Дранмор Фердинанд
Стихотворения Дранмора

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    От редакции.
    I. "О, что за время! Как все странно, смутно в нем!.." -- Перевод П. Вейнберга;
    II. "Обширен мир земной и расстилает он..." -- Перевод П. Вейнберга;
    III. К смерти ("О смерть, моих властительница дум..." -- Перевод Д. Михаловского;
    IV. "К чему слова напрасные поэта?.." -- Перевод Д. Михаловского.
    Журнал "Отечественные Записки", 1876, NoNo 1-2.

Стихотворения Дранмора

   Поместив в "Отечественных Записках" несколько стихотворений из Дранмора, в переводе Д. Л. Михаловского, и печатая еще несколько произведений того же писателя в переводах гг. Михаловского и Вейнберга, редакция считает не лишним сказать о нем несколько слов.
   
   Дранмор (псевдоним), родом швейцарец, живущий в Южной Америке и пишущий на немецком языке, приобрел известность в немецкой литературе с 1861 г., когда он издал сборник своих стихотворений, под заглавием "Поэтические отрывки" (Poetische Fragmente). Этот сборник был принят немецкою критикою с большим сочувствием и сразу поставил Дранмора в ряду замечательных немецких поэтов. Мастерский стих, проникающий все эти произведения элегический тон, полный искренности и задушевности и чуждый всякой сантиментальности, философское настроение, соединенное с поэтическим творчеством, оригинальность взглядов и приемов, с которыми Дранмор трактует о темах, по-видимому, исчерпанных поэтами всех времен и народов, -- все эти качества не могли не обратить внимания на него, как на поэта, в произведениях которого слышится веяние какого-то нового духа. Один из немецких критиков выразился о них таким образом: "Только две породы людей подвергнуть их непримиримому преследованию: это -- ханжи и цех посредственных поэтов по ремеслу. И тем, и другим мы скажем, вместе с Гервегом: посторонитесь, господа; дайте простор парению свободной души". Другой критик сказал, что Дранмор глубиною духа и мыслей возвышается как великан над нашими (немецкими) дюжинными лириками". Перлами "поэтических отрывков" немецкая критика признала стихотворения под следующими заглавиями: "Хижина рыбака", "Листок из времен юности", "Perditta", "Возвращение на родину", "Febre amarella" и "Ночная вахта". Это последнее стихотворение исполнено высокого лиризма и проникнуто величественным миросозерцанием. Поэт бодрствует на палубе корабля, бросившего якорь у острова св. Елены. Тишина звездной тропической ночи, вид утёса, бывшего могилой знаменитого изгнанника, внушают ему целую массу впечатлений, чувствований и дум. Все это изливается с какою-то порывистою страстностью в стихах, в которых слышится и вдохновенный гимн свободе, всеобщему миру, прогрессу и знанию, и горькая ирония над кровавою славою завоевателей, и хватающая за сердце грусть там, где поэт касается своего внутреннего мира, своего одиночества в своих неудовлетворенных стремлений.
   Еще более впечатления произвел другой сборник стихотворений Дранмора, появившийся в 1867 году, под названием "Requiem", с эпиграфом: "Ueber den Tod soll man veder lachen noch weinen", т. e. смерть не должна возбуждать ни смеха, ни слез" (старинное изречение). В этом сборнике, прежде всего, поражает оригинальность темы. Тема эта -- апофеоза смерти, смерти самой в себе, как предела всяких страданий, как единственного и лучшего утешения для человечества, как сна, не возмущаемого никакими грезами, как властительницы мира, как разрушительницы, создающей новую жизнь. По выражению самого поэта, реквием есть "заупокойная месса, в которую преобразилось, мало-помалу, все, к чему он стремился, чего надеялся, что приобрел, будучи переработано в горниле его дум, в сокровеннейшей глубине его существования". Действительно, в Драпморе мы видим -- как грустный оттенок, заметный с самых ранних его стихотворений, переходит все в более и более мрачный колорит; как его рефлексия становится все глубже, лиризм -- серьёзнее, пока все вынесенное им из жизненного опыта и размышлении не выразилось в его реквиеме. Во вступительном стихотворении к этому сборнику, поэт, обращаясь к смерти, говорит, что он желает быть ее певцом и пророком, чтобы увенчать ее розами. Нельзя сказать, чтобы это "увенчание розами" удалось поэту вполне. Несмотря на прославление смерти, которую он "издавна лелеет в груди своей, как задушевный образ, озаренный звездным сиянием, и которая наполняет его сердце таким сладостным утешением", Дранмор называет ее в другом месте "незаслуженным жребием": возмущается тем, что после тысячи бурь, опасностей, битв со стихиями, человек исчезает бесследно в глубине океана; он приходит в ужас от мысли, что тело человека, "это зерно, так медленно возрастающее, должно медленно истлеть в могиле". Словом, и в реквиеме, по временам, звучит то же отчаяние, которое в стихотворении, принадлежащем к "Поэтическим отрывкам" (переведенном в "Отечественных Записках" под заглавием "Дума") заставило Дранмора воскликнуть:
   
   К чему ж борьба, наука, вдохновенье,
   Когда наш век одну минуту длится?
   Все это -- лишь желание забыться,
   Поспешный бег пред словом: "истребленье"!
   
   И в заключительном стихотворении реквиема вся эта прелесть смерти сводится к тому, что, вместе с наслаждениями жизни, кончаются и страдания, так как смерть уничтожает сознание -- и поэт заканчивает мольбою, "чтобы его братья, преданные земле, были бессознательно счастливы".
   Эти внутренние контрасты темы с ее выполнением, эти порывы души, вопреки своему неверию стремящейся пробиться за ту грань, которую указала для нее материалистическая философия, и при этом звучный, полный силы, точно выкованный стих -- производят на читателя поразительное впечатление. Но и в реквиеме, и во всех стихотворениях Дранмора есть еще одна черта, в высшей степени симпатичная: они проникнуты любовью к человечеству. Несмотря на горькие жалобы Дранмора на бездушие, лицемерие, предательство и ничтожество людей, от которых, по-видимому, он перенес много горя, он примиряется с ними. В этом отношении, характеристичны два его стихотворения: одно в реквиеме, где он говорит, что он часто давал обет ожесточиться против людей, изведав всю их низость, но, едва проходили его страдания, он каждого желал прижать к своей груди. Другое -- в "Поэтических отрывках", под названием "Сплин", где он говорит, что его гнев против людей превратился, наконец, в печаль, так как и "он сам, в сожалению, создан из той же глины". Словом, он не давит своих ближних высокомерным презрением, подобно, например, Байрону, и находит человечество не "злым, а только слабым".
   Таков дух произведений Дранмора, представляющих законченное целое, далее которого он не пойдет, если верить вышеприведенным словам поэта, что весь его внутренний мир преобразился в заупокойную мессу, и уверению, что он навсегда расстался с поэзией, "прекрасным сном юности", выставленному эпиграфом к полному собранию его сочинений, изданному в Берлине в 1873 г. Было бы желательно, чтобы Дранмор нарушил этот зарок, потому что подобные ему самобытные, оригинальные поэты во всяких литературах представляют редкое явление.
   В заключение скажем, что многие стихотворения Дранмора не могут быть переведены вполне, а другие и вовсе не могут быть переведены для русского читателя, и, кроме того, при преобладании в них рефлексии, некоторые из них, блестя, по местам, первостепенными достоинствами, в других частях своих растянуты и многословны, и обе эти причины заставляют переводчика или сокращать их, или удерживать только главную мысль, относясь совершенно свободно к форме ее выражения. И вообще, этот писатель представляет большие трудности для перевода.
   
   
                   I.
   О, что за время! Как все странно, смутно в нем!
   Так скупо радостью и светом наделяя,
   Оно, однако же, идет своим путем,
   Безостановочно, усталости не зная,
   В ту сторону, где солнечный восход...
           Да, все вперёд, вперёд, вперёд
           Спешит загадочное время,
   С весами и с мечем. И, видя это, мы
           Несем бодрей и легче бремя
   Испуга и стыда, давящее умы,
   Гнетущее сердца в те горькие мгновенья,
   Когда перед врагом они с полей сраженья,
   Разбитые, бегут...
                    Богатство мудреца --
   Такая мелкая, ничтожная монета!
   Удел мыслителя -- глумление глупца,
   Проклятие толпы, теперь, когда для света
           Владыкою верховным стал Маммон...
   Несчастный праведник! Что может сделать он,
   Чье сердце отклик даст на все его мученья
           Теперь, в дни общего броженья,
   Когда на площадях, на улицах, в домах,
   Пред золотым тельцом все падает во прах;
           Когда везде гнездо свивает
           Неумолимый демон тот,
           И, торжествуя, ослабляет
           Ума свободного полет?..
   Увы! прельстителя медовые слова
   Так соблазнительны! Кружится голова
   Так сладостно от них! И с каждым днем все шире
   Все больше цех глупцов -- и в хаотичном мире
   Воздушных призраков теряет человек
   Свое достоинство и честь свою на век!..
   Куда я ни взгляну -- везде притворства маска,
   Обман самих себя, тщеславье, мишура,
           Скелетов позлащенных пляска...
   Но, с ними на ряду, и светлый труд добра,
   И к солнцу истины полёт орлиный знанья...
   Куда я ни уйду, -- везде передо мной
   Коварство гнусное и эгоизм сухой;
   Но, с ними на ряду, и гневные созданья
   Голодной нищеты...
                    Да, все еще темно,
   Загадочно и странно это время,
   Рукой которого уж столько свершено,
   Которое несет с глубоким стоном бремя
   Тяжелых старых уз, и все-таки спешит,
           Спешит гигантскими шагами
           Туда, где солнце, облаками
           Не омраченное, блестит...
   Придет, придет пора, когда позор неволи
   Земля, воспрянувши, растопчет наконец!
   "Е pur si muove" [*] -- так сказал пророк-мудрец
   В предвиденье для ней иной и лучшей доли.
   И только эта мысль -- пытливому уму
   Надежда, вера и отрада;
   Она одна дает ему
   Бальзам целительный от яда
   Душевной скорби; с нею он,
   Среди мучительных сомнений,
   Порою твердо убежден,
   Что для грядущих поколений
   Заблещут всей своей красой
   Лучи добра над мирозданьем,
   И к ним дух новый с новым знаньем
   Сойдет живительной росой!..
   
   [*] -- "А все-таки она (земля) движется!" -- известные слова Галилея.
   
   
                    II.
   
   Обширен мир земной и расстилает он
   Свои сокровища пред нашими глазами.
   Кто хочет завладеть роскошными плодами,
   Пусть прямо в бой идет, всегда вооружен
   Запасом свежих сил; кто ищет охраненья
   Природных прав своих, пусть растоптать спешит
   Рой гадов мерзостных, что вьется и шипит
   В пыли, у ног его... Бойцу для нападенья
   Дорога трудная; преследуя врага,
   По страшным крутизнам, по дебрям и болотам
   Он пробирается; усталая нога
   Скользит над безднами; покрытый кровью, потом,
   То падая без сил, то вновь спеша вперед,
   С нечеловеческим усильем победитель
   Срывает наконец давно желанный плод...
   
   Призыв мой лишь к тебе, бестрепетный воитель,
   Герой открытого сражения, -- не к вам,
   Пираты жалкие, способные врагам
   Мстить только воровски, из подленькой засады!..
   Меж сотней доблестных едва-ль один боец
   С победой из борьбы выходит, наконец!
   Кровавые труды, неверные награды --
   Вот весь его удел. На голову кладут
   Страдальцу терн сухой, но не венок лавровый;
   Из лестниц, на небо ведущих, подают
   Обломки жалкие... Измученный, суровый,
   Разочарованный, бесплодно погубя
   Все силы лучшие, он слышит вкруг себя
   Не хоры ангелов, а говор заурядный
   Бесчувственной толпы... Порою лишь прохладный
   Оазис встретится в пустыне, и потом --
   Могила тихая с глубоким, вечным сном...
   А где же прочие? Рассеяны, разбиты...
   Тот -- жалкий хлеб кропит слезами в нищете;
   Тот -- бродит по свету без крова, без защиты;
   Тот, сам себя забыв, блуждает в темноте,
   Полуразрушенный, с рассудком омраченным...
   Но лучше сохранять энергию в борьбе
   И смело, глубоко смотреть в глаза тебе,
   О древне-фивский сфинкс! чем быть лишь обыденным
   Нулем среди людей и робко не дерзать
   Твои мудрёные задачи разрешать...
   
   Смерть трупы громоздит без устали на трупы.
   Но благороднее отдаться в руки ей,
   Все силы истощив, чем задохнуться тупо
   В ярме невольника, под гнусный звон цепей...
   Обширен мир земной, и в нем сокровищ много.
   Пароль у нас: "вперед, хотя темна дорога!"
   Да, братья, все вперед, хотя-б лишь одному
   Из всех мильонов Бог судил рассеять тьму
   И, мир освободя от всех скорбей и болей,
   Взойти с победою на жизни Капитолий!..
                                     Петр Вейнберг.
   
   
                    III. К смерти
   
   О смерть, моих властительница дум,
   Конец надежд, порывов и желаний,
   Вопрос души, тревожащий наш ум,
   Колеблющий твердыню наших знаний;
   Чей образ был так от меня далёк
   В дни юности, когда я жил мечтами,
   Когда моей души живой поток
   Наполнен был весенними дождями;
   Которой так боялся прежде я,--
   Хотя мне жизнь за гробом обещали, --
   Привыкнувши к утехам бытия,
   К его страстям, заботам и печали;
   Которой я теперь с надеждой жду,
   Как сна, где нас не потревожат грёзы.,
   Что всё уймет в груди: любовь, вражду...
   И навсегда осушит наши слезы!
   Как часто я взывал к тебе в тиши,
   Желал твоих таинственных объятий!
   О, смерть! бальзамом будь для ран души,
   Отрадою моих скорбящих братий.
   Тебя, тебя я буду прославлять!
   Позволь мне быть, в смирении глубоком,
   Твоим певцом, глашатаем, пророком,
   Чтоб розами твой образ увенчать;
   Превознести ту творческую силу,
   Что бытие истлевшему даёт,
   Жизнь новую из праха создаёт,
   Ввергая все живущее в могилу...
   .............................................
   .............................................
   Свой Requiem тебе я посвятил...
   В нем каждый стих пропитан сердца кровью,
   Всем существом моих душевных сил
   И к ближнему глубокою любовью.
   
   
                   IV.
   
   К чему слова напрасные поэта?
   И песнь его -- кому теперь нужна,
   Когда не льстит она капризам света
   Иль если в ней насмешка не слышна?
   Да, в наши дни, чреватые грозою,
   В наш зрелый век, кто станет прибегать
   К поэзии, чтобы ее струёю
   Своей души заботы облегчать?
   Я не хочу быть гостем нежеланным
   И с лирою не выступаю в свет
   Ни как герольд тревоги, с кликом бранным,
   Ни как любви чувствительный поэт.
   Была пора: я с гордым ликованьем
   Глядел на мир сквозь утренний туман;
   Теперь -- один, один исход мне дан:
   Жить внутренним глубоким созерцаньем.
   Дней юности прошел счастливый сон,
   Давно уже мне чуждо наслажденье;
   Борьба с собой и самоотреченье,
   Дух жертв -- вот мой теперешний закон.
   И все, к чему душа моя стремилась,
   В горниле дум моих преобразилось
   В торжественный заупокойный звон...
   Еще не все в моей груди погасло,
   Не весь огонь, что некогда пылал,
   К которому никто не подлил масла --
   Его я сам лелеял и питал.
   Нет, сердце, нет! в тебе еще мелькают
   Струи огня от пламени того,
   И искры вверх, сверкая, вылетают
   По временам из пепла твоего.
   Не много их, другие догорели, --
   Зима близка и я стою у цели,
   К которой все живущие придут;
   И, может быть, напрасен был мой труд.
   Мне кажется, что свет меня осудит
   И обвинять тебя с насмешкой будет
   Его сухой, холодный приговор,
   За то, что ты уж слишком сильно билось,
   Что не совсем ты в пепел превратилось,
   Не унялось еще до этих пор!
   Смущусь ли я холодностию века?
   Нет, до конца я буду продолжать:
   Певцы должны для блага человека
   Свет истины и правды прославлять.
   Смерть близится, а с ней -- предел сознанья
   Передо мной, как призрак, восстает;
   Но страстное, тоскливое желанье
   Влечет меня, по-прежнему, вперед.
   Мне не дано того огня святого,
   Не мой удел -- тот вдохновенный дар,
   Чтоб молнией пророческого слова
   В сердцах людей производить пожар.
   Вам первенство, светильники созданья,
   Дари ума! призванье ваше в том,
   Чтобы людей, томимых жаждой знанья,
   Поить своим божественным вином.
   
                                    Д. Михаловский.

------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Отечественные Записки", 1876, NoNo 1-2, стр. 449--456.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru