Эркман-Шатриан
История плебисцита

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Разсказъ одного изъ 7,500,000 избирателей, сказавшихъ: "Да."
    (Histoire du plébiscite)
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 1-4, 1872.

   

ИСТОРІЯ ПЛЕБИСЦИТА.

Разсказъ одного изъ 7,500,000 избирателей, сказавшихъ: "Да."

Соч. Эркмана Шатріана.

I.

   Я пишу эту исторію для людей благоразумныхъ. Она составляетъ повѣсть моихъ собственныхъ заботъ и волненій, пережитыхъ мною во время послѣдней ужасной, роковой для насъ войны. Я пишу эту исторію съ тою цѣлію, чтобъ наши дѣти убѣдились, какъ много еще на свѣтѣ дурныхъ людей и какъ мало можно вѣрить громкимъ фразамъ и словамъ; всѣхъ насъ, сельскихъ жителей, обманули самымъ недостойнымъ образомъ, съ нами сыграли дурную штуку под-префекты, префекты, ихъ начальники, патеры, офиціальныя газеты -- однимъ словомъ, всѣ и каждый.
   Могъ-ли кто изъ насъ подумать, что на свѣтѣ есть столько обманщиковъ и злыхъ людей? Нѣтъ, мы не думали этого до тѣхъ поръ и не вѣрили, пока не убѣдились собственными глазами.
   И какъ дорого мы поплатились за свое довѣріе! Намъ пришлось отдать наше сѣно, нашу солому, ваше зерно, нашу муку, нашъ скотъ; но и этого было недостаточно. Они подъ конецъ отдали и насъ самихъ. Оки сказали намъ: "Вы больше не французы, вы пруссаки! Мы взяли у васъ всѣхъ молодыхъ людей и послали ихъ на войну; они убиты или въ плѣну; теперь раздѣлывайтесь съ нѣмцами, какъ хотите; это уже ваше, а не наше дѣло!"
   Но слѣдуетъ разсказать все по порядку и хладнокровно; поэтому я начну съ самаго начала.
   Прежде всего вамъ нужно знать, что я мельникъ въ селѣ Ротальпъ, въ долинѣ Митинга, въ Дозенгоймѣ, между Лотарингіей и Эльзасомъ. Ротальпъ большое, прекрасное селеніе въ сто двадцать домовъ; у насъ живетъ не мало людей съ вѣсомъ и положеніемъ въ свѣтѣ, какъ, напримѣръ, патеръ Даніель, учитель Адамъ Фиксъ, колесники, кузнецы, башмачники, портные, кабачники, пивовары, торговцы яйцами, масломъ и живностью, даже два еврея: Соломонъ Каинъ, разносчикъ, и Давидъ Герцъ, продавецъ скота.
   Поэтому вы можете судить, какимъ благоденствіемъ наслаждалась наша деревня до воины; вѣдь извѣстно, чѣмъ богаче деревня, тѣмъ болѣе стекается въ нее чужестранцевъ; каждый находитъ себѣ работу и добываетъ кусокъ хлѣба. Намъ даже не приходилось посылать въ ближайшій городъ за говядиной; Давидъ время отъ времени билъ корову и продавалъ намъ мясо по фунтамъ въ воскресные и праздничные дни.
   Я, Христіанъ Веберъ, никогда не выѣзжалъ изъ своей общины далѣе, чѣмъ на тридцать верстъ. Я получилъ свою мельницу въ наслѣдство отъ дѣда, Марселя изъ Жардена, француза изъ окрестностей Меца, который выстроилъ ее во время шведской войны, когда наше селеніе было еще ничтожной деревушкой. Двадцать шесть лѣтъ тому назадъ, я женился на Катеринѣ Амасъ, дочери стараго лѣсника, которая принесла съ собой въ приданое сто луидоровъ. У насъ двое дѣтей: дочь Гредель и сынъ Жакобъ.
   Изъ близкихъ моихъ родныхъ я долженъ упомянуть еще о моемъ двоюродномъ братѣ Жоржѣ Веберѣ, который лѣтъ тридцать тому назадъ отправился на военномъ кораблѣ въ Гваделупу. Съ тѣхъ поръ онъ долго находился въ дѣйствительной службѣ морскимъ солдатомъ. Во время бомбардированія Сен-Жан-д'Улоа, онъ билъ сборъ на палубѣ "Бусоля": онъ самъ мнѣ о томъ разсказывалъ сотни разъ. Впослѣдствіи онъ былъ произведенъ въ сержанты, вышелъ въ отставку, ходилъ въ сѣверную Америку для ловли трески, и въ Балтійское море на маленькомъ датскомъ суднѣ, нагруженномъ углемъ. Жоржъ употребилъ всѣ усилія, чтобы нажить себѣ состояніе. Въ 1850 году онъ пріѣхалъ въ Парижъ, поселился тамъ и открылъ фабрику спичекъ въ улицѣ Муфтаръ; онъ очень красивый, загорѣлый, высокаго роста человѣкъ, съ блестящими глазами и потому неудивительно, что въ него вскорѣ влюбилась богатая, бездѣтная вдова Маріана Финкъ, содержавшая трактиръ по сосѣдству съ его фабрикой. Онъ женился на Маріанѣ и разбогатѣлъ. Вскорѣ онъ пріобрѣлъ землю въ нашемъ околодкѣ черезъ посредство стряпчаго Фингадо, которому исправно выплатилъ всѣ слѣдуемыя деньги. Наконецъ, онъ купилъ домъ въ нашемъ селеніи, продававшійся съ аукціона послѣ смерти стараго плотника Жозефа Бріу и рѣшилъ перебраться къ намъ съ женою, чтобы открыть кабачекъ по проѣзжей дорогѣ въ Метингъ.
   Эти событія случились въ прошломъ году, во время плебисцита. Жоржъ сперва пріѣхалъ къ намъ одинъ, безъ жены; онъ желалъ сперва устроить свой новый домъ, а жена уже пріѣхала на устроенное хозяйство.
   Въ то время я былъ мэромъ и получилъ приказаніе отъ подпрефекта заявить всѣмъ жителямъ селенія о плебисцитѣ и потребовать, чтобъ всѣ благонамѣренные люди подавали голосъ "Да", если они желаютъ сохранить миръ, такъ-какъ извѣстно было, что всѣ буяны въ странѣ, желая войны, намѣрены сказать: "нѣтъ".
   Я въ точности исполнилъ полученное приказаніе, взялъ обѣщаніе отъ всѣхъ поселянъ явиться непремѣнно къ избирательному ящику, и даже послалъ сторожа Мартина Коппа въ самыя отдаленныя хижины въ горахъ, чтобы онъ оповѣстилъ и тамъ о плебисцитѣ и распоряженіи под-префекта.
   Жоржъ пріѣхалъ наканунѣ плебисцита. Я принялъ его очень радушно, какъ слѣдуетъ принимать богатаго, бездѣтнаго родственника. Онъ, повидимому, былъ очень радъ насъ видѣть и находился въ самомъ лучшемъ расположеніи духа. День прошелъ очень благополучно, но на слѣдующій, услыхавъ, какъ мѣстный полицейскій объявлялъ на улицѣ о плебисцитѣ, онъ отправился въ пивную Рейбеля, гдѣ собралось много народа и сталъ говорить тамъ противъ плебисцита.
   Я въ это время находился въ мэріи и, украшенный моимъ офиціальнымъ знакомъ, принималъ избирательные листки. Вдругъ является мой помощникъ Пласьяръ и внѣ себя отъ негодованія объявляетъ, что нѣсколько мошенниковъ нарушаютъ порядокъ, а что одинъ изъ нихъ, въ "Золотой кружкѣ", договорился до того, что чуть не половина жителей деревни сговариваются убить его за его возмутительныя рѣчи.
   Я тотчасъ побѣжалъ на мѣсто происшествія. Въ пивной торжественно возсѣдалъ Жоржъ и громко называлъ ослами всѣхъ присутствующихъ, утверждая, что плебисцитъ былъ въ пользу войны. Онъ говорилъ, что Наполеонъ III, его министры, префекты, генералы и. епископы обманываютъ народъ, что они желаютъ войны и думаютъ теперь только о томъ, какъ-бы получить съ народа какъ можно болѣе денегъ, чтобы было на что воевать, и т. д.
   Уже издали я услышалъ эти страшныя слова и сказалъ самъ себѣ:
   -- Бѣдняга, вѣрно подпилъ.
   Если-бъ Жоржъ не былъ моимъ двоюроднымъ братомъ и не могъ-бы лишить моихъ дѣтей наслѣдства, я, конечно, немедленно арестовалъ-бы его и отправилъ-бы подъ карауломъ въ Варбургъ: но принявъ въ соображеніе эти обстоятельства, я рѣшился мирно покончить непріятное дѣло. Расталкивая толпу, я громко воскликнулъ:
   -- Дайте дорогу, ребята!
   Увидя перевязь мэра, всѣ разступились и я подошелъ къ Жоржу, сидѣвшему за столомъ въ правомъ углу.
   -- Жоржъ, сказалъ я торжественно, -- зачѣмъ вы дѣлаете скандалъ?
   На него также подѣйствовалъ мой офиціальный знакъ; онъ служилъ во флотѣ и зналъ, что мэръ пользуется всеобщимъ уваженіемъ и имѣетъ право арестовать всякаго, а при малѣйшемъ сопротивленіи, отправить его въ Варбургъ или Нанси. Поэтому онъ тотчасъ успокоился и замолчалъ; впрочемъ, я долженъ сознаться, что онъ не былъ пьянъ и говорилъ безъ злобы и горечи, по сознанію долга, изъ жалости къ своимъ согражданамъ.
   -- Г. мэръ, заботьтесь о выборахъ, сказалъ онъ спокойно,-- смотрите, чтобъ мошенники, которыхъ вездѣ много, не сунули незамѣтно въ избирательный ящикъ груду листковъ съ надписью да вмѣсто нѣтъ. Это часто случалось прежде! А обо мнѣ, пожалуйста, не безпокойтесь. Въ офиціальной газетѣ сказано, что каждый свободенъ выражать свое мнѣніе и подавать голосъ за что угодно. Если мнѣ заткнутъ ротъ, то я буду протестовать въ газетахъ.
   Боясь, чтобъ онъ по надѣлалъ еще худшаго скандала, я поспѣшно отвѣчалъ:
   -- Говорите, что угодно; мы не желаемъ ограничить, чѣмъ-бы то ни было, свободы выборовъ; но вы, ребята, надѣюсь, знаете свое дѣло?
   -- Да, да! воскликнула вся толпа, снимая шляпы,-- да, г. мэръ, мы не будемъ слушать пустой болтовни; пусть онъ говоритъ хоть цѣлый день, намъ все равно.
   И они всѣ отправились въ мэрію подавать голоса, оставивъ Жоржа одного въ пивной.
   Патеръ Даніель на дорогѣ присоединился къ толпѣ и пошелъ впереди ея. Онъ утромъ проповѣдывалъ въ пользу плебисцита, и дѣйствительно, въ нашемъ избирательномъ ящикѣ не оказалось ни одного "нѣтъ".
   Еслибъ Жоржъ не владѣлъ прекраснымъ лугомъ близъ мельницы и большимъ участкомъ земли въ окрестностяхъ, онъ сталъ-бы предметомъ всеобщаго презрѣнія, но богатый человѣкъ, только-что купившій на чистыя деньги домъ, огородъ и садъ, можетъ говорить все, что ему угодно, особенно если его никто не слушаетъ и всѣ поступаютъ прямо наперекоръ его совѣту.
   Вотъ какимъ образомъ прошелъ у насъ плебисцитъ. Точно также дѣло обошлось почти повсюду въ нашемъ кантонѣ; въ Фальсбургѣ было вывѣшено много воззваній противъ плебисцита и дерзость безпокойныхъ людей дошла до того, что они строго наблюдали за мэромъ и избирательнымъ ящикомъ,-- и все-же изъ тысячи пяти-сотъ избирателей, гражданскихъ и военныхъ, только тридцать два человѣка сказали: "нѣтъ".
   Очевидно все шло благополучно и наше поведеніе должно было доставить полное удовольствіе г. под-префекту.
   Слѣдуетъ еще замѣтить, что мы нуждались въ шоссейной дорогѣ къ Ганжвилье, а также, что намъ обѣщали два колокола въ церковь и право кормить нашихъ свиней осенью желудями; кромѣ того, мы знали, что всѣ селенія, въ прежнее время подававшія голосъ противъ правительства, ничего не получали, а селенія, которыя выбирали указанныхъ имъ совѣтниковъ въ окружные и департаментскіе совѣты, могли всегда разсчитывать на небольшую сумму денегъ, выдаваемую сборщикомъ податей на мѣстныя потребности. Г. под-префектъ указалъ мнѣ на эти выгоды и я, конечно, какъ исправный мэръ, передалъ его слова моимъ подчиненнымъ. Наши депутаты, члены генеральныхъ и окружныхъ совѣтовъ, были всѣ преданные слуги правительства! Этимъ путемъ мы пріобрѣли право на сборъ сухихъ листьевъ въ лѣсахъ и получили капиталъ на постройку общественныхъ прачешеныхъ заведеній. Мы думали только о своей личной пользѣ и желали, чтобъ, вмѣсто насъ, другія селенія платили на содержаніе администраціи и на личныя затѣи Наполеона III. Такимъ образомъ слова Жоржа объ общественныхъ интересахъ и о благосостояніи всей націи не производили на насъ никакого впечатлѣнія.
   Я очень хорошо помню, что въ самый день плебисцита, когда всѣмъ уже было извѣстно, что мы подали голоса, какъ слѣдуетъ, и получимъ два колокола и шоссейную дорогу, у меня съ Жоржемъ, послѣ ужина, чуть не вышла большая ссора. Я, конечно, тогда-же выгналъ-бы его изъ дома, если-бъ не разсчитывалъ на богатое наслѣдство, которое онъ можетъ оставить моимъ дѣтямъ.
   Мы сидѣли съ нимъ за столомъ и, покуривая трубки, распивали киршъ; моя жена и Гредель уже ушли спать.
   -- Выслушайте меня, Христіанъ, неожиданно сказалъ Жоржъ: -- не смотря на все уваженіе, которое я къ вамъ питаю, какъ къ мэру, я долженъ сознаться, что въ вашей деревнѣ всѣ до одного мужчины просто гуси лапчатые. Счастье еще, что среди васъ поселился хоть одинъ благоразумный человѣкъ, какъ я.
   Я обидѣлся и хотѣлъ отвѣчать, но онъ продолжалъ:
   -- Позвольте мнѣ кончить; если-бъ вы прожили нѣсколько лѣтъ въ Парижѣ, то смотрѣли-ба на дѣла нѣсколько иначе; теперь-же вы всѣ походите на гнѣздо голодныхъ, слѣпыхъ сой, которыя, открывъ клювъ, громко требуютъ пищи отъ неба, а поселяне, услыхавъ этотъ крикъ, взлѣзаютъ на деревья, и, свернувъ птицамъ шеи, варятъ изъ нихъ супъ. Въ подобномъ-же положеніи и вы находитесь. Вы вѣрите своимъ недоброжелателямъ и дозволяете имъ общипывать себя, сколько имъ угодно. Если-бъ вы выбирали настоящихъ людей въ депутаты и генеральные совѣтники, а не лицъ, указанныхъ вамъ префектурой, то въ вашемъ распоряженіи оставалась-бы значительная часть тѣхъ денегъ, которыя собираютъ съ васъ сборщики податей. Тогда многіе изъ тѣхъ, которые такъ легко обогащаются на вашъ счетъ, не могли-бы этого дѣлать, не могли-бы въ нѣсколько лѣтъ наживать громадныя состоянія. Тогда многіе пустомели и врали, которымъ до государственнаго переворота вы не повѣрили-бы гроша, не былибы милліонерами, не катались-бы въ роскошныхъ экипажахъ съ своими женами, дѣтьми, слугами и балетными танцовщицами. Префекты и под-префекты вамъ говорятъ: "Подавайте голоса, какъ слѣдуетъ, и мы вамъ дадимъ то, или другое: дорогу, школу, прачешную и т. д.". Но вѣдь, платя подати, вы имѣете право все это требовать, а вамъ жалуютъ изъ милости. Если-бъ большая часть денегъ, которыя съ васъ берутъ, оставалась-бы у васъ въ общинѣ, вы сами могли-бы устроить себѣ все необходимое. Что для васъ дѣлаетъ Наполеонъ? Ничего хорошаго. Въ каждые выборы онъ показываетъ вамъ, какъ приманку, ваши собственныя деньги, точно конфетку дѣтямъ, а потомъ, когда выборы кончены, онъ снова прячетъ деньги въ карманъ: игра вѣдь сыграна.
   -- Какъ можетъ онъ спрятать деньги въ карманъ, сказалъ я съ негодованіемъ: -- развѣ не каждый годъ счеты представляются въ палату?
   -- Не хитрый вы человѣкъ, Христіанъ, сказалъ онъ, пожимая плечами.-- Развѣ трудно представлять счеты въ палату? Столько-то за шаспо, -- которыхъ вовсе нѣтъ! Столько-то на военные припасы,-- которыхъ никто никогда не видалъ! Столько-то на измѣненіе формы мундировъ, столько-то на пансіоны и т. д. Развѣ депутаты разсматриваютъ счеты по существу? Кто повѣряетъ министерскіе бюджеты? Депутаты, на которыхъ министръ внутреннихъ дѣлъ вамъ указываетъ и которыхъ вы безпрекословно выбираете, -- себѣ на умѣ; они знаютъ, что если-бъ они вздумали посѣщать арсеналы и провѣрять счеты, то Наполеонъ III выбросилъ-бы ихъ изъ палаты на слѣдующихъ выборахъ. Все это комедія. Вчера, напримѣръ, проѣзжая черезъ Фальсбургъ, я взобрался на крѣпостной валъ и видѣлъ тамъ пушки временъ царя Ирода, на лафетахъ, изъѣденныхъ червями и подкрашенныхъ только для вида. А на ваши деньги эти самыя пушки переливаются каждые три или четыре года -- на бумагѣ. О! бѣдный Христіанъ! Вы простякъ, и всѣ обитатели нашей деревни простяки. Но люди, которыхъ вы посылаете депутатами въ Парижъ, нечего сказать, хитрый народъ!
   И онъ засмѣялся.
   -- А знаете-ли вы, въ чемъ вы нуждаетесь, продолжалъ онъ, такъ-какъ я молчалъ, разсерженный его словами,-- вы нуждаетесь не въ здравомъ смыслѣ, не въ честности. Всѣ мы, поселяне, сохранили нѣкоторую долю здраваго смысла и честности. Кромѣ того, мы вѣримъ въ честность другихъ и это доказываетъ, что мы сами хоть немного честны. Нѣтъ, вы нуждаетесь въ образованіи; вы просите колокола въ церковь и вамъ дадутъ колокола, а ваша школа помѣщается въ несчастномъ сараѣ и вашъ единственный учитель Адамъ Фиксъ не не можетъ ничему учить дѣтей, такъ-какъ онъ самъ ничего не знаетъ. Если-бъ вы вздумали просить настоящую, хорошую школу, то на это не нашлось-бы денегъ въ казнѣ. У наполеоновскаго правительства денегъ никогда не бываетъ для хорошаго учителя, для большой просторной школьной комнаты съ деревянными скамейками и столами, книгами и картами, чертежами и грифельными досками. А почему? Потому-что будь у васъ хорошая школа -- ваши дѣти умѣли-бы читать, писать, считать; они были-бы тогда въ состояніи провѣрять министерскіе счеты; а этого-то именно Наполеонъ III и не желаетъ. Вы понимаете теперь, Христіанъ, отчего у васъ нѣтъ школы, и вы не получите ее, хотя вамъ даютъ деньги на колокола?
   И онъ многозначительно взглянулъ на меня; потомъ, послѣ минутнаго молчанія, продолжалъ:
   -- А знаете вы, сколько стоятъ всѣ школы во Франціи? Я не говорю о большихъ школахъ, медицинской, юридической, химической, о коллегіяхъ и лицеяхъ, гдѣ воспитываются болѣе или менѣе состоятельные люди. Я говорю о первоначальныхъ школахъ для народа, въ которыхъ учатъ читать и писать; а всякій человѣкъ долженъ знать грамоту, ибо иначе онъ ничѣмъ не отличается отъ дикарей американскихъ лѣсовъ. Депутаты, которыхъ народъ посылаетъ въ Парижъ блюсти его интересы и которые должны были-бы, если они не плуты, исполнить свою обязанность въ отношеніи избирателей -- эти депутаты назначали на народныя школы всего семьдесятъ пять милліоновъ. Государство даетъ десять милліоновъ, а остальная сумма приходится на долю департаментовъ и общинъ, отцовъ и матерей. Семьдесятъ пять милліоновъ франковъ для образованія народа въ такой странѣ, какъ Франція -- слишкомъ мало. Соединенные Штаты расходуютъ въ шесть разъ больше. За-то, нашъ военный бюджетъ равняется пяти-стамъ милліонамъ; впрочемъ, эта сумма не была-бы велика, если-бы у насъ было пятьсотъ тысячъ солдатъ подъ ружьемъ, согласно разсчету стоимости въ день каждаго солдата; но для арміи въ двѣсти пятьдесятъ тысячъ людей это слишкомъ, слишкомъ много. Куда-же дѣваются остальные двѣсти пятьдесятъ милліоновъ? Если-бъ они шли на постройку школъ, на плату хорошимъ учителямъ, на содержаніе престарѣлыхъ работниковъ, то я не имѣлъ-бы ничего сказать, но они звенятъ въ карманахъ многихъ господъ чиновниковъ и патеровъ.
   Я наконецъ усталъ слушать эти скучныя разглагольствія Жоржа и почувствовалъ страшную дремоту.
   -- Все это хорошо, сказалъ я,-- но уже поздно и къ тому-же ваши разсужденія не имѣютъ ничего общаго съ плебисцитомъ.
   Съ этими словами я всталъ, но онъ меня удержалъ за руку.
   -- Поговоримъ еще, произнесъ онъ: -- дайте мнѣ докурить трубку. Вы говорите, что мои разсужденія не имѣютъ ничего общаго съ плебисцитомъ, но вѣдь плебисцитъ именно имѣетъ цѣлью продлить настоящее положеніе дѣлъ. Если нація полагаетъ, что все идетъ хорошо, что она можетъ даже платить еще болѣе податей, что многіе извѣстные чиновники не достаточно отъѣлись, что Наполеонъ III не довольно много накупилъ помѣстій въ чужихъ краяхъ, то пусть она скажетъ этимъ плебисцитомъ: -- "Пожалуйста продолжайте, мы совершенно довольны". Вы этого желаете?
   -- Да, отвѣчалъ я, съ неудовольствіемъ: -- я на все согласенъ, только, чтобъ не было войны:-- имперія -- это миръ, я подаю голосъ за миръ.
   -- Вы правы, Христіанъ, сказалъ Жоржъ, вставая и выколачивая свою трубку: -- жаль, что я купилъ домъ стараго Бріу; ужь больно вы всѣ здѣсь глупы. Мнѣ васъ просто жаль.
   -- Пожалуйста не жалѣйте, отвѣчалъ я съ сердцемъ: -- я не глупѣе васъ.
   -- Какъ! вы, мэръ Ротальпа, имѣя ежедневныя сношенія съ под-префектомъ, и вы вѣрите, что цѣль этого плебисцита утвердитъ миръ?
   -- Да, я вѣрю.
   -- Полноте. Развѣ у насъ въ настоящую минуту не миръ? Развѣ намъ нуженъ плебисцитъ, чтобъ поддержать его? Неужели вы думаете, что этимъ обойдешь нѣмцевъ? Наши поселяне поддаются обману, ихъ надуваетъ и патеръ, и мэръ, и под-префектъ; но такими штуками не проведешь ни одного, даже простенькаго работника въ Парижѣ. Оки знаютъ, что Наполеонъ III и министры хотятъ войны, что генералы и офицеры ее даже требуютъ. Миръ хорошъ для торговцевъ, ремесленниковъ и поселянъ, но офицерамъ надоѣло сидѣть въ однихъ чинахъ. Войско не отличается хорошимъ духомъ, оно требуетъ быстраго производства или вскорѣ разсердится не на шутку, особливо видя, что пруссаки у насъ подъ носомъ и безъ всякаго спроса забираютъ провинцію за провинціей. Вы этого не понимаете! Ну, идемъ спать.
   Тутъ я началъ постигать, что Жоржъ многому научился въ Парижѣ и что онъ зналъ политику лучше меня. Но это нисколько не уменьшило моего гнѣва; онъ цѣлый день только сердилъ и безпокоилъ меня, такъ-что я невольно сказалъ себѣ: "съ такимъ буяномъ невозможно жить".
   Моя жена, слышавшая сверху нашъ споръ, встрѣтила насъ на лѣстницѣ со свѣчкой и съ самой предупредительной улыбкой.
   -- Что наговорились, сказала она: -- вы вѣрно многое имѣли другъ другу поразсказать. Пожалуйте, Жоржъ, я васъ проведу въ вашу комнату. Вотъ она. Изъ окна видѣнъ лѣсъ, освѣщенный луною; а эта постель лучшая въ домѣ. Подъ подушкой вы найдете ночной колпакъ.
   -- Благодарствуйте, Катерина, благодарствуйте, все отлично, сказалъ Жоржъ.
   -- Надѣюсь, что вы хорошо уснете, промолвила она, выходя изъ комнаты.
   Возвратясь ко мнѣ, эта благоразумная, здравомыслящая женщина сказала:
   -- Христіанъ! зачѣмъ ты противорѣчишь Жоржу? О чемъ ты думаешь? Онъ богатый человѣкъ и можетъ намъ сдѣлать много добра. Какое намъ дѣло до плебисцита? Что онъ можетъ намъ принесть? Смотри въ другой разъ, что-бы ни говорилъ Жоржъ, ты повторяй только: аминь. Помни, что у его жены есть родственники и она захочетъ все состояніе передать имъ. Смотри же, не ссорься съ Жоржемъ. Большой лугъ близь мельницы и фруктовый садъ на склонѣ горы -- лакомый кусочекъ.
   Я долженъ былъ сознаться, что она права и рѣшился въ глубинѣ своего сердца никогда болѣе не противорѣчить Жоржу, который могъ сдѣлать для насъ лично гораздо болѣе, чѣмъ Наполеонъ III, министры и всевозможныя власти; никто изъ этихъ особъ не думалъ о насъ, заботясь лишь о своихъ собственныхъ интересахъ; конечно, мы должны были слѣдовать ихъ примѣру, видя, какъ они благоденствовали въ своихъ золотыхъ мундирахъ на этомъ свѣтѣ.
   Размышляя такимъ образомъ, я легъ въ постель и вскорѣ заснулъ.
   

II.

   На слѣдующій день рано утромъ, Жоржъ, я, и мой сынъ Жакобъ, позавтракавъ на-скоро, заложили двѣ телѣжки и отправились на Люцельбургскую станцію за женою Жоржа и багажемъ.
   Еще живя въ Парижѣ, Жоржъ приказалъ выбѣлить старый домъ, купленный имъ въ нашей деревнѣ, выкрасить всѣ комнаты, перестлать полы и покрыть крышу новой черепицей. Послѣднія работы были исполнены при немъ. Когда-же все было готово, Жоржъ написалъ женѣ, чтобъ она пріѣзжала со всѣми пожитками.
   И такъ мы выѣхали изъ дома въ шесть часовъ утра; на дорогѣ мы встрѣчали толпы жителей Ганжвалье, Метинга и Вегема; всѣ распѣвали пѣсни и громко кричали: "Да здравствуетъ императоръ".
   Повсюду избиратели сказали: "да" для поддержанія мира. Это былъ величайшій обманъ, когда-либо видѣнный на свѣтѣ; министры, префекты и правительственныя газеты такъ хитро объясняли плебисцитъ, что весь народъ былъ увѣренъ, что говоря: "да", онъ дѣйствительно подаетъ голосъ за миръ.
   -- Бѣдные простяки! грустно сказалъ Жоржъ, -- какъ я васъ сожалѣю! Я никогда не думалъ, что вы такіе дураки и можете такъ легко повѣрить всякому пройдохѣ.
   Подъ пройдохами можно было разумѣть все правительство и, конечно, я пришелъ въ негодованіе, но благоразумный совѣтъ Катерины все еще звучалъ въ моихъ ушахъ и я сказалъ самъ себѣ: "Держи языкъ за зубами, Христіанъ; это будетъ лучше".
   По всей дорогѣ, мы видѣли то-же зрѣлище; солдаты 48-го полка, квартировавшаго въ Фальсбургѣ, были всѣ такъ веселы, словно они выиграли главный выигрышъ въ лотереѣ; полковой командиръ объявилъ имъ, что всякій, кто не скажетъ: "да", не достоинъ называться французомъ. Всѣ поголовно сказали: "да", ибо хорошій солдатъ слѣпо повинуется приказанію своего начальника.
   Миновавъ французскіе ворота, мы достигли Люцельбурга въ ту самую минуту, какъ парижскій поѣздъ, высадивъ пассажировъ, исчезалъ со свистомъ въ Совернскомъ тунелѣ.
   Жена Жоржа, съ которой я еще не былъ знакомъ, стояла на платформѣ подлѣ своего багажа; увидя Жоржа, она радостно воскликнула:
   -- А! вотъ и ты, Жоржъ, а это нашъ двоюродный братъ.
   Она поцѣловала насъ отъ души, но во взглядѣ ея виднѣлось какое-то удивленіе; можетъ быть ее поразили наши блузы и большія черныя шляпы съ широкими полями. Но нѣтъ, это невѣроятно, ибо Маріана Финкъ была родомъ изъ Вислона въ Эльзасѣ, а всѣ эльзасцы съ тѣхъ поръ, какъ я себя помню, носили блузы и шляпы съ широкими полями. Скорѣе всего, проживъ тридцать лѣтъ въ Парижѣ кухаркой въ различныхъ трактирахъ и хозяйкой трактира, эта высокая худощавая женщина съ большими блестящими, какъ уголья, глазами, удивилась нѣсколько нашей простотѣ.
   -- Телѣжки готовы, жена! воскликнулъ Жоржъ весело: -- на большую мы навалимъ мебель, а на маленькую остальныя вещи. Ты сядешь впереди. Посмотри сюда, направо... это замокъ Люцельбургъ, а подлѣ хорошенькій, деревянный домикъ, покрытый виноградными лозами; тутъ живетъ Форти, приготовляющій знаменитый фальсбургскій ликеръ.
   Мы принялись тотчасъ укладывать на возы; къ двѣнадцати часамъ, все было готово и мы пустились въ обратный путь. Выѣзжая изъ Люцельбурга, мы встрѣтили громадный возъ съ углемъ, спускавшійся съ горы; подлѣ шелъ мальчикъ лѣтъ шестнадцати или семнадцати и велъ лошадь подъ уздцы, Поровнявшись съ послѣднимъ домомъ Люцельбурга, этотъ мальчикъ безъ всякой причины ударилъ бичемъ пятилѣтняго ребенка, сидѣвшаго на порогѣ. Ребенокъ громко заревѣлъ.
   -- Зачѣмъ онъ ударилъ ребенка! воскликнула жена Жоржа.
   -- Это угольщикъ нѣмецъ изъ Сарбрюкена, отвѣчалъ Жоржъ,-- онъ ударилъ ребенка потому, что ребенокъ французъ.
   Тогда Маріана хотѣла соскочить съ телѣжки и собственноручно раздѣлаться съ нѣмцемъ, но мы ее остановили.
   -- Негодяи! трусъ! собака! воскликнула она:-- что привязался къ ребенку? Бей меня, если смѣешь.
   По всей вѣроятности, грубый юноша удовлетворилъ-бы ея желанію, еслибъ не увидалъ насъ, готовыхъ за нее заступиться; поэтому въ отвѣтъ на ея приглашеніе онъ только стегнулъ свою лошадь и поспѣшно пошелъ къ мосту, безпрестанно оборачиваясь назадъ.
   Я тогда думалъ, что Жоржъ преувеличивалъ, говоря, что нѣмецъ ударилъ ребенка изъ ненависти къ французамъ; по впослѣдствіи я убѣдился, что онъ былъ правъ и что нѣмцы уже долгіе годы питали къ намъ злобу, поджидая удобнаго случая выместить ее на насъ.
   -- За все это мы должны быть благодарны нашему доброму человѣку, сказалъ Жоржъ:-- нѣмцы думаютъ, что мы его сдѣлали императоромъ только для того, чтобъ начать дядюшкины штуки, поэтому на плебисцитъ они смотрятъ, какъ на объявленіе войны Радость нашихъ под-префектовъ, мэровъ и патеровъ, однимъ словомъ, всѣхъ добрыхъ людей, для которыхъ ничего не значитъ несчастье ближняго, доказываетъ, что нѣмцы недалеки отъ истины.
   -- Да, это правда! воскликнула его жена:-- но какая низость бить ребенка.
   -- Что объ этомъ говорить, отвѣчалъ Жоржъ:-- мы увидимъ вскорѣ дѣла и похуже, чего мы впрочемъ вполнѣ и заслуживаемъ нашимъ безуміемъ. Дай Богъ, чтобъ я ошибался.
   Разговаривая такимъ образомъ, мы доѣхали до дому.
   Моя жена между тѣмъ приготовила обѣдъ и послѣ общихъ привѣтствій мы усѣлись за столъ. Маріана была очень весела: но дорогѣ она уже видѣла свой новый домъ съ садомъ, въ которомъ яблони были въ полномъ, цвѣту,-- и домъ и садъ ей понравились. Мы оставили обѣ телѣжки у воротъ ихъ дома и изъ нашего окна мы видѣли, какъ сосѣди съ любопытствомъ ходили вокругъ и удивлялись громаднымъ, тяжелымъ ящикамъ и множеству мебели. По всей вѣроятности, они говорили другъ другу, что Жоржъ Веберъ и его жена были богатые люди, достойные уваженія всего околодка. Я самъ прежде, чѣмъ увидѣлъ эти большіе ящики, никогда не воображалъ, чтобъ они имѣли столько вещей.
   Все это доказывало, что моя жена была вполнѣ права, убѣждая меня оказывать всевозможное уваженіе богатому родственнику; она сама всячески ухаживала за нимъ и просила нашу дочь Гредель слѣдовать ея примѣру. Что-же касается Жакоба, то ему нечего было напоминать, онъ былъ вполнѣ благоразумный юноша и отлично понималъ что слѣдовало дѣлать; объяснять ему не было надобности.
   Послѣ обѣда мы всѣ отправились въ домъ Жоржа и стали распаковывать ящики, носить мебель, посуду и уставлять все въ комнатахъ; потомъ женщины разложили бѣлье по комодамъ и постлали постели, такъ-что къ семи часамъ все было готово. Но наша работа не кончилась. Пока мы хлопотали въ домѣ, прибыли два большіе фургона изъ Барри въ Эльзасѣ, куда Жоржъ заѣзжалъ по дорогѣ въ Ротальпъ для закупки вина.
   -- Ну, друзья мои, сказалъ Жоржъ, засучивая рукава: -- теперь намъ предстоитъ самая трудная работа. Я всегда кую желѣзо, пока оно горячо. Извощики торопятся въ городъ и потому прошу всякаго, кто желаетъ помочь намъ, перетащить бочки въ погребъ.
   Эти слова были обращены къ сосѣдямъ, собравшимся вокругъ фургоновъ. Всѣ охотно принялись за работу, принесли фонари, отворили погребъ, положили доску отъ фургона на землю, и съ земли въ погребъ, и до одинадцати часовъ мы только и дѣлали, что катали бочку за бочкой.
   Никогда въ жизни я такъ усердно не работалъ! Наконецъ, все было готово. Жоржъ съ видимымъ удовольствіемъ осмотрѣлъ погребъ и, вскрывъ одну изъ бочекъ, налилъ полную кружку вина.
   -- Ну, работники, весело сказалъ онъ: -- пойдемте выпьемъ, а потомъ и спать.
   Мы заперли погребъ и вошли въ домъ, гдѣ онъ насъ угостилъ виномъ вдоволь. Когда-же пробило двѣнадцать часовъ, то мы всѣ разошлись по домамъ.
   Впродолженіе многихъ дней, въ селеніи только и было толковъ что о пріѣзжихъ парижанахъ! Разсказамъ не было конца; одни утверждали, что Жоржъ скупить весь навозъ у жандармовъ, другіе, что онъ подрядилъ рабочихъ устроить осенью дренажъ на его землѣ; наконецъ, прошелъ слухъ, что онъ собирался строить конюшню, прачешную и винокурню и даже увеличивалъ свои погреба, и безъ того лучшіе во всемъ околодкѣ.
   Судя по этимъ толкамъ, Жоржъ долженъ былъ имѣть громадное состояніе, тѣмъ болѣе, что и расплачивался онъ за все очень аккуратно. Если-бъ онъ не платилъ наличными деньгами архитектору, плотникамъ и камеяьщикамъ, то всѣ стали-бы кричать, что онъ раззоряется. Но онъ никому не оставался долженъ ни гроша и нашъ стряпчій, встрѣчая Жоржа, всегда почтительно ему кланялся, называя его: "любезный г. Веберъ".
   Одно только сердило Жоржа: онъ не получалъ никакого отвѣта изъ префектуры, куда онъ подалъ прошеніе о дозволеніи ему открыть кабачокъ подъ вывѣской "Ананасъ". Онъ даже писалъ три раза въ Сарбургъ, по все напрасно. Каждый день утромъ и вечеромъ онъ останавливалъ меня на улицѣ и зазывалъ къ себѣ.
   При этомъ онъ только и говорилъ, что о разрѣшеніи открыть кабачекъ; и даже разъ явился ко мнѣ въ мэрію для засвидѣтельствованія атестатовъ объ его безупречномъ поведеніи. Эти атестаты были посланы въ префектуру, но и затѣмъ отвѣта все таки не получалось.
   Однажды я подписывалъ отчетъ, составленный школьнымъ учителемъ, какъ вдругъ вошелъ въ комнату Жоржъ.
   -- Что новенькаго? спросилъ онъ.
   -- Ничего. Я рѣшительно не понимаю, почему вы не получаете разрѣшенія.
   -- Хорошо, сказалъ онъ, садясь къ моей конторкѣ: -- дайте мнѣ бумаги, я напишу по своему и мы тогда увидимъ.
   Онъ былъ блѣденъ отъ волненія и сталъ быстро писать, громко выговаривая каждое слово.
   

"Господинъ под-префектъ!

   Я просилъ у васъ дозволенія открыть кабачекъ въ Ротальпѣ. Я даже имѣлъ честь написать вамъ три письма по этому предмету, а вы мнѣ не дали никакого отвѣта. Отвѣчайте, да или нѣтъ. Человѣкъ, получающій жалованье и хорошее жалованье, долженъ исполнять свои обязанности.

Г. под-префектъ, имѣю честь вамъ,
кланяться
Жоржъ Веберъ,
отставной сержантъ ".

   При чтеніи этого письма, у меня волосы стали дыбомъ.
   -- Жоржъ! сказалъ я: -- не посылайте этого письма. Под-префектъ непремѣнно васъ арестуетъ.
   -- Фуй, отвѣчалъ онъ:-- вы, сельскіе жители, смотрите на этихъ людей, какъ на полу-боговъ, хотя они вамъ-же обязаны своимъ существованіемъ. Страна имъ платитъ жалованье, за которое они должны исполнять свои обязанности и служить ей. Ну, Христіанъ, приложите вашу печать.
   Тутъ, не смотря на всѣ совѣты жены не противорѣчить Жоржу, я сдѣлалъ ему возраженіе.
   -- Ради Бога! вскричалъ я, -- не просите этого; если я исполню ваше желаніе, то непремѣнно потеряю мѣсто.
   -- Какое мѣсто? отвѣчалъ онъ: -- мѣсто мэра, получающаго приказанія отъ под-префекта и префекта, дѣлающихъ все, что имъ повелѣваетъ нашъ честный человѣкъ. Я скорѣй-бы пошелъ въ тряпичники, чѣмъ на такое мѣсто.
   Школьный учитель, бывшій въ то время въ комнатѣ, какъ-бы свалился съ облаковъ и съ ужасомъ посмотрѣлъ на Жоржа, какъ на сумасшедшаго.
   Я сидѣлъ, какъ на угольяхъ, слыша подобныя слова въ мэріи; наконецъ, я собрался съ силами и сказалъ, что лучше я самъ отправлюсь въ Сарбургъ и получу разрѣшеніе.
   -- Хорошо, мы поѣдемъ вмѣстѣ, отвѣчалъ Жоржъ.
   Но я чувствовалъ, что если онъ будетъ говорить съ под-префектомъ этимъ-же тономъ, то насъ обоихъ арестуютъ; поэтому я объявилъ, что поѣду одинъ, такъ-какъ онъ могъ только стѣснить меня.
   -- Хорошо, сказалъ онъ: -- но вы мнѣ передадите слово въ слово все, что вамъ скажетъ под-префектъ.
   Съ этими словами онъ изорвалъ свое письмо и вышелъ изъ комнаты.
   Послѣ его ухода я провелъ самую безпокойную ночь. Жена продолжала повторять, что я долженъ отдавать предпочтеніе Жоржу передъ под-префектомъ, который только смѣялся надъ нами. Ола увѣряла, что императоръ Наполеонъ III также имѣетъ двоюродныхъ братьевъ, которые желали-бы ему наслѣдовать, и что вообще всякій человѣкъ долженъ прежде всего соблюдать свои интересы.
   На слѣдующій день я отправился въ Сарбургъ; въ головѣ моей толпились разнородныя мысли. "И зачѣмъ это Жоржъ пріѣхалъ къ намъ? думалъ я; не лучше-ли ему было оставаться въ Парижѣ и не тревожить нашего мирнаго селенія, въ которомъ всѣ платили исправно подати и подавали голоса на выборахъ такъ, какъ желала префектура. У насъ въ кабачкѣ никто не возвышалъ голоса, всѣ акуратно ходили въ церковь къ обѣднѣ и вечернѣ, жандармы никогда не появлялись въ нашей деревнѣ болѣе одного раза въ недѣлю; что-же касается до меня, то мнѣ всѣ оказывали полное уваженіе и, передавая мои слова, честные люди всегда говорили: "это истина. Это мнѣніе г. мэра".
   Вотъ въ какомъ положеніи находилось наше селеніе и я даже теперь не знаю, какимъ способомъ удалось властямъ сдѣлать изъ насъ такихъ простаковъ, какими мы были. Въ концѣ концовъ, мы дорого за это поплатились и наши дѣти, видя нашъ горестный примѣръ, должны научиться уму разуму.
   Въ Сарбургѣ мнѣ пришлось прождать часа два, пока принялъ меня под-префектъ, который завтракалъ съ гг. членами окружнаго совѣта въ честь плебисцита. Пять или шесть сосѣднихъ мэровъ дожидались вмѣстѣ со мною. Мы видѣли, какъ по корридору носили бутылки вина и блюда съ рыбой и дичью, не смотря на то, что сезонъ охоты и рыбной ловли уже миновалъ. Мы также слышали, какъ гости громко смѣялись и весело разговаривали.
   Наконецъ, г. под-префектъ вышелъ и, увидавъ насъ, сказалъ:
   -- А это вы, господа, войдите въ присутствіе.
   Мы вошли и намъ пришлось еще дожидаться. Черезъ полчаса под-префектъ явился въ отличномъ расположеніи духа и разрѣшалъ все, что просили мэры. Наконецъ, онъ подошелъ ко мнѣ.
   -- О! г. мэръ, сказалъ онъ:-- я знаю, зачѣмъ вы пріѣхали. Вы желаете получить разрѣшеніе Жоржу Веберу на открытіе кабачка въ Ротальпѣ. Но объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Жоржъ Веберъ республиканецъ; онъ рѣзко возставалъ противъ плебисцита, о чемъ вы должны были меня увѣдомить, но вы скрыли потому, что онъ вашъ двоюродный братъ. Дозволенія открывать кабачки выдаются только людямъ преданнымъ существующему порядку,-- только людямъ, которымъ можно поручить наблюденіе за всѣми посѣтителями, а не такимъ, за которыми еще надо наблюдать. Вы должны знать это и сами.
   Тутъ я понялъ, что мой помощникъ, негодяй Плесьяръ донесъ обо всемъ под-префекту. Этотъ противный старикъ только и дѣлалъ, что просилъ о мѣстѣ, пенсіи или орденѣ для себя и своихъ родственниковъ, постоянно распространяясь о своихъ заслугахъ, преданности династіи и правахъ. Эти права заключались въ тѣхъ доносахъ, которые онъ вѣчно дѣлалъ под-префекту; и, по правдѣ сказать, въ то время это было лучшимъ средствомъ для полученія повышенія.
   Я былъ внѣ себя отъ негодованія, но не выразилъ его, а сказалъ только нѣсколько словъ въ пользу Жоржа, увѣряя под-префекта, что ему оклеветали моего родственника, что нельзя вѣрить всѣмъ слухамъ и т. д. Онъ зѣвнулъ и, услыхавъ веселый смѣхъ своихъ гостей въ саду, учтиво сказалъ:
   -- Г. мэръ, я вамъ далъ отвѣтъ. Къ тому-же у васъ въ селеніи два кабачка; трехъ было-бы слишкомъ много.
   Послѣ этого, мнѣ нечего было отвѣчать. Я поклонился и, къ видимому его удовольствію, вышелъ изъ комнаты.
   Возвратясь въ Ротальпъ, я въ тотъ-же вечеръ пошелъ къ Жоржу и повторилъ ему слово въ слово отвѣтъ под-префекта. Вмѣсто того, чтобы выдти изъ себя отъ гнѣва, какъ я ожидалъ, Жоржъ выслушалъ меня очень спокойно. Жена его, напротивъ, начала жаловаться на судьбу, отзываясь самымъ непочтительнымъ образомъ о всѣхъ под-префектахъ. Самъ же Жоржъ отнесся къ дѣлу очень хладнокровно.
   -- Выслушайте меня, Христіанъ, сказалъ онъ, спокойно покуривая трубку:-- во-первыхъ, я вамъ очень благодаренъ за всѣ ваши хлопоты. Все, что вы мнѣ передали теперь, я зналъ заранѣе, но все-же хорошо, что вы привезли это извѣстіе. По крайней мѣрѣ я теперь знаю, что мнѣ остается дѣлать. Впрочемъ, я все-же сожалѣю, что вы помѣшали мнѣ послать письмо къ под-префекту. Что-же касается до моихъ намѣреній, то въ виду запрещенія мнѣ продавать вино въ розницу, я буду продавать его оптомъ. У меня уже есть запасъ бѣлаго виза, а завтра я отправлюсь въ Нанси, куплю легкую телѣжку и лошадь. Оттуда я поѣду въ Тіанкуръ, закуплю краснаго вина и возвращусь домой. Потомъ я стану ѣздить по сосѣднимъ деревнямъ, продавая вино бочками и полубочками, смотря по состоятельности покупщиковъ. Такимъ образомъ вмѣсто одного кабачка у меня будетъ двадцать. Я постоянно буду переѣзжать съ мѣста на мѣсто. Къ тому-же, если-бъ у насъ было заведеніе, то Маріанѣ пришлось-бы стряпать, а ей и безъ того будетъ достаточно дѣла.
   -- Конечно, сказала она:-- и мнѣ уже надоѣло стряпать сосиски съ капустой въ парижскихъ трактирахъ.
   -- Теперь тебѣ не придется болѣе кухарничать, продолжалъ Жоржъ: -- ты будешь смотрѣть за уборкой хлѣба, за складкой сѣна въ стоги, за сборомъ картофеля и фруктовъ; я же буду на своей маленькой лошадкѣ ѣздить изъ деревни въ деревню. Кромѣ того мы будемъ получать наши проценты и г. под-префектъ тогда увидитъ, что Жоржъ Веберъ можетъ торговать и безъ его разрѣшенія.
   Тутъ я впервые узналъ, что у Жоржа были и капиталы кромѣ другого имущества и я невольно согласился, что онъ былъ правъ, издѣваясь надъ всѣми под-префектами въ мірѣ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ я не могъ не подумать, что несправедливо было отказывать въ дозволеніи содержать кабачекъ почтеннымъ лицамъ, когда это дозволеніе выдавалось такимъ людямъ, какъ Николь Рейтеръ и Жанъ Крепсъ, которые были прозваны ихъ женами лучшими потребителями, потому-что они каждый вечеръ напивались до безчувствія. Съ другой стороны я видѣлъ, что дѣло для меня приняло счастливѣйшій оборотъ; если-бъ Жоржъ вздумалъ нарушать законъ, то мнѣ пришлось-бы дѣйствовать противъ него и слѣдовательно поссориться съ нимъ; а теперь мнѣ не было до него никакого дѣла, такъ-какъ оптовая торговля касалась только акцизнаго чиновника.
   Какъ сказано, такъ и сдѣлано. Черезъ нѣсколько дней у Жоржа явился шарабанъ, запряженный сильной пятилѣтней лошадью; потомъ пришли и вина изъ Тіанкура. Всѣ бочки были осторожно сложены въ погребъ, который теперь сталъ лучшимъ погребомъ въ околодкѣ, по качеству и разнообразію винъ. Наконецъ, Жоржъ съ моею помощью составилъ списокъ всѣхъ окрестныхъ кабатчиковъ съ обозначеніемъ, сколько кому вѣрить въ кредитъ, затѣмъ для управленія лошадью нанялъ здоровеннаго молодца, сына бочара Гриса и открылъ торговлю.
   Съ этого времени его видали въ Ротальпѣ только по утрамъ, когда онъ нагружалъ свой шарабанъ, и по вечерамъ, когда онъ возвращался изъ своихъ поѣздокъ въ Саверпъ или Фальсбургъ.
   Дѣла его пошли отлично и намъ, поселянамъ, оставалось только смотрѣть на него съ удивленіемъ и учиться; но мы обыкновенно считаемъ себя умнѣе всѣхъ, а отъ этого не разбогатѣешь.
   Каждый вечеръ, возвращаясь домой, Жоржъ останавливался передъ мельницей и входилъ ко мнѣ, говоря:
   -- Здравствуйте Христіанъ, какъ вы сегодня поживаете?
   Мы усаживались съ нимъ въ гостиной и вступали въ разговоръ о цѣнѣ хлѣба, скота и другихъ предметовъ, интересныхъ нашему брату.
   Изъ всего, что онъ видѣлъ во время своихъ поѣздокъ, Жоржа особенно удивляло громадное количество нѣмцевъ, которыхъ онъ встрѣчалъ повсюду и въ горахъ и долинахъ.
   -- Дровосѣки, бочары, пивовары, мѣдники, фотографы, подрядчики -- всѣ нѣмцы, говорилъ онъ:-- бьюсь о закладъ, Христіанъ, что и твой работникъ Францъ нѣмецъ.
   -- Да, онъ изъ великаго герцогства Баденскаго.
   -- Отчего это непонятное явленіе? продолжалъ Жоржъ:-- какая тому причина?
   -- Они хорошіе работники, отвѣчалъ я: -- и берутъ вдвое дешевле.
   -- А наши? Куда они дѣваются?
   -- Это ихъ дѣло.
   -- А я понимаю, произнесъ онъ:-- мы дѣлаемъ ужасную ошибку. Даже въ Парижѣ меня удивляла эта толпа нѣмцевъ: извощиковъ, приказчиковъ, писарей, профессоровъ и т. д.; со времени Садовой ихъ число еще удвоилось. Чѣмъ болѣе они присоединяютъ къ себѣ новыхъ провинцій, тѣмъ большаго они хотятъ. Какая польза намъ быть французами, платить громадныя подати, отдавать дѣтей въ солдаты или откупаться, нести на себѣ всѣ государственные расходы, терпѣть оскорбленія отъ префектовъ, под-префектовъ полицейскихъ и шпіоновъ, тогда какъ эти люди, безъ всякихъ издержекъ и непріятностей, пользуются одинаковыми, а иногда и большими выгодами? Этотъ наплывъ пришельцевъ понижаетъ заработную плату и приноситъ пользу промышленникамъ, подрядчикамъ и вообще буржуазіи; для народа-же это одно раззореніе. Но что думаютъ наши правители? Они должно быть просто съ ума сошли. Если это продолжится, то рабочіе перестанутъ думать о своимъ отечествѣ, какъ оно не думаетъ о нихъ; а нѣмцы, видимо покровительствуемые и ненавидящіе насъ, преспокойно насъ выживутъ изъ нашей-же страны.
   Такъ говорилъ Жоржъ и я не зналъ, что ему отвѣчать.
   Около этого времени у меня случилось семейное горе, которое хотя и составляетъ частное дѣло, но я долженъ сказать о немъ нѣсколько словъ.
   Со времени прибытія въ наше селеніе Жоржа, моя дочь Гредель совершенно перестала заниматься хозяйствомъ, то-есть стиркою бѣлья, уходомъ за коровами, и т. д., а цѣлый божій день проводила у Маріаны, которая разсказывала ей съ утра до ночи о Парижѣ. Это поведеніе дочери, никогда надумавшей ни о комъ, кромѣ себя конечно, меня очень огорчало, тѣмъ болѣе, что у нея былъ поклонникъ, а въ такихъ случаяхъ, не слѣдуетъ спускать съ глазъ молодую дѣвушку. Этотъ поклонникъ былъ второстепенный приказчикъ въ. каменоломнѣ въ Вильсбургѣ Жанъ Батистъ Вернеръ, отставной артиллерійскій сержантъ. Нельзя было ничего сказать противъ этого молодого человѣка. Это былъ рослый, красивый мужчина съ смѣлымъ, отважнымъ выраженіемъ лица и большими усами. Онъ исправно исполнялъ свои обязанности у собственника каменоломни Гейца; но онъ получалъ только три франка въ день, а человѣкъ получающій три франка въ день, не могъ жениться на дочери Христіана Вебера.
   Поэтому естественно, мы съ женой смотрѣли съ неудовольствіемъ въ ухаживаніе Вернера, тѣмъ болѣе, что Гредель оказывала ему явное предпочтеніе. Мы однако не знали, какъ положить этому конецъ, какъ вдругъ сынъ хозяина каменоломни Матіасъ Гейцъ попросилъ у меня офиціально руки Гредель. Это былъ видный молодой человѣкъ, здоровый, кровь съ молокомъ, красиво одѣвавшійся, однимъ словомъ человѣкъ, котораго всякая благоразумная дѣвушка взяла-бы въ мужья обѣими руками. Къ тому-же онъ былъ старшій изъ пяти сыновей Гейца и по смерти старика долженъ былъ получить отъ пятнадцати до двадцати тысячъ франковъ.
   Такой женихъ былъ находка, и я, жена моя, и Жакобъ тотчасъ ударили съ нимъ по рукамъ. Только жена заявила, что необходимо посовѣтываться съ Жоржемъ и Маріаной.
   Мы отправились къ нимъ и застали у нихъ Гредель, которая, услыхавъ въ чемъ дѣло, залилась слезими и сказала, что скорѣй умретъ, чѣмъ пойдетъ замужъ за Матіаса Гейца... Вы можете себѣ представить мою злобу; жена моя тоже такъ вышла изъ себя, что хотѣла ударить непослушную дочь, но Жоржъ остановилъ ее и гнѣвно объявилъ, что мы не должны заставлять дочь насильно выходить замужъ, такъ-какъ это былъ лучшій способъ сдѣлать ее несчастной на всю жизнь. Потомъ онъ отвелъ насъ въ сторону и сказалъ, что беретъ это дѣло на свою отвѣтственность, а такъ-какъ для собранія справокъ ему необходимо время, то онъ просилъ, чтобы мы не давали окончательнаго отвѣта Гейцу впродолженіе мѣсяца.
   Мы на это согласились и Гредель осталась на это время у Маріаны. Конечно, мнѣ было это очень непріятно и я не разъ говорилъ себѣ: "'Отецъ не можетъ отдать дочь кому хочетъ, вѣдь это ужасно!" Но съ Жоржемъ не слѣдовало ссориться и мы съ женою безпрекословно терпѣли это горе.
   Наконецъ, черезъ недѣлю, я отправился къ Жоржу, чтобъ узнать, какія онъ навелъ справки о молодомъ Гейцѣ.
   -- Дѣло въ томъ, Христіанъ, сказалъ онъ прямо:-- что Гредель влюблена въ другого.
   -- Въ кого?
   -- Въ Жана Батиста Вернера.
   -- Какъ! Въ приказчика Гейца, въ сына лѣсника Вернера, который всегда питался однимъ картофелемъ! Пусть онъ явится и попроситъ ея руки, я его спущу съ лѣстницы головой впередъ. Ахъ! я никогда не ожидалъ этого отъ Гредель.
   -- Ну, ну, Христіанъ будьте благоразумны.
   -- Но развѣ можно не сердиться?-- она заслуживаетъ здоровой встрепки.
   Я такъ разгорячился, что хотѣлъ раздѣлаться собственноручно съ непокорной дочерью. Но къ счастью, она была въ саду и Жоржъ меня удержалъ.
   -- Я навелъ справки, сказалъ онъ:-- Матіасъ Гейцъ -- толстый дуракъ, который умѣетъ только играть въ карты, пить и носить пестрые жилеты съ золотыми цѣпочками. Онъ не способенъ ни на что, и конечно проѣстъ и пропьетъ пятнадцать или двадцать тысячъ, которыя онъ получитъ отъ отца.
   -- Ну, а у другого-то ничего нѣтъ, хоть шаромъ покати.
   -- Другой, Жанъ Батистъ Вернеръ хорошій человѣкъ; онъ всѣмъ заправляетъ у старика Гейца, который только собираетъ гроши. Къ тому-же онъ служилъ въ арміи, былъ въ Алжирѣ и Мехикѣ. Я видѣлъ его атестаты; они отличны. Я на вашемъ мѣстѣ отдалъ-бы ему Гредель съ удовольствіемъ.
   -- Никогда! воскликнулъ я, ударяя кулакомъ по столу: -- я лучше потоплю ее собственными руками.
   -- Ну, Христіанъ, сказалъ онъ: -- вы совершенно неправы и я вамъ совѣтую подумать объ этомъ хорошенько. Покуда Гредель останется у насъ. Я за нее отвѣчаю. Вы же пожалуй стали-бы обращаться съ нею дурно, а потомъ сами пожалѣли-бы.
   -- Пускай ее остается сколько хочетъ, я ее знать не хочу! воскликнулъ я и выбѣжалъ изъ комнаты.
   Никогда въ жизни, я не чувствовалъ такого гнѣва и горя, и не скоро собрался я съ силами передать о всемъ слышанномъ женѣ.
   Она сначала была очень поражена, но потомъ оправившись сказала:
   -- Ну если Гредель не хочетъ выходить замужъ за молодого Матіаса, то тѣмъ лучше: мы сохранимъ свои сто луидоровъ и не будемъ нанимать чужой служанки, что всегда опасно.
   -- Хорошо, но какъ-же мы объявимъ старику Гейцу, что Гредель отказала его сыну?
   -- Не безпокойся объ этомъ, Христіанъ, отвѣчала она: -- предоставь это мнѣ, а главное не будемъ ссориться съ Жоржемъ. Я скажу, что Гредель слишкомъ молода для замужества; это отличный предлогъ.
   Я немного успокоился, но все-же грустныя мысли наполняли мою голову, какъ вдругъ произошли неожиданныя, страшныя событія, отъ которыхъ я и многіе другіе посѣдѣли въ нѣсколько недѣль.
   

III.

   Однажды утромъ, секретарь под-префекта написалъ мнѣ, чтобы я тотчасъ прибылъ въ Сарбургъ. Отъ времени до времени, мы, мэры, получали приказанія являться въ под-префектуру съ донесеніемъ о томъ, что происходило въ нашемъ округѣ. И поэтому, я подумалъ, что вѣрно дѣло идетъ о нашелъ земледѣльческомъ обществѣ, которое не выдавало еще наградъ, присужденныхъ нѣсколько недѣль тому назадъ за лучшихъ гусей и утокъ.
   Правда, парижскія газеты въ послѣдніе три дня разсуждали о какомъ-то принцѣ Гогенцолернскомъ, котораго будто-бы избрали въ испанскіе короли; но, какое дѣло было намъ, жителямъ Тотальва, Имлегена, Друлингена и Генрндорфа, кто будетъ королемъ испанскимъ, принцъ Гогенцолернскій, или кто-нибудь другой?
   Мнѣ и въ голову не могло придти, что именно по этому приключенію съ испанской короной меня вызываетъ къ себѣ под-префектъ. Я полагалъ, что меня приглашаютъ по какому-нибудь дѣлу, близко касавшемуся нашей деревни, быть можетъ по поводу обѣщанныхъ намъ колоколовъ и дороги.
   Взявъ свой посохъ, я спокойно и весело, отправился въ Сарбургъ.
   Но, къ величайшему моему удивленію, на главной улицѣ городка толпились нѣсколько мэровъ, полицейскихъ инспекторовъ и мировыхъ судей. Гостинница тетки Адлеръ и всѣ кабачки кишѣли народомъ. Очевидно, должно было произойти что-то необычайное, важное, какое-нибудь торжество въ родѣ, напримѣръ, того, которымъ мы привѣтствовали ея величество императрицу и императорскаго принца при проѣздѣ ихъ въ Нанси для празднованія дня присоединенія Лотарингіи къ Франціи.
   Подойдя къ под-префектурѣ, я встрѣтилъ у дверей ея нѣсколькихъ сосѣднихъ мэровъ, разсуждавшихъ о цѣпахъ на хлѣбъ, о дороговизнѣ скота и т. д. Ихъ вызывали къ под-префекту поодиночкѣ.
   Черезъ полчаса дошла очередь и до меня. Я вошелъ въ присутствіе со шляпой въ рукахъ. Тамъ сидѣли под-префектъ и его секретарь Жераръ, чинившій перо.
   -- Что у васъ новаго? спросилъ меня под-префектъ.
   -- У насъ г. под-префектъ? Ничего новаго. Засуха страшная; дождя не было уже шесть недѣль, картофель плохъ, а...
   -- Я не объ этомъ васъ спрашиваю, г. мэръ. Что у васъ думаютъ о принцѣ Гогенцолернскомъ и объ испанскомъ престолѣ?
   Я съ испугомъ почесалъ въ затылкѣ и подумалъ: "что ты на это отвѣтишь, Христіанъ Веберъ?"
   -- Какой духъ у васъ въ народѣ? спросилъ под-префектъ.
   Духъ въ народѣ!?-- Прошу отвѣтить на такой мудреный вопросъ!
   -- Вотъ видите, г. под-префектъ, у насъ народъ неученый, газетъ не читаетъ.
   -- Но скажите, что у васъ думаютъ о войнѣ?
   -- О какой войнѣ?
   -- Ну, если-бъ у насъ была война съ Германіей, то былъ-либы народъ этимъ доволенъ?
   -- Вы знаете, г. под-префектъ, отвѣчалъ я, начиная понимать смыслъ его словъ,-- что мы подали голоса за плебисцитъ, желая этимъ показать, что мы стоимъ на сторонѣ мира; каждый изъ насъ любитъ спокойно заниматься своимъ дѣломъ; мы требуемъ только работы и...
   -- Конечно, конечно, мы всѣ желаемъ мира. Его величество императоръ, ея величество императрица и всѣ ихъ приближенные любятъ миръ и не желаютъ войны. Но если графъ Бисмаркъ и король прусскій нападутъ на Францію?
   -- Въ такомъ случаѣ, г. под-префектъ, мы будемъ вынуждены защищаться, какъ умѣемъ: вилами, палками...
   -- Запишите эти слова, Жераръ, сказалъ под-префектъ, пожимая мнѣ руку: -- вы правы, г. мэръ; я былъ въ васъ вполнѣ увѣренъ, вы достойный человѣкъ.
   Слезы невольно выступили у меня на глазахъ.
   -- Рѣшимость вашихъ согражданъ великолѣпна, сказалъ под-префектъ, провожая меня до дверей;-- передайте имъ мои слова; скажите имъ, что мы желаемъ мира, что мы думаемъ только о мирѣ, что его величество императоръ и ихъ превосходительства министры жаждутъ лишь мира, но Франція не можетъ перенести дерзкихъ оскорбленій со стороны честолюбивой иноземной державы. Вдохните вашъ мужественный духъ во всѣхъ обитателей Ротальпа. Хорошо, очень хорошо. До свиданія, г. мэръ.
   Я вышелъ внѣ себя отъ изумленія.
   "Однакожъ, гадкая штука, думалъ я:-- этотъ Бисмаркъ хочетъ на насъ идти войной!"
   Я прямо отправился въ трактиръ тетки Адлеръ, гдѣ, какъ и всегда, спросилъ хлѣба, сыра и бутылку бѣлаго вина. Зала была полна чиновнымъ людомъ: контролерами, сборщиками податей, мировыми судьями и т. д.; всѣ они громко говорили, что пруссаки намѣревались напасть на Францію, что они уже забрали половину Германіи и теперь намѣрены овладѣть другой, для чего возбуждали противъ насъ испанцевъ, какъ передъ Садовой возбудили Италію противъ Австріи. Всѣ присутствовавшіе тутъ мэры были того-же мнѣнія; они единогласно отвѣчали под-префекту, что мы будемъ мужественно защищаться въ случаѣ чужеземнаго вторженія. Весь міръ знаетъ, что лотарингцы и эльзасцы никогда не отставали отъ другихъ въ защитѣ своей родной земли.
   Я слушалъ молча всѣ эти разговоры и, кончивъ завтракъ, отправился домой.
   Но не успѣлъ я далеко отойти отъ Сарбурга, какъ услыхалъ за собою стукъ колесъ. Я обернулся и, къ величайшему удовольствію, увидалъ Жоржа въ его шарабанѣ.
   -- Это вы, Христіанъ? сказалъ онъ, останавливая лошадь.
   -- Да, я иду изъ Сарбурга и очень радъ васъ встрѣтить. Сегодня страшная жара и пыль.
   -- Ну, садитесь ко мнѣ, сказалъ онъ;-- у васъ сегодня большое собраніе: я видѣлъ, всѣ кабачки полны народомъ.
   Я сѣлъ рядомъ съ нимъ и мы поѣхали.
   -- Да, отвѣчалъ я:-- странное, непонятное дѣло! Вы никогда не отгадаете, зачѣмъ насъ призывали въ под-префектуру.
   -- Зачѣмъ?
   Я разсказалъ ему все, пылая негодованіемъ противъ наглаго Бисмарка, который хотѣлъ напасть на Францію и нарочно сочинилъ какого-то Гогенцолернскаго принца, чтобъ довести дѣло до разрыва,
   -- Бѣдный Христіанъ, сказалъ Жоржъ, послѣ нѣкотораго молчанія: -- под-префектъ правъ, называя васъ достойнымъ человѣкомъ, и всѣ остальные мэры, которыхъ я только-что видѣлъ, тоже достойные люди. Но хотите знать мое мнѣніе о всей этой кутерьмѣ?
   -- Да, что вы думаете, Жоржъ?
   -- Я думаю, что правительство гонитъ васъ, какъ стадо ословъ, куда ему вздумается. Под-префектъ представитъ докладъ префекту, префектъ министру внутреннихъ дѣлъ, Шевандье-де-Вальдрому, организатору плебисцита, тому самому, который приказалъ валъ говорить на выборахъ "да" для поддержанія мира; а этотъ министръ представитъ свой докладъ императору. Они всѣ знаютъ, что императоръ желаетъ войны, что она ему необходима для утвержденія своей династіи.
   -- Какъ, онъ хочетъ войны?
   -- Безъ сомнѣнія. Однакожъ, не смотря на всѣ принятыя мѣры, сорокъ пять тысячъ солдатъ подали голоса противъ плебисцита. Армія, очевидно, отворачивается отъ династіи. Нѣтъ болѣе быстраго производства; дождь медалей, крестовъ и чиновъ, сыпавшійся сначала въ изобиліи, теперь изсякъ; офицеры въ мелкихъ чинахъ потеряли надежду на повышеніе, такъ-какъ армія полна людьми, у которыхъ есть сильная рука въ Парижѣ,-- полна воспитанниками іезуитскихъ коллегій, за которыхъ хлопочатъ разныя вліятельныя старушки, дѣлающія все, что прикажутъ имъ іезуиты. Генералы, дослужившіеся изъ солдатъ или безъ всякой протекціи, мало-по-малу исчезаютъ. Поэтому армія недовольна. Но война можетъ все исправить: нѣсколько побѣдъ снова возбудятъ въ арміи преданность къ правительству и уничтожатъ вліяніе; республиканской партіи, которая въ послѣднее время подымаетъ голову и начинаетъ пользоваться довѣріемъ народа. Послѣ первой побѣды можно сослать нѣсколько тысячъ этихъ опасныхъ людей въ Ламбесу и Кайену, какъ послѣ второго декабря. Тогда іезуиты снова захватятъ въ свои руки школы, какъ при Карлѣ X, свѣтская власть папы будетъ возстановлена, Италія и Германія разъединены и бонапартовская династія утвердится во Франціи по крайней мѣрѣ на двадцать лѣтъ. А тамъ они начнутъ съизнова и въ концѣ концовъ бонапартовская династія пуститъ глубокіе корни. Итакъ, война имъ необходима.
   -- Я васъ не понимаю, отвѣчалъ я: -- вѣдь Бисмаркъ затѣваетъ войну, вѣдь онъ заварилъ всю эту кашу.
   -- Бисмаркъ, конечно, хорошо знаетъ, что дѣлается на свѣтѣ; знаетъ объ этомъ даже каждый работникъ въ Парижѣ; только вы ничего не знаете. Вы вѣчно толкуете о картофелѣ и капустѣ и не думаете ни о чемъ другомъ. Васъ намѣренно держатъ въ невѣжествѣ. Вы, такъ сказать, навозъ второй имперіи, удобреніе, которымъ она утучняетъ свою почву. Бисмаркъ знаетъ, что нашъ честный человѣкъ нуждается въ войнѣ, чтобы возстановить духъ арміи и заткнуть глотки всѣмъ, кто осмѣливается говорить объ экономіи, свободѣ, чести и правосудіи; Бисмаркъ знаетъ, что Пруссія никогда не будетъ такъ сильна, какъ въ настоящую минуту, потому-что она занимаетъ три четверти Германіи и противъ Франціи за нею пойдутъ всѣ безъ исключенія нѣмцы. Германія можетъ въ двѣ недѣли выставить милліонъ солдатъ, такъ-что трое или четверо нѣмцевъ будетъ противъ одного француза; при такихъ благопріятныхъ условіяхъ не надо генія, война пойдетъ какъ по маслу и побѣда заранѣе обезпечена.
   -- Но если вы знаете это, Жоржъ, сказалъ я,-- то вѣдь императоръ знаетъ также и онъ будетъ стоять за миръ.
   -- Нѣтъ, онъ надѣется на свои митральезы и къ тому-же онъ думаетъ только о своей династіи, все-же остальное для него вздоръ. Для утвержденія своей династіи онъ нарушилъ данную имъ передъ Богомъ и людьми присягу; онъ погубилъ тысячи честныхъ людой, защищавшихъ законъ; онъ обогатилъ многихъ плутовъ, поддерживавшихъ его; онъ развратилъ юношество; онъ унизилъ все, что достойно уваженія и возвысилъ все, что заслуживаетъ презрѣнія. Всѣ, до которыхъ коснулась зараза, развращены до мозга костей. Вы, Христіанъ, конечно, не понимаете этого, но если-бъ поняли, вы, вѣроятно, также дали-бы настоящую цѣну существующему порядку, вы тогда убѣдились-бы, что интересы фракціи приносятся въ жертву кучкѣ людей, которые никогда даже и не знали, что такое благо страны, они всегда думали и думаютъ только о самихъ себѣ и для самихъ себя.
   Всю эту рѣчь Жоржъ произнесъ голосомъ, дрожащимъ отъ волненія. Я видѣлъ, что онъ былъ убѣжденъ до глубины души въ справедливости своего мнѣнія. По счастью, мы были на большой дорогѣ, вдали отъ жилья, и никто не могъ его слышать.
   -- Но Гогенцолернъ? сказалъ я, послѣ минутнаго молчанія.-- Развѣ не принцъ Леопольдъ Гогенцолернскій причина всей этой кутерьмы?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Жоржъ;-- если несчастія постигнутъ нашу страну, то въ этомъ будетъ виноватъ только одинъ нашъ честный человѣкъ. Если-бъ вы читали газеты, то вы знали-бы, что испанцы хотѣли выбрать въ короли герцога Монпансье, сына бывшаго короля Люи-Филиппа; этотъ выборъ могъ только принести намъ пользу, такъ-какъ Монпансье естественный союзникъ Франціи; но это противорѣчило интересамъ бопапартовской династіи и честный человѣкъ сталъ угрожать Испаніи; тогда испанцы выбрали вмѣсто Монпансье прусскаго принца, который не могъ-бы удержаться на престолѣ одинъ, но за нимъ стоитъ милліонъ нѣмецкихъ штыковъ. Конечно, они сдѣлали этотъ выборъ на зло нашему честному человѣку, но имъ не къ чему было спрашивать его совѣта. Вѣдь Франція не спрашивала у Англіи, Испаніи или Германіи позволенія провозгласить республику или назначить императоромъ Люи-Бонапарта! Какое-же право онъ имѣлъ вмѣшиваться? Нѣтъ, хотя дѣла приняли для насъ оборотъ непріятный, но испанцы правы: имъ не для чего безпокоиться объ интересахъ нашего честнаго человѣка и его достойнаго семейства. Теперь я уже потерялъ всякую надежду на миръ; нѣмцы толпами уходятъ отъ насъ -- ихъ призываютъ въ полки: это дурной знакъ. Во всѣхъ селеніяхъ, мимо которыхъ я проѣзжалъ, полученъ приказъ изъ Германіи и эти славные молодцы, съ котомками за спиной, спѣшатъ на родину.
   Я не повѣрилъ Жоржу, но воротясь домой, первое, что я услыхалъ, было извѣстіе объ уходѣ моего работника Франца. Я очень удивился и позвалъ его къ себѣ въ комнату. Онъ тотчасъ явился съ котомкой за плечами.
   -- Вы уходите, Францъ, сказалъ я: -- развѣ вамъ здѣсь не хорошо?
   -- Нѣтъ, г. Веберъ. Но я долженъ идти: я получилъ приказъ изъ своего полка.
   -- Такъ вы солдатъ?
   -- Да., въ ландверѣ. Мы въ Германіи всѣ солдаты.
   -- Но, если-бъ вы пожелали остаться здѣсь, то кто-бы могъ васъ отсюда вытащить?
   -- Это невозможно, г. Веберъ. Меня признали-бы дезертиромъ и мнѣ никогда нельзя-бы было возвратиться домой. Къ тому-же у меня отняли-бы все мое имущество и раздѣлили-бы между моими братьями и сестрами.
   -- А! это дѣло другое. Я теперь понимаю. Подождите, я вамъ сейчасъ дамъ атестатъ.
   Я дѣйствительно написалъ ему отличный атестатъ, такъ-какъ онъ былъ хорошій работникъ, заплатилъ ему все, что слѣдовало и пожелалъ ему добраго пути.
   Жоржъ былъ правъ: нѣмцы толпами уходили домой. Я никогда не думалъ, что у насъ ихъ такъ много; нѣкоторые обыкновенно выдавали себя за швейцарцевъ, другіе за люксенбургцевъ, а третьи поселились между нами, казалось, навсегда, и никто не подозрѣвалъ, что имъ слѣдовало еще отслужить три года отечеству. Это переселеніе нѣмцевъ подало поводъ къ многимъ безпорядкамъ. Хозяева, у которыхъ они нанялись, хотѣли силою ихъ задержать; конечно, происходили драки; жандармы вмѣшивались въ ссору и дѣла принимали дурной оборотъ.
   Напрасно я старался увѣрить поселянъ моей мэріи, что императоръ желалъ мира; газеты нашей префектуры только и писали, что объ оскорбленіяхъ, наносимыхъ панъ Пруссіей, о чрезмѣрномъ честолюбіи этой державы, о мести за Садову, о союзѣ съ католическими націями и всѣми государствами, поддерживавшими наше справедливое дѣло, и потому, естественно, съ каждымъ днемъ увеличивался воинственный азартъ нашего населенія. Азартнѣе и громче другихъ кричали разносчики, мелкіе торговцы и тѣ почтенные люди, которые, выйдя недавно изъ тюрьмы, всегда ищутъ работы и не находятъ иной, кромѣ воровства и грабежа: всѣ они съ страстнымъ ожесточеніемъ твердили, что честь Франціи оскорблена и можетъ быть возстановлена только войной съ Германіей.
   При томъ многія парижскія газеты, какъ мы теперь знаемъ, подкупленныя правительствомъ, приходили къ намъ грудами и раздавались даромъ. Въ нихъ говорилось, что нашъ посланникъ Бенедетти отправился къ королю Вильгельму на воды въ Эмсъ, чтобы уговорить его не увлекать насъ въ войну, но король отвѣчалъ, что это не его дѣло, что Леопольдъ Гогенцолернскій спросилъ его совѣта только изъ личнаго уваженія къ нему, какъ старшему въ родѣ, и что онъ, какъ добрый родственникъ, не могъ посовѣтовать ему отказаться отъ неожиданнаго благополучія. Послѣ этого негодованію газетъ не было границъ. Всѣ въ одинъ голосъ кричали, что надо образумить нѣмцевъ.
   Представьте себѣ положеніе мэра, который только два мѣсяца тому назадъ заставилъ всѣхъ поселянъ своей мэріи подать голосъ въ пользу плебисцита, обѣщая имъ миръ, и который теперь ясно видѣлъ, что его употребили орудіемъ для обмана народа. Я не смѣлъ уже взглянуть въ лицо Жоржа, который тогда-же предупредилъ меня объ обманѣ; но теперь я уже зналъ, что долженъ думать о почтенныхъ членахъ бонапартовскаго правительства.
   Дѣла шли такъ дурно, что война была неизбѣжна, какъ вдругъ однажды утромъ мы узнаемъ, что Гогенцолернъ отказался отъ испанской короны. Какое счастье! Конецъ раздору; мы снова можемъ дышать свободно. Въ этотъ счастливый день даже на лицѣ Жоржа сіяла веселая улыбка.
   -- Ну, ловко-же поддѣли нѣмцы Наполеона III, его министровъ, префектовъ и под-префектовъ, сказалъ онъ, придя ко мнѣ на мельницу,-- а они-то уже радовались, что все устроилось по ихъ желанію! Теперь ждите, господа, пока подвернется другой благопріятный случай. Нечего сказать, попались!
   И мы оба весело смѣялись.
   Человѣкъ двадцать пять почетнѣйшихъ гражданъ нашего селенія явились ко мнѣ въ мэрію и мы съ радостью поздравляли другъ друга. Всѣ были увѣрены, что его превосходительство Эмиль Оливье уже не въ состояніи будетъ возжечь войну и что миръ сохранится вопреки желанія его, вопреки желанія Наполеона, вопреки желанія маршала Лебефа, объявившаго въ сенатѣ, что -- мы готовы, пять разъ готовы, и во время кампаніи не будемъ нуждаться ни въ одной пуговкѣ для штиблетъ.
   Мы превозносили Гогенцолерна до небесъ за его благоразуміе: а такъ-какъ были уже призваны резервы, то молодые люди съ радостью разсчитывали остаться дома.
   Однимъ словомъ, мы порѣшили, что дѣло кончено, какъ вдругъ нашъ добрый человѣкъ и его почтенный министръ увѣдомили насъ, что мы слишкомъ рано начали радоваться. Повсюду распространилась вѣсть, что король Вильгельмъ прогналъ нашего посланника и сказалъ ему что-то столь ужасное насчетъ его величества Наполеона III, что никто не смѣлъ повторить его слова. Повидимому, его величество императоръ Наполеонъ не удовольствовался тѣмъ, что прусскій король отказалъ принцу Гогенцолернскому въ своемъ дозволеніи принять испанскую корону -- онъ приказалъ своему посланнику потребовать отъ прусскаго короля отказа навсегда отъ испанской короны за себя и за весь свой родъ; на это требованіе прусскій король, имѣющій довольно вспыльчивый характеръ, отвѣчалъ какой-то рѣзкой выходкой противъ нашего честнаго человѣка.
   Въ этотъ день пришли къ намъ парижскія газеты и я съ жадностью сталъ читать отчетъ о великой борьбѣ въ законодательномъ собраніи между Тьеромъ, Гамбетой, Жюлемъ Фавромъ, Глэ-Визуэномъ съ одной стороны и министрами съ другой. Защитники мира говорили великолѣпно, но это не помѣшало большинству, выбранному въ собраніе съ помощью самого правительства, объявить войну Германіи будто-бы за оскорбительныя слова прусскаго короля.
   Но что-же сказалъ король? Его превосходительство Эмиль Оливье никогда не посмѣлъ повторить этихъ словъ. Жоржъ увѣрялъ меня, что прусскій король сказалъ только правду, хотя, можетъ быть, и непріятную; но теперь изъ донесеній посланника видно, что прусскій король ничего не сказалъ и что негодованіе Эмиля Оливье было только позорнымъ обманомъ, разсчитаннымъ на то, чтобъ заставить палату провозгласить войну.
   Итакъ, потъ начало нашихъ несчастій. Что касается меня, то я тогда уже не ожидалъ отъ войны ничего хорошаго. Перенеся столько горя, тяжело вспомнить, что мы всѣми своими несчастіями обязаны гг. Оливье, Лебефу, Бонапарту и другимъ имъ подобнымъ людямъ, которые въ настоящее время живутъ себѣ преспокойно въ своихъ дворцахъ въ Италіи, Швейцаріи и Англіи, тогда какъ столько несчастныхъ поплатились жизнью или потеряли состояніе, дѣтей, родителей, друзей, а мы, эльзасцы и лотарингцы, потеряли нѣчто большее, святѣйшее -- мы потеряли наше отечество!
   

IV.

   На слѣдующій день Жоржъ, который никогда ничего не видѣлъ въ розовомъ свѣтѣ, поѣхалъ въ Бельфоръ. Онъ заказалъ партію вина въ Дижонѣ и хотѣлъ остановить его отправку. Онъ уѣхалъ 22-го іюля и возвратился домой только черезъ пять дней, то-есть 27-го, съ величайшимъ трудомъ исполнивъ свое намѣреніе.
   Эти пять дней были для меня чрезвычайно тяжелыми днями; приказанія за приказаніями насчетъ сбора резервовъ, мобилей и отставныхъ солдатъ разсылались по всей странѣ; жандармамъ не давали покоя. Правительственная газета увѣряла насъ, что вся нація пылала энтузіазмомъ и желала только какъ можно скорѣе начать войну. Какая нелѣпость! Неужели молодые люди, которые сидятъ спокойно дома, весело говорятъ самимъ себѣ: "Черезъ пять мѣсяцевъ мы уже не будемъ подлежать военной службѣ, можемъ жениться и мирно добывать свой кусокъ хлѣба", -- вдругъ могутъ безъ всякой причины почувствовать восторженную жажду убивать неизвѣстныхъ имъ людей, подвергая и свою жизнь ежеминутной опасности. Неужели такая безсмыслица возможна?
   А нѣмцы! Никто насъ не увѣритъ, чтобъ для своего удовольствія явились къ намъ эти тысячи рабочихъ, лавочниковъ, фабрикантовъ и вообще добрыхъ гражданъ, которые жили мирно въ своихъ городахъ и селахъ! Кто станетъ утверждать, что всѣ эти люди для своей забавы выстроились въ боевые ряды передъ нашими пушками, зная, что за ними стоитъ офицеръ съ револьверомъ, готовый положить на мѣстѣ каждаго, кто попытается убѣжать? Неужели вы думаете, что во всемъ этомъ была для нихъ хоть тѣнь забавы? Нѣтъ, его превосходительство Эмиль Оливье былъ единственный человѣкъ, который, по его собственнымъ словамъ, выступалъ на войну "съ легкимъ сердцемъ". Онъ могъ безопасно показать свою спину, улепетывая послѣ того, какъ заварилъ кашу; ему нечего было бояться; и теперь онъ благоденствуетъ, наживъ въ самое короткое время большое состояніе. Но молодцы изъ нашихъ селеній: Матіасъ Гейцъ, Жанъ-Батистъ Вернеръ, мой сынъ Жакобъ и сотни другихъ шли на войну весьма неохотно, и съ несравненно большимъ удовольствіемъ остались-бы спокойно дома.
   Впослѣдствіи, когда пришлось уже сражаться за свою родину, взглядъ на войну измѣнился; тогда всѣ шли сражаться по сознанію долга, не дожидаясь особыхъ повелѣній, но это было уже въ то время, когда сами повелители, Эмиль Оливье и его друзья, попрятались Богъ-вѣсть куда. Но мы-бы сказали глупую ложь, если-бъ стали утверждать, что въ эту именно минуту, когда еще можно было предотвратить всѣ наши несчастія, мы восторженно шли на смерть, защищая толпу интригановъ и балаганныхъ гаеровъ, которыхъ мы тогда только-что раскусили.
   Увидавъ Жакоба въ блузѣ и съ узломъ въ рукахъ, я вздрогнулъ.
   -- Ну, отецъ, сказалъ онъ:-- я иду; не забудьте черезъ полчаса закрыть плотину на мельницѣ; вода прибываетъ.
   Я хотѣлъ сказать нѣсколько словъ утѣшенія моему бѣдному мальчику, но голосъ у меня замеръ, а изъ другой комнаты доносились жалобные вопли жены. Право, если-бъ его превосходительство Эмиль Оливье попался мнѣ въ руки въ эту минуту, кто знаетъ, можетъ быть, я, несмотря на свой миролюбивый характеръ, въ состояніи быть-бы убить его: такъ я былъ тогда взволнованъ. Черезъ нѣсколько мгновеній Жакобъ удалился изъ родительскаго дома.
   Молодые люди изъ Сарбурга, Шато-Салина и другихъ окрестныхъ мѣстностей въ числѣ тысячи пятисотъ или тысячи шестисотъ человѣкъ, были созваны въ Фальсбургъ, чтобъ замѣнить 84-й полкъ, который ожидалъ каждую минуту приказанія выступить въ походъ. Нѣкоторые офицеры жаловались на своего полкового командира, что онъ не съумѣлъ доставить своему полку передового поста въ арміи; они боялись, что опоздаютъ, они жаждали чиновъ, крестовъ, медалей. И неудивительно, война вѣдь была ихъ ремесломъ.
   Но все, что я сказалъ объ энтузіазмѣ къ войнѣ, совершенно справедливо какъ въ отношеніи французовъ, такъ и нѣмцевъ; ни тѣ, ни другіе не желали убивать другъ друга. Бисмаркъ, а главное, нашъ честный человѣкъ, одни отвѣтственны за эту войну; на его голову преимущественно падетъ пролитая кровь.
   Жоржъ возвратился изъ Бельфора 27-го іюня, вечеромъ. Я, какъ теперь, вижу его передъ собою; Гредель наканунѣ вернулась домой и мы всѣ сидѣли за. ужиномъ, когда онъ вошелъ въ комнату.
   -- А! это вы, Жоржъ? воскликнулъ я: -- устроили вы ваши дѣла?
   -- Да, грѣхъ жаловаться, сказалъ онъ, садясь.-- Я успѣлъ отказать заказанную партію вина; но удалось мнѣ это сдѣлать только благодаря счастливому случаю. Какой безпорядокъ, какая суматоха по всей дорогѣ отъ Бельфора до Страсбурга! По желѣзнымъ дорогамъ привозятъ солдатъ, рекрутовъ, лошадей, пушки, порохъ, сухари, и, все это сваливается въ груды. Нельзя узнать страны. Приказы и контръ-приказы быстро смѣняются одни другими. Телеграфъ уже не передаетъ депешъ, посылаемыхъ частными лицами, онъ занятъ исключительно разсылкой правительственныхъ распоряженій. Интенданты не могутъ найти своихъ магазиновъ, полковые командиры ищутъ свои полки, а генералы свои бригады и дивизіи. Армія нуждается въ соли, въ сахарѣ, кофе, мясѣ, сѣдлахъ и уздечкахъ, а ей присылаютъ карты Балтійскаго моря для кампаніи въ Вогезахъ! О! прибавилъ Жоржъ, съ отчаяніемъ ломая себѣ руки:-- неужели мы до этого дожили -- мы! мы! Теперь всѣ увидятъ, какъ дорого стоитъ намъ правительство второй имперіи, кровавымъ насиліемъ захватившее себѣ власть. Помяни мое слово, Христіанъ, насъ побьютъ! Пожалуй, въ арсеналахъ не найдется и ружей, хотя законодательное собраніе отпустило на приготовленіе ихъ сотни милліоновъ. Ты увидишь! Ты увидишь!
   Говоря это, онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, а мы смотрѣли на него, разинувъ рты.
   -- Вотъ вамъ и геній нашего "честнаго человѣка", продолжалъ онъ, все болѣе и болѣе горячась:-- онъ всѣмъ руководитъ, онъ нашъ главнокомандующій. Отставной артиллерійскій капитанъ, съ которымъ я ѣхалъ изъ Шлештата въ Страсбургъ, говорилъ мнѣ, что вслѣдствіе дурной организаціи нашего войска, мы не будемъ въ состояніи выставить болѣе 260,000 человѣкъ по всей нашей границѣ отъ Люксембурга до Швейцаріи, а нѣмцы, благодаря ихъ лучшей организаціи, могутъ выставить въ семь дней 600,000 человѣкъ, такъ-что съ самаго начала нѣмцевъ будетъ вдвое противъ французовъ и они задавятъ насъ массами, несмотря на всю храбрость нашихъ солдатъ. Этотъ опытный офицеръ, обладающій здравымъ смысломъ и путешествовавшій по Германіи, разсказывалъ мнѣ также, что прусская артиллерія дѣйствуетъ быстрѣе и на болѣе далекомъ разстояніи, чѣмъ наша, такъ-что нѣмцы могутъ сбивать наши батареи и митральезы безъ всякаго для себя вреда. Вѣрно, нашъ великій человѣкъ объ этомъ не подумалъ.
   И Жоржъ сталъ громко смѣяться; мы молчали и онъ снова продолжалъ:
   -- А непріятели, пруссаки, баварцы, баденцы, виртембергцы, по словамъ газеты "Courrier du Bas-Rhin", идутъ полками и дивизіями изъ Франкфурта и Мюнхена на Раштатъ, въ изобиліи снабженные пушками, боевыми снарядами и продовольствіемъ. Таже газета говоритъ, что непріятель кишитъ во всей странѣ отъ Карлсруэ до Бадена, что онъ взорвалъ кельнскій мостъ и что у насъ мало войска въ Вейсенбургѣ. Но къ чему жаловаться? Нашъ главнокомандующій вѣрно знаетъ дѣло лучше, чѣмъ "Courrier du Bas-Rhin"; онъ ни отъ кого не намѣренъ принимать совѣтовъ. А знаешь, Христіанъ, вдругъ воскликнулъ Жоржъ, перемѣнивъ тонъ: -- я зашелъ къ тебѣ главное затѣмъ, чтобъ дать добрый совѣтъ.
   -- Какой?
   -- Спрячь свои деньги; по всему, что я видѣлъ, черезъ нѣсколько дней непріятель будетъ въ Эльзасѣ.
   Представьте себѣ мое удивленіе при этихъ словахъ. Жоржъ никогда не шутилъ, говоря о серьезныхъ предметахъ, и его нельзя было назвать трусомъ, напротивъ, немного людей можно было найти смѣлѣе и храбрѣе его. Поэтому естественно, что моя жена и Гредель пришли въ ужасъ.
   -- Какъ, Жоржъ, сказалъ я,-- неужели ты думаешь, что это возможно?
   -- Выслушайте меня, отвѣчалъ онъ: -- все возможно, когда съ одной стороны люди пустые, безъ образованія, здраваго смысла, осторожности и правильной системы, а съ другой -- люди, впродолженіе пятидесяти лѣтъ подготовлявшіе этотъ роковой ударъ. Да, я увѣренъ, что черезъ двѣ недѣли нѣмцы будутъ въ Эльзасѣ. Наши горы ихъ задержатъ, а крѣпости: Бичъ, Пети-Пьеръ, Фальсбургъ и Лихтенбергъ, ретраншаменты и рвы въ горныхъ проходахъ, всевозможныя засады, взорванные мосты и тунели желѣзныхъ дорогъ, -- преградятъ имъ путь на три или на четыре мѣсяца до зимы; но, между тѣмъ, они разошлютъ по нашей странѣ отряды для рекогносцировокъ, которые станутъ забирать все: муку, зерно, сѣно, солому, мясо, скотъ, а главное, деньги. Война всего тяжелѣе отзовется на насъ. Мы, эльзасцы и лотарингцы, поплатимся за всѣхъ. Я изъѣздилъ всю страну и знаю въ чемъ дѣло. Повѣрь мнѣ, что тебѣ необходимо спрятать все, что ты имѣешь цѣннаго, я намѣренъ то-же сдѣлать, и тогда, что-бы ни случилось, мы съ тобою, по крайней мѣрѣ, не будемъ обвинять самихъ себя въ непредусмотрительности. Я не хотѣлъ пойти спать, не предупредивъ тебя объ этомъ. А теперь прощай, Христіанъ, прощайте внѣ.
   Онъ быстро вышелъ изъ комнаты, и впродолженіе нѣсколькихъ минутъ мы съ удивленіемъ смотрѣли другъ на друга. Моя жена и Гредель хотѣли тотчасъ-же укладывать въ безопасное мѣсто все наше имущество. Гредель съ того времени, какъ мысль о Жанъ-Батистѣ Вернерѣ запала въ ея голову, только и думала, что о своемъ приданомъ. Она знала, что у насъ хранятся сто луидоровъ въ корзинкѣ на нижней полкѣ шкафа и сказала сама себѣ: "это мое приданое". Эти деньги ее безпокоили болѣе всего на свѣтѣ, и она дошла до такой смѣлости, что хотѣла завладѣть ключами и хранить ихъ постоянно у себя, но съ ея матерью шутить было нельзя. Она каждую минуту кричала, бросая на дочь убійственные взгляды: "Смотри, что ты дѣлаешь, Гредель!" И такъ-какъ Катерина не отличалась терпѣливымъ характеромъ, то мнѣ приходилось постоянно вмѣшиваться и возстановлять спокойствіе.
   Но, несмотря на слова Жоржа, я не чувствовалъ большого страха. Конечно, нѣмцы были въ какихъ-нибудь шестнадцати миляхъ отъ насъ, по имъ надо было перейти черезъ Рейнъ; потомъ мы узнали, что въ Нидербронѣ поселяне жаловались на слишкомъ большое количество квартирующихъ въ деревняхъ солдатъ, слѣдовательно, въ войскѣ не было недостатка; наконецъ, Макъ-Магонъ находился въ Страсбургѣ, а тюркосы, зуавы и африканскіе егеря двигались быстро къ границѣ. Поэтому, я уговаривалъ жену не торопиться, ибо Жоржъ всегда ненавидѣлъ Наполеона III, и все, что онъ говорилъ, вѣрно было преувеличено, а чтобъ убѣдиться въ истинномъ положеніи дѣлъ, я рѣшился поѣхать на базаръ въ Савернъ и, если дѣйствительно дѣла такъ дурны, то постараться поскорѣе продать всѣ наши запасы зерна и муки, вырученныя же за нихъ деньги зарыть въ землю вмѣстѣ съ другими сокровищами.
   Моя жена ободрилась и если-бъ у меня не было много заказовъ для булочниковъ нашего селенія, то я поѣхалъ-бы въ Савернъ на другой-же день. Но по несчастью, со времени удаленія Франца и Жакоба, мельница была на моихъ рукахъ и я едва успѣвалъ исполнять всю работу.
   Жакобъ также доставлялъ мнѣ безпокойство постоянными просьбами о присылкѣ денегъ. Почтальонъ Мишель, приносившій мнѣ онъ него вѣсточки, разсказывалъ, что мобили еще не выступили въ походъ, что они, отъ нечего дѣлать, съ утра до вечера шлялись по кабакамъ, что имъ не давали ни ружей, ни даже продовольствія. Этотъ безпорядокъ выводилъ меня изъ терпѣнія; если Наполеонъ отнимаетъ у насъ всѣхъ молодыхъ людей во время жатвы, то онъ, по крайней мѣрѣ, долженъ кормить ихъ, а не требовать, чтобъ ихъ содержали родители. Но все-же я послалъ денегъ Жакобу, такъ-какъ не умирать-же было ему съ голоду. Однакожъ, было грустно посылать ему деньги, когда онъ ничего не дѣлалъ, а я на старости лѣтъ долженъ былъ таскать мѣшки, нагружать возы и смотрѣть за мельницей, ибо кромѣ стараго, больного Донадьо, нельзя было нанять ни одного работника. Въ виду всего этого, легко себѣ представить, въ какомъ мы находились безпокойномъ и затруднительномъ положеніи.
   Другіе обитатели нашего селенія находились тоже не въ лучшемъ настроеніи духа, чѣмъ я. Старики и старухи съ грустью думали о своихъ сыновьяхъ, запертыхъ въ городскихъ стѣнахъ; къ тому-же у насъ появилась оспа и стала довольно сильно свирѣпствовать. Ничего нельзя было ни продать, ни переслать по желѣзной дорогѣ; срубленныя деревья, доски, каменья лежали грудами за недостаткомъ средствъ сообщенія. Под-префектъ постоянно побуждалъ меня отыскивать несчастныхъ трехъ или четырехъ отпускныхъ солдатъ, неявившихся по вызову въ городъ; розыскивая ихъ, я цѣлую недѣлю не могъ попасть въ Сквернъ.
   Между тѣмъ, мы узнали, что Наполеонъ, наконецъ, выѣхалъ изъ Парижа въ армію, а черезъ пять или шесть дней разнеслась вѣсть о великой побѣдѣ подъ Саарбрюкеномъ, гдѣ митральезы страшно косили пруссаковъ, а маленькій принцъ собиралъ ядра на полѣ сраженія, "причемъ старые солдаты плакали отъ умиленія".
   Получивъ эти извѣстія, наши поселяне обезумѣли отъ радости. Со всѣхъ сторонъ слышались крики: "да здравствуетъ императоръ!" а нашъ патеръ произнесъ проповѣдь, въ которой приглашалъ насъ къ поголовному истребленію еретиковъ пруссаковъ. Никогда не было видано подобнаго энтузіазма. Въ этотъ самый день, вечеромъ, послѣ окончанія работъ на мельницѣ, я вдругъ услышалъ вдали на большой дорогѣ торжественные звуки: "Aux armes, citoyens, formez vos bataillons".
   Это былъ 34-й линейный полкъ. Онъ шелъ изъ Фальсбурга въ Мэцъ, и поселяне, работавшіе на полѣ близь дороги, разсказывали потомъ, что несчастные солдаты, съ ранцами за плечами, едва могли передвигаться отъ сильной жары, а жители Метинга угощали ихъ виномъ и водкой, причемъ солдаты говорили: "прощайте, долго здравствовать!" а офицеры жали всѣмъ руки при общихъ крикахъ: "Да здравствуетъ императоръ!"
   Да, эта саарбрюкенская побѣда измѣнила положеніе дѣлъ въ нашихъ селеніяхъ; любовь къ войнѣ начинала смѣнять недавнюю ненависть къ ней. Война всегда популярна, когда она успѣшна и обѣщаетъ распространить наши предѣлы на счетъ сосѣдей.
   Въ девять часовъ вечера я отправился къ Жоржу, чтобы посовѣтовать ему вести себя какъ можно осторожнѣе, такъ-какъ одно слово противъ наполеоновской династіи послѣ такой великой побѣды могло его погубить.
   -- Благодарствуй, Христіанъ, отвѣчалъ онъ,-- я уже читалъ депешу; знаю, что нѣсколько храбрыхъ людей убито, знаю также, что юный принцъ достойно представленъ арміи, знаю, что этотъ бѣдный слабый мальчикъ подбиралъ ядра на полѣ сраженія. Ну что-жъ, за это его пожалуй можно назвать храбрымъ наслѣдникомъ своего знаменитаго дяди, страшнаго побѣдителя подъ Іеной и Аустерлицомъ! Одинъ только офицеръ убитъ, это, конечно, немного. Знаешь-ли, Христіанъ, о чемъ я сейчасъ думалъ: что-бы было, еслибъ юный принцъ получилъ хотя легкую царапину; какой-бы гамъ подняли всѣ газеты, сколь ко-бы появилось въ нихъ воззваній о мести, и мы съ тобой были-бы обязаны призывать всѣ громы на головы пруссаковъ. Для Наполеона, пожалуй, было-бы выгоднѣе, еслибъ его сынъ получилъ легкую контузію...
   -- Тише, тише, сказалъ я, закрывая окно; -- Жоржъ, держи языкъ за зубами; не выдавай себя связаннымъ по рукамъ и ногамъ Пласіару и жандармамъ.
   -- Да, отвѣчалъ онъ, -- враги наполеоновской династіи во Франціи теперь находятся въ большей опасности, чѣмъ прежде. Если война будетъ успѣшна, имъ зададутъ трезвону. Я это знаю, но все-же благодарю тебя за предупрежденіе.
   Вотъ все, что онъ сказалъ мнѣ въ тотъ день и я, возвратясь домой, долго обдумывалъ его слова.
   Слѣдующій день былъ базарный и я отправился въ Савернъ съ двумя возами муки, которые и продалъ по хорошей цѣнѣ. Во всемъ городѣ было замѣтно то суетливое движеніе, о которомъ говорилъ Жоржъ; всюду на желѣзной дорогѣ попадались митральезы, пушки, ящики съ сухарями, и солдаты встрѣчались на каждомъ шагу. въ главной улицѣ отъ замка до станціи желѣзной дороги, была точно ярмарка хлѣба, сосисокъ и вина; всѣ наперерывъ угощали солдатъ, особенно тюркосовъ, одѣтыхъ въ синія куртки, полотняные шаровары и красныя фески.
   Я прежде никогда не видалъ этихъ людей; желтоватая кожа ихъ лицъ, толстыя губы, большіе бѣлки глазъ поразили меня, а замѣтивъ, какіе громадные шаги они дѣлали своими тонкими ногами, я невольно подумалъ, что нѣмцы найдутъ въ нихъ опасныхъ враговъ. Ихъ офицеры, съ большими саблями и остроконечными бородами, казались также великолѣпными воинами. У каждаго кабачка было привязано по нѣсколько легкихъ маленькихъ лошадокъ африканскихъ егерей. Никто ни въ чемъ не отказывалъ солдатамъ и повсюду на улицахъ и въ трактирахъ говорили о лазаретахъ и пожертвованіяхъ въ пользу раненыхъ. Видя все это, я сказалъ себѣ, что слова Жоржа противорѣчили здравому смыслу и что мы навѣрно одержимъ побѣду.
   Пообѣдавъ въ трактирѣ "Волъ", въ два часа пополудни я отправился домой черезъ Фальсбургъ, чтобы повидаться съ Жакобомъ. Поднимаясь въ гору, я увидалъ на скатѣ, между деревьями что-то блестящее и вдругъ нѣсколько сотенъ кирасиръ выѣхали на дорогу. Они подвигались шагомъ по два въ рядъ: ихъ каски и латы блестѣли на солнцѣ и даже отражались на деревьяхъ, а шумъ лошадиныхъ копытъ напоминалъ грохотъ быстраго потока. Я посторонился, чтобъ дать имъ дорогу и полюбоваться великолѣпными солдатами, неподвижно сидѣвшими на коренастыхъ, сильныхъ лошадяхъ, съ холщевыми мѣшками, привѣшенными къ сѣдламъ, и палашами, бряцавшими о шпоры. Они проходили мимо меня цѣлыхъ полчаса и я думалъ, что но будетъ конца ихъ шествію. Однакожъ тутъ было только два полка; другіе два уже стояли лагеремъ на гласисѣ Фальсбурга, куда я прибылъ къ пяти часамъ. Они разставляли пикеты и разводили огни; лошади ржали, а городскіе жители, мужчины, женщины и дѣти, глазѣли на нихъ съ удивленіемъ.
   Я проѣхалъ далѣе, все болѣе и болѣе убѣждаясь въ могучей силѣ нашей арміи и сожалѣя несчастныхъ нѣмцевъ, которымъ придется имѣть дѣло съ такими храбрыми молодцами. Въѣхавъ въ нѣмецкія ворота, я увидалъ офицеровъ, отыскивавшихъ себѣ квартиры, и мобилей въ блузахъ, стоявшихъ на часахъ. Въ это самое утро они получили ружья, а наканунѣ пріѣхалъ въ Фальсбургъ самъ под-префектъ Сарбурга для назначенія офицеровъ національной гвардіи. Все это я узналъ въ пивной Вашорона, гдѣ и остановился.
   Всѣ говорили о побѣдѣ при Саарбрюкепѣ, особливо кирасиры, которые осушали бутылки пива сотнями. Они казались очень веселы и увѣряли, что война начинается снова на большую ногу, а слѣдовательно и на тяжелую кавалерію будетъ сильный запросъ. Пріятно было смотрѣть на ихъ загорѣлыя лица и красные уши, пріятно было слушать, какъ они радовались скорой встрѣчѣ съ врагомъ.
   Среди всей этой толпы народа, входящихъ и выходящихъ гражданъ и бѣгающихъ взадъ и впередъ слугъ, я тщетно искалъ Жакоба; наконецъ я призналъ одного юношу изъ нашего селенія, но имени Никола Масса, который взялся тотчасъ его отыскать. Дѣйствительно, черезъ четверть часа явился Жакобъ.
   Бѣдный мальчикъ бросился мнѣ на шею.
   -- Ну, сказалъ я со слезами на глазахъ:-- сядемъ и поговоримъ. Хорошо тебѣ?
   -- Я-бы лучше желалъ остаться дома.
   -- Конечно, но это невозможно... надо имѣть терпѣніе.
   Я пригласилъ Масса выпить съ нами кружку пива и оба юноши горько жаловались на то, что Матіасъ Гейцъ, сынъ, былъ сдѣланъ поручикомъ, хотя онъ ничего не смыслилъ въ военномъ дѣлѣ, и уже заказалъ портному офицерскій мундиръ съ золотымъ шитьемъ. Матіасъ былъ другъ Жакоба, но справедливость выше всего.
   Это извѣстіе преисполнило меня негодованіемъ. Зачѣмъ Матіаса Гейца произвели въ офицеры? Онъ никогда ничему не учился въ школѣ, не могъ выработать ни гроша, а мой Жакобъ былъ отличный работникъ на мельницѣ.
   Однако я не сказалъ ни слова и только спросилъ, сдѣланъ-ли офицеромъ Жанъ-Батистъ Вернеръ, который нѣсколько дней передъ тѣмъ поступилъ въ артиллерію національной гвардіи. Они гнѣвно отвѣчали, что Жанъ-Батистъ Вернеръ, не смотря на свои двѣ кампаніи, африканскую и мехикаискую, остался простымъ пушкаремъ. Кто ничего не зналъ въ военномъ дѣлѣ, тотъ производился въ офицеры, а кто зналъ что-нибудь, подобно Вернеру, тотъ оставался рядовымъ или много, если его производили въ сержанты. Все это доказывало, что Жоржъ былъ правъ, говоря, что насъ погонятъ на войну, какъ барановъ, и что наши начальники лишены всякаго здраваго смысла.
   Разговаривая такимъ образомъ я смотря на постоянно входившую и выходившую толпу, мы просидѣли до восьми часовъ, когда, проголодавшись я спросилъ сосисекъ и салата. Не успѣли мы окончить свой ужинъ, какъ пробили зорю; кирасиры стали уходить въ свой лагерь, а офицеры по квартирамъ.
   Вдругъ раздался звукъ трубы и послышались крики: "на коней, на коней!"
   Всѣ всполошились. Офицеры надѣли каски, прицѣпили палаши и побѣжали къ нѣмецкимъ воротамъ. Получена была депеша, но никто не зналъ ея содержанія и всѣ спрашивали съ испугомъ другъ друга: "что случилось?"
   Въ эту минуту въ пивную вошелъ полицейскій инспекторъ, который вѣроятно замѣтилъ мою телѣгу и громко закричалъ:
   -- Ворота запираютъ; кто не городской убирайтесь скорѣй!
   Я поспѣшно обнялъ сына, пожалъ руку Никола и поскакалъ сломя голову къ французскимъ воротамъ. Подъемный мостъ уже поднимали и я едва успѣлъ проскочить. Черезъ пять минутъ я уже ѣхалъ по дорогѣ въ Метингъ. На гласисѣ царствовала мертвая тишина; пикеты были сняты и оба полка кирасировъ выступили по направленію въ Савернъ.
   Я возвратился домой поздно. Въ селеніи уже всѣ спали; никто не подозрѣвалъ, что должно было случиться черезъ недѣлю.
   

V.

   По всей дорогѣ я все думалъ о кирасирахъ. Неожиданный приказъ выступить немедленно въ походъ былъ дурнымъ предзнаменованіемъ. Вѣроятно, случилось что-нибудь нехорошее, думалъ я, и, убирая телѣгу въ сарай, вдругъ пришелъ къ тому убѣжденію, что наступила минута прятать деньги. Я выручилъ за муку въ Савернѣ 1,600 франковъ и, быть можетъ, тяжелый кошелекъ навелъ меня на эту мысль. Я теперь вспомнилъ о томъ, что Жоржъ говорилъ о пруссакахъ, и морозъ пробѣжалъ по всему моему тѣлу.
   Я тотчасъ тихонько прошелъ на верхъ и, разбудивъ жену, сказалъ:
   -- Вставай, Катерина.
   -- Что такое?
   -- Вставай, пора прятать деньги.
   -- Но что случилось?
   -- Ничего, не шуми, Гредель спитъ. Неси корзинку; положи въ нее твое кольцо, серьги и все, что у насъ есть цѣннаго. Слышишь! Я спущу воду изъ шлюза и закопаю все наше богатство глубоко въ землю.
   Катерина стала одѣваться не говоря ни слова, а я пошелъ на мельницу. Отворивъ заднюю дверь, я прислушался. Въ селеніи царствовала мертвая тишина, такъ-что можно было слышать даже шаги кошки. Мельница по работала и вода была довольно высока. Я поднялъ шлюзы и вода, клокоча и пѣнясь, потекла по руслу; но сосѣди привыкли къ этому шуму и потому тишина въ селеніи нисколько не нарушилась.
   Тогда я вернулся домой и опорожнилъ небольшой дубовой ящикъ, въ которомъ я держалъ молотокъ, клещи, буравъ и гвозди. Въ эту минуту сошла съ лѣстницы жена, держа въ рукахъ корзинку и зажженный фонарь. Я тотчасъ потушилъ его, подумавъ про себя: "Свѣтъ не производилъ другой такой дуры".
   -- Все въ корзинкѣ? спросилъ я.
   -- Да.
   -- Хорошо. Но я привезъ еще изъ Саверна 1,600 франковъ; я продалъ очень выгодно зерно и муку.
   Я положилъ въ ящикъ отрубей и мы акуратно уложили въ него всѣ вещи, потомъ я заперъ его висячимъ замкомъ и вышелъ изъ дома вмѣстѣ съ женой. Шлюзъ былъ уже почти пустой; въ немъ оставалось не болѣе двухъ футовъ воды. Я отбросилъ нѣсколько каменьевъ, которые мѣшали стоку остальной воды и сталъ рыть яму подъ самой плотиной.
   Катерина стояла на верху часовымъ, и время отъ времени произносила шепотомъ: "тише". Тогда мы внимательно прислушивались, но ничего не было слышно, кромѣ мяуканья кошки да плеска воды. И я продолжалъ свою работу. Если-бъ кто-нибудь помѣшалъ мнѣ, то, мнѣ кажется, въ эту минуту я въ состояніи былъ-бы нанести ему крупную непріятность. По счастью, никто не подвернулся и къ двумъ часамъ утра я выкопалъ яму въ три или четыре фута глубины. На дно я положилъ ящикъ, покрылъ его землею, притопталъ ее, потомъ положилъ слой щебня, завалилъ большими камнями и все засыпалъ пескомъ. Когда, такимъ образомъ, работа была окончена я вышелъ изъ шлюза и закрылъ плотину. Вода снова начала подниматься, и къ тремъ часамъ, шлюзъ былъ почти полонъ, такъ-что мельница могла дѣйствовать. Никому не пришло-бы въ голову, что подъ этимъ быстрымъ потокомъ на глубинѣ девяти футовъ отъ поверхности воды и трехъ футовъ отъ земли находился маленькій дубовый ящикъ, обитый желѣзомъ, съ хорошимъ висячимъ замкомъ, а въ ящикѣ четыре тысячи франковъ. Я внутренно посмѣялся, говоря себѣ: "пусть теперь придутъ разбойники!"
   Катерина также была очень довольна. Но около четырехъ часовъ, когда я ложился спать, вбѣжала въ комнату Гредель блѣдная, испуганная.
   -- Гдѣ деньги? воскликнула она съ ужасомъ.
   Увидавъ шкафъ открытымъ, а корзинку пустой, она вообразила, что ея приданое пропало; отъ страха волосы у нея поднялись дыбомъ.
   -- Не безпокойся, сказалъ я:-- деньги въ сохранномъ мѣстѣ.
   -- Гдѣ?
   -- Онѣ спрятаны.
   -- Гдѣ?
   И она взглянула на меня, словно желая задушить, но Катерина спокойно сказала:
   -- Это не твое дѣло.
   Тогда Гредель вышла изъ себя, и сердито сказала, что если мы умремъ, она не будетъ знать, гдѣ найти свое приданое.
   Это взбѣсило и меня въ свою очередь, и я воскликнулъ:
   -- Мы вовсе не собираемся умирать и нарочно будемъ долго жить, чтобъ помѣшать тебѣ и твоему Жану-Батисту воспользоваться нашимъ состояніемъ.
   Съ этими словами я пошелъ спать, предоставляя Катеринѣ раздѣлываться съ Гредель, какъ она умѣетъ.
   Молодая дѣвушка не унывала и перешарила весь домъ, мельницу и даже садъ, но, конечно, на настоящій слѣдъ не напала.
   -- Ты видишь, говорила ей мать:-- какъ хорошо мы спрятали деньги; если ты не можешь найти, то и нѣмцы не найдутъ.
   Я очень хорошо помню, что въ этотъ день, 5 августа, рано утромъ, мы съ Катериной видѣли, какъ Жоржъ проѣхалъ въ своемъ шарабанѣ по дозенгеймской долинѣ и вамъ невольно пришло на мысль, зачѣмъ это онъ такъ рано выѣхалъ изъ дома? Селеніе мало-по-малу просыпалось и поселяне принимались за работу, а я легъ спать; но часовъ въ восемь меня разбудила Катерина, говоря, что пришелъ почтальонъ Мишель. Я сошелъ внизъ и увидалъ Мишеля, который, стоя у окна въ нашей чистой комнатѣ, перебиралъ свой мѣшокъ съ письмами. Мишель былъ очень озабоченъ и объяснилъ мнѣ, что въ городѣ ходятъ самые грустные слухи; говорятъ, что подъ Вейсенбургомъ произошло большое сраженіе и насъ побили. Правда, другіе увѣряютъ, что хотя мы и потеряли десять тысячъ человѣкъ, во нѣмцы лишились семнадцати тысячъ. Однакожъ ничего не было извѣстно достовѣрнаго, такъ-какъ никто не знаетъ даже, откуда пошли эти слухи. Одно только вѣрно, что комендантъ Фальсбурга, Тальянъ, объявилъ въ это утро, что жители обязаны запасаться провизіей на шесть недѣль и, конечно, народъ заговорилъ: "Такъ намъ угрожаетъ осада? Такъ мы вернулись къ временамъ великаго отступленія и паденія перваго императора? Такъ это всегда будетъ кончаться одинаково? "
   Моя жена, Гредель и я слушали Мишеля молча. Когда-же онъ кончилъ, я спросилъ его:
   -- А вы, Мишель, что вы думаете обо всемъ этомъ?
   -- Г. мэръ, отвѣчалъ онъ, -- я простой почтальонъ и нуждаюсь въ своемъ мѣстѣ; если я лишусь моихъ пятисотъ франковъ въ годъ, что станется съ моей женой и дѣтьми!
   Я понялъ изъ его словъ, что онъ не предвидѣлъ ничего хорошаго. Онъ подалъ мнѣ письмо отъ г. под-префекта, послѣднее, которое я получилъ отъ него; въ этомъ письмѣ мнѣ предписывалось обращать строгое вниманіе на ложные слухи, за которые, по приказанію префекта Подевена, виновныхъ слѣдовало подвергать жестокому наказанію.
   Конечно, мы очень желали, чтобъ полученныя вѣсти оказались ложными, но въ то время, все, что было непріятно под-префектамъ, префектамъ, министрамъ и императору, выдавалось за ложное, а все, что имъ нравилось,-- нее, что помогало обманывать народъ, какъ, напримѣръ, мирный плебисцитъ -- было истиной!
   Но я не стану болѣе говорить объ этомъ; мнѣ такъ тошно вспоминать о ихъ дѣлахъ.
   Мишель ушелъ и весь этотъ день въ нашемъ селеніи была сущая сумятица; мужчины уходили въ лѣсъ съ мѣшками и лопатами, женщины сторожили; у всѣхъ лица были озабоченныя, безпокойныя, и мнѣ сдавалось, что всѣ прятали и закапывали въ землю изъ своего имущества все, что попадалось подъ руку и считалось цѣннымъ. Я очень сожалѣлъ, что не послушалъ Жоржа и не сталъ продавать муку за недѣлю ранѣе; по хлопоты по должности помѣшали мнѣ, и теперь у меня оставалось зерна по крайней мѣрѣ на четыре воза. Куда мнѣ было его спрятать? А также куда дѣвать скотъ, мебель, постели и разные хозяйственные запасы? Никогда нашъ народъ не забудетъ этихъ несчастныхъ дней, когда всѣ ежеминутно ждали непріятельскаго вторженія и со страхомъ говорили другъ другу: "Мы точно птица, на вѣткѣ. Мы работали въ потѣ лица и отказывали себѣ во всемъ впродолженіе пятидесяти лѣтъ, чтобъ имѣть возможность пріобрѣсти и владѣть небольшою собственностью, а что станетъ съ нею завтра? А черезъ недѣлю, черезъ мѣсяцъ, мы, можетъ статься, будемъ умирать съ голоду. И въ тѣ несчастные дни дадутъ-ли намъ какой-нибудь грошъ подъ залогъ нашей земли или дома? Кто намъ дастъ денегъ? И все это по чьей милости? По милости людей, обманувшихъ насъ самымъ недостойнымъ образомъ!"
   О! если есть высшее правосудіе, какъ увѣренъ каждый человѣкъ, то эти ужасные люди дорого поплатятся за свои дѣла. Сколько несчастныхъ мужчинъ, женщинъ и дѣтей встрѣтятъ ихъ въ день грознаго суда я потребуютъ удовлетворенія за всѣ перенесенныя страданія. Да, я въ этомъ увѣренъ! Но они, о, они ничему не вѣрятъ! Они знаютъ только свои выгоды и готовы у другихъ отнять все, лишь-бы имъ было хорошо.
   Весь этотъ день прошелъ въ безпокойствѣ и смущеніи. Мы ничего не знали о томъ, что дѣлалось, мы спрашивали проходившихъ чрезъ наше селеніе жителей Дозенгейна, Нейвиллера и болѣе отдаленныхъ мѣстечекъ, но они только отвѣчали:
   -- Будьте готовы, врагъ идетъ впередъ.
   Между тѣмъ, мой помощникъ, дуракъ Пласіаръ, который впродолженіе пятнадцати лѣтъ только и дѣлалъ, что писалъ доносы и просьбы о наградахъ себѣ и своимъ родственникамъ, явился ко мнѣ на мельницу и торжественно объявилъ:
   -- Г. мэръ, все идетъ отлично, èa marche. Наши заманиваютъ непріятеля въ долину и онъ попадется въ ловушку. Завтра мы получимъ извѣстіе, что всѣ нѣмцы истреблены до послѣдняго человѣка.
   Муниципальные совѣтники Арнольдъ, Францъ Сепель и Батистъ Дида также посѣтили меня и громко увѣряли, что непріятеля необходимо истребить, поджечь Гагенаускій лѣсъ, изжарить въ немъ нѣмцевъ живьемъ и т. д., и т. д. У каждаго былъ свой планъ. Удивительно, до какого тупоумія могутъ доходить люди.
   Но всего грустнѣе было открытіе, сдѣланное моею женою. Узнавъ отъ Мишеля о прокламаціи, вывѣшенной въ городѣ, она отправилась въ кладовую, чтобъ послать кой-какую провизію Жакобу, и, къ ея ужасу, не оказалось двухъ лучшихъ окороковъ и колбасъ, копченыхъ шесть недѣль тому назадъ. Съ громкимъ крикомъ она сбѣжала съ лѣстницы, жалуясь, что въ домѣ были воры и что никому нельзя было довѣрять. Гредель слѣдовала за нею, крича еще громче матери, что, вѣрно, разбойникъ Францъ утащилъ провизію. Но Катерина гнѣвно отвѣчала, что она была въ кладовой послѣ ухода Франца и все было въ порядкѣ. Тогда Гредель заявила свое предположеніе, что не взялъ-ли окорока Жакобъ.
   -- Это ложь! воскликнула ея мать, выходя изъ себя: -- я-бы видѣла, если-бъ онъ взялъ что-нибудь. И къ тому-же Жакобъ никогда ничего не бралъ безъ спроса, онъ честный мальчикъ!
   Шумъ мельницы былъ музыкальной мелодіей въ сравненіи съ этимъ крикомъ, и я едва не пустился отъ него въ бѣгство.
   Часу въ седьмомъ возвратился и Жоржъ въ своемъ шарабанѣ. Онъ ѣздилъ въ Эльзасъ, и я немедленно побѣжалъ къ нему, чтобъ разузнать, какія онъ привезъ новости.
   -- Это ты, Христіанъ? сказалъ онъ, когда я вошелъ въ комнату: -- что твои деньги спрятаны?
   -- Да.
   -- Хорошо. Я слышалъ въ Бруксвиллерѣ славныя вѣсти. Наши дѣла идутъ отлично! У насъ важные полководцы! Нечего сказать, ловкое начало и если мы будемъ такъ продолжать, то конецъ будетъ блестящій.
   Въ эту минуту его жена Маріана принесла изъ кухни холодной баранины, хлѣба и вина; Жоржъ сѣлъ за ужинъ и, пока ѣлъ, передалъ мнѣ все, что слышалъ во время своей поѣздки. Два пѣхотные полка, полкъ тюркосовъ, батальонъ егерей, полкъ легкой кавалеріи и три орудія были расположены впереди Вейсенбурга; наши солдаты спокойно купались въ рѣкѣ и мыли свое бѣлье, не подозрѣвая, что передъ ними въ лѣсу скрывалось пятьдесятъ тысячъ нѣмцевъ; а вблизи, вправо, еще восемьдесятъ тысячъ человѣкъ ждали только удобнаго случая, чтобъ переправиться черезъ Рейнъ. Наши такимъ образомъ находились въ пасти волка, которому только стоило стиснуть зубы, чтобъ ихъ всѣхъ проглотить. Такъ и случилось. Нѣмцы напали врасплохъ на нашъ маленькій отрядъ; жестокая стычка произошла въ виноградникахъ, окружавшихъ Вейсенбургъ; у насъ было мало артиллеріи, тюркосы, егеря и пѣхота дрались, какъ львы, одинъ противъ шестерыхъ; они сначала даже отняли у непріятеля восемь орудій; но нѣмцы, постоянно получая свѣжія подкрѣпленія, подъ конецъ истребили весь нашъ отрядъ. Затѣмъ бомбардировали Вейсенбургъ и подожгли городъ; только немногимъ изъ нашихъ удалось отступить подъ прикрытіе лѣсовъ вокругъ Битча. Разсказывали вездѣ, что въ этой битвѣ убитъ одинъ изъ нашихъ генераловъ, и что отъ нѣсколькихъ селеній остались только однѣ развалины.
   Извѣстіе объ этомъ пораженіи Жоржъ слышалъ въ Бруксвиллерѣ, куда въ тотъ-же вечеръ прибыло нѣсколько кавалерійскихъ солдатъ. Народъ толковалъ о дезертирахъ, словно солдаты, побѣжденные непріятелемъ и уходящіе отъ него куда глаза глядятъ, безъ малѣйшаго знанія мѣстности, могутъ назваться дезертирами. Это одно изъ постыдныхъ явленій, которыя намъ впослѣдствіи пришлось часто видѣть. Многіе бездушные люди предпочитали скорѣе прогнать отъ дверей своихъ домовъ этихъ солдатъ, какъ дезертировъ, чѣмъ ихъ накормить и напоить: -- это было дешевле и удобнѣе.
   -- Ну, продолжалъ Жоржъ: -- страсбургскій корпусъ и внутренняя армія, которые должны были-бы уже находиться въ полномъ сборѣ и порядкѣ въ Гагенау, а въ сущности еще растянуты по желѣзнымъ дорогамъ до самого Люневиля,-- теперь спѣшатъ навстрѣчу непріятелю. Четырнадцать кавалерійскихъ полковъ, преимущественно кирасиръ и конныхъ егерей, собраны въ Бруматѣ. Тамъ ожидаютъ сраженія. Макъ-Маговъ, съ главнымъ начальникомъ инженеровъ и другими штабными офицерами, находится на высотахъ Рейхсгофена для избранія боевой позиціи. Какъ только прибываютъ войска, ихъ тотчасъ-же выстраиваютъ передъ Нидерброномъ. Я слышалъ это отъ людей, спасшихся бѣгствомъ съ женами, дѣтьми и пожитками. Они хотѣли искать спасенія въ фортѣ Пети-Пьерръ, но узнавъ, что тутъ находится только одна рота, отправились въ Страсбургъ. Я полагаю, что они правы. Большой городъ, какъ Страсбургъ, имѣетъ всегда больше средствъ къ защитѣ, чѣмъ маленькое укрѣпленіе, обнесенное палисадомъ для прикрытія пятидесяти человѣкъ его гарнизона.
   Вотъ какія вѣсти привезъ Жоржъ, и моя первая мысль была тотчасъ бѣжать на мельницу, нагрузить мебелью два воза и отправиться, не теряя ни минуты, въ Фальсбургъ, но Жоржъ сказалъ мнѣ, что ворота Фальсбурга были уже заперты и намъ пришлось-бы дожидаться внѣ города до того времени, когда ихъ отворятъ; къ тому-же онъ полагалъ, что я еще успѣю уѣхать и завтра.
   По его мнѣнію, генеральное сраженіе не могло произойти ранѣе, какъ черезъ два или три дня, потому-что нѣмцамъ придется переходить черезъ рѣку, а при этомъ переходѣ, безспорно, они должны встрѣтить сильное сопротивленіе съ нашей стороны. Конечно, пятидесяти-тысячный отрядъ, овладѣвшій Вейсенбургомъ, могъ спуститься по Зауеру, но нѣмцы тогда были-бы почти въ одинаковомъ числѣ съ нами, а имъ несравненно выгоднѣе сразиться съ нами только тогда, когда ихъ будетъ трое противъ нашего одного. Жоржъ слышалъ разговоръ офицеровъ въ трактирѣ и полагалъ, на основаніи ихъ словъ, что 5-й корпусъ, подъ начальствомъ генерала де-Фальи, находившійся близь Мэца, поспѣетъ во-время для поддержанія Макъ-Магона. Я вполнѣ раздѣлялъ это мнѣніе, такъ-какъ оно казалось совершенно естественнымъ и разумнымъ.
   Такимъ образомъ, мы бесѣдовали до девяти часовъ. Къ этому времени подошли моя жена и Гредель; онѣ пришли къ Маріанѣ жаловаться другъ на друга по поводу пропажи окороковъ.
   -- Будьте благоразумны, сказала имъ Маріана:-- что значатъ три окорока, Катерина, стоитъ-ли объ этомъ тревожиться! Быть можетъ, дѣйствительно ихъ взялъ Жакобъ. Лучше пусть полакомится ими вашъ мальчикъ, чѣмъ попадутъ они въ руки нѣмецкихъ уланъ.
   Конечно, моя жена съ нею не согласилась. Въ десять часовъ Адріана объявила, что мужъ ея усталъ и ему пора отдыхать; тогда мы встали и ушли домой.
   Впродолженіе цѣлой ночи Катерина не давала мнѣ спать, непрестанно жалуясь на воровъ, которые хотѣли пустить насъ поміру; изъ ея словъ я понялъ, что она подозрѣвала Гредель, которая, будто-бы, отослала эти окорока съ Мишелемъ къ Жану-Батисту Вернеру. Я думалъ о совершенно другихъ предметахъ и очень обрадовался, когда моя жена утромъ ушла въ кухню, и мнѣ удалось уснуть часокъ спокойно.
   На слѣдующій день въ нашемъ селеніи все было спокойно; всякій спряталъ свои сокровища, и мы боялись только одного, чтобъ изъ Фальсбурга не выслали фуражировъ для забора нашего скота. Всѣхъ дѣтей размѣстили часовыми въ различныхъ пунктахъ и было рѣшено при малѣйшемъ признакѣ выступленія изъ Фальсбурга какого-нибудь военнаго отряда, гнать весь скотъ въ сосѣдніе лѣса.
   На дорогѣ изъ Фальсбурга ничего не было видно. Всѣ солдаты были отправлены изъ крѣпости на границу, а комендантъ Тальянъ не могъ же послать молодыхъ людей изъ нашего-же селенія отгонять скотъ у ихъ отцовъ. Такимъ образомъ, весь день прошелъ довольно спокойно. Только около полудня дровосѣки изъ Краненфельда пришли намъ сказать, что они слышали пушечную пальбу на высотахъ Фальберга, со стороны Эльзаса; но имъ никто не повѣрилъ.-- "Это все выдумки, чтобъ насъ только даромъ пугать", говорили наши поселяне. И дѣйствительно, многіе любятъ для забавы пугать другихъ людей.
   Наступилъ вечеръ, погода была теплая,-- даже въ десять часовъ, я сидѣлъ на скамейкѣ передъ мельницей въ одной рубашкѣ. Время отъ времени темное облако заслоняло луну и давало надежду на скорый дождь, котораго мы уже давно ждали съ нетерпѣніемъ. Гредель мыла тарелки въ кухнѣ, а жена моя ходила взадъ и впередъ по комнатамъ, осматривая, не пропало-ли изъ шкафовъ еще что-нибудь, кромѣ окороковъ; въ селеніи во всѣхъ домахъ закрывали окна и ставни; я уже собирался идти спать, какъ вдругъ въ лѣсу послышался какой-то странный гулъ; можно было думать, что это звуки отъ копытъ гдѣ-то далеко скачущихъ лошадей, или стукъ ѣхавшихъ телѣгъ, или, наконецъ, отдаленный свистъ вѣтра. Но что это было въ дѣйствительности?
   Моя жена и Гредель также вышли изъ дома и стали прислушиваться. Но въ эту минуту съ противоположнаго конца селенія долетѣли до насъ крики и шумъ, такъ-что наше вниманіе было отвлечено отъ странныхъ звуковъ въ лѣсу.
   -- Пьяницы въ "Золотой Кружкѣ", сказалъ я, обращаясь къ женѣ, -- каждую ночь затѣваютъ ссоры. Надо положить конецъ этому позору, клеймящему весь околотокъ.
   Не успѣлъ я произнести этихъ словъ, какъ на улицѣ, передъ мельницей, показалась толпа народа, оглашавшая воздухъ криками: "дезертиръ! дезертиръ!"
   -- Смотрите за лошадью! Не дайте ей уйти! кричалъ мой помощникъ, Пласіаръ, громовымъ голосомъ.
   Среди толпы шелъ высокорослый кирасиръ, котораго одинъ изъ поселянъ держалъ за руку, а другой за шиворотъ. Кирасиръ не оказывалъ никакого сопротивленія и шелъ спокойно; за нимъ слѣдовала его лошадь, прихрамывая и понуривъ голову; нашъ пастухъ велъ ее подъ уздцы.
   -- Г. мэръ, произнесъ Пласіаръ, увидавъ меня:-- я привелъ къ вамъ дезертира, одного изъ тѣхъ, которые бѣжали изъ-подъ Вейсенбурга и теперь скитаются по странѣ, набивая себѣ брюхо и пьянствуя насчетъ бѣдныхъ поселянъ. Онъ и теперь пьянъ. Я его самъ поймалъ.
   -- Заприте его въ конюшню! воскликнула толпа.-- Пошлите за жандармами! Сдѣлайте то, сдѣлайте другое и т. д., и т. д.
   Я очень удивился, что такой здоровенный, рослый молодецъ въ каскѣ и латахъ, который могъ-бы легко проложить себѣ дорогу черезъ всю эту толпу, велъ себя, какъ агнецъ. Въ эту минуту подошелъ Жоржъ и мы оба не знали, что намъ дѣлать, такъ-какъ кирасиръ и его лошадь стояли неподвижно, словно окаменѣлые.
   Наконецъ, я почувствовалъ необходимость сказать что-нибудь и произнесъ:
   -- Войдите.
   Пастухъ привязалъ лошадь къ сараю и мы всѣ вошли въ нашу чистую комнату нижняго этажа, захлопнувъ дверь передъ носомъ толпы, которой не было никакого дѣла до настоящаго случая. Однако, она не уходила отъ мельницы, продолжая безъ умолка кричать: "Дезертиръ! Дезертиръ!" Мало по малу половина селенія поднялась на ноги и собралась у моего дома.
   Войдя въ комнату, моя жена засвѣтила свѣчу и мы увидали передъ собою рослаго, сильнаго, широкоплечаго человѣка, съ длинными усами, громаднымъ палашомъ и латами, забрызганными кровью. Увидя это, а также окровавленную рану на его лицѣ, мы тотчасъ поняли, что это вовсе не дезертиръ, а что въ нашелъ сосѣдствѣ случилось нѣчто ужасное. Поэтому, когда Пласіаръ началъ снова разсказывать, какъ онъ поймалъ кирасира, прятавшагося въ его саду, Жоржъ воскликнулъ съ негодованіемъ:
   -- Полноте, такой человѣкъ не станетъ прятаться. Если-бъ онъ захотѣлъ, то справился-бы съ двадцатью такими, какъ вы, г. Пласіаръ.
   При этихъ словахъ кирасиръ обернулся и взглянулъ на Жоржа, но не сказалъ ни слова. Онъ, казалось, находился въ какомъ-то столбнякѣ.
   -- Вы были въ сраженіи, мой другъ, не правда-ли? спросилъ Жоржъ ласково.
   -- Да.
   -- Такъ сегодня было сраженіе?
   -- Да.
   -- Гдѣ?
   Кирасиръ указалъ по направленію къ Фальбергу, и отвѣчалъ:
   -- Тамъ за горами.
   -- Въ Рейхсгофенѣ?
   -- Да, да, въ Рейхсгофенѣ.
   -- Онъ совершенно изнемогаетъ отъ усталости, сказалъ Жоржъ:-- Катерина, принесите вина.
   Моя жена принесла бутылку вина и налила стаканъ, но кирасиръ не хотѣлъ пить; онъ устремилъ глаза въ землю, словно мерещилось ему что-то ужасное. Его слова и потерянный видъ преисполнили насъ страхомъ и мы невольно поблѣднѣли.
   -- И что-же, спросилъ Жоржъ,-- кирасиры ходили въ атаку?
   -- Да, всѣ.
   -- Гдѣ вашъ полкъ?
   -- Мой полкъ! сказалъ солдатъ, поднимая голову;-- въ кустарникахъ, на полѣ, въ рѣкѣ...
   -- Какъ! въ рѣкѣ?
   -- Да, нѣтъ болѣе кирасиръ!
   -- Нѣтъ болѣе кирасиръ! воскликнулъ Жоржъ!-- нѣтъ болѣе цѣлыхъ шести полковъ?
   -- Да, все кончено! произнесъ солдатъ глухимъ голосомъ: -- картечь скосила всѣхъ. Никто не уцѣлѣлъ!
   -- Вотъ видите! воскликнулъ Пласіаръ: -- этотъ бродяга одинъ изъ тѣхъ негодяевъ, которые распространяютъ ложные слухи. Развѣ можно скосить шесть полковъ? Вы сами говорили, г. мэръ, что эти шесть полковъ могли сами одни разбить любого непріятеля.
   Я ничего не отвѣчалъ, но холодный потъ выступилъ у меня на лбу.
   -- Вы должны запереть его куда-нибудь и послать за жандармами, продолжалъ Пласіаръ:-- таковы приказанія г. под-префекта.
   Кирасиръ обтеръ рукавомъ кровь, струившуюся по его щекѣ; онъ, повидимому, ничего не слыхалъ, что говорилось вокругъ него. Передъ открытыми окнами комнаты толпились поселяне, слѣдившіе съ любопытствомъ за всѣмъ происходившимъ.
   Жоржъ и я взглянули другъ на друга съ испугомъ.
   -- На васъ кровь, сказалъ Жоржъ, указывая солдату на его латы.
   -- Да, отвѣчалъ онъ, вздрогнувъ:-- это кровь бѣлаго улана; я его убилъ.
   -- А эта рана на вашей щекѣ?
   -- Мнѣ нанесъ ее баварскій офицеръ рукояткой сабли. Я потерялъ сознаніе и ничего не видалъ, что происходило далѣе: лошадь унесла меня изъ рядовъ.
   -- Такъ у васъ дошло до рукопашной?
   -- Да, два раза; мы не могли дѣйствовать палашами, а, схватившись другъ съ другомъ, наносили удары рукоятками.
   Пласіаръ снова хотѣлъ вмѣшаться въ разговоръ, но Жоржъ воскликнулъ внѣ себя отъ гнѣва:
   -- Молчи подлецъ! Какъ тебѣ не стыдно оскорблять храбраго солдата, который проливалъ кровь за свою родину!
   -- Г. мэръ, произнесъ Пласіаръ;-- вы позволяете оскорблять меня въ вашемъ домѣ, когда я исполняю обязанность нашего помощника.
   Мое положеніе было очень затруднительно, и Жоржъ хотѣлъ уже отвѣчать за меня, но въ эту минуту на улицѣ раздался страшный лошадиный топотъ и роковой крикъ поразилъ наши сердца:
   -- Пруссаки! Пруссаки!
   Мимо оконъ промчался отрядъ конныхъ солдатъ въ ужасномъ безпорядкѣ, онъ пронесся какъ молнія; толпа отскочила отъ оконъ; женщины огласили воздухъ воплями:
   -- Господи, помилуй насъ грѣшныхъ! Мы погибли!
   Видя и слыша все это, я отъ ужаса какъ-бы приросъ къ землѣ; но черезъ минуту воцарилось безмолвіе. Я обернулся: никого уже не было; мужчины, женщины, Пласіаръ, полицейскій сторожъ -- всѣ исчезли. Въ комнатѣ оставались только моя жена, Гредель, Жоржъ, кирасиръ и я.
   -- Этотъ человѣкъ сказалъ намъ правду, произнесъ Жоржъ:-- сегодня произошло генеральное сраженіе и мы разбиты. Только-что промчавшіеся солдаты -- первые бѣглецы съ поля битвы. Теперь нужнѣе всего спокойствіе и твердость; пусть всякій будетъ на готовѣ. Мы увидимъ страшныя дѣла. Вы можете идти, другъ мой, прибавилъ онъ, обращаясь къ кирасиру, но если вы желаете остаться...
   -- Нѣтъ, я не хочу попасть въ плѣнъ.
   -- Такъ пойдемте, я вамъ укажу дорогу,
   Мы вышли всѣ на улицу. Лошадь стояла неподвижно у сарая; я помогъ кирасиру взобраться на нее, а Жоржъ сказалъ:
   -- Направо идетъ дорога въ Мэцъ, налѣво въ Фальсбургъ; достигнувъ Фальсбурга, возьмите направо и вы будете на дорогѣ въ Парижъ.
   Лошадь пошла шагомъ, еле передвигая ноги. Тутъ только мы замѣтили, что на одной изъ ея могъ была сорвана кожа и она потеряла много крови. Жоржъ пошелъ вслѣдъ за кирасиромъ, забывъ даже пожелать мнѣ доброй ночи. Впрочемъ, кто могъ теперь спать?
   Впродолженіе всей ночи, я слышалъ по временамъ лошадиный топотъ, а на разсвѣтѣ, выйдя на шлюзъ, я былъ пораженъ представившимся мнѣ зрѣлищемъ. Повсюду виднѣлись конные солдаты группами по пяти, шести и десяти человѣкъ; они выскакивали изъ лѣсу, мяли кустарники, скакали черезъ поля, топча хлѣбъ, переправлялись вплавь черезъ рѣку и поднимались на противоположную гору. Одни исчезали, другіе появлялись. Имъ не было конца.
   Въ шесть часовъ зазвонили въ колокола къ заутрени. Было воскресенье 7 августа 1870 года; погода была великолѣпная. Нашъ патеръ прошелъ по улицѣ въ церковь въ девять часовъ, но только нѣсколько старухъ присутствовали при богослуженіи.
   Теперь началось безконечное шествіе побѣжденной арміи, отступавшей къ Сарбургу; такого страшнаго, грустнаго зрѣлища, я никогда не видывалъ и во всю жизнь его не забуду. Сотни людей, въ которыхъ едва можно было узнать французовъ, двигались въ неописанномъ безпорядкѣ; кавалерія, пѣхота, кирасиры безъ кирасъ, кавалеристы пѣшкомъ, пѣхотинцы верхомъ, все это было перемѣшано. Эти безпорядочныя толпы, большею частью безоружныя, шли молча куда глаза глядѣли.
   Меня особенно удивляло, что въ рядахъ отступавшей арміи не было ни одного офицера. Куда они всѣ подѣвались? Я не могъ разрѣшить этой загадки.
   Теперь не слышно было пѣнія и криковъ: "да здравствуетъ императоръ!" "Въ Берлинъ! Въ Берлинъ!" На лицѣ каждаго солдата выражались только ужасъ и тупое отчаянье.
   И это роковое зрѣлище міръ видитъ не въ послѣдній разъ; наши дѣти увидятъ то-же и, можетъ быть, еще худшее, потому-что между людьми есть волки, лисицы, коршуны. И это будетъ продолжаться сотни, тысячи разъ, пока коршуны, волки и лисицы не выведутся въ человѣческомъ обществѣ. А между тѣмъ они тоже люди вѣрующіе, лютеране и католики; многіе изъ нихъ, повидимому, люди вполнѣ достойные, почтенные!
   Такъ возвращалась наша армія съ поля битвы подъ Рейхсгофеномъ; а нѣмцы слѣдовали за нею по пятамъ; они уже были въ Гагенау, въ Тугвиллерѣ, въ Бруксвиллерѣ; они шли изъ Дозенгейма прямо на нашу долину. И вскорѣ намъ суждено было ихъ увидѣть!
   

VI.

   Цѣлый день мы находились въ постоянномъ страхѣ: одна Гредель ничего не боялась и спокойно ходила взадъ и впередъ, принося намъ извѣстія изъ Ротальпа.
   Многіе изъ жителей Тугвиллера, Нейвиллера и Дозенгейма проѣзжали черезъ наше селеніе въ телѣгахъ, нагруженныхъ мебелью, матрацами, бѣльемъ и т. д.; всѣ они скакали въ безпорядкѣ, оглашая воздухъ криками, стегая лошадей и оборачиваясь ежеминутно, чтобъ убѣдиться, не слѣдуютъ-ли за ними прусскіе уланы. Это было общее бѣгство, точно передъ какимъ-нибудь потопомъ. Несчастные потеряли головы и на всѣ наши разспросы твердили одно, что пруссаки забираютъ всѣхъ юнцовъ пятнадцати и шестнадцатилѣтнаго возраста и заставляютъ ихъ водить лошадей и носить багажъ.
   Часовъ въ двѣнадцать прошли мимо насъ двое солдатъ; они были покрыты пылью, но шли съ ружьями въ рукахъ. Я позвалъ ихъ въ окно и угостилъ виномъ. Они служили въ 18-мъ пѣхотномъ полку и, по ихъ словамъ, этотъ полкъ болѣе не существовалъ; всѣ до одного офицеры были убиты или ранены; ихъ полкъ, главнымъ образомъ, потерпѣлъ отъ своихъ-же товарищей, солдатъ другого полка, которые, по ошибкѣ, стрѣляли въ нихъ довольно долго. Оба эти добрые ребята хотѣли поступить въ составъ гарнизона въ Пети-Пьеррѣ, но ихъ туда не приняли. Теперь они пробирались въ Фальсбургъ. Оба они были люди мужественные и по предавались отчаянію. Они разсказывали, что 5-й армейскій корпусъ, подъ начальствомъ генерала Фальи, стоявшій близь Китча, могъ-бы поспѣть во время и рѣшить сраженіе въ нашу пользу. Отдохнувъ, они отправились въ путь и мы пожелали имъ всякаго благополучія.
   Въ семь часовъ къ намъ пришла Маріяна. Ея мужъ отправился рано утромъ въ городъ, говоря, что у насъ въ селеніи нельзя ничего узнать о настоящемъ положеніи дѣлъ, что солдаты знаютъ только о томъ уголкѣ, въ которомъ они сами находились во время сраженія. Въ городѣ, пожалуй, можно узнать достовѣрно, оставалась-ли намъ хоть какая-нибудь надежда, или же мы разбиты окончательно. Жоржъ долженъ былъ возвратиться къ обѣду, но до сихъ поръ еще не возвращался и жена его сильно безпокоилась. Дурныя вѣсти продолжали приходить однѣ за другими; поселяне, бѣжавшіе изъ Нейвиллера, говорили, что пруссаки уже шли на Савернъ и вездѣ производили реквизиціи. Всѣ бѣглецы спасались въ Даби, въ горахъ; женщины, по привычкѣ, перебирали четки и во время дороги, а мужчины, большіе пьяницы, размахивали палками и угрожали кулаками воображаемому непріятелю, что, однако, имъ не мѣшало ускорять шагъ. Одинъ изъ этихъ людей, на мой вопросъ -- видѣлъ-ли онъ поле сраженія, отвѣчалъ, что мертвые лежали грудами на поляхъ, какъ мѣшки съ мукой въ моей мельницѣ. Я ему конечно не повѣрилъ, предполагая, что онъ это выдумалъ или повторялъ выдумку другого.
   Наступила ночь и Маріана собралась идти домой, какъ вдругъ явился Жоржъ.
   -- Моя жена здѣсь, Христіанъ? спросилъ онъ.
   -- Да. Ты будешь съ нами ужинать?
   -- Нѣтъ, я уже поѣлъ, но что я видѣлъ! Право отъ этого можно рехнуться.
   -- А что Жакобъ? спросила моя жена.
   -- Жакобъ... онъ учится маршировать. Ему выдали третьяго дня ружье, а завтра, ему придется сражаться.
   Жоржъ сѣлъ къ окну и пока мы ужинали, онъ разсказалъ все, что видѣлъ и слышалъ. Онъ прибылъ въ Фальсбургъ въ шесть часовъ утра чрезъ французскія ворота; нѣмецкія же, обращенныя къ Саверну, были заперты; передъ этими послѣдними воротами толпились бѣглецы, умоляя, чтобъ ихъ впустили; наконецъ ворота отперли и всѣ тюркосы, зуавы, пѣхотинцы, кавалеристы, солдаты, офицеры, генералы бросились безпорядочной массой въ городъ. Среди этой толпы, Жоржъ видѣлъ одно только знамя, окруженное шестидесятые солдатами 55-го пѣхотнаго полка, подъ начальствомъ поручика. Всѣ остальные солдаты вошли въ страшномъ безпорядкѣ, безъ оружія, безъ тѣни дисциплины. Они потеряли всякое уваженіе къ своимъ начальникамъ и простые солдаты дерзко садились въ трактирахъ за столъ рядомъ съ офицерами, не обращая на нихъ никакого вниманія и требуя себѣ пива или вина. Трактирная прислуга ухаживала за ними, боясь непріятныхъ сценъ, а офицеры дѣлали видъ, что они ничего не замѣчаютъ. По словамъ Жоржа, видѣть это было крайне непріятно. Тутъ-же Жоржъ узналъ, что не только простые офицеры, но даже генералы знали не болѣе солдатъ о дорогахъ, тропинкахъ, рѣкахъ и ручьяхъ страны, а солдаты, разумѣется, не имѣли никакого понятія о нашей странѣ. Солдаты даже не вѣдали, какъ пройдти изъ Фальсбурга въ Страсбургъ по большой дорогѣ, что было извѣстно каждому восьмилѣтнему ребенку. Жоржъ самъ слышалъ, какъ одинъ штабный офицеръ спрашивалъ -- открытый-ли городъ Сарбургъ, а цѣлые батальоны останавливались на дорогѣ, не зная, туда-ли они идутъ, куда слѣдовало.
   Впрочемъ, по словамъ Жоржа, мы сами, вѣроятно, въ состояніи будемъ повѣрить его слова завтра, такъ-какъ несчастные солдаты вертѣлись все на одномъ мѣстѣ, не зная куда идти и кончали обыкновенно тѣмъ, что возвращались обратно усталые, изнуренные и пруссакамъ оставалось только подбирать ихъ по дорогамъ.
   Но посреди всей этой грустной сумятицы, Жоржъ съ удовольствіемъ вспоминалъ о шестидесяти солдатахъ 55-го полка, которые въ совершенномъ порядкѣ остановились на городской площади, водрузили свое знамя подъ сѣнью дерева и, по приказанію своего командира, поручика, уставили ружья въ козлы и улеглись преспокойно спать среди шумной толпы.
   -- А ихъ молодой командиръ, продолжалъ Жоржъ,-- сѣлъ за маленькій столикъ передъ кофейной и, вынувъ изъ кармана карту, сталъ ее основательно изучать. Я съ удовольствіемъ смотрѣлъ на него; онъ напоминалъ мнѣ нашихъ морскихъ офицеровъ. Видно было, что онъ зналъ кое-что и, пока его солдаты спали, а спасенное знамя безопасно развивалось подъ сѣнью дерева, онъ оставался на сторожѣ и обдумывалъ свои дальнѣйшія дѣйствія. Полковники, генералы прибывали испуганные, полные отчаянья, но этотъ поручикъ сидѣлъ неподвижно. Наконецъ, онъ свернулъ карту, положилъ ее въ карманъ и, возвратясь къ своимъ солдатамъ, легъ между ними и вскорѣ заснулъ. Вотъ этотъ, такъ настоящій офицеръ. Но видно немного у насъ такихъ, большинство же сущіе невѣжды, они-то и есть настоящіе виновники нашего пораженія; они не знаютъ, какъ нужно командовать солдатами; они никогда ничему не учились. Конечно, между артиллеристами и инженерами есть много людей способныхъ, но они спеціалисты, командующіе только своими отдѣльными частями, и обязаны повиноваться приказаніямъ высшихъ пѣхотныхъ и кавалерійскихъ начальниковъ, хотя-бы эти приказанія были безумны.
   Но всего болѣе возбуждалъ гнѣвъ Жоржа тотъ фактъ, что высшее начальство надъ всѣмъ сосредоточивалось въ рукахъ Наполеона, и что ничего не смѣли дѣлать безъ приказанія изъ его главной квартиры; нельзя было подорвать моста или тунеля, не испросивъ дозволенія Наполеона.
   -- И какая польза отъ всѣхъ этихъ депешъ и контръ-депешъ, продолжалъ Жоржъ.-- Впрочемъ, я надѣюсь, что нашъ "честный человѣкъ", уже разрѣшилъ взорвать аршвиллерскій тунель, такъ-какъ иначе пруссаки наполнятъ всю Францію и будутъ возить по нашимъ желѣзнымъ дорогамъ своихъ солдатъ, орудія, снаряды и продовольствіе, тогда какъ наши несчастные солдаты будутъ таскаться пѣшкомъ и гибнуть, какъ мухи.
   Отъ словъ Жоржа, наши опасенія еще болѣе возрасли.
   Онъ увидалъ въ Фальсбургѣ нѣсколько орудій, успѣвшихъ спастись при общемъ бѣгствѣ; артиллерійскія лошади были до того изнурены, что казалось, будто онѣ прибыли изъ отдаленнѣйшихъ мѣстъ Россіи. Несчастные бѣглецы располагались длинными рядами у крѣпостныхъ стѣнъ и спали, не обращая вниманія на то, что ихъ каждую минуту могли задавить. Двери и окна всѣхъ домовъ были открыты и можно было видѣть вездѣ, въ корридорахъ, въ комнатахъ, на подъѣздахъ, на улицѣ, на дворѣ группы солдатъ, поспѣшно набивавшихъ себѣ рты. Горожане отдавали имъ все, что имѣли. Бѣдняки плакали, что имъ нечѣмъ было подѣлиться съ своими братьями, такъ велико было всеобщее сожалѣніе къ несчастнымъ побѣжденнымъ; въ богатыхъ-же домахъ стряпали съ утра до ночи, и одна группа солдатъ быстро замѣняла другую.
   -- Нечего сказать, прибавилъ Жоржъ,-- много еще на свѣтѣ есть добрыхъ людей; вскорѣ бѣдные фальсбургцы будутъ осаждены и тогда имъ самимъ нечего будетъ ѣсть; ихъ шестинедѣльные запасы всѣ уже израсходованы. Въ сравненіи съ бѣдными горожанами, мы, поселяне, себялюбивые чудовища!
   Онъ устремилъ на насъ свой выразительный взглядъ и мы ничего не отвѣчали. Я уже угналъ въ лѣсъ нашихъ коровъ вмѣстѣ съ деревенскимъ стадомъ и, вѣроятно, это было извѣстно Жоржу. Но что-жъ было намъ дѣлать! Необходимо думать о завтрашнемъ днѣ; тѣ, которые этого не дѣлаютъ, рано или поздно, должны раскаяться. Однако, какъ-бы то ни было, Жоржъ былъ правъ и горожане поступали благородно, но они тяжело за это заплатили во время осады Фальсбурга, когда въ послѣдніе четыре мѣсяца комендантъ раздавалъ все продовольствіе солдатамъ, отнимая у жителей заготовленные ими запасы.
   Но всего болѣе огорчили насъ извѣстія, привезенныя Жоржемъ, о недавнемъ сраженіи. Жоржъ долго искалъ въ толпѣ кого нибудь, кто могъ-бы разсказать ему всѣ подробности. Наконецъ, онъ увидалъ стараго сержанта егерскаго полка, высокорослаго, сухощаваго, съ раненной рукой и блестящими глазами.-- "Вотъ человѣкъ, подумалъ онъ, который откроетъ мнѣ всю истину; онъ долженъ имѣть свѣтлый взглядъ на вещи".
   Жоржъ пригласилъ его въ трактиръ выпить стаканъ вина. Сержантъ пристально посмотрѣлъ на него и принялъ предложеніе. Они отправились въ "Городъ Базель", и за бутылкой мѣстнаго лиронкурскаго вина, сержантъ разговорился, чему не мало, впрочемъ, способствовали сто су, подаренные ему Жоржемъ. По словамъ сержанта, наше пораженіе произошло отъ двухъ причинъ: во-первыхъ, оттого, что высоты направо не были нами заняты и нѣмцы, расположившіеся на нихъ, могли легко обстрѣливать все поле сраженія; во-вторыхъ, прусская артиллерія была многочисленнѣе и лучше нашей, она осыпала наши ряды ядрами и картечью, причемъ чуть не каждый ихъ выстрѣлъ былъ такъ хорошо разсчитанъ, что попадалъ въ самую середину нашихъ рядовъ. Впослѣдствіи мы узнали, что вершины, о которыхъ говорилъ сержантъ, были гунштедтскія. Далѣе сержантъ разсказалъ Жоржу, что 5-й корпусъ генерала де-Фальи, не смотря на всеобщее ожиданіе, не явился и что, хотя эта помощь не могла-бы рѣшить побѣду въ нашу пользу, такъ-какъ нѣмцевъ было трое или четверо противъ одного француза, но мы все-же могли-бы отступить въ порядкѣ на Савернъ черезъ Нидербронъ.
   Этотъ старый сержантъ былъ родомъ изъ Ньевра, и впослѣдствіи Жоржъ часто говорилъ мнѣ о немъ, увѣряя, что онъ зналъ военное дѣло лучше многихъ офицеровъ штаба Макъ-Магона, что онъ обладалъ здравымъ смысломъ, свѣтлымъ взглядомъ на вещи, и что, вообще, при извѣстной подготовкѣ, многіе подобные ему солдаты изъ низшихъ рядовъ французскаго общества могли-бы выказать военный геній, тогда какъ наша увѣренность теперь, что хорошій танцоръ и актеръ (чѣмъ прославились нѣкоторые наши высшіе офицеры) легко можетъ сдѣлаться хорошимъ генераломъ,-- непремѣнно насъ погубитъ.
   Жоржъ въ этотъ вечеръ высказалъ много еще и другихъ вѣрныхъ мыслей, но наши опасенія о завтрашнемъ днѣ мѣшали намъ слушать его внимательно, и къ тому-же самыя страшныя несчастія не могутъ лишить человѣка способности спать, а мы уже два дня не смыкали глазъ. Поэтому въ десять часовъ Жоржъ и его жена отправились домой, а мы съ Катериной пошли спать.
   На другой день мнѣ предстояло совершить бракъ Христіана Ричи съ его двоюродной сестрой Лизбетой; сватьба была уже объявлена за недѣлю, а когда посланы приглашенія на подобное торжество, то его уже невозможно отложить. Мнѣ самому время было очень дорого, такъ-какъ надо было свезти сѣно и солому въ лѣсъ для нашей скотины. Поэтому я послалъ за Пласіаромъ, но его нигдѣ нельзя было найти, онъ скрылся, какъ всѣ подобные ему чиновники второй имперіи, которые въ мирное время охотно получали жалованье и писали доносы, но обратились въ бѣгство въ ту минуту, когда имъ непремѣнно слѣдовало быть на своемъ мѣстѣ. Дѣлать нечего, мнѣ пришлось надѣть свой шарфъ и отправиться въ десять часовъ въ мэрію. Свадебная процессія меня уже ждала. Усѣвшись въ кресло, я началъ читать главу кодекса объ обязанностяхъ мужа и жены.
   Вдругъ на улицѣ раздались крики: "пруссаки! пруссаки!" Одинъ изъ шаферовъ, съ букетомъ розъ въ петлицѣ, выбѣжалъ изъ залы, а Ричи, невѣста и всѣ приглашенные бросились къ дверямъ; я и мой секретарь Адамъ Фоксъ остались на своихъ мѣстахъ. Черезъ минуту шаферъ возвратился, громко крича, что изъ Фальсбурга сдѣлана вылазка, чтобъ угнать изъ лѣса нашъ скотъ и взять изъ нашихъ домовъ все, что въ нихъ найдется. Услышавъ это страшное извѣстіе и представивъ себѣ затруднительное положеніе моей жены и Гредель, я съ радостью прогналъ-бы жениха и невѣсту ко всѣмъ чертямъ, но мэръ долженъ всегда сохранять свое достоинство, и потому я громко воскликнулъ:
   -- Хотите вы жениться? Да, или нѣтъ?
   Они въ ту-же минуту возвратились и отвѣчали въ одинъ голосъ:
   -- Да.
   -- Ну, такъ вы женаты, произнесъ я, и пока свидѣтели подписывали брачный договоръ, я побѣжалъ на мельницу.
   По счастію, извѣстіе о вылазкѣ изъ Фальсбурга было несправедливо. Весь переполохъ произвелъ жандармъ, проскакавшій черезъ селеніе съ приказаніями отъ Макъ-Магона.
   До семи часовъ вечера ничего не случилось новаго. Бѣглецы все еще проходили по направленію къ Фальсбургу, но не въ большомъ количествѣ; въ сумеркахъ же началось движеніе чрезъ наше селеніе всего 5-го корпуса, подъ начальствомъ генерала де-Фальи. Эти 30,000 человѣкъ, вмѣсто того, чтобы спуститься въ Эльзасъ, проходили по сю сторону горъ по направленію въ Мэцъ. Они не думали защищать нашихъ горныхъ проходовъ, а искали спасенія въ бѣгствѣ въ Лотарингію.
   Половина селенія высыпала на улицу и съ удивленіемъ смотрѣла на эту армію, двигавшуюся густой массой на Сарбургъ и Фенетранжъ. Мы полагали, что второе сраженіе будетъ дано подъ Саверномъ. Народъ собирался защищать Фальбергъ, Вохбергъ и всѣ другіе узкіе горные проходы, въ которыхъ нѣсколько десятковъ хорошихъ стрѣлковъ могли преградить дорогу цѣлымъ полкамъ; но видя, что эта тысячная армія, безъ одного выстрѣла, бросала насъ на волю судьбы, видя, что всѣ эти орудія, митральезы, пѣхота, кавалерія спѣшили уйти подалѣе отъ непріятеля -- наши сердца обливались кровью. Никто не могъ постигнуть того, что съ нами дѣлали.
   Одинъ бѣдный, истомленный солдатъ, лежа на травѣ, разсказалъ мнѣ, что ихъ послали изъ Битча въ Нидербронъ, изъ нидербропа снова въ Битчъ, потомъ изъ Битча въ Петерсбахъ и Отвиллеръ по самымъ страшнымъ дорогамъ и что теперь они были совершенно истомлены и не могли идти далѣе. Естественно, такія утомленныя войска не могли бороться съ свѣжей арміей, постоянно подкрѣпляемой резервами, они должны были понести пораженіе, не вступая даже въ бой. Да, недостатокъ знанія своей собственной страны составляетъ одну изъ самыхъ главныхъ причинъ нашихъ бѣдствій.
   Катерина, Гредель и я возвратились на мельницу внѣ себя отъ страха и безпокойства.
   Въ эту ночь, послѣ двухмѣсячной засухи, пошелъ дождь и продолжался до утра.
   Жена и Гредель отправились спать, но я не могъ сомкнуть глазъ и ходилъ взадъ и впередъ по мельницѣ, прислушиваясь къ шуму дождя, тяжелымъ раскатамъ артиллерійскихъ орудій и безостановочному топоту людей и лошадей. И они все шли, шли, шли, безъ остановки, безъ конца. Какое печальное зрѣлище, и какъ отъ глубины души я сожалѣлъ несчастныхъ солдатъ, усталыхъ, голодныхъ, принужденныхъ позорно отступать! По временамъ я отпиралъ окно и съ отчаніемъ выглядывалъ на улицу. Густая масса людей двигалась пѣшкомъ, верхомъ, группами, отрядами, словно мрачныя тѣни, и среди этого неумолкаемаго топота, ржанія лошадей и проклятій, вырывавшихся, время отъ времени, изъ устъ несчастныхъ солдатъ, слышался вдали за три или четыре мили отъ насъ свистъ паровозовъ, все еще ходившихъ взадъ и впередъ черезъ горные проходы.
   Неожиданно замѣтивъ на стѣнѣ одну изъ тѣхъ картъ театра военныхъ дѣйствій, которыя правительство разослало повсюду три недѣли тому назадъ и которыя представляли всѣ страны между Эльзасомъ и Россіей, я сорвалъ ее, скомкалъ въ рукахъ и выбросилъ въ окно. Вся постыдная комедія послѣднихъ мѣсяцевъ воскресла вдругъ въ моемъ умѣ. Эти прекрасныя карты были одною изъ сценъ этой роковой комедіи, также какъ заговоры, сочиненные полиціей и объясненія под-префектовъ, побудившія насъ сказать "да", при голосованіи плебисцита. О! вы, гаеры и обманщики! неужели вы не довольно еще морочили довѣрчивый французскій народъ! Неужели вы недостаточно сдѣлали его несчастнымъ своей нелѣпой игрой!
   А теперь вездѣ увѣряютъ, что эта игра начнется съизнова, что хотятъ вдѣть намъ въ носы желѣзныя кольца и вести на закланіе, какъ безсловесныхъ животныхъ, что многіе мошенники разсчитываютъ уладить свои мелкія дѣлишки и разжирѣть на нашъ счетъ -- неужели все это возможно! Но, вѣдь, въ такомъ случаѣ Франція достойна всякаго презрѣнія, и если эти плуты успѣютъ въ своемъ позорномъ дѣлѣ, то честнымъ людямъ будетъ стыдно называться французами.
   На разсвѣтѣ я пошелъ поднять шлюзъ, такъ-какъ проливной дождь переполнилъ воду. Отставшіе бѣглецы еще виднѣлись тамъ и сямъ. Я взглянулъ по дорогѣ въ селеніе и увидалъ сосѣда Риттера, кабатчика, который съ фонаремъ выходилъ изъ сарая; за нимъ слѣдовалъ незнакомый мнѣ молодой человѣкъ въ сѣромъ пальто, узкихъ панталонахъ, съ кожаной сумкой черезъ плечо, въ маленькой войлочной шляпѣ и съ красной лепточкой въ петлицѣ.
   Я тотчасъ узналъ въ немъ парижанина, потому что всѣ парижане походятъ другъ на друга, подобно тому какъ англичанъ трудно отличить одного отъ другого; любого изъ парижанъ можно узнать въ тысячной толпѣ. Я прислушался къ ихъ разговору.
   -- Такъ у васъ нѣтъ лошадей? сказалъ незнакомецъ.
   -- Нѣтъ, сударь. Всѣ наши лошади въ лѣсу, и въ такое время мы не можемъ отлучиться изъ селенія.
   -- Но вѣдь двадцать франковъ за четыре часа ѣзды -- хорошая цѣна.
   -- Да, въ обыкновенное время, а не теперь.
   Я подошелъ къ нимъ и сказалъ:
   -- Вы куда, сударь, желаете ѣхать за двадцать франковъ?
   -- Въ Сарбургъ, отвѣчалъ незнакомецъ, съ удивленіемъ взглянувъ на меня.
   -- Дайте тридцать -- и я васъ свезу. Я мельникъ, и у меня есть лошади, но это единственныя во всемъ селѣ.
   -- Хорошо, закладывайте.
   Меня соблазнили эти тридцать франковъ за четырех-часовую поѣздку, но все-же я посовѣтовался съ женою; она согласилась со мной, что не слѣдовало упускать такого счастливаго случая, и я, выпивъ стаканъ вина и закусивъ кускомъ хлѣба, заложилъ пару моихъ добрыхъ сѣрыхъ лошадей въ легкую телѣжку. Парижанинъ уже ждалъ меня съ кожанымъ чемоданомъ въ рукахъ. Я бросилъ въ телѣжку охабку соломы и онъ усѣлся рядомъ со мною.
   Мы поѣхали крупной рысью и незнакомецъ тотчасъ разговорился со мною. Сначала онъ спросилъ, что дѣлается въ нашей странѣ, и я разсказалъ ему все съ самаго начала. Потомъ онъ, въ свою очередь, сообщилъ мнѣ многое, что было еще намъ неизвѣстно. Онъ писалъ въ газетахъ и былъ въ числѣ тѣхъ журналистовъ, которые послѣдовали за Наполеономъ для прославленія его побѣдъ. Этотъ журналистъ теперь ѣхалъ изъ Мэца; по его словамъ, генералъ Фроссаръ проигралъ большое сраженіе подъ Форбахомъ по своей собственной винѣ: занятый игрою на бильярдѣ, онъ вовсе не выѣхалъ на поле сраженія.
   Конечно, я не повѣрилъ этому извѣстію, оно было слишкомъ невѣроятно, но парижанинъ увѣрялъ, что это правда и его слова были подтверждены очень многими свидѣтельствами.
   -- Пруссаки, продолжилъ онъ, прорвали нашъ центръ и я едва спасся при общей сумятицѣ; уланы преслѣдовали насъ до мѣстечка по имени, кажется, Друлингенъ.
   -- Друлингенъ отъ насъ всего въ четырехъ миляхъ! воскликнулъ я.-- Неужели нѣмцы теперь тамъ?
   -- Они тамъ были, но вскорѣ отошли къ своей главной арміи, которая идетъ на Туль. Я надѣялся поправить впечатлѣніе разсказомъ о нашихъ побѣдахъ въ Эльзасѣ; но, по несчастью, въ Друлингенѣ-же я узналъ о пораженіи водъ Рейхсгофеномъ, а бѣгущіе со всѣхъ сторонъ поселяне убѣдили меня, что насъ бьютъ по всей линіи. Безспорно, у пруссаковъ сильная армія, очень сильная. Но императоръ все устроитъ съ Бисмаркомъ. Они ужь поладили: пруссаки возьмутъ Эльзасъ, намъ дадутъ взамѣнъ Бельгію; мы заплатимъ всѣ военные расходы и дѣла пойдутъ по старому. Только его величество нездоровъ и ему необходимъ отдыхъ; у насъ вскорѣ будетъ Наполеонъ IV подъ регентствомъ ея величества, императрицы. Французы очень любятъ перемѣны.
   Такъ говорилъ журналистъ, получившій орденъ Богъ-знаетъ за что. Онъ думалъ только о томъ, какъ-бы безопасно достичь Сарбурга, сѣсть въ вагонъ и послать письмо въ редакцію своей газеты; до всего остального ему не было никакого дѣла.
   Хорошо, что я взялъ двухъ лошадей, потому-что дождикъ все продолжался и дорога была очень тяжела. Вскорѣ мы достигли аріергарда корпуса де-Фальи; орудія, пороховые ящики и солдаты совершенно запружали дорогу, такъ-что мнѣ пришлось ѣхать полемъ, гдѣ колеса вязли по ступицу. Близъ Сарбурга мы увидали влѣво аріергардъ разбитой арміи тюркосовъ, зуавовъ и длинные ряды пушекъ Макъ-Магона; такимъ образомъ мы находились между двумя разбитыми арміями, такъ-какъ войска де-Фальи, по ихъ безпорядочному, отчаянному виду, казались также разбитыми. Всѣ видѣвшіе то, что я разсказываю, могутъ подтвердить истину моихъ словъ, какъ-бы невѣроятны они ни казались.
   Наконецъ, мы прибыли на сарбургскую станцію и парижанинъ уплатилъ мнѣ тридцать франковъ, вполнѣ заслуженные моими уставшими лошадьми. Семейства всѣхъ служащихъ на желѣзныхъ дорогахъ отправлялись въ Парижъ, и вы можете себѣ вообразить, какъ радъ былъ офиціальный журналистъ этому поѣзду. По счастью, у него былъ открытый листъ, а то ему пришлось-бы остаться, подобно многимъ другимъ, которые теперь громко хвалятся, что они дали твердый отпоръ непріятелю.
   Я поспѣшно отправился домой самымъ ближайшимъ путемъ и достигъ Ротальпа въ двѣнадцать часовъ. Въ горахъ слышались пушечные выстрѣлы и толпы поселянъ взбирались на пригорокъ передъ церковью, чтобъ лучше слышать отдаленные раскаты артиллеріи. Жоржъ сидѣлъ у окна и, куря трубку, смотрѣлъ на бѣгавшихъ взадъ и впередъ сосѣдей.
   -- Что это такое? спросилъ я, останавливаясь у дверей его дома.
   -- Ничего, отвѣчалъ онъ: -- пруссаки атаковали маленькій фортъ Лихтенбергъ. Но ты откуда?
   -- Изъ Сарбурга.
   И я разсказалъ ему все, что слышалъ отъ парижанина.
   -- Ну, теперь все ясно! воскликнулъ Жоржъ.-- Я никакъ не могъ понять, зачѣмъ 5-й корпусъ отступилъ въ Лотарингію, не попробовавъ даже защитить наши горные проходы, что такъ легко; мнѣ казалось это слишкомъ низкой трусостью. Но если Фроссаръ разбитъ при Форбахѣ, то дѣло объясняется. Пруссаки обошли нашъ флангъ и де-Фальи боится попасть въ ловушку между двумя побѣдоносными арміями. Ему однако надо торопиться; торговецъ скотомъ Давидъ только-что говорилъ мнѣ, что видѣлъ уланъ за Фенстранжемъ. Линія Вогезовъ отдана безъ боя непріятелю, и этимъ пораженіемъ мы обязаны Фроссару, наставнику императорскаго принца!
   Въ эту минуту по улицѣ, мимо оконъ, прошелъ школьный учитель Адамъ Фиксъ съ женою и крикнулъ намъ, что, кажется, около Битча происходитъ новая битва. Мы съ Жоржемъ стали прислушиваться, и вдали можно было различить гулъ тяжелыхъ орудій и другіе, но столь громкіе, выстрѣлы.
   -- Глухіе раскаты, сказалъ Жоржъ,-- это выстрѣлы изъ большихъ крѣпостныхъ орудій, а выстрѣлы послабѣе принадлежатъ прусской легкой артиллеріи. Въ эту минуту германская армія, побѣдивъ насъ въ Эльзасѣ, идетъ изъ Ворта въ Сиветлеръ для соединенія съ арміей, идущей на Мэцъ; нѣмцы теперь въ шести миляхъ отъ насъ и проходятъ подъ огнемъ крѣпостныхъ орудій. Завтра ихъ авангардъ пройдетъ мимо насъ. Тяжело быть побѣжденными по милости какихъ-нибудь олуховъ, но будемъ утѣшать себя хоть тѣмъ, что виновники нашихъ бѣдствій получатъ достойное наказаніе.
   Съ этими словами онъ снова принялся за свою трубку, а я поѣхалъ домой. Я заработалъ тридцать франковъ въ шесть часовъ, но теперь было не до радости. Моя жена и Гредель тоже пошли на пригорокъ слушать пушечные выстрѣлы; пол-селенія собралось тамъ, и вдругъ я увидѣлъ Пласіара, который пропадалъ уже второй день.
   -- Слышите, г. мэръ! воскликнулъ онъ: -- слышите, вблизи идетъ битва! Это король Викторъ-Эммануилъ идетъ къ намъ на помощь съ полутораста-тысячной арміей.
   Это ужь было слишкомъ, и я, не вытерпѣвъ, закричалъ:
   -- Г. Пласіаръ, если вы думаете, что я дуракъ, то вы ошибаетесь, если жъ вы сами дуракъ, то лучше молчите. Довольно обманывать бѣдныхъ людей ложными извѣстіями, какъ вы дѣлаете уже восемнадцать лѣтъ. Теперь время не то: ужь вы не получите дарового свидѣтельства на торговлю табакомъ. Вы лжете теперь изъ любви ко лжи, но мнѣ надоѣли ваши низкія штуки. Я теперь ясно вижу, въ чемъ дѣло. Насъ ограбили въ конецъ такіе молодцы, какъ вы, и теперь намъ приходится платить за васъ своей шкурой, хотя мы ничѣмъ не пользовались. Если пруссаки сдѣлаются нашими господами и станутъ раздавать мѣста и жалованья -- вы, конечно, сдѣлаетесь ихъ вѣрнымъ слугою, будете писать доносы на патріотовъ и заставлять народъ подавать голоса въ пользу плебисцитовъ Бисмарка! Какое вамъ дѣло, кто вы такой: французъ или нѣмецъ! Вашъ истинный господинъ тотъ, кто вамъ платитъ!
   Говоря это, я чувствовалъ, что злоба душитъ меня и я прибавилъ съ азартомъ:
   -- Погодите, г. помощникъ, погодите: я вамъ задамъ теперь за всѣхъ подобныхъ вамъ обманщиковъ, которые привели нѣмцевъ во Францію!
   Но когда я окончилъ и оглянулся, то Пласіара уже не было: онъ снова исчезъ.
   

VII.

   Въ этотъ день мы подверглись и другимъ тревогамъ.
   Часа въ два, стоя у мельницы, я услышалъ въ долинѣ словно барабанный бой. Все селеніе было въ отчаяньи; только и слышалось со всѣхъ сторонъ:
   -- Пруссаки идутъ!
   Изъ каждаго дома выбѣгали сосѣди, смотрѣли, прислушивались; мальчишки спасались въ лѣсъ, матери оглашали воздухъ безпомощными криками. Нѣкоторые изъ мужчинъ потрусливѣе также уходили въ лѣсъ, унося подъ мышкой ломти хлѣба; женщины звали назадъ бѣглецовъ и кричали, что хотятъ слѣдовать за ними. Пока я смотрѣлъ на это грустное зрѣлище, на дорогѣ неожиданно показались двѣ телѣги, которыя неслись во всю прыть изъ грауфтальской долины.
   Шумъ этихъ телѣгъ я принялъ за отдаленный барабанный бой. Недѣлю спустя я не сдѣлалъ-бы этой ошибки, такъ-какъ нѣмцы являются всегда безмолвно, они не кричатъ, не трубятъ, и вы не успѣете опомниться, какъ васъ уже окружили какихъ-нибудь 20,000 человѣкъ.
   Изъ обѣихъ телѣгъ доносились громкіе крики, слышнѣе всѣхъ раздавался женскій голосъ:
   -- Пруссаки за пильнымъ заводомъ! кричала она.
   Въ ста шагахъ отъ мельницы телѣги поѣхали тише и я узналъ Димора, нашего муниципальнаго совѣтника, который правилъ лошадью.
   -- Диморъ! воскликнулъ я: -- постойте. Что у васъ дѣлается?
   -- Пруссаки идутъ, г. мэръ, отвѣчалъ онъ.
   -- Боже мой! Если ужь они должны придти, то немного ранѣе или позднѣе, все равно. Войдите на минутку.
   Димеръ соскочилъ съ телѣги и разсказалъ мнѣ, что утромъ онъ отправился въ домъ доментальскаго лѣсничаго за женою и дочерьми, которыя гостили тамъ у родственниковъ и на обратномъ пути увидалъ въ маленькой фишбахельской долинѣ пруссаковъ, которые, поставивъ ружья въ козлы, готовили себѣ кушанье.
   Вотъ все, что онъ видѣлъ. Онъ ударился вскачь, чтобъ избѣжать встрѣчи съ нашими врагами.
   Вскорѣ подошли дровосѣки и увѣряли, что Димеръ ошибся и видѣнные имъ солдаты были французы, а не пруссаки; за ними явились новые бѣглецы, они стали снова увѣрять, что это дѣйствительно пруссаки, и такъ далѣе, до самаго вечера.
   Часовъ въ пять черезъ наше селеніе прошелъ послѣдній французскій солдатъ; у этого бѣднаго старика нога была ранена и обвязана платкомъ. Присѣвъ на скамейку подлѣ моего дома, онъ попросилъ Христа-ради кусокъ хлѣба и стаканъ воды. Я приказалъ Гредель принести хлѣба и вина, что она охотно исполнила. Бѣдный солдатъ сильно страдалъ; у него въ ногѣ сидѣла пуля, и открытая рана, которую онъ не умѣлъ самъ перевязать какъ слѣдуетъ, издавала гнойный смрадъ. Въ такомъ положеніи несчастный притащился къ намъ изъ Верта.
   Онъ не ѣлъ тридцать шесть часовъ и разсказалъ намъ, что его полковникъ, падая мертвымъ, воскликнулъ:
   -- Друзья мои, вами дурно командуютъ! Намъ нужны другіе, болѣе честные генералы!
   Боясь, чтобъ больная нога по окоченѣла, онъ отдохнулъ только нѣсколько минутъ и побрелъ въ Фальсбургъ.
   Это былъ послѣдній французскій солдатъ, котораго я видѣлъ послѣ рейхсгофенской битвы.
   Около полуночи до насъ дошла вѣсть, что грауфтальскіе поселяне нашли въ долинѣ брошенную пушку, а часа черезь два, во время ужина, вбѣжала къ намъ сосѣдка Китель.
   -- Пруссаки у вашихъ дверей! сказала она.
   Я вышелъ; десять или двѣнадцать уланъ стояли на дорогѣ и куря свои деревянныя трубочки, поили лошадей у мельничной заводи.
   Представьте себѣ мое удивленіе, особливо когда одинъ изъ уланъ привѣтствовалъ меня на дурномъ прусско-нѣмецкомъ языкѣ:
   -- Э! здравствуйте, г. мэръ! Я надѣюсь, вы хорошо поживаете съ тѣхъ поръ, какъ я имѣлъ удовольствіе васъ видѣть.
   Онъ былъ начальникомъ отряда. Моя жена и Гредель смотрѣли на него изъ полуотворенной двери.
   -- А-а! продолжалъ онъ, видя, что я ему не отвѣчалъ: -- г-жа Гредель! вы все такая-же хорошенькая и веселая! Я помню, вы всегда пѣвали утромъ и вечеромъ, работая въ саду.
   Тогда Гредель, у которой было чудесное зрѣніе, воскликнула:
   -- Э-ге! это тотъ мошенникъ, который приходилъ снимать виды нашихъ окрестностей съ маленькимъ ящикомъ на четырехъ длинныхъ ножкахъ.
   Послѣ словъ Гредель, не смотря на темноту, я узналъ въ уланѣ одного изъ тѣхъ нѣмецкихъ фотографовъ, которые нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ сновали но нашей странѣ и снимали портреты съ поселянъ. Его звали Отто Крель; онъ былъ высокаго роста, худощавый, блѣдный, съ длиннымъ носомъ и, отпуская комплименты, всегда моргалъ лѣвымъ глазомъ. Ахъ мошенникъ! это былъ онъ,-- уланскій офицеръ.
   -- Такъ точно, г-жа Гредель, отвѣчалъ онъ, сидя неподвижно на своей громадной лошади:-- это я! Вы были-бы отличнымъ жандармомъ; тотчасъ признавали-бы честнаго человѣка и мошенника.
   И онъ захохоталъ.
   -- Говорите яснѣе, отвѣчала Гредель:-- я не понимаю вашего ломанаго языка.
   -- Однако вы понимали Жана-Батиста Вернера, замѣтилъ уланъ: -- а какъ здоровье милѣйшаго Жана-Батиста? Онъ все такой-же весельчакъ, какъ и тогда? А вы по прежнему носите на сердцѣ его портретъ? Знаете тотъ, который я три раза передѣлывалъ, такъ-какъ вы нее находили его недостаточно красивымъ.
   При этихъ словахъ Гредель убѣжала на мельницу, а жена моя вошла въ домъ.
   Тогда шутникъ обратился ко мнѣ:
   -- Я очень радъ васъ видѣть, г. мэръ. Я прежде всего хотѣлъ вамъ засвидѣтельствовать свое почтеніе, потомъ у меня есть къ вамъ маленькое дѣльце,
   Я былъ слишкомъ озлобленъ, чтобъ отвѣчать и онъ продолжалъ:
   -- У васъ еще прекрасныя швейцарскія коровы и двадцать пять барановъ, которые у висъ были въ прошломъ году?
   Я тотчасъ понялъ, чего хотѣлъ разбойникъ и воскликнулъ:
   -- У насъ ничего нѣтъ въ деревнѣ; мы совершенно раззорены и не можемъ ничего вамъ доставить.
   -- Ну, ну, не сердитесь, г. Веберъ:-- я снималъ вашъ портретъ въ красномъ жилетѣ и длинномъ сюртукѣ; я васъ знаю, вы отличный человѣкъ! Мнѣ приказано васъ предупредить, что завтра утромъ къ вамъ явится 15,000 человѣкъ; они любятъ хорошую говядину и баранину и не пренебрегутъ бѣлымъ хлѣбомъ, эльзаскимъ виномъ, кофе, французскими сигарами и овощами. Вотъ списокъ всего, что имъ нужно. Приготовьтесь заблаговременно встрѣтить ихъ какъ слѣдуетъ. Иначе, г. мэръ, они сами возьмутъ вашихъ коровъ, которыхъ вы угнали въ бихельбергскій лѣсъ, ваши мѣшки съ хлѣбомъ, ваше вино, это отличное бѣлое риксвирское винцо -- они возьмутъ все и потомъ сожгутъ вашъ домъ. Послушайтесь меня, примите ихъ какъ братьевъ нѣмцевъ, которые пришли васъ освободить отъ французскаго рабства; вѣдь вы нѣмцы въ этой странѣ, г. Веберъ. Приготовьте же сами реквизиціи; самъ всегда устроишь дѣло экономнѣе, чѣмъ другіе. Я вамъ это говорю изъ дружбы, помня отличный обѣдъ, которымъ вы меня угощали въ прошломъ году, а теперь прощайте.
   Онъ обернулся къ своимъ товарищамъ и они медленно направились къ берлингенскимъ высотамъ, налѣво отъ нашего селенія.
   Не заходя даже въ домъ, я тотчасъ побѣжалъ къ Жоржу, чтобы разсказать ему о случившемся. Онъ только-что ложился спать.
   -- Ну въ чемъ дѣло! спросилъ онъ.
   Я взволнованнымъ голосомъ передалъ ему требованье нѣмцевъ. Онъ вмѣстѣ съ Маріаной выслушалъ меня очень внимательно и, подумавъ минуту, сказалъ:
   -- Христіанъ, сила всегда сила! Если мимо насъ должны пройти 15,000 человѣкъ, то 15,000 пройдутъ черезъ Митингъ, 15,000 черезъ Катр-Ванъ, 15,000 черезъ Люцельбургъ и такъ далѣе. Непріятель ворвался въ нашу страну! Фальсбургъ будетъ осажденъ и если мы только пикнемъ, то насъ задушатъ прежде, чѣмъ мы успѣемъ крикнуть. Что-жъ дѣлать? Это война. Кто проиграетъ, тотъ и платитъ. Честные люди, грабившіе насъ впродолженіи восемнадцати лѣтъ, проиграли дѣло за насъ, а мы теперь будемъ платить за нихъ. Это ясно! Однако, если платишь съ явнымъ неудовольствіемъ, то съ тебя требуютъ болѣе, а если не очень хмуришься, то тебя грабятъ не столь безжалостно, а съ нѣкоторой учтивостью. Я видалъ въ моихъ походахъ подобные примѣры. Потому вотъ что я тебѣ совѣтую въ твоихъ собственныхъ интересахъ и въ интересахъ всѣхъ насъ. Прежде всего, верни своихъ коровъ изъ бихельбергскаго лѣса, а потомъ прикажи Давиду Герцу отвести двухъ изъ нихъ на бойню: когда придутъ пруссаки, то пусть онъ покажетъ имъ коровъ, убьетъ ихъ и разрубитъ на куски. Этого количества мяса ровно достанетъ на супъ для 15,000 человѣкъ, а если не хватитъ, то пришли ко мнѣ за моей лучшей коровой. Всѣ въ селеніи будутъ довольны и скажутъ:-- "Мэръ и его двоюродный братъ приносятъ жертвы для общины". Это отлично! Потомъ, начавъ съ насъ и отнявъ предлогъ къ ропоту, ты прикажи отобрать быка у Пласіара, корову у Жана-Адама, другую у Димера и такъ далѣе, соразмѣрно требованіямъ нѣмцевъ, до тѣхъ поръ, пока не выйдутъ всѣ быки, коровы, свиньи, бараны и козы. То-же самое ты сдѣлаешь и относительно хлѣба, муки, овощей и вина, начиная всегда съ себя и меня. Это очень грустно и тяжело; но его величество Бонапартъ, его министры, родственники и друзья проиграли наше сѣно, нашу солому, наши деньги, наши поля, наши дома, нашихъ дѣтей и насъ самихъ. Они играли глупо, не интересуясь ставкой, такъ-какъ они убрали свои денежки въ Швейцарію, Италію и Англію и рисковали только тѣмъ громаднымъ стадомъ, которое они привыкли стричь и которое называется народомъ. Да, бѣдный Христіанъ, это стадо -- мы, поселяне. Если-бъ я былъ помоложе и могъ нести военную службу, какъ въ тридцать лѣтъ, то я поступилъ-бы въ полкъ, но теперь мы съ тобою можемъ только преклонять головы съ ярой злобой въ сердцѣ и ждать, пока нація образумится и выберетъ другихъ начальниковъ для битвы съ врагами.
   Этотъ совѣтъ Жоржа мнѣ показался самымъ разумнымъ при настоящихъ обстоятельствахъ и а тотчасъ послалъ пастуха за моими коровами въ Бихельбергъ. Я велѣлъ ему сказать всѣмъ, что если они не пригонятъ обратно свой скотъ въ селеніе, то пруссаки пойдутъ за нимъ въ лѣсъ, такъ-какъ они знаютъ всѣ дороги въ нашей странѣ лучше насъ самихъ и что тогда они отберутъ скотъ прежде всего у тѣхъ, которые не хотѣли добровольно повиноваться.
   Моя жена и Гредель слышали эти слова и подняли крикъ, что я сошелъ съ ума, но я былъ благоразумнѣе ихъ и слѣдовалъ совѣту Жоржа, который никогда меня не обманывалъ.
   Въ эту ночь съ 9-го на 10-е августа, маленькій фортъ Дихтенбергъ, защищенный лишь нѣсколькими ветеранами безъ оружія и снарядовъ, сдался пруссакамъ; Мак-Магонъ удалился изъ Слобурга съ остатками своей арміи, не взорвавъ Аршвилерскаго тунеля, потому-что не было получено приказанія свыше; нѣмцы, сосредоточившись въ Савернѣ, отправили прежде всего уланъ въ Люцельбургскую долину для освидѣтельствованія желѣзной дороги, которую, какъ они полагали, французы непремѣнно раззорятъ, потомъ пустили въ тунель одинъ паровозъ, наконецъ поѣздъ, нагруженный камнями, и очень изумились, что путь въ Лотарингію былъ имъ открытъ, что пока Мак-Магонъ уходилъ пѣшкомъ, они могли его преслѣдовать въ вагонахъ и посылать прямо къ Парижу свои пушки, лошадей, людей и продовольствіе, которое они могли получить въ Эльзасѣ путемъ реквизицій.
   Все это мы узнали впослѣдствіи.
   Въ ту-же самую ночь нѣмцы возвели первыя батареи у Катр-Вана противъ Фальсбурга, который они обошли съ другой стороны по прекрасной фальбергской дорогѣ, проведенной повидимому нарочно для нихъ. Они не теряли время, осматривали все, наблюдали за всѣмъ и оставались довольны.
   Эта ночь прошла спокойно; у нихъ было слишкомъ много дѣла, чтобъ безпокоиться о нашихъ бѣдныхъ, маленькихъ селеніяхъ. Зная очень хорошо, что мы не могли ни уйти, ни защищаться, такъ-какъ вся наша молодежь была въ городѣ и мы не имѣли ни оружія, ни снарядовъ, они считали насъ только своими поставщиками въ случаѣ надобности.
   Многіе говорили и многіе вѣрятъ до сихъ поръ, что насъ отдали нѣмцамъ въ замѣнъ Бельгіи, такъ-какъ Эльзасъ, по мнѣнію императора, былъ страной нѣмецкой и лютеранской, а Бельгія -- страной французской и католической. Но Жоржъ всегда считалъ ложными эти предположенія и увѣрялъ, что всѣ наши бѣдствія происходили только отъ дурного правительства и главнымъ образомъ отъ тѣхъ, которые, подъ предлогомъ поддержать династію, наполняли карманы, назначали себѣ большіе пенсіоны, обогащались игрой на биржѣ и дешево дѣлались великими людьми, а также отъ глупости народа, который нарочно держали въ невѣжествѣ для безмолвной санкціи всѣхъ мошенничествъ и злоупотребленіи. Я вполнѣ раздѣлялъ мнѣніе Жоржа. Правительственныя злоупотребленія, лишая страну сильной, многочисленной арміи, способной защитить ея предѣлы и лишая ту армію, которая существовала, оружія, снарядовъ и продовольствія -- вотъ, кажется, достаточная причина всѣхъ нашихъ униженій и бѣдствій.
   По моему приказанію, наше стадо возвратилось изъ Вихельберга и двѣ мои лучшія коровы дожидались на скотномъ дворѣ чести быть первой реквизиціей пруссаковъ. Всѣ жители селенія громко одобряли мои распоряженія, не подозрѣвая, что ихъ очередь также придетъ.
   Время шло и уже многіе стали думать, что дѣло обойдется мирно, какъ вдругъ эскадронъ уланъ и эскадронъ гусаръ показались въ концѣ долины. Впереди, въ видѣ авангарда, выступали нѣсколько уланъ; этотъ порядокъ и впослѣдствіи всегда строго наблюдался; въ трехъ стахъ шагахъ отъ каждаго отряда ѣхали два улана, держа пистолеты въ рукахъ, и останавливаясь отъ времени до времени для рекогносцировки мѣстности.
   Всѣ мы, мужчины, женщины и дѣти, смотрѣли изъ оконъ и дверей на этихъ солдатъ, которые шли съ цѣлью насъ поглотить, раззорить и уничтожить. Это словно наступалъ на насъ Плебисцитъ, вооруженный пистолетами, саблями, штыками и пушками.
   Кавалерія растянулась по высотамъ отъ Берлингена до Грауфталя, Вехема, Миттельброна и далѣе; потомъ появились и пѣхотные полки съ развѣвающимися черно-бѣлыми знаменами.
   Мы смотрѣли на все это молча, неподвижно. Офицеры, въ остроконечныхъ каскахъ, скакали взадъ и впередъ, развозя приказанія. Патеръ Даніэль выглядывалъ изъ окна своего дома, а сосѣдка Катель кричала:
   -- Господи! Мы никогда не думали, что на свѣтѣ столько еретиковъ!
   Вотъ въ какомъ невѣжествѣ держали народъ изъ поколѣнія въ поколѣніе, внушая ему, что онъ одинъ на свѣтѣ, что насъ тысяча противъ одного чужестранца, и что наша религія всемірная. Какое безуміе, поддерживаемое ложью! Эта великая идея о себѣ сдѣлала-ли насъ сильнѣе, могущественнѣе! Но лицемѣры всегда умѣютъ выйдти сухи изъ воды; они удаляются съ полными карманами, а дураковъ оставляютъ тонуть въ болотѣ.
   Имѣя повсюду шпіоновъ, достопочтенные отцы іезуиты должны были предупреждать насъ о силѣ еретиковъ и не оставлять насъ до конца въ убѣжденіи, что мы единственные повелители всей земли. Но они говорили себѣ:
   -- Эти дураки французы будутъ рѣзаться для нашей пользы; если они побѣдятъ, то сила еретиковъ будетъ уничтожена; сслиже они потерпятъ пораженіе, то пруссаки приведутъ съ собой Генриха V, какъ союзники Людовика XVIII; во всякомъ случаѣ, намъ будетъ раздолье; святой отецъ будетъ признанъ непогрѣшимымъ и мы станемъ управлять его именемъ.
   Все это теперь такъ ясно, что даже совѣстно повторять подобныя, всѣмъ извѣстныя, истины.
   Мало-по-малу, кавалерія расположилась на высотахъ за холмами, а пѣхота наводнила долины.
   До насъ долетали команда офицеровъ, ржаніе лошадей и тяжелые шаги пѣхоты, выступавшей мѣрно, правильно, въ тактъ. Ахъ! если-бъ наши офицеры были-бы такъ-же образованы, а наши солдаты отличались-бы такой-же дисциплиной, какъ нѣмцы, то Лотарингія и Эльзасъ все еще оставались-бы французскими.
   Быть можетъ, мнѣ скажутъ, что хорошій патріотъ не долженъ говорить ничего подобнаго; но къ чему скрывать истину? Она отъ этого не перестанетъ быть истиной. Я именно дли того и говорю, чтобъ заставить людей ясно взглянуть на дѣло; если мы желаемъ возвратить себѣ то, что потеряли, то должны все измѣнить: наши офицеры должны сдѣлаться учеными, наши солдаты научиться дисциплинѣ, наши интенданты и чиновники должны доставлять исправно снаряды, амуницію и продовольствіе, или, въ противномъ случаѣ, ихъ слѣдуетъ разстрѣливать; жизнь честнаго и мужественнаго народа стоитъ жизни мошенниковъ, благодаря невѣжеству, лѣни и корыстолюбію которыхъ мы лишились двухъ провинціи.
   Намъ нужна громадная армія, армія народная, какъ въ Германіи, а для этого необходимо, чтобъ всѣ служили: способные къ военной службѣ -- въ дѣйствующей арміи, хромые и горбатые въ -- штабахъ; необходимо, чтобъ военнымъ дозволили носить очки, которые ни мало не мѣшаютъ сражаться и чтобъ богатые наравнѣ съ бѣдными шли въ огонь... Иначе насъ будутъ постоянно бить, раззорять и уничтожать.
   А главное, какъ говорилъ Жоржъ, необходимо, чтобъ во главѣ націи стоялъ человѣкъ честный, опытный, для котораго честь народа, выше своего личнаго интереса и которому всѣ повинуются, зная, что онъ никогда не терялъ довѣрія къ себѣ въ самыя трудныя, опасныя минуты.
   Но мы еще далеки отъ этого; и смотря на гордыя лица тѣхъ, которые возвращаются изъ Англіи, Бельгіи, Швейцаріи и болѣе отдаленныхъ странъ, право подумаешь, что они одержали великія побѣды, и отечество должно встрѣчать ихъ, какъ своихъ спасителей.
   Что касается до меня, я буду продолжать исторію моего селенія и хитеръ будетъ тотъ, кто, какъ-бы онъ ни прикидывался честнымъ человѣкомъ, съумѣетъ еще разъ обмануть меня!
   Размѣстивъ пѣхоту, нѣмцы поставили два или три орудія на высотахъ Вехема позади холмовъ. Тутъ мысль о Жакобѣ и о другихъ молодцахъ, которыхъ нѣмцы намѣревались бомбардировать, пришла намъ въ голову и жена моя залилась слезами. Гредель, думая о своемъ Жанѣ-Батистѣ, словно рехнулась и если-бъ по несчастью въ домѣ было ружье, я увѣренъ, она была-бы въ состояніи стрѣлять въ пруссаковъ, которые за это истребили-бы всѣхъ насъ. Она ходила взадъ и впередъ по лѣстницѣ и комнатамъ, высовывалась въ окно и на восклицаніе одного изъ солдатъ: "Какая красавица!", она рѣзко отвѣчала: "Будьте всегда десятеро противъ одного, а то вамъ придется-плохо"!
   Я съ испугомъ бросился къ ней и старался уговорить ее держать языкъ за зубами, если она не хотѣла погибели всего нашего селенія; но она дерзко отвѣчала:
   -- А мнѣ какое дѣло, пускай здѣсь все жгута, тѣмъ лучше! Я желала-бы быть теперь въ городѣ, а не здѣсь, среди этихъ злодѣевъ.
   Я поскорѣе отошелъ отъ нея, боясь услышать еще большее.
   Дождь продолжался; пруссаки шли по прежнему полками и эскадронами. Болѣе сорока тысячъ человѣкъ находилось въ долинѣ; одни смыкались въ ряды на поляхъ и лугахъ, уничтожая траву и картофель, другіе продолжали путь; колеса пушекъ, снарядныхъ ящиковъ и багажныхъ фургоновъ уходили въ песокъ, но добрыя лошади мгновенно ихъ вытаскивали и ввозили ни высоты.
   Когда физическая сила все и самъ чувствуешь свою слабость, то надо молчать!
   Распространился слухъ, что послѣ полудня, нѣмцы будутъ атаковать Фальсбургъ. Наши бѣдные мобили и шестьдесятъ рекрутовъ, поступившихъ въ артиллерійскую прислугу, должны были, повидимому, выдержать сильную бомбардировку. Видя, какое громадное количество ядеръ везли въ Вехемъ, мы невольно восклицали:
   -- Бѣдный городъ!... Бѣдные граждане!... Бѣдныя женщины!... Бѣдныя дѣти!...
   Дождь усиливался; ручей разливалъ свои воды по всей грауфтальской долинѣ. Тогда офицеры явились въ наше селеніе отыскивать себѣ пристанища; многіе, преимущественно гусары, вошли въ домъ Жоржа. Около этого-же времени на мельницу явился какой-то господинъ въ круглой шляпѣ, въ черныхъ панталонахъ и въ такомъ-же плащѣ.
   -- Вы господинъ мэръ? спросилъ онъ.
   -- Да.
   -- Хорошо. Я пасторъ при арміи и поселюсь у васъ.
   Я былъ этому очень радъ, такъ какъ лучше имѣть гостемъ одного пастора, чѣмъ двѣнадцать и шестнадцать буяновъ; но не успѣлъ онъ произнести своихъ послѣднихъ словъ, какъ явился стрѣлковый офицеръ, громко крича:
   -- Командиръ здѣсь остановится.
   Хорошо! мнѣ нечего было отвѣчать.
   Ефрейторъ, слѣдовавшій за офицеромъ, сошелъ съ лошади и осмотрѣлъ конюшню и сарай.
   -- Выведите все это отсюда, сказалъ онъ.
   -- Какъ, вывести моихъ лошадей и скотъ?
   -- Да., и скорѣй. У командира двѣнадцать лошадей, для которыхъ необходимо хорошее помѣщеніе.
   Я хотѣлъ отвѣчать, но офицеръ началъ кричать и браниться, угрожая тотчасъ свести всю мою скотину на бойню, если я не исполню немедленно его приказанія. Дѣлать была нечего; я очистилъ конюшню, но сердце мое было полно грусти и отчаянія.
   Гредель видѣла все ято изъ окна и, сойдя внизъ, сказала офицеру съ страшной злобой:
   -- Вы, должно быть, подлецъ, что обращаетесь такъ грубо съ безпомощнымъ старикомъ.
   Отъ страха волосы встали у меня дыбомъ, но офицеръ ничего не отвѣчалъ и тотчасъ удалился.
   Тогда пасторъ сказалъ мнѣ на ухо:
   -- Вы будете имѣть честь принимать у себя въ домѣ командующаго генерала, котораго вы должны называть ваша свѣтлость.
   Я невольно подумалъ:
   -- Чортъ-бы побралъ всѣхъ генераловъ. Провалились-бы вы всѣ, нѣмцы, сквозь землю! Вы несчастная раса, созданная только на горе человѣчества!
   Я конечно это только подумалъ, а не высказалъ. За два дня передъ тѣмъ пруссаки разстрѣляли нѣсколько человѣкъ въ горахъ и носились слухи, что они повѣсили Богъ знаетъ за что одинадцать гунштетскихъ поселянъ, отцовъ семействъ. Подобныя вѣсти дѣлаютъ васъ осторожными.
   Пока я размышлялъ о нашихъ бѣдствіяхъ, къ мельницѣ подъѣхалъ его свѣтлость съ адъютантами и прислугой. Они соскакиваютъ съ лошадей, входятъ въ домъ, вѣшаютъ на стѣну свою мокрую одежду и располагаются въ кухнѣ. Жена моя спасается наверхъ, я прижимаюсь въ уголокъ за печкой. Мы теперь рѣшительно ничего не имѣли своего собственнаго!
   Командиръ былъ очень высокаго роста и едва могъ войдти въ мою дверь. Онъ былъ красивый мужчина, также какъ его адъютанты, полковникъ Эклофштейнъ и баронъ Энгель. По росту и апетиту трудно было-бы найти имъ равныхъ. Они нисколько не стѣснялись моимъ присутствіемъ, ходили по всѣмъ комнатамъ, смѣялись и болтали, не обращая на меня никакого вниманія, точно я былъ въ ихъ домѣ, а. не они въ моемъ.
   Съ минуты ихъ прибытія до ухода огонь на кухнѣ не потухалъ; мои дрова, пылали; кострюли, чугуны и вертѣла были въ постоянномъ употребленіи; моихъ куръ, утокъ и гусей ловили, убивали, потрошили и жарили; изъ говядины дѣлали бифштексы. Потомъ открывали мои шкафы, брали скатерти, стаканы и отыскивали бутылки съ виномъ въ погребу.
   Все, что изготовляли на кухнѣ, подавали командиру и офицерамъ; между тѣмъ двери и окна моихъ комнатъ оставались открытыми и дождь свободно въ нихъ проникалъ; ординарцы постоянно пріѣзжали верхомъ и, получивъ приказанія, удалялись Около шести часовъ началась канонада, у Катр-Вана; два городскіе бастіона арсенальный и пекарный отвѣчали такимъ-же огнемъ.
   Эта была, бомбардировка 10 августа, впродолженіи которой сожгли домъ Тибо. Намъ суждено было видѣть и слышать много подобныхъ канонадъ, но услыхавъ теперь впервые громовые раскаты артиллерійскихъ орудій въ нашей мирной долинѣ, мы невольно дрожали отъ страха.
   Каждый разъ, какъ раздавался громкій гулъ нашихъ крѣпостныхъ пушекъ, Гредель восклицала:
   -- Вонъ наши палятъ!.. Мы еще не умерли?.. Слышите?
   Я всѣми силами старался ее успокоить и на вопросы его свѣтлости: "Что такое?", я поспѣшно отвѣчалъ:
   -- Ничего, это моя дочь; она съумасшедшая.
   Въ семь часовъ, пальба прекратилась.
   За нѣсколько минутъ передъ этимъ баронъ Энгель вышелъ отъ его свѣтлости и возвратясь объявилъ, что въ городъ отправленъ парламентеръ съ требованіемъ немедленной сдачи; а, въ случаѣ отказа бомбардировка должна была снова, начаться.
   Такимъ образомъ наступила тишина. Его свѣтлость обѣдалъ.
   Вдругъ прискакалъ гусарскій генералъ; на взглядъ онъ былъ просто чудовище, съ плоскимъ лбомъ, косыми глазами и рыжими волосами. Командиръ протягиваетъ ему руку. Они здороваются, смѣются и продолжаютъ обѣдъ. Гусарскій генералъ разсказываетъ, что онъ взялъ палатку Мак-Магона, съ великолѣпными зеркалами, фарфоровой посудой, женскими шляпками и кринолинами. Онъ смѣялся, раскрывая ротъ до ушей, а командиръ съ улыбкой замѣчаетъ, что Мак-Магонъ, вѣроятно, хотѣлъ доставить зрѣлище побѣды какой-нибудь великосвѣтской парижской красавицѣ. Не можетъ быть, чтобъ это была правда, но гусаръ лгалъ не краснѣя.
   Этотъ генералъ, котораго имени я не припомню, хотя слышалъ его нѣсколько разъ, разсказывалъ далѣе, что проходя по эльзасгаузенскому лѣсу, онъ случайно напалъ на селеніе Гундерсгофенъ, гдѣ находилось нѣсколько ротъ французской пѣхоты и истребилъ ихъ до послѣдняго человѣка, причемъ нѣмцы не потеряли ни одного солдата. Разсказавъ этотъ подвигъ, онъ захохоталъ во все горло, говоря, что военное ремесло даетъ однако прекрасныя минуты и этотъ случай составляетъ одно изъ его лучшихъ воспоминаній.
   -- И это христіане! думалъ я, сидя за печкой: -- да, они хуже волковъ; они, пожалуй, стали-бы пить кровь изъ череповъ убитыхъ!
   Они продолжали разговаривать; наконецъ, явился молодой офицеръ съ извѣстіемъ, что фальебургцы не хотятъ сдаваться, и потому городъ будутъ тотчасъ бомбардировать зажигательными снарядами съ цѣлью произвести въ немъ пожары.
   Я не могъ болѣе сидѣть и слушать подобныхъ ужасовъ; Гредель и моя жена заперлись на верху въ своей комнатѣ, а я вышелъ, чтобъ подышать свѣжимъ воздухомъ, а не тѣмъ которымъ дышали наши губители.
   Дождь продолжался; но мнѣ хотѣлось освѣжиться и я даже съ удовольствіемъ бросился-бы въ рѣку.
   Полки все тянулись по прежнему. Бѣлые кирасиры тѣснились въ долинѣ вокругъ Метинга, а другіе полки массами шли къ Сарбургу; штыки и каски блестѣли, не смотря на дождь. Легко было понять, что наша несчастная армія въ двѣсти тысячъ человѣкъ не могла противостоять такому наплыву человѣческихъ массъ.
   Но гдѣ-же были остальные триста тысячъ человѣкъ, содержаніе которымъ мы отпускали впродолженіе столькихъ лѣтъ? Они находились въ отчетѣ военнаго министра законодательному собранію, а деньги, отпущенныя на ихъ обмундировку и вооруженіе, были въ Лондонѣ, на частномъ счету Бонапарта. Онъ сдѣлалъ экономію, "честный человѣкъ!"
   Всѣ эти безчисленные нѣмцы, расположившіеся въ нашей долинѣ подъ дождемъ, начинали рубить фруктовыя деревья на дрова; со всѣхъ сторонъ падали наши великолѣпныя яблони и грушевыя деревья, еще покрытыя плодами; ихъ обдирали, рубили на куски и зажигали такими громадными кострами, что дождь не могъ потушить огня. Вся долина освѣщалась этими ужасными маяками.
   Какая неоцѣнимая потеря для страны! Съ 1814 года, потребовалось 56 лѣтъ, чтобъ ихъ взлелѣять; они теперь были въ полной силѣ и наши дѣти ранѣе пятидесяти лѣтъ не увидятъ подобныхъ красавцевъ! Наши селенія обнажены и всѣ деревья истреблены, уничтожены!
   Это печальное зрѣлище наполнило мое сердце отчаяньемъ и, отвернувшись, я пошелъ къ Жоржу, надѣясь услыхать отъ него хоть нѣсколько словъ утѣшенія.
   Домъ Жоржа былъ полонъ народа; Маріана, женщина рѣшительная и смѣлая, стряпала для незванныхъ гостей, въ числѣ которыхъ были ихъ два старые парижскіе пріятеля: еврей, учившійся въ Парижѣ садоводству и нѣмецъ сѣдельщикъ; оба они теперь были мрачны, словно ихъ мучила совѣсть. Остальные посѣтители, наполнявшіе домъ и аллею передъ домомъ, курили трубки и дожидались похлебки изъ говядины и картофеля, которая варилась въ большомъ котлѣ. Хотя обыкновенно этотъ котелъ былъ предназначенъ для бѣлья, но теперь не въ чемъ другомъ было готовить для такого громаднаго количества народа.
   Каждый солдатъ имѣлъ подъ мышкой кусокъ говядины, ломоть хлѣба, бутылку вина и даже порядочное количество молотаго кофе; у нѣкоторыхъ виднѣлись въ карманахъ кочни капусты, лукъ, рѣпа. Солдаты эти были гусары.
   Въ большой залѣ находились офицеры, только-что возвратившіеся съ рекогносцировки. Ихъ тяжелые сапоги и звонкія шпоры громко слышались на лѣстницѣ и въ верхнихъ комнатахъ.
   Я вошелъ въ заднюю дверь, такъ-какъ аллея была слишкомъ загромождена. Жоржъ увидалъ меня черезъ массу касокъ и воскликнулъ;
   -- Христіанъ, останься на улицѣ, здѣсь душно, я выду къ тебѣ.
   Ему дали дорогу, какъ хозяину, и мы пошли съ нимъ въ садъ.
   -- Ну, сказалъ онъ, закуривая трубку: -- что у васъ дѣлается?
   Я разсказалъ ему все.
   -- Я принималъ гусарскаго генерала еще вчера вечеромъ, произнесъ онъ, когда я кончилъ: -- послѣ ухода уланъ, часовъ въ одинадцать я услыхалъ стукъ въ ставни. Я выглянулъ... два эскадрона гусаръ окружаютъ домъ. Спастись было некуда.-- "Отворите!" кричали извнѣ. Я повиновался. Первый вошелъ генералъ, который только-что отправился къ тебѣ.
   -- Вы одни? спросилъ онъ, держа въ правой рукѣ пистолетъ и осматриваясь по сторонамъ.
   -- Да, одинъ съ женою.
   -- Хорошо.
   Онъ обернулся и крикнулъ своего адъютанта. Три или четыре солдата вошли въ комнату и по его приказанію вынесли столъ и стулья въ кухню. Тогда генералъ разложилъ на полу огромную карту и, снявъ сапоги, легъ на нее.
   -- Такой-то, такой-то, такой-то, кричитъ онъ во все горло.
   -- Здѣсь, генералъ.
   И шесть или семь офицеровъ входятъ въ комнату и вынимаютъ изъ кармана маленькія карты.
   -- Такой-то, знаете вы дорогу въ Метингъ?
   -- Да, генералъ.
   -- А изъ Метинга въ Сарбургъ?
   -- Да, генералъ.
   -- Называйте мѣста.
   И офицеръ началъ быстро называть селенія, фермы, ручьи, мосты, лѣса, дороги, и даже тропинки. Генералъ, все время слѣдилъ пальцемъ по картѣ.
   -- Хорошо! сказалъ онъ, -- возьмите двадцать человѣкъ и сдѣлайте рекогносцировку до Сен-Жана. Если встрѣтите сопротивленіе, увѣдомьте меня. Ну, живѣй!
   Офицеръ вышелъ, а генералъ позвалъ другого.
   -- Здѣсь, генералъ.
   -- Вы знаете дорогу въ Диксгеймъ?
   -- Да, генералъ.
   И та-же исторія повторилась. Черезъ полчаса онъ разослалъ всѣхъ своихъ офицеровъ, по различнымъ направленіямъ: къ Сарбургу, къ Диксгейму, къ Дамерингену, къ Люцельбургу, къ Фенетранжу, и т. д. Когда всѣ они уѣхали, при немъ осталось не болѣе двадцати или тридцати солдатъ, онъ всталъ и сказалъ мнѣ:
   -- Дайте мнѣ хорошую постель, а завтра къ семи часамъ утра, приготовьте сытный завтракъ. Всѣ офицеры, которыхъ вы только-что видѣли, будутъ завтракать у меня; апетитъ послѣ экспедиціи у нихъ будетъ отличный. У васъ хорошая провизія и вино, а жена ваша, я знаю, прекрасная кухарка. Я желаю, чтобъ все было отлично. Понимаете?
   Я ничего не отвѣчалъ и пошелъ къ женѣ, но она уже все слышала изъ кухни и громко воскликнула:
   -- Хорошо, все будетъ исполнено. Дѣлать нечего, они сильнѣе насъ.
   Конечно, генералъ слышалъ ея слова, но ему было все равно, только-бы исполнялись его приказанія. Моя жена проводила его наверхъ и указала ему на свою постель. Онъ осмотрѣлъ всѣ шкафы, заглянулъ подъ кровать, отворилъ окно и, убѣдившись, что часовые стоятъ на своихъ мѣстахъ, легъ въ постель.
   До утра все было спокойно. Когда офицеры возвратились, то генералъ выслушалъ ихъ докладъ и послалъ тотчасъ-же остававшихся при немъ солдатъ въ Дазенгеймъ. Черезъ два часа эти гусары возвратились съ авангардомъ нѣмецкой арміи. Рекогносцировка, произведенная генераломъ, доказала, что всѣ горные проходы оставлены французами и нѣмцы могутъ свободно войти въ Лотарингію; что Мак-Магонъ и Фальи удалились съ остатками своихъ армій и въ этой мѣстности не предвидѣлось болѣе сраженій.
   Вотъ все, что разсказалъ мнѣ Жоржъ, покуривая трубку.
   Дверь изъ кухни была теперь отворена и мы видѣли тѣснившихся въ ней нѣмцевъ въ каскахъ, мокрой одеждѣ и съ кусками мяса подъ мышками. По мѣрѣ того, какъ готовилось кушанье, Маріана выдавала бульонъ, говядину и овощи подходившимъ солдатамъ съ различной посудой; они тотчасъ удалялись и ихъ мѣста занимали другіе. Я никогда не видывалъ столько говядины и такой свѣжей; одного подобнаго куска было-бы достаточно на четырехъ или пятерыхъ французовъ.
   Какъ грустно было думать, что наши солдаты такъ страдали отъ голода въ своей собственной странѣ, тогда какъ враги набивали себѣ желудки нашимъ добромъ! Мы съ Жоржемъ думали объ одномъ и томъ-же.
   -- Да, нѣмцы устроились лучше насъ! сказалъ онъ.-- Это мясо не здѣшнее, ибо они еще не дѣлали реквизицій; оно идетъ по желѣзной дорогѣ; я видѣлъ, какъ сегодня выгружали провизію изъ вагоновъ. Вмѣстѣ съ мясомъ привезли для офицеровъ громадныя колбасы и прочіе неизвѣстные мнѣ съѣдобные припасы; и все это отличное, только хлѣбъ у нихъ черный, но они ѣдятъ его съ удовольствіемъ. Ихъ интендантскіе чиновники не такіе блестящіе, какъ наши, они не умѣютъ выводить такихъ блестящихъ итоговъ, но солдаты ихъ имѣютъ мясо, хлѣбъ, вино, кофе, а наши умираютъ съ голода, какъ мы сами видѣли. Еслибъ они получали хоть половину нѣмецкихъ раціоновъ, то поселяне не жаловались-бы на нихъ, какъ въ Нидербронѣ; а они напротивъ кормили-бы несчастныхъ остатками своей пищи.
   Около одинадцати часовъ вечера я возвратился домой, болѣе спокойный, чѣмъ утромъ. Часовые меня уже знали. Командиръ, оба его адъютанта и пасторъ спали. Они расположились на нашихъ постеляхъ, а прислуга ихъ разлеглась на соломѣ въ сараѣ. Что касается меня, то я рѣшительно не зналъ, гдѣ мнѣ лечь. Однако, не смотря на это, я немного успокоился и, обдумывая слова Жоржа, говорилъ себѣ: "Если нѣмцы получаютъ продовольствіе но желѣзной дорогѣ, то не все еще потеряно. Мы сохранимъ свой скотъ и къ тому же нѣмцы уйдутъ отъ насъ далѣе".
   Размышляя такимъ образомъ, я пошелъ на мельницу, легъ на мѣшки съ мукою и вскорѣ заснулъ.
   Но на другой день оказалось, что Жоржъ ошибся и что продовольствіе не получалось нѣмцами по желѣзной дорогѣ. Каждую минуту ко мнѣ приходили поселяне съ жалобами на пруссаковъ, точно я былъ отвѣтственнымъ лицомъ за ихъ грабежъ.
   -- Г. мэръ, у меня взяли горшокъ съ саломъ, говорилъ одинъ.
   -- Г. мэръ, у меня утащили сапоги изъ-подъ кровати, говорилъ другой.
   -- Г. мэръ, мое все сѣно нѣмцы скормили своимъ лошадямъ, говорилъ третій: -- чѣмъ я буду кормить свою корову?
   И такъ далѣе, и такъ далѣе.
   Оказывалось, по ихъ словамъ, что нѣмцы поступали самымъ безцеремоннымъ образомъ и, по праву побѣдителя, брали все безъ зазрѣнія совѣсти.
   Эти жалобы меня такъ взорвали, что я рѣшился сказать обо всемъ командиру. Онъ выслушалъ меня очень любезно и сказалъ, что сожалѣетъ о случившемся, но французская пословица "A la guerre comme à la guerre" относится столько-же къ поселянамъ, сколько и къ солдатамъ.
   Однако все это было-бы ничего, если-бъ не начались реквизиціи. Ко мнѣ пришли квартирмейстеры для переговоровъ. На всѣ мои увѣренія, что мы люди бѣдные, раззоренные, они отвѣчали:
   -- Хорошо, хорошо, устроите дѣло, какъ знаете: намъ необходимо столько-то тысячъ копенъ сѣна, столько-то мѣръ овса и ячменя, столько-то четвериковъ муки, столько-то пудъ мяса -- все равно, какого: говядины или баранины, но перваго сорта. Еслиже вы не поставите намъ этихъ припасовъ, г. мэръ, мы сожжемъ ваше селеніе.
   Главнокомандующій, вмѣстѣ съ своими офицерами, отправился въ нѣмецкій лагерь подъ Фальсбургомъ и я оставался одинъ, безпомощный, беззащитный. Я хотѣлъ ударить въ набатъ для созванія муниципальнаго совѣта, но колокольный звонъ былъ запрещенъ; тогда я послалъ на домъ къ каждому муниципальному совѣтнику, приглашая ихъ собраться, но никто не двинулся съ мѣста: они полагали, что, оставаясь дома, они отнимутъ у нѣмцевъ возможность дѣлать поборы съ селенія.
   Находясь въ такой крайности, я приказалъ Мартину Копу, при барабанномъ боѣ, прочесть списокъ требуемыхъ реквизицій. При этомъ я просилъ, чтобы всѣ благоразумные люди поспѣшили исполнить эти требованія къ одинадцати часамъ утра, если они не желаютъ, чтобы нѣмцы съ двухъ концовъ подожгли наше селеніе.
   Не успѣлъ Копъ прочесть это объявленіе, какъ уже каждый поселянинъ торопился нести въ мэрію все, что имѣлъ.
   Квартирмейстеры забрали все -- между прочимъ мою лучшую корову -- и дали мнѣ росписку въ полученіи всѣхъ этихъ припасовъ.
   Негодованіе жителей нашего селенія было безгранично.
   Благодаря чрезмѣрнымъ реквизиціямъ, которыя брали нѣмцы въ первые дни ихъ нашествія, во всемъ нашемъ околодкѣ нельзя было-бы найти ни одного фунта солонины, а о свѣжей говядинѣ нечего было и говорить. Однако, когда нѣмцы рѣшительно настаивали на своихъ требованіяхъ -- все находилось въ изобиліи. На французовъ болѣе всего дѣйствовала угроза сжечь до тла селенія. Вездѣ ходили самые страшные разсказы о дѣйствіяхъ нѣмцевъ въ Эльзасѣ и неудивительно, что ихъ считали способными исполнить жестокую угрозу.
   Собравъ реквизиціи, пруссаки сняли свой лагерь и, объявили намъ, что ихъ мѣсто займутъ другіе..Я слышалъ, какъ баронъ Энгель послалъ эстафету въ Сарбургъ съ приказаніемъ приготовить шесть тысячъ раціоновъ хлѣба и кофе. Теперь я понялъ, что мы должны были кормить всю нѣмецкую армію до конца компаніи и нѣмецкое интендантство перестало мнѣ казаться великолѣпнымъ учрежденіемъ.
   Не успѣлъ еще уѣхать командиръ съ своей свитой, какъ явился гусарскій капитанъ Коломбъ съ шестью солдатами и, спустя немного, адъютантъ, какой-то графъ, съ тремя солдатами. Они пріѣхали изъ Саверна, совершенно мокрые и голодные.
   Я объяснилъ илъ, что у насъ все взято и намъ нечѣмъ было жить самимъ, но они не хотѣли этому вѣрить и моя жена должна была собрать всѣ крохи и кое-какъ приготовила обѣдъ.
   За столомъ эти офицеры разсказали намъ, что послѣ битвы подъ Вертомъ нѣмцы повѣсили одинадцать поселянъ въ Вонштетѣ. Наши постояльцы также сказали налъ, что на другой день придетъ поѣздъ желѣзной дороги, на которомъ везутъ провіантъ. Это дѣйствительно сбылось, но, по несчастью, поѣздъ не остановился и прошелъ далѣе, въ Сарбургъ.
   Фальсбургскія крѣпостныя орудія сбили прусскія батареи, воздвигнутыя въ Катр-Ванѣ. Значительное количество больныхъ и раненыхъ было отправлено въ большой савернскій госпиталь, нѣкоторыхъ-же положили въ домѣ, занимаемомъ школой, въ селеніи Пфальсвееръ. Пруссаки сердились на свою неудачу; они, казалось, не хотѣли допустить мысли, что мы должны и можемъ защитить себя; всякое сопротивленіе съ нашей стороны казалось имъ чуть не преступленіемъ, нарушающимъ ихъ право повелѣвать нами, какъ народомъ рабовъ. Я постоянно слышалъ отъ нихъ подобныя жалобы, но считали-ли они насъ за скотовъ или сами были достойны уподобиться скотамъ -- я, право, не знаю, но полагаю, что одинаково, какъ они, такъ и наши, очень часто не заслуживали чести называться людьми.
   Послѣ поѣзда съ продовольствіемъ, который былъ такъ великъ, что тянулся два часа, стали проходить мимо нашего селенія безконечное количество пушекъ и зарядныхъ ящиковъ; никогда мы не слыхивали такого страшнаго шума: онъ походилъ на клокочущій по горамъ бурный потокъ.
   Теперь шелъ мимо насъ 11-й нѣмецкій корпусъ. Всего такихъ корпусовъ у нѣмцевъ было двѣнадцать; въ каждомъ корпусѣ считалось въ строю восемьдесятъ или девяносто тысячъ человѣкъ.
   Мы рѣшительно ничего не знали о положеніи нашихъ войскъ, нашихъ друзей и родственниковъ въ городѣ: мы находились словно на острову, среди бушующаго наводненія пруссаковъ, саксонцевъ, баварцевъ, виртембергцевъ и баденцевъ, которые все шли, шли безъ конца.
   Повидимому, реквизицій, взятыхъ наканунѣ, и громаднаго поѣзда съ продовольствіемъ было слишкомъ недостаточно для нѣмцевъ; они не хотѣли уже болѣе обращаться къ мэру, и послѣ отъѣзда останавливавшихся у насъ офицеровъ, въ семь часовъ утра, въ селеніи поднялся страшный крикъ: пруссаки разомъ хотѣли захватить все наше стадо. Но на этотъ разъ они дурно взялись за дѣло: они не окружили со всѣхъ сторонъ дома и поселяне успѣли угнать скотину въ заднія ворота, а оттуда, по горнымъ откосамъ, въ лѣсъ, такъ-что нѣмцамъ не досталось почти ничего.
   Съ этой минуты, не смотря на всѣ угрозы непріятеля, нашъ скотъ оставался въ лѣсу на горныхъ вершинахъ; около этого-же времени стали распространяться слухи, что въ горахъ бродятъ французскіе партизаны; одни увѣряли, что это тюркосы, спасшіеся изъ-подъ Верта; другіе же -- что это вольные стрѣлки. Во всякомъ случаѣ пруссаки перестали ходить небольшими отрядами но уединеннымъ тропинкамъ и, вѣроятно, по этой причинѣ они не преслѣдовали нашъ скотъ въ Краненфольцѣ.
   На другой день, 13 августа, въ нѣмецкомъ лагерѣ близь Beхема произошло движеніе. Старикъ прусскій принцъ, извѣстный своимъ продолговатымъ носомъ и выдающимся подбородкомъ, человѣкъ энергичный и почти никогда восходившій съ лошади, былъ въ Метингѣ; носился слухъ, что вскорѣ начнется страшная бомбардировка Фальсбурга, такъ-какъ шестьдесятъ орудій уже выставили у вехемской мельницы и насыпали земляной валъ для прикрытія этой батареи.
   Въ этотъ день, когда я всего менѣе ожидалъ незванныхъ гостей, явились снова квартирмейстеры за реквизиціями. Я объявило., что весь нашъ скотъ разбрелся по лѣсу, по ихъ собственной винѣ: они хотѣли забрать все разомъ и теперь ничего не получатъ.
   На мои справедливыя замѣчанія они отвѣчали угрозами. Тогда я воскликнулъ:
   -- Берите меня!.. Ѣшьте меня!.. Я старикъ -- отъ меня не разтолстѣете!..
   Однако, слыша ихъ обычныя угрозы сжечь селеніе, я велѣлъ объявить всѣмъ жителямъ, что пруссаки требуютъ тысячу мѣръ овса и ячменя и три тысячи пудъ соломы и сѣна; если-же къ двѣнадцати часамъ все это не будетъ приготовлено -- они безъ всякаго милосердія сожгутъ наши дома.
   И теперь, какъ въ первый разъ, устрашенные жители принесли на площадь все, что требовалось. Нѣмцы нашли вѣрное средство заставить людей отдать все, до послѣдняго зерна: Огонь! огонь!-- вотъ могучее средство, которымъ держали насъ постоянно въ страхѣ. Намъ постоянно мерещился страшный призракъ Содома и Говоры, истребленныхъ въ древности огнемъ за ихъ великія нечестія. Но тѣ города были наказаны самимъ Богомъ. Нѣмцы-же стращали насъ для насыщенія своей жадности.
   Конечно, за свою глупость, мы тоже заслуживали строгой кары, однакожъ, насъ не оставляла надежда, что народъ не всегда. будетъ глупымъ и что Богъ взмилуется надъ нами. Я говорю не о Богѣ іезуитовъ, но о томъ Богѣ, котораго мы сознаемъ въ глубинѣ нашего сердца, который побуждаетъ насъ проливать слезы сожалѣнія о беззаконно убитыхъ нашихъ братьяхъ. Объ этомъ Богѣ я говорю и къ Нему я взываю: "Господи! взгляни на насъ, претерпѣвшихъ столько страданій! Заслужили-ли мы ихъ, виновны-ли мы въ нашемъ невѣжествѣ? И если виновны, то покарай насъ! Но если другіе въ этомъ виноваты, если они намъ не дали школъ, если они не учили насъ тому, что мы должны были знать, если они обманывали насъ, пользуясь нашивъ довѣріемъ, то Милосердный Боже! прости насъ и отдай вамъ нашу родину, нащъ милый Эльзасъ, нашу дорогую Лотарингію! Не допусти, чтобъ насъ предали нашимъ врагамъ! Боже милосердный, мы виновны, очень виновны, что повѣрили Бонапарту, который измѣнилъ торжественной клятвѣ, данной Тебѣ, и его министрамъ, которые, обѣщавъ намъ миръ, начали войну съ "легкимъ сердцемъ", и потомъ бѣжали, набивъ себѣ карманы. Но все-же мы, эльзасцы и лотарингцы, вѣрнѣйшіе сыны нашей Франціи, и мы не заслуживаемъ, чтобы насъ отдали на волю побѣдителя, нѣмца. О Боже милосердный! спаси насъ отъ такого позора!..."
   При воспоминаніи о всѣхъ страданіяхъ и униженіяхъ, перенесенныхъ нами, сердце мое обливалось кровью и на глазахъ выступали слезы.
   Успокоенный этими слезами, я стану продолжать свой разсказъ, помня всегда, что разсказываю истинную исторію, которая отчасти извѣстна теперь всѣмъ, а многіе сами были свидѣтелями описываемыхъ мною событіи.
   Въ тотъ-же день вечеромъ, нѣсколько эльзасцевъ въ телѣгахъ возвращались домой изъ Люкевиля чрезъ наше селеніе. Они возили пруссаковъ; лошади ихъ были только кожа да кости; а сами поселяне блѣдные, желтые, едва держались на ногахъ отъ голода, а также отъ полученныхъ ударовя. всю дорогу имъ не дали даже одного раціона хлѣба: нѣмцы все съѣдали сами. На глазахъ нѣмцевъ могли падать люди, несшіе ихъ-же багажъ,-- падать отъ изнеможенія и голода и ни одинъ изъ нихъ не подалъ-бы несчастнымъ стакана воды, потому-что эти изнемогшіе были французы, и если-бы съ этими бѣдняками не дѣлились послѣдней крохой сами бѣдствующіе лотарингцы, они всѣ перемерли-бы отъ голода.
   Все это истинная правда и мы сами впослѣдствіи убѣдились въ этомъ горькимъ опытомъ.
   Послѣ проѣзда этихъ несчастныхъ, для которыхъ я съ трудомъ нашелъ хлѣба, такъ-какъ нѣмцы три дня тому назадъ взяли у насъ прямо изъ печи двадцать-семь хлѣбовъ, прискакали съ шумомъ и трескомъ два нѣмецкіе адъютанта. Первый объявилъ, что за нимъ ѣдетъ полковникь, второй, что за нимъ слѣдуетъ генералъ.
   На мою долю выпала честь принимать полкового командира какого-то силезскаго гренадерскаго полка, кромѣ того и самъ генералъ удостоилъ меня своимъ посѣщеніемъ и поужиналъ у меня. Мои нежданные гости объявили намъ, что на другой день начнется серьезная бомбардировка Фальсбурга. Эти почтенныя особы были, должно быть, слишкомъ наивны, если могли полагать, что это извѣстіе принесетъ большое удовольствіе мнѣ, моей женѣ и дочери.
   Вмѣстѣ съ полковникомъ прибыло знамя его полка и было поставлено въ его комнатѣ. Этотъ полкъ пришелъ прямо съ австрійской границы, гдѣ онъ дожидался объявленія нейтралитета тамошними добрыми католиками, чтобъ присоединиться къ нѣмецкой арміи, уже пожинавшей лавры всякаго рода. Я. узналъ эти подробности изъ разговора моихъ гостей.
   Эта ночь была для насъ очень безпокойная. Офицеры, одинъ за другимъ, требовали отъ насъ разныхъ услугъ. Моя жена должна была стряпать для каждаго изъ нихъ, подавать имъ кушанье и вообще прислуживать; Гредель, не смотря на свою ненависть къ нѣмцамъ, блѣдная, стиснувъ зубы, помогала своей матери. Генералъ и полковникъ ужинали въ девять часовъ, адъютантъ въ десять и такъ далѣе впродолженіи всей ночи; они не обращали никакого вниманія на усталость бѣдныхъ женщинъ и были очень веселы. Особенно они смѣялись надъ патеромъ Вальсбурга, у котораго они провели прошлую ночь. Онъ увѣрялъ ихъ, что причина несчастья Наполеона заключалась въ отозваніи французскихъ войскъ изъ Рима.
   Наконецъ я заснулъ сидя. Но едва разсвѣло, какъ во всемъ домѣ раздались звяканье шпоръ и крики адъютанта:
   -- Иди-же, скотина! Иди, дуракъ, оселъ, свинья! Придешь-ли ты болванъ!
   Такъ обращался онъ съ своимъ слугой. Вообще мнѣ нерѣдко случалось видѣть подобное-же обращеніе нѣмецкихъ офицеровъ съ своими слугами, и они, кажется, надѣятся, что и мы станемъ сносить подобное-же обращеніе и за свою покорность и смиреніе удостоимся быть причиненными къ добродѣтельной нѣмецкой націи.
   Полковникъ позавтракалъ въ пять часовъ утра и полкъ выступилъ въ походъ. Часовъ въ семь утра началась страшная бомбардировка. Шестьдесятъ орудій, поставленныхъ въ Вехемѣ, разомъ открыли огонь. Фальсбургъ тотчасъ отвѣчалъ, но въ половинѣ восьмого надъ городомъ показался черный столбъ дыма. Большія крѣпостныя орудія продолжали канонаду съ новой силой; ядра свистѣли, бомбы лопались на горныхъ откосахъ, а громовые раскаты вильшбергскаго бастіона доносились, благодаря горному эху, до отдаленнѣйшихъ мѣстъ Эльзаса.
   Моя жена и Гредель молча смотрѣли другъ на друга, а я ходилъ взадъ и впередъ, поникнувъ головой и думая о Жакобѣ и тѣхъ бѣдныхъ труженикахъ, у которыхъ теперь погибло ихъ имущество, нажитое пятидесятилѣтними трудами и лишеніями.
   Въ десять часовъ я вышелъ изъ дома; столбъ дыма распространялся все болѣе и болѣе по направленію къ церкви и госпиталю; этотъ дымъ казался громаднымъ, чернымъ знаменемъ, которое то опускалось на землю, то возвышалось къ небу.
   Эскадронъ кирасиръ, а за нимъ эскадронъ гусаръ проскакали мимо селенія по дорогѣ въ Метингъ, гдѣ находилась главная квартира прусскаго принца.
   Ядра изъ шестидесяти нѣмецкихъ орудій падали но прежнему въ городъ, увеличивая столбъ дыма, а французскія бомбы перелетали чрезъ прусскія батареи и лопались въ открытомъ полѣ. Также доносился глухой гулъ люцельбургскихъ орудій, отъ которыхъ вѣроятно дрожалъ старый замокъ.
   Часовъ въ одинадцать пришелъ офицеръ съ маркитантомъ и просилъ уступить ему нѣсколько ведеръ вина, обѣщая мнѣ исправно заплатить. Это, конечно, была учтивая форма реквизиціи; можно-ли отказать въ кредитѣ людямъ, въ рукахъ которыхъ находится ваша жизнь! Дѣлать было нечего; я провелъ ихъ въ погребъ и маркитантъ налилъ себѣ два боченка вина.
   Спустя нѣсколько времени возвратился полковникъ вмѣстѣ съ своимъ полкомъ; но слѣзая съ лошади, онъ потребовалъ только кусокъ хлѣба и стаканъ вина, что моя жена тотчасъ ему и подала. Не успѣлъ онъ еще удалиться, какъ маркитантъ снова явился за виномъ, но на этотъ разъ съ фельдфебелемъ, который клялся, что въ тотъ-же вечеръ деньги будутъ уплачены. Они опорожнили мою бочку и ушли совершенно довольные собою.
   Между тѣмъ, канонада продолжалась и столбъ дыма становился больше и гуще. Бомбы изъ Фальсбурга лопались надъ берлингенской долиной. Въ четыре часа половина города была въ огнѣ, въ пять пожаръ распространился далѣе и каменная колокольня собора возвышалась обнаженной, черной массой; балки и крыша сгорѣли, колокола расплавились. Въ шесть часовъ, стоя у дверей нашихъ домовъ, мы съ ужасомъ увидали, какъ пламя огненными языками взвилось къ небу надъ столбомъ дыма.
   Канонада замолкла. Нѣмцы послали парламентера предложить коменданту сдать крѣпость, но наши молодцы и вообще всѣ жители Фальсбурга не принадлежали къ тѣмъ людямъ, которые сдаются; чѣмъ болѣе жгли домовъ, тѣмъ менѣе оставалось имущества, стоющаго спасенія; къ тому-же, по счастію, въ Фальсбургѣ оставалась вся мука, которую до рейхсгофенской битвы хотѣли послать въ Мэцъ. Такимъ образомъ продовольствія должно было хватить на долго. Могъ оказаться только недостатокъ въ мясѣ и соли. Послѣднее обстоятельство непонятно, такъ-какъ простой разсудокъ говоритъ, что каждый благоразумный комендантъ крѣпости обязанъ-бы имѣть во всякое время запасъ соли на десять лѣтъ. Соль не дорога, не портится, и черезъ сто лѣтъ не теряетъ своей силы. Но наши интендантскіе чиновники были слишкомъ почтенные, просвѣщенные люди, чтобы могли послушать совѣта какого-нибудь простого, бѣднаго мельника. Извѣстно, что въ послѣдніе два мѣсяца осады фальебургцы болѣе всего страдали отъ недостатка соли.
   Ночью возвратился парламентеръ и мы узнали, что комендантъ отказался сдать крѣпость.
   Канонада снова возобновилась и прусскія ядра убили нѣсколькихъ несчастныхъ женщинъ и дѣтей, вышедшихъ на улицы изъ казематовъ. Но вскорѣ огонь прекратился съ обѣихъ сторонъ. Было десять часовъ. Мертвая тишина, воцарившаяся послѣ такого страшнаго шума, невольно поражала насъ. Я стоялъ въ дверяхъ, какъ вдругъ увидалъ передъ собою Жоржа.
   -- У тебя никого нѣтъ? спросилъ онъ.
   -- Никого.
   Мы вошли въ комнату, гдѣ сидѣли Гредель и моя жена.
   -- Ну, сказалъ онъ, смѣясь:-- наши молодцы не сдаются; комендантъ храбрый человѣкъ.
   -- Да, замѣтила моя жена:-- но что теперь дѣлаетъ бѣдный Жакобъ?
   -- Онъ здоровехонекъ, отвѣчалъ Жоржъ: -- въ Сен-Жан-Улоа мнѣ привелось видѣть бомбардировку почище этой; у нѣмцевъ ядра шести и двѣнадцати-фунтовыя, а у насъ были шестидесяти-фунтовыя. Въ концѣ концовъ убиваютъ или ранятъ не болѣе одного изъ тридцати или сорока человѣкъ. Будьте спокойны, я вамъ отвѣчаю, что наши молодцы цѣлы и невредимы, тѣмъ болѣе, что лучшее мѣсто всегда крѣпостной налъ.
   Онъ усѣлся и закурилъ трубку. Пожаръ въ городѣ былъ до того великъ, что зарево освѣщало наши окна, которыя отсвѣчивались на занавѣскахъ кровати.
   -- Хорошо горитъ, продолжалъ Жоржъ, -- хотя имъ должно быть тамъ очень жарко. Но какое несчастье, что не взорванъ аршвилерскій тунель и что его величество не приказалъ подвести спички къ готовой уже минѣ! Какое несчастье для Франціи, что во главѣ ея стоитъ теперь такой неспособный человѣкъ. Городъ держится и еслибъ тунель былъ взорванъ, то нѣмцамъ пришлось-бы правильно осаждать Фальсбургъ. Бомбардировка тутъ не повела-бы ни къ чему, а надо было-бы вести траншеи и два или три раза ходить на приступъ. Такимъ образомъ они остановились-бы здѣсь недѣли на три, а въ это время страна успѣла-бы оправиться. Я знаю, что пруссаки имѣютъ другую дорогу, черезъ Форбахъ, но тамъ находится Туль. И къ тому-же какая разница идти пѣшкомъ и тащить за собою орудія, снаряды, продовольствіе, или имѣть въ рукахъ желѣзную дорогу, по которой можно везти все спокойно безъ конвоя и опасенія неожиданныхъ нападеній. Да, большое несчастье имѣть повелителемъ такого человѣка, какъ нашъ Бонапартъ.
   -- Пусть себѣ нѣмцы идутъ далѣе, замѣтила моя жена.-- Это будетъ лучше для насъ.
   -- Вы говорите, какъ настоящая женщина, отвѣчалъ Жоржъ; -- конечно, мы несемъ большія потери, но неужели вы думаете, что Франція намъ за это не заплатитъ? Неужели мы всегда будемъ имѣть депутатовъ глупцовъ или плутовъ? Если намъ ничего не заплатятъ, то кто-же послѣ этого станетъ защищать родину? Тогда всѣ принимали-бы непріятеля съ распростертыми объятіями и Франція дѣйствительно погибла-бы! Бросьте-же, Катерина, эти мысли и будьте увѣрены, что нашъ интересъ тѣсно связанъ съ интересомъ всей націи. Ахъ! если-бъ только былъ взорванъ тунель, то нѣмцы запѣли-бы другую пѣсню.
   Жоржъ замолчалъ и устремилъ свой взглядъ на несчастный городъ, походившій на огненное море. Изъ двухсотъ городскихъ домовъ горѣло по крайней мѣрѣ пятьдесятъ и церковь. Благодаря разстоянію, никакіе звуки до насъ не долетали, а лишь доходилъ отблескъ зарева, который нѣсколько блѣднѣлъ подъ лучами серебристой луны, спокойно, величаво смотрящей на преступленія людей съ самого сотворенія міря. Жоржъ долго глядѣлъ, насупивъ брови, потомъ онъ ушелъ, не прибавивъ ни слова.
   Мы не ложились впродолженіе всей ночи; вообще въ цѣломъ селеніи никому не спалось; у каждаго былъ въ Фальсбургѣ сынъ, братъ или другъ.
   На слѣдующій день 15 августа, когда разсѣялся утренній туманъ, мы увидали, что облако дыма все еще поднималось къ небу, но не столь густое и обширное. Нѣмецкая армія продолжала свой путь по направленію къ Нанси. Поручикъ, обѣщавшій заплатить мнѣ за вино, ушелъ вмѣстѣ съ другими, не сказавъ мнѣ ни слова. Если всѣ нѣмецкіе офицеры походятъ на него, то я никому не совѣтую отпускать имъ что-нибудь на слово.
   Послѣ ухода этой второй арміи, въ слѣдующіе дни, въ воскресенье и понедѣльникъ, продолжали идти мимо нашего селенія кавалерійскіе полки: драгуны, уланы, гусары, черные, зеленые, коричневые. Они всѣ шли по нашей долинѣ, направляясь въ сердце Франціи.
   Однако, отряды пѣхоты и артиллеріи оставались вокругъ Фальсбурга, въ Вехсмѣ, въ Вальшбергѣ, въ Вишельбергѣ, въ Катр-Ванѣ и такъ далѣе. Носился слухъ, что они вскорѣ получатъ большія орудія для правильной осады, но теперь они имѣли только достаточную силу для охраненія желѣзной дороги, аршвилерскаго тунеля и съ нашей стороны грауфтальскаго прохода.
   Пока кавалерія шла по нашей долинѣ, багажъ, продовольствіе и снаряды тянулись по люцельбургской.
   Съ этого времени мы уже видали только незначительныя бомбардировки и гарнизонъ Фальсбурга могъ-бы дѣлать успѣшныя вылазки, такъ-какъ мы съ большимъ-бы удовольствіемъ отдали свою скотину французскимъ солдатамъ, чѣмъ нѣмецкимъ, изводившимъ насъ своими реквизиціями.
   Да, эти реквизиціи тяготили насъ всего болѣе. Семь или восемь тысячъ нѣмцевъ, осаждавшихъ городъ, жили совершенно на нашъ счетъ. Впрочемъ, впослѣдствіи, во время осады Мэца, намъ суждено было перенести еще большія бѣдствія.
   

VIII.

   Спустя нѣсколько дней послѣ прохода послѣднихъ эскадроновъ гусаръ, мы узнали однажды утромъ, что фальсбургцы сдѣлали вылазку для похищенія бишельбургскаго скота. Въ эту ночь они могли-бы захватить въ плѣнъ весь нѣмецкій гарнизонъ селенія, но офицеръ, командовавшій отрядомъ, не отличался военными способностями. Вмѣсто того, чтобъ подойти тихо, онъ приказалъ стрѣлять изъ пушекъ въ двухъ стахъ шагахъ отъ непріятельскихъ аванпостовъ, чтобъ запугать пруссаковъ. Нѣмцы, конечно, поспѣшно вскочили съ постелей, и стремительно бѣжали, стрѣляя по нашимъ, а поселяне живо угнали свои стада въ лѣсъ.
   Изъ этого видно, какъ наши офицеры вели войну.
   -- Офицеры 1814 года, говорилъ нашъ старый лѣсничій Мартинъ Копъ, -- поступали иначе; они всегда возвращались въ городъ съ быками, коровами и плѣнными.
   Когда говорили про это Жоржу, онъ только пожималъ плечами.
   Всего обиднѣе было, что пруссаки смѣялись надъ нами, бѣдняками, называя насъ "la grande nation". Однакожъ вина была не наша, если половина нашихъ офицеровъ, вышедшихъ изъ школы іезуитовъ, не знали своего дѣла. Еслибъ нашихъ дѣтей учили военнымъ пріемамъ; еслибъ у насъ въ военной службѣ должны были служить всѣ, какъ въ Германіи; и еслибъ каждый занималъ мѣсто, соотвѣтствующее его знаніямъ и мужеству, я думаю, пруссакамъ не пришлось-бы такъ часто смѣяться надъ "lа grande nation". Впрочемъ это была единственная вылазка впродолженіе всей осады. Комендантъ Тальянъ, человѣкъ смѣтливый, вѣроятно, понялъ, что съ такими неспособными офицерами и солдатами, незнавшими военнаго дѣла, лучше оставаться за стѣнами крѣпости и не ѣсть мяса.
   Около этого времени офицеръ, командовавшій отрядомъ ландвера въ Вехемѣ, впервые посѣтилъ меня въ сопровожденіи человѣкъ пятнадцати солдатъ съ ружьями.
   Онъ пришелъ за реквизиціей: за тремя стами караваями хлѣба, и соразмѣрнымъ количествомъ сѣна, соломы и овса.
   Онъ прямо вошелъ на мельницу, крича:
   -- Гей! Здравствуйте, г. мэръ.
   Увидавъ штыки у дверей, я смутился.
   -- Я принесъ, сказалъ поручикъ,-- прокламацію его величества, прусскаго короля. Прочтите!
   И я прочелъ слѣдующее:
   "Мы, Вильгельмъ, король Пруссіи, объявляемъ жителямъ французской территорія, что императоръ Наполеонъ III, напавъ на сушѣ и на морѣ на нѣмецкую націю, которая желала и желаетъ всегда жить въ мирѣ съ французскимъ народомъ, вынудилъ насъ принять начальство надъ вашей арміей и вслѣдствіе событій войны, переступить черезъ границы Франціи;-- но я воюю съ солдатами, а не съ французскими гражданами, которые будутъ пользоваться совершенной безопасностью, личной и имущественной, пока сами не вынудятъ меня враждебными дѣйствіями противъ нѣмецкихъ войскъ лишить ихъ моего покровительства".
   -- Вы эту прокламацію прибейте у вашихъ воротъ, сказалъ мнѣ поручикъ: -- у мэріи и у церкви. Гм! Это васъ радуетъ?
   -- Конечно, отвѣчалъ я.
   -- Въ такомъ случаѣ, мы друзья, замѣтилъ онъ: -- а друзья должны помогать другъ другу. Ну, ребята, входите! крикнулъ онъ своимъ солдатамъ, смѣясь:-- здѣсь вы какъ дома; вамъ не будетъ отказа ни въ чемъ. Войдите!
   И вотъ эти головорѣзы безцеремонно вошли на мельницу, изъ мельницы перешли въ кухню, изъ кухни въ домъ, а потомъ отправились на погребъ.
   Моя жена и Гредель убѣжали.
   Началось положительное истребленіе моихъ съѣстныхъ припасовъ. Все выбрали изъ моей печи; открыли мою послѣднюю бочку вина; отворили мой шкапъ, обшарили и обнюхали все. Я видѣлъ, какъ одинъ изъ солдатъ выдернулъ свѣчу изъ подсвѣчника и сунулъ ее за сапогь.
   Вдругъ заблѣяли овцы.
   -- Гей! закричалъ поручикъ:-- бараны!.. Намъ нужны бараны!
   И солдаты пошли въ конюшни за моими овцами.
   Когда нее было опустошено, этотъ офицеръ, этотъ храбрый нѣмецъ вручилъ мнѣ реквизиціонный списокъ, говоря:
   -- Вотъ что намъ надо! Вы мнѣ доставите все это нынче-же вечеромъ въ Вехемъ. Иначе, мы будемъ вынуждены опять придти сами, вы понимаете, г. мэръ? До свиданія г. мэръ, до свиданія!
   Онъ мнѣ протянулъ руку въ толстой перчаткѣ! Я повернулся къ нему спиной, онъ сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ и вышелъ съ своими молодцами, навьюченными какъ мулы.
   Отъ меня они пошли къ нѣсколькимъ сосѣдямъ: къ Жоржу, къ патеру Даніэліо и другимъ и столько нахватали всевозможныхъ вечцей, что наконецъ потребовали телѣгу и двухъ лошадей, потому-что имъ самимъ уже невозможно было нести всю поживу.
   Война -- истинная школа грабежа; послѣ двадцати лѣтъ войны, родъ человѣческій могъ-бы превратиться въ одну общую шайку мародеровъ.
   Быть можетъ, насъ это и ожидаетъ; я помню, какъ старый школьный учитель въ Бруксвиллерѣ говорилъ намъ, что существовали народы могущественнѣе насъ и которые могли-бы благоденствовать еще долго, увеличивая свое благосостояніе торговлей и промышленностью, но они истребили себя войною и ихъ страны превратились въ пустыню.
   Вотъ что намъ угрожаетъ и что я боюсь увидать до своей смерти, если люди, подобные Бонапарту, всегда нуждающіеся въ войнѣ для своихъ личныхъ эгоистическихъ цѣлей, будутъ руководить судьбами народовъ.
   По отъѣздѣ принцевъ, герцоговъ, бароновъ, офицеры ландвера, квартировавшіе въ Вальшбергѣ, въ Катр-Ванѣ, въ Митльбронѣ и въ другихъ сосѣднихъ деревняхъ, считали себя повелителями нашей страны. Ежедневно приходили вѣсти о новыхъ продѣлкахъ, совершенныхъ ими надъ беззащитными жителями. У насъ ходили слухи, что въ Митльбронѣ они даже разстрѣляли бѣднаго идіота, который бѣгалъ босикомъ по лѣсамъ впродолженіе десяти лѣтъ, не дѣлая никому вреда; въ Вальшбергѣ они раздѣли до гола бѣднаго мальчика, который по несчастью подошелъ къ ихъ батареямъ и офицеръ собственноручно избилъ его до крови; въ Катр-Ванѣ, они вытащили изъ погреба двухъ бѣдныхъ стариковъ и выставили ихъ на холодъ и дождь впродолженіе двухъ дней и двухъ ночей, угрожая смертью, если они тронутся съ мѣста. Эти ландверцы забирали воловъ, барановъ, сѣно, солому, ломали мебель, выбивали стекла изъ оконъ и это случалось ежедневно безъ причинъ, изъ одного удовольствія все уничтожать.
   Иногда они тѣшились, угрожая патерамъ или мэрамъ, что заставятъ ихъ гнать похищенный скотъ. А такъ-какъ у насъ нѣмцы слыли всегда за великихъ ученыхъ, то я считаю долгомъ заявить, что въ томъ ландверѣ, который квартировалъ у насъ, я никогда не видывалъ ни офицера, ни солдата съ книгою въ рукахъ. Жоржъ основательно говорилъ, что вся ихъ наука заключается въ солдатскомъ ремеслѣ: знаніе картъ для офицеровъ и дисциплина для солдатъ. Ни о чемъ другомъ они не хотѣли и помыслить.
   Молодые люди изъ нѣмцевъ, занимающіеся торговлей, путешествуютъ, образуются у иностранцевъ; они отличные, дешевые работники и никогда не ссорятся съ своими хозяевами, но при первомъ призывѣ, они возвращаются во свояси, чтобы стрѣлять по своимъ прежнимъ товарищамъ и хозяевамъ за хлѣбъ, который они ѣли въ теченіи многихъ лѣтъ.
   Чрезвычайно странныя понятія приходилось намъ выслушивать отъ нашихъ постояльцевъ; могло показаться, что они не понимаютъ, что у каждаго человѣка есть честь, будь онъ сынъ дворянина, купца или рабочаго все равно. Они выражали такое мнѣніе, что чѣмъ у человѣка меньше сознанія чести, тѣмъ онъ лучшій солдатъ; требуется только, чтобъ онъ безпрекословно повиновался. Разумѣется, сынъ банкира или богатаго купца, если онъ солдатъ -- повинуется, какъ и всѣ. Въ ихъ арміи дѣйствительно царствуетъ удивительная дисциплина, этого отрицать нельзя. Жоржъ говорилъ, что ихъ главнокомандующимъ легче командовать ста тысячами человѣкъ, чѣмъ нашимъ десятью тысячами и что для этого отъ нихъ требуется гораздо меньше знанія. Ещебы! Надо только умѣть направить машину, а машина извѣстно дѣлаетъ все безпрекословно: умъ, разсудокъ, доброе сердце ей вовсе не нужны.
   Эти мысли пришли мнѣ въ голову при размышленіи о всемъ, что я видѣлъ съ начала, этой кампаніи и вотъ почему я говорю, что дисциплина необходима для того, чтобъ впослѣдствіи снова начать игру; только, такъ-какъ французы понимаютъ, честь, то имъ надо растолковать, что человѣкъ, не признающій дисциплины, погрѣшаетъ противъ чести и измѣняетъ своей родинѣ. Тогда у насъ будетъ настоящая дисциплина; намъ можно будетъ двинуть большія массы войскъ, и мы побьемъ нѣмцевъ, какъ ужь сто разъ ихъ били.
   Этимъ принципамъ должны учить во всѣхъ школахъ, а школъ должно быть несчетное множество. Во главѣ катехизиса, правъ и обязанностей гражданина слѣдуетъ поставить: "Первая добродѣтель гражданина подъ ружьемъ,-- повиноваться; тотъ, кто не повинуется,-- подлецъ; онъ измѣняетъ родинѣ.
   Вотъ, что я думаю, а теперь я продолжаю свой разсказъ.
   Послѣ прихода нѣмецкихъ войскъ, наша несчастная страна точно была замуравлена и обречена молчанію; войскамъ, осаждающимъ Фальсбургъ, и тѣмъ отрядамъ, которые съ снарядами, запасами и стадами еще проходили по нашей долинѣ, было приказано хранить молчаніе, невольно возбудившее въ насъ ужасъ; мы не получали болѣе ни газетъ, ни писемъ, ни малѣйшаго извѣстія изъ провинцій. Мы слышали выстрѣлы нѣмцевъ, бомбардировавшихъ Страсбургъ, когда вѣтеръ дулъ съ Рейна; тамъ все горѣло! Но такъ-какъ никто не смѣлъ переходить съ мѣста на мѣсто въ виду непріятельскихъ постовъ, разставленныхъ вездѣ, то мы болѣе ничего не знали, горе насъ убивало! Всѣ бросали работу. Зачѣмъ работать, когда самые трудолюбивые, самые отважные, самые разсчетливые, видѣли плодъ своихъ трудовъ истребленный мародерами.
   Многіе начинали жалѣть, что исполняли свой долгъ въ отношеніи своихъ дѣтей, что отказывали себѣ во всемъ, чтобъ въ концѣ концовъ все отдать чужестраннымъ пришлецамъ.
   Конечно, каждый могъ сказать себѣ: "Да существуетъ-ли правосудіе на этомъ свѣтѣ? Не дураки-ли: честный человѣкъ, хорошая мать семейства, добрыя дѣти? Но лучше-ли отбросить всякое стѣсненіе и хватать все, что попадетъ подъ руку. Развѣ не лицемѣры тѣ, которые намъ проповѣдовали религію и состраданіе къ ближнему? Надо быть сильнѣйшимъ... Ну такъ, будемъ сильнѣйшими; будемъ попирать ногами нашихъ ближнихъ, которые ламъ никогда не вредили; будемъ шпіонствовать, обманывать, красть, грабить и если сила будетъ на нашей сторонѣ, то всегда мы будешь правы".
   Вотъ списокъ реквизицій, которыя собирали даже съ самой нищенской хижины, для каждаго пруссака, помѣщеннаго въ ней; поэтому, пусть судятъ о нашемъ раззореніи.
   "Каждому человѣку, квотирующему у васъ, вы должны ежедневно доставлять: семьсотъ пятьдесять граммъ хлѣба, пятьсотъ граммъ мяса, двѣсти пятьдесятъ граммъ кофе, шестьдесятъ граммъ табаку или пять сигаръ, полъ-кружки вина или кружку пива, или рюмку водки -- кромѣ этого, на каждую лошадь, двадцать фунтовъ овса, пять сѣна и два съ половиною соломы".
   Всякій скажетъ:
   "Какъ могли несчастные поселяне доставить все это? Это невозможно! "
   Такъ нѣтъ-же! Нѣмцы сдѣлали это возможнымъ. И вотъ какъ: они обходили всѣ фермы до послѣдней, тащили изъ нихъ солому, сѣно, все; въ одной уводили скотъ; въ другой забирали зерно; въ третьей брали вино, водку, пиво; въ четвертой собирали контрибуцію деньгами. Каждый отдавалъ, что имѣлъ, такъ-что къ концу кампаніи, мы остались нищими.
   Да, нечего сказать, хорошо мы жили до войны; мы были богаты, не сознавая этого. Никогда я не повѣрилъ-бы, что въ нашей странѣ было такое множество сѣна и скота!
   Намъ выдали подъ конецъ облигаціи, когда три четверти все то нашего достоянія было уничтожено; и теперь, кажется, хотятъ насъ вознаградить за понесенные убытки; но черезъ тридцать лѣтъ, если миръ продолжится тридцать лѣтъ, наше селеніе не будетъ обладать тѣмъ, чѣмъ оно обладало въ прошломъ году.
   Подавайте, подавайте голоса въ пользу плебисцитовъ для сохраненія мира, бѣдняки поселяне! Подавайте голоса въ пользу облигаціи за солому, сѣно, мясо, въ пользу отдачи пруссакамъ милліардовъ и провинцій! Вамъ обѣщаетъ миръ "честный человѣкъ", который нарушилъ свою клятву; вѣрьте его слову. Каждый разъ, какъ я объ этомъ думаю, у меня волосы становятся дыбомъ.
   А тѣ, которые были противъ плебисцита, тоже поплатились! Какъ они должны негодовать на нашу глупость, и желать насъ просвѣтить, образовать!
   Представьте себѣ положеніе моей жены и дочери при видѣ нашего раззоренія, такъ-такъ женщины еще болѣе мужчинъ дорожатъ накопленнымъ добромъ; къ тому-же моя жена думала только о Жакобѣ, а Гредель о Жанѣ-Батистѣ.
   Жоржъ это зналъ и не разъ старался получить какія-нибудь извѣстія о немъ. Нѣсколько тюркосовъ, избѣгнувшихъ смерти при Форшвиллерѣ, оставались въ городѣ и ежедневно дѣлали вылазки чтобъ пострѣлять въ нѣмцевъ. Съ другой стороны, такъ-какъ нападеніе на городъ случилось неожиданно, то не успѣли срубить деревъ и снести заборы, лачужки и памятники на кладбищѣ. Теперь эта работа началась и уничтожали все безъ милосердія на пушечный выстрѣлъ.
   Жоржъ хотѣлъ добраться до этихъ работниковъ, но невозможно было пройти чрезъ непріятельскіе посты. Наконецъ онъ получилъ извѣстіе, но такимъ путемъ, что стыдно сознаться,-- черезъ Мари Гонсалонъ, женщину развратнаго поведенія, которую нѣмецкіе часовые пропускали за извѣстное вознагражденіе.
   Эта почтенная особа передала намъ, что Жоржъ былъ здоровъ и вѣроятно она принесла добрую вѣсточку Гредель, потому-что на слѣдующій день Гредель заговорила снова о своемъ приданомъ и хотѣла непремѣнно знать, куда мы его спрятали. Я ей сказалъ, что оно спрятано въ лѣсу, подъ деревомъ. Тогда она боялась, не открыли-бы пруссаки, которые шарили вездѣ; у нихъ были точные списки всего, что находилось въ каждомъ домѣ, они, напримѣръ, обшарили погреба, отыскивая старыя вина, у Матиса на пильномъ заводѣ и у Франца Сепеля въ Метингѣ. Ничто отъ нихъ по ускользало, такъ-какъ свѣденія объ этомъ имъ доставляли наши-же бывшіе слуги-нѣмцы, которые унесли съ собою списки о количествѣ скота, сѣна, зерна, вина и всего, что находилось въ каждомъ домѣ.
   Итакъ Гредель боялась за нашъ кладь. Я ей сказалъ, что ходилъ на мѣсто, гдѣ онъ спрятанъ, и что вокругъ земля невзрыта.
   Но, успокоивъ ее, я самъ скоро подвергся еще сильнѣйшему страху.
   Однажды, въ воскресенье вечеромъ, человѣкъ тридцать пруссаковъ, подъ предводительствомъ ихъ знаменитаго поручика, явились на мельницу и, стуча прикладами ружей, требовали вина и водки.
   Я имъ подалъ ключи отъ погреба.
   -- Нѣтъ не проведешь! сказалъ поручикъ:-- вы прошлый мѣсяцъ получили тысячу шестьсотъ франковъ въ Савернѣ, гдѣ они?
   Я тотчасъ догадался, что меня предали; это было дѣло Пласіара или другого мошенника, такъ-какъ доносы уже начались. Всѣ тѣ, которые впослѣдствіи объявили себя за нѣмцевъ, занимались уже этимъ ремесломъ!
   Отпираться было невозможно и я сказалъ:
   -- Да это правда! Но я самъ былъ долженъ въ Фальсбургѣ, и уплатилъ долгъ; а остальныя деньги, отдалъ на сохраненіе нотаріусу Финлодо.
   -- А гдѣ этотъ нотаріусъ?
   -- Въ городѣ! Вамъ извѣстны шестьдесятъ большихъ пушекъ, которыя его охраняютъ.
   Раздосадованный поручикъ сталъ шагать взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Старая лиса, я вамъ не вѣрю! воскликнулъ онъ:-- Вы гдѣ-нибудь спрятали ваши деньги. Вы должны доставить намъ денежную контрибуцію.
   -- Я представлю, какъ всѣ, мою контрибуцію на шесть человѣкъ. Вотъ мое сѣно, моя рожь, моя солома, моя мука; покуда есть -- берите; когда болѣе не будетъ, вы возьмете у другихъ. Вы можете убивать людей, жечь города и селенія, но вы не можете брать деньги у тѣхъ, которые ихъ не имѣютъ.
   Онъ на меня злобно посмотрѣлъ; одинъ изъ солдатъ схватилъ меня за воротъ, крича во все горло.
   -- Ты намъ покажешь свой кладъ, старый плутъ!
   Его товарищи повлекли меня вонъ изъ комнаты; моя жена прибѣжала, крича и рыдая, а Гредель, размахивая киркой, воскликнула:
   -- Безсовѣстные!.. у васъ нѣтъ сердца!.. Черти!..
   Она хотѣла на нихъ броситься, но я ей закричалъ:
   -- Ступай прочь!
   Въ ту-же минуту, я растегнулъ жилетъ и сказалъ солдату, который напиралъ штыкомъ мнѣ въ грудь:
   -- Ну, коли, мерзавецъ, скорѣй конецъ!
   Вѣроятно выраженіе моего лица ихъ очень поразило, такъ-какъ поручикъ, который съ своей шайкой раззорялъ нашу страну, воскликнулъ:
   -- Ну, не троньте г. мэра: когда мы овладѣемъ городомъ, то найдемъ его деньги у нотаріуса. Въ путь ребята, въ путь!.. Пойдемъ далѣе искать поживы!.. Деньги намъ необходимы, и мы ихъ добудемъ. До свиданія, г. мэръ, не сердитесь.
   Онъ смѣялся. Я-же былъ блѣденъ, какъ мертвецъ, и возвратился домой, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Отъ этого испуга я даже заболѣлъ.
   У многихъ нѣмцевъ сдѣлались кровавые поносы отъ сильнаго обжорства. Они пожирали: медъ, масло, сыръ, незрѣлые фрукты, говядину, баранину -- все безъ различія. Въ Перальсверѣ они пили уксусъ за вино. Я не знаю, чѣмъ они питаются въ своей странѣ, но жадность этихъ людей заставляетъ думать, что они дома живутъ на водѣ и картофелѣ.
   На верху Метинга была дорога, которая заражала всю страну. Сколько ни возили туда соломы -- зловоніе повсюду распространялось. Наконецъ, надо было нарядить поголовно всѣхъ поселянъ для очищенія воздуха отъ смрада, а также для уборки лошадиныхъ труповъ и внутренностей убитой скотины; для нѣмцевъ было все равно: пусть себѣ гніетъ! Намъ, впрочемъ, помогли птицы. Въ этотъ годъ вороны прилетѣли рано и тучами опустились на долину. Безъ этой помощи Господней намъ не миновать-бы чумы.
   Я не говорю о другихъ притѣсненіяхъ, которыя мы выносили отъ нѣмцевъ: они, напримѣръ, заставляли насъ рубить деревья въ лѣсу, распиливать на дрова и свозить въ ихъ лагерь; они угрожали поселянамъ заставить ихъ вести траншеи,-- и этимъ средствомъ вынуждали цѣлыя селенія спасаться бѣгствомъ, тогда какъ ландверъ, пользуясь отсутствіемъ поселянъ, грабилъ ихъ незащищенныя жилища,-- они дозволяли себѣ тысячи другихъ постыдныхъ дѣйствій, между прочимъ оскорбляя самыя церкви, что приводило въ отчаяніе всѣхъ честныхъ людей, протестантовъ, католиковъ, евреевъ, и доказывало, что эти люди ничего не уважали, что они считали удовольствіемъ унижать душу человѣка въ самыхъ ея высокихъ, священныхъ стремленіяхъ. Даже для людей и нерелигіозныхъ церковь, храмъ, синагога -- мѣста уважаемыя; сюда насъ приносила мать, испрашивая божіе благословленіе; тутъ мы призывали Творца въ свидѣтели нашей любви къ подругѣ нашей жизни; и сюда мы приносили отца и мать по окончаніи ихъ земныхъ страданій...
   Между-тѣмъ разные слухи носились по странѣ. Однажды Жоржъ привезъ извѣстіе отъ сарбургскаго трактирщика, что произошло большое сраженіе подъ Мэцомъ и что мы одержали побѣду; но что Наполеонъ, не зная куда дѣться, только всѣмъ мѣшалъ, и метался то направо, то налѣво, требуя себѣ конвоя въ три и четыре тысячи человѣкъ; наконецъ его вовсе удалили изъ арміи и отправили въ Верденъ, такъ-какъ онъ не смѣлъ вернуться въ Парижъ, гдѣ народное негодованіе противъ его династіи росло съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе.
   -- Теперь, сказалъ Жоржъ,-- Базэнъ стоитъ во главѣ нашей лучшей арміи. Грустно, что судьба родины ввѣрена человѣку, который достойно прославился въ Мехикѣ, и что у насъ военнымъ министромъ старикъ Монтобанъ, отличившійся въ Китаѣ и въ дѣлѣ Дуано въ Африкѣ. Да, вотъ три молодца, способные понимать другъ друга: Бонапартъ, Базэнъ и Паликао. Все-же станемъ надѣяться, вѣдь надежда ничего не стоитъ.
   Такимъ образомъ мы дожили до конца августа, самаго тяжелаго мѣсяца во всей нашей жизни.
   Но 1-го сентября, часовъ въ десять вечера, когда всѣ уже спали въ селеніи, послышалась пальба изъ Фальсбурга: это гремѣли большія пушки съ вильшбергскаго бастіона и съ бастіона пѣхотной казармы; наши хижины дрожали. Всѣ вскочили и зажгли огонь. При каждомъ выстрѣлѣ наши окна дребезжали. Я вышелъ на улицу. Множество другихъ поселянъ, мужчинъ и женщинъ, слушали и смотрѣли. Ночь была темная, и красное зарево съ двухъ бастіоновъ поминутно освѣщало всю окрестную страну. Тогда мною овладѣло непреоборимое любопытство. Я хотѣлъ знать, что случилось, и, не смотря на всѣ увѣщанія моей жены, отправился съ тремя или четырьмя сосѣдями въ Верлингенъ. По мѣрѣ того, какъ мы, между кустарниками, поднимались въ гору, канонада становилась все оглушительнѣе; на вершинѣ до насъ сталъ доноситься говоръ и шумъ: жители Верлингена бѣжали въ лѣсъ; двѣ гранаты попали въ селеніе; съ этой-то возвышенности я увидалъ дѣйствіе бомбъ и гранатъ, которыя летѣли на насъ, шипя и пыхтя, какъ паровозы, и съ такимъ страшнымъ шумомъ, что мы безсознательно пятились назадъ.
   Въ то-же время послышался стукъ скачущихъ телѣгъ изъ Катр-Вана по дорогѣ въ Вильшбергъ. Это, вѣроятно, былъ обозъ съ продовольствіемъ и военными снарядами, который фальсбургцы замѣтили издалека; луна однакожъ не свѣтила, но у молодыхъ людей зрѣніе хорошее.
   Послѣ этого мы отправились домой и вдругъ я увидалъ Жоржа.
   -- Здравствуй, Христіанъ, сказалъ онъ: -- Ну, что скажешь?
   -- Я скажу, что люди выдумали ужасные снаряды для уничтоженія другъ друга.
   -- Да, но это еще ничего, Христіанъ: это еще только начало; черезъ годъ или два миръ будетъ заключенъ между прусскимъ королемъ и Франціей; но вѣчная ненависть останется между двумя народами, -- ненависть справедливая, ужасная, непримиримая. Что мы требовали отъ нѣмцевъ?-- Ничего. Развѣ мы желали присвоенія одной изъ ихъ провинцій?-- Нѣтъ. Большая часть французовъ объ этомъ не думала. Развѣ мы завидовали ихъ славѣ?-- Нѣтъ! славы военной у насъ было въ волю... Слѣдовательно нѣмцамъ не было никакой выгоды смотрѣть на насъ какъ на враговъ. И что-же! пока мы испытывали на себѣ принципъ всеобщей подачи голосовъ, принципъ прекрасный, справедливый, но очень опасный для народа невѣжественнаго, такъ-какъ онъ поставилъ во главѣ правленія такого человѣка, какъ Бонапартъ,-- эти добрые христіане воспользовались нашею слабостію, чтобъ нанести намъ ударъ, который они подготовляли впродолженіи пятидесяти четырехъ лѣтъ. Имъ удалось. Но горе намъ! Горе имъ! Горе всему человѣчеству! Эта война прольетъ больше крови и слезъ, чѣмъ Цинзель катитъ водъ.
   Такъ говорилъ Жоржъ, и, по несчастію, я впослѣдствіи убѣдился, что его слова справедливы; бывшіе далеко отъ непріятеля -- теперь близки къ нему, а тѣ, которые далеки, будутъ вынуждены вмѣшаться въ борьбу. Пусть жители Юга знаютъ, что они также французы, какъ мы, и если они не хотятъ согнуть выю подъ ярмомъ нѣмцевъ, пусть они возстанутъ во-время. Послѣ Лотарингіи очередь Шампани, послѣ Эльзаса -- Франшъ-Конте и Бургундіи; это тоже страны небѣдныя, поправляющіяся винодѣліемъ, а нѣмцы любятъ хорошія вина! Люди дальнозоркіе давно насъ предупреждали, что нѣмцы острятъ зубы на Эльзасъ и Лотарингію; мы не хотѣли этому вѣрить; теперь эти самые люди намъ говорятъ: "Нѣмцы желаютъ захватить всю Францію! Будьте наготовѣ!.. Времена Бурбоновъ, поддерживаемыхъ іезуитами, и времена Бонапартовъ, поддерживаемыхъ полицейскими шпіонами, прошли на вѣки! Соединимся во имя республики, или нѣмцы насъ съѣдятъ!" Я думаю, что слѣдуетъ слушать надежныя предостереженія.
   На слѣдующій день послѣ этой сильной стрѣльбы въ Фальсбургѣ мы узнали, что нѣсколько телѣгъ было ограблено въ окрестностяхъ Берллигена. Тогда прусскій маіоръ объявилъ, что община отвѣтственна за понесенные нѣмцами убытки и что ей придется уплатить пятьсотъ франковъ. Увы! гдѣ было икъ взять послѣ расхищенія?
   По счастію, берлингенскій мэръ успѣлъ открыть, что часовые, приставленные для надзора при обозѣ, сами все похитили, чтобъ раздарить развратнымъ женщинамъ, наполнявшимъ лагерь, и общія контрибуціи продолжались, какъ прежде.
   Въ первые дни сентября погода стояла прекрасная; и я никогда не забуду, что овесъ, сыпавшійся съ прусскихъ обозовъ, пускалъ ростки, такъ-что на всемъ пути нѣмецкихъ обозовъ зеленый слѣдъ тянулся отъ Баваріи до сердца Франціи. И за разсыпавшійся овесъ платили мы, такъ-какъ мы всегда должны были пополнять пропавшіе или украденные предметы; пруссаки, конечно, слишкомъ честны, чтобы утаить или украсть что-нибудь!
   Въ это спокойное время по ночамъ мы слышали также бомбардированіе Страсбурга. Послѣ полуночи, когда все селеніе спало и всюду царствовало спокойствіе, пушечные выстрѣлы слѣдовали одинъ за другимъ; на одну цитадель ежеминутно падало пять гранатъ и одна бомба. Иногда огонь усиливался; грохотъ былъ ужасный и земля дрожала; раздавались глухіе удары, точно они выходили изъ могилы.
   И это продолжалось сорокъ два дня и сорокъ двѣ ночи безостановочно. Новый храмъ, библіотека, театръ и сотни домовъ были преданы пламени; соборъ былъ весь пронизанъ выстрѣлами и даже желѣзный крестъ снесенъ ядромъ. Несчастные жители Страсбурга жадно устремляли свои взоры на Западъ, но никто не шелъ къ нимъ на помощь. Люди, разсказывавшіе намъ это впослѣдствіи, не могли удерживаться отъ слезъ.
   О Мэцѣ мы ничего не знали; доходили до насъ слухи о сраженіяхъ и стычкахъ въ Лотарингіи, но эти слухи были недостовѣрны. Нѣмцы по прежнему хранили безмолвіе.
   Однажды вечеромъ они начали громко кричать ура, по всей линіи отъ Вехема до Бихельберга, отъ Вихельберга до Катр-Вана. Жоржъ и его жена прибѣжали къ намъ блѣдные, встревоженные:
   -- Ну, слышали вы депешу?
   -- Нѣтъ, что такое?
   -- "Честный человѣкъ" сдался въ Седанѣ съ восьмидесятью тысячами французовъ. Съ сотворенія міра ничего не случалось подобнаго. Онъ вручилъ прусскому королю свою шпагу -- знаменитую шпагу 2-го декабря! Онъ болѣе думалъ о своихъ фургонахъ, чѣмъ о чести своего имени, чѣмъ о чести Франціи. Ахъ, измѣнникъ! онъ обманулъ меня даже въ этомъ отношеніи: я считалъ его, по крайней мѣрѣ, храбрымъ!
   Жоржъ выходилъ изъ себя.
   -- Вотъ, говорилъ онъ,-- какъ все это должно было кончиться! Его настоящая собственная армія состояла изъ десяти или пятнадцати тысячъ людей второго декабря, поставленныхъ полицейской префектурой съ свинцовыми кистенями для умерщвленія защитниковъ закона. Онъ считалъ себя способнымъ вести французскую армію, какъ водилъ своихъ головорѣзовъ, онъ и завелъ ее въ трущобу; и тутъ, несмотря на храбрость нашихъ солдатъ, сдалъ ихъ прусскому королю. Взамѣнъ чего?-- мы это узнаемъ позже. Наши бѣдные солдаты не хотѣли сдаться, предпочитая умереть съ оружіемъ въ рукахъ, но Бонапартъ три раза приказывалъ поднять бѣлый флагъ.
   Такъ говорилъ Жоржъ; а мы, ни живы ни мертвы, слушали радостные крики, раздававшіеся на улицѣ.
   Пруссаки отправили парламентера въ городъ. Новый ландверъ, который съ нѣкоторыхъ поръ замѣнялъ у насъ линейные полки и состоялъ изъ людей пожилыхъ, серьезныхъ отцовъ семействъ, болѣе преданныхъ миру, чѣмъ славѣ, полагалъ, что все было кончено, что прусскій король сдержитъ свое слово и не будетъ продолжать противъ націи войну, начатую противъ Бонапарта, потому Фальсбургъ сдастся.
   Но комендантъ Тальянъ отвѣчалъ парламентеру, что ворота Фальсбурга отворятся только по полученіи письменнаго приказа французскаго императора, что хотя Наполеонъ и отдалъ свою шпагу, но Тальянъ не оставитъ своего поста и будетъ всегда наготовѣ.
   Парламентеръ возвратился и радость ландвера немного утихла.
   Въ это время я былъ свидѣтелемъ одной сцены, воспоминаніе о которой до сихъ поръ меня радуетъ.
   Однажды я пошелъ въ Савернъ по фальсбургской дорогѣ, позади, нѣмецкихъ постовъ, въ надеждѣ узнать новости. Къ тому-же мнѣ тамъ приходилось получать кое-какія деньги, надобность въ которыхъ ежедневно усиливалась.
   Около шести часовъ вечера я возвращался домой; погода была хорошая, я устроилъ мои дѣла успѣшно, и вошелъ въ кабачокъ въ Тоизѣ выпить стаканъ вина. Въ небольшой комнатѣ человѣкъ десять баварцевъ пили и спорили съ такимъ-же количествомъ пруссаковъ, сидѣвшихъ вокругъ сосновыхъ столовъ; они, вѣроятно, только-что возвратились съ мародерства, и, положивъ каски на окна, угощались вдали отъ офицеровъ.
   Одинъ баварецъ кричалъ;
   -- Насъ, только насъ однихъ всегда суютъ впередъ! Намъ принадлежитъ слава побѣды при Вертѣ; безъ насъ васъ побили-бы!.. Мы-же взяли императора и его армію. А вы только стоите позади и присвоиваете себѣ славу и прибыль.
   -- Гм! отвѣчалъ пруссакъ: -- что-же бы вы-то стали дѣлать безъ насъ? Кто у васъ генералы? Назовите хоть одного! Вы въ авангардѣ, это правда, и подставляете свои лбы; но кто вами командуетъ? Наслѣдный принцъ прусскій, нашъ старый генералъ Мольтке и его величество король Вильгельмъ!.. Что-жъ вы болтаете про свои подвиги? Побѣды принадлежатъ начальникамъ; хотя-бы васъ изрубили всѣхъ до послѣдняго, кому какое до этого дѣло? Развѣ архитекторъ обязанъ своей славой матеріяламъ, которые онъ употребляетъ при постройкѣ? Развѣ заступы, кирки и лопаты орудія побѣдъ?
   -- Какъ заступы! заревѣлъ баварецъ;-- развѣ вы насъ принимаете за заступы?
   -- Да, воскликнули пруссаки, ударяя дерзко по столу.
   Тутъ полетѣли бутылки, кружки, стаканы; и я едва успѣлъ выбѣжать.
   "Однако, думалъ я, смѣясь, -- эти бѣдные баварцы правы: ихъ бьютъ, а другіе получаютъ славу. Хитеръ Бисмаркъ, что съумѣлъ навязать имъ такую роль,-- умно! И говорятъ еще, что іезуиты руководятъ королемъ баварскимъ!.."
   Это происходило около 8-го или 10-го сентября. Тогда носились слухи, что въ Парижѣ провозгласили республику, что императрица, принцесса Матильда, Паликао и всѣ прочіе бѣжали, что учреждено правительство національной оборопы и что всѣ французы отъ двадцати до сорока лѣтъ призваны подъ ружье. Но изъ всего этого достовѣрно было только бомбардированіе Страсбурга и битвы вокругъ Мэца. Чтобы быть справедливымъ, надо сказать, что многіе тогда находили поведеніе Базэна великолѣпнымъ и на него смотрѣли какъ на спасителя Франціи. Полагали, что онъ удерживаетъ всѣ арміи нѣмцевъ и неожиданно, пробившись сквозь ихъ ряды, освободитъ Туль, Фальсбургъ, Битчъ, Страсбургъ и уничтожитъ враговъ.
   Въ это время Жоржъ говорилъ мнѣ не разъ:
   -- Наша очередь скоро придетъ! Всѣмъ надо будетъ идти въ солдаты. Я ужь обо всемъ подумалъ: все готово -- ружье и патроны. Ты прикажешь ударить въ набатъ, какъ только мы услышимъ пушечную пальбу по направленію къ Саргемину и Фенетранжу; мы поставимъ нѣмцевъ между двухъ огней.
   Онъ мнѣ это говорилъ, когда мы были одни и я съ радостью его слушалъ, но вообще слѣдовало быть очень осторожнымъ, такъ-какъ число солдатъ ландвера прибавлялось ежедневно. Они приходили къ намъ, садились подлѣ печки и курили свои длинныя фаянсовыя трубки, поникнувъ головою, озабоченные. Такъ-какъ нѣкоторые понимали французскій языкъ, не сознаваясь въ этомъ, то мы остерегались говорить при нихъ, и каждый хранилъ свои мысли про себя. Всѣми этими ландверами Бадена, Вюртемберга, Баваріи командовали прусскіе офицеры, такъ-что пруссаки доставляли офицеровъ, а другіе нѣмцы солдатъ; такимъ образомъ нѣмцевъ учили повиновенію своимъ истиннымъ повелителямъ. Господь Богъ создалъ пруссаковъ чтобъ повелѣвать, а другихъ нѣмцевъ, чтобъ повиноваться.
   Этимъ способомъ они одержали побѣду; и теперь этотъ порядокъ долженъ оставаться на вѣки, потому-что эльзасцы и лотарингцы могутъ взбунтоваться, и Франція можетъ оправиться.
   Да, всѣ эти добрые солдаты ландвера останутся солдатами изъ поколѣнія въ поколѣніе; а чѣмъ болѣе они одержатъ побѣдъ, тѣмъ болѣе пруссаки будутъ ихъ угнетать.
   Одно ихъ очень безпокоило: въ Вогезахъ начинались волненія и поговаривали о вольныхъ стрѣлкахъ, о возстаніяхъ деревень близь Эпиталя. Эти слухи, конечно, возбуждали наши надежды. Солдаты ландвера принимали вольныхъ стрѣлковъ за разбойниковъ, убивавшихъ изъ-за угла честныхъ отцовъ семействъ и грабившихъ обозы. Нѣмцы собирались ихъ вѣшать, а мы думали:
   "Если-бъ пришло къ намъ только нѣсколько вольныхъ стрѣлковъ съ порохомъ и ружьями, то мы присоединились-бы къ нимъ въ надеждѣ избавиться отъ своего ига".
   Чѣмъ болѣе говорили объ этихъ вольныхъ стрѣлкахъ, тѣмъ сильнѣе воскресала въ насъ надежда и тѣмъ болѣе насъ тяготили реквизиціи.
   Грабежъ убавился, но все еще продолжался. Когда наши ландверцы, то-есть тѣ, которыхъ мы были принуждены содержать и кормить, ходили въ траншеи вокругъ Фальсбурга, то другіе приходили шайками изъ сосѣднихъ селеній, крича, ругаясь, требуя быковъ, барановъ, ветчины! И когда они успѣвали достаточно напугать женщинъ, они уже довольствовались яицами, сыромъ, лукомъ и проч.
   Наши ландверцы, безъ сомнѣнія, поступали такъ-же въ другихъ мѣстахъ, потому-что въ ихъ супѣ овощей всегда было въ изобиліи. И всѣ эти добрые отцы семействъ дѣлили все по братски съ гнусными созданіями, слѣдовавшими за ними!.. Иначе и быть не могло. Требуется время, чтобъ изъ животнаго сдѣлать человѣка, а достаточно нѣсколькихъ мѣсяцевъ войны, чтобъ привести человѣка въ первобытное состояніе.
   

IX.

   29 сентября прусскій вагенмейстеръ {Офицеръ -- начальникъ обоза; также военно-походный: почтальонъ.} принесъ мнѣ для обнародованія нѣсколько прокламацій. Въ нихъ объявлялось, что мы причислены къ департаменту Мозели и подчинены прусскому префекту графу Генкелю Доннемарку, который, съ своей стороны, подчиненъ генералъ-губернатору Эльзаса и Лотарингіи графу Бисмарку-Болену, имѣвшему временную резиденцію въ Гагенау.
   Не могу выразить, какъ сильно меня раздражило такое приказаніе. Солдаты ландвера доставили намъ наканунѣ извѣстіе о капитуляціи Страсбурга; я былъ измученъ до крайности возложеннымъ на меня сборомъ реквизицій, а потому смѣло объявилъ, что отказываюсь обнародовать прокламаціи, противныя моей совѣсти, такъ-какъ я продолжаю считать себя за француза, и нельзя требовать, чтобъ честный патріотъ бралъ на себя такое порученіе.
   Вагенмейстеръ, повидимому, удивился моимъ словамъ. Это былъ плотный мужчина съ густыми черными усами и съ глазами на выкатъ.
   -- Не угодно-ли вамъ написать то, что вы сказали, г. мэръ, произнесъ онъ.
   -- Отчего-же нѣтъ? Я измученъ всѣми вашими притѣсненіями. Назначьте на мое мѣсто вашего пріятеля, г. Пласіара: я вамъ буду очень благодаренъ. Пусть онъ собираетъ всѣ реквизиціи, которыя я считаю просто грабежомъ.
   -- Хорошо, запишите и это, сказалъ онъ.-- Я исполняю данныя мнѣ приказанія: до остального мнѣ дѣла нѣтъ.
   Тогда, не размышляя ни минуты, я открылъ бюро и написалъ, что Христіану Веберу, мэру Ротальпа, совѣсть не дозволяетъ признать Бисмарка-Болена губернаторомъ французской провинціи, и что онъ положительно отказывается объявлять во всеобщее свѣденіе нѣмецкія прокламаціи. Я подписалъ мое имя и выставилъ число -- 29 сентября 1870 г.; это была величайшая глупость, которую я сдѣлалъ въ моей жизни; она стоила мнѣ дорого.
   Вагенмейстеръ взялъ отъ меня бумагу, положилъ въ карманъ и вышелъ. Черезъ два или три часа я немного одумался, началъ раскаиваться въ томъ, что сдѣлалъ, и съ удовольствіемъ взялъ-бы эту бумагу назадъ.
   Въ тотъ-же вечеръ, послѣ ужина, я пошелъ къ Жоржу, чтобъ разсказать ему все, что случилось; онъ былъ совершенно доволенъ моимъ поступкомъ.
   -- Отлично, Христіанъ, сказалъ онъ.-- Теперь твое положеніе ясно. Меня часто огорчало, что ты, для охраненія общихъ интересовъ и для избѣжанія грабежа, былъ вынужденъ выдавать пруссакамъ записки на полученіе провіанта. Народъ такъ безразсуденъ, что, видя подпись мэра, дѣлаетъ его отвѣтственнымъ за все. Теперь ты сложилъ съ себя это бремя; ты не могъ взять на себя сборъ реквизицій отъ имени Генкеля-Доппемарка, самозванца префекта Мозеля; пусть кто-нибудь другой возьмется за это: пруссаки всегда найдутъ измѣнника для такой роли.
   Одобреніе моего двоюроднаго брата утѣшило меня и я хотѣлъ идти домой; но въ эту минуту тотъ самый вагенмейстеръ, которому я вручилъ утромъ мой отказъ, вошелъ въ сопровожденіи трехъ или четырехъ солдатъ ландвера.
   -- Это къ вамъ, сказалъ онъ, подавая мнѣ записку, которую я прочелъ вслухъ:
   "Христіанъ Веберъ, мельникъ, и Жоржъ Веберъ, винный торговецъ, живущіе въ деревнѣ Ротальпъ, обязываются доставить завтра въ Друлингенъ четыре тысячи килограмовъ сѣна и десять тысячъ килограмовъ соломы. По приказанію высшаго начальства -- Флегель".
   -- Хорошо, отвѣчалъ я спокойно, но желая выказать передъ врагами моего негодованія на такую тяжелую реквизицію.-- Очень хорошо, я привезу сѣно и солому въ Друлингенъ.
   -- Вы привезете ихъ сами, грубо сказалъ вагенмейстеръ.-- Всѣ лошади и всѣ телѣги въ деревнѣ уже были вытребованы для реквизиціи: но вы слишкомъ часто забывали про тѣ, которыя принадлежатъ вамъ.
   -- Я могу доказать, что мои лошади и мои телѣги были чаще въ работѣ, чѣмъ чьи-либо, возразилъ я съ возрастающимъ гнѣвомъ.-- Вотъ ваши росписки; я надѣюсь, что вы отъ нихъ не откажетесь.
   -- Хорошо, это все равно, сказалъ онъ.-- Лошади, телѣги, сѣно и солома должны быть доставлены; это ясно.
   -- Совершенно ясно, замѣтилъ Жоржъ.-- Кто сильнѣе, тотъ и приказываетъ.
   -- Совершенно вѣрно, сказалъ вагенмейстеръ.
   Когда онъ вышелъ съ своими солдатами, Жоржъ спокойно сказалъ:
   -- Вотъ что значитъ война! Нечего горячиться. Можетъ быть, теперь наступитъ и нашъ чередъ, такъ-какъ честный человѣкъ не командуетъ болѣе нашими арміями. Между-тѣмъ, если мы не желаемъ лишиться нашихъ лошадей и телѣгъ, то всего лучше приготовить все требуемое сегодня вечеромъ, а завтра рано утромъ отправиться въ путь. Мы воротимся къ семи часамъ, къ ужину. Отъ насъ больше сѣна и соломы не получатъ, такъ-какъ мы отдадимъ послѣднее.
   Я едва сдерживалъ свой гнѣвъ; но такъ-какъ Жоржъ, подавая мнѣ примѣръ, сталъ снимать сюртукъ и надѣвать блузу, то и я пошелъ разбудить старика Офрана, чтобъ вмѣстѣ нагружать телѣги.
   Жена моя и Гредель ждали меня у дверей, потому-что вагенмейстеръ съ солдатами, идя къ Жоржу, заходилъ на мельницу: онѣ дрожали отъ страха. Я сказалъ имъ, чтобъ онѣ не безпокоились, такъ-какъ мнѣ надо было только свезти сѣно и солому въ Друлингенъ, гдѣ мнѣ выдадутъ квитанцію, по которой я получу впослѣдствіи деньги.
   Повѣрили-ли онѣ этому или нѣтъ -- я не знаю, но онѣ преспокойно вошли въ домъ.
   Я зажегъ фонарь. Офранъ влѣзъ на сѣновалъ и сталъ бросать сѣно, которое я принималъ на вилу.
   Къ двумъ часамъ утра двѣ телѣги были нагружены; я далъ корму лошадямъ и отдохнулъ нѣсколько минутъ.
   Въ пять часовъ я услышалъ голосъ Жоржа: "Христіанъ, я здѣсь! "
   Я всталъ, надѣлъ шляпу и блузу, отперъ конюшню, заложилъ лошадей и мы отправились, въ надеждѣ, что вечеромъ вернемся домой.
   Во всѣхъ селеніяхъ, черезъ которыя мы проѣзжали, передъ хижинами сидѣли солдаты ландвера, оборванные, съ заплатами на колѣняхъ, съ разстрепанными бородами, и курили трубки; между-тѣмъ кавалерія и пѣхота ходили по всѣмъ направленіямъ.
   Солдатамъ, которые оставались въ деревняхъ держать гарнизонъ, приказано было отдавать другимъ новые сапоги, а самимъ носить старые.
   Офицеры, верхомъ, въ низенькихъ, плоскихъ фуражкахъ, надвинутыхъ на носъ, мчались какъ вѣтеръ по тропинкамъ, пролегавшимъ подлѣ большой дороги. На заднихъ дворахъ старыхъ гостиницъ, встрѣчавшихся на пути, виднѣлись навозныя груды съ внутренностями и шкурами животныхъ, которыя также висѣли на рѣшеткахъ галлерей, гдѣ обыкновенно вѣшали бѣлье для просушки. Горе, невыразимое горе и безпокойный страхъ читались на лицахъ всѣхъ жителей.
   Одни нѣмцы лоснились отъ жиру въ своихъ изорванныхъ сапогахъ; у нихъ былъ хорошій бѣлый хлѣбъ, хорошее красное вино, хорошее мясо и хорошій табакъ или сигары: они катались какъ сыръ въ маслѣ.
   Въ былое время эти люди горько жаловались на наши вторженія въ ихъ страну; но они забывали, что они первые показали намъ примѣръ. Однако они были правы. Въ послѣднее время первой имперіи французы сражались только ради одного человѣка; но, въ 1814 и 1815 годахъ, нѣмцы два раза отомстили намъ и потомъ втеченіе пятидесяти лѣтъ они всегда обходились съ нами дружески и мы, съ нашей стороны, принимали ихъ какъ братьевъ: ни мы не питали къ нимъ вражды, ни они къ намъ; миръ смягчилъ наши нравы. Мы желали имъ счастья такъ-же, какъ самимъ себѣ; потому-что народы тогда только дѣйствительно счастливы, когда ихъ сосѣди благоденствуютъ; тогда торговля и промышленность процвѣтаютъ. Таково было наше положеніе! Мы не говорили болѣе о нашихъ побѣдахъ, но о нашихъ пораженіяхъ, отдавая полную справедливость ихъ храбрости и патріотизму; мы признавали свои ошибки; они тоже, казалось, сознавали свои заблуженія и разсуждали о братствѣ. Мы вѣрили ихъ искренности, ихъ честности и откровенности: мы въ самомъ дѣлѣ полюбили ихъ.
   Теперь между вами возникла ненависть. Кто въ этомъ виноватъ?
   Прежде всего наша глупость, наше невѣжество. Мы всѣ думали, что плебисцитъ былъ въ пользу мира; министры, префекты, под-префекты, мировые судьи, полицейскіе комиссары -- всѣ агенты правительства увѣряли насъ въ этомъ. Бонапартъ воспользовался нашимъ довѣріемъ и объявилъ войну. Но нѣмцы были рады войнѣ: они въ тайнѣ намъ завидовали и насъ ненавидѣли; они долго наблюдали за нами и изучали насъ; они вѣчно обучались военному дѣлу и переносили всевозможныя усталости, чтобъ сдѣлаться сильнѣе насъ, и искали случая начать войну по нашему вызову для того, чтобы въ глазахъ Европы вина легла на насъ.
   Испанскій вопросъ былъ ничто иное, какъ силки, разставленныя Бисмаркомъ Бонапарту. Нѣмцы говорили другъ другу: "у насъ милліонъ двѣсти тысячъ человѣкъ подъ ружьемъ; насъ четверо противъ одного француза. Воспользуемся случаемъ! Если французское правительство вздумаетъ организовать и обучить мобилей -- все можетъ быть потеряно... Скорѣй! Скорѣй!"
   Таковы были искренность, честность и братство нѣмцевъ!
   Наши олухи попали въ западню. Нѣмцы одолѣли насъ числомъ. Теперь мы въ ихъ рукахъ; они хозяева нашей страны; мы выплачиваемъ имъ милліарды! И теперь они, какъ прежде, входятъ толпами въ наши города и селенія, улыбаются намъ и говорятъ, протягивая руку: "какъ вы теперь поживаете! Что подѣлывали все это время? Какъ! Вы не узнаете меня? Зачѣмъ вы смотрите такъ сердито! А въ самомъ дѣлѣ мы этого не заслужили! Вѣдь мы друзья, такіе добрые, старые друзья! Ну теперь дайте мнѣ маленькій заказъ и не будемъ больше думать объ этой несчастной войнѣ".
   Однакожъ, пора отвернуться отъ этого зрѣлища: оно слишкомъ гадко.
   Въ ихъ оправданіе (а оправданія должно искать всегда и для всѣхъ) я говорю, что человѣкъ не можетъ быть такъ испорченъ отъ природы и должны быть причины такого недостатка природнаго самоуваженія; дѣло въ томъ, что нѣмцы слишкомъ пріучены къ дисциплинѣ и должны исполнять роль птицъ, которыя, пойманныя птицеловомъ въ сѣтку, поютъ и чирикаютъ, чтобъ приманить другихъ:
   "А какъ здѣсь хорошо! какъ сладко здѣсь, въ Старой Германіи! Какая честь сражаться и умирать за нѣмецкое отечество! Нѣмецъ самый передовой человѣкъ въ мірѣ".
   Да, да! Добрые ребята! Мы знаемъ, въ чемъ дѣло. Этой пѣснѣ васъ научили еще въ вашихъ школахъ. Ваши учителя убаюкивали васъ ничего не значущими фразами о нѣмецкомъ человѣкѣ, о нѣмецкомъ отечествѣ, о нѣмецкомъ небѣ, о нѣмецкомъ Рейнѣ, а если вы иногда начинали пѣть фальшиво, то всегда находились дѣйствительныя средства заставить васъ вытягивать ноту въ тонъ.
   Нѣтъ, нѣтъ! Говорите сколько угодно: жители Эльзаса и Лотарингіи никогда не будутъ пѣть по вашему -- они научились другимъ мотивамъ.
   Но все это не помѣшало мнѣ съ Жоржемъ попасться въ руки нѣмцевъ и сознавать, что при малѣйшемъ сопротивленіи намъ свернутъ шеи, какъ цыплятамъ. Поэтому мы рѣшились сохранять наружное спокойствіе, хотя на каждомъ шагу видѣли слѣды опустошенія, еще усилившагося въ послѣднее время отъ скотскаго падежа. Въ Лорѣ, въ Отвиллерѣ и во многихъ другихъ мѣстахъ эта страшная зараза, самая пагубная для крестьянъ, начинала уже свои опустошенія; и пруссаки, которые ѣдятъ мясо вчетверо болѣе насъ -- когда оно достается даромъ -- начинали опасаться, что скоро почувствуютъ въ немъ недостатокъ.
   Ихъ ветеринары прибѣгали только къ одному средству: когда животное занемогало и отказывалось отъ пищи, они убивали его и зарывали вмѣстѣ съ шкурой и съ рогами на шесть футовъ въ землю. Это не было хитрѣе бомбардированія города для побужденія его къ сдачѣ или истребленія пожаромъ деревень для побужденія жителей платить реквизиціи! Но въ то время это средство достигало цѣли.
   Нѣмцы въ эту войну познакомили насъ съ своими лучшими изобрѣтеніями! Они размышляли надъ ними много лѣтъ, въ то время, какъ наши наставники и наши газеты разсказывали намъ, что они проводятъ время въ размышленіяхъ о философіи и о другихъ столь-же глубокихъ предметахъ, даже непонятныхъ французу.
   Часовъ въ одинадцать мы были въ Друлингенѣ, гдѣ нашли одинъ силезскій батальонъ, готовый выступить къ Мэцу. Повидимому, вслѣдъ за нами должна была прибыть кавалерія. Реквизиціи такъ истощили всѣ запасы окрестной страны, что наше сѣно и солома были немедленно сложены въ сарай, находившійся на концѣ деревни, въ чемъ маіоръ и далъ намъ квитанцію. Это былъ пруссакъ съ сѣдой бородой; онъ разсматривалъ насъ, нахмуривъ брови,-- точно старый жандармъ, изучающій ваши примѣты.
   Послѣ этого Жоржъ и я думали немедленно возвратиться домой, но, посмотрѣвъ въ окно, увидѣли, что на наши телѣги укладывали багажъ батальона. Тогда я вышелъ и закричалъ; "Стой! эти телѣги наши! Мы привезли на нихъ сѣно и солому".
   Стоявшій у дверей начальникъ силезскаго батальона, человѣкъ дюжій, суровый и съ виду нелюбезный, тотчасъ повернулъ голову и спокойно сказалъ солдатамъ, оставившимъ работу: "продолжайте".
   -- Но, капитанъ, воскликнулъ я, -- вотъ моя квитанція, полученная отъ маіора!
   -- Это до меня не касается, отвѣчалъ онъ, входя въ столовую, гдѣ накрытъ былъ столъ для офицеровъ.
   Мы остались на улицѣ, полные негодованія, которому вы легко повѣрите. Солдаты смѣялись. Я едва не бросился на нихъ съ моимъ хлыстомъ; но нѣсколько часовыхъ, расхаживавшихъ взадъ и впередъ съ ружьями, конечно, закололи-бы меня штыками. Я поблѣднѣлъ, отвернулся и пошелъ въ трактиръ Финка, куда Жоржъ отправился уже прежде меня. Маленькая зала была полна солдатъ, которые ѣли и пили, какъ могутъ ѣсть и пить только одни пруссаки.
   Эта картина заставила насъ выйти вонъ; тогда Жоржъ, стоя у двери, сказалъ мнѣ: "наши жены будутъ безпокоиться; не послать-ли къ нимъ кого-нибудь съ вѣсточкой объ насъ?"
   Но всѣ наши поиски были напрасны: мы никого не нашли.
   Офицерскіе кони, разнузданные, спокойно жевали кормъ, между-тѣмъ какъ наши измученныя лошади оставались безъ корму.
   -- Эй! закричалъ я фельдфебелю, который распоряжался нагрузкой телѣгъ; -- надѣюсь, что вы не уѣдете, не покормивъ нашихъ лошадей?
   -- Если у васъ есть деньги, сказалъ онъ смѣясь, -- то вы можете дать имъ сѣна и даже овса сколько хотите. Вотъ передъ вами вывѣска: здѣсь продаютъ сѣно и овесъ.
   Въ эту минуту во мнѣ закипѣла такая ненависть къ нѣмцамъ, которую я не въ состояніи буду заглушить всю мою жизнь.
   -- Пойдемъ, закричалъ Жоржъ, и, замѣтивъ, что я сильно взволнованъ, взялъ меня за руку.
   Мы вошли въ гостиницу "Гнѣдой Конъ", которая кишѣла также народомъ, но была шире и выше. Мы дали корму нашимъ лошадямъ; потомъ, усѣвшись поодаль, съѣли по куску хлѣба и. выпили по стакану вина, наблюдая въ окно за движеніемъ войскъ. Потомъ я отправился напоить нашихъ лошадей, такъ-какъ былъ увѣренъ, что нѣмцы никогда объ этомъ не позаботятся.
   Жоржъ подозвалъ къ себѣ маленькаго разносчика Фриделя, проходившаго мимо съ своей корзинкой, и просилъ его увѣдомить нашихъ женъ, что мы не воротимся домой до завтрашняго утра, потому-что должны продолжать путь до Саррегемила. Фридоль обѣщалъ исполнить наше порученіе и пошелъ далѣе.
   Въ эту минуту раздалась команда офицера; батальонъ готовъ былъ выступить. Мы едва успѣли расплатиться и схватить подъ уздцы нашихъ лошадей.
   Погода стояла прекрасная, осенняя; было не слишкомъ жарко, не слишкомъ холодно. Сравнивая впослѣдствіи нѣмцевъ съ нашими солдатами въ отношеніи ходьбы, я часто думалъ, что они никогда не дошли-бы до Парижа, еслибъ не наши желѣзныя дороги. Ихъ пѣхота такъ-же тяжела на подъемъ, какъ кавалерія легка. Они всѣ косолапые и не могутъ много ходить. Когда они бѣгутъ, ихъ тяжелые сапоги производятъ ужасный шумъ; можетъ быть, поэтому они ихъ и носятъ, надѣясь пугать непріятеля. У нихъ одинъ взводъ дѣлаетъ больше шуму, чѣмъ у насъ цѣлый полкъ. Но они скоро потѣютъ, и величайшее для нихъ наслажденіе взобраться на телѣгу.
   Къ вечеру, часамъ къ пяти, лишь только мы прошли около трехъ миль отъ Друлингена, какъ вдругъ командиръ приказалъ батальону свернуть налѣво, на проселочную дорогу, для того-ли, чтобъ избѣжать раззоренныхъ селеній, или по какой другой причинѣ -- не могу сказать.
   Видя это, я въ величайшемъ безпокойствѣ подбѣжалъ къ командиру.
   -- Ради Бога, капитанъ, сказалъ я, -- развѣ вы не хотите идти въ Саррегеминъ? Мы отцы семействъ; у насъ есть жены и дѣти! Вы обѣщали, что въ Саррегеминѣ намъ дозволятъ выгрузить наши телѣги и воротиться домой.
   Жоржъ также шелъ жаловаться; но прежде чѣмъ онъ успѣлъ дойти до насъ, командиръ закричалъ грозно:
   -- Воротитесь къ вашимъ телѣгамъ или я расправлюсь съ вами на основаніи военныхъ законовъ. Ну, поворачивайтесь!
   Мы съ поникшими головами воротились назадъ и взяли за поводья нашихъ лошадей. Три часа спустя, при наступленіи ночи мы пришли въ бѣдную деревушку, гдѣ увидали множество маленькихъ крестовъ вдоль дороги, и гдѣ жители не могли ничего намъ дать, такъ какъ сами страдали отъ голода.
   Не успѣли мы остановиться, какъ подошелъ, сопровождаемый гусарами, обозъ съ хлѣбомъ, говядиной и виномъ. Безъ сомнѣнія, онъ шелъ изъ Альберстрофа. Каждый солдатъ получилъ свою порцію, во намъ не досталось даже ни луковицы, ни кусочка хлѣба, ничего, ни намъ, ни нашимъ лошадямъ.
   Эту ночь Жоржъ и я провели одни подъ кровомъ необитаемой мельницы въ то время, какъ нѣмцы заняли всѣ дома и овины, а часовые съ ружьями ходили вокругъ нашихъ телѣгъ; мы начали размышлять о томъ, что намъ дѣлать.
   Жоржъ, предчувствуя тѣ страданія, которыя насъ ожидали въ будущемъ, хотѣлъ отправиться тотчасъ домой, оставя лошадей и телѣги; но я не могъ согласиться на это. Покинуть пару моихъ сѣрыхъ коней, которыхъ я выкормилъ и выростилъ въ моемъ собственномъ огородѣ позади мельницы.-- Это невозможно!
   -- Послушай, сказалъ Жоржъ:-- вспомни объ эльзасцахъ, которые проходили мимо нашего селенія въ теченіе послѣднихъ двухъ недѣль: они точно вышли изъ могилъ; они никогда не получали ни малѣйшаго раціона. Ихъ довели-бы до Парижа, если бъ они не убѣжали. Ты видишь, что нѣмцы не хотятъ ничего знать. Или овладѣла ненависть къ французамъ, и они стали безчувственны, какъ желѣзо; ихъ старались возстановить противъ насъ еще въ школахъ и они желали-бы истребить насъ всѣхъ до послѣдняго. Всего благоразумнѣе отъ нихъ ничего не ждать. У меня въ карманѣ только шесть франковъ; а у тебя сколько?
   -- Восемь ливровъ и десять су.
   -- Съ этимъ, Христіанъ, мы далеко не уйдемъ. Чѣмъ ближе къ Мэцу, тѣмъ страна будетъ болѣе раззорена. Если-бъ мы могли написать домой съ просьбой, чтобъ намъ прислали денегъ! но ты видишь, что ихъ часовые стоятъ на каждой дорогѣ, на каждомъ перекресткѣ: они не дозволяютъ проходить пѣшеходамъ, не дозволяютъ переносить письма и извѣстія. Повѣрь мнѣ, лучше всего бѣжать.
   Всѣ эти прекрасные доводы были безполезны. Я думалъ, что, можетъ быть, въ слѣдующей деревнѣ найдутся для реквизиціи другія лошади и другія телѣги и намъ дозволятъ спокойно воротиться домой. Это было-бы естественно и справедливо.
   Жоржъ, видя, что не можетъ поколебать моей рѣшимости, легъ на скамью и заснулъ; но я не могъ сомкнуть глазъ.
   На слѣдующій дель въ шесть часовъ мы должны были снова пуститься въ путь; силезцы, съ запасомъ свѣжихъ силъ, а мы съ пустыми желудками.
   Мы шли по направленію къ Грос-Тенкину. Чѣмъ далѣе мы подвигались, тѣмъ менѣе была мнѣ знакома окружающая мѣстность. Это была страна, окружающая Мэцъ, и извѣстная подъ названіемъ Мессина, -- древній французскій округъ; между-тѣмъ страданія наши увеличивались съ каждымъ переходомъ. Нѣмцы продолжали получать все, что имъ требовалось, а въ отношеніи насъ они заботились только объ одномъ, чтобъ мы не ушли.
   Положеніе наше было ужасно, деньги приходили къ концу, не смотря на всю нашу бережливость, кромѣ того офицеръ, угадывая по нашей наружности, что мы замышляемъ бѣгство, совершенно безцеремонно сказалъ при насъ часовымъ: "если эти люди свернутъ съ дороги, стрѣляйте въ нихъ".
   Среди эскадроновъ и полковъ, которые безпрестанно попадались намъ по дорогѣ, мы видѣли много людей, которые находились точно въ такомъ-же положеніи, какъ мы. Мы не могли смотрѣть другъ на друга безъ слезъ.
   Жоржъ не падалъ духомъ, и даже по временамъ казался веселымъ, обращаясь къ солдатамъ съ просьбой дать ему огня, чтобъ закурить трубку или распѣвая матроскія пѣсни, смѣшившія прусскихъ офицеровъ. Они говорили: "вотъ это настоящій французъ: онъ все видитъ въ розовомъ цвѣтѣ".
   Я не могъ понять такого настроенія духа и спрашивалъ себя, не рехнулся-ли Жоржъ? Но меня огорчало еще болѣе несчастное положеніе моихъ прекрасныхъ лошадей, гладкошерстыхъ, умныхъ, неутомимыхъ, лучшихъ въ деревнѣ, и что съ ними теперь стало? Просто жалость!.. Проходя вдоль изгородей по краямъ дороги, я иногда собиралъ для нихъ травы, сначала онѣ смотрѣли на нее съ удивленіемъ, а потомъ встряхнувъ головой, жадно жевали. Бѣдныя животныя видимо чахли и съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе худѣли. Я думалъ также о женѣ моей и о Гредель, объ ихъ безпокойствѣ, о томъ, что онѣ дѣлаютъ, что будетъ съ мельницей и съ нашей деревней, что станутъ говорить, когда узнаютъ, что мэръ пропалъ, что подумаетъ объ этомъ Жакобъ,-- всѣ эти мысли терзали меня и я совершенно упалъ духомъ.
   Но самое страшное униженіе, котораго я никогда не забуду, случилось подлѣ Мэца. Втеченіе двухъ или трехъ недѣль не происходило болѣе сраженій; городъ и армія Базэна были окружены огромными земляными окопами, на которыхъ пруссаки поставили пушки. Мы могли видѣть ихъ издали; мы также проходили мимо многихъ мѣстъ, гдѣ земля была недавно вскопана, и Жоржъ говорилъ, что это ямы, въ которыхъ сложены сотнями убитые. Нѣсколько обгорѣлыхъ и пострадавшихъ отъ бомбандированія деревень, фермъ и замковъ виднѣлись неподалеку. Сражаться перестали, но распространялись слухи о приближеніи вольныхъ стрѣлковъ, и это повидимому, безпокоило силезцевъ.
   Наконецъ, на десятый день, послѣ выступленія изъ Ротальпа, мы прибыли въ три часа въ большую деревню на Мозелѣ; здѣсь батальонъ остановился для отдыха. Нѣсколько отрядовъ нашего батальона уже пополнили убыли въ другихъ батальонахъ, такъ-что у насъ осталась только третья часть людей, выступившихъ изъ Друлингена.
   Видя, что провіантъ былъ уже розданъ, что офицерскія лошади накормлены и что ихъ начинали уже взнуздывать, я подобралъ нѣсколько пригоршней сѣна и соломы, лежавшихъ на землѣ,-- съ цѣлію дать ихъ моимъ лошадямъ. Замѣтивъ это, дежурный унтеръ-офицеръ, подошелъ ко мнѣ, схватилъ меня за шиворотъ и ударилъ меня.
   -- Ахъ ты старый негодяй! Такъ-то ты кормишь твоихъ лошадей! вскричалъ онъ.
   Я былъ внѣ себя отъ гнѣва и уже поднялъ мой хлыстъ, чтобъ ударить обидчика, какъ вдругъ Жоржъ бросился ко мнѣ и закричалъ:
   -- Христіанъ! Что ты дѣлаешь?
   Онъ вырвалъ у меня хлыстъ и началъ извиняться за меня передъ пруссакомъ, говоря, что я поступилъ сгоряча, что я считалъ дозволеннымъ собирать валявшееся сѣно, что нужно принять въ соображеніе голодъ лошадей, слѣдовавшихъ все время за батальономъ и проч.
   Пруссакъ слушалъ, вытянувшись во весь ростъ.
   -- Хорошо, сказалъ онъ: -- на этотъ разъ я ему спущу; но если онъ повторитъ свои штуки, то ему будетъ плохо.
   Тогда я пошелъ въ конюшню и пролежалъ не шевелясь тамъ нѣсколько часовъ.
   Батальонъ долженъ былъ снова выступить въ походъ. Жоржъ повсюду искалъ меня и наконецъ нашелъ. Я всталъ и вышелъ, но когда увидѣлъ солдатъ, выстроившихся въ линію, когда увидѣлъ ихъ ружья и каски, то морозъ пробѣжалъ по кожѣ; мнѣ захотѣлось умереть.
   Жоржъ не говорилъ ни слова и мы двинулись впередъ; но съ этой минуты я рѣшился бѣжать во что-бы-то ни стало, бросивъ лошадей и телѣги.
   Въ тотъ-же вечеръ случилось необыкновенное происшествіе: намъ дали немного соломы! Мы лежали на открытомъ воздухѣ, подъ нашими телѣгами, потому-что деревня, въ которую мы только-что прибыли, была набита солдатами. У меня оставалось только двѣнадцать су, а у Жоржа двадцать или тридцать. Онъ купилъ немного хлѣба и водки, въ которой мы помочили хлѣбъ; такимъ образомъ мы кое-какъ поддерживали въ себѣ жизненныя силы.
   Каждый разъ, какъ унтеръ-офицеръ, прибившій меня, проходилъ мимо, я судорожно схватывался за ножъ, бывшій у меня въ карманѣ и говорилъ самъ себѣ: неужели эльзасецъ, старый эльзасецъ не отомститъ оскорбленіе? Можно-ли допустить, чтобъ эльзасцевъ били тѣ самые нѣмцы, которыхъ мы колотили сотню разъ въ былое время и которые обыкновенно бѣгали отъ насъ, какъ зайцы.
   Жоржъ, догадываясь по выраженію моего лица о томъ, что я думалъ, сказалъ мнѣ:
   -- Послушай Христіанъ! Не огорчайся. Полученные тобой удары, точно такъ какъ требованія хлѣба, муки, сѣна, мяса и прочаго, только слѣдствіе плебисцита. Вы подавали голоса въ пользу всего этого: нѣмцы нисколько невиноваты! Они грубы и пользуются всякимъ удобнымъ случаемъ бить другихъ,-- это совершенная правда, но что-же дѣлать. По грубости ихъ нравовъ побои не производятъ на нихъ того-же дѣйствія, какъ на насъ; они дѣйствуютъ на нихъ только наружно, но не болѣе! И такъ не унывай; этотъ дикій унтеръ-офицеръ можетъ быть и не думалъ, что онъ наноситъ тебѣ тяжкое оскорбленіе, и по своей чувствительности судилъ о твоей.
   Но вмѣсто того, чтобъ успокоить меня, Жоржъ только болѣе возбудилъ мое негодованіе, въ особенности, передавъ слышанное отъ нѣмцевъ извѣстіе, что къ Наполеону присланъ изъ Берлина поваръ съ королевской кухни, чтобъ готовить ему вкусныя кушанья, и оркестръ, чтобъ забавлять его музыкой.
   Это извѣстіе взволновало меня до крайности. Я легъ подъ свою телѣгу и всю ночь видѣлъ дурные сны.
   Мы все надѣялись, что когда-нибудь дойдемъ до желѣзной дороги, что остатки батальона сядутъ въ вагоны, а насъ отошлютъ домой; но къ несчастію наши солдаты были назначены для того, чтобъ пополнять убыль въ другихъ батальонахъ: и хотя отряды посылались направо и налѣво, во всегда оставалось довольно солдатъ, чтобъ сторожить насъ и помѣшать нашему бѣгству.
   Мы ни разу не мѣняли бѣлья въ теченіе двухъ недѣль; ни разу не снимали обуви, потому-что знали, что трудно будетъ ее снова надѣть; десятки разъ мы были промочены дождемъ и высушены солнцемъ; мы выносили голодъ и всевозможныя страданія; но ни Жоржъ, ни я не страдали кровавымъ поносомъ, какъ нѣмцы; самая скудная пища еще поддерживала наши силы; но ветчина, свѣжая говядина, фрукты, сырыя овощи, пожирались нѣмцами безъ всякаго разбора и производили на нихъ страшное дѣйствіе; никакой опытъ не могъ научить ихъ быть благоразумнѣе; ихъ природная жадность не дозволяла имъ быть осторожными.
   Въ довершеніе нашихъ бѣдствій, офицеры нашего батальона стали поговаривать о походѣ на Парижъ.
   Пруссаки знали мѣсяцъ тому назадъ, что Базэнъ не выйдетъ болѣе изъ своего лагеря и сдастся, какъ только исчезнутъ всѣ запасы въ Мэцѣ; они говорили это открыто и считали маршала Базэна лучшимъ изъ нашихъ генераловъ: они выхваляли его за блестящіе подвиги. Однимъ только они были недовольны, -- зачѣмъ онъ не заперся ранѣе, потому-что въ такомъ случаѣ конецъ пришелъ-бы скорѣе. Они жалѣли также Бонапарта и утверждали, что мы не можемъ сдѣлать ничего лучшаго, какъ посадить его снова на престолъ.
   Жоржъ и я слышали такіе разговоры сотни разъ въ гостинницахъ и трактирахъ. Французскіе трактирщики сажали насъ за печкой и иногда давали намъ изъ сожалѣнія остатки супа, иначе мы погибли-бы отъ голода. Они шопотомъ спрашивали у насъ, что говорятъ нѣмцы, а когда мы передавали имъ слышанные разговоры, то бѣдняки восклицали:. "Въ самомъ дѣлѣ, какъ пруссаки насъ любятъ! Конечно, они должны быть внимательны къ тѣмъ, которые сами сдались въ плѣнъ! Каждый подвигъ долженъ быть вознагражденъ".
   Это говорилъ намъ одинъ изъ лотарингскихъ трактирщиковъ; онъ первый разсказалъ намъ, что Гамбетта поднялся изъ Парижа, на воздушномъ шарѣ, что онъ находится теперь въ Турѣ вмѣстѣ съ Гле-Бизуэномъ и многими другими для того, чтобъ собрать могущественную армію за Луарой. Въ этихъ мѣстахъ получались бельгійскія газеты и каждый разъ, когда до насъ доходила хорошая вѣсть, то мы пріободрялись. Мимо насъ провозили множество провіанту и запасовъ; проходили огромныя стада барановъ и быковъ; везли ящики съ колбасами, боченки съ хлѣбомъ, виномъ и мукою; иногда проходили и полки. Поѣзды, направлявшіеся къ востоку, везли массы раненыхъ, которые лежали въ вагонахъ на матрасахъ, расположенныхъ горизонтально одни надъ другими; у каждаго окна видны были ихъ блѣдныя лица, искавшія свѣжаго воздуха и прохлады. Ихъ сопровождали нѣмецкіе доктора съ красными крестами на рукавѣ; а въ каждой деревнѣ были устроены больницы.
   Начались сильные дожди и первые морозы. Носились тысячи слуховъ о большихъ битвахъ подъ стѣнами Парижа. Пруссаки были особенно сердиты на Гамбетту. "Этотъ разбойникъ Гамбетта!" какъ они его называли, мѣшалъ имъ заключить миръ и снова посадить Бонапарта на французскій престолъ. Никогда не случалось мнѣ видѣть людей, которые-бы такъ бѣсились противъ непріятеля за то, что онъ не хочетъ сдаться въ плѣнъ. Офицеры и солдаты только и говорили:
   -- Этотъ Гамбетта причина всѣхъ бѣдствій. Его вольные стрѣлки достойны висѣлицы. Безъ него, миръ былъ-бы заключенъ. Мы уже получили-бы Эльзасъ и Лотарингію, а Наполеонъ, во главѣ мэцской арміи, былъ-бы теперь на пути къ Парижу для возстановленія порядка.
   Каждый разъ, какъ проходилъ поѣздъ съ ранеными, ихъ негодованіе увеличивалось. Они находили, что совершенно естественно истреблять наши жилища, раззорять страну, разстрѣливать насъ; но съ нашей стороны было низко защищаться! Трудно представить себѣ большее лицемѣріе. Вѣдь они не могли вѣрить тому, что говорили: имъ нужно было убѣдить насъ, что мы защищали дурное дѣло; по какоо-же дѣло могло быть святѣе и славнѣе защиты отечества?
   Безъ сомнѣнія, каждый французъ отъ стараго до малаго, -- и въ особенности женщины, -- молились за успѣхъ Гамбетты и не одна слеза пролилась отъ восторга при мысли, что онъ, быть можетъ, спасетъ насъ. Толпы молодыхъ людей покидали семейства, чтобъ присоединиться къ нему; тогда нѣмцы накладывали на ихъ родственниковъ контрибуцію въ пятьдесятъ франковъ за каждый день. Они раззоряли ихъ; однако-же это не помѣшало другимъ поступать такъ-же.
   Нѣмцы грозили казнью всякому, кто помогалъ этому, какъ они называли, бѣгству волонтеровъ, давая имъ деньги, служа имъ путеводителями, или какимъ другимъ способомъ. Всякое средство казалось нѣмцамъ хорошо, лишь-бы заставить насъ покориться; и они прибѣгали къ оружію всего неохотнѣе, потому-что въ сраженіяхъ приходилось терять людей.
   Мы провели три дня въ деревнѣ Жамецъ на дорогѣ къ Мопмеди. Это было въ послѣдней половинѣ октября: дождь постоянно лилъ; Жоржа и меня приняла къ себѣ одна старая женщина, высокая, худая; звали ее Маріаной; ея сынъ служилъ въ Мэцѣ. У ней былъ маленькій домикъ съ чердакомъ, на который взбирались по лѣстницѣ; а позади дома небольшой садъ, совершенно раззоренный. Нѣсколько пучковъ луку, немного гороху и бобовъ,-- вотъ все, что у ней было! Она ничего не скрывала, но когда нѣмцы приходили къ ней за чѣмъ-нибудь, она притворялась глухой и ничего не отвѣчала. Ея нищета, разбитыя окна, полуразвалившіяся стѣны и маленькій настежъ открытый шкафъ скоро убѣдили солдатъ, что здѣсь они ничего не найдутъ.
   Эта бѣдная женщина замѣтила, въ какомъ мы грустномъ положеніи; она пригласила насъ войти, разспросила откуда мы, и мы разсказали ей про наши несчастія. Она сказала намъ, что у ней осталось на чердакѣ нѣсколько пучковъ сѣна и что мы можемъ взять ихъ, потому-что они ей ненужны, такъ-какъ нѣмцы съѣли ея корову.
   Мы влѣзли на чердакъ, чтобъ провести тамъ ночь и втащили за собою лѣстницу, прислушиваясь къ дождю, который барабанилъ во черепицамъ.
   У Жоржа оставалось только десять су, а у меня ничего; тртій день уже лежали мы на чердакѣ, какъ вдругъ около двухъ часовъ раздался звукъ трубы. Что-нибудь случилось: вѣрно пришло новое распоряженіе.
   Мы прислушивались со вниманіемъ. Слышна была бѣготня; ружейные приклады звенѣли о мостовую; солдаты собирались и во всѣхъ направленіяхъ раздавались крики:
   -- Возницы! Возницы! Гдѣ они?
   -- Отыскать ихъ! кричалъ командиръ, -- разстрѣлять этихъ бродягъ!
   Мы не пошевелились.
   Вдругъ дверь внизу отворилась. Нѣмцы спросили по-нѣмецки и по-французски: "Гдѣ возницы, наши эльзаскіе возницы?"
   Старуха не отвѣчала ни слова; она только покачала головой и казалась глухою, какъ столбъ. Наконецъ они выбѣжали вонъ. Они, кажется, замѣтили отверстіе, служащее входомъ на чердакъ, но вѣрно не имѣли времени отыскивать лѣстницы; какъ-бы то ни было, черезъ минуту мы услышали шаги людей, идущихъ по грязи, щелканье бичей и стукъ колесъ.
   Вскорѣ все замолкло. Батальонъ ушелъ.
   Только спустя полчаса, добрая старушка стала звать насъ снизу.
   -- Вы можете сойти, говорила она,-- они ушли.
   И мы сошли.
   Бѣдная женщина сказала намъ, смѣясь отъ всего сердца:
   -- Теперь вы въ безопасности! Только не теряйте времени; можетъ придти приказаніе отыскать васъ. Но прежде покушайте.
   Она вынула изъ шкапа полную миску супа изъ бобовъ, который она обыкновенно варила на три или на четыре дня и потомъ разогрѣвала.
   -- Ѣшьте все; не заботьтесь обо мнѣ! У меня еще остались бобы.
   Упрашивать насъ было излишне; черезъ нѣсколько минутъ миска была пуста.
   Добрая женщина, казалось, была этимъ очень довольна, а Жоржъ сказалъ ей:
   -- Мы такъ не ѣли уже цѣлую недѣлю.
   -- Тѣмъ лучше! Я очень рада, что могла услужить вамъ! А теперь ступайте. Я дала-бы вамъ съ радостью денегъ, но у меня ихъ нѣтъ.
   -- Вы спасли намъ жизнь, сказалъ я.-- Молю Бога, чтобъ вы могли вскорѣ увидѣть вашего сына! Но у меня есть до васъ просьба.
   -- Какая?
   -- Позвольте поцѣловать васъ.
   -- Ахъ, съ большимъ удовольствіемъ, мой бѣдный эльзасецъ, отъ всего сердца! Теперь я некрасива, не то, что прежде, въ былое время, но это все равно.
   И мы поцѣловали ее, какъ поцѣловали-бы родную мать.
   Когда мы вышли за ворота, начинало свѣтать.
   -- Передъ вами лежитъ дорога въ Дюнъ-на-Маасѣ, сказала она, -- но не ходите туда; это дорога, по которой пошли нѣмцы; нѣтъ сомнѣнія, что ихъ командиръ далъ въ ближней деревнѣ приказаніе задержать васъ. Но вотъ дорога въ Мэцъ чрезъ Дамнилье и Этанъ, -- идите по ней. Если васъ остановятъ, скажите, что ваши лошади пали отъ изнеможенія и что васъ отпустили.
   У этой бѣдной старушки было много здраваго смысла. Мы пожали еще разъ ея руку со слезами на глазахъ и отправились въ путь по той дорогѣ, которую она намъ указала.
   Мнѣ было-бы очень трудно назвать всѣ деревни, чрезъ которыя мы проходили между Жамецомъ и Ротальпомъ. Вся страна между Мэцомъ, Монмеди и Верденомъ кишѣла нѣмцами, кавалеріей и пѣхотой. Линейныя войска и въ особенности артиллерія стояли ближе къ крѣпостямъ; остальныя войска и массы ландвера занимали всѣ селенія и собирали повсюду реквизиціи.
   Находясь въ маленькой деревнѣ между Жамецомъ и Дамвилье, мы услышали направо отъ насъ сильную ружейную пальбу вдоль дороги; тогда Жоржъ сказалъ мнѣ:
   -- Это нашъ батальонъ сражается. Я желаю только, чтобъ пуля пронзила храбраго командира, который хотѣлъ разстрѣлять насъ, а также и твоего унтеръ-офицера.
   Деревенскіе жители, стоя у воротъ, говорили: "Это вольные стрѣлки". Радость засвѣтилась на всѣхъ лицахъ, особенно когда какой-то старикъ прибѣжалъ по тропинкѣ, ведущей черезъ кладбище, крича: "ѣдутъ двѣ телѣги съ ранеными, -- двѣ большія эльзаскія телѣги; ихъ сопровождаютъ гусары."
   Мы только-что остановились у мелочной лавочки на площади и распрашивали хозяйку, нѣтъ-ли вблизи часовщика, потому-что Жоржъ хотѣлъ продать свои часы, которые онъ скрывалъ подъ рубашкой съ тѣхъ поръ, какъ мы оставили Друлингенъ,-- а хозяйка, сходя съ лѣстницы, указывала намъ куда идти, -- какъ вдругъ старикъ сталъ кричать: "вотъ ѣдутъ эльзаскія телѣги".
   Немедленно мы бросились бѣжать къ другому концу деревни; но подлѣ маленькой рѣчки, которой названіе не могу припомнить, мы увидѣли изъ-за группы обстриженныхъ ивъ блескъ касокъ; это заставило насъ повернуть вдоль рѣчки, которая разлилась отъ большихъ дождей. Такимъ образомъ мы прошли значительное разстояніе, идя иногда въ водѣ по колѣна.
   Прошло полчаса и, выбравшись изъ камышей, мы завидѣли налѣво отъ насъ на холмѣ колокольню другого селенія, какъ вдругъ мы были остановлены крикомъ: "Wer da!" {Кто идетъ!} раздавшимся изъ покинутой хижины, находившейся въ двухъ или трехъ шагахъ отъ деревни. Въ ту-же минуту солдатъ ландвера вышелъ изъ пустой хижины съ ружьемъ, наведеннымъ на насъ.
   Жоржъ, не находя другого средства для спасенія, отвѣчалъ:
   -- Gute Freund! {Другъ!}.
   -- Стой, вскричалъ нѣмецъ,-- не шевелитесь, или я выстрѣлю.
   Мы конечно остановились и только черезъ десять минутъ пришелъ пикетъ изъ деревни для смѣны часового и повелъ насъ, какъ бродягъ, къ дому мэра. Тамъ капитанъ ландвера подробно распрашивалъ насъ о томъ, кто мы, откуда пришли, куда идемъ и почему не имѣемъ паспортовъ.
   Мы повторяли, что лошади наши пали отъ чрезмѣрной работы и что намъ велѣно воротиться домой, но онъ не хотѣлъ этому вѣрить. Но когда Жоржъ сталъ просить у него денегъ для того, чтобъ мы могли продолжать наше путешествіе, онъ воскликнулъ:
   -- Убирайтесь къ чорту, канальи! Развѣ я обязанъ снабжать васъ провіантомъ и раціонами! Ступайте и не заходите сюда другой разъ, а то будетъ худо!
   Мы вышли очень довольные.
   Сойдя съ лѣстницы, Жоржъ сталъ размышлять, не пойти-ли опять наверхъ и попросить, чтобъ намъ дали паспорта; но я такъ боялся, чтобъ капитанъ не измѣнилъ своего намѣренія, что принудилъ Жоржа уйти поскорѣе изъ этого селенія. Мы отправились въ путь и безъ всякихъ несчастныхъ приключеній достигли Этена. Здѣсь Жоржъ продалъ свои золотые часы и цѣпочку за шестьдесятъ пять франковъ, взявъ впрочемъ съ часовщика обѣщаніе, что если онъ возвратитъ ему эти деньги къ концу мѣсяца, то часы и цѣпочка будутъ ему возвращены. Тогда, взявъ меня за руку, онъ воскликнулъ:
   -- Ну, Христіанъ, пойдемъ; мы долго постились, надо и попировать.
   Пройдя сотню шаговъ, мы вошли въ одну изъ тѣхъ маленькихъ гостинницъ, въ которыхъ можно имѣть ночлегъ за нѣсколько су.
   Люди, сидѣвшіе въ небольшой темной комнатѣ гостинницы, не походили на господъ; они были въ шляпахъ, надѣтыхъ на бекрень и съ растегнутыми рубашками, и пили вино; но видя нашу изорванную одежду, грязное бѣлье, которое мы не перемѣняли три недѣли, наши растрепанныя бороды, засаленныя, скомканныя шляпы, полинявшія отъ дождя и солнца, они приняли насъ за вожаковъ медвѣдей.
   Хозяйка, толстая женщина, спросила насъ, чего мы желаемъ.
   -- Дайте намъ самаго лучшаго супу, хорошій кусокъ говядины, бутылку хорошаго вина и хлѣба въ волю, сказалъ Жоржъ.
   Толстая женщина смотрѣла на насъ, прищуривъ глаза и не двигаясь съ мѣста, какъ будто желая сказать: "Все есть самое лучшее! но кто-же будетъ платить?"
   Жоржъ показалъ ей пятифранковую монету и она тотчасъ отвѣтила, улыбаясь:
   -- Господа, сейчасъ все будетъ подано.
   Вокругъ насъ стали говорить: -- "Они эльзасцы! они нѣмцы! они то, они это!"
   Но мы ни на кого не обращали вниманія; мы усѣлись, положивъ локти на столъ, а когда явился супъ въ огромной мискѣ, то нельзя было не замѣтить, что у насъ былъ очень хорошій апетитъ; что-же касается до куска говядины, то это былъ настоящій прусскій кусокъ, но онъ исчезъ въ одно мгновеніе, несмотря на то, что вѣсилъ два фунта и былъ окруженъ картофелемъ и другими овощами. Потомъ, когда опорожнилась первая бутылка вина, Жоржъ спросилъ другую; наши глаза начинали лучше видѣть; налъ все представлялось въ другомъ свѣтѣ; когдаже одинъ изъ присутствующихъ попробовалъ повторить, что мы нѣмцы, то Жоржъ рѣзко закричалъ:
   -- Кто говоритъ, что мы нѣмцы? Выходи, если не боишься... Мы -- нѣмцы?
   Онъ поднялъ бутылку и разбилъ ее объ столъ въ мелкіе куски. Я видѣлъ, что онъ вышелъ изъ себя и закричалъ:
   -- Жоржъ, ради Бога перестань: иначе насъ арестуютъ!
   Но всѣ присутствующіе были одного съ нимъ мнѣнія.
   -- Это мерзко! воскликнулъ Жоржъ.-- Пусть тотъ, кто сказалъ, что мы нѣмцы, выйдетъ впередъ, мы съ нимъ посчитаемся: пусть онъ выбираетъ саблю, шпагу или что захочетъ; мнѣ все равно.
   Тогда одинъ изъ разговаривавшихъ, молодой человѣкъ, всталъ и произнесъ:
   -- Простите меня, я прошу извиненія; я думалъ...
   -- Вы не имѣли права думать, перебилъ Жоржъ: -- такихъ вещей не должно говорить. Мы эльзасцы, настоящіе французы, но люди пожилые, сынъ моего товарища въ Фальсбургѣ, въ мобиляхъ; а я самъ служилъ во флотѣ. Нѣмцы схватили насъ и увели силой; мы лишились нашихъ лошадей и нашихъ телѣгъ и теперь, придя сюда, получаемъ оскорбленія отъ нашихъ-же соотечественниковъ за то, что мы сказали нѣсколько словъ по-эльзасски: развѣ бретонцы не говорятъ между собой по-бретонски, а жители Прованса по провансальски?
   -- Я прошу у васъ извиненія, повторилъ молодой человѣкъ.-- Я былъ неправъ,-- я сознаю это. Вы хорошіе французы.
   -- Я извиняю васъ, сказалъ Жоржъ, смотря на него пристально:-- но сколько вамъ лѣтъ?
   -- Восемнадцать.
   -- Хорошо, идите-же туда, гдѣ ваше мѣсто и докажите, что вы такой-же хорошій французъ, какъ и мы. Въ Эльзасѣ вы не найдете ни одного молодого человѣка. Вы понимаете, что я хочу сказать?
   Всѣ слушали со вниманіемъ. Молодой человѣкъ молча вышелъ, но когда Жоржъ спросилъ еще бутылку, то хозяйка шепнула ему:
   -- Вы хорошіе французы; но вы говорили при постороннихъ людяхъ, которыхъ я совсѣмъ не знаю. Лучше уходите.
   Жоржъ тотчасъ пришелъ въ себя; онъ положилъ на столъ пятифранковую монету, хозяйка дала ему два франка и пятьдесятъ сантимовъ сдачи, и мы вышли.
   -- Пойдемъ скорѣе, сказалъ Жоржъ: -- гнѣвъ можетъ отнять у человѣка разсудокъ.
   И мы пошли по маленькой улицѣ, потомъ по другой, пока не очутились въ открытомъ полѣ. Ночь приближалась: если-бъ мы снова попались въ руки нѣмцамъ, то намъ было-бы хуже прежняго и потому въ эту ночь и на слѣдующій день мы не рѣшались даже входить въ селенія изъ страха быть схваченными и отосланными въ нашъ батальонъ.
   Наконецъ вечеромъ второго дня усталость заставила насъ зайти въ огородъ. По времени года было очень холодно; но мы такъ привыкли къ лишеніямъ, что уснули у забора на рогожѣ, какъ въ покойной постели. Вставши утромъ съ зарей, мы замѣтили, что покрыты инеемъ, а Жоржъ, вглядываясь въ даль, спросилъ:
   -- Христіанъ, узнаешь-ли ты эту мѣстность?
   Я осмотрѣлся вокругъ себя.
   -- Да это Шато-Салинь, отвѣчалъ я.
   Теперь намъ нечего было болѣе опасаться. Въ Шато-Салинѣ жилъ нашъ старый родственникъ Дежарденъ, первый красильщикъ во всей провинціи. Мой дѣдъ и дѣдъ Дежардена женились передъ первой революціей на двухъ родныхъ сестрахъ. Хотя Дежарденъ былъ лютеранинъ и даже кальвинистъ, а мы католики, но не смотря на это, мы любили другъ друга, какъ близкіе родные.
   

X.

   Мы постучались въ дверь къ Жаку Дежардену въ семь часовъ утра; онъ только что всталъ и пилъ кофе съ женою и внучатами.
   Увидя насъ, Дежарденъ разинулъ ротъ отъ удивленія, а жена и дѣти со страхомъ вскочили, какъ бы желая бѣжать за помощью. Но я спокойно сказалъ:
   -- Здраствуйте, Дежарденъ, это мы.
   -- Господи! Христіанъ и Жоржъ Веберъ! воскликнулъ Дежарденъ:-- что случилось?
   -- Да, это мы, сказалъ Жоржъ; -- вотъ до какого положенія насъ довели пруссаки.
   -- Пруссаки! ахъ они разбойники! произнесъ Дежарденъ: -- сбѣгай, Лиза, къ мяснику за котлетами и захвати по дорогѣ вина. Бѣдные! вамъ надо переодѣться.
   -- Еще бы, отвѣчалъ Жоржъ:-- также и побриться.
   -- Ну такъ, пока готовятъ завтракъ, вы перемѣните платье, вы надѣнете мое, а ваше выстираютъ. Господи! можно-же дойти до такого положенія!
   И онъ повелъ насъ въ большую, прекрасную комнату верхняго этажа. Вслѣдъ за нами его жена принесла воды.
   -- Вы надѣньте также мои чулки и башмаки, сказалъ Дежарденъ:-- вотъ и бритвы... О! эти нѣмцы до чего они довели васъ, порядочныхъ людей, къ тому же Христіанъ еще и мэръ.
   Мы стали раздѣваться; увидя наши носки и рубашки, старикъ Дежарденъ, добрѣйшій изъ людей, воскликнулъ, грустно вздыхая:
   -- Бѣдные люди! что вы должны были вынести!
   Умывшись, мы надѣли чистое бѣлье и я не могу выразить, съ какимъ удовольствіемъ я почувствовалъ на себѣ свѣжее полотно. Потомъ я принялся за бритье, а Жоржъ сталъ разсказывать Дежардену всѣ наши несчастія.
   -- Какъ! восклицалъ старикъ, при каждомъ словѣ:-- они дошли до этого? Бываютъ-же на свѣтѣ такіе безсовѣстные люди, какъ этотъ маіоръ или унтеръ-офицеръ. Видапо-ли было прежде что либо подобное.
   Выбривъ себѣ лицо до самыхъ ушей, я передалъ бритву Жоржу и надѣлъ съ удовольствіемъ башмаки, панталоны и блузу Дежардена, который былъ почти одинаковаго роста со мною. Послѣ меня одѣлся Жоржъ; вскорѣ, служанка постучала въ дверь, говоря, что завтракъ готовъ и мы сошли внизъ.
   Жена Дежардена и дѣти бросились насъ обнимать; когда мы переступили ихъ порогъ часъ тому назадъ, они не рѣшились къ намъ подойти и теперь имъ было совѣстно, что они такъ дурно насъ приняли. Но это съ ихъ стороны было совершенно естественно и мы ни мало на нихъ не сердились.
   Нечего говорить, что мы позавтракали съ большимъ апетитомъ. Жоржъ снова разсказалъ исторію нашихъ горестныхъ похожденій Лизѣ и дѣтямъ, которыя безпрестанно прерывали его восклицаніями:
   -- Быть не можетъ! О! какія страданія вы испытали и какъ вы должны радоваться, что, наконецъ, спаслись бѣгствомъ!
   Когда Жоржъ окончилъ свой разсказъ, Лиза объявила, что во всемъ виноваты іезуиты, которые сначала намѣренно распускали дурные слухи о протестантахъ, а теперь, послѣ прусскихъ побѣдъ, вопятъ противъ Гамбетты и Гарибальди. Она увѣряла, что іезуиты подбили императора объявить войну, разсчитывая, во всякомъ случаѣ, извлечь изъ нея для себя выгоду; еслибъ французы побѣдили, іезуиты уничтожили-бы протестантство во Франціи; въ случаѣ-же пораженія французовъ іезуиты думаютъ посадить на престолъ Шамбора и возстановить папу въ Церковной области.
   Такъ говорила Лиза, жена Дежардена, женщина сѣдая, видѣвшая свѣтъ и любившая поговорить обо всемъ.
   Но Жоржъ, выпивъ стаканъ вина, отвѣчалъ ей, что настоящая причина всѣхъ нашихъ бѣдствій -- армія, которая знать не хотѣла французскаго народа, а думала только о своемъ Бонапартѣ, такъ какъ онъ раздавалъ ей чины, ордена и пенсіоны. Очевидно, интересы подобной арміи должны противорѣчить интересамъ народа, такъ какъ армія нуждается въ войнѣ для полученія наградъ, а народъ нуждается въ мирѣ для того, чтобъ работать, кормить семейство и воспитывать дѣтей.
   Дежарденъ согласился съ мнѣніемъ Жоржа и когда подали кофе и мы закурили трубки, онъ разсказалъ намъ послѣднія новости.
   Дежарденъ, какъ всѣ кальвинисты, имѣлъ много книгъ и получалъ много газетъ: "Indépendance Beige" и газеты, издающіяся въ Кельнѣ, Франкфуртѣ, Бернѣ, Женевѣ и пр. Имѣя пятидесятилѣтняго сына, онъ болѣе не занимался торговлей, а все свое время посвящалъ чтенію. Поэтому онъ былъ человѣкъ болѣе насъ образованный и мы могли вѣрить ему на слово. Отъ него мы узнали о славной защитѣ Шатодена, о прибытіи Гарибальди въ Марсель, о назначеніи его главнокомандующимъ вогезской арміей, о походѣ баварцевъ фон-деръ-Тана на Луару и о прибытіи вольныхъ стрѣлковъ въ наши горы со стороны Эпиналя и Раона-Этана. Онъ прочелъ намъ прекрасную прокламацію Гамбетты къ французскому народу, въ которой изложены были рѣшимость парижанъ сражаться до послѣдней капли крови, неисчерпаемыя средства защиты Парижа, организація національной гвардіи, единство всѣхъ гражданъ въ эту трудную минуту и количество продовольствія, запасеннаго на нѣсколько мѣсяцевъ, что должно было успокоить провинціи и побудить ихъ послѣдовать примѣру Парижа.
   Я помню, что всего болѣе поразило насъ и тронуло до глубины души слѣдующее мѣсто этой прокламаціи:
   "Граждане департаментовъ! положеніе нашего отечества налагаетъ на васъ тяжелыя обязанности: первая ваша обязанность не думать ни о чемъ, кромѣ какъ о войнѣ; вторая обязанность братски признавать до заключенія мира республиканскую власть, плодъ права и необходимости. У васъ должна быть одна забота -- вырвать Францію изъ той бездны, въ которую ее ввертула вторая имперія. Въ людяхъ нѣтъ недостатка, но у насъ не достаетъ твердой рѣшимости, опредѣленнаго плана дѣйствій и твердаго его исполненія; послѣ постыдной сдачи Седана чувствуется недостатокъ въ оружіи. Все оружіе и снаряды, какіе у насъ были, отправлены въ Седанъ, Мэцъ и Страсбургъ; повидимому, виновникъ всѣхъ нашихъ бѣдствій,-- погибая, хотѣлъ отнять у насъ всѣ средства къ спасенію".
   -- Онъ на это способенъ! воскликнулъ Жоржъ,-- и я увѣренъ, что честный человѣкъ, подготовилъ себѣ это средство отступленія въ Пруссію.
   "Теперь, продолжалъ читать Дежарденъ,-- благодаря содѣйствію спеціалистовъ, заключены торговыя сдѣлки для покупки ружей на рынкахъ всего міра. Привезти во Францію оружіе, купленное такимъ образомъ, очень трудно, но и эта преграда побѣждена. Обмундированіе солдатъ идетъ успѣшно: увеличено число мастерскихъ и закуплены матеріалы; нѣтъ недостатка ни въ рабочихъ рукахъ, ни въ усердіи, ни въ деньгахъ. Необходимо, наконецъ, примѣнить всѣ наши громадныя производительныя силы, вывести изъ дремоты деревенское населеніе и распространить повсюду партизанскіе отряды. Возстанемъ же всѣ поголовно и лучше умремъ, чѣмъ дозволимъ позорное разчлененіе нашего отечества"!
   -- Слава Богу! воскликнулъ Жоржъ, приходившій все въ большій и большій восторгъ отъ каждаго слова прокламаціи: -- вотъ это называется говорить! Разъ, что ударили въ набатъ, все пойдетъ хорошо! Наши юноши возстанутъ поголовно. Нужна побѣда, только одна побѣда, чтобы вся Франція взялась за оружіе; на нѣмцевъ нападутъ со всѣхъ сторонъ и ни одинъ человѣкъ изъ нихъ не уйдетъ во-свояси!
   Дежарденъ ничего не отвѣчалъ и молча свернулъ газету.
   -- Вы, Дежарденъ, не питаете такихъ-же надеждъ, какъ Жоржъ? спросилъ я.
   -- Нѣтъ, Христіанъ, отвѣчалъ онъ, подумавъ немного и понюхавъ табаку: -- я не надѣюсь на хорошій исходъ дѣла, но я боюсь не нѣмцевъ: они взяли Страсбургъ, черезъ нѣсколько времени они возьмутъ Мэцъ, благодаря измѣнѣ или голоду: это уже давно устроенное дѣло. Они осаждаютъ Верденъ; Суассонъ въ ихъ рукахъ; они окружаютъ Парижъ и идутъ на Орлеанъ. Однако, не смотря на все это, я боюсь не ихъ.
   -- Кого же? спросилъ Жоржъ.
   -- Франція такъ сильна, такъ храбра, такъ богата, такъ умна, что черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, она изгнала-бы изъ своихъ предѣловъ дерзкихъ пришельцевъ, но меня пугаютъ внутренніе враги.
   -- Но вездѣ тихо, сказалъ я.
   -- Потому что вездѣ тихо, нѣмцы и дошли до Луары, продолжалъ Дежарденъ, устремляя на меня свои быстрые, блестящіе глаза, -- еслибъ дѣло шло о возстановленіи Шамбора, Люи-Филиппа II, или даже Бонапарта IV, то поднялись-бы на ноги всѣ члены департаментскихъ и окружныхъ совѣтовъ, сѣ префекты, под-префекты, мировые судьи, полицейскіе комиссары, сборщики податей, сельскіе стражи, мэры и ихъ помощники. Рѣшительно все равно, кто бы изъ трехъ не одержалъ верхъ, дѣло только въ томъ, чтобъ былъ человѣкъ раздающій мѣста, кресты, награды. Для такого человѣка всѣ власти подняли-бы страну, вооружили бы тысячи поселянъ, стали-бы пѣть марсельезу и кричать, что отечество въ опасности. Епископы, патеры и причетники стали-бы проповѣдывать крестовый походъ; Франція отбросила-бы нѣмцевъ въ отдаленнѣйшій конецъ Пруссіи; оружіе, продовольствіе, люди, все-бы нашлось въ одну минуту. Но такъ какъ провозглашена республика, а республика требуетъ отдѣленія церкви отъ государства, дарового воспитанія и обязательной военной службы, требуетъ чтобъ дуракъ не бралъ верхъ надъ человѣкомъ способнымъ и чтобъ, такимъ образомъ, истинное достоинство было все, а интрига -- ничего. Поэтому пусть лучше распадется Франція, чѣмъ удержится республика. Выгодныя мѣста сенаторовъ, пэровъ, префектовъ, камергеровъ, шталмейстеровъ, сборщиковъ податей, маршаловъ, офиціальныхъ депутатовъ и епископовъ, будутъ уничтожены при республикѣ. Нѣтъ, лучше нѣмцы, чѣмъ республика, если они дадутъ обязательство сохранить всѣ доходныя мѣста! Да, для нашихъ честолюбцевъ и корыстолюбцевъ хорошія мѣста, хорошія жалованія -- составляютъ отечество. Не впервые во Франціи разсчитываютъ на нѣмцевъ для возстановленія такъ-называемаго порядка. Марія-Антуанета уже однажды уступала Эльзасъ. Въ тѣ времена любители выгодныхъ мѣстъ, слѣпые эгоисты, думавшіе только о своей выгодѣ и считавшіе народъ предопредѣленной жертвой, навывались дворянами, а теперь -- это буржуа, воспитанные іезуитами. Но тогда предводители республики, твердо рѣшившись доставить ей побѣду, не оставили во главѣ армій генераловъ Людовика XVI. И они поступали вполнѣ разумно. Они ввели республиканскіе муниципалитеты во всѣхъ общинахъ, дали начальство надъ всѣми войсками республиканскимъ генераламъ, захватили реакціонеровъ и послѣ изгнанія нѣмцевъ, предали суду тѣхъ, которые ихъ призвали -- и Франція была спасена. Точно тоже случилось-бы и теперь, не смотря на всѣ воинственныя приготовленія Германіи, не смотря на Бонапарта, который подъ Седаномъ, видя погибель своей династіи, предалъ въ руки враговъ нашу послѣднюю армію, чтобы отнять у республики всякую возможность одержать побѣду. Да, не смотря на его измѣну мы могли-бы еще побить нѣмцевъ, еслибъ дѣлами не управляли эгоисты, но они вездѣ одерживаютъ верхъ. Въ Парижѣ они наполняютъ штабы арміи и національной гвардіи, въ департаментахъ они составляютъ тѣ знаменитые генеральные совѣты, изъ среды которыхъ выбраны были присяжные, оправдавшіе Пьера Бонапарта и которые навѣрно присудили бы Гамбетту къ смерти, еслибъ его предали ихъ суду. Вмѣсто того, чтобъ помогать этому благородному патріоту спасти Францію, они подставляютъ ему ножку, потому что ненавидятъ его; они изобрѣтаютъ всевозможныя преграды, мѣшаютъ ему набирать солдатъ и охлаждаютъ энтузіазмъ народа. Просмотрите нѣмецкія газеты и вы убѣдитесь въ справедливости моихъ словъ; онѣ нещадно бранятъ Гамбетту, защищающаго свое отечество и расточаютъ похвалы генеральнымъ совѣтамъ, назначеннымъ имперіей.
   -- Но въ такомъ случаѣ, намъ надо сдаться! воскликнулъ Жоржъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Дежарденъ:-- хотя мы убѣждены, что насъ побѣдятъ, но надо доказать, что мы все еще та-же великая раса, что корни не высохли и величественное древо снова позеленѣетъ и дастъ плодъ. Еслибы мы безмолвно пали отъ позорнаго седанскаго удара, то вся Европа, весь міръ сталъ-бы насъ презирать. Но съ тѣхъ поръ нація возстала, не смотря на то, что не было ни солдатъ, ни пушекъ, ни ружей, ни снарядовъ, ни продовольствія. Удивительно, право, какъ нація, взятая въ расплохъ и вѣроломно преданная въ руки непріятеля, все же защищается. Достаточно было одного честнаго, благороднаго человѣка, чтобы воскресить въ ней увѣренность въ себѣ. Какой другой народъ на свѣтѣ былъ-бы на это способенъ? Поэтому я полагаю, что необходимо бороться до конца и заставить нѣмцевъ постыдиться своей побѣды. Они готовились пятьдесятъ лѣтъ, они высматривали у насъ все во время мира, они подъ дружеской личиной скрывали свою ненависть, они изучили на свободѣ нашу страну и свои средства, они выставили въ началѣ войны 600,000 солдатъ противъ 220,000* Лучшія ихъ войска будутъ теперь сражаться съ нашими рекрутами шестеро противъ одного; они, конечно, безъ стыда скажутъ: "мы побѣдили Францію, мы la grande nation"!
   -- Все это возможно, отвѣчалъ Жоржъ;-- но мы можемъ вѣдь одержать побѣду, а одна побѣда измѣнитъ все; мы ободримся и станемъ дѣйствовать съ новыми силами, а ландверъ, состоящій преимущественно изъ отцовъ семействъ, конечно, уже давно желаетъ возвратиться домой.
   -- Господи! произнесъ Дежарденъ:-- да развѣ у солдатъ ландвера станутъ спрашивать совѣта? Они идутъ куда и когда имъ велятъ, ими ворочаютъ, какъ машиной, которая своей тяжестью должна давить насъ.
   Тогда Дежарденъ разсказалъ намъ, что посѣтивъ въ 1848 году по торговымъ дѣламъ Германію, онъ убѣдился, что нѣмцы питали къ намъ злобу и зависть, что въ ихъ школахъ учили ненавидѣть французовъ, что они считали себя гораздо выше насъ, потому что ихъ религія простая, естественная, а наша, съ непонятнымъ для молящихся пѣніемъ на латинскомъ языкѣ и излишними театральными церемоніями, только развивала суевѣріе; эти недостатки наши, по ихъ мнѣнію, доказывали, что мы раса низшаго разряда, въ родѣ негровъ, которые татуируютъ свои лица и носятъ кольца въ посу. Своихъ женъ нѣмцы также считали болѣе достойными женщинами, чѣмъ нашихъ, приписывая это также превосходству своей религіи, которая удерживаетъ женщинъ въ семействѣ тогда какъ наша, напротивъ, удаляетъ ихъ изъ семейства подъ предлогомъ различныхъ обрядовъ.
   Дежарденъ даже не разъ спорилъ объ этомъ предметѣ съ нѣмецкими школьными учителями, такъ какъ онъ не могъ перенести, чтобы кто-нибудь смѣлъ открыто высказывать презрѣніе къ французскимъ женщинамъ, въ числѣ которыхъ были Іоанна д'Аркъ и другія героини, поразительное величіе которыхъ было рѣшительно непонятно нѣмцамъ.
   По его словамъ нѣмцы и особливо пруссаки считали насъ, эльзасцевъ и лотарингцевъ, изгнанниками изъ общаго отечества, несчастными жертвами низшей расы, духовенство которой держало насъ въ невѣжествѣ.
   Слыша это Жоржъ вышелъ изъ себя и воскликнулъ, что мы умнѣе и благоразумнѣе всѣхъ нѣмцевъ, взятыхъ вмѣстѣ.
   -- Да я раздѣляю ваше мнѣніе, отвѣчалъ Дежарденъ, -- но только слѣдуетъ доказать это на дѣлѣ, слѣдуетъ вездѣ открыть школы, такъ чтобъ каждый французъ умѣлъ читать и писать, а этого именно и не хотятъ эгоисты, любители доходныхъ мѣстъ, воспитанные въ школѣ второй имперіи. Если-бъ нашъ народъ былъ образованный, то мы знали-бы, что дѣлалось по ту сторону Рейна, у насъ была-бы народная армія, хорошіе генералы, честное интендантство, просвѣщенные, добросовѣстные депутаты; у насъ было-бы все, въ чемъ теперь мы терпимъ недостатокъ; мы не дали-бы права Бонапарту объявлять войну и заключать миръ, мы не напали-бы безъ всякой причины на нѣмцевъ и нѣмцы, видя, что мы готовы ихъ отразить, никогда не напали-бы на насъ. Всѣ наши пораженія, внутренніе безпорядки и революціи, междоусобная рѣзня на улицахъ, ненависть одного класса къ другому -- все это происходитъ отъ невѣжества; а это страшное невѣжество въ свою очередь происходитъ отъ того, что нами впродолженіе семидесяти лѣтъ постоянно управляютъ лишь эгоисты. Здравый смыслъ, справедливость, патріотизмъ побуждали ихъ образовать народъ; но они предпочли, соединясь съ іезуитами, поддерживать народъ въ скотскомъ невѣжествѣ. Это величайшее вѣроломство и преступнѣйшая измѣна.
   Жоржъ, который уже давно раздѣлялъ эти мнѣнія, не имѣлъ ничего возразить, но только упорно повторялъ, что одна побѣда могла еще все спасти.
   -- Наши силы слишкомъ незначительны, отвѣчалъ Дежарденъ, качая головой:-- Гамбетта не имѣлъ еще довольно времени, чтобъ организовать армію, а если-бъ ему это и удалось, то измѣнники тотчасъ отдадутъ Мэцъ нѣмцамъ, которые отрядятъ вторую армію принца Фридриха-Карла на Луару для того, чтобъ помѣшать нашимъ войскамъ спять осаду Парижа, такъ какъ тогда дѣйствительно все было-бы спасено. Но этому не бывать. Съ тѣхъ поръ, какъ наши генералы стали свободно выѣзжать изъ Мэца и ѣздить въ Англію къ императрицѣ, я понялъ, что все потеряно. Къ тому-же средства Пруссіи громадны. Европа не желаетъ, чтобъ во Франціи существовала республика. Если республика удержится у насъ, то наступитъ для нашей страны время продолжительнаго мира, и будетъ трудно для честолюбивыхъ эгоистовъ и солдатъ по ремеслу составлять себѣ карьеру; тогда утвердится періодъ процвѣтанія промышленности, торговли, наукъ и искуства. Только знаніе и истинная способность могутъ тогда разсчитывать на успѣхъ. А затѣмъ можно-бы было съ большей вѣроятностью разсчитывать, что идея вѣчнаго мира въ человѣчествѣ получитъ осуществленіе, а объ военномъ искуствѣ позабудутъ и черезъ какихъ-нибудь сто лѣтъ, пожалуй, никто не станетъ вѣрить, что подобное искуство могло когда-нибудь существовать.
   Потомъ Дежарденъ разсказалъ намъ, что еще въ 1830 году, когда ему пришлось быть въ окрестностяхъ Соллигена для покупки товаровъ, онъ замѣтилъ, какъ пруссаки только и думали что о войнѣ съ нами. Съ того времени они постоянно содержали на военной ногѣ 450,000 человѣкъ. Впослѣдствіи присоединеніе сѣверной Германіи, Баваріи, Вартемберга и Бадена увеличило ихъ армію до 1,000,000, не считая ландштурма, который, какъ извѣстно, состоитъ изъ стариковъ, но они всѣ служили въ военной службѣ и умѣютъ ѣздить верхомъ, стрѣлять изъ ружья и заряжать пушку.
   -- Вотъ какого врага привелъ на Францію Бонапартъ, продолжалъ Дежарденъ:-- и вотъ противъ какой державы пытается Гамбетта выставить свою новую армію молодыхъ рекрутъ, никогда не служившихъ въ военной службѣ. Признаюсь, я не питаю большой надежды. Дай Богъ, чтобъ я ошибся, но я боюсь, что Эльзасъ и Лотарингія будутъ временно поглощены Германіей. Война продолжится еще нѣсколько времени. Произойдетъ еще нѣсколько измѣнъ и, наконецъ, послѣ долгихъ страданій, господа бывшіе министры, бывшіе офиціальные депутаты, бывшіе префекты и, всевозможные чиновники, однимъ словомъ, всѣ эгоисты соберутся и скажутъ: "Уладимъ дѣло съ Бисмаркомъ. Заключимъ миръ цѣною Эльзаса и Лотарингіи и возстановимъ короля, который дастъ намъ хорошія доходныя мѣста. Франція всегда будетъ достаточно богата, чтобъ платить намъ жалованье".
   Такъ говорилъ Дежарденъ, и Жоржъ, выйдя изъ себя, воскликнулъ:
   -- Я не могу понять, почему англичане не вступились за насъ, почему они позволяютъ пруссакамъ такъ увеличивать свою власть.
   -- Англичане теперь не тѣ, что были, сказалъ Дежарденъ, улыбаясь:-- они также слишкомъ разбогатѣли и слишкомъ стали заботиться о своихъ личныхъ интересахъ; ихъ государственные люди по смотрятъ теперь въ даль, какъ Питтъ и Чатамъ, а довольствуются тѣмъ, чтобъ дѣла шли успѣшно изо дня въ день, не думая о величіи своего отечества и о благѣ будущихъ поколѣній.
   -- Все равно, отвѣчалъ Жоржъ: -- если-бъ вы побывали въ Черномъ и Балтійскомъ моряхъ, если-бъ вы видѣли, какой великой морской державой можетъ сдѣлаться въ нѣсколько лѣтъ сѣверная Германія съ своей береговой линіей, въ сто шестьдесятъ миль протяженія, съ портами: Данцигомъ, Штетиномъ, Гамбургомъ и Бременомъ, куда лучшія европейскія рѣки приносятъ произведенія центральной Европы и сырые продукты изъ Германіи, Польши и Россіи, если-бъ вы видѣли постоянное увеличеніе числа моряковъ и торговцевъ въ сѣверной Германіи, то вы -- я увѣренъ -- были-бы сильно озадачены равнодушіемъ англичанъ. Ослѣпли они? Или пристрастіе къ лютеранской вѣрѣ и ненависть къ латинской расѣ помрачили ихъ разсудокъ? Я не знаю, но должны они понять, что если король Вильгельмъ и Бисмаркъ хотятъ завладѣть Эльзасомъ и Лотарингіей, то этого они добиваются не въ виду красоты эльзасцевъ и лотарингцевъ, а для того, чтобъ имѣть въ своихъ рукахъ Рейнъ на всемъ его протяженіи, отъ истоковъ нѣмецкихъ кантоновъ Швейцаріи до устья у Роттердама. Владѣя этой великой рѣкой, они будутъ имѣть въ своихъ рукахъ всю торговлю нашихъ промышленныхъ странъ; они будутъ снабжать голландскія колоніи нашими произведеніями и, такимъ образомъ, станутъ первой морской націей континента. Чтобъ нанести безопасно свой послѣдній ударъ, они допустятъ русскихъ войдти въ Константинополь, а сами преспокойно займутъ Голландію, какъ въ 1866 году заняли Гановеръ, а намъ предложатъ Бельгію, если мы согласимся сохранить нейтралитетъ. Это все совершенно просто и ясно.
   -- Конечно, сказалъ Дежарденъ:-- я также увѣренъ, что народы строго платятъ за всѣ свои проступки подобно всякому отдѣльному человѣку. Англичане поплатятся также дорого, какъ и мы. И нѣмцы въ свою очередь, устрашивъ Европу и Америку своимъ честолюбіемъ, дорого искупятъ свои жестокости и вѣроломство. Богъ правосуденъ. Но пока настанетъ этотъ день, мы теперь находимся въ тискахъ и всѣ наши слова ни къ чему не послужатъ.
   Этотъ разговоръ между Жоржемъ и Дежарденомъ продолжался довольно долго, но я уже передалъ его главныя черты.
   

XI.

   Мы остались у Дежардена цѣлый день. Жена его отдала вымыть наше бѣлье и платье, а также высушила на плитѣ наши башмаки, наполнивъ ихъ прежде золой; на слѣдующее утро мы простились съ добрыми родственниками и отъ души поблагодарили ихъ.
   Мы съ нетерпѣніемъ жаждали возвратиться домой; мы не имѣли никакихъ извѣстій оттуда уже цѣлый мѣсяцъ и очень безпокоились о нашихъ женахъ, которыя, вѣроятно, считали насъ погибшими.
   Погода была сырая и можно было предугадывать, что зима будетъ стоять суровая.
   Въ Дьезѣ разсказывали, что Базэнъ сдалъ Мэцъ со всею арміей, знаменами, пушками, ружьями, снарядами. Прусскіе офицеры въ гостинницѣ, въ которой мы остановились пили шампанское; они смѣялись; Жоржъ былъ блѣденъ, а на моей душѣ лежалъ камень.
   Тутъ были также евреи маркитанты, слѣдовавшіе за нѣмецкой арміей съ телѣгами, которыя они нагружали стѣнными часами, кострюлями, бѣльемъ, мебелью и другими вещами, покупаемыми у солдатъ, захватывавшихъ эти вещи въ нашихъ домахъ. Маркитанты разсказывали, что въ окрестностяхъ Мэца можно было чрезвычайно дешево купить лошадей, даже лучшей арабской крови кони продавались за сто су каждый, но никто не покупалъ ихъ за недостаткомъ фуража; эти несчастныя животныя ѣли другъ друга, и даже грызли деревья, къ которымъ ихъ привязывали. Далѣе маркитанты разсказывали, что плѣнные французы падали по дорогѣ отъ изнеможенія и голода, что пруссаки принимали ихъ за пьяныхъ, что жители Мэца, узнавъ о капитуляціи, хотѣли убить Базэна, но у него всегда передъ домомъ стояли три митральезы и притомъ онъ скрылся наканунѣ того дня, когда была объявлена постыдная капитуляція.
   Все это казалось намъ невѣроятнымъ, невозможнымъ! Можно, ли было повѣрить, чтобы Мэцъ могъ быть сданъ безусловно, на волю побѣдителя; -- Мэцъ укрѣпленнѣйшій городъ Франціи, защищаемый арміей въ полтораста тысячъ человѣкъ, послѣдними военными силами, которыми могла располагать Франція послѣ Седана!
   И однакожъ эта была горькая правда! Что-бы ни говорили, какъ-бы ни объясняли это ужасное для Франціи несчастье -- невѣжествомъ и глупостью военноначальниковъ, у меня изъ головы никогда не выбьютъ убѣжденія, что честный человѣкъ распоряжался до конца и что Базэнъ дѣйствовалъ съ нимъ за одно. Къ тому же извѣстно, что Базэнъ отправился прямо изъ Мэца въ Вильгельмсгее, гдѣ была такая отличная кухня. Тамъ доблестный маршалъ вмѣстѣ съ Бонапартомъ отдохнули отъ всѣхъ тревогъ, поджидая случая начать кампанію въ родѣ 2 декабря, когда арестовывали мирныхъ людей, спокойно спавшихъ съ твердой увѣренностью, что избранникъ народа не будетъ клятвопреступникомъ, а также не станетъ затѣвать экспедиціи въ родѣ мексиканской, во время которой французы бросили тѣхъ, кого защищать они торжественно клялись. Для подобныхъ подвиговъ и Бонапартъ и Базэнъ оба молодцы, и если народъ будетъ по-прежнему питать къ нимъ довѣріе, какъ увѣряютъ нѣкоторые, то въ одинъ прекрасный день, они снова начнутъ старую исторію и овладѣютъ государственной казной. Они опять станутъ раздавать своимъ пріятелямъ и клевретамъ кресты и пенсіоны, а чрезъ нѣсколько лѣтъ, Бисмаркъ найдетъ, что нѣмцы имѣютъ право на Шампань и Бургундію.
   Впрочемъ, въ послѣдніе двадцать лѣтъ мы видѣли столько странныхъ, непостижимыхъ событій, что должны допустить, что все возможно.
   Въ Фенетранжѣ мы остановились только на два часа; тамъ еще никто не зналъ о грустной вѣсти.
   Въ шесть часовъ вечера, мы прибыли на Метингскую возвышенность близь фермы Дана, и увидали на сѣромъ горизонтѣ въ двухъ миляхъ отъ насъ Фальсбургъ съ его валами, церковью и сожженными.домами, а также земляныя укрѣпленія, за которыми укрывались нѣмцы съ своими пушками.
   Повсюду царила тишина; не слышно было ни одного выстрѣла. Это была блокада. Голодъ тихо, безмолвно производилъ то, чего не смогла произвести шумная бомбардировка.
   Тогда, поникнувъ головой, мы прошли черезъ лѣсъ, усѣянный сухими листьями и, наконецъ, увидали передъ собою за огородами и полями нашъ родной Ротальпъ. Онъ также казался мертвымъ; реквизиціи его совершенно раззорили, а зима покрыла бѣлымъ саваномъ.
   Мельница работала и это меня очень удивило.
   Мы съ Жоржемъ молча пожали другъ другу руки и каждый поспѣшилъ домой.
   Прусскіе солдаты выгружали передъ моимъ сараемъ возъ пшеницы и я съ ужасомъ подумалъ:
   -- Неужели эти злодѣи прогнали мою жену и дочь?
   По счастью, въ эту минуту Катерина выбѣжала изъ дверей и, протягивая ко мнѣ руки, воскликнула:
   -- Это ты Христіанъ! Господи! Сколько безъ тебя мы выстрадали!
   И она бросилась ко мнѣ на шею, заливаясь слезами. Потомъ прибѣжала Гредель, и мы долго оставались въ объятіямъ другъ Друга.
   Окружавшіе насъ пруссаки молча смотрѣли на эту трогательную сцену, нѣкоторые изъ нашихъ сосѣдей въ это время твердили:
   -- Нашъ старый мэръ возвратился!
   Мы вошли въ верхнюю комнату. Я сѣлъ противъ кровати и съ любовью смотрѣлъ на старыя стѣны, почернѣвшій потолокъ, полинявшія занавѣси, на вербу въ углу надъ кроватью, маленькія окна, на добрую мою жену, и на злую, по милую моему сердцу дочь. Все имѣло для меня какъ бы новую прелесть.
   -- Слава Богу, мы еще не умерли и еслибъ я могъ теперь обнять Жакоба, то былъ бы совершенно счастливъ.
   Жена моя, закрывъ лицо передникомъ, молча плакала. Гредель. стоя посреди комнаты, смотрѣла на меня. Наконецъ, она спросила:
   -- А гдѣ лошади и телѣги?
   -- Тамъ... близъ Монмеди, отвѣчалъ я.
   -- А Жоржъ?
   -- Онъ пошелъ къ женѣ... Мы все бросили и спаслись бѣгствомъ. Мы были слишкомъ несчастны! Нѣмцы морили насъ голодомъ.
   -- Они съ вами, конечно, дурно обходились!
   -- Да, они меня били.
   -- Били! Васъ?
   -- Да, они меня дергали за бороду и дали нѣсколько пощечинъ.
   При этихъ словахъ Гредель, какъ-бы обезумѣла, открыла окно и, грозя кулаками нѣмцамъ, воскликнула:
   -- О! разбойники, вы побили моего отца, лучшаго изъ людей!
   И только тогда она стала меня цѣловать, заливаясь слезами, -- Они за все это заплатятъ, за все! бормотала она.
   Я былъ тронутъ.
   Успокоившись, жена моя разсказала все, что онѣ перенесли во время моего отсутствія: съ одной стороны онѣ безпокоились обо мнѣ, не имѣя никакихъ извѣстій послѣ той вѣсточки, которую имъ принесъ разнощикъ, а съ другой Пласіаръ, назначенный вмѣсто меня мэромъ, накладывалъ на мой домъ страшныя реквизиціи, говоря, что я республиканецъ.
   Что же касается до него, то онъ теперь водилъ дружбу съ пруссаками, приглашалъ ихъ къ себѣ обѣдать, пожималъ имъ руки, не говорилъ съ ними иначе, какъ на прусско-нѣмецкомъ нарѣчіи. Вѣрный слуга чиновниковъ второй имперіи, онъ былъ теперь столь же вѣрнымъ слугою чиновниковъ короля Вильгельма. Вмѣсто того, чтобъ писать въ Парижъ и вымаливать себѣ награды, онъ обращался за этимъ къ Бисмарку-Баледу и ему уже обѣщали доходное мѣсто, а также его сыновьямъ и зятю.
   Все это меня ни сколько не удивляло, я напередъ зналъ, что такъ случится.
   Но я видѣлъ съ особымъ удовольствіемъ, что мельничный шлюзъ полонъ воды, а слѣдовательно, и ларецъ съ деньгами былъ цѣлъ. Когда Гредель вышла похлопотать объ ужинѣ, я тотчасъ спросилъ Катерину о нашемъ сокровищѣ. Она отвѣчала, что все обстоитъ благополучно и что вода ни разу не понизилась, хотя-бы на вершокъ. Тогда я успокоился и возблагодарилъ Бога, что Онъ избавилъ насъ отъ совершеннаго раззоренія.
   Въ послѣднія двѣ недѣли, нѣмцы сами пекли себѣ хлѣбъ и мололи муку у насъ на мельницѣ, конечно, не платя за это ничего.
   Жители Ротальпа не знали, что дѣлать, такъ-какъ рѣшительно нечѣмъ было питаться. По счастью, нѣмцы вскорѣ привыкли къ нашему бѣлому хлѣбу и съ радостью давали за него часть своего раціона мяса, которое имъ по-прежнему отпускалось въ изобиліи. Они также съ удовольствіемъ мѣняли баранину на цыплятъ и утокъ, такъ надоѣло имъ мясо барановъ и быковъ. Катерина сдѣлала нѣсколько такихъ выгодныхъ мѣнъ. Правда, у насъ оставалась еще корова въ Краненфельскомъ лѣсу, но надо было каждый день ходить въ лѣсъ кормить ее и потомъ, подоивъ, нести молоко домой.
   Гредель, отличавшаяся наибольшей смѣлостью, приняла эту обязанность на себя и ходила ежедневно въ лѣсъ съ своей киркой въ рукахъ. Она разсказала мнѣ со смѣхомъ, что однажды пьяный нѣмецъ оскорбилъ ее и хотѣлъ за нею послѣдовать въ лѣсъ, но она нанесла ему такой ударъ киркой, что онъ чуть живой скатился съ берега въ ручей.
   Она нисколько не боялась нѣмцевъ, а напротивъ, солдаты ландвера, здоровенные, бородатые молодцы боялись ея, какъ огня; и она командовала ими, какъ слугами:
   -- Сдѣлайте это! сдѣлайте то! кричала она поминутно: -- смажьте саломъ мои башмаки, да смотрите не съѣшьте сало, какъ ваши товарищи въ Метингѣ, а то берегитесь! Не смѣйте входить въ кухню прямо изъ конюшни, вы и безъ того пахнете не особенно пріятно. Вы слишкомъ грязны... а, кажется, воды кругомъ довольно. Какъ вамъ не стыдно! Ступайте на ручей и вымойтесь!
   И они безпрекословно ей повиновались.
   Она имъ запретила также входить въ верхній этажъ.
   -- Я тамъ живу! говорила она.-- Это моя комната! И первый кто осмѣлится войдти въ нее, поплатится головой.
   И никто не смѣлъ ее ослушаться.
   Съ тѣхъ поръ, какъ назначили къ намъ нѣмецкаго губернатора Бисмарка-Балена, нѣмецкимъ солдатамъ было, вѣроятно, приказано обходиться съ нами мягче и обѣщать за все вознагражденіе. Офицеръ, жившій въ нашемъ селѣ, называлъ насъ уже не "канальями, мерзавцами",-- а "добрыми нѣмцами, милыми братьями эльзасцами и лотарингцами"..При этомъ онъ сулилъ намъ всевозможное благополучіе, какъ только мы станемъ жить подъ сѣнью старыхъ законовъ нашей общей родины.
   Поговоривши уже о томъ, что всѣмъ французскимъ школьнымъ учителямъ будетъ отказано и мы начинали понимать пагубное нерадѣніе нашего правительства о народномъ образованіи. Половина насъ, несчастныхъ поселянъ, не знала ни слова по-французски; впродолженіи двухсотъ лѣтъ насъ оставляли въ грубомъ невѣжествѣ. Теперь нѣмцы принялись за насъ и учатъ, что французы наши кровные враги, что насъ нарочно держали въ невѣжествѣ для того, чтобъ жить на нашъ счетъ и въ случаѣ надобности защищаться нашими спинами. Многіе-ли изъ насъ въ состояніи будутъ опровергнуть эти нѣмецкія выходки? И развѣ все не говоритъ противъ насъ? Если нѣмцы дадутъ нашимъ поселянамъ то образованіе, въ которомъ отказывали имъ всѣ наши правительства, то не будутъ-ли эти люди имѣть полное основаніе привязаться къ своему новому отечеству?
   Пусть это послужитъ урокомъ для Франціи, пусть она знаетъ, что любовь къ отечеству основана только на сознаніи приносимыхъ имъ благодѣяній, въ числѣ которыхъ первое мѣсто занимаетъ даровое воспитаніе дѣтей.
   Нѣмцы, измѣнивъ свое обращеніе съ нами и стараясь насъ переманить на свою сторону, теперь жили по нѣскольку человѣкъ въ каждомъ домѣ. Это были солдаты ландвера, которые только и думали что о своихъ женахъ и дѣтяхъ, желали скорѣйшаго окончанія войны и боялись появленія вольныхъ стрѣлковъ.
   По слухамъ, Гарибальди и его два сына должны были явиться къ намъ; и часто Жоржъ, указывая на покрытыя снѣгомъ вершины Донона и Шнееберга, говорилъ:
   -- Тамъ на верху дерутся. Ахъ! Христіанъ, если-бъ мы были молоды, какого трезвону мы задали-бы нѣмцамъ въ нашихъ горныхъ ущельяхъ.
   Всего болѣе насъ огорчали извѣстія, что въ городѣ свирѣпствовали голодъ и оспа. Болѣе трехсотъ больныхъ изъ тысячи пятисотъ жителей наполняли школу, превращенную теперь въ больницу. Большой недостатокъ чувствовался въ соли, мясѣ и табакѣ. Парламентеры, постоянно сновавшіе взадъ и впередъ по люцельбургской дорогѣ, сообщали намъ, что Фальсбургъ не можетъ долго продержаться.
   Распространились слухи, что осадная артиллерія изъ-подъ Страсбурга и Мэца, послѣ сдачи этихъ крѣпостей будетъ переведена къ намъ, но нѣмецкій офицеръ, квартировавшій у патера Даніеля, заявилъ, что не стоитъ для Фальсбурга прибѣгать къ такой мѣрѣ, что новая бомбардировка обошлась-бы въ три милліона нѣмцамъ, а потому гораздо лучше оставить фальсбургцевъ умереть своей собственной смертью, подобно тому, какъ лампа гаснетъ за недостаткомъ масла.
   Говоря это, офицеръ надѣвалъ на себя личину человѣколюбія и постоянно повторялъ, что слѣдовало жалѣть человѣческую кровь и военные снаряды.
   Что дѣлалъ Жакобъ среди всѣхъ этихъ ужасовъ? а Жанъ-Батистъ Вернеръ? Я долженъ упомянуть о немъ, потому-что Гредель при мысли объ его страданіяхъ становилась какимъ-то дикимъ звѣремъ, бѣшеной тигрицей и въ эти минуты я искренно восхищался терпѣніемъ солдатъ ландвера. Когда въ эти минуты кто-нибудь изъ нихъ обращался къ ней съ просьбой, она указывала ему на дверь:
   -- Вонъ! вонъ! кричала она:-- Вамъ здѣсь не мѣсто!
   Она вслухъ выражала желаніе, чтобъ всѣхъ нѣмцевъ изрубили до послѣдняго и прибавляла саркастически:
   -- Ступайте, атакуйте городъ!.. Идите на приступъ!... Вы не смѣете... вы бережете свою шкуру; вы предпочитаете, спрятавшись за ваши земляные окопы, морить народъ голодомъ, бомбардировать женщинъ и дѣтей, и жечь дома несчастныхъ! Надо быть просто трусомъ, чтобъ такъ поступать. Еслибъ мы были внѣ крѣпости, а вы внутри, наши солдаты ужь десять разъ взобрались-бы на стѣны; но вы люди осторожные, вы не рискуете своей шкурой.
   Нѣмцы слушали ее молча, покуривая трубки, и не обращали никакого вниманія на ея слова.
   Однажды, эти люди столь спокойные и тихіе, выказали, впрочемъ, энергичное негодованіе, но не противъ Гредель, а противъ своихъ собственныхъ начальниковъ.
   Это случилось черезъ нѣсколько времени послѣ взятія Мэца; было очень холодно, снѣгъ падалъ хлопьями и наши ландверцы, возвратясь изъ караула, грѣлись у печки. Въ эту минуту, конечно, они думали только о томъ, какъ бы хорошенько поѣсть и выпить; но вдругъ раздался громкій звукъ трубы.
   Полученъ былъ приказъ о немедленномъ выступленіи и походѣ въ Орлеанъ.
   Надо было видѣть, какъ вытянулись лица всѣхъ этихъ людей; они стали громко кричать, что они составляютъ ландверъ и ихъ нельзя выводить изъ предѣловъ нѣмецкихъ провинцій. Я думаю, что пятьдесятъ французскихъ солдатъ могли-бы въ эту минуту заставить ихъ положить оружіе и они охотно сдались-бы, чтобъ только остаться въ нашей странѣ.
   Но явился ихъ капитанъ и вскорѣ водворилъ порядокъ.
   -- Маршъ! скомандовалъ онъ -- и вскорѣ наши постояльцы выстроились передъ мельницей и весь отрядъ, человѣкъ въ триста или четыреста, отправился по направленію къ Митльброну.
   -- Слава Богу, что избавились отъ нихъ! восклицали жители вслѣдъ удаляющимся нѣмцамъ.
   Мы надѣялись, что теперь снимутъ осаду Фальсбурга и мы готовили корзинки и узлы для нашихъ дѣтей. Гредель, которая уже болѣе не скрывала своихъ чувствъ къ Жану-Батисту приготовила также большую корзинку. Вообще всѣ мы были въ большихъ хлопотахъ.
   Но откуда пришелъ этотъ приказъ о походѣ въ Орлеанъ? И что онъ означалъ?
   Сидя у дверей моего дома я задавалъ себѣ эти вопросы, какъ вдругъ подошла ко мнѣ Маріана и произнесла въ пол-голоса:
   -- Мы одержали большую побѣду и нѣмцы изъ подъ Мэца, всѣ стягиваются на Луару.
   -- Откуда вы это знаете, Маріана?
   -- Отъ англичанина, остановившагося у насъ.
   -- А гдѣ происходило сраженіе?
   -- Дайте припомнить; да, при Куломье, близь Орлеана. Нѣмцы совершенно разбиты. Ихъ офицеры являются съ солдатами въ мэріи и сдаются, боясь быть избитыми до послѣдняго человѣка.
   Я не сталъ болѣе ее слушать, а побѣжалъ къ Жоржу, горя нетерпѣніемъ увидать англичанина и узнать отъ него новости.
   Когда я вошелъ въ комнату, Жоржъ сидѣлъ за столомъ съ иностранцемъ; они, повидимому, только-что окончили завтракать и были веселы.
   -- Вотъ мой родственникъ, бывшій мэръ нашего селенія, сказалъ Жоржъ, представляя меня.
   Англичанинъ обернулся. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, высокаго роста, сухощавый, съ горбатымъ носомъ, блестящими, карими глазами, безъ бороды и усовъ; на немъ было длинное, сѣрое пальто.
   -- А! сказалъ онъ, говоря въ носъ и сквозь зубы какъ всѣ англичане:-- вы были мэромъ?
   -- Да.
   -- И вы отказались обнародовать прокламаціи губернатора Бисмарка-Балена?
   -- Да.
   -- Хорошо, очень хорошо!
   Я сѣлъ. Англичанинъ безъ всякаго вступленія или объясненія, предложилъ мнѣ восемь или десять вопросовъ: о реквизиціяхъ, о количествѣ телѣгъ и лошадей, забранныхъ нѣмцами, о числѣ всѣхъ нѣмцевъ, вошедшихъ въ предѣлы Франціи, о числѣ остающихся въ ней доселѣ, о томъ, что мы думаемъ о нѣмцахъ, поладилъ-ли мы когда нибудь съ ними или лучше желаемъ остаться французами, или сдѣлаться нейтральнымъ государствомъ, какъ Швейцарія?
   Всѣ эти вопросы были у него готовы и онъ не задумываясь предлагалъ ихъ, а я отвѣчалъ не размышляя о томъ, какъ странны были подобные вопросы.
   Во время нашего разговора, Жоржъ молча улыбался, а когда мы кончили, онъ произнесъ:
   -- Ну, милордъ, у васъ теперь статья готова?
   -- Да, да, отвѣчалъ англичанинъ смѣясь.
   Мы выпили втроемъ бутылку хорошаго вина, которую Жоржъ принесъ изъ какого-то тайнаго хранилища.
   -- Славное вино, сказалъ англичанинъ, -- выходитъ: пруссаки забрали у васъ еще не все?
   -- Да, они не все нашли; у насъ есть потаенные уголки.
   -- А! Да, да, я понимаю.
   Жоржъ въ свою очередь хотѣлъ заставить говорить англичанина, но онъ не такъ легко отвѣчалъ, какъ мы и, прежде чѣмъ сказать да, или нѣтъ, нѣсколько минутъ обдумывалъ свой отвѣтъ.
   Жоржъ узналъ радостныя новости не отъ него, а изъ газетъ, которыя англичанинъ наканунѣ ложась спать оставилъ на столѣ. Жоржъ научился англійскому языку во время своихъ путешествій и съ жадностью прочелъ всѣ газеты. Кромѣ извѣстія о битвѣ при Куломье, онъ узналъ изъ нихъ много и другихъ новостей. Такъ онъ прочелъ о сформированіи сѣверной арміи генераломъ Бурбаки, о походѣ нѣмцевъ на Дижонъ, о великолѣпномъ протестѣ Гамбетты въ отвѣтъ на обвиненіе, что онъ приписываетъ всѣ наши несчастья арміи, а не ея начальникамъ, а главное о деклараціи князя Горчакова, "что русскій императоръ не признаетъ болѣе трактата, обязывающаго Россію имѣть на Черномъ морѣ не болѣе извѣстнаго числа большихъ кораблей".
   Англичанинъ отмѣчалъ поля послѣдней статьи красными крестами, что, по словамъ Жоржа, означало: важное дѣло.
   Лошадь англичанина отдыхала въ конюшнѣ и мы всѣ вмѣстѣ дошли ее посмотрѣть: это былъ большой, рыжій конь, который долженъ былъ отличаться быстротою оленя.
   Если я привожу всѣ эти подробности, то лишь потому, что впослѣдствіи мы видали много подобныхъ англичанъ -- мужчинъ и женщинъ, которые отличались такимъ-же любопытствомъ и предлагали намъ такіе же вопросы, нѣкоторые для составленія статей, а другіе для удовлетворенія своей собственной любознательности.
   Жоржъ увѣрялъ меня, что англійскіе писатели газетныхъ статей старались честно заслужить получаемое ими богатое содержаніе; они отправлялись за сотни миль, чтобы узнать новости у самаго ихъ источника и считали-бы воровствомъ описывать то, чего они сами не видали и не слыхали; впрочемъ, всякій обманъ могъ открыться и они потеряли-бы репутацію въ своей странѣ.
   Я вѣрю ему и желаю, чтобы и Франція имѣла подобныхъ искателей новостей. Тогда наши газеты, вмѣсто безконечныхъ, пустыхъ, неприносящихъ никому пользы разсужденій, наполнялись-бы положительными свѣденіями, которыя содѣйствовали-бы распространенію между нами здраваго смысла и полезныхъ знаній.
   Мы надѣялись, что навсегда отдѣлаемся отъ ландверцевъ, но они вскорѣ возвратились, получивъ новое приказаніе.
   Жоржъ, проводивъ англичанина до Сарбурга и возвратясь къ намъ, молча усѣлся у печки. Я никогда не видалъ его такимъ грустнымъ и потому спросилъ, не услыхалъ-ли онъ о какомъ-нибудь печальномъ событіи.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: -- я не слыхалъ ничего новаго, но возвращеніе ландвера ясно доказываетъ, что нѣмецкая армія изъ-подъ Мэца явилась во время, чтобъ помѣшать нашимъ войскамъ освободить Парижъ, послѣ побѣды при Куломье.
   Вмѣстѣ съ этимъ, онъ изливалъ всю свою злобу на неспособныхъ Дюмурье и Пишегрю, которые измѣняли отчеству, ради интересовъ династіи клятвопреступниковъ.
   -- Еще недѣля или двѣ! восклицалъ онъ: -- и мы были-бы спасены!
   Съ этими словами онъ ударилъ изо всей силы кулакомъ по столу и едва не заплакалъ.
   Потомъ чувствуя, что онъ не въ силахъ болѣе себя сдерживать, Жоржъ поспѣшно вышелъ изъ. комнаты и большими шагами направился домой.
   Былъ конецъ ноября; холодъ усиливался; поля и деревья покрывались инеемъ.
   Мы должны были не только отдавать ландверцамъ все, что имѣли, но и работать на нихъ, именно: рубить лѣсъ и привозить его въ селеніе. Я нанималъ Офрана для исполненія этой обязанности; это былъ еще лишній расходъ, а мы и то уже были совершенно раззорены.
   Конечно, солдаты ландвера, разгнѣванные нашей радостью, при ихъ уходѣ, теперь уже болѣе насъ не жалѣли и безъ надзора офицеровъ избили-бы насъ всѣхъ до смерти. Они съ величайшей радостью сообщали намъ каждое дурное извѣстіе и восклицали съ грубымъ смѣхомъ:
   -- Ну, еще пораженіе! Надо утекать изъ Орлеана! Надо уходить изъ Шампаньи. Дѣло идетъ хорошо. Ну, вы поворачивайтесь, готовъ-ли супъ? Хорошія вѣсти усиливаютъ апетитъ!
   -- Молчите вы, подлецы! восклицала Гредель:-- мы не вѣримъ вашей лжи.
   -- И не вѣрьте, отвѣчали они смѣясь; -- намъ какое дѣло, намъ лишь-бы упрятать васъ въ мѣшокъ, тогда вы повѣрите! Только смотрите не шевелиться, а то мы васъ пришибемъ, какъ ошпаренную кошку. А-а! вы смѣетесь и свищете, когда мы уходимъ... погодите, придутъ другіе. Тогда вы будете о насъ сожалѣть, госпожа Гредель и скажете не разъ: "Ахъ! если-бъ у насъ были наши добрые ландверцы", но тогда будетъ поздно.
   Меня часто удивляетъ, какъ не пришла въ голову Гредель мысль отравить нашихъ постояльцевъ; по счастью, теперь мухоморы уже не росли и къ тому-же мы должны были варить свой супъ въ одной съ ними кострюлѣ; а то осторожные нѣмцы возымѣли-бы подозрѣніе и заставили-бы насъ отвѣдывать ихъ пищу, какъ они это дѣлали въ Катр-Ванѣ, въ Баракѣ и въ нѣкоторыхъ другихъ мѣстахъ.
   Между тѣмъ нѣмцы все болѣе и болѣе стягивали свой желѣзный поясъ вокругъ города; на всѣхъ дорогахъ стояли пушки и нѣмцы такъ навострились, что стрѣляли въ самую темную ночь.
   Снѣгъ падалъ хлопьями, покрывая всю страну бѣлымъ саваномъ; часто въ полночь раздавались пушечные выстрѣлы и на улицахъ поднимался крикъ:
   -- Вылазка! Вылазка!
   Всѣ жители селенія, державшіе свой скотъ, должны были по приказанію новаго мэра Пласіара угнать этотъ скотъ въ горы, чтобы французскіе отряды, достигнувъ до насъ, не могли его похитить.
   О! мошенникъ Пласіаръ, знаменитый столбъ второй имперіи, до какихъ подлостей онъ ли унижался, чтобъ заслужигь милости пруссаковъ.
   Грустно думать, что подобные люди иногда умираютъ спокойно въ своихъ постеляхъ.
   

XII.

   Въ концѣ ноября случилось необыкновенное событіе, о которомъ я долженъ разсказать.
   Послѣ того, какъ выпалъ первый снѣгъ, наши ландверцы устроили за своими пушками большія землянки, открытыя къ югу и закрытыя къ сѣверу. Защищенные, такимъ образомъ, отъ сѣвернаго вѣтра, нѣмцы разводили въ этихъ землянкахъ огни и отдыхали, ожидая каждый своей очереди идти на часы; смѣна часовыхъ происходила каждый часъ.
   Около этого времени, они получили изъ своего отечества большіе ящики съ теплой одеждой, одѣялами, шинелями, фуфайками и шерстяными чулками. Они называли это "дарами любви".
   Однажды ночью, часовъ въ одинадцать, зная, что наши ландверцы ушли въ караулъ и не возвратятся ранѣе слѣдующаго утра, я вышелъ, чтобъ запероть калитку, выходившую на поля. Ночь была не лунная, но снѣгъ блестѣлъ между черными абрисами деревъ и подъ большимъ грушевымъ деревомъ въ моемъ огородѣ я вдругъ увидалъ... чтобы вы думали? Тюркоса въ маленькой красной фескѣ и синей курткѣ съ галунами. Онъ прислушивался, облакотясь на ружье; глаза его блестѣли, какъ у кошки. Услыхавъ скрипъ двери, онъ быстро обернулся.
   При видѣ французскаго солдата, одного изъ защитниковъ Фальсбурга, мое сердце тревожно забилось и, бросивъ быстрый взглядъ по сторонамъ изъ боязни сосѣдей, я махнулъ ему рукой.
   Въ селеніи всѣ спали и нигдѣ не было видно свѣта.
   Тюркосъ въ нѣсколько скачковъ очутился подлѣ меня. Я поспѣшно затворилъ калитку и спросилъ:
   -- Вѣрный французъ?
   Онъ молча пожалъ мнѣ руку и я повелъ его въ комнату нижняго этажа, гдѣ еще сидѣли моя жена и Гредель.
   Представьте себѣ ихъ удивленіе!
   -- Вотъ настоящій тюркосъ, сказалъ я:-- онъ прямо изъ города и разскажетъ намъ всѣ новости.
   Тюркосъ былъ чрезвычайно красивъ; брюнетъ съ черными глазами, маленькой бородкой и бѣлыми зубами. Я никогда не видывалъ человѣка красивѣе его. Ружье, которое онъ держалъ въ рукахъ, было обрызгало кровью, не только штыкъ, но и самое дуло.
   Онъ обрадовался пылающему въ каминѣ огню и, усѣвшись на мѣсто, уступленное ему Гредель, съ благодарностью кивалъ головою, говоря:
   -- Да, да, вѣрный французъ.
   Я спросилъ его, не хочетъ-ли онъ чего-нибудь поѣсть; онъ отвѣчалъ да, и моя жена тотчасъ принесла изъ кухни большую чашку супа, приготовленнаго для ландверцевъ. Онъ съ удовольствіемъ съѣлъ все, но когда Катерина подала ему кусокъ говядины, онъ даже не отвѣдалъ его, а спряталъ въ свой ранецъ, кролѣ того онъ попросилъ соли и табаку, которые Гредель и поспѣшила ему принести.
   Онъ обращался съ нами, какъ всѣ тюркосы, очень фамильярно, говорилъ намъ ты, и хотѣлъ даже поцѣловать руку Гредель. Она покраснѣла и, нимало не стѣсняясь нашимъ присутствіемъ, спросила, не знаетъ-ли онъ Жана-Батиста Вернера, пушкаря на батареѣ Мерэ?
   -- Жанъ-Батистъ? произнесъ тюркосъ:-- на третьемъ бастіонѣ, бывшій алжирскій пушкарь... какъ-же я его знаю... добрый малый, храбрый французъ!..
   -- Онъ не раненъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Онъ здоровъ!
   -- Да.
   Тогда Гредель стала плакать, закрывая лицо передникомъ; а Катерина спросила тюркоса, не знаетъ-ли онъ Жакоба Вернера, солдата 3-й роты мобилей. Тюркосъ не зналъ нашего Жакоба, но успокоилъ насъ извѣстіемъ, что мобили потеряли очень мало людей. Потомъ онъ разсказалъ намъ, что одинъ капитанъ мобилей, по фамиліи Герберъ, посланный парламентеромъ въ Люцельбургъ, воспользовался этимъ случаемъ и дезертировалъ; но нѣмецкій генералъ не хотѣлъ его принять -- такъ возмутителенъ показался ему поступокъ этого офицера -- и Герберъ уѣхалъ плѣннымъ въ Германію. Эта новость меня нисколько не удивила; я зналъ Гербера, онъ былъ мэромъ въ Нидерваллерѣ въ четырехъ миляхъ отъ насъ и всегда считался болѣе бонапартистомъ, чѣмъ самъ Бонапартъ.
   Пока тюркосъ разсказывалъ намъ этотъ грустный эпизодъ, Гредель вышла изъ комнаты и черезъ нѣсколько минутъ возвратилась съ грудой разной провизіи. Она взяла весь мой табакъ и просила тюркоса отнести его Жану-Батисту и Жакобу. Она не смѣла сказать при мнѣ, что посылала провизію одному Жану-Батисту, а потому говорила, отдавая каждую вещь: "это обоимъ". Тюркосъ обѣщалъ передать все по назначенію и тогда Гредель дала и на его долю всего по немногу, но онъ преимущественно просилъ соли, которой, по счастью, у насъ было довольно, такъ что мы могли набить ею весь его ранецъ.
   Между тѣмъ моя жена стояла въ аллеѣ часовымъ; по счастью, все было тихо и мы преспокойно проговорили съ тюркосомъ, по крайней мѣрѣ, съ часъ.
   Изъ его разсказовъ мы узнали, что въ городѣ было много больныхъ, что чувствовался большой недостатокъ въ мясѣ, соли и табакѣ, и что всѣ чрезвычайно скучали, не получая никакихъ извѣстій о внѣшнихъ событіяхъ.
   Около часа ночи поднялся вѣтеръ и наша дверь постоянно скрипѣла, такъ что мы боялись каждую минуту увидать возвратившихся ландверцевъ; понявъ это, тюркосъ объяснилъ намъ знакомъ, что ему пора идти. Мы очень желали его удержать: но опасность была слишкомъ велика, чтобы настаивать; онъ взялъ свое ружье, поцѣловалъ на прощанье руку моей жены и, указывая на свой ранецъ, сказалъ:
   -- Это для Жакоба и Жана-Батиста.
   Я проводилъ его въ огородъ. Погода была ужасная, снѣжная вьюга мела, но тюркосъ зналъ дорогу и въ одну минуту очутился у изгороди и перескочилъ черезъ нее. Еще мгновеніе и онъ исчезъ изъ вида. Я долго прислушивался; сторожевые огни ландверцевъ мелькали на горномъ скатѣ, часовые перекликивались во мракѣ ночи и неслышно было ни одного выстрѣла.
   Я возвратился домой; моя жена и Гредель казались очень довольными и мы всѣ отправились спать въ самомъ лучшемъ расположеніи духа.
   На другое утро мы узнали, что два ландверца были убиты въ ночь, одинъ близь Дамской аллеи, между городомъ и Катр-Ваномъ, а другой въ ущельѣ Фике. Эти несчастные отцы семействъ, вѣроятно, попались нашему тюркосу.
   Какая страшная вещь война! Нѣмцы потеряли болѣе людей, чѣмъ мы, но надо быть варваромъ, чтобъ этому радоваться.
   Теперь, если вы спросите мое мнѣніе о тюркосахъ, противъ которыхъ нѣмцы столько кричали, то я скажу, что это храбрые и честные люди. Жакобъ и Жанъ-Батистъ получили все, что мы имъ послали: этотъ тюркосъ лучше держалъ свое слово, чѣмъ нѣмецкіе поручикъ и фельдфебель, которые обѣщали заплатить за взятое у меня вино и не заплатили.
   Конечно, между тюркосами встрѣчаются мошенники, но большая часть изъ нихъ люди честные и религіозные; всѣ знавшіе ихъ въ Фальсбургѣ уважаютъ ихъ, какъ истинно благородныхъ людей. Они ни у кого ничего не украли; они не оскорбили ни одной женщины. Если-бъ имъ пришлось перейти Рейнъ, то, конечно, они стали-бы захватывать куръ и утокъ; это дѣлаютъ всѣ солдаты въ непріятельской землѣ; ландверцы позволяли себѣ и не такія шутки. Но тюркосамъ никогда не пришло-бы въ голову пригласить съ собою шайки евреевъ, какъ дѣлали нѣкоторые нѣмцы и продавать имъ огульно мебель, бѣлье, часы, которые они захватывали въ видѣ.штрафовъ и реквизицій.
   Посѣщеніе тюркоса было для насъ большимъ утѣшеніемъ, и нѣсколько дней къ ряду мы съ женой и Гредель только и говорили, что о немъ; но потомъ печальныя мысли снова взяли верхъ и все пошло по старому.
   Невозможно представить себѣ какая грусть и какое отчаянье овладѣваетъ вами, когда день проходитъ за днемъ, недѣля за недѣлей, а вокругъ васъ все враги и вы не имѣете ни малѣйшаго извѣстія о томъ, что дѣлается въ остальной странѣ. Тогда только чувствуешь, какъ дорога она, эта страна. Нѣмцы думаютъ отторгнуть насъ отъ родины, преграждая намъ всякія съ ней сношенія, но они зло ошибаются; чѣмъ менѣе говоришь о родинѣ, тѣмъ болѣе о ней думаешь, а негодованіе, противъ насилія и несправедливости только усиливаются съ каждымъ днемъ. Вы не можете смотрѣть равнодушно на тѣхъ, которые заставили васъ такъ ужасно страдать и время тутъ ничего не значитъ, напротивъ, оно только глубже и глубже растравляетъ раны.
   Къ тому-же эльзасцы и лотарингцы народъ храбрый и самыя громкія слова не заставятъ ихъ забыть, какъ съ ними обращались нѣмцы, напавъ на нихъ безоружныхъ и врасплохъ. Я, Христіанъ Веберъ, говорю это вполнѣ сознательно и ни одинъ честный человѣкъ не осудитъ меня.
   Но возвратимся къ вашей исторіи. Жоржъ прочелъ въ газетахъ англичанина, что "Indépendance Belge" и "Journal de Gèneve", издаются въ двойномъ и тройномъ количествѣ экземпляровъ со времени войны, потому что онѣ замѣняютъ всѣ газеты, которыя въ прежнее время получались изъ Парижа; не теряя времени, онъ написалъ въ Брюссель, чтобъ абонироваться на "Indépendance." Прошла недѣля и, не получая отвѣта, онъ написалъ вторично и вложилъ въ конвертъ деньги, прусскими билетами, такъ какъ мы. не видали уже другихъ денегъ, кромѣ прусскихъ ассигнацій, которыми ландверъ платилъ за то, чего не имѣлъ права брать отъ васъ даромъ. Эти ассигнаціи намъ не внушали большого довѣрія, но надо было попытать счастье.
   Черезъ нѣсколько дней газеты прибыли. Это были первыя газеты, которыя мы видѣли впродолженіе трехъ мѣсяцевъ и каждый пойметъ съ какою радостью Жоржъ пришелъ ко мнѣ, чтобы сообщить эту добрую вѣсть.
   Съ этого дня, каждый вечеръ, я ходилъ слушать, какъ Жоржъ читалъ газеты. Но мы долго ничего не понимали; на каждой строчкѣ мы встрѣчали новыя имена: Шанзи командовалъ луарской арміей, Фэдербъ сѣверной,-- и эти два человѣка, почти безъ солдатъ, съ одними мобилями и волонтерами, держались противъ нѣмцевъ, и даже брали иногда надъ ними верхъ, тогда какъ маршаловъ имперіи, командовавшихъ лучшими нашими войсками, разбили и уничтожили въ три недѣли. Это доказываетъ, что побѣда въ половину зависитъ отъ полководца.
   Изъ всѣхъ старыхъ генераловъ остался только одинъ Бурбаки; что касается Гарибальди, то мы о немъ знали и уже давно по безпокойству ландверцевъ догадывались, что онъ приближается къ нашимъ горамъ со стороны Бельфора. На немъ сосредоточивались всѣ наши надежды и даже всѣ мальчишки нашихъ селеній собирались поступить въ его войска волонтерами.
   Мы также узнали изъ газетъ, что правительство было раздѣлено между Туромъ и Парижемъ, что Гамбетта, какъ военный министръ, несъ на себѣ все бремя національной обороны. Онъ поспѣвалъ всюду и вездѣ поддерживалъ тѣхъ, которые теряли бодрость; онъ между прочимъ учредилъ главную школу обученія молодыхъ солдатъ въ Тулузѣ. Съ другой стороны пруссаки продолжали еще съ большей энергіей свои подвиги въ занятыхъ ими мѣстностяхъ; такъ, отрядъ нѣмцевъ окружилъ Лемуръ за то, что наканунѣ нѣсколько вольныхъ стрѣлковъ захватили врасплохъ улановъ, и при звукахъ музыки зажегъ городъ, при чемъ заставилъ членовъ мѣстнаго комитета защиты любоваться пожаромъ; Бисмаркъ арестовалъ нѣсколькихъ мирныхъ гражданъ въ видѣ заложниковъ въ возмездіе за тѣ нѣмецкіе корабли, которые французскій флотъ забиралъ на сѣверномъ морѣ; когда Ричіоти Гарибальди разбилъ пруссаковъ при Шатильонѣ на Сенѣ, то нѣмцы предали грабежу ни въ чемъ невиноватый городъ и взяли съ него контрибуцію въ милліонъ франковъ. Всѣ эти и многіе другіе подвиги нѣмцевъ доказывали, что въ ихъ глазахъ война была средствомъ обогатиться на счетъ мирныхъ жителей.
   Въ Сен-Кентенѣ одинъ изъ нѣмецкихъ начальниковъ, полковникъ фонъ-Кальденъ объявилъ жителямъ, что за всякій выстрѣлъ въ нѣмецкаго солдата, будетъ растрѣляно шесть гражданъ. Вездѣ нѣмцы поступали немилосердно; ихъ поборы и реквизиціи раззоряли край и вся страна, гдѣ прошли наши побѣдители, представляла видъ бѣдности и запустѣнія.
   Читая эти извѣстія Жоржъ обыкновенно замѣчалъ, что нѣмцы не далеко ушли въ своемъ развитіи, что образованіе дѣйствительно сдерживало ихъ страсти въ мирное время, но что во время войны всѣ ихъ недостатки выступали наружу и ничто не могло уже сдерживать въ нихъ хищныхъ инстинктовъ.
   Изъ этихъ же газетъ мы узнали о капитуляціи Тіонвиля, послѣ страшной бомбардировки, во время которой пруссаки отказали выпустить изъ города женщинъ и дѣтей, о первыхъ стычкахъ Фэдерба на сѣверѣ съ Мантейфелемъ, и о сраженіяхъ Шанзи съ Фридрихомъ-Карломъ близь Орлеана. Не смотря на малочисленность и неопытность нашихъ войскъ мы часто одерживали верхъ.
   Эти вѣсти воскресили въ насъ надежду. Но увы! роковой ударъ грянулъ надъ нашими головами; Фальсбургъ, доведенный голодомъ до отчаянья, долженъ былъ сдаться послѣ четырехъ мѣсяцевъ осады.
   О! мой старый родной Фальсбургъ! Какъ грустно сжалось наше сердце, когда вечеромъ 9-го декабря мы услыхали жалостные выстрѣлы твоихъ пушекъ, которыя какъ бы звали Францію на помощь. О! какъ мы страдали и горько плакали въ эту минуту.
   -- Теперь все кончено! сказалъ Жоржъ:-- они зовутъ на помощь нашу Францію, нашу дорогую Францію, но она не можетъ придти! Такъ корабль, погибающій въ открытомъ морѣ, проситъ помощи отчаянными выстрѣлами, но никто не слышитъ и корабль исчезаетъ въ волнахъ.
   О! мой старый, родной городъ, въ который мы ѣздили на рынокъ и гдѣ всегда видали нашихъ солдатъ, нашихъ веселыхъ французовъ, неужели теперь за твоими стѣнами будутъ вѣчно мрачные нѣмцы. И такъ все кончено... Нашу землю будутъ попирать не ея сыны, и люди невѣдомые ей скажутъ:-- "Мы тебя охраняемъ! Мы твои повелители!"
   Нѣтъ это невозможно! Ты снова будешь французской, старая крѣпость Вобана, "разсадникъ храбрецовъ"! какъ называлъ тебя первый Бонапартъ. Дай вырости нашимъ дѣтямъ и они освободятъ тебя отъ пришельцевъ, которые хотятъ тебя онѣмечить.
   Но въ этотъ грустный день наши сердца обливались кровью и мы прятались въ самые отдаленные уголки дома, чтобъ не слышать печальныхъ выстрѣловъ.
   -- О! нашъ бѣдный городъ! восклицали мы,-- мы не можемъ тебѣ помочь, но еслибъ тебѣ нужна была наша жизнь, мы съ радостью отдали-бы ее.
   Да, я никогда не ощущалъ такого страшнаго чувства, какъ въ эти роковыя минуты. Мысль увидѣть Жакоба не могла меня утѣшить и сама Гредель, блѣдная, считала выстрѣлы произнося со слезами:
   -- Все кончено!
   На другой день всѣ дороги, ведущія къ Фальсбургу, кишѣли нѣмецкими офицерами, скакавшими взадъ и впередъ; слухи носились, что нѣмцы вечеромъ вступятъ въ городъ. Мы всѣ приготовляли узлы съ провизіей для нашихъ дѣтей и родственниковъ, не зная навѣрное застанемъ-ли ихъ въ живыхъ.
   Утромъ 11-го декабря, мы отправились въ путь, нѣмецкіе часовые въ Вехемѣ получили приказаніе пропускать пѣшеходовъ.
   Фальсбургъ съ своими 1,600 мобилями и 60 артиллеристами не капитулировалъ; онъ не выдалъ своихъ орудій, ружей, снарядовъ и даже знаменъ, какъ Базэнъ въ Мэцѣ. Комендантъ Тальенъ не сказалъ своему гарнизону: "-- Для славы арміи избѣгнемъ великаго нарушенія дисциплины, какъ, напримѣръ, уничтоженія оружія и снарядовъ, такъ какъ по военнымъ обычаямъ, крѣпости и оружіе возвратятся Франціи по заключеніи мира." Нѣтъ, онъ, напротивъ, приказалъ уничтожить все, что только могло годиться нѣмцамъ; онъ велѣлъ затопить порохъ, заклепать орудія, сломать ружья, сжечь всѣ кровати и постели въ казармахъ и когда все это было исполнено, онъ послалъ сказать нѣмецкому генералу:
   -- Мнѣ нечего ѣсть!.. Завтра, я отворю городскія ворота!.. Дѣлайте со мною что хотите!
   Нѣмцы забѣгали; одни смѣялись, другіе съ изумленіемъ смотрѣли на крѣпость, которая доставалась имъ безъ боя. Впрочемъ, они брали почти всѣ города безъ боя; они бомбардировали бѣдныхъ жителей, вмѣсто того, чтобъ ходить на приступъ; они морили голодомъ жителей и могутъ похвалиться, что сожгли болѣе городовъ и селеній, и уничтожили болѣе женщинъ и дѣтей въ одну кампанію, чѣмъ остальные европейскіе народы впродолженіе всѣхъ войнъ со времени революціи.
   И однако эти люди очень религіозны и поютъ гимны со слезами на глазахъ. Послѣ каждой бомбардировки, послѣ каждой рѣзни, когда женщины, дѣти, старики оплакиваютъ свои раззоренныя, созженныя жилища, когда на полѣ битвы, усѣянномъ трупами, раздаются жалобные стопы тысячъ раненыхъ -- они молятся. Война извращаетъ человѣческія понятія и огрубляетъ чувства людей до того, что они перестаютъ отличать справедливость отъ беззаконія и теряютъ чувство человѣколюбія и жалости. Во время войны люди всегда прибѣгаютъ къ излишествамъ, но эта война представляла примѣры такихъ излишествъ, о которыхъ даже и не подозрѣвали въ прежнее время,
   Итакъ 11-го декабря, рано утромъ, моя жена, Гредель, Жоржъ, Маріана и я, замкнувъ на ключъ наши дома, отправились на свиданіе съ нашими дѣтьми и друзьями, если они только были въ живыхъ.
   Снѣгъ таялъ и густой туманъ заволакивалъ всю окрестность; мы шли молча, другъ за другомъ; впервые мы видѣли нѣмецкія батареи передъ Вехемомъ, у фермы Герберсгофа и Арбр-Вера.
   Всюду виднѣлись слѣды опустошенія. Передъ стѣнами крѣпости все было снесено: сады, огороды, изгороди, деревья; только разстилалась обнаженная, покрытая снѣгомъ равнина, а вдали возвышались полуразрушенныя стѣны несчастнаго города.
   Мы шли среди большой толпы жителей сосѣднихъ селеній; старики, женщины, дѣти спѣшили узнать о судьбѣ дорогихъ имъ людей.
   Такимъ образомъ, мы дошли до французскихъ воротъ; онѣ были отворены и нигдѣ не было видно часовыхъ. Едва мы вошли въ городъ, какъ грустное зрѣлище представилось нашимъ глазамъ: всѣ дома разрушены, улицы загромождены развалинами; тутъ виситъ на воздухѣ окно, тамъ торчитъ труба, далѣе уединенно высится нѣсколько ступеней обвалившейся лѣстницы. Всюду видны слѣды нѣмецкихъ ядеръ и бомбъ.
   Господи! неужели подобное опустошеніе -- совершившійся фактъ? Да, увы! это былъ не сонъ, а горькая дѣйствительность!
   Было очень холодно. Жители Фальсбурга блѣдные, изнуренные, встрѣчали насъ и молча пожимали намъ руки.
   -- Вы очень страдали? спрашиваемъ мы въ пол-голоса.
   -- Да.
   И болѣе ничего. Этого было достаточно; мы понимали другъ друга. Чѣмъ далѣе мы шли, тѣмъ зрѣлище становилось ужаснѣе. Мы, то есть Катерина и я, искали Жакоба, а Гредель, конечно, жаждала увидѣть Жана-Батиста.
   Мимо насъ проходили несчастные мобили, которыхъ едва можно было узнать. Не смотря на страшный холодъ, на нихъ была лѣтняя одежда: полотняныя блузы и шаровары. Многіе изъ нихъ могли бѣжать изъ города и скрыться въ селеніяхъ, такъ-какъ городскіе ворота были отворены съ вчерашняго вечера; но никто не думалъ о томъ, такъ-какъ всѣ въ городѣ полагали, что мобили не будутъ считаться солдатами, то есть военноплѣнными.
   На площади, передъ полуразрушенною церковью, мы впервые узнали, что весь гарнизонъ объявленъ военноплѣннымъ.
   Кофейни Вашерона, Мейера и Гофмана кишѣли офицерами. Мы смотрѣли то въ ту, то въ другую сторону, не зная къ кому обратиться съ просьбою отыскать Жакоба, какъ вдругъ мы услыхали пронзительный крикъ. Обернувшись, я увидалъ Гредель въ объятіяхъ Жана-Батиста Вернера. Но я ничего не сказалъ, Катерина также промолчала. Если ужь таково было ея желаніе, то Христосъ съ ней! дѣло касалось ея болѣе, чѣмъ насъ.
   Жакъ-Батистъ, послѣ первой минуты счастья, очень смутился, увидавъ насъ; онъ, блѣдный, подошелъ къ намъ и Жоржъ, видя наше неловкое положеніе, протянулъ ему руку, говоря:
   -- Жанъ-Батистъ, я знаю, что вы хорошо себя вели во время осады; мы всѣ узнали объ этомъ съ удовольствіемъ. Не правда-ли Христіанъ? Не правдами Катерина?
   Что намъ было отвѣчать? Я сказалъ да, а Катерина со слезами воскликнула:
   -- Скажите Жанъ-Батистъ, Жакобъ не раненъ?
   -- Нѣтъ, г-жа Веберъ, отвѣчалъ онъ: -- мы съ нимъ постоянно видались. Онъ совершенно здоровъ. Я сейчасъ его отыщу. Войдите куда-нибудь и подождите меня.
   -- Мы пойдемъ въ кофейню Гофмана, сказала она; -- приведите его скорѣе Жанъ-Батистъ.
   Но не успѣлъ онъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ воскликнулъ:
   -- Вотъ онъ идетъ. Жакобъ! Жакобъ!
   Черезъ минуту мы были въ объятіяхъ другъ друга. На Жакобѣ была толстая солдатская шинель и полотняные шаровары; онъ былъ блѣденъ и изнуренъ.
   -- А, это вы! произнесъ онъ, заикаясь:-- вы не умерли!
   Онъ былъ какой-то странный, одурѣлый, а Катерина, прижимая его къ груди, повторяла:
   -- Это онъ! это онъ!
   Мы вошли въ кофейню Гофмана, за нами слѣдовали Жоржъ, Маріана, Гредель и Жанъ-Батистъ. Мы усѣлись за отдѣльный столикъ и Жоржъ велѣлъ подать кофе, такъ-какъ мы всѣ озябли.
   Всѣ молчали и въ смущеніи смотрѣли другъ на друга.
   Молодые офицеры мобилей разговаривали между собою въ сосѣдней комнатѣ имы слышали, какъ они говорили, что ни за что не подпишутъ обязательства не служить впродолженіи войны и всѣ отправятся въ Германію, какъ военноплѣнные, раздѣляя вполнѣ судьбу солдатъ.
   Мысль, что намъ снова надо будетъ разстаться съ Жакобомъ, обливала кровью наши сердца, и Катерина, припавъ головою къ столу, начала всхлипывать. Я видѣлъ по лицу Жакоба, что ему очень хотѣлось-бы возвратиться съ нами на мельницу, но онъ не былъ офицеромъ и ему даже не предлагали остаться во Франціи на честномъ словѣ. Впрочемъ, слыша, какъ храбрые молодые люди отказывались отъ свободы, чтобъ исполнить свой долгъ, я ни за что не согласился-бы на безчестіе моего сына. Каждый долженъ вести себя, какъ подобаетъ человѣку.
   Вернеръ бесѣдовалъ въ пол-голоса съ Жоржемъ; вѣрно у нихъ были какія-нибудь тайны. Я видѣлъ, какъ Жоржъ сунулъ ему что-то въ руку. Чтобы это такое было? Я рѣшительно не понималъ; но черезъ минуту Жанъ-Батистъ всталъ, поцѣловалъ Гредель безъ всякой церемоніи и объявилъ, что ему пора идти, такъ-какъ онъ дежурный. Онъ протянулъ руку мнѣ, Катеринѣ и Маріанѣ и вышелъ вмѣстѣ съ Жоржемъ и Гредель. Минуты черезъ двѣ послѣдніе возвратились и глаза Гредель были заплаканы, а въ рукахъ у нея не было корзинки съ провизіей.
   На площади движеніе все усиливалось; барабаны забили тревогу и офицеры мобилей вышли изъ кофейни. Мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль спросить у Жакоба, что подѣлывалъ Матіасъ Гейцъ; онъ отвѣчалъ, что Матіасъ до того трусилъ пушечныхъ выстрѣловъ, что, наконецъ, серьезно занемогъ. Гредель, при этомъ, не повернула даже головы; она уже давно рѣшилась не выходить замужъ за Матіаса. Услыхавъ эти слова, я также подумалъ, что скорѣе выдамъ дочь за сына пастуха, чѣмъ за него.
   На площади начался смотръ и Жакобъ побѣжалъ къ своимъ товарищамъ. Я никогда не видалъ болѣе грустнаго зрѣлища, какъ этотъ смотръ нашимъ бѣднымъ дѣтямъ, пятидесяти тюркосамъ и нѣсколькимъ зуавамъ, бѣжавшимъ изъ-подъ Фрешвиллера. Они были въ лохмотьяхъ, блѣдные, изнуренные, безъ всякаго оружія, которое они изломали до вступленія нѣмцевъ въ городъ.
   Вдругъ Жакобъ подбѣжалъ къ намъ съ извѣстіемъ, что имъ приказано оставаться въ казармахъ, и что завтра въ двѣнадцать часовъ ихъ отправляютъ въ Германію. Онъ не выдержалъ и расплакался. Я и Катерина молча отдали ему нашъ узелъ, въ которомъ находились три полотняныя рубашки, одна пара почти новыхъ башмаковъ, шерстяные чулки и теплые суконные панталоны. Потомъ я снялъ съ себя дорожную шинель и отдалъ ему; вмѣстѣ съ тѣмъ я сунулъ ему въ карманъ свертокъ съ талерами, а Жоржъ далъ ему два золотыхъ. Жена моя и Гредель такъ рыдали, что я обѣщалъ возвратиться завтра съ ними въ Фальсбургъ.
   Между тѣмъ, гарнизонъ проходилъ по улицѣ и Жакобъ сталъ на свое мѣсто въ рядахъ мобилей, и вскорѣ исчезъ изъ нашихъ глазъ.
   Что-же касается Жана-Батиста Вернера, мы его болѣе не видали.
   Нѣмецкіе офицеры ходили взадъ и впередъ по улицамъ, размѣщая своихъ солдатъ по квартирамъ. Былъ полдень, и мы отправились обратно въ Готальпъ съ еще большей грустью на сердцѣ, чѣмъ прежде. Конечно, Жакобъ былъ живъ, но его уводили Богъ знаетъ куда, въ отдаленныя мѣстности Германіи.
   Моя жена возвратилась домой совершенно больная; сырая погода, безпокойство, горе такъ сильно на нее подѣйствовали, что она слегла въ постель и не могла идти на другой день въ городъ. Гредель также осталась дома, чтобъ за нею ухаживать. Поэтому я пошелъ одинъ.
   Рано утромъ пришелъ приказъ отправить плѣнныхъ въ Люцельбургъ и, дойдя до угла площади, я уже увидалъ, что они были выстроены по два въ рядъ и готовы къ походу. Всѣ жители закрыли ставни въ окнахъ, чтобы не видѣть унизительнаго зрѣлища, такъ-какъ гессенцы съ ружьями въ рукахъ окружали нашихъ бѣдныхъ юношей, грустно поникшихъ головами.
   Печальное шествіе началось и я остановился у аптеки, тщетно стараясь розыскать въ толпѣ Жакоба. Вдругъ я его увидалъ и воскликнулъ:
   -- Жакобъ!
   Онъ хотѣлъ броситься ко мнѣ на шею, но гессенцы меня оттолкнули. Мы оба заплакали. Я пошелъ рядомъ съ нѣмецкой стражей.
   -- Не унывай!.. твердилъ я моему сыну; -- пиши къ намъ... твоя мать не могла придти... она больна... не безпокойся, ея болѣзнь не опасная.
   Онъ ничего не отвѣчалъ. Я шелъ не одинъ, а среди цѣлой толпы такихъ-же несчастныхъ, какъ и я, провожавшихъ своихъ дѣтей.
   Мы хотѣли проводить ихъ до Люцельбурга, но у городскихъ воротъ прусскіе часовые, скрестивъ штыки, преградили намъ дорогу. Они даже не позволили намъ проститься съ нашими дѣтьми.
   Со всѣхъ сторонъ слышались крики:
   -- Прощай, Жанъ!
   -- Прощай, Пьеръ!
   -- Прощайте, матушка!
   -- Прощайте, батюшка!
   И эти восклицанія сопровождались всхлипываніями и рыданіями.
   О! плебисцитъ! плебисцитъ!
   Мнѣ пришлось стоять у городскихъ воротъ цѣлый часъ; наконецъ, мнѣ позволили пройдти и я отправился домой съ сердцемъ, разбитымъ горемъ и отчаяніемъ. Въ ушахъ у меня раздавался грустный крикъ: "прощайте! прощайте!" Если люди созданы только для того, чтобъ дѣлать другъ друга несчастными, то къ чему Господь ихъ произвелъ на свѣтъ. За нѣсколько часовъ счастья, пріобрѣтеннаго тяжелымъ, долгимъ трудомъ, мы должны платить безконечными годами горя и страданій. Впрочемъ, люди, своей глупостью, лѣнью, и жестокостью вполнѣ заслуживали свою горькую участь.
   Да, я желалъ-бы лучше, чтобъ потопъ уничтожилъ всю землю, мнѣ легче было-бы видѣть, какъ разъяренныя волны затопили-бы Эльзасъ, чѣмъ присутствовать при томъ -- какъ моя бѣдная родина переходила во власть враговъ, раззорявшихъ и унижавшихъ ее.
   Возвратившись домой, я, конечно, не разсказалъ женѣ всего, что случилось; напротивъ, я увѣрилъ ее, что крѣпко обнялъ Жакоба за нее и за себя, а также, что онъ нисколько не унывалъ и будетъ часто къ намъ писать.
   

XIII.

   Въ это время мы освободились, наконецъ, отъ нашихъ ландверцевъ; часть ихъ была переведена въ Фальсбургъ, а остальная отправлена во внутреннюю Францію. Они выходили изъ себя отъ негодованія и говорили, что еслибъ знали о дальнѣйшемъ походѣ, то продлили-бы осаду, то есть въ противность распоряженій своихъ начальниковъ, пропустили-бы въ городъ мясо и хлѣбъ. По ихъ словамъ, они уже исполнили свой долгъ и несправедливо было подвергать ихъ новымъ опасностямъ. Въ нихъ не было ни малѣйшаго энтузіазма, но дѣлать было нечего, и они отправились въ путь, кто къ Бельфору, кто къ Парижу.
   Мы узнали впослѣдствіи изъ "Indépendance Belge", что этимъ ландверцамъ пришлось подъ Бельфоромъ вытерпѣть гораздо болѣе, чѣмъ у насъ; что гарнизонъ дѣлалъ постоянныя вылазки, что комендантъ Данферъ не давалъ нѣмцамъ покоя и что мертвыя тѣла нѣмцевъ гнили подъ изгородями на снѣгу и грязи. Эльзасцы, отъ времени до времени приходившіе къ намъ, разсказывали, что тотъ или другой знакомый намъ ландверецъ убитъ ядромъ или штыкомъ нашихъ мобилей. Мы невольно сожалѣли ихъ, такъ-какъ каждый ландверецъ имѣлъ, по крайней мѣрѣ, по пяти или шести дѣтей, о которыхъ онъ постоянно говорилъ, и естественно, что со смертью отца, погибало все семейство.
   И все это дѣлалось будто-бы для какой-то славы Германіи! Право, какъ подумаешь хорошенько, нельзя не признать съ невольною улыбкой, что всѣ нѣмцы, не смотря на ихъ образованіе, пожалуй, будутъ поглупѣе насъ. Они побѣдили! Конечно, тѣ, которые остались въ живыхъ и здоровы; такъ-какъ убитые и раненые не много выиграли и они не могутъ радоваться успѣху нѣмецкаго оружія. Но спрашивается, что нѣмцы выиграли? Прежде всего ненависть людей, любившихъ ихъ. Затѣмъ они радуются, что Эльзасъ и Лотарингія названы нѣмецкими провинціями, но это пріобрѣтеніе имъ не приноситъ рѣшительно никакой пользы; наконецъ, они выиграли нелюбовь къ себѣ многихъ народовъ и недовѣріе остальныхъ, которые кончатъ тѣмъ, что соединятся между собою и прибѣгнутъ противъ нѣмцевъ къ ихъ собственнымъ средствамъ: станутъ бомбардировать и сжигать города и селенія.
   Вотъ что выиграли нѣмецкіе поселяне, работники и средній классъ; что-же касается до начальниковъ, то одни получили титулы, другіе пенсіоны, третьи самодовольное сознаніе, что они великіе люди.
   Но все это не помѣшаетъ этимъ людямъ умереть и прослыть черезъ сто лѣтъ за людей слишкомъ мало образованныхъ, неумѣвшихъ сдерживать расходившіяся страсти: только это воспоминаніе отъ нихъ и останется.
   Впрочемъ, нечего разсуждать мнѣ съ нѣмцами, головы которыхъ, какъ говорятъ, наполнены философіей, они сами увидятъ впослѣдствіи, что я правъ.
   Возвратимся, однако, къ нашей исторіи.
   Итакъ, вокругъ Бельфора дрались съ ожесточеніемъ; наши солдаты стояли не въ казармахъ, а занимали форты далеко отстоявшіе отъ крѣпости. Ихъ вылазка изъ Буркойня и рѣзня баварцевъ въ Гот-Першѣ надѣлали много шума въ Эльзасѣ.
   Мы узнали также изъ "Indépendance Belge" о битвахъ Шанзи, при Вандомѣ съ арміей герцога Мекленбургскаго, и генерала Кремера при Нюи съ арміей Вердера; объ отступленіи Мантейфеля на Амьенъ, послѣ наложенія усиленныхъ контрибуцій на Руанъ; объ атакѣ Фэдерба на селенія вокругъ Пон-Нуаэля, причемъ нѣмцы были разбиты, и главное о разумной мѣрѣ Гамбетты, наконецъ, распустившаго генеральные совѣты, назначенные императорскими префектами второй имперіи и замѣнилъ ихъ департаментскими комиссіями.
   Жоржъ всего болѣе одобрялъ эту мѣру и его гораздо менѣе занимали декреты нашего прусскаго префекта Генкеля фон-Боннермарка, въ силу которыхъ взимались громадныя пени съ отцевъ и матерей тѣхъ юношей, которые присоединились къ французской арміи; а на Лотарингію, уже раззоренную непріятельскимъ вторженіемъ, налагалась контрибуція въ 700,000 франковъ "для вознагражденія потерь, понесенныхъ нѣмецкими коммерческими кораблями"; между тѣмъ, эти декреты отнимали у насъ послѣдній кусокъ хлѣба.
   Потомъ Жоржъ съ восторгомъ останавливался на кампаніи Шанзи. Дѣйствительно, можетъ-ли быть что-нибудь величественнѣе этой борьбы молодой, неопытной, едва организованной арміи съ войсками, вдвое многочисленнѣйшими и находящимися подъ начальствомъ первыхъ прусскихъ полководцевъ, восторжествовавшихъ при Вортѣ, Седанѣ и Мэцѣ надъ старыми, опытными войсками второй имперіи. Жоржъ особенно восхищался благороднымъ протестомъ Шанзи, который выказывалъ всему свѣту жестокость нѣмцевъ и съ гордымъ достоинствомъ опровергалъ ложныя извѣстія нѣмецкихъ генераловъ, которые всегда приписывали себѣ побѣду:
   "Главнокомандующій этимъ доводитъ до свѣденія всей арміи протестъ, который онъ посылаетъ съ парламентеромъ къ начальнику прусскихъ войскъ въ Вандомѣ, твердо увѣренный, что всѣ раздѣлятъ его негодованіе и желаніе отомстить за подобныя оскорбленія:
   

"Начальнику прусскихъ войскъ въ Вандомѣ.

   До меня дошли вѣсти, что войска, находящіяся подъ вашимъ начальствомъ, дозволили себѣ ужасныя насильственныя дѣйствія противъ беззащитныхъ жителей Сен-Кале. Несмотря на то, что мы отлично обходимся съ вашими больными и ранеными, ваши офицеры требовали денегъ и приказывали грабить мирныхъ жителей. Это злоупотребленіе силы останется пятномъ на вашей совѣсти и нашъ патріотическій народъ мужественно его вынесетъ; но я не могу дозволить, чтобы вы къ этому еще прибавляли оскорбленіе, распуская ложные слухи на счетъ военныхъ дѣйствій.
   "Вы увѣряете, что постоянно одерживаете побѣды;-- это ложь. Мы васъ бьемъ и тѣснимъ съ 4-го декабря. Вы осмѣлились называть подлецами тѣхъ людей, которые не могутъ вамъ отвѣчать за то, что они подчиняются волѣ правительства національной обороны, предписывающей защиту до послѣдней капли крови, хотя сами желаютъ мира. Я протестую противъ вашихъ дѣйствій; право говорить съ вами такимъ языкомъ даетъ мнѣ отпоръ, встрѣчаемый во всей Франціи и честь принадлежать къ той арміи, которую вы не могли до сихъ поръ побѣдить. Настоящее мое заявленіе имѣетъ цѣлью подтвердить то, что вамъ уже высказала наша повсемѣстная мужественная защита. Мы будемъ бороться съ полнымъ сознаніемъ своего права и твердой надеждой побѣдить, какихъ-бы жертвъ намъ это не стоило; мы будемъ бороться до послѣдней капли крови безъ всякой пощады, такъ-какъ теперь намъ надо сражаться за свою честь, независимость, достоинство. На человѣколюбіе, съ которымъ мы обращаемся съ вашими плѣнными и ранеными, вы отвѣчаете дерзкими оскорбленіями. Я съ негодованіемъ протестую противъ вашихъ дѣйствій во имя человѣчества и международнаго права, которое вы съ презрѣніемъ попираете.
   Настоящій приказъ прочесть войскамъ троекратно.
   Данъ въ главной квартирѣ, въ ле-Мансѣ 26 декабря 1870 года.

Главнокомандующій Шанзи".

   Вотъ какъ слѣдуетъ говорить честному человѣку и патріоту. Прочитавъ эти благородныя слова, мы невольно подняли столь давно поникшую голову.
   Генералъ Фэдербъ долженъ былъ также исправить нѣмецкое донесеніе о битвѣ при Пон-Нуаэлѣ:
   "Французская армія, говоритъ Фэдербъ въ своемъ приказѣ, -- оставила въ рукахъ непріятеля лишь нѣсколько моряковъ, которые дозволили захватить себя врасплохъ въ селеніи Дауръ. Она сохранила свои позиціи и тщетно ожидала непріятели до двухъ часовъ слѣдующаго дня".
   Дѣло было ясно, и каждый ногъ заключить на чьей сторонѣ была правда.
   Выставивъ противъ 300,000 рекрутовъ 1,000,000 старыхъ, опытныхъ солдатъ, нѣмцы, чтобы не привести въ уныніе своихъ солдатъ считали необходимымъ прибѣгать къ неправдѣ. Конечно, въ концѣ концовъ, они должны были одержать побѣду; Франція не имѣла времени приготовиться, оправиться и вооружиться послѣ постыдныхъ капитуляцій честнаго человѣка и его друга Базэла; но несмотря на все это, Франція представляла мужественный отпоръ и пруссаки въ сущности нуждались и желали мира еще болѣе насъ. Это доказывается тысячами нѣмецкихъ петицій, полученныхъ королемъ Вильгельмомъ о томъ, чтобы немедленно началась бомбардировка Парижа. Нѣмцы, отцы семействъ, люди религіозные, сидя спокойно въ своихъ конторахъ въ Гамбургѣ, Кельнѣ, Берлинѣ и въ другихъ городахъ и селеніяхъ Германіи, грѣясь у каминовъ въ холодную зиму, имѣя вдоволь пищи и питья -- требовали, чтобы скорѣе бомбардировали Парижъ, чтобъ убивали тысячами отцовъ и матерей, умиравшихъ съ голоду въ своихъ раззоренныхъ жилищахъ.
   Вотъ чего вы но встрѣтите въ исторіи ни одного народа, кромѣ нѣмецкаго!
   Мы также осаждали города въ Германіи, но французы во времена республики и первой имперіи и не подумали требовать, чтобы ихъ армія наносила непріятельской странѣ болѣе вреда, чѣмъ требуетъ настоящая благородная война. А впослѣдствіи, когда намъ являлась необходимость бомбардировать крѣпость, мы всегда предупреждали беззащитныхъ жителей, чтобъ дать имъ время укрыться внутри домовъ, а старикамъ, женщинамъ и дѣтямъ дозволяли свободно выходить изъ крѣпости; но нѣмцы поступали иначе.
   О! Французскій народъ, ты не такой религіозный, ученый и мудрый, какъ добрые нѣмцы, но у тебя иное сердце, иная совѣсть; ты не сыплешь направо и налѣво текстами, но помнишь ихъ въ глубинѣ твоей души. Ты нелицемѣренъ и потъ почему мы, эльзасцы и лотарингцы, предпочитаемъ остаться французами, а не присоединяться къ доброму нѣмецкому народу, который говоритъ главнокомандующему его арміями:
   -- Бомбардируйте!.. Бомбардируйте!.. поджигайте бомбами съ петролеумомъ жилища всѣхъ беззащитныхъ гражданъ!.. Вы оказываете слишкомъ большое снисхожденіе нечестивому Вавилону... Бомбардируйте, какъ можно скорѣе!.. Бомбардировки намъ удавались лучше всего!..
   Нѣмцы! вы впродолженіе пятидесяти лѣтъ прикидывались скромными и святыми, проповѣдывали дружбу, любовь, братство народовъ только потому, что вы чувствовали себя слабыми; теперь вы считаете себя сильными и вы во имя религіи бомбардируете стариковъ, женщинъ и дѣтей. Нѣтъ, такія дѣянія возмутительны!
   Жоржъ разсказывалъ, какъ бѣдные парижане, впродолженіе послѣднихъ пятидесяти лѣтъ, гостепріимно принимали нѣмцевъ, которые приходили къ намъ искать счастья, безъ гроша, блѣдные, оборванные, смиренные. Сколько разъ эти несчастные приходили въ кабачокъ къ Жоржу и Маріанѣ и просили Христа-ради въ долгъ чашку супа, кусокъ мяса или стаканъ вина. Ихъ принимали радушно, имъ пріискивали мѣста, о нихъ заботились, имъ объясняли все, чего они не знали; вскорѣ они получали мѣста въ конторахъ и магазинахъ, становились толстыми, жирными, снискивали довѣріе старшаго прикащика, объяснявшаго имъ всѣ дѣла и въ одинъ прекрасный день этого прикащика выгоняли и нѣмецъ поступалъ на его мѣсто, послѣ секретнаго разговора съ хозяиномъ, которому нѣмецъ предложилъ исполнять туже обязанность за пол-цѣны, а извѣстно, что хозяева любятъ хорошихъ работниковъ, смиренныхъ, послушныхъ и къ тому-же дешевыхъ.
   Жоржъ видалъ сотни разъ подобные примѣры; и никто не жаловался на это. Всѣ говорили: "бѣдный нѣмецъ! ему надо наживать кусокъ хлѣба вдали отъ родины, а французъ всегда найдетъ себѣ мѣсто". И вотъ нѣмцы тихо, незамѣтно вытѣсняли тѣхъ, которые ихъ накормили, напоили и обучили ремеслу. Нѣкоторые прикащики сердились, но общественное мнѣніе было противъ нихъ и въ пользу добрыхъ нѣмцевъ, которые не вмѣшивались ни во что, а успѣвали во всемъ, благодаря обстоятельствамъ.
   Такимъ образомъ, двадцать, тридцать, сорокъ или пятьдесятъ тысячъ нѣмцевъ являлись въ Парижъ и благоденствовали. Потомъ, взявъ отпускъ, они возвращались на родину похвастаться своей толщиной и золотыми брелоками. Если въ числѣ ихъ находились профессора, газетные корреспонденты, то они, конечно, съ презрѣніемъ отзывались въ Германіи о развращенныхъ нравахъ современнаго Вавилона. Но въ Парижѣ эти-же самые люди, въ длинныхъ пальто и съ золотыми очками, каждый день возвращались домой по ночамъ съ красавицами изъ Мабиля и пили, пѣли, шумѣли до утра, не давая спать сосѣдямъ.
   Такова уже мода въ Германіи кричать противъ современнаго Вавилона; это льститъ затаенной зависти нѣмцевъ и придаетъ имъ серьезный, основательный видъ, при которомъ каждый изъ нихъ, имѣя хорошее мѣсто въ Парижѣ, можетъ разсчитывать на бракъ съ дочерью какого-нибудь ректора или доктора, такъ-какъ въ Германіи всѣ считаются докторами чего-нибудь. Подобный нѣмецъ уѣхалъ съ родины несчастный, нищій; ему пришлось-бы тамъ всю жизнь довольствоваться мѣстамъ школьнаго учителя или мелкаго прикащика на трехъ стахъ талерахъ жалованья; и вотъ онъ разстается съ своимъ отцомъ, который кормитъ кромѣ него еще двѣнадцать дѣтей, и отъѣвшись, обогатившись и образовавшись въ Парижѣ, онъ бранитъ, съ негодованіемъ нашихъ женщинъ, нашу развратную расу, которая дала ему кусокъ хлѣба, вывела его изъ ничтожества, а не выгнала пинками.
   Въ прежнее время всѣ эти нѣмцы были республиканцы, соціалисты, коммунисты и такъ далѣе. Они спасались изъ Кельна или другого города вслѣдствіе событій 1848 года. Ничто у насъ не казалось имъ довольно либерально и радикально. Они постоянно кричали о жертвахъ, принесенныхъ ими всемірной республикѣ, о страшной борьбѣ баденцевъ съ пруссаками, о потерѣ своихъ мѣстъ и имуществъ. Слушая ихъ, каждый невольно говорилъ: "бѣдные, сколько они страдали! О! нѣмцы дѣйствительно самые твердые, рѣшительные демократы въ свѣтѣ!"
   Теперь-же эти самые ярые демократы и революціонеры превратились въ благонамѣреннѣйшихъ изъ благонамѣренныхъ и, конечно, кричатъ въ Берлинѣ о жертвахъ, принесенныхъ ими благородному нѣмецкому дѣлу, о битвахъ, выдержанныхъ ими въ пивныхъ за дюжиной кружекъ, требуя возврата Эльзаса, составляющаго зерно нѣмецкой національности. Они съ негодованіемъ бичуютъ современный Вавилонъ и ставятъ свои имена во главѣ петицій, требующихъ немедленнаго созженія Вавилона и уничтоженія всей нечестивой французской расы; многіе изъ нихъ во время своего пребыванія во Франціи просто-на-просто шпіонили, передавая все, что было нужно прусскому правительству: они, по всей вѣроятности, получатъ выгодныя мѣста въ Эльзасѣ-Лотарингіи, куда сбѣгутся, конечно, самые ретивые нѣмцы, жадные до денегъ и должностей для онѣмеченія страны.
   Такъ говорилъ Жоржъ, пылая негодованіемъ, а Маріана прибавила съ своей стороны:
   -- Правда, правда! эти нѣмцы насъ низко обманули. И они еще не платили своихъ долговъ; многіе изъ нихъ утекали, какъ только ихъ счета доходили до круглой цифры. Я никогда не довѣряла нѣмцамъ, кромѣ сапожниковъ и рабочихъ, которые метутъ улицы; эти, по крайней мѣрѣ, имѣли опредѣленное мѣсто и занятіе, а всѣ профессора, корреспонденты газетъ, изобрѣтатели, шатающіеся по библіотекамъ, обманывали насъ на каждомъ шагу; къ тому-же они были дерзки и зависть, ненависть къ нашей расѣ блестѣли въ ихъ глазахъ.
   Со времени ухода ландвера мы могли говорить между собою свободно, такъ какъ никто насъ не подслушивалъ и мы этимъ пользовались съ наслажденіемъ.
   Парижъ, какъ мы узнали изъ "Indépendance", дѣлалъ постоянныя вылазки. Національная гвардія и мобили практически обучались военному дѣлу и становились все способнѣе и способнѣе къ оборонѣ. Наши моряки, защищавшіе форты, приводили всѣхъ въ восторгъ. Но нѣмцы, съ своей стороны тоже укрѣплялись съ каждымъ дномъ болѣе и болѣе; они привезли изъ Германіи такія большія пушки, по названію круповскія, что ихъ нельзя было везти по желѣзнымъ дорогамъ, отъ недостаточной высоты тунелей и недостаточной прочности мостовъ; это доказывало, что если бомбардировка Парижа еще не началась, не смотря на безсчисленныя петиціи добрыхъ нѣмцевъ, то этому причиной была необходимость укрѣпить свои позиціи,-- такъ сильно безпокоили нѣмцевъ наши форты и вылазки.
   Наконецъ, въ концѣ декабря они начали бомбардировать нѣкоторые форты; потомъ, откинувъ ужо всякія церемоніи, стали стрѣлять по домамъ, госпиталямъ, церквамъ и музеямъ.
   Жоржъ и Маріана знали всѣ зданія въ Парижѣ и съ ужасомъ читали извѣстія о всѣхъ этихъ опустошеніяхъ. Я, моя жена и Гредель ничего въ этомъ не понимали, такъ-какъ мы никогда не бывали въ Парижѣ и не имѣли о немъ ни малѣйшаго понятія.
   Нѣмецкія газеты также знали очень хорошо Парижъ и ежедневно распространялись о томъ, какое несчастье дойти до крайней необходимости бомбардировать такія богатыя библіотеки, такія прекрасныя картинныя галлереи, такіе великолѣпные памятники, такіе роскошные сады; далѣе они докладывали публикѣ, что ихъ сердце обливается кровью и они никогда не утѣшатся, что нѣмцы были доведены до такой грустной крайности упрямствомъ тѣхъ, которые защищали свои семейства, свои жилища и свое имущество отъ добрыхъ нѣмцевъ, желавшихъ имъ только добра. Они жалѣли французовъ, которые, по ихъ мнѣнію, потеряли всякій здравый смыслъ и мало-по-малу впадали въ дѣтство.
   Но каждый разъ, какъ убивали нѣмцевъ, нѣмецкія газеты поднимали страшный крикъ: нѣмцы святы! Убивать нѣмцевъ, высшую на свѣтѣ расу -- да это страшное преступленіе. Французы, швейцарцы, датчане, голландцы, бельгійцы, поляки, венгерцы, созданы для того, чтобъ нѣмцы ихъ проглотили однихъ за другими. Не разъ я слышалъ это своими собственными ушами! Для насъ, эльзасцевъ и лотарингцевъ, великая честь, что они признаютъ насъ своими братьями и дружески, по родственному насъ раззоряютъ. Мы были представителями высшей расы среди развращенной Франціи, но среди благородной нѣмецкой націи мы станемъ малолѣтними дѣтьми, послѣдними изъ нѣмцевъ, и намъ понадобится много времени, чтобъ пріобрѣсть всѣ нѣмецкія добродѣтели и не морщась сносить пи7ки бароновъ. Что-жъ прикажете дѣлать? Грубый народъ нельзя облагородить въ одинъ день.
   Пруссаки увѣряли, что они возьмутъ Парижъ послѣ восьмидневной бомбардировки; но парижане твердо держались; постоянно мимо Саверна проходили безчисленные поѣзды раненыхъ; генералъ Фэдербъ одержалъ на сѣверѣ побѣду при Баномѣ и заставилъ пруссаковъ оставить въ нашихъ рукахъ поле битвы, усѣянное убитыми и ранеными; парижане упрекали генерала Трошю только въ томъ, что онъ не велъ ихъ въ бой и оглашали воздухъ однимъ крикомъ: "побѣдить или умереть!" Шанзи оттѣсненный за Мансъ, отступилъ въ порядкѣ; Бурбаки, не смотря на снѣгъ и морозъ, быстро шелъ къ Бельфору, а Гарибальди съ своими волонтерами и вольными стрѣлками не терялъ мужества; нѣмцы напрягали свои послѣднія силы и начинали понимать, что въ одинъ часъ, въ одну минуту положеніе дѣлъ могло измѣниться, напримѣръ, еслибъ Фэдербъ одержалъ побѣду ближе къ Парижу, то большая вылазка могла рѣшить участь войны. Въ виду такого положенія дѣлъ, а, можетъ быть, еще и многихъ другихъ, подобныхъ-же обстоятельствъ, я полагаю нѣмцы заговорили вдругъ о человѣколюбіи, о мирѣ, о созваніи національнаго собранія въ Бордо, на которомъ истинные представители націи возстановили-бы порядокъ въ несчастной Франціи. Какъ только начали распространяться эти слухи, Жоржъ сказалъ, что Эльзасъ и нѣмецкая Лотарингія уже принесены въ жертву, что наши эгоисты кончили тѣмъ, что стакнулись. съ нѣмцами, что пруссаки болѣе насъ желали мира, такъ какъ всѣ ихъ резервы были уже употреблены въ дѣло; что всѣ пораженія не могли насъ лишить мужества, а энтузіазмъ Гамбетты воодушевилъ даже трусовъ; что нѣмцы боялись пораженія, такъ какъ народъ, возставшій поголовно, имѣя оружіе, какъ въ трети нашихъ департаментовъ, въ концѣ концовъ, долженъ одержать побѣду.
   Я ничего не говорилъ. Даже въ настоящее время я не убѣжденъ приняла-ли бы война для насъ хорошее направленіе, еслибъ она продолжилась; когда говорилъ Жоржъ, я вполнѣ раздѣлялъ его мнѣніе, но размышляя наединѣ я сильно колебался. Видя громадныя массы нашихъ плѣнныхъ, преданныхъ въ руки нѣмцевъ Бонапартомъ и Базэномъ, видя сдачу нашихъ крѣпостей со всѣмъ оружіемъ и снарядами, видя недоброжелательство всѣхъ старыхъ бонапартовскихъ чиновниковъ, большинство которыхъ осталось на своихъ мѣстахъ, я имѣлъ право сомнѣваться въ нашемъ торжествѣ. Конечно, мы могли поддержать еще войну съ нѣмцами и нанести имъ еще болѣе вреда, перебить у нихъ три четверти арміи и потерять столько-же нашихъ солдатъ; но еслибъ мнѣ сказали: выбирай миръ или войну,-- я право сталъ-бы въ тупикъ.
   Конечно, еслибъ пруссаки были побиты, то прежде чѣмъ уйти изъ вашей страны, они сожгли-бы всѣ наши селенія. Я слышалъ это нѣсколько разъ отъ одного нѣмецкаго капитана въ Фальсбургѣ.
   -- Желайте намъ успѣха, говорилъ онъ:-- горе вамъ, если насъ побьютъ! Все, что вы вытерпѣли до сихъ поръ -- пустяки, шутка. Мы не оставимъ камня на камнѣ въ Эльзасѣ и Лотарингіи. Этого потребуетъ отъ насъ чувство самосохраненія. Потому молите Господа Бога, чтобъ онъ доставилъ побѣду нашимъ арміямъ. Если намъ придется отступать, ваша участь будетъ горькая!
   Эти слова до сихъ поръ раздаются въ моихъ ушахъ.
   Но все это ничего не значило; я пожертвовалъ-бы домомъ, мельницей, всѣмъ, еслибъ былъ увѣренъ въ томъ, что мы одержимъ окончательную побѣду и останемся французами. Но этой увѣренности во мнѣ не было. Перенося одно страданіе за другимъ, человѣкъ подъ конецъ теряетъ не мужество, а вѣру въ себя, а это величайшее несчастье, такъ какъ вѣра въ себя -- главный источникъ нашей силы.
   Около этого времени, мы получили письмо отъ Жакоба. Онъ былъ въ Раштатѣ и мнѣ нечего распространяться о томъ утѣшеніи, которое доставило моей женѣ извѣстіе, что она можетъ въ одинъ день съѣздить повидаться съ своимъ сыномъ.
   Вотъ это письмо:
   

"Милый батюшка и милая матушка!

   "Я слава Богу еще не умеръ и былъ-бы очень радъ получить ютъ васъ вѣсточку. Изъ Люцельбурга мы тотчасъ-же были отправлены далѣе по желѣзной дорогѣ въ вагонахъ для животныхъ. Въ каждомъ вагонѣ насъ было по тридцати и сорока человѣкъ и вы можете себѣ представить, какъ вамъ было покойно, когда узнаете, что въ вагонахъ не было скамеекъ, а вмѣсто оконъ съ обѣихъ сторонъ были маленькія отверзтія. Если кто нибудь желалъ подышать воздухомъ или спросить стаканъ воды, то передъ носомъ его являлся штыкъ; даже не позволяли человѣколюбивымъ душамъ подать намъ напиться. Въ такомъ положеніи, стоя, не имѣя возможности нагнуться, мы оставались впродолженіи двадцати часовъ. Многимъ дѣлалось дурно, я тоже съ трудомъ переводилъ дыханіе, къ тому-же мнѣ сводило ноги; мы всѣ думали, что нѣмцы изобрѣли новый видъ казни, и хотятъ насъ всѣхъ уморить.
   "Между тѣмъ мы переѣхали черезъ Рейнъ и по другому берегу доѣхали до Раштата. Тамъ оставили послѣдніе вагоны, въ которыхъ находился и я, а остальные отправили далѣе въ Германію. Сначала насъ помѣстили въ казематахъ подъ городскимъ валомъ, гдѣ многіе другіе плѣнные, прибывшіе ранѣе насъ, умирали, какъ мухи. Въ этихъ сырыхъ, холодныхъ подземельяхъ гнила солома и гнили люди. Городскіе и полковые доктора боялись, чтобъ зараза не распространилась по всѣмъ окрестностямъ и потому недѣлю тому назадъ вывели изъ казематовъ всѣхъ, которые могли еще ходить и помѣстили насъ въ большихъ деревянныхъ баракахъ, оклеенныхъ смоляной бумагой. Въ этихъ жилищамъ мы и доселѣ живемъ, валяясь на соломѣ, впрочемъ, свѣжей. Мы играемъ въ карты и куримъ трубки; а баденскіе часовые стоятъ вокругъ насъ. Баракъ, въ которомъ я нахожусь, втрое больше фальсбургской залы; онъ стоитъ между двумя крѣпостными бастіонами, такъ что, при малѣйшей мысли о мятежѣ, насъ осыпали-бы гранатами и въ десять минутъ никого не оеталось-бы въ живыхъ. Мы это хорошо понимаемъ и не выходимъ изъ себя, хотя баденцы обходятся съ нами, какъ съ животными. Намъ даютъ два раза въ день по небольшой порціи супа съ бобами или просомъ и маленькій кусочекъ говядины, не болѣе перста, то есть насъ кормятъ на столько, чтобъ не умереть съ голода. Послѣ такой осады, какую мы вынесли, намъ нужна была-бы другая пища; у насъ 7осы походятъ теперь на вороньи клювы, а щеки съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе впадаютъ, такъ что, еслибы пушки не были направлены на нашъ баракъ, мы возмутились-бы уже давно.
   "Однако, я все же надѣюсь, что возвращусь на родину; шинель отца меня согрѣваетъ, а деньги Жоржа мнѣ чрезвычайно полезны; съ деньгами можно получить все, но приходится платить, въ шесть разъ дороже, такъ какъ баденцы хуже жидовъ: они хотятъ обогатиться на счетъ несчастныхъ плѣнныхъ.
   "Я берегу свои деньги. Вмѣсто того, чтобы курить трубку, я охотнѣе время отъ времени покупаю кусокъ говядины или стаканъ вина, оно полезнѣе для здоровья и даже приноситъ болѣе удовольствія, когда имѣешь хорошій апетитъ, а у меня въ этомъ никогда нѣтъ недостатка. Когда теряется апетитъ, легко пристаетъ тифъ, и я, слѣдовательно, ему никогда не подвергнусь. Но если съ божьей помощью я возвращусь въ Ротальпъ, то въ первый-же день, сдѣлаю себѣ обѣдъ изъ ветчины и пирога съ телятиной и запью все это краснымъ виномъ. Я, конечно, приглашу на этотъ пиръ моихъ товарищей, потому что вы не можете себѣ представить какъ страшно голодать. Часто теперь я вспоминаю съ горечью, что иногда отказывалъ въ грошѣ нищему, который не ѣлъ цѣлый день; теперь я понимаю чувство голода и раскаиваюсь въ своемъ жестокосердіи!
   "Если вамъ попадется такой нищій, батюшка или матушка, примите его къ себѣ -- накормите, напоите, обогрѣйте и дайте ему нѣсколько грошей на дорогу; сдѣлайте это ради вашего сына, я увѣренъ, что ваша щедрость принесетъ мнѣ счастье.
   "Вы, матушка, я думаю можете пріѣхать повидаться со мной, хотя къ намъ пускаютъ очень немногихъ, и на это надо особое разрѣшеніе раштатскаго коменданта. Эти баденцы и баварцы, по увѣренію многихъ, хорошіе католики, обходятся съ нами также круто, какъ и лютеране. Я помню, что Жоржъ называлъ все это комедіей и онъ правъ. Я понялъ теперь, что ханжи и іезуиты самые жестокосердые люди, хотя они безпрестанно призываютъ имя божіе, но, конечно, призываютъ его всуе.
   "Впрочемъ, матушка, попробуйте счастья. Можетъ-быть, въ этотъ день комендантъ хорошо поѣстъ, будетъ въ добромъ расположеніи духа и позволитъ вамъ повидаться со мною, чего я желаю отъ всей души. Пора кончить письмо; цѣлую сотню разъ всѣхъ -- отца, мать, Гредель, Жоржа и его жену.

Вашъ сынъ Жакобъ Веберъ".

   "Я забылъ вамъ сказать, что нѣкоторые изъ нашихъ фальсбургскихъ товарищей бѣжали по сдачѣ города, въ томъ числѣ Жанъ-Батистъ Вернеръ. Говорятъ, они отправились къ Гарибальди; какъ-бы я желалъ быть на ихъ мѣстѣ. Нѣмцы говорятъ, что если они снова попадутся въ плѣнъ, то ихъ безмилосердно разстрѣляютъ; но яиувѣренъ, что никто не попадется, особливо Жанъ-Батистъ. Еслибъ у насъ было только двѣсти тысячъ такихъ людей какъ онъ, то баденцы не надоѣдали-бы дамъ теперъ своимъ супомъ съ бобами и своими пушками, направленными на насъ.

Раштатъ 6 января 1871 года."

   Съ этой минуты моя жена не думала ни о чемъ, кромѣ какъ о свиданіи съ Жакобомъ; а черезъ два дня она отправилась въ Раштатъ, захвативъ съ собою большую корзину съ провизіей. Я ей не препятствовалъ, зная, что она не успокоится, пока не увидитъ своего дорогого дѣтища.
   Что касается Гредель, она была совершенно спокойна, зная, что Жанъ-Батистъ Вернеръ находился въ отрядѣ Гарибальди. Я полагаю даже, что она получила отъ него извѣстіе, но она намъ никогда не показывала его писемъ, и теперь снова начала приставать ко мнѣ, спрашивая, куда мы спрятали ея приданое, которое должно было простираться до ста луидоровъ, такъ-какъ ея мать принесла мнѣ столько-же.
   -- Ищи, отвѣчалъ я:-- если найдешь, деньги твои.
   Молодыя дѣвушки, желающія выйдти замужъ, чрезвычайныя эгоистки, имъ дѣла нѣтъ ни до семейства, ни до отечества, они думаютъ только о томъ, какъ-бы обвѣнчаться съ любимымъ человѣкомъ. Конечно, не всѣ таковы, но половина изъ нихъ похожа на мою дочку.
   Наконецъ, Гредель мнѣ ужасно надоѣла, и я сталъ желать, чтобы поскорѣе возвратился Жапъ-Батистъ, женился-бы на ней и взялъ ея приданое.
   Но другія болѣе серьезныя дѣла сосредоточили на себѣ вниманіе всего Эльзаса и всей Франціи.
   Впослѣдствіи упрекали Гамбетту, зачѣмъ онъ послалъ армію Бурбаки оказать намъ помощь, снявъ осаду Бельфора. Увѣряли, что герцогъ Мекленбургскій и принцъ Фридрихъ-Карлъ могли напасть на Шанзи и разомъ его уничтожить, и что не слѣдовало раздѣлять нашихъ двухъ центральныхъ армій. Быть можетъ, это правда. Я даже полагаю, что Гамбетта сдѣлалъ большую ошибку, раздѣливъ наши силы, но вѣдь надо признаться, что еслибъ вдругъ усилившійся морозъ не помѣшалъ Бурбаки быстро совершить свой походъ и предупредить соединеніе Вердера съ посланными ему подкрѣпленіями, то Эльзасъ былъ-бы освобожденъ и мы напали-бы на нѣмцевъ въ ихъ странѣ, въ великомъ герцогствѣ Баденскомъ. Весь Эльзасъ возсталъ-бы тогда и нѣмцамъ пришлось-бы жутко.
   -- Пусть только дойдутъ наши до Метцига, мы всѣ тогда поднимемся, твердилъ постоянно Жоржъ.
   Да, во время войны, не всякій планъ удается, но когда противъ васъ не только непріятель, но холодъ, снѣгъ и дурныя дороги, а непріятель получаетъ все -- войска, продовольствіе, снаряды -- по желѣзнымъ дорогамъ, которыя ему отдали съ дуру, съ самаго начала кампаніи, то въ неудачѣ виноваты не тѣ, кто кончали войну, а тѣ, кто ее начинали.
   Еслибъ не задержали его большіе снѣга, Бурбаки засталъ-бы врасплохъ Вердера. Нѣмцы видимо боялись этого, потому-что вдругъ снова начались реквизиціи; ландверъ, на этотъ разъ изъ Мэца, сталъ снова проходить мимо нашихъ селеній. Это были послѣдніе ландверцы, которыхъ мы видѣли; они шли изъ самыхъ отдаленныхъ мѣстностей Пруссіи и я самъ слышалъ, какъ они говорили, что не выходили изъ вагоновъ три дня и три ночи. Они продолжали путь форсированнымъ маршемъ къ Бельфору, въ то время, какъ другія войска, прибывшія изъ-подъ Парижа, загромождали ліонскую желѣзную дорогу.
   Жоржъ никакъ не могъ понять, какъ могли приходить войска изъ-подъ Парижа.
   -- Они врутъ, говорилъ онъ: -- еслибъ армія, осаждающая Парижъ, дѣйствительно уменьшилась, то парижане вышли-бы изъ города и стали-бы преслѣдовать нѣмцевъ.
   Въ то-же время мы узнали, что нѣмцы покинули Дижонъ, Грей, Везуль, которые были тотчасъ заняты вольными стрѣлками Гарибальди, и что Вердеръ возводилъ сильныя укрѣпленія позади Бельфора. Очевидно, игра становилась жаркая и Германія ставила на карту свои послѣднія силы.
   "Indépendance" теперь постоянно говорила о мирѣ и о созваніи національнаго собранія въ Бордо; англійскія газеты начинали выражать сожалѣніе о нашей судьбѣ, какъ въ началѣ войны, когда онѣ увѣряли, что ея величество королева послѣ перваго сраженія явится примирительницею между борящимися сторонами. Я полагаю, что еслибъ французы одержали побѣду, то англичане подняли-бы крикъ:
   -- Довольно, довольно! уже слишкомъ много пролито человѣческой крови!
   Но такъ-какъ мы были побѣждены, то англійская королева не явилась примирительницей, а, вѣроятно, нашла, что дѣла идутъ отлично для ея зятя, и что Богъ держалъ сторону правыхъ.
   И такъ снова началась эта журнальная комедія и еслибъ экспедиція Бурбаки удалась, то удвоились-бы крики и громкія фразы о бѣдномъ человѣчествѣ, цивилизаціи и международномъ правѣ, съ цѣлію помѣшать распространенію нашихъ успѣховъ.
   По несчастью судьба еще разъ была противъ насъ. Когда я говорю о судьбѣ, то считаю нужнымъ объясниться. Нѣмцы не имѣя болѣе резервовъ въ своей странѣ, могли отозвать часть арміи изъ-подъ Парижа, такъ-какъ ихъ не безпокоили вылазками. Еслибъ генералъ Трошю исполнилъ желаніе парижанъ, требовавшихъ боя, Мантейфель не могъ-бы отрядить второй армейскій корпусъ для пораженія Бурбаки, а генералъ фон-Гебенъ не сосредоточилъ-бы массы войскъ для пораженія Фэдерба на сѣверѣ; точно также другіе нѣмецкіе отряды не могли-бы присоединиться къ принцу Фридриху-Карлу для нападенія на Шанзи. Кажется это ясно.
   Впрочемъ, Франція все-же не погибла, но была очень несчастна!
   Въ это время, среди величайшихъ холодовъ, Бурбаки приближался къ Бельфору; онъ взялъ съ боя Эспрель и Виллерсексель; потомъ весь Эльзасъ узналъ съ радостью, что онъ постепенно занялъ Монбельяръ, Сюр-ле-Шато, Віанъ, Конт-Гено и Шузе, освобождая страну еще болѣе несчастную, чѣмъ наша, такъ-какъ ея жители не знали ни слова по-нѣмецки и нѣмцы съ ними обходились еще жестокосерднѣе.
   Надежда въ насъ воскресала. Мы съ Жоржемъ каждый вечеръ, сидя у огня, разговаривали о всѣхъ этихъ событіяхъ и перечитывали по три и по четыре раза газеты.
   Моя жена возвратилась изъ Раштата, горя негодованіемъ на баденцевъ, которые не только не дозволили ей видѣться съ Жакобомъ, но даже отказались передать ему провизію. Она лишь издали видѣла деревянные бараки, окруженные рвами и четырьмя рядами часовыхъ. Гредель, Маріана и она съ этихъ поръ ежедневно говорили о несчастныхъ плѣнникахъ, и дали обѣтъ пойти на богомолье въ Маріенталъ, если Жакобъ возвратится здоровый и невредимый.
   Усталость, скука, дороговизна продовольствія, страхъ остаться безъ куска хлѣба, если война продолжится, -- заставляли насъ серьезно задумываться, однакожъ, мы все-таки надѣялись. Наконецъ, "Indépendance" принесла намъ донесеніе генерала Шанзи о битвахъ при Моифорѣ, Шампанѣ, Париньи, л'Эвекѣ и другихъ мѣстахъ, въ которыхъ наши войска, тѣснимыя сто-восьмидесяти-тысячной нѣмецкой арміей подъ начальствомъ принца Фридриха-Карла и герцога Мекленбургскаго, должны были отступить до своихъ послѣднихъ позицій вокругъ Манса.
   -- Послушай, сказалъ мнѣ въ этомъ вечеръ Жоржъ, -- ты знаешь я никогда не давалъ обѣтовъ, это не въ моихъ принципахъ, но я обѣщаю роспить двѣ бутылки хорошаго вина съ тобою въ честь республики и дать по бутылкѣ каждому нищему въ селеніи, если мы выиграемъ завтрашнее сраженіе, такъ-какъ изъ словъ Шанзи я вижу, что наша армія стиснута со всѣхъ сторонъ и что завтра будетъ дана рѣшительная битва.
   Это было 15 января 1871 года. Въ слѣдующіе два дня "Indépendance" не приходила: случалось часто, что мы получали вдругъ по три и по четыре нумера. Между тѣмъ слухи распространялись, что мы потеряли сраженіе и ландверцы въ Фальсбургѣ праздновали побѣду, роспивая шампанское.
   18 января, въ 2 часа пополудни явился почтальонъ Мишель. Я сидѣлъ у Жоржа и мы оба, покуривая трубки, смотрѣли съ нетерпѣніемъ въ окно. Увидѣвъ издали Мишеля, Жоржъ побѣжалъ къ дверямъ.
   -- Ну! воскликнулъ онъ.
   -- Вотъ газеты, г. Веберъ.
   Жоржъ усѣлся за конторку, блѣдный, разстроенный, повторяя въ пол-голоса:
   -- Посмотримъ, посмотримъ.
   Но вмѣсто того, чтобъ начать чтеніе съ перваго нумера, онъ прочелъ про себя во второмъ донесеніе Шанзи, который описывалъ, что все наканунѣ обстояло благополучно и только вслѣдствіе какой-то непостижимой паники, распространившейся между бретонскими мобилями, часть его арміи обратилась въ бѣгство; ни онъ, ни вице-адмиралъ Жорэгибери не могли ихъ остановить, и пруссаки вмѣстѣ съ нашими ворвались въ несчастный городъ Маасъ, гдѣ и взяли много плѣнныхъ.
   Я видѣлъ, какъ лицо Жоржа измѣнялось съ каждой минутой, наконецъ, онъ бросилъ газету на столъ и произнесъ:
   -- Все потеряно!
   Эти слова пронзили мое сердце словно кинжаломъ.
   Я взялъ, однако, газету и прочиталъ ее съ начала до конца. Шанзи не терялъ надежды сформировать снова свою армію въ Лавалѣ; Гамбетта отправлялся къ нему, чтобы поддержать его своей мужественной энергіей.
   -- Вотъ посмотри, сказалъ Жоржъ, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Пласіаръ проходилъ мимо подъ руку съ офицеромъ ландвера и въ сопровожденіи нѣсколькихъ солдатъ; они собирали реквизиціи и вошли въ сосѣдній домъ.
   -- Вотъ олицетворенный плебисцитъ, продолжалъ Жоржъ: -- подлецъ Пласіаръ служитъ теперь уже императору Вильгельму, потому-что у нѣмцевъ теперь есть свой императоръ, какъ былъ у насъ свой; они скоро узнаютъ, что стоитъ слава; всякому свой чередъ. И съ ними, пожалуй, будетъ то-же, что было съ нами, когда мы, увлеченные идеей славы, для этого призрака жертвовали своей свободой и независимостью.
   -- Надо-же быть такими несчастными, продолжалъ Жоржъ, горячась все болѣе и болѣе:-- надо-же, чвобъ нѣмцы съ шестью стами тысячъ солдатъ застали насъ врасплохъ, безъ оружія, безъ снарядовъ, безъ начальниковъ, безо всего. А депутаты большинства отвергали обязательную военную службу; они боялись вооружить всю націю, они не хотѣли рисковать шкурой своихъ дѣтей, одинъ народъ долженъ былъ проливать кровь для защиты ихъ замковъ и помѣстій. Презрѣнные эгоисты! Они -- настоящая причина нашей погибели; ихъ имена надо-бы выставить во всѣхъ общинахъ, чтобы наши дѣти научились проклинать ихъ.
   Жоржъ съ каждымъ днемъ становился раздражительнѣе; это было неудивительно. Мы каждую минуту получали извѣстія о новыхъ бѣдствіяхъ; сначала о сдачѣ Пероны, въ ту самую минуту, какъ Фэдербъ шелъ ее освободить и объ отступленіи нашей сѣверной арміи на Лиль и Камбрэ въ виду громадной арміи фон-Гебена, прибывшей частью изъ-подъ Парижа; потомъ о знаменитомъ наступательномъ движеніи Бурбаки изъ Монбельяра на Водуа, которое онъ возобновлялъ втеченіе трехъ дней 15, 16 и 17 января, но безуспѣшно, такъ-какъ Вердеръ получилъ подкрѣпленія, а походу Бурбаки мѣшали дороги, испорченныя дождемъ и снѣгомъ; наконецъ, о движеніи Мантейфеля изъ-подъ Парижа съ шестьюдесятью-тысячнымъ корпусомъ, въ тылъ Бурбаки съ цѣлію отрѣзать его арміи путь къ отступленію.
   Тогда мы поняли, что ландверцы были правы, разсказывая о прибытіи подкрѣпленій изъ-подъ Парижа, и Жоржъ, понимавшій эти дѣла лучше меня, потерялъ то великое довѣріе, которое онъ до тѣхъ поръ питалъ къ Трошю.
   -- Или парижане трусы, отказывающіеся драться, въ чемъ я сомнѣваюсь, сказалъ онъ,-- такъ-какъ я ихъ хорошо знаю, или главнокомандующій недостаточно смѣлъ. До сихъ поръ мы видѣли, что осаждающіе получали подкрѣпленія, а теперь мы видимъ, что войска, осаждающія городъ, въ которомъ солдатъ, оружія и снарядовъ болѣе, чѣмъ у нихъ, отдѣляютъ цѣлыя арміи и отсылаютъ ихъ на далекія разстоянія. Это рѣшительно непонятно. Я увѣренъ, что парижане требуютъ вылазокъ, особливо теперь, когда становится чувствителенъ голодъ. Если-бъ эти вылазки производились часто, то пѣвцамъ пришлось-бы удержать подъ Парижемъ всѣ свои войска, а не разсылать ихъ въ разные пункты для подкрѣпленія войскъ, сражающихся съ нашими слабыми арміями.
   Чтобы не говорили теперь, но я раздѣлялъ тогда и раздѣляю теперь мнѣніе Жоржа.
   Единственное событіе, доставившее намъ небольшое удовольствіе въ концѣ этого несчастнаго января мѣсяца было взорваніе вольными стрѣлками моста на желѣзной дорогѣ въ Фонтенэ, между Нанси и Тулемъ. Но наша радость продолжалась не долго; черезъ три или четыре дня объявленія, вывѣшенныя на дверяхъ мэріи, извѣщали насъ, что нѣмцы сожгли селеніе Фонтенэ въ наказаніе жителямъ, отказавшимся выдать вольныхъ стрѣлковъ, и что всѣ мы, лотарингцы, были обязаны уплатить за это преступленіе чрезвычайную контрибуцію въ десять милліоновъ франковъ.
   Въ то-же время видя, что французскіе работники отказываются отъ починки моста, прусскій префектъ департамента Мерты писалъ къ мэру Нанси:
   "Если завтра, во вторникъ 24 января, къ 12 часамъ, 500 работниковъ не явятся на станцію желѣзной дороги, то надсмотрщики и извѣстное количество рабочихъ будутъ схвачены и на мѣстѣ, разстрѣляны ".
   Этого префекта звали Генаръ, "графъ Ренаръ".
   Я привожу его имя для того, чтобы о пелъ не забылъ ни одинъ французъ.
   Но все это ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что насъ еще ожидало.
   Однажды утромъ, пруссаки дали мнѣ смолоть нѣсколько мѣшковъ зерна; я не могъ отказаться работать на нихъ, потому-что иначе, они меня избили-бы и, быть можетъ, увели-бы въ Мэцъ. Я давно уже увѣрялъ, что мельница не могла работать отъ снѣга, льда и пониженія воды въ шлюзѣ, но теперь шелъ дождь, снѣгъ растаялъ, шлюзъ былъ переполненъ водой, и мнѣ пришлось поневолѣ работать. Было, кажется, 2 или 3 февраля, хорошенько не помню, такъ смутила меня эта исторія. Я работалъ на мельницѣ вмѣстѣ съ Офраномъ и Катериной, которые мнѣ помогали. Гредель, убравъ кухню и разведя огонь въ печкѣ, одѣвалась въ своей комнатѣ.
   Вдругъ, часовъ въ 8 утра, я увидалъ Жоржа и Маріану, приближавшихся къ мельницѣ. Онъ шелъ быстрыми шагами, а она слѣдовала за нимъ въ припрыжку. На улицѣ кромѣ ихъ было нѣсколько сосѣдей и какой-то проходящій ландверецъ.
   -- Ты знаешь, что дѣлается? воскликнулъ Жоржъ, еще издали увидавъ меня.
   -- Нѣтъ. А что?
   -- Заключено перемиріе на двадцать одинъ день; парижскіе форты сданы непріятелю, который можетъ сжечь городъ, когда ему вздумается, и послать всѣ свои войска противъ Бурбаки, потому-что перемиріе не касается военныхъ дѣйствій на востокѣ.
   Жоржъ былъ блѣденъ и голосъ его дрожалъ. Гредель слушала его стоя на лѣстницѣ и причесывая себѣ волосы.
   -- Вотъ посмотри Христіанъ, продолжалъ Жоржъ, держа въ рукахъ газету:-- прочти-ка. Всѣ отряды Бурбаки и Гарибальди переданы въ руки непріятеля этимъ перемиріемъ. Мантейфель, идя изъ Парижа съ 60,000-мъ корпусомъ, отрѣзалъ имъ отступленіе и несчастнымъ, поставленнымъ между арміями Мантейфеля и Вердера, остается только сдаться. Всѣ бѣжавшіе изъ Мэца, Страсбурга и другихъ крѣпостей къ Гарибальди будутъ разстрѣляны; въ томъ числѣ и наши несчастные фальсбургскіе мобили: ни одинъ изъ нихъ не избѣгнетъ горькой участи.
   Пока Жоржъ говорилъ, Гредель сошла съ лѣстницы, даже не потрудившись надѣть башмаки и блѣдная, какъ смерть, читала газету черезъ его плечо. Жоржъ теперь пожалѣлъ, что принесъ газету, но уже было поздно; Гредель выхватила ее изъ его рукъ и стала бѣгать взадъ и впередъ, какъ сумасшедшая, крича во все горло:
   -- Подлецы! Разбойники! Мой бѣдный Жанъ-Батистъ! Мой бѣдный Жанъ-Батистъ!
   Она, казалось, искала какого-нибудь оружія, а я, боясь плачевныхъ послѣдствій этой вспышки, старался ее успокоить.
   -- Гредель, ради Бога! не дѣлай скандала; тебя услышатъ всѣ сосѣди!
   -- Молчите, отвѣчала она свирѣпо:-- вы причина всѣхъ нашихъ несчастій!
   -- Я!? воскликнулъ я съ негодованіемъ.
   -- Да, вы, повторила она, бросая на меня убійственный взглядъ: -- вы, съ вашимъ плебисцитомъ; вы обманули всѣхъ, обѣщая миръ. Идите къ Базэну и къ другимъ измѣнникамъ, вы такой-же, какъ и они.
   -- Гредель! Гредель! воскликнулъ я, испугавшись ея словъ и грознаго вида: -- какъ ты смѣешь говорить такъ съ своимъ отцомъ? Ты знаешь, что я былъ обманутъ, какъ и другіе.
   -- Боже мой! воскликнула моя жена: -- Гредель, ты насъ всѣхъ погубишь.
   -- Ее надо простить, сказала Маріана: -- несчастная рехнулась.
   Я никогда не подвергался такому униженію и еще отъ родной дочери! Но Гредель никого не пощадила; когда Жоржъ хотѣлъ ее усовѣстить, она закричала:
   -- Вы! вы смѣете еще говорить! Вы, старый солдатъ! Стыдитесь, вамъ надо не газеты читать, а сражаться. Ландверцы такіе-же старые, какъ и вы, сѣдые, въ очкахъ, а они всѣ идутъ въ походъ. Вотъ почему насъ и бьютъ.
   При этихъ словахъ я вышелъ изъ себя и побѣжалъ за плеткой, чтобъ примѣрно наказать непокорную дочь, какъ вдругъ, по несчастью, въ дверяхъ показался ландверецъ. Увидавъ его, Гредель такъ дико вскрикнула, что волосы у меня встали дыбомъ, и схватила кирку. Жоржъ успѣлъ только удержать ее за волоса, но кирка уже разсѣкла воздухъ и вонзилась на три пальца въ дверь.
   Ландверецъ, старикъ съ сѣдыми волосами видѣлъ, какъ желѣзное орудіе пронеслось мимо его уха и слышалъ, какъ Гредель, удерживаемая Жоржемъ, кричала:
   -- Подлецъ! я въ него не попала!
   Ландверецъ бросился бѣжать со всѣхъ ногъ. Я послѣдовалъ за нимъ, боясь, что онъ пойдетъ къ мэру, но онъ пробѣжалъ далѣе, по дорогѣ въ Вехемъ!
   Тогда Гредель поняла, что поступила не хорошо; она пошла къ себѣ въ комнату, надѣла башмаки, взяла корзинку, хлѣбъ и ножикъ и бѣгомъ отправилась въ горы, гдѣ наша корова и коровы сосѣдей паслись подъ присмотромъ стараго пастуха.
   -- Вотъ скверная исторія, сказалъ Жоржъ: -- ландверецъ на тебя донесетъ и сегодня вечеромъ явятся за тобою прусскіе жандармы. Бѣдный Христіанъ! откуда у тебя такая дикая дочка? Она совсѣмъ не походитъ на свою мать и бабушку.
   -- Что дѣлать, замѣтила Маріана:-- она любитъ своего Жана-Батиста.
   -- Жаль, что они уже не женились, подумалъ я:-- будь онъ здѣсь, я-бы сейчасъ далъ свое согласіе.
   Но надо было устроить какъ-нибудь исторію съ ландверцемь; Жоржъ совѣтовалъ его догнать и купить хоть дорогой цѣной его молчаніе. Правда, пруссаки падки на деньги, но гдѣ его было искать? Къ тому-же у меня не было теперь лошадей, а бѣгомъ его нельзя было уже догнать. Дѣлать нечего, пришлось, предоставить свою судьбу милосердію божію.
   Но, странно сказать, этотъ ландверецъ никогда болѣе къ намъ не показывался. Въ тотъ-же день, два другіе нѣмца съ поручикомъ Гартигомъ приходили за мукой и не говорили ни слова о случившемся. Два дня мы со страхомъ ожидали жандармовъ, но не было ни слуху ни духу объ оскорбленномъ ландверцѣ. Вѣроятно, это былъ мародеръ, одинъ изъ тѣхъ мошенниковъ, которые безъ приказанія начальства являлись за различными реквизиціями, получали ихъ и потомъ перепродавали въ другихъ селеніяхъ; мы часто видали подобные примѣры. Вотъ какъ я впослѣдствіи объяснялъ себѣ это обстоятельство; новъ то время я не зналъ ни минуты покоя, а Катерина, увидавъ на дорогѣ кого-бы то ни было, кричала:
   -- Христіанъ! Христіанъ, спасайся! Идутъ прусскіе жандармы!
   Что касается Гредель, то она оставалась цѣлую недѣлю въ лѣсу на Краненфельдѣ, гдѣ дровосѣки каждое утро ее навѣщали и разсказывали ей о всемъ, что происходило въ селеніи. Наконецъ, она возвратилась совершенно веселая; она прошла прямо въ свою комнату, перемѣнила платье и принялась за свою работу, не говоря ни слова о прошедшемъ. Мы, конечно, съ своей стороны нисколько не желали напоминать ей о Жанѣ-Батистѣ, но видя насъ постоянно грустными, она, наконецъ, сама заговорила о немъ.
   -- Нечего грустить: теперь все идетъ хорошо. Вотъ прочтите, сказала она.
   И она подала намъ письмо Жана-Батиста Вернера, полученное ею въ горахъ. Въ этомъ письмѣ, которое я прочелъ съ большимъ удивленіемъ, Вернеръ разсказывалъ, что онъ желалъ сначала присоединиться къ Гарибальди въ Дижонѣ, но за недостаткомъ денегъ принужденъ былъ остаться въ Безансонѣ, гдѣ организовались отряды вогезскихъ и эльзаскихъ волонтеровъ. Съ прибытіемъ Бурбаки онъ вступилъ пушкаремъ въ 18-й корпусъ; черезъ два дня произошли битвы при Эспрелѣ и Виллерсекселѣ, въ которыхъ пруссаки потеряли много убитыми и, тѣснимые нашими колоннами, отступили по ту сторону Лизены, между Монбельяромъ и Водуа, гдѣ Вердеръ укрѣпился со всей своей арміей за большими рвами, защищенными батареями. Не смотря на это, Бурбаки, желая во что-бы то ни стало освободить Бельфоръ и вступить въ Эльзасъ, приказалъ общую аттаку по всей линіи; вслѣдствіе этого впродолженіи трехъ дней вся окрестная страна превратилась какъ-бы въ адъ отъ страшнаго огня прусскихъ и нашихъ батарей. Но, къ несчастію, мы не могли проложить себѣ дороги черезъ непріятельскіе ряды, и въ виду усталости, холода, голода и недостатка въ снарядахъ, мы должны были отступить; впрочемъ, оставалась надежда вскорѣ снова предпринять наступательное движеніе, какъ вдругъ разнеслась вѣсть, что другая нѣмецкая армія, идя отъ Парижа, грозила намъ отрѣзать отступленіе близь Доля. Тогда Бурбаки бросился на Понтарлье, но свѣжія нѣмецкія войска имѣли надъ нами большое преимущество, и съ другой стороны Вердеръ шелъ по нашимъ пятамъ, такъ что Бурбаки былъ совершенно окруженъ при Безансонѣ; въ отчаяніи онъ хотѣлъ лишить себя жизни, но только нанесъ себѣ тяжелую рану. Послѣ него главное начальство принялъ генералъ Кленшанъ; не смотря на всѣ невыгоды нашего положенія, ему, по всей вѣроятности, удалось-бы пройти чрезъ Юру въ Ліонъ, но въ это время мэры всѣхъ окрестныхъ селеній обнародовали прокламаціи о заключеніи перемирія; наша армія, считая себя въ безопасности, перестала думать о сохраненіи себѣ пути къ отступленію, а многіе солдаты, побросавъ оружіе, разошлись по селеніямъ; между тѣмъ пруссаки заняли всѣ горные проходы и генералъ Мантейфель, объявивъ, что перемиріе не касается военныхъ дѣйствій на востокѣ, потребовалъ, чтобъ наша армія сдалась на тѣхъ-же условіяхъ, на какихъ сдались арміи въ Седанѣ и Мэцѣ; но солдаты республики не хотѣли положить оружіе и пробились чрезъ снѣга, горы и тысячи прусскихъ труповъ въ Швейцарію.
   Жанъ-Батистъ Вернеръ подробно описывалъ все, что онъ претерпѣлъ: какъ его 18-й корпусъ охранялъ отступленіе и сражался на каждомъ поворотѣ дороги, на каждомъ уступѣ, въ каждомъ ущельѣ, гдѣ массы враговъ заграждали намъ дорогу; какъ тысячи нашихъ солдатъ погибали отъ усталости, холода и голода; наконецъ, какъ благородные швейцарцы приняли несчастныхъ съ распростертыми объятіями. Они приняли насъ не какъ чужихъ, а какъ братьевъ: каждый городъ, каждое селеніе, каждый домъ были радушно открыты для несчастныхъ; мы теперь понимали, что швейцарцы -- великій народъ, ибо величіе соразмѣряется не объемомъ страны, по возвышеннымъ характеромъ и человѣколюбіемъ ея обитателей, ихъ уваженіемъ къ несчастнымъ, но мужественнымъ бойцамъ, ихъ любовью къ свободѣ и справедливости. Но всего этого нѣмцы даже не понимаютъ.
   Сколько впослѣдствіи швейцарцы присылали нашимъ соотечественникамъ, раззореннымъ войною, всякаго рода вспомоществованій! Тутъ были деньги, одежда, продовольствіе, семяна. Вездѣ ихъ получали наши пострадавшіе братья, въ Савернѣ, въ Фальсбургѣ, въ Пети-Пьерѣ. Тогда мы увидѣли, что небо и земля не отреклись совсѣмъ отъ насъ, что были на свѣтѣ истинно-честныя сердца, что не всѣ люди были рождены для грабежа, убійства и поджоговъ, что не всѣ были лицемѣры, а существуютъ и настоящіе христіане, истинные послѣдователи того, кто сказалъ: "любите другъ друга, вы всѣ братья".
   Это письмо Жана-Батиста Вернера доставило мнѣ большое удовольствіе и я долженъ былъ сознаться, что онъ храбрый малый и честный патріотъ.
   Между тѣмъ политика шла своимъ чередомъ; теперь дѣло было въ томъ, чтобы выбрать депутатовъ въ національное собраніе, которое должно было рѣшить вопросъ о заключеніи мира или о продолженіи войны. Перемиріе, заключенное на двадцать дней, не имѣло, повидимому, другой цѣли.
   Всѣ, не желавшіе сдѣлаться пруссаками, горячо занялись выборами; Жоржъ и я ретивѣе всѣхъ. Я упрекалъ себя ежедневно за свое участіе въ голосованіи плебисцита и потому теперь старался всѣми силами помочь избранію представителей республиканской партіи. Но старая комедія началась съизнова; теперь между нами уже не было ни бонапартистовъ, ни легитимистовъ, ни орлеанистовъ; всѣ кричали:
   -- Мы республиканцы! Подавайте за насъ голосъ.
   Но вездѣ, гдѣ прошли нѣмцы, жители съ горечью вспоминали о плебисцитѣ и каждый начиналъ понимать, что насъ губила эта недостойная комедія и что необходимо судить людей по ихъ дѣйствіямъ, а не по ихъ словамъ.
   Въ Страсбургѣ и въ Нанси всѣ, желавшіе остаться французами, выбрали старыхъ, испытанныхъ республиканцевъ, которые и отправились тотчасъ-же въ Бордо. Гамбетта былъ избранъ у насъ и въ департаментѣ Марты; онъ былъ выбранъ также и во многихъ другихъ департаментахъ, вмѣстѣ съ Тьеромъ, Гарибальди, Фэдербомъ, Шанзи и другими.
   Эти выборы снова воскресили въ насъ надежду; мы думали, что вездѣ, на югѣ и западѣ, дѣло происходило такъ-же, какъ и у насъ.
   Гамбетта, который никогда не терялъ головы въ опасныя и трудныя минуты, объявилъ, что всѣ старые, офиціальные депутаты имперіи, всѣ старые министры, сенаторы, члены государственнаго совѣта и префекты не могли быть избраны депутатами.
   Жоржъ находилъ эту мѣру вполнѣ справедливой.
   -- Когда какой-нибудь кутила прогуляетъ все свое состояніе, ведя развратную жизнь, говорилъ онъ, -- то его отдаютъ подъ опеку и лишаютъ гражданскихъ правъ; тѣмъ болѣе слѣдуетъ это сдѣлать съ людьми, которые раззорили насъ въ пухъ и прахъ... ограбили націю и подвергли опасности двѣ лучшія наши провинціи. Всѣхъ ихъ слѣдовало-бы навсегда лишить политическихъ правъ.
   Но Бисмаркъ, который разсчитывалъ, что старые чиновники второй имперіи выразятъ благодарность честному человѣку за его прекрасное поведеніе въ Седанѣ и за подарокъ Мэца нѣмцамъ, протестовалъ противъ деклараціи Гамбетты, говоря, что выборы, веденные такимъ образомъ, не будутъ свободны, а свобода такъ дорога его сердцу, что онъ скорѣе согласится уничтожить перемиріе, чѣмъ ограничить свободу выборовъ.
   -- Какъ! воскликнулъ Жоржъ: -- Бисмаркъ, который нѣкогда совѣтовалъ прусскимъ депутатамъ выражаться осторожно противъ бароновъ, этотъ самый Бисмаркъ хочетъ защищать у насъ свободу съ цѣлью поддержать Бонапарта. Нечего сказать, хорошій защитникъ свободы!
   По несчастью все это ни къ чему не вело; пруссаки занимали парижскіе форты и угрозы Бисмарка имѣли болѣе значенія для Франціи, чѣмъ слова Гамбетты. Поэтому пришлось уступить еще разъ и многіе изъ нашихъ депутатовъ обязаны Бисмарку своимъ избраніемъ въ члены національнаго собранія.
   Эти защитники французской республики, выбранные по милости Бисмарка, тотчасъ доказали ему свою благодарность, освиставъ Гарибальди за то, что онъ старый, больной, съ двумя сыновьями пріѣхалъ изъ Италіи сражаться съ врагами Франціи и сдѣлалъ это въ то время, когда вся Европа отъ насъ отказалась.
   Гарибальди не могъ даже имъ отвѣчать; такъ громко кричали и свистали эти народные представители. Онъ преспокойно удалился. Я долженъ со стыдомъ признаться, что въ слѣдующее воскресенье, патеръ Даніель и многіе другіе патеры въ нашей странѣ проповѣдывали, что Гарибальди былъ разбойникъ. Я ихъ не упрекаю: они получили приказаніе отъ своихъ епископовъ. Бѣдный сельскій патеръ совершенно зависитъ отъ епископа и я знаю, что многіе изъ нихъ, уважая Гарибальди, не охотно исполняли полученный приказъ, но не исполнить его не смѣли; поэтому я и сожалѣю ихъ.
   Вѣроятно, Бисмаркъ, видя все это, смѣялся въ кулакъ; у него сказалось болѣе друзей, чѣмъ можно было предположить.
   Вслѣдъ за этимъ національное собраніе въ Бордо заключило миръ, отдавъ нѣмцамъ Эльзасъ и Лотарингію и обязавшись уплатить пять милліардовъ контрибуціи. Требовалось очень немного труда, чтобы заключить миръ на подобныхъ тяжкихъ условіяхъ.
   Тогда наши бѣдные депутаты Эльзаса и Лотарингіи, провинцій, объявленныхъ нѣмецкими провинціями, подали слѣдующій протестъ:
   "Представители Эльзаса и Лотарингіи, прежде чѣмъ условія мира вступятъ въ силу, считаютъ обязанностію внести въ національное собраніе декларацію, которой они заявляютъ самымъ положительнымъ образомъ, отъ имени обѣихъ провинцій, ихъ желаніе и право остаться французскими.
   "Преданные владычеству чужестранцевъ попраніемъ всякой справедливости и гнуснымъ злоупотребленіемъ силы, мы должны еще исполнить одинъ послѣдній долгъ.
   "Мы считаемъ не дѣйствительнымъ и не обязательнымъ для себя постановленіе собранія, которое распорядилось нами безъ нашего на то согласія. Мы не признаемъ мирнаго договора.
   "Всѣмъ и каждому предоставляется возстановить наши права во всякое время, въ той формѣ и въ той мѣрѣ, какія опредѣлитъ наша совѣсть.
   "Въ ту минуту, какъ мы покидаемъ это собраніе, оставаться въ которомъ долѣе не позволяетъ намъ наше достоинство, и не смотря на всю горечь нашей печали, мы продолжаемъ думать съ благодарностью о тѣхъ, кто впродолженіи шести мѣсяцевъ защищалъ насъ, и съ любовью объ отечествѣ, отъ котораго насъ насильственно отрываютъ.
   "Мы всегда будемъ желать вамъ всякаго успѣха и станемъ ожидать съ полной увѣренностью въ будущность Франціи, чтобъ она, возстановленная и возрожденная, продолжала выполнять свое великое назначеніе.
   "Ваши братья, эльзасцы и лотарингцы, отдѣленные на время отъ общей семьи, сохранятъ къ Франціи сыновнюю любовь, до той минуты, пока снова Франція займетъ свое мѣсто, какъ дорогое отечество у нашихъ домашнихъ очаговъ".
   Вотъ что говорили наши депутаты.
   Тьеръ спросилъ ихъ, знаютъ-ли они иное средство спасти Францію; никто не отвѣчалъ. По несчастью, другого средства не было. Послѣ капитуляціи Парижа, для спасенія всего организма, необходимо было пожертвовать рукою.
   Половина депутатовъ, уже заботилась о совершенно иномъ; послѣ заключенія мира, они думали только объ измѣненіи формы правленія и обезстоличеніи Парижа, какъ выражались ихъ газеты, за провозглашеніе имъ республики! Всѣ эти люди, увѣрявшіе своихъ избирателей въ своей преданности республикѣ, рѣшились дѣйствовать противъ нея.
   Гамбетта вышелъ изъ палаты вмѣстѣ съ нашими депутатами; другіе старые республиканцы, освистанные каждый разъ, когда они хотѣли говорить, подали въ отставку.
   Парижъ волновался и было ясно, что въ немъ могло обнаружиться возстаніе, если не будутъ приняты мѣры для удовлетворенія желаній парижскаго населенія.
   Около этого времени, въ первыхъ числахъ марта 1871 года, сборщики податей, контролеры и другіе прусскіе чиновники замѣнили нашихъ, объявлено было, что французскій языкъ уже не будетъ преподаваться въ школахъ и предложено всѣмъ храбрымъ эльзасцамъ вступить въ армію и даже въ гвардію его величества короля прусскаго и императора германскаго. Въ это время старый товарищъ Жоржа, Николай Гагъ, сѣдельникъ, человѣкъ богатый и пользовавшійся большою извѣстностью въ своемъ ремеслѣ, пріѣхалъ изъ Парижа повидаться съ нимъ.
   Николай Гагъ купилъ передъ войною много виноградниковъ въ Эльзасѣ и намѣревался по ликвидаціи своихъ дѣлъ поселиться у насъ, но теперь, слыша объ отношеніяхъ нѣмцевъ къ здѣшнему населенію и видя нашу страну въ ихъ рукахъ, желалъ только продать свои виноградники, не считая возможнымъ жить при такихъ порядкахъ.
   Можно себѣ представить, съ какимъ радушіемъ Жоржъ и Маріана приняли своего стараго пріятеля; ему отвели комнату въ верхнемъ этажѣ и онъ сдѣлался какъ-бы членомъ ихъ семейства.
   Это былъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, съ красными ушами, небольшой круглой бородой, въ бархатномъ жилетѣ съ золотой цѣпью и брелоками, однимъ словомъ, настоящій эльзасецъ, здравомыслящій и опытный.
   Его жена, уроженка Баръ-ле-Дюка и сто двѣ дочери гостили въ то время у родственниковъ, отдыхая отъ страданій и безпокойствъ, перенесенныхъ во время осады Парижа. Что-же касается до него, онъ только старался продать свои виноградники съ возможно-меньшей потерей, такъ-какъ онъ вовсе не желалъ производить дѣтей, которые должны будутъ вступить въ нѣмецкія арміи и, пожалуй, драться съ французами.
   На другой день, послѣ своего пріѣзда, за обѣдомъ у Жоржа, Николай Гагъ разсказалъ намъ всѣ бѣдствія парижской осады. По его словамъ, во все продолженіе этой долгой зимы, каждый день передъ булочными и мясными лавками толпились старики въ лохмотьяхъ и дрожавшія отъ холода женщины съ дѣтьми, ожидая по три и по четыре часа, подъ дождемъ и снѣгомъ, небольшой ломоть чернаго хлѣба или кусокъ лошадинаго мяса и, не смотря на все это, онъ никогда не слыхалъ, чтобъ эти бѣдствующіе люди совѣтовали сдаться; тогда какъ генералы и штабные офицеры, съ первыхъ дней осады объявляли безъ всякаго стыда, что Парижъ не можетъ держаться. Всѣ эти люди, гордившіеся нѣкогда своими званіями и титулами, и теперь державшіе въ своихъ рукахъ честь націи, обезнадеживали своими словами тѣхъ, которые надѣялись на нихъ и насчетъ которыхъ они, впродолженіи многихъ лѣтъ, безобразничали въ Сен-Клу, Кампьенѣ, Тюльери и такъ далѣе.
   По мнѣнію Николая Гага, всѣ наши несчастія отъ Седана до капитуляціи Парижа происходили отъ недоброжелательства штабныхъ офицеровъ, членовъ различныхъ комитетовъ и всѣхъ должностныхъ лицъ имперіи, которые очень хорошо знали, что если республика изгонитъ пруссаковъ, то никто въ мірѣ ее не уничтожитъ; этого-то именно они и не желали.
   -- Теперь кричатъ много противъ генерала Трошю, говорилъ Гагъ:-- конечно, болѣе всѣхъ бонапартисты, которые не могутъ ему простить, что онъ предпочелъ защиту Франціи, защитѣ бонапартовской династіи. Они сваливаютъ на него всѣ наши бѣдствія и многіе республиканцы простодушно слушаютъ эти упреки. Но они забываютъ, что Трошю прибылъ въ Парижъ въ послѣднюю минуту, когда все уже было потеряно, пруссаки шли форсированнымъ маршемъ на столицу, а Мак-Магонъ, бросивъ столицу по приказанію императора, отправился въ Седанъ, гдѣ была уничтожена та армія, которая должна была насъ охранять. Трошю нашелъ Парижъ безъ оружія, безъ войска, безъ снарядовъ, безъ продовольствія, всѣ улицы были загромождены мужчинами, женщинами, дѣтьми, спасавшимися со всѣми своими пожитками изъ окрестностей. Среди такого-то хаоса нужно было водворить порядокъ, вооружить форты, организовать національную гвардію, распредѣлить все продовольствіе на раціоны, наконецъ, обучить тысячи людей, не имѣвшихъ понятія о военной службѣ, обращаться съ ружьемъ, маршировать и не робѣть подъ страшнымъ непріятельскимъ огнемъ. Когда вспомнишь все это, то надо признаться, что одного человѣка для такой работы было мало и что если были сдѣланы ошибки, то не слѣдуетъ винить въ этомъ генерала Трошю, а тѣхъ измѣнниковъ, которые довели насъ до этого положенія. Первое дѣло -- справедливость. Ясно, что если-бъ генералъ Трошю имѣлъ подъ своимъ начальствомъ настоящихъ солдатъ и настоящихъ офицеровъ, онъ могъ-бы сдѣлать большія вылазки, могъ-бы пробиться сквозь непріятельскіе ряды или, во всякомъ случаѣ, удержать всю нѣмецкую армію вокругъ Парижа. но какъ хотите вы, чтобъ я, Николай Гагъ, сѣдельный мастеръ, Клодъ Фришо, мой сосѣдъ москательщикъ и 200,000 намъ подобныхъ людей, непонимающихъ даже военной команды, сражались также хорошо, какъ старые солдаты? У насъ не было недостатка ни въ доброй волѣ, ни въ храбрости, но дѣло мастера боится. Я уже не говорю о нашихъ ружьяхъ съ пистонами и о тысячѣ подобныхъ вещей, которыя приводили насъ въ уныніе при видѣ враговъ, вооруженныхъ всѣми новѣйшими изобрѣтеніями. Трошю, конечно, думалъ о всемъ этомъ, и я полагаю, что ни его, ни Жюля Фавра, ни Гамбетту, ни кого другого изъ лицъ, объявившихъ республику 4 сентября, нельзя обвинять въ нашихъ несчастьяхъ. Во всемъ виноватъ одинъ Бонапартъ и его зловредные клевреты.
   Всѣ эти объясненія Николая Гага вполнѣ подтверждали предсказанія Жакоба Дежардена, что эгоисты насъ предадутъ. Теперь если установимъ у себя окончательно республику, вѣроятно, придетъ день, когда привлекутъ къ справедливой отвѣтственности всѣхъ тѣхъ, кто довелъ насъ до такого несчастнаго положенія, такъ-какъ это было единственное средство возстановить Францію и подготовить въ будущемъ день мести. Обдумавъ все это я рѣшился продать мельницу и все, что имѣлъ въ этой странѣ и переселиться во Францію, тѣмъ болѣе, что я не могъ видѣть, какъ Пласіаръ и другіе прусскіе чиновники громко кричали по улицамъ: "Да здравствуетъ старая Германія!"
   Я передалъ Жоржу о моемъ намѣреньи, но онъ сказалъ:
   -- Если всѣ эльзасцы и лотарингцы удалятся, то черезъ пять или шесть лѣтъ наша страна станетъ совершенно прусской. Вмѣсто того, чтобъ уѣзжать въ Америку, нѣмцы сотнями тысячъ станутъ переселяться сюда; они найдутъ здѣсь почти задаромъ поля, луга, виноградники, лѣса и вообще самую богатую почву центральной Европы. Какъ рады будутъ Бисмаркъ и король Вильгельмъ, если мы всѣ уберемся отсюда. Нѣтъ, я остаюсь. Это не значитъ, что я хочу быть пруссакомъ; напротивъ. Въ мирномъ трактатѣ, такъ дурно составленномъ есть, однако, двѣ хорошихъ статьи: первая говоритъ, что эльзасцы и лотарингцы, живущіе въ Эльзасѣ, Лотарингіи, могутъ до октября 1872 года принять французскую національность подъ условіемъ избирать себѣ мѣстожительство во Франціи; вторая статья дозволяетъ французамъ сохранить свое недвижимое имущество въ Германіи. Я тотчасъ принимаю французскую національность и выбираю себѣ мѣстомъ жительства Парижъ, домъ моего друга Николая Гага, который окажетъ маѣ эту дружбу. Я вовсе не желаю быть бургомистромъ, муниципальнымъ совѣтникомъ или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ; я буду довольствоваться хорошей землей, хорошимъ домомъ и хорошей торговлей. Да, я сейчасъ-же выскажусь въ пользу французской національности и если всѣ тѣ, которые могутъ выбрать себѣ мѣстожительство во Франціи, послѣдуютъ моему примѣру, то у насъ будутъ нѣмецкія власти, но земля и люди останутся французскими, а въ землѣ и въ людяхъ заключается все.
   "Развѣ наши старые префекты и под-префекты, назначаемые честнымъ человѣкомъ, не были такіе-же для насъ чужестранцы, какъ эти нѣмцы? Развѣ они думали о чемъ-нибудь кромѣ сбора налоговъ, назначенныхъ ихъ палатами и избранія нами депутатовъ такихъ-же преданныхъ слугъ императора, какъ они? Развѣ они заботились о насъ, о нашей торговлѣ и промышленности, развѣ думали о чемъ-нибудь кромѣ своихъ личныхъ интересовъ или интересовъ своихъ друзей, и вообще всѣхъ сторонниковъ династіи клятвопреступника? Наши новые префекты, kreis-directors и бургомистры, назначенные для утвержденія прусскаго господства будутъ намъ болѣе мѣшать, чѣмъ прежніе? Въ первое время они будутъ даже съ нами обходиться нѣжно, стараясь обойти насъ лаской. Итакъ, если мы могли жить и оставаться французами при префектахъ Бонапарта, точно также мы проживемъ и останемся французами при префектахъ прусскаго закала.
   "Главное дѣло, чтобы побольше народа признало французскую національность. Только-бы Пласіаръ и другіе мэры второй имперіи, оставленные на своихъ мѣстахъ пруссаками, не удержали поселянъ отъ этого благого намѣренія подъ предлогомъ, что на нихъ пруссаки будутъ дурно смотрѣть, или что даже ихъ выгонятъ изъ страны; только-бы эти низкіе люди не уговорили нерѣшительныхъ людей откладывать день за днемъ рѣшеніе своей судьбы, а тамъ пройдетъ срокъ и все кончено. Тѣ, которые не заявили себя французами, станутъ пруссаками, ихъ сыновья поневолѣ будутъ служить въ нѣмецкой арміи, а тѣ, которые уже бѣжали во Францію, будутъ принуждены возвратиться или навсегда отказаться отъ отцовскаго наслѣдія. Я теперь всего болѣе желаю, чтобъ французскія газеты, говорящія столько безполезныхъ пустяковъ, предупредили лотарингцевъ и эльзасцевъ, что если они выскажутся въ пользу французской національности, то ихъ личности и имущества будутъ гарантированы трактатомъ, а если они этого не сдѣлаютъ, то ихъ личности и имущество подпадутъ подъ дѣйствіе прусскихъ законовъ. Было-бы хорошо, еслибъ эти газеты указали, какъ совершаются формальнымъ образомъ эти заявленія о выборѣ французской національности и даже можно-бы напечатать самую простую, ясную форму подобнаго заявленія. Этимъ онѣ оказали-бы великую услугу Франціи и всѣмъ намъ.
   "Что касается до меня, то я остаюсь. Я здѣсь живу на своей землѣ, которую я купилъ на свои трудовыя деньги. Я буду платить всѣ налоги и молчать, чтобы не было предлога дѣлать мнѣ непріятности или прогнать меня; я буду продавать нѣмцамъ, какъ можно дороже свои произведенія, и я буду давать работу только однимъ французамъ. Если республика утвердится, на что я сильно надѣюсь, такъ-какъ народъ, кажется, понялъ, что только этимъ способомъ можно усмирить борьбу партій; если нація станетъ сама управлять своими дѣлами благоразумно, умѣренно и разсудительно, она скоро воспрянетъ и снова пріобрѣтетъ силу и могущество. Въ десять лѣтъ все будетъ исправлено; у насъ будутъ образованные избиратели, народная армія, честные администраторы, интендантства и штабы, совершенно иные, чѣмъ тѣ, которые насъ погубили. Тогда пусть французы придутъ къ намъ, мы встрѣтимъ ихъ, какъ всегда, съ распростертыми объятіями и пойдемъ съ ними рука объ руку.
   "Но если они будутъ продолжать по старому производить государственные перевороты и революціи, если искатели приключеній іезуиты и эгоисты соединятся еще разъ противъ права и справедливости, если они начнутъ снова свои нелѣпыя голосованія плебисцитовъ и конституцій, подъ угрозой штыковъ и при безграмотности половины избирателей; если у нихъ всѣ должности будутъ раздаваться по протекціи, а не заслуживаться честнымъ трудомъ; если они не введутъ дарового образованія народа и обязательной для всѣхъ военной службы, если имъ необходимы, какъ въ старину, невѣжественный народъ и армія наемниковъ для того, чтобъ сыновья дворянъ и буржуа спокойно сидѣли у себя дома, пока простолюдины работаютъ безъ устали, получая плохое вознагражденіе за трудъ и умираютъ на полѣ битвы, неизвѣстно за кого и за что, то горе намъ! Бѣдная Франція, изтерзанная своими собственными сынами, погибнетъ, какъ Польша; тогда исчезнутъ всѣ плоды побѣдъ 1789 года; Швейцарія, Италія, Бельгія, Голландія, всѣ свободныя націи континента подвергнутся той-же участи, какой подверглись мы; нѣмцы завладѣютъ всей Европой, а мы, несчастные эльзасцы и лотарингцы, будемъ принуждены или согнуть свою выю подъ тяжелымъ игомъ, или переселиться въ Америку. "
   Эти слова Жоржа заставили меня задуматься и я отложилъ на время окончательное рѣшеніе своей судьбы.
   Многіе эльзасцы и лотарингцы разсуждали точно также, и вотъ почему Тьеръ правъ, говоря, что республиканская форма правленія менѣе всего возбуждаетъ несогласія. Къ этому можно прибавить, что она одна можетъ спасти теперь Францію. Всякое другое правительство окончательно насъ погубитъ, если благодаря какой-нибудь случайности, легитимистамъ, орлеанистамъ, или бонапартистамъ удалось-бы сегодня посадить на престолъ своего претендента, то завтра всѣ остальныя партіи соединятся, чтобъ его свергнуть, а нѣмцы, воспользовавшись нашими раздорами, отнимутъ у насъ Франшъ-Конте и Шампань.
   Господа депутаты правой стороны должны были-бы объ этомъ подумать! Они засѣдаютъ въ Версалѣ для устройства дѣлъ всей націи, а не для своей партіи, для возстановленія спокойствія въ нашей несчастной родинѣ, а не для возбужденія новыхъ раздоровъ. Я обращаюсь къ ихъ патріотизму, а если этого не довольно, такъ къ ихъ чувству самосохраненія. Новые государственные перевороты приведутъ насъ только къ новымъ революціямъ, которыя съ каждымъ разомъ будутъ все ужаснѣе и ужаснѣе. Народъ, желающій мира, честнаго труда, порядка, свободы, образованія и справедливости для всѣхъ, уже усталъ терпѣть всѣ бѣдствія, навлекаемыя на него безпощадной борьбой партій; онъ можетъ, наконецъ, потерять терпѣніе и тогда произойдетъ страшная расправа со всѣми, кто желаетъ ловить рыбу въ мутной водѣ. Пусть онѣ объ этомъ подумаютъ серьезно; это ихъ долгъ и личный интересъ.
   И вожаки этихъ партій, не стыдясь возбуждаютъ въ несчастной странѣ раздоры въ ту минуту, когда только единство можетъ насъ спасти, когда нѣмцы, занимая всѣ пограничныя крѣпости, ждутъ только случая, чтобъ отнять у насъ новую провинцію. Вожаки этихъ партій тайкомъ прокладываютъ себѣ дорогу въ арміи, стараются всячески, посредствомъ подкупленныхъ газетъ, возбудить въ народѣ недовольство республикой; они сегодня даютъ честное слово, а завтра отъ него отказываются; они не стыдятся требовать милліоновъ въ такую минуту, когда вся страна раззорена. Нѣтъ, имъ надо себя вести иначе, если они не хотятъ, чтобъ мы вспомнили о Луи-Филиппѣ, который интриговалъ съ бонапартистами, чтобъ свергнуть съ престола своего благодѣтеля Карла X и объ ихъ дѣдѣ Филиппѣ Эгалите, интриговавшемъ съ якобинцами и подававшемъ голосъ за казнь Лудовика XVI для сохраненія своего состоянія, тогда какъ сынъ его интриговалъ въ сѣверной арміи съ измѣнникомъ Дюмурье о походѣ на Парижъ и уничтоженіи установленныхъ законовъ. Время интригъ прошло.
   Бонапартъ ограбилъ не однихъ принцевъ Орлеанскихъ; онъ разстрѣлялъ, сослалъ въ ссылку и раззорилъ тысячи отцевъ семействъ. И не одинъ изъ дѣтей этихъ несчастныхъ не требуетъ гроша; принцамъ должно-бы быть стыдно просить хоть что-нибудь у отечества въ такую минуту, между тѣмъ принцы Орлеанскіе требуютъ свои милліоны. По совѣсти это не хорошо!
   Я простой мельникъ и почти все, что я имѣю, нажилъ своимъ трудомъ и, однако, еслибъ состояніе и моя жизнь могли возвратить Эльзасъ и Лотарингію Франціи, я отдалъ-бы имъ съ радостью. Еслибъ съ другой стороны, моя личность возбуждала какіе-нибудь безпорядки и раздоры въ странѣ, однимъ словомъ, еслибъ я могъ быть опаснымъ для ея спокойствія, я ни минуты не задумался-бы и покинулъ все, мельницу, построенную отцомъ, поля, имъ обработанныя, и земли, купленныя на мою собственную трудовую копейку! Мысль, что я служу своему отечеству, что я содѣйствую возстановленію его величія, поддержала-бы меня. Да, я удалился-бы съ горемъ въ сердцѣ, но, клянусь, ни разу не обернулся-бы.
   Однако, пора кончить исторію плебисцита.
   Жакобъ возвратился на мельницу послѣ заключенія мира; Жапъ-Батистъ Вернеръ также явился къ намъ просить руки Гредель. Сама Гредель была внѣ себя отъ счастья, а мы съ женою благословили ихъ обѣими руками.
   Но приданое? Вотъ, что всего болѣе безпокоило Гредель. Она никакъ не хотѣла выдти замужъ безъ своихъ ста луидоровъ. По этому мнѣ пришлось спустить снова всю воду изъ шлюза и выкопать желѣзный сундучекъ. Гредель съ любопытствомъ слѣдила за работой и когда я вытащилъ сундучекъ и открылъ его, она не могла скрыть своей радости при видѣ блестящихъ золотыхъ монетъ. Она даже хотѣла меня поцѣловать и горячо обняла Катерину.
   Свадьба Гредель и Жана-Батиста была сыграна 1-го іюля прошлаго года и очень весело, не смотря на всѣ наши несчастья.
   Подъ конецъ брачнаго пира, когда откупорили еще три бутылки стараго вина въ честь Тьера и всѣхъ патріотовъ, помогающихъ ему утвердить республику во Франціи, Жоржъ объявилъ, что онъ беретъ Жана-Батиста Вернера къ себѣ товарищемъ въ торговлѣ плитнякомъ. Эта торговля обѣщаетъ быть чрезвычайно выгодной, такъ какъ благодаря бомбардировкамъ и пожарамъ, въ Эльзасѣ на долго еще будетъ работа архитекторамъ и каменьщикамъ.
   При этомъ Жоржъ объявилъ, что онъ даетъ капиталъ, а Жанъ-Батистъ будетъ разъѣзжать, искать подрядовъ и надсматривать за работами въ каменоломняхъ; прибыль-же они будутъ дѣлить пополамъ.
   Натаріусъ Фингадо, сидѣвшій тутъ-же за столомъ, вынулъ изъ кармана условіе, подписанное Жоржемъ и Жаномъ-Батистомъ и прочелъ его въ слухъ къ общему удовольствію.
   Теперь все пришло въ порядокъ и мы постараемся возвратить себѣ трудомъ, экономіей и хорошимъ поведеніемъ то, что мы потеряли, благодаря плебисциту Бонапарта.
   Моя исторія кончена;. пусть каждый извлечетъ изъ нея полезный урокъ.

(Окончаніе).

"Дѣло", NoNo 1--4, 1872

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru