Lib.ru/Классика: Филон Огюстэн. Ученица Гаррика

Ученица Гаррика.

Историческій романъ Огюстена Филона.

I.

Часы церкви св. Мартина пробили три, когда наемная карета остановилась у подъѣзда великолѣпнаго дома, на западной сторонѣ Лейстерскаго поля {Нынѣ Лейстерскій скверъ.}. Пока кучеръ стучалъ тяжелымъ молоткомъ въ дверь, изъ кареты выпрыгнула молодая дѣвушка, почти ребенокъ. Подъ сѣрымъ ея плащомъ,-- онъ распахнулся отъ движенія,-- было видно роскошное платье. Передъ заглядѣвшимся прохожимъ мелькнули въ оборкахъ юбокъ красныя атласныя туфельки и стройныя ножки въ шелковыхъ чулкахъ съ вышитыми стрѣлками.

Молодая дѣвушка обернулась и помогла выйти изъ кареты пожилой дамѣ, опиравшейся на палку. На старшей была большая соломенная шляпа и сѣрое платье квакерши. Этотъ простой костюмъ бываетъ иногда къ лицу молоденькимъ дѣвушкамъ, но никогда не идетъ къ дамамъ средняго возраста.

Стоялъ чудный весенній день, одинъ изъ тѣхъ, когда даже больнымъ и несчастнымъ живется легче. Легкій вѣтерокъ колебалъ вершины громадныхъ деревьевъ, окружавшихъ площадь двойнымъ кольцомъ. Дѣти играли на большой лужайкѣ, пересѣченной наискось двумя дорожками, посыпанными желтымъ пескомъ. Тихо было въ скверѣ, точно погруженномъ въ сладкую дремоту, только съ сѣвера доносились глухіе звуки, немолчный гулъ двухъ скрещивающихся потоковъ: одного -- идущаго отъ Ковентъ-Гардена и Ченсери-Лена, другаго отъ Пикадилли и Сентъ-Джемса. Пѣшеходы, всадники, экипажи, носилки тянулись пестрою вереницей, а между ними сновали цвѣточницы, газетчики, продавцы горячихъ пирожковъ. Кавалеры величественно кланялись, прижимая къ груди треуголки и почтительно склоняя головы направо. Дамы обмахивались вѣерами и кивали головами, на которыхъ красовались цѣлыя сооруженія изъ цвѣтовъ и перьевъ. Воздухъ былъ пропитанъ острымъ и одуряющимъ запахомъ пачули, рисовой и бергамотовой пудры. Нищіе и носильщики-ирландцы, всѣ тѣ, кто только издали могутъ смотрѣть на счастье другихъ, лѣниво покуривали свои трубки, прислонясь къ оградѣ сквера. Яркое солнце освѣщало спину мраморнаго коня, на которомъ гарцовалъ среди площади ганноверскій принцъ; оно горѣло въ окнахъ строющейся обсерваторіи Ньютона, играло на крышахъ, отражалось въ конской сбруѣ, переливалось разноцвѣтными огнями въ брилліантовыхъ серьгахъ женщинъ, всюду зажигало искры, все заливало потоками свѣта и радости.

Между тѣмъ, лакей въ шитой серебромъ ливреѣ отворилъ дамамъ дверь.

-- Дома сэръ Джошуа Рейнольдсъ?

Лакей затруднялся отвѣтить. Но на ступеняхъ лѣстницы показался Ральфъ, довѣренное лицо художника.

-- Миссъ Вудвиль?-- спросилъ онъ въ свою очередь.

-- Я,-- отвѣтила молодая дѣвушка.

-- Пожалуйте, миссъ Вудвиль.

И онъ прибавилъ съ улыбкой:

-- Вы аккуратны.

-- Театральная привычка!... Обопритесь на мою руку, тетя. Въ эту минуту кто-то крикнулъ: "Goud morning!" -- и такимъ страннымъ, пронзительнымъ голосомъ, что миссъ Вудвиль невольно вздрогнула.

-- Не обращайте вниманія,-- сказалъ Ральфъ,-- это птица.

-- Какая птица?

-- Попугай сэра Джошуа. Онъ былъ на дворѣ, но его перенесли въ столовую потому, что онъ все дрался съ орломъ.

-- Орелъ! Попугай!... Зачѣмъ они здѣсь?

-- Они позируютъ. Вы, вѣроятно, не разъ встрѣчали ихъ въ картинахъ сэра Джошуа. О, мы всѣ служимъ ему моделями! Вчера я былъ пастухомъ, а третьяго дня -- морскимъ богомъ.

Добрый Ральфъ съ гордостью вспоминалъ о высокомъ достоинствѣ, въ которое облекло его довѣріе господина.

Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до перваго этажа. Ральфъ ввелъ дамъ въ галлерею, наполненную начатыми картинами, и два раза постучалъ во внутреннюю дверь, но не получилъ никакого отвѣта.

-- Какъ президентъ становится глухъ!-- прошепталъ онъ, покачивая головой.

Не дожидаясь долѣе, онъ отворилъ дверь.

Миссъ Вудвиль и ея спутница вошли въ довольно большую комнату, освѣщенную, съ сѣверной стороны, широкимъ окномъ, вышиною приблизительно въ девять футовъ. На мольбертѣ стояло чистое полотно, около мольберта находилось большое зеркало; на сосѣднемъ столикѣ была приготовлена свѣжая кисть и краски. Противъ зеркала, рядомъ со стуломъ художника, на нѣкоторомъ возвышеніи, помѣщался поворачивающійся на винтѣ стулъ для модели. За исключеніемъ нѣсколькихъ дивановъ вдоль стѣнъ, въ комнатѣ не видно было ни лишней мебели, ни бездѣлушекъ; ничто не развлекало вниманія, развѣ только черный слой табаку, покрывавшій полъ вокругъ художника. На встрѣчу гостямъ медленно подвигался человѣкъ, опираясь на палку одной рукой и держа въ другой серебряный слуховой рожокъ. Это былъ сэръ Джошуа Рейнольдсъ, величайшій женскій портретистъ изъ всѣхъ, когда-либо существовавшихъ.

Съ перваго взгляда онъ производилъ странное и неопредѣленное впечатлѣніе.

Его высокій лобъ, съ смѣло-откинутыми волосами, не лишенъ былъ благородства; но нижняя губа, разсѣченная и вдавленная по серединѣ, придавала рту непріятное выраженіе. Глаза скрывались очками, крѣпко завязанными на затылкѣ широкими черными лентами; по его безволосому, холодному лицу невозможно было опредѣлить ни возраста его, ни пола. Въ нѣсколькихъ шагахъ, въ тѣни, его можно было принять и за юношу, и за старуху. Его нерѣшительность и даже безпокойство объяснялись стремленіемъ, свойственнымъ всѣмъ глухимъ, желающимъ скрыть свой недостатокъ.

Художникъ окинулъ быстрымъ и проницательнымъ взглядомъ старую квакершу; затѣмъ глаза его съ удовольствіемъ остановились на миссъ Вудвиль; его холодныя, почти дерзкія черты смягчились и оживились. Онъ уже написалъ три тысячи портретовъ, но дѣло не утомило его, напротивъ, въ немъ сильнѣе пробуждалось вдохновеніе при видѣ каждой новой модели. Всякій разъ онъ думалъ: "Этотъ портретъ будетъ моимъ шедевромъ!"

Молодая дѣвушка быстро сбросила плащъ на руки Ральфа. Она явилась въ костюмѣ Розалинды, въ роли которой дебютировала въ Дрюри-Лэнѣ полгода тому назадъ. Незабвенный вечеръ, когда ей стоило только появиться, чтобы побѣдить и, къ удивленію, увлечь сердца лондонцевъ!

На ней были сѣрая фетровая шляпа съ перьями и широкими полями, приподнятыми съ одного бока, расшитый серебромъ корсажъ изъ розовой тафты и зеленая бархатная юбка, заложенная прямыми складками. Маленькая дѣтская головка, съ пушистыми каштановыми локонами, освѣщалась большими карими глазами. Рейнольдсъ, съ видомъ знатока, любовался ея нѣжною кожей, по которой при каждомъ движеніи пробѣгала легкая краска, ея блестящимъ, влажнымъ взоромъ, въ глубинѣ котораго свѣтилось и шаловливое любопытство, и наивныя желанія, соединенныя съ безумною радостью, что она живетъ, что ей шестнадцать лѣтъ, что она знаменита и прекрасна.

-- Сядьте здѣсь, миссъ Вудвиль,-- обратился къ ней президентъ королевской академіи, указывая на студъ съ винтомъ.

-- Какъ! Я не должна сидѣть противъ васъ?

-- Нѣтъ, рядомъ со мною. Мы оба отъ этого выигрываемъ. Вмѣсто старика, довольно непріятнаго на видъ, вы видите въ зеркалѣ собственный прелестный образъ и улыбаетесь ему. У меня же передъ глазами готовый эскизъ.

Старая дама вынула изъ кармана пачку банковыхъ билетовъ и внимательно пересчитала ихъ.

-- Таковъ, кажется, обычай, -- сказала она.

Сэръ Джошуа съ холодною улыбкой, молча согласился.

Хорошій дѣлецъ былъ президентъ академіи. Половину платы за портреты онъ получалъ всегда въ день перваго сеанса, другую въ день отдачи готовой картины. Что касается цѣны, то она зависѣла отъ размѣровъ полотна; она мѣнялась также сообразно духу времени и возростала со славой художника. Портретъ во весь ростъ въ то время (1780 г.) стоилъ сто пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ {Три тысячи семьсотъ пятьдесятъ франковъ, равняющихся теперь десяти тысячамъ франк.}.

Квакерша положила на столикъ семьдесятъ пять фунтовъ билетами и монетами, съ изображеніемъ Георга III. Миссъ Вудвиль была еще не такъ богата, чтобы заказывать портреты у великаго художника. Группа ея горячихъ поклонниковъ собрала деньги, чтобы украсить ея портретомъ фойэ театра.

-- Могу я разговаривать?-- спросила молодая дѣвушка.

-- Сколько хотите.

-- Ахъ, тѣмъ лучше!-- воскликнула она, глубоко вздыхая.-- А могу я задать вамъ одинъ вопросъ?

-- Десять, если хотите.

-- Сиръ Джошуа, зачѣмъ вы дѣлаете меня такою бѣлой? Я похожа на статую.

Рейнольдсъ улыбнулся.

-- Что скажете вы въ слѣдующій сеансъ, когда я покрою васъ всю желтою краской?

-- Фи!... Гадость!... Для чего же это?

-- Аа!... У меня есть свои маленькія тайны. Мои враги предполагаютъ, что я царапалъ картины Ватто, другіе говорятъ -- Тиціана, чтобы найти послѣдовательность слоевъ красокъ и уловить пріемы великихъ мастеровъ. А почему бы не сдѣлать этого? Всѣ средства хороши, если удастся воспроизвести дѣйствительность...

Настало молчаніе. Слышно было, какъ скользила кисть по полотну и какъ ударялись одна о другую спицы вязавшей старухи. Рейнольдсъ безпокойно ворочался на стулѣ. Наконецъ, онъ повернулся къ квакершѣ и вѣжливо обратился къ ней:

-- Вы соскучитесь.

-- Я захватила работу и буду терпѣлива.

-- Первый сеансъ продолжается всегда очень долго. Кромѣ того, мнѣ необходимо поближе познакомиться съ моею моделью, и такъ какъ миссъ Вудвиль не играетъ сегодня, то я хочу просить вашу племянницу, если вы найдете удобнымъ, остаться обѣдать. У меня соберется нѣсколько друзей, которыхъ принимаетъ моя сестра: г. Боркъ, докторъ Джонсонъ, прелестная сосѣдка миссъ Бёрней...

-- Авторъ Эвелины? Я такъ жажду съ ней познакомиться!

-- Вы видите, что можете избавить себя отъ скучнаго ожиданія и смѣло оставить миссъ Вудвиль подъ моею охраной. Я позабочусь, чтобы ее проводили домой.

Старуха, вѣжливо спроваживаемая, нерѣшительно встала, повидимому, еще колеблясь.

-- Идите, тетя! Такимъ образомъ вы не пропустите засѣданія избранницъ Іисуса Христа, гдѣ вы предсѣдательствуете.

Это ли соображеніе заставило ее рѣшиться, или же ей показалось невозможнымъ противиться долѣе ясно выраженному желанію художника, но квакерша удалилась; сэръ Джошуа проводилъ ее до порога.

-- Знаете,-- сказалъ онъ, возвращаясь къ молодой дѣвушкѣ,-- почему я удалилъ эту даму?

-- Нѣтъ.

-- Потому что она стѣсняла васъ, потому что она омрачала вашу молодость и веселье, потому что она мѣшала вамъ быть самою собой.

-- Какъ могли вы догадаться?

-- Милое дитя, я разгадалъ уже три тысячи человѣческихъ лицъ. Какъ же было мнѣ не научиться читать въ душахъ?... Эта дама ваша тетка?

-- Да... по крайней мѣрѣ, мнѣ приказали такъ называть ее.

-- А ваши родители?

-- Мать умерла; я не знала ея. Отецъ уже пятнадцать лѣтъ путешествуетъ за границей; можетъ быть, я никогда не увижу его. Крошечнымъ ребенкомъ меня отдали въ пансіонъ миссъ Ганны Моръ, въ Бристолѣ. Какъ-то разъ мы узнали, что наша начальница одарена поэтическимъ талантомъ и что самъ докторъ Джонсонъ удостоилъ ее своихъ похвалъ... Вы не можете себѣ представить, сэръ Джошуа, какое волненіе вызвало это извѣстіе среди насъ, дѣвочекъ!... Мы всѣ хотѣли писать стихи... или декламировать. Нашли, что я читаю лучше другихъ... Между тѣмъ, клянусь вамъ, у меня было одно желаніе: наряжаться, избавиться отъ противнаго сѣраго платья, отъ гадкой квакерской прически, которую намъ приказывали носить. Разъ меня заставили читать при Гаррикѣ. Онъ захотѣлъ давать мнѣ уроки, сдѣлать изъ меня артистку. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя я дебютировала.

-- Съ тріумфомъ. Я присутствовалъ на вашемъ дебютѣ.

-- Тогда мнѣ сообщили, что у меня есть тетка, сестра матери. Меня отдали на ея попеченіе.

-- И она строго исполняетъ возложенную на нее обязанность? Молодая дѣвушка тяжело вздохнула.

-- Ахъ, сэръ Джошуа! Она не злая, но она ни на шагъ не отходитъ отъ меня. За кулисами, въ green room {Фойэ актеровъ.}, на репетиціяхъ, всюду сопровождаетъ она меня, отвѣчаетъ, когда меня спрашиваютъ, отказываетъ, когда меня приглашаютъ, читаетъ мои письма, заставляетъ пѣть псалмы, чтобы отогнать дурныя мысли, навѣянныя Шекспиромъ.

-- Вы, я вижу, хотѣли бы быть свободной?

-- О да, страстно!

-- А что сдѣлали бы вы съ вашею свободой?

-- Да не знаю... Можетъ быть, я любила бы добродѣтель, если бы мнѣ не навязывали ее.

-- Превосходно!

-- Но вы не знаете худшаго.

-- Чего же?

-- Худшее... это Рейбенъ.

-- Кто это Рейбенъ?

-- Мой двоюродный братъ, сынъ тетки. Онъ не квакеръ! Онъ принадлежитъ къ одной изъ тѣхъ строгихъ и жестокихъ сектъ, которыя въ тайнѣ существуютъ со временъ пуританъ. Онъ фанатикъ, онъ съ наслажденіемъ захлебнулся бы въ крови папистовъ. А пока онъ мучаетъ только меня.

-- Можетъ быть, онъ любитъ васъ?

-- Да, по-своему... нехорошо!

-- А какъ же хорошо любятъ?

Молодая дѣвушка кокетливо разсмѣялась.

-- Вы спрашиваете меня больше того, что я знаю, сэръ Джошуа.

-- Неужели? Какъ можетъ та, которая не знаетъ чувства, давать другимъ вѣрное изображеніе его? Какъ можетъ она передавать волненіе, котораго не ощущаетъ? Кто научилъ васъ выражать голосомъ, жестами, взглядами, улыбкой тревоги и радости любви?

-- Я уже сказала вамъ -- Гаррикъ.

-- Бѣдный Гаррикъ!-- печально произнесъ Рейнольдсъ.-- Немного болѣе года, какъ онъ одинъ съ своею славой покоится въ Вестминстерѣ!

Подвижное лицо артистки-ребенка какъ въ зеркалѣ отразило грустное воспоминаніе, вызванное художникомъ; слезы блеснули на ея красивыхъ глазахъ.

-- Онъ былъ вашимъ другомъ?

-- Да... Однимъ изъ тѣхъ, которымъ я наиболѣе гордился.

-- Вы писали его портретъ?

-- Не разъ. Онъ отлично позировалъ и никогда не мучилъ меня такъ, какъ одного изъ моихъ собратьевъ, которому онъ не совсѣмъ охотно обѣщалъ нѣсколько сеансовъ.

-- Что же онъ дѣлалъ?

-- Каждыя пять минутъ онъ мѣнялъ выраженіе лица, и несчастный художникъ, видя передъ собою все новыя модели, а пожалуй и самого чорта, съ отчаянія бросилъ кисти.

-- Онъ мнѣ разсказывалъ,-- замѣтила Эстеръ Вудвиль,-- что къ нему пришелъ какъ-то сынъ одного недавно умершаго его друга съ жалобой на мошенничество, лишавшее его части наслѣдства. Одинъ старикъ, которому покойный довѣрилъ довольно большую. сумму, отрицалъ этотъ фактъ и отказывался вернуть деньги. Знаете, что сдѣлалъ Гаррикъ? Онъ надѣлъ платье покойнаго, нарядился привидѣніемъ и сыгралъ свою роль такъ хорошо, что старикъ въ ужасѣ признался и возвратилъ все.

-- Я не зналъ этого анекдота; онъ любопытенъ,-- сказалъ Рейнольдсъ, втягивая щепотку табаку.

Онъ протянулъ дѣвушкѣ открытую табакерку. Она съ гримасой отказалась.

-- Напрасно: это тридцать седьмаго года, гардамскій; наши модницы не употребляютъ другого...

Затѣмъ онъ продолжалъ послѣ небольшой паузы:

-- Ваша физіономія не менѣе подвижна, чѣмъ лицо Гаррмва. Вы смѣялись, плакали; я видѣлъ васъ веселой, взволнованной, растроганной. Изъ всѣхъ этихъ выраженій, смѣнившихся на вашемъ прелестномъ личикѣ...-- не краснѣйте, я старикъ -- изъ всѣхъ этихъ разнообразныхъ выраженій, какое настоящее, господствующее, какое лучше выражаетъ состояніе вашей души? Пока я не найду этого выраженія въ модели, моя кисть парализована. Я доискиваюсь, пока не найду. Я нарисовалъ Гаррика между трагедіей и комедіей; адмирала Кеппеля съ мечомъ въ рукѣ, зовущаго на бой; Китти Фишеръ за туалетомъ, потому что ея занятіемъ было наряжаться и нравиться. Я изобразилъ Гольдсмита пишущимъ послѣднія страницы Викарія или дивные стихи Покинутой деревни, Стерна, думающимъ о страданіяхъ бѣдной Маріи или о смерти лейтенанта Лефевра. У несчастнаго сбился парикъ на сторону и онъ хотѣлъ его поправить. "Не трогайте!-- сказалъ я ему.-- Если вашъ парикъ будетъ на мѣстѣ, вы не будете авторомъ Tristram Schandy, Когда я пишу ребенка, я даю ему игрушки; молодую мать я окружаю ея дѣтьми. Взгляните сюда...

-- Это моя товарка, мистрисъ Гартлей.

-- Да. Она держитъ дѣвочку на спинѣ и заливается смѣхомъ. Фантастическое изображеніе материнства! Есть красоты миѳологическія и красоты современныя. Одна будетъ нимфой, лѣниво покоющейся на зеленомъ газонѣ, въ жаркой атмосферѣ греческаго пейзажа. Другая, закутанная до шеи и съ муфтой около носа, чтобы скрыть слишкомъ большой ротъ, будетъ прогуливаться по облетѣвшимъ аллеямъ парка и нажимать снѣгъ своею маленькою ножкой въ мѣховомъ башмакѣ. Морозъ, понимаете ли, придалъ блескъ ея глазамъ, вызвалъ румянецъ и жизнь на ея лицѣ... Такимъ образомъ, я ставлю каждаго человѣка въ его излюбленное положеніе, въ наиболѣе подходящую обстановку, стараюсь показать его въ самомъ выгодномъ свѣтѣ. Я ловлю минуту, когда женщина владѣетъ всѣмъ своимъ обаяніемъ, мужчина -- всѣмъ могуществомъ ума...

Онъ остановился на минуту.

-- Ну, а васъ,-- оживленно произнесъ онъ,-- васъ я еще не понялъ, еще не опредѣлилъ... Надо попробовать что-нибудь.

Онъ возвысилъ голосъ.

-- Фрэнкъ! Фрэнкъ!

Почти тотчасъ же отворилась боковая дверь, незамѣченная раньше Эстеръ. Юноша, лѣтъ двадцати, двадцати двухъ, показался на порогѣ.

Миссъ Вудвиль слабо вскрикнула и приподнялась со стула.

-- Милордъ!-- чуть слышно произнесла она.-- Какъ, даже здѣсь?...

-- Я понимаю, въ чемъ дѣло,-- сказалъ сэръ Джошуа.-- Васъ ввело въ заблужденіе сходство. Передъ вами не лордъ Моубрей, а мой ученикъ Фрэнсисъ Мондей... Милый Фрэнкъ, будьте добры, упадите на колѣни передъ этою прелестною дѣвушкой и взгляните за нее такъ, какъ будто вы обожаете ее.

Блѣдный, съ сжатыми губами, Фрэнкъ не двигался съ мѣста.

-- Я?... Вы хотите, сэръ Джошуа?...

-- Конечно... Ну!...

Молодой человѣкъ, сдѣлавъ невѣроятное усиліе, медленно, точно идя на казнь, приблизился къ Эстеръ. Капли пота выступили на его лбу. Но, несмотря на смущеніе, всѣ движенія его были красивы и изящны. Опустивъ глаза, онъ упалъ къ ногамъ молодой дѣвушки, и, точно движимый какою-то непобѣдимою силой, поднялъ къ ней глаза, полные безнадежной страсти. Для скромнаго мальчика, застигнутаго врасплохъ, Фрэнкъ мастерски сыгралъ комедію любви.

Розовое облако пробѣжало по лицу Эстеръ и освѣтило его, какъ лѣтняя заря освѣщаетъ ясную лазурь утра. Удивленіе, стыдъ, радость, лукавство, всѣ оттѣнки чувства зарождались, потухали, расплывались во что-то восхитительное. Голова дѣвушки слегка наклонилась, грудь волновалась, углы рта вздрагивали и все существо ея трепетало отъ быстрыхъ ударовъ сердца.

-- Розалинда, слушающая объясненіе Орландо!-- воскликнулъ сэръ Джошуа.-- Я нашелъ! Картина готова!... Вы не нужны мнѣ больше, Фрэнкъ.

Молодой человѣкъ поднялся, не сводя глазъ съ Эстеръ, затѣмъ, не говоря ни слова, направился къ потайной двери, черезъ которую вошелъ, и скрылся. Краска, заливавшая щеки и лобъ молодой дѣвушки, постепенно сбѣгала и, наконецъ, исчезла.

II.

Общество, собравшееся въ гостиной Рейнольдса, когда художникъ вошелъ подъ руку съ миссъ Вудвиль, оказало молодой артисткѣ пріемъ, который могъ бы вскружить ей голову, если бы она не привыкла къ шумнымъ оваціямъ. Она очутилась въ объятіяхъ трехъ дамъ, наперерывъ осыпавшихъ ее поцѣлуями; что же касается мужчинъ, то они соперничали другъ съ другомъ въ любезностяхъ. Несмотря на апломбъ избалованнаго ребенка, Эстеръ немного затруднялась отвѣчать на всѣ протянутыя руки, на улыбающіеся взоры, любезные вопросы, когда, къ счастью для нея, лакей доложилъ, что кушать подано. Общество тотчасъ же перешло въ столовую.

Было пять часовъ. Зная правила дома, гости Рейнольдса были всѣ налицо, даже въ большемъ числѣ, чѣмъ ихъ ждали, что случалось нерѣдко. Произошла легкая суматоха вокругъ стола, гдѣ каждый садился по своему желанію. Недоставало приборовъ. У одного была вилка безъ ножа, у другаго, наоборотъ, ножъ безъ вилки. Въ этомъ свободномъ обществѣ, веселомъ и не стѣсненномъ этикетомъ, всѣ смѣялись надъ такими маленькими приключеніями. Хозяинъ дома, увлеченный гостями, направлялъ свой слуховой рожокъ то къ одному, то къ другому, не принимая никакого участія въ хозяйствѣ. Одна миссъ Рейнольдсъ приходила въ отчаяніе.

Правда, миссъ Рейнольдсъ никогда не видали въ иномъ состояніи. Она была мученица. Но кто ее мучилъ и чѣмъ, на это трудно было отвѣтить. По примѣру брата, она рисовалано хотя и была сестрой знаменитаго художника, однако, ея картины были отвратительны. У сэра Джошуа была большая золоченая карета, на стѣнахъ которой Рейманъ написалъ времена года, карета-реклама, въ которой самъ художникъ рѣдко ѣздилъ. За то онъ сажалъ въ нее сестру и посылалъ ее кататься въ паркъ "для здоровья". Прохожіе удивлялись, видя внутри великолѣпнаго экипажа женщину, проливающую горючія слезы. Это была миссъ Рейнольдсъ, вѣчная мученица. Въ данную минуту она волновалась, но не могла добиться вниманія со стороны гостей и послушанія отъ прислуги.

Среди этой суматохи, дама лѣтъ тридцати, въ платьѣ персиковаго цвѣта, быстро приблизилась къ Эстеръ. Она была красива, стройна, изящна, съ глазами, полными огня, и сильно накрашенными щеками. Молодая женщина говорила громко и держалась съ увѣренностью свѣтской дамы. Она взяла молодую дѣвушку за руку.

-- Миссъ Вудвиль, дорогая миссъ Вудвиль! Я хочу быть вашимъ другомъ. Садитесь здѣсь, около меня.

Съ странною смѣсью аффектаціи и страсти она продолжала шепотомъ:

-- Какъ она хороша!... Знаете, милочка, вамъ надо дать тѣлохранителей, какъ у моихъ подругъ, лэди Ковентри и лэди Вольдегрэвъ: онѣ выходятъ не иначе, какъ съ двумя сержантами и двѣнадцатью алебардистами, чтобы разгонять толпы поклонниковъ.

Эстеръ наклонилась къ своему сосѣду, пожилому господину, очень некрасивому, но симпатичному, спросила имя дамы, желавшей быть ея другомъ, и узнала, что это лэди Верекеръ, одна изъ извѣстнѣйшихъ свѣтскихъ дамъ той эпохи. Лэди Верекеръ въ свою очередь поторопилась сообщить ей на ухо, что ея сосѣдъ г. Гиббонъ, мало извѣстный членъ парламента.

-- Говорятъ, онъ пишетъ большую книгу о римлянахъ,-- таинственно прибавила лэди Верекеръ.-- Но, право, это на него не похоже.

И дѣйствительно, Гиббонъ былъ изысканно любезенъ съ своею сосѣдкой.

Такъ какъ у Рейнольдса не представляли гостей, чтобы избѣжать церемоній, такъ надоѣвшихъ свѣтскимъ людямъ, то Эстеръ не знала бы никого, если бы Гиббонъ не назвалъ ей присутствовавшихъ. Онъ прибавлялъ къ именамъ короткія, мѣткія и язвительныя фразы, тайну которыхъ постигъ во Франціи.

-- Господинъ съ такою величественною фигурой мосье Боркъ. Онъ очень краснорѣчивъ: большое достоинство въ парламентѣ и маленькій недостатокъ за ужиномъ. Онъ дѣлитъ одиночество между миссъ Бёрней и своимъ юнымъ сыномъ Ричардомъ. Онъ нѣжно любитъ его, никогда не разстается съ нимъ; видите, даже сейчасъ онъ обнимаетъ его одною рукой за шею. Онъ всюду распространяется, что изъ мальчика выйдетъ геній. Я сомнѣваюсь,-- фениксы никогда не удаются.

-- А кто этотъ странный господинъ, сидящій по другую сторону миссъ Бёрней, съ такою чудовищною головой? Одинъ глазъ его закрывается, когда открывается другой, и все лицо представляетъ сплошную гримасу. Онъ доноситъ до рта только половину того, что положитъ себѣ на тарелку, онъ не пьетъ, а вливаетъ жидкость въ горло. Онъ противенъ, страшенъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, притягиваетъ къ себѣ, интересуетъ, мнѣ почти хочется его любить.

-- Браво! Вотъ портретъ, сдѣлавшій бы честь нашему амфитріону. Этого человѣка Честерфельдъ называлъ почтеннымъ готтентотомъ, онъ диктаторъ литературной республики, докторъ Джонсонъ, наконецъ... А тотъ, бѣдняга, видите, какъ онъ обращается къ доктору глазами и ушами, ловитъ каждое падающее изъ его!^! устъ слово, чтобы передать современенъ потомству,-- это Босвелъ, его другъ и ученикъ. Только человѣкъ, имѣющій ученика, знаетъ глубину человѣческой глупости. Можетъ быть, Босвель научилъ Джонсона презирать людей, а Босвель научитъ людей восхищаться Джонсономъ... Наконецъ, около лэди Верекеръ сидитъ Ханнуей, котораго вы видите только въ профиль.

-- А кто это мосье Ханнуей?

-- Дуракъ съ большими здравыми понятіями, что не рѣдкость на нашемъ островѣ. Онъ писалъ о финансахъ, о мирѣ, войнѣ, музыкѣ, вентиляціи, о бѣдныхъ, о Канадѣ, о продовольствіи войскъ, е полиціи, тюрьмахъ, привидѣніяхъ и о Богѣ.

-- Все?-- спросила Эстеръ, смѣясь.

-- Кажется, да; но онъ способенъ найти новые сюжеты, такъ какъ его девизъ: Never despair. Онъ привезъ изъ Персіи, гдѣ подвергался большимъ опасностямъ, очень интересную машинку: маленькій навѣсъ изъ цвѣтнаго шелка, который натянутъ на костяхъ, скрѣпленныхъ желѣзнымъ ободкомъ; каждый носить его при себѣ на концѣ длинной палки, чтобы защищаться отъ дождя. Такая машинка называется зонтомъ.

-- Какая странная фантазія!

-- Чтобы пріучить людей къ употребленію своего инструмента, Ханнуей выходитъ преимущественно въ дождливые дни и развертываетъ свою переносную палатку. Дѣти кидаютъ въ него грязью, стараются прорвать его зонтъ. Надъ нимъ издѣваются, и, можетъ быть, совершенно напрасно, такъ какъ то, что кажется безуміемъ сегодня, умно завтра.

Теперь Эстеръ знала всѣхъ гостей; Гиббонъ назвалъ ей всѣхъ, за исключеніемъ одного, имени котораго она не спросила.

Сидя на другомъ концѣ стола, Фрэнкъ отъ времени до времени кидалъ свой глубокій и печальный взоръ на молодую дѣвушку. Онъ былъ равнодушенъ ко всему, что говорилось вокругъ него, и грусть его плохо гармонировала съ общимъ весельемъ. Улыбаясь остротамъ Гиббона и отвѣчая на живыя и ласковыя рѣчи лэди Верекеръ, миссъ Вудвиль чувствовала на себѣ его взглядъ и это чувство не было ей непріятно.

Разговоръ становился общимъ. Говорили о войнѣ и послѣднихъ извѣстіяхъ, полученныхъ изъ Америки. Разсказывали, что союзные 4ъ англичанами дикари убили и съѣли американскихъ колонистовъ, и что европейскіе генералы не приняли никакихъ мѣръ, чтобы помѣшать такому варварству. Выставленная у Гемфри каррикатура изображала Георга III принимающимъ участіе въ ужасномъ пирѣ и оспаривающимъ кость у индійскаго военачальника.

-- Это возмутительно!-- воскликнула миссъ Бёрней.-- Нашъ бѣдный король тутъ не причемъ; но какъ англійскіе джентльмены могутъ вступать въ союзъ съ подобными людоѣдами?

Упомянутое въ разговорѣ названіе Бретонскаго мыса напомнило Борку анекдотъ. Водворилось молчаніе и всѣ приготовились слушать его.

-- Какъ ни безпечны наши теперешніе правители, они не могутъ сравниться лѣнью и невѣжествомъ съ покойнымъ герцогомъ Ньюкэстльскимъ. Вы не можете себѣ представить его изумленія въ тотъ день, когда ему сообщили, что Бретонскій мысъ есть островъ. "Миръ и, въ то же время, островъ? Не понимаю! Надо сообщить королю. Какъ это насмѣшить его!" Этотъ человѣкъ могъ бы потерять города и провинціи, не подозрѣвая того. Да и что ему за дѣло до этого, лишь бы быть министромъ!

-- Наши не лучше его, -- замѣтилъ одинъ изъ гостей.-- Они отставили адмирала Беппеля, единственнаго человѣка, который могъ бы теперь разбить на морѣ французовъ и испанцевъ.

-- Ба! Родней стоитъ Беппеля!

-- Родней-хвастунишка! Извѣстно вамъ случившееся съ нимъ приключеніе у маршала Бирона?

-- Нѣтъ, разскажите.

-- Онъ бѣжалъ во Францію отъ кредиторовъ и обѣдалъ какъ-то у маршала. "О!-- сказалъ онъ,-- если бы не мои долги, я возвратился бы назадъ и тогда отъ вашего флота не осталось бы ни одного корабля".-- "Мосье,-- возразилъ маршалъ,-- пусть это не будетъ вамъ помѣхой! Я плачу ваши долги. Уѣзжайте и побейте насъ... если можете!" Три года прошло съ тѣхъ поръ, Родней командуетъ нашимъ флотомъ, благодаря дружбѣ съ лордомъ Сэндвичемъ, а могущество нашихъ враговъ на морѣ еще не поколеблено.

Разговоръ сейчасъ же перескочилъ съ серьезнаго предмета къ свѣтскимъ удовольствіямъ, не прекращавшимся, несмотря на войну. Заговорили о послѣднемъ успѣхѣ Сиддонсъ. Какъ относительно адмирала Родней, такъ и о трагической актрисѣ Сиддонсъ высказывались самыя разнообразныя и противуположныя мнѣнія.

-- Она божественна!

-- Каменный истуканъ -- ваша Сиддонсъ!

Далѣе вопросъ коснулся Паккіеротти, знаменитаго итальянскаго тенора, и его слѣдующаго дебюта въ новой роли. Заспорили о новыхъ книгахъ. Кто-то упомянулъ слово "синій чулокъ". Это новое въ то время слово входило въ моду.

-- Не говорите говоритѣ о синихъ чулкахъ!-- сказала миссъ Бёрней, авторъ Эвелины, точно щитомъ, прикрываясь вѣеромъ.

-- Вы -- синій чулокъ?!-- воскликнулъ Боркъ съ негодованіемъ.-- Не можетъ быть синимъ чулкомъ тотъ, въ комъ нѣтъ признака педантизма. Еще туда-сюда, если бы рѣчь шла о бѣдной мистрисъ Карпентеръ.

-- Да, -- возразилъ Гиббонъ, -- она, несчастная, перевела Эпиктета!

-- А мистрисъ Чёльмондлей причисляете вы къ синимъ чулкамъ?

-- Она слишкомъ grande dame для этого!

-- Я вчера была у нея,-- замѣтила миссъ Бёрней.-- Она очень любезна..

-- Любезность,-- прошепталъ докторъ Джонсонъ,-- есть первый признакъ гордости.

Босвель тотчасъ же вынулъ изъ кармана книжку и записалъ въ нее изреченіе оракула.

-- Мистрисъ Траль,-- произнесъ Гиббонъ,-- тоже прекрасная женщина и отличная хозяйка...

-- Жена пивовара?-- спросила лэди Верекеръ, съ едва уловимымъ оттѣнкомъ презрѣнія.

-- Она очень умна, -- замѣтила миссъ Бёрней.-- Она спасла мужа отъ разоренія.

-- Но не предохранила его, повидимому, отъ другаго несчастія...-- небрежно проговорила лэди Верекеръ.

Гости начинали уже улыбаться, когда увидѣли, какъ вдругъ задвигалась громадная голова доктора Джонсона въ то время, какъ стулъ его издалъ зловѣщій скрипъ. До сихъ поръ онъ почти молчалъ, тяжело дыша сквозь сжатые зубы и бросая на свою сосѣдку, миссъ Бёрней, нѣжные взгляды, въ которыхъ чувства отца боролись съ любовью. Но при сарказмѣ лэди Верекеръ надъ его другомъ, мистрисъ Траль, онъ выпрямился и принялъ боевую осанку.

-- Мадамъ...-- произнесъ онъ громкимъ голосомъ, затѣмъ остановился, точно Геркулесъ, замахнувшійся своею палицей.

-- Гроза разразится!-- шепнулъ Гиббонъ.

Всѣ почувствовали себя неловко; одна безстрашная, улыбающаяся лэди Верекеръ хотя и поблѣднѣла немного, однако, медленно откинула назадъ свою хорошенькую головку, бравируя опасностью.

Но въ этотъ вечеръ не суждено было разразиться грозѣ. Въ тотъ моментъ, какъ Джонсонъ открылъ ротъ въ защиту мистрисъ Траль, въ комнату вбѣжалъ взволнованный Ральфъ и сказалъ нѣсколько словъ на ухо своему господину.

Сэръ Джошуа быстро поднялся.

-- Господа,-- воскликнулъ онъ,-- великая новость! Мы, очевидно, оклеветали Роднея. Онъ разбилъ наголову испанскій флотъ адмирала Іангара. Пять кораблей взяты, одинъ взорванъ, остальные разсѣяны. Такимъ образомъ, Родней исполнилъ половину обѣщанія, даннаго маршалу Бирону. Предлагаю выпить за здоровье адмирала Роднея!

Конечно, Боркъ, также какъ его другъ Рейнольдсъ, предпочелъ бы выпить за здоровье Кеппеля. Но патріотизмъ заглушалъ въ нихъ партійность. Всѣ гости поднялись, чтобы выпить предложенный тостъ, и обѣдъ кончился, какъ и начался, въ оживленной суетѣ. Когда встали изъ-за стола, всѣ разошлись по своимъ домамъ, Рейнольдсъ въ академію, Боркъ въ парламентъ; Джонсонъ съ Босвелемъ направились къ кабачку "Голова турка", гдѣ собирались литераторы. Гиббонъ предложилъ руку миссъ Бёрней, чтобы отвести ее къ отцу, доктору Бёрней, живущему поблизости, въ началѣ Сентъ-Мартинсной улицы. Лэди Верекеръ объявила, что никому не уступитъ удовольствія проводить миссъ Вудвиль къ теткѣ.

-- Я похищаю ее!-- воскликнула она рѣшительнымъ мальчишескимъ тономъ, который былъ бы у мѣста въ устахъ настоящаго кавалера.

Маленькій негръ, пажъ лэди Верекеръ, одѣтый въ богатый восточный костюмъ, малиновый съ золотымъ шитьемъ, побѣжалъ впередъ отворить дверцу кареты. Величественный скороходъ венгръ тряхнулъ своими перьями на шляпѣ и стукнулъ высокою палкой по мостовой; лакей съ густыми эполетами быстро вскочилъ на запятки кареты.

Входя въ карету, теплую и надушенную, Эстеръ увидѣла двѣ живыя фигуры, бросившіяся къ лэди Верекеръ.

--Подождите!-- сказала она.-- Дайте мнѣ васъ представить... Бамбино -- моя обезьянка, Спадилло -- моя любимая собачка. Одна изъ Борбода, другая изъ Виго. Вы видите, они носясь мои цвѣта. Я тъ обожаю и никуда, даже въ рай, не хочу отправляться безъ Бамбино и Спадилло.

Въ эту минуту лошади тронулись. Взоры обѣихъ женщинъ упали на Фрэнка, стоявшаго на подъѣздѣ и почтительно кланявшагося.

III.

-- А не дуренъ этотъ мальчикъ!-- замѣтила лэди Верекеръ.-- Миссъ Рейнольдсъ разсказывала мнѣ, что ей братъ нашелъ его на улицѣ.

-- Неужели?

-- Да. Это преинтересная исторія, только я забыла ее. У меня такая плохая память.

-- Какъ этотъ молодой человѣкъ похожъ на лорда Моубрея!-- мечтательно произнесла Эстеръ.

Лэди Верекеръ, быстро повернувшись, взглянула въ лицо сосѣдкѣ.

-- Вы знаете лорда Моубрея? Видали его? Говорили съ нимъ? Онъ любитъ васъ, можетъ быть?

Она быстро, задыхаясь, задавала эти вопросы, настоятельно требуя отвѣта, и сжимала руки молодой дѣвушки, какъ бы для того, чтобы овладѣть ею, сдѣлать ея волю безсильной. Простое любопытство не говоритъ такъ, не прибѣгаетъ къ такимъ жестамъ. Продолжая сжимать пальцы Эстеръ, лэди Верекеръ прибавила:

-- Если молодая дѣвушка любитъ лорда Моубрея, она погибла!

Прежде чѣмъ Эстеръ успѣла отвѣтить, лошади рванулись въ сторону. Экипажъ сильно встряхнуло. Миссъ Вудвиль испуганно вскрикнула.

-- Что случилось?-- спросила лэди Верекеръ, опуская стекло.

-- Извините, ваше милость,-- отвѣтилъ скороходъ, снимая шляпу,-- лошади испугались факеловъ.

Обѣ женщины высунулись въ окна. Городъ представлялъ необычное зрѣлище. У дверей лавочекъ и въ окнахъ тори зажигались плошки, тогда какъ окна виговъ, черныя, запертыя, хмурыя, протестовали противъ радости враждебной партіи. Народъ съ крикомъ бѣгалъ толпами, размахивая зажженными факелами. Облитыя смолою и терпентиномъ вѣтки и старыя доски разгорались на углахъ улицъ. Вокругъ нихъ плясали дѣти и собрались грѣться оборванцы, такъ какъ послѣ чуднаго дня настала сырая ночь. Вмѣстѣ съ густымъ дымомъ въ воздухѣ носился ѣдкій запахъ смолы и горѣлаго сала.

-- Что съ ними?... А, я забыла, Родней! Они празднуютъ побѣду адмирала.

Дѣйствительно, сквозь неясный гулъ долетало имя Роднея, перебиваемое криками: "Да здравствуетъ миръ!" Многіе боялись, какъ бы этотъ успѣхъ не возвратилъ надежду министерству и не затянулъ войны, а всѣмъ во что быто ни стало хотѣлось, чтобы она кончилась скорѣй.

-- Говорятъ, -- продолжалъ скороходъ, -- что чернт хочетъ сжечь изображенія лорда Джоржа Джермина и лорда Норта.

-- Моего кузена?-- смѣясь, воскликнула леди Верекеръ.-- Хотѣла бы я посмотрѣть на это! Я съ удовольствіемъ принесу первую вязанку хворосту.

-- Опасно ѣхать дальше,-- прибавилъ лакей.-- Толпа велика и если узнаютъ ливрею вашей милости...

-- Понимаю, въ чемъ дѣло,-- со смѣхомъ произнесла лэди, обращаясь къ Эстеръ.-- Негодяи боятся... Ну, что-жь, поѣдемъ домой. Такимъ образомъ, моя дорогая, вы пробудете со мною еще нѣсколько лишнихъ минутъ... Не безпокойтесь, я пошлю человѣка предупредить вашихъ.

-- Эстеръ не безпокоилась. Не была она развѣ въ томъ возрастѣ, когда благословляютъ малѣйшія приключенія, нарушающія однообразный ходъ вещей и вносящія нѣкоторое развлеченіе въ жизнь?

Нѣсколько минутъ спустя молодыя женщины сидѣли другъ противъ друга въ одной изъ тѣхъ тѣсныхъ, низкихъ, загроможденнымъ комнатъ, въ которыя новое стремленіе къ уютности и таинственности заключило высшіе классы. Людовикъ XV первый ввелъ въ ₍моду маленькія помѣщенія, болѣе соотвѣтствовавшія королевамъ съ лѣвой руки. И во всей Европѣ, которой Франція все еще давала тонъ, несмотря на то, что съ ней сражались съ мечомъ въ рукѣ, всѣ поспѣшили скрыть свою жизнь, даже тѣ, которымъ нечего было скрывать. Длинныя галлереи, созданныя для парадовъ, замѣнились уютными будуарами, съ мягко обитыми стѣнами, заглушавшими поцѣлуи, а при случаѣ и крики, и заставленными безобразною пузатою мебелью, консолями, столиками, этажерками съ драгоцѣнными бездѣлушками. На стѣнахъ картины, портреты разодѣтыхъ женщинъ, всѣ съ одною и тою же неопредѣленною и кокетливою улыбкой на алыхъ губахъ. Не видно было ни одного стула съ прямою спинкой, гдѣ нужно было сидѣть въ приличной позѣ; всюду кресла, въ которыхъ разваливаешься съ сладостною лѣнью, мебель, манящая къ нѣгѣ и истомѣ. Бѣлыя панели, блѣдные и нѣжные цвѣта, начинавшіе преобладать во Франціи, еще не перешли за проливъ. Часъ величія уже миновалъ, а время простоты еще не настало.

Въ маленькой гостиной "rocaille" Эстеръ Вудвиль и ея новая подруга пили чай изъ тонкихъ японскихъ чашекъ. Въ каминѣ пылалъ огонь; фонтанъ тихо журчалъ, падалъ въ мраморный бассейнъ къ ногамъ нимфы съ идеально-стройными и изящный фермами, слегка обрисовывавшимися во мракѣ (статуя хозяйки дома, сдѣланная знаменитымъ Рабильякомъ, если вѣрить злымъ языкамъ). Серебряная лампа бросала смягченный свѣтъ на конфекты, разставленныя на столикѣ. Вся верхняя часть комнаты, трюмо, рисованное Лаутербургомъ, потолокъ съ играющими амурами, большая венеціанская люстра дивной работы,-- все это утопало въ тѣни, едва обрисовывалось. Каждая вещь распространяла нѣжное благоуханіе, ослабляющее волю и парализующее чувства.

Лэди Верекеръ покинула свое мѣсто и сѣла на табуретъ около Эстеръ. Она взяла дѣвушку за руку, нѣжно привлекла ее къ себѣ и заглянула ей въ глаза.

-- И такъ, вы говорили,-- начала она тихимъ голосомъ,-- что лордъ Моубрей любитъ васъ?

-- Я не говорила ничего подобнаго. Это сказали вы, миледи.

-- Прежде всего, бросьте миледи. Меня зовутъ Арабелла. Тѣ, кто любятъ, зовутъ Беллой. Зовите меня Беллой, а я васъ Эстеръ!

-- Я не рѣшусь!

-- Отчего?

-- Подобная фамильярность... съ такою знатною особой!

-- И съ такою старой, не правда ли? Васъ пугаетъ подруга двадцати восьми лѣтъ. Вѣдь, вамъ шестнадцать, кажется?

-- Семнадцать,-- поправила Эстеръ съ оскорбленнымъ достоинствомъ.

-- Однимъ словомъ, я люблю васъ и хочу, чтобы вы любили меня. Дружба есть единственное чувство, подобающее женщинамъ,-- единственное; когда не оскорбляется ихъ деликатность я привязанности ихъ не грозитъ измѣна... О, еслибъ я могла избавить васъ отъ нѣкоторыхъ страданій, испытанныхъ мною въ жизни!

-- Вы страдали?

-- Ужасно!-- возразила Белла небрежнымъ тономъ, не соотвѣтствовавшимъ трагическому смыслу слова. Затѣмъ она продолжала:-- Мужчины негодяи, но худшій изъ нихъ, пожалуй, лордъ Моубрей.

-- Что же онъ сдѣлалъ?

-- Все, что человѣкъ его лѣтъ можетъ придумать дурнаго и запрещеннаго, все это онъ сдѣлалъ... Во-первыхъ, надо вамъ сказать, что покойный лордъ Моубрей былъ величайшимъ развратникомъ своего времени. Онъ былъ членомъ извѣстнаго Медмонгамскаго аббатства, вмѣстѣ съ лордомъ Сэндвичемъ, сэромъ Фрэнсисомъ Дашвудомъ и ужаснымъ Джономъ Уильисомъ, авторомъ Essai sur la femme, у котораго душа была еще отвратительнѣе, чѣмъ лицо. Въ своихъ оргіяхъ они пародировали религіозные обряды... Но оставимъ отца въ аду, гдѣ онъ несомнѣнно находится теперь, и поговоримъ о сынѣ. Учителемъ пороковъ у него былъ собственный гувернеръ, французъ Лебо, который рано погубилъ его, чтобы вѣрнѣе держать въ рукахъ. Съ этимъ-то человѣкомъ онъ объѣхалъ Европу, останавливался преимущественно во Франціи и Италіи. Онъ былъ почти ребенкомъ, когда соблазнилъ дочь священника въ Моубрей-Паркѣ. Говорятъ, что онъ подстрекалъ и содѣйствовалъ первымъ шалостямъ принца Уэльскаго и что онъ устроилъ знаменитое свиданіе съ мистрисъ Робинзонъ въ Кью. За то его ненавидитъ король и въ особенности королева. Лордъ и его друзья говорятъ во всеуслышаніе, что нѣтъ женщины, которую нельзя было бы соблазнить или купить, что это -- вопросъ времени или цѣны. Ихъ разнузданность отличается отъ отцовской тѣмъ, что она исполнена злости. Подобно тѣмъ юношамъ, прозваннымъ разбойниками, они бѣгаютъ ночью по улицамъ съ вымазанными лицами, нападаютъ на мирныхъ прохожихъ, останавливаютъ женщинъ, раздѣваютъ ихъ, бьютъ или сажаютъ въ бочки съ смолою,-- а потомъ скатываютъ съ горъ и смѣются надъ криками жертвъ. Ночныхъ сторожей они колютъ шпагами въ ноги, привязываютъ еъ двернымъ молоткамъ и заставляютъ освѣщать фонарями эти безобразныя сцены. Но это все злыя шутки, а бываетъ и хуже. Не разъ пользовались они народными распрями и стычками, которыя въ началѣ войны вспыхивали, благодаря насильственнымъ наборомъ матросовъ, чтобъ похищать женщинъ и устранять съ своей дороги отцовъ, братьевъ и жениховъ. Бывали и убійства. У Моубрея, около Чельзи, есть "Folie". Если хорошенько осмотрѣть ея стѣны, внутри которыхъ устроены тайники, поискать въ подвалахъ,-- а подвалы эти въ часы прилива заливаетъ Темза,-- тогда, можетъ быть, и объяснится, что за крики раздаются тамъ въ ночной тиши... Можетъ быть, найдутся и трупы людей, умершихъ въ мукахъ и застывшихъ въ страшной агоніи.

Странная женщина преобразилась. Сейчасъ веселая и насмѣшливая, какъ всѣ женщины ея вѣка, со смѣхомъ болтающія обо всемъ, она сдѣлалась трагичнѣе Сидонсъ. Она говорила быстро, свистящимъ шепотомъ, приблизивъ лицо къ Эстеръ, магнетизируя ее своими черными глазами и почти безсознательно ломая ея руки своими желѣзными пальцами. Эстеръ была въ ужасѣ. Тогда Бедла начала нѣжнымъ, заискивающимъ тономъ:

-- И этотъ-то человѣкъ притворяется, что любитъ васъ, заставляетъ, можетъ быть, биться ваше сердце!... Но я васъ спасу... Ваше смущеніе, ваше волненіе многое сказали мнѣ. Докажите вашу дружбу и излейте свою душу на груди вѣрнаго друга. Скажите мнѣ все!

Послѣднія слова, которыя должны были упрочить побѣду за лэди Верекеръ, именно и выдали ее. Въ ея глазахъ виднѣлось такое боязливое, такое страстное желаніе узнать истину. Съ быстротою молніи въ головѣ Эстеръ блеснула мысль: "Лэди Верекеръ любитъ лорда Моубрея!"

-- Вы, повидимому, хорошо знаете его,-- сказала она.

Эта фраза была произнесена такъ рѣзко, что Белла смутилась на минуту. Ея набѣленое и нарумяненое лицо скрывало душевное волненіе, но подергиваніе рта и ускоренное дыханіе не ускользнули отъ Эстеръ, которая сдѣлалась вдругъ необычайно проницательной, какъ всякая женщина, когда она убѣдится въ своихъ подозрѣніяхъ. "Она лжетъ!" -- подумала Эстеръ и произнесла громко:

-- Лордъ Моубрей присутствовалъ на моихъ дебютахъ. Какъ и многіе другіе молодые люди; онъ прислалъ мнѣ цвѣты, стихи, брилліанты и... и это все!

"Она лжетъ!" -- подумала въ свою очередь лэди Верекеръ.

Обѣ были правы. Лэди Верекеръ не сказала Эстеръ, что она была любовницей лорда Моубрея и потеряла еще надежды вернуть его. Эстеръ не призналась лэди Верекеръ въ томъ, что имѣла неосторожность отвѣтить на записку лорда Моубрея и что теперь находила затруднительнымъ отдѣлаться отъ его ухаживаній.

Ясно читая въ душѣ другъ друга, одна, благодаря жизненному опыту, другая -- врожденному инстинкту, актриса большаго свѣта и актриса театра нѣжно пожимали другъ другу руки и дружески улыбались.

IV.

На часахъ противъ камина пробило одиннадцать.

-- Одиннадцать уже!

Эстеръ поднялась.

-- Мнѣ пора домой.

-- Толпа еще не разошлась. Слышите, какой крикъ!-- замѣтила лэди Верекеръ.

Отель лэди Верекеръ выходилъ въ Паркъ-Лэнъ; пустынную, въ то время, улицу, куда часто приходили фехтовать молодые люди для возбужденія аппетита и возбуждали его такъ усердно, что нерѣдко ихъ уносили пронзенными насквозь. Белла подошла къ окну. На блѣдно-сѣромъ фонѣ неба вырисовывались темныя очертанія глубоко спящаго Гайдъ-Парка. За то южная часть горизонта освѣщалась заревомъ отъ иллюминаціи и дикіе крики порою нарушали ночную тишину.

-- Они обезумѣли съ своимъ Роднеемъ,-- проговорила Белла, пожавъ плечами.-- Ни носилки, ни экипажъ не проберутся въ Сенъ-Джемсъ. А другая сторона Гринъ-Парка теперь пустынна: тамъ могутъ напасть на насъ. Боже, какъ счастливы простыя женщины! Онѣ могутъ всюду ходить... Но отчего бы намъ не переодѣться? Мои горничныя дадутъ намъ платья, мы перерядимся... Это будетъ восхитительно.

Такая идея очень забавляла лэди Верекеръ и она начала приводить ее въ исполненіе, не дожидаясь согласія Эстеръ.

Черезъ четверть часа онѣ были одѣты гризетками.

-- Эстеръ, вы похожи на модистку... А я, Фаншетъ, на кого я похожа?

-- Я не смѣю сказать, графиня. Увѣряю васъ только, что въ моемъ платьѣ ваша милость... хуже меня.

-- Этого-то я и хочу,-- возразила лэди Верекеръ, и громко расхохоталась. Она взяла подъ руку Эстеръ и вышла, запретивъ лакею сопровождать ихъ. Впрочемъ, ея люди привыкли, повидимому, къ страннымъ выходкамъ своей госпожи.

Выйдя на Пикадилли, онѣ сразу очутились въ толпѣ, при яркомъ свѣтѣ иллюминаціи. Раздалось нѣсколько шутокъ на ихъ счетъ. Какой-то мужчина, въ духовной одеждѣ и совершенно пьяный, подошелъ къ нимъ, увѣряя, что онѣ прехорошенькія дѣвчонки и что онъ непремѣнно поцѣлуетъ ихъ. Чтобы отдѣлаться отъ него, молодыя женщины бросились бѣгомъ въ улицу Сентъ-Джемсъ, гдѣ толпа отдѣлила ихъ отъ навязчиваго священника.

-- Служитель церкви!-- воскликнула Эстеръ.-- Возможно ли то?

-- Да нѣтъ, дорогая моя, это герцогъ Норфолькъ, прозванный жокеемъ Норфолькомъ. У него манія бѣгать по городу въ платьѣ священника и безобразничать.

-- Отвратительный человѣкъ!

-- Увѣряю васъ, что трезвый онъ очень милъ.

На Сентъ-Джемсѣ толпа была гуще и оживленнѣе. Встрѣчались нищіе съ дѣтьми на рукахъ, носильщики, матросы, воришки, наконецъ, джентльмены, пришедшіе послѣ сытнаго обѣда излить свои политическія страсти или просто потолкаться и пошумѣть. Чернь кричала, неистовствовала, бросала камни въ окна громаднаго дома, принадлежавшаго одному изъ министровъ, рукоплескала при удачныхъ ударахъ, освистывала неловкихъ.

Всѣ министерскія окна были разбиты, лишь одно, защищенное двумя стоявшими впереди каріатидами, поддерживающими крышу, оставалось невредимымъ. На него-то устремились всѣ старанія, какъ будто ненавистный министръ сидѣлъ за этимъ окномъ, или точно разбитое стекло могло смутить враговъ Англіи и сразу окончить войну.

Бросая камни, одинъ подзадоривалъ другаго:

-- Смѣлѣе, Томми! Еще разъ, Джекъ! Не отчаивайся, братъ!

Вдругъ изъ толпы выступила фигура, протянула длинную руку; зажужжалъ камень и стекло, въ которое такъ долго цѣлились, треснуло по серединѣ и разсыпалось на тысячу кусковъ. Раздалось торжествующее "ура", вырвавшееся изъ сотни грудей, и всѣ взоры обратились на героя. Это былъ длинный и нескладный юноша съ надменно поднятымъ носомъ, холоднымъ и дерзкимъ выраженіемъ мигающихъ глазъ и тонкими губами; онъ выражалъ свое удовольствіе только презрительною улыбкой.

-- Это вы, Уильямъ?-- сказала ему Белла.-- Хорошее занятіе для сына лорда Чатама!..

Юный Уильямъ Питтъ быстро обернулся и пристально взглянулъ на заговорившую съ нимъ женщину. Онъ узналъ ее и густаякрасна залила его блѣдное лицо.

-- Оставьте, я забавляюсь!

Онъ быстро удалился и исчезъ въ толпѣ {Уильямъ Питтъ, говорятъ, дѣйствительно участвовать въ бунтѣ, но пятнадцатью мѣсяцами раньше,-- въ тотъ вечеръ, когда въ Лондонѣ сдѣлалась извѣстна отставка адмирала Кеппеля, отданнаго подъ судъ послѣ Уессантской битвы. Къ этому жа вечеру относятся приключенія разсказаннаго мною здѣсь мятежа, время происшествія котораго я счелъ возможивмъ переставить.}.

-- Изъ этого мальчика никогда ничего не выйдетъ!-- замѣтила лэди Верекеръ, пожавъ плечами.

Три года спустя этотъ "мальчикъ" долженъ былъ правятъ Англіей и правилъ такъ, какъ никто до него.

Толпа, между тѣмъ, бушевала; ею начинала овладѣвать жажда разрушенія. Окна всѣ были разбиты: что дѣлать?

-- Надо разрушить домъ... Принесемъ балку... поднимемъ ее на плечи! Двадцать охотниковъ! Нѣтъ, принесиге лучше сѣна и хворосту, подпалимъ домъ! Сожжемъ крысъ въ крысоловкѣ!..

Кое-гдѣ появились мрачныя, испитыя фигуры, предвѣстники грабежа. Мужчины становилось нахальнѣе среди общаго безпорядка, въ темныхъ углахъ раздавались крики женщинъ, сопровождаемыя циничнымъ хохотомъ.

-- Мнѣ страшно!... Я изнемогаю!-- прошептала Эстеръ. Лада Верекеръ хотя и напустила на себя храбрость, однако, тоже начинала бояться.

-- Рѣшительно намъ не слѣдовало ходить сюда... Попробуемъ дойти до конца улицы или завернемъ въ переулокъ.

Но было уже поздно. Толпа росла съ минуты на минуту. Волна вновь приходящихъ безпрерывно прибывала, отрѣзывая дорогу тѣмъ, кто хотѣлъ выбраться изъ давки.

-- Я задыхаюсь!-- внѣ себя крикнула Эстеръ, теряя почву подъ ногамм.

Въ эту минуту раздался крикъ:

-- Солдаты, солдаты!

Почва дрожала подъ копытами лошадей, повернувшихъ около Пэль-Мэля и поднимавшихся вверхъ по улицѣ. Оглушительный шумъ смѣнился безмолвіемъ и оцѣпенѣніемъ. Можно было ясно слышать глухіе удары копытъ о мостовую и команду офицера:, "Направо! Впередъ! Сабли на-голо!" Раздался звонъ оружія: солдаты обнажили сабли.

Послѣдовала неописуемая паника. Народъ, такой веселый за минуту, теперь обезумѣлъ отъ ужаса и бросился въ противуположную сторону, ища спасенія, съ дикою энергіей и съ такимъ страшнымъ напоромъ, передъ которымъ не устояли бы желѣзныя преграды. Эстеръ разлучили съ лэди Верекеръ такъ неожиданно, тамъ рѣзко, что рука ея, продѣтая подъ руку Беллы, чуть не была вывихнута. Людской потокъ выкинулъ молодую дѣвушку къ дому и расплюснулъ бы ее объ стѣну, если бы придавленные къ дому люди не смягчили удара. Она какъ-то сразу очутилась наверху шести ступеней. Отворилась широкая дверь. Человѣкъ двадцать вмѣстѣ съ нею влетѣли внутрь, какъ врывается бушующая стихія во время наводненія. Эстеръ была спасена; страхъ, душившій ее, немного улегся и сердце начало биться. Тогда она разслышала черезъ открытую дверь и сквозь отчаянные крики оставшихся на улицѣ громкій голосъ офицерѣ командовавшаго: "Смирно!" Послѣдовало чтеніе "Riot Act" и отрывки угрожающихъ фразъ долетѣли до Эстеръ.

Мѣсто, куда втолкнули Эстеръ, была большая прихожая, которая наполнялась все новыми и новыми толпами, несмотря на усилія лакеевъ и крики суетящагося господина. Волнующій господинъ былъ хозяинъ квартиры, Бруксъ, а домъ, гдѣ находилась Эстеръ, знаменитый клубъ, носящій то же названіе. Несчастный Бруксъ старался удержатъ толпу въ прихожей, которую онъ уступилъ, какъ уступаютъ огню во время пожара тѣ части, которыми уже завладѣлъ огонь. Но подъ натискомъ толпы Эстеръ очутилась уже во второй прихожей. Въ ней было жарко, душно; положеніе становилось опять критическимъ и вторая опасность могла оказаться хуже первой.

Вдругъ пріотворилась маленькая дверка; кто-то быстро втащилъ въ нее Эстеръ и мгновенно заперъ дверь. Молодая дѣвушка очутилась на креслѣ и потеряла сознаніе.

Но не совсѣмъ. Она чувствовала, какъ терли ей руки, дули въ лицо. Чей-то голосъ прошепталъ: "Воды! Надо холодной воды!" Затѣмъ ухаживавшіе за ней скрылись и она почувствовала,что осталась одна. Вдругъ громкій шумъ потрясъ все зданіе. По опустѣвшей улицѣ, точно ураганъ, промчалась кавалерія. Затѣмъ все смолкло. Лежа съ закрытыми глазами, въ полсознаніи, Эстеръ думала, что она одна. Вдругъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея раздались проклятія, подавленныя восклицанія посыпались за этимъ словомъ. Эстеръ, одинаково взволнованная и любопытствомь, и безпокойствомъ, пришла въ себя, открыла глаза и увидѣла странное зрѣлище. Передъ ней была большая комната, освѣщенная несколькими висячими лампами, отъ которыхъ свѣтъ падали на длинный столъ, стоявшій посреди комнаты. Столъ былъ покрытъ зеленымъ сукномъ съ бѣлыми дорожками. Вокругъ него сидѣло восемь человѣкъ; около каждаго стояла чашка съ золотомъ, стаканчикъ и графинъ водки. Играли въ фараонъ.

Ничего не могло быть страннѣе позъ и костюмовъ этихъ людей. Почти на всѣхъ были надѣты большія соломенныя шляпы, чтобы защитить глаза отъ слишкомъ яркаго свѣта, а, можетъ быть, чтобы скрывать волненіе игроковъ. Для довершенія курьеза, двумъ для тремъ юношамъ пришла фантазія разукрасить свои шляпы цвѣтами и лентами на манеръ головнаго убора оперныхъ пастушковъ. Иные, очень изысканно одѣтые джентльмены надѣли кожаные нарукавники. Можно проиграть въ вечеръ замокъ и жалѣть испортить пару манжетъ изъ кружевъ шантильи. Другіе потеряли всякое уваженіе къ самимъ себѣ. Одинъ юноша, сидѣвшій противъ Эстеръ, атлетъ съ добродушною улыбкой, съ умными и свѣтлыми глазами, былъ такъ растерзанъ, что сквозь его разстегнутую рубашку виднѣлась обнаженная грудью Другой, старикъ, сидѣлъ въ вывернутой на изнанку платьѣ, что, какъ извѣстно, приноситъ счастье въ игрѣ.

Эти люди ничего, повидимому, не слыхали, ни криковъ толпы, ни нашествія на домъ, ни натиска войска, ни появленія неизвѣстной женщины въ той комнатѣ, гдѣ они играли. Что имъ было за дѣло? Что значило все это въ сравненіи съ фараономъ? Конецъ міра не прервалъ бы ихъ игры.

Эстеръ чувствовала, что ее не замѣчаютъ, какъ будто она волшебствомъ какимъ-то сдѣлалось невидимкой, и безъ боязни слѣдила за интереснымъ зрѣлищемъ.

-- Все спустилъ!-- проговорилъ съ тяжелымъ вздохомъ толстякъ, чашка котораго опустѣла.-- Эстеръ узнала въ немъ Стефэна Фокса, котораго она видѣла въ Дрюри-Ленѣ. Его братъ, Чарльзъ-Джемсъ, великій ораторъ, господинъ въ разстегнутой рубашкѣ, весело ударилъ его по плечу.

-- Шейлокъ дастъ взаймы. Вы можете предложить ему въ замѣнъ не одинъ фунтъ мяса.

Но какъ всѣмъ было не до смѣха, то шутку Чарльза встрѣтли только одобрительнымъ мычаніемъ.

Одинъ изъ участниковъ былъ, повидимому, равнодушенъ къ ходу игры,-- джентльменъ лѣтъ шестидесяти, одѣтый по послѣдней парижской модѣ. Эстеръ узнала Джорджа Сельвина, одного изъ любезнѣйшихъ и остроумнѣйшихъ людей своего времени, теперь поглощеннаго страстью болѣе сильною, чѣмъ страсть къ игрѣ, неизлечимою, скорѣе странною, чѣмъ преступною, любовью къ ребенку, къ итальянкѣ двѣнадцати лѣтъ.

До сихъ поръ артистка не могла видѣть лица банкомета, сидѣвшаго къ ней спиной и до сихъ поръ не проговорившаго ни слова. Теперь онъ произнесъ презрительнымъ тономъ:

-- Десять тысячъ фунтовъ... Немного.

Эстеръ вздрогнула при звукѣ его голоса, который она слышала разъ или два въ жизни, но который сейчасъ же узнала. Это былъ лордъ Моубрей, страшный Моубрей, котораго ей запрещали любить.

Въ комнату вошелъ человѣкъ и направился къ ней съ стакономъ воды въ рукѣ.

-- Вижу, что вамъ лучше,-- сказалъ онъ.-- Выпейте, все-таки, воды, чтобы совсѣмъ поправиться.

Эстеръ колебалась. Смущенная только что сдѣланнымъ открытіемъ, она не могла не подумать о предостереженіяхъ лэди Верекеръ. Сколько разъ читала она въ романахъ и газетахъ необыкновенныя исторіи о молодыхъ дѣвушкахъ, усыпленныхъ наркотическими средствами! Пить ли ей, довѣриться ли этому незнакомцу? Она взглянула на него и смущеніе ея увеличилось. Необъяснимая загадка: доброе чувство на отвратительномъ лицѣ.

Дѣйствительно, всѣ страсти избороздили это поблеклое; истрепанное и морщинистое лицо. Какъ возрастъ, такъ и общественное положеніе его было трудно опредѣлить, даже выговоръ возбуждалъ сомнѣнія относительно его національности. Что онъ, молодой человѣкъ или старикъ? Лакей или баринъ? Англичанинъ или иностранецъ? Странная вещь: его непріятныя, нахальныя черты смягчались выраженіемъ искренняго участія. Когда онъ увидѣлъ нерѣшительность молодой дѣвушки, тѣнь грусти пробѣжала по его вульгарному лицу и облагородила его.

-- Мнѣ не хочется пить,-- сказала Эстеръ, стыдясь, что огорчила человѣка, оказавшаго ей услугу.

Но тотъ опять сдѣлался безучастнымъ и спокойно поставилъ стаканъ на столикъ.

Какъ тихо ни говорила Эстеръ, лордъ Моубрей услышалъ ее. Онъ обернулся и съ недоумѣніемъ осмотрѣлъ дѣвушку. Эстѣръ одна, въ полуизорванномъ костюмѣ горничной, почти въ обморокѣ въ игорномъ домѣ Брукса! Дѣйствительно, было чему удивляться. Какой счастливый случай привелъ къ нему его жертву? Счастье, говорятъ, никогда не приходитъ одно. Послѣ выигрыша, молодая дѣвушка! Онъ не упуститъ такого счастливаго случая.

-- Господа, -- сказалъ онъ, -- обстоятельства вынуждаютъ меня...

Крикъ негодованія прервалъ его и три или четыре руки опустились на его плечи и заставили его сѣсть на прежнее мѣсто.

-- Талія не кончена... Мы не позволимъ!... Хотя бы вы выиграли еще десять тысячъ фунтовъ, это невозможно!

-- Хорошо!-- возразилъ Моубрей.-- Позвольте мнѣ только сказать два слова Лебо.

Человѣкъ, который подалъ Эстеръ стаканъ воды, приблизился, услышавъ свое имя, и лордъ Моубрей быстро прошепталъ ему что-то на ухо на иностранномъ языкѣ. Послѣ этого Лебо возвратился къ артисткѣ.

-- Улица опустѣла, но такъ какъ войско ушло, то безпорядокъ можетъ сейчасъ возобновиться. Если вы хотите воспользоваться этимъ моментомъ, чтобы возвратиться домой, то минуты дороги. Въ силахъ ли вы идти?

-- О, да!

-- Такъ идкмъ!

Эстеръ встала и на этотъ разъ безъ колебаній повиновалась французу.

Первый азартъ улегся, игроки замѣтили присутствіе Эстеръ и окидывали ее любопытными взглядами. Несмотря на перемѣщу костюма, ее могли узнать. Необходимо было какъ можно скорѣе скрыться съ ихъ главъ. Но она не забывала, что ее провожаетъ Лебо, злой духъ величайшаго развратника Англіи. Молодой лордъ говорилъ что-то на ухо своему бывшему учителю. Ясно, то рѣчь шла о ней. Но она будетъ на-сторожѣ, чтобы бѣжать при его первомъ подозрительномъ движеніи. А пока сердце ея билось отъ страха, любопытства и, пожалуй, отъ удовольствія,-- она страстно любила приключенія. Они вышли. Шумъ мятежа прекратился. Улица была пустынна, ночь тиха и прекрасна. Кое-гдѣ съ трескомъ догорали иллюминаціонныя плошки. Около дома министра съ разбитыми окнами стояла стража. Слѣдуя за маленькимъ пажомъ, несущимъ впереди фонарь, Лебо направлялся къ Вестминстеру. Онъ, повидимому, отлично зналъ, гдѣ живетъ миссъ Вудвиль.

-- Угодно вамъ дать мнѣ руку?-- опросилъ онъ почтительнымъ дрогнувшимъ голосомъ.

Эстеръ подала ему руку. Лебо быстро надвинулъ треуголку на глаза, чтобы скрыть свой взглядъ. Онъ поддерживалъ молодую дѣвушку съ нѣжною осторожностью и съ глубокимъ уваженіемъ.

Они шили нѣсколько минуть молча.

-- Вы не довѣрялись мнѣ сейчасъ...

Эстеръ сдѣлала отрицательное движеніе.

-- О, вы хорошо сдѣлали... Будьте недовѣрчивы... Жизнь полна козней. Я знаю человѣка, онъ гадокъ...

Говорилъ ли онъ о человѣкѣ вообще, или о комъ-нибудь въ частности? Эстеръ хотѣла задать этотъ вопросъ, но они остановились въ Тотиль-Стритѣ, передъ низкою дверью, въ которую Лебо громко постучалъ.

-- Идутъ, -- сказалъ онъ.-- Я слышу шаги въ саду. Вы избѣжали большой опасности. Я не говорю объ опасности быть раздавленной лошадьми,-- она ничтожна въ сравненіи съ другой. Вы спасены, но опасность скоро возвратится. Но не бойтесь: я охраняю васъ.

Онъ повернулся и удалился въ тотъ моментъ, какъ отворялась дверь. Эстеръ увидѣла строгое лицо своего двоюроднаго брата Рейфена. Этотъ юноша съ длинными бѣлокурыми волосами и темными глазами напоминалъ тѣхъ грозныхъ ангеловъ, которыхъ Господь посылалъ въ преступные города изречь приговоръ, когда наставалъ часъ возмездія.

-- Наконецъ-то!-- проговорилъ онъ съ горечью.

-- Вы боялись за меня?... Развѣ не приходилъ человѣкъ отъ лэди Верекеръ?

-- Приходилъ,-- насмѣшливо отвѣтилъ Рейбенъ.-- Женщина, имя которой позорно и скандально, прислала намъ сказать, что вы подъ ея охраной... Удивительный хранитель! Даніилъ меньше подвергался опасности въ львиномъ рвѣ, чѣмъ Эстеръ Вудвиль въ домѣ лэди Верекеръ.

-- Вы, значитъ, не знаете, что происходитъ?... Лондонъ неистовствуетъ по случаю побѣды Роднея. Народъ бунтуетъ, бьетъ окна; улицы запружены солдатами.

-- Но что значитъ это переодѣванье?

-- Это было, клянусь вамъ, единственное средство пробраться черезъ толпу.

-- Хотѣлъ бы вѣрить вамъ, -- сказалъ Рейбенъ, окидывая ее пламеннымъ взоромъ.-- О, Эстеръ, вы, носящая избранное ими той, которая спасла народъ Божій, вы, которая должна быть чиста, какъ источникъ Гіона, свѣжа, какъ роза Сарона!...

Эстеръ перебила библейскій потокъ его рѣчей:

-- Я спѣшу успокоить тётю.

-- Я уговорилъ ее лечь спать, не дожидаясь васъ.

-- Хорошо сдѣлали... Покойной ночи, Рейбенъ.

-- Покойной ночи... Я буду молиться.

-- А я буду спать.

Но Эстеръ заснула не такъ скоро, какъ ожидала. Событія дня и вечера, гости Рейнольдса, игроки Брукса въ пастушескихъ шляпахъ, пережитыя опасности, новая подруга, таинственная личность, получившая, какъ ей казалось, приказаніе погубить ее, спасшая ее,-- все это спуталось въ ея мозгу. Она думала о странной судьбѣ, поставившей ее между любовью Рейбена и страстью лорда Моубрея, святаго и демона. Когда же, наконецъ, она утратила сознаніе и погрузилась въ сонъ, между этими двумя фигурами, одинаково властными, страстными, хотя и движимыми противуположными чувствами, проскользнуло блѣдное и печальное лицо Фрэнка Мондея.

V.

Было поздно, когда лакей лорда Моубрея рѣшился войти въ его спальню. Свѣтъ упалъ на покраснѣвшія и припухшія отъ сна вѣки лорда; онъ открылъ глаза и выругался. Моубрей проснулся, повидимому, въ дурномъ настроеніи.

-- Это вы, Оливье?

-- Да, милордъ.

-- Кто у васъ въ пріемной?

-- Портной, милордъ, пришелъ примѣрить малиновое платье съ галунами; продавщица перчатокъ изъ Пикадилли убѣдительно проситъ позволенія поговорить съ вашею милостью и капитанъ Гекманъ, который во второй разъ уже приходитъ узнать о здоровьи милорда.

-- Пусть портной подождетъ. Скажите капитану, что онъ скоро понадобится мнѣ; пусть онъ приведетъ съ собой двухъ отважныхъ молодцовъ. Продавщицу перчатокъ прогоните. Подобныя особы воображаютъ, что имѣютъ какія-то права, потому что въ одинъ прекрасный вечеръ къ нимъ снизошли подъ пьяную руку. Ничего не можетъ быть смѣшнѣе этого, Оливье.

-- Совершенно вѣрно, милордъ.

-- Лебо здѣсь?

-- Мосье Лебо только что вернулся.

-- Попросите его сюда.

Минуту спустя бывшій гувернеръ, теперь фактотумъ лорда Моубрея, улыбаясь, входилъ въ комнату съ видомъ человѣка, приготовившагося услышать нагоняй, но не придававшаго этому никакого значенія. Милордъ обратился къ нему по-французски:

-- Ну, что, Лебо?

-- Что, милордъ?... Не получили вы развѣ извѣстія отъ маленькаго пажа Брукса?

-- Какъ же! Я еще въ бѣшенствѣ отъ этой неудачи. Сама судьба толкаетъ ее къ намъ въ руки, а твоя проклятая неловкость упускаетъ ее!

-- Несчастный случай, милордъ. Я только что собирался посадить дѣвушку въ карету, какъ на насъ налетѣла шайка бунтовщиковъ, преслѣдуемыхъ солдатами, и сбила меня съ ногъ. Когда я поднялся, миссъ Вудвиль исчезла, а я находился подъ арестомъ. Напрасно говорилъ я, что служу у вашей милости,-- ничто не помогло. Все, что я могъ сдѣлать, это -- прислать вамъ сказать, что дѣло проиграно.

Лордъ Моубрей взглянулъ въ глаза французу.

-- Положительно ты старѣешь!

-- Возможно.

-- Да, ты старѣешь и даже хуже того. Твои соотечественники говорятъ, что дьяволъ, состарившись, становится отшельникомъ. Не то же ли дѣлается съ тобой? Да проститъ мнѣ Господь, Лебо, но я думаю, что ты становишься добродѣтельнымъ.

Лебо принялъ оскорбленный видъ.

-- Милордъ, я думалъ, что я выше подобныхъ подозрѣній... Мое прошлое отвѣчаетъ за меня.

-- Ты шутишь, а я говорю серьезно... Знаешь, что съ нѣкоторыхъ поръ и въ особенности со вчерашняго дня пришло мнѣ въ голову?

-- Нѣтъ, милордъ.

-- А то, что ты обманываешь меня.

Лебо скрестилъ руки и холодно взглянулъ на него.

-- Обманываю васъ! Зачѣмъ?

-- Тотъ же вопросъ и я задаю себѣ.

-- Это было бы глупо. Видали ли вы когда-нибудь, чтобы я съ умысломъ дѣлалъ глупость? Развѣ мое состояніе не зависитъ отъ васъ?... Не пользуюсь я развѣ остатками вашихъ удовольствій?... Не воспиталъ ли я васъ, какъ собственнаго сына?... Если я люблю кого-нибудь, то, конечно, только васъ.

-- Отчего же ты не хочешь помочь мнѣ овладѣть Эстеръ?... Она меня любить и готова уступить. Сейчасъ я притворился, что повѣрилъ твоей неловкости, чтобы не считать тебя негодяемъ и измѣнникомъ. Ты помогалъ всѣмъ моимъ интригамъ, отчего ты противишься этой?

-- Я сказалъ уже вамъ: это дѣло опасное.

-- Потому что тамъ есть кузенъ Рейбенъ?

-- Именно.

-- Псалмопѣвецъ?

-- Вы не знаете его. Это человѣкъ съ желѣзною волей и онъ любитъ Эстеръ. Въ другія времена онъ способенъ былъ бы свергнуть монархію и сжечь Лондонъ, если бы страсть, которую онъ принимаетъ за голосъ свыше, приказала ему. Несмотря на его молодость, сотни фанатиковъ повинуются ему, и я не совѣтую капитану Гекману и его людямъ мѣриться съ этимъ легіономъ безумцевъ.

-- Ты возбуждаешь во мнѣ желаніе довести это предпріятіе до конца.

-- Ну, пусть чортъ тогда хранитъ вашу милость! Я же достаточно проповѣдывалъ. Вознаградила ли, по крайней мѣрѣ, игра ваши любовныя неудачи, милордъ? На этотъ счетъ у насъ то же есть пословица. Когда я ушелъ, счастье улыбалось вамъ.

-- И я продолжалъ выигрывать до разсвѣта. У бѣднаго Чарльза Фокса не осталось ни гинеи. Кромѣ того, онъ былъ совершенно пьянъ и для довершенія всѣхъ золъ долженъ говорить сегодня въ парламентѣ. Мы обвязали ему голову мокрыми салфетками и кое-какъ уложили въ кресло... Мнѣ было стыдно, что я разорилъ его, такъ какъ, говорятъ, на будущей недѣлѣ опишутъ его движимость; но онъ и не думаетъ объ этомъ... Я выигралъ двадцать тысячъ фунтовъ и остался одинъ съ лордомъ Стефендалемъ. Шелъ дождь, и мы смотрѣли сквозь мокрыя стекла, какъ занимался день. Прескверная это вещь, увѣряю тебя... Стефендаль показалъ мнѣ двѣ почти равныя по величинѣ капли, медленно скатывавшіяся по стеклу.

-- Держу пари, что эта капля придетъ первая,-- сказалъ онъ.

-- Идетъ.

-- Насколько?

-- На сегодняшній вашъ выигрышъ... Въ эту минуту одна проклятая капля, свернувшая въ сторону, вслѣдствіе какой-то неправильности въ стеклѣ, сливается съ каплей Стефендаля и мгновенно скатывается. Я проигралъ мои двадцать тысячъ фунтовъ. Единственно, что утѣшаетъ меня въ потерѣ, это новость изобрѣтенія. Скатываніе капель по стеклу такъ же интересно, какъ скачки въ Ньюмаркетѣ.

Въ спальную лорда внесли шоколадъ и газеты.

-- Посмотри, есть что-нибудь въ газетахъ?

Лебо принялся перелистывать Morning Chronicle, Gentdmans Magazine.

-- Посмотримъ... "Въ нѣкоемъ домѣ, близь Темзы..." Милорду извѣстно, что рѣчь идетъ о палатѣ общинъ.

-- Мимо политику!

-- Публикуется книга господина Бріана, археолога, хорошо знающаго все, что произошло отъ сотворенія міра до потопа. За то, послѣ потопа, ужь ни о чемъ не спрашивайте его. Отзывъ состоитъ изъ трехъ словъ: "Тяжеловѣсна, скучна, педантична". Романъ Кумберланда; тоже три слова: "Остроуменъ, чувствителенъ и нѣженъ".

-- Мимо литературу!

-- Осужденные за недѣлю: Сарра Хогсъ къ повѣшенію за кражу куска сушившагося полотна; Лоренсъ Уильямсонъ къ той же казни за подрубку молодыхъ деревьевъ; item, Анни Смитъ къ годичному заключенію тюрьму за кражу сорока шиллинговъ при свидѣтеляхъ; item, Флоренсъ Дюннъ къ повѣшенію за кражу безъ свидѣтелей пяти шиллинговъ; item, Уильямъ Мортонъ къ ссылкѣ за убійство отца...

-- Пропусти все это... Свѣтскія новости?...

-- Маіоръ Т... пойманъ опять въ шулерствѣ; его попросили не показываться больше въ Альмакъ.

-- Это Тофамъ, издатель World. Ба! Черезъ недѣлю онъ вернется и всѣ подадутъ ему руку.

-- Леди Б... съ грумомъ бѣжала отъ мужа, который утѣшается съ m-lle Аннетъ, француженкой-танцовщицей.

-- Больше ничего?

-- Ничего... развѣ только двѣ дуэли, три похищенія, пять или шесть банкротствъ, два пожара и шарада въ стихахъ... Ахъ!

-- Что ты?

-- Джоржъ Баррингтонъ, джентльменъ-мошенникъ, арестованъ въ Эдинбургѣ.

-- Баррингтонъ? Милѣйшій человѣкъ? Я помню, разъ вечеромъ въ Рэнлей отъ показывалъ мнѣ, какъ воруютъ табакерки, и вънаграду за урокъ утащилъ и мои часы. И онъ арестованъ! Бѣдный малый!

-- Не жалѣйте его! Онъ будетъ такъ краснорѣчиво защищаться, что его оправдаютъ опять, какъ уже не разъ случалось.

-- Дѣйствительно, онъ Цицеронъ воровъ... А объявленія?

-- Алхимикъ Вульфъ пустилъ въ продажу эликсиръ, излечивающій отъ всѣхъ болѣзней. Самуилъ Вольмеръ предлагаетъ деньги молодымъ людямъ, стѣсненнымъ обстоятельствами. Такъ какъ онъ дѣйствуетъ изъ любви къ человѣчеству, то условія его самыя скромныя. Мистрисъ Анна Кресуэль, акушерка, избавляетъ неопытную молодежь отъ безпокойствъ о послѣдствіяхъ увлеченій: плата впередъ. Мистрисъ Кресуэль продаетъ еще волосы, маски и губную помаду. Ого! вотъ еще: джентльменъ среднихъ лѣтъ желаетъ познакомиться съ молодою, красивою особой, нрава кроткаго, но чувствительною и любящею удовольствія... Этотъ найдетъ,-- важно прибавилъ Лебо,-- я убѣжденъ, что скоро найдетъ.

Въ это время Оливье занимался туалетомъ милорда и примѣрялъ малиновое платье съ галуномъ. Слѣды ночнаго утомленія исчезли; свѣжесть и румянецъ юности игралъ на лицѣ лорда Моубрея. Выходя, онъ отдалъ послѣднія распоряженія Оливье.

-- Прикажите купить Испытаніе характера. Спросите также модный романсъ Cadenas... Узнайте о новомъ фиксатуарѣ, изобрѣтенномъ принцемъ Уэльскимъ,-- о немъ разсказываютъ чудеса... Теперь идемъ играть въ шары, а затѣмъ отправимся въ фехтовальную залу.

Лордъ Моубрей взялъ Лебо подъ руку и они вышли съ такимъ видомъ, точно между ними возстановились довѣріе и дружба. Лебо умѣлъ нравиться, и для того, чтобы вернуть милость лорда, пустилъ въ ходъ всѣ средства своего недюжиннаго ума. Прелюбопытная личность былъ этотъ Лебо, переставшій быть французомъ и не сдѣлавшійся англичаниномъ. Онъ не былъ похожъ на гувернеровъ, съ которыми посылали путешествовать молодыхъ лордовъ и которыхъ называли "вожаками медвѣдей". Онъ былъ остроуменъ, зналъ свѣтъ и литературу, цитировалъ иногда поэтовъ, а при случаѣ и самъ писалъ стихи. Онъ сочинялъ трагедію, которую гдѣ-то играли и ошикали, тогда онъ превратилъ литературу въ ремесло и существовалъ, главнымъ образомъ, посвященіямъ книгъ высокимъ особамъ и проповѣдями, которыя сочинялъ для духовныхъ лицъ, бѣдныхъ воображеніемъ. Онъ говорилъ иногда: "Еслибы я произнесъ всѣ рѣчи, которыя написалъ, я былъ бы кардиналомъ!" Онъ былъ и докторомъ на кораблѣ индійскаго товарищества, и актеромъ, и профессоромъ математики, и курьеромъ въ посольствѣ, и корреспондентомъ, и чѣмъ, чѣмъ только онъ не былъ? Гдѣ только не пыталъ счастья? Его жизнь была похожа на старинный романъ, полный приключеній, кажущихся намъ теперь неправдоподобными, и которыя тогда казались вполнѣ естественными. Случай, о которомъ онъ не любилъ распространяться,-- немного неправильная, какъ онъ говорилъ, дуэль жъ высокопоставленнымъ лицомъ,-- заставилъ его покинуть родину. Въ какомъ-то лондонскомъ трактирчикѣ онъ познакомился съ покойнымъ лордомъ Моубрей, который взялъ его къ себѣ на службу, сказавъ приблизительно слѣдующее: "Поручаю вамъ доставлять мнѣ сильныя ощущенія. Я скучаю; развлекайте меня. Я все истощилъ, самъ истощился: придумайте что-нибудь небывалое, чтобы обновить меня. Не забывайте литературнаго призванія и сдѣлайте изъ моей жизни поэму наслажденій, романъ; вмѣсто того, чтобы излагать фантазіи на бумагѣ, осуществляйте ихъ на мои деньги и для моего развлеченія. Для начала вотъ вамъ мой домикъ, моя "Folie", которая строится въ Чельзи. Распоряжайтесь: каменщики, маляры, обойщики,-- всѣ будутъ повиноваться вамъ". Лебо взялъ на себя порученіе и заслужилъ одобреніе своего патрона.

Онъ первый изобрѣлъ чудесные трапы, съ помощью которыхъ столъ исчезалъ послѣ перваго кушанья и появлялся съ новыми кушаньями, что избавляло гостей отъ подслушиванья прислуги. Онъ же выдумалъ или возобновилъ существовавшій у древнихъ дождь изъ духовъ, градъ изъ розъ; онъ устраивалъ друзьямъ лорда пиріі Клеопатры, ночи Борджіи, создалъ уголокъ Востока, осуществила сонъ изъ Тысячи одной ночи, въ то время какъ снѣгъ падалъ хлопьями и вѣтеръ бушевалъ на опустѣвшихъ поляхъ. Лордъ Моубрей съ гордостью отвѣчалъ восхищавшимся друзьямъ: "То, что вы видите, еще ничто". Завидовавшіе ему друзья говорили иногда: "Лебо обкрадываетъ васъ", но милордъ пожималъ только плечами:

-- Развѣ можетъ человѣкъ съ такимъ большимъ умомъ не быть плутомъ?

Вотъ одна изъ наиболѣе остроумныхъ штукъ Лебо.

Въ одинъ прекрасный день на прогуливавшагося по берегу рѣки лорда Моубрея напали три или четыре разбойника, раздѣли его, связали и бросили въ воду. Милордъ, думая, что насталъ его конецъ, потерялъ сознаніе. Онъ очнулся внутри гигантскаго пирога, изъ котораго появился къ неописуемому изумленію собравшихся къ ужину друзей.

-- Достаточно ли сильно ощущеніе, милордъ?-- скромно спросилъ Лебо.

-- Ты безподобенъ!-- возразилъ Моубрей съ энтузіазмомъ.-- Я не уступлю тебя ни за какія деньги.

Совершенно противуположныя чувства внушалъ Лебо несчастной лэди Моубрей, считавшей его злымъ геніемъ мужа. А послѣ его. послѣдней выходки она окончательно потеряла надежду вернуть измѣнника. Вскорѣ послѣ рожденія единственнаго сына съ ней сдѣлалась изнурительная лихорадка, противъ которой несчастная женщина не стала бороться. Да и къ чему? У нея отнимутъ сына, какъ отняли мужа. И ребенокъ, движимый какимъ-то необъяснимымъ наслѣдственнымъ отвращеніемъ, удалялся отъ матери, избѣгалъ ея ласкъ. Сама она, къ своему величайшему стыду, не чувствовала къ сыну той таинственной и могущественной любви, которая связываетъ навсегда мать съ ребенкомъ. Разбитая этими ужасными думами и сломленная жизнью, лэди Моубрей уснула вѣчнымъ сномъ,-- она устала страдать и жаждала покоя. О ней даже не пожалѣли, такъ какъ супружеская любовь считалась въ высшихъ классахъ чѣмъ-то смѣшнымъ и неестественнымъ. Но циничная радость лорда даже въ тѣ времена ироніи и равнодушія заставила содрогнуться наименѣе чувствительныхъ людей. Ничто болѣе не стѣсняло лорда: жизнь, полная самаго необузданнаго разврата, открывалась передъ нимъ. Но неожиданное обстоятельство пресѣкло ее. Онъ вдругъ исчезъ и въ томъ кругу, гдѣ онъ вращался, понемногу распространилась вѣсть о подробностяхъ его позорнаго и трагическаго конца. Онъ умеръ, дѣлая надъ собой опыты изслѣдованія таинственныхъ ощущеній, которыя испытываетъ повѣшенный во время предсмертныхъ конвульсій. Неловкость ли была тому причиной, или преступный умыселъ, только веревка была обрѣзана слишкомъ поздно; смерть, вмѣстѣ съ тайной, овладѣла тѣмъ, кто хотѣлъ поиграть ею.

Въ бумагахъ покойнаго лорда найдены были указанія относительно воспитанія его сына, въ которыхъ, слѣдуя модѣ того времени, ученіе, худшее чѣмъ атеизмъ, излагалось въ короткихъ, сухихъ, рѣзкихъ формулахъ. "Человѣкъ,-- говорилось тамъ,-- долженъ жить по возможности ближе къ природѣ. А природа велитъ избѣгать страданій и искать наслажденій. Нѣкоторые древніе философы ясно разумѣли эту истину въ ту эпоху, когда человѣческій умъ еще не былъ переполненъ и затемненъ пустыми предразсудками. Но они не посмѣли дойти до конца, они выдумали существо, называемое душой, стремленія которой безпрерывно противорѣчатъ наклонностямъ тѣла. Они видѣли наслажденіе въ добродѣтели и такимъ образомъ очистили путь безумію. Добродѣтель -- величайшій врагъ счастья и въ теченіе многихъ вѣковъ отравляла земное существованіе. Мы съ дѣтства проникнуты этими печальными доктринами; я самъ съ большимъ трудомъ сбросилъ ихъ иго, да и то не вполнѣ. Поэтому, если я умру до совершеннолѣтія моего сына, я желаю, чтобы онъ росъ, не зная никакой религіи. Пусть развеваютъ въ немъ умъ, наполняютъ фактами, пусть изощряютъ его ловкость тѣлесными упражненіями, требующими силы и искусства. Развивая его силы, вы увеличите въ немъ страсти, а, слѣдовательно, и удовольствія. Пусть не учатъ его бороться съ самимъ собой, пусть онъ слѣдуетъ во всемъ единственно вѣрному руководителю -- инстинкту, влекущему человѣка къ наслажденію. Мосье Лебо кажется мнѣ человѣкомъ наиболѣе способнымъ привести въ исполненіе такую программу".

Воля покойнаго совершилась. Молодой лордъ воспитался въ шкодѣ зла, представляя своему наставнику интересный предметъ для опытовъ. Покойный лордъ Моубрей былъ совращенный фанатикъ,-- онъ, какъ почти всѣ его соотечественники, по-своему проповѣдывалъ. Лебо наблюдалъ только и записывалъ свои наблюденія по-французски въ тетрадку съ слѣдующею надписью на первой страницѣ: "Трактатъ о наслажденіи или разсужденіе о воспитаніи молодаго англійскаго лорда. Можетъ быть напечатано черезъ сто лѣтъ послѣ моей смерти".

Въ спинъ замѣткахъ Лебо записалъ, между прочимъ, слѣдующее:

"Этотъ юноша, воспитанный для наслажденій, не былъ счастливъ. Удовольствія, которымъ учили его, казались ему пошлыми. Онъ мечталъ о другихъ радостяхъ, чѣмъ тѣ, которыя доставляли ему, къ которымъ почти принуждали, мечталъ о недостижимомъ, доказывая этимъ, что невозможное и недѣйствительное есть истинное призваніе человѣка. Онъ былъ воспитанъ сообразно съ природой, т.-е. такъ, какъ дикарь; радости его вращались въ узкомъ и жалкомъ кругѣ, въ которомъ прозябали первые обитатели земнаго шара. Пять или шесть вѣковъ цивилизаціи отточили, оформили, отполировали тотъ чурбанъ съ тупыми чувствами, какимъ былъ человѣкъ. Тысячи принужденій, которыя человѣкъ возлагалъ на себя, его лишенія, вольныя или невольныя, даже самыя страданія, облагородили его, развили органы удовольствія, увеличили въ немъ способность къ счастью. Уничтожьте эти принужденія, испытанія, борьбу, и ему останутся только минутныя и животныя радости, которыя заставляли приматовъ, нашихъ предковъ, въ темныхъ пещерахъ, на ложѣ изъ листьевъ, забывать на мигъ печальный ужасъ ихъ существованія. Лордъ Моубрей въ двадцать лѣтъ имѣлъ нѣсколькихъ любовницъ, а не зналъ женщины. Онъ по правиламъ изучилъ развратъ, какъ изучаютъ латинскій языкъ; не онъ не дрожалъ, не плакалъ, не страдалъ, слѣдовательно, не любилъ".

И вдругъ Лебо, потворствовавшій всѣмъ его прихотямъ, оказываетъ ему тайное сопротивленіе. Это случилось въ тотъ день, когда онъ замѣтилъ, что лорду нравится миссъ Вудвиль. Чужая воля стала между Моубреемъ и предметомъ его желаній и какъ бы говорила ему: "Всѣ женщины, только не эта!" Не достаточно ли этого, чтобы именно она сдѣлалась для него привлекательнѣе всѣхъ?

VI.

На слѣдующее утро Эстеръ, по обыкновенію, проснулась отъ неяснаго гула, который то усиливался, то совсѣмъ замиралъ. Это Рейбенъ читалъ въ сосѣдней комнатѣ утреннюю молитву въ присутствіи матери и старой служанки Модъ. Эстеръ приподнялась на локтѣ и съ отвращеніемъ оглядѣлась вокругъ. Ея комната, между тѣмъ, не представляла ничего непріятнаго. Мебель была самая простая, стѣны безъ всякихъ украшеній, но за то все сіяло чистотой. Окно выходило на широкое поле, называвшееся Тотиль-Фильдъ, гдѣ нѣсколько лѣтъ спустя выросъ кварталъ Пимлико. Съ этой стороны ни одно зданіе не заслоняло свѣта, широкою волной вливавшагося въ комнату. Но Эстеръ съ нѣкоторыхъ поръ мечтала о блескѣ и величіи. Молодой дѣвушкѣ казалось, что съ нею каждую ночь повторяется сказка о Сандрильонѣ. Цѣлые вечера она проводила въ упоеніи своею славой, чувствовала себя центромъ всѣхъ взоровъ, царицей, возбуждавшей всеобщее поклоненіе и восторгъ, и наслаждалась завистью товарищей, болѣе вѣрнымъ доказательствомъ успѣха, чѣмъ самые шумные апплодисменты публики. Едва опускался занавѣсъ и блестящій костюмъ смѣнялся темнымъ суконнымъ платьемъ, какъ артистка подъ руку съ мистрисъ Мэршамъ покидала мѣсто своего тріумфа. Утромъ, когда молодая дѣвушка открывала глаза, ничто не мѣшало ей думать, что она видѣла чудный сонъ. Эстеръ должна была раздѣлять безсмысленную жизнь родственниковъ, участвовать въ домашнихъ занятіяхъ, слушать болтовню тетки, представительницы наивнаго благочестія, въ противуположность суровому и подозрительному фанатизму Рейбена. Но терпѣніе! Она скоро освободится, улетитъ изъ ужасной темницы!

Въ это утро Эстеръ съ большею, чѣмъ обыкновенно, ненавистью и отвращеніемъ смотрѣла на окружающую обстановку. Когда-то явится у нея такой будуаръ, какъ у лэди Верекеръ? Золоченая карета? Скороходъ въ шляпѣ съ перьями? Знатный мужъ, который будетъ безпрекословно исполнять ея капризы, вздыхать у ея ногъ, нашептывать нѣжныя рѣчи красивымъ и изысканнымъ языкомъ съ примѣсью французскаго, какимъ выражаются герои модныхъ пьесъ? Какъ и лордъ Моубрей, она имѣла ошибочное понятіе о любви, но совершенно иное: Моубрей искалъ только удовлетворенія своей чувственности, Эстеръ -- торжества честолюбія.

Быть на самомъ дѣлѣ и на цѣлый день тѣмъ, чѣмъ она являлась три раза въ недѣлю отъ семи до десяти вечера; кокетничать, притворяться наивной, смущенной; разыгрывать комедію, но разыгрывать ее всегда не въ актерской средѣ; возбуждать непритворные вздохи, заставлять проливать искреннія слезы, совершать дѣйствительныя безумства,-- вотъ каково было ея представленіе о счастьѣ, представленіе извращенное, если бы оно не было такимъ ребяческимъ.

Не успѣла Эстеръ одѣться, какъ получила нѣжную записку отъ лэди Верекеръ, освѣдомлявшейся о послѣдствіяхъ ихъ безразсудной выходки. Одинъ изъ ея кузеновъ, гвардейскій офицеръ, помогъ ей выбраться изъ давки. Она нѣсколько часовъ искала подругу; затѣмъ вернулась домой, "осыпая себя упреками и браня самыми жестокими словами". Она чувствовала, что "не можетъ быть счастлива безъ своей дорогой подруги", со стороны которой будетъ безчеловѣчнымъ, если она откажетъ ей въ наслажденіи видѣть себя. Этотъ всѣми принятый въ то время слогъ былъ знакомъ артисткѣ, и она отвѣтила въ томъ же тонѣ, увѣряя свою знатную покровительницу, что если бы она послушалась голоса сердца, то "на крыльяхъ прилетѣла бы" къ ней; но различныя обстоятельства: урокъ на гитарѣ, разучиваніе новой роли, второй сеансъ у сэра Джошуа -- вынуждаютъ ее "отложить такъ пламенно желаемое счастье".

И дѣйствительно, профессоръ музыки О'Флэнниганъ не замедлилъ явиться верхомъ на такомъ же худомъ конѣ, каковъ былъ онъ самъ. О'Флэнниганъ былъ ирландскій дворянинъ, королевскаго происхожденія. Онъ разсказывалъ о своихъ обширныхъ владѣніяхъ, второе столѣтіе находящихся во власти англичанъ. Благодаря возстанію американскихъ колоній, примѣру которыхъ готовилась послѣдовать Ирландія, О'Флэнниганъ разсчитывалъ вернуть фамильныя имѣнія. А пока онъ кое-какъ перебивался въ Лондонѣ, самъ штопалъ свои носки и давалъ уроки музыки. Кромѣ того, онъ дублировалъ стараго Гопкинса, суфлера въ Дрюри-Лэнскомъ театрѣ. Но за что бы онъ ни брался, онъ все дѣлалъ съ врожденнымъ благородствомъ и изяществомъ. Онъ кланялся почти такъ же хорошо, какъ французъ, потому что въ молодости провелъ недѣлю въ Парижѣ, "столицѣ изящества и хорошаго тона".

Говорятъ, что О'Флэнниганъ, какъ и многіе его соотечественники, цѣловалъ знаменитый камень Блэрни, дающій тѣмъ, кто прикоснется къ нему губами, способность хорошо лгать. Но говорившіе такъ люди были его враги. У кого ихъ нѣтъ? У О'Флэннигана осталось ихъ еще нѣсколько, хотя онъ трехъ уложилъ на мѣстѣ.

-- Какъ, вы убили трехъ человѣкъ?

-- Да, ровно столько, мадемуазель.

Лицо О'Флэннигана становилось мрачнымъ при этомъ воспоминаніи; онъ избѣгалъ говорить о немъ. Но когда, изъ уваженія къ его чувствамъ, разспросы прекращались, онъ заговаривалъ самъ. Одинъ былъ итальянецъ, изъ Кастелламарскихъ князей: онъ зналъ тайну удара шпагой, вы знаете, знаменитаго удара... Бѣдняга! Этотъ ударъ не спасъ его! Теперь надъ его головой цвѣтутъ фіалки!... Второй былъ нѣмецкій баронъ, нахалъ, который, проходя мимо, опрокинулъ концомъ шпаги стоявшій передъ О'Флэнниганомъ стаканъ молока и не съумѣлъ во время извиниться. Онъ былъ такъ великъ и такъ толстъ, что не прошелъ бы въ эту дверь. Однако, и этотъ колоссъ палъ передъ маленькимъ О'Флэнниганомъ!... "Но къ чему тревожить старыя воспоминанія? Какъ тяжело философу, человѣку съ чуткимъ сердцемъ, убивать подобныхъ себѣ... Не угодно ли, мадемуазель!... Разъ... два... У насъ ключъ fa".

Разъ мистрисъ Мэршамъ застала О'Флэннигана за объясненіемъ основныхъ правилъ излюбленнаго имъ фехтованія. Положивъ лѣвую руку на бедро и гордо откинувъ назадъ корпусъ, Эстеръ, съ раскраснѣвшимися щеками и блестящими отъ удовольствія глазами, парировала нападеніе и ударяла длинною палкой по костлявому тѣлу О'Флэннигана, который апплодировалъ, потирая себѣ бока.

-- Вы съ ума сошли, мосье? Вы учите фехтованію мою племянницу?

-- Мадамъ, я весь къ вашимъ услугамъ!

О'Флэнниганъ сдѣлалъ салютъ палкой, которую держалъ въ рукахъ, вмѣсто рапиры, и приложился губами къ митенкѣ квакерши, невольно обезоруженной его любезностью и такими изящными манерами.

-- Послушайте, мосье О'Флэнниганъ, вы бы вернулись къ музыкѣ.

-- Я возвращаюсь, мадамъ... Ну-съ, мадемуазель... два... три... У насъ ключъ sol.

Послѣ отъѣзда ирландца, Эстеръ отправилась въ садъ, гдѣ занялась разучиваніемъ красивой роли Беатриче въ пьесѣ Много шума изъ ничто, которую она должна была играть черезъ нѣсколько дней. Затѣмъ насталъ часъ обѣда, соединившій мистрисъ Маршамъ, ея сына Рейбена, Эстеръ и старую Модъ, такъ какъ, по обычаямъ секты, служанка говорила господамъ "ты" и сидѣла за однимъ столомъ съ ними. Впрочемъ, Модъ не была обыкновенною служанкой. Она была "ясновидящая". Временами она прорицала и говорила на неизвѣстномъ языкѣ, никому непонятномъ. "Духъ сошелъ на нее",-- съ благоговѣніемъ говорили тогда. Глухая, полуслѣпая Модъ, одаренная чуднымъ ясновидѣніемъ, не видѣла паутины, покрывавшей потолокъ; она слышала "голоса", но не слыхала зова хозяйки. Всякій, кромѣ мистрисъ Маршамъ, давно призналъ бы неудобнымъ держать кухарку-пророчицу.

За обѣдомъ разговоръ зашелъ объ опасностяхъ, которымъ Эстеръ подвергалась въ прошлую ночь. Мать и сынъ смотрѣли на случившееся съ разныхъ точекъ зрѣнія. Одна благословляла Провидѣніе, сохранившее молодую дѣвушку здравой и невредимой, другой проклиналъ низость людей, безразсудно рискующихъ жизнью, чтобы бить стекла въ министерскихъ окнахъ и прославлять глупаго солдата. Сколько умираетъ за Роднея такихъ, которые не поднимутъ пальца за Христа! Эстеръ не упомянула имени лорда Моубрея; она разсказала только о благородномъ джентльменѣ, проводившемъ ее до дому.

-- Какой хорошій человѣкъ!-- воскликнула мистрисъ Маршамъ.-- Я хотѣла бы познакомиться съ нимъ и поблагодарить его.

-- Я видѣлъ, какъ онъ уходилъ... вѣрнѣе, убѣгалъ... точно преступникъ. Не остался бы развѣ онъ принять нашу благодарность, если бы сознавалъ, что заслуживаетъ ее?

-- Добродѣтель скромна, сынъ мой; она тайно творитъ добро.

Рейбенъ отвѣтилъ чуть замѣтнымъ пожатіемъ плечъ.

Послѣ обѣда Модъ возвратилась въ свою кухню, гдѣ цѣлыми часами разговаривала сама съ собой. Мистрисъ Маршамъ усѣлась въ покойное кресло съ подушками, надѣла на кончикъ носа очки въ роговой оправѣ съ серебромъ, взяла одну изъ своихъ любимыхъ книгъ: Путешествіе странника или Жизнь Джоржа Фокса, которыя въ теченіе тридцати лѣтъ питали воображеніе этого стараго богобоязненнаго ребенка. Скоро мѣрное похрапываніе, похожее на мурлыканье спящаго кота, дало знать Эстеръ, что тетка спитъ. И дѣйствительно, старуха спала съ блаженною улыбкой. Быть можетъ, ей снилось, что она гуляетъ по аллеямъ чудеснаго сада, воздѣлываемаго ангелами. Мистрисъ Мэршамъ часто видала сны и, проснувшись, разсказывала ихъ пріятельницамъ, вмѣстѣ съ которыми толковала ихъ значеніе, такъ какъ сны считались ниспосланными свыше видѣніями.

-- Она спитъ!... Счастливая!-- прошепталъ Рейбенъ.-- А я не нахожу покоя!

-- Отчего?-- небрежно спросила Эстеръ.

-- Оттого, что мое сердце содрогается при мысли о несправедливостяхъ, совершенныхъ въ Израилѣ. Иногда мнѣ кажется, что я козелъ отпущенія и что всѣ грѣхи Англіи лежатъ на мнѣ.

-- Тяжелая, должно быть, ноша, мой бѣдный кузенъ!

-- О! не смѣйтесь Эстеръ. Вѣдь, вы достойны сожалѣнія, о васъ я плачу.

-- Обо мнѣ?

-- Да, о васъ, о вашей роковой красотѣ.

-- Роковой! Надо принимать комплименты такъ, какъ ихъ говорятъ, и я въ восторгѣ, что вы находите меня хорошенькой. Но скажите, пожалуйста, почему моя красота роковая?

-- Слушайте меня хорошенько, Эстеръ. Читали вы священное писаніе?

-- Увы!

-- Когда Богъ даетъ лицу и тѣлу женщины красоту, сводящую съ ума самыхъ умныхъ людей, Онъ имѣетъ тайныя основанія, которыя становятся понятными послѣ событія. Онъ создаетъ ее для спасенія или для погибели множества людей. Ева -- виновница несчастія Адама; Вирсавія прельстила царя-псалмопѣвца; Ѳамарь внушила преступныя мысли родному брату; Далила предала врагамъ Самсона; Саломея воспользовалась увлеченіемъ Ирода для казни Предтечи. Руѳь, напротивъ, распространяла вокругъ себя радость и утѣшеніе; Эсѳирь умилостивила гнѣвъ страшнаго царя и спасла народъ Божій; Іоаиль вонзила гвоздь въ високъ Сисара; Юдиѳь спасла родной городъ, отрубивъ голову Олоферну... Кѣмъ будете вы? Далилой или Юдиѳью?

-- Ни той, ни другой, надѣюсь. Во-первыхъ, не разсчитывайте, чтобъ я могла отрубить чью бы то ни было голову. Я -- страшная трусиха и не могу видѣть крови. На-дняхъ, когда у нашей собаки текла кровь изъ лапы, я едва не упала въ обморокъ.

-- Ахъ!-- съ горечью вздохнулъ Рейбенъ.-- Лучше выпустить всю кровь изъ жилъ нечестиваго, чѣмъ внушить праведному хоть одну грѣховную мысль! Я самъ чувствую, что моя воля слабѣетъ, когда глаза останавливаются слишкомъ долго на этихъ плечахъ, на этой стройной таліи, блестящихъ глазахъ и алыхъ губахъ. Иногда мнѣ кажется, что я заслужу вѣчную муку изъ-за васъ и что это доставитъ мнѣ наслажденіе! Сколько разъ я молилъ Бога, чтобы Онъ обезобразилъ ваше лицо! Я самъ хотѣлъ бы это сдѣлать!

-- Вы съ ума сходите!-- воскликнула испуганная дѣвушка.-- А говорите еще, что любите меня!

-- Да, только мы умѣемъ любить, потому что мы одни умѣемъ ненавидѣть, мы, сыны святыхъ, сердце которыхъ полно горечи и муки. Тѣ не любятъ, кто живутъ въ радости и наслажденіи. Моя любовь крѣпнетъ отъ слезъ, которыхъ она мнѣ стоитъ, закаляется отъ борьбы, которую я выдерживаю изъ-за васъ, и въ особенности отъ ненависти, которую я чувствую къ тѣмъ, кто поднимаетъ глаза на вашу красоту.

Онъ невольно возвысилъ голосъ. Старуха проснулась.

-- Гадкія дѣти! Опять вы ссоритесь? А, между тѣмъ, вы какъ бы созданы другъ для друга и для счастья.

VII.

Эстеръ удалось убѣдить мистрисъ Мэршамъ, что она можетъ не сопровождать ее къ Рейнольдсу и что великій художникъ желаетъ быть одинъ съ своею моделью. Лѣта и высокое положеніе президента академіи не допускали подозрѣнія: приходилось покориться его желанію. Эстеръ отправилась въ Лейстерское поле одна, въ носилкахъ, которыя несли два сильныхъ ирландца. Но она сдѣлала нетерпѣливое движеніе, замѣтивъ въ нѣкоторомъ отдаленіи Рейбена; онъ ѣхалъ верхомъ и мрачнымъ взглядомъ слѣдилъ за ней.

Пока Эстеръ входила въ домъ, молодой человѣкъ соскочилъ съ лошади, привязалъ ее къ рѣшеткѣ, окружавшей площадь, а самъ сѣлъ на скамейку и устремилъ взглядъ на подъѣздъ сэра Джошуа.

-- Стережетъ!-- прошептала Эстеръ.

И странное желаніе обмануть стражей, бѣжать изъ темницы, неотвязно преслѣдующее заключенныхъ, овладѣло мыслями дѣвушки и привело ее въ раздраженіе.

-- Ба!-- подумала Эстеръ,-- освобожденіе близко.

Она быстро поднялась по лѣстницѣ въ мастерскую. Ее встрѣтилъ Фрэнкъ Мондей.

-- Его величество неожиданно пріѣхалъ сегодня изъ Кью въ Сентъ-Джемсъ и вызвалъ къ себѣ президента. Будьте добры, подождите сэра Джошуа; онъ навѣрное скоро возвратится. Я скажу миссъ Рейнольдсъ, чтобы она пришла занять васъ.

-- Не безпокойте ее! Здѣсь столько интересныхъ вещей! Можно цѣлый день провести въ этой комнатѣ и ни на секунду не соскучиться.

-- Въ такомъ случаѣ, позвольте мнѣ вамъ показать ее,-- предложилъ Фрэнкъ слегка дрогнувшимъ голосомъ.

Онъ показалъ дѣвушкѣ всѣ рѣдкости, бережно хранившіяся въ витринахъ, и объяснилъ происхожденіе каждой. Тутъ лежали табакерки, вѣера, одинъ изъ которыхъ считался произведеніемъ поэта Попа, чужеземное оружіе, привезенное Рейнольдсомъ изъ путешествія по далекимъ краямъ. Фрэнкъ назвалъ имена оригиналовъ нѣсколькихъ начатыхъ портретовъ, ожидавшихъ на мольбертахъ, когда художнику явится охота продолжать ихъ.

Дверь сосѣдней комнаты, изъ которой Фрэнкъ появился наканунѣ, была полуоткрыта; молодая дѣвушка бросила въ нее бѣглый взглядъ и увидѣла множество снимковъ съ античныхъ статуй и гипсовыхъ головокъ, тѣсно наставленныхъ другъ около друга.

-- Здѣсь я рисую, чтобы быть всегда подъ рукою, когда меня позоветъ сэръ Джошуа, -- замѣтилъ Фрэнкъ.

-- Какъ вчера! -- необдуманно вырвалось у Эстеръ.

При этомъ воспоминаніи молодая дѣвушка покраснѣла; Фрэнкъ измѣнился въ лицѣ. Она тотчасъ прибавила:

-- Сэръ Джошуа васъ очень любитъ!

-- Онъ относится ко мнѣ съ истинно отеческою добротой; я, какъ сынъ, люблю и уважаю его. Всѣмъ я обязанъ ему.

-- Да, я знаю.

-- О, вы не можете всего знать... Вамъ, можетъ быть, сказали, что Рейнольдсъ, пріютилъ и воспиталъ меня. Но если бы вы знали, отъ какой ужасной, безъисходной участи онъ спасъ меня, отъ какого ада избавилъ!...

Фрэнкъ произнесъ эти слова такъ просто и выразительно, что молодая дѣвушка сразу почувствовала къ нему симпатію; она съ участіемъ взглянула на него и спросила:

-- Гдѣ же вы были и что вы дѣлали?

-- Я жилъ съ грабителями на Темзѣ, которые старались научить меня своему ужасному ремеслу.

-- Но какъ попали вы къ нимъ?

-- Не знаю. Мнѣ неизвѣстно, ни гдѣ я родился, ни кто мои родители, ни сколько мнѣ лѣтъ. У меня нѣтъ ничего своего, ни даже имени. Мнѣ дали прозвище: Неудачникъ. Быть можетъ, мои родители были такими же грабителями. Эта мысль часто приходитъ мнѣ въ голову и доводитъ меня до отчаянія.

Эстеръ ничего не отвѣтила, но глаза ея говорили Фрэнку, съ какимъ сочувствіемъ она слушала его.

-- Мы жили въ маленькой лачужкѣ на берегу рѣки, противъ Гринвича, или на самой рѣкѣ, въ полусгнившей баржѣ, стоявшей на якорѣ въ двадцати ярдахъ отъ берега. Днемъ меня посылали въ городъ просить милостыню и били, когда я ничего не приносилъ. Послѣ отлива я копался въ илѣ, который приливъ оставляетъ на берегахъ рѣки.

-- Зачѣмъ?

-- Я искалъ упавшія въ воду вещи. Чего, чего ни найдешь въ рѣкѣ,-- и доски, и веревки, и куски полотна, и ржавое желѣзо. Иногда попадаются ужасные предметы: человѣческія кости, скелеты несчастныхъ, смерть которыхъ осталась неизвѣстной и никогда не будетъ отомщена.

-- О Боже, какое печальное занятіе!

-- Вы правы. Тѣхъ, кто занимается этимъ печальнымъ дѣломъ, называютъ "грязными жаворонками". Они не похожи, эти жаворонки, на тѣхъ вольныхъ странниковъ небесъ, которые заливаются гордою и веселою пѣснью, вьютъ гнѣзда на цвѣтущихъ поляхъ и парятъ къ самому солнцу. Mud-larks ползаютъ съ трудомъ, по колѣна въ ледяной тинѣ, и обыкновенно получаютъ только лихорадку въ награду за долгіе поиски. Но Темза поглотила много сокровищъ и иногда возвращаетъ ихъ. Разсказываютъ, что нѣкоторые бѣдняки находили тамъ драгоцѣнныя вещи. Какъ-то лѣтомъ, въ очень сухое время, когда вода убыла больше обыкновеннаго, я замѣтилъ что-то блестѣвшее на солнцѣ. Я нагнулся и поднялъ старинную золотую монету съ изображеніемъ Карла II. Цѣлое столѣтіе, быть можетъ, она пролежала въ тинѣ.

Послѣ небольшой паузы Фрэнкъ продолжалъ:

-- Какъ вытиралъ я ее! Какъ цѣловалъ, какъ долго любовался я этою золотою монетой! Прежде всего, я рѣшилъ, что никому не покажу мою находку. Но куда ее спрятать? У меня не было ни башмаковъ, ни чулокъ, ни рубашки, ничего, кромѣ дырявой куртки и панталонъ безъ кармановъ. Когда мнѣ позволяли спать, я ложился вмѣстѣ съ другимъ мальчикомъ, постарше меня, на мѣшокъ, набитый тряпьемъ. Я перекладывалъ монету изъ одной руки въ другую, держалъ ее во рту подъ языкомъ. Она казалась мнѣ цѣлымъ состояніемъ и я мечталъ, что куплю на нее чуть не весь Лондонъ. Да, но я былъ опытенъ не по лѣтамъ и предвидѣлъ, что произойдетъ, когда я попрошу торговца размѣнять мнѣ червонецъ, какъ дѣлаютъ джентльмены. "Золотой у тебя? Ты укралъ его!" И сейчасъ же потащутъ меня въ тюрьму, оттуда въ старую закоптѣлую залу Ольдъ-Бэйли, гдѣ, я видѣлъ, приговаривали маленькихъ воровъ къ двадцати и тридцати ударамъ кнута. Я уже видѣлъ себя привязаннымъ къ страшной деревянной скамьѣ, почернѣвшей отъ человѣческой крови; я видѣлъ, какъ палачъ подходилъ ко мнѣ съ ужасною плетью. Мои худенькія колѣнки тряслись отъ страха, когда я думалъ объ этомъ.

-- Какъ же вы поступили?

-- Я рѣшился спрятать червонецъ въ густой травѣ на берегу рѣки около Детфора. Часто ходилъ я навѣщать его въ ожиданіи лучшихъ дней. Увы! Въ сентябрѣ налетѣла сильная буря, рѣка разлилась, подмыла берега и хранилище мое исчезло вмѣстѣ съ сокровищемъ.

-- Бѣдный мальчикъ!

-- Всѣ эти бѣды ничтожны. Самымъ ужаснымъ было то, что заставляли меня дѣлать ночью. Въ туманные вечера наша барка, какъ призракъ, скользила по рѣкѣ; безшумно гребя веслами, завернутыми въ шерстяныя тряпки, мы вертѣлись вокругъ стоящихъ на якорѣ кораблей или рыскали около складовъ. Въ этотъ часъ рѣка принадлежитъ разбойникамъ, тѣмъ, кого зовутъ light horsemen; они единственные и полновластные хозяева.

-- Но какую же роль должны были вы играть въ этихъ ночныхъ экспедиціяхъ?

-- По веревкѣ, завязанной узлами, меня заставляли взбираться на бортъ кораблей, которые плохо охранялись или гдѣ матросы въ эти часы напивались допьяна. Отсюда я ползъ на палубу, забирался въ каюту съ провіантомъ, вытаскивалъ оттуда тюкъ "песку", мѣшокъ "смолы", бутылку "укусу", такъ назывался на языкѣ пиратовъ сахаръ, кофе и ромъ. Сдавъ добычу въ притаившуюся подъ бугшпритомъ лодку, я, чуть живой отъ страха, спускался самъ.

-- Знали ли вы, что поступаете дурно?

-- Нѣтъ. Никто не говорилъ мнѣ, какая разница между хорошимъ и дурнымъ поступкомъ. Никто не произносилъ при мнѣ имени Бога иначе, какъ сопровождая его страшными богохульствами. Я зналъ только, что есть другой родъ людей, который преслѣдуетъ моихъ тирановъ, что, когда обитатели суши захватываютъ людей, живущихъ на водѣ, они отправляютъ ихъ въ большой мрачный, домъ, называемый Ньюгетъ, а оттуда въ Тибурнъ, гдѣ ихъ вздергиваютъ на висѣлицу. Я видѣлъ, какъ вѣшали нѣсколькихъ моихъ товарищей, потому что воры не пропускаютъ ни одной казни. Видѣли вы, какъ вѣшаютъ, миссъ Вудвиль?

-- Никогда! -- прошептала Эстеръ, содрогаясь.

-- Это настоящій праздникъ... Вдоль всего Гольборна выстроены подмостки для тѣхъ, кто желаетъ лучше видѣть, и столики для любителей выпить. Народъ хохочетъ, поетъ, обращается съ замѣчаніями къ дамамъ, которыя наняли окна и прячутся за своими вѣерами. Продавцы яблокъ и джина направляютъ свои телѣжки въ самый центръ непроходимой толпы. Фокусники ломаются и танцуютъ точь-въ-точь какъ на ярмаркѣ св. Варѳоломея. Наконецъ, показывается преступникъ на телѣгѣ, запряженной такою несчастною клячей, что, кажется, и она тоже отправляется на бойню... Я видѣлъ среди этихъ людей такихъ, которые притворялись гордыми и безстыдными передъ смертью, подмигивали женщинамъ и отвѣчали на шутки толпы. Да, я слышалъ, какъ они запѣвали пѣсни, а чернь съ ревомъ подхватывала припѣвъ. Но бывали и другіе... Эти уже ничего не слышали, ни даже голоса напутствовавшаго ихъ священника... Они тряслись на телѣгѣ, блѣдные, страшные, съ блуждающимъ взоромъ, полнымъ ужаса, въ нихъ ничего не было человѣческаго, ничего живаго, кромѣ страха.

Онъ остановился на минуту, блѣднѣя при страшномъ воспоминаніи.

-- Я видѣлъ все это и зналъ, что послѣ двадцати или тридцати лѣтъ разбоя та же участь ждетъ меня. Если я отказывался повиноваться моимъ господамъ, удары кнута быстро образумливали меня. Быть избитымъ грабителями или высѣченнымъ палачомъ -- вотъ какой страшный выборъ представлялся мнѣ, вотъ какова была моя жизнь въ восемь лѣтъ. Года слабости, довѣрчивости, радости! Года, когда такъ дороги любовь и ласка матери!...

Глаза Эстеръ наполнились слезами; она взяла руку бѣднаго Фрэнка и сжала ее.

-- У меня тоже не было матери. Но я не страдала такъ, какъ вы. Люди, встрѣтившіеся на моемъ пути, были добры и я улыбаюсь надъ своими несчастіями, когда сравниваю ихъ съ вашими.

-- Разъ ночью, когда я отказался исполнить свою роль въ экспедиціи грабителей, одинъ изъ нихъ пришелъ въ ярость и бросилъ меня въ воду, которая съ ревомъ закрылась надъ моею головой.

Эстэръ вскрикнула, точно она въ дѣйствительности присутствовала при этой сценѣ и видѣла, какъ на ея глазахъ бросили ребенка въ рѣку.

-- Къ счастью, я умѣлъ плавать... Я зналъ рѣку, она казалась мнѣ менѣе жестокой, менѣе враждебной, чѣмъ люди. Она столько лѣтъ баюкала и кормила меня, что я считалъ ее почти матерью... Мнѣ удалось достигнуть берега, гдѣ я дрожа пробродилъ до утра. Я долженъ былъ бы умереть, но несчастные умираютъ не такъ-то легко. Много пришлось мнѣ испытать. Нѣсколько дней я питался заплѣснѣвшими корками, упавшими въ рѣку, капустными листьями и другими отбросами, которые собиралъ около базаровъ. Я пожиралъ этотъ жалкій обѣдъ, а до меня доносился запахъ жаренаго мяса изъ Чипсайда и Флитъ-Стрита. Не разъ добрые господа подавали мнѣ милостыню, хотя я просилъ молча, только одними глазами. Вечеромъ я ложился на церковной паперти или въ какой-нибудь пустой конюшнѣ, около ветхой стѣны, защищавшей меня отъ холоднаго вѣтра. Разъ утромъ я спалъ въ окрестностяхъ Ковентъ-Гардена, съ камнемъ подъ головою, когда меня разбудилъ незнакомый голосъ, повидимому, обращенный ко мнѣ. Я увидѣлъ среднихъ лѣтъ джентльмена, скромно одѣтаго, очень почтеннаго и добраго на видъ; онъ смотрѣлъ на меня, опершись на палку съ серебрянымъ набалдашникомъ. По этой палкѣ и парику я могъ бы узнать доктора, если бы зналъ тогда костюмы различныхъ профессіи. "Дитя мое, -- сказалъ онъ, -- что вы дѣлаете тутъ? Отчего вы не возвратились домой ночевать? Ваши родители, навѣрное, безпокоятся". Я отвѣтилъ грубо, такъ какъ не умѣлъ говорить иначе: "У меня нѣтъ дома, у меня нѣтъ родителей." -- "Какъ васъ зовутъ?" -- "Неудачникъ." -- "Въ такомъ случаѣ, другъ мой Неудачникъ, я докажу вамъ неосновательность вашего имени и отведу васъ къ лучшему человѣку на свѣтѣ". Я поднялся и послѣдовалъ за нимъ. Скоро я узналъ, что этотъ джентльменъ былъ французъ Леветъ, докторъ бѣдныхъ, самъ такой бѣдный, что докторъ Джонсонъ пріютилъ его въ своемъ домѣ. Туда-то онъ привелъ меня. Докторъ Джонсонъ тоже испыталъ лишенія и даже голодъ. Въ старости онъ дѣлалъ добро за зло, которое ему причинили въ молодости. Его домъ былъ и до сихъ поръ еще остался пріютомъ и богадѣльней. Кромѣ Левета, у него жила мистрисъ Уильямсъ, слѣпая поэтесса, и негръ Фрэнкъ, съ которымъ авторъ Rasselas обращался скорѣе какъ съ другомъ, чѣмъ какъ со слугою. Эти добрые люди ласково встрѣтили меня. Мнѣ дали завтракать и заставили разсказать мою исторію; въ первый разъ въ жизни я ѣлъ бѣлый хлѣбъ и слышалъ добрыя слова. Тогда мое черствое, какъ камень, сердце смягчилось и я горько заплакалъ. На другой день меня окрестили. Добрый негръ былъ моимъ крестнымъ отцомъ. Къ "христіанскому имени" Фрэнсисъ прибавили вмѣсто фамиліи, названіе того дня, когда меня нашли голоднаго и холоднаго. Нѣсколько дней спустя, я, чисто вымытый и одѣтый во все новое, въ чулкахъ и башмакахъ, что казалось мнѣ очень страннымъ и стѣснительнымъ, явился сюда съ докторомъ Джонсономъ и на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы разговариваемъ сейчасъ, представился сэру Джошуа, который писалъ въ то время портретъ Китти Фишеръ. Я какъ сейчасъ вижу передъ собою эту прелестную женщину. Она привезла съ собою подругу Мери Соммерсъ. Одна была воплощеніемъ красоты, другая -- ума: вмѣстѣ онѣ олицетворяли Аспазію. "Сэръ, -- торжественно произнесъ докторъ,-- я привелъ ребенка на съѣденіе Уголино". Я вздрогнулъ при этихъ словахъ, а всѣ остальные разсмѣялись. Мнѣ скоро объяснили значеніе ихъ. Въ промежутки между сеансами Рейнольдсъ заставлялъ позировать стараго нищаго съ очень характерною головой. Его звали Уайтомъ, но какъ-то разъ его увидѣлъ въ залѣ Боркъ и сказалъ сэру Джошуа: "Этотъ человѣкъ былъ бы замѣчательнымъ Уголино!" Съ этого дня ему не было другаго названія. Это подало моему покровителю мысль сдѣлать его центромъ большой картины, изображающей ужасную сцену изъ Данте. Необходимы были дѣти, чтобы окружить Уголино. Теперь вы понимаете шутку доктора? "Вотъ вамъ занятіе, которое будетъ менѣе трудно, чѣмъ-то, что васъ заставляли дѣлать пираты",-- сказалъ мнѣ сэръ Джошуа.-- "Что надо дѣлать?" -- "Сидѣть смирно... Въ ваши годы это иногда трудно." -- "Мнѣ ничто не будетъ трудно, чтобы заслужить ваше одобреніе",-- отвѣтилъ я. Мнѣ отвели комнатку на чердакѣ, гдѣ я живу до сихъ поръ. Съ этого дня моя жизнь почти такая же, какъ и жизнь большинства. Видя, что вокругъ меня съ утра до вечера всѣ рисуютъ, я захотѣлъ тоже попробовать. Я вооружился кускомъ мѣла и грифельною доской. Сэръ Джошуа засталъ меня за работой, и когда я хотѣлъ закрыть рисунокъ, сказалъ: "Знаете, на чемъ и чѣмъ я нарисовалъ мою первую картину? На лоскутѣ паруса и красками, забытыми на берегу Плинтона лодочнымъ маляромъ". Сэръ Джошуа посмотрѣлъ на доску и результатомъ вышло то, что онъ помѣстилъ меня въ королевскую академію, не задолго до того открытую. Тамъ я рисовалъ молодыхъ дѣвушекъ, изображавшихъ Дидонъ и Аріаднъ. Мои товарищи мучили ихъ и доводили до слезъ. Тогда они потирали руки и находили, что придали моделямъ должное выраженіе лица. Не знаю, что выходило у нихъ. Я же, когда мои папки, наконецъ, переполнились Дидонами и Аріаднами, признался сэру Джошуа, что желалъ бы писать деревья, цвѣты, зелень и въ особенности воду. Мою дорогую рѣку, гдѣ я такъ долго жилъ, зыбкую колыбель моего безотраднаго дѣтства, я безъ устали могу изображать то мрачною, какъ свинецъ, то блестящею, какъ поверхность голубоватой стали, то бурною и волнующеюся, то смѣющеюся и спокойною, то небольшою деревенскою рѣченкой въ Гэмптонъ-Кортѣ, то широкимъ морскимъ рукавомъ, усѣяннымъ кораблями и кипящимъ дѣятельностью.

-- Вы, значитъ, счастливы? -- спросила Эстеръ.

Молодой человѣкъ опустилъ глаза и не сразу отвѣтилъ.

-- Я глубоко признателенъ моему покровителю за его доброту, за дружбу, которую мнѣ всѣ оказываютъ, за участіе, которое принимаютъ въ моихъ занятіяхъ такіе люди, какъ Боркъ и докторъ Джонсонъ... Но могу ли я быть вполнѣ счастливъ?... Ничто не можетъ замѣнить любви матери... развѣ только любовь жены... Это мѣсто свободно... Будетъ ли оно когда-нибудь занято?

Въ словахъ Фрэнка было столько чувства, что оно тронуло Эстеръ больше, чѣмъ даже разсказъ о его дѣтскихъ бѣдствіяхъ. Она въ свою очередь опустила глаза, точно въ фразѣ молодаго человѣка что-нибудь относилось исключительно къ ней.

-- Вы будете смѣяться надо мною,-- продолжалъ Фрэнкъ,-- но разъ я началъ говорить и вы удостоили слушать меня, я разскажу все... Я покажу вамъ ту, которая съ тѣхъ поръ, какъ я вошелъ въ этотъ домъ, истинно любила меня, утѣшала, поддерживала въ минуты отчаянія и грусти.

Взявъ Эстеръ за руку, онъ увлекъ ее въ свою мастерскую, къ портрету безъ рамы и отдернулъ занавѣску.

-- Портретъ! Портретъ женщины!

И дѣйствительно, ихъ глазамъ представилась молодая женщина въ бѣломъ платьѣ. Картина была не окончена. Платье, аксессуары, фонъ были едва очерчены; одна голова казалась почти отдѣланной. Изящное, исхудавшее личико освѣщалось слабою улыбкой, блѣдной, какъ осеннее солнце; темно-синіе глаза, съ печальнымъ выраженіемъ, смотрѣли утомленно; безконечная усталость замѣчалась въ наклонѣ шеи, въ безсильно опущенныхъ рукахъ. Отъ всей фигуры вѣяло неописуемою прелестью страданія и покорности. Неопредѣленность очертаній придавала ей призрачный характеръ, окутывала ее неясною и идеальною дымкой, въ которой витаютъ образы въ сновидѣніяхъ.

-- Кто эта дама?-- спросила Эстеръ.

-- Она уже двадцать лѣтъ не существуетъ и я никогда не видѣлъ ее... Я знаю только, что ее звали леди Моубрей.

-- Леди Моубрей! Мать молодаго лорда Моубрея, того, который такъ похожъ на васъ?

-- Да, она.

-- Но почему портретъ остался неконченнымъ?

-- Смерть миледи прекратила сеансы. Она знала, что скоро умретъ, и хотѣла завѣщать портретъ сыну... Но, повидимому, никому не было дѣла ни до нея, ни до ея послѣдняго желанія, такъ какъ семья покойной не потребовала начатой картины. Говорятъ, она была такъ несчастна, такъ много пролила слезъ... Я привязался къ этому портрету, какъ къ живому существу. Она смотритъ на меня, улыбается мнѣ; я говорю съ ней и она отвѣчаетъ. Сколько разъ я цѣловалъ ея блѣдныя руки! Я хотѣлъ бы, чтобы моя мать была похожа на нее, и я, безумецъ, не разъ называлъ ее этимъ именемъ. Несмотря на пространство, раздѣляющее насъ, мое сердце рвется къ ней. Чего бы я не далъ, чтобы узнать ее и утѣшить!... Что вы подумаете о моемъ безуміи, миссъ Вудвиль?

-- Я васъ понимаю... клянусь вамъ, что понимаю, и мнѣ кажется, что съ нынѣшняго дня я не буду такой, какъ прежде; я буду менѣе легкомыслена, менѣе вѣтрена, я буду смотрѣть на жизнь иными глазами.

Эстеръ быстро отвернулась и нечаянно толкнула стоявшій въ тѣни предметъ, который задвигался и издалъ странный звукъ, похожій на стукъ кастаньетъ.

-- Что это?

-- Ничего, это скелетъ для анатомическаго изученія.

Фрэнкъ выдвинулъ на свѣтъ страннаго товарища, руки и ноги котораго болтались во всѣ стороны. Онъ былъ похожъ на пьянаго матроса, задающаго выпляску.

Нечаянно надѣтый на черепъ кружевной чепецъ съ огненными лентами съѣхалъ на сторону и еще больше увеличивалъ сходство съ пьянымъ. Эстеръ расхохоталась, но тотчасъ же остановилась.

-- Несчастный!-- проговорила она.-- Какъ и у насъ, у него были сердце и мозгъ. Можетъ быть, онъ любилъ, можетъ быть, ему говорили, что онъ красивъ... Прости мой смѣхъ, бѣдный скелетъ!

Слова любимаго поэта пришли на память артисткѣ.

-- Помните вы Гамлета, когда онъ, на кладбищѣ, держитъ черепъ шута: "Тутъ были уста, которыя я такъ часто цѣловалъ... Гдѣ теперь твои шутки, твои ужимки, твои пѣсни? Гдѣ молніи остротъ, отъ которыхъ пирующіе хохотали до упаду?"

-- А дальше,-- прибавилъ Фрэнкъ:-- "До какого низкаго употребленія мы можемъ дойти, Гораціо!"

-- Да,-- продолжала Эстеръ,--

Кто поселялъ въ народахъ страхъ,

Предъ кѣмъ дышать едва лишь смѣли,

Великій Цезарь -- нынѣ прахъ,

И имъ замазываютъ щели!

И она договорила стихи, которыми кончалась сцена. Фрэнкъ слушалъ ее съ благоговѣйнымъ умиленіемъ.

-- Вы любите Шекспира?

-- Я обожаю его.

Соединенные еще этимъ новымъ чувствомъ общаго поклоненія, они заговорили о великомъ сердцевѣдцѣ и обмѣнялись впечатлѣніями, которыя онъ внушилъ имъ. Рука объ руку они углубились и затерялись въ этомъ громадномъ шумящемъ лѣсу, полномъ ужасовъ и волшебствъ, свѣтлыхъ ручьевъ и грязныхъ лужъ, смѣющихся духовъ и грозныхъ чудовищъ, гдѣ нѣжнѣйшіе цвѣты чувства живутъ и умираютъ подъ сѣнью гигантскихъ мыслей, среди которыхъ, какъ ураганъ, проносится дыханіе свыше, дуновеніе міра невидимаго и невѣдомаго.

Въ то время, какъ они разговаривали, сидя на старомъ диванѣ, между скелетомъ и портретомъ лэди Моубрей, Рейнольдсъ возвратился домой. Они два часа просидѣли вмѣстѣ. Художникъ взглянулъ на нихъ и улыбнулся.

-- Мы говорили о Шекспирѣ,-- сказалъ Фрэнкъ, слегка смущенный.

Сэръ Джошуа не повѣрилъ ему. Онъ не зналъ или забылъ, что только въ старости является потребность говорить о любви. Въ молодости любовь освѣщаетъ всѣ разговоры, сквозитъ въ каждомъ жестѣ, въ каждомъ взглядѣ, пробѣгаетъ по всѣмъ жиламъ, насыщаетъ воздухъ, которымъ дышатъ. Къ чему же тогда слова?

-- А Рейбенъ все еще ждетъ меня!-- неожиданно вспомнила Эстеръ Вудвиль.

Одна эта мысль мгновенно вернула дѣвушкѣ весь ея задоръ и кокетство.

VIII.

-- Мосье Фишеръ!

Названный по имени, парикмахеръ, причесывавшій главныхъ артистокъ Дрюри-Лэнскаго королевскаго театра, остановился на темной лѣстницѣ, которая вела въ уборныя.

-- Кто тутъ?-- спросилъ онъ, стараясь разглядѣть того, кто говорилъ.-- Что надо? Я спѣшу,-- миссъ Вудвиль ждетъ меня... Вы, милордъ!-- воскликнулъ онъ, когда его собесѣдникъ выдвинулся на площадку, слабо освѣщенную лампой верхняго этажа.

Немного высокомѣрный въ началѣ тонъ съ оттѣнкомъ плохо скрытаго безпокойства (храбрость не была главною добродѣтелью г. Фишера) перешелъ въ униженно-почтительный. Лордъ Моубрей былъ однимъ изъ лучшихъ кліентовъ парикмахера.

-- Мосье Фишеръ,-- повторилъ молодой лордъ,-- отправляйтесь домой и ложитесь спать.

-- Я, милордъ?... Ваша милость шутитъ,-- меня ждутъ наверху и я долженъ...

Лордъ Моубрей загородилъ парикмахеру дорогу.

-- Я не шучу, мосье Фишеръ. Я серьезенъ, когда рѣчь идетъ о серьезномъ предметѣ, а что можетъ быть серьезнѣе здоровья такого почтеннаго человѣка, какъ вы? Я вамъ говорю, что у васъ лихорадка; вы должны немедленно лечь въ постель, хорошенько согрѣться, а мистрисъ Фишеръ скажите, чтобы она приготовила вамъ потогонное.

-- Но у меня нѣтъ никакой лихорадки, а даже еслибъ она и была, то я долженъ исполнить свою обязанность. Сегодня первое представленіе. Король и королева удостоятъ театръ своимъ посѣщеніемъ.

-- Покончимъ разговоры, мосье Фишеръ. Вотъ вамъ чѣмъ подсластить потогонное.

Лордъ Моубрей сунулъ ему въ руку горсть гиней и парикмахеръ начиналъ понимать, что иногда бываетъ выгодно имѣть лихорадку.

-- Но, милордъ, неужели вы хотите, чтобы миссъ Вудвиль вышла на сцену съ распущенными волосами? Кто замѣнитъ меня?

-- Я, мосье Фишеръ.

-- Развѣ вы умѣете причесывать, милордъ?

-- Я учился въ Парижѣ у знаменитаго Леонара.

-- Возможно ли?

-- Возможно. Человѣкъ, не умѣющій причесывать женщинъ, не знаетъ величайшаго наслажденія... Причесывать женщину значитъ почти обладать ею. Поэтому-то ваше искусство, другъ мой, пріятнѣе всѣхъ другихъ Венерѣ, и мой гувернеръ Лебо, человѣкъ предусмотрительный, не могъ исключить его изъ курса моихъ наукъ.

-- У меня руки опускаются!

-- Поднимите ихъ скорѣе и убирайтесь, иначе вы простудитесь на этой лѣстницѣ... Ну, давайте гребень, пудру, коробочку съ мушками... До свиданія, Фишеръ! Будьте осторожны,-- нехорошо шутить съ лихорадкой...

Минуту спустя фальшивый парикмахеръ стучалъ въ дверь уборной и, подучивъ разрѣшеніе, вошелъ въ узкую комнату, гдѣ одѣвалась миссъ Вудвиль съ помощью горничной и подъ наблюденіемъ мистрисъ Мэршамъ.

-- Поторопитесь, мосье Фишеръ,-- сказала Эстеръ, не глядя на парикмахера,-- а то я опоздаю... Сдѣлайте меня покрасивѣе,-- сегодня будетъ король!

-- Я приложу всѣ старанія.

-- Да это не Фишеръ!-- воскликнула старуха.

Эстеръ взглянула на вошедшаго, вспыхнула и торопливо надвинула косынку на полуобнаженныя плечи.

Молодой человѣкъ почтительно поклонился квакершѣ.

-- Мосье Фишеръ болѣнъ.

-- Бѣдный Фишеръ!... Что же съ нимъ?

-- Лихорадка, сильнѣйшая лихорадка. Несчастный, зубъ на зубъ не попадаетъ... Я пришелъ вмѣсто него.

-- Невозможно, чтобы вы меня причесывали!

-- Невозможно?... Почему же?

-- Потому что... потому что... вы... очевидно... не можете, не умѣете...

-- Я учился у лучшихъ парикмахеровъ... Конечно, я не могу унижать моего патрона, но смѣю сказать, что мои прически классичнѣе его. Я работалъ при французскомъ дворѣ.

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- повторила Эстеръ, не поднимая глазъ.

-- Но, дитя мое, это неразумно съ твоей стороны,-- замѣтила тетка въ полголоса.-- Молодой человѣкъ имѣетъ порядочный видъ... и такъ какъ онъ работалъ при французскомъ дворѣ... Къ тому же, время дорого...

-- Довѣрьте мнѣ вашу голову, и все пойдетъ отлично,-- прибавилъ парикмахеръ.

Эстеръ поняла, что надо уступить. Красная, недовольная, но глубоко взволнованная, она сѣла на свое мѣсто передъ зеркаломъ.

-- Какъ угодно вамъ быть причесанной сегодня: "капризницей" или "кокеткой"? Но нѣтъ: такое лицо, какъ ваше, требуетъ своеобразной прически. Эстеръ Вудвиль,-- простите за фамильярность,-- должна быть причесана à l'Эстеръ Вудвиль.

-- Видно, что вы были въ Парижѣ. Вы умѣете говорить комплименты. Боюсь только, что ваши таланты ограничиваются этимъ и что ваши руки менѣе искусны, чѣмъ языкъ.

Парикмахеръ отвѣтилъ съ увѣренностью въ своемъ дѣлѣ:

-- Вы увидите. Узнаютъ на дѣлѣ артиста.

Смѣлою и увѣренною рукой онъ собралъ распущенные по спинѣ молодой дѣвушки волосы и съ восторгомъ погрузилъ дрожащіе пальцы въ шелковистыя волны, упиваясь ихъ чуднымъ ароматомъ. Наклонившись къ дѣвушкѣ, онъ обжигалъ ее своимъ дыханіемъ; дотрогиваясь то до ея бѣлой шеи, то до розовыхъ дѣтскихъ плечъ, сквозившихъ изъ-подъ прозрачной ткани пенюара, онъ ничего не говорилъ и тяжело дышалъ, подавленный силой страсти. Эстеръ наклонилась немного впередъ и сидѣла неподвижно. Черезъ полуоткрытую косынку Моубрей видѣлъ, какъ трепетала ея молодая грудь.

Туманъ застилалъ его глаза, мысли путались. Достанетъ ли у него самообладанія довести до конца комедію? Не схватитъ ли онъ эту прелестную дѣвушку и не унесетъ ли въ своихъ объятіяхъ?

Вдругъ послышался глухой шумъ, долетавшій съ улицы. Мистрисъ Мэршамъ начала прислушиваться.

-- Неужели это уже король?

Чтобы понять, что значило для мистрисъ Мэршамъ слово "король", надо перенестись ко временамъ, когда шестнадцатилѣтній Георгъ III жилъ съ матерью, вдовствующею принцессой Уэльской, на Лейстерскомъ полѣ. Никогда не проходилъ онъ по Лонгъ-Экру, отправляясь въ театръ,-- а это случалось нерѣдко,-- не бросивъ робкаго взора на хорошенькую Сару Лейтфутъ, которая сидѣла въ лавкѣ отца въ бѣломъ платьѣ съ гладкимъ воротникомъ и тщательно приглаженными волосами безъ пудры. Молодая квакерша, краснѣя, опускала голову подъ нѣмымъ и нѣжнымъ взглядомъ его большихъ наивныхъ глазъ, болѣе краснорѣчивыхъ, вѣроятно, чѣмъ онъ думалъ. Наслѣдный принцъ останавливался на секунду, затѣмъ со вздохомъ продолжалъ путь своею неровною и некрасивою походкой.

Давно забылъ король хорошенькую Сару Лейтфутъ; но Сара Лейтфутъ, сдѣлавшись мистрисъ Маршамъ, не забыла короля. Съ каждымъ днемъ это воспоминаніе разгоралось ярче въ ея безцвѣтной, однообразной жизни. Она не говорила о немъ сыну, боясь, что Рейбенъ презрительно пожметъ плечами; за то, испросивъ предварительно прощенія у Бога за грѣховные помыслы, она съ увлеченіемъ разсказывала племянницѣ о своей любви къ королю.

Вотъ почему въ этотъ вечеръ она едва взглянула на парикмахера, замѣнившаго Фишера, и почему такъ внимательно прислушивалась къ уличному шуму. Мистрисъ Мэршамъ хотѣлось видѣть появленіе короля въ залѣ, такъ какъ ей казалось, что овація, которую устроятъ монарху вѣрноподданные, будетъ до нѣкоторой степени касаться ея. Моубрей не подозрѣвалъ ничего этого, но угадывалъ, что можетъ извлечь пользу изъ любопытства старой дамы.

-- Король?-- повторилъ лордъ.-- Конечно, это онъ. Если вы хотите его видѣть, то теперь самое время.

Въ головѣ Эстеръ мелькнула мысль удержать тетку, но какъ объяснить ей свое безпокойство, не разоблачивъ обмана и не надѣлавъ скандала? Кто тогда причешетъ ее? Кромѣ того, горничная Пегъ тутъ; да и не было ли въ глубинѣ сердца юной артистки желанія остаться наединѣ съ своимъ страшнымъ поклонникомъ, страннаго желанія, смѣшаннаго со страхомъ вродѣ того, что испытываетъ молодой солдатъ, желающій и боящійся увидать сраженіе?

Квакерша бросила вязаніе и вышла изъ комнаты быстрыми шагами, по которымъ можно было скорѣе узнать Сару Лейтфутъ, чѣмъ мистрисъ Мэршамъ. Прическа быстро подвигалась впередъ и молодой лордъ, несмотря на волненіе, отлично справлялся съ своею задачей.

Дамская прическа въ 1780 году имѣла еще очень затѣйливый сложный видъ, хотя въ это время уже начинала цреобладать сравнительно большая простота. Она была такъ необычайна и такъ замысловата, что нѣкоторыя дамы, но избѣжаніе усталости и расходовъ, причесывались черезъ два или три дня, иногда разъ въ недѣлю, и спали съ этимъ тяжелымъ, неудобнымъ и громаднымъ сооруженіемъ, въ которомъ собственные волосы являлись самымъ ничтожнымъ элементомъ. Такъ какъ фальшивые волосы стоили очень дорого, то внутрь прически подкладывали конскій волосъ или даже сѣно. Иногда на головѣ укрѣпляли проволочную пирамиду, которую покрывали цвѣтами, перьями, лентами и брилліантами, и сооруженіе достигало такихъ размѣровъ, что, если вѣрить каррикатуристамъ, приходилось не разъ дѣлать отверстія въ крышахъ носилокъ и даже каретъ, чтобы свѣтскія дамы въ бальныхъ туалетахъ могли помѣститься въ нихъ.

Не могло быть и рѣчи о подобномъ преувеличеніи для шекспировской героини. Изъ всѣхъ созданій поэта не была развѣ Беатриче самою фантастическою? Изъ всѣхъ актрисъ, игравшихъ ея роль, не выдѣлялась развѣ Эстеръ оригинальностью красоты, своеобразностью игры? Поэтому-то Моубрей смѣло отступилъ отъ традицій и далъ полную волю своей фантазіи. Онъ отвергъ модную прическу въ видѣ пирамиды. Верхъ головы остался открытымъ, по обѣ стороны ея спускались двѣ волнистыя и вьющіяся пряди ненапудренныхъ волосъ и развѣвались за ушами, оттѣняя сразу и изящный овалъ головки, и ослѣпительный цвѣтъ лица. Это было странно, ново, граціозно. Эстеръ стоило только взглянуть въ зеркало, чтобы убѣдиться, что она никогда не была красивѣе.

Моубрей наклонился къ горничной и шепнулъ ей нѣсколько словъ на ухо.

-- Что надо?-- спросила Эстеръ.

-- Ничего. Миссъ Пегъ принесетъ нѣсколько шпилекъ, которыя мнѣ нужны.

-- Пегъ, я запрещаю вамъ уходить.

Но было поздно. Не слыхала ли горничная, или не хотѣла слышать, только она скрылась изъ комнаты. Едва затворилась за нею дверь, какъ Моубрей наклонился и запечатлѣлъ на шеѣ дѣвушки жгучій, какъ уколъ, поцѣлуй.

-- Эстеръ,-- прошепталъ онъ задыхающимся голосомъ.

Молодая дѣвушка вскочила и отшатнулась къ стѣнѣ; она стояла въ углу комнаты, блѣдная, испуганная, но съ странною улыбкой на устахъ. Ножка стула зацѣпила за пенюаръ, онъ изорвался, соскользнулъ на полъ. Она стояла въ корсетѣ и юбкѣ, съ открытыми плечами, въ атласныхъ туфляхъ на стройныхъ ножкахъ, обтянутыхъ сѣрыми шелковыми чулками.

Моубрей упалъ на колѣни передъ дѣвушкой и обвилъ руками ея талію. Она отталкивала его всѣми силами обѣихъ рукъ, протянутыхъ впередъ. Но это самое движеніе заставляло ее наклониться къ нему и онъ цѣловалъ руки, которыя старались удержать его вдали и прикосновеніе которыхъ опьяняло его.

-- О, милордъ, какъ это дурно!

-- Нѣтъ дурнаго, когда Моубрей хочетъ чего-нибудь. Отчего вы боитесь... боитесь человѣка, который васъ безумно любитъ?

Эстеръ рѣшительно взглянула въ его отуманенные страстью взоры, стараясь прочесть въ нихъ настоящую мысль, руководившую имъ.

-- Вы любите меня? Вы говорили то же двадцати другимъ... Беллѣ Верекеръ.

Моубрей нетерпѣливо пожалъ плечами.

-- Я ни секунды не любилъ ея! Ни ея, никого другаго!... Вы первая, вы единственная!

-- Я вамъ не вѣрю. Вы лжете.

-- Скажете ли вы, что я лгу, если сегодня же ночью я обвѣнчаюсь съ вами?

Эстеръ расхохоталась.

-- Бракъ во Флитѣ {Состоявшій при тюрьмѣ Флита священникъ вѣнчалъ во всякое время, даже ночью, не требуя отъ сочетающихся бракомъ никакихъ бумагъ. Это продолжалось въ теченіе всего XVIII в.},-- бракъ, который совершается за двадцать шиллинговъ, а расторгается за сорокъ?

Моубрею показалось, что красивыя обнаженныя руки, съ отчаяніемъ сжимавшія его плечи, дрогнули слегка и что легкое облако начало заволакивать устремленный на него насмѣшливый взглядъ. Онъ энергично продолжалъ:

-- Конечно, нѣтъ. Кто посмѣетъ предложить вамъ такой бракъ? Вы будете лэди Моубрей передъ Богомъ и людьми, вы займете мѣсто моей матери при дворѣ... Да, все, что хотите, за одинъ, одинъ только поцѣлуй!

Это не была иллюзія: Эстеръ слабѣла, оттого ли, что тщеславіе было, дѣйствительно, ея слабою стороной, оттого ли, что его страсть, обдававшая ее огненною струей, торжествовала надъ ея волей, или же, наконецъ, оттого, что сила сопротивленія въ ней истощилась. Моубрей поднялся и страстно привлекъ ее къ себѣ, рискуя разрушить только что созданное имъ искусное и восхитительное сооруженіе. Но какое ему было дѣло до этого? Не забылъ онъ развѣ всего на свѣтѣ?

Въ эту минуту раздался такой рѣзкій, такой громкій стукъ въ дверь, что оба невольно вздрогнули и Моубрей выпустилъ свою жертву.

-- Начинаютъ!-- произнесъ голосъ въ корридорѣ.

Можетъ быть, тѣмъ, кто не испыталъ ничего подобнаго, покажется страннымъ, что такое обстоятельство можетъ спасти молодую дѣвушку; что сознаніе второстепеннаго, но неотложнаго долга неожиданно пробуждается въ ней въ ту минуту, когда засыпаетъ чувство единственно истиннаго долга, что молодая дѣвушка, актриса, рискнетъ погубить всю свою жизнь, но не рѣшится пропустить выхода на сцену. Какъ бы то ни было, но къ Эстеръ вернулось все ея самообладаніе.

-- Я играю въ первой сценѣ!-- воскликнула она.-- Платье!

Она отворила дверь. Въ корридорѣ никого не было, только товарка ея, игравшая роль Геро, уже готовая, спускалась въ green room.

-- Начинаютъ? -- спросила у нея Эстеръ.

-- Нѣтъ.

-- Меня сейчасъ звали.

-- Кто могъ это сдѣлать? Это шутка. Еще четверть часа остается.

-- Но я одна.

-- Я помогу вамъ.

Во время этого разговора Моубрей скрылся.

Хитрость не удалась. Но кто въ рѣшительную минуту постучалъ въ дверь? Кто вырвалъ у него изъ рукъ жертву? Кто посмѣлъ?

Неужели Лебо? Опять онъ?

При этой мысли лицо Моубрея потемнѣло отъ злости.

IX.

Занавѣсъ медленно взвился. Въ большой залѣ своего дворца сидитъ синьоръ Леонато, властитель фантастической страны, знакомой одному Шекспиру. По сторонамъ его находятся дочь Гера и племянница Беатриче, а сзади весь дворъ. Онъ принимаетъ гонца, который приноситъ извѣстіе о побѣдѣ его войскъ и о ихъ скоромъ возвращеніи.

Вотъ что представилось глазамъ зрителей; но видъ самаго зри тельнаго зала со сцены былъ несравненно интереснѣе; для современныхъ глазъ онъ показался бы почти волшебнымъ.

Потоки бѣлаго и мягкаго свѣта отъ безчисленнаго множества свѣчей лились сверху на тысячную толпу зрителей. Бѣлыя стѣны съ позолотой, туалеты дамъ и мужчинъ, обнаженныя плечи, брилліанты, звѣзды, всѣ оттѣнки цвѣтовъ, серебристый отливъ шелка, матовый блескъ атласа,-- все отражало на себѣ лучи свѣта и сливалось въ восхитительную гармонію. Среди водворившейся глубокой тишины ничего не слышно было, кромѣ легкаго шелеста платьевъ и медленнаго обмахиванія вѣерами. Всѣ лица были обращены, къ сценѣ, внимательныя, улыбающіяся, уже очарованныя. Въ ту эпоху высшаго развитія общественности люди приходили въ театръ не для того, чтобы испытать въ своихъ ложахъ индивидуальное и эгоистическое удовольствіе, но чтобы сообща насладиться весельемъ, которое увеличивается отъ того, что его раздѣляютъ другіе. Въ Дрюри-Лэнѣ встрѣчались тѣ, кто посѣщали Альмакъ, Пантеонъ, Рэнлей,-- тѣ, кого тридцать лѣтъ назадъ встрѣтили бы въ Воксалѣ и въ садахъ Марилебона.

Въ одной изъ ложъ исполинская фигура князя Орлова привлекала вниманіе своими брилліантами и красотой, покорявшей женщинъ. Два года передъ этимъ, какъ разъ въ Дрюри-Лэнскомъ театрѣ, одинъ ловкій мошенникъ едва не укралъ у него знаменитую табакерку, оцѣненную въ милліонъ. Недалеко отъ него лордъ Сэндвичъ, Джемми Твичеръ народной пѣсни, предметъ ненависти лондонцевъ, повидимому, уже забывшій трагическую кончину своей любовницы, миссъ Ри, убитой влюбленнымъ священникомъ. Мрачная фигура Чарльза Джемса Фокса виднѣлась въ глубинѣ слѣдующей ложи, переднія мѣста которой занимали герцогиня Ротландская и герцогиня Девонширская, неотразимая Джорджіана, вскорѣ послѣ этого начавшая торговать выборами и поцѣлуями расплачиваться за голоса. Немного далѣе сидѣло неразлучное тріо: лэди Арчеръ, лэди Бокингэмширъ и мистрисъ Гобартъ, такъ увлекавшіяся игрою въ фараонъ, что судъ пригрозилъ имъ позорнымъ столбомъ, а карринатуристъ Джильри на самомъ дѣлѣ выставилъ ихъ на посмѣшище. Лэди Верекеръ тоже пріѣхала поапплодировать своей новой подругѣ. Во второмъ ярусѣ сидѣла мистрисъ Робинсонъ, только что давшая первый урокъ любви принцу Уэльскому. Господинъ, съ неистощимымъ, повидимому, запасомъ болтовни и дерзкимъ, умнымъ лицомъ, притягивавшимъ всеобщее вниманіе, былъ никто иной, какъ Шериданъ. Онъ купилъ долю Гаррика и сдѣлался директоромъ Дрюри-Лэна. Съ нимъ рядомъ сидѣла молодая женщина, съ томнымъ видомъ, миссъ Линлей, пѣвица, превратившаяся въ мистрисъ Шериданъ. Онъ покорилъ ее смѣлостью и похитилъ на глазахъ родителей, изъ-подъ носа обожателей; это происшествіе послужило ему темой для комедіи, успѣхъ которой составилъ приданое жены.

Партеръ былъ переполненъ щеголями, которыхъ называли еще macaronis, хотя это слово начинало выходить изъ моды. Кольца, жабо, манжеты, покрой платья и жилета, цвѣтъ панталонъ,-- все было строго обдумано отъ пряжки на башмакахъ до завитковъ на лбу. Ихъ прическа имѣла форму конусообразной снѣговой горы, вокругъ которой витало благоухающее облако пудры. Мечтающій о своей маленькой маркизѣ Сельвинъ занималъ мѣсто рядомъ съ Рейнольдсомъ, который направилъ къ сценѣ свою слуховую трубку. Сосѣдомъ ихъ былъ Боргойнъ, утѣшавшійся въ неудачахъ военной карьеры сочиненіемъ комедій. Онъ избралъ лучшую долю для побѣжденнаго: кричалъ громче всѣхъ и обвинялъ весь свѣтъ. Онъ въ сотый разъ объяснялъ капитану Ванкуверу, что главный виновникъ сдачи Саратоги былъ не онъ, Боргойнъ, подписавшій капитуляцію, а проклятый лордъ Нортъ, который давалъ командировки офицерамъ-либераламъ, чтобы избавиться отъ нихъ въ Вестминстерѣ, и смѣялся втихомолку надъ ихъ неудачами.

У подножія королевской ложи стояли два, неподвижные какъ статуи, гвардейца. Король въ виндзорской формѣ, красной съ голубыми отворотами, съ волосами, просто завязанными черною лентой, игралъ лорнеткой и съ любопытствомъ наклонилъ впередъ свою большую, неуклюжую фигуру. Король Георгъ, часто недовольный и хмурый, находился, повидимому, въ прекрасномъ настроеніи. Вѣроятно, его капуста хорошо росла или ему удалось сдѣлать въ день дюжину пуговицъ, такъ какъ изготовленіе пуговицъ и разведеніе овощей, которыя онъ продавалъ по хорошей цѣнѣ, были его любимымъ занятіемъ.

Маленькая королева Шарлотта, строгая, чопорная въ своемъ декольтированномъ платьѣ, какъ истая нѣмка, съ неумолимою суровостью слѣдила за этикетомъ и напыщенностью своихъ манеръ сглаживала непринужденность обращенія мужа. Она высоко закинула назадъ свою голову съ мигающими глазками, выставила впередъ острый подбородокъ и рѣзкимъ, быстрымъ движеніемъ обмахивалась вѣеромъ; видно было, что маленькая королева, подарившая уже королю тринадцать принцевъ и принцессъ, еще не истощила всей энергіи.

По сторонамъ королевы сидѣли принцъ Уэльскій и принцъ Фридрихъ. Первый представлялъ типъ "очаровательнаго принца"; онъ отличался красотой, свѣжестью, граціей, но души не было подъ этою прекрасною оболочкой. Исторія написала рядомъ съ его именемъ: лжецъ, клятвопреступникъ и двоеженецъ. Но тогда ему шелъ девятнадцатый годъ, всѣ сердца стремились къ нему и его первая любовница не спускала съ него страстныхъ взоровъ. Онъ не обращалъ на нее вниманія и легкая гримаса скуки портила его красивыя черты. Принцъ Фридрихъ былъ наслѣдникомъ ганноверскаго престола и любимцемъ отца. Этого недалекаго принца ожидала печальная судьба: его дурачили женщины, презирала жена и разбивали французскіе генералы. Это не мѣшало ему теперь сидѣть съ такою величественною осанкой полководца во главѣ арміи, что Траянъ, Нельсонъ и Наполеонъ могли бы позавидовать ему.

За кресломъ королевы помѣщался стулъ лэди Гаркуръ, ея фрейлины и друга. Сзади принцевъ стояли дежурные камеръ-юнкеры.

Всѣ находились на своихъ мѣстахъ, не исключая и нашего друга О'Флэнигана; расположившись въ суфлерской будкѣ, онъ раскрылъ большую тетрадь, драгоцѣнную рукопись, съ помарками и поправками, сдѣланными рукой Гаррика.

Раздался молодой голосъ, чистый и мелодичный, и тишина сдѣлалась еще глубже. Говорила Беатриче насмѣшливыми устами Эстеръ. Она спрашивала о Бенедиктѣ, но такимъ тономъ, точно говорила о врагѣ. Скоро появляется самъ Бенедиктъ: тогда начинается странный обмѣнъ сарказмовъ. Оба насмѣхаются другъ надъ другомъ и презираютъ любовь.

-- Мнѣ пріятнѣе слушать,-- говоритъ Беатриче,-- лай собачонки на ворону, чѣмъ объясненіе въ любви.

-- Какое счастье для людей! Это сохранитъ чье-нибудь лицо отъ ногтей.

-- Ногти не сдѣлаютъ его хуже, если оно похоже на ваше.

-- Надѣюсь,-- замѣчаетъ ея дядя Леонато,-- скоро увидѣть тебя замужемъ.

-- Не раньше, чѣмъ Богъ создастъ человѣка изъ чегонибудь другаго, а не изъ земли. Не обидно ли для женщины повиноваться и отдавать жизнь комку глины?... Нѣтъ, сыны Адама -- мнѣ братья, а я считаю грѣхомъ выходить за брата...

Когда дальше ее опять уговариваютъ, она отвѣчаетъ:

-- Человѣкъ съ бородой уже не юноша, безъ бороды еще на мужчина. Второй не по мнѣ, а я не гожусь первому.

Донъ-Педро, принцъ аррагонскій, шутя предлагаетъ себя.

-- Хотите за меня, лэди Беатриче?

-- О, нѣтъ! Вы для меня слишкомъ прекрасный, слишкомъ драгоцѣнный мужъ, вы -- праздничный мужъ; мнѣ нуженъ будетъ, другой, будничный.

Вслѣдъ за этою дерзостью она мило, но, попрежнему, шаловливо извиняется:

-- Простите, ваше высочество, я не могу не болтать пустяковъ; ужь такъ я создана.

-- Какъ! вы родились въ веселую минуту?

-- Нѣтъ, ваше высочество, я родилась въ мукахъ, какъ и всѣ другіе, но надъ головою моей плясала звѣзда, когда я появилась на свѣтъ.

-- Веселая дѣвушка!-- восклицаетъ очарованный принцъ.

Его мнѣніе раздѣляютъ всѣ на сценѣ и въ залѣ.

Эстеръ, повидимому, забыла грозившую ей опасность, пережитое волненіе или, вѣрнѣе, эта опасность и волненіе придавали ея глазамъ и голосу блескъ, звучность, обаяніе веселья и смѣ лости. Въ ней искрился именно тотъ умъ, который летитъ "быстрѣе боеваго коня", какъ говорится въ пьесѣ. Фантазіи и остроты поэта точно зарождались на ея устахъ съ легкостью и прелестью импровизаціи, и если въ числѣ шутокъ встрѣчались иногда не совсѣмъ удачныя и немного грубыя, то артистка не давала зрителямъ времени замѣтить ихъ. Онѣ дождемъ сыпались на Бенедикта, Леонато, Донъ-Педро, сверкая ослѣпительною молніей. Наиболѣе язвительныя слова Эстеръ взглядомъ обращала къ лорду Моубрею, котораго видѣла за стуломъ принца Уэльскаго. Не противъ него одного она защищалась, а противъ всей очарованной ею толпы. Игра увлекала и опьяняла ее. Она уже не играла роли, а была самой собой,-- не исключительною личностью, а обыкновенною англійскою дѣвушкой, которая съ насмѣшкой относится къ любви; сердце ея уже трепещетъ, но на устахъ еще играетъ вызывающая улыбка съ восхитительнозадорнымъ выраженіемъ. Она не хочетъ быть побѣжденной въ этомъ любовномъ поединкѣ, какъ не хотятъ ея братья потерпѣть пораженіе на настоящемъ полѣ битвы. Но она уже побѣждена, сама того не подозрѣвая.

Точно трепетъ пробѣжалъ по залѣ, когда Беатриче, обманутая хитростью, опускаетъ голову и произноситъ чудныя слова: "Прощай, надменность! Прощай, дѣвичья гордость!"

Случай дѣлаетъ странныя вещи. Въ тотъ моментъ, какъ она поднимала глаза, ея взоры встрѣтились съ глазами блѣднаго отъ волненія юноши, стоявшаго въ партерѣ: это былъ Фрэнкъ Мондей.

Съ этой минуты Беатриче совсѣмъ другая: растроганная, взволнованная, нѣжная. Какъ понимаетъ она страданія кузины Геро, несправедливо заподозрѣнной женихомъ! Теперь, когда она любила, какъ она угадывала и оплакивала муки любви! Какой чудный порывъ состраданія, сампатіи, женской самоотверженности! "О, Боже! отчего я не мужчина? Но мужчины умѣютъ только льстить и лгать. Любезность убила въ нихъ честь; все значеніе ихъ перешло въ языкъ. Но такъ какъ желаніе мое сдѣлаться мужчиной неисполнимо, то мнѣ остается только быть женщиной и плакать".

И она съ рыданіемъ падаетъ на стулъ. Эти слезы довершаютъ пораженіе Беатриче и торжество Эстеръ. Шумныя рукоплесканія потрясли залъ, и когда юная артистка сошла со сцены, ей доложили, что его величество желаетъ ее видѣть. Эстеръ провели въ королевскую ложу, или, вѣрнѣе, въ предшествующую ей гостиную. Придворные разступились и молодая дѣвушка остановилась на секунду въ нерѣшительности.

-- Подойдите, миссъ Вудвиль,-- произнесла королева съ нѣмецкимъ акцентомъ, вызывавшимъ не мало насмѣшекъ.

Эстеръ сдѣлала еще два шага и почтительно склонилась.

-- А-а! миссъ Вудвиль... радъ что вижу васъ! Поздравляю...

Это говорилъ король. Онъ приближался къ ней своею неподражаемою походкой, которой достигаютъ клоуны въ циркахъ путемъ долгаго изученія и старанія. Спина его была сгорблена, ноги ниже колѣнъ расходились въ разныя стороны. Онъ собрался уѣзжать раньше водевиля, заканчивавшаго спектакль, и потому держалъ въ одной рукѣ трость, въ другой перчатки и шляпу. Подойдя къ молодой дѣвушкѣ, онъ уронилъ перчатки. Эстеръ наклонилась, чтобы поднять ихъ. Король хотѣлъ любезно избавить ее отъ труда и, поднимая перчатки, уронилъ трость. Онъ быстро подхватываетъ ее и тогда летитъ на полъ шляпа. Наступаетъ минута замѣшательства. Королева, чтобы прекратить сцену, обратилась съ комплиментомъ къ артисткѣ.

-- Вы послѣдняя ученица Гаррика и, кажется, лучшая. Онъ былъ бы счастливъ сегодня, если бы видѣлъ васъ.

-- А, что? Гаррикъ? Да, конечно... конечно! Она превосходно играла. Я знаю въ этомъ толкъ, я самъ игралъ комедіи и трагедіи. Я изображалъ Катона Аддисона, и не дурно, говорятъ. Правда, государямъ это всегда говорятъ... Видѣли вы Катона, миссъ Вудвиль?

-- Никогда, государь.

-- Ахъ, какъ хорошо! Въ особенности тирада, знаменитая тирада...

Король началъ декламировать, подыскивая слова.

Королева опять перебила его, хотя съ величайшимъ знакомъ почтенія:

-- Не находитъ развѣ, ваше величество, что миссъ Вудвиль прекрасно передаетъ Шекспира?

-- А, что? Шекспиръ! Конечно... Любите вы Шекспира?

-- О, да, государь, всѣмъ сердцемъ.

-- Вы правы, я также... Хотя у него много глупостей, много нелѣпостей... Дрянь, въ сущности! Никто не смѣетъ этого сказать, а я говорю, такъ какъ говорю все, что думаю... Я не люблю французовъ, но долженъ признаться, что ихъ пьесы много благороднѣе, пристойнѣе, правильнѣе. У насъ тоже есть хорошіе авторы, Кольманъ, напримѣръ, или Томъ, написавшій Дугласа. Тамъ все совершается въ двадцать четыре часа. Нѣкоторыя сцены происходятъ во дворцѣ, другія передъ дворцомъ, за дворцомъ, но дворецъ всегда тутъ для соблюденія единства... Вамъ это кажется смѣшнымъ, молодая дѣвушка.

И король самъ разсмѣялся.

-- Все равно, -- заключилъ онъ отеческимъ тономъ, -- вы играете, какъ ангелъ!

-- До свиданія, миссъ Вудвиль,-- сказала королева.-- Вашему величеству угодно, кажется, ѣхать?

Аудіенція кончилась. Эстеръ сдѣлала второй реверансъ и удалилась, не поворачивая спины. На порогѣ ея взоры встрѣтились съ глазами лорда Моубрея. Въ головѣ ея мелькнуло, что, опираясь на его руку, она проникнетъ въ этотъ міръ величія не такъ, какъ сейчасъ, на нѣсколько минутъ, но навсегда, чтобы занять подобающее ей тамъ мѣсто и положеніе.

X.

Контрастъ между положеніемъ Эстеръ на сценѣ и дома продолжался: послѣ фееріи наступала скромная и прозаическая дѣйствительность. Нѣсколько дней спустя послѣ своего тріумфа Эстеръ, съ вышиваніемъ въ рукахъ, сидѣла одна въ концѣ сада. Небольшую террасу, на которой расположилась молодая дѣвушка, окружала стѣна въ половину человѣческаго роста. Обвитый ползучими растеніями трельяжъ образовалъ бы непроницаемую преграду, если бы въ немъ не осталось широкое овальное отверстіе съ видомъ на поле. Эстеръ отложила работу, облокотилась на рѣшетку и обвела взглядомъ Тотиль-Фильдъ, гдѣ группы мужчинъ бѣгали, кричали, играли въ шары или мячъ. Вдали скользили по рѣкѣ сѣрые паруса; ихъ можно было скорѣе угадать, чѣмъ разглядѣть. За крышей Чельзійской больницы колыхались зеленыя вершины деревьевъ. Съ правой стороны, надъ старинною Кенсингтонскою колокольней, солнце медленно склонялось къ западу. Въ нѣсколькихъ ярдахъ расположился цыганскій таборъ. Полунагія дѣти играли на солнцѣ, женщины развѣшивали мокрое бѣлье. Старики, усѣвшись въ тѣни, молча курили трубки и слѣдили глазами за распряженными лошадьми, которыя щипали рѣдкую траву. Молодая цыганка бродила около террасы и медленно, съ улыбкой, приблизилась къ Эстеръ. Высокая, стройная женщина съ смуглымъ лицомъ, блестящими черными волосами, дерзкимъ, пронизывающимъ взглядомъ удивительно неподвижныхъ глазъ, не согрѣтыхъ теплотой человѣческой души, съ любопытствомъ разглядывала Эстеръ. Она прислонилась къ стволу старой ивы.

-- Прекрасный день для тѣхъ, чье сердце согрѣто любовью,-- проговорила она.

-- Любовь -- глупость!-- возразила Эстеръ.

-- Часто тѣ, кто говоритъ такъ, уже подвластны ей.

-- Умѣешь ты предсказывать будущее?

-- Дайте мнѣ руку и вы увидите.

-- Да, знаю я васъ, цыганокъ. За шесть денье ты предскажешь мнѣ любовь прикащика, за шиллингъ -- джентльмена, а за полкроны -- лорда. Если дать тебѣ золотой, такъ ты напророчишь принца...

-- Что скажешь ты, -- рѣзко перебила цыганка,-- если я даромъ предскажу тебѣ судьбу? Но только берегись: я говорю и хорошее, и дурное... А, ты боишься, значитъ, вѣришь!...

-- Вотъ моя рука, -- сказала Эстеръ, невольно взволнованная. Но напрасно она наклонялась и вытягивала руку: цыганка не могла достать ее.

-- Подождите! -- воскликнула Эстеръ.

Она быстро подбѣжала къ небольшой калиткѣ, открыла задвижку и очутилась лицомъ къ лицу съ цыганкой; та долго не выпускала изъ своей грубой большой руки бѣлую и нѣжную ручку артистки.

-- Ну, что же?

-- Линія жизни у васъ прекрасна, но она пересѣкается здѣсь...

-- Грозитъ опасность?

-- Большая перемѣна.

-- Когда?

-- Если бы я знала день вашего рожденія, я сказала бы вамъ даже часъ. Насколько я вижу, это случится раньше, чѣмъ вамъ исполнится восемнадцать лѣтъ...

-- Мнѣ исполнится восемнадцать въ пятницу.

-- Въ такомъ случаѣ, время близко... Будьте готовы... Я еще кое-что знаю. Васъ любятъ нѣсколько мужчинъ...

-- Какъ можешь ты видѣть это по рукѣ?

-- Дитя! я въ вашихъ мысляхъ читаю теперь, какъ въ открытой книгѣ.

Эстеръ хотѣла выдернуть руку, но почувствовала, что она сжата точно въ тискахъ. Цыганка стояла передъ ней, выпрямившисъ во весь ростъ, съ неподвижными глазами, тяжело дышала сквозь полуоткрытыя губы и говорила точно во снѣ.

-- Ихъ трое. Одинъ одѣтъ въ черное.

-- Рейбенъ!-- прошептала Эстеръ.

-- Другой красивый джентльменъ.

-- А третій?

-- Третій... Я не могу различить его лица... Нѣтъ... вижу теперь... О, какъ странно!

-- Что?

-- Онъ похожъ на втораго...

-- А!

-- И онъ держитъ въ рукѣ...

-- Что же онъ держитъ?

-- Кисть, кажется, да... онъ -- художникъ.

Черезъ минуту она продолжала:

-- Двое изъ нихъ скоро исчезнутъ, но самый достойный женится на тебѣ и ты будешь знатною дамой.

Лучъ гордости блеснулъ въ глазахъ Эстеръ.

-- Если это исполнится, приходи во мнѣ: я подарю тебѣ кольцо, которое ты видишь на моемъ пальцѣ.

-- Мнѣ не надо кольца; дай мнѣ платокъ, который ты держишь въ рукѣ.

-- Зачѣмъ нужна тебѣ ничего не стоющая вещь? Развѣ ты желаешь мнѣ добра? Развѣ ты любишь меня?

-- Я ненавижу тебя, какъ и всѣхъ христіанъ. Но мнѣ необходима для колдовства вещь, принадлежавшая дѣвушкѣ.

Эстеръ колебалась. Цыганка вырвала изъ ея рукъ батистовый платокъ и точно видѣніе исчезла за поворотомъ стѣны. Смущенная дѣвушка неподвижно стояла на томъ мѣстѣ, гдѣ ее оставила цыганка. Ей казалось, что странная женщина навела на нее какоего оцѣпенѣніе, котораго она не могла стряхнуть. Наконецъ, она затворила калитку и отступила назадъ. Тогда она замѣтила у своихъ ногъ сложенную бумажку. Она подняла ее, развернула и прочитала слѣдующее:

"Вы любите меня. Я это чувствую, знаю. Вѣрьте моей любви я чести. Я хочу добавить васъ отъ рабства, въ которомъ вы находитесь, чтобы окружить васъ блескомъ и радостями. Будьте въ пятницу въ Пантеонѣ въ коричневомъ домино съ голубыми бантами и когда вы услышите сзади васъ слова: "луна взошла", бросьте даму, которая будетъ сопровождать васъ, и слѣдуйте за тѣмъ, кто возьметъ вашу руку. Въ знакъ согласія пришлите мнѣ какую-нибудь вещь, которую вы носили. Меня не обманетъ любимый вами запахъ вервены. Вдыхая его, я буду думать, что вы около меня и что я уже держу въ объятіяхъ мою Эстеръ".

Ни адреса, ни подписи. Но не было сомнѣнія ни въ томъ, кто написалъ записку, ни кому она предназначалась.

-- Какъ я глупа! Какой комедіи повѣрила! Я-то думала, что имѣю дѣло съ колдуньей, а это просто подкупленная цыганка. Она бросила это письмо къ моимъ ногамъ. Она, навѣрное, знала его содержаніе. Поэтому она и украла мой платокъ, за который ей дорого заплатятъ. А я-то удивлялась ея безкорыстію!

Она съ легкою досадой подумала о томъ, что въ эту самую минуту лордъ Моубрей воображаетъ, будто держитъ въ рукахъ залогъ побѣды.

"О!-- подумала она.-- Пускай! Его торжество продолжится не долго, такъ какъ я не буду въ пятницу на костюмированномъ балѣ. Если бы я и хотѣла, то не могла бы. Сколько разъ лэди Верекеръ и театральныя подруги хотѣли повезти меня. Рейбену стоила только слово сказать о неприличіи Пантеона, и тетка, которая боится его, сейчасъ же отказывала. Значить, нечего бояться".

Тѣнь неудовольствія и досады заключалась въ этихъ успокоительныхъ словахъ, но неожиданное обстоятельство измѣнило ходъ дѣла. За чаемъ Рейбенъ отсутствовалъ; его не видно было уже нѣсколько дней; онъ былъ, повидимому, поглощенъ великими планами, о которыхъ никому не говорилъ.

-- Милое дитя,-- съ таинственнымъ видомъ начала немного смущенная мистрисъ Мэршамъ,-- я приготовила тебѣ сюрпризъ. Тебѣ давно хотѣлось видѣть костюмированный балъ въ Пантеонѣ. Но могла ли я довѣрить тебя такой легкомысленной женщинѣ, какъ твой новый другъ, лэди Верекеръ? Я рѣшила повезти тебя сама.

-- Вы, тетя?

-- Отчего бы нѣтъ? Все чисто для чистыхъ, и если глаза мои согрѣшать, глядя на дурное, то мнѣ останется то утѣшеніе, что я огражу твою невинность отъ всякаго непристойнаго зрѣлища. Я буду все время молиться и Богъ не оставить насъ.

-- Но намъ нуженъ кавалеръ.

-- Я подумала объ этомъ и просила О'Флэннигана сопутствовать намъ. Онъ храбрый мужчина и, въ случаѣ необходимости, защитить насъ. Онъ согласился и намъ остается только позаботиться о костюмахъ.

Добрая мистрисъ Мэршамъ забыла прибавить, что ей самой не меньше племянницы хотѣлось видѣть костюмированный балъ и что любопытство, снѣдавшее ее столько лѣтъ, играло не маловажную роль въ приготовленномъ ею "сюрпризѣ".

-- Въ особенности,-- прибавила она,-- ни слова Рейбену.

Оставшись одна въ своей комнатѣ, Эстеръ раздумывала о странной судьбѣ, толкавшей ее на встрѣчу опасности. Но она могла ѣхать въ Пантеонъ, даже надѣть коричневое домино съ голубыми лентами и ничего дурнаго отъ этого не произойдетъ. Сердце ея билось и она ощущала то сладостное головокруженіе, которое ведетъ правнучекъ Евы на самый край пропасти.

Что дѣлать? У кого спросить совѣта? У нея не было ни матери, ни подруги, никого, кто былъ бы достоинъ этого названія. Въ подобныхъ случаяхъ игроки бросаютъ вверхъ монету; люди набожные открываютъ Священное Писаніе и первый попавшійся на глаза стихъ, подобно оракулу, разрѣшаетъ сомнѣнія. Въ эту минуту Эстеръ стояла передъ столикомъ съ бюстомъ Шекспира и вазой съ цвѣтами, которые она ежедневно мѣняла -- нѣчто вродѣ приношенія на домашнемъ алтарѣ. Прислоненная къ стѣнѣ книга in quarto заключала въ себѣ произведенія великаго драматурга. По этимъ такъ хорошо знакомымъ страницамъ Эстеръ научилась думать и чувствовать, узнала людей, свѣтъ и любовь. Это была ея Библія, самая священная, самая поучительная книга; въ ней заключалась ея религія и философія. Поэтому, осѣненная внезапною мыслью, она взяла книгу, которая сама раскрылась на первой сценѣ втораго акта комедіи: Конецъ -- всему дѣлу вѣнецъ.

Ей бросились въ глаза пять словъ на серединѣ страницы: "Ву heaven, I'll steal away!" ("Клянусь небомъ, я убѣгу!").

Отвѣтъ не заключалъ ничего двусмысленнаго. Эстеръ опустила голову, точно злой рокъ увлекалъ ее.

Въ эту минуту въ головѣ ея мелькнуло воспоминаніе о Фрэнкѣ. Она видѣла передъ собою его милое, печальное лицо и глаза его упрекали ее за измѣну. Сердце Эстеръ мучительно сжалось; ей казалось, что, подобно пиратамъ Темзы, которыхъ она проклинала недавно за жестокость, она вторично бросала юношу въ черную пучину, готовую поглотить его.

Но она съ досадой отогнала эту мысль. Говорилъ ей развѣ Фрэнкъ о своей любви? Развѣ она знаетъ, что онъ ее любитъ?

Ея совѣсть сейчасъ же отвѣтила: "Да, ты знаешь; его глаза сказали тебѣ это".

Ну, что же, пускай онъ любитъ! Но развѣ можетъ она мечтать о человѣкѣ, у котораго нѣтъ ничего, который едва прокормитъ ее своимъ трудомъ? Можетъ ли она при своей бѣдности выйти замужъ за нищаго Фрэнка? Ей представились двѣ совершенно противуположныя картины. Въ первой -- жалкая, преждевременно увядшая Эстеръ кормитъ больнаго ребенка въ убогой конурѣ. Во второй картинѣ она, залитая брилліантами и въ цвѣтахъ, входитъ въ Сентъ-Джемсъ; мужчины склоняются передъ ней, а лакей громко произноситъ: "лэди Моубрей!"

Когда мистрисъ Мэршамъ спросила:

-- Какое у тебя будетъ домино?

Она отвѣтила:

-- Коричневое съ голубыми лентами.

Тетка съ племянницей уѣхали въ Дрюри-Лэнъ, а Модъ спала въ кухнѣ. На маленькій домикъ Тотиль-Фильда надвигалась тихая майская ночь. Гуляющіе скрылись; цыганскій таборъ перекочевалъ въ другую окрестность Лондона. Кромѣ послѣднихъ звуковъ, долетавшихъ изъ Вестминстера, ничто не нарушало тишины этого полузагороднаго квартала, уже уснувшаго среди ночнаго безмолвія. Нѣсколько тѣней, однако, скользнуло вдоль старой стѣны; группы изъ двухъ, трехъ человѣкъ тихо входили въ калитку, около которой Эстеръ разговаривала съ цыганкой. Поставленный на порогѣ фонарь освѣщалъ узкій проходъ, скрытый плющомъ. Черезъ минуту или двѣ новая группа послѣдовала за первой. Войдя въ садъ, они, повидимому, колебались и дѣлали въ темнотѣ нѣсколько шаговъ наугадъ.

Рейбенъ звалъ ихъ въ полголоса:

-- Сюда, братья!

Они направлялись къ нему, спускались по лѣстницѣ въ семь или восемь ступеней и входили въ залу со сводами, гдѣ находились уже пришедшіе раньше. Полъ былъ земляной, на стѣнахъ сохранились слѣды плѣсени. Вся мебель состояла изъ нѣсколькихъ деревянныхъ скамей и стола; съ потолка спускалась только одна лампа; красноватый свѣтъ ея мигалъ при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра.

Когда собрались всѣ, Рейбенъ тщательно заперъ двери. Въ комнатѣ находилось человѣкъ двадцать. Двое были одѣты въ духовное платье, но съ простотою, отличающею членовъ диссидентской церкви. Остальные, судя по виду, были мелкіе торговцы и рабочіе; одинъ кожевникъ пришелъ въ своемъ кожаномъ фартукѣ; мясникъ съ ножомъ у пояса. Только одинъ былъ одѣтъ по-барски, хотя тоже весь въ теиномъ. Его маленькое, блѣдное лицо съ женственно-тонкими чертами освѣщалось черными, блестящими, необыкновенно близко сдвинутыми глазами съ жесткимъ и подозрительнымъ выраженіемъ. Товарищи относились къ нему съ большимъ почтеніемъ и единодушно уступали ему во всемъ первое мѣсто. Его звали лордъ Джорджъ. На самомъ дѣлѣ, это былъ лордъ Джорджъ Гордонъ, шотландскій дворянинъ, начинавшій своими странностями обращать на себя вниманіе въ палатѣ общинъ. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ кутежа, дурачествъ, путешествій, онъ поступилъ въ морскую службу, просилъ командировки у министровъ, не получилъ ея и сразу перешелъ въ оппозицію. Затѣмъ онъ рѣзко измѣнилъ тонъ и пріемы и сталъ во главѣ партіи крайнихъ, возстававшей противъ пересмотра законовъ о католикахъ.

Лордъ Джорджъ Гордонъ сѣлъ за столъ между однимъ изъ священниковъ и Рейбеномъ.

-- Друзья,-- началъ онъ мягкимъ и тихимъ голосомъ,-- нашъ хозяинъ, достойный юноша, осѣненный Святымъ Духомъ, Рейбенъ Мэршамъ, сообщилъ мнѣ, что незабвенное воспоминаніе связано съ комнатой, гдѣ мы теперь собрались. Когда нечестивый Карлъ Стюартъ взошелъ на престолъ, отнятый у его отца Божьимъ гнѣвомъ и возвращенный ему людскою слабостью, здѣсь укрылись два человѣка, приговоренные къ страшной казни, и долго жили въ этомъ подземельѣ. Доносъ служанки открылъ ихъ убѣжище. Солдаты тирана захватили ихъ и они взошли на эшафотъ, хваля Бога, пославшаго имъ пальму мученичества... Тѣни великихъ покойниковъ, святые мученики, привѣтствую васъ, невидимо присутствующихъ здѣсь! Останьтесь съ нами, вдохновите насъ, защитите!

Дрожь пробѣжала по тѣлу присутствующихъ. Священникъ поднялся съ мѣста.

-- Такъ какъ мы собрались во славу Божію и Его Сына, то призовемъ сначала Его святое имя и помолимся!

Онъ упалъ на колѣни, всѣ послѣдовали его примѣру. Священникъ запѣлъ въ полголоса псаломъ: "На рѣкахъ Вавилонскихъ..."

Присутствующіе, нарочно понизивъ свои громкіе, сильные голоса, запѣли хоромъ. Когда прозвучало послѣднее "аминь", лордъ Джорджъ заговорилъ опять:

-- Друзья мои, вамъ всѣмъ, конечно, извѣстно, зачѣмъ мы собрались сегодня ночью. Для тѣхъ изъ васъ, кто еще не присутствовалъ на нашихъ собраніяхъ, я вкратцѣ изложу событія. Поддерживаемое гнусною философіей невѣріе сдѣлало у насъ быстрые успѣхи; оно маскируется теперь новымъ словомъ терпимость. Благодаря этому обстоятельству, Римъ дерзко поднялъ голову и съ презрѣніемъ смотритъ на насъ. Сыны святыхъ, позволите ли вы это?

-- Нѣтъ!-- отвѣтили двадцать голосовъ.

-- Вамъ извѣстно, что въ палату общинъ внесенъ билль о смягченіи уголовныхъ законовъ противъ католиковъ. Я возвысилъ голосъ для протеста: мои слова были заглушены, меня самого приняли за сумасшедшаго. Обѣ партіи соединяются противъ насъ.

Раздались восклицанія:

-- Боркъ -- тайный іезуитъ!

-- Фоксъ -- негодяй, пьяница, картежникъ!

-- Лордъ Нортъ только и думаетъ о томъ, какъ бы наколотить свои карманы и желудокъ!

-- Парламентъ сгнилъ!

-- Надо обратиться къ королю,-- замѣтилъ кто-то.

-- Я думалъ объ этомъ,-- возразилъ лордъ Джорджъ.-- Я далъ ему одну изъ брошюръ, которыя написалъ по этому предмету. Его величество выслушалъ первую часть и обѣщалъ прочесть вторую. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ, я все еще жду отвѣтъ короля.

-- Король не можетъ вмѣшиваться въ рѣшенія парламента и въ вотированіе законовъ,-- замѣтилъ сидящій около Гордона священникъ.

-- А развѣ онъ воздерживается отъ этого, когда дѣло идетъ о выгодѣ его политики или когда онъ хочетъ отставить ненравящагося ему министра?

Кожевникъ рѣшительно выдвинулся впередъ.

-- Король обманываетъ насъ. Онъ недавно обѣдалъ у лорда Петрё. А знаете вы, кто лордъ Петрё? Ярый католикъ.

-- Это не относится къ дѣлу.

-- Подождите, -- возразилъ кожевникъ съ спокойною настойчивостью.-- Тотъ, кто вступаетъ въ дружбу съ католикомъ, самъ сдѣлается скоро католикомъ. Кто знаетъ, не перешелъ ли король въ католичество?

-- Достовѣрно извѣстно только то,-- сказалъ Рейбенъ,-- что намъ не на кого разсчитывать, кромѣ самихъ себя. Если мы не устрашимъ палату общинъ, законъ будетъ принятъ.

-- Да, это вѣрно,-- замѣтилъ лордъ Джорджъ.-- Я объявилъ, что приду въ пятницу представить вашу петицію парламенту и что за мной будутъ стоять двѣсти тысячъ человѣкъ. Заставите вы меня солгать?

-- Конечно, нѣтъ, -- отвѣтилъ священникъ.-- Каждый изъ насъ -- представитель десяти тысячъ. Мы отвѣчаемъ за свои кварталы.

-- Методисты пойдутъ?-- спросилъ Рейбенъ.

-- Всѣ до единаго,-- отвѣтилъ чей-то голосъ.-- Джонъ Уэслей высказался противъ терпимости.

-- Въ такомъ случаѣ,-- заговорилъ Гордонъ, -- успѣхъ обезпеченъ. Отправляйтесь въ десять часовъ въ Сентъ-Джорджъ Фильдъ. Тамъ будутъ отданы послѣднія распоряженія. Не пренебрегайте ничѣмъ, братья, для того, чтобы манифестація вышла грозной, страшной, безпощадной. Вдохните въ сердца людей вдохновляющій васъ жаръ. Пусть услышатъ гласъ народа, который есть гласъ Бога. Богобоязненная Англія дремлетъ цѣлое столѣтіе, погруженная въ механическое исполненіе обрядовъ, меркантильныя соображенія, честолюбивыя интриги, свѣтскія удовольствія. Послѣ завтра солнце должно освѣтить ея пробужденіе. Надо, чтобы это пробужденіе своею неожиданностью и силой испугало враговъ Божіихъ. Нашъ боевой кличъ будетъ тотъ же, что у нашихъ предковъ: "Израиль, къ шатрамъ!"

-- Братья,-- обратился къ собранію священникъ,-- воспоемъ гимнъ, который пѣли іудеи, когда Господъ вывелъ ихъ изъ страны Египетской: "Пою Іеговѣ...".

Они опять запѣли въ полголоса, но выраженіе ихъ сдерживаемыхъ низкихъ голосовъ придавало страшнымъ словамъ всю ихъ энергію:

"О, Боже, ты разбилъ Твоихъ враговъ. Море поглотило ихъ; они пошли въ глубину, какъ камень. Ты пустилъ ярость Твою и она попалила ихъ, какъ солому... Братъ сказалъ: погонюсь, настигну, раздѣлю добычу, насытится ими душа моя, обнажу мечъ мой и истребитъ ихъ рука моя. Ты дунулъ духомъ Твоимъ и они погрузились, какъ свинецъ, въ сильныхъ водахъ... Кто равенъ Тебѣ, Іегова, между Богами?"

Они пѣли и вдохновеніе носилось надъ ихъ склоненными головами; геройская отвага воспламеняла ихъ души. Имъ казалось, что духъ Божій сошелъ на нихъ, но не Богъ милосердія, который благословляетъ и прощаетъ, возвышаетъ падшую женщину, блудницу дѣлаетъ святой, осушаетъ слезы, врачуетъ раны, обѣщаетъ покой обезсиленнымъ, славу униженнымъ, любовь покинутымъ, небо всѣмъ тѣмъ, кто терпитъ на землѣ страданія и отчаяніе, а Богъ всесильный, Богъ грозный, Богъ мщенія, Богъ, который требуетъ кровавыхъ жертвъ и преслѣдуетъ на внукахъ преступленія дѣда, на невинномъ младенцѣ прегрѣшенія исчезнувшихъ поколѣній.

-- День славы близокъ!-- воскликнулъ Рейбенъ.-- Счастливы тѣ, кто погибнетъ въ бою!^

-- Аминь!-- отвѣтили присутствующіе.

Послѣ этого всѣ разошлись.

XI.

Ярко сіяло солнце на безоблачномъ небѣ 2 іюня 1780 года. Въ десятомъ часу громадная толпа запрудила Сентъ-Джорджъ-Фильдъ и его окрестности. Многіе изъ числа прибывающихъ, видимо, искали другъ друга и собирались группами, точно повинуясь заранѣе полученному распоряженію. Они тихо разговаривали между собою, съ мрачнымъ и рѣшительнымъ видомъ. Множество мелкихъ буржуа и торговцевъ явилось на призывъ священниковъ въ убѣжденіи, что они совершать святое дѣло, если свергнуть религіозное иго, отъ котораго освободились ихъ отцы. Они,-- ихъ видъ доказывалъ это,-- способны были больше кричать, чѣмъ дѣйствовать. Вокругъ собралась толпа любопытныхъ, рѣшившихъ насладиться зрѣлищемъ до конца, хотя бы имъ пришлось за это немного и пострадать. На нѣкоторыхъ лицахъ появлялось нетерпѣливое ожиданіе безпорядка, предчувствіе чего-то приближающагося. Но дневной свѣтъ стѣснялъ этихъ людей: они чувствовали, что ихъ часъ еще не насталъ и что слѣдовало пустить впередъ псалмопѣвцевъ и крикуновъ. Около одиннадцати часовъ явился лордъ Джоржъ Гордонъ; его встрѣтили радостными криками. Онъ сталъ на возвышеніе, началъ говорить, но толпа не разслышала словъ; она видѣла только его энергичные жесты и отвѣтила криками: "Долой папство! Смерть папистамъ!"

Предводители ходили по рядамъ и старались водворить порядокъ среди несмѣтной толпы людей, одушевленныхъ столь разнообразными чувствами. Но едва они отворачивались, какъ безпорядокъ возобновлялся. Наконецъ, имъ удалось составить четыре отряда, которые направились разными путями и перешли Темзу по тремъ мостамъ: Вестминстерскому, Блэкфрайарскому и Лондонскому.

Во главѣ послѣдняго отряда шелъ Рейбенъ Мэршамъ; его прекрасное лицо, грозно сверкающія очи и развѣвающіеся бѣлокурые волосы привлекали всѣ взоры, въ особенности женскіе. Нѣсколько человѣкъ несли передъ нимъ знамена съ надписями: "No papery!" Сзади, медленно, въ тактъ божественному пѣснопѣнію, подвигалась сомкнутыми рядами фаланга убѣжденныхъ сектантовъ. Шумная, безпорядочная толпа, полная самыхъ разнородныхъ ощущеній, стремилась за ними точно бурный потокъ, ворвавшійся въ узкую улицу.

Изъ оконъ и дверей лавочекъ заинтересованная публика съ любопытствомъ смотрѣла на проходившую мимо процессію. Изрѣдка спокойный и практическій человѣкъ пожималъ плечами и бормоталъ: "Фанатики!" или: "Еще день пропалъ для работы!" Но большинство сочувствовало цѣли экспедиціи и привѣтствовало шествіе традиціоннымъ крикомъ: "No papery! Долой папство!"

Никто не показывался на ихъ пути; полиціи не видно было. Да и что могли бы сдѣлать противъ такого полчища всѣ лондонскіе полисмены, робкіе и безвредные полисмены, даже еслибы изъ нихъ составился отрядъ? Что касается солдатъ, то къ нимъ прибѣгали только въ крайнихъ случаяхъ.

Такимъ образомъ, Рейбенъ безъ препятствій миновалъ Лодгэтъ-Гилль, поднялся по Флитъ-Стриту и, пройдя древнюю арку Темпль-Бара, нынѣ исчезнувшую, очутился въ Страндѣ. Подобно рѣкѣ, принимающей въ себя притоки, отрядъ все увеличивался отъ людскихъ потоковъ, бѣгущихъ изъ сѣверныхъ кварталовъ и прибывающихъ изъ переулковъ. Передъ домами завѣдомыхъ католиковъ толпа останавливалась, кричала, вопила проклятія и мѣломъ отмѣчала двери, обреченныя близкому мщенію.

Толпа прослѣдовала вдоль всего Странда, пересѣкла Чэрингъ-Кроссъ, прошла мимо Уайтголля и разсѣялась на Вестминстерской площади, которая, хотя и была значительно меньшихъ размѣровъ, чѣмъ теперь, и болѣе загромождена зданіями, однако, представляла удобное мѣсто для подобныхъ народныхъ демонстрацій. Остальные отряды уже прибыли на мѣсто. Соединившись вмѣстѣ, они составили такое громадное, тѣсно сплоченное полчище, передъ которымъ ничто, казалось, не могло устоять. Толпа, гордая сознаніемъ своей силы, издала крикъ, въ которомъ слились всѣ голоса и отъ котораго потряслись стекла Вестминстера.

Приближался часъ засѣданія. Не успѣвшіе прибыть заблаговременно, члены обѣихъ палатъ храбро старались проникнуть въ зданіе парламента. Народъ набрасывался на тѣхъ, кого узнавалъ, преслѣдовалъ ихъ, оскорблялъ, билъ. Особенно обрушивалась народная ненависть на выдающихся ораторовъ, министровъ, прелатовъ, которыхъ обвиняли въ томъ, что они измѣнили религію и продали Англію папѣ. Точно гибнущее судно, колыхались на этомъ бушующемъ людскомъ океанѣ кареты съ разбитыми стеклами, испуганно-фыркающими лошадьми, красными отъ злости или блѣдными отъ страха кучерами, изъ рукъ которыхъ вырывали бичи и вожжи, дрожащими лакеями, едва цѣплявшимися за ремни на запяткахъ. Кареты трещали, наклонялись на бокъ, едва не опрокидывались. Сидящихъ въ нихъ несчастныхъ людей вытаскивали за руки, за ноги или за напудренныя косы. "Убить! Утопить!" -- кричала толпа. Лордъ Нортъ, лордъ Сэндвичъ, архіепископъ Іоркскій и многіе другіе близко видѣли смерть и спаслись только благодаря своему присутствію духа или энергическимъ мѣрамъ нѣсколькихъ друзей. Успѣхъ, а еще больше джинъ и пиво, которое сосѣдніе кабатчики лили рѣкой, опьянялъ чернь.

Одинъ за другимъ проникали внутрь зданія члены парламента въ изорванныхъ манжетахъ и жабо, испачканные въ грязи и крови. Каждый относился къ событію смотря по характеру: одни смѣялись и бранились, другіе, блѣдные отъ бѣшенства, стискивали зубы и молча вытирали лобъ, раненый ударомъ камня, или изорванное ухо, съ котораго капала кровь на великолѣпную одежду. Эти люди носили шпаги, многіе служили въ военной службѣ; большинство, шутя, рисковало жизнью на дуэляхъ. Они не боялись лондонской черни и въ нихъ пробуждался только дремлющій въ англичанахъ инстинктъ борьбы, страсть къ сраженію. Одинъ изъ старѣйшихъ членовъ разсказалъ, какъ шестьдесятъ лѣтъ назадъ джентльмены "лойяльныхъ обществъ", которымъ якобитская чернь въ 1720 году хотѣла запретить пить за здоровье короля Георга, напали въ Чвисейдѣ и Флитъ-Стритѣ на толпу и свернули головы нѣсколькимъ негодяямъ.

Это воспоминаніе зажигало блескъ въ глазахъ старика и воодушевляло слушавшую его молодежь.

-- Что, если бы и намъ сдѣлать вылазку?-- предложилъ кто-то.

Десятокъ молодыхъ людей съ высоко поднятыми палками напали неожиданно на толпу и освободили пріятеля, которому грозила опасность. Этотъ маневръ успѣшно повторился нѣсколько разъ, къ величайшему удовольствію участвующихъ. Нагрѣть бока этимъ негодяямъ -- какой пріятный спортъ! Если недостаточно будетъ палокъ, они обнажатъ оружіе и слегка поцарапаютъ ихъ! Чернь, изъ остатка уваженія, каждый разъ съ ревомъ разступалась, чтобы дать дорогу, но вслѣдъ затѣмъ еще яростнѣе надвигалась. Она сломала желѣзныя рѣшетки, которыми старались удержать толпу, заполонила дворъ и уже неистовствовала у подножія главной лѣстницы. Отдѣленные отъ нея нѣсколькими ступенями, депутаты тѣснились въ прихожей, которая вела въ залу засѣданій. Время отъ времени появлялся членъ правительства, окидывалъ равнодушнымъ взглядомъ положеніе вещей и затѣмъ возвращался на министерскую скамью подѣлиться новостями съ коллегами.

Натаніель Раксалль, объѣздившій подсвѣта, участвовавшій въ заговорѣ съ королевой, рисковавшій головой въ различныхъ странахъ, не пропустившій ни одного возстанія, стоялъ, облокотившись на рѣшетку, и наблюдалъ за зрѣлищемъ съ спокойнымъ и глубокомысленнымъ вниманіемъ энтомолога, склоненнаго надъ микроскопомъ. Изрѣдка онъ вынималъ часы, -- прекрасные золотые часы, купленные въ Парижѣ, -- которые звонили каждый часъ и играли дюнкирхенскій перезвонъ въ полдень и полночь. Если суждено было, чтобы чернь осквернила парламентъ своимъ вторженіемъ, Раксалль долженъ былъ съ минутною точностью передать исторіи, когда совершился этотъ фактъ. Смерть застала бы его за этимъ занятіемъ раньше, чѣмъ онъ замѣтилъ бы ея приближеніе.

Въ эту минуту среди оглушительнаго шума народъ на плечахъ торжественно вносилъ по лѣстницѣ лорда Джорджа Гордона. При видѣ его раздались громкіе крики. Товарищи спрашивали его, хватали за руки, требовали, чтобъ онъ удалилъ толпу.

Ни на кого не глядя, лордъ Гордонъ, очень спокойный на видъ и съ обычною неопредѣленною улыбкой на устахъ, произнесъ мягкимъ голосомъ:

-- Потрудитесь дать мнѣ дорогу, господа!

Всѣ послѣдовали за нимъ въ залу. Съ своимъ сводчатымъ потолкомъ, темными, рѣзными панелями, готическими украшеніями и цвѣтными стеклами, на которыхъ была изображена исторія Ветхаго Завѣта и главнѣйшія событія изъ жизни Іисуса Христа, бывшая капелла св. Стефана все еще сохраняла свой религіозный характеръ. Парламентъ засѣдалъ въ ней уже сто двадцать лѣтъ. Она не слыхала голоса Томаса Мора и Бэкона, но ея стѣны потрясались краснорѣчіемъ Шефтсбёри, Болингброка, Питта Старшаго и въ нихъ жилъ еще отголосокъ великихъ рѣчей, которыя Вольтеръ объявилъ достойными римскаго сената.

Царившая въ ней въ эту минуту тишина представляла странный контрастъ съ шумомъ на улицѣ. Въ обычный часъ была прочитана молитва, спикеръ занялъ свое мѣсто и на столѣ въ знакъ оффиціальнаго открытія засѣданія появилась булава, "игрушка", какъ презрительно называлъ ее Кромвель. Министры сидѣли направо отъ спикера на длинной скамьѣ со спинкой, противъ нихъ главы оппозиціи; за столомъ клеркъ; у рѣшетки стоялъ приставъ; всѣ находились на своихъ мѣстахъ.

Лордъ Джоржъ Гордонъ спросилъ и получилъ разрѣшеніе положить на столъ петицію лондонскихъ жителей, которые возставали противъ милостей, оказанныхъ католикамъ.

-- Двѣсти тысячъ человѣкъ сопровождаютъ его, "чтобы почтительно выразить..."

Горькій смѣхъ перебилъ его. Лордъ Джоржъ продолжалъ:

-- "Чтобы почтительно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, рѣшительно заявить о своей непоколебимой преданности свободѣ, завоеванной ихъ отцами цѣною столькихъ усилій".

Послѣ этихъ словъ онъ удалился, не преминувъ поклониться спикеру на томъ именно мѣстѣ, гдѣ эта формальность должна быть исполнена.

Вновь опустѣла зала и члены столпились въ прихожей. Показался Гордонъ и крики возобновились. На проклятія и угрозы сверху отвѣчали восторженными криками снизу. Шумъ достигъ такихъ размѣровъ, что люди, хотя и кричали надъ самымъ ухомъ сосѣда, но, все-таки, не могли разслышать другъ друга. Членамъ представилось, что Гордонъ собирается уходить, и ему загородили дорогу.

-- Вы останетесь у насъ заложникомъ, мы васъ не выпустимъ.

Лордъ Джоржъ жестомъ показалъ, что онъ и не собирается уходить, а только хочетъ сказать нѣсколько словъ народу. Онъ спустился на одну или двѣ ступени и попробовалъ говорить. Можно было разслышать только нѣсколько словъ: "Святое дѣло... великіе мученики... ненавистное идолопоклонство... права народа... до смерти!"

Увидавъ, что его слова не могутъ заглушить шума, Гордонъ возвратился къ коллегамъ, и толпа готова была послѣдовать за нимъ. Тогда полковникъ Гордонъ, родственникъ молодаго лорда, на совершенно иного направленія, обнажилъ шпагу.

-- Вы видите это... Клянусь вамъ, что если хоть одинъ изъ негодяевъ придетъ сюда, я убью васъ прежде, чѣмъ онъ переступитъ порогъ парламента.

Легкая усмѣшка не покинула безцвѣтнаго и холоднаго лица Гордона; онъ спокойно выслушивалъ бросаемыя ему въ лицо оскорбленія.

-- Злодѣи!-- воскликнулъ Рейбенъ,-- Они убьютъ его!

И, выхвативъ изъ-подъ плаща пистолетъ, хотѣлъ броситься впередъ, когда послышался барабанный бой. Полковникъ Вудфордъ велъ нѣсколько ротъ солдатъ на защиту парламента.

Толпа отступила, но медленно, безъ паники, въ порядкѣ, шагъ за шагомъ, съ глухимъ взрывомъ ненависти, предвѣщавшимъ горячее сопротивленіе. Солдаты осторожно подвигались впередъ, довольствуясь тѣмъ, что занимали очищаемое мѣсто. Со всѣхъ сторонъ сыпалась брань, нѣсколько камней полетѣло въ ряды.

-- Неужели вы будете драться за папу?-- кричалъ кто-то изъ толпы.

-- Развѣ англійскою кровью красятъ одежду кардиналовъ?-- спрашивалъ другой.

Солдаты, видимо, неохотно, съ отвращеніемъ исполняли свою обязанность. Красивая парадная гвардія, рѣдко посылаемая на войну, не имѣла никакого желанія участвовать въ подавленіи бунта. Зодилъ слухъ, что она возстанетъ и откажется повиноваться офицерамъ.

Внутри парламента произошла странная перемѣна. Если нѣкоторые члены радовались, что они освобождены, то другіе негодовали. Появленіе войска среди представителей націи казалось имъ нарушеніемъ правъ парламента, почти равносильнымъ народному вторженію. Слово, всегда магическое въ подобныхъ случаяхъ, переходило изъ устъ въ уста: Breach of privilege. Когда минуетъ или хотя бы отдалится опасность, тогда пробуждается чувство справедливости, уваженіе къ личности и гражданину. Вѣдь, эти люди, протестующіе противъ рѣшеній законодателей, пользуются своимъ правомъ, хотя и въ слишкомъ шумной формѣ. Неужели ихъ станутъ убивать? Еще туда-сюда кулачная расправа, удары палками и царапины шпагами, но ружейные выстрѣлы?! Нѣтъ, нѣтъ, надо беречь порохъ для французовъ!

Настала ночь. На площади становилось спокойнѣе, такъ какъ умы не могутъ долго оставаться настроенными на тотъ же діапазонъ и часто самыя критическія положенія въ народныхъ возстаніяхъ разрѣшались единственно вслѣдствіе продолжительности. Часъ ужина чувствовали всѣ желудки, въ особенности тѣхъ, которые не успѣли пообѣдать. Судья Адингтонъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ, чтобы сдѣлать попытку къ примиренію.

-- Друзья мои,-- воскликнулъ онъ,-- дайте мнѣ честное слово, что вы удалитесь, и я отошлю солдатъ!

Раздались одобрительнюе возгласы. Гвардія начала отступленіе; рукоплесканія удвоились. Чернь находила, что она доказала свое могущество, проучила своихъ повелителей, и медленно удалялась отъ парламента. Понемногу крики стихли и Вестминстерская площадь опустѣла. Обѣ партіи воображали, что побѣдили, и спокойствіе, повидимому, водворилось.

Но иллюзія продолжалась не долго. Нѣсколько минутъ спустя громкіе крики, ярко вспыхнувшее пламя и зарево возвѣстили, что настоящее буйство только еще начиналось. Скоро сдѣлалось извѣстно, что чернь напала на капеллу сардинскаго посланника въ Дьюкъ-Стритѣ и другую капеллу римскаго исповѣданія въ Ворвикъ-Стритѣ. Народъ ломалъ, опрокидывалъ, вытаскивалъ на улицу скамейки, картины, стулья, распятія, исповѣдальни, оставлялъ однѣ голыя стѣны, а изъ всѣхъ этихъ предметовъ идолопоклонства устраивалъ иллюминацію. Испуганные католики бѣжали, какъ будто Лондонъ въ XVIII вѣкѣ готовился присутствовать при протестантской Варѳоломеевской ночи.

Смятеніе царило въ одномъ кварталѣ, веселье въ другомъ. Въ то время, какъ въ Дьюкъ-Стритѣ раздавались отчаянные крики, въ Пантеонѣ танцовали.

XII.

Мистрисъ Мэршамъ и Эстеръ провели весь день за приготовленіемъ костюмовъ. Отголосокъ народнаго волненія долетѣлъ до нихъ; имъ сказали, что большая толпа народа окружила парламентъ.

-- А!-- сказала мистрисъ Мэршамъ, не очень встревоженная.-- Это петиція противъ папистовъ!

И она сейчасъ же забыла объ этомъ.

Что же касается Эстеръ, то ея голова, такъ возбужденная наканунѣ, совершенно успокоилась. Предсказаніе цыганки, изреченіе Шекспира, всеобщій заговоръ, политическія событія, даже тщеславіе ея, ничто не могло перевѣсить чувства, скрытаго въ глубинѣ сердца. Она приняла твердое рѣшеніе. Поѣдетъ на балъ, будетъ веселиться насколько это возможно, но не позволить, чтобы ее похитили. "Луна можетъ всходить", но она не отвѣтитъ на условный знакъ. Она твердо рѣшилась дѣйствовать такъ...развѣ только въ послѣднюю минуту, въ припадкѣ новаго каприза, сдѣлаетъ какъ разъ обратное.

Эстеръ рано одѣлась и мистрисъ Мэршамъ не заставила себя ждать. Но прошло болѣе часа, а кавалеръ ихъ О'Флэнниганъ не являлся.

Около девяти часовъ дамы услыхали у дверей страшный шумъ и какъ будто дѣтскіе крики. Охваченная любопытствомъ и нетерпѣніемъ, Эстеръ пошла отпереть. Она съ изумленіемъ увидѣла дюжину мальчишекъ, бросавшихъ грязью въ странное существо, въ одеждѣ джентльмена, но съ громадною ослиною головой на плечахъ. Чудовище, слѣпое или пьяное на видъ, шатаясь, бросилось въ садъ.

-- Заприте, заприте скорѣй!-- вылетѣлъ неясный шепотъ изъ ослиной морды.-- Вы видите, меня преслѣдуютъ.

Дѣвушка машинально повиновалась. Тогда незнакомецъ сбросилъ ослиную голову и глазамъ обѣихъ дамъ представилось блѣдное, взволнованное лицо профессора музыки.

-- Мосье О'Флэнниганъ.

-- Я самый! Удивляюсь, какъ я еще живъ. Вы видѣли этихъ безумцевъ?

-- Безумцевъ? Старшему изъ нихъ нѣтъ двѣнадцати лѣтъ.

-- Увѣрены ли вы?

-- Вполнѣ. Но къ чему эта ослиная голова?

-- Сегодня преслѣдуютъ католиковъ; поэтому я нарядился. Что могло быть естественнѣе, такъ какъ мы ѣдемъ въ маскарадъ? Я взялъ въ магазинѣ дрюри-лэнскихъ аксесуаровъ ослиную голову, которая необходима для роли Основы въ комедіи Сонъ въ лѣтнюю ночь. Она идетъ ко мнѣ, не правда ли?

-- Какъ будто для васъ сдѣлана.

-- Къ несчастію, въ Чэрингъ-Кроссѣ чернь налетѣла на мои носилки, опрокинула ихъ, и подлые носильщики бросили меня одного. Я надѣлъ ослиную голову, но, должно быть, недостаточно быстро, чтобы не быть узнаннымъ. Я бросился бѣжать, меня преслѣдовали съ криками: "Въ воду паписта!" Они исполнили бы на дѣлѣ то, что говорили.

Эстеръ разсмѣялась.

-- Дѣти просто пугали васъ.

-- Да, дѣти... Поэтому-то я и не обнажилъ оружія... О, если бы я имѣлъ дѣло съ мужчинами, они дорого поплатились бы за одою дерзость!

-- Вы великодушны, мосье О'Фленниганъ. Это достойно васъ. Теперь ѣдемъ скорѣе.

-- Но безопасно на улицахъ?-- спросила мистрисъ Маршамъ.

-- Кажется, все кончилось... Ничего не слыхать.

И, въ самомъ дѣлѣ, было тихо, такъ какъ въ это именно время мятежники очистили площадь передъ парламентомъ.

Наемная карета безъ затрудненій привезла обѣихъ дамъ и ихъ спутника въ Оксфордъ-Стритъ или, какъ говорили тогда, Оксфордъ-Родъ, гдѣ находился Пантеонъ.

Маскарады, очень любимые современниками Георга I и Георга II, сразу прекратили свое существованіе въ половинѣ вѣка, въ эпоху, когда землетрясеніе напугало Европу. Лондонъ ожидалъ участи Лиссабона. Какой-то уличный пророкъ предсказалъ число, когда послѣдуетъ разрушеніе города. Наканунѣ страшнаго дня большая часть населенія покинула городъ и расположилась на открытомъ воздухѣ. Даже послѣ того, какъ благополучно миновалъ роковой срокъ, безотчетный страхъ носился въ воздухѣ, парализовалъ всѣ удовольствія. Народные проповѣдники громили съ каѳедръ современные пороки и въ особенности нападали на неприличную распущенность маскарадовъ. Господь покараетъ Англію. Его десница уже простерлась къ ней. Конецъ маскарадамъ, иначе дождь изъ сѣры или смолы уничтожитъ новый Вавилонъ; земля разверзнется, чтобы поглотить грѣшниковъ и грѣшницъ въ ихъ непристойныхъ нарядахъ и маскахъ, прикрывающихъ всевозможные пороки. Въ подобномъ видѣ они предстанутъ предъ лицомъ Всевышняго и отъ веселья бальной залы рѣзко перейдутъ къ неописуемымъ мукамъ ада.

Маскарады сразу исчезли.

Понемногу паника улеглась, забылась, сдѣлалась историческимъ воспоминаніемъ. Нѣкоторые вольнодумцы начали даже посмѣиваться надъ ней. Въ первый разъ, когда какой-то устроитель развлеченій заговорилъ о возобновленіи маскарадовъ, кто-то шутя замѣтилъ: "Должно быть, произойдетъ землетрясеніе!" фраза понравилась и всѣ устремились на вечера, которые открыла Тереза Корнелисъ въ Карлейль-гоузѣ въ Сого-Сквэрѣ.

Сначала добрая Тереза Корнелисъ не требовала платы. Fi donc! Если она и брала немного денегъ, то только на покупку топлива лондонскимъ бѣднымъ, замерзавшимъ въ ту зиму отъ холода. Но настало лѣто: въ Карлейль-гоузѣ продолжали танцовать. Корнелисъ объясняла, что она руководится цѣлью поддержать коммерцію, переживавшую кризисъ (коммерція всегда переживаетъ кризисъ). Между тѣмъ, епископы начали громко жаловаться на распущенность, царившую у мистрисъ Корнелисъ: если вѣрить имъ, Карлейль-гоузъ сдѣлался неприличнымъ мѣстомъ.

Тогда то зародилась мысль устроить маскарадъ, доступъ въ который былъ бы запрещенъ куртизанкамъ, и гдѣ могли бы бывать только свѣтскія женщины. Пантеонъ открылъ свои двери 27 января 1772 года. Въ тотъ же вечеръ въ дверяхъ залы показалась миссъ Абингтонъ, первая изъ числа исключенныхъ; она улыбалась и съ побѣдоноснымъ видомъ обмахивалась вѣеромъ.

-- Мадемуазель,-- вѣжливо прошепталъ распорядитель,-- къ моему величайшему огорченію, я вынужденъ отказать вамъ въ пропускѣ въ залу. Таковъ формальный уставъ и...

Миссъ Абингтонъ обернулась и сдѣлала знакъ. Къ ней двинулась въ большомъ порядкѣ свита изъ сорока джентльменовъ со шпагами въ рукахъ. Несчастный распорядитель уступилъ передъ численностью и дама полусвѣта торжественно вступила въ большую залу. Въ открытую брешь за нею слѣдомъ проникла вся армія порока.

Вечеръ былъ въ разгарѣ, когда мистрисъ Мэршамъ съ племянницей, обѣ въ домино и маскахъ, вошли въ большую ротонду. Послѣ свѣжести и тишины улицъ, по которымъ ѣхала карета, онѣ растерялись, чуть не задохлись, попавъ въ середину этого горнила и какофоніи. Смущеніе ихъ граничило съ отчаяніемъ. Воздухъ былъ пропитанъ тяжелымъ запахомъ духовъ. Жара была такъ велика, что свѣчи таяли, капали на посѣтителей, которыя не замѣчали этого. Тысячи людей, то пьяныхъ, то увлеченныхъ весельемъ и шумомъ, смѣялись, кричали, суетились, поднимали ногами пыль, которая стояла туманомъ надъ головами. Толпа производила такой шумъ, что пронзительныя и рѣзкія взвизгиванія скрипокъ, оглушительные звуки барабановъ едва могли на минуту заглушить его.

-- Это Бедламъ!-- воскликнула Эстеръ.

-- Адъ какой-то!-- отвѣтила мистрисъ Мэршамъ.

Она дрожала отъ волненія и уже раскаивалась, зачѣмъ поѣхала. О'Флэнниганъ задыхался въ ослиной головѣ, ничего не видѣлъ, ничего не слышалъ; онъ повернулся поочередно къ своимъ спутницамъ, причемъ не разсчиталъ длины своей выдавшейся морды и ударилъ бы ихъ прямо въ лицо, если бы онѣ во-время не отстранились. Понемногу они начали различать въ толкотнѣ кое-какія подробности, замѣтили нѣсколько характерныхъ фигуръ. Полуприкрытая кисеей султанша сидѣла въ бархатномъ паланкинѣ на картонномъ слонѣ, ноги котораго составляли четыре сильныхъ человѣка. Слона велъ величественный мусульманинъ съ длинною бородой, въ золотистомъ кафтанѣ и съ громаднымъ рубиномъ на тюрбанѣ. Два маленькихъ негра, одинъ съ курильницей, другой съ вѣеромъ изъ перьевъ въ рукахъ, совали проходящей публикѣ таинственные листки бумаги, тщательно сложенные. Въ нихъ оказывался адресъ магазина въ Бондъ-Стритѣ, гдѣ продавались индѣйскія матеріи по самой дешевой цѣнѣ, и маскарадъ служилъ для него рекламой. Шествіе заканчивала группа одалисокъ, среди которыхъ кривляющійся евнухъ несъ дощечку съ надписью: "Продажныя рабыни". Одалисокъ неотступно осаждала толпа людей-обезьянъ, которыхъ никто не могъ бы превзойти въ смѣлости и нахальствѣ. Кормилица съ металлическими украшеніями на головѣ важно расхаживала, держа на рукахъ запеленатую собаченку, вмѣсто ребенка. Кто-то нарядился полу-мельникомъ, полу-трубочистомъ: одна сторона была бѣлая отъ муки, другая черная отъ сажи. Прямая линія раздѣляла его лобъ, носъ, подбородокъ и все тѣло на двѣ части. Дальше прогуливались: потайной фонарь, артишокъ, гигантскій паукъ, наконецъ, мертвецъ въ саванѣ, съ гробомъ подъ мышкой, въ который онъ игривымъ жестомъ приглашалъ дамъ, отвѣчавшихъ ему громкимъ хохотомъ. Адамъ и Ева въ трико тѣлеснаго цвѣта въ фиговомъ поясѣ изъ крашеной бумаги несли небольшое дерево, вокругъ ствола котораго обвился очень искусно сдѣланный змѣй. Ева рвала съ дерева запрещенные плоды и предлагала ихъ мужчинамъ съ наивною улыбкой.

Попадались и живыя каррикатуры, которыя легко было узнать и понять. Компасъ, представлявшій нѣкоторое сходство съ головой Георга III, повернулъ стрѣлку къ сѣверу, т.-е. къ лорду Норту, который подвигался въ костюмѣ Борея и велъ подъ руку страшнаго людоѣда: символъ дружбы между первымъ министромъ и индѣйскимъ населеніемъ. Другая группа состояла изъ испанца, француза-щеголя, одѣтаго но послѣдней версальской модѣ, и плантатора Виргиніи,-- три врага Англіи въ ту эпоху. Они бѣжали впереди дамы Британіи, которая била ихъ плетью, къ величайшей радости присутствующихъ въ залѣ патріотовъ. Какая-то женщина олицетворяла тайную интригу (backstairs intrigue, буквально: интрига задняго крыльца). Она таинственно шептала, раздавала мѣшки съ деньгами, грамоты на право полученія пенсіи и держала національный гербъ, изъ котораго ганноверскій конь ударомъ копыта выгонялъ британскаго льва; она топтала ногами изорванную бумагу, на которой виднѣлась надпись крупными буквами: биль о законахъ. Около нея римскій папа съ тіарой на головѣ кувыркался и позвякивалъ ключами святаго Петра.

-- Надо пойти наверхъ, чтобы видѣть общую картину,-- сказала Эстеръ теткѣ.

Кое-какъ онѣ дотащили до конца лѣстницы О'Флэннигана, который спотыкался на каждой ступени. Облокотившись на бархатную рампу, онѣ долго смотрѣли внизъ. Большая круглая зала казалась кратеромъ вулкана и поднимавшійся къ нимъ паръ обжигалъ ихъ лица. Въ эту минуту дамы и кавалеры въ дикомъ вихрѣ кружились по залѣ съ возрастающею быстротой. Горе тѣмъ, кто встрѣчался на ихъ пути! Горе тому, кто падалъ! Его немилосердно топтали ногами.

Опьяненные виномъ и пляской, они утратили понятіе о приличіяхъ и препятствіяхъ, перестали сознавать личное существованіе и готовы были завертѣться до смерти. Дамы обернулись назадъ. Вокругъ нихъ происходили разнообразныя сцены и удовольствіе принимало здѣсь другой характеръ. Въ залахъ, изображавшихъ по тогдашней модѣ внутренность китайскихъ или японскихъ домиковъ, публика сидѣла за столиками, пила и ѣла. Тутъ были и женщины; однѣ проголодались и съ жадностью набрасывались на паштетъ изъ поросенка со сливами, другія -- наслаждались пирожками и кремомъ. Шампанское и рейнвейнъ лились рѣкой. Изъ темныхъ угловъ долеталъ шепотъ, сдержанный смѣхъ и звуки поцѣлуевъ. Дальше стѣснялись еще меньше и ужинъ переходилъ въ оргію. Молоденькая дѣвушка, лѣтъ шестнадцати, танцовала на столѣ въ мужской треуголкѣ, съѣхавшей ей на глаза. Другая, полупьяная и съ растрепанными волосами, полулежала на колѣняхъ какого-то мужчины, протягивала обнаженную руку другому, безсознательно улыбалась третьему... Еще какая-то улеглась на диванѣ и спала такъ спокойно, точно на собственной кровати.

-- Пройдемъ скорѣе!-- сказала мистрисъ Маршамъ, уже проклинавшая свое любопытство.

Въ эту минуту Эстеръ замѣтила между двумя колоннами мужчину и женщину, полускрытыхъ занавѣской. Маска, къ удивленію, была въ одинаковомъ домино съ нею: коричневомъ съ голубыми лентами. Мужчина повернулся къ ней лицомъ, говорилъ въ полголоса, повидимому, о чемъ-то просилъ, умолялъ; она обмахивалась вѣеромъ, отрицательно качала головой и кокетливымъ жестомъ говорила "нѣтъ", то "нѣтъ", которое бываетъ предвѣстникомъ и почти синонимомъ "да". Вѣроятно, какая-нибудь минутная любовь, тысячами зарождающаяся и потухающая въ такія ночи! Однако, кавалеръ имѣлъ болѣе серьезный видъ, чѣмъ всѣ окружавшіе его люди. Въ томъ, какъ онъ сжималъ маленькую ручку и старался заглянуть сквозь отверстія маски въ глаза незнакомки, проглядывала тревога, страсть, мука... Онъ отвернулъ на минуту голову. Этого было достаточно, чтобы Эстеръ узнала Фрэнка Мондея.

Эта сцена произвела на Эстеръ такое неожиданное и сильное впечатлѣніе, какого она и представить себѣ не могла. Кровь прилила къ ея сердцу, ноги задрожали, она безсознательно слѣдовала за увлекавшею ее теткой. Эстеръ достаточно было одного мгновенія, чтобы понять, что она любитъ Фрэнка, а также узнать, что Фрэнкъ не любитъ ее. Ее подкупили его нѣжныя фразы, печальные взоры, разсказъ о дѣтскихъ страданіяхъ; ей казалось такъ пріятнымъ утѣшить одинокаго сироту. Ради него она готова была пожертвовать своими мечтами о блескѣ, роскоши, весельѣ... А онъ, Фрэнкъ, былъ такъ же легкомысленъ, какъ и другіе; онъ никогда не думалъ о ней! При этой мысли Эстеръ негодовала на самое себя. Духъ смѣлости и жажда приключеній, такъ часто мучившіе ее, вновь пробудились въ ней и влекли ее впередъ, подобно тому, какъ боль, причиняемая шпорой, подгоняетъ кровную лошадь.

"Счастливо я отдѣлалась!-- думала Эстеръ.-- Хижина, чердакъ съ Фрэнкомъ, нищета, голодъ,-- вотъ счастье, которое я едва не полюбила, я, дочь Шекспира, созданная для блеска, великихъ ролей и сильныхъ ощущеній!... Жребій брошенъ, я буду леди Моубрей!" Дамы въ сопровожденіи своего кавалера съ ослиною головой спустились внизъ. Вдругъ какая-то женщина бросилась къ О'Фленнигану и издала такой пронзительный крикъ, что даже среди этого оглушительнаго шума болѣе тридцати человѣкъ обернулись, остановились, заинтересованные сценой, которая произойдетъ.

-- Негодяй!-- кричала женщина.-- Такъ-то ты бросаешь жену съ голодными дѣтьми?

-- Я?-- пробормоталъ О'Флэнниганъ и оцѣпенѣлъ отъ изумленія; онъ едва дышалъ, такъ какъ незнакомка схватила его за жабо.

-- Да, вы!... Въ то время, какъ вы здѣсь прогуливаетесь съ особами, до которыхъ мнѣ стыдно было бы прикоснуться пальцемъ, вы бросаете вашу законную жену на попеченіе прихода.

-- Сударыня, вы ошибаетесь... Я весьма сочувствую вашему несчастію, но позвольте вамъ замѣтить, что вы слишкомъ душите меня. Вы изорвете жабо, а оно принадлежитъ магазину Дрюри-Ленскаго театра. Повторяю вамъ, что вы ошибаетесь.

О'Флэнниганъ снялъ ослиную голову и показалъ свое честное, открытое лицо, съ растеряннымъ выраженіемъ. Зрители затаили дыханіе.

-- Нѣтъ, не ошибаюсь... Вы мой мужъ, Патъ О'Фленниганъ, профессоръ музыки и суфлеръ въ Дрюри-Лэнскомъ театрѣ.

-- Конечно, я О'Флэнниганъ, профессоръ и суфлеръ въ Дрюри-Лэнскомъ театрѣ... Но чтобы я былъ вашимъ мужемъ... Убей меня Богъ, если я васъ когда-нибудь видѣлъ!...

-- Вы меня никогда не видали? Вы никогда не видали Молли Макъ-Морро, съ которой васъ вѣнчалъ Брейскій священникъ въ Ирландіи? Вы никогда не видали матери вашихъ шестерыхъ дѣтей?

Мистрисъ Мэршамъ выпустила руку несчастнаго О'Флэннигана.

-- Возможно ли?-- воскликнула она.-- Неужели это дѣйствительно мистрисъ О'Флэнниганъ?

-- Увѣряю васъ, мистрисъ Мэршамъ, что не существуетъ никакой мистрисъ О'Флэнниганъ. Эта женщина или сумасшедшая, или негодяйка; она подослана моими врагами.

-- Сумасшедшая! Негодяйка! Если есть здѣсь негодяйка, такъ только вотъ эта нахалка, которая крадетъ чужую собственность и, отвлекаетъ женатаго человѣка отъ его обязанностей!

-- О!-- произнесла мистрисъ Мэршамъ въ ужасѣ.

-- Я не знаю,-- кричала женщина,-- что останавливаетъ меня сорвать съ нея маску и исцарапать ей лицо ногтями!

Она угрожающе приблизилась и протянула сжатый кулакъ къ лицу мистрисъ Мэршамъ, которая слабо прошептала:

-- Помогите!

Вокругъ собралась толпа; тотъ, кто плохо видѣлъ, толкалъ другихъ, влѣзалъ на стулъ. Раздавались восклицанія: "Двѣ женщины! Онѣ подерутся! Браво! Не мѣщайте имъ!"

Составлялись пари.

-- Держу за законную пять противъ одного!

-- Идетъ!

Другіе потѣшались надъ жалкою физіономіей О'Флэннигана. Мистрисъ Мэршамъ выпустила руку Эстеръ, стоявшей немного позади. Никто не обратилъ на нее вниманія. Вдругъ сзади нея чей-то полосъ отчетливо произнесъ:

-- Луна взошла!

Эстеръ вздрогнула, сердце ея громко застучало. Вся жизнь зависѣла отъ того, какъ она поступитъ. Въ эту минуту въ умѣ ея представилась нѣмая сцена, которую она видѣла наверху: Френкъ сжималъ руку незнакомки въ домино и взоромъ умолялъ ее.

"Будь, что будетъ!" -- подумала Эстеръ.

Она закрыла глаза, точно готовилась броситься въ пропасть. Кто-то схватилъ ее за руку и увлекъ впередъ. Она безмолвно послѣдовала за проводникомъ.

XIII.

Положеніе несчастнаго О'Флэннигана и его дамы становилось критическимъ, когда неожиданно на полѣ битвы появился союзникъ въ лицѣ величественнаго мусульманина, изображавшаго вожатаго слона.

-- Вотъ гнусная комедія!-- воскликнулъ онъ.-- Этотъ джентльменъ невиненъ, я въ томъ порукой. Да неужели вы не узнаете цыганку, которая ворожитъ на ярмаркѣ св. Варѳоломея и которая не разъ появлялась передъ судьями въ Боу-Стритѣ?

-- Дѣйствительно,-- замѣтилъ кто-то,-- это Рахава, цыганская царица.

-- Надо позвать полицію и отправить цыганку въ тюрьму.

Со всѣхъ сторонъ посыпались неодобрительные возгласы.

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- кричала толпа.-- Не надо полиціи! Это шутка! Не надо дѣлать ей зла!

При упоминаніи полиціи и тюрьмы цыганка быстро повернулась и исчезла въ толпѣ. Съ помощью своего благороднаго защитника О'Флэнниганъ довелъ задыхавшуюся отъ стыда и злости мистрисъ Мэршамъ до уединенной залы и усадилъ на скамейку. Лакей принесъ стаканъ воды. Взволнованная дама выпила половину и оглядѣлась кругомъ.

-- Не забуду я этого вечера,-- проговорилъ она.-- Богъ наказалъ меня за любопытство, какъ покаралъ нѣкогда нашу прародительницу Еву. Но, вѣдь, я,-- прибавила старуха, обманывая самое себя,-- я хотѣла доставить удовольствіе племянницѣ.

При этихъ словахъ она вспомнила о молодой дѣвушкѣ.

-- Но гдѣ же Эстеръ?

-- Въ самомъ дѣлѣ, куда же дѣвалась миссъ Вудвиль?-- спросилъ О'Флэнниганъ.

Она высказала различныя предположенія: молодая дѣвушка испугалась, ихъ разлучила толпа.

-- Надо отыскать ее!-- воскликнула мистриссъ Мэршамъ.

-- Въ чемъ она?-- спросилъ персіянинъ.

Мистрисъ Мэршамъ описала костюмъ племянницы.

-- Безполезно искать. Миссъ Вудвиль похищена или, вѣрнѣе, добровольно послѣдовала за своимъ похитителемъ. Вся эта смѣшная исторія,-- я понимаю теперь,-- имѣла одну цѣль: ошеломить васъ, отвлечь ваше вниманіе. Въ ту минуту, когда я спѣшилъ вамъ на помощь, я собственными глазами видѣлъ, какъ коричневое домино съ голубыми лентами направлялось къ выходу подъ руку съ замаскированнымъ джентльменомъ.

-- Эстеръ? Это невозможно!

-- Это не подлежитъ сомнѣнію... Но я могу сказать вамъ еще больше: я могу назвать имя похитителя.

-- Назовите!

-- Лордъ Моубрей.

-- Но кто же вы сами, чтобы знать такъ много?-- спросилъ О'Флэнниганъ.-- Вы или колдунъ, или самъ чортъ?

Вмѣсто отвѣта, персіянинъ снялъ свою накладную бороду.

-- Мосье Фишеръ!-- воскликнули въ одинъ голосъ квакерша и ея кавалеръ.

-- Къ вашимъ услугамъ. Эта борода принадлежитъ Прросперо въ "Бурѣ".

-- А! Сегодня, публика растащила, кажется, всѣ аксесуары Шекспира!... Но скажите мнѣ, Фишеръ, почему вы знаете, что лордъ Моубрей похитилъ миссъ Вудвиль?

-- Я имѣю доказательства,-- таинственно отвѣтилъ Фишеръ.-- Я держалъ ихъ въ рукахъ: вы можете повѣрить мнѣ.

Парикмахеръ не нашелъ нужнымъ распространяться и сообщать, что на упомянутыхъ "доказательствахъ" было вычеканено изображеніе его величества.

-- Боже мой, что дѣлать?-- воскликнула мистрисъ Мэршамъ, ломая руки.

-- Надо предупредить вашего сына,-- посовѣтовалъ ирландецъ.

Квакержа ужаснулась.

-- Рейбена! Какими упреками осыпетъ онъ меня!

-- Онъ женихъ своей кузины, онъ энергиченъ и рѣшителенъ. Если кто-нибудь можетъ спасти молодую дѣвушку отъ ожидающей ее страшной участи, то только онъ... Нельзя терять ни минуты.

-- Но гдѣ найти его?

-- Нѣтъ ничего легче,-- замѣтилъ Фишеръ.-- Его цѣлый день видѣли во главѣ враговъ папства. Если я не ошибаюсь, онъ любуется теперь пожаромъ сардинской капеллы.

Рѣшено было отвести мистрисъ Мэршамъ въ домъ Фишера по близости отъ Оксфордъ-Рода, а мужчинамъ отправиться на поиски Рейбена. У парикмахера всюду были друзья. У подъѣзда ему сообщили кое-какія свѣдѣнія, подтвердившія его предположенія. Видѣли, какъ капитанъ Гэкманъ, неразлучный съ лордомъ Моубрей, бродилъ по Оксфордъ-Роду съ пистолетомъ въ рукахъ. Карета безъ герба и съ кучеромъ въ темной ливреѣ стояла въ сторонѣ. Джентльменъ въ маскѣ подъ руку съ дамой въ коричневомъ домино съ голубыми лентами вышли изъ подъѣзда. Онъ сдѣлалъ знакъ. Карета подъѣхала; кавалеръ и дама сѣли въ нее. Тогда Гэкманъ вскочилъ на козлы и крикнулъ: "Въ Чельзи!" Карета быстро помчалась налѣво и чуть-чуть не раздавила прохожихъ. Существовала другая версія, которую разсказывалъ одинъ пажъ. Мужчина былъ въ маскѣ, дама въ домино того же цвѣта. Только дѣйствіе произошло у одного изъ боковыхъ подъѣздовъ. Вмѣсто кареты, дама сѣла въ носилки, которыя направились направо, въ сторону Сити. Во всѣхъ подобныхъ событіяхъ бываютъ разногласія въ показаніяхъ. Кому вѣрить? Конечно, тѣмъ, кто узналъ Гэкмана и слышалъ данный кучеру адресъ. Моубрей, безъ сомнѣнія, увлекалъ свою жертву въ "Folie" въ Чельзи.

Фишеръ былъ расторопный и не глупый человѣкъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ освободился отъ тюрбана, персидскаго кафтана, фальшивой бороды и отыскалъ Рейбена въ Дьюкъ-Стритѣ.

Разрушители кончили свое дѣло; толпа, утомленная зрѣлищемъ, рѣдѣла. Костеръ, образовавшійся изъ украшеній капеллы, начиналъ потухать за недостаткомъ матеріала. Четырнадцати, пятнадцатилѣтніе ребятишки замѣнили взрослыхъ людей, прыгали черезъ обуглившіеся обломки, кричали, разгребали головешки, отчего кое-гдѣ ярко вспыхивало пламя. Свѣтъ озарялъ тогда на мгновеніе всю улицу, освѣщалъ въ окнахъ испуганныя лица женщинъ, а въ темныхъ углахъ небольшія группы бунтовщиковъ въ надвинутыхъ на глаза шляпахъ. Среди нихъ стоялъ холодный, неумолимый Рейбенъ и слѣдилъ за тѣмъ, чтобы никто не приближался къ огню, чтобы никто ничего не спасъ и не похитилъ.

Въ это самое время Фишеръ приблизился къ Рейбену и шепнулъ ему на ухо нѣсколько словъ.

Рейбенъ вздрогнулъ отъ неожиданности и негодованія.

-- Лордъ Моубрей похитилъ Эстеръ! Увезъ въ Чельзи!

Онъ, однако, сдержался и подумалъ немного.

-- Друзья мои,-- произнесъ онъ твердымъ, но сдержаннымъ голосомъ, чтобы его слышали тридцать или сорокъ человѣкъ, которые окружали еще его,-- намъ нечего больше тутъ дѣлать. Если мы останемся дольше, насъ заберутъ солдаты; я получилъ сейчасъ извѣстіе, что они приближаются. Разойдемся, чтобы собраться черезъ часъ въ Чельзи около Бонъ-гоуза. Тамъ мы сдѣлаемъ нападеніе на домъ, хозяинъ котораго тайно покровительствуетъ папистамъ...

Въ эту минуту Рейбенъ лгалъ. Но ему пришли на память многочисленные примѣры изъ священнаго писанія, оправдывавшіе подобную благонамѣренную ложь, и потому, бросивъ выразительный взглядъ толпѣ грабителей, до сихъ поръ весьма недовольной, онъ продолжалъ увѣреннымъ тономъ:

-- Этотъ домъ полонъ сокровищъ. Въ немъ же спрятана молодая дѣвушка, одна изъ нашихъ, которую этотъ негодяй похитилъ, чтобы сдѣлать своею игрушкой. Поспѣшимъ, если хотимъ поспѣть во-время, чтобы спасти ее!

Его слова были встрѣчены одобрительнымъ крикомъ. Небольшой отрядъ раздѣлился группами и разными дорогами направился въ условному мѣсту. Рейбенъ пошелъ съ Фишеромъ, который разсказалъ дорогой всѣ подробности происшествія.

Бонъ-гоузъ славился въ то время сытными, немного тяжеловатыми пирожками.

Въ лѣтнее время туда ѣзжали компаніи поѣсть "buns" и запить ихъ портвейномъ. Самъ Георгъ III, проѣздомъ изъ Кью въ Сентъ-Джемсъ, останавливался тутъ и удостоивалъ фамильярною бесѣдой мистрисъ Хэндсъ -- кондитершу.

Она, вѣроятно, крѣпко спала въ ту ночь и не слыхала, какъ шумѣла толпа, собиравшаяся около ограды ея сада. Рейбенъ увидѣлъ очень немногихъ изъ тѣхъ фанатиковъ-сектантовъ, которыхъ велъ къ парламенту. Утомленные дневнымъ трудомъ, довольные, что устрашили, какъ имъ казалось, представителей націи и разрушили два идолопоклонническихъ вертепа, они, вѣроятно, разбрелись по домамъ. Изъ всей рѣчи Рейбена одна фраза произвела впечатлѣніе: "этотъ домъ полонъ сокровищъ". Это не удивляло его, такъ какъ онъ произнесъ ее не безъ умысла. Но если Рейбенъ остался невозмутимъ, то Фишеръ содрогнулся при видѣ окружавшихъ ихъ разбойничьихъ физіономій. Собралось человѣкъ сорокъ, вооруженныхъ пистолетами, палками и кинжалами. Страшные, рѣшительные, готовые на все, привыкшіе, повидимому, къ подобнымъ ночнымъ похожденіямъ, они подвигались безъ шума, повиновались быстро, точно дисциплинированные.

-- Домъ вонъ тамъ, за деревьями,-- сказалъ Рейбенъ.-- Надо оцѣпить его такъ, чтобы никто не могъ убѣжать. По три человѣка къ каждому выходу.

-- Я былъ конюхомъ въ Фоли-Моубрей,-- сказалъ, выдвигаясь впередъ, рыжій малый.-- Въ сѣверной стѣнѣ есть лазейка, черезъ которую я отправлялся по ночамъ къ подругѣ сердца -- Пегъ, которая жила служанкой въ гостиницѣ Nell Gwinne. Если хотите, я проведу васъ.

-- Ведите,-- лаконически, отвѣтилъ Рейбенъ.

Нѣсколько минутъ спустя отрядъ проникъ въ паркъ и тихо прошелъ подъ высокими деревьями, избѣгая усыпанныхъ пескомъ дорожекъ. Густая трава смягчала шаги, а поднявшійся легкій вѣтерокъ заглушалъ производимый ими шумъ. Изрѣдка только раздавался ударъ о камешекъ или трескъ сухой вѣтки подъ ногами. Въ пятидесяти ярдахъ отъ дома раскинулась широкая лужайка.

-- Стой!-- скомандовалъ Рейб.енъ сдержаннымъ голосомъ.

Въ домѣ было темно, онъ казался нежилымъ. Но послѣ долгаго наблюденія Рейбенъ и Фишеръ различили въ первомъ этажѣ между половинками ставенъ полоску свѣта.

"Они тутъ",-- подумалъ Рейбенъ, дрожа отъ негодованія, и громко скомандовалъ:

-- Впередъ!

Отрядъ бросился впередъ. Но, вѣроятно, кто-нибудь сторожилъ, кого они не замѣтили. Произошла тревога и тяжелыя дубовыя двери захлопнулись передъ ними. Внутри дома слышалось щелканье замковъ и стукъ укрѣпляемыхъ запоровъ.

Послѣдовала минута затишья, потомъ раздался крикъ, въ которомъ слилось сорокъ ругательствъ. Бывшій конюхъ заговорилъ опять:

-- За прачешной сложены толстыя бревна, приготовленныя для постройки лѣтняго павильона. Однимъ такимъ бревномъ мы можемъ выбить двери.

Рейбенъ согласился. Черезъ нѣсколько минутъ двадцать человѣкъ принесли импровизированный таранъ и, мѣрно раскачиваясь по командѣ, начали ударять имъ въ дверь. Послѣ третьяго удара раздался трескъ.

-- Послушайте,-- сказалъ Фишеръ,-- кто-то говоритъ сверху.

Задыхающіеся, обливающіеся потомъ люди остановились. На самомъ дѣлѣ въ первомъ этажѣ отворилось окно и мужчина,-- лордъ Моубрей, безъ сомнѣнія,-- появился на балконѣ. Всѣ взгляды устремились на него и изъ всѣхъ устъ вылетѣли бранныя слова. Съ спокойнымъ любопытствомъ оглядѣлъ Моубрей волнующуюся и рычащую толпу.

-- Джентльмены, -- заговорилъ онъ, -- насъ здѣсь десятокъ хорошо вооруженныхъ человѣкъ и мы рѣшили защищаться до конца. Первый, кто проникнетъ въ мой домъ, дорого поплатится за любопытство. Но, прежде чѣмъ убивать, вступаютъ въ переговоры. Что вамъ надо отъ меня? Можетъ быть, вы воображаете, что я папистъ? Я членъ англиканской церкви, какъ говорила мнѣ моя кормилица, и готовъ произнести передъ вами отреченіе отъ католическихъ догматовъ, такъ же, впрочемъ, какъ и всѣ остальныя отреченія, готовъ поклясться Христомъ, Магометомъ, Вааломъ и Вельзевуломъ.

Такая рѣчь возмутила бы добродѣтельныхъ друзей Рейбена, но теперь вызвала хохотъ сопровождавшей его черни. Молодой Мэршамъ почувствовалъ, какое преимущество даетъ Моубрею его насмѣшливое хладнокровіе, высшее достоинство въ глазахъ англійской черни. Онъ поторопился вмѣшаться.

-- Вы скрываете здѣсь молодую дѣвушку, которую похитили у родителей.

-- Правда,-- возразилъ лордъ Моубрей.-- Здѣсь находится молодая дама... Желаете видѣть ее?

-- Немедленно. Я требую.

-- Я не слыхалъ послѣдняго слова и готовъ исполнить вашу просьбу. Мадамъ, будьте добры, покажитесь господамъ, которые безпокоятся о васъ.

Онъ повернулся внутрь комнаты, почтительно поклонился и граціозно протянулъ руку, чтобы помочь дамѣ выйти на балконъ. Въ то же время, онъ произнесъ:

-- Гэкманъ, мой добрый другъ, посвѣтите намъ.

Капитанъ Гэкманъ появился на балконѣ съ зажженнымъ факеломъ въ рукѣ.

-- Это она!-- воскликнулъ Фишеръ.-- Я узнаю коричневое домино и голубые ленты. Я готовъ поклясться, что костюмъ взятъ у меня.

-- Мадамъ, -- продолжалъ Моубрей, съ новыми изъявленіями вѣжливости,-- по доброй ли волѣ находитесь вы здѣсь?

Замаскированная женщина сдѣлала утвердительный жестъ.

-- Кто-нибудь васъ обидѣлъ или оскорбилъ здѣсь?

Она отрицательно покачала головой.

-- Эстеръ,-- воскликнулъ Рейбенъ,-- возможно ли, чтобы вы забыли?...

Моубрей перебилъ его:

-- Что вы?... Развѣ въ такомъ многочисленномъ собраніи начинаютъ семейныя объясненія или читаютъ наставленія молодымъ дѣвушкамъ?... Потрудитесь войти сюда. Мой домъ откроется для васъ, но только для васъ одного. Даю вамъ слово, что если послѣ нѣсколькихъ минутъ разговора вы будете продолжать требовать эту даму, она можетъ слѣдовать за вами... Вы, съ своей стороны, поклянитесь...

-- Я никогда не клянусь,-- рѣзко перебилъ Рейбенъ.

-- Напрасно,-- вѣжливо продолжалъ Моубрей,-- это представляетъ нѣкоторыя удобства.

-- Въ писаніи сказано: "не поминай имени Господа Бога твоего всуе".

-- Ну, такъ обѣщайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, что ваши люди въ это время не двинутся съ мѣста и не причинятъ никакого вреда.

-- Обѣщаю!

Затѣмъ Рейбенъ обратился къ спутникамъ:

-- Если черезъ четверть часа я не выйду изъ дома, войдите въ него и перебейте всѣхъ, кого найдете.

-- Это самое лучшее,-- иронически замѣтилъ Моубрей.

Когда Рейбенъ, въ качествѣ переговорщика въ враждебномъ станѣ, появился въ гостиной перваго этажа, Моубрей сказалъ:

-- Теперь вы можете снять маску, мадамъ.

Молодая женщина развита шнурки маекъ и Рёйбенъ увидѣлъ передъ собою Беллу Верекеръ; ея черные глаза смотрѣли на него съ страннымъ выраженіемъ любопытства и насмѣшки.

-- Вы поражены, мосье,-- продолжалъ лордъ Моубрей,-- Такъ же, какъ я самъ былъ пораженъ часъ тому назадъ. Клянусь небомъ, что я не миледи желалъ нохитить. Но, какъ говоритъ пословица: взявшись за гужъ, не говори, что не дюжъ,-- хотя ничего не можетъ быть несноснѣе поцѣлуевъ прежней любовницы...

-- Нахалъ!-- проговорила Лэди Верекеръ, играя вѣеромъ.

Рейбенъ стоялъ мрачный, съ выраженіемъ недовѣрія на лицѣ.

-- Кто мнѣ поручится, что миледи не ваша соучастница?

Лэди Верекеръ воскликнула съ притворнымъ негодованіемъ, сквозь которое проглядывала насмѣшка:

-- Я, я, рискнувшая собственною репутаціей, чтобы спасти мою лучшую подругу отъ позора!

Не обращая вниманія на важность такой жертвы, Мэршамъ продолжалъ:

-- Почемъ я знаю, что моя кузина не спрятана гдѣ-нибудь въ этомъ проклятомъ домѣ? Достовѣрно только то, что она исчезла.

-- Если она похищена, то, вѣроятно, самимъ чортомъ. Я, къ несчастью, тутъ не причемъ. Осмотрите весь мой домъ, я позволяю вамъ. Я ни въ чемъ не могу отказать такому любезному человѣку, какъ вы.

Въ сопровожденіи Гэкмана, Фишера и бывшаго конюха, знавшаго всѣ закоулки, Рейбенъ Мэршанъ обошелъ всю Фоли-Моубрей. Капитанъ Гекнанъ, доводя до утрировки дѣланную любезность своего патрона, шелъ впереди, отворялъ чуляны, гардеробы, шкафы, предлагалъ осмотрѣть такія мѣста, гдѣ могъ бы помѣститься развѣ только кроликъ. Рейбенъ и его спутники не обращали накакого вниманія на его дерзости и палками постукивали въ стѣны.

-- Эстеръ, Эстеръ!-- кричалъ Рейбенъ громкимъ голосомъ. Но никто не отвѣчалъ ему.

Около каждой двери капитанъ Гэкманъ, по правиламъ французской вѣжливости, почтительно сторонился; такимъ образомъ они обошли кухни, людскія, не пропустивъ ни одного мѣстечка. Гэкманъ настоялъ, чтобы они прошли вдоль обоихъ подземныхъ ходовъ, изъ которыхъ одинъ выходилъ въ поле, другой къ берегу рѣки.

-- Теперь,-- сказалъ онъ,-- вы знаете домъ не хуже самого строителя.

-- Ну, что?-- спросилъ Моубрей у Рейбена, когда тотъ возвратился послѣ своихъ тщетныхъ поисковъ.

-- Я ничего не нашелъ, милордъ,-- возразилъ Рейбънѣ съ оттѣнкомъ замѣшательства.

-- Вы догадываетесь, вѣроятно, чего я жду отъ васъ?

-- Чтобъ Я удалилъ толпу? Я сейчасъ исполню это.

Онъ вышелъ на балконъ и подозвалъ своихъ спутниковъ.

-- Здѣсь нѣтъ молодой дѣвушки, которую я ищу. Ваше присутствіе, слѣдовательно, излишне и вы можете разойтись.

Зловѣщій ропотъ пробѣжалъ по рядамъ небольшаго отряда.

-- Эти джентльмены уйдутъ не раньше, чѣмъ мой дворецкій одѣлить каждаго полъ-гинеей, чтобы выпить за мое здоровье, -- сказалъ Моубрей.-- Досадно было бы, если бы такіе прекрасные люди побезпокоились даромъ.

Крики "ура", "да здравствуетъ лордъ Моубрей!" раздались въ отвѣтъ на его щедрость.

-- Я зналъ,-- продолжалъ молодой лордъ,-- что мы съ вами столкуемся. По тому, какъ вы ломали мою дверь, я составилъ высокое представленіе о вашемъ умѣньи дѣйствовать и, мнѣ кажется, я совершилъ бы великія дѣла, если бы былъ вашимъ предводителемъ... Да вотъ! Не далеко отсюда находится гнѣздо католиковъ, которое можно ограбить. Я самъ поведу васъ туда, но не потому, чтобъ я имѣлъ что-нибудь противъ папистовъ. Я буду дѣйствовать изъ любви къ искусству.

Вновь раздались восторженные клики. Рейбенъ почувствовалъ, что его роль кончена, что отнынѣ лордъ Моубрей единственный повелитель надъ этими людьми. Онъ съ гордымъ видомъ мрачно направился къ дверямъ.

-- Я остаюсь при своемъ подозрѣніи. Мы еще увидимся, лордъ Моубрей.

-- Стойте! Я сталъ бы упрекать себя, если бы скрылъ это отъ васъ. Въ домѣ есть комната, которой вы не замѣтили.

Лордъ Моубрей отставилъ небольшую картину и началъ незамѣтную пружину. Деревянная вставка въ стѣнѣ безшумно поднялась кверху, вродѣ театральнаго занавѣса, за нею открылся узкій проходъ. Моубрей предложилъ руку лэди Верекеръ и вошелъ съ нею въ дверь, за ними послѣдовалъ Рейбенъ. Онъ увидѣлъ круглую гостиную, роскошно и оригинально меблированную. Съ потолка падалъ нѣжно-розовый свѣтъ, слабо освѣщая замствованные у Боккачіо странные сюжеты, изображенные на тканяхъ, которыми были затянуты стѣны. Ноги утопали въ коврѣ, мягкомъ, какъ трава на лужайкѣ, которой еще не касалась нога человѣческая. Низкая мягкая мебель была сдѣлана какъ бы для того, чтобы не чувствовать и не слышать паденія.

Прежде чѣмъ Рейбенъ обвелъ взглядомъ комнату, вставка опустилась, оставивъ на мѣстѣ двери полированную стѣну. Моубрей исчезъ; Мэршамъ остался одинъ съ Беллой. Въ припадкѣ бѣшенства онъ бросился къ стѣнѣ, царапалъ ее ногтями, стучалъ кулаками.

Въ десяти футахъ надъ его головой отворилось потайное окно; насмѣшливое лицо Моубрея высунулось изъ него.

-- Вы напрасно стараетесь... Стѣна выдержитъ всѣ ваши усилія. Никто васъ не услышитъ, никто не отворитъ раньше завтрашняго дня. Провести ночь въ заключеніи съ такою хорошенькою женщиной не слишкомъ строгое наказаніе за вашу дерзость, тѣмъ болѣе, что эта тюрьма спасаетъ васъ отъ другой. Въ эту минуту всюду ищутъ Рейбена Мэршама и, право, этотъ будуаръ не хуже камеры Ньюгэта. Что же касается лэди Верекеръ, то я не могъ допустить, чтобы такая высоконравственная красавица отправлялась ночью одна... И такъ, покоритесь оба судьбѣ и постарайтесь пріятнѣе провести время. При подобномъ обстоятельствѣ моя бабушка начала бы разсказывать сказку. Можетъ быть, вы придумаете лучшее... Ахъ, я забылъ! Налѣво, на столикѣ, стоитъ паштетъ изъ дичи и бутылка вина... Покойной ночи!

Окно затворилось.

Лэди Верекеръ разсмѣялась съ своею всегдашнею кокетливою манерой.

-- Надо сознаться, что штука ловко сыграна,-- проговорила она.-- Онъ правъ: мы должны покориться... Но здѣсь можно задохнуться!...

Белла сбросила домино и очутилась въ розовомъ шелковомъ платьѣ съ очень откровеннымъ вырѣзомъ лифа. Она опустилась на широкій диванъ, растянулась на немъ, подложивъ подъ голову подушку и не заботясь о томъ, не открылись ли при этомъ движеніи ея стройныя, словно точеныя ножки, которымъ шелковыя чулки придавали блескъ мрамора. Она, повидимому, устроивалась спать, но ея большіе черные глаза, влажные, блестящіе, возбужденные, слѣдили за каждымъ движеніемъ молодого человѣка. Рейбенъ стоялъ на колѣняхъ, спиной въ ней, и быстро шевелилъ губами. Белла поднялась, тихо подкралась къ нему и смиреннымъ, трогательно-молящимъ голосомъ позвала его.

-- О Рейбенъ, Рейбенъ, сжальтесь надо мною!... Вы святой, а я грѣшница... Кто знаетъ, не устроилъ ли Богъ наше пребываніе здѣсь съ глазу на глазъ для того, чтобы вы спасли меня, привели къ источнику милосердія, гдѣ душа омывается и очищается? Научите меня молиться и плакать. Рейбенъ, вы прекрасны, какъ грозный ангелъ мести! Неужели вы не можете явиться иногда вѣстникомъ прощенія?

Взволнованный до глубины души Рейбенъ обернулся. Онъ увидѣлъ около самаго своего лица ея алыя губы, блѣдную щеку, горящіе взоры, онъ видѣлъ, какъ трепетала ея грудь, и точно огнемъ обжигало его дыханіе этой женщины. И все смѣшалось въ немъ, будто завертѣлось въ вихрѣ...

Ничто въ этомъ странномъ будуарѣ не давало возможности провѣрить убѣгающее время. Ничто не нарушало ночнаго безмолвія, развѣ только трескъ хрустальныхъ розетокъ на подсвѣчникахъ, который раздавался по мѣрѣ того, какъ догорала свѣча. Наконецъ, занимающійся дневной свѣтъ озарилъ комнату. Въ зеркалахъ, отражавшихъ столько сценъ оргій, Рейбенъ увидѣлъ, какъ по лицу его текли горючія слезы. Слова изъ священнаго писанія не выходили у него изъ головы: "Такъ палъ въ Израилѣ сильный мужъ?" Онъ отвѣчалъ самому себѣ: "Обманутый коварствомъ Далилы!" И съ чувствомъ отвращенія, въ которомъ, быть можетъ, уже зарождалось желаніе, его взглядъ скользилъ по очаровательной красавицѣ, покоившейся мирнымъ сномъ съ улыбкой на полуоткрытыхъ устахъ, словно жаждущихъ еще поцѣлуя.

XIV.

Разсказанныя событія произошли въ ночь со 2 на 3 іюня. На слѣдующій день, въ субботу, городъ почти успокоился.

Жители начинали приходить въ себя, думая, что буйства кончились. Въ воскресенье, утромъ, нѣсколько священниковъ отважились служить обѣдню при запертыхъ дверяхъ въ присутствіи немногихъ молящихся.

При малѣйшемъ шорохѣ на улицѣ, перепуганные католики вздрагивали и оборачивались къ дверямъ, вспоминая о катакомбахъ, но не чувствуя въ себѣ мужества первыхъ христіанъ.

Но уже въ воскресенье, въ полдень, безпорядки возобновились и усилились съ наступленіемъ сумерокъ. Въ понедѣльникъ стало еще хуже. Слѣпая ярость мятежниковъ возростала съ увеличеніемъ ихъ числа. Теперь она обратилась на богатыхъ католиковъ и вліятельныхъ лицъ, которыхъ подозрѣвали въ симпатіи къ католицизму. Въ Лейстеръ-Фильдѣ чернь напала на Сэвиль-гоузъ и владѣлецъ дома, сэръ Джоржъ Сэвиль, одинъ изъ самыхъ умныхъ, милыхъ и просвѣщенныхъ людей того времени, едва не поплатился разсудкомъ и жизнью. Затѣмъ она разграбила жилище лорда Мансфильда, повыкидала мебель на улицу, собрала все въ громадный костеръ и подожгла. Гостиница Бернара, винокуренный заводъ Лэнгдаля въ Гольборнѣ были объяты пламенемъ. Цѣлые кварталы гибли по произволу разъяренной черни. Надъ городомъ отъ Лейстеръ-Фильда до Лондонскаго моста стояло черное облако дыма, пылавшее ночью точно огненный сводъ. Правительство, однако, не вмѣшивалось. Любопытные собирались толпами. Между партіей "кадрили" {Здѣсь разумѣется не танецъ кадриль, а азартная игра.} и сеансомъ у магнетизера красавицы и бездѣльничающіе франтики заѣзжали въ коляскахъ посмотрѣть на мѣсто возмущенія и пожара.

Толпа нерѣдко нападала на нихъ, отнимала у мужчинъ кошельки и табакерки, у дамъ часы и драгоцѣнности, перерѣзывала упряжь, испуганныя лошади убѣгали, а экипажи летѣли въ костеръ. Среди всего этого безобразія спокойно, медленно, точно ничего не видя, какъ будто вокругъ все было тихо, прохаживался полисменъ съ своимъ едва-мерцающимъ фонаремъ среди ослѣпительнаго свѣта пожара.

Слабость ли, политика ли, только власти бездѣйствовали. Полковникъ Вудфортъ отдалъ солдатамъ приказъ стрѣлять, но народное негодованіе было такъ велико, что ему пришлось нѣсколько дней скрываться.

Толпа начала бросать камни въ гвардейцевъ, которые вели арестантовъ въ Ньюгетъ. Одинъ солдатъ, раненый камнемъ въ лобъ и освирѣпѣвшій при видѣ крови, хотѣлъ выстрѣлить. "Ради Бога, не стрѣляйте!" -- крикнулъ ему капитанъ.

Если кто-нибудь считаетъ министровъ короля Георга потерявшими голову трусами, то жестоко ошибается. Они съ чисто-британскою флегмой выслушивали обрекающіе ихъ на смерть крики, подобно тому, какъ Фильдингъ, играя въ безигъ за кулисами Дрюри-Лэнскаго театра, слушалъ, какъ освистывали его пьесы. Разсказъ очевидца передаетъ много любопытнаго о засѣданіяхъ парламента. Министры пили много кларета и принимали мало рѣшеній. "Меня,-- говорилъ лордъ Нортъ, съ притворнымъ ужасомъ указывая на одного изъ коллегъ, который ходилъ вооруженный съ головы до ногъ,-- меня пугаетъ только пистолетъ Сентъ-Джона!" Они поднимались на крышу дома, смотрѣли на пожаръ, отмѣчали сдѣланныя имъ опустошенія и обмѣнивались замѣчаніями относительно направленія вѣтра. "Господа, -- говорилъ въ заключеніе министръ,-- пойдемте допивать вино!"

Правительство, обезславившее себя внѣшними мѣрами, не хотѣло набрасывать на себя тѣни энергичнымъ подавленіемъ возстанія. Какъ это ни странно, но оно старалось свалить отвѣтственность на оппозицію. Лордъ Нортъ имѣлъ, говорятъ, свиданіе съ Фоксомъ въ фойэ Дрюри-Лэнскаго театра.

Состоялось полное собраніе тайнаго совѣта подъ предсѣдательствомъ короля, что случалось въ критическихъ случаяхъ, во время грозящей монархіи опасности. Въ немъ участвовали и судьи, призванные посовѣтовать, какія принять мѣры. Въ этомъ собраніи Боркъ, великій ораторъ либеральной партіи, предложилъ установить военное положеніе.

Дѣйствительно, съ часу на часъ приходили все болѣе тревожныя вѣсти. Флоттъ и Ньюгетъ были взяты приступомъ; заключенные выпущены на свободу. Среди разнузданной черни шла непрерывная оргія. Уже не было вопроса о папствѣ и терпимости. Разнесся слухъ, что несмѣтная толпа собирается осадить англійскій банкъ, т.-е. святая-святыхъ коммерческой націи, жизненный центръ, сердце страны, которое разливаетъ и принимаетъ богатства подобно тому, какъ сердце получаетъ и разливаетъ кровь по человѣческому организму. На этотъ разъ министры проснулись. Какимъ-то волшебствомъ въ Лондонъ со всѣхъ сторонъ вошли полки и съ пушками расположились въ Гайдъ-Паркѣ. Рѣшено было окончательно подавить возстаніе. Лордъ Амгерстъ сѣлъ на коня. Когда при красноватомъ заревѣ пожара показалась медленно приближающаяся фигура стараго царедворца съ согнутыми плечами, орлинымъ профилемъ, холоднымъ, безстрастнымъ лицомъ, тогда стало ясно, что недавно презрительно-снисходительное общество приняло твердое рѣшеніе отчаянно защищать свое золото и жизнь... Скоро всюду загремѣли выстрѣлы, въ Блэкфрайарѣ, Сентъ-Джоржъ-Фильдѣ, около дворца лорда-мера; жертвы валились рядами, много труповъ и не мало живыхъ поглотила Темза.

Въ эту страшную ночь, когда слѣдствія пожара и междоусобной распри соединились вмѣстѣ, когда люди, побуждаемые жаждой мщенія или надеждой на грабежъ, нападали одинъ на другаго, небольшая группа добрыхъ, сердечныхъ людей ходила по улицамъ, стараясь облегчить страданія несчастныхъ жертвъ. Леветъ, докторъ бѣдныхъ, стоялъ во главѣ и руководилъ опаснымъ дѣломъ милосердія.

Когда Леветъ проходилъ по Чипсейду съ своимъ отрядомъ, запасшись лѣстницами и носилками, онъ узналъ Фрэнка, направлявшагося въ противуположную сторону, и громко окликнулъ его:

-- Эй! Фрэнкъ!

Молодой человѣкъ поднялъ голову и узналъ своего спасителя; онъ часто навѣщалъ доктора и сохранилъ къ нему чувства благодарной дружбы.

Пора, можетъ быть, объяснить поведеніе Фрэнка въ маскарадѣ Пантеона.

Молодой художникъ, какъ читатели, безъ сомнѣнія, догадались, любилъ Эстеръ Вудвиль. Его исключительная, глубокая любовь зародилась въ тотъ самый день, когда молодая дѣвушка появилась на дрюриленскихъ подмосткахъ. Въ этотъ вечеръ Фрэнкъ, стоя въ глубинѣ партера, пережилъ тѣ мучительныя чувства, которыя волнуютъ столько сердецъ въ двадцать лѣтъ.

Страсть, которую внушаютъ артистки робкимъ и бѣднымъ юношамъ, романтичнѣе и восхитительнѣе всѣхъ другихъ потому, что юна соединяетъ возможное съ самыми смѣлыми химерами. Рампа кажется имъ непреодолимою преградой; обладаніе представляется неосуществимою, безумною мечтой, при мысли о которой голова кружится. Неизвѣстный влюбленный не ревнуетъ въ товарищамъ, которые играютъ и фамильярно обращаются съ его божествомъ; юнъ даже не думаетъ о любовникѣ или мужѣ, ожидающемъ ее за кулисами. Для нихъ она такая же женщина, какъ и всѣ остальныя. Его же возлюбленная -- Джюльетта, имогена, Офелія, Дездемона. Она даетъ роли свою молодость и красоту, вноситъ въ нее поэзію и страсть: изъ этого соединенія происходитъ очаровательное созданіе, только нѣсколько часовъ существующее для публики и не перестающее жить для влюбленнаго и послѣ того, какъ занавѣсъ опустится, артистка смоетъ бѣлила и садится ужинать.

Такъ любилъ Фрэнкъ миссъ Вудвиль до того дня, когда увидѣлъ ее у Рейнольдса. Съ этой минуты молодая дѣвушка замѣнила въ его мысляхъ артистку, его любовь приняла другой характеръ. Долгая бесѣда наединѣ въ отсутствіе Рейнольдса пробудила на мгновеніе въ его сердцѣ нѣкоторыя надежды. Почему бы ей не полюбить его? Развѣ не можетъ она смотрѣть на жизнь такими же глазами, какъ и онъ? Ничего особеннаго не произошло, но понемногу Фрэнкъ понялъ, какъ мало привлекательны его скромная доля, его борьба съ бѣдностью для дѣвушки, выросшей среди лести и ухаживаній, въ средѣ наиболѣе способной развить тщеславіе и любовь къ роскоши. Эстеръ часто пріѣзжала къ Рейнольдсу; она застѣнчиво обмѣнивалась съ Фрэнкомъ нѣсколькими словами, смущенная, какъ ему казалось, воспоминаніемъ о минутной интимности и увлеченіи, жоторое она желала бы изгладить. При этой мысли сердце юноши мучительно сжималось, и какъ ни привыкъ онъ къ ударамъ судьбы, ему трудно было покориться.

По мѣрѣ того, какъ работа великаго художника подвигалась впередъ, Фрэнкъ потихоньку копировалъ портретъ Эстеръ. Разъ утромъ, когда онъ углубился въ это занятіе, сдѣлавшееся для него источникомъ радости и, въ то же время, муки, онъ вдругъ услышалъ сзади сдержанное хихиканье.

-- Проклятая цыганка!-- крикнулъ онъ, блѣднѣя отъ злости.-- Кто вамъ позволилъ?... Какъ вы смѣете подсматривать за мной?

Дѣйствительно, передъ нимъ стояла Рахава, которая въ числѣ прочихъ занятій служила натурщицей и часто позировала для сэра Джошуа. Часто художникъ, раздосадованный неаккуратностью или лѣнью своихъ прекрасныхъ закащицъ, придѣлывалъ голову аристократки или артистки къ красивому стану Рахавы, живому манекену, который онъ ставилъ и драпировалъ, какъ хотѣлъ. Рахава соглашалась позировать и для Фрэнка, и хотя она ненавидѣла христіанъ, однако, ея злые и насмѣшливые глаза порою смягчались, останавливаясь на красивомъ юношѣ.

Рахава не обратила внинанія на его негодованіе и, пожавъ плечами, сказала:

-- Бѣдный мальчикъ! Она никогда не будетъ твоею!

-- Почему? Скажи ты мнѣ это,-- ты, которая воображаешь, что все знаешь.

-- Потому что она любитъ лорда Моубрея.

И, повернувшись спиной, она исчезла, напѣвая цыганскую пѣсню.

Это имя вызвало цѣлую бурю въ душѣ Фрэнка. Лордъ Моубрей! Бездушный развратникъ, самый испорченный, какъ говорятъ, изъ числа новыхъ друзей принца Уэльскаго! И его-то любитъ Эстеръ! Симпатіей, которую онъ на минуту вызвалъ въ ней, онъ можетъ быть обязанъ сходству съ этимъ человѣкомъ!... Мученія Фрэнка были безграничны: онъ не испытывалъ большихъ съ того дня, когда ребенкомъ потерялъ свою золотую монету.

Въ такомъ настроеніи Фрэнкъ отправился въ Пантеонъ. Зачѣмъ пошелъ онъ въ маскарадъ? Какое чувство влекло его? Смутное желаніе потопить горе въ какой-нибудь пошлой интригѣ? Надежда встрѣтить Эстеръ? Нѣтъ, вѣрнѣе инстинктъ, который влечетъ страдающаго человѣка разсѣять грусть среди многочисленной толпы. Въ то время, какъ онъ разсѣяннымъ взглядомъ слѣдилъ за безумно вертящимися парами, на его плечо опустилась чья-то рука.

Опять египтянка! Что надо этой соотечественницѣ сфинкса съ ея глубокими черными глазами и загадочною улыбкой?

-- Та, которую вы любите, здѣсь.

-- Какъ? Эстеръ?

-- Коричневое домино, голубыя ленты... Ищите и обрящете. Такъ, кажется, говорите вы, Руми?

-- Да, но объясни мнѣ...

-- Время дорого. Еще нѣсколько минутъ и Эстеръ погибнетъ, погибнетъ навсегда. Торопитесь, если хотите спасти ее. Говоря это, я обманываю того, кому должна служить, но я женщина, и мнѣ жаль васъ.

Франкъ хотѣлъ подробнѣе разспросить цыганку, но та уже скрылась въ толпѣ масокъ. Взволнованный юноша обѣжалъ всѣ залы, разыскивая описанное домино. Вдругъ онъ вскрикнулъ: онъ увидѣлъ ту, которую искалъ. Въ одно мгновеніе Фрэнкъ очутился около нея. Маска сидѣла одна и, повидимому, искала кого-то глазами.

-- Эстеръ,-- воскликнулъ Фрэнкъ,-- вамъ грозитъ опасность! Какая, я не знаю, мнѣ не сказали. Но позвольте мнѣ остаться съ вами, защитить васъ, спасти...

Онъ схватилъ руки молодой женщины и сжималъ ихъ въ своихъ, не подозрѣвая, что въ эту самую минуту настоящая Эстеръ проходила мимо. Маска ничего не отвѣчала, но не отняла рукъ, какъ будто ей доставляло удовольствіе чувствовать изъявленія его страстной любви.

Въ нимъ подошелъ мужчина и на минуту приподнялъ маску. Фрэнкъ узналъ Лебо, повѣреннаго лорда Моубрея. Онъ рѣшилъ помѣшать своей дамѣ слѣдовать за нимъ и приподнялся съ угрожающимъ видомъ.

-- Ваша милость готова?-- спросилъ Лебо.

-- Иду. До свиданья, мосье Фрэнкъ!

Голосъ леди Верекеръ! Отъ изумленія Фрэнкъ остолбенѣлъ на мѣстѣ. Цыганка насмѣялась надъ нимъ. Онъ покинулъ балъ и возвратился въ свою мансарду, тщетно стараясь разгадать смыслъ происшедшаго.

На слѣдующій день Фишеръ не явился, какъ обыкновенно, къ туалету сэра Джошуа. Между тѣмъ, безпорядки прекратились; Лондонъ, на видъ, по крайней мѣрѣ, успокоился. Вскорѣ стало извѣстно, что Фишеръ провелъ ночь въ поискахъ миссъ Вудвиль, которую, какъ говорятъ, похитилъ лордъ Моубрей. Такія происшествія были въ то время слишкомъ обыкновенны, чтобы возбуждать много толковъ, въ особенности въ такую важную минуту. Осада парламента была дѣломъ поважнѣе похищенія актрисы. Поэтому Ральфъ, сообщившій эту новость молодому художнику, былъ пораженъ, когда увидѣлъ, что тотъ схватилъ шляпу и выбѣжалъ на улицу.

Фрэнкъ бросился прямо къ Фишеру. Тотъ принялъ его сначала очень холодно, но, тронутый волненіемъ молодого человѣка, закидавшаго его вопросами, парикмахеръ кончилъ тѣмъ, что разсказалъ ему всѣ подробности ночнаго событія и предложилъ повидаться съ мистрисъ Мэршамъ. Старуха горько плакала и предавалась отчаянію. Племянница похищена, сынъ пропалъ, кромѣ того, его преслѣдуетъ полиція за вчерашнія событія, значеніе которыхъ она начинала понимать; домъ занятъ солдатами, даже Модъ исчезла; ее увелъ неизвѣстный господинъ! Подобное стеченіе несчастій могло потрясти самую спокойную душу и поколебать самый закоренѣлый оптимизмъ. Въ такомъ состояніи засталъ ее Фрэнкъ; она не знала, на что рѣшиться, боялась, что если для отысканія племянницы прибѣгнетъ къ содѣйствію властей, то тѣмъ самымъ выдастъ сына преслѣдователямъ.

Отъ обезумѣвшей старухи нельзя было ожидать помощи. Фишера ждали его кліенты. О'Флэнниганъ, вообразившій, что ему, какъ католику, грозитъ опасность, заперся въ своей квартирѣ. Не видя нигдѣ подержки, Фрэнкъ поклялся, что отыщетъ Эстеръ, и въ эти страшные дни разгрома, онъ, равнодушный къ тому, что волновало весь свѣтъ, и къ личной опасности, переходилъ изъ возмущенныхъ кварталовъ въ тихіе, безъ устали ища потерянный слѣдъ.

Въ первый же день Фрэнкъ убѣдился, что домъ Фоли-Моубрея пустъ. Подкупленный лакей безъ труда впустилъ его въ домъ, показалъ всѣ тайники, подземные ходы, гостиную, гдѣ провёлъ ночь Рейбенъ. "Утромъ,-- сказалъ лакей,-- неизвѣстный господинъ и молодая дама, освобожденные капитаномъ Гэкнаномъ, сѣли въ экипажъ и неизвѣстно куда уѣхали". Дама,-- Фрэнкъ былъ убѣжденъ въ томъ,-- была никто иная, какъ леди Верекеръ. Она обманула лорда Моубрея, какъ на минуту ввела въ заблужденіе его самого. Леди Верекеръ могла объяснить ему загадку. Фрэнкъ отправился въ ея домъ, но его не приняли. Миледи уѣхала путешествовать.

Фрэнкъ вспомнилъ слова несомнѣнно подкупленной молодымъ лордомъ цыганки. Разыскивая ее, онъ обошелъ всѣ мѣста, гдѣ располагался обыкновенно цыганскій таборъ, но напрасно. Вѣроятно, и мужчины, и женщины отправились на пожаръ, охватившій центръ города.

Фрэнкъ понималъ, что цыганка была простымъ орудіемъ. Что же касается леди Верекеръ, то онъ не могъ рѣшить, хотѣла она спасти Эстеръ или вернуть измѣнившаго любовника? Дѣйствовала она самостоятельно или повиновалась чужой волѣ, руководившей всею интригой? Тутъ Фрэнкъ вспомнилъ Лебо. Эта таинственная личность, обязанная доставлять развлеченія молодому лорду Моубрею, внушала ему инстинктивное отвращеніе. Онъ раза два или три встрѣчался съ нимъ, и пристальный взглядъ, который устремлялъ на него этотъ человѣкъ, всегда приводилъ его въ смущеніе. Лебо подошелъ къ леди Верекеръ на балѣ въ Пантеонѣ и спросилъ ее:

-- Ваша милость готова?-- Фрэнкъ начиналъ понимать текнуіо махинацію, нити которой держалъ Лебо.

Въ то время, какъ Моубрей всюду показывался въ сопровожденіи вѣрнаго Гэкмана и со вниманіемъ диллетанта слѣдилъ за успѣхомъ возстанія, Лебо нигдѣ не было видно. Гдѣ онъ скрывался и почему скрывался? Неужели Эстеръ имъ похищена и стала жертвой этого негодяя? Вся кровь прилила къ лицу Фрэнка при этой мысли.

Ему сказали, что въ то время, какъ карета лорда Моубрея увозила замаскированную женщину, другая молодая дама, одѣтая въ такое-же домино и сопровождаемая джентльменомъ, лица котораго не успѣли разглядѣть, сѣла въ носилки, ожидавшія у боковаго входа. Носилки быстро удалились въ сторону Сити. Фрэнкъ переспросилъ всѣхъ носильщиковъ, но ни одинъ не могъ или не хотѣлъ дать ему ни малѣйшаго указанія. Послѣ трехдневныхъ тщетныхъ поисковъ Фрэнкъ призналъ, наконецъ, свое безсиліе, когда его неожиданно окликнулъ докторъ Леветъ.

-- Идемъ съ нами,-- сказалъ ему старый добрякъ,-- помогать христіанамъ, идемъ спасать жизнь, такъ какъ дьяволы разбушевались сегодня и неизвѣстно, кто хуже, мятежники или солдаты. Въ то время, какъ другіе причиняютъ столько зла, попытаемся сдѣлать хоть немного добра.

Ни слова не говоря, Фрэнкъ послѣдовалъ за нимъ. Онъ чувствовалъ потребность что-нибудь дѣлать, стряхнуть тоску, забыть мучительную тревогу.

XV.

Въ эту самую ночь Эстеръ сидѣла въ небогато убранной комнатѣ, низко опустивъ голову и сложивъ на колѣняхъ руки. Рядомъ съ ней старуха причитала жалобы, проклятія, бормотала непонятныя воспоминанія молодости, перебивая ихъ псалмами и отрывками изъ библейскихъ текстовъ. Она говорила сама съ собой, не обращая вниманія на молодую дѣвушку, которая, впрочемъ, и не замѣчала ея. Эстеръ прислушивалась къ уличному шуму. До нея ежеминутно долеталъ трескъ огня, грохотъ обваливающихся отъ пожара зданій или дикіе вопли, отъ которыхъ она невольно вздрагивала.

Комната находилась въ первомъ этажѣ небольшого дома, стоящаго въ уединенномъ переулкѣ; обитатели, вѣроятно, покинули его, такъ какъ никто не шевелился въ немъ, ни одна живая душа не показывалась. За то изъ большой улицы Гольборнъ, всего въ шестидесяти шагахъ, наводненной ревущею и обезумѣвшею толпой, къ нимъ доносился адскій гвалтъ. Въ комнатѣ не было огня, но пламя горѣвшаго рядомъ дома Лэнгдаля освѣщало предметы такъ ясно, какъ днемъ. Часы тянулись въ тяжеломъ оцѣпенѣніи. Вдругъ Эстеръ вскочила.

-- Модъ!-- воскликнула она.-- Мы горимъ!

Это была правда: на противуположной сторонѣ узкаго двора, куда выходили окна комнаты, вдругъ треснули стекла рѣшетчатаго окна, вырвалось пламя и огненные языки начали лизать черныя стѣны.

-- Модъ, Модъ, намъ грозитъ близкая опасность!

-- Слава Богу!-- отвѣтила старуха, обративъ къ ней помутившіеся взоры.-- Онъ даруетъ побѣду святымъ, коня и всадника Онъ ввергнулъ въ море!

-- Она безумнѣе прежняго... Эта ночь окончательно свела ее съ ума... А мосье Лебо не возвращается... Что дѣлать? На что рѣшиться?

Въ памяти Эстеръ воскресли обстоятельства, которыя довели ее до такого опаснаго положенія. Когда она подала руку незнакомцу, произнесшему условную фразу: "луна взошла", она почти сейчасъ же раскаялась въ томъ, что сдѣлала. Но раскаяніе не было достаточно сильно, чтобы во-время остановить исполненіе принятаго рѣшенія. Она позволила довести себя до боковаго подъѣзда, гдѣ стояли носилки съ двумя носильщиками.

-- Нѣтъ,-- воскликнула она тутъ,-- я не хочу!... Не хочу!...

-- Некогда разсуждать, -- отвѣтилъ повелительный голосъ, принадлежавшій не лорду Моубрею.-- Садитесь скорѣе въ носилки.

Эстеръ терзала мысль о Фрэнкѣ, въ любви къ которому она убѣдилась съ той минуты, какъ ревность освѣтила ея душу. Она залилась слезами.

-- Я погибла!-- воскликнула Эстеръ,-- погибла!...

-- Вы спасены.

Съ этими словами носилки двинулись. Люди почти бѣжали. Господинъ въ маскѣ сказалъ имъ: "Я заплачу вдвое!"

Черезъ четверть часа носилки остановились въ переулкѣ близъ Гольборна; джентльменъ ввелъ дѣвушку въ одинъ изъ домовъ и отпустилъ носильщиковъ. Когда они остались одни и ея спутнику удалось, наконецъ, зажечь свѣчи на каминѣ, Эстеръ сразу узнала его.

-- Мосье Лебо!

-- Да,-- сказалъ онъ,-- вы находитесь внѣ опасности, можете какъ угодно располагать своею судьбой, такъ какъ я хочу только почтительно предложить вамъ нѣсколько совѣтовъ.

-- Но какъ могли вы узнать?... Какимъ образомъ вы заняли мѣсто другаго?

-- Это тайна... на нѣкоторое время еще... Достаточно того, что мнѣ это удалось. Вырвавшіяся у васъ слова заставляютъ меня думать, что вы не сердитесь за мое вмѣшательство. Я со страхомъ жду отъ васъ отвѣта. Хорошо ли я поступилъ?

-- Да,-- отвѣтила Эстеръ послѣ минутнаго колебанія,-- и я благодарю васъ. Я не люблю лорда Моубрея. Мое безразсудство непростительно и я была бы въ отчаяніи.

Радость блеснула на увядшемъ лицѣ Лебо.

-- Слава Богу!... Но что могло сбить васъ съ толку?

-- Тщеславіе. Лордъ Моубрей говорилъ, что хочетъ жениться на мнѣ.

-- Жениться! Онъ ни секунды объ этомъ не думалъ. Кромѣ того, этотъ бракъ немыслимъ... Но не будемъ больше говорить объ этомъ.

-- Не отведете ли вы меня теперь къ теткѣ?... Бѣдная, въ какомъ она глупомъ положеніи!... Она, навѣрное, безпокоится...

-- Положеніе, о которомъ вы говорите, вѣроятно, скоро прекратится, но какъ бы сильно ни было безпокойство вашей тетушки, я обязанъ его продлить. Лордъ Моубрей поклялся, что добровольно или противъ вашей воли онъ похититъ васъ сегодня ночью, и я не знаю, будете ли вы въ безопасности въ домѣ Тотиль-Фильда, гдѣ нѣтъ даже Рейбена, чтобы защитить васъ. Это моя квартира, хотя никто изъ моихъ знакомыхъ не знаетъ о ея существованіи. Отдохните здѣсь нѣсколько часовъ. Завтра утромъ мы все обсудимъ. Мистрисъ Мэршамъ, будьте увѣрены, ни слова не скажетъ вамъ, не сдѣлаетъ ни одного упрека. Вашъ поступокъ даже останется неизвѣстнымъ, такъ надъ я скажу ей, что это я увезъ васъ, чтобы избавить отъ опасности, грозившей вашей чести.

-- Такъ она знаетъ васъ?

-- Конечно.

-- Давно?

-- Очень давно.

Послѣ небольшой паузы онъ продолжалъ:

-- Я принесъ васъ къ ней крошечнымъ ребенкомъ, прежде чѣмъ васъ помѣстили къ бристольскимъ квакершамъ.

-- Неужели?

Эстеръ схватила руку Лебо.

-- Значитъ, вы знаете моихъ родителей? О! умоляю васъ, разскажите о моей матери. Это она? Похожа ли я на нее? Умерла она? И отчего?

Эстеръ забросала Лебо вопросами, настойчиво требуя отвѣта. Французъ грустно улыбнулся.

-- Терпѣніе! Потомъ я все разскажу вамъ. Знайте только, что ваша мать была красавица, а вы ея живой портретъ. Ее тоже увлекла потребность сильныхъ ощущеній, жажда приключеній. Около нея никого не было, кто бы могъ предостеречь ее, и она дорого поплатилась за свою неосторожность.

Эстеръ опустила голову и слезы медленно покатились по щекамъ дѣвушки.

-- Тогда-то увидалъ ее вашъ отецъ и сжалился надъ ней. Результатомъ этого было появленіе на свѣтъ ребенка. Этотъ ребенокъ -- вы.

-- Увы!... А мой отецъ живъ?

-- Да.

-- Отчего же онъ не пріѣдетъ сюда? Отчего онъ не показывается? Я была бы такъ счастлива, если бы могла обнять его.

Что-то странное творилось съ Лебо. Его истрепанныя жизнью черты, потухшіе глаза, все его вульгарное лицо преобразилось, облагородилось торжественнымъ умиленіемъ; его руки какъ бы невольно поднимались, чтобы заключить въ объятія молодую дѣвушку. Но онѣ сейчасъ же опустились и Лебо принялъ свое всегдашнее равнодушное и утомленное выраженіе.

-- Вашъ отецъ,-- продолжалъ онъ,-- тоже былъ бы счастливъ и съ гордостью назвалъ бы васъ дочерью. Но обстоятельства на позволяли ему этого до сихъ поръ. Я не оправдываю его: напротивъ! Онъ совершилъ много ошибокъ... большихъ ошибокъ и даже... больше.

Эстеръ рѣзко отодвинулась отъ него.

-- Вы называете себя другомъ отца и клевещете на него!

Лебо отвѣтилъ только пожатіемъ плечъ и вздохнулъ. Онъ отошелъ къ окну. По конвульсивному движенію спины Эстеръ догадалась, что онъ плачетъ. Въ одну секунду она очутилась около Лебо.

-- Простите!-- воскликнула она, -- простите!... Вы, можетъ быть, единственный человѣкъ, который безъ разсчета интересуется мною. Вы избавили меня отъ смерти, спасли отъ позора, а я въ награду оскорбляю и огорчаю васъ! О, простите, другъ мой!

Эти слова, повидимому, тронули Лебо.

-- Благодарю, дитя мое,-- произнесъ онъ.-- Благодарю и прощайте. Уже день занимается; все тихо. Спите спокойно: я приду черезъ нѣсколько часовъ.

Лебо почти выбѣжалъ изъ комнаты. Эстеръ осталась одна и не рѣшалась раздѣться, такъ какъ этотъ домъ внушалъ ей страхъ. Она, одѣтая, бросилась на постель, сжимая въ рукѣ кинжалъ, подаренный ей Гаррикомъ. Преданіе приписывало это оружіе сэру Уильяму Дэвенанту, который будто бы получилъ его отъ Бэна Джонсона. Онъ же, будучи солдатомъ во Фландріи, купилъ его у пріѣхавшаго изъ Италіи еврея. Кинжалъ былъ чудной флорентійской работы конца XV вѣка. Какова была его исторія? Въ какихъ драмахъ онъ участвовалъ? Чьей ревности, чьимъ желаніямъ служилъ? Обагрялся ли когда-нибудь человѣческою кровью? Думая обо всемъ этомъ, въ особенности же о собственной судьбѣ, нервно возбужденная Эстеръ, наконецъ, заснула.

Когда она проснулась, часы били двѣнадцать и она увидѣла Лебо, который смотрѣлъ на нее.

-- Ну, что?-- спросила она.

-- Я прямо изъ Тотиль-Фильда. Домъ былъ полонъ солдатъ, пришедшихъ арестовать вашего кузена Рейбена; они засѣли въ домѣ, чтобы подкараулить его... Но Ребейнъ не явился. Ваша тетка тоже еще не вернулась, и я не могъ отыскать, гдѣ она скрывается. Старая Модъ была одна; съ ней возмутительно обращались солдаты, которыхъ, впрочемъ, она сама бранила и раздражала. Я привелъ ее сюда. Она будетъ служить вамъ и останется здѣсь, пока вы будете скрываться, что, я полагаю, надо продолжить еще на нѣкоторое время. Городъ взволнованъ и безпорядки могутъ только способствовать цѣлямъ вашего похитителя, который не потерялъ надежды добиться своего.

Лебо скоро удалился; онъ обѣщалъ придти на слѣдующій день и сообщить новости. Но въ воскресенье онъ не явился. Въ понедѣльникъ мальчикъ принесъ отъ него записку безъ подписи: "Я не могу придти. Меня подозрѣваютъ. За каждымъ моимъ шагомъ слѣдятъ. Будьте терпѣливы. До завтра".

Безпорядки возобновились, и съ каждою минутой громче и явственнѣе доносился шумъ до Эстеръ. Молодая дѣвушка плохо спала эту ночь. На слѣдующій день стало еще страшнѣе. Загорѣлся винокуренный заводъ Лэнгдаля совсѣмъ рядомъ съ ними, хотя расположеніе оконъ не позволяло Эстеръ слѣдить за распространеніемъ пожара. Къ вечеру, когда усилился шумъ и раздались выстрѣлы, волненіе ея возросло еще болѣе. Видъ пламени, охватившаго сосѣдній домъ и грозящаго ея убѣжищу, доводилъ Эстеръ до отчаянія.

-- Неужели я останусь здѣсь съ этою безумною старухой, которая только умѣетъ пѣть псалмы? Сгорю живая въ этой трущобѣ? Лебо забылъ обо мнѣ или не можетъ придти. Кто знаетъ, живъ ли онъ?

Эстеръ подошла къ окну и взглянула на колокольню Сентъ-Джиля, часы которой показывали часъ ночи. Зарево было такъ сильно, что она ясно различала стрѣлки на циферблатѣ и мельчайшія подробности скульптурныхъ украшеній.

Эстеръ рѣшилась бѣжать. Куда, она не знала, но, прежде всего, надо было вырваться изъ огненнаго кольца, которое съуживалось вокругъ нея. Она надѣла накидку, повязала на голову шелковый платокъ и позвала Модъ.

Но тутъ представилось неожиданное затрудненіе. Старуха заснула, и на всѣ слова, просьбы, крики дѣвушки отвѣчала непонятнымъ мычаніемъ сквозь сонъ. Эстеръ отчаянно толкала ее, тянула за платье, но ея дѣтскія силы, хотя и удесятеренныя сознаніемъ опасности, не въ состояніи были сдвинуть неподвижную массу.

Не найдетъ ли она помощи на улицѣ? Эстеръ открыла дверь и на порогѣ крикнула: "Помогите!"

Тщетная попытка: ея голосъ замеръ, теряясь въ ужасающемъ шумѣ. Она сама едва разслышала его. Никто не показывался. Сосѣдніе дома медленно обрушивались и никто не думалъ оспаривать ихъ у пламени. Невыносимый жаръ палилъ рѣсницы молодой дѣвушки.

Тогда она бросилась къ Гольборну, какъ стрѣла пролетѣла подъ сводчатою аркой, единственнымъ выходомъ съ этой стороны, и добѣжала до улицы.

Здѣсь она остановилась, пораженная страшнымъ зрѣлищемъ.

XVI.

Домъ Лэнгдаля превратился въ горнило, откуда вылетали огненные клубы. Крыша обрушилась; пламя то поднималось столбомъ, то, разсѣянное вѣтромъ, извивалось языками, угрожая низвергнуться внизъ и уничтожить весь городъ. Дикая толпа, въ отвратительныхъ лохмотьяхъ, скакала передъ этимъ громаднымъ костромъ. Нѣсколько часовъ назадъ она выкатила изъ завода большія бочки, откупорила ихъ и съ жадностью набросилась на вино.

Затѣмъ драгоцѣнная влага разлилась, образовала дымящіяся лужи и мутные ручьи, въ которыхъ старый портвейнъ смѣшивался съ мальвазіей, джинъ -- съ амантильадо. Вдоль лужъ и ручьевъ лежали люди, мужчины, дѣти, женщины и, вытянувъ губы, глотали вино съ грязью; скоро она не въ состояніи были подняться и уже не чувствовали, какъ ихъ топтали ногами новыя толпы, которыя съ ревомъ падали, увеличивая кучи лежащихъ. Падавшія съ раскаленнаго неба искры зажигали море алкоголя, катившее теперь синевато-огненныя волны; оно заливало несчастныхъ, топило и жгло, въ то же время. Ихъ тѣла, точно куски изрубленныхъ змѣй, извивались въ конвульсіяхъ съ отчаянными и напрасными усиліями, съ дикими воплями, въ которыхъ не было ничего человѣческаго. Ужаснѣйшая смерть надвигалась на пьяныхъ и не отрезвляла ихъ. Другіе еще держались на ногахъ и продолжали среди этого ужаса свою дьявольскую пляску.

Одинъ изъ этихъ людей замѣтилъ Эстеръ. Качаясь, протягивая руки, съ открытымъ ртомъ, онъ сдѣлалъ два или три шага къ ней. Эстеръ бросилась назадъ и черезъ нѣсколько секундъ добѣжала до дома. На порогѣ стоялъ Лебо.

-- Наконецъ-то!-- воскликнула она, задыхаясь.-- Я думала, что съ ума сойду!

-- Успокойтесь! Я нашелъ мистрисъ Мэршамъ и отведу васъ къ ней. Я знаю, гдѣ можно пройти; но нельзя терять ни минуты. Черезъ часъ этотъ домъ тоже загорится.

-- Но, Модъ, Модъ! Она съ ума сошла и не хочетъ идти со мной.

Лебо, не отвѣчая, вошелъ въ комнату, гдѣ спала старуха. Среди водворившейся на минуту тишины Эстеръ услыхала шумъ въ нижнемъ этажѣ.

-- Отворяютъ дверь!-- крикнула она.-- Входятъ въ домъ!

Она съ ужасомъ думала о пьяномъ, который минуту назадъ бросился за ней; она не видала, что онъ споткнулся о тумбу и упалъ на землю, чтобы никогда больше не подняться.

Лебо прибѣжалъ на ея крики, чтобы отвратить опасность. Слишкомъ поздно. Кто-то поднимался по лѣстницѣ, быстрыми шагами приближался, и когда свѣтъ отъ пожара ворвался въ отворившуюся дверь, Эстеръ и Лебо узнали лорда Моубрея.

Въ головѣ Эстеръ, прежде всего, мелькнула мысль, что Лебо обманулъ ее.

-- О!-- воскликнула она, бросивъ на француза полный отчаянія и ненависти взглядъ,-- вы предали меня!

Новое потрясеніе было слишкомъ сильно. Эстеръ упала безъ чувствъ, ударившись головой о край кровати, и недвижимая осталась на полу. Лебо бросился къ дѣвушкѣ, поднялъ ее на руки, осторожно положилъ на кровать и наклонился къ ея блѣдному лицу.

-- Обморокъ,-- прошепталъ онъ какъ бы про себя.

Скрестивъ руки, лордъ Моубрей смотрѣлъ на Лебо и съ ироническою улыбкой слѣдилъ за всѣми его движеніями.

-- Учитель Лебо!

-- Милордъ?-- возразилъ Лебо и обернулся къ нему блѣдный, но съ рѣшительнымъ видомъ.

-- Станешь ли ты и теперь отрицать, что обманывалъ меня?

-- Я болѣе, чѣмъ когда-либо утверждаю, что дѣйствовалъ въ интересахъ вашей милости.

-- Разстроивъ всѣ мои планы, похитивъ эту молодую дѣвушку?

-- Да, похитивъ эту молодую дѣвушку. Это былъ мой долгъ.

-- Твой долгъ? Вотъ слово, котораго ты никогда не произносилъ при мнѣ.

-- Я дѣлалъ ошибку. Какъ-никакъ, милордъ, а, все-таки, можетъ быть, Богъ, дѣйствительно, существуетъ.

-- Объ этомъ слѣдовало сказать мнѣ раньше. Если ты увѣровалъ, то отправляйся къ тебѣ подобнымъ ханжамъ и оставь меня здѣсь. Это глухое мѣсто, эта ночь пожара и кровопролитія, эта безчувственная дѣвушка,-- все это не можетъ мнѣ не понравиться. Я люблю выходящія изъ ряда вонъ приключенія.

Лебо, стоя между кроватью, на которой лежала Эстеръ въ обморокѣ, и лордомъ Моубреемъ, не двинулся съ мѣста.

-- Извините, милордъ. Вы уйдете, а не я. Вы не прикоснетесь къ этой дѣвушкѣ.

-- Почему?

-- Потому что я не дозволю этого.

-- А почему ты не дозволишь?

-- Потому что она моя дочь, а ваша сестра.

Моубрей на минуту опѣшилъ, потомъ расхохотался.

-- А мой отецъ, въ самомъ дѣлѣ, былъ правъ,-- проговорилъ онъ.-- Ты самый забавный на свѣтѣ негодяй. Да здравствуетъ Лебо! Ты одинъ обладаешь такою богатою фантазіей! Въ тотъ день, когда мой отецъ проснулся внутри гигантскаго пирога на столѣ у одного изъ своихъ друзей, сюрпризъ былъ хорошъ, но сегодняшній лучше... Послѣ этой выходки никто не скажетъ, что ты опустился, такъ какъ никогда еще твое воображеніе не достигало такого блеска. Проси у меня двѣсти пистолей, пятьсотъ: я не откажу тебѣ... Но убирайся и прекрати комедію; она мнѣ надоѣла.

-- Я не уйду и это не комедія. Я повторяю, что Эстеръ ваша сестра.

Молодой человѣкъ презрительно улыбнулся.

-- Вы хотите увѣрить меня, что леди Моубрей...

-- Леди Моубрей,-- живо перебилъ Лебо,-- была святая... Да услышитъ она меня и да проститъ!

-- Аминь.

-- Смѣйтесь, смѣйтесь пока, такъ какъ сейчасъ вы перестанете смѣяться. Леди Моубрей тутъ не причемъ; леди Моубрей непричастна въ вашемъ рожденіи.

На этотъ разъ молодой лордъ сдѣлалъ гнѣвный жестъ.

-- Слушайте!-- внушительно произнесъ Лебо.

Эстеръ начинала понемногу приходить въ себя. Лежа на кровати съ закрытыми глазами, она слышала голоса, но еще не могла разобрать, кто говорилъ, и не понимала смысла словъ.

-- Двадцать три года тому назадъ въ одно время были беременны двѣ женщины: жена и любовница лорда Моубрея. Одна въ своей резиденціи въ Сентъ-Джемсѣ, другая въ Фоли-Моубрей. Она была дочь лондонскаго торговца. Вашъ отецъ похитилъ ее и держалъ взаперти какъ плѣнницу. Случай захотѣлъ, чтобы лордъ Моубрей сдѣлался дважды отцомъ въ одну ночь. Когда вы появились на свѣтъ, онъ показалъ мнѣ васъ, говоря: "Посмотри, Лебо, какъ онъ крѣпокъ! Это дитя любви, зачатое въ радости, тогда какъ другое..." Тутъ ему пришла въ голову мысль подмѣнить законнаго сына незаконнымъ. Онъ ненавидѣлъ жену, какъ ненавидѣлъ все хорошее. Его восхищала мысль подсунуть ей плодъ преступной любви, ребенка соперницы. Лордъ Моубрей нашелъ меня достойнымъ выполнить эту мысль. Я подкупомъ выманилъ у кормилицы маленькаго лорда и положилъ васъ въ колыбель... Какъ только ваша мать поправилась, лордъ Моубрей прогналъ ее съ ребенкомъ, котораго она считала своимъ. Лорду Моубрею недостаточно было того, что ребенокъ лишился состоянія и титула, онъ хотѣлъ, чтобы онъ испыталъ нужду, нищету. Онъ зналъ, что семья его любовницы, непреклонная въ своихъ принципахъ, затворитъ двери передъ падшею дочерью и ея ребенкомъ. Увѣренный въ этомъ, онъ запретилъ мнѣ помогать имъ. Я не послушался.

-- Это начало твоей добродѣтели!

-- Нѣтъ, мосье. Она была красива и я сдѣлалъ ее своею любовницей. И я въ свою очередь сталъ отцомъ и поступилъ съ ней по-барски, т.-е. такъ же подло, какъ и лордъ Моубрей... Я предоставилъ ее всѣмъ случайностямъ скитальческой жизни и нищеты. Она сдѣлалась актрисой и странствовала по провинціямъ съ труппой бѣдныхъ актеровъ, таская за собой сына лэди Моубрей, мѣсто и имя котораго вы приняли... Она умерла... почти съ голода.

Послѣднія слова Лебо произнесъ глухимъ голосомъ, въ которомъ слышалась горечь медленно накопившихся угрызеній совѣсти.

-- Я избавилъ мою дочь отъ этого тяжелаго существованія, позаботился о ея воспитаніи, обезпечилъ ея судьбу въ рукахъ честныхъ людей.

-- А тотъ... бродяга... мой фантастическій братъ?

Подъ ироніей Моубрея Лебо угадывалъ страхъ.

-- Жизнь его была тяжела до десяти лѣтъ, такъ тяжела, что разсказъ о его страданіяхъ тронулъ бы всякаго, кромѣ васъ. Переходя изъ одного бѣдственнаго положенія въ другое, онъ попалъ, наконецъ, въ руки пиратовъ Темзы, которые сдѣлали изъ него воришку, воспитали для позора и преступленія.

-- Приблизительно такъ, какъ вы воспитали меня.

-- Пожалуй. Я заслуживаю этотъ упрекъ и принимаю его. Но въ то время, какъ ваши дурные инстинкты росли, въ вашемъ братѣ развивалось сѣмя добра. Онъ бѣжалъ отъ тѣхъ, кто училъ его злу, и хорошіе люди приняли его... А! вы хотѣли бы знать, живъ ли онъ? Но я не такъ глупъ, чтобы выдать его вашей ненависти и преслѣдованіямъ. Нѣтъ, вы знаете достаточно, чтобы понять, что не должны ни минуты больше оставаться здѣсь.

-- Я выслушалъ васъ до конца съ терпѣніемъ, которому самъ удивляюсь... Изъ вашего разсказа слѣдуетъ, что я всѣмъ обязанъ вамъ, что я ваша креатура. Какъ король царствуетъ милостію Божіей, такъ я имѣю счастье быть лордомъ по милости мосье Лебо, и если я перестану заслуживать его благосклонное расположеніе, то лишусь всего. Какъ бы то ни было,-- продолжалъ онъ, рѣзко мѣняя тонъ,-- я не желаю знать, что правда, что ложь въ вашемъ романѣ. Но такое положеніе не можетъ продолжаться. Такой человѣкъ, какъ я, не долженъ быть во власти какого-нибудь Лебо, зависѣть отъ его скромности. Лучшее средство заставить васъ молчать, это -- убить васъ... и я убиваю!

Говоря это, Моубрей обнажилъ шпагу и бросился на бывшаго гувернера.

Эстеръ слабо вскрикнула, но ея крикъ затерялся въ страшномъ грохотѣ. Рядомъ обвалилась стѣна и увлекла за собой широкій навѣсъ, соприкасавшійся съ крышей дома. Балка, падая, зацѣпила за окно и разбила стекло. Густой клубъ дыма съ горящими искрами ворвался въ комнату.

Между тѣмъ, Лебо, не перестававшій слѣдить за движеніями Моубрея, сдѣлалъ скачокъ назадъ, поставивъ, такимъ образомъ, между собою и противникомъ столъ. Лебо тоже обнажилъ шпагу. Теперь партіи были равны. Онъ первый вложилъ рапиру въ руку молодаго лорда и терпѣливо научилъ его всѣмъ тайнамъ французскаго и итальянскаго фехтованія. Въ продолженіе десяти лѣтъ они почти каждый день фехтовали вмѣстѣ и уже не могли тронуть другъ друга, такъ какъ одинъ зналъ пріемы и угадывалъ намѣренія другаго. Изъ этихъ двухъ людей, которые такъ долго жили, какъ учитель и ученикъ, почти какъ отецъ и сынъ, одинъ долженъ былъ пасть отъ руки другаго и на лицѣ каждаго выражалось звѣрское желаніе убить.

Это была не дуэль, а отчаянный бой на смерть. Мѣняя ноги, они вдругъ отскакивали, затѣмъ неожиданно нападали, пользовались всякимъ препятствіемъ, изгибались чуть не до земли или подпрыгивали на воздухъ; иногда они останавливались, смотрѣли другъ на друга, задыхаясь, обливаясь потомъ. Вокругъ валялась опрокинутая мебель; дымъ становился гуще, удушливѣе. Ни слова не было произнесено; слышались только глухія проклятія, нервный топотъ двухъ людей, хриплое, отрывистое дыханіе, лязгъ скрещивающихся шпагъ, звонъ желѣза. Въ сосѣдней комнатѣ Модъ пѣла: "Саулъ убилъ тысячи, а Давидъ тьмы. Слава Господу силъі Господь Саваоѳъ! Алиллуйя!" На улицѣ шумъ стихалъ. Эстеръ приподнялась на локтѣ; расширенными отъ ужаса глазами она смотрѣла на этихъ двухъ людей, которые, точно дикіе звѣри, преслѣдовали и бросались другъ на друга среди наполнявшаго комнату Красноватаго дыма. Ей казалось, что она видитъ страшный сонъ.

Ни тотъ, ни другой не видѣли ея: оба не сводили глазъ съ острія шпагъ. Но Лебо слабѣлъ и чувствовалъ это. Его руки дрожали, глаза застилалъ туманъ, холодный потъ выступалъ на лбу; на прасно онъ вытиралъ его лѣвою рукой, онъ текъ ручьями на брови я рѣсницы, мѣшая смотрѣть. Его ноги начали цѣпляться за мебель, онъ уже покачнулся, вокругъ него завертѣлись предметы.-- Это была смерть!... Тогда онъ въ отчаяніи бросился впередъ...

Эстеръ видѣла, какъ оба пронзили другъ друга, оба тяжело повалились вмѣстѣ на полъ и не поднялись больше. Она опять потеряла сознаніе и тишину комнаты нарушало только пѣніе безумной старухи.

Лебо, однако, приподнялся, стараясь собрать мысли и силы. Онъ былъ раненъ въ животъ и истекалъ кровью. Спасти Эстеръ -- эта мысль ярко выдѣлялась изъ хаоса, образовавшагося въ его мозгу. Спасти Эстеръ! но какъ? Унести ее на рукахъ онъ не могъ. Хватитъ ли у него силъ доползти до лѣстницы, спуститься съ нея, выбраться на улицу и позвать на помощь? Да, это было необходимо. Но пожаръ можетъ поспѣть раньше его? Дымъ задушитъ несчастную дѣвушку? Эта страшная мысль придала бодрости Лебо, и онъ поползъ на окровавленныхъ и израненныхъ рукахъ. Временами онъ въ изнеможеніи останавливался, чувствуя, что приходитъ конецъ... "Эстеръ!" -- одно это слово оживляло его. Его дочь! Его дитя! Нѣтъ, онъ не дастъ ей умереть! Онъ -- пускай! Но она такая молодая, красивая; жизнь такъ много обѣщаетъ ей! И онъ подвигался на футъ или на два, сползъ съ лѣстницы среди страшныхъ мукъ.

Но внизу оказалось, что вѣтеръ захлопнулъ дверь за лордомъ Моубрей. Лебо протянулъ руку, попробовалъ приподняться на одно колѣно. Онъ не могъ. Жестокая насмѣшка! Такой простой вещи, какъ повернуть ручку и отворить дверь онъ не могъ сдѣлать,-- онъ, совершившій столько необычайныхъ дѣлъ! А спасеніе было, можетъ быть, за этою дверью, такъ какъ ему казалось -- не иллюзія ли это?-- что онъ слышитъ голоса на дворѣ. Онъ хотѣлъ крикнуть. Ни звука не вылетѣло изъ его груди.

Онъ повалился, какъ снопъ, и загородилъ своимъ тѣломъ дверь,которую онъ хотѣлъ было отворить цѣною своего существованія.

Лебо не ошибся: на улицѣ разговаривали. Быть можетъ, онъ сдѣлалъ бы послѣднее усиліе, еслибъ узналъ голоса своего соотечественника Левета и Фрэнка Мондея.

Они дѣйствительно продолжали дѣло спасенія, начатое нѣсколько часовъ назадъ. Они подняли множество раненыхъ, вырвали изъ пламени нѣсколько несчастныхъ, готовыхъ погибнуть. Исполняя долгъ милосердія, они шли впередъ, забрызганные кровью и грязью, съ обожженными лицами, изорванною одеждой. Не разъ пули едва не задѣвали ихъ, не разъ они слышали брань и угрозы. Но ихъ рвеніе не остыло и Фрэнкъ, полный геройской отваги, ободрялъ товарищей.

Въ толпѣ говорили, что за горящими зданіями Лэнгдаля находится нѣсколько домовъ, тоже охваченныхъ огнемъ, откуда не успѣли обитатели выбраться во-время. Леветъ и Фрэнкъ, ища способа добраться до несчастныхъ, попали въ переулокъ, гдѣ находился домикъ Лебо. Вдругъ Фрэнкъ остановился.

-- Вы слышали?

-- Что?

-- Я не знаю... голоса... пѣніе... въ этомъ домѣ.

Всѣ прислушались и псалмопѣніе старой Модъ явственно долетѣло до слуха доктора и его спутниковъ.

-- Тамъ люди!-- воскликнулъ Леветъ.-- А крыша уже горитъ! Они сумасшедшіе... Эй! эй!

Онъ обошелъ домъ, стараясь привлечь вниманіе тѣхъ, кто находился тамъ.

-- Развѣ вы не видите, что горите?-- кричалъ онъ.-- Выходите. скорѣе!

Никто не отвѣчалъ и когда Леветъ и его отрядъ перестали кричать, они снова услыхали монотонное пѣніе безумной старухи; нѣсколько словъ долетѣло до нихъ.

-- Ихъ, все-таки, надо спасти! Идемъ, товарищи!

Попробовали отворить дверь. Она сопротивлялась: рѣшили, что она заперта на ключъ.

-- Въ окно!-- крикнулъ Фрэнкъ.

Ударомъ локтя онъ вышибъ стекло, просунулъ руку въ отверстіе и искусно открылъ раму. Этому его научили первые воспитатели, рѣчные пираты. Затѣмъ, ставъ на подоконникъ, онъ прыгнулъ въ комнату. Леветъ послѣдовалъ за нимъ.

-- Мертвый... Чортъ возьми, это Лебо!... Нѣтъ, онъ еще дышетъ. Посвѣтите, пожалуйста, господа.

Леветъ уже стоялъ на колѣняхъ передъ умирающимъ. При имени Лебо въ головѣ Фрэнка мелькнула блестящая мысль. Если человѣкъ, котораго онъ такъ усердно ищетъ, лежитъ недвижимый въ этой грязной норѣ, то онъ приближается, вѣроятно, къ объясненію загадки. Онъ вбѣжалъ по крутымъ ступенямъ лѣстницы такъ быстро, что едва не поскользнулся на слѣдахъ, оставленныхъ окровавленными руками Лебо. Въ сѣняхъ перваго этажа его ждалъ неожиданный врагъ. Въ отворенную дверь ворвалось облако дыма съ пламенемъ, обожгло его лицо и чуть не задушило. Закрывъ глаза рукой, Фрэнкъ хотѣлъ пройти впередъ, но наткнулся на чьи то ноги, лежавшія на коврѣ.

"Еще трупъ!" -- съ ужасомъ подумалъ онъ.

Опустившись на колѣни онъ съ трудомъ доползъ до лица. Лордъ Моубрей лежалъ навзничь, съ опаленными волосами и почернѣйшимъ, искаженнымъ лицомъ. Фрэнкъ достаточно видѣлъ и повернулся назадъ, когда ему показалось, что онъ видитъ на постели въ углу комнаты человѣческую фигуру; собравъ всю энергію, Фрэнкъ бросился впередъ. Эстеръ! Это была она!

-- Ко мнѣ!-- крикнулъ онъ.-- Ко мнѣ, Леветъ!

Докторъ прибѣжалъ съ нѣсколькими товарищами, но они остановились передъ ураганомъ вѣтра съ пламенемъ, бушевавшимъ въ комнатѣ между окномъ и дверью.

"Она умерла и я умру вмѣстѣ съ ней!"

Эта мысль мелькнула въ обезумѣвшей головѣ Фрэнка. Въ изнеможеніи онъ опустился на постель и прошепталъ:

-- Эстеръ, дорогая!

Онъ прижалъ губы къ ея еще влажной щекѣ и даже въ такую страшную минуту это прикосновеніе доставило ему безконечное наслажденіе. Онъ обвилъ руками любимую дѣвушку и уже готовъ былъ проститься съ жизнью.

Но вдругъ голосъ, похожій на легкое дуновеніе, прошепталъ надъ самымъ его ухомъ:

-- Спасите меня!

Въ мигъ онъ очутился на ногахъ. Съ силой, на которую минуту назадъ Фрэнкъ не считалъ себя способнымъ, онъ поднялъ молодую дѣвушку на руки и выбѣжалъ изъ горящей комнаты.

XVII.

Солнце высоко стояло надъ городомъ, когда Лебо открылъ глаза. Яркій утренній свѣтъ, волнами льющійся въ комнату, гдѣ онъ лежалъ, ослѣпилъ Лебо и его тяжелыя [вѣки снова опустились. Черезъ минуту онъ съ усиліемъ приподнялъ ихъ и замѣтилъ склоненное надъ нимъ доброе лицо доктора Левета.

-- Узнаете меня?

Больной сдѣлалъ утвердительный знакъ и слабо прошепталъ имя доктора.

-- Гдѣ я?-- спросилъ Лебо невнятнымъ голосомъ.

-- У доктора Джонсона. Не волнуйтесь и все будетъ хорошо.

Вдругъ память возвратилась къ Лебо.

-- Эстеръ?-- спросилъ онъ такимъ настоятельнымъ, такимъ тревожнымъ тономъ, какой только возможенъ былъ при его полномъ упадкѣ силъ.

-- Миссъ Вудвиль здѣсь. Она жива: съ ней былъ только обморокъ. У нея небольшая царапина за ухомъ, вѣроятно, ушибъ, отъ котораго скоро не останется слѣда... А васъ, мой дорогой, мы тоже поставимъ на ноги.

Лебо отрицательно покачалъ головой съ грустною улыбкой и прошепталъ:

-- Мои счеты кончены... Зачѣмъ вы обманываете меня?... Развѣ я трусъ?

Черезъ минуту Лебо опять спросилъ:

-- Кто спасъ Эстеръ?

-- Фрэнкъ Мондей, пріемышъ и воспитанникъ Рейнольдса.Леветъ въ краткихъ словахъ разсказалъ, какъ это было, какъ старая Модъ, упрямство и безуміе которой едва не причинили смерть молодой дѣвушкѣ, въ концѣ-концовъ, спасла ее своимъ нытьемъ; описалъ, съ какимъ трудомъ они проникли въ домъ и вырвали изъ пламени три живыхъ существа и одинъ трупъ.

-- Чего мы никакъ не подозрѣвали, это то, что молодые люди любятъ другъ друга. Фрэнкъ спасъ въ Гольборнѣ свою будущую жену, и эта недѣля, которая оставитъ столько разрушенія, сдѣлаютъ, по крайней мѣрѣ, двухъ человѣкъ счастливыми.

Глубокое довольство разлилось по блѣдному лицу умирающаго.

-- Миссъ Вудвиль нѣсколько разъ спрашивала, можно ли васъ видѣть. Привести ее?

Черты Лебо просвѣтлѣли еще больше. Но онъ сейчасъ же задумался. Конечно, пріятно было бы признаться, быть отцомъ хоть единъ часъ, умереть, услышавъ прощеніе, и испытать ласки дочери. Но не оттолкнетъ ли она его? Найдетъ ли достойнымъ себя? Да, и въ самомъ дѣлѣ, не лучше ли быть ничьею дочерью, чѣмъ дочерью Лебо, авантюриста, прихлебателя? Нѣтъ, лучше выдержать характеръ, умереть, никого не смущая, оставить ее счастливой. Но надо поскорѣе открыть Фрэнку, кто онъ, дать ему средство доказать свое рожденіе.

-- Фрэнкъ!-- прошепталъ онъ.-- Я хочу видѣть Фрэнка, поговорить съ нимъ.

-- Довольно волненій на сегодня. Отдохните, вы поговорите съ нимъ завтра.

-- Завтра... меня уже не будетъ... Подите, позовите его.

Леветъ, зная дѣйствительное состояніе больнаго, не сопротивлялся и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся, за нимъ шли Фрэнкъ и Эстеръ, держась за руки. Облако грусти омрачило ихъ сіяющія молодостью и счастьемъ лица. Опустивъ голову, они медленными шагами приблизились къ постели. Фрэнкъ сталъ съ одной стороны, Эстеръ опустилась на колѣни съ другой.

-- Отецъ!-- проговорила она.

-- Вы, значитъ, слышали?

-- Да, все.

Волненіе было слишкомъ сильно для умирающаго. Лебо почувствовалъ, что мысли его путаются, и думалъ, что уже насталъ часъ смерти.

-- Одну минуту!-- прошепталъ онъ, какъ бы прося отсрочки у разрушительной силы природы.-- Фрэнкъ долженъ узнать...

-- Фрэнкъ знаетъ, что онъ настоящій лордъ Моубрей.

-- Но доказательства!-- продолжалъ Лебо.-- Нужны доказательства! Кормилица, Елизавета Хогсъ, жива... въ Бангорѣ... въ Уэльсѣ. Она скажетъ, что надо сдѣлать... Элиза Хогсъ, не забудьте!

Силы умирающаго истощились отъ напряженія. Его тусклые глаза перестали видѣть. Онъ ощупью нашелъ голову дочери и положилъ на нее руку. Мысль его перелетѣла болѣе чѣмъ за сорокъ лѣтъ назадъ. Онъ увидѣлъ бѣдную крестьянскую хижину въ горахъ Дофине, откуда онъ ушелъ скитаться по бѣлому свѣту. Онъ увидѣлъ лежащую на кровати женщину въ агоніи: то была его мать. Рука умирающей опустилась на его дѣтскую головку и слабо, нѣжно провела по ней... Вся остальная жизнь исчезла, осталось только начало и конецъ, ничего не было между этими двумя ласками, той, которую онъ получилъ и которую давалъ теперь. Это было преддверіе міра, гдѣ не существуетъ времени, гдѣ минуты равняются вѣкамъ, гдѣ мысли и дѣйствія сливаются въ вѣчность.

Тихо вернувшійся Леветъ на цыпочкахъ ходилъ по комнатѣ. Лебо замѣчалъ все, что происходило вокругъ него, хотя утратилъ сознаніе.

-- Докторъ, вы здѣсь?

-- Да.

-- Уведите ихъ.

Эстеръ поцѣловала умирающаго въ лобъ.

-- До свиданія, отецъ.

-- До свиданія... можетъ быть!

-- Вы хотите отдохнуть?-- спросилъ Леветъ, когда молодые люди ушли.

-- Нѣтъ... Я задерживалъ смерть... Не надо огорчать молодости.

Докторъ не пытался больше отрицать истину.

-- Вы молодецъ, товарищъ. Разъ вы такъ смѣло смотрите въ глаза смерти, то не хотите ли исполнить установленный обрядъ? Здѣсь есть католическій священникъ. Хотя докторъ Джонсонъ ненавидитъ папистовъ, онъ, все-таки, пріютилъ его въ своемъ домѣ. Если вы хотите его видѣть...

Лебо сдѣлалъ отрицательный жестъ. По странной реакціи въ умирающемъ тѣлѣ просыпался скептикъ, философъ.

-- Прочтите мнѣ,-- прошепталъ онъ,-- оду Горація... къ Постумію.

-- Оду Горація къ Постумію!-- повторилъ Леветъ, думая, что онъ плохо разслышалъ.

Ошибки не было. Лебо хотѣлъ, чтобы ему прочли оду Горація, вмѣсто отходной. Докторъ всталъ, прошелъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ находилась библіотека доктора Джонсона. Онъ возвратился съ большою книгой, сѣлъ около постели и тихимъ, торжественнымъ тономъ началъ читать знаменитую оду; умирающій слабымъ голосомъ договаривалъ знакомые стихи.

-- Visendus ater flumine languido...-- читалъ Леветъ.

-- Cocytus errans,-- чуть слышно шепталъ Лебо.

Но когда Леветъ произнесъ роковое слово, нашъ общій приговоръ, Linquenda tellns, онъ замѣтилъ, что ни одного звука не доносилось съ кровати. Леветъ подошедъ къ несчастному скептику, положилъ руку на сердце и, увидѣвъ, что оно перестало биться, благоговѣйно закрылъ глаза покойнаго.

-----

Черезъ нѣсколько дней Лондонъ принялъ обычный видъ. Почернѣвшія развалины, обвалившіяся стѣны, полусгорѣвшія балки, груда пепла тамъ, гдѣ были людскія жилища и мирные семейные очаги, вокругъ которыхъ росло и наслаждалось столько поколѣній, одни свидѣтельствовали о четырехдневномъ безуміи толпы. Сколько неузнанныхъ человѣческихъ труповъ осталось подъ этими развалинами? Сколько ихъ поглотила Темза? Это осталось неизвѣстнымъ, ихъ не рѣшились считать. Нѣсколько несчастныхъ, которые ни въ чемъ не признались, забыли все или съ испугу обвиняли другъ друга, были преданы суду и повѣшены. Главный виновникъ, тотъ, кто разнуздалъ страсти, Гордонъ, былъ заключенъ въ Ньюгетъ. Что болѣе руководило имъ, сумасшествіе или ложныя убѣжденія? Къ счастью для него, этотъ вопросъ остался неразрѣшеннымъ. Безуміе, а, можетъ быть, и званіе -- спасли его. Вотъ вещь достойная вниманія: человѣкъ, который взбунтовалъ Лондонъ, загубилъ нѣсколько сотъ людей, не былъ наказанъ; но черезъ немного лѣтъ за то, что написалъ нѣсколько дерзкихъ строкъ о королевѣ Маріи Антуанетѣ, попалъ въ тюрьму и провелъ тамъ остатокъ дней своихъ.

Когда нѣкоторое время спустя появился Рейбенъ, іюньскія событія 1770 года начинали забываться. Его оставили въ покоѣ. Но его точно преслѣдовало какое-то воспоминаніе, терзало угрызеніе совѣсти, отъ котораго онъ не могъ избавиться. Онъ, мрачный, убитый, избѣгалъ встрѣчаться съ кѣмъ-нибудь изъ своихъ "братьевъ", которые обвиняли его въ томъ, что онъ покинулъ ихъ въ опасности, "чтобы слѣдовать за амаликійскою куртизанкой". Рейбенъ не противился браку кузины, но отказался присутствовать на немъ, и въ день свадьбы сѣлъ на корабль, увозившій эмигрантовъ въ Канаду. Оттуда онъ переѣхалъ въ Ботани-Бей и пересталъ извѣщать о себѣ. Предполагаютъ, что онъ проповѣдывалъ христіанство въ Австраліи. Одни думаютъ, что его убили и съѣли дикари, другіе предполагаютъ, что онъ въ глубокой старости умеръ въ Сиднеѣ, окруженный многочисленнымъ потомствомъ.

Леди Верекеръ, имя которой я измѣнилъ изъ уваженія къ ея семьѣ, продолжала свою безпутную жизнь и сдѣлалась азартною игрицей въ "фараонъ". Она подружилась съ леди Бокингамширъ, леди Арчеръ и мистрисъ Хобартъ и превратила въ квартетъ недостойное и знаменитое тріо, которое каррикатуристъ Джильри часто выставлялъ на позоръ и посмѣшище въ своихъ безпощадныхъ рисункахъ.

Мистрисъ Мэршамъ успокоилась и въ часы послѣобѣденнаго отдыха опять видѣла свои божественные сны и прогуливалась по раю. О'Флэнниганъ, какъ только прошелъ кризисъ, началъ поражать своихъ враговъ (на словахъ, конечно), и до конца жизни оставался суфлеромъ. Къ Модъ не вернулся разсудокъ; въ богадѣльнѣ, куда ее помѣстили, она разсказывала о концѣ міра, на которомъ, по ея мнѣнію, она присутствовала.

Благодаря свидѣтельству Елизаветы Хогсъ, Фрэнкъ безъ особенныхъ затрудненій получилъ титулъ лорда Моубрея и вступилъ во владѣніе наслѣдственными имѣніями. Король, королева, вся аристократія заинтересовались романической исторіей Фрэнка и его молодой жены.

Онъ рѣшилъ уничтожить Фоли-Моубрей, вызывавшую столько непріятныхъ воспоминаній. Эстеръ хотѣла видѣть домъ, который имѣлъ такое странное вліяніе на ея жизнь и судьбу ея мужа. Опираясь на руку мужа, они вмѣстѣ посѣтили мѣста, еще не видѣвшія чистой, открытой и гордой любви. Это было черезъ годъ послѣ смерти Лебо, въ ясный лѣтній день. Яркое солнце заливало потускнѣвшіе обои, непристойныя картины, стѣны, казалось, сохранявшія еще отзвукъ поцѣлуевъ. Эстеръ думала о пропасти, на краю которой она стояла. Фрэнкъ вызывалъ въ памяти образъ своей матери, ея написанное Рейнольдсомъ прекрасное, блѣдное лицо, къ которому его сердце сразу почувствовало влеченіе. Каждый камень этого отвратительнаго дома не былъ развѣ для нея такъ тяжелъ, точно висѣлъ на ея шеѣ? Каждый поцѣлуй, которымъ обмѣнивались въ этомъ притонѣ, не стоилъ ей развѣ слезъ, оскорбленія, мукъ? Оба шли съ стѣсненными сердцами. Они почувствовали облегченіе, когда за ними затворилась дверь проклятаго дома и они увидѣли свѣтъ Божій, игравшій на лугахъ и желтѣющихъ нивахъ, колеблемыхъ легкимъ вѣтеркомъ.

Въ Бонъ-гоузъ пріѣхало много лондонцевъ, чтобы провести на чистомъ воздухѣ чудный день. Носилки, кареты, лошади въ поводу у пажей въ блестящихъ костюмахъ составляли живописныя группы. Собаки весело бѣгали въ толпѣ. Носильщики и лакеи толпились вокругъ фокусника или курили трубки на крыльцѣ съ деревянными колоннами. Внутри дома одни любовались серебряною кружкой, которую подарила королева Шарлотта мистрисъ Хэндсъ, или двумя свинцовыми гренадерами въ нѣмецкихъ киверахъ въ видѣ сахарной головы и въ формѣ 1745 года. Другіе сидѣли подъ буковыми деревьями, подстриженными въ кружокъ или въ видѣ арокъ, и небольшими глотками пили dish of tea, какъ говорили тогда, съ горячими buns, которые своимъ рыхлымъ и душистымъ тѣстомъ доставили извѣстность кондитерской.

Нѣсколько человѣкъ окружили Рахаву, ворожею. Она замѣтила Фрэнка и Эстеръ среди своихъ слушателей. Тогда она дерзко воскликнула:

-- Спросите вотъ у нихъ, всегда ли я говорю правду. Я предсказала имъ ихъ счастье.

-- Ты! -- воскликнула Эстеръ, пораженная ея дерзостью.-- Ты мнѣ предсказала!...

-- Я вамъ сказала, что вы выйдете за мужъ за лорда Моубрея. Обманула я васъ?

Эстеръ, краснѣя, улыбнулась.

-- Дай ей что-нибудь,-- обратилась она къ мужу.

И въ то время, какъ молодой лордъ высыпалъ изъ кошелька деньги въ руку цыганки, ученица Гаррика прошептала стихи поэта:

Пока все хорошо идетъ,

И если насъ конецъ такой же славный ждетъ,

То всѣ прошедшія печали и страданья

Усилятъ лишь всю сладость окончанья.

В. Р.

"Русская Мысль", кн. I--IV, 1892

Комментарии: 1, последний от 30/11/2022. Филон Огюстэн (перевод: Вера Ремизова) (yes@lib.ru) Год: 1892 Обновлено: 29/11/2022. 306k. Статистика. Роман: Проза, Переводы, Историческая проза Сочинения Иллюстрации/приложения: 21 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: L'Élève de Garic. Roman historique. Перевод Веры Ремезовой Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I--IV, 1892.

Филон Огюстэн Ученица Гаррика