Lib.ru/Классика: Эфрон Савелий Константинович. Пиршество диких

Книгоиздательство газеты "ВѢЧЕ".

Москва, Петровка, Петровская линія.

С. К. Литвинъ.

СМУТЬЯНЫ.

Очерки и разсказы изъ жизни женевскихъ бунтарей.

МОСКВА.
Типографія В. А. Ждановичъ, Большая Дмитровка. д. No 5.
1907.

Пиршество дикихъ.

-- Ба, какими судьбами?...

-- А вы какими судьбами?

И оба удивленные и отчасти даже обрадованные, мы остановились среди улицы.

-- Нѣтъ, вы это какимъ образомъ попали сюда?

-- Какъ видите, попалъ..

-- Во всякомъ случаѣ, я радъ, очень радъ! Вотъ такъ встрѣча! Вотъ такъ сюрпризъ! Ну, батенька, я васъ похищаю на цѣлый день. Не смѣйте только отговариваться. Вѣрите ли, я такъ радъ, такъ радъ: ну, выразить не могу... Во какъ!..

Онъ бросился ко мнѣ на шею и сталъ душить въ своихъ могучихъ объятіяхъ.

Эта неожиданная встрѣча происходила на улицѣ Монбланъ, въ Женевѣ, въ 188* году. Не буду, ручаться, чтобы я, а тѣмъ болѣе Миша Прутиковъ, такъ сильно обрадовался бы, если-бъ судьба случайно столкнула насъ гдѣ нибудь на родинѣ. Въ сущности, между нами особой близости никогда не существовало и существовать не могло. Я иногда встрѣчался съ нимъ въ Москвѣ въ фойе театра и за кулисами, гдѣ онъ чувствовалъ себя довольно неловко и по всей вѣроятности онъ никогда бы и не заглянулъ туда, если бъ не Наденька Шостова, которая крѣпко вцѣпилась въ купеческаго сынка, пріобрѣла надъ нимъ большое вліяніе и заставляла его присутствовать на всѣхъ спектакляхъ, въ которыхъ она участвовала, дабы имѣть въ публикѣ лишняго хлопальщика. Долгое время я даже не зналъ его фамиліи. Познакомила меня съ нимъ та-же Наденька Шостова какъ-то за кулисами, на ходу, при чемъ она съ обычной своей игривостью, указавъ на него пальчикомъ, произнесла:

-- Мой Мишенька... мой саврасикъ тожь...

Отрекомендовавъ мнѣ его въ такой формѣ, она сама убѣжала и скрылась въ своей уборной.

-- Вы что пьете, коньякъ или хересъ?-- обратился тотчасъ ко мнѣ Мишенька, крѣпко пожимая мою руку.

Отправились въ буфетъ. Мишенька выпилъ коньку, я тоже, и мы такимъ образомъ скрѣпили наше первое знакомство.

Дальнѣйшія мои встрѣчи съ Мишенькой тоже ограничивались встрѣчами у буфета.

-----

Шумное привѣтствіе Прутикова обратило на себя вниманіе прохожихъ.

-- Однако-жъ, Михаилъ Петровичъ, нельзя-ли немножко потише, а то, смотрите, какъ насъ съ вами гг. женевцы оглядываютъ со всѣхъ сторонъ.

-- Чортъ съ ними! Очень мнѣ нужно. Наплевать намъ на этихъ идіотовъ, они наши чувства понимать не могутъ. До того мнѣ, поганцы, надоѣли, такъ и чешется рука скулы имъ попортить.

-- Они чѣмъ же васъ обидѣли?

-- Обидѣли!.. Посмѣли бы меня обижать! Будетъ съ нихъ и того, что грабятъ они меня вдоволь. А въ обиду я себя не дамъ. Не таковъ нашъ ндравъ..

-- А грабить зачѣмъ себя даете?

-- Ну, батенька, это ужь такъ положено. Ежели, значитъ, мы у нихъ гостимъ, то они насъ грабить должны, потому что они народъ просвѣщенный. У нихъ горы, озера, разные виды-ну мы за все это имъ платить должны. Захотѣлъ я, напримѣръ, любоваться ихними горами, дышать ихнимъ воздухомъ,-- ну, и должны они съ меня контрибуцію взыскать за это... И ужь дерутъ здѣсь съ нашего брата! Грабятъ -- страсть!..

-- Ужь вы, Михаилъ Петровичъ, преувеличиваете. Право.

-- Преувеличиваю? Дакъ бы не такъ! Да, знаете ли вы, что они, поганцы, продѣлали со мною недѣльки двѣ тому назадъ? Если разсказать вамъ,-- вы и не повѣрите... Однимъ словомъ, прохвосты!...

Онъ съ озлобленіемъ плюнулъ и замолчалъ.

-- Чѣмъ же они такъ озлобили васъ?

-- Помилуйте, потянули въ судъ и ни за что, ни про что содрали 50 франковъ штрафу...

-- Если судъ васъ присудилъ къ штрафу, то, вѣроятно, за дѣло. Это въ порядкѣ вещей. Не понимаю, изъ-за чего тутъ такъ злобствовать. Или вамъ 50 франковъ такъ жалко?

-- 50 франковъ, что? Развѣ это деньги? Въ Москвѣ, бывало, мы и не такія суммы бросали за наши безобразія по приговорамъ мировыхъ судей и не роптали, потому чувствовали, насъ по заслугамъ штрафовали. Зеркало ли въ пьяномъ видѣ расколотили, скулу ли кому своротили,-- за такія дѣла плати безъ разговору и благодари Создателя, что кутузку миновалъ. Я тамъ никогда не злобствовалъ. Очень я хорошо понималъ, что если накуралесилъ,то долженъ быть за это наказанъ. А тутъ,-- въ этой странѣ всякихъ свободъ,-- мы себя, всеконечно, на посмѣшище не выставляемъ и стараемся жить по-просвѣщенному. Чтобы, значитъ, себя не конфузить и отечество тоже не срамить. Ну, скажите, развѣ они, идолы, не должны были это чувствовать, какъ мы себя изъ-за нихъ подтягиваемъ и во всемъ себя сокращаемъ? Что-бы имъ и съ своей стороны тоже поступать по-благородному, показать себя передъ нами съ хорошей стороны? Чтобы мы, значитъ, отъ нихъ тоже уваженіе видѣли? Они объ этомъ, и не помышляютъ. Имъ это зачѣмъ? Они только знаютъ одно, что они европейцы, и позволяютъ себѣ надъ нами издѣваться, а мы, дураки, ѣздимъ къ нимъ, чтобы проживаться и обогащать ихъ! Даемъ себя грабить, чтобъ имъ пусто было...

По мѣрѣ того, какъ Прутиковъ продолжалъ свои жалобы на европейцевъ, онъ замѣтно раздражался и все болѣе и болѣе выходилъ изъ себя. Онъ сильно жестикулировалъ руками. Тонъ его рѣчи, да и вообще вся его фигура на этотъ разъ заинтересовала меня. Я, съ своей стороны, сталъ оглядывать его съ любопытствомъ, но стараясь не дать ему этого замѣтить. Прутикова такимъ, какимъ онъ теперь очутился предо мною, я видѣлъ въ первый разъ, и онъ напоминалъ мнѣ собою моего московскаго пріятеля въ весьма малой степени. Начать съ того, что одѣтъ онъ былъ теперь не такъ щегольски-франтовато, какъ въ Москвѣ; да и разговоры водить онъ не былъ особенный мастеръ. Теперь предо мною предсталъ совершенно новый для меня человѣкъ, и я невольно имъ заинтересовался; въ звукѣ его голоса я улавливалъ тоже новыя, несвойственныя ему грустныя нотки.

-- Мнѣ 50 франковъ что?-- возвратился онъ къ своему разсказу.-- Конечно, они меня не раззорили, и за удовольствіе плюнуть имъ-я бы имъ въ десять разъ больше швырнулъ-бы. Да то обидно, что ужь очень съ нами безцеремонно поступаютъ. Прямо за горло хватаютъ: плати, молъ, иностранецъ! А за что, про что?...

Тутъ онъ выругался и пріумолкъ.

-- Однако жь, за что же васъ, наконецъ, оштрафовали?

-- Да вѣдь не повѣрите, если я вамъ разскажу...

-- А все-таки, разскажите.

-- Оштрафовали за то, что по ихней землѣ ходилъ!..

-- Ужь будто за это?

-- Вотъ, видите. Я такъ и зналъ, что вы не повѣрите. А, между тѣмъ, дѣло то именно такъ и было...

Онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего громко захохоталъ на всю улицу, схватилъ меня подъ руку и продолжалъ:

-- Нѣтъ, не могу: злюсь-то я, да и смѣхъ меня разбираетъ, когда припомню про эту исторію. Удивительные у этихъ швейцарцевъ существуютъ законы. Вы только слушайте со вниманіемъ, какъ дѣло то было. Шелъ я тутъ по одному переулку, а надо было мнѣ попасть въ другой, параллельный переулочекъ. Приходилось мнѣ сдѣлать порядочный крюкъ. Вотъ, я себѣ иду и думаю, кабы тутъ гдѣ-нибудь проходной дворикъ, и было бы расчудесно. И вотъ, передъ самымъ моимъ носомъ нѣчто въ родѣ огорода какъ разъ соединяется съ тѣмъ переулочкомъ, въ который мнѣ попасть-то и слѣдовало, а по огороду-то этому протоптанная дорожка вплоть до самаго переулочка. Я, значитъ, и пустился по этой протоптанной дорожкѣ. Не успѣлъ я сдѣлать и десятка шаговъ, предо мною, словно изъ-подъ земли, выросла какая-то Баба-Яга-костяная нога,-- "Ты это зачѣмъ по чужой дорожкѣ ходишь? Дорожка эта наша собственнная, и постороннимъ людямъ по ней ходить воспрещается." Что, думою, за чудо? по протоптанной дорожкѣ ходить возбраняется. Брешетъ, видно, баба. Посмотрѣлъ это я на нее, на полоумную, и хочу дальше идти. Она, какъ уцѣпится за мой рукавъ, давай кричать благимъ матомъ. И откуда только такой голосина взялся у этой старушенціи? Конечно, будь на ея мѣстѣ мужчина, я бы не выдержалъ: меня, молъ, за рукавъ хватать не полагается. А старуху прибить рука не поднималась. Стоимъ это мы на дорожкѣ: она держитъ меня за рукавъ и кричитъ, а я на нее смотрю и глазами хлопаю; думаю, рехнулась баба. Только на крикъ ея прибѣжали старичекъ и два здоровенныхъ парня.-- "Ваша фамилія?" -- вѣжливо спрашиваетъ меня старичекъ. Сказалъ.-- "Вашъ адресъ"?-- опять спрашиваетъ и опять очень вѣжливо и деликатно. Я ему и адресъ сказалъ. Онъ это у себя на бумажкѣ записалъ и показываетъ мнѣ.-- "Такъ это вѣрно"?-- спрашиваетъ. Я прочиталъ и говорю ему: "вѣрно".-- "А теперь вамъ, m-r, въ какую сторону пройти надо?" Я сказалъ.-- "Сдѣлайте одолженіе, проходите". Онъ отвѣситъ мнѣ поклонъ, старуха выпустила мой рукавъ и тоже поклонилась мнѣ, а я отправился своею дорогой. Иду я и думаю: вотъ шуты гороховые, вотъ чудаки... Прошелъ день. Забылъ я уже о своемъ приключеніи, и вдругъ жена мнѣ говоритъ, что...

-- Развѣ вы женаты?-- перебилъ я его разсказъ.

-- А вы не знали?

-- Нѣтъ, не зналъ.

-- Какъ же, скоро ужъ пять лѣтъ.

Онъ глубоко вздохнулъ и продолжалъ:

-- Такъ вотъ. Жена мнѣ говоритъ, что принесли повѣстку. Требуютъ меня въ судъ къ слѣдующему дню. Взялъ я повѣстку, прочиталъ. Дѣйствительно требуютъ. На слѣдующій день отправляюсь въ судъ. Что за притча!-- думаю по дорогѣ. По какому дѣлу меня требуютъ? Никакихъ эдакихъ беззаконіевъ не совершилъ. За что-же безпокоятъ благороднаго иностранца? Перечитываю я на ходу въ другой разъ повѣстку. Ничего въ ней толкомъ не обозначено. Только и сказано, что вызывается такой-то, живущій тамъ-то, въ такомъ-то часу, а зачѣмъ и по какому дѣлу, не сказано. Ну, скажите сами,-- усмѣхнулся онъ, могъ ли я подозрѣвать, что именно изъ-за этой протоптанной дорожки весь сыръ-боръ загорѣлся?

Онъ вопросительно уставился на меня.

-- Явился я въ. судъ,-- продолжалъ Прутиковъ,-- вижу, какіе-то люди приподнимаются мнѣ навстрѣчу и вѣжливо кланяются мнѣ. Я, само собою, отвѣчаю на поклоны, вглядываюсь въ нихъ, и ба!-- узнаю въ нихъ Бабу-Ягу, старичка и двухъ парней. Лица у нихъ довольныя, улыбающіяся, счастливыя и сіяющія, такъ что даже старуха не показалась мнѣ теперь такимъ одромъ. Я обрадовался нашей встрѣчѣ и протянулъ старику руку. Тотъ, ничего, пожалъ мою руку и улыбнулся мнѣ. Хотѣлъ я съ нимъ вступить въ разговоръ, только судья пришелъ и помѣшалъ. Съ перваго раза я и не сообразилъ, что это судья и есть. Съ себя онъ такой веселый, румяный, вертлявый и улыбающійся, и никакой въ немъ важности не замѣтно. Ни цѣпи, ни другихъ знаковъ его достоинства на немъ не было. Онъ всѣмъ намъ улыбнулся: "здравствуйте, молъ, граждане", и приступилъ къ дѣлу. Тутъ-то выступила впередъ моя Баба-Яга.-- "Гражданинъ-судья, говоритъ,-- вотъ этотъ господинъ, она указала на меня рукой, крѣпко предо мною провинился; онъ посягнулъ на мою собственность и нарушилъ мои права владѣнія. Свидѣтели подтвердятъ вамъ,-- опять указала она рукой на старика и двухъ парней,-- что мой искъ противъ этого благороднаго иностранца вполнѣ правиленъ, и я прошу взыскать съ него въ мою пользу по закону".-- "Господинъ русскій, говоритъ судья ко мнѣ, вы можете быть вполнѣ спокойны. Вы нашъ гость, а мы, швейцарцы, нашихъ гостей любимъ и оказываемъ имъ всякое снисхожденіе. Скажите же мнѣ, гражданинъ русскій, что вы можете сказать въ свое оправданіе?" Я ушамъ своимъ не вѣрилъ и думалъ, не во снѣ ли мнѣ грезится вся эта чепуха. Чортъ знаетъ, что такое? Изъ за того, что я прошелся по протоптанной дорожкѣ, меня тащатъ въ судъ, обвиняютъ въ посяганіи на чужую собственность, въ нарушеніи правъ владѣнія, и, чортъ ихъ знаетъ, еще въ чемъ! Вотъ она, Швейцарія-то, страна всякихъ свободъ, чтобъ ей пусто было!-- "Я, говорю, дѣйствительно, прошелся по ея протоптанной дорожкѣ. Сознаюсь, это правда, святая правда, но это мое преступленіе еще не особенно важное. Я совершалъ еще гораздо большія преступленія!.." -- "Какія",-- спросилъ судья, переставъ улыбаться и сдѣлавъ большіе глаза,-- "Помилуйте,-- говорю,-- уѣхалъ я изъ Россіи, гдѣ жилось такъ хорошо, такъ весело, гдѣ имѣются и "смирновка", и "поповка", застрялъ въ вашей поганой Женевѣ, и вотъ скоро будетъ пять лѣтъ, какъ вынужденъ довольствоваться такою гадостью, какъ вашъ киршъ, и все еще сижу у васъ, трачу по 20 тысячъ франковъ въ годъ, даю вамъ наживаться, а домой не возвращаюсь!.." Представьте себѣ, онъ ничуть не разсердился. Улыбнулся даже, каналья, и говоритъ:-- "Что до того, что вы у насъ засидѣлись, то за это васъ дома судить будутъ, когда возвратитесь на родину. На основаніи такой-то статьи нашихъ законовъ, налагаю на васъ штрафъ въ пользу истицы, гражданки такой-то, въ размѣрѣ 50 франковъ".-- "Когда прикажете платить?" -- спрашиваю.-- "Можете хоть сейчасъ, если деньги есть". Я немедленно въ боковой карманъ, вытащилъ бумажникъ и учинилъ платежъ. Мадама, какъ только получила съ меня штрафъ, бросилась къ моей рукѣ и начала ее жать изо всѣхъ силъ. Насилу я у нея, хрычевки, руку отнялъ. А судья потрепалъ меня по плечу и похвалилъ.-- "Веселый вы,-- говоритъ,-- m-r! Очень я васъ, русскихъ, люблю". На этомъ и кончился мой судъ праведный. Ну, скажите на милость, развѣ не грабители?

Прутиковъ махнулъ рукой. Мы сдѣлали нѣсколько шаговъ молча.

-- Однако-жъ хорошъ я,-- оживился Прутиковъ,-- стоило разсказывать о такихъ глупостяхъ. Вы мнѣ лучше скажите, располагаете ли своимъ временемъ.

-- Какъ вамъ сказать? Мнѣ надо только на вокзалѣ справку навести, а потомъ я свободенъ.

-- И расчудесно. Вы потомъ въ полномъ моемъ распоряженіе и подчиненіи? Да?

-- Пожалуй.

-- Такъ пойдемте вмѣстѣ на вокзалъ, а затѣмъ вы ужъ будете въ моей власти. И отпразднуемъ же нашу встрѣчу такъ, что небу жарко будетъ...

-- Вѣдь знаете, я до кутежей не охотникъ.

-- Какъ-же, помню. Вы больше насчетъ чая и лимонадца,-- засмѣялся Прутиковъ. Да вы не безпокойтесь: мы безъ принужденіевъ -- васъ только лимонадцемъ и угостимъ, за то ужъ сами мы во-всю. Встряхну стариной, какъ бывало въ дни нашей молодости въ Москвѣ. Сами увидите, какой мы себѣ праздникъ устроимъ. Только насчетъ компаніи подумать надо, а то съ вами, такимъ постникомъ, вдвоемъ ничего путнаго не выйдетъ.

-- Гдѣ же вы компанію найти думаете?

-- О, на этотъ счетъ не безпокойтесь. Было бы болото,-- черти наберутся. Стоитъ намъ только кликнуть кличъ, и народъ сбѣжится со всѣхъ сторонъ на даровое угощеніе.

-- Сами говорили, что терпѣть не можете швейцарцевъ, и собираетесь кутить съ ними, угощать ихъ.

-- Вы думаете, что я этихъ швейцарцевъ позову? Очень мнѣ они нужны. Нѣтъ, тутъ нашихъ, россійскихъ, людей видимо-невидимо,-- цѣлая колонія. Положимъ, я этихъ самыхъ соотечественниковъ тоже не долюбливаю. Дрянь все народъ, изъ нигилистовъ... да выпить они не хуже нашего брата, купеческаго сынка, мастера. Сами увидите.

-- Вы бы меня лучше съ вашей женой познакомили, и мы бы провели время по-семейному... за чайкомъ.

Прутиковъ вдругъ омрачился весь, на лбу его образовались морщины, и онъ отвернулъ отъ меня голову.

-- Оставимъ женскій полъ въ покоѣ,-- проговорилъ онъ съ напускной веселостью,-- Онъ ни къ чему. Притомъ моя баба на васъ только скуку нагонитъ. Хе, хе, хе!..

Онъ засмѣялся какимъ-то надорваннымъ, дребезжащимъ злымъ смѣхомъ. Я понялъ, что мой пріятель въ своей семейной жизни не особенно счастливъ. Но разспрашивать его я не считалъ возможнымъ, чтобы съ одной стороны еще больше не испортить его расположенія духа, а съ другой стороны, я не хотѣлъ быть навязчивымъ и безцеремоннымъ. Чтобы разсѣять тучу, невольно мною вызванную на его лицѣ, я поспѣшилъ перемѣнить разговоръ.

-- Такъ мы, значитъ, проведемъ съ вами время въ компаніи соотечественниковъ?

-- Полагать надо, такъ и будетъ,-- отвѣтилъ онъ все еще довольно мрачный.

Молча мы дошли до вокзала. Я навелъ нужную мнѣ справку и подумывалъ уже какъ-нибудь поделикатнѣе отдѣлаться отъ моего спутника, которому, какъ мнѣ казалось, не до меня.

-- Знаете, Михаилъ Петровичъ, мнѣ, пожалуй, съ вами лучше будетъ теперь распрощаться. Согласитесь сами, ѣду я отсюда послѣ завтра, а у меня еще такъ много дѣла здѣсь. Если же мы съ вами закутимъ, то не справлюсь къ сроку..

-- Ну, ужь это вы меня извините,-- встрепенулся Прутиковъ.-- Не отпущу я васъ... Ежели слово дали, то его сдержать надобно...

Онъ опять привѣтливо улыбнулся мнѣ и я замѣтилъ, что морщинки на его лбу успѣли уже изгладиться.

-- Чтобы время не терять понапрасну, мы сядемъ въ конку и доѣдемъ до Каружа, тамъ въ Café Anglais мы коекого захватимъ изъ соотечественниковъ,-- они не откажутся составить намъ компанію. Оттуда мы всѣмъ кагаломъ махнемъ въ Gafé Lyrique, пообѣдаемъ тамъ и...

Конка какъ разъ подъѣхала. Прутиковъ, не кончивъ фразы, прыгнулъ на платформу вагона, и я послѣдовалъ его примѣру.

-----

Былъ пятый часъ дня. Жара стояла невыносимая. Народу въ вагонѣ конножелѣзной дороги было очень много. Тѣснота и давка мѣшала намъ продолжать разговоръ.

-- Пора,-- дотронулся Прутиковъ до моего плеча рукою.

Мы на ходу выскочили изъ вагона прямо противъ Café Anglais. Подъ опущеннымъ навѣсомъ, на широкомъ тротуарѣ, установленномъ деревьями въ кадкахъ, помѣщалось множество круглыхъ столиковъ, окруженныхъ садовыми стульями и скамеечками. Почти всѣ мѣста были заняты разношерстною публикой, укрывшейся подъ навѣсомъ отъ жгучихъ солнечныхъ лучей Публика отчасти пила изъ высокихъ боковъ пиво, но всего болѣе прохлаждались водой со льдомъ и съ различными сиропами. Какой-то истомой вѣяло среди этой жары. Прутиковъ издали сталъ оглядывать внимательнымъ взоромъ посѣтителей Café на тротуарѣ.

-- А, вотъ они куда пріютились!-- произнесъ онъ весело и пошелъ впередъ.

-- Кто?

-- Наши русскіе. Какъ-разъ цѣлая компанія. Расчудесно. Положимъ, тутъ и язва между ними; я его не очень-то долюбливаю. Но, дѣлать нечего, придется и его пригласить. Компанія аховая, улыбнулся онъ мнѣ,-- тутъ представители всѣхъ нигилистическихъ фракцій: самый задирательный и пустой народъ, а все-таки пьютъ они здорово,-- по-русски... Николаю Ивановичу,-- возвысилъ онъ голосъ,-- Петру Степановичу, Казиміру Антоновичу, Исааку Соломоновичу и всѣмъ прочимъ, мое нижайшее...

-- А! а! а!.

-- Купеческому сыну привѣтъ!..

-- Наше вамъ!..

-- Мишка -- другъ!..

-- Михаилу Петровичу!..

Всѣ эти возгласы посыпались намъ навстрѣчу изъ-за двухъ столиковъ, помѣщающихся у самой стѣны, и человѣкъ восемь-десять поднялись намъ на встрѣчу. Мы съ трудомъ пробирались по узкимъ проходамъ между столиками.

-- Позвольте, господа, отрекомендовать вамъ соотечественника,-- произнесъ Прутиковъ, когда мы, наконецъ, добрались до русскаго кружка -- литераторъ Павловъ -- мой другъ и пріятель. А это,-- указывалъ онъ мнѣ рукою на каждаго, панъ Пшехондовскій, Петровъ, Степановъ, Свянцицкій, Блюмкинъ, Сидоренко, дядя Ваня... Впрочемъ, уухъ! усталъ... Съ остальными послѣ перезнакомитесь!.. Гарсонъ!-- крикнулъ онъ и опустился на стулъ.-- Одинъ сифонъ, одинъ коньякъ и сколько, господа, пива?

Прутиковъ сталъ считать пальцемъ публику.

-- Четырнадцать пива,-- подсказалъ ему. кто-то.

-- Одинъ сифонъ, одинъ коньякъ и 14 пива,-- приказалъ Прутиковъ подбѣжавшему гарсону.

-- Сифонъ же для кого?-- полюбопытствовалъ Блюмкинъ.

-- Для нихъ,-- указалъ на меня Прутиковъ глазами.-- Они непьющіе, только одну воду потребляютъ.

-- Вода не напитокъ, душу не веселитъ и ума не прибавляетъ. У насъ, въ Малороссіи, бабы, и тѣ до горилки охочи, а водой коровъ и лошадей поятъ, сострилъ Сидоренко и раскатисто засмѣялся.

Гарсонъ принесъ пиво, коньякъ и сифонъ. Компанія живо разобрала кружки. Разговоръ, какъ и всегда, бываетъ, когда незнакомый человѣкъ присоединится къ обществу, не клеился. Я воспользовался наступившимъ затишьемъ, чтобы присмотрѣться къ моимъ случайнымъ знакомымъ. Компанія была пестрая и состояла изъ различныхъ представителей различныхъ національностей; да и по возрасту она была разнообразна. Въ особенности выдѣлялись изъ этой компаніи панъ Пшехондовскій и Петровъ. Первому изъ нихъ было далеко за шестьдесятъ лѣтъ, а второму -- за пятьдесятъ. Панъ Пшехондовскій отличался среди этой компаніи изысканностью своего костюма. Средняго роста, довольно толстый и плотный, съ маленькими, чуть слезящимися, выпуклыми, близорукими глазами и въ стороны расчесанной сѣдой бородой,-- онъ имѣлъ представительный видъ. На его крупномъ носу красовалось золотое массивное пэнснэ, которое то-и-дѣло сползало у него на бокъ. Шея у него была короткая, голова большая. Онъ держался джентльменомъ и обращался съ компаніей съ оттѣнками нѣкотораго пренебреженія. Николай Петровъ, хотя и не былъ такъ изысканно одѣтъ, тоже выдѣлялся костюмомъ и наружностью. Высокій, худой, на тонкихъ ногахъ, съ длинными руками, въ короткомъ пиджачкѣ и узкихъ брюкахъ въ обтяжку,-- его долговязая, нескладная фигура напоминала орангутанга. Бородка его, клиномъ, была черная съ сильной просѣдью. Голова на тонкой, длинной шеѣ маленькая; глаза тоже маленькіе, юркіе, не потеряли еще юношескаго блеска. Онъ то-и-дѣло гладилъ себя по головѣ правой рукой, а лѣвой пощипывалъ свою бородку. Остальная компанія ничѣмъ особеннымъ не выдавалась. Начиная съ суетящагося во всѣ стороны юркаго жидка Блюмкина и кончая самодовольной и хитрой фигуркой хохла Сидоренко, вся остальная публика не представляла особаго интереса по своей наружности. Развѣ только, что въ манерахъ и движеніяхъ нѣкоторыхъ господъ проглядывало особое стараніе щегольнуть предо мною своею безцеремонностью, точнѣе -- нахальствомъ; да и костюмы ихъ отличались затасканностью до такой степени, что можно было смѣло поручиться, что щетка никогда до нихъ не касалась.

-- Итакъ, господа,-- началъ Прутиковъ, послѣ довольно продолжительнаго молчанія, медленно допивая свой коньякъ,-- по случаю радостной встрѣчи съ г. Павловымъ, я предполагаю устроить нѣкоторый праздникъ. Вы что на это скажете?

-- Bene,-- пропищалъ Петровъ.

-- Бардзо добже,-- солидно пробасилъ панъ Пшехондовскій.

-- Идетъ!.. идетъ!..-- подхватила вся компанія.

-- Но мое мнѣніе таково, продолжалъ Прутиковъ,-- что намъ отсюда надо перекочевать. Въ этой Англіи кормятъ отвратительно, да и вино здѣсь мерзость... То-ли дѣло въ Cafe Lyrique,-- тамъ намъ во всѣхъ отношеніяхъ будетъ хорошо.

-- И то добже -- согласился панъ Пшехондовскій.

-- Ежели добже, то айда!.. Незачѣмъ по напрасну терять дорогое время. Вы, Николай Ивановичъ, надѣюсь, не откажетесь взять на себя трудъ составить меню для нашего обѣда, а Казиміръ Антоновичъ выбрать вина?

-- Не откажусь,-- отвѣтилъ Петровъ.

-- Вина, разумѣется, моя спеціальность -- пробасилъ панъ Пшехондовскій.

-- И расчудесно. А я, господа, послѣ всего этого, такой вамъ сюрпризъ устрою!.. Пальчики оближите!..-- весело улыбнулся Прутиковъ.-Такъ вотъ, господа, захватите моего пріятеля, и маршъ въ Лирику, распорядитесь тамъ, чтобы было все готово, какъ слѣдуетъ, а я мигомъ слетаю домой предупредить супругу, чтобы не ждала меня обѣдать, и присоединюсь къ вамъ...

Прутиковъ подозвалъ гарсона, расплатился, всталъ и прибавилъ уже на ходу:

-- Чтобы все было въ самомъ лучшемъ видѣ... Денегъ не жалѣть... Плачу за все, безъ разговору... Возвращусь мигомъ...

-- Вотъ такъ заботливый мужъ!-- полетѣлъ предупредить супругу... Боится, чтобы не соскучилась по немъ вдвоемъ съ Мутяевымъ... Ха, ха, ха!..-- засмѣялся ему вслѣдъ Петровъ.

Вся компанія отвѣтила на это. взрывомъ хохота и поднялась съ мѣста.

Шумно и оживленно, въ ожиданіи дарового обѣда, высыпали всѣ на улицу. Впереди всѣхъ, на своихъ тонкихъ ножкахъ, словно на жердочкахъ, спѣшилъ Петровъ; за нимъ, парами, шла остальная компанія; только я, какъ чужой, остался одинъ позади безъ товарища. Но не успѣлъ я сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ ко мнѣ подлетѣлъ жидокъ Блюмкинъ и схватилъ меня подъ руку.

-- Давно изъ отечества?-- освѣдомился онъ.

-- Нѣтъ, недавно..

-- Ну, что тамъ слышно, въ нашей милой Россіи? Пошатывается тамъ, у васъ, цезаризмъ? да?

-- То-есть, какъ?

-- Дакъ? Дакъ-будто мы не знаемъ, что дѣлается на родинѣ? Намъ все досконально извѣстно. Вѣдь тамъ все совершается по нашему указанію! Вѣдь тонъ-то мы задаемъ -- отсюда! Вѣдь мы руководимъ всѣмъ движеніемъ! Такъ намъ ли не знать, что тамъ дѣлается...

-- Если вамъ все такъ хорошо извѣстно, то зачѣмъ вы меня объ этомъ спрашиваете?

-- Все таки-жъ интересно послушать мнѣніе наѣзжаго человѣка...

-- Я вамъ ничего не могу сообщить. Во-первыхъ, потому, что я политикой не занимаюсь, а, во-вторыхъ, я увѣренъ, что вы выдумываете: у насъ, слава Богу, все обстоитъ благополучно.

Блюмкинъ посмотрѣлъ на меня пренебрежительно, косо, но руку мою не освободилъ, и мы сдѣлали нѣсколько шаговъ молча.

-- Вы съ Мишанькой давно знакомы?-- опять вступилъ онъ въ разговоръ.

-- Встрѣчался съ нимъ въ Москвѣ,-- отвѣтилъ я уклончиво.

-- Смѣшной субъектъ, а богатъ, шельма!.. деньжищъ у него -- тьма!.. И кутитъ же онъ по временамъ... Всякому случаю радъ прицѣпиться, чтобы устроить кутежъ...

-- А вѣдь и вы, однако, принимаете участіе въ его кутежахъ,-- перебилъ я его.

-- Съ какой стати я буду отказываться? Помилуйте. Все-жъ-таки развлеченіе... Да и всѣ "наши" его любятъ и водятъ съ нимъ компанію... Онъ въ сущности добрый малый... Его даже всѣ жалѣютъ... Онъ очень несчастливъ въ своей семейной жизни. Супруга-то его живетъ съ Мутяевымъ (онъ изъ "нашихъ"), а Мишанька дѣтокъ ихъ няньчитъ... Потѣха... Ха, ха, ха!..

Блюмкинъ залился мелкимъ, злымъ смѣхомъ.

-- Мнѣ и это не интересно,-- вторично возразилъ я жидку и насильно выдернулъ у него свою руку.

Но онъ не обратилъ никакого вниманія на мою нелюбезность и продолжалъ идти со мною рядомъ.

-- Позвольте познакомить васъ съ выдающимися личностями нашей компаніи,-- заговорилъ онъ снова, какъ ни въ чемъ не бывало.-- О. г. Петровѣ ни, вѣроятно, слыхали. Это эмигрантъ 63-го года, бывшій артиллерійскій офицеръ. Революціонеръ до мозга костей. У него въ Россіи страшно богатая и знатная родня; дядя его чуть ли не министромъ былъ. О, это умная голова. Большой ораторъ и музыкантъ, второй Рубинштейнъ. Недаромъ онъ былъ даже личнымъ секретаремъ Герцена и былъ душой редакціи "Колокола". Недавно во время инцидента съ Гартманомъ, мы, женевскій кружокъ русскихъ революціонеровъ, выбрали его делегатомъ въ Парижъ и послали его къ Лаврову на помощь. На аудіенціи у Гамбетты Петровъ игралъ первую роль, потому что ораторъ онъ замѣчательный, да и по-французски говоритъ, какъ настоящій французъ. Ему наша партія главнымъ образомъ обязана своей побѣдой въ Парижѣ. Связи у него вездѣ большія. Самъ Рошфоръ, когда бываетъ въ Женевѣ, является къ нему съ визитомъ... И панъ Пшехондовскій тоже человѣкъ замѣчательный. Онъ гарибальдіецъ, участвовалъ во многихъ битвахъ и выказывалъ чудеса храбрости. Гарибальди очень уважалъ его и цѣнилъ. Эмигрировалъ онъ изъ Россіи еще совсѣмъ мальчикомъ. Чуть ли не въ 31-мъ году. Однакожъ, нельзя сказать, чтобы его прошлое было безъ пятенъ. Онъ былъ очень друженъ съ Бакунинымъ и состоялъ при немъ секретаремъ, какъ Петровъ у Герцена. Только передъ самой смертью Бакунина у нихъ вышли какіе-то нелады... Поговаривали, что въ этомъ была замѣшана какая-то женщина... Надо вамъ замѣтить, что панъ Пшехондовскій несмотря на свой почтенный возрастъ, большой любитель женщинъ... У него и теперь... прехорошенькая. По 200 франковъ въ мѣсяцъ тратитъ на нее... Ну, а раньше, когда онъ былъ помоложе, женщины на него тратились... Говорятъ, что онъ пользуется своей рентой въ 6 тысячъ франковъ въ годъ отъ одной графини, которая была къ нему неравнодушна. Да, вообще, очень много различныхъ толковъ на его счетъ циркулируетъ... Не разберешь, что правда, что нѣтъ... Одно только вѣрно, что жаденъ онъ до безконечности и въ винахъ большой знатокъ... Недаромъ, ни слыхали, онъ назвалъ себя спеціалистомъ по этой части. Виноторговцы обращаются къ нему для опредѣленія достоинства дорогихъ винъ.

Навязчивый жидокъ болталъ безъ умолку, неугомонно. Онъ, повидимому, любилъ говорить и болталъ для собственнаго удовольствія. Чтобы освободиться отъ него, я ускорилъ шагъ, но онъ, не обративъ на это ни малѣйшаго вниманія, поспѣвалъ за мною и продолжалъ стрекотать.

-- Куда же ни спѣшите?-- онъ опять подхватилъ меня подъ руку.-- Успѣемъ. А вотъ, этотъ высокій хохолъ Грицко,-- указалъ онъ пальцемъ,-- совершеннѣйшій идіотъ. Онъ изъ партіи Драгоманова. Объ ихнемъ кружкѣ, вѣроятно, слыхали? "Громада" называется. Они отъ насъ совершенно отдѣлились и ничего общаго съ нами, заправскими соціалистами, не имѣютъ. О возстановленіи Малороссіи и отдѣленіи ея отъ Россіи хлопочутъ. Вотъ дураки! Прямо идіоты!.. Ну, дайте намъ только восторжествовать, мы имъ покажемъ, что такое значитъ узкій націонализмъ... Какой тутъ чертъ Малороссія или Польша, когда прежде всего и на первомъ планѣ должно жъ быть человѣчество вообще!.. Драгомановъ и вся его компанія идіоты, кретины!.. Еслибъ ни знали, съ какою ненавистью они относятся ко всему нехохлацкому... Вообразите, они даже открыто осмѣлились, въ брошюрѣ сочувственно отозваться о еврейскихъ погромахъ въ Россіи!.. Жиды, молъ, притѣсняютъ православный народъ, вытягиваютъ изъ него соки, эксплоатируютъ... и пошло, и пошло... А что многіе изъ этихъ жидовъ поплатились своими головами за этотъ народъ!..Что жиды дали имъ такихъ революціонеровъ въ Россіи, какъ Дейчъ, Зунделевичъ, Зандбергъ и другіе... Что Карлъ Марксъ жидъ и Лассаль тоже, они забываютъ... И ни думаете, одни Драгомановцы относятся такъ къ евреямъ? Тутъ всѣ въ душѣ насъ ненавидятъ, хотя на словахъ и провозглашаютъ равенство всѣхъ людей безъ различія національностей... Вѣдь знаменитый на всю Европу князь-революціонеръ тоже отличился.

-- Какой князь?-- спросилъ я, подъ конецъ заинтересовавшись болтовней Блюмкина.

-- Крапоткинъ! Онъ самъ, свой собственной княжеской персоной...

-- А что?

-- Помилуйте! Тоже изволилъ выступить съ цѣлымъ обвинительнымъ актомъ противъ евреевъ... И такіе, молъ, они и сякіе, и революцію своимъ вмѣшательствомъ опоганили... Позоръ, да и только!.. А вѣдь самъ на жидовкѣ женатъ и души въ ней не чаетъ... Его вѣдь княгиня-то,-- наша сестра-еврейка... ея бы посовѣстился...

-- Жена его бывшая еврейка,-- вставилъ я.

-- Какъ бывшая? Встрепенулся Блюмкинъ, она и теперь еврейка!

-- Княгиня-то? Какъ-же она съ нимъ повѣнчалась? Православный князь на еврейкѣ не можетъ жениться.

-- Да они и не вѣнчаны. Зачѣмъ эта комедія? Они живутъ въ гражданскомъ бракѣ.

-- Какая же она княгиня? Она, значитъ, просто его любовница.

-- Ну, пускай по-вашему, его любовница, но только-жъ это все-равно,-- отвѣтилъ онъ сердито.-- Во время процесса князя въ Ліонѣ ее всѣ газеты называли княгиней. Въ залѣ судебнаго засѣданія она сидѣла рядомъ съ княземъ, какъ его жена. Въ парижскихъ и ліонскихъ иллюстрированныхъ журналахъ были ея портреты, и карточки ея продавались на улицахъ и повсюду печатали: "Княгиня Крапоткина"... Она тутъ для всѣхъ княгиня, и я имѣю полное право такъ называть ее...

Онъ какъ-то непріязненно окинулъ меня глазами и продолжалъ:

-- На чемъ я остановился? Ахъ, да! Такъ вотъ, у насъ теперь все пошло въ разныя стороны: Драгомановъ съ своей "Громадой", Плехановъ съ своею проповѣдью Маркса, князь Крапоткинъ съ своей всесвѣтной революціей (онъ вѣдь открыто заявилъ себя анархистомъ)... О польскихъ соціалистахъ и говорить не стоитъ: поляки всегда работали отдѣльно отъ другихъ и имѣли свои собственныя цѣли... А наши старики ужь отживали свой вѣкъ, они уже совсѣмъ вздохнулись. Панъ Пшехондовскій только на то и годится теперь, чтобы опредѣлять достоинства разныхъ винъ, а Петровъ,-- чтобы рѣчи произносить и меню сочинить. Впрочемъ, для экстренныхъ случаевъ они могутъ еще пригодиться. Мы ихъ всегда посылаемъ делегатами къ европейцамъ, на соціалистическіе съѣзды. Это, такъ сказать, наши признанные, офиціальные ораторы и больше ничего. Что же касается настоящихъ, живыхъ, дѣятелей, то ими можетъ похвастаться только наша партія,-- партія Народной воли" со Леономъ Тихонравовымъ во главѣ. У насъ и органъ свой имѣется, толстый журналъ. Ужь двѣ книжки вышли, третья печатается: "Вѣстникъ народной воли" называется. Вѣроятно, видѣли? читали?

-- Нѣтъ, не видалъ и не читалъ.

-- Если угодно, могу вамъ завтра доставить. Всего по четыре франка книжка.

-- Очень вамъ благодаренъ. Послѣ завтра уѣзжаю, такъ куда я ихъ дѣну?

-- Какъ угодно... Такъ вотъ, мы въ нашемъ журналѣ проповѣдуемъ терроръ, какъ единственное средство къ осуществленію нашихъ идей. У насъ твердо выработанная программа, и мы знаемъ, чего хотимъ, куда стремимся.

-- Вы тоже пописываете?

-- Какъ-же! Мои статьи обращаютъ на себя вниманіе. Я одинъ изъ редакторовъ "Вѣстника".

-- Кто-же у васъ главный редакторъ?

-- У насъ, въ сущности, главнаго редактора нѣтъ, а есть только офиціальный, Леонъ Тихонравовъ. Лавровъ тоже пишетъ у насъ, но, между нами будь сказано, его статьи почти и не читаются. Очень онѣ ужь тяжеловѣсны и неудобоваримы. Вотъ рекомендую вамъ прочесть статью Дебогорій-Мокріевича, очень она васъ заинтересуетъ. Этотъ Дебогорій-Мокріевичъ бѣжалъ изъ Кары чрезъ Китай и очень художественно описываетъ свои похожденія...

-- Скажите пожалуйста,-- перебилъ я Блюмкина, такъ какъ съ худосочнымъ революціоннымъ изданьицемъ Тихонравова я на самомъ дѣлѣ былъ знакомъ и такимъ образомъ его болтовня на эту тему не могла меня интересовать.-- А г-жа Засуличъ, кажется, здѣсь живетъ, въ Женевѣ?

-- Вѣра Ивановна?... Какъ-же, какъ-же, она здѣсь.

-- И, полагать надо, тоже въ партіи Тихонравова принадлежитъ?

-- Куда,-- махнулъ рукой Блюмкинъ.-Вѣра Ивановна была настоящей революціонеркой... да, была, а теперь она -- старая кляча, больше ничего. А вотъ Плехановъ у насъ нѣчто въ родѣ турецкаго султана: цѣлымъ гаремомъ командуетъ... И на старости лѣтъ плѣнилась не одна имъ и запѣла съ нимъ въ одинъ голосъ...

-- Ахъ ты, жидюга!-- вдругъ раздался сзади насъ громовой голосъ, и здоровенная рука опустилась на плечо Блюмкина,-- такъ ты, вотъ какъ!.. перваго встрѣчнаго посвящаешь въ наши внутреннія дѣла?!..

Я обернулся на голосъ, предо мною стоялъ рослый, здоровенный субъектъ атлетическаго сложенія съ широкимъ лицомъ и крупнымъ мясистымъ носомъ. Онъ былъ весь выпачканъ чѣмъ-то чернымъ и сильно вспотѣлъ. Одѣтъ онъ былъ въ синей рабочей блузѣ, тоже испачканной чернымъ, и въ высокихъ сапогахъ. Онъ обладалъ цѣлымъ лѣсомъ длинныхъ всклокоченныхъ рыжихъ волосъ и большими, навыкатѣ, сѣрыми глазами. Блюмкинъ даже присѣлъ подъ тяжестью его здоровенной руки.

-- Хорошъ, нечего сказать,-- продолжалъ незнакомецъ, все еще сильно продолжая налегать на плечо Блюмкина,-- безъ сплетенъ никакъ не можешь!.. Я-ли тебя не предупреждалъ? Я ли тебя не предостерегалъ быть воздержнѣе?.. Ну, какъ мнѣ теперь съ тобой поступить?..

-- Пустите... больно... ой!-- взмолился Блюмкинъ.-- Да что ни себѣ, Александръ Александровичъ, такъ много позволяете...

-- Да я тебя еще не такъ... Возьму и раздавлю, какъ гадину!.. Сдѣлаю изъ тебя кляксу... мокро только останется!..

Незнакомецъ грозно сдвинулъ брови, тѣмъ не менѣе отпустилъ Блюмкина на волю.

-- Шутникъ же ни, Александръ Александровичъ, право шутникъ,-- проговорилъ Блюмкинъ, почувствовавъ себя на свободѣ.

-- Нѣтъ!.. Я не шутникъ!.. Самымъ серьезнѣйшимъ образомъ заявляю тебѣ, что переломаю всѣ твои ребра!.. Я ходилъ цѣлые четверть часа за тобой и слышалъ, какъ ты плелъ ерунду соотечественнику... За твои поступки ты отъ меня пощады не жди...

-- А что я вамъ скажу, Александръ Александровичъ,-- заискивающимъ голосомъ перебилъ Блюмкинъ незнакомца,-- я вамъ скажу нѣчто такое... Ну, однимъ словомъ, ни будете благодарны.

-- Сказывай... Сочиняй, жидюга...

-- Зачѣмъ мнѣ сочинять... Ужь ни больше меня не обижайте, а я вамъ хорошую штучку скажу.

-- Сказывай... Послушаемъ!-- проговорилъ незнакомецъ.

-- А знаете ни, куда мы теперь направляемся?

-- Почему я могу знать?

-- Мы направляемся въ Café Lyrique. Прутиковъ угощаетъ обѣдомъ... Нашихъ человѣкъ 12 уже отправились впередъ.

-- Что дѣло, то дѣло,-- совсѣмъ уже смягчился незнакомецъ, повидимому, обрадовавшись.-- И я, значитъ, съ. вами. Пожрать на счетъ купеческаго сынка не мѣшаетъ...

-- Позвольте васъ познакомить, господа,-- въ свою очередь развязно и весело произнесъ Блюмкинъ:-- Александръ Александровичъ Тутышкинъ,-- наборщикъ нашей "вольной" типографіи; г. Павловъ -- мой старинный знакомый, можно сказать, мой другъ и пріятель... Въ Москвѣ къ одному кружку принадлежали. Парень хорошій,-- аттестовалъ онъ меня.-- Напрасно подозрѣвали, что я передъ какимъ-нибудь прохвостомъ откровенничалъ... Я вамъ за него ручаюсь, къ тому же онъ и виновникъ угощенія... Прутиковъ въ его честь насъ угощаетъ... Значитъ, человѣкъ хорошій...

-- Мы, значитъ, вамъ обязаны предстоящимъ кормленіемъ?.. Это хорошо, даже очень хорошо...

-- Тутышкинъ крѣпко пожалъ мою руку и пошелъ впереди насъ.

-- Я ему вралъ про наше, будто бы, давнишнее знакомство единственно во избѣжаніе непріятностей,-- шепнулъ мнѣ на ухо Блюмкинъ.-- Это, знаете ли, человѣкъ очень непріятный... Нахалъ и задира!.. Однимъ словомъ, настоящій скотъ... Надо-же было его умаслить...

Въ огромномъ залѣ Café Lyrique, подъ командой Петрова, гарсоны сервировали столъ для нашего обѣда. Панъ Пшехондовскій глубокомысленно штудировалъ прейсъ-курантъ винъ. Компанія наша разбилась на отдѣльныя группы и разсуждала о различныхъ злобахъ дня. Между Тутышкинымъ и Сидоренко завязался довольно крупный споръ, который грозилъ перейти въ драку. Петровъ бросился успокаивать ихъ.

-- Я ему, мерзавцу, ребра переломаю!.. Я изъ него сдѣлаю кляксу!..-- оралъ во все горло Тутышкинъ.

-- А я тебѣ, подлецъ, сдачи дамъ!.. Поганую твою морду разобью!..-- визжалъ Сидоренко.

-- Господа, будетъ, оставьте!..-- разнималъ ихъ Петровъ.

-- Драгомановецъ!..

-- А ты, просто, подлецъ!..

-- Господа! Помогите же разнять ихъ,-- жалобно пропищалъ Петровъ.

На помощь къ Петрову поспѣшили еще нѣкоторые, и ругавшихся развели въ разныя стороны.

Прошло около получаса. Все было уже готово къ обѣду. Закуска, съ паюсной икрой включительно, дожидалась на отдѣльномъ столикѣ. Панъ Пшехондовскій не безъ гордости взиралъ на цѣлую батарею бутылокъ, красовавшуюся по его выбору на серединѣ обѣденнаго стола. Его близорукіе глазки такъ и сверкали, и его умильная старческая улыбка какъ будто говорила: "мы маху не дали, у меня тутъ все обстоитъ благополучно". Только Петровъ началъ чувствовать нѣкоторое безпокойство. Онъ уже нѣсколько разъ подходилъ къ двери и, защищая рукой глаза отъ солнца, по-долгу смотрѣлъ на улицу. Прошло еще съ четверть часа, а Прутиковъ все еще не появлялся. Безпокойство Петрова усилилось настолько, что онъ уже не отходилъ больше отъ двери и во всѣ глаза смотрѣлъ по тому направленію, откуда долженъ былъ появиться Прутиковъ.

-- Послушайте,-- повернулся онъ вдругъ круто ко мнѣ,-- если Прутиковъ надуетъ и не придетъ, выйдетъ большой скандалъ... Вѣдь я заказалъ обѣдъ на 17 человѣкъ, по пяти франковъ на каждаго... да закуски приготовили франковъ на 20...

Онъ умоляюще смотрѣлъ на меня, былъ очень блѣденъ и качался на своихъ тонкихъ ножкахъ, сильно встревоженный.

-- Чѣмъ-же я тутъ виноватъ?

-- Я васъ не виню, только, въ случаѣ крайности, вы должны меня выручить... Я здѣшній старожилъ... Меня тутъ всѣ знаютъ... Я не позволю срамить себя!... Вы обязаны выручить меня!.. Понимаете!..

Онъ смотрѣлъ ужь на меня въ упоръ и послѣднія слова онъ произнесъ нахально, вызывающе и чуть-ли не съ угрозой.

-- Это значитъ, чтобы я взялъ на себя расходы по обѣду?

-- Ну, да!.. Ну, да!.. Разумѣется!..

Положеніе мое было очень затруднительно. Бросить больше ста франковъ за обѣдъ мнѣ было не по карману, да и кромѣ того, меня возмутилъ тонъ Петрова,-- до того онъ былъ нахаленъ и дерзокъ. Тѣмъ не менѣе, отказаться платить я опасался, чтобы дѣйствительно не вышло большого скандала. Я терялся и не зналъ, какъ тутъ быть. Наконецъ, я рѣшилъ, что за обѣдъ заплатить нужно. Я хотѣлъ-было уже въ этомъ смыслѣ отвѣтить Петрову, когда вдругъ раздался голосъ Блюмкина:

-- Прутиковъ катитъ!

Чрезъ минуту Прутиковъ влетѣлъ, какъ бомба. Онъ былъ весь красный отъ жары, запыхавшись, и потъ лилъ съ него градомъ:

-- Заждались, дѣтки, небось?-- произнесъ онъ, вытирая лицо платкомъ и тяжело дыша.-- Проголодались?.. Ну чтожъ дѣлать... Задержали немножко... Дайте отдохнуть, отдышаться.. У-у-уфъ!..

-- Отдохни, отдохни, Мишка, а мы тѣмъ временемъ приступимъ къ закускѣ... Рабочему человѣку голодать не полагается...

-- Сашка!... другъ!.. Ты откуда взялся? Тебя, кажется, раньше не было?..

-- Рабочій человѣкъ -- что лошадь... чуетъ кормъ -- туда и бѣжитъ...

-- И расчудесно. Мы тебя накормимъ... Будешь сытъ... Ну, господа, приступимъ-те... Слышите, Сашка-другъ говоритъ, голодать не полагается.

Вслѣдъ за Прутиковымъ вся толпа, какъ голодная стая, устремилась впередъ, окружила маленькій столикъ и набросилась на закуски. Нѣкоторые высказали вслухъ сожалѣніе объ отсутствіи русской водки, тѣмъ не менѣе, какъ и прочіе, усердно приложились къ киршу, который съ успѣхомъ замѣнилъ на этотъ разъ отечественный продуктъ. Въ какія-нибудь десять минутъ закуска была уничтожена до-тла, громадные графины кирша были опорожнены, такъ что многіе, не успѣвъ еще сѣсть за обѣдъ, уже напились.

-- Подкрѣпились немножко, теперь и пообѣдать набрались силъ,-- съострилъ Прутиковъ.

Компанія отхлынула отъ маленькаго столика и торопливо заняла мѣста за большимъ сервированнымъ столомъ, на которомъ уже дожидался горячій супъ.

Начало обѣда прошло молча. Большинство публики, несмотря на предшествовавшую обильную закуску, съ жадностью набросилось на ѣду и истребляло при этомъ значительное количество бѣлаго хлѣба, что и свидѣтельствовало, что компанія не привыкла къ обилію блюдъ и торопилась насытиться. Только панъ Пшехондовскій, Петровъ, Никита Воздвиженскій и самъ Прутиковъ не обнаруживали обжорливости. Исключая Воздвиженскаго, они больше пили, чѣмъ ѣли. Прутиковъ главнымъ образомъ налегъ на киршъ и пилъ его стаканами, а Петровъ и панъ Пшехондовскій отдавали предпочтеніе краснымъ и бѣлымъ винамъ. При этомъ панъ Пшехондовскій пилъ медленно, маленькими глоточками и послѣ каждаго глоточка пощелкивалъ языкомъ съ истиннымъ наслажденіемъ; Петровъ-же опрокидывалъ сразу по полустакану и спѣшилъ немедленно доливать, такъ что передъ нимъ постоянно красовался полный, до краевъ налитый, стаканъ. Никита Воздвиженскій не только ничего не пилъ, но и ѣлъ мало. Это былъ ужь почтенный старецъ, изъ казанскихъ семинаристовъ. Высокаго роста, угрюмый, вѣчно молчаливый, почти сѣдой,-- онъ славился своею нелюдимостью. Какимъ образомъ онъ попалъ въ эту компанію и вообще то какой причинѣ онъ очутился эмигрантомъ, я не знаю. Встрѣчалъ я его и раньше и зналъ, что онъ давно уже уѣхалъ изъ Россіи, живетъ то въ Женевѣ, то въ Лондонѣ, гдѣ даетъ уроки въ русскихъ семействахъ и ведетъ весьма скромный образъ жизни. И на этотъ разъ онъ держался отдѣльно отъ всей компаніи, забился въ уголокъ и угрюмо молчалъ.

Когда на столъ подали итальянскія макароны, начались легкіе инциденты, которые стали принимать все болѣе и болѣе острый характеръ и завершились окончательнымъ и настоящимъ скандаломъ, какъ читатель увидитъ изъ нижеслѣдующаго.

Недавніе враги Тутышкинъ и Сидоренко очутились за столомъ рядомъ. Они, [повидимому, совершенно уже забыли о своей ссорѣ, усердно подливали другъ другу въ стаканы, безпрерывно чекались и улыбались.

-- Сидоренко, милый человѣкъ... Это что за блюдо на столѣ?-- пьянымъ голосомъ спросилъ Тутышкинъ.

-- Итальянскія макароны, другъ мой... Что, положить тебѣ?-- предупредительно предложилъ Сидоренко.

-- Макароны-то?.. Фараоны?.. Не смѣй!.. Не надо!..

-- Смотри... какія онѣ вкусныя...

-- Вкусны?.. Фараоны-то вкусны?.. Врешь!.. Это пища итальянскихъ голышей!.. А мы сегодня на счетъ купеческаго сынка угощаемся... Намъ что нибудь позаманчивѣе подавай!..

-- Что тебѣ, Сашка-другъ, подавать?

-- Мнѣ,-- чтобы щей да кашу... Я человѣкъ рабочій... люблю настоящія кушанья...

-- Ахъ, кабы щецъ да кашки,-- согласился съ нимъ Сидоренко.

-- Одобряешь?.. Охъ, ты милый мой... Ну, что-жъ... Мы сейчасъ и потребуемъ... Мишка,-- вдругъ гаркнулъ на всю залу Тутышкинъ и такъ крѣпко ударилъ своимъ кулачищемъ по столу, что нѣсколько стакановъ опрокинулись и скатерть облилась виномъ.

-- Тебѣ чего?-- спросилъ Прутиковъ.

-- Ты угощаешь?

-- Я.

-- Такъ прикажи подать мнѣ и моему другу Сидоренушкѣ щи и кашу... А эти самые фараоны -- онъ ткнулъ, грязнымъ пальцемъ; въ блюдо съ макаронами -- самъ лопай... Намъ ихъ не надо...

-- Не дури, Сашка, во всей Женевѣ ни щей, ни каши не достанешь...

-- Знать ничего не хочу... Ты долженъ достать... Распорядись поскорѣе, чтобы было... А то все сокрушу и блюдо съ проклятыми фараонами на голову тебѣ надѣну... Все вдребезги сокрушу...

Тутышкинъ устремился къ блюду съ макаронами, чтобы привести въ исполненіе свою угрозу, но жидокъ Блюмкинъ своею находчивостью выручилъ Прутикова изъ бѣды. Онъ подскочилъ къ Тутышкину, схватилъ его за обѣ руки, посадилъ на мѣсто, поставилъ передъ нимъ полную тарелку съ макаронами и дружескимъ убѣдительнымъ голосомъ произнесъ:

-- Вотъ тебѣ каша...

-- Какая это каша?.. Это фараоны!.. Шутить надо мною вздумалъ!.. Убью, жидюга!.. Но Блюмкинъ не струсилъ.

-- Какіе фараоны, братецъ? Я самъ терпѣть не могу проклятыхъ фараоновъ! Самъ знаешь, фараоны нашу націю притѣсняли... Фараоны -- мерзость... А каша настоящая, россійская каша... И какая вкусная!.. Пьянъ ты что ли? Не видишь?.. На, попробуй...

Онъ почти насильно вложилъ въ ротъ Тутышкина полную ложку макароновъ. Тотъ ихъ проглотилъ, просіялъ весь, и на его пьяномъ лицѣ изобразилось полное удовольствіе...

-- Вотъ это такъ кушанье.. Наша... россійская... А то фараонами, стервецъ, вздумалъ угощать... Выпьемъ съ тобой, Лазарь Самойловичъ, что-ли?.. Хоро-о-шій ты, жидюга... люблю...

Такимъ образомъ, инцидентъ съ кашей прекратился, и пьяный Тутышкинъ успокоился.

Между тѣмъ, шумъ, гамъ, ругательства и даже крѣпкія слова стали раздаваться среди другихъ обѣдавшихъ за столомъ. Прислуживавшіе гарсоны съ любопытствомъ прислушивались къ воцарившемуся шуму, наблюдали за всѣмъ этимъ безобразіемъ, и по ихъ физіономіямъ видно было, что подобные гости попали въ этотъ приличный Gafé въ первый разъ. Компанія, за исключеніемъ нѣкоторыхъ, давно уже перестала пользоваться ножами и вилками, и ѣла руками ростбифъ и даже салатъ.

-- Пановье!-- раздался выкрикъ пана Пшехондовскаго, и покрылъ собою весь царствовавшій за столомъ шумъ,-- пановье!.. Прошу выслушать стараго бунтаря!.. Гарибальдійскаго полковника!..

Онъ поднялся съ мѣста.

-- Слушайте полковника!..

-- Слово за паномъ Пшехондовскимъ!..

-- Качать его!.. На ура его!..

Крики эти раздавались въ отвѣтъ на его обращеніе къ публикѣ, а самъ панъ Пшехондовскій, красный, какъ ракъ, съ рѣзко выступавшими жилами на короткой шеѣ, съ залитыми кровью глазами, стоялъ, пошатываясь, держа въ правой рукѣ до краевъ налитый стаканъ съ виномъ, и блаженно убылался. Онъ былъ, повидимому, совсѣмъ пьянъ.

-- Говорите, полковникъ,-- произнесъ кто-то, когда наступила относительная тишина.

-- "Еще Польша не сгинела, пока мы піемы" -- запѣлъ онъ фальшивымъ голосомъ и вдругъ неожиданно кончилъ: -- Москали-свиньи!.. Да пекло ихъ шулей лайдаковъ!

-- Въ рыло ему, ребята!..

-- Какъ онъ смѣетъ!..

-- Польская харя!..

-- Старый бродяга!..

-- Проклятый Альфонсъ!..

Всѣ съ озлобленными жестами повскакали съ своихъ мѣстъ и ринулись въ сторону пана Пшехондовскаго. Но стараго пьяницу спасло отъ побоевъ и, можетъ быть, отъ опасности быть сильно изувѣченнымъ слѣдующее обстоятельство. Кто-то изъ компаніи, какъ разъ въ критическій моментъ, стащилъ со стола скатерть, и вся стоявшая на столѣ посуда полетѣла на полъ со страшнымъ трескомъ. Появился самъ хозяинъ Café въ сопровожденіи многочисленной свиты гарсоновъ, поваровъ и прочей прислуги. Онъ поднялъ крикъ, обозвалъ компанію варварами, дикими... Прутиковъ вломился въ амбицію и подступилъ къ нему съ кулаками, но въ дѣло вмѣшался Петровъ. Онъ успокоилъ хозяина тѣмъ, что за все будетъ заплачено, и онъ въ убыткѣ не останется, а Прутикова онъ отвелъ въ сторону и тоже уговорилъ его успокоиться. Скоро все пришло въ порядокъ.. Прислуга живо очистила полъ отъ битой посуды, положила на столъ свѣжую скатерть и другія салфетки, пьяная публика опять заняла свои мѣста, и обѣдъ продолжался, какъ ни въ чемъ не бывало. А виновникъ всего этого переполоха, панъ Пшехондовскій, опустился на стулъ и съ закрытыми глазами медленно, съ причмокиваніями, попивалъ изъ стакана вино.

Былъ уже восьмой часъ, когда гарсоны убирали со стола остатки различныхъ сыровъ, и вся публика, пошатываясь, шумно отодвигала стулья, собираясь уже встать съ своихъ мѣстъ.

-- Не трогаться, господа!-- остановилъ всѣхъ Прутиковъ.-- Нѣшто вы забыли, что я обѣщалъ вамъ сюрпризъ?-- Гарсонъ! Ликеровъ подавать!..

-- Сколько рюмокъ?

-- Какія тамъ рюмки?.. Бутылки!.. Изъ всѣхъ сортовъ, какія у васъ найдутся, по бутылкѣ... Къ тому еще десятка два сырыхъ свѣжихъ яицъ, одну маленькую рюмочку и большіе, высокіе бокалы, по числу насъ всѣхъ... Ну, живо!.. Мы, господа, медвѣдя одолѣемъ, настоящаго россійскаго медвѣдя!.. торжественно заявилъ Прутиковъ и началъ засучивать рукава своей жакетки, какъ-будто дѣйствительно готовился вступить въ бой съ медвѣдемъ.

Гарсонъ принесъ ликеры. Прутиковъ изъ каждой бутылки (всѣхъ было восемь) ликера по одной маленькой рюмочкѣ розлилъ по бокаламъ, такъ что каждый изъ нихъ наполнился этою смѣсью на три четверти, потомъ онъ осторожно разбилъ по-одиночкѣ сырыя яйца, тщательно отдѣлилъ бѣлки, которые выливалъ въ тарелку, а желтки онъ въ цѣломъ видѣ опускалъ въ бокалы. Работу эту онъ выполнилъ весьма ловко, и когда она была окончена, торжественно произнесъ:

-- Се медвѣдь... Одолѣть его не такъ легко, какъ кажется... Онъ такъ-же бываетъ страшенъ, какъ и лѣсной медвѣдь... Чтобы его побѣдить, надо быть на-сторожѣ и пріобрѣсти извѣстную снаровку!.. Слушайте, господа, со вниманіемъ. Вотъ, въ чемъ состоитъ секретъ предстоящей намъ охоты. Надо спервоначалу открыть ротъ, однимъ махомъ влить туда все содержимое въ бокалѣ и проглотить такъ, чтобы желтокъ на застрялъ въ горлѣ и не лопнулъ... Если, паче чаянія, желтокъ лопнетъ,-- бѣда!.. Охота будетъ неудачная. Вся смѣсь, сирѣчь медвѣдь, убѣжитъ обратно черезъ носъ... Такъ вотъ, смотрите, господа, какъ медвѣдя одолѣть надобно!..

И Прутиковъ поднялъ бокалъ и показалъ на практикѣ, какъ надо справляться съ его импровизированнымъ ужаснымъ напиткомъ. Медвѣдь благополучно былъ побѣжденъ купеческимъ сынкомъ, который послѣ своей побѣды даже не поморщился.

За Прутковымъ взялся за бокалъ панъ Пшехондовскій. Онъ, хотя и дрожащей рукой, но довольно молодцевато поднялъ бокалъ и влилъ себѣ въ ротъ все его содержимое залпомъ, но тутъ-же закашлялся и, какъ предсказалъ Прутиковъ, такъ и вышло. Кругомъ раздался пьяный смѣхъ нашей компаніи. Смѣялась и посторонняя публика, которая къ этому времени успѣла собраться въ большомъ количествѣ въ залѣ.

Когда остальная компанія взялась за медвѣдя, то съ большинствомъ повторилась та-же исторія, что и съ паномъ Пшехондовскимъ, лишь нѣкоторымъ удалось благополучно одолѣть его. Юркій Блюмкинъ, все лицо котораго было залито яичнымъ желткомъ, громко кричалъ, ругался и приставалъ къ Пруткову, чтобы онъ ему приготовилъ другого медвѣдя.

-- Теперь я ужь постигъ, въ чемъ дѣло!.. Теперь я его, подлеца, одолѣю!.-- кричалъ онъ во все горло.

Несмотря на любопытство видѣть, чѣмъ, наконецъ, все это кончится,-- я не могъ больше оставаться среди этой невозможной компаніи и тихонько ушелъ изъ Café.

Очутившись на улицѣ, я долго не могъ придти въ себя отъ всего происходившаго. Въ ушахъ моихъ продолжали раздаваться пьяные крики дикой толпы, а передъ глазами стояли безобразныя фигуры съ перепачканными лицами и дикими взглядами. Я ускорилъ шаги, чтобы поскорѣе быть подальше отъ того мѣста, гдѣ еще осталась компанія...

-- Г. Павловъ!.-- оклинули меня сзади.

Я обернулся. Меня догонялъ Никита Воздвиженскій. Онъ былъ очень взволнованъ, и его строгое лицо смотрѣло на этотъ разъ еще строже. Онъ пошелъ со мною рядомъ, и нѣкоторое время мы оба молчали.

-- Народецъ!..-- простоналъ, наконецъ, Воздвиженскій.

-- И всегда такъ у нихъ бываетъ?

-- Случается,-- отвѣтилъ онъ нехотя.

Опять наступило молчаніе.

-- Хоть бы постороннихъ постыдились,-- началъ онъ жалобнымъ голосомъ, когда мы повернули за уголъ.-- Ни стыда, ни совѣсти у нихъ нѣтъ... Какъ они мнѣ опротивѣли!.. Измельчали наши!.. Ни одного порядочнаго человѣка. Либо страшныя самолюбія, для которыхъ на первомъ планѣ генераловъ разъигрывать, задавать тонъ, либо просто негодяи и пьяницы. Все между собою воюютъ, ненавидятъ другъ друга и при первомъ удобномъ случаѣ устраиваютъ публичные скандалы... Здѣсь, въ Женевѣ, на русскихъ выходцевъ смотрятъ, какъ на совершенно потерянный народъ.. Ихъ презираютъ...

Онъ глубоко вздохнулъ.

-- И добро бы, одна молодежь безчинствовала,-- продолжалъ онъ надорваннымъ голосомъ, глотая слова по-старчески,-- а то, сами видѣли: Петровъ и Пшехондовскій не уступаютъ имъ... Вмѣстѣ съ ними чинятъ скандалы...

-- Правда, что Петровъ бывшій секретарь Герцена?-- спросилъ я, когда онъ опять замолчалъ.

-- Да, это правда. Но когда Александръ Ивановичъ живъ былъ, Петровъ велъ себя порядочно. Онъ тогда не смѣлъ громко разговаривать и держался скромно. Чувствовалъ надъ собой узду, какъ и другіе мелкіе людишки, а теперь, сами видѣли, что выдѣлываетъ... Да, что говорить, времена теперь не тѣ пошли... Раньше и къ революціонеру предъявлялось требованіе извѣстнаго образовательнаго, да и нравственнаго ценза... Въ нашей средѣ все были люди согрѣтые истиннымъ желаніемъ по крайней мѣрѣ и стремленіями работать на пользу человѣчества... Конечно, были и отчаянныя головы, проповѣдывавшія истребленіе огнемъ и мечемъ всего стараго... Но вѣдь это были мечтатели въ одиночку... Тогда надъ анархизмомъ смѣялись, несмотря на то, что его почти создалъ Бакунинъ... А теперь что? Теперь недоучки кругомъ, и даже неизвѣстно, какія у нихъ стремленія? И нельзя себѣ даже объяснить, почему они оказались революціонерами. Ну, какія у нихъ идеи? стремленія?... Только этотъ проклятый терроръ и выдумали... дальше ничего. Дома изъ-за угла убійства совершаютъ, а сюда бѣгутъ свои преступныя головы спасать... Все это одинъ сплошной срамъ, позоръ!..

Онъ неожиданно оборвалъ свою рѣчь, торопливо пожалъ мою руку и повернулъ за уголъ.

-----

Въ тотъ вечеръ я гулялъ много и домой возвратился поздно, въ двѣнадцатомъ часу. Я чувствовалъ себя очень утомленнымъ и безобразно проведеннымъ днемъ, и продолжительной прогулкой, а потому, не зажигая огня, раздѣлся и легъ спать. Заснулъ я скоро и крѣпко, но не на долго. Стукъ въ двери моего номера разбудилъ меня. Я открылъ глаза и нѣкоторое время озирался въ темнотѣ. Стукъ въ дверь повторился съ большею силой.

-- Кто тамъ?-- спросилъ я, наконецъ.

-- Это я -- Прутиковъ!-- былъ отвѣтъ.

-- Что вамъ нужно?-- произнесъ я сердито, не вставая съ кровати.

-- Ради Бога, впустите меня... Мнѣ нужно, очень нужно васъ видѣть.

-- Я сплю.. Отложите до завтра.

-- Нельзя... Никакъ это невозможно... Ужь вы, ради Бога, впустите меня.

Въ голосѣ его послышалась мнѣ такая мольба, что у меня не хватило духу прогнать едо. Я всталъ, зажегъ лампу, одѣлся и открылъ дверь.

Прутиковъ очутился предо мною въ ужасномъ видѣ. Жакетка его была вся выпачкана грязью, жилетъ и сорочка разстегнуты, такъ что его могучая волосатая грудь вся. обнажилась. Фуражка на головѣ была нахлобучена до самыхъ ушей, а галстухъ совершенно отсутствовалъ на шеѣ,-- очевидно, онъ потерялъ его. Его сопровождалъ другой русскій оборванецъ изъ соціалистовъ, который несъ за нимъ нѣсколько бутылокъ.

-- Поставь на столъ и проваливай,-- обратился къ субъекту Прутиковъ,-- ты намъ больше не надобенъ, а чтобы тебѣ не обидно было, можешь бутылку съ собою захватить.

Субъектъ моментально исчезъ съ одной изъ бутылокъ, поставивъ остальныя на столъ.

-- Не взыщите, что разбудилъ васъ,-- произнесъ Прутиковъ, когда мы съ нимъ остались наединѣ.-- Я къ вамъ по дѣлу. По наинужнѣйшему дѣлу. Вы полагаете,-- я пьянъ? Ну, ей-же Богу, нѣтъ. Говорю вамъ, что по дѣлу пришелъ...

-- Какія-же теперь дѣла? Помилуйте? Вы-бы лучше домой шли, а то ваша жена безпокоиться будетъ..

-- Моя жена?..-- горько усмѣхнулся онъ,-- моя жена безпокоиться не будетъ... Имѣется у ней на лицо утѣшитель...

Онъ такъ жалобно вздохнулъ, и на лицѣ его изобразилось такое страданіе, что я сразу почувствовалъ, что въ душѣ этого человѣка разъигрывается нешуточная драма.

-- Да-съ, у моей жены -- утѣшитель, и поэтому случаю я пришелъ къ вамъ,-- продолжалъ онъ съ горькимъ вздохомъ. Оно, конечно, ваше дѣло -- сторона. Да долженъ же я предъ кѣмъ-нибудь про свои мученія высказать... Тоже человѣкъ, душа у меня есть... болитъ она!.. За что-же это они меня такъ обидѣли? За что?... Я имъ ничего худого не сдѣлалъ..

Онъ схватился обѣими руками за голову, простоялъ такъ съ минуту. Потомъ онъ налилъ рюмку коньяку, выпилъ ее и продолжалъ болѣе спокойнымъ голосомъ, глядя на меня, въ упоръ.

-- И вѣдь во всемъ этомъ вы виноваты...

-- Какъ это я?

-- Такъ точно выходитъ,-- вы-съ!.. Только не безпокойтесь... Ни капельки я на васъ за это не сержусь...

-- Но въ чемъ же тутъ моя вина?

-- А вотъ я вамъ все, въ подробности, и разскажу.

Онъ выпилъ еще рюмку коньяку и усѣлся на диванѣ.

-- Помните вы, какъ я у васъ былъ по случаю бенефиса Надежды Александровны Шостовой? Я тогда съ тѣмъ, ѣхалъ къ вамъ, чтобъ васъ купить. Помните, сто рублей вамъ предлагалъ. Вы у меня денегъ не взяли и мое желаніе даромъ выполнили... Такъ вотъ, этотъ самый случай меня и погубилъ, поняли?

-- Ничего не понимаю.

-- Гдѣ вамъ? Да и то, случай этотъ объясненія требуетъ. Извольте слушать. Сейчасъ вамъ все ясно станетъ. Вы мнѣ тогда мои сто рублей въ лицо бросили. Я этоочень даже почувствовалъ. Потому видѣлъ я по вашей обстановкѣ, не слѣпой вѣдь, человѣкъ вы не денежный. Хорошо-съ. Вотъ я и сообразилъ, что наши купеческія понятія о людяхъ не всегда критику выдерживаютъ. У насъ, извѣстно, деньги -- все, и никакого дѣла безъ нихъ не оборудуете, потому такъ ужь коммерція поставлена. И очень ужь я къ вамъ большое уваженіе почувствовалъ. Вотъ, что, думаю, значитъ, человѣкъ умственный, литераторъ, его деньгами не прельстишь... Человѣкъ это особенный,-- его понимать надо, цѣнить... Хорошо-съ. Встрѣтился я съ Мутяевымъ. Тоже себя за литератора выдалъ. Я, разумѣется, къ нему со всѣмъ моимъ благорасположеніемъ. Подружились. Дальше -- больше. Прошло не мало времени, мы и на ты съ нимъ выпили, и совершенно побратались. Мнѣ это лестно. Потому, хотя около меня много народу увивалось, да все необразованный, а тутъ я обрѣлъ человѣка умственнаго и мнѣ преданнаго. А надо вамъ сказать, что случай съ вами, про сто рублей, я ему съ великой похвалой о васъ разсказалъ и этимъ самымъ можно сказать ему въ руки удочку далъ, на которую меня поймать можно. Онъ и давай выказывать предо мною такое безкорыстіе, что всего меня плѣнилъ. Однажды мнѣ Мутяевъ говоритъ: "Есть у меня одна знакомая дѣвушка, изъ дворянокъ, почти княжескаго рода. Очень она хорошая, только весьма бѣдная. Что-бы тебѣ помочь ей..." -- "Я съ удовольствіемъ, сколько прикажешь, столько и отсчитаю въ ея пользу".-- "Такъ этого сдѣлать нельзя -- не возьметъ она вспомоществованія. Очень горда она".-- "Какъ же,-- спрашиваю, быть?" -- "Ты-бы, говоритъ,-- уроки французскаго языка у нея бралъ. Она учительствомъ занимается и французскій языкъ до тонкости знаетъ". Расчудесно. Вези, молъ, къ учительницѣ. Привезъ это онъ къ Ларисѣ Михайловнѣ. Вижу,-- первой красоты дѣвушка. Смотрю на нее и глазъ отвести не могу. Заполонила она меня съ перваго абцуга. Тоже вижу ея бѣдность: комнатка крошечная; мебель -- два стула и столъ поломанный. Предложилъ я ей по синенькой за часъ и чтобы каждый день урокъ. Засмѣялась. "Ужь очень много предлагаете, говоритъ,-- разоритесь. По три урока въ недѣлю и по три рубля будетъ достаточно". Вижу, и она не интересантка, а, какъ слѣдуетъ быть благородной дѣвицѣ, съ совѣстью. Хорошо-съ. Началъ я къ ней ѣздить, уроки французскаго языка брать. Только съ обученіемъ дѣло у меня не особенно ладилось: и тупъ я отъ природы, да и больше на моего прекраснаго ментора засматриваюсь; не до французятины, значитъ. Гляжу я все на нее и млѣю. Такъ бы и бросился къ ней и расцѣловалъ бы всю, только духа не хватало: очень она себя гордо держала. Ну, что тутъ долго тянуть: такъ я въ нее втюрился, что только въ ея присутствіи довольнымъ и счастливымъ себя почиталъ. А какъ мнѣ отъ нея уходить надо и вспомню, что цѣлыхъ два дня ее не увижу, вѣрите ли, такая на меня грусть-тоска найдетъ, что хоть бы въ воду. Ни прежнія мои удовольствія, ни прежнія развлеченія -- ничто меня больше не занимаетъ, и никакого во мнѣ къ нимъ больше тяготѣнія нѣтъ. Хорошо-съ. Весь я измучился. Чувствую, что погибаю. Ну, думаю, откроюсь Мутяеву. Можетъ, онъ меня надоумитъ, какъ тутъ быть. Отправился къ нему, да и выложилъ все, что на душѣ было. Выслушалъ онъ меня внимательно.-- "Ну, Миша, говоритъ,-- дѣло твое обстоитъ гораздо благополучнѣе, чѣмъ думаешь". "А что?" -- "А то, что мнѣ доподлинно извѣстно, что пользуешься ты взаимностью, только Лариса Михайловна тщательно отъ тебя это скрываетъ и не обнаруживаетъ своихъ чувствъ; гордости въ ней много: боится, чтобъ ты не думалъ, что за твое богатство полюбила тебя".-- "Не можетъ быть!" -- "Вѣрно тебѣ говорю: сама мнѣ во всемъ призналась". Тутъ я вскочилъ, началъ его обнимать, цѣловать и, однимъ словомъ, благодарить за то, что онъ мнѣ ея тайну открылъ и счастливымъ меня сдѣлалъ. Отстранилъ онъ меня отъ себя почти насильно и говоритъ: "Завоюй ее сначала, уговори, чтобъ за тебя замужъ шла, потомъ и благодари".-- "Да она же меня любитъ. Отчего же ей за меня замужъ не идти?" -- "Мало ли что любитъ, а ты про ея гордость видно забылъ. Не даромъ почти княжескаго рода, можетъ, изъ-за твоего богатства она за тебя и не пойдетъ?" Хорошо-съ..."

Прутиковъ остановился, налилъ рюмку коньяку, выпилъ и продолжалъ.

-- Ну, зачѣмъ я буду тянуть эту канитель въ подробности? Вижу, вы спать хотите, да и мнѣ это утомительно...

-- За меня не безпокойтесь. Я васъ слушаю съ интересомъ...

-- Нѣшто интересно?-- горько усмѣхнулся онъ.-- Тогда, пожалуй, я вамъ ужь по порядку... На чемъ, бишь, я остановился?.. Ахъ, да!.. Набрался я храбрости и прямо отъ Мутяева къ Ларисѣ Михайловнѣ. Упалъ это я предъ нею на колѣни и всѣ мои чувства ей высказалъ. И откуда у меня въ ту пору такихъ возвышенныхъ словъ и въ такомъ изобиліи взялось? Не понимаю. Знаете, я больше часа, полагать надо, ей все про мою любовь говорилъ. А она сидитъ предо мною и хоть бы слово. Только поблѣднѣла вся, глаза разгорѣлись словно уголья, такъ и блестятъ, а отъ всей отъ нея точно холодомъ вѣетъ. Ну, думаю, горда же она. Не даромъ княжескаго рода: чего добраго, прогонитъ она меня съ моею любовью. Жутко мнѣ стало, а я все свое продолжаю: молю, чтобы за меня замужъ шла. Полагать надо, что смѣлость эта самая у меня съ отчаянія привалила. Потому, я такъ въ ту пору думалъ, что мнѣ безъ нея жить невозможно... Вижу, она въ молчаніи все пребываетъ... "Лариса Михайловна,-- говорю подъ конецъ,-- ужь вы меня не томите, а прямо свою резолюцію объявите, жить мнѣ -- или умереть?..." "Живите,-- говоритъ. Такъ и быть, я за васъ пойду..." Я на верху блаженства, бросаюсь къ ней... Она меня отстраняетъ и такъ строго на меня смотритъ,-- "Не смѣйте до меня дотронуться",-- говоритъ. Хорошо-съ. Я, конечно, извинился. Сталъ я съ тѣхъ поръ у нея цѣлые дни просиживать. Все ею любовался, и счастью моему конца не было. Только безпокоило меня тоже, что никакихъ ласкъ и даже никакой привѣтливости я отъ моей невѣсты не вижу. Какъ раньше со мною горда была, такъ и теперь. А ежели я себѣ что позволять посягаю, примѣрно, ручку ея подольше пожать,-- она на меня такъ взглянетъ, точно холодомъ обдастъ. и само собою мои чувства въ сокращеніе приходятъ. Тоже одинъ казусъ меня очень смутилъ. Являюсь къ ней разъ, она вся въ слезахъ.-- "Что такое".-- "Мутяевъ -- говоритъ,-- за-границу бѣжалъ"... А у самой слезы ручьемъ такъ и льются. Зачѣмъ, почему бѣжалъ? Объяснила. Оказалось, Мутяевъ соціалистъ былъ; каверзныя дѣла его обнаружились, онъ и далъ тягу. Ну, думаю (вѣдь глупъ очень я былъ въ то время и объ этихъ дѣлахъ настоящаго понятія не имѣлъ), хоть и былъ онъ мнѣ прія,тель и моему счастію причина, да все-таки не хорошо это съ его стороны, что съ прохвостами связался и бунтовать вздумалъ. Въ простотѣ своей сердечной и началъ я утѣшать Ларису Михайловну моими на этотъ предметъ взглядами. Она на меня, какъ накинулась! И невѣжда я! И сытый чурбанъ! И человѣческихъ понятій у меня нѣтъ!.. И пошла... и пошла... И такъ она разошлась, думалъ драться полѣзетъ... Въ первый разъ я ее такою видѣлъ, и красива же была... Задрожалъ я даже; думалъ, непремѣнно прогонитъ... Однако-же, ничего. Пришла въ себя, успокоилась и гораздо ласковѣе говоритъ:

-- Вотъ вамъ адресъ, вышлите Мутяеву 200 руб. Онъ безъ денегъ отсюда уѣхалъ... "Хорошо-съ. Заторопила она меня на счетъ вѣнчанья, я обрадовался. Живо всѣ дѣла свои справилъ. Брату полную довѣренность выдалъ, чтобы онъ, значитъ, безъ меня управиться могъ. Повѣнчались. Прямо изъ церкви на вокзалъ, чтобы на цѣлый годъ заграницу. Ларисы Михайловны это желаніе было, а я ей ни въ чемъ перечить не хотѣлъ. Очутились мы, съ молодой женой, въ купэ 1-го класса, на-единѣ. Ну, думаю, теперь ужь можно быть посмѣлѣе. Потому, теперь, значитъ, по закону, мужъ вѣдь. Только Лариса Михайловна это понимать не хочетъ и еще неприступнѣе прежняго себя держитъ. Я ее поцѣловалъ,-- а она грозно:-- "Какъ смѣете!.." -- "Помилуйте,-- говорю,-- обвѣнчаны мы, я, значитъ, мужъ.." -- "Знаю, что вы мужъ, только прошу васъ до Вѣны оставьте меня въ покоѣ". Очень это меня обезкуражило. Что-жь дѣлать, думаю, столько ждалъ, еще подожду, благо до Вѣны въ три дня доѣдемъ; значитъ -- не долго то и ждать,-- а тамъ ужь мы наверстаемъ... Хорошо-съ. Пріѣхали мы въ Вѣну рано утречкомъ, въ пятомъ часу. Жена это всѣмъ распоряжается (я тогда по нѣмецкому ни одного слова), багажъ получили, все это какъ быть слѣдуетъ, сѣли въ карету и ѣдемъ въ гостинницу. И туды пріѣхали. Жена опять распоряжается. Вижу, багажъ нашъ дѣлятъ на двѣ половины. Одну половину въ одинъ номеръ тащатъ, а другую въ другой,-- "Зачѣмъ -- спрашиваю жену,-- нашъ багажъ по различнымъ номерамъ таскаютъ?" "А затѣмъ, чтобъ вы у себя подъ рукой свои вещи имѣли, а я свои.." -- "Развѣ не вмѣстѣ жить будемъ." Очень пренебрежительно она на меня посмотрѣла, скрылась въ своемъ номерѣ и заперла двери на ключъ. Тутъ я совсѣмъ растерялся. Стою я предъ ея дверями и глазами хлопаю. Не то мнѣ обидно было, не то больно; только очень страннымъ мнѣ все это кажется. Постоялъ я, постоялъ и, дѣлать нечего, отправился къ себѣ въ номеръ. Подали мнѣ умываться, а затѣмъ и кофе... Пью я этотъ кофе и думаю, жена моя того... очень стыдлива. Да надо-же, чтобъ когда-нибудь конецъ моимъ мученіямъ насталъ! Женихомъ былъ -- близко къ себѣ подойти не давала; мужемъ по закону сталъ,-- опять отъ себя отстраняетъ... Нѣтъ, не порядокъ это... И придумалъ я, что надо мнѣ ее приступомъ взять, потому я въ своемъ правѣ... Хорошо-съ. Вдругъ, у меня въ двери стукъ. Обрадовался. Жена, значитъ, сама ко мнѣ пришла. Я это со всѣмъ моимъ удовольствіемъ навстрѣчу, открываю двери, а предо мною -- Мутяевъ... У-уже!.. Въ горлѣ пересохло... Я выпью..

Прутиковъ налилъ рюмку, поднялъ ее и нѣкоторое время смотрѣлъ задумчиво впередъ. Потомъ, онъ вдругъ заскрежеталъ зубами, поспѣшно выпилъ рюмку, налилъ другую, тоже выпилъ и со стукомъ поставилъ рюмку на столъ.

-- Да съ! Мутяевъ, собственной своей персоной, стоялъ предо мною,-- продолжалъ онъ послѣ довольно продолжительной паузы.-- Я, какъ увидалъ его, остолбенѣлъ. Откуда онъ взялся? Мигомъ это на меня просвѣтлѣніе снизошло. У меня внутри словно что-то оборвалось... А онъ стоитъ предо мной, улыбается.-- "Что, Миша,-- говоритъ,-- радъ неожиданной встрѣчѣ?..!" -- Пересилилъ я себя. "Радъ,-- говорю,-- заходи, садись, гостемъ будешь..." Вошелъ, усѣлся.-- "Прости,-- говоритъ,-- что на вокзалѣ не встрѣтилъ. Проспалъ. Поздравляю съ законнымъ бракомъ..." А во мнѣ такъ и кипитъ. Прямо вижу, насмѣхается надо мною.-- "Я къ тебѣ,-- продолжаетъ,-- по дѣлу.. Долженъ я тебѣ тайну Ларисы Михайловны открыть..." -- "Какая тайна?" -- "А такая тайна, что Лариса Михайловна на себя руки наложить хотѣла, насилу я ее уговорилъ, жить остаться..." Отъ этихъ словъ у меня даже въ мысляхъ помутилось.-- "Не мучь, не пытай, говори, въ чемъ дѣло".-- "А ты простишь-ли?" -- "Все прощу, только не мучь ты меня!...".-- "По лицу твоему вижу, что очень ты ее любишь,-- простишь. Слушай-же: Лариса Михайловна, мѣсяца черезъ три -- четыре родить должна, въ этомъ ея тайна!.." Тутъ я окончательно себя помнить пересталъ и набросился съ кулаками на Мутяева.-- "Врешь!... клевещешь на мою жену!.." Кричу это я благимъ матомъ и все больше и больше на, него наступаю. Однако-жъ, онъ сильнѣе меня оказался. Онъ это мнѣ руки назадъ и крѣпко держалъ, пока я въ себя не пришелъ. Сочинилъ онъ мнѣ цѣлую исторію про какой то обманъ... Я ни одному слову его не повѣрилъ, потому понялъ, что онъ самъ обманщикъ и есть. Однако жъ, простилъ я ей и чтобы себя тоже на посмѣшище не выставлять, порѣшилъ все это въ тайности сохранить. Сталъ я ея родовъ дожидаться. Мѣсяца четыре прождалъ. Родила мальчика. Окрестили мы его въ русской церкви, все какъ слѣдуетъ и Михаиломъ, назвали. Михаила Михайловича, сына, Богъ мнѣ далъ. Ну, ребенокъ чѣмъ виноватъ. Ангельская у него душа, невинная. Я даже очень къ нему привязался, нянчился съ нимъ, на рукахъ держалъ, а онъ себѣ либо спитъ, либо орать начинаетъ: время, значитъ, ему пососать настало. Поправилась жена послѣ родовъ, куда красивѣе прежняго стала. Въ душѣ у меня кипитъ все время, а какъ погляжу на нее, про всѣ обиды свои забываю: вся душа такъ и стремится къ ней. Ну, думаю, пора домой возвратиться. Только Лариса Михайловна не соглашается:требуетъ, чтобы еще годъ за границей прожили, чтобы въ Москвѣ про ея преждевременные роды не узнали. Показалось мнѣ, что права она, и я съ нею согласился, только поставилъ условіемъ, чтобы въ другой городъ на жительство переѣхали, дабы съ Мутяевымъ не встрѣчаться больше. И уѣхали мы въ Женеву. Только мы туда,-- Мутяевъ за нами... Тутъ, въ этой проклятой Женевѣ,-- они ужъ меня стѣсняться совсѣмъ перестали и начали открыто выставляться... И такъ это все пошло... Больше четырехъ лѣтъ мои мученія продолжаются... Жена у меня на глазахъ съ любовникомъ живетъ... Всѣ это знаютъ....смѣются надо мною, а я все терплю... страдаю...

Прутиковъ замолчалъ и уставился на меня въ упоръ.

-- Что-же вы ее не бросаете?-- спросилъ я.

-- Легко сказать, бросить ее? Пробовалъ,-- да не могу... Ужъ совсѣмъ было собрался, даже вещи уложилъ,-- да остался...

-- Она на вашъ счетъ живетъ?

-- Всеконечно. И она, и ея любезный, да и другихъ еще проходимцевъ они содержатъ на мои средства: кормятъ ихъ и поятъ... Да разныя тамъ дѣла орудуютъ... Вѣдь и жена моя, Лариса-то Михийловна, оказалась отчаяннѣйшей нигилисткой... Она тутъ, у нихъ, изъ главныхъ, многимъ орудуетъ...

-- И вамъ не стыдно ей на это давать средства?

-- Какъ не стыдно. Сердце мое о томъ болитъ, что на мои средства они отечеству ущербъ наносятъ.-- Онъ сильно ударилъ себя въ грудь.-- Не врагъ-же я моему Царю!...

-- И все-таки?

-- Околдовала она меня,-- змѣя!... Приворожила -- подлая!.. Убить-бы ее, да руки не поднимаются... Хотѣлъ съ собою покончить,-- тоже не могъ!.. Пью я все... пью... да что толку. На ноги только дѣйствуетъ, пошатываюсь въ пьяномъ видѣ, а головѣ все нипочемъ... безъ всякихъ результатовъ... Сами сегодня видѣли, сколько я въ себя влилъ, и никакой пользы... Только душа отъ этого еще больше болитъ...

Долго еще раздавались жалобы Прутикова о томъ, что не находитъ онъ успокоенія въ винѣ. Долго думалъ я о мошеннической продѣлкѣ нигилистической парочки, которая такъ нагло обошла купеческаго сынка и по сіе время продолжаетъ систематически эксплоатировать его. Мнѣ хотѣлось побольше узнать подробностей о Ларисѣ Михайловнѣ.

-- Послушайте, Михаилъ Петровичъ, перебилъ я его жалобы, значитъ Лариса Михайловна вамъ женой никогда не была?

-- Ну-нѣтъ...-- отвѣтилъ онъ со злостью.-- Одно время я таки заставилъ ее со мною жить по-настоящему... Только потомъ ужъ самъ не захотѣлъ и оставилъ это... бросилъ...

-- Какъ-же вы ее заставили?

-- Очень просто: переѣхалъ отъ нихъ и пересталъ выдавать деньги на прожитіе... Она и сдалась...

Мнѣ сдѣлалось противно.

-- Такимъ образомъ, она просто...-- вы меня извините...

-- Ну-да!.. Ну-да! А вы что думали?

-- И послѣ этого вы ее не бросили?!.. Не уѣхали домой?!.. въ такомъ случаѣ, вы больной... сумасшедшій.

-- Несчастный психопатъ!.. Самъ я это понимаю...-- простоналъ Прутиковъ и повалился на диванъ головою внизъ.

Его громкія рыданія огласили комнату.

На слѣдующій день я проснулся очень поздно. У меня сильно болѣла голова. Прутиковъ еще спалъ на диванѣ и храпѣлъ во всю. Я не сталъ будить его. Вмѣстѣ съ утреннимъ кофе мнѣ принесли мѣстныя газеты. Одну изъ нихъ я взялъ, по привычкѣ, въ руки. На второй-же страницѣ, въ отдѣлѣ мѣстной хроники, мнѣ бросилось въ глаза заглавіе, напечатанное весьма жирнымъ шрифтомъ: "Пиршество дикихъ въ Женевѣ..." -- гласило это заглавіе. Я сталъ читать статью... Въ ней съ мельчайшими подробностями описывался вчерашній безобразный кутежъ русскихъ нигилистовъ съ Прутковымъ во главѣ, въ Café Lyrique...

Я читалъ эту статью и чувствовалъ, что краснѣю до корня волосъ отъ жгучаго стыда, ибо, хотя и невольно, но все-таки оказался замѣшаннымъ въ эту исторію...

Оставить комментарий Эфрон Савелий Константинович (bmn@lib.ru) Год: 1907 Обновлено: 04/06/2025. 84k. Статистика. Рассказ: Проза Смутьяны	Скачать FB2 Ваша оценка:

Эфрон Савелий Константинович Пиршество диких

С. К. Литвинъ.

СМУТЬЯНЫ.

Пиршество дикихъ.

Эфрон Савелий Константинович
Пиршество диких