Аннотация: Aspasia.
Романъ изъ жизни Древней Греціи Текст издания: журнал "Вѣстникъ Иностранной Литературы", NoNo 3-12, 1896.
АСПАЗІЯ.
Романъ изъ жизни Древней Греціи
Роберта Гамерлинга.
Переводъ съ нѣмецкаго А. Н. Ѳедорова.
I. Делосская казна.
Былъ солнечный день знойной поры года, когда по улицамъ Аѳинъ и по агорѣ шла торопливыми шагами какая-то стройная, молодая женщина, сопровождаемая одною рабынею. Появленіе этой женщины производило особенное впечатлѣніе на всѣхъ встрѣчныхъ: не было ни одного, который, заглянувъ ей въ лицо и пройдя мимо, не остановился бы затѣмъ на нѣсколько минутъ какъ вкопанный и не слѣдилъ бы за нею глазами. Причиною тому была не столько рѣдкость видѣть свободную аѳинянку хорошаго званія идущею по улицѣ, какъ удивительная и поражающая красота незнакомки.
На лицахъ всѣхъ, которые при встрѣчѣ смотрѣли ей въ лицо или, останавливаясь, преслѣдовали ее глазами, удивленіе выражалось во всевозможныхъ видахъ.
Одни благодушно улыбались, глаза сѣдобородыхъ стариковъ сверкали, одни глядѣли на красавицу взорами фавна, другіе смотрѣли на нее съ благоговѣніемъ, какъ на какую-нибудь богиню. На лицахъ у однихъ выражалась осмысленная удовлетворенность знатока, другіе глазѣли какъ-то глупо, съ полуоткрытымъ отъ удивленія ртомъ. Встрѣчались, впрочемъ, и такіе, которые улыбались насмѣшливо и кидали на красавицу злой, язвительный взглядъ, какъ будто бы красота была въ ихъ глазахъ преступленіемъ. Мужчины, шедшіе вдвоемъ, или стоявшіе группами, прерывали свой разговоръ. Лица, на которыхъ выражалась скука, вдругъ оживлялись; наморщенные лбы сглаживались. Умы всѣхъ, такъ или иначе, приходили въ движеніе.
Появленіе этой женщины было подобно солнечному лучу, вдругъ запавшему въ тѣнистую чащу розовой бесѣдки и заставившему рой комаровъ закружиться въ неистовой пляскѣ.
Въ числѣ тѣхъ, вниманіе которыхъ было остановлено поразительною красотою незнакомки, были двое, шедшіе молча одинъ подлѣ другого. Оба были спокойнаго, серьезнаго, сановитаго и благороднаго вида; одинъ помоложе, съ темными кудрями, виднаго роста, съ нѣкоторою мягкостью въ чертахъ лица; другой былъ еще выше ростомъ, съ величественною осанкою, съ лысиною надъ высокимъ, глубокомысленнымъ лбомъ.Казалось, какъ будто возлѣ пылкаго Ахилла идетъ повелитель народовъ, Агамемнонъ.
Младшій съ видомъ удивленія остановилъ взоръ на очаровательной красавицѣ; старшій сохранилъ полное спокойствіе: онъ какъ будто увидѣлъ ее не въ первый уже разъ, и былъ такъ безучастенъ ко всему окружающему, такъ погруженъ въ другія мысли, что спутникъ его даже не рѣшился произнести вопроса, который вертѣлся у него на языкѣ.
За ними слѣдовалъ рабъ. Они пошли по длинной, пыльной дорогѣ къ Пирею.
Младшій по временамъ внимательно посматривалъ на сверкающее зеркало Саранскаго залива. Глазъ его былъ зорокъ какъ глазъ орла. Онъ завидѣлъ корабль, котораго никто, кромѣ него, не могъ еще замѣтить. Онъ разглядѣлъ его на самомъ краю горизонта. Передвиженіе судна было еще незамѣтно на далекомъ разстояніи. Онъ имѣлъ видъ человѣка, который старается подавить въ себѣ внутреннее волненіе; но каждый разъ, когда онъ посматривалъ на отдаленное судно, онъ какъ будто бы готовъ былъ дыханіемъ собственной груди ускорить медленное приближеніе паруса.
Направо отъ дороги, по которой оба шли, на нѣкоторомъ разстояніи подымалась бѣлѣющая на солнцѣ стѣна, которая почти безъ конца тянулась отъ города внизъ къ утесистому морскому берегу. Налѣво виднѣлась такая же стѣна, которая какъ будто бы только что росла передъ глазами зрителя. Каменщики громоздили, одна на другую, прямоугольно обтесанныя плиты, а гдѣ вся громада была уже готова, тамъ далеко разносился стукъ молотовъ, вбивавшихъ въ камень скрѣпляющія желѣзныя скобы.
И эта стѣна тянулась внизъ до моря, чтобы тамъ раздвинуться широкимъ изгибомъ, соединиться съ другою стѣною и держать, какъ бы въ объятіяхъ, и защищать гавань съ ея зданіями.
На этой стѣнѣ взоръ младшаго изъ путниковъ останавливался съ видомъ особенной удовлетворенности, когда онъ на мгновеніе переставалъ слѣдить за далекимъ парусомъ. Наконецъ, онъ, оглядывая безконечную линію сложенныхъ и скрѣпленныхъ плитъ, сказалъ, обращаясь къ своему товарищу:
-- Если бы каждое слово, которымъ я торопилъ аѳинянъ соорудить эти стѣны, было бы камнемъ для нихъ, то онѣ, во истину, давно уже были бы готовы. Но и такъ онѣ близятся уже къ окончанію.
-- А развѣ она была, дѣйствительно, необходима эта средняя стѣна?-- спросилъ старшій, смотря съ равнодушнымъ видомъ на постройку.
-- Она была необходима!-- возразилъ тотъ.-- Старинная лѣвая стѣна слишкомъ уклоняется по направленію къ Фалерону. Большое пространство гаваннаго побережья оставалось открытымъ. Теперь только задача вполнѣ рѣшена. Возставъ въ новой юности изъ пепла персидскихъ войнъ, городъ Паллады-Аѳины, достигшій небывалаго блеска и могущества, питаемый данью эллинскихъ береговъ и острововъ, окружилъ себя этимъ каменнымъ поясомъ, достаточно крѣпкимъ, чтобы въ будущемъ защищать Аѳины и отъ всякихъ завистниковъ греческаго племени, и отъ варваровъ востока!
Спутникъ же его былъ знаменитый ваятель и литейщикъ Фидій. Созданіемъ его рукъ была исполинская статуя "Воительницы Аѳины", которая съ высоты акрополя далеко была видна въ Аттикѣ и даже на морѣ, гдѣ приближающіеся мореходы радостно привѣтствовали позолоченный конецъ копья богини, какъ первый признакъ "увѣнчанныхъ фіалками Аѳинъ".
Однообразны были эти безконечно длинные ряды каменныхъ громадъ, но, облитые яснымъ свѣтомъ греческаго неба, они не имѣли въ себѣ ничего мрачнаго. Между стѣнами суетилась и шумѣла оживленная толпа. Громко раздавались понукающіе крики погонщиковъ, и длинными рядами тянулись тяжело навьюченные мулы по дорогѣ отъ гавани къ городу, отъ города въ гавань.
Тамъ и сямъ до самой дороги тянулся масличный лѣсокъ, въ зеленыхъ вершинахъ котораго отъ времени до времени терялся свѣжій вѣтерокъ, доносившійся отъ залива.
При дуновеніи этого вѣтерка ваятель по временамъ снималъ съ головы широкополый петазосъ, чтобы освѣжить свой высокій, открытый лобъ. Олимпіецъ же шелъ все бодрѣе и бодрѣе, все пристальнѣе глядѣлъ на тріеру, которая мало по малу все замѣтнѣе стала близиться къ гавани.
Вотъ оба подошли уже близко къ морю. Они достигли гавани. И здѣсь тотъ, котораго прозвали Олимпійцемъ, окидываетъ все довольнымъ взоромъ. Все, что онъ здѣсь видитъ -- по большей части его дѣло, дѣло новое для греческаго народа того времени: широкія, красивыя, прямыя улицы. Тутъ красуется большой, окруженный портиками, рынокъ, названный по имени своего строителя, Гипподама милезіянина. Уступами поднимаются слѣва ряды домовъ, надъ лѣсомъ колоннъ театра, по склонамъ укрѣпленнаго холма Муникіи, а на вершинѣ холма возвышается, сверкая бѣлизною мрамора, святилище Артемиды. Внизу же по равнинѣ тянутся до самаго моря безконечные ряды портиковъ: здѣсь великолѣпная Стоа Перикла, здѣсь огромные склады, гдѣ могутъ храниться выгруженные товары до продажи или до дальнѣйшаго отправленія, здѣсь обширный базаръ гавани, товарная биржа, "Дейгма", гдѣ корабельщики и торговцы выставляютъ напоказъ свои товары, заключаютъ сдѣлки.
Въ этихъ портикахъ, на этихъ каменныхъ террасахъ умный грекъ стоитъ точно на настоящей почвѣ своей силы, радуясь, что съ возростаніемя общественнаго благосостоянія возростаетъ и его личное. Здѣсь онѣ принимаетъ изъ рукъ бога морей обиліе даровъ чужбины, здѣсь у его береговъ разбиваются послѣдніе всплески волнъ Понта, Нила, Индійскаго моря.
Здѣсь-то суетится греческій народъ Перикла: красивыя, смуглыя фигуры, живописно рисующіяся на свѣтломъ фонѣ бѣломраморныхъ портиковъ. Большинство съ непокрытыми головами, обутые въ сандаліи, только по необходимости, въ легкой, свѣтлой одеждѣ, въ родѣ платка или мантіи, небрежно перекинутой черезъ плечо -- и все-таки въ пластичной красотѣ стоятъ они, точно бурыя бронзовыя статуи, между колоннами. Только они оживленно жестикулируютъ подъ многоголосный гулъ звучной эллинской рѣчи, и говоръ, и движенія полны энергіи и достоинства, какъ у гистріоновъ.
Съ тѣхъ поръ какъ аѳинянинъ послѣ счастливыхъ войнъ овладѣлъ моремъ, онъ научился искать обогащенія въ гаванномъ городѣ Пирея. Онъ идетъ въ Пирей и подыскиваетъ корабельщиковъ для предпріятій за моремъ. Онъ идетъ къ маклерамъ, къ мѣняламъ, сдаетъ имъ или получаетъ съ нихъ деньги, беретъ взаймы, если ему нечего ни получать, ни сдавать. Ибо торговля процвѣтаетъ, а аѳинянинъ знаетъ всѣ благопріятныя условія. Онъ знаетъ, когда время привозить хлѣбъ съ Понта, или лѣсъ изъ Ѳракіи, или папирусъ изъ Египта, или ковры изъ Милета, или тонкую обувь изъ Сикіона, или виноградъ съ Родоса. А также онъ знаетъ, гдѣ большой спросъ и лучшая цѣна на его оливное масло, на его медъ, смоквы, металлическія издѣлія, глиняные сосуды. И маклеръ, и мѣняла ссужаетъ его деньгами, не задумываясь. Процентъ высокъ, а за большіе проценты можно и рискнуть. Немало вольноотпущенныхъ, разныхъ Пазіоновъ, Симоновъ. Форміоновъ сидятъ теперь преспокойно за своими мѣняльными столами въ Пиреѣ, и важничаютъ точно начальствующія лица: недаромъ же у нихъ заключаются разные контракты. Они съ равнодушнѣйшею миною и выдаютъ и принимаютъ хоть бы такія суммы, какъ два таланта. Какой-нибудь Пазіонъ только запишетъ сумму и имя вкладчика въ свою книгу, и дѣло съ концомъ. И всякій вѣритъ честности Пазіона, и Пазіонъ дѣйствительно честенъ, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока выгоды отъ какого-нибудь нечестнаго поступка не превысятъ убытковъ отъ дурной славы.
Оба путника увидѣли теперь передъ собою море, подернутое легкой зыбью и изумрудными струями омывающее каменныя террасы. Передъ ихъ взорами открылась глубокая круглая бухта пирейской гавани. Стражами морскихъ воротъ стоятъ слѣва и справа у входа двѣ большія башни. Въ случаѣ опасности отъ одной башни до другой можно протянуть огромную мѣдную цѣпь. Безъ числа стоятъ въ бухтѣ на якорѣ круглыя, пузатыя торговыя суда; берегъ же налѣво весь покрытъ высокобортными тріерами аѳинскаго флота, вытащенными по обыкновенію грековъ на сушу, стоящими каждая въ особой оградѣ, подобно какимъ-то чудовищамъ, отдыхающимъ въ своихъ берлогахъ, исполинскимъ морскимъ змѣямъ, съ фантастическими носами и съ плавательными перьями на задорно поднятыхъ хвостахъ; а напротивъ, по ту сторону пирейскаго полуострова, въ военныхъ гаваняхъ Зеи и Муникіи, стоитъ еще большее количество этихъ великолѣпныхъ морскихъ чудъ, а позади ихъ тянутся морскіе склады, гдѣ хранятся снасти и паруса разоруженныхъ судовъ, и верфи, гдѣ безостановочно выгружается новый корабельный лѣсъ, гдѣ неутомимо строятся новыя суда.
Но вотъ тріера, которую Олимпіецъ на пути къ Пирею не выпускалъ изъ глазъ, входитъ въ гавань. Это аѳинскій государственный корабль "Амфитрита".
Толпы народа хлынули къ пристани; во всѣхъ портикахъ, на всѣхъ террасахъ раздался громкій гулъ голосовъ.
-- "Амфитрита" вернулась; "Амфитрита" съ делосскою казною! "Амфитрита" съ казною союза! Добился таки своего, хитрецъ Периклъ! Что-то теперь скажутъ союзники? А пусть ихъ! Вѣдь мы стоимъ во главѣ, мы ихъ защищаемъ, мы посылаемъ наши тріеры къ ихъ берегамъ, мы за нихъ воюемъ, за то они и платятъ -- что останется лишняго, то наше.
При приближеніи судна съ него доносится звукъ флейтъ.
На "Амфитритѣ", какъ и на всѣхъ государственныхъ корабляхъ аѳинянъ, гребцы работаютъ подъ звуки флейтъ. И пѣніе раздается со скамей гребцовъ, заглушаемое всплесками волнъ подъ мѣрными ударами безчисленныхъ веселъ. На носу корабля сверкаетъ въ золотѣ изображеніе морской богини, имя которой онъ носитъ. Высокіе раскрашенные борта пестрѣютъ на солнцѣ. Но вотъ пѣніе, и музыка, и плескъ моря заглушаются громкими радостными криками народа, на которые съ корабля звучно отвѣчаютъ голоса смуглыхъ, загорѣлыхъ моряковъ.
Флейты умолкаютъ, весла останавливаются, судно стало, раздается скрипъ канатовъ, звонъ цѣпей, на палубѣ поднимается бѣготня, выкидываютъ якорь, подбираютъ паруса, перекидываютъ мостки съ берега на судно. Нѣсколько аѳинскихъ сановниковъ стоятъ впереди на краю набережной. Къ нимъ подходитъ Периклъ Олимпіецъ и говоритъ нѣсколько словъ. Звукъ его голоса имѣетъ что-то своеобразное, чудное. Кто еще не замѣтилъ или не узналъ его, узнаетъ его теперь. Не всѣ аѳиняне имѣли случай разглядѣть черты его лица при народныхъ собраніяхъ на Пниксѣ. Но всѣ слышали, всѣ знаютъ его голосъ. Нѣкоторые изъ сановниковъ переходятъ по мосткамъ на палубу корабля.
Черезъ нѣсколько времени изъ глубины судна подымаютъ и выкатываютъ на берегъ двѣ обитыхъ мѣдью, плотно закупоренныя, тяжелыя бочки, для которыхъ уже стоитъ на берегу наготовѣ возъ, запряженный мулами. Тріерархъ выходитъ на берегъ и говоритъ съ Перикломъ.
Золотой кладъ принесла "Амфитрита" по синимъ волнамъ моря къ нетерпѣливо ожидавшему народу аѳинянъ. Это казна аѳинскаго союза. Она привезена съ острова Делоса, "звѣзды моря", въ могущественныя Аѳины, благодаря стараніямъ Перикла, и принимается уже не въ завѣдываніе, какъ казна союза, но какъ дань отъ городовъ и острововъ.
Надъ золотыми кладами витаетъ что-то таинственное, какой-то сумракъ, какая-то неизвѣстность, возбуждающая сознательныя надежды и невольный страхъ. Изъ слитка золота чеканится монета, но и монета перечеканивается въ рукахъ владѣльца. Она превращается подъ пальцами каждаго, кто до нея коснется. Одному она будетъ благодатью, другому проклятіемъ. Такъ и этотъ делосскій кладъ, на который теперь въ ожиданіи обращены взоры цѣлой толпы аѳинянъ -- кто знаетъ, благодать или проклятіе принесетъ онъ съ собою, наслажденіе или раскаяніе будетъ куплено его цѣною, вѣчнымъ или кратковременнымъ созиданіемъ послужитъ онъ? Кто знаетъ, какіе вѣтры вырвутся изъ этого мѣха бога Эола?
-- При помощи этого золота можно бы сдѣлать Аѳины несокрушимою твердынею всей Эллады!-- думали нѣкоторые изъ сановниковъ, обступившихъ Перикла.
-- При помощи этого золота можно бы усилить аѳинскій флотъ, завоевать Сицилію и Египетъ, побѣдить персовъ, покорить Спарту!-- думалъ тріерархъ.
-- Изъ этого золота можно бы намъ выдавать деньги на празднества и зрѣлища!-- думалъ народъ, наполнявшій террасы гавани.
-- На это золото можно бы построить чудеснѣйшіе храмы, воздвигнуть прекрасныя статуи!-- думалъ ваятель, стоявшій возлѣ Перикла.
А самъ Периклъ Олимпіецъ? У него въ головѣ, и у него одного -- соединялись всѣ эти мысли...
Мулы, приготовленные для перевоза золотого груза изъ гавани въ городъ, тронулись. За ними двинулась толпа аѳинянъ, и когда народъ разошелся, и Периклъ съ Фидіемъ пошли въ обратный путь. Улица Пирея стала довольно безлюдна, и легко было разглядѣть встрѣчающихся.
На мраморной плитѣ одной изъ гробницъ, стоявшихъ при дорогѣ, сидѣли двое и оживленно о чемъ-то разговаривали. Лицо одного изъ нихъ показывало спокойное достоинство мудреца, черты другого были мрачны, и въ его сверкающихъ глазахъ отражалось своеволіе фанатика. Первый съ привѣтливою улыбкою поклонился проходящему Периклу, второй кинулъ на него зоркій враждебный взглядъ.
Пройдя дальше, Периклъ и Фидій увидѣли какого-то, еще довольно молодого человѣка, стоявшаго въ глубокомъ раздумьи какъ разъ посереди дороги. Онъ точно забылъ весь свѣтъ вокругъ себя или потерялъ его подъ ногами, и размышлялъ, гдѣ ему найти новый міръ. Не поднимая глазъ, смотрѣлъ онъ на землю; черты лица его были странны и некрасивы.
-- Одинъ изъ моихъ каменотесовъ,-- сказалъ Фидій своему спутнику, ударивъ мимоходомъ мечтателя по плечу, чтобы расшевелить его;-- добрый малый, но большой чудакъ. Онъ то по цѣлымъ днямъ усердно работаетъ въ моей мастерской, то вдругъ исчезнетъ. Это его привыча -- вдругъ остановиться и задуматься.
Невдалекѣ отъ мечтателя сидѣлъ у дороги хромой калѣка, нищій съ какъ-то странно осклабленнымъ лицомъ. Добродушный Периклъ кинулъ ему монету. Но уродливый нищій еще больше прежняго скривилъ ротъ и пробормоталъ что-то, похожее на ругательство.
Когда оба прошли половину пути и миновали масличный лѣсокъ, тянувшійся на нѣкоторомъ протяженіи вдоль дороги, передъ ихъ глазами показался акрополь города и сверкнула въ лучахъ вечерняго солнца исполинская бронзовая статуя "воительницы", Аѳины "Промакосъ". Ясно виднѣлась ея, покрытая шлемомъ, голова, поднятое копье и огромный щитъ, о который опиралась ея лѣвая рука. А на склонѣ горы сверкала ослѣпительнымъ блескомъ золотая голова горгоны, пожертвованная однимъ изъ богатыхъ аѳинянъ.
Съ этого мгновенія странная перемѣна произошла во всемъ существѣ ваятеля. Онъ теперь точно помѣнялся ролями съ своимъ спутникомъ. Именно какъ этотъ, на пути изъ города въ гавань, въ волненіи слѣдилъ горящимъ взоромъ одну цѣль вдали, между тѣмъ какъ товарищъ шелъ съ нимъ рядомъ спокойно, безмолвно, почти безучастно, такъ теперь ваятель ускорилъ шагъ и не могъ отвести глазъ отъ акрополя, между тѣмъ товарищъ его шелъ возлѣ него ровнымъ, точно утомленнымъ шагомъ. Казалось, какъ будто видъ его богини особенно взволновалъ ваятеля, послѣ всего, видѣннаго имъ въ Пиреѣ. Тамъ онъ видѣлъ въ полномъ величіи одно только полезное: суета въ гавани, крикъ и брань маклеровъ, огромные, но однообразные портики, походившіе на какіе-то храмы безъ боговъ, наконецъ, этотъ таинственный золотой кладъ -- все навело было мрачное настроеніе на душу художника. Онъ не могъ не признать всего этого, но оно нарушило тотъ дивный строй неосуществленныхъ, идеальныхъ образовъ, которыми была полна его душа. Теперь же, когда передъ нимъ возсталъ акрополь, онъ весь измѣнился, и такъ вдумчиво, и точно что-то соображая и размѣряя смотрѣлъ, не сводя глазъ, на сверкающую вершину горы, что Периклъ уже собрался было спросить его о причинѣ этого напряженнаго вниманія.
Въ эту минуту между какимъ-то мальчикомъ и его отцомъ, которые шли какъ разъ, передъ Перикломъ и Фидіемъ, завязался разговоръ.
-- Отецъ, -- спросилъ ребенокъ, не сводя своихъ темныхъ глазъ съ акрополя:-- богиня Паллада, защитница городовъ, живетъ только у аѳинянъ на акрополѣ, или также у другихъ людей?
-- Также и родосцы,-- отвѣчалъ отецъ,-- хотѣли имѣть ее у себя; но имъ это не удалось.
-- Что же, Паллада Аѳина на нихъ разгнѣвалась?-- спросилъ мальчикъ.
-- Аѳиняне на материкѣ,-- возразилъ отецъ,-- а родосцы на морѣ искали милости богини. И тѣ, и другіе устроили на акрополѣ праздникъ съ жертвоприношеніемъ, чтобы умилостивить Палладу. Но родосцы были забывчивы; они взошли на свой акрополь, и когда собрались принести жертву, тогда только спохватились, что не взяли съ собою огня. Вотъ они и принесли не настоящую, а холодную жертву, между тѣмъ какъ у предусмотрительныхъ аѳинянъ огонь весело разгорѣлся на скалахъ акрополя. Вотъ потому-то Паллада Аѳина и предпочла аѳинянъ. Но Зевсу стало жаль родосцевъ, и чтобы вознаградить ихъ, онъ пролилъ съ неба золотой дождь, который наполнилъ ихъ улицы и дома. Родосцы обрадовались и утѣшились, а на своемъ акрополѣ поставили бога богатства, Плутоса.
Периклъ и Фидій разслышали весь этотъ разсказъ, Фидій улыбнулся и, помолчавъ немного, обратился къ своему спутнику со словами:
-- Периклъ, мнѣ сдается, времена измѣнились, и мы скоро будемъ поступать какъ родосцы. Можетъ быть и ты собираешься поставить Плутоса на акрополѣ?
-- Не бойся,-- возразилъ, улыбаясь. Периклъ.-- Пока море омываетъ берега Аттики, твоя богиня будетъ властно стоять на акрополѣ аѳинянъ!
-- Но между обломками храмовъ!-- прибавилъ Фидій,-- скала акрополя такъ и стоитъ надъ развалинами, какъ оставили ее грабители-персы. Свезите хоть всѣ эти колонны и обломки, которые могутъ пригодиться для вашихъ плотинъ и длинныхъ стѣнъ; вѣдь что персы разрушили тамъ наверху, то вы отстраиваете снова только въ Пиреѣ!
Въ эту минуту человѣкъ, шедшій съ мальчикомъ, оборотился, услышавъ голоса говорящихъ, и узналъ Перикла; Периклъ ласково отвѣтилъ на его поклонъ, такъ какъ зналъ его уже давно и въ прежніе годы принималъ его у себя, когда тотъ, живя въ Сиракузахъ, пріѣзжалъ въ Аѳины.
-- Мы идемъ изъ Пирея,-- продолжалъ Олимпіецъ,-- и тамъ уже нашъ другъ, любимецъ Паллады Аѳины, былъ не въ духѣ. Ему хотѣлось бы все вращаться между богами. Онъ ненавидитъ длинныя стѣны, большіе портики, товарные тюки, мѣшки, бочки, козьи мѣха; крикъ маклеровъ въ Пиреѣ рѣжетъ ему ухо. Когда онъ опять увидитъ кривыя, некрасивыя улицы аѳинскаго стараго города, онъ съ облегченнымъ сердцемъ стряхнетъ пыль гаванной дороги съ своихъ ногъ.
-- Однако, скажи,-- продолжалъ Периклъ, обратившись къ ваятелю, -- о чемъ ты такъ задумался, глядя пристально на вершину акрополя? Или тебя такъ волнуетъ видъ твоей богини -- твоей копьеносной воительницы?
-- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Фидій,-- копьеносная воительница давно уже уступила въ своей душѣ мѣсто мирной Палладѣ Аѳинѣ -- Палладѣ, которая уже не сражаетъ враговъ звенящимъ оружіемъ, но спокойно и всепобѣдно сокрушаетъ исчадія ночи, превращающіяся отъ свѣтлаго щита горгоны въ мертвый камень. И вотъ, когда я смотрю на вершину акрополя, я воздвигаю тамъ этотъ созрѣвшій въ моемъ умѣ образъ и пышный храмъ надъ нимъ: украшаю фронтоны и фризы сотнями изваяній, и строю даже величественные портики съ той стороны горы, откуда идетъ изъ города торжественное шествіе въ праздникъ панаѳиней. Но не бойся, Периклъ, я не стану просить у тебя золота и слоновой кости для этой Паллады мира, или мрамора для этого храма; нѣтъ, я строю и создаю только такъ въ мысляхъ -- не бойся!
-- Вотъ всѣ они таковы, эти художники и поэты!-- сказалъ Периклъ, какъ будто обидѣвшись на насмѣшливую рѣчь друга.-- Они не хотятъ понять, что расцвѣту прекраснаго должно предшествовать полезное. Они забываютъ, что сначала должно быть упрочено общественное дѣло, должна быть подготовлена твердая почва для народнаго благосостоянія, и что полный расцвѣтъ искусства можетъ послѣдовать только въ богатыхъ, могущественныхъ государствахъ. Нашъ Фидій сердится на меня за то, что я какихъ-нибудь два года строилъ хлѣбные склады въ Пиреѣ и среднюю длинную стѣну, вмѣсто того, чтобы возстановлять храмы акрополя, и за то, что я не предоставляю одному только копью его воинственной богини защищать насъ отъ всякаго врага на морѣ и на сушѣ...
Фидій съ обиженнымъ видомъ поднялъ голову и взглянулъ сверкающими глазами на Перикла. Но Периклъ встрѣтилъ этотъ взглядъ привѣтливою улыбкою и продолжалъ, взявъ друга за руку:-- Неужели ты такъ мало знаешь меня, что можешь не въ шутку упрекнуть меня за враждебное или насмѣшливое отношеніе къ божественному искусству ваянія. Развѣ я не восторженный любитель всего прекраснаго?
-- Знаю,-- сказалъ Фидій, въ свою очередь саркастически улыбнувшись.-- Знаю, что ты любитель прекраснаго! Стоитъ только взглянуть въ глаза красавицы Хризиллы...
-- Не одно это!-- прервалъ быстро Периклъ и продолжалъ затѣмъ спокойнымъ тономъ:
-- Повѣрьте мнѣ, друзья, когда меня тяготятъ государственныя заботы, а въ добавокъ къ нимъ иногда и личныя, когда меня раздражаютъ противорѣчія противниковъ, когда я не въ духѣ возвращаюсь изъ собранія аѳинянъ и, задумчивый или даже разстроенный, иду по улицамъ, тогда часто какая-нибудь маленькая колоннада, поражающая взоръ своею стройностью, или какая-нибудь статуя, созданная истиннымъ художникомъ, могутъ привлечь мое вниманіе и сразу измѣнить мое настроеніе, и не могу припомнить такого горя, котораго я не могъ бы, по крайней мѣрѣ, облегчить себѣ, послушавъ чтеніе какой-нибудь пѣсни изъ Гомера!
Друзья вошла въ городъ. Улицы здѣсь были Уже, чѣмъ въ Пиреѣ, дома не такъ красивы. Но здѣсь были настоящія Аѳины. Это была священная земля.
Подходя уже къ своему дому, Фидій сказалъ Периклу и Кефалу:
-- Если вы желаете и можете зайти ко мнѣ, то ваше мнѣніе, можетъ быть, рѣшитъ одинъ спорный вопросъ въ моей мастерской.
-- Это любопытно!-- возразилъ Периклъ.
-- Вы, конечно, помните,-- продолжалъ Фидій,-- что персы привезли съ собою изъ-за моря большую глыбу мрамора, чтобы, покоривъ насъ, поставить въ Элладѣ памятникъ побѣды изъ персидскаго камня, и что этотъ мраморъ послѣ пораженія варваровъ остался на полѣ мараѳонской битвы. Побывавъ въ разныхъ рукахъ, онъ, наконецъ, былъ привезенъ въ мою мастерскую, и, какъ тебѣ извѣстно, Периклъ, аѳиняне поручили мнѣ изваять изъ него статую Киприды для украшенія участка садовъ. Желая дать одному изъ моихъ учениковъ возможность прославиться этою работою, я счелъ способнѣйшимъ Агоракрита изъ Пароса, по его просьбѣ передалъ ему тотъ камень, и изъ подъ его рѣзца вышло славное произведеніе. Но другой изъ лучшихъ моихъ учениковъ, честолюбивый Алкаменъ, изъ зависти къ Агоракриту, задумалъ состязаться съ моимъ любимцемъ, какъ онъ его называетъ, и тоже взялся за мраморную статую той же богини. Теперь работы обоихъ юношей кончены, и сегодня въ моемъ домѣ соберется нѣсколько любителей. Если бы и вы присоединились къ нимъ, какое поощреніе это было бы для обоихъ художниковъ! Зайдите и посмотрите, какъ различно сложился образъ прекраснѣйшей изъ богинь въ душахъ двухъ юношей!
Периклъ и Кефалъ, не задумываясь, согласились и, полные ожиданія, вошли въ домъ Фидія.
Тамъ уже собралось нѣсколько знатоковъ. Между ними были Гипподамъ изъ Милета, Антифонъ, ораторъ Эфіальтъ, другъ народа и сторонникъ Перикла, Калликратъ, строитель средней длинной стѣны, и Иктинъ, весьма свѣдущій и даровитый архитекторъ, близкій другъ Перикла.
Всѣ обмѣнялись привѣтствіями съ хозяиномъ и обоими новыми гостями, послѣ чего Фидій повелъ ихъ въ одинъ изъ обширныхъ дворовъ своего дома.
Тамъ стояли одна возлѣ другой, на одной подставкѣ, двѣ высокія, закрытыя статуи. Цвѣтное полотно было накинуто на нихъ для защиты чистаго, бѣлаго мрамора отъ пыли и грязи. По знаку Фидія одинъ изъ рабовъ сдернулъ полотно. Передъ взорами собравшихся зрителей открылись оба блистательныя произведенія во всемъ величіи и изяществѣ своихъ очертаній.
Долго и не говоря ни слова и, съ смотрѣли на статуи. Въ минахъ каждаго выражалось впечатлѣніе какой-то особенной неожиданности. Очевидно, всѣхъ смутило поразительное различіе характера обѣихъ статуй.
Одна изъ нихъ изображала женщину высокой красоты и неземного величія. Крупными, изящно расположенными складками падала до земли ея длинная одежда. Только одна половина груди оставалась открытою. Вся фигура представляла что-то вполнѣ опредѣленное и строгое: не было ничего мягкаго въ чертахъ лица, ничего пышнаго въ членахъ тѣла, ничего изнѣженнаго во всей осанкѣ. И все-таки она была прекрасна. Это была какая-то суровая, зрѣлая, но при всемъ томъ дѣвственная красота. Это была Афродита безъ аромата крокусовъ и гіацинтовъ, которыми вѣнчало богиню красоты юное поколѣніе харитъ и лѣсныхъ нимфъ горы Иды. Она еще не вѣдала благоуханій, она еще не улыбалась.
Пока зрители смотрѣли на одно это изображеніе, они не находили въ немъ недостатковъ. Образъ Киприды, окруженный всѣми граціями и эротами, еще не успѣлъ сложиться въ умѣ эллиновъ.
Это былъ именно унаслѣдованный отъ отцовъ идеалъ "пѣнорожденной" богини, который стоялъ здѣсь передъ ними, созданный рукою Агоракрита.
Но каждый разъ, когда зрители обращали взоры на произведеніе Алкамена, ими овладѣвало какое-то тревожное чувство; а когда они затѣмъ опять смотрѣли на первую статую, она имъ казалось какъ будто уже менѣе понятною, точно они уже потеряли мѣрило для правильной оцѣнки ея. Нѣчто совершенно новое представлялось имъ въ произведеніи Алкамена. Еще они не могли сказать, нравится-ли имъ эта новизна. Еще они не знали, имѣетѣли она право на существованіе. Вѣрно было только одно, что то старое возлѣ этого новаго имъ нравилось уже менѣе.
Но чѣмъ чаще взоръ обращался отъ статуи Алкамена къ статуѣ Агоракрита и обратно, тѣмъ дольше и дольше онъ останавливался на первой. Она производила какое-то таинственно-чарующее впечатлѣніе, вызванное прелестью, жизненностью, свѣжестью и непосредственостью живой формы, какихъ рѣзецъ грековъ еще не достигалъ, къ какимъ еще и не стремился.
Но никто такъ долго, съ такимъ огнемъ во взорѣ не вглядывался въ созданіе Алкамена, какъ Периклъ.
-- Это произведеніе, -- сказалъ онъ, наконецъ, -- почти уже напоминаетъ мнѣ статую Пигмаліона; оно точно оживаетъ, въ немъ точно совершается передъ нашими глазами переходъ отъ мертвенности мрамора къ животрепещущей тѣлесности.
-- Дѣйствительно!-- воскликнулъ Кефалъ,-- произведеніе Агоракрита исполнено совершенно въ духѣ мастера Фидія, и даже превосходитъ его въ строгости. А произведеніе Алкамена точно оживлено какою-то искрою изъ чужого горнила, которая зажгла въ немъ совсѣмъ особенную, своеобразную жизнь.
-- Однако, добрѣйшій Алкаменъ,-- произнесъ Периклъ,-- какой новый духъ нашелъ на тебя? Вѣдь прежде твоя манера мало чѣмъ отличалась отъ манеры Агоракрита. Или ты видѣлъ богиню во снѣ? Знаешь-ли, что ты привелъ меня въ такой восторгъ, какого никогда еще не возбуждалъ во мнѣ видъ мрамора?
Алкаменъ улыбнулся. Но вдругъ въ головѣ Перикла мелькнула какая-то мысль, подъ впечатлѣніемъ которой онъ началъ еще пристальнѣе вглядываться въ статую, какъ будто провѣряя очертанія и формы отдѣльныхъ членовъ.
-- Не сновидѣніе,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- воплотилось въ этомъ мраморѣ, но много прелестнаго заимствовано, какъ мнѣ кажется, изъ наглядной дѣйствительности, что и послужило для украшенія образа богини. Чѣмъ дольше я всматриваюсь въ стройность всей этой фигуры, въ нѣжность и вмѣстѣ съ тѣмъ пышность этой груди и этого стана, въ своеобразную тонкость этихъ остроконечныхъ пальцевъ и этого прелестнаго изгиба руки, тѣмъ живѣе мнѣ припоминается одна женщина, которую мы въ послѣднее время не разъ видали здѣсь, въ домѣ.
-- Это хотя и не лицо, но фигура милезіянки!-- воскликнулъ, подойдя, одинъ изъ учениковъ Фидія; и всѣ ученики подошли одинъ за другимъ, посмотрѣли на статую, переглянулись между собою и повторили:
-- Нѣтъ сомнѣнія: это милезіянка.
-- Кто эта милезіянка?-- спросилъ быстро и нетерпѣливо Лериклъ.
-- Кто она?-- сказалъ улыбаясь Фидій, -- ты ее уже видѣлъ мелькомъ -- на мгновеніе тебѣ уже сверкнулъ лучъ ея красоты. Впрочемъ, спроси Алкамена.
-- Кто она?-- повторилъ пылкій Алкаменъ.-- Она -- лучъ солнца, капля росы, красавица, роза, нѣжный зефиръ. Кто станетъ спрашивать солнечный лучъ объ имени и происхожденіи? Развѣ что Гиппоникъ можетъ сказать про нее что-нибудь иное; въ его домѣ она гоститъ.
-- Разъ она заходила съ Гиппоникомъ ко мнѣ въ мастерскую,-- прибавилъ Фидій.
-- Для чего?-- спросилъ Периклъ.
-- Чтобы говорить рѣчи,-- отвѣчалъ Фидій, -- какихъ я еще не слыхивалъ изъ устъ женщины.
-- Итакъ, она гоститъ у Гиппоника?-- повторилъ Периклъ.
-- Она живетъ у него въ маленькомъ домѣ,-- сказалъ Фидій,-- который приходится какъ разъ возлѣ моего. Но съ тѣхъ поръ, какъ она поселилась въ нашемъ сосѣдствѣ, странный духъ обуялъ всю эту толпу.
-- Какъ такъ?-- допытывался Периклъ.
-- Съ того времени,-- возразилъ Фидій,-- тотъ понура, который давеча стоялъ на дорогѣ въ гавань, уставившись въ землю, сталъ еще больше задумываться, что же касается Алкамена, то онъ изъ тѣхъ, которыхъ я часто заставалъ на плоской кровлѣ дома, откуда виденъ сосѣдній перистиль, и куда они, оставляя работу, начали забираться, то подъ предлогомъ поймать вылетѣвшую птицу или сбѣжавшую обезьяну, то чтобы освѣжиться въ вечерней прохладѣ, потому что кровь-де приливаетъ къ головѣ -- на самомъ же дѣлѣ, чтобы послушать, какъ милезіянка играетъ на кнеарѣ.
-- И вотъ у этой волшебницы,-- сказалъ Периклъ,-- заимствовалъ нашъ Алкаменъ тѣ прелести, которыя восхищаютъ насъ и здѣсь въ мраморѣ?
-- Какъ это случилось, я уже не могу сказать!-- отвѣтилъ Фидій.-- Можетъ быть, тотъ мечтатель разъигралъ посредника, такъ какъ онъ съ нею, кажется, знакомъ. Дѣло въ томъ, что этотъ чудакъ задумалъ взяться за статую Эроса, и считаетъ для этой цѣли необходимымъ, разъяснить себѣ сначала сущность этого бога и понятіе о немъ. Такой ужь у него обычай: онъ никогда не доискивается до самыхъ вещей, но все до понятій о нихъ, до истины и мудрости, какъ онъ говоритъ; потому мы и называемъ его всегда любителемъ мудрости, искателемъ истины. Теперь вотъ онъ гоняется за чистымъ понятіемъ любви и думаетъ, что красавица изъ Милета поможетъ ему. Она, какъ кажется, согласна, и разъ я видѣлъ, какъ она цѣлый часъ сидѣла здѣсь во дворѣ на камнѣ и разговаривала съ нимъ. А если не онъ одинъ, а можетъ быть и Алкаменъ пользовался тайными наставленіями ея, то пусть онъ и впредь идетъ себѣ этимъ путемъ. Пусть онъ продолжаетъ учиться у красавицъ, а не у мастеровъ своего искусства!
-- Что стоитъ здѣсь передъ глазами всѣхъ, -- воскликнулъ Алкаменъ, задѣтый за живое насмѣшливыми словами Фидія,-- то дѣло моихъ рукъ. Всякій упрекъ я беру на себя, а похвалу мнѣ дѣлить не съ кѣмъ!
-- Ну, вотъ!-- перебилъ его Агоракритъ раздраженнымъ тономъ,-- приходится дѣлиться похвалою съ милезіянкой! Она же вѣдь тайно приходила къ тебѣ!..
Алкаменъ вспыхнулъ.
-- А ты?-- крикнулъ онъ, -- кто тайно приходилъ къ тебѣ? Ты думаешь, мы ничего не замѣтили? Фидій самъ, самъ мастеръ приходилъ по ночамъ въ твою мастерскую, чтобы додѣлывать работу своего любимца!..
Теперь лицо Фидія побагровѣло, онъ кинулъ гнѣвный взглядъ на дерзкаго ученика и хотѣлъ что-то возразить.
Но Периклъ сталъ между ними и сказалъ успокоительнымъ тономъ:
-- Не раздражайтесь, друзья мои! Пусть будетъ какъ сказано: къ Алкамену тайно приходила милезіянка, къ Агоракриту -- Фидій. Учись каждый, гдѣ и какъ можетъ, и не завидуй одинъ другому за то прекрасное, что выпало на его долю по милости музъ, или харитъ, или какой бы то ни было иной богини.
-- Я никогда не отказывался учиться у Фидія, -- сказалъ Алкаменъ, который успокоился прежде всѣхъ,-- но благоразумный художникъ не можетъ не изучать красотъ живой дѣйствительности; и, откровенно говоря, какая-нибудь милезіянка или иная уроженка жизнерадостныхъ береговъ Іоніи, по моему, болѣе способна посвятить пытливый взоръ художника въ таинства прекрасной природы, чѣмъ женщины и дѣвицы нашей родной Аттики. Не безразлично, какъ художникъ видитъ женщину; для него далеко не одно и то же, будетъ-ли она въ застѣнчивой стыдливости, такъ сказать, уходить въ самое себя, или же въ свободной прелести дастъ расцвѣтать своей красотѣ. Наши аѳинянки проводятъ жизнь подъ строгимъ надзоромъ въ уединеніи женскихъ покоевъ. Кто хочетъ насладиться видомъ женщины, которая умѣла бы, безъ застѣнчивости, но и безъ наглости восхищать взоръ своею красотой, тотъ долженъ обратиться къ этимъ іонянкамъ, къ этимъ лидянкамъ, отъ которыхъ точно вѣетъ дивною и упоительною вольностью шумныхъ празднествъ ихъ родины, и которыя возвѣщаютъ намъ жизнерадостный законъ красоты и наслажденій.
Многіе изъ присутствующихъ согласились съ Алкаменомъ и поздравили его съ расположеніемъ такой женщины.
-- Расположеніе?-- сказалъ Алкаменъ.-- Не знаю, что вы хотите сказать этимъ; расположеніе этой женщины имѣетъ свои предѣлы... спросите хоть того мечтателя, ея друга.
При этихъ словахъ Алкаменъ указалъ на молодого каменотеса, котораго Периклъ и Фидій видѣли стоящимъ на дорогѣ къ Пирею, и который, только что возвратившись, вошелъ во дворъ. Всѣ присутствующіе взглянули при этомъ замѣчаніи Алкамена на вошедшаго и улыбнулись; во всей его наружности не было ничего такого, что могло бы понравиться красивой женщинѣ. Плоскій носъ и всѣ черты лица не имѣли ничего общаго съ благообразнымъ греческимъ типомъ. Но улыбка его толстыхъ губъ не была лишена нѣкоторой пріятности, а взглядъ его глазъ, если они при раздумьи не глядѣли неподвижно въ, одну точку, былъ ясенъ и возбуждалъ довѣріе.
-- Мы отдалились отъ нашего предмета,-- замѣтилъ Фидій.-- Алкаменъ и Агоракритъ все еще стоятъ и ждутъ нашего приговора. Пока мы, кажется, сошлись только на томъ, что Агоракритъ изобразилъ богиню, а Алкаменъ -- красивую женщину.
-- Однако, я полагаю,-- сказалъ Периклъ,-- что оба, не только Алкаменъ, но и благочестивый Агоракритъ, прогнѣвали безсмертныхъ, потому что оба, по примѣру своего учителя Фидія, при изображеніи божества, слѣдятъ за тончайшими чертами человѣческаго тѣла. Вѣдь собственно всѣ вы, ваятели, сходитесь въ одномъ: вы увѣряете насъ, что изображаете боговъ, и мы, дѣйствительно, какъ будто и видимъ нѣчто божественное, и восхищаемся, и удивляемся; но, присмотрѣвшись поближе, мы найдемъ, что это божественное есть не что иное, какъ чистѣйшій цвѣтъ и образъ человѣческаго, и что эѳирное тѣло божества состоитъ просто изъ соединенія человѣческихъ жилъ, мускуловъ, суставовъ и связокъ, Спросите-ка того второго ученика милетской красавицы, вашего мечтателя! И онъ имѣетъ полное право высказать свое мнѣніе.
-- Какъ ты полагаешь,-- обратился Алкаменъ къ мечтателю,-- пристойно-ли человѣческое тѣло изображенію божества?
-- Что касается Гомера и Гезіода и прочихъ поэтовъ,-- сказалъ мечтатель,-- то мнѣ помнится, что они и море, и землю, и все возможное, называютъ божественнымъ; поэтому на мой взглядъ было бы удивительно, если бы человѣческое тѣло съ своими мускулами, связками и жилами не было бы также божественно. Пиндаръ, какъ мнѣ кажется, заходитъ еще дальше, когда онъ поетъ: "Едино отъ первыхъ началъ поколѣнье боговъ и смертныхъ!" А отъ мудраго Анаксагора я даже слышалъ такое изреченіе, что все существующее живо, а все живое божественно. Но если вы не хотите слушать этихъ стариковъ, то спросите красавицу изъ Милета...
-- Я полагаю,-- замѣтилъ Периклъ,-- что никто изъ насъ не отказался бы послѣдовать этому совѣту, если бы только знать, какъ пригласить ее для рѣшенія этого вопроса. Можетъ быть, Фидій окажетъ намъ эту услугу, или Алкаменъ откроетъ намъ тайну, какъ посовѣтоваться съ этой красавицей, или поручить намъ это дѣло мечтателю?
-- Мечтателю!-- воскликнулъ съ живостью Алкаменъ.-- Будьте увѣрены, что онъ, если только захочетъ, вызоветъ намъ еще сегодня же милезіянку изъ дома Гиппоника, какъ выманиваютъ змѣйку изъ норы музыкою и заговорами.
-- Если уже самъ Алкаменъ указываетъ намъ на него,-- сказалъ Периклъ,-- то, конечно, онъ одинъ долженъ быть самымъ подходящимъ человѣкомъ для насъ. Но что же мы можемъ обѣщать такому помощнику за то, чтобы онъ сжалился надъ нами и привелъ бы милезіянку сюда?
-- Нетрудное дѣло,-- возразилъ мечтатель,-- уговорить кого-нибудь войти сюда, кто уже, въ нѣкоторомъ родѣ, ждетъ за дверями.
-- Такъ милезіянка здѣсь по близости?-- спросилъ Периклъ.
-- Когда я давеча,-- отвѣчалъ мечтатель,-- возвращался съ своей прогулки и, проходя черезъ дворъ, шелъ мимо сада Гиппоника, я увидѣлъ, какъ она стояла между цвѣтниками и кустами, и срывала какъ разъ лавровую вѣтку. Я спросилъ, какого героя или мудреца, или художника собирается она увѣнчать этимъ лавромъ? Она же возразила, что лавръ предназначается для того изъ обоихъ славныхъ учениковъ Фидія, который сегодня, по приговору знатоковъ, выйдетъ побѣдителемъ изъ состязанія. "Итакъ, ты хочешь увеличить счастіе побѣдителя до безконечности?-- сказалъ я;-- постарайся же какъ-нибудь утѣшить и побѣжденнаго!" -- "Хорошо,-- возразила милезіянка,-- надо имѣть состраданіе къ побѣжденному; для него я сорву розу!" -- "Розу?-- повторилъ я,-- "не будетъ-ли это слишкомъ уже много? Увѣрена-ли ты, что тогда побѣдитель не позавидуетъ побѣжденному?" -- "Такъ пусть самъ побѣдитель выбираетъ!-- воскликнула она;-- возьми лавровую вѣтку и вотъ эту розу, и отнеси имъ".-- "Не лучше-ли будетъ, если ты сама передашь ихъ?-- спросилъ я.-- Ты думаешь?-- сказала она. "Безъ сомнѣнія,-- возразилъ я.-- Ну, хорошо!-- отвѣтила она;-- пришли мнѣ и побѣдителя и побѣжденнаго сюда къ воротамъ сада, какъ только судьи произнесутъ приговоръ и разойдутся".-- Итакъ, да будетъ вамъ извѣстно,-- кончилъ мечтатель свою рѣчь,-- что милезіянка стоитъ съ лавровою вѣткою и розою за изгородью гиппоникова сада.
-- Хорошо,-- сказалъ Фидій,-- такъ сходи и приведи ее сюда!
-- Какъ же мнѣ это сдѣлать?-- возразилъ тотъ.-- Какъ уговоришь ее придти сюда, въ собраніе такого множества мужчинъ?
-- А это ужь дѣлай, какъ знаешь, -- сказалъ Фидій,-- ты мастеръ на такія продѣлки и можешь сохранить въ тайнѣ свои пріемы. Сходи только и приведи ее, потому что Периклъ этого очень желаетъ.
Мечтатель повиновался. Онъ вышелъ и черезъ нѣсколько минутъ возвратился съ женщиною, фигура которой поражала чуднымъ сочетаніемъ благороднѣйшей красоты очертаній съ прелестною пышностью формъ. Периклъ тотчасъ же узналъ въ ней ту красавицу, которую видѣлъ мелькомъ на площади, когда шелъ съ Фидіемъ въ гавань. Стройность стана, нѣжная округлость членовъ, твердая и вмѣстѣ съ тѣмъ граціозная поступь -- все придавало ей особенную прелесть. Ея кудрявые, мягкіе волосы были съ рыжеватымъ отливомъ, лицо было удивительно красиво. Но особенно чарующее впечатлѣніе производилъ влажный, мягкій блескъ ея чудныхъ глазъ. Длинная одежда изъ желтаго, мягкаго виссона плотно облегала ея тонкій и вмѣстѣ съ тѣмъ пышный станъ. На плечахъ изящныя застежки сдерживали переднюю и заднюю половину ткани. Излишекъ же ея спускался опять съ плечъ на подобіе верхней одежды, ложась красивыми складками вокругъ пояса. Руки были открыты, очертанія нѣжной, но полной и совершенно развитой груди не совсѣмъ терялись подъ складками одежды. Это былъ обыкновенный хитонъ греческихъ женщинъ, но богатый и яркій, какіе носили іонянки и лидянки береговъ Азіи. Края его были украшены пестрымъ шитьемъ.
Войдя въ сопровожденіи мечтателя и увидя такое собраніе знатныхъ мужей съ всемогущимъ Перикломъ во главѣ, красавица немного смутилась. Но Алкаменъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ:
-- Периклъ Олимпіецъ желаетъ видѣть прекрасную и мудрую милезіянку.
-- Какъ бы велико и естественно ни было желаніе видѣть такую прославленную женщину,-- сказалъ Периклъ,-- однако, напрасно ты, Алкаменъ, умалчиваешь, что недоумѣніе, какъ рѣшить вашъ споръ съ Агаракритомъ, главнымъ образомъ побудило насъ, по совѣту искателя истины, обратиться за помощью къ мудрости прекрасной милезіянки. Именно между нами возникъ вопросъ, позволительно-ли изобразить богиню подъ видомъ красивой эллинской женщины. Въ благочестивыхъ аѳинянахъ заговорила совѣсть и возникло опасеніе, что смертные могутъ возгордиться, а боги имъ позавидовать, если будетъ допущено слишкомъ человѣчное изображеніе божественнаго, а вмѣстѣ съ тѣмъ возникъ и вопросъ, угодно или ненавистно богамъ искусство ваянія вообще?
-- Мягкость и ясность греческаго неба,-- начала милезіянка голосомъ, серебристый звукъ котораго былъ не менѣе очарователенъ, какъ и блескъ ея глазъ,-- славится повсюду, а тѣлесный образъ эллиновъ признается самымъ богоподобнымъ даже по мнѣнію варваровъ. Боги Эллады не будутъ гнѣваться на аѳинянина если онъ будетъ строить имъ храмы, тякіе же свѣтлые и величественные, какъ эѳиръ, разстилающійся надъ ними, и воздвигать илъ статуи, по благообразію не уступающіе тѣмъ, которые будутъ приносить передъ ними жертвы. Какова страна, таковы и храмы, каковъ человѣкъ, таковы и его боги! И развѣ олимпійцы не доказываютъ во всемъ, что имъ угодно и отрадно видѣть свое отраженіе въ душѣ аѳинянина? Ему же въ особенности ниспослали они даръ художественнаго творчества, почвѣ Аттики они даровали лучшую глину, превосходнѣйшій камень для строенія и для ваянія!
-- Дѣйствительно!-- подхватилъ съ жаромъ пылкій Алкаменъ,-- все мы имѣемъ; недостаетъ еще только широкаго, безграничнаго поприща дѣятельности!-- Право, у меня и у всѣхъ насъ,-- продолжалъ онъ, указывая на товарищей,-- давно уже чешутся пальцы, и рѣзецъ горитъ въ рукахъ отъ нетерпѣнія!
Оживленный шепотъ послышался при этомъ внезапномъ оборотѣ разговора по всей мастерской Фидія: всѣ были согласны съ мнѣніемъ Алкамена.
-- Не печалься, Алкаменъ,-- сказала милезіянка, съ особенною выразительностью,-- Аѳины разбогатѣли, разбогатѣли чрезмѣрно и, конечно, не даромъ привезенъ къ вамъ золотой кладъ съ Делоса...
При этихъ словахъ красавица взглянула чарующимъ взоромъ на Перикла. Онъ же во время ея рѣчи не спускалъ глазъ съ кудрей ея свѣтло-русыхъ, мягкихъ и тонкихъ волосъ, и сказалъ теперь про себя: "Клянусь богами, волосы этой женщины -- тотъ же золотой кладъ съ Делоса; они вполнѣ стоютъ его..."
Затѣмъ онъ, задумавшись, опустилъ на нѣсколько мгновеній голову, между тѣмъ какъ взоры всѣхъ обратились къ нему. Наконецъ, онъ заговорилъ:
-- Вы въ правѣ, художники и любители художества, ожидать, что делосскій кладъ не даромъ приплылъ къ берегамъ Аттики. И если бы я могъ слѣдовать только волѣ своего сердца, и не былъ бы вынужденъ повиноваться требованіямъ общины, я охотнѣе всего велѣлъ бы всю казну прямо изъ Пирея перевезти сюда въ мастерскую Фидія. Но выслушайте, какъ обстоятъ дѣла для того, кому надлежитъ имѣть попеченіе объ общественномъ благосостояніи. Когда полчища персовъ наводнили и опустошали страну, и общая опасность соединила всѣхъ эллиновъ, когда затѣмъ разбитый врагъ бѣжалъ, когда великій урокъ, данный намъ тою войною, былъ опять забытъ, и повсемѣстно опять пробудился духъ розни, я все-таки надѣялся, что будетъ возможно продолжать мирнымъ путемъ то, что мы начали, побуждаемые бѣдствіями войны. Слѣдуя моему совѣту, народъ аѳинскій предложилъ всѣмъ эллинамъ прислать своихъ представителей въ Аѳины для обсужденія общихъ дѣлъ Греціи. Я думалъ, что удастся общими средствами возстановить всѣ сожженные персами храмы и святилища. Далѣе я думалъ доставить всѣмъ эллинамъ возможность свободнаго и безопаснаго плаванія по всѣмъ эллинскимъ морямъ, по всѣмъ эллинскимъ берегамъ; отъ всѣхъ общинъ я ожидалъ ручательствъ въ ненарушимомъ мирѣ, подъ охраною котораго могло бы ненарушимо процвѣтать благосостояніе всѣхъ эллиновъ. Двадцать мужей выбрали мы изъ среды народа, мужей, которые сами сражались въ великихъ битвахъ съ персами. А какіе отвѣты принесли они намъ, эти послы? То уклончивые, то просто отрицательные. Болѣе же всѣхъ старалась Спарта обильно разсѣять между всѣми единоплеменниками сѣмена недовѣрія къ Аѳинамъ. Такъ наша попытка кончилась неудачею, и Аѳины убѣдились на опытѣ, что нельзя разсчитывать на единогласіе среди эллиновъ, что зависть соперниковъ не дремлетъ. Если бы удался мой благонамѣренный планъ, то и Аѳины и вся Эллада могли бы всецѣло отдаться искусствамъ мира, могли бы не медля достигнуть полнаго и пышнаго расцвѣта. Но при данномъ положеніи дѣлъ мы прежде всего обязаны стремиться все къ большему могуществу, все къ большему вліянію въ Элладѣ и постоянно какъ и теперь, стоять во всеоружіи, устрашающемъ нашихъ враговъ. Эта первая необходимость вынуждаетъ насъ не расточать средства, какъ бы они ни были блистательны въ настоящую минуту. Теперь разсудите сами, сограждане, можемъ-ли мы упустить изъ виду тѣ обстоятельства, которыя возлагаетъ намъ сохраненіе нашего первенствующаго положенія въ Элладѣ, или же немедленно расточить золотые дары счастія на одно прекрасное и пріятное.
Такъ говорилъ Периклъ и, видя, что окружающіе выслушали его рѣчь молча и какъ будто втайнѣ не вполнѣ соглашаясь съ нимъ, продолжалъ:
-- Обсудите этотъ вопросъ или предоставьте его на обсужденіе мечтателю, любителю истины, или же, если мнѣніе женщинъ заслуживаетъ вниманія и въ дѣлахъ политическихъ, этой красавицѣ изъ Милета.
-- Если мнѣ удалось услѣдить умомъ за словами Перикла,-- началъ съ своею обычною обстоятельностью мечтатель, видя, что всѣ молчатъ,-- то великій государственный дѣятель не допускаетъ никакихъ сомнѣній относительно того, что Аѳины должны стараться сохранить первенствующее положеніе между греческими государствами. Намъ же онъ предоставилъ на обсужденіе, какимъ путемъ достигнуть обезпеченія этого положенія. Онъ самъ при этомъ придерживается издавна принятаго мнѣнія, что превосходство одного государства передъ другимъ должно основываться только на военной силѣ. Но при своей извѣстной мудрости, онъ отличается отъ прежнихъ государственныхъ дѣятелей тѣмъ, что, повидимому, признаетъ возможность еще иныхъ средствъ, ибо въ противномъ случаѣ онъ не предложилъ бы намъ обсуждать данный вопросъ.
-- Если ты, -- сказалъ Периклъ, -- можешь указать намъ на иныя средства къ достиженію той же цѣли, то говори!
-- Чтобы узнать подобныя средства,-- возразилъ мечтатель,-- слѣдовало бы спросить такихъ людей, которые передъ всѣми доказали свое умѣніе всюду первенствовать и наипрекраснѣйшимъ и наилучшимъ способомъ, безъ насилія, покорять себѣ другихъ. Слѣдовало бы спросить опять-таки прекрасную милезіянку.
Красавица взглянула съ улыбкой на мечтателя, а онъ, обратившись къ ней, продолжалъ своимъ обычнымъ тономъ:
-- Ты слышала, что мы обсуждаемъ вопросъ, какъ одному государству сохранить свое первенствующее положеніе передъ другимъ, одною-ли военною силою и богатствомъ, или же еще чѣмъ-нибудь инымъ, примѣрно поощреніемъ всего прекраснаго и хорошаго и развитіемъ всякаго внутренняго превосходства. Ты -- вотъ принадлежишь къ числу такихъ, которыя умѣютъ первенствовать передъ другими, и наипрекраснѣйшимъ и наилучшимъ способомъ, безъ всякаго насилія, властвовать надъ людьми. Не скажешь-ли ты намъ, какъ ты этого достигаешь?
-- Что касается до насъ, женщинъ, -- отвѣчала милезіянка, улыбаясь,-- то могу только сказать, что все зависитъ отъ извѣстной мѣры внѣшняго благообразія, отъ способа одѣваться, отъ умѣнья красиво плясать или очаровательно играть на кнеарѣ и отъ всякихъ иныхъ искусствъ нравиться.
-- Итакъ, относительно женщинъ вопросъ окончательно рѣшенъ!-- сказалъ Периклъ.-- Но что же дѣлать? Ужь не попытаться-ли намъ, аѳинянамъ, также наипрекраснѣйшимъ и наилучшимъ способомъ покорить спартанцевъ и всѣхъ островитянъ и азіатцевъ пышными одеждами и благообразіемъ и красивыми плясками и игрою на кнеарѣ?
-- А почему же бы и нѣтъ?-- возразила милезіянка.
Эти рѣшительно произнесенныя слова озадачили всѣхъ.-- Но красавица продолжала:
-- Та община достигнетъ передъ всѣми наибольшей власти и славы, въ которой всѣ искусства, пляска, музыка, архитектура, ваяніе, живопись и поэзія достигнутъ высшаго развитія!
-- Ты шутишь!-- замѣтили нѣкоторые изъ мужчинъ.
-- Нисколько!-- возразила красавица, улыбаясь.
-- Если всмотрѣться ближе,-- сказалъ Гипподамъ,-- то во мнѣніи милетской красавицы, заставившемъ было насъ улыбнуться, есть нѣкоторая доля правды. И въ самомъ дѣлѣ! Разъ красота имѣетъ побѣдоносную силу въ мірѣ, то почему же бы и цѣлому народу не первенствовать надъ другими, благодаря обаянію красоты, не достигнуть бы славы, удивленія, любви, безграничнаго вліянія, подобно красивой женщинѣ?
-- Если бы только беззавѣтная преданность одной красотѣ,-- возразилъ Периклъ, -- не имѣла своимъ неизбѣжнымъ послѣдствіемъ изнѣженность и женственность!
-- Изнѣженность и женственность?-- воскликнула милезіянка.-- Съ васъ, аѳинянъ, этихъ качествъ еще слишкомъ мало. Сколько между вами есть еще такихъ, которымъ хотѣлось бы ввести въ вашей общинѣ суровые нравы и порядки спартанцевъ! Несправедливо утверждать, что прекрасное развращаетъ людей. Все прекрасное развиваетъ въ гражданахъ государства ясность души, довольство, покорность, самоотверженность, воодушевленіе. Что можетъ быть завиднѣе доли того счастливаго народа, на празднества котораго стекались бы народы изъ ближнихъ и дальнихъ краевъ? Пусть мрачный, суровый спартанецъ повсюду встрѣчаетъ одну ненависть къ себѣ: Аѳины, увѣнчанныя цвѣтами и умащенныя благовоніями, подобно невѣстѣ, покорятъ себѣ сердца всѣхъ!
-- И такъ, ты полагаешь,-- сказалъ Периклъ,-- что уже пришла пора отложить мечъ и отдаться всѣмъ искусствамъ мира?
-- Дозволь мнѣ, о, Периклъ,-- подхватила милезіянка,-- высказать, когда, по моему мнѣнію, пора создавать прекрасное!
-- Говори!-- возразилъ Периклъ.
-- Пора создавать великое и прекрасное,-- сказала красавица,-- настала, полагаю я, тогда, когда явились люди, къ тому призванные! Теперь у васъ есть Фидій и другіе мастера: неужели вы будете медлить съ осуществленіемъ ихъ мыслей, пока они не состарятся въ бездѣйствіи? Легко найти золото для уплаты за художественныя произведенія, но не всегда легко найти достойныхъ исполнителей!
Громкіе и всеобщіе возгласы одобренія раздались при этихъ словахъ.
Есть взгляды, есть слова, которые подобно жгучей молніи западаютъ въ душу человѣка. Душа Перикла была поражена одновременно и такимъ взглядомъ, и такимъ словомъ.
Это былъ жгучій взглядъ изъ очаровательнѣйшихъ глазъ, это было жгучее слово изъ очаровательнѣйшихъ устъ. Силу слова сознавалъ Периклъ; отъ силы взгляда пробѣжалъ по немъ сладостный огонь, измѣнившій все его существо болѣе, чѣмъ онъ самъ могъ сознать.
Глаза его засверкали, и онъ повторилъ про себя слова красавицы:
-- Пора создавать великое и прекрасное настала тогда, когда явились люди, къ тому призванные! Признаюсь, -- продолжалъ онъ громко, это слово разъяснило и доказало все. Лучшаго заступника наша общая задушевная мысль не могла найти! Мнѣ кажется, ты вполнѣ убѣдила меня и всѣхъ присутствующихъ. Впрочемъ, это удалось бы тебѣ не такъ легко, прекрасная незнакомка, если бы все, что ты высказала, не таилось бы уже въ глубинѣ души каждаго изъ насъ. Но дозволь мнѣ прибавить, что я сдаюсь еще не вполнѣ. Согласись со мною на полюбовную сдѣлку! Я полагаю, мы постараемся сохранить настоящую воинственную готовность и силу Аѳинъ; но соглашаюсь съ тобою, что не слѣдуетъ долѣе, изъ боязни, медлить съ осуществленіемъ того, чему пришла пора, ибо теперь есть у насъ такіе люди, какихъ никогда болѣе не будетъ!.. Благодари, Фидій, эту красавицу за то, что разсѣялись мои сомнѣнія, и за то, что я обѣщаю тебѣ и всѣмъ твоимъ товарищамъ, у которыхъ, какъ выразился Алкаменъ, рѣзецъ горитъ въ рукахъ отъ нетерпѣнія, открыть широкое поле дѣятельности. Выходите, какъ воодушевленная рать въ битву, возстановите разрушенное, созидайте новое, прекрасное и величественное, осуществите образы вашихъ давнихъ мечтаній!
"Посмотрите, не мало уже совершено для укрѣпленія Аѳинъ. Гаванный городъ отстроенъ заново, средняя стѣна почти уже окончена. Давно я уже мечталъ построить палестру для аѳинской молодежи; думаю я также о достойномъ зданіи для музыки и поэзіи. А дивными храмами боговъ и величественными статуями увѣнчаемъ мы дѣло обновленія, начатое внизу, въ Пиреѣ.
Радостными кликами одобренія отвѣтили всѣ присутствующіе на эти слова Перикла!
-- Призывно высятся исполинскія колонны храма,-- продолжалъ Периклъ,-- заложеннаго Пизистратомъ въ честь олимпійскаго Зевса, и недостроеннаго послѣ паденія того великаго мужа. Не окончить-ли намъ прежде всего это зданіе?
-- Нѣтъ!-- воскликнулъ съ жаромъ другъ народа, Эфіальтъ.-- Это значило бы увѣковѣчить славу врага народной вольности. Пусть тиранъ кончаетъ, что начато тираномъ! Вольный народъ аѳинянъ не трогаетъ развалинъ этого памятника Пизистрата, въ знакъ того, что нѣтъ благодати боговъ на дѣлахъ деспотовъ!
-- Вы слышали слова народника Эфіальта,-- сказалъ Периклъ,-- а слышать Эфіальта то же, что слышать весь народъ аѳинянъ!.. На вершинѣ акрополя стоитъ издревле-чтимое святилище Эрекѳея и богини города, Аѳины, полуразрушенное и кое-какъ отстроенное для богослуженій послѣ персидскаго погрома.
-- Тамъ гнѣздятся совы!-- воскликнулъ вольнодумецъ Калликратъ.-- Храмъ этотъ старъ и мраченъ, такъ же стары и мрачны его жрецы, и сами боги тамъ точно покрылись мрачною плѣсенью старины!
-- Такъ построимъ новый храмъ, свѣтлый и веселый!-- сказалъ Периклъ.
-- Тогда Фидій будетъ осужденъ на бездѣліе, -- возразилъ Калликратъ;-- ты знаешь, что древняя святыня, упавшая съ неба деревянная статуя Аѳины-Градохранительницы, стоящая въ храмѣ Эрекѳея, отнюдь не можетъ быть замѣнена никакимъ новымъ изображеніемъ, что не дозволяется и передѣлать эту неуклюжую статую, а разрѣшается только обвѣшивать ее новыми украшеніями!
-- Такъ оставимъ въ покоѣ старыхъ жрецовъ съ ихъ старыми богами въ старыхъ храмахъ,-- сказалъ Периклъ,-- и попросимъ Фидія разсказать намъ, что онъ видитъ, точно во снѣ, когда не сводитъ глазъ съ акрополя!
Фидій стоялъ, задумавшись.
Периклъ подошелъ къ нему и сказалъ, положивъ руку ему на плечо:-- Теперь твое дѣло думать, вызвать на свѣтъ всѣ твои великія мысли, пришло время осуществить ихъ!
Глаза Фидія сверкнули, онъ улыбнулся и сказалъ:
-- Пусть Иктинъ разскажетъ тебѣ, какъ часто мы съ нимъ ходили по вершинѣ акрополя и скалистымъ уступамъ его, какъ мы измѣряли и высчитывали и строили тайные планы, не зная, когда придетъ часъ осуществить ихъ...
-- Въ чемъ же состояли эти планы?-- спросили въ одинъ голосъ всѣ присутствующіе.
Фидій изложилъ, что уже давно созрѣло въ его умѣ. Всѣ слушали его съ восторгомъ.
-- Но не помѣшаетъ-ли этому дѣлу,-- спросилъ кто-то,-- зависть жрецовъ эрекѳеева храма? Нѣчто подобное уже было однажды.
-- Мы восторжествуемъ надъ этой завистью!-- воскликнулъ Эфіальтъ.
-- Делосскій кладъ,-- сказалъ Периклъ,-- можно сложить у ногъ богини -- онъ можетъ храниться въ опистодомѣ храма; и такъ, на свѣтлой вершинѣ акрополя, въ одномъ и томъ же зданіи, могутъ быть соединены залоги могущества и величія Аѳинъ!
Новые радостные возгласы присутствующихъ были отвѣтомъ на послѣднія слова Перикла. Онъ же, точно вдругъ опомнившись, взглянулъ на лавровую вѣтку и на розу въ рукахъ красавицы, и сказалъ:
-- Многое рѣшили мы здѣсь, но забыли о состязаніи Алкамена съ Агоракритомъ. Которой изъ обѣихъ Афродитъ прекрасная и мудрая незнакомка отдастъ преимущество?
-- А развѣ это тоже Афродита?-- спросила милезіянка, посмотрѣвъ на статую Агоракрита;-- я приняла ее за болѣе строгую богиню; это скорѣе Немезида.
Агоракритъ, который все время сидѣлъ, нахмурившись, поодаль на камнѣ, улыбнулся при этомъ словѣ съ насмѣшливою горечью.
-- Немезида?-- повторилъ Периклъ, -- дѣйствительно, это наименованіе подходитъ. Немезида вѣдь строгая богиня мѣры, а нарушеніе мѣры всегда влечетъ за собою кару! И въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ произведеніи Агоракрита, повидимому, проявляется въ живомъ воплощеніи строгій законъ и мѣра всего бытія. Красота этой богини -- почти грозная, почти устрашающая. А впрочемъ, развѣ Киприда, богиня обаятельной мѣры, и Немезида, карательница мѣры нарушенной, не сродны въ первыхъ началахъ? Итакъ, если аѳиняне хотѣли для участка садовъ имѣть Афродиту, а Афродиту изваялъ только Алкаменъ, то только статуя Алкамена и можетъ быть поставлена въ участкѣ садовъ. Произведеніе же Агоракрита, изображающее чудную Немезиду, мы, съ его согласія, поставимъ, какъ я полагаю, въ храмѣ этой богини въ Рамносѣ. Для художника будетъ легко прибавить еще кое-какіе внѣшніе признаки и символы.
-- Такъ и сдѣлаю!-- воскликнулъ мрачный Агоракритъ, сверкнувъ глазами.-- Она станетъ Немезидою, моя кипрская богиня!
-- Кому же, прекрасная незнакомка, -- сказалъ Периклъ, -- кому ты теперь поднесешь лавръ, а кому розу?
-- И то, и другое тебѣ!-- возразила милезіянка.-- Изъ обоихъ соперниковъ никто не побѣдилъ, никто не побѣжденъ. А въ этотъ мигъ подобаетъ всѣ вѣнки сложить въ руку того мужа, благодаря которому для всѣхъ этихъ художниковъ открывается поприще и возможность увѣнчать себя вѣчною славою!
И съ этими словами она подала лавръ и розу Периклу.
Сверкающіе взоры ихъ встрѣтились и на мигъ вспыхнули первымъ огнемъ взаимной страсти.
-- Лавръ,-- сказалъ Периклъ,-- я раздѣлю между обоими юношами, а душистую, нѣжную розу оставлю себѣ.
Онъ переломилъ лавровую вѣтку и передалъ обѣ половины Алкамену и Агоракриту. Потомъ, оглянувшись вокругъ, онъ произнесъ:
-- Кажется, теперь всѣ будутъ мною довольны. Одинъ только мечтатель потупилъ взоръ въ какомъ-то тревожномъ и мрачномъ настроеніи. Не явилось-ли у тебя еще какое сомнѣніе, другъ мудрости?
-- Отъ вашего имени,-- отвѣтилъ мечтатель,-- я спрашивалъ прекрасную милезіянку, благодаря чему одна община можетъ первенствовать передъ другими, военною-ли только силою и золотомъ, или же также иными средствами, примѣрно поощреніемъ всего прекраснаго, хорошаго, всякимъ внутреннимъ развитіемъ. Относительно прекраснаго милезіянка доказала намъ, что оно можетъ превосходно содѣйствовать этой цѣли. Но мнѣ хотѣлось бы еще узнать, насколько можетъ содѣйствовать той же цѣли и остальное, мною названное, то есть все хорошее, всякое внутреннее превосходство...
-- Я полагаю,-- сказала милезіянка,-- что хорошее тождественно съ прекраснымъ; если же не тождественно съ прекраснымъ, но противоположно ему, то оно, по моему мнѣнію, не будетъ необходимымъ для той цѣли.
-- А можешь ты и это доказать намъ?-- спросилъ мечтатель.
-- Доказать?-- возразила милезіянка, улыбаясь; -- не знаю, найдутся-ли доказательства тому. Если что-нибудь придетъ мнѣ на умъ, то скажу тебѣ.
-- Отлично!-- перебилъ Периклъ,-- отложимъ эти разсужденія до другого раза.
Мечтатель пожалъ плечами и вышелъ.
-- Чудакъ этотъ, кажется, не совсѣмъ доволенъ!-- замѣтилъ Периклъ.
-- Нѣтъ!-- возразилъ Алкаменъ,-- я знаю его; онъ напускаетъ на себя видъ большой скромности, но всегда очень недоволенъ, когда ему не дадутъ возможности вполнѣ завладѣть разговоромъ и когда разсужденіе не придетъ точь въ точь къ той цѣли, которую онъ втайнѣ себѣ намѣтилъ. Но его досада скоро проходитъ, онъ добрякъ и нисколько не злопамятенъ.
-- Какъ зовутъ этого мудролюбиваго чудака?-- спросилъ Периклъ.
-- А имя прекрасной незнакомки, отъ которой мы сегодня столь многому научились?-- продолжалъ Периклъ.
-- Аспазія!-- сказалъ Алкаменъ.
-- Аспазія?-- воскликнулъ Периклъ.-- Какое нѣжное и сладкое имя! Оно таетъ на устахъ какъ поцѣлуй.
II. Телезиппа.
Много ночей послѣ собранія въ домѣ Фидія Периклъ провелъ безъ сна. Его мысли были заняты делосскимъ кладомъ, съ прибытіемъ котораго наступило время для могущества и величія аѳинянъ; отголосокъ разговоровъ, которые велись въ домѣ Фидія, звучалъ неотступно въ его душѣ, а когда онъ, чтобы уйти отъ круговорота этихъ мыслей, смыкалъ глаза, кратковременный, тревожный сонъ возсоздавалъ передъ нимъ очаровательный образъ милезіянки, и влажный, обаятельный блескъ ея дивныхъ глазъ проникалъ до глубины его души.
Много плановъ, давно уже обдуманныхъ, тревожило умъ Перикла. Колеблющіяся мысли установлялись, рѣшенія созрѣвали за ночь.
Разъ утромъ сидѣлъ онъ въ глубокомъ раздумьи въ своемъ покоѣ. Къ нему зашелъ его другъ Анаксагоръ. Съ ранней юности, сблизившись съ мудрымъ клазоменяниномъ, Периклъ все еще часто по утрамъ любилъ съ открытою, пылкою душою грека воспринимать тѣ новыя откровенія, которыя смѣлые мыслители, и въ особенности Анаксагоръ, возвысившись надъ дѣтскими взглядами отцовъ, начали теперь почерпать изъ глубины ума, дошедшаго до полнаго самосознанія.
Но на этотъ разъ мудрецъ сейчасъ же замѣтилъ, что размышленія иного рода всецѣло занимаютъ его друга; вмѣсто обычнаго спокойствія онъ нашелъ въ немъ небывалую возбужденность; а въ глазахъ увидѣлъ тотъ томный блескъ, который является слѣдствіемъ безсонной ночи, проведенной въ неотвязчивыхъ мысляхъ.
-- Вѣрно сегодня народъ созванъ на пниксъ для особенно важныхъ совѣщаній?-- спросилъ старикъ, вглядываясь въ лицо Олимпійца,-- помнится, что только при подобныхъ случаяхъ я видывалъ тебя въ такой задумчивости.
-- Народъ, дѣйствительно, собирается сегодня,-- сказалъ Периклъ,-- и важныя дѣла собираюсь я предложить на обсужденіе. Я боюсь, достигну-ли успѣха.
-- Ты стратегъ,-- возразилъ Анаксагоръ,-- ты завѣдуешь общественными доходами, ты распоряжаешься общественными постройками, ты устраиваешь общественныя празднества, ты... одни боги знаютъ, какія должности все снова и снова поручаютъ тебѣ аѳиняне при обычайномъ и необычайномъ полномочіи; но, какъ бы все ни было, ты владѣешь самымъ важнымъ, и для вольной общины главнымъ качествомъ -- ты великій ораторъ, тебя прозвали Олимпійцемъ, потому что громы твоихъ рѣчей имѣютъ какую-то мощную власть, какъ громы самого Зевса. И ты боишься?
-- Боюсь!-- отвѣтилъ Периклъ,-- и увѣряю тебя, что никогда не вхожу на ораторскій помостъ, не возвавъ втайнѣ къ богамъ, чтобы не вырвалось у меня какое-нибудь необдуманное слово, и чтобы мнѣ ни на мигъ не забыть, что говорю передъ аѳинянами. Ты знаешь, какое нетерпѣніе началъ уже проявлять народъ, когда я былъ вынужденъ все снова и снова требовать новыхъ денежныхъ средствъ для построенія средней длинной стѣны и для возобновленія Пирея. А теперь увлекъ меня Фидій, заразилъ меня новыми великими планами. Рѣшено не сдерживать болѣе пламенныхъ порывовъ Фидія и его товарищей, украсить наши Аѳины давно уже задуманными произведеніями этихъ мастеровъ, и прославить городъ передъ всею Элладою. Ты знаешь, я изъ числа тѣхъ, которые хватаются за новое только послѣ долгихъ размышленій, но разъ рѣшившись, уже не отступятъ отъ задуманнаго дѣла, и отдаются ему со всѣмъ пыломъ своей души. Такъ я и это дѣло сначала долго обдумывалъ; теперь же я втайнѣ, можетъ быть, еще горячѣе стою за него, нежели Фидій самъ и всѣ его товарищи!
-- А развѣ народъ аѳинянъ не горячъ, не пылаетъ любовью къ искусству?-- сказалъ Анаксагоръ.-- И развѣ не прибыла богатая делосская казна?
-- Я боюсь того недовѣрія, -- возразилъ Периклъ, -- которое сѣютъ въ народѣ тайные и открытые враги. Партія олигарховъ еще не лишилась всей своей силы. Также ты знаешь, что есть между нами друзья лаконянъ и такіе, которые не терпятъ ничего свѣтлаго и отрадно-прекраснаго. Вѣдь испыталъ ты это и на себѣ, съ тѣхъ поръ какъ ты впервые выступилъ среди колоннъ агоры возвѣщать намъ, аѳинамъ, чистую, вольную, умозрительную истину. Но у меня есть въ рукахъ средство, которое не можетъ не расположить толпу въ мою пользу. Довольно есть бѣдныхъ гражданъ, которые кое-какъ пробиваются изо дня въ день и которымъ приходится завтра голодать, если они сегодня оставятъ свою работу ради исполненія гражданской обязанности присутствовать въ народномъ собраніи. Почему бы не вознаграждать такихъ какими-нибудь двумя оболами изъ государственной казны? Жаль мнѣ и тѣхъ бѣдняковъ, которымъ хотѣлось бы бывать на общественныхъ зрѣлищахъ, но не изъ чего платить за входъ. Имъ надо открыть доступъ на государственный счетъ; пусть и они, подъ видомъ удовольствія, незамѣтно для самихъ себя развиваются и образуются на твореніяхъ поэтовъ. А тѣ добрые старички, которые тысячами назначаются по жребію для засѣданій въ судахъ, пусть и они впредь не теряютъ даромъ цѣлые дни, для того только, чтобы въ потѣ лица разбирать безчисленные споры своихъ согражданъ. Аѳины богаты, новые золотые источники изливаются изъ земель союзниковъ въ нашу государственную казну. Въ деньгахъ у насъ избытокъ. Я спрашивалъ себя: хранить-ли этотъ избытокъ на будущія времена, или же воспользоваться имъ уже теперь? Я полагаю, что время настоящее имѣетъ большее право на него. Предоставимъ народу наслаждаться плодами своихъ побѣдъ и своего величія, не будемъ мѣшать его свободѣ и счастію, создадимъ прекрасную, завидную, истинно человѣчную жизнь въ нашихъ боголюбимыхъ Аѳинахъ!
-- Я уже часто видалъ достойнаго Перикла въ такомъ благородномъ пылу воодушевленія,-- замѣтилъ Анаксагоръ,-- но этотъ сегодняшній пылъ кажется мнѣ горячѣе, чѣмъ когда-либо.
-- Благодареніе богамъ,-- возразилъ Периклъ,-- что они вмѣстѣ съ благоразумной осмотрительностью даровали мнѣ, и пылкую рѣшимость, и упорную твердость. Или ты недоволенъ мною? Можетъ быть я, на твой взглядъ, захожу слишкомъ далеко въ моихъ планахъ или въ моихъ попеченіяхъ о народѣ, вѣчно непостоянномъ и иногда неблагодарномъ?
-- Скажу тебѣ откровенно, -- отвѣтилъ старикъ,-- я никогда не занимаюсь политикою. Я не аѳинянинъ, я, можетъ быть, даже не эллинъ, но космополитъ, философъ. Отечество мое -- безконечное міровое пространство.
-- Но ты -- мудрецъ,-- сказалъ Периклъ,-- и можешь судить о дѣлахъ государственныхъ людей; можешь предвидѣть, пользу или вредъ принесутъ они.
-- Отъ этого воздержусь безусловно!-- воскликнулъ Анаксагоръ.-- Не только поэты, но и государственные дѣятели слѣдуютъ невольно указанію боговъ, ими владѣетъ, ихъ вдохновляетъ какой-то демонъ, и побуждаетъ ихъ безсознательно обращаться къ тому, что въ данный мигъ дѣйствительно необходимо и полезно. Простой человѣческій умъ часто будетъ судить опрометчиво и ошибаться тамъ, гдѣ дѣло касается боговдохновенныхъ государственныхъ дѣятелей. Я погрузился въ глубины природы и нашелъ всюду дѣйствіе духа! А духъ непогрѣшимѣе и могущественнѣе въ созиданіи и въ дѣятельности, нежели въ сужденіи!..
Такъ оба друга бесѣдовали въ покоѣ Перикла. Но въ эту минуту вошелъ рабъ, присланный женою Перикла, Телезиппой.
Съ странною вѣстью пришелъ этотъ посланный отъ хозяйки дома. Утромъ прибылъ въ городъ управляющій изъ периклова имѣнія и принесъ молодого барашка, явившагося на свѣтъ съ однимъ рогомъ посерединѣ лба. Это животное онъ только что представилъ своей госпожѣ, какъ несомнѣнное предзнаменованіе чего-то. Телезиппа, какъ женщина благочестивая, сейчасъ же послала за гадателемъ Лампономъ, чтобы истолковать знаменіе. Теперь же она просила мужа придти посмотрѣть на странное существо и вмѣстѣ съ нею выслушать предсказаніе гадателя.
Когда рабъ кончилъ свой разсказъ, Периклъ сказалъ добродушнымъ тономъ своему другу:
-- Исполнимъ желаніе моей жены и пойдемъ подивиться на однорогого барана.
Анаксагоръ всталъ и пошелъ за Перикломъ.
Они вышли въ перистиль дома.
Домъ Перикла отличался простотою. Онъ былъ не просторнѣе и не богаче убранъ, чѣмъ домъ всякаго аѳинскаго гражданина съ скромными средствами. Простота его вполнѣ соотвѣтствовала простотѣ жизни самого владѣльца. Въ вольной общинѣ самый вліятельный человѣкъ долженъ жить просто, чтобы уберечься отъ недовѣрія согражданъ. Но и безъ особаго разсчета и намѣренія всякій человѣкъ, посвятившій себя неутомимой общественной дѣятельности, будетъ всегда болѣе или менѣе нерадиво относиться къ собственному хозяйству. И перистиль въ домѣ Перикла былъ простъ и безъ всякаго убранства. Но онъ не былъ лишенъ той уютности, которая вездѣ составляла необходимую принадлежность этой своеобразнѣйшей, пріятнѣйшей части дома, этого похожаго на залу, окруженнаго колоннами, маленькаго дворика. Жильцы дома были здѣсь и въ самыхъ внутреннихъ покояхъ, и подъ открытымъ небомъ. Сюда не проникалъ шумъ уличной жизни, и все-таки свободно проходилъ сверху вольный воздухъ, падалъ въ мраморный портикъ золотой свѣтъ солнца, луны и звѣздъ. Щебечущія ласточки довѣрчиво летали здѣсь и вили гнѣзда по капителямъ колоннъ и по выступамъ карнизовъ. Жилой домъ украшался колоннами не снаружи, подобно манящимъ къ себѣ храмамъ, но изнутри, какъ бы отстраняя всякаго чужого, но создавая привольное и мирно-уютное помѣщеніе для своей семьи. Здѣсь, въ перистилѣ собиралась семья, здѣсь принимали иногда и посѣтителей. Часто и обѣдали здѣсь. Здѣсь же приносили и домашнія жертвы богамъ; здѣсь было настоящее пепелище дома, жертвенникъ стадохранителя Зевса.
За портикомъ, который тянулся вдоль всѣхъ четырехъ стѣнъ перистиля, помѣщались жилые покои въ домѣ Перикла. Двери выходили на перистиль. Косяки и карнизы дверей были изящно отдѣланы, нѣкоторыя пролеты были только завѣшаны цвѣтными коврами. Въ задней части дома примыкала къ перистилю женская половина, а за нею лежалъ маленькій, бережно огороженный садикъ.
Отъ входа съ улицы можно было пройти прямо въ перистиль. Въ передней части дома находилось четвероугольное помѣщеніе, по тремъ сторонамъ котораго тянулись портики, четвертая же сторона, противъ входа, выходила въ залу, открытую на сторонѣ къ перистилю, съ остальныхъ же трехъ сторонъ ограниченную стѣнами.
Въ этой-то залѣ стояла Телезиппа, супруга Перикла, окруженная нѣсколькими рабами и рабынями, а возлѣ нея управляющій изъ имѣнія, съ однорогимъ молодымъ барашкомъ на рукахъ.
Телезиппа была высокая женщина съ строгими, довольно красивыми, хотя и не тонкими чертами лица. Она была статна и полна, но въ ея тѣлѣ не было уже ни слѣда свѣжести. Щеки и груди отвисли; небрежно и некрасиво висѣла и одежда на ея членахъ. Волосы у нея были еще не убраны, а просто повязаны узломъ на затылкѣ. Лицо ея было блѣдно: она еще не успѣла нарумяниться. Эта женщина, жена великаго Перикла, была прежде замужемъ за богачемъ Гиппоникомъ. Онъ развелся съ нею и она вышла за Перикла. Тогда она была еще моложава; холодный, строгій взглядъ глазъ какъ-то смягчался цвѣтущею свѣжестью лица.
Завидя, что мужъ идетъ не одинъ, а въ сопровожденіи Анаксагара, Телезиппа хотѣла было, согласно обычаю, уйти отъ чужого на женскую половину. Периклъ далъ ей знакъ остаться. Она осталась, но не удостоила престарѣлаго мудреца ни однимъ взглядомъ. Она считала себя въ правѣ не любить этого стараго друга и совѣтника своего мужа.
Съ какою-то боязнью глядѣла она на принесеннаго барана.
-- Я велѣла позвать гадателя Лампона,-- сказала она;-- я боюсь злого предзнаменованія.
Въ эту минуту привратникъ отворилъ наружную дверь и впустилъ гадателя, который тотчасъ же и прошелъ въ залу.
Гадатель Лампонъ былъ жрецомъ при одномъ изъ маленькихъ святилищъ Діонисія, которое давало мало дохода. Онъ поэтому началъ заниматься мантикою и имѣлъ успѣхъ. Слава его росла. Какъ наружный знакъ своего занятія онъ носилъ на лбу греческую повязку и лавръ Аполлона на головѣ. Кромѣ того, онъ, по обыкновенію гадателей, одѣвался неряшливо, носилъ всклокоченную бороду и длинные, косматые волосы, глядѣлъ какъ-то испуганно и растерянно и всѣмъ этимъ старался выражать, что его пророческому духу чуждо все земное.
-- Вотъ этотъ диковинный звѣрь,-- сказала Телезиппа Лампону,-- родился въ нашемъ имѣніи и сегодня утромъ принесенъ въ городъ. Ты одинъ изъ самыхъ свѣдущихъ толкователей; объясни намъ это чудо и что оно предвѣщаетъ, счастіе или бѣду?
Лампонъ велѣлъ положить барана на жертвенникъ стадохранителя Зевса.
Одинъ уголекъ тлѣлъ еще случайно на жертвенникѣ. Лампонъ вырвалъ одинъ волосокъ со лба барана и бросилъ его на тлѣющій уголь.
Затѣмъ онъ обратился къ Периклу, посмотрѣть, какъ онъ сталъ. Периклъ случайно стоялъ направо отъ барана.
-- Знаменіе благопріятно для Перикла!-- произнесъ гадатель съ важнымъ видомъ, сунулъ въ ротъ, согласно обрядамъ мантики, лавровый листъ, и началъ его жевать: растеніе, посвященное богу прорицанія, должно было возбудить священную восторженность, ясное, боговдохновенное прозрѣніе.
Глаза его начали дико вращаться, точно въ судорожныхъ подергиваніяхъ. Вдругъ баранъ повернулъ голову на сторону, рогомъ прямо къ Периклу, и издалъ при этомъ какой-то особенный звукъ.
-- Хвала тебѣ, Алкмеонидъ!-- вскричалъ Лампонъ,-- хвала тебѣ, сынъ Ксантиппа, побѣдителя персовъ при мысѣ Михальскомъ, благороднаго потомка рода Бизиговъ, святыхъ хранителей Палладіума! Хвала тебѣ. побѣдитель Ѳракіи, Фокиды, Эвбеи! Овенъ сей знаменуетъ Аѳины: было время, и овенъ аѳинскій имѣлъ два рога -- вождя олигарховъ, Ѳукидика, и вождя друзей народа, Перикла. Отнынѣ же овенъ аѳинскій будетъ имѣть только одинъ рогъ на лбу: безвозвратно устранена партія олигарховъ, и одинъ Периклъ съ мудростью и великодушіемъ управляетъ судьбою аѳинянъ!
Анаксагоръ улыбнулся, Периклъ отвелъ его въ сторону и сказалъ ему на ухо:
-- Онъ хитеръ, онъ разсчитываетъ попасть въ число гадателей, которые при будущемъ походѣ будутъ посланы со мною на государственный счетъ.
-- А что же сдѣлать съ бараномъ?-- спросила Телезиппа.
-- Барана этого,-- возразилъ Лампонъ,-- откормить какъ можно лучше, а затѣмъ принести въ жертву Діонисію. Ибо этому богу приличествуютъ въ жертву козлы, ради вреда, приносимаго ими виноградникамъ; но что козелъ, что баранъ -- все едино, и за неимѣніемъ козла богу не будетъ противенъ и баранъ, подобный этому.
Гадатель кончилъ. Онъ принялъ три обола въ вознагражденіе за свой пророческій трудъ, наклонилъ свою косматую голову, и вышелъ.