Дорошевич Влас Михайлович
Кин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Ф. П. Горев)

   В. М. Дорошевич

Кин

[]

(Ф. П. Горев)

   Празднуют 35-летний юбилей Ф. П. Горева.
   Всё был Макс Холмин[*], -- и вдруг "Старый барин".
  
   [*] - Макс Холмин -- герой "Блуждающих огней" Антропова, боевая роль любовника старого репертуара. "Старый барин" -- пьеса А. А. Пальма. "Старый барин" -- роль характерная, пожилая, героя-резонёра. А. К.
  
   Как быстро несётся поток жизни!
   Словно это было только вчера. Я помню:
   Лето. Петровский парк. Театр Бренко. Горев, приехавший на гастроли в Москву.
   -- Красавец Горев!
   Иначе его не называли.
   Днём, около входа, толпа дам.
   -- Горев! Горев! -- шёпот.
   А он проходит среди этих, цветущих шпалер радостный, красивый, как молодой бог, беззаботный, как птица.
   Самоуверенный? Спокойно глядящий вперёд?
   Вряд ли.
   Просто, ни о чём не думающий.
   "И во всех глазах он без труда читал различными сердцами написанное одно и то же".
   Так же он прошёл и мимо нас.
   Мы с вами за эти долгие, долгие годе вели серое, тоскливое, однообразное существование, трудились, работали, зачем-то тянули какую-то лямку. А он прошёл мимо нас, как праздник. Блестящий, великолепный.
   Ни о чём не думающий.
   И в жизни, и на сцене всё ему давалось без труда.
   В жизни...
   Имя Горева было окружено легендами. Но:
  
   Покой и сон их душам молодым...
  
   как поётся в "Синей Бороде".
   На сцене...
   Помню, после первого представления аверкиевской пьесы из византийской истории мы ужинали: несколько журналистов, артистов и один "византиец".
   Молодой учёный, из-за византийской жизни проморгавший свою. Наживший близорукость, согнувший себе спину в дугу над "изысканиями".
   Он и в театр-то выполз только потому, что шла Византия.
   Ни что другое не могло бы его заинтересовать.
   Учёный "гулял".
   Выпил три четверти рюмки водки и тыкал вилкой в устричную скорлупу.
   Он был выбит из колеи. Он был в восторге от Горева, игравшего византийского императора.
   -- Нет-с, эта сцена! Когда он уходит из спальни жены! Не спуская глаз! Пятясь спиной! Словно боится, что повернись, -- и ударят сзади кинжалом! А как он проходит мимо каждого кресла, мимо каждой портьеры! Словно весь дворец, и даже спальня жены полны спрятанных убийц! Да ведь это вся Византия! Вся Византия!
   В это время в ресторан пришёл Горев.
   -- Правда, недурно? -- мельком спросил он в ответ на похвалы и глубоко задумался:
   -- К устрицам ты дашь мне не пармезану... нет...
   Но учёный горел.
   -- Фёдор Петрович! Откуда вы взяли эту характеристику эпохи? Это вы почерпнули у такого-то? Вы, вероятно, штудировали такого-то? А на эту мысль вас. наверное, навёл такой-то?
   Ф. П. Горев посмотрел так, словно у него над головой обломилась библиотечная полка, и полетели на него книга за книгой, в переплётах.
   -- Ни у кого не брал. Что тут брать?
   -- Но как же? Такая характеристика эпохи?
   -- Да что ж тут трудного понять. Вышел на сцену -- смотрю: кругом такая дрянь...
   Горев выразился сильнее.
   -- От них чего угодно ждать можно! Станешь пятиться!
   Учёный смотрел, вытаращив глаза.
   Если б он так не ушёл в византийщину, ему бы, наверное, вспомнился Пушкин:
  
   ...О, небо!
   Где ж правота, когда священный дар,
   Когда бессмертный гений -- не в награду
   Любви горячей, самоотверженья,
   Трудов, усердия, молений послан,
   А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?
   О, Моцарт! Моцарт![*]
  
   [*] - ("Моцарт и Сальери")
  
   И дорогой ещё согнувшийся молодой учёный, попадая сослепа в снежные сугробы, обиженно повторял:
   -- Этого не может быть! Он скрывает! Чутьё! Чутьё! Но нельзя же чутьём знать даже византийскую историю!
   Да и сам Горев шёл в искусстве, как слепой. Но его вело за руку вдохновенье. И указывало ему, что нужно делать.
   И он делал так, -- что дух захватывало у театра.
   В то время, как на парусинном небе Малого театра яркой кометой лихорадочно горел Горев, взошла новая звезда, постоянная, устойчивая, со светом ярким, но спокойным, -- А. И. Южин.
   Я очень люблю артиста Южина.
   Когда он играет Ричарда, Кориолана, Макбета, даже Гамлета, -- я иду в театр с таким же огромным интересом, с каким идёшь на вечер, где встретишь человека очень талантливого, очень умного, с огромной эрудицией. Его мнение интересно. Его выслушать огромное удовольствие.
   Но я не думаю, чтоб с А. И. Южиным когда-нибудь случилось то, что случилось с Ф. П. Горевым где-то в провинции.
   Он играл сильно драматическую роль.
   Человека, которого затравили. Он задыхается. Он не только не может сказать ни слова, -- ему нечем дышать. Вопль, -- и он падает: умирает от разрыва сердца.
   Занавес опустили.
   Жидкие аплодисменты были заглушены шиканьем всего театра.
   Там, за занавесом наступила гробовая тишина. Её прервал истерический крик... другой... третий...
   Что в публике?
   Актёры стояли растерянные, недоумевающие.
   На сцену бледный, взволнованный, вбежал полицеймейстер.
   -- Что Горев?
   Горев вышел из-за кулисы.
   -- Что вам угодно?
   -- Вы... живы?..
   -- Как видите!
   Полицеймейстер даже за голову схватился:
   -- Батюшка! Да разве можно так пугать публику?! Ведь в публике подумали, что вы действительно умерли! Происходит чёрт знает что! Поднимайте занавес! Покажитесь!
   Горев и Южин вступили в единоборство.
   Если мне не изменяет память, -- то, кажется, по вторникам тогда в Большом театре давалась трагедия.
   Если на этой неделе Гамлета играл Горев, -- то на следующей в чёрном плаще печального принца выходил Южин. На одной неделе Акосту играл Южин, на другой мы слышали от Горева:
  
   Спадите, груды, камней, с моей груди!
  
   Два направления в искусстве вступили в бой.
   С одной стороны -- самый блестящий представитель того, что называется "игрой нутром". С другой, самый яркий представитель "работы".
   И труд, изучение, глубокая и вдумчивая интеллигентность победили.
   В разговорах о Малом театре стало всё чаще и чаще обязательно упоминаться имя:
   -- Южин.
   Горев отошёл немного в глубину сцены.
   Тут бы ему оставить казённую сцену! И ярким сверкающим метеором нестись из театра в театр, по всей России.
   Что бы это была за триумфальная карьера!
   После весны, полной цветов, когда в каждом кусте роз соловьи пели про любовь, что бы это было за знойное лето!
   Но артисты "образцовой" сцены думают, что сцена эта "образцова" и в отношениях к артистам.
   Они думают, что артист непоколебим, как столоначальник!
   И Горев сам приготовил себе печальный момент. Подошедшая осень постучалась ему в сердце тяжёлой, тяжёлой обидой.
   Горев отошёл немного в глубину сцены. Только немного. Москва его любила. Любила очень.
   Но в этом таланте было нечто донжуанское.
   И между Эльвирой и донной Анной разыгралась трагедия его жизни.
   Ему надо было завоёвывать публику. И едва завоевав, он, уж охладев, скучал и томился.
   Его страшно любил Петербург. Он бросил Петербург и, совершенно неизвестно зачем, перешёл в Москву.
   Зачем?
  
   Чем донна Анна лучше остальных?
  
   И когда донна Анна полюбила его сильной и глубокой любовью, -- он снова уж пел под балконом Эльвиры.
   Из Москвы, где его любили, он снова переселился в Петербург.
   Зачем?
   Изо всех людей на свете это меньше всего известно одному:
   -- Г. Гореву.
   И когда настала осень, -- пышная осень, вся в ярких тонах и сверкающих красках, -- артиста в сердце ударили обидой.
   Ему предложили отставку.
   Петербургская дирекция взяла на себя роль Гонерильи, -- неизвестно зачем, неблагодарная роль! но сыграла её великолепно.
   Нельзя лучше оскорбить старого артиста, как дать ему отставку "за ненадобностью" в то время, как переполненный театр, весь, сверху донизу, рукоплещет его игре и кричит ему:
   -- Оставайтесь! Оставайтесь!
   Это была обстановка прощального спектакля Горева на Александринской сцене.
   Настоящая трагедия.
   Когда занавес опустился в последний раз, -- стало жутко и страшно.
   Похоронили живого человека.
   И бедный, раненый в сердце, Макс Холмин, ты мог крикнуть:
   -- Душу, живую душу, Диковский, съели!
   Лир пошёл скитаться.
   И в своих скитаньях он зашёл к нам и в радостный, и в печальный день своего тридцатипятилетнего, -- уже 35-летнего! -- служения искусству.
   С сердцем, полным благодарности за былые восторги, почтим же в "Старом барине" молодого Макса Холмина.
  
  
   Источник: Дорошевич В. М. Старая театральная Москва. -- Пг.: Петроград, 1923. -- С. 95.
   Оригинал здесь: Викитека.
   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, декабрь 2009 г.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru