Lib.ru/Классика: Филиппов Александр Никитич. К вопросу о верховном тайном совете

Къ вопросу о верховномъ тайномъ совѣтѣ.

(По поводу Легенды объ олигархическихъ тенденціяхъ верховнаго тайнаго совѣта въ царствованіе Екатерины I, проф. А. С. Алексѣева) *).

*) Подъ означеннымъ названіемъ рецензія проф. Алексѣева была впервые помѣщена въ Русскомъ Обозрѣніи (1896 г., No 1--4); нынѣ она вышла отдѣльною брошюрою; въ нашей статьѣ мы цитируемъ страницы этой послѣдней.

Въ изслѣдованіи моемъ Исторія сената въ правленіе верховнаго тайнаго совѣта и кабинета (часть I "Сенатъ въ правленіе верховнаго тайнаго совѣта"), мнѣ пришлось коснуться также исторіи образованія и развитія дѣятельности верховнаго тайнаго совѣта (въ главѣ I), причемъ тѣ общіе выводы, къ какимъ я пришелъ на основаніи изученія первоисточниковъ, я уже имѣлъ случай въ краткихъ чертахъ изложить на страницахъ Русской Мысли. Заканчивая первую главу, посвященную верховному тайному совѣту, я напомнилъ читателямъ моей книги, что я, согласно плану моей работы, разсматриваю эту главу "какъ общее вступленіе къ главной моей задачѣ -- Исторіи сената въ изучаемую эпоху,-- вступленіе, имѣвшее своею цѣлію, главнымъ образомъ, представить образъ того учрежденія, при которомъ пришлось дѣйствовать сенату; поэтому всѣ вопросы, касающіеся организаціи совѣта, его дѣятельности и проч., были затронуты мною лишь постольку, поскольку они служатъ этой цѣли". Появившіеся доселѣ разборы моего труда направлены были, однако, по преимуществу, не на основную тему моего изслѣдованія -- Исторія сената, а на указанное выше вступленіе къ изслѣдованію, касавшееся исторіи образованія и развитія дѣятельности совѣта, причемъ наиболѣе обширный разборъ этого вступленія, принадлежащій перу проф. Алексѣева, имѣетъ своею цѣлію опровергнуть едва ли не всѣ общіе выводы, къ которымъ пришелъ какъ я, такъ частію и другіе изслѣдователи, имѣвшіе случай касаться нѣкоторыхъ вопросовъ, разбираемыхъ въ моей книгѣ. Послѣдующее изложеніе, имѣя въ виду защитить тѣ мои выводы, которыхъ касается рецензія проф. Алексѣева, является также и нѣкоторою попыткою болѣе подробнаго развитія тѣхъ мыслей и положеній, какихъ мнѣ пришлось, согласно плану моей работы, коснуться въ моемъ изслѣдованіи лишь кратко и какъ бы мимоходомъ. Значительная принципіальная важность вопросовъ, связанная съ судьбою такого учрежденія, какъ верховный тайный совѣтъ съ одной стороны, необходимость коснуться всѣхъ главныхъ возраженій обширной, по объему, рецензіи г. Алексѣева -- съ другой, вызываетъ и меня на нѣсколько длинный отвѣтъ почтенному ученому. Замѣчу при этомъ, что, въ интересахъ болѣе удобнаго сравненія моихъ возраженій съ возраженіями г. Алексѣева, я излагаю ихъ въ томъ порядкѣ, въ какомъ слѣдуютъ возраженія самого автора рецензіи. Прослѣдивъ затѣмъ шагъ за шагомъ ходъ аргументаціи автора противъ моихъ общихъ выводовъ, я сдѣлаю заключеніе, которое дастъ возможность читателямъ составить себѣ тотъ или иной взглядъ на роль и значеніе верховнаго тайнаго совѣта.

Первое возраженіе, какое дѣлаетъ мнѣ проф. Алексѣевъ, сгруппировавъ вмѣстѣ отдѣльныя мѣста моего изслѣдованія (иногда, кстати замѣтить, приводя ихъ въ совершенно-невѣрномъ видѣ) {Такъ, наприм., проф. Алексѣевъ говоритъ, что я утверждаю, что верховный тайный совѣтъ "учрежденіе неюридическое, неруководившееся какими-либо строгоустановленными формами", и ссылается при этомъ на стран. 122 моего изслѣдованія. Между тѣмъ на этой страницѣ, указавъ на то, что совѣту приходилось вести обширные и важные политическіе процессы, я въ заключеніе замѣчаю слѣдующее: "какъ учрежденіе не юридическое, совѣтъ не руководился здѣсь какими-либо строго-установленными и одинаково ко всѣмъ обвиняемымъ примѣняемыми формами; частію это объяснялось различіемъ личностей подсудимыхъ и ихъ дѣяній" и проч. Какъ ясно для всякаго, я утверждаю, что здѣсь, т.-е. при политическихъ только процессахъ, совѣтъ не руководился какими-либо строго-установленными формами и пр., но вовсе не обобщаю этого утвержденія,-- какъ это дѣлаетъ произвольно уже самъ г. Алексѣевъ,-- на всю цѣликомъ дѣятельность совѣта (стр. 5 рецензіи). Или, наприм., проф. Алексѣевъ утверждаетъ, что, по моимъ словамъ, "въ новомъ учрежденіи (совѣтѣ) открывалась для этого боярства возможность играть политическую роль" и ссылается на стран. 28 и 29 моей книги; на страницѣ 28 такой фразы, однако, нѣтъ вовсе, а на страницѣ 29 я говорю слѣдующее: "въ новомъ учрежденіи открывалась возможность для этого боярства играть политическую роль, что оно и попыталось сдѣлать позднѣе". Конецъ фразы, подчеркнутый мною, почему-то отброшенъ г. Алексѣевымъ; между тѣмъ, въ немъ-то и заключается самое существенное, что я хотѣлъ сказать и противъ чего нельзя спорить; безъ этого конца фраза имѣетъ мало смысла, такъ какъ при основаніи верховнаго тайнаго совѣта боярство было представлено въ немъ лишь однимъ Д. М. Голицынымъ и только позднѣе оно вошло туда въ лицѣ нѣсколькихъ представителей двухъ фамилій, попытавшихся, при воцареніи Анны Іоанновны, сыграть въ совѣтѣ политическую роль.}, касается крайности и рѣзкости моихъ воззрѣній на верховный тайный совѣтъ. По мнѣнію автора рецензіи, я будто бы "не хочу видѣть въ дѣятельности верховнаго тайнаго совѣта никакихъ свѣтлыхъ сторонъ", на которыя указываютъ другіе изслѣдователи, а въ моей книгѣ "находитъ откликъ только то, что можетъ набросить тѣнь на верховный тайный совѣтъ", и "поэтому тотъ, кто хотѣлъ бы ознакомиться съ отрицательными взглядами нашей литературы на верховный тайный совѣтъ, можетъ взять смѣло за руководство" мою книгу и т. д. (стр. 7). Прежде нѣмъ отвѣтить на все вышесказанное по существу, замѣчу, что для полноты литературныхъ мнѣній, отрицательно относившихся къ совѣту, было бы справедливо указать еще на одно мнѣніе, авторъ коего смотритъ гораздо мрачнѣе меня на дѣятельность совѣта. Какъ это ни странно, авторъ этотъ не кто иной, какъ самъ проф. А. С. Алексѣевъ, такъ вооружившійся нынѣ противъ "легенды объ олигархическихъ тенденціяхъ верховнаго тайнаго совѣта въ царствованіе Екатерины I". Въ своемъ печатномъ курсѣ лекцій Русское государственное право (М., 1895 г., 3-е исправленное изданіе) онъ говоритъ о верховномъ тайномъ совѣтѣ буквально слѣдующее: "верховный тайный совѣтъ, учрежденный въ 1726 г. Екатериною I, состоялъ изъ семи важнѣйшихъ особъ, подъ предсѣдательствомъ императрицы. Онъ долженъ былъ завѣдывать важнѣйшими дѣлами, не ограничиваясь опредѣленною дѣятельностью. Но созданный властолюбіемъ немногихъ лицъ, желавшихъ захватить власть въ свои руки и вытѣснить сенатъ изъ того положенія, которое было указано послѣднему Петромъ, онъ сдѣлался силою, прибиравшею къ своимъ рукамъ все, чѣмъ онъ могъ вторгаться авторитетно во вліятельнѣйшія сферы государственной жизни, все, что давало ему возможность парализировать независимость другихъ высшихъ органовъ, все, что позволяло ему безконтрольно распоряжаться казною, мѣстами и почестями. Онъ пошелъ дальше и хотѣлъ узурпировать и верховныя права и обрѣсти самостоятельность и независимость по отношенію къ власти верховной. Эта тенденція выразилась нагляднымъ образомъ въ тѣхъ условіяхъ объ ограниченіи монархической власти въ Россіи, которыя онъ предложилъ Аннѣ Іоанновнѣ при вступленіи ея на престолъ. Но эта тенденція и погубила его. Въ 1730 г. совѣтъ былъ упраздненъ и сенатъ возстановленъ на прежнихъ основаніяхъ" (стр. 320 и сл.; курсивъ вездѣ нашъ). Въ этомъ, хотя и краткомъ, но весьма рѣшительномъ приговорѣ, дѣйствительно, нѣтъ никакихъ свѣтлыхъ сторонъ въ дѣятельности совѣта и картинно указано все, что набрасываетъ тѣнь на него. Что же касается моего изслѣдованія, то указанная выше характеристика проф. Алексѣева къ нему весьма мало относится. Я, правда, смотрю весьма отрицательно на верховный тайный совѣтъ, какъ учрежденіе, находя, что въ основѣ его лежали не столько правовыя начала, сколько олигархическо-политическія тенденціи, но по отношенію къ его дѣятельности я вовсе не скрывалъ тѣхъ свѣтлыхъ сторонъ ея, какія я, по силѣ моего разумѣнія, нашелъ въ ней. Что это такъ, достаточно, хотя мелькомъ, проглядѣть тѣ мѣста моей книги, которыя касаются именно дѣятельности совѣта, какъ въ цѣломъ, такъ и въ ея частностяхъ {Такъ, наприм., я указываю на тотъ фактъ, что совѣтъ въ своей повседневной дѣятельности отдавалъ иного вниманія дѣламъ иностраннымъ, и при этомъ отмѣчаю, что, хотя совѣту "приходилось дѣлать опытъ разрѣшенія новой задачи управленія,-- такъ какъ то учрежденіе, преемникомъ коего являлся частію совѣтъ (т.-е. петровскій сенатъ), вовсе не было мѣстомъ, созданнымъ для руководительства въ дѣлахъ иностранныхъ,-- "нельзя, кажется, не признать, что, въ общемъ, этотъ опытъ (совѣтской дѣятельности) былъ довольно удаченъ" (стр. 66--70). Затѣмъ, обозрѣвая дѣятельность совѣта по внутреннему управленію, я хотя и прихожу къ выводу "о незначительности ея общихъ результатовъ", но въ то же время объясняю, что "причины этого были довольно сложны", и вовсе не утверждаю, какъ, повидимому, думаетъ проф. Алексѣевъ, что однѣ "политическія тенденціи мѣшали совѣту быть дѣловымъ учрежденіемъ и парализировали его законодательную и правительственную дѣятельность". Я, правда, признаю, что "политическія цѣли, которыя лежали въ его основаніи и которыя онъ постоянно и неуклонно проводилъ въ своей послѣдующей дѣятельности, не могли, прежде всего, не вліять на его правительствующую роль, не могли не умалять его дѣлового значенія", но затѣмъ добавляю слѣдующее: "оцѣнивая дѣятельность совѣта по ея результатамъ, нельзя не принять во вниманіе и того важнаго обстоятельства, что совѣту пришлось дѣйствовать непосредственно послѣ той напряженной дѣятельной эпохи, когда реформа слѣдовала за реформою, когда во всѣхъ сферахъ народной и государственной жизни господствовало сильное возбужденіе. Совѣту пришлось быть учрежденіемъ эпохи реакціи, что и надо имѣть въ виду, оцѣнивая результаты его дѣятельности: совѣтъ долженъ былъ разбираться въ сложныхъ задачахъ петровской реформы, оставшихся для послѣдующихъ эпохъ далеко не въ разрѣшенномъ видѣ. Такая дѣятельность, уже по самому существу, не могла быть слишкомъ видною, замѣтною, хотя и она, конечно, имѣла свое значеніе въ общемъ движеніи XVIII вѣка, такъ какъ показывала ясно, что въ петровской эпохѣ выдерживало испытаніе времени и что должно было быть оставлено. Совѣтъ, какъ учрежденіе, принимавшее непосредственное и живое участіе во всѣхъ дѣлахъ верховнаго управленія, могъ, конечно, вноситъ свои поправки въ законодательство предшествующаго царствованія, на основаніи богатаго опыта своей правительственной дѣятельности; онъ и дѣлалъ это, поскольку этому не мѣшали его политическія задачи" (стр. 136 и сл.). Или, наприм., говоря о дѣятельности совѣта по развитію торговли и промышленности, я прихожу къ выводу, что "совѣтъ проявилъ здѣсь большую энергію, частію, впрочемъ, въ фискальныхъ цѣляхъ". Или, обозрѣвая дѣятельность совѣта относительно флота и арміи, я, между прочимъ, подчеркиваю, что нельзя не отмѣтить одной общей мысли, какая сказывалась не разъ въ этой области совѣтскаго управленія, а именно: мысли объ облегченіи народа и сокращеніи расходовъ (стр. 89 и сл.). Не умножая этихъ ссылокъ рядомъ другихъ, имъ подобныхъ, спросимъ безпристрастнаго читателя, неужели справедливо заключеніе проф. Алексѣева, что я не вижу "никакихъ свѣтлыхъ сторонъ въ дѣятельности совѣта" и тенденціозно собираю все, что "можетъ набросить тѣнь" на него?}...

Вообще я строго различаю,-- какъ это и должно быть, конечно,-- мѣропріятія совѣта, направленныя къ укрѣпленію и развитію его собственной власти и значенія, и мѣропріятія, не имѣвшія прямого отношенія къ этой его задачѣ. Поскольку первыя были проникнуты олигархическими тенденціями, отмѣченными какъ современниками ихъ {Вотъ, наприм., какъ смотрѣли на событія изучаемой эпохи австрійскіе дипломаты, коихъ донесенія подробно изслѣдованы нынѣ проф. Брикнеромъ: "въ бумагахъ вѣнскаго архива, въ донесеніяхъ австрійскихъ дипломатовъ, пребывающихъ въ Москвѣ и Петербургѣ,-- говоритъ онъ,-- мы находимъ множество данныхъ, доказывающихъ, что мысль объ ограниченіи монархическаго начала, минутное осуществленіе которой состоялось, какъ извѣстно, въ началѣ 1730 г., при воцареніи Анны, появилась гораздо раньше и созрѣвала именно во время упорной борьбы противъ чрезмѣрнаго авторитета и несноснаго для вельможъ произвола Меншикова. Рабутинъ, Гогенгольцъ и Вратиславъ, постоянно возвращаясь къ этому вопросу о такой перемѣнѣ въ Россіи, въ связи съ этимъ обсуждаютъ тѣ послѣдствія, которыя будутъ сопряжены съ водвореніемъ олигархическихъ порядковъ въ Россіи. Австрійскіе дипломаты нисколько не сомнѣваются въ томъ, что сохраненіе чисто-монархическаго начала въ Россіи должно считаться важнѣйшимъ условіемъ поддержанія той важной роли, которую Россія разыгрывала въ Европѣ, благодаря реформамъ Петра В., тогда какъ отмѣна абсолютизма и олигархія нѣкоторыхъ вельможъ непремѣнно должны были лишить Россію того значенія, которымъ она пользовалась въ общей политической системѣ... Замѣнитъ самодержавіе олигархіей, по мнѣнію австрійскихъ дипломатовъ, значило -- лишитъ Россію важнѣйшей доли результатовъ реформы Петра В."... (Русскій дворъ при Петрѣ II. Вѣстникъ Европы 1896 г., No 2, стр. 582; курсивъ нашъ). Указанное свидѣтельство австрійскихъ дипломатовъ показываетъ, что, вопреки мнѣнію г. Алексѣева, современники отмѣтили какъ олигархическія тенденціи вельможъ, такъ и появленіе идеи ограниченія самодержавія еще задолго до извѣстныхъ кондицій Аннѣ Іоанновнѣ.}, такъ и безпристрастными историками {См., наприм., изображеніе дѣятельности совѣта и ея послѣдствій у Соловьева -- Исторія Россіи, тѣ XVIII и XIX, соотвѣтственныя главы. Между прочимъ, не кто иной, какъ знаменитый историкъ нашъ утверждалъ, что "по смерти Петра II дворянство и генералитетъ, раздраженные олигархическими стремленіями верховниковъ, выдаютъ ихъ новому правительству" (ibid., XIX, стр. 321); но эти стремленія не могли явиться сразу, безъ всякой связи съ предшествующею дѣятельностью совѣта, какъ думаетъ г. Алексѣевъ; наоборотъ, какъ я доказываю въ своей книгѣ, зародились они съ возникновеніемъ совѣта и, будучи сначала слабы, все болѣе и болѣе развивались съ теченіемъ времени, подъ вліяніемъ благопріятныхъ условій царствованія Петра II.}, постольку же вторыя могли быть (да и дѣйствительно были) проникнуты началами общаго блага, разъ совѣтъ, предпринимая тѣ или иныя мѣры, не вводилъ въ нихъ заботъ о самомъ себѣ, какъ учрежденіи {Такія мѣры не разъ отмѣчаются въ моей Исторіи сената (см., наприм., стр. 82 и сл., 92 и сл., и мы. др.).}. Оцѣнка мѣропріятій совѣта можетъ быть, конечно, различна въ отдѣльныхъ случаяхъ; едва ли, однако, можно оспаривать мысль объ олигархическихъ тенденціяхъ совѣта, какъ такового, такъ какъ, несомнѣнно, что, пытаясь захватить въ свои руки всю власть и значеніе и предлагая затѣмъ ограничительныя условія Аннѣ Іоанновнѣ, совѣтъ добывалъ все это лишь въ пользу немногихъ. Но всякому извѣстно, что (говоря словами одного изъ современниковъ) "владѣнія образъ въ толь маломъ числѣ владѣющихъ не можетъ нарещися владѣтельство избранныхъ, гречески аристократія, но развѣ сковическое тиранство, или насильство, которое олигархія у еллиновъ именуется"... Правда, тотъ же современникъ разсказываетъ, что верховники, предлагая въ извѣстныхъ "кондиціяхъ" закрѣпленіе власти за совѣтомъ, потомъ стали "первѣйшихъ" изъ противной компаніи (т.-е. нѣкоторыхъ изъ противниковъ ихъ плановъ) принимать съ ласкосердіемъ и къ общему сословію преклонять, ротяся и присягая, что они за собственнымъ интересомъ не гонятся, и жаловались, что напрасно то въ грѣхъ имъ поставлено, что они совѣта своего всѣмъ прочимъ не сообщили"... Но уже одна необходимость оправданія показываетъ, что современники обвиняли верховниковъ въ заботахъ лишь "о собственномъ своемъ интересѣ", т.-е., иначе говоря, объ интересахъ немногихъ. Указанныя слова Ѳеоеана Прокоповича относятся къ послѣднему моменту дѣятельности совѣта, но едва ли было бы научно совершенно отдѣлять этотъ моментъ отъ всего предшествующаго и думать, что замыслы верховниковъ, выразившіеся въ кондиціяхъ Аннѣ, не имѣютъ ничего общаго съ исторіей совѣта при Екатеринѣ I и Петрѣ II. Историкъ, столь плодотворно потрудившійся надъ изученіемъ вопроса о воцареніи Анны Іоанновны, вполнѣ справедливо настаиваетъ на связи событій ея воцаренія съ предшествующими царствованіями {Именно, указавъ на событія царствованій, предшествующихъ воцаренію Анны Іоанновны, проф. Д. А. Корсаковъ справедливо замѣчаетъ, что "исчисленныя явленія и подготовили, тѣ замыслы, которые выразились при воцареніи Анны Іоанновны. Замыслы эти были логическимъ результатомъ предыдущаго, какъ является все въ исторіи, природѣ которой такъ же чуждо явленіе случайное, какъ оно чуждо природѣ физической и нравственной, индивидуальной природѣ человѣка" (Воцареніе Анны Іоанновны, стр. XIII). Иначе думаетъ г. Алексѣевъ, ничѣмъ, однако, не доказывая своей мысли.}. Если проф. Алексѣевъ думаетъ иначе и считаетъ, что "кондиціи" Аннѣ въ ихъ основной ограничительной тенденціи не имѣютъ никакого отношенія къ царствованію Екатерины I, когда будто бы и не зарождалось идеи объ ограниченіи самодержавія {См., кромѣ приведеннаго выше свидѣтельства австрійскихъ дипломатовъ, еще статью проф. Брикнера Императрица Екатерина I (Вѣстигт Европы 1894 г., 1 и 2), гдѣ не разъ отмѣчаются указанія иностранцевъ на попытки ограниченія власти Екатерины I. Замѣтимъ, что и C. М. Соловьевъ, при всей своей осторожности, находитъ также необходимымъ указать на существованіе мысля объ ограниченіи императрицы при ея возведеніи на престолъ и отмѣчаетъ обстоятельства, которыя помѣшали ея осуществленію въ царствованіе Екатерины I (Ibid., т. XVIII, стр. 264 и сл., стр. 272 и сл.). Давая характеристику кн. Д. М. Голицына, бывшаго, какъ извѣстно, членомъ совѣта съ перваго дня его существованія до его уничтоженія, не кто иной какъ Соловьевъ говоритъ слѣдующее: "вспомнивъ судьбу Голицына, мы поймемъ, какимъ образомъ въ его головѣ созрѣла мысль объ ограниченіи императорской власти" и проч. (XIX, стр. 238 и сл.). А проф. Алексѣевъ думаетъ, что эта мысль "вычитана" у современниковъ разбираемыми имъ авторами (стр. 39 и друг.); однако эту мысль находили у современниковъ самые осторожные и почтенные изслѣдователи.}, то ему надо было бы доказать свою мысль и, не ограничиваясь простымъ пересказомъ извѣстій Кампредона, Лефорта и Мардефельда, посчитаться съ цѣлымъ рядомъ мнѣній современниковъ, какъ своихъ, такъ и чужихъ, говорившихъ о совѣтѣ, какъ объ олигархическомъ учрежденіи и боявшихся, "чтобы не сдѣлалось, вмѣсто одного самодержавнаго государя, десяти самовластныхъ и сильныхъ фамилій" и т. д. Если, какъ вѣрно замѣчаетъ П. Н. Милюковъ, "среди ожесточенной борьбы реальныхъ интересовъ и политическихъ теорій, какую вызвала попытка верховниковъ, этотъ проектъ (о "кондиціяхъ") быстро былъ заклейменъ кличкой олигархическаго и тиранническаго"; если на событія времени, начиная уже съ воцаренія Екатерины I и до уничтоженія в. т. совѣта, современники смотрѣли какъ на олигархическія затѣи (см., наприм., указанныя выше въ примѣчаніи донесенія австрійскихъ дипломатовъ), то надо бы было разобраться во всѣхъ этихъ отзывахъ и мнѣніяхъ прежде, чѣмъ называть ихъ только "легендой"; надо бы было подробнѣе изслѣдовать, что въ этихъ отзывахъ справедливаго и несправедливаго. Мнѣнія современниковъ о событіяхъ всегда почти носятъ на себѣ печать нѣкотораго субъективизма, но въ нихъ всегда можно попытаться найти и долю правды, провѣряя ихъ на основаніи какихъ-либо непререкаемыхъ данныхъ. Такія данныя для сужденія о в. т. совѣтѣ и его стремленіяхъ заключаются въ документахъ самого совѣта, изъ коихъ узнаемъ о его составѣ, устройствѣ, постепенномъ ростѣ его силы и значенія, попыткахъ захватить всю власть въ свои руки, т.-е., иначе говоря, въ руки тѣхъ немногихъ, которымъ удалось войти въ составъ его членовъ. Не въ пользу же "всенародныхъ человѣкъ" и даже не въ пользу болѣе широкаго круга шляхетства, высшаго или средняго, работали, конечно, верховники, подрывая значеніе сената или св. синода, дѣлая совѣтъ сосредоточеніемъ всей власти и проч.,-- по крайней мѣрѣ до момента посылки "кондицій" Аннѣ, когда они встрѣтились съ довольно сильнымъ дворянскимъ движеніемъ, вожди коего потребовали, чтобы верховники подѣлились властію и съ другими, коихъ олигархическое устройство совѣта не вмѣщало въ его составъ. Проф. Алексѣевъ отвергаетъ существованіе въ изучаемую эпоху у насъ партіи худородныхъ и партіи родовитыхъ вельможъ, а затѣмъ, пересказывая Кампредона, Лефорта и Мардефельда, приходитъ къ выводу, что дѣло созданія совѣта есть результатъ дѣятельности нѣсколькихъ лицъ, наиболѣе близкихъ къ императрицѣ (герцога Голштинскаго, гр. Толстого, Меншикова), но самъ, однако, при этомъ совершенно не замѣчаетъ, что этимъ онъ не только не опровергаетъ, но еще болѣе подтверждаетъ "легенду объ олигархическомъ происхожденіи в. т. совѣта", такъ какъ суживаетъ до minimum'а, кругъ лицъ, принимавшихъ участіе въ учрежденіи совѣта, и сводитъ все ихъ значеніе къ фавору, приближенію, родству и т. п., тогда какъ партіи,-- поскольку ихъ вліяніе отражалось въ совѣтѣ,-- представляли собою, конечно, нѣчто болѣе значительное (количественно и качественно), чѣмъ тѣ немногіе, кои, по толкованію проф. Алексѣева, создали совѣтъ; партіи, наконецъ, не закрывали совершенно пути для борьбы за власть въ совѣтѣ, что и сказалось ясно при воцареніи Анны.

Не можемъ, наконецъ, не отмѣтить слѣдующаго. Отрицательно относясь къ олигархическо-политическимъ тенденціямъ совѣта, какъ такового, я разсматриваю всю его исторію въ цѣломъ, отъ момента его созданія до поднесенія "кондицій" Аннѣ. Поэтому мои сужденія о немъ касаются всею періода его недолгаго существованія, и такъ какъ совѣтъ свои стремленія въ указанномъ выше смыслѣ, вслѣдствіе особыхъ условій царствованія Петра II, проявляетъ всего рѣзче во второй половинѣ своей дѣятельности, то и значительная часть тѣхъ "отрицательныхъ взглядовъ", какихъ я держусь по отношенію къ совѣту, касается его положенія въ царствованіе Петра II. Проф. Алексѣевъ беретъ темою для своей статьи дѣятельность совѣта лишь въ царствованіе Екатерины I, оговариваясь, что не будетъ "заглядывать въ ту эпоху, когда съ воцареніемъ малолѣтняго императора наступили въ нашей государственной жизни чрезвычайныя условія, исказившія первоначальный характеръ в. т. совѣта и измѣнившія его личный составъ, выдвинувъ, взамѣнъ птенцовъ Петра, любимцевъ царя-отрока" (стр. 7). Не говоря уже о нѣкоторой фактической невѣрности послѣдняго утвержденія {Какъ извѣстно, личный составъ совѣта и съ воцареніемъ Петра II оставался первоначально неизмѣннымъ и только лишь въ сентябрѣ 1727 г. изъ него выбылъ кн. Меншиковъ, а 9 ноября 1728 г. скончался графъ Апраксинъ; правда, въ февралѣ 1728 г. въ него вошли кн. Василій Лукичъ и Алексѣй Григорьевичъ Долгорукіе; но изъ нихъ первый, будучи знаменитымъ дипломатомъ петровскаго царствованія, принадлежалъ самъ къ "птенцамъ Петра", и лишь второй,-- одинъ изъ всѣхъ членовъ совѣта,-- "всѣмъ былъ обязанъ фавору, приближенію", какъ о немъ выражается C. М. Соловьевъ; затѣмъ кн. М. М. Голицынъ, какъ и кн. В. Вл. и М. Вл. Долгорукіе вошли въ совѣтъ уже послѣ смерти Петра II. Едва ли возможно поэтому утверждать, что въ совѣтѣ еще при Петрѣ II "взамѣнъ птенцовъ Петра В. выдвинулись любимцы царя-отрока."}, замѣтимъ лишь, что и проф. Алексѣевъ, какъ надобно заключить изъ приведенныхъ словъ, отрицательно относится къ совѣту царствованія Петра II, что, конечно, не представляетъ новости, хотя бы въ виду характеристики, даваемой совѣту этого времени C. М. Соловьевымъ; но если это такъ, то совершенно непонятно, почему проф. Алексѣевъ не выдѣляетъ тѣхъ сужденій моихъ о совѣтѣ, которыя то частью, то вполнѣ относятся къ царствованію Петра II и которыя совершенно умѣстны по отношенію къ учрежденію, исказившему -- даже по взгляду самого автора рецензіи -- свой первоначальный характеръ въ силу чрезвычайныхъ условій царствованія Петра II. Такое выдѣленіе было уже необходимо потому, что, изслѣдуя въ своей статьѣ только судьбы учрежденія при Екатеринѣ I и не касаясь царствованія Петра II, проф. Алексѣевъ не могъ бы (еслибъ и хотѣлъ) доказать, въ чемъ былъ я правъ или неправъ, характеризуя отрицательно совѣтъ царствованія Петра II. Наприм., проф. Алексѣевъ насмѣшливо замѣчаетъ, что я "совершенно серьезно доказываю, что кондиціи, предложенныя Аннѣ Іоанновнѣ, не вносили ничего новаго въ дѣятельность совѣта, который уже и раньше, отчасти уже при Екатеринѣ I, пользовался всѣмъ тѣмъ, что онъ хотѣлъ себѣ юридически гарантировать при воцареніи Анны" (стр. 6). Да я это, дѣйствительно, доказываю "совершенно серьезно", но, какъ видно изъ приводимой самимъ г. Алексѣевымъ цитаты изъ моей книги, утвержденіе это относится къ дѣятельности совѣта въ цѣломъ. Вѣрно или нѣтъ оно по существу (мнѣ легко доказать, что вѣрно {Мною уже было указано на страницахъ Русской Мысли, что, сравнивая содержаніе отдѣльныхъ пунктовъ кондицій съ указами и распоряженіями совѣта, можно замѣтить, что послѣдніе повторяются въ этихъ пунктахъ (Русская Мысль 1894 г., кн. VIII, стр. 10 и сл., статьи моей Правительствующая олигархія и пр.). Приведу здѣсь для наглядности лишь одинъ примѣръ; 4-й пунктъ "кондицій" гласилъ, что императрица обѣщалась безъ согласія верх. тайн. совѣта "въ знатные чины, какъ въ статскіе, такъ и въ военные, сухопутные и морскіе, выше полковничья ранга не жаловать, ниже къ знатнымъ дѣламъ никого не опредѣлять". Этотъ пунктъ "кондицій", имѣя соотвѣтствіе въ своемъ шведскомъ образцѣ, повторялъ почти буквально указы совѣта еще отъ 1727 г. Такъ, указъ совѣта отъ 2 октября повелѣвалъ военной коллегіи "полковниковъ и выше тою ранга той коллегіи отставливать собою и чинами не повышать, а докладывать о томъ въ в. т. совѣтѣ", который фактически при Петрѣ II и производилъ въ чины самъ; такъ, далѣе, еще указъ 11 сентября того же года отнималъ у адмиралтействъ-коллегіи право производства въ чины выше капитана безъ доклада совѣту. Что касается назначенія на высшія должности, то они при Петрѣ II дѣлались также совѣтомъ, иногда даже безъ доклада монарху.}, но во всякомъ случаѣ для его опроверженія необходимо изслѣдовать дѣятельность совѣта и при Петрѣ II; г. Алексѣевъ этого не дѣлаетъ, а потому ему и не слѣдовало бы касаться бездоказательно этого моего утвержденія, какъ далеко заходящаго за предѣлы его изслѣдованія. Другой примѣръ. Говоря о степени участія отдѣльныхъ членовъ совѣта въ его засѣданіяхъ, я вездѣ имѣю въ виду оба періода его дѣятельности (царствованіе Екатерины I и царствованіе Петра II); проф. Алексѣевъ сосчитываетъ число совѣтскихъ засѣданій перваго царствованія, отмѣчаетъ, сколько разъ тотъ или другой членъ посѣтилъ ихъ, а затѣмъ утверждаетъ, что мои выводы о степени участія отдѣльныхъ членовъ въ засѣданіяхъ съѣзда "страдаютъ неточностью" (стр. 77 рецензіи; срав. стр. 36 и сл. моей книги). Точенъ или нѣтъ былъ я въ данномъ случаѣ, судить можно, взявъ за предѣлы изслѣдованія оба царствованія, такъ какъ мои выводы въ данномъ случаѣ относятся къ тому и другому вмѣстѣ. Итакъ, въ однихъ случаяхъ г. Алексѣевъ относитъ къ характеристикѣ совѣта Екатерины I то, что у меня относится то цѣликомъ, то въ значительной части къ совѣту обоихъ царствованій; въ другихъ -- онъ мало обращаетъ вниманія на то, что мною различается совѣтъ одного царствованія отъ совѣта другого царствованія (тамъ, конечно, гдѣ это различіе можетъ быть отмѣчено). Едва ли такой пріемъ научной критики можетъ способствовать правильности сужденія о молхъ выводахъ съ одной стороны, а съ другой -- едва ли такой пріемъ можетъ опровергнуть эти выводы...

II.

Касаясь извѣстій иностранцевъ объ учрежденіи верховнаго тайнаго совѣта, я говорю въ моемъ изслѣдованіи, что они довольно вѣрно передаютъ борьбу "между старо-русскою партіей родовитыхъ вельможъ, хотѣвшихъ создать политическое учрежденіе, ограничивающее власть императрицы, и партіей вельможъ худородныхъ, выдвинутыхъ реформою и искавшихъ себѣ опоры въ императрицѣ, именемъ которой они хотѣли управлять", а затѣмъ прихожу къ выводу, что вновь созданный совѣтъ давалъ выходъ стремленіямъ къ власти стараго, родовитаго, и новаго, худороднаго дворянства, такъ какъ то и другое теперь могло,-- что затѣмъ и случилось (при воцареніи Анны, конечно),-- вступить въ борьбу за власть въ самомъ верх. тайн. совѣтѣ (стр. 26, 28 и сл.); наконецъ, соглашаясь съ мнѣніемъ П. Н. Милюкова, что "устройство в. т. совѣта было уступкою той боярской партіи, которая примиряла его съ воцареніемъ Екатерины I", я добавлю, что, по моему мнѣнію, уступка эта, не будучи значительной для даннаго момента, была важна для стараго боярства въ будущемъ: въ новомъ учрежденіи открывалась возможность для этого боярства играть политическую роль, что оно и попыталось сдѣлать позднѣе (опять-таки, конечно, при воцареніи Анны). Проф. Алексѣевъ, хотя и не дѣлая ссылки на указанныя мѣста моего изслѣдованія, но, конечно, имѣя ихъ въ виду (такъ какъ въ другихъ я этого вопроса вовсе не касаюсь), замѣчаетъ, что "никакой партіи худородныхъ дворянъ, способной дѣйствовать солидарно, у насъ въ эту эпоху не было и быть не могло", что для всякаго, хотя сколько-нибудь знакомаго съ эпохой, звучитъ прямо насмѣшкой надъ здравымъ смысломъ говорить о нихъ (худородныхъ дворянахъ), "какъ объ объединенномъ въ цѣлое политическомъ факторѣ", и что не менѣе странно говорить о родовитыхъ вельможахъ, "какъ о партіи, стремившейся къ политической самостоятельности и нашедшей въ в. т. совѣтѣ выходъ этимъ стремленіямъ" (стр. 260 и сл.). Какъ видно изъ приведенныхъ мѣстъ моей книги, я, дѣйствительно, говорю о 2-хъ партіяхъ -- о партіи родовитыхъ вельможъ и партіи вельможъ худородныхъ; но я, однако, нигдѣ не представляю этой послѣдней партіи (какъ, впрочемъ, и первой), какъ какого-то "объединеннаго въ цѣлое политическаго фактора", какъ партіи, "способной дѣйствовать солидарно". Такая характеристика -- измышленіе самого проф. Алексѣева, и я за него отвѣчать, конечно, не могу. Что же касается стараго боярства, стремившагося къ политической самостоятельности, то я утверждаю лишь, что въ новомъ учрежденіи (т.-е. въ совѣтѣ) для этого боярства открывалась возможность играть политическую роль, что оно и попыталось сдѣлать позднѣе, т.-е. при воцареніи Анны, когда оно, въ лицѣ 2-хъ первѣйшихъ фамилій, предлагало свои "кондиціи" Аннѣ и когда оно вступало въ переговоры съ шляхетствомъ и пр. "Страннаго" въ этомъ учрежденіи ничего нѣтъ и во всякомъ случаѣ проф. Алексѣевъ, разсматривающій роль совѣта только въ царствованіе Екатерины I, ничѣмъ не доказалъ, да и не могъ бы доказать, что попытка боярства сыграть политическую роль не имѣла мѣста позднѣе, какъ я говорю, подразумѣвая ясно здѣсь конецъ дѣятельности совѣта. Но, можетъ быть, "худородные дворяне" при Екатеринѣ I не составляли вообще, какъ выражается проф. Алексѣевъ, "ни партіи", "ни элемента", а "родовитые вельможи" не были партіей, стремившеюся къ политической самостоятельности, такъ что и всякій разговоръ о партіяхъ въ изучаемую эпоху излишенъ и не можетъ вестись серьезно людьми "сколько-нибудь знакомыми съ эпохою"? Можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ, "партія худородныхъ съ Меншиковымъ во главѣ и партія родовитыхъ бояръ съ Голицынымъ во главѣ" есть не что иное, какъ изобрѣтеніе П. Н. Милюкова и мое, какъ думаетъ проф. Алексѣевъ? Мы склонны, однако, утверждать, что, говоря стилемъ самого проф. Алексѣева,-- "звучитъ прямо насмѣшкой надъ здравымъ смысломъ" отрицать существованіе указанныхъ партій въ изучаемую эпоху, когда и сказанія современниковъ, своихъ и чужихъ, и соображенія историковъ, не только "сколько-нибудь знакомыхъ съ эпохою", но прямо-таки прославившихся своими изслѣдованіями по ея исторіи, постоянно говорятъ о "партіяхъ", "фракціяхъ", "сторонахъ", обозначившихся у насъ на политическомъ горизонтѣ въ началѣ XVIII вѣка. Такъ, наприм., не кто иной, какъ C. М. Соловьевъ, постоянно и неуклонно противопоставляетъ "худородныхъ выскочекъ" родовитымъ вельможамъ, говоритъ о ихъ борьбѣ между собою, прямо-таки и называя послѣднихъ "партіей родовитыхъ вельможъ" и утверждая, что наиболѣе выдающійся между ними Д. М. Голицынъ думалъ о томъ, что "надобно дать вельможеству самостоятельное значеніе, при которомъ оно могло бы не обращать вниманія на фаворитовъ" {Исторія Россіи, т. XVIII, изд. 3, стр. 263 и сл., 273 и мы. др.; т. XIX, стр. 239, О партіи, противной Екатеринѣ I, говоритъ и Арсеньевъ въ своемъ Царствованіи Екатерины I, стр. 176. Замѣчу кстати, что я здѣсь не разъ ссылаюсь какъ на свѣдѣнія, такъ и выводы, указываемые C. М. Соловьевымъ въ его Исто) іи Россіи; дѣлаю я это какъ потому, что, въ виду общедоступности его сочиненія, цитаты мои легко могутъ быть провѣрены любознательными читателями, такъ и потому, что C. М. Соловьевъ извѣстенъ и своею крайнею осторожностью въ выводахъ и высокою добросовѣстностью въ чтеніи памятниковъ; поэтому, если и онъ "вычиталъ" въ нихъ то же, на что указываю я, разрабатывая совершенно новый, по большей части, матеріалъ, то оспариваніе моихъ выводовъ проф. Алексѣевымъ пріобрѣтаетъ вѣско іько странный видъ борьбы противъ того, что подтверждается историкомъ, отлично знающимъ дѣло и глубоко изучившимъ вопросъ во всей его широтѣ...}. Или, напримѣръ, тотъ же ученый, указавъ, что Екатерина I должна была сдерживать "алчность" Меншикова, добавляетъ, что "сдерживать было необходимо: враждебная ей сторона родовитыхъ вельможъ потерпѣла пораженіе, не могла возвести на престолъ великаго князя, но она существовала и была сильна, тронуть ее, пренебречь ею было очень опасно, а главнымъ виновникомъ неудовольствія этой партіи былъ Меншиковъ, всего болѣе оскорбляло громадное подавляющее значеніе этого выскочки..." (стр. 272). Или, въ другомъ мѣстѣ, говоря "о новости, затѣянной въ верх. т. совѣтѣ" (т.-е. ограниченіи Анны), и разбирая составъ совѣта,C. М. Соловьевъ говоритъ, что въ него вошло 4 Долгорукихъ, 2 Голицыныхъ, Головнинъ и Остерманнъ: "шестеро принадлежали къ 2-мъ знатнымъ фамиліямъ, двое къ людямъ, выдвинувшимся въ эпоху преобразованія", и добавляетъ, что здѣсь "нѣтъ никакого равновѣсія между сторонами, обозначившимися по смерти Петра Великаго* (XIX, изд. 3, стр. 242 и сл.). Конечно, было бы странно представлять эти "стороны" или "партіи" чѣмъ-либо строго организованнымъ, неизмѣннымъ; но различіе интересовъ съ одной стороны, возможность играть при слабыхъ преемникахъ Петра В. политическую роль -- съ другой (то возводя на престолъ однихъ, то устраняя другихъ, то преобразуя, по-своему, составъ и компетенцію верховныхъ учрежденій и проч.), несомнѣнно давали этимъ партіямъ или сторонамъ извѣстное право на существованіе. Разбираемые проф. Алексѣевымъ авторы говоря о партіяхъ и ихъ стремленіяхъ, конечно, не понимали подъ ними того, что подъ этимъ выраженіемъ разумѣется на современномъ парламентскомъ языкѣ, но опредѣленно обозначившееся послѣ Петра В. и само собою слагавшееся представительство интересовъ, защищаемыхъ одною группой лицъ и оспариваемыхъ другою, позволяло обозначать эти группы, какъ партіи. Существованіе этихъ группъ обозначилось уже при вступленіи Екатерины I на престолъ, оно давало знать себя и позднѣе, особенно при воцареніи Анны, въ тѣхъ кругахъ, на которыя разбилось тогдашнее шляхетство и о которыхъ столь обстоятельныя данныя находимъ мы въ изслѣдованіи проф. Д. А. Корсакова. Было бы совершенно ненаучно допустить, что эти "группы" или "партіи", столь энергично заявившія о своемъ существованіи и о своихъ политическихъ взглядахъ въ 1730 г., вовсе не существовали еще въ 1725 г., почему и являются досужимъ изобрѣтеніемъ нѣкоторыхъ авторовъ, обвиняемыхъ проф. Алексѣевымъ "въ вычитываніи" въ документахъ того, чего въ нихъ нѣтъ, въ угоду своимъ тенденціямъ.

Перейду теперь къ тѣмъ обвиненіямъ, какія возводитъ на меня проф. Алексѣевъ по невѣрному или прямо тенденціозному чтенію документовъ эпохи.

По поводу письма Кампредона отъ 3 января 1726 г., цитируемаго какъ П. Н. Милюковымъ, такъ и мною, г. Алексѣевъ замѣчаетъ слѣдующее: "Наши авторы, въ подтвержденіе своего тезиса о политическихъ стремленіяхъ родовитаго боярства, приводятъ только тѣ строки изъ этой выдержки, которыя подчеркнуты нами {Приведемъ здѣсь цѣликомъ ту часть письма Кампредона, которая указывается проф. Алексѣевымъ для оправданія его возраженія противъ П. Н. Милюкова и меня, подчеркивая въ этой части тѣ слова, которыя подчеркиваетъ самъ авторъ статьи: "Не подлежитъ сомнѣнію,-- пишетъ Кампредонъ,-- какъ я уже разъ имѣлъ честь докладывать, что если царица разъ предастся австрійскому двору, она станетъ беззавѣтно помогать ему во всемъ. Государыню увлекаютъ на этотъ нуть сторонники великаго князя. Весьма многіе русскіе вельможи, втайнѣ враждебные герцогу Голштинскому и оскорбленные тѣмъ, что ему удалось своимъ вліяніемъ привести ко всѣмъ этимъ рѣшеніямъ понимаютъ и знаютъ ихъ опасность, во они хранятъ мертвое молчаніе, въ надеждѣ, что послѣдуетъ какое-либо пораженіе, которое позволитъ имъ выступить впередъ съ полною увѣренностью въ успѣхѣ. Тогда они уничтожатъ невыносимую власть князя Меншикова, возвратятъ себѣ прежнюю свободу и установятъ форму правленія, подобную существующей въ Швеціи или, по крайней мѣрѣ, въ Англіи. Таковы, государь, желанія и стремленія большей части бояръ. Весьма вѣроятно, что они воспользовались бы первыми же внутренними смутами, могущими возникнуть въ обширныхъ русскихъ земляхъ, для выполненія этого плана, къ чему голштинцы не разъ подали бы поводъ, еслибъ имъ предоставили дѣйствовать по всей ихъ волѣ. Но, надо полагать, императоръ, какъ скоро ему удастся овладѣть довѣріемъ здѣшняго двора и помѣстить при немъ вліятельнаго министра, позаботится о томъ, чтобы сохранить во всемъ ихъ объемѣ права самодержавной власти, дабы передать ее въ цѣлости своему племяннику и сдѣлать ее орудіемъ своихъ обширныхъ плановъ" (Сборн. Р. Ист. Общ., т. 64, стр. 186; рецензія г. Алексѣева, стр. 48 и сл.).}. Все остальное, очевидно, не представляетъ для нихъ интереса. Въ самомъ дѣлѣ, приведенное мѣсто, взятое въ цѣломъ, не только не подтверждаетъ ихъ взгляда, а, напротивъ, опровергаетъ его, вкладывая въ подчеркнутыя слова вовсе не тотъ смыслъ, который они хотятъ вложить въ него. Кампредонъ говоритъ здѣсь, съ одной стороны, о приверженцахъ великаго князя, которые поддерживаютъ союзъ съ императоромъ, близкимъ родственникомъ великаго князя, съ другой -- о вельможахъ которые противодѣйствуютъ этому союзу. Эти послѣдніе, а не родовитые вельможи, сторонники великаго князя, мечтаютъ о перемѣнѣ формы правленія. Приведенное мѣсто отнюдь поэтому не можетъ служить подтвержденіемъ воззрѣній гг. Милюкова и Филиппова, противоставляющихъ худородныхъ вельможъ, съ Меншиковымъ во главѣ, родовитымъ боярамъ, съ Голицынымъ во главѣ, и утверждающихъ, что эти послѣдніе, непосредственно по смерти Петра, стали мечтать о политической самостоятельности" (стр. 49). Прежде всего замѣчу, что хотя изъ указанной выше выдержки изъ письма Кампредона мною, дѣйствительно, взято только нѣсколько словъ {На стр. 29 моего изслѣдованія я привожу одну только фразу изъ указанной выше выдержки письма Кампредона, выражаясь такъ: "Стараніе старо-русскихъ вельможъ "de ruiner l'autorité insupportable de prince Menschikoff, de recouvrer leur ancienne liberté", о чемъ говоритъ Кампредонъ"... но и только (дальнѣйшее не относится къ вопросу). Какъ видно изъ самой выдержки письма, Кампредонъ, дѣйствительно, говоритъ это, причемъ слова его не могутъ относиться ни къ кому, кромѣ бояръ или старо-русскихъ вельможъ; иначе говоря, я беру у Кампредона то, что представляется неоспоримымъ.}, но взято, во-первыхъ, потому, что слова эти, вопреки мнѣнію г. Алексѣева, вовсе не опровергаются общимъ смысломъ всего письма въ цѣломъ, а находятся, какъ увидимъ ниже, въ полномъ съ нимъ соотвѣтствіи; во-вторыхъ эти слова взяты мною изъ письма потому, что они вполнѣ точно и опредѣленно говорятъ какъ о враждѣ старо-русскихъ вельможъ къ кн. Меншикову, такъ и о стремленіи ихъ вернуть себѣ прежнюю свободу, причемъ это извѣстіе находитъ себѣ подтвержденіе и въ другихъ данныхъ эпохи. Нѣтъ ничего легче поэтому, какъ доказать, что проф. Алексѣевъ совершенно неправъ, утверждая, что приведенное мѣсто письма не можетъ служить подтвержденіемъ мнѣнія П. Н. Милюкова и моего "о политическихъ стремленіяхъ родовитаго боярства" и пр. и что, наоборотъ, оно "опровергаетъ его, вкладывая въ подчеркнутыя слова вовсе не тотъ смыслъ", какой будто бы мы хотимъ вложить въ него. Каковъ же истинный смыслъ письма, столь превратно толкуемаго нами? Но объясненію г. Алексѣева, "Кампредонъ говоритъ здѣсь, съ одной стороны, о приверженцахъ великаго князя, которые поддерживаютъ союзъ съ императоромъ, близкимъ родственникомъ великаго князя, съ другой -- о вельможахъ, которые противодѣйствуютъ этому союзу. Эти послѣдніе, а не родовитые вельможи, сторонники великаго князя, мечтаютъ о перемѣнѣ формы правленія" (курсивъ нашъ). Итакъ, по толкованію проф. Алексѣева, Кампредонъ будто бы приписываетъ мечту о перемѣнѣ формы правленія не родовитымъ вельможамъ, какъ обыкновенно думаютъ, далеко не безъ основаній, наши историки, а какимъ-то другимъ! Весьма жаль, что г. Алексѣевъ не назвалъ этихъ послѣднихъ, доселѣ никому неизвѣстныхъ вельможъ; во всякомъ случаѣ, пока не подлежитъ сомнѣнію, что Кампредонъ-то именно и разумѣетъ подъ этими "мечтателями" не кого иного, какъ старо-русскихъ вельможъ или "бояръ", какъ онъ ихъ называетъ, а не другихъ какихъ-то вельможъ, какъ полагаетъ г. Алексѣевъ. Доказательства въ пользу такого пониманія словъ Кампредона слѣдующія: въ этомъ же письмѣ отъ 3 января Кампредонъ указываетъ на сторонниковъ великаго князя, увлекающихъ Екатерину въ союзъ съ Австріей, и говоритъ о многихъ русскихъ вельможахъ, втайнѣ враждебныхъ герцогу Голштинскому, хранящихъ пока молчаніе и ждущихъ случая, чтобъ уничтожить невыносимую власть князя Меншикова и установить новую форму правленія, прямо заключая свои разсужденія словами: "таковы, государь, желанія и стремленія большей части бояръ" ("C'est là, Sir, où sont tournés les voeux de la plus grande partie des boyards", какъ гласитъ французскій текстъ письма). Еслибъ намъ не было изъ учебниковъ русской исторіи извѣстно, что сторонниками великаго князя Петра Алексѣевича были, главнымъ образомъ, старо-русскіе вельможи и что они же частію были враждебны герцогу Голштинскому, то, сопоставляя отдѣльныя мѣста письма Кампредона съ приведеннымъ выше его заключеніемъ о "мечтахъ" именно бояръ, можно ясно видѣть, что здѣсь рѣчь идетъ не о комъ другомъ, какъ только о старо-русскихъ вельможахъ, такъ какъ Кампредонъ не могъ назвать боярами вельможъ худородныхъ... Обращаясь далѣе къ письму Кампредона отъ 15 января (письму, притомъ, прямо и непосредственно слѣдующему за разбираемымъ письмомъ отъ 3 января 1726 г.), мы видимъ, что Кампредонъ повторяетъ сказанное раньше и, притомъ, повторяетъ въ такомъ видѣ, что еще болѣе подтверждаетъ наше утвержденіе, что бояре именно, а вовсе не какіе-то другіе вельможи, думаютъ о перемѣнѣ формы правленія, политической роли и пр. Онъ пишетъ здѣсь слѣдующее: "Я имѣлъ уже честь докладывать вамъ, что большинство именитѣйшихъ русскихъ людей ("une grande partie des principaux de cette nation-ci") думаютъ о томъ, какъ бы ограничить деспотическую власть своей государыни... Если они будутъ ждать, пока царевичъ возмужаетъ и, взойдя на престолъ, самъ въ состояніи будетъ управлять страною, то попытаться имъ достичь успѣха станетъ уже поздно. Поэтому есть основаніе опасаться, что тѣ, которые разсчитываютъ забрать впослѣдствіи въ руки значительную власть, постараются учредить правленіе на подобіе англійскаго и что они, главнымъ образомъ, поэтому не противятся ни исполненію голштинскихъ затѣй, ни союзу съ Вѣною, въ которые голштинцы же вовлекаютъ царицу. Бояре (въ подлинномъ текстѣ этого выраженія нѣтъ, но все время, сказавъ въ началѣ письма о "principaux de cette nation-ci", Кампредонъ говоритъ "ils"; переводчикъ письма, однако, вполнѣ основательно замѣнилъ это мѣстоименіе словомъ "бояре", такъ какъ здѣcь идетъ рѣчь именно о нихъ) надѣятся, что послѣдствіемъ этихъ событій явятся такія обстоятельства, которыя позволятъ имъ добиться своей цѣли. Я даже слышалъ изъ вѣрнаго источника, что уже составленъ проектъ новой формы правленія и посланъ къ главнокомандующему кн. Голицыну въ Украйну...; князь же этотъ имѣетъ сношенія съ Вѣною, черезъ генерала Вейсбаха, нѣмца, преданнаго императору. Оба они ревностные сторонники царевича" (Сб. И. Об., т. 64, стр. 196 и сл.). Въ этомъ письмѣ сторонникомъ царевича и союза съ Вѣною названъ кн. М. М. Голицынъ (безспорно, одинъ изъ представителей старо-русскаго боярства), подобно тому, какъ въ письмѣ отъ 3 января сторонниками великаго князя и союза съ Вѣною названы бояре. Во французскомъ текстѣ второго письма {Касаясь письма отъ 15 января, проф. Алексѣевъ говоритъ еще слѣдующее: "Въ этомъ письмѣ прежде всего неясно, о какихъ именитыхъ людяхъ идетъ рѣчь. Эти именитые люди и не одобряютъ союза съ австрійскимъ императоромъ, стремящимся обезпечить престолъ великому князю, и вмѣстѣ съ тѣмъ они и союзники этого императора и при его содѣйствіи и при помощи украинской арміи замышляютъ государственный переворотъ, имѣющій цѣлію посадить царевича на русскій престолъ" (стр. 50). При этомъ проф. Алексѣевъ утверждаетъ, что это письмо стоитъ въ противорѣчіи съ письмомъ Кампредона отъ 3 января, гдѣ "Кампредонъ продолжаетъ думать, что императоръ не намѣренъ вмѣшиваться во внутреннія дѣла Россіи, а хочетъ сохранить въ цѣлости не только русскія земли, но и русское самодержавіе, чтобы передать ихъ неприкосновенными своему племяннику" (курсивъ вашъ), между тѣмъ какъ въ письмѣ отъ 15 января Кампредонъ "уже другого мнѣнія и видитъ австрійскаго императора въ союзѣ съ кн. Голицынымъ, который во главѣ украинской арміи наноситъ ударъ Россіи! (стр. 49). Вотъ ужъ, по-истинѣ, "совершенно-произвольное толкованіе цитатъ!" -- могли бы воскликнуть словами самого г. Алексѣева. Кампредонъ будто бы продолжаетъ думать, что "императоръ не намѣренъ вмѣшиваться во внутреннія дѣла Россіи, а хочетъ сохранить въ цѣлости не только русскія земли, но и русское самодержавіе", тогда какъ Кампредонъ, въ дѣйствительности, говоритъ лишь, что австрійскій императоръ, надо полагать, позаботится о сохраненіи самодержавія, да и то, если ему удастся овладѣть довѣріемъ русскаго двора и проч., т.-е., иначе говоря, Кампредонъ (какъ извѣстно, французскій полномочный министръ при русскомъ дворѣ) просто выражаетъ здѣсь свои desiderata о направленіи политики иноземнаго двора; затѣмъ Кампредонъ нигдѣ не приписываетъ австрійскому императору столь противорѣчивыхъ другъ другу дѣйствій: съ одной стороны, политики невмѣшательства въ русскія дѣла, съ другой -- стремленія сохранить русскія земли и самодержавіе и проч., а говоритъ лишь о второмъ (ibid.). М. М. Голицынъ "во главѣ украинской арміи наноситъ ударъ Россіи", тогда какъ изъ писемъ того же Кампредона, не говоря уже о другихъ источникахъ, извѣстно, что все, на что могъ бы рѣшиться Голицынъ, сводилось къ возведенію на престолъ в. ьи. Петра Алексѣевича! Но неужели возвести на престолъ единственнаго внука Петра Великаго значило "нанести ударъ Россіи?" Едва ли согласились бы съ такимъ взглядомъ на вопросъ современники... Далѣе, что касается существа дѣла, то мы не видимъ никакого противорѣчія между разбираемыми письмами Кампредона. Наоборотъ, внимательно вчитавшись въ нихъ, видно, во-первыхъ, вполнѣ ясно, о какихъ именно именитыхъ людяхъ говоритъ Кампредонъ, а во-вторыхъ, не подлежитъ, на вашъ взглядъ, сомнѣнію, что Кампредонъ вовсе не думалъ (какъ полагаетъ это г. Алексѣевъ) заставлять этихъ людей въ одно и то же время искать союза съ императоромъ и не одобрять его, что было бы черезчуръ странно. Несомнѣнно, что ищутъ сою?а тѣ же люди, которые не одобряютъ "голштинскихъ затѣй" и вмѣстѣ не противятся заключенію этого союза самою Екатериною, такъ какъ союзъ этотъ былъ въ ихъ видахъ.} этого термина нѣтъ, но едва ли подъ выраженіемъ "les principaux de cette nation-ci" можно разумѣть вельможъ худородныхъ, стремящихся притомъ ограничить власть Екатерины, думающихъ объ учрежденіи "правленія на подобіе англійскаго" и не мѣшающихъ исполненію "голштинскихъ затѣй", которыя невольно вовлекаютъ императрицу въ союзъ съ Вѣною, заставляя ее предаться австрійскому дому, о чемъ говоритъ Кампредонъ въ письмѣ отъ 3 января. Какъ это письмо само по себѣ, такъ и сопоставленіе его съ письмомъ отъ 15 января заставляютъ придти къ выводу, что, вопреки проф. Алексѣеву, не родовитые, а какіе-то другіе (имъ не называемые) вельможи "мечтаютъ о перемѣнѣ формы правленія" и проч., по Кампредону -- именно бояре и являются такими мечтателями; слѣдовательно, можно говорить, на основаніи свѣдѣній названнаго лица, о стремленіи ихъ къ политической роли, а, слѣдовательно, въ свою очередь, увѣреніе г. Алексѣева, что П. II. Милюковъ и я хотимъ вложить въ слова Кампредона "не тотъ смыслъ", совершенно несправедливо. Какъ въ цѣломъ, такъ и въ тѣхъ наиболѣе важныхъ словахъ, какія цитируются нами изъ этихъ писемъ, видно ясно одно только: дѣло идетъ, по Кампредону, о боярахъ и ихъ мечтаніяхъ ("les voeux de la plus grande partie des boyards") и не о чемъ другомъ. Предлагая свое толкованіе указанныхъ писемъ и оспаривая наше, проф. Алексѣевъ не далъ убѣдительныхъ данныхъ въ пользу перваго и не опровергъ второго... При этомъ, цитируя почти цѣликомъ обширныя письма Кампредона, почтенный ученый ставитъ вамъ въ упрекъ, что, "минуя все остальное содержаніе, не исключая и злобныхъ выходокъ противъ Россіи", мы выписываемъ "только тѣ фразы, въ которыхъ упоминается о стремленіи вельможъ вернуть прежнюю свободу, установить новую форму правленія и ограничить деспотическую власть государыни" (стр. 48). Трудно понять, въ чемъ здѣсь погрѣшили мы противъ научной правды. Да, мы взяли у Кампредона то, что касалось поставленныхъ у насъ въ изслѣдованіи вопросовъ, то, что при этомъ вовсе не стояло въ противорѣчіи съ общею связью событій, разсказанныхъ какъ Кампредономъ, такъ и другими современниками. Да, мы исключили "злобныя выходки противъ Россіи", такъ какъ писали вовсе не объ отношенія иностранцевъ къ Россіи; наконецъ, мы не коснулись подробно длинныхъ разсказовъ Кампредона о личныхъ счетахъ борющихся сторонъ, о ихъ взаимныхъ отношеніяхъ, хотя бы просто потому, что все это давно изложено, въ общемъ, у Соловьева, Бриннера и др. Было бы странно, однако, еслибы мы выкинули приведенныя выше слова Кампредона изъ общей связи извѣстій изучаемой эпохи...

Нельзя, наконецъ, не коснуться еще одного обвиненія, направленнаго противъ меня почтеннымъ рецензентомъ и также касающагося толкованія источниковъ. Такъ, въ своемъ изслѣдованіи я, между прочимъ, указываю на то, что слухи о возникновеніи верховнаго тайнаго совѣта стали ходить въ обществѣ ранѣе созданія этого учрежденія, и въ доказательство ссылаюсь на свидѣтельство Лефорта отъ 1 мая и Кампредона отъ 3 мая 1725 года, затѣмъ на письмо Кампредона отъ 15 января 1726 г., приводя въ заключеніе его же письмо отъ 23 февраля того же года, гдѣ Кампредонъ, уже послѣ созданія совѣта, повторяя свой разсказъ объ ограничительномъ характерѣ новаго учрежденія, сообщаетъ свѣдѣнія объ отношеніи его къ сенату и проч. (стр. 22--25 моей книги). Проф. Алексѣевъ по поводу этого говоритъ слѣдующее: "и вотъ, чтобъ установить эту несуществующую въ дѣйствительности связь приведенныхъ свидѣтельствъ съ учрежденіемъ верховнаго тайнаго совѣта, проф. Филипповъ прибѣгаетъ къ совершенно-необычайному въ научномъ изслѣдованіи пріему. Приведя извѣстія Лефорта отъ 1 мая и Кампредона отъ 3 мая о предположеніи учредить верховный тайный совѣтъ, г. Филипповъ продолжаетъ: "въ донесеніи отъ 15 января 1726 г. Кампредонъ опять повторяетъ слухъ о новомъ учрежденіи, хотя и нѣсколько въ другой формѣ: иниціатива учрежденія, по его новому разсказу, исходитъ уже не отъ государыни, а отъ именитѣйшихъ русскихъ людей, которые думаютъ о томъ, какъ бы ограничить деспотическую власть своей государыни". "Читатель имѣетъ передъ глазами письмо отъ 15 января (оно приведено проф. Алексѣевымъ въ его рецензіи); въ немъ ни слова не говорится о верховномъ тайномъ совѣтѣ; утвержденіе г. Филиппова поэтому является совершенно-произвольнымъ истолкованіемъ приведенной имъ цитаты" (стр. 51). Итакъ, какъ ясно изъ приведенныхъ словъ проф. Алексѣева, я обвиняюсь имъ въ тяжкомъ промахѣ, а именно -- я включилъ письмо Кампредона отъ 15 января въ число свидѣтельствъ о готовящемся событіи -- учрежденіи верховнаго тайнаго совѣта,-- тогда какъ въ немъ ни слова не говорится о верховномъ тайномъ совѣтѣ, почему оно и не можетъ быть поставлено въ связь съ письмами Кампредона отъ 3 мая 1725 г. и 23 февраля 1726 г., гдѣ и по мнѣнію г. Алексѣева объ этомъ учрежденіи упоминается. Съ перваго раза, прочтя письмо Кампредона отъ 15 января, можно подумать, что обвиненіе проф. Алексѣева вполнѣ основательно, такъ какъ въ письмѣ этомъ верховный тайный совѣтъ вовсе не называется. Тѣмъ не менѣе, включая письмо это въ число свидѣтельствъ о готовящемся событіи, я имѣлъ на это цѣлый рядъ важныхъ соображеній, которыя мною и будутъ теперь изложены. Именно, сравнивая письмо Кампредона отъ 15 января съ его же письмомъ отъ 23 февраля 1726 г., т.-е., иначе говоря съ письмомъ, написаннымъ тотчасъ послѣ учрежденія совѣта,-- я замѣтилъ, что Кампредонъ характеризуетъ это новое учрежденіе тѣми же почти чертами, какъ и тотъ проектъ новой формы правленія ("projet de la nouvelle forme de gouvernement"), о которомъ онъ говоритъ въ письмѣ отъ 15 января, т.-е. въ письмѣ, написанномъ незадолго до созданія совѣта {Совѣтъ учрежденъ 8 февраля 1726 г. (или 20 февраля по новому стилю); первое (изъ разбираемыхъ) письмо Кампредова написано 15 января 1726 г., или 3 января по нашему стилю, второе -- 23 февраля, или 11 февраля по тому же стилю, т.-е. спустя три дня по учрежденіи совѣта. Между первымъ и вторымъ письмомъ прошло, слѣдовательно, всего пять недѣль.}. Именно, въ письмѣ отъ 15 января онъ говоритъ, что большинство именитѣйшихъ русскихъ людей ("grande partie des principaux de cette nation-ci") думаетъ о томъ, какъ бы ограничить деспотическую власть своей государыни, что "есть основаніе опасаться, что тѣ, которые разсчитываютъ забрать впослѣдствіи въ руки значительную долю власти, постараются учредить правленіе на подобіе англійскаго, и что, наконецъ, онъ слышалъ изъ вѣрнаго источника, что уже составленъ проектъ новой формы правленія и посланъ къ главнокомандующему князю Голицыну въ Украйну, откуда, вѣроятно, и послѣдуетъ первый ударъ" (Сб. И. Об., 64, стр. 199 и сл.; ср. у пр. Алексѣева стр. 50). Мнѣ представлялось вполнѣ вѣроятнымъ предположить, что подчеркнутыя слова Кампредона о новомъ учрежденіи "на подобіе англійскаго" или о "новой формѣ правленія", имѣющей своею цѣлью ограничить власть императрицы, относятся именно къ верховному тайному совѣту. Данныя эти, какъ сказано, лежатъ прежде всего въ письмѣ Кампредона отъ 23 февраля 1726 г. Въ этомъ письмѣ (написанномъ уже послѣ учрежденія совѣта) Кампредонъ описываетъ обстоятельства учрежденія совѣта, личный его составъ и даетъ характеристику совѣта, повторяя частью то, что онъ сказалъ въ письмѣ 15 января того же года, т.-е. всего за пять недѣль, о новомъ, не названномъ имъ по имени, учрежденіи. Такъ онъ говоритъ въ письмѣ отъ 23 февраля, что даетъ своему правительству отчетъ о событіи, тѣмъ болѣе важномъ, что, подъ внѣшнимъ видомъ желанія укрѣпить власть и правительство царицы, оно, кажется, кладетъ первый камень того зданія, которое русскіе вельможи замыслили воздвигнуть незамѣтно, т.-е. усиленія ихъ власти и ихъ настоящаго и будущаго широкаго участія въ управленіи дѣлами здѣшней страны", т.-е., иначе говоря, онъ подчеркиваетъ вновь ограничительный характеръ верховнаго тайнаго совѣта, какъ подчеркивалъ раньше ограничительный характеръ того новаго учрежденія, о которомъ онъ говорилъ въ письмѣ отъ 15 января 1726 г. Затѣмъ далѣе онъ находитъ, что верховный тайный совѣтъ "по существу своему представляетъ первый шагъ къ перемѣнѣ формы правленія", добавляя, что "русскіе стремятся сдѣлать его менѣе деспотичнымъ", что "многихъ удерживало въ этомъ стремленіи только малолѣтство великаго князя и то, что у нихъ не было вождя, способнаго вести и поддерживать ихъ. Теперь, когда наступить благопріятный моментъ, они этому риску не подвергнутся болѣе, такъ какъ постараются, безъ сомнѣнія, утвердить свое вліяніе и незамѣтно ограничить самодержавную власть, заставляя ее жаловать такія привилегіи, которыя создадутъ возможность учредить и поддержать правленіе, подобное англійскому. Весьма вѣроятно, что учрежденіе верховнаго тайнаго совѣта именно въ этихъ-то видахъ и послѣдовало". Что же касается самихъ переговоровъ объ учрежденіи совѣта, то, разсказавъ о нихъ, Кампредонъ заключаетъ свое описаніе такими словами: "вотъ къ чему привели, наконецъ, тайныя совѣщанія Толстого съ кн. Меншиковымъ и Голицынымъ и съ адмираломъ Апраксинымъ" (Сб. И. Об. LXIV, стр. 253 и сл.; ср. у проф. Алексѣева стр. 51 и сл.). Такимъ образомъ, верховный тайный совѣтъ, вскорѣ послѣ его созданія, представляется Кампредону не только учрежденіемъ, могущимъ ограничить самодержавную власть (какъ то новое учрежденіе х, о которомъ онъ говорилъ въ письмѣ отъ 15 января), но и учрежденіемъ, которое создастъ у насъ правленіе подобное англійскому (опять-таки, какъ и новая форма правленія, упоминаемая въ письмѣ отъ 15 января). Наконецъ, какъ это предполагаемое созданіе совѣта не было скрыто отъ одного изъ видныхъ дѣятелей эпохи -- кн. Д. М. Голицына, такъ и проектъ новой формы правленія былъ посланъ другому дѣятелю, брату перваго, кн. М. М. Голицыну, дѣйствовавшему, какъ это извѣстно, за одно съ нимъ. Какъ это сходство (по описанію Кампредона) основныхъ чертъ верховнаго тайнаго совѣта съ тою новою формою правленія, о которой онъ говоритъ въ письмѣ 15 января, такъ и то обстоятельство, что письмо это было послано всего за пять недѣль до учрежденія совѣта и что у насъ нѣтъ никакихъ свѣдѣній о какомъ-либо другомъ проектѣ реформы, который стоялъ бы внѣ связи "съ тайными совѣщаніями" указанныхъ выше главныхъ дѣятелей событія,-- неизбѣжно заставили насъ предположить, что въ письмѣ отъ 15 января не могло идти рѣчи ни о какомъ другомъ учрежденіи, кромѣ верховнаго тайнаго совѣта, вскорѣ затѣмъ, дѣйствительно, и явившагося на свѣтъ. Упоминаніе въ письмѣ 15 января, какъ и въ письмѣ 23 февраля, фамиліи Голицыныхъ также представлялось для насъ характернымъ. Именно, въ письмѣ отъ 15 января говорится, что проектъ новой формы правленія былъ посланъ кн. II. М. Голицыну въ Украйну. Знаменитый фельдмаршалъ, какъ извѣстно, "въ общественныхъ дѣлахъ всецѣло подчинялся старшему брату своему, князю Дмитрію Михайловичу" (Д. А. Корсаковъ: Воцареніе Анны, стр. 39); извѣстна также близкая связь кн. Дмитрія Михайловича съ Генрихомъ Фикомъ, задумавшимъ уже давно учрежденіе верховнаго тайнаго совѣта {На эту связь кн. Д. М. Голицына съ Г. Фикомъ указалъ уже П. Н. Милюковъ въ его сочиненіи Государственное хозяйство Россіи и пр. стр. 678 сл. Позднѣе, уже по напечатаніи въ 1893 г. первой главы моего изслѣдованія Исторія сената, П. Н. Милюковъ, въ извѣстной статьѣ своей -- "попытка государственной реформы при воцареніи Анны Іоанновны" (Сборникъ въ пользу воскресныхъ школъ) -- еще подробнѣе развилъ эту мысль, подтвердивъ ее рядомъ новыхъ доводовъ.}. Въ письмѣ отъ 23 февраля Кампредонъ также указываетъ на кн. Дмит. Мих. какъ на одного изъ лицъ, принимавшихъ участіе въ созданіи совѣта. Намъ поэтому казалось, что новая форма правленія, посланная къ М. М. Голицыну незадолго до учрежденія совѣта, имѣетъ, въ виду указанныхъ соображеній, прямое отношеніе именно къ этому новому учрежденію. Для всякаго безпристрастнаго читателя очевидно, что, включая письмо 15 января въ число свидѣтельствъ о готовящемся событіи, мы вовсе не примѣнили какого-то "необычайнаго въ научномъ изслѣдованіи пріема", какъ думаетъ г" Алексѣевъ. Правда, повторяемъ, письмо отъ 15 января не называетъ прямо в. т. совѣта, когда говоритъ о какой-то "новой формѣ правленія", но, однако, оно характеризуетъ эту "новую форму" чертами, которыя очень подходятъ подъ описаніе верховнаго тайнаго совѣта, даваемаго тѣмъ же Кампредономъ. Здѣсь мною допускается вполнѣ вѣроятная,-- по моему соображенію,-- гипотеза, и если она представляется пр. Алексѣеву неосновательной, то съ его стороны было бы гораздо проще и лучше прямо указать (вмѣсто голословныхъ обвиненій въ "необычайномъ пріемѣ" и "произвольномъ истолкованіи" указанной цитаты изъ письма 15 января), къ чему же именно, если не къ проекту будущаго верховнаго тайнаго совѣта (какъ думаю я), относятся слова этого письма "объ учрежденіи правленія на подобіе англійскаго, о проектѣ новой формы правленія, о Голицынѣ и при тогда бы вопросъ разрѣшился самъ собою, и я, можетъ быть, отказался бы отъ своего предположенія, которое пока остается для меыя вполнѣ вѣроятнымъ... Замѣчу кстати, что если слѣдовать методу проф. Алексѣева и брать при изученіи исторіи учрежденія только тѣ документы, гдѣ это учрежденіе прямо названо, то дѣло изученія, конечно, весьма облегчится для изслѣдователя, такъ какъ послѣдній обратится тогда въ простого собирателя очевиднаго. Но, кажется, изслѣдователь можетъ идти дальше, онъ можетъ попытаться привлечь къ изученію матеріалъ, гдѣ даются косвенныя, но важныя указанія о предметѣ. Мнѣ представляется, что было бы съ моей стороны болѣе "необычно", еслибъ я умолчалъ о такихъ данныхъ и не включилъ бы ихъ въ кругъ своихъ выводовъ, пока научная критика не доказала бы, что они къ данному вопросу не относятся.

Но не только то или иное толкованіе первоисточниковъ оспаривается проф. Алексѣевымъ въ его разборѣ моего изслѣдованія, оспариваются имъ также и тѣ выводы, къ которымъ я прихожу здѣсь. Попытаемся теперь коснуться и этой части разбора проф. Алексѣева.

III.

Разбирая прежде всего мои выводы, касающіеся отношеній Екатерины I къ совѣту, проф. Алексѣевъ пытается съ одной стороны найти между ними противорѣчіе, легко, однако, устранимое при болѣе внимательномъ чтеніи моей книги {Такъ по поводу моихъ словъ о близости императрицы къ совѣту ("если судить только по этимъ внѣшнимъ формамъ сношеній съ императорскою властію, то совѣтъ былъ, конечно, совѣтомъ при особѣ государя, или при дворѣ его. Дѣйствительно, императрица близко стояла къ совѣту, то участвуя въ его засѣданіяхъ, то принимая членовъ совѣта лично, то, наконецъ, сообщая ему къ исполненію свои именные указы" и проч.), проф. Алексѣевъ замѣчаетъ (стр. 59) иронически слѣдующее: "хотя это было "дѣйствительно" такъ, "но въ дѣйствительности,-- продолжаетъ г. Филипповъ,-- роль в. т. совѣта шла гораздо дальше, мы вообще можемъ указать мало случаевъ, когда императрица дѣйствовала самостоятельно по отношенію къ совѣту, когда бы она давала не только одну свою подпись подъ указы, составленные въ совѣтѣ, но и внимательно вникала въ его рѣшенія" и пр. (стр. 59). Внимательно прочтя какъ указанныя, такъ и другія, относящіяся къ вопросу, мѣста моей книги, легко замѣтить, что я пытаюсь (стр. 47--66) дать характеристику отношеній Екатерины къ совѣту какъ по внѣшней формѣ, такъ и по внутреннему ихъ содержанію, причемъ доказываю, что если по формѣ этихъ отношеніи и можно считать совѣтъ учрежденіемъ, состоящимъ при особѣ монарха, или при дворѣ его (какъ обыкновенно думаютъ), то разборъ внутренняго содержанія дѣятельности совѣта заставляетъ придти къ выводу, что роль совѣта шла дальше, и онъ не былъ только совѣщательнымъ учрежденіемъ. Здѣсь, такимъ образомъ, нѣтъ противорѣчія въ выводѣ, а есть указаніе на двѣ стороны отношеній -- по формѣ и по сущности -- на стороны, въ данномъ случаѣ между собою не совпадающія.}, съ другой -- приписываетъ моимъ словамъ совершенно невѣроятный смыслъ. Такъ, характеризуя дѣятельность совѣта, я, между прочимъ, замѣчаю слѣдующее: "до конца царствованія (Екатерины), почти всегда не въ полномъ составѣ, совѣтъ дѣлаетъ тѣ или иныя постановленія, получающія силу закона, подъ видомъ именныхъ указовъ, состоявшихся въ совѣтѣ, хотя, въ дѣйствительности, императрица и не знаетъ о нихъ" (стр. 58 моей книги). "Это утвержденіе,-- категорически замѣчаетъ г. Алексѣевъ,-- переведенное на языкъ юриста, можетъ имѣть лишь тотъ смыслъ, что указы, объявляемые изъ в. т. совѣта, въ большинствѣ случаевъ издавались безъ утвержденія императрицы, т.-е. съ явнымъ нарушеніемъ основныхъ законовъ. Г. Филипповъ, другими словами, утверждаетъ, что большинство законовъ, напечатанныхъ въ Полномъ Собраніи законовъ за періодъ времени отъ 8 февраля 1726 по 6 мая 1727 г., никакой юридической силы не имѣютъ, а являются не чѣмъ инымъ, какъ голыми фактами, лишь по недоразумѣнію попавшими въ нашъ сборникъ законовъ" (стр. 60 рецензіи). Конечно, отрицать "юридическую силу" законовъ, какъ напечатанныхъ, такъ и не напечатанныхъ въ П. С. Законовъ, совершенно безсмысленно, и едва ли найдется юристъ, которому могло бы придти въ голову нѣчто подобное. Неужели же я повиненъ въ такой безсмыслицѣ? И не слишкомъ ли ужъ вольно "переводитъ на языкъ юриста" проф. Алексѣевъ приведенное выше мое утвержденіе? Достаточно указать здѣсь на тѣ данныя, на которыхъ я основалъ свой выводъ, чтобъ убѣдиться, что "переводъ" проф. Алексѣева не имѣетъ ничего общаго съ подлиннымъ смысломъ моихъ словъ. Какъ видно изъ сказаннаго выше, совѣтъ дѣлалъ тѣ или иныя постановленія, получающія силу закона, подъ видомъ именныхъ указовъ, состоявшихся въ совѣтѣ, хотя, въ дѣйствительности, императрица и не знаетъ о нихъ. Значитъ ли, однако, что эти указы издавались съ явнымъ нарушеніемъ основныхъ законовъ? Конечно, нѣтъ, такъ какъ такихъ "основныхъ законовъ", которые требовали, чтобы всѣ указы совѣта непремѣнно утверждались императрицею, не было, а, наоборотъ, былъ именной указъ, отправленный изъ совѣта сенату, "по всемилостивѣйшему соизволенію и апробаціи" его Екатериною, который между прочимъ, гласилъ слѣдующее: "въ в. т. совѣтѣ, хотя при присутствіи ея ими. величества, хотя и во отсутствіи, крѣпить, что о чемъ опредѣлено будетъ, протоколы, резолюціи, всѣмъ назначеннымъ особамъ в. т. совѣта. А съ того надлежащіе куда указы посылать за закрѣпою, въ верховномъ же тайномъ совѣтѣ обрѣтающагося члена иностранной коллегіи, д. ст. c. В. Степанова" (VII, No 4830). Въ другомъ указѣ, данномъ въ дополненіе къ первому, Екатерина категорически говоритъ, что "нынѣ мы указали изъ нашего в. т. совѣта, въ которомъ мы сами присутствуемъ и президенство имѣемъ, отправлять наши указы въ сенатъ и въ другія всѣ мѣста, куда потребно будетъ, именемъ нашимъ, а именно: въ началѣ писать "Божіею милостію, мы Екатерина, императрица и самодержица всероссійская, и проч., и проч., и проч.". Въ серединѣ, гдѣ пристойно и къ сенсу будетъ (гдѣ, т.-е., необходимо по смыслу) -- "повелѣваемъ". А во окончаніи: данъ въ нашемъ в. т. совѣтѣ. И которые не будутъ за собственною нашею рукой и въ тѣхъ по датумѣ будетъ писано "по нашему указу" (ibid., No 4862), или, какъ я указываю въ моей книгѣ, въ указахъ второго рода "по датумѣ" ставится обычно "ея имп. величество указала" (стр. 31, пр. 14). Итакъ, всѣ указы, идущіе изъ совѣта, суть указы именные {Уже по полному собранію законовъ видно, что всѣ указы, прошедшіе черезъ совѣтъ, называются "именными, объявленными изъ в. т. совѣта" указами (VII, NoNo 4836, 4837 и др.). Самъ г. Алексѣевъ считаетъ указу, объявленные изъ в. т. совѣта, именными, утверждая лишь при этомъ, что всѣ они имѣли "апиробацію" Екатерины (ibid, стр. 57).}, состоялись ли они въ присутствіи, или въ отсутствіи Екатерины, причемъ подписанные императрицею указы выходили въ свѣтъ по одной формѣ, не подписанные же -- по другой. Затѣмъ вовсе не требовалось непремѣнно, чтобы всѣ эти именные, прошедшіе черезъ совѣтъ, указы утверждались императрицею, а, слѣдовательно, тѣ изъ нихъ, которые не шли на ея утвержденіе, не имѣли бы -- по "переводу" г. Алексѣева -- "никакой юридической силы". Въ третьемъ пунктѣ извѣстнаго "мнѣнія не въ указъ", въ утвержденной Екатериною редакціи, прямо сказано слѣдующее: "чтобы о важныхъ дѣлахъ, поставя протоколы и на мѣрѣ, и не подписавъ напередъ для апробаціи къ ея ими. величеству взносить одной (персонѣ), по случаю смотря, по важности дѣла, и двумъ персонамъ, присутствующимъ отъ того в. т. совѣта, и какъ уже ея ими. величество изволитъ опробовать, тогда подписывались и въ дѣйство производить" (Сб. Ист. Общ., т. 55, стр. 96 и сл.). Итакъ, несмотря на то, что всѣ указы совѣта именно, даже держась буквальнаго смысла этого постановленія, надо признать, что лишь протоколы о важныхъ дѣлахъ должны были взноситься на апробацію государыни, затѣмъ подписываться членами совѣта и "производиться въ дѣйство", т.-е. содержащіеся въ протоколахъ проекты указовъ, по утвержденіи ихъ императрицею, должны были затѣмъ установленнымъ порядкомъ разсыпаться "куда надлежало". Такъ какъ, однако, законъ не опредѣлялъ точно, что надо было разумѣть подъ "важными дѣлами", то на практикѣ могло случаться (да и дѣйствительно случалось) {Такъ, наприм., Екатерина узнавъ, что предполагается казнить смертною казнію черезъ сожженіе нѣкоего Бѣляева, потребовала у юстицъ-коллегіи объясненія, "для чего, въ присутствіи ея въ резиденціи, такою казнію, которая не всегда случается, человѣка хотятъ отъ коллегіи сжечь, не объявя" ей; затѣмъ послѣдовалъ указъ, коимъ повелѣвалось "о винахъ" лицъ, присужденныхъ къ смертной казни или политической смерти, "подавать ея имп. величеству въ в. т. совѣтѣ краткіе экстракты, не чиня экзекуціи" (Исторія сената, стр. 114 и слѣд.).}, что дѣла, казавшіяся императрицѣ важными, могли не поступать къ ней "на апробацію", по тѣмъ или инымъ причинамъ. Основываясь на томъ, что въ журналахъ совѣта отмѣчаются случаи восхожденія отдѣльныхъ протоколовъ на утвержденіе императрицы, и принимая во вниманіе, что относительно многихъ протоколовъ такихъ отмѣтокъ нѣтъ, я предполагаю, что указы совѣта, въ нихъ содержащіеся, не были всегда извѣстны Екатеринѣ, и въ доказательство этого привожу примѣры постановленій совѣта, которыя вступили въ дѣйствіе безъ доклада императрицѣ, добавляя, что на это совѣтъ de jure имѣлъ право, такъ какъ, конечно, не долженъ былъ представлять императрицѣ на утвержденіе всѣхъ своихъ протоколовъ, содержащихъ тексты тѣхъ опредѣленій или постановленій совѣта. Проф. Алексѣевъ, разбирая указанные мною примѣры, долженъ былъ признать, что въ соотвѣтствующихъ журналахъ нѣтъ отмѣтокъ о докладѣ данныхъ дѣлъ императрицѣ, какъ нѣтъ и свѣдѣній объ утвержденіи ею этихъ докладовъ, по даетъ на это такое объясненіе: "если объ этомъ докладѣ и объ этомъ утвержденіи ничего не говорится въ журналахъ в. т. совѣта, то по той простой причинѣ, что въ эти журналы вносилось только то, что происходило въ засѣданіяхъ в. т. совѣта. Доклады же императрицѣ и утвержденіе ею мнѣній в. т. совѣта были актами, происходившими за стѣнами в. т. совѣта, и въ журналы не вносились и въ протоколахъ не отмѣчались. Если же о лихъ иногда упоминаютъ журналы, то только въ случаяхъ исключительныхъ, когда по какому-либо особому поводу возникала необходимость довести о нихъ до свѣдѣнія в. т. совѣта. Врядъ ли такимъ исключительнымъ случаемъ могло быть увольненіе экзекутора Лукина (одинъ изъ приведенныхъ мною примѣровъ). Неудивительно, что апробація императрицею этого увольненія не оставила слѣдовъ въ журналахъ в. т. совѣта" (стр. 60 и сл.). Все приведенное объясненіе нисколько не согласуется съ обстоятельствами дѣла, а потому и не можетъ быть принято. Такъ, прежде всего, совершенно невѣрно, что въ журналы совѣта вносилось только то, что происходило на засѣданіяхъ в. т. совѣта. Уже изъ словъ самого проф. Алексѣева видно, что въ исключительныхъ случаяхъ въ нихъ помѣщалось и то, что происходило "за стѣнами в. т. совѣта"; въ дѣйствительности же въ нихъ постоянно отмѣчалось все, что имѣло отношеніе къ совѣту и его дѣятельности, безразлично, происходило ли это на засѣданіяхъ совѣта, или внѣ его "стѣнъ" {Это не значитъ, конечно, что въ журналахъ совѣта всегда помѣщалось бы полностью все то, что говорилось или дѣлалось въ совѣтѣ; наоборотъ, и въ моей книгѣ отмѣчена излишняя краткость журнальныхъ отмѣтокъ и умолчаніе ихъ о множествѣ важныхъ подробностей; но это значитъ, что отмѣчалось все, что признавалось нужнымъ отмѣтить, безъ всякаго отношенія къ тому, происходило ли отмѣчаемое въ самомъ совѣтѣ, или внѣ его.}. Затѣмъ авторъ рецензіи думаетъ, что о докладахъ дѣлъ императрицѣ и объ утвержденіи ею мнѣній с. т. совѣта упоминалось только въ случаяхъ исключительныхъ, когда по какому-либо особому поводу возникала необходимость довести о нихъ до свѣдѣнія в. т. совѣта. Едва ли требуетъ доказательствъ то соображеніе, что совѣту,-- какъ и всякому учрежденію, докладывающему о своемъ рѣшеніи высшей инстанціи,-- всегда, а не въ исключительныхъ только случаяхъ, надо было знать "объ аппробаціи" или отклоненіи своихъ мнѣній императрицей, такъ какъ иначе совѣтъ не зналъ бы, приводить ли ему въ исполненіе свое постановленіе, или нѣтъ. Авторъ рецензіи думаетъ, что "врядъ ли" аппробація императрицей увольненія экзекутора Лукина (коего совѣтъ постановилъ уволить {Относительно увольненія Лукина читаемъ въ протоколѣ совѣта отъ 28 марта 1727 г. слѣдующее: "Ея и. величество пожаловала, по челобитью майора и синодскаго экзекутора Б. Лукина, въ городѣ Орлѣ съ воеводою, подполковникомъ Гр. Трепецкимъ въ товарищахъ не бытъ"; въ протоколу приложена челобитная Лукина на высочайшее имя, поданная по обычаю въ совѣтъ. Можно бы было предположить, судя по тексту указа, что императрица сама уводила Лукина или, по крайней мѣрѣ, утвердила рѣшеніе совѣта; но о послѣднемъ нѣтъ отмѣтокъ въ журналахъ совѣта, а первому предположенію противорѣчитъ запись журнала, свидѣтельствующая, что челобитье Лукина удовлетворено самимъ совѣтомъ "согласно рѣшено его, Лукина.... отрѣшитъ" (Сб. Р. Ист. Общ., т. LXIII, стр. 436, 426). Допустимъ предположеніе, что императрица утвердила это постановленіе совѣта, хотя объ этомъ и нѣтъ отмѣтки въ журналахъ. Но, по толкованію проф. Алексѣева, не было и необходимости доводить объ этомъ утвержденіи до совѣта, но незначительности случая! Что же, однако, это за утвержденіе рѣшенія, о которомъ рѣшающая дѣда инстанція даже и не извѣщается и для чего должно было служить такое утвержденіе? Не проще ли предположить, что, именно вслѣдствіе незначительности разбираемаго случая, совѣтъ могъ (на основаніи 3-го пункта "мнѣнія не въ указъ") не доводить дѣла до свѣдѣнія императрицы и разрѣшилъ его поэтому самъ. Не останавливаемся пока на объясненіи другого случая, давшаго поводъ бъ указу 10 апрѣля 1727 г. (VII, No 5057) и также состоявшагося, по нашему мнѣнію, безъ доклада императрицѣ (Исторія сената, стр. 58), такъ какъ г. Алексѣевъ, опровергая наше мнѣніе, не приводитъ никакихъ положительныхъ данныхъ въ пользу того положенія, что дѣло было доложено Екатеринѣ, а ограничивается лишь простымъ предположеніемъ, которое не можетъ имѣть въ данномъ случаѣ рѣшающаго значенія (см. ibid., стр. 61). Замѣтимъ кстати, что какъ здѣсь, такъ и въ другихъ подобныхъ случаяхъ, для рѣшенія вопроса автору спеціальнаго изслѣдованія о верховномъ тайномъ совѣтѣ слѣдовало бы обратиться къ архивнымъ документамъ совѣта и личнаго кабинета Екатерины I, чего г. Алексѣевъ, однако, не дѣлаетъ, почему его возраженія не всегда основаны на положительныхъ данныхъ.}, должна была быть доведена до свѣдѣнія совѣта. Но въ такомъ случаѣ, какъ же совѣтъ узналъ бы объ утвержденіи его постановленія императрицею, и не въ правѣ ли мы предполагать, что совѣтъ привелъ въ исполненіе свое постановленіе безъ утвержденія императрицы, которое, по мнѣнію г. Алексѣева, даже "не было необходимости сообщать совѣту". Не проще ли, однако, предположить, не прибѣгая ко всѣмъ этимъ хитросплетеніямъ, что совѣтъ здѣсь (какъ и въ другихъ случаяхъ) вовсе и не ждалъ утвержденія императрицы, такъ какъ имѣлъ самъ право посылать указы, въ извѣстныхъ случаяхъ, безъ доклада о нихъ государынѣ? Да и почему бы не допустить уже а priori такого права у верховнаго учрежденія, какъ совѣтъ, когда правомъ посылки указовъ, безъ утвержденія ихъ всякій разъ императрицею, пользовались, наприм., сенатъ, синодъ? Правда, всѣ указы совѣта были именные, но это объяснялось положеніемъ совѣта, категорическимъ предписаніемъ закона, что такъ какъ "мы сами (т.-е. императрица) присутствуемъ и президенство (въ совѣтѣ) имѣемъ", то и указы изъ совѣта отправляются "куда потребно будетъ -- именемъ нашимъ" (VII, No 4862). Протоколы совѣта, содержащіе тѣ или иные его постановленія, могли не поступать на утвержденіе императрицы, но это, по вышеуказаннымъ соображеніямъ, конечно, не лишало ихъ юридической силы и значенія, такъ какъ такое утвержденіе предполагалось само собою, подобно тому, какъ предполагалось, что императрица "присутствуетъ и президенство имѣетъ" въ совѣтѣ, хотя, въ дѣйствительности, это случалось весьма рѣдко. Проф. Алексѣевъ предполагаетъ, что всѣ указы совѣта непремѣнно утверждались Екатериною (стр. 57), хотя объ этомъ и нѣтъ отмѣтокъ въ журналахъ. Но это предположеніе надо еще доказать какими-либо положительными данными; пока же такого доказательства имъ не представлено {Мы не можемъ считать за такое доказательство ссылки на тѣ указы Екатерины и опредѣленія совѣта, какіе приводятся авторомъ рецензіи (стр. 56), такъ какъ всѣ они могутъ толковаться, да и дѣйствительно толкуются, совершенно иначе, чѣмъ толкуетъ ихъ г. Алексѣевъ; лишь изученіе по архивнымъ даннымъ практики дѣлопроизводства совѣта и особенно кабинета императрицы могло бы документально доказать, дѣйствительно ли, какъ думаетъ г. Алексѣевъ, всѣ постановленія совѣта докладывались ды утвержденія императрицѣ; пока авторомъ рецепціи такого изученія не сдѣлано, его мнѣніе остается простою гипотезой. Что же касается тѣхъ указовъ и опредѣленій совѣта, на которыхъ строитъ нынѣ г. Алексѣевъ свою гипотезу, то изъ этихъ указовъ указъ 8 февраля 1726 г., даже по мнѣнію самого г. Алексѣева, могъ "по своей лаконичности, дать поводъ нашимъ изслѣдователямъ къ ложнымъ толкованіямъ" (почему-то эта "лаконичность" не помѣшала самому моему рецензенту установить истинное толкованіе указа!), а потому, естественно, можетъ не идти въ счетъ. Затѣмъ, январьскій указъ 1727 г. выражаетъ, какъ это доказывается въ моей книгѣ (стр. 56 и сл.), лишь desiderata Екатерины, а потому также не можетъ считаться показателемъ дѣйствительнаго порядка утвержденія указовъ; 3-й пунктъ "мнѣнія не въ указъ", въ измѣненной Екатериною редакціи, толкуется г. Алексѣевымъ безъ всякаго вниманія къ его важному отличію отъ первоначальнаго текста, почему онъ и не придаетъ значенія словамъ "о важныхъ дѣлахъ, поставя протоколы" и пр., коихъ не было въ первоначальномъ текстѣ; наконецъ, журналъ 18 февраля 1726 г., въ которомъ говорится, что "всѣ резолюціи во ономъ ко аппробаціи ея и величества слѣдовать имѣютъ", или еще иначе, что "во ономъ в. т. совѣтѣ ея и. величество сама присутствовать изволитъ и всѣ указы по аппробаціи ея и. величества отправляться имѣютъ", не можетъ служить доказательствомъ, что такъ всегда и было въ дѣйствительности; притомъ же это опредѣленіе совѣта было сдѣлано еще до "мнѣнія не въ указъ", въ которомъ требовалось представлять для аппробаціи императрицѣ лишь протоколы "о важныхъ дѣлахъ", а вовсе не всѣ. Что опредѣленіе совѣта не можетъ служить доказательствомъ, что указанный въ немъ порядокъ всегда соблюдался, ясно видно, между прочимъ, изъ того обстоятельства, что, хотя журналъ совѣта и говоритъ о присутствіи въ его засѣданіяхъ императрицы, какъ о чемъ-то необходимо предполагаемомъ, въ дѣйствительности, Екатерина весьма рѣдко бывала въ засѣданіяхъ совѣта. Замѣчу еще кстати, что вышеприведенное опредѣленіе совѣта было ошибочно названо въ моей книгѣ указомъ (стр. 58). Такъ какъ въ данномъ случаѣ дѣло касалось сущности постановленія совѣта, а не его формы,-- какъ въ этомъ легко убѣдиться всякому,-- то ошибка въ наименованіи акта не могла, конечно, отразиться на самомъ моемъ выводѣ; проф. Алексѣевъ пытается, однако, изобразить дѣло иначе и опровергнуть тѣмъ самый выводъ (стр. 58, примѣч. 1 и 2).}, оно остается лишь гипотезою, и мы можемъ не отказываться отъ нашего утвержденія, находящаго подтвержденіе въ журналахъ совѣта. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, считать за доказательство того соображенія г. Алексѣева, что хотя мнѣнія совѣта и подлежали всегда обязательно утвержденію Екатерины, но объ утвержденіи этомъ совѣтъ извѣщался только въ исключительныхъ случаяхъ, почему-де и нѣтъ въ журналахъ и протоколахъ совѣта отмѣтокъ объ этомъ (стр. 61). Если согласиться съ мнѣніемъ проф. Алексѣева, то передъ нами будетъ удивительный въ исторіи учрежденій примѣръ санкціи постановленій верховною властію, о которой рѣшающая дѣло инстанція узнаетъ лишь изрѣдка {Самъ проф. Алексѣевъ соглашается, что журналы совѣта лишь "иногда" упоминаютъ о докладѣ и объ утвержденіи мнѣній совѣта императрицею (стр. 61); по поводу же моихъ словъ, что въ любомъ журналѣ совѣта можно найти постановленія совѣта, не доложенныя императрицѣ (что я предполагаю, между прочимъ, на основаніи того, что въ нихъ нѣтъ отмѣтокъ объ этихъ докладахъ), онъ замѣчаетъ, что не могъ "найти ни одного такого примѣра" (стр. 60).}, хотя на ней лежитъ обязанность дѣлать соотвѣтствующія распоряженія о приведеніи въ исполненіе этихъ постановленій лишь послѣ "аппробаціи" ихъ верховною властью!...

А. Филипповъ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.VI, 1896

Оставить комментарий Филиппов Александр Никитич (bmn@lib.ru) Год: 1896 Обновлено: 11/02/2025. 91k. Статистика. Статья: История Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:

Филиппов Александр Никитич К вопросу о верховном тайном совете

Къ вопросу о верховномъ тайномъ совѣтѣ.

Филиппов Александр Никитич
К вопросу о верховном тайном совете