Фаге Эмиль
Боссюэ

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассуждение о всемирной истории: римляне.
    Перевод под редакцией Августы Гретман (1912).

Эмиль Фогэ.
Боссюэ

Рассуждение о всемирной истории: римляне

Римляне жили только для отечества
и для свободы.

   Боссюэ написал "Всемирную историю" для дофина сына Лю-довика XIV, при котором состоял воспитателем. Его целью было, доказать своему воспитаннику, что историей людей управляет Провидение, руководящее человечеством, согласно своим предначертаниям, представляя однако человеку известную сво-боду, чтоб сделать его ответственным за его поступки.
   Преследуя эту задачу Боссюэ рассказывает вкратце, в общих чертах, историю евреев, историю распространения христианства, затем историю скифов, эфиопов, египтян, ассирийцев, мидян, персов, греков и римлян. Польза, получаемая от возможности последовательно проследить эту обширную историю и охватить ее всю сразу, заключается в следующем:
   
   Господь показывает нам на этих замечательных примерах, как Он поступает во всех остальных случаях, и поучает королей двум основным истинам: во-первых, что Он образует царства и отдает их, кому считает нужным; во-вторых, что Он заставляет королей служить во времени и в порядке, им установленном, предначертанной Им судьбе своего народа.
   
   Польза от внимательного изучения этой истории, для ее со-вершенного понимания, заключается вот в чем:
   
   Такая смена царств, рассматриваемая даже с более человеческой точки зрения, очень полезна в особенности для государей, потому что высокомерие -- обычный спутник столь высокого положения, -- сильно уменьшается при виде такого зрелища. Если люди, научаются смирению при виде смерти царей, насколько сильнее должна их поразить смерть самих государств? Где можно получить более прекрасный урок суетности человеческого величия? Таким образом, когда перед вашими взорами, как бы мгновенно проходят не цари и императоры, но великие царства, заставлявшие трепетать всю вселенную; когда последовательно перед вами предстают древние и новые ассирийцы, мидяне, персы, греки, римляне и, так сказать, все рушатся друг на друга, -- это ужасное кружение заставляет вас почувствовать, что среди людей нет ничего прочного, и неустойчивость и тревога -- всегдашний удел человечества.
   
   Однако из этого заключения не следует, чтобы надо было проникнуться фанатизмом, решить, что все пойдет своим чередом вплоть до разрушения, неминуемо ожидающего все человеческие установления, или сказать себе: "Бог наш властитель, устроитель всего, предоставим действовать Ему". Нет, так не следует думать, потому что Бог не устроитель всего, не желает все устраивать. Действительно:
   
   Господь, создавший связь вселенной и всемогущий сам по себе (хотя Он всемогущ) пожелал, чтобы все части громадного целого зависели друг от друга; Господь пожелал, чтобы течение жизни человечества совершалось последовательно; чтобы люди и народы обладали качествами, соответствующими воспитанию, для которого они предназначены. И за исключением необыкновенных переворотов, где очевидна десница Божия, не бывает больших перемен, не являвшихся бы последствием предыдущих веков.
   
   Теория Боссюэ понятна: подобно всей вселенной, совокупность созданных вещей движется сама по себе, а Бог лишь изредка совершает чудеса, нарушающие течение законов, им установленных. Также само по себе происходит движение человечества вперед; каждое событие вытекает из известной причины, ведет к определенному последствию, и Господь лишь изредка проявляет свое вмешательство посредством мировых чудес. Итак, с одной стороны, можно изучать историю человечества, рассматривая только последовательность и сцепление причин и следствий; с другой стороны, необходимо прийти к убеждению, что одной из причин истории -- и притом самой важной -- является человеческая свобода, что мы делаем историю своими добродетелями и пороками, хорошими поступками и заблуждениями; следовательно, надо избегать заблуждений и действовать правильно. И как во всех делах существуют причины их подготовляющие, их вызывающие и обеспечивающие их успех, так и истинная наука истории заключается в умении отметить во всяком времени это таинственное предрасположение, подготовлявшее великие перемены и важные обстоятельства, к ним приведшие... Каждый изучающий историю, должен "исследовать действие в его самых отдаленных причинах". И усвоивший себе такую привычку, он придет к следующему открытию, составляющему урок истории -- всей истории:
   
   Наблюдая наиболее выдающиеся случаи, кажется, что возник-новением и разрушением государств располагает счастье; в конце концов получается как в игре, где наиболее искусный постепенно берет верх. В этой кровавой игре, где народы оспаривают друг у друга власть и могущество, тот, кто предвидел лучше других, кто приложил более всех стараний, кто долее всех выдержал в великой работе, кто умел больше всех напрягать усилия или сдерживать свой пыл сообразно обстоятельствам, -- наконец, одерживает победу и заставляет даже счастье служить своим намерениям. Исследуйте же неустанно причины великих перемен, потому что ничего не может так содействовать вашему образованию; в особенности доискивайтесь этих причин в ряду могущественных государств, где величие событий делает их более ясными.
   
   Рассмотрим, например, характер римлян, бывший одной из причин, притом самой главной, их невероятных успехов и поразительного величия.
   
   Из всех народов мира, наиболее гордым и наиболее смелым, но в то же время наиболее определенным в своих намерениях, постоянным в своих правилах, наиболее искусным, трудолюбивым, и, наконец, терпеливым был римский народ. Из соединения всех этих условий образовалось лучшее войско, самая дальновидная политика, наиболее твердая и последовательная из всех существовавших. Любовь к свободе и к родине составляла черту, присущую каждому римлянину. Первая заставляла его любить вторую: так как любя свободу, он любил также родину, как мать, воспитавшую его в чувствах одинаково великодушных и свободных. Под именем свободы, римлянин представлял себе, подобно грекам, государство, где всякий повиновался только закону, и где закон был могущественнее всех людей.
   
   Это замечательное определение свободы и республиканского правления было внушено Боссюэ цицероновским De legibus, и, кроме того, проницательным пониманием политических установлений. Боссюэ, бесспорно, монархист, но он знает, что такое республика: это царство закона, где граждане подчинены только закону и повинуются вождям лишь поскольку те предъявляют требования, соответствующие закону, представителями которого они являются; и даже глава государства не стоит выше закона, но является первым слугой его.
   
   Таким образом, свобода была для них сокровищем, более драгоценным, чем все богатства вселенной. Потому вы видели, что на первых порах, и даже при дальнейшем расцвете бедность не составляла для них несчастья.
   
   Почему это? Какое существует соотношение между бедностью и свободой? Боссюэ объясняет:
   
   Бедность не была для них несчастием; напротив, они смотрели на нее, как на средство сохранить вполне свободу, так как наиболее свободным бывает человек, умеющий довольствоваться малым и не ожидающий ничего от покровительства и щедрости другого, рассчитывающий для поддержания своей жизни только на собственное ремесло и собственный труд.
   
   Это как бы второе определение свободы. Существует свобода политическая, заключающаяся в подчинении только закону, и свобода личная -- свобода, которой пользуешься, не как гражданин, но как человек, что заключается в полной от всех независимости. Эта свобода осуществима только при бедности. Действительно, человек, имеющий большие потребности, зависит от всех или, по крайней мере, от многих. Кто довольствуется малым, тот трудясь, даже умеренно, не зависит ни от кого. Вполне понятно, что даже в свободной стране человек, подчиняющийся, как гражданин, только закону, окажется, при наличности больших потребностей, в зависимости от покровителей, доставляющих ему места, или благодетелей, которым и он принужден угождать. Следовательно, являясь гражданином страны свободной, он не будет пользоваться свободой. Вот соотношение, существующее повсеместно между бедностью и свободой.
   
   Такого взгляда придерживались римляне. Кормить скот, обрабатывать землю, не дозволять себе никаких излишеств, жить бережливо, в постоянном труде: вот в чем заключалась их жизнь; вот чем они поддерживали свою семью, приучая ее к таким же трудам. Тит Ливий справедливо говорит, что никогда не бывало другого народа, где воздержание, бережливость и бедность были так долго в почете. Самые знаменитые сенаторы по внешности мало отличались от крестьян и блистали пышностью и величием лишь на общественных собраниях и в Сенате. Посланцы, призывавшие их стать во главе войск, заставали их за обрабатыванием земли и за другими сельскими работами... Однако, при большой любви к бедности римляне ничего не жалели для величия и красоты своего города... Бережливость царила только в частных домах. Тот, кто умножал свои доходы, увеличивал плодородность своей земли своим искусством и своим трудом, отличался наибольшей воздержанностью и больше всего брал на себя, -- тот почитал себя наиболее свободным, могущественным и счастливым.
   
   Добавим: "И был им в действительности". Таким образом создавались замечательные воины, потому что главные качества воина -- терпение и выносливость, -- как мы говорили, -- еще более, чем храбрость. В истории человечества встречаются воины столь же храбрые, как римские воины, но еще не бывало таких терпеливых, таких выносливых, таких настойчивых, таких упорных.
   Законы в войсках были суровые, но необходимые. Победа грозила опасностью, часто смертельной, для тех, кто ее одерживал вопреки правилам. Смертью наказывалась не только попытка к бегству, оставление оружия, удаление со своего места, но даже всякое движение, малейшая нерешительность в исполнении приказания. Сложивший оружие перед врагом, предпочитавший плен славной смерти за родину, считался недостойным поддержки. Обыкновенно пленных исключали из числа граждан, и их предоставляли врагам, как члены, отсеченные от Республики. Благодаря таким правилам, римские войска, даже разбитые и расстроенные, сражались и стремились сплотиться до последней возможности и, как замечает Саллюстий, "среди римлян бывало больше людей наказанных за участие в бою без полученного на то приказания, чем за трусость и оставление своего поста, так что чаще приходилось сдерживать храбрость, чем возбуждать трусость".
   Когда народ обладает такими военными доблестями, возникает опасность, как бы уверенность в себе, в своих силах, поддерживаемая прошлым, полным успехов, побед, торжеств и славы, не обратила его в рутинера, привязанного не только к своим военным установлениям, -- что было бы прекрасно, -- но ко всем своим обычаям и привычкам, благодаря чему в один прекрасный день его могла бы опередить другая нация не в своей храбрости и выносливости, но в военном искусстве. Римляне никогда не допускали себя до такого заблуждения, напротив:
   
   С мужеством они соединяли ум и изобретательность. Будучи сами весьма старательными и наблюдательными, они удивительно умели пользоваться всем, что видели у других народов: удобствами в разбивке станов, порядке битв, даже в роде оружия, -- одним словом всем, что облегчало нападение и оборону. Вы видели у Саллюстия и других авторов, чему научились римляне у своих соседей и даже у врагов. Кому не известно, что они заимствовали у карфагенян изобретение галер, с помощью которых одержали победу над своими учителями; наконец, что они брали у всех народов, с которыми приходили в соприкосновение, способы всех их одолеть.
   
   Удивительное войско составляло их славу. При этом надо прибавить то, о чем Боссюэ не осмелился сказать, если и думал, а именно: что это войско было войском национальным, что в рядах его никогда не было наемников, ни даже граждан, получавших жалованье за военную службу; оно состояло из всех римских граждан, в возрасте от двадцати до сорока лет, без исключения. Римское войско было вооруженным народом. Случалось, что в минуты ужасной крайности Рим вооружал своих рабов, но получив оружие, они превращались в граждан, потому что нельзя было сделаться римским воином, не будучи гражданином.
   
   Поэтому ничем римляне не хвалились так во всем государственном устройстве, как своей дисциплиной. На нее они всегда смотрели, как на основу своего могущества. Военная дисциплина была первым, что появляется в их государстве, и последним, что из него исчезло, -- так нераздельно она была связана со всем строем их республики.
   
   Наконец Боссюэ обращает внимание, насколько военный дух римлян был серьезен, важен, далек от хвастовства, тщеславия, робости, блестящего неблагоразумия и бесполезной отваги. Римляне вели войну храбро, но расчетливо.
   
   Одной из прекраснейших сторон римского войска было отрицание значения за ложной храбростью. Правила ложной чести, погубившие стольких среди нас, совершенно не были известны народу, стяжавшему себе такую славу.
   
   Боссюэ не указывает здесь прямо (хотя вероятно именно это имеет в виду) на предрассудки относительно вопросов чести и дуэли, участившиеся до невероятных размеров в царствование Людовика XIII.
   Он говорит вообще о тщеславной храбрости, о бесполезной отваге, благодаря которой французы даже на войне совершали ненужные геройские подвиги, приводившие к потере людей и, следовательно, шедшие вразрез с интересами дела.
   
   Обратим внимание, что ни Сципион, ни Цезарь, первые боевые вожди, отличавшиеся наибольшей храбростью из всех римлян, никогда не рисковали собой безрассудно, когда того не требовала крайняя необходимость. Никто не ожидал ничего хорошего от полководца, не признававшего предосторожностей для охранения личной безопасности, и подвиги необыкновенной храбрости совершались только в случае действительной надобности. Римляне не любили рискованных битв и побед, стоивших слишком дорого; таким образом, римское войско отличалось чрезвычайной храбростью, но вместе с тем и поразительным благоразумием.
   
   Если военный дух был замечательно развит у римлян, то общественный дух не меньше достоин удивления. Общественный дух заключается в великих мыслях и великих чувствах, проникавших сердца всех граждан или, по крайней мере, громадного большинства граждан, и составляющих как бы душу народа. Эти мысли и чувства могут быть дурными, ложными или неправильными. В Риме они были прекрасны. То была любовь к родине, стремление к народному величию, патриотизм. Все вместе взятое составляло, по меткому выражению Боссюэ, духовное устройство, более важное, чем устройство политическое, как бы оно важно ни было.
   
   Кто сумеет вложить в душу народа трудолюбие, стремление к величию нации и любовь к отечеству, тот может похвалиться, что нашел государственное устройство, способное порождать великих людей. Бесспорно, великие люди составляют мощь государства. Во всех странах существуют возвышенные умы и характеры, но необходимо содействовать их развитию. Их образуют, завершают, их развивают сильные чувства, благородные впечатления, проникающие все умы и незаметно передающиеся от одного к другому. Что придает нашему дворянству такую гордость в битвах, такую смелость в предприятиях? Мнение, воспринятое с детства и установленное единодушным чувствам нации, что трусливый дворянин бесчестит самого себя и не достоин дольше жить. Все римляне были воспитаны в таких чувствах, и народ оспаривал у знати первенство в этих доблестных правилах. Во времена процветания Рима даже детство протекало в приучении к труду: не было других разговоров, как о величии римского имени. Надо было идти на войну, когда к тому призывала Республика, и работать без устали, стоять лагерем зиму и лето, повиноваться беспрекословно, умирать или побеждать. Отцы, не воспитывавшие детей в этих правилах, чтобы сделать их способными служить государству, призывались на суд и признавались виновными в преступлении против общества. При таких взглядах великие люди порождают друг друга; в Риме их было больше, чем раньше в каком-либо городе. Это не случайность: это значит, что Римская империя при своем, известном нам строении, представляла, так сказать, наиболее благодарную почву для героев.
   
   Однако, великая империя, простиравшаяся от Евфрата до Океана, от африканских пустынь до современной Великобритании, все-таки пала. Она пала, благодаря зачаткам разрушения, таившимся в ней, как в самом здоровом теле таятся зачатки болезни, приводящей к смерти. Первой причиной, наиболее отдаленной, упадка Рима, была рознь между патрициями и плебеями. Патрициями называлось дворянство, плебеями -- народ. Итак, между двумя сословиями царила рознь, разгоравшаяся и утихавшая, смотря по обстоятельствам. В минуты великой опасности, как, например, во время карфагенской войны, можно сказать, ее не существовало, она исчезла под влиянием чувства патриотизма, так сильно развитого у римлян. Когда опасность миновала и все успокаивалось, или казалось спокойно, эта рознь усиливалась и заканчивалась ужасной гражданской войной, как, например, между Суллой, вождем патрициев, и Марием, вождем плебеев. Гражданские войны привели к возникновению у римлян совсем нового духа. Устав от ужасных раздоров, они отказались от любви к свободе, некогда столь сильной, и пожелали монархии. Страсть к свободе породила гражданские войны, а гражданские войны и внушаемый ими ужас, породили деспотизм.
   
   Таким образом в Риме, так дорожившем своей свободой, именно благодаря этой любви к свободе, лежавшей в основе его устройства, возникла рознь между сословиями его составляющими. Начался жестокий разлад между сенатом и народом, патрициями и плебеями; первые указывали постоянно, что чрезмерная свобода наконец уничтожает самою себя, последние, напротив, опасались, как бы власть, по своей природе постоянно возрастающая, не обратилась в тиранию. Между этими крайностями народ, всегда отличавшийся мудростью, не сумел найти середины. Частные интересы, заставлявшие ту и другую сторону заходить слишком далеко даже в начинаниях, имевших в виду общественную пользу, не допускали умеренности. Честолюбивые и беспокойные умы возбуждали рознь, чтоб в своих интересах ею пользоваться; эта рознь, то более скрытая, то ярче выступавшая, смотря по обстоятельствам, но всегда таившаяся в глубине сердец, наконец, создала великий переворот, происшедший во времена Цезаря.
   
   Второй причиной упадка Рима послужило пристрастие к пышности и роскоши. Дух бедности, как мы видели, был главным источником его величия, исчезновение духа бедности явилось одной из главных причин его падения. Любовь к пышности и роскоши распространилась среди римлян благодаря соприкосновению с востоком.
   
   К довершению несчастья азиаты научили римлян роскоши и распространили скупость (жадность). Миновали времена, когда римский полководец, имевший только глиняную посуду, отвечал посланцам чужеземного народа, соблазнявшим его золотом и серебром, что удовольствие заключается не в том, чтобы иметь золото, а в том, чтобы повелевать теми, кто им владеет. Роскошь вверху увеличивала нищету внизу, как наблюдается всегда [Хотя это утверждение является спорным, но Боссюэ разделял этот взгляд]. Таким образом создавалось наихудшее положение, когда народ беден, а высшие классы чрезмерно богаты, как наилучшее положений то, когда существует лишь небольшая разница между богатыми и бедными.
   
   Между тем, количество бедных все возрастало благодаря роскоши, разгулу и распространившейся лености. Разорившиеся не видали другого исхода, кроме мятежа и, во всяком случае, были равнодушны к тому, что после них все погибнет. Известно, к чему привел заговор Каталины. Великие честолюбцы и бедняки, которым нечего терять, всегда стремятся к переворотам. Так пала Римская империя. Это великий урок, поучающий нас, как создалось ее величие, и что достойно подражания, а также, что привело ее к гибели, и чего следует избегать упорно и постоянно.

-------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Чтение хороших старых книг / Акад. Э. Фагэ ; Под ред. А.Ф. Гретман. -- Москва: "Звезда" Н. Орфенов, 1912. -- 368 с.; 28 см. -- (Наука, искусство, литература; No 17).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru