Фогаццаро Антонио
Тени прошлого

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Malombra.
    Текст издания: журнал "Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 5-12, 1892.

   

ТѢНИ ПРОШЛАГО.

Романъ въ 3-хъ частяхъ Антоніо Фогаццаро.

   Антоніо Фогаццаро, переводъ романа котораго "Malombra" предлагается читателямъ, одинъ изъ самыхъ живыхъ талантовъ современной литературной Италіи, являющійся ея надеждою, сравнительно поздно началъ свою карьеру. Родившись въ 1842 году въ Виченцѣ, онъ только въ 1874 году напечаталъ первое свое произведеніе "Миранда", сразу обратившее на него вниманіе силою чувства и вмѣстѣ совершенствомъ формы. Сборники его стихотвореній -- "Valsolda", "Profumo" поставили его въ число лучшихъ лириковъ Италіи, далеко оставивши за собою теперешняго моднаго поэта Л. Стекетти. Романы его и повѣсти -- "Daniel Cortis", "Malombra", "Le idee d'un poeta" и др. отличаются тѣми-же достоинствами, что и стихи. Будучи реалистомъ, Фогаццаро вмѣстѣ съ тѣмъ какъ истинный художникъ старается искать свои "документы" въ психической, а не во внѣшней жизни своихъ героевъ, что само собою ведетъ его въ сторону отъ преувеличеній натурализма. Въ своихъ беллетристическихъ произведеніяхъ онъ остается такимъ-же поэтомъ, какъ и въ своей лирикѣ. Чуждый сентиментальности -- важнаго недостатка новыхъ итальянскихъ авторовъ, -- онъ обращаетъ на себя вниманіе уже независимостью и свободою отношенія къ идеямъ, разрабатываемымъ имъ. Нѣкоторая наклонность его къ пантеизму и даже къ религіозному правовѣрію объясняется литературнымъ вліяніемъ на него аббата Дом. Цанолли гораздо болѣе чѣмъ дипломомъ доктора юриспруденціи, полученнымъ имъ въ туринскомъ университетѣ. Нѣкоторые изъ разсказовъ его появлялись за послѣдніе два года на русскомъ языкѣ, его стихотворенія, какъ и романы, не переведены порусски. Романъ "Тѣни прошлаго" ("Malombra"), полагаемъ, дастъ читателямъ достаточное понятіе объ оригинальномъ и глубокомъ талантѣ его автора, почти неизвѣстнаго у насъ, но являющагося наиболѣе сильнымъ итальянскимъ беллетристомъ со времени Манцони.
   

ГЛАВА I.

   Стремительно захлопываются одна за другой вагонныя дверцы, можетъ быть,-- думаетъ путникъ,-- желѣзною судьбою, теперь уже безъ надежды на отступленіе уносящею вдаль, во мракъ ночи, его и его спутниковъ. Раздается свистокъ паровоза; по всѣмъ вагонамъ передается сильный толчокъ. Поѣздъ медленно двигается подъ стекляннымъ навѣсомъ станціи, выходитъ изъ освѣщеннаго газомъ вокзала въ темную ночную даль, изъ шумнаго города въ заснувшія поля. Онъ извивается какъ чудовищный змѣй, пыхтя среди сѣти безчисленныхъ рельсовъ, и, наконецъ, найдя настоящій путь, мчится со свистомъ и стономъ, содрогаясь точно рядъ живыхъ колецъ отъ паровоза до послѣдняго вагона.
   Трудно угадать, о чемъ думаетъ путникъ, уносимый вдаль среди волнъ дыма, облаковъ искръ, темныхъ силуэтовъ деревьевъ и встрѣчныхъ домовъ. Можетъ быть онъ изучаетъ сокровенный смыслъ странныхъ іероглифовъ, вышитыхъ на дорожномъ его мѣшкѣ, помѣщающемся передъ нимъ, на креслѣ; по крайней мѣрѣ онъ не сводитъ съ нихъ глазъ, иногда шевеля губами, какъ будто что-то разсчитывая и потомъ поднимая досадливо брови, точно приходя къ абсурду.
   Поѣздъ шелъ уже нѣсколько часовъ. Названіе одной изъ станцій, повторенное нѣсколько разъ въ ночной тишинѣ, заставило встрепенуться путника; струя свѣжаго воздуха прервала нить его размышленій. Поѣздъ стоялъ; дверь вагона была отворена. Онъ поспѣшно вышелъ, будучи единственнымъ пассажиромъ въ***.
   -- Сударь, -- послышался чей-то рѣзкій и крикливый голосъ, -- не вы-ли ѣдете въ замокъ къ господамъ?
   Этотъ вопросъ былъ внезапно предложенъ субъектомъ, стоявшимъ передъ нимъ съ лѣвою рукою у шляпы и съ бичемъ въ правой.
   -- Не знаю...
   -- О, Боже мой, проговорилъ тотъ, почесавши затылокъ, -- кто-же тогда это можетъ быть?
   -- Какъ зовутъ господъ изъ замка?
   -- У насъ тутъ нѣтъ для нихъ другого названія какъ "господа изъ замка". Напримѣръ, когда мы такъ говоримъ, насъ понимаютъ всѣ на 10 миль вокругъ; вы, положимъ, пріѣхали изъ Милана, это другое дѣло. Впрочемъ, я знаю ихъ настоящее имя, да вотъ бѣда, никакъ не припомню его! У насъ, бѣдняковъ, куриная память. И притомъ, право, такая странная фамилія!
   -- Вотъ что...
   -- Подождите минуточку; помолчите и не сбивайте меня. Эй, фонарщикъ!
   Медленными шагами подошелъ сторожъ, размахивая опущенными руками, въ которыхъ колебался фонарь.
   -- Не подожги себѣ штановъ; король вѣдь не заплатитъ тебѣ за нихъ, -- сказалъ парень съ куриной памятью.-- Подыми-ка сюда твой фонарь. Дай мнѣ его на минутку.
   И, схвативши фонарь, подставилъ его къ лицу путника.
   -- Онъ, какъ разъ! Совершенно таковъ, какъ мнѣ и говорили: молодой человѣкъ, съ черными глазами и волосами, да и лицо тоже достаточно загорѣло! Честь имѣю кланяться...
   -- Да кто тебѣ говорилъ обо мнѣ?
   -- Его сіятельство, самъ графъ.
   -- Чортъ возьми, -- подумалъ путникъ, -- человѣкъ, котораго я никогда не видѣлъ, и который мнѣ пишетъ, что и онъ меня не-разу не видалъ.
   -- Ну! воскликнулъ парень, уронивъ бичъ и запустивъ руки въ карманы.-- Ей-ей, я не могъ-бы родиться глупѣе, если-бы моя старуха даже и хотѣла этого. Вѣдь его сіятельство далъ мнѣ штучку, чтобы распознать васъ; она какъ разъ у меня. Вотъ, берите!
   Онъ протянулъ визитную карточку, пропитанную на сквозь запахомъ табака и мѣдныхъ денегъ; на карточкѣ стояло: "Чезаре д'Орменго".
   -- Ѣдемъ, -- сказалъ прибывшій.
   У станціи дожидался открытый шарабанъ. Конь, привязанный къ изгороди, уткнувши морду въ землю, покорно ждалъ, что будетъ дальше.
   -- Садитесь поудобнѣе, сударь; не совсѣмъ будетъ мягко, да понятно, вѣдь мы въ деревнѣ; эй, ты!-- Парень ловко однимъ прыжкомъ вскочилъ на козлы и погналъ лошадь, пощелкивая бичемъ, по темной дорогѣ такъ увѣренно, какъ будто ѣхалъ въ полдень.
   -- Не бойтесь, вымолвилъ онъ, -- хоть теперь и темно, какъ въ волчьей пасти! Эту дорогу мы съ кобылой знаемъ какъ свои пять пальцевъ! Эй! Я и прошлой ночью возилъ двухъ форестьеровъ, двухъ господъ изъ Милана, вотъ такихъ-же, какъ вы. Молодецъ этотъ графъ!-- прибавилъ онъ затѣмъ, привставъ съ козелъ и спрятавъ подъ подушку сидѣнія бичъ.-- Вотъ молодецъ, настоящій баринъ! Эй ты! Друзья у него во всѣхъ семи частяхъ свѣта! Сегодня къ нему пріѣзжаетъ одинъ, завтра другой, и какіе все господа! важныя лица, ученые, всѣхъ и не перескажешь! Да вы это лучше меня знаете.
   -- Я? Да вѣдь я здѣсь въ первый разъ!
   -- А, да? Но вы, конечно, знакомы съ его сіятельствомъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Нѣтъ?! Вотъ чудеса! вымолвилъ парень съ оттѣнкомъ величайшаго удивленія.-- Этакій молодецъ этотъ графъ! Я его пріятель, -- прибавилъ онъ, не объясняя, принадлежитъ-ли онъ къ разряду знатныхъ или ученыхъ пріятелей графа.-- Онъ столько разъ обращался ко мнѣ по дѣламъ. И сегодня онъ угостилъ меня стаканомъ вина, -- не знаю, французскаго или англійскаго, но что за вино! Эй, впередъ!
   -- Есть у него семья?
   -- У его сіятельства? нѣтъ... то есть...
   Но въ это время правыя колеса наскочили на большую кучу щебня, лежавшаго на пути.
   -- Ты бы помалкивалъ, да смотрѣлъ, куда ѣдешь,-- сказалъ путникъ.
   Парень выпустилъ нѣсколько проклятій, хлестнулъ порядкомъ бѣдную кобылу, которая при этомъ пустилась въ галопъ.
   Они проѣхали черезъ потокъ. На мосту было нѣсколько яснѣе; направо виднѣлась длинная, бѣловатая полоса дороги, терявшаяся среди безконечныхъ полей, налѣво и прямо -- невысокіе холмы, придвинувшіеся къ другимъ повыше, за которыми дальше, на сѣромъ небосклонѣ вырѣзывались уже острые зубцы горъ. Теперь лишь былъ слышенъ топотъ лошади, да по временамъ визгъ колеса по щебню, или упорный лай цѣпныхъ собакъ.
   Конь, кучеръ и путникъ двигались молчаливо, точно одушевленные желаніемъ достигнуть одной цѣли, наглядно изображая собою хрупкіе, людскіе союзы, потому что лошадь навѣрное думала о теплой конюшнѣ, кучеръ о винцѣ одной трактирщицы, винцѣ, пѣнящемся веселостью и свободными рѣчами, а тотъ, кто изъ всѣхъ трехъ былъ умнѣе и толковѣе, тотъ не зналъ ни своей дороги, ни даже цѣли.
   Быстро проѣзжали они черезъ бѣдныя, пустынныя мѣстечки, гдѣ дома, точно нахмуренные, стерегли сонъ бѣдняковъ, проѣзжали мимо рѣшетокъ тщеславныхъ виллъ, имѣвшихъ такой глупый видъ въ торжественной ночной тишинѣ. Дорога, начинавшая подыматься по склонамъ, говорившимъ о солнцѣ и теплѣ, вдругъ вступила въ узкую и темную долину, совсѣмъ замкнутую горами, заросшими лѣсомъ. Мѣстами она шла по ихъ окраинѣ, мѣстами держалась далеко, какъ-бы избѣгая этого непріятнаго сосѣдства, наконецъ, рѣшительно бросилась въ горы. Лошадь пошла шагомъ, парень соскочилъ съ козелъ и, пощелкивая изрѣдка бичемъ, какъ-бы заявилъ,-- ну, теперь пойдетъ надолго'.
   -- Итакъ, началъ снова путникъ, закуривая сигару,-- такъ есть семья?
   -- Какъ не быть! только у меня жена безобразна, стара и зла, какъ чортъ!
   -- Да не у тебя,-- у графа!
   -- У его сіятельства? Кто его знаетъ! О господахъ вѣдь никто ничего толкомъ не знаетъ! Иногда кажется, что есть; есть жена, дѣти, а когда приходится умирать, со всѣхъ сторонъ налетитъ воронье, а жена должна убираться прочь. Иной разъ живутъ по монашески, а когда доходятъ до busilles, анъ глядь, вдругъ съ неба сваливается барыня со слезами, а то и съ когтями. Счастливые во всемъ эти господа! Я, если влюблюсь, черезъ двѣ недѣли охладѣю, но отъ жены ужъ не отвязаться, покамѣстъ не помру. Его сіятельство долгое время жили одни; теперь у нихъ живетъ барышня. Кто говоритъ, что это дочь, кто -- что племянница; я такъ думаю, что это его возлюбленная! Дураки мужичье говорятъ, что она некрасива. Ужо увидите ее сами! Эхъ, зачѣмъ я не родился бариномъ!
   При этомъ, странный парень, вѣроятно, желая утѣшиться, съ ожесточеніемъ хлестнулъ кобылу, которая опять понеслась галопомъ, и разговоръ снова прекратился. Взобравшись на верхушку горы, шарабанъ остановился. Здѣсь наверху декорація мѣнялась; всюду, справа и слѣва поднимались крутыя горы, едва оставлявшія мѣсто для дороги; впереди, передъ спусками, также виднѣлись горы, слегка опушенныя лѣсомъ, начинавшимся сейчасъ же у спуска. Шарабанъ въѣхалъ въ широкую аллею, мѣстами позволявшую различать огоньки вдали и виноградники. Фонарь, показавшійся справа у дороги, освѣтилъ остановившуюся наконецъ лошадь.
   -- Ну что? произнесъ чей-то голосъ.
   -- Здѣсь, здѣсь, отвѣчалъ парень. Пріѣхали! Уже заплачено, сударь. Если на стаканчикъ вина,-- это будетъ въ вашей волѣ: никто ничего не возразитъ противъ этого. Премного благодаренъ! Эй, возьмите ихъ мѣшокъ! Покойной ночи!
   -- Господинъ Силла? спросилъ человѣкъ съ фонаремъ, повидимому слуга.
   -- Онъ самый.
   -- Пожалуйте за мной.
   Оба молча двинулись по тропинкѣ, окаймляемой бѣлыми стѣнами, на которыхъ сверкалъ колеблющійся свѣтъ, озаряя пространство впереди, отъ чего сзади становилось еще темнѣе. Напрасно Силла старался разглядѣть что-нибудь поверхъ стѣнъ; кое-гдѣ онъ различалъ обликъ дерева съ вѣтвями, вытянувшимися на подобіе рукъ, какъ-бы умоляющими о защитѣ. Онъ вздрогнулъ отъ неожиданнаго звука колокольчика: они стояли передъ желѣзною рѣшеткою, тотчасъ-же раскрывшеюся. Камешки, тропинки, порогъ рѣшетки поглотила тьма. Теперь фонарь освѣщалъ песокъ аллеи и по сторонамъ темныя купы непроницаемой чащи. Затѣмъ они свернули черезъ виноградники на тропинку и вышли какъ-то сбоку къ широкимъ, темнымъ, неровнымъ ступенямъ, конца и начала которыхъ не было видно; только сверху и снизу слышался неумолчный говоръ падающей воды. Силла осторожно спускался по этимъ неукрѣпленнымъ ступенямъ, издававшимъ подъ ногами металлическій звонъ. При слабомъ свѣтѣ фонаря на правильныхъ промежуткахъ лѣстницы появлялись двѣ огромныя глыбы и двѣ сѣрыя неподвижныя каменныя фигуры. Наконецъ лѣстница кончилась, въ свѣтѣ фонаря появился мелкій розовый песокъ, свѣтлозеленые листья арума, и въ темнотѣ послышалось монотонное журчаніе фонтана. Путеводитель Силлы повернулъ налѣво, обогнулъ уголъ высокаго зданія, поднялся на двѣ ступеньки и почтительно раскрылъ передъ нимъ огромную стеклянную дверь. Въ освѣщенныхъ сѣняхъ находился господинъ, одѣтый съ головы до ногъ въ черное; онъ подошелъ къ Силлѣ, низко раскланиваясь и безпрестанно потирая руки.
   -- Добро пожаловать! Его сіятельство ушли къ себѣ въ комнату, потому что уже поздно. Его сіятельство поручили мнѣ извиниться за нихъ. Я имѣю честь быть ихъ секретаремъ. Прошу васъ, пойдемте. Думаю, что вамъ не худо будете немного закусить!
   Секретарь повелъ Силлу по большой парадной лѣстницѣ въ бельэтажъ. Взявъ съ него обѣщаніе придти къ ужину, онъ отправился поджидать его въ маленькой гостиной, гдѣ уже былъ накрытъ столъ на двоихъ и куда поспѣшилъ явиться и Силла, принявшій предложеніе отужинать не столько вслѣдствіе голода, сколько желая переговорить съ человѣкомъ, встрѣтившимъ его.
   Секретарю было на видъ около пятидесяти лѣтъ; у него были голубоватые глазки, ярко блестѣвшіе на морщинистомъ желтоватомъ лицѣ, подъ волосами не густыми, но еще не сѣдыми. Онъ носилъ большую рыжую бороду. Лицо, цвѣтъ волосъ, угловатая поспѣшность жестовъ, особенное тяжелое произношеніе согласныхъ и глубокія гласныя, вылетавшія изъ его устъ, какъ изъ тѣсной стремнины, заставляли угадывать въ немъ нѣмца. Старомодный покрой и безукоризненная чистота его фрака, чистота рубашки тоже изобличали въ немъ нѣмца и, сверхъ того, дворянина. Но съ кистями рукъ кончалась дворянская фигура. Руки были большія, сморщившіяся, покрытыя рубцами и мозолистыя на ладоняхъ. На нихъ отпечатались долгіе часы, проведенные подъ солнцемъ, на морозѣ, въ утомительномъ трудѣ; онѣ утратили всякую гибкость и неспособны были передать мысль, какъ передаетъ ее выхоленная рука обезпеченнаго человѣка. За то его подвижныя плечи говорили вмѣсто нихъ и съ большею энергіей, со страстью. Но всего выразительнѣе было его лицо, некрасивое и вмѣстѣ съ тѣмъ веселое и умное: оно трепетало жизнью. Цѣлый лабиринтъ тонкихъ морщинокъ то собирался, то изчезалъ около его глазъ, серьезныхъ или открытыхъ, или прятавшихся отъ смѣха, увлеченія или горести, но всегда ярко блестѣвшихъ. Неожиданно приливавшая кровь бросалась ему въ лицо и потомъ исчезала постепенно, выставляя еще ярче его желтизну и красноту носа. Словомъ, душа секретаря вся виднѣлась въ его лицѣ; тутъ ясно отражались боль, радость, негодованіе, какъ свѣтъ, колеблемый вѣтромъ за занавѣской. Онъ говорилъ голосомъ, болѣе разнообразнымъ въ тонахъ чѣмъ у южанъ, говоромъ часто смѣшнымъ, но всегда дѣйствующимъ на слушателя. И очень долго говорилъ онъ въ этотъ вечеръ за ужиномъ, едва прикасаясь къ кушаньямъ, но часто опоражнивая свой стаканъ. Онъ началъ церемонно съ преувеличенныхъ любезностей, не находившихъ отголоска въ сдержанности Силлы; затѣмъ перешелъ на общія мѣста, заговорилъ объ Италіи тономъ человѣка, видавшаго много странъ, обычаевъ и городовъ и обладающаго широкимъ знаніемъ людей и обстоятельствъ, спокойно высказывающаго сужденія необычайныя, новые взгляды, которые, можетъ быть, и не устоятъ передъ здравомыслящею критикою, но не могутъ не поражать профановъ. Однако онъ не выказывалъ ни скептицизма, ни наклонности не удивляться ничему. Наоборотъ, междометія сыпались у него на каждомъ шагу. Его собѣсѣдникъ очевидно внушалъ ему симпатію, если не смотря на сухое обращеніе, которое могло казаться даже высокомѣрнымъ, заставилъ его такъ разговориться. Секретарь смотрѣлъ на Силлу все ласковѣе, настаивая, чтобы онъ попробовалъ того или другого блюда, дошелъ даже до легкой фамильярности, предлагая вопросы, заставлявшіе поневолѣ собѣсѣдника выйти изъ его сдержанности.
   -- А что говорятъ въ Миланѣ, -- воскликнулъ онъ вдругъ, откинувшись на спинку стула и уставивши черенками вилку и ножикъ на столѣ, -- что говорятъ въ Миланѣ объ Оттонѣ Великомъ?
   Замѣтивъ удивленіе гостя при такомъ неожиданномъ вопросѣ, онъ громко разсмѣялся.-- Я разумѣю Бисмарка, -- объяснилъ онъ, выговаривая слово "Бисмаркъ" съ видимымъ удовольствіемъ, какъ-будто бы эти два слога, произнесенные среди тяжелой обязанности говорить поитальянски, доставили ему облегченіе, принесли съ собою глотокъ родного воздуха.
   Благородный князь въ эту лѣтнюю ночь 1864 года былъ еще далекъ отъ послѣдующаго своего успѣха и славы, но его землякъ говорилъ о немъ добрыя десять минутъ, съ одушевленіемъ, съ удивленіемъ, смѣшанными съ какимъ-то ужасомъ и ненавистью.-- Въ Европѣ его считаютъ сумасшедшимъ -- заключилъ онъ, но, чортъ возьми!.. Wir haben sechs und. dreissig Herren, милостивый государь! У насъ тридцать шесть господъ; посмотримъ, сколько ихъ будетъ черезъ десять лѣтъ! Пили вы когда-нибудь Іоганнисбергъ? Стыдно такому человѣку, что первое въ мірѣ вино хотя и выдѣлывается въ Германіи, а не принадлежитъ его королю! Нѣтъ, этотъ человѣкъ долго не потерпитъ подобныхъ вещей!-- О! воскликнулъ секретарь, запуская свою пятерню въ волосы, -- о этотъ Іоганнисбергъ!-- И жмурилъ при этомъ глазки, какъ-бы уже глотая этотъ желанный напитокъ.-- Вы тотчасъ услышите въ комнатѣ, если откупорена бутылка Іоганнисберга. Еще стаканчикъ, прошу васъ! Это простое вино и имѣетъ запаха не болѣе чѣмъ вода, но для итальянскаго вина оно недурно. Простите мою откровенность, но въ Италіи не умѣютъ ни приготовлять, ни пить вина.
   -- Даже и пить?
   -- О, нѣтъ, даже и пить.
   
   Wenig nur verdibt den Magen
   Und zuviel erhitzt das Haupt.
   
   Вамъ знакомъ нѣмецкій языкъ? Нѣтъ? Хорошо-съ, вотъ что говоритъ Гёте о винѣ: "Оно мало портитъ желудокъ и слишкомъ воспламеняетъ голову". Итальянцы или пьянствуютъ, или пьютъ воду. Вѣдь пить одну бутылку въ день все равно, что пить воду! Впрочемъ, я преувеличиваю. Люди разумные пьютъ ради гигіены желудка, но никто -- ради гигіены сердца, ad exliilarandum cori! Вы смѣетесь? Мы, нѣмцы, всѣ знаемъ слегка по латыни, даже эти жалкіе наши принцы! Итакъ, люди должны пить до веселости, но не до съумасшествія. Вино -- это вѣчная молодость! Покамѣстъ я живу, я желаю всегда имѣть двадцать лѣтъ хоть на три или на четыре часа въ день!
   Между тѣмъ прозрачное соссело лилось въ стаканы, а съ нимъ и годы секретаря уносились съ его плечъ. Они выпрямлялись, принадлежали сперва мужчинѣ въ цвѣтѣ лѣтъ, затѣмъ явился счастливый возрастъ неожиданныхъ привязанностей, увлеченій, слѣпой дружбы. Секретарь схватилъ обѣими руками руку своего сдержаннаго и молчаливаго собесѣдника и сильно сжалъ ее.
   -- Чортъ возьми, мы даже не знаемъ имени другъ друга, а? Графъ, конечно, сказалъ мнѣ ваше имя, но я позабылъ его.
   -- Конрадъ Силла, отвѣчалъ молодой человѣкъ.
   -- Силла, Силла, это хорошо! Думаю, что вы никогда не занесете въ списокъ враговъ Андрея Готгольда Штейнегге изъ Нассау, выгнаннаго изъ училища за неумѣренную любовь къ вину, изъ семьи за любовь къ женщинамъ, изъ отечества за любовь къ свободѣ. Послѣднее было дѣйствительно съумасшествіемъ! Я былъ бы теперь совѣтникомъ, какъ мой покойный отецъ, или полковникомъ, какъ этотъ бездѣльникъ мой братъ. Но свобода! Понимаете? Это воздушное слово. И замѣтивъ удивленіе Силлы, онъ продолжалъ:
   -- Не понимаете? Видите ли, есть слова алгебраическія, механическія и воздушныя, какъ объяснилъ мнѣ одинъ изъ моихъ пріятелей, разстрѣлянный проклятыми пруссаками въ 1848 году. Алгебраическія слова выходятъ изъ мозга и вполнѣ соотвѣтствуютъ выражаемому ими понятію; механическія нужны языку для связи рѣчи, а вотъ воздушныя слова это -- музыка языка! никто не знаетъ что они выражаютъ, а между тѣмъ всѣ упиваются ими! Если бы вмѣсто "свободы" было слово изъ десяти слоговъ, сколькими героями было бы меньше! Послушайте, я старикъ, одинокъ, безъ средствъ, могу умереть, какъ собака. Но если бы мнѣ сказали теперь: ну, старичина Штейнегге, хочешь одобрить теперешніе нѣмецкіе порядки? за то ты будешь совѣтникомъ въ Нассау, увидишь свою дочь, которую не видалъ уже десять лѣтъ. Я, старый безумецъ, отвѣтилъ бы безъ размышленій: нѣтъ, ни за что; да здравствуетъ свобода!
   -- Браво!-- воскликнулъ невольно тронутый Силла.-- Я хотѣлъ бы быть такимъ старымъ безумцемъ, какъ вы.
   -- О нѣтъ, нѣтъ, не желайте этого. Не говорите такъ! Нужно знать чего стоитъ свобода! О! сколько стоитъ! Не будемъ говорить объ этомъ за ужиномъ!
   Послѣдовало молчаніе.
   -- Ваша родина -- Нассау? спросилъ Силла.
   -- Да, но оставимте это; все это грустно для меня. Я не желаю печальныхъ мыслей; теперь я веселъ, счастливъ, и вы мнѣ очень нравитесь; да, да, да!!
   Смѣхъ блестѣлъ въ его глазахъ.
   -- Вы вѣдь не уѣдете завтра? спросилъ онъ.
   -- Я бы желалъ уѣхать поскорѣе.
   -- Графъ васъ не отпуститъ.
   -- Отчего?
   -- Онъ, кажется, васъ очень любитъ.
   -- Да онъ меня даже не знаетъ.
   Уфъ, уфъ! выпустилъ Штейнегге, закрывъ совершенно глаза и наклонившись такъ что, касался бородой тарелки и протянувши подъ столомъ руки; въ такомъ видѣ онъ казался совершеннымъ гномомъ.
   -- Развѣ онъ меня знаетъ? спросилъ Силла.
   -- Думаю; сегодня онъ съ добрый часъ говорилъ мнѣ о васъ.
   -- А!-- воскликнулъ секретарь, вскакивая и поднимая руки къ потолку; я еще не дошелъ до такой откровенности! Между вашимъ вопросомъ и моимъ отвѣтомъ должно быть еще нѣсколько стакановъ вина. Онъ взялъ двѣ бутылки, какъ будто бы взвѣшивая ихъ, встряхнулъ и поставилъ обратно: онѣ были пусты.
   -- Нѣтъ болѣе ни дружбы, -- сказалъ онъ вздыхая, -- ни искренности, ни сердечности. Пожалуй, время идти спать.
   Хотя стѣнные часы, помѣщавшіеся на площадкѣ лѣстницы, между первымъ и вторымъ этажемъ, пробили половину второго, когда Силла вошелъ въ отведенную ему комнату, ему совсѣмъ не хотѣлось спать. Стоя неподвижно, онъ пристально разсматривалъ пламя свѣчи, какъ будто ея свѣтъ могъ разогнать мракъ его мыслей. Очнувшись, онъ обошелъ свое помѣщеніе. Комната была высока. Въ ней стояла кровать изъ рѣзного дуба; передъ нею между двумя широкими окнами помѣщался комодъ съ мраморной доской; надъ нимъ зеркало въ золотой рамѣ, письменный столъ и нѣсколько большихъ креселъ.
   Надъ изголовьемъ кровати висѣла великолѣпная голова молящагося ангела, написанная въ манерѣ Гверчино; въ полуоткрытыхъ устахъ, во взглядѣ ясно виднѣлось одушевленіе молитвы. Можно было бы сказать, что въ часы сна, когда далеко уносятся грѣшныя мысли обитателей комнаты, духъ добра молитъ Всевышняго за ихъ грѣхи. Силла не могъ оторваться отъ картины. Ему показалось вдругъ, что что-то измѣнилось въ комнатѣ. Когда онъ взглянулъ на себя въ зеркало, онъ увидѣлъ, что лицо его взволновано. Если бы зеркало могло сохранять изображенія, отражавшіяся въ немъ за прошлое время, теперь въ немъ явилась бы меланхолическая женская головка вмѣстѣ съ веселымъ дѣтскимъ личикомъ, очень схожія между собою и чертами и глазами.
   Силла вздрогнулъ, приблизился къ кровати, долго смотря на нее; затѣмъ онъ принялся цѣловать холодное и блестящее дерево и вдругъ, вскочивши, бросился на лѣстницу, даже не захвативъ свѣчи: онъ хотѣлъ тотчасъ-же найти графа, говорить съ нимъ. Но вездѣ было темно и тихо; слышалось лишь однообразное тиканіе часовъ. Штейнегге, конечно, уже спитъ; да и что могъ онъ ему сказать? Силла потихоньку вернулся въ комнату. Пламя свѣчи, поставленной на полу, у кровати, заставляло послѣднюю выдаваться огромною, черною массою. Воображеніе Силлы ясно представило себѣ лицо, которое нѣкогда покоилось здѣсь, представило больнымъ, усталымъ, но живымъ. На цыпочкахъ онъ подошелъ къ постели. Его мать спала въ другой, болѣе тѣсной комнатѣ, но ему казалось, что онъ ощущаетъ ея присутствіе здѣсь послѣ семнадцати лѣтъ, прошедшихъ съ тѣхъ поръ какъ неожиданная буря унесла ее. Къ нему вернулись дѣтскіе годы, всѣ воспоминанія, связанныя съ ея комнатою, запахъ сандаловой шкатулки его матери, всѣ, даже неважныя ея слова, рѣчи домашнихъ, ея лицо во всевозможныхъ видахъ. Когда онъ всталъ и оглянулся, ему казалось невозможнымъ, что онъ могъ не узнать сразу ни старой картины, ни стульевъ, ни зеркала, которые всѣ глядѣли на него съ безмолвнымъ упрекомъ.
   -- Но какимъ же образомъ,-- думалъ Силла,-- эта обстановка прежней комнаты его матери находится теперь здѣсь, въ незнакомомъ домѣ, человѣка, котораго онъ никогда не видѣлъ, имени котораго не слыхалъ ни отъ кого?! Обстановка ихъ была продана за нѣсколько лѣтъ до смерти его матери, и графъ д'Орменго могъ-бы случайно и купить кое-что. Случайно? Нѣтъ, это невозможно!
   Онъ присѣлъ къ письменному столу, вынулъ изъ бумажника письмо, прочелъ его нѣсколько разъ съ лихорадочнымъ вниманіемъ; въ письмѣ стояло:

Р... 10 августа 1864.

"Милостивый государь!

   Мы никогда не видѣлись другъ съ другомъ и вы, по всей вѣроятности, не слыхали моего имени, хотя оно и принадлежитъ къ старинному итальянскому роду, съ честью носившему его всюду, дома и на войнѣ. Намъ надо поговорить. Такъ какъ мнѣ пятьдесятъ девять лѣтъ, то ко мнѣ вы пріѣдете. Вы найдете послѣ завтра кабріолетъ на станціи *** желѣзной дороги, идущей отъ Милана въ Камерлатъ; у меня вы будете пользоваться безъ церемоній гостепріимствомъ, которое я даю наиболѣе испытаннымъ друзьямъ, а вы, въ свою очередь, благоволите уважать мои привычки. Позволяю себѣ замѣтить вамъ, что въ числѣ ихъ есть обыкновеніе открывать окно, когда дымитъ каминъ, и дверь, если кто-нибудь куритъ. Ожидаю васъ въ моемъ убѣжищѣ.

Чезаре д'Орменго".

   И ничего болѣе. Онъ зналъ уже наизусть это письмо, но все-таки желалъ-бы найти въ немъ какое-нибудь нечаянно вырвавшееся слово, при помощи котораго могъ-бы добраться до скрытаго его смысла. Ничего, хотя скрытый смыслъ несомнѣнно чувствовался! Былъ-ли этотъ господинъ, молчаливо напоминавшій ему объ его матери и о счастливыхъ временахъ, его другомъ или врагомъ?
   Врагомъ -- нѣтъ; онъ писалъ съ грубоватой простотой старосвѣтскаго дворянина; уже крупный, размашистый почеркъ его дышалъ сердечностью. Его гостепріимство дѣйствительно былъ нецеремонно, самъ онъ даже и не показался! Слѣдовало вѣрить сердечности его словъ. Онъ -- оригиналъ, но человѣкъ, расположенный къ нему. Но какой поводъ былъ у него собрать всѣ эти вещи въ своемъ домѣ и теперь вызвать его? Никогда Силла не слыхалъ его имени ни отъ матери, ни отъ отца, ни отъ кого-либо. Онъ закрылъ лицо руками. Какой-то проблескъ освѣтилъ его сознаніе, можетъ быть проблескъ правды. Эти вещи были проданы на другой день послѣ раззоренія его семьи; толпа хищниковъ -- Силла смутно припоминалъ это -- нагрянула на ихъ домъ. Кромѣ расхищенія земельнаго имущества, картины семьи и вещи большой цѣнности были взяты за ничтожную цѣну; графъ д`Орменго могъ быть однимъ изъ этихъ кредиторовъ, слишкомъ попользовавшихся во время ихъ разоренія; теперь онъ, можетъ быть, хочетъ поладить со своей совѣстью. Можетъ быть, кто-нибудь говорилъ графу, что онъ, Силла, находится въ затруднительномъ положеніи. Поэтому-то онъ и явился теперь, заговорилъ о необходимости свидѣться, на первыхъ-же строчкахъ письма выставилъ знамя чести. А назначеніе ему этой комнаты было желаніемъ еще передъ свиданіемъ указать на предметъ бесѣды. Онъ вздрогнулъ, неожиданно услыхавъ глухіе шаги надъ головою. Ему показалось, что открываютъ окно. Съ той стороны, откуда слышался шумъ, въ комнатѣ было два окна; онъ подумалъ минуту и рѣшительно отворилъ одно изъ нихъ.
   Небо было чисто, какъ стекло. Серпъ луны поднимался съ лѣвой стороны высокихъ горъ, слабо освѣщая сѣроватую массы стѣны и строгіе профили другихъ оконъ; стѣна обрывалась надъ широкимъ и яснымъ къ востоку зеркаломъ водъ, темнымувъ другой сторонѣ. Сзади слышался шелестъ невидимыхъ листьевъ; порывы легкаго вѣтерка рябили воду.
   -- Нравится?-- послышался голосъ сверху, немного правѣе Силлы.-- Легонькій фенъ, легонькій фенъ.
   То былъ голосъ Штейнегге, который, прислонясь къ окну, дымилъ, какъ пароходъ. Графъ навѣрно спалъ далеко отсюда и очень крѣпко, если его секретарь рѣшался говорить такъ громко, несмотря на ночную тишь и звонкое эхо расположеннаго внизу озера. Онъ началъ разсказывать Силлѣ, что былъ по политическимъ причинамъ на галерахъ въ Константинополѣ и что проклятые турецкіе часовые прерывали его сонъ каждые два часа своимъ надоѣдливымъ возгласомъ: "Аллахъ-иль-Аллахъ!" Съ того времени у него вошло въ привычку просыпаться каждые два часа; тогда онъ начинаетъ курить. Онъ привыкъ курить до восемнадцати сигаръ еще съ того времени, когда служилъ капитаномъ въ австрійскихъ гусарахъ; послѣ того ему случалось оставаться по нѣсколько дней безъ ѣды, но никогда безъ табаку. Режимъ графа мучилъ его, выворачивалъ его нервы.
   -- Прошу васъ, -- сказалъ Силла, перебивая его, -- не знаете вы, зачѣмъ вызвалъ меня графъ?
   -- Пусть я снова попаду въ турецкую каторгу, если знаю хоть что-нибудь! Мнѣ извѣстно лишь, что графъ васъ знаетъ, и ничего болѣе.
   Силла замолчалъ.
   -- А-ахъ, а-ахъ, а-ахъ!-- пыхтѣлъ Штейнегге, съ блаженствомъ выпуская дымъ.
   -- Что это за озеро? спросилъ Силла.
   -- Не знаете? Вы на немъ никогда не были? Я думаю, множество итальянцевъ не знаютъ, что существуетъ это маленькое озеро. Странно, что я долженъ васъ учить этому.
   -- Итакъ?
   -- Ахъ, чортъ возьми!
   Тѣнь, быстро приближавшаяся отъ воды къ замку, заставила Штейнегге испустить это восклицаніе; онъ едва успѣлъ кинуть сигару и закрыть окно. Падучая звѣзда мелькнула въ глазахъ Силлы, стекла зазвенѣли вверху, зашумѣли листья. Штейнегге, боясь, что впустилъ въ комнату табачный дымъ, пошелъ спать; ему мечталось, что самъ султанъ, улыбаясь, предлагаетъ ему свою трубку, набитую самымъ лучшимъ смирнскимъ табакомъ.
   Силла еще долго стоялъ у окна. Чистая ночь, вѣтерокъ, запахъ, несущійся съ горъ, успокаивали его мысли и сердце. Онъ почти не замѣчалъ времени, невольно слѣдя за порывами вѣтерка на озерѣ, за ночными голосами и шепотомъ деревьевъ, за ходомъ ясной луны. Издалека донесся звонъ съ колокольни: то били часы. Два или три часа? Навѣрное онъ не зналъ, вздохнулъ и затворилъ окно. Пора было лечь отдохнуть, чтобы быть завтра со свѣжей головой для разговора съ графомъ. Но сонъ бѣжалъ его. Она вновь зажегъ свѣчу и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ; это не помогало. Тогда онъ погрузился рѣшительно въ мысли, далекія отъ настоящей минуты, сѣлъ за письменный столъ и началъ, останавливаясь сотню разъ, писать слѣдующее:

"Цецилія.

   "Мое сочиненіе "Сновидѣніе" доставило мнѣ честь получить ваше первое письмо. Когда я отвѣчалъ вамъ, мнѣ снился сонъ, еще лучшій, болѣе возвышенный, чѣмъ мое сочиненіе. Сказать вамъ какой? Нѣтъ, я васъ заставилъ бы усмѣхнуться; псевдонимъ, который стоитъ въ заголовкѣ этого сочиненія и въ концѣ этого письма, скрываетъ гордый духъ. Я получилъ ваше второе письмо, и мое сновидѣніе испарилось, какъ многія другія иллюзіи, искушавшія и осмѣявшія мою молодость. Мой путь безцвѣтенъ и безконеченъ. Мы не можемъ понять другъ друга, и потому простимся. Вы замаскированы элегантнымъ именемъ Цециліи, я -- именемъ Лоренцо, которое вы находите грубымъ, но которое мнѣ дорого, потому что его носилъ 50 лѣтъ тому назадъ великій поэтъ, любимый мной. Любопытство не заставитъ меня стараться узнать ваше настоящее имя; съ своей стороны и я буду вамъ благодаренъ, если вы не будете допытываться о моемъ имени. Когда вы спрашивали моего мнѣнія относительно свободы, воли и возможности нѣсколькихъ земныхъ существованій для души, я думалъ, что только глубоко сердечная женщина могла интересоваться задачами, столь превосходящими обычный уровень бесѣдъ нашего дворянства. Мнѣ показалось, что не пустое любопытство ничѣмъ незанятаго ума, въ промежутокъ между двумя свѣтскими удовольствіями, или между двумя любовными интригами, что не капризъ заставляетъ васъ интересоваться работою мысли другого, что не ради тщеславія вы хотѣли попробовать горькаго напитка философіи и науки. Я подумалъ даже, что какой нибудь случай вашей жизни, умолчанный вами, зародилъ въ вашемъ сердцѣ сомнѣніе относительно силъ, о которыхъ вы спрашивали моего мнѣнія. Я отвѣчалъ съ жаромъ, признаюсь въ этомъ, -- съ наивностью, которая должна была показаться вамъ дурнымъ тономъ; простите эту свободу маскѣ, не желавшей васъ обидѣть. Я поступилъ, какъ мѣщанинъ, протянувшій руку благородной дамѣ, которой онъ не былъ представленъ: она отнимаетъ у него руку, колетъ его брилліантовыми булавками, все-таки вызывающими боль хотя и безъ крови, бросаетъ ему въ лицо свое остроуміе. Я цѣню, но не уважаю остроумія, въ особенности на французскій ладъ, каково ваше остроуміе, скептическое и фальшивое. Ваши сарказмы не ранятъ меня. Буду циниченъ: скажу, что женщины, увлеченныя любовью, даже, быть можетъ, помимо своей воли защищаются именно такъ, какъ попавшіяся птички, невинными ударами клюва. Конечно, не маскарадная болтовня могла прельстить меня; мнѣ нуженъ былъ серьезный голосъ души, увлеченной высокими вещами, притягивающими мою мысль. Я рѣшилъ болѣе не писать вамъ. Объясняйте эти строки безсонною ночью, въ которой мнѣ пріятно заставить забыться сердце, утомленное тягостною неизвѣстностью. Не помню, встрѣчались-ли мы когда въ предшествовавшей жизни; не знаю, какая аристократическая звѣзда будетъ сочтена достойной принять васъ, когда вы оставите нашу буржуазную планету, эту землю, гдѣ нѣтъ мѣста для ножки богини, но..."
   Можетъ быть въ этотъ моментъ догорѣла свѣча, или сонъ наконецъ охватилъ писавшаго, только утромъ Силла спалъ, а на листѣ бумаги, какъ обнаженный клинокъ, стояло это ничего не рѣшающее "но".
   

ГЛАВА II.

   -- Пожалуйте сюда, произнесъ слуга, идя впереди Силлы.-- Его сіятельство въ библіотекѣ.
   -- Это дверь въ библіотеку?
   -- Такъ точно.
   Силла остановился передъ словами -- вольнымъ толкованіемъ пророка Осіи,-- вырѣзанными надъ дверью на мраморной доскѣ:
   
   Loquar ad car ejus in solitudine.
   
   Слуга отперъ двери и громко произнесъ:
   -- Господинъ Силла.
   Библіотека представляла собою обширную, почти квадратную залу, освѣщенную съ запада окнами, выходящими на озеро, со стеклянною дверью въ садъ. Старинный каминъ изъ чернаго мрамора, украшенный амурами и гирляндами, помѣщался у противуположной стороны, колоссальная, бронзовая люстра спускалася съ потолка къ столу, заваленному газетами и книгами. Характернѣйшимъ украшеніемъ комнаты являлися великолѣпные стѣнные часы превосходной работы XVII столѣтія, стоявшіе между двумя окнами. Деревянный футляръ ихъ, украшенный рѣзьбою, представлялъ аллегорическія сцены временъ года, помѣщенныя между фигурами Славы летящей и Славы уснувшей съ опущенными крыльями и трубою. Циферблатъ поддерживался танцующими фигурами, изображавшими часы; надъ циферблатомъ крылатая фигура съ надписью:
   Высокіе шкафы совершенно закрывали стѣны библіотеки. Книги собирались цѣлымъ рядомъ поколѣній, отличавшихся мнѣніями и вкусами другъ отъ друга, такъ что нѣкоторыя категоріи сочиненій рѣшительно казались удивленными тѣмъ, что пережили лицъ, собиравшихъ ихъ. Въ библіотекѣ не было ни одного сочиненія по естественнымъ наукамъ, но за то множество книгъ иностранныхъ и итальянскихъ по астрологіи; за богословскими книгами помѣщались сочиненія французскихъ энциклопедистовъ. Библіотека обязана была своею извѣстностью, главнымъ образомъ, великолѣпнымъ, многочисленнымъ изданіямъ классиковъ, богатѣйшему собранію итальянскихъ новелистовъ, сочиненіямъ по математикѣ и по военному искусству, изданнымъ еще до 1800 года. Графъ Чезаре разрознилъ классиковъ, отправилъ подъ облака, какъ онъ выражался, философовъ и поэтовъ, держалъ подъ рукой историковъ и моралистовъ и выкинулъ на чердакъ всѣхъ новелистовъ и поэтовъ за исключеніемъ Данте, Альфіери и "Сборника пьемонтскихъ пѣсенъ". Брофферіо. Вмѣсто старыхъ книгъ явились иностранныя сочиненія по исторіи, политикѣ, статистикѣ, большей частью англійскія; графъ не покупалъ ни одной книги, относящейся къ литературѣ, искусству, религіи и политической экономіи, также нѣмецкихъ книгъ, такъ какъ онъ не зналъ по нѣмецки.
   Въ библіотекѣ за столомъ сидѣлъ длинный и худой человѣкъ; онъ всталъ увидя Силлу и произнесъ съ сильнымъ пьемонтскимъ акцентомъ.
   -- Конрадъ Силла?
   -- Да, графъ.
   -- Очень вамъ благодаренъ.
   Сказавъ это ласковымъ тономъ графъ крѣпко пожалъ руку молодого человѣка.
   -- Думаю, началъ онъ,-- что вы удивились, не видѣвши меня вчера вечеромъ?
   -- Скорѣе другимъ обстоятельствамъ, началъ было Силла, но графъ прервалъ его:
   -- Хорошо, хорошо; это мнѣ пріятно, потому что ничему не удивляются лишь ослы и дураки! Мой секретарь долженъ былъ, впрочемъ, передать вамъ, что я привыкъ ложиться въ десять часовъ. Эта привычка странная, но я держусь ее болѣе двадцатипяти лѣтъ. Какъ васъ довезли?
   -- Очень хорошо.
   Графъ предложилъ Силлѣ стулъ, сѣлъ самъ и прибавилъ:
   -- Теперь вы бы желали знать, куда васъ привезли?
   -- Конечно.
   -- Понимаю ваше желаніе, но позволю себѣ пока ничего не говорить до вечера. Но вы сдѣлаете мнѣ честь быть однимъ изъ моихъ пріятелей, пріѣхавшихъ немного поскучать со мною, или однимъ изъ писателей, желающимъ познакомиться съ моими книгами и съ моимъ поваромъ. Ей-Богу, не могу говорить о дѣлахъ съ человѣкомъ, только что пріѣхавшимъ ко мнѣ! Мы поболтаемъ вечеромъ. Думаю, что вамъ здѣсь не будетъ уже такъ плохо и вы погостите у меня хоть немного..
   -- Напротивъ, отвѣчалъ Силла съ жаромъ.-- Но вы все-таки объясните мнѣ...
   -- То, что вы здѣсь видѣли? Будьте любезны, отложите разговоръ до вечера. Теперь я вамъ покажу "Замокъ", какъ его называютъ окрестные идіоты, которые могли-бы оставить современной цивилизаціи заботу называть громкими именами маленькія дѣла. Мой домъ -- раковина, добавилъ онъ, поднявшись. Именно раковина, гдѣ жило много моллюсковъ съ разными наклонностями. Можетъ быть первый былъ нѣсколько честолюбивъ,-- вы увидите, что онъ тутъ надѣлалъ,-- но среди нихъ не было ни одного эпикурейца; поэтому раковина и неудобна. Что касается меня, то я мизантропъ, и мои стѣны становятся чернѣе день ото дня.
   Силла не рѣшился настаивать, чувствуя надъ собою какое-то очарованіе. Его поражала высокая фигура графа съ шапкою сѣдыхъ волосъ, со строгимъ взоромъ на блѣдномъ и выбритомъ лицѣ. Въ его низкомъ голосѣ чувствовалась возможность проявленія и нѣжности, и гнѣва; звуки его казались вѣчно подвижною волною, придавая жизнь и оригинальность самымъ обыденнымъ фразамъ; такой голосъ могъ выходить только изъ желѣзной груди, идти отъ большого сердца въ противность тонкимъ, фальшивымъ голосамъ, находящимся какъ-бы на концѣ языка. Графъ былъ одѣтъ въ черный сюртукъ до колѣнъ, съ рукавами, далекими отъ моды, изъ которыхъ выходила красивая, бѣлая рука.
   -- Прежде всего, сказалъ онъ, указывая на шкафы,-- позвольте вамъ представить общество, съ которымъ ежедневно я провожу долгіе часы. Тутъ есть порядочные люди, есть и негодяи, и много дураковъ, которыхъ какъ добрый христіанинъ, я помѣстилъ сколько возможно ближе къ небу. Тамъ находятся поэты, романисты и литераторы. Могу сказать вамъ это, хотя и вы сами немножко писатель; то же сказалъ я и маркизу д'Азеліо, который, не смотря на свою страсть пачкать картины и строчить книги, сохранилъ въ извѣстной степени здравый смыслъ; онъ много смѣялся. На верху также и богословы; они достались мнѣ отъ моего двоюроднаго дѣда, епископа въ Новарѣ, имѣвшаго много досуга. Что касается моихъ друзей, я думаю, вы сами познакомитесь съ ними. Они здѣсь, подъ рукой, на глазахъ. А теперь прогуляемся, если вамъ угодно!
   Онъ взялъ подъ руку Силлу и вышелъ съ нимъ.
   Замокъ д'Орменго стоитъ на берегу небольшого озера. Построенный въ стилѣ XVIII вѣка, онъ обращенъ лѣвымъ фасадомъ на югъ, правымъ -- на западъ. Галлерея, съ пяти аркадъ которой открывается видъ на озеро, а съ трехъ -- на горы, соединяетъ кольцомъ оба крыла зданія. Правое крыло, гдѣ помѣщается библіотека, назначавшееся, быть можетъ, для лѣтняго жилья, смотрится въ воды озера. Впереди, шагахъ въ пятидесяти, разстилается пустынный берегъ, покрытый ольховыми деревьями; направо виднѣется долина, гдѣ заканчивается озеро. Виноградныя лозы и кипарисы подымаются за замкомъ, глядясь на воды, столь прозрачныя лѣтомъ, что взглядъ проникаетъ до самаго ихъ дна, гдѣ среди большихъ, неподвижныхъ водорослей, надъ желтоватымъ дномъ проходятъ какія-то рѣдкія, глубокія тѣни. Лѣвое крыло замка глядится отчасти на озеро, отчасти на дальнія горы, на луга, границы которыхъ обозначены рядами тополей. Озеро то фіолетовое, то зеленое, то свинцовое, иногда даже лазурное; оно улыбается, окрашиваясь сплошнымъ золотомъ заката, или когда рябитъ его южный вѣтеръ. Въ саду масса растеній всевозможныхъ видовъ, хрупкихъ влюбленныхъ существъ, ищущихъ подпоры и въ благодарность покрывающихъ эту опору цвѣтами.
   Со двора, прямо передъ галлереею, поднимается на гору широкая лѣстница съ террассами, обрамленная колоссальными кипарисами и статуями. Нѣкоторые изъ кипарисовъ разбиты молніею и не имѣютъ верхушекъ; большинство не тронуто и представляетъ могучій видъ въ своей величественной старости. Они кажутся циклопами, торжественно спускающимися съ горы. Между ними направо и налѣво въ правильномъ порядкѣ разстилаются виноградники. На вершинѣ лѣстницы помѣщается стѣна съ пятью нишами, изукрашенная мозаикой; въ средней стоитъ наяда, отталкивающая урну, откуда льется вода, проводимая трубами въ фонтаны виллы. На пьедесталѣ статуи вырѣзаны знаменитыя слова Эраклита "Hanta рее!". Съ своими кипарисами, виноградниками, съ ожерельемъ тополей, съ озеромъ у своихъ ногъ, вилла была бы вполнѣ граціозной, если бы живопись умѣла воспроизводить темную и блестящую зелень лѣсовъ, прозрачность водъ и отраженіе солнечныхъ лучей на старыхъ стѣнахъ. Но даже и въ своей строгой обстановкѣ замокъ не печаленъ. Склоны, находящіеся за оградой и глядящіеся на югъ, зеленѣютъ оливами, говорятъ о мягкихъ зимахъ; черезъ большую входную дверь, открывающуюся на равнину, доносятся, если можно такъ выразиться, звуки человѣческой жизни. Замокъ подавляетъ пустыню своимъ барскимъ величіемъ; его обитатели могутъ считать себя хозяевами всего, что видитъ глазъ; замокъ можетъ воображать себя могущественнымъ властителемъ, къ которому никто не смѣетъ подступиться: горы защищаютъ его тронъ, а волны омываютъ его ноги.
   -- Говорятъ, что видъ здѣсь недуренъ, -- сказалъ графъ, входя на галлерею съ Силой.
   -- Мнѣ тоже кажется.
   -- Прочтите-ка вонъ тамъ.-- Онъ указалъ пальцемъ на мраморную доску, вдѣланную въ среднюю арку.
   Силла увидѣлъ слѣдующую надпись:

Emanuel de Ormengo
Tribunatù militari apud sabaudos functus
Materno in agro
Dornum
Magna aquarum montium silentio circumfusam
Aedificavit
Ut se fessum bello
Huc
Vesperascente vita reciperet
Аtque Nepotes
In pari fortuna
Pari oblivione
Fru erentur
MDCCVII.

   -- А! воскликнулъ графъ, стоя сзади Силлы, раздвинувъ ноги и заложивъ руки за спину. Этотъ мой прадѣдъ, какъ видите, попробовалъ служить королямъ, и затѣмъ бросилъ ихъ. Вотъ почему и я думаю, что служилъ бы королю развѣ въ томъ случаѣ, если бы пришлось выбирать между нимъ и демократическою сволочью. Онъ былъ желѣзный человѣкъ! Только государи да демократія могутъ отбрасывать въ сторону, какъ ненужную вещь, подобный инструментъ! Вы не думаете этого?
   -- Я преданъ королю, отвѣчалъ молодой человѣкъ; я сражался съ нимъ за Италію!
   -- А, за Италію! Очень хорошо! Но вы говорите мнѣ объ одномъ только днѣ, а я вамъ толкую объ учрежденіяхъ, которыя надо судить на основаніи свидѣтельства вѣковъ. Вотъ я напр., держу секретаря демократа и очень его люблю, потому что онъ самый честный глупецъ на землѣ. Впрочемъ, я не хочу уничтожать ваши идеалы, каковы бы они ни были, такъ какъ сердце безъ идеаловъ грубѣетъ.
   -- А вашъ идеалъ? спросилъ Силла.
   -- Мой? посмотрите-ка сюда.
   Графъ прислонился къ баллюстрадѣ, обернувшись въ сторону озера.
   -- Вы видите, гдѣ я выбралъ себѣ жилище? Среди самыхъ возвышенныхъ явленій природы, среди лучшей аристократіи, далеко небогатой, но могущественной; она дальнозорка, защищаетъ равнины, собираетъ силы для промышленнаго развитія страны, даетъ живительный, цѣлебный воздухъ и за все это предъявляетъ права только на величіе и возвышенность. Не знаю понятенъ ли вамъ мой политическій идеалъ и почему я чуждаюсь свѣта? res publica mea non est de hoc mundo.
   -- Идемте.
   Графъ оказался превосходнѣйшимъ путеводителемъ; онъ указывалъ Силлѣ малѣйшій предметъ, достойный вниманія, и такъ объяснялъ замыслы своего прадѣда, основателя замка, какъ будто бы жилъ вмѣстѣ съ нимъ. Старый солдатъ былъ вельможею. Онъ построилъ зимній и лѣтній дома, каждый въ три этажа; въ подвальномъ этажѣ, до половины опущенномъ въ землю, находилися кухни, погреба и помѣщенія для прислуги; въ восточной части дома поднималася громадная парадная лѣстница. Въ первомъ этажѣ находилися большія залы для пріемовъ; онѣ были разрисованы художникомъ, обладавшимъ необузданнымъ воображеніемъ, помѣстившимъ въ нихъ курьезные архитектурные рисунки,-- балконы, обелиски, террассы, -- изобразившимъ военныя сцены, кавалерійскія схватки, далекія отъ правилъ Леонарда, полныя ошибокъ въ рисункѣ, но не лишенныя жизни.
   -- Я слышалъ,-- сказалъ графъ, показывая ихъ Силлѣ,-- отъ моихъ добрыхъ пріятелей, что этотъ художникъ былъ просто дурачиною. Я ничего не понимаю въ искусствѣ, но мнѣ подобные приговоры доставляютъ удовольствіе, такъ какъ я не люблю художниковъ.
   Дѣйствительно онъ ихъ не любилъ и не понималъ. Онъ обладалъ многими картинами, изъ которыхъ нѣкоторыя, дѣйствительно превосходныя, были пріобрѣтены его матерью, страстно любившей живопись. Графъ былъ способенъ повернуть лицомъ къ стѣнѣ Рафаэля и завернуть что-нибудь холстомъ Тиціана: для него цѣна ихъ была не дороже обычной холстины, и за все золото въ мірѣ онъ не скрылъ бы своего мнѣнія. Конечно, онъ не выкинулъ бы любимцевъ своей матери, но все-таки держалъ ихъ въ забвеніи, въ длинномъ корридорѣ втораго этажа надъ столовой, гдѣ только восходъ и закатъ солнца освѣщали ихъ уединеніе. Въ то время, какъ Силла входилъ въ корридоръ, ему показалось, что кто-то оттуда вышелъ поспѣшно. Въ глазахъ графа блеснулъ огонекъ. Окна корридора были отворены; но это ли было причиною запаха бѣлой сирени?
   Одно изъ старинныхъ креселъ было пододвинуто къ среднему окну, какъ разъ передъ великолѣпнымъ Каналетто; на подоконникѣ лежала открытая книга.
   -- Какъ видите, -- сказалъ графъ, спокойно запирая окно, -- здѣсь я держу замѣчательныя вещи. Въ моемъ распоряженіи тутъ горы, лѣса, равнины, рѣки, озера и также порядочная коллекція морей.
   -- Но у васъ здѣсь сокровища! воскликнулъ Силла.
   -- Врядъ ли! холсты уже стары и плохого качества.
   Сказавъ это, графъ поставилъ на мѣсто кресло.
   -- Какъ холсты?! А напримѣръ вотъ этотъ венеціанскій видъ?
   -- И сама Венеція мнѣ не нравится, хотя увѣряютъ, что она чего-то стоитъ.
   Взявши книгу, лежавшую на подоконникѣ второго окна, онъ посмотрѣлъ на заголовокъ, затѣмъ съ самымъ естественнымъ видомъ бросилъ ее во дворъ и закрылъ окно. Тотчасъ же послышался яростный ударъ и звонъ разбитыхъ стеколъ, посыпавшихся на плиты двора. Графъ обратился къ Силлѣ, продолжая разговоръ какъ будто бы не произошло ничего.
   -- Я никогда не переносилъ этой грязной, вонючей, оборванной Венеціи, которая понемногу теряетъ свой засаленный плащъ старой куртизанки, показывая грязное бѣлье и отвратительное старое тѣло. Въ душѣ вы говорите: этотъ человѣкъ -- большой дуракъ. Не правда ли? Да, мнѣ это давали не разъ понять. О, конечно! Замѣтьте, что я большой поклонникъ старыхъ венеціанцевъ, что у меня есть родные въ Венеціи, и можетъ быть, въ моихъ жилахъ течетъ немного венеціанской крови, и притомъ лучшей. Что вы хотите однако? Я животное, но изъ крупныхъ и новыхъ въ Италіи, гдѣ по милости Божіей, въ скотахъ нѣтъ недостатка. Гдѣ вы найдете образованнаго итальянца, который вамъ говорилъ бы объ искусствѣ такъ, какъ говорю я? Большинство ничего въ немъ не понимаетъ, но остерегается признаться въ этомъ. Смѣшно слушать этихъ притворяющихся пустомелей, когда они, выбиваясь изъ силъ, стараются восторгаться картиной или статуей, когда имъ приходится напрягать себѣ мозги, чтобы выжать изъ себя удивленіе. Если бы они сняли съ себя личину, вотъ можно было бы посмѣяться!
   Онъ подошелъ къ третьему окну и кликнулъ:
   -- Энрико!
   Изъ кухни послышался почти дѣтскій голосъ:
   -- Сейчасъ, иду!
   Графъ подождалъ немного и потомъ сказалъ:
   -- Принеси-ка мнѣ ту книгу.
   Затѣмъ закрылъ окно.
   Силла не могъ оторваться отъ картинъ.
   -- Я бы пробылъ здѣсь цѣлый день, сказалъ онъ.
   -- Также и вы?
   Также! Кто же тогда былъ другой? Быть можетъ молодая барышня, о которой говорилъ ему кучеръ? Сдвинутое съ мѣста кресло, книга, запахъ бѣлой сирени не были ли указаніемъ на ея пребываніе здѣсь? Поспѣшно захлопнутая дверь, огонекъ въ глазахъ графа?.. Силла пока видѣлъ въ замкѣ только графа, Штейнегге и слугъ; никто ему и не заикнулся о постороннихъ лицахъ. Спустя нѣсколько часовъ, осмотрѣвъ вдоль и поперегъ замокъ и садъ, никого не встрѣтивши, заглянувши на минуту въ свою комнату, Силла увидѣлъ, войдя въ столовую, четыре прибора на столѣ. Графъ, онъ и Штейнегге сѣли за столъ, но лицо, для кого былъ накрытъ четвертый приборъ, не явилось. Графъ вышелъ, возвратился черезъ десять минутъ и приказалъ унести приборъ.
   -- Я хотѣлъ вамъ представить мою племянницу, сказалъ онъ Силлѣ,-- но, кажется, ей нездоровится.
   Силла изъявилъ сожалѣніе; Штейнегге, болѣе чѣмъ когда либо неподвижный, продолжалъ ѣсть, уставивъ глаза въ тарелку; графъ казался сумрачнымъ, и даже лакей, служившій за столомъ, имѣлъ сдержанный видъ.
   Почти цѣлый обѣдъ въ столовой были слышны только почтительная походка лакея, звонъ тарелокъ и стакановъ, особенно громко раздававшіеся подъ сводомъ комнаты. Черезъ опущенныя жалюзи неслось стрекотанье кузнечиковъ, виднѣлись блестящія въ горячихъ лучахъ солнца пятна виноградниковъ, зыбь луговъ, колеблемыхъ вѣтромъ. Тамъ, внѣ этой столовой, навѣрно было веселѣе.
   

ГЛАВА III.

   Солнце уже зашло; кузнечики замолкли. Лѣсистый берегъ, виднѣвшійся изъ библіотеки, чернымъ пятномъ вырѣзывался на прозрачномъ оранжевомъ небѣ, посылавшемъ послѣдніе теплые лучи свѣта на полъ столовой, на песокъ дорожекъ сада, на темные, блестящіе листья магнолій. Въ открытую дверь врывались потоки свѣжаго воздуха и задорное щебетаніе воробьевъ.
   Графъ, сидя на томъ же мѣстѣ, гдѣ и утромъ, закрывъ лицо руками, опирался локтями на столъ. Силла молча ожидалъ начала бесѣды, но графъ, точно каменный, не говорилъ и не шевелился. Только иногда двигались нервные пальцы его рукъ и потомъ снова замирали неподвижно. Силла наблюдалъ за летучей мышью, безпокойно сновавшей по потолку и шкафамъ библіотеки. Въ головѣ графа тоже былъ круговоротъ мыслей, не находившихъ выхода. Вечерніе часы смущаютъ сердце; въ эти часы душа чувствуетъ себя почти свободной отъ надоѣдливаго чужого наблюденія, въ сердцѣ неопредѣленно двигаются далекія воспоминанія, призраки, вызывающіе умиленіе и грезы.
   Наконецъ графъ рѣшительно поднялъ голову и воскликнулъ:
   -- Господинъ Силла!
   Онъ на мгновеніе умолкъ, и потомъ медленно продолжалъ:
   -- Когда вы прочли мое письмо, имя, которымъ оно подписано, вамъ было извѣстно?
   -- Нѣтъ, неизвѣстно.
   -- Не осталось-ли въ вашей памяти хотя-бы малѣйшаго слѣда этого имени?
   -- Никакого.
   -- Вы никогда не слышали его отъ вашихъ близкихъ, не слышали, что оно могло-бы помочь вамъ въ трудныхъ обстоятельствахъ жизни?
   -- Нѣтъ. Да отъ кого-же и могъ я слышать о немъ?
   Графъ колебался нѣсколько времени, затѣмъ продолжалъ тихимъ голосомъ:
   -- Отъ людей, съ которыми вы жили.
   -- Никогда.
   -- Не помните-ли, по крайней мѣрѣ, что вы видѣли когда-нибудь мое лицо?
   Силла былъ изумленъ такой настойчивостью.
   -- Да нѣтъ-же, -- отвѣтилъ онъ.
   -- А все-таки,-- возразилъ графъ,-- девятнадцать лѣтъ тому назадъ, однажды, когда вы были наказаны вашимъ отцомъ за то, что разбили дорогую вазу, вы видѣли на минутку мой портретъ, когда васъ выпустили изъ темной комнатки, гдѣ вы были заперты.
   Силла невольно всталъ со стула; графъ тоже поднялся и, обойдя кругомъ стола, остановился предъ своимъ собесѣдникомъ, обернувшись лицомъ къ замирающему свѣту сумерекъ.
   -- Помните?-- спросилъ онъ.
   Силла отвѣчалъ съ изумленіемъ: онъ не помнилъ портрета, но помнилъ отлично, что разбилъ вазу и скрылся послѣ наказанія въ комнату своей матери.
   -- Во всякомъ случаѣ вы видите, что я съ вами давно знакомъ, Вы сомнѣваетесь? Сейчасъ скажу, что мнѣ извѣстно о васъ.
   Графъ шагалъ взадъ и впередъ; въ темной залѣ слышался его голосъ, то приближаясь, то удаляясь; виднѣлась его длинная, сухощавая фигура, то освѣщаемая свѣтомъ, когда онъ проходилъ мимо оконъ, то уходившая во мракъ комнаты.
   -- Ну, слушайте! Хотите знать ваше самое отдаленное воспоминаніе? Вамъ было пять лѣтъ. Вечеромъ того дня, когда въ домѣ у васъ происходила необычная бѣготня прислуги, были принесены горы цвѣтовъ и сладостей, васъ уложили спать ранѣе обычнаго. Поздно ночью вы были разбужены звуками музыки. Немного погодя отворилась дверь. Ваша мать стояла, наклонившись надъ вами и плакала, цѣлуя васъ.
   -- Графъ! откуда вы все это знаете?-- воскликнулъ Силла глухимъ голосомъ.
   -- Нѣсколько лѣтъ спустя,-- продолжалъ графъ, -- когда вамъ было тринадцать лѣтъ, въ вашемъ домѣ произошло что-то необыкновенное.
   Голосъ графа умолкъ, онъ остановился неподалеку отъ Силлы, спиною къ саду.
   -- Не правда-ли?-- спросилъ онъ.
   Силла не отвѣчалъ.
   -- Можетъ быть, жестоко съ моей стороны, -- продолжалъ графъ, -- напоминать объ этомъ, но я не сторонникъ новѣйшихъ сентиментальностей; мнѣ кажется, что человѣку иногда полезно припоминать уроки, полученные имъ и возобновлять прямо или косвенно, испытанную имъ тогда боль. И къ тому-же, вѣрьте, страданіе возрождаетъ человѣка; въ нѣкоторыхъ случаяхъ оно указываетъ нравственную жизненность, потому что, гдѣ нѣтъ боли, тамъ уже началась гангрена. И такъ, въ 1847 году произошло въ вашемъ домѣ что-то необыкновенное. Вы поѣхали погостить на нѣсколько дней въ Сесто. Экипажъ, который привезъ васъ снова въ Миланъ, остановился уже передъ другимъ домомъ, въ другой улицѣ. Этотъ домъ сильно отличался отъ прежняго; отличалась многимъ и ваша новая жизнь. Не было слугъ и богатой обстановки. Вы знаете теперь, гдѣ находится часть этой обстановки.
   -- Какимъ образомъ?..-- перебилъ Силла.
   -- Конечно, была продана.
   -- Но почему вы?..
   -- Это безразлично; мы поговоримъ объ этомъ послѣ. О чемъ я говорилъ? Да! И такъ вы стали жить въ квартирѣ пятаго этажа. Изъ окна вашей спальни виднѣлись вотъ эти горы. Тамъ-же начались обычныя мечты -- сдѣлаться великимъ человѣкомъ, наполнить міръ вашимъ именемъ.
   -- Графъ,-- сказалъ Силла, -- съ меня теперь достаточно! Скажите, чего вы желаете отъ меня?
   -- Погодите, нѣтъ, еще недостаточно. Я вамъ разскажу событія вашей жизни, неизвѣстныя вамъ самимъ.-- И такъ, у васъ появилось это глупое, но здоровое славолюбіе, предохранившее васъ, хотя и ничтожными посулами, отъ порчи. Къ несчастью, вы рѣшили пріобрѣсть славу словами, а не дѣлами. Не перебивайте меня; дайте говорить старику. Литературными занятіями! И тѣмъ не менѣе у васъ не хватило силы воли, достаточной увѣренности въ себѣ, чтобы выполнить ваше рѣшеніе, какъ слѣдуетъ. Вмѣсто того, чтобы отдаться вполнѣ литературѣ, вы отправились въ Павію; что вы тамъ изучали?
   -- Юриспруденцію!
   -- Все, кромѣ юриспруденціи! Я знаю, вы желали выгодной карьеры, думая о матери; но тогда и надо было желать какъ мужчина, бросить сердце и идти впередъ. Что-же вы дѣлали по возвращеніи изъ Павіи? Вы издали романъ. А вотъ чего вы не знали: деньги, которыя дала вамъ ваша мать для печатанія романа, не были подаркомъ ея родныхъ, какъ она вамъ сказала, а вы вѣрили. За день до этого она отнесла ювелиру свои послѣдніе брилліанты, семейную драгоцѣнность..
   -- Неправда, неправда! выговорилъ Силла вполголоса; -- я не былъ такимъ негодяемъ, о какомъ вы говорите; докажите ваши слова, если можете. Я, который бы отдалъ жизнь за свою мать, я обожалъ ее; я не хотѣлъ даже "тѣхъ" денегъ, такъ какъ родные матери не желали видѣть меня писателемъ; зная ихъ хорошо, я боялся, что они будутъ сердиться на нее изъ-за меня!
   Вошелъ слуга съ лампой, поставилъ ее на столъ и вышелъ.
   -- Когда я утверждаю что-нибудь, -- сказалъ графъ, -- я говорю то, что могу доказать.
   -- Но, ради Бога, кто...
   -- Погодите. Я васъ не обвиняю за то, что вы приняли подобную жертву: вы не знали о ней. Впрочемъ, въ жизни все такъ случается. У молодежи постоянно бываетъ глупая наклонность вѣрить, что земля и небо въ восторгѣ отъ того, что они по ней ходятъ и на него смотрятъ, тогда какъ ихъ родители выбиваются изъ силъ, желая поставить ихъ на дорогу, скрывая свои тяготы, являющіяся именно въ тѣ годы, когда тѣло старѣетъ, духъ изнемогаетъ, а прелести жизни уходятъ сами собой.
   -- О Боже, если это правда, упрекайте меня...
   -- Я просилъ васъ пріѣхать ко мнѣ вовсе не для упрековъ. Да и потомъ, если у васъ будутъ дѣти, вы уплатите имъ тою же монетою. Слѣдовало бы порицать васъ, меня и весь этотъ дурацкій, людской родъ! Продолжаю... Ваша книга не имѣла успѣха; по правдѣ, я могу порадоваться, что фортуна не ваша пріятельница. Въ 58 году...
   Графъ остановился и затѣмъ началъ тихо:
   -- Нечего опасаться, что вы позабудете когда-нибудь ударъ, полученнный вами въ 1858 году.
   Тутъ онъ снова замолчалъ; нѣсколько минутъ длилась тишина.
   -- Я долженъ вамъ сказать, -- началъ онъ, что если я останавливаюсь на отдѣльныхъ случаяхъ вашей жизни болѣе чѣмъ нужно, то только для того, чтобы лучше обратить ваше вниманіе на предложенія, которыя я вамъ сдѣлаю. Итакъ, въ 1859 г. вы исполнили вашъ долгъ, сражаясь за Италію. Вашъ отецъ...
   -- Графъ!
   -- О, вы меня мало знаете, если думаете, что я желаю оскорбить передъ сыномъ память отца, даже если этотъ отецъ былъ виноватъ и достоинъ порицанія. Успокойтесь. Когда вы возвратились въ Миланъ, вашего отца тамъ уже не было. Онъ находился заграницей, гдѣ и умеръ два года тому назадъ. Въ это время васъ пригласили давать уроки въ одномъ институтѣ, самое имя котораго вамъ было дотолѣ неизвѣстно. Думали-ли вы когда-нибудь, почему именно обратились къ вамъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Дальше. Въ это время родственники вашей матери, Анцати, хотѣли вамъ дать мѣсто съ прекраснымъ содержаніемъ на своей фабрикѣ.
   -- Да, но развѣ вы указали на меня?
   -- Это васъ не касается, говорю вамъ. Вы отвергли ихъ предложеніе. Это было хорошо и благородно! Лучше трудъ, который даетъ мало денегъ и много пищи уму, чѣмъ тотъ, который хочетъ превратить въ деньги время, здоровье и добрую половину души. Но институтъ, гдѣ вы занимались, закрылся. Я думаю, что вы теперь не прочь заняться какимъ-нибудь другимъ порядочнымъ дѣломъ; потому то и вызвалъ васъ сюда.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ очень сухо Силла; -- прежде всего замѣчу, что пока не очень нуждаюсь въ работѣ.
   -- О! перебилъ графъ, -- кто говоритъ объ этомъ? Очень хорошо знаю. Анцати вамъ выдаютъ проценты съ приданаго вашей матери, которое они удерживали въ своихъ рукахъ, какія-нибудь 1500 лиръ! А потомъ?
   -- А потомъ, рѣшительно воскликнулъ Силла, -- я хочу знать, кто вы, и почему вы такъ заботитесь обо мнѣ?
   Графъ не сразу отвѣтилъ.
   -- Я старинный другъ вашего семейства, вашей матери, и очень къ вамъ привязанъ въ память дорогихъ мнѣ людей. Обстоятельства до сегодняшняго дня держали насъ вдали одинъ отъ другого,-- зло, которое мы исправимъ. Достаточно этого?
   -- Простите, но недостаточно, невозможно!
   -- Хорошо, присоединимъ еще и мою дружбу къ вамъ. Въ концѣ концовъ я не предлагаю вамъ благодѣянія, я прошу одолженія; я знаю, что вы умны, образованы, что вы честны и лишились вашихъ занятій. Я хочу вамъ предложить большую работу -- полунаучную, полулитературную; для нея я собралъ матеріалы и былъ бы доволенъ, если бы могъ самъ выполнить ее; но я не литераторъ и старъ. Матеріалы здѣсь у меня, и я хочу имѣть постоянное общеніе мыслей съ лицомъ, которое будетъ писать книгу; она должна быть написанной у меня въ домѣ. Это лицо сообщитъ мнѣ, конечно, свои условія.
   -- Я не выйду отсюда, графъ -- отвѣчалъ Силла,-- покамѣстъ вы мнѣ не сообщите, какимъ образомъ вы могли узнать все то, что разсказываете.
   -- Итакъ, вы не хотите, чтобы мы толковали о дѣлѣ?
   -- Нѣтъ.
   -- А если бы я пустилъ въ ходъ поддержку одного человѣка, имѣющаго большое вліяніе на васъ?
   -- На свѣтѣ, графъ, нѣтъ человѣка, который бы имѣлъ вліяніе на меня.
   -- Я вамъ не сказалъ, что это живой человѣкъ.
   Силла почувствовалъ какое-то содроганіе въ груди.
   Графъ отперъ ящикъ въ столѣ, вынулъ оттуда письмо и подалъ его Силлѣ.
   -- Читайте, -- сказалъ онъ, откинувшись и опустивъ голову на грудь.
   Силла схватилъ письмо, прочелъ адресъ и задрожалъ такъ сильно, что не могъ произнести слова: оно было писано рукой его матери и адресовано ему.
   Его руки тряслись и онъ едва могъ раскрыть конвертъ. Ему казалось, что онъ слышитъ дорогой голосъ матери, говорящій то, что не могъ сказать ему при жизни, слова, остававшіеся погребенными въ ея сердцѣ, покрытыя камнемъ болѣе тяжелымъ, чѣмъ могильная плита.
   Эти слова были:
   "Если тебѣ дорога моя память, если ты вѣришь, что я сдѣлала что нибудь для тебя, довѣрься человѣку, который дастъ тебѣ это письмо. Изъ селеній міра, гдѣ, надѣюсь, помѣститъ меня милосердіе Бога, благословляю тебя, когда ты будешь читать эти строки.
   Твоя мать".
   Оба собесѣдника молчали. Изъ груди одного изъ нихъ вырвалось судорожное рыданіе; потомъ все смолкло.
   Внезапно Силла, противъ своей воли, противъ разума, противъ своего сердца наконецъ, взглянулъ на графа съ такимъ вопросительнымъ выраженіемъ въ глазахъ, что тотъ сильно ударилъ кулакомъ по столу и воскликнулъ:
   -- Нѣтъ!
   -- О, Боже! Я не хотѣлъ этого сказать!-- воскликнулъ Силла.
   Графъ всталъ и протянулъ руки.
   -- Она была моимъ дорогимъ другомъ, -- сказалъ онъ.
   Силла, склонивши голову къ столу, плакалъ. Графъ подождалъ мгновеніе и затѣмъ началъ медленно:
   -- Въ послѣдній разъ я видѣлъ вашу мать за годъ до ея свадьбы. Она мнѣ писала потомъ много писемъ, въ которыхъ всегда говорила только о васъ; вотъ почему я знаю такъ много подробностей вашей жизни. Послѣ 1858 года я справлялся о васъ у моихъ друзей въ Миланѣ. Понимаете теперь, почему вы нашли въ моемъ домѣ "ту" обстановку? она мнѣ напоминаетъ наиболѣе уважаемую женщину, удостоиншую меня своею дружбою.
   Силла протянулъ ему обѣ руки, не поднимая головы отъ стола. Графъ крѣпко пожалъ ихъ, удержавши нѣсколько минутъ.
   -- Итакъ, -- сказалъ онъ, -- теперь подите подышать свѣжимъ воздухомъ. Васъ проводитъ мой секретарь.
   Онъ позвонилъ и попросилъ придти Штейнегге, который заявилъ, что считаетъ себя счастливымъ, имѣя подобное порученіе. Онъ не знаетъ, можно-ли ему остаться въ томъ-же платьѣ. Да? Онъ очень благодаренъ. Онъ вышелъ съ Силлою, останавливаясь передъ каждой дверью съ такими церемоніями, какъ будто за каждымъ порогомъ находилась торпеда. За рѣшеткою двора онъ измѣнилъ свои пріемы.
   -- Пойдемте въ Р...-- сказалъ онъ, взявши подъ руку Силлу.-- Выпьемте немного.
   -- Нѣтъ, -- отвѣчалъ Силла, не вернувшійся еще изъ того міра, въ который былъ такъ внезапно перенесенъ.
   -- Не говорите "нѣтъ". Вамъ скучно, очень скучно, а мнѣ еще болѣе.
   Штейнегге остановился, закурилъ сигару, выпустилъ большой клубъ дыму, хлопнулъ по плечу спутника и вымолвилъ ex abrupto:
   -- Сегодня ровно 12 лѣтъ, какъ умерла моя жена.
   Затѣмъ шагнулъ впередъ, и повернувшись, сказалъ Силлѣ, скрестивши руки и нахмуривая брови:
   -- Пойдемте, я вамъ разскажу, какъ это случилось.
   Взявъ Силлу подъ руку, онъ принялся шагать, изрѣдка останавливаясь:
   -- Оставивъ австрійскую службу, я бился въ Нассау въ 1848 году за свободу. Когда занавѣсъ опустился, я очутился "изъ милости" съ женой и дочерью на границѣ. Мы отправились въ Швейцарію. Тамъ я работалъ, какъ волъ, съ киркой на желѣзной дорогѣ. Я ничего не имѣю противъ этого, нахожу, что это даже своего рода честь. Я дворянинъ, но все равно: надо считать за честь, если можешь работать собственными руками. Скверно было то, что я мало зарабатывалъ: моя жена и дочь голодали! Благодаря помощи нѣсколькихъ земляковъ, мы отправились въ Нью-Іоркъ. Дѣла мои шли хорошо, но es war ein Traum. Понимаете? Это былъ лишь сонъ. Моя жена заболѣла ностальгіею. Мы возвращаемся въ Европу. Я пишу роднымъ; они всѣ реакціонеры и святоши; я католикъ, но поповъ не признаю. Родные мнѣ не отвѣчаютъ. Какое имъ дѣло до моей жены,-- жива-ли она, или умираетъ? Пишу роднымъ жены. Потѣха! Ея родные ненавидѣли меня; они думали, что выдали за богача, а между тѣмъ то немногое, чего отецъ не могъ лишить меня, было конфисковано правительствомъ. Великолѣпно! Впрочемъ, мой своякъ явился въ Нанси, гдѣ я тогда находился. Моя жена уѣхала съ ребенкомъ, надѣясь скоро поправиться и возвратиться. Я ее проводилъ до границы. Она чувствовала себя плохо. Часомъ раньше она обняла меня и сказала: Андрей, я видѣла нашу страну издалека; останемся вмѣстѣ. Понимаете? она желала умереть около меня. Недѣлю спустя я...
   Штейнегге докончилъ фразу жестомъ и принялся яростно курить. Силла молчалъ; можетъ быть, онъ даже не слушалъ его.
   -- Родные моей жены, продолжалъ Штейнегге,-- взяли ребенка. Они сдѣлали это изъ милости, потому что малюткѣ дурно жилось-бы со мной, а съ этою мыслью, что ей будетъ лучше, я могъ страдать очень весело. Но они ни разу не извѣстили меня о ней. Я писалъ имъ каждыя двѣ недѣли, даже еще два года назадъ; они не отвѣчали. Можетъ быть, ее болѣе нѣтъ и на свѣтѣ. Вотъ я и пью, курю, смѣюсь, о-охъ!
   Послѣ этого философскаго заключенія Штейнегге умолкъ. Было совершенно темно, лишь въ замкѣ виднѣлись еще освѣщенныя окна библіотеки, да два другихъ въ углу второго этажа. Тропинка, ведущая въ деревню, не доходя до нея, поворачивала въ кукурузныя поля.
   -- Куда мы идемъ? спросилъ Силла, останавливаясь.
   -- Немножко впередъ, отвѣчалъ Штейнегге, ободряя его.
   -- Я вамъ былъ-бы благодаренъ, если-бы мы остановились здѣсь. Штейнегге вздохнулъ.
   -- Какъ вамъ угодно. По крайней мѣрѣ, отойдемъ отъ этихъ стѣнъ. Они повернули назадъ и сѣли на траву, обернувшись лицомъ къ горѣ.
   -- Я сдѣлаю все, что вы хотите, -- сказалъ секретарь; но вы дурно поступаете, что не пьете. Въ тяжелые часы встрѣчаешь мало друзей, а вино -- самый вѣрный другъ: не слѣдуетъ пренебрегать имъ. Покажите ему, что вы любите его, и онъ отнесется къ вамъ любовно; не обращайте на него вниманія: тогда онъ укуситъ васъ въ тотъ день, когда вамъ понадобится.
   Силла не отвѣчалъ. Въ состояніи, въ которомъ онъ находился, ему было пріятно созерцать безлунную и безсвѣтную ночь. Изъ долины вѣялъ свѣжій вѣтеръ, неся лѣсные ароматы. Такъ сидѣли они нѣсколько минутъ; внезапно послышались чьи-то быстрые шаги, остановившіеся у ближайшаго дома.
   -- О, Анджіолина! позвалъ чей-то голосъ.
   Молчаніе.
   -- О, Анджіолина!
   Растворилось окно и женскій голосъ отвѣчалъ:
   -- Что тебѣ нужно?
   -- Ничего не нужно; мы были въ кафе -- прохлаждались, какъ господа, а теперь хотимъ немножко поболтать.
   -- Проклятые пьяницы, развѣ время теперь болтать? Оставались-бы болтать въ трактирѣ!
   -- Тамъ слишкомъ жарко, -- началъ другой.-- Лучше здѣсь посидѣть на стѣнкѣ; здѣсь прохладно. Какого чорта тамъ сидѣть въ такой жарѣ! Вонъ, старикъ изъ замка и тотъ не спитъ. Вишь, лампа еще горитъ у него.
   -- Отсюда не видно. Это вѣрно огонь у донны Марины.
   -- Тамъ должно быть гости, -- замѣтилъ третій.
   -- Да, какой-то молодчикъ изъ Милана. Поваръ разсказывалъ объ этомъ у Кеккины. Кажется, хотятъ состряпать что-то для донны Марины.
   -- Ну ужъ порадуется тотъ, кто ее возьметъ! получитъ прекрасную монету, нечего сказать! замѣтила женщина.-- Вотъ и госпожа Джіованна разсказывала священнической Мартѣ, что у нихъ тамъ со старикомъ каждый день исторіи. Сегодня онъ выбросилъ у нея книгу изъ окна, а она принялась шумѣть какъ чистый дьяволъ. За одно уже ея имя я-бы не взяла ее, если-бы была мужчиной! Имя-то у нея, какъ у вѣдьмы! Мальомбра {Дурная тѣнь, привидѣніе.}!
   -- О, да, она права, -- замѣтилъ потихоньку Штейнегге -- имя вѣдьмы! Это забавно.
   -- Да ея имя не Мальомбра; ее зовутъ Круснелла.
   -- Мальомбра!
   -- Круснелла!
   Общество начало спорить, всѣ кричали разомъ.
   -- Пойдемъ, -- сказалъ Силла.
   Они поднялись и спустились по дорогѣ къ дому. Когда они подошли къ замку, гдѣ было такъ темно, что Штейнегге пожалѣлъ, что не захватилъ съ собою фонаря, въ тишинѣ послышался ясный и нѣжный звукъ фортепіано. Онъ сразу оживилъ ночь. Ничего не было видно, но чувствовались и горы вверху и озеро внизу. Въ этой тиши эффектъ фортепьяно былъ поразительный, полный таинственности. Его нѣсколько разбитый звукъ можетъ быть не понравился бы въ городѣ, но сколько мыслей зарождалъ онъ въ тиши этой сельской ночи! Казалось, слышался утомленный голосъ слишкомъ пламенной души. Горячая и страстная мелодія, сопровождаемая легкимъ, ласкающимъ аккомпаниментомъ, шаловливо неслась вдаль.
   -- Донна Марина, -- сказалъ Штейнегге.
   -- А! пробормоталъ Силла,-- что она играетъ?
   -- Гмъ!-- отвѣтилъ Штейнегге, -- кажется изъ "Донъ Жуана", знаете: Deh, vieni alla finestra. Она почти всегда играетъ въ этотъ часъ.
   Въ библіотекѣ уже не видно, было болѣе свѣта.
   -- Графъ теперь сердится, -- замѣтилъ Штейнегге.
   -- Почему?
   -- Потому что онъ не любитъ музыки, а она играетъ ему на зло.
   Силла слегка шикнулъ на него...
   -- Какъ хорошо она играетъ!-- воскликнулъ онъ.
   -- Она играетъ, какъ злой демонъ, надѣвшій на себя кроткую личину, -- вымолвилъ Штейнегге.-- Совѣтую вамъ не вѣрить ея музыкѣ.
   

ГЛАВА IV.

Донна Марина Круснелли ли Мальомбра Джуліи Де-Белла.

Р... 28 августа 1864 г.

   Граціознѣйшій туалетъ! Какъ тебѣ пришла въ голову мысль о myosotis? Не забывай меня гдѣ бы ты ни была, не забывайте меня вы всѣ, миланскіе господа! Можетъ быть, одинъ изъ цвѣтковъ упалъ на эполеты этого милаго Д., -- другой загорѣлся на рыжихъ бакенбардахъ графа Б., -- третій поднятъ долговязымъ сыномъ хозяйки дома и засушенъ имъ въ его латинской грамматикѣ. Богъ мой! а для твоего мужа ничего не осталось! Когда я дамъ bal champêtre, ты увидишь, какова я буду. Пошли мнѣ флаконъ Egnatia. У меня нервы разстроены, какъ у нашего пансіонскаго фортепіано. Уже полночь, и мы не ложимся спать -- ни я, ни озеро, которое шумитъ внизу. Тамъ качается "Стрѣла", громыхающая цѣпями, желая освободиться отъ нихъ и помчаться со мною вдаль. Прекрасная мысль! Вотъ бы струсили и ты, и всѣ тѣ храбрецы, которыхъ ты въ эту минуту принимаешь у себя въ салонѣ, если бы вы видѣли, какъ я ношусь одна, по бурнымъ волнамъ на лодкѣ, совсѣмъ какъ дикарка. Но ради удовольствія бесѣдовать съ тобою откажусь и отъ "Стрѣлы", и отъ своей прихоти. Скажи, отчего не сохнутъ чернила моего дяди? Скажи, зачѣмъ въ сентябрѣ пріѣзжаетъ въ замокъ моя кузина, графиня Фоска Сальнадоръ, и его свѣтлость Непомукъ или Непо, ея сынъ? А въ самомъ дѣлѣ, почему бы мнѣ и не выйти замужъ за Непо и не уѣхать куда-нибудь далеко, такъ чтобы позабыть даже названіе моей ненавистной тюрьмы?! У Сальнадоровъ въ Венеціи -- дворецъ, полувизантійскаго, полуломбардскаго стиля, поднимающійся изъ воды, среди двухъ вонючихъ и пустынныхъ переулковъ -- точно нарумяненная старуха въ лохмотьяхъ! Въ немъ можно жить мѣсяца два въ году -- не больше, но не съ старою графиней, не съ этимъ прорваннымъ мѣшкомъ старыхъ и глупыхъ сплетенъ! Непо я не знаю. Я видѣла его разъ въ Миланѣ. У него самодовольный видъ, говоритъ онъ мягко и плавно, такъ что я невольно подумала о сбитыхъ сливкахъ. Я слышала тогда, что онъ усердно занимается политической экономіей, и ожидая освобожденія Венеціи, готовится попасть въ депутаты. Вотъ какой сообразительный умница!
   Графиня Фоска, которая, какъ я сама слышала, говорила о дядѣ съ ужасомъ, теперь извѣщаетъ насъ о своемъ пріѣздѣ двумя письмами, изъ которыхъ одно дядѣ, другое -- мнѣ, и такое нѣжное, что въ своихъ восторгахъ она позабыла даже и писать грамотно.
   Вотъ еще новость: въ замкѣ у насъ поселился черный принцъ. Поговоримъ о немъ; авось эта тема нагонитъ на меня сонъ и остановитъ мое перо, теперь прыгающее, какъ тарантулъ, безъ удержа. Прежде всего, онъ въ черномъ съ головы до ногъ, за исключеніемъ развѣ локтей сюртука. Во всякомъ случаѣ онъ не принцъ; на видъ онъ маленькій статскій; я зову его чернымъ принцемъ, за сдержанныя манеры этой таинственной особы. А затѣмъ сообщу вамъ наши толки о немъ, цѣлую легенду! Благодаря щедрости моего дяди, у меня пажемъ и лодочникомъ сынъ садовника, тринадцатилѣтній мальчуганъ. Частью отъ него, частью отъ моей горничной, а то и отъ самихъ стѣнъ, я узнала о толкахъ, идущихъ вслѣдъ этому господину. Онъ сынъ прежней возлюбленной моего дядюшки, давно уже умершей въ бѣдности въ Миланѣ. Его вызвали сюда, чтобы потихоньку, потихоньку устроить свадьбу. Понимаешь, Джулія? У стараго анахорета была своя Капуя! Джулія, я еще не встрѣчала человѣка, достойнаго моей любви, но я люблю самую любовь, книги, музыку, которыя говорятъ мнѣ о ней, и конечно ужъ не позволю раскаявшемуся развратнику читать мнѣ наставленія! А что касается до опасности для меня отъ этой сомнительной руки, то ужъ, конечно, эта опасность для нихъ а не для меня: оба могутъ быть увѣрены въ этомъ. Онъ живетъ у насъ уже двѣ недѣли, явившись въ первыхъ числахъ августа, ночью, какъ тюкъ контрабанды. На слѣдующій день у меня произошла драматическая сцена съ дядюшкой, который почему-то думаетъ, что имѣетъ право жизни и смерти надъ моими французскими книгами, если онѣ ему попадаются внѣ моихъ комнатъ. Онъ выкинулъ изъ окна Мюссе, забытаго мною въ картинной галереѣ. Въ этотъ день я увидѣла чернаго принца, но обѣдать внизъ не сошла, хотя дядюшка и явился просить меня съ кротостью, которая всегда находитъ на него послѣ его сумасбродныхъ выходокъ. На другой день этотъ господинъ уѣхалъ, потомъ возвратился съ оружіемъ и багажемъ и окончательно расположился лагеремъ въ замкѣ. Ты понимаешь, что въ эти десять дней мнѣ пришлось встрѣчаться съ нимъ уже не разъ.
   Я вѣрю всему, что у насъ говорится о немъ; но дядюшка, зная меня, пустился на хитрости. Онъ не упоминалъ мнѣ о немъ ни до, ни послѣ его пріѣзда. Да и наши отношеніи таковы, что всѣ могутъ пріѣзжать въ замокъ и уѣзжать, а онъ не скажетъ мнѣ ни слова. Онъ держитъ его почти цѣлый день взаперти въ библіотекѣ; за столомъ разговариваютъ лишь о занятіяхъ. Кто не знаетъ настоящей сути, могъ бы сказать, что дядюшка хочетъ женить его на господинѣ Штейнегге, такъ какъ онъ заставляетъ ихъ заниматься вмѣстѣ, посылаетъ гулять вмѣстѣ, даже когда идетъ дождь. Въ концѣ концовъ эти господа страшно подружились. Я тебѣ уже описывала, мнѣ кажется, противнѣйшую фигуру, переводящую съ нѣмецкаго для дяди? les deux font la paire! Недавно онъ было вздумалъ любезничать и острить со мною; но я его отлично срѣзала, а теперь срѣзала и его друга, который забылся до такой степени, что на слѣдующій день послѣ того, какъ былъ мнѣ представленъ, вздумалъ было протянуть мнѣ руку! Сказать по правдѣ, онъ угадалъ мое намѣреніе и воздержался; но все равно -- началъ было протягивать ее. Рука его, однако, не мѣщанская; она похожа на руку дяди, а у дяди она породистая. Затѣмъ онъ держался хорошо, съ достоинствомъ; надо отдать ему справедливость. Замѣть, что я произвела на него впечатлѣніе совсѣмъ уже не по моей винѣ. Я это почувствовала съ перваго момента и могу говорить смѣло, такъ какъ гордиться тутъ нечѣмъ! Я не какъ ты, дорогая Джулія, что не прочь кокетничать цѣлыхъ пять минутъ,-- признайся,-- даже съ какимъ-нибудь странствующимъ прикащикомъ. Черному принцу на видъ, если хочешь знать, около тридцати лѣтъ; онъ не особенно красивъ, но уродомъ его назвать нельзя; глаза его не лишены ума; моей горничной онъ могъ бы понравиться. Но мнѣ онъ противенъ, ненавистенъ. Замѣть хорошенько, я говорю такъ не изъ страха богатой невѣсты, которую собираются выдать замужъ: я не унижаюсь до подобныхъ соображеній, я ихъ даже не понимаю. Но, однако, довольно!
   Что я дѣлаю? Веду все тотъ же образъ жизни. Читаю, играю, пишу, гуляю, ѣзжу на лодкѣ и теперь стрѣляю отъ скуки изъ пистолета. Буквально. Помнишь прекрасные пистолеты, которые бѣдный папа подарилъ мнѣ и миссъ Сарѣ? Я теперь вспомнила о нихъ и стрѣляю по статуямъ въ саду, въ особенности, по одной почернѣвшей Флорѣ, которая будетъ очень походить на мою первую гувернантку, если мнѣ удастся сдѣлать ей такое же изрытое оспою лицо, какое было у той. Затѣмъ я еще забавляюсь и extra. Напримѣръ, въ одинъ изъ этихъ вечеровъ собираюсь пойти на ночное rendez-vous, которое старается получить отъ Фанни нашъ старикашка лекарь; спѣшу только прибавить, что дожидаюсь луны. А таинственная переписка? Прервана, моя милая, прервана начисто послѣднимъ письмомъ Лоренцо, которое ты прислала мнѣ. Теперь тебѣ не придется терзаться совѣстью, не станешь добывать писемъ "до востребованія", но, крайней мѣрѣ, для меня (какъ, однако, я нахальна!). Онъ желалъ воздушной страсти, философскаго сентиментальнаго единенія на нѣмецкій ладъ, и оскорбился моимъ легкимъ тономъ, написалъ, чтобы покончить со мной, тираду, полную огня и горделивости съ такими фразами, что заставляли, по его мнѣнію, леденѣть кровь! Онъ дѣлалъ мнѣ честь, приписывая мнѣ остроуміе, а затѣмъ опять ударъ. Что такое остроуміе? Вздорное и холодное сверканіе воды, отражающей лунный свѣтъ. Я спрашиваю тогда: если сверкающія воды -- остроуміе, то что такое луна? Она также холодна, но она не выдумана: она дѣйствительна, она существуетъ. А блескъ остроумія не происходитъ ли отъ холоднаго луча правды, отъ высшаго и безотраднаго отрицанія?
   Тогда и я его ненавижу, какъ этого педанта Лоренцо, потому что вѣрю, но не такъ какъ тогда, когда мы находились съ тобой на послѣдней нашей школьной обѣднѣ въ день Іоанна Крестителя. Я теперь вѣрю совсѣмъ иначе, и никто не смѣетъ окрикнуть меня: "Mademoiselle"! Ахъ, если бы ты знала, Джулія, что у меня на сердцѣ, какое мученіе для меня мои безсонныя ночи! Но ни ты, никто другой никогда не узнаютъ этого.
   Прости меня, оставляю тебя на минутку и пойду къ окну прислушаться къ шуму волнъ... Возвращаюсь снова къ тебѣ. Теперь у волнъ монотонный голосъ; онѣ уже лишены мыслей и повторяются до пресыщенія, точно читаютъ литаніи. А сонъ приходитъ, приходитъ вмѣстѣ съ легкою тѣнью графини Фоски, Непо и ихъ сундуковъ. Прощай, myosotis.

Марина".

   Написавъ это нервное письмо, донна Марина встала и посмотрѣлась въ зеркало. Изъ широкаго пеньюара выходила, какъ изъ бѣлаго облака, гибкая, изящная шейка, и между двумя волнами темнорусыхъ волосъ маленькое, нѣжное личико капризнаго ребенка, на которомъ сверкали два пронизывающихъ большихъ глаза, полныхъ власти и страсти. Лицо, шея, грудь, виднѣвшаяся подъ тканью, имѣли одну и ту же горячую блѣдность. Марина посмотрѣлась съ минуту, отбросила движеніемъ головы волны своихъ волосъ, а вмѣстѣ съ ними, кто знаетъ, какія безпокойныя мысли!-- и поставила свѣчу на столикъ, рѣзко, точно желая оскорбить ночную тишину, ударивши серебромъ подсвѣчника о мраморъ доски. А теперь, покамѣстъ она спитъ, преслѣдуемая и во снѣ какимъ-то безпокойствомъ, ежеминутно вздрагивая и дергая одѣяло, покамѣстъ спятъ всѣ обитатели стараго замка, поговоримъ шопотомъ о доннѣ Маринѣ и о томъ, что у нея было на сердцѣ.
   

ГЛАВА V.

   Она была единственною дочерью сестры графа Чезаре и маркиза Филиппа Круснелли ди-Маломбра, ломбардскаго дворянина, тратившаго въ Парижѣ тощее состояніе, наскоро реализированное послѣ пораженія при Новарѣ. Въ Парижѣ Марина лишилась матери и перешла изъ рукъ суровой бельгійской гувернантки въ руки молодой, красивой и живой англійской governess.
   Когда маркизъ возвратился въ 1859 г. въ Миланъ, ей было 18 лѣтъ; она обладала романтическимъ воображеніемъ и саркастическою усмѣшкою, доставлявшею ей мало друзей. Маркизъ пожелалъ вступить въ миланское общество съ шумомъ и громомъ почтоваго дилижанса, несущагося по деревенскимъ улицамъ. Онъ давалъ обѣды, балы и ужины, на которыхъ миссъ Сара, гувернантка Марины, присутствовала въ качествѣ хозяйки дома. Разныя старушки, родственницы маркиза, дѣлали замѣчанія "дорогому Филиппу" со всею торжественностью тѣхъ, кто, выполняя высокую обязанность, заодно представляетъ и сужденіе цѣлаго сословія. Когда слова родственницъ остались втунѣ, онѣ прервали дипломатическія сношенія и не хотѣли ничего слышать о "бѣдномъ Филиппѣ". Такъ, по крайней мѣрѣ, говорилось друзьямъ, причемъ выслушивались кстати сплетни на счетъ маркиза, миссъ Сары и Марины, въ особенности относительно миссъ Сары. Друзья, являясь къ нимъ, сообщали скандальныя новости, хотя и прикрывая ихъ приличнымъ покровомъ: X. и Y. отклонили приглашенія маркиза; другія буквы алфавита еще принимаютъ маркиза, но за то какъ онѣ холодны съ миссъ Сарой, какъ холодны! R. дала ей это понять такъ, какъ она умѣетъ! Кажется миссъ вскорѣ отправится съ Филиппомъ въ Парижъ; ужъ кстати бы вмѣстѣ съ французскими войсками! Носятся разныя mauvais propos, чисто военнаго характера; разсказываютъ, что миссъ уѣдетъ съ кавалеріей, донна Марина съ артиллеріей, а Филиппъ, -- бѣдный Филиппъ!-- уйдетъ съ пѣхотой.
   -- Почему съ пѣхотой?
   -- Потому что дѣла его становятся черезъ-чуръ запутаны, даже совсѣмъ плохи! Кажется, что grand train его дома утомляетъ его самого, что онъ только переноситъ его, что этотъ train желала Сара, которая не знаетъ его дѣлъ, и желала бы спустить кому-нибудь Марину, чтобы потомъ устроиться... понятно какъ! У Марины явился было уже претендентъ, знаете? этотъ легкомысленный Ратти, но отецъ его, получившій сообщенія изъ Парижа, во-время отправилъ его въ Константинополь!
   Вотъ что говорили старымъ дамамъ ихъ друзья. Дѣйствительно, въ Миланѣ стали толковать о денежныхъ дѣлахъ маркиза, но пока это были еще робкіе голоса, которымъ большинство совсѣмъ не вѣрило. Эти голоса были однако почти правы, но одинъ Богъ вѣдаетъ, сколько бы еще шампанскаго могло бы быть выпито за здоровье донны Марины, если бы застарѣлый аневризмъ ея отца не разразился бы внезапно какъ громовой ударъ и не унесъ бы съ собой маркиза, его домъ, его лошадей, шампанское и миссъ Сару.
   Графъ Чезаре д'Орменго былъ приглашенъ въ семейный совѣтъ для обсужденія будущаго Марины. Совѣту удалось кое-какъ спасти честь семьи и небольшую часть наслѣдства Марины. Графъ и покойный маркизъ никогда не были друзьями; съ давнихъ поръ они даже не видались другъ съ другомъ. Но графъ былъ ближайшимъ родственникомъ Марины и онъ одинъ изъ всѣхъ предложилъ ей жить въ своемъ домѣ. Марина навѣрное бы отвергла предложеніе, если бы было возможно: ее отталкивалъ видъ дяди, его строгіе разговоры, его привычки. Но друзья счастливаго прошлаго исчезли; родные отца высказывали ей сочувствіе особаго рода вмѣстѣ съ скрытыми упреками, которые она отлично понимала; одной она не могла жить и поэтому согласилась. Она безъ тѣни благодарности приняла предложеніе, какъ будто бы графъ исполнялъ свои обязанности и сверхъ того получалъ особое вознагражденіе въ видѣ товарища для своего мрачнаго уединенія. Она не разъ слышала описаніе "берлоги медвѣдя", слышала, что "медвѣдь" оставилъ ее въ 1831 году, чтобы возвратиться туда снова въ 1859 г. Ей даже почти нравилась мысль жить въ замкѣ, затерянномъ въ горахъ, гдѣ она уподоблялась бы изгнанной королевѣ, ожидающей возвращенія принадлежащаго ей трона. Опасность остаться у дяди навсегда совсѣмъ не тревожила ее, такъ какъ она слѣпо вѣрила въ свою судьбу, чувствовала себя рожденной для радостей жизни, и потому могла съ горделивою беззаботностью ожидать своего времени. Когда она прибыла въ замокъ, графъ проводилъ ее въ комнаты, назначенныя для нея и помѣщавшіяся въ восточномъ крылѣ дома. Онъ приказалъ убрать ихъ съ элегантной простотой, позаботившись о всѣхъ удобствахъ и помѣстивъ въ спальнѣ портретъ матери Марины. Марина посмотрѣла равнодушно на комнаты, на потолокъ, на обои и на портретъ матери, выслушала разныя объясненія дяди, раскрыла окно и спокойно сказала, что желала бы имѣть комнату съ окнами на озеро. Она любила волны и бурю и ее не испугали сдвинувшіяся брови и сверкнувшіе глаза графа. Она стояла на своемъ и къ общему удивленію получила согласіе, на которое, казалось, не могла разсчитывать. Отдавъ приказаніе старой экономкѣ Джіованнѣ, графъ ушелъ. Экономка двинулась, сопровождаемая вереницею слугъ и чемодановъ; Марина шла послѣдней со своей молоденькой горничной Фанни. Онѣ прошли черезъ весь замокъ. Марина останавливалась, разсматривая что ей попадалось на глаза и задерживая шествіе. Экономка серьезно глядѣла на нее, а лица слугъ выражали недоумѣніе. Когда вышли на галерею, соединяющую оба крыла замка, Марина посмотрѣла на озеро и спросила экономку:
   -- Куда ты ведешь меня?
   Люди опустили тотчасъ же сундуки. Старуха приблизилась къ Маринѣ и проговорила съ выраженіемъ глубочайшей жалости:
   -- Въ скверное мѣсто, дорогая барышня.
   -- Тогда я не пойду туда.
   -- Было бы лучше всего... перебилъ одинъ изъ носильщиковъ.
   -- Да, толкуйте, -- строго сказала старуха, -- а барина забыли? Боже васъ избави!
   -- Да что это за комната?-- нетерпѣливо воскликнула Марина -- амбаръ, шкафъ, колодезь?
   -- О, нѣтъ, комната славная...
   -- Ну, такъ что же?
   -- Извините,-- прервалъ одинъ изъ старыхъ слугъ, считавшій себя образованнымъ, -- извините, если я осмѣлюсь говорить in tre; тамъ просто живетъ чортъ: вотъ и все! Не знаю, точно ли я выражаюсь!
   -- Идемте, нечего болтать вздоръ.
   -- Вздоръ?! Да если это правда, синьора Джіованна?! Не слѣдуетъ, чтобы туда входили ни мы, ни барышня.
   -- Впередъ! воскликнула Марина. Сопровождаемая растерянными взглядами слугъ, она вошла въ длинный корридоръ; на половинѣ его свернули по лѣстницѣ налѣво, поднялись въ другой корридоръ уже въ слѣдующемъ этажѣ. Когда Джіованна открыла таинственную дверь, Марина поспѣшно вошла внутрь. Передъ нею была обширная комната, очень высокая, съ кирпичнымъ поломъ, со стѣнами, оклеенными оборванными желтыми обоями; потолокъ въ видѣ полусвода былъ разрисованъ, кровать съ балдахиномъ, напоминавшая старый гербъ раззорившагося дворянина и нѣсколько стульевъ. Марина приказала открыть ставни и облокотилась на подоконникъ, высунувши голову въ темноту, погружаясь въ смѣшанный шумъ волнъ и лѣса, отдававшійся въ ея ушахъ голосами, казалось, угрожавшими ей за одно съ разсерженнымъ графомъ, имѣвшими какую-то странную власть. Она оставалась долго въ молчаливомъ очарованіи, не обращая вниманія на хлопотливую суетню прислуги, приводившей комнату въ порядокъ. Сколько разъ въ былое время къ ней неожиданно являлись картины подобнаго дикаго и пустыннаго уединенія, картины, на которыхъ мысль ея останавливалась только на минуту! Теперь она вспомнила о нихъ, вспомнила о чемъ-то мелькавшемъ въ ея представленіи и похожемъ на эту черную пустыню. Разъ въ Scala на балу, въ другой разъ послѣ большого бала у нихъ въ домѣ ей вдругъ представилось такое же дикое, черное мѣсто; тогда она о немъ не думала, а вотъ теперь въявь видитъ его.
   -- Барышня! сказала тихонько Джіованна.
   Марина не отвѣчала.
   -- Барышня!
   Молчаніе.
   -- Барышня! Донна Марина!
   Она вздрогнула и быстро обернулась.
   Въ комнатѣ оставалась только старуха; другіе уже ушли.
   -- Ну? спросила она.
   -- Потерпите уже на эту ночь. Завтра, навѣрно, графъ перемѣнитъ свою мысль. А если нѣтъ, то постараемся устроить тутъ получше. Прикажете еще что-нибудь?
   -- Конечно.
   Отвѣтивъ такъ лаконически, Марина сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ и спросила:
   -- Ну, а чортъ? Гдѣ же этотъ чортъ?
   -- Ахъ, дорогая барышня, гдѣ мнѣ это знать! Болтаютъ всякій вздоръ... Я не знаю.
   -- Что такое болтаютъ?
   -- Только не бойтесь, знаете?!
   -- Что болтаютъ?
   -- Сказываютъ, что въ этой комнатѣ заключена душа мертвеца, отца графа, вашего дѣдушки то есть.
   Марина разсмѣялась.
   -- Стало быть дядя -- сынъ чорта?
   -- Ахъ, мой Богъ, что такое говоритъ барышня! Совсѣмъ не то; батюшка барина не былъ чортомъ, только, можетъ быть былъ немножко ему сродни. Если угодно вамъ знать, держалъ онъ въ этой комнатѣ, какъ въ тюрьмѣ, графиню,-- только не маменьку графа, а первую свою жену: она была изъ Генуи и на много моложе стараго барина. Тутъ былъ старикъ, который еще помнилъ ее и говорилъ, что она была такъ прекрасна, что напоминала ребенка. Хорошо, что эта бѣдная барыня сошла съума! ночью она говорила стихи, а то пѣвала цѣлыми часами, такъ что наши рыбаки слышали ее за версту. Вообразите, пришлось даже вставить въ окна желѣзныя рѣшетки! Барыня, бѣдняжка, скоро впрочемъ отправилась на тотъ свѣтъ. Когда нѣсколько лѣтъ спустя скончался вашъ дѣдушка, то стали поговаривать, что въ домѣ нечисто: доносится шумъ и стукъ прямо изъ этой комнаты. Говорили, что Господь за то, что мужъ ея былъ такъ золъ, подвергъ наказанію его душу и повелѣлъ ей находиться въ этой комнатѣ 77 разъ столько лѣтъ, сколько здѣсь жила его жена. И теперь еще за милліонъ не заставишь ни одного изъ нашихъ крестьянъ провести ночь въ этой комнатѣ.
   -- Глупая исторія,-- замѣтила Марина.-- Что находится подъ этой комнатой?
   -- Спальня вашей бабушки; въ ней никто не жилъ потомъ.
   -- А наверху?
   -- Кладовая.
   -- Куда выходитъ это окно?
   -- На самую ширь озера.
   -- А дверь?
   -- Эта дверь ведетъ въ другую комнату, такую же какъ эта; въ ней можетъ помѣщаться ваша горничная.
   Въ сосѣднемъ корридорѣ послышались вдругъ плачъ и рыданіе. Это отчаянно всхлипывала Фанни, повторяя, что уѣдетъ отсюда въ Миланъ сейчасъ-же.
   Джіованна изумилась добротѣ и терпѣнію Марины, съ которыми та успокаивала безразсудную дѣвушку. Фанни хотѣла уѣхать въ Миланъ въ свой домъ; правда, дома у нея не было, но она поступила-бы въ чужой домъ; въ Миланѣ найдется, по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ домовъ, гдѣ ей обрадовались-бы, какъ маннѣ небесной; такого же сквернаго мѣста она себѣ не могла и вообразить; здѣсь она не можетъ остаться и недѣли за все золото міра; одна мысль спать въ этой ужасной комнатѣ доводитъ ее до сумасшествія; что говорить о подаркахъ! за всѣ подарки міра она не въ силахъ провести здѣсь болѣе двухъ недѣль или мѣсяца, даже если ее положатъ и въ другой комнатѣ; точно она заботится о жалованьѣ! Ей дорого расположеніе барышни, а вовсе не жалованье! Наконецъ, она просто чувствуетъ себя дурно; ей надо поѣсть и попить чего-нибудь хорошаго! Только тогда, когда Джіованнѣ поручили отыскать спальню для Фанни, менѣе близкую къ мѣстопребыванію привидѣній, состоялся миръ, и Марина вступила во владѣніе своей комнатой. Марина приручила также и ворчливаго дядю, безъ всякихъ стараній съ ея стороны, безъ любезностей, къ которымъ она была-бы неспособна и которыя на него не подѣйствовали-бы. Она достигла этихъ результатовъ только одною сдержанностью, а когда угрюмый ея дядя сталъ податливѣе, она пустила въ ходъ нѣкоторое вниманіе къ нему и онъ совсѣмъ сдался. Сперва образъ дѣйствій Марины и въ особенности ея поведеніе въ вечеръ ея пріѣзда казались ему странными. Онъ предложилъ было Маринѣ комнату повеселѣе въ правомъ крылѣ замка: Марина отказалась; ей нравилась страшная легенда, разсказанная Джіованной. Мрачный и уединенный замокъ принималъ въ глазахъ ея оттѣнокъ чего-то таинственнаго; она видѣла, какъ взоры прислуги и крестьянъ слѣдили за ней съ удивленіемъ, смѣшаннымъ со страхомъ. Она добилась у графа,-- что особенно поразило Джіованну,-- позволенія устроиться въ своей комнатѣ, какъ она хочетъ. Обои были замѣнены великолѣпными гобеленами, лежавшими на чердакѣ, которымъ графъ не придавалъ никакой цѣны; вмѣсто кирпичнаго пола она приказала устроить мраморный, покрывши его въ разныхъ мѣстахъ бархатными коврами. Старая постель осталась, но все остальное было выброшено; появились разныя вещи, уцѣлѣвшія отъ крушенія дома Круснелли. Когда изящная фигура Марины въ свѣтлыхъ платьяхъ съ длиннымъ трэномъ двигалась среди этихъ драгоцѣнныхъ бездѣлушекъ, казалось, что эта фигура принадлежитъ къ миѳологическимъ божествамъ, изображеннымъ на потолкѣ ея комнаты; только красота ея была менѣе игрива и менѣе наивна. Въ сосѣдней комнатѣ, внушившей Фанни такой ужасъ, Марина помѣстила рояль Эрара и свои книги. Изъ англійскихъ у нея были лишь Байронъ и Шекспиръ, великолѣпныя иллюстрированныя изданія,-- подарокъ отца,-- Эдгаръ По и всѣ романы Дизраэли, ея любимаго автора; нѣмецкихъ книгъ не было. Единственной итальянской книгой была "Историческая монографія рода Круснелли", изданная по поводу свадьбы маркиза Филиппа и ведущая происхожденіе ихъ рода отъ какого-то Керонеля, прибывшаго въ Италію въ свитѣ первой жены Галсаццо Висконти, Изабеллы Французской. Былъ, впрочемъ, Данте, но во французскомъ переводѣ аббата Ламеннэ, что дѣлало его, какъ увѣряла Марина, много болѣе симпатичнымъ. На лицо были всѣ безъ исключенія романы Жоржъ Банда, нѣсколько томовъ Бальзака; полное собраніе сочиненій Мюссе, Стендаля; "Fleurs du Mal" Бодлера; "Ренэ" Шатобріана; нѣсколько томовъ изъ собранія "Chefs-d'oeuvre des littératures étrangères" и "Chefs-d'oeuvre des littératures anciennes", изданныхъ Ашеттомъ; затѣмъ выпуски "Revue des deux Mondes". Неуклюжая лодка, служившая до тѣхъ поръ владѣльцамъ замка, должна была уступить мѣсто "Стрѣлѣ", изящной шлюпкѣ, прибывшей съ Комскаго озера и имѣвшей совершенно видъ балетной танцовщицы, явившейся въ сопровожденіи своей толстой маменьки. Энрико или Рико, сынъ садовника, былъ пожалованъ адмираломъ эскадры. Онъ надѣялся получить хорошенькую форму, въ чемъ его поддерживала и Марина. Но на этотъ счетъ старый аристократъ былъ непреклоненъ; онъ объявилъ, что предпочитаетъ видѣть Рико вовсе безъ штановъ и босикомъ, но не въ арлекинской ливреѣ. И когда разъ Рико отважился замѣтить ему, что на Комо и на Лекко видѣлъ нѣкоторыхъ своихъ товарищей, весьма довольныхъ ливреею, то услышалъ "осла" отъ графа -- для поддержанія человѣческаго достоинства. Марина за то одѣла его какъ господчика и къ этому платью Рико наконецъ привыкъ, какъ къ отцовскимъ колотушкамъ. Старый садъ съ пріѣздомъ Марины также принялъ неузнаваемый видъ. Садовникъ, какъ и другіе слуги замка, видѣвшіе въ Маринѣ будущее замка, дѣлалъ рѣшительно все, стараясь заслужить ея расположеніе. Исключеніе составляла только Джіованна, не заглядывавшая далеко и потому не мѣнявшая своего поведенія, спокойно продолжая оставаться преданною старому хозяину. О самомъ графѣ нельзя было-бы сказать, что онъ перемѣнился, какъ его садъ. Но все-таки и въ его внѣшности замѣтны стали измѣненія, потому что молодость, красота и изящество, соединенныя въ одномъ лицѣ, волей неволею всегда дѣйствуютъ на окружающихъ. Графъ началъ чаще бриться, бросилъ археологическія шляпы, пугавшія птицъ, оставилъ костюмы, казавшіеся полученными имъ отъ предковъ, носившихъ еще желѣзные доспѣхи. Штейнегге держался почтительно и холодно съ Мариной. Графъ взялъ его по рекомендаціи одного изъ своихъ пріятелей, для переводовъ съ нѣмецкаго и англійскаго, такъ какъ Штейнегге, у котораго мать была англичанка, владѣлъ послѣднимъ языкомъ въ совершенствѣ. Съ пріѣздомъ Марины бѣднякъ попробовалъ было изображать галантнаго человѣка. Горести, печали и всѣ непріятности, испытанныя имъ, не заглушили привычекъ его молодости. Онъ прежде былъ храбрымъ офицеромъ, великолѣпнымъ кавалеристомъ, всегда галантнымъ съ женщинами; могъ-ли онъ держаться съ Мариной иначе? Онъ началъ любезничать съ нею, правда по старинному, декламировать Шиллера и Гёте. Успѣхи его не были блестящи. Марина, если и замѣчала его, то только для того, чтобы гримасою, ироническимъ словомъ показать ему, какъ мало цѣнила его любезности, его остроуміе, его старую, сухощавую фигуру; она могла быть еще любезной съ графомъ, во уже никакъ не съ нимъ! По тому, что ей разсказывалъ графъ о Штейнегге, она считала его зауряднымъ эмигрантомъ; въ томъ парижскомъ обществѣ, гдѣ она жила, она не разъ видала подобныя фигуры и этотъ типъ не возбуждалъ ея интереса. Сверхъ того она питала отвращеніе къ нѣмецкому языку, къ нѣмецкому духу, къ нѣмецкой любви, къ музыкѣ, къ нѣмцамъ, ко всему нѣмецкому. Германія представлялась ей въ видѣ трубки, съ огромной полуголовой, съ лицомъ мѣщанина, заплывшаго жиромъ, трубки, изъ которой постоянно выходятъ облака табачнаго дыма, мѣшающія что-нибудь видѣть, понимать и дышать. Разъ, когда Штейнегге съ жаромъ толковалъ ей объ идеальныхъ нѣмецкихъ женщинахъ, о Маргаритѣ, о Шарлотѣ, она равнодушно прервала его: "знаете, какое впечатлѣніе производятъ на меня нѣмцы?" И высказала ему свое любезное сравненіе. Пока она говорила, желтоватое лицо Штейнегге покрывалось краской до корней волосъ, глаза его блистали. Затѣмъ онъ отвѣтилъ: "Маркиза, эта разбитая трубка сохранила свое прежнее пламя, и я вамъ совѣтую не трогать ее, потому что она можетъ обжечь васъ". Съ этого дня Штейнегге прекратилъ комплименты и поэтическія сравненія. У Марины была своя мечта -- завладѣть дядей, заставить его ежегодно отправляться въ Парижъ, Туринъ, или въ Неаполь, въ какой-нибудь большой центръ удовольствій,-- только не въ Миланъ,-- и затѣмъ ждать дальнѣйшаго. Планъ этотъ пришелъ ей въ голову въ достопамятный вечеръ ея пріѣзда, когда она попробовала, изъ какого металла вылитъ ея дядя. Она не мало боролась съ собой прежде чѣмъ рѣшиться аттаковать дядю, такъ какъ ей были противны всякія притворства. Она начала хвалить замокъ, садъ, аристократическіе кипарисы, озеро, горы, самую жизнь въ замкѣ, какъ будто-бы она стала не только привыкать, но и проникаться расположеніемъ ко всей окружающей ее обстановкѣ. Постепенно она забросила свою многочисленную переписку, такъ что графу уже не приходилось болѣе хмурить брови при видѣ кучи шиффрованныхъ, гербовыхъ и раздушенныхъ писемъ, приносимыхъ Рико съ почты. Его колкости по адресу этихъ легкомысленныхъ пріятельницъ едва было не нарушили терпѣливую работу Марины, веденную ею нѣсколько мѣсяцевъ, потому что за словомъ въ карманъ она не пошла-бы, но она сдержалась. Дорогіе ей французскіе писатели выходили изъ комнаты потихоньку или тогда, когда графъ не могъ ихъ видѣть. Графъ презиралъ все французское, кромѣ бургундскаго и бордоскаго вина. Искренній республиканецъ, онъ увѣрялъ, что французы волочатся за прекрасными и великими идеями и позорятъ ихъ безъ жалости, какъ горничныхъ, чтобы потомъ бросить въ такомъ видѣ, что никто уже не хочетъ и дотронуться до нихъ. Онъ презиралъ французовъ за формулу:-- "свобода, равенство и братство" -- гдѣ второй терминъ, по его словамъ, помѣщенъ за первымъ, чтобы измѣннически уничтожить его. И такъ какъ въ его чувствахъ вообще не было мѣры, то онъ увѣрялъ что всѣ французскіе писатели, взятые вмѣстѣ, не стоятъ записи бѣлья, дѣлаемой Джіованной, что Вольтеръ былъ шутъ, Тьеръ съ своею жалкой стратегіей -- пустой риторъ, котораго-бы осмѣялъ Бонапарте, если-бы снова вернулся на свѣтъ. Когда онъ говорилъ о Ламартинѣ, "этой огромной гитарѣ, которую одурѣвшая республика надѣла себѣ на шею", сильныя пьемонтскія слова вырывались у него точно пушечные выстрѣлы. Такого-же плохого мнѣнія онъ былъ о народной массѣ и обо всей современной поэзіи, о романѣ на какомъ-бы то ни было языкѣ. По его мнѣнію, писатели только морфинизируютъ наше больное общество. Поэтому Марина не показывала ему своихъ французскихъ книгъ, но охотно и искренно говорила съ нимъ о религіи. У графа была своя собственная религія, можетъ быть не очень логическая, но опредѣленная и упорная, какъ всѣ его мнѣнія. Убѣжденія Марины въ этомъ отношеніи не были такъ опредѣленны и ясны. Она долго была доброй католичкой; когда жизнь и чтеніе дали другое направленіе ея мыслямъ, ея борьба съ религіозными истинами показалась ей чѣмъ-то особенно важнымъ, чѣмъ-то въ родѣ побѣды весны надъ зимой. Она совсѣмъ перестала соблюдать религіозныя обязанности, тѣмъ болѣе, что дядя поступалъ точно также. Ей хотѣлось-бы узнать его соображенія на этотъ счетъ, чтобы поддержать ими себя, но графъ не любилъ пропагандировать свой скептицизмъ. Онъ даже замѣтилъ ей, что было-бы недурно, если-бъ женщины всегда ходили къ обѣднѣ. Ей-же равенство и въ церкви было столь противно, какъ ея дядѣ политическое равенство. Ей казалось, что для образованныхъ классовъ должна существовать другая религія, безъ обрядностей и морали, которыя могли-бы быть замѣнены красотой и поэзіей.
   Графъ не переносилъ музыки, и Марина остерегалась подходить къ фортепіано, когда онъ сидѣлъ въ библіотекѣ. За то она рѣшительно противорѣчила ему въ живописи, и по этому пункту графъ былъ снисходителенъ: тутъ противорѣчіе не сердило его. Напротивъ, онъ глядѣлъ нѣжно на Марину, когда она сражалась за своихъ излюбленныхъ живописцевъ; старикъ вспоминалъ тогда о своей матери и умолкалъ. Не смотря на расположеніе дяди, отвращеніе Марины къ этому человѣку, равнодушному ко всякому изяществу, постепенно усиливалось. Ей было стыдно, что она, хотя-бы отчасти, скрываетъ свою душу. Она не была лицемѣркой и тысячу разъ готова была высказать графу, что не выноситъ его, что не обязана ему ничѣмъ, что не будетъ уважать и повиноваться ему; однако все таки этого не дѣлала. Послѣ такой борьбы съ собой она обыкновенно садилась въ "Стрѣлу" и, достигнувъ уединеннаго мѣстечка на берегу, поднималась въ горы съ такой энергіей, какую трудно было-бы ожидать отъ ея граціозной фигуры. Крестьяне -- мужчины и дѣвушки, встрѣчавшіе ее, кланялись ей, женщины -- никогда. Онѣ утверждали, что Марина отыскивала лѣшихъ, что она никогда не ходитъ къ обѣднѣ, что также проклята Богомъ, какъ и "та сумасшедшая" изъ замка. Успокоивъ нервы усталостью, Марина спускалась къ озеру, гдѣ ее ожидала лодка и Рико. Рико былъ вполнѣ преданъ господамъ и выражался о нихъ такъ, какъ будто бы принадлежалъ къ ихъ семьѣ. Онъ зналъ всѣ деревенскіе сплетни и толки, а по части легендъ и народныхъ разсказовъ былъ неистощимъ. Марина часто разспрашивала его о преданіяхъ, касавшихся несчастной владѣтельницы замка. Рико разсказывалъ ихъ на тысячу ладовъ, сообразно своему минутному настроенію, въ особенности заключительную катастрофу. То бѣдная женщина отправлялась прямо въ адъ, то мужъ приказывалъ ее бросить въ колодезь въ одной изъ сосѣднихъ долинъ, то лунные лучи выносили изъ тюрьмы несчастную плѣнницу и она исчезала въ эфирѣ. Марину забавляли эти разсказы, передаваемые мальчикомъ на-половину наивно, на-половину лукаво. Почти годъ жила она въ замкѣ, не заикаясь больше о путешествіяхъ. Здоровье ея дѣйствительно пошатнулось и нервное состояніе замѣтно усилилось. Она порѣшила воспользоваться этимъ, но пока цѣнила малѣйшее развлеченіе, хотя-бы состоявшее и въ болтовнѣ Рико. Такъ наступилъ апрѣль 1863 года, а съ нимъ въ тиши заката и необычайный вечеръ для Марины.
   Въ этотъ весенній вечеръ она прогуливалась въ саду вмѣстѣ съ господиномъ небольшого роста, съ огромными руками и ногами, которыя онъ не зналъ куда дѣвать. Это былъ мѣстный сельскій врачъ, котораго всѣ называли "художникомъ" за его слабость красить себѣ бороду.
   -- Какъ жаль, докторъ, -- говорила она, прислонившись къ рѣшеткѣ и любуясь закатомъ, -- какъ жаль, что мнѣ вреденъ этотъ воздухъ! Какой вы злой, что не можете прибавить къ нему чего-нибудь и для меня!
   "Художникъ" вздохнулъ про себя, сложилъ руки, склонилъ на правое плечо голову и началъ:
   -- Если-бъ я могъ, маркиза, если-бъ я могъ...
   Дальше онъ ничего не могъ прибавить.
   -- Подумайте. Нельзя-ли бы построить для меня домикъ изъ стекла и желѣза, съ теплымъ, мягкимъ воздухомъ, какъ дѣлаютъ для пальмъ и музъ? Почему вы не отвѣчаете, докторъ? Скажите, если мнѣ не построятъ такого домика, что станется съ моимъ сердцемъ и нервами?
   -- Этого нельзя знать, маркиза; они могутъ сильно пострадать, особенно сердце ("если-бъ я не былъ такимъ осломъ -- думалъ въ эту минуту "художникъ" -- я долженъ-бы сказать тутъ что-нибудь любезное"). Конечно, у васъ сердце очень чувствительное...
   -- Къ пустотѣ, -- перебила его Марина.
   -- Къ пустотѣ, -- машинально повторилъ докторъ.-- Съ такимъ сердцемъ можно, въ горныхъ мѣстахъ въ особенности, испытывать сильныя стѣсненія въ груди; въ этомъ важномъ органѣ можетъ развиться органическій порокъ, который приведетъ со временемъ и къ катастрофѣ.
   -- Какъ это мило, докторъ! А нервы?
   -- Конечно, тутъ замѣшаны и нервы! Ваши нервы, находясь всегда въ этомъ горномъ воздухѣ, произвели-бы революцію и захотѣли-бы командовать вами, понимаете? Этотъ воздухъ годится для васъ мѣсяца на три, на четыре въ годъ, не болѣе.
   -- Не болѣе, докторъ?
   -- Не болѣе.
   -- Берегитесь, -- сказала Марина, съ совершенно серьезнымъ лицомъ, -- повторять эти вещи дядѣ. Онъ подумаетъ, что я хочу уѣхать отсюда. Ну, а этой жертвы я никогда не потребую, милый докторъ, скорѣе буду отравляться ядомъ доброй матери природы. Я не старуха и не уродлива и вовсе не желаю сдѣлаться ими. А вы, докторъ?
   Эти неожиданныя слова Марины и взглядъ, ихъ сопровождавшій, произвели на бѣднаго "художника" такое дѣйствіе, какъ англійская мятная лепешка, положенная на языкъ, когда не знаешь, чувствуешь-ли холодъ или жаръ. Не смотря на возрастъ и некрасивость, докторъ былъ влюбчиваго темперамента. Онъ ухаживалъ за Фанни, лакомымъ кусочкомъ для него, привыкшаго къ похожденіямъ въ совсѣмъ другой области. Но комплиментъ Марины,-- богини, о которой онъ никогда не смѣлъ и думать, -- заставилъ его теперь потерять разсудокъ; онъ не замѣтилъ насмѣшливой улыбки на ея губахъ. Онъ не замѣтилъ и графа, медленно подходившаго къ нимъ съ заложенными за спину руками и съ опущенною головой.
   -- Что написано на пескѣ, дядя? спросила его, улыбаясь, Марина.
   -- Написано, -- отвѣтилъ графъ, -- что вы слишкомъ долго гуляли и что докторъ дьявольски ухаживаетъ за вами. Не правда-ли, докторъ? Надѣньте, надѣньте свою шляпу. Ну, какъ вы нашли мою племянницу?
   -- Почти великолѣпно, -- прервала Марина.-- Объясните это дядѣ вашими научными терминами, докторъ. Что касается меня, я не въ состояніи слушать ужасовъ, которые вы будете передавать, и поэтому желаю вамъ добраго вечера.
   Сказавъ это, Марина протянула доктору маленькую, нѣжную руку и, давши ему пожатіемъ понять необходимость молчанія, пошла къ дому. Она была увѣрена, что докторъ докажетъ графу необходимость увезти ее на нѣсколько времени подышать другимъ воздухомъ и не умолчитъ объ ея геройской рѣшимости накликать на себя милліонъ болѣзней, только, чтобы не требовать жертвъ отъ дяди. Въ эту минуту передъ ней предсталъ Рико съ предложеніемъ отправиться на ярмарку, бывшую въ этотъ день въ мѣстечкѣ. Получивъ благопріятный отвѣтъ, онъ вбѣжалъ въ домъ, откуда вернулся съ ворохомъ шалей и подушекъ и затѣмъ помчался, какъ стрѣла, къ пристани. Марина медленно слѣдовала за нимъ. Какъ прекрасенъ былъ вечеръ и какъ хорошо скользила "Стрѣла" по водѣ! Рико былъ въ ударѣ, лодка неслась точно между двумя небесами въ большихъ кругахъ, оставляемыхъ веслами. Другихъ лодокъ не было видно; звуки музыки, то замирающіе, то болѣе сильные, доносились до нихъ съ берега порывами. Музыканты играли на площади мѣстечка, привлекая толпы дѣвушекъ и молодыхъ людей, охотниковъ до танцевъ. Рико предложилъ грести къ берегу, но Марина приказала остановиться посреди озера. Онъ началъ было апологію оркестру, игравшему въ мѣстечкѣ, расхваливать то того, то другого изъ музыкантовъ, ихъ инструменты, но Марина велѣла ему молчать.
   Молчать ему?-- Нѣтъ, они болѣе не играютъ, вотъ они приближаются, они здѣсь; нѣтъ, ихъ еще нѣтъ, они садятся на лодки, вонъ виднѣются огни и фонари. Вотъ теперь они ужъ въ самомъ дѣлѣ ѣдутъ. Играютъ, играютъ!
   -- Греби къ лодкамъ!-- приказала Марина.
   Впереди другихъ выступали двѣ лодки, освѣщенныя разноцвѣтными фонарями, биткомъ набитыя музыкантами, съ энергіею дувшими въ свои флейты, кларнеты, тромбоны и сопровождаемыя мѣрными ударами большого барабана. За ними слѣдовали другія лодки уже съ публикою. Послѣ каждаго нумера оттуда неслись крики одобренія, рукоплесканія, обращенія къ гребцамъ или рулевымъ. Флотилія, медленно двигаясь въ тишинѣ темнаго озера, проходила передъ Мариною. Музыканты играли поппури изъ мелодій ломбардскихъ пѣсенъ, и всѣ въ лодкахъ чувствовали себя одушевленными и нѣжностью и радостью. То ихъ чувства, то ихъ пѣсни, зародившіяся въ нихъ самихъ, теперь могуче раздаются среди ихъ дорогихъ горъ. Музыканты играютъ съ особымъ одушевленіемъ, весла энергично рѣжутъ воду, старыя лодки выносятся впередъ, всѣ поютъ хоромъ подъ звуки оркестра:
   
   Ужъ семь лѣтъ, какъ вышла замужъ я,
   И была прелестной я блондинкой!
   
   Наваливай на весла! Вотъ и этотъ старикъ на кормѣ вспоминаетъ юность, наваливается всею грудью на весло и подтягиваетъ своимъ разбитымъ голосомъ:
   
   Разъ гулялъ я по Милану,
   Сильный дождикъ лилъ тогда --
   То моя краса рыдала,
   Что иду въ солдаты я!
   
   Пой, старый лодочникъ! Вложи въ эту пѣсню остатокъ огня, еще горящаго въ твоемъ сердцѣ! Развѣ не было и у тебя твоихъ дней любви и счастья!
   Рико тоже увлеченъ общимъ энтузіазмомъ, и забывши приличія, подтягиваетъ изо всѣхъ силъ:
   
   То моя краса рыдала,
   Что иду въ солдаты я!
   
   Воздухъ неподвиженъ. На лѣсистыхъ склонахъ горъ всякая травка, каждый листикъ, не двигаясь, слушаютъ долетающую къ нимъ издали музыку, говорящую о любви. Безмолвно слушаютъ и соловьи. Изъ глубины водъ выскакиваютъ на свѣтъ факеловъ и фонарей удивленныя рыбы, а озеро, неподвижное какъ масло, слегка вздрагиваетъ на слѣдахъ, оставляемыхъ лодками и освѣщаемыхъ голубоватымъ свѣтомъ звѣздъ. Въ этотъ вечеръ горный воздухъ не былъ вреденъ Маринѣ. Она, быть можетъ, предпочла-бы серенаду въ Беладжіо или на Большомъ каналѣ въ Венеціи, но все-таки цѣнила поэзію и этого апрѣльскаго вечера, и эту наивную простоту народныхъ пѣсенъ. А при мысли, что скоро покинетъ и озеро, и горы, относилась къ нимъ безъ вражды и наслаждалась музыкою и всею сценою, какъ однимъ изъ лакомствъ, рѣдкихъ для ея вкуса, привычнаго къ большимъ изысканностямъ. Когда музыка стала замирать вдали, и "Стрѣла" медленно двинулась, точно противъ воли, къ замку, всѣ впечатлѣнія какъ-бы окрѣпли въ ея душѣ, размягченной этимъ вечеромъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ она испытывала странное ощущеніе страха, подобное тому, какое мы чувствуемъ при неожиданной, проходящей боли, оказывающейся потомъ предвѣстницею сильной болѣзни. Часы мѣстечка пробили девять. Ей показался страннымъ ихъ бой. Почему у нихъ сегодня другой звукъ? Она стала прислушиваться. У ней мелькнула мысль, что когда-то она уже находилась на этомъ озерѣ, какъ разъ въ это самое время и на этомъ самомъ мѣстѣ; что она и тогда, какъ теперь, прислушивалась къ бою часовъ и тогда ей точно также показалось, что бой отличался отъ обычнаго. Но когда это было? У нея и раньше случалось нѣсколько разъ, особенно въ дѣтствѣ, подобное совпаденіе мыслей и обстоятельствъ, и она не могла дать себѣ отчета въ первомъ ихъ возникновеніи. Она разсказывала объ этомъ отцу, но отецъ пожималъ плечами: "кто обращаетъ вниманіе на подобные пустяки?" Миссъ Сара замѣтила только: "ну, такъ что-жъ?" Подруги увѣряли ее, что съ ними это случалось каждый день. Марина не стала болѣе говорить объ этомъ, но про себя порою не могла не думать объ этой странности.
   Эти обрывки воспоминаній всегда касались самыхъ безразличныхъ обстоятельствъ ея жизни; поэтому у нея всегда оставалось нѣкоторое сомнѣніе -- шло-ли дѣло о настоящихъ воспоминаніяхъ или галлюцинаціяхъ? На этотъ разъ, думая и обдумывая все, что она могла только припомнить, она увѣрилась, что никогда не могла быть на озерѣ въ этотъ часъ; слѣдовательно, она была жертвою галлюцинаціи. Когда она вернулась въ замокъ, графъ уже легъ спать. Она прошлась по галереѣ, вошла къ себѣ, взяла одну книгу, затѣмъ оставила ее; взяла и бросила также и другую; попробовала писать письмо и разорвала начатый листъ. Затѣмъ сняла съ пальца пару колецъ, бросила ихъ на опущенную доску стараго бюро, служившаго ей письменнымъ столомъ, и подошла къ фортепіано. Она съиграла одинъ изъ любимѣйшихъ своихъ отрывковъ -- сцену заклинанія изъ "Роберта". Она играла съ такимъ жаромъ, какъ будто въ ней самой воплотились, но еще съ большею силой, страсти грѣшницъ, вызванныхъ Бертрамомъ. На сценѣ "Искушенія любовью" она остановилась, будучи не въ силахъ продолжать. Огонь томилъ ее, мѣшалъ ей дышать. Она прислонилась къ пюпитру; казалось и онъ пылалъ, какъ она. Она встала, смотря въ пустоту. Звуки преслѣдовали ее въ воздухѣ; ей казалось, что она вдыхаетъ ихъ въ себя; какое-то сладостное ощущеніе пробѣгало по ея рукамъ и плечамъ. Наконецъ она опустила глаза на полъ, уставила ихъ невольно на какой-то предметъ, сверкавшій у ея ногъ и постепенно привлекшій ея вниманіе. Это было одно изъ колецъ, брошенныхъ ею на бюро. Она стала искать другое. На доскѣ его не было, не было его и въ глубинѣ, не виднѣлось и на полу. Марина, разсердилась, стала искать его даже подъ доской. Ничего! Она опустила руку въ пустоту бюро, находившуюся между двумя рядами ящичковъ. Тамъ нащупала она небольшую ямку, а въ ней -- кольцо. Не будучи въ состояніи достать его двумя пальцами, она попробовала вытащить его, прижимая указательный палецъ къ дереву. Къ ея удивленію кольцо не поддавалось, точно захваченное крючкомъ. Въ то время, какъ Марина разнымъ образомъ пробовала преодолѣть неожиданное сопротивленіе, послышался ударъ пружины, доска, на которой держалась ея рука, опустилась на нѣсколько сантиметровъ, и кольцо выкатилось. Удивленная Марина поспѣшно отдернула руку, потомъ, опять попробовавши пустоту, увидѣла, что рука теперь входила гораздо болѣе прежняго и что въ глубинѣ находились какіе-то предметы. Она вынула ихъ одинъ за другимъ. То были молитвенникъ, маленькое зеркальцо въ серебряной оправѣ, прядь бѣлокурыхъ волосъ, перевязанная черной шелковой ленточкой, и перчатка. Марина съ удивленіемъ разглядывала каждый предметъ. Волосы были тончайшіе, точно волосы ребенка; перчатка на одну пуговицу -- узенькая, маленькая; она отзывалась чѣмъ-то живымъ, точно въ ней еще заключалось ощущеніе нѣжной ручки, которая когда-то носила ее. Кому принадлежало все это? Какое намѣреніе руководило тѣмъ, кто спряталъ это? Марина снова обшарила пустоту, надѣясь найти объясненіе, какой-нибудь листокъ, но безуспѣшно. Она опять принялась разсматривать предметы. Ей казалось, что каждый изъ нихъ порывался крикнуть ей: "пойми!" Повертывая во всѣ стороны зеркальце, она замѣтила, наконецъ, на немъ нѣсколько знаковъ, вырѣзанныхъ вѣроятно алмазомъ: это были буквы и цифры, написанныя слабою и невѣрною рукой. Терпѣливо разбирая, Маринѣ удалось прочесть слѣдующую лаконическую надпись:

"Я -- 2 мая 1802".

   Маринѣ показалось, что какъ будто-бы какое-то отдаленное воспоминаніе блеснуло въ ея душѣ. 1802 годъ! Не въ это-ли время жила въ замкѣ несчастная узница, съумасшедшая легенды? Должно быть это она! Эта перчатка, эти волосы были, стало быть, тѣмъ, что отъ нея осталось на землѣ! Кѣмъ-же они спрятаны? Марина, почти не отдавая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаетъ, схватила молитвенникъ и начала его перелистывать. Оттуда выпалъ сложенный листокъ, исписанный пожелтѣвшими, порою трудно разбираемыми строками. Она развернула его и прочла:

"2 мая 1802.
На память обо мнѣ".

   "Пусть я вспомню себя во имя Бога! Иначе для чего мнѣ возрождаться вновь? Я молилась Мадоннѣ и св. Цециліи, чтобы онѣ открыли мнѣ имя, которое я буду тогда носить; онѣ не захотѣли сдѣлать этого! Все-таки, каково-бы ни было твое имя, ты, которая найдешь и прочтешь эти слова, знай, что въ тебѣ живетъ мой несчастный духъ. Прежде чѣмъ родиться, сколько ты выстрадала (это "сколько" было повторено крупными буквами десять разъ) съ именемъ Цециліи! Вспомни, Марія Цецилія Варрега-ди-Камольи, несчастная жена графа Эммануила д'Орменго. Вспомни вечеръ 10 января 1797 года въ Генуѣ, въ домѣ Бриньоле, вспомни блѣдное лицо, родимое пятнышко на правой щекѣ сестры Пеллегрины Кончетты; вспомни Ренато, красный съ голубымъ мундиръ, эполеты и золотой воротникъ, и бѣлую розу на балу Доріа. Вспомни черный портшезъ, снѣгъ и женщину изъ Бусалло, обѣщавшую молиться за меня. Вспомни видѣніе въ этой комнатѣ въ 2 часа по полуночи, огненныя слова, блестѣвшія на стѣнахъ, слова незнакомаго мнѣ языка, и все-таки столь ясныя для меня, уразумѣвшей въ нихъ утѣшеніе и божественное обѣщаніе. Мнѣ невозможно передать эти слова, я помню лишь ихъ смыслъ! Они говорили, что душа моя снова возродится, что я буду снова жить въ этихъ стѣнахъ, что здѣсь я отомщу, здѣсь я полюблю Ренато и вновь буду имъ любима; говорили они еще что-то темное, непонятное; можетъ быть произносили имя, которое онъ тогда будетъ носить! Я хотѣла бы описать всю мою жизнь, но у меня нѣтъ силъ. Удовольствуюсь этими строками. Перемѣни твое имя: пусть я вновь буду Цециліей, пусть онъ будетъ любить Цецилію! Это бюро принадлежало моей матери; никто не знаетъ его секрета. Я кладу сюда зеркальце въ серебряной оправѣ, которое мама получила въ Парижѣ отъ Каліостро. Я смотрѣлась теперь въ него много, много времени: зеркало удерживаетъ обликъ лица, которое послѣднимъ смотрится въ него. Я вырѣзала числа брилліантомъ моего кольца. Вотъ мои волосы, ты не узнаешь ихъ? подумай! Мнѣ странно говорить съ тобой, какъ будто-бы ты не сама я! Какъ нѣжны и прекрасны мои волосы!
   И они должны быть похоронены безъ ласки, безъ нѣжнаго поцѣлуя любви! Какъ они бѣлокуры! И должны быть похоронены! Ты тоже, моя ручка! Вмѣстѣ съ волосами кладу перчатку, чтобы вспомнить о тебѣ, моя ручка! Замѣть, что мизинецъ перчатки коротокъ для меня. Кто знаетъ, буду-ли я имѣть такую-же маленькую, нѣжную ручку! цѣлую ее. Прощай! Мнѣ остается жить немного дней. Сегодня вечеръ 2 мая 1802 года. Окна открыты. Я не знаю часа, у меня нѣтъ часовъ. Вотъ мои впечатлѣнія: теплый воздухъ, запахъ лѣса, голубое небо, такое нѣжное и красивое! Неужели-же ты не припомнишь ни этихъ голосовъ на озерѣ, ни этого звона колоколовъ, ни моихъ слезъ, такихъ горючихъ?
   "Духъ мой, запечатлѣй хорошенько въ себѣ все: графъ Эммануилъ д'Орменго и его мать -- мои убійцы! Каждый камень этого дома ненавидитъ меня, никто не имѣетъ сожалѣнія ко мнѣ! Изъ-за цвѣтка, изъ-за улыбки, изъ-за клеветы! О, нѣтъ, о, теперь, ужъ нѣтъ! Теперь со всею волею, со всѣмъ желаніемъ я вся его, вся! Вотъ уже пять лѣтъ и четыре мѣсяца, какъ я заперта здѣсь; они не разговариваютъ со мною. Когда меня понесутъ въ церковь, можетъ быть придутъ и они; эти лицемѣры будутъ въ траурѣ, съ печальнымъ лицомъ для постороннихъ, и будутъ отвѣчать священникамъ: Lux perpetua luceat еі. Тогда-то, тогда я хотѣла-бы встать изъ гроба и заговорить! Отецъ мой, мать моя, неужели правда, что вы умерли, что вы не можете защитить меня? О, эти д'Орменго, подлые, подлые, подлые! Они не страдаютъ!...
   "Я должна остановиться на минуту. Мысли не слушаются меня; онѣ несутся разомъ, собираются здѣсь, въ мозгу, въ головѣ, терзаютъ меня, и я не могу успокоиться.
   "Прощай, солнце, прощай; нѣтъ, до свиданія!
   "Черная, черная дверь, не открывайся еще! погоди немного!
   "Успокойся!... Вотъ наставленія для того дня:
   "Когда въ моей второй жизни я найду и прочту эту рукопись, надо мнѣ тотчасъ стать на колѣни и возблагодарить Бога; затѣмъ, сравнивъ мои нынѣшніе волосы съ прежними, примѣривши перчатку и посмотрѣвшись въ зеркало, разбить его: стекло надо перемѣнить, если оно должно служить для другой жизни; потомъ уложу все попрежнему. Надо нажать пуговку, чтобы доска снова стала на свое мѣсто.
   "Имѣть слѣпую вѣру въ божественное обѣщаніе и предоставить все совершить Богу.
   "Надъ ними-же, будь это ихъ дѣти, внуки или только родные, пусть разразится месть надо всѣми! Здѣсь, дожидайся ее, здѣсь"!

"Цецилія".

   Марина съ жадностью читала рукопись, не понимая ее. Она перечла ее вновь. При словахъ: "ты, которая найдешь и прочтешь эти слова, узнай, что въ тебѣ живетъ мой несчастный духъ" -- она остановилась; раньше она не обратила на нихъ вниманія. Ея взоръ теперь не отрывался отъ этихъ словъ, ея руки дрожали. Но это продолжалось недолго: она продолжала читать; ея руки, казалось, окаменѣли. Дойдя до словъ: "надо тотчасъ стать на колѣни и возблагодарить Бога", она закрыла рукопись и осталась неподвижной, склонивъ на грудь голову. Развернувши вновь рукопись, она прочла ее въ третій разъ, затѣмъ положила ее и взяла прядь волосъ. Ея руки двигались медленно, но въ ихъ движеніяхъ не было ничего нервнаго; лицо казалось мраморнымъ и на немъ не выражалось ни недовѣрія, ни вѣры, ни страха, ни жалости, ни удивленія.
   Послышались тяжелые шаги въ корридорѣ. Марина измѣнилась разомъ: ея глаза заблистали, лицо покрылось краской; она поспѣшно закрыла бюро и бросилась къ двери. То была Фанни, имѣвшая поступь кирасира.
   -- Уходи, -- сказала Марина.
   -- Ахъ, Богъ мой, что случилось?
   -- Ничего, сегодня мнѣ тебя не нужно, ступай спать, -- возразила Марина обычнымъ голосомъ и съ обычнымъ выраженіемъ лица.
   Фанни ушла.
   Марина прислушивалась къ ея шагамъ, покамѣстъ она не спустилась съ лѣстницы, и только тогда вернулась къ бюро. Она колебалась открыть его, принялась разсматривать іероглифы и загадочныя фигуры изъ слоновой кости, врѣзанныя въ черное дерево; эти фигуры въ настоящую минуту представлялись ей точно похоронной процессіею привидѣній, высланныхъ таинственными силами. Наконецъ, она рѣшилась и опустила доску. Невольно она вздрогнула: бюро было затворено слишкомъ поспѣшно и зеркальце разбилось въ куски, какъ-бы исполняя волю Цециліи. Она снова прочла послѣднюю страницу рукописи, распустила свои волосы, взяла одну прядь ихъ и сравнила ее съ найденною прядью; сходства не было. Она взяла перчатку. Какъ она холодна! Нѣтъ, и перчатка также не подходила! Она была слишкомъ мала.
   Марина спрятала въ тайникъ рукопись, молитвенникъ, перчатку, прядь волосъ, оправу зеркальца съ его кусочками и сильно нажала пуговку; пружина подняла доску кверху. Послѣ этого она упала на колѣни, положила руки на край бюро и опустила на нихъ лицо. Свѣча, освѣщавшая золотистыя волны ея волосъ, казалась единственнымъ живымъ существомъ въ комнатѣ; пламя вздрагивало и удлинялось, горѣло то жарче, то опускалось, какъ будто-бы хотѣло склониться къ Маринѣ, спросить ее: что съ тобой? Но если-бы духъ огня и заговорилъ-бы этому маленькому розовому ушку, онъ не услыхалъ-бы отвѣта: въ этой колѣнопреклоненной фигурѣ не было больше ни чувствъ, ни голоса; сердце ея едва билось, кровь почти остановилась. Ея разумъ и воля боролись съ призракомъ, внезапно явившимся ей съ мрачнымъ намѣреніемъ проникнуть въ ея мозгъ, высосать ея жизнь и душу и занять ихъ мѣсто. Въ другіе моменты скептицизмъ Марины, пріобрѣтенный ею отъ свѣтской жизни, не позволилъ-бы призраку даже и приблизиться къ ней; но скептицизмъ, покрывавшій ея мысли въ спокойное время, какъ налётъ покрываетъ стоячія воды, теперь сразу разорвался и исчезъ въ неизъяснимомъ смущеніи духа, испытанномъ ею еще при возвращеніи въ замокъ. Первое впечатлѣніе ея при мысли, подсказанной рукописью, было смятеніе; она сейчасъ-же побѣдила его, рѣшилась хладнокровно вникнуть во все, разобраться въ каждомъ словѣ. Собравши всю волю, всѣ силы и обдумывая прочитанное, она слышала внутренній голосъ, ясно говорившій ей: -- нѣтъ, это неправда!
   И вмѣстѣ съ тѣмъ сейчасъ-же усомнилась въ этомъ голосѣ: онъ могъ имѣть значеніе только въ качествѣ вывода изъ цѣлаго ряда соображеній и посылокъ, черезъ которыя мысль ея пронеслась съ быстротою молніи. Надо вернуться къ началу, обдумать все шагъ за шагомъ.
   Эта женщина была помѣшана. Въ этомъ Марину утверждало общее мнѣніе, въ этомъ признавалась она сама, за это говорилъ лихорадочный безпорядокъ ея мыслей, если уже не было достаточно для того самой сущности ея рукописи. Идея вторичнаго земного существованія -- имѣла-ли въ себѣ что-нибудь оригинальное, что заставило-бы подозрѣвать указаніе свыше, заставило-бы относиться серьезно къ ея видѣніямъ? Нѣтъ, эта гипотеза такъ же стара, какъ міръ, извѣстна всѣмъ. Бѣдняжка могла прочесть или слышать о ней, а въ день несчастья найти ее въ своей памяти; тогда она ухватилась за нее, нашла въ ней свое утѣшеніе. Видѣнія? Стѣны отвѣтили бѣдной узницѣ то, о чемъ она ихъ спрашивала со всей энергіею своей воли и воображенія; онѣ отвѣчали утвердительно. Что означали волосы, перчатка, зеркало? Для чего нужно сравнивать перчатку, волосы мертвой съ рукою и волосами живой? Надѣялась она возродиться или воскреснуть?
   Итакъ рукопись была плодомъ сумасшествія, только обрывками прежней жизни, пробуждавшейся временами въ сознаніи бѣдняжки. Но Марина могла думать и иное. Душа, открой твою тайну! Она вопрошала себя относительно воспоминаній, указанныхъ въ рукописи, подобно тому, какъ мы, наклоняясь надъ глубокимъ колодцемъ, ждемъ -- откликнется ли эхо на нашъ голосъ.
   Камольи? Ни малѣйшаго воспоминанія! Генуя? Молчаніе. Сестра Пеллегрина Кончетта, Ренато? Тоже самое!! Дворецъ Доріа, дворецъ Бриньоле, Бусалла, Оледжіо? Безъ отвѣта, все тоже молчаніе! Точно безмолвіе въ станціонной залѣ, когда кондуктора выкликаютъ путешественникамъ цѣлый рядъ городовъ, куда никто не ѣдетъ. А, можетъ быть, путешественники и есть, но они спятъ?
   -- Это безуміе!-- воскликнула Марина, -- и я смѣшна, что такъ ломаю себѣ голову! Смѣшна!-- громко повторила она и встала. Слово, сорвавшееся съ ея устъ, показалось ей однако болѣе рѣзкимъ, чѣмъ сама мысль, вызвавшая это слово, даже лишнимъ и фальшивымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ всѣмъ существомъ ея начало овладѣвать глухое безпокойство, смѣна усталости и порыва, какое-то глухое сопротивленіе ея волѣ. Необычаенъ вѣдь случай, приведшій ее въ цвѣтѣ молодости и красоты изъ Парижа сюда, въ эту комнату, въ которой не жили цѣлыхъ семьдесятъ лѣтъ. Удивителенъ случай, благодаря которому кольцо попало на пуговку, и она могла прочесть: "ты, которая найдешь и прочтешь эти слова, знай, что въ тебѣ живетъ мой несчастный духъ".
   Галлюцинація! Но гдѣ же въ этой рукописи слѣдъ пустой болтовни? Напряженность, безпорядокъ, да,-- но чего стоитъ пятилѣтнее заключеніе и потомъ такая странная, хотя бы и старая мысль! Развѣ это даетъ право не вѣрить? Марина вздрогнула; ей показалось, что къ ней обращаются, что ее молятъ миріады душъ, тоже имѣвшихъ эту вѣру; на минуту ей показалось даже, что онѣ уносятъ ее съ собой. Кровь обращалась у нея все быстрѣе, разумъ и воля исчезли. Она не помнила ни о Генуѣ, ни Камольи и Ренато, ни одного дня прежняго существованія, ни одного часа, но за то припоминала мгновенія! Сколько разъ у нея мелькала мысль о мгновеніяхъ прошлаго, скрытаго во мракѣ! Напримѣръ, хотя бы въ этотъ самый вечеръ звонъ колоколовъ?!... У нея похолодѣла кровь, непонятная сила сжала ей горло; она съ ужасомъ почувствовала, что тонетъ. Въ ней пробудился инстинктъ самосохраненія. Она ухватилась за мысль, что Цециліей она не могла быть, такъ какъ въ жилахъ у нея текла кровь д'Орменго; но безжалостное сердце подсказывало ей -- нѣтъ, при чемъ тутъ кровь? ты ненавидишь, постоянно ненавидѣла твоего дядю; мщеніе будетъ, стало быть, только болѣе жестокимъ; Богъ, чтобы ты лучше совершила это мщеніе, помѣстилъ тебя въ самую семью твоего врага.-- Марина испугалась, хотѣла избѣжать борьбы. Она схватила свѣчу и бросилась въ спальню. Окна были отворены; порывъ вѣтра задулъ пламя; она хотѣла зажечь огонь, но не понимала, что дѣлаетъ. Безъ силъ прислонилась она къ подоконнику. Ей тотчасъ же пришло въ голову, какъ въ вечеръ ея пріѣзда въ замокъ она смотрѣла ночью изъ этого же окна, и какъ уже тогда въ памяти ея явилась мысль о чемъ-то знакомомъ и страшномъ, видѣнномъ ею раньше, во дни ея беззаботной жизни. Это было послѣднимъ ударомъ для нея; волненіе охватило ея умъ, помрачило зрѣніе; она ясно слышала, какъ вокругъ нея поднимается говоръ тысячи существъ, какъ все соединяется въ одинъ голосъ; она схватилась за голову обѣими руками и упала безъ чувствъ... При слабомъ мерцаніи звѣздъ на полу недвижно лежала бѣлая фигура. Въ замкѣ все спало; изъ сада неслось пѣніе соловьевъ и веселая стрекотня кузнечиковъ; безпокойные порывы апрѣльской ночи любопытно врывались въ окна, шарили въ комнатѣ, перешептывались между собой; издалека, вѣроятно, съ запоздавшей лодки на озерѣ доносилась веселая пѣсня:
   
   "Что мнѣ дѣлать въ Новомъ Свѣтѣ?
   Я нарву букетъ цвѣтовъ,
   Весь осыпанный росою,
   И снесу его Нинеттѣ".
   
   Только фонтанъ во дворѣ съ таинственнымъ шумомъ разсказывалъ цвѣтамъ долгую, долгую исторію, которую они слушали съ благоговѣйнымъ молчаніемъ: ни одинъ листокъ не шевелился во дворѣ. Можетъ быть, онъ именно разсказывалъ женщинѣ, лежавшей въ обморокѣ, но людямъ невозможно было бы понять изъ его разсказа ни одного слова, узнать, звали ли эту женщину Мариной ли Маломбра или Цециліей Варрега.
   Слѣдствіемъ этой ночи для Марины была горячка, причину которой никто не могъ понять. Въ бреду у больной вырывались намеки и слова, относившіеся къ впечатлѣніямъ достопамятной ночи, но такіе неопредѣленные, что на нихъ не обратили вниманія. Воля Марины, хотя и ослабѣвшая отъ болѣзни, все-таки продолжала бороться по первоначальному импульсу: она хотѣла молчать, хотя присутствіе графа было для нея ужасно. Когда больная видѣла графа или только слышала въ корридорѣ его шаги, она впадала въ бѣшенство, начинала кричать или стонать. Вслѣдствіе этого посѣщенія графа прекратились. Это отвращеніе обратило на себя вниманіе прислуги и кумушекъ мѣстечка. Появились разные разсказы. Самымъ достовѣрнымъ считалось то, что графъ хотѣлъ жениться на Маринѣ противъ ея воли, вслѣдствіе чего она и сошла съ ума. Знаменитый профессоръ В.... вызванный изъ Милана на помощь бѣдному "художнику", ничего не понимавшему въ этомъ странномъ для него случаѣ, счелъ необходимымъ коснуться деликатнаго вопроса объ антипатіи, выказываемой графу Мариною, и сдѣлалъ это очень тонко, подъ предлогомъ научнаго интереса болѣзни. Отвѣтъ графа былъ вовсе не дипломатиченъ.
   -- Моя племянница, -- сказалъ онъ, -- обязана мнѣ кое-чѣмъ, но не настолько, чтобы ненавидѣть меня. Она -- умная дѣвушка, а я старикъ, чуть не впавшій въ дѣтство; я думаю, что во многомъ мы съ ней противоположны. Не смотря на это, мнѣ никогда не приходило въ голову жениться на ней, о чемъ, по всей вѣроятности, вамъ сообщилъ здѣшній докторъ, который хотя бы и неумышленно напитывается всякою глупостью, какъ губка. Что касается до племянницы, то сперва наши отношенія были болѣе непріятны, чѣмъ слѣдуетъ; потомъ они сдѣлались много лучше, по крайней мѣрѣ, съ моей стороны. Вообще же, я думаю, дорогой профессоръ, если у кого-нибудь свернулось соображеніе на сторону, то, если онъ скажетъ черное, нужно понимать, что онъ разумѣетъ бѣлое.
   Ученость миланскаго профессора, при помощи скромнаго невѣжества его товарища, побѣдила болѣзнь; черезъ шесть недѣль Марина показалась на галереѣ. Она была блѣдна, ея глаза увеличились и покрыты были точно дымкою; казалось, что вѣтерокъ можетъ разбить ее такъ же легко, какъ разбиваетъ тонкую струйку фонтана. Красота и сила скоро вернулись къ ней, но внимательный наблюдатель замѣтилъ бы перемѣну въ выраженіи ея лица. Черты ея казались болѣе рѣшительными, глаза порою имѣли видъ удивленный, или же въ нихъ блестѣлъ печальный огонекъ, не замѣчавшійся раньше. Все прежнее -- хотя и легкое -- притворство Марины совершенно исчезло; самая память объ этомъ сердила ее. Ея изящность, прежде такъ согласовавшаяся съ строгою обстановкою дяди, теперь приняла странный, вызывающій оттѣнокъ. Масса раздушенныхъ писемъ съ гербами снова начала приходить въ замокъ съ каждою почтой. Безконечное количество драмъ и французскихъ романовъ присылалось въ замокъ книжнымъ магазиномъ Дюмоляра. Во всякое время дня слышались на фортепьяно -- былъ ли графъ въ библіотекѣ или нѣтъ, -- страстныя мелодіи Беллини, Верди и Мейербера. Мейерберъ и Моцартъ были единственными музыкантами, которымъ Марина прощала нѣмецкое происхожденіе; первому -- благодаря его французскому гражданству, второму -- за его "Донъ Жуана". Вновь начались необузданныя прогулки по озеру и горамъ ночью и днемъ, не смотря на вѣтеръ и на дождь,-- прогулки, въ которыхъ Рико исполнялъ съ энтузіазмомъ и собачьей преданностью обязанности проводника и кавалера. Кромѣ того, Марина, къ великому удивленію жителей мѣстечка, стала посѣщать церковь, куда раньше никогда не заглядывала. Пробужденіе ея религіознаго рвенія было все-таки нѣсколько странно, такъ какъ въ праздники она никогда не являлась у обѣдни; она ходила въ церковь, когда въ ней никого не было. Разъ она даже поразила экономку священника, потребовавши у нея открыть церковь вечеромъ. Первое движеніе экономки было запереть ей передъ носомъ дверь; однако она ограничилась тѣмъ, что пошла просить священника отказать "этой вѣдьмѣ" подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Священникъ, однако, прочтя ей наставленіе, самъ пришелъ отпереть церковныя двери Маринѣ, которую онъ видалъ во время своихъ рѣдкихъ посѣщеній замка. Не трудно вообразить себѣ отношенія между дядей и племянницею; ихъ можно было сравнить съ двумя противоположными электрическими полюсами, которые при взаимномъ прикосновеніи вызывали чуть не молніи. О путешествіяхъ Марина болѣе не думала. Во время ея выздоровленія докторъ заговорилъ объ этомъ, давая понять, что согласіе графа обезпечено. Она отвѣтила, что не намѣрена выѣзжать изъ замка, что ей полезенъ здѣшній воздухъ и что докторъ ничего не понимаетъ. Она видѣлась съ графомъ можно сказать лишь за обѣдомъ, но война у нихъ длилась постоянно. Даже и неодушевленные предметы приняли участіе въ этой глухой борьбѣ и принимали сторону то одного, то другой. Иныя двери или окна Марина приказывала отпирать, графъ запирать; старое кожаное кресло въ картинной галереѣ ежедневно обязательно выдвигалось къ картинѣ Каналетто, и каждый день приказывали его ставить на прежнее мѣсто. Фанни выставляла имя и желанія своей "госпожи", остальные слуги противуставляли авторитетъ графа; добродушная Джіованна старалась примирить обѣ стороны, но ей это не удавалось, а получала она въ награду развѣ дерзости Фанни. Графъ не выносилъ духовъ; этого было достаточно, чтобы Марина начала ихъ употреблять больше, чѣмъ слѣдуетъ. Французскія книги, разбросанныя тамъ и сямъ, смѣялись въ лицо старому галлофобу, дрожавшему отъ негодованія при ихъ видѣ. Красивѣйшіе цвѣты въ саду исчезали, едва распустившись, не смотря на жестокія распеканія графомъ садовника и Фанни, которой изъ чувства самолюбія онъ приписывалъ эти набѣги. Съ нею онъ, конечно, не сдерживался и однажды чуть не бросилъ ее въ воду; для Фанни это было выгодно, потому что графъ, раскаявшись въ своемъ гнѣвѣ, отложилъ въ сторону намѣреніе немедленно выгнать ее. Тѣмъ не менѣе вспышки продолжались постоянно и почти всегда болѣе чѣмъ слѣдовало, такъ какъ собственно вспышки были по адресу Марины. Передъ ней графъ обыкновенно сдерживался, отчасти вслѣдствіе уваженія къ покойной сестрѣ, которую очень любилъ, отчасти изъ рыцарскаго чувства или изъ боязни выйти изъ границъ приличія. На первыхъ порахъ поведеніе молодой дѣвушки вызвало рѣзкіе упреки съ его стороны, отраженные ею съ нервною холодностью, полною затаеннаго волненія. Графъ оставилъ тотчасъ же этотъ опасный путь и принялъ систему суроваго молчанія, систему, насыщенную электричествомъ, бурно разряжавшимся негодованіемъ съ одной стороны и ироніею съ другой Иногда бывало что-то въ родѣ полубурь, оставлявшихъ такую-же напряженную атмосферу, какъ и прежде. Бѣдному Штейнегге совсѣмъ не везло; Марина ежеминутно находила возможность оскорблять его.-- "Я знаю,-- какъ-то сказалъ онъ графу,-- что имѣю несчастіе не нравиться маркизѣ; можетъ быть этому причиною моя старая физіономія, которую я не могу перемѣнить. Если мое присутствіе увеличиваетъ ваши семейные споры, скажите откровенно! Я уйду".-- Графъ отвѣчалъ, что пока онъ все еще хозяинъ дома, и что если бы князь Меттернихъ предложилъ Штейнегге мѣсто управляющаго надъ своими погребами въ Іоганнисбергѣ, то онъ отпустилъ-бы его; въ иномъ же случаѣ -- нѣтъ. Спустя годъ послѣ открытія тайны Марина получила отъ книгопродавца, вмѣстѣ съ четырьмя или пятью французскими новинками, итальянскую книгу: это былъ романъ подъ заглавіемъ "Сновидѣніе", написанное нѣкіимъ Лоренцо. Марина не уважала итальянскихъ книгъ и не имѣла ни малѣйшаго желанія читать этотъ романъ. Она прочла его вслѣдствіе недосмотра Фанни, принесшей его какъ-то разъ утромъ на бордъ "Стрѣлы" вмѣсто "Homme de neige". Выйдя на берегъ въ своемъ любимомъ укромномъ уголкѣ, Марина замѣтила ошибку и послѣ перваго момента негодованія попробовала читать его. Содержаніе романа слѣдующее: молодой человѣкъ, утомленный чрезмѣрною мозговой работою, видитъ необычайный сонъ, въ которомъ, какъ онъ полагаетъ, въ видѣ предостереженія заключается его будущее. Факты, объясняемые имъ съ этой точки зрѣнія, поддерживаютъ первую часть его сновидѣнія. Проходитъ пятнадцать лѣтъ. Первая хорошая часть сна осуществилась; теперь очередь за окончаніемъ. Вторая часть предсказывала любовь, которая должна привести его къ ужасающей катастрофѣ. Въ 36 лѣтъ онъ, отецъ семейства, человѣкъ, живущій въ уединеніи отъ свѣтскаго шума изъ тайнаго опасенія, внушеннаго ему сновидѣніемъ, влюбляется въ женщину, встрѣчи съ которой избѣжать не могъ. Эта женщина представляетъ собой идеалъ, который легче встрѣтить въ романахъ, чѣмъ въ жизни. Она дѣлитъ его страсть, не смотря на геройскія усилія своей воли. Оба борятся, чтобы спастись, желаютъ разойтись; но все -- небо, земля, люди -- кажется, устраиваетъ заговоръ противъ нихъ. На краю пропасти, гдѣ ихъ ожидаетъ несчастье и безчестье, у него вырывается фатальный секретъ: онъ указываетъ на предопредѣленіе, съ которымъ бороться безполезно. Тогда въ негодованіи, что должна уступить судьбѣ, а не своему сердцу, она рѣшается пожертвовать своимъ чувствомъ для счастья дорогого человѣка. Вмѣстѣ съ негодованіемъ въ ней пробуждается и вѣра; они расходятся безъ паденія. Онъ мало-по-малу забываетъ все, живетъ спокойно, счастливо; она умираетъ.-- Разсказъ написанъ съ небольшимъ знаніемъ общества и людей, но съ нѣкоторою долею психологіи и наблюдательности; описанія природы въ немъ сносны, фантастическій элементъ введенъ довольно искусно. Однимъ словомъ при нѣкоторыхъ условіяхъ романъ могъ бы обратить на себя вниманіе и заслужить лучшій жребій.
   Маринѣ, повидимому, онъ понравился, потому что, когда она начала читать книгу, фіолетовая тѣнь горы еще покрывала большую часть озера внѣ бухточки; когда же закрыла ее, солнце озаряло лѣса, находившіеся надъ ея головою, а вода приняла изумрудный оттѣнокъ: тѣнь горъ ушла. Марина вернулась въ замокъ съ мыслями, навѣянными романомъ. Она хотѣла знать автора, поговорить съ нимъ. Вѣрилъ-ли онъ тому, что написалъ? Думалъ-ли онъ о возможности противиться судьбѣ, о побѣдѣ надъ нею? Если судьба была-бы побѣждена, то можно-ли назвать ее судьбой? А если это не судьба, стало быть, есть злыя существа высшаго порядка, смѣющіяся надъ нами, представляющія намъ ложь подъ видомъ правды такъ естественно, что невольно поражаютъ наше воображеніе? Отвѣта на эти вопросы не было, а Марина хотѣла отвѣта. Она не колебалась ни минуты. Не подумавъ кому и какъ она отправитъ письмо, она разомъ написала восемь страничекъ сжатымъ, довольно неправильнымъ англійскимъ почеркомъ, окрещеннымъ еще миссъ Capoir за "англо-индѣйскій". Восемь страничекъ эти блестѣли остроуміемъ и одушевленіемъ. Марина приняла тонъ элегантной незнакомки, умѣющей тонко смѣшивать иронію съ серьезностью и грацію съ надменностью.
   Она подписалась "Цециліею" и послѣ минутной нерѣшительности прибавила слѣдующій post-scriptum:
   "Хотѣла-бы знать, вѣрите-ли вы, что душа можетъ имѣть нѣсколько земныхъ существованій. Если авторъ "Сновидѣнія" не пользуется почтовыми ласточками или голубями, то пусть онъ по-просту вышлетъ свой отвѣтъ доктору R. въ Миланъ, до востребованія".
   Затѣмъ Марина написала слѣдующую записку своей пріятельницѣ Джуліи де Белла:
   "Помоги мнѣ въ небольшой шуткѣ, робкой и неопасной. Представь себѣ, я прочла, сама ужъ не знаю какъ, одинъ итальянскій романъ. Не подымай носикъ и слушай меня. Этотъ романъ точно боязливый господинъ, въ слишкомъ темныхъ перчаткахъ и свѣтломъ галстухѣ; онъ неловко входитъ въ твой салонъ, здоровается съ полдюжиною лицъ прежде чѣмъ доходитъ до тебя, четверть часа не знаетъ, гдѣ ему сѣсть и наконецъ рѣшается помѣститься какъ можно дальше отъ дамъ. Но затѣмъ, когда разговорится, онъ не похожъ ни на кого изъ твоего круга; у него есть мысли, онъ говоритъ съ огнемъ, это -- мужчина. Есть-ли у тебя мужчины въ салонѣ? Если есть, то pardon.
   Мнѣ не важно знать имя и личность автора, скрывающагося подъ именемъ Лоренцо. Пусть онъ будетъ хоть простой смертный, какой-нибудь Матвѣй и вдобавокъ блондинъ. Мнѣ пришелъ капризъ завести литературную переписку, а у меня такъ мало капризовъ, что я могу ихъ выполнить всѣ. Y* пишетъ X*! Это должно быть интересно, въ особенности если X* отвѣчаетъ Y*. Можетъ статься, что X* -- остроумная согласная; это чрезвычайно позабавило бы бѣдную, скучающую Y*! Ну-съ, X* не долженъ знать, откуда онъ получитъ мое письмо; видишь, что опасности тутъ нѣтъ?
   Ты отправишь прилагаемое письмо по назначенію. Но этого недостаточно: черезъ нѣсколько дней справься, пожалуйста, на почтѣ -- нѣтъ-ли письма на имя доктора R. и пришли его мнѣ.
   Я дала этотъ адресъ, какъ наименѣе компрометирующій меня, и разсчитываю на тебя. Услуга такъ невинна, что ты можешь попросить разрѣшенія на нее отъ твоего мужа. Во всякомъ случаѣ не называй меня. У меня будетъ кое-что и для тебя: я пришлю частичку моего озера для твоего сада въ Миланѣ.
   Мой привѣтъ à ton très haut seigneur et maître, если ты его когда видишь. Прощай, дорогая. Перечитываю старую книгу "Amour" Стендаля. Написана au bistouri.

"Марина".

   Джулія де-Белла, совершившая изъ любопытства нѣсколько глупостей, гораздо менѣе разумныхъ, чѣмъ та, что собиралась сдѣлать Марина, отвѣчала въ шутливомъ тонѣ, прочтя подругѣ нѣсколько наставленій изъ своего эластическаго кодекса нравственности, но въ концѣ концовъ согласилась -- съ уговоромъ прочитывать письма прежде ихъ отсылки: она была серьезная женщина. Отвѣтъ автора "Сновидѣнія" не заставилъ ждать себя долго. Въ письмѣ онъ поддерживалъ -- съ большимъ жаромъ, чѣмъ съ логикою -- мысли своего романа относительно судьбы и непобѣдимую власть человѣческаго духа, желающаго чего-нибудь. Онъ доказывалъ, что воля есть главный элементъ, опредѣляющій самый видъ событій, въ которыхъ мы принимаемъ участіе; но мѣняющаяся, неизвѣстная величина, входящая въ наши разсчеты, основанные на естественныхъ законахъ, всегда дѣлаетъ результатъ ихъ неточнымъ. Что касается злой воли, то онъ отрицалъ необходимость и неизбѣжность ея дѣйствій; человѣкъ, напротивъ, всегда имѣетъ свободу выбора по отношенію къ добру. Для этого добра онъ можетъ почерпнуть побужденіе изъ глубины самой своей души, изъ той ея точки, гдѣ она соприкасается съ Богомъ, отчего и получаетъ такую громадную силу. Современная психологія впадаетъ въ огромную ошибку, не достаточно наблюдая факты, поддерживающіе это положеніе, въ которомъ и заключается гарантія людской свободы. Это божественное вліяніе, лежащее въ основѣ людскихъ дѣйствій, уже по самой своей природѣ не исключаетъ-ли a priori необходимость нравственнаго зла?-- Такіе доводы выставлялись авторомъ "Сновидѣнія" съ одушевленіемъ, заставлявшимъ невольно думать, что болѣе чѣмъ свою кореспондентку онъ желаетъ убѣдить самого себя. Что касается духовъ высшаго порядка, играющихъ нами, существованіе ихъ возможно: подобно тому, какъ мы имѣемъ власть надъ существами низшими, такъ въ извѣстныхъ границахъ и мы, можетъ быть, подвержены вліянію существъ, имѣющихъ силы болѣе насъ. И мы, быть можетъ, напрасно приписываемъ случаю то, что въ дѣйствительности является ихъ дѣломъ; пророческіе сны, предчувствія, внезапные порывы и вдохновенія, неожиданное просвѣтленіе нашего ума, слѣпые порывы къ добру и злу, нѣкоторые необъяснимые восторги и меланхолія могутъ являться результатомъ дѣйствія высшихъ духовъ,-- частью добрыхъ, частью злыхъ.
   Всѣ эти соображенія,-- писалъ Лоренцо,-- исчезаютъ, если не допускать существованія Бога. Онъ надѣется, что Цецилія не атеистка, потому что въ противномъ случаѣ онъ, хотя и противъ воли, прервалъ-бы переписку съ ней. Онъ допускаетъ неоднократное существованіе наше на землѣ; духъ въ нашемъ тѣлѣ, безъ сомнѣнія, чувствуетъ себя подавленнымъ, несетъ наказаніе, которое, вѣроятно, возложено на него за проступки, совершенные имъ еще прежде настоящаго его земного воплощенія. Неравномѣрное распредѣленіе на землѣ горя и счастья, безъ отношенія къ тому, заслужено или нѣтъ подобное распредѣленіе, участь душъ, сейчасъ-же покидающихъ землю, едва онѣ появились на ней и такимъ образомъ избѣгающихъ мученій, выпадающихъ на долю другихъ, влачащихъ тяжелое земное существованіе,-- только и могутъ быть объяснены тѣмъ, что наше земное существованіе носитъ характеръ искупленія и вмѣстѣ подготовленія къ будущему. Но допуская принципъ множественности существованія, авторъ не шелъ дальше и отказывался рѣшать задачу о прошломъ души.
   Госпожа де-Белла начала было читать это длиннѣйшее посланіе, величиною чуть не съ цѣлый томъ, но быстро скользнула отъ начала къ заключенію и приписала на немъ: "убѣждена, что письмо согласно съ самою строгою моралью: оно такое огромное"! Марина, напротивъ, жадно поглотила его и едва улыбнулась на наивность человѣка, съ подобнымъ жаромъ отвѣчающаго неизвѣстному лицу. Встрѣтивши въ началѣ письма имя Цециліи, она невольно вздрогнула, хотя для нея было болѣе чѣмъ естественно увидѣть его тамъ.
   Черезъ нѣсколько времени она послала отвѣтъ, скрывая свои истинныя впечатлѣнія. Въ этомъ второмъ письмѣ она не затрогивала больше вопросовъ ни о судьбѣ, ни о предварительномъ существованіи. Какъ-бы желая увидѣть остроуміе Лоренцо, она колола его разными способами, шутила надъ педантствомъ его отвѣта, надъ его религіозностью, надъ нелѣпостью его псевдонима, допрашивала его нѣсколько безтактно -- сколько правды заключается въ его романѣ, печаталъ-ли онъ другія свои произведенія, почему онъ скрылъ свое имя. Письмо было получено Силлою недѣли за двѣ до его поѣздки въ замокъ. Мы знаемъ, какъ онъ отвѣтилъ.
   

ГЛАВА VI.

   -- Да, христіанство, я его понимаю,-- сказалъ графъ, беря съ шахматной доски коня и внимательно разсматривая его.-- Не знаю, однако, зачѣмъ держатъ насъ въ потемкахъ.
   Ставни были притворены и шторы спущены; Силла всталъ и пошелъ было къ окнамъ.
   -- Нѣтъ, оставьте, прошу васъ; будьте добры, позвоните; вотъ тамъ у двери пуговка; нажмите два раза. Христіанство! Я вамъ и не предлагаю писать противъ христіанства. Вы мнѣ говорите, что равенство было внесено въ міръ христіанствомъ. Что вы хотите этимъ сказать? Что до христіанства не было демократіи? Я хотѣлъ-бы, чтобы наша книга поразила это неравенство тамъ, гдѣ оно наиболѣе чудовищно -- именно въ политикѣ, и уничтожила-бы въ числѣ другихъ предразсудковъ и тотъ, что будто-бы Христосъ принесъ это грубое политическое равенство. Всѣ мы равны передъ Богомъ -- отлично, это вѣдь очень далекая точка зрѣнія!-- но равны-ли между собой?.. Нужно въ самомъ дѣлѣ обладать большимъ тупоуміемъ, большой близорукостью, чтобы утверждать, что люди равны между собой! Если что-нибудь поражаетъ въ людяхъ, такъ именно ихъ естественное неравенство, тѣлесное и душевное. Мой поваръ, конечно, болѣе похожъ на Аннибала или Сципіона, чѣмъ на гориллу, но онъ имъ не равенъ; и всѣ риторы 1789 года и всѣ ихъ льстивые преемники не измѣнятъ этого! Шахъ королю!
   -- Нельзя!-- Но вѣдь между людьми встрѣчаются и крупные характеры, основныя черты, которыхъ всѣмъ извѣстны, и имѣющіе сверхъ того другія общія черты но болѣе скрытыя. Мнѣ кажется, что люди нравственно похожи другъ на друга болѣе, чѣмъ думаютъ. Подобное однообразіе развѣ не должно быть признано закономъ, развѣ оно не оправдываетъ принципа равенства и его справедливаго приложенія? Конечно, демократія существовала и до христіанства. Принципы христіанства имѣлись на лицо издавна, но христіанство дало имъ, хотимъ-ли того или нѣтъ, основаніе, толчокъ и направленіе. Посмотрите хотя-бы на значеніе, приданное имъ нашей душѣ; вспомните его предписаніе о любви между людьми. А ничто не уравниваетъ людей могущественнѣе любви!
   -- Постойте; въ томъ, что вы говорите, очень много юношеской незрѣлости. Не будемъ и толковать о томъ, что современная демократія основана на жадности и надменности, а вовсе не на любви. Я утверждаю, что сама любовь поддерживаетъ неравенство, утверждаю, что чѣмъ болѣе слуга любитъ своего господина, солдатъ -- начальника, женщина -- мужчину, слабый -- сильнаго, ребенокъ -- взрослаго, тѣмъ болѣе всѣ эти неравенства заслуживаютъ почтенія. И только демократическая надменность старается уничтожить ихъ.
   -- Но вы предполагаете любовь съ одной только стороны, -- воскликнулъ Силла, -- съ низшей стороны. Представьте же ее и съ другой.
   -- Конечно, я предполагаю ее. Вы хотите сказать мнѣ, что Господь воплотился изъ любви къ намъ? Я не обсуждаю этого вопроса. Я говорю, что тотъ, кто любитъ, если онъ уменъ, не отказывается, не можетъ и не долженъ отказываться отъ принадлежащихъ ему соціальныхъ прерогативъ. Я говорю, что если религія заставляетъ уважать неравенства, созданныя человѣческимъ закономъ, то еще болѣе она должна заставлять уважать неравенства, носящія печать Высшей воли. Нѣтъ, вашей любви къ ближнему нужно заняться чѣмъ-нибудь инымъ, чѣмъ устраивать демократическія республики, проповѣдывать равенство пѣшекъ съ фигурами, потому только, что всѣ сдѣланы изъ дерева и находятся на одной доскѣ. Мой милый, вотъ уже полчаса, какъ я вамъ говорю: шахъ королю!
   -- Опять нельзя: тутъ всадникъ.
   Графъ наклонилъ къ доскѣ свою лохматую голову.
   -- Правда, -- сказалъ онъ, -- ничего не видно. И вѣдь никто не пришелъ! Нѣтъ, нѣтъ! Я не хочу, чтобы открывали вы.
   Графъ всталъ и позвонилъ.
   -- Позвольте еще одинъ вопросъ, -- сказалъ Силла, -- неравенство рожденія... вы считаете тоже за неравенство, которое слѣдуетъ уважать?
   -- Еще бы! Я вамъ дарю сотню теперешнихъ дворянчиковъ по грошу за пару, но развѣ не правда, что старинные роды, вышедшіе подъ вліяніемъ могущественнаго импульса и высоко стоявшіе въ продолженіи нѣсколькихъ вѣковъ, являются въ нѣкоторомъ родѣ существами, какъ бы жившими нѣсколько столѣтій, владѣющими силою болѣе значительною, чѣмъ обыкновенные люди, силою, которую они могутъ употребить на пользу государству, противуставляя его интересы интересамъ преходящаго поколѣнія?
   -- Изволили звонить?-- спросилъ, входя, лакей.
   -- Какой чортъ приказалъ вамъ держать окна теперь закрытыми?
   -- Я ихъ не запиралъ; должно быть это сдѣлала госпожа Фанни.
   Графъ стукнулъ кулакомъ по столу.
   -- Гдѣ эта госпожа Фанни?
   -- Думаю, что внизу, во дворѣ.
   -- Что она тамъ дѣлаетъ?
   Лакей запнулся на минуту.
   -- Не знаю, -- сказалъ онъ.
   Графъ всталъ, энергически отперъ окно, взглянулъ внизъ, выпустилъ какое-то пьемонтское восклицаніе и сказалъ:
   -- Пусть оба идутъ сюда.
   Лакей поклонился и вышелъ.
   -- Просто невѣроятно!-- сказалъ графъ.-- Этотъ дуракъ докторъ ухаживаетъ за горничной моей племянницы. Вонъ они въ саду, точно два голубя.
   Минуту спустя вошелъ "художникъ", красный, какъ ракъ, и восклицая: -- какой случай, какой случай!-- объявилъ, что пришелъ какъ разъ во-время, чтобы съиграть партію...
   -- Съ Фанни? перебилъ его графъ.
   Докторъ съ натянутою улыбочкою отвѣтилъ, что графъ изволитъ смѣяться. Судя по виду послѣдняго, это было однако не такъ, и докторъ, посматривая на него, самъ пересталъ смѣяться. Затѣмъ онъ добавилъ, что Фанни не можетъ придти наверхъ, такъ какъ ее позвала барышня.
   -- Я уступаю свое мѣсто доктору, -- вымолвилъ, вставая, Силла.
   Докторъ запротестовалъ было, увѣряя, что ему достаточно смотрѣть на игру, да и графу не доставляетъ удовольствія играть съ нимъ. Но Силла настаивалъ; онъ боялся сцены и не желалъ присутствовать при ней.
   -- Я приду потомъ, тогда мы начнемъ вновь, -- добавилъ онъ.
   Лишь только онъ вышелъ, Фанни выставила изъ-за двери смущенное лицо, спрашивая -- что угодно графу?
   -- Чтобы вы подошли сюда.
   Фанни отворила дверь нѣсколько пошире, но не шевельнулась.
   -- Идите-же!-- воскликнулъ графъ.
   Она сдѣлала шагъ впередъ.
   -- Не смѣйте открывать или запирать ставни въ моихъ комнатахъ и не теряйте напрасно времени въ саду, гдѣ вамъ нечего дѣлать!
   Бѣдный докторъ, сидѣвшій, какъ на иголкахъ, уткнулъ носъ въ шахматы, пристально разсматривая выдвинутую впередъ пѣшку враждебнаго короля.
   -- Маркиза...-- начала было Фанни вызывающимъ тономъ, вертя ручку двери.
   -- Скажите маркизѣ, чтобы она шла сюда!-- перебилъ графъ.
   Фанни вышла, хлопнувши дверью и ворча: дожидайтесь ее!
   -- Дура!-- вымолвилъ графъ, исправляя свой ошибочный ходъ, и затѣмъ прибавилъ:
   -- Какъ вамъ кажется, докторъ?
   -- Немного легкомысленна, да, -- отвѣчалъ трусливо "художникъ", двинувши разомъ на два хода впередъ пѣшку.
   -- Зарубите себѣ, любезный докторъ,-- сказалъ графъ,-- что не стоитъ возиться съ пѣшками, въ особенности, когда играютъ въ моемъ домѣ; выгоды не будетъ.
   Докторъ сдѣлалъ конемъ какой-то фантастическій ходъ.
   -- Что вы дѣлаете?-- воскликнулъ графъ.
   Его. партнеръ поставилъ коня на мѣсто, ударилъ себя по лбу, говоря, что усталъ вслѣдствіе жары, что ушелъ изъ дому еще въ 11 часовъ и сдѣлалъ подъ палящимъ зноемъ нѣсколько визитовъ.
   -- Ахъ!-- воскликнулъ графъ, вынимая часы.-- Я было и забылъ! Мнѣ нужно идти встрѣчать кое-кого изъ друзей.
   -- Тогда оставимъ игру, -- сказалъ докторъ, довольный тѣмъ, что могъ прервать непріятную для него партію.-- Съиграемъ въ другой разъ.
   Явилась снова Фанни.
   -- Госпожѣ маркизѣ угодно знать, -- сказала она, -- чего желаетъ отъ нея его сіятельство.
   -- Скажите ей, что я прошу ее окончить вмѣсто меня партію въ шахматы съ докторомъ..
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнулъ докторъ, -- зачѣмъ ей безпокоиться изъ-за меня.
   -- Идите-же, -- приказалъ графъ.
   Глаза доктора, лишь только онъ остался одинъ, заблистали.
   -- Не стоитъ возиться съ пѣшками!-- воскликнулъ онъ, потирая руки.-- Ужъ не ради-ли твоей физіономіи? Дожидайся!-- Фанни назначила ему свиданье этой ночью на берегу озера, обѣщаясь пріѣхать послѣ полуночи на лодкѣ.
   Безпокойно шагалъ онъ по комнатѣ, ища зеркала; но только лишь стекла открытаго окна слегка отражали его блаженное лицо. Затѣмъ, посмотря внизъ на дворъ, гдѣ былъ замѣченъ графомъ во время разговора съ Фанни, проговорилъ:
   -- Проклятое окно!
   Графъ, пройдя черезъ дворъ, поднимался теперь по лѣстницѣ, залитой солнцемъ, съ большими пятнами отъ тѣни кипарисовъ, среди блеска виноградниковъ, колеблемыхъ полуденнымъ вѣтеркомъ. Докторъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ и, успокоившись, побѣжалъ разыскивать Фанни.
   -- Я здѣсь, -- сказалъ, входя, Силла и остановился въ изумленіи. Въ комнатѣ не было никого. Онъ поглядѣлъ на доску; партія не окончена! Послѣ него было сдѣлано лишь два хода. Онъ осмотрѣлся кругомъ, и увидя на стулѣ палку и шляпу доктора, рѣшилъ, что послѣдній скоро вернется, и сѣлъ къ окну. Онъ сталъ думать о словахъ графа относительно политическаго равенства, правъ рожденія. Въ университетѣ онъ не изучалъ спеціально политическихъ наукъ, но еще со школьной скамьи проникся идеями, несогласными съ идеями графа. Онъ дышалъ воздухомъ современнаго общества и не понималъ, какъ этотъ графъ, республиканецъ, могъ имѣть подобныя убѣжденія! Теперь ему становился ясенъ смыслъ разныхъ фразъ предъидущихъ разговоровъ графа, смыслъ сперва ускользавшій отъ него. Онъ упрекалъ себя за то, что согласился сдѣлаться его сотрудникомъ.
   Когда графъ объявилъ ему задачу сочиненія, которое собирался писать -- "Принципы положительной политики" -- Силла, конечно, оговорился относительно своихъ взглядовъ на республику и монархію. Графъ согласился съ его оговорками, объявивши, что ни въ какомъ случаѣ не заставилъ-бы его жертвовать своими убѣжденіями, что, можетъ быть, они сойдутся легче, чѣмъ кажется, что во всякомъ случаѣ обсудятъ все хорошенько. Они начали работу съ изложенія состоянія вопроса въ древности. Силла скоро почувствовалъ ощутительно разницу ихъ взглядовъ. Что ему дѣлать? Онъ видѣлъ сколько твердости и смѣлости было въ идеяхъ графа, сколько презрѣнія къ ходячимъ мнѣніямъ! Нѣтъ, надо бороться съ нимъ, но отложивши въ сторону страсти и предразсудки демократіи; надо поддерживать принципъ равенства при помощи того самаго религіознаго спиритуализма, который и даетъ ему жизнь и значеніе. Можно признавать заблужденія, несправедливости, ослѣпленія, всѣ претензіи современной демократіи, но все же бороться, въ особенности противъ гордости аристократіи, противъ привиллегіи рожденія! При этой послѣдней мысли кровь Силлы обращалась быстрѣе, сердце билось сильнѣе, и на умъ приходили гордыя и страстныя слова, обращенныя, однако, не къ графу. Нѣтъ; Силла невольно мало-по-малу представлялъ себѣ Марину, съ ея надменнымъ равнодушіемъ, тѣмъ болѣе чувствительнымъ, чѣмъ сама ея фигура была деликатнѣе и грандіознѣе.
   Къ ней мысленно обращалъ Силла свое краснорѣчіе. Въ продолженіи трехъ недѣль она не сказала ему и трехъ словъ; но и безъ нихъ дала ему понять, что онъ недостоенъ ни ея любезности, ни ея вниманія. Такъ, по крайней мѣрѣ, думалъ Силла, и съ самыхъ первыхъ дней держался съ ней сообразно этому убѣжденію, противуставляя свою надменность ея надменности, хотя и не безъ чувства горечи, потому что въ ея присутствіи у него невольно сжималось сердце. Ему казалось, что встрѣтивши ее на пути, онъ бы остановилъ ее, хотѣла-ли бы она того или нѣтъ, спросилъ-бы ее, что она думаетъ...
   -- Ну, что же докторъ?-- послышался голосъ сзади него.
   Силла поспѣшно обернулся. Донна Марина сидѣла у стола.
   -- Я беру черныя, -- сказала она, внимательно глядя на фигуры.
   Явилась-ли она незамѣтно, какъ волшебница, или же Силла слишкомъ углубился въ свои мысли?
   Онъ не пошевельнулся.
   -- Докторъ!-- сказала Марина съ удивленіемъ и, приподнявъ голову, увидѣла Силлу.
   Она сдвинула на мгновеніе брови и затѣмъ, принявши обычный холодный тонъ, спросила:
   -- Гдѣ-же докторъ?
   -- Не знаю, маркиза.
   -- Притворите ставни, -- произнесла она почти вполголоса и не смотря на него.
   Силла сдѣлалъ видъ, что не разслышалъ ее, отошелъ отъ окна и направился къ двери. Она оставалась съ опущенною головою, но когда Силла приблизился къ выходу, повторила тѣмъ же самымъ тономъ:
   -- Прошу васъ, притворите ставни.
   Силла вернулся молча и не спѣша притворилъ ставни, а затѣмъ снова собрался уходить.
   -- Вы умѣете играть?-- спросила Марина. Силла остановился въ изумленіи.
   Она наконецъ подняла голову; но въ комнатѣ было темно и нельзя было замѣтить выраженія ея взгляда. Голосъ ея все-таки звучалъ холодностью. Силла поклонился.
   Марина ждала, быть можетъ, предложенія окончить съ ней партію, но этого не случилось. Тогда она молча указала на пустой стулъ передъ нею; жестъ очевидно обозначалъ позволеніе, но не просьбу.
   Силла почувствовалъ себя слабымъ. Это самое чувство испыталъ онъ раньше, въ день пріѣзда, въ картинной галереѣ. Теперь оно смягчило его гордость такъ какъ, казалось, обѣщало ему отъ имени Марины столько, столько неопредѣленныхъ, но дорогихъ вещей. Онъ хотѣлъ бы отказаться и не могъ.
   -- Вы боитесь?-- сказала Марина.
   Силла взялъ стулъ и отвѣтилъ:
   -- Выиграть.
   Она подняла глаза. Силла могъ почти чувствовать теплоту ея лица, видѣть ея холодные глаза.
   -- Почему выиграть?
   -- Потому что не могу быть ниже и меньше себя.
   Она подняла незамѣтно брови, какъ другой поднялъ бы плечи, и сказала
   -- Я хожу.
   Протянувши руку, она держала ее одинъ моментъ въ нерѣшительности надъ доской.
   Лучъ свѣта, проникавшій сквозь закрытыя ставни, падалъ на ея волнистые волосы, на блѣдную щеку, на нѣжное ушко, на маленькую ручку, казавшуюся совсѣмъ прозрачной въ этой полутѣни. Марина имѣла спокойный видъ человѣка, занятаго игрой. Силла далеко не былъ такъ спокоенъ.
   -- Вы дѣйствительно убѣждены, что не окажетесь ниже себя?
   -- Я не знаю, какъ вы играете, -- замѣтилъ Силла, двигая туру.
   Она разсмѣялась короткимъ металлическимъ смѣхомъ, смотря на непріятельскую туру, и сказала:
   -- А я вижу, какъ вы играете; вы играете осторожно, боясь проиграть; о выигрышѣ не можетъ быть рѣчи.
   Въ это время докторъ отворилъ дверь и остановился, увидѣвъ, что партія началась. Марина, казалось, не замѣтила его. Докторъ потихоньку снова притворилъ дверь.
   -- Что-же вы дѣлаете?-- продолжала Марина,-- отчего вы не двигаете королеву? Почему не наступаете рѣшительнѣе?
   -- Я не наступаю. Съ меня достаточно защиты, и я васъ увѣряю, маркиза, что я умѣю защищаться. Зачѣмъ вамъ надобно, чтобы я нападалъ?
   -- Потому, что тогда я скорѣй окончу партію.
   -- Смотря по обстоятельствамъ.
   -- Попробуйте, -- сказала Марина.
   Силла внимательно началъ разсматривать доску.
   Донна Марина сдѣлала нетерпѣливое движеніе и встала.
   -- Совершенно лишнее размышлять такъ долго,-- сказала она; -- я васъ увѣряю, что вы не выиграете. Не выиграете, -- повторила она, смѣшивая и опрокидывая фигуры.
   -- Я игралъ противъ васъ лишь эту партію и думаю, что мнѣ никогда болѣе не придется повторить ее.
   -- Тѣмъ лучше для васъ.
   -- О, повѣрьте, ни хуже, ни лучше.
   -- Конечно, -- сказала она съ насмѣшкой, -- вы здѣсь не для того, чтобы играть со мной: вы здѣсь ради научныхъ занятій съ графомъ, неправда-ли? Что это за занятія?
   Силлѣ доставляло удовольствіе видѣть ее разсерженной: это была уже своего рода побѣда.
   -- Они не представляютъ вамъ интереса, маркиза.
   Она подумала минутку, затѣмъ сѣла вновь.
   Какія мысли о примиреніи мелькнули у нея въ головѣ?
   -- Эти занятія, стало быть, слишкомъ низменны, -- вымолвила она.
   -- О, нѣтъ.
   -- Тогда они слишкомъ возвышенны для меня?
   -- Я этого не говорилъ.
   -- Посмотримъ. Они касаются математики?
   -- Нѣтъ.
   -- Таинственныхъ наукъ, быть можетъ? Графъ имѣетъ что-то общее съ колдуномъ; не находите-ли вы этого, господинъ... Какъ ваше имя?
   -- Силла.
   -- Вы этого не находите, господинъ Силла?
   -- Нѣтъ, маркиза.
   -- Вы выражаетесь очень опредѣленно.
   Съ минуту длилось молчаніе; послышались голоса графа и другихъ лицъ, спускавшихся по лѣстницѣ. Силла всталъ.
   -- Подождите минутку,-- рѣшительно сказала она,-- я не хочу имѣть сфинксовъ передъ глазами. Итакъ, что-же вы пишете вмѣстѣ съ дядей?
   -- Очень скучную книгу.
   -- Понимаю; но какую именно?
   -- По политической наукѣ.
   -- Вы, стало быть, государственный человѣкъ?
   -- Нѣсколько получше: я артистъ.
   -- Пѣвецъ?
   -- Вы очень остроумны, маркиза.
   -- А вы очень горды.
   -- Можетъ быть.
   -- Но по какому-же праву?
   При этихъ словахъ Марина усмѣхнулась загадочной усмѣшкой, смысла которой Силла не могъ понять.
   -- Отплаты, -- отвѣчалъ онъ.
   -- О!-- воскликнула Марина, и въ ея глазахъ блеснуло негодованіе.
   Оба невольно подумали въ это время о неизбѣжныхъ взаимныхъ узахъ -- хотя-бы антагонизма и вражды, предназначенныхъ имъ въ будущемъ судьбой.
   -- Такъ значитъ, правда, -- сказала вполголоса Марина, что вы играете въ замкѣ другую партію?
   -- Я?-- вымолвилъ въ изумленіи Силла.-- Я не понимаю, что вы хотите сказать.
   -- Отлично понимаете. Но вы играете втайнѣ, осторожно, вы еще не двигали королеву. Бѣдная ваша гордость! И вы еще говорите объ отплатѣ! Вы меня не знаете! Недавно мнѣ писали, что я горда, что я хотѣла-бы жить на жемчужной звѣздѣ, что на этой мѣщанской планетѣ нѣтъ мѣста для меня. Я теперь отвѣчу, что нашла мѣсто, и...
   -- Вотъ моя племянница, -- сказалъ графъ, входя съ нѣсколькими лицами.
   Силла не шевельнулся: онъ смотрѣлъ на Марину расширенными глазами. Такъ вотъ съ кѣмъ онъ переписывался! Цецилія -- была она!
   -- Конрадъ Силла, мой добрый другъ, -- представилъ его графъ -- кажется, весь погруженный еще въ шахматы.
   

ГЛАВА VII.

   Сегодня одна изъ венеціанскихъ дамъ, изображенія которыхъ намъ оставлены Пальмой, была приглашена сойти со стѣны и занять мѣсто за столомъ. Красавица отвѣчала своей обычной усмѣшкой. Столъ сверкалъ серебромъ, хрусталемъ, цвѣтами, но это не занимало ее, выросшую среди восточной роскоши. И затѣмъ какіе теперь жалкіе для нея обожатели! Командоръ Финотти, депутатъ въ парламентѣ, лѣтъ около шестидесяти, у котораго глаза только еще и сохранили огонь, тогда какъ все остальное превратилось въ пепелъ; командоръ Вецца, литераторъ, добивавшійся мѣста въ ученомъ комитетѣ министерства просвѣщенія и въ сенатѣ, маленькій, кругленькій, подбитый наукой и остроуміемъ, могущій нравиться многимъ дамамъ, но не ей, смѣявшейся надъ его золотыми очками, надъ его фигуркой резиноваго солдатика; инженеръ Феррьери съ его нервной физіономіей, проницательнымъ взглядомъ и скептической усмѣшкой, съ умомъ и черепомъ, одинаково блестящими, тоже не занялъ-бы прекрасную венеціанку -- слишкомъ уже принадлежавшій къ XIX вѣку. За столомъ находился также адвокатъ Бьянки, элегантный молодой человѣкъ, съ сконфуженнымъ видомъ новобрачной, только что оставившей родимое гнѣздо. Другихъ гостей не было, если не считать печальную фигуру доктора, попавшаго въ столовую безъ приглашенія. Нѣкоторыя изъ этихъ лицъ, какъ инженеръ Феррьери и его племянникъ, адвокатъ, пріѣхали въ мѣстечко по спеціальному дѣлу,-- предполагаемаго устройства бумажной фабрики, -- другіе воспользовались этимъ случаемъ, чтобы сдѣлать графу давно предположенный визитъ.
   Обѣдъ былъ превосходный и блестѣлъ остроуміемъ: афоризмы депутата чередовались съ блестками остроумія литератора и эпиграммами инженера. Голосъ графа часто покрывалъ другіе голоса, звонъ стакановъ и тарелокъ. Молодой адвокатъ молчалъ, ѣлъ мало, пилъ воду и смотрѣлъ на Марину. Штейнегге и докторъ болтали другъ съ другомъ, изрѣдка перекидываясь словами съ Силлой. Онъ же, думая совсѣмъ о другомъ, иногда вовсе не отвѣчалъ имъ или отвѣчалъ невпопадъ. Марина также молчала.
   Оба командора, ея сосѣди, обращались и къ природѣ, и къ искусству, и къ небу, и землѣ, чтобы только заставить ее разговориться. Имъ удавалось однако вырывать отъ нея лишь отрывочныя полуслова. Впрочемъ, ея лицо, взглядъ, ни разу не обратившійся въ сторону Силлы, не выражали ни малѣйшей заботы... Въ концѣ обѣда явились синдикъ и члены совѣта мѣстечка: общее движеніе, шумъ стульевъ, церемонныя представленія, молчаніе, звонъ стакановъ, краснорѣчивый тостъ Вецца за будущее благосостояніе общины R*** въ лицѣ ея "достойныхъ представителей". Синдикъ и члены совѣта посматривали другъ на друга съ видомъ людей, не понимающихъ, за что имъ расточаютъ всѣ эти большія хвалы и побаивающихся -- не сдѣлали-ли они какого промаха. Наконецъ всѣ поднялись; графъ, инженеръ, адвокатъ, члены совѣта принялись обсуждать общинныя дѣла.
   Командоръ Финотти подалъ руку Маринѣ, прошептавъ ей на ухо нѣсколько французскихъ словъ, вѣроятно насчетъ мѣстныхъ властей, распространявшихъ вокругъ себя непріятный запахъ бумазеи. Дышалось легче на балконѣ, куда изъ сада доносился нѣжный запахъ цвѣтущаго rhynchospermum'а; озеро было неподвижно, отражая въ себѣ позолоченныя горы; на западѣ небосклонъ блестѣлъ совершенно ясный.
   -- Какъ красиво! сказалъ Финотти, прислонясь къ рѣшеткѣ балкона,-- красиво, но слишкомъ пустынно! Какъ вы проводите время въ этомъ уединеніи, маркиза?
   -- Совсѣмъ не провожу, отвѣчала Марина.
   -- Есть тутъ въ окрестности, по крайней мѣрѣ, какое-нибудь причесанное и умытое существо, съ которымъ можно-бы говорить?
   -- Есть одно нарисованное,-- и указала на доктора, слушавшаго, разинувъ ротъ, разговоръ Штейнегге. Силла держался въ сторонѣ, разсматривая фонтанъ, бившій во дворѣ.
   -- У графа, настойчиво любопытствовалъ Финотти,-- кажется постоянно гости; также и теперь, мнѣ кажется...-- прибавилъ онъ тономъ, въ которомъ слышался вопросъ, оставленный Мариной безъ вниманія
   -- Какимъ образомъ онъ попалъ въ друзья графа? спросилъ онъ вполголоса.
   -- Не знаю.
   -- Я завидую ему.
   -- Почему?
   -- Жить вмѣстѣ съ вами!..
   -- Отъ этого другимъ мало удовольствія, если это мнѣ не нравится, сказала сухо Марина, какъ будто-бы желая прекратить разговоръ и, обратившись къ Штейнегге, промолвила:
   -- Дайте три стула.
   На балконѣ было пять лицъ и ни одного стула.
   -- Когда дама приказываетъ, отвѣчалъ Штейнегге послѣ минутнаго молчанія,-- офицеръ можетъ принести хоть три десятка.
   Финотти внимательно наблюдалъ за Силлой; онъ былъ блѣденъ и смотрѣлъ на Марину съ негодованіемъ, казавшимся подозрительнымъ этому любителю практической психологіи.
   -- Что же это всѣ стоятъ? промолвилъ графъ, входя на балконъ съ другими гостями.-- Любезный Штейнегге, будьте такъ добры приказать принести стулья. Профессоръ желаетъ посмотрѣть, какъ надо устроить плотину на озерѣ, и я пойду съ нимъ; а эти господа останутся тутъ.
   -- Мы не станемъ васъ безпокоить, началъ было одинъ изъ совѣтниковъ.
   --.Нѣтъ, теперь вамъ надо сдѣлать визитъ и моей племянницѣ, отвѣчалъ графъ...-- Къ вашимъ услугамъ, профессоръ.
   Профессоръ, улыбаясь, пожалъ поспѣшно руки присутствующимъ и удалился вмѣстѣ съ графомъ.
   -- Ого! воскликнулъ Вецца, глядя на черныя облака, закрывшія востокъ,-- кажется будетъ гроза.
   -- О, нѣтъ, замѣтилъ одинъ изъ совѣтниковъ, -- сейчасъ ея не будетъ, развѣ что ночью!
   -- Какъ называются эти скалы вонъ тамъ наверху, теперь освѣщенныя солнцемъ?
   -- "Цвѣточными Альпами"; но къ нимъ лучше подходитъ названіе "Чертовскихъ Альповъ".
   -- Еще-бы! вѣдь тамъ находится и чертовъ проходъ, -- замѣтилъ одинъ изъ его товарищей.
   -- А, тамъ есть чертовъ проходъ? сказалъ Силла; почему же его такъ называютъ?
   -- Не знаю, право; нужно спросить у женщинъ: онѣ разсказываютъ о немъ массу сказокъ.
   -- Напримѣръ?
   -- Напримѣръ говорятъ, что этотъ проходъ прямехонько ведетъ въ адъ; всѣ любимцы дьявола непременно идутъ туда этой дорогой. Онѣ называютъ даже по имени трехъ или четырехъ.
   -- Вотъ какъ! произнесъ Финотти.-- Послушаемъ.
   -- Впрочемъ, я не помню, знаете...
   -- Здѣшнихъ? да?
   -- Здѣшнихъ и чужихъ, не помню, право.
   Тутъ достопочтенный синдикъ совсѣмъ не кстати прервалъ свое молчаніе.
   -- Однако, это невѣроятно, замѣтилъ онъ, -- что вы ничего не помните! А помѣшанная-то?
   -- Что за оселъ! пробормоталъ сквозь зубы малопочтительный къ своему принципалу совѣтникъ.
   -- Ну, теперь очередь уже за вами! Вамъ это слѣдуетъ знать, какой дорогой идутъ въ адъ ваши обыватели, чортъ возьми! И такъ, разсказывайте поскорѣе;-- думаю, что тутъ нѣтъ административной тайны.
   Синдикъ, слишкомъ поздно замѣтивши свой промахъ, ежился на стулѣ.
   -- Старая сказка, отвѣчалъ онъ.-- Дѣло было, кажется, лѣтъ шестьсотъ назадъ.
   -- Уфъ! шестьсотъ! Пожалуй не будетъ и шестидесяти,-- замѣтилъ другой изъ совѣтниковъ, молчавшій до сихъ поръ.
   -- Ну, шестьсотъ или шестьдесятъ, все же старая сказка и неинтересная для этихъ господъ.
   Бѣдный синдикъ, прижатый къ стѣнѣ, не могъ однако отдѣлаться отъ общаго любопытства и кончилъ тѣмъ, что выложилъ все сразу:
   -- Вотъ что: помѣшанная-то была первой женой стараго графа; генуэзка, кажется, слегка баловавшаяся. Мужъ и привезъ ее сюда и въ наказаніе держалъ здѣсь до самой ея смерти. Люди поговариваютъ, что чортъ унесъ ее къ себѣ именно черезъ ту дыру.
   Во время его рѣчи Марина поднялась и обернулась къ нему спиной. Его товарищи дѣлали ему знаки неодобренія.
   -- Славныя времена! воскликнулъ Силла.
   Всѣ, кромѣ Марины, посмотрѣли на него съ изумленіемъ.
   -- Времена нравственной органической силы!-- продолжалъ онъ не обращая вниманія.-- Теперь у насъ необузданныя страсти, а въ сущности эгоистическія: за невѣрность женщины ее прогоняютъ или убиваютъ; отмстить и избавиться -- вотъ цѣль! Тогда было иначе; тогда были люди, способные скрыться въ пустынѣ вмѣстѣ съ виновной, дѣлить съ нею искупленіе, не дѣливши грѣха, способные порвать всѣ связи съ міромъ ради уваженія къ священнымъ узамъ, чего-бы это имъ лично ни стоило.
   Марина, не оборачиваясь, нервно ощипывала вѣтку боярышника.
   -- Но это могло быть и жестокой местью,-- замѣтилъ Финотти,-- медленнымъ и законнымъ убійствомъ. Надо знать хорошенько всѣ обстоятельства.
   -- Не знаю, право; не думаю, чтобы отецъ графа былъ способенъ на это. И потомъ насъ поражаетъ и волнуетъ наказаніе; а вина? Кто была эта женщина? Кто можетъ сказать?..
   Марина быстро обернулась.
   -- А вы, -- заговорила она голосомъ, прерывающимся отъ гнѣва, -- кто вы сами? Кто можетъ сказать намъ даже ваше настоящее имя? И его тоже надо угадывать!
   И открывъ дверь, вышла тотчасъ-же.
   Медуза не обратила-бы вѣрнѣе въ камень оставшуюся группу. Силла чувствовалъ необходимость сказать что-нибудь, но не зналъ что; ему казалось, что его ударили палицей по головѣ. Наконецъ, съ трудомъ, кое-какъ собравшись съ мыслями, онъ вымолвилъ:
   -- Господа, я чувствую, что меня оскорбили, но за что не могу понять.
   Не слова, но выраженіе его лица, его глазъ говорило: если вы поняли, объясните мнѣ. Одни отвѣчали молчаливымъ жестомъ изумленія, другіе -- стояли, разинувъ ротъ. Штейнегге взялъ Силлу подъ руку и увелъ, говоря:-- теперь вы ее знаете, теперь вы ее знаете.
   Совѣтники мѣстечка и докторъ тотчасъ-же удалились.
   -- Вотъ такъ конецъ!-- сказалъ Вецца, оправившись отъ перваго смущенія.-- Ты понялъ?
   -- Еще-бы -- отвѣчалъ Финотти, -- все ясно, какъ день.
   -- Въ дождливый?
   -- Хочешь слушать? Этотъ юноша, упавшій сюда съ неба -- старый грѣшокъ нашего друга. Барышнѣ онъ наскучилъ до смерти. Понимаешь, передъ носомъ уносятъ такого дядю! Конечно, чтобы примирить все, тутъ есть обычная комбинація. Я убѣжденъ, что такова мысль графа, но!.. Въ Парижѣ или въ Миланѣ, или гдѣ-бы то ни было, долженъ существовать этотъ "но" въ цилиндрѣ и въ брюкахъ, брюнетъ или блондинъ, но есть навѣрняка. Стало быть комбинація ничего не стоитъ и ведется война. Теперь ясно?
   -- Ты ничего не знаешь, мой милый. Можно здѣсь курить?
   Вецца закурилъ сигару, истративъ понапрасну, по крайней мѣрѣ, полдюжины спичекъ.
   -- Да, мать Силлы была дѣйствительно красавицей, и пріятельницей графа, но совершенно платонически... Когда графъ былъ въ 1831 году изгнанъ изъ Ломбардіи...-- я думаю, что онъ желалъ освободить Италію, чтобы потомъ жениться на ней -- ей было тогда 22 года. Но ея папенька скорѣе изжарилъ-бы ее живьемъ, чѣмъ выдалъ дочь замужъ за либерала. Она храбро держалась до 26 лѣтъ, наконецъ сдалась. Мужъ растратилъ ея состояніе и, кажется, ушелъ съ нѣмцами въ 59 году, а потомъ умеръ въ Лайбахѣ. Съ графомъ она болѣе никогда не видалась, но переписывалась, только не о любви, -- какое! О любви съ нимъ!? Онъ вѣдь янсенистъ, никогда не заглядывающій въ церковь! Она ему писала лишь о сынѣ, совѣтывалась о немъ. Все это я узналъ отъ одной ея пріятельницы послѣ ея смерти. Теперь спрашиваю тебя: ясно-ли тебѣ? Спрашиваю, какія причины имѣетъ маркиза безпокоиться...
   -- Да, да, пусть это все и вѣрно, -- то есть, что она не знаетъ ничего. Но зачѣмъ толковать о разсудкѣ, когда имѣешь дѣло съ такой хорошенькой головкой? Что за глаза! Въ нихъ у нея и разсудокъ и безуміе! Вотъ-бы хоть часокъ обладать такой прекрасной и такой дерзкой женщиной! Можно-бы сойти съума отъ восторга!
   -- Гмъ!-- сказалъ писатель, -- она слишкомъ сухощава.-- Но достопочтенный депутатъ построилъ на этомъ замѣчаніи такой научный выводъ, который никакъ не можетъ быть помѣщенъ на этихъ страницахъ.
   

ГЛАВА VIII.

   -- Зажечь огонь?-- спросилъ вполголоса Штейнегге. Уже окончательно стемнѣло. Штейнегге и Силла сидѣли въ комнатѣ послѣдняго, молча, точно надъ мертвецомъ.
   -- Пожалуй, -- отвѣчалъ Силла.
   Штейнегге поднялся, зажегъ свѣчу и вновь сѣлъ.
   -- Скоро нужно сойти внизъ, -- замѣтилъ онъ.-- Думаю, что графъ давно возвратился.
   Силла не отвѣчалъ. Онъ сидѣлъ скрестивши руки, съ головой, опущенной на грудь, уставивши неподвижно взглядъ на полъ. Штейнегге посматривалъ то на Силлу, то на огонь, то на потолокъ, затѣмъ, подождавши нѣсколько времени, всталъ, взялъ свѣчу и пошелъ было къ двери.
   Его собесѣдникъ не пошевельнулся. Штейнегге посмотрѣлъ на него, поставилъ на мѣсто свѣчу и снова сѣлъ рядомъ съ Силлой.
   -- Можетъ быть, я не умѣю выражаться какъ слѣдуетъ, но я все-таки вашъ другъ. Если-бы я могъ отвѣтить за васъ, отразить ударъ, нанесенный вамъ, я сдѣлалъ-бы это, чтобы только видѣть васъ спокойнѣе.
   Силла обнялъ его. Штейнегге, весь красный и смущенный, бормоталъ:
   -- О нѣтъ... благодарю васъ...-- и мало-по-малу освободился отъ объятій Силлы. Несчастья, бѣдность, униженія всякаго рода довели его до такого состоянія, что онъ избѣгалъ фамильярности тѣхъ, кого считалъ выше себя по общественному положенію.
   -- Нужно немного философіи,-- сказалъ онъ;-- нужно презирать эту особу. Вы думаете, что она не оскорбляла меня десятки разъ? А сегодня вечеромъ, когда она заговорила со мной, какъ со слугой? Я только не обращаю вниманія на ея выходки, У нея нѣтъ сердца. Вы, итальянцы, считаете честной женщину, не дѣлающую того, что вы знаете, и подлыми -- тѣхъ, другихъ. А я говорю: вотъ эта, эта (Штейнегге гнѣвно напиралъ на слоги), эта женщина подла. Меня она оскорбляетъ, потому что я бѣденъ, васъ -- вслѣдствіе жадности!
   -- Вслѣдствіе жадности?
   -- Да, потому что она воображаетъ, что графъ хочетъ васъ помѣстить въ своемъ завѣщаніи.
   Силла закрылъ лицо обѣими руками.
   -- Такъ вотъ что -- съ трудомъ выговорилъ онъ, -- хотѣла она сказать...
   -- Еще-бы!
   -- Но какъ, какимъ образомъ?-- горько спросилъ Силла.
   -- Да тутъ всѣ это говорятъ!
   Послѣ долгаго молчанія Силла медленно подошелъ къ Штейнегге, положилъ ему руки на плечи и началъ печальнымъ и спокойнымъ голосомъ:
   -- А вы, думаете вы, что если-бъ было хоть малѣйшее пятно на памяти самаго дорогого для меня лица, я-бы оставался здѣсь?
   -- Нѣтъ, я никогда этого не думалъ. Да и графъ не вызвалъ-бы васъ сюда; я слишкомъ хорошо знаю его.
   -- Дорогой Штейнегге, если мы разстанемся навсегда другъ съ другомъ, что можетъ случиться, то не забывайте человѣка, о которомъ можно сказать, что если его не преслѣдовали какъ васъ, то жестоко и постоянно осмѣивали. Точно кто-то не отъ сего міра забавлялся, глядя, какъ онъ изнываетъ въ борьбѣ, подобно тому какъ дѣти любуются на мученіе бабочки, брошенной ими съ помятыми крыльями въ воду. Мнѣ было дано пылкое сердце, но не дано силы и искусства заставить любить себя; данъ былъ духъ, жадный къ славѣ, но безъ силы и умѣнья добиться ея. Я родился богатымъ, а въ юности, когда начиналъ понимать преимущества своего положенія, судьба ввергла меня въ нищету. Теперь меня, казалось, ожидали спокойствіе, трудъ, дружба, словомъ все, о чемъ я мечталъ, такъ какъ я уже отказался отъ славы; и теперь я сразу лишаюсь всего! Мать моя была святая, а я теперь причиной, что память ея поносятъ, я, который долженъ былъ заранѣе подумать о возможности такого обвиненія и не подумалъ -- вслѣдствіе моего полнаго незнанія людей и вещей! Словомъ, я не гожусь для жизни; въ этомъ я убѣждаюсь съ каждымъ днемъ. Я вамъ говорю все это, дорогой Штейнегге, потому что люблю васъ и хочу, чтобы вы не забыли меня. Никому ничего подобнаго я не говорилъ. Скажите, не кажется вамъ все это насмѣшкой? Хорошо, -- здѣсь глаза Силлы засверкали, и его голосъ задрожалъ,-- и однако, это не такъ! У меня еще достаточно силы для сопротивленія всякому разочарованію, всякой горести и эту силу выработалъ не я самъ. Я буду ею пользоваться, буду бороться съ жизнью, съ самимъ собой, съ тѣми сомнѣніями, что порой овладѣваютъ мною, и я убѣжденъ, что когда-нибудь Господь...
   Постучались въ дверь.
   Графъ приказалъ передать Силлѣ, что онъ проситъ его сойти внизъ къ нему и къ гостямъ. Силла поручилъ Штейнегге извиниться за него передъ графомъ подъ предлогомъ спѣшныхъ писемъ.
   Штейнегге вышелъ въ большой задумчивости. Что намѣревался дѣлать Силла? Въ залѣ, гдѣ находились гости, тоже думали о Силлѣ. Никто не говорилъ этого, такъ какъ Марина находилась между присутствующими, а графъ ничего не зналъ о случившемся. Графъ не понималъ ничего въ этихъ спѣшныхъ письмахъ за полсутки до отхода почты, но промолчалъ. Марина была весела. Въ ея серебристомъ смѣхѣ слышалась торжествующая нотка; иногда она смѣялась безъ причины и разсѣянно. Она, казалось, не обращала вниманія на отсутствіе Силлы.
   Проходили часы; вышла луна изъ-за тучъ, стоявшихъ на востокѣ, порой раскрывавшихся передъ нею и серебримыхъ ея лучами. Въ эти моменты она отражалась на стеклахъ оконъ, заглядывала въ самую глубину комнаты Силлы. Силла писалъ; скрипъ его пера прерывался рѣдкими остановками. Страница слѣдовала за страницей. Наконецъ, онъ остановился, перечелъ написанное, подумалъ немного и, разорвавши листъ, взялъ другой. Теперь перо не двигалось; его мысли боролись со словомъ, быть можетъ, съ нимъ самимъ.
   Пробило половина двѣнадцатаго. Силла открылъ окно и позвалъ Штейнегге, услышавши надъ головой его шаги.
   -- Сойдите, пожалуйста, внизъ.
   Штейнегге чуть не бросился изъ окна въ первомъ порывѣ, потомъ, скорѣе чѣмъ можно было подумать, очутился въ комнатѣ Силлы въ кое-какъ надѣтомъ сюртукѣ и безъ брюкъ. Ни онъ, ни Силла не обращали вниманіе на этотъ странный костюмъ.
   Силла подошелъ къ нему и вымолвилъ; -- я уѣзжаю.
   -- Уѣзжаете? Когда?
   -- Сейчасъ.
   -- Сейчасъ?
   -- Вы думаете, что я могу еще оставаться подъ этой крышей?
   Штейнегге ничего не отвѣчалъ.
   -- Я пойду пѣшкомъ до *** и тамъ буду ждать поѣзда въ Миланъ. Вы мнѣ сдѣлаете одолженіе передать эту записку графу; здѣсь деньги, которыя я прошу его раздать прислугѣ. Хорошо, что я не выписалъ сюда моихъ книгъ; но здѣсь остается мой чемоданъ. Перешлите его мнѣ, пожалуйста.
   Штейнегге кивнулъ утвердительно головой, будучи не въ силахъ говорить: что-то сжимало его горло.
   -- Благодарю васъ, мой другъ. Отправивши его, извѣстите меня о томъ.
   -- Такъ вы сейчасъ же собираетесь?
   -- Сейчасъ. Я написалъ графу, что мой образъ мыслей не сходенъ съ его мыслями и, извиняясь передъ нимъ, и выражая мою благодарность, уѣзжаю нарочно такимъ образомъ, желая избѣжать объясненій изъ опасенія уступки съ моей стороны. Въ общемъ письмо вѣжливое по формѣ и грубое по смыслу; оно разсердитъ графа. Обвинять же ее -- я считаю унизительнымъ. Ей я было сперва написалъ, но потомъ разорвалъ письмо: она пойметъ, что своимъ отъѣздомъ я отвѣчаю именно ей, разомъ уничтожая отношенія, давшія ей поводъ оскорбить меня. Надѣюсь, что и всѣ другіе поймутъ это.
   -- Изъ-за этой женщины! воскликнулъ Штейнегге, сжимая кулаки.
   -- Но вы не знаете худшаго!-- продолжалъ Силла.-- Вы не знаете, сколько низости во мнѣ! Одна мысль прикоснуться губами къ ея плечу доводитъ меня до головокруженія. Любовь ли это? Не знаю; но мнѣ была-бы бѣда, еслибъ для того, чтобы побѣдить тоску и гнѣвъ, возбуждаемыя ея ненавистью, у меня не было въ запасѣ какой-то непокоряющейся силы, за которую и благодарю Бога. Мои чувства должны смириться предъ моею волею и я ухожу. Дайте мнѣ руку; нѣтъ, лучше обнимите меня!
   Штейнегге обнялъ Силлу съ бурной отеческой привязанностью. Затѣмъ вынулъ изъ кармана старый потертый портсигаръ и подалъ его Силлѣ, смотрѣвшему на него въ изумленіи.
   -- А вашъ -- дайте мнѣ, -- пояснилъ Штейнегге.
   Тогда Силла понялъ и вынулъ свой, еще болѣе потертый портсигаръ. Они молча обмѣнялись ими. Выходя, Силла мысленно простился съ памятью своей матери; ему казалось, что ангелъ Гверчино молился за него въ виду возможности будущихъ, пока еще скрытыхъ, но еще болѣе тяжелыхъ обстоятельствъ. Онъ вышелъ на дворъ черезъ окно нижняго этажа. Онъ не хотѣлъ, чтобы его провожалъ Штейнегге и, пожавъ ему еще разъ руку и идя на ципочкахъ по скрипѣвшему песку, поднялся медленно по лѣстницѣ, окаймленной кипарисами.
   Не очень легко было найти тропинку, ведущую къ рѣшеткѣ. Силла ошибся дорогою, пойдя по дорожкѣ, опускавшейся къ озеру, но такъ какъ и она выводила на большую дорогу, то онъ по захотѣлъ возвращаться. Напрасно старался онъ думать о будущности, о жизни, ожидавшей его. Онъ проклиналъ ночь съ ея сладостными голосами и сладострастной луной, теперь уже высоко стоявшей на небосклонѣ. Остановившись онъ прислонилъ пылающую голову къ оливковому дереву, самъ не зная что дѣлаетъ. Это грубое прикосновеніе нѣсколько успокоило его.
   Онъ снова зашагалъ по берегу озера. Надвигалась гроза. Черныя облака двигались съ востока, подымались къ вершинамъ горъ, точно разъяренный морской приливъ, желающій досягнуть до луны. Безпрестанно изъ тучъ молчаливо сверкали молніи, преслѣдуя бѣглянку луну. Вдругъ Силла сталъ прислушиваться. Да, пара веселъ съ длинными промежутками рѣжетъ воду! Далеко или близко -- нельзя было сообразить; только опытное ухо измѣритъ въ такое время разстояніе на водѣ. Вотъ перестали грести. Къ трескотнѣ кузнечиковъ присоединились далекій крикъ филина, плескъ волнъ, ударяющихся о берегъ. Силла не могъ различить лодки; виднѣлась лишь вода, сверкавшая между деревьями. Тропинка выводила къ маленькому заливу, съ противуположной стороны котораго спускался крутой, отрывистый берегъ. На немъ среди деревьевъ стояла часовенка, а у подножья ея виднѣлась изящная, черная корма шлюпки. Изъ шлюпокъ на озерѣ была одна "Молнія": Силла зналъ это хорошо. Но кто же былъ на ней? Онъ подумалъ о Рико, и остановился, не желая быть имъ замѣченнымъ. Онъ увидѣлъ тѣнь, поднимавшуюся между кустарниками за часовней. Тотчасъ же оттуда послышался серебристый смѣхъ. Невозможно не узнать его: донна Марина! Силла инстинктивно бросился впередъ; онъ услыхалъ восклицаніе ужаса, увидѣлъ, какъ тѣнь бросилась въ кусты, между тѣмъ, какъ донна Марина напрасно звала -- докторъ! докторъ! Силла не сталъ размышлять, что привело доктора сюда въ настоящую минуту: онъ достигнулъ часовенки, когда Марина, оставивъ багоръ, которымъ удерживала лодку у пристани, надѣвала перчатки.
   -- Остановитесь! воскликнулъ онъ, стоя на вершинѣ пригорка.
   Она слегка вскрикнула и взялась за весла. Нѣтъ, онъ не позволитъ ей уѣхать; съ этой мыслью онъ соскочилъ внизъ и схватилъ цѣпь шлюпки.
   Марина отчаянно ударила веслами, но "Молнія" повиновалась желѣзной рукѣ, державшей ее.
   -- Теперь нужно выслушать и меня,-- сказалъ онъ.
   -- Прежде всего, скажите мнѣ,-- отвѣчала Марина въ негодованіи,-- благородное ремесло, которымъ вы теперь занимаетесь, обычно для васъ, или вы служите моему дядѣ?
   -- Въ какой средѣ вы жили, сударыня? Таково-то ваше благородство? Клянусь, что мое совсѣмъ иного рода, и я могу дѣйствительно надѣяться, что мое имя будутъ цѣнить и тогда, когда исчезнетъ всякій слѣдъ вашего!
   Стоя на камнѣ съ непокрытою головою, Силла, казалось, господствовалъ надъ лодкой и женщиной, дрожавшими передъ нимъ.
   Марина, однако, не хотѣла подчиняться и гнѣвно ударяла весломъ по водѣ.
   -- Дальше, -- сказала она, -- начнемъ поскорѣе второе дѣйствіе. Только вы поступаете безчестно, насильно удерживая меня.
   Силла бросилъ цѣпь.-- Уѣзжайте, -- сказалъ онъ, если у васъ хватаетъ духу. Знайте только, что я играю не комедію, а драму, второе дѣйствіе которой для васъ безразлично.
   -- Ага, а первое -- нѣтъ?-- отвѣтила Марина, бросая весла и скрещивая руки.
   -- Второе дѣйствіе,-- продолжалъ Силла, не обращая вниманіе на ея перерывъ, -- будетъ не здѣсь; будьте покойны. Съ сегодняшней ночи вы не увидите ни драмы, ни ея героя. Если вы предполагали, въ невинности вашей чистой души, что я болѣе чѣмъ другъ человѣка, котораго вы племянница и наслѣдница, то разувѣрьтесь: теперь быть можетъ я ему даже и не другъ; нѣсколько минутъ назадъ тайно, какъ воръ, я навсегда оставилъ его домъ, гдѣ въ какомъ-то темномъ углу зародилось гнусное для меня подозрѣніе. Если вы боялись, -- здѣсь голосъ Силлы задрожалъ, -- какого-нибудь проекта относительно васъ и меня, то ваше заблужденіе было велико. Скажи мнѣ графъ объ этомъ, я бы отказался отъ такой чести, потому что вы далеко ниже того гордаго сердца, которое мнѣ нужно, сердца, способнаго, какъ я, презирать богатство и удачу. А теперь, маркиза, имѣю честь...
   -- Одно слово!-- крикнула Марина, двумя взмахами веселъ придвигая къ нему лодку, которую упорный вѣтеръ отгонялъ назадъ.-- Ваша фантастическая драма не имѣетъ смысла. Вы снисходительно выбрали благодарную для васъ роль. Это легко; но не забывайте также о критикѣ, господинъ Силла. Гдѣ это выкопали забавную исторію о подозрительной наслѣдницѣ? Развѣ вы не видѣли, какъ много я думаю о своемъ дядѣ? И какъ вы смѣете говорить о какихъ-то предположеніяхъ относительно моей личности? Или вы думаете, что я стану безпокоиться о томъ, что придетъ въ голову вамъ и моему дядѣ?!
   Между тѣмъ "Молнія" удалялась отъ берега. Марина снова взмахнула веслами и повернула лодку къ Силлѣ. Шлюпка пошла на мгновеніе противъ вѣтра и противъ волнъ, начинавшихъ шумѣть подъ кормой, и затѣмъ сейчасъ же безсильно повернулась на другую сторону. Свѣтъ луны исчезалъ. Легкія облака быстро закрывали ее, за ними слѣдовали другія; теперь среди нихъ она казалась краснымъ пятномъ, готовымъ потухнуть.
   -- Тогда,-- воскликнулъ Силла,-- почему?..
   Продолженіе его словъ потерялось среди внезапнаго шума забушевавшихъ волнъ; яростный, неожиданный порывъ вѣтра съ силою бросилъ "Молнію" на камень, гдѣ онъ стоялъ.
   -- Сходите!-- быстро воскликнулъ онъ, наклонившись и стараясь схватить шлюпку за бортъ.-- Сейчасъ-же!
   -- Оттолкните ее, я поѣду домой.
   Хотя они были такъ близко, что могли протянуть руки, имъ трудно было слушать другъ друга. Волны, разомъ выросшія до громадныхъ размѣровъ, бросались на берегъ съ оглушительнымъ шумомъ; руль, цѣпь, весла шлюпки стучали безъ перерыва.
   Силла, наклонившись, оттолкнулъ лодку отъ берега, но при этомъ самъ упалъ въ нее.
   -- На руль!-- воскликнулъ онъ, хватаясь за весла.-- И прочь отъ берега! Противъ вѣтра!
   Марина повиновалась, сѣла, крѣпко держа шнурки руля. Небо сплошь закрылось тучами. Ничего не было видно; слышался лишь шумъ волнъ, яростно ударявшихся о каменистый берегъ. Тамъ и была опасность. "Молнія" высоко поднималась надъ волнами, и опускаясь, глухо рѣзала ихъ какъ кинжаломъ; пѣна брызгами поднималась вверхъ, попадая въ лодку. Марина невольно подняла ноги и уперлась ими въ ноги Силлы. Яркая сверкнувшая молнія освѣтила небо, бурное бѣлѣвшееся озеро и горы такъ, что можно было различить каждый камень, каждый кустикъ.
   Марина мелькнула передъ Силлою; ея волосы развѣвались по вѣтру, глаза были устремлены на него... Вокругъ снова стало темно, а онъ чувствовалъ огонь въ груди: эти ножки упирались въ его ноги; онѣ нажимали сильнѣе, когда приподнималась корма лодки, и скользили, когда она опускалась. У Силлы сломались весла; онъ схватилъ пару запасныхъ и сталъ яростно гресть, такъ какъ и ночь, и голоса разъяренной природы, и это сжигающее прикосновеніе, и ея неожиданный взглядъ, все уничтожало его рѣшимость. А сверкавшія молніи ежесекундно показывали ему Марину, трепещущую, съ лицомъ и бюстомъ, наклонившимся къ нему. Нѣтъ, это свыше его силъ! Онъ всталъ и пересѣлъ на другую скамейку, ближе къ носу.
   -- Зачѣмъ?-- спросила она.
   Въ ея голосѣ также чувствовался трепетъ, электричество грозы.
   Силла не отвѣчалъ; Марина должно бытъ поняла, потому что не повторила вопроса. При блескѣ молній видѣнъ былъ густой, бѣлый покровъ дождя, сплошнымъ потокомъ лившаго на востокѣ. Покровъ этотъ однако не приближался; ярость волнъ и вѣтра быстро уменьшались.
   -- Вы можете повернуть,-- сказалъ Силла усталымъ голосомъ, указывая головой: -- замокъ находится тамъ.
   Марина не повернула тотчасъ; она, казалось, была въ нерѣшимости.
   -- Ваша горничная дожидается васъ?
   -- Тогда возвратитесь къ часовнѣ; озеро черезъ десять минутъ успокоится; тамъ выйду и я.
   -- Нѣтъ,-- сказала,-- Фанни меня не дожидается; она спитъ.
   Она повернула "Молнію" по направленію къ замку. Оба молчали. Когда они подплыли къ замку, было уже менѣе темно, и вѣтеръ упалъ, но волны все еще съ шумомъ ударялись о стѣны, не позволяя слышать приближенія лодки. Успокоилась и кровь Силлы. Лодка прошла подъ балкономъ, видъ котораго возвратилъ ему его горделивую холодность.
   -- Вы мнѣ сказали сегодня утромъ,-- промолвилъ Силла,-- что я я васъ не знаю; напротивъ, я отлично васъ знаю.-- Марина не отвѣчала, думая, что онъ намекалъ на происшедшую тамъ сцену.
   -- Смотрите, мы подходимъ къ пристани; я оставляю руль.
   Когда лодка совсѣмъ уже подошла къ берегу, она тихо проговорила: -- Какъ вы можете знать меня?
   Но теперь въ этой темнотѣ слѣдовало внимательно слѣдить за лодкой, пристать, какъ слѣдуетъ къ лѣстницѣ. "Молнія" врѣзалась въ песчаное дно и остановилась. Силла вышелъ.
   -- Вотъ лѣстница,-- сказалъ онъ, предлагая руку Маринѣ, которая, взявъ ее, повторила:
   -- Какъ вы можете знать меня?-- И затѣмъ соскочила на землю, но запутавшись въ цѣпи, упала на плечо Силлы. Онъ почувствовалъ ея грудь, въ безумномъ опьяненіи, со слѣпою страстью сжалъ ея граціозную фигуру, прошептавши какое-то слово, и затѣмъ по лѣстницѣ исчезъ во дворѣ.
   Марина осталась неподвижной, съ протянутыми руками. Это не сонъ, не обманъ, нельзя было сомнѣваться!.. Силла произнесъ: -- "Цецилія".
   

ГЛАВА IX.

Донна Марина ди-Маломбра Джуліи де-Белла.

Замокъ. 2 сентября 1864 года.

   Кажется, что я угадала имя автора "Сновидѣнья". Теперь для большей увѣренности мнѣ надо его адресъ. Даю тебѣ слово, совсѣмъ не для того, чтобы навѣстить его. Потревожь, прошу тебя твоихъ обожателей. Въ типографіи V... при небольшой ловкости можно узнать все.

"Марина".

   

Джулія де-Белла доннѣ Маринѣ ди-Маломбра.

Варезе, 4 сентября.

   Ты уже запылала?! Мои обожатели разсѣялись повсюду. Кто-то однако сказалъ мнѣ вчера, что типографія V... закрыта еще мѣсяцъ назадъ. Я посовѣтовала-бы тебѣ перевернуть страницу въ твоемъ романѣ. Во всякомъ случаѣ обѣщаю, узнавши что-нибудь положительное тотчасъ же написать тебѣ!

"Джулія".

   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

   6-го сентября было большое ожиданіе кого-то въ замкѣ. Рѣдкіе кустики травы, робко виднѣвшіеся кое-гдѣ на розовомъ и бѣломъ пескѣ двора, исчезли. Цѣлый рядъ заново разставленныхъ горшковъ съ великолѣпными цвѣтами и растеніями казался придворными сановниками и дамами въ ожиданіи королевскаго выхода. Народъ пассифлоръ, жасминовъ и другихъ растеній, взобравшихся на стѣны, смотрѣлъ сверху тысячью глазъ. Пока одинъ только Штейнегге прогуливался между этими рѣдкостями, присматриваясь, не виднѣется-ли кто на лѣстницѣ, или же заговаривая черезъ рѣшетчатыя окна кухни въ подвальномъ этажѣ съ "господиномъ Паоло", двигающимся отъ одной плиты къ другой и походившимъ за этими рѣшетками на бѣлаго медвѣдя въ клѣткѣ.
   Половина второго. Графъ объявилъ Штейнегге, что къ этому времени онъ вернется со станціи съ Сальнадорами. Штейнегге, принявши почтительно выраженіе, сталъ подниматься по лѣстницѣ. Вотъ и голоса, шляпа графа, закрывающая своими полями чуть не всего лакея цѣликомъ. А графиня Фоска? А Непо? Они не пріѣхали съ миланскимъ поѣздомъ. Графъ, взбѣшенный на кузину, кузена и всѣхъ родственниковъ цѣлаго свѣта, выбранилъ повара, приказалъ запереть приготовленныя комнаты, разсердился на Штейнегге за то, что тотъ вышелъ ему на встрѣчу, на Марину за то, что она не догадалась сдѣлать этого. Облегча такимъ образомъ свое сердце, черезъ полчаса онъ уже ласково разговаривалъ съ смущеннымъ Штейнегге и отмѣнилъ приказаніе, данное Джіованнѣ ab irato. Съ Мариной дѣло происходило иначе. Прошло уже пять дней со времени внезапнаго отъѣзда Силлы, а графъ и его племянница не обмѣнялись еще ни однимъ словомъ. Онъ собирался было поѣхать въ Миланъ, затѣмъ, перемѣнивъ намѣреніе,-- можетъ быть, вслѣдствіе ожиданія скораго пріѣзда Сальнадоровъ,-- написалъ Силлѣ письмо. Теперь онъ очень занялся предстоящимъ пріѣздомъ, такъ что выѣхалъ даже на встрѣчу родственникамъ, чѣмъ несказанно изумилъ всѣхъ слугъ.
   Марина въ первые четыре дня послѣ отъѣзда Силлы не показывалась даже за столомъ. Фанни доложила графу, что маркиза нездорова, а другимъ объявила, что даже ей нѣтъ сладу съ ея госпожей.
   Сегодня Марина уѣхала кататься на "Стрѣлѣ" и появилась за столомъ въ то время, какъ графъ и Штейнегге бесѣдовали о сочиненіи Гнейста Self-Gouvernment, извлеченія изъ котораго дѣлалъ Штейнегге. Графъ продолжалъ говорить, не поворачивая головы и глазъ, какъ будто не замѣчая глубокаго поклона, отвѣшеннаго его собесѣдникомъ по направленію къ двери. Только когда Марина собиралась уходить послѣ обѣда, онъ обратился къ ней съ необычайной холодностью и спокойствіемъ.
   -- Соблаговолите пожаловать ко мнѣ черезъ часъ.
   Марина поглядѣла на него въ изумленіи, затѣмъ отвѣтила съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи:
   -- Соблаговолю.
   Она подождала почти полтора часа, прежде чѣмъ послала Фанни узнать, въ библіотекѣ-ли графъ. Ей отвѣтили, что графъ ждетъ ее уже полчаса.
   Она медленно и съ равнодушнымъ видомъ вошла въ библіотеку, обошла ее кругомъ и затѣмъ уже усѣлась въ кресло, противъ своего врага.
   -- Прежде всего замѣчу вамъ,-- началъ графъ, что тѣ, кто дѣлаетъ честь жить у меня въ домѣ, должны быть вѣжливы со мною. Это не слишкомъ тяжелая плата, и отнынѣ вы будете уплачивать ее мнѣ, потому что я имѣю слабость рано или поздно требовать уплаты по моимъ счетамъ. Если вамъ неизвѣстно какою монетою слѣдуетъ платить, я могу дать вамъ нѣсколько уроковъ.
   Глаза Марины заблистали, ея губы было открылись.
   -- Вы не отвѣчаете! загремѣлъ графъ.
   Она вскочила, хотѣла возражать, говорить, и не могла; можетъ быть, слова слишкомъ сжимали ей горло, можетъ быть, она опасалась выдать секретъ, который, какъ она инстинктпино чувствовала, долженъ быть сохраненъ ею для дня, выбраннаго и судьбой, и ея волей.
   -- Вы не отвѣчаете? повторилъ графъ.-- Вы ненавидите меня и мой домъ, но для васъ было-бы неудобно, я думаю, если-бы васъ попросили тотчасъ-же уѣхать отсюда? Вы не отвѣчаете?
   Марина вновь молча сѣла.
   -- Не воображайте, что я не знаю объ оскорбленіи, нанесенномъ вами моему другу Силлѣ, уѣхавшему отсюда изъ-за васъ; не предполагайте, конечно, что, узнавши объ этомъ, я отнесусь равнодушно къ подобному оскорбленію. Не знаю, могутъ-ли слова выразить то, что мнѣ внушаетъ ваше поведеніе. Я не буду разбирать его причинъ, очень темныхъ для меня. Очевидно, ни мнѣ, ни вамъ неудобно жить вмѣстѣ. Есть замѣчательно глупая фраза: голосъ крови; не думаю, чтобы въ вашей крови было-бы хоть два шарика, похожихъ на мои. Во всякомъ случаѣ не стоитъ цѣпляться за подобныя связи; гораздо лучше обрѣзать ихъ. Сегодня вы не постарались остаться дома къ пріѣзду моихъ родственниковъ Сальнадоровъ. Сообщаю вамъ, что мой кузенъ Сальнадоръ происходитъ изъ знаменитаго рода, обладаетъ большимъ состояніемъ и собирается жениться.
   -- А! сказала Марина и улыбнулась, глядя на свою руку, нервически теребившую ручку кресла.
   -- Не испускайте драматическихъ восклицаній! Не воображайте, что надъ вами собираются совершить насиліе. Не знаю, понравятся-ли моему кузену ваши глаза, не знаю также, тронетъ-ли его голосъ ваше сердце. Въ вашемъ положеніи, однако, думаю, полезно узнать наклонности и вкусы моего кузена. Воспользоваться-же имъ или нѣтъ -- зависитъ отъ васъ.
   -- Благодарю васъ! А если господинъ кузенъ будетъ не по мнѣ, когда я должна уѣхать?
   Марина говорила кроткимъ голосомъ, разсматривая свои кольца; потомъ опустивши руку, устремила невинный взглядъ на графа.
   -- Ба! сказалъ графъ,-- когда я должна! Мнѣ кажется, что именно вы вашимъ поведеніемъ показываете, что желаете уѣхать отсюда. Было-бы естественнѣе и справедливѣе сказать: когда я могу?
   -- Нѣтъ, я могу уѣхать когда хочу. Я совершеннолѣтняя и обладаю еще достаточными средствами, чтобы содержать себя и какую-нибудь старуху-компаньонку. Когда я должна? Покамѣстъ-же я не собираюсь уѣзжать.
   Графъ посмотрѣлъ на нее съ изумленіемъ. Ея большіе, ясные глаза ровно ничего не выражали; они ждали отвѣта.
   -- Вы не желаете уѣзжать? Стало быть вы желаете, чтобы уѣхалъ я? Не такъ-ли? Это что-ли для васъ будетъ удобно? Ради всѣхъ святыхъ, говорите толкомъ! Если вы не хотите уѣзжать, чего-же вы желаете? Почему вы такъ обращаетесь со мной, какъ будто я былъ вашимъ тюремщикомъ? Что дурного я сдѣлалъ вамъ?
   -- Вы? Ничего!
   -- Кто-жъ тогда сдѣлалъ вамъ что? Штейнегге? Что вамъ сдѣлалъ Штейнегге?
   -- Я его боюсь.
   -- Почему вы это боитесь его?
   -- Онъ такъ безобразенъ!
   Графъ подскочилъ на креслѣ и гнѣвно схватился за его ручки, потомъ повернулся къ племянницѣ съ нахмуреннымъ лбомъ и сверкающими глазами.
   -- Если вы думаете шутить со мной, то жестоко ошибаетесь; вы дурно выбрали время для шутокъ. Когда я васъ спрашиваю, что васъ оскорбляетъ въ моемъ домѣ, нужно отвѣчать какъ слѣдуетъ, серьезно, а не какъ какая-нибудь парижская мамзель!
   -- Для чего-же мнѣ отвѣчать, если вы уже рѣшили, чтобы я уѣхала?
   -- Съ чего вы это взяли? Я вамъ сказалъ только, что мы не созданы для того, чтобъ жить вмѣстѣ, и указалъ вамъ способъ измѣнить и ваше мѣстопребываніе, и ваше общество. А раньше я объявилъ вамъ, что вы должны быть вѣжливы со мной и съ моими гостями, и не принуждали-бы меня прибѣгать къ рѣшительнымъ мѣрамъ.
   Марина не успѣла еще отвѣтить, какъ вошла запыхавшись Джіованна.
   -- Ваше сіятельство, господа пріѣхали!
   Внизу слышалось нѣсколько голосовъ, или, вѣрнѣе, одинъ голосъ, ясный, звонкій, съ аккомпаниментомъ другихъ, знакомыхъ и незнакомыхъ, прерываемый почтительнымъ короткимъ смѣхомъ.
   -- Вотъ такъ путешествіе! говорилъ голосъ, -- вотъ такъ народъ! У тебя мой чемоданъ, Момоло? Я вамъ разскажу, дѣти! Кто ты, моя красавица? Ея горничная? Отлично! А гдѣ-же этотъ Чезаре? Неужели онъ спитъ? Скажи, милая, какъ тебя зовутъ? Фанни? Слушай, Фанни, что это за бѣлая фигура тамъ внизу? Монахъ или поваръ? Пусть онъ мнѣ приготовитъ бульону. Непо, ты блѣденъ, дитя мое? О Боже мой! Чезаре, какъ ты постарѣлъ и подурнѣлъ!
   Этими словами графиня Фоска Сальнадоръ поздоровалась съ графомъ, поспѣшно шедшимъ ей на встрѣчу съ лицомъ, которому онъ старался, но безполезно, придать веселый видъ. Еще хуже было, когда графиня вздумала его поцѣловать, огорошивая при этомъ потокомъ болтовни. Почти потерявшись, онъ отвѣчалъ ей "да, да, да" на самыхъ своихъ низкихъ нотахъ, пожималъ руки Непо и чуть-чуть не пожалъ ихъ старому слугѣ графини, не смотря на его глубокіе поклоны и постоянныя восклицанія: ваше сіятельство, ваше сіятельство! Графъ былъ точно на огнѣ; онъ съ удовольствіемъ послалъ-бы къ чорту всю компанію. Рѣчи графини бѣсили его; на долю двухъ женщинъ, стоявшихъ сзади ея сіятельства, отъ него достался тоже очень мало благосклонный взглядъ. А если-бы онъ еще замѣтилъ среди цвѣтовъ во дворѣ гору чемодановъ, ящиковъ и сундуковъ!
   -- Идемте наверхъ, -- сказалъ графъ.
   -- Иду, душа моя. Поручаю вамъ моихъ старичковъ -- Момоло и Катте; бѣдныя созданія! отъ усталости они совсѣмъ полумертвы! Ведите наверхъ! Кстати, Катте, гдѣ-же та дѣвушка? Вы не видали, господинъ медвѣдь, какую красотку я вамъ привезла?!
   Стало быть дѣвушка въ черномъ, стоявшая позади Катте, была не горничной? Нѣтъ, она очевидно ждала, чтобы утихла первая буря встрѣчи. Затѣмъ, подойдя къ графу, спросила его по-итальянски правильно, но съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ:
   -- Прошу васъ, скажите, не здѣсь-ли живетъ капитанъ Андрей Штейнегге?
   У ней былъ мелодичный голосъ, нѣжный, и вмѣстѣ съ тѣмъ твердый.
   -- Да, сударыня, отвѣчалъ удивленно графъ, -- мой добрый другъ Штейнегге живетъ именно здѣсь; только онъ не называетъ себя капитаномъ.
   -- Онъ былъ капитаномъ, капитаномъ въ австрійскихъ лихтенштейнскихъ гусарахъ.
   -- О, я нисколько не сомнѣваюсь; онъ даже говорилъ мнѣ однажды объ этомъ. Такъ вы желаете его видѣть? продолжалъ графъ благосклонно.
   -- Да, -- отвѣчала она трепетно.
   -- Его нѣтъ, но онъ скоро вернется. Прошу васъ пока взойти въ домъ.
   -- Если позволите, я подожду здѣсь.
   Графъ поклонился, приказалъ принести въ пріемную лампу, а самъ поднялся съ гостями наверхъ. Графиня сообщила ему, что эта барышня сошла съ ними на станціи и спросила экипажъ въ замокъ; увидѣвъ ее одну-одинешеньку (а на станціи не было ни души), они предложили ей поѣхать вмѣстѣ съ ними.
   -- Кто она и чего хочетъ я не поняла, -- добавила графиня, -- и говорила-то она мало, да и сказать вамъ? мой сынъ утверждаетъ, что она говоритъ по-итальянски, а мнѣ казалось, что по-нѣмецки.
   Графъ слушалъ все молча.
   -- Однако, какой медвѣдь!-- пробормотала графиня.-- А Марина? Гдѣ же эта плутовка? Быть можетъ ужинаетъ?
   Въ эту минуту появилась Марина; она обняла графиню, пожала руку кузену, спокойно перенося потокъ любезностей и комплиментовъ графини на счетъ ея красоты. Непо въ это время говорилъ съ графомъ. Это былъ молодой человѣкъ, лѣтъ около тридцати, съ орлинымъ носомъ, дурно помѣщеннымъ надъ вьющимися черными усиками, съ большими черными глазами на выкатѣ, съ лицомъ, окаймленнымъ небольшими бакенбардами и бородкою, окружавшими это лицо такъ, что онѣ казались накладными. Руки были малы и бѣлы. Разговаривая, онъ постоянно улыбался. Вообще его особа, походка, движенія и жесты имѣли въ себѣ что-то женственное, что непріятно дѣйствовало при первой встрѣчѣ съ нимъ. Самъ по себѣ онъ не былъ лишенъ ни дарованія, ни образованія, ни честолюбія. Послѣ мира съ Австріею онъ эмигрировалъ и поселился въ Туринѣ, занявшись политикою, политической экономіей, конституціоннымъ правомъ, посѣщая палату и министровъ, державшихъ свои салоны открытыми. Ему приходила мысль избрать дипломатическую карьеру, но онъ еще не держалъ экзаменовъ; во всякомъ случаѣ былъ увѣренъ, что съ освобожденіемъ Венеціи, гдѣ у него были большія имѣнія, онъ непремѣнно попадетъ въ депутаты.
   Въ то время, какъ графиня безъ умолка болтала съ Мариной, онъ мучилъ графа своей біографіей, сообщеніями о своихъ занятіяхъ и надеждахъ. Графъ, неумѣвшій притворяться, слушалъ его, развалившись на креслѣ, заложивши руки въ карманы, опустивши голову, скрестивши ноги и время отъ времени взглядывая на него не то съ недоумѣніемъ, не то съ видомъ человѣка, которому сильно надоѣдаютъ. Наконецъ, лакей объявилъ, что ужинъ поданъ. Графиня насильно завладѣла рукою своего кузена. Непо поспѣшилъ предложить руку Маринѣ, взявшей ее съ легкимъ кивкомъ, смотря на графиню и продолжая разговаривать съ ней; она едва касалась руки Непо и, войдя въ столовую, оставила ее.
   Между тѣмъ дѣвушка въ черномъ продолжала дожидаться въ нижней пріемной. Она, казалось, ни на что не обращала вниманія и только глядѣла на дверь. Послышались шаги; вошелъ Штейнегге; она поднялась. Штейнегге съ удивленіемъ взглянулъ на нее и пошелъ было прочь. Тогда молодая дѣвушка сдѣлала шагъ впередъ и вполголоса вымолвила:
   -- Ich, bitte.
   Старый нѣмецъ, услышавши неожиданное обращеніе, почувствовалъ, какъ кровь бросилась ему въ голову отъ этихъ двухъ простыхъ словъ, произнесенныхъ на его языкѣ. Онъ могъ лишь вымолвить: -- "о mein Fraülein" и протянулъ ей обѣ руки.
   -- Вы, -- продолжала дѣвушка съ дрожью въ голосѣ и по прежнему по-нѣмецки, -- вы капитанъ Андрей Готтгольдъ Штейнегге изъ Нассау?
   -- Да, я.
   -- Кажется, у васъ тамъ есть родственники?
   -- Да, да.
   -- Я имѣю извѣстія...
   -- У васъ есть извѣстія? Извѣстія о моей дочери? О, сударыня!
   Онъ сложилъ передъ ней руки, какъ передъ образомъ. Его глаза блистали, губы дрожали, вся фигура выражала страстное ожиданіе. Графиня Фоска была права, сказавши, что бѣдная дѣвушка была близка къ обмороку: она сильно поблѣднѣла и могла только промолвить Штейнегге, успѣвшему подхватить ее:
   -- Ничего, немного воздуху.
   Онъ скорѣе вынесъ ее, чѣмъ вывелъ, на воздухъ, посадилъ на скамейку и пожираемый тысячью ощущеній, воображая услышать извѣстія о всевозможныхъ несчастіяхъ, можетъ быть о самомъ неисправимомъ, держалъ ее за обѣ руки, говорилъ нѣжнымъ голосомъ съ этой неизвѣстной ему дѣвушкою его родины, столь одинокой въ чужой землѣ; онъ пріискивалъ въ памяти самыя нѣжныя выраженія, слова, не появлявшіяся на его устахъ уже столько лѣтъ. Слышала-ли она восклицаніе -- Mein Kind -- обращенное къ ней, забыла-ли первыя слова, которыми обмѣнялась съ нимъ, или его нѣжный тонъ заставилъ ее подумать, что ея тайна уже была открыта, но она вдругъ бросилась на шею Штейнегге и залилась слезами.
   Невѣроятно, но Штейнегге сперва ничего не понялъ. Въ памяти его твердо держался образъ его дочери, оставленной имъ восьмилѣтней дѣвочкой, съ парой большихъ глазъ и длинными, бѣлокурыми волосами. Дѣйствія и слезы молодой дѣвушки ясно говорили ему: "это она", но онъ въ одно и то же время и понималъ и не понималъ; онъ не могъ представить сразу подобной перемѣны.-- О, папа!-- вымолвила она съ нѣжностью и упрекомъ. Только тогда его сердце и умъ просвѣтились; съ несвязными рѣчами онъ бросился на колѣни передъ дочерью, схватилъ ея руку, прижалъ ее къ губамъ. Неописанная радость причиняла ему настоящую физическую боль, но онъ чувствовалъ себя исполненнымъ глубокимъ счастіемъ.
   -- Эдифь, дорогая, дорогая Эдифь, дитя мое, -- вымолвилъ онъ подавленнымъ голосомъ.-- Да точно-ли вы Эдифь? Какъ это можешь быть ты?
   Эдифь молча сжимала въ своихъ нѣжныхъ рукахъ его загрубѣлыя руки.
   Блеснулъ у двери огонекъ и остановился.
   -- Папа, -- сказала тотчасъ-же Эдифь, -- представь меня.
   Штейнегге неохотно поднялся. Онъ не обратилъ вниманія на огонекъ и остался бы здѣсь съ ней цѣлую ночь одинъ; онъ не понималъ ея желанія. Его честная душа не могла вообразить себѣ, сколько лживыхъ вещей было нашептано его дочери противъ него, ея отца! Эдифь не хотѣла имъ вѣрить, но все-таки нѣкоторое сомнѣніе невольно осталось у нея; она слегка боялась, что можетъ быть и въ этомъ неизвѣстномъ домѣ не уважаютъ ея отца. Не смотря на молодость она понимала людей несравненно лучше, чѣмъ ея отецъ, повидимому много видѣвшій на своемъ вѣку.
   Они вышли подъ руку изъ пріемной. У дверей стояла со свѣчей Фанни.
   -- Добрый вечеръ, -- сказала ей Эдифь, проходя мимо.
   Фанни, не уважавшая "оборванца", какъ она называла Штейнегге, попробовала было усмѣхнуться, когда Эдифь поздоровалась съ ней; но усмѣшка тотчасъ-же замерла на ея губахъ и она поклонилась очень любезно.-- "Что общаго, подумала она, -- можетъ быть у старого нѣмчуры съ этой барышней?"
   Она тотчасъ же обратила вниманіе на ея нѣжную и серьезную красоту, на изящную ея фигуру, замѣтила ея походку, поклонъ, ея голосъ, строгую простоту платья. Принявши все это въ разсчетъ, со своей привычкой и знаніемъ настоящихъ дамъ, она составила себѣ очень выгодное мнѣніе объ Эдифи.
   -- Посвѣтите намъ, -- сказалъ Штейнегге.
   Фанни поглядѣла на него съ изумленіемъ. Откуда у него набралась смѣлость приказывать? Обыкновенно онъ едва рѣшался просить слугъ, теперь же онъ казался выросшимъ на цѣлый футъ и держался точно военный, ведущій королеву. Фанни молча повиновалась.
   Въ гостиной Штейнегге свободно представилъ свою дочь, безъ того оттѣнка, который замѣчается у лицъ, представляющихъ хозяевамъ своихъ родственниковъ. Графъ Непо и Марина отнеслись холодно къ новоприбывшей. Графъ Чезаре, напротивъ, чрезвычайно сердечно; онъ всталъ, съ искреннимъ удовольствіемъ протянулъ руку дѣвушкѣ и заговорилъ съ ней самымъ благосклоннымъ тономъ о дружбѣ и уваженіи, которыя онъ питалъ къ ея отцу. Графиня обращалась за объясненіями то къ тому, то къ другому изъ присутствующихъ, но ничего не могла понять, а когда поняла, то не могла кончить съ восклицаніями удивленія и вопросами всякаго рода. Догадываясь, что отецъ и дочь желаютъ остаться наединѣ, графъ замѣтилъ, что путешественница, вѣроятно, желаетъ отдохнуть, и предложилъ Штейнегге распорядиться относительно комнаты для Эдифи. Джіованна отвела гостьѣ комнату рядомъ съ ея отцомъ. Штейнегге, пока приводили комнату въ порядокъ, разгуливалъ по корридору, громко разговаривая самъ съ собой и со стѣнами. Черезъ нѣсколько времени дверь открылась и голосъ Эдифи тихо позвалъ его:
   -- Папа!
   Штейнегге вошелъ и молча обнялъ дочь. Они не могли говорить и смотрѣли другъ на друга; она улыбалась сквозь слезы. Бѣдняга Штейнегге дрожалъ, какъ листъ, и дѣлалъ невѣроятныя усилія, чтобы сдержать свое волненіе. Эдифь достала маленькій медальонъ, раскрыла его и подала отцу. Онъ, даже не взглянувши на него, возвратилъ его обратно, ударяя себя рукой по сердцу. Нѣсколько минутъ онъ не могъ вымолвить слова, потомъ всталъ и потушилъ лампу.
   -- Теперь разсказывай. Не сердись, что я такъ сдѣлалъ: я хочу слушать только твой голосъ и воображать, что послѣ нашей разлуки не прошло столько времени.
   И Эдифь разсказала ему о двѣнадцати годахъ, проведенныхъ ею въ домѣ дѣда, объ ихъ родныхъ. Дѣдушка, умершій нѣсколько мѣсяцевъ назадъ, былъ добръ къ ней, но не позволялъ, чтобы въ домѣ произносили даже имя изгнанника. Эдифь старалась отчасти скрыть, отчасти извинить, на сколько было можно, ненависть старика, исполненнаго предразсудковъ, искоренить которые не заботился никто въ семьѣ. Штейнегге не прерывалъ ее, желая узнать, какъ Эдифь, оставлявшая безъ отвѣта всѣ его письма, рѣшилась, наконецъ, покинуть родину и родныхъ, чтобы пріѣхать къ нему. Это была самая трудная и горестная часть для разсказчицы. До смерти дѣда она не получила ни одного письма отъ отца; потомъ случайно нашла одно, писанное имъ изъ Турина. Изъ него она узнала, что отецъ писалъ ей постоянно, но всѣ его письма были задержаны или уничтожены. Тутъ разсказъ ея былъ прерванъ потокомъ негодованія Штейнегге противъ проклятыхъ ханжей, притворщиковъ и негодяевъ, способныхъ поступать не хуже убійцъ. Онъ шумѣлъ до тѣхъ поръ, пока не уронилъ двухъ стульевъ; тутъ онъ почувствовалъ на губахъ чью-то руку; гнѣвъ его разомъ упалъ; онъ поцѣловалъ эту руку и удержалъ въ своихъ рукахъ.
   -- Ты права, сказалъ онъ, но все-таки это ужасно!
   Она продолжала разсказывать, какъ это письмо, писанное болѣе двухъ лѣтъ назадъ, чуть не свело ее съума. Она знала его наизусть, умоляла дядей дать ей какое-нибудь другое изъ его писемъ. Писемъ не было. Вмѣстѣ съ тѣмъ порвались и узы, соединявшія Эдифь съ семьей матери. Она получила свою часть наслѣдства, очень скромную, такъ какъ наслѣдниковъ въ не особенно богатой, но жившей по барски семьѣ, было нѣсколько. Она пожелала располагать тотчасъ-же своими средствами и получила согласіе на извѣстныхъ условіяхъ, которыхъ не стала оспаривать. Тогда она тотчасъ-же уѣхала въ Италію, со своимъ маленькимъ наслѣдствомъ въ шесть тысячъ талеровъ и съ рекомендательнымъ письмомъ къ прусскому консулу въ Туринъ, завѣдывавшему также и дѣлами Нассаускаго герцогства. Въ Туринѣ консулъ сдѣлалъ многое для нея и наконецъ узналъ, гдѣ находится ея отецъ. Затѣмъ Эдифь сообщила, что сюда проводили ее Сальнадоры.
   Штейнегге сообразилъ, что ему слѣдовало сойти въ гостиную прежде, чѣмъ разойдутся гости; онъ вернется черезъ нѣсколько минутъ. Онъ поспѣшно спускался внизъ, не обращая вниманія на то, что лампы на площадкахъ лѣстницы были потушены и что въ домѣ не слышно было голосовъ, кромѣ хода большихъ стальныхъ на лѣстницѣ часовъ. Часы эти звонко ударили часъ. Возможно-ли? Онъ думалъ, что было не позже половины десятаго! На ципочкахъ вернулся онъ обратно и тихо открылъ дверь въ комнату Эдифи. Эдифь стояла на колѣняхъ, опершись скрещенными руками на спинку стула и положивши на нихъ голову. Штейнегге остановился; у него захватило дыханіе. Онъ самъ не зналъ, чувствовалъ-ли онъ ревность къ тому невидимому существу, къ которому въ надзвѣздное пространство неслись мысли его дочери, только онъ почувствовалъ холодъ, какую-то тѣнь между собою и Эдифью. Ему вдругъ пришло въ голову, что она можетъ любить его меньше, чѣмъ онъ хотѣлъ, и онъ испугался.
   Эдифь замѣтила его, оставила стулъ, поднялась и сказала:
   -- Входите, папа.
   -- Я тебѣ мѣшаю?
   Она удивилась печальному тону его вопроса и отвѣтила сдержаннымъ "нѣтъ", поднявши брови, какъ-бы желая сказать: почему ты меня такъ спрашиваешь?
   Долго еще они разговаривали другъ съ другомъ вполголоса. Она разспрашивала его о тысячахъ подробностей его прошлой жизни, съ того времени какъ они разстались, подробностей и значительныхъ, и ребяческихъ. Бѣдный Штейнегге чувствовалъ, что у него въ груди разливается какая-то сладость и трепетная гордость. Передавая взволнованной дѣвушкѣ одно за другимъ свои лишенія, онъ добавлялъ, что все это было вздоромъ въ сравненіи съ испытываемой имъ теперь радостью.
   Звонъ колоколовъ пронесся черезъ замокъ, теряясь въ лѣсистыхъ покатостяхъ горъ: на завтра долженъ былъ быть большой праздникъ въ мѣстечкѣ.
   -- Почему звонятъ, папа?
   -- Не знаю, милая, -- отвѣчалъ Штейнегге. Произнеся эти слова, онъ почувствовалъ что сказалъ что-то ложное и замолчалъ; замолчала также и Эдифь. Молчаніе длилось нѣсколько минутъ.
   -- Эдифь,-- сказалъ наконецъ Штейнегге,-- ты устала, неправда-ли?
   -- Немножко, папа.
   Ея серебристый голосокъ былъ по прежнему нѣженъ, но въ немъ звучала теперь едва уловимая печальная нотка. Какъ только Штейнегге былъ отпущенъ съ поцѣлуемъ, Эдифь вернулась къ окну и снова долго бесѣдовала съ кѣмъ-то въ надзвѣздномъ пространствѣ. А ея отецъ не могъ успокоиться, не могъ найти себѣ мѣста. Пять или шесть разъ онъ возвращался, стучался, спрашивая, есть-ли у нея вода, спички, когда ее разбудить, принести-ли кофе въ ея комнату, не желаетъ-ли она того, другого; ему хотѣлось расположиться передъ ея дверью, чтобы охранять ее. Только передъ самымъ разсвѣтомъ онъ бросился -- какъ былъ одѣтымъ -- въ постель и забылся.
   

ГЛАВА II.

   -- Ахъ, милая Венеція!-- говорила графиня Фоска, смотря очень недовѣрчиво на сервированное кофе, поданное ея вѣрною наперсницею, Катте.
   -- О, да! ваше сіятельство, милая Венеція!
   -- Да вѣдь это вода!-- воскликнула графиня, ставя чашку на подносъ, едва коснувшись ея губами.
   -- Чистая вода, ваше сіятельство; я говорила это старухѣ. О, какой домъ! Старуха было запротестовала изъ-за простынь, но я ей напѣла, что ея сіятельство не могутъ спать иначе, какъ на своихъ простыняхъ.
   -- Ты это сказала ей?
   -- Да, ваше сіятельство.
   -- Отлично сдѣлала! Я захватила ихъ съ собой для гостинницы, но разъ, что онѣ тутъ... Одѣвай-же меня, скоро уже обѣдня.
   -- Слушаю, ваше сіятельство! Горничная госпожи Марины нашла, что я права, -- если только я ее хорошо поняла, потому что обѣ онѣ говорятъ хуже турокъ. А знаете, ваше сіятельство, здѣсь и господа, и слуги, съ вашего позволенія, живутъ, какъ кошки съ собаками.
   -- Неужели, неужели? Давай другой чулокъ! Неужели? А вѣдь еще недурны мои ноги, какъ тебѣ кажется?
   -- О, ваше сіятельство, если бы у всѣхъ молодыхъ дамъ были такія ножки!
   -- Ну, ну, старушка, разсказывай!-- Такъ какъ кошки съ собаками? А?
   -- Чисто какъ кошки съ собаками, ваше сіятельство. Графъ и маркиза не могутъ видѣть другъ друга. Извольте опереться на меня; потихоньку, ваше сіятельство, потихоньку; постель высока. Когда они смотрятъ другъ на друга, кажется хотятъ съѣсть одинъ другого; такъ вчера разсказывалъ поваръ нашему Момоло, потому что, кажется, поваръ не держится ни чьей стороны. Да, разсказываютъ здѣсь исторійки!
   -- Ну, ну, говори!
   -- Не знаю, ваше сіятельство, могу-ли, потому что тутъ замѣшанъ самъ графъ.
   -- Э, глупая, когда я тебѣ приказываю, ты обязана говорить безъ размышленій.
   -- Слушаю-съ. Изволите видѣть, графъ нѣсколько времени тому назадъ хотѣлъ жениться на маркизѣ; бѣдняжка совсѣмъ пришла въ отчаяніе, потому что вѣдь она молода.
   -- Разсказывай безъ "бѣдняжекъ"...
   -- Слушаю-съ. Такъ маркиза заболѣла и что-то у нея сдѣлалось съ головой и съ того времени она просто не можетъ видѣть графа, а онъ взбѣсился на нее. Потомъ явился этотъ молодой человѣкъ...
   -- Какой молодой человѣкъ?
   Ея сіятельство нѣсколько обезпокоилась.
   -- Тутъ, ваше сіятельство, одинъ какой-то молодчикъ, у котораго и имя-то вовсе не его. Кажется, что есть какая-то загвоздочка... не знаю, ясно-ли я говорю?
   -- О, безтолковая! Намъ съ тобой двѣсти лѣтъ, а ты еще пускаешься въ такіе обороты!
   -- Слушаю-съ. Этотъ молодой человѣкъ носитъ другое имя, но онъ сынъ самого графа, -- вотъ что!
   Графиня, развязывавшая ленты ночного чепчика, осталась на минуту неподвижной, глядя съ раскрытымъ ртомъ на Катте.
   -- Вздоръ, глупости, ложь,-- промолвила она, пожимая плечами.-- Ну, что-же дальше?
   -- Вотъ тутъ-то и начинается путаница. Я не поняла хорошенько, любились-ли они или не выносили другъ друга, онъ-ли,-- я хочу сказать -- она-ли наговорила ему разныхъ вещей, или графъ хотѣлъ, чтобы она прогнала этого молодчика, или ему это не нравилось, или она себѣ вбила это въ голову, или...
   -- Уфъ! Даже въ потъ бросило! Что поймешь изъ твоей болтовни? Дай мнѣ ту штуку, -- ту штуку, не понимаешь, что-ли? Куда ты идешь?
   Катте взяла парикъ ея сіятельства и принялась прилаживать его на головѣ графини.
   -- Ну, далѣе?-- сказала послѣдняя.
   -- Далѣе?.. Позвольте, ваше сіятельство, немножко криво, вотъ такъ, еще немножко...
   Графиня пыхтѣла, какъ локомотивъ.
   -- Ну, кто теперь замѣтилъ бы, ваше сіятельство, что это парикъ? Да впрочемъ, и сама Мадонна носитъ его. Такъ, въ одинъ прекрасный день, не знаю какъ, началась цѣлая исторія. И тотъ, и другая принялись кричать, не знаю, вцѣпились-ли другъ другу въ волосы, только молодчикъ, даже не сказавши "прощайте, собаки", пустился по переулку; съ тѣмъ его и видѣли! Это было недѣли три тому назадъ. А этотъ нѣмецъ, ваше сіятельство, вотъ-то уродина! сегодня утромъ пришелъ внизъ за кофеемъ для своей нѣмочки. Внизу были графъ; вотъ ужъ настоящій хозяинъ: вездѣ торчитъ, точно выскакиваетъ изъ-подъ земли!
   -- Молчи, болтунья!-- прервала ее графиня.-- Зачѣмъ ты мнѣ выложила всѣ эти сплетни? Ну, живѣе подай зеркало! Чудесно, моя радость! У Мадонны тоже на носу есть такая штука? Вотъ что значитъ давать вамъ свободу! вы ни на что и вниманія не обращаете! Живѣе! Всталъ графъ Непо?
   -- Кажется; я видѣла, что Момоло понесъ ему платье.
   -- Чудесно! Иди, позови его ко мнѣ скорѣй!
   -- Сейчасъ, ваше сіятельство!-- Нѣтъ, ты еще пахнешь треской,-- пробормотала Катте, выходя.
   Конечно, графиня Фоска не была виновата въ томъ, что отецъ ея былъ рыбнымъ торговцемъ. Когда графъ Сальнадоръ соблаговолилъ предложить ей свою руку, ея сограждане дали ей прозвище "графини трески", но она довольно скоро съумѣла избавиться отъ этого прозвища, благодаря своему добродушному тону, смѣлости, съ которой говорила о своемъ происхожденіи, и своему веселому невѣжеству. Даже самыя строгія аристократическія дамы постепенно признали ее, и надо было имѣть такое тонкое обоняніе, какъ у Катте, чтобы слышать еще тотъ запахъ, о которомъ она говорила.
   Въ двадцать лѣтъ совмѣстной жизни мужъ и жена разбросали изрядно денегъ направо и налѣво. Послѣ смерти мужа у графини оказались огромные долги, разоренныя имѣнія и мальчикъ, которому всѣ въ домѣ и внѣ дома удивлялись за его способности. Графиня, сообразивши свое положеніе, испугалась, обратилась ко всѣмъ святымъ, къ адвокатамъ, къ дѣловымъ людямъ, среди которыхъ имѣла счастіе найти прекраснаго повѣреннаго, адвоката Мировича. Она принялась жить совсѣмъ экономно, продала два имѣнія въ Фріули, а кстати и разное запыленное старье въ Британскій музей, такъ какъ оно, по мнѣнію графини, годилось только на то, чтобы быть брошеннымъ въ воду. Непо былъ помѣщенъ въ гимназію, гдѣ весьма быстро заслужилъ хорошую репутацію: онъ не лишенъ былъ способностей, имѣлъ прекрасную память и даръ слова. Въ университетѣ онъ не пріобрѣлъ симпатіи товарищей и держался въ кружкѣ изящной молодежи, осмѣиваемой большинствомъ студентовъ. Первые шаги въ обществѣ были для него удачными; на него возложили надежды не только маменьки съ дочками, но и тѣ патріоты, которые желали видѣтъ стоящими высоко представителей родовъ знаменитыхъ венеціанскихъ патриціевъ.
   Его имя всегда ставили первымъ, когда въ обществѣ заходила рѣчь о наиболѣе достойной молодежи въ Венеціи. Для всѣхъ этихъ успѣховъ ему было достаточно знать по-нѣмецки и по-англійски, подписаться на нѣсколько иностранныхъ экономическихъ журналовъ, заглядывать порою въ засѣданія какого нибудь ученаго общества. Въ то же время онъ вертѣлся около самыхъ аристократическихъ дамъ, не обжигая, однако, себѣ не только крылышекъ, но даже и шнурка своего pince-nez. Съ ними онъ шутилъ безнаказанно, давая имъ разные совѣты, пріобрѣтая мало-по-малу репутацію "sui generis", такъ, что онѣ не могли говорить о Непо Сальнадорѣ безъ похвалъ и вмѣстѣ съ тѣмъ и безъ улыбокъ. Долгое время имя его знаменитаго рода и доброе мнѣніе, составленное о немъ скорѣе на вѣру, чѣмъ на основаніи фактовъ, перевѣшивали сомнительныя улыбки и сужденія, которыя кое-кто наединѣ уже начиналъ высказывать о немъ. Постепенно эти мнѣнія распространялись однако все шире и кредитъ Непо быстро уменьшился во всѣхъ отношеніяхъ. Его вѣчное pince-nez, слишкомъ изысканный покрой платья, излишняя женственность манеръ, смѣшное тщеславіе, всѣ плохо скрытыя или просто нелѣпыя выходки начали осмѣиваться уже явно, а друзья его совсѣмъ свободно сомнѣвались даже въ его знаніяхъ и способностяхъ. Послѣ войны за освобожденіе Италіи двое или трое друзей его дома, принимавшіе къ сердцу честь Венеціи и ея аристократическихъ родовъ, убѣдили его эмигрировать.
   Непо былъ честолюбивъ и къ тому-же начиналъ сознавать пустоту, образовавшуюся вокругъ него; онъ согласился. Мать иногда ѣздила къ нему, и въ Миланѣ они встрѣчались часто съ Круснелли Маломбра, ихъ родственниками по матери Марины. Уже тогда графинѣ пришла въ голову мысль женить сына на Маринѣ, но тогда Непо отказался. Графиня была очень довольна появленіемъ на сцену графа Чезаре послѣ катастрофы съ отцомъ Марины: на огромное состояніе графа не было другихъ наслѣдниковъ, кромѣ Марины; однако она не рѣшалась болѣе говорить съ Непо объ этомъ бракѣ, пока самъ Непо не завелъ рѣчь о немъ. Собравши нужныя свѣдѣнія, они порѣшили посѣтить графа въ его помѣстьи.
   Графиня написала Чезаре настоящее дипломатическое посланіе, хотя не безъ ошибокъ въ орѳографіи и въ синтаксисѣ. Въ немъ она высказывала желаніе ея и Непо усилить дружбою родственныя узы, связывающія ихъ. Она желала побесѣдовать съ нимъ о будущности сына, котораго попутно страшно расхваливала; такъ какъ Непо былъ не прочь отъ женитьбы, -- тутъ было сообщено ни слишкомъ ясно, ни слишкомъ запутанно о финансовомъ положеніи Сальнадоровъ,-- то понятно, какъ теперь усиливаются ея материнскія заботы; поэтому-то она и имѣетъ надобность въ умныхъ и дружескихъ совѣтахъ, поэтому-то она вмѣстѣ съ Непо съ удовольствіемъ навѣстила-бы графа, если обстоятельства ей позволятъ. Маринѣ она написала особое письмецо.
   Графъ отвѣчаетъ коротко, что одобряетъ мысли своей кузины относительно брака ея сына, что будетъ радъ ихъ посѣщенію и надѣется, что этому посѣщенію будетъ также рада и его племянница. Сама Марина отвѣтила двумя вѣжливыми, но холодными строками, заставившими было графиню немного призадуматься; этотъ отвѣтъ точно набрасывалъ тѣнь на письмо графа, которое можно было считать за согласіе съ обыкновенной оговоркой -- "если претендентъ понравится", но потомъ она сообразила, что Марина иначе и не могла бы поступить. Поѣздка была рѣшена, а графиня преисполнена самыхъ розовыхъ надеждъ.
   Когда послѣ неожиданныхъ разоблаченій Катте явился Непо, мать встрѣтила его съ похороннымъ выраженіемъ лица и разомъ выложила ему всю исторію, сообщенную ея наперсницей, приберегая для конца самое важное, говоря все тише и тише, такъ что послѣдняя фраза, казалось, принеслась на крыльяхъ вѣтерка:
   -- У него есть сынъ!
   Непо отнюдь не смутился. Онъ отвѣчалъ, что тѣмъ болѣе убѣжденъ въ своемъ успѣхѣ у Марины, если ей такъ скверно въ домѣ дяди; что касается до "сына", то не стоило имъ и заниматься. Графиня не хотѣла вѣрить своимъ ушамъ, заставила его повторить его слова дважды.
   -- Я знаю, что говорю,-- воскликнулъ нетерпѣливо Непо,-- если я женюсь на моей кузинѣ, то не изъ-за денегъ; это глупости, мама!-- Графиня разсердилась еще пуще, но все вполголоса. Непо пожималъ плечами и молчалъ. Однако, когда мать объявила ему, что уѣдетъ сегодня-же вечеромъ, онъ въ свою очередь напалъ на нее съ упреками и сарказмами и заявилъ, что не уѣдетъ, если-бы въ замокъ собрались Силлы со всего свѣта...
   -- Какіе Силлы?-- прервала графиня.-- Что это за Силла? Это и есть тотъ молодчикъ?
   Непо прикусилъ себѣ губы.
   -- Да отвѣчай-же! Это и есть его сынъ?
   -- Нѣтъ здѣсь никакихъ сыновей!
   -- Ого-го!-- произнесла графиня, между тѣмъ какъ Непо, надувшись, повернулся къ ней спиной, собираясь выходить.-- Ты это зналъ? Какимъ образомъ ты все это узналъ?
   Непо сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ и вышелъ бормоча изъ комнаты.
   Ея сіятельство посмотрѣла ему въ слѣдъ, подняла брови, вытянула нижнюю губу и воскликнула:
   -- Однако!
   

ГЛАВА III.

   Колокола мѣстечка широко трезвонили и веселый звонъ разносился по долинамъ, разсѣивался по полямъ, отыскивая по холмамъ и на горахъ каждый затерявшійся въ нихъ домикъ. Линія темныхъ платковъ медленно поднималась по извилистой дорогѣ, ведшей въ церковь, входила въ ея темный портикъ, точно муравьи въ муравейникъ. Затѣмъ явились толпы веселыхъ розовыхъ и желтыхъ платковъ, опоздавшіе претенціозные зонтики, толпы остроконечныхъ шляпъ, размѣстившихся близъ церкви. Среди этихъ группъ показался и Штейнегге съ Эдифью, которую онъ проводилъ въ церковь, и минуту спустя вышелъ, удаляясь по тропинкѣ, ведущей въ гору, начинавшуюся тотчасъ за церковью. Вотъ и графиня, вся запыхавшаяся, хотя ее привезли на лодкѣ; за ней слѣдуютъ Джіованна и Катте; затѣмъ въ почтительномъ разстояніи Момоло, вѣчно кажущійся спящимъ. Ея сіятельство скандализована поведеніемъ своего кузена, не посѣщающаго церковь, и кузины, выбравшей какъ разъ это время, чтобы увлечь съ собою Непо на прогулку. Она будетъ усердно молиться за себя и за сына, отнюдь невиновнаго въ томъ, что онъ пропускаетъ службу по нѣкоторымъ причинамъ, которыя Господь Богъ пойметъ и извинитъ. Выходятъ клерики въ бѣлыхъ одеждахъ, священникъ въ ризѣ, органистъ начинаетъ играть, мужчины входятъ въ церковь. Пять минутъ спустя появляется Марина, въ сопровожденіи Непо. Проходя черезъ ряды мужчинъ, она дѣлаетъ знакъ Непо остановиться, и сама входитъ въ капеллу. Элегантный Непо весь съеживается, очутившись между двумя грязными мужиками, и начинаетъ разыскивать взорами Марину; видитъ Катте, Момоло, неподвижно стоящаго у двери, находитъ свою мать, но не насмѣшницу, заставившую его сперва выразить пренебреженіе къ обѣдни для того, чтобы потомъ привести его въ церковь и оставить среди мужиковъ. Марина, впрочемъ, не думала о немъ. Священникъ провозгласилъ "Credo in unem Deum", народъ подхватилъ подъ звуки органа: "Patrem omnipotentem". Марина думала о пройденномъ ею пути: открытіе рукописи, таинственныя обѣщанія Цециліи, любовь, замѣченную ею въ глазахъ Силлы, его страстныя объятія, имя, о которомъ онъ напомнилъ ей въ ту ночь, предположеніе, что онъ и былъ ея корреспондентомъ, попавшимъ по волѣ судьбы въ замокъ, и страсть глухая, нѣмая, медленная и властительная, наконецъ являвшаяся послѣ столькихъ ожиданій, послѣ столькихъ разсѣявшихся надеждъ, послѣ всей скуки, испытанной ею отъ разныхъ глупыхъ ухаживателей былого времени! Она чувствовала приливъ вѣры и благодарности къ неизвѣстному Богу, въ ея представленіи, конечно, отличавшемуся отъ Того, которому молились рядомъ съ нею, не столь далекому и холодному, но благотворному и вмѣстѣ ужасному, какъ солнце, несущее огонь, дающій жизни теплоту и блескъ. Она чувствовала себя въ рукахъ этого всемогущаго и благосклоннаго къ ней божества. Закрывши лицо руками, она слышала сильное біеніе своего сердца и испытывала ощущенія, острыя почти до болѣзненности, думая о неизбѣжности выполненія таинственныхъ обѣщаній, о силѣ любви, долженствующей пробудить ея душу, всѣ ея чувства, помимо ихъ физической природы: въ этомъ она не сомнѣвалась ни минуты. Она думала о препятствіяхъ, которыя необходимо преодолѣть для достиженія ея цѣли -- о потерянныхъ слѣдахъ Силлы, объ его негодованіи, а кто знаетъ? можетъ быть, даже забвеніи имъ самаго ея существованія, о нерасположеніи къ ней дяди, объ этомъ смѣшномъ Непо. Она испытывала сильное и яркое удовольствіе, думая обо всѣхъ этихъ разнообразныхъ препятствіяхъ, ничтожныхъ для Бога, Patrem omnipotentem.
   Она вся отдавалась Ему: ея фигура, склонившаяся надъ скамьею, казалась раскаивающимся искушеніемъ. Графиня бросала на нее искоса взоры, обмахиваясь вѣеромъ и поспѣшно шепча нескончаемыя молитвы. Она была довольна благочестіемъ Марины, заранѣе уже представляя, какъ встрѣтитъ ея будущую невѣстку ея венеціанскій духовникъ, старый прелатъ С. Маріи Формозы.
   Непо стоялъ какъ на иголкахъ, безпрестанно поднося къ носу раздушенный платокъ, смотря изъ-подлобья на своихъ грубыхъ сосѣдей. Когда вмѣстѣ съ прихожанами они становились на колѣни, онъ не рѣшался оставаться на ногахъ и потихоньку тоже опускался, страшно безпокоясь за свои брюки нѣжнаго, голубоватаго цвѣта. Какая разница съ послѣднею аристократическою обѣднею въ С. Филиппо, гдѣ онъ присутствовалъ еще надняхъ! Онъ утѣшался, припоминая о кузинѣ. "Аристократическая натура!-- думалъ онъ про себя.-- Я долженъ быть ея идоломъ, ея спасителемъ. Конечно, она пока не хочетъ, чтобъ я замѣчалъ это; это естественно!"
   Прозвонилъ колокольчикъ къ подъему Святыхъ даровъ. Непо, наклонивъ благочестиво голову, думалъ въ это время: "тысяча двѣсти гектаровъ въ Ломеллинѣ, восемьсотъ въ Новарезѣ, дворцы въ Туринѣ и во Флоренціи. Отличная партія!"
   Наоборотъ, Эдифь не наклоняла своего лица; она была блѣдна, но смотрѣла спокойнымъ взоромъ. Только дрожаніе ея рукъ выдавало горячность ея молитвы: "Господи, Тебѣ извѣстно какъ обижали его, неужели Ты не будешь къ нему милосердъ?.."
   А Штейнегге въ это время слушалъ обѣдню in excelsis, сидя на верхушкѣ холма между лавровыми деревьями и сжавши руками свои колѣни. Точно старый волкъ въ меланхоліи онъ не обращалъ вниманія на дивную картину, разстилавшуюся передъ его взоромъ, не слушая шепота листьевъ, колеблемыхъ вокругъ него вѣтромъ; онъ смотрѣлъ на церковь и слушалъ только звуки молитвъ, временами доносившихся оттуда. Его всего поглотила одна мысль:
   -- Я нечестивецъ въ ея глазахъ!
   Горькая мысль! Столько выстрадать, сберечь неприкосновенною свою честь, не смущаясь даже голодомъ и всѣми искушеніями, представлявшимися утомленному тѣлу, уберечь эту честь еще болѣе ради нея чѣмъ для себя, любить свою дочь такъ, какъ онъ ее любилъ, и считаться нечестивцемъ! Неужели же ему теперь унизиться до того, чтобы имѣть дѣло съ попами, начать ходить въ церковь, исповѣдываться? И даже не вѣря? Склониться передъ священниками, погубившими его жену, уничтожившими его семью? "И, однако, я кончу такъ -- думалъ онъ -- склонюсь, только бы Эдифь продолжала любить меня!" -- Ему пришла въ голову мысль -- не обратиться ли къ Богу, разъ Онъ существуетъ?
   Онъ всталъ и принялся громко молиться: "О, Господи, услышь меня! Мы не были друзьями. Пусть такъ! Я говорилъ очень дурно о Твоихъ служителяхъ, но не о Тебѣ. Если Ты хочешь быть справедливымъ -- а я вѣрю въ это, -- посмотри, не достаточно ли я заплатилъ за всѣ свои грѣхи. Ты великъ; я ничтоженъ; Ты безконеченъ, я старъ и утомленъ. Чего хочешь Ты лишить меня? Любви Эдифи? У меня нѣтъ ничего болѣе на свѣтѣ! Можетъ быть Ты оставишь ее мнѣ? Если же нѣтъ, тогда, о Господи, разбей мою жизнь..."
   Звуки собственнаго голоса трогали Штейнегге. Онъ преклонилъ одно колѣно.
   "Я мало зналъ Тебя, Господи, но могу исповѣдывать Тебя -- только безъ священника; видишь, я склонилъ колѣна. Возьми мое желѣзное здоровье, заставь меня умирать каждый день понемногу, но не отнимай отъ меня сердца Эдифи"! Господи -- тутъ Штейнегге совсѣмъ сталъ на колѣни и понизилъ голосъ,-- я много грѣшилъ въ молодости. Я любилъ игру и женщинъ, самыхъ худшихъ изъ нихъ. Три раза изъ двѣнадцати, что я дрался на дуэли, обидчикомъ былъ я, я ранилъ противника и былъ неправъ: у меня всегда были на сердцѣ эти грѣхи. О Боже моей Эдифи, прошу Тебя, прости меня"!
   Больше онъ не прибавилъ ничего, и сѣлъ взволнованный. Ему казалось, что онъ сдѣлалъ какой-то большой шагъ: въ этой бесѣдѣ съ Богомъ его ничтожная вѣра разраслась такъ, что онъ уже ждалъ отвѣта. Онъ закурилъ сигару, желая побѣдить свое волненіе. Теперь онъ обратилъ вниманіе на голоса природы, говорившіе ему что-то торжественное и пока непонятное: онъ, хотя и нѣмецъ, не былъ сентиментальнымъ и никогда не понималъ ея языка. Сигара потухла въ его рукѣ. Что говорила ему окружающая природа? Онъ вздохнулъ, всталъ и пошелъ къ церкви.
   Народъ выходилъ изъ нея, сначала мужчины, потомъ женщины. Штейнегге присматривался къ расцвѣченной толпѣ, сплошнымъ потокомъ лившейся изъ двери: онъ ожидалъ черной шляпки Эдифи. Толпа рѣдѣла. Когда миновала опасность быть помятыми мужиками, появились графиня и Марина въ сопровожденіи Непо; затѣмъ три или четыре старушки; затѣмъ -- никого болѣе. Штейнегге въ безпокойствѣ вошелъ въ церковь; тамъ находились лишь двое лицъ: колѣнопреклоненный священникъ у алтаря и у одной изъ скамей -- Эдифь.
   Штейнегге потихонечку вышелъ и сѣлъ у входа; его сердце билось: что скажетъ Эдифь? Она вскорѣ вышла, улыбаясь, говоря, что замѣтила его присутствіе, не видя его самого, такъ какъ изучила уже его походку, и прося извиненія за то, что заставила ждать себя. Выходя, она позабыла въ церкви зонтикъ.-- Папочка, сказала она шутливо,-- не составитъ вамъ затрудненія?.. Папочка побѣжалъ въ церковь и, не доходя до скамейки гдѣ сидѣла Эдифь, встрѣтилъ священника, шедшаго ему на встрѣчу съ зонтикомъ. Штейнегге поклонился.
   -- Вашъ?-- спросилъ патеръ.
   -- Моей дочери.
   -- Если вы хотите видѣть хоры, ризницу... У насъ есть картины Лунно, Караваджіо... Говорю, если хотите...
   -- Благодарю, благодарю васъ -- сказалъ Штейнегге, раскрывъ ротъ при именахъ Луино и Караваджіо.
   -- Тогда скажите вашей дочери...
   Штнйнегге еще разъ поклонился, ушелъ и тотчасъ-же вернулся въ сопровожденіи Эдифи.
   Священникъ подошелъ съ привѣтливымъ видомъ, но съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ, точно человѣкъ, опустившій палецъ въ слишкомъ горячую воду. Не смотря на то, что на видъ ему было около шестидесяти лѣтъ, онъ обладалъ еще живымъ и вмѣстѣ наивнымъ взглядомъ, лицомъ, голосомъ и движеніями, исполненными искренности; вся фигура дышала энергіей, смѣшанной съ нѣкоторою робостью. Онъ показалъ Штейнегге и Эдифи оба сокровища, принадлежащія церкви. Картина Караваджіо, изображавшая "Мученія св. Лаврентія", довольно плохая по рисунку, дышала жизнью. Штейнегге, не понимавшій ничего въ живописи, принялся ее расхваливать; Эдифь молчала. Картина Луино въ ризницѣ изображала Мадонну, какихъ любило изображать нѣжное письмо этого художника; Эдифь была тронута ею. Какимъ образомъ деревенская церковь могла обладать подобнымъ сокровищемъ? Священникъ отвѣтилъ, что картина была его, собственная, но ему казалось, что она написана по божескому вдохновенію и достойна находиться въ священномъ мѣстѣ. Затѣмъ онъ попросилъ позволенія показать иностранцамъ ризницу. Все было аккуратно уложено въ большомъ сундукѣ; онъ развертывалъ и складывалъ каждую вещь съ чисто женскою ловкостью.
   -- Я вижу, -- замѣтилъ онъ Штейнегге, -- что вы хотѣли-бы мнѣ сказать: ad quied perditio hace? Старикъ священникъ не долженъ обладать вкусами молодой женщины. Что дѣлать! Здѣшніе бѣдняки въ этомъ находятъ удовольствіе! Они хотятъ чествовать Бога и Онъ видитъ ихъ сердца.-- Донъ Иннокентій не сказалъ только, на сколько его собственныя лишенія помогли осуществиться желаніямъ его прихожанъ. Происходя изъ хорошей семьи, онъ оставилъ братьямъ свою часть наслѣдства; братья, очень дружные съ нимъ и любившіе его, подарили ему недавно прекрасный органъ. Въ первую-же обѣдню, отслуженную съ новымъ органомъ, донъ Иннокентій остался сперва нѣсколько времени неподвижнымъ, съ распростертыми руками, слушая съ наслажденіемъ его могучій звукъ и глядя на его ярко сверкавшія трубы. Онъ рѣшилъ показать Штейнегге и органъ. Эдифь была такъ любезна, ея отецъ такъ внимателенъ, что донъ Иннокентій, выйдя изъ церкви, позабылъ даже о кофе, ожидавшемъ его, и принялся задавать имъ вопросы о Германіи, объ ея обычаяхъ, искусствахъ, даже о Гёте, Шиллерѣ, Лессингѣ, единственныхъ нѣмецкихъ авторахъ, которыхъ имена и кое-какія произведенія были ему извѣстны: ему казалось, что всякій нѣмецъ долженъ знать всю Германію, каждое слово, каждый шагъ своихъ знаменитыхъ соотечественниковъ! Онъ припомнилъ даже Бетховена, одну изъ сонатъ котораго слышалъ въ исполненіи нѣкоей барышни, когда ему было шестнадцать лѣтъ. Бѣдный донъ Иннокентій! онъ еще краснѣлъ при этомъ! Глазки Штейнегге блистали отъ удовольствія; онъ отвѣчалъ на каждый вопросъ съ увлеченіемъ, съ чувствомъ національной гордости. Эдифь иногда улыбалась, иногда изъ чувства справедливости дѣлала замѣчанія, которыя не очень-то приходились по вкусу патеру: ему болѣе нравились рѣшительныя заключенія и преувеличенныя описанія Штейнегге, невольно уносившія его въ новый, увлекательный міръ.
   -- Оставьте, -- замѣтилъ онъ ей даже нѣсколько нетерпѣливо -- позвольте мнѣ вѣрить интереснымъ вещамъ, о которыхъ разсказываетъ вашъ отецъ. Я ничего не видѣлъ, не слыхалъ и ничего не знаю; только мнѣ кажется, что вашъ отецъ правъ.-- Штейнегге, слушая подобныя рѣчи, готовъ былъ обнять его, не смотря на его рясу.
   Донъ Иннокентій пригласилъ своихъ спутниковъ зайти къ нему на чашку кофе. Штейнегге тотчасъ согласился; ему казалось, что они были издавна друзьями.
   Маленькій домикъ священника отличался чистотой и порядкомъ; передъ окнами главнаго фасада разстилался великолѣпный видъ. Хозяинъ показалъ, между прочимъ, и свой кабинетъ, гдѣ у него хранилось нѣсколько доисторическихъ древностей, найденныхъ при раскопкахъ на озерѣ и которыя считались имъ сокровищами; втайнѣ онъ печалился, что еще не могъ найти доисторическаго оружія. Штейнегге слушалъ съ интересомъ его объясненія, которыя заставили бы улыбнуться ученаго, потому что бѣдный священникъ приходилъ въ энтузіазмъ отъ всякихъ новыхъ идей, доходившихъ до него черезъ книги и газеты, и строилъ на обрывкахъ разныхъ доктринъ абсурды, обычные для уединенной мысли.
   Эдифь вначалѣ не понравилась ему; она показалась холодной, не смотря на свою любезность. Онъ однако скоро перемѣнилъ свое мнѣніе и пришелъ въ восхищеніе отъ ея бесѣды, отъ простыхъ, ясныхъ и исполненныхъ жизни сужденій, отъ ея смѣлаго и тонкаго ума.
   -- Если бы вы заглянули въ замокъ, -- сказалъ Штейнегге, -- вы бы увидѣли тамъ много чудныхъ картинъ! У графа ихъ множество.
   -- Я бываю тамъ раза два въ годъ; я бы ходилъ чаще, но знаю, что графъ неособенно насъ жалуетъ...
   Штейнегге покраснѣлъ, жалѣя, что завелъ подобный разговоръ.
   -- Впрочемъ, -- сказалъ донъ Иннокентій,-- впрочемъ, что за бѣда?-- я самъ не люблю ихъ!
   -- Ахъ!-- воскликнулъ Штейнегге, протягивая ему объятія, точно донъ Иннокентій сообщилъ ему особенно радостную и невозможную новость.
   -- Не удивляйтесь, сударыня, -- продолжалъ донъ Иннокентій: -- я говорю о нашихъ священникахъ! Въ Италіи духовенство -- не все, но многіе, преимущественно изъ молодыхъ, -- плохая раса, невѣжды, фанатики, слуги злобы и ненависти...
   -- Она была посѣяна, -- замѣтила Эдифь, въ то время, какъ Штейнегге выражалъ жестами свою радость.
   -- Они ее сѣяли и сѣютъ и теперь, -- отвѣчалъ донъ Иннокентій,-- и она растетъ около насъ, вокругъ всѣхъ, носящихъ рясу; и каждый день гибнутъ души. Но довольно, довольно, довольно!
   -- Онъ не всегда такой сердитый, барышня, -- замѣтила Эдифи вполголоса на мѣстномъ нарѣчіи старая служанка, убирая со стола.
   Эдифь не поняла ее.
   -- Она говоритъ, что я золъ, и это, къ сожалѣнію, правда; не могу сразу остановиться; надѣюсь, что вы меня извините. Вы остаетесь еще въ замкѣ?
   -- Не знаемъ, -- отвѣчала Эдифь.
   -- Не знаемъ, -- повторилъ машинально Штейнегге.
   -- Я спрашиваю объ этомъ потому, что надѣюсь еще видѣться съ вами.
   Штейнегге, совершенно побѣжденный хозяиномъ, разсыпался въ любезностяхъ ему.
   -- Господа!-- крикнула въ окно служанка -- если вы хотите въ замокъ, то лучше поспѣшить: скоро пойдетъ дождь!
   Пойдетъ дождь? Солнце сіяло, и никто не думалъ о дождѣ. Тѣмъ не менѣе старая Марта была права: съ горъ надвигались черныя облака, гонимыя южнымъ вѣтромъ.
   -- Марта!-- приказалъ священникъ: -- дайте господамъ зонтикъ! Штейнегге воспротивился, между тѣмъ какъ Марта дѣлала хозяину знаки, которыхъ онъ не понималъ.
   -- Что такое? Дайте зонтикъ, говорю вамъ.
   Марта сдѣлала другой, болѣе ясный знакъ, но тоже понапрасну.
   -- А? что такое?
   Марта, разсердившись, отошла отъ окна, браня умныхъ людей, ничего не понимающихъ; затѣмъ появилась въ саду съ какимъ-то зеленымъ предметомъ въ рукахъ и сунула его патеру, сказавши:
   -- Вотъ вамъ! возьмите! Хорошъ, нечего сказать! Что о насъ станутъ говорить въ замкѣ?
   -- Что скажутъ? Что у меня нѣтъ другихъ! Какая важность! Вотъ, quod habeo tibi do.
   Дѣйствительно, зеленый предметъ не заслуживалъ названія зонтика. Марта не могла удержаться, чтобы не замѣтить вполголоса Эдифи: -- у насъ былъ прекрасный, онъ его отдалъ. Онъ все отдаетъ!-- Штейнегге ушли; между тѣмъ Марта срывала сердце на хозяинѣ, спокойно отвѣчавшемъ ей:-- я поступилъ дурно? Хорошо, замолчите, уходите, вы правы.-- Онъ былъ доволенъ новымъ знакомствомъ и думалъ, что, благодаря Штейнегге, ему можетъ быть сдѣлается доступнѣе входъ въ замокъ, что было его сильнѣйшимъ желаніемъ, такъ какъ этотъ заблудшій домъ былъ его сердцу дороже остальныхъ девяносто девяти, собранныхъ вокругъ церкви.
   Ясное небо улыбалось за спиной Штейнегге, тогда какъ впереди тучи угрожали имъ.
   -- Видишь, папа,-- сказала Эдифь, улыбаясь, -- мы переходимъ изъ идилліи въ трагедію.
   -- О нѣтъ, причемъ тутъ трагедія?
   
   Drauss ist alles so prächtig
   Und es ist mir so wohl.
   
   -- Какъ, папа, ты еще помнишь наши пѣсни?
   Онъ принялся пѣть:
   
   Aennchen von Tharau hat wieder ihr Herz...
   
   Онъ пѣлъ улыбаясь и со слезами на глазахъ, идя впереди Эдифи, чтобы она не могла видѣть его лица; онъ напоминалъ юношу, опьянѣвшаго отъ воздуха и свободы. Эдифь перестала думать о трагедіи, о потемнѣвшей массѣ горъ и крупныхъ капляхъ, уже рябившихъ воду; она заразилась веселостью отца. Кто-бы въ ней узналъ вчерашнюю Эдифь!
   -- Однако,-- сказала она,-- развѣ мы не сумасшедшіе? Идетъ дождь!
   Штейнегге съ трудомъ открылъ сломанный зеленый зонтикъ, не переставая хвалить честность дона Иннокентія, такъ, что Эдифь стала разспрашивать, была-ли уже такою рѣдкостью честность въ Италіи. Онъ отвѣчалъ потокомъ краснорѣчія: итальянцамъ выражалъ глубокую благодарность, такъ какъ въ концѣ концовъ они были единственными чужестранцами, оказавшими ему помощь; честность въ Италіи не была рѣдкостью, но между попами -- да. Онъ не сказалъ, однако, этого, или подумалъ по своей простотѣ, что Эдифь не понимаетъ его вывода; затѣмъ прибавилъ, что разсчитываетъ скоро увидѣть дона Иннокентія.
   -- Но, папа, -- замѣтила Эдифь, остановившись и глядя на него своими задумчивыми глазами, -- можемъ-ли мы здѣсь оставаться?
   Штейнегге какъ будто-бы упалъ съ неба. Счастье быть съ дочерью уничтожало въ его головѣ всякую мысль о будущемъ. Эдифь съ свойственною ей деликатностью сводила его на землю изъ облаковъ, давая понять, что не можетъ долго злоупотреблять гостепріимствомъ графа, которымъ воспользовалась даже раньше, чѣмъ оно было предложено. Она сказала, что ей такъ непріятно, что должна быть причиной и этого и, быть можетъ, другихъ огорченій для него, и разсмѣялась, когда при этихъ словахъ Штейнегге бросилъ зонтикъ и сталъ пожимать ей руки, не въ состояніи вымолвить слова.
   Она сообщила ему, что консулъ совѣтовалъ ей жить въ Миланѣ, гдѣ имѣется многочисленная и богатая нѣмецкая колонія. Они помѣстили-бы въ банкъ "кладъ Нибелунговъ", какъ она называла свое наслѣдство; она будетъ давать уроки нѣмецкаго языка, а онъ жилъ-бы, какъ старый совѣтникъ на покоѣ, обязанный послѣ долгихъ трудовъ только курить трубку. Они возьмутъ квартирку вдалекѣ отъ городского шума, хотя и высоко, но непремѣнно свѣтлую, гдѣ будетъ много воздуха; господинъ совѣтникъ будетъ имѣть ежедневно за столомъ вѣнское или мюнхенское пиво. Штейнегге прыснулъ со смѣха, крича: -- нѣтъ, ужъ это нѣтъ! Эдифь не знала, что ея отецъ ненавидитъ этотъ напитокъ родины и объяснила по своему его восклицаніе. Напротивъ, на издержки смотрѣть нечего: если дѣла пойдутъ хорошо, они будутъ ѣздить верхомъ.
   -- Ты ѣздишь верхомъ?-- спросилъ съ удивленіемъ Штейнегге.
   Эдифь улыбнулась.
   -- Если-бы ты зналъ, папа, какая страсть у меня была къ лошадямъ съ дѣтства! Когда мои двоюродные братья учились ѣздить, дѣдушка хотѣлъ, чтобы учили и меня. Ты знаешь, что говорилъ мой учитель музыки, когда онъ видѣлъ меня верхомъ?
   -- Ты знаешь и музыку?-- воскликнулъ Штейнегге, еще болѣе удивляясь.
   -- Но, папа, вѣдь мнѣ уже не восемь лѣтъ! Онъ говорилъ, что сразу видно, чья я дочь! А что-же ты ничего не скажешь о моемъ итальянскомъ языкѣ? Я вѣдь выучилась говорить на немъ въ полгода.
   Штейнегге, повидимому, не могъ убѣдиться, что его дочери не восемь лѣтъ, и искренне удивлялся ея разнообразнымъ свѣдѣніямъ.
   Бѣдный Штейнегге! У входа въ замокъ онъ пропустилъ впередъ Эдифь и невольно снялъ шляпу.
   -- Папа!-- промолвила, смѣясь, Эдифь.
   -- Что?-- Штейнегге не понималъ.
   -- А шляпа?
   -- Ахъ, да!
   И бѣднякъ надѣлъ ее какъ разъ въ то мгновеніе, когда графъ Чезаре раскланивался съ Эдифью, идя къ ней на встрѣчу съ наиболѣе благосклонной улыбкой, посѣщавшей его строгое лицо.
   

ГЛАВА IV.

   Прошла уже недѣля съ пріѣзда Эдифи и Сальнадоровъ. Графиня увѣряла, что сперва она была подавлена и вытянутой физіономіей кузена, и этими противными горами; если бы,-- прибавляла она,-- не Марина, она тотчасъ бы уѣхала обратно. Она кончала, что на этомъ свѣтѣ не слѣдуетъ отчаяваться ни въ чемъ, развѣ только въ надеждѣ видѣть графа причесаннымъ; теперь же она точно въ раю: графъ ведетъ себя на распашку; также можетъ держаться и она, и можно свободно дышать!-- Дѣйствительно нечего было опасаться, что графиня чувствуетъ себя неловко: голосъ ея слышался постоянно то съ комплиментами Маринѣ, то съ шутками, обращенными къ сыну, то съ разными выходками по адресу графа и Штейнегге, то съ курьезными обращеніями къ слугамъ, то просто съ монологами къ самой себѣ. Въ этомъ она конечно не походила на венеціанскую патриціанку галереи графа, которая, какъ она клялась,-- была ли то картина Пальма или нѣтъ,-- была ея портретомъ, написаннымъ съ нея потихонку тридцать лѣтъ назадъ, когда она отправлялась на одинъ изъ маскарадовъ, одѣтая догарессой 1500 года.
   Непо произносилъ передъ графомъ цѣлыя тирады изъ политической экономіи, вѣроятно, чтобы заранѣе пріучиться къ рѣчамъ въ палатѣ, или же разсказывалъ ему столичные анекдоты. Съ Мариной онъ бесѣдовалъ о модахъ, о графиняхъ и маркизахъ, ксторыхъ онъ звалъ въ Туринѣ, и т. д. Онъ позволялъ себѣ съ нею шутки, казавшіяся ему очень остроумными -- пряталъ ея книги, мѣнялъ перчатки, раскачивалъ лодку когда они ѣздили по озеру, и старался поразить Марину непреодолимыми туалетами, строгихъ цвѣтовъ -- вечеромъ и нѣжныхъ -- утромъ, на столько нѣжныхъ, что иногда Непо, къ тому же всегда надушенный, положительно казался сбитыми сливками съ ванилью.
   Штейнегге попалъ въ постоянные кавалеры ея сіятельства. Однако, прежде чѣмъ выказать ему такое довѣріе, она заставила его объяснить, что онъ не австріецъ и что не любитъ австрійцевъ. Ей пришлось порядкомъ помучиться, чтобы понять какъ можно быть нѣмцемъ и вмѣстѣ не быть имъ.
   -- Вы хотите сказать, что онъ нѣмецъ, но у него ничего нѣтъ нѣмецкаго, -- воскликнула она и прервала объясненія: -- ну, хорошо, хорошо, пусть будетъ такъ!
   Со Штейнегге она освоилась до того, что разсказывала ему самые скабрезные анекдоты, причемъ Штейнегге дрожалъ отъ страха, какъ бы Эдифи не пришлось очутиться по близости.
   Съ Мариной Штейнегге сталъ на лучшую ногу, быть можетъ оттого, что черезъ нѣсколько дней онъ совсѣмъ переселялся въ Миланъ на житье. Марина иногда прогуливалась съ Эдифью по саду или по галереѣ. Эдифь, казалось, не особенно радовалась этому расположенію, и ея отношенія къ Маринѣ были сдержаны, на сколько позволяло ей ея положеніе гостьи. Въ этой сдержанности замѣчалась даже нѣкоторая тѣнь надменности: нельзя было бы тутъ говорить о флегматической нѣмецкой крови. Графинѣ Эдифь высказывала симпатію, также и графу, хотя и въ другомъ родѣ. Графъ въ свою очередь былъ къ ней серьезно расположенъ, противился ихъ отъѣзду, бесѣдовалъ съ ней откровеннѣе, чѣмъ съ ея отцомъ: говорилъ о своемъ одиночествѣ со спокойной горечью, скрывающей глубокую боль, говорилъ, что его желѣзное до сихъ поръ здоровье потрясено. Съ Сальнадорами, столь противоположными ему во всемъ, графъ былъ такъ терпѣливъ, какъ нельзя было отъ него и ожидать. Съ Мариной онъ почти не разговаривалъ. Расположеніе духа послѣдней было самое перемѣнчивое. Послѣ долгихъ часовъ молчанія, у нея вдругъ наступало нервное одушевленіе; временами она кокетничала съ Непо отчаянно до его ошеломленія, затѣмъ не обращала на него ни малѣйшаго вниманія. Никогда она не была такъ прекрасна; она представляла точно смѣсь свѣта, мрака и электричества; что заключалось въ этой смѣси было неизвѣстно.
   Почти каждый день устраивались прогулки по озеру или въ горы. Графиня давала тонъ обществу, не принимая однако никогда участія въ его увеселеніяхъ; съ нея было достаточно заботъ и въ домѣ.
   Еще веселѣе проходило время въ подвальномъ этажѣ.
   Когда остроты и смѣхъ тамъ прекращались, начинались безконечные пересуды, не нравившіеся одной только Джіованнѣ. Поводомъ къ нимъ былъ бракъ его сіятельства Непо, угаданный внизу точно по чутью. Пока дѣло стояло еще на прологѣ, о которомъ приходилось заключать по взгляду, жестамъ, ничтожнымъ словамъ героевъ, не подозрѣвавшихъ что за ними наблюдаютъ. Особенно судачили Катте и Фанни. Катте расписывала богатства своихъ господъ, ихъ дворцы въ Венеціи, ихъ колоссальный загородный домъ съ портиками, столь-же длинными, какъ прокураціи, батальоны статуй, амбары, способные накормить всѣхъ крысъ Венеціи, и знаменитую ригу, столь большую, какъ площадь. Фанни была въ восхищеніи отъ этихъ росказней, точно всѣ эти богатства доставались ей самой. Когда по этому поводу надъ нею потѣшались она отвѣчала, что по крайней мѣрѣ не будетъ больше плѣсневѣть въ этомъ чудовищномъ мѣстѣ, построенномъ дьяволомъ для его дѣтей. Всѣ эти пересуды, предположенія и наблюденія, передѣланные и сшитые Катте по своему, сообщались потомъ ея сіятельству, выслушивавшей ихъ съ такой торжественною важностью, съ какой знаменитые предки ея мужа слушали государственныя республики. Такимъ образомъ она узнала, что Марина была интимной пріятельницей Фанни, отъ которой не имѣла секретовъ, что Марина была безупречнаго здоровья и сложенія, не выносила господина Силлу, носила шелковое бѣлье, читала массу желтыхъ и красныхъ книжекъ, была кротка, какъ ягненочекъ. Кромѣ того, Фанни сообщила еще такую вещь, которую Катте передала уже подъ самымъ большимъ секретомъ: маркиза была совсѣмъ безъ ума отъ его сіятельства Непо! Но графиня, не смотря на свой добродушный видъ, умѣла наблюдать. Услышавши эту великую новость, она посмотрѣла искоса на свою наперсницу и промолвила:
   -- Ты вѣдь стара?
   -- Іпсусе Христе, ваше сіятельство!
   -- Ну, и я тоже!
   

ГЛАВА V.

   Однажды графиня и графъ Чезаре завтракали вдвоемъ: всѣ прочіе вмѣстѣ съ инженеромъ Ферьери, Финотти и Вецца, вернувшимися въ замокъ, отправились смотрѣть мѣсто будущей фабрики. Графиня казалась веселѣе обыкновеннаго и говорила о тысячѣ предметовъ, самымъ неожиданнымъ образомъ перескакивая съ одного на другой. Графъ отвѣчалъ полусловами или короткими фразами, смутно пытаясь отклонить отъ себя потокъ этой болтовни. При каждомъ подобномъ отпорѣ она мѣняла рѣчь, не выказывая однако неудовольствія; напротивъ, она дѣлалась еще любезнѣе, такъ что графъ наконецъ бросилъ на нее взглядъ, сперва означавшій -- "что это за дьявольщина!" и другой покороче -- "понялъ" и потомъ уже совсѣмъ пересталъ глядѣть на нее. Графиня на минуту смолкла и принялась быстро обмахиваться своимъ зеленымъ вѣеромъ.
   -- Какъ жаль, Чезаре! начала она.
   -- Что?
   -- Какъ жаль, что мы не молоды!
   -- О, конечно!
   -- Мы бы пошли гулять вмѣсто того, чтобы сидѣть здѣсь и смотрѣть другъ на друга.
   Графъ не могъ удержаться, чтобы не сморщить лицо.
   -- Э!.-- воскликнула графиня,-- если я немножко состарѣлась, такъ неужто вы думаете, что вы похорошѣли? Скажите пожалуйста! Къ чему вы уставили на меня такіе глаза? Да, что я такое говорила? Съ вашими гримасами вы заставляете меня терять память. О, Боже, какая жара! Да еще сидѣть съ вами! Лучше если бы я отправилась осматривать эту проклятую фабрику! Они, по крайней мѣрѣ, веселятся. Скажите, они веселятся?
   -- Не знаю.
   -- Не знаю! А я такъ знаю! Чудесно это "не знаю!" Такъ, о чемъ мы говорили?
   -- Я? Ни о чемъ.
   -- Ну, такъ говорите же что-нибудь! Ужъ цѣлый часъ, какъ я говорю одна! Мнѣ просто васъ жалко! Вѣдь васъ скоро взорветъ на воздухъ! Да говорите же. Отчего вы не хотите, чтобы эта молодежь веселилась?
   -- Да я веселюсь ужъ цѣлый часъ,-- отвѣтилъ графъ, улыбаясь,-- а жалко мнѣ именно васъ; вы хотите перейти тамъ, гдѣ нѣтъ броду, и ходите взадъ и впередъ по берегу; вамъ остается только перескочить, кузина. Ну, и скачите! Вы не повредите себѣ.
   Графиня сдѣлалась пунцовой и рѣзко отодвинула свой стаканъ съ виномъ. Стаканъ опрокинулся на скатерть, а графиня воскликнула: ничего, ничего, это къ свадьбѣ!
   Графу нужно было употребить всѣ усилія, чтобы сдержаться: пятна особенно раздражали его, какъ-будто девизомъ его герба была спеціально чистота. Онъ рѣзко позвонилъ и приказалъ лакею убрать все со стола.
   -- Прошло, мой милый?-- спросила графиня, когда лакей наконецъ удалился.
   Графъ не отвѣчалъ.
   -- У меня тоже, -- замѣтила она.-- Итакъ поговоримъ о дѣлѣ. Вы съ вашимъ великимъ умомъ теперь хорошо знаете меня. Я невѣжда, мало что знаю, но у меня есть сердце. Когда дѣло идетъ о моемъ ребенкѣ, о моемъ созданіи, все во мнѣ приходитъ въ движеніе, всѣ мои мысли кипятъ, я ничего не слышу, не вижу, становлюсь безпомощной! Помогите мнѣ вы, Чезаре, посовѣтуйте, говорите, дѣлайте за меня: въ васъ вѣдь течетъ кровь бѣднаго Альвиза, и именно Альвизъ указываетъ мнѣ предоставить вамъ заботу о нашемъ сынѣ, моемъ Непо.-- Произнося это имя, графиня, умилившись, вытерла себѣ глаза.-- Простите меня, Чезаре -- сказала она,-- я мать и къ тому же безтолкова.
   Графу не нравился и его не занималъ всхлипывающій голосъ кузины, но для него былъ новъ ея плачевный видъ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, во время котораго графиня держала платокъ у лица, графъ повернулся къ ней и, барабаня по столу и качая ногой, началъ:
   -- Итакъ?
   -- Итакъ, я вижу тутъ нѣкоторыя штуки, пугающія меня. Понимаете? Даже въ деликатныхъ видахъ я не могу смолчать. Молодежь, конечно, молодежь,-- это понятно,-- но мы должны разсуждать за нихъ.
   -- Вы боитесь? Но скажите мнѣ, пожалуйста, развѣ у васъ не было именно этого намѣренія?
   -- Этого намѣренія, дорогой мой?! И въ поминѣ не было! Мое намѣреніе было познакомить васъ съ моимъ сыномъ, заставить васъ полюбить его, дать ему нѣсколько добрыхъ совѣтовъ, между прочимъ и на счетъ его возможной женитьбы. Онъ отказался уже отъ двухъ или трехъ партій, -- да еще какихъ!-- не знаю почему. Я старалась узнать -- не завелась-ли у него какая интрига, какая-нибудь исторія. Ничего, положительно ничего! Онъ, конечно, не монахъ, и у него, разумѣется, было то, что бываетъ у всѣхъ молодыхъ людей, еще бы! Однако -- осторожно, разсудительно, какъ у человѣка разсудительнаго, безъ тѣни какихъ-нибудь обязательствъ! И такъ?! Это мнѣ не даетъ спать. Я не смѣю ему ничего говорить. Онъ думаетъ, что я забочусь исключительно только объ интересѣ. О, Боже, да я вѣдь мать и должна думать обо всемъ. Онъ смотритъ на сердце, на красоту, на умъ, на тру, на пѣніе и на все остальное, что въ сущности не имѣетъ никакой цѣны: это все хорошо, но этого недостаточно! Я думала, что онъ не хочетъ связывать себя. Совсѣмъ напротивъ: я навѣрно узнала, что теперь онъ не прочь жениться. Итакъ я пріѣхала, говорю вамъ вновь, за тѣмъ чтобы вы дали ему добрый совѣтъ. Марина?! Вотъ тутъ-то и лежитъ моя вина! Я не сообразила, что онъ можетъ влюбиться въ Марину. Послушайте, Чезаре, поговоримъ по душѣ, хотя она и ваша племянница... Съ этой дѣвушкой произошла большая перемѣна. Мы съ Непо знавали ее въ Миланѣ: со всѣми ея богатствами и величіемъ она совсѣмъ не нравилась ему. Она тогда казалась слишкомъ гордой, аристократкой, а мой сынъ относительно аристократіи имѣетъ всѣ эти ваши возрѣнія, что теперь въ такомъ ходу, послѣ того какъ явилась Италія. Тогда ему ваша племянница не понравилась. Мнѣ даже и въ голову не приходило, что вѣтеръ можетъ перемѣниться. И я виновата, потому что,-- дайте мнѣ сказать,-- она теперь чистая прелесть, настоящая конфетка. И потомъ ея несчастіе! Сердцемъ Непо весь въ меня; а вѣдь сердце, голубчикъ,-- тяжесть, которая тянетъ книзу того, кто великодушенъ...
   -- Итакъ?-- прервалъ графъ, находившій, что пора придти и къ заключенію.
   -- Итакъ, развѣ я не должна напомнить вамъ, ея дядѣ, ея второму отцу, что нельзя оставить дѣло идти такъ впередъ: я вижу и лицо и изнанку, и то и другое! О, Боже мой, какое мученіе!
   Графиня опять прижала къ глазамъ носовой платокъ. Въ этотъ моментъ дверь открылась и появилась Катте съ табакеркой ея сіятельства. Послѣдняя обернулась, какъ ужаленная, и пронзительно закричала:
   -- Сколько разъ я говорила тебѣ, чтобы ты не смѣла являться во время бесѣды!
   Катте поставила табакерку на стулъ и поспѣшно удалилась.
   Графъ не могъ не подивиться живости переходовъ въ ощущеніяхъ своей кузины, которая, опустивши голову, теперь снова прижала платокъ къ глазамъ.
   -- Могу ли я, въ свою очередь, сказать одно слово?-- спросилъ графъ.
   -- О, голубчикъ, я жду его, какъ манны небесной!
   -- Все то, что вы видѣли, я не замѣчалъ; можетъ быть я близорукъ. Къ тому же совершенно лишнее терять голову, сонъ и аппетитъ, если вы хотите потомъ жить еще сносно вмѣстѣ. Во всякомъ случаѣ и я не вижу ясно въ этомъ дѣлѣ...
   Мокрые глаза графини вдругъ заблистали; она положила на колѣни платокъ.
   -- Не вижу, -- продолжалъ графъ, -- какъ могутъ быть счастливы вашъ сынъ и моя племянница, если бы они поженились.
   -- Вотъ какъ!-- воскликнула въ удивленіи графиня.
   -- Моя племянница умна, а вмѣстѣ съ тѣмъ у нея такая странная голова, какую только Богъ и чортъ могли произвести вмѣстѣ!
   -- Что за нелѣпости, Чезаре!
   -- Отнюдь нѣтъ! ей нуженъ мужъ изъ стали, крѣпкой и блестящей стали. Вашъ сынъ, конечно, не желѣзнаго свойства. Я его не презираю за это! Желѣзные люди не встрѣчаются дюжинами! Я думаю, что вашъ сынъ,-- который кстати вовсе не имѣетъ моихъ идей объ аристократіи,-- совсѣмъ не подходящій мужъ для Марины.
   -- Что это вы говорите, какой вздоръ! Я не совсѣмъ поняла вашу рѣчь, но если вы говорите, какъ мнѣ показалось, противъ моего сына, то имѣю честь объявить вамъ, съ полнымъ уваженіемъ къ вашему уму, что вы ничего не понимаете. Ступайте-ка въ Венецію, спросите о моемъ сынѣ, и услышите... Онъ не изъ стали, а изъ золота! Вы будете изъ стали, а то, пожалуй, и изъ олова! Говорить такія вещи, которыя заставляютъ терять всякій разсудокъ! Изъ стали! Изъ стали, душа моя, дѣлаютъ перья! Нѣтъ вы, родной мой, ничего не понимаете! И вы не знаете даже и бѣдняжку Марину, господинъ медвѣдь!
   -- Хорошо, -- отвѣчалъ графъ, -- пускай я ничего не понимаю; но тогда чего же вы такъ боитесь ухаживанья вашего сына за моей племянницей?
   Графиня отвѣчала:
   -- Послушайте, Чезаре, пусть у меня будутъ всѣ недостатки на свѣтѣ, но я искренна. Можетъ быть вы дурно станете думать обо мнѣ, если я буду съ вами откровенна; а если еще мой сынъ узнаетъ, что я съ вами веду подобные разговоры, то горе мнѣ: у меня не будетъ ни одной минуты покоя! То, что я вамъ разскажу, просто сжимаетъ мнѣ горло, унизительно для меня, несогласно съ моимъ характеромъ, но дѣла остаются дѣлами, а обязанности обязанностями.
   Графиня положила вѣеръ на столъ, спрятала платокъ, поправила чепчикъ и начала:
   -- Вотъ что: теперь наша семья не та, что была когда-то. Бѣдный Альвизъ былъ несчастливъ въ дѣлахъ; потомъ въ 1848 году, вы вѣдь знаете, что было? Не хвастаюсь, но скажу, что безъ моего приданаго Сальнадорамъ пришлось бы ловить рыбу. Мое приданое, когда на мнѣ женился Альвизъ, было огромное и все-таки оно чуть не все пошло прахомъ: векселя такъ и сыпались, имѣнія были въ рукахъ мошенниковъ. Съ десятью тысячами гектаровъ въ Палезинѣ мнѣ приходилось покупать рисъ для семьи! Но однако, благодаря моимъ заботамъ и жертвамъ, все поправилось. Теперь отъ Непо зависитъ, чтобы все не повернулось вспять -- отъ его женитьбы. Скажите мнѣ, еслибы вы съ вашимъ великодушіемъ не пріютили Марину, чѣмъ бы она существовала? Чѣмъ, скажите?
   -- Своими деньгами.
   -- Своими деньгами?!
   Графиня широко раскрыла глаза.
   -- Конечно. Ликвидація имущества моего шурина дала восемьдесятъ тысячъ лиръ.
   -- Это хватило бы только лишь на хлѣбъ и на воду.
   -- Я вовсе не такой важный господинъ, чтобы говорить такъ; я цѣню восемьдесятъ тысячъ. Съ меня ихъ было бы достаточно.
   -- Отлично! Скажемъ: на хлѣбъ, на воду и на картофель. Съ молодой женой и съ тѣми двумя именами, что они носятъ, вы поселяетесь въ Туринѣ или Миланѣ; спрашиваю васъ, что можно сдѣлать съ 80 тысячами? Я вамъ говорю искренне, такъ какъ считаю васъ членомъ семьи. Моя первая мысль была тотчасъ же увезти Непо, но что вы тогда подумали-бы обо мнѣ? Я рѣшила поговорить съ вами по душѣ какъ съ братомъ, что я и дѣлаю.
   -- Очень вамъ благодаренъ. Вы мнѣ дѣлаете болѣе чести нежели думаете, но мой совѣтъ вамъ -- уѣхать сейчасъ-же.
   Графиня на минуту смолкла, пораженная въ самое сердце.
   -- Впрочемъ -- продолжалъ графъ,-- возможно, что вы и останетесь; это зависитъ отъ моей племянницы...
   -- Какъ отъ вашей племянницы?
   -- Конечно; моя совѣсть побудила дать вамъ этотъ совѣтъ, потому что я не думаю, чтобы вашъ сынъ и моя племянница подходили другъ къ другу. Вы не согласны съ этимъ, какъ повидимому и вашъ сынъ. Можетъ случиться, что не согласна съ этимъ будетъ также и моя племянница, имѣющая на то полнѣйшее право и возможность. Поэтому вы и должны понять, что я не могу настаивать на своемъ мнѣніи.
   -- Да что съ вами, Чезаре! Послѣ всего того, что я вамъ говорила?..
   Графъ всталъ и прервалъ ее.
   -- Не хотите-ли пройти въ библіотеку? Я всегда тамъ говорю о дѣлахъ.
   Графиня хотѣла что-то отвѣтить, но ея кузенъ, открывъ дверь, безмолвно указывалъ ее; потомъ, захвативши табакерку, оставленную Катте, послѣдовалъ за графиней. Когда ея сіятельство очутилась въ библіотекѣ, графъ началъ ходить взадъ и впередъ, наклонивъ голову и заложивъ руки въ карманы по своему обыкновенію. Графиня молча смотрѣла на него въ нѣкоторомъ смущеніи. Наконецъ онъ остановился, поглядѣлъ на нее и началъ:
   -- Что вы думаете о трехъ стахъ двадцати тысячахъ франковъ?
   Лицо графини побагровѣло; она пробормотала что-то.
   -- Триста двадцать тысячъ моихъ и восемьдесятъ тысячъ ея составятъ четыреста тысячъ франковъ. Что вы скажете о четырехъ стахъ тысячахъ франковъ?
   -- Ради Бога, Чезаре, что вы говорите? Я не понимаю.
   -- О, вы отлично понимаете, -- продолжалъ онъ съ оттѣнкомъ ироніи.-- Для этой тайны у васъ была и вѣра и надежда еще прежде, чѣмъ вы заговорили со мной. Благодарю васъ. Вы сдѣлали мнѣ честь, думая, что я позабочусь обезпечить достаточно широко мою племянницу, хотя я вовсе не обязанъ этого дѣлать, да она и не носитъ моего имени. Не такъ-ли?
   Графиня снова поправила чепчикъ и перебила его.
   -- Знаете что, сударь? Такъ говорятъ съ мужиками а не съ дамами. Я удивляюсь, что вы, въ вашемъ возрастѣ, не знаете какъ обращаться съ людьми. Съ вашими сюртуками и съ вашей гривой вы изволите воображать, что можете говорить все, что вамъ придетъ въ голову! Пусть вы изъ дворянъ, мой милый, но вы не благородны. Если бы дѣло шло только обо мнѣ, я сказала бы вамъ тотчасъ-же, держите ихъ, ваши деньги. Думаете, что я осталась-бы хоть на одинъ часъ въ томъ домѣ, гдѣ мнѣ оказано неуваженіе? Благодарите Бога, что это не касается меня, потому что я лично не нуждаюсь ни въ моемъ сынѣ, ни въ комъ-бы то ни было. Моего на мой вѣкъ хватитъ: очень мнѣ нужны ваши триста или четыреста тысячъ! А я, дура, говорила еще съ вами какъ съ братомъ! Благодарите Бога что я стара, и что ничего не скажу моему сыну! Если-бъ онъ, бѣдняжка, зналъ, что ему приписываютъ подобные разсчеты, онъ былъ-бы въ состояніи пожертвовать и своимъ счастьемъ и всѣми приличіями.
   Хотя жаръ этой тирады не былъ притворнымъ, но возможно, что досада графини была вызвана тѣмъ, что графъ не объявилъ ей прямо: Марина будетъ моей наслѣдницею.
   Графъ хладнокровно выслушалъ кузину и удовольствовался замѣчаніемъ:
   -- Вино, разливаемое вами, оставляетъ пятна, слова -- нѣтъ.
   Графиня встала и направилась къ выходу. Графъ, наклонивъ голову, глядѣлъ на нее съ усмѣшкою. Когда она была уже у дверей, онъ произнесъ:
   -- Подождите.
   Она остановилась, немного повернувши голову.
   Графъ подошелъ къ ней съ раскрытою табакеркой.
   Графиня нѣсколько поколебалась, сдѣлала гримасу и неожиданно спросила:
   -- Хорошъ?
   Графъ вмѣсто отвѣта только постучалъ пальцами по крышкѣ.
   Графиня взяла понюшку и произнесла нѣсколько смягченнымъ голосомъ:
   -- Вы меня ужасно оскорбили, Чезаре, ужасно!
   Сдѣлавши двѣ или три понюшки, она наклонилась къ табакеркѣ, взглянула пристально на нее и схватила графа за руку:
   -- Ого! Да вы, кажется, и воруете?
   Графъ засмѣялся и, отдавая ей табакерку, сказалъ:
   -- И такъ, не хватаетъ только согласія Марины?
   Ея сіятельство вышла, довольно невѣжливо хлопнувши дверью передъ его лицомъ. Проходя по галереѣ, она увидѣла возвращавшіяся лодки. Поспѣшно поднявшись въ свою комнату, чтобы перемѣнить свой вѣеръ, она вернулась на балконъ и стала наклонившись надъ перилами.
   Обѣ лодки были еще далеко. "Стрѣла" шла впереди съ адмиральскимъ вымпеломъ; лѣвѣе виднѣлась бѣлая корма другой шлюпки. Марина, Непо, Финотти плыли на "Стрѣлѣ"; въ шлюпкѣ сидѣли Штейнегге, Феррьери и донъ Иннокентій, случайно попавшій въ это общество. На "Стрѣлѣ" гребъ Рико, а рулемъ управляла Марина въ элегантномъ платьѣ цвѣта gris-perle. Маленькій медальонъ висѣлъ у нея на узлѣ коричневаго шелковаго галстуха. Круглая шляпка съ орлинымъ перомъ придавала ея нѣжному личику слегка надменное выраженіе. Марина въ этотъ день дурно обращалась съ бѣднымъ Непо. Она взглянула на него только разъ, садясь въ лодку, давая ему понять, чтобы онъ уступилъ лучшее мѣсто гостямъ. Оба командора не стали церемониться и прямо съ юношеской пылкостью усѣлись около нея. Финотти со своимъ мефистофельскимъ выраженіемъ, а Вецца -- съ блаженной улыбкой, являвшейся у него при видѣ котлеты съ трюфелями.
   Они не узнавали холодную и молчаливую Марину: она блистала остроуміемъ и кокетствомъ. Командоръ-политикъ отдалъ-бы, не скажу всѣхъ своихъ избирателей, но всѣхъ своихъ друзей, чтобы стать ея любовникомъ хотя-бы на часъ; командоръ-литераторъ пожертвовалъ-бы всѣми своими старыми почитательницами въ Миланѣ, ухаживающими за нимъ какъ за классической реликвіей. Оба они говорили о красотѣ и любви: Финотти -- языкомъ грубой чувственной страсти, Вецца -- съ обычною ему риторикой. Онъ разсказывалъ о письмахъ, получавшихся имъ отъ читательницъ его произведеній; отъ этихъ писемъ отдѣлялся букетъ точно отъ вина, способный заставить опьянѣть всякаго, сохранившаго деликатность чувствъ. Слушая его, Финотти принялся издѣваться надъ нимъ и надъ старымъ виномъ его старыхъ почитательницъ. Что касается до него онъ предпочиталъ вино молодое, блещущее жизнью и поэзіею, способное разорвать всѣ бутылки и сомнѣнія.
   -- Послушайте, Вецца, -- прервала Марина ex abrupto, -- отвѣчали вы на эти письма?
   -- Отвѣчалъ только красивымъ дамамъ,-- отвѣчалъ онъ.
   -- Вникнемъ въ эту тонкость,-- сказала Марина, небрежно глядя на весло Рико.
   -- Никакой тонкости нѣтъ. Можно сказать, что въ анонимныхъ письмахъ красивыхъ женщинъ всегда есть нѣкоторая сдержанность, а въ письмахъ некрасивыхъ -- цѣлое море страсти. Надобно обладать инстинктомъ красоты. Такъ, напримѣръ, когда вы, маркиза, входите въ квартиру перваго этажа, надобно, чтобы студентъ, сидящій въ пятомъ этажѣ, погруженный въ гражданское право нашего друга Финотти, тотчасъ почувствовалъ-бы ваше появленіе. Что вы скажете на это, графъ?
   Но Непо не обращалъ вниманія на разговоръ; онъ съ особымъ интересомъ смотрѣлъ на замокъ, думая -- будетъ-ли его мать сидѣть на балконѣ, будетъ-ли у нея въ рукахъ вѣеръ зеленый или черный съ краснымъ, или же бѣлый платокъ. Если графини не будетъ на балконѣ, это значило, что она не могла переговорить съ графомъ; если будетъ въ рукахъ зеленый вѣеръ, значитъ переговоры не удались; черный съ краснымъ -- хорошо, а бѣлый платокъ будетъ означать, что Марина получитъ все. Онъ вздрогнулъ на неожиданный вопросъ, но не отвѣчалъ, ничего не понявши. Марина незамѣтно пожала плечами и заговорила съ Финотти. Рико, постоянно притѣсняемый его сіятельствомъ, повернулъ голову и смѣрилъ его глазами, заискрившимися отъ удовольствія.
   -- Греби же, дурачина,-- сердито сказалъ ему вполголоса Непо.
   Лодка двигалась впередъ, разсѣкая неподвижныя зеленыя воды. Замокъ расширялся, росъ, поднимался изъ воды. Черное пятно на балконѣ превращалось въ женщину, въ графиню съ черно-краснымъ вѣеромъ у груди; послышался ея голосъ:
   -- Пріѣхали?
   -- Мы здѣсь. Прогулка удалась въ совершенствѣ, мама; было очень весело; кузина сегодня особенно остроумна, а я совсѣмъ тупъ.
   Прокричавъ это, Непо вскинулъ на носъ свое pince-nez и торжествующе поглядѣлъ на Марину.
   Онъ казался теперь совсѣмъ другимъ, выдвинулъ манжеты рубашки до самыхъ пальцевъ и смотрѣлъ на кузину съ улыбкой тріумфатора. Марина сдѣлала видъ, что не разслышала его нахальнаго замѣчанія и обернулась къ слѣдовавшей за ними шлюпкѣ.
   "Стрѣла" подошла къ пристани. Непо соскочилъ, предлагая руку выходящимъ и чуть не сталкивая ихъ въ воду. Когда дошла очередь до Марины, онъ протянулъ ей обѣ руки, сильно сжавши ея руку; Марина нахмурилась на минуту, и тотчасъ же освободилась. На лѣстницѣ общество встрѣтило Фанни съ опущенными глазами. Она подняла ихъ съ улыбочкою на Непо, шедшаго послѣднимъ, но Непо, который раньше не разъ обращался къ ней съ разными словечками, теперь прошелъ, не взглянувши на нее; опечаленная Фанни медленно удалилась. Графъ Чезаре вышелъ съ праздничнымъ видомъ на встрѣчу гостямъ и былъ чрезвычайно любезенъ съ дономъ Иннокентіемъ.
   Графиня обняла Марину, какъ будто не видалась съ ней десять лѣтъ, и поздоровалась со Штейнегге лишь при его четвертомъ поклонѣ. Марина тотчасъ же вышла изъ залы; тоже сдѣлала и Эдифь.
   Графъ, Ферріери и донъ Иннокентій завели рѣчь о новой фабрикѣ по отношенію къ гигіенѣ и нравственности мѣстечка, которое, по словамъ графа, должно выиграть мало. Донъ Иннокентій, въ качествѣ энтузіаста, ошеломленный описаніемъ будущаго зданія, громадныхъ машинъ заказанныхъ въ Бельгіи, видѣлъ все въ розовомъ свѣтѣ. Остальное общество занималось политикой. Графиня непремѣнно хотѣла допроситься у Финотти, сколько еще времени австрійцы останутся въ Венеціи. Финотти, засѣдавшій въ лѣвомъ центрѣ парламента, имѣвшій доступъ ко двору и не терпѣвшій министровъ стоявшихъ у власти, принялъ тотчасъ-же важный видъ и заявилъ, что Венецію можно было-бы занять очень скоро, но только при другихъ людяхъ во главѣ страны. Графиня не могла успокоиться отъ дурного направленія итальянской дипломатіи; она требовала, чтобы Финотти указалъ королю и министрамъ настоящій путь; а не то пускай министры пойдутъ и утопятся. Она видѣла въ Миланѣ портретъ министра-президента; дѣйствительно, на что можетъ годиться человѣкъ съ такимъ носомъ?! Непо, покраснѣвши отъ волненія, прервалъ ее, говоря, что она ничего не понимаетъ въ политикѣ и посовѣтовалъ перестать говорить вздоръ. Это былъ неожиданно вылитымъ ушатомъ холодной воды. Штейнегге сморщилъ лобъ, другіе замолчали. Графиня, привычная къ такимъ выраженіямъ сыновняго почтенія, спокойно замѣтила, что женщины часто лучше мужчинъ понимаютъ политику.
   -- Не только часто, но всегда,-- поддержалъ ее Вецца,-- и туринскій кабинетъ ничто передъ вашимъ, графиня.
   Штейнегге и Финотти также разсыпались въ комплиментахъ ей. Непо нѣсколько смѣшался, поправилъ pince-nez и вышелъ на балконъ, обмахиваясь платкомъ. Въ эту самую минуту туда входила съ противоположной стороны Марина. Замѣтивъ Непо, она, казалось, на мгновеніе поколебалась; затѣмъ медленно прислонилась къ рѣшеткѣ балкона и повернула голову въ его сторону. Непо уже не могъ отступить. Онъ желалъ-бы сперва переговорить съ матерью, прежде чѣмъ сдѣлать рѣшительный шагъ, узнать, къ чему привелъ ея разговоръ съ графомъ. Но какимъ образомъ, зная притомъ, что въ общемъ все хорошо, отступить передъ молчаливымъ приглашеніемъ Марины?
   Не смотря на свою самоувѣренность, онъ находился въ затрудненіи. Ему до сихъ поръ приходилось имѣть сношенія лишь съ модистками, портнихами и горничными, ограничиваясь съ женщинами хорошаго круга только общими разговорами. Сердце его ему ничего не подсказывало, а умъ -- и того менѣе. Онъ подошелъ къ Маринѣ, прислонился къ рѣшеткѣ и сдернулъ pince-nez.
   -- Милая кузина,-- началъ онъ.
   Pince-nez, упавши на мраморъ, разбилось въ дребезги. Непо поглядѣлъ на стекла, бросилъ ихъ внизъ и, вздохнувъ, замѣтилъ:
   -- Оно было куплено у Фризо.
   Произнеся эту краткую надгробную рѣчь, онъ началъ вновь:
   -- Милая кузина...
   Сзади него слышались голоса графини, графа и другихъ, составляя нестройный хоръ.
   -- Дорогой кузенъ, отвѣчала ему въ тонъ Марина, глядя на озеро.
   -- Сколько прекрасныхъ дней я провелъ здѣсь съ вами, дорогая кузина.
   -- Будто-бы?
   -- Отчего такъ не могло-бы продолжаться всегда? Онъ нашелъ мысль и продолжалъ тихимъ голосомъ, съ напыщеннымъ выраженіемъ, точно ораторствуя въ палатѣ:
   -- Отчего эти дни не могутъ послужить прелюдіей къ пріятной жизни, къ которой манятъ насъ наше происхожденіе, наше воспитаніе и наша взаимная симпатія?-- Марина закусила нижнюю губу.
   -- Да, -- началъ вновь Непо, одушевляясь звукомъ своего голоса и дѣлая ораторскіе жесты.-- Да, и я, дружный съ такимъ множествомъ изящныхъ и красивыхъ дѣвушекъ и дамъ лучшаго общества Турина и Венеціи, я съ перваго взгляда почувствовалъ къ вамъ непреодолимое влеченіе...
   -- Благодарю васъ, -- проговорила Марина.
   -- Одно изъ влеченій, быстро превращающихся въ страсть въ душѣ молодого человѣка, чуткаго ко всѣмъ деликатнымъ и скрытымъ тонкостямъ изящества. Милая кузина, вы обладаете этими качествами, вы -- античная статуя, родившаяся въ Италіи и получившая шлифовку въ Парижѣ, какъ мнѣ говорилъ съ гораздо меньшей основательностью англійскій посланникъ о графинѣ К... Вы достойны будете представлять мой домъ въ Туринѣ или въ Римѣ, -- такъ какъ, безъ сомнѣнія, я займу въ столицѣ положеніе, соогвѣтствующее моему имени и Венеціи. Я вамъ говорю все это, дорогая кузина, скорѣе серьезно чѣмъ страстно, такъ какъ въ этотъ моментъ здѣсь начинается не романъ, но продолжается исторія.
   Непо остановился на минуту, чтобы мысленно апплодировать своей фразѣ.
   -- Исторія,-- продолжалъ онъ напыщенно, -- двухъ знаменитыхъ фамилій, изъ которыхъ первая служила поддержкой славнѣйшей изъ республикъ, другая -- украшеніемъ знаменитой итальянской монархіи. Эти фамиліи, выйдя одна на крайнемъ востокѣ, другая на крайнемъ западѣ Италіи, уже породнились въ далеко отошедшія отъ насъ времена ига иностранцевъ и національной вражды, какъ бы давая тѣмъ предчувствовать будущее единство этихъ же семействъ, которыя въ болѣе близкую, но и болѣе печальную эпоху для ихъ государствъ снова возобновили свой союзъ и теперь еще разъ желаютъ возобновить его, на этотъ разъ уже въ виду блестящей будущности, открываемой странѣ новымъ ея положеніемъ.
   Непо былъ утомленъ усиліями, употреблявшимися имъ, чтобы сдерживать свой голосъ и свое краснорѣчіе: иначе, кто знаетъ, куда бы его занесли фразы, уже роившіяся у него въ головѣ.
   -- Марина,-- добавилъ онъ,-- хотите ли вы быть графиней Сальнадоръ? Жду съ полнымъ довѣріемъ вашего отвѣта.
   Марина продолжала молча глядѣть на озеро. Въ эту минуту разговоръ въ залѣ оборвался. Графиня вышла было на балконъ тотчасъ же вернулась въ залу, громко заговоривши; другіе высыпали на балконъ.
   -- Обращаюсь къ вамъ, маркиза, -- кричалъ командоръ Финотти, преслѣдуемый командоромъ Вецца, который, улыбаясь и пожимая плечами, повторялъ: -- "вы не правы, нѣтъ, вы не правы".
   Только тогда Марина встрепенулась, какъ будто бы прерывая теченіе своихъ мыслей, и проговоривши вполголоса Непо:-- до завтра,-- оставила балконъ.
   Непо повернулся, глядя на гостей, прервавшихъ его; за ними онъ увидѣлъ мать, вытянутое лицо которой какъ-будто говорило:-- что станешь дѣлать!
   

ГЛАВА V.

   Отъѣздъ въ "гротъ ужасовъ" былъ назначенъ въ десять часовъ утра. Собирались всѣ, кромѣ графа. Непо во-время былъ на ногахъ; онъ сошелъ въ садъ, гдѣ Марина иногда гуляла до завтрака, но сегодня ея тамъ не было. Непо, безъ пэнснэ, кружилъ направо и налѣво, почти задѣвая носомъ кустарники и деревья и волнуясь при появленіи въ саду всякой фигуры, принимаемой имъ за Марину.
   Марина не показалась за завтракомъ, что, впрочемъ, не представляло ничего необыкновеннаго. Отъ ея имени явилась Фанни просить Эдифь пожаловать къ ней на минуту наверхъ. Въ десять часовъ молодыя дѣвушки сошли внизъ. Непо получилъ отъ Марины только небрежное привѣтствіе -- "съ добрымъ утромъ", брошенное ему, какъ бросаютъ сверху окурокъ сигары. Она сошла къ озеру подъ руку съ Эдифью, оставивъ позади остальное общество; когда послѣднее подошло къ пристани, "Стрѣла" уже отвалила съ Мариной, Эдифью и Рико. Послѣдовали протесты.
   -- Счастливаго пути!-- крикнула имъ безаппеляціонно Марина,-- мы поѣдемъ впереди.
   Графиня Фоска серьезно взглянула на Непо; онъ счелъ необходимымъ выказать сдержанность и послалъ комплиментъ въ догонку жестокосердымъ бѣглянкамъ. Феррьери и командоры казались порядкомъ разстроенными поступкомъ Марины. Лодки направились къ. проливу, у котораго озеро образуетъ уголъ, поворачивая къ лѣсистому берегу. "Стрѣла" шла далеко впереди, не смотря на умоляющіе голоса, несшіеся съ другой шлюпки и просившіе ее не спѣшить. Марина дѣлала видъ что не слышитъ ихъ, а Рико достаточно было одного взгляда чтобы понять, что онъ не долженъ грести медленнѣе. Скоро "Стрѣла" мелькала на горизонтѣ уже только бѣлой точкой, сверкающей въ голубой атмосферѣ озера и тумана, еще заволакивавшаго горы.
   Эдифь была взволнована. Потоки свѣта, въ которыхъ они плыли, милліоны искръ, разсыпаемыхъ солнцемъ по водѣ, рябившейся отъ вѣтерка, яркая зелень сосѣднихъ горъ, теплые тоны горизонта больше не напоминали ей Германію какъ поля передъ домомъ дона Иннокентія. Отъ полноты ощущеній она не могла говорить и порою только вздыхала.
   -- Какое ощущеніе испытываете вы?-- спросила ее Марина послѣ долгаго молчанія.
   -- Не знаю, желаніе плакать, -- отвѣчала Эдифь.
   -- А я -- жить, быть счастливой.
   Эдифь умолкла, пораженная внезапнымъ огнемъ, заблиставшимъ на лицѣ и поднимавшимъ грудь Марины.
   -- Я васъ очень уважаю, -- замѣтила рѣзко Марина.
   Эдифь поглядѣла на нее съ удивленіемъ.
   -- Я знаю отлично, -- начала вновь Марина, что я вамъ противна; все равно.
   -- Вы мнѣ нисколько не противны, -- отвѣтила Эдифь твердо.
   Марина пожала плечами.
   -- Греби какъ хочешь, крикнула она Рико, бросая руль и поворачиваясь къ Эдифи, но Эдифь предупредила ее.
   -- Вы не были любезны съ моимъ отцомъ, -- сказала она -- и потому и я не могу быть привязанной къ вамъ. Я хотѣла бы это сказать по-нѣмецки, такъ какъ не увѣрена, что умѣю точно выражаться по-итальянски, но вы поймете мою мысль; повторяю, у меня нѣтъ къ вамъ никакой антипатіи.
   -- Вы теперь поселитесь въ Миланѣ?
   -- Да.
   -- Пишите мнѣ.
   Эдифь подумала минуту и потомъ отвѣчала:
   -- Я не могу писать вамъ какъ другу.
   -- Вы чрезвычайно правдивы, m-lle Эдифь, однако не болѣе меня; я не сказала вамъ что питаю къ вамъ дружбу: я только уважаю васъ, тѣмъ болѣе, что между женщинами нѣтъ дружбы. Я не прошу васъ писать мнѣ чувствительныя письма, пустыя и фальшивыя; я прошу у васъ лишь кой-какихъ справокъ; для этого не надобно дружбы.
   -- Ни уваженія.
   -- Уваженія, да. Я не прошу услугъ у лицъ, которыхъ не уважаю, и увѣрена, что вы не откажете мнѣ въ нихъ, не смотря на ваше предубѣжденіе. Развѣ вы не сдѣлали мнѣ удовольствія вотъ теперь поѣхать со мной одной въ лодкѣ?
   -- Какія же справки вы желаете имѣть?
   -- Видите? я такъ и знала, но отвѣчу вамъ потомъ. Нѣсколько спустя Марина вдругъ спросила.
   -- Что вы думаете о моемъ кузенѣ?
   -- Я его не знаю.
   -- Развѣ вы его не видали, не слыхали его разговоровъ?
   -- О, да.
   -- Греби же, сказала Марина Рико, сильно ударивъ ногой о дно шлюпки: Рико, услышавъ, что рѣчь идетъ о Непо, вытянулъ было съ любопытствомъ голову и едва двигалъ веслами. Приказъ Марины заставилъ его покраснѣть и разсмѣяться, затѣмъ онъ принялъ серьезный видъ и сильно ударилъ раза два веслами. Увидѣвъ, что дѣвушки замолчали, онъ началъ дѣлать сообщенія касательно разныхъ мѣстечекъ и горъ, мимо которыхъ они проѣзжали. Марина не обращала на него вниманія и только Эдифь поддерживала бѣсѣду съ Рико. Шлюпка проходила мимо ущелья Мальомбры. Здѣсь было особенно глубоко. Рико сталъ было объяснять геологическое строеніе, позволяющее озеру соединяться съ водами, находящимися въ горахъ. Марина, потерявъ терпѣніе, приказала ему замолчать. "Стрѣла" взошла въ тѣнь, пристала къ берегу. За купами ивъ, росшихъ тутъ, разстилались ровные, но холодные луга, пропадавшіе вдали вмѣстѣ съ потокомъ, бѣжавшимъ по нимъ въ голубомъ туманѣ извилистой долины; вверху ярко блестѣлъ на солнцѣ хребетъ горъ; долина казалась чѣмъ-то вродѣ волчьей берлоги. Когда другая лодка пристала къ берегу, съ нея послышался голосъ графиня, кричавшей: вотъ холодъ, вотъ гадость! Мужчины стали надѣвать пальто, а Непо даже навязалъ себѣ носовой платокъ на шею.
   Рико долженъ былъ вести общество въ "гротъ", но графиня положительно отказалась слѣдовать далѣе. Она удивлялась общему любопытству. Ужъ и это мѣсто ей казалось достаточно сквернымъ; чего же еще хотѣли отъ нея, бѣдняжки? Чтобы она тащилась пѣшкомъ два или три часа по такимъ камнямъ! Или чтобы она сидѣла и ждала другихъ въ этомъ ледникѣ? Непо сердился и упрекалъ ее за, то что она не осталась дома. Штейнегге съ увлеченіемъ, а Вецца вѣжливо замѣтили, что не позволятъ себѣ оставить ее одну; Финотти и инженеръ молчали. Порѣшили на томъ, что графиня со Штейнегге отправятся въ остерію, блиставшую на солнцѣ приблизительно въ километрѣ разстоянія отъ берега.
   Финотти что-то спросилъ у Рико, затѣмъ повернулся и крикнулъ:
   -- Не бойтесь, графиня! "гротъ" здѣсь близокъ.
   Общество двинулось въ путь по берегу потока, слѣдуя за Рико, какъ лягушка весело перескакивавшимъ съ камня на камень; за нимъ шли Эдифь съ Мариною, затѣмъ Феррьери, большой любитель прогулокъ пѣшкомъ; въ хвостѣ плелся Непо, потѣя отъ волненія, испытываемаго при поспѣшной ходьбѣ по острымъ камнямъ. Онъ пытался было обратить вниманіе Марины на двухъ командоровъ, слѣдовавшихъ въ аррьергардѣ и дѣйствительно возбуждавшихъ сожалѣніе.
   -- Прошу васъ, кузенъ, отвѣтила Марина, обернувшись къ нему,-- замѣнить здѣсь дядю и не покидать его гостей.
   Непо и Феррьери, понявъ замѣчаніе, замедлили шагъ и смущенные присоединились къ отставшимъ. Увидѣвъ, что дамы ушли однѣ впередъ, командоры теперь совсѣмъ потеряли надежду догнать ихъ и остановились немножко передохнуть, внутренно браня Марину и тѣхъ, кому пришла въ голову мысль объ этой проклятой прогулкѣ. Къ нимъ подошелъ Рико, предупредительно посланный Мариной, чтобы они не заблудились. Сама Марина не знала дороги, но разспросивъ о ней у Рико, быстро шла впередъ, не говоря ни слова.
   Эдифь слѣдовала за нею, молчаливая и возбужденная, но по другимъ причинамъ. Вокругъ нея и еще болѣе внутри ея звучало одно лишь слово: Италія, Италія! Съ тѣхъ поръ, какъ она пріѣхала въ замокъ, всякій разъ какъ она оставалась одна или переставала думать о своемъ отцѣ или о будущемъ, ей безпрестанно шло на умъ это слово: Италія. Она почти не вѣрила, что находилась въ этой странѣ, невольно протягивала руку, чтобы коснуться чего-нибудь осязательнаго, увѣриться, что передъ нею дѣйствительность.
   -- А! сказала вдругъ Марина, вышедши наконецъ на поляну, освѣщенную солнцемъ,-- вотъ мы и пришли. Идутъ они? крикнула она Эдифи.
   -- Я слышу голоса вашего кузена и мальчика, отвѣчала Эдифь.
   Марина сдѣлала маленькую гримаску.
   -- Идемъ, сказала она.
   Не было слышно, и вокругъ не было видно живой души; все молчало. Кое-гдѣ валялось забытое колесо около закрытыхъ дверей какой-нибудь хижины, веревка, завернутая около колодца; самый видъ глубокой долины и шумъ невидимыхъ далекихъ горныхъ каскадовъ только увеличивали молчаніе; трава сверкала росою и освѣжающій вѣтерокъ шелестилъ листьями деревьевъ. Марина свернула въ сторону по тропинкѣ, которая вела прямо къ часовнѣ. Она сдѣлала знакъ Эдифи сѣсть и тихо сказала:
   -- Подождемъ, пока они подойдутъ.
   Въ часовенькѣ висѣлъ образъ Спасителя съ терновымъ вѣнцомъ; изображеніе было очень дурно; внизу стояла надпись:
   
   О, путникъ, хотя я тебѣ безобразнымъ кажусь,
   А все-же я міра Спаситель Іисусъ!
   
   Эдифь смотрѣла на этотъ образъ, предметъ благочестиваго поклоненія простого народа Царю Скорби; ея сердце наполнялось тихой грустью. Ей приходила на умъ тысяча мыслей о простой вѣрѣ бѣднаго художника и бѣднаго поэта, писавшихъ этотъ образъ и это двустишіе, о женщинахъ, идущихъ въ поле на работу или возвращающихся усталыми оттуда и молящихся, вѣроятно, съ такимъ жаромъ, котораго она не испытала даже имѣя передъ глазами Богоматерь, писанную Луино. Она хотѣла углубиться въ эти мысли и не могла; она чувствовала себя связанной крѣпкой, холодной цѣпью, подавленной присутствіемъ другого существа, столь отличавшагося отъ нея, исполненнаго совсѣмъ другихъ чувствъ, горделиваго и замкнутаго. Марина стоя бороздила землю зонтикомъ, не сводя съ него глазъ и сжавши губы. Голоса остального общества мало-по-малу приближались. Послышались поспѣшные шаги за стѣной и вскорѣ по казалось изъ-за часовни лицо Рико. Увидѣвъ дѣвушекъ, онъ открылъ было ротъ, но повелительный взглядъ Марины остановилъ его: онъ сорвалъ съ кустарника нѣсколько вѣтокъ моръ и побѣжалъ внизъ. Голоса командоровъ раздавались уже вблизи.
   Командоръ Финотти разсказывалъ неприличные анекдоты, не стѣсняясь выраженіями, точно старый развратникъ, отыскивающій свою молодость въ грубости словъ. Феррьери замѣтилъ ему съ усмѣшкою:
   -- Однако, навозъ тебя воодушевляетъ...
   Марина быстро взглянула на Эдифь, но Эдифь, непонимавшая этихъ грубыхъ оборотовъ языка, не шевельнула и бровью. Марина пожала плечами, подождала покамѣстъ голоса удалились, и затѣмъ сѣла рядомъ съ Эдифью.
   -- Эти справки, -- сказала она, -- касаются одного лица, съ которымъ вы познакомитесь въ Миланѣ.
   Эдифь поглядѣла на нее съ удивленіемъ; Марина сдѣлала легкое, нетерпѣливое движеніе. Тогда Эдифь припомнила начатый и прерванный разговоръ на озерѣ.
   -- Вы убѣждены, -- отвѣчала она, -- что я знаю это лицо?
   -- Вы должны будете познакомиться съ нимъ.
   -- Должна!
   --.Да, должны, должны! Не ради моего удовольствія, но просто потому, что такъ придется: онъ пріятель вашего отца.
   -- Его фамилія Силла?
   Глаза Марины засверкали.
   -- Откуда вы знаете его?-- спросила она.
   -- Мнѣ разсказывалъ отецъ объ этомъ господинѣ.
   -- Что-же вамъ онъ говорилъ?
   Эдифь не отвѣчала.
   -- Вы боитесь?-- произнесла сухо Марина.
   Эдифь покраснѣла.-- Я не знаю этого чувства,-- сказала она. Послѣ нѣкотораго колебанія Эдифь подняла голову и посмотрѣла на Марину.
   -- Конечно, правду,-- вымолвила она.
   -- Правду! Не говорите о правдѣ! Никто не знаетъ правды! Вашъ отецъ навѣрно разсказывалъ вамъ, что я оскорбила этого господина?
   -- Да.
   -- И что въ одну прекрасную ночь онъ исчезъ точно дымъ?
   -- Да.
   -- Именно пропалъ? И не сообщилъ, гдѣ теперь находится? Конечно, онъ сказалъ ему; вы мнѣ не хотите только повторить этого; но вашъ, отецъ навѣрное вамъ говорилъ.
   -- Я думаю, -- отвѣчала Эдифь съ легкимъ оттѣнкомъ оскорбленной гордости, -- я думаю, что наши разговоры съ отцомъ вамъ совершенно безразличны. Я знаю, что господинъ Силла другъ моего отца, у котораго, быть можетъ, и нѣтъ другихъ знакомыхъ въ Миланѣ. Я полагала, что вы намекали на него и потому и назвала его. Скажите-же теперь, чего вы желаете отъ меня, если я при случаѣ познакомлюсь въ Миланѣ съ этимъ господиномъ?
   Марина оставалась задумчивой, какъ будто-бы желаніе и нерѣшительность боролись въ ея груди. Лицо ея вспыхнуло; она вздрогнула съ головы до ногъ. Ея губы шевелились, грудь волновалась, никто не могъ-бы сказать что выражали ея глаза. Эдифь ожидала отвѣта, но его не послѣдовало. Губы Марины сомкнулись, вся фигура приняла обычное выраженіе, огонекъ глазъ потухъ.
   -- Ничего, -- сказала она, -- пойдемте.
   Эдифь не двигалась.
   -- Идемте,-- повторила Марина.-- Вы настоящая нѣмка! Мнѣ нужно лишь знать, гдѣ живетъ Силла и чѣмъ онъ занимается. Можете вы написать мнѣ объ этомъ сейчасъ-же?
   -- Въ Германіи, -- отвѣтила Эдифь, -- возможно кое-что понимать и чувствовать. Я не желаю знать вашихъ тайнъ, но если я могу сдѣлать для васъ доброе дѣло...
   -- А, вотъ оно что, добродѣтель, эгоизмъ!
   Выйдя изъ грязнаго переулка, она повернулась.
   -- Я вовсе не добродѣтельна, -- сказала она, -- и не чувствую дружбы къ тѣмъ кого не люблю для того, чтобы получить билетъ на входъ въ рай. Впрочемъ, вы не можете сдѣлать болѣе того, о чемъ я вамъ говорила: надо только узнать, гдѣ живетъ и чѣмъ занимается Силла.
   -- Вы боитесь, -- продолжала Марина, -- что я собираюсь подослать къ нему убійцъ?
   -- О, нѣтъ, я отлично знаю, что вы его не любите, -- отвѣчала съ улыбкой Эдифь.
   Марина почувствовала, какъ холодная рука сжала ея сердце. Она проходила въ это время мимо колодца и опершись руками о его края, заглянула вглубь. Одинъ лишь звукъ слова любить наполнилъ ея душу; отрицанія въ фразѣ Эдифи она не замѣтила; она слышала только волшебное слово "любите". Съ Мариной произошло тоже, что съ натянутой музыкальной струной, молчаливо заключающей въ себѣ свой звукъ; если неожиданно раздавшійся голосъ затронетъ этотъ звукъ, вибрируетъ и мгновенно вся струна: любитъ, любитъ! Въ черной глубинѣ колодца отражалось изломанное отраженіе человѣческаго лица.
   Марина машинально позвала вполголоса:
   -- Цецилія!
   Звукъ голоса ударился въ звонкую воду и отразился глухимъ, мрачнымъ эхомъ. Марина выпрямилась и пошла впередъ, не произнося ни слова.
   Онѣ обогнули спускъ горы, подходившей къ самому потоку. Шумъ отдаленныхъ каскадовъ теперь, казалось, доносился имъ въ лицо съ вѣтромъ долины. Каскадовъ не было видно, но они угадывались въ противулежащемъ узкомъ ущельи, закрытомъ высокими горами, покрытыми темными тучами. Передъ ущельемъ на скалѣ виднѣлась бѣлая церковка, а подъ нею куча темныхъ крышъ и домиковъ, за которыми снова разстилались луга. Другіе луга виднѣлись на склонахъ горъ, покрытые разсѣянными черными пятнами; тысячи разнообразныхъ оттѣнковъ давали картинѣ одинъ колоритъ, ясный и сверкающій. Тропинка разсѣкала эти поля, покрытыя цвѣтами, дрожавшими отъ свѣжаго осенняго вѣтерка.
   Марина остановилась, глядя на ущелье.
   -- Онъ долженъ быть тамъ.
   -- Кто онъ?-- спросила Эдифь.
   -- "Гротъ". Этотъ шумъ слышится оттуда. Сегодня "Гротъ" особенно притягиваетъ меня.
   -- Почему?
   -- Потому что я собираюсь войти туда съ моимъ кузеномъ. Вы не думаете, что я должна буду испытывать, находясь съ нимъ въ пещерѣ? Избѣгли вы очарованія моего кузена, очарованія его прекрасныхъ глазъ? А что за остроуміе! Онъ такъ имъ и блещетъ, бѣдняжка! Не будемъ уже говорить объ его изяществѣ. Мой кузенъ настоящій Watteau, не правда-ли? Скажите, вы стали-бы мнѣ завидовать, если-бы я сдѣлалась графинею Сальнадоръ?
   -- Я вижу, что этого не будетъ, -- отвѣчала Эдифь.
   -- Отчего? одна изъ моихъ пріятельницъ вышла замужъ изъ ненависти!
   -- Но не изъ презрѣнія, думаю.
   -- Изъ ненависти и изъ презрѣнія! Эти два чувства могутъ отлично соединяться въ каблукѣ нашего башмака. Она и воспользовалась ими, чтобы раздавить своего мужа и вмѣстѣ съ нимъ нѣсколько такихъ-же ненавистныхъ вещей!
   Эдифи казалось невозможнымъ вести подобные разговоры передъ лицомъ торжественной невинности горъ. Она вспомнила о своей матери. Если-бъ она видѣла свою дочь въ такомъ обществѣ, если-бъ слышала подобные разговоры! Но Эдифь не подвергалась опасности: она понимала зло и оно не касалось ея чистоты; поэтому она спокойно ждала продолженія рѣчи Марины.
   -- Моя подруга была влюблена въ другого. Вы негодуете?
   Эдифь не отвѣчала.
   -- Не будемте скромничать, какъ будто-бы здѣсь находится папенька, или дядя, или какой-нибудь господинъ въ брюкахъ. Вамъ сколько лѣтъ?
   -- Двадцать.
   -- Ну, стало быть, вы отлично должны понимать, что происходитъ на свѣтѣ. Постойте, дайте мнѣ говорить. Я не вѣрю въ сдержанность. Моя подруга любила другого и хотѣла,-- почему-бы то ни было,-- достигнуть до него, пройдя по ненавистному мужу, по ненавистной ей расѣ. Люди запрещаютъ дѣлать то и другое. По какому, однако, праву? Кого Богъ соединилъ, никто не разлучаетъ, не правда-ли? Отлично, превосходно! Только спрашиваю: развѣ Господь соединяетъ такимъ слѣпымъ образомъ два тѣла и двѣ души, пробормотавшія какія-то четыре слова? Господь соединяетъ ихъ прежде, чѣмъ они полюбятъ другъ друга, встрѣтятся, прежде чѣмъ они родятся. И соединяетъ ихъ, не смотря ни на какія препятствія! Тѣхъ-же, кого свяжутъ люди, разсчетъ, заблужденіе, тѣхъ Богъ разъединяетъ! Что я говорила?.. Да, моя подруга раздавила своего мужа съ ненавистью и презрѣніемъ: вотъ такъ!--
   Вся дрожа, Марина топнула по землѣ ногой съ такой энергіей, что Эдифи показалось что оттуда должны были посыпаться искры.
   Издали послышался тонкій голосъ:
   -- Госпожа донна Марина!
   Это былъ голосъ Рико; онъ появился бѣгомъ и когда увидѣлъ Марину, крикнулъ:
   -- Они сказали, чтобы...
   Марина сдѣлала ему рѣзкій знакъ приблизиться. Онъ умолкъ и въ два скачка былъ около нея, задыхаясь и опасаясь пропустить что нибудь изъ своего порученія:
   -- Они сказали, чтобы вы соблаговолили поспѣшить, потому что поздно, а графиня ждетъ внизу.
   -- Гдѣ они? спросила Марина?
   -- Одинъ здѣсь, идетъ на встрѣчу, а другіе въ деревнѣ.
   Немного погодя, они увидѣли Непо, сидѣвшаго у тропинки, подложивъ подъ себя платокъ. Онъ съ досадой озирался кругомъ, обмахиваясь маленькимъ японскимъ вѣеромъ. Когда барышни подошли въ сопровожденіи Рико, онъ поднялся, и позабывъ о своемъ джентельменствѣ, прежде чѣмъ обратиться къ нимъ съ какимъ-нибудь словомъ, крикнулъ мальчику:
   -- Зачѣмъ ты не дождался меня, болванъ?
   -- У него были причины не дожидаться васъ, -- холодно замѣтила Марина.
   -- Вы очень жестоки со мной, -- замѣтилъ вполголоса Непо.
   Маринѣ, казалось, не понравился его интимный тонъ, полный намековъ; она обратилась очень сухо къ Рико съ вопросомъ:
   -- Далеко-ль отсюда до "грота?"
   -- Близехонько,-- пробормоталъ сквозь зубы Рико, -- вонъ тамъ.
   -- Милосердное небо! еще цѣлая вѣчность! простоналъ Непо; по истинѣ не была особенно счастливою мыслью заставить насъ взобраться сюда наверхъ! Вецца и Финотти совсѣмъ умираютъ отъ усталости. Я люблю ходить и помню, какъ я, будучи студентомъ, поднялся отъ Торреджіо въ монастырь Руа на Эвганейскихъ горахъ и это не пустяки! Но здѣсь совсѣмъ другое дѣло: дороги меньше а устаешь больше! У насъ, кажется, и горы любезнѣе здѣшнихъ.
   Воспользовавшись тѣмъ, что Эдифь на минуту сошла съ тропинки въ сторону, онъ сказалъ Маринѣ не безъ нѣкоторой горечи въ голосѣ и въ лицѣ:
   -- А вашъ отвѣтъ?
   Марина поглядѣла на него.
   -- Скоро, молвила она.
   -- Когда-же?
   -- Пойдемте со мной въ "гротъ".
   Непо, казалось, не былъ очень доволенъ, но не могъ продолжать разговора, потому что Марина снова взяла подъ руку Эдифь. Впереди командоры и Феррьери, усѣвшись на лавочкѣ у дверей остеріи, разговаривали съ лысымъ старикомъ въ полураскрытой рубашкѣ, стоявшимъ на порогѣ съ длиннымъ багромъ между голыми ногами. Старикъ былъ перевозчикомъ, достойнымъ Харономъ "грота", отстоявшаго на какихъ-нибудь сотню шаговъ отъ деревушки. Ущелье съ рѣчкою сжимается здѣсь, мрачныя скалы поднимаются еще выше, свѣтъ уменьшается, потокъ стремительно и съ шумомъ вырывается изъ горы. Здѣсь, привязана небольшая лодочка, гдѣ могутъ помѣститься двое кромѣ перевозчика. Черезъ узкій, темный корридоръ, среди оглушительнаго шума, лодка съ трудомъ проходитъ подъ гигантскими арками и сводами, имѣющими видъ опрокинутыхъ громадныхъ чашъ и достигаетъ "тронной залы", -- круглаго бассейна съ массивной скалой посерединѣ, выдающейся среди облаковъ пѣны и стремительной яррсти водъ, способныхъ зньлушить своимъ ревомъ шумъ двухъ безконечныхъ поѣздовъ, одновременно идущихъ въ тунелѣ. Черезъ трещину сверху проникаетъ яркій лучъ свѣта. Невольно воображаешь себѣ царя тьмы, сидящаго на этомъ тронѣ, со взоромъ, погруженнымъ въ глубину водъ, полную стоновъ и бѣдъ, полную призраковъ, жалующихся на свою судьбу.
   Харонъ отвязалъ лодку и оттолкнулъ ее отъ берега. Вецца, мало понимавшій красоты природы, и Финотти, совершенно ихъ непонимавшій, шумно расхваливали дикое великолѣпіе этого мѣста. Феррьери, не присоединяясь къ ихъ восторгамъ, спокойно разговаривалъ съ Эдифью. Онъ говорилъ, что чувствовалъ себя холоднѣе льда передъ подобными картинами еще съ тѣхъ поръ, какъ въ ранней молодости уничтожилъ въ своей душѣ всякое поэтическое чувство, сочтенное имъ совершенно лишнимъ. Теперь однако онъ начинаетъ сомнѣваться -- умерла-ли какъ слѣдуетъ поэзія въ его груди: ему кажется, что сердце его снова зачѣмъ-то двигается, что оно испытываетъ необычный для него жаръ.
   -- Впередъ, господа, -- отдала приказъ Марина.
   Харонъ, кончивъ свои приготовленія, приглашалъ посѣтителей въ лодку.
   -- Кузенъ и я, -- сказала Марина, -- будемъ послѣдними.
   -- Тогда мы съ вами, m-lle Эдифь, отправимся первыми.
   Проговоривъ это, Феррьери накинулъ на плечи Эдифи голубую шаль, коnорую она держала на рукѣ. Эдифь почти не замѣтила этого; она цѣликомъ была поглощена величественнымъ видомъ черныхъ скалъ, нагроможденныхъ передъ ея глазами и машинально сѣла въ лодку. Красивъ былъ видъ лодки, исчезавшей въ этихъ адскихъ воротахъ, голубая шаль, старикъ, живописно стоявшій на кормѣ съ своимъ длинныvъ шестомъ. Черезъ десять минутъ снова показался носъ лодки, Харонъ, голубая шаль.
   -- Ну что, ну что?-- крикнули имъ Вецца и Финотти.
   Никто не отвѣчалъ; лишь выйдя изъ лодки Эдифь и Феррьери произнесли нѣсколько холодныхъ восклицаній удивленія. Лицо Эдифи было отуманено и серьезно, инженеръ тоже смущенъ и красенъ до корней волосъ. Лодочникъ спокойно ожидалъ второй партіи. Эдифь осталась съ Мариной, а Феррьери удалился, наклонивши голову и пристально разсматривая камни. Финотти и Вецца отправились вмѣстѣ съ видимою неохотой. Непо казался безпокойнымъ. Онъ не говорилъ ни слова, но ему не сидѣлось на мѣстѣ, онъ безпрестанно двигался, глядѣлъ по сторонамъ, встряхивалъ головой, чтобы сбросить пенснэ, котораго у него не было, попалъ нѣсколько разъ ногами въ воду, переходя потокъ по камнямъ, чтобы видѣть, не возвращается-ли лодка. Когда онъ отошелъ, Марина промолвила вполголоса Эдифи, указывая на Феррьери:
   -- И онъ тоже со своими джентльменскими манерами? Я это поняла, когда вы вышли изъ лодки. Всѣ они одинаковы!
   -- Какой стыдъ, какой стыдъ!-- воскликнула въ негодованіи молодая дѣвушка.
   -- Онъ былъ очень нахаленъ?
   Эдифь покраснѣла.
   -- Даже малѣйшій неуважительный жестъ по отношенію ко мнѣ я считаю большимъ нахальствомъ,-- отвѣтила она.
   -- Господинъ Феррьери,-- позвала Марина.
   Феррьери повернулся. Онъ хотѣлъ казаться спокойнымъ, что ему не удавалось.
   -- Будьте такъ добры сойти внизъ къ графинѣ; она, пожалуй скучаетъ. Эдифь и я, вернемся послѣ вмѣстѣ съ мальчикомъ.
   Въ звенящемъ голосѣ Марины чувствовалось невольное неудовольствіе женщины, заставшей у ногъ другой мужчину, хотя бы она и была къ нему совершенно равнодушна. Феррьери поклонился и ушёлъ.
   -- Не принято поступать такъ какъ я сейчасъ сдѣлала,-- сказала Марина Эдифи,-- но я сдѣлала это и для васъ, чтобы избавить васъ отъ лысаго ловеласа, противнаго вамъ, и потому, что иногда мнѣ рѣшительно все равно, какъ принято поступать.
   -- Благодарю васъ,-- отвѣчала Эдифь.
   Вернулась лодка съ командорами.
   -- Графъ!-- крикнула Марина.
   Непо чуть было не отвѣтилъ: графиня! но только раскрылъ ротъ и вошелъ за Мариной въ лодку.
   -- А Феррьери?-- спросилъ Вецца.
   -- Онъ будетъ ждать внизу,-- отвѣтила Марина.
   Она закуталась въ шаль и наклонилась, избѣгая холоднаго вѣтра, временами ей наносившаго въ лицо мелкія брызги. Неподвижно глядѣла она на бурный потокъ, вырывавшійся имъ на встрѣчу изъ темноты. Фигура лодочника принимала все болѣе мрачное освѣщеніе; удары желѣзнаго наконечника его шеста заглушались шумомъ водъ; почти ничего не было видно. Непо нагнулся къ Маринѣ и взялъ ея руку.
   -- Ахъ!-- вскрикнула она, какъ будто-бы оскорбившись, но не отняла руки.
   Непо, счастливый, сжималъ ее въ своей; онъ не зналъ, что говорить. Ему казалось, что все уже было сказано; онъ пожималъ все сильнѣе эту холодную равнодушную руку, какъ будто-бы хотѣлъ ей передать какую-нибудь мысль, фразу, слово. Ему пришла въ голову мысль: одною рукой онъ держалъ руку Марины, а другою обнялъ ея станъ.Марина невольно сжалась и сильно поддалась впередъ.
   -- Не двигайтесь, Бога ради!-- закричалъ лодочникъ.
   Ничего не было слышно отъ возростающаго однообразнаго гула воды, невольно вызывавшаго тяжелое ощущеніе въ груди и въ головѣ.
   Непо оставилъ свое пожатіе. Онъ не понималъ движенія Марины. Говорить здѣсь было все равно, что говорить опустивши голову въ воду; но онъ продолжалъ свои рѣчи. Онъ снова обхватилъ талію Марины и вздрогнулъ отъ удовольствія; точно нечистое животное, сдѣлавшееся смѣлымъ во мракѣ, онъ жадно сжималъ ее стараясь найти сквозь платье ея тѣло. Марина откинулась назадъ, желая раздавить эту руку, оскорблявшую ее какъ ударъ хлыста и, повернувшись къ Непо въ темнотѣ, говорила ему самыя оскорбительныя для него слова, которыхъ онъ не могъ слышать: вода, вѣтеръ, казалось даже самые камни ревѣли все сильнѣе и сильнѣе; ихъ гнѣвъ, ихъ колоссальное волненіе заглушали собою ничтожный гнѣвъ, ничтожныя людскія страсти; могучая природа хотѣла говорить здѣсь одна. Непо чувствовалъ теплоту бюста Марины; ему казалось, что въ этомъ шумѣ онъ различаетъ голосъ, говорящій ему слова любви, онъ искалъ губами ея губъ, вдыхая въ себя раздушенную атмосферу, заставлявшую кружиться его голову.
   Сильнымъ ударомъ шеста лодочникъ вдвинулъ лодку въ "Тронную залу" и обернулся къ нимъ. Непо быстро оставилъ Марину, лицо которой не успѣлъ разглядѣть, и притворился что смотритъ вверхъ. Лодочникъ, зацѣпивъ багромъ за противоположную стѣну, свободной рукой показывалъ чудовищные выступы и углубленія "грота".
   -- Красиво!-- воскликнулъ Непо.
   Марина, блѣдная, съ сжатыми губами, закутавшись въ бѣлую шаль, походила на половину гнѣвную, на половину ошеломленную душу грѣшницы, покинувшей мракъ адскихъ рѣкъ. Лодка передвинулась въ другую часть грота, гдѣ теченіе потока было покойнѣе и гдѣ, говоря громко, можно было слышать.
   Лодочникъ спросилъ у Марины, нравится ли ей "гротъ", прибавивъ съ улыбкой и съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ добродушнаго сожалѣнія, что онъ нравится всѣмъ господамъ. Что касается до него, то хорошею онъ находитъ здѣсь только форель: тутъ ея много; если господа наклонятся, они увидятъ какъ рыба мелькаетъ по дну.
   Непо, обернувшись, коснулся губами щеки Марины,
   -- Не трогайте меня, -- рѣзко проговорила она, не глядя на Непо.
   Онъ объяснилъ эти слова выдававшимъ его не скромномъ свѣтомъ и не могъ удержаться, чтобы грубо не сказать лодочнику:
   -- Очень намъ нужны твои форели, дуралей! ѣдемъ.
   За свое обращеніе съ низшими онъ уже получилъ въ Туринѣ пощечину отъ лакея ресторана, и это же, а можетъ быть и нѣчто худшее, могло повториться теперь и со стороны Харона; но Харонъ услышалъ лишь послѣднее слово и, толкнувъ лодку и направивъ ее къ главной скалѣ, присталъ къ трону. Затѣмъ объяснилъ, что здѣсь можно сойти и даже выйти черезъ раpселину скалы.
   Марина сбросила шаль и, выпрыгнувъ изъ лодки, повелительно приказала Непо слѣдовать за ней. Непо въ нерѣшительности поглядывалъ исподлобья на Харона; послѣдній поднялъ его, поставилъ на камень, и, подталкивая, помогъ ему взобраться наверхъ. Съ трона къ выходу былъ перекинутъ черезъ потокъ легкій переходъ, по которому обыкновенно извнѣ приходили въ "гротъ" ловить форелей.
   Марина шла впереди въ сопровожденіи Непо, давъ знакъ лодочнику ждать. По выходѣ изъ грота открывался суровый видъ, который показался бы дикимъ тому, кто не вышелъ изъ нижнихъ пещеръ: потокъ несся между громадными камнями; воды его блестѣли на солнцѣ какъ серебряная сѣть. Марина шла по скользкимъ, влажнымъ каменьямъ, покрытымъ мхомъ, пробираясь къ чахоточнымъ ольхамъ, выросшимъ на этой безплодной почвѣ; тропинки не было и только кое-гдѣ виднѣлись глубокіе слѣды въ красноватой землѣ. Непо съ трудомъ слѣдовалъ за нею, цѣпляясь руками за кусты травы. Онъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Марины, чтобы перевести духъ.
   -- Стойте тамъ!-- сказала она.-- Вы храбрѣе въ темнотѣ!
   -- О, теперь я уже конечно не остановлюсь!
   -- Стойте тамъ!
   Непо остановился въ безпокойствѣ и съ сумрачнымъ видомъ. Онъ полагалъ сначала, что Марина желала съ нимъ переговорить вдали отъ неудобныхъ взоровъ лодочника; теперь онъ ничего не понималъ. Въ глубинѣ сердца онъ сердился на Марину, но нѣсколько минутъ назадъ въ него вкралось какое-то чувство или вѣрнѣе сказать новое ощущеніе онъ чувствовалъ въ крови необычное для него волненіе, для него, считавшаго себя мужчиной только съ горничными и бывшаго трусомъ съ женщинами порядочнаго круга.
   Оба помолчали.
   -- Итакъ, чего вы хотите?-- сказала Марина.
   -- О!-- отвѣчалъ Непо, протягивая руки.
   Новое молчаніе.
   -- Зачѣмъ?
   -- Что за вопросъ, мой Богъ!
   -- Неправда ли?-- сказала она, улыбаясь.-- Вы правы!
   Она пристально поглядѣла на него обычнымъ ей проницательнымъ взглядомъ и произнесла громко и отчетливо:
   -- Но я васъ не люблю!
   -- О, мое сокровище!-- воскликнулъ, не разслушавши, Непо и сталъ карабкаться наверхъ.
   Она подалась назадъ въ удивленіи.
   -- Я васъ не люблю, -- повторила она.
   Непо поблѣднѣлъ; затѣмъ проронилъ тихимъ, но раздраженнымъ голосомъ:
   -- Вы меня не любите? Какъ, вы меня не любите!? А пять минутъ назадъ тамъ, въ лодкѣ, въ потемкахъ?...
   -- Вотъ что! Вамъ показалось?...
   -- Боже мой, если бы лодка могла говорить...
   -- Она наговорила бы плохихъ вещей для васъ. Вы ошиблись; я васъ не люблю!...
   Непо глядѣлъ на нее поднявши брови и съ открытымъ ртомъ.
   -- Но ваше предложеніе я принимаю.
   Непо вздохнулъ съ облегченіемъ; лицо его приняло другое выраженіе, онъ протянулъ къ ней руки.
   -- Съ васъ достаточно такого согласія?-- спросила она.
   Непо хотѣлъ обнять ее, но она неожиданно уставила конецъ зонтика ему въ грудь.
   -- Ступайте сейчасъ же, -- сказала она, -- а то лодочникъ уѣдетъ. Я съ вами не поѣду; я обойду гротъ кругомъ. Вамъ? идти со мной? Я не желаю васъ. Ступайте. Теперь вы довольны? Скажите m-lle Штейнегге и мальчику, чтобы они дожидались меня у моста; вы же съ остальными идите впередъ и не дожидайтесь насъ на озерѣ: мы вернемся домой пѣшкомъ съ другой стороны. Не ждите насъ даже за обѣдомъ. Когда будете дома, то скажите все вашей матери и моему дядѣ, сейчасъ же, прежде чѣмъ я возвращусь. Идите.
   Онъ не хотѣлъ уходить, умолялъ ее о поцѣлуѣ, котораго, конечно не получилъ: Ему было отказано въ позволеніи прижать губы даже къ ея рукѣ, къ краю ея платья. Тогда онъ схватилъ ея зонтикъ и поцѣловалъ его. Потокъ, скалы, казалось, все смѣялись надъ нимъ. Онъ ушелъ довольный и вмѣстѣ недовольный, взволнованный тою глухой поэзіей если не любви, то ощущеній, которая и въ душахъ, не особенно возвышенныхъ и порядочныхъ, все-таки позволяетъ хоть на краткій срокъ роспуститься блѣдному и быстро вянущему цвѣтку.
   Когда Марина подошла къ мосту, Эдифь уже была тамъ съ Рико. Молча возвращались онѣ по дорогѣ, пройденной ранѣе; достигнувъ камня съ высѣченной надписью -- "въ горы", онѣ повернули по узкой дорогѣ, приводящей въ замокъ съ другой стороны.
   Онѣ подходили къ низенькому холму, съ котораго начинается спускъ, когда Марина, шедшая впереди Эдифи, неожиданно остановилась и сказала ей:
   -- Знаете, я сказала всю правду.
   Эдифь, не соображая, молчала. Она смотрѣла на окружающую природу, не понимая, какъ можно здѣсь думать о чемъ либо, кромѣ величія картины, разстилавшейся передъ глазами, кромѣ ясности неба такъ далекаго это всѣхъ страстей, красоты горъ залитыхъ солнцемъ. Догнавши Марину, она увидѣла, что у той глаза были полны слезъ; она остановилась въ недоумѣніи. Марина схватила ее за руку, и сдѣлавъ знакъ Рико идти впередъ, свернувъ съ дороги, быстро пошла по полю. Неожиданно она обняла свою спутницу и разразилась безнадежными рыданіями. Долго, долго она рыдала, прислонясь безсильно къ Эдифи, конвульсивно обнимая ее, стараясь что-то выговорить губами, прижавшимися къ платью ея спутницы вздрагивая всѣмъ тѣломъ. Взволнованная Эдифь, тоже дрожала съ головы до ногъ, чувствуя въ себѣ отголосокъ этой нѣмой горести, смыслъ которой она не постигала. Она повторяла только -- успокойтесь, успокойтесь,-- но безуспѣшно: Марина рыдала и билась головой съ еще большей силой, Эдифь, касаясь губами къ ея волосамъ, какъ будто бы борясь съ собою, наконецъ поцѣловала эту гордую, столь униженную голову и почувствовала облегченіе, тоже одержавши побѣду. Мало-по-малу рыданія Марины прекратились; она медленно подняла голову и оставила Эдифь.
   -- Прошло, -- молвила она, -- благодарю васъ.
   -- Разскажите мнѣ все, -- участливо заговорила Эдифь, -- если бы вы видѣли мою душу...
   -- Я вамъ все сказала, -- отвѣтила Марина, -- все.
   Она всхлипнула конвульсивно еще нѣсколько разъ, но безъ слезъ. Эдифь уговаривала ее сѣсть.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- отвѣчала Марина, укусивши себѣ губу до крови,-- все уже прошло. Она прислонилась къ огромному бѣлому камню, выдававшемуся изъ земли и нервно двигала по немъ рукою.
   -- Но скажите...-- повторяла Эдифь.
   Марина повернула голову и сорвала какой-то длинный, голубой цвѣтокъ.
   -- Что это за цвѣтокъ?-- рѣзко спросила она.-- Кажется аконитъ?
   Эдифь взяла цвѣтокъ, не глядя на него, и продолжая настаивать. Тогда Мариной вновь овладѣлъ жестокій, нервный кризисъ. Она обхватила камень, возлѣ котораго стояла, и тщетно старалась подавить рыданія; казалось, что она желала замереть здѣсь навсегда.
   А вокругъ нея какая тишина!.. Колокольчики бродившихъ стадъ наполняли своими звонками горную тишину, казалось вызывали отвѣтные голоса невинной, покойной жизни въ лугахъ, рощицахъ, на берегахъ прудовъ, сверкавшихъ металлическимъ сіяніемъ; вокругъ камня акониты поднимали къ солнцу свою красоту, бельдежуры выказывали свою вѣчно-весеннюю грацію; все окружало Марину миромъ, спокойствіемъ и тишиной.
   Издали несся голосъ Рико, кричавшаго:
   -- Ого-го!
   Голоса пастуховъ отвѣчали ему хоромъ:
   -- Ого-го!
   Марина встрепенулась, и обернувшись къ Эдифи, произнесла:
   -- Пойдемте, теперь по правдѣ все прошло!
   Эдифь еще разъ просила ее довѣриться ей, разсказать все.
   -- Я вамъ все сказала, -- отвѣтила Марина, -- теперь я не могла бы повторить то, что говорила; я ничего болѣе не чувствую. Считайте, что у меня явилось какое-то ощущеніе, о которомъ я сама не подозрѣвала; оно внезапно охватило меня, сжало мое горло, мозгъ, все мое существо. Но это ощущеніе явилось лишь на мгновеніе; теперь оно умерло: я его не чувствую; не знаю даже, была-ли это горесть или сумасшествіе. Знаете, всегда, когда вступаешь на незнакомую дорогу, сомнѣваешься, а что, если я ошибаюсь? если я заблужусь? Это не продолжается долго, но все-таки случается! Послушайте, если когда-нибудь впослѣдствіи вы услышите, что обо мнѣ будутъ говорить дурно, вспомните этотъ вечеръ: тогда, можетъ быть, вы поймете меня.
   -- Я убѣждена, что мнѣ никогда не придется слышать о васъ ничего дурного.
   -- О!
   Вернувшись на дорогу, онѣ встрѣтили Рико, ожидавшаго ихъ. Становилось поздно; похолодѣло. Онѣ поспѣшно пошли впередъ. Марина освѣжилась, но не говорила ничего, углубленная въ свои мысли. Только послѣ получасовой ходьбы она взяла подъ руку Эдифь и промолвила:
   -- Разскажите это ему.
   -- Кому?-- отвѣчала Эдифь.
   Марина вздрогнула, откинула ея руку и ничего болѣе не сказала. Бѣлый камень, неподвижно подъ блѣднымъ вечернимъ небомъ, оставшійся среди аконитовъ и бельдежуровъ зналъ, быть можетъ, какія горести заставляли такъ терзаться людскую душу на его холодной, не чувствующей жалости груди. Если внутри его заключенъ былъ мрачный горный духъ "l'insensatum cor", онъ могъ знать, какъ сердце, только что вступившее на путь бѣдъ и несчастья, билось здѣсь, едва не разрываясь отъ жестокой горести, вырывавшейся изъ глубины, недоступной даже сознанію. Онъ могъ бы представить себѣ, сколько страданій бываетъ и внѣ его каменной темницы, въ томъ мірѣ чувствъ, мыслей и любви, о которомъ онъ мечтаетъ, быть можетъ. Не слышалось больше звонковъ стадъ, изъ долинъ клубами поднимался туманъ изъ "грота" точно неестественный плачъ все громче слышался шумъ рѣки, а наверху между аконитами и бельдежурами подъ блѣднымъ вечернимъ небомъ бѣлый камень становился все печальнѣе и угрюмѣе.
   

ГЛАВА VI.

   Пробило восемь часовъ, когда Эдифь и Марина подошли къ лѣстницѣ, кипарисовъ. Небо было звѣздное, но колоссальныя деревья до такой степени закрывали звѣзды, что Рико, въ качествѣ услужливаго кавалера, началъ кричать изо всей мочи:
   -- Огня!-- послѣ чего, какъ кошка, въ нѣсколько прыжковъ исчезъ въ темнотѣ.
   Фанни показалась на дворѣ со свѣчей въ рукахъ. Марина и Эдифь, спускавшіяся потихоньку, могли разслышать пререканія между Рико и Фанни и время отъ времени голосъ графини, повторявшей: -- вы не встрѣтили Момоло?
   -- Нѣтъ, сударыня, мы его не видѣли. Вы, госпожа Фанни, ступайте со свѣчей, а я возьму фонарь.
   Фанни и графиня подошли къ лѣстницѣ.
   -- Марина! позвала ея сіятельство.
   -- Графиня! отвѣчала Марина въ потемкахъ.
   -- Ты не встрѣтила моего сына, дорогая? Ты не видѣла Момоло? О, Боже, вотъ такъ лѣстница! Хуже чѣмъ у Понтія Пилата! Странно пять минутъ назадъ я послала Момоло къ тебѣ на встрѣчу. Непо уже съ полчаса ищетъ тебя. Подожди тутъ ты со свѣчей; развѣ ты не видишь эту проклятую, сломанную ступень? Гдѣ-же ты, Марина? Иди, милая! Приподнимите же свѣчу; о, Боже мой, я тебя все еще не вижу!
   Рико пробѣжалъ передъ нею съ фонаремъ, перескакивая черезъ три ступеньки. Наконецъ, показалась Марина. Графиня стремительно ее обняла нѣсколько разъ и шепнула на ухо:
   -- Богъ да благословитъ тебя, моя радость; ты всегда была мечтой моего сердца.
   Марина молчала. Эдифь спросила у Фанни -- дома-ли ея отецъ. Фанни не знала этого.
   -- Нѣтъ, сокровище мое, -- сказала графиня, оставляя Марину,-- онъ ужъ давно вышелъ съ однимъ изъ трехъ волхвовъ, не съ тѣмъ осломъ, что утромъ хотѣлъ тащить меня въ "гротъ", но съ другимъ, длиннымъ.
   Графиня никогда не помнила именъ лицъ, съ которыми была знакома недавно, и всегда опредѣляла ихъ по ихъ физическимъ примѣтамъ.
   Марина, освободясь отъ ея объятій, поспѣшно сошла внизъ съ Фанни. Ея сіятельство взяла подъ руку Эдифь и начала спускаться съ ней, ежесекундно опасаясь упасть.
   -- Что за ангелъ эта Марина!.. Потихонечку! Какое чувство, какая умница!.. Тише, дорогая моя, тише! Красавица!.. Подождите, душа моя, я вѣдь не могу такъ скакать, какъ вы. Вамъ ничего не говорила эта плутовка? Ни одного слова? О, да, я знаю ея деликатность! Ахъ, Боже мой, я качусь внизъ! Скажите мнѣ, мое сокровище, въ какомъ расположеніи духа она была, возвращаясь изъ этихъ проклятыхъ горъ?
   Эдифь всегда мало занимали рѣчи графини, а на этотъ разъ менѣе чѣмъ когда-либо.
   -- Она въ восторгѣ, не правда-ли? Конечно, въ восторгѣ бѣдняжечка! я это ясно видѣла. Это послѣдняя ступень? Она взволнована, милашка. Ну, слава Богу, наконецъ-то пришли!
   Онѣ прошли дворъ, предшествуемыя Рико, свѣтившимъ имъ. Фонтанъ разсказывалъ свою давнишнюю монотонную, меланхолическую исторію. У дверей графиня остановилась, привлекла къ себѣ Эдифь и вполголоса сказала:
   -- Ну, такъ я вамъ скажу: вы плутовка и знаете все! Марина выходитъ замужъ за моего сына!
   Эдифь остановилась въ изумленіи: такъ ее поразили слова графини. Она припомнила разговоръ, все странное поведеніе Марины и понимала лишь одно -- что Сальнадоры достойны были сожалѣнія, а Марина возбуждала страхъ. Наконецъ, она очнулась при звукахъ голоса Непо, бранившагося съ Момоло и Рико на лѣстницѣ, и вышла въ домъ, думая совсѣмъ объ иномъ, о Феррьери. Феррьери не былъ такъ смѣлъ, какъ представила его себѣ Марина. Его поразила спокойная красота Эдифи, ея обращеніе, столь отличавшееся отъ обращенія знакомыхъ ему дѣвушекъ, слишкомъ робкихъ или слишкомъ смѣлыхъ. Ему казалось, что онъ нашелъ женщину, именно отвѣчающую его понятіямъ и которую въ своемъ воображеніи ставилъ превыше мастерскихъ, машинъ, желѣзныхъ дорогъ, учениковъ, профессоровъ, превыше своей холодной науки. Онъ полагалъ, что эта встрѣча теперь, когда ему стукнуло за сорокъ лѣтъ, является послѣднимъ даромъ судьбы, и увядшая молодость вновь разцвѣла въ его душѣ. Онъ почти рѣшился переговорить со Штейнегге раньше чѣмъ съ Эдифью. Въ темнотѣ "грота", находясь рядомъ съ ней, онъ однако увлекся, взялъ ея руки, заговорилъ и остался непонятымъ вслѣдствіе шума. По ея толчку, по ея лицу, онъ увидѣлъ какъ оскорбилъ ее; слишкомъ поздно онъ сообразилъ, что въ этомъ мѣстѣ объясненіе въ любви могло-бы быть понято дурно. Дѣйствительно Эдифь истолковывала его дурно и теперь размышляла, зачѣмъ отецъ ея вышелъ вмѣстѣ съ Феррьери. Въ это время явился Непо, взбѣшенный, что пропустилъ Марину, и пробѣжалъ впередъ, даже не кланяясь Эдифи, между тѣмъ какъ Рико хохоталъ отъ всего сердца, а Момоло повторялъ ему.-- какъ ты смѣешь, пострѣленокъ издѣваться надъ его сіятельствомъ? слышишь-ли? какъ ты смѣешь?-- Непо встрѣтился на лѣстницѣ съ Фанни.
   -- Гдѣ маркиза? спросилъ онъ, не останавливаясь.
   -- Гдѣ? отвѣчала Фанни, стремительно несясь по лѣстницѣ, -- въ своей комнатѣ, -- крикнула она снизу лѣстницы, въ то время какъ Непо очутился на первой площадкѣ, гдѣ его съ нетерпѣніемъ ожидала мать.
   -- Гдѣ она? спросилъ онъ вполголоса.-- Что она тебѣ сказала? Знаетъ она, что ты говорила съ графомъ?
   Графиня на эти вопросы отвѣчала цѣлымъ потокомъ другихъ:
   -- Гдѣ ты это пропалъ! Нашелъ ты Момоло? Иди, скажи ей, что ты говорилъ со старикомъ. Скорѣе, ее звали обѣдать. Она должна быть у себя. Подожди ее на балконѣ. Ступай!
   Какой то странный духъ безпокойства овладѣлъ обитателями замка: всѣ были въ напряженномъ состояніи,-- не одни только Непо и графиня. Паоло шумѣлъ на кухнѣ, недовольный, что ему пришлось готовить вторично обѣдъ; Катте, получивъ нагоняй отъ графини за какую-то пуговицу, громко бранилась, увѣряя, что никогда еще госпожа ея не была такой собакою, какъ въ этотъ вечеръ; одинъ изъ лакеевъ бѣгалъ съ посудой взадъ и впередъ, отчаянно хлопая дверьми; Феррьери и Штейнегге вернулись съ прогулки взволнованными. Въ гостиной Финотти и Вецца горячо обсуждали только что объявленную тогда сентябрьскую конвенцію между Франціею и Италіею. Вецца осыпалъ ее холодными сарказмами равнодушнаго зрителя, не лишенными клерикальнаго оттѣнка; Финотти яростно осуждалъ ее, а графъ съ своими идеями древняго римскаго патриція считалъ ее вредной полумѣрой, заявлявшей врагу о нашей слабости.
   Марина, несмотря на зовъ къ обѣду, сидѣла въ своей спальнѣ передъ круглымъ столикомъ, служившимъ ей иногда письменнымъ столомъ. На бархатной обивкѣ выдвинутаго ящика, на который она опиралась локтями, виднѣлся сѣроватый листъ бумаги, добрая половина котораго была занята замысловатымъ золотымъ вензелемъ, рядомъ съ которымъ помѣщались слѣды мушиныхъ лапокъ. Лапки говорили слѣдующее:
   "Знаешь, что и я подобно нашему правительству тоже переношу мою резиденцію съ улицы Вильи на Боргоново? такъ пожелалъ мой повелитель. Что за возня съ переносомъ столицы! Я оставила его величество въ пыли съ обойщиками и носильщиками и явилась сюда, чтобъ послать тебѣ petit pâté chaud -- собраніе разныхъ неглупыхъ романовъ и также имя господина Коррадо Силлы, автора "Сновидѣнія"; живетъ онъ на улицѣ Св. Виктора.
   Въ слѣдующій разъ, когда буду въ состояніи сказать тебѣ что нибудь побольше, я тебѣ разскажу и обстоятельства, которыя помогли мнѣ открыть его. Adieu, ma belle au bois dormant. Завтра ѣду по дѣламъ: буду танцовать въ Белладжіо. Бѣдныя myosotis! Кто вспомнитъ теперь о нихъ? На этотъ разъ я буду въ бѣломъ, съ кораллами и великолѣпными янтарями, присланными мнѣ изъ Берлина однимъ изъ моихъ поклонниковъ вмѣстѣ съ сонетомъ. Сонета ужъ, конечно, не захвачу съ собой.

Джулія".

   Послышался стукъ въ дверь и голосъ Фанни:
   -- Вы не сойдете внизъ? Вы нездоровы?
   -- Иду, -- отвѣчала Марина. Она поднялась съ порывомъ горделивой радости, закинула назадъ руки, подняла кверху свое торжествующее лицо. Выбѣжавши изъ комнаты, она быстро спустилась по лѣстницѣ и на балконѣ увидѣла Непо въ безпокойствѣ.
   -- Наконецъ-то, мой ангелъ!-- сказалъ онъ.-- Мама говорила уже дядѣ; онъ очень доволенъ. А вы?
   Обвявши ея талію, онъ ждалъ отвѣта.
   -- Я счастлива!-- сказала она и выскользнула изъ его рукъ съ серебристымъ смѣхомъ, разнесшимся по балкону и достигшимъ до гостиной, гдѣ всѣ кромѣ графа встали, когда она пробѣжала черезъ комнату, легкая какъ фея, кивнувъ съ улыбкой всѣмъ головой.
   -- Аталанта, Аталанта!-- воскликнулъ Вецца, смотря ей вслѣдъ.
   Непо стремительно ворвался въ комнату, весь красный, съ вытаращенными глазами, запнулся на порогѣ и ухватился за Вецца, чтобы не упасть.
   -- Извините, дорогой Вецца, -- сказалъ онъ насмѣшливымъ тономъ, -- я ожидалъ, что обниму что нибудь получше!
   -- Вотъ животное-то!-- подумалъ командоръ. Еще-бы!-- замѣтилъ онъ сухо.
   -- Неправда-ли, дядя?-- подхватилъ Непо, подчеркивая слово "дядя".-- Вы можете представить себѣ, кого съ полнымъ правомъ надѣялся я обнять. Милостивые государи, вы можете вывести изъ моихъ словъ, изъ всѣхъ моихъ словъ заключенія... самыя законныя заключенія... самыя точныя...
   Онъ на минуту остановился, ища выраженія, и, наконецъ, выпустилъ его съ широкимъ ораторскимъ жестомъ:
   --... Заключенія самыя естественныя. Думаю, что не могу лучше... высказаться! Употреблю это слово.-- И, горделиво, прошелъ въ гостиную.
   Графъ не могъ удержаться.
   -- Шутъ!-- пробормоталъ онъ сквозь зубы.
   -- Уфъ! высказался, дурачина!-- вымолвилъ Вецца, облегчая свое неудовольствіе.
   -- Такъ что?-- обратился Финотти къ графу, указывая съ выразительной мимикою на гостиную.
   Графъ молчалъ.
   -- Должны мы?-- повторилъ Финотти, протягивая ему руку.
   -- Охъ!-- воскликнулъ графъ.
   Было-ли это опроверженіемъ или отказомъ принять поздравленіе? но никто болѣе не повторилъ своего вопроса.
   Въ столовой Непо и графиня присутствовали за обѣдомъ Марины и Эдифи, понимавшей, что она здѣсь лишняя и съ нетерпѣніемъ дожидавшейся конца обѣда, чтобы увидѣться съ отцомъ. Послѣдній нѣсколько разъ проходилъ мимо двери гостиной, бросая на Эдифь странные взгляды.
   -- Боже мой, какое чудное мѣсто, кузина!-- говорилъ Непо. Никогда не забуду этого "грота"!
   Онъ глядѣлъ на Марину своими близорукими глазами на выкатѣ, облокотясь локтями на столъ.
   -- У меня бьется сердце при одной мысли о немъ. Сегодня ночью сонъ не осѣнитъ моихъ вѣждъ. Нѣтъ, мама, ты со своими чувствами никогда не поймешь волшебнаго очарованія этого "грота".
   Вскочивши, онъ бросился обнимать свою мать, принявшуюся кричать:
   -- Сумасшедшій, оставь меня съ своими остротами!
   Марина позвала Финотти, съ любопытствомъ смотрѣвшаго на нихъ изъ залы.
   -- Оставь его тамъ -- замѣтила ей графиня.
   -- Финотти!-- повторила Марина.
   Финотти вошелъ, весь сіяющій
   -- Сядьте здѣсь, -- сказала она, сажая его между Эдифью и собой.
   -- Нѣтъ, вы послушайте это: красота "грота" привела меня въ такой восторгъ, что, когда мы съ кузиной были у большого камня, я, хотя и профанъ въ благородномъ искусствѣ гимнастики, выскочилъ...
   -- О!-- прервала Марина.
   -- Неправда-ли, какъ я ловко выскочилъ?-- подхватилъ Непо, смотря на нее съ поднятыми руками.
   -- Quite a new wag of leaping, -- сказала Марина.
   -- Ради Бога, дорогая Марина, не говори мнѣ по-французски! И такъ уже въ Венеціи просто жить нельзя съ этимъ подлымъ французскимъ языкомъ! Что такое ты ему сказала?
   -- Ты всегда говоришь глупости, мама; Марина говорила по-англійски.
   -- Я думаю, графъ, -- началъ Финотти, чтобы поддержать бѣдную графиню, всю побагровѣвшую,-- что когда фортуна позволила намъ отъ рожденія говорить на этомъ прелестномъ нарѣчіи, выработанномъ граціями въ школѣ Венеры, на которомъ говорятъ въ Венеціи, къ чему тогда употреблять французскій или англійскій языки. Графиня -- права.
   -- Ну, вотъ умница! Вы защищаете меня, старуху! Думайте какъ вамъ угодно о нашемъ языкѣ, но по крайней мѣрѣ въ немъ нѣтъ ни костей, ни шиповъ, какъ въ друг.ихъ! Развѣ наши старики не разговаривали по-венеціански даже съ самимъ папой? Я готова говорить хоть по-турецки, но не по-французски, не по-англійски. И мой бѣдный Альвизо думалъ совершенно также! Окрестите меня снова, если онъ сказалъ во всю свою жизнь хоть два слова иначе, какъ по-венеціански. А теперь мнѣ приходится стыдиться, что я венеціанка! Не говорю объ иностранцахъ, Богъ съ ними, но между своими! Ши, ши, ши, шю, шю, шю! Бѣдныя обезьяны!-- Здѣсь графиня хотѣла подкрѣпить себя стаканомъ Бароло, но едва сдѣлала глотокъ, принялась плеваться, тогда какъ Непо, всыпавшій ей во время ея филиппики соли въ стаканъ, хохоталъ во все горло.
   -- Я позвала васъ сюда, какъ умнаго человѣка къ этимъ остроумнымъ людямъ, -- сказала вполголоса Марина Финотти.
   -- Ахъ, маркиза!-- отвѣтилъ онъ, вздыхая.-- На что служитъ умъ? Я бы хотѣлъ теперь быть болваномъ, но имѣть двадцать пять лѣтъ!
   Въ это время въ столовую вошли графъ, Вецца и Штейнегге. Феррьери подошелъ къ двери на минуту, но постарался уйти незамѣченнымъ и потомъ не выходилъ уже цѣлый вечеръ.
   Марина, увидѣвъ дядю, встала изъ-за стола, и взявъ за руку Непо, пошла въ залу. Проходя мимо графа, она уставила на него сверкающій радостью взоръ. Графиня, еще разсерженная шуткою сына, прошла мимо, не глядя на него. Графъ вынулъ часы. Было половина десятаго -- совсѣмъ необычайный для него часъ.
   -- Эти господа нуждаются въ отдыхѣ, -- сказалъ онъ, обращаясь къ Штейнегге и командорамъ; затѣмъ, не дожидаясь отвѣта, приказалъ приготовить свѣчи и вошелъ въ залу, повторяя свою антифону.
   -- Я думаю, -- сказалъ онъ, обращаясь къ Сальнадорамъ, -- что вы также нуждаетесь въ отдыхѣ послѣ столькихъ волненій.
   -- Но, дядюшка...-- началъ было Непо, приближаясь къ нему съ распростертыми объятіями, короткими и спѣшными шажками.
   Графъ не далъ ему продолжать.
   -- Конечно, чортъ возьми, -- сказалъ онъ, -- свѣчи ужъ готовы. Непо сдѣлалъ гримасу и вернулся къ Маринѣ, пожимая плечами.
   Графиня вступилась.
   -- Что за чудакъ вы право, Чезаре! Теперь, когда мои ребятки такъ желали-бы поговорить съ вами...
   -- Да, да, да...-- поспѣшилъ отвѣтить графъ, -- я отлично понимаю это, отлично. Вотъ ваши свѣчи.-- Возражать было болѣе нечего.
   -- А вы, -- сказалъ графъ, оставшись наединѣ съ Мариной, -- вы не уходите? Вамъ нечего сказать мнѣ?
   -- Довольны вы, что я послѣдовала вашимъ совѣтамъ?
   -- Моимъ совѣтамъ? Какъ это моимъ совѣтамъ?!..
   -- Конечно!
   -- Объяснитесь, -- сказалъ графъ и, поспѣшно поставивши свѣчу, которую держалъ въ рукахъ, обернулся къ ней.
   -- Вы развѣ не помните?-- отвѣчала Марина, нюхая цвѣты, стоявшіе передъ ней на столикѣ.
   -- Я?-- продолжалъ графъ, кладя себѣ руку на грудь, -- я вамъ это совѣтовалъ?
   Марина подняла лицо отъ цвѣтовъ.
   -- Да, вы, вы, -- отвѣчала она, -- за нѣсколько часовъ до пріѣзда Сальнадоровъ, въ библіотекѣ! Вы мнѣ говорили, что мы не созданы для совмѣстной жизни, что вашъ кузенъ имѣетъ блестящее положеніе и собирается жениться, чтобы я подумала объ этомъ.
   -- Хорошо, можетъ быть, я и говорилъ это,-- отвѣчалъ графъ, чувствуя себя въ затрудненіи и проводя рукой по волосамъ,-- но я тогда совсѣмъ не зналъ своего кузена, а вы не пожелали даже посовѣтоваться со мной принять или нѣтъ его предложеніе.
   -- Зато я его знаю теперь; я его нахожу очаровательнымъ джентельменомъ, полнымъ ума, умѣющимъ держаться, очень симпатичнымъ, словомъ такимъ, какимъ вы его считаете.
   -- Какимъ я считаю его?!..
   -- Ну, да! Развѣ вы не объявили графинѣ, что вы очень довольны этимъ бракомъ?
   -- Конечно. Тѣмъ болѣе, что вы не удостоили спросить объ этомъ моего мнѣнія и рѣшили все сами; конечно, я очень доволенъ. Только я долженъ вамъ заявить... началъ графъ послѣ минуты молчанія,-- что я вамъ ничего не совѣтовалъ.-- Графъ остановился, увидѣвши входившую Катте.
   -- Охъ, Боже мой!-- воскликнула она, отступая,-- простите меня; я думала, что тутъ никого нѣтъ; я пришла за вѣеромъ ея сіятельства.
   -- Здѣсь нѣтъ вѣеровъ,-- загремѣлъ графъ, бросая на нее взглядъ, заставившій ее съежиться.
   -- Извините, извините,-- пробормотала Катте, исчезая съ вытянувшейся физіономіею.
   Марина улыбнулась.
   -- А я вамъ очень благодарна за ваши совѣты, -- отвѣчала она.-- Я вполнѣ счастлива.
   Графъ желалъ разсердиться, но на этотъ разъ не могъ. Правда, Марина рѣшила все дѣло, не посовѣтовавшись съ нимъ, но на его совѣсти все-таки оставались слова, сказанныя имъ въ библіотекѣ, которыя Марина припомнила теперь. Успокоивать свою совѣсть софизмами онъ не умѣлъ. Слова, сказанныя имъ тогда, стояли теперь ясно въ его мозгу; онъ преувеличивалъ ихъ важность и жалѣлъ, что произнесъ ихъ.
   -- И вы довольны?
   -- Отвѣчать отрицательно теперь было бы поздно; но я вполнѣ счастлива, я вамъ это уже сказала.
   -- Послушайте, Марина...
   Давно графъ не говорилъ съ ней съ такою нѣжностью, какую вложилъ въ эти два слова. Дочь его дорогой, умершей сестры принимала рѣшеніе, удалявшее ее отъ него навсегда; онъ не вѣрилъ въ ожидающее ее счастье, и теперь опасался, что будетъ виновникомъ свадьбы, предвѣщавшей такъ мало хорошаго. Ему казалось, что его неосторожныя слова были вызваны недовольствомъ за столько обидъ, нанесенныхъ ему племянницей, желаніемъ не видѣть ее больше, не слышать ея раздражавшій его голосъ. Теперь это желаніе, когда оно было близко къ осуществленію, у него совсѣмъ исчезло.
   Такъ какъ Марина оставалась неподвижной, то онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ ней и сказалъ:
   -- Въ такомъ случаѣ я самъ позабочусь о вашемъ приданомъ.
   -- О моемъ приданомъ?
   -- Конечно! Вы входите въ очень богатую семью и вы должны войти туда съ поднятой головой.
   Графъ невольно протянулъ было руку, инстинктивно ожидая встрѣтить другую, но напрасно; и онъ медленно снова опустилъ свою руку. Дядя и племянница остались съ минуту неподвижными. Затѣмъ графъ взялъ свѣчу и началъ заводить часы, стоявшіе на каминѣ.
   Марина также взяла другую свѣчу и молча тихо вышла. Графът занятый часами, казалось, не замѣтилъ этого, но едва она вышла, сейчасъ же обернулъ голову, смотря нѣкоторое время неподвижно на полуоткрытую дверь, затѣмъ кончилъ заводить часы и также вышелъ, склонивши въ глубокой задумчивости голову.
   Старый, строгій домъ спалъ безпокойнымъ сномъ. Штейнегге сидѣлъ въ комнатѣ дочери. Онъ ей сообщилъ важную новость: инженеръ Феррьери просилъ ея руки. Бѣдный Штейнеге дрожалъ какъ въ лихорадкѣ. Онъ смутно чувствовалъ, что это было большимъ счастьемъ, судя по общественному положенію Феррьери; онъ чувствовалъ, что инженеръ былъ честнымъ человѣкомъ; въ этомъ его убѣждалъ разговоръ съ нимъ. Феррьери открылся ему, разсказалъ ему случай въ "гротѣ", выражая надежду, что Эдифь приметъ его извиненія; онъ говорилъ о ней съ трогательнымъ уваженіемъ шестнадцатилѣтняго мальчика. Затѣмъ разсказалъ все о себѣ, о своей семьѣ, не скрывъ ни дурного, ни хорошаго; очертилъ серьезную и спокойную, но вполнѣ барскую жизнь, которую готовилъ Эдифи. Штейнегге чувствовалъ, что потеряетъ большую часть дочери; онъ былъ огорченъ и вмѣстѣ съ тѣмъ сердился на свой эгоизмъ и поэтому еще больше расхваливалъ Эдифи инженера и его рѣчи. Но онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы выражаться съ толкомъ и перепуталъ всю свою бесѣду съ Феррьери. Когда онъ кончилъ, Эдифь подошла къ нему и положила руки на его плечи.
   -- Что ты мнѣ совѣтуешь, папа? сказала она.
   Бѣдный Штейнегге не зналъ какъ быть и только сдѣлалъ энергичный жестъ.
   Наконецъ, съ большимъ усиліемъ произнесъ:
   -- Большое счастье!
   Эдифь прислонила къ нему голову и высказала все, что у нея было на сердцѣ, не рѣшаясь сдѣлать этого съ открытымъ лицомъ.
   -- Знаешь что? Кто-то говоритъ мнѣ: у него нѣтъ отечества, нѣтъ старыхъ друзей, молодости, но я спокойна, потому что ты на моемъ мѣстѣ около него, отдашь ему твое сердце, всю твою жизнь...
   -- О, нѣтъ, нѣтъ... перебилъ Штейнегге.
   -- Голосъ мнѣ такъ говоритъ, папа, и потомъ прибавляетъ: ты будешь неразлучна съ отцомъ, если...
   Тутъ Эдифь понизила голосъ.
   -- Если надѣешься, что мы когда-нибудь будемъ соединены всѣ вмѣстѣ, лучше, о гораздо лучше, чѣмъ въ печальные годы, когда твоему отцу пришлось такъ работать, такъ страдать для тебя, для меня...
   Штейнегге обнялъ свою дочь, повторяя: -- нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ.
   -- А затѣмъ, папа -- сказала Эдифь, приподнявъ ясное лицо -- тутъ есть еще маленькая причина: этотъ господинъ мнѣ не нравится.
   -- О, это невозможно! Подумай, моя милая, что, можетъ быть, мы могли-бы остаться всѣ вмѣстѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Ты знаешь, что мнѣ придется быть сначала женой, а потомъ уже твоей дочерью. Подумай! А наши планы? Нашъ домикъ и наши прогулки? И хотя,-- если тебѣ хочется,-- я могу простить господина Феррьери, но онъ мнѣ все-таки не нравится. Ты ему скажешь: "моя дочь можетъ принять лишь ваши извиненія". Не правда-ли, папа, ты ему такъ скажешь?
   -- Нѣтъ, это невозможно; ты не сдѣлаешь этого. Я старъ и если...
   Эдифь закрыла ему ротъ ладонью:
   -- Папа, зачѣмъ огорчать меня? это безполезно.
   Штейнегге не зналъ, радоваться-ли ему или печалиться.
   -- По крайней мѣрѣ,-- замѣтилъ онъ, -- я поблагодарю отъ твоего имени господина Феррьери. Я скажу ему: моя дочь признательна вамъ...
   -- Это мнѣ кажется излишнимъ. Скажи просто, что я принимаю его извиненія.
   -- Хорошо!-- и Штейнегге вошелъ въ свою комнату какъ разъ въ тотъ моментъ, когда графиня Фоска отпускала Катте со словами: -- нѣтъ, это мнѣ не нравится, не нравится! Туши свѣчи.
   Въ западной части замка окна комнаты, выходившія на озеро, были еще открыты и сверкали, какъ глаза гигантской совы. Марина не спала. Она вышла отъ графа съ тяжелымъ раздумьемъ надъ его словами; раздумье усиливалось по мѣрѣ того, какъ эти слова принимали опредѣленное значеніе въ ея мозгу. Въ то время, какъ она медленно проходила черезъ балконъ со свѣчей въ рукахъ,-- полъ, потолокъ, колонны, аркады, все казалось звучало однимъ словомъ: благодѣяніе!
   Благодѣяніе отъ человѣка, котораго она ненавидѣла и должна ненавидѣть. Нѣтъ, она никогда не признаетъ этотъ долгъ! Никогда это фальшивое понятіе не уничтожитъ ея ненависти, никогда! Она прошла по корридору, но слова дяди опять мучительно сжали ей сердце; невольно передъ ея глазами являлась его фигура, его прекрасная, строгая голова, освѣщенная такимъ нѣжнымъ чувствомъ. Только, войдя въ свою комнату, цѣликомъ проникнутую ея чувствами, хранившую столько ея мыслей и секретовъ, она снова почувствовала себя бодрой, и глухое возбужденіе ея сердца нашло себѣ выходъ. Горсть золота, брошенная въ лицо! вотъ смыслъ словъ графа, вотъ его милость! И за это благодарить его? Въ порывѣ гордости ей казалось, что она поднимается отъ земли, отряхаетъ отъ себя всѣ эти нечистыя деньги на Непо Сальнадора. Она одинаково презирала ихъ обоихъ; она ненавидѣла ихъ, деньги еще болѣе, чѣмъ человѣка, она никогда не чувствовала къ деньгамъ такого отвращенія какъ теперь! Долгое время она жила въ роскоши, не замѣчая ее, не думая, что эта роскошь -- отраженіе золотого потока, принесеннаго тысячью потныхъ и вульгарныхъ рукъ и унесеннаго тысячью другихъ, а вовсе не отраженіе ея благородства, ея красоты, ея изящества и ума. Послѣ смерти ея отца блескъ этотъ, казалось, на минуту исчезъ, но и то скорѣе на лицахъ окружавшихъ ее, чѣмъ на ея обстановкѣ. Она знала, что міръ считаетъ золото божествомъ. Такъ пріятно разбить божество! Ей всегда было пріятно раздражать своею аристократическою холодностью богатую буржуазію. Она увѣряла, что у буржуазіи, и на лбу, и въ глазахъ виднѣлся отблескъ золота, что въ самомъ шелестѣ платья буржуазіи слышался рядъ цифръ, что въ голосѣ буржуазіи слышался металлическій звонъ. Дать Маринѣ золота не значитъ благодѣтельствовать ей! Такъ благодѣтельствуютъ другимъ! Ее, напротивъ, это только ранитъ, потому что деньги графа навѣрное отравлены враждою. А то еще хуже! Не думаетъ-ли онъ разсчитаться этимъ за всѣ обиды, прямыя и косвенныя, нанесенныя ей? Конечно, онъ это думалъ! Какъ она не сообразила этого раньше?!
   Она позвонила. Фанни съ улыбочкою ожидала лишь приглашенія говорить.
   -- Я надѣюсь, -- начала она наконецъ, распустивши волосы Марины,-- что когда вы уѣдете отсюда, то возьмете съ собою и меня, не правда-ли?
   -- Кончай скорѣй!-- отвѣчала Марина.
   -- Сейчасъ, сейчасъ! Какъ мнѣ нравится графиня! Правда, что въ Венеціи нѣтъ экипажей? По моему все-жъ тамъ будетъ лучше, чѣмъ здѣсь, не такъ-ли?
   Марина не отвѣчала.
   -- Какъ сегодня была обрадована графиня! Она чуть не расцѣловала меня. Славная женщина! Она меня очень любитъ; она мнѣ сказала, что я сущій кладъ! Славная дама! Нехорошо, конечно, мнѣ повторять, но она сама мнѣ сказала это. Да и Катте говоритъ, что такихъ горничныхъ, какъ я, мало въ ихъ сторонѣ. Она тоже хорошо знаетъ свое дѣло; нужно видѣть, какъ она шьетъ, почти также хорошо какъ я...
   -- Кончай скорѣй!
   -- Сейчасъ, сейчасъ! Она сказала, что его сіятельство графъ Непо...
   -- Ты кончила?
   -- Да, барышня.
   -- Хорошо, ступай.
   -- Вы не хотите, чтобы я васъ раздѣла?
   -- Не нужно, уходи.
   Фанни колебалась съ минуту, затѣмъ спросила:
   -- Вы на меня сердитесь?
   -- Да!-- отвѣчала Марина, чтобы отдѣлаться.-- Сержусь, ступай. И Марина поднялась, распустивъ волны своихъ свѣтло-каштановыхъ волосъ.
   -- За что вы сердитесь?-- начала Фанни.-- Если потому, что вамъ сказали разные пустяки, то вѣдь это все выдумано. Я знала столькихъ молодыхъ господъ, и никто никогда...
   -- Довольно, довольно! Не знаю и не хочу знать, о чемъ ты говоришь, я не сержусь, уходи, мнѣ хочется спать, уходи.
   Фанни вышла.
   -- О, милѣйшій!-- проговорила Марина, оставшись одна.-- Это превосходно!-- Она снова прочла письмо Джуліи. Оно не произвело на нее прежняго впечатлѣнія -- напротивъ. Джулія нашла слѣды Силлы, тотчасъ же написала объ этомъ; письмо пришло нѣсколько часовъ спустя послѣ того, какъ Марина дала слово выйти за Непо. Что жъ изъ этого? Было тутъ что-то необыкновенное, какой-то шагъ судьбы, какъ ей показалось сперва? Она знала теперь, что Силла въ Миланѣ, знаетъ его адресъ. Велика важность! Все равно-бы она узнала это черезъ нѣсколько дней отъ Эдифи. Былъ-ли тутъ хоть малѣйшій намекъ, что Силла долженъ снова вернуться въ замокъ рано или поздно? Никакого! И такъ? Къ чему служитъ это напрасное ожиданіе сомнительной судьбы?!
   На этомъ вопросѣ ея мысль остановилась и исчезла, оставивши впечатлѣніе незаполненной пустоты, а всѣ ея чувства въ напряженномъ, инстинктивномъ ожиданіи какого-нибудь знака, какого-нибудь голоса, какого-нибудь отвѣта. Она услышала глухой шумъ запиравшейся вдалекѣ двери; потомъ все снова смолкло; ни одинъ атомъ не двигался въ торжественной тишинѣ ночи. Неподвижные, темные гобелены, мебель, виднѣвшаяся въ полумракѣ комнаты, ничто и ничего не говорило Маринѣ, блики свѣта, отражавшіеся на лакированныхъ столахъ, тоже не выражали ничего. Внезапно мысль пробудилась въ ней и вмѣстѣ съ тѣмъ сердце ея упало.
   Она увидѣла себя сидящей въ экипажѣ съ Непо Сальнадоромъ, услышала хлопаніе бича, разсѣивавшее всѣ ея напрасныя мечты, почувствовала жадныя, грубыя объятія Непо. Она поднялась, негодуя, но ободренная: нѣтъ, это невозможно! она никогда не упадетъ въ эти объятія, станетъ ли женой Непо, или нѣтъ!-- Но эта мысль притянула и другую.
   Она спрятала въ ящикъ письмо, сбросила капотъ на низкое кресло, стоявшее у туалета, передъ зеркаломъ, и невольно стала смотрѣть на прелестное изображеніе, отражавшееся въ немъ. И никогда ни чьи губы еще не цѣловали ее! Тогда Марина, трепеща, представила себѣ "его", представила, что тотъ, чье лицо она видѣла въ послѣдній разъ при блескѣ молній, идетъ теперь къ ней, темною и теплою ночью, упоенный надеждой, приближается безостановочно, молчаливѣе тѣни проскользнетъ сквозь повинующіяся ему двери, поднимается на лѣстницу, раскрываетъ ея дверь...
   Она поднялась, задыхаясь отъ неописуемаго волненія, глубоко вдыхая воздухъ, ища облегченія, но теплый, душистый воздухъ казался ей огнемъ. Да, она его любила, любила, желала его, сжимала его въ своихъ объятіяхъ. Она потушила свѣчи, упала на кресло, обняла его спинку, прижала къ нему лицо и замерла... Долго оставалась она неподвижной; только плечи и грудь ея поднимались и вздрагивали безпрерывно. Наконецъ, она поднялась молча и стала размышлять. Почему она не удержала Силлу, услышавъ это страшное имя? Почему, если она и лишилась вначалѣ чувствъ и воли, не бросилась тотчасъ же, хотя бы и на угадъ, за тѣмъ, увидя кого въ первый разъ, полюбила сейчасъ же, -- къ чему и сомнѣваться въ этомъ?-- со всею страстью, почему не бросилась за тѣмъ, кто сжалъ ее въ объятіяхъ, называя Цециліей? Развѣ не исполнялось предсказаніе рукописи, что ее полюбятъ съ именемъ Цециліи? Отчего не бѣжать теперь, не отыскать его сейчасъ же? Къ чему вся эта комедія съ Непо Сальнадоромъ?!
   Была причина, и забыть ее надолго Марина не могла. А послѣднія слова рукописи?.. "Предоставить все Богу; будь то дѣти, внуки, родственники, месть разразится надъ ними. Здѣсь ее нужно ожидать, здѣсь!" Развѣ обстоятельства не указывали ей уже издали, какимъ путемъ она могла достигнуть и мести, и любви?
   Къ ней вернулась ея увѣренность. Она встала, взяла свѣчу, подошла къ порогу слѣдующей комнаты и, нагнувъ голову, принялась разсматривать бюро, поднимая рукой свѣчу. Оно едва виднѣлось въ тѣни, точно саркофагъ съ загадочными высѣченными надписями; Марина смотрѣла, какъ бы окаменѣвши отъ наплыва таинственныхъ воспоминаній и представленій. Ей казалось, что когда-то много, много лѣтъ назадъ она уже останавливалась на порогѣ этой комнаты, ночью, точно также раздѣтая, съ распущенными волосами, какъ и теперь, видѣла и тогда у ногъ колеблющуюся тѣнь отъ подсвѣчника, пятно свѣта вокругъ своей фигуры, а тамъ, впереди, черный тайникъ и загадочныя надписи.
   

ЧАСТЬ III.

ГЛАВА I.

   -- Ахъ, Силла, какое безобразіе!-- говорила г-жа де-Белла, внося въ гостиную точно облако шелка.-- Добрый вечеръ. Вы давно ждете меня? Какъ вы поживаете?
   Она бросила на спинку кресла свою бѣлую шубку и протянула Силлѣ руку, блестѣвшую кольцами; глаза и улыбающіяся губы тоже блестѣли. На ней былъ черный вырѣзной корсажъ и голубая шелковая юбка, руки открыты, безъ браслетовъ, въ ушахъ серьги съ крупною бирюзою и жемчужиной, голубой цвѣтокъ на груди, другой въ напудренныхъ бѣлокурыхъ волосахъ, подобранныхъ на затылкѣ тяжелыми косами. Съ собой въ комнату она внесла запахъ велутина, говорящій объ ея мягкой нѣжной кожѣ.
   Силла поклонился.
   -- Отлично! Вы не раскаетесь, что пришли! Мнѣ нужно столько вамъ передать. Садитесь! Но какое безобразіе! Какъ, вы не были въ театрѣ? Ахъ, не были! Послушайте: ко мнѣ, какъ всегда, соберется кое-кто изъ друзей послѣ театра. Будетъ также и Фаччіо, который всегда колотитъ мое фортепіано. Знаете вы его? У него совсѣмъ не типъ піаниста, но онъ отлично играетъ. Вы сядете поближе около меня. О, дорогая моя!-- (Помните, намъ надо поговорить).
   Она поднялась и пошла на встрѣчу дамѣ, имя которой произнесъ лакей, и которая взойдя сперва смѣрила Силлу холоднымъ взглядомъ и потомъ съ улыбкой обернулась здороваться съ хозяйкою.
   -- Какое безобразіе, не правда-ли?-- вымолвила донна Джулія.
   Представивъ Силлу, она продолжала:
   -- Ужасъ какое безобразіе, моя милая!
   -- Да я знала это уже раньше. Видѣла ты Миреллину?-- Она собиралась пріѣхать. Какъ-же ты знала это раньше?
   Лакей снова появился съ докладомъ. Взошло нѣсколько дамъ и мужчинъ. Бѣлыя плечи, собранныя въ этой залѣ, отдѣланной голубымъ атласомъ, подъ матовымъ свѣтомъ лампъ казались упавшими сверху лепестками гигантской магноліи. Черные фраки старались проникнуть въ эту группу, ища улыбки или пожатія руки Джуліи. Силла встрѣчалъ этихъ лицъ въ другихъ домахъ, когда онъ посѣщалъ общество больше чѣмъ теперь. Дамы, молодыя и красивыя, всѣ почти имѣли въ прошломъ или въ настоящемъ какую-нибудь интрижку, о которой молва знала на столько, чтобы позволить всякому видѣть въ ихъ глазахъ обѣщанія и страсть, чего, быть можетъ, тамъ и не было вовсе. Трое или четверо молодыхъ людей, изъ числа находившихся тутъ, считались счастливыми избранниками столькихъ-же присутствующихъ дамъ. Никто не могъ-бы однако догадаться объ этомъ по ихъ взаимному обращенію, если не считать быстрыхъ взглядовъ ревности, порою посылаемыхъ изъ одного конца комнаты въ другой. Наименѣе осторожною была одна черезъ-чуръ элегантная дама, близкая къ сорокалѣтнему возрасту, декольтированная до половины спины. Она пріѣхала позже другихъ, одна, минутою раньше своего любовника, молоденькаго артиллерійскаго офицера; когда этотъ несчастный говорилъ съ какой-нибудь дамою, ревнивица уничтожала его своимъ взглядомъ.
   Въ комнатѣ было жарко, не смотря на то, что были раскрыты настежь двери, ведущія въ двѣ другія залы. Изъ нихъ доносились волны раздушенной теплой живой красоты, доходившія до мозга Силлы. Послѣ долгихъ мѣсяцевъ уединенной и рабочей жизни онѣ возбуждали его, указывали ему на единственное счастье, которое можетъ достаться на долю людей, счастье хотя-бы мимолетное, хотя-бы и указанное злымъ геніемъ: быть любимымъ одною изъ этихъ надменныхъ женщинъ, съ приправою всего, что можетъ дать изящество и вмѣстѣ сознаніе грѣха.
   -- Однако Миреллины не видно -- замѣтилъ кто-то.
   Уже въ третій разъ упоминалось это имя, но дама, пріѣхавшая послѣднею, не слышала его.
   -- Какое безобразіе, не правда-ли, Лаура?-- сказала ей хозяйка дома.
   -- Что, милая?..-- отвѣтила донна Лаура, занятая другимъ.-- Ты говоришь о Жибойе?
   -- Очень нужно заниматься ею, -- сказала хохоча Джулія.-- Я говорю не о комедіи.
   -- Лаура не могла видѣть, -- замѣтила одна изъ дамъ.
   -- Ахъ, да, твоя ложа помѣщается надъ ея ложею.
   -- Теперь понимаю!-- воскликнула донна Лаура.-- Еще бы не безобразіе! Мнѣ разсказывалъ мой мужъ. Я видѣла, что всѣ смотрятъ туда и ничего не понимала: мнѣ видѣнъ былъ только клокъ рыжихъ волосъ дона Пиппо и голая рука съ другой стороны, больше ничего.
   -- Что касается меня,-- замѣтила другая дама, сперва потихоньку ударившая вѣеромъ своего сосѣда, прошептавшаго ей что-то на ухо,-- я нахожу, что Миреллина напрасно уѣхала.
   Послѣдовалъ оживленный разговоръ. Кто осуждалъ, кто извинялъ эту Миреллину, уѣхавшую изъ театра потому, что любовникъ ея появился тамъ съ какою-то авантюристкою. Въ разговорѣ, однако, избѣгались очень ясныя выраженія относительно дамы, прикрывались слова, чтобы ненарокомъ не обидѣть кого-нибудь изъ присутствующихъ, имѣвшихъ за собою подобныя-же интриги.
   -- Это былъ капризъ Пиппо,-- замѣтилъ одинъ изъ молодыхъ людей.-- Она вѣдь столько прощала своему мужу; стало быть!..
   Наступило небольшое молчаніе, какъ бываетъ всегда, когда кто-нибудь говоритъ вещи неудобныя.
   -- А она, откуда явилась она?
   Нѣсколько голосовъ отвѣтили разомъ, такъ какъ въ отвѣтахъ на этотъ вопросъ не было надобности стѣсняться. Она -- русская; нѣтъ -- англичанка, американка. Каждый изъ мужчинъ считалъ свои свѣдѣнія болѣе точными. Ея имя Саша Фейгинъ, выдуманное имя, она пріѣхала въ Миланъ учиться пѣнію, жила въ Hôtel de la ville и тратила очень много: въ этомъ были согласны всѣ. Донъ Пиппо влюбился. Какъ-бы не такъ! Кое-кто говорилъ о какихъ-то притягательныхъ вещахъ, таинственно улыбаясь. Дамы приняли серьезный видъ, бросая другъ на друга лукавые взгляды.
   Лакей провозгласилъ имя г-жи Мирелли.
   Точно ледяной порывъ вѣтра охватилъ всѣхъ. Джулія, приготовлявшая чай, вся красная бросилась на встрѣчу доннѣ Минѣ Мирелли, маленькой, хорошенькой, полной, черноглазой и блѣдной дамѣ.
   -- О, милая, дорогая!-- воскликнула она.-- Я уже не надѣялась видѣть тебя.
   -- Мой мужъ прислалъ за мною въ театръ изъ-за нездоровья Макса. Ты знаешь какой у меня мужъ! Максъ слегка покашливаетъ, совершенный вздоръ, между тѣмъ я страшно встревожилась! Добрый вечеръ, Лаура. Я пріѣхала отдыхать къ тебѣ. Здравствуй, Эмилія. Хорошо я сдѣлала? Добрый вечеръ, здравствуйте.
   Лица всѣхъ приняли обычное выраженіе, всѣ толпились около донны Мины, желая поздороваться съ нею. Джулія вернулась къ чайному столу.-- Мужчины и дамы оставались стоя, болтая о сотнѣ вещей, о пьесѣ, о наслѣдномъ принцѣ, бывшемъ въ театрѣ, о мамзель Деклэ, относительно которой дамы дѣлали разныя критическія замѣчанія. Мужчины изъ вѣжливости соглашались, хотя въ глубинѣ души были всѣ безъ ума отъ Деклэ. Силла, слыхавшій ее только одинъ разъ, выступилъ на ея защиту; заговорилъ объ ея магнетическомъ взглядѣ, объ ея улыбкѣ, ея чарующемъ голосѣ, объ ея нѣжномъ и глубокомъ je t'aime, которое заставляло думать объ Изольдѣ въ поэмѣ Маріи Стюартъ. Его рѣчь была не очень умѣстна по своему жару въ этомъ обществѣ; многіе улыбались, но кое-кто изъ дамъ одобрилъ про себя молодого человѣка, разсуждавшаго съ такимъ огнемъ о граціи и красотѣ. Его укололи нѣсколькими легкими эпиграммами, усиленно холодною насмѣшливостью, но потомъ не одна изъ нихъ неожиданно обращалась къ нему, чтобы спросить его объ его вкусахъ и узнать его мнѣнія. Одна сентиментальная и некрасивая графиня, обожательница Гейне и Шумана, усадила его рядомъ съ собою, чтобы признаться по секрету, что вполнѣ раздѣляетъ его мнѣніе, что болѣе чѣмъ кому на свѣтѣ она завидовала именно Деклэ, что всѣ эти господа ничего не понимали. Она пожелала узнать, на сколько ихъ мнѣнія сходились въ другихъ вещахъ, пригласила его на свои понедѣльники и кончила тѣмъ, что протянула ему съ улыбкою свою пустую чашку.
   -- Посмотрите на Антоньетту,-- шепнула одна дама доннѣ Минѣ.-- Теперь она начинаетъ говорить о дружбѣ. Вы не вѣрите?
   -- Кто онъ такой?-- спросила донна Мина разсѣянно.
   -- Нѣкто Силла, племянникъ бумагопрядильныхъ фабрикантовъ; кажется, сочиняетъ запрещенныя книги.
   Джулія шепнула два слова на ухо одному изъ молодыхъ людей, въ свою очередь передавшему пароль вполголоса кое кому изъ общества и затѣмъ подвинувшемуся, улыбаясь, къ маэстро Фаччіо, пившему въ сторонкѣ свой чай: онъ, казалось, просилъ о чемъ-то, а маэстро отказывался. Нѣсколько лицъ присоединились къ нему съ такою-же просьбою; донна Джулія, не трогаясь съ мѣста, послала ему одну изъ своихъ улыбокъ. Тогда маэстро сдался и двинулся среди подавленныхъ -- браво, браво -- въ другую залу, гдѣ находилось фортепьяно, жалобно повторяя:
   -- Право... не знаю...
   Джулія опять шепнула на ухо два словечка своему агенту и, проходя мимо Силлы, быстро и не глядя на него бросила:
   -- Останьтесь здѣсь со мною.
   Всѣ двинулись въ слѣдующую залу.
   -- Что-же сыграть вамъ?-- спрашивалъ маэстро, усѣвшись за великолѣпнаго Эрара, опустивши руки на колѣни и разсматривая свѣчи.
   -- Сыграйте Frilhlingsnacht,-- робко проговорила графиня Антоньетта, сама отличная піанистка.
   -- О, это слишкомъ коротко,-- сказалъ секретный агентъ донны Джуліи,-- нѣтъ, сыграйте настоящую концертную пьесу.
   Джулія бросилась въ кресло, гдѣ ее не могли видѣть изъ другой залы... и постучала вѣеромъ по сосѣдней табуреткѣ. Силла повиновался.
   -- Есть одна барышня, -- начала она,-- очень интересующаяся вами...
   -- Мною?
   -- Вами. Не скромничайте, я не люблю скромныхъ мужчинъ. Вами, конечно. Очень красивая, изящная, остроумная, словомъ, большая моя пріятельница, кланяйтесь-же. Она прочла ваше "Сновидѣніе", которое ей, повидимому, очень понравилось, также какъ и мнѣ.
   Силла снова поклонился.
   -- Какъ-же зовутъ эту барышню?-- спросилъ онъ улыбаясь.
   -- О, это уже слишкомъ поспѣшно!-- съ звонкимъ смѣхомъ отвѣтила донна Джулія.-- Ея имя -- секретъ. И она васъ вовсе не знаетъ. Она знаетъ только ваше имя, которое я сообщила ей послѣ того, какъ мы познакомились съ вами, благодаря нашему берлинскому другу и отчасти случаю... (тутъ донна Джулія заставила блестѣть свои кольца, сдѣлавъ граціозный жестъ рукою). Надо признаться, что ваше имя ей пришлось по сердцу, потому что возбудило въ ней большое любопытство и интересъ; она хотѣла знать вашу жизнь, привычки, знакомыхъ, разныя мелкія вещи, которыя цѣнны для насъ, женщинъ. Я ей обѣщала всевозможныя свѣдѣнія, надѣясь, что вы будете заглядывать ко мнѣ зимою, но вы вели себя какъ отшельникъ. Теперь вы должны бывать чаще, чтобы я могла васъ изучить получше...
   Донва Джулія имѣла репутацію отъявленной кокетки, но вмѣстѣ съ тѣмъ ее считали бабочкой, сдѣланной изъ аміанта; такое опредѣленіе далъ ей мужъ, можетъ быть объяснявшій тѣмъ свою беззаботную довѣрчивость по отношенію къ женѣ. Силла зналъ это. Ему пришла въ голову мысль, что барышня, о которой шла рѣчь, въ дѣйствительности была поэтическимъ вымысломъ; но онъ не былъ на столько самоувѣренъ, чтобы рѣшительно ухватиться за эту мысль.
   -- Не премину,-- отвѣтилъ онъ,-- только не ради какой-то туманной неопредѣленной величины...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- прервала его она, -- безъ комплиментовъ: я ихъ и такъ слышу черезъ-чуръ много! Скажите лучше, что вы станете бывать ради этой неопредѣленной величины и немножко ради меня, -- или ради моей кузины Антоньетты?-- прибавила она лукаво.-- Вы давно знакомы съ нею?
   -- Я видѣлъ ее разъ въ домѣ у В...
   -- А, вы бываете у В.? Незнакомку, о которой я говорю, не ищите между моими здѣшними пріятельницами; она живетъ не въ Миланѣ.
   -- Не въ Миланѣ?-- воскликнулъ Силла, вздрогнувъ.
   -- Нѣтъ, не въ Миланѣ,-- повторила она спокойно, -- она помѣщается совсѣмъ въ романтическихъ рамкахъ. Представьте себѣ озеро затерянное въ горахъ, старый угрюмый замокъ на берегу, хозяина замка еще болѣе угрюмаго, ну, словомъ, чистая Шотландія. Я не была тамъ, но такою представляю себѣ всю картину. Тамъ должны быть огромные кипарисы. А уединеніе?! Озеро вполнѣ невозможное: никакихъ другихъ виллъ на его берегахъ кромѣ этой. Если бы озеро не дѣлало немножко causerie, когда бываетъ вѣтрено, то тамъ царило-бы постоянное молчаніе. У моей пріятельницы есть лодка и она плаваетъ въ ней одна, даже ночью, какъ нимфа лѣсовъ. Знаете, -- великолѣпное мѣсто, чтобы прожить тамъ двѣ недѣли въ пріятномъ обществѣ, dormant peu, rêvant beaucoup, читая какую-нибудь старинную спокойную книгу, ботанизируя по горамъ, занимаясь по вечерамъ музыкою, только не такою! Бѣдная "Сомнамбула"! Во что ее превратилъ этотъ Тальбертъ! Но моя подруга заперта тамъ одна, съ тираномъ дядею...
   Джулія вскочила, прервавши разговоръ и поспѣшно вышла въ другую комнату, гдѣ маэстро, раскраснѣвшись, съ волосами спадывающими на лобъ, кончалъ пьесу. Она стала апплодировать ему.
   Графиня Антоньетта искала Силлу глазами. Онъ вышелъ черезъ нѣсколько минутъ, блѣдный, съ блуждающимъ взглядомъ и принялся разсматривать статую баядерки, стоявшую въ залѣ.
   -- Какъ вы находите эту музыку?-- нѣжно проговорила Антоньетта.
   Онъ круто повернулся, захваченный врасплохъ и думая, что его спрашиваютъ о статуѣ, отвѣчалъ на удачу:
   -- Превосходною!
   -- И вы также?! Нѣтъ, она ужасна! Мнѣ надо заняться вашимъ музыкальнымъ образованіемъ.
   -- Антоньетта!-- позвала донна Джулія.-- Ты мнѣ проаккомпанируешь Шумана?
   -- Конечно, милочка. Послушайте теперь настоящую музыку,-- сказала Антоньетта вполголоса Силлѣ и направилась къ инструменту среди шумнаго общаго одобренія.
   Молодой артиллерійскій офицеръ, небольшого роста, съ блестящимъ взглядомъ, подошелъ пожать руку Силлѣ, котораго зналъ еще съ университетской скамьи.
   -- Ты здѣсь?-- началъ онъ.-- Сядемъ въ уголъ и подождемъ немножко, пока это дурачье ломаетъ себѣ голову съ своимъ Шуманомъ. Какимъ образомъ я встрѣчаю тебя здѣсь? Вотъ уже три мѣсяца тебя не видно нигдѣ. Кто у тебя здѣсь?..
   -- Какъ кто?
   -- О, Богъ мой! кто твоя "maîtresse"? Ты знаешь мою? Вонъ въ бѣломъ, съ плечами точно у monte Rosa. Ты знакомъ съ нею? Какая-то баронесса, маркиза, графиня, чортъ ее знаетъ! Я ее скоро перемѣню: черезъ-чуръ ревнива! Ей навѣрное за сорокъ, но она еще красива. Чортъ возьми, не правда-ли, что красива? А твоя, не тотъ-ли ракъ, что сидитъ за фортепіано?
   -- Ты съума сошелъ, молчи -- отвѣтилъ Силла.
   -- А то можетъ быть вонъ та... та... какъ ее? впрочемъ, все равно, я не помню именъ, ну, словомъ, та брюнетка въ розовомъ? Ахъ нѣтъ, та вѣдь любовница Б... Да ужъ не хозяйка-ли дома, плутъ ты эдакій?
   -- Да нѣтъ-же, молчи.
   -- Молодецъ, я хочу за ней поволочиться. Toujours de Taudace! Ну, знаешь, это невозможно, что у тебя нѣтъ тутъ подруги! Что-же здѣсь и дѣлать, если не волочиться? Посмотри какой цвѣтникъ красивыхъ женщинъ! Держу пари, что тѣломъ онѣ могутъ поспорить съ этой баядеркою; моя-то ужъ навѣрняка; да онѣ и лучше: по крайней мѣрѣ -- горячій мраморъ! Посмотри-ка на брюнетку, какіе глазенапы она запускаетъ своему пріятелю!..
   -- Не мѣшай мнѣ слушать -- отрѣзалъ Силла и отошелъ въ противоположный уголъ залы.
   Донна Джулія пѣла романсъ Шумана "Во снѣ я горько плакалъ". Казалось въ самомъ дѣлѣ, что эта музыка передавала какой-то печальный сонъ; Силлѣ казалось, что она говорила ему: "плачь, твой сонъ окончился". Ему казалось, что онъ видитъ другой, еще болѣе тяжелый сонъ: пріятельница Джуліи была Марина! Такъ она, стало быть, много думала о немъ! А тотъ взглядъ, что онъ подмѣтилъ при блескѣ молній! Мржетъ быть она любила его? И онъ узнаетъ объ этомъ теперь, когда она вышла замужъ и находится Богъ знаетъ гдѣ! Какая насмѣшка, судьбы! Нѣтъ, другіе счастливѣе его, этотъ офицеръ, напримѣръ! У него, по крайней мѣрѣ, есть любовь, страсть, волненія, которыми дышетъ эта музыка...
   Взрывъ аплодисментовъ прервалъ его размышленія. Онъ подошелъ къ фортепіано словно въ лихорадкѣ.
   -- И такъ?-- спросила его донна Антоньетта, натягивая перчатки.-- Вы плакали?
   -- Нѣтъ, потому что вообще я не плачу, но мнѣ снилось, что я плачу.
   -- Malheur à qui n'est pas ému,-- вымолвила она.-- Въ понедѣльникъ мы вамъ сыграемъ что-нибудь хорошее.
   И пошла проститься съ Джуліею, подавая сигналъ къ разъѣзду. Поцѣлуи, улыбки, ласкательныя слова, благодарности. Силла однимъ изъ послѣднихъ подошелъ пожать руку хозяйкѣ.
   -- Подождите -- сказала она.-- Я васъ арестую еще на двѣ минуты.
   И продолжала прощаться съ другими. Потомъ обратилась къ плѣннику.-- Подумать только,-- молвила она,-- что я разыгрывала скверную роль ради васъ еще до нашего знакомства! Не разспрашивайте меня, я не хочу быть болтливою. Скажите, Силла, васъ не зажгли мои сегодняшнія разоблаченія? Я вамъ добавлю еще одно. Зимою барышня хотѣла получить вашъ портретъ, но я сказала: нѣтъ, милочка, это уже слишкомъ скоро. Если же и въ васъ загорѣлся огонь, я потушу его: вчера она должна была выйти замужъ и она счастлива. Принесите вашъ портретъ мнѣ. Я всегда дома по пятницамъ, запомните хорошенько, между четырьмя и шестью.
   -- Но...
   -- Не надобно "но", не заставляйте меня сердиться. До пятницы!
   Онъ сошелъ съ лѣстницы. У подъѣзда лошади нетерпѣливо стучали копытами, лакеи вызывали экипажи. Силла проскочилъ среди этой сумятицы и пошелъ одинъ. Онъ хотѣлъ уже открыть дверь своего дома, когда къ нему подошелъ телеграфный разсыльный.
   -- Не знаете-ли -- началъ онъ -- не живетъ-ли здѣсь господинъ. Коррадо Силла?
   -- Это я.
   -- Спѣшная телеграмма. Угодно карандашъ?
   Силла росписался при свѣтѣ сосѣдняго фонаря, затѣмъ раскрылъ, телеграмму и прочелъ:
   "Графъ Чезаре очень боленъ, желаетъ, чтобы вы пріѣхали въ замокъ. М. Маломбра тоже проситъ васъ объ этомъ. Завтра въ 10 часовъ утра экипажъ ждетъ васъ на станціи.

Цецилія".

   Онъ выѣхалъ утромъ.
   

ГЛАВА II.

   На станцію *** Силла прибылъ въ половинѣ одиннадцатаго. Утро было теплое и вѣтреное. На дворѣ станціи находился вмѣстѣ со своей кобылкой парень, отвозившій его въ прошлый разъ.
   -- Эва!-- сказалъ онъ, увидя Силлу -- никакъ тотъ самый баринъ? Въ замокъ, не такъ-ли, сударь?
   -- Ты пріѣхалъ за мной?
   -- Вотъ это именно я и хотѣлъ бы знать! Утромъ вчера мнѣ нужно было ѣхать съ багажемъ молодыхъ изъ замка. Пріѣзжаю за нимъ. Назадъ! Не угодно-ли убираться?! Не ѣдутъ больше! Вчера вечеромъ я преспокойно спалъ,-- только я не былъ пьянъ: на меня лишь вода нагоняетъ сонъ; вдругъ стучатъ изо-всѣхъ силъ въ двери. Жена (она все еще у меня, чортъ бы ее побралъ) идетъ отпирать; оказывается -- Рико, сынъ садовника изъ замка, съ приказаніемъ быть сегодня утромъ съ кобылой на станціи, такъ что...
   -- Довольно, хорошо. А какъ здоровье графа?
   -- Хорошо!
   -- Какъ! Развѣ онъ не боленъ?
   -- Я его видѣлъ третьяго дня. Онъ немного постарѣлъ, подурнѣлъ, сгорбился, гдѣ тамъ знать? Но все же былъ здоровъ, если только не успѣлъ заболѣть вчера.
   -- Что-жъ тебѣ сказали вчера въ замкѣ, когда ты былъ тамъ за багажемъ.
   -- Ровно ничего. Садовникъ стоялъ у рѣшетки и когда увидѣлъ меня издали, принялся махать мнѣ руками и ногами, чтобы я убирался, а нему въ отвѣтъ тоже -- на вотъ тебѣ!-- затѣмъ повернулъ лошадь и поѣхалъ въ Лекко; вечеромъ вернулся поздно домой и тотчасъ же легъ спать.
   Между тѣмъ шарабанъ тронулся. Парень не могъ долго молчать.
   -- А намедни вечеромъ, -- сказалъ онъ, -- весело было въ замкѣ.
   -- Почему?
   -- Донна Марина выходила утромъ замужъ; вы не ѣнали этого? Вѣнчаться то имъ впрочемъ нужно было раньше, еще наканунѣ вечеромъ, а потомъ, кто ихъ знаетъ? перемѣнили! Словомъ, вчера вечеромъ у нихъ была сущая чертовщина.-- Парень продолжалъ безустанно описывать иллюминаціи, фейерверкъ, музыку, но Силла его не слушалъ.
   Стало быть, она была уже замужемъ когда посылала ему телеграмму, подписываясь этимъ именемъ! Но имя "Цецилія" дышало жизнью, страстью! Оно, казалось, говорило: приди, я тебя люблю! И это черезъ день послѣ свадьбы! А графъ? былъ ли онъ въ самомъ дѣлѣ боленъ или нѣтъ? И если здоровъ, то почему новобрачные не уѣхали? Силла терялся въ догадкахъ, вздрагивалъ, когда ему представлялись во всѣхъ деталяхъ замокъ, садъ, озеро, которые онъ увидитъ черезъ какіе-нибудь два, полтора часа. Онъ испытывалъ нервное ощущеніе, думалъ о томъ кого увидитъ раньше всѣхъ, что услышитъ, какъ будетъ говорить съ ней. А если съ графомъ ничего не случилось? Если все это обманъ?
   При каждомъ поворотѣ дороги эти мысли волновали его все болѣе и болѣе. Иногда онъ освобождался отъ нихъ, рѣшаясь смѣло идти туда, куда поведетъ его скрытая сила обстоятельствъ и его страстей, свободныхъ теперь,-- да свободныхъ послѣ такой безплодной борьбы, которая не привела его ни къ Богу, ни къ людямъ. Дорога, клубившаяся облаками пыли, оставляемой шарабаномъ, казалась ему потокомъ, которымъ ему надо слѣдовать и въ радостяхъ и въ горѣ до бездны, находящейся въ ея концѣ и тѣмъ страстнѣе желаемой чѣмъ глубже эта бездна.
   -- Скажите-ка, сударь, -- проговорилъ парень, -- правда ли что у мужа много денегъ?
   -- Не знаю.
   -- А вы съ нимъ незнакомы?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ!.. Я его видѣлъ раза два, но все же, не смотря на мою необразованность, онъ показался такимъ... Что за сумасшествіе! дѣвушка такая красавица и вдругъ!.. Значитъ, денегъ у него порядочно! А я вотъ рожденъ бѣднякомъ! Намъ всегда обѣщаютъ тотъ свѣтъ, да я чертовски боюсь, что тамъ будетъ еще хуже, чѣмъ здѣсь! Если въ раю никого не найдешь кромѣ поповъ, старухъ, грудныхъ ребятъ и оборванцевъ, тогда, дорогой баринъ, тамъ совсѣмъ не мое мѣсто. Эй!
   Онъ яростно хлестнулъ лошадь, въѣхавшую въ это время въ мѣстечко, послѣднее передъ замкомъ. Становилось жарко. Лошадь остановилась передъ трактирчикомъ, и хозяинъ ея крикнулъ, чтобы ему подали обычную "чернильницу съ чернилами"!
   -- Ну, что-жь -- промолвила трактирщица, принеся требуемое,-- умеръ!
   -- Кто умеръ?
   -- Да графъ, господинъ изъ замка?
   -- Кто это вамъ сказалъ? воскликнулъ Силла, поблѣднѣвъ.
   -- Мужъ горбатой Кеккины, прошедшій здѣсь минутъ пять назадъ, не болѣе; развѣ вы его не встрѣтили?
   -- Ѣдемъ скорѣй! сказалъ Силла.
   -- Поѣдемте, пожалуй, -- отвѣчалъ парень, отдавая стаканъ трактирщицѣ, -- только если онъ отправился раньше чѣмъ слѣдуетъ, я не стану спѣшить за нимъ.
   -- Скорѣе же, тебѣ говорятъ!
   Парень пожалъ плечами и хлопнулъ бичемъ кобылу.
   -- Умеръ,-- промолвилъ про себя Силла,-- А я вовсе и не думалъ о немъ!-- Горько упрекалъ онъ себя за эту эгоистическую забывчивость; его сердце наполнилось грустною нѣжностью къ другу его матери, къ суровому старику, открывшему ему свои объятія во имя ея памяти. Онъ обидѣлъ его своимъ бѣгствомъ изъ замка; графъ писалъ ему это тогда же въ Миланъ. Въ то время онъ не чувствовалъ упрековъ совѣсти, такъ какъ ему казалось, что онъ поступилъ безупречно; теперь ему было горько, что графъ сошелъ въ могилу съ чувствомъ неудовольствія на него. Умеръ! Еще полчаса и онъ увидитъ замокъ, мрачный, торжественный, холодный и молчаливый, окруженный суровыми горами, какъ человѣкъ, у котораго смерть похитила дорогое лицо и который, застывши отъ горя, сидитъ между молчащими друзьями! Собственныя неудачи, казавшіяся ему еще недавно невыносимыми, теперь страннымъ образомъ смягчились послѣ этой вѣсти. Точно внезапно открылась передъ нимъ потайная дверь, въ темнотѣ которой ничего не видно, но откуда вѣетъ холодный и вмѣстѣ спокойный воздухъ. Счастье, страданіе, любовь, сколько времени они продолжаются! Когда они кончаются! И въ особенности, что отъ нихъ остается!
   Сердце его шибко билось, когда шарабанъ сталъ съѣзжать съ холма къ озеру, сверкавшему въ глубинѣ долины между листвой каштановъ. У дороги, идущей къ замку, стоялъ Рико съ серьезнымъ видомъ и съ шапкою въ рукѣ.
   -- Ну, что? спросилъ его Силла.
   -- Все по прежнему, отвѣчалъ мальчикъ.
   -- Стало быть, онъ живъ!
   -- Да, сударь, да. Тамъ у насъ теперь доктора.
   -- Какіе доктора?
   -- Нашъ докторъ, потомъ другой, новый и еще отецъ Този; онъ пріѣхалъ утромъ изъ Лекко. Позвольте, вамъ тутъ есть записка отъ госпожи донны Марины. Только вы никому не должны говорить, что вы меня видѣли, какъ и я не долженъ говорить, что встрѣтилъ васъ.
   Силла взялъ записку, на которой не было адреса. Онъ не могъ ее открыть: такъ дрожали у него руки. Наконецъ, распечаталъ и прочелъ: "Ни слова о телеграммѣ". Почему ни слова?-- подумалъ Силла, зачѣмъ эта таинственность?
   Спрятавъ записку, онъ спросилъ у Рико о болѣзни графа. Графъ уже нѣсколько дней чувствовалъ себя нехорошо; третьяго дня утромъ его нашли въ обморокѣ на полу съ искаженнымъ лицомъ между кроватью и дверью. Когда сбѣжалась прислуга, удалось привести его нѣсколько въ себя; но Джіованна утверждаетъ, что онъ лишился слова и разсудка.
   Это сообщеніе поразило Силлу: если графъ не можетъ говорить и не понимаетъ, тогда какъ объяснить телеграмму Цециліи? Можетъ быть она послана въ одинъ изъ проблесковъ его сознанія? Если же телеграмма была фальшивой, понятною становилась и записка.
   -- Кто теперь находится въ замкѣ?
   -- Господинъ женихъ, его матушка, госпожа Катте, какой-то старикъ изъ Венеціи, бывшій свидѣтелемъ на свадьбѣ, и еще одинъ господинъ, который былъ тутъ при васъ.
   -- Ферьери?
   -- Нѣтъ сударь.
   -- Финотти?
   -- Нѣтъ.
   -- Вецца?..
   -- Вецца, именно, сударь; онъ былъ другимъ свидѣтелемъ.
   Калитка сада была отперта. Рико бросился въ кусты и исчезъ. Силла пошелъ по лѣстницѣ. Вотъ кипарисы, черная крыша замка, вотъ спокойный голосъ фонтана. Ровно журчитъ онъ среди полуденной тишины: знаю, знаю, я всегда зналъ, ты снова здѣсь; знаю твою исторію, твою и ея судьбу и судьбу человѣка, лежащаго въ темной комнатѣ и осѣненнаго крыломъ смерти. Знаю, знаю. Знаю, какая тайна лежитъ на сердцѣ у того, кто не можетъ болѣе говорить, и у женщины, одиноко трепещущей, прислонившись пылающимъ лбомъ къ холодному дереву, къ слоновой кости стариннаго бюро. Все это не нарушаетъ моего покоя. Иди, иди, спускайся, прибавь звукъ твоихъ словъ къ къ словамъ другихъ, спѣши прибавить къ страстямъ другихъ твои пробудившіяся страсти прежде чѣмъ онѣ пройдутъ и исчезнутъ. Все это похоже на мою судьбу. Знаю, знаю, знаю!..
   Спустившись на послѣднюю площадку, онъ увидѣлъ Джіованну, проходившую на ципочкахъ по галереѣ. Она безнадежно махнула рукой на чей-то вопросъ и прошла далѣе.
   Во дворѣ и въ сѣняхъ никого не было. Поднимаясь по лѣстницѣ, Силла услышалъ чьи-то шаги надъ собой и въ перемежку громкій мужской голосъ. Одинъ изъ лакеевъ, бѣжавшій мимо него, съ удивленіемъ поклонился ему и потомъ проводилъ до дверей залы, откуда слышался громкій голосъ. Силла, предполагая найти тамъ Марину, вошелъ; но Марины не было. Тамъ сидѣли графиня Фоска, ея сынъ, командоръ Вецца, какой-то пожилой господинъ въ черномъ и отецъ Този, красивый пятидесятилѣтній монахъ ордена Братьевъ Милосердія, съ большимъ лбомъ, соколинымъ профилемъ, съ рѣшительнымъ, нѣсколько насмѣшливымъ взглядомъ. Силла зналъ его въ лицо. Монахъ едва удостоилъ взглядомъ входившаго незнакомца и продолжалъ говорить съ командоромъ. Пожилой господинъ вѣжливо всталъ, графиня Фоска и Непо съ удивленіемъ взглянули другъ на друга, Вецца нахмурилъ на мгновеніе брови и холодно кивнулъ головой. Къ счастью, въ это время вошла Джіованна.
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнула она,-- дорогой господинъ Силла!-- и подошла къ нему со слезами на глазахъ.-- Какъ вы хорошо сдѣлали, что пріѣхали! Это -- дѣло самого Провидѣнія! Пойдите посмотрѣть на него. Можно будетъ пойти имъ, отецъ Този?
   -- Ради Бога, о чемъ вы думаете, Джіованна, -- воскликнула графиня.-- Его нужно оставить въ покоѣ.
   -- Оставьте его въ покоѣ, ради Бога, -- повторилъ Непо.
   Силла обернулся къ монаху, смотрѣвшему на Джіованну со страннымъ выраженіемъ нѣжности; затѣмъ отецъ Този рѣзко сказалъ Силлѣ:
   -- Вы знали больного?
   -- Да.
   -- Если вамъ доставитъ удовольствіе не узнать его болѣе и не быть имъ узнаннымъ, ступайте: больному отъ этого пока нѣтъ вреда. Сведите ихъ, добрая старушка, только не надобно слишкомъ безпокоить Провидѣніе.-- Что ты дѣлаешь?
   Послѣднія слова были обращены къ лакею, поставившему передъ нимъ подносъ, заставленный серебромъ и хрусталемъ.
   -- За кого ты принимаешь меня? Принеси мнѣ хлѣба и стаканъ вина.
   -- Мнѣ кажется неблагоразумнымъ этотъ визитъ,-- настаивалъ Непо, видя, что Джіованна выходитъ съ Силлой.
   -- Еслибы здѣсь было неблагоразуміе, я не допустилъ-бы его,-- отвѣтилъ монахъ. Я готовъ поцѣловать эту старушку, -- обратился онъ къ Вецца,-- съ ея чепчикомъ и съ ея горестнымъ лицомъ: это сама красота!
   Графиня раскрыла широко глаза.
   -- Какой странный человѣкъ!-- замѣтила она вполголоса пожилому господину, въ то время какъ монахъ съ аппетитомъ принялся за свою скромную ѣду.
   -- Слѣдовало-бы посмѣяться, если бы только теперь было позволительно смѣяться. Вы не уѣзжаете сейчасъ, отче?
   -- Не знаю, -- сухо отвѣчалъ монахъ.
   -- Я спрашиваю потому, что говорили, будто вы собираетесь уѣзжать.
   -- Можетъ быть и говорили.
   -- Но вы не уѣзжаете?
   -- Не знаю.
   -- Вотъ такъ рѣжетъ!-- прошептала графиня, разсердившись.
   -- Сударыня,-- сказалъ монахъ торжественно и съ силою,-- болѣзнь графа самая обыкновенная, я вамъ это уже говорилъ. Простая эпиледжія. Больной можетъ выздоровѣть или умереть, какъ Богу будетъ угодно. Причина болѣзни темна, и я желалъ-бы знать о ней, чтобы предупредить новый припадокъ, въ случаѣ, если больной выздоровѣетъ.-- Но, Богъ мой, отче, причина...
   Монахъ уставился на нее своими блестящими глазами.
   -- Да нечего на меня глядѣть такими глазами, мой милый,-- выпалила графиня, окончательно разсердившись.-- Вы, можетъ быть, и знаменитый ученый, но и я также знавала знаменитостей и всегда слышала отъ нихъ, что трудно говорить относительно причинъ болѣзней.
   -- А потомъ, дядя все равно не можетъ говорить,-- замѣтилъ Непо.
   -- Сударыня, -- отвѣчалъ монахъ, не обращая вниманія на слова Непо,-- отецъ Този вовсе не знаменитость и сдѣлалъ два большіе промаха: онъ хотѣлъ быть докторомъ и монахомъ. Но скажу вамъ, что еслибы онъ сдѣлался полицейскимъ коммисаромъ, то тогда дѣйствительно сталъ-бы знаменитостью. Честь имѣю откланяться!
   Онъ дотронулся до своей шапочки, всталъ и вышелъ.
   -- Прекрасный разговоръ, нечего сказать!-- воскликнула графиня.-- Онъ мнѣ кажется просто сумасшедшимъ. А тотъ, другой? Какъ онъ попалъ сюда? Ничего не могу понять! Видите-ли,-- сказала она, обратившись къ пожилому господину,-- это и есть тотъ самый "другъ"... Помните, я вамъ говорила о немъ, что опасались... ну, да вы понимаете меня. Славное время выбралъ онъ для своего пріѣзда! Я васъ спрашиваю, прилично-ли было это,й болтуньѣ, Джіованнѣ, вести его тотчасъ-же въ комнату больного? Ради Бога, Зорци, не уѣзжайте, не покидайте меня. Это вѣдь не продолжится долго.
   -- Какъ же мнѣ быть, сударыня?-- отвѣчалъ пожилой господинъ., складывая руки.-- Черезъ два дня меня ждутъ въ Венецію.
   -- Тише!-- воскликнулъ Непо, приложивъ ухо къ двери, черезъ которую вышелъ монахъ.
   Господинъ, котораго графиня назвала Зорци, умолкъ. Графиня глядѣла на сына, сдерживая дыханіе.
   -- Ничего, -- сказалъ Непо, отходя отъ двери.
   -- Что такое?-- спросила графиня.
   -- Мнѣ послышалось, что кто-то говоритъ, но я ошибся. Послушайте, любезный адвокатъ, какъ вы понимаете слова этого монаха о полицейскомъ коммиссарѣ? Что онъ хотѣлъ сказать? Что мы убійцы, что-ли, воры? Этого нельзя такъ оставить.
   -- О, нѣтъ, отвѣчалъ спрошенный, -- онъ со странностями; понятно, и рѣжетъ все, что ему приходитъ въ голову.
   -- Полицейскій коммисаръ! Прекрасныя рѣчи!-- повторялъ Непо, шагая взадъ и впередъ по комнатѣ и обмахиваясь вѣеромъ.
   Дверь тихонько отворилась и оттуда высунулся носъ Катте. Графиня и Непо направились къ ней, адвокатъ двинулся тоже, но изъ уваженія къ матери и сыну остановился нѣсколько назади, пока тѣ обмѣнивались потихоньку съ Катте нѣсколькими словами. Катте ушла, затворивъ дверь; сынъ и мать обернулись съ нахмуреннымъ видомъ къ адвокату, предупредительно спросившему у нихъ:
   -- Ну, что?
   -- Ничего, мой милый, -- отвѣчала печально графиня.-- Не хочетъ и меня.
   -- Даже васъ, графиня?
   -- Нѣтъ. Боже мой, и на мою долю выпали всѣ эти исторіи! Понимаете вы тутъ что-нибудь?
   -- Сказать по совѣсти, графиня, я не могъ-бы отвѣчать утвердительно.
   -- Пора все это кончить, пора! Непо, нужно, чтобы ты съ нею повидался волей или неволей. Нужно тебѣ объясниться, поговорить съ ней, узнать больна она или нѣтъ, что она думаетъ, чего она хочетъ. Словомъ, ради Бога, разузнай все.
   Непо скинулъ пенснэ съ носа.
   -- Ты ничего не понимаешь,-- сказалъ онъ,-- Помолчи!-- прибавилъ онъ, увидя, что графиня желаетъ говорить, и затѣмъ продолжалъ своимъ наставительнымъ тономъ:-- не будемъ дѣлать глупостей. Не надо настаивать; этимъ мы только-бы лишь раздражили ее. У меня настолько сердца, что я вполнѣ понимаю, милая мама, что слѣдуетъ въ эти минуты уважать горе преданной племянницы. Она пожелала отложить свадьбу! Пусть будетъ такъ; я вѣдь не нетерпѣливый мальчишка, ты это хорошо понимаешь, мама!..
   Въ глазахъ адвоката, глядѣвшаго на графиню, блеснула иронія и состраданіе.
   Непо подошелъ къ нему, взялъ за пуговицу сюртука и заговорилъ почти приставивши свой носъ къ его лицу:
   -- Вы, соединяющій -- съ такою честностью такую проницательность и понимающій, до какой точки могутъ идти вмѣстѣ законные интересы и приличія, вы, конечно, не осудите меня, если я скажу, что представляется намъ въ эту минуту другое важное дѣло. Я не жаденъ, но... Браво, именно вижу, что вы меня понимаете!-- воскликнулъ онъ, отодвигая свой носъ.-- Обязательство, чортъ возьми. Молю Бога, дабы онъ сохранилъ для нашей любви дядю еще на многія лѣта, но если случится несчастіе?!.. Обязательство въ мою пользу должно было быть подписано вчера утромъ. Въ состояніи-ли онъ теперь подписать его? Вотъ поэтому-то слѣдуетъ наблюдать за нимъ ежечасно. Не слѣдуетъ оставлять безъ вниманія ни одного проблеска его сознанія!
   -- Да, но только съ уговоромъ, -- замѣтилъ очень серьезно адвокатъ,-- чтобы этотъ проблескъ сознанія былъ ясенъ, очень ясенъ; и чтобы тутъ былъ докторъ, словомъ, чтобы не вышло какой путаницы.
   -- Во всякомъ случаѣ,-- воскликнула графиня,-- мой сынъ правъ относительно эпизода съ полицейскимъ коммисаромъ. Это невозможная выходка!
   -- Еще бы! я поговорю съ господиномъ монахомъ, если вы позволите.
   -- Да, да, говорите все, что хотите. О, Боже, Зорци, какая куча затрудненій! Просто сама не знаешь, гдѣ находишься; ничего нельзя понять; то выходятъ замужъ, то не выходятъ. Нѣтъ назначеннаго времени для обѣда, для спанья! Что за жизнь, о Боже!
   -- Ступайте, ступайте и вы, Зорци! А я пойду немножко отдохнуть: я всю ночь не сомкнула глазъ. Вы, Зорци, все-таки постарайтесь вывѣдать что-нибудь у этого господина Силлы.
   Силла сейчасъ же не вошелъ въ комнату графа. Онъ попросилъ Джіованну разсказать о событіяхъ послѣднихъ дней. Бракосочетаніе было назначено вечеромъ двадцать девятаго, донна Марина въ послѣднюю минуту отложила его до утра тридцатаго. Не смотря на это вечеромъ двадцать девятаго на озерѣ сожгли фейерверкъ и была музыка. Графъ былъ доволенъ и находился въ обычномъ состояніи. Нѣсколькими днями раньше онъ не совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ, потомъ все прошло; на видъ онъ осунулся, это правда, но ужъ давно, какъ давно!.. Казалось, что по мысли Джіованны графъ сталъ чувствовать себя хуже съ того времени, какъ Силла оставилъ замокъ.
   Словомъ, въ этотъ вечеръ не произошло ничего особеннаго. Вѣнчаніе предполагалось въ семь часовъ утра. Въ пять Джіованна вошла за ключами въ комнату графа и нашла его на полу въ обморокѣ, полуживого, со всѣми признаками апоплексіи; тотчасъ же послали за докторомъ и духовникомъ; докторъ потребовалъ консиліума и посовѣтовалъ причастить больного; но графъ не владѣлъ ни словомъ, ни разсудкомъ и духовникъ могъ лишь совершить надъ нимъ обрядъ міропомазанія. Къ несчастью, отца Този не было дома, и онъ явился сюда недавно, лишь нѣсколькими часами ранѣе Силлы. Въ продолженіи дня состояніе графа ни ухудшилось, ни улучшилось. Вечеромъ докторъ остался доволенъ, найдя у графа признаки жара, который, быть можетъ, увеличится ночью. Она думаетъ, что графу станетъ легче, если онъ узнаетъ Силлу.
   -- А свадьба?
   -- Ахъ, Боже мой!-- отвѣчала Джіованна, -- ничего не могу знать! Госпожа донна Марина не выходила съ вечера двадцать девятаго изъ своей комнаты. Кажется, что она нездорова, такъ какъ ей вчера приносили на верхъ массу льда; она не хочетъ видѣть ни жениха, ни графиню. Къ ней входятъ лишь горничная и мальчикъ, знаете, лодочникъ. О, для меня только чтобъ выздоровѣлъ баринъ, а до остального!.. Пойдемте, пойдемте; какъ онъ былъ бы радъ, если бы могъ васъ узнать.
   Въ комнатѣ едва виднѣлась, какъ темное пятно, голова больного, покоившаяся на подушкѣ, и фигура доктора, сидѣвшаго у отвореннаго окна. Джіованна подошла съ Силлой къ постели, наклонилась къ этой бѣдной головѣ и прошептала какое-то слово. Графъ посмотрѣлъ на Силлу съ неопредѣленнымъ взоромъ и, обратившись къ Джіованнѣ, пошевелилъ губами; она наклонилась къ нему и едва разобрала:
   -- Пить.
   Джіованна дала ему пить и затѣмъ попробовала привлечь его вниманіе на Силлу.
   -- Довольно!-- послышался въ глубинѣ голосъ доктора.
   Джіованна опечаленная вышла съ Силлой; въ корридорѣ они встрѣтились съ монахомъ, съ которымъ пошла осматривать домъ. Силла, прислонившись къ рѣшеткѣ галереи, смотрѣлъ на озеро, спавшее на солнцѣ. Въ самомъ дѣлѣ, неужели же прошло столько мѣсяцевъ? Видъ горъ и спокойная тишина охватывала его снова какъ принадлежащую имъ вещь. Ему казалось, что онъ не уѣзжалъ отсюда, что провелъ во снѣ длинную зиму въ Миланѣ и свои тяжелыя минуты. Но старые, строгіе камни сейчасъ же напоминали ему о настоящемъ, о безурядицѣ, являющейся въ домѣ человѣка, пораженнаго смертельною болѣзнью. Являлся ему и ея образъ, который, и держась въ сторонѣ, наполнялъ собою весь домъ. Зачѣмъ она скрывалась? Ему ежеминутно слышались ея шаги, шорохъ ея платья; онъ ожидалъ появленія ея надменной, фантастической красоты, невольно оборачивался, чтобы посмотрѣть, не идетъ ли она, прислушивался. Вотъ, вотъ, можетъ быть, она! Нѣтъ, это другъ Сальнадоровъ, адвокатъ Джоридіо Мировичъ. Онъ освѣдомился у Силлы, на своемъ полувенеціанскомъ, полуитальянскомъ языкѣ, не видѣлъ ли онъ монаха? Получивъ отвѣтъ, что отецъ Този осматриваетъ замокъ, Мировичъ замѣтилъ:-- однако странный языкъ у этого монаха!-- и завелъ бесѣду съ Силлою. Онъ старался вывѣдать, какимъ образомъ тотъ узналъ о болѣзни графа. Силла отвѣтилъ, что объ этомъ говорятъ повсюду въ окрестностяхъ, и даже являлись еще болѣе тревожные слухи. Онъ не сказалъ однако обстоятельно ни отъ кого именно онъ получилъ эти извѣстія, ни откуда выѣхалъ утромъ, хотя про себя и не сомнѣвался, что его тайну легко можно было узнать отъ извощика. Адвокатъ, которому были противны косвенные допросы, скоро оставилъ эту тему. Онъ высказалъ свое глубокое отвращеніе къ этой суровой мѣстности, къ этимъ высокимъ горамъ, прямымъ, какъ стѣны, къ этому меланхолическому дому. Онъ, какъ и его старая пріятельница, съ нетерпѣніемъ ожидалъ возможности уѣхать въ Венецію. Наконецъ, возвратился монахъ, и Силла сошелъ въ садъ, Проходя мимо воротъ, ведущихъ къ пристани, онъ поглядѣлъ на лодки, на дверь, ведущую къ правому крылу замка. Всюду молчаніе и пустота. Пройдя рѣшетку и сдѣлавши нѣсколько шаговъ по дорогѣ, онъ обернулся: ея окна наверху были затворены; солнечные лучи ударяли въ ставни, въ сѣрую стѣну, сверкали на блестящихъ магноліяхъ верхняго сада; не было признака живого существа. Силла прогуливался долго, бродя по самымъ уединеннымъ тропинкамъ, и возвратился тѣмъ же путемъ въ замокъ. Окна все еще были затворены, хотя солнечные лучи теперь отражались уже на крышѣ дома. Силла вошелъ въ домъ съ предчувствіемъ, что увидитъ Марину ночью, если ему уже не удалось видѣть ее днемъ.
   

ГЛАВА III.

   Обѣдъ прошелъ натянуто. Отецъ Този вышелъ изъ-за стола сейчасъ-же послѣ супа, пошелъ къ графу и уже болѣе не возвращался; графиня и Непо ѣли молча; командору Вецца сильно хотѣлось болтать, такъ какъ онъ опасался, что подобное меланхолическое молчаніе испортитъ ему пищевареніе. Онъ выбралъ собесѣдникомъ адвоката Мировича и завелъ съ нимъ бесѣду о Венеціи, о своихъ тамошнихъ друзьяхъ, о замороженномъ кофе, о венеціанскомъ институтѣ и гондолахъ, приплетая ко всему этому Виргилія и латинскихъ поэтовъ. Адвокатъ, которому эта бесѣда надоѣдала, отвѣчалъ коротко, но Вецца не умолкалъ, даже отваживаясь на улыбочки, такъ полезныя при обѣдѣ. Силла молчалъ по примѣру Сальнадоровъ. Графиня внимательно осмотрѣла его какъ только подали супъ, и потомъ оглядывала его всякій разъ, когда лакей подавалъ ему блюдо. Она рѣшительно не могла переносить этого молчанія и кидала на Непо выразительные взоры, точно означавшіе -- я сейчасъ начну говорить, я болѣе не въ состояніи, -- но Непо такъ настойчиво и пристально смотрѣлъ на нее своими близорукими глазами, что зажималъ этимъ ей ротъ.
   Къ концу обѣда пришла Джіованна и прошептала графинѣ на ухо, что отецъ Този собирается уѣзжать, но до отъѣзда желалъ-бы поговорить съ членами семейства, какъ было условлено съ господиномъ адвокатомъ.
   -- Предупредите тогда маркизу,-- отвѣчала графиня.
   -- Я ей уже сообщала, но она говоритъ, что не можетъ придти.
   -- Скажите, что мы тогда придемъ къ ней.
   -- Все равно, -- она сказала, что не желаетъ никого видѣть.
   Силла тотчасъ-же всталъ и вышелъ, молча поклонившись.
   -- Онъ понялъ!-- сказалъ Непо.-- Не можете-ли вы сказать, Джіованна, какимъ образомъ явился сюда этотъ господчикъ и кто просилъ его остаться здѣсь?
   -- Какъ онъ пріѣхалъ, не знаю. А остаться его просила я, зная какъ было непріятно барину когда онъ уѣхалъ, и думаю, что графу принесетъ пользу, если онъ его признаетъ. Баринъ мнѣ приказывалъ всегда держать на-готовѣ комнату для господина Силлы.
   -- Вамъ совсѣмъ не зачѣмъ было его удерживать,-- возразилъ Непо.-- Въ этомъ случаѣ вамъ слѣдовало спросить приказаній Марины, могу сказать даже -- моихъ. Теперь предупредите отца Този, что мы его ждемъ въ комнатѣ графини.-- Васъ также я прошу быть съ нами, командоръ Вецца, какъ друга дяди, какъ истиннаго друга, потому что нѣкоторыхъ другихъ друзей я, конечно, не поставлю рядомъ съ членами семьи.
   Командоръ Вецца поклонился, очень довольный, что любопытство его будетъ вполнѣ удовлетворено.
   Немного погодя, о. Този вошелъ въ комнату графини, и, коснувшись своей шапочки, сѣлъ, не дожидаясь приглашенія, рядомъ съ канапе, гдѣ безпокойная и смущенная графиня нервозно постукивала по колѣнамъ своимъ вѣеромъ. Мировичъ въ нѣкоторомъ затрудненіи, посматривая то на монаха, то на полъ, началъ:
   -- По смыслу вашихъ словъ, отецъ... довольно неясныхъ... довольно неясныхъ словъ, высказанныхъ въ присутствіи графа, графини и... и въ присутствіи постороннихъ, вы желаете сдѣлать нѣкоторыя сообщенія, не правда-ли? относительно болѣзни графа?
   -- То есть, какъ желаю?-- отвѣчалъ Този, -- совсѣмъ не желаю: это моя прямая обязанность! Я, господа, всегда зову вещи ихъ именами. Мой долгъ объявить вамъ, что на графа д'Орменго, по моему мнѣнію, было сдѣлано...-- прежде чѣмъ онъ кончилъ фразу, графиня уронила вѣеръ, Непо поднялся на ноги; остальные двое не шелохнулись, -- покушеніе, -- продолжалъ медленно монахъ, послѣ мгновеннаго колебанія и устремивши взоръ на Непо.
   -- О, Боже, о Боже!-- простонала графиня, опрокидываясь въ волненіи на канапе; Непо поднялъ руки, выпустивши восклицаніе презрительнаго недовѣрія. Адвокатъ пытался успокоить ихъ жестами, показывая руками и головой, чтобы они не пугались и подождали. Непо повиновался, но графиня, повторяя безпрестанно все сильнѣе и сильнѣе, -- "о Боже!" наконецъ разразилась слезами.
   -- Вы могли бы быть поосторожнѣе, отче, -- рѣзко замѣтилъ Мировичъ, приближаясь къ графинѣ и пытаясь успокоить ее.
   -- О, Господи!-- рыдала графиня, -- такія ужасныя слова, и еще послѣ обѣда!
   -- Сударыня, -- сказалъ монахъ, -- интересы больного требуютъ, чтобы говорилось ясно и точно, а я привыкъ говорить правду и послѣ обѣда.
   -- Объясняйтесь скорѣй, продолжайте!-- воскликнулъ адвокатъ.
   -- Я-бы это давно сдѣлалъ, еслибъ эти господа были терпѣливѣе... Не хочу сказать, что были пущены въ дѣло оружіе или ядъ. Всякій мальчикъ знаетъ, что такое апоплексія; въ настоящемъ случаѣ дѣло идетъ именно объ ударѣ. Но я говорю, что графъ убитъ, такъ какъ убѣжденъ, что поводомъ его болѣзни послужило чье-то насиліе.
   -- Это безтолково!-- воскликнулъ Непо.
   -- Вы сами безтолковы, мой прекрасный господинъ!-- возразилъ монахъ, отчеканивая слоги и смотря на него иронически и вмѣстѣ съ гордымъ видомъ, -- вы дѣйствительно говорите вздоръ. Я страдаю, напримѣръ, болѣзнью сердца и меня могутъ убить не вы, но даже люди, близкіе мнѣ, не употребляя ни оружія, ни яда.
   -- И такъ вы утверждаете...-- сказалъ Вецца, чтобъ прервать раздражительный оборотъ, принятый разговоромъ.
   -- Я говорю, -- отвѣчалъ монахъ, -- что съ больнымъ сдѣлался ударъ отъ страшнаго и неожиданнаго волненія.
   -- Да какимъ же это образомъ?-- спрашивала въ слезахъ графиня,-- ради Бога, какъ это могло случиться? Не заставляйте насъ столько времени висѣть на веревкѣ, не томите насъ; вы хотите уморить насъ понемногу?..
   -- Прежде чѣмъ продолжать, -- началъ монахъ, -- я хотѣлъ-бы знать, всѣ-ли члены семьи на лицо?
   -- Маркиза, моя невѣста, -- замѣтилъ Непо напыщенно,-- нездорова.
   -- Какъ зовутъ эту маркизу?-- спросилъ монахъ.
   -- Маркиза Круснелли ли Маломбра.
   -- А ея имя?!
   -- Маркиза Марина -- отвѣтилъ Непо.
   -- У нея нѣтъ еще другихъ именъ?
   -- Да, Марина Викторія, -- развѣ это нужно?
   -- Очень нужно, господинъ графъ, очень нужно: я убѣжденъ, что ночью какая-то Цецилія проникла въ комнату графа и довела его до смертельнаго припадка.
   Никто не вымолвилъ слова. Сальнадоры, Вецца смотрѣли на монаха, разинувъ рты. Мировичъ держалъ глаза опущенными: казалось, онъ зналъ раньше, что скажетъ монахъ. Послѣдній вышелъ на середину комнаты.
   -- Вотъ, -- сказалъ онъ, указывая влѣво, -- тамъ стоитъ постель; графъ былъ найденъ здѣсь, съ руками, протянутыми къ выходу. Но есть обстоятельства, которыхъ вы не знаете: дверь корридора, которую графъ всегда запиралъ, ложась спать, оказалась открытою. На его постели найдена Джіованной эта перчатка.
   Онъ вынулъ изъ кармана маленькую перчатку. Вецца и Непо схватили ее, подбѣжали къ окну, чтобы хорошенько разсмотрѣть ее.
   -- Господи! Да это не перчатка!-- воскликнулъ Непо.-- Кто знаетъ, когда она была перчаткой въ пять съ четвертью или въ пять съ половиной, перчаткой двѣнадцатилѣтней дѣвочки! Это выцвѣтшая, заплѣсневѣвшая тряпка!
   -- Хорошо! Но эта тряпка, которая -- замѣтимъ это -- не могла принадлежать графу, брошена на его постель. Подсвѣчникъ графа, стаканъ съ водою, щипцы найдены на полу около двери. Онъ долженъ былъ бросить ихъ въ порывѣ гнѣва, отыскивая спички, нечаянно опрокинутыя имъ. Я иду дальше: такъ какъ стаканъ цѣлъ, то очевидно онъ долженъ былъ удариться во что-то мягкое, что ослабило силу удара и помѣшало ему разбиться. Что же это могло быть? Очевидно платье, которому принадлежитъ вотъ эта пуговица...
   Онъ протянулъ большую пуговицу, покрытую матеріею голубой съ бѣлымъ. Непо узналъ тотчасъ же пуговицу отъ блузы Марины.
   -- Гмъ, не знаю, чья она, -- вымолвилъ онъ, разсматривая ее внимательно.
   -- Можетъ быть, ваша матушка можетъ сказать намъ что-нибудь о ней?
   -- О, навѣрно нѣтъ! Неправда-ли, мама, что, если бы ты хоть разъ видѣла пуговицы, подобныя этой, на комъ-нибудь изъ живущихъ въ домѣ, ты бы узнала ихъ тотчасъ?
   Графинѣ страстно хотѣлось взглянуть на нее и вмѣстѣ съ тѣмъ она читала въ глазахъ Непо положительный запретъ. Она не знала, на что рѣшиться.
   -- Конечно, -- начала она.-- Но... если бы мы вдвоемъ?.. вѣдь я могу взглянуть, неправда-ли?
   -- Еще-бы!-- отвѣчалъ Непо, упорно глядя на нее, -- посмотри; только это безполезно.
   Графиня взяла пуговицу, поднялась съ дивана, подошла къ окну, гдѣ молча постояла нѣсколько времени и, наконецъ, отдала пуговицу обратно, промолвивъ: -- не знаю.
   Монахъ не пошевельнулся, наблюдая какъ всякій слѣдъ любопытства исчезалъ съ ея лица, на которомъ однако выраженіе рта говорило: -- я ничего не поняла.
   -- Ничего не знаю, -- повторила графиня спокойно.
   -- Гдѣ же нашли ее?-- спросилъ поспѣшно Непо.
   Монахъ продолжалъ молча слѣдить за графиней, возвращавшейся къ дивану; затѣмъ повернулся и отвѣтилъ Непо:
   -- Въ лѣвомъ кулакѣ графа. Вы видѣли кусочекъ матеріи около пуговицы? Ясно, что пуговица была вырвана имъ изъ платья.
   -- Ну, конечно, -- сказалъ адвокатъ.
   Вецца бросилъ на него ироническій взглядъ. Онъ подозрѣвалъ, что пуговицу узнали, и считалъ за лучшее теперь не вмѣшиваться въ разговоръ Сальнадора съ монахомъ.
   -- Джіованна,-- продолжалъ послѣдній,-- придя первою въ комнату, замѣтила кое-что, не понявши, однако, въ чемъ дѣло. Сперва она подумала о ворахъ; потомъ нашла въ сохранности ключи, деньги, бумажникъ: о ворахъ, стало быть, нечего и толковать. Тогда ей представилось, что графъ, почувствовавъ себя дурно, хотѣлъ позвать кого-нибудь на помощь. Тоже неосновательное предположеніе, потому что,-- оставляя въ сторонѣ перчатку, -- нельзя понять, почему подсвѣчникъ и стаканъ были брошены, и ужъ, конечно, непонятно, почему графъ не позвонилъ. Во всякомъ случаѣ Джіованна поняла, хотя и смутно, что тутъ есть какая-то тайна. Чтобъ не возбуждать напрасныхъ подозрѣній, она ничего не говорила никому, но рѣшила довѣриться мнѣ, быть можетъ, изъ уваженія къ моей рясѣ. Я поступилъ такъ...
   Графиня, Непо, Вецца, нетерпѣливо ожидая продолженія его рѣчи, едва дышали.
   -- Сознаніе у больного смутно; тѣмъ не менѣе со вчерашняго вечера проявляются кое-какіе проблески его. Я разспросилъ обстоятельно Джіованну, сообразилъ кое-что и, сдѣлавши свое заключеніе, обратился къ самому больному. Конечно, нельзя было надѣяться получить отъ него что-либо кромѣ "да" и "нѣтъ". Я началъ съ вопроса -- не былъ ли кто нибудь ночью въ комнатѣ? Больной даже не пробовалъ отвѣчать ни губами, ни головой. Тогда я спросилъ прямо:-- мужчина? Не отвѣчаетъ. Женщина?-- О! глаза его и губы задвигались, какъ-будто хотѣли что-то сказать. Оставляю его въ покоѣ на добрый часъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ наступаетъ нѣкоторое улучшеніе въ сознаніи и рѣчи. Онъ попросилъ пить у Джіованны. Едва медикъ ушелъ, я опять за свое. Говорю: имя этой женщины? Не отвѣчаетъ; но минуту спустя, онъ пристально глядитъ на меня и пытается что-то произнести. Я наклонилъ ухо къ его губамъ; мнѣ показалось, что онъ говоритъ: фамилія; думая, что онъ хочетъ видѣть кого-нибудь изъ васъ, я посовѣтовалъ ему быть спокойнымъ. Онъ настаиваетъ; я прислушиваюсь: кажется онъ произноситъ другое слово. Я говорю ему -- Цецилія? Онъ мгновенно умолкъ, и я-бы хотѣлъ, чтобъ вы видѣли, господа, какъ расширились его глаза, выраженіе какого ужаса приняло его лицо! Кто спитъ въ правомъ крылѣ замка, кромѣ графа?
   -- Къ чему этотъ вопросъ?-- произнесъ Непо.
   -- Къ тому, что особа, которая помѣщается въ этой части дома (монахъ возвысилъ голосъ и нахмурилъ брови), тѣмъ болѣе если она нездорова, должна была слышать и знать что-нибудь. Совѣтую вамъ, господа, хорошенько разспросить ее.
   -- Имѣю честь объявить вамъ, отче,-- сказалъ Непо, вспыхнувъ и говоря точно съ каѳедры, -- что если вы имѣете намѣреніе подобными словами возбудить подозрѣніе, неподходящее и непозволительное на счетъ женщины, которая вскорѣ должна принадлежать мнѣ вполнѣ, то вы жестоко ошибаетесь и вмѣстѣ оскорбляете тѣхъ, съ кѣмъ вы говорите.
   -- Вы не знаете, милостивый государь, что говорите, -- отвѣтилъ монахъ тихо и сдерживаясь: -- я привыкъ съ одинаковымъ хладнокровіемъ искать правду, запуская ножъ въ тѣло свѣтской ли дамы или носильщика; для меня неважно, умоляютъ ли меня въ то время или бранятъ. А вы желаете, чтобы я остерегся намекнуть даже издали на то, что можетъ быть правдой, изъ боязни оскорбить какую-нибудь даму, ея родныхъ или друзей, когда я убѣжденъ, что дѣло идетъ объ интересѣ моего больного! Во всякомъ случаѣ, вы теперь знаете факты: помните, если больной придетъ въ себя, то новое волненіе, подобное прошедшему, убьетъ его разомъ. Отецъ Този исполнилъ свой долгъ и удаляется.
   Онъ всталъ и посмотрѣлъ на часы.
   -- Разумѣется, -- замѣтилъ адвокатъ, -- что вы не промолвите ни одного слова изъ этой исторіи внѣ стѣнъ этого дома.
   -- Это первый совѣтъ въ такомъ родѣ, который мнѣ приходится слышать, -- отвѣтилъ монахъ,-- и я его не принимаю. Добрый вечеръ!
   -- И что вздумалось доктору позвать этого болтуна!-- воскликнулъ Непо.-- А если бы я еще зналъ, что онъ опоздаетъ на цѣлый день, то вызвалъ бы Намьяса изъ Венеціи. Грубый мужикъ! Теперь, чего добраго, и ты заболѣешь, мама? Тебѣ надо отдохнуть, -- продолжалъ онъ съ порывомъ сыновней заботливости.-- Идемъ! Да и мнѣ нуженъ глотокъ свѣжаго воздуха. Адвокатъ, зайдите взглянуть на дядю; потомъ скажете мнѣ, все-ли въ порядкѣ.
   Въ десять часовъ вечера все общество находилось въ гостиной, слушая медика, отдававшаго отчетъ о положеніи больного. Положеніе графа улучшилось; въ сознаніи улучшеніе было менѣе замѣтно, но можно думать, что оно начнется, и если графъ не совершенно выздоровѣетъ, то, по крайней мѣрѣ... Докторъ вдругъ остановился, глядя, прищуриваясь черезъ головы слушателей, затѣмъ почтительно поклонился. Всѣ обернулись: въ дверяхъ стояла Марина. Графиня и Непо подошли къ ней; другіе посторонились, не говоря ни слова. Непо смотрѣлъ на свою невѣсту смущенными глазами.
   -- Добрый вечеръ!-- молвила Марина. И такъ какъ докторъ молчалъ, то она прибавила беззаботно: -- прошу васъ, продолжайте.
   Она была одѣта въ темное платье; едва виднѣлись изящныя очертанія ея фигуры, большіе темные глаза, блѣдность лица. Она осмотрѣлась кругомъ, какъ бы ища стула; Непо предложилъ ей сѣсть на канапе, но она помѣстилась на креслѣ, прямо передъ докторомъ.
   -- По крайней мѣрѣ, -- продолжалъ докторъ нерѣшительно, магнетизируемый упорно на него устремленными глазами, -- ноги... отчасти, быть можетъ, руки... будутъ двигаться... И также сознаніе... Я хочу сказать, на сознаніе... очень трудно надѣяться...
   Казалось, что онъ невольно слѣдовалъ указаніямъ, получаемымъ изъ глазъ Марины. Вецца внимательно наблюдалъ за ея глазами; въ нихъ былъ лихорадочный огонь, выраженіе какого-то напряженнаго желанія, что-то новое, что поразило его.
   Взошелъ донъ Иннокентій, пришедшій освѣдомиться о графѣ. Въ комнатѣ была ледяная атмосфера. Непо, наклонившись надъ спинкою кресла Марины, спрашивалъ вполголоса о ея здоровьи, жалѣлъ, что не могъ видѣть ее оба послѣднихъ дня. Графиня не рѣшалась говорить съ нею. Священникъ разспрашивалъ о графѣ у Мировича. Силла не шевелился: Марина, войдя, бросила на него мимоходомъ взглядъ и какъ бы приковала его къ мѣсту. Она поднялась.
   -- Я хотѣла бы сказать два слова господину Силлѣ, -- проговорила она.
   Блѣдный отъ волненія, онъ поклонился. Графиня, Непо и Вецца смущенно смотрѣли на Марину, ожидая сцены, подобной прошлогодней.
   -- Только не здѣсь, -- продолжала она.
   Вецца и Мировичъ сдѣлали движеніе, немножко позднее, какъ бы желая уйти. Сальнадоры не тронулись.
   -- Останьтесь, продолжала Марина, -- я хочу немножко пройтись. Вы не сойдете-ли со мной въ садъ, Силла?
   -- Въ садъ? воскликнула недовольно графиня.-- Вѣдь холодно! Мнѣ кажется...
   -- Сыро, замѣтилъ Непо, -- лучше бы на балконъ.
   -- Добрый вечеръ! сказала Марина, -- я пройдусь только разъ и уйду къ себѣ.
   Непо пробормоталъ что-то. Марина упорно посмотрѣла на Силлу, открывавшаго ей двери.
   -- Добрый вечеръ, повторила она, выходя.
   Никто ей не отвѣчалъ. Она медленно спускалась по темной лѣстницѣ; Силла слѣдовалъ за ней; ему сжимало горло отъ невыразимаго волненія; еще моментъ, и онъ останется съ ней наединѣ ночью! Около выхода на стульяхъ лежала шаль Марины. Она остановилась, чтобъ онъ одѣлъ ей плечи; ихъ руки встрѣтились; онѣ были холодны какъ ледъ.
   -- Холодно! сказала Марина, закутываясь плотно. Самый голосъ ея казался другимъ. Силла дотронулся до ея рукъ, чтобы поправить ей шаль; она вздрогнула, плечи и грудь ея подымались, затѣмъ прошла по аллеѣ нѣсколько шаговъ, не говоря ни слова и, прислонясь къ баллюстрадѣ, стала смотрѣть на озеро. Нѣсколько звѣздъ сверкало на облачномъ небѣ между темными горами; заслоняемое послѣдними озеро казалось еще темнѣе; Силла видѣлъ только бѣлую фигуру, наклонившуюся надъ баллюстрадой.
   -- Цецилія! началъ онъ тихо, ставши съ нею рядомъ.
   Она протянула Силлѣ руку, не оборачиваясь, и проговорила страстно:
   -- Да, да, зовите меня всегда такъ и не иначе!
   Онъ сжалъ обѣими руками эту нѣжную руку, боясь, что будетъ слишкомъ холоденъ, что не найдетъ ни чувствъ, ни выраженія въ эту минуту, прижалъ ее къ губамъ, покрывалъ ее поцѣлуями.
   -- Скажите, вы помните? повторила Марина.
   -- О, Цецилія! отвѣтилъ онъ.
   Онъ повернулъ ей руку, быстро прижалъ ея ладонь къ своимъ глазамъ и заговорилъ трепетно:
   -- Для меня нѣтъ свѣта, не существуетъ теперь ни родныхъ, ни друзей, ни прошлаго, ни будущаго, ничего! У меня на свѣтѣ одна только вы; возьмите же меня всего!
   Онъ прижималъ эту маленькую ладонь къ губамъ, думалъ о своей прошлой жизни, о несправедливости свѣта; порывъ страсти, овладѣвая имъ, долженъ былъ проникнуть и въ ея кровь.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, говорила она прерывающимся голосомъ, -- нѣтъ, оставьте мою руку!
   У обоихъ была лихорадка.
   -- Когда вы вспомнили? повторила она.
   У ней въ головѣ упорно держалась мысль о Цециліи Варрега, которая во вторичномъ земномъ существованіи, наконецъ, снова нашла своего возлюбленнаго.
   -- Вчера, отвѣтилъ онъ, думая, что понимаетъ ея вопросъ; вчера, у госпожи де-Белла. Она мнѣ говорила о васъ. Выхожу оттуда полусумасшедшимъ; мнѣ подаютъ вашу телеграмму. Мнѣ стало все ясно: я почувствовалъ, какъ судьба вела меня сюда. Оставьте мнѣ вашу руку, вы не знаете, какъ я обожаю васъ! Мнѣ кажется, что я умру отъ того, что не могу выразить вамъ силу моей страсти, и все-таки не могу говорить!
   Онъ притянулъ къ себѣ ея неподвижную безсильную руку, ея станъ, всю ея фигуру.
   -- Завтра, прошептала Марина, сопротивляясь, -- завтра вечеромъ послѣ одиннадцати, на пристани!..
   Онъ не слушалъ, покрывалъ ея руку безчисленными поцѣлуями.
   -- Пойдемте, молвила она, вдругъ нахмурившись.-- Идите сзади меня, не говорите ничего и у двери оставьте меня; я это знала.
   Силла повиновался. Сдѣлавши нѣсколько шаговъ, они увидѣли кого-то въ темнотѣ: то была Катте.
   -- Ахъ, госпожа маркиза, я васъ искала вездѣ! Ея сіятельство дали мнѣ эту шаль для васъ.
   Марина прошла молча, не отвѣчая, даже и не взглянувъ на нее, у дверей сдѣлала холодный поклонъ Силлѣ и исчезла въ сѣняхъ. Силла бросился на траву лужайки и долго оставался тамъ, вдыхая сильный тягучій запахъ кипарисовъ и слѣдя глазами за ихъ высокими черными колоннами, поднимающимися къ звѣздному небу.
   Графиня, запершись съ Непо въ спальнѣ, сердилась, плакала, бранила монаха, говорившаго такія ужасныя вещи, миланскую пріятельницу, давшую ей свѣдѣнія о Маринѣ; спрашивала, что могло бы быть между Мариной и ея дядей, что она могла сдѣлать въ ту ночь; заявляла что немедленно хочетъ уѣхать отсюда, увезти своего Непо, оставить этотъ проклятый домъ, его хозяевъ, деньги и все! Непо молчалъ, насупившись. И только, когда мать слишкомъ поднимала голосъ, онъ дѣлалъ гнѣвный жестъ. Она сперва сопротивлялась, говорила ему: да что же ты молчишь? Непо раздражался еще болѣе и тогда бѣдняжка принималась снова плакать и повторяла: "Непо, да вѣдь она сумасшедшая!" Она хотѣла позвать Мировича, посовѣтоваться съ нимъ, но Непо воспротивился такъ рѣшительно, что она подумала, что у него уже есть готовый планъ, и спросила, что же онъ хочетъ теперь дѣлать?
   -- Ждать, отвѣтилъ онъ,-- и ничего не компрометировать.
   -- Я боюсь, милый, относительно завѣщанія: вѣдь ему теперь хуже!
   -- Подождемъ, повторилъ Непо.
   Онъ скинулъ pince-nez, взялъ мать за руки и, смотря ей въ упоръ, промолвилъ потихоньку:
   -- А если нѣтъ завѣщанія?
   Графиня тоже посмотрѣла на него и подумала немного.
   -- Стало быть все будетъ ея, Марины?
   Непо развелъ руками.
   -- Ну, конечно, воскликнулъ онъ и прибавилъ: тогда мы подумаемъ! Послѣдовало продолжительное молчаніе.
   -- У тебя оборвется пуговица, голубчикъ,-- замѣтила нѣжно графиня.
   Непо посмотрѣлъ на висящую пуговицу и отвѣчалъ въ томъ же самомъ тонѣ:
   -- Этотъ Момоло никогда ни за чѣмъ не смотритъ! Ну я пойду теперь къ графу.
   -- А вечернее приключеніе? добавила графиня въ то время, когда онъ выходилъ.-- Чудесно, нечего сказать!
   -- О! о немъ я вовсе не думаю! отвѣчалъ Непо.-- Ты вѣдь слышала отъ Катте, какъ они вернулись домой? Изъ нѣкоторыхъ словъ Марины я заключилъ, что ужъ, конечно, ни комплиментовъ, ни извиненій она ему не сдѣлала. Ты увидишь, что завтра утромъ, если только не сегодня вечеромъ, молодчикъ укатитъ снова. Помнишь, какимъ образомъ и по какой причинѣ онъ уѣхалъ въ другой разъ? Ну, я ухожу.
   Въ галереѣ Непо встрѣтилъ Катте, разговаривавшую съ адвокатомъ и Вецца. Катте, увидѣвъ хозяина, исчезла; адвокатъ съ Веццой дѣлали тысячу предположеній и кончили, какъ и графиня, заключеніемъ, что ничего не понимаютъ.
   Непо вернулся, и сообща, что графу гораздо хуже, прошелъ дальше.
   -- Какія скверныя дѣла! вздохнулъ адвокатъ.
   Въ спальнѣ, гдѣ слабый огонь лампы распространялъ точно какой-то погребальный свѣтъ, графъ Чезаре уже не видѣлъ Джіованны, сидѣвшей около его постели, не отводя отъ него взгляда. Ему казалось напротивъ, что онъ видитъ фигуру своей племянницы и вмѣстѣ какой-то другой личности, что, однако, вовсе не поражало его. Онъ двигался, говорилъ, смотрѣлъ на нее. Но вѣдь это лицо умерло и похоронено уже столько лѣтъ! Онъ зналъ отлично, что она была похоронена; онъ помнилъ, слышалъ это еще отъ отца. Но гдѣ, гдѣ она похоронена? Какое мучительное забвеніе! И между тѣмъ въ мозгу должно существовать это мѣсто, это имя! Онъ чувствовалъ, какъ оно поднимается, поднимается, пока, наконецъ, совершенно ясно не предстало передъ нимъ. Онъ протягиваетъ къ ней правую руку, говоритъ ей, что она лжетъ, что она похоронена на вѣкъ въ Оледжіо, въ семейномъ ихъ склепѣ. Но странная фигура все-таки угрожаетъ ему, вызывающе глядитъ на него, бросаетъ ему перчатку: она казалась ему и Мариною и вмѣстѣ первою женою его отца, графинею Цециліею Варрега. Она говоритъ ему о прошломъ, о мести, которую должна выполнить. Ему кажется, что въ гнѣвѣ онъ бросается съ постели, но все смѣшивается въ его сознаніи въ какое-то иное видѣніе, которое онъ разсматриваетъ съ ужасомъ, трепеща чего-то, какъ будто бы тамъ, за дверями внезапно ему раскрылась страшная сверхчеловѣческая тайна.
   Въ состояніи его наступило неожиданное ухудшеніе: параличъ угрожалъ захватить его легкія.
   Никогда замокъ не былъ такъ мраченъ, какъ въ эту ночь, не смотря на огни, горѣвшіе въ немъ до самой зари!
   

ГЛАВА IV.

   Маленькій домикъ дона Инноченцо былъ также радъ гостямъ какъ и его хозяинъ. Гости эти были Эдифь и ея отецъ. Донъ Инноченцо, въ восторгѣ отъ пріѣзда Штейнегге, показалъ гостямъ свои новыя археологическія находки, познакомилъ съ новымъ жильцомъ, снигиремъ, неумолчно трещавшимъ въ клѣткѣ и носившемъ странное имя Вельо, оставшееся за нимъ послѣ того, какъ одинъ изъ пріятелей хозяина, которому надоѣло постоянное трещаніе птички, крикнулъ: "молчи, Вельо!" -- А я вотъ теперь держу его въ клѣткѣ,-- прибавлялъ свирѣпо донъ Инноченцо, разсказывая этотъ анекдотъ. Проходя черезъ кабинетъ, Штейнегге машинально наклонилъ голову къ книгѣ, лежавшей на столѣ. Донъ Иноченцо бросился какъ мальчикъ къ книгѣ и прижалъ ее къ груди, смѣясь и покраснѣвши. Штейнегге, покраснѣвши въ свою очередь, извинялся.
   -- Берите, берите ее,-- говорилъ донъ Инноченцо, протягивая книгу.
   -- Ахъ, mein Gott!-- воскликнулъ Штейнегге, бросивши взглядъ на книгу, -- никогда-бы я этому не повѣрилъ!
   Это была нѣмецкая грамматика.
   Эдифь казалась счастливою среди тишины и зелени, вдали отъ Милана. Она показала отцу букетъ прелестныхъ розъ, поставленный на коммодѣ, и томъ Лессинга -- "Natan der Weise". И въ его комнатѣ стояли цвѣты, а также находилась "Исторія тридцатилѣтней войны" Шиллера и тоже на нѣмецкомъ языкѣ.
   -- Какая любезность и какой сердечный пріемъ!
   Они обмѣнивались своими впечатлѣніями вполголоса, пока Эдифь раскладывала свои вещи.
   Обѣдъ начался весело. Марта разрывалась на части; приборъ ея стоялъ на столѣ, но она безпрестанно уходила въ кухню, не смотря на просьбы гостей и замѣчанія хозяина. Эдифь объявила, что съ завтрашняго же дня, насильно или по доброй волѣ, она тоже будетъ хозяйничать. Штейнегге предложилъ себя въ качествѣ помощника повара. Донъ Инноченцо умѣлъ только заваривать кофе и предложилъ свои услуги по этой части.
   -- Кстати!-- воскликнулъ Штейнегге,-- мы еще не спросили, какъ поживаетъ графъ.
   -- Я былъ въ замкѣ два часа тому назадъ,-- отвѣтилъ донъ Инноченцо, -- ему было немножко лучше чѣмъ вчера вечеромъ.
   -- Какъ немного лучше? Онъ боленъ?-- спросила Эдифь въ удивленіи.
   -- Развѣ вы не знаете?-- молвилъ священникъ.-- Я думалъ, что Марта или кто-нибудь сообщилъ вамъ наши печальныя событія!
   -- Да что же именно случилось?-- крикнулъ Штейнегге.
   -- Что у насъ сегодня, среда?-- отвѣтилъ донъ Инноченцо.-- Такъ вотъ въ ночь на понедѣльникъ съ графомъ сдѣлался ударъ.
   И донъ Инноченцо, поправляемый Мартой, разсказалъ все, что ему было извѣстно о болѣзни графа. Штейнегге и Эдифь были страшно опечалены.
   -- А молодые?-- спросила Эдифь.
   -- Свадьбы еще не было!-- отвѣтилъ священникъ.
   -- И женятся они, вѣроятно, не раньше Страшнаго Суда, -- добавила Марта, направляясь снова въ кухню.
   -- Тамъ есть еще и другая исторія!-- замѣтилъ донъ Инноченцо вполголоса, бросая взглядъ по направленію кухни, куда удалилась Марта.
   Затѣмъ онъ началъ говорить о своихъ ученыхъ друзьяхъ, которые должны были вскорѣ пріѣхать къ нему, о швейцарскихъ свайныхъ постройкахъ. Эдифь дѣлала критическія замѣчанія, смущавшія ея отца. Вдругъ онъ прервалъ свою рѣчь, припомнивши, что долженъ сходить въ замокъ, навѣстить больнаго.
   -- Подождите кофе,-- замѣтилъ ему донъ Инноченцо.-- Не выйти-ли намъ въ садъ пить его?
   Садъ былъ полонъ весеннихъ благоуханій; лучи заходящаго солнца позлащали окна домика. Штейнегге и донъ Инноченцо усѣлись на низенькой оградѣ.
   -- Марта -- добрая женщина,-- замѣтилъ донъ Инноченцо,-- но много болтаетъ. Но въ замкѣ есть дѣйствительно кое-какія исторіи. Между прочимъ туда вернулся Силла.
   Штейнегге вскочилъ.
   -- Не можетъ быть! Я видѣлъ его въ Миланѣ третьяго дня и онъ мнѣ ничего не говорилъ.
   -- Однако онъ теперь здѣсь.
   -- Вотъ какъ! И все-таки я думаю, что глаза вамъ измѣнили! Это невозможно! Онъ здѣсь въ замкѣ?
   Онъ началъ быстро ходить взадъ и впередъ. Потомъ вдругъ остановился; ему блеснула мысль:
   -- Можетъ быть его вызвали по телеграфу?-- сказалъ онъ.
   -- Можетъ быть, но не думаю, потому что я вамъ уже сказалъ, въ какомъ положеніи находится графъ. Маркиза же не выносила его и прежде, а Сальнадоры его не знаютъ; кажется, что его пріѣздъ въ этотъ моментъ очень не понравился и ей, и Сальнадорамъ.
   -- Изъ-за наслѣдства? О, это ложь, это клевета!-- воскликнулъ Штейнегге взволнованно.-- Я убѣжденъ, что вы этому не вѣрите! Силла не такой человѣкъ, какимъ его могутъ считать; клянусь вамъ, что онъ пріѣхалъ сюда безъ всякихъ разсчетовъ.
   Донъ Инноченцо далъ ему знакъ замолчать.
   Марта въ дверяхъ старалась не дать Эдифи подноса съ кофе.
   -- Ты знаешь, -- сказалъ ей отецъ по-нѣмецки, -- что Силла здѣсь?
   Она остановилась и помолчала минуту, не выказывая знаковъ удивленія; потомъ спросила спокойно:-- гдѣ здѣсь?
   -- Въ замкѣ.
   Она поставила подносъ на ограду и спросила дона Инноченцо, какой кофе онъ любитъ. Отецъ ея былъ пораженъ такимъ равнодушіемъ. Можетъ быть, она уже знала объ этомъ? Можетъ быть, Силла сказалъ ей еще третьяго дня? Нѣтъ, Силла ничего не говорилъ ей и она ничего не знала. Она замѣтила, что онъ могъ быть вызванъ по телеграфу.
   -- Нѣтъ, сударыня, телеграфъ не дѣйствовалъ для этого господина,-- сказала позади нея Марта, принесшая ложечку. Донъ Инноченцо въ пылу разговора не замѣтилъ ея приближенія.
   -- Что вы объ этомъ знаете?-- крикнулъ онъ.
   -- А почему-же бы мнѣ и не знать чего-нибудь?-- отвѣтила Марта.-- Этотъ господинъ упалъ прямо съ облаковъ; его никто не ждалъ! Довольна только одна Джіованна, потому что она знала, какъ графъ любилъ его; остальные не могутъ его видѣть, въ особенности донна Марина! Хотя мой хозяинъ мнѣ и не говоритъ ничего, но онъ знаетъ отлично, что вчера вечеромъ госпожа донна Марина заставила этого Силлу сойти въ садъ, чтобы дать ему хорошую головомойку.
   -- Откуда вы это все знаете? воскликнулъ пораженный донъ Инноченцо.
   -- Да вотъ знаю-же! Развѣ не правда?
   -- Что она позвала его въ садъ, это правда, но о чемъ она говорила съ нимъ -- не знаетъ никто, тѣмъ менѣе вы.
   -- Никто не слышалъ разговора, но кто объ этомъ долженъ знать говорилъ, что она ему приказала убираться, потому что и въ прошлый разъ она заставила его уѣхать.
   -- И онъ уже уѣхалъ?-- спросила Эдифь.
   -- Нѣтъ, еще не уѣхалъ. Вы видѣли его сегодня, хозяинъ?
   -- Да, я встрѣтилъ его на лѣстницѣ.
   -- Такъ идемъ, Эдифь?
   -- Нѣтъ, папа, я думаю, что этотъ моментъ неудобенъ для моего посѣщенія. Я останусь съ дономъ Инноченцо.
   -- Отлично, тѣмъ болѣе, что сегодня вечеромъ у насъ мѣсяцъ Маріи.
   Штейнегге не настаивалъ и ушелъ. Марта вошла въ домъ, оставивши священника и Эдифь однихъ.
   -- О! Онъ такъ добръ!-- говорила она страстно.-- Гораздо добрѣе меня! И онъ васъ такъ любитъ! Ему такъ хотѣлось пріѣхать сюда. Истинное Провидѣніе -- та симпатія, которую онъ къ вамъ питаетъ, не смотря на вашу одежду. И вчера вечеромъ мы бесѣдовали о религіи. Я говорила, что есть души, являющіяся естественными посредницами между людьми и Богомъ, какова-бы ни была форма ихъ земной жизни, и что вы, напримѣръ, если-бы не были священникомъ...
   -- О, милая моя дѣвушка!..
   -- Да, да, вы изъ этихъ душъ! Я вѣрю этому и мнѣ такъ хорошо, когда я вѣрю и говорю объ этомъ. Еслибъ вы знали, какъ ваша помощь нужна намъ!
   Она говорила, охваченная сильнымъ и неожиданнымъ волненіемъ.
   -- Успокойтесь!-- отвѣчалъ донъ Инноченцо.-- Отецъ вашъ, можетъ быть, гораздо ближе къ Господу многихъ изъ насъ, прежде всего ближе меня, потому что моя жизнь была безцвѣтна, безъ истинныхъ дѣяній! Мой духъ часто бездѣйствовалъ, не смотря на то, что ужъ столько лѣтъ, ежедневно, я живу среди великихъ душъ, любившихъ Бога. Но знаете-ли, въ вашихъ послѣднихъ словахъ правдиво то, что чувство, свободное отъ матеріальныхъ интересовъ и возбуждаемое хотя бы и недостойною личностью, все-таки возвышаетъ душу и тогда она видитъ далеко, хотя-бы и не различая пути. Вашъ отецъ любитъ меня, не зная почему; здѣсь нѣтъ даже и той общности мыслей, составляющей основаніе дружбы, и которая вкладываетъ туда извѣстную тѣнь эгоизма, неправда-ли? Его привязанность ко мнѣ отвлекаетъ его сердце отъ гнѣва на другихъ, составляющаго самое большое препятствіе на его пути,-- скажу, оставаясь въ области естественной религіи,-- къ Богу. Когда онъ со мной, я убѣжденъ,-- и безъ всякой съ моей стороны заслуги,-- что извѣстное спокойствіе водворяется въ его сердцѣ; если тогда и вспоминается ему его прошлое, оно кажется ему болѣе далекимъ. Что-же! Будемъ трудиться и достигнемъ чего-нибудь! Вы отлично сдѣлали, что не безпокоили его лишнимъ религіознымъ усердіемъ.
   -- Бѣдный папа! замѣтила она.-- У него были дурные товарищи! Они не испортили его сердца, но наполнили его умъ разными старыми, вульгарными предразсудками.
   Донъ Инноченцо простился съ Эдифью. Оставшись одна, она почувствовала себя обезсиленной. Она любила Силлу и отказалась отъ этой любви, но только теперь, когда узнала, что онъ вернулся къ Маринѣ, ей показалось, что она потеряла его совершенно. Зазвонили колокола церкви, освѣщаемой послѣдними еще теплыми лучами дня. Эдифи казалось, что они говорили: "прощай любовь, прощай молодость!" Она вошла въ домъ, но и туда проникалъ этотъ голосъ, хотя и слабѣе. Эдифь поднялась къ себѣ; окно было открыто и колокола еще сильнѣе говорили: "прощай!" Между занавѣсками блеснула вечерняя звѣзда. Эдифь въ волненіи прошла въ комнату къ отцу и тамъ почувствовала себя спокойнѣе. Сама, не отдавая себѣ отчета, она закрыла окно, потомъ принялась осматривать въ порядкѣ-ли его вещи; затѣмъ стала смотрѣть на звѣзду на этотъ разъ уже спокойно. Вмѣстѣ съ Мартой она пошла въ церковь, смѣшавшись съ женщинами, входившими одна за другою въ молчаливый храмъ, опускавшимися на колѣни передъ темнымъ алтаремъ и исчезавшими во мракѣ скамеекъ. Она хотѣла молиться всѣмъ сердцемъ, и не могла: ея мысль уносилась далеко изъ Божьяго храма. Она думала о прогулкѣ въ гротъ, припоминала, какъ Марина спрашивала ее о Силлѣ, какъ отзывалась о своемъ кузенѣ, припоминала идеи ея о бракѣ, ея просьбу не вѣрить слѣпо дурнымъ отзывамъ о ней. Потомъ она видѣла себя съ Силлой въ Миланѣ, припоминала его разговоры о Маринѣ, припоминала посвященіе, написанное имъ на его книгѣ, которую онъ подарилъ ей: "если его оттолкнутъ, онъ упадетъ въ пропасть"! Она не слышала ни голоса дона Инноченцо, ни однообразнаго говора прихода, отвѣчающаго священнику, ни литаній, сливавшихся съ шелестомъ вечерняго вѣтерка. Чья-то рука легла ей на плечо: то былъ ея отецъ.
   -- Я только что пришелъ, -- шепнулъ онъ ей на ухо.-- Хочешь, я останусь здѣсь съ тобой?
   -- О, да, папа! Будемъ думать о мамѣ,-- отвѣтила Эдифь -- пусть она говоритъ Господу, проситъ у Него свѣта и мира для насъ и навсегда, пусть скажетъ Ему, что мы прощаемъ всѣмъ, кто поступилъ съ нами дурно, -- не такъ-ли -- всѣмъ, всѣмъ?
   Штейнегге не отвѣчалъ: его рука дрожала въ рукѣ Эдифи.
   -- Скажи мнѣ -- да -- папа, я буду такъ довольна!
   -- О, Эдифь! Развѣ только тѣмъ, кто мнѣ одному дѣлалъ зло!
   -- Всѣмъ, папа, всѣмъ безъ исключенія!
   -- Сдѣлаю, что могу, -- сказалъ онъ.
   Церковь пустѣла; дьячокъ задвигалъ засовы дверей, донъ Инноченцо приближался къ выходу. Штейнегге встали и вышли вмѣстѣ съ нимъ. Эдифь остановилась на минуту на порогѣ.
   -- Какая красота!-- воскликнула она.
   -- Какъ дѣла въ замкѣ?-- спросилъ донъ Инноченцо, приготовлявшійся навѣстить больную дѣвочку въ деревнѣ.
   -- Немного получше. Кажется, опасности легкимъ не предстоитъ!
   -- О, Эдифь! Что за домъ, что за домъ!-- воскликнулъ Штейнегге, когда ушелъ донъ Инноченцо. Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, размахивая руками; Эдифь молчала.
   Штейнегге разсказалъ ей, что видѣлъ графиню и Джіованну. Графиня прежде чѣмъ поздороваться съ нимъ воскликнула: -- ба! теперь и этотъ пожаловалъ сюда!-- Но, узнавши, что онъ гоститъ у священника, сдѣлалась съ нимъ чрезвычайно сердечной. Штейнегге не понялъ и трети изъ ея рѣчей о столпотвореніи, происходившемъ въ замкѣ. По словамъ графини, Марина была безутѣшна и не выходила изъ своей комнаты. О свадьбѣ она ему не сказала ни слова, но зато объ этомъ говорила съ нимъ Джіованна. Бѣдная Джіованна только и думаетъ, что о графѣ, о впечатлѣніи, которое можетъ въ немъ явиться послѣ возвращенія къ нему сознанія. Ей-бы хотѣлось, чтобы свадьба состоялась скорѣй, и чтобы всѣ уѣхали; эти графини и графы изъ Венеціи думаютъ только о деньгахъ! Они даже спрашивали ее, сдѣлалъ-ли графъ завѣщаніе. Но кто меня всего болѣе смутилъ, -- прибавилъ Штейнегге, -- это Силла! Эдифь молчала.
   -- Какъ странно было встрѣтить его тамъ! Онъ тоже, казалось, былъ изумленъ, но тотчасъ-же ушелъ, едва поздоровавшись со мной, и ничего не спросилъ о тебѣ.
   -- Ему не надо было и спрашивать обо мнѣ, папа.
   -- Да вѣдь мы были же друзьями! Нѣтъ, это неестественно! Я боюсь, Эдифь, ты знаешь, чего я боюсь? А вѣдь въ Миланѣ онъ казался совсѣмъ излеченнымъ! Помнишь?
   -- Знаю, знаю, папа. Куда мы идемъ?
   Они дошли до большой дороги. Было темно; изъ долины доносился тяжелый запахъ сырыхъ луговъ. Они повернули къ мѣстечку; тамъ они встрѣтили дона Инноченцо, выходившаго изъ бѣднаго домика, провожаемаго на улицу женщиною, съ лампою въ рукахъ. Она говорила прерывающимся голосомъ:
   -- Стало быть, господинъ священникъ...
   -- Не падайте духомъ, Марія, вамъ надо возвратить ее Господу! Его спутница, прислонясь къ стѣнѣ, зарыдала.
   -- Идите, Марія, идите, -- тихо молвилъ донъ Инноченцо.
   Она не двигалась, продолжая рыдать.
   -- Успокойтесь,-- промолвила Эдифь, -- мы помолимся за нее.
   Бѣдная женщина обернулась на звукъ незнакомаго голоса, и какъ будто-бы уже давно зная Эдифь, сказала ей:
   -- Пойдемте наверхъ; взгляните, какая она красавица!
   Донъ Инноченцо воспротивился было, но Эдифь, желая утѣшить бѣдняжку, поднялась въ ея домъ. Въ кухнѣ двѣ дѣвочки играли, сидя на землѣ; отецъ, склонившись надъ огнемъ, кипятилъ кофе. Онъ не взглянулъ на вошедшихъ и только спросилъ у жены:
   -- Снести ей теперь?
   -- О, Боже мой!-- отвѣчала она, всхлипывая.
   Онъ мрачно сѣлъ снова у очага. Больная была двѣнадцатилѣтняя дѣвочка, бѣлокурая и нѣжная, умиравшая спокойно, думая, что выздоравливаетъ. Эдифь, сказавши нѣсколько участливыхъ словъ, вышла черезъ нѣсколько времени на улицу, гдѣ ее ждали ея спутники.
   -- Просто стыдно, -- сказала она, -- думать о нашихъ маленькихъ горестяхъ, при видѣ столькихъ несчастій!
   Никто не раскрывалъ рта до дома, гдѣ всѣ разошлись. Штейнегге, чувствуя усталость, легъ спать; донъ Инноченцо ушелъ въ кабинетъ куда черезъ полчаса къ нему постучалась Эдифь, бесѣдовавшая о разныхъ домашнихъ вещахъ съ Мартой. Донъ Инноченцо не ожидалъ ея посѣщенія: не случилось-ли чего? Она отвѣтила:
   -- Нѣтъ, я хотѣла вамъ сказать одно слово.-- Онъ понялъ сейчасъ-же по ея лицу, что она хотѣла говорить о чемъ-то серьезномъ.
   Прошло минуты двѣ прежде, чѣмъ она заговорила. Донъ Инноченцо смотрѣлъ внимательно на столъ, сдувалъ воображаемую пыль и ждалъ. Безъ всякихъ вступленій она начала разсказывать о томъ, что ей было извѣстно со словъ отца о страсти Силлы къ Маринѣ, разсказала о странномъ поведеніи и рѣчахъ послѣдней на прогулкѣ въ гротѣ, о своемъ впечатлѣніи, когда она узнала о помолвкѣ ея съ Сальнадоромъ. Затѣмъ разсказала, -- но менѣе твердымъ голосомъ -- о своемъ сближеніи съ Силлой въ Миланѣ, прогулкахъ, о видимомъ равнодушіи, съ которымъ онъ принялъ извѣстіе о помолвкѣ Марины. Затѣмъ прибавила рѣшительно, что въ одну изъ такихъ прогулокъ она убѣдилась въ чувствахъ расположенія Силлы къ ней, замѣченныхъ ею уже раньше, что, можетъ быть, ея собственное поведеніе давало поводъ заключить объ ея склонности къ нему. Теперь она чувствовала себя сильно наказанной.
   -- О, Боже!-- замѣтилъ донъ Инноченцо смущеннымъ голосомъ.-- До сихъ поръ, мнѣ не кажется...
   Она не умолчала и о послѣдней встрѣчѣ Силлы съ ея отцомъ и о впечатлѣніи, вынесеннымъ послѣднимъ. Она упрекала себя за то, что способствовала развитію чувства, которое могло теперь заставить Силлу принять не особенно хорошія намѣренія.
   -- Я рѣшила сказать все вамъ, чтобы вы знали, что я заслуживаю упрековъ.
   -- Не знаю, -- отвѣтилъ онъ, потирая медленно руки, -- за что можно порицать васъ.-- Однако какая-то легкая, холодная тѣнь легла на него; онъ говорилъ неясно, точно человѣкъ, не собравшійся хорошенько съ мыслями.
   -- Вы сами не чувствовали къ нему расположенія, или онъ только по недоразумѣнію могъ думать, что ему отвѣчаютъ?
   -- Боюсь, что не по недоразумѣнію.
   Она произнесла эти слова едва слышно, склонивши голову на столъ. Донъ Инноченцо замолчалъ, глядя на эту головку, опечаленный, что встрѣтилъ страсть тамъ, гдѣ ожидалъ только спокойствія и мира.
   -- Но если этотъ молодой человѣкъ добръ, если онъ къ вамъ расположенъ, если вы сами... Извините, я основываюсь на вашихъ словахъ. Если вы сами... Почему тогда?
   -- Какъ я могла-бы поступить иначе, когда мой отецъ такъ нуждается во мнѣ??! Поставить рядомъ и, можетъ быть, впереди долга дочери болѣе сильную обязанность! Развѣ я за этимъ пріѣхала въ Италію? Да это и не мое призваніе, я въ этомъ убѣждена!
   Она говорила съ жаромъ, какъ будто огорченная, что могла придти подобная мысль лицу, уважаемому ею.
   -- Въ самомъ дѣлѣ убѣждены?-- сказалъ донъ Инноченцо.-- Знаете-ли какъ велика жертва, на которую вы рѣшаетесь?
   -- О, нѣтъ!-- отвѣчала Эдифь, складывая руки, -- не говорите мнѣ такъ! То, что я дѣлаю, ничто сравнительно съ обязанностью по отношенію къ моему отцу. Только чтобъ Господь возвратилъ ему вѣру! Я счастлива, что онъ пока ничего не замѣтилъ. Что касается до меня, я забуду все и вы мнѣ въ этомъ поможете.
   -- Нужна-ли, полезна-ли въ самомъ дѣлѣ эта жертва?-- началъ онъ медленно.-- Можетъ быть вашъ отецъ желаетъ видѣть васъ замужемъ? И потомъ, развѣ вы знаете, какія средства употребляетъ Господь, чтобы вернуть къ себѣ людскую душу? Можетъ быть въ христіанской семьѣ заключается столько средствъ, какихъ вы не представляете себѣ. Я говорю о будущемъ, о прошломъ болѣе не думайте: вина за него ни въ какомъ случаѣ не падаетъ на васъ, вѣрьте мнѣ! Если бы вы даже и дали этому господину какой-нибудь знакъ, скажемъ -- симпатіи, вы не отвѣтите передъ Богомъ за его безчестные поступки, если онъ начнетъ совершать ихъ.
   -- Да, сказала она,-- но это было бы такою большой горестью для меня!
   Онъ размышлялъ нѣсколько времени, потомъ выдвинулъ одинъ изъ ящиковъ стола и досталъ бумаги.
   -- Вы не отвѣчали на то, что онъ написалъ вамъ въ своей книгѣ? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Ну такъ теперь отвѣтьте ему! Сейчасъ же, -- продолжалъ онъ, подвигая чернильницу къ бумагѣ.-- Мой долгъ рѣшить, когда нужно будетъ передать это письмо.
   Эдифь взяла твердою рукой перо и глядѣла на него.
   Его взглядъ, какъ и лицо, принялъ торжественное выраженіе.
   -- Я не знаю этихъ вещей, сказалъ онъ взволнованно;-- но мнѣ всегда казалось, что вмѣсто узъ страсти, освященной или нѣтъ, могутъ существовать между двумя душами, дѣйствительно сильными и благородными, другія узы, священныя сами по себѣ: любовь,-- скажемъ, это великое слово вполнѣ соотвѣтствующее христіанскому идеалу тѣснаго единенія между всѣми душами на ихъ пути къ Богу. На землѣ нѣтъ ничего прекраснѣе подобныхъ узъ, хотя и супружескія узы священны и имѣютъ возвышенный смыслъ. Вы хотите принести жертву своему отцу? пускай! Но зачѣмъ вырывать изъ сердца даже память лица, вамъ дорогого? Зачѣмъ отказываться отъ живого чувства, заставляющаго васъ желать временнаго и вѣчнаго блага этому лицу столько же сколько и вамъ самимъ?! Почему бы другое лицо не могло бы сохранить подобнаго же чувства къ вамъ, такъ чтобы оба, хотя бы идя по разнымъ путямъ въ мірѣ, выполнили бы свои обязанности со всей энергіей, заключающейся въ глубинѣ ихъ душъ? Пишите, пишите такъ!
   -- Вы святой, воскликнула Эдифь; -- я понимаю прелесть такого чувства, но достаточно-ли его для него? Не вооружился бы онъ тѣмъ съ большей силой противъ моего предложенія и не подвергнулъ ли бы меня болѣе глубокимъ испытаніямъ?
   -- Можетъ быть, вздохнулъ онъ.-- Пишите, какъ хотите, хоть нѣсколько словъ, но только, чтобы эти слова поддержали его!
   Онъ открылъ окно: звѣзды глядѣли и казалось ободряли его, но темная земля была противъ него. Черезъ нѣсколько минутъ Эдифь подала ему написанное ею письмо.
   -- Хорошо, дитя мое, теперь не падайте же духомъ, помните, что Господь указалъ намъ не предаваться унынію, и ложитесь, потому что уже поздно.
   Не входя въ спальню, Эдифь постояла у притворенной двери своего отца; онъ спалъ сномъ ребенка. Она поставила свѣчу въ своей комнатѣ, затѣмъ снова вернулась въ темнотѣ къ двери отца, опершись горячей головой къ ея притолкѣ, ища спокойствія и силъ, въ которыхъ такъ нуждалась.
   Въ этотъ моментъ звонъ башенныхъ часовъ разлился по крышѣ, лѣстницѣ и корридору маленькаго уснувшаго домика. Эдифь со страхомъ считала ихъ удары, какъ будто то были тяжелые удары какого то ужаснаго неожиданнаго посѣтителя.
   Пробило половину одиннадцатаго.
   

ГЛАВА V.

   Силла, лежавшій на травѣ, вздрогнулъ. Половина одиннадцатаго! Онъ вынулъ свои часы, стараясь при слабомъ свѣтѣ звѣздъ разсмотрѣть циферблатъ. Онъ смотрѣлъ на часы по крайней мѣрѣ сотый разъ. Марина сказала -- послѣ одиннадцати. Руки его опустились, онъ склонилъ голову, весь сжался, какъ будто бы сильная тяжесть давила его. Равнодушно онъ думалъ о неблагородномъ поступкѣ, который собирался совершить, находясь въ домѣ опасно больного друга, думалъ о предполагавшейся въ прошломъ борьбѣ со зломъ, о постоянномъ своемъ предчувствіи паденія въ ужасную пропасть безъ надежды когда либо подняться. Онъ чувствовалъ, что достигнулъ ея, что нога его занесена надъ бездною. Горькая энергія одушевляла его, мысли исчезли кромѣ мысли о надвигавшемся часѣ. Безконечные послѣобѣденные пять часовъ, которые, казалось, никогда не кончатся, наоборотъ промелькнули какъ одна секунда! Онъ снова посмотрѣлъ на часы. Безъ двадцати пяти минутъ одиннадцать! Идти или ждать? Ему дѣлалось досадно, что онъ не чувствовалъ въ своей крови особой страсти; ему казалось, что мозгъ и нервы его испытывали только лихорадочное ожиданіе и больше ничего. Можетъ быть встрѣча со Штейнегге?.. Нѣтъ, онъ не хотѣлъ даже и думать о нихъ. Безъ четверти одиннадцать! Онъ тихо спустился по лѣстницѣ отъ виноградниковъ, удерживая дыханіе, останавливаясь при малѣйшемъ шумѣ. Замокъ былъ тихъ; ни свѣта, ни голосовъ. Повернувши подъ стѣнкою, обросшею спускающимися пассифлорами, онъ вышелъ къ пристани; въ темнотѣ виднѣлось начало спуска и слышался ласкающій ропотъ волнъ уснувшаго озера. Ему вдругъ пришло въ голову, что свиданіе выйдетъ инымъ, чѣмъ представляло его воображеніе, что Марина его не любила, что оно вызвано ея капризомъ; можетъ быть она хотѣла посмѣяться надъ нимъ, только заставить его ждать цѣлую ночь.
   Безъ семи минутъ одиннадцать! Часы его уходили отъ церковныхъ на двѣ минуты впередъ. Когда у него будетъ одиннадцать онъ долженъ будетъ ждать еще двѣ минуты, двѣ безконечныя ужасныя минуты! Изъ глубины замка донесся бой часовъ, болѣе спѣшащихъ, чѣмъ другіе: для Марины было уже одиннадцать! Онъ всталъ, оперся обѣими руками на баллюстраду спуска и началъ прислушиваться.
   Молчаніе...
   Легкій скрипъ двери захватилъ ему дыханіе; послышались осторожные шаги и голосъ, скорѣе быстрый шопотъ, произнесъ:
   -- Ренато!..
   Мгновеніе спустя опять, но сильнѣе:
   -- Ренато!..
   Голосъ, казалось, принадлежалъ и не принадлежалъ Маринѣ. Силла нѣсколько отступилъ; тогда онъ разслышалъ шорохъ платья, вдругъ остановившійся...
   -- Силла, Силла!-- произнесла донна Марина.
   Онъ не видалъ ее, но чувствовалъ ея присутствіе на нѣсколькихъ ступеняхъ разстоянія отъ него.
   -- Я не Ренато, -- сказалъ онъ, не двигаясь.
   -- Ахъ, вы не помните имени?! Вашу руку.
   Она спустилась рѣшительно и, споткнувшись, упала на руки Силлы, почти приподнявшаго ее съ земли.
   -- Вѣрно-ли -- начала она шепотомъ на ухо, -- вѣрно-ли то, что вы мнѣ сказали вчера вечеромъ?..
   Силла не отвѣчалъ, сжалъ ее еще сильнѣе, цѣлуя ея плечо, чувствуя, какъ сильно прижималась къ его щекѣ другая нѣжная щечка, маленькое, горячее ушко.
   -- Правда-ли?-- повторила нѣжно Марина.
   Чувствовать на своей груди эту гордую красоту, вдыхать благоухающую теплоту ея тѣла, слышать ея шепотъ и не потерять способности мышленія было невозможно; Силла едва могъ только вымолвить:
   -- А ты?
   -- Боже, съ какого времени!-- отвѣтила Марина; потомъ, какъ бы охваченная внезапною мыслью, освободилась отъ объятій Силлы, и положа ему руки на плечи, произнесла:
   -- Стало быть, ты не все помнишь?
   Онъ, не понявши ея словъ, опьяненный отвѣчалъ, протягивая руки:
   -- Все, все!
   -- И Геную тоже?..
   Эти странныя слова проскользнули мимо Силлы; онъ повторилъ нетерпѣливо:
   -- Все, все!
   Марина схватила его руки и страстно соединила ихъ вмѣстѣ.
   -- Возблагодари Бога!-- сказала она.
   На этотъ разъ онъ почувствовалъ холодъ какъ отъ ледяного прикосновенія; онъ остановился, пораженный, со сложенными руками; Марина также молчала, какъ-бы ожидая конца его молчаливой молитвы. Потомъ, опершись на его руку, прошептала: -- теперь пойдемъ. Онъ машинально двинулся, оставаясь на ступеньку сзади ея.
   -- Иди-же!-- вымолвила она, оставляя его руку и обхватывая его станъ; затѣмъ наклонилась къ его уху и прошептала что-то. Непонятныя слова, сказанныя ею раньше, исчезли изъ его памяти; возбужденіе вновь охватило его.
   -- Теперь тише, -- произнесла она, касаясь рукой его губъ.
   Она вошла въ корридоръ, держа Силлу и осторожно двигаясь впереди него. На одну минуту она остановилась: ей послышались шаги и голоса. Голоса доносились изъ корридора нижняго этажа, близкаго къ комнатѣ графа. Тогда, не обращая болѣе вниманія, она двинулась впередъ, повернула ручку двери. Блеснулъ яркій свѣтъ и запахъ розъ охватилъ Силлу; зажженныя свѣчи помѣщались на раскрытомъ фортепіано, на небольшомъ книжномъ шкафикѣ, на опущенной доскѣ стараго бюро; черезъ дверь, ведущую въ спальню Марины, вливался слабый свѣтъ; повсюду разбросаны были бѣлыя, желтыя розы, стояли букеты голубыхъ глицинъ. Марина, введя Силлу въ комнату, заперла дверь на ключъ, все это въ одно мгновеніе, съ глазами блистающими нѣмымъ. смѣхомъ, затѣмъ бросилась къ фортепіано, и прежде чѣмъ Силла успѣлъ ей помѣшать, съ необыкновеннымъ огнемъ заиграла "Sicilienne" изъ "Роберта".
   -- Я вызываю ихъ,-- говорила она, пока Силла увлекалъ ее отъ фортепіано, -- я вызывала ихъ еще вчера, но они ничего не слышали!
   Силла ждалъ, что кто-нибудь, услышавши фортепіано поднимется наверхъ; Марина пожала плечами и бросилась въ кресло.
   -- Сюда!-- приказала она, указывая ему сѣсть у ея ногъ.-- И теперь разсказывай мнѣ все, всѣ твои воспоминанія!
   Силла не отвѣчалъ.
   -- Сперва балъ!-- продолжала Марина.-- Не понимаешь? Балъ у Дорія...-- Отъ нетерпѣнія она стучала ногою въ полъ.
   -- Не понимаю, -- вымолвилъ онъ.
   -- Развѣ ты мнѣ не сказалъ, что помнишь все?
   Въ немъ поднималась какая-то сила, раздражавшаяся этою безполезною болтовней; онъ тоже не желалъ понять ее, взялъ ея руки, почти насильно откинулъ ее къ спинкѣ кресла, наклонился, чтобы отвѣчать ей.
   -- Я ничего не знаю, ничего не помню; я не жилъ никогда до этого мгновенія; я зналъ только, что оно придетъ и теперь оно мое.
   У него кружилась голова; онъ испытывалъ желаніе броситься въ бездну, падать дальше и дальше, безъ возврата.
   -- Не обнимай такъ меня, -- сказала Марина, стараясь освободить руки. Не хочу, -- воскликнула она, такъ какъ онъ не слушалъ ее.
   Ея взглядъ и голосъ были такъ горделивы, что Силла повиновался. Она встала и медленно отошла отъ него, наклонивши голову; потомъ вдругъ обернулась и топнула ногой...
   -- Да подумай-же хорошенько!-- воскликнула она...
   Холодъ пробѣжалъ по жиламъ Силлы, какое-то неопредѣленное предчувствіе поднялось въ немъ.
   -- Почему ты тогда назвалъ меня Цециліей?-- спросила она быстро.
   -- Потому что я открылъ, что ты была Цециліей нашей переписки.
   -- Конечно, я это представляла себѣ, -- спокойно замѣтила она, подумавши.-- Но вчера вечеромъ, добавила она съ прежнимъ одушевленіемъ,-- но нѣсколько минутъ назадъ, зачѣмъ ты говорилъ мнѣ, что ты помнишь?..
   -- Потому что я думалъ, что ты говоришь о нашей перепискѣ, и о томъ моментѣ, когда я сжалъ тебя въ объятіяхъ, внизу, на пристани.
   Она сѣла у бюро, вынула рукопись, казалось, погрузилась въ чтеніе старинныхъ, пожелтѣвшихъ страницъ, затѣмъ рѣшительно поднялась.
   -- Я передамъ тебѣ секретъ, относящійся и до тебя,-- начала она, потушивъ сперва свѣчи на бюро, потомъ у фортепіано и книжнаго шкафа, спокойно, не произнося слова, какъ будто эти свѣчи были живыми существами и могли слышать; слабый свѣтъ теперь падалъ на полъ и ближайшую мебель только черезъ раскрытыя двери спальни. Марина взяла Силлу за руку, повлекла его въ самый темный уголъ и прошептала:
   -- Ты не знаешь, кто я?..
   Онъ молчалъ, ничего не понимая; неопредѣленное безпокойное предчувствіе возростало въ немъ.
   -- Ты помнишь даму, которую ты обвинялъ въ тотъ вечеръ и за которую я такъ разсердилась? Не помнишь? Графиня Варрега д'Орменго?
   -- Да, -- отвѣтилъ онъ, нетерпѣливо ожидая объясненій Марины.
   Она опустила голову на его плечо и зарыдала, произнеся два слова, которыя Силла сначала не разслышалъ; онъ наклонился къ ея волосамъ, прося повторить ихъ.
   -- Это я, -- вымолвила она, продолжая рыдать.
   Невольное движеніе Силлы, подавленное и скорбное его восклицаніе заставили ее очнуться. Она отступила назадъ и воскликнула:
   -- Стало быть, ты думаешь?..
   -- О, нѣтъ!-- прервалъ Силла.
   Не вымолиленное, но угаданное слово тѣмъ не менѣе прозвучало какъ эхо еще сильнѣе. Марина перестала плакать; она вымолвила тихо:
   -- Какіе вы всѣ низкіе! Боже мой!
   Никто не осмѣлился-бы прежде сказать что либо подобное Силлѣ, но это время прошло, и онъ сознавалъ это ясно.
   -- Ты, ты, -- продолжала Марина, -- ты мнѣ писалъ, что вѣришь въ предшествовавшую жизнь. Какая-же это вѣра? Это фантазія, а не вѣра! Я говорю тебѣ: вотъ правда, а ты боишься, считаешь меня съумасшедшей! Кто научилъ тебя, мелкое, ничтожное сердце, представляться великимъ? Прочь отсюда!
   Эти жесткія слова хлестали Силлу какъ хлыстомъ по лицу, поражали его своей порывистою логикой, сердили, усиливали его желаніе узнать, услышать все. Онъ осаждалъ ее рядомъ страстныхъ вопросовъ, переходя отъ мольбы къ негодованію; она отталкивала его своимъ рѣзкимъ: прочь! Наконецъ сдалась.
   -- Выслушай меня, -- начала она.-- Походимъ.
   Они двигались медленно, переходя изъ мрака комнаты къ свѣту. Марина говорила быстро, но такъ тихо, что онъ долженъ былъ наклоняться къ ея уху. Его глаза, въ которыхъ сперва читалось лихорадочное любопытство, казалось, застыли; Марина была страшно блѣдна и взглядъ ея имѣлъ мрачное, неопредѣленное выраженіе, когда она ему передала рукопись, жадно схваченную имъ. Она внимательно слѣдила за впечатлѣніями, отражавшимися на его губахъ, на дрожащрхъ рукахъ, на его лицѣ. Въ продолженіе этого мертваго молчанія нѣсколько разъ были слышны поспѣшные шаги въ корридорѣ нижняго этажа: ни онъ, ни она не обращали на нихъ вниманія. Отъ времени до времени Силла вздрагивалъ, у него вырывались восклицанія, и тогда она, склонившись, тяжело дыша, водила пальцемъ по рукописи.
   -- Ты помнишь все это?-- вымолвилъ онъ, продолжая чтеніе.
   -- Все, все, -- отвѣтила она. Читай здѣсь, читай громко! Силла прочелъ: "Мнѣ было сказано, что я возрождусь, что я снова буду жить въ этихъ стѣнахъ, что здѣсь я отомщу, что здѣсь я полюблю Ренато и буду любима имъ; говорили мнѣ другую смутную вещь, непонятную, можетъ быть, имя, которое онъ тогда будетъ носить"...
   -- И ты ничего не помнишь?!-- вымолвила она горестно.
   Онъ не слышалъ ее, увлеченный очарованіемъ рукописи. Другое мѣсто заставило его вздрогнуть и прочесть его снова громко:
   "Тогда снова я хотѣла-бы подняться съ катафалка и заговорить".
   -- И я заговорила, -- вымолвила она, -- третьяго дня, ночью, я ранила его на смерть!
   Силла, не обращая вниманія, продолжалъ чтеніе. Когда онъ дошелъ почти до конца, она вырвала у него рукопись, охватила обѣими руками его голову, сжала ее.
   -- И ты не вѣрилъ!-- воскликнула она.-- Я простила тебѣ, потому что я тебя люблю, потому что самъ Богъ хочетъ этого!.. Да я и сама сначала не вѣрила; я бросилась на колѣни, вотъ такъ -- при этомъ она упала на колѣни, прислонившись головою къ доскѣ бюро -- и думала, думала, искала въ моей памяти. Ничего!.. Но потомъ вѣра сошла ко мнѣ какъ молнія! прибавила она, вскакивая и кладя руку на плечо Силлѣ.-- И теперь вотъ ужъ нѣсколько дней я помню всякую мелочь!
   Она остановилась, взглянула на него, и положивши ему голову на грудь, вымолвила нѣжно:
   -- Неужели ты не понимаешь, что моя душа была въ могилѣ, я уже и не знаю сколько времени, прежде чѣмъ освободилась отъ этого ужаснаго мрака?! Скажи мнѣ, что ты меня любишь! Ты видишь, какъ я страдала. Я говорю тебѣ все, что у меня на сердцѣ; я хотѣла-бы видѣть и твою душу, помочь тебѣ найти себя. Я вѣдь полюбила тебя сейчасъ-же, едва увидѣла тебя въ первый разъ здѣсь, въ замкѣ.
   Смятеніе его усиливалось еще болѣе отъ чтенія рукописи, отъ нѣжной красоты Марины, отъ кроткаго ея голоса, возбуждавшаго еще болѣе ея прикосновенія. Она подняла голову:
   -- Но я не хотѣла! Я скажу тебѣ все. Я думала, что графъ пригласилъ тебя сюда для меня; я хотѣла ненавидѣть тебя, хотѣла вырвать себѣ сердце, потому что даже когда я только видѣла тебя, когда слышала тебя, я вся дрожала... Въ тотъ вечеръ въ лодкѣ, послѣ тѣхъ надменныхъ словъ, если-бы ты осмѣлился, когда ты меня проводилъ до часовни...
   -- На пристань, -- вымолвилъ онъ невольно.
   Она сдѣлала нетерпѣливый жестъ.
   -- Да нѣтъ-же, къ часовнѣ, развѣ ты не помнишь? Когда ты проводилъ меня туда и оставилъ, произнесши мое прежнее имя, я была поражена какъ громомъ. Когда я очнулась, я поняла, я сказала себѣ: это онъ! Рано или поздно, противъ всѣхъ и противъ всего, но онъ будетъ снова здѣсь... Затѣмъ пріѣхали сюда Сальнадоры уже ради меня; ты знаешь, что они родственники д'Орменго? Тогда Господь, -- потому что воля Его ясно видна тутъ во всемъ, -- указалъ мнѣ путь мести. Въ самый вечеръ сговора... знаешь, послѣ того, какъ я дала ему согласіе, я выдержала нѣсколько ужасныхъ часовъ... Я узнала, что Лоренцо былъ ты! Двадцать девятаго апрѣля была назначена свадьба. Я написала въ Парижъ... нѣтъ не въ Парижъ, а въ Миланъ, -- какъ у меня спутываются имена! Я хотѣла знать тысячу вещей о тебѣ! ты никогда не посѣщалъ ту даму. Между тѣмъ двадцать девятое число приближалось... Подумать только, какъ я была спокойна и увѣрена вначалѣ! Въ послѣдніе дни я уже не была такою! каждую ночь у меня была лихорадка!.. Я хотѣла выйти за него и потомъ раздавить его и только ради тебя!.. Но ты не подавалъ признака жизни. Я заставила отложить свадьбу на одинъ день. Наканунѣ ночью... о, какая ночь... Я молила Бога, я проклинала Его... Тогда Господь коснулся меня.
   Она взяла руку Силлы и положила ее на лобъ.
   -- Онъ коснулся меня здѣсь, и я поняла, что мнѣ надо дѣлать; я сошла внизъ и говорила съ "нимъ". На другой день я послала тебѣ телеграмму. А ты?..
   Силлѣ казалось, что съумасшествіе охватываетъ и его въ свою очередь; стѣны, бюро, глаза Марины, одинокая свѣча вертѣлись въ какой-то бѣшеной пляскѣ. Онъ не успѣлъ отвѣтить, потому что въ дверь спальной постучались нѣсколько разъ и затѣмъ ее разомъ открыли. Кто-то явился въ замокъ въ то самое время, какъ Силла ждалъ Марину, Джіованна бодрствовала надъ графомъ, а обитателямъ замка снились въ тишинѣ весенней ночи: кому -- шумъ Милана, кому -- спокойствіе Венеціи, кому наслѣдство, кому обѣды, кому Нина съ бѣлоснѣжными руками; всѣ двери, всѣ запоры раскрылись передъ пришельцемъ съ молчаливымъ послушаніемъ слугъ, пораженныхъ нежданнымъ возвращеніемъ господина. Пришелецъ поднялся въ комнату графа, и тогда точно всякій камень дома прошепталъ сосѣду страшное слово: Смерть!
   -- Маркиза!-- воскликнула Фанни, входя; увидѣвши Силлу, она остановилась въ недоумѣніи. Силла оторвался отъ Марины; сдѣлалъ шагъ назадъ; Марина, на минуту удивленная, сейчасъ-же опомнилась, взяла его за руку, презирая всякія притворства, и повелительно обратилась къ Фанни:
   -- Что тебѣ?
   -- Господинъ графъ...-- начала Фанни.
   -- Ну что-жъ?
   -- Съ нимъ случился часъ тому назадъ вторичный ударъ; теперь онъ кончается. Васъ просятъ пожаловать поскорѣе внизъ.
   Марина бросилась къ своей горничной.
   -- Умираетъ, умираетъ?!-- воскликнула она.
   Фанни уже три дня замѣчала странный взглядъ своей госпожи, но никогда въ такой степени какъ теперь. Она стояла у дверей со свѣчей въ рукахъ, полуодѣтая, смотря на Марину удивленными, еще заспанными глазами.
   -- Идемъ!-- сказала Марина Силлѣ и бросилась въ темный корридоръ, увлекая его за собой.
   -- Уже пришелъ священникъ,-- добавила Фанни, набравшись духу.
   Силла сперва хотѣлъ было освободиться, отбросить нервную руку, увлекавшую его; но внутренній голосъ, кричавшій ему, -- подлый, теперь ты ее оставляешь?-- заставилъ его слѣдовать за Мариной; Фанни шла за ними. На встрѣчу поднимался кто-то со свѣчею въ рукахъ; это былъ слуга, спросившій Фанни, не обращая вниманія на господъ, -- нѣтъ ли у нея распятія?
   -- Въ комнатѣ у Джіованны, -- послышался изъ глубины голосъ Катте. Фанни принялась всхлипывать, а лакей съ надоѣдливымъ жестомъ спустился внизъ, обмѣниваясь сердитыми словами съ Катте. Какая-то дверь вдали раскрылась, кто-то прикрикнулъ на нихъ съ негодованіемъ; сейчасъ же послышался громкій спокойный голосъ медика: льду!
   Марина уже не бѣжала; она медленно сходила, невольно содрогаясь. Замокъ былъ охваченъ какимъ-то величественнымъ страхомъ: испуганные голоса, отраженіе свѣчей, появлявшихся тамъ и сямъ, еще болѣе усиливали впечатлѣніе. Прошли поспѣшно Вецца и Мировичъ, садовникъ, несшій ледъ. Внезапно послышался ясный голосъ дона Инноченцо:
   -- Renova in ce, piissimo Pater, quidquid terrena fragilitate...
   Потомъ болѣе ничего, такъ какъ дверь тотчасъ же закрылась. Черезъ нѣсколько мгновеній изъ раскрывшейся двери опять послышался голосъ:
   -- Commendo te omnipotent! Deo...
   Фанни вскрикнула, поставила свѣчу на землю и убѣжала. Марина остановилась, оглянулась на нее.
   -- Глупая!-- молвила она. Потомъ прошептала Силлѣ:
   -- Ночью, когда я шла къ нему, въ этотъ же самый часъ, чтобъ отомстить ему, я упала здѣсь. Я смертельно ранила его, -- говорила я тебѣ это?
   И двинулась впередъ. Въ эту минуту она почувствовала, что ее охватили сильныя руки. Обманувшись въ его намѣреніи, она произнесла, улыбаясь:
   -- Послѣ!
   Онъ ничего не говорилъ.
   -- Оставь же меня!
   -- Нѣтъ!-- отвѣчалъ Силла. Это уже не былъ голосъ страсти: это былъ голосъ человѣка, внезапно увидѣвшаго передъ собою что-то ужасное.
   -- Какъ?-- вымолвила она, вырываясь и извиваясь, почти какъ змѣя, попавшая въ когти хищной птицы, и вдругъ мрачно замолчала.
   -- Кто это оставилъ лампу на полу?-- послышался голосъ Катте,
   Еще чей-то взволнованный голосъ произносилъ: Іисусе Христе, Іисусе Христе! Катте и графиня Фоска показались внизу лѣстницы; Силла почти невольно оставилъ Марину, бросившуюся впередъ. Графиня, закутанная въ черную шаль, кинула бѣглый взглядъ на Силлу, причемъ на ея вульгарномъ лицѣ неожиданно показалось строгое достоинство; ни слова не сказавши, она прошла дальше и вошла въ комнату графа. Силла яростно ударилъ себя по головѣ, кинулся къ двери умирающаго и остановился, прислушиваясь.
   -- Suscipe, Domine -- произносилъ донъ Инноченцо -- servum tuum in locum sperandae sibi salvationis à misericordia tua.
   -- Amen, -- отвѣчалъ чей-то низкій голосъ.
   Силла вошелъ, не видя ничего, и упалъ на колѣни около двери. Свѣча освѣщала бѣлую простыню, мѣдныя яблоки постели, куски льда разбросанные около нея, отражала тѣнь дона Инноченцо, стоявшаго около умирающаго. Слышно было тяжелое дыханіе послѣдняго. Въ ногахъ постели въ полутѣни находился докторъ, Джіованна на колѣняхъ старалась заглушить рыданія: во мракѣ обширной комнаты виднѣлись на колѣняхъ графиня, ея сынъ, Вецца, прислуга, садовникъ и плакавшій камердинеръ графа; Мировичъ, бывшій здѣсь изъ уваженія къ графинѣ, стоялъ въ углу.
   Еще кто-то находился въ комнатѣ: Марина со скрещенными на груди руками; на лицѣ ея ничего не могли разобрать ни графиня, ни ея сынъ, ни Вецца, слѣдившіе за ней. Донъ Инноченцо громко читалъ отпускъ; казалось, онъ не замѣтилъ прихода Марины и Силлы. Онъ не отводилъ взгляда отъ этой головы съ раскрытымъ ртомъ и закрытыми глазами, обложенной льдомъ. Онъ молился съ искренней и страстной вѣрою, что Господь приметъ въ мирѣ душу, которая, дѣлавши добро на землѣ не думая о Господѣ, теперь должна была предстать передъ Нимъ, какъ плаватель, который, направляясь къ намѣченной цѣли, вдругъ неожиданно открываетъ новыя страны и безсмертіе. Священныя слова, обращенныя съ такою вѣрою къ Существу, хотя и невидимому, но невольно признанному всѣми предстоящими, вѣрующими и невѣрующими, наполняли комнату невольнымъ страхомъ. Казалось, что двѣ сверхъестественныя силы стояли одна передъ другою: одна -- свѣтлая, краснорѣчивая, неутомимая, упорная, исполненная милосердія; другая -- нѣмая и мрачная. И особенно поражало, что первая, не признававшаяся умиравшимъ во всю его жизнь, оставлявшаяся имъ со словами равнодушія, быть можетъ, презрѣнія, теперь, въ послѣдній его часъ, не требуя отъ него ни добра, ни зла, и безъ его вызова явилась для его охраны и защиты, громко предстоя за него на этомъ ужасномъ судилищѣ. Когда священникъ на мгновеніе останавливался, слышалось тяжелое дыханіе умирающаго, какъ будто-бы его давилъ левъ. Хрипѣніе вдругъ прекратилось.
   -- Конецъ, -- промолвилъ донъ Инноченцо, обращаясь къ присутствующимъ. Замѣтивши Марину, онъ сдѣлалъ ей знакъ стать на колѣни, затѣмъ наклонился надъ постелью и яснымъ голосомъ началъ произносить послѣднія молитвы.
   Марина сдѣлала два шага впередъ. Свѣтъ озарялъ ея блѣдное лицо, расширяющіяся ноздри, судорожно сжатыя брови.
   -- Графъ Чезаре...-- крикнула она.
   Всѣ вздрогнули кромѣ дона Инноченцо, и обратились въ ея сторону; онъ только сдѣлалъ жестъ лѣвой рукой въ ея сторону. Съ поднятыми руками, вытянувши къ умирающему два указательные пальца какъ два кинжала, она продолжала:
   -- Цецилія здѣсь...
   Глухой ропотъ, звукъ двинутыхъ стульевъ пробѣжалъ по комнатѣ. Донъ Инноченцо обернулся:
   -- Довольно!-- сказалъ онъ.
   Непо, Вецца, Мировичъ сдѣлали шагъ къ ней, стоявшей точно призракъ среди комнаты.
   -- Ради Господа, уведите ее!-- зарыдала Джіованна.-- Это она убила его!
   Марина вся наклонилась впередъ. Никто не рѣшался приблизиться къ ней, помѣшать рѣзко звучавшимъ ея словамъ:
   -- Со своимъ любовникомъ...
   Силла бросился къ ней, схватилъ ее въ свои объятія.
   -- Чтобъ видѣть твою смерть!-- кончила она въ воздухѣ, тщетно усиливаясь бороться. Дверь мгновенно и сильно захлопнулась за ними; въ комнатѣ снова водворилось молчаніе. Непо, Вецца и адвокатъ на ципочкахъ двинулись къ двери.
   -- Непо!-- сказала графиня вполголоса, но сильно.-- Назадъ!
   Онъ повиновался.
   -- Графъ не могъ слышать этихъ словъ, -- вымолвилъ донъ Инноченцо, ставя свѣчу на комодъ: онъ спитъ въ мирѣ!
   Докторъ положилъ руку на сердце графа, вынулъ часы и сказалъ громко: -- тридцать пять минутъ второго. Донъ Инноченцо сейчасъ же началъ молитвы объ усопшемъ. Всѣ слуги, кромѣ Джіованны, вышли по приказу Непо; Джіованна, стоя на колѣняхъ, вторила слабымъ голосомъ молитвамъ. Непо зажегъ двѣ свѣчи; онѣ освѣтили его жадное лицо, пробующее открыть бюро ключами графа.
   -- О, Боже мой!-- воскликнула Джіованна съ негодованіемъ.
   Донъ Инноченцо остановился.
   -- Молитесь или уходите, -- сказалъ онъ.
   Но Непо не обратилъ вниманія на его слова; наклонясь надъ бюро, почти всовывая въ него свой носъ, онъ продолжалъ пробовать подходящіе ключи. Краска гнѣва залила лицо дона Инноченцо.
   -- Тогда уйду я, -- вымолвилъ онъ.
   Онъ готовъ былъ схватить Непо, вытолкать его за дверь, если-бы Джіованна, умоляя, не удержала его.
   -- Оставьте только, -- сказала она.-- Продолжайте, не оставляйте покойника.
   Непо между тѣмъ удалось отыскать ключъ и открыть бюро. Послѣ небольшихъ поисковъ онъ вытащилъ изъ него сложенную бумагу и чуть не обжегъ себѣ волосъ, читая адресъ. Мировичъ, зашедшій въ эту минуту и не замѣченный имъ, нахмурилъ брови, приблизился къ нему и сказалъ строгимъ голосомъ:
   -- Дайте мнѣ этотъ пакетъ!
   -- Надобно сейчасъ же прочесть его, -- произнесъ сконфузившійся Непо, -- надо знать, въ чьемъ домѣ я нахожусь.
   Они вышли. Молитвы за упокой тоже кончились; донъ Инноченцо молился еще нѣсколько минутъ, затѣмъ простился съ Джіованной, которая не въ силахъ была вымолвить слова. Бѣдная старуха, оставшись одна, приводила комнату въ порядокъ, стараясь не шумѣть, какъ будто бы графъ спалъ, затѣмъ сѣла около постели, смотря на распятіе, находившееся на груди покойника. Сорокъ лѣтъ вѣрно и честно служила она графу, не слыхавши отъ него ни надменныхъ, ни ласковыхъ словъ, но сознавая полное его довѣріе къ ней и скрытое благоволеніе. И никогда онъ не былъ такъ близокъ ей, какъ теперь, когда уже не былъ болѣе хозяиномъ въ своемъ домѣ, когда чужіе свободно распоряжались его ключами, а изъ всѣхъ слугъ и друзей оставалась она одна съ преданностью прежнихъ дней, когда онъ былъ еще во всей своей силѣ и гордости; никогда она не была столь близка къ нему, какъ теперь, когда распятіе, взятое изъ ея комнаты, лежало на его сердцѣ. Она встала и въ первый разъ поцѣловала неподвижныя руки, сжимавшія распятіе, почувствовала облегченіе и заплакала.
   Донъ Инноченцо, выйдя въ темный корридоръ, заблудился и ища дороги услышалъ крики, несшіеся по-временамъ сверху, и даже отдѣльныя слова; онъ узналъ голосъ Марины. Глухой шумъ поспѣшныхъ шаговъ слышался надъ его головою. Что происходило наверху? Донъ Инноченцо, спокойный при ужасномъ появленіи Марины, чувствовалъ себя теперь смущеннымъ. Кто-то бѣжалъ въ темнотѣ; мелькнулъ на мгновеніе слабый свѣтъ изъ отворенной впереди двери. Онъ направился туда и вышелъ на балконъ, гдѣ увидѣлъ Рико, приготовлявшагося сбѣжать съ другой стороны.
   -- Постой!-- сказалъ священникъ.-- Куда ты идешь? Что такое случилось?
   -- Развѣ вы не слышите?
   Въ эту минуту крики возобновились яснѣе; казалось, что сверху неслись упреки, жалобы.
   -- Это госпожа донна Марина, -- сказалъ вполголоса Рико; она точно съумасшедшая! Тамъ, наверху, докторъ и господинъ Силла. Какія только вещи говоритъ она господину Силлѣ!
   -- Наверху нѣтъ никого другого?
   -- Нѣтъ, тамъ также и моя мама; была тамъ и Фанни, но убѣжала. Донъ Инноченцо вынулъ письмо изъ кармана и далъ его мальчику.
   -- Снеси его,-- сказалъ онъ,-- въ комнату Силлѣ и потомъ пойдемъ вмѣстѣ.
   И въ другомъ крылѣ замка начиналось глухое движеніе; мелькали огни, слышались нетерпѣливые звонки, чей-то рѣзкій и повелительный голосъ. На лѣстницѣ священникъ и Рико встрѣтили Момоло.
   -- Кажется уѣзжаемъ, -- сказалъ онъ.
   Они ничего не отвѣчали. Выйдя изъ замка, Рико пустился со всѣхъ ногъ за лекарствами, священникъ пошелъ потихоньку, смотря задумчиво на кипарисы. У рѣшетки онъ встрѣтилъ Штейнегге.
   -- Я услышалъ колоколъ,-- воскликнулъ взволнованный Штейнегге.-- Какая жалость! Какъ я долженъ оплакивать его!-- И прибавилъ:
   -- Можно идти туда? Вы видѣли Силлу?
   -- Э!-- отвѣтилъ священникъ, -- еще какъ видѣлъ! И разсказалъ всю сцену и то что передалъ Рико. Штейнегге бросился въ замокъ. На лѣстницѣ онъ встрѣтилъ графиню, которая, принявши его за своего человѣка, обратилась къ нему:
   -- Такъ не забудь-же, Момоло: коляску и шарабанъ къ шести часамъ! Ахъ, это вы? извините, пожалуйста.
   -- Вы уѣзжаете, графиня?
   -- Да, да! И будь проклятъ тотъ день, когда я сюда пріѣхала! Непо изъ гостиной позвалъ мать; за нимъ виднѣлась фигура Мировича за столомъ съ чернильницей и бумагами. Графиня вошла въ гостиную, дверь которой была заперта передъ носомъ Штейнегге. На балконѣ онъ нашелъ Вецца, который, взглянувши на него и сдѣлавъ знакъ молчанія, поднялъ голову, прислушиваясь: сверху донесся слабый продолжительный стонъ.
   -- Какія ужасныя вещи здѣсь происходятъ! Я вышелъ съ Мировичемъ, знаете съ адвокатомъ Сальнадоровъ, и въ корридорѣ нашелъ донну Марину въ ужасныхъ конвульсіяхъ; съ большимъ трудомъ удалось перенести ее наверхъ, но не могли разжать ей рта. Теперь она немножко спокойнѣе, но до послѣдней минуты, -- говорили мнѣ, -- она кричала, проклинала, умоляла его о чемъ-то. Она все обращалась къ нему. Онъ тамъ, понимаете? Онъ не сходитъ внизъ. Просто невѣроятно, когда подумаешь о сценѣ, бывшей здѣсь на балконѣ въ прошломъ году! Ночью, когда бѣднаго графа снова поразилъ ударъ, они были вмѣстѣ; ихъ застала Фанни въ ея спальнѣ. И въ одинъ моментъ это узнали всѣ.
   -- О!-- воскликнулъ Штейнегге, бросая шляпу и раскрывая руки.
   -- Командоръ!-- послышался голосъ Непо съ другой стороны балкона.-- Не соблаговолите-ли пожаловать?
   Вецца вышелъ и черезъ нѣсколько времени вернулся.
   -- Какая сутолока!-- сказалъ онъ;-- они уѣзжаютъ.
   -- Кто?-- спросилъ разсѣянно Штейнегге.
   -- Сальнадоры! Въ шесть часовъ! Едва случилось несчастіе, Непо, не теряя времени, принялся искать и нашелъ завѣщаніе, сдѣланное всего двѣ недѣли назадъ: госпиталю въ Наварѣ завѣщано все. Впрочемъ для Сальнадоровъ есть кое-что, потому что душеприкащику поручено продать имѣніе въ Ломеллинѣ, чтобы втеченіе двухъ лѣтъ уплатить триста двадцать тысячъ лиръ, оставленныхъ графу Непо. Донна Марина ничего не получила. Есть потомъ масса мелкихъ подарковъ: графъ вспомнилъ обо всѣхъ, какъ истинный вельможа; есть пожизненная пенсія и вамъ. Я назначенъ душеприкащикомъ. Конечно, хорошо, что Сальнадоры уѣзжаютъ: нѣтъ никакой чести для нихъ оставаться здѣсь. Непо хотѣлъ было поднять шумъ, драться, но его быстро уговорили.
   Пришла Катте просить командора снова пожаловать къ графинѣ. Штейнегге остался одинъ; онъ чувствовалъ, что надежда, зародившаяся незамѣтно для него самого, лопнула. Кто бы могъ ожидать, что Силла притворялся такимъ образомъ! Онъ рѣшился обождать его. Изъ комнаты Марины не слышалось болѣе ничего. Наконецъ, онъ услышалъ по корридору шаги, дверь открылась.
   -- Стало быть, такъ, докторъ...-- говорилъ Силла.-- Засвидѣтельствуйте важность условій, про которыхъ я долженъ былъ оказать мою помощь, то положеніе, въ которомъ она теперь находится, и если кто-нибудь спроситъ меня, прошу сказать отъ моего имени, что цѣлый часъ буду находиться здѣсь на балконѣ.
   Его голосъ былъ холоденъ. Докторъ пошелъ далѣе; Силла остался. Штейнегге позвалъ его. Онъ не отвѣчалъ, даже не оглянулся. Штейнегге снова повторилъ:
   -- Господинъ Силла! Развѣ вы меня не узнаете?
   Молчаніе.
   -- Не знаю, чѣмъ я заслужилъ подобное обращеніе...
   Отвѣта не послѣдовало.
   -- Очень горько, господинъ Силла, придти въ качествѣ друга и быть такъ принятымъ! Я хотѣлъ только сказать, что предпочелъ-бы никогда не видѣть васъ здѣсь, что и теперь скорѣе желалъ бы видѣть дуло ружья, направленное въ вашу грудь! Я пришелъ, чтобы сказать вамъ эти и другія вещи, но такъ какъ вы не хотите слушать, я ухожу. Прощайте!
   Тогда Силла, не оборачивая головы, вымолвилъ холодно:
   -- Скажите вашей дочери, что я сдержалъ слово и упалъ въ бездну.
   -- Моей дочери? Это?
   -- Да, а теперь уходите, уходите, уходите!-- прибавилъ Силла съ неожиданною страстностью, потому что удивленный Штейнегге вернулся было къ нему. Штейнегге склонилъ голову и вышелъ. Внизу молчаливое шествіе, предшествуемое двумя фонарями, переходило черезъ дворъ: это уѣзжали Сальнадоры. Вецца пришелъ извѣстить Силлу, что онъ долженъ передать ему распоряженіе графа, касающееся его. Дверь закрылась за ними и балконъ остался пустымъ.
   

ГЛАВА VI.

   Занимался блѣдный, дождливый день. Въ одномъ изъ оконъ второго этажа виднѣлось неподвижное лицо, еще болѣе блѣдное, чѣмъ эта заря. Разставшись съ Веццой и вернувшись въ свою комнату, Силла безсильно опустился на подоконникъ. Онъ зналъ теперь, что завѣщаніе даже не упоминало о Маринѣ, что ему графъ оставилъ вещи, принадлежавшія его матери, и десять тысячъ лиръ за работу, начатую въ прошломъ году, продолжать которую Силла могъ вполнѣ по своему усмотрѣнію. Но онъ думалъ не объ этомъ. Онъ смотрѣлъ на разсвѣтъ, на дождь, на волны; глаза его плохо различали предметы. Онъ чувствовалъ въ головѣ свинцовую тяжесть и пустоту въ груди. Сознавая все безчестіе своего поступка, онъ понималъ необходимость связать свою будущность съ Мариной, -- съумасшедшей или нѣтъ, -- и обсуждалъ это спокойно. Закрывши окно, онъ бросился одѣтый на постель, страстно желая уснуть, забыться. Онъ и забылся въ самомъ дѣлѣ, и увидѣлъ какого-то незнакомца.
   Сперва незнакомецъ смотрѣлъ на него кротко, потомъ поднявши брови и плечи, качалъ головой, какъ-бы говоря: "исхода нѣтъ!" Силлѣ казалось естественнымъ, что незнакомецъ жестикулировалъ, не говоря ничего, потому что это былъ мертвецъ. Онъ узналъ его: это былъ старый другъ ихъ семьи, застрѣлившійся пятнадцать лѣтъ назадъ; какъ онъ не призналъ его сразу! Онъ вѣдь зналъ, что тотъ придетъ! Призракъ, читая его мысли, улыбался. Эта улыбка была для Силлы новымъ откровеніемъ: ему вдругъ представился весь путь какой-то одной скрытой мысли отъ самого его отрочества до настоящей минуты. Началось съ меланхоліи, съ неопредѣленнаго желанія какой-то далекой страны; затѣмъ наступило предчувствіе чего-то, подозрѣніе, постоянно подавляемое, но усиливающееся, скрываемое какъ какая-нибудь медленная ужасная болѣзнь, грызущая насъ, которую мы сознаемъ и не хотимъ признать; наконецъ оно побѣждало волю, дѣлалось приговоромъ: "неспособность къ жизни". Силла ясно видѣлъ эти три слова, а призракъ улыбался неподвижными глазами, приближался къ нему, давилъ его, заставляя проникать ледяной холодъ въ его жилы, останавливая его дыханіе. Когда холодъ достигъ до его сердца, Силла болѣе уже не чувствовалъ ничего; ему казалось, что онъ проснулся, испытывая безграничное спокойствіе: онъ былъ въ другомъ мірѣ, гдѣ почти не было свѣта, гдѣ вездѣ были тишина и покой. Онъ глядѣлъ въ неподвижныя воды, въ которыхъ отражался, медленно двигаясь, какой-то шаръ, высоко стоявшій въ небѣ, и повторялъ себѣ: вотъ теперь я внѣ нашего печальнаго міра! Вдругъ ему показалось, что шаръ быстро увеличивается въ своихъ размѣрахъ. Въ неописанномъ ужасѣ онъ проснулся.
   Пришедши въ себя, онъ почувствовалъ тяжесть въ головѣ, члены, совсѣмъ застывшіе отъ холоднаго ночного воздуха. Какъ бы отвѣчая на свой сонъ, онъ вымолвилъ вполголоса: "да, правда, умереть, нѣтъ другого исхода, заснуть!" Надъ изголовіемъ ангелъ Гверчино, казалось, жарко молился за него.
   Шатаясь подошелъ Силла къ столу. Онъ смутно понималъ, что нужно написать что-нибудь роднымъ, и былъ безсиленъ собрать мысли; однако взялъ перо и тогда только замѣтилъ письмо, принесенное Рико. Не узнавъ почерка, онъ положилъ было его въ сторону и началъ писать дядѣ, извѣщая, что тотъ можетъ не присылать ему болѣе процентовъ, такъ какъ, къ счастью, онъ можетъ подарить капиталъ своимъ родственникамъ, проявившимъ къ нему такую нѣжность; потомъ однако раскрылъ письмо Рико. Въ немъ стояло:
   "Эдифь Ш. обѣщала не принадлежатъ никому кромѣ своего стараго отца, имѣющаго большую нужду въ ней; но она свободна сохранить въ глубинѣ своего сердца дорогое ей имя человѣка, который никогда не оскорбитъ ее, если даже и любитъ такъ, какъ говоритъ".
   -- Поздно!-- вымолвилъ онъ; потомъ перечелъ записку и почувствовалъ полный упадокъ силъ. Онъ вынулъ было бумажникъ чтобъ спрятать записку, но потомъ, измѣнивши намѣреніе, зажегъ свѣчу, сжегъ записку и бросилъ изъ окна ея пепелъ. Слуга вошелъ къ нему, докладывая, что Вецца желаетъ говорить съ нимъ. Силла отложилъ въ сторону неконченное письмо и вышелъ -- какъ былъ -- съ взъерошенными волосами и съ платьемъ въ безпорядкѣ.
   -- Здѣсь,-- началъ Вецца,-- одинъ сюрпризъ слѣдуетъ за другимъ; я нахожусь по-истинѣ въ тяжелыхъ условіяхъ, но дѣлать нечего. Я являюсь посломъ: часъ тому назадъ донна Марина позвала меня.
   Силла вздрогнулъ.
   -- Вы удивляетесь? Я остолбенѣлъ, когда мнѣ пришли сказать, что она меня спрашиваетъ. Оказалось, что она не принимала никакого лекарства и проснулась около семи совершенно спокойной. Прежде всего она спросила -- здѣсь ли вы еще, почти заставила себѣ повторить свой бредъ, все то, что случилось послѣ... Вецца остановился, колеблясь.
   -- Говорите смѣло, -- замѣтилъ Силла.
   -- Послѣ того, какъ вы унесли ее изъ комнаты покойнаго графа. И потомъ... Извините: вы ее упрекали за то, что она говорила тамъ?
   -- Словами, нѣтъ; но она вѣроятно поняла, что возбуждала во мнѣ ужасъ, потому что она поносила меня въ своемъ бреду.
   -- Да, вотъ именно объ этомъ ужасѣ, высказанномъ вами, маркиза разспрашивала особенно много. Теперь слушайте: на мой взглядъ, она совсѣмъ больна; хуже, чѣмъ была ночью: это видно по выраженію ея рта и глазъ! Во всякомъ случаѣ она говорила со мною хладнокровно, поразительно спокойно, хотя и была блѣдна какъ мертвецъ. Она извинялась за безпокойство, причиняемое мнѣ, съ любезностью, совсѣмъ ей нескойственною; потомъ сказала, что въ странномъ положеніи, въ которомъ теперь находится, у ней нѣтъ ни руководителя, ни помощи, что я лучшій другъ ея бѣднаго дяди, и поэтому она считаетъ своею обязанностью обратиться ко мнѣ за совѣтомъ. Я, конечно, заявляю о своей готовности; тогда она меня спрашиваетъ... Извините, Силла, вы къ несчастію замѣшаны въ событіяхъ прошлой ночи; не хочу быть вашимъ судьей, но не обижайтесь, если я напоминаю эти вещи и скажу другія, которыя могутъ быть вамъ непріятны...
   -- Говорите, -- сказалъ Силла.
   -- Хорошо. Итакъ, она спросила меня о Сальнадорахъ, почему они уѣхали? Я смотрю на нее. Э! говорю, потому-то, и потому-то... послѣ событія ночи имъ казалось, что имъ тутъ нечего больше дѣлать. Тогда она, немножко смутившись, говоритъ, что понимаетъ, извиняетъ этотъ отъѣздъ; что дѣйствительно очевидности противъ нея, но она ни въ чемъ не виновата, и здѣсь, бѣдняжка разсказала мнѣ то, изъ чего я еще яснѣе увидѣлъ, что бываетъ сумасшествіе опаснѣе бѣшенаго бреда. Цѣлую недѣлю, говорила она, я дѣйствовала безсознательно; я получила отъ одного умершаго лица свѣдѣнія, которыя затмили мой разсудокъ. Эти свѣдѣнія, -- прибавила она, -- знаетъ и господинъ Силла.
   -- Это правда, -- отвѣчалъ Силла.
   -- Уу!-- воскликнулъ Вецца въ удивленіи, не ожидавшій такого подтвержденія, зарождавшаго въ немъ подозрѣніе, что можетъ быть и его собесѣдникъ не владѣетъ, какъ слѣдуетъ, разсудкомъ.-- Спиритизмъ?
   -- Нѣтъ, но, прошу васъ, продолжайте!
   Вецца потерялъ нить и прошло не мало времени прежде чѣмъ онъ собрался съ мыслями.
   -- И такъ, -- продолжалъ онъ, -- она увѣряла, что цѣлую недѣлю дѣйствовала какъ соннамбула, совершая непонятные ей самой поступки, въ которыхъ горько кается. Она увѣряла меня въ равнодушіи, даже въ отвращеніи къ вамъ, какъ бы она ни держалась во время этого періода галлюцинацій; она прибавила, что надѣется убѣдить въ этомъ Сальнадора и проситъ помочь ей въ этомъ. Я сказалъ, что съ моей стороны вѣрю всему, но что мнѣ кажется труднымъ заставить повѣрить чему либо Сальнадора; и потомъ я прибавилъ, -- вы понимаете, что Фанни не молчала.
   Силла прервалъ его съ жаромъ.
   -- О, что касается до этого, я могу дать вамъ мое честное слово...
   -- Отлично, отлично, успокойтесь! Вы понимаете, что во всякомъ случаѣ для того, чтобы заставить уѣхать Сальнадоровъ было сдѣлано болѣе чѣмъ нужно! Затѣмъ маркиза спросила меня съ саркастической улыбкой, извѣстно ли мнѣ что-либо о завѣщаніи? Я передаю его содержаніе и она нисколько не смутилась. Если я исключена, -- замѣтила она, -- тѣмъ болѣе основанія для такого дворянина, какъ мой кузенъ не оставлять меня! Послѣ того она заговорила о васъ. Я долженъ признаться, что тутъ она говорила съ полнымъ здравымъ смысломъ; думаю, что вы не разсердитесь за то, что я взялъ на себя передать вамъ ея порученіе...
   -- Чтобъ я уѣхалъ!-- воскликнулъ Силла, раздражаясь.
   Командоръ молчалъ.
   -- Да неужели вы думаете, что Сальнадоръ вернется, что онъ захочетъ взять жену, не говоря уже о другомъ, больную разсудкомъ и лишенную наслѣдства?! Какъ можно принимать въ серьезъ рѣчи женщины въ такомъ положеніи! Скажите -- могу ли я теперь, когда донна Марина оставлена женихомъ отчасти изъ-за меня, теперь, когда она дѣлается бѣдной, потому что своего состоянія у нея немного или ничего нѣтъ, теперь, когда она больна страшною болѣзнью, могу ли я оставить ее, какъ будто бы ничего не было?! Уйти, оставить ее одну съ ея несчастьемъ?! Вы совѣтуете мнѣ эту низость?
   -- Потише, потише, сказалъ задѣтый Вецца, -- оставимъ громкія фразы! Вы серьезно думаете, что можете оказать покровительство доннѣ Маринѣ? Я въ сердечныхъ дѣлахъ никогда не былъ строгимъ, да и послѣ подобной ночи у кого останется голова на плечахъ! Но все-таки объясните, какого рода покровительство вы можете предложить ей? Покровительство мало дѣйствительное и мало почетное, которое отдалитъ отъ нея всѣхъ? Ея родственники поддержатъ ее если не изъ привязанности, то по крайней мѣрѣ ради приличія: я ихъ знаю, и убѣжденъ въ этомъ, но необходимо, чтобы вы сошли со сцены. Нельзя даже толковать о свадьбѣ, если она васъ не хочетъ; и потомъ дѣвушка, не вполнѣ владѣющая разсудкомъ! Стало быть, вамъ только останется уѣхать.
   Силла боролся съ собою, чтобы потушить неопредѣленный проблескъ надежды, входившей въ его сердце и нарушавшей ясность его сужденія.
   -- Думаете-ли вы, по чести, что вашъ совѣтъ правиленъ?
   -- Единственно возможный! Вы можете сами убѣдиться, переговоривши съ нею. Кстати, такимъ образомъ вы лучше увидите состояніе ея ума.
   -- И не подумаю! Если я уѣду, то не видавши ее!
   -- Подождите! Маркиза просила меня передать ей нашъ разговоръ, что я и исполню съ нѣкоторыми ограниченіями; и сверхъ того выразила мнѣ желаніе непремѣнно переговорить съ вами.
   -- Зачѣмъ?
   -- Спросите у нея! По своему возрасту я могу говорить съ вами, какъ отецъ. Объясните мнѣ поэтому одну вещь, которую я не понимаю, припоминая одну прошлогоднюю сцену: вы дѣйствительно любите донну Марину?
   -- Извините, здѣсь рѣчь теперь идетъ не о моихъ чувствахъ.
   -- Хорошо, хорошо! такъ я скажу ей, что вы рѣшились уѣхать?
   -- Спросите ее только, когда я долженъ явиться къ ней.
   -- Говоря правду, я бы хотѣлъ, чтобы вы остались здѣсь еще нѣсколько часовъ; вы бы могли очень помочь мнѣ: столько хлопотъ съ этими похоронами и завѣщаніемъ! Надо разослать извѣстія объ его смерти; вѣдь бѣдный Чезаре сродни половинѣ Пьемонта и Тосканы. Словомъ, если-бы вы остались до вечера, я былъ бы очень доволенъ.
   Силла молча вернулся къ себѣ. Что за новая загадка? Онъ припоминалъ маньяковъ, излечившихся сразу при своемъ пробужденіи. Можетъ быть припадокъ Марины былъ случайнымъ, нервнымъ возбужденіемъ, вызваннымъ дѣйствительно странными обстоятельствами? Можетъ быть она въ самомъ дѣлѣ выздоровѣла? Она теперь презираетъ его, отталкиваетъ; стало быть тяжелая цѣпь разбилась? Оставались угрызенія совѣсти, стыдъ возвращенія въ замокъ въ противность собственному до стоинству со скрытымъ намѣреніемъ грѣха, стыдъ сдѣлаться сообщникомъ врага графа, въ то время какъ послѣдній, такъ любившій его, лежалъ подавленный болѣзнью! Но если онъ теперь освободится, ему есть еще возможность очиститься какимъ-нибудь тяжелымъ искупленіемъ. Онъ вспомнилъ объ Эдифи; мысль о самоубійствѣ удалилась отъ него, но онъ не принялъ никакого рѣшенія, ожидая разговора съ Мариной. О, если бы Господь былъ милостивъ къ нему и поднялъ бы его еще разъ! Его религіозное чувство, его вѣра въ соприкосновеніе души съ Господомъ возрождались. Онъ вспомнилъ стихъ Библіи -- infirmates est usque ad mortem, sed Deus misertus est eins.
   Какое утѣшеніе, сколько жизненной энергіи въ этой мысли! Образы лучшаго будущаго представлялись его воображенію, а онъ старался ихъ изгнать, боясь приготовить себѣ болѣе горькія разочарованія.
   

ГЛАВА VII.

   -- Вотъ агава, которую я хотѣлъ вамъ показать, -- говорилъ донъ Инноченцо Штейнегге, -- хороша, не правда ли? Я прихожу сюда съ книгой и моими мыслями. Мнѣ это нужно, потому что я сержусь, что золъ и честолюбивъ. Нѣтъ, не честолюбивъ, но, можетъ быть, я слишкомъ безпокоюсь о разныхъ ничтожныхъ интересахъ. Видите, я вамъ исповѣдуюсь; вы дадите мнѣ отпускъ?
   Штейнегге воткнулъ сильнымъ ударомъ свою палку въ землю.
   -- Какая слѣпота напала на меня! Ничего не понимать и никого не подозрѣвать! Сильно онъ ей нравился?
   -- О, нѣтъ! Надѣюсь не очень, -- отвѣтилъ донъ Инноченцо, немножко огорченный малымъ вниманіемъ къ его рѣчи.-- Успокойтесь, я вамъ сказалъ все, чтобы вы не спрашивали у Эдифи объясненія словъ господина Силлы. Она не должна ихъ знать, они ей были бы слишкомъ горьки. Послушайте, можетъ быть она желала жить только для васъ и по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока вы поймете ея тайную заботу...
   -- Я вамъ говорю не какъ священникъ, а какъ другъ. Ваша дочь вѣритъ, что не подчинившись церкви сердцемъ и дѣлами, вы не встрѣтитесь съ нею въ Воскресеніи и въ вѣчной жизни: вотъ ея секретъ. Она вѣритъ, что Божій Промыселъ оправдаетъ ея надежды. Подобная жертва должна быть оцѣнена; я никогда бы не посовѣтовалъ ее, но ставлю ее высоко.
   Штейнегге закрылъ лицо руками.
   -- Самъ я думалъ такъ въ первый вечеръ,-- проговорилъ онъ;-- потомъ мнѣ показалось, что она довольна... Я теперь бываю въ церкви, простилъ всѣмъ, думалъ что этого достаточно. Идемъ къ ней, сейчасъ-же, я сдѣлаю все!-- воскликнулъ онъ порывисто.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- отвѣтилъ донъ Инноченцо.-- Она не приняла-бы того, что сдѣлано только изъ любви къ ней, а не изъ убѣжденія. Если вы услышите глаголъ Божій въ сердцѣ, тогда скажите ей, что вѣрите. Что до меня, я готовъ читать, говорить, обсуждать съ вами,
   -- Простите меня,-- вымолвилъ Штейнегге,-- мы не будемъ читать и обсуждать; боюсь услышать отъ васъ доказательства, слышанныя уже не разъ и которыя я видѣлъ всегда падающими въ прахъ. Да потомъ у васъ не можетъ быть доводовъ, которыми берутъ людей какъ щипцами; вы можете взять сердце и тогда, конечно, мы вамъ принадлежимъ, что случится и со мной, потому что сердце не въ моей власти. Ваше лицо рядомъ съ вашимъ платьемъ говоритъ мнѣ сильнѣе чѣмъ вся ваша теологія.
   -- Какое заблужденіе!-- молвилъ донъ Инноченцо съ нахмуренными бровями и улыбаясь.-- У насъ нѣтъ доводовъ! Конечно вѣра не можетъ быть подтверждена логическими доводами, не можетъ быть обсуждаема какъ геометрическія теоремы. Но есть путь, ведущій къ этой тайнѣ, быстрѣе и сильнѣе хромого логическаго разсужденія, которое само по себѣ еще не открыло ничего великаго. Возьмемъ хотя-бы обычное дѣленіе сердца и разсудка, или лучше любви и разума, и не забудемъ, что они вѣдь не двѣ части нашего духа. Развѣ одна часть солнца можетъ согрѣвать, а другая только освѣщать? Господа философы, ища правды, говорятъ: у насъ двѣ ноги, изъ которыхъ одна дѣлаетъ слишкомъ большіе шаги и была-бы способна перескочить черезъ какую-нибудь широкую трещину дороги; чтобы имѣть всегда подъ ногами землю, не будемъ наблюдать за этою ногою, а прямо отрѣжемъ ее и пойдемъ впередъ, насколько можно, на одной ногѣ. И это называется позитивизмомъ, и эти люди поведутъ міръ! Дурно они поведутъ его! Я говорю, что мысль не можетъ, не должна заниматься религіозными поисками безъ подготовки нравственной; безъ чистаго сердца невозможно созерцать Божество. Необходимо, чтобы инструментъ изысканія, мысль, былъ-бы хорошо устроенъ. Всякая страсть, начиная съ гордости, даетъ ему иное направленіе, искажаетъ естественныя стремленія къ добру и тогда, куда мы зайдемъ? Вотъ почему нравственное обученіе въ религіи предшествуетъ изученію догматическому. И вотъ первая великая помощь сердца въ религіозныхъ вещахъ! Но мы не можемъ идти съ однимъ сердцемъ, съ однимъ чувствомъ; надо идти со всѣми свойствами души, съ разумомъ, съ воображеніемъ, съ любовію. Я говорю теперь о человѣческихъ средствахъ изысканія, оставляя въ сторонѣ благодать, способность видѣть и понимать внезапнымъ внутреннимъ просвѣтлѣніемъ, способность, не знаю какъ, объясняемую раціоналистами...
   -- У меня ея нѣтъ,-- прервалъ Штейнегге.
   -- Способность видѣть идеи высшаго порядка сравнительно съ обычнымъ ходомъ мыслей и поразительныя сами по себѣ, надъ которыми и начинаетъ работать нашъ разсудокъ, желающій сообразить, согласны-ли онѣ съ извѣстными истинами и между собою. Конечно, таинственное не объясняется и подобнымъ путемъ, но иногда мы достигаемъ тутъ удивительныхъ результатовъ: вы находите ихъ именно тамъ, гдѣ указало откровеніе, почти также какъ планету, положеніе которой опредѣляется астрономами раньше, чѣмъ она видима. И тогда приходитъ вѣра, если она не пришла уже раньше. Я знаю, что отвѣтятъ ваши раціоналисты: они скажутъ, что эта аргументація хороша для тѣхъ кто ее употребляетъ, но сама по себѣ бездоказательна, неспособна установить истину. Нелѣпость! Она не только годится для нихъ, упорствующихъ съ своею безсильною системою. Мы будемъ читать и бесѣдовать, мой другъ; съ Божьей помощью я надѣюсь убѣдить васъ, что есть красота правды, которой удовлетворяется не только наше сердце, но отъ которой волнуется и вся наша душа. А теперь пока довольно.
   -- Можетъ быть вы и говорите, отлично,-- отвѣтилъ, вздыхая, Штейнегге,-- но вы меня не знаете. Все это было-бы хорошо для молодого человѣка, который шевелитъ своими мозгами и доволенъ, если самъ дойдетъ до чего-нибудь; я самъ былъ когда-то такимъ. Теперь я старъ и утомленъ, у меня въ головѣ убѣжденія, можетъ быть и негодныя, потому, что быть можетъ люди и книги, отъ которыхъ я почерпнулъ ихъ, не стоили многаго; и тѣмъ не менѣе я не могу легко отдѣлаться отъ этихъ убѣжденій. Скажу правду, что нѣкоторыя -- я и самъ не знаю какъ -- уже исчезли послѣ пріѣзда моей дочери; можетъ быть со временемъ исчезнутъ и другія. Теперь же лучше оставить дѣло такъ, чѣмъ стараться убѣждать меня. Что могу я сдѣлать еще ради Эдифи? Я никогда прежде не думалъ, что въ будущей жизни буду отдаленъ отъ нея только потому, что не хожу преклонять колѣна передъ священниками, но если Эдифь этого хочетъ!.. Она часто говоритъ со мною о религіи, о своихъ мысляхъ и чувствахъ по этому поводу, но такъ какъ будто-бы это касалось только, ея а не меня. Только объ одной вещи она умоляла меня: о прощеніи враговъ.
   -- И вы простили,-- спросилъ донъ Инноченцо.
   -- Не смотря на всѣ усилія,-- отвѣтилъ Штейнегге,-- нѣтъ; я забылъ тѣхъ, кто дѣлалъ зло мнѣ и другимъ... Я сдѣлалъ, что могъ.
   Долго донъ Инноченцо молчалъ, можетъ быть взволнованный мыслью о томъ, что и онъ часто вспоминалъ съ излишнею ревностью обиды, гораздо менѣе важныя, чѣмъ тѣ, что перенесъ Штейнегге.
   -- Пойдемъ къ Эдифи,-- воскликнулъ послѣдній, очнувшись отъ молчанія.
   -- Хорошо, только не передавайте ей этого разговора; обождите пока рѣшеніе ваше не будетъ добровольнымъ для васъ самихъ.
   Штейнегге предложилъ Эдифи пойти прогуляться до строющейся фабрики.
   -- Отлично,-- воскликнулъ донъ Инноченцо,-- и я пойду съ вами; мнѣ надобно переговорить съ архитекторомъ.
   Донъ Инноченцо шепнулъ Эдифи: -- между ними нѣтъ ничего; онъ уѣзжаетъ сегодня вечеромъ; можетъ быть это результатъ вашей записки.
   -- Моей?..-- произнесла Эдифь.
   Донъ Инноченцо кивнулъ утвердительно головой и нагналъ Штейнегге.
   Эдифь вздохнула. Онъ не говорилъ ей раньше, что передалъ ея записку. Да и былъ-ли этотъ отъѣздъ Силлы уже такою удачею? Не случилось ли раньше чего непоправимаго? Нѣтъ, во всякомъ случаѣ она поступила хорошо, вмѣшавшись, хотя и не по своей волѣ, въ эти интриги. Она поблагодарила Бога, избравшаго ее орудіемъ своей благости, но вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовала, что въ будущемъ ея жертва станетъ мучительнѣе для нея, что борьба въ ея душѣ станетъ упорнѣе, потому что теперь она больше не скрывала отъ себя: изъ ея сердца точилась кровь.
   -- Эдифь! позвалъ ее отецъ, отъ котораго она значительно отстала.
   -- Оглянитесь,-- сказалъ донъ Инноченцо;-- посмотрите, какъ чудесно расположенъ мой домикъ.
   -- О,-- воскликнулъ Штейнегге;-- я былъ-бы счастливъ жить здѣсь. Я былъ бы просто ископаемою древностью и отлично жилъ-бы съ вами, но моя дочь не должна оставаться тутъ; то не мѣсто для молодой дѣвушки, если только она не русалка.
   -- Кто знаетъ!-- отвѣтила Эдифь, -- я люблю прозрачныя воды, луга, лѣса.
   -- Да, но мнѣ кажется, что русалки не любятъ старыхъ пѣтуховъ въ родѣ меня, не любятъ гулять вмѣстѣ съ священниками. Знаешь, что иногда мнѣ представляется? Я вижу господина Андрея Штейнегге съ волосами болѣе посѣдѣвшими, чѣмъ теперь въ домѣ своего дорогого друга, лишеннаго совсѣмъ волосъ. Я вижу его обсуждающимъ со своимъ другомъ шлезвигъ-гольштейнскій вопросъ и вижу молодую русалку, одѣтую въ дорожное платье, появляющуюся въ гостиной какъ падающая звѣзда, обнимающую стараго нѣмецкаго филина и объявляющую ему, что намѣрена пробыть дня два среди прозрачныхъ водъ, лѣсовъ и луговъ.-- Ты одна?-- спрашиваетъ филинъ; тогда русалка дѣлаетъ свой излюбленный жестъ ручкой...
   Штейнегге взялъ руку Эдифи, чтобы поцѣловать ее.
   -- Неправда-ли, хорошая фантазія?-- добавилъ онъ.
   Эдифь замедлила отвѣтомъ; она не знала, что думать: не было-ли въ словахъ ея отца скрытаго намѣренія, извѣстнаго рѣшенія?
   -- Стало-быть я тебѣ надоѣла?-- молвила она.-- Ты хочешь жить одинъ.
   -- Какъ одинъ?-- воскликнулъ донъ Инноченцо,-- развѣ вы не слышите, что мы жили-бы вмѣстѣ?!
   -- Я не хотѣлъ-бы жить одинъ,-- отвѣтилъ Штейнегге,-- я бы пріѣзжалъ сюда на нѣсколько мѣсяцевъ въ годъ, чтобы воспользоваться обществомъ нашего друга. Я не шучу, теперь мнѣ въ самомъ дѣлѣ нужно было-бы быть побольше съ нашимъ другомъ.
   Эдифь взглянула на послѣдняго. Неужели дѣла шли хорошо и онъ коснулся истины?
   Донъ Инноченцо быстро сказалъ на ухо Штейнегге:
   -- Не спѣшите слишкомъ -- и простился съ ними.
   -- Зачѣмъ ты мнѣ сказалъ, папа, что ты хочешь жить отдѣльно отъ меня?
   -- О, нѣтъ, не отдѣльно. Я только бы пріѣзжалъ сюда на нѣкоторое время. Нѣтъ, не отдѣльно, понимаешь, ни въ чемъ, -- подчеркнулъ онъ, произнеся послѣднія слова вполголоса и взявши обѣ ея руки.-- Я теперь впервые думаю, что мы не должны быть раздѣлены въ чемъ-то здѣсь, -- добавилъ онъ, прижимая ея руки къ сердцу и сажая ее на траву рядомъ съ собой.
   -- Мое сердце горитъ, -- началъ онъ, говоря почти самъ съ собою.-- Да, Эдифь, у насъ не было настоящаго единенія. Ты помнишь тотъ вечеръ, когда ты пріѣхала? Я вошелъ въ твою комнату, а ты молилась у окна. Какъ мнѣ было тяжело тогда! Я думалъ, что ты меня никогда не будешь любить, потому что я не вѣрю вмѣстѣ съ тобою! И на другой день, когда ты была у обѣдни, помнишь, что я вышелъ изъ церкви? Знаешь, что я дѣлалъ тогда? Я обратился къ Богу, прося Его не раздѣлять насъ и не отнимать у меня твоей любви.
   Эдифь сжала ему руку, улыбаясь влажными глазами.
   -- А ты всегда была такъ нѣжна и добра ко мнѣ! Ты создала рай вокругъ меня, и я понялъ, что Богъ услышалъ меня. Это меня взволновало потому что я знаю, что не заслуживаю ничего! О, да! повѣрь мнѣ. Взволновало потому, что я видѣлъ, что Богъ позволялъ тебѣ быть такою доброю со мной. Я чувствовалъ себя счастливымъ, но не вполнѣ; когда мы ходили въ церковь, я молился и благодарилъ Бога, но что-то холодное и тяжелое было въ моемъ сердцѣ, точно я былъ за дверью, а ты впереди всѣхъ около алтаря. Однимъ словомъ мнѣ казалось, что я такъ далеко отъ тебя. Я ненавидѣлъ себя тогда и даже, представь, мнѣ казалось, что я меньше любилъ и тебя. Когда потомъ...
   Онъ поколебался на мгновеніе, потомъ прошепталъ на ухо Эдифи нѣсколько словъ, на которыя она не отвѣчала, и затѣмъ продолжалъ громко:
   -- Потомъ, когда я видѣлъ тебя всегда ровной со мной, я становился веселъ. Вчера я увидѣлъ, какую дорогу прошелъ я въ нѣсколько мѣсяцевъ, почти даже не замѣтивши. Мнѣ показалось, что я находился въ открытыхъ воротахъ мѣста, о которомъ вздыхаешь и куда нельзя взойти. Теперь, послушай, Эдифь...
   Она молча наклонила лицо къ нему, продолжая сжимать его руку.
   -- Я взошелъ, -- вымолвилъ онъ тихимъ, но яснымъ голосомъ.
   Эдифь склонила голову къ этой рукѣ, прижалась къ ней губами.
   -- Я взошелъ... Не спрашивай меня, какъ. Теперь свѣтъ мнѣ кажется совсѣмъ другимъ съ тѣхъ поръ, какъ у меня созрѣло рѣшеніе быть съ тобой въ вѣрѣ. Я никогда не испытывалъ чувства такого спокойствія, какъ теперь. Ты будешь смѣяться, когда я тебѣ скажу, что чувствую большую любовь къ чему-то, что находится во всей этой природѣ. Что ты скажешь обо всемъ этомъ, Эдифь?
   Эдифь подняла заплаканное лицо.
   -- Ты меня спрашиваешь, папа, ты меня спрашиваешь?-- и не могла прибавить больше ничего. Ея жертва была принята Богомъ, вознаграждена сейчасъ-же; душа ея была исполнена этой мыслью, смѣшанной съ сознаніемъ, съ негодованіемъ, что она не чувствовала себя счастливой.
   -- Ты довольна?-- спросилъ Штейнегге.
   Онъ спустился внизъ, чтобъ смочить платокъ, и подалъ его Эдифи, которая, улыбаясь, вытерла имъ глаза.
   -- Знаешь, -- добавилъ онъ,-- я доволенъ тоже и другою вещью. Я знаю, что нашъ другъ Силла уѣзжаетъ изъ замка; кажется, что вовсе не было ничего дурного, о чемъ говорилось.
   -- Папа, -- сказала Эдифь, вставая.-- Знаетъ донъ Инноченцо о чемъ ты мнѣ сказалъ раньше?
   -- Немножко, такъ слегка.
   Она поднялась на ципочки и, сорвавъ цвѣтокъ, выходившій изъ разщелины скалы, положила его въ медальонъ, который былъ у нея на шеѣ, замѣтивши отцу:
   -- Память объ этомъ моментѣ. Скажи мнѣ,-- добавила она нѣжно,-- скажи мнѣ, что ты счастливъ, скажи мнѣ это, папа.
   -- Вотъ гдѣ они!-- послышался голосъ съ дороги.
   Эдифь, не слышавши его, сѣла на траву около отца, который, обернувшись къ дону Инноченцо, воскликнулъ, сіяя:
   -- Такъ скоро!
   Донъ Инноченцо увидѣлъ, понялъ и не отвѣчалъ.
   -- Вы видите другую Эдифь передъ собой, -- обратилась къ нему Эдифь, поднявшись.
   Донъ Инноченцо, которому никогда не удавалось разыгрывать наивнаго человѣка, хотя онъ былъ самъ воплощенная наивность, вымолвилъ:
   -- Возможно-ли!-- съ такимъ акцентомъ удивленія, который заставилъ думать, что онъ принялъ буквально слова Эдифи... Другихъ объясненій и вопросовъ не было сдѣлано.
   Эдифь шла подъ руку съ отцомъ, тѣсно прижимаясь къ нему, почти держа голову на его плечѣ.
   -- Кстати, дорогой другъ,-- сказалъ Штейнегге,-- слышали вы, что господинъ Силла уѣзжаетъ изъ замка?
   Эдифь оставила руку, обернулась въ другую сторону, смотря на разстилавшіеся предъ ней луга. О, какъ счастливы цвѣты, покровительствуемые могучимъ солнцемъ, легкія былинки, качаемыя вѣтромъ! О, если-бы можно было жить ихъ жизнью одного дня, не имѣть ни памяти, ни сердца, заставить смолкнуть упорную борьбу мыслей, создающихъ и раздѣлывающихъ будущность, быть только прахомъ и солнцемъ, имѣть въ крови только чувство весны!
   -- Пойдемъ, Эдифь -- сказалъ Штейнегге...
   Его голосъ пробудилъ ее, заставилъ оставить эту нехорошую мысль. Когда они вернулись домой, Эдифь взяла у Марты ключъ отъ церкви и убѣжала, улыбаясь своему отцу.
   Все было полно жизни въ поляхъ, въ свободной атмосферѣ; все было мертво въ уединеніи холодной церкви, кромѣ лампады передъ алтаремъ. Слабый свѣтъ падалъ съ высокихъ боковыхъ оконъ на ангеловъ и святыхъ, среди тяжелыхъ облаковъ, изображенныхъ художникомъ. Эдифь бросилась на колѣни, благодаря Бога, отдавая ему все свое сердце, все. И чѣмъ болѣе она усиливалась поднять порывъ своего религіознаго рвенія, тѣмъ настойчивѣе холодная, нѣмая церковь и даже строгое пламя лампады говорили ей: "нѣтъ, ты этого не можешь; оно не твое; ты вѣдь надѣешься, что онъ тебя все еще любитъ, что онъ вернется къ тебѣ, что, опираясь на его мужественную грудь, ты можешь пройти съ нимъ всю жизнь". Нѣтъ, она не хотѣла этого, ей казалось, что она беретъ обратно то, что предложила свободно и чувствовала, какъ сердце ея наполнялось недовольствомъ самою собой.
   

ГЛАВА VIII.

   Въ два часа пополудни Вецца и Силла работали въ библіотекѣ, приготовляя письма и телеграммы, составляя списокъ лицъ, кого слѣдовало извѣстить о смерти графа. Вецца не умолкалъ и временами, взглядывая на Силлу, осторожно касался таинственнаго сообщенія, полученнаго отъ Марины. Силла отвѣчалъ полусловами, или вовсе не отвѣчалъ. Онъ думалъ о бесѣдѣ, происходившей здѣсь съ графомъ въ прошломъ августѣ, на другой день послѣ его пріѣзда въ замокъ; ему казалось, что онъ еще слышитъ голосъ графа и его сильный ударъ по столу. Какая перемѣна! Онъ съ усиліемъ собиралъ свои мысли, а онѣ снова убѣгали.
   -- Телеграммы готовы, -- вымолвилъ Вецца,-- позвонимъ, чтобы отправить ихъ.-- А письма къ арендаторамъ? Кто знаетъ, какъ ихъ и зовутъ-то! Что-же не является судебный приставъ? Вы знаете, что онъ тоже и органистъ? Онъ способенъ,-- если есть служба въ церкви -- не явиться до вечера. Не дождусь, когда попаду въ Миланъ. А у васъ, извините, какіе проекты? Я потому хотѣлъ знать о нихъ, что у меня есть къ вамъ дѣло.
   -- Какое дѣло?
   -- Не подышать-ли намъ чистымъ воздухомъ?
   Они вышли въ садъ.
   -- Какая красота и спокойствіе!-- сказалъ Вецца, выйдя въ садъ.-- Скажите, кажется вамъ, что владѣлецъ умеръ?
   -- Мнѣ? да, -- отвѣтилъ Силла.
   -- А мнѣ такъ нѣтъ! Ну, все равно. Такъ слушайте: мнѣ поручено найти преподавателя исторіи литературы для одного превосходнаго частнаго института въ Миланѣ; двадцать два часа въ недѣлю, два мѣсяца вакаціи и двѣ тысячи двѣсти лиръ жалованія; идетъ?
   Силла протянулъ ему руку и съ жаромъ поблагодарилъ его.
   -- Но, -- добавилъ онъ, -- у меня нѣтъ диплома.
   -- Развѣ это нужно? Объ этомъ постараюсь я. Что за чертовщину дѣлаютъ, однако, тамъ вонъ тѣ?
   "Тѣ" -- были садовникъ и Фанни, занятые обрѣзаніемъ цвѣтовъ огуломъ на клумбахъ противъ оранжереи. Вецца сдѣлалъ знакъ рукой Фанни, которая подбѣжала къ нему.
   -- Что вы дѣлаете?-- спросилъ онъ.
   -- Моя госпожа приказала мнѣ, -- отвѣтила ему Фанни таинственнымъ тономъ.
   -- Зачѣмъ? для похоронъ?
   -- Нѣтъ, что ей за дѣло до похоронъ??! Для обѣда! Развѣ вамъ не сказалъ господинъ Паоло, что барышня заказала великолѣпный обѣдъ? Онъ объявилъ въ кухнѣ, что ничего не станетъ дѣлать безъ вашего приказанія.
   -- Госпожа Фанни!-- позвалъ садовникъ.
   -- Иду! И знаете, гдѣ приказано накрыть столъ? На балконѣ! Съ такимъ-то вѣтромъ! Извольте тутъ рвать цвѣты, когда такъ страдаешь отъ вѣтра какъ я.
   -- Госпожа Фанни!-- крикнулъ опять садовникъ.
   -- Иду! Прекрасно, нечего сказать! Да я просто все брошу! Я не хочу, какъ она, сойти съума съ этимъ вѣтромъ и съ этимъ проклятымъ солнцемъ!
   -- Госпожа Фанни!-- крикнулъ садовникъ въ третій разъ.-- Идете вы или нѣтъ?
   -- Иду, иду! Если не пойду, онъ ничего не съумѣетъ сдѣлать толкомъ. Это говоритъ и господинъ Чекино, о которомъ вы вѣроятно слышали, потому что у него домъ...
   -- Идите, идите, -- приказалъ ей Вецца.
   Фанни удалилась, крича садовнику: да развѣ онъ не не видитъ, что господа ее разспрашивали?
   -- Надо, однако, узнать объ этомъ обѣдѣ,-- сказалъ Вецца, обернувшись къ Силлѣ.-- Бездѣльникъ поваръ ничего мнѣ не сказалъ о немъ.
   -- Да, это невозможная вещь, -- вымолвилъ Силла.
   -- Еще-бы! Что я говорилъ вамъ сегодня утромъ? Какое -- выздоровѣла! Когда придетъ докторъ?
   -- Онъ, кажется, долженъ быть скоро. Теперь вонъ и Джіованна лежитъ въ лихорадкѣ.
   -- Господинъ Силла!-- позвалъ его Рико, появляясь въ дверяхъ библіотеки, -- барышня проситъ васъ пожаловать къ ней на минуту.
   -- Ага! Наконецъ-то!-- подумалъ Вецца.-- Какъ-то разыграется исторія?
   Силла вошелъ въ домъ, не говоря ни слова. Рико проводилъ его наверхъ, открывши ему дверь въ пріемную Марины. Марина находилась посреди комнаты, залитой свѣтомъ, лившимся изъ открытыхъ оконъ.
   -- Оставь дверь открытой,-- приказала она мальчику, не обращаясь къ Силлѣ.-- Теперь или въ садъ, помогать отцу и Фанни. Скорѣе!
   Она вышла въ корридоръ, постояла тамъ, дожидаясь, чтобъ онъ сошелъ съ лѣстницы, потомъ быстро обернулась къ Силлѣ. Она была въ томъ-же самомъ капотѣ, въ бѣломъ съ голубыми вышивками, какъ и въ предъидущій вечеръ; волосы были въ безпорядкѣ, лицо блѣдно. Силла почтительно поклонился ей. Поднявши голову, онъ увидѣлъ, что она, повернувшись къ нему спиной, медленно подходила къ окну; затѣмъ быстро вернулась къ двери корридора, зовя: Рико! но мальчикъ былъ уже далеко и не слышалъ. Тогда она обернулась вторично, взглянула на Силлу и вымолвила:
   -- Никого! Нѣтъ болѣе никого!
   Онъ не могъ ошибиться въ значеніи ея долгаго взгляда, полнаго нѣмыхъ и страстныхъ вопросовъ, но остался безмолвнымъ. Огонь ея глазъ разомъ потухъ.
   -- Здравствуйте,-- сказала она ледянымъ тономъ, который, казалось, упалъ съ неба, -- Вецца говорилъ вамъ?..
   -- Я-бы уѣхалъ сейчасъ-же, маркиза, если-бы...
   -- Знаю, знаю!
   Силла молчалъ. Старинное бюро съ инкрустаціею, цвѣты, еще разбросанные по комнатѣ, воспроизводили передъ нимъ всю картину предъидущей ночи.
   -- Знаю!-- повторила Марина рѣшительнымъ и пренебрежительнымъ тономъ, -- но этого недостаточно... Такъ, стало быть, вы слышали, -- сказала она, сдѣлавши шагъ къ Силлѣ,-- что у меня была галлюцинація?
   Силла утвердительно кивнулъ головою; онъ находился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея по другую сторону фортепіано; она почти опрокинулась на инструментъ, поднявши лицо къ Силлѣ:
   -- И вы повѣрили? И вы довольны, что можете уѣхать?!
   Силла не отвѣчалъ.
   -- Да, -- вымолвила Марина, щуря глаза, какъ ласкающаяся тигрица, -- это естественно, просто и удобно. Отлично!-- воскликнула она, поднимаясь.
   На фортепіано стояла ваза съ розами и гіацинтами; она схватила пригоршню цвѣтовъ и бросила на полъ.
   -- Уѣхать, это хорошо!-- начала она,-- но этого еще мало; вы не чувствуете обязанности принести мнѣ нѣкоторыя другія жертвы?
   Голосъ ея при этомъ дрожалъ горькой ироніею.
   -- Приказывайте, маркиза, -- отвѣтилъ Силла съ достоинствомъ, -- какая-бы жертва ни была!
   -- Благодарю васъ. Такъ вы были-бы согласны, напримѣръ, написать графу Сальнадору?
   -- Графу Сальнадору?-- воскликнулъ Силла въ изумленіи.-- Что-же я долженъ ему написать?
   -- Что вы уѣзжаете отсюда навсегда и что никогда вы не будете стараться увидѣть меня.
   -- Этого вамъ достаточно?
   -- Какъ вы добры!-- произнесла Марина вполголоса.
   -- Я могу быть добрымъ съ графомъ Сальнадоромъ, -- отвѣтилъ Силла холодно, -- я предоставилъ себя въ его распоряженіе сегодня ночью, ждалъ его цѣлый часъ, но онъ не явился.
   -- А, вы его ненавидите!-- воскликнула Марина съ сверкающимъ взглядомъ.
   -- Я? Нисколько!
   Она начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ вдругъ остановилась.
   -- Но вчера вечеромъ вы его ненавидѣли? Да? Вчера вечеромъ въ одиннадцать часовъ?
   Силла подумалъ одну минуту и потомъ отвѣтилъ.
   -- Маркиза, у меня тоже была галлюцинація.
   Она громко засмѣялась смѣхомъ, сжавшимъ сердце Силлы.
   -- Тогда,-- вымолвила она,-- я прощаю вамъ все и дѣло съ концомъ!
   -- Вы ничего болѣе не желаете отъ меня?
   -- Ничего, благодарю васъ,-- отвѣчала Марина любезно улыбаясь.-- Мы увидимся за обѣдомъ, не правда-ли? Вы обѣдаете здѣсь? Пожалуйста, прошу васъ, -- прибавила она, замѣтивъ, что Силла колебался.
   Онъ зналъ, что обѣда не будетъ, но счелъ лишнимъ касаться этого и поблагодарилъ. Когда онъ выходилъ, Марина ударила руками по бюро сказавши:
   -- Знаете? Уничтожена.
   Силла обернулся, увидѣлъ ея нѣжную ручку, изображавшую краткимъ жестомъ точно уничтоженіе какого-то предмета, увидѣлъ ея улыбавшуюся прелестную головку.
   -- Тѣмъ лучше, -- отвѣтилъ онъ.
   Едва онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по корридору и подошелъ къ лѣстницѣ, какъ за нимъ раздался крикъ. Онъ бросился назадъ къ двери, изъ которой вышелъ, сталъ прислушиваться, удерживая дыханіе; онъ услышалъ приближавшійся шелестъ платья; ключъ повернулся въ замкѣ. Силла спустился по лѣстницѣ съ безпокойными мыслями.
   Слышанный Силлою крикъ былъ крикъ Марины. Оставшись одна, она ударила себя кулакомъ по лбу, открыла бюро, вынула рукопись и, уколовши лѣвую руку, написала кровью подъ послѣдними словами Цециліи:
   "C'est ceci, que а fait cela
   3 Mai 1865 г.".

"Marquise de Malombra jadis comtesse Varrega"

   Послѣ чего, выдвинувши одинъ изъ ящиковъ, достала оттуда элегантный футляръ съ пистолетами и съ гербомъ Маломбра, вытисненнымъ на кожѣ.
   -- Знаете-ли?-- сказала она, обращаясь къ оружію, -- онъ согласился уѣхать; онъ не понялъ, что это было только испытаніемъ!
   Силла нашелъ въ библіотекѣ Вецца, ожидавшаго его, и передалъ ему свой разговоръ съ Мариною, послѣднія вѣжливыя слова ея, крикъ, слышанный имъ въ корридорѣ. По его мнѣнію, необходима была быстрая медицинская помощь; онъ совѣтовалъ телеграфировать ея миланскимъ роднымъ, чтобы ее увезли поскорѣе изъ замка. Вецца обѣщалъ это сдѣлать, добавивъ, что приказалъ отложить обѣдъ и что надѣется, что докторъ уговоритъ Марину отказаться добровольно отъ него. Въ эту минуту пришелъ медикъ. Выслушавши, что ему передали о состояніи Марины, онъ ушелъ къ ней и отсутствовалъ долго; когда онъ вернулся, лицо его имѣло очень сосредоточенное выраженіе.
   -- Итакъ?-- обратился къ нему Вецца.
   -- Я долженъ вамъ сказать какъ медикъ, не обращая вниманія на личныя отношенія: дѣло плохо; отъ васъ зависитъ чтобы оно еще не ухудшилось.
   -- Каково!-- воскликнулъ Вецца, -- когда подумаешь, что она была такъ спокойна сегодня утромъ!
   -- Да и я ее нашелъ совершенно покойною. При первомъ взглядѣ на нее я было обрадовался, даже изумился; но минуту спустя ея спокойствіе мнѣ не понравилось. Видите-ли: послѣ такого нервнаго кризиса, какой у нея былъ ночью, она должна была остаться безъ силъ, лежать, а между тѣмъ у нея только страшная блѣдность и синіе круги подъ глазами; никакого симптома усталости и подавленности организма! Пульсъ ея бьется, по крайней мѣрѣ, девяносто разъ. Я говорю, что нервное возбужденіе существуетъ у ней во всей силѣ, что это спокойствіе не физіологическое, но зависящее отъ рѣшенія ея воли. Я заговорилъ объ обѣдѣ, убѣждалъ ее ради ея здоровья остаться цѣлый день въ полномъ спокойствіи, не выходить изъ комнаты. Ну, признаюсь, что двухъ подобныхъ глазъ никогда не видѣлъ! Она, казалось, выросла въ одну секунду на цѣлый футъ. И какъ напала на меня! Если сказать правду, то еще болѣе напала на васъ, командоръ, потому что съ проницательностью маньяковъ она сейчасъ догадалась, что я бесѣдовалъ съ вами. Она сказала, что не желаетъ получать уроковъ ни отъ кого, что жалѣетъ, что не пригласила пятьдесятъ человѣкъ и все далѣе въ такомъ-же родѣ съ раздраженіемъ, которое ее почти душило и заставляло дрожать какъ листъ. Я попытался успокоить ее. Какое! она волновалась еще болѣе. Наконецъ пришлось мнѣ ей обѣщать, что все будетъ исполнено по ея желанію и что я останусь на обѣдѣ. Я думаю, господа, что на этомъ и нужно порѣшить! Не совѣтую никому перечить женщинѣ, вышедшей изъ кризиса, подобнаго кризису сегодняшней ночи, и представляющей положительные признаки возможности снова впасть въ него.
   -- А если мы оба воздержимся, вы думаете?..
   -- Повторяю, я бы этого не сдѣлалъ.
   Вецца посовѣтовался глазами съ Силлой.
   -- Что касается меня, -- молвилъ послѣдній, -- я не приду во всякомъ случаѣ. Ей можно сказать, что я себя нехорошо чувствую и не желаю обѣдать, или что я занятъ письмами; даже лучше: я могу уѣхать еще до обѣда. Кажется, что она освободилась отъ нѣкоторыхъ своихъ призраковъ, или по крайней мѣрѣ есть надежда на то: она сама это говоритъ.
   -- А я, -- возразилъ докторъ, -- извините меня, сомнѣваюсь въ этомъ. Когда я выходилъ, она меня снова позвала: -- докторъ, подите сюда!-- Она открыла мнѣ лѣвую руку и говоритъ: хотите видѣть глубокія раны?-- И показала мнѣ два или три укуса комара; а затѣмъ добавляетъ: можно умереть отъ этого? Я смотрю на нее въ недоумѣніи; а она говоритъ мнѣ: думаете вы, что душа можетъ пройти здѣсь?-- Увѣряю васъ,-- добавила она,-- что одинъ секретъ и одна мысль уже прошли тутъ! Скажите мнѣ теперь сами, несообразность этихъ словъ не заставляетъ-ли подозрѣвать существованіе сильной нравственной озабоченности? Во всякомъ случаѣ о больной нужно серьезно и быстро позаботиться; здѣсь она не можетъ оставаться. Теперь я пойду къ Джіованнѣ.
   -- Стало быть мы увидимся въ пять часовъ. Я очень радъ, что вы будете здѣсь.
   -- Я уѣду въ пять часовъ, -- снова замѣтилъ Силла.
   Вецца, казалось, былъ не очень доволенъ этимъ.
   -- Въ которомъ часу отходитъ послѣдній поѣздъ въ Миланъ?-- спросилъ онъ.
   -- Въ половинѣ десятаго.
   -- О! Тогда вы можете уѣхать и послѣ шести. По крайней мѣрѣ вы увидите, какъ пройдетъ этотъ обѣдъ.
   Снаружи вѣтеръ продолжалъ свистѣть и выть, волны бились о берегъ, точно нетерпѣливые зрители, присутствующіе при неожиданно замедлившейся драмѣ; казалось снаружи все было охвачено однимъ порывомъ; только горы смотрѣли строго. Послѣ трехъ часовъ на балконѣ появились Фанни, лакей, садовникъ и Рико. Волны, бушующія внизу, казалось, шумѣли: нѣтъ, мы ждемъ не васъ! Фанни вышла, потомъ вернулась вѣроятно съ подтвержденіемъ приказанія отъ своей госпожи, потому что начались приготовленія. Принесенъ былъ большой, темный, почти черный коверъ, который развѣсили между аркадами. Садовникъ и его помощникъ привезли на двухъ телѣжкахъ массу горшковъ камелій, азалій, драценъ и другихъ цвѣтовъ; прислуга принесла три столика, четыре кресла и изящную, позолоченную жардиньерку. Наконецъ медленно вышла сама Марина; остановилась у средней аркады и начала давать приказанія, не шевеля даже губами, и только молча указывая вещи и мѣста. Вѣтеръ утихалъ также какъ и волны, какъ будто онѣ наконецъ увидѣли ожидаемую ими героиню. Она оставалась нѣсколько времени на балконѣ, затѣмъ удалилась, давши знакъ Рико слѣдовать за ней.
   -- Господамъ и съумасшедшимъ повинуется даже вѣтеръ,-- сказала Фанни, ожидавшая было, что все будетъ снесено бурею въ одинъ моментъ.
   Около пяти часовъ командоръ и Силла вышли на балконъ изъ библіотеки; почти тотчасъ-же съ другой стороны появился докторъ. Всѣ трое остановились въ изумленіи, разсматривая изящество убранства, пышность красокъ, выдававшихся на темномъ фонѣ ковра.
   -- Это все она, понимаете?-- сказалъ Вецца, совсѣмъ пораженный.
   Въ самомъ дѣлѣ, во всемъ виднѣлось ея личность: мрачное сердце, разгоряченная фантазія, потрясенный, но не погибшій разсудокъ.
   -- Я пойду въ библіотеку, -- сказалъ Силла, -- кончу адресы и потомъ уѣзжаю.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, прошу васъ,-- воскликнула Вецца.-- Если вы ужъ рѣшительно не хотѣли обѣдать съ нами, то по крайней мѣрѣ будьте здѣсь по близости; говорятъ вамъ, у меня лихорадка. Мы, кажется, дурно сдѣлали, докторъ, что согласились. Ради Бога, Силла, будьте по близости, по крайней мѣрѣ въ гостиной, сдѣлайте мнѣ это одолженіе!
   -- Хорошо,-- отвѣтилъ Силла.-- Я буду работать тамъ; но только помните, что уѣзжаю сейчасъ же едва кончится обѣдъ.
   Докторъ казался немножко растеряннымъ и въ защиту себя приводилъ разнообразные доводы, дурные и хорошіе; повидимому ему самому начинало казаться, что онъ ошибся.
   -- Сегодня утромъ я еще не зналъ всего, не разговаривалъ съ Джіованной. Вы вѣдь знаете, что было съ бѣднымъ графомъ?
   Разговоръ продолжался вполголоса. Сила посмотрѣлъ на часы; было безъ четверти пять. Онъ пошелъ въ библіотеку взять бумаги и перешелъ въ гостиную. Докторъ и Вецца увидѣли Рико, уѣзжавшаго на лодкѣ.
   -- Куда ты ѣдешь?-- крикнулъ ему Вецца.
   -- Въ мѣстечко, по приказанію донны Марины,-- отвѣтилъ онъ.
   -- Ты-бы могъ спросить меня прежде чѣмъ исполнять ея приказанія. И затѣмъ, обращаясь къ собесѣднику, продолжалъ -- телеграмму мы пошлемъ слѣдующаго содержанія: "Чтобы избавиться отъ важной отвѣтственности, извѣщаю васъ, ближайшаго родственника маркизы Маломбра, что, по мнѣнію ея медика, ея здоровье требуетъ быстраго удаленія изъ замка".
   -- Поставьте быстрѣйшаго,-- сказалъ докторъ,-- а также...
   Онъ не успѣлъ кончить фразы, потому что Марина появилась на порогѣ. Она была въ платьѣ работы своей парижской портнихи, хорошо знавшей ея странный вкусъ. Марина теперь не была слишкомъ блѣдна; напротивъ, легкій лихорадочный румянецъ окрашивалъ ея щеки, глаза блестѣли, какъ алмазы.
   -- Музыка!-- сказала она, улыбаясь и смотря на озеро.-- Все, что хочешь, милое озеро! Не правда-ли, Вецца, что музыка лицемѣрна не хуже стараго еврея и всегда говоритъ намъ то, что хочетъ наше сердце? Не потому-ли мы ее такъ и любимъ?
   -- Маркиза,-- отвѣтилъ онъ, стараясь принять увѣренный видъ,-- внѣ насъ нѣтъ музыки, одинъ только вѣтеръ. Струны нашего сердца звучатъ сообразно погодѣ.
   -- У васъ вѣроятно всегда хорошая погода! Ясно, какъ у вѣрнаго католика, и эти волны должны вамъ говорить: какъ пріятно жить, какъ здѣсь весело! Гдѣ господинъ Силла?
   -- Видите-ли,-- началъ въ смущеніи Вецца...
   -- Онъ вѣдь не уѣхалъ?-- воскликнула горделиво Марина, схватывая его за руку и сильно сжимая ее.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, онъ здѣсь,-- отвѣтилъ онъ поспѣшно,-- но я долженъ извиниться за него передъ вами; онъ чувствуетъ себя нехорошо и не будетъ обѣдать. И такъ какъ онъ любезно вызвался мнѣ помочь въ нѣкоторыхъ дѣлахъ, то теперь...
   -- Гдѣ же онъ?-- спросила она повелительно, прервавши его фразу.-- Ея голосъ дрожалъ.
   -- Не знаю,-- отвѣтилъ колеблясь Вецца.-- Недавно онъ былъ въ библіотекѣ.
   -- Пойдите и скажите ему, что мы его ждемъ.
   -- Онъ въ гостиной,-- произнесъ докторъ,-- и занятъ.-- Прошу васъ, маркиза, соблаговолите принять его извиненія.
   Она подумала одно мгновеніе, потомъ отвѣтила зазвенѣвшимъ голосомъ:
   -- Ваше слово, что онъ въ гостиной?
   -- Даю вамъ слово.
   -- Хорошо,-- произнесла она спокойно; -- онъ придетъ позднѣе безъ зова. Что касается меня, дорогой Вецца, на моей душѣ мрачная погода. Скажите, докторъ, неправда-ли, что печаль это -- болѣзнь? Не гаситъ-ли она пламя нашей жизни? Вы дали-бы мнѣ разныхъ лекарствъ, если-бы замѣтили у меня замедленіе кровообращенія, какого-нибудь зловѣщаго замаскированнаго алкоголя. Но кто захочетъ осуждать меня, если я вмѣсто этихъ лекарствъ хочу вдохнуть чистаго воздуха, жизненности этихъ цвѣтовъ, бесѣды лицъ столь ясныхъ духомъ, какъ нашъ другъ Вецца, лицъ столь опытныхъ въ распознаваніи человѣческихъ горестей какъ вы? Вотъ вамъ, господа, разрѣшеніе загадки этого обѣда. Теперь будемъ обѣдать. Садитесь здѣсь, Вецца, рядомъ со мной, а вы, докторъ, по правую руку.
   Обѣдъ начался. Гости донны Марины молчали, едва касаясь до блюдъ. Вецца въ глубинѣ души сожалѣлъ, что великолѣпнѣйшій обѣдъ, сервированный съ рѣдкимъ изяществомъ, предложенный молодой красивой женщиной, выпалъ ему на долю въ такой неудобный моментъ и при обстоятельствахъ, совсѣмъ не позволявшихъ оцѣнить его ни вкусомъ, ни умомъ. Ему улыбалась только мысль разсказывать объ этой сценѣ въ миланскихъ гостиныхъ, разсказывать со спокойнымъ сердцемъ и съ надлежащимъ искусствомъ. Онъ потихонечку поглядывалъ вокругъ, стараясь твердо запомнить всю обстановку. Докторъ внимательно наблюдалъ за Мариной, опасаясь чего-нибудь вродѣ припадка предшествовавшей ночи; онъ наблюдалъ за каждымъ ея движеніемъ и держался на-готовѣ. Только теперь онъ сообразилъ важность, приданную Мариной этому обѣду, и упрекалъ себя за свое согласіе. Этотъ открытый балконъ, это озеро пугали его; пугало его также все болѣе возростающее безпокойство обращенія Марины, которая, проглотивъ ложку супу, ни до чего больше не касалась.
   -- Какое молчаніе -- сказала она наконецъ.-- Мнѣ кажется, что я нахожусь среди тѣней. Похожа я на Прозерпину?
   -- О!-- отвѣтилъ, не подумавши, Вецца, -- вы заставили-бы воскреснуть и мертвыхъ.
   Но сейчасъ же ему пришелъ на мысль покойникъ, лежавшій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ балкона; холодъ пробѣжалъ по его жиламъ.
   -- И однако,-- замѣтила Марина,-- мои гости такъ мрачны, какъ будто-бы адскіе судьи. Такимъ образомъ надѣюсь, что вамъ понравится и другое возможное объясненіе этой загадки. Налейте мнѣ бордо,-- сказала она старому прислуживавшему лакею, еще болѣе мрачному чѣмъ собесѣдники,-- а также налейте его и этимъ господамъ!
   -- Попробуйте это вино,-- сказала Марина. Подумайте теперь хорошенько: не находите-ли вы въ немъ нѣкоторый вкусъ, слегка напоминающій вамъ объ Ахеронтѣ?
   Вецца поднялъ стаканъ, посмотрѣлъ на свѣтъ, отпилъ глотокъ, попробовалъ еще разъ и произнесъ:
   -- Въ самомъ дѣлѣ у него какой-то странный вкусъ!
   -- Предположите же, господинъ Радамантъ,-- сказала Марина взволнованнымъ голосомъ, между тѣмъ, какъ углы ея губъ нервно подергивались,-- что по нѣкоторымъ моимъ соображеніямъ я рѣшила...
   Она откинулась на спинку кресла, выражая движеніемъ губъ, бровей и руки, какъ будто-бы презрительно бросаетъ что-то нестоющее вниманія.
   -- Знаете-ли,-- продолжала она,-- наша жизнь такъ ничтожна и пошла! И такъ представьте себѣ, что я рѣшилась раскрыть дверь и уйти при солнечномъ закатѣ, среди цвѣтовъ, уводя съ собою нѣсколькихъ добрыхъ друзей на случай, если-бы путешествіе оказалось слишкомъ долгимъ. Представьте, что въ этомъ бордо...
   Вецца вздрогнулъ, взглянулъ на лакея, неподвижнаго и спокойно стоявшаго у дверей.
   -- О!-- воскликнула Марина,-- какъ однако вы мнѣ быстро вѣрите!
   Она приказала налить себѣ другого вина и поднесла спокойно стаканъ къ губамъ.
   -- Странный вкусъ?-- сказала она,-- да это бордо невинно какъ Ave Maria! то была шутка Прозерпины! Пейте,-- продолжала она возбужденно,-- пейте, рыцарь печальнаго образа, и запаситесь мужествомъ и остроуміемъ!
   Докторъ, чувствуя наступленіе бури, не прикасался къ вину; Вецца напротивъ послушался совѣта Марины и разомъ осушилъ свой стаканъ.
   -- Браво!-- промолвила она, вдругъ поблѣднѣвши, -- придумайте теперь какой-нибудь трудный отвѣтъ.
   -- Теперь вмѣсто Прозерпины является на сцену сфинксъ, маркиза?
   -- Да, сфинксъ, и можетъ быть готовый превратиться въ камень, или въ нѣчто еще болѣе холодное; но онъ сначала заговоритъ и скажетъ все. Итакъ...
   Она блѣднѣла все болѣе и болѣе; она вся дрожала, и голосъ ея прерывался; ея собесѣдники поднялись. Она взяла ножикъ и гнѣвно воткнула его остріемъ въ столъ.
   -- Успокойтесь,-- вымолвилъ докторъ, наклоняясь надъ нею и беря ея холодную какъ ледъ руку.
   Но она преодолѣла себя, оттолкнула руку доктора и встала.
   -- Мнѣ душно,-- вымолвила она. Она быстро приблизилась къ баллюстрадѣ, выходившей на озеро. Докторъ однимъ прыжкомъ былъ около нея, чтобъ схватить и удержать ее; но она обернулась и смотрѣла на Вецца сверкающимъ взглядомъ.
   -- Думаете вы, -- воскликнула она поспѣшно, желая заставить забыть моментъ своей слабости, -- что человѣческая душа можетъ жить на землѣ болѣе одного раза?
   И такъ какъ смущенный, пораженный Вецца стоялъ молча, она крикнула ему: -- отвѣчайте же!
   -- Да, или скорѣе нѣтъ, -- сказалъ онъ.
   -- Наоборотъ -- да! Можетъ!
   Никто не вымолвилъ ни слова. Садовникъ, поваръ, Фанни, предупрежденные лакеемъ, спѣшно поднимались по лѣстницѣ. Вѣтеръ затихъ; волны тихо плескались, какъ-будто говорили: слушайте, слушайте!
   Въ тишинѣ снова зазвучалъ голосъ Марины.
   -- Шестьдесятъ лѣтъ назадъ отецъ того человѣка,-- при этомъ она указала на комнату, гдѣ лежалъ графъ,-- заперъ здѣсь какъ бѣшеную собаку свою первую жену, заставилъ ее умереть медленною смертью. Эта женщина теперь вернулась изъ могилы, чтобы отомстить проклятой расѣ, повелѣвавшей здѣсь до прошлой ночи...
   Взглядъ ея не отрывался отъ правой двери, остававшейся открытой, такъ какъ буфетъ былъ расположенъ въ сосѣдней залѣ.
   -- Маркиза, -- сказалъ ей докторъ тономъ кроткаго упрека, -- да нѣтъ же, зачѣмъ вы говорите эти вещи?-- и въ то же время желѣзной рукой взялъ ея лѣвую руку.
   -- Тамъ есть люди!-- крикнула Марина.-- Выходите, выходите всѣ!
   Фанни и остальные бросились прочь съ тѣмъ, чтобы вернуться тотчасъ же на ципочкахъ и приняться снова за свои наблюденія. Силла вышелъ на порогъ гостиной; оттуда онъ не могъ видѣть Марины, но отлично слышалъ ее. Теперь она говорила:
   -- Впередъ! Онъ не приходитъ, потому что уже знаетъ эту исторію; но онъ еще не знаетъ ее всю, онъ не знаетъ ее! Я хочу разсказать ему конецъ. Я вернулась изъ могилы, и это мой побѣдный пиръ...
   Голосъ ея внезапно упалъ. Она ухватилась за колонну, около которой стояла, прижалась къ ней лбомъ съ такой силой, какъ будто бы хотѣла сдвинуть ее съ мѣста. Изъ ея груди вырвался продолжительный глухой стонъ, отъ котораго застыла кровь тѣхъ кто его слышалъ.
   -- Позовите сидѣлку, жену садовника, -- крикнулъ громко докторъ въ дверь, и потомъ, обернувшись къ Маринѣ, руку которой продолжалъ держать, вымолвилъ потихоньку: вы правы, но будьте добры, пойдемте отсюда, не говорите вещей, которыя вамъ вредны.
   Она подняла лицо, поправила правой рукой волосы, спадавшіе ей на лобъ, и жадно вглядывалась въ дверь и въ полутемную залу; грудь ея сильно поднималась, точно выдерживая тяжелую борьбу. Жена садовника показалась въ дверяхъ. Марина свободной рукой сдѣлала рѣзкій жестъ, приказывая ей посторониться и сказала доктору болѣе жестомъ чѣмъ голосомъ:
   -- Да, пойдемте, пойдемте въ гостиную!
   -- Не лучше ли въ вашу комнату?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, въ гостиную. Да оставьте же меня!
   Она произнесла послѣднія слова такимъ повелительнымъ и гордымъ тономъ, что докторъ невольно повиновался; въ эту минуту ему важнѣе всего было удалить ее отъ баллюстрады.
   Марина медленно двинулась, опустивши руки въ карманы. Вецца и лакей, какъ истуканы, неподвижно смотрѣли на нее; докторъ, слѣдившій за нею, остановился на минуту, чтобы дать приказанія сидѣлкѣ. Марина въ это время подошла къ двери. Фанни, поваръ и садовникъ бросились въ сторону, пропуская ее; въ залѣ ставни были на половину прикрыты и занавѣсы спущены; Силла стоялъ на порогѣ гостиной. При появленіи Марины онъ на минуту поколебался, не зная, идти ли ему впередъ, посторониться, или вернуться въ гостиную; она сдѣлала два быстрыхъ шага къ нему, подняла правую руку и сказала:
   -- Счастливаго пути!
   Сверкнула молнія, загремѣлъ выстрѣлъ. Силла упалъ. Фанни бросилась вонъ, докторъ крикнулъ: "держите ее"! и подбѣжалъ къ упавшему. Вецца, лакеи, нанятая другая женщина въ смятеніи вбѣжали въ комнаты; садовникъ и поваръ приказывали другъ другу схватить Марину. Она, повернувшись, прошла среди присутствующихъ, изъ которыхъ никто не осмѣлился дотронуться до нея, вышла на балконъ и скрылась черезъ противоположную дверь, закрывши ее за собою на ключъ; все это произошло меньше чѣмъ въ двѣ минуты. Пристыженные садовникъ и лакей бросились къ двери, высадили ее плечомъ; корридоръ былъ пустъ. Они остановились въ нерѣшительности, ожидая, быть можетъ, новаго выстрѣла.
   -- Трусы!-- закричалъ имъ докторъ;-- впередъ.-- Онъ остановился въ корридорѣ, прислушиваясь: никакого шума.-- Стойте!-- воскликнулъ онъ снова и бросился въ комнату графа.
   Пуста; свѣчи спокойно горѣли въ ней. Докторъ бросился по лѣстницѣ, ведущей въ комнаты Марины.
   -- Разомъ! Съ обѣихъ сторонъ!-- приказалъ онъ, спѣша въ ея спальню, между тѣмъ какъ прислуга входила въ сосѣднюю комнату.
   -- Пусто!-- Докторъ схватился за голову и воскликнулъ въ гнѣвѣ:
   -- Подлые трусы!
   -- Нѣтъ ли ея въ библіотекѣ, -- вымолвилъ садовникъ.
   Всѣ бросились внизъ, докторъ впереди другихъ. Въ корридорѣ они услышали шумъ; раздавался голосъ Вецца, кричавшаго:-- она въ лодкѣ! Докторъ выбѣжалъ на балконъ, наклонился къ озеру: Марина одна въ шлюпкѣ выплывала на ширину озера; на скамейкѣ около нея блисталъ пистолетъ.
   -- На лодки! За ней!-- крикнулъ докторъ.
   Онъ бросился внизъ по потайной лѣстницѣ, оступился, покатился внизъ, но вскочилъ во-время чтобы разслышать проклятія садовника, вдругъ остановившагося на лѣстницѣ.
   -- Лодки вѣдь нѣтъ!-- кричалъ онъ;-- она услала ее въ мѣстечко съ Рико еще до обѣда.
   -- Можетъ быть онъ вернулся, -- произнесъ докторъ у пристани.
   Цѣпи шлюпки и лодки висѣли одиноко на тумбахъ:
   -- Боже мой!-- воскликнулъ докторъ, всплескивая руками,-- а вблизи нѣтъ лодокъ! Скорѣе къ мѣстечку, за лодкою!
   -- Не нужно ли священника?-- спросилъ садовникъ.
   -- Болванъ, -- отвѣтилъ докторъ, -- развѣ ты не видишь, что я здѣсь?
   Садовникъ не понялъ и бросился прочь, а докторъ побѣжалъ на верхъ. Одно изъ окошекъ послѣдняго этажа открылось и слабый голосъ спросилъ оттуда:
   -- Что такое? Что случилось?
   Это была Джіованна. Снизу ей отвѣчали: застрѣлили господина Силлу.
   -- О, Пресвятая Богородица!-- воскликнула она.
   Вдали слышались голоса; любопытные, точно извѣщенные по телефону, прибѣгали одинъ за другимъ; графъ былъ мертвъ и теперь всѣ могли входить свободно въ его домъ, даже ребятишки, слѣдовавшіе за взрослыми и разсыпавшіеся по замку. Всѣ хотѣли войти въ гостиную, зная, что тамъ лежитъ Силла. Оттуда вышелъ докторъ, за минуту передъ тѣмъ зашедшій туда.
   -- Вонъ!-- крикнулъ онъ громовымъ голосомъ; пока не явится судебный приставъ -- никого!-- Затѣмъ закрылъ дверь; ребятишки бросились опрометью прочь. Вецца и другіе столпились вокругъ него.
   -- Что?-- произнесъ онъ, -- я говорилъ вамъ раньше! Прямо въ сердце!! Одно окно залы было раскрыто. Онъ подошелъ къ нему и за нимъ въ молчаніи остальные. Открыли другое окно; "Молнія" была уже далеко, оставляя за собой длинный слѣдъ на почти спокойной поверхности озера. Марина виднѣлась ясно, виднѣлись блестѣвшіе взмахи ея веселъ.
   Вецца, бывшій близорукимъ, замѣтилъ:
   -- Она стоитъ на мѣстѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!-- отвѣтили другіе.
   -- Куда же она ѣдетъ?-- воскликнулъ докторъ.
   Никто не отвѣчалъ. Минуту спустя одинъ изъ крестьянъ промолвилъ: она ѣдетъ въ чертову долину, такъ таки прямехонько держитъ путь туда.
   Фанни принялась рыдать; докторъ приказалъ ей замолчать.
   -- Зачѣмъ въ чертову долину?-- спросилъ онъ.
   -- Тамъ черезъ горы ведетъ тропинка, -- отвѣтилъ крестьянинъ -- и выводитъ на большую дорогу.
   -- На эту тропинку нельзя попасть съ берега, -- замѣтилъ другой крестьянинъ.
   -- Можно, можно! Достаточно дойти до колодца Аквафонда, всего пять минутъ ходьбы.
   -- Вонъ они!-- молвила жена садовника.
   Лодка съ четырьмя гребцами быстро выходила изъ-за мыса поперекъ шлюпки. Докторъ, сдѣлавшій рупоръ изъ рукъ, крикнулъ въ ту сторону:
   -- Скорѣе!
   -- Схватятъ ее?-- спросилъ Вецца.
   -- На водѣ, нѣтъ -- отвѣтили ему; -- шлюпка въ четыре удара будетъ на берегу, а тѣмъ нужно по крайней мѣрѣ десять минутъ.
   Другая лодка показалась на разстояніи ружейнаго выстрѣла отъ "Молніи".
   -- Это судебный приставъ, -- сказалъ докторъ.
   -- Бѣгите внизъ въ садъ, -- обратился онъ къ крестьянамъ -- и кричите тамъ! И затѣмъ, раздѣляя слоги, самъ закричалъ въ ту сторону:
   -- У-бій-ство! Остановите шлюпку!-- Не слышитъ!-- вымолвилъ онъ, видя, что лодка спокойно продолжаетъ свой путь. Да кричите же всѣ, Бога ради!
   И всѣ общимъ хоромъ изо всѣхъ силъ начали:
   -- Держите шлююююпку!
   Лодка продолжала спокойно двигаться впередъ; "Молнія" исчезла.
   

ГЛАВА IX.

   Въ открытой двери гостиной дона Инноченцо появилась тѣнь, закрывая собою звѣздное небо; чей-то голосъ произнесъ: ничего!
   Священникъ не узнавъ его поднялъ абажуръ лампы.
   -- Ничего?-- повторилъ онъ вмѣстѣ съ Штейнегге, поспѣшно подходя къ новоприбывшему.
   -- Четверо національныхъ гвардейцевъ и двое жандармовъ перерыли весь лѣсъ,-- продолжалъ мэръ съ обычной ломбардской невозмутимостью. Если бы она тамъ была, ее бы нашли даже и тѣ четверо, что поспѣли за нею десять, двѣнадцать минутъ спустя. Любопытно было бы узнать, куда она забралась?
   Штейнегге съ умоляющимъ видомъ сдѣлалъ ему знакъ замолчать и выйти въ садъ; мэръ не понялъ ничего, но вышелъ.
   Онъ не замѣтилъ Эдифи, сидѣвшей въ углу гостиной около дивана. Она не пошевелилась при входѣ мэра, но когда комната опустѣла, встала и приблизилась къ двери въ садъ, падая куда свѣтъ скромной лампы замиралъ въ прозрачныхъ тѣняхъ безлунной ночи.
   -- Увѣряютъ, что она ударилась въ горы,-- говорилъ мэръ,-- представьте себѣ! ей идти въ горы! Да и что она тамъ будетъ дѣлать? Что касается меня, то я не сомнѣваюсь: она внизу, спокойная какъ масло, въ колодцѣ Аквафонды, знаете въ той дырѣ, что тамъ есть въ чертовой долинѣ?
   Эдифь не слышала далѣе, потому что собесѣдники повернули за уголъ дома. А въ кухнѣ собрался кружокъ кумушекъ, пріятельницъ Марты, не державшихъ языкъ на привязи.
   -- О, глупыя!-- говорилъ чей-то жесткій голосъ, покрывая другіе,-- неужто вы еще не понимаете, что она всегда была сумасшедшая? Хуже той, другой, что когда-то здѣсь была! Онъ былъ ея сердечнымъ дружкомъ; ихъ и прошлымъ лѣтомъ, когда онъ былъ здѣсь, видѣли вмѣстѣ внѣ дома; помните, объ этомъ разсказывалъ "художникъ"? Теперь онъ хотѣлъ ее бросить, а она, не говоря ни да ни нѣтъ, всадила ему пулю. Э! этакихъ исторій бываетъ всякій день сколько угодно!
   -- Откуда же она достала пистолеты?-- молвила другая.
   -- Пистолеты у нея всегда были; садовникъ вѣдь разсказывалъ, что она забавлялась, стрѣляя по статуямъ.
   -- Докторъ, -- вмѣшалась третья, -- боялся, чтобъ она его не убила, но ему и въ голову не приходило, чтобъ она могла застрѣлить того, другого.
   -- Да онъ и не зналъ, въ чемъ дѣло. Разумѣется, она хотѣла его убить. Говорятъ, что она тамъ -- въ колодцѣ Аквафонды. Вѣрьте, если хотите! Я то знаю, что ея не нашли тамъ; не таковская! Я ее раза два или три встрѣтила въ лѣсу: надо было видѣть, что это былъ за дьяволъ! Кто знаетъ, куда она забралась теперь! Если встрѣтитъ цыганъ, что шатаются вокругъ, я не удивилась бы, если бы она къ нимъ пристала! И не я одна такъ думаю! Остальные не вѣрятъ, говорятъ, что нужно было бы поискать въ колодцѣ Аквафонды; да вѣдь это немыслимо прежде всего по его глубинѣ и недоступности.
   Мэръ, священникъ и Штейнегге возвращались обратно, проходя мимо Эдифи.
   -- Вы можете думать какъ хотите,-- говорилъ мэръ, но здѣсь всѣ толкуютъ въ одинъ голосъ: если она была сумасшедшею, то мало добра можно было ждать и отъ него. Нечего сказать, хорошъ былъ пріѣздъ его сюда для любовнаго свиданія съ донной Мариной, въ то время, когда она должна была выйти за другого и когда бѣдняга графъ умиралъ! Какъ вамъ кажется? Правду говорилъ сегодня вечеромъ судебный приставъ, что онъ заслужилъ свой конецъ.
   Штейнегге хорошо видѣлъ Эдифь, но думалъ, что ей лучше услышать всѣ эти толки, тѣмъ болѣе, что рѣчи дона Инноченцо заставили его думать, что дѣло шло не о глубокой страсти.
   -- Я и самъ обманулся, -- сказалъ онъ.-- Да и такъ легко было обмануться въ немъ, потому что онъ былъ очень симпатиченъ. Я думаю, что онъ былъ лучше на словахъ чѣмъ на дѣлѣ. Мнѣ кажется, онъ никогда истинно не любилъ ни маркизу ди-Маломбра, ни другую. Я знавалъ многихъ писателей; всѣ они одинаковы! Ихъ схватываетъ любовь то здѣсь, то тамъ, какъ нервная боль, которая въ сущности никогда не серьезна. Третьяго дня онъ возвращается въ замокъ, сегодня уѣзжаетъ изъ него; кто знаетъ, гдѣ бы онъ очутился завтра?
   -- Хорошо, -- промолвилъ донъ Инноченцо, -- parce sepulto.
   -- А вы слышали о письмѣ?-- спросилъ мэръ.
   -- Нѣтъ. О какомъ письмѣ?
   -- О, это великолѣпно! Командоръ Вецца осмотрѣлъ вещи Силлы и нашелъ начатое письмо. Именъ тамъ нѣтъ, только "дорогой дядя" и потомъ писанная страница, совсѣмъ похожая на завѣщаніе; кажется, онъ точно зналъ, что близокъ къ своему концу. Какъ вы это объясните?
   -- Должно быть она угрожала убить его,-- замѣтилъ донъ Инноченцо.
   -- Дя, скверныя дѣла,-- заключилъ мэръ;-- гораздо лучше жить порядочными людьми, неправда-ли, господинъ священникъ? Тогда подобныя исторіи не могутъ случиться.
   -- Не станемъ судить никого -- отвѣтилъ послѣдній.
   Послѣ короткаго молчанія мэръ простился; собесѣдники проводили его до рѣшетки. Когда онъ ушелъ, Штейнегге обнялъ дона Инноченцо.
   -- Бѣдная, бѣдная Эдифь!-- пробормоталъ онъ въ волненіи.
   -- Не бойтесь, ваша Эдифь сильна и потомъ она обладаетъ другой силой, побѣждающей все, даже смерть!
   -- Да, но она будетъ страдать! Неправда-ли, она не была къ нему очень сильно привязана?
   Было темно по счастью и Штейнегге не могъ разглядѣть на лицѣ дона Инноченцо его истиннаго чувства: горести сознанія, что и онъ также старался поддержать привязанность Эдифи къ несчастному Силлѣ.
   -- Мнѣ кажется, что нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ, волоча слова,-- надѣюсь, что нѣтъ! Вѣдь это было еще недавнее знакомство. Я надѣюсь, что она скоро будетъ въ состояніи забыть все, какъ дурной сонъ. Вы хорошо дѣлаете, что уѣзжаете завтра; мнѣ очень грустно, но это необходимо. А тамъ въ Миланѣ не говорите объ этомъ никогда. А теперь -- молчаніе!
   Они безмолвно приближались къ Эдифи. Когда они подошли, она присоединилась къ нимъ, безмолвно обняла отца и, войдя въ гостиную, усѣлась на прежнее мѣсто въ углу. Штейнегге и донъ Инноченцо сидѣли тоже молча, смотря на тѣни, колеблющіяся вокругъ лампы. Голоса въ кухнѣ замолкли; одна за другой, какъ тѣни волшебнаго фонаря, проходили въ саду пріятельницы Марты, желая добраго вечера обществу въ гостиной.
   -- Въ которомъ часу ты приказалъ, папа, пріѣхать извощику? спросила Эдифь.
   -- Въ половинѣ шестого, дорогая; къ девятичасовому поѣзду.
   -- А теперь который часъ?
   -- Десять.
   Разговоръ прервался. Вошла Марта узнать, не собираются-ли господа идти спать. Она посмотрѣла, колеблясь, на своего хозяина и затѣмъ удалилась на ципочкахъ, такъ какъ вышла-бы изъ церкви въ торжественную минуту; потомъ просунула въ дверь голову, спрашивая, не надо-ли закрыть ставни.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, -- отвѣтила Эдифь.
   -- Не сыро-ли?-- замѣтилъ Штейнегге, обращаясь къ дону Инноченцо.
   -- Нѣтъ, ничего, на этой высотѣ, -- отвѣтилъ тотъ.
   Эдифь не заботилась о томъ, было-ли сыро или нѣтъ. Черезъ открытую дверь виднѣлась часть голубого неба, покрытаго блестящими звѣздами. Звѣзды -- жилище міра, наша надежда и упованіе, какъ вы далеки! Глядя на васъ съ чистымъ сердцемъ, такой ничтожной чувствуешь тщеславную суетность всѣхъ тѣхъ вещей, которыя кажутся намъ крупными при дневномъ свѣтѣ! Какъ чувствуешь возвышенную красоту смерти! Какъ жаждешь, чтобы истинная ночь скрыла отъ глазъ обманчивый свѣтъ, прикрывающій тебя и твои блестящія жилища, о, безконечный путь душъ, вѣчно переходящихъ изъ одного міра въ другой! Въ эти минуты нашъ духъ становится покойнѣе; намъ представляется, что тамъ, наверху, насъ ждутъ, оплакиваютъ насъ, смотрятъ на насъ кротко, какъ люди, знающіе наши мысли, видящіе наши ошибки, знакомые съ тайной, осуждающей насъ на земныя страданія, ибо того хочетъ непоколебимая Высшая сила.
   Марта двигалась на кухнѣ, кашляла, заправляла лампы, стуча ими по столу. Наконецъ Эдифь прервала молчаніе.
   -- Ты, вѣроятно, усталъ, папа?-- вымолвила она, -- а завтра тебѣ надо вставать рано.
   Штейнегге слегка былъ взволнованъ, слыша ея голосъ столь спокойнымъ.
   -- Да, я думаю пойти спать,-- отвѣтилъ онъ, -- тѣмъ болѣе, что завтра утромъ прежде отъѣзда нужно будетъ побыть съ нашимъ любезнымъ хозяиномъ.
   Донъ Инноченцо приказалъ Мартѣ принести лампу и положить церковные ключи на столъ прежде чѣмъ ложиться. Эдифь не шевелилась.
   -- А ты, -- сказалъ Штейнегге, -- ты не пойдешь къ себѣ?
   Она отвѣтила, что ей еще не хочется, что проситъ оставить ее еще немножко съ дономъ Инноченцо въ этотъ послѣдній вечеръ. На упрекъ отца, что она посылаетъ только его въ постель, она замѣтила, что онъ долженъ отдохнуть, и обняла его, пожелавши ему покойной ночи.
   Марта принесла другую лампу; донъ Инноченцо отпустилъ ее, приказавъ ей тоже идти спать. Едва замолкли ея шаги, Эдифь, сложа руки, взглянула на священника.
   -- Господь услышалъ васъ,-- сказалъ онъ,-- и принялъ вашу жертву!
   Она продолжала смотрѣть на него, молча, съ сложенными руками и полными слезъ глазами. Донъ Инноченцо, подавленный этой скрытой горестью, умолкъ.
   -- И не имѣть права защитить его!-- вымолвила она тихо глухимъ голосомъ, наклоняя лицо къ спинкѣ дивана; потомъ, помолчавши, выговорила:
   -- И даже мой отецъ, и онъ такъ несправедливъ!
   -- Да нѣтъ-же, онъ не несправедливъ, -- началъ было донъ Инноченцо.
   Она подняла, не отвѣчая, руку, нервно сжала ею спинку дивана, и подавивши рыданіе, вымолвила:
   -- Сядьте сюда!
   Донъ Инноченцо, взволнованный, приблизился къ ней.
   -- Хорошо, -- сказалъ онъ, -- только не будемъ говорить объ этомъ. Поговоримте о той доброй вѣсти, которую далъ вамъ и мнѣ вашъ батюшка. Все прочее былъ дурной сонъ, въ которомъ мы не виноваты; забудьте его!
   -- Нѣтъ, -- отвѣтила Эдифь съ жаромъ.-- Развѣ вы мнѣ вчера не говорили, что я должна носить его въ сердцѣ? И теперь, когда всѣ его обвиняютъ, оскорбляютъ и онъ не можетъ защитить себя хотя-бы однимъ словомъ, тогда какъ это ему было-бы такъ легко, теперь я должна забыть его, выкинуть даже изъ моихъ мыслей? Никогда, покуда я жива! И надѣюсь, что онъ узнаетъ это въ томъ болѣе справедливомъ мірѣ, гдѣ теперь находится. У него не было чувствъ? Послушайте!-- продолжала она, оставаясь склоненною къ спинкѣ дивана и говоря едва слышно:
   -- Я хотѣла-бы, чтобы вы знали его такъ, какъ знала я. Его чувства были деликатнѣе, чѣмъ чувства любой женщины, и это было его несчастьемъ, потому что съ ними онъ не могъ ни выйти впередъ, ни быть понятымъ толпою; сознавая это, онъ скрылъ ихъ въ себѣ. А когда у него была отнята послѣдняя подпора, онъ упалъ. Я думаю, что онъ былъ вѣрующимъ; я слышала отъ него рѣчи, полныя религіознаго чувства. Когда онъ говорилъ о Богѣ, онъ говорилъ такъ воодушевленно! Онъ понялъ мои мысли относительно моего отца, и въ своемъ сердцѣ одобрилъ ихъ. Я замѣтила это однажды по тому, какъ онъ смотрѣлъ на меня, встрѣтивши меня съ отцомъ, выходящимъ изъ собора. Онъ бывалъ у насъ почти всякій день, и я никогда не слышала ни одного слова, которое можно было-бы не одобрить: онъ былъ такъ щепетиленъ въ этомъ отношеніи. Насъ въ Германіи воспитываютъ иначе чѣмъ итальянскихъ дѣвушекъ, и мы лучше знаемъ свѣтъ; но у него было такое уваженіе ко мнѣ, такая осторожность въ словахъ, какъ будто-бы мнѣ было всего десять лѣтъ! Въ тотъ вечеръ на прогулкѣ, когда онъ мнѣ говорилъ, раскрывая все свое сердце, и тогда онъ не произнесъ ни одного слова, которое заставило-бы меня смутиться и покраснѣть! А теперь этотъ мэръ говоритъ о немъ такія ужасныя вещи.
   -- Нѣтъ, мнѣ не кажется, -- пробормоталъ донъ Инноченцо.
   -- Я все слышала. Я увѣрена, что если онъ и вернулся въ замокъ, то только по ея зову. Кто знаетъ, какъ она это устроила, какъ она его просила! Я очень хорошо помню то, что она мнѣ говорила, когда мы ходили осматривать гротъ. Я такъ въ этомъ увѣрена, какъ будто-бы я видѣла письмо или телеграмму; а его тогда оттолкнули всѣ! Кто знаетъ, какія мысли были у бѣднаго, когда онъ видѣлъ, что и я съ моими религіозными принципами обращаюсь съ нимъ такъ сухо! А онъ просилъ только помощи, чтобы не утонуть! Я могла поступать совершенно иначе, быть откровенной, говорить съ нимъ такъ, какъ я писала ему потомъ. Но я думала...-- Она не могла продолжать отъ волненія.
   -- Не слѣдуетъ держать въ головѣ этихъ мыслей, -- отвѣтилъ донъ Инноченцо,-- какъ могли вы предвидѣть подобный случай? Желая достигнуть возвышенной цѣли, вы поступали разумнымъ образомъ, не желая поддерживать надеждъ и предоставляя молодому человѣку полную свободу. Ваша совѣсть чиста, и вы можете быть совершенно спокойны.
   Эдифь молчала. Спустя нѣкоторое время она подняла лицо.
   -- И не быть здѣсь завтра!-- воскликнула она.
   -- Это къ лучшему, повѣрьте. Вы бы не могли притворяться съ вашимъ отцомъ, и кто знаетъ, какъ-бы онъ страдалъ, видя васъ такою!
   -- По крайней мѣрѣ, -- прошептала Эдифь, -- хотя-бы какое-нибудь благочестивое существо проводило его до могилы; помолитесь о немъ,-- добавила она. Извѣстили его родныхъ?
   -- Не знаю.
   -- Да, впрочемъ, они его не любили. Я желала-бы позаботиться о немъ, какъ могу. Вы должны мнѣ помочь, но такъ, чтобы никто объ этомъ не зналъ, и отецъ мой менѣе другихъ. Я пришлю вамъ маленькій рисунокъ изъ Милана для памятника на его могилу.
   -- Я сдѣлаю все, какъ для брата, -- отвѣтилъ донъ Инноченцо, пожимая ея руку.
   Лампа начала тухнуть; мракъ входилъ въ комнату. Донъ Инноченцо поднялся.
   -- Теперь подите отдохнуть, -- попросилъ онъ.
   Но Эдифь хотѣла еще немножко обождать, чтобы имѣть спокойный видъ, въ случаѣ, если-бы отецъ ея еще не спалъ и позвалъ ее.
   -- Какая тишина и спокойствіе!-- проговорила она, подходя къ двери сада. Она прислонилась къ притолкѣ, созерцая небо, постепенно покрывавшееся облаками, хотя еще много звѣздъ блистало въ голубыхъ промежуткахъ. Церковные часы пробили одиннадцать.
   -- Еще одинъ часъ, -- сказала Эдифь, -- и потомъ кончится и этотъ день! Мнѣ кажется, что завтра солнце будетъ имѣть другой видъ, и что я всегда буду его видѣть инымъ. На сколько еще лѣтъ?
   -- О, на много, на много! Я вамъ желаю это отъ всего сердца!
   -- Не знаю: я думала о моей матери.
   -- Почему?
   Эдифь, не отвѣчая, взяла палку, прислоненную къ стѣнкѣ, и написала что-то на пескѣ дорожки.
   -- Что вы дѣлаете?-- спросилъ ее священникъ.
   -- Ничего!-- отвѣтила она и стерла написанное.
   Въ это время наверху раскрылось окно и послышался голосъ ея отца:
   -- Что это? Неужели вы еще не спите?
   -- Нѣтъ еще, папа. Намъ еще не хочется спать; развѣ ты не видишь, какая чудная ночь!
   -- Кажется горы закрываются; боюсь, что завтра утромъ будетъ дождь. Знаешь, Эдифь, въ Миланѣ нужно не позабыть уроковъ въ домѣ Риппо, потому что мы уѣхали, не извѣстя ихъ.
   -- Да, папа.
   -- Было-бы также не дурно отправиться къ госпожѣ Педула, она принимаетъ завтра.
   -- Съ удовольствіемъ, папа.
   -- Не видишь-ли ты моей палки?
   -- Она здѣсь.
   -- Принеси мнѣ, пожалуйста, ее на верхъ, а также мой портсигаръ, который я забылъ въ гостиной.
   -- Сейчасъ, папа.
   Она взошла въ гостиную и молча простилась съ дономъ Инноченцо. Онъ, оставшись одинъ, думалъ: что она могла написать? Онъ обождалъ, чтобы Штейнегге закрылъ окно и шаги наверху прекратились; затѣмъ взялъ свой фонарикъ, вышелъ въ садъ, и наклонясь, сталъ смотрѣть на песокъ. Послѣ долгихъ усилій ему удалось прочесть четыре послѣднія буквы полустертаго слова... mweh.
   "Weh" означаетъ по нѣмецки "горесть", -- подумалъ онъ про себя, но къ чему относится это "ъ?
   Онъ стеръ совсѣмъ слово и задумчивый вошелъ въ домъ.
   Между тѣмъ въ замкѣ ангелъ Гверчино безъ устали молился за человѣка, неожиданно и измѣннически брошеннаго въ вѣчность. Его жизнь была коротка, не богата дѣлами, исполнена многими скрытыми горестями, а подъ конецъ и заблужденіями, уже осужденными строгимъ людскимъ судомъ. Тѣмъ не менѣе онъ мужественно боролся, падая и поднимаясь, раненый, но снова готовый къ битвѣ. Онъ любилъ до лихорадочныхъ слезъ божественные призраки, которыхъ нѣтъ на землѣ, идеалы возвышенной жизни, представлявшіеся ему въ будущемъ. Сколько разъ приходилось ему видѣть съ горькимъ сердцемъ, но спокойнымъ лицомъ людскую невнимательность и молчаніе Божества, чувствуя надъ своей головой тѣнь насмѣшливаго врага; еще даже хуже, -- чувствуя себя потрясеннымъ сущностью своего внутренняго я, огорченнымъ печальными противорѣчіями, безсильнымъ выполнить крупныя дѣла, о которыхъ онъ мечталъ, неспособнымъ къ жизни.
   Его лицо теперь было кротко. Можетъ быть его духъ, свободный отъ всѣхъ узъ и заблужденій, почилъ на немъ спокойно, какъ тотъ, кто послѣ долгаго пребыванія покидаетъ домъ, который страстно желалъ оставить: теперь онъ стоитъ довольный на порогѣ, но безъ нетерпѣнія, безъ досады,-- наоборотъ съ чувствомъ нѣкоторой грусти по запираемымъ комнатамъ, оставляемымъ молчанію. Его духъ зналъ, что достигаетъ желаемаго покоя; при ясномъ новомъ свѣтѣ, едва начинавшемся для него, онъ зналъ, что его наконецъ любитъ сообразно мечтамъ его земной жизни нѣжное и возвышенное сердце, которое ему останется вѣрно на вѣкъ. Если съ нашей точки зрѣнія на смерть кажутся мрачными столько вещей, то тамъ на противоположной сторонѣ онъ долженъ былъ -- на оборотъ -- удивляться ясному плану, безконечной добротѣ и премудрости Вышней силы.
   Фонтаны замка бесѣдовали между собой въ спокойствіи ночи; они говорили, что Марина исчезла какъ Цецилія, какъ графъ Чезаре, какъ предки послѣдняго, говорили, что новые владѣльцы придутъ въ свою очередь и что не стоитъ волноваться изъ-за этого. Когда уже на зарѣ вышла луна и лучи ея остановились на полу балкона, на роскошныхъ драценахъ и азаліяхъ, которыхъ не позаботились убрать, царица ночи съ своею страстною улыбкой, казалось, искала тамъ то, чего еще пока не было въ замкѣ, но что ходъ человѣческихъ дѣлъ принесъ-бы потомъ своевременно: другіе умы, которые она могла-бы ослѣплять химерами, другія сердца, гдѣ могла-бы пробудить страсть, взамѣнъ тѣхъ умовъ и сердецъ, которыя освободились отъ нихъ навсегда.

Конецъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", NoNo 5--12, 1892

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru