Емичев Алексей Иванович
Советница

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Губернскія произшествія.)
    Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", No 10, 1839.

   

СОВѢТНИЦА.

(Губернскія произшествія.)

Согласно мужъ съ женой,
Своею лодкой управляя,
Счастливо къ берегу межь камнями плывутъ.
Хемницеръ.

Я вспомню каждой часъ и каждое мѣстечко;
Все разскажу: дѣла ль, обычай ли какой,
Иль гдѣ какое видѣлъ диво.
Крыловъ.

   Съ какимъ наслажденіемъ и вмѣстѣ съ какою грустью читала и перечитывала а письмо твое, милая, незабвенная Лиза! сколько воспоминаній, сколько отдаленнаго сблизилось въ душѣ моей! Ахъ, зачѣмъ такъ настоятельно спрашиваешь ты, что было со мною, что теперь я; но ты хочешь этого, непремѣнно хочешь -- съ тою же откровенностію, съ какою сама описываешь свое счастіе, свою прекрасную судьбу, -- и вотъ тебѣ мои исповѣдь.
   Помнишь ли, какъ въ пансіонѣ вы называли меня то сильфидой, то дитятей,-- и я не сердилась на васъ? помнишь ли, какъ наша madame утверждала, что я всегда буду внѣ міра существеннаго, всегда буду чужда этой жизни, которая называется обществомъ, и я не умѣла ничего сказать противъ этого? О, какъ много теперь измѣнилась я! какъ много узнала можетъ быть для тебя неузнаннаго! Меня уже станетъ на сухой, длинный разсказъ, который утомитъ тебя. Но такъ и быть, слушай.
   Въ В. Губерніи есть небольшой городокъ С. Въ немъ нѣтъ ничего особенно-замѣчательнаго, историческаго, кромѣ одной древней деревянной церкви, принадлежащей нынѣ мужскому монастырю, построенной однимъ святымъ труженикомъ, страдальчески подвизавшимся на обращеніе обитавшихъ тутъ язычниковъ. Въ этомъ городкѣ былъ уѣздный судья, почтенный старикъ, добившійся до чиновъ и до мѣстъ трудомъ, заслугами, даже душевными качествами. Старикъ имѣлъ большую семью: сына и трехъ дочерей-невѣстъ. У этихъ трехъ дѣвушекъ приданое заключалось въ красотѣ, добрыхъ нравахъ и рукодѣльи. Не правда ли, что съ такимъ приданымъ не дождать жениховъ ни знатныхъ, ни богатыхъ? Да этого никто и не ожидалъ. Провидѣніе было на стражѣ честности и бѣдности; оно послало двумъ старшимъ дочерямъ мужей немолодыхъ, почти въ порѣ старости, но отличныхъ заслугами и благороднымъ характеромъ. Средства жить доставляла имъ служба, которая питаетъ половину Россіи. Оставалась на рукахъ послѣдняя дочь, живая, огненная, пѣвунья, утѣха и досада стараго отца. Красота ея была замѣчательна, такъ, что изъ губернскаго города пріѣзжала молодёжь полюбоваться судейской дочерью; но въ то время, въ этомъ губернскомъ городкѣ не знали ни баловъ, ни танцовъ; слѣдовательно, узнать дѣвушку было негдѣ, кромѣ ея домашняго круга, за работой, или въ гостяхъ, въ толпѣ подружекъ. Только на святкахъ, во время фантовъ и хороводныхъ игръ, быстрѣе двигались эти маленькія ножки, искрились черные, голубые и сѣрые глазки, вспыхивали зарею пухленькія щёчки и трепетала грудь, когда приходилось подать молодому нищему въ кошель легкій поцалуй, или отмѣрять нѣсколько аршинъ пламенныхъ лентъ. Все это сильно волновало юныхъ затворницъ, не давало намъ сомкнуть глазъ цѣлыя ночи и служило поводомъ къ разнымъ ворожбамъ и загадываньямъ. И надобно сказать, что на этихъ святкахъ недаромъ катилось зерно по бархату, не даромъ голосистыя маменьки выпѣвали кому мы спѣли, тому добро, кому вынется, тому сбудется. Смотришь -- послѣ святокъ не одна затѣвается недуманная, негаданная свадебка, не одна милая затворница, съ легкаго предвѣщанія судьбы подъ шалью, укатится на чужой дворъ, въ чужой городъ; не одной маменькѣ прійдется вспомнить пошлую пѣсенку: сѣй, мати, мучицу, пеки пироги. Смотришь, какой-нибудь юноша, несмѣло ходившій Борисомъ по игрищамъ, несмѣло смотрѣвшій на красныхъ дѣвушекъ, черезъ нѣсколько недѣль смѣло ѣдетъ въ церковь и съ сердечнымъ трепетомъ становится объ-руку суженой-ряженой, ожидая благословенія великихъ судебъ Божіихъ. И какъ все это было просто, хорошо! Женихъ откровенно разсказываетъ, что онъ, какъ живетъ, какія у него надежды, какая родня, чего онъ хочетъ, ищетъ; будущій тесть откровенно повѣряетъ ему количество серебряныхъ ложекъ, столоваго бѣлья, платья, которое пойдетъ въ приданое его дочери. Одинъ знаетъ, что беретъ, другой знаетъ, кому отдаетъ. По рукамъ, и веселымъ циркомъ за свадебку.
   Такъ былъ проведенъ святочный вечеръ и у уѣзднаго судьи; такъ на этомъ вечерѣ были всѣ горожане пріѣзжіе гости, а между ими изъ губернскаго города палатскій секретарь Николай Антоновичъ. Весело праздновали, не жалѣли ни сластей, ни наливокъ, не забыли ни одной игры, ни одного хоровода, и среди всего этого не даромъ замѣтили, что селезень-палатскій секретарь только-что и ловитъ одну утицу-рѣзвушку, хозяйскую дочь. Ему же выпало: скачетъ груздчекъ по ельничку, ищетъ груздочекъ бѣляночку; ей же вынулось: скуй мнѣ, кузнецъ, золотой вѣнецъ. Маменьки изъ-подтишка перемигивались, а судья, какъ онъ ни не былъ чуждъ суевѣрія, не разъ, за чаркой наливки, приговаривалъ: "хорошо, какъ-бы это сталось; малой-то славный, служивый".
   Прошли святки, всѣ пріѣзжіе уѣхали, только палатскій секретарь остался и куда-какъ учащалъ къ уѣздному судьѣ. "Теперь дѣло открытое: быть свадебкѣ" толковали горожане -- и точно была свадьба: попала рѣзвушка въ науку къ доброму мужу, стала горожанка барыней губернской.
   Черезъ годъ Богъ далъ Николаю Антоновичу дочь, Соничку. Это была я. Когда мнѣ минуло пять лѣтъ, отца моего перевели въ К. Должность его была значительна: онъ могъ жить хорошо и дать мнѣ воспитаніе. Воспитаніе это состояло въ томъ, чтобъ помѣстить меня въ пансіонъ. Тамъ я встрѣтилась съ тобой, милая Лиза, и привязалась этою вѣчною дружбой, которая и теперь, черезъ столько лѣтъ разлуки, моя отрада, мое утѣшеніе. Четыре года провели мы съ тобой какъ день одинъ, исполненныя взаимной любви, удаленныя отъ всѣхъ волненій, которыя, между-тѣмъ, съ нетерпѣніемъ ждали насъ за порогомъ пансіона. Послѣ курса ты уѣхала далеко, далеко, а я возвратилась къ маменькѣ.
   Папенька былъ въ Петербургѣ по своимъ дѣдамъ. Послѣднія письма его были печальны; хотя онъ старался полузакрыть въ нихъ горестное состояніе своего здоровья, но истина угадывалась ясно. Тоска запала въ душу маменьки; а я, никогда повидавшая сильно-больныхъ, вовсе не предполагая ничего ужаснаго, страдала единственно страданіемъ маменьки. Слезы ся невольно вызывали мои слезы; но слезы эти не жгли меня, не катились потокомъ, который изсякалъ невидимо, незнаемо. Въ душѣ моей образъ отца мечтался все также прекраснымъ, здоровымъ; я не умѣла совмѣститъ съ этимъ понятіемъ видъ человѣка, превращеннаго въ одну кожу и кости, услышать, вмѣсто голоса, какое-то хрипѣніе; не могла вообразить вмѣсто мужчины, полнаго жизни и легкости, полуживаго мертвеца, лишеннаго движенія. Эта картина была бы ужасна для меня, невыносима; по такимъ привезли отца моего, внесли въ комнаты и тихо, тихо, какъ усопшаго, положили на постелю. И я все это вынесла, все пережила! Странная сила слабаго человѣчества, странна судьба наша!
   Въ эту минуту хлынули у меня жгучія слезы, которыхъ огонь рѣшительно палилъ всю мою внутренность. Я даже не подозрѣвала въ себѣ такой любви, такой невыразимой привязанности къ отцу моему. Все существо мое обратилось въ тусклую надежду. Жизнь моя умѣстилась только между двумя человѣками -- страждущимъ отцомъ и врачомъ: на одного устремляла я глаза со слезами отчаянія, не видя ничего лучшаго, къ другому возводила ихъ съ молитвой надежды, желая увидѣть хоть ничтожный лучъ одобренія. Но, нѣтъ, и тамъ, и тамъ все было печально, все безнадежно. Казалось, грозная, неумолимая смерть со всѣхъ сторонъ издыхала отчаяніе въ полутемную комнату, гдѣ томилась жертва ея; казалось, она темноту эту, чуть-чуть просвѣченную лампадой у божьей иконы, непримѣтно превращала въ гробовой саванъ-и накидывала его на умирающаго.
   Въ 8 часовъ вечера прекраснаго лѣтняго дня, я, маменька, врачъ и всѣ домашніе стояли вокругъ больнаго: ему въ этотъ день было особенно-трудно. Въ груди его изрѣдка подымалось хрипѣніе; глаза то закрывались, то обращались къ маленькому образу Спасителя, который былъ съ нимъ въ Петербургѣ. Онъ подозвалъ маменьку и меня. Мы стали на колѣни; врачъ положилъ руку его на наши головы; больной, кажется, шепталъ благословеніе, котораго невозможно было понять. Потомъ, съ помощію врача, онъ снялъ съ насъ руку и хотѣлъ перекреститься, но не могъ. Ему поднесли къ изсохшимъ губамъ образъ и видно было, какъ онъ съ напряженіемъ силился облобызать его. Я обратила къ врачу взоръ: онъ понялъ вопросъ мой о надеждѣ спасенія, и безмолвно указалъ на образъ Спасителя. Еще протекло нѣсколько минутъ -- и все было кончено: онъ тутъ; но души, но жизни его уже не стало. Когда я опомнилась, то была въ своей комнатѣ, откуда мнѣ не позволили выйдти до утра. Утромъ я увидѣла посреди залы столъ, а на столѣ трупъ, покрытый бѣлой пеленой. Долго, долго не смѣла я взглянуть на это совершенно-другое лицо, неузнаваемое даже дочерью; потомъ, когда маменька съ горькими слезами медленно открыла голову покойнаго, когда я съ трепетомъ взглянула на лицо его -- вопль ужаса вырвался изъ груди моей: такъ страшна была печать страдальческой смерти!
   Скажи, милая, что такое смерть? не все ли равно, что не родиться? За-чѣмъ быть въ колыбели, когда нельзя миновать могилы? за-чѣмъ видѣть міръ и потерять его навсегда?.. Но нѣтъ, нѣтъ! страшенъ былъ образъ смерти отца моего; ничтожна передъ ней самая долговременная жизнь, но я не скажу съ тоской: за-чѣмъ родиться. Такъ, жизнь наша -- страданіе, если мы возьмемъ всю несбыточность желаній нашихъ, всю неограниченность малодушія, все неумѣнье мириться съ судьбами нашими; но за-то жизнь вводитъ насъ въ прекрасный божій міръ, даетъ намъ дѣтство, это вѣрное изображеніе существованія ангеловъ, эту предтечу того совершеннаго блаженства, которое указано, приготовлено намъ за гробомъ; она даетъ намъ въ твердые сопутники вѣру и говоритъ: вотъ тебѣ проводникъ, слушайся его, повинуйся, и вездѣ будетъ тебѣ свѣтло, безопасно; налетятъ ли тучи страданій -- она утѣшитъ тебя, ринутся ли опасности -- она изведетъ тебя здрава и невредима. Такъ, нельзя не чувствовать страданій, нельзя не страдать отъ нихъ; но нельзя же не вѣровать въ лучшее, нельзя же быть все прекраснымъ днямъ. Онъ умеръ, незабвенный отецъ мой, умеръ для тѣла, но жизнь его съ нимъ, только другой проводникъ ея -- смерть, другая обитель -- небо. Намъ осталось священное наслѣдство: упованіе за него, надежда опять быть съ нимъ вмѣстѣ, и вѣра, высокая вѣра. Вѣровать не значитъ ли любить? А кто изъ насъ не любилъ и не любитъ?
   Не помню, эти ли мысли тихо опустились въ истерзанную грудь мою; но послѣ погребенія тоска моя сдѣлалась смиреннѣе; отъ слезъ, дотолѣ почти-умерщвлявшихъ меня, становилось легче и легче. Могила была каждодневною цѣлью прогулокъ моихъ, а цвѣты на ней дышали чѣмъ-то живымъ, казалось, благоухали благословеніемъ отца моего.
   Зимой мы выѣхали въ С., гдѣ дѣдъ мой давнымъ-давно оставилъ жилье свое и переселился къ покойной бабушкѣ. Насъ ожидалъ одинъ безсемейный сынъ его, съ сердцемъ, полнымъ любви и состраданья, съ истинною готовностію пособить намъ.
   Въ нашей квартирѣ было шесть комнатъ; я имѣла особую, окнами на рѣку. Гористый берегъ, на которомъ стоялъ домъ нашъ, круто упирался въ рѣку, тяготѣвшую подъ стланью снѣга. Бывало, въ лунную ночь, на этомъ снѣгу сверкаетъ бездна звѣздъ, а на той сторонѣ чернѣетъ лѣсъ, тщетно стряхивая съ повисшихъ вѣтвей нальнувшіе клочья, да уныло выступаетъ къ рѣкѣ деревянная часовня, вокругъ которой, въ бурную ночь, ходитъ и воетъ вѣтеръ-сорванецъ, колебля ветхія перила на ветхомъ помостѣ. Нерѣдко въ томъ лѣсу загудитъ дорожный колокольчикъ, и видно, какъ рогожная кибитка несется на тройкѣ лихихъ изъ опушки лѣса и бухъ прямо въ рѣку, и тутъ по дорогѣ, обставленной неувядаемыми елками, летитъ, виляя по избоямъ, къ крутому подъему. Проворный ямщикъ, гаркая и приговаривая, то соскочетъ съ козелъ въ избой и ловко поддержитъ плечомъ кибитку, которая какъ въ угарѣ, кидается и туда и сюда, то бросится на минуту на козла, гаркнетъ, свиснетъ, и опять долой, въ частый избой, а сѣдокъ, завернувшись въ шубу, поминутно перекидываетъ голову на-право и на-лѣво, словно азартный игрокъ, и нетерпѣливо ждетъ: скоро ли конецъ. Но вотъ доѣхали до подъема. Усталыя лошади тяжко дышатъ, и паръ клубится изъ ноздрей ихъ. Будочникъ удовлетворенъ, колокольчики подвязаны, и какая-нибудь губернская знаменитость начала подниматься вверхъ по уѣздному подъему. Эта знаменитость можетъ съ гордостію увѣриться, что завтра же утромъ ранёшенько весь городъ узнаетъ, кто пріѣхалъ, и на городнической кухнѣ захлопочатъ о лишнемъ блюдѣ.
   Мы почти никуда не выѣзжали: сколько трауръ, столько же и душевная печаль удерживали насъ дома. Маменька и дядя занимались хозяйствомъ, а я цѣлые дни просиживала за рукодѣльемъ, вечеромъ же до глубокой ночи у окна въ своей комнатѣ. Мнѣ такъ правилась эта однообразность застланной снѣгомъ рѣки, этотъ черный лѣсъ, который столько лѣтъ враждуетъ съ вѣтрами и бурями, страшась одного неумолимаго врага -- топора. Что-то новое взволновывалось въ груди моей, когда внезапно отгрянетъ отдаленный колокольчикъ, какъ-будто предваряя о пріѣздѣ кого-то дорогаго, незнакомаго, но почему-то памятнаго сердцу. Въ самомъ-дѣлѣ, я никого не ожидала, но мнѣ такъ сильно хотѣлось ждать, желать,-- кого?-- я сама не знала. Въ сердцѣ моемъ была пустота, и если бы не воспоминаніе объ отцѣ, не любовь къ матери, въ сердцѣ моемъ было бы такъ же холодно, какъ въ этомъ пустынномъ лѣсу. Когда съ-вечера кто-нибудь въѣдетъ въ городъ, мнѣ такъ нетерпѣливо хотѣлось узнать кто пріѣхалъ, и при отвѣтѣ я готова была воскликнуть "опять не онъ!" Но кто же этотъ онъ? Кого я прежде такъ хорошо знавала? съ кого такъ вѣрно взяла слово свиданія? Не тебя ли, милая Лиза, ожидала я?... Нѣтъ, со стыдомъ винюсь, не тебя; кто-то онъ горѣлъ безъ вида въ душѣ и въ воображеніи моемъ,-- онъ, которому навстрѣчу полетѣли бы мои радостные привѣты, котораго я пламенно прижала бы, къ груди моей, который, при поцалуѣ свиданія, измокъ бы отъ слезъ моихъ. Не отецъ ли это мой? Но онъ невозвратимъ; не здѣсь и съ нимъ увижусь, не мнѣ его ждать, не услышать его привѣтныхъ рѣчей, не увидѣть его ангельской любви...
   Скучно, тяжко скучно прошла морозная зима. Пошли оттепели; снѣгъ мало-по-малу скатывался съ береговъ, лѣсъ зеленѣлъ, рѣка посинѣла. На ней появились провалины; уже запрещено было и переѣзжать и переходи гь. Въ одинъ день, утромъ, мы собрались въ мою комнату, а народъ высыпалъ на берегъ: ждали вскрытія рѣки. Вотъ появилась трещина, другая, третья и вдругъ часть льда отдѣлилась, заколыхалась и съ шумомъ и съ трескомъ надвинулась на огромную массу противоположнаго льда, которая, въ свою очередь, двинулась съ тѣмъ же напоромъ, съ тою же силою, и передъ нашими глазами все видимое пространство рѣки заколебалось, задвигалось, пришло въ чудный безпорядокъ-Пошла страшная борьба, страшный вопль разрушенія. Огромныя льдины съ неистовствомъ тѣснили одна другую, ломали другъ друга и грозно прошибали себѣ дорогу; а мутная вода, въ отмщеніе за долгій плѣнъ, въ радости за свѣтлый міръ, котораго воздухомъ, наконецъ, удалось дохнуть ей, гоняла и вертѣла этихъ посинѣвшихъ великановъ, кувыркая ихъ одного на другаго, или стоймя пришибала къ берегамъ.
   Я не испытала еще ужасной борьбы страстей, чтобъ возкликнуть: какъ это сходно съ нашимъ сердцемъ!.. Солнце горѣло во всемъ торжественномъ блескѣ своемъ, природа ликовала, народъ отвѣчалъ ей радостными возклицаніями.
   Есть непостижимое вліяніе четырехъ перемѣнъ природы на чувства наши. При каждой изъ нихъ что-то новое совершается въ насъ, чего истолковать себѣ невозможно. Двѣ перемѣны въ этомъ отношеніи особенно разительны, и разительны противоположно, тогда-какъ первые дни ихъ много сходны между собою. Что ты чувствуешь въ началѣ осени, когда пойдутъ дожди и все покроется грязью, или въ началѣ весны, когда тѣ же дожди, та же грязь? Совершенно разное: тамъ неисповѣдимая грусть налетаетъ къ тебѣ, здѣсь проявляется неисповѣдимая радость, обновляя утомленный духъ твой. Это похоже на слезы свиданія и разлуки, по одно -- слезы печали, другое -- слезы радости, Я готова выразиться, что наше сердце, въ юности, заключаетъ въ себѣ половину природы, съ ея весной и осенью; остальныя два времени, слишкомъ мирны, слишкомъ однообразны для молодаго, пылкаго сердца; развѣ можно только усвоить ему грозные бури да ураганы. Но, нѣтъ, я ошибаюсь, сердце человѣка, въ каждой порѣ его, есть нива господня, гдѣ все, все совершается въ свое время, по предначертаніямъ свыше!
   Весна приближалась къ лѣту, и трауръ нашъ уже кончился. Я не скажу, чтобъ меня томила печаль, но мнѣ не было и весело; только вечернія прогулки на колоколенный заводъ особенно развлекали меня. Заводъ этотъ стоя ль вдали отъ города, на высокой горѣ, увѣнчанной лѣсомъ и кустарникомъ, вокругъ которой извивалась рѣчка, а на рѣчкѣ, на всемъ ея протяженіи, шумѣли мельницы. Внизу горы разстилались обширные луга, на которыхъ созрѣвалъ сѣнокосъ и сушились рыболовныя сѣти. Въ эту пору начинались уже на заводѣ работы. Торжественна была минута, когда проливали разплавленный металлъ въ незримую форму, а заводчикъ съ сомнительными надеждами, съ молитвой въ душѣ, ожидалъ, каково-то выльется, потому-что при каждой неудачѣ надобно было переливать, и съ этимъ сопрягалось такъ много новыхъ издержекъ, новыхъ убытковъ. Вотъ, говорятъ, колоколъ уже на точилѣ; взойдешь въ сарай и увидишь въ обширной ямѣ тысячепудоваго великана на стержнѣ; онъ медленно: вертится, а рѣзцы свистятъ по немъ, и мѣдная пыль брызжетъ съ главы его. Онъ получилъ уже имя. Черезъ мѣсяцъ, его вѣшаютъ близь завода, на самомъ виду горы, и любопытный народъ пробуетъ и вслушивается въ густой серебряный звонъ его. Еще болѣе торжественна минута, когда великана опускаютъ на сани. Народъ длинной вереницей запрягается подъ него, а заводчикъ, съ его замѣчательной физіономіей, съ длинной съ просѣдью бородой, садится верхомъ на уши колокола, и кричитъ: "начинай съ Богомъ!" Вотъ народъ напрягся, крикнули "о-о-о разъ!" и "пошелъ, пошелъ!" послышалось совсѣхъ сторонъ.
   Всѣ эти сцены, въ порядкѣ одна за другой идущія, приносили мнѣ неизъяснимое удовольствіе. Воображенію моему было раздолье превращать этотъ колоколъ въ живое существо; для меня
   
   Какъ трупъ въ пустынѣ онъ лежалъ,
   Но Бога гласъ къ нему воззвалъ:
   "Возстань, пророкъ, и виждь, и внемли,
   Исполнись волею моей,
   И, обходя моря и земли,
   Глаголомъ жги сердца людей."
   
   Дядѣ моему было уже подъ пятьдесятъ. Наслѣдникъ душевныхъ качествъ отца своего, онъ наслѣдовалъ и любезность его. Мастеръ нѣтъ, зная всѣ до одной старинныя игры, онъ былъ маленькимъ чародѣемъ среди святочныхъ вечеровъ, гдѣ цвѣтистый кружокъ горожанокъ безпрерывно обращался къ Алексѣю Алексѣевичу съ просьбой: "во чтобы намъ еще поиграть?" Случалось, когда всѣ поразвеселятся, чарочка не разъ обойдетъ почтенную компанію, а какой-нибудь повытчикъ уѣзднаго суда выкинетъ на скрипкѣ, съ разводами, "барыню", Алексѣй Алексѣевичъ, красиво и легко, съ шляпой, съ платочкомъ, пойдетъ похаживать и попрыгивать съ головихой вокругъ комнаты, а честная компанія не наглядится, не нарадуется. Все это мнѣ, милая Лиза, разсказывала маменька, которая также была мастерица плясать. Теперь дядя мой, утративъ въ своей любезности одну только молодость, пользуется тѣмъ же расположеніемъ общества, главою отличнаго хозяина и общимъ названіемъ "дяди". Никто такъ хорошо не сварить варенья, не насолитъ огурцовъ, какъ онъ; никто такъ не умѣетъ разсказать, какъ дѣлать паштеты, пироги и большіе пряники, какъ онъ, потому-что на все это была мастерица покойная бабушка; никто не настоитъ такихъ славныхъ наливокъ, какъ онъ, потому-что это мастерство передано ему покойнымъ дѣдушкой, большимъ въ томъ искусникомъ.
   Дядя любилъ меня горячо; я задумала-было звать его "mon oncle", но онъ почти разсердился на это, требуя, чтобъ я не звала его по-басурмански, а просто: дядя. Видя скуку мою, онъ употреблялъ всѣ средства доставить мнѣ разсѣяніе. Самъ онъ лѣтомъ находилъ" превеселой забавой брать грибы, почему старался и въ меня вдохнуть ту же любовь къ этому занятію. Въ-самомъ-дѣлѣ, сначала братъ грибы показалось мнѣ очень-скучно, но въ-послѣдствіи я стала находить въ этомъ особенность. Представь, что мы садимся въ старинныя дрожки, которыя раздѣлены пополамъ перегородкой. Запоны закрываютъ платье отъ пыли, а вокругъ насъ тѣснятся коробки и такъ-называемыя ночевки. Въ первые выѣзды я брала съ собой мадамъ Дезульеръ и подобное тому, что казалось мнѣ сходно съ полями, дугами и овечками, а потомъ одна-одинёхонька забиралась въ глушь лѣса и перекликалась съ маменькой и дядей. Прекрасно видѣть надъ собой проглядывающее небо съ его солнцемъ, вокругъ густой лѣсъ, а подъ ногами, на мягкомъ коврѣ изъ моха, тамъ-и-тамъ пестрѣющіе цвѣты. Разныя тропинки, какъ ручьи, вились и перебѣгали но лѣсу, а индѣ встрѣтится и самый ручей, щебеча по бѣлымъ камешкамъ и пробираясь поспѣшно все далѣе и далѣе, какъ на условное свиданье. Любо бывало мнѣ зачерпнуть вкусной, холодной воды и освѣжать горячее лицо; любо бывало въ его зыбкомъ зеркалѣ поправить свои волосы или одежду, и потомъ, возмутивъ его, смотрѣть, какъ эта муть тихо изчезаетъ, и потомъ опять становится все въ немъ свѣтло и ясно. Не то же ли наше сердце, не то же ли наши печали? Легкій шумъ, бродящій по безграничному лѣсу, тускло напоминалъ мнѣ разсказы кормилицы. Казалось, это былъ шумъ лѣшаго, который нерадъ незваному гостю, нарушившему, разрознившему своимъ голосомъ однообразный говоръ его. Иногда подъ ногами проскользнетъ крошечная ящерица, или ударится со всѣхъ ногъ въ сторону пугливый заяцъ. При приближеніи къ малиннику, страшно бывало вообразить, что ягоды его сосалъ косматый сластолюбецъ, не оставивъ ничего врагу своему, человѣку. Встрѣчая грибы, я никогда не рвала ихъ: мнѣ жаль было погубить этихъ домосѣдовъ съ пухленькими, разноцвѣтными головками, и когда я возвращалась въ деревню, гдѣ мы всѣ собирались, дядя всегда встрѣчалъ меня словами: "знаю, знаю, что она ничего не избрала; ей жаль грибовъ, а ѣсть такъ мастерица"; и отъ души смѣялся моей сантиментальности.
   Такъ проходило лѣто, какъ однажды дядя, получивъ письмо, сказалъ мнѣ: "ну, теперь тебѣ будетъ нескучно; ѣдетъ племянникъ Андрей, малый превеселый".Я невольно спросила: съ которой стороны пріѣдетъ онъ? Удивись сама такому странному вопросу, я думала услышать отъ дяди насмѣшку, но онъ прехладнокровно отвѣчалъ: "съ рѣки".
   Итакъ я увижу своего двоюроднаго братца! Съ этого дня ты увидѣла бы меня, Лиза, безпрерывно у окна, безпрерывно съ глазами, устремленными іта другой берегъ, гдѣ стояли близъ часовни паромы и шла широкая дорога. Я полюбила катанья по рѣкѣ и всегда выходила къ часовнѣ, чтобъ поскитаться по опушкѣ лѣса, по сторонамъ дороги. Я ждала, ждала съ нетерпѣніемъ...
   Опершись на руку, задумчиво смотрѣла я на рѣку, вдоль которой далеко разкидывался свѣтъ мѣсяца. До меня достигалъ отдаленный шумъ веселъ запоздалаго рыбака и чрезъ каждую четверть часа гудѣли колокола на соборной церкви. У перевозчиковъ на другомъ берегу пылалъ костеръ, и въ проблескахъ его чернѣли ходячія фигуры. Паши всѣ уже улеглись. Мнѣ такъ было сладко предаваться своимъ думамъ, безотчетно смѣнявшимъ одна другую. Чѣмъ глубже становилась ночь, тѣмъ глубже становилась тишина, и мѣсяцъ медленно укатывался съ небосклона. Вдругъ послышались колокольчики, все сильнѣе и сильнѣе, и вотъ подкатились къ рѣкѣ и замолкли. Черезъ нѣсколько минуть слышно было, какъ колеса стукнули черезъ край парома, лошади глухо и мелко затопали, длинное веелр нѣсколько разъ приподнялось и съ хлёстомъ уткнулось въ воду; но перевозчики натужились грудью на шесты и паромъ понесся чернымъ островомъ по широкой рѣкѣ; шесты однообразно всплескивали воду, лошади всхрапывали, кто-то насвистывалъ мазурку. Наконецъ причалили. Безъ колокольчиковъ начала подыматься на гору бричка, и черезъ полчаса застучали у нашихъ воротъ. Я слышала, какъ все поднялось у насъ, какъ дядя кричалъ: "отпирай скорѣй!"это Андрей пріѣхалъ!" какъ маменька приказывала: "скорѣй самоваръ"; какъ дядя напротивъ возражалъ: "не надо, а сдѣлать ему яишницу съ ветчиной"; я слышала, какъ всѣ побѣжали на лѣстницу, какъ дядя, всхлипывая, обнимался, не буду ни въ состояніи отъ слезъ выговорить слово; какъ маменька твердила: "я не могу узнать тебя, Андрей, такъ ты перемѣнился"; я слышала, что кто-то съ шумомъ подходитъ къ моей комнатѣ, и, стуча съ осторожностью, кричитъ во весь голосъ: "ты спишь, племянница? Андрей пріѣхалъ". Я не знаю, какъ это случилось, какъ достало у меня рѣшимости, до я отворила дверь, и въ эту минуту молодой человѣкъ въ фуражкѣ,-- тотъ самый, что вышелъ изъ повозки,-- вертѣвшій дядю моего по залу, хохотавшій и плакавшій, мгновенно остановился, увидѣвъ меня. "Это сестра твоя, обнимитесь же, да поцалуйтесь" сказалъ дядя, толкая гостя ко мнѣ. Я чувствовала, что лицо мое горитъ, сердце рвется изъ груди; но когда, вмѣсто объятія, Андрей поцаловалъ мою руку, съ привѣтомъ: "здравствуйте, сестрица" и безмолвенъ стоялъ передо мною, то дядя съ хохотомъ возкликнулъ: "О, о, братъ! присмирѣлъ; это видно не меня старика вертѣть. яишницы ему для отважности!"
   Дядя утащилъ его въ свою комнату, а а заснула только на зарѣ.
   "Знаете ли, милая сестрица, что я васъ помню еще дитятей? помню, какъ, черезъ годъ послѣ вашего рожденія, привозили васъ сюда, къ дѣду. Вылежали на одной тафтяной подушкѣ, съ кружевами, въ углу вотъ этого ветхаго турецкаго дивана, и весело играли моими волосами. Мнѣ-самому тогда было какихъ-нибудь десять лѣтъ. Я полюбилъ васъ отъ души; бывало, такъ и тороплюсь изъ училища, поиграть съ маленькой Соничкой, разцаловать у ней ручки и ножки. Право, вы не походили на другихъ дѣтей: столько было въ васъ скромности; а какъ вы хороши, милы были! аленькое, кругленькое личико съ яркимъ румянцемъ, съ черными вострыми глазками и тогда такъ вѣрно походившее на маменьку... Мнѣ кажется, я понималъ ваше несвязное лепетанье, умѣлъ всегда угадать, чего вы желали, когда, бывало, ваши губки надуваются, а на глазкахъ появятся слезы. Никто такъ не умѣлъ, какъ я, унять ваши маленькіе капризы, остановить слезы или уложить въ свое время спать. Частенько мнѣ за васъ и доставалось: я такъ пристрастился играть съ милой Соничкой, что не доучивалъ уроковъ и отъ невниманія писалъ криво. Цѣлые полгода гостили вы здѣсь, и потомъ, какъ поѣхали, я долго, долго рыдалъ, утѣшаясь только убѣжденіемъ, что опять скоро васъ увижу. Скоро! а между тѣмъ протекло полныхъ пятнадцать лѣтъ, вы успѣли вырость, разцвѣсть, успѣли потерять..."Здѣсь у Андрея и у меня блеснули слезы. Онъ на минуту замолчалъ и потомъ, приложивъ руку мою къ своему сердцу, тихо сказалъ: "И у меня уже нѣтъ отца! Вотъ отъ-чего, при свиданіи съ вами, голосъ мой замеръ и я затихъ, какъ испуганный ребенокъ. Теперь мы оба сироты; намъ надобно крѣпко любить другъ друга."
   Любить! но можно ли не любить его, этого милаго брата, у котораго въ глазахъ, въ душѣ, во всемъ кротость, благородство, непобѣдимая любезность? Какъ несправедливо предваряли меня, что пріѣдетъ повѣса, вѣтренникъ! какъ обидно толковали, что онъ не посидитъ на мѣстѣ, не помолчитъ,-- настоящій ребенокъ самаго неспокойнаго характера! Напротивъ, онъ такъ смиренъ со мной, такъ внимателенъ ко мнѣ! Однакожь, какъ же это случилось, что онъ едва выскочилъ изъ повозки, какъ уже и началъ вертѣть милаго дядю, щекотать старую няньку и творить различныя шалости? Отъ-чего, едва увидѣвъ меня, онъ превратился въ безотвѣтную овечку? Что это такое? уже ль я такъ страшна? Не стыди меня, Лиза, -- при этой мысли я взглянула въ зеркало...
   Фортеньяпа мои разстроились, и немудрено -- почти два года никто ихъ не открывалъ, и притомъ они переѣхали тысячу верстъ; но Андрей настроилъ ихъ, и прекрасно.
   "Я знаю, что вамъ, здѣсь, въ этомъ глухомъ городкѣ, скучно. Какъ ни милы намъ родные, какъ ни грустію было бы разстаться съ ними, но не менѣе тяжело и проводить цѣлые годы въ такомъ обществѣ, гдѣ васъ не понимаютъ, гдѣ вы себя и другихъ отягощаете, гдѣ ѣхать на-званый вечеръ, въ толпу людей, чуждыхъ вашихъ понятій -- истинный приговоръ къ смертельной скукѣ. Чтобъ и мое присутствіе здѣсь не было новымъ прибавленіемъ скуки, или, чтобъ намъ обоимъ перехитрить однообразность, станемъ-те заниматься музыкою, рисованьемъ, прогулками. Въ одномъ мы чувствуемъ такъ много не нашего, что мысль непримѣтно очищается, приходитъ въ какое-то сотрясеніе, въ какой-то аккордъ, и уносится выше, туда, подъ небо, гдѣ летаетъ голосистая птичка и повѣдаетъ міру всю прелесть воздушнаго раздолья; въ другомъ мы будемъ стараться оживить природу, сравниться съ ней, даже сдѣлать ее прекраснѣе, а въ прогулкахъ со стыдомъ признаемся, какъ слабъ, немощенъ человѣкъ нетолько изобразить, но понять всю неизъяснимую красоту и разнообразіе этой могущественной царицы. Какой-нибудь мотылекъ поразитъ васъ чуднымъ устройствомъ своимъ, лишь умѣйте вдохновиться страстью, сблизиться съ чудными созданіями непостижимаго Создателя."
   И было такъ. Только теперь, съ этимъ необыкновеннымъ человѣкомъ, увидѣла я, что ни умъ, ни сердце мое не были развиты; что я ни искры не знала того очарованія, какое таится во всемъ, что носитъ имя изящнаго. Боже мои, ужели этого довольно, чтобъ прошумѣть на фортепьянахъ пьесу, исполненную глубокаго чувства и созерцательной мысли, изувѣчить се и загрязнить безсмысленною бѣглостью рукъ? Что въ вашемъ навыкѣ, если вы, проворно, съ быстротою молніи перебѣгая каждую ноту, каждую клавишу, видите во всемъ этомъ одну только механическую способность, можете въ то же время смѣяться и разговаривать? Отъ-чего Андрей подъ какимъ-нибудь мотивомъ изъ Нѣмой весь забывается, весь претворяется совершенно въ другаго человѣка? Подумаешь, что онъ лишенъ слуха и языка, даже движенія, если бы только не перебѣгали его руки и не искрились глаза, зажженные чуднымъ огнемъ. "Задумайтесь" говорилъ онъ мнѣ: "вотъ надъ этой пьесой, попробуйте понять каждый звукъ, согласить его съ вашимъ чувствомъ,-- авось вы найдете въ музыкѣ совсѣмъ другое: я слушалась его, старалась уловить, что дѣлается съ нимъ-самимъ, и... неизъяснимая сила гармоніи! какъ она чужда всего, что окружаетъ насъ, что несогласно съ ней! Какъ часто замирала душа моя, и я чувствовала въ глазахъ сладостныя слезы!..
   Я несогласна съ Андреемъ: нѣтъ, лучше сначала рисованье, а послѣ музыка. Одно не значитъ ли истаявать отъ безсилія передъ природой, а другое не прямо ли голосъ, думы, рѣчь ея? Исполненная какой-то неопредѣленной грусти, вдохновенной въ меня музыкою, я спѣшила на гору, къ колоколенному заводу, и не могла насмотрѣться на ясное небо, на широкую воду въ ея зеленѣющихъ берегахъ, не могла наслушаться далекой перелетной пѣсни соловья; даже въ самомъ однообразномъ шумѣ мельницы было такъ много волшебнаго...
   "Мнѣ кажется, Андрей, я теперь совершенно счастлива и если бы еще папеньку, мнѣ ничего бы не доставало? Вы открыли такія тайны наслаждаться самой собой и мирною, домашнею жизнью, что я не умѣю ни пожелать другихъ наслажденій, ни подумать о нихъ; и что еще надобно, когда близь меня милая мать, милый дядя и очаровательный другъ, который во всемъ умѣетъ открыть мнѣ новые источники удовольствія? Не вполнѣ ли ношу я въ душѣ моей три божественныя добродѣтели, эти источники земной радости, отъ которыхъ зависитъ все наше внутреннее благо, въ которыхъ заключается вся сила -- стать выше встрѣчныхъ страданій: вѣру, любовь и дружбу? Вѣра напояетъ меня твердымъ упованіемъ во все лучшее, любовь питаетъ мое сердце, приверженное къ доброй матери, а дружба къ вамъ, мой истинный другъ, такъ хорошо настроиваетъ душу мою, такъ звучно отдается мнѣ всюду и во всемъ!"
   -- Вы судите, милая Sophie, какъ дитя; не сердитесь, это правда. О, какъ многаго еще вы не знаете, какъ много ожидаетъ васъ въ будущемъ, какъ много достанется вамъ испытать, я съ вашею вѣрою во все, съ вашею дѣтскою невинностью, какъ больно будетъ отрывать отъ сердца мечту за мечтой, радость за радостью! Есть еще, милая Sophie, чувство, чувство могучее, которому нельзя выучиться по разсказамъ, которое исполнено всего, что называется прекраснымъ и страшнымъ, блаженствомъ и мукой: даруй вамъ провидѣніе легко, безъ тяжкихъ страданій сойдтись съ этимъ могучимъ исполиномъ и разстаться съ нимъ тихо, тихо, какъ съ внезапною горячкой.
   "Я не понимаю васъ, Андрей."
   -- Покуда это счастье ваше, отвѣчалъ онъ.
   Странную же загадку загадалъ мнѣ любезный братецъ! О, я увѣрена, что онъ шутить! Все сдѣлается просто, очень-просто: я проживу еще нѣсколько лѣтъ въ такомъ же спокойствіи, съ такою же безпечностію, и потомъ... что же потомъ? спрашивала я сама себя вслухъ.
   "А потомъ очень-просто -- за мужъ" отвѣчалъ Андрей засмѣявшись, какъ-будто угадывая и рѣшая мое затрудненіе. "Признаюсь" прибавилъ онъ:"ничего лучше не желаю безцѣнной сестрицѣ, какъ мирно изъ настоящаго круга перейдти совершенно въ новый міръ, который называется бракомъ. Въ жизни женщины есть два существованія, ни одно на другое непохожія: дѣвичество и замужество. Въ первой порѣ, когда надъ душой ея носятся мечты и безпечность, она даже и не подозрѣваетъ, что въ другой порѣ ждутъ ее или неизчерпаемыя радости счастливой жены и матери, или неизчерпаемыя печали и заботы обманутыхъ надеждъ."
   -- Какъ это все странно, Андрей; вы никогда такъ не говорили, сказала я, вступивъ въ ворота, и поспѣшила къ себѣ. Тамъ мнѣ стало такъ грустно, такъ грустно, что я готова была плакать...
   Какъ быстро катятся дни удовольствій, какъ незамѣтенъ быстрый полетъ ихъ! Для этихъ дней не существуетъ счётъ; они какъ ручей изъ бездоннаго моря, который все бѣжитъ, бѣжитъ и вдругъ скроется въ знойномъ пескѣ. Сердцу сдѣлается такъ тяжело, такъ мучительно. Пойдешь подышать свѣжимъ воздухомъ, и не найдешь въ немъ прохлады: тоска, какъ зной, палитъ и томитъ душу, и не знаешь куда бы убѣжать отъ самой-себя.
   Невидимо миновалъ годъ, -- цѣлый годъ, а я и не думала, что намъ надобно скоро разлучиться,-- какъ Андрей, послѣ ужина, стоя со мной передъ окномъ, сказалъ, будто мимоходомъ: "послѣ-завтра я ѣду"... У меня помутилось въ глазахъ.
   Не требуй, милая Лиза; я не могу разсказать тебѣ, какихъ слезъ стоила мнѣ эта разлука, можетъ-быть вѣчная. Потерять такого друга, разстаться съ этимъ ангеломъ моего уединенія, съ этимъ божествомъ думъ и мыслей моихъ! О, какъ онъ былъ прекрасенъ, какъ я любила его, какъ все теперь пусто въ сердцѣ и въ душѣ! Въ нихъ, кажется, осталась только привычка къ маменькѣ, а любовь, любовь улетѣла вслѣдъ за нимъ. Ничто мнѣ не мило, ничто меня не занимаетъ. Бѣжать бы, бѣжать!...
   Добрый дядя загрустилъ вмѣстѣ ее мной: печаль моя томила его. Придумывая средства, какъ бы облегчить, разсѣять меня, онъ предложилъ ѣхать къ одной родственницѣ, жившей далеко. Я согласилась.
   Послѣ трехдневнаго путешествія, съ радостными объятіями встрѣтили насъ Катерина Ивановна и Сергѣй Ивановичи Любезностямъ, привѣтствіямъ не было конца; не знали куда усадить, не знали чѣмъ накормить насъ. Дядю моего заглушали восклицаніями: "благодѣтель нашъ, нелицемѣрный другъ нашего дома". Изъ всего видно было, что они когда-то многимъ были обязаны ему, о чемъ онъ скромничалъ.
   Сергѣй Ивановичъ былъ человѣкъ не безъ образованія, можетъ-быть, нагляднаго, потому-что онъ лучшіе годы жизни провелъ въ военной службѣ и въ столицѣ. Въ немъ много было простоты и доброты, даже до безотвѣтственности, потому-что съ перваго взгляда изчезало сомнѣніе, чтобъ онъ имѣлъ какой-нибудь авторитетъ въ своемъ семействѣ. Вездѣ и во всемъ господствовала Катерина Ивановна, считая его, кажется, въ числѣ мебели. За-то почтенная Катерина Ивановна слыла одной изъ лучшихъ хозяекъ, одной изъ чудныхъ мастерицъ управлялъ своей обширной дворней. У нея все ходило по стрункѣ, ничего не терялось изъ вида. Прибавьте къ этому набожность, отъ которой она не пропускала ни одного праздника, чтобъ не быть въ церкви, ни одного случая, чтобъ не помочь въ сооруженіи церковнаго сосуда или ризницы; присовокупите отмѣнную ласковость ко всякому гостю, ко всякому стороннему, эту свойственную ей одной привѣтливость, которая, украшенная простотою, нимало не утомляетъ васъ,-- и вы будете имѣть высокое мнѣніе о Катеринѣ Ивановнѣ.
   Черезъ нѣсколько недѣль дядя уѣхалъ, и тотчасъ же я увидѣла большую перемѣну въ обращеніи со мной Катерины Ивановны. Это ужь была не та Катерина Ивановна, у которой съ языка не сходило: "милая, дорогая Соничка, не хочешь ли покушать? Соничка, не кусаютъ ли клопы тебя? не будятъ ли тебя гости, Соничка?" нѣтъ, я не была уже гостья: мнѣ поручили ключи отъ кладовыхъ и погребовъ, поручили смотрѣть за запасами вина, наливокъ, вареньевъ и разныхъ домашнихъ принадлежностей, съ наказомъ, чтобъ ничего не было украдено, ничего издержано лишняго. Мнѣ поставили въ обязанность вставать раньше всѣхъ, ложиться позже всѣхъ; меня даже нерѣдко бранили, попрекали страстью къ праздности, неумѣньемъ жить, какъ живутъ добрыя дѣвушки; безпрерывно твердили, что съ моимъ обиходомъ я сама съ голода умру, и мужа и дѣтей уморю; что у меня ни за мной, ни передо мной... Я увидѣла злость и притворство въ высочайшей степени. Эта женщина, которая, кажется, умираетъ на молитвѣ и благотвореніи,-- кто бы повѣрилъ, что эта женщина -- неистовый варваръ? Страшно вспомнить! Ни одного утра, ни одного вечера не проходило, чтобъ она кого-нибудь изъ людей не высѣкла, не побила. Случалось видѣть, какъ она высѣченныхъ дѣвокъ, одѣвъ въ толстыя рубашки, заставляла сей-часъ же мыть полъ, чтобъ тѣмъ удвоить страданія ихъ. Каждый Божій день вопль, слезы, крикъ, шумъ; самъ Сергѣй Ивановичъ, какъ ни привыкъ къ этимъ сценамъ, тихонько уходилъ изъ дома, за-то ужь и доставалось ему по возвращеніи!...
   Ужасъ обуялъ меня. Я обо всемъ писала къ маменькѣ; по письма мои перехватывали, а напротивъ увѣдомляли, что я здорова, весела, готова здѣсь прожить цѣлую жизнь, даже поддѣлывались подъ почеркъ мой, чтобъ подтвердить истину ложныхъ увѣдомленій.
   Какая была цѣль всего этого? Вы увидите, что это была тройная цѣль благотворительной, набожной Катерины Ивановны: во-первыхъ, доставить возможное образованіе дѣтямъ своимъ, которыхъ я должна была учить; во-вторыхъ, сдѣлать изъ меня порядочную хозяйку, которая умѣла бы притомъ обращаться съ этими "мерзавцами",-- такъ звала Катерина Ивановна людей своихъ,-- а наконецъ, въ-третьихъ, выдать меня замужъ за порядочнаго человѣка, не такого вѣтрогона, какъ любезный мой двоюродный братецъ, о которомъ я разсказывала со слезами Катеринѣ Ивановнѣ.
   За нѣсколько дисй до именинъ Катерины Ивановны, наливки изо-всѣхъ ягодъ были разлиты по бутылкамъ съ надписями, сдѣланными мною на цвѣтной бумагѣ, фигурными буквами: такъ приказала Катерина Ивановна. Цѣлая сажень дровъ сожжена въ кухнѣ, чтобъ напечь и наварить всѣхъ сортовъ кушаній. Полы выскоблены, ободраны дресвой, вылощены какъ стеклышко; дѣвки перебиты, я измучена до невозможности; Сергѣй Ивановичь разбраненъ: значитъ, все приготовлено къ именинамъ, -- и вотъ они настали.
   По-утру отслужили въ домѣ молебенъ и была легкая закуска для церковниковъ, а въ шесть часовъ поставили на нѣкоторые столы свѣчки и зажгли висѣвшія на стѣнахъ. Катерина Ивановна, набѣленная, нарумяненная, разряженная, съ новою серебряною табакеркой, подаренной ей по-утру Сергѣемъ Ивановичемъ, не уставала еще переходить изъ комнаты въ комнату и мимоходомъ перебраниваться; Сергѣи Ивановичъ, въ жабо, въ виц-мундирномъ сюртукѣ, похаживалъ по залу и снималъ, въ случаѣ надобности, со свѣчъ.
   Прежде всѣхъ явился уѣздный учитель, съ завязанной въ платкѣ скрипкой и съ тетрадкой нотъ; за нимъ коллежскій совѣтникъ Сметанинъ, смиренный сослуживецъ Сергѣя Ивановича, съ супругой и парою дочекъ; потомъ казначей съ семействомъ, и такъ далѣе. Въ комнатахъ сдѣлалось тѣсно. Женщины усѣлись, а мужчины перехаживали и разсказывали новости. Обнесли виномъ, обнесли чаемъ, и учитель, сѣвъ въ спальной, на отведенный ему близь кровати сундукъ, покрытый ковромъ, началъ настраивать инструментъ; вскорѣ смычокъ забѣгалъ, какъ сумасшедшій, по всѣмъ по четыремъ, и загудѣлъ вальсъ.
   Мнѣ пришлось первой вальсировать подъ этотъ визгъ: кавалеры почли обязанностью начать съ меня, какъ съ принадлежности хозяйскаго дома, и измучить, вертя безъ мѣры подъ безмѣрную музыку. Всѣхъ больше не давалъ мнѣ отдыха Костылинъ, столоначальникъ губернскаго правленія, старинный знакомый Сергѣя Ивановича и всегда пріѣзжавшій къ именинамъ Катерины Ивановны. Представь себѣ небольшаго роста уродца, у котораго глаза вылиты изъ олова, огромный ротъ, длинныя, широкія уши, спину, перегнутую назадъ, ноги какъ-то повернутыя и представлявшія изъ себя родъ кольца. Трудно сначала глазу привыкнуть къ этому уродливому сложенію, къ этой странной походкѣ; но Катерина Ивановна оказывала Костылину особенное вниманіе, какъ лучшему молодому человѣку, а мнѣ рекомендовала занять его, показать ему, что и у насъ барышни не хуже губернскихъ. Несчастный уродецъ какъ на-зло не давалъ мнѣ покоя, и умучилъ меня вальсами, экоссезами; отъ него нигдѣ не было спасенія, даже Катерина Ивановна, противъ правилъ своихъ, ни раза не вызвала меня въ дѣвичью, чтобъ за что-нибудь разбранить, довольствуясь щипанг.емь дѣвокъ и пощечинами Гаврюшкѣ, который за каждой изъ нихъ зѣвалъ и протиралъ глаза отъ глубокаго сна, наведеннаго опивками.
   Послѣ двухчасоваго экоссеза, посреди котораго Костылинъ, спѣша показать мастерство ходить назадъ, не оставилъ упасть передо мной во всю спину, я отъ жара и отъ усталости бросилась на кресла.
   "Какъ вы жалки!" сказалъ мнѣ звучный голосъ.
   -- Кто это понялъ мои страданія? возкликнула я сама въ себѣ, и увидѣла подлѣ себя уѣзднаго врача. Высокаго роста, черноволосый, съ задумчивымъ лицомъ, но съ свѣтлыми, ясными очами, съ совершеннымъ безучастіемъ къ бродящему народу, окружавшему его со всѣхъ сторонъ, этотъ молодой человѣкъ невольно привлекалъ къ себѣ вниманіе или съ участіемъ къ нему, или съ порицаніемъ его.
   "Я вижу, что вамъ такъ же скучно, какъ и мнѣ" прибавилъ онъ: "только съ тою разницею, что я свободенъ все оставить, а вы нѣтъ."
   Ужель мнѣ должно было отвѣчать: вы правы? Я молчала, но, кажется, трудно было скрыться отъ его проницательности. Боже мой! и кто бы не угадалъ моего мучительнаго состоянія при маленькомъ участіи ко мнѣ?
   -- Отъ-чего вы не танцуете? спросила я.
   "Отъ-чего вамъ самимъ не хочется танцевать?" отвѣчалъ онъ.
   -- Вы такъ думаете?
   "Да."
   Въ эту минуту Катерина Ивановна подвела ко мнѣ кривоногаго Костылина: "вотъ тебѣ кавалеръ на монимаску; я люблю этотъ танецъ." Отказаться было невозможно.
   Я видѣла, съ какой усмѣшкой и вмѣстѣ съ сожалѣніемъ посмотрѣлъ на меня Михайло Андреевичь (имя лекаря); но мнѣ было уже легче; нашелся человѣкъ, думала я, который понимаетъ меня, сострадаетъ мнѣ. Въ-продолжеше всего времени, какъ я должна была бѣгать и ходить, -- Михайло Андреевичъ оставался на одномъ мѣстѣ, и мнѣ такъ хотѣлось вѣрить, что онъ все смотритъ на меня.
   Среди всего этого плясоваго народа, было еще такое непросвѣщеніе, что не знали ни Французскихъ кадрилей, ни мазурокъ: обыкновенно вечеръ оканчивался измятымъ котильйономъ и грузнымъ ужиномъ. Отъ перваго я, слава Богу, отдѣлалась распоряженіями для втораго. Столъ уже накрывали; не разъ я обходила вокругъ, чтобъ стаканы и рюмки были поставлены передъ каждымъ приборомъ, чтобъ на каждой тарелкѣ было по ломтику чернаго и по полуломтику бѣлаго хлѣба, чтобъ Гаврюшка не стянулъ тихонько бутылки наливка или пива, чтобъ на соли былъ чисто выдавленъ поддонничкомъ другой солонки восьмиугольный цвѣточекъ. Не смотря на эти мелочныя работы, которыя, при какомъ-нибудь упущеніи, навлекли бы немаленькое неудовольствіе, я не могла не встрѣчать выразительныхъ взоровъ Михаила Андреевича, кажется, безпрерывно слѣдившихъ меня.
   "Отъ-чего вы не танцуете?" спросилъ онъ меня тѣмъ же голосомъ, какъ спрашивала я его.
   -- Мнѣ некогда, отвѣчала я.
   "И ему также некогда" возразилъ Михайло Андреевичу указавъ съ насмѣшкой на Костылина, положившаго щеку на руку съ глупымъ видомъ печали. Въ-самомъ-дѣлѣ, ужель онъ не танцуетъ потому-что я не тамъ? Эта мысль поразила меня и привела въ негодованіе.
   "Какъ мы славно сегодня потанцовали! еще бы послѣ ужина одинъ котильйончикъ" шепнула мнѣ казначейская дочка, чмокнувъ въ самое ухо.
   -- Не правда ли, что я сегодня очень легко вальсировала? сказала мнѣ на другое ухо толстая, зрѣлая дочь головы.
   Я не знала, куда дѣваться отъ этихъ восхищеній. Повѣришь ли, Лиза, въ этомъ городкѣ, кажется, была манія на танцы. Оно, правда, и немудрено; тутъ такъ много свободы и независимости отъ нравоученій папинекъ и маменекъ, начинавшихся въ седьмомъ часу утра и оканчивавшихся въ самую полночь.
   Шуменъ и дологъ былъ ужинъ. Не одну смѣну бутылокъ возобновляли, не одинъ гость сквозь зубы начиналъ "ура"! Но наконецъ стулья задвигались, застучали, пошли поклоны, поцалуи, и вотъ снова обратились къ повеселѣвшему учителю съ просьбой: нельзя ли еще послѣдній котильйончикъ? "Съ превеличайшимъ наслажденіемъ" -- отвѣчалъ онъ, наканифоливая смычекъ и однимъ глоткомъ выхлебнувъ рюмку наливки.
   Я опять въ рукахъ немилосердаго Костылина. Късчастію за нашими стульями сидѣлъ Михайло Андреевичь. Я рада, рада была случаю отвязаться отъ ужасныхъ похвалъ Костылина моему чудесному умѣнью танцевать. Тутъ вполнѣ узнала я, какъ оригиналенъ въ своихъ сужденіяхъ, какъ трезвъ отъ всѣхъ нашихъ веселостей молодой врачь; понятно стало, что на его свѣжей душѣ, еще неуспѣвшей запылиться среди общества, котораго членомъ онъ сдѣлался недавно, таилась какая-то грусть.
   "Вы, кажется, очень любите уединеніе?" сказала я.
   -- Вы угадали.
   "Однакожь сознайтесь, что уединеніе и домосѣдство безъ семейства скучно, тяжело."
   -- У одиночества есть своя семья: воспоминанія.
   "А у васъ ихъ много?"
   -- Двухъ, трехъ, но полныхъ счастія, довольно на цѣлую жизнь,-- даже одного, если въ немъ царствуетъ прекрасное созданіе, съ томностью въ очахъ, съ блѣдностью печали на челѣ, съ страданіемъ въ сердцѣ, такъ твердо скрываемомъ отъ всѣхъ, но такъ понятномъ одному мнѣ. Вы угадали меня? спросилъ онъ неожиданно,-- Я затрепетала, встрѣтивъ пламенный взглядъ его и яркій румянецъ на щекахъ, дотолѣ покрытыхъ блѣдностью. Странный человѣкъ! чего онъ хочетъ отъ меня?...,
   Когда гости начали разъѣзжаться, кромѣ нѣкоторыхъ, любившихъ выходить съ именинъ прямо къ обѣднѣ, Михаила Андреевичъ подошелъ ко мнѣ, улучивъ минуту, когда я оставалась въ гостиной одна, и трепещущимъ голосомъ сказалъ: "Въ вознагражденіе зато, что я не имѣлъ удовольствія раздѣлять съ вами танцевъ и для украшенія воспоминаній моего одиночества, позвольте..."
   Онъ взялъ мою руку и на ней вскипѣлъ жаркій поцалуй.
   Можетъ-быть, на два, на три часа объялъ меня тревожный, сонъ; но еще всѣ спали, какъ я уже проснулась. Начинавшееся утро едва-едва просвѣчивало. Странныя мысли ходили въ головѣ моей. Я была безпокойна; что-то новое, невѣдомое раждалось въ груди моей, и то была ни радость, ни печаль, но олицетвореніе этого прекраснаго стиха:
   
   Мнѣ не скучно, мнѣ не грустно,
   Будто роздыхъ бытія.
   
   "Скажи, нравится ли тебѣ Иванъ Прохорычь Костылищъ? Онъ истинно-прекрасный молодой человѣкъ, на хорошемъ мѣстѣ и всегда можетъ быть съ деньгами: только оберни всю губернію. Замѣтила ли ты, какъ ухаживали за нимъ исправникъ и судья? Да, они въ рукахъ у исго; какъ разъ пришлютъ строгій выговоръ или взъищутъ штрафъ, ужь если не отдадутъ подъ судъ. Вотъ этакой-то бы человѣкъ подлинно не мужъ, а находка!"
   -- Что же? я отъ души желаю ему доброй невѣсты.
   "Желаю! тутъ нечего желать, когда невѣста ты."
   -- Я! возможно ли?
   "Очень-возможно, когда уже и мать твоя на это согласна."
   При этихъ словахъ Катерина Ивановна позволила мнѣ прочитать въ письмѣ маменьки нѣсколько строчекъ, гдѣ она, бѣдная, убѣжденная увѣреніями Катерины Ивановны, изъявляла согласіе на мое желаніе быть женою Костылина. "Напрасно стыдится Соничка объ этомъ сама на..." было прибавлено въ концѣ, чего мнѣ дочитать не дали.
   Слезы рѣкой хлынули изъ глазъ моихъ. Я слегла въ постель и горько вспоминала слова брата: а потомъ -- просто за мужъ.
   За мной смотрѣли еще болѣе; не было никакихъ средствъ писать письма, умолять объ избавленіи отъ неистовыхъ благодѣяній.
   Такъ прошло два мѣсяца. Костылина уже не было, по Катерина Ивановна читала письма его съ глупыми приписками ко мнѣ; даже принесла отъ имени его золотыя серги съ незабудочками и серебряные часы. Михайло Андреевичъ почти каждый день проходилъ мимо нашего окна и съ видимымъ удовольствіемъ разкланивался со мною. Только однажды зашелъ онъ къ намъ, утромъ, когда я сидѣла за швейнымъ столикомъ. Сергѣй Ивановичъ подписывалъ бумаги, спрашивая письмоводителя: "о чемъ это?" а Катерина Ивановна занималась въ дѣвичьей обыкновеннымъ своимъ хозяйствомъ. На лицѣ Михаила Андреевича написано было страданіе. Я замѣтила ему это, на что онъ отвѣчалъ: "Видите, какъ я сочувствую вамъ; о, если бы и вы также!" У меня навернулись слезы и я рѣшилась вымолвить: "Михайло Андреевичъ! можете ли вы много обязать меня?" -- Что хотите, все, все!-- Меня поразилъ этотъ восторженный отвѣтъ. Я отвѣчала: "не болѣе какъ вотъ это крошечное письмо отослать по адресу; но, ради Бога, въ вашемъ письмѣ къ кому-нибудь, иначе его перехватятъ."
   -- О, я васъ понимаю, бѣдная страдалица! мнѣ все извѣстно; только самъ себя я не понимаю.
   Рука его дрожала, когда онъ бралъ письмо. Долго длилось между нами молчаніе.
   Послышался голосъ приближавшейся Катерины Ивановны. Въ эту минуту онъ склонился ко мнѣ на ухо, и, схвативъ меня за руку, шопотомъ сказалъ: "Софья, я васъ люблю всей жизнью моей". Черезъ полчаса онъ скрылся.
   Скоро явился и Костылинъ съ подарками, извиняясь въ долгомъ отсутствіи поѣздкой по всей губерніи, ради свадьбы. Противъ ожиданія, Катерина Ивановна приняла его сухо, а на требованія скораго обрученія отвѣчала холоднымъ тономъ "вотъ, увидимъ".
   Я измучилась отъ тоски, сѣтовала, за-чѣмъ я давно не попросила Михаила Андреевича отправить письмо мое, проклинала день моего пріѣзда, хотѣла бѣжать, хотѣла броситься къ ногамъ моей непримиримой благодѣтельницы -- и ни на что не рѣшалась. Сквозь всѣхъ волненій просвѣчивала однакожъ какая-то неясная надежда: я во что-то вѣрила, чего-то пламенно ожидала, съ тѣмъ же сладостнымъ томленіемъ, какъ нѣкогда въ домѣ дяди ожидала таинственнаго его. Въ сердцѣ моемъ отзывалось, что этотъ онъ здѣсь, вблизи меня, что я уже знаю по имени, видѣла его;что онъ нечуждъ меня; что онъ всюду со мною, какъ завѣтная дума; что еще день -- и онъ спасетъ меня. Богъ знаетъ почему, по взоръ мой безпрерывно стремился къ угъльному дому, на нашей улицѣ, гдѣ жилъ Михайло Андреевичъ; я вся трепетала; завидя его, ждала: вотъ онъ зайдетъ, но онъ медленно, медленно проходилъ мимо.
   "Нѣтъ, матушка, Катерина Ивановна, ничто не удается. Сомнѣнія нѣтъ, что онъ влюбленъ въ нее по уши, что онъ готовъ со свѣта согнать этого кривоногаго; во, говоритъ, что онъ ее погубитъ, заморитъ съ голода, что онъ бѣденъ, а у него на рукахъ большая семья, которую онъ едва кормить, что о его переводѣ ужь указъ скоро прійдетъ..."
   -- Чудакъ! какъ-будто лекарь когда ни будь жилъ безъ денегъ: ему платятъ живые и мертвые! По попробуемъ еще средство. Скажите ему, что послѣ-завтра у насъ обрученіе, и если, въ-самомъ-дѣлѣ, онъ не прійдетъ остановить, быть Соничкѣ за кривоногимъ.
   Они разстались; я все поняла. Что со мною будетъ?..
   Уже пришелъ священникъ. Костылинъ мучилъ меня утѣшеніями, стараясь унять горькія слезы мои. Все было готово къ обрученію, не смотря на безпрерывныя ожиданія Катерины Ивановны, какъ вдругъ подошелъ ко мнѣ Сметанинъ съ увѣдомленіемъ: "васъ спрашиваютъ".
   У Катерины Ивановны глаза заблистали; я пошла колеблющимися шагами и увидѣла въ дверяхъ залы Михаила Андреевича, блѣднаго, истомленнаго. Онъ бросилъ мнѣ пакетъ и, возкликнувъ: "остановись, не убивай меня"выбѣжалъ какъ сумасшедшій. Не помню, какъ я очутилась на постели, но въ рукѣ моей былъ таинственный пакетъ, который тщетно силились отнять у меня. Когда я очнулась, Катерина Ивановна разломила печать и прочитала несвязныя слова Михаила Андреевича, что онъ жить безъ меня не можетъ, что еще нѣсколько дней -- и мы оба будемъ навсегда счастливы на цѣлую жизнь.
   Между-тѣмъ Катерина Ивановна уже отказала священнику и жениху внезапнымъ нездоровьемъ моимъ, а завтра -- о, блаженный, счастливый день!-- завтра прискакала на почтовыхъ спасительница, маменька.
   Не буду разсказывать тебѣ, милая Лиза, какъ удивилась маменька всѣмъ этимъ низкимъ благодѣяніямъ Катерины Ивановны и увѣреніямъ, что она хочетъ моего счастья; не буду говорить, съ какимъ презрѣніемъ отказала она Костылину и выкинула подарки его чуть не въ лицо почтенной благодѣтельницѣ моей; какъ на благородное предложеніе маменьки "отвѣчать откровенно да или нѣтъ" Михайло Андреевичъ благородно увѣдомилъ, что онъ своей бѣдностью вовсе не желаетъ усугублять печалей жизни моей, и что, душевно раскаяваясь въ безразсудномъ возмущеніи спокойствія моего, вмѣстѣ съ тѣмъ радуется, что эти безразсудныя несбыточныя желанія остановили уже готовую гибель мою.
   Дядя съ рыданіемъ принялъ меня въ объятія свои и просилъ Христа-ради простить его за столько мученій, невинно мнѣ нанесенныхъ. Чрезъ мѣсяцъ маменька получила отъ Катерины Ивановны письмо, въ которомъ она чуть не бранилась за неблагодарность и пренебреженіе къ благодѣяніямъ ея, и что теперь, по милости нашей, она въ отвѣтѣ, ибо Костылинъ подалъ прошеніе о возвращеніи ему подарковъ и понесенныхъ убытковъ.
   Вотъ тебѣ, милая Лиза, печальный отчетъ всего, со мной случившагося. Благодарю небо, что оно избавило тебя отъ подобныхъ насмѣшекъ судьбы и привело на грудь любимаго мужа, на лоно счастья и довольства. Отъ души теперь вѣрю, что можно радоваться чужою радостью и съ чувствомъ раздѣлять спокойствіе незабвеннаго друга. Она счастлива, говорю я: за чѣмъ же и о чемъ мнѣ печалиться? И сердцу становится легче, отраднѣе. Пиши чаще, разсказывай больше о твоей прекрасной жизни, познакомь меня съ твоимъ милымъ Сашею, и ты доставишь мнѣ такое удовольствіе, которому сама позавидовала бы."

-----

   Въ проѣздъ мои къ Петербургу, вздумалъ я рискнуть на нѣсколько лишнихъ верстъ и посѣтить стараго друга моего, Пятигорскаго; а кстати посмотрѣть и городъ, въ которомъ онъ живетъ, отличающійся отъ многихъ городовъ матушки Россіи тѣмъ, что въ немъ вовсе не существуетъ ни помѣщиковъ, ни помѣстьевъ, а обитаетъ все людъ коммерческій да чиновный. Задумано -- сдѣлано. Я пріѣхалъ наканунѣ воскресенья. Лизавета Андреевна, премилая, предобрая супруга моего пріятеля, не знала какъ угостить меня, какъ понравиться мнѣ. Вечеромъ воскресенья она предложила ѣхать въ благородное (замѣтьте, не дворянское) собраніе. Согласенъ.
   Отдавъ шубы, мы вошли въ длинную, бѣлую залу, очень-хорошо освѣщенную. Скитающіеся музыканты одного разорившагося заводчика составляли оркестръ; посреди залы пестрѣли Французскія кадрили, а въ глубинѣ играли на нѣсколькихъ столахъ въ карты.
   Помѣстившись на одномъ изъ дивановъ такъ, что можно было смотрѣть и на танцующихъ и на играющихъ, я обратилъ особенное вниманіе на столъ, за которымъ сидѣли двѣ дамы и двое мужчинъ.
   "Согласитесь" сказалъ я Лизаветѣ Андреевнѣ: "что этой хорошенькой, молоденькой дамѣ вовсе нейдетъ играть въ карты, и я увѣренъ, что она играетъ очень дурно.
   Лизавета Андреевна засмѣялась и отвѣчала:-- Попробуйте; можетъ-быть, эта неискусница очень-искусно объиграетъ васъ и заставитъ поплатиться за дурное мнѣніе объ игрѣ ея.
   "Въ хорошей женщинѣ и ошибки имѣютъ цѣну."
   -- Благодарю за нее. Это моя соученица, и всѣ эти четверо игроковъ -- своя семья. Вотъ этотъ низенькій мужчина съ огромными бакенбардами, въ которыхъ утопаетъ его розовое, полное лицо, Г. совѣтникъ Маковкинъ; хорошенькая дама, на которую вы такъ клевещете, жена его, Софья Николаевна; толстая, приземистая барыня -- мать ея, а высокій, статный мужчина, одинъ изъ завидныхъ по уму и по благородству жениховъ нашихъ, двоюродный брать Софьи Николаевны, Андрей Ѳедоровичи Емануиловъ. Хотите, я васъ познакомлю съ домомъ совѣтника, и увѣрена, что вы тамъ не будете скучать?
   "Только бы вы были тамъ" отвѣчалъ я, а Лизавета Андреевна погрозила мнѣ пальцемъ, съ замѣчаніемъ: "пожалуюсь мужу".
   Въ-самомъ-дѣлѣ, я нашелъ очень-милое семейство. Тутъ ни въ чемъ не было недостатка: ни въ радушіи, ни въ привѣтливости, ни въ любезности. Во всемъ изображался вкусъ и зоркій глазъ. Казалось, молодая хозяйка не оставляла ни на минуту насъ, но ничего не подавали, что бы не было напередъ ею осмотрѣно. Она обладала замѣчательнымъ искусствомъ опытной хозяйки.
   Возвращаясь отъ нихъ домой уже очень-поздно, я не могъ не сказать Лизаветѣ Андреевнѣ похвалъ семейству совѣтника, особенно совѣтницѣ и ея хозяйству.
   -- Послѣднимъ она обязана Катеринѣ Ивановнѣ.
   "Какой Катеринѣ, Ивановнѣ?" спросилъ я съ любопытствомъ.
   -- Извольте, завтра я открою вамъ этотъ секретъ, хотя бы и не должна того дѣлать.
   Завтра я получилъ отъ Лизаветы Андреевны вышенапечатанную переписку и обратился къ милой хозяйкѣ моей съ невольнымъ вопросомъ:
   "Ужели госпожа совѣтница есть ваша Sophie, эта сиротка, эта мечтательница, страдалица, завѣтный кладъ для Костылина и Михаила Андреевича?"
   -- Она самая.
   "Но какъ же сдѣлалась она совѣтницею? уже ль все съ тѣми же страданіями, мечтаніями, рыданіями?"
   -- О, нѣтъ! очень-просто. Г. совѣти и къ посѣтилъ тотъ городъ, гдѣ она оплакивала наслітѣшки судьбы надъ ней, увидѣлъ ее, полюбилъ, посватался, и мы славно пировали превеселую свадьбу. Теперь она завидная хозяйка и мать двухъ амурчиковъ.
   "А герои ея переписки?"
   -- Андрея Ѳедоровича вы уже знаете; онъ служить чиновникомъ особыхъ порученій при губернаторѣ, и скоро женится на купеческой дочери, за которой огромное богатство и никакого воспитанія. Костылину совѣтникъ доставилъ мѣсто секретаря въ казенной палатѣ, за что онъ поспѣшилъ прекратить искъ свой на Катеринѣ Ивановнѣ. Михайло Андреевичъ, какъ пишутъ изъ Курска, также женился на богатой вдовѣ. Катерина Ивановна со всѣмъ семействомъ пріѣзжала къ Соничкѣ на свадьбу, плакала отъ радости, перебила дѣвокъ и Горюшку отъ радости и таскала Сергѣя Ивановича по всѣмъ лавкамъ до положенія рукъ -- также отъ радости. Старый дядя живетъ на старомъ мѣстѣ и не пропускаетъ случая затянуть осиплымъ голосомъ: "Заводы ль мои, заводы, заводы кирпичные". Видите, какъ все уладилось безъ дальнѣйшихъ произшествій, которыя только ужасны въ повѣстяхъ да въ письмахъ семнадцати лѣтней дѣвушки.
   Вотъ вамъ и губернскія произшествія, которыя, увѣряю васъ, не подлежатъ ни малѣйшему сомнѣнію.

А. ЕМИЧЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 10, 1839

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru