Lib.ru/Классика: Ефебовский Павел Васильевич. Досужие люди

ДОСУЖІЕ ЛЮДИ

(Нравоописательный разсказъ.)

Въ одно прекрасное утро, когда я, нижеподписавшійся, сидя дома, въ покойныхъ креслахъ, дѣлалъ весьма важное дѣло, а именно занимался кейфомъ.....

Мнѣ теперь недосугъ; но, со временемъ, надѣюсь серьезно заняться сочиненіемъ о такомъ важномъ занятіи, каково кейфъ, и тогда буду имѣть честь представить читателямъ соображенія мои о томъ, что кейфъ дѣло не шуточное, не столь малозначащее, какъ они, можетъ-быть, полагали. Ласкаю себя при этомъ надеждою доказать, что умѣть хорошо дѣлать кейфъ, значитъ умѣть жить въ свѣтѣ, и что въ особенности искусство помогать въ этомъ дѣлѣ другимъ, съ успѣхомъ и честію въ немъ упражняющимся, значитъ показать, что мы имѣемъ умъ, проницательность, таланты; а съ этими тремя вещами, какъ всѣмъ извѣстно, легко можно въ жизни очистить себѣ дорогу. Есть, правда, различныя средства открыть присутствіе ихъ въ насъ, но, кажется, безошибочно можно сказать, что вѣрнѣйшимъ къ тому средствомъ можетъ служить великое искусство помогать другимъ дѣлать кейфъ. Все это въ видѣ особеннаго трактата, съ приличными цитатами изъ древнихъ и новыхъ писателей, изложу въ послѣдствіи; теперь же обращаюсь къ моему предмету.

И такъ, когда я занимался важнымъ дѣломъ, о которомъ выше сказано, и занимался съ успѣхомъ, вбѣжалъ ко мнѣ, старинный пріятель мой, Александръ Петровичъ.

Я ужаснулся, взглянувъ на Александра Петровича: такъ онъ былъ блѣденъ, встревоженъ, разстроенъ! Бросивъ шляпу въ сторону, онъ сѣлъ прямо противъ меня и, скрестивъ руки на груди, изъ которой вырывались тяжкіе вздохи, смотрѣлъ на меня съ выраженіемъ нѣмаго отчаянія.

-- Александръ Петровичъ, что съ тобой?

-- Все потеряно! вскричалъ онъ, взявшись обѣими руками за голову, все потеряно, любезный другъ!

-- Кромѣ чести, разумѣется.

-- Все, все безъ исключенія! И честь, и репутація исправнаго, усерднаго чиновника, которою, какъ ты знаешь, я отличался!

-- Это ужасно, любезный Александръ Петровичъ! признаюсь, трудно повѣрить.

-- Вѣрь или нѣтъ; а что я говорю, то сущая правда. Я оказался не только неисправнымъ по службѣ; но просто меня могутъ счесть неспособнымъ, вѣтреникомъ, лѣнивцемъ! Я не умѣлъ оправдать довѣрія ко мнѣ добраго начальника.

-- По-крайней-мѣрѣ, надѣюсь, все это случилось не по твоей винъ, а по какимъ-нибудь особеннымъ обстоятельствомъ.

-- О, конечно!

-- Какимъ же образомъ?

-- Досужіе люди всему виной: они сгубили меня!

-- Какъ? Что такое? Сдѣлай одолженіе, разскажи.

И вотъ что Александръ Петровичъ разсказалъ мнѣ.

"Не дальше, какъ вчера, явившись на службу, я былъ приглашенъ въ кабинетъ къ начальнику.

-- Почтеннѣйшій Александръ Петровичъ, сказалъ онъ мнѣ: я всегда зналъ васъ, какъ человѣка усерднаго и ревностнаго къ службѣ.

-- Много милости, ваше превосходительство!

-- Оттого, -- вы, я думаю, сами замѣтили, -- все что получше и поважнѣе, я поручаю вамъ.

-- Отчасу не легче.... подумалъ я и сказалъ: Много чести, ваше превосходительство!

-- Я даже имѣю въ виду наградить васъ крестомъ.

Я обрадовался, откровенно сказать, очень обрадовался. Крестомъ, меня крестомъ, когда я еще такъ недавно въ службѣ! Нѣтъ это ужъ черезъ-чуръ, это что нибудь не даромъ!

--..... Ваше превосходительство, сказалъ я: не нахожу словъ не могу довольно отблагодарить... не нахожу выраженіи, ваше превосходительство, чѣмъ я могу..... Ужъ не помню, что я наговорилъ, только кажется вышло не глупо.

-- Вотъ что, любезнѣйшій, продолжалъ начальникъ: есть дѣльце довольно важное и не терпящее отлагательства; оно должно быть готово завтра къ десяти часамъ утра.

-- Будетъ готово, ваше превосходительство! сказалъ я смѣло и рѣшительно.

-- Не торопитесь, не торопитесь, любезнѣйшій, обѣщайте, подумавши. Работы тутъ довольно. И такъ сообразите сперва, можете ли справиться одни. Можете, -- такъ съ Богомъ, принимайтесь; а если нѣтъ, -- то я раздѣлю между многими, чего бы мнѣ крайне не хотѣлось, тѣмъ болѣе, что это должно быть написано умно, отчетисто, краснорѣчиво, понимаете, такъ, чтобы намъ съ вами спасибо сказали.

Дуракъ былъ бы я, если бъ согласился подѣлиться съ другими такою работою, подумалъ я и сказалъ:

-- Ваше превосходительство, позвольте мнѣ все на себя взять.

-- Я такъ и думалъ. Ну такъ съ Богомъ, принимайтесь. Возьмите всѣ бумаги, поѣзжайте теперь же домой и займитесь по-усерднѣе, что называется, засядьте. Дома мѣшать вамъ никто не станетъ. Если и часть ночи захватите, такъ это для васъ, я знаю, ничего не значитъ.

-- Для такого добрѣйшаго начальника я готовъ.....

-- Безъ комплиментовъ, безъ комплиментовъ! Пойдите же и начинайте, а послѣ сочтемся. Ужъ я васъ незабуду. Понимаете?

Онъ двумя пальцами указалъ на петлицу своего фрака.

Я вышелъ изъ кабинета съ радостью на лицѣ, которую всѣ замѣтили. Тотчасъ же забралъ всѣ бумаги, положилъ въ портфель, и на извозчикѣ поскакалъ домой. Отобѣдавъ наскоро, засѣлъ я за свой письменный столъ, разложилъ на немъ всѣ бумаги и принялся сначала читать ихъ, чтобы обдумать*планъ записки. Только-что успѣлъ я сообразить все прочитанное, и началъ уже очинивать перо, шасть ко мнѣ въ кабинетъ Петръ Петровичъ, сѣлъ, и давай мнѣ разсказывать разные пустяки.

Ужасный народъ эти досужіе люди! И ужасный, и прекрасный, какъ угодно. Ужасный для нашего брата, рабочаго; прекрасный для всякаго, кому нечего дѣлать. По природѣ своей дѣйствительно эти господа необыкновенно добры и ласковы, чрезвычайно услужливы и готовы со всякимъ раздѣлить свое время, съ которымъ они не знаютъ что дѣлать. Правду сказать, съ ними не скучно, когда нѣтъ работы, спѣшнаго дѣла на рукахъ. Но когда есть дѣло, когда дорожишь каждою минутой, а къ тебѣ явится гость изъ досужихъ людей: это, просто, гибель! Ну, съ кѣмъ коротокъ, скажешь: поди вонъ! Нейдетъ, такъ выпроводишь, и дѣло въ шляпѣ. А съ кѣмъ не такъ близокъ, съ кѣмъ обходишься на церемоніяхъ.... Тогда бѣда! Къ счастію я короткій пріятель съ Петромъ Петровичемъ.-- Любезнѣйшій, сказалъ я ему: извини меня на этотъ разъ; дѣло экстренное, и мнѣ совсѣмъ некогда толковать съ тобой.

-- Некогда? Даже и въ такомъ случаѣ, если я скажу тебѣ, что я былъ вчера на водахъ.

-- Хоть бы ты былъ на огнѣ, или на воздухѣ, мнѣ все равно; я тебѣ говорю, что мнѣ некогда.

И я снова началъ чинить перо.

-- Нѣтъ, погоди пріятель, сказалъ Петръ Петровичъ, схвативъ меня за руку: а если, напримѣръ, я тебѣ скажу, что тамъ было премного хорошенькихъ.

-- Отвяжешься ли ты отъ меня! Я тебѣ сказалъ, что мнѣ не до хорошенькихъ, я долженъ къ завтрашнему дню составить преогромную записку.

-- Одно только слово, послушай!

-- Не слушаю, ничего не слушаю!

-- Ну, а если я тебѣ скажу, что тамъ была Олинька. Какъ она мила, какъ прелестна! Она спрашивала меня о тебѣ. Право, не лгу.

-- Неужели?.... Нѣтъ, ты выдумалъ! Разскажи покороче, какъ это было.

Я положилъ перо. Петръ Петровичъ началъ разсказывать, и вдался было въ излишнія подробности, но я, выслушавъ самое необходимое, одну сущность этого интереснаго случая, остановилъ пріятеля и сказалъ: Ну, поди теперь вонъ! Сказалъ, взялъ опять перо и началъ писать. Петръ Петровичъ не уходилъ и съ боку смотрѣлъ, какъ я пишу -- Такъ ты не хочешь слушать меня? сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія.

-- Нѣтъ, не хочу.

-- Ну, такъ прощай. Ты неизлечимъ, хоть брось. А это тебѣ такъ не пройдетъ, будь увѣренъ. Сегодня же вечеромъ я перескажу Олинькѣ, съ какимъ хладнокровіемъ ты слушаешь разсказы объ ней.

Онъ ушелъ. Я взглянулъ на часы: злодѣй отнялъ у меня цѣлый часъ, и съ своей Олинькой выбилъ изъ головы моей всѣ соображенія. Нечего дѣлать, пришлось опять рыться въ бумагахъ, вспоминать, приводить въ порядокъ мысли. Кончивши это, я снова берусь за перо.

-- Какъ ваше здоровье, Александръ Петровичъ? спросилъ кто-то за моимъ стуломъ.

-- Очень здоровъ, чрезвычайно здоровъ, и очень васъ благодарю! отвѣчалъ я, не смотря на спрашивающаго.

-- А я имѣю порученіе пригласить васъ къ.....

-- Извините меня, мнѣ некогда: я очень занятъ, на цѣлый день занятъ, на цѣлую даже ночь. Прошу кланяться, благодарить и сказать, что мнѣ некогда.

-- Но знаете ли къ кому васъ приглашаютъ и кто васъ приглашаетъ? Учтивость требовала бы по-крайней-мѣрѣ хоть взглянуть на того, съ кѣмъ мы говоримъ, а вы.....

Это ужъ ни на что не похоже! Я бросилъ перо и вскочилъ.

-- Касательно учтивости, милостивый государь, я не позволю..... Ахъ, Боже мой, Сергѣй Сергѣевичъ! Ради Бога, не сердитесь, я никакъ не думалъ, что это вы.

-- Ничего, ничего; но признаюсь, я не узналъ васъ. Что съ вами дѣлается?

-- Я заваленъ дѣлами и такими дѣлами, которыя не терпятъ ни малѣйшаго отлагательства.

--..... Въ такомъ случаѣ простите меня; но нѣсколько словъ...

Я съ нетерпѣніемъ посмотрѣлъ на часы; досужій однако жъ не догадался о чувствѣ, съ какимъ я увидѣлъ часовую стрѣлку совсѣмъ не на томъ мѣстѣ, на которомъ я полагалъ ее увидѣть.

-- Такъ вы не будете, Александръ Петровичъ?

-- Очень былъ бы радъ, но никакъ не могу. Извините меня!

Не распространяясь дальше, я началъ писать, изкоса поглядывая, не ушелъ ли Сергѣй Сергѣевичъ. Не тутъ то было! Онъ вертѣлъ табакеркой и готовился продолжать разговоръ.

-- Такъ вы не будете?

-- Нѣтъ-съ.

-- Напрасно! А прекрасный обѣдъ, прекрасныя вина!

Я молчалъ.

-- И прекрасные люди. Какое общество, Александръ Петровичъ! Жаль, что вамъ нельзя. Не поѣхать ли? а? какъ вы думаете?

Я молчалъ и писалъ.

-- По-крайней-мѣрѣ хоть спросите, кто васъ приглашаетъ.

-- Ахъ, Сергѣй Сергѣевичъ, вы еще здѣсь?

-- Да-съ, и жду рѣшительнаго отвѣта.

-- Я вамъ рѣшительно сказалъ, что не могу ѣхать.

-- Ну, такъ прощайте.

Несносный ушелъ, я перекрестился. Смотрю на часы: о, великій Боже! и этотъ отнялъ у меня съ полчаса! Приняться же поскорѣй за дѣло. Но бѣсъ не дремалъ: лишь-только я написалъ двѣ строки, какъ подлѣ меня послышалось:

-- Хе, хе, хе, какой прилежный! Сидитъ, точно гвоздемъ къ стулу прибитъ; а потомъ жалуется на геморой!.... Тебѣ ли говорятъ, Александръ Петровичъ!.... Не шути, вѣдь этакъ можно захворать! Часа два назадъ, я проходилъ мимо и видѣлъ тебя, въ окно, въ томъ же самомъ положеніи, какъ и теперь; только думаю: ну, пусть его, не стану мѣшать. Прохожу теперь, смотрю: опять тоже. Ну, ужъ извини, любезный! Я просто не могу этого допустить..... Встань, братецъ, пройдись не много, или пиши, по-крайней-мѣрѣ, стоя, а то, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ наживешь неизлечимый геморой..... Слышишь ли, Александръ Петровичъ!.... Вѣдь я пожалуюсь твоему доктору, который именно поручилъ мнѣ смотрѣть за тобой. И будь это другой, а не ты, такъ мнѣ и горя мало; а твое здоровье мнѣ слишкомъ дорого, чтобы я дозволилъ.....

И досужій началъ толкать меня подъ руку. Это вывело меня изъ себя. Я вскочилъ съ бѣшенымъ видомъ и готовился наговорить ему тысячу дерзостей; но вѣрно онъ смекнулъ дѣломъ и поспѣшилъ удалиться. Слава Богу еще, что этотъ не изъ храбраго десятка. А между тѣмъ еще получаса какъ не бывало!

Этакая напасть! Пристаютъ эти досужіе именно тогда, когда вовсе не до нихъ!

Я началъ писать, какъ вдругъ, -- о, ужасъ!-- предо мной предсталъ самый досужій изъ досужихъ. Лука Лукичъ! Чтобы объяснить ему все дѣло коротко и отвязаться отъ него, какъ можно скорѣе, я сказалъ:

-- Вообрази, любезнѣйшій Лука Лукичъ! Мнѣ поручено составить преогромную записку листовъ въ тридцать къ утру, а до-сихъ-поръ.....

-- Вздоръ! возразилъ Лука Лукичъ, поднимая меня за руку съ креселъ.

-- Ну, полно, братецъ, что за шутки, мнѣ не до шутокъ.....

-- Вздоръ! говорю тебѣ. Ты ѣдешь со мной, сейчасъ же ѣдешь. Снимай халатъ, одѣвайся.

-- Куда? Зачѣмъ? Я сказалъ тебѣ, что мнѣ некогда. Возможно ли мнѣ ѣхать!

-- Это мнѣ нравится! Куда и зачѣмъ! Возможно ли ѣхать! Вмѣсто того, чтобы поздравить меня съ имянинницей, онъ спрашиваетъ куда и возможно ли. Снимай, снимай халатъ! Безъ отговорокъ! Слова не дамъ сказать! Ѣдемъ!

-- Виноватъ, Лука Лукичъ, совсѣмъ изъ головы вонъ. Ну поздравляю тебя съ имянинницей и желаю.....

-- Увидимъ, чего ты мнѣ и ей пожелаешь, за столомъ, съ бокаломъ шампанскаго въ рукѣ. Ѣдемъ же.

-- Очень былъ бы радъ; но ей Богу никакъ не могу: обстоятельство такого рода, что теперь каждая минута мнѣ дорога! Притомъ я уже обѣдалъ. Нарочно пріѣхалъ пораньше домой и засѣлъ за дѣло. Всю ночь надобно просидѣть.

-- Вздоръ! Ты всю ночь протанцуешь. Ручаюсь за это. Я и жена моя такъ любимъ тебя, и ты насъ любишь. Говорю тебѣ рѣшительно, что ты сегодня обѣдаешь у насъ, танцуешь послѣ обѣда, протанцуешь до пяти часовъ утра, а мало. такъ до осьми, какъ въ прошломъ году. Ну, ну! Ѣдемъ!

-- Но разсуди самъ.....

-- О чемъ тутъ разсуждать!

-- Честное слово, нельзя!

-- Послушай, братецъ! Ссориться что ли ты со мною хочешь?

-- Ахъ, Боже мой! Повѣрьте, Лука Лукичъ, что я бы съ удовольствіемъ, но неужели вамъ пріятно будетъ меня погубить?

-- Погубить! Что ты, братецъ! Да неужели, въ самомъ дѣлѣ, такое важное по службѣ обстоятельство?

-- Преважное! Минута мнѣ теперь дорога!

-- Ну послушай, братецъ! Я тебѣ вѣрю. Требовать не стану, чтобы ты провелъ у насъ вечеръ; но отобѣдай. Больше ничего не требую. Только отобѣдай. Неужели не можешь пожертвовать для меня и имянинницы часомъ, однимъ часомъ?

-- Клянусь, что не могу.

-- Значитъ, ты хочешь со мной ссориться?

-- Ни мало. Но если ты человѣкъ безъ сожалѣнія, нечего дѣлать, я готовъ поссориться. Любезный Лука Лукичъ, изъ жалости, изъ милости, уволь меня сегодня. Въ другое время я готовъ, сколько тебѣ угодію.....

-- Но полчаса; не больше какъ полчаса?

-- Ни полсекунды!

-- А какія братецъ у меня устрицы! Чудо! только что изъ моря!

-- Богъ съ ними!

-- А пирогъ! пальчики оближешь!

-- Не до пирога мнѣ теперь.

-- И еще покажу тебѣ славную вещицу, -- сюрпризъ, который я сдѣлалъ женѣ сегодня. Заглядѣнье!

-- Послѣ посмотрю!

-- А! упрямецъ! Если такъ, то я съ тобой перевѣдаюсь! Ссориться, такъ ссориться! Не хочешь пожертвовать получасомъ, такъ потеряешь цѣлый день. Коли на то пошло, такъ знай же, что я отъ тебя не отстану. Пусть жена одна отобѣдаетъ съ гостями, а я тебѣ буду мѣшать. Ужъ не дамъ писать, будь спокоенъ! Вытолкаешь въ двери, такъ окно разшибу и влѣзу. Вѣдь ты живешь, не забудь, въ нижнемъ этажѣ.

Лука Лукичъ говорилъ съ такимъ рѣшительнымъ видомъ, что я испугался. Чего добраго, онъ въ состояніи это исполнить!

-- Ахъ, Боже мой! воскликнулъ я въ отчаяніи. Что мнѣ дѣлать?

-- Ѣхать ко мнѣ.

-- И другаго средства нѣтъ отъ тебя отвязаться?

-- Никакого!

-- Нечего дѣлать, ѣдемъ. Но я буду держать часы въ рукахъ, чтобы пробыть у тебя не болѣе получаса.

-- Хорошо, хорошо, только поѣдемъ.

Было ровно четыре часа, когда мы явились къ Лукѣ Лукичу. Роковые полчаса прошли; но ни о пирогѣ, ни объ устрицахъ и помину не было.

-- Лука Лукичъ, сказалъ я, кончивъ обычныя поздравленія его супругѣ: чтожъ ты шутилъ, что ли, со мной?

-- Сейчасъ, сейчасъ, любезный Александръ Петровичъ, пирогъ еще не много сыръ! отвѣчалъ Лука Лукичъ, улыбаясь.

Прошло еще полчаса, а пирога не видно. Это ужасно! Но что жъ дѣлать, моя шляпа и плащъ спрятаны, и приняты всѣ предосторожности, чтобы меня не выпускать изъ дому. Я кусалъ себѣ губы, проклиналъ досужихъ и терпѣлъ. Наконецъ двери въ столовую отворились, и моимъ взорамъ представился столъ, а на немъ недавно купленный, блестящій, серебряный сервизъ.

Такъ вотъ зачѣмъ меня звали! О люди, люди! О суета суетъ! Отрывать человѣка отъ дѣла, заставить его сгубить три, четыре часа, когда каждый часъ ему дороже милліона, и зачѣмъ?-- Такъ изъ дружбы, то есть, за тѣмъ, чтобы похвастать новымъ сервизомъ! Хозяинъ избралъ себѣ самую выгодную позицію, чтобы лучше видѣть удивленіе на лицахъ гостей, которые въ угодность ему конечно не упустили случая наговорить тысячу лестныхъ вещей касательно его обновки. Я молчалъ.

-- Мнѣ кажется, ты, любезный Александръ Петровичъ, такъ занятъ своимъ дѣломъ, что и не замѣчаешь моей обновки. А вѣдь хороша?

-- Да, отвѣчалъ я.

-- О! да на тебя, я вижу, хандра нашла. Надобно прогнать ее. А вотъ сядемъ за столъ, такъ пройдетъ. Я тебя посажу съ собою рядомъ, и вылечу твою хандру. Шампанскаго-то у меня не занимать стать.

Сѣли за столъ. Хозяинъ посадилъ меня подлѣ себя. Начались тосты.

-- Здоровье имянинницы!-- Здоровье хозяина!-- Здоровье тетушки, другой, третьей!

-- Тетушка Варвара Никитишна, посмотрите-ка! Александръ Петровичъ не пьетъ вашего здоровья!

-- Прекрасно, Александръ Петровичъ! развѣ вы имѣете что-нибудь противъ меня?

-- Нѣтъ-съ, ничего; помилуйте, какъ же пятый бокалъ?

-- Вотъ еще красная дѣвушка какая! возразилъ хозяинъ. Что ты это Александръ Петровичъ, да мы съ тобой, кажется, и побольше этого пивали?

-- Конечно; только на все есть время.

-- Ну, пустяки, пей, пей!

-- Здоровье бабушки!-- Здоровье дядюшки, другаго, третьяго!-- Здоровье Ивана Ивановича, здоровье Сергѣя Сергѣевича, здоровье Матвѣя Матвѣевича!

-- Что это значитъ, вы не пьете моего здоровья? Вы обижаете меня, я ваше пилъ!

-- Ей-Богу, не могу Матвѣи Матвѣевичъ. Я выпилъ уже здоровье одиннадцати или двѣнадцати; отъ столькихъ здоровьевъ можно захворать. Притомъ послѣ обѣда у меня очень важная работа.....

-- Пустое, пустое, мой милый! Я знаю, что ты меня любишь и не захочешь обидѣть. Вѣдь пилъ же за здоровье другихъ. Вотъ, я еще пью за твое, и надѣюсь, что ты отвѣтишь мнѣ тѣмъ же.

Дѣлать было нечего. Почти въ отчаяніи выпилъ я двѣнадцатый бокалъ шампанскаго. Записка моя не выходила у меня изъ головы. Послѣ стола я прямо въ переднюю, настоятельно требую моего плаща и подъ шумокъ имянинной оргіи, ускользаю отъ пріятелей.

Наконецъ я на свободѣ, я дома! Уже семь часовъ вечера. Сажусь за работу: хватаю первый попавшійся листъ бумаги и пишу. Глаза мои слипаются, я всё таки пишу; чернилъ давно нѣтъ на перѣ, но я пишу; голова кружится и столъ съ бумагами обращается около меня, но я пишу и пишу, до-тѣхъ-поръ, пока перо не вывалилось у меня изъ руки, и пока я не легъ на спинку креселъ. Вскорѣ заснулъ я сномъ невинности или богатыря, выпившаго двѣнадцать бокаловъ шампанскаго.

Было девять часовъ, когда я открылъ глаза. О! Боже всемогущій! Половина дѣла была бы ужъ сдѣлана, если бы не мѣшали досужіе. По-крайней мѣрѣ, теперь они не помѣшаютъ. Эй, Семенъ, запереть двери крѣпко-на-крѣпко и рѣшительно никого не пускать! Оберни колокольчикъ тряпкой или совсѣмъ сними его, а ставни у оконъ закрой поплошнѣе.

Принимаюсь за дѣло. До одиннадцати часовъ утра остается еще четырнадцать часовъ, а въ четырнадцать часовъ можно что-нибудь сдѣлать, лишь бы не мѣшали. Но злая судьба собрала досужихъ изъ всего Петербурга и отправила ко мнѣ. Вообрази! Вдругъ я слышу, что у меня въ передней шумъ; кажется, ломаютъ двери! Я выбѣгаю въ переднюю. Слуга мой, вѣрно исполняя приказаніе, преспокойно сидитъ въ углу.

-- Что это значитъ?

-- Не могу знать. Кто-то звонилъ сперва, то есть, хотѣлъ звонить очень сильно, но я колокольчикъ-то обвязалъ полотенцемъ. Потомъ кричали за дверью, а вишь теперь двери ломаютъ-съ.

Что же это? Гости не могутъ быть такъ нахальны, будь они хоть изъ самыхъ досужихъ. Не случилось ли чего-нибудь?-- Кто тамъ? кричалъ я, ставъ у дверей. Что случилось? надѣюсь, что не пожаръ?

-- Пожаръ! пожаръ! отвѣчали мнѣ голоса.

-- Гдѣ?

-- Въ сосѣднемъ домѣ, и мы пришли спасать васъ.

-- Ахъ, Боже мой, какое несчастіе! Семенъ! Отвори двери проворнѣе.

Лишь-только отперли дверь, какъ четверо досужихъ съ хохотомъ ворвались въ переднюю.

-- Вотъ проказникъ! Зоветъ къ себѣ, а потомъ запирается и не пускаетъ. Хорошо, что мы увидѣли, сквозь щелку въ ставняхъ, огонь въ комнатахъ, и узнали, что ты дома.

-- Я васъ звалъ сегодня!?

-- Хоть не сегодня, а на этой недѣлѣ ты приглашалъ насъ къ себѣ на преферансикъ, и вотъ мы пришли.

-- Я сегодня такъ занятъ, господа, что не могу раздѣлить съ вами время! а если бы вы сдѣлали мнѣ честь завтра.....

-- Слышите ли, господа, онъ, кажется, смѣется надъ нами! Да знаете ли, милостивый государь, чтобъ быть у васъ, я отказался сегодня отъ бала!

-- А я отъ театра.

-- А я отъ имяниннаго вечера.

-- А я отъ поѣздки за городъ.

--..... И вотъ награда за наше.....

-- Позвольте, позвольте, господа.....

-- За наше расположеніе, за нашу любовь къ вамъ. Вы неблагодарный, вы измѣнникъ, вы отказываетесь отъ своего приглашенія. Да что вы шутите, что ли, съ нами? Мы не позволимъ, да, не позволимъ! Что жъ вы въ самомъ дѣлѣ?....

-- Позвольте, господа....

-- Нечего тутъ -- позвольте. Мы пришли къ вамъ въ гости, мы сдѣлали вамъ честь, понимаете ли? И чтобъ наказать васъ, остаемся здѣсь на цѣлый вечеръ. Не правда ли, господа?

-- Конечно, конечно!-- повторили всѣ хоромъ.

-- Да, выслушайте же, что я вамъ скажу, и надѣюсь, что вы сжалитесь надо мной.

Досужіе немного успокоились, и я объяснилъ имъ въ чемъ дѣло.

-- Хорошо, хорошо, отвѣчалъ одинъ изъ досужихъ: прикажите подать намъ столъ и карты, мы и безъ васъ обойдемся.

Слава Богу, что еще хоть на это согласились. Досужимъ поданы столъ и карты, а я отправился въ кабинетъ.

Скоро десять часовъ. Ну, помоги Богъ! Авось еще какъ-нибудь кончу записку. Только что я успѣлъ войти въ свой предметъ, и дѣловое краснорѣчіе обильно потекло на бумагу, какъ двери кабинета потихоньку отворились, кто-то вошелъ и молча сѣлъ подлѣ меня. Довольный молчаливымъ посѣтителемъ, я, чтобъ не развлечь себя, не смотрѣлъ на него и продолжалъ писать. Однако жъ посѣтитель не долго оставался въ молчаніи и началъ такъ:

-- Мое почтеніе Александру Петровичу!

-- Ба, Семенъ Семеновичъ! какъ вы тихонько подкрались?

--..... Да такъ-съ, вотъ пробираюсь домой, и по дорогѣ зашелъ узнать...

-- Что такое узнать, непремѣнно сегодня узнать, не могли вы завтра придти.

Надобно сказать, что Семенъ Семеновичъ -- молодой человѣкъ, пріѣхавшій сюда на службу и порученный мнѣ родителями, вотъ почему я началъ съ нимъ говорить безъ церемоній и даже немножко жестоко. Семенъ Семеновичъ, робкій отъ природы, еще больше оробѣлъ отъ моего грубаго вопроса. Жаль мнѣ его стало, надобно было перемѣнить тонъ, что влекло за собой опять трату времени, потому-что молодой человѣкъ принесъ мнѣ нѣкоторыя извѣстія отъ своихъ родителей, въ которыхъ я принимаю большое участіе. Какъ бы ни было, только и этотъ отнялъ у меня съ полчаса. Наконецъ мнѣ удалось его выпроводить.

Однако жъ любопытно было узнать, какимъ образомъ онъ могъ попасть ко мнѣ, когда двери заперты и я никого не велѣлъ впускать къ себѣ. Съ намѣреніемъ узнать объ этомъ и подтвердить слугѣ, чтобы онъ никого не пускалъ, я отправился въ переднюю и -- представь себѣ весь ужасъ моего положенія!-- тамъ стоялъ и спорилъ съ моимъ слугой еще одинъ посѣтитель и страшнѣйшій изъ досужихъ, безсовѣстный губитель времени и своего, и чужаго, -- господинъ)!.. Да, именно господинъ Я, иначе я его и не называю, какъ господиномъ Я. Представь себѣ человѣка, который мучитъ тебя въ продолженіе трехъ, четырехъ часовъ разсказами о себѣ, который не даетъ тебѣ открыть рта и не дозволитъ говорить ни о чемъ, кромѣ его особы, который говоритъ только въ первомъ лицѣ и тысячу разъ просклоняетъ: я, меня, мнѣ, мною, обо мнѣ, который ставитъ себя выше всѣхъ и всего на свѣтѣ, хвалитъ себя, превозноситъ себя, восхищается собою, горячится, говоря о себѣ, который наконецъ безпрерывнымъ повтореніемъ: я, я, я, наведетъ на васъ страшную тоску! Представь же себѣ, что подобный господинъ стоялъ у меня въ передней!

-- А я, вскричалъ онъ, увидѣвъ меня: спорю съ вашимъ слугой. Этотъ негодяй вздумалъ увѣрять меня, что васъ дома нѣтъ; однакожъ я, вы знаете, что я-таки умѣю смекнуть дѣломъ, и сейчасъ догадался, что онъ лжетъ. Я очень ясно видѣлъ огонь у васъ въ окнахъ и теперь слышу говоръ въ гостиной. О, меня не проведешь, я сейчасъ вижу!.... Вы знаете, что я.....

Господинъ Я схватилъ меня подъ руку и, повторяя на тысячи тоновъ и ладовъ свое я, шелъ ко мнѣ въ кабинетъ. Уже дорогой я нѣсколько разъ собирался объяснить ему, что онъ пожаловалъ ко мнѣ невпопадъ; но онъ говорилъ безъ умолку и не далъ мнѣ даже рта открыть. Пришедши въ кабинетъ, онъ насильно усадилъ меня въ кресла, а самъ всталъ передо мной въ живописной позиціи, готовясь что-то декламировать. Я воспользовался этой минутой.

-- Извините меня, я теперь никакъ не могу.....

-- Очень знаю, вижу, прервалъ онъ: что вамъ надобно заниматься съ гостями, которые вонъ въ той комнатѣ. Видите, я сейчасъ догадался; о! я-таки не безъ проницательности! И будьте увѣрены, что я совсѣмъ не изъ тѣхъ людей, которые навязываются, когда не до нихъ. О, я очень деликатенъ! Если бы вы знали, какъ я деликатенъ, и сколько я потерялъ отъ моей деликатности. Моя деликатность доходитъ часто до великодушія, до самоотверженія. Я могу подтвердить это примѣрами: на дняхъ я.....

-- Очень вѣрю, и не требую доказательствъ; но право мнѣ.....

-- Знаю, все знаю, и сейчасъ отпущу васъ къ вашимъ гостямъ, только дайте прочесть вамъ мое послѣднее сочиненіе, которое я только-что кончилъ. Я убѣжденъ, что вы не пожалѣете о потерянномъ времени, выслушавъ меня. Да, любезный другъ, могу похвалиться, что мнѣ удалось наконецъ написать нѣчто въ родѣ поэмы: Чичиковъ. Послушайте только, и вы согласитесь, что у меня есть дарованіе. Вы, можетъ-быть, не знаете еще, что я рѣшился писать въ родѣ Чичикова. Мое сочиненіе я рѣшаюсь напечатать.

--..... Поздравляю, но все таки мнѣ не...

-- Что за нетерпѣнье! Успѣете еще потолковать съ вашими гостями. Имъ же, кажется, и безъ того не скучно. Слышите ли какъ они смѣются?

-- Я совсѣмъ не о гостяхъ хлопочу.

-- Конечно, я теперь еще въ литературѣ не извѣстенъ. Даже одинъ журналистъ сказалъ мнѣ, осмѣлился мнѣ сказать въ глаза, что моего сочиненія не напечатаетъ, и что ему совсѣмъ не нравятся гомерность и шекспирность въ родѣ Чичикова. Однако жъ подождите, придетъ время, мнѣ отдадутъ справедливость. Я не безъ таланта, даже не безъ генія. Нужно только терпѣніе. Что жъ дѣлать, терпѣть -- это доля всѣхъ геніяльныхъ людей; но рано, или поздно, если не современники, то потомство.....

-- Однакожъ намѣрены ли вы кончить?

-- Нѣтъ, я только начинаю.

И господинъ Я вытащилъ изъ шляпы претолстую тетрадь.

Я обомлѣлъ отъ ужаса: мнѣ предстояла страшная пытка и страшная потеря времени слушать его сочиненіе! Надобно было употребить всѣ возможныя средства защиты противъ такого врага, даже самыя отчаянныя, въ случаѣ нужды, и я рѣшился на это.

-- Стойте, удержитесь! вскричалъ я, схвативъ автора за руку: удержитесь, говорятъ вамъ! Я не могу слушать теперь вашего сочиненія! Мнѣ некогда, я занятъ, и не гостями, какъ вы говорите, а другимъ важнымъ дѣломъ. Прошу, умоляю васъ не мѣшать мнѣ и отложить чтеніе до другаго времени. Если вы не согласитесь на это, я поссорюсь съ вами, рѣшусь на все, дойду до крайности, и вы можете раскаяваться.....

Словомъ, намѣреніе господина Я читать мнѣ свою поэму до того напугало меня, что я говорилъ ему много, заклиналъ, убѣждалъ, грозилъ.

-- Браво, браво! отвѣчалъ онъ на все это, хлопая въ ладоши! Браво, Александръ Петровичъ! Вы обладаете почти въ такой же степени трагическимъ талантомъ, какъ и я. Признаюсь вамъ, я въ восхищеніи, что могъ до такой степени разгорячить васъ: вѣдь я замышляю писать трагедію и непремѣнно помѣщу въ нее такой же сильный монологъ, какъ вашъ. Эффектъ будетъ превосходный! Однако жъ скажите, пожалуйста, что заставляетъ васъ такъ бѣсноваться, неужели могъ я.....

-- Вы, именно вы!

И я объяснилъ ему дѣло.

-- Давно бы вы сказали. Ахъ, любезный Александръ Петровичъ, какъ вамъ не стыдно церемониться со мною. Вамъ извѣстна моя деликатность. Я самъ знаю цѣну времени и очень понимаю, какъ оно для васъ должно быть дорого, а потому не стану.....

У меня при этомъ какъ-будто гора съ плечъ свалилась.

-- Да, да, продолжалъ гость: не стану читать всей; но не могу удержаться, чтобы не прочесть нѣсколькихъ отрывковъ, которые, -- вы увидите сами, -- превосходны.

-- Нѣтъ, сдѣлайте одолженіе, не читайте. Теперь я не въ состояніи слушать. Это невозможно.

Господинъ Я обидѣлся.

-- Милостивый государь, сказалъ онъ: вы, кажется, изволите насмѣхаться надо мною, и потому, не смотря на мою деликатность.....

-- Помилуйте, какъ это можно! Я только говорю, что мнѣ теперь некогда. А впрочемъ вы знаете, какъ мнѣ нравятся ваши сочиненія, я вашъ первый почитатель, и даже самъ попрошу прочитать, только въ другое время.

Этой лестью я надѣялся, тронувъ самолюбіе автора, возбудить въ немъ сожалѣніе; но произвелъ совершенно противное дѣйствіе.

-- Въ такомъ случаѣ, сказалъ онъ: вы не откажетесь пожертвовать для меня четвертью часа. Прочитать же мнѣ необходимо сегодня; завтра я несу сочиненіе въ печать; но прежде хочу посовѣтоваться съ вами, какъ съ знатокомъ.

-- Много чести, но я рѣшительно васъ не слушаю.

-- А если такъ, то я прочитаю насильно. Піеса такъ хороша, что, противъ воли, можетъ увлечь ваше вниманіе.

И безжалостный мучитель, взмахнувъ рукою, началъ чтеніе.

Послѣ этого мнѣ оставалось или просто подраться съ господиномъ Я и вытолкать его въ шею, или смиренно покориться своей участи. Перваго я не хотѣлъ и не могъ исполнить потому-что господинъ Я былъ гораздо сильнѣе меня. Я рѣшился съ сокрушеннымъ сердцемъ покориться обстоятельствамъ. Но, Боже мой, какая пытка, какая страшная пытка! Я Зѣвалъ, смотрѣлъ на часы, поднимался нѣсколько разъ съ креселъ, -- ничто не помогало! Господинъ Я продолжалъ декламировать!

Вся эта продѣлка кончилась однако же если не ссорой, то все-таки непріятностью. Господинъ Я прочиталъ мнѣ всю поэму, что продолжалось часъ съ четвертью, и во все это время я, разумѣется, нетерпѣливо слѣдилъ глазами за рукой автора, которая перебирала листы тетради. При чтеніи послѣдняго листа я не могъ удержаться и сказалъ вполголоса: Слава Богу, берегъ! Господинъ Я оскорбился ужасно. Онъ оскорбился еще больше, когда, но окончаніи чтенія, я сказалъ ему:

-- Какая же польза, что вы прочитали все ваше сочиненіе, когда я занятый другимъ, вовсе не слушалъ васъ.

Съ озлобленнымъ видомъ авторъ сложилъ тетрадь, и, не отвѣчая мнѣ, хотѣлъ удалиться. Вспомнивъ тогда, что господинъ Я по своимъ связямъ могъ много надѣлать мнѣ вреда, и что оскорбленное авторское самолюбіе никогда не прощаетъ, я бросился въ-слѣдъ за сочинителемъ.

-- Любезный другъ! сдѣлайте милость, не оскорбляйтесь. Я очень уважаю васъ за авторскій талантъ, но вы пришли не въ попадъ, вотъ вся бѣда! Вы видите, что я откровененъ и вмѣстѣ честенъ. Не отъ меня ли зависѣло расхвалить ваше сочиненіе, но я лучше хочу прочитать его въ другой разъ, нежели.....

-- Такъ прочитаемте теперь.....

-- Нѣтъ, нѣтъ, сдѣлайте одолженіе до завтра. Въ печать вы можете отослать его послѣзавтра. Что же касается до меня, вы видите: сегодня я вовсе неспособенъ понимать вашихъ прекрасныхъ произведеній.

Авторъ успокоился; я поспѣшилъ его выпроводить и велѣлъ тотчасъ же запереть двери: но увы! онѣ не запирались! Четверо досужихъ, которые играли въ карты, испортили замокъ, и не было никакой возможности запереть дверей. Этому-то обстоятельству я и былъ обязанъ посѣщеніемъ Семена Семеновича и господина Я. Впрочемъ, думалъ я, теперь нельзя опасаться новаго посѣщенія, уже часъ по полуночи, всѣ досужіе вѣроятно успокоились и спятъ крѣпкимъ сномъ послѣ дневныхъ подвиговъ. Въ надеждѣ на это, я не принялъ никакихъ предосторожностей противъ новаго вторженія, и былъ наказанъ.

Лишь-только я успѣлъ сѣсть за работу, какъ услышалъ:

Тра ла ла, тра ла ла. Il у avait des amants qui s'aimaient tendrement. Qui faisaient труруру, труруру, труруру!

-- Alexandre, что ты дѣлаешь?

-- А тебѣ зачѣмъ знать это. Репетиловъ ты, что ли, что явился въ гости ночью?

-- La réponse me plait. Станемъ же продолжать въ этомъ родѣ.

-- Нѣтъ, ради Бога, безъ продолженій. По-пріятельски: оставь меня, мнѣ некогда съ тобой болтать.

-- Пожалуй, только позволь разсказать тебѣ двѣ новости.

-- Не хочу знать ни одной.

-- Vandal que tu es! Какъ же покажешься ты въ обществѣ, не зная такихъ вещей, о которыхъ всѣ и вездѣ говорятъ!

-- Ну, братъ, съ тобой я вижу не сговоришь. Слушай; если ты сію же минуту не уйдешь, я тебя безъ церемоніи вытолкаю.

-- Bravement parlé! Vous ne manquez pas de courage, mon ami Alexandre! Посмотримъ только, какъ _ты это исполнишь.

И досужій съ наглымъ видомъ усѣлся подлѣ меня.

-- Фу какой несносный! Отъ тебя не отдѣлаешься ни лаской, ни угрозой! И я не знаю, какая нелегкая могла такъ поздно занести тебя сюда. Ужъ два часа.

-- Очень просто! Я заѣхалъ изъ театра поужинать къ пріятелямъ; а теперь, отправляясь домой, увидѣлъ у тебя огонь.

-- Этотъ несчастный огонь влечетъ къ себѣ, точно бабочекъ, всѣхъ досужихъ, которые ѣдутъ и идутъ мимо меня.

-- Ну что жъ, я и не ошибся: у тебя въ той комнатѣ собраніе. А впрочемъ, какъ ты меня назвалъ? Досужимъ, кажется? Это выраженіе мнѣ очень нравится, и я завтра же пущу его въ ходъ,-- оно идетъ ко многимъ изъ моихъ знакомыхъ.

-- И особливо къ тебѣ.

-- Пожалуй, что и такъ. Ты думаешь меня обидѣть и отдѣлаться отъ меня. За обиду я отомщу тебѣ вотъ чѣмъ; ты тамъ пишешь что-то, можетъ-быть любовную записку, -- не дамъ тебѣ писать. И это мой долгъ: что за невѣжество, въ самомъ дѣлѣ, оставлять гостей однихъ.....

Кажется не нужно объяснять, что господинъ тралала въ состояніи былъ это сдѣлать. Я началъ просить помилованія. Сверхъ всякаго ожиданія онъ сжалился надо мной и, напѣвая свое тралала, отправился къ играющимъ.

Между-тѣмъ, смотрю на часы, уже половина третьяго, а у меня еще почти ничего ни сдѣлано. Остаются въ запасѣ семь съ половиною часовъ; попытаюсь, не удастся ли хоть половину записки написать, для представленія начальнику. Но въ другой комнатѣ сидѣли пятеро досужихъ, а именно четверо игравшихъ въ карты и на придачу имъ господинъ тралала. Не прошло получаса, какъ между ними поднялся страшный шумъ и споръ.

-- Нѣтъ извините, милостивый государь! кричалъ Ѳома Ѳомичъ. По вашей милости, я, ни за что, ни про что, поставилъ два ремиза!

-- А я вамъ докажу, что иначе нельзя было играть!

-- Вздоръ, вы ничѣмъ не докажете, вы просто хотѣли меня подсидѣть, утопить!

-- Какъ вамъ не стыдно, Ѳома Ѳомичъ, стану ли я это дѣлать?

-- Такъ зачѣмъ же вы не играли въ бубны, когда ясно видѣли, что насъ станутъ бить. Сыграйте вы только въ бубны, король бы дѣлалъ. А теперь онъ ровно ничего не дѣлаетъ; только дама моя по пустякамъ пропала.

-- Ну, нѣтъ неправда. Играйте во что угодно, а король все таки ничего.....

-- Да о чемъ вы спорите господа! Спросимъ лучше Александра Петровича, онъ хорошо играетъ и можетъ рѣшить вопросъ. Согласны ли?

-- Дѣльно, дѣльно!

Я бросился запереть двери; но не успѣлъ. Четверо досужихъ, съ картами въ рукахъ, входили ко мнѣ въ кабинетъ.

-- Разрѣшите наше недоумѣніе, Александръ Петровичъ! Видите ли: у меня были: тузъ, король и три маленькихъ козыря, а у Ѳомы Ѳомича....

-- Сдѣлайте милость, избавьте меня, господа!

-- Но два слова только. Что за недотрога такой! только кричитъ: избавьте, избавьте!

-- Да мнѣ некогда.

-- А что вы думаете, господа, вѣдь онъ смѣется надъ нами, ей Богу, смѣется. Просто выдумалъ, что некогда.

Желая скорѣе развязаться съ ними, я сказалъ, что одинъ правъ, а другой виноватъ, въ надеждѣ, что судъ мой будетъ безъ аппелляціи. Оказалось противное. Ѳома Ѳомичъ, котораго я обвинилъ, никакъ не соглашался ставить ремизовъ и рѣшительно объявилъ, что онъ согласится на это въ такомъ только случаѣ, если я докажу на дѣлѣ справедливость моего рѣшенія, сыгравши, самъ вмѣсто его противника. Другіе, подстрекаемые господиномъ тралала, рѣшили, что я непремѣнно долженъ сыграть одну игру: въ противномъ случаѣ они не дадутъ мнѣ написать ни полстроки. Всякое возраженіе было бы безполезно. Меня взяли подъ руки, вывели изъ кабинета и посадили за карточный столъ. Я началъ играть; разумѣется, не думалъ объ игрѣ и поставилъ два ремиза.

-- Ну вотъ, видите, вскричалъ тогда торжествующій Ѳома Ѳомичъ: я вамъ говорилъ, что я правъ!

-- Ничего не бывало! возразилъ его противникъ: вы выиграли теперь потому, что Александръ Петровичъ ни на что не похоже, какъ игралъ, просто не игралъ, а лапти плелъ. И я никакъ не беру на себя этихъ ремизовъ: самъ поставилъ, пусть самъ и отъигрываетъ.

-- Ну, ужъ извините господа, отъигрывать я не стану. Вотъ вамъ деньги за два поставленные мною ремиза.

-- Это что, это что! воскликнули хоромъ досужіе. Справедливо давеча сказали, что вы смѣетесь надъ нами. Скажите, пожалуйста! Онъ намъ, точно нищимъ, бросаетъ деньги на столъ. Да что вы думаете, мы за деньгами, что ли, къ вамъ пришли! Мы, сударь, пришли въ-слѣдствіе вашего приглашенія, и были столь вѣжливы и снисходительны, что дозволили вамъ цѣлые шесть часовъ сидѣть въ кабинетѣ. Намъ очень прискорбно напоминать вамъ объ этомъ; но что жъ дѣлать, если вы забываете всякое приличіе. Стыдитесь, сударь, стыдитесь!

-- Да что тутъ много толковать, господа, прибавилъ тралала: не позволимъ ему писать, если онъ не согласится отъиграть поставленныхъ имъ ремизовъ.

-- Хорошо же ты, господинъ подстрекатель, я тебѣ отплачу за все это!

-- А зачѣмъ давеча гналъ меня отъ себя? Да и теперь самъ виноватъ: игра была бы кончена, а ты еще наставилъ ремизовъ. Ну, садись же безъ отговорокъ, да играй со вниманіемъ, а не то поставишь еще ремизы, такъ затянешь игру.

Благоразуміе заставляло послушаться этого совѣта. Отъиграть, или проиграть поскорѣе эти два проклятые ремиза, да и дѣло съ концомъ.

Съ сокрушеннымъ сердцемъ сажусь и играю. Чтобы не поставить еще ремизовъ и не быть принужденнымъ ихъ отъигрывать, напрягаю все возможное вниманіе; но вниманіе мое совершенно отдѣляется отъ картъ, и я ставлю еще нѣсколько ремизовъ. Въ отчаяніи бросаю карты и бѣгу къ себѣ въ кабинетъ; досужіе ловятъ меня и насильно сажаютъ за столъ. Я не знаю, чѣмъ бы все это кончилось, если бы наконецъ тралала, сжалившись надо мной, не согласился играть вмѣсто меня. Я бѣгу къ себѣ въ кабинетъ: но, Боже мой! уже половина пятаго! Голова моя отъ безпрерывныхъ волненій и непріятностей горитъ какъ въ огнѣ, я чувствую страшную головную боль и разслабленіе во всемъ тѣлѣ. Не смотря на это, я все-таки хотѣлъ приняться за работу; по всѣ усилія мои оказались тщетными: я не былъ болѣе способенъ ни къ какому умственному занятію! И такъ все пропало, не было никакой возможности кончить работы моей къ утру, потому-что и четверти ея не было еще сдѣлано! Повѣришь ли, я заплакалъ какъ ребенокъ. Положеніе мое было самое мучительное. Наступавшее утро представлялось мнѣ въ самомъ ужасномъ видѣ: какимъ образомъ явлюсь я къ начальнику, какія причины представлю въ оправданіе! Чтобы сократить эти мученія, я рѣшился лечь спать, но не могъ уснуть до семи часовъ утра. Въ десять часовъ меня разбудили и объявили, что начальникъ уже два раза присылалъ за мною.

Не стану описывать дальнѣйшихъ подробностей: онѣ слишкомъ непріятны для меня. Скажу только, что когда я объявилъ моему доброму начальнику, что я не могъ исполнить порученія, онъ сначала посмотрѣлъ на меня съ недоумѣніемъ, какъ-бы не вѣря мнѣ; но потомъ, когда я еще разъ сказалъ, что работа моя не готова, онъ, все еще съ ласковымъ видомъ, спросилъ: не былъ ли я боленъ? Истинной причины моей неисправности, то есть, посѣщенія досужихъ, конечно, я не могъ ему открыть, а лгать я не хотѣлъ и потому на вопросъ его о здоровьи чистосердечно отвѣчалъ, что я былъ совершенно здоровъ. Значитъ, вы или не въ состояніи были исполнить порученія или не хотѣли, сказалъ онъ. Въ такомъ случаѣ вамъ не слѣдовало браться за это дѣло. Послѣ этого онъ отобралъ у меня бумаги и отвернулся съ неудовольствіемъ. И такъ ты видишь, я не получилъ ни выговора, ни упрековъ; но я потерялъ, по милости досужихъ, расположеніе и довѣренность моего добраго начальника, а это для меня убійственнѣе всякой брани, и я долженъ съ нимъ разлучиться.

-- Мой милый Александръ Петровичъ, сказалъ я, успокоивъ его, сколько могъ: я ни слова противъ того, что судьба дѣйствительно вооружилась противъ тебя и наслала черный день и еще чернѣе ночь, которые разрушили твои надежды и такъ много повредили тебѣ; но я не могу не сказать, что и самъ ты немножко виноватъ.

-- Какъ и чѣмъ?

-- Зачѣмъ тебѣ было водить знакомство съ досужими?

-- Какъ ты неопытенъ. возразилъ на это Александръ Петровичъ: какъ мало ты знаешь свѣтъ и людей! Зачѣмъ знакомиться съ досужими? А знаешь ли ты, что отъ этихъ досужихъ я больше или меньше завишу, что знакомство и дружба съ ними есть необходимое слѣдствіе тѣхъ связей и отношеній къ разнымъ лицамъ, отъ которыхъ зависитъ все мое благосостояніе. Ты знаешь меня за трудолюбиваго человѣка; но трудолюбіе мое не повело бы ровно ни къ чему, если бы при этомъ я не умѣлъ снискать покровительства людей, съ которыми досужіе въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ. Очевидно, что для удержанія за собой этого покровительства, я долженъ поддержать и знакомство съ досужими. Притомъ, кто намъ съ тобой кажется досужимъ и, можетъ быть, дѣйствительно принадлежитъ къ этому классу, тотъ въ глазахъ свѣта человѣкъ удивительно дѣятельный, умный, образованный, полезный! Досужіе -- это вѣдь такіе люди, которые находятся во всѣхъ слояхъ общества, ходятъ во всѣхъ костюмахъ, принадлежатъ ко всѣмъ званіямъ. Они такъ перемѣшаны съ людьми дѣльными и такъ хорошо умѣютъ маскироваться, что надобно слишкомъ коротко узнать человѣка, чтобы догадаться, что онъ досужій. Я до-завтра не пересчиталъ бы всѣхъ досужихъ, если бы вздумалъ считать ихъ. А между тѣмъ взгляни на любаго изъ нихъ, всѣ они кажутся занятыми, у всякаго есть свое дѣло, по-видимому, очень важное. Попробуй спросить любаго изъ нихъ: ни одинъ не захочетъ признаться, что онъ досужій. Вотъ, хоть бы и мы съ тобой, захотимъ ли.....

--..... Какъ! такъ ты и меня въ то число...

-- Непремѣнно.

-- Благодарю покорно! Чѣмъ же я заслужилъ?

-- Вотъ видишь, не правду ли я сказалъ: ни одинъ досужій не захочетъ признаться, что онъ принадлежитъ къ этому классу. Чѣмъ заслужилъ? Тѣмъ, что сидишь безъ дѣла.

-- Во-первыхъ, я совсѣмъ не безъ дѣла сижу, я... я... дѣлаю кейфъ.

-- Вотъ неоцѣненное слово для досужихъ. Это ихъ выдумка, точно такъ же, какъ слова: я дѣлаю визиты, я дѣлаю поздравленія, соображенія, взгляды, и множество другихъ вещей, въ томъ же родѣ, придуманныхъ для того, чтобы не сказать: я ничего не дѣлаю.

-- Очень хорошо, для доказательства, что я не досужій, сейчасъ примусь описывать все, что ты мнѣ разсказалъ.

-- Это-то и послужитъ вѣрнѣйшимъ доказательствомъ, что ты досужій.

-- А если я напишу, если станутъ читать?

-- Изъ этого еще ничего не слѣдуетъ. Не важное дѣло сдѣлаешь. Всѣ досужіе прочитаютъ твой разсказъ о томъ, какъ мнѣ досужіе помѣшали сочинить записку, но никто изъ нихъ не перемѣнится отъ этого, никто не узнаетъ себя. Ты вѣдь знаешь, конечно, стихи нашего несравненнаго баснописца Крылова;

Что Климычъ на руку нечистъ,-- всѣ это знаютъ;

Про взятки Климычу читаютъ,

А онъ украдкою киваетъ на Петра.

-- Но я, по крайней мѣрѣ, не Климычъ.

-- Повѣрь, что всѣ люди, досужіе и недосужіе, болѣе или менѣе Климычи. Каковы сами -- мы очень рѣдко видимъ, а на другихъ очень часто киваемъ.

Еф--скій.

"Сынъ Отечества", No 2, 1843

Оставить комментарий Ефебовский Павел Васильевич (bmn@lib.ru) Год: 1843 Обновлено: 09/08/2024. 51k. Статистика. Глава: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Ефебовский Павел Васильевич Досужие люди

ДОСУЖІЕ ЛЮДИ

Ефебовский Павел Васильевич
Досужие люди