Эйзенштейн Сергей Михайлович
Рождение мастера

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Эйзенштейн С. М. Избранные произведения: В 6 т.
   М.: Искусство, 1968. Т. 5.
   

[Рождение мастера]

   В биографии каждого художника -- это замечательное мгновение. Мгновение, когда вдруг ощущаешь, что ты стал художником. Что тебя признали художником.
   Я уже смутно помню обстановку, когда это было со мной.
   К тому же я это пережил по трем специальностям.
   Наиболее сильно это было в 1923 году, когда в Большом театре я показал на юбилейном вечере фрагмент моей первой театральной постановки ("Мудрец" Островского[i]. В эту дату я впервые значился режиссером на афише!). Накануне на просмотре этот фрагмент казался явным провалом. Отменить уже было нельзя. А в зале будут лучшие люди театра и искусства. Чудовищная ночь. Безумное волнение днем. Страшная паника в вечер. И вдруг в середине демонстрации зал дрогнул аплодисментами. "Дрогнул" -- необычайно верный термин. Нет более четкого определения этому внезапному взрыву и раскату. Дрогнул раз. Дрогнул два. И раскатился раскатами под занавес. Вру. Я так обалдел от неожиданности успеха, что... забыл дать команду на занавес! Сообразил только позже.
   Я долгие годы хранил костюм со страшной раной дыры у кармана пиджака, на новом костюме, впервые надетом. Я уже не помню тот гвоздь, на который напоролся, шатаясь после того как опустился занавес. Пиджак хранил как реликвию. Это было напоминание о вечере, когда я был "рукоположен" зрителем в режиссеры.
   В том же Большом театре в юбилей 1905 года, два года спустя, я пережил еще большее с "Потемкиным"[ii].
   Необычайно волнует присутствие при рождении нового художника, когда первые его самостоятельные шаги неразрывны с его первым появлением на свет как творческой личности!
   -- Умоляю, приезжайте, -- твердит мне в телефон представитель ВУФКУ[iii] в Москве, -- умоляю, посмотрите, что нам прислали за фильм. Никто ничего понять не может, а называется "Звенигора".
   "Зеркальный зал" театра "Эрмитаж", что в Каретном ряду, -- продолговатый ящик, отделанный по бокам зеркалами. Кроме основного экрана на стенах отражаются еще два. На редкость неподходящее для кинотеатра помещение!
   У входа маленькие столики и стул. За столом -- Зуев-Инсаров[iv]. За рубль на месте он сообщает графологический анализ почерка. За три рубля в запечатанном конверте анализ доставляется конфиденциально на дом. Немного поодаль, на клумбе -- чугунный Пушкин. Каждое лето его окрашивают в другой цвет. То он блестит как черный лакированный кузов автомобиля, то принимает бело-серую матовую окраску садовой мебели.
   Идем в "Зеркальный зал", где будет общественный просмотр этого непонятного фильма.
   -- Хорошо это или нехорошо? Помогите разобраться, -- просит представитель ВУФКУ.
   Под хорошей крышей принимает боевое крещение молодой украинец.
   Под исторической крышей. Здесь "Чайкой" начинался Художественный театр.
   Здесь начинали мастера условного театра.
   Я очень гордился тем, что и мою театральную биографию пришлось в 1920 году начинать именно здесь. Здесь шла моя первая работа "Мексиканец"[v].
   Садимся вместе с Пудовкиным. Мы только что вошли в моду. Но еще не стали маститыми. Меньше чем год тому назад вышли "Броненосец" и "Мать" и только-только успели пробежаться по земному шару.
   В сутолоке наспех знакомимся с режиссером. Называет он себя Александром Довженко.
   И на трех экранах -- одном настоящем и двух отраженных -- запрыгала "Звенигора".
   Мама родная! Что тут только не происходит!
   Вот из каких-то двойных экспозиций выплывают острогрудые ладьи.
   Вот кистью в белую краску вымазывают зад вороному жеребцу.
   Вот какого-то страшного монаха с фонарем не то откапывают из земли, не то закапывают обратно.
   Присутствующие любопытствуют. Перешептываются.
   Мучительно думаешь, что вот сейчас кончится фильм и придется сказать что-нибудь умное о своих впечатлениях.
   Для нашего брата "эксперта" это тоже экзамен... А на трех экранах, своей численностью еще увеличивающих фантастику, дальше и дальше скачет сам фильм.
   И вот уже "дид" -- символ старины, подстрекаемый злым сыном, кладет на рельсы символу прогресса -- поезду -- динамит.
   В поезде -- добрый сын. Наш, советский. Пьет чай. В последнюю минуту катастрофы не происходит.
   И вдруг "дид" -- символ старины -- сидит себе, как живой дедушка, в отделении вагона третьего класса и пьет с сыном чай из самого натурального чайника...
   Я, может быть (и даже наверно), безбожно перевириваю содержание сцен (да простит мне Сашко), но зато твердо помню свои впечатления, и в них уж я бесспорно не ошибаюсь!
   Однако картина все больше и больше начинает звучать неотразимой прелестью. Прелестью своеобразной манеры мыслить. Удивительным сплетением реального с глубоко национальным поэтическим вымыслом. Остросовременного и вместе с тем мифологического. Юмористического и патетического. Чего-то гоголевского.
   Впрочем, завтра наутро под впечатлением картины я сяду за статью, которую за это сплетение планов реального и фантастического назову "Красный Гофман", и не допишу ее[vi]. От нее останутся только три узкие полоски бумаги, исписанные красными чернилами (в то время я принципиально писал только красными чернилами), полные восторга [перед] тем смелым смешением реального и образно-поэтического планов, которое чарует в этой первой пробе молодого мастера.
   Но это будет завтра утром, а сейчас все три экрана заполнились черными прямоугольниками титра "Конец". Нехотя загорается электричество красноватого накала. И кругом -- море глаз.
   Просмотр кончился. Люди встали с мест и молчали. Но в воздухе стояло: между нами новый человек кино.
   Мастер своего лица. Мастер своего жанра. Мастер своей индивидуальности.
   И вместе с тем мастер наш. Свой.
   Кровно связанный с лучшими традициями наших советских работ. Мастер, не идущий побираться к западникам.
   И когда дали свет, мы все почувствовали, что перед нами одно из замечательных мгновений кинобиографии. Перед нами стоял человек, создавший новое в области кино.
   Мы стояли рядом с Пудовкиным.
   Нам выпала замечательная задача. В ответ на устремленные на нас глаза аудитории сформулировать то, что, однако, чувствовали все, не решаясь высказать из-за необычности явления.
   Высказать то, что перед нами замечательная картина и еще более замечательный человек. И первыми поздравить его.
   И когда этот человек, какой-то особенно стройный, тростниковой стройности и выправки, хотя уже совсем не такой молодой по возрасту, подходит с полувиноватой улыбкой, мы с Пудовкиным от всей души пожимаем ему руки и радуемся такой же радостью, с которой тринадцать лет спустя "в том же составе" радуемся его прекрасному "Щорсу"[vii].
   Так рукополагался в режиссеры Довженко.
   На мгновение можно было притушить фонарь Диогена, перед нами стоял настоящий человек. Настоящий новый зрелый мастер кино. Настоящее самостоятельное направление внутри советской кинематографии.

* * *

   "Справляли" мы премьеру "Звенигоры" несколько позже -- одновременно с выходом "Арсенала"[viii] и тоже втроем -- в порядке товарищеской встречи, на самом верхнем из только что надстроенных над бывшим лианозовским особняком этаже нашего Комитета по делам кинематографии, в Малом Гнездниковском переулке, 7. Мы были в разгаре монтажного периода "Старого и нового". Но один вечер объявляем выходным для встречи с Довженко. Это первая встреча с глазу на глаз. И двум москвичам -- Пудовкину и мне -- очень любопытно распознать, чем дышит новоявленный киевлянин. Он тоже приглядывается несколько настороженно. Но очень скоро всякая официальность встречи и попытки говорить "в высоком плане" летят к черту. Мы все еще в том счастливом возрасте, когда слова нужны прежде всего для того, чтобы дать волю распирающему обилию чувств.
   Да и обстановка этого "пикника" под крышами Совкино слишком "студенческая" для официальности.
   Между монтажной комнатой и просмотровой будкой сооружено подобие стола. Минеральные воды и какие-то бутерброды. Горячие, но короткие реплики друг другу по волнующим проблемам кино. Ощущение молодости и творческой насыщенности нового Ренессанса. Необъятность творческих перспектив нового искусства впереди...
   Большой пустой учрежденческий дом кругом...
   Великие мастера культуры позади...
   И как на карнавалах надевают маски, опьяненные удивительным искусством, в котором они работают, три молодых режиссера разыгрывают между собой личины великанов прошлого.
   Мне выпадает Леонардо. Довженко -- Микеланджело. И, яростно размахивая руками, Пудовкин претендует на Рафаэля. На Рафаэля, "который красотой и изяществом поведения покорял все и вся на своем пути". Соскакивая со стула, Пудовкин старается воссоздать неотразимость урбинца. Но он скорее похож, вероятно, на Флобера, когда тот, воткнув себе за пояс скатерть в виде шлейфа, старался воспроизвести для Эмиля Золя характерность походки императрицы Евгении[ix] на придворных балах Наполеона III.
   Но вот уже опрокинуты подобие стола, стулья и табуреты, и Леонардо, Микель и Рафаэль стараются поразить друг друга остатками акробатической тренировки и физкультурного тренажа. Каскадом[x] летит через стулья Пудовкин.
   И сцена оканчивается почти как чеховский "Винт": удивленный полотер Совкино с ведром и щеткой в руках, с выражением полной растерянности на физиономии показывается из-за двери.
   Так встречали мы и справляли появление "Звенигоры" и "Арсенала".
   

Комментарии

   Печатается по тексту первой публикации -- журнал "Искусство кино", М., 1940, No 1 -- 2, стр. 94 -- 95, с уточнениями по автографу Эйзенштейна (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 1244).
   Статья -- творческий портрет А. П. Довженко, рассказ о первом просмотре его фильма "Звенигора" в Москве, который состоялся 23 декабря 1927 г. Об А. П. Довженко и его творчестве Эйзенштейн неоднократно высказывался в своих статьях и выступлениях.

-----

   [i] "Мудрец" Островского -- речь идет о постановке пьесы А. Н. Островского "На всякого мудреца довольно простоты" (в переработке С. М. Третьякова и Эйзенштейна). Впервые эйзенштейновский "Мудрец" (эпизод с Жоффром) был показан на вечере, посвященном 25 летию сценической деятельности Вс. Э. Мейерхольда в Большом театре 2 апреля 1923 г. 22 апреля состоялась премьера в Первом рабочем театре Пролеткульта. Материалы о постановке "Мудреца" сохранились в фонде Эйзенштейна (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 798 -- 808).
   [ii] ... я пережил еще большее с "Потемкиным". -- Об эпизоде с демонстрацией фильма "Броненосец "Потемкин"" на юбилейном вечере в Большом театре см. "Автобиографические записки", том I, стр. 316.
   [iii] ВУФКУ -- Всеукраинское фото-кино управление.
   [iv] Зуев-Инсаров -- графолог, автор нескольких книг по графологии.
   [v] ... моя первая работа "Мексиканец". -- Спектакль "Мексиканец" по Джеку Лондону был осуществлен В. С. Смышляевым и Эйзенштейном в Первом рабочем театре Пролеткульта в мае 1921 г. Эйзенштейн был и главным художником-оформителем этого спектакля. В его фонде в ЦГАЛИ сохранились многочисленные эскизы декораций и костюмов, списки бутафории, фотографии сцен из спектаклей, афиши и программы (ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 769 -- 778).
   [vi] ... назову "Красный Гофман", и не допишу ее. -- В архиве Эйзенштейна эта рукопись не обнаружена.
   [vii] ... тринадцать лет спустя "в том же составе" радуемся его прекрасному "Щорсу". -- Просмотр фильма Довженко "Щорс" в Московском доме кино состоялся 3 апреля 1939 г.; на этом просмотре выступал Эйзенштейн.
   [viii] ... одновременно с выходом "Арсенала"... -- Фильм Довженко "Арсенал" вышел на московские экраны 26 марта 1929 г.; следовательно, новая встреча Эйзенштейна, А. П. Довженко и В. И. Пудовкина состоялась в марте -- апреле 1929 г.
   [ix] ... императрица Евгения, графиня Евгения Монтихо (1826 -- 1920), жена французского императора Наполеона III, славилась красотой и была законодательницей мод своего времени; сыграла отрицательную роль во внутренней и внешней политике Третьей империи.
   [x] Каскад -- цирковой прием, падение с лошади.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru