Долинский Александр
Жизнь сердца, или Как любят женщины?

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть первая.

ЖИЗНЬ СЕРДЦА,
или
КАКЪ ЛЮБЯТЪ
ЖЕНЩИНЫ?

Изданіе второе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

   

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФ. ЛАЗАРЕВ. ИНСТИТ. ВОСТОЧН. ЯЗЫКОВЪ.
1843.

   

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

   съ тѣмъ, чтобы по отпечатаніи представлено было въ Ценсурный Комитетъ узаконенное число экземпляровъ. Москва, Марта 12 дня, 1843 года.

Ценсоръ и Кавалеръ И. Снегиревъ.

   
   

ГЛАВА I.

   "Что за чудныя созданія этѣ женщины! и простодушны и коварны, и задумчивы и вѣтрены, и мечтательницы и.... иногда таковы, что самый опытный знатокъ ихъ не скажетъ утвердительно: умѣютъ-ли онѣ мыслить или нѣтъ?-- Но эта Евгенія -- прелесть! что за умъ, что за личико!
   Съ нынѣшняго же дня я не пойду ни на пріятельскіе вечера, ни на женскія вечеринки, продолжающіяся гораздо заполночь, -- буду ходить только къ этой почтенной старушкѣ, которая знаетъ только вязать свой чулокъ и гладить своего жирнаго кота; буду ходить къ ней и смотрѣть на ея миленькую внучку Евгенію, полюблю ее всею душою и буду блаженствовать!"
   Такъ говорилъ самъ съ собою Генрихъ, молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати трехъ.
   Я долженъ бы описать вамъ характеръ Генриха; но это я всегда считалъ пустымъ излишествомъ, отъ того, что характеры должны скрываться сами собою. Что вы можете узнать изъ описанія? Если вы хотите знать хорошо человѣка, то для васъ мало взглянуть на его портретъ, вы должны говорить съ нимъ, познакомиться и съ той и съ другой стороны. Что касается до наружности Генриха, то ее можно описать въ короткихъ словахъ. Лице его было блѣдное, глаза голубые. Онъ былъ не красавецъ, но рѣдкая женщина пропустила бы его безъ лишняго взгляда.
   Не успѣлъ еще Генрихъ договоритъ послѣднихъ словъ, какъ къ крыльцу его дома подъѣхала щегольская коляска, и изъ нее выскочилъ молодой офицеръ въ гвардейскомъ мундирѣ.
   -- А, Этьень!-- сказалъ Генрихъ, встрѣчая гостя.
   "Здравствуй, и говори скорѣй -- въ веселомъ расположеніи духа, или нѣтъ?"
   -- Что за вопросы, Этьень? сказалъ Генрихъ.-- Никакъ ты съ попыховъ принялся за лаконизмы.
   "Некогда. Если хочешь, поѣдемъ вмѣстѣ къ Линской. Ты давно хотѣлъ видѣть ее: я познакомлю тебя нею. Прекрасный случай -- она одна, мужъ въ деревнѣ.
   -- Хорошо!-- сказалъ Генрихъ. Займись чѣмъ нибудь, пока я стану одѣваться.
   Черезъ нѣсколько времени Этьень и Генрихъ отправились.
   Подъѣзжая къ дому, они увидѣли свѣтъ во всѣхъ окнахъ, и около дома нѣсколько каретъ, колясокъ, дрожекъ. Домъ Линской принадлежалъ къ малому числу тѣхъ огромныхъ домовъ, которые, какъ старинные феодальные замки, видѣли въ стѣнахъ своихъ нѣсколько поколѣніи обитателей. Гостей было не много, но это было избранное общество, болѣе похожее на дружеское семейное собраніе, нежели на бальный вечеръ. Мущины составляли нѣсколько отдѣльныхъ кружковъ и разговаривали о политикѣ, о литературѣ, о женщинахъ. Дамы вели свой отдѣльный разговоръ. Но двое или трое молодыхъ людей стояли за стульями молодыхъ дамъ.
   Когда Этьень и Генрихъ вошли въ залу, взоръ послѣдняго прямо упалъ на молодую даму, разговаривавшую съ какимъ-то гусарскимъ Полковникомъ. Дама была прекрасна. Бѣлизна лица ея доходила почти до ослѣпительности. Большіе черные глаза дышали такою роскошной нѣгою, которую встрѣтите, можетъ быть, только въ глазахъ Италіанки и Испанки. Это былъ оживленный идеалъ, воздушный, сладострастный: одинъ взоръ ея могъ растопить, кажется, каменное сердце.
   Это была Линская.
   Бальзакъ, анатомикъ женскаго сердца, въ превосходной своей повѣсти: Женщина въ тридцать лѣтъ, изобразилъ только слѣдствія рѣшительнаго шага въ жизни женщины, которая посягаетъ разрѣшить первыя узы, связывающія сердце ея и беззавѣтно потомъ отдаетъ это сердце другому. Я бы хотѣлъ знать, почему любовь женщины гораздо привлекательнѣе любви дѣвушки? Что за непостижимое очарованіе заключено въ одномъ имени: женщина! Неужели это должно объяснить слабостью человѣка, для котораго яркое пятно порока имѣетъ магнетическую силу?
   Въ самомъ дѣлѣ, любовь женщины слишкомъ возвышенна надъ любовью дѣвушки. Сердце дѣвушки,кажется, еще дремлетъ подъ колыбельной пѣсенкой. Дѣвушка не создастъ вамъ того очаровательнаго міра страсти! который создаетъ женщина. Для первой все еще ново? все еще покрыто непроницаемою завѣсой! которую она приподнимаетъ постепенно и робко; для второй это уже узнанное, испытанное" Ола прямо разрываетъ завѣсу , она кидается вмѣстѣ съ вами въ бездну любви своей, и тамъ, гдѣ вы у дѣвушки увидите одно только нагое сердце, -- женщина раскроетъ передъ вами всѣ его нервы. Робко и стыдливо цѣлуетъ васъ и прижимается къ вамъ дѣвушка, которая, кажется, еще боится грознаго перста няньки; женщина безумно кидается къ вамъ: сердце ее неукротимо бьется возлѣ вашего; ея объятія пламенны, ея поцѣлуи имѣютъ жгучую силу. Женщина, теряя все съ вашею любовью, вся хочетъ забыться въ вашихъ объятіяхъ; она страшится думать, даже намекнутъ на думу объ чемъ-нибудь другомъ, кромѣ упоенія -- для нее слишкомъ дорога потерянная минута. Женщина послѣ любви мущины не имѣетъ уже ничего, привязывающаго ее къ этому міру, для дѣвушки это еще не болѣе какъ первый урокъ, задача, которой разрѣшеніе остается впереди, и тамъ, гдѣ женщина кончаетъ свою фантастическую жизнь, дѣвушка еще только начинаетъ.
   Генрихъ былъ отрекомендованъ Ланской, и онъ удивился ея холодному пріему, ея безмыслію, съ которымъ она кивнула своею маленькой прелестной головкой. Было ли это непостижимымъ женскимъ расчетомъ, или та невнимательная свѣтская политика (привычка, если вамъ угодно) -- разгадать было трудно. Въ первой встрѣчѣ съ женщиной есть что-то таинственное, какъ судьба. Онѣ слишкомъ хорошо понимаютъ эту первую встрѣчу -- позвольте приписать это ихъ собственному природному инстинкту; онѣ, кажется, имѣютъ своего демона, который пересказываетъ имъ заранѣе всѣ тайныя чувства, всѣ тайныя мысли приближающагося мущины -- и, послушныя ему, онѣ почти никогда не ошибаются. Хорошенькая женщина первой своей искуственной или простодушной холодной встрѣчей рѣдко оттолкнетъ отъ себя мущину, слишкомъ рѣдко, а всегда болѣе привлечетъ къ себѣ: здѣсь тронута самая раздражительная струна человѣческаго сердца -- самолюбіе. Оно уязвлено -- оно требуетъ отмщенія. Берегитесь этого червяка -- онъ вѣчно точитъ, а сытъ не бываетъ!-- Не отсюда ли проистекаетъ большая часть страстей (въ смыслѣ любовь), даже истинныхъ, глубокихъ? Кто знаетъ, гдѣ означены предѣлы нашему самолюбію? Философы сердца говорятъ же, что идеалъ нашей юности олицетворяется въ первой любимой женщинѣ; что эта женщина есть вторая половина наша, которую мы видѣли еще до нашего рожденія; что только мы истинно любимъ тогда, когда найдемъ эту вторую нашу половину. Слѣдовательно это любовь къ собственной нашей половинѣ? слѣдовательно это самолюбіе?
   Генрихъ слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Линской, смотрѣлъ на нее съ усиленнымъ вниманіемъ. То, что ему разсказывали объ ней, далеко уступало тому, что онъ видѣлъ теперь. Ему говорили, что она красавица -- но могли ли разсказать ему объ этомъ чудесномъ выраженіи каждой черты ея?
   -- И какъ хорошо это! думалъ Генрихъ. Этьень не обманулъ: это просто дружеское собраніе, гдѣ всему есть мѣсто -- и чувству, и слову, и мысли! Это не балъ съ его духотой и обмороками, съ его жеманными лицами, съ его старушечьими гримасами, съ его безпощадными разговорами о томъ, о семъ, что такъ глупо надоѣдаетъ мыслящему слушателю!
   И между тѣмъ Генрихъ сидѣлъ одинъ забывшись въ уголъ.
   Но это была правда, потому что Генрихъ здѣсь мечталъ: онъ, можетъ быть, въ первый разъ испытывалъ прелесть мечтательнаго состоянія, которое, по новости ли своей, или въ самомъ дѣлѣ по своей неизъяснимой прелести завлекало его. Онъ испытывалъ теперь, что самое лучшее, что дано человѣку -- это мечта. Отнимите у него эту мечту, оставьте одну голую существенность, подведите такимъ образомъ жизнь его подъ условленныя формы, вставьте ее въ рамку, въ богатую золотую рамку -- и жизнь его будетъ скучная математическая выкладка. Его прошедшее, его настоящее, его будущее одинаковы, безцвѣтны -- это картина безъ свѣта и безъ тѣни, гдѣ что-то намалевано, но красками, въ которыхъ болѣе воды, нежели цвѣту.
   Однако Генрихъ не остался сидѣть; онъ всталъ и подошелъ къ кружку мущинъ, которые разговаривали о литтературѣ.
   -- Защищайте или не защищайте нашъ вѣкъ -- говорилъ одинъ, старикъ лѣтъ пятидесяти, въ которомъ Генрихъ тотчасъ узналъ одного извѣстнаго литтератора, -- а разгадать трудно: почему нашъ вѣкъ принялъ романическое направленіе? Сколько не было объ этомъ критическихъ разсужденій -- а удовлетворительнаго ни. одного, даже и потому, что каждый смотритъ на это съ своей собственной точки зрѣнія! Говорятъ, что романы есть слѣдствіе нашей общественной жизни, -- но развѣ ее не было за пятдесятъ, за семьдесять лѣтъ назадъ? У насъ въ Россіи положимъ что такъ; но Германія, Франція,-- вся Европа? Неужели въ самомъ дѣлѣ только нашему вѣку открылась тайна женскаго сердца? Неужели прежде не знали любви истинной, глубокой? Не уже ли мы такіе счастливцы, что женщины для насъ переродились -- а прежде были ледяными статуями?-- Не глупое ли это обезьянничество нашего вѣка? Нынѣ всякой человѣкъ -- писатель, хорошій или дурной, дѣло не въ томъ, -- одинъ написалъ романъ, отличный во всѣхъ отношеніяхъ, другой подумалъ: дай-ка и я сдѣлаю то-же; третій, четвертый и далѣе послѣдовали его примѣру -- ихъ прочли отъ скуки, отъ нечего дѣлать; одни похвалили, другіе, слишкомъ дальновидные, закричали: что. это пища нашего вѣка, что вѣкъ нашъ разгаданъ -- онъ требуетъ романовъ!-- Не помню кто-то сказалъ на это: не все ли это равно, что если бы и желудки закричали: давайте намъ пирожнаго -- желудки девятнадцатаго вѣка только его и могутъ переваривать, -- желудочная загадка рѣшена -- давайте намъ пирожнаго! Смѣшно, а правда. А Французскіе водевили? Скрибъ написалъ одинъ хорошій, чудесный водевиль -- и вотъ потянулись за нимъ безчисленныя толпы водевилистовъ, сбили съ толку Мельпомену, заставили ее кричать: давайте мнѣ скорѣе водевилей; въ девятнадцатомъ вѣкѣ я только и покровительствую однимъ водевилямъ!
   Старикъ съ торжествующею улыбкой обвелъ глазами слушателей и, казалось, вызывалъ противорѣчіе.
   Послѣ этого монолога старика, разговоръ обратился-на частности. Одни увалили Англійскую, другіе Французскую литтературу; разбирали отдѣльныя сочиненія новыхъ писателей, хвалили, порицали, спорили.
   Генрихъ отошелъ и сѣлъ на прежнее мѣсто. Этотъ разговоръ наскучилъ ему. Линская опять блеснула въ глаза ему; но теперь Полковника уже не было возлѣ нея. Она разговаривала съ какой-то дамой. Полковникъ ускользнулъ изъ залы.
   Генриху хотѣлось поговорить съ Линской хоть объ чемъ нибудь. Счастливый случай помогъ ему въ этомъ. Линская сама начала разговоръ съ нимъ. Она выдѣла, что глаза Генриха, казалось, прилипли къ ней, и, бросивши нѣсколько проницательныхъ взглядовъ, она сказала ему, показывая на стулъ, стоявшій возлѣ нея:
   -- Вамъ вѣрно здѣсь скучно; вы сидите одни.
   Генрихъ сѣлъ.
   Разговоръ съ женщиной всегда обратится къ одному полюсу -- къ чувствамъ. Начните разговоръ вашъ хоть съ политики Марокекаге Императора, хоть отъ заморозковъ Сибири, хоть о физіогноміи Чуваша, -- вы вездѣ найдете мѣсто уронить нѣсколько словъ о сердцѣ, -- какъ будто Его Мароккское Величество страдаетъ безнадежной любовью, какъ будто заморозки Сибири грѣютъ ваши чувства, какъ будто Чуваши читаютъ Платона. Притомъ, какой женщинѣ не пріятно видѣть, хоть бы изъ одного кокетства, что она ослѣпила человѣка сіяніемъ красоты своей -- она должна же вывести его изъ этого мрака.
   Въ продолженіи разговора, Генриху казалось, что Линская обращаетъ на него болѣе этого утонченнаго женскаго вниманія, нежели на Полковника, но объяснять это ему еще было некогда: онъ былъ слишкомъ увлеченъ разговоромъ съ нею.
   -- Женщины довѣрчивѣе мущинъ -- ихъ тайны слишкомъ ясны, чтобы носить это имя.
   "Противное вошло въ пословицу.
   -- Но этой скрытности только понять не хотятъ.
   "Но онѣ слишкомъ скрываютъ ее.
   И потомъ;
   "Я слишкомъ много потеряла, что родилась женщиной.
   -- Но свѣтъ много выигралъ.
   "Стала быть вы согласны, что женщина лице страдательное -- это игрушки, которыхъ посмотрѣть любопытно.
   -- Я согласенъ, но только перемѣните названіе -- солнца не называютъ игрушкой, -- замѣните любопытство блаженствомъ.
   -- Это лесть.
   "Только одна истина.
   Вотъ всё, что говорили они. Но эта прелесть разговора съ глазу на глазъ, съ чувства на чувство, этотъ тонъ, который сообщаетъ каждому слову столько неистощимой прелести, этотъ взоръ, который, кажется, стремится изъ глубины души за. словомъ, которому служитъ объясненіемъ, это обаяніе, которое владычествуетъ надъ зрѣніемъ, слухомъ и чувствомъ того, кто такъ близокъ къ прекрасной женщинѣ -- невыразимо. Генрихъ забывался. Когда одинъ разговоръ подходилъ къ концу, онъ быстро переходилъ къ другому; ему такъ несносно жалко было прекратить его. и потому, можетъ быть, ни онъ, ни Линская не слишкомъ Замѣчали, даже не могли замѣтить, что между тѣмъ время шло -- два-три часа скользнули незамѣтно; нѣсколько гостей тихонько скользнули за этими двумя-тремя часами. Но такъ какъ всему есть свой предѣлъ, то и разговоръ этотъ Долженъ былъ наконецъ прекратиться -- не безъ сожалѣнія и съ той и съ другой стороны.
   Генрихѣ всталъ.
   На лицѣ Линской еще не потухла улыбка.
   -- Если вы не соскучились нынче -- я всегда рада буду видѣть васъ у себя запросто, по домашнему. Каждый вечеръ у меня бываетъ нѣсколько гостей, которые убиваютъ со мной время свое; -- еще разъ, если вы не соскучились, мой домъ всегда открытъ для....
   Она не договорила.
   Генрихъ откланялся и отошелъ, уступая мѣсто свое какой-то старухѣ, которую онъ замѣтилъ сперва по доброму выраженію лица, и которая Теперь ему Показалась такой отвратительной, что онъ едва не Проклялъ ее со всѣмъ ея домашнимъ скарбомъ и Съ прошедшимъ я съ будущимъ.
   Что чувствовалъ Генрихъ послѣ этого. разговора? Это ли начало страсти? Въ подобныя ли минуты бросается то зерно, которое послѣ такъ сильно развивается, такъ глубоко вкореняется въ сердцѣ? Отъ чего зависитъ будущая жизнь этого зерна? Нельзя ли заглушить его при самомъ его началѣ? Пусть лучше поростутъ плевелы, нежели разовьется зародышъ обильнаго плода!... Но будущее такъ таинственно-привлекательно, такою роскошью очарованій манитъ къ себѣ, -- и кто будетъ сопротивляться его влеченію? Это призывъ сердца, призывъ судьбы. Но не обманываетъ ли насъ призывъ этотъ? Быть можетъ въ устахъ судьбы въ это же время скрывается ядовитая насмѣшка. И кто знаетъ, какой жребій этому сердцу? Догоритъ ли оно спокойно и тихо на предѣлахъ гроба, -- или какъ Фениксъ испепелится въ собственномъ огнѣ своемъ по для него уже нѣтъ возрожденія!
   Теперь Генрихъ сидѣлъ, разсѣянно глядя на окружающихъ. Онъ боялся взглянуть на Линскую; ему казалось, что кошечьи глаза старухи слѣдятъ за ницъ -- это ему было нестерпимо досадно и онъ тихо сошелъ съ своего мѣста. Проходя позади двухъ молодыхъ людей, онъ былъ пораженъ словами, тихо произнесенными однимъ изъ нихъ. Генрихъ остановился, какъ будто разглядывая бюстъ какого-то Генерала и старался прислушаться къ ихъ шопоту.
   -- Она кокетка! сказалъ одинъ.
   "Она легкомысленная женщина! сказалъ другой.
   -- Что это нынче не явился тотъ офицеръ, который такъ ухаживаетъ за нею?
   "Развѣ ты не слыхалъ? Между ними произошла какая-то странная сцена. Говорятъ, онъ объяснился ей.
   -- Ну чтожъ? Я думаю, эта женщина не хладнокровно приняла это? Онъ мнѣ самъ разсказывалъ нѣсколько разъ о любви своей. Она была къ нему не равнодушна. Я самъ знаю, что она нѣсколько разъ тихонько жала руку его.
   "Говорятъ ревность. Онъ красавецъ -- не мудрено, что онъ поступилъ какъ нибудь неосторожно. Женскіе глаза проницательны.
   -- Неужели таки онъ на этотъ разъ, сплоховалъ и не могъ увѣрить ее въ противномъ? Онъ такъ много обманывалъ женщинъ.
   "Видно нѣтъ. Ему отказано совсѣмъ отъ дому.
   Генрихъ отшатнулся" Онъ взглянулъ въ ту сторону, гдѣ сидѣла Линская, и глаза его встрѣтились съ ея глазами: прекрасное лице ея блистало невыразимой прелестью, но тихо и спокойно, какъ будто до него никогда не коснулось даже дыханіе коварства.
   Однако живое безпокойство сильно тревожило Генриха.
   Когда онъ опять подходилъ къ своему стулу, кто-то тихонько толкнулъ его сзади. Это былъ Этьень.
   -- Время, сказалъ онъ, поѣдемъ!
   "Рано! сказалъ Генрихъ.
   -- Нѣтъ, поѣдемъ; я раздосадованъ до смерти. Не повѣришь какой случаи -- и Этьень сталъ ему разсказывать.
   "А! сказалъ Генрихъ, когда тотъ кончилъ. Точно! Поѣдемъ.
   Генрихъ не слыхалъ ни одного слова что говорилъ ему Этьень.
   

ГЛАВА II.

   Возвратившись домой, Генрихъ долго не могъ успокоиться отъ всего имъ видѣннаго и слышаннаго". Этотъ вечеръ, который прошелъ въ такихъ странныхъ отрывкахъ, въ переходахъ отъ уединеннаго стула къ бесѣдѣ литтераторовъ, отъ литтераторовъ къ женщинѣ -- и къ какой женщинѣ! которая такъ много занимала умы и сердца всѣхъ, и о которой годъ конецъ онъ слышалъ такой разсказъ,-- этотъ вечеръ наполнялъ мечтами его сердце. Онъ долго не могъ заснуть. Ночью воображеніе наше получаетъ способность рисовать самыми живыми красками прошедшее, но мечты Генриха не улетали далеко -- они вертѣлись около одного предмета -- и этотъ предметъ была Линская. Наконецъ уже свѣтло было, когда сонъ сомкнулъ глаза его.
   Проснувшись на другой день уже довольно поздно, Генрихъ чувствовалъ себя очень скучнымъ. Вчерашнее представлялось ему соблазнительной игрою воображенія, по ее теперь пересиливала голая существенность. Разсудокъ всегда владѣетъ утромъ, такъ какъ вечеромъ мечты. Отъ того у троимъ гаснутъ самыя лучшія мечтанія, холодный взоръ разсудка умерщвляетъ ихъ при самомъ рожденіи, такъ какъ на оборотъ вечеромъ онъ уступаетъ права свои воображенію. Добившись кое-какъ до вечера, который угрожалъ ему тѣмъ-же, чѣмъ и утро, Генрихъ поѣхалъ въ театръ.
   Давали Разбойниковъ, извѣстную трагедію Шиллера, такъ превосходную на сценѣ, написанную имъ еще въ молодости, и которою онъ послѣ былъ такъ недоволенъ, что готовъ былъ отказаться отъ нея. Въ самомъ дѣлѣ только неопытное воображеніе можетъ создать такіе характеры, какъ Карлъ и Францъ Мооры. Конечно, дошлая, обыкновенная жизнь не годится для трагедіи; но также не годится для ней и то, что слишкомъ выше, или слишкомъ ниже этой обыкновенной жизни.
   Однако театръ бываетъ всегда почти полонъ, когда играютъ ее. Въ этотъ разъ было тоже. Генрихъ приѣхалъ еще рано. Онъ взялъ себѣ мѣсто въ креслахъ и пока, до поднятія занавѣса, занялся разсматриваніемъ въ лорнетку свою верхнихъ и нижнихъ ярусовъ ложъ. Обводя глазами этотъ цѣлый міръ, состоящій изъ чепцовъ и шляпокъ, онъ весь вспыхнулъ, замѣтивши въ одной ложѣ Линскую, со вчерашней старухой, у которой были такіе замѣчательные кошечьи глаза. Первой мыслью его было: какъ бы пробраться въ ея ложу?.. Но старуха.... да вотъ возлѣ нихъ пустая ложа... И Генрихъ, обрадованный открытіемъ, спѣшила воспользоваться этимъ благопріятнымъ случаемъ.
   Тихо вошелъ онъ въ ложу, но съ намѣреніемъ застучалъ, передвигая стулья. Линская обернулась. Старуха тоже.
   -- Пріятное сосѣдство!-- сказала первая.
   "Я начинаю думать, отвѣчалъ Генрихъ, что счастіе хочетъ подружиться со мной.
   -- Не угодно ли къ намъ? сказала она. Мы однѣ.
   Генрихъ поклонился и вошелъ въ ложу ихъ.
   Кажется, эта трагедія очень страшна, замѣтила Линская.
   "Кажется, здѣсь дочь убиваетъ мать свою? сказала старуха.
   -- Сынъ отца, отвѣчалъ Генрихъ.
   "Ну это все равно, прибавила Линская. У меня всегда отъ такихъ сценъ кружится голова, и надолго послѣ остается непріятное впечатлѣніе.
   -- Я запаслась скляночкой съ о-де-колонемъ, сказала старуха, а безъ этого здѣсь подымется такая рѣзня, что и ногъ не вынесешь! А еще у насъ вошло привычку бранить все Французское.-- Ну какъ же можно сравнить это! Тамъ этого не увидишь. Представляютъ забавные водевили; пріѣдешь печальная, а выѣдешь такая веселая, что не насмѣется досыта.
   Линская мелькомъ взглянула на Генриха и улыбнулась.
   Занавѣсъ поднялся.-- Какъ бишь, батюшка, сказала старуха, обернувшись къ Генриху, зовутъ сочинителя этой трагедіи-то?
   "Шиллеръ, отвѣчалъ Генрихъ.
   -- Шиллеръ! сказала разсѣянно старуха. Знавала я въ Петербургѣ одного Шиллера. Неужели это онъ разбойникъ написалъ такую страшную!.. Вотъ и семейство, говорятъ, хорошее, а сынъ, видишь, описалъ какіе нечеловѣческіе нравы!
   Старуха замолчала. Она вынула свою сткляночку съ о-де-колономъ, какъ бы предостерегая себя отъ внезапнаго обморока, и стала смотрѣть, какъ "представляютъ страшную трагедію!"
   Обезопасенныя съ этой старушечьей стороны, Генрихъ пересталъ смотрѣть на сцену, чтобы сосредоточить все свое вниманіе на чертахъ Линской. Онъ блаженствовалъ, созерцая это чистое, прекрасное лице, дышавшее какою-то южной нѣгой.
   -- Смотрите, сказала она ему съ улыбкою, показывая на сцену, -- если васъ завтра кто-нибудь спроситъ, что вы видѣли, вы, такимъ образомъ, ничего не скажете, потому что ничего не увидите.
   Генрихъ повиновался, но только на одну минуту.
   Женщины всегда такъ хорошо умѣютъ ободрить чувства наши. Кажется, онѣ такъ къ этому привыкли, какъ къ самымъ обыкновеннымъ случаямъ жизни. Но это не правда. Это для нихъ тоже значитъ очень много; но онѣ такъ хорошо понимаютъ насъ, такъ живо сочувствуютъ, что выраженія ихъ, даже идущія прямо отъ сердца всегда бываютъ какъ то легки, непринужденны. Отъ этого женщины такъ умѣютъ скрыть чувства свои отъ всякаго третьяго что тамъ, гдѣ онъ (позвольте употребить это слово,) увидитъ все и прощеніе, я нѣжность, и упрекъ, и удовольствіе, всякой третія не увидитъ ровно ничего. Но отъ чего же онѣ такъ скоро переходятъ съ этимъ онымъ отъ холоднаго свѣтскаго, безстрастнаго обращенія къ дружескому, говорящему сердцемъ, -- это ихъ тайна. Не объясняйте ее ни возгорѣвшеюся страстью, ни маленькимъ кокетствомъ -- вы ошибетесь; я говорю вамъ -- это ихъ тайна!
   Первое дѣйствіе кончилось.
   Изъ ложъ, креселъ и стульевъ въ это время, по обыкновенію, начали выбираться.
   Если бы вы были въ этотъ день въ театрѣ, вы бы замѣтили въ одной ложѣ, прелестное, молоденькое личико. Ваше вниманіе вѣрно бві съ удовольствіемъ остановилось отдохнуть не немъ послѣ долгаго утомительнаго обзора всѣхъ молодыхъ и старыхъ. лицъ, бывшихъ въ театрѣ. Это личико дышало такою поэтической наивностью, такимъ ангельскимъ добродушіемъ, что вы бы вѣрно съ тайной ревностью позавидовали тому человѣку, который остановитъ на себѣ ея дѣвственное вниманіе, на груди котораго будетъ покоиться эта фантастическая головка, убранная такъ просто; но за эти шелковые бѣлокурые волосы иная красавица отдала бы красоту свою!.... Но замѣчайте за этой дѣвушкой. Глаза ея неподвижно устремлены на ложу, въ которой сидятъ старуха съ кошечьими глазами, Линская и Генрихъ. Подите въ ихъ ложу. Сядьте на мѣсто старухи -- лучь зрѣнія отъ глазъ дѣвушки не упадетъ на васъ; сядьте на мѣстѣ Линской -- тоже нѣтъ; сядьте на мѣсто Генриха и опять уступите ему -- лучь зрѣнія падаетъ на васъ.
   Дѣвушка уже давно смотритъ на эту ложу; но ни Генрихъ, ни двѣ его собесѣдницы не замѣчаютъ этого. Возлѣ нее сидитъ подруга, тоже хорошенькая дѣвушка, но живописецъ не помѣстилъ бы ихъ рядомъ. Чтобы этой дѣвушкѣ привлечь вниманіе мущины, надобно удалиться отъ первой.
   Но посмотрите теперь на выраженіе лица дѣвушки, которую живописецъ помѣстилъ бы въ первомъ мѣстѣ картины: что вы увидите: горесть, отчаяніе, любовь, ненависть, горькій упрекъ?-- Все вмѣстѣ. Все слито, все нераздѣльно!
   -- Боже мой! сказала она наконецъ, когда это кончится!
   Голосъ дѣвушки трепеталъ.
   "Что такое, Евгенія? послышался позади голосъ старушки, Лизанька, что говоритъ Евгенія?
   -- Она говоритъ, что у нее болитъ голова, отвѣчала та, которую называли Лизанькой.
   -- Послушай же несносная, капризная, своенравная Евгенія, сказала Лизанька, если ты не станешь смотрѣть теперь же, сей часъ, на это явленіе, я буду смѣяться послѣ надъ тобою. Буду разсказывать всѣмъ, что ты въ театрѣ влюбилась въ какого-то офицера, съ выпуклыми глазами, съ длинными усищами, какъ у кошки; что ты безпрестанно перемигивалась съ нимъ, дѣлала ему ручкой, что онъ провожалъ тебя до дому, что ты просила его ходить мимо твоего окна, -- разскажу всѣмъ, что онъ такой безобразный, такой уродище, -- всѣ надъ, тобою будутъ смѣяться! Скажу твоему Генриху!
   "Не хочу, сказала съ досадою Евгенія: разскажи все это Генриху, скажи даже, что я поцѣловала этого гадкаго офицера.
   -- Господи! почти вскрикнула Лизанька,-- да ты совсѣмъ помѣшалась Евгенія. Да знаешь ли ты, что если я скажу всю эту небылицу Генриху, такъ онъ тебя любить не будетъ! А онъ такъ хорошъ; ты столько разъ восхищалась имъ!
   "Да почему ты знаешь, Лизанька, что а люблю этого Генриха?
   -- О, не повѣрю, не повѣрю! Ты больна, ты бредишь!
   "Да, я его ненавижу, ненавижу столько же, сколько и гадкаго офицера, котораго описала ты!
   -- Хорошо, хороню, я все это скажу. Я скажу Генриху, что ты ненавидишь его столь, ко же, сколько и гадкаго офицера!
   Но увидя, что насмѣшливый разговоръ не развеселялъ, даже не развлекалъ Евгенію, Лизанька перемѣнила тонъ свой.
   -- Послушай, миленькая, добренькая Евгенія, ты знаешь, что все это я шутила только; послушай, скажи же мнѣ, отъ чего ты такъ печальна!.. если ты любишь меня, я заплачу, если ты не скажешь мнѣ... мнѣ такъ жалко смотрѣть на тебя!
   "О нѣтъ, ради Бога, не спрашивай меня Лизанька; если я скажу тебѣ, я буду еще печальнѣе! Давай лучше смотрѣть, какъ играютъ. Разскажи мнѣ, что они дѣлаютъ, я вѣдь не видала начала. Теперь мнѣ хочется смотрѣть.
   И Лизанька начала ей разсказывать, между тѣмъ какъ Евгенія печально, разсѣянно глядѣла на сцену, ничего ни видя, ничего не понимая.
   -- Ну что же, сказала она, теперь ужь скоро и конецъ?
   -- Да, отвѣчала Лизанька, -- только послѣднее дѣйствіе осталось. Прекрасная трагедія! Еслибъ не ты, я бы вдоволь наплакалась. Бѣдная Амалія, бѣдный Карлъ! И какой этотъ ужасный Францъ! Ты не слыхала, Евгенія, какъ онъ говорилъ объ себѣ? Я думаю, что еще никогда не было такого безобразнаго мущины, какъ онъ. И онъ еще хотѣлъ заставить Амалію полюбить его!-- Ахъ, посмотри, Евгенія, что это такое? Карлъ убиваетъ Амалію, -- о!
   И Лизанька отвернулась.
   Театръ кончился.
   Шумно поднялись зрители съ мѣстъ своихъ. Все засуетилось; всѣ спѣшили домой. Евгенія еще разъ взглянула на ложу -- тамъ тоже собирались идти.
   -- Пойдемте же скорѣе, сказала она; Лизанька, надѣвай свою шляпку, бабушка, вотъ ваша шаль. Войдемте поскорѣй.
   Онѣ вышли.
   Народъ толпился у выхода. Крикъ и шумъ раздавались у подъѣзда. Остановившись въ углу, чтобы переждать народъ, Евгенія оборотилась назадъ. Генрихъ показался. Онъ шелъ съ той же дамой, съ которою былъ въ ложѣ, и весело разговаривалъ съ нею. Лице Евгеніи страшно поблѣднѣло. Генрихъ прошелъ мимо и не замѣтилъ ее. Онъ посадилъ даму въ карету, Откланялся, ему отвѣчали улыбкою. Вслѣдъ за нею поѣхалъ и Генрихъ. Евгенія все это видѣла, и блѣдность ея, кажется, безпрестанно увеличивалась. Она стояла неподвижна, и уже опомнилась тогда, когда Лизанька, воротившись за нею, сказала: что же ты, Евгенія?
   Возвращаясь домой, онѣ прошли нѣсколько переулковъ, мимо большихъ каменныхъ домовъ и наконецъ остановились передъ маленькимъ деревяннымъ домикомъ. Четыре окна этого домика, тоже маленькихъ, свѣтленькихъ обращены были на улицу, нѣсколько оконъ на дворъ. Можетъ быть вы бы безъ вниманія прошли мимо этого скромнаго домика не слишкомъ затѣйливой архитектуры; но были люди, которые невольно останавливались передъ нимъ, когда видѣли въ одномъ изъ его окомъ молоденькую, прелестную дѣвушку. Они, кажется, удивлялись тому, почему эта дѣвушка является ne въ этихъ огромныхъ хоромахъ, а въ уютненькомъ домикѣ. Маленькое чистое крыльцо, не съ улицы, а съ Двора, у крыльца рогожка, на этой рогожкѣ лежитъ вѣчный сторожъ-собака, вотъ и все.
   Но войдите въ комнату, въ которую вошла Евгенія, вслѣдъ за нею -- это ея комната. Еслибъ я даже не сказалъ вамъ, вы бы сами догадались по ея уборкѣ, что это должна быть комната дѣвушки. На двухъ окнахъ были разставлены цвѣты въ прекрасныхъ бѣлыхъ горшкахъ. На маленькомъ столикѣ лежитъ развернутая книга, вѣроятно недавно читанная; нѣсколько рисунковъ по канвѣ и лоскутъ бумаги, на которомъ нѣсколько разъ повторялось, написанное имя Генрихъ.
   Блѣдная, вошла Евгенія Къ эту комнату. Чувство досады рѣзко выражалось въ каждой чертѣ лица ея. Ода бросилась на диванъ и закрыла платкомъ глаза свои. Дыханіе ея сдѣлалось тяжело, грудь волновалась сильно.
   Прошло нѣсколько минутъ въ этомъ положеніи, когда въ комнату вбѣжала Лизанька.
   Она остановилась передъ Евгеніей, съ минуту безмолвно смотрѣла на нее и вдругъ схватила ея за руки, и сказала;
   -- Ты плачешь, Евгенія?
   Когда Евгенія взглянула на нее, глаза ея были красны.-- Нѣтъ, сказала она.
   "Евгенія, ради Бога, скажи мнѣ, что съ тобою сдѣлалось? Ты или нездорова, или...
   Она не договорила.
   -- Ради Бога, не догадывайся Лизанька; я не хочу, чтобы ты знала, я бы хотѣла, чтобы и сама я не знала, объ чемъ я плакала.
   "Хорошо же, Евгенія, я не стану тебя спрашивать, когда ты не хочешь сказать мнѣ. Я знаю, что ты уже давно ничего не хочешь сказать мнѣ, что хоть немножко поважнѣе шитья или вязанья -- только въ этомъ случаѣ ты очень многорѣчива. Я завтра же уйду отъ тебя, чтобы не докучать тебѣ моими вопросами.
   И нахмуренная Лизанька, дуя свою хорошенькую губку, сѣла, отворотившись отъ Евгеніи, въ другомъ углу комнаты.
   Живописецъ могъ бы прекрасно воспользоваться этимъ положеніемъ двухъ Дѣвушекъ, если бы онъ могъ только схватить выраженіе лицъ ихъ. Онѣ обѣ были въ досадѣ -- но Лизанька сей часъ готова была захохотать, Евгенія сей часъ заплакать.
   -- Послушай, Лизанька, сказала Наконецъ Евіенія, подошедши къ ней, -- я бы хотѣла скрыть отъ тебя нынѣшнюю досаду мою, но ты разсердилась за это, а мнѣ не хочется, чтобы и ты отворачивалась, отъ меня также, какъ Генрихъ,-- видѣла ли ты его въ театрѣ?
   "Генриха? Нѣтъ. Развѣ онъ былъ?
   -- Да, онъ безпрестанно говорилъ, смѣялся и не сводилъ глазъ съ какой-то дамы, сидѣвшей возлѣ него.
   Лицо Лизаньки приняло видъ удивленія.
   -- Онъ ни одного разу не взглянулъ на меня, хотя и видѣлъ насъ. Онъ былъ такъ очарованъ своей прекрасной сосѣдкой, что театръ, казалось, превратился въ будуаръ ея, и онъ съ нею одной только и былъ въ немъ. Еще съ ними была какъ я-то старуха.
   Лизанька съ такимъ вниманіемъ слушала Евгенію, что всякой третій, хоть бы и не слыхалъ словъ Евгеніи, только замѣчая выраженіе лица Лизаньки, могъ бы догадаться объ чемъ говорила первая.
   -- Ну, бросимъ ему перчатку за это, сказала Лизанька. Мы заставимъ его отстать отъ этихъ привычекъ. Война ему!
   -- Нѣтъ, я не люблю его больше, Лизанька,-- не хочу и мстить ему. Я видѣла, какъ онъ провожалъ ее до кареты, какъ онъ, восторженный, ожидалъ ея прощалъ наго взора. Она его наградила улыбкой за го, что онъ посадилъ ее въ карету, и погонъ уѣхалъ вслѣдъ за нею.
   -- Война! сказала Лизанька. Ты плачешь теперь, онъ будетъ плакать послѣ.
   Въ это время послышавшійся голосъ изъ другой комнаты, прекратилъ разговоръ ихъ.
   -- Лизанька, если меня спросятъ, скащи, что у меня разболѣлась голова и я уже легла.
   Черезъ нѣсколько минутъ, когда Дизанька вышла, Евгенія легла. Но напрасно: сонъ не сомкнулъ глазъ ея. Обида Генриха была слишкомъ чувствительна; сердце Евгеніи было, тронуто -- и она проплакала почти всю ночь.
   О, какъ досадовала бѣдная дѣвушка на зуу несносную красавицу, съ которой разговаривалъ Генрихъ; какъ она досадовала на Генриха, который не хотѣлъ даже взглянуть на нее; какъ она досадовала на себя, что не могла отвести глазъ своихъ отъ Генриха! "Если бы можно не любить его,-- думала она, -- если бы можно было никогда болѣе не видать его; прятаться всякой разъ, когда онъ придетъ къ намъ. И въ самомъ дѣлѣ я это непремѣнно сдѣлаю; какъ только онъ придетъ, я сей часъ же уйду съ Лизанькой, или лягу въ постель, скажу, что я нездорова, -- пусть же его не увидитъ меня, если не хотѣлъ нынче взглянуть на меня!-- Ну, а если теперь онъ совсѣмъ не придетъ къ намъ?-- Сердце Евгеніи сильно забилось при этой мысли.
   Цѣлая ночь прошла такимъ образомъ. Противъ воли съ длинныхъ рѣсницъ Евгеніи катились крупная слезы. Первая обида, первая невѣрность, хотя бы даже предполагаемая, слишкомъ трогаетъ сердце женщины, тѣмъ болѣе женщины любящей! Она долго не можетъ забыть ее, хотя бы даже и желала забыть. Воображеніе ея съ каждой минутой все болѣе и болѣе роститъ вину вашу. Смѣшно было бы требовать въ такія минуты отъ женщины, чтобы она не плакала: слезы если не утѣшаютъ, покрайней мѣрѣ облегчаютъ ихъ. Это ихъ защита, даже отъ собственныхъ чувствъ. Очаровательно, неизъяснимо прекрасно видѣть эти выразительные глаза, съ нѣжностію упрекающіе васъ, и это восхитительно-горестное лице, готовое разцвѣсть улыбкой при прощеніи васъ!
   Лизанька, сколько ни упрашивала Евгенію не думать о Генрихѣ, но она не могла забыться ни на минуту, и на другое утро встала съ тѣми же томными глазами, съ тѣмъ же болѣзненно-блѣднымъ лицомъ.
   Когда она вышла въ другую комнату, въ которой ихъ маленькое семейство по обыкновенію пило чай, бабушка изумилась этой видимой перемѣнѣ Евгеніи.-- Евгенія, ты нездорова.... ты простудилась... вѣрно вчера тебѣ жарко было въ театрѣ, и когда ты вышла, на тебя пахнуло вѣтромъ.... не позвать ли доктора?.. не лучше ли тебѣ лечь въ постелю?.." И всѣ эти безконечные распросы и предложенія, дышащія такими милыми пустяками, встрѣтили Евгенію при входѣ.
   -- Это ничего.... у меня вчера разболѣлась голова... это скоро пройдетъ". мнѣ теперь гораздо легче, отвѣчала Евгенія.
   "Смотри, Евгенія, не захворай"... ты у меня одна... я такъ люблю тебя... я и сама сдѣлаюсь больна, когда увижу тебя нездоровою, -- говорила бабушка.
   Какъ ни добра была бабушка, по ока не могла быть повѣренною тайнъ Евгеніи; старые люди всегда какъ-то непріязненно смотрятъ на этѣ тайны молодыхъ людей. Остывшее сердце забываетъ все, что прежде, можетъ быть, такъ сильно волновало, такъ много жучило его; память объ этихъ ощущеніяхъ исчезла, и оно потеряло вѣру въ нихъ. Ошибаются тѣ, которые относятъ это къ эгоизму, къ зависти, съ которою старые люди, не могши чувствовать этой страсти, препятствуютъ вамъ. Они просто уже забыли ее, не могутъ сочувствовать вамъ такъ живо, какъ бы хотѣли вы.
   Возвратившись послѣ чаю съ Лизанькой въ свою комнату, Евгенія сѣла на свое обыкновенное мѣсто передъ столикомъ. Первое, что попалось въ глаза ей, былъ лоскутъ бумаги, на которомъ она вчера такимъ разнообразнымъ почеркомъ писала имя Генриха, -- она схватила его и изорвала въ мѣлкіе кусочки. Она была теперь сердита; ей бы хотѣлось сорвать досаду свою на всемъ, что принадлежало Генриху, или напоминало Генриха, -- и она начала перерывать въ своемъ ящикѣ, не найдетъ ли чего-нибудь, подареннаго имъ; ей попались стихи, написанныя для нея Генрихомъ, и стихи были изорваны и разбросаны.
   Лизанька молча смотрѣла на нее.
   Въ эту минуту въ глаза Евгеніи блеснулъ кошелекъ, который она вязала для Генриха, и кошелекъ былъ изрѣзанъ въ мѣлкіе кусочки.-- Пусть она скажетъ ему. Она красавица... онъ ее любитъ.... а я не хочу дарить ему -- говорила Евгенія,-- и на лицѣ ея выступала яркая краска.
   Женщины, и тѣмъ болѣе дѣвушки, мстительны, если вы затронете ихъ самолюбіе. Онѣ найдутъ случай сдѣлать вамъ тысячу обидъ, для другихъ непонятныхъ, незамѣтныхъ, но тѣмъ болѣе чувствительныхъ для васъ. Пальма первенства здѣсь принадлежитъ всегда имъ. Онѣ будутъ колоть васъ со всѣхъ сторонъ. И взглядъ, и улыбка, и выраженіе -- все будетъ вамъ местью; такъ что тамъ, гдѣ вы сперва находили одни только розовые листочки, теперь вы встрѣтите однѣ колючія иглы!
   Но Евгенія не утѣшилась своей сорванной досадой. Послѣ этой мгновенной вспышки, она стала ходить по комнатѣ; выраженіе лица ея было покойнѣе; казалось, она теперь не чувствовала той горькой обиды, отъ которой такъ много плакала. Она была теперь, по видимому, весела;. по сквозь это веселое выраженіе лица, просвѣчивалось такое непріязненное чувство, цѣлый міръ такихъ чувствъ, что, вглядѣвшись въ Евгенію, вы бы упали на колѣна передъ женщиной, или оттолкнули бы ее отъ себя! Глаза женщины чудно созданы! И удивительно ли послѣ этого, что онѣ съ дѣтскихъ лѣтъ еще пріучаютъ ихъ выражать даже всѣ неуловимые оттѣнки какого-либо чувства! Можно составить цѣлую науку изъ наблюденій надъ глазами женщины, -- и только одной женщинѣ можно поручить подробное истолкованіе ея! Самый опытный знатокъ женщинъ часто долженъ отказаться отъ этого!
   Между тѣмъ Генрихъ, очарованный неожиданной встрѣчей съ Линской, и этимъ совершенно женскимъ вниманіемъ, съ которымъ она разговаривала съ нимъ, -- не поѣхалъ, какъ догадывалась Евгенія, съ нею, но возвратился къ себѣ домой, болѣе вчерашняго влюбленный и восторженный.--
   На другой день часу въ шестомъ вечера онъ отправился къ Евгеніи. Какъ онъ ни приготовился лгать, однако сердце его забилось, когда онъ подходилъ къ дому; мысль, что она въ самомъ дѣлѣ должна была думать объ немъ въ это время, -- вкралась въ его голову.
   Когда онъ вошелъ, старушка сидѣла одна за чайнымъ столикомъ.
   -- Ахъ, какъ мы давно не видали васъ у себя! сказала она. Ужь здоровы ли вы. Садитесь-ка вотъ сюда поближе, дайте-ка посмотрѣть на васъ. Сколько времени, сколько времена! Ужь и я, и Евгенія, и Лизанька поминала васъ -- а васъ все нѣтъ да нѣтъ. Стыдно забывать такъ старыхъ друзей. Ужь я право думала: не разсердились ли вы на насъ, -- кажется не-зачто,-- а впрочемъ, Богъ васъ знаетъ! Вѣдь вы молодые люди -- чуть что не такъ -- и сердце!
   Генрихъ краснѣлъ по уши отъ этого добродушнаго привѣтствія.
   -- А Евгенія? пробормоталъ онъ.
   "Дома. Она вамъ теперь очень обрадуется. Вотъ я ее позову.
   Старушка подошла къ комнатѣ Евгенія, и отворя дверь, сказала: ну вотъ, Евгенія, и бѣглецъ нашъ явился! Лизанька! Подите-ка посмотрите на него!
   Изъ комнаты не было отвѣта.
   Старушка возвратилась на свое мѣсто.-- Какъ-же вы поживаете, разскажите-ка мнѣ? Я думаю, что и перемѣнъ много съ тѣхъ поръ, какъ я не видала васъ. А мы вотъ вчера были въ театрѣ. Давали такую прекрасную піэсу -- Разбойниковъ; видѣли ли вы ее?
   -- Нѣсколько разъ, отвѣчалъ Генрихъ.
   "Славная піэса! продолжала старушка. Я такая охотница смотрѣть трагедіи. Не угодно ли чаю вамъ? сказала она, придвигая чашку къ Генриху.
   Генрихъ взялъ чашку и мелькомъ взглянулъ на дверь. Завѣтная комнатка не отворялась!
   -- И погода-то какая прекрасная стоитъ, говорила старушка, -- ну чтобы вамъ когда нибудь завернуть къ намъ, ради прогулки, вѣдь вы, я думаю, часто ходите мимо насъ, или хоть не мимо, все недалеко и нарочно навѣстить насъ.
   "Я нездоровъ былъ, сказалъ смѣшавшійся Генрихъ.
   -- Нездоровы?-- Вотъ это жалко! Я такъ, признаться, и думала, -- а то, чтобы не зайти къ намъ!
   Полчаса прошло уже, какъ Генрихъ пришелъ, а изъ комнатки никто не показывался. Генрихъ не могъ придумать, что за причина задерживала Евгенію, когда, бывало прежде, она всегда первая встрѣчала его и ни на одну минуту при немъ не выходила въ другую комнату.-- Вѣрно она сердитая, подумалъ онъ, что я такъ долго не былъ.
   Наконецъ дверь отворилась. Вошла Лизанька.
   Ласково она поклонилась ему; но ея коварный, испытующій взглядъ, сопровождавшій поклонъ этотъ, былъ замѣченъ Генрихомъ. Онъ понялъ, что тутъ должна скрываться какая нибудь тайна.
   "Мы васъ вчера видѣли въ театрѣ,-- сказала Лизанька.
   Генрихъ вспыхнулъ.
   -- Въ театрѣ? сказала старушка съ удивленіемъ. Что же вы не сказали мнѣ? Діы бы еще вчера затащили, его къ себѣ.
   "Когда имъ думать объ насъ! смазала Лизанька. Имъ недоставало времени и представленіе-то смотрѣть. Они были въ ложѣ съ какое-то дамой, съ которою проговорили все время, не сводя глазъ съ нея!
   И краснѣлъ, и блѣднѣлъ поперемѣнно Генрихъ.
   -- И какая хорошенькая эта дама! продолжала Лизанька, съ насмѣшкою у стремя свои коварные глазки на Генриха, -- мудрено ли было прельститься! И особенно, если такъ близко сидишь къ ней, что, я думаю, ея дыханіе сливалось съ вашимъ? Только, кажется, вамъ мѣшали. Зачѣмъ вы взяли съ собою третьяго? Ну что же, Генрихъ, скажите: каковъ былъ Францъ Мооръ?
   "Прекрасенъ, отвѣчалъ Генрихъ.
   -- Точно прекрасенъ, а еще прекраснѣе то, что вы, кажется, имѣете способность видать то, чего не видали.
   "Признаюсь, сказалъ Генрихъ,-- я точно вчера мало смотрѣлъ, -- мнѣ было что-то очень скучно.
   -- Дѣло не въ томъ, продолжала Лизанька, скучно ли вамъ было, -- хотя мы видѣли совсѣмъ противное, -- вѣдь скучные, я думаю, не выражаются такъ, какъ выражались вы, провожая ее до кареты, -- вы были просто въ поэтическомъ восторгѣ! Скажите же, кто эта дама?
   -- Линская, сказалъ Генрикъ, стараясь всѣми силами дать словамъ своимъ болѣе равнодушія. Ока вчера предложила мнѣ быть съ нею въ театрѣ. Отказаться было не возможно, хотя мнѣ мне хотѣлось.
   -- А какъ же, спросила Лизанька, вы сидѣли сперва въ другой ложѣ, которая была возлѣ ея? Вѣрно по ошибкѣ?
   Генрихъ совсѣмъ смѣшался. Онъ чувствовалъ, что если станетъ еще лгать, то его будутъ ловить на каждомъ словѣ.
   -- Что же это нейдетъ Евгенія? сказала старушка.
   "Она нездорова; у ней еще голова болитъ! отвѣчала Лизанька.
   -- Поди, позови ее. Вѣдь, я думаю, Генрихъ опять пропадетъ! Онъ нынче такъ не охотно ходитъ къ намъ.
   Лизанька пошла и черезъ нѣсколько времени возвратилась вмѣстѣ съ Евгеніей.
   Въ самомъ дѣлѣ Евгенія была еще блѣдна; только когда вошла она, румянецъ вспыхнулъ ни лицѣ ея. Она холодно поклонилась Генриху и не взглянула на него.
   Нѣсколько времени прошло въ молчаніи, Кажется, разговоръ готовъ былъ начаться, но Генрихъ не находилъ словъ послѣ насмѣшекъ Лизаньки, а Евгенія не хотѣла начать...
   -- Что же ты, Евгенія, ничего не поговоришь съ гостемъ? сказала старушка.
   "Что же я стану говорить съ ними? сказала Евгенія. Я еще не знаю, угодно ли имъ будетъ отвѣчать мнѣ. Можетъ быть, они совсѣмъ не хотятъ этого!
   -- Ну, вотъ, видите ли, сказала старушка, обращаясь къ Генриху, -- на васъ и Евгенія сердится, что вы такъ долго не были. Попробуйте-ка оправдайтесь!
   Однако, что ни начиналъ говорить Генрихъ, ему отвѣчали односложными да, и нѣтъ, иди и совсѣмъ не обращали вниманія на слова его. Разговоръ шолъ вяло. Генрихъ чувствовалъ свое непріятное положеніе -- онъ хотѣлъ бы оправдаться, но не могъ. Онъ видѣлъ эту необыкновенную блѣдность лица Евгеніи, эти глаза, въ которыхъ прежде такъ привѣтно свѣтилась искра участія, и которые теперь были бездушны, подернуты ледяною безчувственностью. И хоть бы одинъ взглядъ -- хоть бы безчувственный -- и того нѣтъ! Какъ бѣдная старушка ни старалась завязать разговоръ, но онъ, кажется, никому не былъ по силамъ! Даже и она наконецъ сдѣлалась холодна -- отъ того ли, что это состояніе такъ прилипчиво, такъ быстро сообщается отъ одного къ другому, или отъ того, что она въ самомъ дѣлѣ думала, что Евгенія нездорова -- а она такъ много любила свою Евгенію! Только одна Лизанька продолжала насмѣхаться надъ Генрихомъ, заходила со всѣхъ сторонъ, теребила самыя нѣжныя струны его сердца! Женщины одарены такою неистощимою способностью въ подобныхъ случаяхъ, что самый краснорѣчивый возражатель принужденъ будетъ замолчать! И когда замолчитъ -- онѣ и тогда еще не бросаютъ своего оружія!
   Генрихъ слушалъ, молчалъ, краснѣлъ, блѣднѣлъ; Лизанька все продолжала щекотать его язычкомъ своимъ. Генрихъ не догадывался, что это было слѣдствіемъ долгаго соглашенія, хорошо обдуманнымъ планомъ мести!-- И тамъ, гдѣ онъ долженъ бы говорить отъ чистаго сердца,-- онъ лгалъ безъ милосердія!
   Наконецъ онъ увидѣлъ, что ему остается одно только средство, послѣднее -- онъ взялъ свою шляпу.
   -- Прощайте,-- холодно сказала Евгенія, отворотившись въ другую сторону.
   "Поклонитесь вашей прелестной Линскои, сказала Лизаньѣа.
   Генрихъ поклонился и вышелъ.
   Когда онъ проходилъ мимо оконъ, онъ увидѣлъ стоявшую Евгенію, но она такъ быстро перевела глаза свои на другой предметъ, что Генрихъ не приписалъ это ничему другому, кромѣ случайности.
   

ГЛАВА III.

   Мудрая истина, что мы тогда только узнаемъ истинную цѣну вещи, когда теряемъ ее -- олицетворялась въ умѣ Евгеніи, когда Генрихъ ушелъ. Ей теперь жалко стало своего Генриха!-- Онъ такъ добръ, думала она,-- и зачѣмъ я огорчила его, послушавшись этой несносной Лизаньки! Можетъ быть онъ и въ самомъ, дѣлѣ не виноватъ. Что онъ теперь долженъ подумать обо мнѣ? Ну, если онъ перестанетъ ходить къ намъ! А я навѣрно знаю, что онъ теперь долго не придетъ уже!
   Евгенія въ самомъ дѣлѣ разсердилась на Лизаньку.
   Лизанька точно была виновата, потому. что она уговорила Евгенію такъ долго не. выходить изъ комнаты, и пока Генрихъ будетъ сидѣть, рѣшительно ничего не говорить съ нимъ. Евгенія была добра. Она готова была бѣжать на встрѣчу Генриху, когда онъ шелъ къ нимъ. Но Лизанька напомнила вчерашнее, обида была еще слишкомъ свѣжа, чтобы совершенно забыть ее; но безъ Лизаньки она готова была бы простить ее, если бы Генрихъ оправдался какъ нибудь. Одно появленіе его разсѣяло бы всѣ ея сомнѣнія. Да и какая любящая женщина, не проститъ подобной невѣрности? Сердце ихъ всегда готово и къ мести, и къ примиренію -- и тѣмъ скорѣе, чѣмъ обида болѣе, чѣмъ горесть ея сильнѣе!-- И сказать ли?-- Евгеніи пришла въ голову мысль -- и она всего болѣе испугалась ея: во все это время, пока Генрихъ не будетъ ходить къ нимъ,-- онъ вѣрно всякой день будетъ у этой дамы -- и совсѣмъ забудетъ Евгенію!
   А Генрихъ?
   Генрихъ не слишкомъ, много опечалился пріемомъ Евгеніи. Этотъ пріемъ, казалось ему, освободилъ его часто ходить къ нимъ.-- Пусть ее капризничаетъ, думалъ онъ, я и самъ буду капризенъ.
   Когда Генриху возвратился домой, ему сказали, что Крейцъ давно уже его дожидается. Послѣдній бралъ уже шляпу, когда Генрихъ вошелъ въ комнату.
   -- Конецъ концевъ! вскрикнулъ Крейнъ, пожимая руку Генриха; за что ты плюешь на бороду отца моего? Я исчахъ со скуки дожидаясь тебя!
   "Аллахъ правосуденъ, шутя отвѣчалъ Генрихъ, онъ велѣлъ мнѣ поспѣшить домой!
   -- Но, ради того же Аллаха? гдѣ же ты столько времени пробылъ? Вѣрно какая-нибудь гурія свела тебя съ разсудка. Но, братъ, молчи -- на томъ свѣтѣ Магометъ обѣщалъ сотня ихъ!
   "Нѣтъ, братъ, слуга покорный: я и съ двумя не слажу!
   -- Бѣдный человѣкъ! Видно ты не въ меня родился! А у меня, братъ исторія коротка: взглядъ да ручку, поцѣлуи да улыбку -- и сердечко наше!
   "Тебѣ вѣрно счастье на роду написано. Ну а чтожь твоя комедія? Не принесъ ли ты прочесть чего нибудь? Теперь я бы съ удовольствіемъ послушалъ!
   -- Почти половину написалъ. Да вчера пришла мнѣ богатая мысль въ голову: писать романъ.
   "Романъ?
   -- Да, будетъ чудесный. Немножко à la Paul-de-Kock. Да это нынче всѣмъ нравится. Заглавіе заманчивое: Мои пріятель Яковъ.
   "Хорошо, сказалъ Генрихъ; а еще лучше, если бы ты принялся писать^ его тогда,* когда кончишь комедію.
   -- Комедія не уйдетъ. Знаешь: ее не всегда можно писать. Иногда бываешь не въ хорошемъ расположеніи духа,-- ну, какъ же тутъ будешь шутить и смѣяться? А романъ писать "всегда можно -- здѣсь и смѣшное и печальное пополамъ!
   ""Ну чтожъ, и ты началъ ужь его?
   -- Одну главу написалъ. Очень легко. Здѣсь не то, что стихи, гдѣ иногда съ однимъ стихомъ цѣлый вечеръ не сладишь! Я его напишу скоро. По моему расчету не больше, какъ въ мѣсяцъ.
   "Какъ, въ годъ двѣнадцать романовъ? Да ты, братъ, затопишь всю нашу литтературу -- и. она, бѣдняжка, такая чахлая вдругъ попадетъ въ водяную.
   -- Ты, братъ, насмѣшникъ. Хорошо, что еще платья не берешь, даромъ. За это я тебѣ посвящу его. Я его самъ буду печатать.
   "Намѣреніе доброе. Хоть за это скажутъ спасибо!
   -- А прочтутъ, такъ и благодарствуйте!
   "То есть: впередъ не заманите.
   -- Однако, шутки въ сторону. Прочти, что ты написалъ, если принесъ.
   "Что читать одну главу. Да и домой пора. Нынче примусь продолжать. Время дорого.
   Съ этими словами Прейцъ простился и ушелъ.
   Цѣлая недѣля прошла послѣ этого вечера; ничего замѣчательнаго не случилось. Генрихъ былъ одинъ разъ у Линской; но, чего ему особенно хотѣлось,-- поговорить съ ней -- ему не удалось. За то онъ вполнѣ насытился зрѣніемъ. Линская въ этотъ разъ показалась еще очаровательнѣе, чѣмъ прежде. Два -- три взгляда съ ея стороны, но взгляда, которыми женщины такъ хорошо умѣютъ вывѣдать все, что таится въ васъ, казалось вызывали на бои сердце Генриха. Старуха съ кошечьими глазами опять была тутъ. Генрихъ не на шутку уже сердился и проклиналъ ее. Ему казалось, что она только и мѣшала ему цѣлый вечеръ говорить съ Линской. Однако при прощаньи ему дали замѣтить, что онъ можетъ бывать чаще, и чѣмъ чаще, тѣмъ лучше. Генрихъ понялъ это и почти безумный отъ радости уѣхалъ домой. Во все это время ему и въ мысль не приходила Евгенія. Для него прошедшаго будто не было, и въ этомъ прошедшемъ не существовало Евгенія. Онъ помнилъ его только съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ Линскую.
   Однажды, въ концѣ этой недѣли, когда Грирахъ возвратился домой, полный усладительными мечтами о Линской и о счастіи, которое развивалось въ сердцѣ его, ему подали запечатанное письмо. Генрихъ спѣшилъ распечатать его. Оно было отъ его тетки: въ немъ приглашали его приѣхать на недѣльку погостить въ деревню, ко дню рожденія. Ничего не могло быть непріятнѣе для Генриха, какъ эта поѣздка; а отказаться было невозможно: чуть не святотатствомъ сочла бы тетка отказъ его. Что ему было дѣлать? Не видать столько времени Линской -- это ему теперь казалось невыносимымъ. Онъ бросилъ съ досады письмо это, и поспѣшилъ-поскорѣе посовѣтоваться съ Этьеномъ о своемъ неминуемомъ несчастій.
   -- Этьень, выручи меля изъ бѣды, сказалъ онъ, пришедши къ нему, и едва успѣвая поздороваться,
   "Изъ какой бѣды? сказалъ Этьень.
   Вмѣсто отвѣта Генрихъ сунулъ ему въ руки письмо тетки.
   -- О, братъ, какими гіероглифами пишетъ твоя тетушка! Да поможетъ мнѣ Шампольонъ разобрать это! Однако тутъ нѣтъ еще; никакой бѣды: тебя зовутъ повидимому, веселиться къ Фавнамъ, къ Наядамъ"
   "Скажи лучше -- мучиться. Въ жизнь мою не видывалъ ничего несноснѣе, какъ жить въ деревнѣ у этой тетушки. Поѣдемъ, ради Бога, со мною. Двоимъ намъ хоть скучать будетъ весело. А тетушка будетъ рада безъ памяти. Двое мы найдемъ какія нибудь занятія. Будемъ ходить стрѣлять -- хоть гусей, если не найдемъ дикихъ утокъ, ловить рыбу. Впрочемъ, тамъ всегда бываетъ много и барышень по сосѣдству; -- только не взыщи, чѣмъ Богъ послалъ!
   -- Пожалуй, поѣдемъ: недѣля не много. А тетушка твоя стало быть безвыѣздно живетъ въ деревнѣ?
   -- Кажется. Я ее никогда еще не видалъ здѣсь. Впрочемъ ей и незачѣмъ: она уже довольно стара и къ тому же вдова. Говорятъ, прежде она считалась въ числѣ первыхъ красавицъ, жила очень открыто и была очень богата. Покойный дядюшка оставилъ ей только одну деревеньку; не въ добрый часъ попыталъ счастья въ винномъ откупѣ. Впрочемъ она сама разскажетъ обстоятельно тебѣ это -- она большая охотница говорить о прежнемъ времени, и чрезвычайно любитъ, если ее слушаютъ внимательно.
   -- Очень радъ, поѣдемъ. Когда же?
   "Надобно завтра, и чѣмъ раньше, тѣмъ лучше. Пожалуй, хоть я за тобой заѣду, или прямо отъ меня.
   -- Послѣднее лучше. Въ десять часовъ я буду завтра у тебя.
   Уговорившись такимъ образомъ, Генрихъ отправился домой. Онъ былъ очень обрадованъ согласіемъ Этьеня. Общество въ деревнѣ было не по его вкусу: всѣ забавы казались приторными, а барышни-сосѣдки были такъ чопорны, что онъ едва не смѣялся въ глаза -- молоденькія были слишкомъ вѣтрены, старыя слишкомъ ласковы,-- а Генрихъ не былъ изъ числа тѣхъ, которые готовы влюбиться во всякую женщину, хоть немного хорошенькую.
   На другой день около обѣда Генрихъ и Этьень отправились въ дорогу.
   Еще издали, не доѣзжая верстъ двухъ, завидѣли они деревню. Дорога съ этого мѣста могла назваться хорошею. Справа простирался лѣсъ, слѣва поле, усѣянное хлѣбомъ, котораго колосья какъ волны переливались отъ дуновенія вѣтра. Тихій вечеръ и чистое голубое небо придавали еще болѣе очарованія этому виду. Наконецъ открылся передъ ними и господскій домъ -- длинное каменное строеніе. Видно было, что этотъ домъ выстроенъ былъ не для временнаго, а для всегдашняго пребыванія господъ.
   Весь домъ, кажется, поднялся на ноги, при ихъ приближеніи. Все суетилось, все бѣгало взадъ и впередъ; имя Генриха перелетало изъ устъ въ уста, и еще не успѣли они войти въ переднюю, какъ дверь изъ первой комнаты отворилась и молоденькая дѣвушка, въ полномъ смыслѣ очаровательная, бросилась къ Генриху съ восклицаніемъ: братецъ! Но она вдругъ остановилась и покраснѣла, когда замѣтила, что Генрихъ былъ не одинъ.
   -- Пожалуйте, пожалуйте! проговорила покраснѣвшая дѣвушка.
   Вслѣдъ за этими словами показалась изъ другой комнаты старушка. Она была въ шлафрокѣ; на головѣ ея былъ надѣть огромный ненецъ; лице ея, съ перваго взгляда, казалось добрымъ и вѣроятно нѣкогда было прекрасно. Это была тетка Генриха. Она чрезвычайно обрадовалась Генриху и нѣсколько разъ принималась выражать свое удовольствіе, что видитъ его у себя.
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ распросовъ и отвѣтовъ, нашимъ гостямъ показали приготовленную комнату и просили немного успокоиться и отдохнуть съ дороги. Генрихъ и Этьень ради были этому. Отведенная комната была не слишкомъ велика, но удобна и убрана даже съ роскошью. Видно, что ожидали сюда любимаго человѣка.
   Наконецъ они вышли въ прекрасную гостинную, гдѣ ихъ уже давно и нетерпѣливо ожидало маленькое семейство. Тетушка опять начала благодарить Генриха за пріѣздъ его; двоюродная сестрица его Клара чуть не прыгала-отъ радости, увидѣвши въ гостяхъ у себя своего любимаго братца.
   -- Генрихъ, сказала она, выучились ли вы наконецъ играть на фортопіано? Въ послѣдній разъ, когда вы были у насъ, вы обѣщали мнѣ непремѣнно выучиться!
   Генрихъ сдѣлалъ утвердительный знакъ.
   -- Вотъ это хорошо. Сыграйте мнѣ что-нибудь.
   "Но, Клара, лучше сыграйте что-нибудь сами. Я ужъ такъ давно не слыхалъ игры вашей.
   -- Кстати, а мнѣ недавно только прислали новыя піэсы.-- и она стала играть бѣгло и прелестно.
   "Хорошо?
   -- Прекрасно!
   "Спасибо, что похвалили.
   Пока Клара играла, Этьень не сводилъ глазъ съ этихъ прелестныхъ бѣлыхъ пальчиковъ, бѣгавшихъ по клавишамъ. Послѣ, его самого просили и онъ сыгралъ одну довольно трудную сонату. Его осыпали похвалами.
   Остальной вечеръ прошелъ въ довольно живыхъ и занимательныхъ разговорахъ.
   Этьень былъ очарованъ этимъ обращеніемъ, чуждымъ всякаго пошлаго жеманства и гордости. Особливо Клара была очаровательна во весь вечеръ. Откровенный, веселый нравъ ея живо выражался въ каждомъ словѣ ея, въ каждомъ взглядѣ. Совершенно невинное простодушіе, неприкрашенное ни одной заученой вычурой, и какая-то природная, еще дѣтская доброта сіяли въ глазахъ ея. Тетушка Генриха была одна изъ тѣхъ женщинъ, которыя любятъ говорить, если замѣчаютъ, что ихъ хотятъ слушать, но говорятъ съ материнскимъ простосердечіемъ, съ знаніемъ того, что говорятъ. Однимъ словомъ, Этьень не могъ понять, отъ чего Генрихъ такъ невыгодно отзывался о времени, проводимомъ въ этой деревнѣ у этого добраго семейства. Можетъ быть, Этьень въ этотъ день не могъ еще. понять, что отношенія его и Генриха были очень различны. Генрихъ смотрѣлъ на Клару глазами брата: для него она была не болѣе, какъ хорошенькая дѣвушка въ которую нельзя было влюбиться. Точка зрѣнія Этьеня исчезала въ очарованіи.
   Поздно уже было, когда Этьень и Генрихъ, простясь, ушли въ назначенную комнату.
   Когда на другой день Этьень проснулся послѣ долгаго сладкаго сна, солнечные лучи пробивались сквозь окно. Онъ поспѣшно всталъ, чтобы посмотрѣть на прекрасное деревенское утро, сѣлъ возлѣ окна и раскрылъ его. Солнечная теплота, легкій вѣтерокъ, дышавшій въ лицо его, длинныя густыя аллеи, купы деревьевъ и цвѣтовъ, живописно разбросанныхъ, ихъ благоуханіе, пѣсня жаворонка, высоко вьющагося подъ голубымъ небомъ, зеленѣющая трава -- все. было полно очарованія. Онъ долго любовался всѣмъ этимъ, какъ нечаянно бросивши взоры онъ увидѣлъ въ отдаленіи, у одной куртины цвѣтовъ, бѣлое платье и маленькую ручку, вооруженную лейкой. Этьень сталъ всматриваться внимательнѣе. Дѣвушка мало по малу приближалась къ нему. Она поливала цвѣты. Ничего не могло быть привлекательнѣе этого существа, такъ дѣтски занятаго этою цвѣточной жизнью. Наконецъ, когда дѣвушка почти совершенно приблизилась къ купѣ цвѣтовъ прямо противъ окна Этьеня, догадка его подтвердилась -- это была Клара. Щечки ея роскошно алѣли; волосы падали на плеча; уста были полуоткрыты и могли поспорить съ любой розой. Этьень долго не могъ свести глазъ своихъ съ прелестной дѣвушки. Клара не замѣчала его: она усердно продолжала свою работу. Въ это время къ ней подошелъ садовникъ.
   -- А, Петръ, сказала она.
   Петръ снялъ шапку и низко поклонился ей.-- Вы раньше меня встаете, барышня.
   -- Утро прекрасное -- мнѣ жалко было проспать его. Эти цвѣты надобно будетъ подвязать. Дай мнѣ что нибудь.
   И она принялась подвязывать цвѣты.
   -- Вѣрно цвѣты знаютъ васъ, барышня. Право, я думаю, что они понимаютъ, что вы сами за ними ходите.
   "Да я люблю ихъ и они должны любить меня. Что ты хочешь теперь дѣлать?
   -- Надобно пересадить нѣсколько кустовъ и выщипать траву кой-гдѣ -- она мѣшаетъ растеніямъ. Только въ вашей любимой куртинѣ, кажется, и трава не хочетъ показаться, чтобы не прогнѣвать васъ.
   "Да, я сей-часъ только поливала ее. Хорошо ли это теперь?
   -- Дожди перепадаютъ рѣдко и то мало. Поливка необходима. Не прикажете ли нарвать вамъ розановъ?
   "Это будетъ очень хорошо. А мнѣ надобно что-нибудь подарить братцу.
   Въ это время Клара подняла глаза къ окну, у котораго сидѣлъ Этьень, и покраснѣла. Вѣрно она не ожидала, что за ней такъ тщательно наблюдаютъ.
   -- Ну прощай, Петръ! сказала она, принимая цвѣты и убѣжала въ комнату.
   Этьень долго еще смотрѣлъ на мѣсто, гдѣ стояла Клара. Эта утренняя прогулка и бесѣда казались ему чѣмъ то новымъ, неизъяснимо прекраснымъ. Стало быть не сказки сказываютъ романисты объ этихъ дѣвушкахъ, добренькихъ, простодушныхъ, дѣтски-невинныхъ? Нѣтъ, въ городѣ онъ не увидѣлъ бы этой сцены: тамъ все хотятъ, и хотятъ во долгу, но какому-то обыкновенію, скрывать отъ васъ. Тамъ не застанешь дѣвушку въ саду за цвѣтами съ лейкою въ рукахъ въ такую раннюю пору. Тамъ спятъ до полдня; тамъ постыдились бы этаго удовольствія, которое любила Клара. Тамъ еще не успѣютъ открыть глаза, а ужь начинаютъ прищуривать, какъ будто утомились отъ долгаго бдѣнія.
   Этьень еще продолжалъ любоваться утромъ, когда Генрихъ проснулся.
   -- А, ужъ ты вскочилъ, сказалъ онъ. Ишь какъ, хорошо подѣйствовалъ на тебя деревенской воздухъ!"
   "Ты не ошибся, Генрихъ. Нынѣшнее утро точно очаровательно.
   -- Тѣмъ лучше;-- меньше будешь бранить меня. Ну-ка я посмотрю, что это за восхитительные виды такіе? Точно,-- взгляни, какъ этотъ мужикъ съ лопатой пахнетъ природой. Онъ весь въ грязи. Вѣрно грязью лакомился. Патріархальные нравы.
   "Ты вѣрно не выспался еще?
   -- И какой воздухъ! продолжалъ Генрихъ, не слушая Этьеня, -- такъ и пахнетъ цѣлительнымъ элексиромъ! Ну, укажи-ка мнѣ, гдѣ еще природа? Дай мнѣ еще природу, -- я полюбуюсь ею.
   "Поди лучше еще спать.
   -- И точно, братъ! И съ этимъ словомъ , Генрихъ опять легъ.
   Этьень остался одинъ: шутки Генриха не могли вывести изъ его памяти прекрасную сцену, которой онъ былъ свидѣтелемъ.
   Часа черезъ дня ихъ позвали къ чаю. Въ деревнѣ за чаемъ проходитъ почти цѣлое утро. Клара шутливо бранила Генриха за его лѣнь. Послѣ чаю Генрихъ, Клара и Этьень пошли въ садъ. Этьень въ первый разъ былъ такъ близко къ Кларѣ. Она имъ показывала свои цвѣточныя владѣнія; водила ихъ по всѣмъ дорожкамъ, показывала гротъ, бесѣдки, разсказывала, гдѣ она любитъ отдыхать, и дѣтски предавалась восторгу отъ всего окружающаго.
   Цѣлый день прошелъ незамѣтно. Этьень короче познакомился съ обычаями деревни и съ Кларою, съ которою онъ почти не разлучался. Это знакомство восхищало его: онъ видѣлъ въ Кларѣ то, чего никогда не видалъ и не встрѣчалъ еще! Съ своей стороны она была также внимательна и ласкова къ нему. Щечки ея разгорались всякой разъ, когда она обращала глаза на него. Къ вечеру они были уже очень дружны. Знакомство въ деревнѣ съ дѣвушкой сводится скоро. Вниманія вашего развлечь нечему. Здѣсь все общее -- и время, и разговоры, и занятія. Вы можете свободно предаваться чувствамъ вашимъ, -- а чувства свободу любятъ. Тетушка Генриха также была внимательна и ласкова къ Этьеню. Она опять благодарила Генриха за приѣздъ, и за то, что онъ пріѣхалъ не одинъ, извинялась, если не можетъ сдѣлать веселымъ ихъ пребыванія у нее. Здѣсь вѣдь деревня! говорила она, и я очень рада буду, если вы останетесь какъ можно дольше гостить у меня.
   А мы ихъ не пустимъ отъ себя, сказала Клара, если они позволятъ только этотъ тяжкій плѣнъ.
   "Надобно стараться сдѣлать какъ нибудь, чтобы они не скучали у насъ, сказала тетушка. Это все будетъ зависѣть отъ насъ: мы сами въ этомъ будемъ виноваты, если они уѣдутъ отъ насъ.
   -- Мы пробудемъ столько, сколько можно только, отвѣчалъ Генрихъ.
   Послѣ этого разговора всѣ вышла на балконъ. Вечеръ былъ прекрасный. Голубое небо очаровательно раскинуло свой звѣздный шатеръ; западная сторона его, казалось, облита была пурпурной краскою.
   -- Въ городѣ вѣрно вы не замѣтили бы такой ночи, сказала Клара.
   "Въ городѣ этимъ не занимаются, отвѣчалъ Генрихъ.
   -- Это очень жалко. А, кстати, знаете ли вы названіе звѣздъ? Хотите ли, я научу васъ?
   "У насъ будетъ прелестный Профессоръ Астрономіи! Впрочемъ я вижу двѣ прекрасныя звѣздочки, да, это твои глазки, Клара! сказалъ Генрихъ.
   -- Ну смотрите: вотъ это Полярная звѣзда -- она блеститъ ярче всѣхъ; поправѣе ея Треугольникъ; пониже влѣво Большая Медвѣдица, съ хвостомъ; выше Большой Медвѣдицы -- смотрите вправо -- это Персей; противъ него, еще вправо -- страшная Медузина голова; теперь ниже: это Возница; еще ниже, Близнецы; вправо Оріонъ, недалеко отъ него Альдебаранъ. Эти бѣлыя полосы, которыя называютъ Млечнымъ путемъ, говорятъ, тоже звѣзды, но очень удалены отъ насъ и отъ того свѣтъ ихъ кажется бѣловатыми полосами. Ну, а вотъ это, я думаю, и въ городѣ знаютъ, называется мѣсяцъ или луна. Вотъ вамъ и все.
   "Восхитительная лекція! сказалъ Генрихъ.
   -- Ну, еще чтобы вамъ показать? Или нѣтъ, не покажу ничего. Учитесь лучше сами.
   Этьень безмолвно смотрѣлъ на маленькій, бѣлый пальчикъ, который указывалъ на звѣзды, и на глаза Клары, которые перебѣгали отъ звѣздъ то къ нему, то къ Генриху. Теперь Клара, кажется, была еще очаровательнѣе, нежели утромъ. Сверхъ того утромъ онъ только видѣлъ ее, и то издали, теперь онъ и слушалъ и смотрѣлъ на эти розовенькія губки, которыя обольстительно шевелились яри каждомъ словѣ.
   -- Что же, только? сказалъ наконецъ Генрихъ.
   "Будетъ, отвѣчала Клара. Я вамъ сказала: учитесь сами. Я и такъ вамъ много показала даромъ.
   -- А развѣ за это нужна какая-нибудь плата?
   "Нѣтъ, ничего не надобно! отвѣчала Клара и убѣжала съ балкона.
   -- Что, хороши звѣзды, хороша ночь? сказалъ Генрихъ, обращаясь къ Этьеню.
   Этьень промолчалъ.
   -- Вотъ какъ -- и говорить не хочетъ! Словъ не находитъ отъ восхищенія! Что же ты, въ самомъ дѣлѣ, одинъ любуешься, словно Богъ для тебя Столько и создалъ это? Говори, не бойся: не разбудишь дѣтей природы -- они теперь крѣпко спятъ на палатахъ!
   "А тебѣ вѣрно завидно?
   -- Не безъ-того-то. Люблю сонную природу. Спишь и видишь, видишь и спишь. Во спѣ у меня есть свой мѣсяцъ, свое небо, свое солнце. Давича, на примѣръ, я видѣлъ такой чудесный сонъ, кажется, вѣкъ-бы проспалъ.
   "Какой-же это сонъ?
   -- Я еще не досмотрѣлъ его, не скажу.
   Возвратившись къ себѣ въ комнату, Этьень долго не могъ уснуть: Клара безпрестанно была въ глазахъ его. Пальчикъ ея прыгалъ передо нимъ, не давалъ ему покоя. Въ самомъ дѣлѣ роскошенъ былъ этотъ пальчикъ, маленькій, бѣленькій, пухленькій, съ золотымъ колечкомъ, первый красавецъ-пальчикъ во всёмъ свѣтѣ.. Воображеніе Этьеня живо рисовало ему весь прошедшій день, каждое движеніе, каждую улыбку, каждое слово Клары. Воображеніе чудесный калейдоскопъ, отличный фокусникъ. Оно представитъ вамъ сперва маленькій, волшебный камушекъ, изъ камушка вдругъ сдѣлаетъ жемчужину, изъ жемчужины брилліантъ; брилліантъ превратитъ въ звѣздочку,-- звѣздочку въ лупу, луну въ солнце -- это солнце будетъ слѣпить васъ, а между тѣмъ ваши глаза будутъ жадно нить блескъ его!
   Наконецъ Этьень заснулъ, но и во снѣ ему явилась Клара, явился красавчикъ-пальчикъ. Клара исчезла, пальчикъ остался одинъ; но вотъ онъ ростетъ, росгетъ, вдругъ превратился въ Клару, и Клара опять мелькаетъ въ глаза ему тѣмъ же своимъ пальчикомъ.
   "Наступилъ день рожденія тетки Генриха. Еще наканунѣ наѣхало множество гостей, всякой мущина непремѣнно привозилъ съ собою все свое семейство -- это вѣчный обычай деревни. Тетушка всѣхъ принимала, кажется, съ восторгомъ. Поздравленіямъ, разсказамъ конца не было. Эти деревенскія собранія чрезвычайно походятъ на Англійскіе рауты, гдѣ гости съѣзжаются только для того, чтобы имѣть удовольствіе сказать: я былъ, гдѣ надобно два-три битыхъ часа простоять на одномъ мѣстѣ, терпѣть, какъ со всѣхъ сторонъ будутъ толкать локтями, наступать на ноги,-- и веслѣ употребить полчаса времени на то только, чтобы добраться до двери.
   Утромъ вся эта кавалькада потянулась въ церковь къ обѣднѣ. Клара была одѣта очень просто, но это простое бѣлое платье такъ прелестно шло къ ея граціозному личику, ея бѣленькая открытая шейка такъ мило оттѣнялась двумя локонами, что Этьень промѣнялъ бы всѣ драгоцѣнныя украшенія столичныхъ дамъ за одинъ взглядъ на Клару, а одинъ взглядъ Клары промѣнялъ бы на всѣхъ дамъ въ свѣтѣ.
   Когда пріѣхали домой, Этьень ушелъ въ свою комнату, чтобы на свободѣ помечтать о Кларѣ.
   Часа полтора онъ уже блуждалъ въ своемъ мечтательномъ мірѣ, какъ вдругъ дверь его комнаты тихонько отворилась и Клара выставила свою головку.
   -- Что же вы спрятались отъ насъ? сказала она. Развѣ хорошо такъ дѣлать? Маменька нѣсколько разъ спрашивала объ васъ. Мы всѣ думали, не бѣжали ли вы отъ нашего праздника? Вѣрно вамъ скучно съ нами?
   "Я готовъ сдѣлать, что вы прикажете?
   -- Прикажете? Ну, я приказываю вамъ сей-часъ идти къ намъ, чтобы скучать вмѣстѣ.
   "Съ этой скукой я готовъ бы жить цѣлые вѣки.
   -- Тѣмъ лучше, пойдемте-же.
   Когда Этьень вошелъ въ залу, всѣ стулья почти были заняты гостями, но всѣ сидѣли молча, въ ожиданіи обѣда. Это время обыкновенно бываетъ самымъ молчаливымъ. Въ тощемъ желудкѣ или въ чемъ другомъ искать этому причины, неизвѣстно. Все какъ-то чинно, несвязно, словно въ какомъ-нибудь ученомъ обществѣ, гдѣ всѣ члены собрались уже, а Предсѣдателя еще нѣтъ. Этьень очень радъ былъ своимъ молчаливымъ товарищамъ, и не въ шутку считалъ всѣхъ этихъ членовъ умными головами.
   Наконецъ дверь отворилась и отрадное донесеніе: кушанье готово, электрически потрясло всѣхъ: на всѣхъ лицахъ появились улыбки, всѣ встали и потянулись въ столовую.
   Послѣ обѣда Этьень ушелъ въ садъ. Ему попался Генрихъ.
   -- Ну, братъ, меня замучила тетушка, сказалъ послѣдній. Рекомендовала меня какой-то старухѣ. У этой старухи есть дочка, и она уставила на меня такіе умильные глазки, что я боялся, чтобы она не объяснилась въ любви мнѣ.
   "А хороша?
   -- Чудо! Да вотъ она идетъ по правую руку Клары. Уйдемъ, ради Бога, по" скорѣе, пока не догнали.
   И онъ насильно потащилъ Этьеня вонъ изъ саду.
   Чудны эти деревенскіе балы! Ѣдятъ много, пьютъ еще болѣе, танцуютъ до упаду. Разговорамъ конца нѣтъ, оригиналамъ счету. Чепцы и шляпки, платья и ухватки, ноги и руки, роскошь и скупость, хорошее и дурное, дурное и хорошее -- все подавай сюда, обо всемъ будутъ трактовать подробно, со всѣми источниками старинной хріи. А политиканъ мужской родъ? Вся Европа, кажется, помѣстилась въ карманъ къ нему и онъ сыплетъ судьбами Государствъ, какъ мѣдной монетой. Донъ. Карлосъ и Изабелла, побѣда и отступленіе, -- все такъ быстро вертится въ разговорѣ, что рѣшительно Не узнаешь объ чемъ толкуютъ; да и они не знаютъ, Изабелла ли предводительствуетъ Карлистами, или Донъ Карлосъ Юнтою?-- Въ Англіи такой-то Лордъ предложилъ билль объ томъ-то, а такой-то Лордъ подговорилъ весь Парламентъ -- и билль отвергнутъ!-- Новое Министерство Франціи то-то сдѣлаетъ, того-то не сдѣлаетъ!-- А дочки этихъ Господъ, не тѣхъ, объ комъ говорятъ, а тѣхъ, которые говорятъ, эти дочки съ умильненькими глазками, которыя на каждаго мущину смотрятъ какъ на жениха своего, которыя прищуриваютъ глазки и наводятъ лорнеты, выставляютъ и маленькія свои ножки, и голыя плечики, чтобы привлечь ваше вниманіе, такъ какъ какой-то Французскій Кардиналъ, которому льстецы въ шутку сказали, что его толстыя ноги очень красивы, и онъ послѣ этого всегда выставлялъ свои ноги такъ, что ихъ видно было до самыхъ колѣнъ.
   Этьеню удалось танцовать съ Кларою. Она до смерти любила танцовать: это ее веселило до крайности.
   Кончивши одну кадриль, Клара возвратилась на свое мѣсто. Къ ней подсѣла дѣвушка лѣтъ семнадцати, очень миленькая брюнетка.
   -- M'amie, кто это танцовалъ съ тобою? спросила она Клару.
   "А тебѣ развѣ хочется знать? спросила Клара.
   -- Нѣтъ, я спросила такъ.
   "Ну, если такъ, то не скажу.
   -- Ну, а если интересуюсь?
   Барышня навела лорнетъ на Этьеня, который сидѣлъ противъ нихъ и не спускалъ глазъ съ Клары.
   -- Поздравляю, онъ очень милъ.
   "Въ самомъ дѣлѣ?
   -- Зачѣмъ спрашивать! Будто ты не знаешь этого. Скромность между нами большой порокъ.
   "Не знаю ни того, ни другаго.
   -- Не страшись, я не стану перебивать его у тебя. Я очень рада, если онъ тебѣ понравился до того, что ты даже боишься говорить объ немъ.
   "Совсѣмъ нѣтъ, я даже не знаю, съ чего тебѣ вздумалось распрашивать меня, когда для меня все равно, хорошъ онъ или нѣтъ?
   -- Ты покраснѣла., Это значитъ: ты солгала.
   "Это отъ того, что я устала.
   -- Хорошо! А взгляни-ка на него. Онъ цѣлый вечеръ не спускаетъ глазъ съ тебя, словно привороженный.
   "Почему жь не смотрѣть на меня? Запретить этого нельзя.
   -- Да онъ, кажется и гоститъ у васъ?
   "Да. Такъ что-же?
   -- Ну, ничего, я это такъ спросила. И съ этимъ словомъ она оставила смущенную Клару.
   Оставшись одна, Клара невольно обратила глаза свои въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Этьень. Взоры ихъ встрѣтились. Она поспѣшно взглянула вслѣдъ за той, съ которою разговаривала: та уже разсказывала другой что-то и слѣдила за Кларой.
   Дѣвушки въ деревнѣ ревнивѣе, нежели въ городѣ. Онѣ не дадутъ сдѣлать ни одного шагу подругѣ своей, чтобы не узнать, зачѣмъ онъ былъ сдѣланъ, и не разсказать всѣмъ. Напрасно было бы, если бы та стала скрываться отъ нихъ, -- онѣ все узнаютъ, будутъ слѣдить за каждымъ взглядомъ, за каждымъ движеніемъ, по горячему слѣду откроютъ хитрость ея, будутъ шушукать, смѣяться надъ ней, препятствовать всѣми силами даже взгляду ея, и, если можно, между собой будутъ тихонько чернить ее, -- это ихъ политика, обыкновенное занятіе. Лучше сказать имъ все, ничего не утаивать, -- въ такомъ случаѣ онѣ пошутятъ немножко на счетъ скромности, порадуются счастію, даже подадутъ совѣты,-- но все это тогда только, когда откроешься имъ, а въ противномъ случаѣ -- месть.
   Когда составился новый кругъ, Этьень, чтобы дойти до Клары, долженъ былъ проходить мимо стула, на которомъ сидѣла ея допрощица.
   Этьень изумился, когда послѣдняя встала и подала ему руку, но отказаться было нельзя. Клара просидѣла такъ.
   Когда кончили, допрощица опять подскочила къ Кларѣ.
   -- Ты ревнуешь? сказала она.
   "Я? къ кому и кого?
   -- Я танцовала съ твоимъ гостемъ.
   "Ты? Ну, я въ этомъ случаѣ покойна.
   Допрощица закусила губы. Покраснѣвши съ досады, она сказала: ну, не сердись; я тебѣ оставлю его, владѣй имъ.
   -- Жалѣю, что ты ошиблась и въ себѣ и во мнѣ.
   "Ну вотъ видишь ли, что значитъ раздразнить сердечко твое. Ты начинаешь уже колоть меня.
   -- Я не знала, что тебя можно уколоть.
   "Но, послушай, не сердись на меня; право я не стану отбивать его у тебя. Да теперь ужь и поздно: я сама видѣла, какъ ты давича пожала руку ему.
   -- Кто? я?
   "Ну, да, конечно ты, наша записная скромница. Впрочемъ я желаю тебѣ отъ всей души.
   Клара отвернулась. Допрощица исчезла.
   Остальной вечеръ быстро пролетѣлъ для Этьеня. Въ послѣдній разъ, когда онъ танцовалъ съ Кларою, ему почудилось, что Клара тихонько пожала руку его. Взоръ, брошенный въ то же время на него, подтвердилъ это.
   Когда Этьень воротился къ себѣ въ комнату, Генрихъ уже давно дожидался его.
   -- И ты не умеръ со скуки тамъ? сказалъ онъ Этьеню.
   "Нѣтъ, я былъ очень веселъ.
   -- Счастливый человѣкъ! Крошка веселья -- онъ ужь и сытъ!
   "А ты?
   -- Я едва добрался до комнаты. Измучили!
   "Ну такъ покойной ночи.
   -- Прощай.
   

ГЛАВА IV.

   Недѣля прошла съ тѣхъ поръ, какъ Этьень и Генрихъ гостили въ деревнѣ, а объ отъѣздѣ еще и помину не было. Генрихъ по немногу привыкалъ къ деревенской жизни. Утромъ онъ обыкновенно уходилъ куда, нибудь -- или въ лѣсъ стрѣлять, или ловить рыбу, или читалъ кои-какія книги, которыя можно было достать по сосѣдству.
   Потомъ наступало время обѣда. Послѣ обѣда
   Клара учила его играть на фортопіано и такимъ образомъ день проходилъ незамѣтно -- и онъ не очень скучалъ деревней. При томъ же мысль, что уже болѣе половины времени онъ прожилъ здѣсь -- сокращала его нетерпѣніе.
   Однако живое безпокойство -- увидѣть поскорѣе Линскую -- сильно тревожило его. Разлука и на самое короткое время много усиливаетъ любовь, но это же самое и заставляло его еще отложить на Нѣсколько дней отъѣздъ свой. Ему хотѣлось увидѣть: какое впечатлѣніе произведетъ на нее то, что Генрихъ такъ давно не былъ у нее.
   А Этьень?
   Этьень былъ счастливъ, и это счастіе съ каждымъ днемъ, казалось, катилось все болѣе и болѣе въ груди его" Недѣля, которую онъ провелъ въ деревнѣ, казалась ему волшебнымъ сномъ, который такъ усладительно настроилъ его воображеніе, который такими ропотными видѣніями лелѣялъ сердце его. Засыпалъ ли Онъ -- Клара первая являлась ему съ своимъ прелестнымъ пальчикомъ; просыпался -- первая мысль была о Кларѣ -- и Клара первая являлась въ глаза ему. Она кивала ему своей маленькой прелестной головкой, подставляла свою бѣленькую ручку,-- и послѣ шутя бранила его, что на ея рукѣ почти не проходятъ красныя пятна. О, эта Клара восхищала его, уносила въ небо: онъ никогда не встрѣчалъ въ свѣтѣ, даже не слыхалъ никогда о такомъ характерѣ, который съ дѣтской простотой соединялъ бы этотъ свѣтлый умъ, это чистое сердце не помраченное ни однимъ микроскопическимъ мятномъ свѣтскаго кокетства и легкомыслія. Въ самомъ дѣлѣ, характеръ Клары былъ живою лѣтописью золотаго вѣка: это была поэзія въ идеальной простотѣ. Надобно было видѣть и чувствовать, какъ она дѣтски веселилась каждымъ предметомъ, въ каждомъ предметѣ находила свѣтлую сторону. Ея сердце, ея душа, благоуханная какъ распуколька розы, плавала въ сбоемъ особенномъ мірѣ, свѣтломъ, прекрасномъ, въ которомъ сіяло свое солнце, свои звѣзды, свое небо!
   Посмотрите теперь на эту дѣвушку. Она только что вошла недавно въ свой маленькій кабинетъ, изъ котораго дверь ведетъ въ ея спальню. На лицѣ ея еще свѣтится улыбка. Вотъ два раза прошла она по комнатѣ, и сѣла подперши фантастическую головку свою дѣтской рученкой. Наконецъ она схватила серебряный колокольчикъ и сильно зазвонила въ него.
   Вошла молоденькая хорошенькая дѣвушка.
   -- Послушай, Катя, сказала Клара,-- такъ какъ я теперь весела, то я хочу спросить тебя: ты часто мнѣ говорила, что можешь узнать мысли мои; отгадай же теперь: объ чемъ я думаю?
   "Отгадаю.
   -- Вы думаете теперь о нашемъ гостѣ.
   "Ну вотъ ты и соврала, сказала Клара. Я объ немъ совсѣмъ не думаю.
   -- Позвольте-ка, позвольте.-- Нѣтъ-съ, я не ошиблась. Вы шутите.
   -- Ну, хорошо, сказала она, -- если ты такъ увѣрена, что отгадала -- скажи мнѣ, что онъ теперь думаетъ?
   "Что онъ думаетъ? Навѣрно не знаю,-- а вѣрно объ васъ.
   -- Почему же ты это знаешь?
   "Я такъ думаю-съ" Вѣдь на даромъ же онъ....
   -- О, ты большая болтунья, Катя.
   "Впрочемъ, онъ такой хорошенькой, -- мудрено ли? Вы всегда жили въ деревнѣ -- а здѣсь молодые люди...
   -- А онъ чѣмъ же лучше ихъ?
   "Какъ можно сравнить-съ? Да вы и сами вѣрно лучше меня знаете. Я всегда любуюсь издали, когда вижу, какъ прекрасно пристали къ нему мундиръ, эполеты, маленькіе усики. Намедни, когда вы гуляли съ нимъ въ саду, и вы и онъ были такъ хороши, что если бы я умѣла рисовать то непремѣнно срисовала бы васъ.
   -- Ну вотъ ты и заговорилась ужъ. Я тебя объ этомъ не спрашивала.
   "Да какъ же не заговориться, когда рѣчь идетъ объ васъ и объ немъ!
   -- Ну, хорошо, хорошо. За то, что ты столько наболтала, мнѣ, я дарю тебѣ, что ты намедни просила у меня.
   Дѣвушка поклонилась.
   Когда Клара осталась одна, она опять унеслась въ свои идеальный міръ. Воображеніе ея населило его существами своего изобрѣтенія, легкими, прекрасными добрыми. Она гуляла съ ними рука объ руку, говорила съ ними, слушала ихъ,-- и что это былъ за міръ, что это были за разсказы! Она испытывала на себѣ, что лучшее время проходитъ въ мечтахъ, и что если бы отнять отъ человѣка его мечтанія, жизнь его сдѣлалась бы такою ощипанною, какъ человѣкъ Платона. Но самыя обольстительныя мечтанія -- это мечтанія сердца. Любовь, только и можетъ увлечь мечтанія до того, что мы забываемъ все -- и міръ, и людей, и отношенія. Дайте влюбиться скупцу -- онъ забудетъ счетъ въ червонцахъ своихъ; онъ забудетъ и цвѣтъ ихъ; дайте влюбиться Англійскому Парламенту -- посмотрите, какой прекрасный билль предложитъ онъ о любви.
   Утромъ въ этотъ день Клара получила письмо отъ своей подруги, которая упрекала ее, что она забыла ее совсѣмъ и никакъ не могла понять причины этой странной забывчивости. Въ эту минуту Клара только и вспомнила, что у ней есть задушевная подруга, отъ которой нельзя скрыть по условію, заключенному еще въ дѣтствѣ, на одной тайны. Пользуясь правомъ автора, мы приложимъ копію съ отвѣта Клары для нашихъ читателей.
   
   Ma chère.
   Ты упрекаешь меня, что я забыла тебя, но ты бы лучше спросила меня, что я помнила въ это время? Ровно ничего, такъ что, кажется, я и сотворена совсѣмъ безъ памяти. Я и сама не знаю, какъ это сдѣлалось, однако это правда. Я потеряла память, за то нашла славную находку -- сердце свое. Ради Бога, не ахай, читая послѣднія строки -- я и сама давно ужь не ахала -- Да и что тутъ удивительнаго? Вѣдь мнѣ надобно же было когда-нибудь влюбиться, потому что въ жилахъ моихъ течетъ кровь, а не бѣлый сокъ. Но за то, ma chère, какъ пріятно быть влюбленной, -- если ты сама влюблена, то ты поймешь меня, а если нѣтъ, то описать не возможно. Теперь каждый день мой походитъ на сказку изъ тысяча и одной ночи. Вотъ какъ нынче поживаю я. Ну, отъ этого самаго я такъ долго и не писала къ тебѣ. Когда мнѣ?-- И подумать, такъ некогда. Влюбись, пожалуйста, я прошу тебя, это такъ хорошо! Найди такого человѣка, которой бы... ну, однимъ словомъ которой бы.... прибавить ничего не могу. Ты теперь вѣрно спросишь меня: кто же онъ? гдѣ же онъ? каковъ же онъ? онъ гусарскій офицеръ и теперь у насъ гоститъ вмѣстѣ съ братцемъ. И отъ этого-то я вижу его всякой день, всякой часъ, почти всякою минуту; говорю съ нимъ, разсказываю ему все, что только накопила хорошенькаго въ шестнадцать лѣтъ жизни моей. Теперь кончу мое писаніе. А если я буду продолжать его, то оно будешь такъ длинно, какъ шлейфъ моей покойной бабушки. Прощай. Теперь я не подпишусь: твоя Клара, -- а просто: затѣмъ остаюсь готовая къ услугамъ

Клара.

   Эту ночь Клара не могла заснуть ни на минуту. До сихъ поръ она сама себѣ боялась признаться, что она любить Этьеня; теперь въ первый разъ она сказала объ этой любви. Теперь чувства ея не загадка, теперь ей нельзя отречься отъ любви своей, которую до этого признанія она такъ заботливо лелѣяла въ мечтахъ своихъ, такъ осторожно берегла ее, такъ старалась отдалить всякую мысль отъ ней, которая противорѣчила ея чувству, которая дохнула бы на нее холодомъ сомнѣнія. Теперь рѣшено. Клара любитъ первою довѣрчивою любовью, которая льется въ каждой капли крови, бьется въ каждой жилкѣ, царствуетъ въ каждой мысли. Но отъ чего же Клара говорила объ этой любви въ письмѣ такъ шутливо, какъ будто она не болѣе, какъ пансіонская дружба, бальное знакомство, о которомъ цѣлый вечеръ думаютъ, и наутро забываютъ? Пойметъ ли подруга ея изъ этого письма, что Клара любитъ точно, что эта любовь не шутка, не легкомысленное занятіе сердца, которое насильно хочетъ увѣрить себя, что оно влюблено? Это тайна женскаго характера. Женщина всегда такова: о пустомъ, о встрѣчѣ, о знакомствѣ она будетъ вамъ говорить, долго, краснорѣчиво, съ чувствомъ; между тѣмъ какъ самое важное, любимая мечта ея, исторія цѣлой жизни -- мелькнетъ въ разговорѣ незамѣтно -- для этого у нея нѣтъ словъ. Кто-то сказалъ, что въ письмѣ женщины главное postscriptum -- postscriptuni царствуетъ у нихъ и въ разговорѣ; то, что составляетъ жизнь женщины, жизнь ея чувства, ея мысли -- въ разговорѣ она броситъ мимоходомъ, какъ будто наудачу, безъ мысли; то, объ чемъ женщина проплачетъ цѣлую ночь -- на утро скажетъ съ улыбкой, даже съ насмѣшкой, хотя другую ночь опять проплачетъ.
   Утромъ на другой день Клара Но обыкновенію вышла въ садъ поливать цвѣты свои; но на этотъ разъ щеки ея были блѣдны отъ безсонной ночи, и она не такъ охотно занималась своими цвѣтами, и поливая ихъ, думала не объ нихъ. Когда она подходила уже къ послѣдней куртинѣ, ей внезапно заслонилъ дорогу Генрихъ.
   -- Ахъ, Боже мои, сказала она, вы, братецъ, точно выросли изъ земли, и я, право, если бы была немножко позадумчивѣе, то полила бы васъ. Вѣрно случилось что нибудь необыкновенное, что вы нынче проснулись такъ рано.
   "Необыкновенное я только замѣчаю въ васъ, Клара.-- Вы и блѣдны, и разстроены, и задумчивы, и вы все то, что не похоже на прежнюю Клару.
   -- Это неправда, Генрихъ. Вы или видѣли это во снѣ, или на яву еще продолжаете спать.
   "Вы обманываете меня, Клара; можетъ быть и сами также обманываетесь. Въ васъ большая перемѣна. Лучше скажите мнѣ.
   -- Все, что вамъ угодно.
   "Только одно -- и это одно вы вѣрно понимаете.
   -- Рѣшительно нѣтъ.
   "Вы влюблены, Клара?
   -- Вы вѣтрены, братецъ.
   "Нѣтъ, отвѣчайте на вопросъ мой.
   -- Что же я буду вамъ отвѣчать? сказала Клара, поднимая на Генриха глаза свои. Почему вы это узнали?
   "Отъ чего вы блѣдны?
   -- Вотъ это прекрасно! Вы, правда, отгадали, что и блѣдна, только это отъ того, что я не спала цѣлую ночь, а не отъ любви вашей.
   "Лжете, Клара, глаза ваши говорятъ не то.
   -- У глазъ нѣтъ языка. Это было бы очень безобразно, если бы изъ глазъ высунулось по длинному, красному языку, напримѣръ, хоть подразнить васъ.
   "Пустая игра словъ. Вы этимъ только хотите избѣжать прямаго отвѣта, и обвиняете себя еще болѣе.
   -- Я говорю, Генрихъ, что это неправда, и неправда такая, что мнѣ даже слушать совѣстно.
   "Но отъ чего вы такъ часто задумываетесь? Этого за вами, кажется, сколько я помню, никогда прежде не было.
   -- Это отъ того, что я прежде не умѣла думать.
   "А вы нынче ужь выучились?
   -- Пора: мнѣ шестнадцатый годъ.
   "Шестнадцатый годъ! Въ этотъ годъ сердце точно начинаетъ думать?
   -- Объ чемъ это ему думать?
   "Ну въ этомъ случаѣ, вы конечна знаете болѣе меня. Сердце ваше, а не мое.
   -- Ну такъ пока оно еще не думало, а при первой оказіи я не премину увѣдомить васъ и попросить вашего совѣта.
   "Шутка не отвѣтъ, Клара.
   -- А вы развѣ не шутите, Генрихъ?
   "Нѣтъ.
   -- Ахъ, Боже мой, а я право принимала всѣ слова ваши за шутку. Я совсѣмъ не могла догадаться, что вы меня допрашиваете. Ну, если такъ, то я вамъ скажу, что я очень влюблена.
   "Въ кого же?
   -- Въ прехорошенькаго мущину.
   "А имя его?
   -- Вѣдь я только влюблена, а не сговорена еще, что вы меня спрашиваете объ его имени. Впрочемъ для меня все равно: будь онъ Петръ, Павелъ, или носи ваше иня Генрихъ.
   "Вы именъ наговорили много, а настоящаго не сказали.
   -- Ну дополните сами, а мнѣ теперь некогда. Прощайте!
   Клара убѣжала.
   Генрихъ все еще оставался на мѣстѣ и смотрѣлъ вслѣдъ за убѣгающей Кларой. Когда она выходила изъ саду, Этьень попался ей на встрѣчу. Она кивнула ему головкой на поклонъ его, и съ улыбкой сказала: не спрашивайте братца объ томъ, что я просила его подумать!
   Между тѣмъ день отъѣзда приближался. Съ горестью смотрѣлъ Этьень на этотъ день, который долженъ былъ разлучить его съ Кларой, унести опять его въ городъ, въ этотъ городъ, гдѣ онъ опять долженъ будетъ возвратиться къ прежнимъ занятіямъ, посѣщеніямъ, обѣдамъ, баламъ. Только теперь Этьеню представилось все это такимъ великолѣпнымъ ничтожествомъ, такой размалеванной картиной, такъ гордо выказывающей свое сусальное золото,-- что онъ совершенно не могъ понять, какимъ образомъ вся эта пустота, безцвѣтность, поддѣльность -- такъ иного правились ему? Какимъ образомъ человѣкъ, хоть немного на дѣленный чувствомъ, могъ хладнокровно вытерпѣть все это нѣсколько лѣтъ? И этѣ городскія красавицы, гордыя, непреклонныя кокетки, для которыхъ чувства есть только хорошая отговорка, завѣса, подъ которой удобнѣе можно скрыть свое самолюбіе и вѣтренность?. Чѣмъ болѣе думалъ Этьень, тѣмъ выше казалась для него Клара.
   Долго Этьень ходилъ по комнатѣ и думалъ обо всемъ этомъ. Онъ совершенно предался своимъ мечтаніямъ и не слыхалъ, какъ дверь его комнаты отворилась, и Клара тихонько вошла въ его комнату. Этьень въ это время стоялъ у окна и смотрѣлъ въ садъ. Клара подошла къ нему и тихонько ударила его по плечу.
   -- Вы мечтаете! сказала она.
   Этьень обернулся.
   -- Прекрасное занятіе, продолжала Клара; но не угодноли вамъ будетъ идти со мной гулять -- мы будемъ съ вами мечтать вмѣстѣ.
   Этьень безмолвно послѣдовалъ за нею.
   Они долго ходили по саду. Клара также была весела и рѣзва какъ прежде. Этьень удивлялся, что она ничего не говоритъ ему объ отъѣздѣ. Онъ рѣшился самъ начать разговоръ.
   -- Вы вѣрно удивляетесь, Клара, что я такъ долго сижу вмѣстѣ съ вами и не могу сказать ни одного слова. Это потому, что я нынче сердитъ на вашу веселость.
   "Почему же? Развѣ вамъ лучше можно понравиться, когда бываешь печальна?
   -- Нѣтъ, Клара. Но если бы вы знали, какъ тяжело думать, что вы также будете веселы, когда мы уѣдемъ.... даже самаго ничтожнаго слѣда не останется въ мысляхъ вашихъ.... а я....
   Головка Клары чудно повернулась.
   -- Этьень, сказала Что,-- развѣ вы ѣдете?
   "Завтра, Клара, -- и прощайте!
   Румянецъ сбѣжалъ съ лица Клары.
   -- Этьень, вы шутите?
   Голосъ Клары дрожалъ.
   -- Нѣтъ, Клара, завтра и непремѣнно. Но на прощаньѣ, Клара, скажите мнѣ, я былъ такъ счастливъ во все время, когда я былъ вмѣстѣ съ вами... останется ли у васъ воспоминаніе объ этомъ времени?... Не рѣшайте этого однимъ словамъ, Клара... въ одномъ вашемъ словѣ заключено все мое будущее.... Въ этомъ бездушномъ свѣтѣ такъ трудно найти сердце, которое вполнѣ поняло бы насъ.... и если бы вы.... о, я былъ бы счастливъ тогда!....
   Когда Этьень кончилъ, Клара долго стояла на одномъ мѣстѣ и молчала. Смотря на блѣдность лица ея, вы бы сказали: или въ ней борются всѣ чувства сердца, или она безчувственна, какъ мраморъ.
   -- Завтра, Этьень!-- сказала она и убѣжала.
   Этьень не могъ уснуть цѣлую ночь. Блѣдная Клара, казалось, еще стояла передъ глазами его.
   На другой день, когда Этьень въ послѣдній разъ смотрѣлъ въ садъ и любовался имъ, ему принесли книгу отъ Клары.
   Въ этой книгѣ Этьень нашелъ нѣсколько строчекъ, написанныхъ Кларой:
            "Этьень.
   "Вы видѣли -- я не приготовилась, къ тому, что вчера отъ васъ услышала... но я буду всегда помнить объ васъ.... на память обо мнѣ -- вѣрно въ вашемъ городѣ всего легче забыть меня -- возмите кольцо съ руки моей. Говорятъ, оно что-то значитъ. Покрайней мѣрѣ это обыкновенный подарокъ.

Клара."

   Кольцо Этьень нашелъ въ этой же книгѣ. Оно было тщательно заложено между двумя листочками.
   Въ эту минуту къ нему вбѣжалъ Генрихъ.
   -- Наконецъ, радуйся, Этьень, -- сказалъ онъ -- часъ избавленія нашего наступилъ. Лошади готовы. Тетушка плачетъ. Пойдемъ поскорѣе прощаться.
   На глазахъ тетушки въ самомъ дѣлѣ были слезы, когда она прощались: она очень любила Генриха.
   Какъ ни старалась Клара казаться спокойною для другихъ, Этьень могъ замѣтить, что долго удерживаемыя слезы готовы хлынуть.
   На дорогѣ уже Этьень въ послѣдній разъ обернулся. Клара стояла на балконѣ и глядѣла вслѣдъ имъ.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru