Фаге Эмиль
Монтескье

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Эмиль Фогэ.
Монтескье

[]

О республике

   Когда Монтескье писал свою книгу "Дух законов", он изучил все образы правления, все входящие в их основу принципы, все заключающиеся в них элементы силы, возможные причины разложения и разрушения.
   Мы приведем наиболее интересные выдержки из его взгляда на Республику, добавив, в случае надобности, необходимые объяснения.
   Республика, по определению Боссюэ -- такой образ правления, где всякий подчиняется только закону, и закон могущественнее всех людей. Ее принцип заключается в добродетели, как честь (желание быть отличенным) составляет принцип монархии, а страх -- принцип Государства деспотического.
   Принцип республики заключается в добродетели; это не значит, что добродетель существует только при республиканском образе правления; но если нет добродетели в республике, она быстрее движется к упадку и быстрее приходит к разрушению, чем всякий другой строй.
   Действительно, при деспотическом образе правления, если глава государства мудр и чуток, и все его боятся, то этого достаточно, чтобы дело шло хорошо. В монархическом государстве опять-таки достаточно, чтобы глава его был мудр и чуток, и все горели желанием быть отличенными. В государстве, где нет главы, где нет страха, нет желания быть отличенными и почтенными, необходимо, чтобы все, или по крайней мере громадное большинство, были мудры и чутки, т. е. добродетельны.
   Под "добродетелью" Монтескье подразумевает гражданскую добродетель, т. е. любовь к родине и к законам родины.
   В монархическом государстве тот, кто издает законы, стоит выше закона и потому без всякого героизма может издавать для общего блага суровые и даже жестокие законы; но в республике гражданин, издающий законы, первый испытывает их на себе и потому должен быть очень добродетельным, чтобы издавать суровые законы.
   
   Очевидно, что в монархическом государстве, -- где тот, кто издает законы, считает себя выше закона, -- требуется меньше добродетели, чем при народном правительстве, где тот, кто издает законы, знает что сам подчиняется им и понесет их тяжесть.
   
   В основе такой республиканской добродетели лежит любовь к родине и законам, направленным к благу родины. Но для достижения этой добродетели необходимо усвоить себе все другие; ведь эта добродетель зиждется на бескорыстии, отречении от личных выгод; она возможна только при самоотверженности, пренебрежении так зазываемыми благами жизни, при любви к равенству, бедности, воздержанности.
   Истинная любовь равенства и любовь к истинному равенству заключается в отсутствии желания возвыситься над другими и в горячем желании принести родине как можно больше пользы.
   
   Любовь к равенству при демократическом правлении ограничивает честолюбие единственным желанием принести родине больше пользы, чем все остальные граждане. Не все должны оказывать одинаковые услуги, но все одинаково должны оказывать услуги. При рождении на себя принимаются громадные обязательства, с которыми никогда нельзя рассчитаться.
   
   Само собой разумеется, что понимаемая в таком смысле любовь к равенству не уничтожает честолюбия и не допускает зависти. Не уничтожает честолюбия потому, что оно заключается теперь в желании оказаться для блага родины более полезным, чем все прочие, а такое честолюбие настолько сильно, что может побудить человека на подвиги необыкновенной деятельности и доблести. С другой стороны, понимаемая таким образом любовь к равенству не допускает зависти и не создает ее потому, что не делает различия между гражданами, проникнутыми стремлением работать. Я хочу принести родине больше пользы, чем другой, -- так; но на человека, горящего таким же желанием, однако принесшего меньше пользы, я смотрю как на равного себе, потому что его усердие не меньше моего; мы приносим не одинаковую пользу, но одинаково проникнуты желанием ее приносить. Но, если нет презрения, нет и зависти. Вот истинная сущность равенства, вот истинный принцип любви к равенству и его прямые последствия.
   Любовь к бедности или пренебрежение богатством заключается почти в том же.
   
   Бывают два рода бедных народов: приведенные к нищете жестокостью правительства (народы, обремененные податями) и бедные потому, что пренебрегают удобствами жизни. Первые не способны почти ни на какую добродетель, потому что их нищета зависит от их рабства. Вторые способны на великие дела, потому что бедность составляет часть свободы.
   
   Почему бедность, произвольная бедность, составляет часть свободы? На это отвечает Боссюэ, указывая что "всего свободнее человек, довольствующийся малым", и приводя в пример римлянина, возражавшего самнитам, предлагавшим ему золотую посуду, что удовольствие заключается не в том, чтобы ее иметь, а в том, чтобы повелевать теми, кто ею обладает.
   Действительная любовь к бедности -- это любовь к трудо-любивой бедности. Надо принять во внимание следующее:
   
   Человек беден не тогда, когда ничего не имеет, но тогда, когда не работает. Тот, у кого ничего нет и кто работает, чувствует себя не хуже человека, обладающего сотнею червонцев дохода, ничего нецелая. Тот, кто не имеет никакой собственности и знает ремесло, не беднее собственника нескольких десятин земли, принужденного их обрабатывать, чтобы получить средства к жизни. Ремесленник, оставивший детям в наследство свое ремесло, наградил их богатством, увеличившимся соответственно их числу. Но этого нельзя сказать про собственника нескольких десятин земли, разделившего их между своими детьми.
   
   Любовь к трудолюбивой бедности, презрение и опасение праздного богатства ни что иное, как истинная бедность или переход к ней; это вторая из республиканских добродетелей, ведущих к гражданской добродетели в собственном смысле и составляющих ее непременное условие.
   Наконец воздержность мало чем отличается от любви к бедности и составляет также одну из республиканских добродетелей, условие гражданской добродетели. Любовь к воздержности заключается в следующем:
   
   Любовь к равенству ограничивает желание собственности размером, необходимым для насущных потребностей семьи.
   
   Воздержность заключается в умении довольствоваться для себя необходимым, а следовательно, не жалеть расходов на общественные дела. Это вполне понятно, так как человек обладает естественным стремлением к роскоши. Находить удовлетворение этой потребности в красоте общественных памятников и народных празднеств и не испытывать желания удовлетворять ее у себя дома, но горячо чувствовать ее, когда дело касается украшения города, -- оба эти положения непосредственно вытекают друг из друга и стоят в тесном соотношении.
   
   Таким образом хорошие демократические республики, установив домашнюю воздержность, широко распахнули дверь для общественных расходов, как делалось в Афинах и в Риме. Великолепие и роскошь порождались воздержностью, и как религия требует, чтобы руки были чисты при приношениях богам, так и законы стремились создать воздержные нравы, чтобы иметь возможность жертвовать на алтарь родины.
   
   Итак, взгляд на богатство, как на помеху, и даже как на опасность, составляет республиканскую добродетель и в частности -- добродетель демократическую; богатство -- помеха, потому что отвлекает гражданина от общественных обязанностей, принуждает его заботиться о личном достоянии, вместо того, чтобы заботиться о благе окружающих; богатство -- опасность, потому что портит человека -- и это так естественно, что человека богатого, но неиспорченного своим богатством, хочется спросить: "Так на что же оно вам?" Следовательно, остается сказать, как Курий своим воинам: "Да не допустят боги, чтобы гражданину казалось мало земли, достаточной для пропитания человека". Кроме того, обратите внимание, какая тесная связь существует между воздержностью и равенством:
   
   Подобно тому, как равенство состояний поддерживает воздержность, так воздержность поддерживает равенство состояний. Оба положения, хотя различные, не могут существовать друг без друга, они вытекают одно из другого и взаимно дополняются: если одно исчезает, другое неминуемо подвергается той же участи.
   
   Итак, любовь к равенству, бедность, воздержанность -- как бы три столпа гражданской добродетели, на которых зиждется каждая республика.
   Но, если сказать, что эти три добродетели составляют неотъемлемое условие гражданской добродетели, а гражданская добродетель составляет душу и даже жизнь республики -- это, как бы сказать, что все добродетели должны лежать в основе республики, что только добродетель в самом широком смысле слова сохраняет жизненность республики, -- одним словом, что республика должна быть добродетельной или вовсе не может существовать. Монтескье не далек от этой мысли, и у него слово "добродетель" применяется то в ограниченном смысле гражданской добродетели, то в широком смысле добродетели вообще, всех мужских доблестей. Монтескье не придает значения такому смешению понятий, так как, по его убеждению, республика зиждется на патриотизме, а патриотизм -- на добродетелях, наиболее важных и стойких.
   Поэтому он указывает на исчезновение добродетели, как на причину падения республики. Отсюда не далеко до исчезновения всех добродетелей.
   
   Любопытное зрелище представляли в прошлом веке (XVII) бессильные старания англичан установить у себя народовластие. Люди, стоявшие у дел, были совершенно лишены добродетелей; их честолюбие было раздражено успехом того, кто дерзнул больше всех (Кромвель); заговоры следовали один за другим, притом правительство постоянно менялось; изумленный народ искал народовластия и нигде не находил его. Наконец, после многих волнений и потрясений, пришлось опять вернуться к осужденному раньше образу правления. Когда Сулла хотел вернуть свободу Риму, то тот не мог уже ею воспользоваться: в нем оставалось слишком мало добродетели, да и та постепенно исчезала. Вместо того, чтобы возрождаться после Цезаря, Тиверия, Кая, Клавдия, Нерона, Домициана, -- Рим все более и более обращался в раба; "все удары были направлены против тиранов, но не один -- против тирании".
   
   Монтескье подробно описывает последствия исчезновения гражданской добродетели и добродетелей, лежащих в ее основе. Это описание, -- в то же время психологический анализ, где Монтескье обнаруживает себя таким же глубоким моралистом, как проницательным политиком.
   
   Когда эта добродетель исчезает, честолюбие наполняет сердца, готовые его воспринять, и скупость (алчность, страсть к стяжанию) овладевает всеми. Цель желаний изменяется; нет больше любви к тому, что возбуждало ее раньше: раньше свобода была при законах, теперь хотят свободы вопреки законам; что было правилом, называют строгостью, что было постановлением, называют стеснением; что было вниманием, называют страхом. Скупость называется воздержностью, а не стремлением к стяжанию. Раньше собственность частных лиц составляла общественное достояние, теперь общественное достояние обратилось в собственность частных лиц. Республика расхищается, государство превратилось в добычу, разрываемою на части [Монтескье вспоминает слова Расина: "Государство не наследие одного хозяина", т. е. государство не добыча, которую захватывает себе один хозяин, чтобы ею пользоваться], и ее сила -- не более как власть некоторых граждан и своеволие остальных.
   
   Отсюда следует, что в республике, и особенно в республике демократической, необыкновенно важно воспитание. Воспитание, конечно, соответствует принципу образа правления. В деспотическом государстве в его основу положен страх, в монархическом государстве -- честь, в республиканском государстве -- добродетель. В деспотическом государстве стараются подготовить людей, приученных к повиновению.
   
   Но беспрекословное повиновение предполагает в повинующемся невежество; оно предполагает его также в том, кто стоит во главе: ему не приходится рассуждать, сомневаться, размышлять, ему остается только хотеть. Таким образом воспитание в деспотических государствах сводится к внедрению страха в сердца и ознакомлению ума с наипростейшими принципами религии. Знание здесь опасно, соревнование -- недопустимо, а что касается добродетелей, Аристотель полагает, что они немыслимы у рабов. Этим воспитание значительно ограничивается при таком образе правления.
   
   В монархиях не деспотических существует три формы воспитания: воспитание, получаемое от родителей, получаемое от учителей и получаемое в общественной жизни, причем последнее совершенно противоречит двум первым. Но оно-то и есть настоящее.
   
   В монархии -- главное воспитание получается не в учебных заведениях, где воспитываются дети; -- воспитание начинается, собственно говоря, только при вступлении в жизнь. Здесь -- школа так называемой чести, нашего всегдашнего руководителя. Здесь мы постоянно слышим три правила: "Надо в добродетель вносить известное благородство, в нравы известную простоту, в обхождение известную учтивость". Честь имеет свои правила, и воспитание должно с ними сообразоваться. Первое гласит, что нам вполне дозволено дорожить своим состоянием, но ни в каком случае не жизнью. Второе заключается в том, что раз мы занимаем известное положение, мы не должны допускать ничего, что бы обнаружило наше несоответствие своему положению. Третье состоит в том, что все, запрещаемое честью, запрещается еще строже, если законы не предписывают этого, и все, требуемое ею, требуется еще настойчивее, если законы не предъявляют подобного требования.
   
   Благодаря этому у монархических народов, или долго про-живших при монархическом образе правления, существуют правила чести, стоящие выше закона, более суровые, более властные; и благороден тот, кто в отличие от людей, повинующихся только законам, признает прежде всего специальные законы чести, ставя их выше других законов.
   Наконец, в республике целью воспитания является добродетель, в особенности постоянное принесение личности в жертву государству или, во всяком случае, забота о государстве больше, чем о самом себе. Прежде всего надо заметить, что соответствующее воспитание всего важнее именно при республиканском образе правления.
   
   Могущественное влияние воспитания важнее всего при республиканском образе правления. В деспотических государствах страх развивается сам собой, благодаря угрозам и карам; в монархиях страсти благоприятствуют чести, и честь в свою очередь благоприятствует страстям; но политическая добродетель заключается в самоотречении, что всегда вещь очень тяжелая. Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к родине. Такая любовь, требуя постоянного предпочтения общественных интересов своим личным, развивает все остальные добродетели; они воплощаются в таком самоотречении [Здесь Монтескье прямо признает, что политическая добродетель вмещает все добродетели, их предполагает или развивает]. Такая любовь свойственна демократическим республикам. Действительно, только в них правительство доверено всем гражданам. А правительство подобно всему на свете: чтобы его сохранить, надо его любить. Никто не решится сказать, что короли не любят монархию, а деспоты ненавидят деспотизм. Поэтому в республике необходимо развивать такую любовь, и на это должны быть направлены все усилия воспитания. Но, чтобы внушить ее детям, существует верное средство, а именно: чтобы ею проникнуты были отцы. Обыкновенно родители передают детям свои познания, но еще легче передаются страсти... Не юношество вырождается: оно гибнет только в том случае, если зрелые люди уже испорчены.
   
   Итак: все воспитание у народов, принявших республиканский образ правления, направлено на развитие любви к добродетели. Другими словами: воспитание у республиканских народов должно быть всецело воспитанием нравственным. При этом условии республика утверждается, развивается и отдаляет минуту своего падения.
   Также авторитетно описывает Монтескье, как наступает это падение. "Правительства гибнут -- это одна из аксиом Монтескье -- благодаря небрежению или злоупотреблению своими принципами; республики разрушаются или потеряв, подобно Риму, дух равенства и забыв старые привычки: любовь к бедности, воздержности, пренебрежение к богатству и благам жизни, или, подобно Афинам, преувеличив до крайности принцип равенства".
   
   Принцип народовластия гибнет не только при исчезновении духа равенства, но и при чрезмерном развитии духа равенства, когда каждый стремится быть равным тем, кого избрал, чтобы собой руководить. В этом случае народ, не желая признавать им же врученную власть, хочет все делать сам, обсуждать дела вместо Сената, принять на себя власть исполнительную, заменить собой судей. (Вследствие того в республике уже не может быть больше добродетели, так как политическая добродетель заключается именно в предпочтении, отдаваемом общественным интересам перед своими собственными.) Народ принимает на себя обязанности исполнительной власти, следовательно уже не подчиняется ей. Постановления Сената признаются недостаточно вескими, следовательно нет более уважения к сенаторам и старцам. Если нет уважения к старцам, нет его и к отцам; мужья не встречают послушания, хозяева -- повиновения. Все приучаются к своеволию. Стеснение, налагаемое руководством, утомляет не менее повиновения. Женщины, дети, рабы не признают подчинения никому. Исчезает нравственность, любовь к порядку, и наконец, от добродетели не остается ничего.
   
   Когда не останется гражданской добродетели, безусловно необходимой при республике; когда гибнут все добродетели, составляющие основу: любовь к бедности, любовь к равенству, любовь к воздержности; когда делается невозможным воспитание, внушающее эти добродетели, -- воспитание глубоко нравственное, глубоко патриотическое и глубоко добродетельное, -- когда все добродетели исчезают и остается только необузданная любовь к равенству, неуважение к властям, -- республика гибнет, и на ее месте воцаряется деспотизм.

-------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Чтение хороших старых книг / Акад. Э. Фагэ ; Под ред. А.Ф. Гретман. -- Москва: "Звезда" Н. Орфенов, 1912. -- 368 с.; 28 см. -- (Наука, искусство, литература; No 17).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru