Ершов Артемий Ильич
Будни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

APT. ЕРШОВ

ИЗБРАННОЕ

НОВОСИБИРСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1954

   

БУДНИ

   Дом этот стоял на окраине города и резко выделялся среди покривившихся, подслеповатых маленьких хибарок. Хотя в нижнем этаже так же, как и в этих хибарках, окна вросли в землю, всё же величина -- два эгажа,-- большие окна верхнего этажа, глухие ворота и высокий парадный вход делали этот дом настолько заметным, что его знали и каждый извозчик и каждый мальчишка. Это дом купца Степана Тимофеевича Злыдина.
   Сам Степан Тимофеевич жил при своём магазине, где у него были пристроены три комнаты. Дом Степан Тимофеевич сдавал под квартиры по дешёвой цене. Охотники всегда находились. Поэтому и теперь верхний этаж из четырёх больших комнат занимал приказчик Злыдина -- Андрей Григорьевич. Внизу по отдельным комнатам жили: сапожник с целой кучей ребят, двое рабочих фабрики с семьями, двое торговцев в разнос и старый тряпичник.
   Самую маленькую комнатку, с одним окошком, упиравшимся в почерневший забор, занимала прачка Авдотья с Тишкой, курносым, всегда краснощёким мальчишкой.
   Авдотья стирала на семью Злыдина, на его приказчика, занимавшего верхний этаж, ходила на стирку и по домам.
   В комнатке от горячей воды и мокрого белья стоял всегда удушливый пар. Единственное окно слезилось обильными каплями. Капли были на стенах, падали с оштукатуренного, теперь уже полысевшего, потолка. Зимой, когда приходили бесконечно длинные ночи и быстрые дни, Тишка уходил в школу -- было ещё темно в комнатке; приходил -- было уже снова темно. Только по праздникам, когда Тишка оставался дома целый день и мать бросала работу, становилось светлее и уютнее в комнатке.
   Сегодня Тишка был особенно доволен, так как их распустили из школы на все святки.
   Было ещё совсем светло на улице, когда Тишка шёл домой; в комнате же были глубокие сумерки, и бледный свет из провала окна таял, распылялся в паре, наполнявшем комнату.
   Авдотья, низко наклонившись над корытом, мерно, методически тёрла бельё, и вместе с сиплым дыханьем её булькала вода: -- швырк-швырк-швырк...
   Когда Тишка стукнул дверью, Авдотья с трудом разогнулась. потёрла поясницу, искривив болезненно лицо.
   -- Совсем, Тихон?
   -- Совсем.
   Тишка аккуратно сложил в ящик единственного в комнате стола свои книги и тетради.
   -- Есть хочешь?
   -- Нет ещё...
   -- Вот что, Тишка. Андрей Григорьевич заходил, тебе в магазин велел придти. Покупателей у них перед праздниками:то много, одни не управляются... Помогать, стало быть. Степан Тимофеевич, говорит, заплатит.
   Тишка оживился.
   -- Чичас, что ли?
   Не дожидаясь ответа, он было захватил свою шапчонку и начал собираться, но Авдотья остановила его.
   -- Да ты бы поел, Тишка... Долго, пожалуй, продержат тебя там... Вымойся хорошенько. Люди ведь там... господа...
   Если у Тишки и был аппетит, то он моментально пропал. Воображение сейчас же нарисовало ему ослепительную картину магазина Степана Тимофеевича. Еле проглотив холодную картошку, он почти не разжевал откушенного куска хлеба и стал умываться. Мылся он долго и старательно, намочил и пригладил волосы, хотя вихор на затылке не поддавался и остался торчать, приняв даже упрямый и вызывающий вид.
   Ноги несли Тишку незаметно.
   В городе было оживлённо, особенно на тех улицах, где расположились магазины.
   Магазин Степана Тимофеевича имел только два больших, ярко освещённых окна, на которых были красиво расставлены и разложены картины, белые изящные статуэтки, искусственные цветы и, ради праздника, блестящие ёлочные украшения. Тишка не заинтересовался, надо было скорей попасть в магазин.
   Дверь то и дело отворялась. За прилавком, кроме самого Степана Тимофеевича и Андрея Григорьевича, было ещё двое приказчиков. Один -- длинный, с белым прыщеватым лицом, жидкими прямыми волосами; другой -- суетливый мужчина, с небольшой лысиной и щегольски подкрученными усами. Направо от входной двери сидела, закутавшись в тёплую, мягкую шаль, бледная девушка -- кассирша.
   Тишка протиснулся к прилавку в том месте, где стоял Андрей Григорьевич.
   Когда от Андрея Григорьевича отошли покупатели и он начал завёртывать коробки в бумагу, завязывая их верёвкой, Тишка сказал:
   -- Я пришёл. Меня мама послала.
   Андрей Григорьевич метнул сердитый взгляд и быстро, скороговоркой ответил:
   -- Иди к Степану Тимофеевичу.
   Степан Тимофеевич сразу заметил Тишку.
   -- Что больно поздно пришёл? Иди сюда...
   И Степан Тимофеевич указал Тишке за прилавок.
   Теперь Тишка мог осмотреться. Суетливая толпа покупателей отделилась от него барьером и как будто стало тише.
   За стёклами, на полках, в чинном порядке были составлены альбомы с серебряными крышками, блестящими застёжками, причудливая, неизвестная Тишке, посуда, металлические кони, люди, собаки, то белые как снег, то словно позеленевшие от старости. С другой стороны на полках виднелись лишь коробки, из которых вынимали что-то, завёрнутое в бумагу.
   -- Тишка! будет ворон-то ловить. Вот, возьми, отнесёшь за этим господином...
   Степан Тимофеевич подал Тишке довольно большой свёрток, хорошо завязанный, с прицепленной деревянной ручкой.
   Тишка нахлобучил шапчонку и, пробираясь сквозь толпу, вышел за покупателем.
   Свёрток оказался тяжёлым. Покупатель шёл быстро, и Тишке стоило большого труда не потерять его из виду в потоке двигавшихся по тротуару людей. Прозевать его было очень легко, так как таких господ в высоких шапках, хороших шубах было много, и у всех у них были седые от мороза усы.
   Итти пришлось к тишкиному счастью недалеко.
   Господин остановился у высокого дома с большими окнами, позвонил. И когда послышались изнутри шаги, о" взял V Тишки свёрток и сунул ему в замёрзшую руку медный пятак.
   -- Это хорошо... -- невольно подумал Тишка.
   В обратный путь до магазина Тишка мысленно насобирал этих пятаков очень много. Столько много, что можно было купить новую шапку, тёплые рукавички, коньки, о которых было столько слёз и ссор с матерью, и, пожалуй, чуть-чуть не открыть магазин на манер Степана Тимофеевича.
   Из магазина Тишка пришёл поздно.
   Мать не спала.
   Начав рассказывать, Тишка позабыл и о сне. Он выложил с увлечением: свою теорию накопления пятаков;
   -- А сколько мне заплатит Степан Тимофеевич. Рупь, али больше?..
   -- Наверное, рупь, -- подтвердила мать. -- Меньше никак нельзя. Три дня, считай, неужели по тридцати копеек не положит? И то большая подмога, Тишка. Рупь, он на полу не валяется. К празднику-то он во как нужен... За квартиру, скажем, я заплатила... Андрею Григорьевичу надо бы двадцать копеек отдать, да застираю уж ему... Получить мне причитается, пожалуй, около двух рублей... Твой рупь... Настоящий, Тишка, у нас праздник будет:
   После дневной работы в комнате всё ещё пахло мокрым бельём, хотя удушливый пар, наполнявший комнату днём, исчез и осел крупными каплями на стенах.
   Авдотья, усталая, побледневшая, сидела за шитьём. Радостное возбуждение Тишки захватило и её, и она разговаривала с сыном, забывая, что он не взрослый, многого не понимает.
   Она не жаловалась на тяжёлую жизнь, так как к ней привыкла уже, не сравнивала своей доли с другими. Лишь когда тягучие, полные тяжёлого труда дни вдруг прерывались, выбивали из колеи обычных забот, тогда вспоминалось, что многого не хватает.
   И теперь, слушая Тишку, Авдотья сама рассказывала ему, в свою очередь, что надо будет купить, на пятаки, на тот рубль, который ему заплатит Степан Тимофеевич. Выходило так, что, не будь этих пятаков, заработанного Тишкой рубля, было бы совсем скверно.
   Спал Тишка в эту ночь крепко. Даже не было снов у него.
   Просыпаясь утром на другой день, Тишка с удовольствием подумал:
   -- Последний день! И рано кончат... А завтра праздник, праздник...
   В последний день было ещё больше народа, и Степан Тимофеевич сердился на Тишку, что он долго ходит.
   -- А вот и мальчик вернулся... -- предупредительно обратился Степан Тимофеевич к толстому бритому господину, когда Тишка показался в дверях. Толстый покупатель с трудом поднялся со стула.
   -- Вот отнеси! Да смотри осторожнее, не стукни где-нибудь...
   Толстый господин двинулся к выходу.
   -- Ну, малшик, пойдём...
   "Немец, должно быть, -- сообразил Тишка, -- и у них, стало быть, праздник..."
   Толстый господин шёл медленно. Тишка смотрел на его голый, нависший складками затылок, не отрываясь, потому что господин этот часто оборачивался и бросал сквозь зубы:
   -- Малшик, не отставай!..
   По тротуарам, где за день прошли тысячи людей, было скользко. Тишка уже несколько раз с трудом удерживался от падения, но при переходе через улицу, обернувшись на крик проезжавшего извозчика, упал.
   Что-то хрустнуло в свёртке.
   Толстый господин обернулся, подошёл к Тишке, ощупал свёрток и спокойно сказал:
   -- Слёмаль... Надо насат...
   Тишка ещё не сознал, что случилось, и машинально зашагал за спокойным немцем в магазин. Потом вдруг вспомнилось, что Степан Тимофеевич предупреждал, говорил, что вещь дорогая. Стало жарко, загорелись уши и высохло во рту... Теперь Тишка чрезвычайно осторожно нёс свёрток, хотя уже было поздно.
   Сердце Тишки сжалось в комочек, когда спокойный господин отворил дверь магазина.
   Степан Тимофеевич удивлённо поднял глаза, увидав немца.
   -- Малшик слёмаль... Падаль на улис и слёмаль...
   -- Что такое?!
   Тишка стоял, с трудом сдерживая слёзы.
   -- Сломал?!
   Степан Тимофеевич быстро стал развёртывать бумагу.
   -- Так и есть...-- почти спокойно сказал он.-- Деньги в кассе получите...
   Толстый господин произнёс сквозь зубы:
   -- Ошень шаль...-- и пошёл к кассе.
   Глаза Степана Тимофеевича метали молнии.
   -- Ну, что я с тобой буду делать, паршивец ты этакий!-- зашипел он злобно на трясущегося Тишку.-- Ведь ты сам того не стоишь!..
   Тишка уже не мог больше сдерживаться. Слёзы хлынули из глаз в два ручья, и он зарыдал громко, на весь магазин.
   -- Цыц! Убирайся к чертям!..
   Степан Тимофеевич свирепо схватил Тишку за рукав и вывел из магазина.
   Тишка остановился. Куда итти? К матери? Что сказать? Лучше б не было пятаков, заработанного рубля, чем такое горе!
   Не решаясь двинуться, Тишка стоял и плакал, вытирая кулаком обильные слёзы.
   Становилось уже темно. Закружились в воздухе лёгкие бабочки -- белые снежинки.
   Надо было итти. Тишка быстро пошёл по направлению к дому, решив сразу рассказать всё матери. Но чем ближе подходил он к дому, тем меньше решимости оставалось у него.
   Вот и дом, хорошо знакомый, всё стоит так же, как будто ничего не случилось. Нет ему дела до тишкиного горя. Так же, как раньше, спокойно идут занятые своими делами чужие люди, и всем им легко и радостно, и они не знают, как тяжело на душе у Тишки.
   Тишка подошёл к самым воротам, но войти домой не решился. Словно ждал чего-то, что могло изменить дело к лучшему.
   Становилось холодно. Тишка сел на скамейку у калитки, съёжился, изредка тяжело вздыхая, он принимался плакать. Ему хотелось умереть. Ведь тогда и Степан Тимофеевич, и мать, и все, кто знал Тишку, стали бы жалеть его; Степан Тимофеевич, конечно, уж позабыл тогда бы вычитать с матери за сломанную вещь.
   В чёрном бездонном небе заискрились яркие звёзды, спокойные и немые. Шумливый город готовился к празднику.
   Возвращавшийся из магазина Андрей Григорьевич заметил маленькую фигуру Тишки. Он подошёл, наклонился к лицу Тишки и спросил иронически:
   -- Что, герой? Не был дома ещё?.. Иди, обрадуй мать...
   И неожиданно злобно плюнул и выругался:
   -- Чёрт, а не мальчишка! Ну, иди, иди...
   Андрей Григорьевич схватил Тишку за рукав полушубка.
   -- На вот работничка! -- с кривой усмешкой сказал он, вталкивая в комнату Тишку.
   -- Заработал он тебе, Авдотья, на шею!
   Авдотья, почуяв недоброе, всплеснула руками.
   -- Что такое?!
   -- Прибор сломал... двадцать шесть рублей стоит...
   Авдотья обомлела. Тишка стоял, опустив голову, и дожидался грозы.
   -- Да что ж ты, ирод проклятый, со мной делать? -- исказив лицо, бросилась к Тишке Авдотья.-- Да нет на тебя, окаянного, погибели. О-оо-оо! Сдохнул бы ты, чёрт, лучше... Двадцать шесть рублей!.. О-оо-оо!
   И не в силах больше сдерживать внезапно нахлынувшей тёмной злобы, Авдотья сорвала с Тишки шапку, вцепилась левой оукой в волосы и дико била правой рукой по мокрым от слёз щекам...
   Тишка ревел.
   -- Не буду, мама... не буду...
   -- Не будешь, окаянный, не будешь!..
   Тишка уже охрип от рёву, когда Авдотья бросила его. Так, не раздеваясь, он сел на лавку, растрёпанный, в слезах, глотая рыданья. Авдотья долго ругалась, не глядя на сына.
   Потом, обернувшись, увидела жалкую фигурку его, такую беспомощную и робкую, что вмиг забыла и свою злость и обиду. Тихо подошла, присела на скамейку, обняла горячую тишкину голову...
   -- Тиша! Молчи, Тиша... Руки-то у меня вот ведь... Отработаю... отработаю... Ну, будет, не плачь...
   И самой вдруг стало безгранично жаль обоих, неповинных, одиноких, обиженных. И снова заплакала уже мягкими слезами жалости над беспросветными буднями своей жизни.
   -- Несчастные мы с тобой, Тиша... Бьёшься, бьёшься... Ждёшь... О-оо-оо! Не плачь, отработаем...
   Утешая, она плакала больше, чем сын. Плакали два одиноких в большом городе человека, плакали над вечными буднями жизни.
   Для других в этом городе уже наступил праздник.
   
   1913 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru