Дубровский Константин Владимирович
Рожденные в стране изгнания

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Декабрист-сибиряк (Г. С. Батеньков)
    Творец бессмертной сказки (П. П. Ершов)
    Пионер русской этнографии (В. В. Пассек)
    Забытый художник (М. И. Песков)
    Отец областничества (А. П. Щапов)
    Славный сын Сибири (H. М. Ядринцев)
    Певец "страны изгнания" (И. В. Федоров-Омулевский)
    Историк и друг женщины (С. С. Шашков)
    Исследователь Средней Азии (А. П. Федченко)
    Бытописатель Сибирской деревни (Н. И. Наумов)
    Великий химик (Д. И. Менделеев)
    Корифей исторической живописи (В. И. Суриков)
    Симпатичный писатель (В. М. Михеев)
    Ваятель "замка души" (Скульптор И. Н. Жуков)
    Ветеран Сибирской Общественности (Г. Н. Потанин)

   

К. Дубровскій.

РОЖДЕННЫЕ ВЪ СТРАНЪ ИЗГНАНІЯ.

ПЕТРОГРАДЪ.
Типографія "ВИКТОРІЯ". Знаменская 17. Телефонъ No 32-48.
1916

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   Декабристъ-сибирякъ (Г. С. Батеньковъ)
   Творецъ безсмертной сказки (П. П. Ершовъ)
   Піонеръ русской этнографіи (В. В. Пассекъ)
   Забытый художникъ (М. И. Песковъ)
   Отецъ областничества (А. П. Щаповъ)
   Славный сынъ Сибири (H. М. Ядринцевъ)
   Пѣвецъ "страны изгнанія" (И. В. Ѳедоровъ-Омулевскій)
   Историкъ и другъ женщины (С. С. Шашковъ)
   Изслѣдователь Средней Азіи (А. П. Федченко)
   Бытописатель Сибирской деревни (Н. И. Наумовъ)
   Великій химикъ (Д. И. Менделѣевъ)
   Корифей исторической живописи (В. И. Суриковъ)
   Симпатичный писатель (В. М. Михеевъ)
   Ваятель "замка души" (Скульпторъ И. Н. Жуковъ)
   Ветеранъ Сибирской Общественности (Г. Н. Потанинъ)
   

ОТЪ СОСТАВИТЕЛЯ.

   Подъ несмолкаемый грохотъ орудій, подъ кровавое зарево міровой войны, выходитъ въ свѣтъ эта книга, посвященная служителямъ мирнаго труда, героямъ мысли и слова...
   Составитель книги сознаетъ, что моментъ для появленія ея избранъ крайне не благопріятный. Взоры всего міра обращены теперь къ развивающимся кровавымъ событіямъ; на нихъ, вполнѣ естественно, фиксируется главное вниманіе общества,-- и вопросы мирной, культурной жизни, какъ-то сами собою, отодвигаются на второй планъ...
   Но, сознавая все это, составитель книги, все же, думаетъ, что какъ бы важны и притягательны не были совершающіяся сейчасъ міровыя событія, -- они, тѣмъ не менѣе, не должны совершенно заглушать собою вопросовъ и явленій интеллектуальной жизни, вопросовъ науки, искусства и общественности; что даже въ моменты наивысшаго напряженія физическихъ и матеріальныхъ силъ государства, -- подобные переживаемому нами, не можетъ и не должна замереть духовная жизнь государства или отдѣльныхъ его частей. Ибо "гроза военной непогоды", какъ бы она ни была мощна по своимъ размѣрамъ, -- все же, явленіе временное, преходящее, а вопросы культурной жизни страны и народа -- вопросы вѣчное, неизживаемые...
   Съ другой стороны -- текущія военныя событія не только не затушевываютъ, но напротивъ, еще острѣе и выпуклѣе выдвигаютъ на очередь такія стороны внутренней жизни государства, какъ вопросы національной и окраинной политики.
   Въ числѣ послѣднихъ далеко не послѣднее мѣсто занимаетъ искони больной, имѣющій за собою трехъвѣковую давность, вопросъ о взаимоотношеніяхъ между Европейской Россіей и Сибирью, этой обездоленной "страной изгнанія"...
   На протяженіи уже свыше трехсотъ лѣтъ эта печальная, забытая окраина служитъ для центра государства. для метрополіи, съ одной стороны житницей обогащенія, колоніей, отдающей метрополіи всѣ свои обильныя природныя богатства, а съ другой -- мѣстомъ, куда метрополія щедрою рукою отбрасывала всѣ свои негодные, порочные элементы, въ видѣ объектовъ уголовной ссылки. На протяженіи цѣлыхъ вѣковъ Сибирь, лишенная элементарныхъ правъ, которыя имѣла Европейская Россія (на нее до сихъ еще поръ не распространены многія изъ наиболѣе важныхъ государственныхъ реформъ) однако, несла и продолжаетъ нести на себѣ всѣ повинности и тяготы общегосударственнаго характера...
   Совершающіяся военныя событія лишній разъ обратили вниманіе всего міра на Сибирь, эту суровую и вмѣстѣ съ тѣмъ привольную страну, эту "будущую Америку",-- какъ называетъ его одинъ изъ. американскихъ писателей, -- уже давно приковывающую къ себѣ взгляды Запада обиліемъ скрытыхъ въ ней богатствъ.
   И отъ этой же войны Сибирь, какъ и другія окраины Россіи, ждетъ своего экономическаго и правовою возрожденія.
   На перспективы подобнаго возрожденія "страны изгнанія" указываетъ извѣстный путешественникъ Фритіофъ Нансенъ въ своей новой книгѣ: "Сибирь -- страна будущаго", вышедшей въ Лейпцигѣ въ началѣ текущей войны. Въ предисловіи къ своей книгѣ Нансенъ говоритъ, что книга написана имъ подъ захватывающимъ впечатлѣніемъ безконечныхъ пространствъ Восточной Азіи, еще не использованныхъ и ожидающихъ своего будущаго населенія. "Потрясающій контрастъ съ этими впечатлѣніями являетъ нынѣшній міровой пожаръ. Кажется, что Европа стала тѣсна для народовъ. Какъ много можно было бы создать, если бы вся сила организаторской энергіи, воодушевленія и безконечнаго самопожертвованія, нынѣ поглощаемая войной, была бы употреблена на развитіе производительныхъ силъ земли. Нельзя предвидѣть исходъ великой міровой войны,-- она можетъ привести къ полной перегруппировкѣ всѣхъ жизненныхъ цѣнностей и дать всей Европѣ совершенно новый обликъ. Одно несомнѣнно: великіе лѣса Сибири, ея безконечная тайга, пересѣченная могучими рѣками, ея волнующіяся степи лежатъ нетронутыми и подъ грохотъ боя ждутъ, пока люди кончатъ свое разрушительное дѣло".
   ...Эта "страна будущаго", на протяженіи своей многострадальной судьбы, дала Россіи не мало цѣнностей не только матеріальныхъ, но и духовныхъ... При всѣхъ, въ высшей степени неблагопріятныхъ, условіяхъ, выпавшихъ на ея долю,-- условіяхъ, обуславливаемыхъ исторически сложившимися для этой страны причинами, Сибирь, все же, сумѣла выдвинуть на арену обще-русской жизни цѣлый рядъ незаурядныхъ дѣятелей въ области науки, литературы, искусства и гражданственности.
   Настоящая книга является первою въ нашей литературѣ посильною попыткою представить читателю все, болѣе или менѣе выдающееся, что дала Сибирь въ области интеллектуальной жизни. Книга объединяетъ собою біографіи и характеристики шестнадцати дѣятелей на разныхъ поприщахъ интеллектуальнаго труда, родившихся въ Сибири.
   Само собой разумѣется, что не всѣ изъ представленныхъ въ книгѣ дѣятелей равноцѣнны по своимъ литературнымъ, научнымъ или художественнымъ заслугамъ. Наряду съ такими общепризнанными именами, какъ геніальный ученый Д. И. Менделѣевъ, извѣстный художникъ В. И. Суриковъ, или поэтъ И. В. Омулевскій, -- читатель встрѣтитъ въ книгѣ малоизвѣстныя, почти забытыя имена художника М. И. Пескова, этнографовъ И. А. Худякова, В. В. Пассека и др. Включая въ книгу біографіи такихъ забытыхъ дѣятелей, составитель исходилъ изъ того соображенія, что напоминать о нихъ необходимо, для того, чтобы, по образному выраженію М. Горькаго "ничто, достойное вниманія, не исчезло изъ памяти людей...
   Всѣ тѣ лица, біографіи которыхъ вошли въ эту книгу, не только родились въ Сибири, но и выросли въ ней. Біографіи такихъ дѣятелей, которые только родились въ Сибири и были увезены изъ нея въ раннемъ дѣтствѣ, составитель не счелъ возможнымъ внести въ книгу. Поэтому въ книгѣ нѣтъ біографій извѣстнаго художника В. Г. Перова, композитора, В. 11. Ребикова и др. Но составитель книги считалъ необходимымъ включить въ нее біографіи тѣхъ дѣятелей, которые, родившись въ Сибири, оставались въ ней. по крайней мѣрѣ до своей ранней молодости, т. е. до того возраста, когда въ каждомъ человѣкѣ уже. болѣе или менѣе законченно, сформировывается складъ характера, опредѣляются его духовныя наклонности, намѣчается направленіе его будущей дѣятельности. Врядъ ли приходится здѣсь доказывать, что впечатлѣнія дѣтства и юности, окружающія человѣка въ эти періоды жизни обстановка и среда, оказываютъ сильное и часто неизгладимое вліяніе на всю послѣдующую жизнь человѣка, накладываютъ глубокій отпечатокъ на весь его духовный обликъ.
   Если это вѣрно вообще, то въ отношеніи обстановки сибирской жизни, съ ея своеобразнымъ, укладомъ бытовыхъ сторонъ, съ ея, еще болѣе своеобразной, суровой и привольной природой, только что сказанное въ особенности примѣнимо. Само собой разумѣется, что на однихъ индивидуумовъ вліяніе обстановки дѣтства и юности сказывается въ болѣе сильной степени, на другихъ въ менѣе сильной,-- но совершенно безслѣдно такое вліяніе никогда не проходитъ. Вотъ почему составитель книги считалъ необходимымъ подмѣтить и зафиксировать у каждаго изъ взятыхъ имъ дѣятелей (конечно, насколько это было возможно по условіямъ работы, (черты ихъ "сибирефильства", изъ любви и привязанности къ своей холодной и обездоленной родинѣ -- Сибири, черты, сказавшіяся такъ или иначе, въ ихъ литературныхъ, научныхъ или художественныхъ трудахъ. У однихъ изъ "рожденныхъ въ странѣ изгнанія" эта любовь къ родинѣ оказалась въ стремленіи посвятить на служеніе ея интересамъ и нуждамъ всѣ свои силы и способности,-- какъ это мы видимъ изъ біографій Г. Н. Потанина, H. М. Ядринцева, И. В. Омулевскаго и др.,-- въ стремленіи работать не только для Сибири, но и въ Сибири. У другихъ силою біографическихъ обстоятельствъ оторванныхъ отъ мѣста своего рожденія въ періодъ своей молодости и проведшихъ свою дальнѣйшую жизнь въ другой, отдаленной отъ родины, мѣстности, при другой обстановкѣ и въ другихъ условіяхъ жизни,-- воспоминанія о родной для нихъ странѣ, тѣмъ не менѣе, находили себѣ выраженіе, хотя бы, въ бѣглыхъ страничкахъ, дышащихъ неподдѣльною любовью къ суровой "странѣ изгнанія", какъ это мы видимъ, наприм., у такого, по существу случайнаго для Сибири, человѣка, какимъ былъ В. В. Пассекъ.
   Въ этомъ томѣ собраны біографіи сибиряковъ, любившихъ свою родину, въ большинствѣ своемъработавшимъ для нея, но въ то же время служившихъ и всей русской культурѣ. Въ немъ, конечно, далеко не вполнѣ исчерпаны всѣ славныя имена, которыя дала Россіи Сибирь.
   Составитель книги остановился пока лишь на тѣхъ изъ нихъ, которые казались ему наиболѣе яркими и которые, по справедливости, представляютъ собою красу и гордость выдвинувшей ихъ окраины.
   Въ заключеніе составитель считаетъ необходимымъ подчеркнуть, что въ своихъ очеркахъ онъ отнюдь не претендуетъ на оригинальность своей работы, новизну сообщаемыхъ имъ свѣдѣній и выводовъ. Онъ смотритъ на свой трудъ, какъ на трудъ компилятивный -- не болѣе. Въ большинствѣ случаевъ ему приходилось, при составленіи очерковъ, оперировать съ опубликованными уже матеріалами, ссылки на которые онъ считалъ необходимымъ дѣлать, по возможности, неукоснительно,-- и лишь въ двухъ-трехъ случаяхъ (при составленіи біографій И. А. Худякова, М. И. Пескова, В. М. Михеева) онъ пользовался неопубликованными ранѣе матеріалами, въ видѣ устныхъ разсказовъ современниковъ или ненапечатанной переписки.
   Цѣлью составителя книги было представить въ небольшомъ, сравнительно, объемѣ и по возможности популярной формѣ сводку того, что дано его, горячо любимой имъ, родиной -- Сибирью болѣе или менѣе цѣннаго во всѣхъ отрасляхъ культурной жизни. Если эта цѣль достигнута имъ хотя отчасти -- онъ считаетъ, что трудъ и время, потраченные имъ на составленіе книги, не потеряны напрасно...

К. Дубровскій.

0x01 graphic

ДЕКАБРИСТЪ-СИБИРЯКЪ.

(Г. С. Батенѣковъ.)

I.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

II.

   Гавріилъ Степановичъ Батеньковъ родился въ Тобольскѣ 25 марта 1793 года. Его отцу, отставному оберъ-офицеру, повидимому, занимавшему въ Тобольскѣ какую-то административную должность, въ моментъ рожденія будущаго декабриста было уже шестьдесятъ лѣтъ. Гавр. Степ. былъ у него по счету двадцатымъ ребенкомъ.
   Неудивительно поэтому, что онъ родился слабымъ и хилымъ, появившись на свѣтъ безъ признаковъ движенія, такъ что младенца сочли мертворожденнымъ и даже собирались его похоронить. Разсказываютъ, что ошибка эта была обнаружена, когда мальчикъ уже находился въ гробу, гдѣ и проявилъ признаки жизни, испустивъ первый вздохъ.
   Мальчикъ росъ болѣзненнымъ, пугливымъ и впечатлительнымъ. Въ дѣтствѣ уже обнаружилась его прирожденная близорукость. Въ раннемъ же дѣтствѣ, оглушенный ударомъ большого соборнаго колокола, онъ навсегда разстроилъ себѣ слухъ.....
   На ряду съ физическими недостатками въ немъ, однако, съ перваго же дѣтства обнаружились и необычайно раннее развитіе и выносливость. По его собственному свидѣтельству, ходить онъ началъ ранѣе года. Въ послѣдующій возрастъ ему удалось закалить свой, слабый отъ природы, организмъ и сдѣлать его выносливымъ.
   О годахъ своего домашняго воспитанія въ дѣтствѣ и объ обстановкѣ, которая окружала его въ этомъ возрастѣ, самъ Батеньковъ въ своихъ воспоминаніяхъ, написанныхъ за нѣсколько лѣтъ до его смерти, сообщаетъ нижеслѣдующія свѣдѣнія.
   Домашняя обстановка семьи Батеньковыхъ была строго патріархальною. По словамъ декабриста,-- шестидесятилѣтній отецъ не смѣлъ безъ благословенія дѣдушки ни вставить, ни выставить у себя зимнихъ рамъ изъ оконъ". У мальчика было много бабушекъ. "Всѣ онѣ -- добрыя, кормили пряниками и подчивали другими сластями. Одна только изъ нихъ была гордая, строгая, сущая аристократка". У этой бабушки мальчикъ, однако, находилъ покровительство и заступничество, когда ему случалось провиниться и ему грозило наказаніе.
   Прирожденная впечатлительность и мечтательность мальчика также въ значительной степени питались условіями окружающей его домашней обстановки. Большое вліяніе на ребенка въ этомъ отношеніи оказывали безконечные разсказы одного изъ дѣдушекъ (не тотъ, о которомъ говорилось выше). Дѣдушка этотъ, потерявшій зрѣніе, по словамъ Батенькова, "былъ мастеръ по вечерамъ разсказывать сказки, и завелъ безконечную, въ родѣ Шехеразады, о волшебникѣ и богатырѣ Карачѣ. которую всѣ слушатели чрезмѣрно одобряли". Этотъ и многіе другіе разсказы дѣдушки производили на мальчика глубокое впечатлѣніе, отъ котораго онъ по вечерамъ долго не могъ заснуть, переживая слышанное. На ряду съ этимъ, въ мальчикѣ, подъ вліяніемъ той же домашней обстановки, съ раннихъ лѣтъ воспитывалось чувство религіозности и набожности.
   "Отецъ мой,-- разсказываетъ Батеньковъ,-- былъ святой человѣкъ, въ крайней простотѣ сердца искренній, безусловно привязанный къ церкви. Добрѣе его сердцемъ я не встрѣчалъ никого въ жизни. Набожность со всѣхъ сторонъ меня обымала, и младенчество мое почти удвоилось ".
   Религіозность старшихъ, конечно, передавалась и мальчику. Вмѣстѣ съ ними онъ часто посѣщалъ церковь, простаивая богослуженія.
   "Въ церкви,-- вспоминаетъ Батеньковъ,-- я болѣе всего обращалъ вниманіе на одежды священниковъ, и желалъ взглянуть на всѣ иконостасы, въ городѣ. О, какъ сильно хотѣлось мнѣ увидѣтъ тысячепудовый колоколъ, только что привезенный, образъ Спаса, исполинской величины, Николу рѣзного".
   "Однако, ближайшее знакомство съ этими религіозными достопримѣчательностями тобольскихъ церквей очень печально отразилось на маленькомъ Батеньковѣ. Ударъ исполинскаго колокола, какъ говорилось выше, оглушивъ мальчика, "навсегда разстроилъ слухъ" его. Образъ Спаса, когда къ нему подвели мальчика, показался ему настолько "страшнымъ", что мальчикъ отъ испуга лишился чувствъ и былъ на рукахъ вынесенъ изъ церкви.
   "Это сдѣлало меня робкимъ и пугливымъ",-- замѣчаетъ Батеньковъ. Мальчикъ сталъ бояться бывать въ церкви и уже не рѣшался стоять возлѣ ниши, гдѣ находился рѣзной Никола, особо чтимый мѣстнымъ населеніемъ, какъ чудотворный образъ.
   "Можно сказать,-- продолжаетъ Батеньковъ, что колоколъ и изображеніе (образъ) повредили моему воспитанію, и трудно найти младенца, которому бы страхъ болѣе препятствовалъ въ тѣлесномъ развитіи и первоначальномъ обученіи. Страхъ этотъ напослѣдокъ могъ лишить разсудка... Когда нечаянно на глазахъ моихъ выбѣжалъ изъ острога человѣкъ, закованный въ кандалы, я рѣшительно сталъ бояться желѣза. Вездѣ подозрѣвалъ, что оно несносно, и одинъ видъ, вблизи, острожныхъ башенъ ввергалъ меня въ безпамятство"...
   Религіозность мальчика питалась не только посѣщеніемъ церквей, но и домашними бесѣдами.
   "Много было въ домѣ бесѣдъ о святыхъ людяхъ и ихъ подвигахъ".
   Эти бесѣды глубоко подѣйствовали на мальчика и толкнули его на путь аскетическаго подвига.
   "Вслушиваясь стороною, среди игръ, я, дѣтскимъ умомъ, пожелалъ спастись... Началъ, сколько могъ, удаляться отъ пищи, а какъ отъ природы имѣлъ къ мясному природное отвращеніе, то вскорѣ замѣчено было мое постничество, и я принужденъ былъ притворяться".
   Дѣло, однако, не ограничилось однимъ постничествомъ. Мальчикъ "выдумалъ еще подвигъ: слѣзать ночью съ постели и спать по нѣскольку часовъ на голомъ полу". Но и это маленькому аскету оказалось недостаточнымъ. Напуганный разсказами о мукахъ, которымъ будутъ подвергаться въ аду грѣшники, пораженный въ своемъ дѣтскомъ воображеніи тѣмъ, что мукамъ этимъ "не будетъ конца",-- мальчикъ мечтаетъ о такомъ подвигѣ, который далъ бы безспорную и полную возможность "спастись". "Услышавъ о жизни св. Даніила Столпника, я разсудилъ, что это -- самое трудное и потому рѣшительное средство: вскарабкался, хотя и съ боязнью, на одинъ изъ заборныхъ столбовъ въ огородѣ, съ намѣреніемъ простоять на немъ всю жизнь. Черезъ нѣсколько минутъ закружилась у меня голова и напалъ такой страхъ, что я закричалъ во все горло. Увидѣли, сняли и дивовались такой, небывалой во мнѣ смѣлости. Стали разспрашивать, и я разсказалъ все. Отецъ не смѣялся, но, сильный добротою сердца успокоилъ меня, объяснивъ, что я еще младенецъ и не понимаю, что дѣлаю, и что онъ самъ за меня молится. Я ему глубоко повѣрилъ и съ того времени сталъ немного рѣзвѣе и веселѣе, пересталъ задумываться".
   Мы остановились, быть можетъ, подробнѣе, чѣмъ слѣдуетъ, на религіозной сторонѣ воспитанія Батенькова въ раннемъ дѣтствѣ, во-первыхъ, потому, что самъ Батеньковъ, видимо, придавалъ большое значеніе приведеннымъ эпизодамъ своего дѣтства, детально и съ видимой любовью останавливаясь на нихъ въ своихъ воспоминаніяхъ, а во-вторыхъ,-- и это самое главное,-- потому, что дѣтская религіозность Батенькова не носила для него характера незначащаго случайнаго эпизода, а оставила глубокій слѣдъ на всю его послѣдующую жизнь (о чемъ онъ самъ разсказываетъ въ своихъ запискахъ), хотя и вылилась позднѣе въ другія, болѣе осмысленныя формы...
   

III.

   Родителей своихъ Батеньковъ лишился, видимо, находясь еще въ отроческомъ возрастѣ. На это указываетъ, между прочимъ, слѣдующая фраза въ его воспоминаніяхъ: "Помню я добрые дни отрочества, когда, вмѣстѣ съ сиротствомъ, получилъ я свободу". Эту "свободу" мальчикъ, до этихъ поръ ведшій, повидимому, затворническій образъ жизни, поспѣшилъ примѣнить для расширенія поля своихъ наблюденій.
   Любознательность къ окружающимъ предметамъ и явленіямъ начала проявляться у Батенькова еще въ раннемъ дѣтствѣ.
   "Алчность къ собиранію данныхъ проснулась во мнѣ рано",-- пишетъ онъ самъ.
   Въ отрочествѣ любимымъ его товарищемъ и компаньономъ по разнаго рода прогулкамъ сдѣлался какой-то живописецъ, служившій въ ученикахъ у одного изъ родственниковъ матери Батенькова, имѣвшаго въ Тобольскѣ живописную мастерскую и пользовавшагося въ городѣ довольно широкою извѣстностью. Дружба съ юнымъ живописцемъ имѣла, въ смыслѣ способствованія саморазвитію, благотворное вліяніе на Батенькова, какъ и на его пріятелей-сверстниковъ.
   Подъ руководствомъ юнаго живописца мальчики съ величайшимъ любопытствомъ слѣдили, находясь въ мастерской, за процессомъ изготовленія рисунковъ въ краскахъ. Часто они разнообразили это занятіе чтеніемъ вслухъ. Кто-нибудь одинъ, кто умѣлъ, читалъ, а остальные слушали.
   "Живительнѣе всего,-- разсказываетъ Батеньковъ,-- были сочиненія Карамзина: "Путешествіе", "Аглая" и "Бездѣлки". Иногда восторгались и парили съ Державинымъ и находили ближе къ сердцу Дмитріева, Богдановича, Долгорукова. Большое развивающее вліяніе оказывали на маленькаго Батенькова также прогулки за городъ, совершавшіяся въ обществѣ тѣхъ же пріятелей-сверстниковъ. Мальчикъ научился любить природу, и эту любовь и благоговѣніе передъ нею онъ продолжалъ сохранять и въ старости, до самой смерти, на что мы находимъ указанія въ тѣхъ же запискахъ его. Это раннее общеніе съ природою, помимо развитія въ мальчикѣ эстетическаго чувства и поэтическихъ наклонностей, поселило въ немъ и чувство любви ко всему живому, чувство жалости и гуманизма закрѣпившее, между проч., въ Батеньковѣ, на всю его жизнь, прирожденное стремленіе къ вегетеріанству.
   Разсказывая о своихъ отроческихъ прогулкахъ за городъ, онъ, между проч., пишетъ:
   "Поразила меня въ первый разъ ловля въ озеркахъ такъ назыв. золотыхъ рыбокъ... Было жаль,-- и большею частью (я) ходатайствовалъ, чтобы ихъ отпустили назадъ въ воду; таково было мое природное чувство, я мучительно скорбѣлъ, видя птичекъ въ клѣткахъ, какъ бы предчувствуя свою будущую судьбу, и рѣшительно не могъ выносить зрѣлища кухонныхъ операціи съ самаго того часа, когда еще въ первомъ младенчествѣ увидѣлъ пѣтуха, которому отрѣзали голову, и онъ. окровавленный, сдѣлалъ нѣсколько круговъ по двору, пока упалъ. Поэтому я ничего не могу ѣсть, что было живо, уже нѣсколько десятковъ лѣтъ, и чувствую спазмы даже и тогда, когда посуда служила прежде для мясной или рыбной пищи".
   Приведенная только что нами цитата изъ "Записокъ" Батенькова, думается, прекрасно иллюстрируетъ глубоко-симпатичный, гуманный обликъ этого женственно-мягкаго, добраго человѣка, каковымъ оставался Батеньковъ съ ранняго дѣтства до глубокой старости.
   На сформированіе и закрѣпленіе поэтическихъ наклонностей въ Батеньковѣ, несомнѣнно, оказали немалое вліяніе созерцаемыя имъ въ дѣтствѣ картины угрюмой, но величественной сибирской природы. Въ своихъ воспоминаніяхъ онъ описываетъ то подавляющее и вмѣстѣ съ тѣмъ восторженное состояніе, которое испыталъ онъ, очутившись въ первый разъ въ лѣсу.
   А вотъ въ какихъ восторженныхъ чертахъ описываетъ онъ впечатлѣніе, произведенное на него въ дѣтствѣ развернувшеюся передъ нимъ съ вышины горъ, окружающихъ родной городъ, величественною панорамою исторической сибирской рѣки Иртышъ):
   "Громадная, глубокая рѣка, гордо-описывающая круговыя дуги, то вогнутыя, то выгнутыя, мысы, отмѣчающіе предѣлы зрѣнія, даль предметовъ,-- все (для меня) было наслажденіемъ. Перспектива болѣе всего веселила око, и я страстно полюбилъ пространство и, такъ сказать, впился въ него своимъ любопытствомъ. Эстетическія наслажденія природой произвели разгулъ чувствъ и, какъ бы освободившагося отъ оковъ ума".
   Въ дошедшихъ до насъ біографическихъ свѣдѣніяхъ о Батеньковѣ. не сохранилось никакихъ указаній относительно того, кто руководилъ его домашнимъ воспитаніемъ послѣ смерти его родителей. По нѣкоторымъ отрывочнымъ намекамъ, встрѣчающимся въ его "Запискахъ", можно заключить, что эту миссію принялъ на себя одинъ изъ дядей мальчика. Но вѣрнѣе всего будетъ предположить, что въ дѣйствительности за воспитаніемъ мальчика никто не слѣдилъ, и онъ росъ, предоставленный въ этомъ отношеніи самому себѣ.
   По крайней мѣрѣ, такой выводъ можно сдѣлать, судя по той безсистемности и безалаберности, которою было обставлено первоначальное обученіе маленькаго Батенькова.
   "Я не учился грамотѣ, ни читать, ни писать",-- заноситъ онъ въ свои воспоминанія.-- "Приступилъ къ наукѣ съ ариѳметики и татарской грамматики".
   Эту послѣднюю странность (т. е. то обстоятельство, что обученіе татарской грамотѣ предшествовало у маленькаго Батенькова обученію грамотѣ на родномъ языкѣ) можно объяснить, повидимому, близкимъ знакомствомъ семейства Батеньковыхъ съ проживающимъ въ Тобольскѣ, въ ссылкѣ, графомъ Салтыковымъ, большимъ любителемъ и знатокомъ татарскаго языка, практически научившимся ему, вѣроятно, въ общеніи своемъ съ инородцами юго-западной Сибири, теоретически же -- "при помощи извѣстнаго священника Гаганова, грамматика котораго была съ особою благосклонностью принята Императоромъ Павломъ". Батенькову пришлось видѣть у Салтыкова на стѣнѣ большія таблицы съ татарскими буквами.
   Позднѣе, когда маленькій Батеньковъ учился уже въ тобольскомъ главномъ народномъ училищѣ, его занятія татарскимъ языкомъ возобновились подъ руководствомъ учителя Сейфулина, татарина по происхожденію, который былъ страстнымъ и прилежнымъ охотникомъ и преподавателемъ своего родного языка, умѣвшимъ внушить къ нему стараніе (со стороны учащихся), такъ что нѣкоторые ученики глав. народн. училища, уѣзжали на вакаціи въ юрты для разговоровъ", т. е. для практикованія себя въ разговорной татарской рѣчи, чѣмъ, однако, Батеньковъ, по его словамъ, "никогда не могъ пользоваться".
   Возвращаясь къ домашнему обученію Батенькова, приходится отмѣтить, что первые зачатки русской грамоты были заложены въ мальчикѣ также случайно и безсистемно, -- можно сказать, онъ дошелъ до всего самоучкою. Случайно ему попались въ руки буквенныя карточки. Играя, онъ "примѣчалъ ихъ начертанія, но не учился совокуплять ихъ" и не могъ "дать себѣ отчета, какъ научился читать цѣлыя реченія".
   "Классическою моею книгою,-- продолжаетъ Батеньковъ,-- былъ географическій атласъ, подаренный дядею. Первое, прочитанное мною писаніе -- была газетная статья о Трафальгарской битвѣ и смерти Нельсона".
   Писать мальчикъ научился также "вдругъ, безъ приготовленія, разумѣется, не каллиграфически и едва ли не прежде всего татарскими буквами3.
   Такимъ образомъ, въ первоначальномъ обученіи Батенькова играли главную роль его врожденная любознательность и недюжинныя способности. Исключительно благодаря этимъ своимъ прирожденнымъ качествамъ, онъ съ величайшею легкостью преодолѣлъ то, чего же могли достигнуть съ нимъ въ его отрочествѣ тогдашними пріемами воспитанія.
   А попытка учить его грамотѣ по тогдашнимъ способамъ, какъ разсказываетъ самъ Батеньковъ.-- была сдѣлана. Но закончилась она очень неудачно. Поручили это жившему въ монастырѣ священнику. Но маленькій Батеньковъ "вытерпѣлъ только два урока, по причинѣ весьма грубаго обращенія", почему домашніе пожалѣли его и взяли отъ суроваго педагога въ рясѣ...
   Впослѣдствіи, какъ уже сказано выше. Батеньковъ былъ отданъ учиться въ тобольское главное народное училище, а затѣмъ продолжалъ свое воспитаніе въ мѣстномъ военно-сиротскомъ отдѣленіи, или иначе, кантонистскомъ полубатальонѣ.
   Относительно пребыванія его въ обоихъ этихъ заведеніяхъ никакихъ свѣдѣній до насъ не дошло. Извѣстно лишь, что по выходѣ изъ военно-сиротскаго отдѣленія юный Батеньковъ, вѣроятно, благодаря выказаннымъ имъ недюжиннымъ способностямъ, былъ отвезенъ въ Петроградъ и здѣсь опредѣленъ для обученія во второй кадетскій корпусъ.
   Съ отъѣздомъ въ Петроградъ наступаетъ новая эра въ жизни Батенькова.
   

IV.

   О воспитаніи Батенькова въ кадетскомъ корпусѣ также не сохранилось почти никакихъ свѣдѣній. Изъ корпуса онъ былъ выпущенъ въ чинѣ артиллерійскаго прапорщика 21 мая1812 года, т. е. передъ самымъ началомъ знаменитой Отечественной войны. Молодому офицеру пришлось чуть не сразу же со школьной скамьи перенестись на театръ военныхъ дѣйствіи.
   Принимая, какъ и многіе изъ его будущихъ товарищей по декабрьскому заговору, дѣятельное участіе въ заграничныхъ походахъ 1813--1815 г.г., Батеньковъ имѣлъ неоднократные случаи проявить себя отважнымъ и по выраженію оффиціальной реляціи объ одномъ изъ сраженій (при Монмиралѣ), даже "чрезмѣрно храбрымъ" офицеромъ.
   Батеньковъ участвовалъ при взятіи Варшавы и Кракова; въ битвѣ при Кренбау былъ контуженъ въ плечо; во время вылазки французовъ изъ крѣпостей Виттенберга и Магдебурга спасъ и доставилъ въ свою артиллерію снаряды, едва не попавшіе въ руки непріятеля (за этотъ подвигъ былъ произведенъ въ подпоручики). За отличіе въ сраженіи при Ларотьерѣ получилъ орденъ Владиміра съ бантомъ. Въ битвѣ при Монмиралѣ, гдѣ его батарея была оставлена для задержанія непріятеля, былъ окруженъ отрядами французовъ и получилъ десять штыковыхъ ранъ (по другимъ свѣдѣніямъ,-- 14, при чемъ одинъ штыкъ, пройдя черезъ его горло, воткнулся въ землю и въ такомъ видѣ, истекая кровью, брошенъ на полѣ сраженія среди мертвыхъ. Позднѣе, однако, былъ подобранъ и помѣщенъ на излеченіе во французскій госпиталь, гдѣ и оправился отъ полученныхъ ранъ. Передъ выходомъ Батенькова изъ госпиталя, городъ, гдѣ онъ находился, былъ взятъ русскими войсками, почему Батенькову и удалось избѣжать плѣна,-- и онъ возвратился въ свою батарею, гдѣ его считали уже мертвымъ.
   Вполнѣ опредѣленное, складывающееся изъ ознакомленія съ его біографіей, представленіе о Батеньковѣ, какъ о человѣкѣ необычайно мягкой души, который всю свою жизнь не могъ видѣть, какъ убиваютъ даже животныхъ, на первый взглядъ какъ-то не вяжется съ представленіемъ о немъ, какъ объ отважномъ воинѣ, оказывающемъ чудеса храбрости.
   Въ данномъ случаѣ необходимо имѣть въ виду условія той среды, къ которой онъ принадлежалъ по своему воспитанію въ корпусѣ и служебному положенію, и. самое главное,-- подъемъ горячаго патріотизма охватившаго въ то время все русское общество и не могшаго не увлечь въ числѣ другихъ и юнаго экспансивнаго Батенькова.
   Во всякомъ случаѣ, въ судьбѣ Батенькова. какъ всѣхъ его будущихъ товарищей по декабристскому движенію, война 1812--15 г.г. сыграла весьма важную роль, учитываемую не по числу сраженій, въ которыхъ они участвовали, и не по количеству полученныхъ ими ранъ и знаковъ отличія, а по той обратной сторонѣ заграничнаго похода, которая открыла участникамъ послѣдняго глаза на многое, чего они не замѣчали. сидя у себя дома, и, въ связи съ этимъ, оказала большое вліяніе на зарожденіе декабризма.
   По словамъ одного изъ участниковъ Отечественной войны и декабристскаго заговора,-- кн. С. Г. Волконскаго,-- трехлѣтнія скитанія русскихъ офицеровъ по конституціоннымъ странамъ Западной Европы, гдѣ не знали о крѣпостномъ правѣ и другихъ разъѣдающихъ язвахъ тогдашней Россіи,"сблизили русскихъ офицеровъ съ Европой, съ установленіями ея, порядкомъ управленія и народными гарантіями;. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Подтвержденіе такого отзыва о вліяніи заграничнаго похода на тогдашнее офицерство находимъ и въ свидѣтельствахъ многихъ другихъ декабристовъ. Въ числѣ другихъ походъ 1813--15 г.г. не могъ не оказать своего развивающаго вліянія и на Батенькова, возвратившагося по окончаніи войны въ Россію уже съ опредѣлившимся до извѣстной степени общественно-политическимъ міросозерцаніемъ.
   Другимъ благотворнымъ началомъ, сказавшимъ большое вліяніе на воспріимчивую натуру Батенькова по возвращеніи его въ Россію, послужило участіе его въ масонскихъ ложахъ, гдѣ, по словамъ историка эпохи Александра I, вскорѣ же послѣ вызваннаго войною 12-го года соприкосновенія Россіи лицомъ къ лицу съ Западной Европой обнаружились уже "неясные зачатки общественной самодѣятельности". Масонскія ложи стремились "обновлять русскую жизнь евангельской пропагандой", работать для "благополучія человѣковъ" надъ усовершенствованіемъ нравственности. Что эти первыя пробы не были совершенно безплодны, можно судить по тому, что въ ложахъ уже скоро стало сказываться броженіе, которое, не ограничиваясь отвлеченною моралью, стало искать болѣе положительныхъ началъ, примѣнимыхъ къ общественной жизни. Разныя направленія, какія были въ обществѣ, проникаютъ въ ложи и находятъ здѣсь точку опоры. Въ масонствѣ, которое до сихъ поръ служило всего болѣе религіозной мистикѣ, является новое направленіе -- политическій либерализмъ".
   Находясь въ Петроградѣ, Батеньковъ вступилъ членомъ въ масонскую ложу "Избраннаго Михаила", гдѣ, кромѣ него состояли также: будущіе декабристы братья Кюхельбекеры, поэтъ А. Дельвигъ, А. Измайловъ, Н. Гречъ, Ѳ. Глинка и др.
   По возвращеніи русскихъ войскъ изъ Франціи Батеньковъ очень недолго оставался на военной службѣ. Вполнѣ естественно, что совершенно улегшійся къ этому времени подъемъ общественнаго патріотизма, вызваннаго нашествіемъ Наполеона, съ одной стороны, а съ другой -- несомнѣнное вліяніе новыхъ общественныхъ теченій, если не вполнѣ, то въ значительной степени послужили причинами охлажденія Батенькова къ военному мундиру, особеннаго влеченія къ которому онъ, надо полагать, никогда не чувствовалъ, такъ какъ военная карьера вообще явилась для него результатомъ случайнаго сцѣпленія обстоятельствъ біографическаго характера. Вотъ почему онъ съ такимъ легкимъ сердцемъ поставилъ на ней крестъ.
   Ближайшимъ поводомъ къ отставкѣ Батенькова послужилъ, какъ разсказываютъ, слѣдующій случай.
   Находясь въ Варшавѣ, гдѣ стояла его часть послѣ возвращенія изъ Франціи. Батеньковъ, проходя по улицѣ въ штатскомъ платьѣ, встрѣтилъ своего начальника, который грубо "распекъ" его, при чемъ, между проч., замѣтилъ: "Надѣвши разъ ливрею, нельзя смѣть ее снимать". Въ отвѣтъ на это Батеньковъ заявилъ:, а если это ливрея, то я не хочу ее носить",-- и тотчасъ же подалъ въ отставку.
   Случилось это въ началѣ 1816 года, т. е. всего лишь черезъ два-три мѣсяца послѣ возвращенія Бзтенькона изъ заграничнаго похода.
   Обладая блестящими математическими способностями и соотвѣтствующими знаніями, Батеньковъ вскорѣ же по оставленіи имъ военной службы нашелъ для себя другой родъ занятій, опредѣлившись на службу въ только что учрежденное тогда вѣдомство инженеровъ путей сообщенія. Но слава "безпокойнаго человѣка", способствовавшая оставленію имъ военной службы, повидимому, преслѣдовала его и на новомъ поприщѣ дѣятельности.
   Причиною этому, надо полагать, послужило слишкомъ ретивое и честное отношеніе его къ дѣлу, выразившееся въ формѣ, не понравившейся господамъ положенія. Въ результатѣ Батеньковъ въ томъ же году назначается на службу въ Сибирь, на свою родину, въ званіи управляющаго десятаго округа путей сообщенія (еще не открытаго въ то время), резиденціей котораго былъ назначенъ гор. Томскъ.
   

V.

   Періодъ пребыванія Батенькова въ Сибири по оставленіи имъ военной службы знаменателенъ въ его біографіи въ томъ отношеніи, что это была едва ли не единственная полоса его жизни, когда онъ могъ приложить свои знанія, силы и способности на пользу родного для него края.
   Громкая по своему названію должность "управляющаго Х-мъ округомъ путей сообщенія", на которую былъ назначенъ Батеньковъ въ чинѣ поручика-капитана, соотвѣтствовала, надо полагать, теперешней должности губернскаго инженера.
   Одушевленный самыми лучшими стремленіями, горячимъ желаніемъ быть полезнымъ тому дѣлу, на которое онъ былъ призванъ, отдавшись этому дѣлу со всѣмъ пыломъ молодости,-- Батеньковъ почти съ первыхъ же шаговъ своей дѣятельности въ роли инженера-строителя столкнулся съ крайне несочувственнымъ отношеніемъ къ его новаторскимъ начинаніямъ со стороны его ближайшаго начальства.
   Одно изъ серьезныхъ на этой почвѣ столкновеній, едва, было, не окончившееся для него печально, произошло по поводу постройки моста черезъ р. Ушайку. Дѣло было такъ.
   Мѣстнымъ губернаторомъ была представлена высшему начальству смѣта на постройку упомянутаго моста, составленная въ очень крупныхъ суммахъ. Батеньковъ нашелъ эту сумму чрезмѣрною, указалъ на рядъ дефектовъ въ ней и заявилъ, что построитъ мостъ за полцѣны.
   Для того, чтобы уяснить себѣ истинную подоплеку этого дѣла, необходимо принять во вниманіе, что то былъ предшествовавшій ревизіи Сперанскаго періодъ особенной вакханаліи сибирскихъ властей въ смыслѣ всевозможныхъ злоупотребленій и хищеній,-- казнокрадства, взяточничества и притѣсненій, -- финаломъ которыхъ въ связи съ результатами ревизіи Сперанскаго, было, преданіе позднѣе суду (въ 1822 г.) томскаго губернатора Илличевскаго и иркутскаго -- Трескина.
   Можно съ большою вѣроятностью предположить, что и въ проектировавшейся постройкѣ моста черезъ Ушайку дѣло обстояло не совсѣмъ чисто, и что при выработкѣ первоначальной смѣты этой постройки кое-кто разсчитывалъ погрѣть себѣ руки,-- что, однако, не удалось, благодаря вмѣшательству Батенькова. Отсюда вполнѣ понятны и тѣ гнѣвъ и немилость, которые навлекъ на себя молодой инженеръ со стороны мѣстныхъ "юпитеровъ" за свое смѣлое вмѣшательство.
   Разсказываютъ, что отъ грозившихъ Батенькову печальныхъ послѣдствій его смѣлаго выступленія спасло его только своевременное прибытіе въ Сибирь для ревизіи ея управленія знаменитаго Сперанскаго, который обратилъ вниманіе на рѣдкаго въ то время среди сибирскихъ чиновниковъ по своей честности и безкорыстію молодого инженера и приблизилъ его къ себѣ.
   Но здѣсь мы нѣсколько забѣжали впередъ...
   Возвращаясь къ исторіи съ постройкою моста черезъ Ушанку, нужно отмѣтить, что постройка эта, несмотря на все, была блестяще выполнена Батеньковымъ. Построенный имъ мостъ, впослѣдствіи расширенный, сохраняется и до сихъ поръ, нося старинное названіе "Думскаго" моста, т. к. вблизи него когда-то находилось зданіе Городской думы.
   Кромѣ названнаго моста, Батеньковымъ были построены въ Томскѣ зданія этаповъ и почтовыхъ станцій.
   Свободное отъ своихъ служебныхъ занятій время (а такового въ его распоряженіи, при слабомъ строительствѣ въ то время, оставалось довольно много) Батеньковъ въ первые годы пребыванія своего въ Томскѣ посвящалъ дѣламъ основанной имъ здѣсь, совмѣстно съ другими, масонской ложи: "Восточное Свѣтило" (чуть ли не единственной въ Сибири за все время), оставаясь въ то же время и членомъ петроградской ложи "Избраннаго Михаила".
   Въ томской ложѣ "Восточнаго Свѣтила Батеньковъ нѣкоторое время состоялъ секретаремъ. Членами этой ложи, открывшей свои дѣйствія 30 августа 1818 гола, кромѣ Батенькова, состояли нѣкоторые наиболѣе просвѣщенные по тому времени изъ мѣстныхъ чиновниковъ и купцовъ. Просуществовала она, кажется, до 1822 года.
   Новая, наиболѣе дѣятельная, эра въ жизни Батенькова наступаетъ съ пріѣздомъ въ Сибирь Сперанскаго (въ 1819 году). Сближенію между ними, какъ полагаютъ, содѣйствовало участіе ихъ обоихъ въ франкъ-масонскомъ союзѣ, при чемъ Батенькова будто бы рекомендовалъ Сперанскому главный мастеръ (предсѣдатель) ложи "Восточи. Свѣтила" генер.-майоръ Трейблютъ. Какъ бы-то ни было, но знаменитый государственный дѣятель обратилъ вниманіе на Батенькова, приблизилъ его къ себѣ, и Батеньковъ сдѣлался однимъ изъ самыхъ дѣятельныхъ его сотрудниковъ.
   Несомнѣнно, что первымъ поводомъ, обратившимъ вниманіе Сперанскаго на Батенькова, какъ на способнаго и дѣятельнаго сотрудника, послужила составленная послѣднимъ записка о путяхъ сообщенія въ Сибири, которую Батеньковъ представилъ Сперанскому въ то время, когда тотъ находился въ Тобольскѣ. Эта записка Батенькова, какъ надо полагать, цѣликомъ легла въ основаніе проведеннаго впослѣдствіи Сперанскимъ, въ числѣ другихъ законоположеній о Сибири, въ жизнь "устава о содержаніи сухопутныхъ сообщеній въ Сибири". Уставъ этотъ представлялъ собою одно изъ обширнѣйшихъ положеній (632 §§) и раскрывалъ подробно планъ и порядокъ постепенной передачи сибирскихъ дорогъ въ вѣдомство сухопутныхъ сообщеній, съ обращеніемъ устройства и содержанія этихъ дорогъ изъ личной, натуральной, повинности обывателей -- въ денежную, что значительно облегчало для крестьянъ тяготы этихъ повинностей.
   Записка Батенькова о путяхъ сообщенія, -- послѣ подачи которой Сперанскій, плѣненный блестящими способностями и творческою иниціативою автора, оставилъ его при себѣ во время своихъ поѣздокъ по Сибири и пребыванія въ Томскѣ и Иркутскѣ.-- была только первымъ шагомъ къ плодотворному сотрудничеству Батенькова въ реформаторской дѣятельности Сперанскаго въ Сибири. Она послужила началомъ цѣлаго ряда докладныхъ записокъ, поданныхъ Батеньковымъ Сперанскому за время его полуторагодового пребыванія въ Сибири, по различнымъ вопросамъ устройства и управленія мѣстной жизни. Всѣ эти записки, какъ и первая, позднѣе легли въ основу соотвѣтствовавшихъ законоположеній.
   Чтобы составить наглядное представленіе о степени участія Батенькова въ реформаторской дѣятельности Сперанскаго въ Сибири, достаточно указать, что изъ девяти отдѣльныхъ уставовъ и положеній по разнымъ отраслямъ управленія Сибирью, проведенныхъ въ законодательномъ порядкѣ Сперанскимъ въ 1882 году вмѣстѣ съ основнымъ "Учрежденіемъ для управленія сибирскихъ губерній", -- только три были составлены самимъ Сперанскимъ, остальные же шесть были написаны Батеньковымъ, а именно: о сухопутныхъ сообщеніяхъ въ Сибири, объ учрежденіи этаповъ, о ссыльныхъ, объ инородцахъ, о сибирскихъ казакахъ, о киргизахъ.
   Изъ всѣхъ законоположеній, въ основу которыхъ легли доклады Батенькова,-- едва ли не самымъ главнымъ является уставъ о ссыльныхъ, сыгравшій громадную роль въ исторіи ссылки и нашемъ уголовномъ законодательствѣ вообще. Большую роль въ жизни страны сыгралъ также уставъ объ управленіи инородцами. въ смыслѣ регулированія уклада жизни безправныхъ пасынковъ Сибири и ихъ взаимоотношеніи съ начальствомъ и русскими торговцами.
   Кромѣ вышеназванныхъ трудовъ, Батеньковымъ была представлена Сперанскому еще особая записка "О проведеніи въ извѣстность земель въ Сибири". Записка эта позднѣе была изъята изъ общаго хода дѣлъ и, переданная начальнику главнаго штаба кн. Волконскому, послужила впослѣдствіи руководствомъ и основой для производства топографическихъ съемокъ въ Сибири.
   Лихорадочная по своей поспѣшности и въ высшей степени продуктивная по своимъ результатамъ дѣятельность Батенькова въ роли сотрудника Сперанскаго не ограничилась составленіемъ и разработкою перечисленныхъ выше проектовъ законоположеній, для которыхъ, кстати сказать, Батенькову приходилось самому собирать различнаго рода статистическія и иныя свѣдѣнія.
   Одновременно онъ успѣвалъ являться одинаково полезнымъ и въ различныхъ практическихъ начинаніяхъ, какъ находившихся въ сферѣ его узко-служебной спеціальности, такъ и иныхъ. Во время пребыванія въ Иркутскѣ. Батеньковъ успѣшно руководилъ работами по укрѣпленію береговъ р. Ангары, предначерталъ работы на китайской границѣ. Кромѣ того, онъ занимался изысканіемъ пути около озера Байкала. Работалъ надъ практическимъ разрѣшеніемъ вопроса о дорогѣ къ Великому океану.
   Наконецъ, помимо всего этого, Батенькову приходилось еще выступать и въ педагогической роли составителя учебниковъ. Когда Сперанскій занялся въ Иркутскѣ учрежденіемъ училища для обученія по ланкастерскому методу, то Батеньковъ, за отсутствіемъ для этого учебниковъ, вызвался составить таковые, что и выполнилъ. Самымъ замѣчательнымъ изъ составленныхъ имъ былъ учебникъ геометріи, тогда же напечатанный въ иркутской типографіи.
   Такова, изумительная по своему разнообразію и результатамъ, была дѣятельность Батенькова въ роли сотрудника Сперанскаго.
   

VI.

   Эта кипучая работа Батенькова на пользу родной для него Сибири продолжалась и съ отъѣздомъ его въ Петроградъ, куда увезъ его съ собой Сперанскій въ числѣ немногихъ другихъ своихъ приближенныхъ постѣ вызова своего изъ Сибири.
   Въ Петроградѣ Батеньковъ былъ назначенъ производителемъ дѣлъ учрежденнаго Сперанскимъ въ 1821 году "Сибирскаго комитета", въ задачи котораго входило завѣдываніе всѣми сибирскими дѣлами и, между проч. окончательная обработка и изданіе обширнаго "Сибирскаго учрежденія" утверждено 22 мая 1822 года. которое явилось основнымъ законоположеніемъ, нормирующимъ всѣ стороны правовой жизни Сибири. Батеньковъ принималъ самое дѣятельное участіе въ работахъ по составленію этого.учрежденія", какъ и по изготовленію всеподданнѣйшаго отчета Сперанскаго о сибирскихъ дѣлахъ, предшествовавшаго учрежденію "Сибирскаго комитета".
   Здѣсь умѣстно будетъ отмѣтить, что изданіе "Сибирскаго учрежденія", какъ и указанныхъ выше частичныхъ законоположеній по дѣламъ управленія Сибирью, имѣло огромное значеніе въ жизни нашей обширной окраины въ томъ отношеніи, что всѣ эти законоположенія, едва-ли не впервые со времени присоединенія Сибири къ русскому государству устанавливали правовыя нормы и законный порядокъ тамъ, гдѣ до этого царилъ полный произволъ власти. Эти законоположенія, несмотря на многія несовершенства ихъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . внесли большое оздоровляющее начало въ современный укладъ жизни Сибири, . . . . . . заключая въ себѣ многія правовыя понятія, или совсѣмъ еще не выражавшіяся въ нашемъ законодательствѣ до того времени, или затертыя и затерянныя во множествѣ частныхъ полузабытыхъ указовъ.
   Но едва-ли не самая важная сторона новыхъ законоположеній заключалась въ томъ, что въ нихъ высказывалось стремленіе облегчить мѣстному (сибирскому) населенію многіе непосильные для него тяготы и налоги, обезпечить его продовольствіемъ, предоставить ему возможность экономическаго развитія. Недаромъ изданіе этихъ законоположеній было съ такимъ живѣйшимъ сочувствіемъ и радостью встрѣчено тогда въ Сибири.
   Въ этомъ важномъ для Сибири дѣлѣ видное мѣсто и значеніе принадлежитъ трудамъ Батенькова,-- что не долженъ забывать будущій историкъ культурнаго прошлаго Сибири.
   Участвуя въ дѣлахъ сибирскаго комитета, Батеньковъ, продолжавшій числиться по вѣдомству инженеровъ путей сообщенія,-- находилъ время посвящать свои досуги литературнымъ занятіямъ, помѣщая свои статьи по вопросамъ современной сибирской жизни въ одномъ изъ наиболѣе распространенныхъ въ то время журналовъ, "СйнѣОтечества". Статьи эти, повидимому, обращали на себя вниманіе читателей, что видно изъ того факта, что онѣ переводились на нѣмецкій языкъ и печатались въ переводахъ въ заграничныхъ журналахъ.
   Живя въ домѣ Сперанскаго, у котораго онъ состоялъ домашнимъ секретаремъ. Батеньковъ встрѣчался здѣсь съ избранными лицами высшаго петербургскаго общества, а также съ нѣкоторыми выдающимися писателями того времени. Между проч., Батеньковъ познакомился съ поэтомъ Жуковскимъ, относившимся къ нему съ большимъ расположеніемъ.
   "Сибирскій комитетъ", дѣлопроизводителемъ котораго попрежнему оставался Батеньковъ послѣ изданія упомянутаго выше "Сибирскаго учрежденія" продолжалъ функціонировать нѣкоторое время для проведенія послѣдняго въ жизнь.
   Предсѣдателемъ комитета сдѣлался въ это время знаменитый Аракчеевъ, которому Сперанскій рекомендовалъ Батенькова за человѣка въ высшей степени трудолюбиваго и способнаго. Впрочемъ, всесильный временщикъ и самъ обратилъ вниманіе на талантливаго и усидчиваго секретаря комитета и предложилъ ему занять должность въ пресловутыхъ военныхъ поселеніяхъ.
   Нуждаясь въ средствахъ, Батеньковъ. которому, какъ писалъ Аракчееву Сперанскій.-- "увѣчье предвѣщало болѣзненную старость", почему онъ былъ "долженъ употребить остатокъ молодости въ свою пользу чтобы не умереть на инвалидномъ содержаніи".-- принялъ предложеніе Аракчеева, заявивъ при этомъ что онъ "не гоняется ни за чинами, ни за знаками отличія".
   Оставаясь въ составѣ комиссіи по сибирскимъ дѣламъ, Батеньковъ, произведенный въ чинъ подполковника, былъ назначенъ членомъ совѣта военныхъ поселеній и редакторомъ постановленій, относящихся къ этимъ поселеніямъ.
   Служба его здѣсь, однако, продолжалась недолго. Сравнительная быстрота карьеры создала Батенькову враговъ, сильнѣйшимъ изъ которыхъ былъ печальной памяти генералъ (впослѣдствіи графъ) Клейнмихель состоявшій въ то время начальникомъ штаба военныхъ поселеній. Опасаясь, что Клейнмихель, оклеветавшій его передъ Аракчеевымъ, займетъ мѣсто послѣдняго (т. к. Аракчеевъ въ это время подъ вліяніемъ убійства его фаворитки Минкиной проявлялъ признаки умственнаго разстройства), Батеньковъ, прослуживъ менѣе года въ военныхъ поселеніяхъ,-- поспѣшилъ выйти въ отставку.
   Помимо указанныхъ непріятностей съ Клейнмихелемъ, скорое оставленіе Батеньковымъ службы въ военныхъ поселеніяхъ, несмотря на колоссальный по тому времени окладъ (10 тыс. руб. ассигнаціями въ годъ), надо полагать, вызывалось и тѣмъ обстоятельствомъ, что эта служба совершенно не удовлетворяла его, т. к. онъ не могъ не видѣть неприглядныхъ отрицательныхъ сторонъ вредной выдумки всесильнаго временщика.
   Нѣкоторыя указанія, сохранившіяся въ запискахъ самого Батенькова, а также въ показаніяхъ, данныхъ имъ по декабристскому дѣлу на допросѣ слѣдственной комиссіи, даютъ основанія заключить, что созерцанія печальныхъ картинъ изъ жизни военныхъ поселеній сыграли если не рѣшающую, то, во всякомъ случаѣ, значительную роль въ смыслѣ опредѣленія общественно-политическаго міросозерцанія Батенькова.
   

VII.

   О томъ, въ какія формы выливались либеральныя настроенія Батенькова передъ вступленіемъ его въ тайное общество,-- самъ онъ разсказываетъ въ своихъ запискахъ слѣдующее.
   "По окончаніи главныхъ сибирскихъ дѣлъ, я остался свободнымъ. Искалъ связей со всѣми людьми, кои почему-нибудь извѣстны, вошелъ въ кругъ литераторовъ, ученыхъ, и въ первый разъ сталъ показывать въ себѣ человѣка свободомыслящаго. Съ массонами обходился, какъ братъ, но не посѣщалъ ихъ ложъ"..
   "Съ наступленіемъ 1825 года,-- замѣчаетъ онъ въ другомъ мѣстѣ своихъ записокъ,-- мысли мои приняли опять новый оборотъ".
   Далѣе Батеньковъ разсказываетъ, что у него родилась мысль о необходимости перемѣны въ Россіи образа правленія, что "сія любимая мысль" господствовала надъ нимъ въ теченіе всего 1825 года, и что "подъ вліяніемъ оной" онъ предпринялъ 1) написать цѣлое сочиненіе въ поученіе тѣмъ, кои занимать будутъ низшія мѣста; 2) утвердить понятіе о собственности въ военныхъ поселеніяхъ, ибо предполагалъ изъ оныхъ составить національную гвардію; 3) замѣчать и сближаться съ лицами, кои могутъ бытъ употреблены открывая сначала одну токмо цѣль -- утвержденіе гражданской свободы, что можно было говорить гласно; 4) прочитать всѣ извѣстныя либеральныя книги".
   "Живя лѣто большею частью, въ Грузинѣ (резиденція Аракчеева),-- продолжаетъ Батеньковъ,-- я обдумалъ множество административныхъ плановъ, какъ пріуготовленныхъ, такъ и тѣхъ, кои должны быть приведены въ дѣйствіе при новомъ образѣ правленія. Въ августѣ (1825 г.) я пріѣхалъ въ Петербургъ для исправленія должности начальника штаба, что въ продолженіе мѣсяца, отняло все мое время".
   Происшествіе въ Грузинѣ (убійство Настасьи Минкиной) и внезапное отреченіе графа Аракчеева отъ дѣлъ имѣли два важныхъ послѣдствія на мою жизнь. 1) пресѣченіе пути, на коемъ служба мнѣ благопріятствовала, 2) болѣе, нежели черезъ мѣсяцъ послужило поводомъ къ разговору съ А. Бестужевымъ, составлявшему вступленіе мое въ тайное общество.
   О томъ, при какихъ обстоятельствахъ состоялось это вступленіе Батенькова въ заговоръ, въ донесеніи слѣдственной комиссіи по дѣлу о декабристахъ царю Николаю I разсказывается слѣдующее:
   Осенью 1825 г. Батеньковъ, "не бывшій членомъ сѣвернаго общества, но знавшій тайныя намѣренія руководителей онаго, вошелъ случайно въ дружескія связи съ Рылѣевымъ и Ал. Бестужевымъ. Рылѣевъ рѣшился сдѣлать Батенькова однимъ изъ своихъ главныхъ пособниковъ. Бестужевъ утверждаетъ, что онъ, напротивъ, долго подозрѣвалъ его (Батенькова) и слова (его), согласныя съ ихъ словами, и образомъ мыслей, почиталъ способомъ извѣдыванія. Однакоже, говоря съ нимъ однажды о томъ, что бы могло быть въ Россіи при новомъ образѣ правленія, онъ прибавилъ: "есть двадцать или тридцать удалыхъ головъ, которыя для такой перемѣны на все готовы". Батеньковъ отвѣчалъ: "я почелъ бы себя недостойнымъ имени русскаго, если бы отсталъ отъ нихъ". Вскорѣ послѣ того Рылѣевъ, пришедши къ Ал. Бестужеву, вскричалъ: "какъ ты былъ несправедливъ, сомнѣваясь въ Батепьковѣ! Онъ -- нашъ"... Съ сихъ поръ они обходились съ нимъ, какъ съ ближайшимъ помощникомъ"...
   Окончательное вступленіе Батенькова въ члены Сѣвернаго общества произошло, судя по нѣкоторымъ свидѣтельствамъ, не ранѣе, чѣмъ за два мѣсяца до событія на сенатской площади.
   Вступленію Батенькова въ заговорѣ, конечно, предшествовалъ рядъ бесѣдъ съ наиболѣе активными участниками движенія, стоявшими во главѣ общества.
   Одна изъ такихъ бесѣдъ уже приведена выше. О другихъ разсказываетъ М. И. Богдановичъ въ своей "Исторіи царствованія ими. Александра I" слѣдующее:
   Однажды А. Бестужевъ, въ разговорѣ съ Батеньковымъ, завелъ рѣчь о томъ, какія могли бы быть послѣдствія, если бы Россія имѣла представительное правленіе. На замѣчаніе Батенькова о недостаткѣ людей, которые поддержали бы такое правленіе, Бестужевъ возразилъ, что "есть люди, которые стремятся къ тому". Когда же Батеньковъ отвѣчалъ, что и самъ онъ съ полною готовностью желалъ бы чѣмъ-нибудь тому содѣйствовать,-- Бестужевъ сказалъ: "стоитъ только рѣшиться, и кратчайшій тому путь -- заставить сенатъ, чтобы онъ объявилъ конституцію".
   Со своей стороны Батеньковъ въ бесѣдѣ съ А. Бестужевымъ и другими, высказывая свои предположенія о путяхъ и способахъ къ наилучшему достиженію идеи конституціи, указывалъ на военныя поселенія, какъ на наиболѣе благопріятный пунктъ, откуда декабристы могли бы начать свои дѣйствія, т. к. тамъ было много недовольныхъ существующимъ строемъ жизни, о чемъ Батеньковъ былъ прекрасно освѣдомленъ по личному опыту.
   Эту мысль Батеньковъ. между прочимъ, опредѣленно развилъ въ бесѣдѣ съ Ник. Бестужевымъ. Послѣдній высказалъ, со словъ Рылѣева, что "Кронштадтъ есть нашъ островъ Леонъ (т. е. резиденція либеральнаго правленія), на что Батеньковъ возразилъ, что "напротивъ того, нашъ островъ Леонъ долженъ быть на Волховѣ, либо на Ильменѣ", (т. е. въ мѣстахъ расположенія военныхъ поселеній).
   Съ теченіемъ времени дѣятельность Батенькова въ дѣлахъ тайнаго общества становилась болѣе активною, или, выражаясь языкомъ слѣдственной комиссіи, "онъ ежедневно болѣе и болѣе увлекался въ сообщничествѣ съ мятежниками", пользуясь среди членовъ общества большимъ уваженіемъ и авторитетомъ. Многіе изъ нихъ настолько высоко цѣнили Батенькова, что хотѣли избрать его членомъ предполагавшагося верховнаго правленія или такъ назыв. "Верховной Думы", если бы не согласился принять эту должность, намѣчавшійся на нее Сперанскій.
   О степени вліятельности Батенькова на членовъ тайнаго общества говоритъ также тотъ фактъ, что имъ, вѣроятно, по порученію другихъ, былъ составленъ планъ государственнаго переворота и предполагаемаго затѣмъ государственнаго устройства. Планъ этотъ, одобренный однимъ изъ главныхъ участниковъ переворота кн. Трубецкимъ (намѣчавшимся въ диктаторы) на совѣщаніи 8 декабря (1825 г.), по донесенію слѣдственной комиссіи, заключался въ слѣдующемъ.
   "Воспользоваться случаемъ, чтобы: 1) пріостановить дѣйствія самодержавія, назначить временное правительство, которое учредило бы въ губерніяхъ камеры для избранія депутатовъ; 2) стараться, чтобы были установлены двѣ палаты, изъ коихъ въ верхней члены были бы опредѣляемы на всю жизнь (хотя Батеньковъ и желалъ, чтобы они были наслѣдственные), 3) употребить на сіе войска, кои не согласятся присягать вашему величеству (ими. Николаю I), не допуская ихъ до безпорядковъ и стремясь только къ умноженію числа ихъ".
   "Впослѣдствіи же, для утвержденія конституціонной монархіи: учредить провинціальныя палаты для мѣстнаго законодательства; обратить военныя поселенія въ народную стражу; отдать городовому правленію (муниципалитету) крѣпость Петропавловскую (о коей Батеньковъ потому говорилъ: "вотъ Палладіумъ русскихъ вольностей); помѣстить въ ней градскую стражу и городской совѣтъ; провозгласить независимость университетовъ: московскаго, дерптскаго и виленскаго".
   Какъ видно изъ только что приведеннаго, составленнаго Батеньковымъ, плана возстанія и будущей конституціи,-- образъ мыслей Батенькова, (какъ и образъ его дѣйствій въ тайномъ обществѣ, былъ, въ общемъ, довольно умѣреннымъ. Во всякомъ случаѣ, Батеньковъ, въ своихъ политическихъ мечтаніяхъ, не шелъ дальше ограниченной монархіи и двухъ-палатной системы народнаго представительства. Въ этомъ случаѣ онъ рѣзко не сходился съ тѣми декабристами, мечтою которыхъ (Пестель и др.) была демократическая республика.
   Къ этому нужно прибавить, что и въ отношеніи тактическихъ пріемовъ затѣивавшагося переворота, Батеньковъ придерживался умѣренныхъ взглядовъ, не раздѣляя террористическихъ стремленій Каховскаго и другихъ. На совѣщаніяхъ декабристовъ онъ, можно сказать, игралъ роль сдерживающаго начала по отношенію къ выступленіямъ наиболѣе горячихъ и увлекающихся партизановъ. Такъ, когда при немъ стали говорить "о грабежѣ, кровопролитіи,-- говорится въ донесеніи слѣдственной комиссіи,-- и кто-то сказалъ: "можно и во дворецъ забраться".-- то Батеньковъ рѣшительно запротестовалъ противъ этого.
   Въ подобныхъ выступленіяхъ Батенькова, несомнѣнно сказывались уже отмѣченныя нами выше прирожденная мягкость его характера, его идеалистическіе взгляды на людей и на вещи.
   Несмотря, однако, на умѣренный, по сравненію съ другими, образъ дѣйствій Батенькова въ тайномъ обществѣ,-- ему какъ мы увидимъ ниже, пришлось поплатиться за свое участіе въ заговорѣ едва ли не суровѣе всѣхъ остальныхъ, за исключеніемъ, конечно, пяти казненныхъ декабристовъ.
   

VIII.

   Послѣ несчастнаго для декабристовъ событія на Сенатской площади, Батеньковъ въ теченіе двухъ недѣль оставался на свободѣ, не думая скрываться изъ Петрограда и, попрежнему, проживая въ домѣ Сперанскаго.
   Будучи арестованнымъ, онъ вмѣстѣ съ другими, на время суда и слѣдствія былъ заключенъ въ Петропавловскую крѣпость.
   Верховный судъ, снаряженный надъ декабристами, призналъ Батенькова виновнымъ въ томъ, что онъ зналъ объ умыслахъ цареубійства, соглашался на умыселъ бунта и пріуготовлялъ товарищей къ мятежу планами и совѣтами".
   Приговоромъ суда Батеньковъ, вмѣстѣ съ декабристомъ барономъ Штейнгелемъ, былъ отнесенъ къ третьему разряду государственныхъ преступниковъ и осужденъ въ каторжныя работы "на вѣчно".
   По конфирмаціи царемъ Николаемъ I приговора верховнаго суда, безсрочная каторга осужденнымъ по третьему разряду была замѣнена двадцатилѣтними каторжными работами. Въ отношеніи Штейнгеля это именно наказаніе и было примѣнено, какъ, впрочемъ и въ отношеніи всѣхъ остальныхъ декабристовъ примѣнялось то наказаніе, которое было опредѣлено имъ въ указѣ Николая I верховному суду,-- за исключеніемъ одного лишь Батенькова.
   Батеньковъ въ каторгу,-- гдѣ онъ, находился бы въ обществѣ своихъ товарищей, посланъ не былъ, и, по особому повелѣнію Николая I, долженъ былъ, вмѣсто этого, всѣ назначенные ему въ наказаніе двадцать лѣтъ провести въ одиночномъ заключеніи въ крѣпости.
   Такая суровая кара, постигшая одного только Батенькова "изъ всѣхъ декабристовъ объяснялась, повидимому, боязнью "власти придержащей", что будучи посланъ въ сибирскую каторгу, Батеньковъ, какъ прирожденный сибирякъ и какъ лицо, весьма популярное въ Сибири по своей службѣ здѣсь,-- смогъ бы воспользоваться своими сибирскими связями для побѣга съ каторги.
   Существуетъ, впрочемъ, другое объясненіе суровой участи, постигшей Батенькова. Передаютъ, что Батеньковъ, виновность котораго слѣдственной комиссіи, будто бы, первоначально не была доказана,-- былъ не только освобожденъ отъ отвѣтственности, но даже представленъ къ наградѣ. Тогда опасаясь быть обвиненнымъ въ предательствѣ, онъ написалъ Николаю I, что сочувствуетъ заговору и что если его освободятъ, онъ составитъ новый заговоръ. Этимъ, будто бы, и объясняется сугубое наказаніе, назначенное Батенькову по личному повелѣнію Николая I.
   Какъ бы то ни было,-- но въ результатѣ Батеньковъ на многіе годы былъ похороненъ заживо въ одиночномъ крѣпостномъ казематѣ, совершенно оторванный отъ всякаго соприкосновенія съ людьми и внѣшнимъ міромъ.
   Первоначально Батеньковъ былъ заключенъ въ несуществующую нынѣ крѣпость Свартгольмъ, находившуюся въ Финляндіи, на одномъ изъ Аландскихъ острововъ. Здѣсь Батеньковъ содержался всего лишь окало года, но уже и за эти полгода имъ овладѣло полное отчаяніе, нашедшее въ себѣ прекрасное выраженіе въ его поэмѣ "Одичалый", написанной въ фортѣ Свартгольмъ въ маѣ 1827 г.
   Для иллюстраціи душевнаго настроенія, овладѣвшаго въ то время Батеньковымъ. а также для характеристики поэтическаго дарованія его (какъ уже сказано выше, очень небольшого по своимъ размѣрамъ) приведемъ нѣсколько строкъ изъ этой поэмы, писанной кровью сердца автора.
   Но предварительно, въ поясненіе, необходимо сказать, что фортъ, въ которомъ томился Батеньковъ, возвышался надъ окружающимъ его со всѣхъ сторонъ моремъ, будучи построенъ на выдавшейся изъ моря голой скалѣ. Сильные крѣпостные верки были вырублены изъ гранита. Видъ, открывавшійся узнику изъ окна его каземата производилъ самое безотрадное впечатлѣніе:
   
   Вонъ тамъ -- туманъ густой вдали.
   И буря тучами пугаетъ.
   Вода вокругъ -- и нѣтъ земли.
   Жизнь томно факелъ погашаетъ...
   Вонь тамъ -- на воздухѣ виситъ.
   Какъ страшный остовъ, камень голый;
   И дикъ и пустъ шумитъ, трещитъ
   Вокругъ трущобный лѣсъ еловый...
   Тамъ -- сѣрый цвѣтъ. Пространства нѣтъ,--
   И время медленно ступаетъ.....
   
   Такова была картина окрестности. Но еще мрачнѣе было въ самомъ казематѣ:
   
   Здѣсь взоръ потухшій лишь находитъ
   Пространство въ нѣсколько шаговъ,
   Съ желѣзомъ ржавымъ на дверяхъ.
   Соломы сгнившей пукъ обшитый
   И на увлаженныхъ стѣнахъ
   Слѣды страданій позабытыхъ!..
   Живой въ гробу
   Кляну судьбу
   И день несчастнаго рожденія!..
   
   Бѣдному узнику казалось, что онъ не переживетъ своего заключенія и найдетъ себѣ смерть въ казематѣ:
   
   Вонъ тамъ -- весной
   Земли пустой
   Кусокъ вода струей отмыла...
   Тамъ -- глушь: полынь и мохъ густой.
   И будетъ тамъ моя могила!...
   Ничьей слезой
   Прахъ бѣдный мой
   Въ гробу гниломъ не оросится...
   ...Погибли чувства и дѣла.
   Все доброе мое забыто.
   И не осмѣлится хвала
   Мнѣ приписать его открыто.
   Довольно разъ
   Къ цѣпямъ у насъ
   Себѣ позволить отвращенье --
   Сказать... поднять чело на часъ --
   И расклокочется гоненье...
   
   Въ своемъ безотрадномъ отчаяніи поэтъ находитъ только одно утѣшеніе -- въ томъ, что та идея, которой онъ принесъ себя въ жертву, не погибнетъ.
   
   Пора придетъ. Нелживый свѣтъ
   Блеснетъ. Всѣмъ будетъ обличенье!
   Нѣтъ, не напрасно данъ завѣтъ,
   Дано святое наставленье...
   
   Для себя же лично поэтъ ищетъ утѣшенья въ безсмертіи, въ томъ, что враги умертвятъ его тѣло, но безсильны умертвить его душу. Обращаясь къ сильнымъ міра, въ концѣ своей поэмы, онъ восклицаетъ:
   
   Вкушайте, сильные, покой.
   Готовьте новый мученія!
   Вы не удушите тюрьмой
   Надежды сладкой воскресенья!
   Безсмертіе! въ тебѣ одномъ
   Одна несчастному отрада.
   Покой въ забвеньи гробовомъ,
   Во упованіи -- награда!....
   
   Съ переводомъ Батенькова изъ Свартгольма въ Петропавловскую крѣпость, гдѣ ему пришлось провести безвыходно остальные 19 лѣтъ назначеннаго ему заключенія,-- жизненныя условія для него не только не улучшились, но еще болѣе ухудшились.
   Объ этихъ условіяхъ нѣкто А. Лучшевъ близкій знакомый Батенькова, много лѣтъ прожившій вмѣстѣ съ нимъ, по освобожденіи его изъ крѣпости, въ Томскѣ, разсказываетъ слѣдующее:
   Въ Петропавловской крѣпости Батеньковъ былъ помѣщенъ въ, такъ назыв., Алексѣвскій равелинъ (казематъ, въ которомъ когда то томился сынъ Петра I, царевичъ Алексѣй), гдѣ и пробылъ все время своего заключенія. Казематъ этотъ имѣлъ всего лишь десять шаговъ въ длину и 6 -- въ ширину, при 4-аршинной вышинѣ, причемъ въ немъ было очень темно.
   О своемъ заключеніи въ крѣпости, какъ и своемъ участіи въ декабристскомъ движеніи вообще, Батеньковъ, по словамъ А. Лучшева, не любилъ разсказывать, и поэтому объ упомянутомъ печальномъ періодѣ его жизни приходилось составлять понятіе лишь изъ отрывочныхъ фразъ, иногда высказывавшихся Батеньковымъ по этому поводу.
   Судя по этимъ отрывочнымъ свѣдѣніямъ, Батеньковъ числился въ крѣпости не подъ фамиліей, а подъ No (кажется,-- 13-мъ). При этомъ узникъ былъ на счету "секретнаго" арестанта настолько, что даже караульнымъ солдатамъ запрещено было обмѣниваться съ нимъ хоть однимъ словомъ. Не велѣно было даже отвѣчать на такіе вопросы, какъ: "который часъ?", "какой день" и т. п. Ежедневно утромъ и вечеромъ къ узнику являлся дежурный офицеръ справиться о здоровьѣ и узнать, не нужно ли чего, причемъ разговоръ ограничивался короткимъ вопросомъ и односложнымъ отвѣтомъ. Пища заключенному подавалась хорошая, состоявшая изъ вегетаріанскихъ блюдъ. Иногда давалось красное вино.
   Въ первые годы заключенія Батеньковъ былъ боленъ горячкою и хворалъ около 4-хъ мѣсяцевъ. Уходъ за нимъ и леченіе было достаточно внимательнымъ, но лежать приходилось въ томъ же казематѣ.
   Строго одиночное заключеніе Батенькова продолжалось лѣтъ пять-шесть. Затѣмъ, хотя надзоръ за нимъ и не былъ ослабленъ, но ему дозволялась прогулка по корридору Алексѣевскаго равелина, причемъ, попрежнему, запрещалось вступать въ разговоръ съ часовыми.
   Духовная пища узника состояла изъ чтенія книгъ религіознаго характера. Другихъ книгъ, а также газетъ, Батенькову не давалось во все время заключенія. Книги Батеньковъ получалъ черезъ коменданта крѣпости. Разрѣшалось ему и писать, но все, написанное имъ. поступало на цензуру къ коменданту и назадъ узнику не возвращалось.
   За послѣдніе годы, когда комендантомъ крѣпости былъ назначенъ генер. Скобелевъ, участникъ отечественной войны,-- Батеньковъ содержался уже не такъ строго, хотя по-прежнему изъ равелина онъ не выходилъ и не видѣлъ ни одного посторонняго лица.
   По словамъ самого Батенькова, комендантъ Скобелевъ относился къ нему "по христіански". При немъ Батеньковъ, между прочимъ, занялся сличеніемъ библейскихъ текстовъ: еврейскаго -- съ греческимъ и славянскимъ, для чего ему была доставлена библія на всѣхъ этихъ языкахъ. Книгами снабжалъ Батенькова его старый другъ и товарищъ по французскому походу Елагинъ.
   Эти умственныя занятія до нѣкоторой степени скрашивали тяжесть одиночнаго заточенія, но не могли, конечно, замѣнить узнику общеніе съ людьми и внѣшнимъ міромъ. Убійственное однообразіе казематной жизни и сопряженныя съ нею лишенія давали себя чувствовать, и временами у Батенькова замѣчались признаки душевнаго разстройства, у него начиналъ "мутиться умъ". Къ счастью, эти приступы психической неуравновѣшенности не имѣли для Батенькова рокового исхода и прошли для него безслѣдно.
   Въ 1846 году окончился, наконецъ, назначенный Батенькову двадцатилѣтній срокъ заключенія, и ему, по освобожденіи изъ крѣпости, предстояло отправиться на поселеніе въ Сибирь. Мѣстомъ для его ссылки былъ назначенъ гор. Томскъ, гдѣ за тридцать лѣтъ до этого онъ будучи молодымъ инженеромъ, потратилъ не мало трудовъ и силъ на поприщѣ общественной дѣятельности.
   

IX.

   Изъ крѣпости Батеньковъ былъ отправленъ въ Сибирь подъ конвоемъ жандармовъ въ зимней повозкѣ и въ крытой сукномъ волчьей шубѣ. Комендантъ крѣпости Скобелевъ снабдилъ его всѣмъ, необходимымъ въ дорогѣ. Въ препроводительной бумагѣ коменданта къ томскому губернатору значилось, что" Гавріилъ Батеньковъ препровождается въ Томскъ на жительство, безъ права выѣзда изъ этого города", причемъ на обзаведеніе ему назначается къ выдачѣ изъ казенныхъ суммъ 500 руб. Деньги эти и были выданы Батенькову по пріѣздѣ его на мѣсто поселенія.
   Въ Томскѣ Батеньковъ поселился въ семьѣ чиновника Николая Лучшева, съ которою онъ настолько близко сдружился съ первыхъ же дней, что не разставался съ нею до самаго конца своей ссылки, проживъ у Лучшевыхъ болѣе десятка лѣтъ.
   Лишенный, за долгіе годы своего заключенія, всякой физической работы, Батеньковъ, поселившись въ Томскѣ, обнаруживаетъ большую склонность къ занятію хозяйствомъ. Совмѣстно съ Лучшевымъ, онъ выстроилъ при домѣ послѣдняго три новыхъ флигеля, перестроилъ заново всѣ надворныя службы, а старый домъ перевезъ изъ города на дачу, въ четырехъ верстахъ отъ Томска, гдѣ завелъ небольшое сельское хозяйство, устроилъ огородъ, разбилъ садикъ съ цвѣтникомъ и т. п. Здѣсь, на дачѣ, Батеньковъ проводилъ большую часть лѣта, лишь изрѣдка пріѣзжая въ Томскъ на два-три дня. Любопытно, что несмотря на двадцатилѣтнее заточеніе въ казематѣ, организмъ Батенькова сохранился настолько, что онъ до глубокой осени ходилъ купаться на рѣку, несмотря ни на какую погоду. Спалъ онъ мало, проводя на ногахъ почти цѣлый день Питался по прежнему, исключительно вегетаріанской пищею, избѣгая всякихъ спиртныхъ напитковъ и дѣлая иногда исключеніе лишь для слабаго винограднаго вина.
   Сохранивъ физическое здоровье, но надломленныя душевно, благодаря перенесеннымъ страданіямъ.-- Батеньковъ, проживая въ ссылкѣ, уже не могъ заниматься никакою общественною дѣятельностью, и первое время совершенно сторонился отъ общества. Но съ теченіемъ времени эта отчужденность постепенно сглаживалась и Батеньковъ сталъ завязывать знакомства съ мѣстными дѣятелями. Но визитовъ ни къ кому изъ нихъ Батеньковъ часто не дѣлалъ. Болѣе чѣмъ у другихъ бывалъ онъ въ купеческомъ семействѣ Асташевыхъ, гдѣ пользовался французскими газетами. Знанія иностранныхъ языковъ, особенно французскаго и нѣмецкаго, Батеньковъ сохранилъ и послѣ крѣпости. Читалъ онъ попрежнему, и книги на этихъ языкахъ, но чтеніе газетъ предпочиталъ, повидимому, стараясь наверстать время, потерянное имъ въ заключеніи, когда онъ былъ совершенно отрѣзанный отъ внѣшняго міра. Но разговоровъ на политическія темы онъ избѣгалъ, не любилъ дѣлиться съ кѣмъ-либо и пережитыми имъ страданіями.
   Проживая въ Томскѣ, Батеньковъ, по свидѣтельству же біографа, пользовался всеобщимъ уваженіемъ и любовью всѣхъ, его окружавшихъ, отъ мала до велика, причемъ взрослые любили и уважали его "за умъ, за высокую нравственность и за 20-лѣтнія страданія, а дѣти -- за простоту, доброту и ласки".
   Здѣсь кстати будетъ отмѣтить, что годы ссылки, проведенной Батеньковымъ въ Томскѣ. совпадали съ самою глухою порою жизни этого города, когда въ послѣднемъ не было никакой общественной жизни, когда здѣсь совсѣмъ почти не было ни мѣстной интеллигенціи, никакихъ либо просвѣтительныхъ организацій. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Эта удушливая общественная атмосфера съ одной стороны, а съ другой -- пережитыя многолѣтнія страданія, послѣдствія которыхъ все еще продолжали давать себя знать и отъ которыхъ еще не окрѣпла потрясенная психика декабриста-изгнанника, конечно, не могли благопріятствовать приложенію Батеньковымъ остатковъ своихъ силъ и способностей на какое-либо общественное дѣло.
   Крайне тяжелыя условія сибирской жизни въ особенности угнетали Батенькова, и вполнѣ естественно, что его, на протяженіи уже тридцати лѣтъ оторваннаго отъ всякой культурной жизни, страстно тянуло пріобщиться къ этой жизни хотя бы подъ старость, чтобы провести остатокъ многострадальной жизни въ болѣе сносныхъ условіяхъ. Несмотря на всеобщую любовь и уваженіе, которыя окружали его въ Томскѣ, онъ страстно мечтаетъ податься изъ Сибири, хотя бы, немного, на западъ, въ Европейскую Россію. Но при жизни царя Николая I, неумолимо относившагося къ участникамъ декабрьскаго движенія, Батеньковъ не могъ и думать о выѣздѣ своемъ съ "мѣста причисленія". Надежды его на полученіе права передвиженія пробуждаются въ немъ лишь съ воцареніемъ Александра II. Эта радужная для нашего изгнанника надежда проглядываетъ въ его письмахъ къ своимъ друзьямъ.
   "Что бы ни было, я употреблю всѣ старанія отсюда выѣхать, по крайней мѣрѣ на Иртышъ или въ Тоболъ. Тяжко жить здѣсь, хотя большинство и не отказываетъ мнѣ въ доброй пріязни. Меня ужасно тяготитъ отдаленіе.
   Кажется, что живу на самомъ краю свѣта, а если еще воображу Иркутскъ, то кровь леденѣетъ. И за десять верстъ нестерпимо подвинуться на востокъ",-- пишетъ Батеньковъ своему другу, декабристу Штейнгелю, отъ 4 іюля 1856 года.
   "Востокъ для меня ласковъ и тепелъ,-- снова пишетъ Батеньковъ Штейнгелю 27 іюля того же года,-- но я все въ немъ уже исчерпалъ, что только было моего. Неотразимо хочется приблизиться къ другой стихіи. Между прочимъ, мнѣ сильно здѣсь надоѣла жадность къ деньгамъ простого народа, оставляющаго всякое дѣло бъ сторонѣ и погубившаго въ себѣ всѣ нравственныя начала. "Ореолъ, блиставшій нѣкогда надъ сибирскимъ Санъ-Франциско, освѣтитъ только широкій путь къ разврату и, не создавъ свѣтила, рѣзко раздѣлилъ между свѣтомъ и тьмою..Мнѣ покой нуженъ. Не разбросавъ денегъ, здѣсь нельзя ничего дѣлать. Общимъ правиломъ стало: захватить ихъ впередъ, и придумывать, какъ избавиться отъ обязанностей".
   

X.

   Въ августѣ 1856 года, по случаю торжества коронованія императора Александра II, въ числѣ другихъ "преступниковъ", получившихъ частичную амнистію, были помилованы и участники декабрьскаго движенія. Декабристы, находившіеся въ ссылкѣ, получили разрѣшеніе на выѣздъ изъ Сибири. Коснулось это разрѣшеніе и Батенькова.
   Съ нескрываемою, чисто дѣтскою, радостью сообщаетъ онъ о полученной свободѣ, въ письмѣ отъ 11 сентября 1856 года, А. И. Лучшеву, одному изъ членовъ семьи, пріютившей его въ Томскѣ:
   "Вотъ, милый мой А. И., пишу и вамъ привѣтъ разлуки. Черезъ двѣ недѣли здѣсь уже не буду, и сложившееся изъ душевныхъ симпатій семейство должно меня отпустить и со мною проститься... Я теперь, какъ новорожденный младенецъ, чистъ отъ всего, отъ чего только можно быть чистымъ, съ правомъ на жизнь, даже привиллегированную, и что всего важнѣе свободенъ. Обѣ столицы для меня не гостепріимны, но и не совсѣмъ закрыты. Со службою не миритъ безчиніе, но и туда есть дверь. Словомъ -- я теперь юноша, недоросль и старецъ, только что поднятый изъ-подъ кресла. Есть и выгода въ такомъ положеніи. Я могу не стѣснять бывшихъ товарищей и не стѣсняться ими, какъ бы высоко они ни забрались"...
   Новымъ мѣстомъ для своего жительства Батеньковъ избралъ село Петрищево, Тульской губерніи, гдѣ проживала семья его умершаго друга и товарища по военнымъ походамъ 1812--15 г.г,-- Елагина. 4 октября 1856 года Батеньковъ навсегда покинулъ Томскъ. По дорогѣ въ Петрищево онъ имѣлъ остановки въ Тобольскѣ, Казани, Москвѣ, Бѣлевѣ и Калугѣ. Въ Бѣлевѣ проживала въ то время дружественная Батенькову семья славянофиловъ Киреевскихъ.
   "По пріѣздѣ въ Бѣлевъ,-- пишетъ Батеньковъ Лучшеву изъ Калуги отъ 13 января 1858 г.,-- засталъ я гробъ Петра Васильевича (Киреевскій) готовымъ быть преданнымъ землѣ возлѣ свѣжей могилы его брата Ивана,-- и тамъ цѣлый годъ провелъ въ семьѣ печальной. Въ это время мнѣ довелось сдѣлать нѣсколько путешествій на всемъ пространствѣ между Москвой, Тверью, Рязанью и Орломъ, захвативъ два раза, на нѣсколько недѣль, Бѣлокаменную. Нужно такъ было частью по надобности и болѣе -- для впечатлѣній и чтобы порасправить немного крылышки на свободѣ, Наконецъ -- бросилъ якорь въ Калугѣ"...
   Поселившись въ Калугѣ, Батеньковъ рѣшилъ воспользоваться возвращенными ему имущественными правами для того, чтобы исхлопотать возвращеніе секвестрированной у него, во время суда по дѣлу декабристовъ, движимой собственности, въ числѣ которой находился драгоцѣнный перстень, оцѣнивавшійся въ насколько тысячъ рублей. Хлопоты Батенькова увѣнчались успѣхомъ и вскорѣ же, въ 1857 г., онъ получилъ шесть тысячъ рублей, вырученныхъ отъ продажи отобранныхъ у него цѣнностей. Это дало возможность Батенькову обзавестись собственнымъ, небольшимъ, но чистенькимъ домикомъ, находившимся на краю гороха, по Дворянской ул. и выписать къ себѣ изъ Томска вдову одного изъ братьевъ Лучшевыхъ, пріютившихъ ранѣе у себя Батенькова,-- Ольгу Павловну Лучшеву, съ двумя ея дѣтьми. Послѣднія были опредѣлены Батеньковымъ въ гимназію.
   Живя въ Калугѣ, Батеньковъ поддерживалъ дружественныя отношенія съ проживающими тамъ декабристами Е. П. Оболенскимъ и И. П. Свистуновымъ, а также съ двоюроднымъ братомъ Оболенскаго С. Г. Кашкинымъ, сосланнымъ на службу въ Архангельскъ за прикосновенность къ декабризму. Это близкое общеніе съ просвѣщенными людьми, котораго онъ былъ лишенъ въ продолженіе долгихъ лѣтъ своего заключенія и ссылки, а съ другой стороны,-- отрадное сознаніе полученной наконецъ свободы очень благотворно отразилось на психикѣ недавняго изгнанника. Онъ снова принимается за давно покинутыя имъ литературныя занятія, начинаетъ интересоваться событіями общественной и политической жизни, реагируетъ на нихъ въ своей перепискѣ съ малосвойственной его возрасту живостью. Этотъ періодъ жизни Батенькова совпалъ съ кануномъ великихъ реформъ, и надвигавшаяся волна освободительнаго движенія, вызывавшая всеобщій общественный подъемъ, не могла не захватить собою и 66-ти лѣтняго декабриста.
   О той умственной живости, которую проявлялъ въ это время Батеньковъ и объ его литературныхъ планахъ и занятіяхъ даютъ прекрасное представленіе нѣкоторыя изъ дошедшихъ до насъ писемъ его къ своимъ друзьямъ.
   Въ цитированномъ уже выше письмѣ Батенькова къ Лучшеву, онъ, между проч., пишетъ: "По завѣщанію Петра (Киреевскаго) досталось и на мою долю перевести 28 кн. византійской исторіи; теперь корплю надъ шестою, и это мнѣ не скучно, но отнимаетъ много времени"...
   Здѣсь, повидимому, идетъ рѣчь о задуманномъ бр. Киреевскими, совмѣстно съ Батеньковымъ, коллективномъ переводѣ 22-хъ томнаго труда извѣстнаго французскаго историка и гуманиста Шарля Лебо -- "Histoire du Bas -- Empir, en commen ant â Constantin le Grand".
   По этому же поводу Батеньковъ писалъ своему другу Петрашевцу H. С. Кашкину въ апрѣлѣ 1858 года.
   "Не возьмутся ли Полевые издать Лебо по-русски? Я переведу его добросовѣстно, и около половины уже готово".
   Къ сожалѣнію, до насъ не дошло никакихъ свѣдѣній о судьбѣ, постигшей выполненную Батеньковымъ работу. Извѣстно лишь, что предполагавшееся изданіе Лебо на русскомъ языкѣ не состоялось.
   Литературные планы Батенькова не ограничивались работою надъ переводомъ Лебо. Въ томъ же письмѣ къ H. С. Кашкину онъ спрашиваетъ: "Вотъ, не возьмется ли кто издать у меня "L'Ancien regime et la Revolution, par Alex, de tosqueville"? Книга по превосходству современная и почти буквально намъ руководная! Страхъ хочется перевести ее, даже и опытъ на двухъ главахъ сдѣланъ?..
   Полтора года спустя, въ ноябрѣ 1859 г., Батеньковъ снова пишетъ Лучшеву: "Имѣю если не великое, то огромное, если не ученое, то кропотливое занятіе надъ византійской исторіей и русскимъ правомъ, поглощающее большую часть времени для того, собственно, чтобы не было оно празднымъ и не гибло, губя и самого меня разсѣяніемъ. Прожитыя 65 лѣтъ достаточно уже отяжелили меня, и стали сжимать день въ тѣсные предѣлы... Пропала способность отмѣчать чѣмъ-либо дѣльнымъ утро и вечеръ, хотя большею частью сижу неподвижно, уткнувши носъ въ книгу или въ бумагу, гдѣ бы ни случилось, а особливо -- дома. Старые мои пріятели вознеслись теперь свыше облаковъ. Мнѣ не оставалось другого средства для обращенія съ ними, какъ обернувшись въ кожу дѣвушки, чтобы имѣть право немного поворчатъ и повольничать. Вареньки и Машеньки обратились въ дамъ сіятельныхъ и превосходительныхъ, частью съ надбавкою: "высоко" -- Вани и Петруши украсились лентами и звѣздами... Каково же (мнѣ) очутиться въ такой средѣ? Но я примѣтилъ, что наивные мои привѣты, возбуждая воспоминанія лучшихъ юныхъ дней жизни. были не такъ пріятны, какъ бы того требовалъ этикетъ"...
   Откликаясь, въ томъ же письмѣ, на современныя настроенія общественной жизни, Батеньковъ пишетъ: "Живемъ мы теперь во время переходное, кругомъ -- реформы и кризисы... Въ полной неизвѣстности, ничего предпринять нельзя, лишь бы привелъ Богъ какъ-нибудь провести это мудреное время".
   Это писалось за годъ до обнародованія крестьянской реформы, когда въ воздухѣ уже носились первыя ласточки этой великой освободительной реформы, выдвигались всевозможные проекты проведенія ея въ жизнь, но оставалось неизвѣстнымъ, въ какія именно окончательныя формы выльется этотъ, назрѣвавшій вѣками историческій актъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. многолѣтними страданіями искупившій благородный порывъ молодости, -- Батеньковъ, убѣленный сѣдинами старости, горько постигшій суровый опытъ жизни, имѣлъ выстраданное имъ право относиться съ предубѣжденіями и недовѣріемъ къ благимъ намѣреніямъ русскаго правительства и предостерегать другихъ, болѣе молодыхъ, отъ излишняго оптимизма въ этомъ направленіи
   "Тотъ путь, который вамъ издали кажется прямымъ, кратчайшимъ и вѣрнымъ,-- пишетъ Батеньковъ тому же Лучшеву въ апрѣлѣ 1860 года,-- на самомъ дѣлѣ требуетъ большой силы, или большого счастья, чтобы не задержаться въ каждомъ изъ трехъ съ половиною министерствъ, особенно -- если что-нибудь вѣсское поставлено противъ теченія... Много въ наше время науки, ума, наблюдательности, -- но за неимѣніемъ для нихъ новаго практическаго склада, неизбѣжно остается въ употребленіи старая жизнь, пусть ветхая и узкая, но все же, незамѣненная и потому охраняемая... Мы чувствуемъ, что вообще произошелъ склонъ (сдвигъ) къ добру,-- но это еще не значитъ, однако, что теперь же и созрѣли плоды, возсіялъ свѣтъ и разлилось счастье. Думаю, что крестъ еще слишкомъ длиненъ, и много, ежели обойдемъ одинъ его конецъ"...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Но при всемъ своемъ пессимизмѣ по отношенію къ совершающимся передъ его глазами крупнымъ событіямъ государственно-общественной жизни,-- Батеньковъ, и на склонѣ своей жизни, однако, горячо вѣрилъ въ конечное торжество идеаловъ добра, свободы и истины, но возможное достиженіе этихъ идеаловъ рисовалось ему лишь въ болѣе или менѣе отдаленномъ будущемъ. Это "царство Божіе" являлось для него удѣломъ лишь послѣдующихъ поколѣній...
   Въ письмѣ Батенькова къ Лучшеву отъ 6 декабря 1861 г. находимъ, между проч., нижеслѣдующія строки:
   "Вопли на чиновниковъ, вопли чиновниковъ, все представляетъ бывшее -- отжившимъ, и не являются доселѣ умы, которые бы главныя части устроили творчески... Между тѣмъ, міръ какъ-то свѣтлѣетъ и свѣтлѣетъ. Во тьмѣ скрываться уже нельзя. Наступаетъ страшный судъ, а за нимъ должна быть заря царствія Божія, которое люди ни ускоритъ. ни замедлить не могутъ, какія бы ни приносились ими жертвы и какимъ-бы ни подвергались они страданіямъ: не вдругъ уступитъ матерія съ разумомъ, горячо къ нея прильнувшимъ. Вы -- молоды: чего-нибудь дождетесь"...
   Но возвратимся къ фактамъ личной жизни Батенькова.
   Съ 1859 года было отмѣнено послѣднее ограниченіе установленное въ отношеніи участниковъ декабрьскаго движенія: всѣмъ декабристамъ было разрѣшено свободное проживаніе въ столичныхъ городахъ.
   Батеньковъ воспользовался этимъ разрѣшеніемъ для того, чтобы побывать въ Петроградѣ. Москвѣ, а заодно съѣздить въ Польшу. Эта была его послѣдняя поѣздка. Недолго прожилъ онъ. возвратившись къ себѣ домой -- въ Калугу.
   Осенью 1863 г. Батеньковъ сильно простудился и схватилъ воспаленіе легкихъ. Болѣзнь быстро приняла осложненныя формы, и вскорѣ несчастнаго страдальца, не стало. Умеръ Батеньковъ на 71-мъ году своей, такъ, несчастно сложившейся, жизни...
   Передъ смертью онъ завѣщалъ похоронить его въ с. Петрищевѣ, рядомъ съ могилой его стараго друга А. А. Елагина.
   Въ оградѣ сельскаго храма с. Петрищева, находящагося въ 18-ти верстахъ отъ гор. Бѣлева. Тульской губерніи, возлѣ южныхъ дверей храма, находится могильная плита, сдѣланная изъ темно-сѣраго мрамора.
   На плитѣ имѣется надпись:
   "Здѣсь погребенъ
Дворянинъ
Гавріилъ Степановичъ
Батеньковъ.

Родился въ Тобольскѣ 25 марта 1793 г.
Скончался въ Калугѣ 29 октября 1863 г.
Миръ праху твоему".

   Подъ этою скромною могильною плитою нашелъ себѣ вѣчное упокоеніе многострадальный декабристъ-сибирякъ, котораго, по выраженію В. И. Семевскаго, по продолжительности перенесеннаго имъ заключенія въ крѣпостномъ казематѣ "превзошли только мученики -- шлиссельбуржцы 1884--1905 годовъ"...
   

ТВОРЕЦЪ БЕЗСМЕРТНОЙ СКАЗКИ.

(П. П. Ершовъ).

   "Конекъ-Горбунокъ"!.. Кто изъ насъ съ ранняго дѣтства не знаетъ этой неумирающей сказки? Кто не помнитъ наизусть изъ нея хотя бы нѣсколько стиховъ -- легкихъ, звучныхъ, блещущихъ неподдѣльнымъ русскимъ юморомъ и остающихся въ памяти читателя безъ всякаго съ его стороны усилія?
   На долю сказки Ершова выпалъ такой огромный успѣхъ, какого не имѣла никакая другая изъ сказокъ русскихъ писателей, не исключая и произведеній величайшаго изъ нашихъ поэтовъ -- Пушкина.
   Несмотря на свой почтенный, болѣе чѣмъ восьмидесятилѣтній, возрастъ,-- сказка впервые появилась въ печати въ 1834 году,-- "Конекъ-Горбунокъ" до сихъ поръ служитъ, да и долго еще будетъ служить одною изъ любимѣйшихъ книгъ нашего народа и нашихъ дѣтей. Сказку Ершова съ одинаковымъ интересомъ читаютъ и въ интеллигентной семьѣ, и въ семьѣ простого крестьянина и рабочаго. До настоящаго времени она выдержала уже двадцать пять рядовыхъ изданій съ именемъ автора, разошедшихся въ сотняхъ тысячъ экземпляровъ, не считая безчисленныхъ подражаній и передѣлокъ, вызванныхъ громаднымъ, не прекращающимся спросомъ читателей на сказку Ершова. Отрывки изъ "Конька-Горбунка" внесены, какъ образецъ, во многія наши хрестоматіи.

0x01 graphic

   Сказка переводилась и на иностранные языки. Такъ, еще при жизни автора появился ея переводъ на чешскомъ нарѣчіи. Біографъ Ершова А. К. Ярославцевъ въ своей книжкѣ, появившейся вскорѣ послѣ смерти автора "Конька-Горбунка", свидѣтельствуетъ, со словъ редактора педагогической газеты въ г. Пештѣ (Галиція), что сказка Ершова еще въ то время была хорошо извѣстна въ оригиналѣ между угорскими русинами, "одинаково интересуя дѣтей и взрослыхъ" (обстоятельство это пріобрѣтаетъ особенный интересъ въ наше время, когда галиційская Русь пріобщается къ коренной Россіи).
   Наконецъ, сказка Ершова еще при жизни ея автора послужила балетмейстеру Сенъ-Леону сюжетомъ для его извѣстнаго балета "Конекъ-Горбунокъ" (музыка Пуни), еще до сихъ поръ не сходящаго съ репертуара императорскихъ сценъ.
   Все это достаточно краснорѣчиво говоритъ о томъ, какою огромною популярностью и распространенностью пользуется произведеніе Ершова.
   Но насколько велика извѣстность "Конька-Горбунка настолько же мало знаютъ у насъ объ его авторѣ. Въ этомъ отношеніи сказка Ершова какъ бы раздѣляетъ судьбу всѣхъ народныхъ сказокъ, которыя передаются отъ поколѣнія къ поколѣнію, но никто не знаетъ тѣхъ, что создалъ ихъ...
   "Конекъ-Горбунокъ", еще при жизни Ершова "доскакавшій", по выраженію одного рецензента, до восьмого изданія, пережилъ своего автора задолго до его смерти. Когда Ершовъ былъ еще живъ, публика, охотно раскупавшая одно изданіе сказки за другимъ, уже забыла о существованіи ея автора, и, по словамъ его біографа, при упоминаніи объ Ершовѣ нерѣдко приходилось разрѣшать такіе вопросы:
   -- Развѣ онъ живъ? Мы думали, что онъ уже давно умеръ!..
   А когда онъ на самомъ дѣлѣ умеръ -- одинокій. забытый почти всѣми, то при извѣстіи объ этомъ многіе спрашивали:
   -- Какой это Ершовъ?
   -- Авторъ "Конька-Горбунка",-- говорили друзья покойнаго.
   -- Боже мой!-- восклицалъ кто-нибудь изъ собесѣдниковъ: а объ немъ ни слуху, ни духу! Я думалъ. что онъ уже давно не существуетъ. Сколько я звалъ стиховъ, цѣлыхъ тирадъ изъ его сказки!Почти полное забвеніе имени поэта, когда его произведеніе читается и перечитывается всѣми, является большою несправедливостью. Творецъ неумирающей сказки заслуживаетъ иного отношенія къ его памяти.

-----

   Петръ Павловичъ Ершовъ, сибирякъ по происхожденію, родился 22 февраля 1815 года въ захолустномъ селеніи Безруково, Ишимскаго округа. Тобольской суб. Раннее же дѣтство поэта протекло въ далекомъ. глухомъ Березовѣ -- небольшомъ сѣверномъ городишкѣ, гдѣ когда-то томились въ ссылкѣ и умерли всесильные въ свое время Меньшиковъ и Остерханъ и гдѣ отецъ Ершова занималъ должность исправника.
   О впечатлѣніяхъ, заложенныхъ въ душѣ крайне воспріимчиваго и болѣзненнаго мальчика окружавшею его въ дѣтствѣ своеобразною обстановкою суровой сибирской жизни, разсказываетъ намъ самъ поэтъ въ своемъ автобіографическомъ стихотвореніи: "Посланіе къ Другу":
   
   Рожденный въ нѣдрахъ непогоды
   Въ краю тумановъ и снѣговъ
   Питомецъ сѣверной природы
   И горя тягостныхъ оковъ --
   Я былъ привѣтствованъ метелью
   И встрѣченъ дряхлою зимой.
   И надъ младенческой постелью
   Кружился вихорь снѣговой.
   Моя первый звукъ былъ -- вой бурана
   Мой первый взоръ былъ -- грустный взоръ
   На льдистый берегъ океана.
   На снѣжный горбъ высокихъ горъ...
   
   Угрюмая обстановка дѣтства, оставившая свой неизгладимый слѣдъ на всю послѣдующую жизнь поэта, оказала глубокое, сильное вліяніе на его духовный міръ. Въ чуткой душѣ мальчика рано начинаютъ развиваться поэтическія наклонности ("непостижимое мученье"),-- и вмѣстѣ съ тѣмъ растетъ горячая любовь къ обездоленной родинѣ поэта -- Сибири, къ ея суровой, но величественной природѣ, къ обиженнымъ жизнью людямъ.
   Позднѣе онъ прекрасно выразилъ это въ слѣдующихъ строкахъ названнаго выше стихотворенія:
   
   Съ привѣтомъ горестнымъ рожденья
   Ужъ было въ грудь заронено
   Непостижнаго мученья
   Неистребимое зерно.
   Вездѣ я видѣлъ мракъ и тѣни
   Въ моихъ младенческихъ мечтахъ:
   Внутри несвязный рой видѣній.
   Снаружи гробы на гробахъ...
   Чредой стекали въ вѣчность годы.
   Свѣтлѣло что-то впереди.
   И чувство жизни и свободы
   Забилось трепетно въ груди.
   Я полюбилъ людей, какъ братій.
   Природу -- какъ родную мать.
   И въ жаркій кругъ моихъ объятій
   Хотѣлъ живое все созвать!..
   
   На одиннадцатомъ году своей жизни будущій поэтъ былъ отданъ, для обученія, въ тобольскую гимназію. Благодаря незауряднымъ природнымъ способностямъ, онъ занялъ -- по успѣхамъ -- одно изъ первыхъ мѣстъ въ классѣ, которое и оставалось за нимъ до самаго выхода его изъ гимназіи.
   По окончаніи имъ гимназическаго курса шестнадцатилѣтній Ершовъ вступаетъ въ число студентовъ петроградскаго университета по философско-юридическому факультету. Въ 1834 г. онъ успѣшно оканчиваетъ въ университетѣ курсъ со степенью кандидата.
   Первые проблески поэтическаго таланта стали обнаруживаться у Ершова еще со школьной скамьи. Учась въ гимназіи, онъ уже читалъ своимъ товарищамъ первоначальные наброски своей знаменитой сказки. Но извѣстность его, какъ поэта, начинается незадолго до окончанія имъ университета. Находясь на послѣднемъ курсѣ въ началѣ 1834 г., Ершовъ представилъ профессору П. А. Плетневу, занимавшему въ то время кафедру русской словесности, первую часть "Конька-Горбунка" въ качествѣ класснаго упражненія.
   Плетневъ -- извѣстный литераторъ и другъ Пушкина -- очень одобрительно отнесся къ произведенію молодого поэта и прочелъ его сказку на лекціи передъ своею аудиторіею, какъ образецъ, заслуживающій большого вниманія.
   Въ тотъ же 1834 г. первая часть "Конька-Горбунка" была напечатана въ журналѣ Сенковскаго "Библіотека для чтенія", а вслѣдъ затѣмъ сказка вышла въ свѣтъ отдѣльнымъ изданіемъ въ цѣломъ своемъ видѣ.
   Появленіе сказки было очень сочувственна встрѣчено публикой. "Донынѣ многіе вспоминаютъ, разсказываетъ одинъ изъ университетскихъ товарищей Ершова,-- съ какою жадностью читали они ее (сказку) на школьныхъ скамейкахъ и повсюду", заучивая наизусть цѣлыя страницы, легко укладывающіяся въ памяти... Въ короткое время сказка Ершова пріобрѣла огромную популярность среди читателей. Тѣ изъ нихъ, которые почему-либо не могли пріобрѣсти печатнаго экземпляра сказки, переписывали ее, и "Конекъ-Горбунокъ" расходился въ спискахъ, наряду съ запрещенными сочиненіями русскихъ писателей.
   Привѣтствовала появленіе Конька-Горбунка и тогдашняя литературная критика. Небезызвѣстный Сенковскій (Баронъ Брамбеусъ), помѣстившій "Конька-Горбунка" въ своемъ журналѣ, предпослалъ сказкѣ Ершова восторженный отзывъ о ней. Признавая въ авторѣ "весьма примѣчательное дарованіе", а въ его сказкѣ "превосходный поэтическій опытъ", критикъ замѣчаетъ, что читатели сами оцѣнятъ въ сказкѣ ея "достоинства и силу языка, любезную простоту, веселость и обиліе удачныхъ картинъ", достойныхъ "стоять на ряду съ лучшими мѣстами легкой русской поэзіи"...
   Подобный же одобрительный отзывъ о сказкѣ былъ напечатанъ и въ "Сѣверной Пчелѣ", признававшей въ молодомъ авторѣ "необыкновенный талантъ".
   Сохранилось извѣстіе, что и самъ Пушкинъ, ознакомившись со сказкою Ершова, замѣтилъ кому-то изъ своихъ друзей: "Теперь этотъ родъ сочиненій можно мнѣ и оставить" и тогда же изъявилъ намѣреніе содѣйствовать Ершову въ изданіи "Конька-Горбунка" съ иллюстраціями и къ выпуску ея въ свѣтъ по возможно дешевой цѣнѣ и въ огромномъ количествѣ экземпляровъ, для широкаго распространенія въ народѣ. Но, за отсутствіемъ средствъ и послѣдовавшей вскорѣ затѣмъ смертью Пушкина, намѣреніе это такъ и осталось невыполненнымъ. Такъ же благосклонно отнесся къ автору "Конька-Горбунка" и другой его знаменитый современникъ -- В. А. Жуковскій.
   Несочувственный отзывъ о сказкѣ далъ только-что вступившій въ то время на поприще литературнаго критика В. Г. Бѣлинскій. Признавая, что сказка "написана очень недурными стихами", молодой -- въ то время -- критикъ, однако, отрицалъ за нею какое-либо художественное достоинство, исходя изъ того, что народная сказка бываетъ хороша только тогда, когда она "вѣрно списана подъ диктовку народа", безъ всякаго посягательства на ея текстъ. Съ этой стороны Бѣлинскій отнесся отрицательно и къ сказкамъ Пушкина, передъ каждою строчкою котораго онъ, вообще, благоговѣлъ.
   Здѣсь нельзя кстати не упомянуть, что основной сюжетъ "Конька-Горбунка" не придуманъ Ершовымъ, а взятъ изъ народныхъ разсказовъ, слышанныхъ имъ въ дѣтствѣ.
   Въ основѣ сказки, по словамъ біографа Ершова -- А. К. Ярославцева, лежитъ нравственная идея данная ей первыми ея слагателями, простыми дѣтьми природы. Смыслъ сказки является такимъ: "простодушное терпѣніе увѣнчивается, въ концѣ-концовъ. величайшею наградою на землѣ, а необузданныя желанія губятъ человѣка даже на высочайшей ступени земного величія. Дурачкомъ здѣсь называется Иванушка только на людскомъ языкѣ: онъ не подходитъ подъ понятія людей обыкновенныхъ,-- не живетъ, какъ они живутъ -- служитъ людямъ честно, хотя и одолѣваемый человѣческою немощью, терпитъ многое, рѣшается на невозможное для нихъ же, и добрыя всемогущія силы помогаютъ ему, какъ своему собрату"...
   Такимъ образомъ, сказка Ершова, отличающаяся образнымъ, звучнымъ и бойкимъ языкомъ, не чужда въ то же время, и идейнаго содержанія.
   По выходѣ своемъ изъ университета. Ершовъ не могъ долго ужиться въ шумномъ и скучномъ для него Петроградѣ. "Рожденный въ нѣдрахъ непогоды", онъ какъ бы тяготился блестящею жизнью столицы и всею душою стремился къ роднымъ сибирскимъ тундрамъ, гдѣ, по его словамъ, только и можно было жить
   Въ короткій періодъ между окончаніемъ Ершовымъ университета и отъѣздомъ въ Сибирь душа молодого поэта витала въ области идеальныхъ стремленій служенія родинѣ и человѣчеству. Съ чисто дѣтскимъ увлеченіемъ онъ отдался несбыточной мечтѣ предпринять вмѣстѣ со своимъ другомъ Тимковскимъ большое путешествіе по Сибири, цѣлью котораго было бы
   
   Пустыни, степи
   Лучомъ гражданства озарить.
   Разрушить умственныя цѣпи
   И человѣка сотворить.
   Раскрыть покровъ небесъ полночныхъ.
   Богатства выпросить у горъ,
   И чрезъ кристаллы водъ восточныхъ
   На дно морское кинуть взоръ.
   Подслушать тайныя сказанья
   Лѣсовъ дремучихъ, скалъ сѣдыхъ,
   И вырвать древнія преданья
   Изъ устъ кургановъ гробовыхъ.
   Воздвигнуть падшіе народы.
   Гранитну лѣтопись прочесть,
   И въ славу витязей свободы
   Колоссъ подоблачный вознесть...
   
   Юный поэтъ мечталъ о благѣ, которое онъ могъ бы доставить своимъ путешествіемъ бѣдствующимъ сибирскимъ инородцамъ, изучивъ подробно ихъ жизнь, чтобы потомъ выработать планъ улучшенія ихъ быта; о той пользѣ, которую онъ могъ принесть наукѣ изученіемъ дѣвственной сибирской природы, ея нетронутыхъ богатствъ и археологическихъ памятниковъ прошлаго.
   Насколько серьезно мечтали обо всемъ этомъ Ершовъ и Тимковскій, видно изъ этого, что они торжественно поклялись другъ другу выполнить свой замыселъ, и въ знакъ этой клятвы помѣнялись между собою черными металическими кольцами съ надписью: "Mors et vita -- на жизнь и смерть!"...
   
   "Не охладимъ святого рвенья,--
   Пойдемъ съ надеждами впередъ.
   
   писалъ Ершовъ своему другу по поводу задуманнаго путешествія. Но -- увы!возвышенные юношескіе планы вскорѣ же разсѣялись, какъ дымъ, при соприкосновеніи съ суровымъ жизненнымъ опытомъ.
   Тѣмъ не менѣе, въ этихъ неоформленныхъ юношескихъ стремленіяхъ автора "Конька-Горбунка" уже скрывались,-- какъ это отмѣчаетъ въ своихъ воспоминаніяхъ Г. Н. Потанинъ.-- первые проблески областного сибирскаго патріотизма.
   "Это былъ яркій патріотъ, или, по крайней мѣрѣ, болѣе экспансивный, чѣмъ другіе.-- говоритъ г. Потанинъ объ Ершовѣ. Онъ строилъ грандіозные планы своей будущей дѣятельности, которая должна пробудить спящую Сибирь и осыпать ее духовными и матеріальными благами. Это чудо онъ надѣялся совершить исключительно путемъ своей литературной дѣятельности. На глазахъ у него происходили чудеса, которыя совершало слово Пушкина надъ русскимъ обществомъ. Почему же и ему, съ такимъ блескомъ выступившему со своимъ "Конькомъ Горбункомъ", не сдѣлаться Пушкинымъ Сибири, почему не достичь такихъ же результатовъ, сочиняя поэмы о сибирскомъ Пушкарѣ, татарской принцессѣ "Сузге"? Этою необузданною мечтательностью Ершовъ рѣзко выдѣлялся изъ среды другихъ сибирскихъ писателей. Вдохновенностью сибирскими темами онъ очень напоминалъ Ядринцева, но ему не было суждено сыграть такую же общественную роль для Сибири"...
   За время пребыванія Ершова въ Петроградѣ имъ, помимо "Конька Горбунка" было написано подъ вліяніемъ близкаго знакомства съ нѣкоторыми литераторами и музыкантами, нѣсколько оперныхъ либретто, которыя, однако, остались не положенными на музыку, хотя, по отзыву компетентныхъ лицъ, нѣкоторыя изъ нихъ достойны были труда выдающихся композиторовъ. Кромѣ того, Ершовымъ было помѣщено въ тогдашнихъ журналахъ, главн. образ., въ "Библіотекѣ для чтенія" Сенковскаго и "Современникѣ" Плетнева около двухъ десятковъ мелкихъ стихотвореній лирическаго характера. Нѣкоторыя изъ этихъ стихотвореній обращаютъ на себя вниманіе легкостью и звучностью языка и прочувствованностью содержанія.
   Вотъ отрывокъ одного изъ этихъ стихотвореній Ершова, которое вмѣстѣ съ тѣмъ прекрасно иллюстрируетъ стремленія, возникавшія въ душѣ поэта
   
   Чу, вихорь пронесся по чистому полю!
   Чу! крикнулъ орелъ въ громовыхъ облакахъ!
   О, дайте мнѣ крылья! О, дайте мнѣ волю!
   Мнѣ тяжко, мнѣ душно въ тяжелыхъ стѣнахъ
   Расти ли нагорному кедру въ теплицѣ.
   Гдѣ яснаго солнца и бурь не видать?
   Дышать ли пигарту свободно въ темницѣ,
   И вихря не вѣять и тучи не рвать?
   Ни чувству простора, ни мыслямъ свободы.
   Ни вольнаго лета могучимъ крыламъ...
   Все мрачно и пусто. И юные годы
   Какъ цѣпи влачу я по чуждымъ полямъ!
   И утро заблещетъ, и вечеръ затлѣетъ.
   Но горесть на сердцѣ могилой лежитъ.
   И жатва на нивѣ душевной не зрѣетъ.
   И пламень небесный безсвѣтно горитъ.
   О, долго-ль стенать мнѣ подъ тягостнымъ гнетомъ?
   Когда полечу я на свѣтлый Востокъ?
   О, дайте мнѣ волю! Орлинымъ полетомъ
   Я солнца-бъ коснулся и пламя возжегъ.
   Я бъ рѣялъ въ зефирѣ, я мчался-бъ съ грозою.
   И крылья-бъ разливомъ зари позлатиль.
   Я жадно-бъ упился небесной росою
   И ниву богатою жатвой покрылъ!
   
   Одобренный успѣхомъ своего "Конька Горбунка". Ершовъ мечтаетъ создать нѣчто болѣе грандіозное въ этомъ же родѣ. Въ его творческой фантазіи рисуется планъ громадной поэмы, объединяющей собою всѣ шедевры народной сказочной поэзіи.
   Главнымъ героемъ этой поэмы-сказки долженъ былъ явиться Иванъ Царевичъ, побѣждающій всѣ темныя и злыя силы на землѣ.
   Съ радужными надеждами осуществить планъ задуманнаго имъ созданія уѣзжаетъ Ершовъ изъ чуждой ему столицы въ далекую родную Сибирь. Но -- увы!-- созданіе задуманной сказки не пошло дальше тридцати строчекъ ея начала, отысканныхъ въ бумагахъ поэта послѣ его смерти... Ограниченная провинціальная среда и крайне неблагопріятныя для живой литературной дѣятельности условія жизни въ сибирской глуши, куда такъ страстно стремилась его душа, заѣли собою поэта, заставили его скрыть свой талантъ въ землю...
   Но не будемъ забѣгать впередъ.
   Въ 1836 году, т. е. черезъ два года по окончаніи имъ университета, мы застаемъ Ершова въ Тобольскѣ, въ роли преподавателя мѣстной гимназіи, въ стѣнахъ которой протекло его отрочество.
   Скромную учительскую должность поэтъ занималъ около восьми лѣтъ, до назначенія его инспекторомъ классовъ той же гимназіи. Дошедшая до насъ переписка Ершова съ его столичными друзьями, не прекращавшаяся почти до самой смерти поэта, даетъ намъ прекрасную иллюстрацію послѣдняго періода его жизни въ Сибири. Изъ этой переписки можно видѣть, что уже на первыхъ порахъ суровая дѣйствительность разочаровала поэта въ его юношескихъ иллюзіяхъ, съ которыми онъ уѣзжалъ изъ Петрограда. Крайне монотонная, сѣрая жизнь провинціальной глуши, вдали отъ культурнаго міра и окружающая среда съ ея мелкими житейскими дрязгами начинаютъ тяготить поэта.
   "Наши дни проходятъ такъ однообразно, жалуется онъ въ одномъ изъ своихъ писемъ,-- что можно преспокойно проспать цѣлые полгода и, проснувшись, безъ запинки, отвѣчать: "все обстоитъ благополучно".
   Педагогическая дѣятельность, къ которой онъ не чувствовалъ особеннаго призванія, не могла удовлетворить поэта, хотя онъ и старался относиться къ ней серьезно и съ любовью. Между проч., онъ руководилъ постановкою ученическихъ спектаклей въ гимназіи, для которыхъ самъ же писалъ и пьесы. Спектакли эти вносили большое оживленіе въ монотонную жизнь города, привлекая много городской публики. Къ ученикамъ Ершовъ относился мягко и ласково,-- въ письмахъ своихъ онъ иначе не называлъ ихъ, какъ своими "дружками",-- и они, со своей стороны, платили ему такою же любовью и уваженіемъ.
   Въ 1844 году Ершовъ быль назначенъ инспекторомъ классовъ тобольской гимназіи. По свидѣтельству одного изъ бывшихъ воспитанниковъ этой гимназіи (И. А. Худякова), тобольская гимназія при Ершовѣ была одною изъ лучшихъ въ Сибири. "Въ гимназіи Ершова не было тѣхъ истязаній, на которыя такъ щедры были въ то время другія русскія гимназіи"...
   Вообще къ своему педагогическому дѣлу Ершовъ продолжалъ относиться серьезно и внимательно. Въ перепискѣ со своими столичными друзьями онъ заботливо вывѣдывалъ отъ нихъ о лучшихъ учебныхъ руководствахъ, появлявшихся въ то время на книжномъ рынкѣ, и выписывалъ ихъ себѣ, несмотря на ограниченныя денежныя средства. Онъ и самъ написалъ весьма дѣльныя замѣтки "О гимназическомъ курсѣ" и составилъ курсъ "Словесности", который, однако, не былъ одобренъ министерствомъ для преподаванія, какъ "не вполнѣ отвѣчающій понятіямъ воспитанниковъ".
   Лично для Ершова въ его служебной дѣятельности была и обратная сторона, которая не могла не волновать его чуткую, отзывчивую натуру. Въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ не безъ горечи сѣтуетъ на то, что не можетъ, какъ учитель гимназіи, смѣть свое сужденіе имѣть даже въ вопросахъ его ближайшей компетенціи...
   Но время шло, -- и сѣренькія заботы обыденной жизни все глубже поглощали поэта,-- особенно когда онъ женился, появились дѣти и, овдовѣвъ,-- женился снова, чтобы не оставлять безъ материнскаго ухода своихъ дѣтей отъ перваго брака... Незамѣтно для себя онъ все глубже втягивался въ тину житейской "пошлости и прозы",-- и все дальше и дальше отодвигались его планы создать что-нибудь достойное перваго его произведенія...
   Временами въ немъ пробуждались творческіе порывы, и онъ брался за перо,-- но то, что появлялось изъ-подъ его пера, было уже совершенно посредственнымъ и недостойнымъ "Конька-Горбунка".
   И, вспоминая въ такія минуты свои юношескіе годы и молодыя стремленія въ высь, онъ съ горечью восклицалъ: "Гдѣ эти дни? Гдѣ эти исполинскіе планы? Все это улетѣло съ учительской профессіей! Пусть теперь рѣшаютъ философы: или судьба -- индѣйка, или человѣкъ -- индюкъ"...
   Въ такія тяжелыя минуты жизни изъ-подъ пера поэта выливались полныя грусти и отчаянья, глубоко прочувственныя строки, вродѣ слѣдующихъ:
   
   Въ вечерней тишинѣ, одинъ съ своей мечтою,
   Сижу, волнуемый безвѣстною тоскою.
   Вся жизнь, прошедшая, какъ хартія годовъ.
   Раскрыта предо мной. И дружба и любовь.
   И сердцу сладкія о дняхъ воспоминанья
   Мѣшаются во мнѣ съ отравою страданья.
   Желалъ бы многое изъ прошлаго забыть.
   И жизнью ноною, иною пережить...
   Но тщетны позднія о прошломъ сожалѣнья.
   Мнѣ ихъ не возвратить -- летучія мгновеньи!
   Они сокрылися и унесли съ собой
   Все то, чѣмъ горекъ былъ и сладокъ міръ земной.
   Я точно какъ пловецъ, волной страстей влекомый,
   Изъ милой родины на берегъ незнакомый
   Насильно занесенъ. Напрасно я молю
   Возврата сладкаго на родину мою.
   Напрасно къ небесамъ о помощи взываю,
   И плачу, и молюсь, и руки простираю.
   Повсюду горестный мнѣ слышится отвѣтъ:
   "Живи, страдай, терпи,-- тебѣ возврата нѣтъ!.."
   
   Въ 1857 г. Ершовъ получилъ, наконецъ, давно обѣщанное ему мѣсто директора училищъ Тобольской губ. Но не прошло и пяти лѣтъ, какъ онъ принужденъ былъ выйти въ отставку. Поводъ къ этому былъ серьезный. Въ Тобольскѣ открыто говорили о доносѣ, который былъ сдѣланъ на Ершова въ связи съ предполагавшимся назначеніемъ его на должность главнаго инспектора.
   "Люди и тутъ не пощадили поэта,-- говоритъ біографъ Ершова,-- а къ борьбѣ съ людьми, да еще на поприщѣ, не совсѣмъ ему сродномъ, онъ никогда не былъ склоненъ"...
   Послѣдніе годы своей жизни Ершовъ провелъ въ полномъ уединеніи отъ свѣта, покинутый и забытый почти всѣми...
   Умеръ онъ 18 августа 1869 года, окруженный лишь своею семьею. Погребенъ авторъ "Конька-Горбунка" на тобольскомъ городскомъ кладбищѣ -- "за валомъ".
   Кромѣ трехъ десятковъ мелкихъ лирическихъ стихотвореній, Ершовымъ, за время его пребыванія въ Тобольскѣ, были написаны очень недурные разсказы: "Осенніе вечера" и поэма "Сузге", сюжетомъ для которой послужило старинное сибирское преданіе. Въ этой поэмѣ, написанной бѣлыми стихами (размѣромъ извѣстной "Пѣсни о Гайаватѣ" Лонгфелло) Ершовъ воспѣлъ самоотверженный подвигъ царицы Сузге, легендарной жены Сибирскаго царя Кучума, которая, горячо любя свою родину, не могла пережить покореніе Сибири русскими и покончила съ собою въ тотъ моментъ, когда дружина Ермака заняла столицу Сибири -- Искеръ. Собраніе сочиненій Ершова никогда издано не было
   

ПІОНЕРЪ РУССКОЙ ЭТНОГРАФІИ.

(В. В. Пассекъ).

   "Это былъ романтикъ народности Пассекъ, очень замѣченный въ свое время писатель, но рано умершій".

А. Н. Пыпинъ.

   "Не оставивъ особенно выдающихся и обширныхъ трудовъ, Пассекъ имѣлъ значеніе, какъ первый романтикъ русской народности, положившій начало болѣе широкой постановкѣ у насъ этнографическихъ изученій".

Настольн. энциклоп. словарь бр. Гранатъ т. 6-й.

   Русская этнографія, какъ и всякая другая отрасль нашей науки и литературы, имѣла своихъ піонеровъ, имена которыхъ для огромнаго большинства читателей остаются не извѣстными... Такова участь почти всѣхъ піонеровъ на литературномъ и научномъ поприщахъ, въ особенности -- у насъ, въ Россіи.
   "Мы лѣнивы и нелюбопытны",-- писалъ еще Пушкинъ о своихъ соотечественникахъ, ставя имъ въ упрекъ равнодушіе къ прошлому своей родины и къ ея дѣятелямъ. Послѣднихъ мы мало цѣнимъ при жизни, а послѣ смерти -- и совершенно забываемъ о нихъ...
   Изъ ряда забытыхъ теперь именъ піонеровъ въ области научнаго изученія быта народовъ, входящихъ въ составъ нашего государства, намъ хотѣлось бы воскресить въ памяти читателей скромное имя Вадима Васильевича Пассека, сибирскаго уроженца.
   Родиной Вадима Васильевича Пассека былъ гор. Тобольскъ. Здѣсь онъ родился въ іюнѣ 1808 года и провелъ свое дѣтство и юность.
   Отецъ Вад. Вас. былъ ссыльнымъ изъ дворянъ-помѣщиковъ, попавшихъ въ Сибирь, благодаря несчастно сложившимся обстоятельствамъ жизни и юношеской неосмотрительности. Несчастья продолжали преслѣдовать отца нашего писателя и на мѣстѣ его ссылки, что заставляло его жить, со своей семьей, въ очень стѣсненныхъ условіяхъ.
   "Я родился,-- писалъ позже Вад. Вас.,-- въ то время, когда безпощадно тѣснили и терзали мою родную семью, поэтому былъ надолго отдаленъ отъ нея. росъ среди чужихъ, сталъ рано думать и чувствовать и долженъ былъ сосредоточиваться замыкаться самъ въ себѣ"...
   Когда Вад. Вас. былъ еще ребенкомъ, на долю семьи Пассековъ выпало особенно суровое гоненіе со стороны тогдашняго тобольскаго губернатора, фонъ-Брина, который въ глубокую осень выселилъ семейство ссыльнаго Пассека куда-то въ деревню, за двадцать верстъ отъ города. Изъ всей семьи въ городѣ былъ оставленъ только малютка-Вадимъ, который былъ пристроенъ въ домѣ дружески расположеннаго къ его родителямъ инспектора тобольской врачебной управы Керна. Въ семьѣ послѣдняго нашъ писатель и провелъ годы своего дѣтства, пока отецъ его снова не получилъ возможность жить въ Тобольскѣ. Обучался Вад. Вас. въ тобольской гимназіи.
   Въ годы его ученія -- это былъ тихій мечтательный мальчикъ съ поэтическою наклонностью. Онъ рано увлекался красотами сибирской природы и очень полюбилъ разсказы о старинѣ.
   И то и другое западало въ его душу --
   "Какъ часто ребенкомъ,-- разсказываетъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ,-- приходилъ я на высокій берегъ Иртыша, и подо мною катились его кристальныя воды! Онѣ, казалось, безмятежно покоились на лонѣ опрокинувшагося неба. Лишь только игравшая рыба порою бросалась изъ прохладныхъ глубинъ въ распаленный, безграничный океанъ воздуха, и поверхность рѣки дрожала, расходилась широкими кругами и снова засыпала... Далѣе раскидывались луга, осыпанные движущимися людьми. Вправо синѣлъ темный боръ. Еще правѣе разстилался низменный Сугунъ, испещренный деревнями. Влѣво -- Тоболъ несъ въ дань Иртышу свои черныя воды. Далѣе -- за 90 верстъ -- едва замѣтно виднѣлась Липовская гора. Вся окрестность была облита живительнымъ свѣтомъ солнца. Воздухъ дышалъ нѣгой и роскошью, и я, упоенный величіемъ природы, безотчетно предавался какой-то неопредѣленной мечтѣ, какой-то неясной надеждѣ"...
   "Я помню широкія рѣки и озера и темные лѣса? Сибири,-- говоритъ онъ далѣе, слышу неумолкаемые крики и свистъ птицъ, которыя ночь и день, длинными вереницами летятъ отпраздновать сѣверную весну"...
   Такъ писалъ Пассекъ въ своей книгѣ: "Путевыя записки Вадима ****", много лѣтъ спустя послѣ своего отъѣзда изъ Сибири и изъ приведенныхъ отрывковъ его воспоминаній можно судить, какое глубокое впечатлѣніе оставили на немъ своеобразныя картины суровой сибирской природы, наблюдавшіяся имъ въ дѣтствѣ.
   Не менѣе сильное впечатлѣніе производили на мальчика и сохранившіеся въ то время въ Тобольскѣ и его окрестностяхъ остатки древностей, такъ или иначе напоминавшіе о первыхъ завоевателяхъ Сибири: слѣды древнихъ укрѣпленій, могильные курганы, почернѣвшія отъ ветхости зданія, гдѣ хранилось оружіе казаковъ и полуразрушенная деревянная статуя Ермака въ какомъ-то саду.
   "Ермакъ былъ первымъ героемъ моихъ мечтаній,-- пишетъ Пассекъ въ той же книгѣ.-- О немъ знаетъ въ Тобольскѣ каждый ребенокъ, и объ его жизни и смерти разсказываютъ такъ ясно, такъ подробно, какъ будто вмѣстѣ съ нимъ перешли Уралъ, вмѣстѣ жили и видѣли его гибель... Какъ это волновало душу мою въ раннемъ дѣтствѣ"!..
   Съ матеріальной стороны семья Пассековъ жила первое время сносно, т. к. получила частъ доходовъ съ харьковскаго имѣнія отца, приходившуюся на долю двухъ сыновей, родившихся до ссылки отца,-- осъ теченіемъ времени высылка этихъ денегъ все сокращалась, пока, наконецъ, совсѣмъ не прекратилась. Между тѣмъ, число членовъ семьи увеличивалось.-- и. ко всѣмъ перенесеннымъ лишеніямъ, прибавилась матеріальная нужда. Но семья держалась дружно, и старшіе ея члены, работая, добывали средства для поддержанія семьи.
   Когда Вад. Вас. шелъ уже 18-й годъ,-- отецъ его, отбывшій къ этому времени 20 лѣтъ ссылки, получилъ разрѣшеніе вернуться на родину, въ Евр. Россію. Семья Пассековъ переѣхала въ Москву, гдѣ у нея были родственныя связи.
   Покинувъ навсегда предѣлы Сибири.-- Пассекъ впослѣдствіи часто вспоминалъ свою родину, продолжалъ любить ее, несмотря на тѣ тяжелыя испытанія, которыя выпали на долю его семьи въ суровомъ сибирскомъ краю.
   Объ этомъ разсказываетъ жена Вадима Васильевича -- Тат. П. Пассекъ во второмъ томѣ извѣстныхъ ея воспоминаній ("Изъ дальнихъ лѣтъ"). По свидѣтельству автора воспоминаній,-- уже черезъ много лѣтъ послѣ возвращенія В. В. Пассека изъ Сибири, его разсказы, "о лѣтнихъ буряхъ и зимнихъ буранахъ въ Сибири, о его дѣтствѣ и первой юности, проведенныхъ въ Тобольскѣ", были до того живы, что уносили и ею слушательницу въ ту дальнюю жизнь, въ тотъ невѣдомый ей край, въ которомъ онъ родился и выросъ".
   Въ одной изъ своихъ раннихъ статей: "Странное желаніе", напечатанной спустя нѣсколько лѣтъ, уже послѣ смерти В. В. Пассека,-- въ сборникѣ: "Литературный вечеръ" (изданномъ кружкомъ близкихъ друзей -- литераторовъ въ пользу его семьи).-- В. В. Пассекъ, описывая "цвѣтущія степи" юга Россіи, между прочимъ, вспоминалъ о Сибири.
   "А я -- кто повѣритъ?-- писалъ онъ,-- я часто желалъ бы снова перенестись на мой родной Иртышъ, или въ глубину сибирскихъ лѣсовъ, не пробужденныхъ отъ вѣка ни сѣкирою, ни голосомъ людей"...
   Вскорѣ по возвращеніи въ Евр. Россію семьи Пассекъ, Вад. Вас. вступилъ въ ряды слушателей московскаго университета по юридическому факультету. Среди университетской молодежи того времени бродилъ идеалистическій романтизмъ, къ которому Вад. Вас. былъ склоненъ уже отъ природы. Въ университетѣ Пассекъ сошелся и очень сдружился съ Герценомъ (поступившимъ въ университетъ нѣсколько позднѣе Вад. Вас--ча). Ихъ,-- по словамъ біографа Пассека,-- соединили общія наклонности, интересы, къ наукѣ и поэзіи, стремленія къ осуществленію въ жизни нравственно-общественныхъ идеаловъ. Только послѣ въ ихъ мнѣніяхъ стали-сказываться различные оттѣнки,-- что, одно время, и вызвало охлажденіе между ними"...
   Пассекъ женился на кузинѣ Герцена -- Татьянѣ Петровнѣ Кучиной, впослѣдствіи написавшей извѣстныя воспоминанія: "Изъ дальнихъ лѣтъ".
   Послѣ окончанія Вад. Вас--чемъ университетскаго курса, ему было предложено въ (1834 г.) занять каѳедру русской исторіи въ харьковскомъ университетѣ, когда Пассекъ явился туда,-- ему объявили, что онъ не можетъ быть допущенъ къ чтенію лекцій, вслѣдствіе его сношеній съ молодежью, арестованною въ Москвѣ на вечеринкѣ за пѣніе недозволенныхъ пѣсенъ.
   Послѣ этого Вад. Вас. поселился въ своей родовой деревнѣ, въ Харьковской губ., гдѣ и прожилъ около двухъ лѣтъ, занимаясь этнографическими и статистическими изученіями.
   Будучи причисленъ (въ 1836 г.) къ министерству вн. дѣлъ по статистическому отдѣленію, онъ представилъ въ слѣдующемъ году въ министерство свое историко-статистич. описаніе харьковской губ., которое и было напечатано въ оффиціальномъ изданіи министерства.
   Затѣмъ, по порученію министерства, Пассекъ составилъ такое же описаніе Таврической губерніи, для чего ѣздилъ въ Одессу и Крымъ. За этотъ трудъ онъ получилъ награду отъ м-ства.
   Изъ литературныхъ работъ Вад. Вас. первою была его книжка: "Путевыя записки Вадима", изданныя въ Москвѣ въ 1834 г. съ посвященіемъ Тат. Петр. Пассекъ (книжка эта имѣла всего 180 стр.). По словамъ А. Н. Пыпина, эта книга заключала въ себѣ "много историкопоэтическихъ фантазій о протекшихъ вѣкахъ", настоящихъ же "путевыхъ записокъ" въ ней не было. "Тѣмъ не менѣе,-- продолжаетъ названный изслѣдователь,-- она любопытна для исторіи народныхъ изученій. Народно-историческій интересъ въ то время только что складывался: чувствовалась недостаточность прежней, чисто внѣшней, государственной исторіи, и возникала потребность изслѣдовать основы внутренней жизни народа, его бытовые и нравственные идеалы. Это стремленіе, еще поэтически-неопредѣленное, особенно выразилось у Пассека,-- и оттого имя его называлось въ то время съ большими сочувствіями: онъ отвѣчалъ на созрѣвшую потребность".
   Въ началѣ "Путевыхъ записокъ" авторъ предается воспоминаніямъ своего дѣтства и юности, проведенныхъ въ Сибири, и разсказываетъ о впечатлѣніяхъ суровой и угрюмой сибирской природы, о сибирскихъ народно-историческихъ преданіяхъ.
   Въ дальнѣйшей части книги онъ разсказываетъ о своихъ впечатлѣніяхъ по переѣздѣ изъ Сибири въ Евр. Россію, о Москвѣ, знаменитый Кремль которой переноситъ автора въ далекую старину русской народной жизни, столь отличной отъ жизни Зап. Европы -- и т. д. Много мѣста въ книгѣ отводится Украинѣ, второй родинѣ автора.
   Роль историка и задачи исторіи Пассекъ понималъ въ самомъ возвышенномъ смыслѣ. "Тотъ не историкъ, кто не мыслитель и не поэтъ -- пишетъ онъ. И дальше: "тотъ не понимаетъ исторіи народа, кто не объемлетъ умомъ, не сочувствуетъ сердцемъ малѣйшимъ движеніемъ его внутренней жизни; кто не видитъ, какъ живетъ прошедшее въ настоящемъ, кто думаетъ возсоздать жизнь лишь по однѣмъ лѣтописямъ, или остаткамъ искусства,-- и въ настоящемъ бытѣ не видитъ основныхъ началъ, по которымъ дѣйствовало минувшее, и станетъ дѣйствовать грядущее... Должно умомъ и сердцемъ вглядѣться въ настоящій бытъ народа! Должно быть съ нимъ, видѣть его во всѣхъ измѣненіяхъ, подъ всѣми впечатлѣніями обстоятельствъ и условіями внѣшней природы"...
   Не забудьте, читатель, что все это писалось въ началѣ 30-хъ годовъ пр. стол., когда у насъ еще всецѣло царилъ Карамзинскій взглядъ на исторію.
   Съ 1838 года Пассекъ, вмѣстѣ со Срезневскимъ, приступаетъ къ выпуску историко этнографическаго изданія: "Очерки Россіи". Всего, до смерти Вад. Вас., вышло пять выпусковъ этого изданія. Цѣлью этого изданія было содѣйствовать распространенію свѣдѣній о нашемъ отечествѣ. Наибольшая часть статей, вошедшихъ въ "Очерки", принадлежала перу самого редактора-издателя ихъ. Вад. Вас. писалъ здѣсь по вопросамъ физической географіи и исторіи Россіи, быта инородцевъ и др. Съ особенною любовью онъ погружался въ историческія воспоминанія и въ описаніи народнаго быта останавливаясь на поэтической и обрядовой сторонѣ послѣдняго. Рядъ такихъ статей былъ написанъ имъ по личнымъ наблюденіямъ сельской жизни и сопровождались имъ самимъ записанными пѣснями.
   По этому поводу жена Вад. Вас. разсказываетъ въ своей, уже упомянутой выше, книгѣ 2Изъ дальнихъ лѣтъ":
   "Изучая языкъ и жизнь народа, Вад. Вас. постоянно сближался съ нимъ по деревнямъ: записывалъ повѣрія, сказки, пѣсни; срисовывалъ виды, земледѣльческія орудія, домашнюю утварь, одежду; бывалъ на празднествахъ и сельскихъ ярмаркахъ, такъ любимыхъ малороссами"..
   Эти статьи Пассека, по мнѣнію А. Пыпина, заключали въ себѣ матеріалъ, цѣнный для науки, чего нельзя сказать объ остальномъ содержаніи "Очерковъ". Но тѣмъ не менѣе -- добавляетъ Пынинъ.-- "Очерки" и вообще дѣятельность Пассека останется любопытнымъ литературнымъ фактомъ, какъ одно изъ симпатичныхъ выраженій той искренней любви къ народу, которая уже въ ту пору одушевляла новыхъ дѣятелей народнаго изученія, и вскорѣ же произвела въ этой области труды, столько же важные для нравственнаго самосознанія общества, сколько и для науки"...
   Наряду съ изданіемъ.Очерковъ Россіи",-- Пассекъ не покидалъ и своихъ статистическихъ изслѣдованій. Въ 1841 году, по порученію министерства, онъ приступаетъ къ статистическому описанію Московской губ.. по образцу выполненныхъ уже имъ ранѣе. Это описаніе было признано образцовымъ.
   Между тѣмъ матеріальныя обстоятельства жизни Вад. Вас. были крайне плачевны. Онъ хотя и считался на службѣ у м--ства вн. д.,-- но жалованья ему не выдавали, до назначенія на вакантную должность. Дѣло дошло до того, что весной 1842 г. Пассекъ, по предложенію архимандрита Симонова монастыря Мельхиседека, взялся составить историческое описаніе этого монастыря за вознагражденіе въ 300 руб. Но, выполнивъ эту работу, Вад. Вас. отказался отъ полученія за нее денегъ, прося, вмѣсто этого, отвести ему и семьѣ его мѣсто для похоронъ на монастырскомъ кладбищѣ...
   Въ томъ же году Вад. Bac-чу пришлось воспользоваться выговореннымъ условіемъ: сначала для ребенка, а вскорѣ затѣмъ -- и для себя самого. Лѣтомъ онъ простудился, а къ осени болѣзнь осложнилась и приняла въ концѣ концовъ роковой исходъ. 25 ноября Пассека не стало.
   Не стало-писателя, въ историко-этнографическихъ взглядахъ котораго, при всей его романтической идеализаціи, нельзя не признать оригинальности и широты наблюденій, которыя, если бы автору суждено было повести свои работы далѣе,-- могли бы выработаться въ опредѣленную стройную теорію.
   Немногочисленные труды Пассека, не имѣя большихъ научныхъ заслугъ, сохраняютъ за собою свое историческое значеніе. Это,-- по выраженію А. Н. Пыпина -- предисловіе къ наступившимъ вскорѣ затѣмъ спорамъ славянофиловъ и западниковъ о русской національной идеѣ и къ болѣе глубокой постановкѣ этнографическихъ изученій.
   

ЗАБЫТЫЙ ХУДОЖНИКЪ

(Mux. Ив. Песковъ).

   Въ исторіи нашей академіи художествъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и въ исторіи русской живописи вообще, не можетъ быть обойдено молчаніемъ одно знаменательное событіе, случившееся въ стѣнахъ академіи 9 ноября 1863 года. Событіе это, въ свое время надѣлавшее много шуму, не смотря на свою кажущуюся малозначительность, имѣло большое общественное значеніе и не прошло безъ вліянія на дальнѣйшее направленіе у насъ искусства живописи.
   Это событіе, коллективный отказъ тринадцати выпускныхъ художниковъ отъ конкурса по предложенной совѣтомъ академіи программѣ, и уходъ ихъ изъ академіи, въ виду несогласія совѣта на свободный выборъ темы каждымъ изъ конкурентовъ,-- явилось отраженіемъ общаго подъема, охватившаго русское общество въ началѣ "эпохи великихъ реформъ", когда во всѣхъ сферахъ интеллектуальной жизни въ Россіи, въ томъ числѣ и въ области искусства, создавались новыя цѣнности, велись лихорадочные поиска новыхъ путей, взамѣнъ отжившихъ свое время и уже не соотвѣтствовавшихъ запросамъ современной жизни...
   Отголоски общественныхъ настроеній, конечно, не могли не перекинуться и за ту "великую китайскую стѣну", которая до того времени наглухо отгораживала императорскую академію художествъ отъ всякихъ вѣяній реальной жизни Россіи.

0x01 graphic

   Въ постановкѣ академическаго преподаванія искусствъ полновластно и безраздѣльно царили рутинныя догмы мертваго классицизма. Группа молодыхъ художниковъ, въ лицѣ 13-ти воспитанниковъ академіи, состоявшая, глав. образ., изъ уроженцевъ русской провинціи, отъ Малороссіи до Сибири включительно,-- объявила смертельную борьбу этимъ отжившимъ догмамъ, но имя свободы творчества, но имя освобожденія личности художника отъ налагавшихся на нее академическимъ воспитаніемъ путъ, наконецъ -- во имя служенія искусства подлинной русской жизни, съ которою каждому изъ молодыхъ художниковъ приходилось близко соприкасаться на мѣстахъ, въ глубинѣ Россіи, до поступленія своего въ академію и во время каникулярныхъ поѣздокъ "на эскизы".
   Покинувъ академію, названная выше "группа художниковъ образовала извѣстную" художественную артель, которая функціонировала въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, насаждая и распространяя принципы національной школы живописи, и составила собою основное ядро будущихъ передвижныхъ выставокъ, роль и значеніе которыхъ въ исторіи русской живописи общеизвѣстны.
   Въ этой "талантливой плеядѣ художниковъ шестидесяти годовъ"?-- какъ называетъ бъ своихъ воспоминаніяхъ группу 13-ти маститый И. Е. Рѣпинъ), во главѣ которой стоялъ И. Н. Крамской и въ которую, кромѣ него, входили и другіе, впослѣдствіи ставшіе извѣстными, художники, какъ наприм. К. Е. Маковскій, Н. Д. Дмитріевъ-Оренбургскій, А. И. Корзухинъ и др., не послѣднее мѣсто занималъ также и Михаилъ Ивановичъ Песковъ, первый русскій художникъ, вышедшій изъ Сибири, авторъ извѣстной картины: "Воззваніе Минина къ Нижегородцамъ" (галлерея Моск. Румянцевскаго музея), къ сожалѣнію, рано умершій и поэтому не успѣвшій, какъ слѣдуетъ, развернуть своя силы и проявить, съ достаточною полнотою, свой, безспорно недюжинный, талантъ.
   Дошедшія до насъ біографическія свѣдѣнія о Песковѣ крайне скудны и отрывочны. До сихъ поръ, насколько извѣстно, въ нашей печати не появлялось ни одной сколько-нибудь обстоятельной статьи (мы не говоримъ уже о чемъ-либо болѣе крупномъ), посвященной ознакомленію съ жизнью и дѣятельностью этого художника. Вся печатная литература о Песковѣ исчерпывается лишь отрывочными, въ нѣсколько строкъ, сообщеніями о немъ въ нѣкоторыхъ изъ энциклопедическихъ словарей, такими же бѣглыми упоминаніями въ спеціальныхъ трудахъ по исторіи русской живописи и въ воспоминаніяхъ нѣкоторыхъ авторовъ, да отзывами объ его картинахъ, разсѣянныхъ въ современныхъ художнику газетахъ и журналахъ.
   Настоящій очеркъ представляетъ собою первую посильную попытку систематизировать краткія, отрывочныя свѣдѣнія о Песковѣ и ознакомить читателя съ жизнью и дѣятельностью этого, безусловно даровитаго, но къ сожалѣнію несправедливо забытаго художника.

-----

   Разночинецъ по происхожденію. Мих. Ив. Песковъ родился (1834 г.) въ небогатой семьѣ въ гор. Иркутскѣ. Свѣдѣній объ его дѣтствѣ до насъ не дошло. Извѣстно лишь, что будущій художникъ получилъ образованіе въ мѣстной классической гимназіи, гдѣ обучался, между проч., и рисованію, выказавъ въ этой области, съ первыхъ же шаговъ, большіе успѣхи.
   По оставленіи гимназіи молодой Песковъ опредѣлился на канцелярскую службу. Но "перо пришлось ему не по рукѣ". Онъ продолжаетъ заниматься излюбленнымъ рисованіемъ, совершенствуясь въ этой области самостоятельно.
   "Мазалъ изрѣдка масляными красками, посѣщалъ нѣкоторыхъ иконописцевъ, и вдругъ написалъ съ кого-то портретъ. Сходство вышло изумительное. Написалъ другой портретъ, третій, и слава о немъ распространилась по городу"...
   Къ этому нужно добавить, что въ нѣкоторыхъ старожильческихъ домахъ гор. Иркутска и до сихъ поръ сохраняются портреты старыхъ иркутянъ, работы М. И. Пескова.
   Популярность художника-самоучки съ каждымъ новымъ портретомъ, нарисованнымъ имъ, возрастала среди иркутянъ все болѣе, и наконецъ слухи о немъ дошли до бывшаго въ то время Иркутскимъ генералъ-губернаторомъ H. Н. Муравьева (Амурскаго), пользовавшагося репутаціей знатока и покровителя искусствъ.
   Просвѣщенный администраторъ принялъ живѣйшее участіе въ судьбѣ талантливаго юноши и посовѣтовалъ ему ѣхать въ Петроградъ для поступленія ученикомъ въ Императ. академію художествъ. Предложеніе это, конечно, съ восторгомъ было принято молодымъ художникомъ. Со своей стороны Муравьевъ, взявшій на себя хлопоты по опредѣленію Пескова въ академію, въ виду его бѣдности, на казенный счетъ,-- пустилъ для этоі о въ ходъ всѣ свои столичныя связи. Въ результатѣ Песковъ, послѣ довольно продолжительной переписки ~о немъ, былъ принятъ (въ 1855 году) въ Императ. Академію художествъ пансіонеромъ.
   Въ академіи Песковъ на первыхъ же порахъ оказалъ блестящіе успѣхи въ живописи. Состоя ученикомъ извѣстнаго профессора А. Маркова, онъ посвятилъ себя, глави. образ., изученію исторической живописи.
   Первыя его картины, обратившія на себя вниманіе публики и художественной критики, были написаны, однако, не на историческіе сюжеты.
   Въ началѣ 1859 года Песковъ экспонируетъ на академической выставкѣ свою первую картину: "Домикъ въ Коломнѣ", написанную на сюжетъ поэмы Пушкина. Совѣтъ академіи (16 апрѣля 1859 г. присудилъ художнику за эту картину вторую серебряную медаль. Критика встрѣтила этотъ первый опытъ молодого художника также сочувственно.
   "Не смотря на слабоватое исполненіе этой картины,-- писалъ одинъ изъ рецензентовъ,-- нельзя передъ нею не остановиться, нельзя удержаться отъ улыбки... Г. Песковъ очень удачно уловилъ комизмъ выбраннаго имъ момента"...
   "Въ домикѣ въ Коломнѣ" -- писалъ другой рецензентъ, хороша испуганная старушка-барыня. Но мнимая Марфа, или переодѣтый шалунъ.-- старообразенъ. Въ томъ же 1859 г. (7 іюля) Песковъ былъ награжденъ малою серебряною медалью за программную работу "Эскизъ съ натуры".
   Въ слѣдующемъ (1860) году Песковъ выступаетъ на академической выставкѣ уже съ болѣе капитальною въ своей композиціи картиною: "Ермакъ, сговаривающій волжскихъ атамановъ къ походу въ Сибирь", за которую совѣтъ академіи присуждаетъ ему (2 сентября 1860 г.) первую серебряную медаль.
   Этою своею картиною, по словамъ одной сибирской газеты, "молодой художникъ хотѣлъ выразить свои воспоминанія о родинѣ" (Т. е.-- Сибири). Первая изъ историческихъ картинъ Пескова была также отмѣчена съ большимъ сочувствіемъ, художественною критикою, находившею въ ней, наряду съ техническими недочетами, также и незаурядныя достоинства.
   Вотъ что писалъ, наприм., по поводу этой картины, одинъ изъ рецензентовъ:
   "Въ картинѣ г. Пескова, прекрасно сочиненной а исполненной, виденъ талантливый художникъ, обѣщающій много въ будущемъ. Рисунокъ, колоритъ и гармонія во всемъ радуютъ, когда смотришь на эту картину".
   Другой рецензентъ находилъ, что въ картинѣ Пескова характерны лица атамановъ, пріятная кисть и привлекательный колоритъ, хотя освѣщеніе перваго плана не совсѣмъ соотвѣтствуетъ сумеркамъ второго".
   "При всей затруднительности опредѣлить: днемъ, или ночью происходитъ дѣйствіе картины, -- пишетъ третій рецензентъ, нужно отдать справедливость художнику: группы у него имѣютъ много характернаго, много типичности и удачно выраженной загрубѣлости чувства у отверженцевъ общества.
   Извѣстный поэтъ Я. П. Полонскій,-- писавшій и художественныя рецензіи,-- находилъ въ этой картинѣ много достоинствъ, много и недостатковъ. "Достоинства ея", но мнѣнію поэта-рецензента,-- въ частяхъ, недостатки -- въ цѣломъ: картина вышла "слишкомъ пестра"; нравится глазамъ, но не дѣлаетъ впечатлѣнія".
   Наконецъ еще одинъ рецензентъ отмѣчаетъ, что въ картинѣ Пескова "фигура Ермака немного натянута, но за то другія лица полны естественности"...
   Обиліе отзывовъ о картинѣ "Ермакъ, сговаривающій атамановъ", при нѣкоторой разнорѣчивости сужденіи о ней, показываетъ, что въ этой картинѣ мы имѣемъ дѣло съ произведеніемъ, во всякомъ случаѣ незауряднымъ.
   Успѣхъ первой исторической картины Пескова опредѣлилъ дальнѣйшую дѣятельность молодого художника въ этомъ именно направленіи. Слѣдомъ за "Ермакомъ", онъ приступаетъ къ работѣ надъ новой картиною изъ русской исторіи на тему: "Воззваніе Минина къ нижегородцамъ". Картина эта, по ея окончаніи, появилась на выставкѣ академіи художествъ въ 1861 году. Совѣтъ академіи присудилъ за нее автору вторую золотую медаль. Картина была оцѣнена въ 1000 рубл. и пріобрѣтена В. А. Кокоревымъ. Затѣмъ она перешла въ собственность наслѣдника цесаревича Александра Александровича, передавшаго ее, въ даръ, картинной галлереѣ Московскаго Румянцевскаго музея гдѣ она и находится до сихъ поръ.
   Критикою эта картина была встрѣчена нѣсколько строже, чѣмъ предыдущая, причемъ автору ставились въ вину главн. образ. театральность, внѣшняя картинность исполненія, въ ущербъ реализму и жизненности. "Что за театральная поза, что за декораціонная обстановка -- восклицаетъ одинъ изъ критиковъ этой картины,-- это ли Мининъ, коренной русскій человѣкъ? гдѣ та простота, съ которою призывалъ онъ всѣхъ на спасеніе отечества?".
   Но были въ печати и сочувственные отзывы о картинѣ. Такъ, одинъ изъ рецензентовъ находилъ, что картина эта "заслуживаетъ вниманія".
   Хотя нѣкоторые находятъ, что сюжетъ этотъ слишкомъ исписанъ и что въ картинѣ кое-гдѣ замѣтна аффектація, -- но правда ли это -- спрашиваетъ рецензентъ.
   Третьей (и послѣдней) большой исторической картиной Пескова была: "Кулачный бой при Іоаннѣ Грозномъ", написанная на тему Лермонтовской "Пѣсни о купцѣ Калашниковѣ", картина эта экспонировалась на академической выставкѣ 1862 года и была оцѣнена въ 1.200 руб. Совѣтъ академіи призналъ ее достойною высшей награды -- большой золотой медали,-- но такъ какъ эта награда, по уставу академіи, могла выдаваться только одинъ разъ, при окончаніи курса, то художникъ, взамѣнъ первой золотой медали, получилъ особую награду "за экспрессію".
   Эта, едва ли не лучшая изъ всѣхъ картинъ Пескова, имѣла большой успѣхъ. Извѣстный художественный критикъ В. В. Стасовъ писалъ по поводу нея въ своей рецензіи: "посмотрите на кулачный бой временъ Іоанна Грознаго. Можетъ быть, тутъ нѣтъ еще настоящей полной исторіи, но есть уже начало вѣрнаго пути къ ней,-- первое воспроизведеніе древности, типовъ, сценъ, характеровъ", это, по мнѣнію критика, "живая не выдуманная натура, незамороженная книгой и школой". Къ отзыву В. В. Стасова можно было бы еще прибавить, что та настоящая исторія, о которой говоритъ критикъ и начало вѣрнаго пути къ которой, по словамъ Стасова, указалъ Песковъ, пришла въ нашу живопись позднѣе, вмѣстѣ съ художникомъ-сибирякомъ В. И. Суриковымъ.
   Встрѣчались въ печати и неодобрительные отзывы по поводу картины Пескова: "Кулачный бой при Грозномъ". Такъ, одинъ критикъ наприм., относилъ эту картину лишь "къ разряду живописи археологической. гдѣ вся сила произведенія выражается въ изученіи костюмовъ того времени, оружія и пр." У публики картина имѣла большой успѣхъ. Въ слѣдующемъ году она фигурировала на передвижной выставкѣ въ Москвѣ, гдѣ была встрѣчена очень сочувственно. Въ одной изъ Московскихъ газетъ отмѣчалось это по общему "мнѣнію москвитянъ, картина имѣетъ много достоинствъ" и что "особенно восхищается ею купечество"...
   Любопытно отмѣтить, что на родинѣ Пескова, въ Сибири, съ интересомъ слѣдили за его художественными успѣхами и за его судьбою вообще. Единственная въ то время въ краѣ газета: Иркутск. губ. Вѣдом.", приводя на своихъ столбцахъ сочувственный отзывъ о художникѣ одной изъ столичныхъ газетъ, снабдила это сообщеніе слѣдующимъ редакціоннымъ послѣсловіемъ:
   "Радуемся отъ души за Пескова и не можемъ не пожалѣть тѣхъ молодыхъ людей, которые, не избравъ, подобно ему, для себя занятій, соотвѣтствующихъ своимъ способностямъ, а пошли по избитому и нерѣдко тяжелому канцелярскому пути, безплодно убивъ свои молодыя силы и способности. Пусть примѣръ г. Пескова будетъ примѣромъ для насъ поучительнымъ и достойнымъ подражанія".
   Здѣсь кстати будетъ отмѣтить, что попавъ въ столицу. Песковъ не порывалъ своей связи съ Сибирью и сибиряками. Одно время онъ жилъ въ Петроградѣ вмѣстѣ со студентомъ-иркутяниномъ Н. Щукинымъ, извѣстнымъ сибирскимъ патріотомъ, занимая одну съ нимъ комнату. Въ ихъ квартирѣ, какъ о томъ разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ Г. Н. Потанинъ, еженедѣльно устраивались собранія кружка студентовъ-сибиряковъ (перваго сибирскаго патріотическаго кружка по типу теперешнихъ землячествъ). Собранія эти прекращались во время лишь лѣтнихъ каникулъ, когда большинство студентовъ разъѣзжалось по домамъ, а Песковъ, по словамъ автора воспоминаній, уѣзжалъ весною писать этюды въ Полѣсье и другіе живописные уголки Россіи. Въ составъ этого кружка входили, между проч., поэтъ И. В. Омулевскій, Федоровъ, Г. Н. Потанинъ, Н. И. Ядринцевъ (двое послѣднихъ примкнули къ кружку позднѣе) и другіе.
   Члены кружка "всѣ собирались возвратиться на свою родину, чтобы служить ей. Щукинъ мечталъ издавать въ Иркутскѣ литературно-политическій журналъ, а Песковъ строилъ планы, скопивъ отъ продажи своихъ картинъ капиталецъ, основать въ Иркутскѣ школу живописи. Планы двухъ мечтателей, которые и теперь, черезъ 60 лѣтъ, еще не осуществились"...
   Все это говоритъ о томъ, что въ лицѣ Пескова Сибирь имѣла горячаго патріота, одного изъ лучшихъ своихъ сыновей...
   Что родина художника -- Сибирь, вообще говоря, занимала не послѣднее мѣсто въ его творческихъ замыслахъ, объ этомъ, кромѣ упомянутой уже выше большой картины на тему: "Ермакъ, указывающій волжскимъ разбойникамъ путь въ Сибирь", говоритъ также выставленная имъ въ Сентябрѣ 1863 года на академической выставкѣ небольшая картина: Сибирская сцена ссыльно-поселенецъ", цѣною въ 100 рубл.
   В. В. Стасовъ ставитъ эту картину Пескова выше его историческихъ картинъ, не лишенныхъ впрочемъ, по словамъ критика, дарованія и наблюдательности въ изображеніи русскихъ народныхъ типовъ.
   Послѣ этихъ картинъ, -- пишетъ В. В. Стасовъ, -- талантливый Песковъ, къ несчастью, рано умершій, "вдругъ обращается къ живымъ воспоминаніямъ юности своей, проведенной въ Сибири, и пишетъ превосходную своеобразную вещь: "Ссыльно-поселенецъ". Сцена, представленная тутъ, дышала жизнью и мыслью. Нестарый человѣкъ, по всему видно -- образованный и интеллигентный, сидитъ среди своихъ книгъ и бумагъ, въ хижинѣ. Отворяется дверь,-- видно, поневолѣ для всѣхъ открытая.-- и въ ней появляется дикій алеутъ, съ лукомъ и стрѣлой, въ своей робинзоновой шляпѣ... Какое столкновеніе Европы и Азіи...
   Осенью 1863 года Пескову предстояло окончить академію, причемъ онъ, въ числѣ 13-ти выпускныхъ учениковъ академіи, долженъ былъ держать конкурсъ на первую золотую медаль, которая, по уставу академіи, выдавалась только одному изъ оканчивающихъ курсъ. Ученикъ, получившій медаль, вмѣстѣ съ тѣмъ получалъ и право заграничнаго пенсіонерства за счетъ академіи, въ продолженіи шести лѣтъ, для завершенія своего художественнаго образованія. Песковъ, какъ имѣющій уже нѣсколько медалей, въ томъ числѣ и вторую золотую, являлся, наравнѣ съ Крамскимъ, однимъ изъ наиболѣе вѣроятныхъ претендентовъ на первую награду. Въ числѣ другихъ онъ долженъ былъ приступить къ составленію эскиза на заданную совѣтомъ академіи программу: "Освобожденіе крѣпостныхъ крестьянъ".
   Но здѣсь произошло неслыханное въ лѣтописяхъ академіи событіе, о которомъ говорилось въ началѣ настоящаго очерка. Всѣ тринадцать приглашенныхъ къ конкурсу на золотую медаль художниковъ отказались участвовать въ конкурсѣ.
   Вотъ какъ описывается это событіе въ журналѣ совѣта академіи отъ 9 ноября 1863 года:
   "По утвержденному списку конкурентовъ на золотыя медали были приглашены къ сочиненію эскизовъ, по заданнымъ программамъ, на первую золотую медаль по живописи: Богд. Венигъ, Никол. Дмитріевъ, Алекс. Листовенко, Ал. Корзухинъ, Никол. Шустовъ, Алекс. Морозовъ, Конст. Маковскій, Фирсъ Журавлезъ, Ив. Крамской, Карлъ Лемохъ, А. Григорьевъ, Мих. Песковъ и Никол. Петровъ. Но они, а равно и скульпторъ Вас. Кретонъ тутъ же подали прошенія, что не могутъ вступить бъ конкурсъ и продолжать ученіе до независящимъ отъ нихъ причинамъ.-- прося уволить ихъ съ выдачею, по пріобрѣтеннымъ ими правамъ, аттестатовъ. Посему опредѣлено: записать о семъ въ журналъ для выдачи просимыхъ аттестатовъ на званіе классныхъ художниковъ, въ общемъ собраніи будущаго 1854 года. Вмѣстѣ съ тѣмъ поручить инспектору объявить вышенаименованнымъ лицамъ, съ подпискою, чтобы они очистили мастерскія къ 1 декабря сего года".
   За этой сухой, протокольною записью скрывался конфликтъ, имѣющій глубокій общественный интересъ.-- Вотъ что разсказываетъ по этому поводу въ своихъ воспоминаніяхъ И. Е. Рѣпинъ:
   "Время 60-годовъ развивало самосознаніе. Въ теченіе своего долгаго академическаго курса они ученики академіи) много читали искали, учились и къ концу курса академіи стояли уже очень твердо и самостоятельно въ своей сферѣ. У каждаго изъ нихъ уже была наготовѣ своя, излюбленная имъ, тема картины, которую онъ, какъ дорогой завѣтъ, носилъ въ своей душѣ. Въ оффиціальномъ прошеніи, поданномъ каждымъ изъ нихъ въ отдѣльности, въ совѣтъ академіи, они очень почтительно, толково и серьезно доказывали особенность каждой личности художника, его міросозерцанія темперамента и личныхъ симпатій... Совѣтъ счелъ справедливое желаніе молодыхъ художниковъ о выборѣ каждымъ изъ нихъ свободнаго сюжета для конкурса "неслыханною дерзостью" и отказалъ имъ. Претендентамъ пришлось покинуть академію...
   Оставшись за бортомъ академіи, молодые художники остались, вмѣстѣ съ тѣмъ, и безъ всякихъ средствъ къ существованію...Тогда необходимо было прежде всего ѣсть и поправляться.-- разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ объ этомъ времени И. Н. Крамской, т. к. у всѣхъ 14 челов. было два стула и одинъ трехногій столъ".
   Обсуждая совмѣстно вопросъ, какимъ образомъ заручиться, по словамъ Крамского, "возможностью наѣдаться до сыта не только въ праздникъ, но и въ будни, они рѣшили поселиться всѣ вмѣстѣ и, съ разрѣшенія надлежащаго, организовать художественную артель для пріема заказовъ по изготовленію разнаго рода живописныхъ работъ.
   "Художественная артель возникла сама собою,-- писалъ позднѣе И. Н. Крамской: Обстоятельства такъ сложились, что форма взаимной помощи сама собою навязывалась. Кто первый сказалъ слово? Кому принадлежалъ починъ? Право, не знаю. Въ нашихъ собраніяхъ послѣ выхода изъ академіи забота другъ о другѣ была самою выдающеюся заботою. Это былъ чудесный моментъ въ жизни насъ всѣхъ".
   Нѣкоторыя, дошедшія до насъ данныя, однако, указываютъ, что въ дѣлѣ организаціи художественной артели, какъ и вездѣ въ такихъ случаяхъ, сыграла свою роль и личная иниціатива. Въ данномъ случаѣ послѣ Крамского однимъ изъ главныхъ иниціаторовъ артели явился М. И. Песковъ.
   Члены артели наняли общее помѣщеніе, гдѣ у всякаго былъ удобный уголъ и большой общій залъ. Вскорѣ появились у нихъ заказы, значительно улучшившіе матеріальное положеніе членовъ артели. Песковъ вмѣстѣ съ другими горячо принялся за дѣло. Съ уходомъ изъ академіи и открывшеюся возможностью свободнаго выбора сюжетовъ для своихъ картинъ.-- молодой художникъ съ лихорадочною экспансивностью отдается своимъ творческимъ замысламъ.
   Онъ дѣятельно работаетъ надъ эскизомъ задуманной имъ картины "Стенька Разинъ". Мечтаетъ написать картину: "Взятіе Ермакомъ Искера" (столица сибирскаго царства). Пишетъ рядъ мелкихъ этюдовъ...
   Но дни его были уже сочтены... Петроградскій климатъ вообще вредно отражался на здоровья Пескова родившагося и выросшаго въ Сибири. Схваченная имъ простуда перешла въ затяжную и тяжелую болѣзнь. Врачи опредѣлили у больного признаки чахотки и настоятельно рекомендовали ему уѣхать, не теряя времени, въ Крымъ. Средствъ на поѣздку у Пескова совершенно не было. На выручку ему пришла артель.
   Товарищи, которые,-- какъ разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ И. Е. Рѣпинъ, -- считали Пескова "самымъ талантливымъ между собою", собрали наскоро необходимую сумму для отправленія больного въ Крымъ, гдѣ онъ и поселился, для леченія, въ Ялтѣ. Для поддержанія его тамъ члены артели, тотчасъ же по отъѣздѣ Пескова, устроили въ его пользу художественную лоттерею.
   Каждый артельщикъ-товарищъ, разсказываетъ И.Е. Рѣпинъ,-- обязался сдѣлать что нибудь въ пользу Пескова, и вскорѣ залъ ихъ,(общая мастерская) украсился прекрасною выставкою изъ 15-ти вещицъ. Тутъ были акварели, рисунки сепіей, масляныя картины и головки. Съ великими хлопотами по своимъ знакомымъ они раздавали билеты и выручили за всю коллекцію -- 300 руб., въ то время и это были деньги. Искусство тогда не было у насъ избаловано цѣнами. Одна картина Крамского стоила больше.
   Вырученныя отъ продажи картинъ деньги были посланы товарищами Пескову. "Но онъ -- продолжаетъ г. Рѣпинъ, -- къ общему горю ихъ не вернулся изъ Крыма и не выздоровѣлъ тамъ"...
   Песковъ умеръ въ 1864 году въ Ялтѣ, гдѣ и похороненъ.
   По смерти художника артелью были получены изъ Крыма его эскизы очень талантливаго жанра".
   "Особенно памятна мнѣ,-- пишетъ И. Е. Рѣпинъ,-- картина "Вагонъ третьяго класса": мужики-рабочіе завалили его весь неуклюжими тѣлами и неизящными костюмами. Но вышло это очень живописно при тускломъ свѣтѣ фонарей. Другой посмертный эскизъ Пескова представлялъ собою "Пирушку офицеровъ на квартирѣ", гдѣ-то въ западномъ краѣ, о чемъ легко можно было догадаться по еврею у порога, докладывавшему что то подобострастно лихому гусару съ гитарой, въ одной рубашкѣ. Картина живописно компоновалась и имѣла много жизни и типовъ".
   Кромѣ того, въ Крыму Песковъ написалъ собственный портретъ. Это былъ,-- замѣчаетъ Рѣпинъ,-- меланхолическій блондинъ, напоминавшій нѣсколько К. П. Брюлова".
   Уже послѣ смерти Пескова, на постоянной выставкѣ общества поощренія художествъ, въ мартѣ 1867 г., находилась его картина: "Пастухъ съ собакой" (собственность Н. Д. Селиверстова).
   "Въ числѣ работъ, оставленныхъ талантливымъ, но къ сожалѣнію, безвременно погибшимъ, художникомъ, былъ, между проч., портретъ извѣстнаго историка Н. И. Костомарова.
   Привести въ извѣстность всѣ художественныя работы Пескова разсѣянныя по частнымъ рукамъ, въ настоящее время не представляется возможнымъ.
   

0x01 graphic

"ОТЕЦЪ ОБЛАСТНИЧЕСТВА".

(А. П. Щаповъ).

   На одномъ изъ загородныхъ кладбищъ Иркутска -- Знаменскомъ, расположенномъ на высокой, крутой горѣ, съ которой виденъ, какъ на ладони, весь городъ, обращаетъ на себя вниманіе скромный гранитный памятникъ, на фасадѣ котораго красуется лаконическая, но знаменательная надпись:-- "Родина -- писателю".
   Подъ этою надписью можно прочесть другую:-- "Афанасій Прокопьевичъ Щаповъ, 1830--1876".
   Имя этого выдающагося писателя, "сумѣвшаго соединить,-- какъ вполнѣ справедливо указываетъ одинъ изъ его біографовъ,-- глубокомысліе кабинетнаго ученаго съ чуткою отзывчивостью человѣка своего времени, далеко не пользуется въ наши дни той широкою извѣстностью, на какую оно могло бы имѣть полное моральное право". Несмотря на то, что еще не успѣло сойти съ житейской арены то поколѣніе, къ которому принадлежалъ покойный писатель, и что большая часть вопросовъ, занимавшихъ А. П. Щапова, какъ публициста, далеко еще не разрѣшена русскою дѣйствительностью,-- почти совершенно позабыты не только великія услуги, оказанныя имъ русскому обществу, но даже и тѣ его труды, которые содѣйствовали пробужденію общественнаго самосознанія въ нашей странѣ. Такое преждевременное забвеніе одного изъ крупнѣйшихъ именъ отечественной науки и литературы во многомъ объясняется цензурными гоненіями, выдавшими въ свое время на долю лучшихъ изъ трудовъ въ продолженіе многихъ лѣтъ послѣ смерти Щапова.
   А между тѣмъ, это имя должно вызывать къ себѣ интересъ со стороны каждаго, кому близки и дороги вопросы общественной исторіи и судьбы народныхъ изученій, какъ имя писателя, открывшаго новые пути въ нашей учено-исторической литературѣ, "отца областничества", провозгласившаго съ профессорской каѳедры и въ своихъ литературныхъ трудахъ, что "русская исторія, въ самой основѣ своей, есть по преимуществу исторія различныхъ областныхъ массъ народа".
   Главная заслуга А. П. Щапова, какъ ученаго, заключается въ томъ, что онъ первый опредѣлилъ надлежащимъ образомъ историческое значеніе начала народности и областныхъ особенностей народной жизни, на что ранѣе, до него почти не обращалось вниманія. Постоянный предметъ его изслѣдованій составляетъ народная жизнь съ ея характерными особенностями, жизнь, содержаніе которой не только не покрывается государственными формами, но нерѣдко стоитъ къ нимъ въ полномъ противорѣчіи. Въ этомъ смыслѣ роль Щапова въ литературѣ нашихъ историческихъ и народныхъ изученій можно было бы, по справедливому указанію одного стараго журналиста. "характеризовать тѣмъ, что въ немъ, между проч., должно искать своего родоначальника новѣйшее народничество".
   Біографія А. П. Щапова во многихъ отношеніяхъ интересна и поучительна. Его жизнь какъ и большинства русскихъ даровитыхъ людей, была полна потрясающаго трагизма, а въ судьбѣ, какъ и у всѣхъ "братьевъ-писателей", лежало "что-то роковое"...
   А. П. Щаповъ родился 18 января 1830 года въ селеніи Ангинскомъ. Верхаленскаго уѣзда. Иркутской губ. Отецъ его былъ бѣдный сельскій дьячокъ, а матъ -- простая крестьянка, бурятскаго происхожденія.
   Дѣтство и отрочество писателя протекли при очень тяжелой обстановкѣ. Девяти лѣтъ онъ былъ отданъ въ иркутское духовное училище и здѣсь испыталъ на себѣ всѣ ужасы бурсацкой жизни, передъ которыми меркнутъ картины извѣстныхъ "Очерковъ бурсы" Помяловскаго.
   Бурсаковъ держали въ тѣсныхъ, сырыхъ и грязныхъ помѣщеніяхъ, заставляли мерзнуть зимою (печи почти не топились), кормили невозможною пищею -- и въ такихъ ничтожныхъ порціяхъ, что бурсаки всегда были голодными; ходили они въ старыхъ и рваныхъ одеждахъ, большею частію, босые и безъ шапокъ; спали на просаленныхъ, пропитанныхъ міазмами постеляхъ и всегда были осыпаны насѣкомыми...
   Начальство бурсы -- всегда злое и безпощадное обращалось со своими питомцами безчеловѣчно... "Зуботычины и розги считались главными педагогическими пріемами. Тѣлесныя наказанія производились иногда торжественно во дворѣ передъ воспитанниками и подъ звонокъ. На подобныя зрѣлища стекалась и городская публика...
   Послѣ шестилѣтняго пребыванія въ бурсѣ, граничившаго съ каторгою, Щаповъ перешелъ въ иркутскую духовную семинарію.
   Здѣсь онъ учился очень успѣшно и окончилъ (въ 1852 году) курсъ однимъ изъ первыхъ учениковъ, благодаря чему былъ отправленъ на казенный счетъ для продолженія своего образованія въ казанскую духовную академію.
   Въ академіи для даровитаго и любознательнаго юноши открывается широкій просторъ для примѣненія его далеко незаурядныхъ способностей. Казанская академія того времени во многомъ выдѣлялась изъ ряда другихъ учебныхъ заведеній этого рода.
   По словамъ одного изъ бывшихъ студентовъ этой академіи, она "отличалась жизненнымъ настроеніемъ, преслѣдовала научныя задачи,-- и уровень образованія ея питомцевъ стоялъ, несомнѣнно, выше университетскаго,-- въ извѣстныхъ предѣлахъ и объемахъ наукъ. Несмотря на часто неблагопріятныя условія, высоту образованія поддерживали свѣтскіе профессора. Не дреки стараніямъ послѣднихъ ослабить вліяніе свѣтскихъ наукъ, студенты, подъ руководствомъ дѣльныхъ профессоровъ, шли своею дорогой я презирали схоластику, добиваясь самостоятельнаго развитія". Они "воспитывались на эстетической школѣ Гегеля, зачитывались Бѣлинскимъ, знакомы были гъ лучшими произведеніями иностранной литературы" и "смѣялись надъ отсталостью студентовъ другихъ академій", въ которыхъ господствовали страшно стѣснительные порядки.
   Уже здѣсь, на студенческой скамьѣ. Щаповъ обнаруживаетъ глубокій интересъ къ историческимъ изслѣдованіямъ, занимаясь, какъ свидѣтельствуетъ его біографъ проф. Н. Я. Аристовъ, нерѣдко по 18-ти часовъ въ день, не отходя отъ богатой академической библіотеки, представлявшей собою весьма цѣнное хранилище старинныхъ книгъ, рукописей и документовъ. Молодой изслѣдователь увлекся матеріалами по исторіи русскаго церковнаго раскола, какъ области мало до того изслѣдованной. Въ освѣщеніи Щапова, расколъ въ нашей исторіи носитъ характеръ не только узко-религіознаго фанатизма, но и рѣзкаго своеобразнаго протеста тогдашняго русскаго общества противъ установившихся и навязанныхъ ему извнѣ формъ государственной жизни.
   Съ этой именно точки зрѣнія онъ и разсматриваетъ явленіе русскаго раскола въ первомъ своемъ серьезномъ трудѣ, доставившемъ ему научную извѣстность, своей магистерской диссертаціи: "Русскій расколъ старообрядчества, разсматриваемый въ связи съ внутреннимъ строеніемъ русской церкви и гражданственности въ XVII и началѣ XVIII вѣка", вышедшей въ свѣтъ и отдѣльнымъ изданіемъ (Казань, 1859 г.). Трудъ этотъ въ свое время вызвалъ весьма оживленный обмѣнъ мнѣній и взглядовъ по вопросу о расколѣ въ нашей исторической наукѣ. Не разрѣшая вполнѣ вопроса о значеніи и сущности раскола (вопросъ этотъ болѣе обстоятельно былъ освѣщенъ въ позднѣйшихъ ученыхъ трудахъ Шапова), работа эта, однако, заключала въ себѣ рядъ новыхъ любопытныхъ замѣчаній относительно нѣкоторыхъ сторонъ трактуемаго авторомъ историческо-бытового явленія и предопредѣлила собою постановку дальнѣйшихъ изслѣдованій въ той же области.
   Но окончаніи академическаго курса (въ 1857 г.). Щаповъ былъ оставленъ при академіи баккалавромъ (адъюнктъ) по каѳедрѣ русской исторіи, которую молодой профессоръ занималъ около двухъ лѣтъ, пользуясь громадною популярностью среди студентовъ какъ талантливый страстный ораторъ, способный своими лекціями увлекать слушателей. Работая въ то же время надъ изученіемъ неизданныхъ историческихъ матеріаловъ цѣнной библіотеки Соловецкаго монастыря, привезенной въ то время въ Казань, Щаповъ помѣщаетъ свои изслѣдованія въ одномъ изъ мѣстныхъ журналовъ, живо отзываясь вмѣстѣ съ тѣмъ и на вопросы современной жизни, волновавшіе въ то время русское общество. Такъ, въ 1858 г., когда уже начались толки объ освобожденіи крестьянъ, молодой ученый откликнулся на этотъ вопросъ въ своей блестящей рѣчи: "Голосъ древней церкви объ улучшеніи быта несвободныхъ людей", произнесенной на торжественномъ актѣ въ академіи и тогда же изданной отдѣльною брошюрою.
   Необычный успѣхъ Щапова въ роли профессора академіи побудилъ учебную администрацію предложить ему въ 1860 г. освободившуюся тогда каѳедру русской исторіи въ Казанскомъ же университетѣ. Здѣсь его лекціи на первыхъ же порахъ обратили на себя всеобщее вниманіе и заставили говорить о немъ цѣлый городъ.
   Вступительная лекція Щапова въ Казанскомъ университетѣ состоялась 11 ноября. Интересъ къ еге первому выступленію на университетской каѳедрѣ былъ настолько великъ, что ни одна изъ большихъ аудиторіи университета не могла вмѣстить собравшихся слушателей, и всѣ они должны были перейти въ актовый валъ.
   Профессорская "платформа" Щапова выразилась съ достаточною наглядностью въ первыхъ же словахъ его вступительной лекціи, темою для которой былъ взятъ лекторомъ "общій взглядъ на исторію великорусскаго народа".
   Такъ эта лекція Щапова является программою не только для его дальнѣйшихъ выступленій на профессорской каѳедрѣ, но въ ней сказались основныя историческія воззрѣнія Щапова, какъ ученаго историка-публ?циста вообще, то вполнѣ умѣстно будетъ привести здѣсь вступительную часть лекціи въ передачѣ одного изъ слушателей Щапова.
   Вотъ какъ передаетъ этотъ слушатель и характеръ лекціи Щапова и то впечатлѣніе, которое произвела она на студентовъ:
   "Уже одна своеобразная наружность Щапова, съ его оригинальнымъ, чисто бурятскимъ лицомъ, съ кудластою головой и маленькими черными бѣгающими глазами съ выраженіемъ страстной энергіи и энтузіазма, произвела впечатлѣніе на студенческую массу. Среди глубокой тишины онъ началъ:
   "Скажу напередъ: не съ мыслью о государственности. не съ идеей централизаціи, а съ идеей народности и областности я вступаю на университетскую каѳедру русской исторіи", и эти первыя слова захватили слушателей; всѣ невольно переглянулись: почувствовалось что-то новое и притомъ рѣшительное, глубоко убѣжденное; разомъ какъ-то невольно всѣ продвинулись ближе къ каѳедрѣ; всѣ почти встали съ мѣста. Щаповъ продолжалъ: "Въ настоящее время, кажется, уже утвердилось убѣжденіе, что главный фактъ въ исторіи есть самъ народъ, духъ народный, творящій исторію; что сущность и содержаніе исторіи есть жизнь народная. Это убѣжденіе теперь не ново; его начали уже проводить, осуществлять и въ наукѣ русской исторіи. Но вотъ другое начало, которое еще не сознано, ясно въ нашей наукѣ: начало областности,-- позвольте мнѣ его такъ выразить. У насъ доселѣ господствовала въ изложеніи русской исторіи идея централизаціи, развилось даже какое то чрезмѣрное стремленіе къ обобщенію, къ систематизаціи разнообразной областной исторіи: всѣ разнообразныя особенности направленія и факты провинціальной исторической жизни подводились подъ одну идею государственнаго развитія. Съ эпохи утвержденія московской централизаціи въ нашихъ исторіяхъ все общѣе и общѣе говорится о внутреннемъ бытѣ различныхъ провинцій; нисколько не раскрываются разнообразныя историко-этнографическія, бытовыя и экономическія особенности областей, не изображаются моральныя, политическія и физико-географическія условія ихъ внутренняго развитія и быта: мѣстное саморазвитіе, внутренняя жизнь областей остаются въ сторонѣ, а вмѣсто того на первомъ планѣ рисуются дѣйствія государственности, развитіе единодержавія централизаціи.
   Между тѣмъ, намъ кажется, ни въ одной европейской исторіи такъ ни несвойственно, невозможно подобное изложеніе, какъ въ исторіи обширнѣйшаго въ свѣтѣ государства русскаго. Русская исторія въ самой основѣ есть, по преимуществу, исторія различныхъ областныхъ массъ народа, исторія постояннаго территоріальнаго устройства, разнообразной этнографической организаціи, взаимодѣйствія, борьбы, соединенія и разнообразнаго политическаго положенія областей до централизаціи и послѣ централизаціи. Только въ русской исторіи вы встрѣтите своеобразное, территоріальное и этнографическое самообразованіе областей путемъ колонизаціи. Разнообразныя областныя лѣтописи долго будутъ повѣствовать вамъ про вѣковую, особую, самобытную раздѣльную жизнь и взаимную борьбу областей. Потомъ московская лѣтопись заговоритъ о развитіи громадной, государственной, географической централизаціи московской, а въ областныхъ лѣтописяхъ раздается самый энергическій протестъ, вопль областныхъ жителей противъ насилія москвичей, противъ централизаціи, противъ собиранія Русской земли. Такъ, областной элементъ былъ самымъ жизненнымъ, господствующимъ началомъ, главнымъ мотивомъ историческаго движенія до централизаціи; онъ выдержалъ энергическую вѣковую борьбу съ соединительной, централизующей силой государства; онъ многозначительно выразился въ смутное время, во время этой великой борьбы областныхъ общинъ, проявился ца земскихъ сборахъ XVII вѣка, сказался въ разнообразныхъ областныхъ бунтахъ, демократическихъ и инородческихъ, надѣлалъ чрезвычайно много хлопотъ правительству въ теченіе всего XVIII и въ началѣ XIX столѣтія,-- во время этой длинной процедуры учрежденія губерній и провинцій; возбудилъ въ либеральныхъ умахъ, въ знаменитое время тайныхъ обществъ, разные планы и проекты относительно конституціоннаго устройства областей и т. д.,-- и мы, изучая русскую исторію, оставляемъ почти безъ всякаго вниманія этотъ областной элементъ, сколько загадочный, столько же быть можетъ, зиждительный, плодотворный элементъ нашей будущей цивилизаціи".
   Лекція сопровождалась для 30-лѣтняго профессора такими бурными оваціями, какихъ не было въ стѣнахъ университета никогда ни до, ни послѣ Щапова. Съ этого момента,-- расказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ казанскаго студента" другой изъ его слушателей, Щаповъ сдѣлался кумиромъ студенческой молодежи въ Казани. "Въ тотъ короткій періодъ, когда Щаповъ занималъ у насъ каѳедру русской исторіи, онъ. можно сказать, царилъ въ университетѣ. Каждое его появленіе на каѳедрѣ было своего рода тріумфомъ, каждая лекція -- цѣлымъ событіемъ. Долгое время въ тѣ часы, когда читалъ Щаповъ, всѣ остальные профессора прекращали свои лекціи, лабораторіи, клиники, анатомическій театръ пустѣли. Городская публика изъ такъ назыв. "общества" также съѣзжалась послушать "знаменитость на кафедрѣ"...
   Новизна воззрѣній, страстная преданность трактуемому предмету и глубокая убѣжденность, отличавшая Щапова въ теченіе всей его жизни, производили на слушателей неотразимое впечатлѣніе. Но недолго, всего лишь нѣсколько мѣсяцевъ, пришлось Щапову занимать каѳедру въ университетѣ.
   Въ началѣ 1861 г., вскорѣ послѣ объявленія "воли* крестьянамъ, въ одной изъ деревень вблизи Казани (въ д. Бездны) вспыхнули, на почвѣ аграрныхъ недоразумѣній, крестьянскіе безпорядки, подавленіе которыхъ повлекло за собою нѣсколько жертвъ. Увлекшись настроеніемъ, охватившимъ по этому поводу лучшіе слои тогдашней интеллигенціи, и побуждаемый своею всегдашнею искреннностью, молодой профессоръ, не думая о послѣдствіяхъ, принялъ участіе въ устройствѣ панихиды по убіеннымъ и произнесъ на ней горячую рѣчь.
   За этотъ поступокъ Щаповъ былъ вызванъ для объясненій въ Петроградъ и навсегда лишенъ профессуры.
   Поселившись въ Петроградѣ, онъ съ увлеченіемъ занялся здѣсь изученіемъ архивныхъ дѣлъ м-ва вн. д.. касающихся раскола и другихъ формъ старой русской жизни. Результатомъ этихъ занятій явился цѣлый рядъ историческихъ изслѣдованій Щапова, печатавшихся въ "Отеч. Зап.", "Вѣкѣ", "Времени", "Русск. Сл.", "Журн. м. н. пр." и другихъ журналахъ того времени, а также вышедшихъ въ свѣтъ и отдѣльными изданіями.
   Изъ трудовъ Щапова, относящихся къ этому періоду его дѣятельности, назовемъ его біографіи: "Бѣгуны". "Великорусскія области въ смутное время", "Земскіе соборы XVII стол.", "Сельская община" и др., а также книги: "Земство и расколъ" (Спб., 1873 г.;, "Историческіе очерки народнаго міросозерцанія", "Естествознаніе и народная экономія" (Спб., 1864 г.) и Др"Крупный и оригинальный талантъ Щапова,-- пишетъ его біографъ проф. Н. Я. Аристовъ,-- сразу привлекъ къ себѣ вниманіе ученаго міра, и, несмотря на неблагопріятныя условія, оказалъ большія услуги для развитія отечественной науки".
   Какою популярностью пользовалось въ то время имя Щапова въ литературныхъ кругахъ и какъ прислушивались къ его голосу, объ этомъ наглядно можно судить изъ письма къ Щапову отъ А. И. Герцена, посланнаго изъ-за границы, въ которомъ редакторъ "Колокола" въ обычныхъ для него сильныхъ и энергичныхъ выраженіяхъ высказывалъ свое удовольствіе, полученное имъ при чтеніи "серьезныхъ историческихъ сочиненій" Щапова, прося его продолжать "неустанно работать съ прежнею глубиною пониманія минувшей жизни нашихъ предковъ".
   "Вашъ свѣжій голосъ.-- писалъ Герценъ,-- чистый и могучій, теперь почти единственный, отрадно раздается среди разбитыхъ и хриплыхъ голосовъ современныхъ русскихъ писателей и глубоко западаетъ въ душу".
   Живя въ Петроградѣ, Щаповъ сблизился со многими изъ литературныхъ дѣятелей того времени, между проч.-- съ А. А. Краевскимъ, Г. З. Елисеевымъ, В. С. Курочкинымъ, Н. Г. Помяловскимъ, М.М. Достоевскимъ. Н. И. Костомаровымъ, А. Н. Пыпинымъ и др. Особенно сдружился онъ съ В. С. Курочкинымъ, въ журналѣ котораго (извѣстная "Искра") были помѣщены воспоминанія Щапова объ Иркутскомъ духовномъ училищѣ, подъ заглавіемъ: "Изъ бурсацкаго быта". Къ сожалѣнію, конецъ этой, крайне интересной, статьи не появился въ печати, и воспоминанія остались, так. обр., не законченными.
   Блестяще начатая учено-литературная дѣятельность Щапова петроградскаго періода его жизни такъ же, какъ и ранѣе его профессорская дѣятельность, была прервана самымъ неожиданнымъ образомъ. По доносу нѣкоего Нечипоренко о сношеніяхъ Щапова съ Герценомъ, а также за слишкомъ смѣлыя и откровенныя сужденія А. Пр--ча по поводу нѣкоторыхъ вопросовъ, волновавшихъ въ то время Петроградъ, и за непоявившуюся въ печати рѣзкую статью его о русскомъ дворянствѣ, Щаповъ въ 1864 г. высылается изъ Петрограда на свою родину, въ с. Ангу, откуда ему вскорѣ удалось перевестись на житье въ Иркутскъ. Здѣсь онъ и прожилъ цѣлыхъ 12 лѣтъ, до самой своей смерти.
   Съ этихъ поръ, благодаря крайне неблагопріятно сложившимся условіямъ жизни, талантъ его начинаетъ замѣтно падать...
   Глубокая потребность къ какой нибудь живой общественной дѣятельности, служившая отличительною чертой характера Щапова, не находила себѣ почти никакого исхода въ глухомъ провинціальномъ углу, какимъ являлся въ то время Иркутскъ. Не находя здѣсь людей, съ которыми можно было-бы "отвести душу", подѣлиться мыслями,-- Щаповъ велъ со своею женою уединенную жизнь; но какъ ни страстно отдавался онъ своимъ трудамъ, какъ ни погружался въ свои книги,-- горькое сознаніе своей испорченной жизни не заглушалось, и... онъ кончилъ, какъ кончаютъ многіе талантливые люди въ Россіи, т. е. сталъ искать забвенія въ винѣ... Нужно сказать, что страсть къ "живительной влагѣ" стала развиваться у Щапова еще ранѣе, но никогда она не выражалась въ такой острой формѣ, какъ за послѣдніе годы его жизни въ Иркутскѣ...
   Изъ трудовъ его -- впрочемъ весьма немногочисленныхъ,-- относящихся къ этому послѣднему періоду его жизни, заслуживаетъ особеннаго вниманія книга: "Соціально-педагогическія условія умственнаго развитія русскаго народа", которая, при своемъ появленіи въ свѣтъ въ 1870 году, вызвала массу одобрительныхъ отзывовъ и оживленную полемику въ разныхъ періодическихъ изданіяхъ. Помимо этого, имъ написано нѣсколько историческихъ изслѣдованій, помѣщенныхъ въ журналѣ "Дѣло" и "Отечественныхъ запискахъ", а также нѣсколько работъ по этнографіи Сибири, напечатанныхъ въ "Запискахъ Сибирскаго отдѣла Географическаго Общества". Нѣкоторые-же изъ его трудовъ иркутскаго періода, не попавшіе въ печать, къ сожалѣнію, погибли безвозвратно послѣ смерти писателя. Такъ, вполнѣ законченный, крайне цѣнный, трудъ его о поѣздкѣ въ Туруханскій край, совершенной имъ вмѣстѣ съ Лопатинымъ, по порученію географическаго общества въ 1864 году, сгорѣлъ вмѣстѣ съ другими его бумагами во время иркутскаго пожара въ 1879 году.
   Незадолго до своей кончины Щаповъ лишился своей жены Ольги Ивановны,-- его "ангела-хранителя", рѣдкой по своимъ душевнымъ качествамъ женщины, съ которою судьба свела Щапова незадолго до его отъѣзда изъ Петрограда въ Сибирь и которая была для него единственною поддержкою въ трудныя минуты жизни, знаменовавшіяся ужаснымъ запоемъ...
   Эта тяжелая потеря глубоко отразилась на его, и безъ того уже расшатанномъ, организмѣ.
   Онъ умеръ (27 февраля 1876 г.) одинокій, оставленный почти всѣми, въ тѣсной, сырой каморкѣ-квартирѣ. Умеръ,-- какъ говорятъ,-- чуть не голодною смертью. Незадолго до своей смерти онъ приходилъ къ знакомымъ съ просьбою накормить его. Обычною его пищею за послѣднее время жизни былъ чай съ чернымъ хлѣбомъ...
   Черезъ десять лѣтъ послѣ кончины Щапова небольшая часть мѣстнаго общества на время какъ-будто вспомнила о немъ. Среди знакомыхъ и почитателей покойнаго писателя была составлена подписка и на собранныя деньги на могилѣ его былъ воздвигнетъ упомянутый выше памятникъ, съ надписью: "Родина -- писателю"
   

"СЛАВНЫЙ СЫНЪ СИБИРИ".

(H. М. Ядринцевъ).

...Такъ будьте жъ до конца грядущихъ свѣтлыхъ дней
Благословенны небесами,
Вы, славные сыны, возставшіе бойцами
Въ защиту родины своей!
Да будетъ этотъ храмъ, сооруженный вами.
Животворящихъ силъ источникомъ святымъ
И да смѣнитъ онъ тьму, царившую вѣками
Надъ вашими печальными полями.
Сіяньемъ вѣчнымъ и живымъ!..

   Эти прекрасныя, прочувствованныя строки изъ стихотворенія С. Г. Фруга: "Сибирь, написаннаго по поводу открытія сибирскаго университета, посвящены свѣтлой памяти тѣхъ "славныхъ сыновъ" обездоленной страны изгнанія, тѣхъ пламенныхъ патріотовъ Сибири, которые, по образному выраженію того же поэта,
   
   ...При свѣтѣ факеловъ зажженныхъ
   Ей пролагали путь по дебрямъ и снѣгамъ
   Туда, гдѣ въ сумракѣ сверкаетъ дивный храмъ,
   И, заглушая вой угрюмой непогоды.
   Звучитъ великій гимнъ познанья и свободы...
   
   Называть всѣ имена этихъ славныхъ сыновъ Сибири едва ли нужно. Ихъ носитъ въ своей душѣ каждый изъ сибиряковъ, любящихъ свою родину. Имя Николая Михайловича Ядринцева занимаетъ среди этихъ именъ одно изъ первыхъ и почетнѣйшихъ мѣстъ.

0x01 graphic

   Если имя Ядринцева, какъ ученаго-путешественника, открывшаго для науки развалины древней столицы монгольскихъ чингисъ-хановъ: Карокорума занимаетъ почетное мѣсто въ ученомъ мірѣ вообще, то для Сибири, родины Ядринцева, оно дорого далеко не этимъ только... для нея онъ, на протяженіи свыше тридцати лѣтъ своей общественно-литературной дѣятельности, являлся -- по удачному выраженію одного изъ его біографовъ, -- "историкомъ, этнографомъ, археологомъ, экономистомъ, дѣятелемъ по народному образованію, публицистомъ, поэтомъ и беллетристомъ". Но преждѣ всего -- всегда и вездѣ онъ былъ для нея нѣжнымъ, горячо любящимъ сыномъ, посвящавшимъ своей родинѣ-матери всѣ свои мысли, чувства и стремленія".
   "Съ 1862 г., когда ему было 20 лѣтъ и когда въ печати появились первыя строки его писаній, и до 1894 г., когда онъ умеръ, можно сказать, у него не было дня, въ который бы онъ не жилъ Сибирью, не болѣлъ о ней, не писалъ о ея нуждахъ,-- говоритъ объ Ядринцевѣ одинъ изъ его старыхъ сотрудниковъ, А. В. Адріановъ.
   Значеніе H. М. Ядринцева, какъ въ литературѣ о Сибири, такъ и въ проясненіи самосознанія въ сибирскомъ обществѣ, такъ и въ ознакомленіи съ краемъ не только иностранцевъ, а и самихъ нашихъ руководителей внутренней политики, огромно. На его долю выпалъ невѣроятно большой трудъ, достаточно не оцѣненный и до сихъ поръ. H. М. Ядринцеву пришлось работать, что называется, среди глухой тайги, въ которой не было проложено даже тропинокъ. Ему пришлось работать среди общества, поголовно охваченнаго спячкой и никакими вопросами не интересовавшагося. Ему пришлось расчищать эти дебри, прокладывать пути и поднимать вопросы, выясняя ихъ значеніе".
   В. И. Семевскій, вслѣдъ за смертью Ядринцева посвятившій ему статью въ "Рус. Мысли", говоритъ, что Ядринцевъ "былъ живой сибирскій университетъ, непосредственно связанный съ жизнью, распространяющій свои знанія, какъ въ Англіи, въ массу общества -- Въ своихъ книгахъ и статьяхъ онъ училъ все сибирское общество, всю сибирскую молодежь знать и любить свою родину, гуманно относиться ко всему ея разнообразному населенію, безъ различія происхожденія и вѣроисповѣданія служить интересамъ народа; въ этомъ отношеніи его заслуги очень велики, и потому имя Ядринцева крупными буквами записано въ исторіи Сибири".
   "Ядринцевъ въ исторіи сибирскаго самосознанія составляетъ эпоху",-- пишетъ въ своихъ воспоминаніяхъ Г. Н. Потанинъ,-- и въ этихъ словахъ ветерана сибирской общественной мысли нѣтъ никакого преувеличенія.
   Ник. Мих. Ядринцевъ родился 18 октября 1842 года въ гор. Омскѣ, гдѣ отецъ его, выходецъ изъ Перми, служилъ по откупамъ, перейдя къ этому времени изъ крестьянъ въ купеческое сословіе. Для своего времени и положенія отецъ H. М. былъ человѣкомъ достаточно просвѣщеннымъ. Благодаря близкому знакомству съ жившимъ въ то время въ Омскѣ декабристомъ Штейнгелемъ, онъ пристрастился къ наукамъ и литературѣ и не жалѣлъ средствъ для того, чтобы дать своему сыну, будущему писателю, приличное образованіе.
   Получивъ первоначальное воспитаніе въ частномъ пансіонѣ, H. М. перешелъ затѣмъ въ томскую губернскую гимназію. О годахъ своего ученія здѣсь Н. М. оставилъ интересныя воспоминанія, въ свое время напечатанныя. Изъ этихъ воспоминаній мы узнаемъ, что постановка воспитанія и нравы учащихъ и учащихся въ томской гимназіи того времени во многомъ напоминали порядки, царившіе въ знаменитой бурсѣ Помяловскаго. Среди гимназистовъ широко примѣнялась кулачная расправа. Цѣлыми классами они принимали активное участіе въ уличныхъ бояхъ -- "войнишкахъ". устраивавшихся между жителями города и окраинъ. Изъ учителей нѣкоторые были форменными психопатами, другіе -- калѣками и алкоголиками. Самая система обученія была поставлена такъ, что отбивала у гимназистовъ всякую охоту къ ученію, воспитывала среди нихъ лѣнь и апатію. Лишь съ годами среди этой тяжелой, удушливой атмосферы классной жизни, въ средѣ самихъ учениковъ, стало пробуждаться чувство самодѣятельности, стремленіе къ саморазвитію. Среди гимназистовъ возникъ литературный кружокъ, во главѣ котораго стали: старшеклассникъ Н. И. Наумовъ, извѣстный впослѣдствіи писатель-народникъ, и H. М. Ядринцевъ. Члены кружка зачитывались произведеніями русскихъ классиковъ, а затѣмъ создали и свою классную литературу, въ видѣ рукописнаго журнала, гдѣ H. М. помѣщалъ свои первые литературные опыты въ стихахъ и прозѣ.
   Курса гимназіи H. М. не кончилъ, и подъ вліяніемъ начавшихся въ то время въ общественной жизни новыхъ вѣяній вышелъ изъ 6-го класса, съ тѣмъ, чтобы ѣхать учиться въ университетъ.
   Въ 1860 году онъ опредѣляется вольнослушателемъ въ Петроградскій университетъ, гдѣ сразу же попадаетъ въ гущу студенчества, жившаго тогда сознательной кипучей жизнью. Близко сойдясь здѣсь съ Г. Н. Потанинымъ, впослѣдствіи извѣстнымъ путешественникомъ и горячимъ сибирскимъ патріотомъ, H М., совмѣстно съ послѣднимъ, организовалъ земляческій кружокъ студентовъ сибиряковъ, поставившій себѣ цѣлью способствовать всѣми своими силами культурному преуспѣянію своей обездоленной родины. Не ограничиваясь, однако, сферою вопросовъ узко-областной жизни, H. М., вмѣстѣ со своими друзьями земляками, примкнулъ къ общему движенію, охватившему въ то время широкіе круги русскаго общества. Между проч., въ этомъ кружкѣ сибирской учащейся молодежи впервые раздалось слово о необходимости открытія въ Сибири университета.
   Ник. Мих. Ядринцевъ, бывшій душою кружка, разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ:
   "Когда мы развивались, когда другой воздухъ окружилъ насъ, когда страстное біеніе жизни коснулось и насъ, то мы не могли не проникнуться болѣе сознательнымъ отношеніемъ къ судьбѣ нашей родины. Въ это время въ молодомъ кружкѣ товарищей -- земляковъ появилась мысль о служеніи нашей родинѣ, о возвращеніи домой. Доселѣ большинство окончившихъ курсъ въ университетахъ не думало возвращаться и избирало выгодныя мѣста внѣ родины. Ихъ не влекло сюда, они съ содроганіемъ вспоминали невѣжественное общество, отсутствіе умственной жизни. Лучшія образованныя силы, ученые, таланты уже не возвращались болѣе на родину. Мы поняли тогда, что такое абсентеизмъ.
   Пылкіе и горячіе, мы давали клятвы возвратиться на родину служить ей беззавѣтно и, окончивъ или не окончивъ курсъ въ университетѣ, возвратились домой не случайно, но вполнѣ сознательно".
   Къ этому же періоду жизни H. М. относится и выступленіе его на литературномъ поприщѣ. Писательская дѣятельность H. М. началась помѣщеніемъ небольшихъ юмористическихъ очерковъ, памфлетовъ и стихотвореній на страницахъ извѣстной "Искры" В. С. Курочкина, подъ псевдонимомъ Семилуженскаго. которымъ H. М. продолжалъ подписывать свои беллетристическія произведенія и стихи до самаго конца своей литература:й дѣятельности.
   Въ 1861 году, вслѣдствіе начавшихся студенческихъ волненій, университетъ былъ закрытъ, и H. М. Долженъ былъ вернуться на родину, въ Сибирь, гдѣ и отдался всецѣло литературной и общественной дѣятельности
   Изъ Петрограда Ядринцевъ уѣзжалъ на родину, обуреваемый самыми лучшими стремленіями, пламенными мечтами о служеніи обездоленному родному краю.
   "Мы всѣ -- вспоминаетъ Ядринцевъ -- явились въ Сибирь въ какомъ-то восторженномъ состояніи экзальтированныхъ прозелитовъ новой идеи, одушевлявшей насъ. Мы могли говорить о Сибири, о ея обновленіи, о будущихъ задачахъ цѣлые часы, горячо, пламенно говорить. Спорамъ, разработкѣ деталей, мечтамъ не было конца. Воображеніе живо переносило насъ въ даль будущаго. Намъ представлялось все въ розовомъ свѣтѣ. Мы короновали, изукрашали свою родину, какъ невѣсту, всѣми нарядами, всѣми цвѣтами нашей души. Явившись въ сибирское общество, у насъ явилась потребность скорѣе высказаться, передать, провести свои идеи въ жизнь, пробудить и заставить жить это общество. Мало того заставить его трепетать и воспламеняться тѣмъ же огнемъ, какой кипѣлъ въ насъ. М и неустанно пропагандировали вездѣ обновленіе Сибири, и, не довольствуясь кружками, искали случая говорить публично, читать лекціи и зажигать сердца"...
   Въ 1863 году онъ выступаетъ въ Омскѣ со своею блестящею публичною лекціей на тему о необходимости открытія въ Сибири университета. Въ этой горячей лекціи, законченной патетическимъ восклицаніемъ: "обществу остается сказать: мы хотимъ университета, мы готовы дать средства для него, и сибирскій университетъ будетъ, будетъ, будетъ"!-- молодой лекторъ горячо призывалъ своихъ земляковъ откликнуться на это доброе дѣло денежными пожертвованіями. Этотъ пламенный призывъ не остался гласомъ вопіющаго въ пустынѣ, и на открытіе сибирскаго университета стали тогда же поступать значительныя пожертвованія, что дало позднѣе фактическую возможность осуществить дѣло открытія университета въ Сибири.
   Для этого дѣла, столь дорогого и близкаго для H. М--ча, послѣднимъ было вообще сдѣлано чрезвычайно много,-- едва ли не больше, чѣмъ всѣми другими сибиряками. "Онъ первый послѣ Сперанскаго,-- говоритъ о H. М. его біографъ Б. Глинскій, -- началъ пропагандировать университетскую идею въ Сибири; ее онъ проводилъ красною нитью во всѣхъ своихъ статьяхъ, каково бы ни было ихъ содержаніе: за нее онъ представительствовалъ передъ мѣстною и столичною администраціей; благодаря ему были собраны на основаніе университета громадныя суммы; онъ привѣтствовалъ его возникновеніе и о немъ говорилъ еще много лѣтъ спустя"...
   Начатая такъ блестяще общественная дѣятельность H. М, сопровождавшаяся сотрудничествомъ въ "Томск. Губ. Вѣдом.", была неожиданно прервана возникшимъ въ 1865 году процессомъ о сибирскомъ сепаратизмѣ, въ свое время надѣлавшемъ много шуму и оказавшемся всецѣло плодомъ чрезмѣрной подозрительности тогдашней сибирской администраціи. Привлеченнымъ по этому дѣлу къ слѣдствію лицамъ (въ число ихъ, кромѣ H. М., входили другіе видные сибирскіе патріоты: Г. Н. Потанинъ. С. С. Шашковъ. А. П. Щаповъ. H. С. Щукинъ и др.) инкриминировалось намѣреніе "отдѣленія Сибири отъ Россіи и образованія самостоятельной республики, на подобіе Соединеннымъ Штатамъ С. Америки".
   Ядринцевъ, вспоминая почти черезъ 30 лѣтъ объ этомъ, писалъ:
   "Что мы могли отвѣчать на вопросы слѣдственной коммиссіи? Въ нашемъ сердцѣ было искреннее желаніе мирнаго блага нашей забытой родинѣ; нашею мечтою было ея просвѣщеніе, гражданское преуспѣяніе. Въ юношескихъ мечтахъ и желаніяхъ многіе мѣстные вопросы еще были смутны и получили извѣстную форму и тезисы только впослѣдствіи. Мы отвѣчали, что желаемъ Сибири новаго гласнаго суда, земства, большой гласности, поощренія промышленности, большихъ правъ для инородцевъ. Что тутъ было преступнаго? Что было преступнаго въ горячей любви къ своей родинѣ? Но здѣсь патріотизмъ былъ понятъ за сепаратизмъ".
   Судъ приговорилъ Ядринцева, Потанина и Шашкова къ 12 годамъ каторжныхъ работъ. Позднѣе каторга была замѣнена ему ссылкой въ Архангельскую губ.
   Мѣстомъ его ссылки былъ назначенъ захудалый городокъ Шенкурскъ, Архангельской губ., гдѣ ему и пришлось пробыть до 1873 года.
   За время пребыванія въ ссылкѣ H. М. снова возвращается къ прерванной литературной дѣятельности, выступая съ этого времени уже на страницахъ большой прессы. Въ лучшихъ изъ тогдашнихъ столичныхъ журналовъ: "Дѣлѣ", "Отеч. Запискахъ", "Вѣстникѣ Европы", "Недѣлѣ" и др. появляется цѣлый рядъ его статей по вопросамъ сибирской жизни и, главн. образ.,-- жизни сибирской тюрьмы и ссылки.
   По поводу этихъ послѣднихъ статей H. М. его біографъ Б. Глинскій отмѣчаетъ, что тяжелые дни заключенія Ядринцева въ дореформенной тюрьмѣ "сослужили великую службу русскому обществу". Испытавъ на себѣ всю тяжесть тюремнаго заключенія, потерявъ здѣсь два года своей жизни, онъ "получилъ возможность и право говорить въ пользу острожнаго населенія, до тѣхъ поръ пренебреженнаго, отвергнутаго обществомъ. Изучивъ во всѣхъ деталяхъ тюремную жизнь, нравы, бытъ и условія существованія обитателей тюрьмы, онъ выступилъ въ литературѣ горячимъ поборникомъ тюремной реформы. Слово его по этому предмету было вѣско, и къ нему прислушивались не только толпа, но и лица, призванныя владѣть судьбою десяткомъ тысячъ заключенныхъ".
   Всѣ эти статьи, печатавшіяся въ названныхъ выше журналахъ въ теченіе 3-хъ лѣтъ (1868--1871), были затѣмъ собраны авторомъ, и обработанныя заново съ дополненіемъ нѣсколькихъ новыхъ главъ, выпущены въ 1872 г. отдѣльною книгою, подъ заглавіемъ: "Русская община въ тюрьмѣ и ссылкѣ". которая обратила на себя большое вниманіе широкой читающей публики и оказала въ свое время большее значеніе въ дѣлѣ разработки вопросовъ, затронутыхъ H. М.
   По свидѣтельству того же біографа Ядринцева, впечатлѣніе, произведенное этою книгою было не меньше, чѣмъ произведенное "Мертвымъ домомъ" Достоевскаго и "Сибирью и каторгой" С. В. Максимова. Авторъ книги позднѣе былъ приглашенъ къ личному участью въ дѣятельности министерской комиссіи, разрабатывающей вопросъ о реформѣ тюрьмы и ссылки, и мнѣнія его выслушивались со вниманіемъ, а нѣкоторыя изъ нихъ имѣли значительное вліяніе на ходъ занятій членовъ комиссіи.
   Впродолженіе 1873, года H. М., вмѣстѣ съ другими сибиряками-литераторами. принималъ очень дѣятельное участіе въ "Камско-Волжской Газетѣ", издававшейся въ Казани и удѣлявшей на своихъ столбцахъ много мѣста освѣщенію вопросовъ сибирской жизни. "Своего" областного печатнаго органа Сибирь въ то время не имѣла.
   Въ 1874 г. H. М. получилъ разрѣшеніе переѣхать на жительство въ Петроградъ, гдѣ продолжалъ свое сотрудничество въ большой журналистикѣ. Но эта дѣятельность, все же, не удовлетворяла славнаго сибирскаго патріота и онъ страстно мечтаетъ о возвращеніи на родину. Въ 1876 г. Ядринцевъ получаетъ предложеніе отъ зап.-сибирскаго генералъ-губернатора Казнакова, просвѣщеннаго и дѣятельнаго администратора, поступить на службу въ канцелярію послѣдняго по изученію экономическихъ условій жизни края. H. М. охотно принимаетъ это предложеніе, давшее ему возможность широко заняться этнографическими и статистическими изслѣдованіями краевой жизни.
   Ядринцевъ былъ однимъ изъ главныхъ иниціаторовъ открытія въ Омскѣ зап.-сибирск. отдѣла географическаго общества. Онъ не только вложилъ свои заботы въ дѣло учрежденія этого отдѣла, но и всемѣрно заботился о томъ, чтобы дѣятельность отдѣла протекала не на бумагѣ только.
   Съ открытіемъ отдѣла, при полномъ абсентеизмѣ другихъ членовъ послѣдняго,-- Ядринцевъ дѣятельно выступаетъ въ немъ со своими "единственными", по его словамъ, научными докладами.
   Въ маѣ 1878 г., когда отдѣлъ еще офиціально не былъ утвержденъ, Ядринцевъ совершаетъ свою первую экспедицію на Алтай, имѣя цѣлью изучить колонизаціонное движеніе и произвести экономическія и этнографическія изслѣдованія населенія горнаго алтайскаго округа.
   За время этой поѣздки, длившейся около трехъ мѣсяцевъ, "диллетанту, прикомандированному къ географической наукѣ",-- какъ шутливо называетъ себя H. М. въ своихъ письмахъ къ друзьямъ, помимо изученія постановки переселенческаго дѣла на мѣстахъ, и также собиранія весьма интересныхъ этнографическихъ, статистическихъ, ботаническихъ и др. научныхъ матеріаловъ, удалось, между проч., сдѣлать одно важное научное открытіе; констатировать фактъ высыханія озеръ Чановъ, составляющихъ остатокъ когда-то существовавшаго тамъ моря.
   Это открытіе Ядринцева, сообщенное имъ тогда же въ "Запискахъ" имп. русскаго географическаго об-ва (за 1879 г.), между прочимъ, обратило на себя вниманіе извѣстнаго знатока географіи М. И. Венюкова, который сдѣлалъ по этому поводу докладъ въ Парижѣ.
   Русское географическое об-во, въ свою очередь заинтересованное открытіемъ Ядринцева, тогда же образовало особую комиссію для выработки программы подробнаго изслѣдованія даннаго вопроса.
   За изученіе, во время описанной экспедиціи, переселенческаго дѣла на Алтаѣ Ядринцевъ получилъ отъ географическаго об-ва награду -- золотую медаль.
   Кромѣ того, результатомъ экспедиціи явился цѣлый рядъ статей Ядринцева. печатавшихся въ свое время въ "Запискахъ" геогр. об-ва, "Недѣлѣ", "Сибири" (H. М. Загоскина), "Отечеств. Запискахъ", "Русскомъ Богатствѣ" и др. изданіяхъ.
   Работая весною 1879 г. въ качествѣ члена комитета -- по пересмотру проектовъ привлеченія инородцевъ Зап. Сибири къ отбыванію воинской повинности. Ядринцевъ начинаетъ увлекаться инородческимъ вопросомъ въ Сибири вообще, и 1880 г. издаетъ въ Омскѣ отдѣльною брошюрою: "Программу для описанія сибирскихъ инородцевъ". Стремясь къ непосредственному ознакомленію съ жизнью и бытомъ инородцевъ, онъ мечтаетъ о новой экспедиціи на Алтай спеціально для изученія и мѣстахъ инородческаго быта. Въ маѣ 1880 г. H. М. получаетъ отъ ген.-губернатора Казнакова порученіе собрать свѣдѣнія о современномъ положеніи инородцевъ въ Томской губ. и одновременно аналогичное порученіе отъ омскаго отдѣла географич. об-ва, ассигновавшаго на эту экспедицію нужныя средства.
   За время второй своей поѣздки на Алтай Ядринцевъ произвелъ много интересныхъ антропологическихъ изученій, сдѣлалъ подробныя описанія типовъ (при экспедиціи находился для этой цѣли художникъ-спеціалистъ) -- и т. д.
   Здѣсь H. М., между проч., лицомъ къ лицу столкнулся съ двумя коренными вопросами инородческой жизни, впослѣдствіи положенными имъ въ основу своей книги о сибирскихъ инородцахъ, а именно: о причинахъ быстраго вымиранія инородцевъ и о необходимыхъ средствахъ борьбы съ этимъ зломъ.
   Помимо изученія инородческаго вопроса Ядринцевъ за время второй своей поѣздки на Алтай, произвелъ, между проч., рядъ географическихъ, археологическихъ и геологическихъ наблюденій, напечатавъ о результатахъ своихъ изученій рядъ статей въ повременныхъ изданіяхъ.
   Здѣсь умѣстно будетъ отмѣтить, что помимо дѣятельнаго сотрудничества въ народившихся къ этому времени въ Сибири областныхъ изданіяхъ иркутской газеты "Сибирь" и "Записокъ зап.-сиб. отдѣла географическаго общества", а также въ столичныхъ органахъ печати,-- Ядринцевъ принималъ участіе и въ нелегальномъ заграничномъ изданіи: журналѣ "Общее дѣло", издававшемся съ 1877 года въ Женевѣ извѣстнымъ Ал. Хр. Христофоровымъ.
   Въ 1881 году H. М. снова ѣдетъ въ Петроградъ, гдѣ дѣятельно занимается обработкою собранныхъ имъ матеріаловъ по вопросамъ сибирской колонизаціи. На основаніи этихъ матеріаловъ H. М. въ 1882 г. выпускаетъ въ свѣтъ свой наиболѣе капитальный трудъ, "Сибирь, какъ колонія",-- книгу, которая, по компетентному отзыву А. Н. Пыпина "представляетъ одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ трудовъ всей сибирской литературы".
   Эта книга заключала въ себѣ обстоятельный обзоръ текущихъ областныхъ вопросовъ въ связи съ историческимъ прошлымъ сибирскаго края. "Сибирь, какъ колонія" была юбилейнымъ подаркомъ автора своей родинѣ, по случаю исполнившагося въ 1882 г. трехсотлѣтія присоединенія Сибири. Въ книгѣ "Сибирь, какъ колонія", капитальнѣйшемъ изъ литературныхъ трудовъ Ядринцева, его публицистическое credo, какъ борца за проведеніе въ Сибири великихъ реформъ 60-хь годовъ, нашло себѣ особенно выпуклое зараженіе. Книга имѣла колоссальный успѣхъ, вызвала рядъ восторженныхъ отзывовъ со стороны авторитетныхъ въ литературѣ лицъ и, спустя нѣсколько лѣтъ, была переведена на нѣмецкій языкъ профессоромъ Э. Ю. Петри. Въ 1892 году книга вышла въ свѣтъ вторымъ изданіемъ.
   Въ началѣ 1882 года Ядринцевъ приступаетъ къ осуществленію давно уже взлелѣяннаго имъ начинанія изданію въ столицѣ областного сибирскаго органа. Мысль о такомъ изданіи была подсказана Н. М--чу практическими соображеніями: обойти хорошо извѣстныя ему мѣстныя для этого лѣта (цензурныя и иныя препятствія и затрудненія. Такимъ органомъ и явилось выходившее подъ редакціей Н. М. въ Петроградѣ съ 1 апрѣля 1882 г. "Восточное Обозрѣніе". "Въ это время, пишетъ одинъ изъ старыхъ сибирскихъ журналистовъ. можно сказать, на зарѣ сибирской журналистики. вся обширная Сибирь обслуживалась только двумя подцензурными еженедѣльными газетами -- "Сибирью" въ Иркутскѣ и "Сибирской Газетой" въ Томскѣ. Безцензурное "Вост. Обоз." явилось третьей, восполнившей самый существенный пробѣлъ. Поддерживая дѣятельную и тѣсную связь съ редакціями сибирскихъ газетъ. Ядринцевъ твердо держалъ поднятое имъ знамя, побуждая мѣстныя газеты итти по тому же пути, не сбиваясь, и постоянно оказывая имъ моральную поддержку. "Вос. Обозр." сразу стало центромъ для учащейся въ Петроградѣ сибирской молодежи, которая училась здѣсь любить свою родину, училась служить ей и, оканчивая курсъ, увозила съ собой на родину все, что она впитала здѣсь. У сибирской молодежи не было лучшаго друга въ Петроградѣ, H. М. Ядринцевъ, который больше всѣхъ хлопоталъ и о матеріальной поддержкѣ этой молодежи, участвуя въ созданіи въ 1886 г. "Общества содѣйствія учащимся сибирякамъ и сибирячкамъ". Онъ былъ однимъ изъ самыхъ энергичныхъ работниковъ въ этомъ обществѣ. Счастье Ядринцева и этой молодежи заключалось въ томъ, что въ лицѣ своей жены, Аделаиды Федоровны, онъ пріобрѣлъ такого преданнаго друга, такого высокообразованнаго и дѣятельнаго сотрудника, о которомъ можно было только мечтать. Счастливому сочетанію этихъ душъ и идейныхъ работниковъ сибирское общество обязано весьма и весьма многимъ, только оно этого не знаетъ еще. Оцѣнки этого, такъ сказать мутуализма еще не сдѣлано, она ждетъ своей очереди. Въ теченіе 10 лѣтъ стоялъ на посту рулевого "Вост. Обозр." Ядринцевъ, и не только рулевого, а его вдохновителя, его безсмѣннаго сотрудника, безъ статей котораго не проходилъ ни одинъ номеръ. Онъ писалъ передовыя, фельетоны, стихотворенія, писалъ статьи, отчеты о докладахъ и засѣданіяхъ, бѣгалъ по знакомымъ профессорамъ, заказывая и выпрашивая какую-нибудь статью, возился съ черной работой и въ то же время не уставая переписывался съ многочисленными друзьями и сотрудниками на территоріи Сибири". Общественно-публицистическая дѣятельность Ядринцева, соединенная съ самою нѣжною, безграничною любовью къ своей обездоленной родинѣ, направленная на борьбу за интересы и нужды холодной "страны изгнанія", на защиту ея отъ всевозможныхъ притѣсненій со стороны метрополіи,-- эта дѣятельность, дѣйствительно, составляла главный нервъ всей созидательной работы покойнаго сибирскаго патріота-журналиста.
   Когда -- въ концѣ 1882 года -- праздновался 300 лѣтній юбилей присоединенія Сибири, Ядринцевъ выступаетъ въ печати съ рядомъ горячихъ статей о назрѣвшихъ нуждахъ Сибири, о необходимости для нея крупныхъ реформъ.
   "Сибирское общество,-- пишетъ H. М. Ядринцевъ,-- ждетъ введенія земства, новаго гласнаго суда, распространенія образованія, гарантій личности и лучшаго общественнаго существованія. Дарованіе самоуправленія, водвореніе правосудія и справедливости для этого несчастнаго края становится тѣмъ необходимѣе, что Сибирь въ продолженіе всего прошлаго существованія испытала много притѣсненій, несправедливостей и неустройствъ. Общество желаетъ гарантій для личности и защиты отъ мѣстнаго произвола. Наши первыя и настоятельныя нужды -- это введеніе земства, гласнаго суда, свободы печати и слова, свободы личности, свободы переселеній и прекращенія ссылки въ Сибирь".
   27 октября 1882 г.-- т. е. всего лишь спустя полгода послѣ выхода перваго No-pa газеты, ей было объявлено первое предостереженіе. Мотивировалось это тѣмъ, что "Восточное Обозрѣніе" своей тенденціозностью и безпрерывными нападками на сибирскую администрацію старается дискредитировать ее въ глазахъ мѣстнаго населенія.
   2-е предостереженіе газеты было объявлено 10 іюня 1884 года и 19 сентября 1885 года было сдѣлано 3-е предостереженіе, послѣ чего газета была отдана подъ предварительную цензуру.
   Въ маѣ 1886 г. Ядринцевъ, по порученію и на средства восточно-сибирскаго отдѣла географич. об-ва, совершаетъ поѣздку къ берегамъ Ангары и Байкала и къ верховьямъ р. Орхона съ археологическими цѣлями, а также для провѣрки направленія древней колонизаціи къ нашимъ границамъ по Орхону и для наблюденія надъ кочевымъ бытомъ монголовъ (остяковъ и саянскихъ племенъ Минусинскаго края), сравнивая ихъ прошлое, по существующимъ описаніямъ, съ настоящимъ.
   Отчетъ отъ этой поѣздки былъ напечатанъ въ "Запискахъ" геогр. об-ва за 1887 г.
   Въ 1888 г., когда мѣстною администраціей была закрыта иркутская газета "Сибирь",-- Ядринцевъ переноситъ изданіе "Восточнаго Обозрѣнія" изъ Петрограда въ Иркутскъ. Во главѣ этого органа онъ остается до самой смерти, хотя послѣдніе годы своей жизни и находился внѣ Иркутска.
   По порученію географич. общества, лѣтомъ 1889 г., Ядринцевъ отправляется въ самую большую изъ совершенныхъ имъ и самую цѣнную, по своимъ результатамъ для науки, экспедицію въ монгольскія степи для отысканія развалинъ Каракорума, древней столицы повелителей міра -- монгольскихъ чингисъ-хановъ.
   Эта экспедиція, блестяще выполненная имъ, доставила Ядринцеву европейскую извѣстность, сдѣлавъ его имя знаменитымъ среди археологовъ всего ученаго міра.
   До открытія Ядринцевымъ подлиннаго мѣстонахожденія остатковъ Каракорума въ наукѣ оставался не вполнѣ выясненнымъ вопросъ: откуда именно вышли побѣдоносныя монгольскія полчища, завоевавшія въ XIII--ХV вѣкахъ почти всю Европу, гдѣ они жили?
   По гипотезамъ однихъ ученыхъ, родиной чингисъ-хановъ являлась средняя Азія, по изслѣдованіямъ другихъ -- верховья р. Орхона и Амура.
   Разрѣшеніе этой ученой загадки и выпало на долю H. М. Ядринцева.
   Экспедиція подъ начальствомъ H. М. Ядринцева въ іюлѣ 1889 г. выступили изъ Кяхты, по лѣвому берегу р. Орхона, въ долину Далалханъ-Тола.
   Здѣсь Ядринцевъ, первый изъ ученыхъ міра, открылъ древній монгольскій Каракорумъ, возникшій въ XIII в. на мѣстѣ еще болѣе древняго уйгурскаго Хара-Балагасуна. Это открытіе повело къ другому, еще болѣе важному открытію къ наукѣ: къ дешифрированію нашимъ академикомъ В. В. Радловымъ и датскимъ ученымъ Томсеномъ руническихъ надписей, которыми покрыты памятники и скалы Минусинскаго края, югъ Иркутской губерніи, Забайкальской области и Монголіи.
   О своемъ открытіи Ядринцевъ сдѣлать обстоятельный докладъ въ парижскомъ географическомъ об-вѣ.
   Результаты этой экспедиціи, въ которой, кромѣ самого Ядринцева, принимали участіе лишь: интеллигентный бурятъ С. А. Пирожковъ (онъ же являлся и жертвователемъ на экспедицію), нѣкто П. П. Смысловскій, крещеный монголъ А. Осокинъ въ качествѣ толмача и еще одинъ монголъ-вожакъ,-- оказались самыми блстящими. Кромѣ достиженія прямой цѣли экспедиціи открытія развалинъ Карокорума, Ядринцевъ достигъ и другой -- научное обслѣдованіе неизученныхъ совершенно до этого верховьевъ р. Орхона и занесеніе ихъ на карту.
   Что касается чисто археологическимъ открытіи, сдѣланныхъ экспедиціей, то Ядринцевъ. первый изъ ученыхъ міра, открылъ въ верховьяхъ Охрона развалины двухъ древнихъ городовъ, нашелъ важныя историческія надписи на древнихъ могилахъ, вывезъ въ Европу рисунки найденныхъ здѣсь древнихъ памятниковъ, до 15 т. руническихъ знаковъ и т. д. Результаты экспедиціи произвели настоящую сенсацію въ ученомъ мірѣ. По иниціативѣ западныхъ профессоровъ изъ Гельсингфорса тогда же была снаряжена большая ученая экспедиція въ мѣста, посѣщенныя русскимъ путешественникомъ, сюда же позднѣе была снаряжена экспедиція и отъ нашей Академіи Паукъ подъ руководствомъ академика В. Радлова и при участіи Ядринцева. Этой второй экспедиціи пришлось лишь заняться съемкою плановъ, фотографированіемъ и описаніемъ тѣхъ важныхъ открытій, которыя были сдѣланы Ядринцевымъ во время первой его экспедиціи и о которой нашъ путешественникъ сдѣлалъ въ свое время обстоятельный докладъ въ парижскомъ географическомъ обществѣ.
   По возвращеніи изъ экспедиціи, Ядринцевъ съ обычною для него энергіей, занялся изученіемъ переселенческаго дѣла и, для ознакомленія съ постановкою колонизаціи на западѣ, предпринялъ въ 1893 году спеціальную поѣздку въ Америку. Въ слѣдующемъ году онъ получилъ мѣсто завѣдующаго статистическимъ отдѣленіемъ при алтайскомъ горномъ округѣ, но вскорѣ же по прибытіи на мѣсто службы въ гор. Барнаулъ, внезапно скончался здѣсь (7 іюня 1894 г.), принявъ по ошибкѣ сильный растворъ опія...
   Похороненъ Ядринцевъ на барнаульскомъ нагорномъ кладбищѣ.
   Неожиданная смерть Ядринцева произвела удручающее впечатлѣніе въ широкихъ слояхъ сибирскаго общества.
   Сибирь горячо оплакивала смерть лучшаго изъ своихъ сыновъ. Но не одна только Сибирь утратила въ Ядринцевѣ крупнаго дѣятеля. "Его личность,-- пишетъ о немъ въ своихъ воспоминаніяхъ извѣстный писатель-педагогъ Викт. Острогорскій,-- иногда многими не понимаемая, или, вѣрнѣе, недостаточно оцѣненная при жизни, является живымъ и благимъ примѣромъ знанія, энергіи и любви не только для сибиряковъ, для которыхъ онъ навсегда останется первымъ крупнымъ проводникомъ культуры, но и всѣмъ намъ, русскимъ"...
   

ПѢВЕЦЪ "СТРАНЫ ИЗГНАНІЯ".

(И. В. Ѳедоровъ-Омулевскій).

Сибирь родимая! Повсюду и всегда
Съ любовію къ тебѣ я обращаю взоры.
Омулевскій.

Люби свою страну,-- не той пустой любовью,
Что съ звуками рѣчей уносится, какъ дымъ...

Желалъ бы я, чтобъ въ нѣдра дорогія
Мой прахъ ты приняла, родимая земля!
Лежать въ чужой странѣ гдѣ люди все чужіе.
Гдѣ чуждыя кругомъ раскинуты поля.--
Я не могу!..
Омулевскій.

I.

   "Въ тѣ блаженной памяти времена, когда у камчатскаго исправника Свѣтлова родился его первенецъ,-- Петропавловскій портъ, удаленный почти на одиннадцать тысячъ верстъ отъ Петрограда, представлялъ и долженъ былъ представлять весьма характерное мѣстечко"...
   Откуда это?
   Изъ полузабытаго (хотя, все же. читаемаго) теперь, а въ свое время -- 70--80-хъ годахъ прошлаго столѣтія -- не только читаемаго, но перечитывавшагося и переписывавшагося наряду съ другими, запрещенными въ то время произведеніями романа Ин. Вас. Федорова (литературный псевдонимъ -- "Омулевскій") "Шагъ за шагомъ", или "Свѣтловъ, его взгляды, характеръ и дѣятельность".

0x01 graphic

   Этотъ романъ долгое время находился подъ цензурнымъ запретомъ, но въ свое время сыгравшій большую воспитывающую роль для цѣлыхъ поколѣній читающей молодежи,-- наряду со знаменитымъ романомъ Чернышевскаго: "Что дѣлать",-- помимо своего историко-литературнаго значенія, имѣетъ также и значеніе автобіографическое.
   Въ героѣ этого романа Александрѣ Васильевичѣ Свѣтловѣ авторъ вывелъ самого себя, конечно -- не вполнѣ, но въ очень значительной степени.
   Особенно эта близость между авторомъ и его героемъ сказалась въ изображеніи ранняго дѣтства Свѣтлова, протекшаго въ далекой и пустынной Камчаткѣ, и первой его молодости, проведенной въ не менѣе родномъ автору Ушаковскѣ (Иркутскъ).
   "Камчатскій исправникъ Свѣтловъ", о которомъ говорится въ приведенной выше цитатѣ -- это былъ отецъ писателя, Вас. Андр. Федоровъ, служившій исправникомъ въ городкѣ "Петропавловскій портъ", а его "первенецъ" -- самъ авторъ романа, родившійся 26 ноября 1836 года.
   .Это былъ единственный писатель въ Россіи, родившійся въ Камчаткѣ",-- замѣчаетъ по этому поводу историкъ русской литературы А. М. Скабичевскій.
   Впечатлѣнія ранняго дѣтства, проведеннаго въ этой далекой странѣ, оставили свой неизгладимый слѣдъ на всю послѣдующую жизнь писателя, о чемъ говоритъ онъ самъ въ своемъ романѣ ("Шагъ за шагомъ" часть 2-я, глава 1-я). Окружавшая писателя въ его дѣтскіе годы обстановка въ значительной степени способствовала зарожденію и развитію поэтическихъ наклонностей въ мягкой душѣ ребенка,-- наклонностей, проявившихся въ немъ весьма рано. Поэтому, говоря о дѣтствѣ писателя, умѣстно будетъ привести нѣкоторыя детали этого дѣтства въ томъ видѣ, какъ они описаны самимъ авторомъ въ дальнѣйшихъ строкахъ романа.
   Городишка, гдѣ родился поэтъ, только по названію былъ "городомъ". Въ дѣйствительности, это была жалкая кучка безпорядочно разбросанныхъ у подножія горы, на берегу залива, "приземистыхъ деревянныхъ домиковъ съ соломенными крышами", безъ оградъ и дворовъ.
   Въ "городѣ" была одна только улица,-- "все же остальное представляло какіе-то узенькіе, извилистые переходы, со множествомъ перекинутыхъ черезъ нихт мостиковъ, чаще всего -- въ видѣ простой доски". Дѣло въ томъ, что весь "городъ", во многихъ мѣстахъ пересѣкали ручьи, "бѣжавшіе съ окружающихъ горъ, "такъ что черезъ любой дворъ протекалъ ключъ" съ чистою прозрачною водою. Это оживляло "городъ" и доставляло не мало удовольствія маленькому сыну исправника.
   Зимой низенькія жилища горожанъ заносило снѣгомъ настолько, что "и свѣту изъ оконъ не было видно", и приходилось "вмѣсто улицъ образовывать снѣжные корридоры". Ходили на лыжахъ, а ѣздить приходилось на собакахъ, т. к. лошадей въ Петропавловскѣ не знали.
   Вся эта обстановка, при своей кажущейся угрюмости, была не лишена своеобразной прелести.
   Но еще болѣе остались въ его на мяти, на всю жизнь, окрестности родного города: "прекраснѣйшій и просторнѣйшій въ мірѣ заливъ, именуемый Авачинской губой", въ устьѣ которой, вдали отъ города, "одиноко торчатъ изъ воды, точно сторожа, три брата -- большія колонообразныя скалы". А по другую сторону, позади города, "куда не уставится зоркій глазокъ ребенка,-- вездѣ вокругъ все тѣ же косматыя горы таинственно манятъ къ себѣ дѣтское любопытство". И за ними величественно выступающій вдали бѣлый, какъ сахарная голова, снѣжный конусъ Авачинской сопки (вулканъ), съ вершинъ которой "змѣйкой ползетъ къ небу легкій сѣрый дымокъ".
   Когда мальчику приходилось забираться на одну изъ ближайшихъ горъ, передъ нимъ открывалась великолѣпная панорама -- городъ казался ему "какъ на блюдечкѣ" маленькимъ, дома -- игрушечными, и "налѣво море такъ и сверкало на солнцѣ, точно исполински брилліантъ. Сколько тамъ китоловныхъ судовъ стояло на якоряхъ подъ всевозможными флагами.
   Всѣ эти картины производили неотразимо сильное впечатлѣніе на воспріимчивую душу ребенка, западали въ ней на всю жизнь. Много лѣтъ спустя, уже подъ конецъ своей жизни, Омулевскій пишетъ стихи, посвященные Камчаткѣ, причемъ въ одномъ изъ нихъ ("Камчатка") поэтъ говоритъ:
   
   Мнѣ стоитъ забыться мечтой --
   И, силѣ ея уступая,
   Живьемъ возстаютъ предо мной
   Картины родимаго края.
             За видомъ проносится видъ...
             Я слышу: на вольномъ просторѣ
             Немолчно шумитъ и гудитъ
             Камчатское бурное море.
   Я вижу: вздымая хребты.
   Чернѣясь, какъ моря курганы,
   Рѣзвятся гиганты-киты.
   Высоко пуская фонтаны.
             Предчувствуя славный уловъ.
             Накренясь до рей надъ волнами,
             Трехмачтовый бригъ-китоловъ
             Подъ всѣми летитъ парусами.
   А тамъ вонъ -- морского бобра
   Привычнымъ завидѣвши глазомъ.
   Несется, какъ чайка быстра,
   Туземная партія разомъ...
             Какъ иглъ заколдованныхъ рядъ.
             Волшебницѣ вяжущихъ путы
             На легкихъ байдаркахъ скользятъ.
             Сквозь гребни валовъ алеуты --
   
   Въ другомъ изъ своихъ посмертныхъ стихотвореній -- "Камчадалъ" -- написанномъ также подъ впечатлѣніемъ ранняго дѣтства, поэтъ посвящаетъ теплыя согрѣтыя горячею любовью строки обиженному сыну природы,.родному ему (поэту) дикарю-камчадалу".
   Чтобы покончить съ тѣмъ вліяніемъ, которое ока зала на формировку характера и поэтическаго дара Омулевскаго обстановка его ранняго дѣтства,-- приведемъ еще нѣсколько строкъ изъ автобіографическаго романа:
   "Порядочно-таки прихватилъ я у родины наружнаго покоя!.. Во мнѣ, какъ вонъ въ той сопкѣ, снаружи, какъ будто, все спокойно, только дымокъ чуть виденъ, а между тѣмъ, внутри, подъ этой ледяной корой все горитъ, и клокочетъ, и шумитъ, какъ море... Неужели же, въ самомъ дѣлѣ, природа способна такъ явственно налагать свою печать на человѣка.
   

II.

   Раннее дѣтство поэта протекало въ условіяхъ полной свободы. До пяти лѣтъ за нимъ еще былъ кое-какой присмотръ, въ лицѣ грубаго и одноглазаго казака вѣстового Окохова, сопровождавшаго мальчика въ его прогулкахъ. Но съ пяти лѣтъ ребенокъ уже былъ предоставленъ почти всецѣло самому себѣ. Въ обществѣ своихъ малолѣтнихъ сверстниковъ, а иногда и одинъ. мальчикъ часто бродилъ за городомъ въ лѣсу, лакомясь растущею здѣсь въ изобиліи малиною. Эти прогулки были не всегда безопасны. Такъ,-- однажды, мальчикъ, лицомъ къ лицу, столкнулся съ медвѣдемъ, который, по какой-то счастливой случайности, не тронулъ его. Было немало другихъ приключеній. Съ воспитательной стороны эти прогулки имѣли ту пользу, что развивали въ мальчикѣ любознательность къ окружающимъ предметамъ и явленіямъ, пробудившуюся у него весьма рано. Случалось иногда, что мальчугана затаскивали къ себѣ на палубу китоловы съ какого-нибудь иностраннаго судна, кормили его устрицами, забавляли, чѣмъ могли. Ребенокъ пытливо ко всему присматривался и, довольный, возвращался домой, къ потерявшимъ его родителямъ.
   Зимой мальчикъ любилъ кататься по насту, весной ловилъ на проталинкахъ жаворонковъ и строилъ кораблики...
   Такъ "росъ и развивался на свободѣ ребенокъ до девяти лѣтъ, почерпая свои уроки непосредственно у природы... Изъ своихъ дѣтскихъ созерцаній онъ вынесъ необходимое для послѣдующей жизни, проникнутое анализомъ, спокойное отношеніе къ ея явленіямъ, не утративъ въ то же время ни душевной теплоты, ни страстной энергіи"...
   На десятомъ году мальчика посадили наконецъ за азбуку, отдавъ его учиться къ мѣстному священнику. Азбуку онъ прошелъ легко и быстро, но послѣдующія книги, почему-то, не удовлетворили того ожиданія, которое онъ возлагалъ на нихъ. Съ цѣлью понудить своего ученика къ большему прилежанію, педагогъ въ рясѣ рѣшился прибѣгнуть къ мѣрамъ физическаго воздѣйствія и едва было не выпоролъ мальчика, если бы тому не удалось вырваться и убѣжать. Ученье у священника пришлось прекратить. Послѣ этого съ ребенкомъ занимался какой-то морякъ, у котораго дѣло пошло болѣе успѣшно.
   Но на слѣдующій годъ отецъ будущаго поэта перевелся на должность полицеймейстера въ Иркутскъ, куда и переѣхалъ со всей своей семьею.
   Въ Иркутскѣ мальчикъ отданъ былъ учиться въ гимназію. Дѣло преподаванія въ послѣдней обстояло въ то время не очень блестяще.... Сухое, бездарное преподаваніе исключительно по обязанности, а не до любви къ дѣлу, не удовлетворяло живой впечатлительной натуры ученика". Неспособность учителей и ихъ лицепріятное отношеніе къ гимназистамъ поселили въ будущемъ поэтѣ насмѣшливое отношеніе къ учителямъ, которое "было его постоянной чертой на школьной скамейкѣ", и за которое ему однажды чуть было не пришлось поплатиться наказаніемъ розгами
   Такъ дошелъ будущій поэтъ до шестого класса гимназіи, "въ которомъ учениковъ уже не наказывали розгами, развѣ только случай выходилъ изъ ряда вонъ". Въ гимназіи онъ "постоянно и много читалъ, всякими неправдами доставая себѣ книги". Изъ преподававшихся въ гимназіи предметовъ онъ, кромѣ физики, очень полюбилъ словесность и "занимаясь послѣднею особенно усердно,-- постоянно обнаруживалъ большую страсть къ сочинительству". Учитель словесности, подмѣтивъ въ немъ такую наклонность, старался поощритъ ее, сколько могъ. Правда, онъ и самъ былъ не изъ далекихъ, но въ данномъ случаѣ совершенно добросовѣстно понялъ свою обязанность,-- и юный Федоровъ отблагодарилъ его за это по своему, идя по словесности всегда на пятерку.
   Будучи въ старшихъ классахъ гимназіи, юноша уже писалъ стихи преимущественно юмористическаго содержанія, нерѣдко пуская ядовитыя эпиграммы по адресу гимназическаго начальства. За это ему приходилось немало претерпѣвать. По свидѣтельству одного изъ иркутскихъ старожиловъ, тогдашній директоръ гимназіи, многимъ памятный Бобановскій, много разъ отбиралъ въ квартирѣ у Федорова различныя мелкія произведенія его молодой музы".
   Изъ разсказа самого поэта ("Шагъ за шагомъ") можно заключить, что его "сочинительствомъ были не очень довольны и его родители, которые "почему-то упорно преслѣдовали въ немъ авторскія наклонности, и, чтобы отучить своего первенца отъ сидѣнія по ночамъ за сочиненіями, -- отбирали у него нерѣдко бумагу, чернила и перья, а не то -- не давали ему и свѣчи". Мальчикъ долженъ былъ доставать все это у кого-нибудь изъ своихъ товарищей.
   Такъ "незамѣтно подкралась юность, которую онъ отпраздновалъ первою любовью, восторженно и пышно, какъ немногіе". Предметомъ этой первой любви Омулевскаго была молодая дѣвушка-полька, дочь одного изъ проживавшихъ въ Иркутскѣ политическихъ ссыльныхъ.
   Близкое знакомство съ нею имѣло благодѣтельное вліяніе на нашего поэта въ двухъ отношеніяхъ. Во-первыхъ, благодаря ему, юноша прекрасно изучилъ, въ угоду любимой дѣвушкѣ, польскій языкъ, настолько, что могъ свободно переводить, -- чѣмъ и воспользовался еще на гимназической скамьѣ, занявшись переводами стихотвореній Мицкевича, а впослѣдствіи съ такимъ мастерствомъ переводя другого польскаго поэта -- Сырокомли,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   зародилась и окрѣпла въ юношѣ мысль ѣхать въ столицу для продолженія своего образованія.
   Эту мысль Инн. Вас. и привелъ въ исполненіе. Провалившись на выпускныхъ экзаменахъ 6-го класса, онъ не захотѣлъ оставаться въ классѣ на второй годъ и покинулъ гимназію.
   Послѣ кратковременной и неудачной попытки устроиться, пожеланію родителей, на чиновничью службу,-- къ которой онъ не чувствовалъ ни малѣйшаго влеченія,-- юный поэтъ, въ концѣ 50-хъ годовъ, ѣдетъ въ Петроградъ, чтобы поступить здѣсь въ университетъ.
   

III.

   Это былъ предшествовавшій "эпохѣ великихъ реформъ" періодъ всеобщаго оживленія, пробужденія общественной мысли и умственнаго движенія, смѣнившаго казарменный, мертвый застой николаевской эпохи.
   Чуткій, отзывчивый юноша, попавшій изъ безмятежной провинціальной глуши въ самую тушу столичной сутолоки, въ центръ всего умственнаго движенія Россіи, конечно не могъ остаться въ сторонѣ отъ него, и, по словамъ его друга и земляка H. М. Ядринцева, "съ головой окунулся въ безбрежное море поисковъ жизненныхъ идеаловъ".
   "Веселый, розовый юноша съ золотистыми кудрями до плечъ", какъ описываетъ Ядринцевъ Омулевскаго того времени, со всѣмъ пыломъ юности и жажды просвѣщенія бросился въ эту атмосферу горячихъ увлеченій тогдашней русской молодежи.
   Инн. Вас. опредѣляется вольнослушателемъ въ Петроградскій университетъ и, почти одновременно, дебютируетъ на литературномъ поприщѣ изданіемъ (въ 1857 г.) небольшой книжки своихъ переводовъ стихотвореній Мицкевича подъ псевдонимомъ Омулевскаго, который онъ и сохранилъ на всю жизнь. Первый литературный дебютъ Омулевскаго, однако, оказался крайне неудачнымъ и не имѣлъ никакого успѣха Его переводы сонетовъ польскаго поэта Мицкевича оказались настолько слабы, что позднѣе даже самъ Омулевскій старался изъять книжку изъ продажи.
   Эта неудача настолько обезкуражила юнаго поэта, что онъ, хотя и продолжалъ писать стихи, но цѣлыхъ четыре года послѣ выхода названной книжки не пытался ничего печатать.
   Не посчастливилось юному поэту и въ наукѣ. Въ университетѣ онъ пробылъ всего лишь около двухъ лѣтъ.
   "Живой, восторженный, необыкновенно подвижной", онъ, по словамъ его біографа, "не могъ ужиться съ серьезнымъ усидчивымъ трудомъ и вышелъ изъ университета.
   "Метода университетскаго преподаванія слишкомъ суха", писалъ Омулевскій своимъ роднымъ въ Иркутскѣ, оправдываясь въ своей неудачѣ съ ученіемъ.
   Покинувъ университетъ, Имп. Вас. уѣзжаетъ въ Витебскъ на службу, чѣмъ-то въ родѣ чиновника особыхъ порученій при тамошнемъ губернаторѣ Солнцевѣ. Но служба его была также непродолжительна, да онъ и не чувствовалъ къ ней, попрежнему, никакого влеченія.
   Поскитавшись потомъ нѣкоторое время по Европ. Россіи, побывавъ въ древнемъ Псковѣ и др. городахъ, онъ снова вернулся въ Петроградъ. Здѣсь онъ тѣсно сблизился съ кружкомъ сибирской молодежи, во главѣ котораго стояли Ядринцевъ и Потанинъ. Кружокъ этотъ, несомнѣнно, оказалъ большое развивающее вліяніе на юнаго поэта. Здѣсь онъ читалъ свои произведенія въ стихахъ и прозѣ, а товарищи выносили имъ тотъ, или иной приговоръ.
   "Его произведенія,-- свидѣтельствуетъ Ядринцевъ.-- я читалъ у H. С. Щукина (иркутянинъ, извѣстный здѣсь позднѣе дѣятель) въ рукописи, который восхищался ими и предсказывалъ автору блестящую литературную карьеру".
   Въ печати литературная дѣятельность Омулевосаго возобновляется съ 1861 года, когда въ журналѣ "Вѣкъ" начинаютъ помѣщаться его первыя оригинальныя не переводныя) стихотворенія.
   Въ слѣдующемъ 1862 году въ газетѣ М. В. Загоскина "Амуръ", выходившей въ Иркутскѣ куда въ это время пріѣзжалъ ненадолго нашъ поэтъ по вызову своихъ родителей) появляется разсказъ Омулевскаго "Мѣдные образки" (изъ путевыхъ впечатлѣній" и нѣсколько мелкихъ статей, а въ изданномъ одновременно тамъ-же H. С. Щукинымъ сборникѣ: "Сибирскіе разсказы" печатается другой разсказъ Омулевскаго "Сибирячка". въ которомъ авторъ интересно и правдиво разсказалъ трагическую исторію крѣпостной крестьянки, сосланной въ Сибирь за убійство своего барина, который пытался ее изнасиловать. По словамъ одного изъ критиковъ, и въ стихотвореніяхъ, напечатанныхъ въ "Вѣкѣ", и въ названныхъ прозаическихъ произведеніяхъ Омулевскаго, уже чувствовался писатель съ ясно опредѣленнымъ міросозерцаніемъ, съ обличительнымъ гражданскимъ направленіемъ.
   Въ Иркутскѣ Омулевскому не сидѣлось долго. Его по прежнему манилъ къ себѣ центръ умственной жизни, и въ началѣ 1865 г. онъ снова уѣзжаетъ въ Петроградъ.
   Въ томъ же году стихотворенія Омулевскаго появляются въ лучшихъ журналахъ того времени: "Русское слово", "Современникъ",--. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Разнохарактерное поэтическое дарованіе Омулевскаго не ограничивалось лирическими стихотвореніями на гражданскіе мотивы, въ которыхъ нашли себѣ яркое отраженіе идеалы и настроенія выдвинувшей нашего поэта 60-годовъ, а также мотивами чисто областного характера, въ которыхъ сказывался патріотъ-сибирякъ, горячо любящій свою родину.
   Омулевскій пробуетъ свои силы, завоевывая въ этой области успѣхъ, -- и какъ сатирикъ-юмористъ. Въ 1866--1867 годахъ въ сатирическихъ журналахъ: "Будильникъ" и знаменитой "Искрѣ" В. С. Курочкина печатается длинный рядъ такихъ стихотвореній Омулевскаго (за подписью: Камчаткинъ), отличавшихся ѣдкимъ остроуміемъ и бойкостью. Нѣкоторыя изъ этихъ стихотвореній (какъ, напримѣръ, "Земной рай", "Тайны карьеры" и др.) вошли позднѣе въ сборники для декламаціи и до сихъ поръ еще исполняются съ эстрады.
   Наряду съ этимъ, въ "Искрѣ", "Женскомъ Вѣстникѣ", а позднѣе и отдѣльной брошюркой появляются "Деревенскія пѣсни" Омулевскаго, которые по отзыву его біографа проф. Пѣтухова, "не могутъ быть поставлены ниже многихъ изъ лучшихъ стихотвореній въ этомъ родѣ у Кольцова и Никитина".
   Начиная съ 1867 года и вплоть до самой своей смерти, Омулевскій печатается, главнымъ образомъ, въ извѣстномъ журналѣ Благосвѣтлова "Дѣло". Кромѣ множества стихотвореній, проникнутыхъ тѣмъ же гражданско-боевымъ настроеніемъ, на страницахъ этого журнала въ 1870 году появляется его романъ "Шагъ за шагомъ".
   

IV.

   Съ появленіемъ "Шага за шагомъ", встрѣтившаго большой успѣхъ у критики и читателей, извѣстность Омулевскаго, какъ писателя, упрочивается. Романъ вызвалъ въ современной литературѣ оживленные толки и большую полемику.
   Представляя собою,-- какъ вполнѣ справедливо указываетъ біографъ Омулевскаго П. В. Быковъ, -- наиболѣе выпуклое отраженіе нравственнаго облика автора, всю жизнь свою носившаго въ душѣ высокіе и чистые идеалы",-- романъ Омулевскаго явился однимъ изъ "программныхъ" произведеній нашей литературы эпохи Писарева и Чернышевскаго, произведеній,посвященныхъ идеальному изображенію "новыхъ людей", фанатически преданныхъ своей вѣрѣ въ борьбѣ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . со старыми предразсудками, въ стремленіи къ полному обновленію жизни . . . . . . . . . .
   Съ художественной стороны въ романѣ Омулевскаго можно отмѣтить много недостатковъ: растянутость повѣствованія, обиліе теоретическихъ разсужденій въ ущербъ развитію фабулы и т. п. дефекты-дѣлаютъ чтеніе романа для читателя нашихъ дней мало интереснымъ.
   Но за указанными недостатками романа все же нельзя не видѣть въ его изложеніи и положительныхъ качествъ. Многіе изъ его страницъ написаны съ горячимъ увлеченіемъ и задушевностью. Глубокая искренность автора, обусловливаемая горячею вѣрою въ торжество проводимыхъ имъ идеаловъ, подкупаетъ читателя и во многомъ примиряетъ его съ недостатками этого произведенія.
   Здѣсь умѣстно будетъ сказать нѣсколько словъ о томъ, какое огромное вліяніе имѣлъ этотъ романъ,-- сохраняющій сейчасъ за собою почти одно лишь историческое значеніе, -- на русскихъ читателей (главнымъ образомъ -- молодежь) 70-хъ, 80-хъ и отчасти -- 90-хъ годовъ. Это воспитательное вліяніе приравнивается къ вліянію романа Н. Г. Чернышевскаго "Что дѣлать", съ которымъ, кстати сказать, романъ Омулевскаго раздѣлялъ общую судьбу: цензурный запретъ.
   Произведя при своемъ появленіи (въ 1870 г.) настоящую сенсацію, вызвавъ оживленные толки и большую полемику въ тогдашней литературной критикѣ, читаемый на расхватъ публикою романъ "Шагъ за шагомъ" вскорѣ потребовалъ второго изданія. Послѣднее было отпечатано въ 1874 г. (изд. H. Н. Трапезникова), но тотчасъ же по выходѣ пріостановлено цензурою и уничтожено. Та же участь постигла и вторичное изданіе романа, предпринятое О. Н. Поповой въ 1896 г. Цензурное veto съ романа было снято лишь въ 1905 году, когда онъ появился въ собраніи сочиненій Омулевскаго изданномъ А. Ф. Марксомъ.
   Но на ряду съ цензурными гоненіями на романъ Омулевскаго,-- не ослабѣвали и симпатіи къ нему русскихъ читателей. Это лучше всего видно изъ того факта, что у букинистовъ и до сихъ поръ еще можно отыскать рукописные экземпляры "Шагъза шагомъ" широко распространившійся въ публикѣ въ 70-хъ -- 80 годахъ на ряду съ рукописными же экземплярами романа Чернышевскаго, сочиненій Герцена и др. книгъ включенныхъ въ "индексъ" русскихъ авторовъ.
   Для читателей, интересующихся Сибирью, въ романѣ Омулевскаго представятъ и до сихъ поръ несомнѣнный, интересъ страницы, посвященныя описанію родныхъ для автора мѣстъ: Петропавловскаго Порта и его живописныхъ окрестностей, гор. Иркутска ("Ушаковскъ"), нѣкоторыхъ сибирскихъ селъ и т. п. Всѣ эти страницы написаны авторомъ съ большою любовью и изобразительностью.
   

V.

   Цензурныя гоненія, выпавшія на долю его перваго романа, сильно обезкуражили автора, и по этой причинѣ онъ оставилъ незаконченныхъ свой второй романъ "Попытка не шутка", посвященный русской женщинѣ и уже начатый печатаніемъ въ томъ же журналѣ за 1873 годъ.
   Къ этому періоду жизни Омулевскаго относится его заключеніе: сначала -- въ Петропавловскую крѣпость, а затѣмъ -- въ Литовскій замокъ, поводомъ послужили его рѣчи въ обществѣ о нѣкоторыхъ лицахъ и событіяхъ.
   Очутившись вновь на свободѣ. онъ усиленно продолжалъ свою литературную дѣятельность, печатаясь главн. образ. въ "Живописномъ Обозрѣніи" Шеллера-Михайлова, "Наблюдателѣ", а подъ конецъ жизни и въ "Восточномъ Обозрѣніи" H. М. Ядринцева, начавшемъ выходить въ Петроградѣ съ 1882 года.
   За четыре года до смерти Омулевскій, обзаведшій къ этому времени семьей и испытавшій страшныя матеріальныя затрудненія,-- съѣздилъ въ Иркутскъ, гдѣ послѣ смерти его родителей въ наслѣдство ему достался небольшой домъ.
   Но несчастья продолжали преслѣдовать поэта. Въ то время, когда онъ въѣзжалъ въ Иркутскъ городъ со всѣхъ сторонъ былъ объятъ племенемъ. Это былъ грандіозный пожаръ 1879 г.. уничтожившій болѣе половины города. Въ числѣ другихъ сгорѣлъ и домъ Омулевскаго. Ему пришлось пріютиться съ семьей въ крошечной комнаткѣ, въ одной изъ глухихъ улицъ города, ведя полуголодную жизнь. Съ горя поэтъ запилъ и допившись до бѣлой горячки, попалъ въ Кузнецовскую больницу.
   Выздоровѣвъ, Омулевскій возвратился въ Петроградъ, гдѣ и продолжалъ влачитъ полунищенскую жизнь литературнаго пролетарія.
   Печаталъ свои стихотворенія и прозаическіе очерки въ "Дѣлѣ", "Наблюдателѣ", "Вѣкѣ", "Художественномъ Журналѣ", "Живописномъ Обозрѣніи", "Будильникѣ", и др. журналахъ. Работалъ безъ устали, выбиваясь изъ силъ,-- но получаемаго имъ скромнаго литературнаго заработка не хватало на сколько-нибудь обезпеченное существованіе его семьи, и послѣдней приходилось бѣдствовать... Все это крайне тяжело отзывалось на психикѣ поэта, и, чтобы забыться хотя на время, онъ все чаще прибѣгалъ къ вину...
   Въ 1883 году, незадолго до смерти поэта, его шуриномъ А. А. Ивановымъ, имѣвшемъ въ Петроградѣ небольшую библіотеку для публики, былъ изданъ сборникъ стихотвореніи Омулевскаго, подъ заглавіемъ: "Пѣсни жизни". Это изданіе доставило поэту моральное удовлетвореніе, но -- увы!-- нисколько не улучшило матеріальнаго положенія его семьи...
   Постоянная нужда и бѣдность съ одной стороны и напряженная повседневная работа изъ-за куска хлѣба -- съ другой подорвали въ конецъ и безъ того слабое здоровье поэта: онъ заболѣлъ чахоткою...
   Ужасная болѣзнь осложнялась запоями... Неизбѣжная роковая развязка ускорилась разрывомъ сердца, прервавшимъ нить грустно сложившейся жизни поэта 26 декабря 1883 года.
   Обстановка его смерти была самой печальной и безысходной. За послѣдніе два мѣсяца онъ положительно не могъ выходить изъ дому: все его платье было заложено или продано. Когда онъ умеръ, то не оказалось даже бѣлья, во что можно было бы одѣть покойника. Жена и трое дѣтей поэта остались безъ всякихъ средствъ къ существованію...
   

VI.

   Пересматривая поэтическое наслѣдіе, оставленное Омулевскимъ, нельзя прежде всего не отмѣтить, что упрекъ въ устарѣлости, въ сохраненіи за собою лишь "историческаго" значенія, высказываемый обычно то поводу его романа,-- никоимъ образомъ не можетъ быть отнесенъ и къ стихотворнымъ произведеніямъ поэта-сибиряка. Стихи Омулевскаго и до настоящаго времени не утратили своего значенія. И если на нихъ не лежитъ печать дара первокласснаго художника,-- то все же большинство ихъ проникнуто настоящей поэзіей, неподдѣльнымъ чувствомъ и огнемъ вдохновенія. Названныя самимъ авторомъ "пѣснями жизни", стихотворенія Омулевскаго въ дѣйствительности явились отраженіемъ настоящей жизни и звучатъ -- какъ сама жизнь -- призывами къ свѣту и счастью изъ окружающаго мрака и невзгодъ, проникнуты неудержимымъ стремленіемъ впередъ и выше.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Какъ поэтъ -- гражданинъ, какъ пѣвецъ идеалистическихъ стремленій къ всеобщему счастью. . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Омулевскій не былъ глубоко оригинальнымъ ни по характеру выбираемыхъ имъ темъ, ни по формѣ выраженія вдохновлявшихъ его мотивовъ. Онъ лишь честно и смѣло отразилъ въ своей поэзіи настроенія той эпохи, которою онъ выдвинутъ былъ на литературную арену.
   Но если поэтическій талантъ Омулевскаго не достигаетъ здѣсь большого художественнаго захвата, то въ глубокой прочувствованости и искренности автора отказать ему ни въ какомъ случаѣ нельзя. И. Омулевскій съ полнымъ правомъ могъ сказать себѣ:
   
   Меня ведетъ одно лишь вдохновенье.
   И никогда позорное сомнѣнье
   О правотѣ моей мою не мучитъ грудь..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ стихотвореніи "Къ молодому поколѣнію", по силѣ выраженія идеи ничѣмъ не уступающемъ аналогичному стихотворенію А. Н. Плещеева: "Впередъ, безъ страха и сомнѣнія",-- прекрасно отразилась бодрая увѣренность нашего автора въ справедливости и конечномъ торжествѣ провозглашаемыхъ имъ принциповъ свободы и свѣта. Обращаясь къ молодежи, поэтъ говоритъ.
   
   Спѣшите, честные бойцы,
   На дѣло родины святое
   Того, что сдѣлали отцы,--
   Отъ васъ потребуется вдвое...
   Вамъ путь тяжелый предстоитъ
   И ждетъ немало васъ лишеній.
   Но пусть вамъ силы подкрѣпитъ
   Примѣръ минувшихъ поколѣній...
   ...Еще далека та страна,
   Гдѣ протекаютъ рѣки медомъ.
   Не вдругъ познается она
   Идущимъ издали народомъ.
   Не вамъ дано въ ней отдохнуть,
   Кончая подвигъ жизни бранной.
   Но хорошо, окончить путь
   Въ виду земли обѣтованной!...
   
   Такое же напутствіе къ молодежи встрѣчаемъ мы и въ стихотвореніи: "О молодость, заманчивы твои холоднымъ опытомъ не спугнутыя грезы". Поэтъ говоритъ:
   
   Иди впередъ,-- но каждый новый шагъ
   Соразмѣряй съ потребностью народной,
   Чтобъ на тебя открыто, даже врагъ,
   Не смѣлъ смотрѣть съ насмѣшкою холодной.
   Чтобъ онъ не наложилъ позорное пятно
   На то, что совершить тебѣ дано.
   ...Впередъ, впередъ!-- За далью вѣковой
   Героямъ предстоитъ достойная награда:
   Тамъ плоть и кровь отъ силы роковой
   Восприметъ грезъ твоихъ блестящая плеяда --
   И родъ людской сольется въ братскій поцѣлуй...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Подобныхъ приведеннымъ нами цитатъ изъ стихотвореній Омулевскаго, выражающихъ гражданскія стремленія поэта и согрѣтыхъ его теплымъ и глубокимъ чувствомъ, можно было бы привести еще много. Но и приведенныхъ вполнѣ достаточно для того, чтобы глубоко-симпатичный образъ поэта обрисовался передъ читателемъ во всемъ его нравственномъ обаяніи.
   

VII.

   Если въ качествѣ автора публицистическаго романа "Шагъ за шагомъ" и прочувствованныхъ стихотвореній на гражданскія темы Омулевскій все же не возвышается надъ своими сверстниками по литературной школѣ,-- то въ одной весьма замѣтной области своего творчества онъ стоитъ совершенно особнякомъ и до сихъ перъ остается не превзойденнымъ.
   Это -- въ сферѣ областническихъ мотивовъ, въ длинномъ рядѣ стихотвореній, посвященныхъ авторомъ его суровой, но горячо любимой имъ Сибири.
   Ни одинъ изъ русскихъ поэтовъ,-- это можно сказать безъ всякаго преувеличенія,-- не воспѣвалъ такъ страстно, съ такою пламенною любовью край, гдѣ онъ родился, какъ это мы видимъ у сибиряка Омулевскаго. Съ этой стороны его недаромъ называютъ "сибирскимъ Шевченкомъ".
   "Сибирскіе мотивы являются наиболѣе выдающимися изъ произведеній Омулевскаго, какъ по своей оригинальности, такъ по силѣ лиризма и тщательности отдѣлки.
   Въ этихъ стихотвореніяхъ у поэта на первомъ планѣ его горячая любовь къ родинѣ -- Сибири. Онъ пишетъ:
   
   При словѣ: "родина" учили насъ вставать
   Какъ учитъ мать предъ старшими стоять
   Дѣтей послушныхъ...
   
   Сыновняя любовь и привязанность къ родинѣ являются доминирующимъ лейтъ-мотивомъ, проходящимъ черезъ всѣ, посвященныя Сибири, произведенія Омулевскаго. Это глубокое чувство особенно ярко вылилось у поэта въ его посмертномъ стихотвореніи "Изъ гроба".
   
   Сибирь родимая! Повсюду и всегда
   Съ любовію къ тебѣ я обращаю взоры.
   Несется мысль моя туда.
   Гдѣ степи ты раскинула и горы...
   
   Всегда и всюду, гдѣ бы онъ ни былъ, нося въ своей душѣ чувство восторженной любви къ своей родинѣ, поэтъ томится страстнымъ желаніемъ и послѣ смерти найти себѣ послѣдній пріютъ въ нѣдрахъ родной ему земли.
   Въ концѣ того же стихотворенія поэтъ говоритъ:
   
   Желалъ бы я, чтобы въ нѣдра дорогія
   Мой прахъ ты приняла, родимая земля!
   Лежать въ чужой странѣ, гдѣ люди все чужіе,
   Гдѣ чуждыя кругомъ раскинулись поля,-- я не могу!..
   
   Неугасимую любовь къ далекой, обездоленной родинѣ поэтъ свято завѣщаетъ хранить: и своему маленькому сыну ("Сибирская колыбельная пѣсня") и своей "дочери сибирячкѣ" ("Люби свою страну,-- не той пустой любовью"...) и своимъ "подрастающимъ землячкамъ" ("Тамъ, у себя, въ родной глуши...") и всѣмъ своимъ землякамъ ("На новый годъ" -- сибирскій тостъ).
   Не любить Сибири, по мнѣнію поэта,-- нельзя. И онъ съ чувствомъ радостнаго удовлетворенія отмѣчаетъ, что его родину начинаютъ любить послѣ недолгаго пребыванія въ ней даже пришельцы -- вольные и невольные. Эту мысль онъ прекрасно выразилъ, между проч., въ стихотвореніи "На берегу Енисея"; обращаясь къ родинѣ, онъ говоритъ:
   
   Пришелецъ чуждый издалека
   Лишь на одно мгновенье онъ
   Тебя суровою найдетъ.
   
   Но, побывъ въ Сибири хотя немного, "часто гость на мѣстѣ новомъ тебя (Сибирь) помянетъ добрыхъ словомъ..." Та же мысль, но съ большею полнотою выражена въ маленькомъ стихотвореніи "Чужеземцу".
   
   Ты дивишься, чужеземецъ
   Нами встрѣченный привѣтно
   Что сибирскій уроженецъ
   Любитъ край сбой беззавѣтно?
   -- Ты дивишься, покидая
   Нашу сторону глухую.
   Что и самъ не замѣчая.
   Полюбилъ страну чужую?"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Нетронутость и дѣвственность сибирской природы, чаровавшей поэта своею красотою и являвшейся, какъ сказано, однимъ изъ стимуловъ его любви къ родинѣ, находитъ себѣ красивое яркое описаніе въ рядѣ стихотвореній Омулевскаго, выдѣляющихся глубиною лиризма и художественностью изображенія. Эти стихотворенія -- "Бирюсинскій лѣсъ", "Близъ границъ Монголіи", "На берегу Енисея", "Между Томскомъ и Иркутскомъ", "Ангарская греза", "Барабинская степь", "При разливѣ р. Оби" и др.
   Но поэтъ любитъ не только природу своей родины, но, еще въ большей степени,-- и ея жителей. За что? За ихъ прекрасныя отличительныя качества, которыми онъ не скупится надѣлять ихъ.
   Вотъ эти качества (стихотв. "Сибирякъ"): смѣлость, смѣтливость, умъ, "горделивость", "мысли здравость", юморъ, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . поиски дѣла, "жажда свѣта и безъ предѣла и завѣта къ родинѣ любовь".
   Обращаясь къ своей подругѣ, въ стихотв. "Между Томскомъ и Иркутскомъ" поэтъ говоритъ:
   
   Хорошо на моей сторонѣ.
   Ты полюбишь ее еще больше потомъ.
   Какъ узнаешь народъ нашъ вполнѣ.
   Еще краше, чѣмъ эти живые цвѣты.
   Что растутъ на долинахъ родныхъ,
   Затаилъ онъ ума и души красоты
   Въ неизвѣданныхъ думахъ своихъ...
   
   А вотъ, что говоритъ онъ объ отношеніи своихъ земляковъ къ сибирскимъ ссыльнымъ . . . . . . . . .
   Во всѣхъ этихъ отзывахъ поэта о своихъ землякахъ, конечно, заключается не малая доля идеализаціи. Но нельзя при этомъ забывать, что Омулевскій жилъ и писалъ задолго до проведенія въ Сибирь желѣзной дороги и другихъ фактовъ, создавшихъ новыя условія для сибирскихъ аборигеновъ, нивеллирующія самобытный укладъ сибирской жизни до уровня быта жителей Европ. Россіи. Наконецъ, все, что говоритъ поэтъ о такихъ качествахъ, присущихъ сибирякамъ, какъ смѣлость, горделивость, независимость взглядовъ и сужденій,-- все это и до сихъ поръ выгодно отличаетъ сибирскаго крестьянина-аборигена отъ его собрата изъ метрополіи, обусловливаясь цѣлымъ рядомъ историческихъ условій, какъ, наприм., отсутствіе въ Сибири крѣпостного права, безпрерывная борьба съ суровыми условіями окружающей природы, отсутствіе дворянскаго крупнаго землевладѣнія и т. д.
   Вообще говоря, къ оцѣнкѣ справедливости или несправедливости взглядовъ Омулевскаго на его земляковъ, надо подходить не иначе, какъ подъ угломъ зрѣнія исторической перспективы. Лишь при этомъ условіи можно будетъ безошибочно отдѣлить то. что являлось плодомъ поэтическаго увлеченія автора отъ того, что вполнѣ соотвѣтствовало дѣйствительности того времени.
   Возвращаясь къ разсмотрѣнію основныхъ мотивовъ въ сибирскихъ стихотвореніяхъ Омулевскаго, мы подходимъ къ самому главному изъ нихъ. Это -- глубокая скорбь поэта о томъ, что его родная страна является страною ссылки и наказанія, и что эта печать отверженности мѣшаетъ ея свободному развитію и гражданскому процвѣтанію. Скорбь поэта особенно ярко отразилась въ двухъ маленькихъ, глубоко прочувствованныхъ стихотвореніяхъ его. Въ первомъ изъ нихъ онъ говоритъ:
   
   Если ты странствуешь, путникъ.
   Съ цѣлью благой и высокой.
   То посѣти, между проч., край мой далекій.
   Тамъ сквозь снѣга и морозы.
   Носятся мощные звуки.
   Встрѣтишь людей тамъ, что терпятъ муки за муки.
   Нѣтъ тамъ пустыхъ истукановъ,
   Вздоховъ изнѣженной груди.
   Тамъ только люди да цѣпи,
   Цѣпи да люди!..
   
   Въ другомъ стихотвореніи та же мысль развита еще ярче:
   
   На дальней родинѣ моей
   Обычный звукъ былъ звукъ цѣпей.
   Онъ рано въ душу мнѣ проникъ.
   И съ дѣтства въ ней будить привыкъ
   Тоску по участи людей.
   
   Этотъ кандальный звукъ преслѣдуетъ поэта всюду, гдѣ бы онъ ни былъ, отзываясь въ его ушахъ "болѣзненною рѣзью".
   И, скорбя объ этой большой невзгодѣ его родины, поэтъ сгоралъ страстнымъ желаніемъ -- увидѣть ее иною. Въ томъ же стихотвореніи онъ говоритъ:
   
   И я молю, чтобъ этотъ звукъ,
   Глухой какъ въ крышку гроба стукъ.
   Безслѣдно замеръ поскорѣй
   Для бѣдной родины моей --
   Страны изгнанія и мукъ!..
   
   Но видѣть Сибирь свободною отъ ссылки и каторги поэту суждено было только въ его вѣщихъ снахъ. Она является ему такою въ "чудесныхъ грезахъ*:
   
   И то уже -- не край изгнанья,
   А край свободнаго труда,
   Гдѣ благоденствія года
   Давно изгладили страданья...
   
   Такою же свободной и счастливой видитъ поэтъ свою родину въ стихотвореніи "Счастливый сонъ". Въ другомъ стих-ніи ("Пройдутъ года") онъ выражаетъ глубокую вѣру, что,
   
   Пройдутъ года, и ты, страна родная.
   Во всей красѣ могучей расцвѣтешь.
   Минуетъ ночь, и, свѣтъ зари встрѣчая,
   Отгонишь ты видѣній сонныхъ ложь.
   
   "О, лишь одно томитъ меня до гнету: мнѣ не дожить до чудной той поры"! восклицаетъ поэтъ. И онъ дѣйствительно не дожилъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Сибирь не должна забыть своего пламеннаго пѣвца-патріота. Для сибиряковъ.... долженъ навсегда остаться любимымъ роднымъ поэтомъ, такъ вдохновенно воспѣвшимъ "страну изгнанія", во всѣхъ ея радостяхъ и печаляхъ, въ ея скорбной тоскѣ обоидекзссти и горячихъ надеждахъ на ея свѣтлое будущее...
   

0x01 graphic

ИСТОРИКЪ И ДРУГЪ ЖЕНЩИНЫ.

(С. С. Шашковъ).

...Народа онъ будилъ самосознанье.
Мысль отъ оковъ цѣпей освобождалъ.
И указалъ онъ женщинѣ призванье,
И всѣмъ любви примѣръ высокій далъ.
(Изъ стихотв. "Памяти С. С. Шашкова"
въ "Петр. Листкѣ" за 1882 г.).

...Своею мыслью, вдохновеннымъ словомъ
На нашемъ жизненномъ пути суровомъ
Ты русскихъ женщинъ ободрилъ...
(Изъ стихотвор. "На смерть С. С. Шашкова"
въ "Сибирск. Газетѣ" за 1882 г.).

   Въ концѣ августа 1882 г., въ гор. Новгородѣ тѣсный кружокъ семьи и близкихъ знакомыхъ хоронилъ безвременно скончавшагося, подъ вліяніемъ неблагопріятно сложившихся жизненныхъ условій, писателя-сибиряка Серафима Серафимовича Шашкова.
   С. С. Шашковъ, безспорно, являлся одною изъ крупныхъ фигуръ на фонѣ русской журналистики 60 и 70-хъ годовъ пр. стол. И если, благодаря упомянутымъ выше біографическимъ обстоятельствамъ, ему не удалось завоевать прочнаго мѣста въ исторіи русской литературы, то все же, его историко-публицистическіе труды, пользовавшіеся большою популярностью въ свое время,-- во многихъ отношеніяхъ и до сихъ поръ не утратили своего значенія.
   Особеннаго вниманія заслуживаютъ труды Шашкова по исторіи женскаго вопроса. Эта страсть литературнаго наслѣдія, оставленнаго нашимъ писателемъ, является едва ли не наиболѣе цѣнною во всей его авторской дѣятельности, особенно же -- примѣнительно къ настоящему моменту.
   Если со времени смерти Шашкова, произошла весьма замѣтная дифференціація въ нашей общественной жизни вообще, если кое-какіе изъ постулатовъ гражданственности, отстаивавшихся покойнымъ публицистомъ-историкомъ, покажутся теперь до нѣкоторой степени устарѣвшими,-- то въ положеніи женскаго вопроса измѣнилось у насъ очень немногое, и съ этой стороны всѣ статьи Шашкова, посвященныя женскому движенію, метутъ перечитываться теперь все съ тѣмъ же неизбываемымъ интересомъ, съ которымъ онѣ читались и перечитывались въ свое время. Русская женщина въ многомъ, если почти не во всемъ, продолжаетъ оставаться все тою же. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . какою она была и при Шашковѣ, ея безкорыстномъ, искреннемъ другѣ и пламенномъ защитникѣ.
   Капитальныя изслѣдованія С. С. Шашкова по исторіи общественнаго положенія женщины (кстати сказать, остающіяся и до сихъ поръ чуть ли не единственными у насъ въ этомъ родѣ), первоначально печатавшіяся въ журналѣ "Дѣло" и др., еще при жизни автора были изданы въ свѣтъ двумя отдѣльными книгами, изъ которыхъ каждая тогда же выдержала, одно вслѣдъ за другимъ, по два изданія, что служитъ лучшимъ доказательствомъ успѣха, который встрѣтили себѣ эти труды Шашкова среди нашей читающей публики. Въ посмертномъ изданіи сочиненій Шашкова, выпущенномъ О. Н. Поповой въ 1898 г. (въ двухъ томахъ), эти труды занимаютъ весь первый томъ. Сюда вошли: наиболѣе капитальный по размѣрамъ трудъ: "Историческія судьбы женщинъ", затѣмъ очерки: "Дѣтоубійство" и "Проституція" и, наконецъ, "Исторія русской женщины".
   Первый изъ этихъ трудовъ охватываетъ собою исторію женщины во всѣхъ странахъ земного шара, начиная съ первобытной эпохи и кончая современнымъ автору положеніемъ женщины въ Западной Европѣ. Основною базою, изъ которой исходилъ авторъ на всемъ протяженіи этого капитальнаго труда, является провозглашеніе непрекращающейся почти на всемъ протяженіи человѣческой исторіи борьбы женщины за свое освобожденіе отъ моральной и правовой зависимости со стороны ея властелина мужчины. Всѣми находящимися въ его распоряженіи историческими данными авторъ стремился опровергнуть -- и блестяще опровергалъ вытекавшее изъ полнаго незнакомства большинства съ исторіей даннаго вопроса (благодаря отсутствію до того времени не только въ русской, но и въ заграничной литературѣ хорошаго опыта по исторіи женщины), ходячее мнѣніе о томъ, что женская эмансипація -- есть по существу нѣчто новое, какое-то "молодое растеніе, появившееся только въ позднѣйшее время" и, что "во всѣ предыдущіе вѣка женщина была только несчастною, безличною и безправною рабыней, что ни она сама, ни ея владыки не думали тогда объ улучшеніи ея судьбы, о ея свободѣ и признаніи за нею правъ человѣка".
   Опровергнуть это ошибочное убѣжденіе авторъ стремился, исходя изъ того соображенія, что если бы такой взглядъ на прошлое женскаго вопроса былъ облеченъ въ покровы исторической достовѣрности, то притязанія современной женщины на свои права и доводы ея защитниковъ потеряли бы значительную долю своей убѣдительности и силы. Авторъ опасается, что женщина оказалась бы въ такомъ случаѣ существомъ безправнымъ по самой своей природѣ, "нѣчто въ родѣ прирученнаго домашняго животнаго, которое, разъ потерявъ свою свободу и сдѣлавшись собственностью человѣка, лишилось всякаго сознанія своей прежней свободы".
   "Если бы такія мнѣнія были вѣрны,-- говоритъ авторъ,-- то, хотя женщина и могла бы, но имя справедливости, но имя общаго блага, требовать улучшенія своей участи, но ея противники имѣли бы въ исторіи основанія для доказательства ея естественной ограниченности, слабости, неспособности къ самостоятельно жизни. Къ счастью,-- доказываетъ авторъ,-- это не такъ. Черезъ всю исторію человѣчества идетъ борьба женщины съ мужчиной, борьба за свободу или преобладаніе, и есть много фактовъ, доказывающихъ, что побѣда не всегда доставалась мужчинѣ"...
   Выступая горячимъ апологетомъ борьбы за права женщины, С. С. Шашковъ, однако, не являлся въ своихъ трудахъ одностороннимъ доктринеромъ-фанатикомъ, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Въ разсматриваемомъ нами трудѣ авторъ ставитъ въ этомъ отношеніи точку надъ і, вполнѣ опредѣленно заявляя, что "исторія женской эмансипаціи тѣсно связана съ исторіей семейства, государства и народа". "Развѣ возможно,-- спрашивалъ онъ.-- освободить женщину отъ мужа, оставить послѣдняго въ нищенской неволѣ, или кабалѣ? Да, женское дѣло связано тѣснѣйшими узами со всѣмъ соціальнымъ прогрессомъ человѣчества! Это обстоятельство, увеличивая число враговъ женщины, въ то же время даетъ ей многихъ и сильныхъ союзниковъ, подъ общимъ напоромъ которыхъ должны постепенно исчезнуть разные виды общественныхъ золъ и напастей". Шашковъ подчеркиваетъ, что ошибка почти всѣхъ изслѣдователей, занимавшихся до него исторіей женскаго вопроса, именно въ томъ и состояла, что они подходили къ освѣщенію этого вопроса лишь съ одного какого-либо, узкаго угла зрѣнія.
   Авторъ разбиваетъ всѣхъ такихъ изслѣдователей на три категоріи. Одна изъ нихъ занималась голымъ изложеніемъ историческихъ фактовъ, не придавая имъ никакого освѣщенія. Это -- самые безпочвенные, но и самые добросовѣстные изслѣдователи Другая часть изслѣдователей -- противники женской эмансипаціи, подгонявшіе историческіе факты подъ свои изношенныя и рутинныя теоріи, почему въ ихъ изслѣдованіяхъ напрасно было бы искать ясныхъ и правдивыхъ взглядовъ на исторію женщины. Третья категорія изслѣдователей женскаго вопроса -- партизаны женской эмансипаціи, которые подъ вліяніемъ фанатичнаго, хотя и благороднаго энтузіазма впадали въ другую крайность, видя въ исторіи только мартирологію женщинъ и обращая вниманіе на великость женскихъ страданій, вовсе упускали изъ виду ту борьбу, которую постоянно вела женщина за свое освобожденіе, и тѣ побѣды, которыя она одерживала.
   Разсматриваемый нами трудъ Шашкова, по словамъ автора, представляетъ собою опытъ историческаго обзора этой борьбы и этихъ побѣдъ. Книгою: "Историческ. судьбы женщины" авторъ пополнилъ ощущавшійся въ литературѣ пробѣлъ, выполнилъ задачу, которая до него ждала своего достойнаго выполненія. Эта задача -- "доказать, что женщина идетъ впередъ такъ же давно, какъ и мужчина, что женское дѣло стоитъ на прочномъ историческомъ основаніи, выяснить значеніе семейства и женщины въ исторіи цивилизаціи, обозначить ту цѣль, къ которой они стремятся въ своемъ прогрессивномъ развитіи укрѣпить вѣру женщины въ свои силы и въ успѣхъ ея дѣла".
   И Шашковъ блестяще выполнилъ эту славную задачу въ своемъ трудѣ, являющемся -- повторяемъ -- и до сихъ поръ едва-ли не единственнымъ въ своемъ родѣ во всей русской литературѣ.
   Тѣ же отправные историческіе взгляды. которые легли въ основу только что разсмотрѣннаго нами труда Шашкова объ историческихъ судьбахъ женщина -- заграницею,-- легли и въ основаніе другого его капитальнаго труда -- "Исторія русской женщины".
   Здѣсь, казалось бы, нашъ авторъ volens-nolens долженъ былъ сойти съ пути избраннаго имъ историческаго метода, т. к. въ прошломъ русской женщинѣ. До расцвѣта женскаго движенія во второй половинѣ XIX вѣка, труднѣе всего услѣдить какіе-либо признаки борьбы женщины за свое освобожденіе. Исторія русской женщины болѣе чѣмъ всякой другой, отмѣчена тягостнымъ гнетомъ . . . и безпрерывною цѣпью страданій выпавшихъ на ея долю. Это отмѣчаетъ: нашъ авторъ въ своемъ предисловіи въ разсматриваемой книгѣ. "Тяжка и незавидна была судьба русской женщины. Много слезъ пролито ею на пути ея истерическаго существованія. Много горя, униженія и рабства вынесла она въ семейной и общественной жизни, не искупивъ своихъ страданій ничѣмъ, что могло бы возвысить и отмѣтитъ ее въ исторія человѣчества"... Независимо отъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . безусловной подчиненности семьѣ -- идея женской отверженности проникла собою всю старинную жизнь, освѣщаясь религіей, закономъ, обычаями и всѣми гражданскими и общественными учрежденіями".
   Но признаніе всѣхъ этихъ печальныхъ историческихъ явленій все же не дѣлаетъ изслѣдованіе нашего историка мартирологомъ страданій русской женщины. Авторъ и здѣсь подмѣчаетъ и выдвигаетъ на первый планъ извѣчную борьбу женщины за человѣческія права.
   Отмѣчая, что "русская женщина до сихъ поръ не имѣетъ своего историка", С. С. Шашковъ, не безъ удивленія, констатируетъ, что ни одинъ изъ тѣхъ немногихъ авторовъ, которые занимались (поверхностной разработкою вопроса о прошломъ русской женщины, не обратилъ вниманія на то обстоятельство, что женщина на Руси, подобно своимъ сестрамъ въ другихъ государствахъ и странахъ, старалась освободиться отъ своего безправнаго положенія, что она боролась съ враждебными ей началами и только этимъ путемъ постепенно улучшала свою долю.
   Правда,-- оговаривается авторъ,-- борьба эта была въ большинствѣ случаевъ глухая, пассивная, едва замѣтная для посторонняго зрителя, но тѣмъ не менѣе, самый фактъ борьбы не подлежитъ сомнѣнію, и противодѣйствіе русской женщины всему тому что давило и порабощало ее, было достаточно сильнымъ для того, чтобы "доставить ей нѣсколько такихъ правъ, за пріобрѣтеніе которыхъ до сихъ поръ еще борется современная женщина самыхъ развитыхъ странъ Европы".
   Въ этой-то непрекращающейся борьбѣ самой женщины за лучшую долю авторъ видѣлъ залогъ успѣха женскаго движенія и въ будущемъ. Обращаясь къ русской женщинѣ, онъ говорилъ: "позади васъ лежатъ цѣлыя столѣтія, ознаменованныя тяжкими страданіями вашихъ прародительницъ и ихъ борьбою за свое освобожденіе. Наше время, продолжая эту борьбу, придало ей другой характеръ, поставило для нея болѣе существенныя и возвышенныя цѣли. Старая тысячелѣтняя борьба въ наши дни не только продолжается, но и значительно усиливается. Твердо же пойдемъ впередъ, съ полною надеждою на будущее освобожденіе женщины и, если даже намъ не суждено дожить до дня окончательной побѣды, -- то мы все таки можемъ насладиться хотя постепеннымъ осуществленіемъ своихъ идей и умереть
   
   Съ вѣрой, что вызовутъ наши гробы
   Новое племя для новой борьбы"!".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Не останавливаясь на менѣе значительныхъ, чѣмъ только что разсмотрѣнныя нами изслѣдованіями С. С. Шашкова въ его очеркахъ "Дѣтоубійство" и "Проституція" отмѣтимъ лишь, что въ основу этихъ работъ авторъ, положилъ вполнѣ правильный, хотя и не новый взглядъ, что оба затрагиваемыхъ имъ общественныхъ зла зиждутся въ современномъ обществѣ на существующихъ въ немъ соціальныхъ противорѣчіяхъ.
   "Пока не измѣнятся соціальныя противорѣчія,-- писалъ авторъ въ первомъ изъ названныхъ очерковъ,-- пока народныя массы не поднимутся изъ бѣдности и не разовьются интеллектуально, пока не освободится женщина, пока современная цивилизація не вступитъ на болѣе высокую ступень своего развитія,-- до тѣхъ поръ ужасная болѣзнь -- дѣтоистребленіе -- неизбѣжна и неизлѣчима, какія бы пожертвованія не дѣлала филантропія для ея предваренія и какія бы мѣры ни придумывали юристы для борьбы съ нею.
   Въ тѣхъ же факторахъ общественной жизни будущаго видѣлъ нашъ авторъ и залогъ уничтоженія другой соціальной болѣзни -- проституціи. "Цивилизованный міръ,-- писалъ онъ.-- не можетъ остановиться на современной ступени своего развитія . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Тогда и только тогда проституція будетъ невозможною и сифилисъ и другіе бичи человѣчества будутъ сданы въ архивъ исторіи"...
   По происхожденію своему Сер. Сер. былъ кореннымъ сибирякомъ. Онъ родился 5 ноября 1841 г. въ Иркутскѣ, гдѣ отецъ его занималъ должность священника одной изъ приходскихъ церквей. Человѣкъ, для своего времени и положенія достаточно просвѣщенный,-- отецъ будущаго писателя, къ сожалѣнію, страдалъ алкоголизмомъ, что въ сильной степени усугубляло и безъ того бѣдственное матеріальное положеніе семьи. Безрадостныя впечатлѣнія дѣтства, воспринятыя мальчикомъ въ домѣ родителей, смѣнились для него переживаніями еще болѣе безрадостными, когда наступили годы ученья.
   По заведенному искони порядку Шашковъ, въ отроческомъ возрастѣ, былъ отданъ на воспитаніе въ мѣстную бурсу (нынѣ -- духовное училище), гдѣ ему пришлось испытать на себѣ всѣ ужасы дореформенной бурсацкой жизни, передъ которыми во многомъ блѣднѣли картины, нарисованныя въ извѣстныхъ очеркахъ Помяловскаго... О порядкахъ, царившихъ въ тогдашней иркутской бурсѣ, позднѣе весьма картинно разсказалъ въ своихъ воспоминаніяхъ землякъ С. С. Шашкова и его предшественникъ по обученію въ бурсѣ, семинаріи и академіи, а впослѣдствіи -- учитель его, Аф. Пр. Щаповъ.
   По окончаніи положеннаго курса воспитанія въ бурсѣ Шашковъ перешелъ въ мѣстную духовную семинарію, гдѣ условія жизни воспитанниковъ были сравнительно болѣе благопріятными. Учился онъ весьма успѣшно, но похвальнымъ -- съ точки зрѣнія семинарскихъ менторовъ,-- поведеніемъ не отличался.
   На семинарской скамьѣ началась и литературная дѣятельность Шашкова. Первымъ его почетнымъ трудомъ было изслѣдованіе "О бурятахъ Иркутской губерніи", появившееся на страницахъ неофиціальнаго отдѣла "Ирк. Губ. Вѣдомостей" за 1858 годъ. Статья эта обличала въ молодомъ авторѣ незаурядныя способности наблюдателя-этнографа, но нѣкоторые ея выводы обратили на себя вниманіе начальства въ неблагопріятную для автора сторону.
   Въ 1860 году С. С. блестяще окончилъ курсъ семинаріи со званіемъ студента и, какъ одинъ изъ лучшихъ учениковъ, былъ отправленъ, для завершенія образованія, на казенный счетъ, въ казанскую духовную академію.
   Въ академіи въ то время царила, во всей полнотѣ, схоластическая система воспитанія, сопровождавшаяся суровымъ, почти монастырскимъ режимомъ. Нѣсколько скрашивали и оживляли эту неприглядную академическую дѣйствительность лишь лекціи по русской исторіи, читавшіяся извѣстнымъ впослѣдствіи журналистомъ Гр. Зах. Елисеевымъ (тоже -- сибирякомъ, не происхожденію). Тогда же начиналъ въ академіи свою блестящую, но очень недолговѣчную лекторскую дѣятельность и А. П. Щаповъ, оказавшій сильное вліяніе на направленіе дѣятельности С. С. Шашкова вообще.
   Лекціи Елисеева и Щапова во многомъ способствовали выработкѣ у С. С. Шашкова основного взгляда на зависимость исторіи отъ внѣшнихъ законовъ природы,-- взгляда, который впослѣдствіи нашелъ себѣ такое яркое выраженіе въ ученыхъ трудахъ нашего писателя.
   Въ академіи Шашковъ пробылъ только одинъ годъ. Схоластика воспитанія претила ему, къ предстоящей впереди завидной духовной карьерѣ совершенно не лежала душа юноши, который мечтаетъ объ университетской скамьѣ и жизни въ столицѣ, гдѣ въ то время въ эпоху начавшагося пробужденія страны отъ вѣковой крѣпостной спячки, какъ въ водоворотѣ кипѣла общественная жизнь.
   Въ 1861 году мы видимъ С. С. Шашкова уже въ Петроградѣ, гдѣ онъ посѣщаетъ университетскія лекціи и, въ то же время работаетъ въ рядѣ журналовъ ("Искрѣ" В. С. Курочкина, "Вѣкѣ" М. Достоевскаго и др.), зарабатывая поденнымъ литературнымъ трудомъ пропитаніе. Этотъ трудъ окупался въ то время еще болѣе скудно, чѣмъ теперь, и Шашкову приходилось испытывать всевозможныя лишенія.
   Въ Петроградѣ Шашковъ близко примкнулъ къ кружку сибирской молодежи, во главѣ котораго стояли Г. Н. Потанинъ и H. М. Ядринцевъ.
   Въ своихъ воспоминаніяхъ объ эпохѣ студенческой жизни въ Петроградѣ H. М. Ядринцевъ останавливается подробно на Шашковѣ.
   "Мы -- говоритъ о себѣ и своихъ товарищахъ Ядринцевъ -- нашли Шашкова серьезнымъ и весьма трудолюбивымъ юношей. Послѣ Потанина это былъ самый образованный изъ моихъ земляковъ того времени. Способности у него были блестящія, память изумительная и трудолюбіе замѣчательное"... "Дарованія его давали себя чувствовать. Петербургъ его направлялъ на серьезную дорогу, и, останься онъ здѣсь, изъ него, несомнѣнно, вышелъ бы очень видный ученый дѣятель. Я видѣлъ нѣсколько разъ въ жизни, съ какой легкостью онъ усваивалъ и какъ овладѣвалъ языками и различными отраслями знанія".
   Въ столицѣ С. С. пробылъ не болѣе двухъ лѣтъ. Отсюда онъ уѣзжаетъ на свою родину, въ Сибирь, чтобы заняться тамъ просвѣтительной дѣятельностью.
   Глухой провинціальный Красноярскъ, гдѣ поселился Шашковъ, съ пріѣздомъ его сюда какъ бы ожилъ. Шашковъ явился иниціаторомъ и активнымъ участникомъ литературныхъ вечеровъ, впервые онъ выступилъ здѣсь съ лекціями по исторіи Сибири, имѣвшими огромный успѣхъ.
   "Въ это время мы -- говоритъ Ядринцевъ -- создавали планъ изданія сборниковъ, календарей и газеты. Шашковъ въ Красноярскѣ принялъ на себя редактированіе памятной книжки и занимался составленіемъ лекцій по всеобщей исторіи. Я видѣлъ эти лекціи, никогда не изданныя, но обнаружившія замѣчательную эрудицію автора и направленіе боклевской школы. Участвуя въ литературныхъ вечерахъ, Шашковъ читалъ выдержки изъ лучшихъ сатиръ Щедрина. Несмотря на то, что. искусно сгруппировавъ сатирическіе типы Щедрина онъ въ нихъ пробовалъ собрать всѣ комическія черты тогдашняго красноярскаго губернатора Замятнина и сосредоточилъ здѣсь всю желчь обличенія, публика была въ восторгъ, Шашкову сдѣланы были оваціи, и онѣ были такъ велики, а порывъ общаго одушевленія и одобренія былъ такъ силенъ, что въ потокъ былъ увлеченъ и самъ обличаемый, который не понялъ что дѣло шло о немъ, и горячо благодарилъ лектора".
   Одновременно Шашковъ занимался въ Красноярскѣ и педагогическою дѣятельностью. Нѣкоторое время онъ состоялъ преподавателемъ въ одномъ изъ мѣстныхъ женскихъ учебныхъ заведеній.
   Въ 1863 году онъ открываетъ въ Красноярскѣ свою частную школу, просуществовавшую, однако, очень недолго: черезъ годъ она была закрыта мѣстною администраціей, какъ служившая разсадникомъ неблагонадежности. Вслѣдъ затѣмъ -- въ 1864--5 гг.-- Шашковъ читаетъ публичныя лекціи по исторіи Сибири въ Красноярскѣ и Томскѣ, сопровождавшіяся блестящимъ успѣхомъ у тогдашняго сибирскаго общества, пробужденнаго лекціями Шашкова отъ своей провинціальной спячки.
   Вотъ что разсказываетъ, въ своихъ воспоминаніяхъ маститый Г. Н. Потанинъ о лекціяхъ Шашкова въ г Томскѣ.
   "Изъ Енисейскъ Губ. Вѣд." пишетъ Г. Н. Потанинъ, я узналъ, что Шашковъ прочелъ въ Красноярскѣ нѣсколько публичныхъ лекцій по исторіи Сибири, которыя переполошили красноярское общество. Одинъ старый красноярскій чиновникъ разразился статьей противъ Шашкова: послѣдній зубато ему отвѣтилъ.
   Прочитавъ эту перебранку, мы, Ядринцевъ и я, рѣшили пригласить Шашкова пріѣхать въ Томскъ и здѣсь прочесть тѣ же лекціи. Я написалъ письмо Шашкову и получилъ отъ него согласіе, съ просьбой выхлопотать разрѣшеніе на лекцію отъ томскаго губернатора. Разрѣшеніе было получено, и черезъ нѣкоторое время Шашковъ пріѣхалъ въ Томскъ и остановился у меня. Онъ прочелъ пять лекцій въ залѣ благороднаго собранія. Лекціи имѣли большой успѣхъ; кажется, первая же лекція произвела такое впечатлѣніе, что о лекторѣ сталъ говорить весь городъ; отправляясь на лекцію, не было надобности говорить извозчику, на какую улицу и въ какой домъ ѣхать. Говорили просто: "Извозчикъ, на лекцію!". Когда лекторъ всходилъ на кафедру, публика каждый выходъ его встрѣчала апплодисментами. Особенно взбудоражила томскихъ чиновниковъ та лекція, въ которой Шашковъ описывалъ нравы стараго сибирскаго чиновничества, его произволъ, взяточничество, казнокрадство и издѣвательство надъ закономъ. Чиновники говорили, что это пасквиль, выдумка, а если и было, то нельзя допускать, чтобы объ этомъ разсказывалось и писалось. Чиновникамъ показалось, что это призывъ къ мятежу; они заволновались и сговорились прекратить скандалъ. Протестующіе чиновники нашли пріютъ въ домѣ золотопромышленника Асташева.
   Было рѣшено довести о своемъ негодованіи лекціями до свѣдѣнія губернатора и просить его запретить ихъ. Мы очень боялись, что губернаторъ не разрѣшитъ послѣдней лекціи но онз была разрѣшена.
   Эта лекція Шашкова была для него сплошнымъ тріумфомъ.
   Потанинъ. Ядринцевъ и др. патріоты -- сибиряки, проживавшіе въ то время въ Томскъ, рѣшили превратить послѣднюю лекцію Шашкова въ демонстрацію въ пользу открытія сибирскаго Университета, вопросъ о которомъ тогда только еще дебютировала въ мѣстной печати и обществѣ. Демонстрація удалась, вылившись въ очень внушительныя формы.
   Лекціи Шашкова были первымъ событіемъ, которое такъ сильно встряхнуло томское общество.
   Въ 1865 г. Шашковъ ѣдетъ, руководимый своею культурною миссіей, въ Кяхту. Эта поѣздка совпала съ возникновеніемъ извѣстнаго дѣла о сибирскомъ сепаратизмѣ. По этому дѣлу въ Томскѣ были арестованы Потанинъ. Ядринцевъ и Колосовъ. Были произведены обыски и аресты: Въ Омскѣ. Томскѣ. Красноярскѣ, Иркутскѣ. Москвѣ. Петроградѣ, Уральскѣ. Жандармскій полковникъ Рыкачевъ, членъ слѣдственной комиссія по этому дѣлу и вдохновитель его. настоялъ на производствѣ обыска и у Шашкова, находившагося въ это время въ Иркутскѣ. При обыскѣ у него нашли сибирскую прокламацію, сочиненную ирк. купцомъ Поповымъ, участвовавшимъ вмѣстѣ съ Андреемъ Бѣлоголовымъ въ изданіи газеты "Амуръ". Шашкова арестовали и и привезли въ Омскъ, къ его друзьямъ, гдѣ всѣ они и просидѣли до суда въ заключеніи цѣлыхъ три года.
   Шашковъ въ нашей компаніи былъ всѣхъ образованнѣй, разсказывалъ въ своихъ воспоминаніяхъ Г. Н. Потанинъ, онъ хорошо зналъ нѣмецкій и французскій языки, въ семинаріи онъ получилъ знаніе латинскаго, а также и греческаго. За англійскій языкъ онъ принялся во время сидѣнія на омской гауптвахтѣ. Семинарская жизнь дисциплинировала его и сдѣлала практикомъ. Шашковъ, попавъ въ тюрьму, быстро оріентировался, сообразилъ, что въ новыхъ условіяхъ возможно сдѣлать и какъ использовать тюремное время, чтобы оно не пропало даромъ. Онъ и порѣшилъ выучиться въ тюрьмѣ англійскому языку. Все его время въ тюрьмѣ проходило въ занятіяхъ. Если онъ не читалъ и не писалъ, то долбилъ вокабулы. Стѣна около его кровати вся была исписана списками англійскихъ словъ. Въ результатѣ онъ вышелъ изъ тюрьмы со знаніемъ пяти языковъ вмѣсто четырехъ. Выписками изъ архивовъ, моими и собственными, онъ воспользовался, чтобы написать большую статью для петроградскаго журнала; получивъ гонораръ, онъ очень разумно имъ распорядился: онъ выписалъ юридическую энциклопедію Роттека на нѣмецкомъ языкѣ, воспитательное значеніе которой высоко цѣнилось; этой книгѣ приписывали быстрое распространеніе политическихъ, экономическихъ и соціальныхъ знаній въ нѣмецкомъ народѣ. Въ словарѣ Роттека онъ нашелъ статью о женскомъ вопросѣ и другую, въ связи съ нею, о дѣтоубійствѣ. По библіографическимъ указаніямъ словаря онъ пополнилъ свою библіотеку нужными книгами и началъ мастерить статью за статьей о положеніи и правахъ женщины и о дѣтоубійствѣ. Подъ первой изъ статей этой категоріи въ подстрочномъ примѣчаніи онъ заявилъ, что съ этого момента оставляетъ занятія сибирской исторіей, сибирскими вопросами и переходитъ къ общей публицистикѣ. Для того, чтобы наполнять портфель этого неустаннаго работника, нужны не скудные, разоренные пожарами сибирскіе архивы. Написавши въ тюрьмѣ двѣ, три статьи сибирскаго содержанія, Шашковъ очутился у пустого корыта.
   Было жаль, что мы были принуждены примириться съ уходомъ такой значительной силы; онъ превышалъ всѣхъ насъ своими знаніями, своей начитанностью и своими недюжинными способностями.
   Послѣ трехъ-лѣтняго предварительнаго заключенія съ омской тюрьмѣ, Шашковъ, въ числѣ троихъ главарей сеператистскаго заговора (Потанинъ, Ядринцсвъ и онъ), былъ приговоренъ къ 12-ти лѣтней каторгѣ. Позднѣе, однако, этотъ суровый приговоръ въ отношеніи Шашкова (какъ и Ядринцева) былъ смягченъ. Каторга была замѣнена для нихъ ссылкою въ сѣверные уѣзды Европейской Россіи.
   Годы предварительнаго заключенія и этапныя мытарства, -- все это страшно отразилось на болѣзненномъ Шашковѣ.
   У насъ на дорогу -- говоритъ Ядринцевъ -- было всего по 10 руб. Деньги эти. выданныя бла-отворителями, истощились, платье обносилось; были только казенные халаты и рубахи, которые при провѣркѣ причиняли массу безпокойствъ -- Серафима Шашкова.-- выкликалъ полуграмотный унтеръ-офицеръ, -- юбка кафтуръ есть?" А выходилъ нашъ товарищъ III!хековъ. впослѣдствіи "извѣстный писатель".
   Шашковъ по болѣзни остался въ г. Шенкурскѣ, гдѣ писатель-изгнанникъ, въ невозможныхъ условіяхъ жизни (къ этому времени онъ уже имѣлъ семью) и провелъ нѣсколько лѣтъ (1868--1873 г.г. и гдѣ онъ нажилъ себѣ неизлѣчимую болѣзнь, впослѣдствіи сведшую его въ могилу (параличъ нижнихъ конечностей, которыя начали сохнуть).
   Черезъ нѣкоторое время въ Шенкурскъ перекочевалъ и Ядринцевъ, встрѣтившій полубольного Шашкова въ оригинальной обстановкѣ: у него былъ и послугахъ польскій ксендзъ ювеналъ, какъ когда-то Вольтера -- іезуитъ "Адамъ",-- замѣчаетъ Ядринцевъ.
   Изъ Шенкурска судьба забрасываетъ Шашкова въ Бобровъ, затѣмъ -- Воронежъ и, наконецъ, Новгородъ.
   Этотъ скитальческій періодъ жизни С. С. Шашкова совпалъ съ наибольшимъ расцвѣтомъ его литературной дѣятельности.
   Съ возникновеніемъ извѣстнаго журнала Благосвѣтова "Дѣло" -- Шашковъ становится однимъ изъ ревностныхъ сотрудниковъ этого журнала, каковымъ и остается вплоть до самой своей смерти. Рѣдкая книжка журнала обходилась безъ его статей, печатавшихся кстати сказать, подъ псевдонимомъ Серафимовича, подъ каковымъ С. С. остается болѣе извѣстнымъ и до сихъ поръ. Помимо "Дѣла", онъ сотрудничалъ и въ другихъ, наиболѣе распространенныхъ журналахъ того времени, какъ, наприм., "Отечести. Записки", "Слово", "Русское Слово" и пр.
   Годы скитальческой жизни, полной всевозможныхъ лишеній и невзгодъ, не прошли безслѣдно для нашего писателя, обремененнаго къ тому же семьею. Болѣзнь сильно прогрессировала,-- и въ концѣ авг. 1882 г. писателя не стало.
   Умеръ онъ въ страшной бѣдности, оставивъ безъ всякихъ средствъ къ жизни жену и двухъ малютокъ дѣтей. При редакціяхъ тогдашнихъ сибирскихъ газетъ былъ открытъ сборъ пожертвованій въ пользу семьи С. С. Шашкова. Морально горе послѣдней нашло себѣ горячій откликъ во всѣхъ интеллигентныхъ слояхъ тогдашняго сибирскаго общества. Въ числѣ телеграммъ, полученныхъ семьею покойнаго по поводу постигшей ее утраты, обращала на себя вниманіе телеграмма отъ учащихся въ Петроградѣ сибиряковъ и сибирячекъ, которые, "выражая искреннюю печаль на могилѣ своего земляка, какъ писателя, извѣстнаго своими литературными заслугами, мужественнаго борца за правду, не забывавшаго далекую родину и желавшаго ей всего хорошаго",-- выражали семьѣ покойнаго "одно утѣшеніе, что память о Сераф. Сераф. останется долго въ сердцахъ молодого поколѣнія, которое было знакомо съ его литературными трудами"...
   По общему характеру своей дѣятельности С. С. Шашковъ принадлежалъ къ литературѣ шестидесятыхъ годовъ, лучшимъ традиціямъ которсй онъ оставался вѣренъ до конца своей жизни.
   Въ частности, по характеру содержанія, литературное наслѣдіе, оставленное С. С. Шашковымъ можетъ быть разбито на три отдѣльныхъ категоріи: изслѣдованія по исторія и этнографіи Сибири; очерки до вопросамъ общей исторіи, въ связи съ настроеніями общественной жизни: и, наконецъ, труды по женскому вопросу, о которыхъ говорили.
   Изъ статей, относящихся къ первой изъ указанныхъ нами категорій, назовемъ нижеслѣдующія: "Буряты Ирк. губ." (Ирк. Губ. Вѣд. 1858 г.), "Амурскій вопросъ въ 1861 г." ("Вѣкъ" 1862 г.. "Очерки Сибири" "Библіотека для чтенія". 1863 г.) "Россійско-Американская компанія", "Шаманство въ Сибири" ("Записки географ. об-ва. 1864 г.) "Восточныя окраины" ("Дѣло", 1869 г.). "Матеріалы по исторіи сѣв.-вост. Сибири XVIII в." (Чтенія об-ва истор. и древн. 1864 г.), "Очерки русскихъ нравовъ и старой Сибири" "Отеч. Зап.". 1867 г., "Рабство въ Сибири" "Дѣло" 1869 г., "А. П. Щаповъ (1876 года "Дѣло", "Сибирскіе инородцы XIX в.", "Ирк. погромъ 1758--60 г.г.". "Сибирское общество въ началѣ XIX в." ("Дѣло" 1879 г., "Сибирь на юбилеѣ трехсотлѣтія" ("Дѣло" 1882 г.) и др.
   Во всѣхъ этихъ трудахъ Шашкова проглядываетъ основательное знаніе страны и ея прошлаго, что, въ связи съ популярнымъ изложеніемъ и гуманитарнымъ освѣщеніемъ трактуемыхъ вопросовъ, отводитъ этимъ трудамъ видное мѣсто въ нашей литературѣ о Сибири. Трудами второй категоріи С. С., по справедливости, пріобрѣлъ себѣ еще болѣе почетную извѣстность. Въ свое время они привлекали къ себѣ широкое вниманіе читающей публики ярко прогрессивными взглядами автора, являвшимся блестящимъ отраженіемъ общественнаго подъема шестидесятыхъ годовъ.
   Наиболѣе крупными изъ этихъ трудовъ Шашкова являются: "Движеніе русской общественной мысли въ началѣ XIX в." ("Дѣло" 1871 г.), "Н. И. Новиковъ и его журнальная дѣятельность" ("Дѣло" 1876 г.), "Очерки первобытной жизни и мысли" (ib. 1877 г.), "Эпоха Бѣлинскаго" (ib.), "Вырожденіе Востока" (ib. 1878 г.), "Крестьяне въ Германіи и нѣмецк. Швейцаріи" ("Наблюдат. 1882 г.), "Недуги русскаго общества въ XVIII и началѣ XIX в." ("Дѣло" 1883 г.), "Старая и новая Испанія", "Судьбы Ирландіи", "Эдмундъ Беркъ", "Газетная пресса въ Англіи" и. въ особенности -- капитальный трудъ о "русскихъ реакціяхъ" на протяженіи нашей исторіи съ 1698 по 1861 г.г.
   Во всѣхъ этихъ болѣе публицистическихъ, чѣмъ историческихъ изслѣдованіяхъ особенно ярко сказалась особенность писательскаго таланта Шашкова, очень мѣтко охарактеризованная въ посвященномъ ему некрологѣ въ журн. "Дѣло" (1882 г.). Эта особенность заключалась въ умѣньи проводить параллели между отдѣльными политическими событіями исторіи и текущею дѣйствительностью общественной жизни Россіи. Хотя авторъ въ такихъ случаяхъ и избѣгаетъ ставить точку надъ і,-- но выводы его историческихъ изслѣдованій, примѣнительно къ текущему моменту жизни, вытекаютъ сами собою. Съ этой стороны такіе его труды, какъ, наприм., этюды о русскихъ реакціяхъ или "Поучительная исторія о нѣмцахъ" -- могутъ многое сказать уму и сердцу читателя и нашего времени.
   Совершенно особнякомъ стоятъ капитальныя изслѣдованія С. С. по исторіи общественнаго положенія женщины вообще и русской -- въ особенности. Эти изслѣдованія, также печатавшіяся въ журналѣ "Дѣло",-- при жизни автора были изданы и двумя отдѣльными книгами: 1) "Историческія судьбы женщины", "Дѣтоубійство" и "Проституція" и 2) "Очерки по исторіи русской женщины".
   Первая книга, появившаяся впервые въ 1871 году встрѣтила настолько солидный успѣхъ у читателей, что уже въ слѣдующемъ году потребовалось новое изданіе этой книги. Вторая книга, выпущенная первымъ изданіемъ въ томъ же 1871 году, была переиздана вновь въ 1879 г.
   Въ этихъ изслѣдованіяхъ, остающихся и до сихъ поръ чуть ли не единственными въ русской литературѣ капитальными трудами по исторіи женскаго вопроса, авторъ выступилъ горячимъ и убѣжденнымъ сторонникомъ женскаго равноправія во всѣхъ областяхъ общественной жизни, искреннимъ другомъ и защитникомъ женщины.
   Смерть, преждевременно скосившая С. С. въ самомъ разгарѣ его литературной дѣятельности, помѣшала ему выполнить задуманный и уже начатый имъ обширный трудъ: "Словарь русскихъ писателей XVII и XVIII в." Часть этой работы была найдена въ рукописяхъ С. С. послѣ смерти его, причемъ отдѣльныя біографіи писателей были напечатаны въ свое время въ "Дѣлѣ".
   Разбросанныя при жизни писателя, въ большинствѣ, по разнымъ журналамъ -- сочиненія С. С. Шашкова -- далеко не всѣ -- въ 1898 году появились въ двухъ-томномъ "Собраніи сочиненій С. С. Шашкова, изданномъ О. Н. Поповой. Въ это собраніе включено не болѣе половины всѣхъ сочиненій, составленныхъ С. Е Шашковымъ. Большимъ пробѣломъ этого изданія является также отсутствіе при немъ біографіи нашего писателя.
   Болѣе или менѣе обстоятельнаго біографическаго очерка С. С. Шашкова, кстати сказать, у насъ до сего времени вообще не существуетъ. Написанная имъ самимъ автобіографія, напечатанная въ свое время (1882 г.) въ "Восточномъ Обозрѣніи" H. М. Ядринцева, доведена только до 1862 г. и, кромѣ того, въ ней авторъ болѣе говоритъ о нравахъ тогдашняго сибирскаго общества, чѣмъ о себѣ самомъ.
   

ИЗСЛѢДОВАТЕЛЬ СРЕДНЕЙ АЗІИ

(А. П. Федченко).

   Эпоха шестидесятыхъ годовъ прошл. стол., памятная въ исторія внутренняго строенія Россіи цѣлымъ рядомъ великихъ реформъ-въ отношеніи внѣшняго роста государства, какъ извѣстно, ознаменовалась, между проч. присоединеніемъ къ русскимъ границамъ въ Азіи такъ называемыхъ Средне-Азіатскихъ владѣній, путемъ завоеванія бывшаго кокаядскаго ханства и значительно части хивинскаго и бухарскаго ханствъ.
   Просвѣтительное вліяніе указанной эпохи на этихъ внѣшнихъ пріобрѣтеніяхъ Россіи сказалось въ томъ, что попутно, почти одновременно съ военными экспедиціями, шло и научное изученіе новопріобрѣтенныхъ областей, до того времени совершенно неизслѣдованныхъ.
   Средняя Азія уже излаяна, еще съ XVII вѣка, привлекала къ себѣ вниманіе русскаго правительства сосѣдняго сибирскаго населенія. Но хотя до насъ и дошли записи того времени о странствіяхъ въ Хиву, Бухару и проч. мѣстности Ср. Азіи,-- однако, сколько-нибудь серьезнаго научнаго значенія записи эти неимѣли.
   Только съ 60-хъ годовъ прошл. стол. дѣлаются шаги къ научному изслѣдованію новопріобрѣтеннаго края при ближайшемъ участіи русскаго географическаго общества и московскаго общества любителей естествознанія.

0x01 graphic

   Въ ряду немногихъ именъ ревностныхъ піонеровъ науки въ Ср. Азіи, посвятившихъ себя ученымъ изысканіямъ въ этой области, одно изъ первыхъ мѣстъ занимаетъ скромное имя путешественника-изслѣдователя Алексѣя Павловича Федченка, сибиряка по происхожденію.
   Съ именемъ этого молодого ученаго, трагически погибшаго на своемъ славномъ посту служителя чистой науки въ самомъ расцвѣтѣ силъ и способностей, неразрывно связана исторія нашихъ научныхъ изученій въ Ср. Азіи. Онъ являлся не только однимъ изъ первыхъ по времени, но и однимъ изъ наиболѣе разностороннихъ и энергичныхъ изслѣдователей этой части азіатскаго материка, внесшимъ своими трудами въ этой области очень цѣнный вкладъ въ небогатую ученую литературу о ней.
   Біографія А. П. Федченка является крайне интересной и поучительной, какъ яркій примѣръ неутомимаго и самоотверженнаго служенія интересамъ науки и знанія.

-----

   Родился А. П. Федченко въ Иркутскѣ въ 1844 году Обучался сначала дома подъ руководствомъ своихъ родителей, а затѣмъ-въ мѣстной гимназіи. Будучи на школьной скамьѣ, А. П. лишился отца, оставшись на попеченіи своей матери. Желая дать сыну образованіе, сообразное проявленнымъ имъ недюжиннымъ способностямъ, мать А. П., распродавъ все, оставшееся отъ покойнаго мужа, небогатое достояніе, переѣхала съ сыномъ изъ Иркутска въ Москву. Здѣсь юный Федченко вскорѣ опредѣлился въ университетъ на излюбленное имъ естественное отдѣленіе физико-математическаго факультета.
   Характеръ и направленіе будущей ученой дѣятельности А. И, обусловленные его призваніемъ, вполнѣ опредѣлились уже во время прохожденія имъ своего образовательнаго курса.
   Еще на школьной гимназической скамьѣ онъ увлекся чтеніемъ книгъ по естественной исторіи и собираньемъ насѣкомыхъ и растеній. Въ университетѣ излюбленной наукой Федченко, слушавшаго лекціи на естественномъ отдѣленіи физико-математическаго факультета, сдѣлалась зоологія, которой онъ впослѣдствіи и посвятилъ главную часть своей научной дѣятельности. Это, однако, не мѣшало ему оставаться большимъ знатокомъ другихъ отраслей естествознанія, съ одинаковою любовью работая и въ области ботаники, геологіи, антропологіи и т. д.
   Будучи студентомъ университета, Федченко въ 1863 г. сопровождалъ профессора технологическаго института въ его поѣздкѣ по югу Россіи для изученія состава соляныхъ озеръ. Результатомъ этой поѣздки явился, между проч.. обширный гербаріи, собранный А. П. Въ то же время студентъ-Федченко вступаетъ въ члены только-что образовавшагося тогда общества любителей естествознанія, въ дѣлахъ котораго принимаетъ весьма дѣятельное участіе.
   Послѣднее вылилось въ еще болѣе интенсивные формы -- по окончаніи Федченко университетскаго курса въ 1864 году со степенью кандидата. Между проч. A. П., состоя предсѣдателемъ образовавшейся при обществѣ энтомологической комиссіи, предпринялъ обширный трудъ по собиранію и опредѣленію перепончатокрылыхъ и двукрылыхъ, издавъ обстоятельный списокъ этихъ видовъ.
   По окончаніи университета Федченко впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ,-- служилъ бъ различныхъ московскихъ учрежденіяхъ, занимаясь одно время преподавательскою дѣятельностью въ нѣкоторыхъ учебныхъ заведеніяхъ. Но дѣятельность такого рода мало удовлетворяетъ молодого ученаго, который ищетъ болѣе широкаго примѣненія своимъ способностямъ и знаніямъ. Совершившееся къ этому времени присоединеніе областей Средней Азіи, до этого совершенно не изслѣдованныхъ въ научномъ отношеніи, открывало большое поле дѣятельности для желающихъ примѣнить свои знанія и силы на поприщѣ науки.
   Ученымъ экспедиціямъ Федченко въ Среднюю Азію предшествовалъ подготовительный періодъ научныхъ занятій въ Западной Европѣ.
   Въ 1867 г. Федченко уѣзжаетъ, вмѣстѣ со своей женой (О. А., урожденная Армфельдъ, небезызвѣстна въ ученомъ мірѣ, какъ своимъ сотрудничествомъ съ А. П.. такъ и самостоятельными трудами), сначала въ Финляндію, а оттуда -- въ Швецію. Здѣсь Федченко усилены занимается антропологическими изученіями и коллекціонированіемъ насѣкомыхъ.
   Въ слѣдующемъ году мы застаемъ чету Федченко въ Австріи, затѣмъ -- въ Италіи, гдѣ А. П. работаетъ (въ Неаполѣ) подъ руководствомъ извѣстнаго Лейкарта, надъ своими научными изысканіями.
   Продолжая, такимъ образомъ, пополнять свою основательную подготовку къ дѣятельности ученаго -- натуралиста, Федченко уже до перваго своего путешествія въ Туркестанъ зарекомендовалъ себя своими научными работами.
   Поэтому, когда московское общество, любителей естествознанія, по иниціативѣ просвѣщеннаго генералъ-губернатора ново-завоеваннаго туркестанскаго края К. К. Кауфмана, рѣшило въ 1868 году организовать научную экспедицію для изученія этой, тогда почти не изслѣдованной страны,-- начальство надъ этой экспедиціей было поручено А. П. Федченко.
   Кромѣ самого Федченко, въ составъ экспедиціи вошли: его жена Ол. Ал., взявшая на себя рисованіе видовъ и типовъ, составленіе гербарія и т. п., и препараторъ И. И. Скорняковъ. Замѣтимъ кстати что Ол. Ал. сопровождала Ал. Павл. во всѣхъ его научныхъ экскурсіяхъ по Туркестану, дружно дѣля съ нимъ всѣ невзгоды и трудности пути.
   Первое путешествіе Федченко продолжалось восемь мѣсяцевъ. Райономъ этого путешествія была долина р. Заравшана, до того совершенно не изученная. Результатомъ научныхъ изысканій А. П. Федченко, помимо описанія имъ посѣщенныхъ мѣстъ, были собранныя путешественникомъ обширныя коллекціи, для обработки которыхъ онъ вернулся въ Россію осенью 1569 года.
   Весною слѣдующаго года Федченко снова ѣдетъ въ Туркестанъ въ составѣ искандеръ-кульской экспедиціи. Это -- вторичное -- путешествіе Федченка въ Среднюю Азію по своимъ научнымъ результатамъ явилось продуктивнѣе перваго. Федченко посѣтилъ и всесторонне изслѣдовалъ озеро Искандеръ-Куль, лежащее на большой высотѣ, производилъ изученіе верховьевъ р. Заравшанъ послѣ чего побывалъ въ только что присоединенныхъ тогда къ русскимъ владѣніямъ бекствахъ: Фарапсакомъ и Магіанскомъ.
   Во время второго путешествія до Турнестазу Федченко, между прочимъ, занялся изученіемъ найденнаго имъ въ посѣщенныхъ мѣстностяхъ особаг: вида паразитныхъ червей изъ семейства струнцовъ -- ришты. Результатомъ этого изученія явилось изданное имъ позднѣе изслѣдованіе: "О строеніи и размноженіи ришты".
   Въ концѣ 1870 г. Федченко возвратился въ Туркестанъ, гдѣ и провелъ нѣсколько мѣсяцевъ за обработкой собранныхъ имъ коллекцій. Къ этому времени относится, между прочимъ, основаніе Федченко въ Ташкентѣ отдѣла общества любителей естествознанія, объединившаго вокругъ себя небольшой кружокъ мѣстной интеллигенціи, стремившейся къ изученію ново-пріобрѣтеннаго края.
   Лѣтомъ 1871 года Федченко предпринимаетъ новую, на этотъ разъ небольшую научную экспедицію -- въ пустыню Кызылъ-Кумъ, для изслѣдованія строенія ея песковъ.
   Вернувшись изъ этой экспедиціи, онъ вскорѣ же вслѣдъ затѣмъ начинаетъ готовиться къ новому, задуманному имъ большому путешествію, ареною котораго явилось Коканское ханство.
   Это было самое главное и, къ сожалѣнію, послѣднее путешествіе Федченко имѣвшее особенно большое значеніе для науки.
   Коканское ханство охватывало въ то время значительную часть Туркестана, занятую нынѣ Ферганскою областью. До путешествія Федченко, эта часть Средней Азіи оставалась совершенно не изслѣдованной въ научномъ отношеніи, въ то время, какъ сосѣднія области уже сдѣлались ареною научнаго изученія.
   На сѣверѣ и сѣверо-востокѣ отъ Коканскаго ханства, незадолго до Федченко путешествовалъ Н. А. Сѣверцовъ. побывали баронъ Остенъ-Сакенъ и др. На югѣ -- въ Гималаяхъ и Афганистанѣ неоднократно проходили англійскіе путешественники. Мѣстности, лежащія на западѣ, были обрекогносцированы самимъ А. П. Федченко во время его прежнихъ экспедицій. Область же, посѣщаемая имъ теперь, оставалась въ этомъ отношеніи полнымъ пробѣломъ: не были извѣстны ни ея породы, ни строеніе земной поверхности и т. д.
   Федченко взялъ на себя задачу заполнить этотъ пробѣлъ, связать свои изслѣдованія съ работами указанныхъ путешественниковъ, познакомиться возможно подробнѣе съ природою страны, съ ея флорою и фауною, съ характеромъ ея населенія.
   Особенно привлекала нашего путешественника нагорная часть страны,-- высокіе хребты, окружавшіе ферганскую долину съ ихъ богатою и своеобразною природою. Конечною цѣлью его завѣтныхъ мечтанія было проникнуть въ заповѣдную для путешественниковъ горную страну, находившуюся между Ферганской и Кашгарской долинами. Эта страна была -- Тамиръ, -- "крыша міра". Какъ увидимъ ниже, Федченко, какъ и другимъ путешественникамъ, пытавшимся сдѣлать до него -- не удалось проникнуть въ Тамиръ. Но за то онъ весьма успѣшно справился съ другою задачей, составлявшею непосредственную цѣль его путешествія, всестороннимъ изученіемъ обширнаго ферганскаго края.
   Путешествіе это, какъ и предыдущія и тешешь А. П. Федченко, были организованы на средства императорскаго общества любителей естествознанія при ближайшемъ содѣйствіи и покровительствѣ туркестанскаго генералъ-губернатора Кауфмана.
   Съ немалымъ трудомъ и хлопотами подыскавъ подходящихъ сотрудниковъ для экспедиціи препаратора, переводчика, нанявъ проводниковъ-джигитовъ и запасшись разными подарками, для одаренія ими мелкихъ туземныхъ начальниковъ, отъ которыхъ, во многихъ отношеніяхъ, зависѣлъ успѣхъ экспедиціи, заручившись, наконецъ, личнымъ письмомъ Кауфмана къ коканскому хану Худояру объ оказаніи экспедиціи попечительства и содѣйствія.-- А. П. 2 іюня 1871 года выступилъ съ экспедиціей изъ Ташкента.
   Новое путешествіе Федченко, продолжавшееся нѣсколько мѣсяцевъ, было сопряжено со множествомъ всевозможныхъ лишеній и опасностей. Приходилось ѣхать черезъ страну, жители которой были только замирены, при чемъ нѣкоторыя племена крайне враждебно относились къ русскимъ.
   Доѣхавъ до г. Кокана и получивъ здѣсь аудіенцію у хана Худояра, снабдившаго путешественниковъ своимъ конвоемъ, Федченко отправился отсюда къ истокамъ р. Исфары, чтобы оттуда пробраться на Заравшанскій ледникъ. Подвигаться впередъ приходилось медленно, проходя не болѣе 20--25 верстъ въ день и занимаясь попутно собираніемъ коллекцій и геологическимъ изученіемъ проходимой мѣстности.
   Чтобы составить представленіе о тѣхъ трудностяхъ, которыми были обставлены занятія экспедиціи, достаточно указать, что въ виду крайне подозрительнаго отношенія туземцевъ къ членамъ экспедиціи -- такую важную часть ея работъ, какъ съемки проходимости пути на карту, приходилось дѣлать украдкою отъ проводниковъ. Такой неважный приборъ, какъ бусоль, вызывалъ у туземцевъ непонятное безпокойство, и. чтобы успокоить ихъ, Федченко объяснялъ, что это будто-бы "машинка для провѣрки часовъ"... Помѣтки приходилось дѣлать на лету, и уже вечеромъ, на ночлегѣ, наносить ихъ на планъ.
   Проводники-туземцы крайне недружелюбно относились къ намѣренію путешественника подняться въ горы и всячески старались препятствовать этому. Съ невѣроятными трудностями удалось добраться Федченко до массивнаго ледника, не посѣщавшагося еще ни однимъ путешественникомъ и не значившагося на картахъ. Здѣсь онъ открылъ мѣсторожденіе рѣки.
   Новооткрытый ледникъ Федченко назвалъ "ледникомъ Щуровскаго", въ честь извѣстнаго путешественника-геолога. Въ дальнѣйшемъ пути экспедиціи удалось обогатить себя многими очень рѣдкими экземплярами растеній и насѣкомыхъ.
   Совершая свой дальнѣйшій маршрутъ. экспедиція направилась на Алай. Здѣсь противодѣйствіе проводниковъ въ горы приняло еще болѣе рѣшительныя формы. Въ одномъ мѣстѣ проводники даже сошли съ лошадей и объявили, что не поѣдутъ далѣе. Непреклонная настойчивость А. П. Федченко, однако, одержала. какъ всегда, верхъ. Проводникамъ пришлось подчиниться.
   Однако, они продолжали всячески противодѣйствовать замысламъ путешественника, пользуясь для этого хитростью и обманомъ, указывая на мнимыя опасности пути и т. п. Благодаря этому, перевалъ, который могъ быть пройденъ въ 2--3 дня, отнималъ 10 дней пути.
   Когда путешественники вступили, наконецъ, въ плоскогоріе Алая, передъ ними съ одной изъ вершинъ открылась панорама исполинскаго снѣгового хребта, находившагося въ 30--35 верстахъ.
   "Я тогда не предполагалъ,-- пишетъ въ своемъ путевомъ дневникѣ Федченко,-- что эти горы сдѣлаются для меня дѣйствительной стѣною, за которой я ничего не увижу. Я спѣшилъ внизъ, чтобы проникнутъ въ эти горы, мечтая, что дойду до тѣхъ мѣстъ, гдѣ фантазія туземцевъ помѣшаетъ "крыши міра". Увы -- не подозрѣвалъ я, что, велѣньями киргизскаго полковника, мнѣ суждено будетъ ограничиться созерцаніемъ только края "крыши міра". Безъ грусти не могу вспомнить о тѣхъ разочарованіяхъ, которыя пришлось мнѣ испытать въ Алаѣ.
   Упоминаемый здѣсь полковникъ (токсаба) имѣлъ свою резиденцію въ небольшой коканской крѣпостцѣ на одномъ изъ находящихся вблизи выдающихся пунктовъ скалистыхъ горъ.
   Федченко разсчитывалъ сдѣлать отсюда нѣсколько экспедицій въ направленіи Памирской выси, но коканцы, успѣвшіе повидать токсабу, сообщили Федченко, что ему отъ этого плана придется отказаться въ виду непріязненнаго настроенія сосѣднихъ каратегинцевъ и ненадежности алайскихъ киргизовъ. На слѣдующій день явился въ лагерь самъ оплывшій жиромъ токсаба Измаилъ и подтвердилъ сказанное коканцами. Ни убѣжденія со стороны путешественниковъ, ни подарки не смягчили его упорства. Онъ не разрѣшилъ даже имъ настрѣлять птицы въ горахъ, чтобы "не переполошить сосѣднихъ киргизовъ".
   Экспедиціи пришлось отправиться въ обратный путь, немного не достигнувъ намѣченной цѣли, которая была почти на виду, такъ какъ посѣщенная ею мѣстность на Алаѣ находилась, считая по прямой линіи, всего лишь въ 240 верстахъ отъ того пункта, до котораго простирались изслѣдованія англичанъ со стороны Индіи.
   Эти-то 240 верстъ и составляли въ то время перерывъ въ горахъ нагорной Азіи между изслѣдованіями: съ юга -- англичанъ и съ сѣвера -- русскихъ. Это была та нейтральная полоса, на которую во времена Федченко не ступала еще нога ни русскихъ, ни англичанъ, хотя стремленія къ тому, въ виду высокаго научнаго интереса этой мѣстности, выказывались съ обѣихъ сторонъ, особенно -- со стороны англичанъ, изслѣдователь которыхъ Хейвардъ поплатился даже жизнью за свои настойчивыя попытки проникнуть въ таинственный Памиръ.
   Съ грустью возвращаясь обратно, П. А. Федченко писалъ:
   "Моимъ мечтамъ не суждено было сбыться. Мой путь остановился у величественной Бамъ-и-дунеа, "крыши міра". Но я утѣшаю себя мыслью, что поѣздка на Алай не осталась безъ результатовъ. Мнѣ удалось выяснить орографію страны, лежащей къ югу отъ долины Ферганы. Прежнія свѣдѣнія о ней были весьма смутны, и картографы приходили въ отчаяніе, когда имъ нужно было изображать эту часть Азіи. Рисуя Богъ знаетъ что, они оговаривались, что "поверхность луны имъ лучше извѣстна, чѣмъ эта мѣстность".
   Весьма важное научное значеніе послѣдняго путешествія А. П. Федченко, однако, не исчерпывается далеко выясненіемъ орографіи алайскаго предгорія. Результаты этого путешествія, по своей обширности, разнообразію и по научной цѣнности были очень велики.
   Не одна только названная мѣстность, но и все обширное пространство, занятое Коканскимъ ханствомъ, изображалось въ то время на картахъ въ видѣ сплошного бѣлаго пятна. Федченко первому удалось собрать необходимыя данныя для занесенія на карту этой страны.
   Собранныя имъ данныя заключались, прежде всего, въ глазомѣрной съемкѣ пути, которую Федченко велъ, не прерывая, все время, отъ самаго выѣзда экспедиціи изъ г. Кокина вплоть до прихода ея на перевалъ Кендырь, лежащій на границѣ русскихъ владѣній, въ 100 верстахъ къ юго-востоку отъ Ташкента.
   Далѣе, результаты путешествія выразились въ разспросныхъ свѣдѣніяхъ о тѣхъ мѣстностяхъ, которыя лежали въ сторонѣ отъ пройденнаго экспедиціей пути, или которыя посѣтить для экспедиціи было невозможно. Во время путешествія Федченко пользовался всякимъ случаемъ, чтобы распространить свои разспросы и за предѣлы коканской территоріи по направленію къ Кашгару, Каратегину и Памиру.
   Кромѣ картъ и маршрутовъ посѣщенныхъ странъ, большое значеніе для науки имѣли собранныя Федченко во время его послѣдняго путешествія и обогатившія собою лучшіе музеи гор. Москвы обширнѣйшія коллекціи по зоологіи, антропологіи, этнографіи и ор., а также богатѣйшіе гербаріи.
   Вывезенныя имъ изъ Туркестана коллекціи составили огромнѣйшій матеріалъ, надъ разработкой котораго впослѣдствіи занимались многіе изъ русскихъ натуралистовъ, находя въ немъ неисчерпаемый источникъ интересной научной работы на протяженіи десятковъ лѣтъ.
   Коллекціи Федченко впервые познакомили зоологовъ съ почти неизвѣстной до тѣхъ поръ фауной южнаго Туркестана, уяснили общій характеръ этой фауны и обогатили науку многими, совершенно для нея новыми, видами. Такое же значеніе для науки имѣли и собранные Федченко гербаріи, объединившіе въ себѣ до 1800 различныхъ видовъ, при чемъ нѣкоторыя растенія являлись въ то время чрезвычайно рѣдкими, а также его антропологическія и этнографическія наблюденія и коллекціи.
   Федченко первый произвелъ антропометрическія измѣренія туземцевъ Туркестана и вывезъ богатыя коллекціи череповъ и предметовъ бытового обихода.
   Въ концѣ 1871 года Федченко возвратился въ Москву, гдѣ съ необыкновеннымъ рвеніемъ отдался усиленной работѣ по приведенію въ систему вывезенныхъ имъ научныхъ матеріаловъ, но не успѣлъ справиться съ этою работою.
   Вскорѣ же по пріѣздѣ его въ Москву ему было поручено устроить туркестанскій отдѣлъ на политехнической выставкѣ 1872 года. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, онъ уѣзжаетъ за границу, гдѣ продолжаетъ дѣятельно заниматься обработкою результатовъ своего путешествія, занимаясь, между прочимъ, въ лабораторіи Лейкарта.
   Изъ Германіи онъ переѣзжаетъ въ Швейцарію -- въ Люцернъ, для изученія на мѣстѣ характера образованія альпійскихъ ледниковъ, съ цѣлью проведенія сравнительныхъ параллелей между этими ледниками и туркестанскими.
   За этой работой онъ былъ застигнутъ преждевременною смертью, въ самомъ расцвѣтѣ силъ и здоровье, не доживъ и до 30-ти лѣтъ.
   3 сентября 1873 года, въ 5 час. утра, Федченко, въ сопровожденіи двухъ проводниковъ, началъ свое восхожденіе изъ Шамуни на одинъ изъ ледниковъ Монблана. До двухъ часовъ дня стояла отличная погода, благопріятствовавшая восхожденію. Путники находились уже недалеко отъ перевала. Въ это время погода рѣзко измѣнилась. Пошелъ снѣгъ, и одновременно подулъ холодный вѣтеръ, вскорѣ превратившійся въ настоящую снѣжную бурю.
   Пришлось повернуть обратно, но идти было чрезвычайно трудно, и Федченко вскорѣ выбился изъ силъ. Проводникамъ приходилось почти нести его на рукахъ. Между тѣмъ, надвигалась ночь..
   Опасаясь сбиться ночью съ пути и погибнутъ, проводники оставили Федченко одного на одной изъ моренъ (Mer de glace) и сами ушли въ Шамуни. По ихъ разсказамъ, они, остановившись на мѣстѣ въ 9 час. вечера, оставались при Федченко до 2 час. ночи, оберегая его, при чемъ самъ онъ, чувствуя приближеніе смерти уговорилъ ихъ оставить его и спасаться самимъ. Но, по свѣдѣніямъ, собраннымъ женою путешественника въ Шамуни, проводники просто бросили его, спасая себя --
   Лишь на другой день къ вечеру тѣло замершаго Федченко было отыскано и привезено въ Шамуни.
   Такъ трагически погибъ, какъ истинный подвижникъ науки, на своемъ славномъ посту, самоотверженный ученый-путешественникъ.
   Тѣло Федченко погребено на англиканскомъ кладбищѣ въ Шамуни (Франція), при чемъ отпѣваніе совершалъ англиканскій пасторъ. Католическое духовенство не разрѣшило похоронить русскаго ученаго на католическомъ кладбищѣ.
   На могилѣ Федченко обществомъ любителей естествознанія на пожертвованія, собранныя среди соотечественниковъ покойнаго, проживающихъ во Франціи, былъ воздвигнутъ памятникъ, на которомъ помѣшена присужденная ему обществомъ за его ученыя заслуги большая золотая медаль.
   Изъ печатныхъ трудовъ Федченко об-вомъ любителей естествознанія были изданы его многотомное "Путешествіе въ Туркестанъ", "Зоологическія замѣтки, "Въ Коканскомъ ханствѣ" и др.
   Императорское географическое общество, въ свою очередь, издало его карту Коканскаго ханства съ пояснительною запискою, примѣчанія Федченко къ сочиненію Юля о верховьяхъ Аму-Дарьи и нѣсколько другихъ его записокъ,-- по словамъ оффиціальнаго отчета об-ва (за 1873 г.), "полныхъ высокаго географическаго интереса".
   

БЫТОПИСАТЕЛЬ СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНИ.

(И. И. Наумовъ).

   Памятная въ исторіи нашего общественнаго самосознанія эпоха "шестидесятыхъ годовъ" выдвинула на арену русской литературы обширную группу писателей-разночинцевъ, создавшихъ въ ней свою, особую школу, которая получила названіе школы "беллетристовъ-народниковъ".
   Въ дополненіе къ тому, что было дано въ дѣлѣ ознакомленія русскаго общества съ бытомъ нашего крестьянства писателями предшествовавшей литературной школы сороковыхъ годовъ, новая школа принесла обильный и цѣнный матеріалъ, какъ этнографическаго такъ и художественнаго характера, освѣтивъ разнообразныя стороны народной жизни съ новыхъ точекъ зрѣнія, основанныхъ на непосредственномъ и близкомъ соприкосновеніи писателей съ самою "гущею" этой жизни.
   Несмотря на различное отношеніе отдѣльныхъ писателей названной школы къ главному объекту ихъ творчества мужику землеробу.-- начиная отъ восторженной идеализаціи послѣдняго и благоговѣйнаго преклоненія передъ всѣмъ, что такъ или иначе исходило "отъ народа" (какъ это мы видимъ у Златовратскаго) и кончая жестокимъ осмѣяніемъ темныхъ сторонъ деревенской жизни (Слѣпцовъ, Н. Успенскій), несмотря, наконецъ, на неравномѣрность дарованіи отдѣльныхъ писателей этой школы,-- всѣ они представляютъ въ исторіи нашей литературы одну, тѣсно сплоченную отъ другихъ, писательскую группу. Ихъ близко объединяла между собою общая любовь къ народу, горячая вѣра въ него, какъ въ новую историческую силу, несущую обновленіе всей странѣ.

0x01 graphic

   Въ этой славной, блестящей,-- если не въ художественномъ, то въ идейномъ отношеніи,-- плеядѣ беллетристовъ-народниковъ, украшенной именами Гл. Успенскаго, Левитова, Рѣшетникова и другихъ, имѣла своего представителя и Сибирь, въ лицѣ Н. И. Наумова, весьма популярнаго въ свое время автора разсказовъ изъ быта сибирскаго крестьянства.
   "Одинъ изъ выдающихся писателей въ ряду беллетристовъ-народниковъ", какъ называетъ Наумова историкъ литературы А. М. Скабичевскій,-- бытописатель сибирской деревни былъ въ то же время, и однимъ изъ самыхъ отзывчивыхъ и искреннихъ печальниковъ о горѣ народномъ, писавшемъ въ одномъ изъ своихъ разсказовъ: "Скорбно видѣть, какъ плачетъ взрослый человѣкъ тѣмъ тяжелымъ груднымъ плачемъ, который сильнѣе недуга подтачиваетъ силы... Вотъ этимъ-то надрывнымъ плачемъ, отъ шумной Волги до пустынныхъ Оби и Енисея, нерѣдко оплакиваетъ русскій мужичекъ свою горькую долю, свою безысходную нужду"...

-----

   Николай Ивановичъ Наумовъ родился въ Тобольскѣ въ маѣ 1838 года. Отецъ его, происходившій изъ духовнаго сословія, служилъ сначала въ магистратурѣ и былъ прокуроромъ въ Омскѣ, а затѣмъ перешелъ на административную службу и состоялъ совѣтникомъ губернскаго правленія въ Томскѣ. Должности эти въ старое, дореформенное время, при господствовавшихъ тогда въ Сибири чиновничьихъ нравахъ, считались очень "хлѣбными". Но отецъ нашего писателя, не въ примѣръ большинству чиновниковъ того времени, былъ человѣкомъ рѣдкой неподкупности и безупречной честности, отчего и жилъ со своей семьей болѣе чѣмъ скромно, зачастую нуждаясь даже въ самомъ необходимомъ. Къ характеристикѣ отца Н. И. Наумова, несомнѣнно-оказывавшаго благотворное вліяніе на своего сына, надо добавить, что въ молодости своей онъ близко соприкасался съ кружкомъ ссыльныхъ декабристовъ, отъ которыхъ и воспринялъ многое хорошее изъ того, что позднѣе отличало его отъ другихъ на поприщѣ чиновника.
   Матери своей Наумовъ лишился въ раннемъ дѣтствѣ. Она умерла, когда мальчику было всего лишь семь лѣтъ. Обучаться грамотѣ онъ началъ на тестомъ году. Едва научившись читать, мальчикъ рано пристрастился къ книгѣ и читалъ безъ разбора нее. что попадалось подъ руки. Преимущественно это были произведенія лубочной литературы, наряду съ которыми, однако, мальчикъ штудировалъ и Пушкина, и даже "Исторію" Карамзина. Развившаяся рано страсть къ чтенію повела къ тому, что на этой почвѣ у мальчика развилась одно время серьезная болѣзнь. Несмотря, однако, на строжайшее запрещеніе врача, онъ тайкомъ отъ взрослыхъ, когда весь домъ засыпалъ. улучшалъ возможность продолжать излюбленное чтеніе. Настолько сильно было въ немъ тяготѣніе къ книгѣ, привитое съ раннихъ лѣтъ.
   Лишившись матери. Наумовъ росъ въ полной отчужденности, почти всецѣло предоставленный самому себѣ. Полное одиночество, отсутствіе сверстниковъ-товарищей для дѣтскихъ игръ и вообще вся обстановка дѣтства воспитывали въ мальчикъ наклонность къ мечтательности, внутреннему самоуглубленію, къ созерцательности и особенно чуткому воспріятію печальныхъ сторонъ окружающей жизни. Съ раннихъ лѣтъ будущему писателю-народолюбцу приходилось являться свидѣтелемъ грубаго насилія, слышать о произволѣ сильныхъ надъ слабыми, объ экономическомъ рабствѣ народа.
   Вотъ что разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ самъ Наумовъ о тѣхъ нерадостныхъ впечатлѣніяхъ, которыя приходилось воспринимать ему, будучи восьмилѣтнимъ ребенкомъ.
   "Домъ нашъ въ гор. Омскѣ выходилъ на площадь передъ крѣпостнымъ валомъ. Лѣтомъ на этой площади производилось ученіе солдатъ, и тутъ же ихъ сѣкли розгами и палками и шомполами отъ ружей. Далеко разносились крики терзаемыхъ жертвъ. На этой же площади гоняли сквозь строй и солдатъ, и преступниковъ. Я и теперь безъ содроганія не могу вспомнить этихъ сценъ. Я плакалъ, забивался въ подушки, чтобы не слышать барабаннаго боя и раздирающихъ душу криковъ. По ночамъ со мною часто дѣлался, послѣ подобныхъ картинъ, жаръ и бредъ, и меня укладывали иногда на нѣсколько дней въ постель"...
   Вскорѣ послѣ этого маленькій Наумовъ былъ отданъ въ ученье къ какому-то унтеръ-офицеру, бывшему, на бѣду, и учителемъ полубаталіона кантонистовъ. Здѣсь ему опять приходилось видѣть потрясающія душу картины страданій несчастныхъ дѣтей-кантонистовъ. которыхъ безчеловѣчно сѣкли за самые ничтожные проступки...
   "Въ эти ранніе годы, -- продолжаетъ писатель въ своихъ воспоминаніяхъ,-- я, хотя и безсознательно, уже сталъ ненавидѣть всякое насиліе"...
   Къ развитію этой ненависти, по словамъ писателя, много ему способствовалъ жившій въ кучерахъ у Наумова-отца старикъ-ссыльный изъ крѣпостныхъ крестьянъ, посланный въ Сибирь по волѣ помѣщика за попытку снести въ Питеръ жалобу на притѣсненія, чинимыя крестьянамъ со стороны управляющаго.
   "Я заслушивался,-- разсказываетъ Наумовъ.-- его разсказами о житьѣ-бытьѣ крестьянъ, о нагломъ насиліи и произволѣ, какія совершаютъ надъ ними помѣщики -- Сцены изъ его разсказовъ производили на меня потрясающее впечатлѣніе"...
   Все это глубоко западало въ душу чуткаго и нервнаго ребенка и. помимо ненависти "ко всякаго рода насилію", воспитывало въ немъ, съ раннихъ лѣтъ, также горячую любовь и сочувствіе къ несправедливо обиженному и угнетенному классу, сдѣлавшемуся, много лѣтъ спустя, излюбленнымъ объектомъ писательскаго творчества Наумова.
   По переѣздѣ семьи Наумовыхъ въ Томскъ будущій писатель былъ отданъ въ мѣстную гимназію. Здѣсь онъ выдвинулся изъ среды своихъ сверстниковъ большою начитанностью и развитіемъ. Разсказами его о прочитанномъ часто заслушивался весь классъ.
   Благодаря печально сложившимся матеріальнымъ условіямъ жизни, въ гимназіи Наумову пришлось пробыть недолго. Отецъ его. къ тому времени, покинулъ службу и. за отсутствіемъ какихъ-либо средствъ, семьѣ Наумовыхъ приходилось жить почти впроголодь.
   "Часто, приходя изъ гимназіи,-- разсказываетъ біографъ Наумова,-- голодный мальчикъ не имѣлъ чего поѣсть. Въ домъ порой не было сальной свѣчи, и спать ложились засвѣтло. По нѣскольку дней зимой сидѣли въ нетопленной комнатѣ. Мальчикъ бѣгалъ зимой въ гимназію въ одной холодной шинелишкѣ, безъ калошъ, вмѣсто чулковъ обматывая ноги писчей бумагой и надѣвая на нихъ сапоги съ отпавшими подошвами. Наконецъ, онъ совсѣмъ обносился и послѣ оскорбительно грубаго замѣчанія инспектора насчетъ его одежды, отецъ принужденъ былъ взять его изъ гимназіи". Так. образ., въ своемъ ученіи Наумовъ не пошелъ дальше четвертаго класса гимназіи, изъ котораго ему пришлось выйти въ 1855 году.
   Къ этому слѣдуетъ добавить, что въ смыслѣ развитія и обогащенія своихъ учениковъ нужными знаніями томская гимназія того времени не могла дать многаго, т. к. процвѣтавшіе въ ней порядки во многомъ роднили ее съ приснопамятной бурсой.
   "Мы не учились,-- разсказываетъ самъ Наумовъ въ своихъ воспоминаніяхъ,-- потому что намъ нечему было учиться у нашихъ преподавателей, къ которымъ нельзя даже и примѣнить слова "преподаватель". Это было что-то невозможное, состоящее изъ грязныхъ, вѣчно пьяныхъ драчуновъ, которые и сами-то ничего не знали"...
   Но если педагогическій персоналъ гимназіи не могъ почти ничего дать воспитанникамъ въ смыслѣ ихъ развитія, то очень много давалъ въ этомъ случаѣ возникшій среди самихъ учениковъ кружокъ самообразованія, во главѣ котораго, кромѣ Наумова, стоялъ его школьный товарищъ Н. A4. Ядринцевъ, извѣстный впослѣдствіи публицистъ. Члены кружка зачитывались произведеніями русскихъ классиковъ ("Бѣлинскаго знали лучше, чѣмъ учитель словесности") и популярными въ то время журналами: "Современникъ" и "Отечеств. Записки", которые читались буквально "до дыръ". Одно время кружкомъ издавался даже рукописный журналъ.
   Подъ благотворнымъ вліяніемъ Бѣлинскаго и "Современника" тѣ вольнолюбивыя настроенія и мысли, которыя запали въ душу нашего писателя въ раннемъ дѣтствѣ, окончательно сложились и выкристаллизовались.
   Покинувъ гимназію, юный Наумовъ, дабы не быть въ тягость своему отцу, рѣшается поступить на "казенное содержаніе" -- въ юнкера, для чего ѣдетъ въ Омскъ. Прослуживъ здѣсь два года, онъ переводится на военную же службу въ Томскъ, гдѣ снова встрѣтился со своими прежними товарищами по гимназіи: Ядринцевымъ и др.. совмѣстно съ которыми одно время участвовалъ въ литературныхъ чтеніяхъ, устраиваемыхъ регулярно въ квартирѣ кого-либо изъ нихъ. На одномъ изъ такихъ журъ-фиксовъ. Наумовъ читалъ первое свое литературное произведеніе разсказъ: "Случая изъ солдатской жизни", который вскорѣ появился и въ печати на страницахъ "Военнаго сборника" за 1858 г. подъ псевдонимомъ Н. Корзунова. Сюжетъ этого разсказа, какъ и нѣкоторыхъ позднѣйшихъ произведеній Наумова изъ военной жизни, былъ взятъ изъ личныхъ наблюденій автора надъ бытомъ солдатъ, за время совмѣстной его жизни съ ними.
   Одновременно съ выступленіемъ своимъ на литературное поприще, Наумовъ усиленно занимается и самообразованіемъ, пополняя тѣ. въ общемъ скудныя знанія, которыя дала ему гимназія.
   Поднявшаяся въ то время въ Россіи волна большого общественнаго подъема, знаменовавшая собою приближеніе эпохи великихъ реформъ, докатилась и до Томска, захвативъ собою Наумова и его друзей. Неудержимая жажда знанія и стремленіе окунуться въ гущу общественной жизни увлекаютъ юныхъ сибиряковъ, одного за другимъ, въ центръ умственнаго движенія -- Петроградъ, въ гостепріимныя стѣны университета.
   Вслѣдъ за Г. Н. Потанинымъ, H. М. Ядринцевымъ и другими ѣдетъ туда же въ 1860 году и Наумовъ, бросивъ военную службу. Здѣсь нашъ писатель опредѣляется вольнослушателемъ въ университетъ и вмѣстѣ со своими товарищами-сибиряками влачитъ пролетарскую полуголодную жизнь на "коммунальной" квартирѣ.
   Посѣщая университетскія лекціи, Наумовъ продолжаетъ время отъ времени помѣщать свои разсказы и очерки въ различныхъ журналахъ: "Свѣточѣ" Калиновскаго, "Народной Бесѣдѣ" Погосскаго, "Искрѣ" Курочкина, "Очеркахъ" Г. З. Елисѣева, а позднѣе и въ "Современникѣ" Некрасова.
   Въ университетѣ слушать лекціи Наумову пришлось очень недолго. Вскорѣ же послѣ его поступленія туда университетъ былъ закрытъ вслѣдствіе возникшихъ въ немъ въ 1861 г. студенческихъ волненій, причемъ Наумовъ, какъ участникъ этихъ волненій, не избѣгъ ареста, послѣ чего доступъ въ университетъ былъ для него уже навсегда прегражденъ.
   Въ Петроградѣ Наумовъ прожилъ около четырехъ лѣтъ. Литературная его дѣятельность, оплачивавшаяся довольно скудно, не могла обезпечить сколько нибудь сноснаго существованія нашего писателя. Тяжелая нужда заставляетъ его искать себѣ службу, и въ 1864 г. онъ уѣзжаетъ на свою родину, получивъ мѣсто, кажется, земскаго засѣдателя въ Тобольской губерніи. Отсюда онъ перешелъ на службу въ Омскъ, продолжая писать, причемъ его разсказы этого времени изъ быта западно-сибирскихъ крестьянъ, съ которыми ему приходилось близко соприкасаться по службѣ, печатались въ лучшихъ изъ тогдашнихъ журналовъ: "Дѣлѣ" и "Отечественныхъ запискахъ".
   Въ 1873 году Наумовъ бросаетъ службу и снова ѣдетъ въ Петроградъ, чтобы заняться литературною работою. Въ слѣдующемъ затѣмъ году его разсказы выходятъ въ свѣтъ отдѣльнымъ сборникомъ подъ заглавіемъ: "Сила солому ломитъ". Сборникъ этотъ имѣлъ успѣхъ и обратилъ вниманіе критики на автора, сразу же занявшаго видное мѣсто среди беллетристовъ-народниковъ.
   Благодаря обилію непосредственныхъ наблюденій надъ жизнью сибирскаго простолюдина, Наумовъ съ удвоенной энергіей отдавшійся литературнымъ занятіямъ, пишетъ одинъ разсказъ за другимъ, помѣщая ихъ, кромѣ названныхъ выше журналовъ, также въ "Устояхъ", "Русскомъ Богатствѣ" и "Восточномъ Обозрѣніи" H. М. Ядринцева, начавшемъ издаваться въ Петроградѣ съ 1882 года.
   По мѣрѣ скопленія матеріала, эти разсказы издаются затѣмъ и отдѣльными сборниками: "Въ тихомъ омутѣ" (1851 г.), "Въ забытомъ краю" 1882 г., и "Паутина" (1888 г).
   Проживъ нѣсколько лѣтъ въ Петроградѣ, Наумовъ, обзаведшійся къ этому времени семьей, въ 1884 году снова уѣзжаетъ въ Сибирь, получивъ должность непремѣннаго члена по крестьянскимъ дѣламъ въ Маріинскомъ уѣздѣ, а позднѣе перейдя на службу въ Алтайскій горный округъ.
   Проживая послѣдніе годы своей жизни въ Томскѣ, Наумовъ, разбитый параличемъ, ничего не писалъ и успѣлъ лишь, за три года до смерти, выпуститъ въ свѣтъ собраніе своихъ сочиненіи въ двухъ-томномъ изданіи О. Н. Поповой, появившемся въ 1897 г.
   Умеръ Наумовъ въ декабрѣ 1901 г. въ Томскѣ и похороненъ въ оградѣ мѣстнаго женскаго монастыря.

-----

   Не отличаясь большими художественными достоинствами, разсказы Н. И. Наумова все же выдѣлялись въ современной ему народнической беллетристикѣ и пользовались въ свое время значительною популярностью, благодаря наблюдательности автора, прекрасному знакомству его съ бытомъ изображаемой имъ среды, а главное тому -- гуманизму и горячему сочувствію писателя къ невзгодамъ и горестямъ крестьянскаго люда, которыми были проникнуты произведенія и другихъ писателей-идеалистовъ современной ему эпохи.
   По вполнѣ вѣрному опредѣленію одного изъ критиковъ Наумова,-- "не столько художественный инстинктъ, сколько горячее желаніе указать на язвы, разъѣдающія народную жизнь, побуждали Наумова къ близкому изученію быта сибирскаго крестьянства, изнемогающаго въ безсильной борьбѣ съ враждебными ему вліяніями. Поэтому характерная для "народнической" беллетристики черта -- "соединеніе художественнаго и публицистическаго элементовъ -- получаетъ въ произведеніяхъ Наумова особенно широкое примѣненіе, выразившееся въ явномъ подчиненіи художественнаго замысла автора -- его излюбленнымъ публицистическимъ тенденціямъ".
   Но этотъ послѣдній недостатокъ, оспаривать который въ разсказахъ Наумова не приходится, все же не исключаетъ и имѣющихся въ нихъ несомнѣнныхъ достоинствъ, на которыя, между проч., указываетъ въ своей книгѣ историкъ русской литературы Скабичевскій. По справедливому замѣчанію послѣдняго, "картины народнаго безправія и безпомощности подъ гнетомъ безсердечной эксплоатаціи денежной мошны въ разсказахъ Наумова имѣютъ особую выпуклость и драматичность, далеко превышающія подобныя качества разсказовъ прочихъ беллетристовъ 60-хъ годовъ. Этимъ и объясняется то потрясающее впечатлѣніе, какое въ свое время они производили"...
   Большого общественнаго значенія разсказовъ Наумова не отрицаетъ и критика противоположнаго народническому лагеря, въ лицѣ Бельтова (Г. В. Плехановъ). Послѣдній, въ своей книгѣ: "За двадцать лѣтъ", отмѣчаетъ, что "у Наумова не было большого художественнаго таланта.-- но уже одного такого очерка, какъ "У перевоза", или "Деревенскій аукціонъ" достаточно для того, чтобы признать Наумова талантливымъ беллетристомъ". Въ пользу художественнаго таланта Наумова, по мнѣнію критика. свидѣтельствуютъ также многія отдѣльныя сцены и страницы, разбросанныя въ двухъ томахъ его сочиненій. "Но онъ не культивировалъ своего художественнаго таланта,.лишь изрѣдка позволяя ему развернуться во всю силу, чаще же всего -- сознательно жертвуя имъ ради извѣстныхъ публицистическихъ цѣлей. Это очень вредило таланту, но нисколько не мѣшало практическому дѣйствію сочиненій Наумова".
   А о томъ, каковы были эти "практическія дѣйствія" разсказовъ Наумова,-- тотъ же критикъ-публицистъ, являвшійся однимъ изъ активнѣйшихъ участниковъ общественнаго движенія семидесятыхъ годовъ, разсказываетъ слѣдующее:
   "Въ 70-хъ годахъ Н. И. Наумовъ пользовался огромною популярностью въ самыхъ передовыхъ слояхъ нашей народнической (въ то время самой передовой) интеллигенціи. Его произведеніями зачитывались... Теперь, когда времена измѣнились, никто уже не будетъ такъ увлекаться сочиненіями Наумова, какъ двадцать лѣтъ назадъ (писано въ 900-хъ годахъ). Но и теперь ахъ прочтетъ съ интересомъ, и не безъ пользы для себя, всякій, кто не беззаботенъ насчетъ нѣкоторыхъ проклятыхъ вопросовъ нашего времени. А связанный съ ними историческій интересъ будетъ великъ до тѣхъ поръ, пока не перестанутъ у насъ интересоваться эпохой семидесятыхъ годовъ, во многихъ отношеніяхъ важной и поучительной"...
   

0x01 graphic

ВЕЛИКІЙ ХИМИКЪ

(Д. И. Менделѣевъ).

   Великій русскій химикъ Дмитріи Ивановичъ Менделѣевъ, обезсмертившій себя въ наукѣ открытіемъ знаменитаго "періодическаго закона", по происхожденію своему -- былъ сибирякомъ. Въ Сибири же протекли его дѣтство и ранняя юность. Здѣсь онъ получилъ и свое первое образованіе, заложившее въ немъ зародыши тѣхъ знаній, которыя позднѣе открыли ему широкое поприще ученаго.
   Сынъ директора тобольской мужской гимназіи, шестнадцатый и послѣдній ребенокъ въ семьѣ своихъ родителей, Д. И. Менделѣевъ родился въ Тобольскѣ въ концѣ января 1834 года.
   Вскорѣ же послѣ его рожденія семью Менделѣевыхъ постигло несчастье: отецъ будущаго ученаго ослѣпъ и принужденъ былъ, вслѣдствіе этого, выйти въ отставку со скромною пенсіей въ 1 тыс. руб. ассигнаціями, или на современныя деньги, около 300 р. въ годъ.
   Отъ угрожавшей семьѣ бѣдности избавила необыкновенная энергія и трудоспособность матери Дмитрія Ивановича, женщины выдающагося ума, оказавшей, какъ увидимъ ниже, огромное вліяніе на развитіе способностей нашего ученаго. Оставшись, по смерти мужа вдовою, она пріобрѣла отъ своего брата Корнильева, жившаго въ Москвѣ, заброшенный стеклодѣлательный заводъ, стоявшій заколоченнымъ въ 30-ти верстахъ отъ Тобольска, и стала эксплоатировать его, обезпечивъ, такимъ образомъ, безбѣдное существованіе своей семьи и получивъ возможность дать образованіе дѣтямъ.
   Дмитрій Ивановичъ на девятомъ году поступилъ въ мѣстную гимназію. Учился онъ въ гимназіи не очень успѣшно, обнаруживъ большую непріязнь къ латинскому языку и классицизму вообще, составлявшему въ то время, какъ и теперь, одну изъ главныхъ основъ гимназическаго курса. Эта глубокая непріязнь къ рутинному классицизму закрѣпилась у него на всю его жизнь.
   Дѣтство и гимназическіе годы Менделѣева протекали въ обстановкѣ, благопріятной для выработка въ мальчикѣ пытливаго ума и независимаго.
   Мать Д. И., руководившая его воспитаніемъ, была сторонницей свободнаго пробужденія въ дѣтяхъ прирожденнаго призванія. Благодаря своему выдающемуся уму, она пользовалась общимъ уваженіемъ мѣстной интеллигенціи, и въ домѣ Менделѣевыхъ нерѣдко собирался цвѣтъ тобольскаго передового общества, среди котораго были и ссыльные -- декабристы. Изъ послѣднихъ особенно близокъ семьѣ Менделѣевыхъ былъ И. Д. Якушкинъ.
   Н. А. Морозовъ въ своихъ воспоминаніяхъ о Менделѣевѣ, со словъ вдовы великаго химика, свидѣтельствуетъ, что именно вліянію декабристовъ слѣдуетъ главн. Образ., приписать ту любовь Дмитрія Ивановича къ изученію природы, которая привела его къ открытію "естественной системы химическихъ элементовъ".
   Если это вѣрно, то только отчасти, т. к. главная роль въ направленіи и развитіи характера дарованія будущаго ученаго все же остается неоспоримо за его матерью, о чемъ свидѣтельствуютъ его біографъ И. Чельцовъ и самъ Дмитр. Иван. въ предисловіи къ одному изъ своихъ ученыхъ трудовъ.
   "Можно думать, -- пишетъ г. Чельцовъ о матери Менделѣева,-- что ея завѣты всосались въ его плоть и кровь съ ранняго дѣтства и опредѣлили, въ сильной степени, характеръ дальнѣйшей дѣятельности Менделѣева, включая и отношеніе его къ различнымъ техническимъ, экономическимъ и общественнымъ явленіямъ".
   Какъ бы то ни было, -- но, во всякомъ случаѣ, корни научныхъ стремленій Менделѣева заходятъ еще въ гимназическій періодъ его жизни въ Тобольскѣ.
   Когда будущему ученому шелъ четырнадцатый годъ и до окончанія имъ гимназическаго курса оставался еще цѣлый годъ,-- надъ его семьей разразилось новое несчастье. Сгорѣлъ стеклодѣлательный заводъ, доходами съ котораго поддерживалось существованіе семьи, и послѣдняя оказалась, такимъ образомъ, безъ всякихъ средствъ къ жизни.
   Старшіе братья и сестры Дм. Ив. успѣли къ этому времени такъ или иначе устроить свою жизнь, и поэтому вся тяжесть обрушившагося бѣдствія легла на плечи немолодой уже вдовы-Менделѣевой и жившаго на ея иждивеніи послѣдыша. Съ невѣроятными усиліями мать Дм. Ив., страстно желавшая направить своего сына по ученой дорогѣ, сумѣла продержаться еще въ теченіе года въ Тобольскѣ, пока Менделѣевъ не окончилъ гимназическаго курса.
   По выдержаніи имъ экзамена въ гимназіи мать увезла его въ Москву, съ цѣлью опредѣлить его здѣсь въ университетъ, разсчитывая на матеріальную поддержку со стороны своего брата, уже упомянутаго выше Корнильева. Въ домѣ послѣдняго въ Москвѣ собирался цвѣтъ московской интеллигенціи, во главѣ съ Грановскимъ, Гоголемъ и другими выдающимися людьми того времени.
   Однако, въ Москвѣ юному Менделѣеву устроиться не пришлось. Дядя его, несмотря на внѣшній лоскъ европейца, оказался въ душѣ человѣкомъ купеческой складки и рѣшительно воспротивился току, чтобы его племянникъ пошелъ по пути ученаго. Со своей стороны онъ предложилъ юношѣ бросить мечту о высшемъ образованіи и поступитъ при его, Корнильева, протекціи, на службу въ канцелярію московскаго губернатора, рисуя ему соблазнительную перспективу благополучной чиновничьей карьеры.
   Но такая перспектива, конечно, не улыбалась ни матери, ни сыну Менделѣевымъ мечтавшимъ: совершенно иной жизни.
   На этой почвѣ между матерью и дядей Дм. Из. произошелъ рѣшительный разрывъ.
   Въ страстныхъ поискахъ науки Менделѣевы уѣзжаютъ изъ Москвы въ Петроградъ. За отсутствіемъ средствъ для обученія въ университетѣ, имъ пришлось остановить свой выборъ на педагогическомъ институтѣ, при которомъ существовалъ интернатъ для воспитанниковъ и куда можно было опредѣлиться на полное казенное иждивеніе.
   Доступъ вновь вступающимъ въ высшія учебныя заведенія былъ въ томъ поду крайне затрудненъ, благодаря бывшимъ тогда студенческимъ волненіямъ. По счастью для Менделѣева,-- директоръ педагогическаго института оказался другомъ и однокашникомъ его покойнаго отца "оба кончили институтъ въ первомъ его выпускѣ". Благодаря этому, Дм. На., въ видѣ исключенія, былъ принятъ въ институтъ.
   Мать его, выполнивъ, так. образ., свою священную миссію по отношенію къ сыну поселилась около него въ крошечной убогой квартиркѣ гдѣ-то на чердакѣ, и вскорѣ, отъ выпавшихъ на ея долю нужды и лишеній, умерла.
   Позднѣе Менделѣевъ, свято хранившій память о сподвижницѣ-матери, сдѣлавшей тамъ много, чтобы направить его на путь науки, посвятилъ ей одинъ изъ своихъ капитальныхъ трудовъ: "Изслѣдованіе водныхъ растворовъ по удѣльному вѣсу".
   "Это изслѣдованіе посвящаетъ памяти матери ея послѣдышъ,-- писалъ Дм. Ив. Она могла его взростить только своимъ трудомъ, ведя заводское дѣло; воспитывала примѣромъ, направляла любовью и, чтобы отдать его наукѣ, вывезла изъ Сибири, тратя свои послѣднія средства и силы. Умирая, она завѣщала: избѣгать латинскаго самообольщенія, настаивать въ трудѣ, а не на словахъ, и терпѣливо искать божескую или научную правду, ибо понимала, сколь часто діалектика обманываетъ, сколь многое еще должно узнать и какъ, при помощи науки, безъ насилія, любовью, но тверже устраняются предразсудки, неправда и ошибки и достигаются: охрана доброй истины, свобода дальнѣйшаго развитія, общее благо и внутреннее благополучіе. Завѣты матери считаетъ священными Д. Менделѣевъ".
   Оставшись, по смерти матери, совершенно одинокимъ въ незнакомомъ чужомъ городѣ, безъ гроша въ карманѣ, но съ огромной жаждою знанія, юный Менделѣевъ съ головой окунается въ науку.
   Въ институтѣ Дм. Ив. усиленно штудируемъ всѣ отрасли положительныхъ наукъ. Въ институтѣ въ.о время преподавали многіе лучшіе профессора. Особенное вліяніе оказали на Менделѣева преподаватели: химіи -- Воскресенскій, физики -- Ленцъ, математики Остроградскій, минералогіи -- Куторга и др.
   Въ числѣ студентовъ, товарищей Менделѣева по институту, были, между проч., знаменитый впослѣдствіи критикъ Добролюбовъ и др., имена которыхъ стали потомъ извѣстными.
   Будущій ученый выпукло опредѣлился въ Менделѣевѣ еще на студенческой скамьѣ. Будучи студентомъ, онъ уже выступилъ въ печати, опубликовавъ интересные результаты нѣкоторыхъ произведенныхъ имъ анализовъ. Къ этому же періоду его жизни относится его статья "Объ изоморфизмѣ", т. е. о замѣнѣ однихъ элементарныхъ тѣлъ другими въ химическомъ ихъ соединеніи.
   Успѣшно окончивъ курсъ педагогическаго института, Менделѣевъ, для поправленія своего сильно расшатаннаго усиленными занятіями здоровья, долженъ былъ, по совѣту врача, уѣхать изъ Петрограда на югъ. принявъ назначеніе на должность преподавателя гимназіи въ Симферополѣ. Оттуда онъ вскорѣ переводится на такую же должность въ Одессу.
   Но преподавательская дѣятельность въ средне-учебныхъ заведеніяхъ, конечно, не могла удовлетворитъ Менделѣева, мечтавшаго о примѣненіи своихъ силъ и способностей въ болѣе широкой области научныхъ изученій.
   Поправивъ свое здоровье на югѣ онъ спѣшить снова въ Петроградъ, гдѣ опредѣляется въ 1856 году приватъ-доцентомъ въ университетѣ и защищаетъ диссертацію: "Объ удѣльныхъ вѣсахъ" на степень магистра химіи и физики.
   Въ университетѣ Дм. Ив. читаетъ лекціи по органической и теоретической химіи, одновременно опубликовывая въ печати свои изученія объ энонтолово-сѣрнистой кислотѣ и о различіи реакцій замѣщенія -- соединенія и разложенія.
   Въ 1859 году Дм. Иван. получаетъ отъ университета ученую командировку въ Западную Европу-- занятій химическими изслѣдованіями. Сначала онъ занимается нѣкоторое время въ парижской лабораторіи Ренью, но вскорѣ затѣмъ останавливаетъ свой выборъ на Гейдельбергѣ, гдѣ устраиваетъ собственную небольшую лабораторію и занимается изслѣдованіями надъ капиллярностью жидкостей. Одновременно онъ пишетъ свои работы: "О расширеніи жидкостей", "О температурѣ абсолютнаго кипѣнія" и др.
   По возвращеніи въ Россію Менделѣевъ продолжаетъ, въ качествѣ приватъ-доцента, читать лекціи въ Петроградскомъ университетѣ и проявляетъ энергичную авторскую дѣятельность.
   Въ 1861 году онъ издаетъ свой курсъ "Органической химіи", изобиловавшій новыми по тому времени идеалами (вторымъ изданіемъ книга эта вышла въ 1863 году). Въ слѣдующемъ 1862 году выходитъ его руководство "Химическая технологія", которое съ 1864 г. превращается въ "Техническую энциклопедію", продолжавшую выходить подъ его редакціей до 1869 года.
   Въ связи съ занятіями Менделѣева технологіей необходимо упомянуть, что онъ въ 1863 г. изъ университета перешелъ профессоромъ въ петрогр. технологическій институтъ и въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ изучалъ вопросы техники: интересовался нефтянымъ дѣломъ, занимался сельско-хозяйственными опытами, состоя въ вольно-экономическомъ обществѣ, и т. д.
   Въ 1866 году Менделѣевъ защищаетъ при университетѣ докторскую диссертацію: "О соединеніи спирта съ водою", явившуюся результатомъ производившихся имъ въ предыдущемъ году изслѣдованій надъ растворами спирта по удѣльному вѣсу ихъ. Этотъ трудъ Менделѣева представляетъ собою наиболѣе полное и наиболѣе точное экспериментальное и литературное изслѣдованіе удѣльнаго вѣса водныхъ растворовъ виннаго спирта. Въ свое время онъ по достоинству былъ оцѣненъ спеціалистами, и позднѣе въ Германіи выводы, сдѣланные Менделѣевымъ въ названномъ трудѣ, были положены въ основаніе ареометрической спиртовой шкалы (шкалы опредѣленія крѣпости спирта по удѣльному вѣсу).
   Въ томъ же 1866 году Менделѣевъ былъ избранъ и опредѣленъ профессоромъ петроградскаго университета. Съ этого момента его плодотворная научная дѣятельность принимаетъ еще болѣе широкіе размѣры, выливаясь въ самыя разнообразныя формы.
   Въ 1866--69 гг. выходитъ трехтомный трудъ Менделѣева: ".Аналитическая химія", а съ 1868 по 1870 г. онъ работаетъ надъ другимъ капитальнымъ трудомъ: "Основы химіи, гдѣ впервые примѣняетъ свой принципъ періодической системы элементовъ. Первое изданіе этой книги появилось въ 1869 году, причемъ до настоящаго времени она выдержала уже около десяти изданій. Кромѣ того, "Основы химіи" Менделѣева переведены на нѣкоторые иностранные языки. Книга эта сразу же сдѣлалась настольнымъ руководствомъ для каждаго химика-спеціалиста и для всѣхъ, интересующихся вопросами химіи.
   "Основы химіи" -- это творчество отъ первой до послѣдней страницы.-- говоритъ по поводу книги Менделѣева профессоръ Михайленко.-- Все въ "Основахъ" вполнѣ оригинально, ново, своеобразно. Ни въ русской, ни въ иностранной химической литературѣ, кажется, не найдется книги, о которой можно было бы сказать, что она хоть сколько-нибудь похожа на книгу Менделѣева. Объясняется это. отчасти, тѣмъ, что Менделѣевъ писалъ свою книгу въ тотъ моментъ, когда имъ былъ открытъ періодическій законъ, и этотъ законъ былъ положенъ имъ въ основаніе расположенія и изложенія всего, составляющаго его книгу, матеріала. Однако, несомнѣнно и то. что тотъ подъемъ тутъ который испытывалъ авторъ, когда сознанію его открылся періодическій законъ, отразился и на ея: произведеніи -- иначе трудно объяснитъ это обаяніе книги, эту ширину горизонтовъ, открывающихся предъ читателемъ ту легкость, съ которою читается эта книга, и, въ то же время, обиліе и серьезность научнаго матеріала, который она предлагаетъ. Кромѣ системы примѣненія періодическаго закона, въ "Основахъ химіи" Менделѣева всюду разсыпаны новыя мысли, оригинальныя обобщенія, намеки, предвидѣнія, сближенія, указаны темы для будущихъ работъ и т. п.".
   На "Основахъ химіи" Менделѣева воспитывался цѣлый рядъ поколѣній русскихъ химиковъ, т. к. по справедливому указанію того же проф. Михайленко,-- ни до появленія "Основъ", ни послѣ, нельзя назвать ни одного сочиненія, которое не только могло бы замѣнить, но хотя сколько-нибудь приблизиться къ труду Менделѣева. Между первымъ и послѣднимъ изданіями этой книги прошли десятки лѣтъ. За такой длинный промежутокъ времени наука не могла не уйти впередѣвъ предисловіи къ седьмому изданію книги Менделѣевъ говоритъ,-- что онъ старался не только дополнить изложеніе ея всѣмъ существеннымъ, чти стало вновь извѣстнымъ со времени перваго появленія книги, но и провѣрять въ указанномъ смыслѣ прежнее изложеніе". Эти передѣлки, мѣстами, стоили автору не меньшаго труда, чѣмъ первоначальное составленіе книги", но авторъ и не считалъ необходимымъ измѣнить ни одной существенной черты первоначальнаго труда"...
   Въ своемъ предисловіи къ восьмому изданію своихъ "Основъ химіи" (появилось въ 1906 голу) Менделѣевъ опредѣляетъ свое отношеніе къ свободной наукѣ, которой онъ служилъ, въ такихъ выраженіяхъ: "Зная, какъ привольно, свободно и радостно живется въ научной области, невольно желаешь, чтобы въ нее вошли многіе... Наборъ на службу чистой наукѣ молодого поколѣнія пусть не страшитъ тѣхъ, кто понимаетъ настоятельную потребность родины въ практическихъ дѣятеляхъ. Лишь тогда, когда познаются истины сами по себѣ, въ ихъ абсолютной чистотѣ,-- онѣ могутъ самостоятельно при лагатѣся къ жизни, не будетъ слѣпой подражательности, и родится сознательная любовь, соединенная со стремленіемъ къ прогрессу"...
   Слава Менделѣева, какъ ученаго, достигаетъ своего зенита съ 1869 года, когда въ первой книжкѣ журнала только-что основаннаго тогда русскаго физико-химическаго общества онъ опубликовываетъ свое великое открытіе -- "Періодическій законъ", опредѣляющій свойства химическихъ элементовъ, въ зависимости отъ ихъ атомнаго вѣса, и давшій возможность предвидѣть существованіе новыхъ, еще не открытыхъ, элементовъ и съ точностью предсказать свойства какъ этихъ элементовъ, такъ и ихъ разнообразныхъ соединеній. Открытіе Менделѣева произвело цѣлый переворотъ въ существовавшихъ до него методахъ изученія химіи.
   Теоретическіе выводы періодической системы Менделѣева, говорить о великомъ открытіи ученаго -- сибиряка, въ своей лекціи о Менделѣевѣ, шлиссельбуржецъ Н. А. Морозовъ, имѣетъ огромное значеніе для химіи будущаго, главнѣйшею задачею которой становится теперь синтезъ элементовъ... Идея эволюціи всѣхъ современныхъ видовъ вещества изъ болѣе простой его формы, идея ихъ происхожденія изъ мельчайшихъ, индивидуализированныхъ, составныхъ частичекъ, изъ атомовъ первичнаго вещества, всенаполняющаго свѣтоноснаго эфира, возникшая почти двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ среди греческихъ философовъ, долго оставалась безъ детальной разработки, да и не могла быть разработана научно, пока не установилась въ общемъ сознаніи. такъ называемая, періодическая система химическихъ элементовъ, главнымъ пророкомъ которой былъ Менделѣевъ... Формулированный имъ періодическій законъ хотя бы и съ нѣкоторыми частичными измѣненіями. навсегда останется въ основѣ общей химіи, какъ законъ тяготѣнія Ньютона -- въ основѣ теоретической астрономіи"...
   Въ 70-хъ годахъ пр. ст. Дм. Ив. занимался изслѣдованіями надъ упругостью и расширеніемъ газовъ. Къ этому періоду относятся его печатные труды: "Объ упругости газовъ", "О сопротивленіи жидкостей" и др.
   Не ограничиваясь тѣсными рамками теоретическихъ и кабинетныхъ работъ,-- Дм. Ив. шелъ на встрѣчу и практическимъ нуждамъ государства. По порученію правительства, онъ ѣздилъ въ Пенсильванію для осмотра нефтяныхъ американскихъ мѣсторожденій, а затѣмъ предпринялъ нѣсколько поѣздокъ на Кавказъ для изученія условій добычи нефти. Результатами этихъ поѣздокъ и изслѣдованій явились его труды: "Нефтяная промышл. въ Пенсильваніи и на Кавказѣ", "Бакинское нефтяное дѣло", "Гдѣ строить нефтяные заводы" и др.
   Въ 80-хъ годахъ онъ снова обращается къ изученію растворовъ и пишетъ свой трудъ: "Изслѣдованіе водныхъ растворовъ по удѣльному вѣсу", причемъ выводы этого труда нашли себѣ много послѣдователей среди химиковъ всѣхъ странъ.
   Работа объ удѣльныхъ вѣсахъ спирта была предпринята Менделѣевымъ съ цѣлью полученія экспериментальныхъ данныхъ о томъ, какая разница между химическимъ соединеніемъ и растворомъ,-- вопросъ остающійся открытымъ и до сихъ поръ... Своимъ "Изслѣдованіемъ водныхъ растворовъ" Менделѣевъ внесъ въ науку новый методъ, получилъ новые результаты и разработалъ статистически огромный матеріалъ, до него въ русской химической наукѣ еще не изслѣдованный. Подъ эти знамена позднѣе собирается цѣлая школа русскихъ химиковъ.
   Дѣятельность Менделѣева была очень кипуча и разнообразна. Онъ не только отзывался на излюбленные имъ вопросы науки и промышленности, но и на всѣ вообще теченія общественной мысли. Въ самый разгаръ господства въ нашей средней школѣ строго классической системы воспитанія, въ которой правящая бюрократія того времени видѣла залогъ укорененія "исконныхъ началъ" и благонадежности въ подрастающемъ поколѣніи и оплотъ противъ свободомыслія, -- Менделѣевъ. со школьной своей скамьи ненавидѣвшій классицизмъ, выступаетъ съ цѣлымъ рядомъ горячихъ статей и произноситъ пламенныя рѣчи противъ этой рутинной системы образованія юношества... Въ своихъ "Замѣткахъ о народномъ просвѣщеніи" и др. работахъ Менделѣевъ объявляетъ крестовый походъ противъ "латинскаго самообольщенія", "классическаго единства" и "классической глупости"...
   Въ 1889 году Менделѣевъ -- первымъ изъ русскихъ ученыхъ -- былъ почтенъ приглашеніемъ прочесть лекціи въ Лондонскомъ Королевскомъ институтѣ. Лекція Менделѣева въ этомъ институтѣ состоялась 19 мая, а 22 мая того же года онъ прочелъ другую лекцію -- въ англійскомъ химическомъ обществѣ. Обѣ эти лекціи позднѣе были изданы подъ заглавіемъ "Два лондонскихъ чтенія. Попытка приложенія къ химіи одного изъ началъ естественной философіи Ньютона и періодическая законность химическихъ элементовъ". Здѣсь необходимо упомянуть, что еще въ 1885 году англійское королевское общество оцѣнило заслуги Менделѣева до открытію имъ "Періодическаго Закона" Присужденіемъ ему, совмѣстно съ Лотаромъ Мейеромъ имѣвшемъ свою долю въ этомъ геніальномъ открытіи медаль имени Дэви.
   Въ 1890 году 56-ти лѣтній Менделѣевъ прекратилъ чтеніе лекцій въ петроградскомъ университетѣ и, совершенно покинувъ профессуру,-- почти всецѣло посвятилъ остатокъ своей жизни разработкѣ промышленныхъ и экономическихъ вопросовъ, ставя ихъ, главн. образ., на практическую почву.
   По приглашенію тогдашняго министра финансовъ С. Ю. Витте, Менделѣевъ вступаетъ членомъ въ совѣтъ торговли и мануфактуръ. Затѣмъ, по предложенію морского министерства, онъ участвуетъ, въ качествѣ консультанта, въ разработкѣ вопроса о перевооруженіи русской арміи и флота.
   Въ 1899 году онъ совершаетъ поѣздку на Уралъ и въ Сибирь, съ цѣлью выясненія вопроса о желѣзодѣлательной промышленности Урала. За время этой поѣздки онъ, послѣ 55-ти лѣтняго отсутствія, посѣтилъ свой родной городъ -- Тобольскъ. Отчетъ Менделѣева объ этой поѣздкѣ и личныя его впечатлѣнія, вынесенныя изъ нея, находимъ въ книгѣ: "Уральская желѣзодѣлательная промышленность въ 1899 году".
   Умеръ Менделѣевъ 20 января 1907 года и похороненъ на Волковомъ кладбищѣ, вблизи могилъ Добролюбова, Писарева и Тургенева.
   

КОРИФЕЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЖИВОПИСИ.

(Художникъ сибирякъ В. И. Суриковъ).

"Я всегда однимъ глазомъ гляжу въ Сибирь"...
В. И. Суриковъ.

   Въ ряду замѣчательныхъ людей, которыхъ дала Россіи сибирская окраина, одно изъ наиболѣе выдающихся мѣстъ принадлежитъ, неоспоримо, художнику Вас. Ив. Сурикову.
   Кто не знаетъ суриковскихъ картинъ? Кто не видѣлъ если не въ оригиналахъ, то въ копіяхъ и репродукціяхъ,-- его "Меньшикова въ Березовѣ", "Боярыню Морозову", "Утро стрѣлецкой казни"? Ихъ можно встрѣтить,-- на стѣнахъ или въ альбомахъ,-- чуть ли не въ каждомъ интеллигентномъ домѣ.
   Но многіе ли знаютъ, что авторъ этихъ замѣчательныхъ картинъ, насчитывающихъ за собою цѣлые десятки лѣтъ, до сихъ поръ благополучно здравствуетъ? Многіе ли изъ сибиряковъ знаютъ, что Суриковъ родился и выросъ здѣсь, въ Сибири?
   Рѣдкая скромность, отличающая В. И. Сурикова на всемъ протяженіи его многолѣтней художественной дѣятельности, его нарочитая, доходящая до щепетильности, отчужденность отъ всего, напоминающаго хотя бы намекъ на рекламу дѣлаютъ то, что этотъ художникъ съ неоспоримо крупнымъ, европейскимъ именемъ остается въ наши дни почти совершенно забытымъ...

0x01 graphic

   И это обидно тѣмъ болѣе, что о многихъ кричащихъ бездарностяхъ въ области живописи, представляющихъ собою "модныя", уродливыя теченія, вродѣ школы пресловутаго "футуризма", "кубизма" и т. п., говорятъ и пишутъ такъ много. О Суриковѣ же -- почти забыли.
   А между тѣмъ, имя Сурикова должно быть занесено, въ числѣ немногихъ избранныхъ именъ, на страницы исторіи русскаго искусства, какъ художника. создавшаго новое направленіе въ русской исторической живописи, и остающагося до сихъ поръ почти единственнымъ въ этой области.

-----

   Василій Ивановичъ Суриковъ родился въ г. Красноярскъ 12 января 1848 года. По происхожденію своему художникъ принадлежитъ къ старинному казачьему роду. Его предки -- казаки Суриковы, выходцы съ Доне, между проч., прославились въ Сибири учиненнымъ ими въ 1695 году знаменитымъ красноярскимъ бунтомъ противъ тогдашняго правительства.
   Дѣтство и ранняя юность художника протекли въ Красноярскѣ при исключительной обстановкѣ. Внутренняя жизнь сибирской казачьей среды (красноярскій полкъ въ то время еще не былъ расформированъ) отличалась большою самобытностью и своеобразностью. Это было задолго до проведенія въ Сибирь желѣзной дорога и до усиленной колонизаціи края пришлецами изъ Евр. Россіи, когда внутренній укладъ сибирской жизни вообще рѣзко отличался отъ жизни по ту сторону Урала. Бытъ казачьей среды въ частности сохранялъ въ себѣ, во всей неприкосновенности, многіе своеобразные древніе обычаи, обряды и развлеченія, принесенные въ Сибирь первыми покорителями края -- донскими казаками и позднѣе совершенно исчезнувшими за Ураломъ...
   Эта самобытная обстановка, окружавшая Сурикова съ дѣтства, оказала, несомнѣнно, большое вліяніе на воспитаніе тѣхъ особенностей его художественнаго дарованія, которыя позднѣе такъ ярко сказались въ главныхъ его произведеніяхъ. Въ ней, по удачному выраженію одного изъ біографовъ В. И. Сурикова, жила народная душа допетровской Руси и эта обстановка съ раннихъ лѣтъ сознательной жизни нашего художника воспитывала въ немъ пониманіе историческаго духа русскаго народа.
   Впослѣдствіи В. И. Суриковъ съ полнымъ основаніемъ и гордостью могъ говорить, что "идеалы историческихъ типовъ воспитала въ немъ Сибирь".
   Художественныя наклонности обнаружились у В. И Сурикова уже со школьной скамьи, когда онъ обучался въ красноярской гимназіи. Здѣсь на юнаго художника обратилъ вниманіе учитель рисованія Н. В. Гребневъ, который посовѣтовалъ юношѣ не зарывать своего таланта въ землю, а совершенствовать его. Но для продолженія художественнаго образованія у Сурикова не было средствъ. Къ счастью, на помощь юному художнику пришелъ енисейскій золотопромышленникъ П. И. Кузнецовъ, давшій ему стипендію. Суриковъ ѣдетъ въ Петроградъ и въ 1870 году поступаетъ въ академію художествъ.
   Одною изъ первыхъ ученическихъ работъ В. И. Сурикова въ академіи былъ экспонированный имъ на академической выставкѣ "Видъ памятника Императору Петру I на Исаакіевской площади".
   Обучаясь въ академіи, И И. Суриковъ обнаружилъ большіе успѣхи и съ 1871 по 1873 г. получилъ за своя программныя работы всѣ серебряныя медали, усталое ленныя для учениковъ академіи. Въ 1873 г. онъ получилъ званіе класснаго художника 1-й степени за исполненіе программы: "Апостолъ Павелъ объясняетъ догматы вѣры въ присутствіи царя Агриппины и сестры его Вероники".
   Въ 1874 г. Суриковъ получилъ малую золотую медаль за программу: "Милосердный самарянинъ".
   Въ томъ же году В. И. окончилъ курсъ академіи. Совѣтъ послѣдней, признавая въ Суриковѣ незаурядный художественный талантъ, ходатайствовалъ о предоставленіи ему возможности отправиться на казенный счетъ за границу на два года, для совершенствованія. Но Вас. Ив. отказался отъ заграничнаго пенсіонерства и вмѣсто поѣздки за границу, принялъ на себя выполненіе живописныхъ работъ въ храмѣ Христа Спасителя въ Москвѣ. Надъ выполненіемъ трехъ композицій для этого храма на темы: "первый, второй и третій вселенскіе соборы" Суриковъ былъ занятъ въ теченіе около двухъ лѣтъ, 1876 и 1877 гг.
   Съ этихъ поръ Вас. Ив. навсегда поселяется въ Москвѣ, сдѣлавшейся для него второю родиною. "Если Сурикова нѣтъ въ Москвѣ, то онъ навѣрное въ Сибири, у себя на родинѣ,-- пишетъ о немъ его біографъ В. Никольскій:-- въ другихъ мѣстахъ, а тѣмъ болѣе -- въ "заграничномъ" Петербургѣ ему не живется: нечѣмъ дышать"... Здѣсь кстати будетъ замѣтить, что съ роднымъ своимъ краемъ -- Сибирью художникъ не порывалъ связей и. уже будучи извѣстностью, часто посѣщалъ эту "школу русскаго историческаго духа". Въ-послѣдній разъ онъ посѣтилъ Сибирь въ 1914 году, проживъ все лѣто въ своемъ родномъ городѣ -- Красноярскѣ, въ соборномъ храмѣ котораго, кстати сказать, имѣются нѣкоторые образа работы В. И. Сурикова.
   Тотъ же историческій духъ народа, сохранившійся въ рядѣ памятниковъ старинной Руси и еще не окончательно исчезнувшихъ сторонахъ жизни нѣкоторыхъ, особенно -- старовѣрческихъ, слоевъ населенія, обрѣлъ Суриковъ и въ Москвѣ. "Пріѣхавши въ Москву, этотъ центръ русской народной жизни, я сразу сталъ на путь", говоритъ онъ о себѣ. Такимъ "путемъ" для нашего художника было воспроизведеніе на полотнѣ отдѣльныхъ моментовъ исторической жизни народныхъ массъ древней Руси.
   Суриковъ энергично и продуманно работаетъ въ этомъ направленіи, и однимъ изъ первыхъ результатовъ этой работы явилась его знаменитая картина: "Утро стрѣлецкой казни", впервые экспонированная въ 1881 году на передвижной выставкѣ въ Москвѣ.
   Этой первой изъ историческихъ картинъ Сурикова суждено было создать чуть ли не новую эру въ исторіи русской живописи. Съ нея, по словамъ В. Никольскаго "начинается новый періодъ развитія русской исторической живописи".
   Если вся русская живопись -- искусство, сравнительно молодое, то историческая живопись -- одна изъ наиболѣе молодыхъ ея отраслей, лишь на нашихъ глазахъ вступившая въ періодъ возмужалости. Тѣмъ не менѣе, съ появленіемъ Сурикова, можно говоритъ о цѣломъ, законченномъ періодѣ развитія русской исторической живописи.
   Дѣло въ томъ, что вся русская историческая живопись до-суриковскаго періода, начиная отъ Угрюмова и Брюллова и кончая Перовымъ и Ге, страдала однимъ огромнѣйшимъ и существеннымъ недостаткомъ. Въ картинахъ всѣхъ этихъ художниковъ, бравшихся за трактовку историческихъ темъ, не ощущалось самаго главнаго: подлиннаго духа изображаемой эпохи, подлинной жизни народныхъ массъ. На холстѣ были запечатлѣны, въ болѣе или менѣе театральной, картинной позировкѣ, историческія фигуры и лица, но не чувствовалось атмосферы, ихъ окружавшей, создающей нужное историческое настроеніе.
   "Суриковъ, -- пишетъ Никольскій, разомъ разрѣшилъ эту основную задачу. Онъ сказалъ новое, свое слово въ области исторической живописи, повторилъ это свое "суриковское", ему одному присущее, слово нѣсколько разъ, вызвалъ рядъ подражателей и послѣдователей, но до сихъ поръ стоитъ въ исторіи русской живописи одинокимъ, таинственнымъ, неразгаданнымъ богатыремъ"...
   Возвращаясь къ картинѣ "Утро стрѣлецкой казни", въ которой авторъ выразилъ такой яркій и сильный протестъ противъ жестокихъ формъ, которыми насаждались Петромъ І-мъ новые порядки на Руси, позволимъ себѣ привести отзывъ объ этой картинѣ, данный извѣстнымъ историкомъ русской живописи П. Н. Ге.
   "Утро стрѣлецкой казни",-- пишетъ П. Н. Ге,-- производитъ впечатлѣніе не только типичными головами стрѣльцовъ и ихъ женъ, но еще и особаго рода выраженіемъ чувства, которое было найдено художникомъ для изображенія людей и характеровъ давно минувшей эпохи". Въ этой картинѣ художникъ "создалъ свой особый языкъ для передачи событій русской исторіи и въ послѣдующихъ работахъ только развивалъ и совершенствовалъ".
   Спустя два года послѣ появленія "Утра стрѣлецкой казни", въ 1883 г., на выставкѣ передвижниковъ въ Москвѣ появилась вторая историческая картина Сурикова: "Меньшиковъ въ Березовѣ".
   "Въ этой картинѣ,-- пишетъ В. Никольскій,-- легко было узнать автора "Утра стрѣлецкой казни". Отъ нея вѣяло тѣмъ же мрачнымъ историческимъ настроеніемъ. Передъ зрителемъ, какъ и въ "Утрѣ стрѣлецкой казни", снова была заключительная сцена трагедіи: тамъ -- общественной, въ полномъ смыслѣ слова исторической трагедіи; здѣсь -- трагедіи отдѣльныхъ личностей"...
   "Меньшиковъ" былъ встрѣченъ крупнымъ успѣхомъ у публики и критики. Но художникъ болѣе не возвратился къ "комнатнымъ" композиціямъ, которыя не могли удовлетворить его. "Я не понимаю дѣйствія отдѣльныхъ историческихъ лицъ безъ народа, безъ толпы, мнѣ нужно вытащить ихъ на улицу",-- говорилъ самъ В. 1L Суриковъ А. А. Новицкому. Эта фраза очень характерна я ли пониманія крупной художественной индивидуальности Сурикова.
   "Дѣйствительно,-- замѣчаетъ по этому поводу его біографъ,-- такому народному поэту. какъ Суриковъ, должно быть тѣсно и душно въ меньшиковскомъ казематѣ Онъ любитъ и глубоко понимаетъ иную "тѣсноту" -- тѣсноту московскихъ площадей и улицъ, запруженныхъ народомъ. Тамъ -- настоящее его царство. Пусть трагизмъ, висящій въ воздухѣ меньшиковскаго каземата, ничуть не меньше трагизма "Утра стрѣлецкой казни". Пусть онъ даже глубже, мрачнѣе. Но здѣсь нѣтъ событія. нѣтъ народной души, нѣтъ простора для буйной суриковской кисти, для его проницательной вдохновенности. Ему надо поставить передъ зрителемъ десятки лицъ, возсоздать множество отдѣльныхъ историческихъ характеровъ и извлечь изъ всѣхъ ихъ одну потрясающую, захватывающую ноту, одинъ мощный симфоническій аккордъ. Камерная музыка -- не его облаетъ..
   И Суриковъ приступаетъ къ работѣ надъ новымъ крупнымъ произведеніемъ, гдѣ могла бы найти себѣ воплощеніе психологія широкихъ народныхъ массъ. Такимъ произведеніемъ явилась картина "Боярыня Морозова", написанная на сюжетъ историческаго романа Мордовцева "Великій расколъ". До появленія этой картины Суриковъ экспонировалъ на передвижной выставкѣ 1885 г. еще одну -- "Изъ римскаго карнавала", явившуюся результатомъ одной изъ его поѣздокъ за границу. Но эта картина была лишь случайнымъ отступленіемъ нашего художника отъ излюбленнаго имъ историческаго жанра, не представляя большой цѣнности также и съ чисто художественной стороны, почему останавливаться на ней не приходится.
   "Боярыня Морозова" появилась на выставкѣ передвижниковъ въ 1887 году. Это была едва ли не лучшая изъ картинъ Сурикова, несмотря на нѣкоторые ея техническіе недостатки (напримѣръ, неестественно вытянутая рука Морозовой, на что тогда же указывалось художественною критикой).
   "Въ этой картинѣ,-- пишетъ П. Н. Ге,-- Суриковъ высказалъ всю силу своего таланта... Его фигуры -- не натурщики, одѣтые въ старинные кафтаны, а люди другой эпохи. Особенно хороша сама Морозова. Она -- типичная боярыня, въ ней много душевной силы и подъема духа".
   Въ "Боярынѣ Морозовой" ярче, чѣмъ гдѣ-либо, сказался представитель исторической живописи, стремящійся передать, главнымъ образомъ, настроеніе народныхъ массъ. Толпа здѣсь, какъ и въ другихъ картинахъ Сурикова, не служитъ лишь фономъ, обстановкою, окружающею главную фигуру картины, героя ея. Въ ней, въ самой толпѣ, заключается главный драматизмъ сцены.
   Весьма характерно для нашего художника, что герои его картинъ никогда не находятся въ центрѣ холста, какъ это мы видимъ у предшественниковъ Сурикова въ области исторической живописи. Петръ въ его "Утрѣ стрѣлецкой казни" почти незамѣтно прячется у самаго края картины съ правой стороны. Боярыня Морозова, Ермакъ и Суворовъ -- удалены художникомъ къ лѣвому краю. Въ центрѣ картинъ у Сурикова всегда толпа, народъ. И это -- не случайно. Такимъ размѣщеніемъ фигуръ художникъ даетъ понять своимъ зрителямъ, что толпа -- главный герой его картинъ.
   "Суриковъ -- поэтъ толпы, ей отдаетъ онъ первое мѣсто, ее ставитъ въ фокусъ картины -- эту безымянную, пеструю массу. И тамъ, среди этихъ подлинныхъ своихъ героевъ, онъ помѣщаетъ исторически-именитыхъ людей. Съ неохотою, лишь повинуясь непреодолимымъ законамъ своего искусства, требующаго зрительной ясности, онъ выдвигаетъ ихъ изъ любимой имъ толпы, чтобы не очень затруднить зрителя. И чѣмъ отдаленнѣе и смутнѣе обозначается въ исторіи главные его герои -- тѣмъ тѣснѣе слитъ онъ съ толпою; Ермака, напр., надо отыскивать,-- такъ онъ спрятанъ среди своихъ товарищей-дружинниковъ" (Никольскій).
   Эта особенность Сурикова -- отводить главное мѣсто на картинахъ толпѣ, затушевывая или не все избѣгая выводить на холстѣ исторически извѣстныхъ лицъ -- доведена художникомъ до логическаго конца въ его картинѣ, появившейся на передвижной выставкѣ въ 1891 году.
   На этой картинѣ -- "Взятіе снѣжнаго городка" (старинная казачья игра въ Сибири) мы видимъ только толпу. Героевъ, т. е. отдѣльныхъ лицъ, которымъ было бы отведено авторомъ превалирующее вниманіе передъ другими персонажами картины, здѣсь совсѣмъ нѣтъ. Этою картиною Суриковъ, по словамъ его біографа, "неопровержимо засвидѣтельствовалъ справедливость своихъ словъ о томъ, что Сибирь воспитала въ немъ идеалы историческихъ типовъ и создала суриковскій духъ. Наблюдая у себя на родинѣ такія старинныя игры, художнику трудно было не проникнуться историческимъ духомъ. Вѣдь это -- живая исторія, воскресшая до-петровская Русь".
   Въ этой картинѣ Сурикова, какъ и въ другихъ, зрителя поражаетъ простота концепціи, характерность и сила типовъ, отъ которыхъ вѣетъ бытовою жизнью.
   Не останавливаясь на появившейся затѣмъ картинѣ Сурикова: "Христосъ исцѣляетъ слѣпого", представляющей собою случайную для нашего художника экскурсію въ область религіозной живописи, укажемъ на выставленную имъ въ 1895 году новую историческую картину "Покореніе Сибири", въ которой художникъ "воспѣлъ и увѣковѣчилъ подвигъ своихъ далекихъ предковъ. Этою картиною Суриковъ, по словамъ его біографа, "какъ бы отблагодарилъ свою великую учительницу въ исторической живописи родную Сибирь. Только одинъ разъ -- именно въ этой картинѣ -- художникъ, оставивъ эпохи XVII и XVIII вѣковъ, углубился въ XVI вѣкъ и. быть можетъ, своеобразно, но вѣрно понялъ и отразилъ эту эпоху".
   Спустя четыре года послѣ "Покоренія Сибири", въ 1899 г., Суриковъ выставляетъ новую: "Переходъ Суворова черезъ Альпы", на которой личность главнаго героя также тушуется среди окружающей его толпы незамѣтныхъ "чудо-богатырей", совершающихъ невѣроятный по своей трудности подвигъ.
   Затѣмъ слѣдуетъ нѣсколько лѣтъ полнаго молчанія нашего художника.-- послѣ чего, въ 1907 году, появляется его картина -- "Стенька Разинъ". Несмотря на то, что эта картина,-- изображающая фанатика донской "вольницы" среди ватаги спящихъ разбойниковъ, рядомъ съ княжной, погруженнымъ въ раздумье и предчувствія своей роковой неудачи, являлась, по отзыву нѣкоторыхъ знатоковъ (А. Новицкій) "чрезвычайно интересною" -- она не удовлетворила самого автора и вскорѣ была взята послѣднимъ въ свою мастерскую для переработки. Болѣе эта картина, кажется, не появлялась.
   Послѣдняя картина В. И. Сурикова: "Посѣщеніе царевною женскаго монастыря", появилась на выставкѣ "Союза русскихъ художниковъ" въ 1913 году. Эта картина, какъ и предыдущія произведенія Вас. Ив., уноситъ насъ въ далекое прошлое русской исторіи... Художникъ изобразилъ торжественное шествіе молодой московской царевны въ церкви стариннаго женскаго монастыря. Въ богатомъ парчевомъ нарядѣ, вся яркая и свѣтлая, среди вереницы монахинь въ ихъ темномъ одѣяніи, царевна кажется лучомъ какого-то иного, яркаго міра, неожиданно озарившимъ сумрачные своды и стѣны собора...
   Нельзя не пожелать маститому художнику еще многихъ лѣтъ плодотворной работы на пользу родного искусства!..
   

0x01 graphic

СИМПАТИЧНЫЙ ПИСАТЕЛЬ

В. М. Михеевъ.

Я родину пѣлъ,-- и въ той пѣснѣ
Природа въ красѣ вѣковой
Является мнѣ...
Михеевъ.

   Въ 1884 году въ Петроградѣ вышла въ свѣтъ небольшая книжка стиховъ молодого начинающаго автора подъ скромнымъ заглавіемъ: В. Михеевъ -- "Пѣсни о Сибири".
   Книга эта заключала въ себѣ около полусотни стихотвореній, не блещущихъ большими художественными достоинствами, но согрѣтыхъ искреннею и горячею любовью поэта къ своей суровой, обездоленной родинѣ.
   Въ своемъ предисловіи къ "пѣснямъ о Сибири" авторъ, между проч., писалъ:
   "Повѣетъ ли на читателя глубиною тайги, нашего сибирскаго лѣса, блеснетъ ли ему бѣлизна нашихъ снѣговъ, войдетъ ли онъ со мною въ юрту инородца, спустится ли въ пріисковую шахту, встрѣтитъ ли ссыльнаго или переселенца,-- вѣрно, это во всѣхъ этихъ случаяхъ читатель найдетъ въ себѣ человѣка, существо, которому доступны: природа и человѣкъ, красота и страданіе, трепетъ души и проклятые вопросы...
   "Да, я вѣрю, что не одну Сибирь и не одну поэзію найдетъ читатель въ этой книгѣ. Но желалъ бы вѣригъ въ то. что и ихъ онъ въ ней найдетъ и не оттолкнетъ.
   "Если же послѣдняго не случится,-- всей душой желалъ бы увѣритъ читателя. что не Сибирь и не поэзія виновны въ томъ, а эта слабая книга и ея авторъ".
   Книгу свою авторъ посвятилъ своимъ землякамъ:
   
   Вамъ, земляки, я посвящаю
   Мой слабый трудъ, мой первый трудъ,
   И въ васъ -- тому родному краю.
   Гдѣ грезы прошлаго живутъ,
   ...Гдѣ никогда не умолкали
   Въ движеньяхъ сердца и ума
   Родныя радости, печали,
   И ложь и правда, свѣтъ и тьма.
   
   О своихъ пѣсняхъ поэтъ писалъ:
   
   Я лѣтъ ихъ -- и въ темныя хвои
   Я лиліи стебли вплеталъ...
   ...Я родину пѣлъ. И въ той пѣснѣ
   Природа въ красѣ вѣковой
   Являлася мнѣ,-- и прелестнѣй
   Темнѣлъ подлѣ лиліи хвой...
   Но въ темномъ его ореолѣ
   И въ лиліи яркомъ цвѣту --
   Невзгода людей поневолѣ
   Встрѣчала поэта мечту:
   Являла такъ больно -- упорно.
   Все къ родинѣ той же любовь
   Мнѣ въ хвоѣ -- подобіе терна,
   Въ алѣющей лиліи -- кровь...
   На родину -- горестно свитый
   Вѣнокъ возложить я лишь могъ....
   
   Но не объ однѣхъ только невзгодахъ родного для него края изгнанія писалъ поэтъ въ своей книгѣ и не однѣ только красоты величественной сибирской природы воспѣвалъ онъ. Въ его "Пѣсняхъ о Сибири" нашли себѣ горячій живой откликъ также и бытовыя своеобразныя стороны тогдашней сибирской жизни, отразились горести и радости низшихъ слоевъ населенія Сибири: пріисковыхъ рабочихъ -- шахтеровъ, инородцевъ -- бурятъ, крестьянъ -- новоселовъ, ссыльнопоселенцевъ, таежныхъ спиртоносовъ и т. л. Горячее сочувствіе поэта къ обездоленнымъ дѣтямъ Сибири -- инородцамъ особенно ярко выражено имъ въ стихотвореніи "Пѣсни бурята", въ заключительныхъ строкахъ котораго авторъ говоритъ о бурятѣ:
   
   Наѣзжей кокардой жестоко запуганъ.
   Сурово напуганъ ламой и шаманомъ.
   Дешевымъ презрѣньемъ безмолвно поруганъ,
   Опоенъ кабацкимъ дешевымъ дурманомъ;
   Въ безлюдной трущобѣ зимою забытый,
   Холодной весною скотомъ обездоленъ,
   Порою голодный, порой полусытый;
   ...Средь дыма и сырости, грязи и вони,--
   Поетъ онъ безъ ладу, поетъ онъ безъ пѣсенъ!..
   
   Василій Михайловичъ Михеевъ происходилъ изъ зажиточной купеческой семьи и родился въ Иркутскѣ въ 1859 году. Въ этомъ городѣ протекли дѣтство и юность будущаго писателя. Въ ранней молодости, по дѣламъ своего отца, Михееву пришлось нѣкоторое время прожить въ глуши приленской тайги, на золотыхъ пріискахъ, и тамъ близко ознакомиться съ жизнью пріисковыхъ рабочихъ и мѣстныхъ крестьянъ. Впослѣдствіи это знакомство очень пригодилось Михееву для его писательскихъ замысловъ.
   Образованіе Михеевъ получилъ въ иркутской классической гимназіи, а затѣмъ продолжалъ его въ одной изъ столицъ.
   На литературномъ поприщѣ онъ дебютировалъ въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ своими стихотвореніями, на Сибирскіе мотивы которыя печатались въ народившейся тогда въ Петроградѣ газетѣ H. М. Ядринцева "Восточное Обозрѣніе". Въ 1884 году стихи Михеева вышли въ свѣтъ отдѣльнымъ сборникомъ. о которомъ уже говорилось выше.
   Чистая поэзія, однако, не составляла писательское спеціальности Михеева, и вскорѣ онъ почти совершенно оставилъ ее, избравъ болѣе соотвѣтствующую его наклонностямъ область беллетристики и драматургіи.
   Въ 1889 году появляется пьеса Михеева изъ сибирской простонародной жизни: "По хорошей веревочкѣ", а затѣмъ, съ начала девяностыхъ годовъ -- цѣлый рядъ его повѣстей и романовъ, обратившихъ на себя вниманіе критики. Извѣстность Михеева, какъ писателя, возрастаетъ особенно послѣ появленія въ 1894 году его романа въ двухъ частяхъ изъ сибирской пріисковой жизни "Золотые розсыпи" и талантливыхъ разсказовъ: "Художники".
   Въ слѣдующемъ году выходитъ въ свѣтъ новый томъ разсказовъ Михеева: "Въ семьѣ и внѣ семьи", а затѣмъ -- его историческая повѣсть "Отрокъ -- Мученикъ", съ иллюстраціями художниковъ В. И. Сурикова. М. В. Нестерова и Е. М. Бемъ.
   Произведенія Михеева сочувственно отмѣчались современною критикою, и имя талантливаго сибиряка стало извѣстно всей читающей Россіи. Наибольшимъ успѣхомъ пользовались его повѣсти и разсказы изъ сибирской жизни, которую онъ зналъ въ совершенствѣ и изображалъ ярко и красочно.
   На беллетристическихъ произведеніяхъ сказалось вліяніе двухъ литературныхъ школъ: школы беллетристовъ -- народниковъ и школы Гаршина. Вліяніе первой изъ этихъ школъ сказалось уже на первой его книгѣ: "Пѣсни о Сибири", вліяніе же автора "Записокъ рядового Иванова" и "Краснаго смѣха" Михеевъ подпадаетъ начиная со своихъ "Художниковъ". Въ послѣдней книгѣ Михеева мы встрѣчаемъ, какъ и у Гаршина, представителей интеллигенціи восьмидесятыхъ годовъ, съ разъѣденною мыслью, издерганными нервами, колеблющихся между альтруистическими стремленіями и жаждою успокоиться на эгоистическомъ культѣ красоты.
   Лучшій изъ его разсказовъ въ этомъ родѣ: "Черепъ Горика", по справедливому замѣчанію одного критика, "вскрываетъ тѣ органическія причины, которыя способствовали зарожденію эстетическаго, индивидуалистическаго и мистическаго настроеній, получившихъ такое широкое распространеніе среди извѣстной части интеллигенціи второй половины девяностыхъ годовъ".
   "Въ качествѣ драматурга, Михеевъ пользовался въ свое время также незаурядною извѣстностью, хотя въ этомъ родѣ произведеній онъ значительно уступалъ себѣ, какъ беллетристу. Драмы Михеева: "Арсеній Гуровъ", "Ложные итоги", "Мать", "Весенняя дума", "Гете въ Стратбургѣ" и "Тайга" (изъ сибирской пріисковой жизни до сихъ поръ еще держатся на провинціальной сценѣ.
   Въ годы расцвѣта своей беллетристической дѣятельности Михеевъ проживалъ въ Москвѣ, но печатался, преимущественно, въ петроградскихъ журналахъ: "Русское Богатство", "Міръ Божій", "Нива", "Артистъ" и др. Въ послѣднемъ журналѣ Михеевъ выступалъ и въ качествѣ художественнаго критика. Перу его принадлежитъ, между проч., рядъ талантливо написанныхъ характеристикъ русскихъ художниковъ.
   Несмотря на успѣхъ, сопровождавшій почти каждое его выступленіе въ роли беллетриста,-- Михеевъ, въ самомъ расцвѣтѣ своихъ творческихъ силъ и способностей, неожиданно почти совершенно порываетъ съ беллетристическою дѣятельностью и мѣняетъ ее на менѣе видную, но не менѣе почетную дѣятельность провинціальнаго журналиста.
   Въ концѣ девяностыхъ годовъ Михеевъ уѣзжаетъ, въ Ярославль, гдѣ и поселяется навсегда, нанимаясь общественною дѣятельностью и примкнувъ къ тѣсному кружку литераторовъ, группировавшихся около мѣстной прогрессивной газеты "Сѣверный Край".
   Послѣ смерти основателя "Сѣв. Края" и редактора его Эд. Герм. Фалька, газета сдѣлалась собственностью кружка лицъ, близко стоявшихъ къ ея редакціи. Душою кружка сдѣлался Вас. Мих. Михеевъ, который становится редакторомъ "Сѣвернаго Края", не покидая этого поста вплоть до самой своей кончины. Маленькая квартира его по Дворянской ул. стала любимымъ мѣстомъ для редакціонныхъ собраній кружка.
   Являясь идейнымъ руководителемъ редакціоннаго коллектива. В. М. въ то же время былъ и активнымъ работникомъ въ газетѣ. Его перу принадлежалъ, между проч., рядъ прекрасныхъ стихотвореній, печатавшихся время отъ времени за подписью иниціаломъ А (Ангаринъ). Этотъ псевдонимъ, напоминавшій Михееву объ его родинѣ Сибири, былъ любимымъ его псевдонимомъ, которымъ онъ полностью, однако, почти не подписывался, что надо отнести на счетъ присущей ему вообще писательской скромности.
   Сибирскія впечатлѣнія ранней молодости находили себѣ отраженіе, между проч. въ беллетристическихъ и полубеллетристическихъ очеркахъ, которые появлялись на страницахъ "Сѣв. Края".
   Наступила эпоха "девятисотыхъ" годовъ. Политическая жизнь страны пошла усиленнымъ темпомъ, и "лучшая демократическая газета", какъ назвалъ "Сѣверн. Край" Л. Н. Толстой.-- едва успѣвала отражать на своихъ страницахъ всѣ перипетіи этой жизни.
   Но вскорѣ же ей пришлось узнать и мѣры административнаго воздѣйствія, и прелесть сосѣдства политическаго соперника справа. Возникла реакціонная газета "Ярославскіе Отголоски". Положеніе работника прогрессивнаго органа съ каждымъ днемъ становилось все труднѣе...
   Положеніе В. М. въ роли редактора было очень и очень нелегкимъ. Съ одной стороны пришлось столкнуться лицомъ къ лицу съ тѣмъ разгромомъ, который былъ произведенъ въ редакціонномъ составѣ усилившейся реакціей. Подъ давленіемъ выступившихъ "зубровъ", были устранены отъ участія въ газетѣ и нѣкоторые изъ ближайшихъ сотрудниковъ, причемъ одни изъ нихъ принуждены были совсѣмъ покинуть Ярославль, а другіе, оставаясь въ городѣ, прекратить активную работу въ газетѣ. Съ другой стороны -- и матеріальныя дѣла газеты сильно пошатнулись, отчасти -- вслѣдствіе неумѣлаго веденія хозяйственной стороны изданія, отчасти -- благодаря другимъ неблагопріятнымъ обстоятельствамъ.
   Вскорѣ посыпались на газету и административныя кары. "Сѣверный Край" долженъ былъ нѣсколько разъ мѣнять свой заголовокъ. Михеевъ продолжалъ оставаться фактическимъ руководителемъ газеты.
   Вліяніе газеты на мѣстные общественные круги было огромно. Стойкая, строго выдержанная въ прогрессивномъ направленіи, она и въ отношеніи чисто литературномъ являлась одною изъ лучшихъ въ то время газетъ, не исключая столичныхъ. Кромѣ самого В. М., пользовавшагося въ то время уже вполнѣ установившеюся писательскою репутаціей, въ газетѣ принимали близкое участіе такія литературныя силы, какъ Н. А. Рубакинъ, проф. Евг. Аничковъ, Вергежскій (А. В. Борманъ), Н. П. Дружининъ, Герасимовъ и др.
   Литературная работа отнимала у Михеева много времени, но не отвлекала его совсѣмъ отъ общественной дѣятельности.
   Между проч., онъ состоялъ попечителемъ начальной сельской школы въ уѣздѣ. гдѣ находилось небольшое имѣніе, принадлежащее его матери-старушкѣ.
   Весьма живо интересуясь проявленіями общественной жизни вообще и движеніемъ среди народныхъ учителей въ частности,-- В. М. охотно предпринималъ поѣздки по уѣздамъ, гдѣ у него было много знакомыхъ среди учителей и другихъ земскихъ дѣятелей. Эти поѣздки всегда давали ему богатый матеріалъ для наблюденій, которыя онъ использовалъ затѣять въ своихъ литературныхъ работахъ.
   Нужно замѣтить, что Ярославская губернія въ то время въ отношеніи постановки дѣла народнаго образованія занимала въ Россіи одно изъ первыхъ мѣстъ, уступая въ этомъ отнесеніи только нѣмецкимъ колоніямъ на Волгѣ и въ Прибалтійскомъ краѣ. Неудивительно, поэтому, если интересамъ и нуждамъ народныхъ учителей отводилось много мѣста на страницахъ "Сѣвернаго Края". Въ лицѣ Михеева эти интересы и нужды, помимо открытой поддержки ихъ на страницахъ газеты, зачастую встрѣчали себѣ и нигдѣ не зарегистрированныя ходатайства Передъ власть имущими.
   Ближайшее участіе принималъ также Михеевъ въ устройствѣ въ Ярославлѣ учительскихъ курсовъ, въ началѣ 900-хъ годовъ.
   Къ этому именно періоду жизни В. М. Михѣева относятся записанныя нами воспоминанія одного изъ участниковъ курсовъ, позднѣе -- сотрудника "Сѣвернаго Края".
   "Лѣтъ 15 тому назадъ,-- разсказалъ намъ авторъ воспоминаній,-- на происходившихъ въ г. Ярославлѣ курсахъ для народныхъ учителей, устраивавшихся Ярославскимъ губернскимъ земствомъ подъ руководствомъ извѣстнаго Н. Ф. Бунакова, взиманіе собравшихся курсистовъ привлекъ незнакомый намъ, учителямъ, господинъ весьма могучей комплекціи, одѣтый въ чесучевый пиджакъ. Умное, интеллигентное лицо, манера спокойно и вмѣстѣ съ тѣмъ свободно держать себя въ такомъ многолюдномъ обществѣ и что-то неуловимо-обаятельное, бывшее въ немъ, сразу же расположили насъ въ его пользу. Естественно, что мы обратились къ завѣдывающему курсами Ф. И. Носилову за объясненіями, кто этотъ заинтересовавшій насъ господинъ. Онъ объяснилъ, что это попечитель одной изъ начальныхъ школъ губерніи, благоразумно умолчавъ, что это -- писатель, уже извѣстный многимъ изъ насъ по своимъ романамъ и сборникамъ. Только черезъ нѣкоторое время отъ товарищей-учителей, причастныхъ къ "Сѣверн. Краю", мы узнали, что это -- В. М. Михеевъ. Тогда стало для насъ понятнымъ, кто даетъ въ газетѣ замѣтки о происходящемъ на курсахъ, такія статьи, содержательныя и мѣткія. Курсы продолжались болѣе мѣсяца, и за это время подъ руководствомъ кн. Д. И. Шаховского (предс-ль школьной к-сіи губ. земства и главный организаторъ курсовъ, сотрудничавшій, въ то же время, въ "Сѣв. Краѣ"), В. М. Михеева и Н. Ф. Бунакова, соорганизовался значительный кружокъ народныхъ учителей и учительницъ, вступившихъ позднѣе въ оживленную переписку и давшихъ для мѣстной прессы богатый матеріалъ по вопросамъ народнаго образованія въ деревнѣ".
   При той огромной, интенсивной и отвѣтственной работѣ, которую онъ несъ на своихъ плечахъ по газетѣ, В. М. постоянно болѣлъ. Его недугъ требовалъ серьезнаго систематическаго леченія, но для этого у него не было средствъ. "Штатный" окладъ получаемаго Михеевымъ редакторскаго вознагражденія не превышалъ 100 руб. въ мѣсяцъ, свою же работу въ журналахъ ему, за отсутствіемъ времени, пришлось почти совсѣмъ прекратить. Какъ беллетристъ, Михеевъ за послѣднее время его жизни почти совершенно не появлялся въ большой печати.
   Говоря о беллетристическихъ трудахъ В. М., относящихся къ періоду пребыванія его въ Ярославлѣ, нельзя не упомянуть о его романѣ "Тихія дѣла, печатавшемся впервые, кажется, въ "Нивѣ" и явившемся результатомъ остраго реагированія писателя на окружавшую его обстановку современной дѣйствительности. Сюжетомъ дли романа послужили, главн. образ., бытъ и нравы ярославской интеллигенціи въ эпоху устройства учительскихъ курсовъ, имѣвшихъ колоссальный успѣхъ и впослѣдствіи прекращенныхъ по распоряженію изъ Петрограда.
   Другой романъ Михѣева, сюжетомъ для котораго также послужили впечатлѣнія мѣстной жизни, былъ законченъ имъ незадолго (за годъ или за два) до его смерти. Озаглавленъ былъ этотъ романъ: "Въ хорошей школѣ".
   На страницахъ "Сѣвернаго Края" Михеевъ велъ между проч., театральное обозрѣніе (не регулярно и выступалъ въ роли злободневнаго фельетониста записью "Ясновидецъ". Его фельетоны, отличавшіеся чрезвычайною бойкостью и остроуміемъ и направленные къ обличенію различныхъ залъ и правонарушеній мѣстной жизни, возбуждали живѣйшій интересъ среди читателей и имѣли большой успѣхъ.
   Какъ редакторъ, В. М. отличался большою терпимостью къ чужому мнѣнію. Это былъ удивительно мягкій и привѣтливый человѣкъ.
   Всегда отзывчивый на чужое горе, охотно приходившій на помощь ближнему послѣднимъ рублемъ, горячо и искренно любившій дѣтей (своей семьи у него не было), В. М. производилъ на всѣхъ, близко соприкасавшихся съ нимъ обаятельное впечатлѣніе, которое нескоро изглаживается изъ памяти...
   Тяжелая обстановка душевной жизни, въ связи съ матеріальными затрудненіями, вѣчныя опасенія за судьбу любимаго дѣтища -- газеты, вышеописанный конфликтъ съ сотрудниками, освѣщавшійся недоброжелателями В. М. съ некрасивой для него стороны.-- все это значительно сократило жизненный путь нашего писателя, оборвавшійся 7 мая 1908 г.
   "Кончина его -- чувствительная утрата для нашей литературы", -- писалъ въ некрологѣ Михеева одинъ изъ столичныхъ журналовъ -- "Какъ беллетристъ, В. М. Михеевъ обладалъ выдающимся художественнымъ дарованіемъ. Въ каждой строчкѣ покойнаго писателя чувствовались яркая самобытность, хорошій литературный вкусъ и прекрасная школа"...
   

ВАЯТЕЛЬ "ЗАМКА ДУШИ".

(Скульпторъ-сибирякъ И. Н. Жуковъ).

...Самое прекрасное, что есть на землѣ и въ искусствѣ,-- это душа человѣка"...
Ив. Жуковъ ("Замокъ души моей").

   Сибирскій край, давшій Россіи цѣлый рядъ выдающихся дѣятелей въ области науки литературы и живописи, выдвинулъ одного, несомнѣнно, крупнаго художника и въ области скульптуры.
   Этотъ художникъ -- Иннокентій Николаевичъ Жуковъ.
   На сѣромъ и скудномъ фонѣ современной русской скульптуры Жуковъ, въ числѣ немногихъ другихъ, ярко выдѣляется оригинальностью своего творчества.
   Едва ли мы ошибемся, если скажемъ, что самобытный характеръ творчества и художественный талантъ Жукова нашли себѣ болѣе достойную оцѣнку за границей, нежели въ Россіи, на родинѣ скульптора.
   Величайшій изъ современныхъ скульпторовъ. Родэнъ, ознакомившись съ работами Жукова, нашелъ, что послѣдній въ нихъ также глубокъ. какъ Достоевскій въ своихъ романахъ. При этомъ Родэнъ высказалъ Жукову, что ему нечему учиться у кого бы то ни было, что его учителемъ можетъ быть только природа, настолько онъ субъективенъ и самобытенъ.
   Оригинальный характеръ работъ Жукова отмѣчаетъ и извѣстный французскій художественныя критикъ Lacaze Duthiers въ посвященной нашему скульптору статьѣ, напечатанной въ парижскомъ журналѣ "La Revue" за 1913 г.

0x01 graphic

   "Между современными произведеніями русской скульптуры -- пишетъ этотъ критикъ, -- выдѣляются, какъ безусловно замѣчательныя, работы Инн. Жукова. Его оригинальный талантъ не можетъ подчиниться старымъ академическимъ рамкамъ; также не можетъ онъ ограничиться точной копировкой реальнаго. Инн. Жуковъ -- изъ тѣхъ артистовъ, о которыхъ можно сказать, что они имѣютъ свою индивидуальность, свою душу"...
   Своеобразіе творчества Жукова заключается, главн. образ., въ томъ, что онъ выдвигаетъ въ своихъ работахъ на первый разъ явленія внутренняго психическаго міра, воплощая своимъ рѣзцомъ самыя разнообразныя эмоціи человѣческой души.
   Прежде, чѣмъ разобраться детальнѣе въ творчествѣ Жукова, небезынтересно ознакомиться въ краткихъ чертахъ съ его біографіей.

* * *

   Имп. Никол. Жуковъ родился въ Нерчинскомъ заводѣ, Забайкальской обл., въ 1875 году (так. образ., въ текущемъ году ему исполняется сорокъ лѣтъ).
   Дѣтство будущаго скульптора, до поступленія его въ гимназію, протекло въ специфической обстановкѣ сибирской жизни, въ притаежной глуши, вблизи каторжныхъ рудниковъ.
   Слѣдуя какому-то прирожденному влеченію, Жуковъ уже въ раннемъ дѣтствѣ проявилъ большую склонность къ занятіямъ вырѣзаніемъ и лѣпкою. Еще школьникомъ онъ составлялъ у себя маленькій музей различныхъ фигуръ, вырѣзанныхъ имъ изъ корней дерева, демонстрируя эти фигурки своимъ товарищамъ-сверстникамъ. Потомъ онъ сталъ лѣпить такія же фигурки изъ простой глины, раздаривая свои работы мѣстнымъ крестьянамъ. Нерѣдко плоды его дѣтскаго творчества служили мишенью для деревенскихъ ребятишекъ, разбивавшихъ ихъ камнями.
   Среднее образованіе Жуковъ получилъ въ читинской классической гимназіи, по оставленіи которой опредѣлился студентомъ петроградскаго университета.
   И на гимназической, и на студенческой скамьѣ онъ продолжалъ свободное отъ учебныхъ время посвящать работѣ надъ глиною, что доставляло ему не его словамъ, ни съ чѣмъ не сравнимое наслажденіе.
   Работалъ онъ, какъ и раньше, ни у кого не учась. Такимъ самоучкою въ области излюбленнаго, имъ искусства Жуковъ остался и на всю жизнь. Полно отсутствіе учителей и какой бы то ни было, пройденной имъ школы, сказалось отчасти въ нѣкоторыхъ техническихъ недочетахъ работъ Жукова, но съ другой стороны оно, несомнѣнно, способствовало выработкѣ въ немъ вполнѣ самобытнаго, ни у кого не заимствованнаго характера его творчества, на которое не успѣло наложить своего отпечатка ничье постороннее вліяніе.
   Учась въ университетѣ, Жуковъ, усиленно занимаясь уроками, не имѣлъ возможности удѣлять, въ теченіе зимы, много времени скульптурѣ, и лишь во время лѣтнихъ каникулъ, уѣзжая на вакаціи въ деревню, онъ отдыхалъ душою за своими работами надъ глиною.
   О художественной карьерѣ Жуковъ, однако, все еще не мечталъ, работая исключительно для себя,-- и, по-прежнему, не только не выставлялъ своихъ работъ, но и вообще избѣгалъ показывать ихъ кому-бы то ни было. Только однажды снимки съ его работъ случайно попали къ профессору императорской академіи художествъ скульптору Беклемишеву. Послѣдній заинтересовался талантливымъ самоучкою и предложилъ ему работать въ своей мастерской. Жуковъ принялъ это предложеніе,-- но недолго ему пришлось пользоваться гостепріимствомъ Беклемишева. Вскорѣ же Беклемишевъ уѣхалъ и занятія Жукова въ его мастерской были прекращены.
   Когда нашъ скульпторъ обзавелся семьею, печальная необходимость добывать средства къ существованію заставила его удѣлять еще меньше, чѣмъ ранѣе, времени своему любимому труду. Жуковъ занялся педагогической дѣятельностью,-- сдѣлавшись учителемъ географіи, и только вечерами, часто до глубокой ночи, отдавалъ себя искусству.
   Впервые на судъ спеціалистовъ и широкой публики Жуковъ представилъ свои работы, кажется, въ 1906 году, когда въ Петроградѣ, по иниціативѣ одного литератора, принявшаго близкое участіе въ судьбѣ Жукова, была устроена выставка его произведеній. Небольшой столъ установленный статуэтками Жукова, сразу же привлекъ къ себѣ вниманіе публики своеобразіемъ и незауряднымъ выполненіемъ экспонатовъ.
   Съ этого момента начинается извѣстность скульптора-сибиряка, которая затѣмъ быстро возрастаетъ все болѣе. Въ 1912 году Жуковъ устраиваетъ выставку своихъ работъ въ Москвѣ,-- на этотъ разъ уже въ количествѣ двухсотъ номеровъ. Почти всѣ выставленныя работы оказались распроданными. Снимки съ нихъ расходились въ публикѣ тысячами.
   Извѣстность Жукова становится вполнѣ упроченною послѣ его поѣздки за границу, гдѣ онъ съ большимъ художественнымъ успѣхомъ экспонировалъ свои работы.
   Къ этому періоду жизни Жукова относятся нижеслѣдующія, посвященные ему, стихи одного изъ его поэтовъ-друзей -- Дмитрія Крючкова:
   
   Да, я люблю тебя -- люблю твой алый кликъ.
   Которымъ друга ты встрѣчаешь на порогѣ.
   Твоей мечты затѣйныя пироги;
   Ихъ расписной и утлоносый ликъ;
   Задумчивость и важность влажныхъ глазъ;
   Твой смѣхъ люблю, твой милый фартукъ синій.
   И кельи мракъ, и тишь рабочихъ сеній.
   И сѣть незримыхъ дружбы паутинъ --
   И долго жду. Еще алѣетъ рань.
   И много дней еще безслѣдно канетъ.
   И много думъ еще обманно манитъ.
   Упорно жду. И мчу мой духъ въ Бретань.
   Гдѣ свѣточъ твой такъ сладко сердце ранитъ.
   
   Это стихотвореніе прекрасно обрисовываетъ Жукова въ окружающей его интимной обстановкѣ.

-----

   Жуковъ и самъ поэтъ. Поэтъ -- не только въ своихъ скульптурныхъ работахъ, но и въ смыслѣ литературномъ. Это онъ доказалъ своею поэмою "Замокъ души моей", вышедшей въ свѣтъ въ концѣ 1912 года въ видѣ небольшой, изящно изданной книжки снабженной многочисленными репродукціями съ его скульптурныхъ работъ.
   Однако, лавры поэта, сами по себѣ, врядъ ли соблазняютъ Жукова. Его, написанная неправильными бѣлыми стихами, изобилующая красивыми и мѣткими образами поэма, посвященная авторомъ его друзьяхъ, очевидно, разсчитана не на широкіе читательскіе круги, а на тѣсный кружокъ его друзей и почитателей. Онъ не претендуетъ на самодовлѣющую литературную цѣнность. Это, собственно, и не поэма въ общепринятомъ смыслѣ, а скорѣе поэтическія комментарій къ скульптурнымъ работамъ Жукова. И вотъ съ этой-то стороны "Замокъ души моей" заслуживаетъ вниманія, такъ какъ эта поэма помогаетъ читателю глубже вникнуть въ творчество нашего художника, детальнѣе разобраться въ немъ, понять и объяснить въ немъ многое.
   Поэту рисуется фантастическій замокъ, населенный его созданіями. Это -- замокъ его души, его внутренній, интимный міръ. Онъ обходитъ покои своего замка. Вотъ "дружбы комната"... Вотъ залъ его "надеждъ, его побѣдъ грядущихъ"... А далѣе -- комната его "терзаній и сомнѣній"... Еще далѣе -- "свѣтлица чистая его любви небесной"... Тамъ -- "подвалы подземные", населенные страшилищами, "живущими безъ радости и свѣта" и т. д.
   Водя за собою читателя по амфиладамъ своего фантастическаго замка,-- по этапамъ своего художественнаго творчества,-- авторъ знакомитъ его съ каждымъ изъ своихъ произведеній въ отдѣльности. Въ книжкѣ перечислено ихъ около сорока. Это -- далеко не все, что дано Жуковымъ болѣе или менѣе замѣчательнаго въ области скульптуры.
   Остановимся на нѣкоторыхъ изъ работъ Жукова, "Шельма". "Кикимора", "Духи зла",.Птицы вѣщія", "Чудища" ("Трагедія дѣтской души"), "Стерегущіе", "Соблазны ночи", "Старый воронъ"...
   Все это потустороннія, сказочно-миѳическія уродливыя существа, обитатели "подземнаго подвала авторскаго "замка души"... Въ нихъ онъ символизируетъ, подобно поэту Сологубу съ его мелкимъ бѣсомъ -- Недотыкомкой, тѣ темныя стороны души человѣческой, которыя мѣшаютъ ей быть свѣтлой, чистой, свободной... Въ нихъ онъ воплотилъ всю мерзость сѣрой, печальной жизни, изъ которой, кажется, нѣтъ выхода къ свѣту, свободѣ и счастью...
   Особенно интересна своимъ замысломъ и выполненіемъ группа "Стерегущихъ на всѣхъ путяхъ запретныхъ"... Страшная, согнутая, опирающаяся на палку фигура омерзительнаго урода-старика инквизиторскаго вида, сопровождаемая двумя свирѣпыми бульдогами.-- съ выраженіемъ ханжества и жестокости высматриваетъ жертву, чтобы спустить на нее обоихъ псовъ... Отъ этихъ темныхъ подстерегающихъ силъ уйти некуда какъ и отъ пронизывающаго взгляда Жуковскихъ "Вѣщихъ птицъ", которыя "знаютъ то, чего никто не знаетъ"...
   Всѣ эти уродливыя чудовищныя существа живутъ въ произведеніяхъ Жукова, всѣ они, точно живыя, смотрятъ на васъ изъ глины своими страшными, злыми и вмѣстѣ съ тѣмъ такими умными, понимающими глазами... Глаза -- это вообще едва ли не самое главное во всѣхъ работахъ Жукова.
   Всѣ эти работы Жукова принадлежатъ къ категоріи символическихъ его произведеніи. Къ этой же категоріи долженъ быть отнесенъ и рядъ другихъ его работъ, какъ вошедшихъ въ разсматриваемую книжку такъ и не попавшихъ въ нее. Изъ послѣднихъ можно отмѣтитъ фигурировавшую на петроградской выставкѣ скульптуру "Грѣхъ" -- расплывшаяся бородатая физіономія въ животнымъ выраженіемъ вылупленныхъ глазъ и съ чувственною улыбкою непомѣрно большого рта, очень ярко и убѣдительно передающая характерную сущность взятой авторомъ темы.
   Глубоки по мысли и очень интересны по выполненію работы Жукова, затрагивающія проблему человѣческой жизни и смерти,-- ужасы жизни и страхъ передъ смертью, передъ ея неизбѣжностью и таинственностью.
   Эта тема разработана Жуковымъ въ цѣломъ рядѣ его произведеній. Особенно обращаетъ съ этой стороны вниманіе его большая группа: "У обрыва жизни" -- длинный рядъ человѣческихъ фигуръ, съ искаженными отъ ужаса передъ надвигающейся смертью лицами, въ отчаяніи заламывающихъ или простирающихъ къ небу свои руки, причемъ на лицахъ обреченныхъ смерти Этотъ животный страхъ передъ нею выражается у каждаго по своему... На другой скульптурѣ смерть, въ видѣ отвратительной старухи съ разящимъ мечемъ въ рукѣ, притаилась за угломъ, подкарауливая свои жертвы. На третьей она "пришла и остановила усталое сердце" человѣка...
   Такъ страшна и ужасающа смерть въ произведеніяхъ Жукова. Но не лучше для многихъ изъ его героевъ и сама жизнь...
   Эта мысль съ особенною яркостью выражена въ его скульптурѣ "У жизни въ лапахъ": молодая женщина, на лицѣ которой написаны глубокія страданія, схватившись руками за голову, силится выбиться изъ холодныхъ, цѣпкихъ объятій страшнаго огромнаго чудовища съ выпученными злыми глазами, символизирующаго собою жизнь. Несчастная готовится изъ этихъ ужасныхъ объятій "упасть въ объятія смерти жадной"..
   Другая женщина, страдалица, въ скульптурѣ "Ночныя жалобы", пришла повѣрять свои муки ночнымъ совамъ, которыя слушаютъ ее съ разумнымъ человѣческимъ видомъ... Третья выплакиваетъ свою скорбь у холоднаго надмогильнаго креста, и лишь одно существо сочувствуетъ ей -- это ея собака, пришедшая гъ нею на могилу...
   Четвертая изливаетъ свое горе на груди огромнаго истукана, символизирующаго собою "Скорбь"".
   Горя и страданій среди людей вообще такъ много, что скоро,-- говоритъ намъ скульпторъ-поэтъ,-- "въ уединенныхъ паркахъ и на пустынныхъ площадяхъ городовъ будутъ поставлены деревянные Истуканы Скорби, и люди, одинокіе и пораженные горемъ, будутъ приходить къ нимъ и выплакивать горе свое на ихъ грудь"...
   Есть въ числѣ скульптуръ Жукова еще одна, въ которой авторъ хотѣлъ воплотить высшую степень человѣческихъ страданій и мужъ. Она такъ и названа имъ: "У предѣла страданій". Передъ нами одна только голова, съ застывшими чертами лица, искаженными нечеловѣческой мукой...
   Отсюда -- одинъ шагъ до безумія, которое начинается за предѣлами этихъ страшныхъ страданій, если они не искуплены смертью. И вотъ передъ нами дутая человѣческая голова, съ исхудалымъ лицомъ и широко открытыми глазами, въ которыхъ застыла больная напряженная мысль. Маленькія крылатыя уродливыя существа. символизирующія больныя кошмарныя мысли, впились въ голову и терзаютъ ее. Скульптура называется: "Безуміе".
   Отъ этихъ ужасовъ и кошмаровъ жизни авторъ ненадолго переноситъ насъ въ другой міръ -- міръ людей, которыхъ еще не коснулись невзгоды и испытанія жизни.
   Здѣсь на первомъ планѣ стоятъ у него дѣти, на изображеніи которыхъ Жуковъ останавливается съ особенною любовью.
   Почти всѣ дѣтскіе журналы, нѣсколько лѣтъ назадъ, обошелъ снимокъ съ одной изъ такихъ скульптуръ Жукова -- "Люди, которые полетятъ" Это удивительно живая и милая вещь, изображающая троихъ мальчугановъ, которые наблюдаютъ полетъ аэроплана. причемъ степень интереса къ наблюдаемому ими, въ зависимости отъ возраста дѣтей, выражается у каждаго изъ нихъ по своему.
   Къ той же категоріи работъ Жукова должны быть отнесены: "Въ циркѣ" -- оживленная грунта изъ пятерыхъ дѣтей разнаго возраста во главѣ со старушкой-бабушкой; "Дѣвочка съ куклой". "Дѣти школьники" -- двое дѣтишекъ, пишущихъ за партой и др.
   Есть у Жукова и жизнерадостные типы взрослыхъ людей, но ихъ немного. Вотъ "Рыболовъ",-- "приземистый и толстый, какъ карась", довольный удачнымъ ловомъ задаетъ вопросъ своему сосѣду: "а у васъ"?.. Вотъ "назюзюкавшійся" до-пьяна Карлъ Ивановичъ, съ блаженно-соннымъ выраженіемъ лица. Вотъ смѣющіяся лица "Двухъ Королей", которые тихонько на ухо другъ другу шепчутъ какія-то "тайны". Вотъ самодовольно веселыя лица кухарки съ милымъ ея сердцу солдатикомъ. И дальше -- не менѣе самодовольный, осклабившійся старикъ -- "Продавецъ поросятъ".
   Этими и еще немногими другими работами Жукова, пожалуй, исчерпываются всѣ его жизнерадостные типы. Художникъ какъ бы самъ чувствуетъ себя чужимъ въ мірѣ веселыхъ, довольныхъ людей,-- хотя бы довольство это проистекало изъ такихъ непритязательныхъ, мелкихъ побужденій, какъ обильная выпивка, или злорадство за счетъ своего ближняго-скульптура "Сосѣдки сплетницы"... Отъ этихъ людей Жуковъ торопится увести насъ къ тѣмъ, на сторонѣ которыхъ его главныя симпатіи, его любвеобильная, чуткая къ чужому страданію, душа,-- къ одинокимъ несчастнымъ и обездоленнымъ. И въ своихъ реалистическихъ по существу произведеніяхъ,-- какъ и въ символическихъ.-- этимъ пасынкамъ жизни онъ отводитъ превалирующее мѣсто.
   Вотъ группа: "Печальная любовь" -- Amor tristis.-- Не молодые уже бѣдно одѣтые мужчина и женщина, взявшись за руки, сидятъ на лавочкѣ, и ихъ лица не выражаютъ ничего, кромѣ безысходной печали о загубленной жизни.
   Вотъ -- "юноша съ лицомъ мечтательнымъ и грустнымъ, любимецъ автора Алеша Карамазовъ". А вотъ другой -- "въ скуфьѣ монашеской, съ отчаяньемъ во взорѣ, допрашиваетъ Бога, зачѣмъ онъ создалъ міръ, во злѣ погрязшій"...
   Вотъ -- "Покинутые", женщина и ея ребенокъ,-- сидятъ, тѣсно прижавшись другъ къ другу, прикрытые однимъ платкомъ.
   Еще одна печальная группа -- "Тяжелыя думы": старуха-мать сидитъ у постели тяжело-больного сына, подавленная безысходнымъ горемъ, застывшимъ на ея лицѣ...
   Дальше -- трагедія полуголоднаго существованія людей, выброшенныхъ безработицей на холодную мостовую города. Особенно выразительна фигура каменщика въ скульптурѣ "Проклятый городъ". Мускулистый рабочій, съ изможденными чертами лица, выбившись изъ силъ въ безплодныхъ поискахъ работы, сидитъ на мостовой возлѣ груды камней, охвативъ руками свои колѣна. Вся его фигура выражаетъ одно безнадежное отчаянье...
   Та же мысль повторена скульпторомъ въ группѣ: "Нѣтъ работы нѣтъ хлѣба", изображающей безработнаго, его жену и сына, выражающихъ на своихъ лицахъ тѣ же муки отчаянія и голода...
   Иванъ Карамазовъ въ романѣ Достоевскаго бросаетъ гордый вызовъ Небу: "Я вижу Твой міръ, погруженный во злѣ, и не пріемлю его!" Этотъ вызовъ прекрасно выраженъ Жуковымъ въ его статуѣ Ивана Карамазова, проклинающаго міръ.
   Жуковъ въ своемъ творчествѣ является такимъ же горячимъ протестантомъ противъ несправедливостей жизни, противъ царящаго зла, въ защиту обиженныхъ, обойденныхъ судьбою. Этотъ протестъ особенно ярко и сильно выраженъ Жуковымъ въ его большой группѣ "Упрекъ". Толпа "страдающихъ, усталыхъ и голодныхъ", предводительствуемая старцемъ, жмется у подножія скалы, съ вершины которой ихъ предводитель кидаетъ горькій упрекъ, обращенный къ Небу: "ужели Тебѣ, о Всемогущій, не надоѣло видѣть людей, усталыхъ и страдающихъ"?..
   Въ этой группѣ сказался весь Жуковъ, какъ печальникъ и защитникъ обездоленнаго человѣчества...
   Наблюдаемыя имъ картины человѣческихъ страданій и горя, картины торжествующаго зла и насилія, не дѣлаютъ, однако, нашего художника безнадежнымъ пессимистомъ. Напротивъ, онъ горячо вѣритъ въ счастливую будущность человѣчества, которое неизбѣжно наступитъ...

0x01 graphic

   А пока -- художникъ горячо любитъ и горячо жалѣетъ человѣчество и въ настоящемъ его, несовершенномъ и уродливомъ видѣ, обоготворяетъ его, въ лицѣ "Ермошки, бога счастья".
   Этому "Ермошкѣ" скульпторъ-поэтъ приноситъ свои горячія молитвы:
   
   "За всѣхъ обиженныхъ.
   За обижающихъ.
   За всѣхъ страдающихъ.
   За всѣхъ ликующихъ".
   
   Онъ проситъ этого бога "дать людямъ нѣжную улыбку радости".
   Обращаясь къ "пузатому и простодушному" богу, олицетворяющему собою современное человѣчество, онъ говоритъ:
   
   "Въ твоемъ корявомъ и жирномъ тѣлѣ
   Живетъ прекрасная.
   Какъ утро, ясная
   Душа святая!
   Настанетъ время, погаснетъ солнце.
   Потухнутъ звѣзды на черномъ небѣ.
   Но свѣтомъ вѣчнымъ въ пространствѣ будетъ
   Сіять улыбка души прекрасной,
   Души прекрасной Ермошки бога..."
   
   Такъ Жуковъ-поэтъ дополняетъ и иллюстрируетъ Жукова-скульптора въ его художественномъ творчествѣ, охватывающемъ собою самые тончайшіе изгибы человѣческой души...
   

ВЕТЕРАНЪ СИБИРСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ.

(Путешественникъ -- публицистъ Г. Н. Потанинъ).

   Имя Григорія Николаевича Потанина извѣстно ученому міру, какъ имя отважнаго путешественника по Монголіи, одного изъ раннихъ и наиболѣе солидныхъ въ научномъ отношеніи изслѣдователей этой, нѣкогда таинственной для европейцевъ, страны,-- талантливаго автора цѣлаго ряда трудовъ по этнографіи, соціологіи, языковѣдѣнію и другимъ отраслямъ науки.
   Но на своей родинѣ -- въ Сибири -- Потанинъ пользуется огромною популярностью и всеобщимъ почетомъ не только какъ извѣстный путешественникъ -- ученый, но и какъ горячо влюбленный въ свою страну патріотъ-областникъ, какъ ветеранъ сибирской общественной мысли, неутомимо борющійся на этомъ славномъ посту уже болѣе полустолѣтія, громко провозгласившій, что "областническая тенденція будетъ существовать, пока существуетъ Сибирь"...
   Въ Сибири нѣтъ имени, болѣе популярнаго чѣмъ имя Григ. Никол. Потанина,-- и эта популярность вполнѣ заслужена имъ она куплена цѣною его долгой, плодотворной жизни, посвященной беззавѣтному служенію интересамъ и нуждамъ родного для него, обездоленнаго края...

-----

   Григорій Николаевичъ Потанинъ, сынъ казачьяго офицера, родился 21 сентября 1835 года въ станицѣ Ямышевой, находящейся на правомъ берегу р. Иртыша, на прежней сибирской пограничной линіи, между Омскомъ и Семипалатинскомъ. По семейному преданію, предки Потанина вышли на казачью линію изъ города Тары. О своемъ отцѣ Г. Н. Потанинъ разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ слѣдующее:

0x01 graphic

   "Мой отецъ былъ выдающимся офицеромъ въ сибирскомъ казачьемъ войскѣ. До того времени всѣ казачьи офицеры этого войска были изъ простыхъ казаковъ, пожалованные за продолжительную службу въ нижнихъ чинахъ. Теперь это войско снабжается офицерами изъ омскаго кадетскаго корпуса; тогда его еще не было"...
   "Мой отецъ совершилъ до семи маршрутовъ. Будучи казакомъ, одинъ разъ доходилъ до Ташкента и Кокана (описаніе его поѣздки въ Коканъ было напечатано въ свое время въ военномъ журналѣ) У меня въ рукахъ очутились его записныя книжки, которыя онъ дополнялъ своими интересными разсказами"...
   Раннее дѣтство будущаго путешественника протекло на берегахъ р. Иртыша, у края безграничной киргизской степи, гдѣ паслись несчетные табуны лошадей, принадлежащихъ дядѣ Григорія Николаевича, у котораго маленькій Потанинъ жилъ нѣкоторое время въ станицѣ Семіярской.
   Въ 1846 году, на одиннадцатомъ году жизни, Потанинъ опредѣленъ былъ въ омскій кадетскій корпусъ, въ то время только что преобразованный изъ войскового казачьяго училища. Дѣло обученія воспитанниковъ въ корпусѣ было поставлено, для того времени, довольно высоко. Юный Потанинъ учился прилежно и обнаружилъ незаурядные успѣхи. Здѣсь въ немъ, между прочимъ, уже вполнѣ опредѣлились наклонности къ карьерѣ путешественника.
   "Моя карьера путешественника, -- пишетъ Потанинъ,-- начала уже замѣчаться въ кадетскомъ корпусѣ, гдѣ я учился,-- и даже ранѣе. Когда мнѣ было восемь лѣтъ, мнѣ попала въ руки книга "Робинзонъ Крузо" и произвела на мой дѣтскій умъ сильное впечатлѣніе. Я помню одинъ вечеръ. Въ домѣ, гдѣ я жилъ были гости, именины или какой нибудь семейный праздникъ; въ дальнихъ комнатахъ оживленіе, говоръ, смѣхъ, стужъ ножей и вилокъ; въ дѣтской темно, только въ дѣвичьей горѣла свѣча, но въ ней было пустое вся прислуга занята на кухнѣ и въ столовой. Я забрался въ дѣвичью съ книжкой въ рукахъ и не могъ оторваться отъ нея до тѣхъ поръ, пока не кончился ужинъ, не пришла горничная и не прогнала меня спать".
   "Впослѣдствіи, уже въ кадетскомъ корпусѣ, пристрастіе къ морскому путешествію продолжалось. Оно усилилось еще болѣе. когда я прочиталъ обработанное для дѣтскаго возраста путешествіе Дюмонъ-Дюрвиля. Кромѣ морскихъ путешествія, я любилъ читать и морскіе романы. Я зналъ въ деталяхъ устройство кораблей; въ голову засѣло много морскихъ терминовъ: брамъ-стеньга, фокъ-стеньга, бухшпритъ, ванты, бейдевиндъ и пр. Потомъ, съ возрастомъ, пришло сознаніе о несбыточности мечты путешествія кораблѣ, но мысль о путешествіи все таки не исчезла, только вмѣсто морского, я сталъ мечтать сухопутномъ"..
   Въ 1852 году Потанинъ окончилъ курсъ въ кадетскомъ корпусѣ и былъ выпущенъ оттуда со званіемъ хорунжаго. Вскорѣ же по выходѣ изъ корпуса онъ принялъ участіе въ военной экспедиціи 1853--54 гг. въ Заилійскій край. Во время этой экспедиціи состоя въ отрядѣ полковника Перемышльскаго, Потанинъ, между проч., участвовалъ въ закладкѣ города Вѣрнаго. Эта экспедиція окончательно опредѣлила характеръ дальнѣйшей дѣятельности Потанина.
   "Когда военная экспедиція переходила впервые рѣку Или,-- пишетъ П. П. Семеновъ (Тянь-шаньскій въ своемъ предисловіи къ книгѣ Потанина: "Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголія",-- передъ воспріимчивымъ юношей поднялась внезапно изъ тумана величественная цѣпь Заилійскаго Алатау съ ея сѣдыми снѣжными вершинами. Никому еще неизвѣстная, никѣмъ не виданная, она возбудила въ талантливомъ юношѣ жажду знаній и стремленіе къ изслѣдованію странъ невѣдомыхъ... Въ 1855 году Потанинъ увидѣлъ впервые и цвѣтущія долины Алтая, гдѣ онъ былъ съ ввѣренной ему сотней казаковъ. Послѣ такихъ интересныхъ поѣздокъ,-- какъ не сдѣлаться было талантливому юношѣ географомъ?"...
   Въ качествѣ казачьяго офицера Потанинъ служилъ сначала въ Семипалатинскѣ, затѣмъ въ Вѣрномъ, потомъ снова въ Семипалатинскѣ, а наконецъ былъ переведенъ въ Омскъ. "Здѣсь я нашелъ и людей и книги" -- замѣчаетъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Въ этотъ періодъ жизни Потанина въ немъ впервые зарождаются и начинаютъ формироваться чисто областническія стремленія.
   Это было время тотчасъ послѣ парижскаго мира, послѣ окончанія севастопольской кампаніи. Въ воздухѣ вѣяло "новымъ духомъ"; журналы заговорили смѣлѣе, запрещеніе говорить о крѣпостномъ правѣ было снято; разоблаченія злоупотребленій сыпались какъ изъ рога изобилія; каждая новая мѣсячная книжка производила переворотъ въ нашихъ взглядахъ. Мы съ жадностью хватали книжки "Современника" и либеральнаго тогда "Русскаго Вѣстника". Въ это время мнѣ попались двѣ статьи: оріенталиста Березина о колоніяхъ, помѣщенная въ "Отечественныхъ Запискахъ" и Пейзына о ссылкѣ и ссыльныхъ колоніяхъ въ "Современникѣ". Эти статьи взволновали мои мѣстные инстинкты. "Такъ постепенно для меня выяснялись задачи дѣятельности сибирскаго публициста"...
   Не находя для себя удовлетворенія въ служебной дѣятельности казачьяго офицера,-- Потанинъ, въ пояскахъ болѣе отвѣчающаго его наклонностямъ и знаніямъ примѣненія своихъ духовныхъ силъ и способностей. занялся, между прочимъ, разборомъ омскаго архива, гдѣ изучалъ старинные акты по вопросу о колонизаціи Сибири русскими.
   Въ это время въ Омскъ пріѣхалъ извѣстный изслѣдователь Ср. Азіи П. П. Семеновъ и познакомился съ Поганинымъ. П. П. Семеновъ заинтересовался списанными Потанинымъ документами, которые служатъ данными для исторіи нашихъ сношеній съ ближайшими частями Средней Азіи, потомъ пересмотрѣлъ гербарій" составленный Потанинымъ въ долинѣ Чарыша причемъ убѣждалъ его выбраться въ Петроградъ, въ университетъ, чтобы пополнить тамъ свое образованіе и получить надлежащую подготовку къ научной дѣятельности. Молодой казачій офицеръ съ радостью ухватился за эту мысль...
   Оставленіе военной службы было сопряжено съ большими трудностями для человѣка принадлежащаго къ казачьему сословію. Но, все же, Потанину удалось въ 1858 году выйти въ отставку "по болѣзни".
   Получивъ отставку, Потанинъ ѣдетъ въ Томскъ, къ своимъ родственникамъ, чтобы оттуда пробраться,-- въ поискахъ науки,-- въ Петроградъ. Такъ какъ для осуществленія этой мечты у Потанина не было никакихъ средствъ, то одно время онъ рѣшился было добраться до столицы пѣшкомъ, по примѣру Ломоносова. Въ это время Потанинъ познакомился съ проживавшимъ въ Томскѣ, въ ссылкѣ, извѣстнымъ М. А. Бакуниныхъ. Послѣдній принялъ живѣйшее участіе въ судьбѣ Потанина и взялся устроить его поѣздку въ Петроградъ.
   Благодаря своимъ связямъ,-- Бакунину удалось исхлопотать для Потанина разрѣшеніе на поѣздку его съ караваномъ золота, отправлявшимся въ Петроградъ изъ Барнаула.
   Такъ Потанинъ добрался до Петрограда, гдѣ и поступилъ слушателемъ въ университетъ.
   "Когда пришлось ѣхать въ университетъ, разсказываетъ Потанинъ, передо мной ребромъ всталъ вопросъ о факультетѣ: поступить ли на тотъ факультетъ, который даетъ знанія по исторіи политическихъ событій и литературныхъ теченій, или на факультетъ, дающій знанія о природѣ? Я избралъ естественно-историческое отдѣленіе физико-математическаго факультета, т. е. предпочелъ роль путешественника въ центральную Азію публицистической дѣятельности".
   Находясь въ Петроградѣ, Потанинъ сталъ во главѣ кружка сибирской учащейся молодежи, куда, кромѣ него, входили: H. М. Ядринцевъ, И. В. Федоровъ-Омулевскій, Н. И. Наумовъ, И. А. Худяковъ и др. Это былъ первый сибирскій земляческій кружокъ студентовъ, жившій областническими стремленіями.
   Въ университетѣ Потанинъ, какъ и его друзья -- сибиряки, пробылъ до конца 1861 года, когда петроградскій университетъ былъ закрытъ за студенческія волненія. Потанинъ, въ числѣ другихъ студентовъ, былъ арестованъ и просидѣлъ нѣкоторое время въ Петропавловской крѣпости.
   По выходѣ изъ университета Потанинъ, подъ непосредственнымъ вліяніемъ П. П. Семенова, сталъ готовиться къ путешествію въ центральную Азію.
   "Въ теченіе университетской жизни я колебался между натуралистомъ и публицистомъ, но поѣхалъ изъ Петрограда въ Сибирь путешественникомъ-натуралистомъ -- разсказываетъ Потанинъ. Я прочиталъ "L'Asie centrale" Гумбольдта; воспламененное воображеніе рисовало находящееся въ глубинѣ Азіи озеро Хуху-Норъ и окружающіе его снѣжные пики, которымъ туземцы даютъ имя патріарховъ; на берегахъ этого озера не была нога европейца. Страницы объ этихъ мѣстахъ написаны съ такой пытливостью, съ такой жаждой раскрыть тайны этой неизвѣстной страны, что читатель невольно загорается желаніемъ увидать берега этого отдаленнаго озера.
   Въ той же книгѣ Гумбольдта еще одно мѣсто въ центральной Азіи привлекало мое вниманіе, это одна гора въ Тянь-Шанѣ, которую по нѣкоторымъ явленіямъ, описаннымъ въ китайскихъ источникахъ, можно было принять за вулканъ. Меня привлекали двѣ цѣли разрѣшить вопросъ о вулканѣ и описать берега Хуху-Нора.
   Тѣ же самыя мысли "L'Asie centrale" пробудила въ Пржевальскомъ: ему удалось увидѣть Хуху-Норъ раньше меня.
   Мои политическіе друзья, въ томъ числѣ и А. Ф. Пантелѣевъ. отвлекали меня отъ увлеченія центральной Азіей. "Что это вамъ далась, какая-то шишка въ центральной Азіи,-- говорилъ мнѣ Пантелѣевъ. смѣясь, имѣя въ виду эту гору.-- Оставьте ее въ покоѣ". Но обстоятельства были въ пользу Азіи, а не въ пользу моихъ друзей. Они вынуждали меня оставитъ столицу и ѣхать въ Сибирь, а средствъ на выѣздъ у меня не было. Я не знаю, какъ бы я выбрался изъ столбцы, если бы П. П. Семеновъ не предложилъ мнѣ принять участіе въ экспедиціи К. В. Струве. Я принялъ это предложеніе. Разъѣзды Струве происходили только вдоль государственной границы. Онъ не углублялся въ предѣлы Китая, но, отправляя меня въ эту экспедицію, П. П. Семеновъ надѣялся, что это только начало моихъ путешествій, что позднѣе я непремѣнно проберусь въ глубь китайскихъ владѣній. Конечно, о темъ же мечталъ и я самъ".
   Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ Потанинъ уже находился на берегу озера Зайсанъ. "Это было,-- замѣчаетъ онъ,-- начало моей азіатской карьеры, которая впослѣдствіи и закончилась озеромъ Хуху-Норъ. Но этотъ путь къ Хуху-Нору не оказался гладкимъ и непрерывнымъ. Съ береговъ Зайсана я долженъ былъ двинуться на сѣверъ, въ Томскъ. Государственная миссія на востокѣ отсрочена, и я попадаю въ городъ, которому было суждено стать первенствующимъ въ Сибири въ общественномъ отношеніи." Путешественникъ къ озеру Хуху-Норъ превращается въ сибирскаго публициста. Поселившись въ Томскѣ, и состоя здѣсь секретаремъ губернскаго статистическаго комитета,-- Потанинъ, вмѣстѣ съ пріѣхавшимъ позднѣе сюда же H. М. Ядринцевымъ, принимаетъ близкое участіе въ неоффиціальной части "Томскихъ Губернскихъ Вѣдомостей" -- единственнаго въ то время въ краѣ печатнаго органа, выходившаго подъ редакціей учителя гимназіи Д. Л. Кузнецова, одного изъ просвѣщенныхъ сибиряковъ того времени. На страницахъ этой газеты Потанинъ и Ядринцевъ горячо отстаивали областные интересы и нужды, насколько это возможно было по тогдашнимъ условіямъ.
   Весною 1865 года Потанинъ, вмѣстѣ съ другими, былъ арестованъ по извѣстному дѣлу о "сибирскомъ сепаратизмѣ". Громкій процессъ "сепаратистовъ", въ которомъ Потанину была отведена главная руководящая роль,-- былъ сфабрикованъ тогдашней бюрократіей положительно изъ ничего...
   "Теперь пятьдесятъ лѣтъ спустя, смотришь на наше прошлое другими глазами,-- замѣчаетъ по этому поводу Г. Н. Потанинъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Меня, какъ было сказано въ конфирмаціи, осудили: во-первыхъ, за распространеніе въ Сибири сепарастическихъ идей, во-вторыхъ, за основаніе въ Петроградѣ тайнаго общества подъ названіемъ "Сибирскій кружокъ". Съ нынѣшней точки зрѣнія, ни мои сепаратистическія идеи, ни это тайное общество не будутъ преступленіемъ. Подъ тайнымъ обществомъ комиссія разумѣла сибирскія студенческія вечеринки, которыя устраивались еженедѣльно. Смѣшно назвать это собраніе студентовъ тайнымъ обществомъ. На нихъ собиралось рѣдко болѣе двадцати человѣкъ. Политической окраски эти собранія не имѣли, и серьезныхъ политическихъ разговоровъ на нихъ не велось
   То же самое можно сказать и по поводу обвиненія въ распространеніи сепаратистическихъ идей. Теперь онѣ не кажутся какими то крамольными, какъ казались тогда; да если бы онѣ и были преступными, то вѣдь никакихъ серьезныхъ мѣръ къ ихъ распространенію я не принималъ Я не говорилъ на эту тему публичныхъ рѣчей, не распространялъ въ обществѣ подпольныхъ листковъ, написанныхъ на эту тему. Двѣ прокламаціи найденныя въ Омскѣ, не были дѣломъ моихъ рукъ; самъ предсѣдатель комиссіи Пилино сказалъ мнѣ. что комиссія вполнѣ убѣждена въ моей непричастности къ прокламаціямъ. Вся моя вина ограничивалась тѣмъ, что я иногда при случаѣ высказывалъ свою крамольную идею въ частномъ кабинетѣ, въ частномъ разговорѣ, въ обществѣ одного, двухъ, много трехъ человѣкъ. Теперь, пятьдесятъ лѣтъ спустя, вспоминая это время, я нахожу, что суровая конфирмація, осудившая меня, исключительно основана на моемъ "откровенномъ признаніи". Я заявилъ, что я распространялъ сепаратистическія идеи, что я убѣдилъ своихъ товарищей раздѣлять мои мысли, что всѣ причастные къ этой идеѣ были увлечены мною. И это признаніе было единственнымъ основаніемъ къ тому, чтобы выдѣлитъ меня изъ среды моихъ товарищей, наложить на меня кару, значительно болѣе тяжкую. Если бы я не сдѣлалъ "откровеннаго признанія", то, можетъ быть, я пострадалъ бы меньше всѣхъ"...
   Въ дѣйствительности Потанину пришлось понести болѣе суровое показаніе, чѣмъ всѣ остальные участники процесса. Въ то время, какъ послѣдніе отдѣлались ссылкой въ сѣверные уѣзды Европейской Россіи,-- Потанинъ, послѣ трехъ-лѣтняго предварительнаго заключенія въ Омской тюрьмѣ, долженъ былъ отбывать пятилѣтнія каторжныя работы въ Свеаборгѣ.
   Находясь въ предварительномъ заключеніи въ Омскѣ, Потанинъ занимался, между проч., разборомъ областного архива, извлекая оттуда матеріалъ по исторіи Сибири XVII и XVIII в.в. Матеріалы эти въ свое время были напечатаны имъ въ "Чтеніяхъ об-ва исторіи и древностей". За время пребыванія Потанина на каторгѣ его литературная дѣятельность временно прекращается.
   Въ 1872 году Потанинъ выходитъ изъ каторги и отправляется въ ссылку въ гор. Никольскъ, Вологодской губерніи. Отсюда онъ возобновляетъ дѣятельную переписку со своими друзьями и присылаетъ свои статьи по вопросамъ сибирской жизни въ "Камско-Волжскую Газету, издававшуюся въ Казани и отводившую большое мѣсто областнымъ нуждамъ.
   Къ этому періоду жизни Потанина относится женитьба его на Ал. Викъ Лаврской, впослѣдствіи дружно раздѣлявшей съ нимъ далекія путешествія по Монголіи.
   Въ 1873 году русское географическое общество присудило Потанину серебряную медаль за его "Этнографическія замѣтки на пути изъ г. Никольска въ Тотьму".
   Вмѣстѣ съ тѣмъ, географическое об-во, въ лицѣ своего вице-предсѣдателя П. П. Семенова, возбудило ходатайство о возвращеніи Потанину всѣхъ правъ. Ходатайство это было уважено, и въ 1874 году возстановленный въ правахъ Потанинъ переѣхалъ изъ Никольска въ Петроградъ, гдѣ принялъ ближайшее участіе въ трудахъ географическаго общества. Выполненный имъ по порученію географическаго общества, капитальный трудъ: "дополненія къ третьему тому Риттеровой "Азіи" -- появился въ свѣтъ 1877 году, причемъ сдѣланныя Потанинымъ.Дополненія", по объему своему, значительно превышали основной трудъ Риттера.
   Еще до выхода изъ печати этого труда Потанинъ, въ сопровожденіи своей жены, отправился въ 1876 году, въ организованную географическихъ обществомъ экспедицію въ Сѣверо-Западную Монголію. Путешествіе это длилось около двухъ лѣтъ. По возвращеніи въ Петроградъ, Потанинъ дѣятельно занялся обработкою собранныхъ имъ во время экспедиціи. матеріаловъ.
   Спустя около двухъ лѣтъ по возвращеніи изъ первой экспедиціи по Монголіи Потанинъ, по порученію того же географическаго общества, отправляется (въ 1879 г.) во главѣ новой экспедиція -- въ центральную часть сѣверо-западной Монголіи. съ цѣлью изученія тѣхъ мѣстностей ея, которыя не были посѣщены экспедиціей въ первый разъ.
   Результатомъ обѣихъ этихъ экспедицій явился объемистый четырехъ-томный трудъ Потанина "Очерки Сѣверо-Западной Монголіи", изданный въ 1881--83 г.г.
   Въ 1884--86 г.г. Потанинъ съ женой совершаютъ третье путешествіе въ центральную Азію. Цѣлью экспедиціи на этотъ разъ была избрана Восточная (Китайская) окраина нагорной части центральной Азіи -- долины и предгорія обширной Ганьсуйской провинціи. Эта экспедиція, по достигнутымъ его результатамъ. оказалась особенно плодотворной. "Научные результаты ея,-- говоритъ П. П. Семеновъ-Таньшанскій -- были чрезвычайно обширны и представляютъ высокій научный интересъ: 69 астрономическихъ пунктовъ, болѣе шести тысячъ верстъ съемки большею частью -- мензульной, представляютъ блестящій геодезическій и картографическій результатъ экспедиціи. Не менѣе богаты привезенныя экспедиціей коллекціи, а также драгоцѣнный матеріалъ".
   Обработка собранныхъ экспедиціей матеріаловъ заняла нѣсколько лѣтъ. Результатамъ экспедиціи явился одинъ изъ главнѣйшихъ трудовъ Потанина: "Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголія" роскошно изданный географическимъ обществомъ въ 1893 году.
   Въ 1892 году Потанинъ, въ сопровожденіи своей жены, отправляется въ новое путешествіе, цѣлью котораго было продолжать изученіе Тибета. Но довести до конца эту экспедицію Потанину не пришлось. Онъ успѣлъ лишь пройти черезъ Ордосъ и обслѣдовать Сы-Чуань. Здѣсь заболѣла Ал. Викт. Потанина и на пути въ Шанхай -- скончалась.
   Съ тѣломъ горячо-любимой жены, бывшей для него ближайшимъ другомъ и помощникомъ его дѣятельности Г. Н. Потанинъ, покинувъ экспедицію вернулся въ предѣлы Россіи черезъ Кяхту, гдѣ А. В. и была погребена.
   Послѣ смерти жены Потанинъ прожилъ нѣсколько лѣтъ въ Петроградѣ, а затѣмъ, покинувъ столицу, навсегда вернулся на свою родину въ Сибирь. Проживъ нѣкоторое время въ Иркутскѣ, гдѣ онъ принималъ близкое участіе въ дѣлахъ мѣстнаго отдѣла географическаго общества, -- съ 1902 году Потанинъ поселяется въ Томскѣ, гдѣ и живетъ, почти безвыѣздно, до настоящаго времени, занимаясь литературной и общественной дѣятельностью. Въ Томскѣ Потанинъ вступилъ во второй бракъ съ небезызвѣстной въ Сибири поэтессой М. Г. Васильевой.
   Изъ литературныхъ трудовъ Потанина послѣдняго времени можно отмѣтить его литературно-историческое изслѣдованіе о происхожденіи древней саги о Соломонѣ, изданное въ Томскѣ въ 1913 году.
   До послѣдняго времени Потанинъ принимаетъ близкое участье въ издающейся въ Томскѣ газетѣ "Сибирская жизнь",-- съ чисто юношескимъ пыломъ и страстностью отстаивая въ своихъ публицистическихъ статьяхъ тѣ, дорогіе для него, идеалы сибирскаго областничества, которые вдохновляли его еще въ ранней юности и которымъ онъ не измѣнилъ ни разу на протяженіи всей своей многолѣтней жизни.
   Между проч., въ "Сиб. Жизни" на протяженіи послѣднихъ трехъ лѣтъ печатаются въ высшей степени интересныя воспоминанія Потанина, охватывающія со-бою болѣе чѣмъ пяти десяти лѣтній періодъ его жизни. Въ своихъ воспоминаніяхъ Потанинъ съ присущею ему скромностью, очень мало говоритъ о себѣ лично и многое разсказываетъ о лицахъ, съ которыми ему приходилось сталкиваться, и о событіяхъ, свидѣтелемъ и ближайшимъ участникомъ которыхъ дѣлала его жизнь.
   Общественная дѣятельность Потанина за послѣдній періодъ его жизни выразилась. между проч.. въ ближайшемъ его участіи въ организаціи такихъ полезныхъ учрежденій, какъ томское общество изученія Сибири, музей прикладныхъ знаній при томск. обществѣ попеченія о начальномъ образованіи, томскій литературно-художественный кружокъ. Сибирскіе высшіе курсы. Кружокъ студентовъ Томскаго университета -- и др
   На исполняющійся въ 1915 году 80-лѣтній юбилей Г. Н. Потанина отзывается вся мыслящая Сибирь. Между проч., омская городская дума, по этому поводу, избрала "ветерана сибирской общественности" почетнымъ гражданиномъ гор. Омска, въ ознаменованіе его заслугъ предъ родною Сибирью.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru