Ершов Артемий Ильич
На пароходе

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Из путевых впечатлений).

   

APT. ЕРШОВ

ИЗБРАННОЕ

НОВОСИБИРСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1954

   

НА ПАРОХОДЕ

(Из путевых впечатлений)

   Пароход только что отправился с пристани и, круто повернувшись, пошёл вниз, методически шлёпая колёсами.
   Неприветлив осенний вечер.
   Холодно. Низко спустились тучи, и ветер, сильный и злой, хлещет волнами... Берега и река впереди окутаны сумерками, отчего неясны и таинственны...
   В рубке второго класса уютно. Горят электрические лампочки, играя на хрустальных украшениях люстры...
   На палубе -- ни души.
   Я спускаюсь с палубы, прохожу по тесному коридору, ещё заваленному какими-то мешками...
   В третьем классе тоже электричество, но лампочки так экономно расположены, что дают мало света, и внизу почти темно...
   Я укладываюсь на своё место с твёрдым намерением уснуть. Табачный дым, едкий и кислый, ходит облаками. В углу примостилась женщина с ребёнком, прикрепила к потолку самодельную зыбку и, качаясь вместе с ней, что-то поёт, а может быть только воет:
   -- О-оо-оо-оо!..
   И так без конца.
   Матрос на носу парохода, отделённый тонкой дощатой стенкой, кричит нараспев через определённые промежутки времени:
   -- Четы-ыре!..
   И кто-то вверху тоном выше, но так же жалобно повторяет:
   -- Четыре!..
   -- Три с пол-вина-ай!
   -- Три с половиной!..
   Долго слушаю. Считают, считают... перекликаются.
   Представляю себя на месте матроса. Скверно ему... Волны брызгают и обдают холодной водяной пылью, и ветер бросается сильными порывами, должно быть сбросить хочет... Забирается в расстегнувшуюся куртку и заставляет кожу сморщиться и синеть...
   А матрос всё должен спускать шест... Смотреть вниз, где кипит вода, и выкрикивать:
   -- Три с пол-вина-ай!..

* * *

   Уснуть не удаётся. Какой-то неясный говор... Меня удивляет, что люди, большинство которых между собой положительно незнакомы и встречаются в первый раз, сейчас объединённые в грязном пароходе, оживлённо разговаривают. Должно быть, есть что-то общее...
   Через койку какой-то плюгавый мужичонко в лаптях с подстриженными в скобку волосами тенорком ведёт печальную повесть о безземелье, о богатстве своих помещиков и собственной бедности. Отрывками слышу и узнаю, что он ходок.
   -- Так как же сейчас надумали? -- спрашивает его собеседник, чёрный дьякон в рясе с завёрнутыми рукавами.
   Спрашивает лениво и неохотно, потому что эти повести ему, очевидно, надоели и не трогают его.
   И когда мужичонко, довольный, что нашёл слушателя, начинает охотно и радостно разъяснять ему, дьякон поудобнее укладывается и сладко дремлет.
   -- Так вот, значит, у нас давно ушёл Михайло-то сюды в Сибирь. Пишет это он, что места, мол, здесь хорошие, достаточные... Послали ходоков, чтоб, значит, вернее узнать -- есть ли тут для селитьбы участки, али может старые обчества приписывают... Верно всё, как прописывал Михайло. Хорошо тут, много простору...
   Климат, оно точно, здесь хуже, а всё ничего -- жить можно.
   Сунулись сначала к "переселённому" начальнику. "Я, говорит, про стары обчества ничего не знаю: хочут -- припишут, хочут -- нет. А насчёт, к примеру, новых участков -- подождите, говорит, земельной комиссии. Тогда, значит, и нарезка будет".
   А Михайлу-то приписали не по доброму как-то. Тогда ведь холера была, когда он-то приехал. Ну, сначала и его всё не приписывали. "Своих, говорят, много!" А холера, знаешь, действует да действует.
   Ну вот, братец ты мой,-- увлекается мужичонко, позабывая про сан собеседника, -- так вот и случись в ихнем селе,-- Зайцевым прозывается село,-- что померла сразу вся семья. Хоронить-то оно и некому. Родных, значит, не оказалось, а знакомые не стали хоронить. Десятники тоже говорят: "Что мы, дескать, на верную смерть полезем, что ли?"
   Беда, да и только! Собрали сход. Ну, галдели, галдели, а толку никакого. Тут и явись наш Михайло: "Приписывайте меня, говорит, старики, к своему обществу. Я, говорит, хоть всех вас на кладбище перетаскаю!" Ахнули мужики, что не боится Михайло холеры, потом давай шуметь... И что думаешь? Ведь приписали, да ещё и пьяным напоили! -- всплескивает руками мужичонко, таращит от удивления глаза и смотрит, какое впечатление производит его рассказ на собеседника. Но дьякон уж спокойно похрапывает, сложив на живот руки, и улыбается, должно быть видит во сне чго-нибудь хорошее...
   Мужичонко останавливается поражённый. Затем, заметив, что я прислушиваюсь к его рассказу, продолжает, обращаясь уже ко мне...
   -- Таскал Михайла холерных на кладбище и бог миловал, не заболел ни разу сам, да и теперь живёт. Страсть какой богатый мужик стал.
   Сначала, говорит, сторониться было начали его мужики-то, ну а потом ничего -- привыкли.
   -- Да-а!.. протягивает мужичонко и неожиданно зевает и крестит рот. Потом делает попытку рассказать ещё, но пароход свистит низким и сильным басом, отчего дрожит пол, говорят окна и мужичонку не слышно.

* * *

   Сон у меня прошёл. Одеваюсь и выхожу на палубу. Остановились брать дрова. Зажгли боковой электрический фонарь -- стало светлее, зато ещё темнее сделалось по другую сторону парохода. Кажется, что даже и ветер в темноте бушует сильнее.
   -- Проклятая погодка! -- говорит сердито в пространство помощник капитана, уходя вниз.
   Скучно... Спускаюсь снова в третий класс... Поздно должно быть, потому что большинство пассажиров уже спит.
   Ложусь и думаю... Женщина в углу всё ещё воет, укачивая ребёнка, да синий дым не успокоился и носится клубами под потолком... Нет ничего определённого; мысли без связи...
   Чувствую качку. Вот выплывает передо мной мужичонко и радостно с какой-то стати орёт:
   -- Четыре!
   А потом приседает, делает плутовское лицо, подмигивает и уже тише повторяет:
   -- Четыре!
   А вот и Михайло, без страха, ради приписки к обществу, таскающий на кладбище холерных. Он почему-то похож на нашего сельского лавочника; он улыбается и говорит:
   -- Всё перетаскаем!..
   Открываю глаза. Уж бледный свет утра проникает в окна.
   Лампочки потускнели. Шумят.
   Стоим снова на пристани, и мужичонко-ходок, кивая на узлы, уверяет женщину с ребёнком, сходящую на этой пристани с парохода:
   -- Всё перетаскаем!.. Это можно... Перетаскаем...
   
   1909 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru