Ершов Артемий Ильич
Горькая тропа

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

APT. ЕРШОВ

ИЗБРАННОЕ

НОВОСИБИРСКОЕ
КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1954

   

ГОРЬКАЯ ТРОПА

   Как всегда, со степи вернулись поздно. Уже поблёкли тревожные всполохи вечерних облаков. Выстроили плуги в линейку, как на параде. Лопатин -- бывший казачий офицер -- любил воинский порядок. Надо бы уже бежать до хаты вечерять, но нельзя. Пока Лопатин не осмотрит плугов, никто не смеет уйти.
   -- Идёт!
   Ребята выстроились. Показалась грузная фигура Лопатина в военной фуражке с длинным козырьком. За ним -- верхом на сытом жеребчике, переступавшем нетерпеливыми ногами,-- ехал объездчик, сдерживая коня, чтобы не перегнать Лопатина.
   -- Ну-у?! -- не то спросил, не то погрозил Лопатин, поглаживая свои отвислые казацкие усы.
   Ребята замерли.
   Лопатин прошёлся вдоль плугов, как командир, принимающий парад.
   Вдруг лицо его задёргалось.
   -- Эт-то чей плуг? -- спросил он, и от переполнившею его злости голос стал неестественно тонким и свистящим.-- Что? Ну?
   Никишка Дымов похолодел. Сердце забилось, как у испуганного воробья.
   Раздумывать было некогда. Он вышел вперёд и, проглатывая от волнения и страха слова, робко сказал:
   -- Мий, панычку...
   -- Э-е... туда вашу... Эт-то что? Не видишь?
   Никишка не видел.
   Тогда Лопатин обернулся к объездчику:
   -- Видишь... на лемехе... земля...
   -- Так точно,-- отчеканил объездчик.
   -- Сколько раз я говорил очищать плуги, чтоб ни пылинки не было. А?
   Никишка молчал.
   -- Молчишь, собачий сын! Знает кошка, чьё мясо съела. Я тебя научу... Снимай шапку.
   Никишка быстро, как автомат, сдёрнул шапчонку с кудлатой головы.
   -- Скобли лемех. Клади землю в шапку...
   В голосе Лопатина послышались довольные нотки. Ему понравилась своя выдумка.
   Никишка со всех ног бросился к плугу, начал счищать землю с лемеха и складывать её в шапку.
   -- Чище, чище... Чтоб блестело, как серебро!
   Никишка и без того тёр лемех так старательно, как никогда не тёр своё лицо.
   -- Собрал?
   -- Собрал...
   -- А теперь... отнеси эту землю туда, откуда ты ее привёз. Понял?
   Видя недоумённое лицо Никишки, Лопатин пояснил:
   -- На степь... где пахал... Туда и отнеси...
   Никишка обмер. До поля было вёрст десять... Пропал ужин, пропал и отдых. Он хотел заплакать, но сдержался. Он знал, что слёзы вызовут только насмешку.
   Лопатин, удовлетворённый придуманным наказанием, обернулся к объездчику и отрезал коротко:
   -- Проводи до самого места. Чтоб не высыпал где-нибудь раньше.
   Объездчик осадил жеребчика назад и приказал парию:
   -- А ну, пацан, шагай!
   Когда Никишка дошёл до поля, небо стало совсем чёрным. Высыпали крупные, как слёзы, звёзды.
   Объездчик довёл Никишку до поля, взмахнул плетью, и конь со всадником растаяли в тяжёлой темноте. Никишка остался один среди мягкой взлохмаченной плугами земли, от которой несло приторными запахами сгнивающего навоза. Кругом обступила темь, стало жутко.
   Никишка медленно побрёл домой.
   Это вспомнилось сейчас, когда на слёге колхозников "Красной Сибири" обсуждалось письмо краевым организациям, премировавшим колхоз за хорошую работу.
   В открытом письме сказано:
   -- Мы оглядываемся назад и видим:
   ...Помещик Лопатин платил Никишке 8 коп. в день... Кормил плохо. Чаще всего снятым кислым молоком. С батраками был лют. Если ему казалось, что батраки чуть-чуть замешкались, он кричал срывающимся от злости голосом:
   -- Э-э. Голодранцы... Я вам покажу...
   И Никита снова переносится в далёкое прошлое Видит он Лопатина.
   -- Неси, Никишка, письмо на почту. Да быстро! Экстренно. Смотри, не потеряй.
   А до Вислого Кута, где была почта, считали 18 вёрст.
   Никишка прижимал письмо к груди и, шлёпая по пыли босыми ногами, шёл в Вислый Кут.
   Бывало, Лопатин избивал Никишку за невыполненное поручение. И тогда поднималась в никишкиной груди: жгучая обида, хотелось бежать, бежать от Лопатина куда-нибудь подальше, хоть в Сибирь.
   И в беспокойном 1905 году, обманом получив документ (не хватало годов, так два добавил), Никишка уехал в Сибирь.
   Прощай, Украина!
   ...В Западной Сибири, в Павлоградском районе, отыскал Никифор свою сестру, приехавшую с Украины раньше.
   Нет своего хозяйства. Снова молодой Дымов в батраках у молокана Каныгина.
   Ещё дома Никифор слышал, что в Сибири нет помещиков. Но когда увидел, что Каныгин имеет 15 самовязок, 3 сложных молотилки, -- сразу определил:
   -- Звание только другое...
   Степи были бескрайние, не охватить взглядом. Было приволье и для скота, и для посева. Жирел и пухнул Каныгин. Выжимал он батрацкую силу, пот и кровь батрацкую свыше меры. Бывало, сеют весь день, от зари. Но не пропадать же ночи, если ещё не обмолочены прошлогодние скирды. Значит -- и ночью молотят батраки. Лошадь и то не выдержит. Но лошади менялись. А вот батраки всё те же. И днём на севе, и ночью на молотьбе.
   Придёт обед и не знает Никифор, не то поесть садиться, не то упасть пластом на чужую землю и дать покой своему усталому телу...
   ...Таким же голым, босым и голодным баграком, каким пришёл к Каныгину в девятьсот пятом году, Никифор ушёл от него в четырнадцатом.
   А теперь? Никифор Дымов -- председатель лучшего колхоза, занесённого на красную доску. И жизнь стала другой.
   Есть в письме и об этом:
   "Они шагнули в зажиточную жизнь, потому что ударно работали на производстве"...
   -- Разве не пришло счастье?
   Назойливая память вытаскивает старые воспоминания, освещает горькие тропы прошедших беспросветных лет.
   ...Бросил Каныгина, подался в Ново-Царицыно на мельницу к Горлову. Думал:
   -- Мабуть полегше.
   Хотел подучиться. Оказалось -- один чёрт. И день и и ночь работа. Однообразие движений, давящий груз мешков, гул жерновов, пляска сит. Тончайший бус оседает на одежде, лезет в волосы, в нос, в глаза...
   Зимой нестерпимый холод, пронизывающие сквозняки.
   Загремели раскаты революции. В Питере свергли царя. А мельница Горлова продолжала работать.
   Восемь лет проработал Никифор на мельнице. Вышел оттуда, как и от Каныгина, таким же голым и босым.
   Впрочем,-- не таким же. Заработал Никифор неизлечимое удушье: непрерывные сквозняки сделали своё дело. Стали слезиться засорённые бусом глаза.
   А потом всё изменилось. Пришла советская власть. Никифора Дымова избрали председателем батрачкома.
   Ново-царицынские кулаки, все эти Могильные, Донченко, Ковалёвы, Чернышёвы -- знали Никифора Дымова. Знали его несгибаемую спину, жёсткое слово, поэтому избрание его в батрачком было встречено с их стороны глухим сопротивлением.
   -- Куда вы его назначили? -- прикидываясь лисой, говорил своим батракам Могильный.-- Он ничего не может. Он же неграмотный.
   Батраки отмалчивались и думали:
   -- Хоть и неграмотный, а наш...
   Столкновения с кулаками пришлось ждать недолго.
   -- Ты где, гражданин Могильный, спишь? -- невинно спросил Дымов, обследовавший условия работы батраков.
   -- Хиба не знаешь? У комнатки -- недоумевая, ответил Могильный.
   -- Тепло?
   -- Груба {Печь.} у меня тёплая...
   -- Ну, а батраки где у тебя спят?
   Глазки Могильного тревожно забегали.
   -- А что?
   -- Так спрашиваю... интересуюсь...
   -- Спят, где полагается...
   -- В кухне... на соломе... с собаками...
   Голос Никифора зазвенел.
   -- Прежнего рабочкома споили, так совсем распоясались... А ну, я тебя, Могильный, туда на сегодняшнюю ночь положу. А их в твоей комнате.
   Глазки Могильного беспокойно бегали, прятались. А показавшись, жгли огнём лютой ненависти.
   -- Ну-ну... разошёлся... Яка цаца...-- огрызнулся он.-- Спят и не жалуются, а тебе что? Давай лучше по-хорошему,-- что-то сообразив, примирительно заговорил Могильный.
   -- Та я ж по-хорошему... Ты говоришь -- не жалуются. Добре. Я ж и говорю -- иди спать и ты до них...
   -- Тьфу ты! -- озлобился Могильный.-- Не тяни... Говори, что надо.
   -- Мне -- ничего. А вот батраков спать в тепло клади. А то всех сниму. А сейчас за нарушение колдоговора -- уплатишь штраф,-- медленно и строго сказал Дымов.
   Для Могильного остаться без батраков глубокой осенью, когда надо спешно заканчивать молотьбу, было слишком угрожающей перспективой. Немного поломавшись для приличия, он согласился.
   -- Смотри, Могильный...-- предупредил уходя Дымов.-- Я с тебя глаз не спущу.
   -- Не спускай... Погоди... Сломаем тебе голову, чёртов сын...-- прошипел Могильный так, чтобы слышал уходящий предбатрачкома.
   В воротах Дымов остановился и, обернувшись к Могильному, сказал твёрдо и без злобы:
   -- Мы ещё встретимось... Побачимо, кто кого...
   Так и разошлись. Правда, ненадолго. Весной Дымов, как член сельсовета, участвовал в изъятии имущества у кулачья, отказавшегося выполнить задания по хлебопоставкам. Посетил и Могильного.
   Тяжело было в это время. Разве забудешь такой случай.
   Ещё осенью у кулака Ковалёва, получившего пятикратку, продали с торгов молотилку. Оставили у него же на дворе. Весной вызвали Никифора в сельсовет и поручили перевезти молотилку на колхозный двор. Дымов знал, что без шума не обойдётся. Сам Ковалёв был выслан, в доме остался его зять Бунявский.
   Бунявский пьяно грозил не раз:
   -- Не отдам молотилку. Не вами нажита... Только придите...
   Дымов, взяв с собой понятых и лошадей, пошёл на ковалёвокий двор. Его приход был замечен издали. В воротах встретили женщины.
   -- Зачем идёшь?
   -- Пустите, бо я по поручению сельсовета.
   Женщины ещё теснее сжались в воротах.
   -- Не пойдёшь!..-- свистящим шёпотом выдохнула жена Бунявского.
   -- Уходи, голодранец, бо голову сломаем!..-- кричали женщины.
   На бабий визг к ковалёвской усадьбе стал стекаться народ.
   На мгновенье у Дымова мелькнула мысль:
   -- Не взять, пожалуй...
   Но только -- на мгновенье.
   -- Именем советской власти...-- веско сказал он и, сделав знак понятым, пошёл во двор, растолкав женщин.
   Вслед за ним во двор вошли понятые и зрители.
   Сопровождаемый исступлёнными криками, Никифор шёл к молотилке.
   Вог тогда-то из-за молотилки выскочил всклокоченный пьяный Бунявский. Расстёгнутый ворот рубахи, озлобленные готовые выскочить глаза делали его страшным. Он размахивал большим кузнечным молотом на длинной ручке.
   -- Всё равно пропадать...-- вырывается хриплый крик Бунявского.-- И тебе не быть живому.
   Прежде чем смогли опомниться, Бунявский подбежал к Дымову и взмахнул молотом, чтобы обрушить на него удар, от которого череп должен был лопнуть, как яйцо. Но кто-то из понятых стрелой бросился на Бунявского, толкнул его, и молот рухнул мимо. Бунявского арестовали, предали суду, но он бежал.
   -- Не уйдёт...-- думал Дымов.
   ...В 29 году Никифор Дымов решил войти в колхоз "Гудок". Подал заявление. Ждёт ответа. Колхоз молчит.
   -- Ну, как? -- спрашивает Дымов председателя "Гудка".
   -- Никак. Коняка у тебя, Никифор, не важная... Одёр, прямо сказать. А у наших колхозников кони, как звери... Куда ты за ними... Кто за тебя работать будет? -- презрительно щурится на Дымова председатель.
   -- Отказали? -- недоумевая, спрашивает Дымов.
   -- Стало быть, отказали...-- важно отвечает председатель.
   А когда прикинул в уме состав колхоза "Гудок", то ясно стало, что зря и стучался в него. Там было всего 15 хозяйств крепких, зажиточных мужиков, которым колхоз нужен был как маска.
   В этот же год резко определилась дальнейшая дорога Никифора Дымова.
   Единственный ново-царицынский коммунист Дубинин долго присматривался к Никифору.
   "Дельный мужик. Есть чутьё. Умеет различать и ненавидеть классового врага",-- решил, наконец, Дубинин и сказал Дымову:
   -- В батрачкоме хорошо работал. Крепкий ты парень. Верный. Подавайся до партии.
   Никифор вспыхнул от охватившей его радости.
   -- Да как я... Я же неграмотный... Ничего не знаю.
   -- Будешь учиться.
   И Никифора приняли в партию.
   ...Пятый год пошёл, как Никифор Дымов вступил вколхоз "Красная Сибирь". Вначале, когда из двух колхозов "Гудок" и "Путь к социализму" организовали один -- "Красная Сибирь",-- во главе встали пока что крепкие мужики, верховодившие в "Гудке". Поэтому Дымова -- нового колхозника, но уже имевшего за плечами большой, опыт общественной и политической работы, назначили пастухом лошадей.
   Надо помнить, что в те времена должность пастуха не была почётной, как сейчас. В пастухи, обычно, становились люди, непригодные ни к какой другой работе.
   -- Хотели обидеть...-- думает Никифор.-- А мне лучшего и не надо.
   Кулаков начали выгонять из колхоза. Бедноту теперь принимали охотно. Колхоз стал крепнуть и расправлял крылья. Уже куплена паровая мельница. Никифор Дымов -- долголетний рабочий на мельнице -- из пастуха становится сразу почётным лицом -- мирошником, а через некоторое время и заведующим мельницей.
   Бывший батрак идёт в гору.
   ...По воле партии с мельницы Никифор идёт работать в сельпо, на смену председателю, растратившему полторы тысячи рублей.
   Но Дымов не порывает связи с колхозом. Он в курсе всех колхозных вопросов. Колхозники знают практическую смекалку Дымова. Они знают и его прошлое. И вот на новых перевыборах председателем правления колхоза избирается Никифор Яковлевич Дымов.
   Сейчас, когда он слушает текст открытого письма колхозников в ответ на занесение колхоза на краевую красную доску и премирование колхоза и персонально его -- Дымова, он думает:
   "Правда. Резко изменилась наша жизнь. И тысячу раз прав товарищ Сталин, когда он говорит о зажиточной жизни".
   Глаза Дымова останавливаются на плакате, где чётко горят слова вождя:
   "И если мы будем трудиться честно, трудиться на себя, на свои колхозы,-- то мы добьёмся того, что в какие-нибудь 2--3 года поднимем всех колхозников, и бывших бедняков, и бывших середняков, до уровня зажиточных, до уровня людей, пользующихся обилием продуктов и ведущих вполне культурную жизнь" (Сталин).
   
   1935 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru