Ершов Артемий Ильич
Лесной голод

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

APT. ЕРШОВ

ИЗБРАННОЕ

НОВОСИБИРСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1954

   

ЛЕСНОЙ ГОЛОД

I

   Роща с западной стороны села была старая, заповедная.
   Толстые берёзы с белыми стволами потрескались, покрылись буроватыми шершавыми бугорками.
   Внизу, сквозь редкие деревья можно было видеть дорогу, а вверху сучья берёз переплелись и густой шапкой листьев закрыли небо.
   Сыро и прохладно в роще в летние дни. Любили забегать сюда ребята из деревни, спрятаться от зноя, поваляться на мягкой сочной траве, послушать весёлую болтовню птичьих голосов.
   Осенью, когда опадал лист, в поредевших сучьях чернели серо-грязные вороньи гнёзда. А зимой роща, будто сторож, стояла на охране села. Налетит ветер, закрутит снежные облака, ворвётся с ними в рощу, и снег осядет, уляжется в зарослях рощи, не тронет деревни, не занесёт её сугробами. И только в дальнем конце, куда не доходит роща, тянутся, заметают дорогу, дворы снежные завалы.
   Давным-давно, этого не помнит даже старый Матвей, хотя на девятый десяток считает он года своей жизни, мужики, повырубив колки, чтоб очистить место для поскотины, оставили лучший колок и сказали:
   -- Пусть растёт!
   И чтобы слово вернее и крепче было, написали приговор, староста поставил печать, на которой вместо букв видны только четырёхугольные белые щели, а остальное -- всё сажа.
   Никто не хранит рощи, а стоит она до сих пор неприкосновенной. Кругом бор, поределый, выжженный, несмотря на то, что стерегут его со всех сторон восемь объездчиков и что ради него живёт в селе Иван Демьянович, чёрный, как жук, с угреватым лицом, в чёрных выпуклых очках и в мундире со светлыми пуговицами, лесной смотритель. Нет крупных сосен, вырубили и пожгли их мужики и объездчики, а роща стоит стеной, защищает от ветра и снега село и в бурю предостерегающе шумит глухим страшным воем.
   Свято хранят старики рощу, хоть и не найти той бумаги с печатью.
   И когда кто-нибудь, молодой, взглянет на рощу и скажет:
   -- То-го, лесины добрые... Xоть куда. Вырубить бы...-- старики ругаются крепко и зло.
   Не стало в бору больших деревьев, да и редкие -- все на виду, оттого трудно ладить с объездчиками: не продают совсем или просят неимоверно высокую цену, как в городе.
   А топить надо.
   Оборванные, грязные переселенцы уже приспособились, и на дворах у них выросли кубики кизяку. Топят им свои хаты и довольны. А старожилы, что видели лучшие годы, не хотят опуститься до "самоходов", и с огромным трудом и риском ночью привозят воз тощих, жердей, тут же рубят и прячут в подполье: всё труднее найти, если вздумают обыск устроить.
   Попадались объездчику -- и труды пропадали даром.
   Свалят возы на площади около церкви, да ещё и протокол составят. А там наедет мировой судья и приговорит уплатить двойную цену по таксе.
   А роща стоит и манит толстыми белыми стволами, та кая полная, чистая.
   Часто думают мужики про себя:
   -- Хорошо бы её...-- но дальше и думать боятся. И больше становится таких, редеют старики, а голод по дереву всё растёт и растёт.
   Уже потихоньку справлялись у писаря в волости:
   -- А что, много ль придётся платить за рощу, коли вырубит кто?.. Жива ли бумага с печатью?.. -- и потом, как будто мимоходом, сообщали другим, что узнали в волости.
   -- Нечем топить!..-- вот первая жалоба, которая вырывалась в беседах у мужиков.
   -- Нечем топить!..-- говорили, здороваясь.
   -- Нечем топить!..-- кончали свои нудные речи...
   И вот однажды в студёный зимний вечер собрались на сборне.
   Долго шептались кучками, и видно было, что в глубине тишины бурлило волнение -- скрытое, страшное. Как огромное преступление, готовилось и назревало тайком, тихо-тихо, и бесшумно увеличивалось, как снежный ком. Готовился глубокий вздох, ибо уже подпирало грудь и просилось наружу затаённое, с трудом созревшее в тайниках мозга, решение.
   Пришёл староста, рыжий мужик со значком, и писарь со счётами подмышкой, с огромными грязными заскорузлыми руками.
   -- Вот, старики, надо дров заготовлять для школы,-- сказал староста.-- Билет, верно, придётся покупать да тащить эти дрова из Кадниковского бора.
   -- Куда ехать?.. Семь вёрст киселя хлебать...-- заговорила толпа раздражённо, и волна говора покатилась в тёмные углы набитой бигком избы и там, преграждённая стенами, долго рокотала.
   -- Сами мёрзнем... не до школы...-- говорили, уставившись глазами в землю.-- Под носом лес, а мы дорогу за 40 вёрст прокладывать будем... Повозись-ка теперь в бору-то. Лошадей затопишь, да и сам едва вылезешь...
   -- Под носом-то, под носом, да, вишь, не дают билеты из нашего бора... Да и сами видите, что рубить-то тут, кроме жердей, нечего.
   Тишина сгустилась над плотной толпой, и напряглось что-то упругое и упрямое, как сталь.
   -- Рощу повырубить!..-- звонко крикнул кто-то и боязливо умолк, должно быть, спрятал лицо в полах вонючего полушубка.
   И, как в ожидании первого удара, отшатнулась толпа, готовясь к защите. Прорвалась плотина вековых заграждений, и волна криков, диких и безобразных, хлынула в избу и наполнила её до самых укромных щелей и уголков.
   Кричали все, жестикулируя руками. Распахнулись шубы, намокли волосы от пота, раскраснелись обычно землистые лица и залоснились при свете лампы с закопчённым стеклом.
   -- Вырубить!.. Зря стоит роща!.. Вы-ырубить!..-- стоном стонала толпа и металась в тесной каморке.
   Потом внезапно умолкли, и утирали потные лица рукавами шуб.
   -- Есть приговор, старики, чтоб роща неприкосновенно стояла... Деды постановили так...
   -- Приговора нет уж... Потерялся в волости где-то. Вырубить-то вырубим, а на долго ль её хватит? И не будет ни рощи, ни дров. Подумайте, старики...-- пробовал убеждать староста...
   -- Нечего думать... Приговор... Пиши приговор...
   Встал с лавочки дед Матвей, сухой с белым лицом и белыми волосами... Костлявой рукой махнул по направлению к толпе, и она замерла, чтобы выслушать правду.
   Давно не был дед Матвей на сходе, и за живое задело его, когда услышал он про беду, что грозит заповедной роще.
   -- Слушайте, старики... Грех и великий грех хотите совершить вы! Не дурнее вас были деды ваши, да и больше вас думали о будущем... Повернутся в гробах их тела, коль услышат они, что затеяли их внуки... Подумайте, старики... Не губите зря рощи. Не поможет это вам... Проклянут вас деды... Помните, проклянут... кха-кха-кха!..-- и закашлялся старый Матвей сухим старческим кашлем и сел.
   -- Старики не указ... Кругом была благодать, потому и могли оставлять лес... Знаем сами, что плохо, да куда ж денемся... Топить нечем...-- загудела многоголосая толпа.
   И мужики, может не знавшие дедов, писавших приговор, повёртывали дело на свой лад.
   -- Будет, отжил, дед Матвей. Дай пожить и нам... Не мути общества...
   -- Проклянут... Вспомните, проклянут...-- твердил дед Матвей и грозил скрюченными пальцами.
   -- Пиши, староста!.. Рубим рощу.
   И не успокоились, не ушли, как раньше, не дождавшись приговора, а стояли, тесно сгрудившись, наклонив потные лица к столу, где сидел писарь.
   И когда староста, закоптив на свечке ту самую печать, которой когда-то скрепляли приговор, объявляя рощу заповедной, приложил к новому приговору,-- мужики бросились к выходу.
   Ждать было некогда.
   Торопливыми руками запрягали заморённых лошадей в дровни, бегали, суетились, отыскивая топоры, кричали на подростков, заставляя одеваться, и сломя голову мчались к роще.
   Те, кто не был на сходе, узнав в чём дело, бежали вдогонку...
   Зазвенели топоры, врубаясь в мёрзлые стволы, задрожали ветвями берёзы и сыпали белым инеем на копошившихся внизу людей.
   Стонала роща, и крякали мужики, надрываясь над работой...
   С огромным усилием подтаскивали под стволы сани, кричали и ругались на тонувших по колено в снегу лошадей...
   Клонились к земле белые берёзы, ломая промёрзлые сучья. С грохотом и треском падали они на мягкий снег.
   И ветер уже свободно носился с воем и плачем, поднимал острый и холодный снег и складывал его гладкими блестящими сугробами...
   А когда рассвело, только пни говорили, что здесь была роща.
   Писарь в тот же день с понятыми долго считал по оставшимся пням, сколько вырубили, и бросил, не докончив: подходило уж к третьей тысяче.
   

II

   -- Что ж теперь, Дмитрий Васильевич?--спрашивал староста писаря.-- Начальству доносить, ай не надо?
   -- А сам много нарубил?
   -- Какое!.. Брёвен тринадцать на трёх парах-то свозил... Гнедка, кажись, ещё попортил,-- недовольно махнул рукой староста и не глядел прямо в глаза.
   -- Доносить надо -- всё равно узнают... не миновать тебе кутузки...
   -- Да я-то что ж?.. Ведь общество...
   К вечеру знали, что поехал нарочный к становому приставу и крестьянскому начальнику.
   Надо было прятать. Жаль потраченных трудов, да и штрафу не оберёшься.
   -- В полсотни за дерево могут оштрафовать...-- тайком сообщали друг другу.-- Надо в одно место свозить: пусть на всё общество раскладывают...
   И опять торопливо и нервно забегали по дворам, шушукались...
   -- Куда денешь?... Разве спрячешь?
   Уж кое-где трусливые стали вывозить за село и сваливать в кучу то, что досталось с таким огромным трудом.
   -- В озеро!.. в озеро!..-- пронеслось по избушкам.-- Там не найдут... Весной вытают... В озеро!..-- закричали и так же быстро, как и вчера, запрягали лошадей, пыхтя и кряхтя подводили под дерево сани и тащили к озеру.
   Лёд долго не поддавался лёгким ломам и кидал в лицо мелкие и острые куски... С трудом толкали деревья в проруби и облегчённо вздыхали, когда они уходили под лёд. Плохо очищенные берёзы цеплялись сучьями за стенки проруби. Стоило больших усилий спустить их под лёд.
   Скоро ни в одном дворе не стало ни одной лесинки. Всё скрылось под толстым льдом озера.
   А утром пошёл снег, запорошил следы проруби и замёл их так, что сами хозяева не могли бы точно указать их места.
   Успокоились и ждали приезда начальства, обещая не выдавать своей тайны. И лукаво улыбались, шаловливо полунамёками говорили об обысках и о том, как уедет начальство ни с чем.
   Ждала приезда начальства и ветхая днями старуха Терентьевна, у которой сын Иван сидел в кутузке за оказание сопротивления объездчику во время поимки.
   Сплоховал Иван. Заметив приближавшегося объездчика, вынул из-за пазухи сучок, обшитый кожей, отдалённо напоминавший собою револьвер, и, направив его на объездчика, закричал:
   -- Не подходи!.. Застрелю!..
   Не ожидавший такого казуса, объездчик моментально скрылся и потом с пятью другими объездчиками, собранными на этот случай, подкараулил его при въезде в село Ивана избили, и уже вторую неделю сидел он в холодной при волости. Говорили, что хотят создать целый процесс, и местное начальство пугало Ивана:
   -- Повесят молодца!.. не много нафуфыришься... С револьвером шутки плохи.
   Думала Терентьевна, что упадёт на колени перед начальством, обольётся слезами и вымолит свободу сыну, и чутко прислушивалась к толкам о приезде начальства.
   Начальство не заставило долго ждать себя. Рано утром с шумом и звоном колокольчиков прикатили на земскую квартиру две тройки. Приехали крестьянский начальник становой пристав и помощник управляющего Н-ским имением.
   Ещё с земской послали за старостой и писарем.
   -- Согнать всех... Чтоб ни один не оставался дома... Знаю я вас: больны, стары, а в рощу, небось, все ездили!-- отрывисто, задыхаясь от тучности и волнения, кричал на старосту крестьянский начальник.
   -- Ну, ступай... Что остолбенел?
   Староста стоял у порога и, низко наклонив голову, приготовился было выслушать длинную нотацию, густо пересыпанную солью специально-русского красноречия.
   Такой неожиданный исход обрадовал его, и он, не чуя под собой ног, бросился к десятникам.
   Сход собрался многолюдный, и пришлось стоять на дворе. Мужики чувствовали себя спокойно. Против каждого в отдельности улик не было: вина равномерно падала на все общество.
   И когда явилось на сход начальство, они довольно весело и развязно прокричали:
   -- Дай бог здоровья, ваше благородие!
   Крестьянский начальник без обиняков приступил к делу.
   -- Кто ездил рубить рощу, выходи!
   Стояли, не двигаясь.
   -- Выходи, говорю!.. Не палками же гнать вас оттуда!..
   -- Все рубили, ваше благородие. Обчество всё!..-- раздались голоса.
   -- Все?! Хорошо же... Ну, ты сколько лесин привёз из рощи? -- неожиданно схватил начальник близ стоящего мужика.
   Тот испуганно вырвался и сделал попытку ускользнуть.
   -- Сто-ой... Куда? Ну, говори же!..
   -- Пусти, ваше благородие... Теперь не сосчитаешь уж, кто сколько нарубил! -- загалдели мужики.-- Сам догадывайся, коль надо!..
   -- Молчать!.. Не с вами говорю! -- раскипятился крестьянский начальник и тормошил опешившего мужика, озиравшегося вокруг испуганными глазами.
   -- Ну, говори же, говори, скотина!..
   -- Ваше благородие!.. Тебе сказали, что теперь не узнаешь... Пусти его... Не замай, говорят!..-- продвинулась толпа к начальнику, и в отдельных голосах послышалась нескрываемая злоба.
   -- Во-от как?! Кто там орёт и рожу боится показать?.. Выходи поговорим перед миром!
   -- Ишь, чего захотел! -- мальчишески выкрикнул кто-то.
   Начальник не нашёлся даже что сказать, только лицо его налилось кровью и глаза почти выскочили из орбит.
   -- Разыскать и посадить в холодную! -- распорядился маленький щеголеватый пристав.
   Десятники охотно нырнули в толпу и потом.заявили:
   -- Не найти теперь, ваше благородие...
   -- Где спрятали лес? -- строго спросил помощник управляющего.
   -- Поищи, может быть, и найдёшь!..-- язвительно кричали из толпы мужики.
   -- По дворам пойду!..-- сердито заключил помощник и, чувствуя своё положение довольно шатким, предпочёл исчезнуть.
   -- Вы вот что, старики... подумайте... Ведь всё равно найдём лес. Скажите прямо -- где он? По дворам-то уж, конечно, нет,-- кротко заговорил крестьянский начальник.
   -- А ты, ваше благородие, иди с обыском, авось, и найдёшь что-нибудь... Загляни к Корневу. Он у нас купчина с толстым карманом! Если не из рощи, то из казённого бора найдёшь дрова! В ладах он со смотрителем-то, Иван Демьянычем! -- советовала сочувственно толпа.
   Крестьянский начальник чувствовал себя сконфуженно и, чтобы сорвать злость, накинулся на старосту.
   -- Ты, длинноволосый чёрт, приговор составлял? Поди посиди в холодной, пока лес найду... А вы нарядите двадцать человек на розыски...-- обратился он к писарю.-- Убирайтесь, да не думайте, что даром пройдёт... Лучше свозите ночью в одну кучу. Смотреть не буду, кто сколько привезёт...
   -- Уж поищи, ваше благородие!..-- издевались в толпе.
   -- Мерзавцы!..-- выругался крестьянский начальник и ушёл на земскую квартиру.
   На совещании ничего не могли придумать кроме того, что обыскать дворы и некоторые ближайшие заимки.
   Пришли наряженные для розыска леса двадцать человек.
   Помощник управляющего с пятью из них пошёл по домам, а крестьянский начальник и становой пристав поехали на заимки.
   Разгребали во дворах навоз, ворошили сено, заглядывали в избы, в подполья, но следов рощи не замечалось.
   Смотритель Иван Демьянович, сопровождавший начальство, чувствовал себя скверно. У купца Корнева в священника были порядочные запасы дров, приобретённые при его благосклонном участии.
   "У попа можно сказать для церкви и школы, а вот у Корнева?" -- думал про себя Иван Демьянович.
   Объездчики волновались, что откроются их мелкие продажи из бора, и проклинали ретивое начальство. Выдать же мужиков не решались, боясь мести.
   Конфискованный лес свозили на площадь, но это был лес из бора. Следов рощи не было, за исключением нескольких сучьев, которые, как объяснил хозяин, он подобрал уже после рубки.
   С Корневым произошло длинное объяснение с глазу на глаз и в результате -- его дрова остались на месте, а начальство получило приглашение на чашку чая.
   На вопрос помощника управляющего -- где мужики спрятали лес, Корнев политично ответил, что ему неизвестно.
   Результаты обыска заимок были ещё плачевнее.
   Разрывали мало-мальски сугробы, находили прошлогодние пни и больше ничего.
   Усталые, промёрзшие, возвратились крестьянский начальник и становой пристав.
   -- Ну, собаки, крепко спрятали. Ума не приложу... В город успели свезти разве?...-- догадывался щеголеватый пристав.
   Крестьянский начальник пыхтел и отдувался, проглатывая шестой стакан чаю...
   Корнев угостил на славу.
   Составили преферанс по маленькой, а потом долго пили по всяким и без всяких поводов.
   -- Опохмеляться ко мне...-- пригласил священник.
   -- Что ж, можно... А мужики-то какие бестии, батюшка! Спрятали так, что сам чёрт не найдёт...
   -- Допытывался я у своего работника... "Зачем, говорит, тебе знать", а сам ухмыляется...
   -- Что ж это я?.. Старосту засадил, а писаря нет! -- хлопнул себя по лбу крестьянский начальник.-- Эй, позовите-ка его кто-нибудь...
   Пришёл заспанный испуганный писарь.
   -- Милости просим... Староста сидит? -- коротко спросил крестьянский начальник.
   -- Сидит, ваше благородье.
   -- А скверно ему в холодной-то одному и скучно... Выпить хочешь?
   -- Покорно благодарим!
   -- На, выпей...
   Писарь выпил и отёр губы полой шубы.
   -- Ещё держи... Не бойся, не укусим... Закусить, может, хочешь? Закуси... А теперь садись и расскажи, где лес спрятали...
   Усевшийся было писарь вскочил и замотал головой.
   -- Не узнают они... Сказывай...
   -- Не могу!.. Увольте, ваше благородье!..
   -- Говори, собака,-- затопал ногами крестьянский начальник.
   -- Не могу.
   -- Не можешь? Ты вместе со старостой сидел, когда приговор писали?..
   -- Вместе.
   -- Ну, иди в волость и скажи, чтоб тебя пустили к старосте. Вместе с ним отдохнёшь там.
   Писарь молча направился в волость, не осмеливаясь ослушаться начальства...
   Утром, опохмелившись у священника, начальники снова собрали сход с таким же успехом, как и первый.
   Мужики совсем развеселились.
   Начальство уезжало.
   Терентьевна ждала в кухне земской квартиры, и, когда начальство усаживалось на тройки, она бросилась с воем к крестьянскому начальнику.
   -- Выпусти, батюшка, ваше благородье... Один он в семье работник...
   -- Что? Кого выпусти? Что раньше не пришла?... Сейчас некогда.
   -- Не пустили к тебе, батюшка. Два раза приходила...
   -- Некогда, некогда, старуха...-- замахал рукой становой пристав.
   Терентьевна заголосила.
   -- Ах, чёрт возьми!..-- хлопнул руками помощник управляющего.-- Ведь она может пособить,-- радостно закричал он и оживлённо что-то зашептал крестьянскому начальнику.
   -- Ну, иди в избу,-- смилостивился начальник и пошёл на земскую.
   -- Сына выпустить тебе надо?.. Ладно, выпущу...
   -- Спасибо, батюшка!..-- бросилась благодарить Терентьевна.
   -- Только вот, старуха, сначала скажи: где лес спрятали... не скажешь -- упекут сына!..
   -- Не знаю, родимый...-- опешила Терентьевна.
   -- Врёшь, знаешь... Да ты не бойся. В обиду не дам. Говори прямо, и сын сегодня же дома будет...
   Терентьевна боролась.
   -- Ну, скорей... Не хочешь -- не надо...-- и крестьянский начальник пошёл к выходу.
   -- Скажу, скажу, батюшка... Выпусти только...- ухватилась за рукав Терентьевна.-- Бают, в озеро спустили...
   -- В озеро? О, чёрт... Да ты не врёшь?..-- удивился крестьянский начальник.
   -- Так слыхала... Может, и не там...
   -- Хорошо... Найдётся в озере -- выпущу сына.
   Через четверть часа мужики разгребали сугробы на озере и долбили лёд...
   Когда показалось первое бревно, мужики заговорили:
   -- Брось, ваше благородье... Не май людей... Нашёл и ладно... Весной вытает...
   -- Нет, дудки!.. Сейчас же выловить всё!..
   Согнали мужиков со всего села. Доставать было ещё труднее, чем прятать.
   -- Ваше благородье, помилуй... Какой хошь штраф наложи, только отпусти...
   -- А!.. Не то заговорили... У меня, брат, не спрячетесь. Ну, да чёрт с вами...-- и довольный крестьянский начальник приказал бросить работу и выпустить арестованных.
   -- Ишь, обрадовался... Даже Ваньку выпустил!..-- говорили мужики, по-своему истолковывая освобождение Ваньки.
   В бураны ветер свободно носил целые горы снегу, засыпал избушки так, что утром приходилось откапываться.
   И старый Матвей целыми днями ворчал:
   -- Не послушались... Умней стариков хотели стать... Вот и вышло не по-людски. Себя и лошадей намаяли... А толку что?
   
   1909 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru