Дорошевич Влас Михайлович
Карикатуристы

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Дорошевич В.М. Воспоминания
   М., "Новое литературное обозрение", 2008.
  

КАРИКАТУРИСТЫ

   Суббота.
   Редакционный день "Будильника".
   В крошечной комнатке, где повернуться негде, во дворе, в доме Малкиеля, на Тверской, собрались:
   -- Московские карикатуристы. Приполз Лавр Лаврович Белянкин. Старик.
   Остаток давних лет.
   Карикатурист старого "Развлечения", кажется -- еще "Искры". Воспоминание героических времен русской юмористики, -- Курочкиных, Миллера.
   Он рисует злющие карикатуры: По любви и по привычке. Он состоятельный человек. Пользуется известностью как художник:
   -- Как последний миниатюрист.
   Он только что, вместе с П.И. Кичеевым, бросил "Развлечение". Там они занимались такими увеселениями.
   П.И. Кичеев встретил своего родственника, работавшего репортером в "Русском курьере".
   -- Не слыхали ли, Петр Иванович, чего-нибудь новенького?
   -- Да что ж новенького? Про колокол в Страстном монастыре ты, разумеется, знаешь.
   -- Что про колокол? Про какой колокол?
   -- Как, не слыхал? Вся Москва говорит! В Страстном большой колокол лопнул. Эх, ты, горе-репортер! Ты, может, и про близнецов не слыхал?
   -- Петр Иванович! Про каких близнецов?
   -- На Бронной одна женщина у акушерки сиамских близнецов родила. Да что ж это ты ничего не знаешь? Выгонит тебя твой кислощейный.
   "Кислощейный" -- так звался в Москве издатель "Русского курьера", фабрикант игристых вод Н.П. Ланин.
   Репортер побежал к Москворецкому мосту, в "Русский курьер", писать про колокол и близнецов.
   А Кичеев пошел на Чистые пруды, в "Развлечение".
   "Обрабатывать кислощейного".
   Он в стихах, Л.Л. Белянкин в рисунках.
   Это случилось во вторник.
   В среду "близнецы" и "колокол" появились в газете.
   "Развлечение" выходило по четвергам.
   И в четверг в "Развлечении" появилась страница карикатур.
   Был нарисован лопнувший колокол, какие-то необычайно страшные близнецы, лицом похожие на Ланина.
   Ланин сидел в ванне, в которую лили фруктовую воду и из которой летели дикие утки.
   Серия карикатур заканчивалась портретом А.Я. Липскерова, издателя "Новостей дня".
   По паспорту тогда "мастер пестрядинного цеха", -- Липскеров изображен был со сжатыми кулаками и бешеным лицом.
  
   Зол Пестрядинный, что не он
   Пустил о колоколе звон.
  
   Бедного репортера выгнали за вранье.
   И он остался без куска хлеба.
   Ланин был в отчаянии и хотел прекратить "Русский курьер".
   -- Что ж это? Ничего, кроме смеха, на мою голову!
   Даже философски ко всему равнодушный А.Я. Липскеров был поражен:
   -- Меня-то за что?
   Так "развлекались" Кичеев с Белянкиным в "старой Москве". Белянкин привык рисовать еще:
   -- "С духом".
   Из уст нарисованных вились ленточки, и на ленточках было написано, кто что говорит.
   Но это было уж:
   -- Совсем других времен.
   "Дух" в "Будильнике" пришлось уничтожить, но злость осталась.
   Белянкин был остатком тех времен, когда рисовали и писали:
   -- Зло.
   Под пятою цензуры общественное мнение извивалось в бессильной злобе, как раздавленный червяк.
   Но зато уж если кого удавалось коснуться!
   Надо было рисовать так, чтобы нарисованный "чувствовал", злился, страдал.
   Чтоб ему носа никуда нельзя было показать.
   Чудесный портретист-миниатюрист Белянкин удивительно улавливал сходство.
  
   В редакционную "коробку" "Будильника" влетел Чемоданов. "Сам":
   -- Михайло Михайлович.
   Маленький, с нечесаной бородой, с торчащими в разные стороны вихрами.
   Одна из тех фигур, которым в те времена долго-долго смотрел вслед, не мог оторвать глаз околоточный:
   -- Не взять ли?
   Как раз во время лорис-меликовской "диктатуры сердца"1, когда положение печати стало чуть-чуть улучшаться, когда после гробовой тишины только "начали говорить", М.М. Чемоданов "прогремел" своей карикатурой в "Свете и тенях".
   -- Наши средства для разрешения насущных вопросов. Тогда в цензуру представлялись карандашные наброски. Чемоданов представил цензору эскиз.
   Сверху -- указанная надпись. Внизу две чернильницы с гусиными перьями.
   Выходило, что "нашими средствами для разрешения насущных вопросов" является:
   -- Печать. Цензор подписал.
   Чемоданов по разрешенному эскизу сделал рисунок. Слова:
   -- Наши средства -- сделал из силуэтов солдат, бьющих в барабан, несущих розги, прицеливающихся из ружей.
   Гусиные перья нарисовал так, что их скорее можно принять за бревна. Надпись:
   -- Для разрешения насущных вопросов -- написал такой вязью, что ее можно было принять за доску.
   Опустил эту надпись на самые перья.
   А "хвост" под буквой "у" в слове "насущных" пустил вниз петлей.
   Получилась виселица.
   "Наши средства для разрешения насущных вопросов" -- солдаты, розги, расстрелы и виселица, поддерживаемая печатью.
   Старика-цензора отставили за несколько месяцев до пенсии.
   Лучший из сатирических журналов "Свет и тени" закрыли на шесть месяцев, и он кончился навсегда.
   В Московском цензурном комитете получили засилье самые отвратительные жабы реакции.
   По всей печати пошли строгости давно не виданные.
   -- Вот что значит распустить. Русская юмористика была придушена. Везде видели "намеки".
   Русская карикатура задушена совсем. "Политика" ей больше и не снилась. Чемоданов:
   -- Сделался знаменитостью.
   Высланный из Москвы, он сотрудничал в юмористических журналах на юге и вернулся в ореоле:
   -- Революционера.
   В "Будильнике" он рисовал карикатуры:
   -- На либеральные темы.
   Все больше изобличал домовладельцев:
   -- В антисанитарии. Подчас было тошно смотреть.
   Тучному домовладельцу, например, перекачивали в рот содержимое ассенизационной бочки. Но это рисовал:
   -- Сам Чемоданов.
   И никто не решался возразить.
   -- Прослывешь ретроградом. Фантазия у него вообще была мрачная. Псевдоним он себе выбрал тоже мрачный:
   -- Червь.
   И каждую неделю в "провинциальной страничке" ел провинцию. Потом он забросит все эти "художества", вспомнит, что он врач, откроет зубоврачебный кабинет и займется зубной практикой. Но пока он носил титул:
   -- Самого либерального карикатуриста.
   В редакционную "коробку" вошел третий карикатурист "Будильника" -- Чичагов.
   Весь корректность, весь элегантность.
   И синий пиджак, и темно-серые полосатые брюки, как тогда носили, и галстук, -- и даже то, "чего ни у кого нет":
   -- Булавка.
   Бородка. Бобриком волосы, волосок к волоску. Хочется погладить бобер.
   И любезнейшая улыбка.
   У него нет ни злобы, ни либерализма.
   Он рисует:
   -- Модные картинки. Очень красивые рисунки.
   Барыня сидит, мужчина стоит. Барыня стоит, мужчина сидит. Барыня на кушетке, мужчина в кресле. Барыня завязывает ботинок, мужчина кусает набалдашник палки.
   Всегда -- очень хорошенькая барыня.
   Всегда -- очень элегантный мужчина.
   Приятно смотреть.
   Цензору и публике.
   Белянкинский рисунок пройдет в номер один, чемодановских два, чичаговских сколько угодно.
   Он тот писатель, он тот карикатурист, который во времена самой свирепой реакции говорит цензуре:
   -- Вы думаете нас задушить? Никогда!
   Вы придушите мысль, вы задушите слою. Но нас -- никогда.
   -- Я извернусь в самую трудную минуту. Смотрите, как "мило" я умею рисовать. Вы принуждены меня пропускать. Нас не убьете!
   Это та "преснятина", после которой публика, как голодная, рванется на отпечатки окровавленных рук в "Пулемете", на рисунки иссеченных спин, на "юмористические" картинки, на которых нарисованы горы трупов.
   Белянкин, Чемоданов, Чичагов.
   Три представителя трех разных эпох.
   Здесь, в этой редакционной "коробке", -- это всплески далеких волн.
   "Злых" шестидесятых годов, бурных восьмидесятых, покладистых девяностых.
   У "Будильника" есть и еще художники, но в "коробке" они не появляются.
   Блестящий, талантливый Шехтель забыл уже те времена, когда он стрелялся и взапуски с Николаем Чеховым рисовал такие очаровательные женские силуэты.
   Он -- знаменитый архитектор.
   -- Строит домики из сторублевых бумажек! -- "шипит" Лавр Лаврович Белянкин.
   Но не забыл старых друзей.
   И от времени до времени присылает в "Будильник" прелестный рисунок.
   Как карточку на Новый год.
   -- Жив и помню.
   Левитан присылает красивые, художественные рисунки, в которых нет ничего юмористического.
   Это "художественная" сторона "Будильника".
   "Литературная" набилась в "коробку" так, что коробка стала действительно коробкой сардинок.
   Басит Антоша Чехонте.
   Грохочет своим чудесным баритоном огромный, жизнерадостный А. В. Амфитеатров.
   Умной и тонкой улыбкой улыбается Пассек.
   Будущий ректор Юрьевского университета. Будущий страстотерпец2.
   И дерзко смотрит П.А. Сергеенко. Еще ни сахара, ни елея. Будущий толстовец3, а пока, извините:
   -- Эмиль Пуп.
   Как всех разбросала судьба!
   -- Это невозможно! -- корректно смеется "бог корректности", редактор А.Д. Курепин и громко читает пародию Амфитеатрова на оперу Серовой "Уриель Акоста"4.
  
   Я евреям донесу, донесу:
   Жрет Акоста колбасу, колбасу.
  
   -- А что? Разве не смешно? -- хохочет Амфитеатров.
   -- Добрый мой, слишком смешно! -- жалуется издатель, бесконечно милый В.Д. Левинский. -- "Будильник" смеется серьезно!
   Я вдруг чувствую, что меня кто-то вместе со стулом поднимает на воздух. И "снизу" раздается голос:
   -- Не беспокойтесь! Я вас опять на место поставлю. Мне на минутку к столу!
   Это:
   -- Гиляй.
   Общий друг В.А. Гиляровский.
   Он тут же сочиняет "подпись" к карикатуре по поводу последней катастрофы.
  
   Отчего это буксы горят
   На железной дороге на нашей?
   Инженеры, -- так все говорят, --
   Масло съели все будто бы с кашей!
  
   -- Володя!
   -- За такие стихи в Петербурге убивают!
   -- Не нравится? Ну, не буду. Я сейчас другое. И сейчас же сочиняет другое.
   -- Братцы! Кому табачку?
   Но вот номер "Будильника" готов.
   Злющая страница Белянкина, две либеральных обличительных страницы Чемоданова, красивые рисунки Чичагова. Шехтель, Левитан. Есть рассказ Чехова, пародия Амфитеатрова. Но надо, чтобы все это:
   -- Дошло до публики!
   Чтобы "он" вынул из кармана двугривенный и кунил номер.
   Двугривенный! Подумайте!
   Надо его увлечь! Надо соблазнить!
   И вот в "коробку" втискивается Антон Иванович5 Кланг.
   -- Наш милый Антон Иванович. Его иначе не зовут.
   Его иначе и нельзя назвать.
   Все свои.
   Но он сконфужен.
   Потому что он сама скромность.
   -- Здравствуйте, милый Антон Иванович!
   -- Ох! Разве я с вами еще не здоровался? Он способный художник.
   Но судьба, -- что одно и то же, что нужда, -- забила его в литографию Шацкого.
   Он раскрашивает номера "Будильника":
   -- В три краски.
   Но делает из них семь.
   Из желтой и синей зеленую, как-то добивается чего-то вроде оранжевой.
   "Через сетку":
   -- Пускает тельную6.
   Кладет красную на черную:
   -- Пунцовый бархат!
   Пускается во все тяжкие.
   Это он делает "лицо" "товару": Чехову, Амфитеатрову. Он должен соблазнять публику! Заставлять ее раскошелиться на двугривенный!
   Он принес "из машины" готовый номер.
   -- Чудесно!
   -- Номер очень эффектен!
   Он краснеет, конфузится.
   -- Можно бы лучше, да...
   И, -- чудак, -- начинает изъяснять все недостатки своей работы.
   Он художник-рисовальщик и сам.
   Он свои "страницы" не носит в редакцию, а подкидывает.
   Как незаконных детей.
   "Когда никого нет".
   Принесет, положит перед Курепиным:
   -- Вот я тут...
   И поспешит уйти:
   -- У меня в литографии там...
   Он скромен.
   Он скромно жил и скромно умер.
   На днях я прочел в газетах несколько строк:
   "На Ваганьковском кладбище опущено в землю тело скончавшегося А.И. Кланга, художника и карикатуриста".
   И мне показалось, что "милого Антона Ивановича" грешно отпустить в царство вечного покоя без доброго слова.
   Я задумался о нем, и теплым туманом меня обволокли воспоминания. Мне показалось, что образы старых "карикатуристов" и журнала, который "тихо смеялся" в дни гробовой тишины, не лишены и общественного интереса.
   Если я ошибся, простите, что даром потревожил тени "старой Москвы"7.
  

КОММЕНТАРИИ

   Впервые: Рус. слово. 1914. 4 марта.
  
   1 "Диктатурой сердца" в обществе назвали либеральную политическую линию главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия (с февраля 1880 г.), министра внутренних дел (с августа 1880 г. по май 1881 г.) М.Т. Лорис-Меликова.
   2 Е.В. Пассек отстаивал на ректорском посту университетскую автономию, за что преследовался властями, против него было возбуждено судебное дело (см.: Амфитеатров А. В. Евгений Пассек // Амфитеатров А. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 2003. Т. 10, кн. 2).
   3 В 1890-х гг. П.А. Сергеенко увлекся толстовскими идеями, вошел в близкое окружение Л.Н. Толстого, выпустил о нем ряд книг: "Как живет и работает граф Л.Н. Толстой" (М., 1898), "Л.Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828-1908" (Вып. 1--3. СПб., 1909--1910; совместно с Н.Г. Молоствовым), "Толстой и его современники: Очерки" (М., 1911).
   4 Опера была поставлена в Большом театре в 1885 г.
   5 Правильно -- Иван Иванович.
   6 Краска телесного цвета.
   7 В.А. Гиляровский в очерке "Будильник" приводит иной текст (источник которого не установлен) Дорошевича, рисующий атмосферу в редакции журнала:
   "Вспоминаются строки, написанные об этих собраниях В.М. Дорошевичем: "Рассказы в этом журнале писал Антоша Чехонте и по субботам, в редакционный день, гудел баском:
   -- Вот буду знаменитостью, -- стану брать по пятнадцать копеек за строчку. Огромный А. В. Амфитеатров пишет пародии -- гомерический хохот стоит в редакции, когда их читают.
   Бен-Иохаи поет у него -- в пародии на "Уриеля Акосту", оперу Серовой:
  
   Я евреям донесу,
   Донесу!
   Жрет Акоста колбасу,
   Колбасу!
  
   П.А. Сергеенко -- тот, что теперь вкушает только репу, говорит:
   -- Милые, ведь ей не больно! -- и подписывается... сказать страшно: Эмиль Пуп.
   Как буря влетает в редакцию Гиляй -- В.А. Гиляровский, -- схватывает стул, на котором сидит сотрудник, и относит в другой угол:
   -- Не беспокойся, я тебя опять на место поставлю! -- и сыплет под общий хохот экспромтами.
   -- До чего вы только доболтаетесь! -- машет рукой А.Д. Курепин, -- самый корректный, самый интеллигентный из редакторов в мире, мягкой, любезной рукой сдерживающий всю эту ватагу, готовую поднять на смех кого угодно, что угодно.
   А милый В.Д. Левинский говорит, возвращая "рукопись" для переделки:
   -- Батька, длинно!
   -- Владимир Дмитриевич!!! Всего -- четыре строки!
   -- Добрый мой, эту мысль можно в трех строках уложить. Сократите! Какай школа!
   И среди этой молодой жизнерадостной компании -- Пассек; у него был настоящий юмор -- способность смешить, не улыбаясь"" (Гиляровский В.А. Собр. соч. М., 1960. Т. 2. С. 172-173).
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru