Достоевская Любовь Федоровна
Адвокатка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Современные типы..
    Текст издания П. П. Сойкина, Санкт-Петербург, 1913.

   

Л. Ѳ. ДОСТОЕВСКАЯ

АДВОКАТКА

СОВРЕМЕННЫЕ ТИПЫ

Тип. П. П. Сойкина, СПБ. Стремянная, No 12
1913

Переводить безъ разрѣшенія автора воспрещается.

   

I.

Смирись, гордый человѣкъ!
Потрудись, праздный человѣкъ!
Изъ пушкинской рѣчи Достоевскаго.

   Яркая луна плыла надъ заснувшимъ моремъ, освѣщая пустынную набережную и чахлыя пальмы Promenade des Anglais. Двери сверкавшихъ огнями отелей безпрестанно открывались, выпуская иностранцевъ, спѣшившихъ на площадь Массена. Сегодня вечеромъ Его Величество Карнавалъ XLI торжественно въѣзжалъ въ свой добрый городъ Ниццу. Рано утромъ герольды въ роскошныхъ одеждахъ ѣздили въ сопровожденіи трубачей по всему городу и, остановись на перекресткѣ, читали собравшейся публикѣ слѣдующій любопытный манифестъ:
   
   Seigneurs et Dames de cette Cité!
   Seigneurs Etrangers des cinq parties du monde, qui n'êtes point d'ici!
   А vous mon augustissime maître, Carnaval XLI fait savoir par ma voix, qu'il arrivera ce soir même dans son aimable royaume. Sa Majesté apporte avec Elle d'abondantes provisions de sourires, des ballots de belle humeur, des cargaisons de mots d'esprit et de calembours.
   Que dès ce soir donc la ville entière se trémousse!
   Que l'allégresse la plus folle secoue les jambes des jeunes et des vieux! Que chacun frétillé à perdre haleine! Et vous, femmes, soyez toutes souriantes et jolies! Et vous, maris, cessez d'être grognons et jaloux! Les temps sont arrivés de la douce folie et des plaisirs sans fin.
   Mon illustrissime Maître demande et ordonne que tout le monde soit gai et le jour et la nuit. Il regardera comme des ennemis et dangereux pour l'ordre public les hypocondriaques, les grises mines, les mélancoliques, les empêcheurs de danser en rond! Ceux--la seront incontinent expulsés du royaume de peur qu ils ne contaminent les autres.
   Accourez donc en foule ce soir, bons et fideles habitants de Nice-la-Belle!
   
   Шутливый тонъ манифеста былъ мигомъ подхваченъ газетами. Длинныя передовыя статьи серьезно толковали читателямъ, какъ огорчены были провансальцы тѣмъ, что надняхъ лишь избранный президентомъ республики Raymond Poincaré -- уроженецъ восточной Франціи, и какъ Комитетъ Карнавальныхъ торжествъ рѣшилъ ихъ утѣшить, устроивъ иллюминацію въ видѣ рыбъ и раковъ, запутавшихся въ сѣтяхъ и тѣмъ напомнить огорченнымъ южанамъ ихъ любимый супъ bouillabaisse. Или какъ, согласно первоначальной идеѣ, Карнавалъ долженъ былъ въѣхать въ Ниццу подъ видомъ Мулай-Гафида, какъ тотъ протестовалъ, и французское правительство, боясь новыхъ осложненій въ Марокко, умолило Коммиссію празднествъ отказаться отъ своего намѣренія.
   Всѣ эти глупости писались съ тѣмъ остроуміемъ и мастерствомъ, на которое способны лишь одни французы. Публика хохотала, читая газеты и, весело настроенная, спѣшила навстрѣчу необычайному владыкѣ, который, хоть и былъ всегда горячо любимъ подданными, но, увы, царствовалъ лишь тринадцать дней, сгорая затѣмъ по волѣ своего неблагодарнаго народа.
   Place Masséna была застроена трибунами и полна зрителями. Съ вершины трамвайнаго павильона, гдѣ находилось мое мѣсто, видна была вся роскошная, пестрая иллюминація. Чудовищныя розовыя рыбы, омары и зеленые пауки переливались, огоньками, рѣжа глаза и вызывая слезы. Огромный драконъ вертѣлся и извивался подъ восторженные апплодисменты публики. Четыре оркестра перебивали другъ друга, производя вмѣсто музыки дикій ревъ. Ихъ соперниками явилась толпа масокъ со скрипками, барабанами и трубами, кочующая по площади. Она знала только одинъ мотивъ, но такъ заразительно играла, пѣла и танцовала, что вся собравшаяся публика тоже подпѣвала и подплясывала.
   Наконецъ, изъ ярко освѣщеннаго туннеля Avenue de la Gare показалась процессія. Ракеты высоко взвились, съ шумомъ разрываясь. Бенгальскіе огни зажглись во всѣхъ четырехъ углахъ площади. Оркестры старались переиграть другъ друга, а высоко надъ трибунами, гудя, промчался аэропланъ.
   Процессію начинали давишніе герольды. За ними слѣдовала блестящая свита Карнавала: прелестныя голубыя стрекозы съ прозрачными крыльями, верхомъ на ослахъ; рыцари Мака, Василька и Маргаритки -- національныхъ цвѣтовъ Франціи: рыцари разноцвѣтной ниццкой Гвоздики и рыцари Апельсина въ желтыхъ атласныхъ камзолахъ съ зеленой мантіей и съ колоссальными апельсинами въ видѣ головныхъ уборовъ.
   За войскомъ шли маски самыхъ разнообразныхъ формъ и величинъ. Кокетливыя лангусты, державшія на своихъ усикахъ маленькихъ поваровъ; свиньи съ бантами на шеяхъ; коты въ огромныхъ шляпахъ укротительницы змѣй, астрологи съ подзорными трубами, венгерскіе музыканты -- всего и не перечтешь. Маски были остроумныя, подчасъ злыя. Такова, напримѣръ, группа людей съ лошадиными головами изображающая les courses du Var. Боже! въ какомъ видѣ были бѣдныя лошадки! Кто шелъ на костыляхъ, кто опираясь на палку. У одного завязаны зубы, у другого -- горло. Инвалиды встрѣчены были всеобщимъ смѣхомъ -- скачки въ этомъ году были дѣйствительно не изъ блестящихъ.
   Но вотъ и Карнавалъ верхомъ на зеленомъ драконѣ, въ красномъ фракѣ, съ глупой улыбкой на пунцовомъ лицѣ, съ короной на сѣромъ цилиндрѣ. Одной рукой онъ вертѣлъ что-то въ родѣ шарманки, изъ которой вылетала тоненькая, стройная фигурка модной дамы. То была машина, изобрѣтенная Карнаваломъ съ цѣлью придать толстымъ женщинамъ стройность и худобу, требуемую модой. Внизу за Карнаваломъ копошились какіе-то лилипуты.
   "Какъ, однако, хорошо сдѣланы эти лилипуты!" подумала я, берясь за бинокль, "совсѣмъ какъ живые!" Но, вглядѣвшись, я увидала, что то былъ дѣйствительно живой оркестръ, и лилипутами музыканты казались лишь по сравненію съ гигантской фигурой Карнавала.
   Вслѣдъ за супругомъ проѣхала Madame Carnaval въ своей изящной золоченой колесницѣ, украшенной розами. Она, видимо, успѣла уже побывать въ машинѣ, изобрѣтенной ея мужемъ: стройная, въ обтянутомъ модномъ платьѣ, хорошенькая, съ рыжими волосами, она слегка приподнялась навстрѣчу своимъ подданнымъ, держа въ рукахъ колоссальныхъ размѣровъ муфту, кружевной зонтикъ и сумку.
   За нею слѣдовала колесница, изображавшая les Pilules du Diable. Великолѣпный чортъ, величиною съ домъ, въ зеленомъ атласномъ камзолѣ, сидѣлъ посреди гигантскихъ розовыхъ коробокъ отъ пилюль, и въ каждой коробкѣ бѣшено плясало тріо зеленыхъ чертенятъ.
   Много другихъ колесницъ проѣзжало мимо, конкурируя на призы. Шесть рабочихъ лошадей съ трудомъ везли трехъ-этажныя сооруженія съ безчисленными башнями и балконами, на которыхъ маски въ яркихъ костюмахъ неистово отплясывали канканъ. Большинство колесницъ грѣшило тѣмъ, что ужъ слишкомъ много хотѣло выразить. Чего, чего тутъ ни было! И верблюды, и арабы, и наяды, и лангусты, и свиньи, и грибы. Всюду виднѣлись остроумныя надписи, но разобрать ихъ было трудно, и колесницы оставляли пестрое и смутное впечатлѣніе.
   Сопровождаемый смѣхомъ, пѣніемъ, свистомъ и шутками, Карнавалъ дважды объѣхалъ площадь и былъ торжественно ввезенъ въ огромную, задрапированную краснымъ сукномъ, ложу. Два полицейскихъ стали на караулъ, чтобы отнынѣ дежурить при немъ, сдерживая отцовъ и матерей, приводившихъ въ теченіе тринадцати дней своихъ дѣтишекъ на поклоненіе Его Величеству.
   -- Какъ все это глупо!-- раздался за мной русскій недовольный голосъ. Я обернулась. Говорила красивая, стройная брюнетка въ элегантномъ котиковомъ пальто и въ маленькой бѣлой атласной шляпѣ съ эгреткой.
   -- Почему же глупо?-- съ раздраженіемъ спросилъ ее спутникъ, тоже молодой и красивый.
   -- Да, такъ..... все вообще.... Къ чему всѣ эти тряпки, тумъ, нелѣпая иллюминація, дикая музыка?
   -- Да ты чего-же собственно ожидала?-- допытывался спутникъ.
   -- Не знаю.... Чего-нибудь другого.... остроумнаго, забавнаго....
   -- Ну, еще бы! Подавай намъ съ неба луну!.... Да нѣтъ, что луна! Луна банальна. Намъ нужна планета, да такая, что никогда не существовала и существовать не могла! Неизвѣстно зачѣмъ истратили тридцать франковъ на мѣста.....
   -- Не серди меня, Тимъ! Порядочный человѣкъ не долженъ помнить о деньгахъ.
   -- Да, если бы мы были Ротшильды! А то, сама знаешь, средства наши невелики. Гораздо было бы лучше остаться въ Jardin Public, какъ я предлагалъ, и даромъ все видѣть.
   "Вотъ типичные русскіе!" подумала я, "оба молоды, красивы, живутъ въ дивномъ климатѣ, видятъ интереснѣйшій карнавалъ, при этомъ недовольны и ссорятся!"
   Какъ ненавижу я это хроническое недовольство жизнью! Потому ли, что моя бабушка была шведка и передала мнѣ въ наслѣдство бодрую норманскую кровь или по другой какой причинѣ, только судьба наградила меня молодой душой, которая чѣмъ дольше живетъ, тѣмъ сильнѣе наслаждается жизнью. Неудивительно, что мнѣ противна русская тоска и вѣчное брюзжанье. Тоска эта, по мнѣнію патріотовъ, должна изображать необычайную геніальность русскаго народа, его стремленіе къ высшимъ идеаламъ и нежеланіе довольствоваться малымъ. По моему же мнѣнію, тоска эта -- инстинктивное чувство юнаго, небольшаго еще, сравнительно, племени, по волѣ судебъ растерявшагося на необъятномъ пространствѣ.
   "Живы ли вы еще, православные христіане?" жалобно стонетъ русская душа, "или погибли подъ вѣчными снѣгами, бурями и непогодами?"
   И я подъ часъ испытываю то же чувство одиночества и затерянности. но какъ-то всегда, рядомъ съ грустными, за душу хватающими, русскими мелодіями мнѣ слышится бодрая варяжская пѣснь Рогнѣды:
   
   Рогволоду ли страшиться
   Бурной ночи моря?
   Рогволодъ несется смѣло,
   Безъ боязни пѣнитъ море,
   Раздался могучій кличъ.
   
   И вновь душа моя оживаетъ и радуется. Если съ одной стороны предкомъ моимъ былъ кроткій, смиренный Илья Муромецъ, что тридцать лѣтъ сидѣлъ на печи, пока не почувствовалъ въ себѣ богатырскую силу, то другой мой предокъ несомнѣнно смѣлый энергичный Рогволодъ, и онъ-то, вѣрно, наслаждался теперь со мною ниццкимъ карнаваломъ.
   Жаль мнѣ стало моихъ глупыхъ соотечественниковъ! Всѣ веселились въ этотъ тихій южный вечеръ. Яркая толпа масокъ плясала по всей площади. Итальянская душа Ниццы проснулась подъ французской меркантильной оболочкой. Давно уже неслышно было французскаго языка; говорили по-итальянски и по-провансальски.
   Я зашла выпить чаю въ кондитерскую Vogade. Залы были набиты биткомъ. Въ углу игралъ оркестръ, и подъ его игривые звуки все кафе пѣло, свистѣло и хохотало. Всѣ были покрыты конфетти, и всѣ очень веселы. Лакеи сновали между столиками, обливая посѣтителей шампанскимъ и оранжадомъ. Входившія маски вступали въ веселые разговоры съ незнакомыми имъ людьми.
   -- Vous savez, madame -- конфиденціально сообщало мнѣ какое-то домино, безъ церемоніи садясь къ моему столику -- j'ai commencé à gueuler à deux heures. Il en est onze et je n'ai pas encore fini.
   -- Et vous n'êtes pas fatigué?
   -- Moi? jamais de la vie!!!
   

II.

   Не смотря на недовольство карнаваломъ, красивая русская явилась черезъ два дня въ Вилльфраншъ на Combat naval fleuri. Она опять была въ обществѣ своего мрачнаго спутника и опять въ такихъ-же дорогихъ мѣстахъ. На этотъ разъ оба сидѣли далеко отъ меня, и я не могла слышать ихъ разговора. Замѣтила лишь, что та-же презрительная брезгливая усмѣшка не сходила все время съ породистаго, правильнаго и гордаго лица красавицы.
   А между тѣмъ было чѣмъ полюбоваться. Если въ карнавальныхъ процессіяхъ участвовала толпа, и маски подчасъ казались вульгарны, то здѣсь, на рейдѣ, все было красиво и изящно. Главными устроителями "цвѣточнаго сраженія" оказались моряки французской эскадры, на время карнавала приплывающей изъ Тулона въ Вилльфраншъ. Французское правительство любитъ, очевидно, соединять полезное съ пріятнымъ. Моряки, вообще, всемірные баловни. Въ то время, какъ армія годами стоитъ въ жалкихъ медвѣжьихъ углахъ, умирая отъ скуки и однообразія, жизнь моряка проходитъ на яркомъ солнцѣ, среди тропической природы, при безпрерывной смѣнѣ впечатлѣній, въ постоянныхъ праздникахъ и весельи. Немудрено, что они жизнерадостны и до старости сохраняютъ почти юношескую веселость.
   Небольшой бассейнъ былъ окруженъ трибунами съ пріѣхавшей изъ Ниццы публикой. Множество лодокъ, катеровъ и барокъ, затѣйливо разукрашенныхъ цвѣтами, изображающихъ то корзину розъ, то гигантскую бутылку шампанскаго, то дракона, то бабочку, медленно плыло мимо трибунъ. Веселая нарядная толпа наполняла эти лодки. Молоденькія дѣвушки и дѣти въ бѣлыхъ платьяхъ и соломенныхъ шляпахъ перекидывались цвѣтами съ публикой, хохоча и вступая въ разговоры съ незнакомыми людьми. Югъ слишкомъ экспансивенъ, чтобы довольствоваться одними лишь своими друзьями. Ласковое солнце согрѣваетъ сердца, ближній становится дорогъ и милъ, и всѣ по-братски разговариваютъ и смѣются, не смущаясь тѣмъ, что другъ другу не представлены.
   Особенно веселы были моряки, и чѣмъ старше, тѣмъ веселѣе. Всеобщее вниманье возбуждалъ пожилой уже капитанъ одного катера, яростно кидавшій букеты. Его со всѣхъ сторонъ засыпали цвѣтами. Онъ ловко отстрѣливался и хохоталъ.
   -- Il est enragé, parole d'honneur,-- смѣялись съ трибунъ.
   Катеръ два раза проѣхалъ мимо насъ и, наконецъ, совсѣмъ остановился. Что-то испортилось въ машинѣ.
   -- Ah, bah! C'est la première fois que je suis en panne!-- воскликнулъ веселый капитанъ. Взрывъ хохота раздался въ отвѣтъ съ трибунъ.
   -- Je vous assure, mesdames, que je dis la vérité!-- сконфуженно увѣрялъ капитанъ, слегка поднявъ фуражку и смотря на незнакомыхъ ему дамъ.
   На этотъ разъ смѣялись всѣ: и трибуны и гости капитана; мичманы отвертывались, чтобы скрыть улыбку.
   Одинъ изъ матросовъ сбросилъ куртку и перевѣсившись черезъ бортъ, принялся вытаскивать запутавшійся канатъ. Онъ поднялся, дрожа отъ холоду; вода стекала съ его волосъ. Капитанъ заботливо, отечески накрылъ его плащемъ и надвинулъ капюшонъ на мокрую голову.
   -- Un bouquet pour le sauveur!-- закричала какая-то дама, и дождь цвѣтовъ посыпался на матроса.
   -- Merci mesdames!-- галантно раскланивался онъ передъ трибунами, весьма польщенный всеобщимъ вниманіемъ.
   Въ это время съ катеромъ поравнялась огромная барка офицеровъ мѣстнаго полка, изображавшая римскую галеру. Она была задрапирована желтой матеріей и гирляндами зелени. На кормѣ важно стояли два pioupious въ желтыхъ туникахъ, зеленыхъ плащахъ и въ сверкающихъ на солнцѣ римскихъ каскахъ.
   -- Ah! ah! la marine!-- закричали офицеры, какъ будто встрѣтили своего злѣйшаго врага и ожесточенно атаковали цвѣтами неподвижный катеръ.
   -- Ah! ah! l'armée!-- не менѣе враждебно отвѣчали моряки, бросаясь къ борту и опустошая корзины съ букетиками. Особенно ловко и быстро бросалъ ихъ одинъ юный розовый мичманъ.
   -- Bravo, midchip, bravo!-- одобряли, смѣясь, офицеры.
   Насъ, зрителей, безпрестанно безпокоили продавцы цвѣтовъ, вѣеровъ, леденцовъ и шампанскаго, сновавшіе мимо, мѣшая намъ видѣть рейдъ и нарядныя лодки. Иностранцы ворчали и протестовали.
   -- Il faut que nous vendions!-- внушительно отвѣчали имъ торговцы.
   -- C'est juste, il faut qu'ils fassent des affaires!-- поддерживали французы, терпѣливо перенося ихъ приставанья.
   Французъ съ дѣтства воспитывается въ мысли, что каждый человѣкъ долженъ кому-нибудь что-нибудь продавать. Это преклоненіе передъ торговлей чрезвычайно поражаетъ иностранца и вызываетъ въ немъ презрѣніе къ Франціи. Англія и Германія торгуютъ не меньше, но нигдѣ, ни въ какой странѣ, торговля не возведена въ такой культъ, какъ во Франціи. Нигдѣ богъ Меркурій не пользуется такимъ поклоненіемъ.
   Битва кончилась. Лодки тѣснились вокругъ большой яхты, съ которой раздавались призы. Публика спѣшила наверхъ, на шоссе, гдѣ ожидали ее вагоны трамвая. Не успѣли они тронуться въ путь, какъ вся эскадра засверкала огоньками, красиво отражаясь въ неподвижномъ морѣ.
   Я возвращалась въ Ниццу довольная оригинальнымъ зрѣлищемъ, и въ то-же время какое-то непріятное воспоминаніе омрачало мнѣ всю картину: я не могла забыть скорбнаго взгляда красивой русской.
   "Какой вздоръ!" возмущалась я, "мало-ли на Ривьерѣ русскихъ капризницъ! Неужели-же я позволю имъ испортить мнѣ карнавалъ?
   А что, если она -- героиня моей будущей книги", пришло мнѣ вдругъ на мысль "и мнѣ суждено разсказать ея горе? Не потому ли я такъ интересуюсь этими людьми? Только какъ-же я стану ихъ описывать, когда не знаю ни имени ихъ, ни адреса? А, впрочемъ, къ чему тревожиться! Мое дѣло писать, а дѣло судьбы устраивать мнѣ интересныя встрѣчи!"
   

III.

   На другой день я поѣхала въ Казино на Redoute cyclamen et vert nil. Этотъ балъ дается обыкновенно въ самый разгаръ карнавала и собираетъ всю Ривьеру. Интересъ Redoute составляютъ два цвѣта (на этотъ разъ лиловый и зеленый), въ которые должны быть одѣты всѣ присутствующіе, какъ мужчины, такъ и женщины. Сочетаніе обоихъ красокъ очень нѣжно, очень изящно, и картина получается эффектная. Черные фраки, что такъ печалятъ современные балы, скрыты подъ домино и, глядя на толпу танцующихъ въ театрѣ, на зрителей въ ложѣ, можно вообразить себя во времена баловъ Louis XV.
   Народу собралось множество. Огромный зимній садъ Казино былъ переполненъ зелеными и лиловыми маркизами, клоунами, коломбинами, цвѣточницами, пьеро и пьеретами. Всѣ костюмы были сдѣланы ради этого вечера и блистали новизной и свѣжестью. Не смотря на толстый коверъ, затягивающій полъ, наиболѣе нетерпѣливые танцовали въ зимнемъ саду, не дожидаясь, когда отворятъ двери въ театральную залу. Всѣ столики были заняты; мужчины пили шампанское и курили. Дымъ поднимался къ зеленымъ и лиловымъ лентамъ, что украшали потолокъ и заволакивалъ электрическія люстры.
   Но, вотъ, дверь въ театръ открылась, оркестръ загремѣлъ, и начались танцы. Всѣ закружились, но что именно они танцовали, разобрать было трудно. Всякій прыгалъ, какъ умѣлъ и какъ хотѣлъ. Вальсовъ упоительныхъ, мечтательныхъ, задумчивыхъ совсѣмъ не играли. Задорные, веселые, игривые мотивы заставляли всѣхъ подпѣвать и подплясывать.
   Въ ложахъ и балконахъ сидѣли дамы общества, которыя не хотѣли смѣшиваться съ толпой, а лишь издали посмотрѣть на красивую картину. Онѣ были въ маскахъ, межъ тѣмъ какъ танцующія ихъ не признавали, съ досадою одѣвая маску лишь по требованію распорядителей бала. Вѣкъ маскарадовъ и интригъ, видимо, кончился.
   Но и сидѣвшія въ ложахъ дамы желали раздѣлить всеобщее веселье. Одно изящное домино кидало въ публику цвѣты, другое забрасывало удочку съ маленькими плюшевыми медвѣдями, рыбками, обезьянами. Мигомъ собралась толпа, весело подпрыгивая и ловя приманку.
   "Какія у нихъ веселыя, живыя, смѣющіяся лица!" думала я, "точно школьники, играющіе между уроками".
   Многіе изъ этихъ школьниковъ были сѣдые, но они-то, кажется, веселились больше другихъ. Во Франціи предѣльнаго возраста для веселья не существуетъ: веселись, пока хочешь. Много старыхъ дамъ присутствовало на балу, а одна весьма ветхая англичанка явилась, къ моему ужасу, въ костюмѣ клоуна и усердно плясала со своей племянницей. Ужасалась, впрочемъ, одна лишь я: остальные находили ея костюмъ вполнѣ естественнымъ въ карнавальное время.
   На сценѣ возвышались лиловыя знамена, разрисованныя акварелью и предназначенныя къ раздачѣ наиболѣе удачнымъ костюмамъ. Члены Комитета въ красныхъ фракахъ сидѣли на столахъ и записывали имена проходящихъ мимо нихъ конкурентокъ на призы. Тѣ очаровательно улыбались и вертѣлись передъ ними, съ цѣлью показать свой туалетъ во всѣхъ деталяхъ. Было много блестящихъ костюмовъ; merveilleuse въ огромной шляпѣ съ изящной тростью въ рукѣ; персидскій принцъ, сверкающій серебромъ; "эскадра" въ атласной матроскѣ, на которой была нарисована акварелью вся Promenade des Anglais, съ граціознымъ кораблемъ на бѣлокурыхъ кудряхъ; Клеопатра со змѣей; водяная лилія и серебряный орелъ. На нѣкоторыхъ конкуренткахъ зеленая и лиловая матерія имѣлась въ такомъ ограниченномъ количествѣ, что призы могли быть присуждены лишь за стройныя ноги, да красивыя плечи...
   Засмотрѣвшись на веселую, танцующую и поющую толпу, я не замѣтила времени. Только почувствовавъ голодъ, я сообразила, что часъ, должно быть, поздній и поспѣшила въ буфетъ. Лакей усадилъ меня за маленькій столикъ, но очень удивился, узнавъ, что я хочу ужинать.
   -- У насъ кромѣ сандвичей, да шампанскаго ничего нѣтъ -- объявилъ онъ. Я потребовала и того и другого.
   Не успѣла я кончить свой своеобразный ужинъ, какъ въ буфетѣ появились "будущіе герои моей книги", какъ я мысленно ихъ называла. Красивая русская дама была въ элегантномъ, лиловомъ, бархатномъ платьѣ съ зеленой эгреткой въ густыхъ, тщательно завитыхъ, волосахъ. Она сѣла за сосѣдній со мной столикъ, обмахиваясь снятой съ лица бархатной маской.
   -- Какое счастье видѣть наконецъ черные фраки лакеевъ!-- раздражительно говорила она,-- я думала, что помѣшаюсь на этихъ двухъ ужасныхъ краскахъ! Я прежде такъ любила лиловый цвѣтъ, но теперь никогда, никогда болѣе не одѣну этого платья... Тимъ! Прикажи подать мнѣ ростбифъ!
   -- Какой ростбифъ?-- возразилъ ея спутникъ, сбрасывая съ головы капюшонъ своего домино,-- развѣ ты не знаешь, что сегодня здѣсь всѣ кушанья лиловыя съ зеленымъ?
   -- Что ты!!-- ужаснулась красавица, но, понявъ, что надъ нею смѣются, разсердилась.
   -- Какъ тебѣ не стыдно, Тимъ! Ты видишь, какъ я разстроена, и еще болѣе меня раздражаешь!
   Я не выдержала и расхохоталась. Резинка, придерживавшая мою маску, оборвалась, и она упала на коверъ. "Тимъ" бросился ее поднимать.
   -- Благодарю васъ!-- забывшись, сказала я порусски.
   -- Вы русская?-- съ изумленіемъ воскликнула брюнетка,-- вотъ никогда-бы не подумала!
   Ея восклицаніе меня не удивило. Давно уже привыкла я къ тому, что въ Германіи со мною говорятъ по-англійски, принимая меня за дочь Альбіона; англичане считаютъ меня американкой, а американцы -- шведкой. Какимъ образомъ одинъ и тотъ-же человѣкъ можетъ походить на всѣ націи сразу, всегда казалось мнѣ загадкой.
   -- За кого-же вы меня приняли?-- полюбопытствовала я.
   -- За кого? За голландку! Я еще вчера, въ Вилльфранжъ, васъ замѣтила и сказала мужу: посмотри, какое типичное голландское лицо!
   Часъ отъ часу не легче!!!
   -- Развѣ вы такъ хорошо знакомы съ Голландіей и ея обитательницами?
   -- О, да! Мы три мѣсяца прожили на морскихъ купаньяхъ въ Швенингенѣ.
   -- Что-же, хорошо тамъ?
   -- Какъ вамъ сказать: пляжъ очень хорошъ, купанья тоже; зато общество ужасное! Настоящій кошмаръ, страшно и вспомнить!-- и красивая брюнетка закрыла глаза рукою.
   Я съ удивленіемъ смотрѣла на нее. "Надо-бы съѣздить когда-нибудь въ Швенингенъ", подумала я "Какое такое особенное общество тамъ собирается?"
   -- Вы не только непохожи на русскихъ лицомъ,-- продолжала моя новая знакомая,-- но непохожи на нихъ и образомъ жизни. Я увѣрена, что въ Ниццѣ сотни русскихъ дамъ мечтали побывать на сегодняшнемъ балу и не поѣхали за неимѣніемъ кавалера. Вы-же спокойно пріѣзжаете одна на публичный балъ и въ 2 ч. ночи ужинаете въ буфетѣ. Я никогда-бы на это не рѣшилась! Я чувствовала-бы себя затерянной и одинокой въ такой толпѣ.
   -- Я, вѣдь, писательница, -- отвѣчала я -- а писательницы имѣютъ то преимущество передъ другими женщинами, что всегда путешествуютъ въ обществѣ, по крайней мѣрѣ, двухъ героевъ своего будущаго романа, а потому одиночества не испытываютъ.
   -- Писательница! Ахъ, какъ это интересно! Скажите, подъ какимъ-же именемъ вы пишете?
   Я поморщилась, сообразивъ свою оплошность. Назвать свое имя значило вызвать потокъ восторженныхъ нелѣпостей по поводу сочиненій моего отца.
   Такъ оно и случилось. Красивая русская оказалась пламенной поклонницей Достоевскаго. Въ милліонъ первый разъ пришлось мнѣ выслушать, какъ она, прочтя въ "Преступленіи и наказаніи" сцену убійства старухи -- процентщицы, упала въ истерикѣ на полъ, отдавивъ при этомъ ножку любимой собачки. Какъ послѣ чтенія "Бѣсовъ" у ней началась безсонница, продолжавшаяся нѣсколько мѣсяцевъ, такъ что пришлось посовѣтоваться съ психіатромъ. Понизивъ голосъ, моя новая знакомая призналась мнѣ, что Катерину Ивановну въ "Братьяхъ Карамазовыхъ" Достоевскій написалъ съ нея. хотя возможно, что въ ранней юности она слегка напоминала Лизу Хохлакову.
   Я уныло слушала, съ благодарностью смотря на молчавшаго Тима. По его нѣсколько сконфуженному виду я причислила его къ тѣмъ, весьма многочисленнымъ въ наше время, поклонникамъ Достоевскаго, которые не твердо помнятъ, какое именно изъ его произведеній считается шедевромъ: "Обрывъ", "Наканунѣ" или-же "Смерть Ивана Ильича"...
   -- Какой красивый балъ!-- сказала я моей собесѣдницѣ, желая перемѣнить разговоръ. Та презрительно улыбнулась.
   -- Царство кокотокъ!-- брезгливо отвѣчала она.
   -- Помилуйте! Тутъ по меньшей мѣрѣ двѣ тысячи народу. Неужели-же всѣ кокотки?
   -- Не всѣ, такъ большинство. Ихъ циничныя манеры и разговоры ясно это доказываютъ.
   -- Представьте, а я-то удивлялась, какъ здѣсь все прилично!
   -- Вы находите? Плохая-же вы наблюдательница! Скажу вамъ откровенно, я такихъ сценъ здѣсь насмотрѣлась, что никогда болѣе на подобные балы не поѣду. Порядочная женщина не должна подвергать себя подобнымъ циничнымъ зрѣлищамъ. Порядочный мужчина тоже, -- добавила она, грозно смотря на мужа.
   Я собралась уходить и стала прощаться. Мои новые знакомые объявили, что завтра-же придутъ ко мнѣ съ визитомъ.
   Я вернулась домой въ три часа и мгновенно уснула. Страшный кошмаръ мучилъ меня всю ночь.
   Не припомню точно подробностей; знаю, лишь, что всѣ событія были лиловыя съ зеленымъ.
   

IV.

   Борисовы (такъ звали моихъ новыхъ знакомыхъ) пришли ко мнѣ на другой день пить чай. Александра Александровна или Алексъ, какъ она съ перваго-же раза попросила себя называть, увѣряя, что ненавидитъ свое имя Александры, была весела, оживлена и, по обыкновенію, очень элегантна. Тимъ тоже казался менѣе мрачнымъ. Онъ былъ не столько красивъ, какъ очарователенъ и принадлежалъ къ типу тѣхъ лѣнивыхъ, бѣлокурыхъ, вялыхъ славянъ, которые всегда готовы упасть въ чьи угодно объятія. Такіе мужчины имѣютъ огромный успѣхъ среди женщинъ. Доступность ихъ любви играетъ несомнѣнно большую роль въ этомъ успѣхѣ.
   -- Что-же вы теперь пишете?-- любезно щебетала Алексъ,-- можно узнать сюжетъ?
   -- Да пока еще ничего въ виду не имѣю -- отвѣчала я -- вотъ васъ могу описать, если позволите.
   -- Ну, что насъ описывать -- мы такіе неинтересные! Въ нашей жизни романичнаго было только начало. Тимъ меня семнадцатилѣтней дѣвочкой увезъ отъ родныхъ, и мы тайкомъ вѣнчались въ сельскомъ храмѣ. Помнишь, Тимъ!-- нѣжно улыбнулась она мужу.
   -- Мало-ли глупостей дѣлаютъ люди въ молодости!-- сердито проворчалъ Тимъ.
   Алексъ вспыхнула; глаза ея засверкали. Я поспѣшила перевести разговоръ.
   -- Довольны-ли вы вашимъ отелемъ?-- спросила я.
   -- Да, ничего... Комнаты хорошія и кормятъ недурно. Зато общество ужасное! Страшно и вспомнить!
   "Какъ, опять общество ей не угодило? съ удивленіемъ подумала я и вслухъ прибавила:
   -- Ну, и я обществомъ похвалиться не могу. Въ здѣшнемъ отелѣ, кромѣ старыхъ англичанокъ въ очкахъ, да клердименовъ въ отпуску никого нѣтъ.
   -- Но это великолѣпно!-- воскликнула обрадованная Алексъ -- знаете что? Не переѣхать-ли намъ въ вашъ отель? Мы съ мужемъ такъ скучаемъ среди иностранцевъ, а здѣсь мы всѣ втроемъ можемъ обѣдать за однимъ столомъ... Конечно, если вы ничего противъ не имѣете. Эти табльдоты такіе безконечные...
   Я, разумѣется, согласилась, и Алексъ принялась хлопотать. Вызвала управляющаго гостиницей и заставила показать нѣсколько комнатъ; выбрала затѣмъ самыя удобныя и свѣтлыя, поторговалась и объявила мнѣ, что завтра-же переѣзжаетъ.
   -- Вотъ только не знаю, пріятно-ли это будетъ мужу. Здѣсь, повидимому, крашеныхъ англичанокъ нѣтъ, а онъ безъ нихъ жить не можетъ!-- язвительно прибавила она по адресу Тима.
   -- Вѣдь я-же не протестую противъ переѣзда -- чего-же ты ко мнѣ пристаешь?-- вспыхнувъ, отвѣчалъ онъ женѣ.
   На другой день мы уже обѣдали за однимъ столомъ. Судьба, видимо, предназначила ихъ для моей книги, и я съ жаромъ принялась изучать обоихъ.
   Алексъ была не только красива, но умна и прекрасно образована. Она отлично говорила по-французски и по-англійски, много читала и, что рѣдко встрѣчается, могла очень красиво, сжато и отчетливо передать прочитанное. Все было въ ней элегантно: манеры, языкъ, туалеты и движенія.
   Какъ-то, вскользь, Алексъ упомянула, что она рожденная княжна N. и я съ удивленіемъ услыхала одну изъ лучшихъ русскихъ фамилій. Что заставило эту аристократку выйти замужъ за человѣка, въ которомъ все было плебейское, начиная съ его имени Тимофей и кончая вульгарнымъ голосомъ? Красотали его или то душевное джентльменство, которое столь-же было въ немъ несомнѣнно, какъ и его мѣщанское происхожденіе.
   Не смотря на двѣнадцать лѣтъ брака Алексъ попрежнему страстно любила мужа. Я часто ловила ея нѣжные восторженные взгляды, устремленные на него. Къ большому моему удивленію Тимъ ихъ не замѣчалъ, а если и видѣлъ, то съ досадою отвертывался.
   "Чего-же ему надо?" думала я, "его жена такая красавица, такая обворожительная женщина!"
   Алексъ была ревнива и, по глупому обычаю русскихъ женщинъ, не умѣла скрывать своей ревности, чѣмъ чрезвычайно раздражала мужа. Особенно ненавидѣла она "этихъ дамъ", очевидно считая ихъ за злѣйшихъ своихъ враговъ. Когда Алексъ вспоминала о нихъ, все лицо ея пылало, глаза горѣли, и злыя выраженія сыпались съ языка. "Развратная дѣвка", "крашенная тварь", вся дрожа, говорила она и такъ странно было слышать грубыя циничныя слова отъ этой изящной, хорошо воспитанной, женщины. Она напоминала мнѣ подержанную шарманку, которая все играетъ хорошо, а какъ дойдетъ до испорченныхъ струнъ, то засвиститъ, зашипитъ и оборвется. Какія-то струны въ душѣ бѣдной Алексъ были больны и надорваны...
   Между тѣмъ наступилъ Mardi gras -- послѣдній день масляницы, и мы втроемъ отправились смотрѣть сожженіе Карнавала. Оно происходило вечеромъ на небольшой площади Префектуры, и мы, не зная дороги, потерялись въ узкихъ, извилистыхъ переулкахъ стараго города. Какой-то добрый французъ указалъ намъ путь, и мы достигли трибунъ въ самый разгаръ фейерверка. Онъ не столько отличался красотой сколько шумомъ. Ракеты разрывались съ такимъ трескомъ, что приходилось зажимать уши.
   Но, вотъ, и послѣдняя ракета прошипѣла, разсыпалась, и площадь погрузилась во тьму, слабо освѣщаемая красными и желтыми бумажными фонарями. Она имѣла совсѣмъ театральный видъ. Въ глубинѣ возвышался старинный Дворецъ Префектуры со множествомъ балконовъ, галлерей и переходовъ. Высокія пальмы и яркіе цвѣты придавали ему тропическій колоритъ. Передъ дворцомъ поднимались трибуны для публики и посреди, лицомъ къ трибунамъ и ко дворцу, сидѣлъ на красномъ тронѣ красный Карнавалъ. "Послѣдній актъ оперы", подумала я.
   Карнавалъ загорѣлся. Толпа простаго народа, собравшаяся на бульварѣ, дико заревѣла. Мнѣ сдѣлалось жутко. Я пожалѣла, что не взяла съ собою бинокля: разсмотри я глупую улыбку Карнавала и мнѣ стало-бы смѣшно. Но теперь въ этой горѣвшей фигурѣ, въ ревущей толпѣ, во всей этой мрачной, оперной площади, было что-то страшное. Мнѣ вспомнился Людовикъ XVI, погибающій на эшафотѣ...
   -- Какой ужасъ!-- прошептала поблѣднѣвшая Алексъ -- точно вѣдьму жгутъ въ средніе вѣка!
   -- Что за дикая мысль давать въ видѣ веселья пародію на смертную казнь!-- ворчалъ Тимъ.
   -- Пойдемте прочь! Я больше не могу!-- и Алексъ поспѣшила внизъ съ трибунъ. Мы съ удовольствіемъ послѣдовали ея примѣру.
   Всѣ улицы и переулки были запружены народомъ изъ сосѣдняго съ Префектурой стараго итальянскаго города съ его темными, сырыми корридорами вмѣсто улицъ. Все это были бѣдняки въ рваныхъ платьяхъ, въ жалкихъ грязныхъ домино. Они не появлялись на платномъ Корсо, происходившемъ на площади Массена и теперь пришли повеселиться и какъ слѣдуетъ проводить карнавалъ. Шумъ, свистъ, пѣніе раздавались съ всѣхъ сторонъ. Маски хватались за руки и кружились среди улицы. Трудно было двигаться въ этой толпѣ, и мы часто останавливались. Вдругъ нѣсколько смѣющихся молодыхъ дѣвушекъ въ яркихъ коленкоровыхъ домино окружили Тима и, схватившись за руки, принялись прыгать вокругъ него. Онъ пытался выйти изъ заколдованнаго круга, но дѣвушки не пускали и съ хохотомъ бросились его цѣловать. Видъ сконфуженнаго Тима, тщетно отбивающагося отъ ихъ поцѣлуевъ, былъ столь комиченъ, что я расхохоталась.
   -- Ай!-- вскрикнула Алексъ, хватая меня за руку. Она вся поблѣднѣла и упала бы, если бы я ее не поддержала. Тимъ оттолкнулъ, наконецъ, дѣвушекъ и поспѣшилъ къ намъ.
   -- Что съ тобой?-- тревожно спрашивалъ онъ жену.
   -- Негодяй! Негодяй!-- повторяла Алексъ, съ ненавистью смотря на мужа.
   -- Чѣмъ-же я виноватъ!-- оправдывался бѣдный Тимъ.
   -- Эти гадины не стали бы тебя цѣловать, еслибы ты, по обыкновенію, ни смотрѣлъ на нихъ своими подлыми, развратными глазами!
   -- Не дѣлай при чужихъ сценъ!-- умолялъ мужъ разъяренную Алексъ.
   -- Не замолчу! Пусть Любовь Ѳедоровна узнаетъ, какой ты негодяй Можетъ быть, ты хоть ее постыдишься и исправишься!
   Но я не чувствовала призванія исправлять чужихъ мужей и, воспользовавшись нахлынувшей толпой, скрылась въ одномъ изъ сосѣднихъ переулковъ.
   "Какая скучная женщина!" съ негодованіемъ думала я, "она способна убить въ человѣкѣ всю радость жизни. Что если бы на мою долю достался подобный мужъ?"
   И я ясно поняла, что никакія клятвы, никакія брачныя церемоніи не удержали бы меня. Я убѣжала бы куда глаза глядятъ: въ Америку, въ Африку, на Сандвичевы острова, только бы дышать свободно, смѣяться, плакать, когда хочу, не имѣя возлѣ себя судью, ежеминутно контролирующаго мои поступки!
   Я вышла на набережную. Свѣжій морской вѣтеръ задулъ мнѣ въ лицо, и мало по малу я успокоилась...
   Все дышало весельемъ въ этотъ теплый южный вечеръ. Отовсюду слышалась музыка и пѣніе. Толпа съ хохотомъ вертѣлась и танцовала на засыпанной, какъ снѣгомъ, известковыми шариками мостовой. Возлѣ кафе стояли на тротуарѣ столики и сидѣвшіе за ними заботливо прикрывали свои consommations отъ сыпавшихся со всѣхъ сторонъ разноцвѣтныхъ, бумажныхъ конфетти. Въ этотъ вечеръ былъ послѣдній veglione въ Оперѣ и по южному обычаю маски шли на балъ пѣшкомъ, веселя улицы своими яркими нарядами. Чей-то страстный голосъ пѣлъ въ кондитерской неаполитанскія пѣсни, и толпа столь же страстно вторила имъ.
   Лишь въ 11 ч. вернулась я въ отелъ и нашла въ гостиной Борисовыхъ, одиноко и грустно пьющихъ чай въ пустой комнатѣ.
   -- Какъ поэтиченъ южный карнавалъ!-- сказала я, подходя къ нимъ. Оба взглянули на меня съ негодованіемъ.
   -- Проклятый карнавалъ!-- пылко воскликнула Алексъ.
   -- Проклятый карнавалъ!-- мрачнымъ эхо повторилъ за нею Тимъ.
   

V.

   Всю слѣдующую недѣлю Борисовы ссорились и говорили другъ другу колкости. Тимъ не выдержалъ, купилъ одну изъ многочисленныхъ брошюръ, которыя указываютъ наивѣрнѣйшій способъ сорвать банкъ въ Монте-Карло, объявилъ намъ, что хочетъ попробовать новую систему и сталъ съ утра уѣзжать на рулетку. Алексъ запиралась въ своей комнатѣ и выходила къ обѣду съ распухшимъ лицомъ и красными глазами. Я пожалѣла, что согласилась сидѣть съ ними за однимъ столомъ.
   Однажды, соблазнившись прекраснымъ утромъ, я поднялась въ Château и такъ долго любовалась оттуда видомъ на Ниццу, что опоздала къ завтраку. Не успѣла я распорядиться, чтобы мнѣ подали завтракъ въ комнату, какъ явилась горничная съ извѣстіемъ:
   -- La dame du 28 désire vous voir. Elle est très souffrante!
   Я поспѣшила въ комнату Алексъ. Она лежала въ постели, лицомъ въ подушку; плечи ея вздрагивали отъ рыданій. Я испугалась.
   -- Что съ вами? Что случилось?
   -- Онъ опять уѣхалъ съ ней въ Монте-Карло!-- трагически сказала Алексъ, поднимая съ подушки залитое слезами лицо.
   -- Съ кѣмъ это?-- удивилась я.
   -- Съ англичанкой! Съ той старой раскрашенной тварью, отъ которой я увезла его изъ прежняго отеля. Я мечтала спасти его переѣздомъ, но теперь вижу, что мнѣ это не удалось, и они по прежнему видятся.
   -- Кто-же эта англичанка?
   -- Почемъ я знаю! Какая нибудь продажная дѣвка. Для англичанъ она уже стара, а русскимъ дуракамъ все еще способна нравиться.
   -- И вашъ мужъ очень за ней ухаживалъ?
   -- О, да! Впрочемъ, мнѣ только разъ удалось застать ихъ вмѣстѣ въ читальнѣ, но, несомнѣнно, они видѣлись на сторонѣ.
   -- Въ читальнѣ? Такъ можетъ быть онъ ей Times предлагалъ или она ему Новое Время?
   -- Какой вздоръ!-- нетерпѣливо отвѣчала Алексъ.
   -- Я всегда по лицу угадываю, когда Тимъ говоритъ объ "этомъ" съ женщинами. Подумать только, на кого онъ меня промѣнялъ! Мнѣ было бы легче, если бы онъ выбралъ молодую и красивую!
   Я старалась ее утѣшить, уговаривала встать и поѣхать кататься.
   -- Ни за что!-- рыдала Алексъ -- я весь міръ ненавижу, это жестокое солнце, этихъ глупыхъ людей, которые неизвѣстно чему радуются. О, какъ-бы мнѣ хотѣлось умереть! Я однажды уже отравлялась опіумомъ, но меня къ несчастью спасли.
   -- Можно ли говорить такія глупости!-- стыдила я Алексъ,-- ну, какъ вамъ не совѣстно!
   -- О, не упрекайте меня! Мнѣ и безъ того тяжело! Если же вы дѣйствительно хотите мнѣ помочь, то поѣзжайте сейчасъ же въ Монте-Карло и посмотрите, что они тамъ дѣлаютъ. Вы наблюдательны и съумѣете опредѣлить на сколько сильно увлеченіе Тима.
   -- Это ужасно непріятное порученіе!-- отказывалась я.-- Отчего бы вамъ самой туда не съѣздить? Вы развлечетесь и успокоитесь.
   -- Не хочу я ѣхать въ этотъ раззолоченный вертепъ разврата! Я боюсь за себя! Всю эту ночь я не спала и съ наслажденіемъ представляла себѣ, какъ стану бить эту гадину зонтикомъ по лицу. Я не выдержу и сдѣлаю скандалъ, если встрѣчу ее съ мужемъ. Умоляю васъ, не отказывайте мнѣ!
   Что было дѣлать съ несчастной женщиной? Я наскоро позавтракала и поѣхала въ Монте-Карло. Тамъ я добросовѣстно обошла всѣ игорныя залы, заглянула въ модныя кафе, погуляла по террасѣ надъ моремъ, но Тима нигдѣ не встрѣтила. Думая, что я пропустила его въ толпѣ играющихъ, я вновь пошла на рулетку и тутъ, не знаю ужь право, какъ это случилось, только я тоже принялась играть. Мнѣ захотѣлось попробовать новую систему, которую наканунѣ объяснялъ мнѣ Тимъ. Но или система была неудачна, или я ее плохо усвоила, только я скоро все проиграла. Когда я вышла въ садъ, то увидала, что мнѣ не на что даже выпить чаю въ Café de Paris. Послѣднее обстоятельство меня особенно разсердило.
   "По дѣломъ наказана!" дразнила я себя, возвращаясь домой въ трамваѣ. "Не берись за подобныя порученія, не шпіонь за чужими мужьями! Судьба тебѣ справедливо отомстила!"
   Но я не могла долго сердиться. Тихій ласковый южный вечеръ заглядывалъ въ окна трамвая. Огоньки безчисленныхъ виллъ и отелей весело блестѣли по обѣимъ сторонамъ дороги. Чудесныя пальмы вырисовывались на медленно темнѣвшемъ небѣ. Вдали, надъ Ниццей, краснѣла еще яркая полоса заката... Стоило ли сердиться по пустякамъ въ этомъ уголкѣ земнаго рая?
   Приближался обѣденный часъ, и въ Больё вагонъ опустѣлъ на половину. Новыхъ пассажировъ вошло немного; среди нихъ, къ моему изумленію, оказался Тимъ.
   -- Добрый вечеръ,-- привѣтливо сказалъ онъ, садясь напротивъ меня.
   -- Такъ, значитъ, васъ дѣйствительно не было въ Монте-Карло?
   -- Въ Монте-Карло? А что мнѣ тамъ дѣлать?-- съ удивленіемъ отвѣчалъ Тимъ, совершенно забывъ о той системѣ, о которой съ такимъ жаромъ говорилъ со мною наканунѣ.-- Вы, что-же, играть туда ѣздили?
   Я молча открыла портмоне и показала Тиму: въ немъ лежалъ ключъ отъ сундука и обратный билетъ въ Ниццу.
   -- Фью!! Дѣло плохо! Хорошо, по крайней мѣрѣ, что вы взяли билетъ туда и обратно. Русскіе часто забываютъ эту предосторожность.
   Его наставительная рѣчь меня глубоко возмутила.
   -- А позвольте узнать,-- грозно спросила я,-- что вы тутъ въ Больё дѣлать изволили?
   -- Да ничего особеннаго,-- отвѣчалъ Тимъ, нѣсколько озадаченный моимъ тономъ,-- гулялъ по горамъ, сидѣлъ на берегу моря, читалъ газеты, писалъ въ кафе письма...
   -- И вамъ не совѣстно?-- негодовала я.-- Ваша несчастная жена съума сходитъ отъ отчаянія, а вы, тѣмъ временемъ, гуляете по берегу моря... Безсердечный вы человѣкъ!
   -- Позвольте!-- въ свою очередь вспылилъ Тимъ,-- имѣю же я право хоть на нѣсколько часовъ уйти изъ этой каторги и отдохнуть отъ безконечныхъ сценъ и истерикъ.
   -- Но, вѣдь, онѣ отъ того и происходятъ, что вы бросаете вашу жену. Оставайтесь вы дома, и она была бы совершенно спокойна.
   -- Мало же вы знаете Алексъ!-- безнадежно отвѣчалъ Тимъ -- Сиди я съ ней, уѣзжай отъ нея -- предлоги для ссоръ всегда найдутся. "Зачѣмъ ты посмотрѣлъ на даму въ красномъ? Зачѣмъ улыбнулся дамѣ въ зеленомъ? Зачѣмъ мечтаешь о дамѣ въ желтомъ?" Я теперь на все молчу: въ красномъ, такъ въ красномъ, въ зеленомъ, такъ въ зеленомъ! Пусть себѣ вздоръ мелетъ, если иначе жить не можетъ.
   -- Не станетъ же ваша жена придумывать небывалыя измѣны, чтобы самою же себя мучить,-- защищала я Алексъ.
   -- Вы думаете? Разскажу вамъ одинъ случай, хотя впередъ знаю, что вы мнѣ не повѣрите. Разъ я въ тифѣ лежалъ, сорокъ градусовъ у меня было. Жена за мной ухаживаетъ и упрекаетъ: я знаю, о комъ ты теперь думаешь! Ты о скверныхъ женщинахъ мечтаешь!
   -- Да вѣдь это-же безуміе!
   -- Конечно, Алексъ ненормальна, я давно это знаю -- спокойно отвѣчалъ Тимъ.
   -- А гдѣ-же англичанка?-- спросила я, помолчавъ.
   -- Какая англичанка?-- удивился Тимъ.
   Я объяснила.
   -- Боже мой!-- всплеснулъ онъ руками -- такъ эта исторія все еще продолжается? Разъ, дѣйствительно, подошла ко мнѣ въ читальнѣ какая-то старая англичанка и спросила, въ какомъ положеніи находится теперь the russian revolution. Они, вѣдь, всѣ въ Европѣ твердо убѣждены, что у насъ на каждомъ перекресткѣ дѣйствуетъ гильотина. Пока я ей объяснялъ, что никакой революціи у насъ нѣтъ, вошла въ читальню Алексъ и съ той поры проходу мнѣ не даетъ. А между тѣмъ я эту англичанку никогда болѣе и не встрѣчалъ. Вѣрнѣе всего, что она давнымъ давно уѣхала изъ Ниццы.
   -- Все это очень странно!-- сказала я съ недоумѣніемъ.-- Нѣтъ ли въ этихъ болѣзненныхъ идеяхъ вашей жены какой-нибудь другой причины? Не раздражаетъ-ли ее близость моря?
   -- Э! ей вездѣ нехорошо! Въ Крыму ее раздражаетъ прибой; въ Неаполѣ -- сирокко; въ Швейцаріи -- горы, въ Венеціи -- запахъ лагунъ. Неизвѣстно зачѣмъ мы съ ней путешествуемъ. Напрасно только деньги тратимъ...
   

VI.

   Съ этого дня я стала конфиденткою семьи Борисовыхъ. Подъ разными предлогами Алексъ являлась въ мою комнату и жаловалась на мужа. Когда же мнѣ удавалось отъ нея ускользнуть и выйти на прогулку, то въ саду отеля или на набережной поджидалъ меня Тимъ, чтобы, въ свою очередь, излить горечь своей души. Матеріалу для книги они оба давали въ изобиліи, и писательница во мнѣ была очень довольна. Все же, подчасъ, я не выдерживала и потихоньку убѣгала на цѣлый день въ горы. Подобное дезертерство приводило Алексъ въ глубокое негодованіе.
   -- Отчего-же вы не сказали мнѣ, что идете на прогулку?-- упрекала она меня -- я бы тоже съ вами пошла.
   -- Но, вѣдь, вамъ запрещено много ходить, я же иной разъ верстъ семь -- восемь дѣлаю,-- оправдывалась я.
   -- Мы могли бы взять коляску или автомобиль. Это было бы мнѣ полезнѣе, чѣмъ сидѣть одной въ комнатѣ и раздражаться.
   Я покорялась своей участи, и мы ѣхали кататься по Grande Corniche. Высоко, въ горахъ, на страшной крутизнѣ, змѣилось шоссе, проведенное по приказанію Наполеона. На лѣво подымались дикія скалы, покрытыя мхомъ и кривой сосной. Внизу, въ глубинѣ, синѣло море, мелькали бѣлыя виллы, окруженныя рощами зрѣющихъ апельсиновъ. Небольшія селенія гнѣздились, какъ орлы, на вершинахъ скалъ. Порой горы раздвигались и вдали голубѣли Альпы съ ихъ вѣчными снѣгами. О, какъ все это было красиво при свѣтѣ нѣжнаго зимняго солнца! Хотѣлось смотрѣть, не отрываясь и на вѣки унести съ собою эту дивную картину.
   Увы! Алексъ не раздѣляла моего восторга, и я напрасно указывала ей на горы, море и цвѣты. Она бросала на нихъ разсѣянный взглядъ, и равнодушно сказавъ: "да, это очень поэтично", спѣшила перейти къ единственной темѣ, которая интересовала ее въ жизни -- къ разсужденіямъ о томъ, какъ она, Алексъ, добра и справедлива, и какъ жестокъ и неблагодаренъ Тимъ. Несчастная женщина сдѣлалась, очевидно, совершеннымъ маньякомъ.
   ...Онъ всѣмъ, всѣмъ мнѣ обязанъ!-- горячо говорила она.-- Посмотрѣли бы вы на Тима двѣнадцать лѣтъ тому назадъ! Жалкій студентишка, репетиторъ въ засаленномъ мундирѣ, въ рыжихъ сапогахъ, съ красными руками! Глупъ, вульгаренъ, на все отвѣчалъ хихиканьемъ, ѣлъ рыбу съ ножа, не умѣлъ ни встать, ни сѣсть, ни поклониться. Я его всему выучила, даже говорить по-французски. Я двѣнадцать лѣтъ дрессировала Тима, какъ обезьяну, пока, наконецъ, не превратила его въ джентльмена... И мѣсто ему моя крестная мать достала; по моимъ же просьбамъ онъ карьеру сдѣлалъ. Онъ всѣмъ, всѣмъ мнѣ одной обязанъ!
   -- Я, видимо, ошибалась, думая, что вы любите вашего мужа, вы его ненавидите.
   -- Какъ ненавижу!-- изумилась Алексъ.
   -- Развѣ о любимомъ человѣкѣ можно такъ отзываться? Развѣ можно выставлять его въ смѣшномъ видѣ передъ чужими людьми?
   -- Неправда, я его люблю! Я лишь возмущена его неблагодарностью, его несправедливостью ко мнѣ!
   -- Но, вѣдь, этими жалобами вы вредите ему въ глазахъ общества.
   -- Какое мнѣ дѣло до общества! Я ненавижу, я презираю ваше общество изнать не хочу его сужденій! Все это негодяи! Вмѣсто того, чтобы помогать намъ удерживать мужей у семейнаго очага, они, напротивъ, ихъ-же учатъ обманывать своихъ женъ.
   -- Но какъ же общество можетъ вмѣшиваться въ семейныя дѣла?
   -- Они всѣ должны стыдить Тима, не принимать его у себя, съ негодованіемъ отворачиваться отъ его флёрта съ другими женщинами. Но имъ все равно до моихъ страданій -- они надо мною же смѣются... Я ни къ кому пойти не могу, ибо каждая знакомая старается сказать мнѣ колкость, сообщить, какъ бы нечаянно, съ кѣмъ говорилъ Тимъ или за кѣмъ онъ ухаживалъ. Жены начальниковъ моего мужа пользуются своимъ положеніемъ, чтобы меня дразнить. Вообразите, онѣ часто приглашаютъ Тима обѣдать... безъ меня!! Онѣ нарочно это дѣлаютъ, зная, какъ я страдаю, какъ я мучаюсь, представляя себѣ мужа въ обществѣ хорошенькихъ, кокетливыхъ женщинъ.
   -- Полноте, дорогая! Не можетъ же мужъ быть пришитъ къ своей женѣ. Отчего бы ему не пообѣдать или не провести вечеръ въ обществѣ другихъ женщинъ? Ничего опаснаго я въ этомъ не вижу и убѣждена, что вашимъ начальницамъ на мысль не приходило васъ обижать. Я понимаю еще, что неудобно раздѣлять мужа съ женой въ первые мѣсяца брака...
   -- Значитъ, вы допускаете, что мужъ можетъ современемъ охладѣть къ женѣ? Но почему же, почему? Вѣдь она все та же осталась, иногда даже красивѣе сдѣлалась!
   -- Богъ мой! Нельзя же вѣчно пылать! Брачная любовь скоро проходитъ и замѣняется дружбой.
   -- Но что же дѣлать, если жена любитъ мужа по прежнему; больше, сильнѣе прежняго. Что дѣлать, если мужъ становится кумиромъ, и при одной мысли его потерять въ глазахъ темнѣетъ, сердце сжимается... Знаете, я иной разъ мечтаю, съ какимъ наслажденіемъ я избила, изуродовала бы всѣхъ женщинъ, которыя смотрятъ на Тима и ему улыбаются... О, жадныя твари! Вѣдь я отъ нихъ ни мужей, ни любовниковъ не отнимаю!
   -- Право чѣмъ такъ мучиться, благоразумнѣе было бы разойтись со своимъ мужемъ.
   -- Но съ кѣмъ-же я стану жить? Родные не простили мнѣ моего брака, и теперь, за эти двѣнадцать лѣтъ, мы стали другъ другу чужими. Друзей, подругъ у меня тоже нѣтъ...
   -- Зачѣмъ непремѣнно жить съ кѣмъ-нибудь? Отчего не жить одной? Вѣдь живу-же я одна и не жалуюсь.
   -- Ну, вы -- другое дѣло...
   -- Почему-же я -- "другое дѣло"?
   -- Потому что... вы ненормальны.
   -- Какъ ненормальна?-- изумилась я.
   -- Конечно ненормальны. Неужели вы этого не знали? Я васъ съ перваго дня наблюдаю и удивляюсь, какъ это васъ одну пускаютъ бродить по свѣту.
   -- Въ чемъ-же вы видите мою ненормальность?
   -- Да во всемъ. Каждая мысль, каждая фраза ваша дика и странна. Вотъ, напримѣръ, вчера я разсказывала вамъ, какъ тяжело мнѣ жить въ Петербургѣ, гдѣ все полно пережитыми горькими минутами. Я ѣду по улицѣ и говорю себѣ: вотъ въ этомъ домѣ мы когда-то жили съ Тимомъ и такъ страшно ссорились. Вотъ, въ эту церковь я ходила молиться и въ слезахъ лежала передъ иконой, прося послать мнѣ утѣшеніе... Вотъ въ этомъ театрѣ Тимъ восторгался красивой актрисой... Вотъ въ этомъ магазинѣ я заказывала новое платье, надѣясь понравиться въ немъ мужу, а онъ его даже не замѣтилъ... Я вамъ все это разсказываю, ища сочувствія, а вы, вдругъ, отвѣчаете, что у васъ память очень слабая: вы, дескать, помните, что было съ вами мѣсяцъ тому назадъ, но дальше припомнить свою жизнь не въ состояніи!!!
   -- Ну, это еще небольшая бѣда!-- смѣялась я -- за подобную "ненормальность" Господа Бога благодарить слѣдуетъ.
   -- Я вамъ тысячу другихъ примѣровъ приведу! Помните, какъ мы на дняхъ радовались съ Тимомъ, что въ Парижѣ гильотинировали убійцу маленькой дѣвочки? Вы-же вдругъ говорите: "какъ это жаль! Его слѣдовало отдать на изученіе врачамъ, такъ какъ у него, очевидно, какое-нибудь искривленіе въ черепѣ!!!" Помните, я васъ какъ-то спросила, боитесь-ли вы смерти? Вы отвѣчаете: "да, очень боюсь умереть, не увидавъ Египта и Нордкапа!!!..." Я васъ спрашиваю, не мучаетъ-ли васъ мысль о будущемъ мірѣ? Вы, на это говорите, что, напротивъ, съ большимъ интересомъ ждете смерти, ибо убѣждены, что умретъ только ваше тѣло, а душа переселится въ другой, такой-же интересный, міръ... Для каждаго изъ насъ смерть есть ужасъ, страшный судъ, быть можетъ вѣчныя мученья въ огнѣ... Для васъ-же смерть -- какой-то train de plaisir, который перевезетъ васъ въ волшебную страну, гдѣ будутъ новыя пальмы, новыя звѣзды и море... Я не хочу васъ пугать, Любовь Ѳедоровна, но я почти увѣрена, что вы кончите сумасшедшимъ домомъ.
   -- Чтожь, я соберу тамъ интересные матерьялы и напишу книгу изъ жизни умалишенныхъ -- они меня всегда очень интересовали.
   -- А эта черта въ васъ тоже нормальна? Во всемъ, что вы испытываете и переживаете, вы видите лишь матерьялъ для новой книги!! Мнѣ жаль васъ, бѣдная Любовь Ѳедоровна!
   Я отъ души хохотала, слушая эти рѣчи, но, признаюсь, была нѣсколько сконфужена.
   "Какъ!" думала я, вернувшись домой, "въ то время, какъ я производила опыты надъ ненормальностью Алексъ, тщательно записывая свои наблюденія, она, оказывается, занималась тѣмъ-же самымъ и пришла къ весьма грустнымъ для меня заключеньямъ. Кто-же изъ насъ правъ?"
   

VII.

   Тимъ уѣхалъ на три дня въ Сан-Ремо навѣстить больнаго товарища. Алексъ собралась было ѣхать съ нимъ, потомъ отдумала. Волновалась, провожая мужа, точно на вѣки съ нимъ разставалась, и затѣмъ цѣлый день не могла найти себѣ мѣста. Она не отходила отъ меня, безпрерывно вспоминая о Тимѣ, о томъ, что онъ теперь дѣлаетъ, кого въ Сан-Ремо видитъ, съ кѣмъ говоритъ...
   Алексъ такъ меня утомила, что я рѣшила развлечь ее, и на другой день предложила съѣздить въ Ментону, гдѣ мнѣ давно слѣдовало навѣстить одну знакомую старушку. Она жила гдѣ-то въ горахъ, въ какомъ-то маленькомъ пансіонѣ Анонсіата и усердно звала меня къ себѣ. "Навѣстите мой райскій уголокъ", писала она, "вы не раскаетесь: L'Annonciade mérite bien une visite".
   Алексъ согласилась. Она, видимо, боялась остаться одна со своими мыслями. Мы выѣхали утромъ до завтрака и по пріѣздѣ въ Ментону должны были совершить цѣлое путешествіе сначала въ небольшомъ омнибусѣ, потомъ по крошечному, совсѣмъ игрушечному, финикюлеру. Маленькій отель стоялъ на вершинѣ скалы и передъ нимъ разстилался садъ, разведенный чуть не на камнѣ. Боже, какъ онъ былъ хорошъ! Огромныя пальмы, клумбы маргаритокъ и анютиныхъ глазокъ, пышные кусты бѣлой ромашки, апельсинныя деревья, въ темной зелени которыхъ золотились фрукты -- все это южное великолѣпіе нѣжилось и росло на солнцѣ, на краю обрыва. Стѣны отеля завивала южная ползучая сирень. Миндальныя деревья въ розовомъ цвѣту украшали дворъ и небольшую мраморную лѣстницу. То былъ по истинѣ "райскій уголокъ", какіе еще сохранились кое-гдѣ на Ривьерѣ и въ Италіи. Въ нихъ отдыхаешь отъ унылаго однообразія современныхъ роскошныхъ караванъ-сараевъ.
   Я не успѣла предупредить знакомую о своемъ пріѣздѣ, и ее не оказалось дома. Хорошенькая черноглазая итальянка -- горничная объяснила намъ, что синьора уѣхала въ Ментону за покупками, но вернется до захода солнца.
   Позавтракавъ, мы поднялись съ Алексъ по разрушеннымъ ступенямъ въ старый упраздненный монастырь Анонсьяды, возвышавшійся рядомъ съ отелемъ. Маленькая церковь была заколочена; съ желѣзнаго креста сорвано Распятіе, и только внизу на каменномъ пьедесталѣ можно было разобрать: "Crux... Ave... Spes... Unica. Три англичанки-художницы сидѣли на складныхъ табуретахъ середи двора съ печальными кипарисами и усердно рисовали акварелью забытый монастырь. Кругомъ, по склону горы, спускались каменныя террасы, гдѣ когда-то въ монастырскихъ плантаціяхъ зрѣли и наливались лимоны. Теперь на мѣстѣ ихъ грустно торчали почернѣвшіе корни.
   Изъ монастыря пошли мы бродить по горѣ. Экипажныхъ дорогъ по ней не было, а, лишь, такъ называемые chemins muletiers. Что это были за дивныя дорожки! Онѣ змѣились среди яркой сочной сосны, напоенныя ея ароматомъ, межъ цвѣтущихъ кустовъ вереска и бѣлыхъ камней, при каждомъ поворотѣ открывая очаровательные виды на горы, плавающія въ голубомъ туманѣ и на живописную долину Careï. Тишина была необычайная, воздухъ чистый, бодрящій и, какъ всегда въ горахъ, казалось, что силъ прибавилось вдвое. Мы увлеклись прогулкой и пришли въ отель усталыя. Моя знакомая вернулась и ждала меня. Я немедленно поднялась къ ней въ комнату. Алексъ приказала подать себѣ чаю въ бесѣдку, увитую розами и осталась ждать меня въ волшебномъ саду.
   Старушка очень мнѣ обрадовалась и долго не отпускала. Солнце уже закатывалось, когда я сошла въ садъ. Алексъ въ бесѣдкѣ не было. Она сидѣла въ плетеномъ креслѣ у самаго обрыва, облокотясь на перила рѣшетки и неподвижно глядя на море, что синѣло внизу, въ глубинѣ долины. Такое отчаянье, такую безнадежную тоску выражало ея поблѣднѣвшее прекрасное лицо, что у меня сжалось сердце.
   -- О чемъ задумались?-- спросила я, подойдя къ ней и садясь рядомъ.
   -- Да, вотъ, сижу и думаю, къ чему я продолжаю свою нелѣпую жизнь? Отчего не брошусь въ эту пропасть и не покончу съ собой? Вѣдь я-же знаю, что жизнь, кромѣ горя, ничего дать мнѣ не можетъ...
   -- Послушайте, милая Алексъ, вѣдь это-же прямо болѣзненная идея! Я не могу понять, на чемъ вы основали вашу дикую ревность къ мужу? Посмотрите на себя въ зеркало: вѣдь вы красавица! Съ какой стати Тимофею Ивановичу вамъ измѣнять?
   Алексъ, молча, смотрѣла на меня, какъ-бы желая что-то сказать и, въ то-же время, не рѣшаясь.
   -- Тутъ есть одно обстоятельство... прошептала она, краснѣя.
   -- Какое обстоятельство?-- удивилась я.
   -- Я -- не жена Тиму...
   -- Какъ не жена?!
   -- То есть мы обвѣнчаны, обвѣнчаны!-- поспѣшила она меня успокоить.-- Первые два года нашего брака мы были очень счастливы, безумно, страшно счастливы! Но затѣмъ у меня родилась мертвая дѣвочка и тутъ, не знаю ужь, право, отчего: роды-ли были неправильны, или акушерка попалась неопытная, только я заболѣла и никогда уже болѣе не могла быть женою Тима...
   -- Отчего-же вы не лечились?
   -- О, Боже!-- всплеснула руками Алексъ,-- есть-ли хоть одинъ извѣстный докторъ въ Россіи, къ которому-бы я ни обращалась! Сколько унизительныхъ осмотровъ пришлось мнѣ перенести, сколько мучительныхъ операцій! И все напрасно! Вотъ уже четыре года, какъ я отчаялась и бросила леченье...
   Теперь вы понимаете мои страданья? Жить съ любимымъ человѣкомъ, вспоминать о прошломъ счастьи, каждый день любить мужа все сильнѣе и страстнѣе и знать, что все кончено и прежняго не вернешь! А, впрочемъ, къ чему я вамъ это разсказываю? Вы, вѣдь, все равно понять меня не можете.
   -- Вотъ оно что!-- сказала я, смотря съ сожалѣніемъ на бѣдную женщину.-- Только простите, я теперь еще менѣе понимаю вашу ревность къ мужуВѣдь онъ-же вполнѣ свободенъ!
   -- Какъ свободенъ?-- засверкала глазами Алексъ -- почему свободенъ? Болѣзнь одного супруга не освобождаетъ другого. Нашъ бракъ продолжается. Не моя вина, что я заболѣла... я потеряла здоровье, рождая его-же ребенка. Онъ долженъ такъ-же, какъ и я, смириться передъ судьбою и терпѣливо нести свой крестъ.
   -- Ну, знаете, это своеобразная логика. Этакъ, пожалуй, если вашъ мужъ ослѣпнетъ, то вамъ придется выколоть себѣ глаза.
   -- Подобный примѣръ сюда не идетъ. Тысячи дѣвушекъ, вдовъ, разведенныхъ женщинъ прекрасно безъ любви обходятся.
   -- Это еще большой вопросъ, прекрасно-ли. Поговорите съ докторами, и они вамъ скажутъ, что большинство нервныхъ заболѣваній происходятъ у женщинъ именно отъ этой искусственной жизни вопреки законамъ природы. Что-же до мужчинъ, то я думаю, вашъ мужъ сойдетъ съ ума, если станетъ жить согласно вашимъ требованіямъ.
   -- Пусть сойдетъ! Мнѣ легче будетъ знать, что онъ въ домѣ умалишенныхъ, чѣмъ въ объятьяхъ другой женщины!
   То былъ "крикъ сердца", и я отступила...
   -- Теперь вы понимаете, -- пылко продолжала Алексъ -- почему я такъ тревожусь? Я обязана заботиться о поведеніи Тима. Если онъ попадетъ въ руки дурныхъ женщинъ, то онѣ научатъ его пьянству и разврату. Если онъ при живой женѣ станетъ жить съ другой женщиной, душа его навѣки погибнетъ.
   -- Не проще-ли, въ такомъ случаѣ, дать ему разводъ и предоставить возможность жениться вторично?
   -- Простите, но я не могу смотрѣть на бракъ столь легкомысленно. Бракъ есть таинство. Мы вѣнчались не на счастье, лишь, а и на горе. "For better for worse till the death do us part" {На счастье, на горе, пока не разлучитъ насъ смерть.}, какъ говорятъ англичане. Если-бы Тимъ заболѣлъ, я-бы его не покинула... Къ чести мужа слѣдуетъ сказать, что онъ никогда мнѣ развода не предлагалъ, и я увѣрена, что не смотря на все, онъ горячо меня любитъ.
   Я подивилась наивности женскихъ иллюзій: десять лѣтъ оба ведутъ отчаянную войну, а Алексъ все еще надѣется, что мужъ ее любитъ.
   -- И мы могли бы быть счастливы -- продолжала она -- если-бы Тимъ захотѣлъ, наконецъ, понять, что онъ не имѣетъ болѣе права смотрѣть на другихъ женщинъ. Чѣмъ, чѣмъ мнѣ излечить его отъ душевнаго разврата! Какъ мучительно, какъ безжалостно заставляетъ онъ меня, порою, страдать! Помню, этой зимой, пріѣхали мы съ нимъ въ магазинъ покупать мнѣ новую шляпу. Продавщица, молоденькая глупая дѣвчонка, вертѣлась передъ нами, кокетливо посматривая на Тима. Я случайно обернулась на него и... обмерла. Тимъ смотрѣлъ на нее съ вожделѣніемъ; онъ раздѣвалъ ее своими глазами! Не помню, что я сказала продавщицѣ: кажется, что зайду въ другой разъ, и поспѣшила уйти. Сердце у меня стучало; я поблѣднѣла и, шатаясь, спускалась по лѣстницѣ. Мужъ испугался: "что съ тобой, ты больна?" спрашивалъ онъ меня. Я не выдержала и тутъ-же, на лѣстницѣ, сдѣлала ему сцену. "Скажи мнѣ, съ какой поры началъ ты смотрѣть на женщинъ такими скверными глазами?" спрашивала я Тима. "Раньше у тебя этого циничнаго взгляда не было. Гдѣ-же, у кого ты ему научился? Тимъ, дорогой, пойми, вѣдь это-же развратъ, голый развратъ! Раскайся, пока не поздно!".
   -- Что-же отвѣчалъ вамъ мужъ?-- спросила я, съ трудомъ сдерживая улыбку.
   Алексъ безнадежно махнула рукой.
   -- Все то же самое! Обычный мужской отвѣтъ! Тимъ разсердился и сказалъ, что я -- сумасшедшая, и что меня слѣдуетъ лечить холодными душами...
   ...А какую жизнь вела я прошлое лѣто!-- продолжала, помолчавъ, Алексъ.-- Une vie de martyre! Тимъ не получилъ отпуска, и мы взяли дачу въ Павловскѣ. Сосѣдка, одна изъ нынѣшнихъ негодныхъ дѣвчонокъ, затѣяла флёртъ съ мужемъ. Все мое лѣто прошло въ томъ, что я ихъ обоихъ вытаскивала изъ-подъ кустовъ, да изъ-подъ мостовъ!
   -- Напрасно дѣлали. Порядочная женщина, никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, подъ мостъ спускаться не должна.
   -- Но, позвольте! Я обязана наблюдать за поведеніемъ мужа, слѣдить, чтобы онъ не погубилъ своего добраго имени и себя не опозорилъ.
   -- Вотъ этакую фразу можно услышать только въ Россіи. Въ Европѣ жена смотритъ на мужа съ уваженіемъ, видитъ въ немъ руководителя семьи и твердо вѣритъ, что онъ приведетъ ее къ счастью и благополучію. Однѣ, лишь, русскія женщины наивно убѣждены, что онѣ несравненно умнѣе своихъ мужей и обязаны всю жизнь смотрѣть за ними, какъ нянюшки за дѣтьми, чтобы, не ровенъ часъ, мужъ, этотъ глупый младенецъ, не раскокалъ себѣ головку.
   -- Что-же, по вашему, слѣдуетъ дѣлать?
   -- Побольше уважать своего мужа и довѣрять ему.
   -- Такъ ужь не прикажете-ли мнѣ положить Тима съ его любовницей на свою кровать, да еще посвѣтить имъ?
   -- Какъ вамъ не совѣстно!-- съ негодованіемъ воскликнула я.-- Вы, порядочная женщина, позволяете себѣ такія циничныя выраженія!
   -- Это Тимъ виноватъ!-- вспыхнувъ, оправдывалась Алексъ.-- Зачѣмъ онъ пачкаетъ свой семейный очагъ? Зачѣмъ меня, честную, заставляетъ думать о гадостяхъ?-- и Алексъ съ краскою стыда закрыла лицо руками.
   -- Да вы вовсе не отъ того думаете о гадостяхъ, что вашъ мужъ развратенъ. Вы -- больная женщина, а большинство женщинъ, страдающихъ женскими болѣзнями, преслѣдуютъ эротическія галлюцинаціи. Мужъ вашъ тутъ не при чемъ. Еслибы вамъ даже удалось запереть его на замокъ, то васъ, по прежнему, мучили-бы скабрёзныя мысли. Вамъ слѣдуетъ лечиться. Вы сдѣлали большую ошибку, забросивъ своихъ докторовъ.
   Алексъ съ удивленіемъ меня слушала.
   -- Неправда!-- съ негодованіемъ воскликнула она.-- Пусть только Тимъ сдѣлается добродѣтельнымъ человѣкомъ, и я выздоровлю безо всякихъ лекарствъ!
   Стемнѣло. Я поднялась уходить.
   -- Я понимаю, милая Любовь Ѳедоровна -- горячо говорила мнѣ Алексъ на обратномъ пути -- что вы желаете мнѣ добра и хотите меня успокоить. Но еслибы вы знали, какъ ваши возраженья дѣлаютъ мнѣ больно! Вамъ слѣдуетъ утѣшать меня совсѣмъ другими словами!
   -- Какими-же? Научите, я ихъ не знаю -- отвѣчала я.
   Я лгала. Я хорошо знала, какихъ словъ жаждала услышать отъ меня бѣдная Алексъ. Я должна была увѣрять ее, что мужъ по прежнему безумно въ нее влюбленъ. Что никогда, ни одного разу, онъ не измѣнилъ ей со времени свадьбы и никогда не измѣнитъ. Только эта ложь и могла ее утѣшить, но ее-то мнѣ и не слѣдовало говорить. Ложь успокоила-бы Алексъ лишь на минуту и, въ то-же время, нанесла-бы огромный вредъ, удерживая ее въ тѣхъ иллюзіяхъ, которыя губили ея жизнь. Правда-же, хоть и горькая, всегда спасительна: умъ страдаетъ и протестуетъ, а инстинктъ понемногу ей подчиняется.
   

VIII.

   "Бѣдная Алексъ!" думала я, сидя на другой день въ Jardin Public и слушая музыку. "Жалкая жертва нелѣпаго гаремнаго воспитанія! Когда, наконецъ, поймутъ русскіе родители, что вѣкъ гаремовъ кончился, и дочерямъ слѣдуетъ давать такое-же воспитаніе, какъ и сыновьямъ. Люди засмѣялись-бы, если-бы на вопросъ: "Куда вы готовите вашего сына?" родители отвѣчали: "готовимъ его въ супруги и отцы"... Мужчинъ готовятъ въ офицеры, чиновники, инженеры, помѣщики, и, однако, это не мѣшаетъ имъ быть въ свое время хорошими мужьями и отцами. Зачѣмъ-же обижать дочерей? Зачѣмъ съуживать и калѣчить ихъ жизнь, готовя ихъ для одного, лишь, брака? Что удивительнаго, если любовь принимаетъ въ ихъ глазахъ болѣзненные, уродливые размѣры и отравляетъ жизнь и мужу и женѣ?
   Не безуміе-ли все счастье дочери ставить на одну карту? Хорошо, если бракъ удасться, а если нѣтъ? Куда дѣваться многочисленнымъ Алексъ, старымъ дѣвушкамъ, бездѣтнымъ женщинамъ? Жизнь такъ интересна, такъ разнообразна! Какой смыслъ запирать женщинъ въ одну, лишь, брачную клѣтку? Отчего не расширять ихъ умъ, не поручать имъ государственнаго дѣла, не готовить изъ нихъ энергичныхъ слугъ своей родины?
   ... А кто же станетъ тогда рождать дѣтей?-- спрашиваютъ наши наивные государственные умы. Они видимо, и не подозрѣваютъ, какъ всемогуща природа! Всякая чиновница, адвокатка, женщина-врачъ забудетъ свою службу, когда встрѣтитъ любимаго человѣка и сдѣлается матерью. И все-же эта служба заставитъ ее наблюдать жизнь, изучать ея законы, сдѣлаетъ изъ нея разумнаго человѣка, а не наивную птицу, живущую въ клѣткѣ и разсуждающую поптичьи.
   Конечно, нынѣшняя родительская слѣпота продолжится недолго, и къ концу двадцатаго вѣка гаремныя женщины исчезнутъ изъ домашняго обихода. "Если не вамъ", говорила я, мысленно обращаясь къ хорошенькимъ дѣвочкамъ, игравшимъ вокругъ меня, "то вашимъ дочерямъ станетъ гораздо легче жить. Имъ не придется губить лучшіе свои годы на погоню за химерами. У каждой явится любимое дѣло и то душевное спокойствіе, которое всегда его сопровождаетъ"...
   -- Что это вы тутъ дѣлаете?-- весело воскликнула Алексъ, подходя ко мнѣ съ Тимомъ. Она была очень оживлена и счастлива тѣмъ, что мужъ вернулся изъ Санъ-Ремо днемъ раньше, чѣмъ обѣщалъ.
   -- Наблюдаю человѣчество -- отвѣчала я.
   -- Какъ, здѣсь?-- смѣялась Алексъ, глядя на играющихъ вокругъ меня дѣтей.
   -- Именно! Здѣсь-то и слѣдуетъ его наблюдать. Взрослые почти всегда разыгрываютъ передъ вами роль, стараясь показать себя такими, какими имъ хотѣлось бы быть. Дѣти-же объ этомъ еще не догадались и откровенно высказываютъ свои истинныя свойства. Они усердно репетируютъ будущія роли и, наблюдая ихъ игры, можно многому научиться.
   -- Разскажите-же намъ ваши сегодняшнія наблюдеденія -- шутила Алексъ, садясь рядомъ со мной на скамейку.
   -- Видите вы этого мальчика, рыженькаго Julot?-- указала я ей на толстенькаго, кругленькаго, восьмилѣтняго мальчугана, стоявшаго передъ нами.-- Это типъ настоящаго французскаго буржуа. Онъ ни разу во все это время не посмотрѣлъ ни на небо, ни по сторонамъ: его вниманіе обращено, лишь, на землю. Ему-бы только на кучу камней взлѣсть, да ножкой ихъ оттуда сбросить въ лужу. Это будущій фермеръ, архитекторъ, инженеръ. Онъ -- олицетворенная проза; поэзіи въ немъ нѣтъ ни на одинъ сантимъ. И все же онъ въ ней нуждается и ищетъ поэзію въ своей подругѣ Arlette.
   Взгляните на нее, эту тоненькую, изящную француженку, продуктъ многихъ поколѣній элегантныхъ женщинъ. Какъ всѣ маленькія француженки, она слишкомъ шикарно одѣта; слишкомъ коротка юбочка и оголены ножки; слишкомъ завиты локоны и черезчуръ кокетливо завязанъ на головѣ бантъ. Уже теперь, въ семь лѣтъ, она чувствуетъ себя царицей и знаетъ, что Julot долженъ ей покланяться... Послушаемъ, что они говорятъ:
   -- Видишь мою куклу, Julot?-- дѣловито объясняла Arlette своему маленькому кавалеру.-- Я ее подъ кустъ посажу, и пусть она сидитъ. Мы-же какъ будто-бы ее не видимъ и станемъ искать ее по всему саду...
   -- Вы посмотрите на уморительную рожицу Julot!-- смѣялась я.-- Его прозаическій буржуазный умъ никакъ не можетъ понять, какъ это куклу, сидящую у нихъ передъ глазами, они должны искать въ другомъ концѣ сада. Но онъ чувствуетъ, что въ этомъ есть нѣчто таинственное и интересное и послушно бѣжитъ за Arlette, держа ее за руку... Ай, что случилось?
   Julot нечаянно толкнулъ Arlette, и оба упали въ лужу, непросохшую еще отъ давишней поливки. Julot открылъ ротъ, сдѣлалъ смѣшную гримасу и заревѣлъ на весь садъ. Но Arlette не плакала. Граціознымъ жестомъ смахивала она пальчиками брызги грязи со своего наряднаго пальто и говорила:
   -- Ne pleure pas, Julot! Ce n'est rien, mon ami. Nous avons fait naufrage, vois-tu! Nous sommes à présent sur une île déserte, où il y a beaucoup de nègres et beaucoup de sucre.
   -- Развѣ это не жизнь?-- воскликнула я.-- Благодаря неловкости Julot семья его попала въ бѣду. Julot въ отчаяньи рветъ на себѣ волосы и проклинаетъ судьбу. Но Arlette не унываетъ. Инстинктивно понимаетъ она, что ея обязанность ободрять мужа въ тяжелую минуту. Со свойственнымъ женщинамъ воображеніемъ Arlette спѣшитъ доказать Julot, что бѣда не такъ ужъ велика; что, пожалуй, все къ лучшему, и они не только ничего не потеряли а, напротивъ, выиграли. Грязная лужа въ ея пылкой головкѣ превращается въ île déserte, où il y a beaucoup de nègres et beaucoup de sucre. И слушая жену, Julot успокаивается. Съ новой энергіей принимается онъ за работу и, какъ знать, можетъ быть, и вывезетъ вновь семью на дорогу...
   -- Вы правы!-- сказалъ Тимъ, и нѣжная улыбка озарила его лицо.-- У дѣтишекъ есть чему поучиться. У нихъ какой-то особенный, свѣжій взглядъ на жизнь.
   -- Какихъ-же дѣтей ты знаешь?-- подозрительно спросила Алексъ.-- Ужъ не этого-ли идіота Вику, сына твоего пріятеля Валентинова?
   -- Я не про Вику говорю -- мрачно отвѣчалъ Тимъ.
   -- Такъ про кого-же? Не можетъ-же тебѣ нравиться жалкая кривляка Лили, которая въ семь лѣтъ кокетничаетъ съ поклонниками своей матери?
   Тимъ молчалъ и угрюмо курилъ.
   -- Да кто-же это, наконецъ! Какихъ дѣтей ты наблюдалъ, гдѣ съ ними встрѣчался?-- приставала къ мужу Алексъ.-- Что-же это ты -- и говорить съ нами не хочешь? Не удостаиваешь насъ съ Любовью Ѳедоровной отвѣта?
   -- Чего ты ко мнѣ пристала? Что тебѣ отъ меня нужно?-- возмущался Тимъ.-- Слушая тебя, можно и въ самомъ дѣлѣ подумать, что дѣти -- рѣдкость, и ихъ лишь въ музеяхъ возможно встрѣтить. Слава Богу! дѣтей на свѣтѣ достаточно!
   Алексъ вспыхнула, съ негодованіемъ посмотрѣла на мужа и увлекла меня въ сторону.
   -- Вы видите, вы сами видите,-- пылко жаловалась она -- какъ жестокъ ко мнѣ Тимъ. Онъ не упускаетъ случая упрекнуть меня въ бездѣтности!
   Я молчала. Меня глубоко возмущала эта неутолимая жажда знать всѣ мысли, чувства и мнѣнія своего мужа, что-бы немедленно-же ихъ осмѣять и запачкать. Чѣмъ-то больнымъ вѣяло отъ этой наглой безцеремонности.
   "Это карикатура на бракъ", думала я, "не можетъ быть, чтобы мужъ и жена не могли имѣть своихъ собственныхъ тайныхъ мыслей и симпатій".
   Странно! Мнѣ почти хотѣлось, чтобы Тимъ обманулъ жену съ кѣмъ-нибудь изъ многочисленныхъ ниццкихъ "дамъ".
   "Откуда могло появиться у меня подобное желаніе?" дивилась я "кажется, мое воспитаніе, всѣ традиціи, въ которыхъ я выросла, заставляютъ меня держать сторону Алексъ".
   Возможно, что въ эту минуту я напоминала американскихъ квакеровъ временъ рабства, которые радовались бѣгству несчастнаго негра отъ жестокаго плантатора, охотно прятали его у себя и помогали ему. Алексъ, пожалуй, не ошибалась, обвиняя своихъ петербургскихъ знакомыхъ въ потворствѣ Тиму. Въ людяхъ сильно чувство справедливости, и всякое стремленіе поработить себѣ чужую жизнь и волю возбуждаетъ въ нихъ негодованіе и потребность мщенія.
   

IX.

   Мнѣ перевели изъ Россіи деньги, но почему-то не черезъ тотъ банкъ, въ которомъ я имѣла аккредитивъ, а черезъ другой, мнѣ незнакомый; мало того -- невѣрно написали мою фамилію. Директоръ банкирской конторы встрѣтилъ меня очень любезно, но рѣшительно отказался выдать мнѣ присланную сумму.
   -- Что-же мнѣ теперь дѣлать? Посовѣтуйте!-- просила я его.
   -- Нѣтъ-ли у васъ знакомыхъ среди кліентовъ нашего банка, которые могли бы засвидѣтельствовать вашу личность?
   Я назвала нѣсколько русскихъ именъ въ томъ числѣ Борисовыхъ.
   -- Mr. de Borissoff?-- обрадовался директоръ.-- Какъ-же, какъ же! Онъ старый нашъ кліентъ: и въ прежніе годы черезъ насъ деньги получалъ.
   Я попросила соединить меня съ отелемъ, вызвала къ телефону Тима и объяснила въ чемъ дѣло, прося его немедленно пріѣхать въ банкъ.
   -- Comment donc, mon général! Avec le plus grand plaisir!-- услышала я въ отвѣтъ.
   -- Что это значитъ,-- удивилась я -- почему вы называете меня генераломъ?
   -- C'est convenu, mon général, à tont à l'heure!-- также любезно повторилъ мой собесѣдникъ, прерывая сообщеніе.
   Я въ недоумѣніи ждала. Черезъ четверть часа въ контору вошелъ запыхавшійся Тимъ.
   -- Скажите, что значить эта шутка? встрѣтила я его вопросомъ.-- Почему вамъ вздумалось назвать меня генераломъ?
   -- Генераломъ? Ахъ, да! давеча у телефона... Алексъ рядомъ стояла, а въ ея присутствіи я никогда по телефону съ женщинами не разговариваю.
   -- Зачѣмъ-же вы ее обманываете?
   -- А затѣмъ, что иначе немедленно начнутся нелѣпыя приставанія: "почему Любови Ѳедоровнѣ вздумалось обратиться именно къ тебѣ? Откуда у васъ такія близкія отношенія? Это странно... съ какихъ это поръ вы такъ подружились?" И пошло, и пошло, и пошло на двѣ недѣли, если не на цѣлый мѣсяцъ!
   -- Но, вѣдь, Алексъ навѣрно поинтересовалась узнать, съ какимъ генераломъ вы говорили?
   -- Ау меня здѣсь знакомый старичекъ есть, генералъ Голубушкинъ. Онъ второй годъ въ Ниццѣ безъ ногъ лежитъ. Я и объяснилъ Алексъ, что онъ почувствовалъ приближеніе смерти, рѣшилъ написать завѣщаніе, а меня приглашаетъ въ свидѣтели.
   -- Боже, какая дикая сказка! Вѣдь если онъ безъ ногъ лежитъ и чувствуетъ приближеніе смерти, то какъ-же-бы онъ могъ съ вами самъ по телефону разговаривать?
   -- Такъ это вамъ, писательницамъ, логика нужна, а прочія женщины прекрасно безъ нея обходятся. Ихъ главное надо поскорѣе успокоить.
   -- Неужели-же вамъ не тяжело все время лгать, да обманывать? Что это за жизнь! Вѣдь это-же ужасъ!
   -- Да, жизнь не завидная. Всѣ мы, русскіе мужчины, изолгались до послѣдней степени. Что-же прикажете дѣлать, если жены намъ не вѣрятъ, когда мы говоримъ правду? Сказкѣ, нелѣпой и безсмысленной, повѣрятъ, а правдѣ -- никогда. Таково ужъ своеобразное устройство женскаго ума.
   -- Какой вздоръ! Сами же вы сейчасъ сказали, что намъ, писательницамъ, нужна логика. Значитъ, признали, что подъ вліяніемъ серьезнаго занятія женскій умъ можетъ измѣниться. Конечно, если вы будете отстранять женщинъ отъ всякаго дѣла и насильно держать ихъ въ дѣтской, то онѣ навсегда останутся дѣтьми.
   Мы скоро кончили денежныя дѣла и вмѣстѣ вышли изъ банка. Дорогой Тимъ упросилъ меня не говорить Алексъ про нашу встрѣчу и за обѣдомъ съ апломбомъ разсказывалъ ей грустныя подробности о душевномъ состояніи генерала Голубушкина. Мнѣ было смѣшно и вмѣстѣ съ тѣмъ досадно, что приходится обманывать Алексъ. "Ошибается Тимъ!" думала я, "ужъ ко мнѣ-то она не станетъ ревновать мужа: мнѣ она вѣритъ. Бѣдная Алексъ! Пусть хоть разъ въ жизни поживетъ спокойно. Какъ должно быть тяжело подозрѣвать всѣхъ своихъ знакомыхъ въ вѣроломствѣ!"
   Алексъ настолько мнѣ довѣряла, что когда наступили праздники Mi-carême, стала просить меня поѣхать съ Тимомъ на Redoute Blanche.
   -- Отчего-же вы сами не ѣдете?-- спрашивала я.
   -- Не могу я видѣть этого содома! Противенъ мнѣ ихъ наглый цинизмъ! Всѣ эти здѣшніе балы ни что иное, какъ рынки, гдѣ мужчины покупаютъ понравившихся имъ женщинъ. Какъ не стыдно французскому правительству допускать подобныя собранія!
   -- Да и не одни балы въ Европѣ ужасны -- пресерьозно вторила я Алексъ, -- еще хуже, по моему, здѣшній обычай дамъ одѣвать къ обѣду открытыя платья.
   -- Вотъ и я тоже говорю!-- обрадовалась Алексъ.-- Гнусный, подлый обычай, соблазняющій мужчинъ!
   -- А театры? Развѣ это не соблазнъ?
   -- Еще какой!-- возмущалась Алексъ -- балетъ, напримѣръ: эти полуголыя танцовщицы явно толкаютъ на развратъ.
   -- Слѣдуетъ все это уничтожить!-- рѣшила я -- а затѣмъ возстановить старый, добрый обычай запирать на ночь улицы веревкой или рогаткой и посылать ночной дозоръ, который-бы строго наблюдалъ, чтобы всѣ горожане тушили въ девять часовъ огонь и ложились спать.
   Алексъ разсердилась.
   -- Съ вами нѣтъ никакой возможности говорить!-- пылко воскликнула она.-- Никогда не знаешь, шутите вы или говорите серьозно. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что вы исполните мою просьбу и поѣдете съ Тимомъ на эту возмутительную Redoute, на которой ему почему-то хочется присутствовать.
   -- Утомили меня здѣшнія безпрерывныя увеселенія, милая Алексъ! Къ тому-же, мнѣ кажется, вашему мужу будетъ несравненно веселѣе одному.
   -- Ему нечего думать о весельѣ!-- вспыхнула Алексъ.-- Тимъ женатый человѣкъ. Ему приличнѣе ѣхать на балъ въ обществѣ порядочной дѣвушки.
   Мнѣ мало улыбалась роль гувернантки, охраняющей Тима отъ пагубныхъ увлеченій, но, дѣлать нечего, пришлось поѣхать. Жаль было бѣдную Алексъ и хотѣлось ее успокоить.
   Какъ я и ожидала, Redoute Blanche мнѣ не понравилась. Въ бѣломъ свѣтѣ есть что-то мертвящее, и вся эта бѣлая толпа была далеко не такъ живописна, какъ лиловая съ зеленымъ. Къ тому-же Redoute Blanche повторяется каждый годъ, и костюмы были большей частью старые, пожелтѣвшіе отъ морского воздуха.
   Должно быть устроители бала поняли, что онъ привлечетъ мало публики, а потому въ видѣ приманки пригласили танцовщицъ оперы, явившихся въ бѣлыхъ греческихъ туникахъ съ гирляндами цвѣтовъ. Для насъ, русскихъ, привыкшихъ къ превосходному балету, всѣ эти некрасивыя и неграціозныя "гречанки" не представляли большого интереса, хоть и танцовали онѣ въ необычайной обстановкѣ: не на сценѣ, а въ самой залѣ, среди разступившейся публики.
   Главнымъ attraction вечера была арлезьянская фарандола, начавшаяся тотчасъ послѣ греческихъ плясокъ. Во всѣхъ французскихъ провинціяхъ, имѣются свои особенные, старинные, народные танцы, до сихъ поръ исполняемые народомъ на деревенскихъ праздникахъ и вечеринкахъ. Французское общество очень любитъ и поощряетъ эти танцы, приглашая крестьянъ исполнять ихъ на общественныхъ балахъ и на сценѣ театра. Пляшутъ обыкновенно всѣ вмѣстѣ: и старые, и молодые, подростки и дѣти. Музыка, имъ акомпанирующая, весьма примитивна: всего чаще дудочка, барабанъ или волынка. Танцуютъ крестьяне въ деревенскомъ платьѣ, въ грубыхъ сапогахъ (въ Овернѣ въ деревянныхъ сабо) и старательно, съ серьезнымъ видомъ, выдѣлываютъ замысловатыя въ Балетные танцовщики, пляшущіе на сценѣ народные танцы, доказываютъ свою ненаблюдательность, очаровательно улыбаясь публикѣ. Крестьянинъ такъ привыкаетъ работать всю недѣлю, что не въ силахъ остановиться и по воскресеньямъ, въ видѣ веселья, онъ такъ-же сосредоточено и угрюмо работаетъ ногами.
   Въ Овернѣ, кончая bourrée, танцоръ серьезно и почтительно цѣлуетъ свою даму. Въ фарандолѣ этого поцѣлуя нѣтъ, какъ нѣтъ кавалеровъ и дамъ. Танцуютъ всѣ вмѣстѣ, цѣпью, завиваясь и развиваясь длинной лентой. Кончили они подъ оглушительный громъ апплодисментовъ. Апплодировала и публика и танцовщицы. Соперничества не могло быть: всякому французскому сердцу эти народныя пляски дороги и милы.
   Мой спутникъ былъ въ восторгъ. Я съ удивленіемъ на него смотрѣла: куда дѣвался вѣчно мрачный и ворчливый Тимъ? Онъ острилъ, хохоталъ, подпѣвалъ веселымъ мотивамъ, похорошѣлъ и помолодѣлъ. Я ему это замѣтила и пожалѣла, что такъ рѣдко вижу его въ благодушномъ настроеніи.
   -- Эхъ, Любовь Ѳедоровна! И радъ-бы, да не смѣю! Я -- человѣкъ жизнерадостный; мнѣ только тогда и хорошо, когда вокругъ меня всѣ веселы и счастливы. Если-бы вы знали, какъ тяжело мнѣ жить въ этой удушливой атмосферѣ вѣчныхъ упрековъ, страданій, скуки и тоски! Я дни отсчитываю до окончанія отпуска и нашего возвращенія въ Петербургъ!
   Мы оставались на балу до трехъ часовъ ночи. Утромъ я еще крѣпко спала, какъ вдругъ отчаянный стукъ въ дверь разбудилъ меня.
   -- Кто тамъ?-- съ испугомъ спросила я.
   -- Это я, Алексъ! Отворите скорѣй!
   Я поспѣшила открыть дверь, и въ комнату влетѣла Алексъ въ кружевномъ капотѣ съ распущенными волосами. Она была внѣ себя; крупныя слезы катились по ея лицу.
   -- Скажите, до чего-же это, наконецъ, дойдетъ?-- обратилась она ко мнѣ.-- Вчера, вернувшись домой, мужъ меня избилъ.
   -- Быть не можетъ!
   -- Не вѣрите? Вотъ смотрите!-- и она показала мнѣ восхитительную бѣлую руку, на которой, впрочемъ, никакихъ слѣдовъ побоевъ не было.-- Видите вы это синее пятно? Это Тимъ меня ночью ударилъ!
   -- Съ чего-бы это? удивлялась я -- вчера онъ былъ въ такомъ благодушномъ настроеніи.
   -- Ну, еще-бы! Постороннимъ людямъ улыбки и ласковыя слова; на долю жены -- оскорбленія, брань, а теперь ужъ и колотушки...
   Я была глубоко возмущена грубымъ поступкомъ Тима и, встрѣтивъ его передъ завтракомъ, высказала ему свое негодованіе.
   -- Неужели это правда, Тимофей Ивановичъ, что вы бьете вашу жену?
   -- Ну, бить -- не билъ, а тумака два, дѣйствительно, далъ,-- хладнокровно отвѣчалъ Тимъ.
   -- И вы можете такъ спокойно въ этомъ признаваться? А я-то считала васъ джентльменомъ!
   -- Алексъ объяснила вамъ причину нашей ссоры?
   -- Нѣтъ, не объяснила.
   -- Ага! Ну, такъ я ее самъ объясню. Вчера, когда мы вернулись съ Redoute, Алексъ еще не спала. Она набросилась на меня съ упреками, увѣряя, что мы съ вами ужинали послѣ бала въ отдѣльномъ кабинетѣ и... пріятно провели тамъ время...
   -- Не можетъ быть!-- ужаснулась я.
   -- А вы ее сами спросите! Алексъ лгать не умѣетъ.
   Пылая негодованіемъ, я поспѣшила къ Алексъ и потребовала у нея объясненія. Несчастная ревнивица смутилась и покраснѣла.
   -- Тимъ ничего не понялъ и все перепуталъ!-- сконфуженно оправдывалась она.-- Мнѣ, дѣйствительно, показалось страннымъ, что Тимъ такъ поздно вернулся... Я подумала, что онъ васъ одну отпустилъ домой, а самъ куда-нибудь поѣхалъ...
   -- Вотъ вы-бы и подождали до утра и спросили меня, вмѣстѣ мы вернулись или нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, будьте увѣрены, что я никуда болѣе съ вашимъ мужемъ не пойду. Сами же уговорили меня ѣхать на этотъ балъ, а теперь, въ благодарность оскорбляете гнуснымъ подозрѣніемъ. Ужъ этого-то я отъ васъ не ожидала!
   Я была искренно возмущена, и весь день очень холодно относилась къ Алексъ. Она смотрѣла на меня умоляющими виноватыми глазами, а вечеромъ, поймавъ одну въ корридорѣ, обняла и прошептала:
   -- Не сердитесь на меня, милая Любовь Ѳедоровна! Не отнимайте своей дружбы! Она мнѣ такъ, такъ нужна!
   

X.

   Послѣ злополучной Redoute наступило затишье. Алексъ сдерживалась, старалась не ревновать мужа и была очень любезна со мной. Тимъ также былъ любезенъ и милъ. Раза два начиналъ онъ разсказывать намъ веселые анекдоты и смѣяться; но его веселье, видимо, не нравилось Алексъ.
   -- Что это ты такъ разрѣзвился?-- подозрительно спрашивала она его.-- По какой-бы это причинѣ?
   И Тимъ спѣшилъ принять свой мрачный видъ и обычный ворчливый тонъ.
   Я отдыхала въ мирной атмосферѣ и мечтала, какъ подъ моимъ вліяніемъ улучшится ихъ ужасная семейная жизнь. Внезапно разразившаяся катастрофа совершенно измѣнила мои планы...
   Какъ-то днемъ, послѣ завтрака, я мирно читала въ своей комнатѣ. Сильный ударъ въ дверь заставилъ меня вздрогнуть. Я отворила ее, и, къ моему удивленію, въ комнату ворвался Тимъ. Онъ былъ блѣденъ; губы его дрожали.
   -- Бѣда стряслась!-- шепталъ онъ, падая въ кресло,-- страшная бѣда!
   -- Что такое!-- испугалась я.-- Гдѣ Алексъ?
   -- Дочь моя, Лидочка, опасно больна! Доктора боятся, что у нея скарлатина...
   -- Какая дочь?-- съ недоумѣніемъ спросила я -- Алексъ говорила мнѣ, что ваша дочь родилась мертвой...
   -- При чемъ тутъ Алексъ?-- досадливо морщась, отвѣчалъ Тимъ.-- Я вамъ про свою собственную дочь говорю... ну, незаконную, что ли... Должно быть болѣзнь дѣйствительно серьезна, если ужъ они прямо въ Ниццу телеграфируютъ... Маруся мнѣ обыкновенно въ Больё на poste restante пишетъ... Хорошо еще, что я послѣ завтрака остался внизу читать газеты, а то бы Алексъ непремѣнно сама вскрыла депешу. Я тотчасъ же телеграфировалъ въ Петербургъ и просилъ прислать мнѣ экстренный отвѣтъ сюда же, въ отель, но не на мое имя, а на ваше. Ужъ вы, пожалуйста, извините. Знаю, что это безцеремонно, да дѣло-то такое...
   -- Я не сержусь,-- отвѣчала я -- только, какъ же это... Я все никакъ не могу сообразить... Сколько же лѣтъ вашей Лидочкѣ?
   -- На-дняхъ лишь шестой пошелъ. На прошлой недѣлѣ безъ меня маленькая свое пятилѣтіе отпраздновала. Я ей куколку отсюда послалъ; нарочно, чтобы ее посмѣшить, негритянку выбралъ. И такъ ей эта "черная куколка" понравилась! Маруся пишетъ, что Лидочка цѣлый день съ ней не разставалась и вечеромъ съ собою вмѣстѣ въ кроватку спать уложила... Такая всѣ эти дни была здоровая, веселенькая дѣвочка и, вдругъ, сразу тридцать девять градусовъ!
   -- У дѣтей температура всегда рѣзко поднимается и такъ-же быстро падаетъ,-- утѣшала я Тима -- подождите тревожиться: можетъ быть, къ завтраму наступитъ улучшеніе.
   -- На телеграфѣ мнѣ сказали, что раньше девяти часовъ утра отвѣта не будетъ. Подумать только: цѣлый день, цѣлую ночь не знать, что тамъ дѣлается!
   -- Разскажите мнѣ подробно, какъ все это случилось -- просила я, желая развлечь бѣднаго Тима -- начните съ самаго начала: я, вѣдь, до сихъ поръ не знаю, какъ вы познакомились съ Алексъ. Объясните мнѣ, кто были вы, и кто была она...
   -- Кто былъ я?-- горько улыбаясь, повторилъ Тимъ.-- Будто ужъ вы этого не знаете? "жалкій студентишка, репетиторъ въ засаленномъ мундирѣ, въ рыжихъ сапогахъ, съ красными руками". Мнѣ вѣдь, извѣстно, какъ Алексъ рекомендуетъ меня всѣмъ новымъ знакомымъ. И никому-то, никому не приходитъ на мысль спросить, какъ же это она, изящная княжна, могла увлечься такимъ вульгарнымъ хамомъ. Лжетъ она! Я былъ бѣденъ, я -- мѣщанинъ, но хамомъ никогда не былъ и не буду!
   Отецъ мой кончилъ техническое училище и служилъ на заводѣ. Мать была въ гимназіи и на высшихъ курсахъ. Всю жизнь она давала уроки и держала корректуры. Мы жили бѣдно, но рабами копейки никогда не дѣлались. Мать три года носила одно и то-же платье, но въ домѣ у насъ имѣлись сочиненія всѣхъ великихъ русскихъ писателей. Мы брали изъ библіотеки журналы, интересовались наукой, литературой и искусствомъ. Въ театръ ходили въ галерку, но каждая новая пьеса Островскаго являлась для насъ событіемъ. Родители мои горячо любили людей и глубоко вѣрили въ Бога. Такихъ чистыхъ и восторженныхъ семей много было на Руси въ семидесятыхъ и восьмидесятыхъ годахъ.
   Родители мои уже умерли, когда я кончилъ университетъ. Еще въ послѣднихъ классахъ гимназіи я началъ заработывать деньги, уѣзжая лѣтомъ на кондицію. Всюду, и въ гимназіи, и въ университетѣ я числился среди первыхъ и обладалъ даромъ преподаванія. Родители моихъ учениковъ рекомендовали меня своимъ знакомымъ, и въ годъ окончанія университета мнѣ предложили очень выгодное мѣсто въ деревнѣ князя N. репетиторомъ къ его сыновьямъ -- лицеистамъ.
   Здѣсь-то, въ Паленой Засѣкѣ, я и познакомился съ Алексъ, племянницей и крестницей князя. Она только что перенесла въ институтѣ тифъ и была прислана въ деревню на поправленіе. Въ серединѣ лѣта англичанку, подъ надзоромъ которой она находилась, вызвали въ Лондонъ къ умиравшему брату. Князь былъ вдовецъ и женщинъ въ домѣ не держалъ. Алексъ осталась въ обществѣ двоюродныхъ братьевъ подъ моимъ надзоромъ.
   Была она тогда очаровательна! Теперь она, пожалуй, красивѣе, но красота ея пошлая. Тогда же, въ семнадцать лѣтъ, Алексъ напоминала богиню Весны -- свѣтлую, чистую, поэтичную. Я любовался на нее, молился ей, какъ мечтѣ, обожалъ ее тайно, какъ умѣли обожать студенты моего времени: смѣшные, наивные, не похожіе на нынѣшнихъ хулигановъ въ студенческихъ фуражкахъ.
   Вы можете себѣ представить, какъ я былъ потрясенъ, когда Алексъ первая призналась мнѣ въ любви, поцѣловала меня и уговорила съ нею бѣжать. Богиня, красавица, аристократка снизошла къ нищему студенту, плебею, безо всякаго положенія въ свѣтѣ!
   Первые два года нашего брака были очень счастливы. Многое могу я простить Алексъ за эти блаженные дни... Даже болѣзнь ея не очень смутила меня въ первое время. Я любилъ Алексъ не какъ любовницу, а какъ святыню, чистой, благородной, возвышенной любовью. Захоти она, и до сихъ поръ осталась бы обожаемой женой моей въ лучшемъ смыслѣ. Конечно были бы мимолетныя измѣны: я не монахъ и обѣтовъ воздержанія не давалъ. Но то была бы, лишь, дань звѣрю, что сидитъ въ каждомъ человѣкѣ, а идеаломъ, дорогой, любимой подругой, по прежнему, оставалась бы Алексъ.
   Но она этого не захотѣла. Болѣзнь ли повліяла на ея характеръ или, вообще, больной женѣ не слѣдуетъ оставаться со здоровымъ мужемъ, только въ семьѣ нашей начался адъ, образецъ котораго вы имѣли удовольствіе наблюдать въ этотъ мѣсяцъ. Всѣ интересы Алексъ сосредоточились на одной idée-fixe: во что-бы то ни стало помѣшать мнѣ ей измѣнить. Я не смѣлъ говорить съ другими женщинами, смотрѣть на нихъ, цѣловать имъ при встрѣчѣ руку. Я очень близорукъ, но въ театрѣ мнѣ было запрещено смотрѣть на сцену въ бинокль. Всѣ письма мои вскрывались, ящики моего письменнаго стола осматривались. Въ каждомъ шагѣ своемъ я долженъ былъ давать Алексъ подробный отчетъ.
   Люди стали ей ненавистны. Она не вѣрила никому, ни мужчинамъ, ни женщинамъ. Всѣ дамы, по словамъ Алексъ, имѣли любовниковъ и отнимали ихъ другъ у друга. Всѣ дѣвушки бѣгали за женихами и ловили ихъ всѣми способами. Старухи обращали свои гостиныя въ мѣста свиданій и поощряли мужей обманывать женъ. Мужчины, всѣ безъ исключенія, были развратники и ничѣмъ, кромѣ "блуда" не интересовались. Дѣти были глупыми обезьянами и кривляками.
   Мало-по-малу весь тотъ свѣтлый Божій міръ, въ который я вѣрилъ, живя въ родительскомъ домѣ, превратился подъ вліяніемъ Алексъ въ какую-то клоаку. Некого было уважать, некого любить. Хороша и добродѣтельна оставалась одна лишь Алексъ. Всѣ прочіе люди были негодяями, я, разумѣется, въ томъ числѣ. Она никогда, ни въ чемъ, мнѣ не вѣрила и каждый мой шагъ объясняла на свой скверный ладъ.
   Помню, въ первые годы я любилъ ходить послѣ обѣда ради моціону къ Филиппову за моими любимыми ванильными сухарями. Мы жили тогда на Васильевскомъ Острову, и прогулка до Троицкой и обратно брала около двухъ часовъ. Я возвращался домой бодрый и веселый. Алексъ выбѣгала мнѣ навстрѣчу въ переднюю и, не давъ мнѣ времени снять пальто, осыпала упреками. По ея словамъ, я возвращался изъ публичнаго дома. Она съ негодованіемъ, слезами и криками разсказывала мнѣ, какъ я проводилъ тамъ время, и разсказывала такъ картинно, съ такими подробностями, что я невольно начиналъ жалѣть, зачѣмъ напрасно время на сухари потерялъ... Вы смѣетесь, но увѣряю васъ, что женщина, вѣчно думающая и говорящая объ однѣхъ лишь гадостяхъ, способна развратить самаго здороваго мужчину. Сумасшествіе заразительно...
   Не знаю, чѣмъ бы я сталъ, если бы не встрѣтилась мнѣ Маруся. Лѣтъ черезъ пять послѣ брака доктора послали насъ на Кавказъ: Алексъ -- въ желѣзноводскъ, меня -- въ Эссентуки. Съ перваго же дня я замѣтилъ у источника оригинальную фигуру большаго, толстаго, неуклюжаго, плохо одѣтаго, переваливающагося на ходу мужчины. Оригинальность его заключалась въ томъ, что гдѣ-бы онъ ни сидѣлъ, гдѣ бы ни гулялъ, возлѣ него всегда толпились курсовые, весело и оживленно разговаривавшіе. Самъ онъ говорилъ мало, большаго ума не выказывалъ, смѣялся охотно и задушевно. Знакомые рѣдко обращались къ нему съ вопросомъ, но стоило ему подняться и уйти, какъ тотчасъ разговоры замолкали, и всѣ расходились. Въ этомъ смѣшномъ, недалекомъ человѣкѣ заключалась какая-то особенная душевная теплота, согрѣвавшая всѣхъ окружающихъ. Звали его "дядя Илюша" и въ глаза и за глаза. Фамиліи его я долго не могъ узнать, и ужъ онъ самъ сказалъ мнѣ ее при отъѣздѣ. Допивалъ онъ тогда свои послѣдніе стаканы и, уѣзжая, пригласилъ меня, какъ приглашалъ и всѣхъ остальныхъ, навѣстить его въ Петербургѣ.
   -- Днемъ-то я на службѣ; въ N--скомъ банкѣ кассиромъ служу. А вы вечеромъ ко мнѣ пожалуйте; мы съ племянницей всегда въ девять часовъ чай пьемъ. Ивановская, 2, во дворѣ направо, спросите Илью Гаврюшенко.
   Я скоро о немъ забылъ и, вернувшись въ Петербургъ, къ нему не пошелъ. Въ то время наша семейная жизнь дошла до такого ужаса, что я сталъ задумываться о самоубійствѣ. Собравшись, какъ-то, съ духомъ, я намекнулъ Алексъ, что хорошо было-бы ей прожить ради здоровья нѣсколько лѣтъ заграницей. Господи! Что тутъ началось! Алексъ кричала, что я удаляю ее съ цѣлью обратить нашу квартиру въ отдѣленіе веселаго дома; грозила убить меня, убить себя, облить сѣрной кислотой всѣхъ знакомыхъ намъ дамъ; жаловаться на меня министру, устроить мнѣ скандалъ. Чего, чего тутъ ни было сказано, какихъ угрозъ ни произнесено! Я отступилъ.. Я понялъ, что мнѣ, рабу, скованному цѣпями, не позволялось даже ими пошевелить...
   Оставался одинъ выходъ: какъ можно меньше сидѣть дома. Утромъ, едва проснувшись, я начиналъ думать, куда бы мнѣ пойти послѣ службы. Подъ предлогомъ вечернихъ занятій въ департаментѣ, я шелъ къ знакомымъ, въ ресторанъ, въ кафе-шантанъ. Часто слушая какую-нибудь пѣвичку, я съ грустью думалъ, что у другихъ мужчинъ есть свой очагъ, добрая, заботливая жена, которая ласково его встрѣчаетъ, спѣшитъ накормить, утѣшить, ободрить. Если же нѣтъ жены, то имѣется, по крайней мѣрѣ, мирный уголъ, гдѣ въ тишинѣ можно посидѣть, почитать, отдохнуть отъ службы. Только у меня ничего не было; только я одинъ въ сырость, непогоду, какъ какой-нибудь бродяга, скитаюсь по городу, не смѣя вернуться догмой, гдѣ бѣшеная, женщина копитъ ругательства, дикія обвиненія и ждетъ съ нетерпѣніемъ моего прихода, чтобы поскорѣе оскорбить меня, вылить на меня всю грязь своей больной души...
   Въ одну такую минуту мнѣ, вдругъ, вспомнился дядя Илюша и потянуло погрѣться въ его обществѣ. Я немедленно къ нему отправился. Дядя Илюша меня сначала не узналъ, но когда припомнилъ, то встрѣтилъ, какъ стараго друга и повелъ въ столовую. Тамъ за чаемъ весело бесѣдовало нѣсколько человѣкъ. Самоваромъ завѣдывала молоденькая блондинка. Дядя Илюша познакомилъ насъ, сказавъ:
   -- Племянница моя, Маруся, прошу любить да жаловать.
   Дѣвушка улыбнулась, протянула руку и заботливо освѣдомилась, крѣпкій я люблю чай или слабый, и сколько хочу кусковъ сахару.
   -- Вотъ лимонъ, вотъ и сливки; варенье домашнее -- я сама варила. Или, можетъ быть, вы, какъ дядя, съ ромомъ чай пьете?-- спрашивала она, усадивъ меня возлѣ самовара.
   Я просилъ не безпокоиться, извинялся за причиненныя хлопоты.
   -- Маруся это любитъ; вы ей не мѣшайте!-- успокаивалъ меня дядя Илюша.
   Признаться, я не обратилъ въ этотъ вечеръ большаго вниманія на Марусю. Была она тогда худенькая, блѣдненькая, со впалой грудью, узкими плечами, жидкими волосами, гладко зачесанными назадъ въ маленькій комокъ, при чемъ некрасиво выставлялись впередъ ея прозрачныя, слегка оттопыренныя, уши. На такую дѣвушку мужчины второй разъ никогда не смотрятъ. Только улыбка была у ней хороша, да хороши мелкія ровные зубы, которые при этомъ открывались.
   Послѣ чая дядя Илюша увелъ насъ къ себѣ въ кабинетъ, гдѣ тотчасъ улегся на широкій диванъ, предоставляя намъ разговаривать, самъ слушая и ласково улыбаясь. Маруся осталась въ столовой, гдѣ вмѣстѣ со старой Ѳеклой, единственной ихъ служанкой, накрывала столъ и приготовляла намъ закуску.
   Я ушелъ очарованный той душевной теплотой, что царила въ крошечной квартиркѣ Гаврюшенко. Съ той поры каждый разъ, какъ Алексъ криками и упреками выгоняла меня изъ дому, я спѣшилъ къ дядѣ Илюшѣ отдохнуть и успокоиться. Первое время я послѣ чая шелъ со всѣми въ кабинетъ; затѣмъ сталъ оставаться въ столовой, помогая Марусѣ въ ея хлопотахъ.
   Мы быстро съ ней подружились. Маруся была довѣрчива и жизнерадостна. Она часто разспрашивала меня о службѣ и о семейной моей жизни. Я отмалчивался, но разъ, придя къ нимъ послѣ особенно тяжелой сцены съ Алексъ, не выдержалъ и повѣдалъ Марусѣ мою грустную судьбу. Она слушала внимательно, не сводя съ меня глазъ.. Вдругъ губки ея задрожали, она закрыла лицо руками и заплакала.
   -- Какъ мнѣ васъ жаль!-- сквозь слезы говорила она -- Несчастный вы человѣкъ!
   Я былъ глубоко растроганъ. Такъ давно ужъ я жилъ въ пустынѣ, въ отчаяньи и, вотъ, нашелся, наконецъ, человѣкъ, что меня пожалѣлъ.....
   Съ этого дня мы стали съ Марусей горячими друзьями и..... ну, да что тутъ разсказывать! Человѣкъ -- слабъ, а природа всесильна.... Маруся вскорѣ стала беременна. Мы были въ отчаяньи, меньше всѣхъ дядя Илюша. Онъ не кричалъ, не бранилъ, не проклиналъ, а навелъ справки, съѣздилъ въ провинцію, нашелъ сговорчиваго священника, да и повѣнчался съ племянницей, благо у нихъ разныя фамиліи. Я, разумѣется, былъ горячо ему благодаренъ. Теперь, по крайней мѣрѣ, моя Лидочка -- законная дочка, и никогда не придется ей стыдиться своей матери.
   Такъ вотъ и живемъ съ тѣхъ поръ. Съ каждымъ годомъ я люблю Марусю все сильнѣе и крѣпче и, клянусь вамъ, ни разу въ эти шесть лѣтъ ей не измѣнилъ. Да и что бы я за человѣкъ былъ, еслибы мою кроткую Марусеньку обидѣлъ! Вѣдь она въ меня, какъ въ Бога, вѣруетъ. И безъ того я ея жизнь исковеркалъ.....
   -- Но какъ-же это Алексъ, такая подозрительная и ревнивая, до сихъ поръ не догадалась объ этой связи?
   -- Богъ насъ хранитъ! Только этимъ и объяснить могу..... Конечно всѣ мѣры предосторожности мною приняты. Я нанялъ Гаврюшенко квартиру во дворѣ того дома, гдѣ живетъ одинъ мой сослуживецъ и въ нѣкоторомъ родѣ начальникъ. Я ему кое-что объяснилъ; не все конечно, но онъ человѣкъ добрый и меня жалѣетъ. Утромъ, на службѣ, мы съ нимъ перемигнемся, а вечеромъ, во время обѣда, онъ звонитъ ко мнѣ по телефону. Говорить съ нимъ бѣжитъ, разумѣется, Алексъ. Онъ ей и объясняетъ: "такъ и такъ, неотложныя департаментскія дѣла; ничего безъ Тимофея Иваныча сдѣлать не могу. Пусть немедленно послѣ обѣда пріѣзжаетъ ко мнѣ съ бумагами на цѣлый вечеръ".
   Алексъ знаетъ, что пріятель мой холостъ и сама торопитъ къ нему ѣхать. Я пріѣзжаю, оставляю у него портфель съ дѣлами, а самъ по черному ходу иду черезъ дворъ къ Гаврюшенко.....
   Конечно мнѣ не удалось-бы скрыть свою любовь, принадлежи онѣ обѣ къ одному кругу. Но вѣдь то общество высшаго чиновничества, въ которомъ вращается Алексъ, и не подозрѣваетъ о существованіи какихъ-то Гаврюшенко. Къ тому-же Маруся, бѣдненькая, такъ напугана моими разсказами объ Алексъ, что притаилась у себя въ четвертомъ этажѣ и никуда изъ дому не выходитъ; развѣ по утрамъ погулять съ Лидочкой, да и то лишь потому, что въ Петербургѣ Алексъ спитъ до двѣнадцати часовъ и только въ три изъ дому выѣзжаетъ.
   Все мое счастье, вся радость жизни тамъ, въ скромномъ гнѣздышкѣ, гдѣ Маруся встрѣчаетъ меня ласковымъ словомъ, а Лидочка -- горячими поцѣлуями. Глядя въ ея милыя глазки, я почерпаю силы для того ада, что создала мнѣ Алексъ..... А что если эти глазки уже закрылись?-- воскликнулъ бѣдный Тимъ, вскакивая съ мѣста и принимаясь нервно шагать по комнатѣ -- Что если Лидочка умерла? Вѣдь ее похоронятъ прежде, чѣмъ я успѣю пріѣхать. Не придется мнѣ и посмотрѣть на нее въ послѣдній разъ, поцѣловать, перекрестить въ могилу..... Что я здѣсь дѣлаю съ этой ненавистной, ненужной мнѣ женщиной? Мое мѣсто тамъ, возлѣ моей бѣдной дѣвочки. Лидочка всегда такъ наивно, по дѣтски, жалуется мнѣ на болѣзнь, и всегда-то у меня на рукахъ ей легче дѣлается.....
   Въ дверь постучали.
   -- Можно войти?-- послышался веселый голосъ Алексъ. Тимъ отчаянно замахалъ мнѣ руками.
   -- Простите, я не могу васъ принять -- отвѣчала я.
   -- Я иду къ Редферну примѣрять костюмъ. Вы тоже со мной собирались посмотрѣть новыя модели.
   -- Когда-нибудь въ другой разъ -- сегодня я занята.
   -- А, понимаю! Повѣсть пишете! Ну пишите, пишите, я вамъ мѣшать не стану. Bonne chance!
   Когда шаги Алексъ затихли въ корридорѣ, Тимъ умоляюще зашепталъ:
   -- Ради Бога, прошу васъ, уведите вы Алексъ куда-нибудь сегодня вечеромъ. Видѣть я ее не могу! Если только ей вздумается начать одну изъ привычныхъ ей сценъ, то я за себя сегодня не отвѣчаю.....
   Я уговорила Алексъ пойти со мной въ театръ. Пьеса была веселая, и она отъ души хохотала. Мнѣ было не до смѣху. Сердце сжималось при мысли, что готовитъ намъ завтрашній день.....
   Въ девять часовъ утра мнѣ подали телеграмму: "va beaucoup mieux; pas de scarlatine," гласила она.
   Теперь, когда опасность миновала, я почувствовала угрызенья совѣсти. "Алексъ считаетъ меня своимъ другомъ, а я получаю телеграммы отъ любовницы ея мужа. Честно-ли это?" съ раскаяньемъ думала я, спускаясь въ садъ.
   Всѣ эти соображенія исчезли при видѣ несчастнаго Тима. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ, не сводя глазъ съ двери. Лицо его осунулось и постарѣло за ночь. Я издали весело замахала телеграммой. Тимъ сорвался съ мѣста, бросился ко мнѣ, молча, грубо вырвалъ у меня депешу и дрожащими руками развернулъ ее. Лицо его вдругъ поблѣднѣло, и онъ зашатался. Я поспѣшила подвести его къ скамьѣ.
   -- Ничего, ничего, это пройдетъ....-- шепталъ Тимъ, безсильно опускаясь на нее.
   "А, вѣдь, у него сердце не въ порядкѣ!" подумала я, глядя на посинѣвшее лицо.
   Тимъ скоро оправился и вновь съ жадностью схватился за телеграмму.
   -- Pas de scarlatine! Ошиблись значитъ, по обыкновенію, доктора. Ослы! Играютъ родительскимъ сердцемъ, какъ мячикомъ!
   -- Что Алексъ?-- спросила я.
   -- Алексъ?-- повторилъ Тимъ, какъ-бы стараясь припомнить, кто такая была Алексъ -- Ахъ, да, Алексъ... Не знаю, гдѣ она..... Я всю эту ночь не спалъ, на зарѣ вышелъ бродить по набережной, а съ восьми часовъ здѣсь, въ саду, жду. Телеграфистъ уже десять минутъ тому назадъ мимо прошелъ -- съ горькимъ укоромъ добавилъ онъ.
   

XI.

   Лидочка быстро поправлялась, и я продолжала получать изъ Петербурга успокоительныя телеграммы. Тимъ повеселѣлъ и, въ награду за оказанную услугу захотѣлъ показать мнѣ портретъ дочери.
   -- Онъ у меня въ Больё хранится -- объяснялъ онъ -- Алексъ не позволяетъ мнѣ имѣть отдѣльнаго чемодана, а потому я по пріѣздѣ сюда купилъ портфель и отдалъ его на храненіе хозяину одного маленькаго кафе. Тамъ же я держу и Марусины письма.
   Какъ опереточные заговорщики отправились мы въ Больё тайкомъ отъ Алексъ. Тимъ поѣхалъ по желѣзной дорогѣ, я -- въ трамваѣ, и оба встрѣтились въ кафе. Улыбающійся хозяинъ принесъ намъ туго набитый портфель. Маруся писала каждый день по четыре, а иногда и по восьми страницъ. Тимъ съ гордостью показалъ мнѣ нѣкоторыя письма. Они были написаны крупнымъ дѣтскимъ почеркомъ съ орфографическими ошибками. Но, Боже, какой нѣжной любовью вѣяло отъ этихъ безграмотныхъ посланій!
   ..... "Какъ я рада, голубчикъ Тимочка, что ты видишь карнавалъ! Ты въ Петербургѣ такъ скучно живешь -- надо-же и тебѣ когда-нибудь повеселиться! Ты такъ все смѣшно описываешь, что я хохочу и точно съ тобой вмѣстѣ вижу всѣ эти забавныя процессіи...
   ..... Главное сердце свое береги, дорогой мой! Помни, что тебѣ вредно много ходить и утомляться. Не раздражайся словами Алексъ. Она, вѣдь, больная, а больные, что дѣти: сами не знаютъ, что болтаютъ...
   ..... Ты пишешь, что по насъ очень тоскуешь и съ нетерпѣніемъ ждешь возвращенія въ Петербургъ; упрекаешь меня, что я, будто-бы, по тебѣ не скучаю и домой не зову. Голубчикъ мой, я съ тобой не разставалась ни на минуту. День и ночь ты со мной! Я вижу, какъ ты гуляешь, смѣешься, разговариваешь..... Здѣсь мгла и сырость, а въ Ниццѣ солнце, хорошій воздухъ, и сердце твое укрѣпляется. Только-бы ты былъ здоровъ, а остальное все уладится".....
   Какъ далека была эта горячая, преданная любовь отъ нелѣпой бѣшенной страсти Алексъ, гдѣ на долю любимаго человѣка доставались однѣ, лишь, оскорбленія!
   Лидочка оказалась обыкновенной русской некрасивой дѣвочкой съ грустнымъ взглядомъ всѣхъ бѣдныхъ петербургскихъ дѣтокъ, полгода лишенныхъ солнца. Только большіе свѣтлые глаза ея были хороши.
   -- Глазки-то, глазки каковы!-- восторгался влюбленный отецъ.-- Стыжусь я этихъ глазокъ! Такъ и кажется мнѣ, что они меня упрекаютъ: "Къ чему ты меня маленькую, слабенькую вызвалъ въ эту тяжелую жизнь и ничѣмъ не обезпечилъ?"
   Прежде я мечталъ, что дамъ Лидочкѣ блестящее образованіе, жениха найду или мѣсто хорошее достану. Мечталъ, что Марусѣ на старость денегъ прикоплю. Но, вотъ, уже второй годъ, чувствую, что у меня съ сердцемъ неладно. Доктора отмалчиваются, а мнѣ ясно, что дѣло плохо. Главное, твердятъ они спокойствіе! Поменьше всякихъ волненій! А между тѣмъ Алексъ каждый день меня сердитъ и раздражаетъ.
   -- Отчего-же вы ей не говорите, что у васъ болѣзнь сердца?
   -- Какъ не говорю? Ей давно это извѣстно, да развѣ она въ силахъ сдержать свои порывы? Помимо ссоръ съ нею меня вѣчно гложетъ мысль, что станется съ Марусей и Лидочкой послѣ моей смерти. На дядю Илюшу надежда плоха: ему уже за шестьдесятъ, и онъ давно страдаетъ ожирѣніемъ. Въ частномъ банкѣ, гдѣ онъ служитъ, пенсій не выдаютъ; развѣ тамъ, какое-нибудь единовременное пособіе.....
   Маруся утѣшаетъ меня, что хорошо шить умѣетъ и бѣлошвейкой сдѣлается. Много она этимъ заработаетъ! Убьетъ, лишь, себя каторжнымъ трудомъ и уйдетъ преждевременно въ могилу, какъ ушла и моя мать..... Лидочка-то у насъ на кого останется? Мы, вотъ, съ Алексъ въ экспрессахъ по Европѣ разъѣзжаемъ, въ дорогихъ отеляхъ останавливаемся, а бѣдной крошкѣ моей не на что будетъ на кумысъ съѣздить, малокровіе свое полечить..... Конечно, кое что я для нихъ прикопилъ, но что значатъ эти нѣсколько тысячъ и на долго-ли ихъ хватитъ? Имъ пенсія моя нужна, на нее онѣ обѣ право имѣютъ! Если я могъ работать, то, лишь, потому, что онѣ, дорогія мои, меня поддерживали. Алексъ-же только раздражала, да силы отнимала. Къ тому же и не нужна ей моя пенсія. Отецъ ея, умершій, когда Алексъ была еще дѣвочкой, оставилъ ей по завѣщанію полтораста тысячъ, на которыя мы теперь и живемъ. Да и мать, несмотря на весь свой гнѣвъ, наслѣдства лишить ее не можетъ, ибо имѣнія у нихъ родовыя. По смерти княгини, Алексъ, и ея незамужняя сестра получатъ каждая по тысячѣ десятинъ.
   -- Такъ почему-же вы Алексъ во всемъ не признаетесь и не попросите у нея развода?
   -- Да развѣ можно говорить о чемъ-нибудь серьезномъ съ этой бѣшеной женщиной? Она устроитъ скандалъ, лишитъ меня мѣста. Чѣмъ тогда прокормлю я Марусю и Лидочку?.....
   Проклятая Алексъ! Какъ я ее ненавижу! Она погубила мою жизнь, сдѣлала изъ меня подлеца! Твердитъ: "бракъ есть таинство; болѣзнь не можетъ разлучить супруговъ". Будто ужъ она съ ея умомъ не понимаетъ, что никакого тутъ таинства больше нѣтъ, и что по закону я имѣю право требовать развода, разъ она неспособна имѣть дѣтей. Алексъ пользуется.тѣмъ, что я, какъ порядочный человѣкъ, не могу волочить ея болѣзнь по судамъ, да по консисторіямъ. Ей самой давно слѣдовало предложить мнѣ разводъ, а не толкать меня на нечестную жизнь..... Не знаю, говорила-ли вамъ
   Алексъ, что годъ тому назадъ отравлялась опіумомъ. Она теперь часто со злорадствомъ напоминаетъ мнѣ какъ я, будто-бы, страдалъ тогда угрызеніями совѣсти. Если бы Алексъ только знала, что въ то время, какъ доктора ее спасали, я иступленно Бога молилъ прибрать ее къ себѣ!
   -- Какой ужасъ! Бѣдная Алексъ!
   -- Любовь Ѳедоровна, надо-же, наконецъ, правдѣ въ глаза посмотрѣть! Жизнь есть счастье, если ею умѣютъ пользоваться. Когда-же бываетъ Алексъ, не говорю уже счастлива, а хотя бы спокойна? Цѣлый день преслѣдуетъ ее мысль, что я ей могу измѣнить. Часто слышу я, какъ она всю ночь напролетъ рыдаетъ, спрятавъ лицо въ подушку. Смерть явилась-бы для нея освобожденіемъ отъ той каторги, которую она сама себѣ создала.
   -- Да неужели-же только для этого являлась она въ этотъ міръ? Каждый человѣкъ, по моему, долженъ имѣть свою долю радостей и горестей, а, главное, совершить ту работу, для которой онъ рожденъ. Въ жизни Алексъ я вижу очень мало счастья, очень много страданій, но не вижу никакого совершеннаго ею дѣла. Алексъ еще рано умирать.
   -- Э, полноте! На какое дѣло способна эта жалкая женщина? Развѣ только въ гробъ меня уложить раньше времени, а затѣмъ всю жизнь оплакивать, да дорогими вѣнками украшать мой памятникъ. И похоронить-то она меня въ общемъ полѣ не согласится, а навѣрно упрячетъ въ какой-нибудь аристократическій склепъ и дверь на ключъ запретъ. Бѣдной Марусенькѣ не удасться и на могилѣ моей поплакать.
   -- Алексъ васъ любитъ, а вы съ такой ненавистью о ней вспоминаете!
   -- Пустыя это слова, Любовь Ѳедоровна, и сами вы въ нихъ не вѣрите. Любви ко мнѣ у Алексъ давно уже нѣтъ. Осталось одно, лишь, оскорбленное самолюбіе. Предки ея привыкли владѣть крѣпостными, вотъ и Алексъ никакъ не можетъ отпустить меня, своего раба, на свободу. Кричитъ повсюду о своей любви, а того не замѣчаетъ, что любовь эта давно уже выродилась въ ненависть ко мнѣ, за то, что я здоровъ, а она -- больна. Въ этомъ главное мое преступленіе! Этого-то простить мнѣ она и не можетъ!.... Вы спросили меня давича, почему я не открою ей правды? Я языка ея боюсь, Любовь Ѳедоровна, наглаго, циничнаго, бѣшенаго языка! Что если она станетъ называть Марусю продажной дѣвкой или придумаетъ Лидочкѣ какое-нибудь грязное прозвище? Какъ презираю я Алексъ за это безстыдство! Она надѣется запачкать въ моихъ глазахъ другихъ женщинъ и не понимаетъ, что пачкаетъ только самою себя! Гордится своей аристократической культурой и не въ состояніи сообразить, что первый признакъ культурнаго человѣка есть умѣнье себя сдерживать и не давать воли своему гнѣву.
   -- Вѣдь это-же все болѣзнь дѣлаетъ, Тимофей Ивановичъ! Эротическія галлюцинаціи, циничная рѣчь, потребность во всемъ видѣть одну, лишь, грязь -- все это обычные признаки женскихъ болѣзней.
   -- Пусть вы правы, да мнѣ-то отъ того не легче! Маруся и Лидочка -- моя святыня, и не могу я позволить Алексъ ихъ оскорблять!
   -- Жаль мнѣ вашу жену, Тимофей Ивановичъ! Какъ ни грустна судьба вашей Маруси, она все-же любима, у нея есть дочь, а бѣдная Алексъ всѣми оставлена и ненавидима.
   -- Кто-же въ этомъ виноватъ, кромѣ нея самой? Алексъ очень симпатична, легко пріобрѣтаетъ друзей, но никого удержать не умѣетъ. Вы, вотъ, теперь ее жалѣете, а хотите биться объ закладъ, что не пройдетъ и года, какъ вы станете ее избѣгать и отъ нея прятаться? Жизнь тяжела, и люди нуждаются въ бодрости. Эти-же неизсякаемые фонтаны слезъ и супружескихъ обидъ способны навести уныніе на всѣхъ окружающихъ. И о чемъ, спрашивается, Алексъ горюетъ, о чемъ слезы льетъ? О томъ, что земля движется вокругъ солнца, а не солнце вокругъ земли! Къ этому, вѣдь, сводятся всѣ ея огорченія! Три подружки на институтской скамьѣ рѣшили, что если жена больна, то и мужъ обязанъ жить инвалидомъ, и Алексъ въ тридцать лѣтъ все еще не въ силахъ разстаться съ этой институтской мечтой. Однѣ, лишь, женщины способны на такую дичь!
   

XII.

   "Несчастные попали въ западню", думала я, вернувшись домой, "и если не найдется человѣка, который-бы имъ помогъ, они въ ней и погибнутъ. Обиднѣе всего за Лидочку и за Алексъ. Пѣсня бѣднаго Тима спѣта: еще нѣсколько лѣтъ, и этотъ хорошій, честный, но безхарактерный и трусливый человѣкъ сойдетъ въ могилу. Маруся и безъ него не пропадетъ: такія женщины слишкомъ нужны обществу и всегда найдутъ себѣ друзей и поддержку. Но въ случаѣ ранней ея смерти бѣдная Лидочка можетъ дѣйствительно очутиться на улицѣ.
   Еще грустнѣе была судьба Алексъ. Достаточно какой-нибудь неосторожной телеграммы, чтобы всѣ тѣ иллюзіи, которыми она жила, разрушились. Что станется съ нею, когда она, наконецъ, пойметъ, что Тимъ уже шесть лѣтъ мужъ другой женщины, а она, Алексъ, лишь ненавистная ноша, которую онъ несетъ, проклиная, на своихъ плечахъ? Что будетъ она дѣлать безъ поддержки родныхъ и друзей, не имѣя надежды на новую любовь? Самоубійство -- вотъ единственный для нея исходъ, тѣмъ болѣе, что она его уже пробовала, а, слѣдовательно, привыкла къ этой идеѣ. Умная, блестяще-образованная, красивая, талантливая, богатая женщина уйдетъ изъ этого міра въ отчаяньи, не принеся людямъ никакой пользы. Возможно-ли допустить подобную нелѣпость!
   "Чтобы спасти Алексъ", продолжала я мечтать, "необходимо заинтересовать ее какимъ-нибудь дѣломъ. Помимо ея физическаго недуга душевная болѣзнь Алексъ происходитъ также отъ той возмутительной праздности, въ которой принуждены жить современныя женщины. Начавъ работать въ 7 лѣтъ, кончивъ ученіе къ 19, съ курсами къ 23--24 годамъ, онѣ затѣмъ должны прекратить эту привычную имъ работу. Въ то время, какъ мужчины имѣютъ возможность примѣнить на службѣ полученныя ими знанія, женщинамъ въ этомъ отказано. "Какъ-бы вы ни были умны и образованы", говоритъ женщинамъ государство, "вы намъ не нужны. Собственно мы сами не знаемъ, зачѣмъ дали вамъ столь обширное образованіе. Все глупая, западная мода! Еще съ Петра Великаго привыкли мы слѣпо подражать Европѣ и переносить къ себѣ европейскіе обычаи, не сообразивъ предварительно, на сколько они намъ нужны. Мы надѣемся, конечно, что вы воспользуетесь даннымъ вамъ образованіемъ, чтобы воспитать вашихъ дѣтей культурными гражданами. Если-же дѣтей у васъ не будетъ, чтожь дѣлать, придумайте себѣ какое ни будь занятіе. Собачку заведите, грустные романсы на роялѣ играйте, читайте романы, рисуйте любимую березу, вышивайте салфеточки, занимайтесь любительской фотографіей. Что до насъ, то мы, давъ вамъ ненужное образованіе, на которое вы потратили столько здоровья и силъ, умываемъ руки и отклоняемъ отъ себя дальнѣйшую заботу о вашемъ благосостояніи".
   Подобное безсовѣстное отношеніе государства къ женщинамъ никого въ Россіи не поражаетъ. "Такова ужь ихъ женская доля", глубокомысленно говорятъ обыватели, "всегда такъ было и впредь будетъ; волтерьянцы напрасно противъ этого говорятъ".
   Со свойственной всѣмъ русскимъ безпечностью относительно исторіи, они совершенно забываютъ, что "женскій вопросъ" возникъ сравнительно недавно, лѣтъ сто тому назадъ; что переживаемое нами время представляетъ переходъ отъ стараго строя къ новому и, какъ всегда бываетъ въ переходное время, пораждаетъ многія уродливыя явленія.
   На самомъ дѣлѣ женщина во все время существованія человѣчества дѣлила трудъ съ мужчиной, несла на себѣ огромную, необходимую семьѣ, а, слѣдовательно и государству, работу и въ ней почерпала свое душевное здоровье. На зарѣ человѣчества работали не однѣ крестьянки, а и женщины высшихъ классовъ. Въ Одиссеи Гомеръ описываетъ встрѣчу Улисса съ царевной Навзикаей, ѣдущей вмѣстѣ со своими служанками полоскать въ заливѣ вымытое бѣлье. Трудомъ никто не гнушался, и благородныя матроны древняго Рима назывались: "domisedae et lanificae -- домосидящія и шерсть прядущія".
   Такъ продолжалось и въ средніе вѣка и въ теремахъ русскихъ боярынь. Если не на нашихъ глазахъ, то на нашей памяти живы еще русскія помѣщицы -- хлопотуньи, съ ихъ обширнымъ деревенскимъ хозяйствомъ. Въ то время, какъ мужья смотрѣли за полевыми работами, на женахъ лежали заботы о птичникахъ, огородахъ, фруктовыхъ садахъ, молочномъ хозяйствѣ. Фабрикъ было мало, и полотно, кружева, вышивки производились домашнимъ способомъ. Круглый годъ шло соленье, варенье, приготовленье разныхъ наливокъ и запеканокъ.
   Дѣтей въ то время рождалось много. Семьи въ десять -- двѣнадцать человѣкъ составляли обычное явленіе. Кромѣ нихъ въ домѣ жили бабушки, тетушки, всякаго рода приживалки. О всѣхъ надо было позаботиться, а также, какъ слѣдуетъ принять многочисленныхъ друзей и пріятелей, гостившихъ по цѣлымъ мѣсяцамъ. Хлопотъ у тогдашней женщины было столько, что не хватало времени задуматься надъ своей судьбой.
   Какъ-бы сознавая, что при подобной дѣятельной жизни большое образованіе излишне, нашихъ бабушекъ учили слегка: читать, писать, немного арифметики, географіи, исторіи, французскому языку, игрѣ на фортепьяно или на арфѣ. Дѣвочку начинали учить поздно, кончали рано. Въ 16--17 лѣтъ она была уже замужемъ. Книгъ печаталось немного, театры существовали лишь въ большихъ городахъ. Картинныхъ выставокъ, лекцій и въ поминѣ не было. На рѣдкихъ "ученыхъ" женщинъ того времени смотрѣли съ ужасомъ, какъ на чудовищъ. Честолюбіе женщинъ заключалось въ званіи прекрасной хозяйки.
   Но за послѣдніе сто лѣтъ условія жизни измѣнились. Повсюду, не только въ Россіи, но и въ Европѣ начался переходъ отъ прежняго аристократическаго строя къ буржуазному. Даже въ Англіи, гдѣ замки и средства для ихъ содержанія переходятъ въ видѣ маіората къ старшему въ родѣ, не раздробляясь между всей семьей, жизнь становится такъ дорога, что лорды принуждены, въ большинствѣ случаевъ, сдавать свои замки въ наемъ богатымъ американцамъ или запирать ихъ и путешествовать "ради здоровья" по европейскимъ курортамъ. Во Франціи châteaux продаются за безцѣнокъ, ибо у владѣтелей нѣтъ средствъ ихъ поддерживать. Въ Россіи помѣстья спѣшно ликвидируются, и помѣщики изъ прежняго деревенскаго раздолья переселяются въ города. Обширный помѣщичій домъ замѣняется маленькой квартирой въ 5--6 комнатъ; прежняя многочисленная дворня -- двумя, тремя прислугами, да и тѣмъ скоро будетъ нечего дѣлать. Новые дома строятся съ водянымъ отопленіемъ, электричествомъ, проведенной горячей водой. Этимъ, конечно, нововведенія не ограничатся, ибо наука задалась, повидимому, цѣлью свести обязанности будущей хозяйки къ нажиманью разнаго рода электрическихъ кнопокъ.
   Вышивки, полотна, всевозможныя соленья и варенья дешевле купить, чѣмъ дѣлать дома. Покупки, бравшія прежде полдня, совершаются теперь въ десять минутъ по телефону. Бѣдные родственники и приживалки упразднены; друзьямъ отведенъ разъ въ недѣлю журъ-фиксъ, отъ 4-хъ до 7-мы. Вмѣсто десяти человѣкъ дѣтей рождаются двое -- трое и по условіямъ нынѣшняго воспитанія при нихъ съ дѣтства необходимо держать то нѣмку, то француженку, то англичанку.
   Чѣмъ больше жизнь отнимаетъ отъ женщинъ ихъ прежняго труда тѣмъ усиленнѣе развиваютъ ихъ умъ. Народы живутъ инстинктомъ, а не умомъ. Инстинктъ государства подсказываетъ ему, что прежняя роль хозяйки для женщинъ кончена, и что слѣдуетъ направить ихъ силы на общественную службу. Вотъ почему не смотря на то, что умъ государства не соглашается еще признать равенство мужчинъ и женщинъ на службѣ, оно въ то-же время усердно открываетъ высшіе женскіе курсы, само хорошенько не зная, зачѣмъ это дѣлаетъ. И какіе-бы курсы ни открылись, какъ тотчасъ-же переполняются слушательницами, хотя онѣ, въ свою очередь, прекрасно сознаютъ, что примѣнить полученныя знанія имъ не позволятъ. Работа идетъ въ слѣпую, но идетъ дружно и, разумѣется, со временемъ все это недоразумѣніе разъяснится къ общему удовольствію.
   Бѣда лишь въ томъ, что на это разъясненіе уйдетъ, пожалуй, пятьдесятъ, если не всѣ сто лѣтъ. Въ это-то время накопленныя, но не примѣненныя познанія, разбуженныя, но не использованныя силы, печально отзываются на душевномъ здоровьѣ современныхъ женщинъ. Каждый, кто не лишенъ способности наблюдать, ясно сознаетъ, что женщины переживаютъ тяжелый кризисъ. Внучки разумныхъ, честныхъ патріотокъ превратились въ истеричекъ, эротиченъ, атеистокъ. Онѣ ненавидятъ свое отечество, презираютъ мужчинъ, равнодушны къ дѣтямъ. Нынѣшніе романы читать страшно. Душевныя страданія современныхъ героинь занимаютъ цѣлые томы. Весь день мечутся онѣ, не находя себѣ мѣста; наступаетъ ночь, и вмѣсто здороваго, укрѣпляющаго сна ихъ мучаютъ безсонницы и кошмары. Читаешь подобныя описанія со страхомъ, пробуешь увѣрить себя, что это выдумка, но какъ вспомнишь тѣ женскіе типы, что встрѣчаются нынѣ на каждомъ шагу, то невольно признаешь, что все это горькая правда, а не преувеличенье.
   Авторы современныхъ романовъ сами приходятъ въ ужасъ отъ тѣхъ монстровъ, что породила ихъ фантазія и ищутъ для нихъ выхода. За послѣднее время выходъ этотъ чаютъ найти въ свободной любви. "Почаще мѣняйте любовниковъ", заботливо совѣтуютъ они своимъ героинямъ, "и вы будете счастливы"!
   Ошибаются наивные писатели! Сколько любовниковъ ни мѣняй, счастья не прибавится. Прибавится лишь презрѣніе къ самой себѣ. Ключи женскаго счастья по прежнему находятся тамъ-же, гдѣ находились во времена Навзикаи -- въ трудѣ. Измѣнились лишь внѣшнія условія. Навзикая, хоть и была царская дочь, а навѣрно не знала грамоты, и полосканіе бѣлья являлось вполнѣ приличнымъ для нея занятіемъ. Нынѣшнія же женщины съ ихъ обширнымъ образованіемъ могутъ претендовать на болѣе сложную работу.
   Англичанки, какъ женщины передовой націи, первыя это поняли и ведутъ смертный бой за участіе въ государственномъ управленіи. Мы видимъ лишь уродливыя формы суффражисткаго движенія и не понимаемъ того огромнаго значенія, которое подъ нимъ скрывается. Не за честолюбіе борятся англичанки, а за свое душевное здоровье, за право толково пользоваться жизнью. И онѣ побѣдятъ, не только благодаря упорству саксонской расы, но и потому, что за ними стоитъ огромная, пока еще молчаливая, толпа всѣхъ европейскихъ женщинъ, слѣдящая за борьбой ихъ съ душевнымъ волненіемъ. Ихъ побѣда будетъ всемірной женской побѣдой, и конецъ двадцатаго вѣка увидитъ, быть можетъ, наступленіе новой эры человѣчества.
   Больше, всѣхъ будутъ удивлены новыми порядками мужчины. Для большинства изъ нихъ допущеніе женщинъ на государственную службу равносильно полному развалу семьи. На самомъ же дѣлѣ оно семью укрѣпитъ.
   "Какимъ образомъ произойдетъ это чудо"? скептически спрашиваютъ мужчины. Очень просто, какъ, вообще, происходятъ всѣ чудеса. Лишь только женщина получитъ возможность заработывать свой хлѣбъ и пробивать себѣ дорогу, изчезнетъ главная причина современныхъ несчастныхъ супружествъ -- браки безъ любви. Нынѣшніе женихи никогда навѣрно не знаютъ, любитъ ихъ невѣста, или-же ея нѣжныя улыбки и ласковыя слова обращены лишь на завоеваніе того общественнаго положенія, которое они занимаютъ. Увы! подозрѣнія ихъ въ большинствѣ случаевъ основательны. Дѣвушекъ винить трудно, ибо родители ихъ съ циничной откровенностью раскрываютъ имъ глаза на будущую судьбу. "Найдешь хорошаго жениха -- будешь богата и уважаема. Не найдешь -- будешь жить на нищенскую пенсію и на унизительныя подачки богатыхъ родственниковъ". Не обходится, конечно, безъ душевной борьбы, во время которой родители утѣшаютъ дочерей обычными фразами; "стерпится -- слюбится. Не будетъ счастья съ мужемъ -- дадутъ тебѣ его будущіе дѣти".
   Разумѣется изъ подобныхъ союзовъ, заключенныхъ противъ желанія природы, ничего добраго не выходитъ. Природа изобрѣла любовь именно затѣмъ, чтобы указать, кого она хочетъ соединить и отъ кого ждетъ дѣтей. Дѣти рожденные безъ любви, никогда удачны не бываютъ. Возможно, что всѣ дегенераты, душевно-больные, преступники рождаются именно отъ подобныхъ холодныхъ союзовъ. Статистика въ этомъ случаѣ невозможна, ибо женщины стыдятся своего обмана и тщательно его скрываютъ. Не даромъ, однако, общество отмѣтило существованіе "дѣтей любви", этихъ красивыхъ, жизнерадостныхъ, даровитыхъ плодовъ большей части незаконныхъ союзовъ.
   Помимо неудачныхъ дѣтей, жизнь подобной семьи всегда тяжела даже въ случаѣ, если оба супруга -- порядочные люди. "Хорошій онъ человѣкъ", съ раскаяньемъ думаетъ про мужа жена, "да что-же мнѣ дѣлать, если всякій его жестъ, всякое движеніе, всякое слово возбуждаетъ во мнѣ непреодолимое отвращеніе"!
   Нѣтъ гипноза любви, отстутствуетъ природа, эта геніальная декораторша! И физическое отвращеніе ищетъ выхода въ злыхъ словахъ, ссорахъ по пустякамъ, въ оскорбленіяхъ и обвиненіяхъ...
   Замужество безъ любви есть такое насиліе надъ душой, что, получивъ, наконецъ, возможность, самой заработывать свой хлѣбъ, дѣвушка съ радостью отъ него откажется. Обманъ прекратится, и число счастливыхъ браковъ увеличится.
   Одновременно измѣнится нынѣшняя возмутительная жизнь интелигентнаго общества. Прекратится этотъ вѣчный праздникъ съ балами, театрами, ресторанами, продолжающійся круглый годъ. Никакихъ средствъ, никакихъ силъ на него не хватаетъ и результатомъ является взяточничество, преступленія, долги, разоренія, самоубійства. Дикая жизнь эта создана исключительно праздностью женщинъ. Изнывая цѣлый день со скуки, онѣ по вечерамъ влекутъ за собой зѣвающихъ, дремлющихъ послѣ тяжелаго рабочаго дня отцовъ, мужей и поклонниковъ на вечера, обѣды, разнаго рода зрѣлища. Онѣ изнуряютъ этимъ мужчинъ и раньше времени толкаютъ ихъ въ могилу, но отказаться отъ этой жизни не въ силахъ, ибо въ танцахъ, ужинахъ, въ шампанскомъ, въ разгулѣ надѣются утолить свою сердечную пустоту и душевное отчаянье.
   Какъ только женщина начнетъ работать, вся ея жизнь измѣнится. И теперь уже всякая писательница, ученая, художница, музыкантша понимаетъ, что нельзя работать въ этомъ чаду. Чтобы что-нибудь сдѣлать, надо жить правильной жизнью, хорошо спать, во время ѣсть, не разбивать своего настроенія пустой свѣтской болтовней. Женщина-адвокатъ, чиновникъ, докторъ станетъ такъ-же цѣнить отдыхъ, какъ цѣнятъ его мужчины, и беречь свои силы. Веселиться будутъ лишь по праздникамъ, и веселье отъ этого только выиграетъ...
   "Какое-же занятіе придумать для Алексъ?" размышляла я, "необходимо такое, гдѣ-бы она могла дать выходъ своему, очевидно очень страстному, темпераменту". Театръ? Но Алексъ содрогалась при мысли о томъ, вертепѣ разврата, какимъ представлялась ей закулисная жизнь. Литературу? Но мы какъ-то говорили уже объ этомъ съ нею, и Алексъ признавалась мнѣ, что одно время очень мечтала сдѣлаться писательницей; много разъ начинала повѣсть, да ничего изъ нея не выходило. "Насколько мнѣ легко выразить мысль въ разговорѣ, настолько трудно сдѣлать это на бумагѣ"! Жаловалась Алексъ. Я ее вполнѣ понимала, ибо то-же самое испытывала сама, только на оборотъ: насколько легко было мнѣ писать, настолько трудно говорить. Часто съ завистью слушала я красивую плавную рѣчь Алексъ, ея граціозные жесты, гармоничный голосъ, умѣнье кстати привести цитату или стихи, поразительную литературную память.
   -- Вамъ-бы адвокатомъ быть! вырвалось какъ-то у меня.
   -- Странно!-- засмѣялась Алексъ, -- мнѣ не въ первый разъ приходится это слышать. Жаль, въ самомъ дѣлѣ, что въ Россіи адвокатки не допущены: быть можетъ въ этомъ мое призваніе.
   Припомнивъ теперь нашъ разговоръ, я принялась склонять Алексъ къ адвокатской дѣятельности. Она очень прислушивалась къ моимъ словамъ. Возможно, что какъ многія бездѣтныя женщины, Алексъ начинала къ тридцати годамъ чувствовать потребность пристроить себя къ какому нибудь дѣлу.
   -- Но, вѣдь, законъ объ адвокаткахъ не прошелъ въ Государственномъ Совѣтѣ -- замѣтила она мнѣ.
   -- Да и не могъ пройти сразу въ такой отсталой странѣ, какъ Россія. Но обратите вниманіе на цифры: законъ отклоненъ 84 голосами противъ 66. Это въ Россіи-то, гдѣ государственные умы наши все еще глубокомысленно рѣшаютъ вопросъ, человѣкъ-ли женщина, и есть-ли у нея душа или одинъ только паръ. Ясно, что черезъ нѣсколько лѣтъ, когда законъ этотъ будетъ лучше разработанъ и представленъ во второй разъ, онъ пройдетъ большинствомъ голосовъ. Въ сущности изъ всѣхъ возраженій противъ адвокатокъ было лишь одно дѣльное: "женщинъ, получившихъ юридическое образованіе, такъ еще мало въ Россіи, что не стоитъ создавать для нихъ новаго закона". Вотъ это-то возраженіе русскія женщины и должны уничтожить. Десяткамъ адвокатокъ отказать можно, но сотнямъ отказать будетъ трудно. Каждая женщина, изучающая юридическія науки и дебютирующая хотя бы во Франціи, окажетъ родинѣ большую услугу, даже въ томъ случаѣ, еслибы ей самой не удалось сдѣлаться адвокаткой въ Россіи. Она проложитъ дорогу другимъ, и заслуга ея станетъ отъ этого еще цѣннѣе.
   Алексъ обѣщала мнѣ по возвращеніи въ Россію поступить на какіе-нибудь юридическіе курсы, но это не входило въ мои планы. Я хотѣла разлучить ее съ мужемъ и звала учиться въ Парижъ.
   -- Какъ-же я могу оставить Тима?-- возмутилась Алексъ.-- Жена не имѣетъ права оставлять мужа.
   Сколько я ее ни уговаривала, все было напрасно. Наконецъ вдохновеніе осѣнило меня, и я сказала Алексъ, что мужья нерѣдко охладѣваютъ къ своимъ, хотя-бы молодымъ и красивымъ женамъ, но увидавъ ихъ затѣмъ въ ореолѣ славы, вновь въ нихъ влюбляются. Съ этого дня побѣда стала переходить на мою сторону.
   Тимъ сначала протестовалъ, боясь новыхъ издержекъ, но сообразивъ, что женѣ придется прожить нѣсколько лѣтъ въ Парижѣ, лишь изрѣдка возвращаясь на родину, принялся такъ неловко ей поддакивать, что возбудилъ въ Алексъ подозрѣнія. Она начала говорить, что хотѣла-бы сначала вернуться въ Петербургъ и разузнать у свѣдущихъ людей, будутъ-ли когда-нибудь допущены въ Россіи женщины-адвокаты.
   Тимъ понялъ свою ошибку и принялъ мѣры: черезъ нѣсколько дней онъ получилъ изъ Петербурга спѣшную депешу, вызывающую его немедленно въ департаментъ. Онъ мигомъ собрался и въ тотъ-же день выѣхалъ, обѣщая женѣ пріѣхать въ маѣ на три недѣли въ Парижъ.
   Я пошла провожать Тима на вокзалъ и хорошо сдѣлала, иначе Алексъ уѣхала-бы съ нимъ въ послѣднюю минуту.
   -- Какъ могла я отпустить Тима одного!-- шептала она, глядя помертвѣлыми глазами вслѣдъ удалявшемуся поѣзду.-- Какой-то тайный голосъ говоритъ мнѣ, что я никогда себѣ этого не прощу...
   

XIII.

   Я поспѣшила увести Алексъ изъ Ниццы, гдѣ все напоминало ей о мужѣ. Но мы не сразу поѣхали въ Парижъ. Я предложила сдѣлать экскурсію по долинѣ Роны, гдѣ въ часовомъ разстояніи другъ отъ друга разсыпаны маленькіе провансальскіе города -- бывшія римскія колоніи.
   Должно быть въ предсуществованіи я была римлянкой. Иначе не могу объяснить ту страстную любовь, которую я чувствую къ древнимъ римлянамъ. Чтобы посмотрѣть остатки которой нибудь изъ многочисленныхъ римскихъ стѣнъ, я всегда готова свернуть съ большой дороги и подвергнуться всѣмъ неудобствамъ маленькихъ станцій и trains-omnibus.
   Къ среднимъ вѣкамъ я симпатіи не чувствую. Они всегда казались мнѣ временной ошибкой человѣчества, когда оно свернуло съ вѣрнаго пути въ мрачный переулокъ, гдѣ и пробыло нѣсколько столѣтій, пока, наконецъ, французская революція ни вернула его на прямую дорогу. Спасъ людей все тотъ-же римскій духъ, который по сію пору живетъ во всякомъ французѣ.
   Алексъ согласилась, и мы отправились кочевать по древнимъ провинціальнымъ отелямъ, которые не смотря на autobus, chauffage centrai, lift, électricité представляютъ жалкія руины со своими скрипучими полами, грязными дверями, узкими корридорами, огромными превосходными кроватями и сѣрымъ отвратительнымъ café au lait. Горничная въ этихъ гостинницахъ полагается одна на четыре этажа и на всѣ звонки является garèon въ стоптанныхъ туфляхъ, грязномъ передникѣ, болтунъ и резонёръ, который убираетъ комнаты, чиститъ сапоги, выноситъ сундуки, подаетъ кофе, а вечеромъ одѣваетъ фракъ и идетъ служить въ ресторанъ, то есть одинъ исполняетъ ту огромную службу, которая въ другихъ странахъ раздѣлена на цѣлый штатъ прислуги. Впрочемъ, это не мѣшаетъ ему ухаживать въ промежуткахъ за горничной, прочесть радикальную газету и выбранить "се sale gouvernement".
   Мы начали экскурсію съ Арля, "Галльскаго Рима", какъ его называли въ древности. Дѣйствительно, когда въ тихое, свѣжее апрѣльское утро мы вышли бродить по городу, на меня повѣяло Римомъ. Тѣ-же узкія улицы, посреди которыхъ ходили арлезіянцы, избѣгая тротуаровъ; тѣ-же пьяццы, залитыя солнцемъ, украшенныя обелискомъ или фонтаномъ; тѣ-же древніе соборы съ поэтическимъ забытымъ монастырскимъ дворикомъ; тѣ-же развалины и арены.
   И все-же то былъ не Римъ. Не было грязныхъ улицъ и жалкихъ лохмотьевъ на жестикулирующихъ людяхъ. Не было наглыхъ чичероне и продавцовъ cartes postales, готовыхъ отравить жизнь всякому форестьеру. Не было скверныхъ мальчишекъ, злобно требующихъ отъ васъ "due soldi" за неизвѣстно какую услугу.
   Все было чинно и благообразно въ тихомъ Арлѣ. По чистымъ улицамъ съ быстрыми ручейками, неслышно скользили арлезьянки въ черныхъ шаляхъ, въ бѣлыхъ кисейныхъ чепчикахъ, обшитыхъ широкой бархатной лентой, съ гордымъ правильнымъ профилемъ, наслѣдованнымъ отъ греческихъ прадѣдовъ, что основали когда-то Арль. Акуратно одѣтые мальчики въ черныхъ блузахъ съ голыми ногами чинно играли на площадяхъ. Жители при встрѣчѣ вѣжливо обмѣнивались привѣтствіями, въ которыхъ "Monsieur" и "Madame" повторялись чуть ни при каждомъ словѣ. Хорошій, честный, трудолюбивый, воспитанный народъ, имѣвшій право провозгласить республику. Ему не надо двора, не надо аристократіи, ибо самъ народъ уже сдѣлался аристократомъ.
   Когда вечеромъ мы вернулись въ гостинницу на крошечную площадь du Forum, которая по прежнему служитъ центромъ всего города, и сѣли пить кофе на открытомъ воздухѣ, поглядывая на дѣтей, рѣзвившихся подъ только что распустившимися тополями, грусть охватила насъ. Хорошенькій, тихій, поэтичный Арль показался намъ кладбищемъ. Когда-то шумный блестящій городъ почему-то былъ забытъ, оставленъ и мирно, не развиваясь и не расширяясь доживаетъ свой вѣкъ...
   Совсѣмъ другое впечатлѣніе производитъ слѣдующая за Арлемъ римская колонія -- Нимъ. Торговый дѣятельный городъ, онъ быстро растетъ и хорошѣетъ, украшая свои площади мраморными статуями знаменитыхъ "нимцевъ", начиная съ римскаго императора Антонина и кончая Альфонсомъ Доде.
   Рѣзкимъ контрастомъ съ широкими улицами, электрическимъ освѣщеніемъ и трамваями кажутся арены и знаменитый Maison Carrée -- великолѣпно сохранившійся античный храмъ. Вообще римскіе памятники сохранились во Франціи лучше, чѣмъ въ Италіи. Акуратнѣе-ли съ ними обращались или тщательнѣе ремонтировали, только они производятъ несравненно полнѣе впечатлѣніе, чѣмъ римскія руины, гдѣ больше приходится догадываться, чѣмъ видѣть.
   Арены въ Нимъ настолько хороши, что въ нихъ по праздникамъ происходитъ бой быковъ. Узнавъ, что провансальскія Capéa не смертельны, Алексъ захотѣла ихъ посмотрѣть, и мы отправились въ первоеже воскресенье.
   Огромный циркъ былъ переполненъ народомъ. Съ верху до низу гудѣла тысячная толпа, среди которой красными и синими пятнами выдѣлялись солдаты.
   -- Чѣмъ не древній Римъ!-- смѣялась я.-- Въ первыхъ мѣстахъ dignitaires -- красивые южные французы съ женами и дѣтьми. Во-вторыхъ -- chevaliers -- нынѣшніе смѣшные и неуклюжіе pioupious. Въ третьихъ -- plébéiens -- грязные рабочіе, что забрались на самый верхъ и, весело смѣясь, ждутъ начала представленія. Вотъ только для четвертыхъ мѣстъ -- esclaves, не находится соотвѣтствующаго класса въ современномъ обществѣ. Съ рабами мы, слава Богу, покончили.
   Оркестръ заигралъ безсмертную Карменъ, и на аренѣ появилась "Кадриль" молодого французскаго тореодора Vaillant въ своихъ золоченыхъ испанскихъ костюмахъ. Подойдя къ ложѣ распорядителей, они раскланялись съ публикой и, эффектно сбросивъ золоченыя шапочки и плащи, заняли свои мѣста.
   Быковъ не убивали. "Ои les travaillait", по курьезному французскому выраженію, т. е. всячески дразнили быка, ловко отбѣгая и перепрыгивая черезъ него. Первый быкъ былъ добродушнѣйшимъ и простодушнѣйшимъ существомъ, наивно мычалъ, махая головой и рѣшительно не понималъ, чего отъ него хотятъ. Онъ, впрочемъ, добросовѣстно бросался на всѣ красные плащи, которые передъ нимъ растилали. Какъ извѣстно, красный плащъ -- традиціонный врагъ всего бычачьяго племени, и ненависть къ нему передается отъ отца къ сыну. Онъ жалобно замычалъ когда тореодоръ ловко воткнулъ два бандерильосъ {Разукрашенныя лентами палки съ мѣднымъ остріемъ.} въ его спину.
   Въ это время ворота отворились, и на аренѣ появился новый быкъ. Не обращая вниманья на тореодора, онъ направился къ товарищу.
   -- Скажи, зачѣмъ они всѣ собрались въ эту каменную загородку?-- спросилъ онъ его.-- Теперь, когда такъ хорошо въ лугахъ, гдѣ зеленѣетъ сочная трава и гуляютъ стройныя, кокетливыя телки?
   -- Не знаю -- отвѣчалъ тотъ -- я ничего дурного имъ не сдѣлалъ, а они, между тѣмъ, воткнули мнѣ что-то гадкое въ спину, отъ чего мнѣ ужасно больно. Впрочемъ, всѣмъ намъ давно извѣстно, что глупость и жестокость этого грубаго животнаго -- человѣка не имѣютъ предѣла.
   Музыка, однако, развеселила обоихъ, и они вступили въ боксъ, бодая другъ друга рогами. Сколько ни старалась разъединить ихъ негодующая Кадриль -- все было напрасно, и боксеровъ пришлось вернуть въ стойло.
   Третій быкъ оказался превосходнымъ спортсменомъ и такъ усердно бралъ барьеры, что Кадрили пришлось перенести бой съ арены въ узкій корридоръ, ее окружавшій. Своимъ врагомъ онъ почему-то вообразилъ не тореодора, а полицейскаго, мирно стоявшаго за перегородкой. На него, главнымъ образомъ, направлялъ онъ свои рога и очень сердился, что не могъ достать.
   Четвертый быкъ вышелъ медленно, угрюмо и надменно. Какъ истый французъ, онъ былъ скептикъ, и фамильную ненависть къ красному плащу считалъ такимъ-же глупымъ дѣдовскимъ предразсудкомъ, какимъ кажется намъ боязнь понедѣльника или тринадцатаго числа. Презрительно смотрѣлъ онъ на заманчиво растилаемые передъ нимъ плащи и при первой возможности стремился къ выходу, мыча и просясь въ стойло. Даже бандерильосъ не раздражили этого философа.
   Зрители принимали горячее участіе въ представленіи, свистя, крича, пугая быка и апплодируя ловкости Кадрили. Всеобщимъ любимцемъ былъ тореодоръ Vaillant. Онъ дѣйствительно былъ ловокъ, этотъ стройный и гибкій провансалецъ! Смѣло втыкалъ онъ кокарды въ шею быка, становился передъ нимъ на колѣни или, повернувшись къ нему спиной, медленно удалялся, волоча за собою плащъ, въ то время, какъ неподвижный быкъ удивленно смотрѣлъ ему вслѣдъ. Возможно, что, какъ каждый выдающійся тореодоръ, онъ умѣлъ его гипнотизировать.
   Кромѣ ловкости, Vaillant обладалъ и находчивостью. Когда одинъ изъ его товарищей неловко перепрыгнувъ черезъ быка, упалъ, и тотъ на него бросился, Vaillant оттащилъ быка за хвостъ и долго вальсировалъ съ нимъ по аренѣ ко всеобщей радости зрителей.
   Бой кончился. Съ трибунъ на арену посыпались, какъ орѣхи съ дерева, мальчики и юноши, восторженно апплодируя своему герою, глядя на него влюбленными глазами и добиваясь чести пожать ему руку. Они кончили тѣмъ, что подняли смѣющагося и гордаго Vaillant къ себѣ на плечи и понесли его къ выходу. Боже! Какія у нихъ были счастливыя лица!
   "Юноши вездѣ будутъ юношами", думала я, глядя на нихъ, "здѣсь несутъ они тореодора, а въ другихъ странахъ такъ-же восторженно носятъ красные флаги. То и другое происходитъ отъ избытка молодыхъ силъ, рвущихся себя показать и о себѣ засвидѣтельствовать.
   "Я -- герой! Я -- богатырь!" -- думаетъ юноша,-- "и никто-то объ этомъ не догадывается! Гдѣ тѣ драконы, которыхъ я могъ-бы убить и тѣмъ заявить мою храбрость? Зачѣмъ ихъ всѣхъ истребили и ничего на мою долю не оставили!"
   -- Товарищи!-- говоритъ юный студентъ, нервно крутя несуществующіе усы.-- Рабби Исаакъ, пріѣхавшій въ столицу, не имѣя права на жительство, долженъ былъ, по требованію полиціи, оставить ее въ двадцать четыре часа. На скоро собравшись, онъ забылъ увезти свою кошку, какъ разъ въ это время отлучившуюся изъ дому. Несчастная два дня искала своего хозяина, на третій померла съ голоду и погребена на Горячемъ Полѣ. Если вы сочувствуете прогрессу, если для васъ великія слова свободы, равенства и братства не одна лишь пустая фраза, то пойдемте на Горячее Поле и споемте вѣчную память бѣдной жертвѣ административнаго произвола!
   Слова эти встрѣчаются съ восторгомъ, Слава Богу, драконъ найденъ! Мигомъ пустѣютъ аудиторіи, трамваи прекращаютъ движеніе, а жандармы, ворча, садятся на лошадей.
   Всѣ эти демонстраціи столько-же необходимы въ извѣстномъ возрастѣ, какъ необходимы игры для дѣтей. Плохъ тотъ человѣкъ, что въ юности ни разу не почувствовалъ потребности "открыто и честно" заявить свои убѣжденія, какъ "свободный гражданинъ, а не гнусный рабъ". Изъ этихъ демонстрантовъ выходятъ наиболѣе усердные и преданные работники государству, а изъ осторожныхъ юношей, что въ день демонстраціи заболѣваютъ инфлуэнцей или ухаживаютъ за умирающими родителями, выходятъ бездарности или плуты, мечтающіе не о трудѣ, а объ одномъ, лишь, казенномъ жалованьи. Пора-бы правительству понять эту наивную потребность юношескаго возраста, которая никакой опасности государству не представляетъ и послѣдовать примѣру мудрой Англіи, посылающей полицію не для того, чтобы разгонять манифестантовъ, а, напротивъ, чтобы охранять ихъ отъ посторонней толпы, давая возможность высказывать свои убѣжденія.
   

XIV.

   По дорогѣ изъ Нима въ Авиньонъ мы вышли на маленькой станціи и поѣхали смотрѣть знаменитый Pont du Gard, античный, трехъярусный акведукъ, къ которому въ семнадцатомъ столѣтіи французы пристроили мостъ.
   Былъ чудесный весенній день. Все блистало свѣжестью, яркостью красокъ и веселіемъ. Плодовыя деревья стояли осыпанныя бѣлымъ цвѣтомъ; сирень не южная, а наша, сѣверная, начинала распускаться. Яркіе желтые цвѣты осыпали молодую сочную траву; пирамидальныя тополи точно дымкой подернулись отъ чуть-чуть раскрывающихся листочковъ. Граціозныя овцы кочевали по лиловатымъ полямъ, покрытымъ какимъ-то страннымъ, не то лиловымъ, не то сѣрымъ кустарникомъ.
   Долго сидѣли мы на камняхъ, на берегу рѣки, не сводя глазъ съ акведука. Какъ онъ былъ прекрасенъ! Вечернее солнце золотило гигантскія арки, стройно рисовавшіяся на голубомъ небѣ. Стремительная синяя рѣка и темная зелень холмистыхъ береговъ служила рамкой для дивнаго моста. Въ чемъ заключается секретъ этихъ геніальныхъ архитекторовъ -- римлянъ? Отчего отъ всѣхъ ихъ построекъ, храмовъ, аренъ, акведуковъ вѣетъ молодостью, счастіемъ, веселіемъ, вѣрою въ Бога? Отчего средневѣковыя постройки, значительно позднѣйшія, поражаютъ своей дряхлостью, уныніемъ, безотрадной старостью? Не заключается-ли тайна античныхъ построекъ въ томъ, что римляне обожали природу и, воздвигая свои зданія, старались главнымъ образомъ о томъ, чтобы голубое небо просвѣчивало сквозь стройныя колонки ихъ храмовъ, виднѣлось въ арки ихъ акведуковъ, чтобы солнце заливало ихъ арены и театры. Они не могли жить безъ божественнаго солнца, свѣжаго воздуха, прекраснаго неба. Философы преподавали свою науку въ портикахъ, на открытомъ воздухѣ, заставляя учениковъ своихъ наблюдать природу и отъ нея учиться жизни. Сенатъ засѣдалъ въ амфитеатрахъ, государственныя дѣла рѣшались подъ синимъ небомъ, свѣжій вѣтерокъ освѣжалъ разгоряченныя головы и навѣвалъ мудрыя рѣшенья...
   Средніе вѣка ненавидѣли природу. Тщательно гнали они ее изъ своихъ храмовъ, закрывая окна пестрыми стеклами, чтобы солнце не проникло какъ нибудь въ ихъ мрачныя святилища и не напомнило молящимся о радостномъ голубомъ небѣ. Угрюмо запирались горожане въ своихъ темныхъ сырыхъ домахъ, дыша отравленнымъ воздухомъ смрадныхъ переулковъ. Ученые работали на чердакахъ, уткнувшись въ съѣденные мышами фоліанты, озаряемые слабо мерцающей лампадой. Суды совершались въ мрачныхъ подземельяхъ, и дрожащее пламя факеловъ освѣщало пытки и истязанія, которымъ подвергались подсудимые.
   Мало по-малу вся эта сырость, плѣсень и смрадъ проникали въ мозгъ человѣка и затягивали его паутиной. Вмѣсто широкихъ умовъ, свѣтло и пытливо наблюдающихъ міръ, рождались фанатики съ остановившимися идеями, маньяки, страдающіе величіемъ, страстно ненавидящіе все новое и наивно мечтающіе остановить ростъ человѣчества.
   -- Вамъ нечего думать о солнцѣ и искать въ небѣ Бога -- угрюмо учили свою паству аскеты-проповѣдники.-- Солнце пораждаетъ веселье, а веселье есть грѣхъ и дьявольское искушеніе. Богъ давно уже опочилъ отъ трудовъ своихъ и власть Свою передалъ намъ. Кого мы проклянемъ, того Онъ немедленно отправляетъ въ адъ и подвергаетъ вѣчнымъ мукамъ. Мы все знаемъ, и внѣ насъ нѣтъ спасенья. Вамъ нечего читать Священное писаніе. Мы сами прочтемъ его вамъ, и если языкъ, на которомъ оно написано, вамъ уже не понятенъ, то тѣмъ лучше,-- меньше для васъ соблазна. Прислушивайтесь къ тѣмъ интонаціямъ, съ которыми мы его читаемъ, и раскатовъ нашего голоса достаточно для вашего спасенія. Анафема тѣмъ ученымъ, что осмѣливаются изучать священныя книги, отыскиваютъ ошибки, сдѣланныя нечаянно или нарочно переписчиками, желаютъ очистить религію отъ той пыли, что накопилась на ней вѣками. Всѣмъ соборомъ проклинаемъ мы ихъ, какъ прокляли когда-то Галилея, осмѣливавшагося утверждать, что земля движется...
   Сердце сжимается, холодъ проникаетъ въ душу человѣка при этомъ мрачномъ схоластическомъ ученіи. Но когда онъ входитъ въ свѣтлый, античный, храмъ, радость охватываетъ его. Онъ понимаетъ, что никогда, никому Богъ своей власти не отдавалъ; что дороги Ему всѣ Его дѣти, грѣшные и праведные одинаково; что нѣтъ въ Его владѣніяхъ мрачнаго ада, этой больной идеи иступленныхъ фанатиковъ, что всѣ Его міры такъ уже свѣтлы и прекрасны, какъ этотъ, и что судъ Его будетъ иной, чѣмъ тотъ, который обѣщаютъ намъ заплѣсневѣлые проповѣдники...
   Авиньонъ -- типичный средневѣковый городъ. Когда-то и онъ былъ римской колоніей, но античнаго въ немъ ничего не сохранилось, и римскій духъ ворвался лишь въ XIV-столѣтіи во время Авиньонскаго плѣненія папъ. Онъ окруженъ крѣпостными стѣнами съ башнями и воротами, а, мѣстами, даже крѣпостнымъ рвомъ. Внутри ихъ мрачный и сырой лабиринтъ узкихъ улицъ, старыхъ домовъ, церквей и часовенъ разныхъ Pénitents Blancs, Gris, Noirs. Легко можно себѣ представить, чѣмъ онъ былъ въ XIV столѣтіи, переполненный папской стражей, черными, сѣрыми и бѣлыми монахами и безчисленными пилигримами.
   Папскій дворецъ возвышается на берегу Роны, на высокой скалѣ, и больше походитъ на грозную крѣпость средневѣковыхъ королей, чѣмъ на жилище первосвященника. Но, Боже, какая мерзость и запустѣніе царятъ теперь въ замкѣ! Съ 1822 по 1906 гг. онъ былъ отданъ подъ постой мѣстнаго полка, который замазалъ известкой дивныя фрезки, набилъ гвоздей въ скульптурныя украшенія и раздѣлилъ величественную капеллу на три этажа для солдатскихъ спаленъ. Только въ началѣ XX столѣтія французское правительство опомнилось и теперь тратитъ огромныя деньги, чтобы возстановить этотъ драгоцѣннѣйшій историческій памятникъ. Увы! Никакіе милліоны не исправятъ слѣдовъ солдатскаго хозяйничанья, и это второе "авиньонское плѣненіе" оказалось несравненно оскорбительнѣе для папскаго достоинства, чѣмъ первое.
   Чудный видъ на долину Роны открывается съ вершины замковой горы, превращенной въ красивый садъ. Ради одного этого вида стоитъ остановиться въ Авиньонѣ, прибавивъ: если позволитъ имъ любоваться мистраль. Тотъ, кто его не испыталъ, не знаетъ, что значитъ ледяной вѣтеръ. Онъ проникаетъ въ комнаты, свиститъ въ корридорѣ, крутитъ бѣлую пыль по улицамъ и засыпаетъ глаза тучей мелкаго гравія.
   
   "Oh, mistral, grand tou de Provence
   Ne souffle pas si fort"!
   
   Поетъ провансальская поэтесса, но "grand fou" ее не слушаетъ и продолжаетъ леденить душу злосчастнаго туриста. Никакіе мѣха, никакія шубы отъ него не спасаютъ.
   Чтобы вознаградить себя за средневѣковую скуку Авиньона, я поѣхала въ сосѣдній Оранжъ, когда-то значительную римскую колонію. Теперь это жалкій заброшенный городъ, похожій на большую деревню. Посреди вульгарныхъ, пыльныхъ и грязныхъ домовъ возвышаются два гордыхъ римскихъ аристократа: стройная тріумфальная арка по ліонской дорогѣ и въ противуположной сторонѣ города прекрасно сохранившійся античный театръ.
   Я думала увидѣть такіе-же граціозные остатки театра, какіе недавно видѣла въ Арлѣ, но отъ римлянъ надо всегда ждать сюрпризовъ. Насколько средневѣковыя постройки похожи другъ на друга, настолько разнообразны римскія сооруженія. Какъ истинные таланты, они не любили повторяться.
   Театръ Оранжа никакъ нельзя назвать граціознымъ. Это массивнѣйшее колоссальнѣйшее сооруженіе, вырубленное въ горѣ и разсчитанное на семь тысячъ мѣстъ. Какъ обширна была эта римская колонія, и какъ велико ея образованіе, если понадобился театръ на 7.000 зрителей!
   Сцена удивительно мала сравнительно съ амфитеатромъ, и никакъ нельзя себѣ представить, какія тутъ могли даваться представленія. Зато акустика изумительна. Высоко на горѣ, съ послѣднихъ мѣстъ, отчетливо слышно каждое слово сторожа, стоявшаго на сценѣ. Возможно, что римляне воспользовались эхо, существовавшимъ въ горѣ.
   Признаться, я очень боялась сначала, что Алексъ испортитъ мнѣ путешествіе. Давно уже взяла я за правило путешествовать одна, ибо нахожу, что спутники разбиваютъ настроеніе. Всѣхъ ихъ можно раздѣлить на три возмутительныя категоріи. Первая, наиболѣе обширная, состоитъ изъ людей, ничего ровно въ искусствѣ не понимающихъ.
   -- Чтожь тутъ особеннаго?-- презрительно говоритъ дама, разглядывая въ лорнетку дивныя сокровища Ватиканскаго античнаго музея -- статуи, какъ статуи! Точно такія-же стоятъ у насъ въ Лѣтнемъ саду. Разница, лишь, въ томъ, что у тѣхъ отбиты носы, а у этихъ они сохранились. Стоитъ-ли пріѣзжать для этого въ Римъ?
   Глупая дама нисколько не жалѣетъ, что судьба обидѣла ее, лишивъ пониманія красоты, такъ много счастья дающаго людямъ. Напротивъ, необычайно гордится своимъ невѣжествомъ, видя въ немъ что-то особенное, аристократическое. Презрительно улыбаясь, слушаетъ она восторженныя восклицанія своихъ спутниковъ. Она выше всѣхъ картинъ, статуй и зданій. Ее ничѣмъ не удивишь.
   Ко второй категоріи принадлежатъ восторженныя туристки. Онѣ ходятъ повсюду съ сіяющимъ лицомъ, блаженнымъ видомъ и восклицаютъ: "ахъ! какъ это мило!" при видѣ картины Рафаеля, завитаго пуделя съ бантомъ на ошейникѣ, Венеры Милосской и хорошо декорированнаго кондитерскаго пирога. Я всегда постыдно сбѣгаю отъ подобныхъ спутницъ, ибо чувствую, что не выдержу и ихъ приколочу.
   Третья категорія состоитъ изъ весельчаковъ, путешествующихъ съ единственной цѣлью во всемъ рѣшительно найти смѣшную сторону. Человѣчество жило, страдало, работало и создавало для того лишь, чтобы этотъ шутникъ могъ сказать глупый каламбуръ. Святые, герои, короли, рыцари подъ его магическимъ вліяніемъ превращаются въ шутовъ и клоуновъ. Повезите его въ Палестину, и онъ будетъ острить въ Вифлеемѣ и Назаретѣ.
   Я съ интересомъ ждала, къ какой категоріи придется причислить Алексъ. Къ большому моему удивленію, она оказалась туристкой, путешествующей для того, чтобы отмѣчать крестикомъ въ бедекерѣ то, что она видѣла. Эта четвертая категорія часто встрѣчается среди иностранокъ, но среди русскихъ я ее еще не замѣчала. Бросивъ разсѣянный взглядъ на античный памятникъ, Алексъ погружалась въ путеводитель, прилежно читая вслухъ, сколько въ немъ метровъ ширины, высоты и глубины; въ какомъ столѣтіи онъ былъ сооруженъ и въ какомъ реставрированъ. Она была искренно огорчена, когда намъ пришлось уѣхать изъ Арля, не посмотрѣвъ какихъ-то развалинъ. Я предложила ей сплутовать и поставить крестикъ, не осматривая, но Алексъ съ негодованіемъ отказалась.
   Подобная точность и добросовѣстность были, конечно, смѣшны, во время осмотра храмовъ и музеевъ; но какъ полезны могли онѣ быть для будущей ея работы!
   "Если бы только съумѣть заинтересовать ее какимъ-нибудь дѣломъ", думала я, поглядывая на Алексъ, "то ужъ, разумѣется, она не бросила бы свою работу, пока не извлекла бы изъ нея все, что въ состояніи извлечь. За это ручалась ея культура, наслѣдованная отъ длиннаго ряда образованныхъ дѣдовъ".
   

XV.

   Пріѣхавъ въ Парижъ, мы немедленно обратились за совѣтомъ къ "первой русской адвокаткѣ", Еленѣ Миропольской. Къ большому нашему удивленію, русскаго въ ней ничего не оказалось. Дочь русскаго и польки, она съ дѣтства воспитывалась въ Парижѣ и представляетъ типичную парижанку, хорошенькую, граціозную, элегантную, практичную и дѣловитую. Она подробно и обстоятельно объяснила намъ, какимъ образомъ можно было изъ простой смертной превратиться въ адвокатку.
   Прежде всего, слѣдовало passer son baccalaureat, другими словами, выдержать экзаменъ для поступленія въ высшее учебное заведеніе. Затѣмъ prendre son inscription à la Faculté de Droit и пройти три курса, ежегодно держа экзамены. Получивъ по окончаніи ихъ свою licence, слѣдовало подать заявленіе о желаніи поступить въ корпорацію адвокатовъ. Тѣ предварительно наводятъ справки и, узнавъ, что адвокатка отличается доброй нравственностью on lui fait prêter serment и принимаютъ въ корпорацію. Сначала адвокаты и адвокатки plaident pour les pauvres, т. e. защищаютъ даромъ, чтобы напрактиковаться, а затѣмъ уже берутся за платныя дѣла.
   Я попросила Миропольскую познакомить меня съ выдающимися адвокатами, чтобы узнать ихъ взглядъ на адвокатокъ.
   -- Не стоитъ трудиться!-- засмѣялась Миропольская,-- я вамъ сейчасъ же могу сообщить ихъ мнѣніе -- и, придавъ насмѣшливый видъ своему красивому лицу, Миропольская, презрительно улыбаясь, заговорила, очевидно подражая кому-нибудь изъ адвокатовъ. "Les avocates -- c'est très gentil, très graèieux, très poétique, mais entre nous soit dit, ce n'est pas grand chose et cela ne sert à rien?.-- Вотъ, что скажетъ вамъ всякій адвокатъ,-- смѣялась Миропольская, переходя на свой обычный тонъ, -- nos chers confrères все еще никакъ не могутъ посмотрѣть на насъ серьезно, все еще видятъ въ насъ дѣтей, играющихъ въ адвокатовъ. Mais nous sommes vengées par le public,-- съ торжествомъ добавила она.-- Общество гораздо серьезнѣе къ намъ относится, охотно къ намъ обращается и у меня въ нѣсколько лѣтъ успѣла образоваться une clientèle personelle -- людей, которые довольны моей манерой вести ихъ дѣла и посылаютъ мнѣ своихъ знакомыхъ. Я считаю, что у женщинъ-адвокатовъ есть своя сфера, въ которой онѣ могутъ принести большую пользу. Бракоразводные процессы, дѣтоубійства, преступленія несовершеннолѣтнихъ -- все это естественно падаетъ на ея долю. Каждая преступница имѣетъ право требовать, чтобы ее защищала женщина, которая понимаетъ ея душу, ея чувства такъ именно, какъ никакой, даже геніальный адвокатъ, понять не въ состояніи...
   Въ дверь постучали, и явилась служанка доложить о приходѣ кліента, пріѣхавшаго изъ провинціи. Миропольская просила его подождать, но мы съ Алексъ поднялись уходить, пригласивъ первую русскую адвокатку навѣстить насъ въ отелѣ и докончить объясненія.
   -- Что-же это она, такъ и приметъ своего кліента въ розовомъ платьѣ?-- съ недоумѣніемъ спрашивала меня Алексъ, возвращаясь домой.
   -- Почему-бы и нѣтъ?-- смѣялась я.-- Сегодня праздникъ, Троицынъ день, и розовый цвѣтъ очень идетъ брюнеткамъ.
   -- Я думала, адвокатки носятъ англійскіе костюмы въ родѣ мужскихъ...
   -- Э, полно! Всѣ эти феминистки, что подражаютъ мужской манерѣ одѣваться, курятъ, ухорски закладываютъ ногу на ногу -- попросту poseuses и, даже, весьма наивныя. Миропольская доказываетъ свой умъ, оставаясь женственной и элегантной. Это нисколько не помѣшаетъ ей быть прекраснымъ адвокатомъ.
   -- И модный журналъ у ней лежитъ на столѣ и начатое рукодѣліе...-- съ разочарованіемъ говорила Алексъ.
   -- А вы что-же ожидали увидѣть? Бюстъ Демосфена, рѣчи Цицерона? О, Боже, какъ публика еще наивна, какъ любитъ шаблонъ! Да зачѣмъ, объясните мнѣ, пожалуйста, должны женщины измѣнять своимъ природнымъ вкусамъ? Можно быть адвокаткой, чиновницей, писательницей, докторомъ и при этомъ выходить замужъ, имѣть дѣтей и, даже, шить имъ наряды. Чѣмъ больше работаетъ женщина, тѣмъ силы ея увеличиваются, тѣмъ болѣе можетъ она сдѣлать. Это только наши лѣнивыя, гаремныя, петербургскія одалиски употребляютъ цѣлый день на то, чтобы подобрать ленту къ новому платью...
   На другой-же день Алексъ достала программы экзаменовъ и, просмотрѣвъ ихъ, объявила, что надѣется подготовиться въ 4--5 мѣсяцевъ.
   -- Я была одной изъ лучшихъ ученицъ въ институтѣ, -- объясняла она -- и память у меня превосходная. Я боялась, что потребуется знаніе латинскаго языка, но разъ его въ программѣ нѣтъ, то дѣло сводится лишь къ тому, чтобы переучить все уже мнѣ извѣстное на французскомъ языкѣ. Болѣе пяти мѣсяцевъ это переучиваніе у меня не возьметъ и осенью я могу записаться въ Faculté.
   И Алексъ стремительно принялась за зубреніе. Я съ радостью наблюдала ея усердіе и въ то-же время тревожилась, какъ-бы этотъ пылъ скоро не охладѣлъ: переучивать въ тридцать лѣтъ старые учебники -- дѣло довольно скучное.
   Къ счастью Миропольская, навѣстивъ насъ, пригласила бывать почаще въ Palais de Justice, обѣщая показать наиболѣе извѣстныхъ адвокатовъ и адвокатокъ. Мы немедленно воспользовались ея предложеніемъ.
   Огромный Дворецъ Правосудія помѣщается на островѣ, въ старомъ Cité, гдѣ основана была древняя Лютеція. На мѣстѣ его находилась когда-то римская крѣпость, превращенная въ Средніе Вѣка во Дворецъ французскихъ королей. Впослѣдствіи, когда былъ выстроенъ Лувръ, и короли туда переѣхали, дворецъ достался судебному вѣдомству. Здѣсь также засѣдалъ когда-то Парламентъ; здѣсь-же, въ свободное отъ занятій время les clercs de la Basoche играли farces, soties et moralités, чѣмъ отчасти и положили начало французскому театру. Въ этомъ-же дворцѣ судились во времена революціи роялисты, Марія Антуанета и Робеспьеръ. Словомъ, мало найдется въ мірѣ зданій съ такимъ интереснымъ историческимъ прошлымъ.
   Palais de Justice расширялся и перестраивался постепенно и, на ряду съ великолѣпными галлереями, съ залами, украшенными дивными золочеными потолками, встрѣчаются крошечныя низкія комнаты величиною съ уборную, которыя, тѣмъ не менѣе, носятъ громкое названіе судебныхъ палатъ.
   Миропольская назначила намъ свиданіе въ Salle des Pas Perdus. По огромной залѣ ходили взадъ и впередъ кліенты, свидѣтели и безчисленные адвокаты. Среди нихъ мелькало трое-четверо адвокатокъ. Костюмъ тѣхъ и другихъ одинаковъ: черная тога, бѣлое жабо и круглая смѣшная шапочка, которую, впрочемъ, мало кто носитъ.
   -- Какъ насъ, адвокатокъ, еще немного!-- грустила Алексъ.
   -- То ли было раньше!-- смѣялась Миропольская -- въ первые годы моей адвокатской дѣятельности на насъ смотрѣли какъ на рѣдкихъ звѣрей и мнѣ приходилось очень строго себя держать, чтобы избѣжать излишней фамильярности de mes chers confrères.
   -- Какъ, здѣсь! Помилуйте, адвокаты считаются во Франціи самыми образованными и воспитанными людьми -- протестовала я.
   -- Увы! мужчина въ салонѣ и мужчина на службѣ -- два совершенно различныхъ человѣка, -- вздохнула Миропольская -- всякая женщина, которой приходится работать вмѣстѣ съ мужчинами, хорошо это знаетъ...
   Интересныхъ уголовныхъ процессовъ въ этотъ день не было, и Миропольская повела насъ въ Correctionelle, гдѣ въ маленькихъ палатахъ рѣшались гражданскія дѣла. Засѣданія эти поражаютъ своей удивительной небрежностью и безцеремонностью:
   -- Jci on juge un peu en famille,-- объясняла намъ Миропольская.
   Судьи полулежали въ креслахъ, зѣвая, болтая и не слушая защитниковъ. Многочисленные адвокаты сидѣли, гдѣ попало, на ступенькахъ судебной эстрады, на скамьяхъ, чуть не на столахъ. Такъ-же небрежно держали себя свидѣтели и подсудимые. Всѣ -- судьи, адвокаты и сами преступники -- хохотали, острили, faisaient des jeux de mots. Этотъ судъ весьма напоминалъ хорошо разыгранный водевиль. Особенно поразила меня та небрежность, съ которой приносилась клятва.
   -- Eevez votre main,-- училъ скороговоркою судья -- et répétez: je jure de dire la vérité, rien que la vérité!
   Весь его небрежный тонъ ясно выражалъ: "все это вздоръ! Я прекрасно знаю, что вы будете лгать!"
   Адвокатки, сопровождавшія насъ толпой, объяснили намъ, что въ уголовныхъ дѣлахъ -- Assises -- судьи держать себя серьезнѣе, но что и тамъ "on jure sur rien".
   -- Какъ! Развѣ священникъ къ присягѣ не приводитъ?
   -- Какой тамъ священникъ! Après la séparation de l'Eglise et de l'Etat? Что вы! Прежде клятву приносили передъ Распятіемъ, но теперь ихъ отовсюду вынесли. Le Christ n'existe plus!-- съ горечью говорили адвокатки.-- Разумѣется, лганья стало больше. Распятіе удерживало: вѣра до сихъ поръ живетъ въ народѣ. Лгать передъ Христомъ страшно, а передъ своей совѣстью очень легко. Совѣсть -- особа покладистая.
   -- Какъ смотрятъ на это адвокаты?-- допытываласъ я.
   -- Oh, les hommes! Est-ce qu'ils croient à quelque chose!-- пожимали плечами адвокатки.
   Грусть по вынесенному Распятію раздѣлялась всѣми женщинами-адвокатами. Привыкнувъ къ русскимъ либеральнымъ дѣвушкамъ, высказывающимъ обыкновенно самыя крайнія идеи, я съ удивленіемъ смотрѣла на француженокъ. Еще болѣе удивило меня ихъ отношеніе къ дѣламъ. Одна вдова, уже не первой молодости, только что вступившая въ корпорацію адвокатовъ и, по обычаю всѣхъ начинающихъ, защищавшая даромъ бѣдныхъ, горячо жаловалась на предсѣдателя, поручившаго ей защищать une fille-mère, убившую своего ребенка.
   -- Я наотрѣзъ отказалась, -- разсказывала она намъ -- мнѣ совѣсть не позволяетъ защищать подобную негодяйку!
   -- Однако, могли найтись смягчающія обстоятельства -- вступилась было я.
   -- Вы отъ того такъ говорите, что сами не были матерью -- горячо возразила она мнѣ.
   -- Да, вѣдь, и кліентка ваша матерью не была...
   -- Какъ не была?-- изумилась адвокатка.
   -- Вы-же сами разсказываете, что она убила своего ребенка въ моментъ его рожденія. Когда-же успѣла она испытать материнскія чувства?
   -- О, Боже!-- всплеснула руками моя собесѣдница.-- Да неужели-же вы думаете, что матерью дѣлаются, лишь родивъ ребенка? Материнская любовь пробуждается раньше, когда ребенокъ въ матери живетъ и движется. Уже тогда она его видитъ, слышитъ и горячо любитъ...
   -- Мнѣ кажется, въ подобныхъ преступленіяхъ виновато, главнымъ образомъ, общество, -- защищала я подсудимую.
   -- Э! все это фразы!-- вступилась другая адвокатка, молодая дѣвушка.-- Когда женщина дѣлается матерью, то перестаетъ жить для себя и должна существовать лишь для ребенка, защищать его всѣми силами, умереть ради него, если понадобится, а не убивать это сокровище.
   Француженка, религіозная, семьянинка, съ твердыми принципами слышалась въ этихъ словахъ. Мнѣ вспомнились норвежскія женщины, которыя, получивъ право участвовать въ парламентѣ, немедленно примкнули къ консервативной партіи. Возможно, что и всѣ прочія западныя феминистки принадлежатъ душой къ этой партіи. Впрочемъ, въ католическихъ странахъ можно найти и другое объясненіе: говорятъ, что католическое духовенство, потерявъ всякое вліяніе на мужчинъ, рѣшило воспользоваться своимъ вліяніемъ на женщинъ и усердно толкаетъ ихъ на либеральныя профессіи. Вышло даже нѣсколько книгъ, написанныхъ по этому поводу священниками.
   Если это правда, то феминистокъ можно поздравить. Онѣ пріобрѣли вліятельныхъ, практичныхъ и могучихъ союзниковъ. Католическое духовенство, работая для своихъ цѣлей, тѣмъ не менѣе, значительно облегчитъ женщинамъ дорогу. Правда и то, что когда реформа назрѣла, то все человѣчество, сознательно или безсознательно начинаетъ ее проводить.
   Алексъ пылала желаніемъ услышать рѣчь адвокатки. Всѣ уговаривали ее подождать большаго процесса, но, уступая нашимъ просьбамъ, повели въ одну изъ маленькихъ палатъ, гдѣ разбиралась ссора двухъ дамъ de la halle, обозвавшихъ другъ друга salope, vache, chameau и тому подобными кличками, которыми обмѣниваются торговки всего міра. Одну изъ этихъ дамъ защищалъ старый адвокатъ, другую -- молодая адвокатка. Къ большому нашему огорченію защищала она очень плохо; говорила такъ невнятно, что ее почти не было слышно, не воспользовалась ни однимъ изъ противорѣчивыхъ свидѣтельскихъ показаній; на вопросъ судьи, сколько ея кліентка требуетъ денежнаго вознагражденія, долго разбиралась въ бумагахъ, прежде, чѣмъ отыскала, наконецъ, нужную цифру. Мы были глубоко разочарованы.
   -- Адвокатъ другой стороны -- самый посредственный ораторъ, а между тѣмъ, онъ казался блестящимъ въ сравненіи съ адвокаткой,-- горевала Алексъ.
   Другія адвокатки, за исключеніемъ двухъ-трехъ умницъ, бойкихъ и рѣчистыхъ, также поражали своей ничтожностью, отсутствіемъ красиваго голоса и невнятностью произношенія.
   -- Не предавайте этому значенія!-- уговаривали насъ умницы,-- nous ne sommes que les eclaireuses. Таланты явятся современемъ. Теперь же на адвокатскую дѣятельность, какъ на новинку, бросаются многія женщины, которыя не понимаютъ, какія данныя для нея требуются.
   -- Мнѣ кажется,-- говорила я -- необходимъ, прежде всего, звучный гармоничный голосъ, умѣнье сжато и толково объяснить дѣло, а во Франціи еще и остроуміе...
   -- Какой у васъ романичный взглядъ на нашу дѣятельность!-- смѣялись адвокатки.-- Вы, очевидно, представляете себѣ женщинъ-адвокатовъ, произносящихъ блестящія рѣчи, громящихъ пороки общества. Увы! Это удовольствіе рѣдко выпадаетъ на нашу долю. Въ большинствѣ случаевъ приходится взыскивать по векселямъ или, какъ сегодня, разбирать ссору двухъ торговокъ. Къ тому же судьи во Франціи нетерпѣливы и адвокату долго говорить не позволяютъ...
   Миропольская вспомнила о моемъ желаніи видѣть лучшихъ французскихъ адвокатовъ и поспѣшила познакомить съ проходившимъ мимо насъ извѣстнымъ H. R. Онъ оказался остроумнымъ, блестящимъ собесѣдникомъ. Я съ увлеченіемъ говорила съ нимъ, мало обращая вниманія на его спутника, молчаливаго и вялаго О. Мое невниманіе, видимо, безпокоило H. R. Онъ всячески старался вмѣшать въ разговоръ С., внушая мнѣ, что тотъ былъ прежде министромъ юстиціи. Видя, что меня этимъ не удивишь, онъ поспѣшилъ увести своего высокопоставленнаго товарища.
   -- Что вы надѣлали!-- напали на меня адвокатки.-- Вамъ слѣдовало отнестись съ большимъ вниманіемъ къ С., чѣмъ къ H. R. Онъ всего лишь, талантливый адвокатъ, а тотъ былъ министромъ.
   -- Вы должны меня извинить,-- оправдывалась я.-- Мы, русскіе, совершенные дикари. Мы преклоняемся передъ умомъ и талантомъ и глубоко равнодушны ко всякаго рода титуламъ. Что до министровъ, то у насъ, въ Россіи, они такъ быстро взлетаютъ и такъ быстро слетаютъ, что мы не успѣваемъ почувствовать къ нимъ благоговѣнія...
   

XVI.

   Посѣщая Дворецъ Правосудія, мы познакомились и подружились съ многими адвокатами. Красивая, элегантная Алексъ имъ видимо очень нравилась; главнымъ же поклонникомъ ея считался старый maître Jackelard, бездѣтный вдовецъ. Когда-то талантливый адвокатъ, онъ преподавалъ теперь въ Faculté de Droit и слылъ за строгаго профессора. Алексъ совсѣмъ его очаровала.
   -- Peste! quelle chaleur, quelle eloquence! Et quelle jolie femme!-- добавлялъ онъ.-- Regardez moi ces doigts fuselés!
   Мы часто приглашали его обѣдать съ нами въ отелѣ. Однажды, когда Алексъ послѣ обѣда поднялась въ свою комнату, чтобы принести и показать ему портретъ Тима, я воспользовалась случаемъ и подѣлилась съ maître Jackelard своими опасеніями, какъ бы Алексъ не соскучилась и не бросила учебники.
   -- Что-жъ!-- отвѣчалъ онъ, подумавъ -- этому можно помочь. Пусть m-me de Borissoff приходитъ ко мнѣ въ свободное отъ занятій время. Я дамъ ей старые dossiers тѣхъ процессовъ, которые когда-то защищалъ. По нимъ она можетъ составлять рѣчи, а я затѣмъ ихъ поправлю, объяснивъ ей сдѣланныя ошибки. Это ее развлечетъ и къ осени, ко времени поступленія на адвокатскіе курсы, она уже сдѣлаетъ значительные успѣхи.
   Алексъ съ восторгомъ ухватилась за предложеніе Jackelard. Со страстью принялась она писать свои первые шедевры и декламировать ихъ затѣмъ, ходя по комнатѣ.
   -- Какъ это увлекательно!-- говорила она мнѣ.-- Только знаете что? Я боюсь, не больна ли я. Сейчасъ, защищая убійцу, я плакала, а, между тѣмъ, какое мнѣ до нея дѣло? Я ее никогда не видала и чуть ли она ни умерла двадцать лѣтъ тому назадъ...
   -- Ага, почувствовали священный огонь! Чтожь, радуйтесь своимъ слезамъ: онѣ доказываютъ, что вы талантъ, а не ремесленникъ. Нельзя хорошо писать, не плача надъ горестями своихъ героевъ, не смѣясь ихъ остроумнымъ словамъ, не радуясь ихъ успѣхамъ. Слезы, что падаютъ на рукопись, высыхаютъ на типографскихъ станкахъ, но онѣ таинственнымъ, непонятнымъ образомъ передаются читателю. Этимъ объясняется, почему многія, красиво и умѣло написанныя произведенія оставляютъ публику равнодушной, а наивно, неловко сочиненное, ее захватываетъ. То-же самое можно сказать и про адвокатскія рѣчи...
   Видя ея занятія правильно налаженными, я стала уговаривать Алексъ обратиться за совѣтомъ къ одному изъ лучшихъ парижскихъ докторовъ по женскимъ болѣзнямъ. Алексъ долго упорствовала, наконецъ, согласилась, поѣхала и вернулась въ восторгъ. Знаменитость объявила ей, что хотя болѣзнь очень запущена и потребуетъ тщательнаго леченія, но нѣтъ никакихъ данныхъ считать ее неизлечимой.
   -- Я выздоровлю!-- радостно говорила Алексъ -- и вновь стану женою Тима. Забудутся всѣ эти горькіе, тяжелые годы, и мы будемъ такъ же счастливы, какъ были въ первые годы брака!
   Я молчала. Увы! любовь -- нѣжный цвѣтокъ. Его надо тщательно беречь и холить; разъ давъ ему завянуть, его не оживишь...
   Тимъ писалъ часто и очень дружелюбно. Радовался увлеченію Алексъ ея занятіями; жаловался, что по возвращеніи въ министерство нашелъ всѣ свои бумаги въ безпорядкѣ, увѣрялъ, что заваленъ дѣлами и нигдѣ не бываетъ.
   -- Пусть сидитъ дома!-- наивно ликовала Алексъ -- у него сердце плохое; ему вредно много выѣзжать.
   По совѣту maître Jackelard, Алексъ не пропускала ни одной parlotte. Такъ называется зала въ Palais de Justice, куда два раза въ недѣлю собираются по вечерамъ ученики Faculté de Droit, а также начинающіе адвокаты для произнесенія пробныхъ рѣчей. Къ нимъ подготавливаются заранѣе, тщательно изучая процессъ на заданную тему. Предсѣдатель parlotte объясняетъ собравшимся слушателямъ содержаніе дѣла, которое затѣмъ защищаютъ четыре оратора, два за обвиняемаго, два противъ. По окончаніи ихъ рѣчей предсѣдатель предлагаетъ la discussion générale, то есть предоставляетъ слово всякому желающему. Это самая интересная часть parlotte. Ораторы говорятъ безъ приготовленія, по вдохновенію, часто очень ярко и талантливо. Въ заключеніе предсѣдатель вотируетъ рѣшеніе и, сосчитавъ голоса, объявляетъ любительскій судебный приговоръ.
   Алексъ, какъ не поступившая еще на курсы, не имѣла права участвовать въ преніяхъ, и это ее чрезвычайно огорчало и волновало. Возвратясь домой, она отводила душу, произнося передо мной пламенныя рѣчи на только что слышанную тему. Дѣло, видимо, захватывало ее все сильнѣе и сильнѣе. Эта лѣнивая, праздная женщина, которая такъ еще недавно проводила цѣлые дни въ постели, рыдая о томъ, что мужъ измѣняетъ ей съ мифической англичанкой, вставала теперь въ 7 ч. утра, полдня занималась съ разными учительницами, а затѣмъ часами составляла рѣчи для Jackelard. Не отъ того ли съ такою страстью преслѣдовала она своего горемычнаго Тима, что некуда было больше дѣвать кипящую въ ней энергію?
   Вращаясь въ обществѣ иностранокъ, Алексъ дивилась ихъ практичности, дѣловитости и толковости. Эти, столь мало извѣстныя Востоку свойства, дѣйствительно поражаютъ насъ, русскихъ, на первыхъ порахъ.
   Скажите кому-нибудь въ Россіи, что вы -- писательница, и ваша собесѣдница немедленно отвѣтитъ восторженными восклицаніями:
   -- Ахъ, какъ это интересно! Счастливица! Я тоже всю жизнь мечтала писать романы. У меня въ головѣ столько новыхъ яркихъ идей! Вотъ только не знаю, какъ ихъ выразить...
   Иностранка восклицать не станетъ. Дѣловито попроситъ она васъ объяснить ей цѣль вашей работы, тему вашего романа, характеръ вашей героини. Черезъ нѣсколько дней вы получите отъ нея письмо: "я обдумала вашъ романъ и нахожу, что вамъ необходимо поговорить по этому поводу съ Père X. Я писала ему, и онъ готовъ васъ принять завтра въ 8 1/2 часовъ вечера". Или: "мнѣ кажется, вамъ для вашей книги слѣдуетъ прочесть сочиненіе Z. Обратите особенное вниманіе на главу XXI".
   Первое время я очень сердилась на эту непрошенную помощь. Но, съѣздивъ изъ вѣжливости къ незнакомому священнику, назначившему мнѣ аудіенцію или прочтя изъ любопытства рекомендованную книгу, я приходила къ убѣжденію, что и разговоръ съ Père X. и глава XXI многое мнѣ объяснили и освѣтили.
   Потребность работы столь сильна среди иностранокъ, что онѣ ловятъ всякій случай дать пищу уму. Въ то время, какъ вялая русская отмахивается отъ малѣйшаго усилія, иностранка ни во что не считаетъ свой трудъ. Я стѣсняюсь обращаться къ нимъ за справками, ибо по малѣйтему поводу онѣ пишутъ мнѣ по пяти, шести страницъ.
   -- Мнѣ совѣстно, что вы ради меня потеряли столько времени,-- извиняюсь передъ ними я -- достаточно было двухъ-трехъ словъ..
   -- А это ужь ваше дѣло взять изъ моей работы одно слово или одну фразу,-- отвѣчаютъ онѣ -- я же сочла своимъ долгомъ дать вамъ всѣ свѣдѣнія, которыя имѣла...
   -- Какъ же это?-- недоумѣвала Алексъ,-- живя въ Россіи, я воображала западныхъ женщинъ узкими, глупыми, малоразвитыми, застывшими въ старыхъ предразсудкахъ, отставшихъ отъ насъ, русскихъ умницъ. На самомъ дѣлѣ выходитъ, какъ будто наоборотъ... Неужели же мы, русскія женщины, ниже западныхъ?
   -- Русскія женщины -- восточныя женщины -- отвѣчала я.-- Онѣ воображаютъ себя образованными и передовыми; на самомъ дѣлѣ, онѣ, въ большинствѣ случаевъ живутъ жизнью и идеалами Константинопольскихъ одалисокъ. Когда я возвращаюсь въ Россію, меня всегда поражаетъ полнота моихъ соотечественницъ. Нигдѣ въ Европѣ вы не встрѣтите такихъ бюстовъ, такихъ боковъ, такихъ животовъ. Черезчуръ раскормленная, не имѣющая понятія о спортѣ, русская женщина дѣлается рабою накопленнаго ею жира. Умъ ея работаетъ лѣниво, ее клонитъ ко сну, къ лежанью на кушеткѣ, къ широкимъ теплымъ капотамъ. Какъ всякая одалиска, она живетъ мечтою о любви, о личномъ счастьѣ. Понятіе объ отечествѣ, о своихъ къ нему обязанностяхъ, ей почти недоступно. Историческія, научныя сочиненія, единственныя, которыя могли бы быть полезны, утомляютъ ея слабо развитую голову. Пустоту, скуку своей жизни, русская женщина старается заглушить чтеніемъ романовъ и опьяняетъ себя ими, какъ одалиски опьяняютъ себя куреніемъ. Вмѣсто того, чтобы развить ее, чтеніе еще болѣе путаетъ ея слабое знаніе дѣйствительной жизни. Лежа съ романомъ на диванѣ, она сегодня присутствуетъ при объясненіи герцога Ньюфаундлендскаго съ маркизою Рококо; завтра танцуетъ на балу у австрійскаго императора, а послѣзавтра вкушаетъ амброзію съ олимпійскими богами. Мало по малу пропасть, что раздѣляетъ классы общества, и которую въ дѣйствительности такъ трудно перешагнуть, исчезаетъ для нея. Русская женщина находится въ положеніи того наивнаго американскаго мальчика, который, совершая со своей школой путешествіе вокругъ свѣта, отправился, пріѣхавъ въ Лондонъ, во дворецъ пожать руку королю Георгу и былъ глубоко обиженъ, что его не приняли.
   "Мой мужъ -- превосходный полицмейстеръ,-- думаетъ какая-нибудь провинціальная канарейка -- отчего бы ему съ его способностями не быть русскимъ посломъ во Франціи? Правда, по-французски онъ знаетъ лишь "бонжуръ", да "мерси", но, что за бѣда! Стоитъ взять хорошаго учителя и черезъ два мѣсяца онъ будетъ говорить, какъ истый парижанинъ. Главное -- протекція, и если хорошенько похлопотать, то въ будущемъ году я стану обѣдать у президента Республики".
   Западный мужъ съумѣлъ бы высмѣять наивныя мечты своей канарейки, и указать ей ея мѣсто. Но славянинъ слишкомъ для этого безхарактеренъ и слабъ. Слушая ежедневныя, ежечасныя приставанья жены, онъ и самъ заражается ея мечтами. "Къ чему я даромъ пропадаю въ Царевококшайскѣ?" -- съ горечью думаетъ онъ -- "когда бы могъ рѣшать балканскія дѣла на лондонской конференціи! Все неблагодарное правительство, которое не съумѣло оцѣнить моего блестящаго дарованія!"
   Недовольство царитъ во всей странѣ. Найдите мнѣ въ Россіи человѣка, который бы не жаловался на начальство, не считалъ бы себя обиженнымъ и обойденнымъ! Сельскій батюшка мечтаетъ быть вселенскимъ патріархомъ; армейскій полковникъ -- фельдмаршаломъ; дворянинъ, проигравшій состояніе въ карты или на скачкахъ, находитъ себя вполнѣ подготовленнымъ для мѣста губернатора.
   Какъ всѣ восточныя одалиски, русскія женщины живутъ, главнымъ образомъ, сплетнями.
   -- Что новенькаго? Разскажите намъ что-нибудь новое и интересное!-- стонутъ эти жалкія рабыни.
   -- Вѣдь вы же читали утромъ газеты?-- отвѣчаю обыкновенно я.-- Вечернія еще не вышли.
   -- Ну, что газеты!-- пренебрежительно машутъ онѣ рукой -- какое намъ дѣло до иностранной политики?
   И правда! Ихъ нисколько не интересуетъ, что происходитъ во Франціи, Англіи, Германіи, не занимаютъ и русскія дѣла. Подъ "новенькимъ" онѣ подразумѣваютъ какую-нибудь нелѣпую сплетню. Любимыми гостями ихъ пріемовъ считаются не умницы, не широко-образованныя женщины, а дрянныя сплетницы. Ихъ радостно встрѣчаютъ, не знаютъ, чѣмъ угостить, куда усадить и съ жадностью внимаютъ всѣмъ тѣмъ лягушкамъ и скорпіонамъ, что сыплются изо рта злой женщины.
   Подразумѣвается обыкновенно, что всѣ эти лѣнивыя одалиски занимаются хозяйствомъ и воспитаніемъ дѣтей. Увы! Нигдѣ въ Европѣ вы не встрѣтите такихъ неряшливыхъ, непровѣтреныхъ квартиръ, такихъ дурныхъ обѣдовъ, такихъ запачканныхъ, сердитыхъ, дурно-воспитанныхъ дѣтей. Ничего цѣлый день не дѣлая, русскія матери не находятъ двухъ часовъ въ сутки, чтобы повести своихъ дѣтей на прогулку.
   -- Я вполнѣ ей довѣряю!-- говорятъ эти презрѣнныя лѣнтяйки, отпуская своихъ дѣтей со старой няней или молоденькой бонной. Ни одна мать не задумывается о томъ, что ея ребенокъ увидитъ, услышитъ на улицѣ или въ общественномъ саду; какія сцены навѣки врѣжутся въ его впечатлительный дѣтскій мозгъ...
   Подростая, дочери инстинктивно понимаютъ, что матери ихъ промечтали всю свою жизнь, ничего въ ней не поняли, не замѣтили, а, слѣдовательно, ничему научить ихъ не могутъ. Кому на Руси неизвѣстны эти жалкія молоденькія дѣвушки, что бѣгаютъ изъ дома въ домъ, жадно прислушиваясь, разсматривая, стараясь постичь смыслъ, науку жизни. Недовѣріе, презрѣніе къ своимъ глупымъ наивнымъ матерямъ ростетъ въ сердцахъ дочерей, и если даже тѣмъ удастся обмолвиться добрымъ совѣтомъ, то онъ принимается со смѣхомъ и глумленіемъ...
   Та-же восточная мечтательность, душевная лѣнь, отсутствіе правильно поставленной цѣли встрѣчаются среди русской учащейся молодежи. Всѣ эти слушательницы разныхъ курсовъ, ежегодно высылаемыя провинціей въ Петербургъ, представляютъ, безъ сомнѣнія, цвѣтъ, богатство всей страны. Смутно чувствуя, что высшее образованіе необходимо, что, получая его, онѣ служатъ родинѣ, большинство ихъ, однако, пріѣзжаютъ въ столицу безо всякаго предварительнаго плана, часто мѣняютъ курсы, не знаютъ, къ чему имъ слѣдуетъ стремиться, какъ руководить своими занятіями. Вмѣсто того, чтобы посѣщать музеи и картинныя галлереи, жадно изучая накопленныя народомъ сокровища, онѣ проводятъ драгоцѣнное время юности въ глупенькой, либеральной болтовнѣ. Какъ въ салонахъ свѣтскихъ дамъ наибольшимъ успѣхомъ пользуются сплетницы, такъ въ интелигентныхъ кругахъ желанными гостями считаются либеральные врали.
   -- О, моя родина!-- декламируетъ болтунъ -- чудная, талантливая родина, задавленная деспотизмомъ, взяточничествомъ, продажностью, затоптанная жандармскими лошадьми и презрѣнной полиціей!
   Лицо его горитъ, губы дрожатъ, онъ нервно теребитъ волоса. Студенты, студентки слушаютъ его, затаивъ дыханіе. Они слишкомъ еще молоды и не въ состояніи понять, что эти пламенныя рѣчи произносятся обыкновенно безвольными, безсильными людьми, которые опьяняютъ себя своей болтовней, какъ на востокѣ опьяняютъ себя опіумомъ. Сильный, душевно-здоровый человѣкъ, не станетъ терять драгоцѣннаго времени на оплакиванія ошибокъ, совершенныхъ правительствомъ. Онъ слишкомъ занятъ творчествомъ, созиданіемъ своего собственнаго интереснаго дѣла...
   Неопредѣленность цѣли, туманность идеаловъ, презрѣніе къ избранному дѣлу -- отличительныя свойства русской учащейся молодежи. Помню, явилась ко мнѣ, однажды, незнакомая молодая дѣвушка, объяснила, что она провинціалка, слушательница высшихъ курсовъ и пришла поговорить со мной по поводу моей книги "Больныя дѣвушки". Мы поболтали и дружески разстались. Черезъ нѣсколько дней я получила отъ нея пламенное посланіе. Бѣдная дѣвушка признавалась, что меня обманула, что она -- слушательница не высшихъ, а драматическихъ курсовъ, но не хотѣла мнѣ въ этомъ сознаться, боясь, что я стану ее презирать. Я немедленно пригласила ее для объясненій.
   -- Почему-же вы думаете, что я должна уважать васъ, если вы учитесь на высшихъ курсахъ, и презирать ваши занятія на театральныхъ?-- съ интересомъ разспрашивала я ее.
   -- Какъ-же вы этого не понимаете?-- удивлялась моя собесѣдница,-- между высшими и драматическими курсами такая пропасть...
   -- Позвольте! Вы пишете, что вамъ двадцать лѣтъ, что вы выдержали тяжелую борьбу съ вашей семьей, которая не хотѣла отпускать васъ въ Петербургъ; что вы пріѣхали сюда для изученія драматическаго искусства, съ тѣмъ, чтобы затѣмъ вернуться въ провинцію и пропагандировать его въ губернскихъ городахъ, которые, по вашему мнѣнію, нуждаются въ хорошемъ театрѣ. Даже не зная, великъ-ли у васъ талантъ, мнѣ ясно, что вы принесете Россіи пользу. Всякій человѣкъ, что въ двадцать лѣтъ имѣетъ передъ собою благородную цѣль и работаетъ для ея достиженія, представляетъ большую силу. Повѣрьте, что я несравненно болѣе уважаю васъ, чѣмъ тѣхъ слушательницъ высшихъ курсовъ, которыя явились въ Петербургъ для полученія высшаго образованія, не зная хорошенько, на что оно имъ нужно.
   Я разсказала этотъ поразившій меня случай многимъ знакомымъ и въ отвѣтъ встрѣтила глубокое негодованіе.
   -- Какъ вы узки!-- презрительно говорили они мнѣ.-- Это вы тамъ, въ вашей излюбленной, Европѣ, заразились западной меркантильностью и мѣщанской практичностью. Мы, русскіе, выше ихъ. Мы не можемъ съуживать своихъ широкихъ замысловъ какими-нибудь опредѣленными цѣлями. Мы хотимъ сдѣлаться всесторонними культурными людьми, а затѣмъ когда-нибудь, впослѣдствіи, современемъ, при случаѣ, если встрѣтимъ достойное насъ дѣло, мы съ удовольствіемъ ему послужимъ...
   -- Западъ работаетъ, а Востокъ мечтаетъ и разсказываетъ намъ свои грезы -- говорила мнѣ надняхъ одна румынская поэтесса. Замѣчаніе красивое, но не скажу, чтобы очень лестное. Если мы дѣйствительно будемъ лишь мечтать и разсказывать Европѣ свои сны, то практичный дѣловой Западъ отниметъ отъ насъ всю нашу землю и всѣ наши богатства. И теперь уже иностранцы заполонили Россію; лѣтъ черезъ двѣсти они насъ, русскихъ, вытѣснятъ въ Монголію, какъ дѣятельные южные славяне вытѣсняютъ теперь лѣнивыхъ мечтательныхъ турокъ въ Малую Азію, а, можетъ быть, и подальше...
   Стыдно мечтать въ странѣ, гдѣ на необозримое пространство тянутся необработанныя земли, невысушенныя болота, гніющіе лѣса, гдѣ предметы первой необходимости выписываются изъ-заграницы, гдѣ мужикъ во время неурожая умираетъ съ голоду, не зная никакого ремесла, которое могло бы его прокормить. Проснитесь, родныя мечтательницы! Учитесь химіи, чтобы работать въ фабричныхъ лабораторіяхъ, математикѣ, чтобы вести торговыя предпріятія; исторіи, чтобы изучать памятники родной старины; живописи, чтобы улучшать кустарное производство; географіи, чтобы изслѣдовать дикія заброшенныя земли нашего обширнаго отечества. Помните, что вамъ дано для работы 20--30 лѣтъ. Не теряйте ихъ въ мечтахъ! Пусть на крестѣ, украшающемъ вашу могилу, будутъ обозначены не одни лишь годы вашего рожденія и смерти, а также то дѣло, что вы успѣли между ними совершить...
   

XVII.

   Тимъ въ маѣ не пріѣхалъ, написавъ, что начальство не даетъ ему отпуска раньше іюля. Алексъ была этимъ очень опечалена и еще съ большимъ жаромъ принялась за работу. Въ началѣ іюля надѣялась она сдать половину своихъ экзаменовъ, чтобы имѣть возможность уѣхать съ Тимомъ отдохнуть на берегъ моря.
   -- Такъ я по немъ соскучилась -- наивно жаловалась она.-- Боюсь, что дѣлаю глупость, оставляя его одного въ Петербургѣ. Если-бы онъ такъ не интересовался моими занятіями, если-бы не надѣялась я выиграть въ его глазахъ, то давнымъ давно бросила бы эту глупую игру въ адвокатство.
   -- Неужели-же самое дѣло нисколько васъ не интересуетъ?-- печально спрашивала я.
   -- Какъ вамъ сказать? Конечно, составленіе рѣчей очень увлекательно, и я начинаю думать, что у меня есть что-то въ родѣ таланта. Но я не вѣрю, чтобы женщина могла жить однимъ лишь трудомъ. Все, что она дѣлаетъ, все, что изучаетъ, совершается исключительно ради того, чтобы выиграть во мнѣніи любимаго человѣка. Безъ этой цѣли никакая работа для женщинъ немыслима.
   -- Для прежнихъ женщинъ, для гаремныхъ, хотите вы сказать,-- горячо протестовала я -- но не для новыхъ, свободныхъ женщинъ, которыя теперь повсюду появляются, и чѣмъ дальше, тѣмъ ихъ больше!
   Разговоръ этотъ напомнилъ мнѣ недавнюю встрѣчу съ молодой французской поэтессой, которая очень меня заинтересовала.
   Меня пригласили на литературное matinée въ одинъ изъ "отелей" Санъ-Джерменскаго предмѣстья. Подобныя matinées, литературныя, музыкальныя, драматическія въ большой модѣ въ Парижѣ и собираютъ обыкновенно толпу богато одѣтыхъ дамъ, среди которыхъ рѣдкими оазисами выдаются старички, да молодые начинающіе поэты. Гостей другъ съ другомъ не знакомятъ, и они разговариваютъ лишь съ хозяйкой дома, съ недовѣріемъ, чуть не съ ненавистью посматривая другъ на друга. Этотъ странный обычай уничтожившій когда-то блестящіе парижскіе салоны, появился сравнительно недавно, послѣ раздѣленія государства и церкви. Ревностныя католички не хотятъ знать женъ министровъ и государственныхъ дѣятелей, способствовавшихъ этому раздѣленію, и съ отвращеніемъ отъ нихъ отвертываются. Во избѣжаніе непріятныхъ сценъ, хозяйки дома перестали знакомить приглашенныхъ гостей, предоставляя имъ молчать и скучать.
   Matinée началось драматическимъ спектаклемъ. На небольшую сцену, отдѣленную отъ публики растеніями, вышелъ лысый поэтъ и прочелъ длинное вступленіе къ пьесѣ. Дѣйствіе происходило гдѣ-то въ Испаніи, во времена финикійцевъ, мавровъ или дикихъ ацтековъ. Слѣдовало описаніе историческихъ событій съ подробнымъ обозначеніемъ годовъ и мѣсяцевъ, императоровъ и королей, царствовавшихъ въ то время во всей остальной Европѣ. Чтеніе длилось, по крайней мѣрѣ, полчаса, и я начала думать, что могу смѣло держать экзаменъ по испанской исторіи.
   Поэтъ кончилъ. На сцену вышли два любителя и любительница въ роскошныхъ восточныхъ одеждахъ и принялись оскорблять другъ друга на самомъ изысканномъ французскомъ языкѣ. Затѣмъ схватились они за мечи, и не прошло десяти минутъ, какъ оба героя лежали убитые въ разныхъ углахъ сцены, а героиня съ отчаянья ушла въ монастырь.
   -- Стоило читать длинное вступленіе для такой короткой сцены!-- смѣялись зрители.
   Послѣ спектакля наступила очередь молодыхъ поэтессъ, давно уже сидѣвшихъ въ ожиданіи, нервно сжимая въ рукахъ манускрипты. Порывисто вставали онѣ по знаку хозяйки и спѣшили на сцену. Декламація поэтессъ поражала несоотвѣтствіемъ сюжета съ пылкостью изложенія. Рѣчь шла, напримѣръ, о томъ, какъ дама, сорвавъ розу, нашла въ ней червяка. Объ этомъ печальномъ событіи поэтесса разсказывала намъ съ такою страстью, съ такими трагическими жестами, съ такимъ рыданіемъ въ голосѣ, какъ если бы дѣло шло о матери, потерявшей единственнаго своего сына.
   Вообще французская декламація прескучная: монотонная, однообразная, съ классическимъ повышеніемъ и пониженіемъ голоса, съ завываніемъ и подчеркиваніемъ рифмы. Меня она всегда усыпляетъ; но такъ какъ декламируютъ обыкновенно не великихъ поэтовъ, а стихи кузины или подруги хозяйки дома, то оно, пожалуй, и къ лучшему...
   Въ большой залѣ было нестерпимо душно. По прекрасному обычаю старинныхъ французскихъ особняковъ "отель" былъ выстроенъ entre cour et jardin -- подальше отъ уличнаго шума, поближе къ зелени. Въ зеркальныя окна гостиной виднѣлись изумрудныя лужайки и красивыя клумбы цвѣтовъ. Стоялъ жаркій іюньскій день, а окна были наглухо заперты. Кто-то изъ гостей робко попросилъ открыть балконъ. Хозяйка поморщилась и отдала приказаніе слугѣ. Дрессированный лакей чуть-чуть пріотворилъ балконную дверь, и въ щелочку полился ароматъ свѣжихъ розъ. Мы, иностранцы, сладостно вздохнули... Но старички-французы поспѣшили закрыть рукою уши, сердито оглядываясь на балконъ; дамы заботливо кутались въ боа.
   -- Закройте дверь!-- приказала слугѣ хозяйка.-- Il y a un courant d'air terrible!
   Эту боязнь сквозняковъ, ненависть къ свѣжему воздуху, вы встрѣтите повсюду во Франціи. Я убѣждена, что даже наше русское пристрастіе къ затхлымъ квартирамъ привито намъ француженками-гувернантками, подъ вліяніемъ которыхъ воспитывалось почти два столѣтія русское общество.
   Возлѣ меня съ начала представленія сидѣла молодая красивая дѣвушка. Одѣта она была съ парижскимъ шикомъ, но и платье и шляпа ея были, видимо, сдѣланы дома. Красавица, также какъ и большинство приглашенныхъ гостей, молчала, угрюмо смотря на сосѣдей. Находя подобное отношеніе къ своему ближнему и смѣшнымъ и глубоко нехристіанскимъ, я съ ней заговорила. Это нарушеніе этикета видимо очень не понравилось моей сосѣдкѣ: она отвѣчала холодно, "да", "нѣтъ", но мало-по-малу разговорилась и, какъ часто бываетъ съ юными существами, повѣдала мнѣ свою жизнь и свое горе.
   Оказалась она поэтессой. "Я пишу стихи съ десяти лѣтъ", съ жаромъ разсказывала она. Талантъ былъ очевидно настоящій, не второго ранга, какъ у Алексъ, слишкомъ слабый, чтобы выдвинуться безъ посторонней помощи, а даръ сильный, и, какъ всѣ истинные таланты, проявившійся уже въ дѣтствѣ.
   "Стихи даютъ мнѣ такое наслажденіе, такую радость!" горячо говорила молодая дѣвушка. Кажется чего-бы лучше? Но тутъ-то и начинаются страданія юной поэтессы.
   Она принадлежала къ военной средѣ. "Dans notre famille on est officier de père en fils!" съ гордостью разсказывала поэтесса.-- Ce n'est pas un métier lucratif, mais nous l'aimons et nous n'en voulons point d'autre!"
   Военное сословіе -- одно изъ самыхъ порядочныхъ во Франціи. Оно не прекланилось передъ денежнымъ мѣшкомъ и сохранило старые французскіе идеалы благородства и чести. Возможно, что именно вслѣдствіе этого офицеры находятся въ подозрѣніи у остальной націи, ревниво чувствующей ихъ душевное превосходство. За офицерами шпіонятъ, обвиняютъ ихъ въ вѣрности церкви; они, дѣйствительно, религіозны и вѣрны старымъ традиціямъ страны.
   Пока дѣвочка писала свои первые наивные опыты, вся семья ее поощряла и на нее любовалась. Но маленькая поэтесса выросла, и, видя, что прежнія игрушки переходятъ въ серьезное дѣло, семья призадумалась.
   "Что ты дѣлаешь, несчастная?" говорилъ ей отецъ, узнавъ, что дочь печатаетъ первый томъ своихъ стихотвореній. "Ты готовишь себѣ одинокую старость: ни одинъ человѣкъ не захочетъ на тебѣ жениться"!
   -- И вотъ,-- разсказывала мнѣ бѣдная поэтесса -- работа, что прежде доставляла мнѣ такую радость, приноситъ теперь горе. Я не смѣю писать, какъ хочу! Я порчу свои произведенія, ибо при каждой страстной фразѣ, при каждомъ сильномъ сравненіи я останавливаюсь, обдумываю и кончаю тѣмъ, что ихъ вычеркиваю. Я сама чувствую, что гублю свое дарованіе.
   -- Вы не имѣете на это права!-- возмущалась я.-- Вы Богу должны будете дать отчетъ во ввѣренномъ вамъ талантѣ.
   -- Что-же дѣлать? Я хочу имѣть семью, дѣтей, я не могу оставаться одинокой!
   -- Чѣмъ-же ваши стихи могутъ помѣшать вашему замужеству?
   -- У мужчинъ такой странный взглядъ на жизнь!-- вздохнула моя собесѣдница.-- Имъ почему-то кажется, что женщина-поэтъ не можетъ быть честной женой, а, между тѣмъ, какое это заблужденіе! Праздныя женщины, что всю свою жизнь проводятъ въ примѣркахъ, да въ покупкахъ, несравненно легче поддаются искушенію, чѣмъ писательницы. Стихи требуютъ такого труда, берутъ столько времени! Какъ часто приходится мнѣ отказываться отъ прогулки, театра, танцевъ, потому что я чувствую вдохновеніе и не хочу его упустить...
   -- Слѣдуетъ работать и ждать любимаго человѣка, предназначеннаго вамъ судьбой!-- совѣтовала я.
   -- Mais c'est du roman!-- засмѣялась молодая дѣвушка.-- En France le mariage n'est pas un roman: c'est une affaire sérieuse. Французъ не женится, пока не найдетъ невѣсты, подходящей ему по деньгамъ, связямъ и воспитанію. Любовь тутъ ни причемъ.
   -- Какого же счастья можно ожидать отъ подобныхъ холодныхъ союзовъ?
   -- Мы любимъ мужей, данныхъ намъ церковью, дѣтей посланныхъ намъ Богомъ.-- отвѣчала поэтесса.
   -- Я не католичка и вашу религію плохо понимаю, но мнѣ кажется, что вы придаете черезчуръ большое значеніе мелочнымъ обычаямъ вашей страны и слишкомъ мало довѣряете Богу. Если Онъ послалъ вамъ талантъ, то ужъ, конечно, не для одного вашего увеселенія, а для того, чтобы вы могли вліять на окружающее васъ общество. Будьте вѣрны вашему призванію, не приносите его въ жертву никакимъ постороннимъ соображеніямъ, и Богъ пошлетъ вамъ въ свое время и любовь и дѣтей, безъ которыхъ вашъ поэтическій талантъ не можетъ развиваться.
   Мои слова мало успокоили бѣдную дѣвушку. Она печально качала головой, улыбаясь наивности иностранки...
   Вернувшись домой, я послала за ея книгой. Первую часть -- грезы дѣтства и юности -- я просмотрѣла мелькомъ. Я, вообще, невнимательно читаю любовныя стихотворенія, ибо нахожу, что большаго таланта онѣ не требуютъ. Любая поэтесса съ сильнымъ темпераментомъ прекрасно съумѣетъ выразить всѣ эти якобы душевныя страданія по "немъ", котораго такъ страстно ждутъ, такъ пламенно зовутъ, и который почему-то никогда не умѣетъ во-время явиться. Несравненно болѣе заинтересовали меня ея соціальныя стихотворенія: "la part des pauvres." Какія это были хорошія, чисто женскія пѣсни! Привожу нѣсколько отрывковъ.
   

Voleur gе pain.

   Voleur!-- c'est un enfant qui а volé un pain --
   Il serre son fardeau d'or tiède sous sa main,
   Qu'un précoce travail а fait rugueuse et forte.
   Il lui semble, que c'est du soleil qu'il emporte --
   Ce pain si chaud, qu'on le dirait vivant, pressé
   Dans ses maigres haillons, contre son corps glacé....
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Разсказавъ въ звучныхъ стихахъ арестъ и тюрьму маленькаго вора, поэтесса негодуетъ:
   
   Volé, non pas, la terre auguste qui nous donne
             Ses épis aux généreux grains
   Et de ses purs sommets l'eau vierge qui bouillonne
             Pour faire tourner nos moulins....
   La terre! notre mère à tous! comme les mères
             Nous chérit d'un amour pareil
   Elle enfante pour tous votre sainte lumière
             O moissons, ô fleurs de soleil!..
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   C'est vous seuls qui volez--ô jouisseurs du monde.
             Votre beau pain couleur de miel,
   Quand des êtres n'ont pas, sur la terre féconde,
             Leur part du trésor maternel!.....
   
   А вотъ возмущеніе христіанки передъ ростущимъ атеизмомъ:
   

Pour les fe mmes.

   Il fallait nous laisser le ciel à nous aussi,
   Qui seul pouvait emplir notre coeur infini.....
   Le ciel!-- immense espoir que nos douleurs contemplent
   Et la crainte et la paix au mystère des temples.
   Un mensonge! eh qu'importe! il était pur et beau,
   Il fallait nous laisser croire sans rien nous dire,
   Pourquoi nous déflorer nos rêves d'un sourire
   Et borner notre amour aux pierres du tombeau!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Comment donc osez vous nous crier "sacrifice!"
   Vous n'étiez forts qu'avec la force du Seigneur,
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Puisque vous nous tuez la grande âme idéale
   Qui ne vous demandait sa vie qu'après la mort,
   Nous ne respectons plus votre loi du plus fort,
   La chair noüs dit "Jouis" et le droit "Part egale"!
   Si Dieu ne nous tend plus infiniment les bras
   Apaisant la Révolte au chant pur des prières,
   Nous voulons la justice et la joie ici -- bas.
   Et les honneurs d'un jour pour nos vaines poussières.
   
   Далѣе защита des filles-mères, безжалостно брошенныхъ ихъ соблазнителями:
   

L'injuste opprobre.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Et c'est vous, qui restant seules, le coeur brisé
   Sans appui, sans espoir, dans un précoce automne
   Enfermant votre jeune amour, vous épuisez
   Au travail pour nourrir les fils qu'ils abandonnent;
   C'est vous -- dont le seul crime, hélas! fut d'aimer! vous
   Les fidèles, vous les mères, les pitoyables,
   Qui n'avez pas jeté, comme ces hommes loups,
   Vos petits à la rue et vos serments au diable!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   O martyres d'amour, c'est vous que l'on méprise.
   
   Славный, чистый, благородный талантъ! Какъ горько было мнѣ думать, что молодая поэтесса вмѣсто того, чтобы радоваться своему дарованію, готова была принести его въ жертву какому-нибудь m-r Durand или Dupont съ мѣщанской душой, который стыдился бы таланта своей жены и старался-бы его затушить. Также, какъ и бѣдная Алексъ, французская дѣвушка не понимала работы для всего міра, а не для одного, лишь, любимаго человѣка. Жаль мнѣ было обѣихъ, и въ то-же время моя гордая норманская кровь возмущалась этимъ раболѣпствомъ передъ мужчиной.
   Норманскія женщины -- единственныя въ мірѣ не знали гарема. Еще въ глубокой древности норманы, смѣло переплывая моря на своихъ ладьяхъ и основывая колоніи по сѣвернымъ берегамъ, всюду возили съ собою женъ и обращались съ ними, какъ съ равными, спрашивая ихъ совѣта и часто ему слѣдуя. Всѣ сѣверные законы благопріятны женщинамъ, и ни одна страна такъ не защищаетъ дѣвушекъ, какъ Англія.
   Въ то время, какъ католическое духовенство по сію пору требуетъ отъ своей паствы, чтобы дѣвочки играли съ дѣвочками, а мальчики съ мальчиками, протестантскіе пастыри никогда этой ошибки не дѣлали. Въ Англіи дѣвушки и юноши ростутъ вмѣстѣ и благодаря этому англичанки несравненно проще смотрятъ на мужчинъ, чѣмъ прочія европейскія женщины. Онѣ цѣнятъ ихъ достоинства, но понимаютъ и недостатки; ищутъ въ нихъ себѣ друзей и союзниковъ, но никогда не дѣлаютъ изъ мужчинъ боговъ, никогда передъ ними священнаго трепета не испытываютъ.
   Если сѣвернымъ женщинамъ не удалось личное счастье, онѣ мужества не теряютъ. Ихъ поддерживаетъ любовь къ родинѣ, къ человѣчеству, желаніе, чтобы восторжествовала на землѣ Христова правда.
   Онѣ продолжаютъ наслаждаться жизнью и тогда, когда проходитъ ихъ молодость, путешествуютъ, изучаютъ, работаютъ. Онѣ умѣютъ быть полезными обществу, и оно отвѣчаетъ имъ уваженіемъ. Немудрено, что англичанки и американки стали во главѣ женскаго освободительнаго движенія. "Видно и вправду намъ, норманкамъ", думала я, "судьба поручила освободить нашихъ слабыхъ сестеръ изъ того гарема, въ которомъ онѣ задыхаются".
   

XVIII.

   Наступилъ іюль, жаркій и душный. Я всѣ дни проводила въ Булонскомъ лѣсу, жалѣя бѣдную Алексъ, которой было не до прогулокъ. Она поспѣшно сдавала одинъ экзаменъ за другимъ, мечтая покончить ихъ къ пріѣзду Тима. Его мы ждали со дня на день.
   Въ одно особенно удушливое утро я вернулась съ прогулки къ завтраку и, къ удивленію, не нашла Алексъ въ столовой. "Очень ужъ она увлекается" съ досадой подумала я. "Русскіе ни въ чемъ мѣры не знаютъ! Можно и здоровье погубить, если не ѣсть и не спать во-время".
   Послѣ завтрака я пошла ее пожурить. Дверь въ нашу маленькую переднюю оказалась отворенной. Алексъ стояла посреди гостиной, какъ-то странно опустивъ руки и глубоко задумавшись. Мнѣ показалось, что она давно уже такъ стоитъ и врядъ-ли сознаетъ, гдѣ находится.
   Услыхавъ мои шаги, Алексъ подняла голову. Лицо ея пылало, глаза сверкали.
   -- Прочтите!-- сказала она, протягивая мнѣ толстый пакетъ.-- Вотъ что пишетъ мнѣ мужъ.
   Я молча принялась за чтеніе. Съ первыхъ-же словъ мнѣ стало ясно, что то была исповѣдь Тима. Дядя Илюша умеръ на-дняхъ отъ разрыва сердца. Маруся стала вдовою, и Тимъ рѣшился, наконецъ, на то, что обязанъ былъ сдѣлать шесть лѣтъ тому назадъ: во всемъ покаяться Алексъ и просить у нея развода. Почти въ тѣхъ-же выраженіяхъ, какъ и мнѣ, описывалъ онъ свою встрѣчу съ Марусей, ихъ любовь и рожденіе Лидочки; такъ-же наивно увѣрялъ, что ни разу Марусѣ не измѣнилъ...
   "Хороня дядю Илюшу," писалъ Тимъ, "я засуетился, разволновался и почувствовалъ себя очень плохо. Пришлось опять обратиться къ доктору, и на мои настоятельныя просьбы N. сказалъ, наконецъ, правду: сердце мое безнадежно. Даже при благопріятныхъ обстоятельствахъ (полной тишинѣ и душевномъ спокойствіи) я протяну пять -- шесть лѣтъ, не болѣе. Если ты смилуешься надъ нами и дашь разводъ, то черезъ годъ -- полтора я женюсь на Марусѣ и усыновлю Лидочку. Какъ тебѣ извѣстно, женѣ необходимо пять лѣтъ прожить съ мужемъ, чтобы имѣть право на пенсію. Сама видишь, что времени нельзя терять ни минуты... Я не сталъ-бы тебя тревожить, если-бы не зналъ, что у тебя появилось любимое дѣло, новая цѣль въ жизни. Передъ тобою успѣхъ, слава, богатство и, быть можетъ, полное выздоровленіе, (если правъ твой парижскій докторъ), а, слѣдовательно, новая любовь и новое счастье. Передо мною-же одна, лишь, могила... Въ память первыхъ блаженныхъ лѣтъ нашего брака, которыхъ, повѣрь, я никогда не забуду, дай мнѣ возможность спокойно прожить немногіе остающіеся годы... Помоги мнѣ предстать на судъ Всевышняго съ чистой совѣстью, исполнивъ свои земныя обязанности... Мы всѣ втроемъ стоимъ передъ тобою на колѣняхъ! Сжалься надъ нами, и всю остальную жизнь нашу мы будемъ молить Бога вознаградить тебя за твое великодушіе".
   Должно быть по выраженію моего лица, Алексъ догадалась, что исповѣдь не была для меня новостью.
   -- Вы все знали!-- воскликнула она.-- Вамъ извѣстно было преступленіе Тима, и тѣмъ не менѣе вы подавали ему руку, дружески съ нимъ говорили, не отворачивались отъ него съ презрѣніемъ... Да что-же вы, наконецъ, за человѣкъ! Неужели васъ не возмущаетъ чудовищное рожденіе этого преступнаго ребенка?
   -- Россія такъ мало населена!-- пробормотала я, не зная, что сказать.-- Каждый новый человѣкъ -- лишній для нея работникъ...
   -- Какое мнѣ дѣло до населенія Россіи! Смѣетесь вы, что-ли надо мною? О, теперь я васъ понимаю! Вы все это время надо мною потѣшались! Вы нарочно придумали мнѣ нелѣпое адвокатство и увезли въ Парижъ, чтобы дать возможность Тиму весело проводить время съ его любовницей. Ваши симпатіи были на ихъ сторонѣ! Впрочемъ, это и не удивительно: вы -- писательница, а, слѣдовательно, законныя честныя жены вамъ не нужны. Изъ моей скромной, добродѣтельной жизни интереснаго романа не сочинишь. То ли дѣло развратъ! Опишите его, и книга ваша будетъ имѣть успѣхъ; станетъ больше читаться, лучше продаваться... Я считала васъ другомъ, а теперь вижу, что вы -- злѣйшій мой врагъ! У, какъ я васъ ненавижу!-- И съ этими словами Алексъ убѣжала въ свою спальню.
   Я не пошла за нею. Несчастная женщина сама не понимала, что говорила. Слѣдовало дать ей время успокоиться.
   Прошло четверть часа. Я напряженно прислушивалась. Въ сосѣдней комнатѣ было тихо: ни слезъ, ни крика... Мнѣ стало жутко. Я отворила дверь и заглянула въ нее. Алексъ ходила по комнатѣ, опустивъ голову и натыкаясь на стулья. Она пристально на меня посмотрѣла.
   -- Я рѣшилась!-- спокойно сказала она.-- Я теперь знаю, что мнѣ дѣлать: завтра-же я возвращаюсь въ Петербургъ и убью эту дѣвочку!
   -- Вы съ ума сошли!-- съ ужасомъ воскликнула я.
   -- Я ни для одной себя это сдѣлаю!-- продолжала Алексъ.-- Я заступлюсь за другихъ, такихъ-же несчастныхъ, какъ и я, женъ. Мы слишкомъ долго молчали и терпѣли -- пора намъ за себя отомстить! Я убью этого ребенка, и всѣ невѣрные мужья ужаснутся; любовницы бросятъ ихъ и раскаются.... Если Богъ ихъ не наказываетъ, то судъ Его намъ слѣдуетъ взять на себя... Гдѣ-же справедливость, если я, добродѣтельная, буду несчастна, а эта развратная гадина счастлива и радостна? У нея все есть: и любимый человѣкъ и ребенокъ! Мнѣ не дано даже этого утѣшенія: моя маленькая родилась мертвою, мнѣ ее и не показали... Тимъ пишетъ, что ни разу въ эти шесть лѣтъ своей любовницѣ не измѣнялъ. Она не знаетъ безумныхъ страданій ревности... Если судьба ей во всемъ ошибочно покровительствуетъ, то мой долгъ возстановить справедливость... Никогда не проститъ она Тиму смерти своей дѣвочки. Тѣнь убитаго ребенка станетъ между ними и разрушитъ ихъ любовь...
   Я молчала. Убѣждать Алексъ не стоило. Подъ вліяніемъ внезапно обрушившагося на нее удара, она на мигъ вернулась къ своей прежней страшной средневѣковой вѣрѣ, полной насилій и преступленій. Я твердо была убѣждена, что возвратъ къ этому мраку и ужасу былъ лишь временнымъ. Усиленныя занятія Алексъ, чтеніе серьезныхъ книгъ, разговоры съ образованными людьми не могли пройти для нея безслѣдно. Всякій трудъ есть дисциплина, и Алексъ, работая всѣ эти мѣсяцы, незамѣтно для себя смиряла свой бѣшеный нравъ, сдерживала свою распущенную волю...
   "Надо дать ей время успокоиться, "думала я", а пока не мѣшаетъ принять на всякій случай мѣры." И, выйдя въ корридоръ, я поспѣшно написала и послала съ маленькимъ chasseur срочную телеграмму Тиму, совѣтуя ему спрятать бѣдную Лидочку.
   Вернувшись въ гостиную, я нашла Алексъ за письменнымъ столомъ. Она лихорадочно писала, бросая исписанные листки на коверъ.
   -- Я пишу свою защитительную рѣчь?-- сказала она мнѣ.-- Мнѣ никакого адвоката не надо. Я сама стану защищать себя на судѣ... Я докажу судьямъ, что обязана была убить этого ребенка; что это былъ мой долгъ передъ обществомъ!
   "Трудная задача"! подумала я, садясь на диванъ, и все-же была очень довольна найти Алексъ за работой. "Пусть себѣ пишетъ", радовалась я, "гнѣвъ ея выльется на бумагу, и она будетъ въ состояніи правильнѣе разсуждать".
   Алексъ усердно работала. Коверъ былъ покрытъ листами защитительной рѣчи. Порой она оборачивалась, устремляла на меня пристальный взглядъ, но врядъ-ли меня видѣла.
   "Какъ, однако, захватило ее новое дѣло!" съ удивленіемъ думала я. "Ужасно жаль, что исповѣдь Тима пришла такъ рано! Проучись Алексъ съ годъ на курсахъ, произнеси нѣсколько пламенныхъ рѣчей въ parlotte, и она больше-бы вѣрила въ свой талантъ. Легче было-бы ей перенести тяжелый ударъ.....
   А что, если бы дать Алексъ возможность высказаться публично теперь-же, сегодня или завтра?" пришло мнѣ вдругъ, на умъ. "Это отвлекло-бы ея мысли отъ преступленія... но какъ это сдѣлать?.. Съѣзжу къ Jackelard! Онъ ее любитъ и вѣрно что-нибудь съумѣетъ придумать".
   Я колебалась, боясь оставить Алексъ одну. Наконецъ, рѣшилась, потихоньку вышла и, уговоривъ горничную не отходить отъ двери, почаще заглядывая къ Алексъ, взяла auto и помчалась къ maître Jackelard.
   Старикъ жилъ на лѣвомъ берегу Сены, недалеко отъ Ecole de Droit. Небольшая квартира его находилась въ четвертомъ этажѣ и окнами выходила въ хорошенькій садъ одного изъ сосѣднихъ аристократическихъ особняковъ. По обычаю одинокихъ французовъ, онъ держалъ одну лишь прислугу. Ее не оказалось дома, и Jackelard самъ отворилъ мнѣ дверь. Онъ былъ одѣтъ по домашнему въ потертый сюртукъ, вышитыя туфли и черную шелковую шапочку на лысой головѣ. При видѣ меня лицо его выразило самое откровенное неудовольствіе.
   -- Я очень сегодня занятъ!-- сказалъ онъ, вводя меня въ свою маленькую гостиную.-- Могу посвятить вамъ не болѣе десяти минутъ.
   -- Дольше и не задержу!-- отвѣчала я.-- Я пріѣхала къ вамъ, cher maître, просить васъ помочь мнѣ помѣшать страшному преступленію.
   -- Преступленію?-- удивился Jackelard.-- Что вы хотите этимъ сказать?
   Безъ дальнѣйшихъ предисловій принялась я разсказывать ему о своемъ знакомствѣ съ Борисовыми и объ ихъ обоюдныхъ признаніяхъ. Старикъ жадно слушалъ и скоро забылъ о предоставленныхъ мнѣ десяти минутахъ. Когда я упомянула про болѣзнь Алексъ, онъ съ жаромъ воскликнулъ:
   -- Теперь мнѣ понятенъ ея пылъ и краснорѣчіе! Un tempérament ardent, qui des sens а monté au cerveau! Такъ, такъ..... но, продолжайте, прошу васъ!
   Все это крайне интересно!-- и Jackelard, чтобы лучше слышать, приложилъ руку къ правому уху, отъ чего сталъ весьма похожъ на старую, любопытную кумушку.
   Намѣреніе Алексъ ѣхать въ Петербургъ съ цѣлью убить Лидочку очень его поразило.
   -- Mais elle est folle!-- воскликнулъ онъ.
   -- О, нѣтъ! Алексъ только истинно русская женщина.
   -- Развѣ это одно и то-же?
   -- Видите, cher maître, на Россію нельзя еще смотрѣть, какъ на взрослую. Россіи теперь 15--16 лѣтъ, и она полна юношескаго задора. Она сама еще не знаетъ, что ей слѣдуетъ дѣлать. Въ одну и туже минуту она готова броситься съ ножомъ на врага и такъ же готова съ нимъ помириться и по-братски обняться. Алексъ хочетъ убить ребенка своей соперницы и убьетъ, пожалуй, если мы ей не помѣшаемъ. Но, вотъ, представьте, я убѣждена, что умри сегодня ея мужъ и она сама пойдетъ къ своей соперницѣ, какъ сестра, какъ другъ, и подѣлится съ нею своими средствами. А бѣдную дѣвочку станетъ ласкать, какъ свою дочь, и любить въ память ея отца.
   -- Все это очень сложно и мало понятно.
   -- Вамъ понять, конечно, трудно. Если Россіи теперь пятнадцать лѣтъ, то Франціи навѣрно пятьдесятъ, если не болѣе...
   -- Merci, mademoiselle!-- иронически приподнялъ свою шапочку maître Jackelard.
   -- Къ чему обижаться? Всякая страна постепенно переживаетъ всѣ стадіи человѣческой жизни. И Франція была когда-то молода и обворожительна, жила въ блескѣ, окруженная дворомъ галантныхъ куртизановъ. Весь міръ вздыхалъ по ней; всѣ были влюблены въ belle France, douce France! Всѣ сердца стремились къ ней; всѣ мечтали ей подражать. Но то время прошло. Теперь Франція почтенная особа среднихъ лѣтъ. Elle fait de bonnes affaires, и за большіе проценты ссужаетъ деньгами всѣ прочіе народы.
   -- Почтенная роль!-- насмѣшливо замѣтилъ Jackelard*
   -- Ну, это только къ слову пришлось... Настоящее же богатство Франціи -- ея умъ, мудрый, зрѣлый, дисциплинированный многолѣтнимъ трудомъ и наблюденіями. Вотъ почему мы всѣ, остальные народы, преклоняемся передъ вашей наукой, передъ вашими изобрѣтеніями, подхватываемъ ваши идеи, ѣдемъ къ вамъ учиться. Вы -- мудрая, опытная, grand'maman всей Европы, а мы, русскіе, еще дѣти, юноши и дѣвочки, не знающіе жизни...
   -- Чего-же вы отъ меня хотите?
   -- Мнѣ хотѣлось-бы, чтобы вы дали возможность Алексъ сказать рѣчь въ parlotte сегодня или завтра. Она такъ объ этомъ мечтала! Это могло-бы отвлечь ея мысли отъ замышляемаго преступленія...
   -- Но это невозможно! Вы сами знаете, что parlotte закрылась на лѣтнее время, и два уже мѣсяца не было засѣданій. Большинство адвокатовъ и учениковъ разъѣхалось на вакаціи...
   -- Достаточно будетъ десяти -- пятнадцати слушателей,-- настаивала я.-- Главное дать бѣдной Алексъ выступить передъ публикой, услышать апплодисменты, повѣрить въ свой талантъ. Лишь только она пойметъ, что можетъ быть полезной обществу, то сейчасъ же начнетъ себя беречь.
   -- Когда у человѣка большое горе, то ему становятся безразличны интересы общества.
   -- Французамъ -- да, но не русскимъ! Вы дошли уже до старческаго эгоизма, до одинокаго, холоднаго существованія. Русскіе-же, какъ всѣ юные народы, живутъ вмѣстѣ, дружно; желаютъ счастья не только себѣ, но и всему міру. Мы все еще наивные юные мечтатели, cher maître!
   -- Если вы дѣйствительно такъ юны, то, значитъ, и исправлять васъ слѣдуетъ, какъ дѣтей?
   -- Именно, cher maître! Какъ я рада, что вы меня, наконецъ, поняли!
   Старикъ съ минуту подумалъ. Лукавая улыбка озарила его сморщенное лицо.
   -- Хорошо!-- сказалъ онъ.-- Ничего, разумѣется вамъ не обѣщаю, но сейчасъ-же кой съ кѣмъ переговорю по телефону... Удержите, пожалуйста, вашу пріятельницу дома; возможно, что около шести часовъ я къ вамъ зайду. Разумѣется, m-me de Borissoff не должна знать о нашей сегодняшней встрѣчѣ...
   Съ замираніемъ сердца возвращалась я домой, браня себя, что такъ долго оставила Алексъ одну. Въ гостиной ея не было. Коверъ попрежнему былъ засыпанъ листами исписанной почтовой бумаги. Алексъ не потрудилась ихъ даже поднять; должно быть, бѣдная женщина поняла всю нелѣпость своей защитительной рѣчи...
   Я нашла Алексъ въ спальнѣ. Она лежала въ постели лицомъ въ подушку. Я молча ее поцѣловала. Алексъ вскочила и смотрѣла на меня опухшими отъ слезъ глазами.
   -- Какую глупую роль играла я все это время!-- съ ненавистной улыбкой сказала она.-- Какъ, должно быть, они оба надо мною смѣялись!
   -- Ну, смѣяться -- не смѣялись, а, вотъ ненавидѣли васъ подчасъ -- это навѣрно.
   -- Какъ смѣли они меня ненавидѣть!-- вспыхнула Алексъ,-- Они меня обидѣли, а не я ихъ!
   -- Нѣтъ, Алексъ!-- отвѣчала я, чувствуя, что пришло время сказать ей правду.-- Вы во всемъ виноваты! Вы должны были смириться передъ своею болѣзнью и дать свободу вашему мужу. Въ дѣтской наивности своей вы вообразили, что въ силахъ его укараулить, заставить здороваго человѣка жить инвалидомъ. Природа всесильна и смѣется надъ нашими жалкими усиліями бороться съ нею. Сколько слезъ вы пролили, сколько страданій перенесли и все-же вы не помѣшали маленькой Лидочкѣ явиться на свѣтъ. Природѣ нужны эти Лидочки, и она властно бросаетъ здоровыхъ людей въ объятія другъ другу. Неужели-же не благоразумнѣе было примириться со своей судьбой и признать за мужемъ его права на здоровую любовь? И зачѣмъ, подумаешь, вы погнались! Вы лучше-бы сохранили вѣрность вашего мужа, если-бы, посмотрѣвъ сквозь пальцы на его мимолетныя измѣны, постарались-бы сдѣлаться его женой въ высшемъ христіанскомъ смыслѣ, его другомъ, его идеаломъ, уго совѣстью! Какъ это вы съ вашимъ умомъ не поняли всю унизительность вашей роли! Какъ не совѣстно было вамъ играть роль презрѣннаго евнуха!
   -- О, какъ вы жестоки, какъ безжалостны!
   -- Не я безжалостна, милая Алексъ, а жизнь! Она всегда будетъ жестока для тѣхъ, кто не хочетъ ее наблюдать, отказывается логически разсуждать, желаетъ жить въ клѣткѣ, а не на свободѣ. Изучайте жизнь, и она будетъ вамъ подчиняться. Какъ люди, изучивъ силы природы, сдѣлали ихъ своими слугами, такъ и вы, изучивъ ея законы, заставите ее вамъ служить...
   Не эту бѣдную, ни въ чемъ неповинную, дѣвочку вамъ слѣдуетъ убивать, а надо убить того капризнаго ребенка, какимъ вы до сихъ поръ были. Закрывъ глаза, заткнувъ уши, надувъ губки и капризно стуча ножкой, вы говорили: "хочу, чтобы жизнь была такова, какой я себѣ ее представляла на институтской скамьѣ. Хочу, чтобы окружающіе меня люди жили не какъ нормальныя существа, а какъ ученые пудели"!
   Пора вамъ выроста, милая Алексъ! Убейте въ себѣ капризнаго ребенка, и я увѣрена, что на мѣстѣ его появится умная честная женщина, уважающая чужія права на счастье, которая поспѣшитъ исправить причиненное ею зло и найдетъ въ себѣ силу сказать: жизнь создана не для одного лишь личнаго счастья, а и для работы на пользу людей...
   -- Но чѣмъ жить?-- плакала бѣдная женщина.-- Какъ жить, когда впереди безконечное унылое существованіе безъ надежды на радость, вѣчное душевное одиночество!
   -- Эхъ, милая Алексъ! Вы дѣлаете ту-же ошибку, что дѣлаютъ и всѣ прочіе люди. Вы мѣряете власть Божію на свою человѣческую мѣрку; жалкія, ограниченныя силы свои вы приписываете Богу. Богъ -- всемогущъ! Нѣтъ такихъ феерическихъ превращеній, такихъ фантастическихъ сказокъ, которыя могли-бы сравниться съ Его могуществомъ! Часто, когда человѣкъ замышляетъ въ отчаяньи самоубійство, счастье, огромное, чудесное счастье, уже стучитъ въ его дверь...
   Но надо заслужить это счастье. Надо сказать себѣ: Богъ вручилъ мнѣ талантъ, и отнынѣ всю мою жизнь я отдамъ на служеніе этому таланту, ибо онъ принадлежитъ не одной мнѣ, а и всѣмъ людямъ...
   Въ дверь постучали. Слуга доложилъ о приходѣ maître Jackelard. Боясь, что Алексъ откажется его видѣть, я поспѣшила вывести ее въ гостиную.
   Jackelard явился въ щегольскомъ костюмѣ, лакированныхъ ботинкахъ, съ новымъ цилиндромъ въ рукѣ, съ розой въ петлицѣ и орденомъ Почетнаго Легіона. Трудно было узнать въ этомъ элегантномъ надушенномъ дэнди давишнюю ветхую кумушку.
   -- Простите, что принимаю васъ по-домашнему,-- извинялась Алексъ, растерянно оглядывая свой утренній батистовый капотъ и поправляя спутанныя пряди волосъ,-- но я сегодня чувствую себя очень плохо...
   -- Какъ это жаль!-- съ сочувствіемъ отвѣчалъ Jackelard.-- А я, какъ разъ пріѣхалъ къ вамъ съ большой просьбой. Дѣло въ слѣдующемъ: сегодня я былъ на большомъ товарищескомъ завтракѣ у одного изъ своихъ коллегъ. Разговоръ зашелъ о женщинахъ-адвокатахъ, и maître Blanchot сообщилъ намъ, что ученики Faculté надъ ними смѣются и увѣряютъ будто адвокатки неспособны сочинить рѣчь безъ предварительной подготовки, во время которой они ловко умѣютъ выспросить знакомыхъ адвокатовъ и съ ихъ помощью составить защиту, которую и затверживаютъ, какъ попугаи, наизусть.
   -- Какой вздоръ!-- съ негодованіемъ сказала Алексъ.
   -- И я тоже говорю, что это вздоръ!-- отвѣчалъ Jackelard.-- Но мало говорить: слѣдуетъ доказать на дѣлѣ. Вотъ я и предложилъ моимъ коллегамъ устроить сегодня вечеромъ экстренное засѣданіе parlotte и предоставилъ имъ придумать сюжетъ процесса, не сообщая мнѣ о немъ предварительно. Я приглашу своихъ ученицъ и выберу изъ нихъ ту, которую считаю наиболѣе способной. Хоть вы еще и не поступили на курсы, но послѣ нашихъ усиленныхъ занятій я также считаю васъ своей ученицей. Конечно, я не могу обѣщать навѣрно, что поручу защиту именно вамъ. Это будетъ зависѣть отъ темы, выбранной моими коллегами.
   -- Благодарю васъ за оказанную мнѣ честь, cher maître!-- съ чувствомъ отвѣчала Алексъ.-- Но сегодня, къ сожалѣнію, я говорить не могу: у меня сильная мигрень.
   -- У адвоката не можетъ быть мигреней!-- внушительно сказалъ Jackelard.-- Какъ священникъ, какъ докторъ, онъ долженъ быть всегда къ услугамъ своего кліента... Вы, повидимому, не совсѣмъ отдаете себѣ отчетъ въ той дѣятельности, къ которой готовитесь. Одно изъ двухъ: или дѣлайтесь адвокатомъ или оставайтесь прежней слабой женщиной съ мигренями, слезами и капризами. Въ салонахъ вы найдете достаточно любителей подобныхъ нѣжныхъ фей. Мы, мужчины, никогда слабымъ женщинамъ въ своей помощи не отказывали, никогда на путь общественной работы ихъ не толкали. Напротивъ, удерживали всѣми силами, считая, что женщины для нея не годятся. Вы сами ея захотѣли. Вы увѣряете насъ, что выросли и желаете стать нашими сотрудниками. Въ добрый часъ! Мы готовы вамъ вѣрить, но докажите это намъ на дѣлѣ! Какъ вы насъ, мужчинъ, ни браните, какъ ни призирайте, а все-же нашъ мужской идеалъ былъ всегда выше вашего. Для васъ, женщинъ, существовало, лишь, личное счастье, или-же счастье вашего мужа и вашихъ дѣтей; для насъ-же счастье всего человѣчества, всемірное торжество добра и справедливости... Поднимитесь-же до нашихъ идеаловъ! Посмотрите на свою адвокатскую дѣятельность повыше, поблагороднѣе. Помните, вы удивились, услышавъ въ первый разъ, какъ адвокатъ, защищая подсудимаго, говоритъ: "nous demandons, nous réclamons", то есть сливая свои интересы съ его интересами. Въ этихъ словахъ заключается глубокій смыслъ: разъ вы взялись за защиту подсудимаго, всѣ ваши личныя горести, болѣзни, тревоги должны отойти на второй планъ.
   -- Все это, конечно, справедливо, и, повѣрьте, cher maître, никакая болѣзнь не въ силахъ помѣшать мнѣ отдаться всей душой интересамъ моего кліента. Но, вѣдь, сегодня дѣло идетъ, лишь, о репетиціи...
   -- Не все-ли это равно? Для адвоката интересенъ не самый кліентъ, а его обида, отъ которой страдаетъ не одинъ онъ, а и всѣ прочіе люди въ его положеніи... Вы слишкомъ умны, chère madame, чтобы этого не понять!-- говорилъ maître Jackelard, поднимаясь уходить.-- Въ предстоящемъ испытаніи затронуто мое самолюбіе, и вы навѣрно не захотите измѣнить въ такую минуту вашему старому учителю и преданному другу?-- добавилъ онъ, цѣлуя руку Алексъ.
   

XIX.

   -- Только-бы Jackelard не заставилъ меня сегодня защищать!-- говорила Алексъ, когда мы послѣ ранняго обѣда ѣхали въ Palais de Justice.-- У меня въ головѣ ни одной мысли не осталось. Я вся разбита... Мнѣ, разумѣется, безразлично, если я провалюсь на этомъ экзаменѣ. Послѣ письма Тима вся моя жизнь, всѣ эти адвокатскія занятія кажутся мнѣ игрушками... Жаль только обидѣть старика: онъ такъ къ сердцу принимаетъ наши наивныя упражненія въ краснорѣчіи.
   -- А вы вспомните стихи Пушкина!-- шутила я, стараясь ободрить Алексъ:
   
   "Пока не требуетъ поэта
   Къ священной жертвѣ Аполлонъ,
   Въ заботахъ суетнаго свѣта
   Онъ малодушно погруженъ;
   Молчитъ его святая лира,
   Душа вкушаетъ хладный сонъ,
   И межъ дѣтей ничтожныхъ міра,
   Быть можетъ, всѣхъ ничтожнѣй онъ.
   Но лишь божественный глаголъ
   До слуха чуткаго коснется,
   Душа поэта встрепенется,
   Какъ пробудившійся орелъ.
   
   -- Вы можете быть вялы, больны, ни къ чему неспособны, милая Алексъ, но если только вы не ремесленникъ, а талантъ, то въ нужное время вдохновеніе осѣнитъ васъ, и вы вспомните все то, что слѣдуетъ сказать. Часто придется вамъ говорить противъ вашихъ-же убѣжденій. Кончивъ рѣчь, вы съ удивленіемъ станете себя спрашивать, какъ могли придти вамъ на умъ столь непохожія на васъ мысли, пока, наконецъ, не догадаетесь, что въ минуту вдохновенія въ васъ говоритъ вашъ геній, который несравненно васъ умнѣе и дальновиднѣе...
   Въ огромной Salle des Pas Perclus, столь оживленной и шумной по утрамъ, царила гробовая тишина. Тусклый фонарь у входной двери слабо освѣщалъ входившихъ людей. Шаги ихъ на мигъ гулко раздавались по залѣ и замирали у входа въ parlotte. Въ ней было жарко и шумно. Яркія электрическія лампы рѣзали глазъ, освѣщая деревянныя скамьи и пыльныя столы. Группа собравшейся молодежи оживленно болтала и смѣялась. Народу, къ моему удивленію, пришло болѣе обыкновеннаго. Въ Парижѣ лѣтомъ такъ скучно, что люди рады всякому развлеченію... Извѣстіе о пари, которое держалъ maître Jackelard со своими коллегами, взволновало латинскій кварталъ. Будущія адвокатки явились въ полномъ составѣ и привели подругъ, учащихся на другихъ курсахъ. Всѣ онѣ бросали негодующіе взоры на учениковъ, осмѣлившихся сомнѣваться въ женскомъ геніи. Тѣ отвѣчали насмѣшливыми взглядами и шутками.
   Мы прошли въ первый рядъ. Алексъ опустилась на скамью, ничего не слыша, никого не замѣчая, устремивъ взоръ въ пространство, вся погрузившись въ свои горькія думы... Jackelard къ намъ не подходилъ. Онъ сидѣлъ возлѣ кафедры и оживленно говорилъ съ окружавшими его профессорами и адвокатами.
   Раздался звонокъ. Публика поспѣшно заняла мѣста. Предсѣдатель parlotte взошелъ на кафедру. То былъ молодой, красивый французъ, насмѣшливый и веселый.
   -- Mesdames! Messieurs!-- началъ онъ, обводя залу своими блестящими черными глазами.-- Je n'ai pas besoin, je pense, de vous expliquer le but de cette séance extraordinaire. Le bruit s'en est répandu en quelques heures sur les deux rives de ce fleuve majestueux et jusqu'au delà des quartiers les plus excentriques.
   Notre éminent confrère, maître Jackelard, s'est ému de quelques propos malveillants tenus par des etudiants sur les capacités des femmes-avocats et en vrai chevalier а voulu prendre leur défense. Il а donc proposé ce tournoi moderne où les femmes ne se contenteront plus, comme autrefois leurs aïeules, d'exalter le courage et les exploits des nobles chevaliers croisant le fer en l'honneur de leur gente Dame; elles entreront elles-même en lice et reclameront leur place au combat.
   Voulant autant que possible simplifier la tâche à celle de ces vaillantes revendicatrices du droit féminin qui sera appelée à la défense, c'est une cause féminine que nous lui offrons. Voici le sujet: une fille -- mère а deux enfants de son amant marié. Craignant en cas de décès du père de voir les pauvres petits mourir de faim, elle se rend chez la femme légitime pour implorer son aide. Au cours de cette entrevue une discussion violente éclate. А bout d'argument, perdant la tête, la malheureuse mère s'empare d'un couteau à papier, en frappe sa rivale. La blessure est sans gravité, mais la femme légitime l'accuse de tentative de meurtre et elle est traduite en cour d'assises... La parole est à Maitre Jackelard.-- И предсѣдатель, поклонившись старому профессору, занялъ свое кресло.
   Я не смѣла поднять глазъ на Алексъ. "Злодѣй Jackelard!-- думала я.-- Мнѣ лишь хотѣлось отвлечь бѣдную Алексъ отъ ея печальныхъ думъ, а онъ, съ рѣшимостью европейца, предпринялъ коренное леченіе"...
   Jackelard спокойно обводилъ глазами своихъ ученицъ, какъ-бы обдумывая, которой поручить защиту. Наконецъ, посмотрѣлъ на Алексъ и повелительно сказалъ:
   -- Je confie la défense de cette malheureuse à mon élève, madame de Borissoff.
   Алексъ вся зардѣлась и чуть слышно проговорила:
   -- Я отказываюсь защищать преступницу.
   -- На какихъ-же основаніяхъ?-- удивился коварный старикъ.
   -- По семейнымъ обстоятельствамъ!-- прошептала, потерявшись, Алексъ.
   Оглушительный хохотъ раздался въ залѣ. Мужчины яростно апплодировали; женщины съ негодованіемъ смотрѣли на Алексъ. Jackelard насмѣшливо развелъ руками и сказалъ:
   -- Это напоминаетъ мнѣ анекдотъ, когда-то давно разсказанный пріятелемъ-докторомъ. Одна изъ его ученицъ наивно увѣряла: "я всѣ болѣзни стану лечить, кромѣ одной лишь проказы, ибо боюсь ею заразиться". Не припомню теперь къ какой національности принадлежала эта своеобразная докторесса...
   -- C'était une slave!-- кричали, смѣясь, ученики.
   -- Неправда!-- съ негодованіемъ отвѣчали присутствующія въ залѣ польки, чешки, болгарки и сербки.-- Вы не имѣете права судить всю расу по одному печальному исключенію!
   Алексъ озиралась на шумѣвшую толпу, какъ затравленный заяцъ. Наконецъ, вся пылая, бросилась она къ адвокатской кафедрѣ.
   -- Господа!-- воскликнула она и голосъ ея оборвался... Съ жадностью схватила Алексъ приготовленный стаканъ воды и залпомъ его выпила. Помолчавъ нѣсколько минутъ, она начала рѣчь, сначала обрывисто, часто останавливаясь, затѣмъ все плавнѣе и плавнѣе. Рѣчь ея была плохая, да и могла-ли бѣдная Алексъ хорошо говорить въ такую минуту? Многое въ ней было неумѣстно, взято, очевидно, изъ другихъ, ранѣе написанныхъ рѣчей. И все-же, какія-бы блестящія, остроумныя защиты ни пришлось Алексъ произносить впослѣдствіи, эта первая ея публичная рѣчь несомнѣнно останется лучшею...
   -- Господа присяжные! Приступая къ защитѣ моей кліентки, я знаю, что берусь за трудную задачу, ибо вы, еще не ознакомившись со всѣми подробностями дѣла, уже относитесь къ ней съ предубѣжденіемъ. Мы всѣ сызмала привыкаемъ думать по трафарету, и въ воображеніи нашемъ жена всегда олицетворяетъ добродѣтель, а любовница -- порокъ. Мы живо видимъ передъ собою кроткую покинутую жену въ бѣлыхъ цѣломудренныхъ одеждахъ, простирающую въ отчаяньи руки, стараясь остановить невѣрнаго мужа на стезѣ добродѣтели... Но мужъ не слушаетъ христіанскихъ увѣщаній жены и бросаетъ семейный очагъ свой. Его тянетъ гнусный порокъ въ лицѣ наглой, раскрашенной прелестницы, одѣтой въ пурпуровыя одежды, въ парчу и драгоцѣнные камни. Распустивъ свои рыжія косы, безстыдно обнаживъ грудь, она протягиваетъ своему любовнику кубокъ съ виномъ, въ которомъ онъ топитъ остатокъ своей совѣсти и въ грязныхъ ласкахъ соблазнительницы губитъ на вѣки свою душу..
   Что говорить! Картина ужасная, и я вполнѣ раздѣляю ваше негодованіе, господа присяжные! Вопросъ только въ томъ, вѣрна-ли она? Такъ-ли именно происходитъ дѣло въ дѣйствительности? Не чаще-ли эта кроткая христіанка-жена бываетъ злой мегерой, безплодной и безплодность свою вымѣщающей на мужѣ? Вѣчной бранью, хроническимъ недовольствомъ, подозрительностью, дикой ревностью выгоняетъ она измученнаго мужа изъ дому, и онъ идетъ искать утѣшенія и забвенія у своей любовницы, чаще всего простой сердечной дѣвушки, забывшей о своихъ выгодахъ и отдавшейся своему любовнику не столько изъ любви, сколько изъ жалости къ его страданіямъ. Много въ нашей странѣ такихъ кроткихъ сердечныхъ дѣвушекъ, и ими-то, въ большинствѣ случаевъ, она и держится...
   Но разъ мы допустимъ подобную картину, а не допустить ее мы не можемъ, ибо всякій изъ насъ знавалъ такихъ мегеръ и такихъ кроткихъ дѣвушекъ, то подумайте, въ какое нелѣпое, смѣшное положеніе становится законъ! Съ важностью, съ усердіемъ, со страстью покровительствуетъ онъ этимъ потухшимъ безплоднымъ очагамъ, никакой пользы государству неприносящимъ, и тупо, съ упорствомъ, достойнымъ лучшаго примѣненія, отказываетъ въ защитѣ загорающимся новымъ очагамъ, возлѣ которыхъ ростутъ и воспитываются будущіе работники государству, будущія матери и жены...
   Не для кого не тайна, господа, что въ нашей странѣ много недовольныхъ; что число такъ называемыхъ, политическихъ преступниковъ увеличивается съ каждымъ годомъ. Но политика-ли является главной причиной ихъ недовольства? Не лежитъ-ли оно гораздо глубже? Я очень жалѣю, что наши статистики, столь усердно считающіе число птицъ, ежегодно прилетающихъ и улетающихъ изъ нашей страны иль количество мухъ, умирающихъ отъ дурного воздуха нашихъ больницъ, не поинтересовались опредѣлить число незаконныхъ дѣтей среди политическихъ преступниковъ. Процентъ, думаю, получился-бы внушительный... Да и какъ, спрашивается, могутъ быть довольны эти несчастные законами своей страны? Матери, что всю жизнь на нихъ работали, любили и лелѣяли ихъ, пользуются всеобщимъ презрѣніемъ. Государство игнорируетъ ихъ существованіе и отказываетъ имъ въ пенсіи, выслуженной ихъ любовниками. Сами они, ни въ чемъ неповинныя дѣти этихъ неправильныхъ союзовъ, должны всю жизнь стыдиться своего появленія на свѣтъ, съ краской смущенія признаваться, что они -- внѣбрачные... Зная жизнь своихъ родителей, они отлично понимаютъ, что одинъ, лишь жестокій, неумолимый законъ помѣшалъ ихъ отцу обвѣнчаться съ ихъ матерью, хотя Божье благословеніе, Небесная защита была несомнѣнно дана этимъ чистымъ союзамъ и безъ церковной церемоніи...
   Я знаю, господа, вы утѣшаете себя мыслью, что для недовольныхъ въ государствѣ имѣются тюрьмы, столь комфортабельныя и благоустроенныя, что иностранцы ѣздятъ къ намъ учиться нашему искусству содержать преступниковъ. Число этихъ роскошныхъ тюрьмъ увеличивается съ каждымъ годомъ, и я очень боюсь, господа, что въ недалекомъ будущемъ одной половинѣ населенія придется сторожить другую... Не лучше-ли, не дожидаясь столь неожиданнаго и конфузнаго для государства результата, заняться пересмотромъ нашихъ устарѣвшихъ законовъ, когда-то, въ древнія времена, созданныхъ идеалистами-законодателями?
   Тутъ возникаетъ любопытный вопросъ: кто, собственно, въ нашей странѣ издаетъ законы? Кому поручено слѣдить за жизнью и согласно ея измѣненіямъ исправлять пришедшія въ негодность постановленія?
   Въ былыя времена, подражая примѣру древнихъ римлянъ, страна поручила законодательство убѣленнымъ сѣдинами старцамъ. "У нихъ опытъ, они жизнь наблюдали и знаютъ, чего намъ не достаетъ", думала страна, вспоминая поразившіе ея воображеніе типы величавыхъ римскихъ сенаторовъ. Къ сожалѣнію, страна забыла, что римляне проводили свои дни на чистомъ воздухѣ, въ термахъ, въ физическихъ упражненіяхъ. Они могли поэтому одновременно съ жизненнымъ опытомъ сохранить свѣтлый умъ юности.
   Наши-же старцы, проводя молодость въ душныхъ канцеляріяхъ, дыша отравленнымъ табачнымъ дымомъ воздухомъ, къ пятидесяти годамъ превращаются обыкновенно въ руину и, добравшись до мягкихъ, теплыхъ креселъ законодательнаго собранія, немедленно погружаются въ сладкій сонъ, лишь изрѣдка просыпаясь, чтобы подкрѣпить себя манной кашей. Ихъ невинный, старческій храпъ разбудилъ, наконецъ, страну. "Такъ не можетъ дольше продолжаться", негодовала страна "необходимо поручить составленіе законовъ молодымъ силамъ націи, выборнымъ всего народа. Они не станутъ спать, а единодушно примутся работать на благо родинѣ ".
   Увы! Единодушія-то въ нашемъ юномъ парламентѣ и не оказалось! Онъ еще не собрался, какъ вся страна распалась на партіи...
   Новый парламентскій законъ былъ обнародованъ въ мартѣ, а потому прежде другихъ образовалась большая партія Мартобристовъ, горячо привѣтствовавшихъ новый парламентъ. Но не успѣли Мартобристы устроить нѣсколько предвыборныхъ засѣданій, какъ отъ нихъ откололись Часовисты и Минутисты. Первые придавали большое значеніе тому, что новый законъ былъ обнародованъ въ два часа пополудни: вторые-же горячо съ ними спорили, увѣряя, что это событіе произошло въ два часа три минуты. Порывалась организоваться еще партія Секундистовъ, людей точныхъ, доказывавшихъ, что въ моментъ появленія закона минутная стрѣлка слегка подалась впередъ... Но такъ какъ въ нашей странѣ ни у кого, никогда вѣрныхъ часовъ не бываетъ, то послѣ нѣсколькихъ ужиновъ и горячихъ застольныхъ рѣчей, Секундисты умерли своей естественной смертью.
   Всѣ эти партіи заняли центръ парламента. На нихъ, главнымъ образомъ, возлагала страна свои надежды: "ужь если они такъ горячо привѣтствуютъ новый законъ, то вѣрно съумѣютъ имъ воспользоваться и ввести порядокъ въ государствѣ", мечтали измученные обыватели.
   По обоимъ сторонамъ центра размѣстились двѣ крайнія партіи, которыя хоть и попали въ парламентъ согласно новому избирательному закону, но его самого не признавали. Одна изъ этихъ партій, извѣстная подъ именемъ партіи Параднаго Крыльца говорила, будто-бы великій повелитель страны не имѣлъ права издавать новаго закона, не спросивъ предварительно согласія у ветерановъ золотой роты, несшихъ во дворцѣ караулъ въ день коронованія. Партія эта, хотя и осмѣливалась осуждать дѣйствія повелителя, но въ то-же время усердно увѣряла, что во всей странѣ они единственные его вѣрноподданные.
   Другая крайняя партія, Карфагенцевъ, такъ-же отрицала парламентъ, но уже по другимъ соображеніямъ. Карфагенцы говорили, что страна наша уже много вѣковъ идетъ по невѣрному пути, а потому никакія мелкія реформы пропащаго дѣла не исправятъ. По мнѣнію Карфагенцевъ, слѣдовало всю страну предать огню и мечу, какъ сдѣлали римляне, разорившіе ненавистный имъ Карфагенъ до тла. Затѣмъ, когда въ странѣ ни у кого не останется ни кола, ни двора, надлежало вновь подѣлить всю землю между гражданами, безъ различія сословій, съ такимъ разсчетомъ, чтобы на каждаго человѣка досталось три аршина земли... Тогда, лишь, увѣряли Карфагенцы, въ странѣ наступитъ миръ и тишина...
   Собравшись въ парламентъ, всѣ партіи немедленно вступили въ жестокій бой. Онѣ рѣшили, что собственно законодательство -- дѣло скучное и второстепенное. Главная-же, прямая цѣль каждой партіи была доказать странѣ, что въ ней одной истина и спасеніе, Доказывали разными способами: площадной бранью, бросаніемъ другъ въ друга портсигаровъ; когда-же эти доказательства истощались, депутаты вступали въ рукопашную. Предсѣдателя этого высокаго собранія приходилось мѣнять каждые полгода, ибо у него дѣлался параличъ руки отъ злоупотребленія колокольчикомъ. Наиболѣе изъ нихъ опытные зорко слѣдили за депутатами и, замѣтивъ, что всѣ партіи охрипли и посматриваютъ на часы, мечтая о буфетѣ, внезапно предлагали имъ обсудить какой-нибудь законъ. Тогда всѣ партіи, дружно, не разсматривая, его вотировали, боясь какъ-бы не остыла кулебяка.
   Да, господа, много партій въ нашемъ юномъ парламентѣ, одна, лишь, отсутствуетъ -- партія Здраваго Смысла. При каждыхъ новыхъ выборахъ страна съ замираніемъ сердца ждетъ ея появленія, а Здраваго Смысла все нѣтъ, да нѣтъ... Въ то время, какъ нынѣшнія партіи мчатся въ парламентъ на курьерскихъ поѣздахъ, партія Здраваго Смысла идетъ пѣіи -- 164комъ. Бредетъ она, сердечная, по дремучимъ лѣсамъ, по крутымъ берегамъ, по дикимъ болотамъ. Въ лаптяхъ, съ котомкой за плечами, опираясь на посохъ, медленно идетъ она, питаясь Христовымъ подаяніемъ, утоляя жажду у студеныхъ родниковъ, отдыхая въ чистомъ полѣ, подъ звѣзднымъ небомъ... И когда-то, когда добредетъ она до парламента, робко озираясь, войдетъ, сядетъ на скамьи вчерашнихъ, нелѣпыхъ горлановъ и, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, тихо, безъ ссоръ, примется за святое дѣло законодательства...
   Но жизнь ея не ждетъ, господа! Жизнь требуетъ немедленнаго разрѣшенія. И вотъ моя несчастная кліентка начинаетъ задумываться надъ своимъ положеніемъ. Она ясно видитъ всю ничтожность своего любовника. Какъ трусливый кроликъ, онъ можетъ, лишь, плодиться, защитить-же свое потомство не въ силахъ... Слабый, нерѣшительный, онъ не умѣетъ быть вѣренъ ни женѣ, ни любовницѣ. Съ ужасомъ замѣчаетъ моя кліентка, что отецъ ея дѣтей старѣетъ, хвораетъ, и что смерть его близка. Съ чѣмъ-же останется она, чѣмъ прокормитъ, какъ подниметъ своихъ дѣтей?... Наивная, романическая мысль приходитъ ей на умъ. "Пойду къ ней, къ моей соперницѣ", думаетъ бѣдная женщина, "объясню ей наше горькое положеніе, скажу: мы всѣ втроемъ, стоимъ предъ вами на колѣняхъ и ждемъ вашей помощи... Неужели-же такая униженная просьба не тронетъ ея сердца? Есть-же у нея крестъ на груди, а, слѣдовательно, помимо нашихъ неудачныхъ, постоянно исправляемыхъ, законовъ, она признала надъ собою единственно вѣрный, единственно неизмѣнный, великій Христовъ законъ милосердія...
   
   Парижъ
   1913 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru