Франко Иван Яковлевич
Манипулянтка

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод О. Рувимовой и Р. Ольгина.

Ив. Франко.

ВЪ ПОТѢ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.

ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орѣховъ.

   

Манипулянтка *).

*) Названіе мелкихъ почтамтскихъ служащихъ женщинъ.

I.

   Целя проснулась рано, ровно въ половинѣ седьмого, проснулась по привычкѣ. У нея черезъ день утреннія занятія на почтѣ, гдѣ она работаетъ въ экспедиторской. Утреннія занятія начинаются въ семь часовъ и продолжаются до двухъ часовъ пополудни. Добросовѣстная и точная въ исполненіи своихъ обязанностей, какъ вообще всѣ женщины, допущенныя къ какой-нибудь общественной службѣ, Доля издавна привыкла просыпаться, нужно это или нѣтъ, въ половинѣ седьмого, и ни за что на свѣтѣ потомъ ужъ заснуть не можетъ. Нѣкоторое время вглядывалась она своими большими черными глазами въ противоположную стѣну, разрисованную синеватыми арабесками на сѣромъ фонѣ. Посреди стѣны висѣло большое зеркало, а по обѣ стороны его широкой золоченной рамы видны были двѣ группы фотографій въ деревянныхъ съ рѣзьбою рамочкахъ. Онѣ изображали ея подругъ по школѣ и по службѣ въ почтамтѣ. Глаза Дели довольно долго покоились на этихъ фотографіяхъ, хотя чертъ лица на нихъ нельзя было разглядѣть: въ комнаткѣ стоялъ полумракъ, такъ какъ единственное окно, выходившее на улицу, было закрыто деревянной шторой.
   -- Который можетъ быть часъ?-- шепнула Целя и, протянувъ руку, взяла съ круглаго, тутъ же въ головахъ у нея стоявшаго, столика маленькіе золотые карманные часы. Хоть она по опыту знала, что просыпается все въ одну и ту же пору, но сама все-таки себѣ не довѣряла.
   -- Половина седьмого!-- произнесла она.-- А мнѣ казалось, что я сегодня проспала. Правда, сегодня утромъ у меня нѣтъ занятій, но незачѣмъ давать себѣ поблажку. Просплю сегодня, такъ просплю и завтра и опоздаю на службу!
   Размышляя такимъ образомъ, подняла она голову и сѣла на постели. Она была въ одной рубашкѣ, обшитой сверху кружевомъ; перехваченная на плечахъ, рубашка закрывала ея грудь и плечи, оставляя обнаженными красивыя, словно изъ слоновой кости выточенныя руки и шею. На дворѣ стояло теплое майское утро. Мягкимъ розовымъ просвѣтомъ проходили лучи солнца сквозь спущенную штору въ комнату молодой дѣвушки, наполняя ее тепломъ и запахомъ весны, который смѣшивался съ запахомъ находящагося въ флаконѣ на туалетѣ одеколона и резеды, цвѣтущей въ большомъ горшкѣ на окнѣ. Нѣкоторое время Целя сидѣла какъ будто въ забытьи. Пріятно ей дышать этимъ теплымъ воздухомъ, насыщеннымъ ароматами, пріятно погружаться въ полусумракъ, сглаживающій всѣ очертанія и цвѣта, отдыхать въ этой тишинѣ, изрѣдка прерываемой грохотомъ колесъ или звукомъ далекой военной музыки, играющей маршъ гдѣ-то въ отдаленной улицѣ.
   Но забытье продолжалось не долго. Целя освободилась отъ него, тряхнула своей головкой съ коротко остриженными, мягкими, какъ шелкъ, пепельными волосами, надѣла чулки и туфельки собственной работы и быстро соскочила съ постели. Она чувствовала себя здоровой, свѣжей, молодой. Сонъ подкрѣпилъ ее; все, что было досаднаго или непріятнаго вчера, позавчера и во всемъ прошломъ, теперь для нея какъ будто не существовало. Полусонная еще мысль ея отдыхаетъ со свернутыми крылышками и не вылетаетъ за порогъ этой комнаты, не заглядываетъ въ будущее. Что будущее! Что прошедшее! Какъ-нибудь все обойдется!
   Въ эту минуту она чувствовала только то удовольствіе, какое даетъ намъ правильное движеніе собственной крови, теплота собственнаго тѣла, мягкое прикосновеніе собственной кожи, ощущеніе здоровья, силы и свѣжести собственныхъ мускуловъ. Она заглянула въ зеркало, шутливо моргнула своему изображенію и сердечно засмѣялась, показывая изъ-за нѣжныхъ розовыхъ губъ два ряда бѣлыхъ, ровныхъ и мелкихъ зубовъ.
   Минуту спустя, она ужъ была одѣта въ легкую коленкоровую юбчонку и бѣлую кофточку. Зато умыванье заняло у нея больше часу. Вода еще со вчерашняго вечера стояла готовая -- и Целя съ истиннымъ наслажденіемъ погружала въ нее свои руки, мыла мягкою губкою лицо, шею и руки, словно воробей отряхивая крупныя капли, нависавшія у нея на длинныхъ рѣсницахъ или катившіяся съ шеи на грудь. Это была пріятнѣйшая часть ея утренняго туалета, упрощеннаго насколько возможно въ виду предстоящихъ служебныхъ обязанностей; удовольствіе это было тѣмъ большее, что Целя могла вполнѣ испытать его только черезъ день, когда у нея были, занятія послѣ полудня. Въ часы утренней службы нужно было торопиться.
   Умывшись и вытершись полотенцемъ, Целя передъ зеркаломъ расчесала свои волосы, раздѣливъ ихъ надъ лбомъ на двѣ равныя части, а затѣмъ въ нѣсколько минутъ спокойно, систематично и безъ всякой посторонней помощи закончила свой туалетъ. Постоявъ съ минуту, выпрямившись посреди комнаты, она широко развела руками, потомъ сложила ихъ надъ головою и, опуская внизъ, слегка хрустнула пальцами. Потомъ она подошла къ окну и, слегка потянувъ за шнурокъ, подняла штору. Золотой волной хлынулъ солнечный свѣтъ въ комнату, заливая ее ослѣпляющимъ блескомъ. Закрывъ глаза лѣвой ладонью, Целя упивалась этимъ блескомъ, этимъ тепломъ, этимъ физическимъ наслажденіемъ и жизнью, весною и молодостью, улыбающаяся и румяная поклонилась она востоку и произнесла своимъ звучнымъ голосомъ:
   -- А! Какъ хорошо! Здравствуй солнце! Здравствуй весна! Здравствуй небо голубое!
   

II.

   -- А съ кѣмъ это вы, барышня, такъ бесѣдуете?-- раздался, вдругъ въ дверяхъ голосъ старой служанки, которая вошла убрать комнату Цели.
   -- Ахъ, Осипова, -- сказала Целя, не отвѣчая на этотъ вопросъ,-- не пора-ли уже завтракать?
   -- А что это вы себѣ, барышня, думаете? воскликнула добродушно Осипова.-- Вѣдь, вы сегодня не идете на службу -- и вмѣстѣ съ господами завтракаете. А господа еще спятъ. Развѣ только черезъ часъ завтракъ будетъ. Я еще огня не развела, даже кофе не молола.
   -- А, правда!-- сказала Целя, и голосъ ея задрожалъ легкимъ разочарованіемъ.-- Нужно ждать.
   На столикѣ лежала до половины прочитанная книжка, недѣлю тому назадъ взятая въ библіотекѣ. Целя была не изъ усердныхъ читательницъ, но въ такія минуты, какъ эта, когда нужно было ждать часа полтора, пойти никуда нельзя и разговаривать не съ кѣмъ, книжка была единственнымъ развлеченіемъ. Вотъ она и усѣлась у окна, съ той стороны, куда свѣтъ не падалъ, и начала читать въ то время, когда Осипова убирала постель и комнату. Но, вѣроятно, книжка не очень ее занимала, потому что, не дочитавъ и первой страницы, Целя отложила ее въ сторону, полила свои цвѣты, стерла пыль со столика, съ пары креселъ, съ большого стола, затѣмъ съ зеркала, съ фотографій и съ окна. Вертясь по своей комнатѣ, она попробовала было тихо затянуть какую-то пѣсенку, но пѣсня быстро оборвалась, а на лобъ дѣвушки набѣжало облачко.
   -- А если мнѣ совсѣмъ не доставляетъ удовольствія завтракать съ хозяевами!-- сказала она вдругъ, гордо подымая голову, словно отвѣчая на поклонъ.-- Если я не хочу слушать глупой болтовни стараго Темницкаго, ни служить предметомъ огнестрѣльныхъ взглядовъ молодого. Вѣдь я не обязана имъ подчиняться! Я вѣдь плачу имъ за столъ и квартиру! Не изъ милости же они меня держатъ!
   Вся фигурка ея дрожала отъ волненія при одномъ воспоминаніи о товарищахъ общихъ завтраковъ. Молодой лобъ наморщился, глаза потеряли свой ласковый солнечный блескъ, а вокругъ губъ обрисовалась складка боли и горечи, которую за минуту предъ тѣмъ никто бы тамъ не увидалъ.
   Целя была сирота, безъ отца, безъ матери. Старый дѣдъ помѣстилъ ее въ школѣ, а позже черезъ какихъ-то знакомыхъ досталъ ей мѣсто на почтѣ (безъ протекціи даже такого мизернаго мѣста достать нельзя), гдѣ, сдавъ требуемый экзаменъ, Целя принята была въ качествѣ одной изъ служащихъ. Больше старичекъ ничего для нея не могъ сдѣлать, да и за то, что сдѣлалъ, Целя благословляетъ его память. Жалованья, занимающихся въ экспедиторской,-- 35 гульденовъ въ мѣсяцъ -- хватаетъ на скромное содержаніе; уроки музыки на фортепіано и французскаго языка, которые она въ свободное время даетъ двумъ дочерямъ хозяина дома, доставляютъ ей средства на одежду и другія удовольствія жизни. Въ перспективѣ передъ нею рисуется черезъ какой-нибудь десятокъ съ лишнимъ лѣтъ службы самостоятельное почтовое отдѣленіе гдѣ-нибудь въ провинціи, маленькій домикъ съ маленькимъ огородцемъ въ маленькомъ городкѣ, цвѣты передъ окнами, старая служанка въ кухнѣ и тихая уединенная комнатка. Целина, правда, рѣдко забѣгаетъ мыслью въ такое далекое будущее, но всегда, когда ей это случается, начинаетъ почему-то вздыхать -- можетъ быть, отъ тоски по такой идиллической картинѣ, можетъ быть, отъ полусознаннаго чувства, что помимо этой идилличности эта картина скрываетъ въ себѣ какую-то пустоту, какой-то темный омутъ.
   По смерти дѣда Целя перешла на житье къ Темницкому. Темницкій былъ пріятелемъ покойнаго дѣда и у смертнаго одра его обѣщалъ ему заботиться о бѣдной одинокой сиротѣ. Темницкій былъ невысокаго ранга чиновникомъ на пенсіи, лѣтъ шестидесяти-пяти, имѣлъ жену, лѣтъ на пять старше себя, глухую, какъ пень, да одного сына, изучившаго въ Вѣнѣ медицину и практиковавшаго при тамошней клиникѣ. Темницкій былъ что называется "веселый старичекъ": лысый, съ большими усами и мохнатыми бровями, онъ имѣлъ румяныя щеки, мясистыя губы, всегда готовыя улыбаться, маленькіе, жиромъ заплывшіе глаза и здоровые зубы и при своей женѣ выглядѣлъ ея сыномъ, моложе ея лѣтъ на 20, по крайней мѣрѣ. Жилъ онъ на свою пенсію скромно и аккуратно, нигдѣ не служилъ и ничѣмъ не занимался. Весь день онъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ, курилъ трубку и читалъ газету, а вечеромъ отправлялся въ клубъ, откуда возвращался еще до десяти часовъ, чтобъ не платить "шперы" {Дворнику за отпиранье.}. Въ клубѣ, т. е. въ обществѣ своихъ ровесниковъ, онъ славился какъ хохотунъ и шутникъ, который, несмотря на свой седьмой десятокъ, до сихъ поръ не потерялъ охоты къ приключеніямъ или, какъ онъ самъ говорилъ, къ "маленькимъ волненіямъ". А когда онъ сидѣлъ дома за завтракомъ или обѣдомъ и все свободное отъ жеванія время наполнялъ своимъ разговоромъ, ласкающимъ, монотоннымъ и усыпляющимъ, онъ напоминалъ жирнаго кота, который, пріятно мурлыкая, глазъ не сводитъ съ лакомаго курка, но не хочетъ раньше времени трудиться хватать его, ибо хорошо знаетъ, что когда подойдетъ подходящій моментъ, то лакомый кусокъ самъ упадетъ въ его бархатныя лапки.
   Ужъ полгода жила Целя у Темницкихъ, ежедневно слушая монотонную воркотню Темницкаго и поглядывая на его двусмысленныя улыбки. Сначала ее забавляла его болтовня, но потомъ опротивѣли его монотонность и ограниченный кругозоръ его мыслей. Она пробовала съ нимъ спорить, но это оказалось невозможнымъ; всѣ ея слова онъ принималъ съ добродушнымъ смѣхомъ, какъ капризы малаго, избалованнаго ребенка. Но въ виду того, что Темницкій никогда не выходилъ изъ границъ добродушной шутки и не позволялъ себѣ ничего, что оскорбляло-бы приличіе, Целя чувствовала себя при немъ спокойной. Ее оберегалъ также трауръ, который она носила по смерти дѣда и который отчасти накладывалъ путы и на Темницкаго. Но вотъ нѣсколько недѣль назадъ прибылъ изъ Вѣны молодой врачъ Темницкій и сразу внесъ съ собой въ это тихое гнѣздо какой-то острый, удушливый запахъ, который съ первой минуты охватилъ Целю какой-то тревогою, началъ сжимать ея грудь какимъ-то неяснымъ предчувствіемъ тревоги и опасности.
   Докторъ Темницкій былъ высокій, плечистый, крѣпко сложенный мужчина, съ правильными чертами лица, съ непокорной темной растительностью. Движенія его были мѣрныя и солидныя, голосъ баритоновый, немного хриплый, взглядъ холодный и какъ-будто пронизывающій насквозь. Изъ каждаго его движенія, изъ каждаго слова его видно было, что этотъ человѣкъ очень высокаго мнѣнія о своемъ достоинствѣ, что онъ умѣетъ владѣть собой, но вмѣстѣ съ тѣмъ умѣетъ и любитъ властвовать надъ другими и привыкъ преодолѣвать всякія трудности, которыя стоятъ на пути его замысловъ. Врагъ всякой сантиментальности, онъ смотрѣлъ на свѣтъ холоднымъ глазомъ анатома и издавна привыкъ разсматривать всѣхъ и все только съ точки зрѣнія своего излюбленнаго "я". Врагъ игривости и шутокъ, онъ только одно выраженіе произносилъ съ истиннымъ оттѣнкомъ юмора -- это было еврейское выраженіе: "wus tojgt mir dus?" (на что это мнѣ пригодится?). Это былъ его девизъ, неотступная мѣрка, которую онъ прилагалъ къ каждой новой вещи, чтобъ оцѣнить ея достоинство. Однимъ словомъ это былъ человѣкъ насквозь "положительный" и реальный. Хотя ему было, навѣрное, не больше тридцати лѣтъ, но при всемъ томъ казалось, что у него никогда не было "шумной" молодости, что онъ никогда не отдавался никакимъ иллюзіямъ, не зналъ, что такое увлеченіе и энтузіазмъ, что вся его жизнь была ровной, простой линіей, безъ уклоненій, скачковъ и переворотовъ, безъ чрезмѣрныхъ напряженій, но и безъ слабости и отчаянія. Какъ въ хорошей машинѣ, такъ и у него, казалось, все было разсчитано, взвѣшено и заранѣе приведено къ устойчивому равновѣсію.
   Первая его встрѣча съ Целиною была очень холодна и шаблонна. Старый Темницкій представилъ ей своего сына, тотъ поклонился. Целя отвѣтила, доктора, пробормоталъ: "очень пріятно" и тотчасъ отвернулся, кончая свой прерванный разсказъ о какомъ-то клиническомъ случаѣ. Но черезъ короткое время, когда онъ увидалъ, что Целя его пристально оглядываетъ, сказалъ тѣмъ-же спокойнымъ и серьезнымъ тономъ:
   -- Я долженъ намъ, отецъ, показать фотографію моей невѣсты.
   Отецъ даже ротъ разинулъ и глаза вытаращилъ, ибо ни о какой невѣстѣ своего сына онъ до сихъ поръ ничего не слышалъ. Но сынъ, искоса посматривая на Целю, продолжалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:
   -- Дочь главнаго завѣдующаго вѣнскимъ госпиталемъ, единственная дочь и наслѣдница громаднаго зданія на Грабенѣ. Обрученіе было еще на масленной. Я не писалъ вамъ объ этомъ, потому что хотѣлъ сдѣлать вамъ сюрпризъ.
   Несмотря на это объясненіе, отецъ по переставалъ смотрѣть на сына съ удивленіемъ и недовѣріемъ. Глухая Темницкая, не слышавшая разговора, видѣла только, что "татко" забылъ о супѣ и, дотронувшись рукою къ его локтю, сказала гробовымъ голосомъ:
   -- "Татко", супъ выстынетъ!
   Тѣмъ временемъ докторъ, сидѣвшій за столомъ противъ Целины, обратился къ ней съ нѣсколькими совсѣмъ незначущими вопросами, на которые дѣвушка коротко отвѣтила, не подымая почти глазъ отъ тарелки. А когда обѣдъ кончился и, Целя поспѣшно ушла на службу, Темницкій, до сихъ поръ еле усидѣвшій отъ нетерпѣнія, обратился къ сыну:
   -- Бойся Бога, Милька! Что это за невѣста, о которой ты вспоминалъ?
   -- Невѣста?-- спокойно отвѣчалъ докторъ.-- Никакой невѣсты у меня нѣтъ.
   -- Ну, такъ я и думалъ. Но что-жъ это ты за исторіи выдумываешь?
   -- Это для нея,-- онъ мотнулъ головой въ направленіи комнаты Целины.-- Вижу, что всматривается въ меня, словно въ радугу. Ну, а я люблю каждый вопросъ сразу ставить ясно, реально. Пусть этотъ ребенокъ на мой счетъ не строитъ никакихъ иллюзій.
   -- Га, га, га!-- засмѣялся Темницкій.-- Однако, хитеръ же ты, докторъ! Надо правду сказать,-- хитеръ. При первой встрѣчѣ съ дѣвушкой сейчасъ и предупреждаетъ ее: подальше отъ меня! Я женихъ.
   -- Этакъ лучше,-- сказалъ серьезно докторъ.-- Пусть заранѣе знаетъ, чего отъ меня можно ждать и чего нельзя.
   Однако, повидимому, и самъ докторъ не очень хорошо зналъ, чего можно и чего нельзя отъ него ждать.
   Черезъ нѣсколько дней онъ сидѣлъ противъ Целины, мало обращая на нее вниманія, обмѣниваясь съ нею едва нѣсколькими незначительными фразами. Позже онъ сдѣлался еще молчаливѣе, о своей невѣстѣ не вспоминалъ, но вмѣсто этого, когда только Целя ни рѣшалась поднять глаза, она все встрѣчала его холодный взоръ, устремленный въ нее. Прошло еще нѣсколько, дней -- и въ черныхъ небольшихъ глазахъ доктора Целя замѣтила какія-то искорки, которыя сверкали какъ фосфоръ впотьмахъ, и разгорались съ каждымъ днемъ все сильнѣе. Было что-то непонятное и зловѣщее въ этихъ искоркахъ, что-то такое, что лишало Целю аппетита и охлаждало въ ней всякій порывъ радости. Когда порой докторъ заговаривалъ съ нею, она испытывала легкую дрожь во всемъ тѣлѣ, хотя до сихъ поръ между ними не произошло ничего такого, что давало-бы хоть тѣнь оправданія ея боязни.
   Между тѣмъ старикъ Темницкій говорилъ теперь еще больше, чѣмъ прежде, и рѣчь свою обращалъ почти исключительно къ Целинѣ. Язвилъ эмансипацію и эмансипантовъ, хотя Целя никогда не хотѣла изобразить изъ себя эмансипатку, откапывалъ старинные анекдоты про старыхъ дѣвъ, шутилъ надъ женщинами-чиновниками, женщинами-почтмейстерами и т. д. Наконецъ, Целя мало-по-малу начала догадываться, что все это разглагольствованіе не простое хлопанье языкомъ, но къ чему-то клонится, имѣетъ какую-то скрытую цѣль, -- какую, до этого она добраться не могла. Она чувствовала только, что по выслушаніи часовой болтовни Темницкаго ее охватываетъ какое-то утомленіе, какое-то отвращеніе къ міру и жизни, нежеланіе работать и думать. Неудивительно поэтому, что все это вмѣстѣ въ короткое время сдѣлало для нея невыносимыми общіе завтраки, обѣды и прогулки съ Темницкими.
   -- Нѣтъ, не пойду больше!-- говорила она, топая ногой въ своей комнатѣ, но всегда въ рѣшительный моментъ ее покидала сила воли и она шла.
   Она была совсѣмъ одинока. Темницкій былъ единственнымъ другомъ ея покойнаго дѣда, который и оставилъ его ей опекуномъ. Неудивительно, что ея дѣтская душа до послѣдней возможности держалась за эту послѣднюю нитку, которая такъ или иначе связывала ея настоящее съ прошлымъ. Отпустить эту нитку значило безповоротно отдаться волнамъ жизни безъ проводника, безъ точки опоры. Хотя молодая еще 18-лѣтняя дѣвушка, Целя все-таки знала уже изъ собственнаго печальнаго опыта и не изъ одного примѣра, что пускаться на эти волны не шутка.
   -- Но все-жъ таки они добрые люди, -- успокаивало ее ея золотое сердце.-- Пусть вѣрно, что у нихъ есть свои недостатки, но не мое дѣло осуждать ихъ. Со мной они вѣжливы и добры, такъ въ чемъ я могу упрекнуть ихъ? нѣтъ, нѣтъ, глупа я съ моимъ недовольствомъ, съ моей глупой тревогой! Безразсудная я, неблагодарная, вотъ что!
   И настроивъ такъ свои собственные нервы, она опять шла въ общество Темницкихъ, чтобъ снова вынести изъ него ту же тревогу, тотъ же упадокъ духа и разстройства нервовъ, что и раньше, только въ еще большей степени.
   

III.

   -- Э, что тамъ, -- сказала Целя, потряхивая головкой и переходя отъ окна къ зеркалу, -- дура я: порчу себѣ чудесное утро такими мыслями!
   Она взглянула на часы -- половина восьмого. Еще, по крайней мѣрѣ, часъ до завтрака. Целя взяла книжку, попробовала продолжать чтеніе, -- но изъ этого ничего не вышло. Солнце заглядывало въ книжку, блескъ его ослѣплялъ ея глаза. Вынужденное ежедневное семичасовое сидѣніе за столикомъ въ почтамтѣ было для молодого, жаждущаго движенія и свѣжаго воздуха, организма Цели и для ея живого темперамента тяжелой повинностью. А теперь еще сидѣть въ комнатѣ, какъ мышь въ норѣ! Нѣтъ, это просто грѣшно. Она бросила книжку и отправилась путешествовать по своей комнатѣ, отыскивая глазами, что бы можно было перенести, поставить на другое мѣсто или привести въ порядокъ. Но ничего такого не находилось.
   Въ это время дверь ея комнаты снова отворилась: вошла Осипова съ графиномъ свѣжей воды. Поставивъ воду, она стала, съ улыбкой глядя на Целю.
   -- Чего вы на меня смотрите, какъ на ворону?-- воскликнула Целя шутливо-обиженнымъ тономъ.
   -- Имѣю основаніе!-- отвѣтила Осипова, улыбаясь и загадочно подмаргивая.
   -- А, впрочемъ, если на васъ, барышня, другимъ можно смотрѣть, такъ отчего-жъ бы и Осиповой нельзя было?
   -- Какимъ другимъ?
   -- Каждому, кто только хочетъ. Вѣдь, вы, барышня, ежедневно семь часовъ словно на показъ сидите тамъ, за рѣшеткою. Кто хочетъ, можетъ придти и оглядывать васъ, сколько вздумается, и вы не можете запретить это.
   Целя вся вспыхнула румянцемъ.
   -- Фи, стыдитесь, Осипова!-- крикнула она съ непритворной досадой въ голосѣ.-- И вы ужъ научились отъ стараго барина колоть мнѣ глаза моей службою! Что вамъ моя служба сдѣлала, зачѣмъ вы изводите меня, перечисляя ея непріятности? Вы думаете, что я ихъ сама не чувствую, вы думаете, что мнѣ это мило? Но что же мнѣ дѣлать? Должна-жъ я какъ-нибудь жить! А лучше ѣсть свой хлѣбъ, хоть тяжко заработанный, нежели умирать съ голоду, или...
   Она не докончила. Слезы сдавливали ей горло. Она отвернулась къ шкафу и очень усердно начала что-то искать въ немъ среди навѣшанныхъ платьевъ.
   -- Простите, барышня!-- воскликнула старуха, не на шутку испугавшись ея внезапнаго волненія, -- что это вамъ въ голову пришло. Я насмѣхалась бы надъ нами за то, что вы находитесь на цесарской службѣ? Я, которая отъ десяти лѣтъ сама валандаюсь по чужимъ людямъ? Я насмѣхалась бы надъ вами? Вѣдь я такъ люблю васъ, какъ родная мать! Успокойтесь и посмотрите лучше, что я вамъ принесла.
   -- А что такое?-- весело спросила Целя, забывъ ужо объ испытанной только-что непріятности.
   Осипова достала изъ-за пазухи небольшой запечатанный конвертъ и, не говоря ни слова, съ улыбкой и загадочнымъ подмигиваньемъ подала его Целинѣ. На конвертѣ написано было только имя и фамилія, и все-таки, взглянувъ на этотъ адресъ, Целя опять вспыхнула. Почеркъ былъ ей извѣстенъ.
   -- А откуда это вы, Осипова, получили письмо?
   -- А это, барышня, далъ мнѣ знакомый почтальонъ. Онъ хотѣлъ занести его къ вамъ, но я ему и говорю: дайте, я сама отнесу.
   Если бъ Целя лучше вглядѣлась въ лицо старой женщины, то сразу догадалась-бы, что Осипова соврала. Но Целя вглядывалась въ письмо, которое держала, въ рукѣ, очевидно, колеблясь относительно того, что съ нимъ сдѣлать. Румянецъ исчезъ съ ея лица, розовыя губки сжались и въ глазахъ блеснуло въ родѣ гнѣва, возмущенія или нетерпѣнія. Наконецъ, она холодно и съ досадою сказала:
   -- Прошу васъ, Осипова, никогда не дѣлать этого больше. Никакихъ писемъ, ни посылокъ для меня не принимайте. Кому нужно ко мнѣ, пусть самъ приходитъ -- ужъ я буду знать, что ему отвѣтить.
   Сказавъ это, она отвернулась и подошла къ окну. Долго еще Осипова не двигалась съ мѣста и качала головой. Бѣдная женщина не знала, что собственно думать про свою барышню: было-ли для нея полученное письмо пріятно или непріятно и въ чемъ собственно говоря здѣсь дѣло?
   -- Ну, однако, она письмо взяла, не возвратила мнѣ! Значитъ, я еще ничего дурного не сдѣлала, -- проворчала бѣдная старушка и ушла въ кухню.
   А Целя стояла молча, одной рукой опираясь о раму окна, а другой держа письмо. Рука съ письмомъ дрожала. Наконецъ, Целя подняла руку и энергично кинула письмо на полъ.
   -- Чего этотъ дуракъ отъ меня хочетъ!-- крикнула она возмущаясь.-- Присталъ, какъ піявка, ходитъ за мной, какъ тѣнь, да еще компрометируетъ меня своими дурацкими письмами. Вотъ несчастье!
   Грудь ея очень волновалась, глаза блестѣли отъ подлиннаго гнѣва. Но минуту спустя Целя успокоилась, остыла отъ первой досады, подняла письмо и разрѣзала конвертъ ножницами. Вынувъ изъ него письмо, исписанное отъ начала до конца мелкими, некрасивыми, судорожно искривленными въ разныя стороны буквами, и взглянувъ на эти буквы, на первое слово обращенія, бросившееся ей въ текстѣ въ глаза, Целя разразилась громкимъ серебристымъ смѣхомъ.
   -- Что за дуракъ!-- сказала она весело.-- Даже сердиться на него нельзя серьезно, развѣ только смѣяться. Ну-ка, прочту я это письмо вмѣсто газеты. Должно быть, забавное, какъ и прежнія.
   И, поудобнѣе усѣвшись въ креслѣ, Целя развернула письмо на столикѣ и начала читать, время отъ времени прерывая чтеніе своими замѣчаніями, какъ будто разговаривая и поддразнивая его автора. "Третій разъ уже осмѣливаюсь я писать вамъ, хоть на два первыхъ письма не получилъ никакого отвѣта".
   -- Не получишь и на это! Не надѣйся!-- упрямо мотнувъ головой, сказала Целя.
   "Только послѣ тяжелой борьбы съ собою я рѣшился еще разъ доставить вамъ непріятность. Важность дѣла, ради котораго я такъ поступаю, оправдаетъ мою надоѣдливость".
   :-- Важность дѣла? Что тамъ за важное дѣло такое? Ха, ха, ха! Очевидно, то самое, что въ первыхъ письмахъ: "Вы, ангелъ, вы покорили мое сердце, безъ васъ я жить не могу"! и такъ далѣе безъ конца. Но мнѣ до этого нѣтъ ровно никакого дѣла. Я безъ васъ жить могу. Я васъ и слышать не хочу. Вы должны бы догадаться объ этомъ уже по одному моему взгляду, по каждой моей минѣ. Да, впрочемъ, какъ тутъ желать, чтобы этотъ господинъ догадался о чемъ-нибудь!-- докончила она съ презрительной улыбкой.
   "Серьезно обдумавъ свое положеніе и собравъ о васъ кой-какія нужныя свѣдѣнія"...
   -- Вотъ каковъ!-- вскрикнула Целя,-- онъ обо мнѣ свѣдѣнія собираетъ! Онъ шпіонитъ мое прошлое! Негодяй!
   "Я убѣдился, что внѣшній видъ не обманулъ меня, что, полюбивъ васъ съ перваго взгляда, я не потратилъ своего чувства на человѣка недостойнаго этого чувства. Я вполнѣ увѣренъ, что если-бъ вы согласились быть моей, мы могли-бъ устроить свою совмѣстную жизнь гармонично и счастливо, поскольку счастье зависѣло-бъ отъ насъ самихъ. Моихъ хоть и скромныхъ средствъ хватило-бы намъ, какъ запасъ про черный день, а тѣмъ временемъ мы зарабатывали бы на хлѣбъ честнымъ трудомъ".
   -- Каковъ! Какъ придумалъ! Не такъ глупъ, какъ кажется!-- шепнула Целя -- и облачко задумчивости легло на ея челѣ.
   Она изъ предыдущихъ писемъ ужъ знала этого оригинальнаго претендента на ея руку, знала, что его средства, о которыхъ онъ упоминалъ, это полученный въ наслѣдство отъ отца хуторокъ съ 30 моргами {3 морга = 2 дес.} земли, находившейся гдѣ-то недалеко отъ Львова и отданной въ аренду. Знала, что самъ ухаживатель занимается журналистикой и, нужно признать, что это именно и было одной изъ главныхъ причинъ ея антипатіи къ нему. Она такъ много наслышалась скверныхъ исторій о Львовскихъ журналистахъ, объ ихъ цинизмѣ, ночномъ пьянствѣ, буйствѣ и т. д., что ее бралъ ужасъ при мысли сдѣлаться женою такого чудовища. Къ тому же этотъ претендентъ былъ совсѣмъ не изъ красивыхъ. Сама молодая, здоровая и красивая, Целя и всюду любила красоту и грацію. Между тѣмъ, онъ, хотя былъ еще молодъ, ходилъ сгорбившись и словно разбитый, обладалъ широкимъ лицомъ, выдающимися скулами, имѣлъ какой-то испуганный и нерѣшительный видъ, блуждающее выраженіе глазъ, расплющенный носъ и рыжіе волосы. Если къ этому добавить его одежду, обыкновенно поношенную и какъ будто не на него шитую -- то вотъ вамъ портретъ автора тѣхъ любовныхъ писемъ, той "судьбы", которая представлялась Целинѣ.
   -- Это кандидатъ на Кульнаркивъ! {Часть города, въ которой находится домъ умалишенныхъ.} -- мелькнуло въ головѣ у Цели, когда она впервые увидала его на почтѣ въ то время, когда онъ сдавалъ письмо. Устремленные на нее съ выраженіемъ любопытства и удивленія сѣрые глаза чудовища возбуждали въ ней какую-то тревогу и въ то же время смѣхъ. Съ этихъ поръ онъ сталъ чаще приходить на почту, впиваться глазами въ каждое ея движеніе и сторожить на улицѣ, когда она шла на почту или возвращалась домой. Но никогда онъ не осмѣливался заговорить съ нею. Онъ шелъ издали, и если не могъ избѣгнуть встрѣчи съ нею лицомъ къ лицу, то кланялся украдкою и убѣгалъ во весь духъ, словно съ чѣмъ-нибудь краденнымъ. Но прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ такихъ нѣмыхъ ухаживаній онъ написалъ ей первое письмо, несмѣлое, нацарапанное, очевидно, дрожащей рукой, неудачное по стилю, однимъ словомъ смѣшное -- пресмѣшное. Целя очень смѣялась надъ нимъ и, хотя не знала имени своего нѣмого поклонника, все-таки сразу догадалась, что онъ и авторъ письма, подписаннаго "Семіонъ Стоколоса",-- одна и та же особа. И въ голову не пришло ей отвѣтить на это письмо. Черезъ мѣсяцъ она получила второе письмо, длинное, страстное и еще болѣе смѣшное въ своемъ горячемъ выраженіи чувства. Третье письмо неожиданнымъ образомъ было короткое и спокойное, такъ что Целя, ждавшая въ немъ опять долгихъ воздыханій и многочисленныхъ заклинаній и дифирамбовъ своей красотѣ, была немного разочарована и задумалась. Однако задумчивость ея продолжалась недолго.
   -- Глупая ты, Целька!-- воскликнула она сама къ себѣ.-- Все это вздоръ, комедія! Если онъ имѣетъ честныя намѣренія, то отчего не поступаетъ, какъ честные люди? Отчего не придетъ, не представится, не... Но что тамъ, будемъ читать дальніе!
   "Вы, навѣрное, спросите, отчего, чтобъ высказать вамъ все это, я выбираю не совсѣмъ удобный путь, приличествующій скорѣе трусу, чѣмъ мужчинѣ?"
   -- Ишь, каковъ!-- воскликнула Целя съ улыбкой, -- какъ отгадалъ!-- И хватаетъ у него рѣшительности назвать вещь ея именемъ, даже когда она касается его самого. Гм, рѣшительный человѣкъ!-- добавила она черезъ минуту,-- но только на бумагѣ! Ну, ну, что-то онъ дальше пишетъ?
   "Я, дѣйствительно, трусъ, не въ отношеніи необезпеченности и превратности жизни -- съ ними я боролся съ дѣтства и довольно удачно,-- но въ отношеніи тѣхъ людей, которыхъ люблю. Боюсь принести имъ малѣйшую непріятность и въ силу этого не разъ приношу ее помимо желанія, а это для меня еще мучительнѣе Я больнѣе, чѣмъ для нихъ самихъ. Чувствую, что мнѣ не достаетъ твердой почвы въ обращеніи съ людьми, какую даетъ общественное воспитаніе и увѣренность въ себѣ. Чувствую, что сама особа моя возбуждаетъ смѣхъ и жалость -- и это сразу отнимаетъ у меня всякую смѣлость. Я тоскую по людямъ, по дружбѣ, любви, счастьѣ -- и чувствую, что не могу достигнуть ихъ такъ, какъ достигаютъ тысячи другихъ. Такъ что же, не хочешь ли украсть ихъ изъ-за угла?-- навѣрное, спросите вы.
   -- Рехнулся, что ли!-- воскликнула Целя съ какимъ-то испугомъ.-- Точка въ точку отгадалъ мою мысль!
   "Нѣтъ, дорогая (ага, "дорогая!" Уже снова начинаетъ!-- шепнула Целя), я хочу только схватить одну ниточку, которая ведетъ къ мотку, а потомъ всю жизнь, всѣ свои силы посвятить на достиженіе того, что другимъ болѣе счастливая судьба даритъ безъ труда. Теперь вы знаете меня только со стороны неказистой моей наружности. Поэтому я ни о чемъ больше не прошу, какъ лишь объ одномъ: позвольте мнѣ дать вамъ возможность познакомиться со мною ближе. Я не хотѣлъ бы безъ вашего желанія дѣлать какіе-либо шаги въ этомъ направленіи, чтобъ не подвергнуть васъ насмѣшкамъ, колкостямъ и непріятностямъ со стороны людей, у которыхъ вы живете. Я, впрочемъ, знаю этихъ людей, хоть и не близко, и могу вамъ только одно сказать: берегитесь одинаково какъ отца, такъ и сына!"
   -- Ого, вотъ уже и жало гадюки!-- шепнула Целя, прикусывая блѣднѣющія губы.
   "Такъ чего жъ я хочу? спросите вы. Одного только: позвольте мнѣ стать ближе къ вамъ, дать вамъ возможность ближе узнать меня! Дайте мнѣ знакъ, что не питаете ко мнѣ антипатіи, что близость моя не будетъ вамъ непріятна! Напишите..."
   -- Дуракъ!-- крикнула Целя, топая ногою и не дочитывая письма.-- Вретъ онъ! Не любитъ онъ меня, если можетъ писать такія глупости. Позволь ему приблизиться ко мнѣ! Развѣ я ему запрещаю? Но тутъ именно и есть хитрость, подлый подвохъ. Натворитъ какихъ-нибудь глупостей, скомпрометируетъ меня, а потомъ скажетъ: сами вы позволили! Нѣтъ, нѣтъ, не хочу и слышать о немъ! Дамъ ему знать, чтобы онъ мнѣ больше на глаза не показывался. "Что не питаете ко мнѣ антипатіи, что моя близость не будетъ вамъ непріятна!" Ну, откуда мнѣ это знать? Тьфу! Это какая-то безкровная слизь, какая-то рѣпа, а не мужчина! Ну, и хороша бъ я была, если бъ отдалаиему руку! Онъ замучилъ бы меня своими нѣжностями и подозрѣніями! Всѣ жилы изъ меня бы вымоталъ! Нѣтъ, лучше остаться тѣмъ, что я теперь, нежели связать свою судьбу съ такимъ никуда негоднымъ человѣкомъ!
   И Целя бросила письмо несчастнаго поклонника на столъ, прошлась нѣсколько разъ по комнатѣ, чтобъ успокоиться, а затѣмъ изорвала письмо вмѣстѣ съ конвертомъ на мелкіе кусочки и понесла къ окну, чтобъ выбросить вонъ. Но когда она высунулась изъ окна, то увидала, что на углу улицы, противъ окна, стоялъ авторъ письма, глазами впившись въ окно. Появленіе Цели, очевидно, испугало его, -- онъ метнулся какъ ошпаренный и хотѣлъ бѣжать, но не могъ оторвать глазъ отъ окна. Эта картинка показалась Целѣ такой комичной, что она расхохоталась во все горло. А затѣмъ сильнымъ размахомъ руки она выбросила мелкіе кусочки изорваннаго письма. Словно снѣговыя пушинки, посылались они внизъ, крутясь и разлетаясь въ разныя стороны. Нѣсколько изъ нихъ, покрутившись и погулявъ на волнахъ легонькаго вѣтра, упало на шляпу Семіона Стоколосы, который съ испуганнымъ видомъ, блѣдный и какъ будто прикованный къ каменному тротуару, все еще стоялъ на углу улицы.
   

IV.

   -- Прошу завтракать!-- сказала старая Осиповна, пріотворивъ дверь комнаты. Целя вздрогнула отъ ея голоса, но тотчасъ же успокоилась, тряхнула головой и, оглянувшись въ зеркало да поправивъ красную бархатную ленточку, которою перевязала свои короткіе волосы, пошла въ столовую.
   Темницкіе сидѣли уже за столомъ,-- и сидѣли собственно мужчины, а старуха Темницкая наливала кофе, то-и-дѣло шевеля поблекшими губами, точно вела какіе-то нескончаемые, слышные только ея глухимъ ушамъ разговоры съ какими-то невидимыми сосѣдями.
   Впрочемъ, за столомъ старушка отзывалась очень рѣдко и сидѣла, вперивъ во что-нибудь глаза, словно бы не видѣла ничего дальше кругомъ. Целя очень жалѣла ее, старалась услуживать ей за столомъ, знаками говорить съ нею. Но сначала старушка почувствовала себя какъ-то сконфуженной этими непривычными для нея проявленіями вниманія и сочувствія. Издавна привыкла она къ тому, что самые близкіе ее совершенно игнорировали и считали чуть ли но какимъ-то неодушевленнымъ предметомъ; поэтому и не удивительно, что сначала она даже съ подозрѣніемъ смотрѣла на Целю, думая, что молодая дѣвушка хочетъ пріобрѣсти ея ласку для какихъ-то своихъ цѣлей. Но убѣдившись, что Целина совсѣмъ далека отъ какихъ-либо своекорыстныхъ замысловъ, старушка мало-по-малу привыкла къ оказываемому ей вниманію и принимала его какъ-то апатично, ничѣмъ не выдавая, что оно ей доставляетъ удовольствіе. Но и апатія эта ни капли не измѣнила теплаго и сердечнаго отношенія Целины, не ослабила ея сочувствія къ несчастной старой женщинѣ, еще при жизни выродившейся въ старую тряпку.
   -- А, вотъ и она, наша манипулянтка!-- весело воскликнулъ старый Темницкій.-- Здравствуйте. Какъ же вамъ спалось? Что хорошенькаго снилось?
   Тѣмъ временемъ докторъ молча всталъ съ кресла, приблизился къ ней и пробормоталъ:
   -- Здравствуйте!
   Целя обыкновенно подавала ему руку, которую тотъ жалъ по-товарищески. Но сегодня докторъ, здороваясь, быстро поднесъ ея руку къ губамъ и поцѣловалъ. Целя почувствовала горячее прикосновеніе его губъ и дернула руку, какъ ошпаренная, при чемъ густой румянецъ залилъ ея лицо по самыя уши. А докторъ, какъ ни въ чемъ не бывало, спокойно обернулся и сѣлъ на своемъ мѣстѣ.
   Целя была взволнована до глубины души и не сѣла, а начала возиться около старухи Темницкой, какъ бы помогая ей наливать кофе, а на самомъ дѣлѣ стараясь успокоиться.
   -- Что жъ это наша эмансипантка такъ не милостива, что даже не отвѣчаетъ на привѣтъ старика?-- шутливымъ тономъ сказалъ Темницкій.-- А правда, правда, старый долженъ знать, что молодыя барышни и къ тому еще изъ новаго, ученаго, самостоятельнаго поколѣнія имѣютъ свои особыя правила, свой особый образъ жизни и всегда охотнѣе отвѣчаютъ молодымъ, нежели старикамъ.
   -- Но, папочка!-- Целя перенесла это интимное обращеніе на старика Темницкаго съ своего покойнаго дѣдушки, -- какая-жъ я эмансипантка!
   -- Ну, ну, ну, будто бы мы старые ужъ такъ глупы и ничего не понимаемъ! Короткіе волосы, синенькіе чулочки, служба въ канцеляріи, самостоятельная жизнь... степь широкая, свѣтъ открытый... alleinstehende junge Daine {Самостоятельная молодая женщина.}, и т. д. и т. д.
   -- А когда это вы, папочка, видѣли у меня синіе чулочки?-- отвѣтила Целя, стараясь обратить все въ шутку, хотя изъ тона всего разговора на нее вѣяло какою-то душною и непріятною атмосферою.
   -- Ха, ха, ха!-- смѣялся Темницкій въ то время, какъ докторъ, склонившись надъ своей чашкой, медленно, систематически пилъ кофе.-- Ха, ха, ха! Я вполнѣ увѣренъ, что Целя и сейчасъ въ синихъ чулкахъ! Что, не угадалъ? Ну-ка, докажите намъ, что это неправда!
   -- Ай, ай, ай, какъ вы, папочка, сегодня остроумны! съ ироніей сказала Целя, кивая головой и берясь за завтракъ. Между тѣмъ Темницкій ужъ окончилъ свой кофе и, вытеревъ губы да опершись локтемъ о столъ, не сводилъ глазъ съ Цели, стараясь уловить каждое ея движеніе, каждый взглядъ.
   -- Го, го, го!-- неутомимо продолжалъ старикъ: -- савантки, обсервантки, манипулянтки и эмансипантки, новое поколѣніе, равноправное съ мужчинами, жизнь на собственный счетъ, завоеваніе будущаго! какже, какже, кто не зналъ бы васъ ближе, тотъ вмѣсто святыхъ купилъ бы. Но насъ, старыхъ воробьевъ, на этомъ не словите. Ужъ если мы что знаемъ, такъ знаемъ. Знаемъ, что женщина -- все женщина. Не одинъ дуракъ думаетъ: а, это новый типъ, это женщина самостоятельная, устроительница своей судьбы, живетъ собственнымъ трудомъ! А онъ и не знаетъ, что этой устроительницѣ совсѣмъ чего-то иного хочется. Все мода и только. Выла мода на кринолины, потомъ на пуфы, потомъ на шляпки съ птичками, потомъ на тюрнюры,-- настала мода и на эмансипацію, на равноправіе, устроеніе будущаго собственными силами. А все это -- совершенно одно и то же: и кринолины, и пуфы, и тюрнюры, и эмансипація. Все имѣетъ только одну цѣль -- добыть сердце мужчины, поохотиться на мужей, ловить усатую половину человѣчества.
   -- Но, однако, папочка, вы не станете отрицать,-- заговорила медленно Целя, у которой этотъ разговоръ отымалъ всякій аппетитъ.-- но Темницкій не далъ ей окончить.
   -- Стану, дитя мое, все стану отрицать, ибо знаю, что на свѣтѣ говорится. Выслушайте слова старика. Старикъ не говоритъ на вѣтеръ.
   -- Однако, папа,-- отозвался докторъ, которому также надоѣлъ этотъ разговоръ -- что это вы за тему выбрали разговора!
   Какъ будто бы папа когда-нибудь говорилъ на другія темы!
   -- Тема, сынъ мой, такая хорошая, какъ и всякая другая. Ты видишь, какія теперь времена пошли? Времена выставокъ, объявленій и рекламы. У кого есть какой-нибудь товаръ, что-нибудь особенное, какая-нибудь цѣнная вещь, сейчасъ ее выноситъ на показъ, въ газетахъ объявляетъ, на улицахъ афишируетъ, на всѣ четыре стороны свѣта трубитъ и барабанитъ. Что, развѣ неправда?
   Докторъ и Целя слушали это предисловіе молча, не зная къ чему оно ведетъ
   -- А видите, старикъ не вретъ!-- сказалъ, усмѣхаясь, "папочка".-- То-то и есть, что не мѣшаетъ иногда послушать старика. Ну, теперь представьте себѣ такую барышню, которую судьба обидѣла средствами. Есть здоровье, есть такое-сякое личико, бровки, глазки, есть вкусъ къ жизни и удовольствіямъ, рада бы, бѣдняга, и среди людей показаться, а тутъ условія на привязи держатъ, дома бѣднота да тѣснота, къ порядочному обществу двери заперты... Что дѣлать? То, что есть цѣннаго и красиваго -- личико, глазки, бровки, волосики, ручки -- Темницкій перечислялъ все это съ какимъ-то особеннымъ удареніемъ, моргая то въ сторону Цели, то въ сторону доктора и жмуря глаза, словно котъ на солнцѣ,-- все это можно показать публикѣ развѣ только разъ въ недѣлю, въ церкви. Этого мало! И вотъ такое бѣдное созданіе идетъ въ практикантки, телеграфистки, телефонистки -- однимъ словомъ, куда-нибудь на общественную службу, гдѣ могла бы сидѣть на виду у всѣхъ, словно на выставкѣ за стекломъ. Кто хочетъ, можетъ прійти и осмотрѣть, можетъ даже попросить ее встать и пройтись. "Простите, нѣтъ-ли для меня письма poste restante?" -- "По какому адресу?" -- "А 34". И наша эмансипантка встаетъ и идетъ къ полкѣ съ письмами. А тутъ А -- первая буква азбуки,-- и мѣсто ея находится на самой высшей полкѣ. Вотъ бѣдное созданіе беретъ кресло, приставляетъ и со всей чиновничьей солидностью, а вмѣстѣ съ тѣмъ и со всей дѣвичьей граціей взлѣзаетъ на кресло, становится на пальчики и ищетъ, ищетъ, ищетъ на верхней полкѣ такъ долго, пока любопытный гость не оглядѣлъ въ совершенствѣ и ножекъ, и таліи, и ручекъ, и шейки и всего, что етаинтересуетъ. "Нѣтъ, извините, ничего нѣтъ!" -- "Спасибо, простите!" А черезъ минуту другой такъ же спрашиваетъ, потомъ третій, четвертый и т. д. Не жизнь это развѣ? Къ счастью есть еще государство, которое платитъ за подобную комедію. А я вполнѣ убѣжденъ, что если бы открыли вдвое больше мѣстъ въ этакомъ родѣ и если бъ не только тамъ не платили, но брали еще съ нихъ, то и въ такомъ случаѣ отъ кандидатокъ не было бы отбою.
   -- Чудесно вы насъ разрисовали,.нечего сказать!-- воскликнула Целя.
   -- А развѣ я по правду говорю?
   -- Разумѣется, неправду!-- съ нервнымъ удареніемъ отвѣтила Целя.
   -- Что?-- вскрикнулъ Темницкій,-- вы смѣете говорить, что неправду?
   -- Конечно, неправду! Вѣдь, вы на моемъ собственномъ примѣрѣ могли бы убѣдиться, что это не такъ. Вѣдь, признаете же вы, что я совсѣмъ не интересуюсь тѣмъ, чтобъ показать себя, но чтобы честно заработать кусокъ хлѣба.
   -- Ну, ну, я, вѣдь, не про васъ говорилъ!-- отвѣтилъ старикъ, шутливо жмуря глаза.-- Вы, вѣдь, во всемъ исключеніе, во всемъ не похожи на другихъ. Хо-о-отя -- это "о" онъ тянулъ какимъ-то пѣвучимъ голосомъ, склонивъ при этомъ голову влѣво, какъ поющая канарейка,-- если-бъ пришлось святую правду сказать, то я сказалъ бы, что и у васъ не безъ задоринки.
   -- Безъ какой задоринки?-- рѣзко спросила Целя.
   -- Нечего мнѣ вамъ растолковывать. Что знаю, то знаю.
   -- Если вы бросаете на меня подозрѣніе, то обязаны объясниться, потому что иначе я должна такое отношеніе назвать... назвать...
   Дыханіе захватило въ груди Цели. Что-то жгло глаза, словно сдавленныя слезы, которыя съ силою стремились брызнуть. Но она сдержалась и сохранила спокойный видъ, главнымъ образомъ, потому, что чувствовала устремленные на себя пронизывающіе глаза доктора.
   -- Прошу не называть никакъ,-- сказалъ, добродушно усмѣхаясь, Темницкій.-- Меня вы словами въ тупикъ не правите. Прежде скажите намъ, что это за господинъ торчалъ тутъ сегодня на улицѣ предъ нашими окнами и что за кусочки бумаги вы бросили ему на голову?
   Онъ сказалъ это такъ увѣренно и спокойно, что можно было думать, что онъ знаетъ далеко больше, нежели высказываетъ и беретъ только для примѣра первый попавшійся ему подходящій фактъ.
   Целя поблѣднѣла при этихъ словахъ.
   -- Такой вопросъ,-- вскрикнула она, вставая изъ-за стола, свидѣтельствуетъ о низкомъ образѣ мыслей.
   -- Однако, папа, какъ вы можете до такой степени забываться!-- поспѣшно сказалъ докторъ, видя, что Целя бросилась къ дверямъ.
   Не оглядываясь, Целя быстро вышла, и въ своей комнатѣ упала лицомъ на подушку. Ей хотѣлось плакать. Намекъ Темницкаго былъ слишкомъ глупъ и неоснователенъ, чтобъ въ самомъ дѣлѣ обидѣться. Больно ей было только отъ этихъ циничныхъ уколовъ, направленныхъ противъ, вообще, женщинъ, ищущихъ собственнаго заработка, но въ то же время понемногу утѣшало ее то, что докторъ въ этомъ вопросѣ сталъ какъ-будто на ея сторону. Она сама не знала; отчего это, хотя и очень слабое выраженіе сочувствія, принесло ей облегченіе. Успокоившись немного, она встала и пошла на урокъ.
   -- Однако, папа,-- сказалъ по уходѣ Цели докторъ, закуривая папиросу,-- я въ самомъ дѣлѣ не понимаю, что и думать...
   -- О чемъ?
   -- До сихъ поръ я считалъ васъ человѣкомъ, который никогда не забывалъ объ общепринятыхъ формахъ приличія.
   -- Ну, ну, ну, сынъ начинаетъ читать мораль отцу!-- вскрикнулъ старикъ, живо бросаясь въ кресло.-- Брось эту роль, потому что она тебѣ очень не къ лицу!
   -- Нѣтъ, папа,-- сказалъ съ непоколебимымъ спокойствіемъ докторъ,-- я въ самомъ дѣлѣ не узнаю васъ. Вы перестаете владѣть собою. Начинаете видѣть то, чего нѣтъ. Мнѣ и не снилось морализировать, но думается, что простая деликатность требуетъ, чтобы вы обращались съ нею прилично.
   -- А если у меня есть своя цѣль такъ именно обращаться съ нею?
   -- Твоя цѣль?-- медленно повторилъ докторъ. Какая?
   -- Это ужъ мое дѣло. Я, вѣдь, не спрашиваю тебя, какая у тебя цѣль услуживать ей во время обѣда, поддакивать ея словамъ, не сводя съ нея глазъ и цѣлуя ея руки.
   -- Какая... у меня... цѣль? Что это вамъ снится? Какую-жъ я могу имѣть цѣль?
   -- Это меня не касается. Имѣй, какую хочешь, но позволь и мнѣ имѣть свою. Впрочемъ, кто знаетъ,-- щуря глаза и качаясь въ креслѣ, добавилъ насмѣшливо старикъ -- не сойдутся-ли въ концѣ концовъ наши дорожки? Кто знаетъ, не будетъ ли то, что ты называешь отсутствіемъ вѣжливости, наилучшимъ твоимъ союзникомъ?
   Докторъ съ удивленіемъ устремилъ взоръ въ отца. Онъ начиналъ узнавать его съ такой стороны, которой до сихъ поръ и не подозрѣвалъ,-- со стороны больше животной, нежели человѣческой. Игривая улыбка, свѣтившаяся на губахъ этого человѣка, въ его глазахъ приняла вдругъ какой-то гадкій, циничный оттѣнокъ, хотя подобная улыбка на устахъ другихъ людей совсѣмъ его не оскорбляла. Но это былъ его отецъ! Весь этотъ коротенькій разговоръ произвелъ на него очень непріятное впечатлѣніе, хоть онъ и самъ не умѣлъ себѣ какъ слѣдуетъ объяснить, что именно въ немъ было такого непріятнаго. Онъ хотѣлъ поэтому перевести разговоръ на другую тему.
   -- Однако, признайтесь, папа, что выдумка съ человѣкомъ, торчащимъ подъ окнами и бросаемыми въ него бумажками, была не очень удачна.
   -- Выдумка? Что это ты говоришь! Это, вѣдь, чистехонькая правда! Я самъ это видѣлъ и не съ сегодняшняго дня вижу этого вздыхающаго Адониса. Ха, ха, ха! Если-бъ ты увидалъ, что это за Адонисъ! Совершенный орангутангъ. А наша эмансипантка, видно, совсѣмъ таки къ нему благосклонна.
   -- Ну, что вы говорите!-- воскликнулъ докторъ съ удивленіемъ.
   -- Говорю, что знаю. Я присматриваю за нимъ и за нею. Переписываются, видаются на улицѣ, а, можетъ, и еще гдѣ-нибудь. Навѣрняка не знаю, но подозрѣваю, имѣю вѣрные указанія и слѣды... Однимъ словомъ, увѣряю тебя, что не всякая женщина, что ходитъ въ длинномъ платьѣ -- весталка.
   -- Это старая пѣсня,-- сказалъ докторъ, пересиливъ свое волненіе. Но все-таки я не предполагалъ...
   -- Докторъ -- и не предполагалъ!-- крикнулъ Темницкій.-- Ха, ха, ха! Вѣдь, предположеніе -- это первый шагъ къ правдѣ! Или какъ тамъ ваша наука говоритъ, а?
   Вмѣсто отвѣта докторъ подалъ отцу свою широкую ладонь. Оба эти честные человѣчки совершенно поняли другъ друга.
   

V.

   Солнце жгло немилосердно. На юго-западной сторонѣ небосклона черная, какъ уголь, туча висѣла такъ низко, что казалось, будто лѣвое ея крыло, словно громадная оборванная хоругвь, нацѣплено было на золоченномъ остріи верхушки башни ратуши. Въ воздухѣ пахло сыростью. По улицамъ ползли бочки съ водою, поливая пыль, да гремѣли фаэтоны. Обращенныя къ солнцу окна зданій закрыты были шторами. На балконахъ въ деревянныхъ кадкахъ недвижно стояли олеандры. По тротуарамъ сновали немногочисленные прохожіе; только въ небольшомъ скверѣ въ тѣни деревъ, вокругъ плещущаго фонтана, забавлялась куча дѣтей подъ присмотромъ нянекъ.
   Было три четверти второго. Целя въ лѣтнемъ, бронзоваго цвѣта пальто и въ бѣлой соломенной шляпѣ съ широкими полями и красно-желтой кокардой спѣшила на почту. Несмотря на жару, она по привычкѣ шла быстро. Въ ея движеніяхъ замѣтно было какое то нервное раздраженіе. Лицо ея было опущено, губы стиснуты, и лобъ то и дѣло морщился отъ какихъ то мрачныхъ, неотступныхъ думъ.
   Дѣйствительно, послѣ той сцены, какая произошла между нею и Темницкими за завтракомъ, она возымѣла твердое намѣреніе не показываться больше въ ихъ столовой. Какъ бы угадывая ея рѣшеніе, докторъ Темницкій встрѣтилъ ее, когда она возвращалась съ перваго этажа, съ урока, вошелъ съ нею въ ея комнату (что-жъ, вѣдь, этого она не могла ему запретить!) и началъ просить у нея прощенія за отцовскую грубость. Нужно простить старику его болтовню. Старость не радость -- человѣкъ съ годами помимо воли черствѣетъ и видитъ все въ болѣе томномъ свѣтѣ, если особенно это новая вещь, къ которой онъ не привыкъ и важности которой не понимаетъ. Волей неволей Целя должна была согласиться съ нимъ, должна была увѣрить его, что не сердится, за что взамѣнъ онъ увѣрялъ, что отецъ въ ея присутствіи такъ не позволитъ себѣ больше ничего подобнаго.
   Затѣмъ докторъ началъ разспрашивать ее про ея жизнь, службу, надежды на будущее, проявляя спокойный, но простой и искренній интересъ. Такъ они разговаривали съ полчаса, онъ -- сидя въ креслѣ у большого стола, она -- подлѣ окна. Двери, выходящія изъ комнаты въ кухню, были открыты, такъ что видно было снующую около печи Осипову.
   Целя, которой встрѣча съ докторомъ сначала была непріятна, скоро почувствовала себя побѣжденной и успокоенной ровнымъ тономъ разговора, свободными и стройными движеніями, искренностью, далекою отъ всякой аффектаціи, и тѣмъ дружескимъ добродушіемъ, съ какимъ онъ оправдывалъ передъ нею не тактичный поступокъ отца или съ какимъ улыбался, слушая ея мечты о ея будущей жизни, когда она будетъ старой почтмейстершей гдѣ-то въ уединенномъ домикѣ въ глухомъ провинціальномъ городкѣ.
   Теперь она могла къ нему приглядѣться лучше. Онъ вовсе не былъ такимъ суровымъ и страшнымъ, какимъ показался ей въ первую минуту. Въ глазахъ его не сверкали тѣ зловѣщія искорки, которыя приводили ее въ такое замѣшательство и мучили до сихъ поръ. Онъ былъ очень ровенъ, простъ, натураленъ, а чувство собственной силы и увѣренность въ себѣ придавали ему въ ея глазахъ какую то необыкновенную привлекательность. Помимо ея воли напрашивалась у нея мысль:
   -- Вотъ если бы можно было пройти жизненный путь, опираясь на сильную руку такого человѣка!
   Однако желаніе это было далеко отъ окраски какимъ либо чувствомъ, которое могло бы смутить спокойное теченіе ихъ разговора. Это былъ выводъ чисто логическій, теоретическій, не задѣвавшій ея сердца и не волновавшій крови. Она знала, что это вещь невозможная, и не рисовала себѣ никакихъ иллюзій.
   Тѣмъ не менѣе обѣдъ, къ которому она вопреки своему прежнему рѣшенію, вышла въ общую столовую, снова раздражилъ ее и разстроилъ нервы въ высокой степени. Правда, старикъ Темницкій на этотъ разъ молчалъ, а говорилъ только докторъ. Разумѣется также, что разговоръ имѣлъ совсѣмъ иной характеръ, нежели предыдущіе, но собственно потому, что онъ и задѣлъ ее совсѣмъ съ другой, неожиданной стороны -- и тѣмъ сильнѣйшее произвелъ на нее впечатлѣніе.
   Ни съ того, ни съ сего, докторъ завелъ рѣчь о своей невѣстѣ. Онъ показалъ Целѣ два ея письма, писанныхъ по-нѣмецки, прочелъ даже изъ нихъ кое-какіе отрывки текста, спрашивалъ совѣта: женщины де женщинъ всегда лучше понимаютъ,. чѣмъ мужчины, и эти письма, на его взглядъ, указываютъ на полное несходство ихъ характеровъ, на недостатокъ у его невѣсты любви къ нему и даже простой нѣжности, на поверхностный образъ мыслей, эгоизмъ и другіе подобные недостатки. Бѣдной Целѣ крайне непріятенъ былъ этотъ разговоръ, такъ какъ текста писемъ, писанныхъ въ означенной части на вѣнскомъ патуа, она не совсѣмъ понимала, а тѣ отрывки, которые она поняла, показались ей очень банальными и ничего незначущими. Она присматривалась только къ почерку, но и онъ былъ неопредѣленный -- не то женскій, не то мужской. Ясное дѣло, что она никакого сужденія объ этихъ письмахъ и ихъ авторѣ высказать не могла. Докторъ, впрочемъ, не очень и настаивалъ на этомъ. Видно было, что письма эти были для него только поводомъ высказать предъ Целиною свои взгляды на любовь и семейную жизнь. Гармонія характеровъ, темпераментовъ, симпатій -- вотъ что главное. Средства -- неважны, средства въ его головѣ и рукахъ. Онъ хочетъ разорвать тѣ цѣни, въ которыя и такъ его помимо его желанія впутали. По секрету онъ признался Целѣ, что его невѣста моложе его только двумя годами, и для дѣвицы это возрастъ очень солидный. Впрочемъ, его поражаетъ у его невѣсты отсутствіе всякой мысли о жизни, ея задачахъ и обязанностяхъ. Женщина, которая ни о чемъ не думаетъ, кромѣ нарядовъ и развлеченій, которая не въ состояніи стоять на собственныхъ ногахъ, жить въ случаѣ необходимости собственнымъ трудомъ,-- такая женщина въ наши времена и въ семейной жизни не исполнитъ своего назначенія. Ибо какое же воспитаніе сумѣетъ она дать своимъ дѣтямъ? Какимъ образомъ сможетъ она поддержать мужа въ моментъ сомнѣній и отчаянья? А средства даже самыя большія никого не спасутъ ни отъ сомнѣній, тревогъ и отчаянья, ни даже отъ нужды матеріальной.
   Рѣчь доктора текла гладко, плавно, словно журчащій потокъ, и каждое слово съ удивительной силой попадало въ сердце бѣдной дѣвушки. Что въ нихъ такое было, что волновало и тревожило ее, но вмѣстѣ съ тѣмъ охватывало какой-то радостной дрожью? Вѣдь, ничего тутъ не сказано по ея адресу, а особа, давшая поводъ этимъ изліяніямъ, была ей совсѣмъ чужда и незнакома!..
   Правда, докторъ высказывалъ ясно и обстоятельно много такихъ мыслей, до которыхъ и сама она дошла путемъ опыта и собственной умственной работы, но почему жъ эти мысли, высказанныя его устами, были въ ея глазахъ такъ новы, заманчивы и цѣнны, вылетали предъ ея умственнымъ взоромъ, словно яркія огненныя ракеты? Нѣсколько разъ докторъ какъ бы случайно коснулся -- правда, очень деликатно -- такихъ вещей, которыя частенько бывали предметомъ ея затаенныхъ грезъ и тихихъ, почти несознаваемыхъ желаній,-- и всякій разъ Целя чувствовала какъ бы прикосновеніе паутины, чувствовала, какъ какая-то электрическая искра пробѣгала по всему ея тѣлу.
   Не удивительно поэтому, что все время обѣда, подъ впечатлѣніемъ докторскихъ разговоровъ и признаній, Целя сидѣла, какъ очарованная, то краснѣя, то блѣднѣя, и только иногда съ очевиднымъ усиліемъ, изъ вѣжливости произносила какое-нибудь слово. Она ѣла мало; за то, ссылаясь на жару, выпила нѣсколько стакановъ воды. При разговорѣ докторъ не глядѣлъ на нее, какъ будто зная, что выраженіе его глазъ производитъ на нее подавляющее впечатлѣніе. Но именно то, что онъ не глядѣлъ на нее, придавало его словамъ больше силы и законченности. Несмотря на неподвижное спокойствіе и внѣшнюю сухую теоретичность докторской рѣчи, Целя нѣсколько разъ разражалась при его словахъ смѣхомъ, а разъ при какой-то совсѣмъ общей фразѣ почувствовала, что глаза ея затуманиваются слезами -- и она отвернулась въ сторону.
   -- Тьфу, это какой-то дьяволъ въ человѣческомъ образѣ!-- вся встрепенувшись шепнула Целя, когда выбѣжала на улицу и почувствовала себя, наконецъ, свободною отъ увлекающаго дѣйствія этого разговора. Она шла быстро, направляясь къ почтѣ, хотя имѣла въ своемъ распоряженіи четверть часа. Разбуженныя волны чувства, желаній и воображенія, клокотавшія у ноя внутри, требовали живого физическаго движенія для возвращенія равновѣсія. Но эти разбуженныя волны на этотъ разъ не причиняли ей никакой непріятности -- наоборотъ, ей казалось, что она бродитъ среди непрозрачныхъ волнъ теплой и розоватой мглы, въ которой нужно было дышать глубоко, полной грудью, что перейдя ее, она вдругъ увидитъ какіе-то новые, широкіе и чудно-прекрасные горизонты, о какихъ теперь не имѣетъ еще никакого представленія.
   Она силилась дорогой упорядочить свои мысли, остановить ихъ на чемъ-нибудь одномъ, опредѣленномъ и близкомъ, но вмѣсто этого она удивительнымъ образомъ была занята все время невѣстой доктора Темницкаго. И совершилось это какъ-то совершенно невольно, словно бы эта невѣста сама выплывала изъ этой розовой мглы. Целя такъ и увидѣла ее духовными очами -- старую, некрасивую нѣмку съ волосами цвѣта отрубей и голубыми выцвѣтшими глазами, сухую и нестерпимо гордую своимъ состояніемъ. Видѣла, какъ она своими костлявыми руками обнимаетъ шею доктора, какъ впивается въ его уста своими широкими, безкровными губами, даже слышала ея полный излишнихъ нѣжностей и притомъ немилосердно пискливый голосъ "Mein Liebere!" И Целѣ сдѣлалось чего-то очень жаль. Не спеціально доктора ей было жалко -- что онъ для нея? Но жаль ей было той суммы живыхъ силъ, ума, покоя и счастья, что должны были пропасть изъ-за этого брака. И зачѣмъ? для какой цѣли? Что ему въ ея средствахъ, которыя ему не нужны? И что собственно ему сдѣлалъ родной край, что онъ для такого "счастья" хочетъ его покинуть? Нѣтъ, такой бракъ со стороны доктора былъ бы безумствомъ, грѣхомъ и свидѣтельствомъ отсутствія патріотизма!
   Размышляя такимъ образомъ, Целя и не замѣтила, какъ очутилась вблизи почты. Только на поворотѣ улицы, ведшей къ почтѣ, она машинально остановилась. Отъ быстрой ходьбы у нея въ груди захватило дыханіе, лобъ покрылся потомъ. Ей нужно было отдохнуть, и невольно глаза ея остановились на объявленіяхъ, которыми былъ облѣпленъ уголъ зданія. Сѣрая стѣна, покрытая разноцвѣтными полосами бумаги, наклеиваемыми ежедневно и безпорядочно содранными, выглядѣла, какъ паяцъ. И, однако, сколько глубокихъ драмъ часто скрывали въ себѣ эти пестрые бумажные лохмотья! Сколько труда, слезъ и муки невидимо плыло за ними! Вотъ длинная и узкая огненно-красная полоса, кажется выкрикиваетъ во все горло: "Водка подешевѣла. Гдѣ? У Вильгельма Адама!" А тамъ вновь въ углу, чуть не подъ сточной трубой скромно ютится нацарапанное на четвертушкѣ бумаги неискусной женской рукой: "Stancia Kontern zaraz do vynajencia" {Уголъ немедленно отдается въ наемъ.}. И мысль Цели, утомленная долгой работой въ одномъ направленіи, со свѣжими силами летитъ въ убогій чердакъ или въ темный подвалъ, гдѣ какая-нибудь прачка или служанка ежедневнымъ тяжкимъ трудомъ добываетъ себѣ кусокъ чернаго хлѣба, считаетъ каждый крейцеръ, каждую заплату, а теперь вмѣстѣ съ наступленіемъ теплой поры, когда господа начинаютъ разъѣзжаться на каникулы на дачи или на воды, видитъ недохватъ въ своемъ бюджетѣ и хочетъ наверстать свою чувствительную потерю хоть жертвой собственнаго спокойствія и удобства, отдать въ наймы половину своей маленькой тихой конуры и съ дрожью сомнѣнія, съ молитвою на устахъ со дня на день ждетъ, "кого-то Богъ пришлетъ ей!"
   Но вдругъ мысль Цели оборвалась, замерла; такъ громомъ убитая птица падаетъ на лету. Ея широко открытые глаза недвижно остановились на траурномъ объявленіи, какъ казалось, скакавшемъ предъ нею своими крупными черными буквами, которымъ тѣсно и неудобно Кыло въ широкой черной рамкѣ. На полуоткрытыхъ устахъ Целины замерло восклицаніе удивленія и испуга.
   "Ольга Невирская, почтовая мапипулянтка, послѣ короткой, но тяжелой болѣзни умерла сегодня утромъ на двадцатомъ году жизни. Погребеніе назначено на пятнадцатое число сего мѣсяца. Безутѣшная въ скорби мать приглашаетъ всѣхъ родныхъ и знакомыхъ почтить печальный обрядъ".
   Целя уже во второй и третій разъ перечитывала эти слова, которыя словно градъ падали ей на сердце, не связываясь ни въ какое живое, цѣлое, ни въ какое ясное представленіе. Ольга Невирская, ея лучшая пріятельница, послѣ короткой, но тяжкой болѣзни... что это значитъ? Вѣдь, Ольга третьяго дня еще была на службѣ здоровехонькая, хоть печальная и задумчивая, какъ всегда. Когда Целя пришла, чтобъ смѣнить ее на дежурствѣ, Ольга кинулась ей на шею и, громко смѣясь, начала цѣловать ее. А когда Целя спросила, чему она такъ радуется, та отвѣтила, что получила отъ дирекціи отпускъ и отправится въ деревню на цѣлыхъ двѣ недѣли... "Ахъ, какъ я... буду... счастлива! А ты, бѣдная Целинка, останешься тутъ! Навѣдывайся иногда къ моей матери, хорошо?" И слезы задрожали на ея прекрасныхъ глазахъ, -- она снова начала сжимать и цѣловать Целину, пока Грозицкая строгимъ тономъ напомнила имъ обѣимъ, что тутъ чиновничье бюро, а не институтъ. Это было только еще третьяго дня въ полдень -- а сегодня! Сегодня Ольга умерла!
   -- Боже мой! Что съ нею случилось? Что это можетъ означать?-- вскрикнула Целя и, словно недовѣряя собственнымъ глазамъ, все еще вглядывалась въ объявленіе. Но объявленіе не давало никакого отвѣта на ея вопросъ и своей мертвой, трупной, физіономіей повторяло все одно и то же.
   -- "Безутѣшная въ скорби мать" -- безсознательно повторяла Целя, все еще не въ состояніи будучи собраться съ мыслями.-- Бѣдная мать! Что она теперь, будетъ дѣлать?
   И въ ея воображеніи, словно живая, предстала мать Ольги, добродушная, необыкновенно подвижная и привѣтливая старушка, съ пріятными чертами лица, на которомъ еще сохранились слѣды былой красоты, а долгая жизнь запечатлѣла признаки трудолюбивой, посвященной другимъ жизни, не встревоженной никакими сомнѣніями, внутреннимъ раздвоеніемъ, ни угрызеніями совѣсти. Несмотря на морщины и сѣдые волосы, лицо этой старушки вызывало у Цели какое-то отрадное чувство, свѣжесть и силу всякій разъ, когда, навѣщая Ольгу, она имѣла случай пробыть нѣсколько часовъ въ ея обществѣ.
   -- Пойти бы къ ней! Утѣшить старушку, разспросить, что такое случилось!-- мелькнула мысль въ головѣ Цели,-- она выпрямилась и подняла голову, какъ будто чувство товарищеской и чисто человѣческой обязанности сразу удвоило ея силы и внесло порядокъ въ ея взволнованную душу.
   Въ эту минуту съ ратуши раздался звонъ колокола, пробившій уже два часа.
   -- Боже мой! Некогда! Служба проволочки не терпитъ!-- въ отчаяніи воскликнула Целя и торопливо направилась къ почтѣ, боясь, чтобъ и такъ уже не встрѣтили ее мрачные взгляды и намеки, точно какъ машина, Грозицкой, которая, вѣрно, ужъ добрыхъ десять минутъ сидитъ около своего стола.
   -- Вотъ несчастье!-- повторяла Целя всю дорогу.-- Бѣдная бѣдная Ольга! Несчастная мать! И что тамъ такое случилось? Вѣдь Ольга была здорова, хотя послѣднее время какъ-то очень исхудала. Боже мой, Боже, вотъ она наша жизнь!
   И поспѣшно вошла она въ ворота почтоваго зданія, а отсюда тотчасъ свернула налѣво въ канцелярію, гдѣ принимали заказныя отправленія и выдавали письма poste restante. Выдача этихъ послѣднихъ была ея занятіемъ.
   

VI.

   Грозицкая ужъ, дѣйствительно, сидѣла на своемъ мѣстѣ и съ обыкновеннымъ своимъ угрюмымъ видомъ принимала заказныя письма. Это была женщина свыше тридцати пяти лѣтъ, съ сѣдѣющими уже волосами, съ продолговатымъ и желтымъ, какъ пергаментъ, лицомъ, съ выцвѣтшими глазами и топкими безкровными губами. Она осталась вдовой послѣ какого-то обанкротившагося купца, на свой скудный служебный заработокъ она должна была воспитывать троихъ маленькихъ дѣтей. Неудивительно поэтому, что она сгибалась подъ тяжестью заботъ и работы не столько въ конторѣ, сколько дома, что тяжесть эта погасила въ ея сердцѣ всякую искру веселости и жизнерадостности. Точная въ исполненіи своихъ обязанностей, которыя, несмотря на всю свою тяжесть, были для нея почти единственнымъ якоремъ спасенія по разрушеніи ея житейскаго корабля, она была также не менѣе строга и ригористична въ отношеніи другихъ. Работая подъ ея холоднымъ, чисто бюрократическимъ окомъ, Целя чувствовала двойное бремя и отвѣтственность своей службы. Хотя Грозицкая, несмотря на полныхъ десять лѣтъ, проведенныхъ уже на этомъ креслѣ въ отдѣленіи заказныхъ писемъ, не была еще ничѣмъ больше, какъ только такою же минипулянткою, и ни на какую высшую должность не надѣялась, не желая уѣзжать изъ Львова въ провинцію, однако въ силу своего возраста и болѣе давней службы занимала въ конторѣ положеніе какъ-бы начальницы. Дѣлая то, что относилось къ ней, она при всемъ томъ знала и видѣла все, что дѣлали въ конторѣ другіе. Малѣйшая небрежность товарки, невинная шутка, нѣсколько болѣе обыкновеннаго громкій смѣхъ или болѣе живое движеніе -- все встрѣчало ея назидательный взглядъ или слово. Она была какъ-будто совѣстью конторы, холодной и нелицепріятной душой той машины, что исподволь, систематически высасывала молодость, бодрость и свѣжесть работающихъ въ ней женщинъ.
   Сегодня однако, несмотря на свой обыкновенный мрачный видъ, Грозицкая не сдѣлала выговора Целѣ за минутное опозданіе, и даже, пользуясь тѣмъ, что никто не приходилъ съ письмами въ контору, завела съ, ней разговоръ раньше, чѣмъ та начала снимать съ себя пальто и шляпу.
   -- Слышали вы уже про несчастную Ольгу?
   -- Боже мой!-- вскрикнула Целя,-- что это съ ней случилось? Я сейчасъ только увидѣла объявленіе о ея смерти.
   -- Такъ, значитъ, вы еще ничего не слыхали?
   -- Ничего ровно! Скорѣй бы я ждала грома изъ яснаго неба.
   -- А я давно уже знала, что эта дѣвушка скверно кончитъ,-- сказала Грозицкая, покачивая головой.
   -- Вы знали? Дорогая, что вы знали?-- вскрикнула Целя, Богъ знаетъ отчего, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   -- Видите ли, у нея совсѣмъ другое было въ головѣ -- не служба. Все, что она ни дѣлала, нужно было послѣ нея пересматривать и исправлять. Очевидно, она работала, думая совсѣмъ о другомъ. Покаралъ ее Богъ за мои ночные часы, которые я просидѣла, провѣряя и исправляя ея промахи.
   По тѣлу Цели морозъ пробѣжалъ при этихъ словахъ. Это неумолимое преклоненіе передъ службою даже передъ лицомъ смерти заключало въ себѣ что-то неженственное, даже безчеловѣчное -- и однако было совершенно понятно. Почтовая служба больше, можетъ, нежели какая-нибудь другая, кромѣ желѣзнодорожной, требуетъ строгой точности и вниманія, обращеннаго на каждую малѣйшую подробность, и при томъ возможно большей скорости. Одно колесо, которое оборачивается менѣе правильно, менѣе точно и менѣе скоро, чѣмъ другія, портитъ гармонію цѣлой машины. Трудъ тутъ коллективный,-- поэтому ошибки единицъ становятся ошибками цѣлаго. Отсюда необходимость постояннаго, взаимнаго контроля, неусыпнаго внимательнаго надзора не только за собственною частью работы, но за всѣмъ, что вообще дѣлается въ конторѣ.
   Целя умолкла и спѣшно начала раздѣваться, пряча пальто и шляпу въ гардеробный шкафъ, спеціально сдѣланный для дамъ. Потомъ она молча сѣла у своего стола въ настроеніи вдвойнѣ подавленномъ -- во-первыхъ, неожиданной новостью о смерти пріятельницы, во-вторыхъ, оскорбленіемъ Грозицкой, брошеннымъ на ея свѣжую могилу. Столъ былъ заваленъ цѣлой кучей писемъ poste restante, которыя Целя должна была возможно скорѣе разсортировать -- отдѣльно простыя и отдѣльно заказныя, а потомъ расположить въ алфавитномъ порядкѣ и разложить по разнымъ отдѣленіямъ шкафа. Не меньшее также вниманіе нужно было обратить на особыя полки постоянныхъ абонентовъ, которые ежегодно платятъ извѣстную сумму за то, чтобы въ почтовой экспедиціи имѣть особое мѣсто для писемъ и посылокъ, адресованныхъ имъ.
   Эта тяжелая работа, усложненная формалистикой и разными требующими вниманія мелочами, совсѣмъ не такъ маловажна, какъ это могло-бы показаться. Сортируя письма, Целя вспомнила случай изъ первыхъ недѣль своей службы въ конторѣ. Въ поспѣшности и замѣшательствѣ кинула она было одно письмо poste restante, означенное буквами А. Z. вмѣсто ящика А въ противоположный уголъ шкафа, въ ящикъ Z. Въ тотъ же день приходитъ какой-то молодой человѣкъ и справляется о письмѣ А. Z. Пересмотрѣвъ всѣ письма въ ящикѣ А, Целя отвѣтила, что такого письма нѣтъ. На другой день этотъ самый молодецъ приходитъ съ лицомъ встревоженнымъ и измученнымъ и опять справляется о письмѣ по тому же адресу. Письма нѣтъ. Молодой человѣкъ, словно остолбенѣвъ, остановился около рѣшетки и не двигался съ мѣста.
   -- Прошу васъ еще разъ просмотрѣть, -- сказалъ онъ дрожащимъ, но покорнымъ голосомъ.-- Письмо это должно быть.
   Целя еще разъ пересмотрѣла ящикъ -- письма А. Z. не было.
   -- Можетъ быть, придетъ съ ближайшей почтой,-- сказала она, желая избавиться отъ упрямца.
   -- А когда-жъ приходитъ ближайшая почта?-- спросилъ тотъ.
   -- Черезъ часъ.
   -- Черезъ часъ? Хорошо, я приду черезъ часъ и, отвернувшись, постоялъ онъ еще минуту, какъ деревянный, шепча:
   -- Не можетъ этого быть. Не можетъ быть, чтобъ даже не отвѣтилъ. Пережду еще часъ.
   И онъ вышелъ, не переставая говорить самъ съ собою. Ровно черезъ часъ онъ вернулся. Лицо его, худое и пожелтѣлое, за этотъ часъ почти позеленѣло. Видно было, что въ этотъ часъ онъ страшно измучился. Молча сталъ онъ возлѣ деревянной рѣшетки, устремивъ свои большіе, необыкновенно печальные глаза въ лицо Целины, какъ-будто ожидая отъ нея приговора, чтобы рѣшить, жить ему или не жить.
   -- Письма по адресу А. Z. нѣтъ,-- сказала Целя съ чиновничьей солидностью.
   -- Нѣтъ!-- вскрикнулъ молодой человѣкъ голосомъ полнымъ отчаянія.-- Въ самомъ дѣлѣ нѣтъ?
   -- Что-жъ это я буду васъ обманывать?-- проворчала съ досадою Целя.
   -- Не сердитесь, -- сказалъ молодой человѣкъ умоляющимъ голосомъ.-- Я имѣю извѣстіе, что письмо должно быть. А письмо это для меня очень важное. Оно рѣшаетъ всю мою будущность, мою жизнь... или смерть.
   -- Чѣмъ же я могу вамъ помочь, если этого письма нѣтъ!
   Молодой человѣкъ поблѣднѣлъ еще больше и стоялъ на мѣстѣ, крѣпко прижавъ лобъ къ деревянной рѣшеткѣ. Въ эту минуту Грозицкая, несмотря на наплывъ работы, встала Съ своего кресла, подошла къ Целѣ и шепнула ей:
   -- А взгляните-ка еще въ ящикъ Z
   Целя уставилась въ нее наполовину съ удивленіемъ, наполовину съ оттѣнкомъ обиды, но все-таки молча съ досадой вытащила всѣ письма, сложенныя въ ящикѣ Z. Первое, бросившееся ей въ глаза, письмо было по адресу А. Z., сданное въ Подволочискѣ, какъ и говорилъ молодой человѣкъ,-- значитъ, внѣ всякаго сомнѣнія, то самое, о которомъ онъ такъ нетерпѣливо разспрашивалъ. Целя поблѣднѣла и едва слышнымъ голосомъ сказала:
   -- Есть письмо для васъ.
   -- Есть?-- вскрикнулъ молодой человѣкъ возлѣ рѣшетки и моментально, словно мертвый, повалился на землю въ обморокѣ.
   Целя до смерти не забудетъ того долгаго, долгаго взгляда, которымъ окинулъ ее молодой человѣкъ, когда его вспрыснули водой и онъ, придя въ себя, поднялся на ноги, -- не забудетъ и тѣхъ словъ, которыя онъ прошепталъ своими безкровными губами.
   -- Благодарите Бога и вотъ эту госпожу!-- прошепталъ онъ.-- Вы могли сегодня сдѣлаться убійцею!-- Какая глубокая печаль, сердечная боль и вмѣстѣ съ тѣмъ радостная надежда выражались въ его глазахъ, голосѣ и во всей фигурѣ, когда, держа въ рукѣ фатальное письмо, онъ все еще нетвердымъ шагомъ выходилъ изъ конторы. Взволнованная до глубины души, Целя выглянула за нимъ въ окно. Онъ шелъ медленно, пошатываясь, словно пьяный или оглушенный тяжелымъ ударомъ, и все еще не рѣшался распечатать письмо. Наконецъ, онъ исчезъ на поворотѣ улицы. Съ того времени Целя никогда уже больше его не видала и не могла узнать содержанія письма. Это былъ первый и очень печальный урокъ терпѣнія и старательности въ мелочахъ, какой дала ей почтовая служба.
   Сегодня при сортировкѣ писемъ ей невольно вспомнился этотъ случай и то, главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ оскорбленія Грозицкой по адресу ея умершей пріятельницы. Целя чувствовала, что эти оскорбленія частью направлены и на нее -- и работала съ удвоеннымъ усердіемъ, наморщивъ лобъ такъ-же, какъ и Грозицкая. Нѣсколько разъ ея работу прерывала публика, спрашивающая писемъ. Она удовлетворяла ихъ молча, поспѣшно и терпѣливо и тотчасъ-же вновь садилась возлѣ своего стола.
   Вдругъ ей подъ руку попалось письмо, адресованное на ея имя. Оно прервало ея монотонное занятіе, удивило ее сначала и показалось ей чѣмъ-то похожимъ на тотъ камешекъ, который злостная рука вкладываетъ между зубьями машины, чтобъ на минуту задержать ея движеніе или нарушить его правильность. Но когда она еще разъ взглянула на него внимательнѣе, то убѣдилась, что адресъ былъ написанъ рукой Стоколосы. Она осталась спокойною, даже совсѣмъ равнодушною, отложила письмо въ сторону, а сама кончала сортировку и размѣщеніе писемъ по соотвѣтственнымъ ящикамъ большого экспедиціоннаго шкафа.
   Вдругъ Грозицкая, пользуясь минутнымъ отсутствіемъ публики въ конторѣ, снова прервала молчаніе, не переставая однако-же работать, склонившись надъ большой книгой.
   -- И вообразите, Ольга отравились!
   -- Что? Отравилась?-- вскрикнула Целя испуганно.-- Что вы говорите? Этого не можетъ быть!
   -- И однако правда. Мнѣ разсказалъ чиновникъ Вымазали, живущій отъ-же въ сосѣдствѣ съ ними. Сегодня на разсвѣтѣ, приблизительно часа въ четыре, услышала мать въ комнатѣ Ольги какіе-то крики и стоны. Она вскочила съ постели, зажгла огонь, прибѣгаетъ къ дочери, а та корчится на постели отъ боли. Спрашиваетъ ее: "что тебѣ, Олечка"?
   -- Ничего, мама!-- "А чего-жъ ты кричишь? Можетъ, у тебя что-нибудь болитъ"?-- Нѣтъ, мама.-- А сама даже зубы стиснула, чтобъ не кричать, даже посинѣла! А тутъ что-то судорожно кидаетъ ее, пальцы мнутъ и крутятъ подушку, пѣна изо рта выступаетъ... "Бойся Бога, Олечка,-- кричитъ мать,-- что тебѣ такое? Можетъ, за врачемъ послать?"
   -- Нѣтъ, мама, не нужно, идите спать, это пройдетъ.-- Но мать ужъ ее не слушалась.-- Тотчасъ разбудила Вымазали, который живетъ тутъ-же возлѣ нихъ, и послала его за докторомъ. Да пока тотъ нашелъ доктора, пока привелъ его на мѣсто, прошелъ добрый часъ. Помощь опоздала, а по прошествіи еще одного часа Ольга скончалась.
   Целя слушала эти слова потрясенная, подавленная.
   -- Ради Бога,-- вскрикнула она,-- неужели она отравилась?
   -- Внѣ всякаго сомнѣнія. Докторъ узналъ это при первомъ взглядѣ. Онъ только не могъ опредѣлить, какой это ядъ; не помогали никакія противоядія, которыя онъ давалъ. Кажется, впрочемъ, она приняла ядъ еще около полуночи и нѣсколько часовъ мучилась молча, чтобъ не разбудить мать. А когда ясно обнаружились послѣдствія, всякая помощь была ужъ невозможна...
   -- Боже мой! Боже!-- восклицала Целя, ломая руки.-- Это ужасно! Бѣдная Оля! Что могло ее толкнуть на такой отчаянный шагъ?
   -- Легкомысліе,-- сурово и рѣшительно отвѣтила Грозицкая.
   Целя уставилась на нее вопросительнымъ взглядомъ.
   -- Сейчасъ послѣ ея смерти -- продолжала Грозицкая, понижая голосъ -- докторъ констатировалъ, что смерть взяла не одну жертву, а двѣ.
   -- О Боже!-- вскрикнула Целя.
   -- Да, да! А Вымазаль, какъ ихъ сосѣдъ, издавна зналъ о связи Ольги съ какимъ-то студентомъ, который, должно быть, долженъ былъ на ней жениться, но полгода назадъ отправился на судейскую должность въ Боснію. Кажется, что въ этомъ нужно искать ключъ ко всей этой исторіи.
   Целя сидѣла, словно неживая. Вывелъ ее изъ столбняка только вопросъ какой-то дѣвушки -- не то портнихи, не то погребщицы:
   -- Пожалуйста, нѣтъ-ли для меня письма по адресу: "Каролинѣ Пташокъ?"
   Целя машинально отыскала письмо, адресованное мужской, неловкой рукой, подала его обрадованной дѣвушкѣ и опять сѣла, силясь привести въ порядокъ свои мысли. Но Грозицкая не разстрѣляла еще всего арсенала своихъ зарядовъ.
   -- И представьте себѣ, по донесеніи врача тотчасъ прибыла судебно-медицинская комиссія. Трупъ взяли въ трупный покой, гдѣ его сегодня должны анатомировать, а судъ снарядилъ слѣдствіе, откуда и какой у нея былъ ядъ. И что-же оказалось? Бѣдняжка собственно не хотѣла лишить себя жизни. Она хотѣла, знаете,-- тутъ Грозицкая подошла къ Целѣ и шепнула ей на ухо нѣсколько словъ, отъ которыхъ лицо Цели покрылось сначала яркимъ румянцемъ, а потомъ поблѣднѣло, какъ полотно, -- потому что,-- продолжала Грозицкая,-- она боялась потерять службу на почтѣ и повредить другимъ женщинамъ, которыя остаются на общественной службѣ. Ну, что вы на это скажете! Такъ она дословно написала на бумажкѣ, когда мать на мгновеніе отлучилась куда-то за нѣсколько минутъ до прихода доктора. Что-жъ дѣлать? Она гдѣ-то нашла какую-то бабу изъ горъ, которая обѣщала ей за нѣсколько гульденовъ сварить какой-то травы, долженствовавшей помочь всему горю. И вотъ неизвѣстно, сварила-ли эта баба вредной травы, или, можетъ, бѣдная Ольга приняла ея больше, чѣмъ нужно было,-- только вмѣсто уничтоженія слѣдовъ своего легкомыслія она сама изъ-за него голову сложила.
   -- Страшно, страшно подумать!-- шептала Целя, а ея живое воображеніе подхватывало каждое слово Грозицкой и превращало его въ живыя картины, страшно выразительныя и пластичныя. Она видѣла Ольгу, кромѣ прекрасныхъ глазъ, совсѣмъ не отличавшуюся красотой, на тайныхъ свиданіяхъ съ возлюбленнымъ; представляла себѣ, какъ, побуждаемая своимъ горячимъ темпераментомъ и его нѣжными рѣчами, она на минуту теряетъ представленіе о границѣ, черезъ которую общеобязательныя общественныя понятія не позволяютъ переходить безнаказанно... Но еще живѣе, до ощущенія физической боли, представляла она себѣ ея муки, когда разбилась надежда на скорое исправленіе сдѣланной ошибки, когда возлюбленный измѣнилъ ей, а одновременно мало-по-малу, съ неизбѣжной необходимостью проявились послѣдствія минутнаго забытья. Теперь только Целя начала понимать все душевное состояніе своей пріятельницы въ послѣднее время, ея вѣчную задумчивость и печаль этой прежде неугомонной щебетуньи, частыя и рѣзкія перемѣны въ ея настроеніи, непонятное раздраженіе, безпричинные переходы отъ смѣха къ слезамъ или приступы какихъ-то удивительныхъ мечтаній, которыхъ у нея прежде не бывало. Слезы помимо воли набѣжали на глаза Цели и душили ей горло, когда она вспомнила, какъ часто Ольга, особенно послѣдніе дни, засѣвъ съ нею гдѣ-нибудь въ уголкѣ, шепотомъ, быстро, съ прерывающимся дыханіемъ рисовала предъ нею счастье материнства, котораго но испытала и которое облекала въ самые чудные цвѣты своего воображенія. "Ахъ Боже!-- говорила она,-- имѣть такого маленькаго, маленькаго ребеночка, знать, что онъ есть, имѣть возможность лелѣять его и прижимать къ себѣ,-- что за счастье! Рая не хочу, только одинъ день такого счастья! Видѣть, какъ оно, крохотное, трепещетъ, какъ простираетъ къ тебѣ пухленькія, кругленькія рученки, какъ улыбается розовыми губками, какъ прижмется къ твоей груди всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ и чувствовать, что оно твое, часть тебя самой -- ахъ, Целника! только день, только часъ такого счастья, а потомъ можно умереть въ самыхъ страшныхъ мукахъ". И какая-жъ страшная мука, какой адъ долженъ былъ клокотать въ душѣ этой несчастной, если чувствуя и думая такимъ образомъ, она рѣшилась поднять руку на это живое существо!
   Целя вскочила и начала быстро ходить по конторѣ, силясь прогнать отъ себя тѣ ужасомъ охватывающія картины, которыя врѣзались въ ея мозгъ и леденили кровь въ жилахъ. Но разгоряченное воображеніе не хотѣло уняться, ткало все новыя картины и ставило ихъ передъ глазами Цели съ неумолимой рельефностью. Цѣлая скала могучихъ и тяжелыхъ душевныхъ движеній, отъ перваго шага, совершеннаго съ цѣлью отысканія роковой бабы, до принятія яда, вся эта страшная драма, полная внутренней борьбы, униженій, тревогъ, отчаянія и порывовъ безконечной нѣжности, встала у нея предъ глазами. И однако же эта дѣвушка, которую формалистскія и бюрократическія души назовутъ павшею и малодушною, въ то время, когда у нея внутри шла такая страшная борьба, могла работать въ конторѣ со спокойнымъ видомъ, могла вѣжливо и терпѣливо удовлетворять публику, казаться веселой среди веселыхъ подругъ и ни словомъ ни передъ кѣмъ на свѣтѣ не обмолвиться о своей мукѣ. И самое поразительное въ этой исторіи было то, что она для того только чтобъ своимъ паденіемъ не скомпрометировать подругъ, рѣшилась на преступленіе. Целя почувствовала настоящій ужасъ передъ тихимъ геройствомъ этой дѣвушки. Ея ошибка, которую она хотѣла исправить преступленіемъ, все это фатальное колесо отъ перваго зла, которое тянетъ за собой слѣдующее, пока не сожретъ всей души, всего существа человѣческаго, -- весь этотъ омутъ исчезъ изъ глазъ Цели. Въ мутныхъ его волнахъ она видѣна только одно -- несчастную жертву, съ сердцемъ, пронзеннымъ семью мечами, видѣла большую любовь и еще большее горе, за которыя прощаются и самыя тяжкія преступленія.
   И ясно встали предъ ея глазами всѣ моменты послѣдняго акта страшной драмы. Все должно происходить тихо -- тихо, чтобъ никто, особенно любимая мать, ни о чемъ по знала. Подъ угрозою страха, на половину дѣйствительнаго, на половину фантастическаго, раздутаго воображеніемъ до громадныхъ размѣровъ, несчастная дѣвушка выпила назначенный пріемъ декокта. Возможно, что деревенская знахарка дала ей нѣсколько пріемовъ и велѣла пить въ извѣстные промежутки времени. Но когда она почувствовала первыя послѣдствія напитка, когда предъ ея глазами живо встала вся тяжесть, вся ужасная неестественность учиненнаго преступленія, когда она поняла, что всѣ ея надежды на материнское счастье въ эту минуту безповоротно погибли, а съ ними вмѣстѣ на вѣки погибло и спокойствіе ея совѣсти и всякая возможность настоящей радости и счастливой жизни -- тогда вдругъ покрылся тучами весь горизонтъ ея ума, охватила ее бездонная тьма и отчаяніе, и несчастная однимъ духомъ выпила весь напитокъ, желая сразу покончить со всѣмъ.
   -- Страшно! страшно подумать!-- шептала Целя запекшимися губами. Въ головѣ у нея мутилось. Она чувствовала на сердцѣ какую-то нестерпимую тяжесть, которая давила и душила ее. Только слезы, обильно полившіяся черезъ нѣкоторое время, принесли ей облегченіе. Къ счастью, это былъ часъ, когда въ контору меньше всего приходило публики. Целя сѣла въ уголокъ за дверью и тихо плакала, время отъ времени только вытирая слезы и выходя изъ своего закрытія, чтобъ удовлетворить нетерпѣливыхъ гостей, которые топали ногами у рѣшетки.
   Въ слезахъ расплывалась ея острая боль, легче становилась тяжесть, давившая ей грудь. Она исполнена была большого участія ко всѣмъ страждущимъ, даже изъ-за собственной вины, чувствовала глубокую жалость къ общему горю людской жизни. Она рѣшила возможно чаще навѣщать и утѣшать горемъ убитую мать Ольги. И что удивительнѣе всего, въ ея чистомъ дѣвичьемъ воображеніи образъ почившей и опозоренной пріятельницы совсѣмъ не былъ униженъ или запятнанъ. Наоборотъ, Целя питала къ ней, какъ къ мученицѣ, необыкновенную нѣжность и почтеніе.
   

VII.

   -- И что такое все мое мелкое, дѣтское горе, апатія и разочарованіе въ сравненіи съ этой страшной трагедіей!-- подумала Целя, вытирая слезы и снова усаживаясь за свой столъ, куда звала ее новая куча писемъ, принесенныхъ изъ главной почтовой экспедиціи. Она кинулась къ работѣ, чтобъ успокоиться отъ пережитыхъ волненій. Только по окончаніи работы она бросила взглядъ на письмо Стоколосы, лежавшее тутъ же подъ ея рукою и до сихъ поръ не распечатанное. На этотъ разъ, однако, душа ея, потрясенная до глубины, была далека отъ всякихъ насмѣшекъ и презрѣнія. Сердце ея было полно сочувствія даже къ горю этого бѣднаго, послѣдовательнаго (какъ ей казалось) безумца. Она разрѣзала конвертъ и начала читать.
   "Ваша правда, совершенная правда! "-- писалъ ей Стоколоса.-- Нуженъ былъ теперешній печальный урокъ, какой вы дали мнѣ, можетъ, безъ предвзятаго намѣренія, чтобъ открыть мнѣ глаза на всю неестественность моихъ отношеній къ вамъ. Да и въ самомъ дѣлѣ, чего я могу достигнуть своимъ глупымъ надоѣданіемъ? Вы не любите меня, не хотите и знать меня, и были настолько искренни, что дали мнѣ понять это совсѣмъ недвусмысленно. Спасибо вамъ за это! И слава Богу, что такъ вышло. Только сегодня, подъ впечатлѣніемъ острой боли, я взглянулъ глубже въ себя самого, въ самый характеръ моего чувства, и понялъ, что мы не созданы другъ для друга, что если-бъ вы, по той или иной причинѣ, согласились быть моей, то это было-бы, можетъ, для васъ и для меня самымъ большимъ несчастьемъ. Да, любовь моя въ самомъ дѣлѣ такая, что отравила бы вамъ жизнь. Горячая, несправедливая и завистливая любовь человѣка съ большимъ запасомъ фантазіи, горячей крови и самолюбія, человѣка, которому судьба настоящаго времени отказала во всемъ, что можно назвать взаимностью и личнымъ счастьемъ,-- такая любовь не нашла бы границъ, быстро обратилась-бы въ шпіона, въ тюремнаго сторожа и тирана. Я дрожу при одной мысли о тѣхъ послѣдствіяхъ, къ какимъ она могла-бъ меня довести, о томъ безконечномъ рядѣ глупостей и нетактичностей, какія я смогъ-бы выкинуть отъ любви, о тѣхъ мукахъ, какія постоянно причиняло-бы мнѣ то убѣжденіе, что вы меня не любите, не можете любить, что презираете меня, что я вамъ противенъ... И заранѣе знаю, что этого убѣжденія вы не могли-бъ вышибить изъ моей головы никакими увѣреніями, никакими клятвами. Морозъ по кожѣ пробираетъ при одной мысли о той пропасти, въ какую я готовъ былъ-бы ринуться, если-бъ только одно движеніе вашей руки не остановило меня во-время. Такъ спасибо же вамъ, дорогая, сто разъ спасибо за ту минуту боли, которая вмѣстѣ съ тѣмъ пробудила во мнѣ нравственное существо, обратила меня къ сознанію моихъ обязанностей".
   Целя читала это письмо съ все возрастающимъ удивленіемъ. То, что она разорвала и выкинула письмо Стоколосы, показалось ей чѣмъ-то такимъ далекимъ, такимъ чужимъ ея теперешнему настроенію, какъ будто между этимъ фактомъ и настоящимъ моментомъ прошли долгіе годы. Поэтому-то сначала показалась ей непонятной покорность Стоколосы и какъ разъ вѣтакую еще минуту, когда она вслѣдствіе какой-то удивительной ассоціаціи идей готова была гораздо благосклоннѣе слушать его слова, чѣмъ до сихъ поръ.
   Минуту она думала, что все это вступленіе есть только изворотъ влюбленнаго человѣка, фраза, разсчитанная на эффектъ. Поэтому она поспѣшно перевернула страницу, чтобъ прочесть другую. надѣясь найти тамъ просьбу отвѣтить хотя бы нѣсколько словъ, позволить повидаться съ нею или что-нибудь другое въ этомъ родѣ. Между тѣмъ конецъ письма былъ короткій и совсѣмъ сухой.
   ."Отнынѣ уже не буду вамъ надоѣдать собою. Я возвращаюсь отъ нотаріуса, гдѣ подписалъ контрактъ продажи своего хуторка, о которомъ я такъ часто мечталъ, что онъ сдѣлается гнѣздомъ моего счастья и тихимъ пристанищемъ послѣ бурь жизни. Пусть идетъ въ чужія руки! А я еще сегодня съ полудня уѣзжаю изъ Львова и надѣюсь, что не скоро вернусь назадъ.
   Подпись автора и ничего больше, ни слова, куда уѣзжаетъ. Никакой просьбы, никакого желанія -- ничего ровно.
   -- Ну, этотъ скоро рѣшилъ и, какъ видно, совсѣмъ безповоротно,-- прошептала Целя.
   -- Я и не думала, чтобъ у него нашлось столько силы воли.
   Она вздохнула. Хотя къ Стоколосѣ она была совсѣмъ равнодушна, но все-таки въ ея сердцѣ на минуту проснулось горькое чувство жалости и разочарованія, такое-же, какое бывало у нея когда-то, когда она была еще небольшой дѣвочкой и подъ присмотромъ любимой матери гуляла на лугу, гоняясь за мотыльками. Нѣсколько разъ одинъ изъ этихъ летающихъ цвѣточковъ уже былъ совсѣмъ близко возлѣ рученокъ -- она съ раскрытыми губками и широко раскрытыми блестящими глазенками потихоньку подкрадывалась къ нему, какъ вдругъ испуганный мотылекъ вспархивалъ высоко вверхъ и исчезалъ изъ глазъ; тогда маленькая Целинка морщила бровки, кусала губки и съ сердитымъ личикомъ кричала вслѣдъ: "Недобрый! Не нуженъ ты мнѣ!" Но теперь времена измѣнились, и Целя не думала сердиться на мотылька, который улетѣлъ въ недосягаемую даль.
   -- Что-жъ, можетъ быть, такъ и лучше! Можетъ, онъ, въ самомъ дѣлѣ, правъ.-- думала она, вглядываясь въ судорожно искривленныя и неровныя, но выразительныя буквы письма Семіона Стоколосы.
   Она вспомнила, что въ концѣ концовъ она вѣдь и сама думала сегодня утромъ какъ разъ то, что онъ пишетъ. Но насколько глубже, шире смотрѣла она теперь на этотъ вопросъ! Какимъ мелкимъ ей показалось ея собственное прежнее рѣшеніе! Какой софистической и вымученной показалась ей безропотность Стоколосы!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Неправда это, все неправда, что онъ написалъ!-- чуть громко не вскрикнула Целя такъ, что Грозицкая обернулась и измѣрила ее суровымъ испытывающимъ взглядомъ.
   Къ такому убѣжденію, какъ онъ пишетъ, онъ не могъ прійти!-- ткалась далѣе нить ея мыслей,-- а если уговорилъ себя въ этомъ, такъ только поневолѣ, чтобъ замаскировать предъ самимъ собою свой стыдъ и покорность. "Я не повѣрилъ-бы никогда, что вы меня любите". Дуракъ, дуракъ! Одного взгляда, одного пожатія руки дѣйствительно любящей женщины довольно, чтобы наполнить тебя этой вѣрой!
   "Я замучилъ-бы васъ своей любовью".-- Целя улыбнулась наполовину жалостно, наполовину вызывающе.-- Ну, хотѣла-бъ я видѣть, какъ-бы ты доказалъ эту штуку! "Любовь моя превратилась-бы въ тирана"... И это пишетъ человѣкъ, который -- голову даю за это!-- за крохи оказанной ему любви почувствовалъ-бы себя обязаннымъ быть благодарнымъ всю свою жизнь! Жалкій идеалистъ! Онъ не знаетъ, что пока тиранитъ любовь и ничто другое, до тѣхъ поръ эта тираннія не можетъ быть ни несчастьемъ, ни зломъ, и никакая женщина, чистая, честная, любящая и умная, такой тирапніи никогда не испугается.
   Такъ мысль ея оспаривала письмо Стоколосы, совсѣмъ забывъ о томъ, что еще сегодня утромъ возражала и доказывала совсѣмъ противное. Но скоро служебныя обязанности прервали этотъ ходъ мыслей, а когда Целя черезъ минуту опять сѣла и взглянула на письмо, то только шепнула.
   -- Что-жъ, пусть и такъ будетъ! конецъ, такъ конецъ! Счастливаго пути, господинъ Стоколоса!
   Затѣмъ она сложила письмо, вложила его въ конвертъ и спрятала въ карманъ. Этого письма рвать и выбрасывать за окно она не хотѣла.
   

VIII.

   Надъ городомъ пронеслась гроза, короткая, внезапная, лѣтняя. Нѣсколько разъ прогремѣлъ громъ; густой, крупный дождь шелъ минутъ десять, а черезъ полчаса снова прояснилось. Улицы были окроплены, пыль прибита, воздухъ свѣжъ и душистъ насколько это позволяла Полтва и ея притоки.-- Целя въ своей конторѣ даже не замѣтила этой маленькой революціи въ природѣ; въ ея душѣ метались и бушевали болѣе сильныя впечатлѣнія.
   Только къ вечеру вздохнула она. Публика въ эту пору перестаетъ уже толпами приходить въ контору; иногда только какой-нибудь запоздалый получатель сюда заглянетъ. Целя стала возлѣ открытаго окна и дышала холоднымъ, освѣженнымъ грозою воздухомъ. Предъ ея глазами проходили по обоимъ тротуарамъ безконечные ряды нарядныхъ дамъ и мужчинъ, дѣлающихъ обычную вечернюю прогулку. Грохотали фіакры и повозки; раздавались возгласы торговцевъ, продающихъ ранніе вишни и абрикосы; медленно и безпрерывно клокотала городская жизнь.
   И мысль Цели, измученная всѣмъ пережитымъ въ этотъ день, отдыхала. Въ ея головѣ настала тишь, одна изъ тѣхъ благословенныхъ паузъ, какія временами настаютъ только въ молодомъ, здоровомъ умѣ, который не утратилъ еще способности возрожденія изъ собственныхъ источниковъ, а въ минуты утомленія, словно сухая губка, открываетъ тысячи поръ и глазокъ и всасываетъ ими новыя впечатлѣнія, всасываетъ всю безпредѣльность внѣшняго міра, красоты природы и человѣческой жизни, чтобы, насытившись этимъ разноцвѣтнымъ матеріаломъ, начать затѣмъ новую работу въ болѣе спокойномъ темпѣ и съ новой силой. Целя забыла обо всемъ, что только-что пережила,-- въ эту минуту она была только губкою, всасывающей въ себя новыя впечатлѣнія, чувствовала себя, какъ сегодня утромъ, только живымъ существомъ, которое видитъ, слышитъ и чувствуетъ -- ничѣмъ больше. Ей казалось, что она гибкая, колеблющаяся трость, стоящая по колѣна въ водѣ на берегу быстрой рѣки. Слегка колышется трость, качаемая легкой водной, тихо шелеститъ, вторя своимъ подругамъ, и задумчиво глядитъ на могучія судна, сухія вѣтви, дикихъ птицъ и людскіе трупы, которые плывутъ тутъ же мимо нея на мутныхъ волнахъ. Куда плывутъ и зачѣмъ? Кто станетъ разспрашивать! А кто знаетъ, можетъ, въ ближайшую минуту одинъ изъ тѣхъ пловучихъ огромныхъ предметовъ, брошенный какимъ-нибудь случайнымъ толчкомъ, задѣнетъ, сомнетъ, сломаетъ и съ корнемъ вырветъ слабую, качающуюся трость?
   -- Добрый вечеръ!-- раздался въ эту минуту знакомый голосъ въ дверяхъ. Целя встрепенулась и отскочила отъ окна. Возлѣ деревянной рѣшетки, противъ ея стола, стоялъ докторъ Темницкій, склонивъ свою могучую фигуру, чтобъ показать свое лицо черезъ рѣшотку.
   -- А, добрый вечеръ!-- отвѣтила Целя.
   -- У меня къ вамъ два небольшихъ дѣльца, -- сказалъ докторъ, слегка кивнувъ головой.-- Прежде всего я хотѣлъ бы сдать вотъ это письмо заказнымъ. Это вѣдь къ вамъ.
   И, не ожидая отвѣта, всунулъ онъ Целѣ письмо въ руку, хотя зналъ, что заказныя письма къ ней не относятся.
   -- Нѣтъ, прошу васъ,-- отвѣтила Целя,-- это къ госпожѣ Грозицкой. Сейчасъ оно будетъ сдано.
   Она торопливо встала и понесла письмо къ Грозицкой. Что она по дорогѣ, проходя мимо лампы, бросила взглядъ на адресъ ипрочла: Amalie Schmidt, Wien, Ottakring, Haus Nr. 17, Stock, 10, Thür., это, конечно, было совершенно естественно.
   Черезъ минуту письмо было вписано, Целя вручила доктору росписку и взяла отъ него пятнадцать крейцеровъ.
   -- Весьма благодаренъ!-- сказалъ докторъ, пряча росписку.
   -- А какое же ваше другое дѣло?-- спросила Целя, думая, что докторъ забылъ и собирается уходить.
   -- Увѣдомить васъ, что нашъ сторожъ, который обыкновенно вечеромъ провожаетъ васъ домой, внезапно заболѣлъ.
   -- Ой, что съ нимъ случилось?-- вскрикнула Целя.
   -- Не знаю, что съ нимъ,-- равнодушно отвѣтилъ докторъ.-- Знаю только, что онъ сегодня не можетъ придти, и если вы позволите, то я исполню роль garde des dames и провожу васъ домой.
   -- О, очень благодарна вамъ!-- сказала Целя.-- Только не лучше ли было бы, если бы вы осмотрѣли этого бѣднаго больного? Я и сама бы устроилась.
   -- О, о сторожѣ не безпокойтесь!-- сказалъ докторъ, смѣясь. Ужъ его хорошенько осмотрѣли, да и болѣзнь его не такъ опасна. Видите, добавилъ онъ -- съ улыбкой и шопотомъ, наклоняясь еще ниже -- бѣдняжка выпилъ больше, чѣмъ надо, ну, и...
   Докторъ многозначительно кивнулъ головой, чтобъ показать полное безволіе сторожа.
   -- А вы долго еще должны замаливать грѣхи въ этой конторѣ?-- спросилъ онъ вслѣдъ за этимъ съ улыбкой.
   -- О, нѣтъ! Уже половина девятаго, -- сказала Целя, посматривая на часы,-- а въ девять наши занятія кончатся. Будьте добры, докторъ, войдите сюда въ нашу клѣтку и сядьте на минутку. У меня еще немного работы, скоро буду готова.
   Докторъ охотно и безъ церемоніи вошелъ за перегородку.
   -- Докторъ Темницкій! Госпожа Грозицкая!-- сказала Целя, знакомя ихъ между собой. Грозицкая встала и поклонилась, исподлобья глянувъ на Целю.
   -- Мнѣ очень пріятно!-- сказала она своимъ сухимъ голосомъ.-- Отца вашего я знала когда-то... въ лучшія времена. Бывалъ даже у насъ. Ну, а теперь времена измѣнились!-- добавила она съ натянутой улыбкой.
   Въ этихъ словахъ было такъ много горечи, что докторъ вздрогнулъ, словно почувствовавъ прикосновеніе крапивы.
   -- Отецъ мой мало куда выходитъ, а о вашемъ уважаемомъ домѣ часто вспоминаетъ съ большой симпатіей,-- солгалъ докторъ, чтобъ сгладить непріятное впечатлѣніе словъ Грозицкой. Она однако уже не слыхала его комплимента и, отвернувшись, снова сѣла у своего стола и углубилась въ свои бумаги и росписки.
   Докторъ присѣлъ возлѣ стола Целины у лѣваго угла, профилемъ къ ней. Онъ молчалъ и пока Целя занята была списываніемъ и приведеніемъ въ порядокъ писемъ на слѣдующій день, разглядывалъ жалкую и шаблонно-казенную меблировку этой комнаты.
   -- Что это за дама, къ которой вы сдали письмо?-- сказала она, наконецъ, спокойно, не поднимая головы отъ работы.
   -- Моя невѣста.-- такъ же спокойно сказалъ докторъ.
   -- Да?
   И снова умолкла,-- только перо свободно бѣгало по бумагѣ.
   -- Я написалъ ей то,-- говорилъ дальше докторъ тономъ непоколебимаго рѣшенія,-- что диктовала мнѣ моя совѣсть. Написалъ ей, что не люблю ея и не могу любить, а безъ любви жениться не думаю.
   Целя перестала писать и подняла на него глаза.
   -- Что вы говорите?
   -- Правду. Жертва въ бракѣ -- это только глупость или трусость того, кто жертвуетъ собой, при томъ же эта жертва безцѣльна и безплодна. Такой роли въ бракѣ я играть не хочу ни за какія сокровища міра. Это я и написалъ ей. Завтра отсылаю ей кольцо.
   -- Только не слишкомъ-ли поспѣшно вы поступаете?-- съ улыбкой спросила Целя.-- Можетъ, вы въ самомъ дѣлѣ любите госпожу Амалію Шмидтъ, и только вдали отъ нея вамъ на минуту показалось, что вы не любите ея?
   -- Ну,-- сказалъ докторъ, улыбаясь полу-меланхолически, полунасмѣшливо и не сводя глазъ съ ея фигуры,-- нужно только разъ видѣть Амалію, разъ съ нею поговорить, чтобы убѣдиться, что никакой безразсудный поступокъ по отношенію къ ней невозможенъ.
   -- Такъ-ли?-- сказала Целя.-- Ну, вы, однако, строго судите! Но дай Богъ никому подпасть подъ вашъ судъ, болѣе строгій, чѣмъ ваши скальпели и ланцеты! Бѣдная Амалія!
   -- Не жалѣйте о ней! сказалъ докторъ.-- Я увѣренъ, что она скоро утѣшится, утративъ меня. А кромѣ того человѣкъ живетъ только одинъ разъ, значитъ первая обязанность его -- избѣгнуть непріятностей тамъ, гдѣ можетъ ихъ избѣжать. Непріятности -- это жизненный минусъ, котораго намъ никакая теорія и никакой альтруизмъ компенсировать не въ силахъ.
   Между тѣмъ Целя со всѣмъ усердіемъ напряженно углубилась въ свою работу. Она кончала ее, не торопясь, методически, какъ-будто докторъ не существовалъ тутъ же рядомъ съ нею, будто философія эгоизма не была провозглашена со всей рѣшительностью житейскаго опыта и непоколебимости.
   

IX.

   Какъ только пробило девять часовъ -- ни минутой раньше -- Грозицкая встала съ своего кресла, посыпала свою книгу пескомъ и закрыла ее, разложила на кучки разнумерованныя уже на завтра росписки, отдѣльно польскія и отдѣльно украинскія, разставила въ порядкѣ разновѣски подъ вѣсы для писемъ, сложила перья, закрыла чернильницу, однимъ словомъ, сдѣлала на своемъ столѣ образцовый порядокъ, нарушаемый только множествомъ чернильныхъ пятенъ на толстой бумагѣ, которою для сохраненія зеленаго сукна былъ прикрытъ столъ. Потомъ она начала одѣваться.
   Целя была ужъ одѣта и ждала ее.
   -- Вы, господа, меня не ждите,-- сказала Грозицкая.-- Пока старая педантка соберется и тронется съ мѣста, вы будете уже на Маріятской площади. Впрочемъ, дороги наши сейчасъ отъ порога расходятся, а я уже, слава Богу, въ такомъ возрастѣ, -- добавила она иронически, склоняя голову предъ докторомъ, -- что прогулка вечеромъ по улицѣ не представляетъ для меня никакой опасности.
   -- Ну, тогда спокойной ночи!
   -- Спокойной ночи!
   Целя и докторъ ушли. Грозицкая повела за ними мрачнымъ взглядомъ и прошептала:
   -- Наивная дѣвушка! Я увѣрена, что она вѣритъ этому шарлатану, а онъ ей вретъ всякія глупости. Что-жъ, пусть вѣритъ! Я ее предупреждать не буду. Посмотримъ, скоро-ли она пойдетъ той же дорожкой, что и Ольга. Ой, вы молоденькія барышни! Общественная служба -- это не ваше дѣло! У васъ кровь кипитъ, губы дрожатъ, глазки пылаютъ, а всѣ эти принадлежности на службѣ совсѣмъ не нужныя, скорѣе вредныя!
   И Грозицкая мрачно покачала головой.
   -- Ну, мнѣ пора домой,-- сказала она, наконецъ.-- Боже мой, что-то тамъ дѣти дѣлаютъ! Ой, служба, служба! Чувствую уже въ костяхъ ея послѣдствія!
   И охая собиралась она медленно, пока не пришелъ почтовый сторожъ, чтобы закрыть ставни, погасить огонь и запереть дверь конторы.
   Между тѣмъ Целя, идя рядомъ съ докторомъ, съ живымъ чувствомъ разсказывала ему про смерть своей товарки и добавила затѣмъ:-- Хотѣлось бы навѣдаться къ ея матери, утѣшить бѣдную старушку въ этомъ тяжкомъ горѣ. Да что-жъ, завтра утромъ опять занятія до двухъ часовъ пополудни, нельзя вырваться.
   -- Служба -- неволя,-- глубокомысленно бросилъ докторъ.
   -- Вы такъ думаете?-- живо отвѣтила Целя.-- А мнѣ до недавняго времени совсѣмъ такъ не казалось. Наоборотъ, эта регулярная, по часамъ размѣренная жизнь успокаивала мою мысль, дѣлала меня здоровой, серьезной, довольной. Приду со службы, съѣмъ обѣдъ, иногда вздремну немного, почитаю, пойду на урокъ -- и такъ идетъ день за днемъ. И я счастлива, потому что, несмотря на эту якобы неволю, а въ дѣйствительности на опредѣленно обозначенныя рамки, въ которыхъ обращается моя жизнь, я чувствую себя независимой, чувствую, что живу собственнымъ трудомъ, что не составляю ни для кого бремени, не ищу ни чьей ласки.
   -- Кромѣ какой-то Грозицкой, какого-то Вымазаля, Демжаля и тому подобной бюрократической моли,-- злобно добавилъ докторъ.
   -- Нѣтъ, вы ошибаетесь, я и въ ихъ милости не нуждаюсь, потому что знаю, что, если хорошо исполню свои обязанности, никто мнѣ ничего не сдѣлаетъ. Я отъ нихъ не завишу, а если стараюсь жить съ ними въ мирѣ и согласіи, то ужъ такова моя натура. Я согласна для спокойствія кой-чѣмъ поступиться, особенно если дѣло касается мелочей, или чего-нибудь, въ чемъ я сама не увѣрена, что права. Но это обычные недочеты человѣческой жизни, а не только нашей службы.
   Говоря это, Целя увлеклась, оживилась необыкновенно; видно было, что слова шли отъ самаго сердца. Сумерки-ли, налегающія на улицы, только слабо освѣщенныя газовыми лампами, свѣжій-ли вечерній воздухъ, спокойный-ли тонъ доктора придали ей такую смѣлость, но докторъ никогда еще не видалъ ее такой оживленной, какъ теперь. И никогда еще она не казалась ему такой чарующей, красивой, какъ въ эту минуту, хотя онъ только въ неясныхъ очертаніяхъ могъ видѣть ея пылающее нѣжнымъ румянцемъ лицо.
   -- Вы сказали, что все это было такъ до недавняго времени. Развѣ теперь что-нибудь измѣнилось?
   -- Какъ бы вамъ сказать? Собственно вокругъ меня ничего не измѣнилось, но я въ себѣ чувствую какую-то перемѣну. Съ тѣхъ поръ, какъ вашъ папочка съ энергіей, достойной лучшаго дѣла, началъ каждый день допекать меня этой службой и разбирать да разрисовывать предъ глазами всѣ ея недостатки, съ тѣхъ поръ, признаюсь вамъ, я сдѣлалась болѣе впечатлительной къ тѣмъ мелкимъ уколамъ, безъ которыхъ и тутъ, извѣстно, не обходится. Время моей службы, котораго я раньше какъ-будто не чувствовала, начинаетъ, словно ярмо, въѣдаться мнѣ въ шею. Временами на меня находитъ апатія.
   -- А, можетъ, это только минуты проснувшагося сознанія?
   -- Что-жъ это за сознаніе, такое тяжелое и больное?
   -- Сознаніе недостигнутой цѣли, утраченной жизни, потерянныхъ силъ!-- съ глубокой рѣшительностью мрачнымъ голосомъ сказалъ докторъ. Целя даже остановилась отъ испуга.
   -- Что это вы говорите!-- вскрикнула она.-- Ну, докторъ,-- прибавила она черезъ минуту,-- такихъ зловѣщихъ словъ я отъ васъ не ожидала.
   -- Что-жъ, простите, я врачъ, и съ медицинской точки зрѣнія по могу говорить иначе. Я совсѣмъ не принадлежу къ тѣмъ людямъ, которые противятся правамъ женщины на высшеее образованіе, на умственный трудъ и соперничество съ мужчинами на аренѣ общественной дѣятельности. Наоборотъ, пусть женщина учатся, пусть думаютъ, пишутъ, работаютъ! Такъ много еще поля невоздѣланнаго, такъ велика еще область неизвѣстнаго и неизслѣдованнаго, что, чѣмъ больше здѣсь работниковъ, тѣмъ лучше.
   -- Кто слышалъ бы это, тотъ принялъ бы васъ за горячаго поклонника женской эмансипаціи,-- шутливо сказала Целя.
   -- И имѣлъ бы полное право!-- горячо воскликнулъ докторъ.-- Я, дѣйствительно, ея поклонникъ. Пусть женщины эмансипируются отъ всѣхъ своихъ слабостей, недостатковъ и сплетенъ, отъ невѣжества, паразитной жизни и недомыслія. Только, какъ врачъ, я противлюсь одной эмансипаціи -- и въ этомъ пунктѣ имѣю очень сильнаго союзника -- природу.
   -- Какой-же это эмансипаціи вы противитесь?
   -- Эмансипаціи отъ семьи, брака, любви!-- глубокомысленно отвѣтилъ докторъ.-- Это вѣчное нареканіе на мужчинъ en general, это возбужденіе искусственной ненависти къ цѣлой усатой и бородатой половинѣ человѣческаго рода, пропаганда эмансипированнаго безбрачія и монашества -- можетъ въ глазахъ многихъ людей компрометировать все дѣло. Въ моихъ глазахъ, разумѣется, это только печальное, минутное психо-физіологическое отклоненіе, на которое я не то что сержусь, но смотрю какъ на предметъ врачебной практики, ищу его источника и думаю надъ способами наилучше его вылѣчить.
   -- Признаюсь, докторъ,-- сказала серьезно Целя,-- что хотя я и сама противница такого пониманія положенія женщинъ, какъ чего-то совсѣмъ отрѣзаннаго и противоположнаго мужчинамъ, но все-таки я не рѣшилась бы никогда ни вышучивать, ни осмѣивать женщинъ, занявшихъ такое положеніе, ни даже судить ихъ съ такой медицинской точки зрѣнія, какъ вы. Вы забыли, что мысль о нравахъ и общественномъ трудѣ женщины сравнительно еще нова и мало распространена даже между самими женщинами,-- оттого она и требуетъ горячихъ апостоловъ, пропагаторовъ и адептовъ, а благодаря этому должны проявляться крайности, которыя собственнымъ примѣромъ стараются дать образцы справедливости и силы этого направленія. Такія крайности съ общественной точки зрѣнія необходимы, чтобъ открыть людямъ глаза, чтобъ эти люди, нападая на излишнія крайности, привыкли главное, основное направленіе считать чѣмъ-то желательнымъ, а также и естественнымъ, такимъ, что само собою разумѣется.
   -- Жалко, что вы не адвокатъ, -- съ улыбкой сказалъ докторъ,-- такъ славно вы защищаете дѣло, о которомъ вы сами говорите, что являетесь его противницей. И признаюсь вамъ, что во всей этой славной затѣѣ собственно это заявленіе было для меня самымъ цѣннымъ.
   -- Почему? Вы развѣ сомнѣвались въ этомъ?
   -- Ну, могъ сомнѣваться. Вѣдь, ваша прошлая жизнь и особенно ваше добровольное несеніе почтовой неволи не очень-то сильно свидѣтельствуетъ о вашей охотѣ къ семейной жизни.
   Целя съ досадой махнула головой.
   -- Не ждала я отъ васъ, чтобъ и вы говорили со мной въ этомъ тонѣ. Добровольное несеніе неволи! Вѣдь, это съ вашей стороны горькая насмѣшка! что-жъ я должна дѣлать? Побираться, что-ли? Или жить на хлѣбахъ у какихъ-нибудь родственниковъ? Да и родственниковъ такихъ у меня нѣтъ! Или, наконецъ...
   Она не докончила. Они были уже у цѣли, въ сѣняхъ дома, въ которомъ жили.
   -- Нѣтъ, простите,-- сказалъ докторъ, когда они оба направились къ лѣстницѣ,-- ничего подобнаго я отъ васъ не желаю. Но есть еще одинъ выходъ.
   -- Знаю, знаю, что скажете!-- воскликнула Целя.-- Выйти замужъ. Это все равно, какъ если бы вы умирающему съ голоду сказали: одно только спасеніе есть для тебя -- ежедневно регулярно на обѣдъ ѣсть воловью печень. Очень разумный совѣтъ, но умирающій съ голоду не имѣетъ даже куска хлѣба.
   -- Ну, извините, на этотъ разъ аргументы ваши очень слабы. Вы аргументируете сравненіемъ, которое если бы даже само по себѣ было болѣе естественно, все-таки прихрамывало-бъ. Раньше всего, вы имѣете плохое представленіе о моихъ медицинскихъ знаніяхъ, если думаете, что я могъ бы умирающему съ голоду человѣку дать такой совѣтъ. Воловья печень могла бы его ослабленный организмъ сразу убить. Я посовѣтовалъ бы ему бульонъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ велѣлъ бы взять его въ госпиталь.
   -- Вотъ именно, вотъ объ этомъ и говорю!-- сказала Целя.-- Такимъ госпиталемъ для незамужнихъ и женщинъ безъ средствъ должна быть общественная служба, хотя бы самая заурядная и меньше всего отвѣчающая ихъ желаніямъ и способностямъ. И я нахожусь въ этомъ госпиталѣ для того, чтобы не умереть съ голода.
   -- Ну,-- съ сладкой улыбкой отвѣтилъ докторъ, -- но кромѣ госпиталя есть еще и домашнее лѣченіе.
   -- Для тѣхъ, у которыхъ есть средства на это.
   -- А если бы, напримѣръ, вы нашли средства на такое домашнее лѣченіе?
   -- Я? Гдѣ жъ мнѣ ихъ найти? Развѣ выиграю сто тысячъ на лотереѣ.
   -- Ну, это трудненько. Но если-бъ, скажемъ, средства нашлись, приняли-бъ вы ихъ или, можетъ, отбросили бы изъ ложнаго самолюбія?
   -- Изъ ложнаго самолюбія? Его у меня, кажется, нѣтъ; зависѣло бы это отъ средствъ и отъ источника, изъ котораго они шли бы.
   -- Источникъ -- какъ Богъ велѣлъ, а средства, скажемъ такъ, скромныя, но для домашняго лѣченія вполнѣ достаточныя.
   -- Я должна вамъ сказать,-- проговорила Целя, остановившись въ сѣняхъ передъ дверьми квартиры,-- что совсѣмъ не понимаю, о какомъ лѣченіи и какихъ средствахъ вы говорите.
   -- Можетъ это и такъ,-- съ какой-то двусмысленною миною сказалъ докторъ.-- Поговоримъ объ этомъ въ другой разъ. Вы, вѣдь, придете съ нами ужинать?
   -- Не знаю!
   -- Придите!-- сказалъ докторъ.-- Отца дома нѣтъ, а мнѣ одному совсѣмъ ѣсть не хочется. Побесѣдуемъ, если вамъ не наскучитъ.
   -- До свиданія!-- сказала Целя и, подавъ ему руку, пошла въ свою комнату.
   

X.

   За ужиномъ, вопреки увѣренію доктора, присутствовалъ и старый Темницкій. Докторъ молчалъ и старался даже не глядѣть на Целю. Старикъ Темницкій также былъ какъ-то мраченъ, а Целя, которая напрасно ломала себѣ голову надъ тѣмъ, что собственно хотѣлъ сказать ей докторъ, сама не имѣла охоты начинать разговора. Поэтому она тотчасъ послѣ ужина ушла къ себѣ, отговариваясь тѣмъ, что завтра должна рано встать на службу.
   Ей пришлось проходить черезъ кухню, гдѣ на минуту ее задержала Осипова, разсказывая о сторожѣ, съ пьяныхъ глазъ наговорившемъ грубостей хозяину дома и особенно старику Темницкому, о которомъ на всю улицу выкрикивалъ такія скверныя исторіи, что слушать было противно.-- Ну, однако, достанется ему за это въ полиціи!-- добавила старуха.
   -- Какъ это, его взяли въ полицію?
   -- Конечно, баринъ знакомый съ старшимъ комисаромъ, пошелъ, пожаловался, ну, нашего сторожа и взяли. Ужъ на его мѣстѣ у насъ другой.
   -- Вотъ какъ!-- сказала Целя удивляясь.
   -- А не барышня-ли потеряла это письмо?-- сказала Осипова, доставая изъ-за пазухи помятое, распечатанное письмо и давая его Целинѣ.-- Можетъ, опять какой-нибудь вздоръ, -- добавила она,-- и барышня на меня разсердится, но такова ужъ моя судьба, что все вамъ съ письмами надоѣдаю.
   Целя взглянула на письмо и задрожала.
   -- Откуда у васъ это письмо?
   -- Да я нашла его вотъ тутъ на лѣстницѣ. Я думала, не барышня-ли его потеряла. Загляните въ него, -- можетъ быть, письмо не принадлежитъ этому конверту. Письмо лежало отдѣльно -- это я сама его вложила въ конвертъ.
   Целя вынула письмо, взглянула на него у лампы -- и расхохоталась громкимъ, сердечнымъ смѣхомъ.
   -- Ха, ха, ха! Вотъ это. такъ! Вотъ это хорошо! Вотъ это хорошо! Вотъ любопытно! Ха, ха, ха!-- хохотала Целя, складывая письмо и вновь пряча его въ конвертъ. Хохоча, она вбѣжала въ свою комнату, но тутъ смѣхъ ея сразу оборвался, губы сжались, лицо поблѣднѣло. У нея начинало кой-что проясняться въ головѣ, но какое это было больное проясненіе! Она начала быстро ходить по комнатѣ, потомъ остановилась у окна и прижалась лбомъ къ холодному стеклу. Въ ея воображеніи мелькнулъ образъ Стоколосы съ испуганной физіономіей, блестящими глазами, сгорбленный и некрасивый, но съ горячимъ, искреннимъ сердцемъ. Мгновеніе онъ какъ будто вглядывался въ ея лицо, а потомъ лицо его заволоклось непередаваемой печалью и незамѣтно расплылось въ сѣрой мглѣ. Целя махнула рукой.
   -- Что мнѣ до него! Онъ былъ мнѣ чужимъ и останется чужимъ. Это не утрата.
   Тяжелѣе звенѣли струны ея души при воспоминаніи объ Ольгѣ. Фантазія Цели, которая всякую мысль тотчасъ превращала въ рельефныя картины, въ одинъ мигъ раскинула передъ нею широкую, пыльную и скверно вымощенную дорогу. Это женская общественная служба. По этой дорогѣ идетъ немногочисленная, небольшая группа женщинъ, молодыхъ и старыхъ, веселыхъ и мрачныхъ, полныхъ надеждъ и полныхъ разочарованія. Кажется, что всѣ онѣ идутъ ровнымъ, размѣреннымъ шагомъ, но, однако, приглядѣвшись ближе къ этому обществу, вы видите какъ-бы три группы, три пути на дорогѣ.
   Направо идетъ группа женщинъ, у которыхъ горести жизни, разочарованія и служебный ригоризмъ высушили въ сердцахъ молодой источникъ чувства и человѣческой самодѣятельности. Это женщины-бюрократки, которыя непоколебимо выполняютъ свои обязанности въ жизни, но женщины съ очень ограниченнымъ кругозоромъ жизненныхъ интересовъ, симпатій и антипатій. Эти человѣческія существа, симпатичныя во многихъ отношеніяхъ, во многихъ также отношеніяхъ достойны сочувствія; но они очень стушеваны, упрощены, приведены, такъ сказать, къ одному знаменателю. Дорожная пыль насѣла на нихъ густымъ слоемъ, въѣлась въ ихъ кожу и выѣла изъ нея всякую окраску, всякій блескъ свѣжести.
   Налѣво идутъ существа, совершенно противоположныя предыдущимъ: живыя, увлекающіяся и жаждущія жизни, полныя стремленія къ труду, полныя самоотверженія и сочувствія, но именно ради этого идущія на самыя тяжелыя испытанія, на самыя большія опасности, отклоненія и ошибки. Въ этой группѣ нѣтъ единства и внѣшняго однообразія; тутъ каждое лицо -- въ самомъ дѣлѣ особенная физіономія, тутъ полно движенія и контрастовъ, смѣхъ раздается, отчаяніе глухо стонетъ, а вдоль дороги, по которой прошла группа, время отъ времени остается что-нибудь: то трупъ, то лужа крови.
   А третій путь -- средній. Имъ идетъ очень разнообразная, самая многочисленная компанія. Есть тутъ женщины, закаленныя опытомъ, которыя изъ тяжелой жизненной борьбы вынесли чуткое сердце и незапятнанную душу; есть молодыя дѣвушки, которыхъ счастливый темпераментъ охраняетъ отъ крайностей, а молодость отъ рутины; натуры гармоническія, съ живымъ чувствомъ и желаніемъ дѣятельности, но управляемыя больше разумомъ, чѣмъ чувствомъ. Борьба и внутренній разладъ и тутъ имѣютъ мѣсто, имѣютъ мѣсто и заблужденія и ошибки -- гдѣ же ихъ нѣтъ въ дѣлахъ человѣческихъ? Но самое дорогое сокровище -- человѣчность, достоинство и индивидуальность человѣческая въ этой группѣ охраняются свято, переносятся, какъ самое цѣнное наслѣдство все впередъ, къ далекому, лучшему будущему.
   Легкій стукъ въ дверь прервалъ ея мысли.
   -- Можно войти?-- спросилъ въ дверяхъ докторъ.-- Слышу, что еще ходите по комнатѣ, не спите...
   -- Пожалуйста, пожалуйста войдите!-- сказала Целя.
   -- Я только на минуточку. Отецъ послѣ ужина пошелъ въ свой клубъ, а я не привыкъ такъ рано ложиться спать. Но если я вамъ помѣшалъ...
   -- Нѣтъ, докторъ, мнѣ спать не хочется,-- сказала Целя.-- Пожалуйста сядьте.
   Докторъ сѣлъ и, въ то время какъ Целя не переставала ходить по комнатѣ, онъ не сводилъ съ нея глазъ.
   -- Странное дѣло,-- началъ онъ послѣ минутнаго молчанія.-- Глядя на васъ, мнѣ такъ и кажется, что читаю ваши мысли, какъ въ книжкѣ.
   -- Это вамъ такъ кажется,-- отвѣтила Целя съ улыбкой.
   -- Ну, держу пари, что знаю, о чемъ вы думали въ эту минуту!
   -- Хорошо, на что?
   -- На... на... знаете, если выиграю, такъ тогда скажу свои условія, а проиграю -- то вы продиктуете свои.
   -- Вамъ дорого могло бы стоить то, что я продиктую.
   -- Все равно. Но я также буду требовать не малаго.
   -- Я согласна. Ну, скажите, о чемъ я думала?
   -- Объ одномъ господинѣ, котораго зовутъ Семіономъ Стоколосой.
   Докторъ сказалъ эти слова медленно, съ удареніемъ, устремивъ пронизывающій взглядъ въ лицо Цели. Она стояла противъ него. Слова доктора, повидимому, не произвели на нее никакого впечатлѣнія.
   -- Я знала, что вы сюда мѣтите, хотя и не ждала отъ васъ такихъ словъ. Вы проиграли, докторъ. Я думала объ участи женщинъ на общественной службѣ.
   -- Честное слово?
   -- Честное слово!
   -- Прошу опредѣлить свой выигрышъ.
   -- Вы, докторъ, какъ на исповѣди, должны сказать мнѣ три правды,-- не то юмористически, не то съ какимъ-то нервнымъ безпокойствомъ сказала Целя.-- Раньше всего, откуда докторъ знаетъ Семіона Стоколосу и на какомъ основаніи полагаетъ, что я могла о немъ думать?
   -- О, на этотъ вопросъ отвѣтить очень легко. Стоколосу я знаю еще изъ гимназіи. Именно сегодня, когда вы ушли на службу, я увидалъ его черезъ окно, когда онъ шелъ улицей. Случайно увидѣлъ его и отецъ и указалъ мнѣ на него, какъ на того молодого человѣка, съ которымъ... котораго онъ вспоминалъ за обѣдомъ.
   Кровь ударила въ голову Цели.
   -- И вы сейчасъ повѣрили, что у меня съ нимъ какія-нибудь близкія отношенія?-- воскликнула она.-- Фу, докторъ, стыдитесь!
   -- Что-жъ, развѣ въ этомъ было что-нибудь скверное? Стоколоса человѣкъ способный и симпатичный, несмотря на свою... комическую наружность.
   -- И, несмотря на это, мнѣ нѣтъ никакого дѣла до него.
   -- А, однако же, вы переписываетесь съ нимъ.
   -- Ошибаетесь. Я получила отъ него нѣсколько писемъ -- это правда, но ни на одно не отвѣтила.
   -- Ну, такъ! Скажемъ письменнаго отвѣта вы ему не дали, но устный...
   -- Докторъ!-- вскрикнула Целя непріятнымъ, болѣзненнымъ голосомъ.
   -- Но простите, вѣдь и это не было бы преступленіемъ.
   -- Но если бъ это былъ фактъ, я бы его не скрывала.
   -- Ну, такъ простите! Лучше перейдите къ другому пункту, если угодно.
   -- Нѣтъ, я прощаю вамъ другой пунктъ, сказала Целя съ досадою.
   -- Вы уже и сердитесь на меня, -- сказалъ докторъ.-- Можетъ, прикажете убраться?
   -- Сидите, сидите! Кто вамъ сказалъ, что я сержусь?-- поспѣшно сказала Целя.
   -- Ну, спасибо за позволеніе! Что касается второго пункта, то могу на него отвѣтить вамъ и безъ вопроса. Вы хотѣли знать ближе подробности объ Амаліи Шмидтъ. Вѣдь, да?
   Целя взглянула на него съ удивленіемъ и, наконецъ, громко разсмѣялась.
   -- На этотъ разъ отгадали. Но помните, что вы должны говорить правду.
   -- Что-жъ,-- сказалъ спокойно докторъ,-- не имѣю причины скрывать правду. Амалія Шмидтъ, какъ я уже говорилъ вамъ, дочь завѣдующаго главнымъ вѣнскимъ госпиталемъ, двадцати восьми лѣтъ и наслѣдница полумилліоннаго имущества. А такъ какъ я съ ея отцомъ въ большой дружбѣ, такъ онъ деликатно старался склонить меня къ тому, чтобъ я сдѣлался его зятемъ. Ну, нечего грѣха таить, я человѣкъ безъ грѣха, полакомился не столько на состояніе, сколько на карьеру, какую мнѣ обѣщалъ д-ръ Шмидтъ, и обручился съ нею. Но сегодня, какъ вы видѣли, я послалъ отказъ и свое обрученіе.
   -- И это все правда?-- спросила Целя, пристально вглядываясь въ лицо доктора.
   -- Чистая правда?
   -- Честное слово?
   -- Честное слово!-- безъ запинки сказалъ докторъ.
   -- Ну, хорошо. А что собственно склонило васъ къ этому разрыву?
   -- Что меня склонило? Гм!-- сказалъ докторъ, притворяясь озабоченнымъ.-- Позвольте мнѣ оставить этотъ вопросъ въ сторонѣ, ибо онъ и такъ не касается темы второго пункта -- Амаліи Шмидтъ.
   -- Такъ, такъ!-- смѣясь, сказала Целя -- будемъ вести рѣчь по-парламентски. Переходимъ къ третьему пункту. Какой собственно былъ смыслъ вашего вчерашняго разговора? Можетъ быть, это нетактично, что я такъ прямо спрашиваю, но, докторъ, вы проиграли пари, такъ ужъ -- не прогнѣвайтесь.
   -- Настоящій смыслъ моего разговора? Гм, гм!-- И докторъ на этотъ разъ въ самомъ дѣлѣ озабоченно завертѣлся въ креслѣ.-- Это дѣло довольно интимное, и я не знаю, въ какой-бы формѣ вамъ его сказать.
   -- Не заботьтесь о формѣ. Форма -- измѣнница. Пусть дѣло само за себя говоритъ,-- серьезно и даже какъ-то строго сказала Целя.
   -- Настоящій смыслъ моего разговора, тотъ, что я...-- эти слова докторъ цѣдилъ медленно, все тише, тише, и, наконецъ, шепотомъ, наклоняясь на креслѣ, добавилъ: люблю васъ.
   И, сказавъ это, онъ вскочилъ и бросился къ Целѣ, чтобъ заключить ее въ свои могучія объятія. Целя поблѣднѣла, но энергичнымъ движеніемъ рукъ остановила его.
   -- Нѣтъ, докторъ,-- сказала она, -- не забывайтесь! сядьте. Я еще хочу васъ кой о чемъ спросить. Вы говорите, что любите меня. Что-жъ, это большая честь для меня. Очевидно, скажете также, что для меня вы покинули Амалію Шмидтъ, правда?
   -- Ну, а если-бы такъ?
   -- Также большая честь и большая жертва для меня, о, большая, -- съ какимъ-то нервнымъ удареніемъ сказала Целя.-- А теперь скажите, чего вы отъ меня за эту честь и за эту жертву ждете?
   -- Странно вы выражаетесь,-- сказалъ докторъ.-- Ни за эту честь, ни за жертву, ни за мою любовь я отъ васъ ничего не жду и ждать не могу. Я могу только желать... Чтобъ... Ну, такъ чего желаете? Чтобъ вы хоть немного полюбили меня.
   -- И на что вамъ моя любовь?
   -- Ахъ! Какъ вы можете такъ спрашивать! Ваша любовь была бы для меня наибольшимъ сокровищемъ, новой жизнью,-- была бы...
   -- Докторъ!-- строго прервала его Целя. Не изображайте изъ себя поэта! Это вамъ очень не къ лицу. Сколько разъ вы говорили о себѣ, что вы человѣкъ практичный. Такъ говорите же по-своему, практично.
   Докторъ уставился въ Целю, которая стояла предъ нимъ все еще блѣдная, съ стиснутыми зубами и съ выраженіемъ какого-то сосредоточеннаго напряженія и рѣшимости. Онъ быстро окинулъ ее пытливымъ взоромъ, въ которомъ на минуту мелькнуло что-то, какъ-бы злобная насмѣшка и увѣренность въ побѣдѣ, и сказалъ:
   -- Знаете, вы меня нѣсколько разочаровываете. Я не думалъ, что вы въ такихъ вопросахъ такъ практичны.
   -- А что-жъ вы думали?-- отвѣтила Целя, -- что поймаете меня на словахъ, которымъ я имѣю основаніе не вѣрить?
   -- Имѣете основаніе?-- удивился докторъ.-- Какая-жъ это причина?
   -- Это ужъ мое дѣло!-- отвѣтила Целя.-- Когда дойдетъ до меня очередь говорить, такъ я скажу ее, не бойтесь. А теперь говорите вы. Только предупреждаю васъ -- говорите искренно!
   -- Развѣ я до сихъ поръ говорилъ не искренно?-- съ миной воплощенной невинности сказалъ докторъ.
   -- Къ дѣлу, докторъ, къ дѣлу! Чего вамъ отъ меня нужно?
   -- Если я люблю васъ, то что-же естественнѣе желанія, чтобъ вы... были моею?
   -- Была вашей! Такъ что же, хотите жениться на мнѣ?
   Докторъ поблѣднѣлъ при этомъ вопросѣ. Минуту онъ колебался.
   -- Что-жъ,-- сказалъ онъ,-- это было-бы моимъ самымъ горячимъ желаніемъ, наивысшимъ идеаломъ, но тутъ есть кой-какія препятствія, которыя нужно бы раньше устранить. Не думайте, что такимъ препятствіемъ я считаю вашу бѣдность. Это мнѣ все равно. Правда, для начала практики, на устройство пригодились бы кой-какія средства, но это ужъ моя забота, не вамъ объ этомъ печалиться. Важнѣйшее препятствіе...
   Докторъ на минуту замялся.
   -- Что такое?-- спросила Целя.
   -- Ваша служба на почтѣ, вотъ что!-- сказалъ докторъ и облегченно вздохнулъ, какъ-будто свалилъ тяжелый камень съ груди.
   Целя смотрѣла на него съ нѣмымъ удивленіемъ.
   -- Да,-- уже свободнѣе и даже съ жаромъ говорилъ докторъ.-- Ни отецъ мой, ни я не согласимся, чтобъ моя невѣста изъ почтовой конторы шла подъ вѣнецъ. Жена -- это для меня нѣчто такое святое, нѣжное, недосягаемое, что я даже мысленно не могу безъ возмущенія видѣть ее тамъ, на публичной выставкѣ, на этомъ рынкѣ, гдѣ безстыдство и грубая сила толкутся въ борьбѣ за кусокъ хлѣба. Представлять васъ среди этой толпы -- это для меня такъ больно, такъ унизительно...
   Целя стояла блѣдная, холодная, недвижная. Только грудь ея вздымалась порывисто, свидѣтельствуя о глубокомъ внутреннемъ волненіи.
   -- Такъ что-жъ мнѣ дѣлать?-- спросила она чуть слышно.
   -- Оставить почту возможно скорѣе, хоть завтра.
   -- И куда потомъ дѣваться? Вѣдь, тутъ... у васъ... на вашихъ хлѣбахъ, не будучи еще вашей женой, я жить не могу.
   -- Ну, на хлѣбахъ! Какія вы слова употребляете! Всякая забота, всякая жертва для того, кого любишь, есть только обязанность. Правда, тутъ вамъ будетъ не по себѣ, но и отсюда есть выходъ. У меня есть старая тетка въ Станиславовѣ,-- я отвезу васъ къ ней, -- вы пробудете тамъ, пока тутъ все будетъ готово къ свадьбѣ. Ну, что, согласны?
   И докторъ съ улыбкой снова простеръ свои руки, чтобъ обнять ее.
   -- Еще нѣтъ,-- холодно сказала Целя.-- Теперь моя очередь сказать слово. Я не буду долго говорить. Прошу васъ, докторъ, прочитайте мнѣ громко вотъ это письмо и поясните его содержаніе.
   И она подала ему письмо, которое передъ этимъ дала ей Осипова.
   Докторъ сорвался съ кресла, какъ обваренный кипяткомъ, бросивъ взглядъ на крупныя каракули да куриныя лапки, которыми нацарапано было его имя на конвертѣ.
   -- Откуда вы взяли это письмо?-- сказалъ онъ рѣзко.
   -- Не безпокойтесь, докторъ, я его не украла,-- холодно отвѣтила Целя.-- Осипова нашла его на лѣстницѣ и, думая, что оно мое, подала его мнѣ. Письмо было отдѣльно отъ конверта и, взглянувъ на него, я увидѣла счетъ за стирку, за мойку пола, за чистку сапогъ, а подъ нимъ подпись: "Amalia Schmidt, Ihr altes' Stubenmade". Тогда только я взглянула на конвертъ и увидала, что письмо это адресовано вамъ. Возвращаю вамъ этотъ цѣнный документъ.
   Доктору было не по себѣ; наконецъ, съ натянутой улыбкой медленно началъ:
   -- Ну, а дальше что?
   -- Ничего,-- сказала Целя,-- кромѣ развѣ того, что вы честнымъ словомъ увѣрили, что ваша басня съ Амаліей правдива. Значитъ, теперь я знаю, каково ваше честное слово.
   -- Но это шутка, невинная шутка!
   -- Такая же невинная, какъ та, которую вы хотѣли сыграть со мной. О, теперь я васъ поняла! Теперь я знаю, чѣмъ вамъ мѣшала моя служба! Знаю, къ какой теткѣ вы хотѣли меня отвезти? Знаю, въ какомъ смыслѣ вы хотѣли меня сдѣлать своей? Боже мой, Боже!-- добавила она, разразившись громкимъ плачемъ,-- и что я вамъ сдѣлала, что вы такъ насмѣхаетесь надо мной? Зачѣмъ вы, какъ тѣ волки, съ первой минуты только о томъ и помышляете, чтобы сожрать меня, втоптать въ болото, осквернить въ собственныхъ глазахъ!
   И заливаясь горячими слезами, она въ безсиліи упала лицомъ на подушку. Тяжелое всхлипываніе потрясало все ея тѣло. Доктора давно уже не было въ комнатѣ, а вмѣсто него старая Осипова, словно мать, склонялась надъ плачущей дѣвушкой.
   Целя не скоро успокоилась и долго не могла заснуть. Жизнь показалась ей такой тяжелой, опасной и обманчивой, какъ тому, кто заблудился въ лѣсу, полномъ змѣй, волковъ и ядовитыхъ гадовъ.
   На другой день она черезъ Осипову передала Темницкимъ о своемъ уходѣ съ квартиры. А съ полудня, послѣ занятій на почтѣ, поспѣшила къ старой Невирской. Несчастная женщина, которая, казалось, выплакала уже всѣ слезы надъ трупомъ Ольги, приняла Целю, какъ первый лучъ свѣта послѣ темной ночи. Слова Цели, полныя горячей, сердечной любви къ умершей, полныя чистаго, дѣвичьяго сочувствія даже къ ея ошибкѣ и къ ея большому горю, старушка пила, словно оживляющую росу. А когда, наконецъ, Целя разсказала ей свое приключеніе съ докторомъ Темницкимъ, старушка крѣпко-крѣпко обняла ее и, орошая слезами ея молодое лицо, сказала:
   -- Мое дитятко золотое, бѣдное! Иди ко мнѣ! Займи то мѣсто, которое такъ внезапно освободила злая смерть. Будь моей дочерью! Будемъ любить другъ друга, будемъ помогать одна другой. А тѣхъ, кто выжидаетъ нашей погибели, пусть Богъ судитъ, какъ самъ хочетъ!
   Целя цѣловала сморщенныя руки старушки, обливая ихъ слезами,
   
   Львовъ, іюнь 1888 г.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru