Кандиер Цецилия
Одна из спасенных

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", No 1, 1912.

Одна из спасенных

Цецилии Кандиер

   Как грустно...
   Прежде я себя уважала, любила, верила в себя твердо, спокойно. Я была бодрой. Обязанность не была для меня обязанностью, потому что она мне была приятна. Пьер и дети доставляли мне тихую радость. Светские удовольствия, поклонение мужчин были для меня, как пена, оставленная зыбью на водяной лилии: необходимая и безвредная. Меня ничто не смущало; я была холодна к волнениям других. Все так легко тогда...
   Есть женщины, которые доходят до самого конца своей жизни, и ничто не расстраивает их детской логики. У меня была эта логика; я простосердечно наклеивала ярлыки на предметах: добро, зло. Я делила женщин на две категории: на хороших и дурных. О! я забыла еще одну... третью... женщин, которых, быть может, спас один только случай, тех, которые никогда не будут знать, по какой стороне барьера они должны были бы находиться...
   Трудно угадать: как, почему... Столько мужчин вам встречалось, глядело на вас...
   И затем приходит один... Почему именно он? Думала ли я о нем? Или думал он обо мне?
   У каждого из нас было свое дело! У меня был муж, дети, мое хозяйство; и он...
   Воздух ли тяжелый раннего лета, запах ли фруктовых садов в цвету или влажное дыхание пробуждающейся земли, или томящая расслабленность жаркого дня в деревне... Сама ли я была более нервной, восприимчивой, истомленной ?.. Или, быть может, есть от существа к существу какие-то таинственные влечения, обаяние взаимное, невольное, роковое... А виновата ли я, или эта неизбежность, или какие-то электрические силы, или все это вместе взятое -- разве это важно! Все положило свой отпечаток, неумолимо проследовало друг за другом, как беспокойный, мучительный кинематограф, который я не могла остановить.
   Зеленеющие поля. Белый дом, улыбающийся, сверкающий в голубом воздухе, весь в струях солнца, в пыли, в гуще желтых весенних цветов, жужжащих влетающих насекомых. Наши гости, новобрачные, такие милые. Несколько немых фигур, силуэтов.
   Этот человек... Я не люблю его. Его себялюбие сразу же взвило меня на дыбы.
   Это--артист-любитель, салопный пианист, порода гнусная и любящая лесть. У него лицо худое, подвижное, гордое. Он изучает свои позы, следит за своими руками. Все изощряются, чтобы его развлечь: он, капризный, не дается. Он рассеянный, нервный. Он мечтает о далеком, неопределенном. Какое-то беспокойное чувство нависает в воздухе в его присутствии.
   Мужчины усиленно со мной разговаривают, находят меня интересной... Этот человек не говорит мне ни слова. Я хочу его тоже очаровать: я болтаю, я весела, я смеюсь... все напрасно... он не улыбнется.
   Он на меня посмотрел... Я не люблю этого человека. Он тоже не любит меня. У него взгляд такой враждебный. Я хотела бы околдовать его...
   Я говорю, говорю... все слушают меня: я говорю умно, удачно, с возбуждением. Он сердится, сжимая на скатерти пальцы. И вдруг он тоже начинает говорить, будто для того, чтобы меня уничтожить, взять верх надо мной. У него глубокий, звучный голос. Кажется, что он приводит свою мысль откуда-то издалека, проникается ею и вкладывает ее в то, что говорит.
   Он хочет увлечь меня; он хочет ослепить, захватить меня... Его глаза загораются, он повышает голос, подчеркивает слова жестами. Он описывает, воодушевляется, уносит вас вместе с собой...
   После только приходишь в себя, потому что он тщеславен, полон самим собой, он отвратителен. Отворачиваешь глаза.
   Я сержусь тоже. Я растираю пальцами' лепестки цветов.
   Он посмотрел на меня. Я не опустила глаз. Я сердита. Наши взгляды спорят, кто кого заставит отступить.
   Как я нервна! Этот завтрак, такой длинный, раздражающий...
   Я не хочу оставаться дольше со всеми. Сажусь в стороне. У меня есть тоже нервы; я становлюсь, как избалованный ребенок.
   Его просят сыграть на пианино. Он отказывается. У него тоже есть нервы. Он смотрит на меня еще... О! я ведь презираю этого человека!
   Он обращается ко мне... Но не подходит, а только говорит громче; ирония звучит в его голосе. Эти кривляния меня возмущают. Однако я отвечаю отрывисто. Мы смотрим друг на друга урывками словно ощетинившись. Я хотела бы не обращать на него внимания. И все время обращаюсь к нему.
   Длинное после-полудня. Вялые прогулки, утомительные отдыхи, дрожь, пробегающая от холодных напитков, и тело, покрытое потом. Звон часов, медленный, придавленный...
   И все время я занята этим человеком. Я пытаюсь отвлечься, говорить о тряпках, о детях, о театре... И всякий раз возвращаюсь к нему. Я хочу быть одна, любоваться зеленой травой, собирать цветы, рвать, грызть листья... II возвращаюсь к нему. Я сажусь играть, тасую, сдаю карты... И возвращаюсь к нему. Я блуждаю с места на место, привязанная, беспокойная, сердитая... Я беру книгу. Я не могу читать...
   И однако все между нами негармонично. Мы никогда не бываем в унисоне. Я хочу говорить, он не хочет; он хочет говорить, я не хочу. И всегда эти поединки, короткие, злые схватки между нашими глазами.
   Неужели, этот день никогда не кончится? Неужели никто из нас не получит царапины в этой бессмысленной, утомительной тряске? Когда же наконец станет свежее? Свежесть отрезвляет, заполняет всего, успокаивает.
   Вечерняя прохлада не успокаивает. Она возбуждает. И еще предстоит целый вечер, ночь. Затем--завтра, отъезд, возвращение... Я бы хотела, чтобы было уже завтра.
   Что со мной? По-моему, это -- чувство какого-то тупого, ноющего беспокойства, какая-то боязнь... Я не понимаю себя. Я не понимаю больше себя... Этот человек овладевает мною. Я хочу плакать. Я слишком обессилена, захвачена врасплох, слишком истерзана.
   Я бы хотела сказать мужу... Что сказать? Пьер станет смеяться. Или удивится, рассердится, посмотрит на меня, шокированный в глубине своей спокойной совести.
   Однако, -- сказать, освободиться...
   -- Пьер! послушай...
   Мне нечего сказать... призраки не укладываются в слова: потому они тают так медленно.
   -- Пьер... Пьер, говори мне, возьми меня в твои добрые руки...
   -- Пьер, я всегда была твоей любимой женой... Я любила только тебя... ухаживала за тобой, во всем тебе всегда помогала...
   -- Не правда ли, Пьер, это мне было легко, приятно... Не правда ли -- мне это будет всегда так...
   Эти добрые глаза, дышащие спокойствием и действительностью, свежесть комнаты, и воды на лице; мое белое платье шелковистое... я--снова я!
   -- Пьер .. поцелуй меня: твою жену, меня самое, меня, ставшую снова мною!
   Обед. Я--бледная, спокойная. Я владею собой. Длинный, длинный обед.
   Он догадывается, что я далека, что я обуздана... Это его раздражает. Почему он смотрит на меня? Разве я смотрю на него? Пусть он оставит меня в покое, ради Бога, пусть он оставит меня!
   Как он говорит! Он говорит для меня, я это знаю, я это чувствую. Упрямый, жестокий, он выходит из себя, чтобы снова завладеть мною. Я не хочу...
   Кто скажет, почему один какой-то голос может вас так волновать, так трогать, так возбуждать... Я закрываю глаза... Слабость... эта волна, которая подымается, захватывает, топит вас. Я готова просить пощады...
   Кончено, поднялись. Я смогу вздохнуть, прийти в себя... Если я буду так дрожать--все увидят. Эти долгие удары моего сердца...
   А, опять... Нужно снова овладеть собой. Я хочу ясно, свободно думать...
   ...Мои дети... Говорят, что эти маленькие легко овладевают великим сердцем, заполняют его. Если бы они были подле меня! Если бы я была у себя, вещи, окружающие предметы привычные стали бы мне говорить...
   Он мне сказал: идите. Я пошла. Они все играют в карты спокойно, вокруг игорных столиков. Я их вижу через открытую дверь.
   Мы одни. Здесь только одна лампа на краю пианино, бледная, розовая... Окно открыто. Вливается запах яблони в цвету, запах листьев... Ночь имеет какой-то бесконечный аромат...
   Он садится. У него злой лоб. Лучи лампы падают па его влажные, нервные руки и освещают черный драп его тонких плеч, белую рубаху, мягкий галстух, белый цветок яблони в петлице. Его лицо в тени, бледное, мягкое, безволосое и грубое, жестокое, властное.
   Я села. Я села там, напротив него, подле пианино... Я пришла, как и смотрю на него, вопреки моему желанию... Я там связанная без связи...
   Мой голос меня удивляет. Он вырывается у меня помимо моей воли.
   -- О, я вас не люблю; я не люблю вас. -- Он ничего не отвечает; у него лицо- перекошенное, выражение вызывающее. -- Вы дерзки, вы мне страшны. Я вас не люблю.
   Он говорит тем же тоном:
   -- Вы виноваты, вы начали. -- И мы боремся слепыми упреками, несвязными, злопамятными. -- Вы хотели меня смутить, встревожить, вызвать мое поклонение.
   -- Я не вышла из моей роли женщины. А вы тотчас же начали брыкаться. Зачем?
   -- Я не хотел, -- сказал он сурово. И прибавил язвительно: -- Я позволил себе бороться. Это задело ваше неизмеримое тщеславие.
   -- И вы старались его сломить...
   -- Я взял свое оружие против вашего.
   -- Это неверно, я защищалась, а не вы...
   -- Почему? Женщины всегда уступают моей силе. Вы -- нет.
   -- Ни вы -- моему очарованью.
   Он сжимает брови, поворачивается и берет несколько аккордов.
   -- У нас обоих непомерная гордость, -- говорит он спокойно. -- Мы столкнулись. Борьба была неизбежна.
   Он пожимает плечами. И начинает играть.
   Звуки ли это, музыка ли, или это только удары моего собственного сердца? Как мне больно, как мне больно... Как тяжела эта темная борьба в нас самих... Как смертельно горько разоблачать эту неизведанную, неукротимую область наших страстей...
   Я бы хотела стонать долго, ужасно, жалостливо. Эта музыка раскаленными щипцами терзает мне душу... Слезы неутомимые. д и жгучие медленно гложут мне ресницы. Я сижу, сжав руки, опустив голову. Я ему показала свою мощь; я кричала, как '. раб... Теперь у меня нет больше гордости: у меня нет больше сил. И я говорю тихо, опустив руки:
   -- Не делайте мне больно...
   Спазма, какой-то жестокий огонек мелькает у него по лицу. в глазах. Он играет еще один момент. Затем останавливается, разложив руки на клавиатуре, зажимая кулаками глаза. Я слышу, как он глотает порывы бешенства. Тем хуже для него! Вдруг он встряхивается, преодолевает себя, как будто ему удалось скинуть с плеч тяжелую цепь. Его взгляд смягчается, разливается в лучах и скользит по мне долгой, медленной лаской. Он подымается. Опирается на пианино. И мне улыбается медленно, медленно.
   Точно какая-то длинная, далекая рука делает мне знаки, берет меня, притягивает... Я остаюсь неподвижной. Я улыбаюсь ему. Он на меня смотрит, я смотрю на него... И время проходит. Мои слезы текут теперь, не смущая меня, не причиняя страдания. Кажется, что так и должно быть, что я была создана для этого момента, что вся жизнь была только подготовкой...
   Даже не говоря ни слова между собой, мы друг друга поняли...
   И воздух ночи, колебание умирающих аккордов, полное движения молчание весны проникает в нашу беззаботную душу, прибавляя иные ощущения и нашим живым, сознательным, возбужденным...
   Его рука лежит на моей. Они берут друг друга, закрываются, спаиваются герметически. Его лицо -- бледное, пылающее-- приближается, притягивает меня, задевает, касается...
   И веселый голос звенит, разрывая молчание.
   -- Что вы говорите... Жених? Так скоро женится? Через, несколько дней? И я не знаю ничего!
   Что это такое? Говорят... о ком? О нас. Говорят о нем, потому что он откидывается назад. Я сижу, я еще не думаю... После только я слышу уже произнесенные звуки: это. был голос Пьера... Пьер! Мой муж мой муж, которого я люблю...
   Я пришла в себя. Я очнулась с болью, тяжелой, тупой, бесконечной...
   Пьер продолжает говорить еще на пороге, с ним говорят, он отвечает. За карточными столиками смеются. Одна женщина говорит:
   -- Он молчалив, потому что очень влюблен.
   Другая добавляет:
   -- Однако он говорил об этом с Люси.
   -- Говорят обо мне? -- Я отвечаю, смеюсь. Я не вижу ничего. Я перестаю быть из тела, я становлюсь жестокой, твердой, из камня.
   Снова воцаряется молчание. Снова головы склоняются к столикам.
   Молчание! Я могу слушать себя, трогать. Мне возвращается зрение, кровь снова начинает циркулировать, мое тело становится телом, горячим, гибким. Я смотрю, я вижу.
   Он стоит, обернувшись к ночи. Он покачивается слегка. Руки в глубоких карманах смокинга. Затем он говорит медленно, каким-то ясновидящим голосом:
   -- Да, я женюсь на днях. Моя невеста очень красива. Я люблю ее. -- Он поворачивает голову ко мне. -- Да-с.
   -- Да-с, -- отвечаю я.
   -- Я вам не говорил об этом, зачем?
   Я с ним соглашаюсь медленно:
   -- Зачем?! Я вам тоже ведь не говорила, что я люблю мужа.
   Он кусает себе губу... Я подымаюсь...
   -- Мы чувствуем непреодолимое влечение друг к другу -- отчеканивает он, наклоняясь ко мне, -- Но... мы не хотим!..
   Я стою рядом, холодея. Я соглашаюсь с ним. Он приближает свое лицо, горящее, злое:
   -- Мы не хотим! Не правда ли?
   -- Нет, нет! Мы не хотим... мы не хотим...
   Я его благодарю за то, что он не хочет. Он отвечает, но притрагиваясь ко мне:
   -- Прощайте.
   Я отвечаю:
   -- Прощайте.
   Он становится боком, чтобы дать мне пройти. Я прохожу.
   Мы идем в соседнюю комнату.
   Глухой шум, какая-то придавленность. Наконец прощаются.
   Лестница, коридор.
   Тишина.
   -- Я очень устала, Пьер...
   Женщины иногда устают так. Ночь, тяжесть на душе.
   Он уехал. С первым поездом.
   Я знаю, что окружающая обстановка меня приведет в себя. Жизнь, обязанности, удовольствия, -- захватят меня. О, я надеюсь, это будет скоро! Я хочу примениться, попробовать...
   Я бы хотела забыть, стереть это...
   -- Пьер, Пьер! Будь требовательным, заставь меня помогать тебе во всем... Дайте мне посвятить себя маленьким, быть полезной, любимой?..
   Если бы он еще немного больше наклонился, если бы он мне сказал: я люблю тебя... Если бы он взял меня за руку: идем... Если бы он захотел... Если бы Пьер не вошел.
   Честная женщина! Чем я виновата в этом? Спасенная случаем...

----------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", No 1, 1912.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru