Елец Юлий Лукьянович
На броненосце у берегов Крита

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столѣтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

   

Ю. Л. Елець.

НА БРОНЕНОСЦѢ У БЕРЕГОВЪ КРИТА.

Когда по синевѣ морей
Зефиръ скользитъ и тихо вѣетъ
Въ вѣтрила гордыхъ кораблей
И челны на волнахъ лелѣетъ,
Заботъ и думъ слагая грузъ,
Тогда лѣнюсь я веселѣе
И забываю пѣсни музъ:
Мнѣ моря сладкій шумъ милѣе.
А. Пушкинъ.

I.

   Была полночь, когда на зеленоватомъ фонѣ неба, освѣщеннаго полною луной, выросли какія-то темныя очертанія. Пароходъ "Королева Ольга", на которомъ я направился къ Криту, держалъ курсъ прямо на его вершины, за которыми скрывалась Судская бухта. На палубѣ, несмотря на поздній часъ, толпились пассажиры, интересовавшіеся Критомъ и недовольные такимъ неудобнымъ временемъ прибытія и часовой стоянкой, лишавшими возможности хотя глазомъ окинуть таинственный, надѣлавшій столько хлопотъ Европѣ островъ, съ его постояннымъ и пришлымъ населеніемъ, чуть не дванадесяти языковъ. Но и этотъ крюкъ къ владѣніямъ Минотавра былъ любезностью "Русскаго общества пароходства и торговли" по отношенію къ нашей эскадрѣ и сухопутному отряду на Критѣ, какъ единственная возможность обмѣна почтовой корреспонденціи.
   Чѣмъ дальше мы подвигались, тѣмъ рельефнѣе выдѣлялись на фонѣ южнаго неба вершины, полныя миѳологическихъ преданій. Скоро дорогу намъ перегородило нѣчто въ родѣ мола, такъ что съ полчаса я былъ убѣжденъ, что передо мною -- сооруженіе рукъ человѣческихъ, по когда пароходъ поровнялся съ нимъ, оказалось, что это берегъ, верхняя линія котораго на большомъ разстояніи гала параллельно морю. Скоро зыбь, заставлявшая слегка поклевывать носомъ наше судно, исчезла, какъ по мановенію волшебнаго жезла, и струя за кормой стала бѣднѣе, не такой богатой пѣной и фосфорическими блестками: мы входили въ Судскую бухту, куда путь намъ указывалъ красноватый, привѣтливо мигающій огонекъ маяка. Вотъ вправо выросъ островокъ съ крѣпостными верками форта "Изединъ", защищавшаго входъ въ бухту, въ глубинѣ которой запестрѣли бѣлые и алые огни: они обозначали присутствіе военныхъ судовъ разныхъ націй. Съ одного изъ нихъ вдругъ зарыскалъ по зеркальной поверхности моря длинный снопъ электрическаго свѣта и, поймавъ быстро нашъ пароходъ и какъ бы любовно обнявъ его, такъ на немъ и замеръ. Глухо застучала цѣпь вытравливаемаго якоря, и "Королева Ольга" остановилась. Вскорѣ отъ броненосца "Императоръ Александръ II", такъ родственно насъ встрѣтившаго и освѣтившаго, какъ звѣзда первой величины скромную планету, отдѣлился огонекъ и быстро побѣжалъ по направленію нашего парохода: за нимъ показался другой, не такъ уже спѣшившій. Черезъ нѣсколько минутъ къ правому трапу легко подошелъ бѣлый, какъ снѣгъ, паровой катеръ и молодой, очень красивый флагъ-офицеръ командующаго эскадрой контръ-адмирала И. П. Скрыдлова поднялся на палубу. Послѣ взаимныхъ представленій, я узналъ отъ прибывшаго, что на броненосцѣ меня ждутъ, что мнѣ отведена каюта No 17 и назначенъ вѣстовой. Пока мичманъ занимался скучнымъ и кропотливымъ дѣломъ пріема корреспонденціи и выдачей разнаго рода росписокъ, я съ любопытствомъ занялся покой окружающей военной обстановкой. Справа, слѣва и впереди обрисовывались мощные контуры броненосцевъ, вдали на горизонтѣ виднѣлись огоньки мѣстечка Суды. Внизу, у борта парохода, покачивались катера паровой и гребной,и виднѣлись симпатичныя фигуры нашихъ матросиковъ въ бѣлыхъ рубашкахъ съ большими синими воротниками и слышался родной говоръ съ вологодскимъ акцентомъ. Типичныя ихъ лица освѣщались съ одной стороны электричествомъ, съ другой -- луной. На палубѣ дожидался степенный, бравый унтеръ-офицеръ, впослѣдствіи проявившій много таланта въ матросскомъ спектаклѣ, устроенномъ на броненосцѣ.-- Наконецъ, всѣ почтовыя формальности были окончены, мы спустились по узкому трапу и вошли въ катеръ, который хлопотливо стуча машиной и таща на буксирѣ гребной,-- направился къ броненосцу. Когда мы къ нему приблизились, нужно было высоко поднять голову, чтобы увидѣть верхнюю палубу. Впослѣдствіи, подробно познакомившись съ внутреннимъ устройствомъ гиганта, я, какъ-то, въ шутку, въ каютъ-компаніи, назвалъ его губернскимъ городомъ. Въ самомъ дѣлѣ онъ заключалъ въ себѣ много того, что составляетъ городскіе элементы: церковь, театръ, клубъ, судъ, канцелярію, цѣлыя фабрики (въ видѣ машинныхъ отдѣленій), мастерскія, магазины, войско (экипажъ броненосца) и т. п. Но особенно было дорого, что гдѣ-то у береговъ далекаго, совсѣмъ чуждаго острова, пришлось счастливо встрѣтиться съ цѣлымъ русскимъ міркомъ, съ близкими по сердцу и духу людьми, съ дорогими завѣтными русскими обычаями и даже съ частью русской территоріи, принимая въ расчетъ не маленькую судовую палубу въ нѣсколько этажей, изъ которой, въ развитіе дальнѣйшаго сравненія съ городомъ можно было бы выкроить немало площадей, улицъ и переулковъ. Когда мы взошли на броненосецъ, мнѣ бросилось первою въ глаза, какъ изваянная, фигура часового у трапа; царившая кругомъ тишина нарушалась лишь шагами вахтеннаго офицера. Спускаясь внизъ за моимъ любезнымъ чичероне, я долженъ былъ все время нагибаться и лавировать между лежавшими въ подвѣшенныхъ къ потолку койкахъ, какъ въ громадныхъ коконахъ, матросами, а ихъ было до 700 человѣкъ. Послѣ долгихъ переходовъ и поворотовъ я попалъ, наконецъ, въ отведенную мнѣ каюту. На маленькомъ пространствѣ, не болѣе квадратной сажени, были разставлены съ большимъ умѣніемъ: шкапъ, умывальникъ, столъ и кровать, все изъ краснаго дерева, я еще оставалось свободное мѣсто; электрическая лампочка, кокетливо запрятанная въ голубой колпачекъ, лила мягкій, пріятный свѣтъ на дивно отполированныя, бѣлыя стѣны каюты, и на меня повѣяло чѣмъ-то особеннымъ, неизвѣданнымъ. Въ открытый иллюминаторъ доносился равномѣрный плескъ морской воды о борта броненосца и ощущался ея іодистый запахъ. Изъ-за запертой двери каюты раздавался ритмическій глухой звукъ: сначала я мечталъ, что вотъвотъ онъ прекратится, такъ какъ сильно мѣшалъ заснуть: но не тутъ-то было: машина продолжала свое назойливое выстукиваніе. Особенно было несносно, что время отъ времени она, какъ будто, уставала и замедляла ходъ; у меня всякій разъ при этомъ снова нарождалась надежда: а вдругъ перестанетъ,-- по ходъ снова увеличивался и съ большей силой билъ по слуховымъ органамъ. Утромъ мнѣ объяснили, что это вѣчный труженикъ -- опрѣснитель, добывающій воду для питья и мытья, и окрещенный въ каютъ-компаніи "Камерономъ". Не прекращавшаяся ни на минуту работа сдѣлала опрѣснителя моимъ личнымъ врагомъ, и подъ конецъ моего пребыванія на броненосцѣ я взмолился перевести меня изъ No 17 поближе къ каютъ-компаніи, и слезная просьба моя была уважена.
   Когда я утромъ вышелъ на палубу вмѣстѣ съ адмираломъ, чтобы представиться обществу офицеровъ, передо мною развернулась дивная картина. Обширный рейдъ окаймлялся одѣтыми еще зеленью горами, круто спускавшимися къ морю и только по направленію къ Канеѣ образовавшими покрытую оливковыми деревьями долину, гдѣ привѣтливо бѣлѣли домики Суды. Продолженіемъ ея вглубь бухты являлись длинныя, каменныя зданія таможни и двухъ-этажная казарма, на которой развѣвался австрійскій флагъ. Вокругъ "Александра II" виднѣлись суда великихъ державъ. За его кормой обрисовывались мощныя формы итальянскаго флагманскаго броненосца "Сардинія", представляющаго послѣднее слово судостроенія. Влѣво отъ него виднѣлся англичанинъ "Компердоунъ", извѣстный потопленіемъ своего собрата "Викторіи". По сторонамъ стояли два плохо-плохо окрашенные и содержанные турецкіе броненосца, при чемъ одинъ былъ безъ котловъ, и какъ разбитый параличемъ старикъ, уже съ годъ не могъ двинуться съ мѣста. Бѣлый, кокетливый нашъ крейсеръ "Грозящій" помѣстился рядомъ съ англійскимъ "Гусаромъ", а напротивъ разводила пары, канонерская лодка "Посадникъ". За нею, точно двѣ большія сѣрыя сигары поколыхивались на волнахъ два русскихъ миноносца. Противъ нашего броненосца возвышался французскій: -- "Адмиралъ Шарнеръ".
   Вскорѣ на палубѣ выстроился хоръ музыки, и раздалась команда вахтеннаго офицера: "На флагъ, на гюйсъ!" Все замерло въ ожиданіи сигнала со старшаго флагманскаго судна -- итальянскаго. Но вотъ взвился его красивый кормовой флагъ, и въ тиши теплаго мартовскаго утра понеслись со всѣхъ сторонъ по волнамъ торжественные звуки національныхъ гимновъ всѣхъ великихъ державъ -- опекуновъ Крита. На каждомъ броненосцѣ ихъ играли поочередно, прибавляя изъ вѣжливости къ хозяевамъ страны и турецкій. "Флагъ и гюйсъ поднять!" раздалась у насъ команда, и громадный бѣлый флагъ съ синимъ андреевскимъ крестомъ медленно поднялся на кормѣ. Всѣ офицеры обнажили головы, и послышались торжественные звуки нашего гимна, а за нимъ и остальныхъ. По окончаніи этой ежедневной церемоніи и рапортовъ начальниковъ отдѣльныхъ частей командиру броненосца, начался обычный его служебный день. Вездѣ вокругъ все стихло, только британцы долго не могли уняться, и на ихъ палубѣ съ часъ еще гремѣла музыка.
   Помѣщеніе адмирала, куда мы собрались къ чаю, было очень обширное сравнительно со скромными размѣрами офицерскихъ каютъ. Оно состояло изъ залы, игравшей одновременно и роль столовой; у боковыхъ ея стѣнъ стояли два шести-дюймовыя орудія, отдѣланныя заново, точно игрушки; небольшой комнаты, выходившей балкономъ на корму, откуда открывался дивный видъ на море и горы, кабинета и спальной, къ которой примыкали помѣщенія прислуги. Обычными гостями адмирала были командиръ броненосца и два флагъ-офицера -- душевные и симпатичные, какъ всѣ моряки, люди, и мы скоро сошлись. Послѣ чая они занялись своими служебными обязанностями, а я, будучи празднымъ, принялся за наблюденія и изученіе совсѣмъ неизвѣстной для меня своеобразной морской обстановки. То къ правому, то къ лѣвому трапу броненосца все время подходили шлюпки со всѣхъ судовъ эскадры съ командами въ церковь для говѣнья, такъ какъ была шестая недѣля Великаго поста, при чемъ на правую сторону ихъ приставало совсѣмъ мало. Вахтенный офицеръ любезно объяснилъ мнѣ, что правый трапъ -- "господскій", для лицъ не ниже капитана 2-го ранга, а всѣ остальные чины и команда пристаютъ съ чернаго хода -- лѣваго трапа.
   Въ батарейной палубѣ уже началась обѣдня, которую служилъ симпатичный, молодой еще священникъ при большомъ и спѣвшемся хорѣ пѣвчихъ. Матросы, пабожно крестясь, клали земные поклоны и ставили свѣчи у образовъ. На верхнемъ мостикѣ, куда я прошелъ изъ церкви, суетились сигнальщики.
   -- Куда ты "вѣди" задѣвалъ? ворчалъ приземистый, съ кривыми ногами матросъ на виднаго, красиваго брюнета съ широкой, загорѣлой шеей, отыскивая въ кучѣ свернутыхъ флаговъ нужное ему "вѣди"{Во флотѣ извѣстныя сочетанія цвѣтовъ флага обозначаютъ ту или другую букву: сочетанія же ихъ образуютъ цѣлыя фразы, и такимъ образомъ съ адмиральскаго судна передаютъ приказанія и переговариваются съ другими судами эскадры.}.
   -- Не видишь что ли, у тебя подъ ногами! огрызнулся брюнетъ.
   -- Аи взаправду! обрадовался тотъ, схватывая найденный флагъ и привязывая его къ веревкѣ.
   -- Ишь, идолы, не понимаютъ, пробормоталъ онъ, глядя въ сторону "Посадника", который держалъ флагъ на половинѣ, не разобравъ вполнѣ поданнаго сигнала.
   -- Кажись, ясно по буквамъ выходитъ: командѣ послѣ обѣда занятіевъ не производить, а мыть бѣлье. Впрочемъ, не навралъ ли я самъ? Ну ка, Микишевъ, спорхай въ рубку, посмотри въ книгу.
   -- Такъ и есть, радостно ухмыляясь возвѣстилъ тотъ, возвращаясь;-- ты что взялъ?
   -- Буки, земля, нашъ, вѣди.
   -- Ну, а надо: буки, земля, нашъ, добро.
   -- Ахъ, чтобъ ты лопнулъ! засуетился сигнальщикъ, торопясь опустить флаги и поправить ошибку.
   Сойдя еще ниже этихъ двухъ палубъ, я попалъ въ домашнюю обстановку жизни броненосца. Около моего врага, "Камерона" визжали токарные станки, работали слесаря и плотники, оживленно между собою разговаривая.
   -- Вотъ какое дѣло, братцы, возгласилъ курносый токарь, бросая стамеску и вытирая обильно проступившій на лицѣ потъ,-- въ ресторантъ просто и зайти нельзя: итальянцы сейчасъ въ морду лѣзутъ!
   -- Это дѣйствительно, поддержалъ его другой, -- одинъ и не суйся, одно осталось: собраться побольше народу на берегу, да излупить ихъ всѣхъ, какъ Сидоровыхъ козъ!
   -- Такъ-то оно вѣрнѣе будетъ, отозвался сидѣвшій на корточкахъ бородатый кочегаръ,-- а то Милновъ, дуракъ, забрался въ деревню къ дрисальерамъ ихъ, собралъ всѣхъ въ кружокъ да и объявилъ: "Итальяно но боно" -- тѣ такъ его отдули, что вторую недѣлю въ лазаретѣ лежитъ.
   -- И впрямь дуракъ, нешто такъ можно! послышались кругомъ голоса, и снова загудѣли станки.
   Въ сопровожденіи встрѣтившагося мнѣ лейтенанта-художника и поэта, подмѣчавшаго всѣ стороны критской эпопеи, я прошелъ въ "камбузъ" {Такъ называется кухня на военныхъ судахъ.}. Тамъ суетился поваръ и кашевары въ бѣлыхъ фартукахъ и колпакахъ, приготовляя "пробу" {Ежедневно командиръ и вахтенный офицеръ пробуютъ пищу нижнихъ чиновъ и имъ приносится пробная порція или "проба".}, которую старшій боцманъ скомандовалъ нести командиру. На бакѣ нѣсколько матросовъ, какъ дѣти, возились съ двумя ручными газелями, пойманными на Критѣ. Красивыя козочки чувствовали себя на броненосцѣ какъ дома, перебираясь на тоненькихъ ножкахъ по трапамъ съ одной палубы на другую. Но вотъ пробили "склянки" и какъ изъ-подъ земли выросшій бравый адмиральскій вѣстовой пригласилъ насъ къ завтраку.
   -- Вы знаете, что у насъ, на военныхъ судахъ, время считается на "склянки", обратился ко мнѣ мой лейтенантъ,-- какъ-то боцманъ закричалъ дневальному: "бей восемь склянокъ; какой-то новобранецъ, только что прибывшій на броненосецъ, услышавъ этотъ возгласъ, наивно взмолился къ нему: "Дяденька, не бей всѣхъ, оставь мнѣ хоть парочку!"
   

II.

   Послѣ завтрака мы съ адмираломъ отправились вдвоемъ на берегъ. Ему нужно было осмотрѣть казармы, которыя за уходомъ австрійскаго батальона переходили въ вѣдѣніе русскихъ, итальянскихъ и англійскихъ войскъ. На каменныхъ плитахъ набережной, гдѣ присталъ нашъ катеръ, кипѣла жизнь;-- смуглые берсальеры въ круглыхъ, съ пѣтушьими султанами шляпахъ, грузили вещи, перевезенныя съ ихъ судовъ, на двухколесныя телѣги, запряженныя рослыми, красивыми мулами. Невдалекѣ австрійцы въ синихъ блузахъ таскала свои пожитки на причаленные къ берегу баркасы, около которыхъ покачивались на волнахъ катеры и шлюпки съ судовъ разныхъ націй. Вдалекѣ, у сараевъ, возились наши матросы, укладывая кули съ мукой, пожертвованной Государемъ критянамъ. Далѣе нѣсколько англійскихъ офицеровъ играли въ лаунъ-теннисъ, весело перекрикиваясь между собою.
   Турецкіе часовые у складовъ, съ невозмутимо апатичными физіономіями, въ старыхъ, вытертыхъ мундирахъ, съ массою патроновъ, въ высокихъ фескахъ, спокойно приглядывались къ пестрой картинѣ иноземнаго нашествія. Но вотъ отъ толпы работавшихъ австрійцевъ отдѣлился офицеръ и, держа руку подъ козырекъ, подошелъ къ адмиралу. "Здравствуйте", привѣтствовалъ тотъ его по-русски, что меня нѣсколько удивило, но это было ничто въ сравненіи съ моимъ изумленіемъ, когда тотъ, съ маленькимъ акцентомъ, отвѣчалъ: "Честь имѣю кланяться вашему превосходительству" и сталъ поддерживать по-русски разговоръ и со Скрыдловымъ, и со мною. Оказалось, что батальонъ весь состоитъ изъ русиновъ, и что бесѣдовавшій съ нами лейтенантъ долго стоялъ съ полкомъ въ Галиціи. Мы вмѣстѣ съ нимъ прошли въ казармы. Тамъ вездѣ царилъ образцовый порядокъ и чистота, какъ и во всей прилежащей мѣстности. Батальонъ устроился такъ, какъ будто навсегда располагалъ остаться на Критѣ. Вездѣ проложены были вымощенныя дороги, устроены изгороди, разбиты цвѣтники, возведены бесѣдки. Въ казармахъ стѣны были выбѣлены на славу, вездѣ висѣли надписи, указывавшія на кубическое содержаніе воздуха и число людей въ комнатѣ. Устроено было даже офицерское собраніе и притомъ съ большимъ комфортомъ, а также и прачешная для мытья солдатскаго бѣлья, съ проведенною водою и котлами.
   На третій день моего пребыванія на Критѣ, мнѣ пришлось присутствовать при проводахъ этого батальона, покидавшаго островъ. На нихъ собирались всѣ адмиралы и офицеры съ судовъ разныхъ націй, а турки, въ знакъ особаго почета и радости по случаю ухода австрійцевъ, выслали къ берегу всѣ гребныя суда со своихъ броненосцевъ. Къ батальону, построенному противъ казармъ "покоемъ", при чемъ на знамени и у каждаго солдата на шапкѣ виднѣлись оливковыя вѣтви, подошелъ адмиралъ Гнике и на нѣмецкомъ языкѣ сказалъ довольно длинную рѣчь, которой, конечно, никто изъ нижнихъ чиновъ не понялъ; затѣмъ полковой капелланъ въ сутанѣ и военномъ головномъ уборѣ -- цвѣтовъ полка -- прочелъ молитву; музыканты заиграли гимнъ, подъ звуки котораго флагъ Австріи медленно опустился внизъ. Послѣ этого по рядамъ солдатъ обошелъ, прощаясь, старшій итальянскій адмиралъ Каневаро, и батальонъ перестроился въ колонну "по отдѣленіямъ" для послѣдняго церемоніальнаго марша на критской территоріи. Въ ту самую минуту, когда командиръ готовился провести австрійцевъ мимо адмираловъ, издалека послышались родные звуки удалой русской пѣсни, въ судскихъ воротахъ забѣлѣли фуражки житомирцевъ, и въ то время, когда русины, какъ гуси, тяжело шагали подъ австрійскимъ знаменемъ, ихъ старшіе братья по крови легкимъ, свободнымъ шагомъ перерѣзали имъ дорогу, направляясь къ казармамъ. Запѣвало выводилъ рулады, весело стучалъ бубенъ, и "по горамъ твоимъ балканскимъ" будило продолжительное эхо въ критскихъ ущельяхъ. Адмиралы и офицеры забыли австрійцевъ и съ видимымъ любопытствомъ и удовольствіемъ присматривались къ смуглымъ загорѣлымъ русскимъ лицамъ, а черезъ нѣсколько минутъ по ихъ приходѣ, нашъ флагъ гордо занялъ мѣсто на флагштокѣ. Въ это время барказы везли уже австрійцевъ на ихъ суда. Мы также вернулись на броненосецъ, гдѣ старшій артиллерійскій офицеръ распоряжался о подготовкѣ прощальнаго салюта. Прошло съ полчаса, и всѣ австрійскія суда стали сниматься съ якоря. Послѣднимъ тронулся броненосецъ "Wien" и сталъ лавировать между своими собратьями другихъ націи, салютуя пушечными выстрѣлами; вотъ начались отвѣтные салюты и стали повторяться въ горахъ безъ конца перекатами. Борты судовъ окутывались то съ одной, то съ другой стороны клубами молочнаго дыма; со всѣхъ сторонъ доносились звуки австрійскаго гимна. Команды, посланныя по вантамъ, кричали "ура" отплывающимъ товарищамъ. Но вотъ "Wien" почти вплотную подошелъ къ нашему броненосцу, клики съ обоихъ судовъ усилились, австрійцы и наши махали фуражками, офицеры кланялись и кричали другъ другу послѣднія привѣтствія. Колоссъ "обрѣзалъ намъ носъ" {"Обрѣзать носъ или корму" на морскомъ жаргонѣ значитъ пройти близь носа или кормы судна и чѣмъ ближе, тѣмъ лучше, конечно, съ непремѣннымъ условіемъ -- не задѣть.} и, вздымая винтомъ молочную пѣну, направился къ итальянцамъ, затѣмъ обогнулъ англійскій "Кампердоунъ" и, прибавивъ ходъ, сталъ дѣлаться все меньше и меньше, пока не исчезъ за горой, въ открытомъ морѣ. По уходѣ австрійцевъ на рейдѣ стало просторнѣе и нѣкоторыя суда перемѣстились на болѣе удобныя мѣста.
   Всю страстную недѣлю у насъ на броненосцѣ отправлялась церковныя службы, и всѣ готовились къ заутренѣ. Красивую карта ну представлялъ "Императоръ Александръ II" со стороны, во время чтенія двѣнадцати Евангелій, сіяя массой огоньковъ теплящихся свѣчей; по заутреня вышла еще торжественнѣе. Электрическія лампочки освѣтили весь путь на палубѣ, гдѣ долженъ былъ пройти крестный ходъ. Офицеры въ парадной формѣ, матросы во всемъ новомъ, красивые костюмы рослыхъ, видныхъ черногорцевъ, прибывшихъ на заутреню къ своимъ единовѣрцамъ, бѣлыя облаченія священнослужителей, производили совсѣмъ исключительное впечатлѣніе. По окончаніи обѣдни состоялось торжественное розговѣнье въ каютъ-компаніи, которая, залитая электрическимъ свѣтомъ, утопала въ цвѣтахъ, столы ломились подъ тяжестью яствъ, радушіе хозяевъ не поддавалось описанію, и положительно не вѣрилось, чтобы все это происходило у пустынныхъ береговъ Крита, а не въ далекой, родной матушкѣ-Россіи.

------

   Николай Илларіоновичъ Скрыдловъ, за обѣдомъ, на третій день праздника Пасхи, сообщилъ мнѣ, что завтра мы пойдемъ въ самое гнѣздо инсургентовъ "Апокороно" раздавать муку и что, по слухамъ, они готовятъ торжественную встрѣчу. Въ назначенный адмираломъ часъ собрались на палубѣ всѣ участники поѣздки -- какъ съ броненосца, такъ и съ другихъ судовъ эскадры. Паровые катера, стоявшіе съ утра на "шкентелѣ" {T.-е. спущенные на воду.}, подошли къ правому трапу. Вотъ раздалась команда вахтеннаго офицера: "фалгребныхъ на правую", и внушительная фигура адмирала появилась наверху лѣстницы. Скоро мы размѣстились въ катерахъ, и они, какъ бѣлыя чайки, полетѣли по изумруднымъ волнамъ, вздымая носами бѣлую пѣну, которая сверкала на солнцѣ жемчугомъ и алмазами, черезъ минуту снова растворяясь въ своей родной стихіи. Вотъ обрисовался желтый форта Изединъ, изъ-за стѣнъ котораго кое-гдѣ краснѣли фески; вотъ вправо отъ него выросъ и нашъ пограничный кордонъ-фортъ съ красивой мачтой для сигналовъ, и мы вышли въ открытое море. На горизонтѣ его виднѣлся пароходъ, шедшій въ Египетъ, да нѣсколько альбатросовъ -- все же остальное была одна движущаяся, темносиняя пелена, на которой ближе къ намъ рѣзко бѣлѣли гребни волнъ. Черезъ три четверти часа мы были уже у цѣли нашего путешествія. Маленькая деревня сползла къ самому берегу и бѣлѣла на темномъ фонѣ горъ. На отмели тѣснилась толпа критянъ съ длинными ружьями. Катера отдали якорь и остановились саженяхъ въ двадцати отъ берега, такъ какъ пристать къ нему, вслѣдствіе прибоя, было невозможно. Пришлось переправляться до берега на "двойкѣ" {Маленькая шлюпка.} по три человѣка. Гостепріимные хозяева притащили доску и стулъ, и устроили импровизированную пристань. Первымъ сошелъ на берегъ адмиралъ въ сопровожденіи старшаго офицера барона Индреніуса и священника. Восторженный гулъ привѣтствовалъ его, пока адмиралъ христосовался съ главарями; раздалось нѣсколько ружейныхъ выстрѣловъ, обычный салютъ на Востокѣ. Скоро мы двинулись къ деревенской маленькой церкви, надтреснутый колоколъ которой звонилъ, празднуя дружескій пріѣздъ. Узкая улица была запружена главнымъ образомъ женщинами: онѣ тѣснились и въ окнахъ, и на крышахъ домовъ, радостно-любопытныя лица оглядывали нашъ кортежъ, который, сверкая стволами длинныхъ винтовокъ, растянулся далеко по улицѣ. Вотъ на дорогѣ показалась устроенная изъ зелени арка, на которой виднѣлись портреты Государя, Государыни и принца Георга греческаго; пройдя ее мы подошли къ бѣдной, какъ-то вросшей въ землю, каменной церкви Внутренность ея соотвѣтствовала внѣшнему виду. Убогій иконостасъ, старенькія хоругви, на которыя сквозь узкія окна, въ изобиліи лились солнечные лучи, коротенькія ризы священниковъ, составлявшія рѣзкій контрастъ съ богатымъ облаченіемъ сослужившаго имъ нашего батюшки,-- все это указывало на трудную жизнь, тяжелыя условія быта, когда изъ бюджета почти ничего нельзя было удѣлять на храмъ. Когда прекрасный хоръ пѣвчихъ съ броненосца грянулъ: "Христосъ Воскресе", точно электрическій токъ пробѣжалъ въ толпѣ, наполнившей церковь. Всѣ лица засіяли радостью, какимъ-то огнемъ загорѣлись глаза; въ первый разъ, можетъ быть, многимъ пришлось услышатъ такое служеніе. Когда же впервые на эктеніи упомянуто было царское имя,-- оглушительное "зито" потрясло своды. Изъ всѣхъ устъ вырвалось оно, какъ какой-то наболѣвшій, долго сдерживаемый возгласъ; -- давно уже онъ назрѣвалъ въ сердцахъ забытыхъ и обездоленныхъ критянъ. По окончаніи молебна и освященія муки всѣ присутствующіе гости получили по букету цвѣтовъ, и адмиралъ, въ сопровожденіи своей все возроставшсй свиты, направился къ слѣдующей деревнѣ, находившейся верстахъ въ пяти отъ берега, между горъ на высокомъ холмѣ.
   На серединѣ разстоянія между деревнями насъ привѣтствовала новая толпа. Во главѣ ея стоялъ священникъ въ камилавкѣ; на немъ поверхъ рясы бросался въ глаза поясъ, унизанный патронами, за который заткнутъ былъ большой кривой кинжалъ. Въ рукахъ у этого воинственнаго служителя церкви была громадная винтовка, и ею онъ отсалютовалъ при приближеніи дорогихъ гостей. Послѣ христосованія со всѣми онъ перекинулъ ружье на плечо и присоединился къ намъ. Въ числѣ главарей, привѣтствовавшихъ адмирала, было нѣсколько въ европейскихъ платьяхъ. Особенно хлопоталъ и безъ толку суетился одинъ изъ нихъ, отрекомендовавшійся намъ "адвокатомъ"; мы въ концѣ концовъ всѣ пришли къ заключенію, что онъ до того надоѣстъ инсургентамъ, что они непремѣнно его побьютъ.
   При входѣ въ деревню, адмирала встрѣтило все ея населеніе и старшины провели насъ къ громадному дереву, гдѣ стояли столъ и скамьи и протекалъ по каменьямъ чистый, какъ кристаллъ, ручей съ необыкновенно вкусной водой, которой насъ всѣхъ угощали вмѣстѣ съ плодами. Когда мы шли сюда намъ показали осколокъ снаряда, пущеннаго съ англійскаго броненосца "Компердоуна" и разорвавшагося въ самой деревнѣ во время бомбардировки, предпринятой адмиралами, съ цѣлью заставить инсургентовъ подчиниться ихъ требованіямъ. Кусокъ былъ очень почтенныхъ размѣровъ, и его трудно было сдвинуть съ мѣста. Неутомимый адмиралъ направился послѣ краткаго отдыха въ третью деревню; мы же, нѣсколько человѣкъ, предпочли остаться и, пользуясь свободнымъ временемъ до обѣда, изучить немного критскіе правы. Вся деревня состояла изъ каменныхъ одноэтажныхъ и двухъэтажныхъ домовъ, построенныхъ на восточный ладъ. Въ ней было нѣсколько лавокъ, въ то же время и своего рода кабаковъ, гдѣ распивалась "мастика" {Родъ мятной водки.} и курились кальяны. Мы вошли въ одну изъ нихъ; намъ тотчасъ же подали курево, и сидѣвшіе тутъ нѣсколько инсургентовъ предупредительно бросились раздувать уголья; хозяинъ же поднесъ на блюдѣ "мусмалы" {Фруктъ, похожій на сливу, но очень кислый на вкусъ.}; такъ какъ объясняться мы съ ними не умѣли, то ограничивались только дружелюбными похлопываніями другъ друга но плечу, улыбками и нѣсколькими несложными фразами благодарности. Посидѣвъ здѣсь съ четверть часа, мы двинулись въ гору къ бѣлѣвшему вдали большому дому, лучшему во всей деревнѣ, гдѣ было приготовлено угощеніе для адмирала и его свиты. Дорога была трудная, такъ какъ безчисленное количество мелкихъ и крупныхъ камней устилали путь и затрудняли движеніе. Солнце грѣло изрядно, и мы всѣ были очень рады, а когда вошли въ прохладныя и сравнительно комфортабельныя комнаты. Хозяина не было дома; онъ ушелъ съ адмираломъ, жена же его и дочери хлопотали въ кухнѣ у очага, гдѣ на вертелахъ жарились два громадныхъ барана. Обстановка комнатъ была совсѣмъ европейская: мягкіе диваны, стулья, ковры, занавѣски на окнахъ, фотографіи въ рамкахъ,-- все это указывало на относительную цивилизацію и на знакомство съ нѣкоторымъ комфортомъ.
   Вскорѣ отдаленный гулъ возвѣстилъ намъ возвращеніе адмирала, и, при входѣ въ домъ, его привѣтствовала вся семья, я начался обѣдъ, состоявшій изъ вышеупомянутыхъ барановъ, овечьяго сыра, рыбы и плодовъ, апельсиновъ и мусмалы. Вино было также мѣстное, вкусомъ и запахомъ напоминавшее не то смолу, не то керосинъ. Къ общему удивленію въ концѣ обѣда захлопали пробки отъ двухъ бутылокъ шампанскаго, и я началъ было мѣнять свое мнѣніе о характерѣ грековъ-критянъ, видя такую щедрость и стремленіе, какъ можно лучше принять дорогихъ гостей. Но въ этомъ первомъ впечатлѣніи пришлось скоро разочароваться, когда адмиралу любезные хозяева за этомъ обѣдъ подали счетъ не болѣе, не менѣе, какъ въ 253 франка. Когда въ удивленіи отъ такой цифры, которая была въ пору только "Кюба", спросили, почему она такъ велика, милые хозяева, нѣсколько сконфуженные, отвѣчали, что 100 франковъ изъ этого счета они предназначили въ пользу бѣдныхъ. Тѣмъ не менѣе и остальная сумма все-таки была чрезмѣрно велика за двухъ барановъ, двѣ бутылки шампанскаго и за остальныя яства, которыя въ сущности хозяевамъ почти ничего не стоили. Разумѣется, адмиралъ приказалъ заплатить все, что они потребовали, но потомъ на броненосцѣ долго вспоминали про гостепріимный обѣдъ критянъ и не могли достаточно надивиться ихъ рѣдкому нахальству. Обратный путь къ берегу совершился тѣмъ же порядкомъ, только передъ выступленіемъ мы всѣ снова собрались къ вышеупомянутому источнику, гдѣ намъ предложено было посмотрѣть народные танцы.
   Музыкантъ съ двухструнною скрипкой въ рукахъ, на которой онъ игралъ, уперевъ ее дэкой въ колѣно, началъ заунывный мотивъ, въ которомъ очень трудно уловить какую нибудь мелодію. При первыхъ ея звукахъ изъ толпы, насъ окружавшей, выдѣлилось четыре чудно сложенныхъ молодца, которые, плавно разводя руками и притопывая въ тактъ ногами, начали своеобразный національный танецъ. Исполняли они его съ рѣдкой граціей и ловкостью, приковывавшей къ себѣ вниманіе и заставлявшей забывать скудную музыку. По окончаніи разныхъ сложныхъ фигуръ нѣсколькими танцорами, которыхъ вытаскивалъ изъ толпы все тотъ же пеунывавшій "адвокатъ", мы простились съ жителями и направились къ морю. Здѣсь, въ первой посѣщенной нами деревнѣ, насъ снова просили выпить кофе, но денегъ уже за него не взяли. Одинъ изъ присутствовавшихъ стариковъ сказалъ горячую, прочувствованную рѣчь на тему единодушныхъ симпатій и стремленій критянъ къ Россіи. Послѣднія слова его были покрыты долго несмолкавшимъ, единодушнымъ "зито", которое доносилось къ намъ съ берега вплоть до самыхъ катеровъ и къ удивленію моему не сопровождалось ни однимъ выстрѣломъ. Оказалось, что послѣ встрѣчи въ первой деревнѣ адмиралъ просилъ старшинъ не позволять больше стрѣлять во избѣжаніе возможныхъ по этому поводу недоразумѣніи съ международными войсками, и просьба эта была свято исполнена.
   

III.

   Я стоялъ на палубѣ броненосца и любовался на стадо дельфиновъ, которые рѣзвились въ изумрудныхъ, прозрачныхъ волнахъ, то ныряя, то выскакивая изъ воды, когда около меня раздалась фраза: "Вы съ адмираломъ поѣдете на скачки?" Я переспросилъ подошедшаго ко мнѣ лейтенанта, думая, что ослышался, но къ удивленію моему дѣйствительно оказалось, что въ Канеѣ французы устроили скачки для офицеровъ и нижнихъ чиновъ всего международнаго отряда. Призы офицерскіе состояли изъ извѣстнаго количества бутылокъ шампанскаго, солдатамъ же и матросамъ предназначались денежныя награды по подпискѣ. Скачки должны были начаться въ три часа, о чемъ гласило любезное приглашеніе, доставленное съ французскаго броненосца "Amiral Charnier" въ нашу каютъ-компанію.
   Долго не забуду я того винегрета національностей, какимъ кишѣла, обсаженная кактусами, пыльная дорога въ Канею. Первая попавшаяся намъ группа была наши и французскіе моряки на велосипедахъ. Веселый, молодой смѣхъ, возгласы на двухъ языкахъ слышны были еще издалека. Нѣсколько встрѣчныхъ осликовъ, на которыхъ, свѣсивъ ноги до земли, важно возсѣдали туземцы, пугливо попятились въ канавы отъ самокатовъ. Тяжело проскрипѣли двѣ допотопнаго фасона кареты съ евнухами и черными возницами на козлахъ. Изъ-за полуопущенныхъ "жалюзи" виднѣлись бѣлыя чадры и сверкали черные глаза турчанокъ. Одна изъ нихъ маленькой ручкой, тяжело унизанной перстнями, откинула въ сторону занавѣску, рискнувши выставить изъ окна красивую голову и взглянуть вслѣдъ исчезавшимъ въ клубахъ пыли морякамъ. Далѣе попалась опять цѣлая партія критянъ. Ихъ красивыя, необыкновенно стройныя фигуры, много теряли изъ своеобразнаго костюма, нижнюю часть котораго представлялъ цвѣтной, обыкновенно синій, мѣшокъ съ отверстіями для ногъ. Другимъ словомъ трудно было бы опредѣлить эту часть ихъ туалета, которая придавала критянамъ довольно комичный видъ. Всѣ они шли и ѣхали молча, помахивая длинными палками на ословъ и апатично относясь ко всей окружающей европейской обстановкѣ. За ними мелкою рысью, на породистыхъ, сѣрыхъ коняхъ проѣхалъ турецкій патруль. Всадники въ фескахъ и старыхъ, до бѣлыхъ нитокъ вытертыхъ мундирахъ, съ безчисленнымъ количествомъ патроновъ на перевязи,-- наклонивъ ружья, свернули влѣво и, легко взявъ канаву, скрылись въ небольшой оливковой рощицѣ.
   -- Чудные солдаты! замѣтилъ одинъ изъ нашихъ спутниковъ.-- Сколько времени остаются они безъ жалованья при самой скудной пищѣ и ревностно несутъ службу: ни малѣйшаго ропота на свое трудное положеніе, и все благодаря твердому упованію, что они совершаютъ дѣло, наиболѣе угодное ихъ великому пророку, и что въ случаѣ смерти съ оружіемъ въ рукахъ противъ невѣрныхъ, каждый тотчасъ же очутится въ раю, среди гурій и вкуситъ вѣчное блаженство.
   Разговоръ на эту тему былъ прерванъ новыми впечатлѣніями. На встрѣчу намъ неслась запряженная породистыми копями въ шорахъ, модная, съ высокимъ кузовомъ, коляска, кучеръ въ лоснящемся на солнцѣ цилиндрѣ въ туго накрахмаленномъ, подпиравшемъ подбородокъ воротникѣ и щегольской ливреѣ съ аксельбантомъ ловко миновалъ, объѣзжая многочисленные ухабы. Сидѣвшая въ экипажѣ очень красивая съ профилемъ камеи дама, вся въ кружевахъ, придававшихъ ея туалету совсѣмъ воздушный видъ, любезно закивала красивой головкой нашей кавалькадѣ. Это была супруга командира итальянскихъ сухопутныхъ войскъ -- предметъ явнаго и тайнаго поклоненія всей международной военной молодежи.
   Нѣсколько дальше обогнали мы троихъ шотландцевъ, съ голыми икрами и болтающимися спереди мѣховыми сумками. Они видимо также, не спѣша, направлялись къ мѣсту скачекъ, покуривая короткія трубочки и перебрасываясь несложными, веселыми фразами. У воротъ полуразрушеннаго дома, совсѣмъ придвинувшагося къ дорогѣ, красовались, принявъ воинственныя позы, два итальянскихъ карабинера въ старинныхъ, трехъугольныхъ шляпахъ наполеоновскихъ временъ. Эти "деревенскіе Нероны", какъ ихъ зовутъ въ Италіи, играли ту же роль и на Критѣ, неся трудную полицейскую службу въ окрестностяхъ Канеи. Встрѣтились вамъ и нѣсколько штатскихъ, кто въ фескѣ, кто въ европейской шляпѣ -- и на мой вопросъ мнѣ сказали, что это были подрядчики разныхъ націй, явившіеся на Критъ въ надеждѣ легкой и быстрой наживы. Вотъ за поворотомъ дороги показалась могила турецкаго святого; въ мраморной нишѣ, украшенной золотыми изреченіями изъ Корана, горѣлъ неугасимый фонарь -- и въ маленькую урну била струя небольшого фонтана. Въ полосѣ тѣни, бросаемой стѣнами саркофага, укрылись отъ палящихъ лучей полуденнаго солнца два нашихъ солдатика житомірца и оживленно жестикулировали съ нѣсколькими своими товарищами изъ французской морской пѣхоты. Рыжій, весь въ веснушкахъ "унтеръ", только что скрутивъ "цыгарку", собирался угостить махоркой маленькаго французика, съ недоумѣніемъ посматривавшаго на клочекъ турецкой газеты, который послужилъ для фабрикаціи курева. По мѣрѣ приближенія къ мѣсту скачекъ, мы обгоняли все больше и больше спѣшившей туда публики, преимущественно военной. Группа итальянскихъ офицеровъ, одѣтыхъ точно сейчасъ отъ портного, прорысили, согнувшись и широко разставивъ ноги; нѣсколько черногорцевъ въ малиновыхъ, расшитыхъ курткахъ и маленькихъ круглыхъ шапочкахъ, самоувѣренно и властно глядя по сторонамъ, стояли на перекресткѣ и высматривали какой нибудь безпорядокъ, дабы, въ силу своего жандармскаго званія на островѣ, моментально его прекратить. По направленію отъ Канеи тащился рядъ рыдвановъ, пестрѣвшихъ дамскими платьями и зонтиками. Турецкій батальонъ, не обращая вниманія на праздникъ "гяуровъ", учился около своихъ казармъ, и красныя фески его, точно цвѣтки мака, раскинулись по полянѣ. Фономъ этой оригинальной картины иноплеменнаго нашествія служила сама Канея, бѣлые домики которой ослѣпительно сверкали подъ солнечными лучами, а высокіе, тонкіе минареты смѣло прорѣзывали бирюзовую лазурь, какъ бы характеризуя собой востокъ лѣнивый, апатичный, въ своемъ созерцательномъ настроеніи, но въ то же время погруженный въ грезы о недосягаемомъ небесномъ, которое такъ реально воплотилось у него во всемъ земномъ.
   У павильона съ флагами всѣхъ націй виднѣлись ряды стульевъ, занятыхъ дамами; французскіе солдаты и берсальеры съ характерными пѣтушиными хвостами на шляпахъ оцѣпляли скаковую арену и оттѣсняли назадъ толпу любопытныхъ критянъ, между коими выдѣлялись своими темнобронзовыми лицами и цвѣтными лохмотьями потомки аборигеновъ острова. Два хора музыки: итальянскій и французскій, играли, чередуясь между собою, и въ моментъ нашего пріѣзда мелодичные звуки "Cavaleria Kusticaua" оглашали поляну. Скачки слѣдовали одна за другой, и взрывы смѣха собравшейся публики возбуждали тѣ ѣздоки, лошади которыхъ, къ великому ихъ отчаянію, не признавали кромѣ шага никакого аллюра. Въ одномъ состязаніи здоровенный, ражій дѣтина -- англійскій матросъ, долго по могъ совсѣмъ сдвинуть съ мѣста остановившуюся передъ канавой клячу и, спѣшившись, обильно осыпалъ ее ударами. Толпа гоготала отъ удовольствія, и цѣль скачекъ -- развлеченіе въ монотонной стоянкѣ, была такимъ образомъ вполнѣ достигнута. Какъ контрастъ общему веселью, поднявшійся вѣтерокъ, совсѣмъ морской бризъ, насыщенный іодомъ и солями, доносилъ съ минаретовъ Канеи заунывные голоса муэдзиновъ, призывавшихъ правовѣрныхъ къ вечернему намазу.
   Обратный путь отъ скачекъ до Суды адмиралъ, неутомимый ходокъ, предложилъ мнѣ сдѣлать съ нимъ пѣшкомъ по кратчайшей дорогѣ черезъ горы. Черезъ десять минутъ ходьбы мы очутились въ котловинѣ: кругомъ насъ возвышались исполинскія громады горъ, на фонѣ которыхъ бѣлѣла деревня Ниракура, -- занятая русскою ротою. Трудно было итти, такъ какъ дороги въ настоящемъ смыслѣ слова не было, а тропинка между камнями, часто ими прерывалась и натруждала ноги, поэтому я съ большимъ удовольствіемъ усѣлся на бархатныя подушки щегольского катера, который запырялъ по волнамъ къ гостепріимному броненосцу -- моему плавучему двухнедѣльному пріюту.
   Только что видѣнная нами картина веселыхъ скачекъ наводила на размышленія совсѣмъ мирнаго свойства, и вдругъ два дня спустя изъ Канеи донеслась вѣсть о свалкѣ турецкаго патруля съ французами, при чемъ турки ранили, и смертельно, нѣсколькихъ случайныхъ прохожихъ. Въ городѣ началась паника. Лавки закрылись, жители попрятались, кто куда могъ. Европейскія войска заняли мѣста по боевому расписанію на случай тревоги. Засуетились и у насъ на броненосцѣ.
   Когда я взошелъ на верхнюю палубу, густая мгла спустилась на Судскую бухту, такъ что присутствіе стоявшихъ кругомъ насъ судовъ можно было угадать лишь по огнямъ разноцвѣтныхъ фонарей и каютъ. Съ французскаго броненосца отчетливо доносились къ намъ по заснувшимъ волнамъ звуки упоительнаго, задорнаго вальса; у насъ на палубѣ суетились сигнальщики, передавая фонарями приказаніе адмирала пѣхотному посту въ Судѣ относительно высылки въ горы патрулей. Но вотъ съ итальянскаго броненосца сверкнулъ электрическій фонарь и длинный широкій лучъ его, перегнувшись на горѣ, захватилъ въ свою сферу казарму и телеграфъ; вотъ онъ, помедливъ на нихъ, перекинулся выше и зарыскалъ по вершинѣ, на которой тамъ и самъ зажигались красные точки костровъ, разводимыхъ инсургентами.
   Не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ тревога передалась на всѣ эскадры, и бухта превратилась въ сказочную, волшебную декорацію, охваченную пожаромъ электричества. Точно игрушечные, домики Суды опрокинулись въ зеркальной поверхности, переливавшей изумрудными и фіолетовыми тонами. Массивные контуры броненосцевъ казались чудовищными пауками, раскидывавшими во всѣхъ направленіяхъ длинныя нити своей свѣтовой паутины. Онѣ переплеталась, пересѣкали одна другую, врѣзываясь то въ зеркальную поверхность моря, то въ обступавшія бухту горы. Вся эта точно рукой Титана зажженная фееріи, мощно притягивала къ себѣ глазъ, перенеся зрителя въ какой-то невѣдомый, таинственный міръ сказокъ изъ тысячи одной ночи.
   Два дня спустя мнѣ пришлось проститься съ броненосцемъ и Критомъ и торопиться въ Египетъ до наступленія тамъ жары и, покидая диковинный островъ, я вспомнилъ стихи нашего незабвеннаго, великаго Пушкина:
   
   ... въ пустыни молчаливы
   Перенесу, тобою полнъ,
   Твои скалы, твои заливы,
   И блескъ,
   И тѣнь,
   И говоръ волнъ!
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru