Фукс Егор Борисович
Один день из жизни Суворова

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Одинъ день изъ жизни Суворова.

Соч. Е. Б. Фукса.

   Однажды, въ Италіянскую кампанію 1799 года, кончивъ ввечеру всѣ дѣла свои но службѣ, вздумалъ я составишь дневную записку и описать въ оной всѣ происшествія, даже всѣ движенія и слова Графа Александра Васильевича Суворова-Рымникскаго (онъ тогда еще не быль Княземъ). Хншя день сей былъ и не достопамятнѣйшій, но и не виноватъ: я избралъ его потому, что имѣлъ нѣсколько досугу, а сіе случалось рѣдко. И такъ, вотъ опытъ журнала одного дня.
   День начался, какъ и всегда начинался: въ четыре часа но полуночи вбѣгаетъ ко мнѣ камердинеръ его, извѣстный Прошка, и запыхавшись, кричитъ: "Пожалуйте къ Графу!" Я приказываю доложить Его Сіятельству, что явлюсь къ нему черезъ десять минутъ. Это было одно мое спасеніе. Тутъ выгадывалъ я себѣ время одѣться и приготовить бумаги; и онъ присылалъ по десяти разъ за мною, не сердясь. Если же бы я сказалъ, что пріиду чрезъ часъ, какъ я однажды и сдѣлалъ, то онъ бы раскричался: "скажите ему, что я не часами, а минутами дѣйствую." Три посольства у меня перебывали; четвертаго я не дождался и пришелъ къ нему. Онъ уже всталъ съ соломеннаго своего ложа, помолился Богу, окатился холодною водою и прокричалъ нѣсколько словъ по Турецки. Онъ былъ одѣтъ въ бѣлой Австрійской курткѣ; но старые сапоги свои и чулки опускалъ необыкновенно. Онъ спросилъ меня, будетъ ли Лордъ Бентинкъ у него обѣдать? я ему отвѣчалъ, что пригласилъ его. Послѣ сего, перекрестясь, сѣли мы за столикъ и принялись за работу. Я читалъ сну разныя донесенія, письма, приказы, реляціи и проч. Онъ вслушивался со вниманіемъ, взвѣшивалъ каждое слово на Русскомъ, Французскомъ, Нѣмецкомъ и Италіанскомъ языкахъ, совѣтовалъ иное поправить, иное выпустить, иное прибавить. Шутки и странности исчезли. Опытность, начитанность, предусмотрительность, глубокомысліе и память его удивляли меня всегда. Не прежде вставалъ онъ, какъ по подписаніи всѣхъ бумагъ и выслушаніи всѣхъ докладовъ. Всегда былъ онъ веселъ, когда подкосилъ я ему много представленій къ наградамъ; и тогда обниметъ и перекреститъ меня, повторяя свою аксіому: добро дѣлать спѣшить должно.-- Сегодня кончили мы дѣла въ семь часовъ утра, и онъ кликнулъ Прошку. Съ симъ именемъ оканчивалась его важность. Онъ начиналъ бѣгать, скакать, кричать, вертѣться, помышлять объ обѣдѣ и порываться выбѣжать къ гостямъ, отъ чего я его удерживалъ, увѣряя, что еще не всѣ собрались. Наконецъ, въ 8 часовъ, онъ выбѣжалъ и сталъ каждаго обнимать и цѣловать. Пока онъ еще водки не выпьетъ, представлялись ему обыкновенно новыя лица. Я подвелъ къ нему 18-лѣтняго Коммисаріатскаго Офицера, отправляющагося за покупкою 5000 сапоговъ для арміи. Онъ его обнялъ и вскричалъ: "спасай Европу'" Юноша вспыхнулъ и убѣжалъ.-- Италіянецъ-стихотворецъ, въ шелковомъ кафтанѣ, со всѣми комплиментами поднесъ ему Поэму: Освобожденная Италія. Онъ обнялъ, прижалъ къ груди Поэта, поизмялъ его пукли и воскликнулъ по-Италіянски, съ переводомъ каждаго періода на Русскій я какъ: "какъ вы, питомецъ Аполлона, поете меня мальчика въ отечествѣ Тасса стою ли я того? Слышали ли вы, что и Сѣверъ имѣетъ Державина? Его недавно вздумали сравнить съ Анакреономъ {Графъ приказалъ не за долго предъ симъ одному своему чиновнику, написать къ Г. Р. Державину письмо, и сравнить ею съ первѣйшимъ въ свѣтѣ Поэтомъ. Тотъ уподобилъ его Анакреону. Графъ на сіе разсердился и уничтожилъ письмо.}, но я за него вступился. Для пѣвца любви и вина довольно тихозвучной лиры, для славопѣвца труба; она со славою неразлучна; надобно, чтобъ звуки ея отдавались въ дальнемъ потомствѣ, для котораго мы живемъ. Она воскресить насъ." -- Вдругъ Его Императорское Высочество Государь Великій Князь Константинъ Павловичъ благоволилъ удостоить его Своимъ посѣщеніемъ. На лицѣ его изобразилось благоговѣніе. Онъ бѣжитъ на встрѣчу и повергается предъ Сыномъ своего Государя. Его Высочество, немного съ нимъ побесѣдовавъ, изволилъ уѣхать. Возвратясь съ радостнымъ лицемъ въ горницу, велѣлъ онъ, какъ обыкновенно, читать вслухъ: Отче нашъ. По окончаніи молитвы повторилъ: "кто Аминь не сказалъ, тому нѣтъ водки." Взявъ полстаканчика оной, провозгласилъ: "да здравствуетъ на многія лѣта нашъ Августѣйшій сподвижникъ, Его Императорское Высочество, драгоцѣнный залогъ любви къ Россіи Романовыхъ!" -- Послѣ сего просилъ онъ всѣхъ садиться за слюдъ по чинамъ. По лѣвую сторону подлѣ него садился обыкновенно Маіоръ Румянцевъ, распоряжавшій блюдами. Первыя мѣста заняли Генералъ отъ Инфантеріи А. Г. Розенбергъ, и Австрійскій отъ Кавалеріи, Папа Мелась, Haute Excellence, такъ называлъ онъ его. Мнѣ приказано было сидѣть вмѣстѣ съ сыномъ Парнасса, и толковать ему, что Поэтъ и поетъ у насъ одно и то же. Сосѣдъ мой, въ жилахъ котораго лилась кажется не кровь, а лава Этны, былъ внѣ себя отъ восторга, что удостоился сидѣть съ нами, и созерцать великій феноменъ природы, какъ онъ поэтическимъ языкомъ изъяснялся. Я радовался, что онъ пресыщался лучами генія; ибо столъ нашъ быль очень скуденъ и не вкусенъ, а особливо въ постные дни. Едва усѣлись мы, какъ Графъ Александръ Васильевичъ изъявилъ свою радость, что у насъ обѣдаютъ два Высокопревосходительные. Онъ заставилъ Меласа выговаривать по-Русски свой титулъ: Высокопревосходительство. Неповоротливый языкъ дрожащаго осьмидесятилѣтняго старца не могъ преодолѣть камня претыканія въ нашемъ ы. Онъ утомлялся и потѣлъ. Это подало Графу поводъ говорить о богатствѣ нашего алфавита, о богатствѣ Русскаго слова, что Славянскій языкъ, происходящій отъ славы, есть нашъ Перу; но что къ сожалѣнію, бросили мы отрывать сокровища. Все сіе говорилъ онъ на Нѣмецкомъ языкѣ, весьма ясно и плавно. Потомъ спросилъ Меласа: есть ли у васъ, въ нашей союзной арміи переводчики Русскаго языка? На отвѣтъ, что нѣтъ, сказалъ онъ: "хороню, теперь буду и къ вамъ писать no-Русски, какъ я близъ Рымника написалъ къ Принцу Кобургскому: иду, Суворовъ. И надъ сими двумя Русскими словами всѣ въ главной его квартирѣ ломали головы, какъ антикваріи надъ Египетскими іероглифами.-- Но послѣ, побѣда на Рымникѣ истолковала значеніе сихъ словъ {Послѣ обѣда, Меласъ говорилъ мнѣ: "Боже мой! какъ этотъ человѣкъ убиваетъ своею гордостію. Что дѣлать! Ему одному есть чѣмъ гордиться. Сидишь, молчишь и удивляешься."-- "Вѣкъ нашъ не вмѣстилъ еще въ себѣ двухъ Суворовыхъ!" отвѣчалъ я ему.}." Кончивъ сей разговоръ, обратился ко мнѣ: "зачѣмъ не бесѣдуешь съ дорогимъ гостемъ?" Я и М. А. Милорадовичъ въ одинъ голосъ отвѣчали, что безпрестанно имъ занимаемся. Онъ велѣлъ сказать Италіянцу, что поетъ басомъ, пѣлъ однажды съ Державинымъ и пригласилъ его въ церковь, дабы послушать тамъ его пѣнія. Подали говядину, довольно худо изготовленную. "Поподчуйте побольше Лорда Бентинка. Вы," обратясь къ нему: "какъ знатокъ, можете судить о добротѣ сего ростбифа. Люблю," продолжалъ онъ: "землю, гдѣ родятся Дюки Портланды и Лорды Бентинки {Лордъ Бентинкъ, молодой Великобританецъ, сынъ знаменитаго Дюка Портланда, прибыль въ армію съ рекомендательными письмами отъ нашего и Вѣнскаго Дворовъ, и отъ нашего Посла въ Лондонѣ, Графа С. Р. Воронцова; служилъ волонтеромъ и пріобрѣлъ любезною кротостью своею довѣренность и уваженіе къ себѣ Фельдмаршала.}. Тамъ родился и Maльборугъ, другъ Принца Евгенія. И я имѣю друга въ Принцѣ Кобургскомъ. Вѣкъ Ореста и Пилада дѣлаемъ мы не баснословнымъ." Потомъ началъ возносить краснорѣчіе Лорда Чашама, сравнивать его съ Демосѳеномъ, Цицерономъ и хвалишь постоянство Министерства Великобританскаго. Въ продолженіе разговора съ Бентинкомъ, поднималъ онъ безпрестанно опускавшіеся свои чулки, какъ будто, чтобы показать, что у него нѣтъ подвязки {Извѣстно, что онъ желалъ имѣть Англійскій орденъ Подвязки.}. Не знаю, понялъ ли тотъ. Погодя нѣсколько, началъ онъ смыкать глаза, смѣяться, кривляться и обводишь перстами лице. Это, сказалъ онъ всѣмъ, лекарство отъ обморока. Совсѣмъ неожиданно начинаеть онъ разсказывать Адъютанту своему по-Нѣмецки, что въ молодыхъ лѣтахъ былъ онъ однажды въ Германіи, въ трактирѣ, гдѣ одинъ иностранный офицеръ, Оберъ-Лейтенантъ Импертинентъ, говорилъ съ гордостію о point d'honneur; и что онъ полюбилъ его за истину, потому что онъ n'avait point d'honneur. Бѣдный въ замѣшательствѣ, не зная никакого языка, кромѣ Русскаго, повторялъ нѣсколько разъ: "ja, да, gut, хорошо!" Послѣ обратился ко всѣхъ и говорилъ: "Военному человѣку надобно знать языки тѣхъ народовъ, съ которыми ведетъ войну. Въ Турціи я выучился по-Турецки, въ Польшѣ По-Польски, въ Финляндіи по-Чухонски." Тутъ декламировалъ онъ Чухонскую пѣсню, и хвалилъ гармонію сего языка. Онъ говорилъ много съ Милорадовачемъ о военныхъ добродѣтеляхъ, и приказалъ ему со мною сдѣлать разборъ словъ: vaillance, valeur, courage и bravoure. Мы обѣщали.

(Продолженіе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 122, 1826

Одинъ день изъ жизни Суворова.

(Продолженіе.)

   Долго смотрѣлъ онъ (Графъ Александръ Васильевичъ) пристально на сосѣда моего Пшаліянца, держа по обыкновенію Итальянцевъ, палецъ подъ глазомъ.. Вдругъ спрашиваетъ его:, о чемъ вы думаете?" Поэтъ, восхищенный симъ вопросомъ, со всѣми каррикатурными кривляньями отвѣтствуетъ: "Воображеніе мое переселило меня въ шатеръ Агамемнона, гдѣ сижу въ совѣтѣ Греческихъ Полководцевъ, и какъ будто уже вижу паденіе Трои и торжество Эллады." -- Отвѣтъ Графа былъ по-Русски, а Милорадовичу и мнѣ велѣно перевесть оный на Италіянскій языкъ. Оба мы, признаюсь, очень плохо тогда зналъ сей языкъ; но чтобы не попасть въ немогузнайки, переводили съ потомъ и отважностію. Вотъ, что Графъ приказалъ ему пересказать: "Я давно зналъ Омера. По короче познакомилъ меня съ нимъ на природномъ нашемъ языкѣ пріятель мой Ермилъ Ивановичъ Костровъ {Съ Костровымъ былъ онъ въ перепискѣ; и Оссіанъ, ему Переводчикомъ посвященный, былъ любимое его чтеніе, и былъ съ нимъ во всѣхъ походахъ.}). Люблю Омера, но не люблю десятилѣтней Троянской осады. Какая медленность! сколько бѣдъ для Греціи! Не могу быть Агамемнономъ; я бы не поссорился съ быстроногимъ Ахиллесомъ. Люблю друга Патрокла за его быстроту; гдѣ онъ появится, тамъ врага нѣтъ.-- И Оссіанъ, мой сопутникъ, меня воспламеняетъ; я вижу и слышу Фингала въ туманѣ, на высокой скалѣ сидящаго и говорящаго: "Оскаръ, одолѣвай силу въ оружіи; щади слабую руку." Честь и слава пѣвцамъ! Они мужаютъ насъ и дѣлаются творцами общихъ благъ." -- Это была искра, брошенная (на порохъ. Еще и теперь звенятъ въ ушахъ моихъ піитическія восклицанія: "О великій человѣкъ! о Геній! о grandissima testa," и пр. и пр. и пр. Кое-какъ могли мы потушить сей пожаръ.-- Мнѣ нужно было обращать все вниманіе свое на Суворова, чтобы ничего не пропустить: "Давно ли была Троянская война." спросилъ онъ Меласа. Сей, страшась нихтбештимтзагерства, немогузнанства, отвѣтствуетъ: "тысячу лѣтъ до Рождества Христова." -- "Ахъ! помилуй Богъ! какъ давно начинается не эпоха, а эра военнаго нашего искуства! какъ оно вѣками усовершенствовалось! какъ оно въ наши вѣки исказилось! зачѣмъ Вурмзеръ спрятался въ Мантуу?" Меласъ отвѣчаетъ: "тогдашнія обстоятельства это предписывали." -- "Тогдашнія обстоятельства, тогдашнія обстоятельства, вихтбештимтзагенъ, уншеркунфтъ, методика, экивокъ!" повторялъ безпрестанно Графъ. Обратясь ко мнѣ и назвавъ меня, какъ и всегда, mon Premier Ministre et Grand Chancelier dans la guerre contre les athées: запиши, это мудрое: "любятъ посредственность; не терпятъ таланта, потому что сей неохотникъ до узды." Я сіе исполнилъ; карандашъ и записная книжка были всегда при мнѣ. "Не правда ли, Папа Мелась," обратясь къ нему: "воина наша есть первая въ свѣтѣ? "Ее ведетъ Павелъ Первый, и по истинѣ первый ведетъ безъ корысти, безъ вознагражденіи: хочетъ возвратить каждому свое. Гдѣ примѣры въ Исторіи? Ура! Царю Русскому!" Мелась долженъ былъ согласишься.-- Адъютантъ его, Австрійскій Маіоръ Экартъ ударилъ себя по лбу, чтобы согнать муху. "Ахъ! помилуй Богъ, вскрикнулъ, испугавшись, Графъ: не убили ли вы мухи?" -- "Нѣтъ" отвѣтствовалъ Экэртъ: "я ее согналъ.-- "Спасибо вамъ: не должно убивать бѣдныхъ малютокъ, они ищутъ пищи.-- Есть и миролюбивые Фельдмаршалы; но тѣ опять никуда не годятся." -- Вскорѣ за симъ спросилъ онъ его, читаетъ ли онъ Вольтера. Отвѣтъ его былъ: нѣтъ.-- "Браво! браво! легкомысленная острота Вольтера, сумасбродные парадоксы Руссо и атеизмъ Дидерота породили адское древо вольности. Но штыки наши тотчасъ оное разрушили." Присемъ засмѣялся. "Какое дерево безъ корня!!
   -- Будемъ молиться Богу.-- Читайте Геллерта; онъ не софистъ, не развратитъ." -- Съ Андреемъ Григорьевичемъ Розенбергомъ разговаривалъ онъ о его Крымскихъ дачахъ; съ Михаиломъ Андреевичемъ о хлѣбосольствѣ покойнаго его отца, съ Графомъ Павломъ Андреевичемъ Шуваловымъ о Пензенскихъ его помѣстьяхъ, съ величайшими подробностями. Шуваловъ былъ въ затрудненіи отвѣтствовать, потому что самъ онъ никогда не видалъ.-- Милорадовичъ разсказывалъ анекдотъ, какъ два наши солдата поставлены были въ Германіи на квартиру къ одной старушкѣ, которая угащивала ихъ, какъ мать. Тронутые ея ласкою, солдаты изъявляли ей знаками свою благодарность; но замѣтя, что она ихъ не понимаетъ, вскричали: куда старушка безтолкова! кажется говоришь ей и по-Польски; а она все нихтъ-ферштенъ. Знаешь ли, братъ, сказалъ одинъ: надѣнемъ мундиръ и отдадимъ нашей (доброй кормилицѣ честь къ ногѣ. Тотчасъ, одѣлись, вытянулись и прокомандовали: къ ногѣ. Старушка расхохоталась. "Я, продолжалъ Михаилъ Андреевичь, хочу непремѣнно заставить искуснаго артиста выгравировать эстампъ съ изображеніемъ изумленной старухи и двухъ солдатъ, отдающихъ ей честь къ ногѣ, и съ надписью: Благодарность Русскихъ солдатъ за гостепріимство доброй хозяйки." -- Графъ любилъ Милорадовича, и выслушавъ сіе съ особеннымъ удовольствіемъ, сказалъ: "Любезный Михаилъ Андреевичъ! этотъ анекдотъ Русской; прибавьте къ надписи еще и Русскую пословицу: хорошо, кто хлѣбъ-соль водитъ; а вдвое тому, кто хлѣбъ-соль помнитъ." И кончилъ: "вотъ каковы наши чудо богатыри {Эстампъ сей былъ дѣйствительно выгравированъ.}!" -- Начали разговоръ о послѣднемъ балѣ. Онъ сожалѣлъ очень, чти не было тамъ какой-ню Марьи Михайловны, первой плясуньи въ Боровицкомъ уѣздѣ, которая, но его мнѣнію, всѣхъ здѣшнихъ дамъ помрачила бы. "Я," говорилъ онъ: "оставляю теперь танцы до Парижа, гдѣ буду танцевать menuet à la Reine, подъ музыку: Vive Louis! vive Louis! vive Louis!" -- Опять началъ онъ шутить, что дѣлалъ часто, на счетъ моей храбрости и неустрашимости. Я всегда его увѣрялъ, что эти воинскія добродѣтели извѣстны мнѣ только по слуху, и что забавно бы было читать съ реляціи, что Статскій Совѣтникъ убитъ въ сраженіи; что всѣ сказали бы: кто жъ его на галеру носилъ? Не смотря на сіе, принуждалъ онъ меня быть съ нимъ на сраженіяхъ, гдѣ я и бывалъ; увѣряя, что меня не убьютъ, потому, что онъ и самъ трусъ. Теперь, говоря о моихъ какихъ-то военныхъ подвигахъ, когда онъ произнесъ: "Пѣть, помилуй Богъ, онъ храбръ, какъ его шпага!" -- въ ту самую минуту снимаю я свою маленькую статскую шпагу, немного длиннѣе кортика, кладу ее на столъ и говорю: "вотъ она!" -- Неожиданность сія произвела продолжительный хохотъ, и Графъ Александръ Васильевичъ смѣялся отъ души; а болѣе всего Графъ Михаилъ Андреевичъ, который часто о семъ раскалывалъ. Ушомесь за столомъ, за которымъ просидѣли ши почти три часа, началъ онъ дремать. Прошка толкалъ его въ бокъ, говоря ему на ухо: "Пора, сударь, спать!" Онъ кивалъ головою. Просидѣвъ нѣсколько минутъ въ задумчивости, раскрываетъ глаза и говоритъ: "Послѣ громовъ оружія, Музы меня усыпили." -- Перекрестился, вскочилъ, побѣжалъ въ другую горницу и стремглавъ бросился на солому.-- Просидѣвъ три часа за обѣдомъ, всѣ пустились искать обѣда. Я имѣлъ счастіе быть удостоеннымъ стола у Его Императорскаго Высочества.

(Окончаніе впредь.)

"Сѣверная Пчела", No 123, 1826

Одинъ день изъ жизни Суворова.

(Окончаніе.)

   Едва пришелъ я въ свою канцелярію и началъ заниматься бумагами въ вечеру, какъ новый нашъ Тассо въ двери.-- Боже мой! какой восторгъ! какое изступленіе! съ крикомъ, съ ревомъ читалъ онъ мнѣ свою Поэму. Понимая очень мало, я безстыдно восхищался; во чтобы избавиться коментарій, безпрестанно повторялъ ему: capisco, capisco, понимаю, понимаю. Мы распрощались до свиданія, котораго однако же не было. Впрочемъ меня послѣ увѣряли знатоки, что стихотвореніе его достойно героя. Въ шесть часовъ по полудни, пришелъ я съ Милорадовичемъ. Графъ уже съ часъ проснулся. Мы нашли у него большое собраніе. Онъ бѣгалъ изъ угла въ уголъ, шутилъ, многихъ называлъ фармазонами, которые водятся съ духами, чернокнижниками, чародѣями. Послѣ вдругъ полились слезы; онъ начинаетъ расказывать о великости Екатерины Второй, и между прочимъ, о семъ анекдотѣ: "Однажды въ Петербургѣ на балѣ, въ 8 часу вечера, изволила Она меня спросить: "Чѣмъ подчивать такого гостя дорогаго?" -- "Благослови, Царица, водочкой!" отвѣчалъ я.-- "Fi donc! что скажутъ красавицы фрейлины, которыя съ вами будутъ говорить?" -- "Онѣ, Матушка, почувствуютъ, что съ ними говоритъ солдатъ." Вдругъ изволитъ подносить мнѣ сама рюмку тминной, любимой моей водки. Я выпилъ за Ея здоровье, и обливаясь слезами, палъ къ Ея стопамъ и успѣлъ лишь сказать: "Твое снисхожденіе, Монархиня, дѣлаешь меня Твоимъ рабомъ. Умру за Екатерину, мать мою, умру Твоимъ Зопиродъ." -- "Не хочу, чтобъ вы для меня, какъ тотъ для Дарія, изуродовали себя. Живите невредимо для славы нашего отечества!" были слова Монархини.-- Одинъ взглядъ милости Царя," продолжалъ онъ: "даритъ насъ счастіемъ. Еще и понынѣ храню и въ числѣ моихъ знаковъ отличія и цѣлую ежедневно крестовикъ, всемилостивѣйше пожалованный мнѣ блаженной памяти Государынею Императрицею Елисаветою Петровною, когда я, солдатомъ Лейбъ-гвардія Семеновскаго полка, стоялъ въ Петергофѣ у Монъ плезира на караулѣ и отдалъ Ей честь. Она изволила спросить меня, какъ меня зовутъ; узнавъ, что я сынъ Генералъ-Поручика Василія Ивановича Суворова, хотѣла пожаловать мнѣ крестовикъ; но я осмѣлился сказать: "Всемилостивѣйшая Государыня! законъ запрещаетъ солдату принимать деньги на часахъ." -- "Ай, молодецъ!" изволила сказать, потрепавъ меня по щекѣ и давъ мнѣ поцѣловать Свою ручку: "ты знаешь службу. Я положу монету здѣсь на землю: возьми, когда смѣнишься." -- Какъ я былъ счастливъ! " Проскакавъ нѣсколько разъ по горницѣ, останавливается предъ Австрійскимъ Генералъ Лейтенантомъ Крейцомъ {Онъ былъ въ числѣ тѣхъ многихъ, которые пріѣзжали тогда въ армію не на службу, но чтобы взглянуть на Суворова.}. Сей, не зная, какъ начать разговоръ, придумалъ сказать ему, что былъ нѣкогда въ перепискѣ съ Княземъ Потемкимымъ, симъ великимъ человѣкомъ. "Какъ вы его назвали," подхватилъ Графъ:, великимъ человѣкомъ, или человѣкомъ великимъ: un grand homme, ou un hominc grand? Онъ былъ шишъ и другой; великъ умомъ, великъ и ростомъ, и не походилъ на того высокаго Французскаго Посла въ Лондонѣ, о которомъ Канцлеръ Баковъ сказалъ, что чердакъ обыкновенно худо меблируютъ. А propos, Милордъ Бентинкъ: какъ знаменитъ ученостію землякъ вашъ Баконъ! по какія противоположности въ его жизни! Философія -- и гинеи!" -- Подхватя меня, подводитъ къ Бентинку съ сими словами: "Господинъ Бригадиръ! (симъ титломъ величалъ онъ меня также иногда) читалъ всѣ исторіи, даже партикулярныя; но до такого чудака, какъ я, не дочитался. " Спрашиваетъ подлѣ стоящаго Крейца: "Какъ вы думаете, господинъ Генералъ, о моихъ штыкахъ?" Отвѣтъ того:, превосходство ихъ доказано на дѣлѣ. Вы теперь у насъ въ военномъ искуствѣ законодатель: но боюсь, чтобы враги наши, вашими штыками битые, не научились обратить ихъ противъ учителя." -- "жалокъ," отвѣчалъ Суворовъ: "тотъ Полководецъ, у котораго въ головѣ нѣтъ запасу. Я раскрою имъ новую исторію войны." -- "Теперь вижу я," произнесъ Крейцъ: "что если Апеллесъ превзошелъ всѣхъ своихъ соперниковъ въ искуствѣ живописи, то почему и въ нашемъ военномъ не быть Апеллесу? Но я удивляюсь не менѣе, какъ вы умѣете электризовать каждое войско!-- "Бездѣлица! помни, что ты человѣкъ, что подчиненные твои такіе же человѣки и твои братія. Люби солдата, и онъ будетъ любить тебя.-- Вотъ вся тайна. Такъ съ горстію воиновъ побѣждалъ я многочисленныя арміи, въ которыхъ не было воиновъ." Отошедъ отъ него, возвращается: "Ахъ! я позабылъ вамъ еще сказать: будь своему слову не господню а рабъ. Никогда я не лгалъ. Подъ Измаиломъ послалъ я сказать Пашѣ, что возьму его крѣпость: я увѣрилъ Екатерину Великую, что Варшава будетъ наша; я обѣщалъ быть на Требіи Аннибаловъ {Я вспомнилъ, что приближаясь къ Турину, Графъ велѣлъ присланнымъ съ отказомъ въ сдачѣ города депутатамъ передать сіи самыя слова съ тѣмъ присовокупленіемъ, что и онъ Спинола -- и чрезъ часъ городъ былъ въ нашихъ рукахъ.-- Извѣстно, что Генрихъ IV, узнавъ отъ знаменитаго Маркиза Амброзіо Спинолы о планѣ предполагаемому имъ на Нидерланды нападенію, сообщилъ оный Принцу Морицу Оранскому. Оба почли сіе съ его стороны обманомъ; но послѣ на дѣлѣ оказалось, что планъ тотъ былъ не выдуманъ, и Принцъ Оранскій заплатилъ за сіе дорого. Тогда Генрихъ сказалъ: "другіе обманываютъ ложью, а Спинола правдою."}." Потомъ пошелъ къ Экарту. Тутъ успѣлъ мнѣ Крейцъ шепнуть: "Вездѣ аттическая соль!" Экарта спрашиваетъ: "Скоро ли увижу я свою полную, но разбросанную военную библіотеку, любезнаго Маркиза Шатлера?" Отвѣтъ: "Вчера получилъ я отъ Вѣны извѣстіе, что рана его поправляется." -- "Знаете ли вы, что онъ жилъ у Якобинца, и отъ него заразился; но я его вылечилъ." Послѣ: "который разъ теперь онъ раненъ" -- "Тринадцатый." -- "Тринадцатый!" повторялъ Графъ: "Кто такъ не боится смерти, тотъ достоинъ жить съ нами." -- Видя, что не будетъ конца, и желая сбыть приготовленные доклады, подошелъ къ нему съ напоминаніемъ, что пора заняться работой. Тутъ онъ раскричался, назвалъ меня грубіяномъ, жаловался, что разлучаю его съ пріятелями и склоняю къ ненавистной ретирадѣ. "Но накажите его, говорилъ онъ всему собранію: "останьтесь здѣсь и дождитесь моего скораго изъ блокады возвращенія." Едва лишь за порогъ, какъ настала тишина. Только предъ чтеніемъ пенялъ онъ мнѣ, зачѣмъ я его не унялъ, когда онъ за столомъ въ горячкѣ бредилъ: это значило у него, когда онъ здраво разсуждалъ. Отвѣтъ мой всегда былъ тотъ, что многіе желали бы имѣть такую горячку. Послѣ я читалъ бумаги; онъ слушалъ внимательно и подписывалъ. Въ заключеніе прочиталъ я ему реляцію о Новскомъ сраженіи. Ему чрезмѣрно понравились слѣдующія слова: "Такимъ образомъ продолжалось 16 часовъ сраженіе упорнѣйшее, кровопролитнѣйшее и въ лѣтописяхъ міра, ко выгодному положенію непріятеля, единственное. Мракъ ночи покрылъ бѣгство враговъ. Слава побѣды, дарованная Всевышнимъ оружіе Твоему, Великій Государь, озарится на вѣки лучезарнымъ, немерцающимъ свѣтомъ." Выхвативъ у меня реляцію, выбѣжалъ въ другую горницу и заставляя многихъ читать сіе мѣсто, повторяя безпрестанно: "какъ кудряво написано!" -- Послѣ возвратился и усѣлся. Кончивъ всѣ офиціальныя бумаги, читалъ я ему всегда Газеты и журналы, которые тогда наполнены были его именемъ: старика это тѣшило. Въ 10 часовъ вечера все кончилось. Онъ меня поцѣловалъ и благословилъ; и симъ оканчивается Исторія одного дня италійскаго Италійскаго.

"Сѣверная Пчела", No 124, 1826

   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru