Франко Иван Яковлевич
Schönschreiben

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Иван Франко

Schönschreiben*

Из цикла "В поте лица" (1890)

   * Урок чистописания (нем.).
  
   Иван Франко. Борислав смеется. Рассказы. Повесть. Перевод с украинского
   М., "Художественная литература", 1969.
   Перевод В. Бонч-Бруевича
  
   В просторном втором классе нормальной школы отцов базилиан в Дрогобыче -- мертвая тишина. Приближается урок чистописания, страшный для всех не столько самим предметом, сколько особою учителя. В базилианской школе по всем предметам преподают сами монахи, только для обучения детей чистописанию они наняли мирянина -- какого-то бывшего эконома {Управляющий имением (укр.).} или надсмотрщика, пана Валька. Пану Вальку еще и до сих пор кажется, что он эконом: хотя ему не приличествует теперь ходить с нагайкой, но все же он не брезгует и тросточкой и никогда не упускает случая воспользоваться ею. Само собой разумеется, что дети, отданные хотя бы только на час под власть такому учителю, заранее начинают дрожать, и чистописание является для них самой большой мукой.
   Один только маленький Мирон сидит на скамье спокойный, почти веселый. Он удивляется, отчего это сразу стало так тихо в классе, когда один смельчак, высланный в коридор на разведку, вбежал в класс и крикнул: "Валько пришел!" Мгновенно все замерло. Маленький Мирон не знает еще пана Валька. Он только что пришел из сельской школы, отец определил его к базилианам, во второй класс нормальной школы, и сегодня первый урок чистописания. И хотя в сельской школе он далеко не силен был в письме, не умел ни пера взять как следует в руки, ни вывести ровно и гладко хотя бы одну линию,-- все-таки он еще ребенок и не ему печалиться наперед о том, чего он еще не знает. Он удивился, отчего это сразу так тихо стало, но о причине побоялся расспросить соседей -- ведь он с ними еще мало знаком. Да, впрочем, его это и не очень интересовало. Среди этой, для других страшной и тревожной, тишины он весь отдался излюбленному занятию -- мыслям о своей родной стороне. Нельзя сказать, чтобы Мирон тосковал по ней: он знал, что каждый понедельник будет видеть и отца и мать. Он только думал о том, как это будет хорошо, когда летом он приедет домой, снова сможет свободно бегать по лугам, сидеть над речкой или бродить по ней, ловя гольцов; эти мысли были, скорее, веселые, ясные, радужные, а не грустные, тоскливые. Маленький Мирон весь погружался в эти красоты природы, расцветавшие в его воображении посреди серых, холодных стен базилианской школы, и не думал о той грозе, которая надвигалась на класс.
   -- Эй, а ты почему не приготовишь себе тетрадь для письма? -- тихо спросил один из соседей Мирона, толкая его в бок.
   -- А? -- ответил Мирон, грубо разбуженный от своего золотого сна.
   -- Тетрадь приготовь для письма! -- повторил товарищ и показал Мирону, как положить тетрадь, перо, как поставить чернильницу соответственно указаниям пана Валька.
   -- Идет, идет! -- пронесся шепот по классу, словно при приближении некоего грозного царя, когда в коридоре послышались шаги учителя чистописания. Вскоре затем отворилась дверь класса, и Валько вошел. Мирон взглянул на него. Учитель своим видом совсем не напоминал царя. Это был среднего роста человек, с коротко остриженными волосами на круглой бараньей голове, с рыжими короткими усами и рыжей испанской бородкой. Его широкий лоб и широкие, выдающиеся скулы вместе с большими торчащими ушами выражали тупое упрямство и кровожадность. Маленькие лягушачьи глаза сидели глубоко под бровями и поблескивали оттуда как-то злобно и неприязненно.
   -- А ну! -- крикнул он грозно, затворив за собою дверь класса и помахивая гибкой камышовой тросточкой. И от этого окрика, как от ветра в непогожий летний день склоняются разом колосья ржи, так же склонились головы восьмидесяти пяти учеников над тетрадками, разлинованными красными и синими линейками. У каждого ученика перо дрожало в руке. Один только маленький Мирон, который еще не знал характера Валька, сидел с поднятой головой и разглядывал нового учителя.
   -- А ты что? -- крикнул на него сердито Валько и зашагал прямо к нему.
   Маленький Мирон так и остолбенел от внезапного спуга. Он как-то инстинктивно повернулся и принял такое же положение, в каком уже с минуту трепетали его товарищи.
   Валько взял в руки мел, подошел к доске, размахнулся и начал писать. Сначала он писал только буквы, маленькие и большие, гласные и согласные, без всякого, впрочем, значения. Но мало-помалу дошел и до слов, а наконец и до целых фраз, как, например: "Бог сотворил мир", "У человека две руки", "Земля -- мать наша". Исчерпав таким образом свою мудрость, достаточно показав свое знание каллиграфии всевозможными выкрутасами, а также длинными, как мир, и ровными, как колбаски, хвостиками, Валько положил мел, отступил на шаг, с любовью посмотрел еще раз на исписанную доску и затем, обернувшись к трепещущему классу, грозно крикнул:
   -- Писать!
   Его научная деятельность в эту минуту счастливо закончилась -- теперь начиналась его деятельность как эконома. Дабы показать это наглядно, он сильно щелкнул пальцами; чтобы стряхнуть с них ученую меловую пыль, и взамен взял в руки свою тросточку. И точно орел, следящий за добычей из поднебесья, он, озирая класс, сошел с кафедры и начал свой обход.
   Первый, к кому привела его злая судьба, был какой-то маленький слабенький и очень запуганный школьник. Весь в поту, согнувшись над тетрадью, он трудился изо всей силы, стараясь удержать перо в дрожащих пальцах, и ежеминутно поглядывал на доску, стараясь выводить на бумаге такие же крючки, хвостики и колбаски, какие вывела умелая рука эконома на классной доске. Но рука его все-таки дрожала, крючки, хвостики и колбаски выходили ломаные, неровные,-- даже перо, не слушаясь его, вертелось ежеминутно в пальцах, скрипело, брызгало, точно сердилось на что-то и стремилось как можно скорее высвободиться из них.
   Валько стал над ним, словно черт над грешником, и, злобно усмехаясь, не говоря ни слова, начал присматриваться к его работе. Бедный мальчик почуял беду и окончательно утратил всякую власть над своею рукой н над непослушным пером.
   -- Так-то ты пишешь?-- процедил Валько медленно, но тем быстрее свистнула в воздухе его трость и хлестнула по плечам бедного мальчика.
   -- Ой-ой-ой! -- завизжал он, но сейчас же замолк, встретив грозный, змеиный взгляд учителя.
   -- Ты не умеешь лучше писать? -- спрашивал Валько.
   -- Умею, умею!..-- лепетал мальчик, сам не сознавая, что он говорит.
   Учитель-эконом, может быть, и в самом деле поверил, что мальчик умеет писать лучше и пишет плохо только назло ему или, может быть, от большой любви к его трости.
   -- Ну, так смотри же! -- И Валько пошел дальше, даже не посмотрев, какие спасительные плоды принесло его обстоятельное вразумление. Впрочем, ему не было никакого дела до этих плодов,-- он был теперь только экономом, и больше никем. Его взор уже обратился в другую сторону и в другом углу класса высмотрет новую жертву. Там сидел еврейский мальчик, который, по старинному обычаю своего племени, писал сзаду наперед, стараясь выводить все вальковские выкрутасы справа налево, от конца строчки к началу. Одну строчку он таким образом уже закончил и как раз начал вторую, со слов "сот бог аз к сыр". Написанная, уже готовая строчка выглядела так-сяк, но новая, еще неготовая, начатая с конца, бросилась в глаза Вальку.
   - А ты как пишешь, Мойша? -- закричал он, под-скакнвая к нему.
   Валько всех евреев в классе звал "Мойша", -- за исключением разве только сыновей богатых городских "тузов", к которым он питал большое уважение. Еврейский мальчик, по имени Йонас Туртельтауб, уедышав этот крик и увидав надвигающегося врага, оробел и съежился, как улитка в своей ракушке, и перестал писать.
   -- Ха-ха-ха!..-- хохотал Валько, глядя на его тетрадь.
   -- Господин учитель...-- начал мальчик и замялся.
   -- Иди сюда!
   И, не дожидаясь, пока Йонас выйдет из-за парты, взял его за ухо и потащил на середину.
   Глядя на бедного Йонку, согнутого, дрожащего и плачущего от страха, весь класс громко захохотал, хотя всякий и сам дрожал и ежился... Но такова уж сила деспотизма: достаточно деспоту усмехнуться, как все, находящиеся под его гнетом, будут хохотать, не замечая того, что хохочут они сами над своей же бедой.
   -- Ступай к доске! Ну-ка пиши!
   Валько собственноручно стер часть своих писаний и вложил мел в руку еврейскому мальчику. Тот начал писать по своей привычке, сзади наперед. Снова захохотал класс, усмехнулся и Валько, но сию же минуту его лицо нахмурилось, он обернулся к последней парте, где сидели великовозрастные здоровые парни, и крикнул:
   -- Ну-ка, дайте ему!
   Еврей задрожал всем телом и что-то залепетал, но к нему быстро подскочили два товарища -- секуторы -- и повели на кафедру. Тихо стало в классе. Вместо смеха бледность покрыла все лица, только жалобный визг Йонки раздавался в каменных стенах базилианского монастыря.
   -- Довольно с него! -- сказал Валько, и Йонка, всхлипывая, пошел на свое место.
   Исполнив это высокопедагогическое дело, Валько продолжал свой обход класса, и снова посыпались удары его трости по плечам и по рукам бедных мальчиков.
   Какое впечатление произвело все это ученье на Мирона, трудно передать. Он весь дрожал как в лихорадке; у него шумело в ушах и рябило в глазах, как во время бури. Ему так и мерещилось, что и его не минет эта буря, что каждый удар страшного учителя обрушится на него. Написанные слова и строчки прыгали перед его глазами, разбухали, переплетались и казались, еще более некрасивыми, чем были на самом деле. Он и сам не заметил, когда перестал писать,-- серый туман стоял перед его глазами.
   -- Так-то ты пишешь? -- гаркнул Валько над его головой.
   Мирон встрепенулся, схватился за перо, ткнул его в чернильницу и поволок по бумаге, словно быка за рога.
   -- Ты не знаешь, как держать перо?
   -- Не знаю! -- прошептал Мирон.
   -- Что?-- взревел Валько.-- Разве я уже не показывал тебе десять раз?..
   Мирон уставился удивленными глазами в злобное лицо Валька. Но вместо ответа Валько сжатым кулаком ударил мальчика в лицо. Маленький Мирон как подкошенный повалился на скамью, а со скамьи на пол. Кровь залила его лицо.
   -- Поднимите его! -- крикнул Валько. С задней скамьи подбежали двое, те самые, которые минуту тому назад пороли Йонку, и подняли потерявшего сознание Мирона. Голова его не держалась на плечах и повисла, как у мертвого.
   -- Бегите за водой! -- командовал Валько и еще раз посмотрел на Мирона.
   -- Что это за мальчик? -- спросил он.
   -- Мирон,-- ответил "цензор", самый старший и сильный в классе, которого монахи поставили надсмотрщиком над товарищами.
   -- Кто он такой? -- продолжал спрашивать Валько.
   -- Сын мужика из Н...
   -- Мужицкий сын! Тьфу, какого черта эти мужланы лезут сюда! -- проворчал Валько. У него отлегло от сердца. Он начал было побаиваться последствий своего поступка, но мужицкий сын -- значит, можно его бить и обижать как хочешь, никто за мужицкого сына не вступится.
   Валько не ошибся в своем расчете. Никто не вступился за мужицкого сына. Бесчеловечный поступок учителя-эконома сошел ему безнаказанно, так же как и многие другие бесчеловечные его поступки. Только в сердце мужицкого сына он не прошел даром, а остался первым зерном возмущения, презрения и вечной вражды против всякого насилия и гнета.
  
   1879
  

Примечания

   "Schönschreiben" ["Урок чистописания"].-- Впервые опубликован в 1884 году в львовском журнале "Зоря". В том же году переводе на польский язык напечатан в варшавской газете "Prawda", под псевдонимом Мирон.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru