Lib.ru/Классика: Фроленко Михаил Федорович. На воле

НА ВОЛѢ.

"Ну, вотъ мы какъ будто и на волѣ,-- писалъ я одному товарищу вскорѣ по выходѣ изъ Шлиссельбургской крѣпости, -- но свободы-то пока я еще и не чувствую"... Много, много лѣтъ гдѣ-то глубоко таившаяся и никогда не угасавшая надежда осуществилась!.. Смутная мечта-видѣніе превратилась въ дѣйствительность!.. Казалось, радость, покой, веселье должны бы охватить все существо. Но не тутъ-то было!..

Сознаніе говоритъ о свободѣ, а все мое существо кричитъ: этого нѣтъ! И моя душа продолжаетъ томиться ожиданіемъ чего-то новаго, болѣе свѣтлаго и яркаго, что дастъ уже настоящую волю. А то, что я испытываю сейчасъ, еще не подлинная жизнь, а что-то переходное, межеумочное...

Я томлюсь въ рамкахъ положенія, придуманнаго для насъ сенатомъ. Оцѣнивъ почти тридцатилѣтнее сидѣнье въ крѣпости въ 15 лѣтъ и наградивъ насъ еще поселенчествомъ и поднадзорнымъ состояніемъ, сенатъ связалъ каждаго по рукамъ и по ногамъ, отдавъ на 7 лѣтъ на полный произволъ полиціи. А тутъ еще я попалъ не въ городъ, а въ деревенскую глушь и очутился въ полномъ одиночествѣ.

На Руси вообще рѣдки населенныя мѣста, а тамъ, куда попалъ я, это чувствовалось особенно рѣзко. Стояла зима. Снѣгъ бѣлѣлъ вокругъ необозримой пеленой. И глазъ лишь кое-гдѣ вдали усматривалъ сѣро-буроватыя пятна небольшихъ деревень съ господскимъ домомъ или церковью. Когда-то здѣсь, какъ видно, были громадные лѣса. Но теперь отъ нихъ осталось одно лишь воспоминаніе въ видѣ небольшихъ жидкихъ перелѣсковъ, разбросанныхъ по буграмъ и оврагамъ. Старый лѣсъ сохранился лишь мѣстами у помѣщиковъ...

Въ былыя времена эта снѣжная пустыня хоть иногда на праздники оживлялась шумнымъ наѣздомъ помѣщиковъ другъ къ другу. На Рождество здѣсь пѣли, плясали ряженые. Нынѣ все это молчитъ, точно непробуднымъ уснуло сномъ.

Въ настоящее время всѣ усадьбы помѣщиковъ больше связаны съ Москвой, Питеромъ, другими большими городами, чѣмъ съ сосѣдями. Сюда наѣзжаютъ лѣтомъ свои родные или близкіе знакомые, и вся жизнь сосредоточивается въ тѣсномъ кругу.

Въ одну изъ такихъ-то усадебъ попалъ и я. Родичи привезли меня, денекъ пошумѣли, а тамъ -- и въ Москву. И я остался въ большомъ домѣ одинъ, лишь съ кучей газетъ, книгъ, брошюръ. Около усадьбы не было даже деревни. Она находилась верстахъ въ двухъ. Дороги въ лѣсъ, въ поле, на рѣку занесены снѣгомъ. Далеко не разгуляешься, и вотъ, сдѣлавши утромъ обходъ по двору, Заглянувъ на конюшню и скотный дворъ, побывавъ на ригѣ, я дальше не зналъ, что дѣлать, возвращался домой, усаживался за столъ и брался за книги, газеты...

Сижу, глаза бѣгаютъ по строчкамъ, но смыслъ ихъ я плохо усваиваю. Мысли черезъ окно несутся въ садъ, еще дальше. Тамъ слышится завываніе вѣтра, тревожное, страшное, точно надвигается цѣлая буря. Я перестаю читать. Тоска одиночества охватываетъ меня; сердце гложетъ щемящая боль, бросаю недочитанной газету, встаю и иду за версту въ школу. Тамъ есть живой человѣкъ, тамъ хоть словомъ можно перекинуться. На минуту отдохнешь, забудешься, по, вернувшись въ пустой домъ, еще сильнѣй почувствуешь одиночество. Ляжешь спать, но свистъ въ саду вѣтра, даже равномѣрное тиканье часовъ долго тревожитъ тебя, вызывая какое-то безпокойное настроеніе. Въ сердцѣ опять поднимается щемящая боль, точно ожидаешь какой бѣды. Забудешься, заснешь, но много разъ просыпаешься и все поглядываешь на окна, не начало ли свѣтать? Почему-то казалось, что долженъ обязательно вставать рано, хотя въ этомъ никакой нужды не было.

Даже Шлиссельбургъ и Петропавловка послѣдняго времени, когда намъ разрѣшили общую прогулку, рисовались теперь въ памяти, какъ сладкій, интересный сонъ. Тамъ насъ было много. Мы ежедневно, сходились, говорили, спорили. Нами всесторонне обсуждались общественные вопросы. Мы полны были всякихъ свѣтлыхъ упованій, надеждъ. И вдругъ одиночество! Неудивительно, что по сравненію съ оживленіемъ Петропавловки настоящая жизнь казалась тоскливымъ кошмаромъ.

Могутъ спросить, а почему же я не ѣхалъ къ сосѣдямъ, почему не заводилъ знакомства съ ними? Очень просто!.. Ближайшій сосѣдъ былъ человѣкъ самыхъ крайнихъ правыхъ воззрѣній, и ѣхать къ нему значило заранѣе разсчитывать на сухой пріемъ. Про другихъ, болѣе дальнихъ сосѣдей не было, правда, такихъ точныхъ указаній. Но они не вели вообще знакомства съ нашей усадьбой, и ѣхать къ нимъ съ визитомъ въ качествѣ поселенца невольно останавливалъ вопросъ: какъ-то еще примутъ, какъ бы не нарваться на непріятность? Вообще наше поселенческое положеніе очень сильно мѣшало во всемъ. Поѣдешь въ уѣздный городъ, даже просто кататься, и все время васъ преслѣдуетъ опасеніе, какъ бы не пришлось имѣть дѣла съ полиціей. Насъ не снабдили никакой бумажкой, кто мы такіе. А при тѣхъ тревожныхъ временахъ, когда на каждомъ шагу требовались паспорта и удостовѣренія въ личности, поневолѣ часто приходилось отказываться отъ дальнихъ поѣздокъ и прогулокъ, чтобы избѣгнуть задержаній, представленій по начальству и т. п. исторій.

Вотъ въ первое время я и сидѣлъ больше дома. Въ воскресенье, въ праздники картина мѣнялась: наѣзжали родственники, знакомые, больше изъ Москвы; навозили газетъ, новостей, слуховъ, свѣтлыхъ ожиданій. День пролеталъ быстро. Но въ головѣ получался какой-то туманъ. Вскорѣ свѣтлое въ вѣстяхъ стало замѣняться все болѣе и болѣе темнымъ и, наконецъ, превратилось въ одинъ сплошной мракъ и ужасъ.

Событія зимы 1905 г. всѣмъ извѣстны; о нихъ нечего и распространяться: они не могли принести успокоенія. Тѣмъ болѣе, что, кромѣ смутныхъ сначала слуховъ, а потомъ извѣстій изъ газетъ и отъ пріѣзжихъ, вскорѣ печальная дѣйствительность стала подтверждаться разными невеселыми картинами, которыя пришлось видѣть уже самому...

Поѣхалъ я, напримѣръ, въ городъ. Вижу, по проселочнымъ дорогамъ, еле двигаясь въ глубокомъ снѣгу, то тамъ, то сямъ тащатся сани съ торчащими оттуда головами въ шапкахъ и картузахъ, обвязанныхъ платками. Равняюсь съ ними и тогда разбираю, что они нагружены разнымъ скарбомъ, мѣшками, узлами, на которыхъ тѣсно сидятъ люди,-- больше мужчины, хотя есть и женщины,-- все, видимо, городской людъ. Инымъ не хватаетъ мѣстъ на возу и они идутъ около.

Угрюмое и злобное молчаніе встрѣтило меня вмѣсто обычнаго привѣтствія. Очевидно, всѣ еще были подъ впечатлѣніемъ ужасныхъ событій и ушли въ себя. То бѣжалъ изъ Москвы простой людъ, когда тамъ семеновцы взялись водворять порядокъ.

Бѣглецы первое время по прибытіи въ родныя деревни еще бодрились, не прочь были порой и разсказать о своихъ подвигахъ, показывая потихоньку ножъ или плохонькій револьверъ, но скоро наступило сплошное уныніе, плачъ. Страхъ быть вызваннымъ на судъ охватывалъ всѣхъ. Боялись даже тѣ, кто никакого участія въ московскихъ дѣлахъ не принималъ. Но родственники не вѣрили словамъ и такихъ и уже заранѣе оплакивали ихъ съ утра до вечера, на водя ужасную тоску на окружающихъ...

А то докладываютъ какъ-то, что пріѣхала управительница усадьбы знакомыхъ помѣщиковъ. У меня въ это время случился изъ Москвы родственникъ. Она какъ-то узнала про это и захотѣла его повидать.

Приглашаемъ войти. Захлебываясь отъ слезъ, ломая руки, порывисто обращается она къ намъ и умоляетъ:

-- Скажите вы мнѣ только правду! Можно его спасти, или такъ таки его и повѣсятъ?! Вѣдь онъ еще мальчикъ, совсѣмъ дитя!.. Вѣдь онъ не виноватъ!

Несвязно, торопясь, спѣшитъ она высказать свои мысли, бросить свои вопросы, думая, что мы все отлично знаемъ и понимаемъ, о чемъ она говоритъ. Усадили, дали воды выпить, стали разспрашивать.

Оказалось, что въ Москвѣ ея племянникъ взятъ въ домѣ Фидлера, но при какихъ обстоятельствахъ она ничего не знала, а мы и того менѣе. И пришлось утѣшать общими фразами. Она немного успокоилась и уѣхала. Послѣ оказалось, что молодой человѣкъ былъ освобожденъ. Но то, что пережила его бѣдная тетка, останется у нея, вѣроятно, въ памяти навсегда. И такихъ случаевъ была въ то время масса, и всѣ разговоры только на томъ и вращались, что передавали о драмахъ одна ужаснѣе другой.

Шли толки и о погромахъ помѣщичьихъ усадебъ. Но это вызывало больше недоумѣніе: какъ объяснить уничтоженіе лѣсовъ, избіеніе скота и многое другое? Сначала все это происходило гдѣ-то еще далеко и потому у насъ многихъ мало трогало. Однако скоро и мнѣ лично пришлось пережить немало непріятныхъ минутъ.

Вечеръ. Я пью чай, питаю, не читаю газету, ко обыкновенію томлюсь.

-- Пожаръ виденъ!-- слышу изъ корридора крикъ прислуги.

Выхожу, и дѣйствительно на горизонтѣ колеблется обширное зарево, то временами уменьшаясь, то снова захватывая на небѣ огромное пространство. Жутко смотрѣть на отдаленный пожаръ: кругомъ водворяется какая-то странная тишина. Люди стоятъ, смотрятъ и молча переживаютъ ужасъ того, что происходитъ тамъ. И только временами, когда пламя усиливается, слышатся отдѣльные возгласы: "Еще выбросило! Вонъ, вонъ занимается новое!"

Я скоро ушелъ, не дождавшись конца. Но явился староста и сталъ выкладывать свои свѣдѣнія. У такого-то крестьяне лѣсъ уже порубили, у такого-то хлѣбъ изъ амбара забрали и подѣлили. А вотъ что сейчасъ горитъ, такъ это, кажись, усадьба одной барыни...

Словомъ, издалека разгромы перебросились и къ намъ. Пошли слухи, преувеличенные страхомъ, стали раздувать всякій пустякъ. Всѣ насторожились. Одна сторона какъ бы выжидала сигнала къ выступленію, нападенію. Другая -- готовилась отражать. Впрочемъ, объ активномъ отпорѣ никто серьезно въ то время еще и не думалъ -- это позднѣй началось.

Ко мнѣ вечерами иногда заходилъ староста потолковать на счетъ хозяйства. Однажды, поговоривъ о томъ, о другомъ, онъ какъ-то вдругъ перескочилъ на разгромъ помѣщиковъ и таинственно замѣтилъ:

-- Подбираются и къ намъ!..

-- Что вы?! Откуда это?!

-- Самого на-дняхъ допытывали: "буду ли я защищать господское добро, если придутъ?" Ну, я отвѣтилъ: костьми лягу, а не допущу! Пусть черезъ меня шагаютъ!

Кто были вопрошавшіе, онъ не сказалъ. Однако не вѣрить старому человѣку не было основаній.

И я началъ ждать.

Въ усадьбѣ при домѣ были двѣ огромныхъ овчарки. Днемъ ихъ держали на цѣпи, на ночь -- спускали. Ночь. Спишь, но спишь чутко и разомъ просыпаешься, услыхавъ въ саду неистовый лай. "Тамъ рига съ боку,-- вѣроятно, пришли",-- проносится въ головѣ. Начинаешь раздумывать о томъ, какъ поступить, когда придутъ въ домъ. Страха за свою жизнь, собственно, не чувствовалось. Но ужасно коробило то нелѣпое положеніе, въ какомъ по необходимости очутишься. Защищаться, конечно, не станешь: нѣтъ оружія, да и рука не поднимется. Объяснять, кто ты такой, и въ силу этого требовать, чтобъ тебя оставили въ покоѣ -- дико въ такія минуты. Да и кто повѣритъ? Крестьяне знали лишь, что пріѣхалъ какой-то отдаленный родственникъ и хочетъ отдохнуть тутъ,-- вотъ и все. Наконецъ, стоять и спокойно смотрѣть на происходящее, сложа руки и не говоря ни слова,-- такая роль тоже возмущала до глубины души.

-- Нечего сказать, пріятное положеніе! просидѣть за народъ 25 лѣтъ, а потомъ ему попасть на вилы!-- пытался я острить и, вѣроятно, кисло улыбаться впотьмахъ, прислушиваясь къ лаю собакъ. Вилы тутъ, конечно, упомянуты ради краснаго словца: о нихъ не могло быть и рѣчи. Извѣстно было изъ газетъ, что жечь жгутъ, но убивать не убиваютъ. Притомъ же наша усадьба находилась въ очень хорошихъ отношеніяхъ съ ближайшими деревнями. Она устроила имъ школу, содержала ее на свой счетъ и въ тяжелыя минуты всегда приходила на помощь крестьянамъ. Враждебнаго отношенія тутъ нельзя было и ожидать... Но то время было все-таки особое время.

Такъ, верстахъ въ 10--12 отъ насъ находилась еще одна усадьба въ подобныхъ же условіяхъ. Ея хозяинъ часто помогалъ ближайшимъ крестьянамъ. Но вотъ однажды къ нему на луга пустили, не спросясь, лошадей изъ чужой деревни. Онъ велѣлъ загнать. Приходятъ крестьяне этой деревни. Начинается объясненіе: сначала -- споръ, но потомъ все заканчивается миромъ и въ результатѣ распивается даже мировая бутыль.

-- А вѣдь не нынче -- завтра мы все-таки придемъ къ тебѣ на усадьбу дѣлить твое добро: у тебя хороши коровы, да и хлѣба немало,-- полушутя, полусерьезно разболтались подъ конецъ крестьяне. Говорилось это добродушно, по пріятельству. Но ясно было, что такая мысль у нихъ бродитъ.

Хозяинъ зналъ, что эта деревня слыла за очень рѣшительную, смѣлую, а потому перепугался не на шутку. И вотъ, когда ушли чужаки, онъ пригласилъ своихъ ближайшихъ сосѣдей-крестьянъ, разсчитывая найти въ нихъ себѣ защитниковъ.

-- Вотъ были рябковцы и похвалялись забрать себѣ и мой хлѣбъ, и моихъ коровъ (у него была цѣлая молочная ферма). Такъ, какъ вы, ребята: будете меня защищать или отдадите на разгромъ?-- задаетъ онъ вопросъ.

-- Вѣстимо дѣло! Зачѣмъ намъ давать тебя въ обиду? Какъ не помочь?.. Да развѣ же можно позволить, чтобъ эти разбойники-рябковцы разобрали твой скотъ?-- горячо заговорили всѣ разомъ пришедшіе.

-- Ну, нѣтъ! У насъ самихъ, вонъ, совсѣмъ стало мало коровъ -- самъ знаешь! Какъ можно отдать рябковцамъ? Нѣтъ! Коли на то ужь пойдетъ, такъ мы лучше твоихъ-то коровъ себѣ возьмемъ, -- закончили они самымъ спокойнымъ, разсудительнымъ тономъ.

Этого не случилось, и я привелъ этотъ эпизодъ лишь для поясненія своей мысли, что то было особое время. Казалось, всѣ вѣрили, что наступила пора, когда земля и добро помѣщиковъ должны будутъ поступить въ общій раздѣлъ. По деревнямъ лишь ждали бумаги, указа свыше. Достаточно было слуха, что въ волости полученъ какой-нибудь пакетъ, какъ молва сейчасъ же разносила объ этомъ вѣсть со своимъ вольнымъ толкованіемъ.

Всякій печатный клочокъ бумаги со словомъ "земля" былъ въ состояніи поднять деревню, а затѣмъ, когда крестьяне поднимались и шли дѣлить господское добро, тутъ они уже не особенно разбирались, кто былъ хорошъ, кто плохъ, тѣмъ болѣе, что толпа составлялась обыкновенно изъ жителей разныхъ деревень. Для такой толпы всякій помѣщикъ, всякая усадьба могла стать цѣлью нападенія, лишь бы нашелся одинъ энергичный человѣкъ, который повелъ бы ихъ смѣло впередъ.

Хорошо сознавая это, я не особенно полагался ни на обѣщаніе старосты "лечь костьми", ни на хорошія отношенія сосѣднихъ крестьянъ. Только позднѣе мнѣ пришлось однажды услышать успокоительныя слова. Для починки кой-чего я пригласилъ въ домъ столяра изъ дальней деревни. Онъ замѣтилъ, что у насъ во многихъ мѣстахъ прогнилъ полъ въ столовой.

-- Пора бы полъ-то перестлать: домъ-таки давненько стоитъ!-- указывая на щели, говоритъ онъ мнѣ.

-- А чего его обновлять?.. Вѣдь все равно не нынче -- завтра сожгутъ!-- отвѣчаю ему я полушутя.

-- Что вы? Никто и не думаетъ жечь вашу усадьбу. Можете спокойно ее поправлять. Мнѣ это хорошо извѣстно,-- съ убѣжденіемъ добавилъ онъ.

Это вполнѣ и оправдалось потомъ. Я и самъ пересталъ вскорѣ думать о нападеніи. Чувство опасности какъ-то притупилось. Въ началѣ же напряженное ожиданіе прямо мучило. все валилось изъ рукъ. Не разъ мнѣ пришлось слышать въ это время отъ помѣщиковъ;

-- Да хоть бы скорѣй приходили! По крайности, кончилась бы эта глупая неопредѣленность, выжиданіе. Знали бы, что дѣлать, а то нѣтъ охоты ни за что взяться.

Скоро у меня прибавилась и еще непріятность... Въ силу сенатскаго постановленія насъ должны были бы отправить изъ Шлиссельбурга на поселеніе въ Сибирь. Но тамъ шла забастовка на желѣзныхъ дорогахъ, а впереди ожидалась первая Дума. И вотъ начальство рѣшило раздать насъ на поруки родственникамъ, оставивъ въ Россіи. Однако разомъ разстаться съ нами, сдать съ рукъ на руки поручителямъ, показалось ему опаснымъ. Поэтому каждому изъ насъ дали еще двухъ провожатыхъ, присовокупивъ успокоительныя слова, что они довезутъ насъ только до мѣста назначенія, а тамъ, сдавъ мѣстному начальству, вернутся въ Петербургъ. Сначала такъ и было. Провожатые, доѣхавъ до уѣзднаго города, сейчасъ же меня оставили, доложивъ лишь исправнику о благополучномъ прибытіи. Въ усадьбу мы отправились одни и тамъ у меня уже не было никакихъ хранителей.

Такъ прошелъ мѣсяцъ-другой, пока не перемѣнился губернаторъ. Просматривая дѣла, новый губернаторъ обратилъ вниманіе, что въ одномъ уѣздѣ живетъ у него опасный человѣкъ и,-- что всего ужаснѣе -- безъ всякаго надзора. Исправникъ взялъ на себя лишь обязательство сообщить о побѣгѣ, если я исчезну изъ усадьбы. Допустить такое послабленіе губернатору показалось немыслимо, и въ уѣздъ полетѣло предписаніе...

Было яркое, бодрое утро. Березы, покрытыя искрящимся инеемъ, представляли волшебную картину. Я только что вернулся съ обычнаго обхода конюшни, коровника, риги и засѣлъ читать или писать,-- сейчасъ не помню.

-- Пріѣхали помощникъ исправника и просятъ васъ выйти въ столовую!-- слышу я неожиданно сзади тихій, испуганный голосъ прислуги. Меня передернуло. "Что такое?" -- думаю. Выхожу, называю свою фамилію. Мы не были знакомы. Полагая, что помощникъ пріѣхалъ просто навѣстить меня, пытаюсь завести бесѣду. Не тутъ-то было: мой собесѣдникъ плохо поддерживаетъ разговоръ, видимо, мнется, чѣмъ-то смущенъ и все посматриваетъ на прислугу. Чтобъ удалить ее, прошу приготовить намъ закуску, приглашаю гостя выпить. Не успѣла женщина скрыться, какъ помощникъ, быстро нагнувшись въ мою сторону, почти шопотомъ заговорилъ:

-- А вѣдь я вамъ непріятную вещь долженъ сообщить!

-- Что такое?

-- Да велѣно къ вамъ помѣстить двухъ наблюдателей: одинъ будетъ въ штатскомъ, а другой -- ужь извините -- въ военной формѣ, и притомъ вы имъ должны еще при себѣ и квартиру отвести!-- закончилъ онъ упавшимъ голосомъ

-- Это невозможно! Вы сами знаете, что я живу не въ своемъ домѣ и распоряжаться тутъ не могу!-- запротестовалъ я горячо.

-- Да. Но вотъ предписаніе отъ губернатора. Прочтите! Здѣсь я не при чемъ!-- оправдывался бѣдняга. Это былъ человѣкъ старыхъ временъ, когда власти къ богатымъ помѣщикамъ относились съ большимъ уваженіемъ, и ему обидѣть моего родича казалось верхомъ неприличія.

Сталъ онъ читать бумагу вслухъ; слышу: "...и онъ долженъ указать имъ квартиру"...-- Что же!-- говорю:-- отлично! За полторы версты отсюда есть деревня, а тамъ, я знаю, у одного крестьянина сдается комната. Вотъ и пускай ее наймутъ!

-- Вы, значитъ, указываете на эту квартиру?-- подхватываетъ радостно помощникъ, напирая на слово "указываете".

-- Да, указываю!-- повторяю я.

Начальство облегченно вздыхаетъ и даетъ мнѣ подписать, что бумага была мнѣ предъявлена.

-- Теперь еще васъ надо будетъ показать стражникамъ! Они что-то замѣшкались въ дорогѣ... Но сейчасъ, вѣрно, прибудутъ!-- снова заговорилъ помощникъ.

Скоро доложили объ ихъ прибытіи. Имъ велѣно было придти къ намъ. Въ корридорѣ послышались шаги. Въ дверяхъ показались двѣ громадныхъ, мохнатыхъ манчжурскихъ папахи... Пауза... Помощникъ не спѣшитъ насъ знакомить и не отдаетъ распоряженій на счетъ квартиры. Встаю самъ и иду къ стражникамъ.

-- Здравствуйте! Вы вотъ что сдѣлайте!-- говорю я имъ.-- Ступайте сейчасъ на деревню, найдите тамъ себѣ комнату,-- на кухнѣ вамъ скажутъ, у кого она есть,-- а завтра утромъ и приходите ко мнѣ. Да, чуръ, не болтать, зачѣмъ вы здѣсь!-- закончилъ я свои наставленія.

-- Слушаемъ!-- отвѣчаютъ стражники и, повернувъ, уходятъ.

Вслѣдъ за ними уѣхалъ и помощникъ. Далъ ли онъ имъ и отъ себя еще какія наставленія, не знаю. На другой день, напившись чаю, спрашиваю:

-- А что, пришли стражники?

-- Сидятъ на кухнѣ!-- отвѣчаетъ кухарка, она же и горничная.

Отправляюсь къ нимъ, здороваюсь и, чтобъ сказать еще что-нибудь, спрашиваю:

-- Ну, что, какъ у васъ на деревнѣ? Все благополучно?

-- Все обстоитъ благополучно!-- отрапортовалъ, вытянувшись старшій. Мнѣ даже показалось, что онъ поднялъ руку, дабы взять подъ козырекъ.

Такъ началась охрана меня, и это представленіе стало повторяться ежедневно по утрамъ.

Перекинувшись въ кухнѣ двумя-тремя словами, мы расходились. Стражники послѣ этого куда-то исчезали и я ихъ не видѣлъ до слѣдующаго утра. Казалось бы. надзоръ и его неудобства были не велики, но меня онъ сильно волновалъ. Хотя стражниковъ не было видно, но ихъ присутствіе чувствовалось на каждомъ шагу. Безъ нихъ я не могъ никуда ни ѣздить, ни ходить далеко внѣ усадьбы. По предписанію, я обязанъ былъ брать въ своихъ поѣздкахъ всегда одного хранителя -- это портило даже обычное катанье и я пересталъ кататься. Затѣмъ пошли разспросы со стороны мѣстныхъ, жителей. Сначала предположили, что стражники были вызваны для охраны усадьбы,-- въ то время нѣкоторые помѣщики уже обзавелись ими,-- но скоро увидѣли, что это не подходитъ, и начались снова разспросы. Это мнѣ надоѣдало и я началъ хлопотать о снятіи надзора, ссылаясь на петербургскія увѣренія, что на мѣстѣ охранниковъ не будетъ.

На дворѣ становилось теплѣй. Люди понемногу начали вылѣзать изъ хатъ. Мои стражники -- тоже. И теперь частенько я сталъ видѣть, какъ они блуждали по двору. Оказалось, что съ кухни они уходили въ казарму рабочихъ, гдѣ и просиживали раньше по цѣлымъ днямъ, тамъ же и столуясь. Имъ не было отпущено денегъ на жизнь и они у меня же просили одолжить имъ. "Нечѣмъ кормиться" -- объясняли они свою просьбу. Какъ сказано выше, я всячески уклонялся отъ разныхъ поѣздокъ, чтобы не брать провожатыхъ. Но вотъ была мною задумана маленькая тепличка и явилась настоятельная необходимость съѣздить въ городъ, закупить лѣсъ, заказать рамы.

Иду на конюшню. Прошу заложить сани.

-- Мнѣ никакъ нельзя ѣхать съ вами! у меня много работы!-- заявляетъ кучеръ.

-- А вы умѣете править?-- обращаюсь къ одному стражнику, который неподалеку откуда-то вынырнулъ въ это время.

-- Мы изъ крестьянъ, какъ не умѣть!..

-- Въ такомъ случаѣ поѣдемте со мной въ городъ!

-- Хорошо-съ!-- съ радостью согласился тотъ.

Намъ запрягли санки и мы покатили.

Въ городѣ, по пріѣздѣ на постоялый дворъ, мой стражъ сейчасъ же бросилъ меня и куда-то ушелъ на все время, пока я возился съ заказами и покупками. На этотъ разъ неудобства отъ хранителя не вышло. Однако повторять поѣздки я уже не рѣшался. Ровно черезъ мѣсяцъ стражниковъ не стало: наши хлопоты увѣнчались успѣхомъ.

Нарядившись въ парадную форму, они пришли прощаться и тронули меня своими сердечными пожеланіями.

Вмѣсто нихъ за мной поручили теперь наблюдать и слѣдить уряднику, который и сталъ подъ разными предлогами частенько навѣщать нашу усадьбу, пытаясь повидать и меня, а кромѣ того разспрашивая подолгу старосту. Видимо, онъ посвятилъ его въ тайну, что сразу отразилось въ его опасливомъ отношеніи ко мнѣ. Староста сталъ избѣгать меня, уклоняться отъ разговоровъ. Собственно лично для меня частые визиты урядника были бы и безразличны. Но такъ какъ это давало пищу длиннымъ языкамъ и бросало какъ бы тѣнь на усадьбу, то получалась все-таки непріятность. Даже ссылка въ Сибирь порой стала теперь представляться мнѣ почти заманчивой. Тамъ сразу попалъ бы въ опредѣленныя, всѣмъ понятныя условія. Тамъ много своихъ. И, значитъ, я очутился бы въ своей знакомой средѣ, гдѣ всѣ знаютъ, кто ты, и нѣтъ нужды играть какой-либо роли. Ты есть ты, а не какой-то тамъ фиктивный баринъ.

Я сталъ просить сестру похлопотать о переводѣ меня, хотя бы на минеральныя воды Кавказа {Мнѣ-то собственно хотѣлось попасть въ какой-нибудь большой городъ. Но для просьбы необходимы были мотивы. Таковыми же могло быть лишь леченіе.}. Я сильно страдалъ катарромъ желудка и просьба имѣла серьезное основаніе. Начались хлопоты. Теперь я немного успокоился, принялся возиться то съ тепличкой, то съ парниками, съ огородомъ и т. д. Наступила весна. Я посадилъ квочку на яйца, сталъ воевать съ воронами, которыя принялись было таскать живыхъ цыплятъ. А тутъ зароились пчелы -- надо было ихъ ловить, смотрѣть, гдѣ садился рой. Къ этому времени и усадьба оживилась. Попріѣхали на лѣто родичи, знакомые, молодежь. Начались игры, прогулки въ лѣсъ, катанье въ лодкѣ ночью, зажиганіе костровъ. Словомъ, жизнь измѣнилась. Можно было бы и не уѣзжать.

"Поѣздка на воды разрѣшена. Жди. Сестра" -- читаю принесенную телеграмму, и меня разомъ охватываетъ жажда движенія и перемѣнъ. Интересъ къ настоящему пропадаетъ мигомъ. Живо приготовляюсь къ поѣздкѣ, жду-не-дождусь сестры. Вотъ и она. Но лицо ея сильно чѣмъ-то озабочено и взволновано.

-- Подожди, не ѣзди въ городъ, а, главное, не заходи въ полицію! Тебя по этапу хотятъ отправить!-- огорошиваетъ она вдругъ при первомъ же привѣтствіи.

-- Въ чемъ дѣло? Не понимаю! Вѣдь, въ телеграммѣ сказано: "разрѣшено"?-- сыплю я вопросы.

-- Да разрѣшено-то разрѣшено. Но губернаторъ приказалъ, когда ты явишься за проходнымъ свидѣтельствомъ въ полицію, взять тебя, посадить въ тюрьму и, когда соберется достаточно людей, отправить въ губернію. Въ губернскомъ городѣ, а также и въ другихъ городахъ повторится то же, т. е. тебѣ придется ждать этапа.

На вопросъ сестры, когда же такимъ путемъ можно будетъ доѣхать на воды, въ полиціи спокойно отвѣтили, что не раньше зимы.

-- А когда же онъ будетъ въ такомъ случаѣ лечиться? Вѣдь на водахъ можно лечиться только лѣтомъ,-- допытывается изумленно сестра.

-- А это насъ не касается! Что намъ велѣно, то мы а сдѣлаемъ, а до прочаго намъ и дѣла нѣтъ!-- отрѣзали въ полиціи.

Какъ же быть? Стали мы обсуждать и рѣшили: мнѣ спокойно сидѣть въ усадьбѣ, а сестра поѣдетъ къ губернатору и переговоритъ съ нимъ. Дня черезъ три-четыре возвращается она. И сразу видно, что дѣло обстоитъ плохо. Губернаторъ не обратилъ вниманія на ея доводы, даже пугать началъ, еслибы я что сдѣлалъ на свой страхъ, и согласился лишь на одно: послать меня съ двумя жандармами, но съ условіемъ, чтобъ я оплатилъ заранѣе, какъ дорогу на Кавказъ и обратно, такъ и ихъ содержаніе.

Выходило -- не мытьемъ, такъ катаньемъ! Нечего сказать, недурно придумано. Мало того, что эти жандармы свяжутъ тебя по рукамъ и ногамъ, а ты еще и плати имъ за это удовольствіе: катай, корми на свой счетъ, когда денегъ и безъ того не густо,-- едва хватитъ на прожитье и дорогу одному себѣ. Развѣ махнуть на все рукой и остаться, отказавшись отъ поѣздки и леченія?

Но въ душѣ противъ такого рѣшенія поднимается протестъ. Вспоминаются дни пережитой тоски одиночества. И жалко становится въ то же время разстаться съ сроднившеюся уже мечтой повидать новыхъ, давно невиданныхъ людей, посмотрѣть на Божій свѣтъ. "Попробуемъ поторговаться! можетъ, согласятся отправить съ однимъ провожатымъ!" -- вырабатывается общими силами новый планъ, послѣ принятія въ разсчетъ всѣхъ вышеуказанныхъ обстоятельствъ. Въ этомъ духѣ мною составляется и посылается заявленіе, а вмѣстѣ съ тѣмъ отправляется въ министерство юстиціи и телеграмма о странномъ истолкованіи позволенія ѣхать лечиться.

Прошло не болѣе двухъ-трехъ дней, какъ является ко мнѣ урядникъ и даетъ изъ Питера бумагу, прося расписаться. Читаю: "Секретно". А дальше коротко: "Отпустить такого-то туда-то немедленно". Отношенія мѣняются разомъ. Объ этапѣ нѣтъ и рѣчи. Мнѣ сейчасъ же выдаютъ проходное свидѣтельство и не посылаютъ даже городового проводить хоть до вокзала. А вокзалъ былъ въ ста шагахъ отъ полиціи. Впрочемъ, по незнанію, а, можетъ, и умышленно, не преминули все-таки подстроить маленькую непріятность.

Весь мой путь на Кавказъ былъ исчисленъ въ пять-шесть сутокъ и строго на-строго приказано было прибыть на мѣсто въ этотъ срокъ и явиться по начальству, грозя за просрочку разными параграфами закона. Я повѣрилъ дословно сказанному -- и мчался, мчался безъ оглядки... Мнѣ надо было заѣхать въ Ростовъ повидать товарища. Не тутъ-то было! Я едва выгадалъ денекъ-другой, чтобъ взглянуть, хоть бѣгло, на свою родину и свою слободку. Пріѣзжаю въ Пятигорскъ. Бѣгу скорѣй въ полицію. Тамъ нѣтъ пристава, а есть его помощникъ. Иду къ нему, называю свою фамилію, показываю бумагу и прошу засвидѣтельствовать, что явился во время. Тотъ недоумѣнно слушаетъ, а потомъ, не торопясь, говоритъ:

-- Я васъ не знаю! принять не могу!

-- Я не здѣсь буду лечиться! Мнѣ надо въ Ессентуки ѣхать!-- спѣшу я пояснить ему, почему мнѣ необходима прописка.

-- Я васъ не знаю и принять не могу. Поѣзжайте, куда хотите!-- уже нетерпѣливо повторяетъ помощникъ.

"Ну,-- думаю -- вѣрно, онъ ничего не знаетъ. Надо съ самимъ приставомъ увидаться"... Остаюсь до слѣдующаго дня и съ упорствомъ добиваюсь свиданія. Пристава насилу удалось уловить въ полиціи лишь вечеромъ. Являюсь, повторяю вчерашнюю процедуру и вдругъ къ удивленію слышу тоже:

-- Мы васъ не знаемъ. Принять не можемъ! Поѣзжайте, куда вамъ надо!

Чего же я торопился? Не досадно ли? Однако я все еще боюсь оказаться неисполнительнымъ. Ѣду сей же часъ въ Ессентуки и бѣгу тамъ въ полицію. Застаю опять лишь помощника пристава и повторяю просьбу записать, когда я явился. Тотъ упирается. Я настаиваю. Онъ неохотно дѣлаетъ надпись на одной моей бумагѣ. Тутъ же самъ я вписываю въ книгу, гдѣ буду жить: квартира мнѣ уже была найдена Михаиломъ Родіоновичемъ Поповымъ, который прибылъ туда раньше. Покончивъ съ полиціей, успокаиваюсь, наконецъ, и принимаюсь за леченіе, т. е. пью щелочныя воды и беру ванны. Проходитъ почти мѣсяцъ.

-- Чего же ты въ полицію не заявишься?-- встревоженно заговорилъ какъ-то Родіонычъ, возвратясь изъ сада.

-- Въ чемъ дѣло?-- спрашиваю.

-- Да встрѣтилъ я въ саду пристава. Онъ рветъ и мечетъ, что никакъ не могутъ найти тебя. Пришли, наконецъ, твои бумаги, а они не знаютъ, гдѣ ты, и даже, здѣсь ли.

-- Я же былъ у нихъ и записалъ свой адресъ!-- говорю я.

-- Все-таки сходи, повидайся. А то еще отпишетъ, что тебя нѣтъ, хотя я его и увѣрялъ, что ты здѣсь.

Иду въ полицію. На сей разъ тамъ былъ приставъ, -- изъ туземцевъ, говоритъ по-русски съ акцентомъ. Узнавъ, кто я, набрасывается съ выговоромъ о неявкѣ въ свое время.

-- Былъ!-- говорю.

-- Какъ былъ, когда я не знаю? Я первый разъ васъ вижу!

-- А вотъ смотрите!-- говорю я и показываю на своей бумагѣ надпись помощника пристава.

-- А гдѣ же вы живете? Почему адреса не сообщили?-- въ томъ же сердитомъ тонѣ продолжалъ приставъ.

-- Даже собственноручно вписалъ его!

Въ адресной книгѣ, дѣйствительно, находится мой адресъ.

Приставъ набрасывается уже на служащихъ: почему они ему ничего не сказали?

-- Я всѣхъ городовыхъ разогналъ васъ искать, а они молчатъ!-- оправдывалъ онъ свой гнѣвъ.

Это былъ довольно добродушный человѣкъ, но любившій иногда доказать, что онъ "гроза". Съ нимъ нѣсколько разъ выходили у меня и Родіоныча курьезы. Онъ насъ постоянно путалъ: меня принималъ за Родіоныча, его -- за меня. Полиція находилась у курортнаго сада. Идешь оттуда и иногда встрѣтишься съ выходящимъ или приходящимъ приставомъ.

-- А, здравствуйте! Вотъ хорошо, что встрѣтились. Скажите, пожалуйста, Фроленко еще здѣсь, не уѣхалъ?-- обращается онъ ко мнѣ.

-- Здѣсь!-- говорю.

-- Но куда онъ запропастился? Почему никогда я его не вижу?-- продолжаетъ онъ, по обыкновенію горячась.

-- Напротивъ,-- говорю -- вы его видите!

-- Гдѣ? Когда?-- порывисто спрашиваетъ приставъ.

-- Да вотъ хотя бы сейчасъ, напримѣръ!-- отвѣчаю я ему смѣясь.

-- Ахъ! а я васъ принялъ за Попова...

Въ этомъ же родѣ, но по другому поводу, происходили съ нимъ сценки и у Родіоныча.

Въ общемъ же полиція насъ здѣсь совершенно не тревожила. И я, можно сказать, впервые, наконецъ-то, восчувствовалъ настоящую волю-свободу. А между тѣмъ, когда меня провожали сюда, были страхи, какъ бы не очутился я еще въ худшихъ условіяхъ, чѣмъ это было въ Россіи. Вѣдь здѣсь еще такъ недавно происходили возстанія, усмиренія: казалось, легко наскочить на недоразумѣніе. И вдругъ -- полная свобода. Я ожилъ, и снова интересъ къ работѣ, планы устройства жизни зароились въ головѣ.

М. Фроленко.

"Русское Богатство", No 5, 1913

Оставить комментарий Фроленко Михаил Федорович (bmn@lib.ru) Год: 1913 Обновлено: 20/01/2021. 36k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Фроленко Михаил Федорович На воле

НА ВОЛѢ.

Фроленко Михаил Федорович
На воле