Филарет
Воспоминания, относящиеся к восшествию на престол государя императора Николая Павловича

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Николай I: личность и эпоха. Новые материалы.
   СПб.: Издательство "Нестор-История", 2007.
   

Митрополит Филарет

Воспоминания, относящиеся к восшествию на престол государя императора Николая Павловича [1845--1846 гг.]

   Записывать воспоминания чрез двадцать лет и более, после событий, довольно поздно. Память происшествий с важнейшими обстоятельствами сохраняется, но некоторые подробности уже неясно видимы в туманной дали.
   Предприемлющий сие описание не предпринял бы оного и теперь, если бы не был возбужден Высокою волею: хотя это могло бы ему придти на мысль и ранее, дабы объяснить свое участие в событиях, которые, по запутанности обстоятельств, могли показаться не соответствующими ожиданию. Он полагал и полагает, что сделанное по крайнему разумению и по совести не потеряно, если ли и не приобрело одобрение человеческого, и что оправдание пред человеками не великое приобретение, если не подтвердит оного суд Божий.
   Теперь да исполнится долг послушания Высокой воле. Летом в 1823 году архиепископ (ныне митрополит) Московский Филарет1, находившийся тогда в Петербурге для присутствования в Синоде, просил у государя императора Александра Павловича увольнения во вверенную ему епархию на два года. Министр духовных дел, князь Голицын2, объявил на сие открыто Высочайшее соизволение, и в то же время секретное повеление, чтобы архиепископ прежде отбытия из Петербурга исполнил особенное поручение государя императора. Вслед за тем передано архиепископу подлинное письмо цесаревича Константина Павловича, которым он отрекается от наследования престола, и поведено написать проект Высочайшего манифеста о назначении наследником Всероссийского престола великого князя, ныне благополучно царствующего императора Николая Павловича, с тем, чтобы акт сей оставался в тайне, доколе не придет время оного в исполнение, и чтобы он хранился в Московском Успенском соборе, с прочими царственными актами. Мысль о тайне тотчас представилась архиепископу ведущею к затруднению3. Как восшествию на престол естественно быть в Петербурге, то как оно может быть соображено с манифестом, втайне хранящимся в Москве? Архиепископ не скрыл сего недоумения; представил, чтобы списки с составляемого акта хранились также в Петербурге, в Государственном Совете, в Синоде и в Сенате; и, получив на сие также Высочайшую волю, внес сие в самый проект манифеста4.
   Вручив проект князю Голицыну, архиепископ, как уволенный в Москву, просил позволения пред отбытием представиться государю императору, чего и удостоен в Каменноостровском дворце; но между тем получил повеление дождаться возвращения проекта от государя императора, для некоторых в нем исправлений. Государь император отбыл в Царское Село. Прошло несколько дней, архиепископ, заботясь о вверенной ему тайне и видя, что продолжение пребывания его в Петербурге, после совершенного увольнения, возбуждает вопросы любопытства, просил позволения исполнить Высочайшую волю по проезде чрез Царское Село, где мог остановиться под видом посещения князя Голицына. Так и сделалось. Архиепископ нашел у князя проект, в котором некоторые слова и выражения подчеркнуты были карандашом; и, стараясь угадывать, почему оные не соответствовали мысли государя императора, заменил их другими.
   25 августа государь император прибыл в Москву и, помнится, 27 дня прислал архиепископу утвержденный акт, с приложением в подлиннике письма цесаревича, в запечатанном конверте, с собственноручного его величества надписью: "Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть Московскому Епархиальному архиерею и Московскому генерал-губернатору, в Успенском соборе, прежде всякого другого действия".
   28 дня посетил архиепископа граф Аракчеев5 и, спросив сперва, получены ли от государя известные бумаги, спросил далее, как будут внесены они в Успенский собор. Архиепископ ответствовал, что завтра 29 дня на вечере дня тезоименитства государя императора, он будет совершать всенощное бдение в Успенском соборе, и как он, по чину службы, прежде начатия оной должен войти в алтарь, то сим временем воспользуется для положения запечатанного конверта в ковчег к подобным актам, не открывая, впрочем, никому, что сие значит. Граф, не отвечая на сие, удалился, но вскоре пришел опять и объявил, что государю императору не угодна ни малейшая гласность. Мысль архиепископа была, чтобы, по крайней мере, немногие находящиеся в алтаре приметили, что нечто неизвестное приобщено к государственным актам, и чтобы от сего осталась некоторая догадка и побуждение, в случае кончины государя, вспомнить о ковчеге и заняться вопросом, нет ли в оном чего на сей случай. Но поздно было изъясняться, и потому 29 дня в полдень, когда в Успенском соборе не было никого, кроме протопресвитера6, сакеллария7 и прокурора Синодальной конторы с печатью, архиепископ вошел в алтарь, открыл ковчег государственных актов, показал присутствующим принесенный конверт, и на нем печать, но не надпись, положил оный в ковчег, запер, запечатал и объявил присутствующим к строгому наблюдению Высочайшую волю, чтобы о сем никому открываемо не было.
   Хранители тайны были верны. Следующей осенью и зимою приходили из Петербурга скромные слухи, что в Государственный Совет и в Святейший Синод поступили от государя императора запечатанные конверты8, а не случилось ли подобного в Москве, даже и не спрашивали.
   Архиепископ Московский полагал, что существование нового акта открыто московскому генерал-губернатору, которому поручено наблюдение за вскрытием оного, но не решился объясниться о сем с князем Д. В. Голицыным9, не имея на то Высочайшей воли.
   В ноябре 1825 года известия о болезни государя императора Александра Павловича приводили в уныние верноподданных10. 27 дня было в Москве известие успокоительное: но то был последний луч угасающей надежды. 28 дня пришел к архиепископу Московскому один знакомый для слушания всенощного бдения и на вопрос, что он печален, ответил: "Разве вы не знаете? Уже с утра нынешнего дня известно, что мы лишились государя императора". Когда архиепископ опомнился от первого поражения печалию, ему показалось странным, что он долго оставлен в неизвестности со стороны генерал-губернатора, которому должна быть известна не только важность, но и затруднительность открывающихся обстоятельств.
   В следующее утро 29 дня архиепископ, пригласив действительного тайного советника князя Сергея Михайловича Голицына11, приехал с ним к генерал-губернатору для совещания. Архиепископ изложил свои мысли о затруднительности настоящих обстоятельств. Цесаревич Константин Павлович написал к государю императору Александру Павловичу письмо о своем отречении от наследования престола в начале 1822 года. До половины 1823 года не было по сему составлено императорского акта. Последовавшее составление и хранение акта о назначении на престол государя великого князя Николая Павловича произошло в глубокой тайне. Посему может случиться, что цесаревич не знает о существовании сего акта и намерение свое почитает не получившим утверждения; что посему он может быть убежден к принятию престола, и что мы можем получить из Варшавы манифест о вступлении на престол Константина Павловича прежде, нежели успеем получить из Петербурга манифест о вступлении на престол Николая Павловича12.
   При сем оказалось, что генерал-губернатор не знал о существовании нового акта в Успенском соборе; и он изъявил было желание идти в Успенский собор в сем удостовериться. На сие архиепископ не согласился, представляя, что из сего возникнуть могут молвы, каких нельзя предвидеть, и даже клевета, будто теперь что-то подложено к государственным актам или положенное подменено.
   В заключение сего совещания положено, чтобы в том случае, если бы получен был манифест из Варшавы, не объявлять о нем и не приступать ни к какому действию по оному в ожидании манифеста из Петербурга, который укажет истинного императора.
   Едва таким образом взята предосторожность против возможного затруднения, как открылось еще большее затруднение с другой стороны.
   Вечером того же дня генерал-губернатор приехал к архиепископу с письмом графа Милорадовича, в котором объявлялось, что в Петербурге принесена присяга в верности императору Константину Павловичу, что первый присягнул великий князь Николай Павлович, что непременная воля великого князя есть, чтобы и в Москве принесена была также присяга, и чтобы не была открываема бумага, какая есть в Успенском соборе13. Архиепископ представил на сие, что объявление графа Милорадовича не может быть принято как официальное в деле толикой важности. Но генерал-губернатор находил, что когда присяга принесена уже в Петербурге, отлагать оную в Москве было бы неблаговидно и, может быть, неблагоприятно для общественного спокойствия. Архиепископ продолжал представлять, что в основание государственной присяги в церкви нужен государственный акт, без которого, и также при неимении указа от Святейшего Синода, неудобно на сие решиться духовному начальству14. Генерал-губернатор сказал, что он уже виделся с обер-прокурором Общего собрания Сената князем Гагариным15, и что сей обещал созвать сенаторов в чрезвычайное собрание, что, впрочем, если они не решатся ни на какое действие, то он полагает привести к присяге, по крайней мере, губернские чины. На сие архиепископ выразил, что было бы не только далеко от точности официальной, но и неблаговидно и сомнительно для народа, если бы присягала вся губерния, а Сенат не присягал.
   Наконец, когда генерал-губернатор требовал, чтобы присяга была по крайней мере в том случае, если Сенат постановит о сем определении, и оно прочитано будет в Успенском соборе; архиепископ не нашел возможным отказаться от сего и принять на свою ответственность последствия сего отказа. Нельзя быть одному императору в Петербурге, а другому в Москве. Как произошла присяга в Петербурге, обстоятельства сего в Москве были не известны. Нельзя было думать, чтобы без важных причин оставлен был бездейственным акт, вверенный Государственному Совету, Синоду и Сенату16. Нельзя было предполагать неизвестность содержания сего акта, которое, хотя было закрыто печатью, однако довольно обличалось надписью на конверте, и, без сомнения, благовременно объяснено знавшим оное и всегда верным исполнителем в Бозе почившего императора министром духовных дел князем Голицыным17. Надобно было предположить крайне важные причины, почему председатель Государственного Совета, первенствующий член Синода и министр юстиции18 не напомнили Государственному Совету, Синоду и Сенату об исполнении, и сии не исполнили того, что государь император Александр Павлович повелел им исполнить в случае своей кончины, прежде всякого другого действия. Сии соображения представлялись архиепископу повелительными, чтобы не отказываться долее от совершения в Москве присяги, совершившейся уже в Петербурге.
   Поелику нельзя было знать, решится ли Сенат постановить определение о присяге, то, дабы не производить неблаговременной гласности, старшему духовенству было только подтверждено собраться в Успенский собор на молебен 30 ноября, в день святого Андрея Первозванного, обыкновенно совершаемый; а от генерал-губернатора взято обещание, что о решении Сената дано будет в 11-ть часов утра известие в Чудов монастырь, где будет ожидать оного архиепископ. Когда получено было известие, что Сенат составил определение и идет к присяге, тогда печальным благовестом в Успенский колокол дано церковное извещение столице о преставлении благочестивейшего императора Александра Павловича, и вслед за тем произошла в Успенском соборе предположенная присяга19.
   Дни, протекшие между 30 ноября -- 15 декабря 1825 года, конечно, ни для кого в Москве не были так тяжки, как для архиепископа, которому выпал странный жребий быть хранителем светильника под спудом; зато, наконец, ему прежде других показался открывающийся свет. С 16 на 17 декабря, вскоре после полуночи, он разбужен был священником Троицкой церкви, что близ Сухаревой башни, пришедшим просить разрешения находящуюся на Сухаревой башне ведомства Морского министерства команду привести к присяге на верность государю императору Николаю Павловичу. "На каком основании?" -- спросил архиепископ. Священник отвечал, что у начальника есть печатный манифест. Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни, особенно в тогдашних обстоятельствах, при обуревании умов народа разными неблагоприятными и непрекословными молвами, но и остановить сие -- значило бы произвесть неблагоприятное впечатление. Посему архиепископ, не произнося решения и выигрывая время, потребовал, чтобы ему для удостоверения показан был манифест, и в то же время послал письмо к генерал-губернатору, спрашивая, не получил ли он манифеста, и прося его совета. Когда принесен был печатный манифест о восшествии на престол Всероссийский государя императора Николая Павловича и приложения к нему20, архиепископ, увлеченный тем, что дело наконец вышло на чистую дорогу, тотчас разрешил священнику приведение к присяге, но вслед за тем получил от генерал-губернатора ответ, что он манифеста не получал и что, по его мнению, ничего не должно делать по требованию начальствующего на Сухаревой башне. Между тем присяга на Сухаревой башне была совершена.
   Утром 17 дня генерал-губернатор получил собственноручный рескрипт государя императора Николая Павловича о восшествии его на Всероссийский престол21, но не было получено ни в Сенате высочайшего Манифеста, ни по духовному ведомству Синодского указа о присяге на верноподданство. Новое затруднение было и потому, что Высочайшего рескрипта нельзя было объявить Сенату, между прочим, потому что в нем заключались неподлежавшие при торжественном случае оглашению упоминания о происшествии 14 декабря и о судьбе графа Милорадовича, которому, как бы за то, что спешил объявить Москве несуществовавшего императора, не суждено жить при истинном императоре22.
   Затруднение разрешилось вечером того же дня получением Высочайшего манифеста и прибытием по высочайшему повелению генерал-адъютанта графа Ко-маровского23, для присутствования при открытии копии манифеста и подлинного отречения цесаревича, хранившихся в Успенском соборе.
   Дабы после бывшей погрешительной присяги народ лучше понял настоящее дело, архиепископ просил генерал-губернатора в продолжение ночи напечатать и доставить потребное число экземпляров Высочайшего манифеста и приложений к нему, чтобы они 18 дня могли быть прочитаны пред присягою во всех церквях столицы. Сие исполнено в точности.
   18 дня пред полуднем по собрании в Большом Успенском соборе Правительствующего Сената, военных и гражданских чинов архиепископ Московский в полном облачении в предшествии прочего духовенства вышел из алтаря, неся над головою серебряный ковчег, в котором хранятся государственные акты, остановился пред приготовленным на предалтарном амвоне облаченным столом, и, имея пред собою ковчег, говорил: "Внимайте, россияне! Третий год, как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова. Прошла последняя минута Александра; настало время искать его последней воли, но мы не знали, что настало сие время. Внезапно узнаем, что Николай, с наследственною от Александра кротостию и смирением, возводит старейшего брата, и в то же время повелевает положить новый покров тайны на хартию Александра. Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время -- значило бы разодрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать? Ты видишь, благословенная душа, что мы не были не верны тебе, но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребенною, и небесам предоставить минуту воскресения. Царь царствующих послал сию минуту. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей государственную жизнь, скрывающий гроб. Великая воля Александра да воскреснет! Россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастие в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастие".
   После сего ковчег, по снятии печати, раскрыт, вынут из него конверт; печать на нем и собственноручная надпись в Бозе почившего государя императора Александра Павловича освидетельствованы близ стоявшими московским военным генерал-губернатором и генерал-адъютантом графом Комаровским; и прочитан архиепископом манифест в Бозе почившего императора Александра Павловича с приложенным при нем в подлиннике отречением цесаревича великого князя Константина Павловича от права на наследование престола. За сим, по прочтению также Высочайшего манифеста государя императора Николая Павловича, приступлено к принесению его Императорскому величеству присяги на верность подданства.
   По требованию обстоятельств архиепископ нашел нужным чтение формы присяги предначать следующим образом: "По уничтожении силы и действия прежней присяги непреклонным отречением того, кому оная дана (за сим следовало осенение народа крестным знамением) Аз нижеименованный и пр."24.
   О сем предисловии присяги слышны были впоследствии времени неодинаковые суждения. Некоторые говорили архиепископу, что мысль о предшествовавшей присяге и о новой присяге при жизни того, кому дана предшествовавшая, действительно, наводила на них некоторую мнительность, и вышеозначенное предисловие, действительно, послужило для них к прекращению сей мнительности. Другие говорили, что архиепископ принял на себя не принадлежавшую ему власть разрешить от присяги. Но архиепископ отнюдь не признавал, чтобы его действие имело такое значение. Не разрешение от присяги произнес он, а только свидетельствовал, что сила и действие прежней присяги сами собою уничтожились непреклонным от престола отречением того, кому оная дана; он выразил словами мысль, которая должна была в сие время быть у каждого приступающего к присяге.
   За присягою следовало молебное пение о благословении Божием на начинающееся царствование. При возглашении многолетия благочестивейшему государю императору Николаю Павловичу, по начатии звона на Ивановской колокольне, по предварительному распоряжению, в то же время произведен звон при всех церквах столицы.
   В сие время не было заботы о том, что еще не был получен от Святейшего Синода указ с приложением Высочайшего манифеста и с предписанием о верноподданнической присяге, но когда прошло потом несколько дней и указа еще не было, а происшествие 14 декабря сделалось в Москве известным; тогда мрачным представлялся вопрос: что же делается в Петербурге? Наконец нарочно посланный от Святейшего Синода с указом явился в Москве и объяснял свое умедление тем, что останавливался в Нове-городе и в Твери для раздачи указов. Сие обстоятельство упоминается здесь для того, чтобы представить на усмотрение, не заслуживает ли внимания и распоряжения то, чтобы в случаях государственной важности Москва не была поставляема после Новгорода и Твери, и чтобы Высочайший манифест получаем был Сенатом, московским генерал-губернатором и московским епархиальным архиереем не позже, нежели начальствующим на Сухаревой башне.
   
   Полностью публикуется впервые по писарской копии, хранящейся в РГИА: Ф. 832. Оп. 1. Д. 1. Л. 6--16. Документ датируется 1845--1846 гг. по упоминаниям самого автора, который писал, что приступил к запискам "чрез двадцать лет и более, после событий". Авторство устанавливается на основании содержания документа, а также -- полной идентичности начала данного мемуарного текста с отрывком воспоминаний митрополита Филарета, помещенным М. А. Корфом в "Историческую записку о происхождении и издании книги "Восшествие на престол императора Николая I-го"": ОР РНБ. Ф. 380. Д. 51. Л. 39--40 об. Кроме этого, информация, имеющаяся в документе, использовалась Корфом для подготовки его труда и вошла в издание для "общего сведения" (Корф М. А. Восшествие на престол императора Николая 1-го. Изд. IV. СПб., 1857. С. 27--29, 63--69). Некоторые сведения из воспоминаний Филарета были включены в публикацию "Русского архива" (Из рассказов московского митрополита Филарета // Русский архив. 1897. Т. 1. No 1. С. 113--115). Отрывок из публикуемого текста, с указанием автора, вошел и в книгу Н. К. Шильдера (Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 1. С. 140--143).
   Воспоминания Филарета, написанные по заказу цесаревича, великого князя Александра Николаевича (о чем свидетельствует ссылка мемуариста на "Высокую волю"), были представлены ему в октябре 1849 г. После прочтения их Николаем I, в декабре 1849 г. они были переданы Корфу. Этот материал давно интересовал историка, который еще 20 марта 1849 г. заметил, что "сообщениями, которые можно еще принять от митрополита Московского, теперь исчерпаны, кажется, все уже источники для возможной полноты нашей книги". Поэтому, несмотря на замечание Александра Николаевича, что воспоминания Филарета не содержат "ничего ни особенно важного, ни много нового", Корф все же использовал их при описании событий, происходивших в Москве в дни междуцарствия и восшествия на престол Николая I (Корф М. А. Историческая записка о происхождении и издании книги "Восшествие на престол императора Николая I-го". Л. 34).
   По мнению Корфа, воспоминания Филарета, или его "записка", -- "вещь очень любопытная". Она давала несколько иную интерпретацию истории создания секретного манифеста Александра I от 16 августа 1823 г., иначе трактовала действия высших духовных и должностных лиц Москвы после получения известия о кончине императора, чем рассказ, представленный в первом секретном издании труда Корфа под названием "Историческое описание 14 декабря 1825 года и предшедших ему событий" (1848) "по слышанному некогда, правда, вскользь, от князя А. Н. Голицына". Тот факт, что историк, с 1849 г. имея на руках записку Филарета, не включил ее полностью в следующие издания, был связан с неприятием Корфом стиля документа. По словам Модеста Андреевича, написанные "каким-то полуприказным, полуцерковным языком", воспоминания не удовлетворили его, поэтому он счел возможным при дальнейшей работе использовать "словесные, и только частью письменные сообщения" митрополита. В силу этих причин мемуарный текст Филарета и в оригинале, переданном Корфу Александром Николаевичем, и в копиях не отложился в личном фонде Корфа (Корф М. А. Историческая записка о происхождении и издании книги "Восшествие на престол императора Николая I-го". Л. 39--40 об.; Корф М. А. Дополнительные сведения к описанию 14 декабря 1825 года: ОР РНБ. Ф. 380. Д. 56; Дело о бумагах, относящихся к истории царствования Николая I, опечатанных после смерти М. А. Корфа. Январь 1876 года: Там же. Ф. 380. Д. 114. Л. 15--17, 28; см. также: 14 декабря 1825 года и его истолкователи: (Герцен и Огарев против барона Корфа) / Подгот. Е. Л. Рудницкой, А. Г. Тартаковским. М., 1994. С. 19, 59.
   Согласно "Учреждению об Императорской Фамилии", подписанному Павлом I 5 апреля 1797 г., в России устанавливался новый порядок наследования трона в мужском колене по нисходящей (ПСЗ П. 1797. Т. XXIV. No 17906). В условиях широкого проникновения в страну революционных идей новый акт о престолонаследии оказался весьма актуальным, поскольку не только возвышал авторитет монархических институтов власти, обеспечивал независимость ее носителей от сановно-бюрократической элиты, но и устанавливал юридические нормы, регламентировавшие порядок престолонаследия. Ввиду того, что у Александра Павловича не было мужского потомства, а также "за подвиги храбрости и примерного мужества", проявленные великим князем Константином Павловичем в Итальянском походе А. В. Суворова, как было сказано в указе от 28 октября 1799 г., титул цесаревича был пожалован Константину (Там же. 1799. Т. XXV. No 19170). Поэтому, когда 19 ноября 1825 г. в Таганроге неожиданно оборвалась жизнь Александра I, для всей России это означало, что на престол должен вступить его законный преемник. Однако этого не произошло, и страна вступила в сложный период междуцарствия.
   Известно, что Александр I не раз высказывал желание уйти от государственных дел и стать частным человеком графу В. П. Кочубею, принцам Вильгельму Прусскому и Вильгельму Оранскому, Николаю Михайловичу и Екатерине Андреевне Карамзиным, а также членам Императорского дома: цесаревичу Константину Павловичу, Николаю Павловичу и Александре Федоровне. 13 июля 1819 г. во время войсковых учений в Красном Селе между Александром Павловичем и его братом Николаем в присутствии супруги последнего произошел чрезвычайно важный и имевший дальнейшую историю разговор: "Государь начал говорить, что он... чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время" (Николай I. Записки. Тетрадь 2-я "О наследии после императора Александра I" // Наст. изд. С. 16; см. также: Императрица Александра Федоровна в своих воспоминаниях // Русская старина. 1896. Т. 88. No 10. С. 52--53). Однако результатом разговора оказались лишь одни намеки, которые делал император "про сей предмет, но не распространяясь более об оном", "а мы, -- как писал в своих записках Николай I, -- всячески старались избегать оного". Это казалось тем более странным, что решение относительно этого разговора было принято Александром I и цесаревичем Константином Павловичем после целого ряда обсуждений и подготовки. Сущность "семейной сделки", как считали современники, состояла в том, что оба старших брата "сговорились" передать столь "тяжелую ношу" младшему, более молодому (Глинка С. Н. Об обществах европейских и судьбе моего Отечества: Шестой период царствования императора Александра Первого от 1818 года до 1825 // Наст. изд. С. 120--121). О "сделке", состоявшейся в 1819 г., свидетельствует также рассказ генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского, в дневниках которого приведен разговор Александра I с Константином Павловичем, состоявшейся осенью того же года. "Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать, -- сообщал император о своем намерении цесаревичу, -- я устал и не в силах сносить тягость правительства; я тебя предупреждаю для того, чтобы ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае" (цит. по: Шильдер H К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. СПб., 1898. Т. 4. С. 146). Согласно Михайловскому-Данилевскому, именно с 1819 г. Николай Павлович стал присутствовать в кабинете императора при всех докладах о наиболее важных делах по военной и гражданской части.
   Однако в своих записках Николай I, подробно описывая начало своей служебной карьеры в 1818--1819 гг., не упоминает об этом факте (Николай I. Записки. Тетрадь 2-я "О наследии после императора Александра I"). Вместе с тем, через много лет, в 1848 г., читая рукопись первоначального текста книги М. А. Корфа, против сюжета о своем посещении вместе с братом Михаилом Варшавы в 1821 г. император оставил следующую запись: "Когда мы прибыли в Варшаву, брат Константин Павлович принял нас с свойственной ему приветливостью, меня же пристыдил не подлежавшими мне почестями; и когда старался от них увертываться, прося избавить меня от них, принимая их почти за насмешку, то он, шутя, мне отвечал: "Это все потому, что ты -- Мирликийский царь"; и с тех пор часто мне давал это прозвище, не объясняя зачем" (Заметки Николая I на полях рукописи М. А. Корфа // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 37). По воспоминаниям Михаила Павловича, цесаревич в туже встречу летом 1821 г. однажды в откровенной беседе поведал ему "великую тайну" своей души, что "твердо положил себе уступить престол брату Николаю, и ничто не поколеблет этой зрело обдуманной решимости" (Воспоминания Михаила Павловича о событиях 14 декабря 1825 г. // Там же. С. 50).
   В свой очередной приезд в Петербург письмом на Высочайшее имя от 14 января 1822 г. Константин Павлович сделал формальное отречение, передавая право наследования престола "тому, кому оно принадлежит", т. е. -- по закону 1797 г. -- великому князю Николаю Павловичу. Вопрос о том, насколько добровольным было отречение цесаревича, впервые был поставлен С. Б. Окунем в 1947 г. Историографическая традиция до него считала этот факт неоспоримым (Корф М. А. Восшествие на престол императора Николая I-го. С. 13--20; Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. С. 140--144; Василии Т. Восшествие на престол императора Николая I. М., 1910. С. 37--39; Пресняков А. Е. 14 декабря 1825 года. М.; Л., 1926. С. 52--81). По мнению же С. Б. Окуня, отречение Константина Павловича явилось результатом давления на него вдовствующей императрицы Марии Федоровны, которую беспокоил вопрос о "чистоте династии", и Александра I, озабоченного проблемой "сохранения самой династии" (Окунь С. Б. История СССР. 1725--1825: Курс лекций. Л., 1947. С. 445). До сих пор эта проблема остается дискуссионной. Я. А. Гордин и С. В. Мироненко не сомневаются в добровольном характере отказа Константина Павловича царствовать (Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года. Л., 1989. С. 22, 53-- 60; Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия. М., 1990. С. 84--87). С точки зрения M. M. Сафонова, поддерживающего мнение С. Б. Окуня, цесаревич передал наследование престола Николаю Павловичу под давлением своей матери и императора (Сафонов М. М. 1) Междуцарствие // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 166--182; 2) Константиновский рубль и "немецкая партия" // Средневековая и новая Россия: Сб. науч. ст. к 60-летию профессора И. Я. Фроянова. СПб., 1996. С. 532--541; 3) 14 декабря 1825 года как кульминация междуцарствия// 14декабря 1825 года: Источники, исследования, историография, библиография. СПб.; Кишинев, 2001. Вып. 4. С. 61--93; 4) Шубертовский экземпляр константиновского рубля // Там же. С. 483--497; 5) Из истории междуцарствия: критический анализ мемуарных свидетельств С. П. Трубецкого// Там же. СПб., 2005. Вып. 7. С. 296-332).
   На наш взгляд, сильнейшим доводом в пользу тезиса о добровольном отречении Константина является мотивировка его позиции, сформулированная в письме Константина Павловича от 14 января 1822 г.: "Все обстоятельства моего нынешнего положения меня наиболее к сему убеждают и будут пред государством нашим и всем светом новым доказательством моих искренних чувств" (цит. по: РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 4567. Л. 4 об.) На документе есть помета рукой императора: "С подлинным верно: Александр". 2 февраля 1822 г. царь, от своего имени и от имени вдовствующей императрицы Марии Федоровны изъявляя согласие на "просьбу" Константина Павловича, писал: "Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему" (Там же. Л. 5). Таким образом, если и было давление на Константина Павловича, то это -- давление жизненных обстоятельств, в которые он заключил себя сам. Ведь разрешение на морганатический брак с Иоанной Грудзинской великий князь получил, как считали современники, "не иначе, как дав отречение от престола" (Рассказ сенатора И. А. Данилова: Цесаревич Константин Павлович в 1825--1826 гг. // Русская старина. 1870. Т. 2. С. 251; Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 109; об этом см.: Андреева Т. В. Противостояние: Константин и Николай // 14 декабря 1825 года: Источники, исследования, историография, библиография. СПб.; Кишинев. 2000. Вып. 2. С. 179-181).
   Однако семейными письмами не мог быть изменен основной закон Российской империи. Александр I, понимая это, приказал приступить к составлению манифеста. И хотя все распоряжения на этот счет держались в глубокой тайне, и при Дворе соблюдалось полное молчание, об отречении цесаревича и подготовке "духовного завещания" Александра I знал довольно широкий круг людей. Кроме членов царской семьи -- вдовствующей императрицы Марии Федоровны, великой княгини Марии Павловны, великих князей Михаила и Николая Павловичей -- об этом были осведомлены не только люди из ближайшего окружения императора, но и чиновники, по долгу службы "приобщенные к тайне". Из столичных сановников "в дело" были посвящены генерал-адъютант, главный начальник Отдельного корпуса военных поселений граф А. А. Аракчеев, главноначальствующий над Почтовым департаментом князь А. Н. Голицын, министр юстиции, князь Д. И. Лобанов-Ростовский, председатель и секретарь Государственного Совета князь П. В. Лопухин и А. Н. Оленин, санкт-петербургский генерал-губернатор граф М. А. Милорадович. Из московских -- генерал-губернатор князь Д. В. Голицын, архиепископ Филарет и архиреи Успенского собора (Оленин А. Н. Заметки, относящиеся к восшествию на престол императора Николая I-го 1825: ОР РНБ. Ф. 542 (Оленины). Д. 34. Л. 4--4 об., 11 об.); Из рассказов московского митрополита Филарета. С. 114; Воспоминания Михаила Павловича о событиях 14 декабря 1825 г. // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 50--51).
   Именно Филарету (в то время архиепископу Московскому), находившемуся летом 1823 г. в Петербурге, Александр I поручил составление манифеста, отредактированного и подписанного императором в Москве 16 (29) августа 1823 г.
   
   1. Филарет (в миру Дроздов Василий Михайлович) -- святой русской православной церкви (канонизирован в 1994 г.); выдающийся богослов и церковный администратор, являвшийся одним из самых влиятельных и приближенных к верховной власти духовных наставников в царствование трех императоров -- Александра I, Николая I, Александра II. Родился 26 декабря 1792 г. в семье соборного протоирея г. Коломны Московской губернии. Образование получил в Коломенской, а затем в Троицкой Лаврской семинарии, которую закончил одним из первых учеников (1803). В дальнейшем состоял преподавателем той же семинарии. 16 ноября 1808 г. принял монашеский постриг с именем Филарета. Преподавал в Санкт-Петербургской духовной академии, ас 1812 г. стал ее ректором в звании ординарного профессора богословских наук. Стремясь реформировать высшее богословское учебное заведение, которое бы отвечало "духу" и потребностям времени, в 1814 г. утвердил новый Устав Академии. Филарет состоял также членом Библейского общества, занимался переводом славянской Библии на русский язык. Уже с самого начала своей духовной карьеры Филарет пользовался покровительством Московского и Петербургского митрополитов, а также обер-прокурора Синода А. Н. Голицына. 27 июня 1817 г. Филарет был назначен викарным епископом Санкт-Петербургской епархии, а через два года -- архиепископом Тверским и членом Св. Синода (в этом звании состоял до своей смерти). 26 октября 1820 г. стал архиепископом Ярославским, затем Московским (1821). С 22 августа 1826 г. Филарет -- митрополит Московский. Влияние Филарета на церковные и государственные дела в Российской империи было особенно велико в 1820--1840 гг. В 1823 г. по поручению Синода Филарет составил православный катехизис, считающийся и поныне классическим богословским трудом. В течение почти 50 лет ни одно важное дело в Синоде не слушалось без присутствия Филарета. Кроме участия в составлении секретного манифеста Александра I от 16 августа 1823 г., Филарет активно помогал светским властям в деле "успокоения" населения древней столицы после неожиданной смерти императора в ноябре 1825 г. Филаретом были также написаны и многие части законоположений, вошедшие в Свод законов Российской империи, прежде всего законы о "раскольниках". Через много лет он же участвовал в составлении манифеста 19 февраля 1861 г. Митрополит Филарет являлся ординарным академиком Императорской академии наук, почетным членом Московского университета, Общества истории и древностей российских, Археологического и Географического обществ, Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, Санкт-Петербургской, Киевской и Казанской духовных академий, а также действительным членом Московской духовной академии, был награжден всеми возможными для русского иерарха наградами, включая знаки патриаршего достоинства. Скончался 19 ноября 1867 г. в Москве. О Филарете и его церковно-государственной деятельности см.: Зыков А. Я. Деятельность митрополита Филарета в борьбе с расколом. М., 1893; Беликов В. Деятельность московского митрополита Филарета по отношению к расколу. Казань, 1895; Флоринский И. Н. Филарет, митрополит Московский и "Записки" о нем С. Соловьева. М., 1896; Пыпин А. Н. Религиозные движения при Александре I. Пг., 1916 (переиздано: СПб., 2000); Вишленкова Е. А. Религиозная политика: официальный курс и "общее мнение" в России александровской эпохи. Казань, 1997; Кондаков Ю. В. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция. 1801--1825. СПб., 1998; Римский С. В. Российская церковь в эпоху Великих реформ. М., 1999; Тинина З. П. Самодержавие и русская православная церковь в первой четверти XIX в. Волгоград, 1999. 2. Голицын Александр Николаевич (1773--1844) -- князь, действительный тайный советник, член Государственного Совета (с 1810), сенатор (с 1812), министр просвещения (1816--1824), главноначальствующий над Почтовым департаментом (с 1819). Одно из самых доверенных лиц Александра I. Еще юношей он был представлен Екатерине II М. С. Перекусихиной. Остроумие и живость характера приблизили его и к великому князю Александру Павловичу, ближайшим сподвижником которого Голицын стал на многие годы. В 1805 г. был назначен обер-прокурором Св. Синода, а с 1810 г. -- главноуправляющим иностранными вероисповеданиями и Почтовым департаментом. С 10 августа 1816 г. являлся министром народного просвещения (с 24 октября 1817 г. -- духовных дел и народного просвещения). Если в начале александровского царствования Голицын был известен в обществе как "вольтерьянец и либерал", то в последние годы жизни Александра I, вслед за императором, погрузился в мистику, чем настроил против себя и прогрессивное дворянство, и высшее православное духовенство. Интригами известного архимандрита Фотия был отстранен от поста министра народного просвещения (15 мая 1824). Вместе с тем, "добрый, благородный, набожный человек", по словам А. Д. Боровкова, Голицын много сделал в сфере благотворительности. Являясь президентом "Человеколюбивого общества" и создателем "Попечительного о тюрьмах общества", а также приюта для бедных и неизлечимо больных, Голицын оставил о себе прекрасную память. С воцарением Николая I, который всегда относился к нему с искренним почтением, Голицын вернул свое прежнее положение при Дворе. Оставаясь главноначальствующим над Почтовым департаментом, что давало ему право присутствовать в Государственном Совете и Комитете министров, 12 января 1830 г. он был назначен канцлером Капитула Российских орденов. С 1839 по 1841 гг. Голицын -- председатель Общего собрания Государственного Совета, на заседаниях которого всегда проявлял лояльность и никогда не вступал в прения, "ограничиваясь <...> простым присоединением своего голоса к какой-нибудь из спорящих сторон". Рескриптом Николая I от 27 марта 1842 г. Голицын был уволен от всех должностей и через два года умер в своем крымском имении Гаспра-Александрия. О нем см.: Карпович Е. П. А. Н. Голицын и его время // Исторический вестник. 1882. No 4--5; Архимандрит Фотий и князь Голицын // Русская старина. 1881. No 1; Рассказы князя А. Н. Голицына: Из записок Ю. Н. Бартенева// Русский архив. 1886. Кн. 1. No 3. С. 375--379; Стеллецкий Н. С. Князь Голицын и его церковно-государственная деятельность. Киев, 1901; Кондаков Ю. Е. 1) Личность и государственная деятельность князя А. Н. Голицына // Личность и власть в истории России XIX-- XX вв.: Материалы научной конференции. СПб., 1997. С. 117--126; 2) Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция. 1801--1825. СПб., 1998; Пыпин А. Н. Религиозные движения при Александре I. СПб., 2000. (Репринт).
   3. На негативные последствия "гибельной таинственности", окружавшей оба секретных документа (письмо великого князя Константина Павловича от 14 января 1822 г. и манифест Александра I от 16 августа 1823 г.), "смутившей умы" и вызвавшей "роковые происшествия" 14 декабря 1825 г., указывают и другие современники событий (Глинка С. Н. Об обществах европейских и судьбе моего отечества: Шестой период царствования Александра Первого от 1818 года до 1825 // Наст. изд. С. 120--121; Булгаков А. Я. Современные происшествия и воспоминания мои: ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 506. Д. 134. Л. 4; Лунин М. С. Взгляд на тайное общество в России (1817--1826) // Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1988. С. 271; Эйдельман Н. Я. О преемнике Александра // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 318--320). Вопрос о том, почему Александр I при жизни так и не решился обнародовать манифест от 16 августа 1823 г., был поставлен в 1848 г. самим Николаем I. В рукописи книги М. А. Корфа напротив рассуждения автора о вероятных причинах сохранения тайны есть помета, сделанная рукой Николая I: "Я не иначе могу себе изъяснить сие молчание пред нами, как опасением государя, что я последую примеру старшего брата" (Заметки Николая I на полях рукописи М. А. Корфа // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 37). Эта версия Корфа--Николая вызвала отрицательную реакцию уже первых читателей рукописи, считавших, что этот сюжет не следовало включать в текст рукописи, поскольку, по их мнению, Александр I "оставил Россию в жертву междоусобию, единственно из трусости, или, опасаясь, чтобы второй брат не отказался от наследования ему, подобно старшему, или для того, чтобы при жизни своей оберечь щекотливое самолюбие этого старшего" (Корф М. А. Историческая записка о происхождении и издании книги "Восшествие на престол императора Николая I-го". Л. 79 об. -- 80).
   В литературе эта проблема нашла различную интерпретацию. Исследователи, отмечая известную противоречивость поведения Александра I, объясняют ее: либо властными амбициями самого императора, цепко державшегося за свой трон и намеренно создавшего такую ситуацию, при которой оказалось два наследника -- официальный Константин Павлович и тайный Николай Павлович, -- но никто из них не имел бесспорных прав (Сафонов M. M. Междуцарствие // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 166); либо страхом не столько перед "энергичным, напористым и жестоким" Николаем, сколько перед движением против царя с использованием имени великого князя (Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года. С. 21--22; Сахаров А. Н. Александр I: К истории жизни и смерти // Российские самодержцы. 1801--1917. М., 1994. С. 87).
   Следует добавить и гипотезу С. В. Мироненко, по мнению которого, на окончательном решении вопроса о наследнике престола более всего настаивал Константин Павлович, который своим отказом царствовать и требованием законного оформления прав нового наследника вынуждал императора действовать. Да и сам Александр Павлович прекрасно понимал, что в таком важном вопросе, как престолонаследие, необходима ясность. Летом 1823 г. император поручил митрополиту Филарету составить секретный Манифест об отказе от российского трона цесаревича Константина Павловича и о передаче права престолонаследия великому князю Николаю Павловичу. Однако обнародование Манифеста, где наследником престола без всяких условий назывался Николай, никогда не признававший конституционного устройства, означало бы, что с мечтами императора "о конституции покончено навсегда". Поэтому Александр I, подготовив все необходимое для оформления передачи трона, так и не решился придать секретным документам (письму Константина Павловича государю от 14 января 1822 г. и императорскому Манифесту от 16 августа 1823 г.) законную силу, тем самым оставив "для себя иллюзию возможности иного выбора" (Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия. С. 87--88).
   На наш взгляд, проблема перемены преемника российского трона должна рассматриваться отдельно, без жесткой связи с реформаторскими поисками власти. Представляется, что Александр I, подготовив манифест о передаче прав наследования Николаю Павловичу, не придал ему законную силу, не столько остерегаясь честолюбивых притязаний великого князя, сколько считая, что вопрос о переходе власти от одного монарха к другому является прерогативой только царствующей династии и потому должен быть сохранен в тайне от общества.
   Относительно позиции Я. А. Гордина, следует напомнить, что в мемуаристике александровской эпохи, а вслед за ней в литературе, всегда отмечалась непопулярность Николая Павловича в обществе и армии, что делает весьма сомнительным предположение автора о возможности создания и деятельности "партии", "знаменем" которой мог быть Николай или его имя. В последние годы жизни и царствования Александра I у императора, согласно воспоминаниям близких ему людей, развились подозрительность и нетерпимость к людям, в том числе и к членам Императорской семьи. Боясь иметь наследников, более популярных, чем он сам, Александр Павлович, по словам современников, "специально усиливал контрасты между собою и братьями" (Письмо гр. М. Д. Нессельроде (урожденной Гурьевой) брату Н. Д. Гурьеву от 6 декабря 1825 г. // Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. Т. 1. С. 204--205). Поэтому Николай Павлович был весьма осторожным и не стремился приобрести симпатии армии, особенно гвардии.
   Во многом это было обусловлено тем фактом, что документы о престолонаследии так и не были опубликованы. Это создавало для Николая (которому было известно о существовании и содержании актов, скорее всего, от вдовствующей императрицы Марии Федоровны и своего ближайшего друга, принца Вильгельма Прусского) в высшей степени затруднительное положение. С одной стороны, опасность состояла в том, что не исключалась возможность перемены лица, предназначенного в преемники престола, а с другой -- изъятия в любой момент самого акта о престолонаследии. "Хранить до востребования моего, -- было написано собственноручно Александром I на конверте с оригиналами документов о престолонаследии, хранящимися в Успенском соборе Московского кремля, -- а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архирею и московскому генерал-губернатору, в Успенском соборе, прежде всякого другого действия". На конверте же с их копиями, положенными в Государственный Совет, концовка была иная: "...прежде всякого другого действия в Чрезвычайном собрании Совета" (Оленин А. Н. Записка об особом пакете (завещании) императора Александра I, переданном 16 августа 1823 г. председателю Государственного Совета кн. Лопухину: ОР РНБ. Ф. 542. Д. 427. Л. 1). Кроме этого, Николай Павлович прекрасно осознавал, что отречение Константина Павловича было связано, в первую очередь, с условиями, которые были выдвинуты цесаревичу в связи с браком на Иоанне Грудзинской, и потому в экстремальной ситуации, при поддержке "константиновской партии" цесаревич все же мог решиться принять корону. Именно эта таинственность и неопределенность в столь важном государственном вопросе дестабилизировали социально-политическое положение в империи и усиливали кризисные явления (подробнее об этом см. наст. изд., с. 32--35, 37--38, примеч. 35, 37, 43, а также: Андреева Т. В. Противостояние: Константин и Николай. С. 186--191). "В наши ли шаткие времена путать и не открывать сокровенные замыслы, -- выдвигал царствующей династии одно обвинение за другим С. Н. Глинка, -- в то ли время играть народом, когда в очах подданных совершилась все превратности и когда престолы царей как будто пошатнулись" (Глинка С. Н. Об обществах европейских и судьбе моего отечества: Шестой период царствования Александра Первого от 1818 года до 1825 // Наст. изд. С. 120).
   4. Александр I согласился с предложением Филарета, и поэтому с манифеста императора от 16 (29) августа 1823 г. князем А. Н. Голицыным были сделаны три копии, которые 15 октября того же года были отправлены из Москвы в Петербург и с того момента хранились в Государственном Совете, Сенате и Синоде.
   5. Аракчеев Алексей Андреевич (1769--1834) -- граф (1799), генерал от артиллерии, министр военно-сухопутных сил (1808--1810), главный начальник военных поселений (1819--1825), к моменту описываемых в воспоминаниях Филарета событий совершил головокружительную карьеру и стал самым влиятельным и близким Александру I человеком. Именно Аракчееву, одному из немногих доверенных лиц, император открыл тайну секретных бумаг о престолонаследии. Выходец из семьи мелкопоместного дворянина Новгородской губернии, в 1783 г. Аракчеев надел мундир кадета Шляхетского инженерного артиллерийского корпуса. Блестящими успехами в математике и военных науках вскоре обратил на себя внимание всего корпусного начальства и был произведен в капралы, а затем -- в сержанты. С 15-летнего возраста сделался помощником офицеров-воспитателей в надзоре за порядком в корпусе и на строевых учениях. В 1787 г. произведен в поручики и оставлен в корпусе в должности преподавателя математики, а через несколько лет определен адъютантом в чине капитана в штаб графа Н. И. Салтыкова. Вскоре молодой офицер, пользуясь покровительством генерала П. И. Мелиссино, был представлен великому князю Павлу Петровичу. В 1793 г. Аракчеев стал командиром артиллерийской роты с чином капитана, а позже -- майора артиллерии. В 1796 г. его назначение гатчинским военным губернатором было встречено в обществе с определенной настороженностью: уже в это время он имел репутацию "нещадного муштровщика". 28 июня 1796 г. по особому ходатайству Павла Петровича Аракчеев был произведен в подполковники артиллерии и полковники войск наследника. Став императором, Павел доверил ему пост петербургского военного коменданта. В том же году Аракчеев был произведен в генерал-майоры и назначен командиром сводного гренадерского батальона Лейб-гвардии Преображенского полка. 5 апреля 1797 г. ему был пожалован титул баронета, а через месяц он был назначен генерал-квартирмейстером всей армии. Через некоторое время Павел I вверил ему командование Лейб-гвардии Преображенским полком. Однако вскоре произошло первое падение Аракчеева. 18 марта 1798 г. без прошения, но с производством в генерал-лейтенанты, он был уволен в отставку. Но уже 11 августа 1798 г. снова принят на службу и зачислен в свиту Павла I. Пожалованный в том же году графским титулом, в октябре 1799 г. Аракчеев был вновь отставлен от службы, уволен и отправлен в свое новгородское имение Грузино. В начале 1801 г. Павел I вновь приблизил его к себе. Первые годы царствования Александра I не изменили положения Аракчеева. Казалось, о нем забыли. Лишь 27 апреля 1803 г. он был вызван в столицу и назначен генерал-инспектором всей артиллерии и командиром Лейб-гвардии Артиллерийского батальона. В этот период им было много сделано для подготовки армии к будущей войне. Главной заслугой Аракчеева стало поднятие российской артиллерии на невиданный доселе уровень: он выделил артиллерийские части в отдельные боевые единицы, создал артиллерийские бригады, учредил "Артиллерийский ученый комитет" (1808) и "Артиллерийский журнал" (1808). Успешные действия русских войск в наполеоновских войнах были бы невозможны без отлаженных действий артиллерийских частей. 27 июля 1807 г. Аракчеев был произведен в генералы от артиллерии. После войны с Францией назначенный военным министром (13 января 1808 г. -- 1 января 1810 г.), Аракчеев все свое внимание сосредоточил на коренном преобразовании внутреннего устройства армии и на ее управлении. С началом Отечественной войны 1812 г. в звании члена Особого комитета при императоре занимался организацией ополчения, а в 1814 г. участвовал в походе на Париж. 31 марта 1814 г. произведен в генерал-фельдмаршалы, но отказался принять это звание, поскольку не был непосредственным участником боевых действий. После наполеоновских войн Аракчеев становится одним из самых влиятельных сановников империи, что было связано с теми полномочиями, которые он получил от императора. Уже 24 декабря 1815 г. в связи с болезнью председателя Комитета министров Н. И. Салтыкова Аракчееву были поручены функции "доклада и надзора по делам Комитета", ас 1816 г. -- право доклада и контроля над Государственным Советом. Это давало ему возможность не только воздействовать на деятельность и решения высших государственных учреждений, но и влиять на мнение Александра I, которого он теперь сопровождал почти во всех путешествиях монарха по России и Европе. Когда император, стремясь уменьшить расходы на содержание армии, решил внедрить в России военные поселения, именно Аракчееву была поручена реализация этого проекта. Первый опыт подобного поселения был сделан еще в 1809 г., а уже к концу 1824 г. сорок полков были расселены среди жителей Новгородской, Могилевской, Харьковской и Херсонской губерний, вызывая недовольство как государственных крестьян, так и дворянского общества. В последние годы своей жизни Александр I удостоил Аракчеева безграничной "доверенностью", что еще более укрепляло позиции "всесильного" начальника всех военных поселений империи. Влияние Аракчеева в армии, и соответственно в государстве, возросло настолько, что ему поручалась разработка проектов, имевших общегосударственное значение. Наиболее интересным из них является относящийся к 1818 г. проект освобождения крестьян, согласно которому основными мерами для уничтожения крепостного состояния в России должно было стать приобретение в казну помещичьих крестьян и дворовых людей путем покупки их у владельцев. Причем ущерб собственников должен был возмещаться денежными вознаграждениями или выдачей специальных государственных бумаг, т. е. своеобразных выкупных свидетельств. Таким образом, Аракчеев одним из первых в России выдвинул идею о возможности выкупа крестьян с землей посредством кредитных операций, которые были положены в основу крестьянской реформы 1861 г. (об этом см.: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 117). Однако трагедия 10 сентября 1825 г., происшедшая в имении Аракчеева Грузино (когда дворовые убили любимую женщину генерала Н. Ф. Минкину), стала для него роковым событием, после которого он так и не оправился. 12 сентября того же года Аракчеев передал все дела по артиллерийскому ведомству и по управлению военными поселениями, без уведомления царя, генерал-майору Эйлеру. Поэтому, когда И. В. Шервуд в начале ноября 1825 г. послал Аракчееву сообщение о заговоре на цареубийство среди членов тайного общества, тот даже не видел доноса. Не вскрывая пакет, он тотчас отправил бумаги в Таганрог. "Не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, -- писал в своей "Исповеди" Шервуд, -- которому столько оказано благодеяния императором Александром I, и которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь государя и спокойствие государства для пьяной, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины: есть над чем задуматься" ("Исповедь" Шервуда-Верного // Исторический вестник. 1896. Т. 63. С. 66--85). Несмотря на то, что, находясь в Таганроге, царь постоянно звал Аракчеева, с которым как с доверенным лицом собирался обсудить сложные проблемы, связанные с открытием заговора во 2-ой армии, последний так и не отправился на юг. Даже известие о тяжелой болезни монарха не заставило генерала приехать в южную императорскую резиденцию. В этой связи интересна версия А. Н. Сахарова, полагающего, что этот факт может быть связан с возможным заговором против Александра I высшего генералитета (Сахаров А. Н. Александр I: К истории жизни и смерти. С. 89), которая подтверждается весьма любопытной заметкой "Обвинение графа Аракчеева в государственном преступлении" (Русская старина. 1900. Т. 101. С. 642).
   После вступления на престол Николая I Аракчеев был уволен в отставку и отправлен на лечение в Карлсбад. Любопытно, что Николай Павлович пожаловал ему на путевые издержки и лечение 50 000 рублей, которые Аракчеев тотчас препроводил вдовствующей императрице Марии Федоровне, курирующей благотворительные и богоугодные заведения. За границей Аракчеев издал сборник писем к нему Александра I, а вернувшись в Грузино, пожаловал 50 000 рублей в награду автору лучшего исторического труда об "Александре Благословенном". На средства Аракчеева в Грузино был воздвигнут бронзовый памятник Александру I, после открытия которого Алексей Андреевич писал другу: "Теперь я все сделал и могу явиться к императору Александру с рапортом". Умер Аракчеев 13 апреля 1834 г. По его духовному завещанию право определения наследника было предоставлено Николаю I, который передал все имущество покойного в Новгородский кадетский корпус, с этого времени носивший фамильный герб Аракчеева с девизом: "Предан без лести". Об А. А. Аракчееве см.: Ратч В. Ф. Граф Аракчеев и военные поселения. 1809--1831. СПб., 1871; Струков Д. /Г.Аракчеев, граф Алексей Андреевич. СПб., 1894; Кизеветтер А. А. Император Александр I и Аракчеев в их взаимоотношениях. СПб., 1911; Якушкин В. Е. Сперанский и Аракчеев. Пг., 1915; Богданович П. Н. Аракчеев: граф и барон Российской империи. Буэнос-Айрос, 1985; Ячменихин К. М. 1) Алексей Андреевич Аракчеев // Вопросы истории. 1991. No 12. С. 37--50; 2) А. А. Аракчеев // Российские консерваторы. М., 1997. С. 17--63; Коваленко А. Ю. А. А. Аракчеев и M. M. Сперанский: история взаимоотношений. М., 1992; Федоров В. А. 1) А. А. Аракчеев (1769--1834) // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1993. No 3. С. 54-74; 2) М. М. Сперанский и А. А. Аракчеев. М., 1997; Томсинов В. А. Временщик. М., 1996; Сахаров А. Н. Александр I и Аракчеев // Отечественная история. 1998. No 4; Ячменихин К. М., Соломенная Т. В. Алексей Андреевич Аракчеев // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия. Воронеж, 2005. С. 196-197.
   6. Протопресвитер (греч. protos presbytères -- наистарейший) -- высший частный титул белого духовенства. Белое духовенство имело следующие частные титулы: протопресвитер, протоирей, священник (иерей), протодиакон, диакон. Протопресвитеров в XIX в. было четыре: глава придворного ведомства (он же возглавлял собор Зимнего дворца и Благовещенский собор в Московском Кремле), старшие священнослужители Успенского и Архангельского соборов Московского Кремля, а также глава военного и морского духовенства. Иногда звание протопресвитера носил руководитель армейского духовенства, но до 1890 г. это не являлось правилом. Особых прав и преимуществ протопресвитеры -- настоятели Успенского и Архангельского соборов -- не имели.
   7. Сакелларий -- в Константинопольской церкви лицо, обязанности которого заключались в сборе денег и контроле в подведомственных ему церквях и монастырях. В России звание сакеллария в XIX -- начале XX в. давалось одному из протоиереев Большого Кремлевского дворца.
   8. Как уже отмечалось, конверт, в который были запечатаны подлинники манифеста Александра I, собственноручно подписанного им 16 августа 1823 г., и письма великого князя Константина Павловича к императору от 14 января 1822 г., был положен в ковчег Успенского собора московского Кремля, а другие конверты с копиями секретных документов о престолонаследии были отправлены в октябре 1823 г. в Петербург. См. наст. изд., с. 146, примеч. 4.
   9. Голицын Дмитрий Владимирович (1771--1844) -- светлейший князь, генерал от кавалерии, московский генерал-губернатор. Участник штурма Праги (1794), Голицын блестяще зарекомендовал себя в войне с Наполеоном (1806--1807), участвуя в сражениях под Прейсиш-Эйлау и Фридландом. Во время русско-шведской войны 1808--1809 гг. командовал войсками в Финляндии, но когда командующим русскими войсками, действующими на севере Европы, был назначен М. Б. Барклай-де-Толли, ушел в отставку (1809). С началом Отечественной войны 1812 г. Голицын снова в рядах русской армии; он неоднократно демонстрировал свою храбрость и умелые действия в сражениях под Тарутиным и Бородиным, а затем в кампаниях 1813--1814 гг. Назначенный генерал-губернатором Москвы (1820), членом Государственного Совета (1821), к 1825 г. Голицын был не только одним из высших сановников империи, но и человеком, весьма близким ко Двору. Неудивительно, что Александр I, вероятно, доверил ему "тайну" секретного пакета (см. наст. изд., с. 144, примеч. 3; Из рассказов московского митрополита Филарета. С. 114).
   10. Известие о том, что Александр I тяжело болен, достигло Москвы 26 ноября 1825 г. и чрезвычайно поразило жителей древней столицы, поскольку, как писал управляющий Московским почтовым департаментом А. Я. Булгаков, "мало кому было известно, что государь не здоров". В Петербурге и в Варшаве о болезни императора также знали только избранные, т. к. все известия из Таганрога держались в строгой тайне, а любые слухи о недуге царя власти старались всячески пресекать (Междуцарствие в России от 19 ноября до 14 декабря 1825 г. // Русская старина. 1882. Т. XXXV. С. 150--155; Дневник В. П. Шереметевой (Алмазовой). 1825--1826. М., 1916. С. 109--111). О тяжелом состоянии больного монарха в Петербурге стало известно в 4 часа дня 25 ноября 1825 г. В этот день личный секретарь вдовствующей императрицы Марии Федоровны Г. И. Вилламов получил письмо из Таганрога от начальника Главного штаба И. И. Дибича от 15 ноября с описанием хода болезни императора и просьбой предупредить Марию Федоровну об этих тревожных новостях с юга (Воцарение императора Николая I: Из дневника Г. И. Вилламова // Русская старина. 1899. Т. 97. No 1. С. 92--93). Подобного рода извещения Дибич послал всем высшим сановникам северной столицы -- петербургскому генерал-губернатору графу М. А. Милорадовичу, председателю Государственного Совета князю П. В. Лопухину, командиру гвардейского корпуса, генерал-адъютанту А. Л. Воинову. После получения этой информации, имевшей огромное государственное значение, все указанные выше лица на особом совещании, в присутствии дежурного генерала Главного штаба А. Н. Потапова и начальника штаба Гвардейского корпуса А. И. Нейгардта, приняли решение "держать это известие в тайне от общества" и сообщить о состоянии здоровья Александра I лишь членам Императорского дома (Междуцарствие в России от 19 ноября до 14 декабря 1825 г. С. 160, 201). 25 ноября в Аничков дворец к великому князю Николаю Павловичу с тревожным известием явился М. А. Милорадович. "25-го ноября, вечером, часов в 6, я играл с детьми, у которых были гости. Как вдруг пришли мне сказать, что военный генерал-губернатор граф Милорадович ко мне приехал, -- вспоминал этот день через много лет Николай I. -- Я сейчас пошел к нему и застал его в приемной комнате, живо ходящим по комнате, с платком в руке и в слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил: "Что это, Михаил Андреевич, что случилось?" Он мне отвечал: "Ужасные известия". Я ввел его в кабинет, и тут он, зарыдав, отдал мне письмо от князя Волконского и Дибича, говоря: "Государь умирает; остается самая слабая надежда"" (Заметки Николая I на полях рукописи М. А. Корфа // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 37). Сразу после встречи с Милорадовичем великий князь поехал в Зимний дворец к вдовствующей императрице Марии Федоровне, которая "изволила за ним прислать", чтобы официально сообщить, что существуют секретные акты, передающие ему право на российский престол. Через несколько часов, проведенных с матерью, Николай вернулся в Аничков дворец. В восемь часов вечера того же дня состоялось экстренное совещание великого князя с высшими лицами империи; на нем обсуждались те меры, которые следовало принять в случае получения известия о смерти Александра I. События, разворачивающиеся на этом совещании, являясь результатом необдуманных, тайных действий Александра I, в литературе характеризуются как "первая схватка за власть", которая стала важной причиной начала междуцарствия (Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. Т. 1. С. 182--203; Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года. С. 23; Сафонов M. M. Междуцарствие. С. 167; Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия. С. 88). Однако существуют два варианта беседы Николая Павловича с генералами. Согласно официальному письму "От брата Николая брату Константину", составленному по приказанию великого князя специально для Константина Павловича 3 декабря, сам Николай предложил М. А. Милорадовичу и А. Л. Воинову, приглашенным на совещание в Аничков дворец, что в случае кончины императора "он первым присягнет старшему своему брату, как законному наследнику престола" (Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 129--130). По другой версии (записанной С. П. Трубецким со слов бывшего адъютанта Константина Павловича Ф. П. Опочинина), когда Николай Павлович объявил приглашенным на совещание сановникам (согласно Опочинину, это были князь П. В. Лопухин, князь А. Б. Куракин и граф М. А. Милорадович) свои права на трон вследствие отречения Константина, M. A Милорадович "ответил наотрез, что великий князь Николай не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы империи не дозволяют располагать престолом по завещанию, что притом завещание Александра известно только некоторым лицам и неизвестно в народе; что отречение Константина также не явное и осталось не обнародованным; что Александр, если хотел, чтоб Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина; что ни народ, ни войско не поймет отречения и припишет все измене, тем более, что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно откажется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемое за тем последствие будет возмущение. Совещание продолжалось до двух часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но гр. Милорадович их признавать не хотел и отказал в своем содействии. На том и разошлись" (цит. по: Трубецкой С. П. Замечания на книгу М. А. Корфа "Восшествие на престол императора Николая I-го" // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. С. 385). Справедливо считая рассказанный Опочининым вариант беседы Николая Павловича со столичной аристократией вполне реальным и достоверным, исследователи все же по-разному интерпретируют расстановку сил при Дворе и причины принятия тех или иных решений заинтересованными лицами. Действительно, 25 ноября 1825 г. произошло первое столкновение за власть в правительственных кругах и среди членов Императорского дома. Однако до сих пор остается невыясненной реальная роль всех участников этих переговоров. Одни авторы полагают, что эти события положили начало борьбе за престол 3-х претендентов: вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великих князей Константина и Николая Павловичей; а М. А. Милорадович, которого все считали сторонником Константина, в действительности являлся "орудием" в руках Марии Федоровны, имевшей свои собственные планы захвата власти (СафоновM. M. Междуцарствие. С. 167). Другие исследователи считают, что петербургский генерал-губернатор "выстраивал свою версию событий", и 25 ноября решающее слово принадлежало ему. Опираясь на общественное мнение, которое, естественно, оказывалось на стороне Константина как законного наследника престола, а также -- на поддержку генералитета и гвардии, М. А. Милорадович занял "непоколебимую проконстантиновскую позицию" и стремился возвести его на трон цесаревича (Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года. С. 27--29; Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия. С. 89--90; Сахаров А. Н. Александр I: К истории жизни и смерти. С. 89). Более логичной представляется вторая версия. Но следует все же заметить, что в сложнейших обстоятельствах междуцарствия М. А. Милорадович не столько хотел стать "делателем царей", сколько попытался соблюсти законность, хотя бы в юридических нормах абсолютной монархии (подробнее об этом см.: Андреева Т. В. Император Николай Павлович и граф М. А. Милорадович // Россия в царствование Николая I: Наука, политика, экономика. СПб., 1998. С. 230--251). В Варшаве узнали о критическом положении императора уже 19 ноября 1825 г. До этого момента о болезни Александра I здесь было известно (как об этом писал Константин Павлович И. И. Дибичу 23 ноября 1825 г.) только трем лицам -- самому великому князю, его врачу генералу Кучковскому и Варшавскому градоначальнику, генералу от инфантерии графу Д. Д. Куруте. Ни великий князь Михаил Павлович, находившийся в это время в Варшаве, ни жена цесаревича ничего не подозревали о тревожных известиях, поступавших из Таганрога, хотя видели по дневным рапортам коменданта Варшавы, что беспрестанно приезжают фельдъегеря, и замечали, что Константин "не во всегдашнем расположении духа и необыкновенно пасмурен" (Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 51-- 52; Гордин Я. А. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года. С. 76--80). Трудно объяснить, почему Константин Павлович "один носил в своем сердце терзавшие его предчувствия и беспокойство" и скрывал их от самых близких ему людей? Почему, видя, что надежд на улучшение вестей из Таганрога не осталось, не поехал к умирающему брату и монарху, а в письме И. И. Дибичу мотивировал это следующей странной фразой: "Если бы я повиновался одному внушению моего сердца, то, разумеется, давно уже был бы у вас; но вы, конечно, сами поймете, что препятствует мне этому" (Междуцарствие в России от 19 ноября до 14 декабря 1825 г. С. 153). Таким образом, 25 ноября 1825 г. в России закончилось в тягостной и зловещей неопределенности. На следующий день было официально объявлено о болезни императора, и в храмах стали совершаться молебны о его здоровье. "Я был свидетелем необыкновенного зрелища: народ отовсюду повалил в церкви молиться о здоровье государя. Все мысли сосредоточивались на одном предмете, и в общем напряжении умов пропадали всякие личные соображения, -- вспоминал об общих настроениях в эти критические дни принц Евгений Вюртембергский. -- Все кругом плакало. Редко случалось мне быть свидетелем такой тревоги и самому живо ощущать ее" (Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 107).
   11. Голицын Сергей Михайлович (1774--1859) -- князь, попечитель Московского учебного округа, председатель Московского цензурного комитета (1830--1835), ближайший друг архиепископа Филарета. Согласно характеристике М. А. Дмитриева, "добрый и пустой человек князь Сергей Михайлович Голицын, который по своему роду, богатству и чину мог бы быть вельможей", но не был им. "Во-первых, жил не открыто; потом, по своей торопливости, по своей фигурке прыгающего петушка, по своим пустым речам, скороговоркою и до крайности пошлым, он не имел той спокойно вежливой осанки, которая принадлежала старинным вельможам" (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 280).
   12. Династический кризис, возникший в России в ноябре--декабре 1825 г., усугублялся тем, что возникла сложная юридическая ситуация, при которой ни один из претендентов не имел бесспорного права на престол, поскольку секретные документы о престолонаследии не были обнародованы. Однако общественное и "народное мнение" оказались на стороне Константина Павловича, и точка зрения, высказанная М. А. Милорадовичем на совещании в Аничковом дворце 25 ноября, а также версия митрополита Филарета, нашедшая отражение в публикуемых воспоминаниях, в огромной мере отражали общие настроения. Дело было не только в том, что Константин имел титул наследника престола, и его имя упоминалось на богослужениях первым после императора, главное -- симпатии общества, а также войск и народа были на стороне цесаревича. "Он был тогда народнее Николая, -- писал А. И. Герцен, -- отчего, не понимаю, но массы, для которых он никакого добра не сделал, и солдаты, для которых от делал один вред, любили его... отсюда -- целый год поклонения этому чудаку" (Герцен А. И. Полное собрание сочинений. М., 1956. Т. 8. С. 63). Дворянство предпочитало Константина Николаю Павловичу, полагая, что, как старший по возрасту и занимавший много лет пост наместника Царства Польского и командующего польской армией, цесаревич был более опытен в государственных делах. Гвардейская молодежь искренне желала, чтобы императором был Константин Павлович, поскольку, как писал С. П. Трубецкой, "молодые великие князья надоели" (Трубецкой С. П. Материалы о жизни и революционной деятельности. Иркутск, 1983. Т. 1. С. 310--320). В сознании народа Константин Павлович представлялся не только "отцом нации", но на него возлагались особые надежды, связанные с крестьянским вопросом. "Известие о смерти императора Александра I в Рязани, так же как почти во всей России, было неожиданной новостью, -- замечает А. И. Ростиславов в своих записках. -- Солдаты и простой народ, особенно помещичьи крестьяне, ликовали и радовались перемене царствования; то есть вообще почему-то любили своего сподвижника по Итальянской кампании; народ уверен был, что новый царь, не любивший дворян, освободит его от крепостного ига" (цит. по: ОР РНБ. Ф. 859. Д. 37. No 16. Л. 19--20; см. также: Рахматулин М. А. Легенда о Константине в народных толках и слухах 1825--1858 // Феодализм в России: Сб. статей и воспоминаний, посвященный памяти академика Л. В. Черепнина. М., 1987. С. 298--308). Вопрос о претензиях Константина Павловича на российский престол весьма сложен и неоднозначен. Ведь известие о смерти императора было получено в Варшаве на два дня раньше, чем в Петербурге, т. е. 25 ноября 1825 г. в 7 часов вечера. Существует некоторая противоречивость показаний различных мемуарных источников, описывающих события в польской столице сразу после получения трагической вести. Согласно воспоминаниям великого князя Михаила Павловича, а также сенатора И. Д. Данилова, Константин Павлович, получив сообщение о кончине брата, созвал экстренное совещание, на котором присутствовали, кроме великого князя, граф H. H. Новосильцев, князь А. Ф. Голицын, сенатор И. Д. Данилов, генерал Д. Д. Курута, дежурный генерал Главного штаба цесаревича А. И. Кривцов, адмирал П. А. Колзаков, и объявил им о случившемся. Причем когда H. H. Новосильцев обратился к Константину Павловичу с титулом "Ваше Величество", цесаревич накричал на него и прочитал хранившееся у него в копии письмо к Александру I от 14 января 1822 г. с отречением от престола в пользу Николая. Затем он сказал: "Теперь настала торжественная минута доказать, что весь мой прежний образ действий был не какою-нибудь личиною, и продолжать его с тою же твердостию, с которою я начал. В намерениях моих, в моей решимости ничего не переменилось, и воля моя -- отречься от престола -- более чем когда-либо непреложна. Приступим к исполнению". Тотчас по приказанию Константина началась работа по составлению чернового варианта официальных писем цесаревича к вдовствующей императрице Марии Федоровне и Николаю Павловичу, где подтверждалось его отречение и Николай признавался "законным монархом России". Работа продолжалась всю ночь и только к 5 часам утра 26 ноября Константин подписал документы. (Воспоминания Михаила Павловича о событиях 14 декабря 1825 г. // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 52--53; Цесаревич Константин Павлович в 1825 и 1826 гг.: Рассказ сенатора И. Д. Данилова // Русская старина. 1870. Т. 3. С. 250--251). По наблюдениям других современников, в первое время после получения известия о смерти Александра I Константин как будто колебался и еще окончательно не отказывался от короны русской и особенно польской. Согласно рассказу адмирала П. А. Колзакова, а также запискам графа Мориолля, цесаревич объявил своим приближенным о трагедии в Таганроге, "ничего не сказав им притом о своем отречении". В Варшаве известие о смерти Александра I разнеслось повсюду и вызвало толки, что цесаревич собирается принять корону. "Все знатнейшие чины двора, военные и гражданские, войско и духовенство, русское и польское, готовились к присяге и ждали только приказаний. Весь город был на ногах", -- писал П. А. Колзаков. Положение осложнилось еще более, когда Константин некоторое время не выходил из дворца, сказавшись нездоровым, а на все вопросы любопытствующим был один и тот же ответ: "Приказания в свое время будут объявлены, а покуда все остается по-прежнему" (Цесаревич Константин Павлович в 1825 и 1826 гг.: Рассказ П. А. Колзакова// Русская старина. 1870. Т. 3. С. 252--253; Записки графа Мориолля // Там же. С. 541--542; см. также: Окунь С. Б. Декабрист М. С. Лунин. Л., 1961. С. 82-83).
   13. Имеется в виду частное письмо графа М. А. Милорадовича (о нем см. наст. изд., с. 40--41, примеч. 57) от 27 ноября 1825 г., посланное с адъютантом Г. А. Мантейфелем к Московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну. В письме говорилось: "Всемогущему Богу угодно было взять к себе обожаемого Монарха! Его Императорскому Величеству Константину Павловичу сделана здесь присяга Его Императорским Высочеством Николаем Павловичем, Государственным Советом, Синодом и войском. По повелению Его Высочества Николая Павловича посылаю к Вашему Сиятельству адъютанта графа Мантейфеля с тем, чтобы Вы сделали распоряжения к приведению к присяге Его Императорскому Величеству Константину Павловичу в Москве. У Вашего Сиятельства в сохранении есть бумага блаженной и достойной памяти Его Императорского Величества императора Александра I. Его Высочеству Николаю Павловичу угодно, чтобы Ваше Сиятельство не распечатывало того текста. Его Высочество и сам Вам об оном будет особо писать. На случай, если сей пакет распечатан, то непременная и непоколебимая воля Его Императорского Высочества есть, чтобы присяга учинена была Его Императорскому Величеству Константину Павловичу. Исполняя волю Его Императорского Высочества, имею честь о сем для точнейшего исполнения" (цит. по: РГИА. Ф. 832. Оп. 1. Д. 1. Л. 3). И хотя это письмо Милорадовича было написано по воле Николая Павловича, но почти через двадцать лет, в 1848 г., Николай I при чтении рукописи книги M. A Корфа напротив места, где шло описание приведения к присяге Константину Павловичу жителей Москвы, написал: "Не могу объяснить, почему митрополит Филарет, которому известно было содержание духовного завещания императора Александра I, не распечатал и не объявил оного". Тогда же это было передано кем-то Филарету, который в особом письме на Высочайшее имя объяснил свою позицию, напомнив государю о приведенном выше письме (Из рассказов московского митрополита Филарета. С. 115). Что же касается самого письма, то, надо думать, оно являлось составной частью "плана" Николая Павловича. Понимая нелегитимность необнародованного при жизни Александра I манифеста от 16 августа 1823 г. и считая присягу Константину "индульгенцией" своего прихода к власти, Николай подчинился решению, принятому на совещании в Аничковом дворце 25 ноября 1825 г.: если курьер привезет известие о смерти Александра I, то немедленно должна быть проведена присяга цесаревичу Константину Павловичу. Поэтому, когда весть о смерти Александра I достигла Петербурга, а это произошло между 11 и 12 часами утра 27 ноября 1825 г. во время молебна царской семьи в церкви Зимнего дворца о здоровье императора, Николай Павлович, сообщив о случившемся Марии Федоровне, вместе с принцем Евгением Вюртембергским, графом М. А. Милорадовичем и находившимися в церкви генералами первым принес присягу императору Константину.
   14. Речь идет о том, что в данных обстоятельствах были нарушены все установленные законом правила и традиции, согласно которым присяга могла приноситься только после оглашения манифеста о восшествии на престол нового монарха, причем первыми должны были быть приведены к присяге высшие государственные учреждения империи -- Государственный Совет и Сенат, который указом должен был объявить о присяге; особое распоряжение, объявлявшее о присяге, должно было поступить на места и от Синода.
   15. Гагарин Павел Павлович (1789--1872) -- князь, действительный тайный советник, обер-прокурор Общего собрания московских департаментов Сената (1823), член Государственного Совета (1831), позже ставший председателем Государственного Совета и Комитета министров (26 февраля 1864 -- 21 февраля 1872). Родившийся в Москве и получивший начальное образование дома, а затем в петербургском училище аббата Николя, в 1801 г. Гагарин был определен в Московский архив государственной коллегии иностранных дел. В 1808 г. перешел на военную службу, став адъютантом главнокомандующего 1-ой армией графа А. И. Татищева, а позже -- М. А. Милорадовича. В 1810 г. вернулся на статскую службу в должности советника при правлении Петербургского ассигнационного банка, а в 1815--1818 гг. состоял чиновником особых поручений при военном министре П. П. Коновницыне. В конце 1823 г. назначенный обер-прокурором Общего собрания московских департаментов Сената, Гагарин обязан был следить за соблюдением юридических норм при объявлении присяги императору Константину в Москве, но, поддерживая Николая Павловича, попытался сам нарушить их, предлагая привести к присяге губернские чины до принятия присяги московских департаментов Сената. Со вступлением на престол Николая I был произведен в действительные тайные советники и назначен сенатором (28 января 1831 г.). Переехав в Петербург и участвуя в заседаниях Департамента законов Сената, в 1849 г. Гагарин вошел в Особую секретную следственную комиссию по делу петрашевцев. 3 января 1857 г. был назначен членом Главного комитета по крестьянскому делу и с этого времени принимал самое деятельное участие в подготовке крестьянской реформы. С 1 января 1862 г. Гагарин -- председатель Департамента законов, являлся одним из разработчиков судебной реформы. 24 февраля 1864 г. став председателем Государственного Совета и Комитета министров, до конца дней он оставался видным государственным деятелем России. Умер 21 февраля 1872 г. По словам М. А. Дмитриева, "князь Павел Павлович Гагарин, прославившийся своей смелостью и своим строгим правосудием... человек очень умный, знаток в законах и судопроизводстве, бойкий, резкий, смелый и по русским понятиям честный, то есть деньгами не подкупный; но честолюбивый, угодник власти и готовый на все из почести и возвышения" (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 259--260, 413).
   16. Тревога Филарета относительно легитимности присяги на подданство императору Константину в Петербурге была вполне оправдана. 27 ноября 1825 г., уже после того, как, вопреки закону и традиции, первыми присягнули войска, в два часа дня пополудни был созван Государственный Совет для ознакомления с секретными документами о престолонаследии, копии которых хранились в архиве Совета. Причем действия этого высшего государственного учреждения России в этот день полностью оправдывали метафору современников, называвших Государственный Совет "государевой канцелярией". Дело в том, что, когда А. Н. Голицын, еще до начала заседания рассказавший собравшимся все подробности "таинственного пакета", вместе с председателем Совета князем П. В. Лопухиным предложил распечатать документы до присяги и огласить "последнюю волю покойного императора", министр юстиции Д. И. Лобанов-Ростовсий отклонил это предложение, высказав мнение -- не вскрывать пакет и идти присягать Константину. Лобанова-Ростовского поддержал адмирал А. С. Шишков, мотивируя свою позицию тем, что "империя ни на мгновение не может остаться без монарха" (Сборник РИО. СПб., 1877. Т. XX. С. 507; Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 39--40; Василии Г. Восшествие на престол императора Николая I. С. 30). Потом оказалось, что нет графа M. A Милорадовича. Согласно записке Я. О. Ламберта, графа задержал Николай Павлович, чтобы дать определенные рекомендации относительно позиции графа в Совете (Ламберт Я. О. Записка о болезни и кончине императора Александра I. Пер. с фр.: РГИА. Ф. 1643. Оп. 1. Д. 8. Л. 15 об.). Придя в зал заседания, М. А. Милорадович объявил советникам, что содержание секретных документов известно Николаю Павловичу, но он торжественно отрекся от предоставленного ему права, первым присягнул на подданство императору Константину и ожидает, что и члены Совета последуют его примеру. Однако главный вопрос -- распечатывать ли пакет, хранящийся в архиве Совета с 1823 г., -- решен не был. Когда А. Н. Оленин, как секретарь Государственного Совета, обратился к М. А. Милорадовичу, держа в руках пакет с собственноручного надписью Александра I -- "в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого другого действия, в Чрезвычайном собрании Совета", -- граф только посоветовал идти присягать (Документы Государственного Совета, относящиеся к восшествию на престол императора Николая I. Копии 1825 года: ОР РНБ. Ф. 542. Д. 430. Л. 12). И все же большинством голосов решили раскрыть пакет. Оглашенные акты ошеломили всех, и после совещания было решено идти к Николаю Павловичу, который сам повел советников к присяге, а вскоре присягнул Сенат и Синод. Таким образом, Государственный Совет не подчинился завещанию покойного царя и предоставил Сенату право провозгласить императором Константина Павловича. К трем часам ночи весь Петербург присягнул новому монарху на основании Указа Правительствующего Сената и распоряжения Синода. Именно эта "лакейская выходка" Государственного Совета, по свидетельству современников, сыграла важную роль в стремительном движении к "вспышке 14 декабря". Причем Совет, по мнению многих, "не потому не исполнил воли Александра, что признавал ее противузаконной, а для того, чтобы угодить Николаю, который в качестве великого князя, никем не уполномочен к такому распоряжению, взял на себя противузаконно право объявлять Константина царем" (Булгаков А. Я. Современные происшествия и воспоминания мои. Л. 8; Лунин М. С. Разбор донесений Тайной следственной Комиссии // Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1977. С. 72--73; Марченко В. Р. События, в глазах моих совершившиеся, при вступлении на престол императора Николая I // Русская старина. 1896. Т. 86. С. 307--315; Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского // Междуцарствие 1925 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 108).
   17. На самом деле, "самовластные" действия Николая Павловича вызвали негодование, в первую очередь, со стороны тех высших государственных чиновников, которые были посвящены в "тайну" завещания Александра I. Князья А. Н. Голицын и Д. И. Лобанов-Ростовский, узнавшие в Александро-Невской лавре о том, что Николай первым присягнул Константину, немедленно приехали в Зимний дворец. Причем Голицын был, по словам Николая I, "в исступлении, вне себя от горя, но и от вести во дворце, что все присягнули Константину Павловичу; он начал мне выговаривать, зачем я брату присягнул и других сим завлек, и повторил мне, что я слышал от матушки, и требовал, чтобы я повиновался мне неизвестной воле покойного государя. Я отверг сие неуместное требование положительно, и мы расстались с князем, я -- очень недовольный его вмешательством, он -- столько же моей неуступчивостию" (Заметки Николая I на полях рукописи М. А. Корфа // Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи. С. 39). Действиями великого князя были недовольны и члены Императорского дома. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, узнав, что Николай Павлович присягнул брату, с испугом сказала: "Что сделали вы, Николай? Разве вы не знаете, что есть акт, который объявляет вас наследником?". В маргиналиях на полях книги Корфа Николай I писал, что он отвечал матери о его будто бы неведении относительно секретного манифеста Александра I и письма Константина Павловича, передающих ему право на российский трон (см.: Там же). Но в разговоре с приехавшим из Варшавы 3 декабря 1825 г. великим князем Михаилом Павловичем он был более откровенен, и на вопрос последнего: "Зачем же ты все это сделал, когда тебе известны акты покойного государя и отречение цесаревича? Что теперь будет при второй присяге в отмену прежней, и как Бог поможет все это кончить?" -- цинично отвечал, что "едва ли есть повод тревожиться, когда первая присяга была совершена с такою же покорностию и так же спокойно" (цит. по: Корф М. А. Историческая записка о происхождении и издании книги "Восшествие на престол императора Николая I-го". Л. 76).
   18. Речь идет о председателе Государственного Совета и Комитета министров князе Петре Васильевиче Лопухине (1753--1827), первенствующем члене Правительствующего Синода митрополите Серафиме (1763--1843, с 1821 г. являлся митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским), а также министре юстиции князе Дмитрии Ивановиче Лобанове-Ростовском (1758--1838).
   19. Объявление о присяге на верноподданство императору Константину в Москве должен был сделать Московский департамент Сената. Согласно рассказу А. Я. Булгакова, когда 30 ноября 1825 г. московские граждане получили приглашение явиться к 11 часам пополудни в Успенский собор "для принесения присяги императору Константину Павловичу", то всех удивило такое приглашение", и все советовали московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну "сначала получить Манифест о восшествии на престол нового монарха". Затем все повиновались, "а потому двинулись в Собор". Когда же граф М. А. Милорадович, который по приказу Николая Павловича специально приехал в Москву, "пригласил принять присягу, то все желали, чтобы таковой призыв сделан был самим великим князем Николаем Павловичем. Случай казался довольно важен, чтобы дать повод к таковому, и чтение оного в соборе было бы приличным". Любопытна еще одна деталь, переданная Булгаковым: "Несмотря на богатые ризы духовенства, на шитые кафтаны статских чиновников, на золотые мундиры генералитета, на колокольный звон, на бесчисленное стечение народа... и несмотря, наконец, на торжественное празднование восшествия на престол всероссийский нового государя, вся эта церемония имела нечто мрачное: всякий смотрел на то место, где всегда стоял покойный государь, всякий искал его глазами... Протодьякон при провозглашении царского дома два раза забывал и вместо Константина упоминал Александра Павловича. Женские особы всех сословий рыдали горько" (Булгаков А. Я. Современные происшествия и воспоминания мои. Л. 1--5).
   20. Имеется в виду манифест от 12 декабря 1825 г. о вступлении на престол императора Николая I (ПСЗ П. 1825. Т. 1. No 1), над проектом которого Николай Павлович трудился, начиная с 9 декабря 1825 г. Вначале редакция манифеста была поручена H. M. Карамзину, которому великий князь показывал свой вариант текста уже 10 декабря, но, по предложению М. А. Милорадовича и А. Н. Голицына, в тот же день работа по окончательной доработке манифеста была передана M. M. Сперанскому, который и подготовил его 11 декабря 1825 г. (Сперанский M. M. Проект манифеста о вступлении на престол Николая I. 12 декабря 1825 года. Черновой автограф: ОР РНБ. Ф. 731. Д. 312. Л. 1--10; Записки очевидцев 14 декабря 1825 года. Из архива М. А. Корфа. Записка графа Д. Н. Блудова // 14 декабря 1825 года: Источники, исследования, историография, библиография. СПб.; Кишинев, 2000. Вып. 3. С. 54--55). Главной целью манифеста стало юридическое закрепление прав Николая Павловича на российский престол. Именно поэтому оба секретных документа (т. е. манифест от 16 августа 1823 г. и письмо Константина Павловича от 14 января 1822 г.) были опубликованы в приложении к манифесту, а позже -- в книге М. А. Корфа (Корф М. А. Восшествие на престол императора Николая I-го. С. 17--18).
   21. Имеется в виду рескрипт московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну от 15 декабря 1825 г. о восшествии на престол императора Николая I и о принесении ему присяги в Москве. Рескрипт был отправлен с высокопоставленным "курьером" -- военным министром графом А. И. Татищевым. Однако длительное отсутствие информации о событиях в Петербурге способствовало распространению в древней столице различных слухов и домыслов. "Сегодня 17-ое число, -- отметил этот день в своем дневнике следующей интересной записью А. Я. Булгаков. -- Как нам в Москве узнать все. Одно из двух: или Константин Павлович начал действовать прежде приезда брата своего в Варшаву, или же Николай Павлович, не дождавшись решения цесаревича, захотел принять престол, отчего и последовали все беспокойства" (цит. по: Старина и новизна. Пг., 1917. Кн. 22. С. 124).
   22. Речь идет об упоминавшемся уже частном письме графа М. А. Милорадовича к московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну от 27 ноября 1825 г. (см. наст. изд., с. 152--153, примеч. 13), в котором он, по приказу Николая Павловича, просил не вскрывать секретного пакета, хранящегося в Успенском соборе Кремля, и проводить присягу императору Константину. По мнению Филарета, нелегитимность действий Милорадовича предопределила трагическую судьбу генерала. 14 декабря 1825 г. Милорадович был ранен на Сенатской площади и умер в ночь с 14 на 15 декабря.
   23. Речь идет о генерал-адъютанте графе Комаровском (Камаровском) Евграфе Федотовиче (1769--1843), который 15 декабря 1825 г. был послан Николаем I в Москву. Комаровский начал службу в 1792 г. в Лейб-гвардии Измайловском полку, а уже в 1796 г. был назначен адъютантом к великому князю Константину Павловичу. Произведенный в 1798 г. в полковники, а в следующем году -- в генерал-майоры, он участвовал в Итальянском походе А. В. Суворова. В 1801 г., получив звание генерал-адъютанта, был назначен помощником петербургского военного губернатора графа М. Ф. Каменского, а в 1816 г. -- командиром Отдельного корпуса внутренней стражи. Позже, в 1828 г., был произведен в генералы от инфантерии и назначен присутствовать в Сенате. Тот факт, что Николай I отправил в Москву "курьера" столь высокого ранга, был связан с тем, что после военного выступления 14 декабря 1825 г. в Петербурге, поводом для которого стала присяга Николаю Павловичу, император был весьма озабочен вопросом, как будет она проведена в Москве. Понимая, что для ее спокойного осуществления в древней столице необходимо оглашение государственного акта, Николай поспешил отправить документ с генералом. Вечером 17 декабря Комаровский привез в Москву копию Высочайшего манифеста о восшествии на престол императора Николая I. На следующий день генерал присутствовал на церемонии в Успенском соборе; там были зачитаны подлинники манифеста Александра I от 16 августа 1823 г. и письма Константина Павловича императору от 14 января 1822 г., хранившиеся в ковчеге собора с 1823 г. и передающие право на российский престол Николаю Павловичу.
   24. Очевидец событий Е. Ф. Комаровский в своих воспоминаниях передал иную формулировку обращения Филарета к народу: "Прежде, нежели приступить к присяге, Филарет, осеняя всех, громкогласно сказал: "Разрешаю и благословляю". Это неожиданное изречение архипастыря произвело удивительное действие, в особенности, когда оно разнеслось между народом. После сего началась присяга" (цит. по: Шильдер Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. Т. 1. С. 325).

Подготовка текста и комментарии Т. В. Андреевой

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru