередъ.
   Въ одну минуту живая, веселая, безпечная Элиза превратилась въ безчувственную. Изъ трепещущихъ рукъ ея повода готовы были выпасть -- она не имѣла уже силы держать ихъ.
   Съ ужасомъ она взглянула на мостовую, хотѣла соскочить, и осталась неподвижною.
   Лошадь неслась.
   Крикъ отчаянія вырвался изъ помертвѣлыхъ устъ Элизы.
   Не помня самое-себя, она обхватила дрожащими руками своими шею лошади, и припала грудью своей къ головѣ ея.
   Она болѣе ничего уже не видала, ничего не чувствовала.
   Народъ загородилъ дорогу лошади. Въ бѣшенствѣ она кинулась въ переулокъ.
   Еще минута -- и она сброситъ бѣдную, отчаянную дѣвушку.
   Вдругъ въ то самое время, когда руки Элизы скользили уже по шеѣ лошади, и она готова была упасть, она почувствовала, что ее кто-то схватилъ за охолодѣвшую руку. И лошадь остановилась.
   Она подняла помертвѣлую голову: передъ ней стоялъ какой-то человѣкъ и тихо говорилъ ей: -- ради Бога сойдите скорѣй съ лошади; теперь нѣтъ опасности... обопритесь на меня... ради Бога тише!--
   Это былъ Бетинъ.
   Элиза, казалось, едва могла понять слова его; на она сошла съ лошади. Въ это время она не чувствовала ни своей опасности, ни своего спасенія. Всѣмъ тѣломъ, какъ трупъ, она оперлась на руку Бетина, который едва могъ держать ее, чтобъ она не упала.
   Элиза была спасена, но навсегда отказалась ѣздить на лошадяхъ -- только въ одной каретѣ.
   

II.
ПОЦѢЛУЙ ВЪ САДУ.

   День, назначенный Маріею для свиданія съ Евгеніемъ, наступилъ.
   Безпокойство сильно волновало сердце этой бѣдной дѣвушки, въ которое такъ глубоко заронился образъ Евгенія. Казалось, она въ одно время испытывала, что она была и щастлива и нещастна. Смертная блѣдность покрывала лице ея при каждомъ боѣ часовъ, -- и она то хотѣла, чтобы они шли скорѣе, то, чтобы совершенно остановились. По обыкновенію она сѣла вышивать по канвѣ, но ея иголка оставалась въ этотъ день свободною отъ безпрестаннаго прыганья и вверхъ и внизъ, -- дѣвушка, казалось, хотѣла только разсматривать рисунокъ, на которомъ ея воображеніе такъ вѣрно нарисовало образъ Евгенія.
   -- О -- сказала она наконецъ, закрывши прекрасные глаза свои дрожащими руками -- для чего я велѣла ему придти нынче? Что онъ долженъ подумать обо мнѣ?... Нѣтъ, я не пойду къ нему!--
   Минуту она оставалась безмолвною.
   Наконецъ чувство любви преодолѣло чувство опасенія.-- О, нѣтъ, -- сказала она, -- если я не пойду къ нему, то онъ скажетъ; что я не люблю его! Онъ оставитъ меня!... О, я могу еще быть щастливой, когда онъ поклянется, что будетъ всегда любить меня, что онъ никого не любилъ прежде меня.--
   Юная дѣвушка говорила это такимъ сладостнымъ голосомъ, что можно было подумать, что это была цвѣточная гармонія.
   Чувства Евгенія были въ такомъ же волненіи. Въ этотъ-то день время было самымъ мучительнымъ его непріятелемъ. Онъ ходилъ большими шагами по комнатѣ и разсуждалъ, что должно говорить съ Маріей.-- Но это не въ первый разъ!-- сказалъ онъ наконецъ.-- Малютка любитъ меня! Она такъ довѣрчива!-- Пренесносное время! Идетъ какъ будто у него на ногахъ пудовыя гири! Но эта дѣвушка настоящій ангелъ!... Прощай время, наконецъ я побѣдилъ тебя!--
   Въ самомъ дѣлѣ было довольно уже темно. Звѣзды начали показываться на небѣ. Евгеній отправился.
   Тайной калиткой, о которой говорила ему Марія, онъ вошелъ въ садъ, и сталъ дожидаться ее въ назначенной бесѣдкѣ.
   Невыразимое чувство, котораго онъ никакъ не могъ побѣдить, наполнило его душу. Онъ безпрестанно смотрѣлъ въ ту сторону, откуда должна была придти Марія. Шорохъ листьевъ его обманывалъ; и когда тѣнь мелькала вдали -- дрожь пробѣгала по всѣмъ членамъ его.
   Наконецъ онъ увидѣлъ, что голубое платье мелькнуло вдали. Дѣвушка шла трепещущими шагами. Иногда она останавливалась, и потомъ, дѣлая сверхъестественное усиліе, быстро переступала.
   Когда она увидѣла, что Евгеній былъ уже въ бесѣдкѣ, смертная блѣдность смѣнилась яркимъ румянцемъ.
   Грудь ея сильно волновалась, и когда она вошла въ бесѣдку, то упала на скамью, произнеся тихимъ голосомъ: -- о Евгеній!-- и закрыла руками глаза свои.
   Она была такъ прекрасна въ это время, что Евгеній не вѣрилъ собственнымъ глазамъ своимъ.
   Онъ упалъ на колѣни и тихимъ голосомъ говорилъ ей: -- одинъ взглядъ,
   Марія, ангелъ мой! если ты любишь меня!-- и онъ покрывалъ руки ея пламенными поцѣлуями.
   Дѣвушка, казалось, очувствовалась. Сквозь слезы она взглянула на Евгенія и дрожащею рукою схватила его руку; она хотѣла поднять его.
   Евгеній все еще оставался на колѣняхъ.
   Тогда юная дѣвушка наклонила къ нему прелестную голову свою и ея локонъ вился по лицу его.
   Въ эту минуту она казалась какимъ-то ангеломъ. Евгеній не осмѣлился поцѣловать ее: онъ былъ очарованъ; но это очарованіе смѣшивалось съ чувствомъ удивленія.
   Она положила обѣ руки на плечо его. Нѣсколько минутъ безмолвно смотрѣла на него съ выраженіемъ неизъяснимой нѣжности.-- Встаньте, Евгеній!-- наконецъ сказала она, и отняла прекрасныя. руки свои.
   "О, нѣтъ," сказалъ Евгеній: "прежде скажите, что вы меня любите!"
   Голосъ его сдѣлался умоляющимъ.
   -- И ты спрашиваешь?-- сказала дѣвушка, смотря на него съ нѣжностію и вмѣстѣ съ упрекомъ.
   Дѣвушка въ это время была такъ прелестна, что Евгеній, можетъ быть, не игралъ роль любовника, но говорилъ отъ чистаго сердца.
   -- О, какъ вы прекрасны!-- сказалъ Евгеній, поднося руку ея къ губамъ своимъ.-- Скажите мнѣ: ангелъ вы или человѣкъ?--
   На глазахъ дѣвушки все еще видѣлись слезы, но онѣ уже исчезали. Это была небесная роса, и цвѣтокъ вбиралъ въ себя ее.
   Слова Евгенія навели ангельскую улыбку на уста дѣвушки. Въ этой улыбкѣ соединилось все небесное! И она ни на минуту не сводила съ Евгенія большихъ черныхъ глазъ своихъ. На лицѣ ея видно было внутреннее спокойствіе. Она вся предалась своему щастію.
   -- О, Евгеній -- сказала Марія, опять положа правую руку свою на плечо его: -- поклянись мнѣ, что ты любишь въ первый разъ, что ты не всякой дѣвушкѣ клянешься въ любви своей?--
   Голосъ дѣвушки трепеталъ.
   "Клянусь, Марія!" сказалъ Евгеній: "клянусь вамъ моимъ сердцемъ, твоимъ--сердцемъ, клянусь самой тобой, милый мой ангелъ!"..
   Когда Евгеній говорилъ это, лице дѣвушки опять казалось только одной торжествующей улыбкой.
   Съ простодушіемъ дитяти потомъ она наклонила свою прелестную голову къ плечу Евгенія и, смотря въ глаза ему, спросила его невыразимо-сладостнымъ голосомъ, въ которомъ она, кажется, собрала всю нѣжность души своей: -- и ты любишь меня, Евгеній, всѣмъ сердцемъ любишь меня?--
   Дѣвушка, кажется, забыла, что она уже спрашивала его объ этомъ.
   -- О, Евгеній, -- продолжала она -- я бы цѣлый вѣкъ хотѣла сидѣть возлѣ тебя и спрашивать только объ этомъ!--
   Эта сердечная откровенность такъ была привлекательна въ устахъ ея для Евгенія, что онъ въ это время могъ бы служить изображеніемъ бога восторга.
   И въ этой-то очарованной атмосферѣ онъ самъ не чувствовалъ, какъ онъ напечатлѣлъ огненный поцѣлуй на щекѣ дѣвушки.
   Этотъ поцѣлуй казалось вывелъ ее изъ упоительнаго сна, и она проснулась -- совершенной дитею.
   -- Если бы этотъ цвѣтокъ былъ человѣкомъ, -- спросила она Евгенія, отойдя отъ него и сорвавши цвѣтокъ, -- если бы этотъ цвѣтокъ былъ человѣкомъ, чтобы ты сдѣлалъ съ нимъ?--
   "Я берегъ бы его на груди моей, какъ залогъ щастія!" отвѣчалъ Евгеній.
   -- А если онъ увянешь?-- спросила она его.-- Не правда ли, ты бы тогда бросилъ его?--
   "О, нѣтъ, Марія! я бы вѣчно хранилъ его!"
   Дѣвушка пристально посмотрѣла на него и потомъ сказала обыкновеннымъ своимъ сладкимъ голосомъ: -- такъ возьми же его Евгеній, на память обо мнѣ.--
   Евгеній поцѣловалъ цвѣтокъ и спряталъ его.
   -- О, какъ ты добръ, Евгеній, -- продолжала дѣвушка, улыбаясь -- не правда ли, ты будешь любишь меня?--
   Евгеній не могъ противишься этому голосу: онъ обвилъ правою рукою своею нѣжную шею дѣвушки и прижалъ губы свои къ роскошнымъ, упоительнымъ устамъ ея.
   -- О нѣтъ, нѣтъ, Евгеній!-- говорила дѣвушка, стараясь отвесть рукой своей отъ себя поцѣлуи его,-- я до тѣхъ поръ не позволю вамъ цѣловать меня, пока ты не скажешь, что ты любить меня!--
   "А если я не люблю тебя?" спросилъ Евгеній.
   Бѣдная дѣвушка задрожала всѣми своими членами; холодный потъ выступилъ на лицѣ ея, покрывшемся вдругъ гробовою блѣдностію; въ устахъ ея сливались непонятныя слова, и крупныя слезы покатились по лицу ея.
   -- Ты не любишь меня?-- сказала она наконецъ голосомъ, который заставилъ содрогнуться Евгенія, увидѣвшаго, что онъ могъ убить этимъ бѣдную дѣвушку.
   Онъ упалъ на колѣни, и, прижимая руки ея къ груди своей, говорилъ ей: "ангелъ мой... ангелъ мой... не ужели ты не видишь, что это была шутка?... Клянусь тебѣ, ангелъ мой, это была шутка... я люблю тебя, болѣе всего на свѣтѣ люблю тебя!"
   Эти слова, казалось, оживили бѣдную дѣвушку. Сквозь слезы смотря на Евгенія, она, какъ бы собравшись съ силами, произнесла: -- ты говоришь, что это была шутка, Евгеній?... о, для чегожь ты шутишь такъ!... ты не знаешь меня...ты убьешь меня этимъ!--
   Евгеній смотрѣлъ на нее умоляющими глазами, произнося тихо: "прости же меня, ангелъ мой! это была только шутка... клянусь тебѣ!
   Это успокоило дѣвушку и она опять улыбалась.
   -- О, Евгеній!-- сказала она -- я сама не знала сколько я люблю тебя; но ты уже не будешь шутить такъ? неправдали? ты не будешь меня обманывать?... если ты и не любишь меня -- не говори мнѣ этого... ты долженъ надъ мною сжалишься -- ты убьешь меня этимъ!--
   Евгеній стоялъ передъ ней на колѣняхъ до тѣхъ поръ, какъ она наконецъ сказала ему: -- я уже простила тебя, Евгеній... я не сержусь на тебя!... посмотри на меня -- видишь, я смѣюсь... а то бы я плакала!--
   -- Ты мой, Евгеній!-- продолжала она, -- не правда ли, ты никого болѣе нелюбишь?... ты мой только, Евгеній?--
   Слова дѣвушки дышали прежнею нѣжностію. Она забыла уже легковѣрную шутку Евгенія, и онъ опять схватилъ обѣ руки ея и прижималъ ихъ къ губамъ своимъ.
   Въ это самое время вдали между деревьевъ мелькнуло что-то бѣлое.
   -- Это за мной, Евгеній... вѣрно маменька спрашиваетъ!-- сказала дѣвушка, вставши чтобы уйти; но какъ бы невольно она остановилась, чтобы еще разъ взглянуть на него.-- Прощай же, Евгеній!--
   Дѣвушка подошла къ нему, и обвивши его обѣими руками, такъ страстно поцѣловала его, что по всѣмъ жиламъ Евгенія этотъ поцѣлуи пробѣжалъ огненною струею!
   И она быстро пошла къ мелькавшей тѣни.
   Евгеній исчезъ въ тайную калитку.
   

III.
РАДОСТЬ!

   Три дни прошли послѣ свиданія Маріи съ Евгеніемъ, и она все еще мечтала о его поцѣлуѣ, какъ будто въ немъ сосредоточились всѣ чувства ея. Этотъ поцѣлуи былъ обольстительнымъ талисманомъ, отъ котораго ни, на минуту не могли оторваться мысли дѣвушки. Даже во снѣ онъ такъ представлялся ей живо и очаровательно, что ея сонъ ничѣмъ не отличался отъ бдѣнія, или лучше сказать, она во все это время находилась въ состояніи какого-то упоительнаго сна.
   Не обращая вниманія ни на что, ее окружавшее, безмолвная, она устремляла прекрасные глаза свои на одну точку въ воздухѣ, -- и эта точка олицетворялась для ней въ поцѣлуй Евгенія.
   Между тѣмъ и Евгеній, -- не менѣе очарованный ея дѣвственнымъ поцѣлуемъ, только съ меньшею мечтательностію, -- по нѣскольку разъ въ день проходилъ мимо ея окна. Увидя его, дѣвушка, казалось, хотѣла вылетѣть къ нему. Такъ много выражали глаза ея!
   По нѣскольку разъ она перечитывала письма его, и каждый разъ она, казалось ей, открывала въ нихъ глубокую страсть его. Каждая буква его принимала на себя фантастическій образъ, и наконецъ изъ сихъ образовъ составлялось что-то гармонически-сладостное, какъ будто поцѣлуй Евгенія.
   Однажды вечеромъ, -- это случилось на четвертый день, -- когда дѣвушка находилась въ этомъ поэтическомъ видѣніи, старая дама, съ которою читатель познакомился въ началѣ романа, торжественнымъ тономъ начала говорить ей о чемъ-то, чего дѣвушка, казалось, не могла вдругъ постигнуть. Только въ эту минуту ей показалось, что образъ Евгенія вдругъ вырвался изъ сердца ея.
   Невозможно изобразишь состоянія дѣвушки, когда-она смутно начала понимать слова своей матери, и когда наконецъ роковой смыслъ ихъ какъ молнія блеснулъ въ глазахъ ея: дѣвушка представляла одинъ только трупъ безъ жизни, безъ дыханія, съ лицемъ, покрытымъ гробовою блѣдностію и съ помертвѣлыми глазами, которые, казалось, были, прикованы къ ея матери.
   Дама продолжала тѣмъ холоднымъ тономъ, который дѣлаешь изъ людей говорящую машину:
   -- Да, да, Маша... я рада не менѣе твоего... Полковникъ... прекрасной наружности... страшный богачъ... кареты... деревни... связь со всѣми знатными... какое щастіе... я дала ему слово!--
   "Маменька!" вскрикнула бѣдная дѣвушка голосомъ, въ которомъ было что-то невыразимое. Казалось, она собрала всѣ силы свои, чтобы сказать это, И болѣе ничего не могла уже произнесши.
   Это былъ голосъ растерзанной души растерзывающія душу другаго.
   Дама подняла на нее глаза свои, и, какъ будто пораженная, смотрѣла на дочь свою и ничего не понимала.
   Минута ужаса миновалась. Дѣвушка встала съ своего стула и трепещущими шагами вышла изъ комнаты.
   Старшая дама, безмолвная, удивленная съ какимъ-то ужасомъ смотрѣла вслѣдъ за нею.
   

IV.
ПОЦѢЛУЙ ВЪ КАБИНЕТѢ.

   Были ли вы когда нибудь въ кабинетѣ прелестной дѣвушки? Случалось ли вамъ, по крайней мѣрѣ, хоть однимъ глазкомъ заглянуть въ это волшебное царство? Какъ онъ отличенъ отъ огромныхъ залъ, въ которыхъ вѣчно видѣнъ одинъ безпорядочный порядокъ; отъ душныхъ гостинныхъ, которые можно сравнить съ огромнымъ рокомъ скуки; отъ кабинета ученаго, гдѣ пыль, густыми слоями усѣвшись на толстыхъ фоліантахъ, при первомъ вашемъ приближеніи готова вмѣсто пудры осыпать васъ съ головы до ногъ?
   Кабинетъ и дѣвушка -- вошь что сотворено одно для другаго! Въ самомъ дѣлѣ, гдѣ можно яснѣе видѣть характеръ дѣвушки, какъ не въ кабинетѣ! Вы холодный человѣкъ, вы каменный человѣкъ, если ароматическій воздухъ этого кабинета не сдѣлаетъ поровъ въ вашемъ сердцѣ! О, посмотрите, сколько тайнъ заключено здѣсь! Вотъ они, розовыя записочки, страстныя, раздушеныя, отъ которыхъ и пахнетъ только духами, а не чувствами!-- Дѣвушка иногда читаетъ ихъ отъ скуки, на нѣкоторыя даже отвѣчаетъ, -- разумѣется, если онѣ писаны только перомъ, выдернутымъ изъ солтана!... Вотъ онъ и журналъ дѣвушки! Но сохрани Богъ васъ заглядывать въ него!
   Боже мой! какая прелестная дѣвушка. Какое прелестное зеркало! Зеркало здѣсь вѣчно передъ Дѣвушкой, дѣвушка вѣчно передъ зеркаломъ! Она все дѣлаетъ передъ нимъ: поправляетъ косынку, читаетъ записку, улыбается, дѣлаешь книксъ, облокачивается на руку, дѣлается печальною, мечтательною, смѣется, и въ заключеніе всего цѣлуетъ себя въ зеркало, говоря тихо: какъ хороша я!
   Наша Элиза дѣлала все тоже. Но въ этотъ день (если вы спросите: въ какой?-- выберите себѣ любой изъ 365 дней), она сидѣла, облокотясь на руку и пристально смотря на вышитую розу. Можно было подумать, что она мысленно сравниваетъ себя съ нею, ибо легкая, самодовольная улыбка покоилась въ это время на ея губкахъ. Но этому была совсѣмъ другая причина. Противъ Элизы сидѣлъ молодой человѣкъ въ такомъ положеніи, въ какомъ бы и всякій молодой человѣкъ находился на его мѣстѣ -- именно: онъ упивался созерцаніемъ прелестнаго личика Элизы; Въ это время рѣшительно не льзя было узнать, былъ ли то опытный партизанъ, касательно сердца дѣвушекъ, или бѣдный рекрутъ, въ первый разъ сошедшійся съ непріятельской пулей и готовый бросить свою лядунку съ порохомъ, по выраженію Марлинскаго, и, вздохнувши, показать тылъ ему. Какъ бы то ни было, только онъ все еще смотрѣлъ на Элизу, когда она спросила его: -- Не правда ли, Бетинъ, что эта роза вышита очень живо?--
   "О," возразилъ Бетинъ: ыъ саду эта роза была бы лучше всѣхъ, но здѣсь въ присутствіи живой розы она теряетъ красоту свою!"
   -- Ну такъ и есть!-- сказала Элиза, -- я знала, что вы попадете на старую дорогу. Что нибудь новинькое, Бетинъ, что нибудь новинькое!
   "О, клянусь вамъ," сказалъ Батинъ: "вы такъ прекрасны, что въ васъ трудно открыть новую красоту. Природа все уже истощила на васъ!"
   -- Маленькое спасибо вамъ, Бетинъ, за это, ибо вы знаете, что большое спасибо я говорю только тому, кто не обманываешь меня.--
   "Стало быть, Элиза" сказалъ Бетинъ: "чтобы заслужишь ваше большое спасибо, надобно поссоришься съ правдой?"
   -- Именно теперь-то вы и ссоритесь и съ правдой и съ сердцемъ своимъ!-- возразила Элиза.
   "Напротивъ," отвѣчалъ Бетинъ: "теперь я самый вѣрный жрецъ и правды и своего сердца!"
   -- А давно ли, Бетинъ, вы такъ беззаконно присвоили себѣ титулъ этотъ?
   "Я знаю, что вы никогда не позволяли мнѣ быть имъ; но сердце мое на этотъ разъ ослушалось своего повелителя!"
   -- И за ослушаніе получило названіе самозванца.--
   "О, клянусь вамъ," сказалъ Бетинъ: "вы единственная Элиза на всемъ свѣтѣ и по красотѣ и по холодности!"
   -- А вы единственный человѣкъ, -- возразила Элиза, -- и по притворству, и по клятвамъ!--
   "Божусь вамъ," сказалъ Бетинъ: "вы неумолимѣе бога Зевеса! Тотъ во гнѣвѣ бросалъ громы въ людей, а-вы съ улыбкою бросаете молнію въ сердце!"
   -- Моя молнія вѣрно также баснословна, какъ и богъ Зевесъ -- отвѣчала Элиза.
   "Да," возразилъ Бетинъ: "вы сами, Элиза, точно для многихъ баснословны, ибо никто не видя васъ, не вѣришь, чтобы вы обладали всѣмъ небеснымъ!"
   -- Уфъ!-- сказала Элиза -- какъ вашъ комплиментъ пахнетъ баснословіемъ!--
   Бетинъ съ улыбкой посмотрѣлъ на это простодушное дитя. и спросилъ ее: -- скажите мнѣ, Элиза, если только вопросъ мой не будетъ дерзокъ, -- есть-ли у васъ сердце хоть маленькое, крошечное сердце?--
   "Да зачѣмъ же мнѣ оно!" вскрикнула Элиза, вскочивши съ своего стула, и ставши предъ зеркаломъ.
   Она улыбалась, свивая и развивая свои локоны.
   Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи.
   -- Ну, Бетинъ -- сказала она,-- чѣмъ же мнѣ доказать вамъ, что у меня есть сердце?... Ахъ!-- вскрикнула она вдругъ, -- вошь чѣмъ: намедни, когда моя амишка было-убила меня, и когда вы спасли меня, я слышала какъ будто сквозь полусонъ, что стоявшіе вокругъ моей постели, говорили: -- у ней очень сильно бьется сердце!--
   "Но, Элиза, у меня, клянусь вамъ тогда оно гораздо сильнѣе билось!"
   -- Но я, Бетинъ, тогда не могла слышать этого. Вы знаете, что я лежала какъ мертвая!--
   "А теперь вы не хотите услышать отъ меня этого?"
   -- Хорошо, хорошо, -- возразила Элиза -- покажите мнѣ его -- и говоря это, она приложила руку къ груди его.
   Въ это время ея личико такъ было близко къ Евгенію, что оно ему показалось намагнетизированнымъ, и онъ никакъ не могъ сберечь себя, чтобы не прильнуть къ нему.
   Элиза отскочила отъ него, и лице ея покрылось яркой розовой краской.
   -- О, -- сказала она, -- я бы осердилась на васъ, Бетинъ, если бы мы сей часъ не говорили, что вы спасли меня. Теперь мой долгъ заставляетъ простить васъ.--
   "O, вы вѣрно простите меня," сказалъ Бетинъ умоляющимъ голосомъ и становясь передъ ней на одно колѣно: и вы вѣрно простите меня... по крайней мѣрѣ за то, что я люблю васъ, а вы ненавидите меня!"
   -- Встаньте, встаньте, Бетинъ, -- сказала Элиза, закрывая руками глаза свои: -- встаньте, я ничего не вижу теперь!--
   "Такъ вы не хотите простить меня?" спросилъ ее Бетинъ.
   -- Я не вижу, ничего не вижу!-- отвѣчала она.
   "O, вы ангелъ, вы божественная дѣвушка!" сказалъ Бетинъ.
   И разумѣется онъ умно сдѣлалъ, что поцѣловалъ ее еще, ибо когда онъ сказалъ ей "простите!" и подошелъ къ двери, Элиза отняла прекрасныя руки свои отъ глазъ своихъ, и съ улыбкой грозилась пальчикомъ вслѣдъ ему.
   

V.
БАЛЪ.

   Балъ Графини К... былъ истиннымъ баломъ: кареты и коляски въ два ряда тянулись передъ домомъ и растягивались во всю улицу. Дамы и кавалеры толпились во всѣхъ комнатахъ. Старики были важны, молодые веселы; старики пересуждали и играли въ карты, молодые улыбались и прыгали.
   Здѣсь былъ полный разгулъ и любви и ревности. Здѣсь не обошлось безъ объясненіи -- и любви и поединковъ. Здѣсь вся Москва, разумѣю Москву изящную, явилась разряженною, раздушенною причесанною, разчесанною, идеальною, свѣтлою, блондинкою, брюнеткою, ослѣпительною упоительною, мечтательницей, кокеткой!... Первая любовь, вторая любовь, третья любовь... сотая любовь -- все здѣсь было!
   Сочтите теперь, сдѣлайте милость сочтите: сколько проглотилъ этотъ балъ лентъ и кружевъ, атласу и шелку, сердецъ и газу?... Или нѣтъ, лучше не считайте: зачѣмъ сердить расчетливыхъ папенекъ!
   -- Эта зала самое сильное доказательство, что природа не терпишь пустоты! -- сказалъ Бетинъ Евгенію, продираясь въ залу.
   "Большая часть этихъ головъ да послужитъ тебѣ возраженіемъ!" отвѣчалъ Евгеній ему на ухо.
   Оба друга стали возлѣ колонны.
   -- Ради Бога!-- сказалъ Бетинъ -- я здѣсь, какъ въ царствѣ тѣней, никого не знаю, никого не узнаю! Помоги мнѣ языкомъ своимъ!--
   "Съ охотою."
   -- И вопервыхъ, -- кто эта дѣвица, которая изъ волосъ своихъ сдѣлала Вавилонскую башню?--
   "Тише!" сказалъ Евгеній. "Объ ней, какъ при столпотвореніи, всѣ языки и всѣ мысли перемѣшаны! Впрочемъ говорятъ, что это Княжна Б."
   -- "А ея подруга, которая такъ усѣлась на стулѣ, что какъ будто боится землятресенія?--
   "Эта дочь Совѣтника В. Кстати и о прозваніи -- ее всѣ называютъ распухшимъ цвѣткомъ."
   -- Благодаренъ. Но, ради Бога, этотъ молодой человѣкъ, который безпрестанно охорашивается, какъ будто боится, чтобъ его не сглазили?
   "А, это Поручикъ Г. Въ послѣднюю компанію онъ такъ испугался непріятельскаго ядра, что немедленно взялъ отставку!"
   -- Хорошо сдѣлалъ! танцовать на паркетѣ лучше, нежели подъ ядромъ непріятельскимъ! Но еще: кто этотъ старикъ, у котораго носъ красенъ, какъ у Индѣйскаго пѣтуха?--
   "Извѣстный Д."
   -- Онъ, кажется, имѣетъ способности?
   "Чертовскія способности -- играть въ карты!"!
   -- А вотъ этого, который теперь пробирается вонъ изъ залы, и такъ осторожно ступаетъ по паркету, какъ кошка по грязи, я, кажется, самъ знаю. Это Е?--
   Евгеній кивнулъ головою въ знакъ согласія.
   -- Но, Боже мой! кто эта дара, которая такъ согнулась на стулѣ, что какъ будто ее придавилъ огромный токъ ея?--
   "Это, братецъ, госпожа Ж. Она недавно попала еще въ большой свѣтъ, и въ первый разъ приѣхала на балъ людей посмотрѣть!"
   -- Небольшая находка!--
   "А ея толстая сосѣдка," продолжалъ Бетинъ: "у которой голова вершится во всѣ стороны, какъ Флюгеръ, кажется, напротивъ, пріѣхала себя показать?"
   -- Не отгадалъ, братецъ! Она привезла сюда дочь свою, чудо-красавицу! Теперь ты догадаешься, что она смышляешь жениха ей!--
   "Еще одно слово о мущинахъ. Кто этотъ чудакъ, который изволишь такъ часто щупать носъ свой, что какъ будто боится не ростетъ-ли онъ?"
   -- Послѣднее случается только послѣ Новаго года. Но онъ, братецъ, это дѣлаетъ по неволѣ. Его жена, говорятъ, очень исправно водитъ его за носъ. Такъ онъ, я думаю, болитъ у него.--
   "Hy, теперь перейдемъ къ прекраснѣйшей половинѣ человѣческаго рода. Что это за задумчивая луна, наряженная въ атласное платье?"
   -- Не влюбись, ради Бога! Ты ни" какъ не отвяжешься отъ ея вздоховъ! Это З.--
   "Не безпокойся, я люблю прохладу, а отъ ея вздоховъ и здѣсь становится уже душно! Но эта прелестная, веселая дѣвица, съ птичьей привычкой -- порхать вездѣ?"
   -- Эта еще опаснѣе той, братецъ! Говорятъ, каждый день осаждаютъ ее столькими страстными записочками, что она никакъ не можетъ управишься, чтобъ всѣ перечитать ихъ! Впрочемъ, между нами, она влюблена въ генеральскія эполеты -- и при первомъ случаѣ не замедлитъ и сама объясниться!
   "Благоразумная дѣвушка! По ея нраву судьба непремѣнно должна дать ей титулъ Превосходительства!"
   Объясненія кончились.
   Между тѣмъ какъ Евгеній и Бетинъ разсуждали, полная бальная жизнь разлилась по залѣ. Все засуетилось: страсти закипѣли, смычки заиграли, ножки запрыгали, ручки и руки сказались и развивались, глаза горѣли огнемъ, дивнымъ фантастическимъ огнемъ, на щекахъ игралъ румянецъ, грудь дышала тяжело; воздухъ, тѣснимый вальсировавшими, сжимался, ёжился и наконецъ задыхался. Все веселилось, все наслаждалось настоящею минутою, и никто не думалъ о завтрашнемъ угарѣ, когда проснется съ блѣднымъ лицемъ, съ потухшими глазами, съ пустотою въ сердцѣ!
   Но Евгеній, объяснявшій Ветину этихъ бальныхъ автоматовъ, не. спускалъ ни на минуту глазъ съ Генріетты. Проклятый гусаръ и здѣсь вертѣлся безпрестанно около нее.-- Она его слушала, она ему улыбалась, улыбалась мило, привѣтливо, значительно; улыбалась такъ, какъ улыбаются дѣвушки тому, кого сами, хотя не по приговору сердца, а по приговору прихотливаго воображенія, выберутъ въ женихи себѣ. Онъ одинъ танцовалъ съ ней; одинъ говорилъ ей учтивости, приправленныя самолюбіемъ, блескомъ эполетъ, воинскимъ жаромъ. И она все его слушала, и все улыбалась ему.
   Кто же изъ этихъ двухъ измѣнчивыхъ существъ кого обманывалъ? Евгеній Генріетту, или Генріетта Евгенія? Кажется оба. Но Евгеній: бѣсился, а Генріетта веселилась.
   Бетинъ былъ щастливѣе. Малютка Элиза, крошечная, розовая Элиза, едва только увидѣла Бетина, едва онъ ее ангажировалъ, она не хотѣла болѣе ни съ кѣмъ танцевать, кромѣ Бетина. Она прыгала, она смѣялась, она говорила чистымъ, музыкальнымъ, проникающимъ въ душу голосомъ, она блистала и прелестнымъ личикомъ, и голубыми глазами, изъ которыхъ сыпались ослѣпительныя искры, и шелковымъ платьемъ, и шелковыми волосами -- и всѣмъ она блистала, и всѣмъ обворожала. Въ каждомъ движеніи ея, въ каждомъ взглядѣ ея видна была душа чистая, младенческая, волшебная!... И маменька Элизы была довольна ея поступками. Она говорила: -- послушай, папа! Элиза, кажется, любишь Бетина, Бетинъ, кажется, влюбленъ въ Элизу -- и старики ладили свадьбу!
   Евгеній совершенно не танцовалъ. Онъ засѣлъ въ уголъ, и въ то время, когда Бетинъ, усталый, измученный, но радостный, восторженный, сѣлъ возлѣ него, онъ сказалъ ему: -- чортъ возьми! мнѣ страхъ какъ хочется укусить этого гусара! Я теперь нѣчто въ родѣ бѣшеной собаки!--
   Гусаръ былъ сердитъ на него не менѣе. Онъ не забылъ еще вечера, когда Генріетта отказала ему и пустилась танцовать съ Евгеніемъ.
   И такъ два человѣка бѣсились за Генріетту, а она и не думала, не хотѣла думать объ этомъ. Она ладила тоже свою свадьбу.-- Супруга гусара: она будетъ ходить съ нимъ подъ ручку и возлѣ ея прекрасной головки будутъ блистать эполеты, еще прекраснѣе головки -- какое щастіе!
   Между тѣмъ гости утомились. Танцующіе почувствовали охлажденіе своихъ прыгающихъ восторговъ; маменьки зѣвали, папиньки то же; пустыя бутылки, цѣлымъ эскадрономъ выступивъ передъ буфетчикомъ, настаивали объ увольненіи; оставшееся пирожное просилось на кухню, подъ видомъ, чтобъ услужить дворовымъ дѣвушкамъ, потому что-де оно уже прислуживало многимъ придворнымъ; самъ буфетчикъ, закрывая кулакомъ зѣвки свои, давно уже ворчалъ что-то подъ носъ; даже огни въ залѣ, вспыхивая со злости, угрожали, что если гости сейчасъ не разъѣдутся, то они не хотятъ горѣть болѣе, и сей часъ погаснутъ!
   Эта угроза, казалось, подѣйствовала: въ залѣ сдѣлалась примѣтная суматоха. Маменьки суетились; дочки оглядывались, чтобъ въ послѣдній разъ взглянуть на... ну я почему знаю на кого! Только словомъ: всѣ вопіяли объ отъѣздѣ.
   Въ это время гусаръ проходилъ мимо Евгенія и насмѣшливо поглядѣлъ на него.
   -- Не уже ли -- сказалъ Евгеній вслухъ Бетину -- нынѣшніе амуры стягиваются въ мундиры и носятъ, какъ боевые пѣтухи, длинныя шпоры?--
   Гусаръ въ гнѣвѣ оборотился къ нему. "Вы кажется что-то говорите о мнѣ... я наложу на вашъ языкъ вѣчную эпитимью!..." И говоря это, онъ хотѣлъ схватиться за саблю, забывши, что онъ скинулъ ее, когда началъ танцовать.
   Евгеній замѣтилъ это.-- Не здѣсь, не здѣсь! Поищите вашей храбрости въ другой комнатѣ!--
   Гусаръ взбѣсился.-- Завтра въ восемь часовъ у...!-- вскричалъ онъ громовымъ голосомъ.
   Евгеній презрительно поклонился ему въ знакъ согласія.
   Черезъ нѣсколько минуть зала была пуста.
   

VI.
ПУЛЯ ДУРА! Суворовъ.

   Едва только проснулся Евгеній на другой день, ужасная мысль о поединкѣ представилась ему кровавымъ призракомъ. Холодный потъ выступилъ на лицѣ его. Онъ силился преодолѣть страхъ свой, и, вскочивъ съ постели, началъ поспѣшно одѣваться. Это былъ уже седьмой часъ.
   Онъ осмотрѣлъ свои пистолеты и выбралъ пули. Руки его дрожали. Лице было блѣдно. И когда онъ старался принять на себя, веселый видъ -- онъ дѣлался страшнымъ.
   Прошедши нѣсколько разъ по комнатѣ тихими шагами, онъ посмотрѣлъ на часы -- и вышелъ вонъ. Такъ какъ было еще рано, то онъ направилъ шаги свои къ дому Маріи, но тамъ окна были еще заперты.
   Тогда онъ пошелъ къ В., который никогда не отказывался быть секундантомъ.
   Этотъ человѣкъ очень обрадовался, что могъ услужишь Евгенію. Онъ началъ учить его, какъ лучше дѣйствовать въ этомъ случаѣ.-- Особливо, -- говорилъ онъ ему, -- старайтесь, какъ можно, быть хладнокровнѣе! Не прицѣливайтесь долго. Здѣсь все зависѣть будетъ только отъ того, чтобъ сохранить присутствіе духа. Когда ваша рука не дрогнетъ, увѣряю васъ, что вы сдѣлаете голову вашего противника съ отдушникомъ!--
   Евгеній молчалъ. Онъ, казалось, не слыхалъ словъ своего наставника.
   -- Мы немножко опоздали, -- сказалъ В., садясь въ коляску, -- но это ничего не значитъ. Только не забудьте того, что я говорилъ вамъ, и ваша пуля, вопреки поговоркѣ Суворова, будетъ умницей!--
   Въ самомъ дѣлѣ, когда они приѣхали, гусаръ и его секундантъ уже дожидались ихъ.
   Жребій былъ брошенъ.-- Евгенію досталось первому. Секунданты отмежевали положенное число шаговъ.
   -- Стрѣляйте!-- сказалъ секундантъ гусара Евгенію.
   Евгеній поднялъ руку и спустилъ курокъ: дымъ заклубился въ воздухѣ.
   "Насквозь прострѣлилъ!" закричалъ секундантъ гусару, громко захохотавши.
   -- Что?-- спросилъ В.
   "Воздухъ!" отвѣчалъ хладнокровно первый.
   Евгеній остался неподвиженъ.
   -- Пуля дура!-- сказалъ секундантъ его, бормоча объ его робости.
   "Вотъ такъ вѣрно!" вскрикнулъ опять секундантъ гусара, когда раздался другой выстрѣлъ.-- "Прекрасная свинцовая отпускная въ вѣчность!"
   Въ самомъ дѣлѣ когда дымъ отъ втораго выстрѣла разсѣялся, Евгеній лежалъ неподвиженъ, облитой своей кровію. Когда В. перевязывалъ его рану, облако пыли понеслось вслѣдъ за гусаромъ.
   На другой день поутру Евгеній умеръ.
   

VII.
БЕРЕГЪ!

   Берегъ, до котораго достигла Марія, это бѣдное, прелестное дитя, съ сердцемъ, глубоко растерзаннымъ собственными чувствами, -- былъ могилою. Когда до нея дошла ужасная вѣсть, что Евгеній убитъ на поединкѣ, -- ни одной слезы не выкатилось изъ омертвѣлыхъ глазъ ея, ни одного вздоха не вырвалось изъ груди ея. Казалось, всѣ ея чувства, которыя принадлежали Евгенію, умерли вмѣстѣ съ нимъ. Черезъ нѣсколько дней она согласилась на неотступныя просьбы матери и отдала свою руку -- и только одну руку -- Полковнику.
   Три мѣсяца прошли послѣ этой свадьбы, и тотъ же народъ, который любовался въ, церкви женихомъ и невѣстою, собрался въ ту же церковь смотрѣть похороны. Говорятъ, что одинъ чудакъ, въ огромныхъ очкахъ, въ то самое время, когда Священникъ посыпалъ тѣло покойницы землею, очень важно сказалъ своему собесѣднику: -- да, подъ развалинами сердца жизнь никогда существовать не можетъ: ибо вамъ извѣстно, что сердце есть источникъ, изъ котораго она проистекаетъ!--
   Собесѣдникъ кивнулъ ему головою и продолжалъ смотрѣть на лицо покойницы.
   Вечеромъ на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ гробъ Маріи, стояли двѣ юныя невѣсты -- Элиза и Генріетта. Два сердца кипѣли полною жизнію надъ прахомъ третьяго! Никто не замѣтилъ этой противоположности, и только тотъ же чудакъ былъ пораженъ мыслію, что гробъ и налои стояли на одномъ мѣстѣ!

Конецъ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru