Lib.ru/Классика: Ганейзер Евгений Адольфович. Летний сезон

ЛѢТНІЙ СЕЗОНЪ.

Картинки обыденной жизни.

Глава I.

Первый весенній дождь выпалъ въ половинѣ марта, а день Благовѣщенія былъ первымъ весеннимъ днемъ въ старой барской усадьбѣ Льва Львовича Карина. Солнце вдругъ залило землю тепломъ и свѣтомъ; все живое обрадовалось и вышло къ нему навстрѣчу. Даже больной и капризный хозяинъ старой усадьбы, разбитый параличомъ помѣщикъ Каринъ приказалъ выкатить свое кресло на обширную террасу съ бѣлыми колоннами и сидѣлъ, прищуривъ глаза, отдаваясь ощущенію весенняго тепла, пробудившаго даже въ его полуразрушенномъ тѣлѣ какія то новыя силы.

Было десять часовъ утра. Левъ Львовичъ позвонилъ и прислушивался къ торопливымъ шагамъ дочери, спѣшившей на его призывъ.

-- Зина,-- сказалъ онъ, какъ только дочь показалась на террасѣ,-- мнѣ хорошо сегодня... Кажется, что стоитъ мнѣ только захотѣть, и я встану и пойду...

Молодая дѣвушка опустилась на колѣни возлѣ отца и, цѣлуя его руку, сказала:

-- Ахъ, если бы случилось это, папа! Я тоже часто думаю, что это можетъ случиться...

Старикъ погладилъ свѣтлые волосы дочери и спросилъ:

-- А почему ты такая блѣдная сегодня?

Она и обрадовалась, и испугалась. Онъ такъ рѣдко спрашивалъ про нее, что ее встревожилъ этотъ неожиданный вопросъ.

-- Я такъ здорова, папа,-- быстро сказала она,-- что если бы я отдала тебѣ половину здоровья, мнѣ и тогда осталось бы довольно.

Онъ взялъ ея блѣдныя руки, привлекъ ее къ себѣ, поцѣловалъ глаза и лобъ дѣвушки; потомъ хотѣлъ поцѣловать руки. Зина осторожно освободилась отъ него, но стояла на колѣняхъ., лаская его руки.

-- Зачѣмъ мнѣ здоровье?-- почти сердито сказалъ старикъ.-- Тебѣ оно нужнѣе, чѣмъ мнѣ...

Онъ отнялъ у нея руки и закрылъ глаза. Зина тотчасъ же доняла, что хорошая минута прошла. Эти минуты бывали такъ непродолжительны и такъ странны, что всегда пугали Зину. Ей хотѣлось уйти, но она боялась пошевелиться и покорно осталась ждать того, что было неизбѣжно.

-- Ты опять не спала ночью?-- сказалъ больной.

Въ голосѣ его не только не было участія, но ясно слышалось сдержанное раздраженіе.

-- О нѣтъ, я отлично спала, папочка... Я рано проснулась отъ солнца. Посмотри, сколько солнца сегодня! Посмотри, тамъ внизу, какая темная зелень. Можетъ быть тамъ уже есть фіалки... Впрочемъ, нѣтъ, еще рано... Хочешь, я пойду поищу цвѣтовъ?..

Старикъ открылъ глаза, но не взглянулъ туда, куда указывала дочь. Вмѣсто того онъ посмотрѣлъ на нее такими злобными глазами, что сердце Зины замерло отъ боли. Ей стоило страшныхъ усилій сохранить улыбку на лицѣ и то привѣтливо-ласковое выраженіе, съ какимъ она только что обращалась къ отцу. Но отъ него не укрылось это внутренне усиліе Зины.

-- Тебѣ хочется поскорѣй уйти отъ меня?-- сказалъ онъ.-- Я знаю, что ты любишь фіалки.-- Онъ засмѣялся.-- Ступай!

Старикъ съежился, словно бы хотѣлъ отстраниться отъ ея прикосновенія. Онъ оттолкнулъ бы ее, если бы не боялся, что она уйдетъ раньше, чѣмъ ему хотѣлось.

-- Папочка, вѣдь ты также любишь цвѣты?..

-- Молчи, іезуитка! Зачѣмъ ты дѣлаешь сладкое лицо, когда у тебя въ груди злость? Актриса! Ты ненавидишь меня въ эту минуту, проклинаешь... Тебѣ растоптать меня хочется, какъ злую гадину: Я вѣдь знаю, что сдѣлалъ тебѣ больно; знаю, что ты понимаешь намекъ... Ты должна кричать на меня, рвать на себѣ волосы, убить меня, а ты смотришь, какъ голубица кроткая, ты прощаешь извергу отцу.

Онъ задыхался отъ гнѣва и отъ слабости, которая усиливалась по мѣрѣ того, какъ имъ овладѣвалъ гнѣвъ. Зина все стояла передъ нимъ на колѣняхъ, держась рукой за край кресла, блѣдная, какъ алебастръ, неподвижная, какъ изваяніе.

-- Великодушіе!.. Змѣиное великодушіе...-- продолжалъ отецъ.-- Я прощаю, я снисхожу... Еще бы!.. Стоитъ ли обижаться на мертвеца... считаться съ нимъ... Пусть говоритъ, что хочетъ, я ему все прощу... Прекрасная политика... Задушить человѣка ангельской кротостью... Іезуитка!..

Зина молчала. Во всемъ мірѣ не было такого слова, которое она могла бы сказать ему и не дать повода къ новому раздраженію. Но и молчаніе оскорбляло старика.

-- Молчишь,-- говорилъ онъ и ослабѣвшій голосъ превратился въ жалкій шопотъ полусловъ.-- Стыдно стало, что уraдалъ твои мысли... Языкъ у тебя отняло... Отвѣчай, почему ты молчишь?.. Говори!.. говори, я тебѣ приказываю!.. Не молчи, проклятая.

Каринъ дрожалъ весь, какъ въ лихорадкѣ. Но Зина молчала. Если бы она могла отдать ему свою жизнь, исцѣлить его своей смертью, она умерла бы безъ колебанія. Но она не могла произнести ни звука.

-- Уйди...-- прошипѣлъ старикъ, нагнувшись къ ней.

Ей показалось, что онъ ее ударитъ: она ждала удара, какъ спасенія, но онъ только оттолкнулъ ея руку.

-- Уйди!-- повторилъ онъ и откинулся на спинку кресла.

Зина ушла и, лишь только она переступила порогъ комнаты, съ ней сдѣлался истерическій припадокъ. Съ напряженнымъ вниманіемъ прислушивался отецъ къ громкому плачу дочери, который доносился на террасу до тѣхъ поръ, пока Зина не спряталась въ свою комнату въ мезонинѣ. Когда плачъ затихъ, лицо старика приняло вдругъ спокойное выраженіе. Онъ примостился въ креслѣ поудобнѣе и отдался пріятнымъ ощущеніямъ, возбуждаемымъ весеннимъ тепломъ.

Въ полдень передъ завтракомъ Каринъ по старой привычкѣ, сохранившейся отъ того времени, когда онъ еще самъ занимался хозяйствомъ, принималъ на балконѣ своего старосту и ключника Петра Силыча Линяева. Этотъ худой высокій старикъ въ назначенное время явился къ барину и стоялъ безъ шапки передъ балкономъ.

-- Ну что, Силычъ, Овечій оврагъ?-- спросилъ Каринъ.

Овечій оврагъ это было одно изъ окраинныхъ и довольно неудобныхъ полей въ имѣніи Льва Львовича.

-- Сдалъ, ваше превосходительство.

-- Незлобинскимъ?

-- Нѣтъ, не взяли дураки. Здѣшніе взяли.

-- Скоты безсмысленные... гдѣ жъ они будутъ сѣять?

-- На незлобинской... Барыня имъ отстрочила недоимку.

-- Предлагалъ ты имъ Овечій оврагъ купить?

-- Не купятъ, ваше превосходительство.

-- Почему?

-- Надѣются на свою барыню.

-- А она на кого надѣется, ты ихъ спрашивалъ?

Линяевъ улыбнулся, чтобы показать, что онъ понялъ намекъ барина.

-- Пріѣдетъ она къ святой, не слыхалъ?

-- Пріѣдетъ.

-- Какъ ты знаешь?-- спросилъ Каринъ тревожно-подозрительнымъ тономъ и внимательно поглядѣлъ на ключника.

-- Отъ мужиковъ, ваше превосходительство. Незлобинскіе мужики сказывали, -- отвѣтилъ Линяевъ, спокойно выдержавъ взглядъ барина.

-- Ты вѣдь самъ мужикъ незлобинскій... Смотри!

-- Я у вашего превосходительства служу,-- тѣмъ же спокойнымъ тономъ отвѣтилъ Петръ Силычъ.

Отвѣтъ понравился барину.

-- Служи, мой милый, служи мнѣ вѣрно и честно. Меня больного грѣшно обманывать... Меня калѣку обмануть нетрудно.. Самъ видишь, какой я несчастный. Куда поставятъ, тамъ и сиди. Отвези меня, Силычъ, въ столовую, да вели барышню просить къ завтраку...

Но барышня уже была на своемъ мѣстѣ. Она стояла возлѣ стола и приготовляла кофе на спиртовой лампѣ въ маленькомъ кофейникѣ спеціально для Льва Львовича. Каринъ былъ очень доволенъ спокойнымъ выраженіемъ лица дочери и аппетитно поглядывалъ на ея приготовленія. Онъ всегда отличался хорошимъ аппетитомъ, а сегодня, послѣ прогулки на воздухѣ, съ особеннымъ удовольствіемъ думалъ о завтракѣ. Онъ какъ бы совсѣмъ забылъ все, что случилось какой нибудь часъ тому назадъ; не только раскаяніе, но даже легкое воспоминаніе о страданіяхъ, причиняемыхъ имъ дочери, не безпокоило его. О невѣроятныхъ усиліяхъ, какихъ стоило ей это кажущееся спокойствіе, ему никогда и въ голову не приходило.

-- Зиночка,-- сказалъ онъ, и все лицо его сіяло и улыбалось,-- я сегодня съѣмъ три яичка и три кусочка балычку... И лучку зеленаго... Вѣдь лучокъ-то есть... Вижу, вижу лучокъ... Вонъ зеленѣетъ... Давай, давай... Дочурка моя миленькая... Хозяюшка моя... Ну, ну давай, давай, давай сюда скорѣй...

Онъ весь отдался ѣдѣ, исправно работая челюстями. Не смотря на тяжелое впечатлѣніе отъ его жадности, Зина отдыхала въ эти мгновенія. Она знала, что теперь онъ не станетъ мучить ее, и была благодарна ему даже за эту краткую передышку. Вѣдь послѣ завтрака могло начаться новое мучительство.

Послѣ каждаго пріема пищи, Каринъ засыпалъ, сидя въ своемъ креслѣ, но прежде Зина должна была читать ему "Московскія Вѣдомости", постояннымъ подписчикомъ которыхъ онъ былъ чуть ли не 25 лѣтъ. Когда въ газетѣ попадалось что нибудь забирающее, онъ приказывалъ дочери остановиться и начиналъ бесѣдовать съ нею, причемъ требовалъ, чтобы Зина или опровергла сужденія "Московскихъ Вѣдомостей", или же съ ними согласилась. Эта пытка также обыкновенно кончалась истерикой. Къ счастію, сегодня ничто не заинтересовало старика: ни передовая статья о мощахъ преподобнаго Ѳеодосія, ни польская интрига, ни коварная политика англичанъ. Онъ заснулъ черезъ нѣсколько минутъ.

Глава II.

Зина осторожно вышла изъ столовой въ садъ. Тамъ были у нея любимыя мѣста, гдѣ она скрывалась въ свободные часы, когда хотѣла быть одна.

Въ старомъ, запущенномъ, но красивомъ саду все пробуждалось, начиная новую жизнь; въ теплыхъ лучахъ солнца, обильно падавшихъ на землю, скрывалась эта вѣчная тайна жизни. Зина отличалась особенной впечатлительностью къ природѣ, а сегодня ей хотѣлось забыть, что она живое человѣческое существо, и не чувствовать, не думать, не помнить... Подобно зеленой травкѣ на бордюрѣ дорожки или голубому цвѣтку, тянувшемуся къ солнцу, ей хотѣлось сегодня жить только этими ласковыми, теплыми, свѣтлыми лучами и умереть, когда ихъ не будетъ. Солнце слѣпило глаза. Зина тихо шла, съ низко опущенными вѣками, по широкой аллеѣ громадныхъ липъ, на которыхъ только что распустились мелкіе блѣдно-желтые и зеленые листочки. Аллея прорѣзывала весь садъ, упираясь въ березовую рощу, въ срединѣ которой темнѣла группа высокихъ сосенъ. Небольшой ручей отдѣлялъ садъ отъ рощи. Въ одномъ мѣстѣ, перекинувшись черезъ ручей, почти горизонтально росла молодая береза; здѣсь обыкновенно устраивался деревянный мостикъ, а стволъ и вѣтви березы служили перилами. Зина свернула туда и увидѣла, что тамъ были люди: кучеръ Василій и Петръ Силычъ возились съ досками, устраивая мостикъ. Первымъ движеніемъ Зины было желаніе вернуться незамѣченной: ей непріятно было встрѣчаться съ людьми, а въ особенности съ Линяевымъ, вдумчивые, проницательные глаза котораго возбуждали въ ней странное, опасливое чувство. Ей всегда казалось, что онъ умѣетъ читать въ ея душѣ, и не вѣритъ наружному спокойствію, съ какимъ она обыкновенно говоритъ съ нимъ. Но вернуться было уже поздно: ее замѣтили и ждали. Зина подошла, молча поклонилась на привѣтствіе и хотѣла перейти по доскѣ на другую сторону. Но Петръ Силычъ загородилъ дорогу и сказалъ.

-- Нельзя! Упадете Зинаида Львовна... Сохрани Богъ, прямо въ воду упадете...

Онъ засуетился, послалъ Василія на другую сторону ручья, и они вдвоемъ держали доски руками. Зина быстро перебѣжала по неукрѣпленнымъ мосткамъ.

-- Благодарю васъ,-- сказала она, привѣтливо кивнувъ головой, и пошла къ соснамъ.

-- Обратно пожалуйте...-- Будетъ готово!-- крикнулъ ей вслѣдъ Петръ Силычъ.

-- Что же ты не сказалъ барышнѣ,-- произнесъ Василій, когда Зина ушла настолько далеко, что не могла слышать его словъ.

-- Какъ разъ бы сказалъ! Что же ты не сказалъ?-- повторилъ онъ, бродя въ водѣ.

-- Надо бы сказать, вѣрно, что надо,-- согласился Линяевъ.

И оба они затѣмъ молча занялись своей работой.

Василій и Петръ были незлобинскіе крестьяне, и передъ приходомъ Зины у нихъ шла рѣчь о томъ, что интересовало ихъ одинаково со всѣми остальными незлобинцами -- о незлобинской землѣ и ея владѣлицѣ Авдотьѣ Павловнѣ Магориной. Уже не первую весну, въ ожиданіи пріѣзда помѣщицы, заводили незлобинскіе крестьяне рѣчь о покупкѣ ея земли, которую они съ давнихъ поръ обработывали. Какъ до воли, такъ и послѣ нея, владѣльцы сами не занимались хозяйствомъ, а незлобинцы, отказавшись отъ полнаго надѣла, получили дарственную десятину и затѣмъ арендовали барскую землю безпрерывно десятки лѣтъ. Третье поколѣніе подростало на этой землѣ, и никто не думалъ, что съ ней придется когда нибудь разстаться. Какъ вдругъ нѣсколько дней тому назадъ сельскій писарь и однодеревенецъ Сидоръ Ивановичъ Шаровъ привезъ изъ города невѣроятное извѣстіе, будто Незлобинское имѣніе покупаетъ купецъ Ефановъ, богатый лѣсопромышленникъ и банковскій воротило.

-- Неужели барыня Авдотья Павловна продаетъ насъ Ефанову?

Эта тревожная мысль глубоко взволновала всѣхъ незлобинцевъ; ею были озабочены и Петръ Силычъ съ Василіемъ.

Покончивъ съ незамысловатымъ мостикомъ, Линяевъ услалъ кучера, а самъ рѣшилъ дождаться возвращенія Зинаиды Львовны.

У него здѣсь и дѣло нашлось: онъ вынулъ садовый ножъ изъ кармана и занялся подчисткой прошлогоднихъ прививокъ грушъ и яблонь, только что раскутанныхъ изъ подъ рогожъ и соломы.

Зина недолго пробыла въ соснахъ, и Петръ Силычъ скоро дождался ее. Она очень удивилась, услышавъ о замыслахъ Ефанова.

-- Правда ли это?-- спросила она.-- Я на дняхъ получила письмо отъ Авдотьи Павловны; она ничего не пишетъ о продажѣ земли. Отъ кого вы узнали?

-- Люди говорятъ... Отъ людей слыхали,-- уклончиво отвѣтилъ Линяевъ.

-- Не можетъ быть... Она мнѣ говорила, что не думаетъ продавать Незлобинки, а если и продастъ, то только вамъ, своимъ крестьянамъ.

-- Кабы ихъ воля!-- сказалъ со вздохомъ ключникъ.

Они были въ липовой аллеѣ и Зина сѣла на скамью между двумя деревьями. Петръ Силычъ стоялъ безъ шапки, чуть-чуть прислонившись къ стволу липы, и ждалъ, чтобы его спрашивали.

-- Да вѣдь это ея имѣніе,-- сказала Зина.

-- Должны онѣ много... Кажись, будто и Ефанову должны.

Зина вспомнила приписку въ послѣднемъ письмѣ Авдотьи Павловны, пропущенную раньше безъ вниманія. Тамъ, впрочемъ, было только четыре слова: "Познакомилась съ Ефановынъ -- ужасный нахалъ"!..

-- Я думаю, вы напрасно безпокоитесь,-- сказала Зина.-- Впрочемъ, я напишу ей и узнаю.

-- Объ томъ я и прошу васъ, барышня,-- отвѣтилъ, кланяясь, Петръ Силычъ и возвратился къ своимъ окулировкамъ.

Зина не придала никакого значенія опасеніямъ незлобинцевъ, не думала о нихъ. У нея была своя забота, вѣчная забота объ отношеніяхъ съ отцомъ. Что говорить, что дѣлать, какъ обращаться съ нимъ, чтобы предотвратить возможность такихъ сценъ, какая была сегодня утромъ, какія бываютъ почти каждый день? Зина была убѣждена, что и отецъ страдаетъ, больной несчастный человѣкъ, отъ этихъ вспышекъ гнѣва, подозрительности, упрековъ, которые безпрестанно вырываются у него. Что дѣлать? Какъ жить? Каждый день она придумывала какой нибудь отвѣтъ на эти вопросы и каждый день убѣждалась въ непригодности своей выдумки. И сегодня, сидя подъ темными соснами, Зина рѣшила, что ей не слѣдуетъ принимать въ серьезъ слова отца, что нужно обращать ихъ въ шутку и отвѣчать на нихъ лаской и шуткой. Съ такимъ рѣшеніемъ, нѣсколько успокоившимъ Зину, она шла домой, когда ее встрѣтилъ Петръ Силычъ. Послѣ разговора съ нимъ она невольно задумалась объ Авдотьѣ Павловнѣ, своей гимназической подругѣ. Какой контрастъ былъ между ними! Магорина всю жизнь прожила на волѣ и теперь живетъ и дѣлаетъ все, что хочетъ. У нея семья, она не знаетъ устали въ погонѣ за впечатлѣніями и умѣетъ находить ихъ даже въ такомъ невзрачномъ городишкѣ, какъ Нагорскъ.

-- Что бы она дѣлала на моемъ мѣстѣ?-- подумала Зина.

Она позавидовала подругѣ, печально улыбнулась и возвратилась къ своимъ тяжелымъ обязанностямъ.

Глава III.

У Льва Львовича Карина было много досуга. Прикованный къ одному мѣсту, онъ часто сочинялъ какіе нибудь проекты, которыми увлекался нѣсколько дней, иногда даже нѣсколько часовъ, а потомъ совершенно забывалъ о нихъ. Сегодня, проснувшись послѣ завтрака, онъ вздумалъ заняться составленіемъ смѣтъ для постройки мукомольной мельницы и углубился въ старую книгу по строительному искусству.

Возвратившись изъ сада. Зина тотчасъ же заглянула къ отцу, но онъ такъ былъ погруженъ въ вычисленія, что-даже не посмотрѣлъ на нее. Тогда она отправилась къ себѣ въ мезонинъ и написала нѣсколько строкъ Авдотьѣ Павловнѣ. Но черезъ нѣсколько минутъ раздался звонокъ изъ комнаты Льва Львовича, и дѣвушка стремительно бросилась къ отцу, зная, что каждый мигъ промедленія можетъ вызвать сцену. Неожиданность призыва встревожила Зину и, по привычкѣ, прежде чѣмъ войти къ отцу, она остановилась въ столовой провѣрить себя, не было ли съ ея стороны какого нибудь неосторожнаго слова или поступка. Но она никогда почти не могла угадать, что ее ожидаетъ въ разговорѣ съ отцомъ.

Левъ Львовичъ встрѣтилъ ее очень дружелюбно.

-- Пойди сюда, дочка!-- сказалъ онъ.-- Сдѣлай мнѣ вотъ эти вычисленія. Не могу я сообразить метры да сантиметры... Ты мнѣ это все въ вершки преврати, въ вершки и въ аршины. Сможешь, моя дѣвочка? А?

-- Конечно, смогу!

-- Ученая!-- сказалъ онъ и, пока она занималась вычисленіями, смотрѣлъ на нее, ласково улыбаясь.

Зина, чувствуя на себѣ благосклонный взглядъ, быстро дѣлала свою работу. Нужно было по примѣрному шаблону вычислить, сколько для данной постройки понадобится бревенъ и кирпича, и перевести всѣ мѣры на русскія.

-- Готово!-- сказала дѣвушка, подавая отцу тетрадь.

Онъ взялъ руку дочери вмѣстѣ съ тетрадью, погладилъ ее потомъ поцѣловалъ, не глядя на вычисленія.

-- Папа, мнѣ такъ неловко, когда ты цѣлуешь мнѣ руки...-- сказала Зина, осторожно освобождая руку.

Тетрадь она оставила на колѣняхъ отца. Каринъ нахмурился и взялъ тетрадь.

-- Что за вздоръ!-- воскликнулъ онъ.-- Очевиднѣйшій вздоръ... Все вранье отъ начала до конца... Удивительно!.. Чему васъ учатъ? Пустого вычисленія не можетъ сдѣлать!..

-- Но тамъ все вѣрно.

-- Все вздоръ!

-- Я провѣрила...

-- Ты провѣрила? Скажите, пожалуйста, она провѣрила, а я смѣю сомнѣваться...

-- Позволь, я все сдѣлаю вмѣстѣ съ тобой. Дай мнѣ тетрадь...

-- Я не математикъ... У меня нѣтъ диплома съ высшихъ курсовъ, и я не берусь за дѣло, въ которомъ ничего не смыслю. Женскій вопросъ!.. Просвѣщеніе!.. а сами рѣшительно ни къ чему не годитесь, никакой отъ васъ пользы...

-- Не мы въ томъ виноваты...

-- А -- а! Такъ ты сознаешься?-- воскликнулъ старикъ, и глаза его блеснули злобной радостью.

-- Въ чемъ сознаюсь?

Онъ долго смѣялся, не отвѣчая, потомъ сказалъ:

-- Въ томъ, что вы не годитесь никуда. Хорошо, что созналась... Это хорошо. Это дѣлаетъ тебѣ честь?.. Сдѣлай мнѣ другой разсчетъ. Этотъ вздоръ мнѣ не нуженъ.

Онъ вырвалъ страницу съ вычисленіями Зины и, скомкавъ бумагу, бросилъ на полъ.

-- Скажи мнѣ, сколько лѣтъ существуютъ ваши курсы?-- спросилъ онъ серьезнымъ тономъ.

Зина молчала.

-- Отвѣчай! Я спрашиваю!-- крикнулъ онъ.

-- Не помню...-- прошептала Зина.

-- Странно!.. Положимъ, двадцать лѣтъ... Пиши: 20 лѣтъ...

Зина стояла неподвижно, конвульсивно сжимая въ рукахъ карандашъ.

-- Тебѣ трудно исполнить мою просьбу?-- спросилъ старикъ, мѣняя сердитый тонъ на притворно жалобный.

-- Это ваша просьба?-- чуть слышно прошептала дѣвушка. Отъ поднимавшихся въ груди рыданій у нея захватило голосъ.

-- Да, моя просьба, мой капризъ... Капризъ несчастнаго больного страдальца, прикованнаго къ мѣсту, какъ каторжникъ прикованъ къ своей тачкѣ... Неужели такъ трудно отвѣтить два слова: сколько дѣвицъ окончило курсъ вмѣстѣ съ тобой?

-- Кажется 32...

-- Такъ запишемъ въ умѣ 32. Отлично, очень хорошо... Твое ученіе въ Петербургѣ стоило мнѣ двѣ тысячи рублей. Всѣ остальныя дѣвицы стоили своимъ родителямъ не меньше; слѣдовательно, вашъ выпускъ стоитъ 64 тысячи рублей. Такъ?

Зина молчала.

-- Двадцать выпусковъ дѣвицъ, слѣдовательно, стоили 1.280,000 рублей, не считая процентовъ, не считая расходовъ казны... Мильонъ двѣсти восемьдесятъ тысячъ рублей. Представляешь ли ты себѣ, госпожа математикъ, сколько это денегъ? Понимаешь ли ты, что за 1.280,000 рублей можно купить 20 тысячъ десятинъ земли? Скажи теперь, скажи по совѣсти, по чистой совѣсти, принесли ли всѣ 640 дѣвицъ хоть на 64 копѣйки пользы?

Онъ помолчалъ, какъ бы ожидая отвѣта. Зина ненавидѣла въ эту минуту сидѣвшаго передъ ней человѣка. Она стояла передъ нимъ словно застывшая, свѣсивъ безпомощно руки, съ опущенными глазами, которые боялась поднять, чтобы не выдать того, что происходило въ ея душѣ. А Каринъ смотрѣлъ на дочь, любуясь ея смущеніемъ. Ему казалось, что это только смущеніе!

-- Молчишь, потому что и сказать тебѣ нечего,-- сказалъ онъ.

-- Нѣтъ, есть что!-- вдругъ воскликнула Зина, и голосъ ея хрипѣлъ отъ гнѣва.

Она взглянула на отца, и взгляды ихъ встрѣтились на мгновеніе.

-- А ты, злобный старикъ, что сдѣлалъ ты кому нибудь полезное за всю твою жизнь?

Вотъ что имѣла сказать Зина, но не сказала. Холодный, острый блескъ ея глазъ поразилъ старика. Онъ почувствовалъ, что не сломитъ на этотъ разъ упорство дочери, и лицо его исказилось отъ бѣшенства, губы дрожали, маленькіе черные глаза растерянно бѣгали по всей фигурѣ дѣвушки.

-- Что же ты молчишь?-- закричалъ онъ,-- говори! Говори, что ты таишь въ злобномъ сердцѣ? Змѣя... Я скажу за тебя, я знаю, я вижу... Аа! Не стерпѣла... Не выдержала роли... Надоѣло ждать, когда околѣетъ несчастный отецъ. Чего смотришь? Добей его! За него некому заступиться... Это безпомощный одинокій, жалкій старикъ. Зачѣмъ ему жить...

Каринъ искренно увлекся жалостливостью къ самому себѣ. Онъ плакалъ, слезы текли по его лицу, голосъ дрожалъ отъ сдержанныхъ рыданій.

-- Кому нужна эта жалкая жизнь, которую ты разбила?-- продолжалъ онъ.-- Кто любилъ меня когда нибудь? Кто пожалѣлъ меня?.. Ты опозорила отца... добей его! Призови любовника и покончите...

Онъ захлебывался отъ рыданій.

-- О, пощади, отецъ, пощади!-- закричала Зина, бросаясь къ его ногамъ.

Въ другое время онъ удовлетворился бы этимъ, но ему не понравилось что то въ тонѣ ея мольбы, и онъ грубо оттолкнулъ дѣвушку.

-- Уйди, я не вѣрю тебѣ, подлая!

Она вскочила, какъ безумная, выбѣжала изъ комнаты, и снова весь домъ наполнился ея рыданіями. Старикъ подозрительно прислушивался къ ея плачу; ему все казалось, что онъ недостаточно уязвилъ ее, что она не раскаялась и что то затаила въ душѣ противъ него.

Глава IV.

Каринъ не ошибся. Какъ только Зина заперлась въ своей комнатѣ, слезы ея прошли; на лицѣ появилось прежнее выраженіе тупого отчаянія. Она машинально ходила по комнатѣ и невольно вздрогнула, увидѣвъ себя въ зеркалѣ.

-- Неужели у меня было такое же лицо?-- съ ужасомъ прошептала она и остановилась передъ зеркаломъ, не узнавая самое себя.

-- Ну что-жъ, все равно... все равно... пусть...

Она не можетъ больше терпѣть. Цѣлый годъ изо дня въ день повторяется это истязаніе. Нужно кончить... Нужно сказать ему наконецъ... Да, она скажетъ... Да, она отвѣтитъ на его жалобы: "Ты никому не нуженъ, ненавистный старикъ! Никто не любилъ тебя, какъ и ты никого не любилъ... Никто не пожалѣетъ тебя"... Пожалѣть его? Пожалѣть того, въ комъ нѣтъ искры жалости къ другимъ... О, это возмутительно! Что далъ онъ людямъ, кромѣ злобы и притѣсненій? Убить его -- это доброе дѣло, это справедливость, это отмщеніе за тысячи обидъ и мучительствъ. Убить и пойти на каторгу... освободить человѣчество отъ изверга... Убійца -- герой... Беатриче Ченчи и Шарлота Корде были героини...

Зина стояла по срединѣ комнаты противъ большого зеркала, въ которомъ во весь ростъ отражалась ея высокая фигура. Но дѣвушка не узнавала себя въ этомъ чужомъ лицѣ, что смотрѣло на нее безумными глазами изъ рамы зеркала. Было мгновеніе, когда ей казалось, что это не она беззвучно шепчетъ угрозы, что это кто то другой убѣждаетъ ее въ необходимости отмстить отцу за всю его прошлую злую жизнь. И вдругъ она вспомнила, что въ самомъ дѣлѣ все это были чужія мысли, что она слышала ихъ раньше, совсѣмъ по другому поводу отъ человѣка, съ именемъ котораго соединялось много воспоминаній. Зина словно проснулась отъ оцѣпенѣнія, закрыла лицо руками и прошептала:

-- Я схожу съума...

Она подошла къ кровати; хотѣла лечь, но, словно что придавило ее къ землѣ, она опустилась на полъ, возлѣ кровати и, положивъ руки на постель, спрятала въ нихъ голову. Бремя жизни казалось ей такимъ непосильнымъ въ эту минуту, что, если бы смерть пришла сюда внезапно,-- Зина съ радостью бросилась бы къ ней навстрѣчу.

На большихъ часахъ, висѣвшихъ въ столовой, бой которыхъ разносился по всему дому, пробило шесть. Нужно было идти внизъ къ обѣду. Медленно, съ тяжелымъ усиліемъ поднялась Зина, точно всѣ жилы ея были налиты свинцомъ, и спустилась въ столовую, куда уже выкатился въ своемъ креслѣ Каринъ. Онъ встрѣтилъ дочь съ невиннымъ видомъ, привѣтливой улыбкой. Онъ уже простилъ дерзость дочери, готовъ былъ приласкать ее, сказать ей что нибудь пріятное. Но хорошее настроеніе покинуло его, какъ только онъ увидѣлъ больное лицо Зины съ выраженіемъ безсмысленной покорности. Но и это онъ простилъ ей, чтобы не портить себѣ аппетита. Обѣдъ прошелъ въ полномъ молчаніи.

Какимъ безконечнымъ казался Зинѣ этотъ день! Вечеромъ она должна была еще читать отцу романъ Золя, выслушивать игривыя замѣчанія и отвѣчать на вопросы о томъ, какъ бы она поступила, будучи въ положеніи кого нибудь изъ дѣйствующихъ лицъ романа. Только когда Каринъ начиналъ дремать, Зина могла уходить къ себѣ и быть свободной до утра. Но утро и слѣдующій день, подобно множеству предшествовавшихъ дней, не обѣщали ей ничего утѣшительнаго.

Послѣ обѣда Левъ Львовичъ пожелалъ перебраться на балконъ и побесѣдовать съ Петромъ Силычемъ. Онъ допрашивалъ послѣдняго о разныхъ угодьяхъ въ имѣніи Магориной: не распаханъ ли Утиный лугъ, совсѣмъ ли пропала малина, въ какомъ положеніи находятся родники въ Бѣломъ оврагѣ, сохранились ли еще фруктовыя деревья въ грунтовомъ сараѣ и проч. Во время этой бесѣды, въ которой Петру Силычу нелегко было отвѣчать на всѣ вопросы барина, звякнулъ вдали колокольчикъ, показалась тройка и тарантасъ.

-- Предводитель,-- сказалъ Петръ Силычъ.

-- Ты узналъ?-- спросилъ Каринъ.

-- Никакъ нѣтъ, ваше пр-ство... Я казака видѣлъ. У нихъ всегда впереди казакъ скачетъ...

Нагорскій уѣздный предводитель Григорій Семеновичъ Рокотовъ дѣйствительно завелъ обыкновеніе при путешествіяхъ по своему уѣзду посылать впереди верхового. Совмѣщая въ одномъ лицѣ предводителя и предсѣдателя земской управы, онъ былъ вдвойнѣ первымъ лицомъ въ уѣздѣ и полагалъ, что его званіе и положеніе требуютъ, чтобы впереди его тройки скакалъ мужикъ. Линяевъ не ошибся; тройка остановились у воротъ усадьбы, и Петръ Силычъ побѣжалъ встрѣчать предводителя.

Зина очень обрадовалась пріѣзжему, потому что онъ освобождалъ ее отъ вечерняго чтенія. Ей пришлось только позаботиться объ ужинѣ, да выслушать нѣсколько глупыхъ фразъ Рокотова, который, въ качествѣ молодого человѣка -- онъ былъ вдовецъ лѣтъ 45 -- считалъ своей обязанностью быть галантнымъ кавалеромъ и говорить дамамъ комплименты.

Извинившись головной болью, Зина отказалась отъ ужина, такъ что пріятели,-- а Григорій Семеновичъ и Каринъ считались пріятелями,-- ужинали одни.

Гость любилъ покушать, а хозяинъ не скупился на угощеніе; хорошее вино всегда было въ запасѣ, и время за ужиномъ проходило не скучно. Левъ Львовичъ зналъ, что Рокотовъ пріѣхалъ просить денегъ, рѣшилъ про себя не отказать пріятелю и былъ въ прекрасномъ настроеніи, удивляясь только, почему Григорій Семеновичъ долго не говоритъ объ этомъ.

А Рокотовъ несъ околесную; распространялся на общія темы; говорилъ о трудныхъ временахъ для земледѣльцевъ, о силѣ денегъ, объ убыточности сельскаго хозяйства, о богатствахъ купцовъ и желѣзнодорожниковъ и т. п.

-- Вы знаете Кудрина,-- говорилъ онъ.-- Несчастный человѣкъ... пропалъ!.. Обвиняется въ растратѣ...

-- Что онъ могъ растратить? Кто ему далъ?-- спросилъ хозяинъ.

-- А въ томъ то и дѣло, что никто не далъ, да онъ самъ взялъ.

-- Дѣльный онъ малый, энергичный, настойчивый.

-- А вотъ подите же... Пропалъ человѣкъ. Изъ за глупости, изъ за пустяка...

Рокотовъ вздохнулъ. Ему хотѣлось поговорить на ту тему, что вообще много хорошихъ людей пропадаютъ иногда изъ за какой нибудь мелочи, а затѣмъ перейти и къ своему дѣлу, но Каринъ заинтересовался подробностями Кудринской исторіи.

-- Разскажите, какъ это было. Я ничего не знаю.-- Онъ откатился отъ стола, подъѣхалъ ближе къ гостю и самъ налилъ ему стаканъ малаги.

-- Что вы, что вы!-- воскликнулъ Григорій Семеновичъ.-- Какъ безпокоитесь!

Онъ вскочилъ, чтобы отвезти кресло хозяина на прежнее мѣсто; но Каринъ пожелалъ остаться рядомъ съ нимъ. Онъ наклонилъ голову на бокъ и приготовился слушать. Странный контрастъ представляли эти два склонившіяся другъ къ другу лица. Рокотовъ былъ мужчина свѣжій, румяный, хорошо упитанный, съ аккуратно подстриженной въ видѣ короткаго клинушка бородой, съ большой лысиной и коротко подстриженными свѣтлыми волосами. Въ его голубыхъ глазахъ всегда свѣтилось выраженіе мягкой уступчивости и готовность воспринять настроеніе своего собесѣдника. Напротивъ, маленькіе черные глаза Льва Львовича никогда не мѣняли своего выраженія въ зависимости отъ другого лица. Длинные мало посѣдѣвшіе волосы, длинная почти черная борода и желтое лицо съ глубокими морщинами рѣзко отличалось отъ заботливо выхоленной физіономіи Рокотова.

-- Вотъ изъ за этой самой малаги вышло,-- началъ послѣдній, хлебнувъ изъ стакана и указавъ на бутылку.-- Вѣдь это наша, клубная...

-- Да, да... Ну?

-- Мы вѣдь ее выписывали по подписному листу, кто сколько хотѣлъ,-- продолжалъ Рокотовъ.-- Дѣло было послѣ ужина; конечно, выпито было... Всѣ подходили и записывали на листѣ, кому сколько, на какую сумму, то есть... Подходитъ къ листу эта каналья, Ефановъ... А они передъ этимъ съ Кудринымъ въ штоссъ рѣзались...

-- Ага!.. Проигрался?

-- Нѣтъ, погодите... Совсѣмъ другое. Кудринъ вслѣдъ за нимъ шелъ и вмѣстѣ они подошли къ конторкѣ, на которой подписной листъ лежалъ... Тутъ мерзавецъ Ефашка взялъ да и выкинулъ штуку: подъитожилъ все, что было на листѣ, да и написалъ отъ себя столько, сколько вышло всего... Это наглость... Просто нахальство. Кудринъ человѣкъ самолюбивый, вспыльчивый, увлекающійся. Его взорвало отъ этой продѣлки Ефанова... Онъ взялъ перо, подвелъ итогъ всему, вмѣстѣ съ тѣмъ, что подписалъ Ефановъ... вышло 1220 рублей. Онъ и вкатилъ эту сумму въ подписной листъ отъ себя... Вѣдь это же нелѣпость, всѣ и посмотрѣли на это, какъ на шутку. Чортъ знаетъ, что такое... Помилуйте, вѣдь это двѣ бочки? Куда ему столько, зачѣмъ? Просто нелѣпость...

-- Я взялъ у него двѣ сотни бутылокъ... Хорошее вино.

-- Позвольте, слушайте дальше... Всѣ такъ и взглянули, какъ на шутку: записалъ и зачеркнулъ, что за бѣда... Можно вѣдь отказаться, измѣнить, вообще, что такое? Пустяки, вздоръ, никто не заставитъ... Что же, вы думаете, сдѣлалъ этотъ каналья Ефашка? Позвалъ буфетчика, вынулъ бумажникъ, преспокойно отсчиталъ 610 рублей и отдалъ. Въ листѣ отмѣтилъ "уплачено". При этомъ, обращаясь къ буфетчику, сказалъ: "Получите, говоритъ, Иванъ Алексѣевичъ, вѣрнѣй будетъ... Записать -- запишешь, а потомъ, того гляди, одумаешься, жалко станетъ. Потому -- записано одно, а уплочено -- другое". Кудринъ не выдержалъ. Вы знаете, какой характеръ у человѣка... Просто отвратительный характеръ. Такъ онъ вообще отличнѣйшій малый, хорошій товарищъ, гостепріимство самое широкое, но самолюбіе, гоноръ... Не стерпѣлъ. "Да, говоритъ вѣрно вы сказали, г. Ефановъ. Получите, Иванъ Алексѣевичъ"... Вынулъ изъ кармана, отсчиталъ 1220 рублей...

-- Такъ, такъ, такъ!-- воскликнулъ Каринъ и засмѣялся, схвативъ за руку гостя.-- Деньги то были у него не свои!

-- Вотъ въ томъ то и дѣло: деньги были крестьянскія... Онъ взялъ ихъ утромъ отъ старосты, чтобы внести, и росписку выдалъ...

-- А-а... Ну, ну!-- торопилъ Каринъ.

-- Плохо... Кто знаетъ, удастся ли вывернуться. Неизвѣстно, какъ губернаторъ повернетъ дѣло...

Каринъ опять засмѣялся, и какъ то жутко стало Рокотову отъ этого смѣха.

-- Ну, а деньги то, деньги, какъ же?-- допрашивалъ Каринъ.-- Денегъ онъ досталъ?

Григорій Семеновичъ окончательно смутился отъ злораднаго тона, звучавшаго въ словахъ хозяина, и отвѣтилъ совсѣмъ упавшимъ голосомъ:

-- Деньги собрали... Часть онъ за вино выручилъ... Только поздно.

-- Я бы далъ ему!-- сказалъ Каринъ, рѣзко мѣняя тонъ на серьезный, даже сочувственный.

Сердце радостно забилось у Рокотова отъ этой перемѣны, и онъ рѣшился...

-- Голубчикъ, Левъ Львовичъ,-- произнесъ онъ жалкимъ, смиренымъ тономъ.-- Вы меня изъ бѣды выручите... Мнѣ на самое короткое время...

Григорій Семеновичъ вдругъ замолчалъ, испугавшись своей рѣшимости, онъ былъ почти увѣренъ въ отказѣ. Каринъ поглядѣлъ на него, улыбнулся и потрепалъ его по плечу.

-- Вамъ, Григорій Семеновичъ, не могу отказать,-- сказалъ онъ ласково.-- Вамъ не могу...

Рокотовъ совсѣмъ растерялся отъ пріятной неожиданности и сначала не нашелся даже, что сказать. Потомъ схватилъ обѣими руками руку Карина и долго пожималъ ее и гладилъ съ такой нѣжностью, словно бы держалъ руку дамы сердца.

-- Ахъ, голубчикъ, голубчикъ,-- говорилъ онъ,-- какъ вы меня обяжете... Трудно, такъ нынче трудно достать денегъ, въ особенности, когда нужно экстренно... И вы понимаете, въ моемъ положеніи нельзя ко всякому обратиться... Вы единственный... сколько я ни думалъ, положительно вы единственный... Больше мнѣ рѣшительно не къ кому идти... Спасибо, ахъ, какое вамъ большое спасибо, голубчикъ, Левъ Львовичъ!

-- Сколько вамъ нужно?-- спросилъ Каринъ, нѣсколько встревоженный этимъ взрывомъ благодарности.

-- Двѣ тысячи, голубчикъ...-- со вздохомъ отвѣтилъ Рокотовъ.

-- На долго?

-- На самое короткое время. Къ Петру и Павлу я получу аренду за мельницу, шерсть продамъ, огородники заплатятъ къ тому времени...

-- Стало быть на шесть мѣсяцевъ?

-- Нѣтъ, зачѣмъ на шесть... Впрочемъ, пожалуй... все равно... Вы вѣдь не откажете и раньше принять... Хе, хе!.. милѣйшій Левъ Львовичъ... Векселя у меня съ собой, бланки то есть...

-- Можно и безъ векселей, простую росписку...

-- Нѣтъ, нѣтъ... Вексель всегда лучше. Благодарю васъ, голубчикъ, еще разъ благодарю...

Онъ взглянулъ на часы.

-- Однако, какъ мы засидѣлись... Извините, утомилъ я васъ разговорами.

Онъ опять нѣжно пожалъ руку хозяину и ушелъ въ отведенную для него комнату.

Глава V.

Давно Григорій Семеновичъ не былъ въ такомъ пріятномъ настроеніи, какъ въ этотъ вечеръ, располагаясь ночевать въ домѣ Карина. Комната у него была уютная, кровать удобная, шторы спущены, мягкія туфли поставлены, постель бѣлизны ослѣпительной. Совсѣмъ какъ дома. Случалось и раньше Рокотову ночевать въ этой комнатѣ, но никогда не бывало въ ней такъ уютно, какъ сегодня, и никогда онъ не разсматривалъ ее съ такимъ благосклоннымъ вниманіемъ.

Раскинувшись на старинной широкой кровати, Григорій Семеновичъ размышлялъ о томъ, какой, въ сущности, любезный человѣкъ Каринъ. Чего только не говорятъ про него! И ростовщикъ онъ, и эксплоататоръ, и разорилъ онъ многихъ, и тиранитъ дочь... Навѣрное, все вздоръ, сплетни. Онъ просто дѣльный, серьезный, умный человѣкъ. Относительно тиранства дочери несомнѣнная сплетня. Какъ можетъ тиранить кого нибудь больной, разбитый параличемъ старикъ. Да и кто сталъ бы тиранить такую граціозную, хорошенькую барышню...

Григорій Семеновичъ закрылъ глаза, чтобы лучше представить себѣ, какова Зина. Да, красивая дѣвушка, стройная, высокая, подъ ростъ ему... Какіе пышные волосы, Типичная блондинка!.. Немного блѣдная, но блѣдность происходитъ отъ скуки. Какъ не поблѣднѣть отъ этакой жизни, вѣчно одна съ больнымъ старикомъ... Бѣдная дѣвушка!..

Рокотовъ вдругъ проникся жалостью къ бѣдной дѣвушкѣ, отрѣзанной отъ жизни, молодой и красивой, которая вянетъ въ деревнѣ. Почему-бы ему не взять ее? Почему онъ раньше не думалъ объ этомъ? Говорятъ она умна, это опасно... Говорятъ еще, что прошлое у нея нѣсколько подмочено... что былъ какой то романъ... вообще съ этой стороны репутація неопредѣленная. Въ положеніи Григорія Семеновича это особенно неудобно: какъ хотите, жена предводителя это не то, что другая... Впрочемъ, чортъ съ нимъ и съ предводительствомъ, можно и предводительство бросить... Зинаида Львовна единственная наслѣдница, и за ней говорятъ полмильона... Полмильона!.. Узнать бы какъ нибудь въ чемъ дѣло, что у нея было... Можетъ быть все вздоръ. Она такая неприступная, строгая... Поставитъ домъ, какъ слѣдуетъ, тогда всѣ придутъ... Наконецъ, можно уѣхать въ Петербургъ, заграницу... Кто тамъ разберетъ... А главное, пожить бы еще можно было...

Радужныя перспективы съ полумильономъ долго занимали Григорія Семеновича, и онъ заснулъ среди сладкихъ мечтаній..

Левъ Львовичъ былъ также доволенъ сегодняшнимъ вечеромъ. Ему бывало пріятно, когда онъ узнавалъ, что кто нибудь изъ знакомыхъ нуждается въ деньгахъ. Ему было пріятно вдвойнѣ, что у него попросилъ денегъ предводитель дворянства и предсѣдатель управы, который, по разсчетамъ Карина, долженъ былъ давно сдѣлать это. Когда лакей Ипполитъ и горничная Маша укладывали въ постель его полуживое тѣло, неугомонный духъ старика былъ увлеченъ сложными комбинаціями, цѣль которыхъ никогда не была извѣстна Карину. Изъ разсказа о Кудринѣ онъ вынесъ только одно впечатлѣніе: увѣренность, что Кудринъ разорится и что остатки его родового владѣнія можно будетъ захватить и присоединить къ своимъ. Конкурренція со стороны Ефанова также волновала Льва Львовича, и онъ боялся, какъ бы и очень цѣнное имѣніе Рокотова не захватилъ Ефановъ. Мысль о Рокотовѣ, какъ о женихѣ для Зины промелькнула въ его головѣ, но не серьезно; онъ просто видѣлъ въ этомъ новый сюжетъ для своихъ жестокихъ разговоровъ съ дочерью.

Когда слуги удалились, Каринъ снялъ висѣвшій на шеѣ вмѣстѣ съ крестомъ маленькій ключикъ, открылъ ящикъ ночного столика, вынулъ оттуда револьверъ и положилъ его возлѣ себя. Онъ продѣлывалъ это каждый вечеръ и помогъ бы заснуть, не осязая рукой револьвера.

Зина весь вечеръ пролежала у себя въ темной комнатѣ, не раздѣваясь, въ тревожномъ ожиданіи, какъ бы отецъ не позвалъ ее къ себѣ. Только когда все стихло въ домѣ, Зина поднялась и зажгла свѣчи на письменномъ столѣ. Теперь она была свободна. Никто не войдетъ сюда, никому она не обязана давать отчетъ въ своемъ поведеніи, никто не будетъ копаться въ ея измученной душѣ. Теперь началась ея собственная внутренняя жизнь, безъ которой Зина не могла бы существовать. Минувшій день, подобно всѣмъ предшествовавшимъ днямъ, казался ей какой то дикой фантасмагоріей, отъ которой она наконецъ освободилась на нѣсколько часовъ. Всѣ событія сегодняшняго дня промелькнули передъ ней, какъ воспоминанія о тяжеломъ кошмарѣ, подробности котораго забыты. Все это только что было, а между тѣмъ все это теперь безконечно далеко отъ нея, и она свободна.

Зина сѣла къ столу и хотѣла писать. Она вынула изъ ящика небольшую тетрадь въ синемъ переплетѣ, раскрыла ее, прочла тамъ нѣсколько строкъ, потомъ взглянула на стоявшую передъ ней фотографію и задумалась, положивъ обѣ руки на столъ. На нее глядѣло знакомое лицо съ высокимъ лбомъ, большими бровями, съ выраженіемъ -- вызывающимъ, самоувѣреннымъ и презрительнымъ, что особенно подчеркивалось приподнятой, откинутой назадъ головой. Такъ долженъ бы смотрѣть человѣкъ, окруженный врагами, которыхъ онъ презираетъ и не боится. Внизу карточки былъ вполнѣ соотвѣтствующій этому выраженію девизъ: "Все во мнѣ" и подпись: "Владиміръ Гельгардъ".

Воспоминанія прихлынули къ Зинѣ. Она отодвинула тетрадь, задула свѣчи, открыла окно, выходившее въ садъ, и сѣла на подоконникъ. Изъ сада пахнуло на нее свѣжимъ воздухомъ весенней ночи.

Еще и двухъ лѣтъ не прошло, какъ она также сидѣла у себя на окнѣ и Владиміръ стоялъ рядомъ съ нею. Только ночь была теплѣе, въ саду цвѣла сирень, и все было залито волшебнымъ свѣтомъ луны. Владиміръ стоялъ такъ близко... Они вмѣстѣ любовались яснымъ небомъ, вмѣстѣ слушали, какъ поютъ соловьи, вмѣстѣ дышали ароматомъ сирени и фіалокъ. Зина тогда съ ногами взобралась на подоконникъ и сидѣла, прислонившись головой къ рамѣ открытаго окна. Онъ стоялъ напротивъ, у ея ногъ, чуть-чуть опираясь на подоконникъ. Его откинутая назадъ голова, блѣдное лицо и блестящіе глаза навсегда сохранились въ ея памяти, хотя, какъ ей казалось, она никогда не видѣла ихъ больше такими, какъ въ тотъ вечеръ... У нея на колѣняхъ лежала куча цвѣтовъ сирени и фіалокъ; они вмѣстѣ нарвали ихъ въ саду...

Зина вспомнила объ этомъ и машинально взглянула на колѣни; теперь тамъ не было цвѣтовъ, а въ полупрозрачномъ сумракѣ сада торчали голыя вѣтки.

О чемъ они говорили тогда?

-- Вы вѣрите, что на землѣ есть счастье?-- спросила она.

-- Оно во мнѣ -- отвѣтилъ Владиміръ.-- Внѣ меня нѣтъ ничего... Все въ мірѣ и самый міръ существуетъ лишь насколько я признаю его существованіе...

Онъ взялъ горсть сирени съ ея колѣнъ и продолжалъ:

-- Запахъ цвѣтовъ, синее небо, соловей, лунный свѣтъ, тихій шелестъ листьевъ, вся земля и люди, вся вселенная являются для меня такими, какими я хочу ихъ видѣть... Безъ меня они ничто... Я одухотворяю этотъ мертвый міръ; я наполняю его счастьемъ и жизнью; я его творецъ и властелинъ... Когда нибудь всѣ люди поймутъ эту истину, поймутъ, что они единственная творческая сила на землѣ... Тогда всѣ будутъ свободны... не будетъ ни рабовъ, ни господъ...

-- А до тѣхъ поръ?-- спросила она.

-- Нужно быть господиномъ!

-- Всѣ хотятъ этого...

-- Неправда!-- воскликнулъ онъ.-- Есть прирожденные рабы... Огромное большинство людей несутъ добровольно иго рабства и боятся свободы.

-- И я?-- прошептала Зина.

-- И вы... Зина, -- сказалъ онъ вдругъ, первый разъ назвавъ ее по имени, -- вы родились свободной, какъ и я... Зачѣмъ вы носите цѣпи?... Дайте мнѣ руку и пойдемъ вмѣстѣ въ океанъ жизни, въ которомъ мы хозяева...

Она машинально протянула ему руку, но онъ не взялъ руки, а всю ее привлекъ къ себѣ. Она не сопротивлялась; она была какъ въ чаду. Ей казалось, что въ немъ есть сила, которой невозможно противостоять...

Какъ скоро потомъ она убѣдилась, что это только была красивая внѣшность, подъ которой скрывалась пустота! Мыльный пузырь... Властелинъ міра оказался ничтожнѣйшимъ рабомъ ничтожнѣйшихъ мелочей. Вся эта стройная съ виду цѣльность міросозерцанія разрушилась мгновенно отъ соприкосновенія съ дѣйствительностью. На другой же день онъ испугался того, что сдѣлалъ, узнавъ, что Зина сказала отцу, что уходитъ изъ его дома навсегда. Какимъ слабымъ, какимъ ничтожнымъ онъ оказался... Она увидѣла и поняла это не сразу. Но и тогда уже она почувствовала, какъ что то порвалось въ ея душѣ, что то разбилось и пропало, дорогое, священное... Пропала радужная мечта, исчезла любовь, поклоненіе... осталась жалость къ слабому, безпомощному человѣку, искусно исполнявшему роль героя на театральныхъ подмосткахъ жизни.

Ночной сторожъ, обходившій усадьбу, застучалъ своей колотушкой совсѣмъ близко подъ окномъ Зины. Дѣвушка вздрогнула, спустилась съ окна и смотрѣла въ темное пространство сада. Другой сторожъ, находившійся возлѣ хлѣбныхъ амбаровъ, откликнулся такимъ же стукомъ; третій, проводившій ночь у воротъ усадьбы, огороженной каменнымъ заборомъ по фасаду и высокимъ частоколомъ съ остальныхъ сторонъ, протяжно свистнулъ, чтобы показать, что и онъ бодрствуетъ. Эта перекличка ночныхъ сторожей и черная тьма сада съ черными тѣнями голыхъ деревъ, показались Зинѣ символами жизни. Всѣ отгораживаются, всѣ охраняютъ свое другъ отъ друга, и надъ всѣми царитъ безпросвѣтная тьма.

Она вздохнула, закрыла окно, зажгла свѣчи и углубилась въ свою тетрадь.

Она писала до разсвѣта и легла въ постель, когда на горизонтѣ показалась розовая полоска зари.

Глава VI.

Авдотья Павловна Магорина пріѣхала въ Незлобино на страстной недѣлѣ. Она и нѣсколькихъ часовъ не пробыла въ своей усадьбѣ; только переодѣлась тамъ и тотчасъ отправилась къ Каринымъ.

Было около 10 часовъ утра, когда она быстро взбѣжала по лѣстницѣ мезонина, быстро вошла въ комнату Зины, крѣпко обняла ее и сейчасъ же расплакалась.

-- Нѣтъ, нѣтъ,-- говорила она, задыхаясь отъ быстраго бѣга,-- не говори со мной, не спрашивай меня... Дай мнѣ поплакать... сколько хочется... Я нигдѣ не могу плакать такъ хорошо, какъ у тебя...

Зина усадила гостью на диванъ и гладила ея великолѣпные темные волосы, растрепавшіеся съ дороги.

-- Что же случилось, Дуся? Скажи мнѣ, моя дѣвочка.

-- Ахъ, если бы ты знала, какъ я несчастна... Я самый несчастный человѣкъ въ мірѣ... Постой, дай маѣ наплакаться... И не ласкай меня... Нѣтъ, погоди...

Дуся спрятала лицо въ подушку и пролежала тихонько нѣсколько секундъ. Зина позвонила и сказала, чтобы имъ подали чаю.

-- Мнѣ такъ много нужно разсказать тебѣ!-- воскликнула вдругъ Дуся, приподнимаясь.

Ни въ голосѣ, ни на лицѣ ея уже не было ни слѣда слезъ.

-- Какъ у тебя здѣсь хорошо,-- продолжала она, оглядывая комнату,-- и какъ у меня въ Незлобинѣ гадко!.. Счастливая... Все у тебя есть... Я пріѣхала сегодня въ телѣгѣ раннимъ утромъ... Когда для меня отбивали дверь, она слетѣла съ петель, а изъ дома на меня пахнуло такимъ запахомъ плѣсени и сырости, что я отшатнулась... Я даже боялась войти туда... Мнѣ вдругъ представилось, что весь домъ обрушится и задавитъ меня. Вѣдь ему сто лѣтъ!.. Я не знаю, что мнѣ дѣлать... Мнѣ нужно все лѣто прожить въ деревнѣ; я пригласила гостей, а тамъ совсѣмъ нельзя жить...

Въ голосѣ ея опять послышались слезы, но она еще не успѣла заплакать, какъ глаза ея снова смѣялись и все лицо освѣтилось улыбкой. Эти быстрые переходы отъ грусти къ веселью такъ мило отражались на ея подвижномъ, смугломъ лицѣ, что Зина невольно залюбовалась своей хорошенькой подругой.

-- Ты такая хорошенькая,-- сказала она,-- что я не понимаю, почему твой Таха не любитъ тебя.

Дуся притащила подругу къ себѣ на диванъ, крѣпко обняла ее, потомъ сказала, садясь рядомъ съ ней:

-- Не говори о немъ... Онъ мнѣ противенъ. Развѣ онъ понимаетъ, что значитъ любить кого нибудь!.. Онъ любитъ только себя. Чортъ съ нимъ... Онъ такая дрянь, о которой не стоитъ говорить... У меня есть новый знакомый... Съ нимъ, кажется, можно будетъ подружиться, потому что онъ очень умный.

-- И влюбленъ?

-- Не знаю... Впрочемъ, кажется, да...

-- А Таха ревнуетъ?

-- Ради Бога, не называй его такъ... Я ненавижу это имя.

-- Ты сама всегда такъ его называла.

-- Неправда. Я его называю теперь всегда Евстафій Петровичъ, а Плѣнниковъ -- это мой новый знакомый, извѣстный адвокатъ... ты вѣроятно слыхала о немъ... Впрочемъ, ты ничего никогда не знаешь... Плѣнниковъ называетъ его Птаха... По малорусски это значитъ птица. У него это выходитъ очень смѣшно... Онъ какъ то фыркаетъ губами... А Таха дѣйствительно похожъ на птицу. Въ особенности, когда сердится: онъ вытягиваетъ шею, поднимаетъ голову и стоитъ, какъ сторожевой гусь во время тревоги. Плѣнниковъ интересный... Я познакомилась съ нимъ на каткѣ нынѣшней зимой... Его зовутъ Викторъ... Правда, красивое имя?.. Викторъ Андреевичъ... Онъ съ перваго же вечера, когда мы катались на конькахъ, сталъ за мной ухаживать. Когда у меня расшатался конекъ, онъ всталъ передо мной на колѣни и, прежде чѣмъ поправить конекъ, началъ разсматривать мою ногу... Ты знаешь, что у меня очень маленькая нога... Ну, онъ и говоритъ, что никогда не видѣлъ такого крошечнаго ботинка... Я не могла сердиться, потому что онъ сдѣлалъ такое искренно изумленное лицо, точно онъ въ самомъ дѣлѣ увидѣлъ нѣчто диковинное. Морда у него пребезобразная, но глаза страшно умные. И вообще онъ интересный; знаетъ весь городъ; про каждаго что нибудь разскажетъ, что нибудь смѣшное... Съ нимъ пріятно быть въ театрѣ, въ клубѣ. Я непремѣнно покажу его тебѣ. Онъ снимаетъ у меня дачу на лѣто въ Незлобинѣ... У него двѣ дѣвочки въ институтѣ и сестра... Съ женой онъ разошелся. Я хотѣла бы устроить ихъ у себя и я обѣщала ему. Теперь не знаю какъ быть?.. Тамъ нельзя жить... Не знаю, что дѣлать. Не съ кѣмъ посовѣтоваться; некому слова сказать... Господи, какая я несчастная... Ты и представить себѣ этого не можешь. У тебя отецъ опытный, умный человѣкъ... Онъ все знаетъ, а мой Птаха совершенный чурбанъ и, кромѣ своихъ бухгалтерскихъ книгъ, ничего не смыслитъ... Я такъ одинока, мнѣ иногда бываетъ такъ трудно... и даже пожаловаться некому... Да, улыбайся, тебѣ хорошо... У тебя все готовое... Посмотри, какая у тебя здѣсь комната... Ты здѣсь читаешь, пишешь, думаешь, а у меня нѣтъ своего угла... У меня до сихъ поръ нѣтъ своей комнаты. Я Богъ знаетъ какъ живу. Такъ хочется иногда быть богатой, независимой, не нуждаться вѣчно... Иногда въ голову приходятъ самыя дикія мысли, а иногда бываетъ страшно тяжело... Ты не смотри, что я всегда веселая, смѣюсь, болтаю вздоръ... Это всѣмъ нравится, а о томъ, что у меня въ душѣ дѣлается, никто не подумаетъ... А мнѣ такъ бываетъ жутко, такъ все становится противно, что куда нибудь убѣжать хочется, въ монастырь...

-- Но вѣдь у тебя это скоро проходитъ,-- сказала Зина.

-- А если бы не проходило, то я... удавилась бы!-- воскликнула Магорина.

Злая нотка прозвучала въ ея голосѣ и по лицу скользнула тѣнь не то гнѣва, не то обиды. Зина встала, а Дуся легла на диванъ и закрыла глаза.

-- Ты не вѣришь, что у меня это бываетъ серьезно?-- сказала она упавшимъ голосомъ.

-- А что, если въ самомъ дѣлѣ она страдаетъ?-- подумала Зина. И она опять сѣла на диванъ, взяла руку подруги и, ласково пожимая ее, сказала:

-- Мнѣ всегда казалось, что твои печали мимолетны, что онѣ нужны тебѣ для контраста, что онѣ тебѣ къ лицу... И всегда я любовалась твоей печалью и твоимъ весельемъ. Но я никогда еще не слышала отъ тебя такой жалобы, какъ сегодня. Я вижу, тебѣ въ самомъ дѣлѣ больно... Я вѣрю, Дуся, дѣвочка моя... Но если бы ты знала, какъ мнѣ не хочется вѣрить... Если бы ты знала, какъ мнѣ хотѣлось бы видѣть хоть одного веселаго, счастливаго человѣка!.. Неужели же совсѣмъ нѣтъ такихъ? Но тогда зачѣмъ же они всѣ живутъ и неужели нельзя жить иначе?..

Съ первыхъ же словъ Зины, съ первымъ же прикосновеніемъ ея руки, Дуся открыла глаза и удивилась, взглянувъ на подругу. Она словно только что увидѣла ее. Дусю поразила блѣдность Зины, необыкновенная тонкость линій ея лица и этотъ задумчивый взглядъ, которымъ она смотрѣла куда то въ пространство, ничего не видя. Дуся вдругъ совершенно забыла о себѣ, притихла, съежилась и, боясь пошевелиться, смотрѣла на Зину широко раскрытыми, немного испуганными глазами. Воспоминанія забытаго дѣтства вдругъ поднялись въ ея душѣ. Дуся осторожно встала, сѣла рядомъ съ Зиной и привлекла ея голову къ своей груди.

-- Зиночка, отчего ты такая блѣдная? Тебѣ трудно живется, скажи?... Или ты больна? Не принимай такъ серьезно того, что я сказала. Ты все такая же, какой была въ дѣтствѣ... Помнишь, у насъ въ Незлобинѣ въ лѣсу на пчельникѣ жилъ такой сектантъ, лысый маленькій старикъ съ огромной бородой... И ты ходила къ нему, и все хотѣла сдѣлаться сектанткой и спорила съ нашимъ батюшкой о вѣрѣ... Помнишь, какъ ты ушла въ лѣсъ, и какъ тебя укусилъ шершень, и какъ у тебя распухло все лицо... Ты и теперь все ходишь въ лѣсъ?..

-- Да, я люблю лѣсъ,-- сказала Зина,-- и часто ухожу туда, только не нахожу теперь тамъ отвѣта на свои вопросы. И я думаю теперь не только о себѣ, но и обо всѣхъ людяхъ...

-- Оставь это, Зина! Мы ничего не можемъ... Нужно понять, что мы ничего не можемъ, и жить какъ всѣ, какъ живется... вотъ и все. Сегодня плакать, завтра смѣяться... Ты просто больна. Тебѣ нужно непремѣнно лѣчиться... Посмотри, ты совсѣмъ больная... Посмотри, какія у тебя руки... а лицо блѣдное, блѣдное, какъ мраморъ, и совсѣмъ прозрачное. Я непремѣнно попрошу Котова заѣхать къ тебѣ... Онъ очень симпатичный и навѣрное поможетъ тебѣ.

-- Я совсѣмъ здорова, увѣряю тебя,-- сказала Зина, освобождаясь отъ ласкъ подруги.

Въ голосѣ ея уже не было тѣхъ внутреннихъ нотъ, которыя такъ растрогали Дусю. Она встала, подошла къ зеркалу, поправила прическу и сказала:

-- А ты все еще кокетничаешь съ Котовымъ?

-- Нѣтъ! Онъ сказалъ, что ему это надоѣло и даже перестало нравиться. Мы давно уже не встрѣчались...

Часы внизу въ столовой пробили полдень.

-- Пойдемъ завтракать,-- сказала Зина.

Но когда онѣ сошли внизъ, въ столовой еще ничего не было приготовлено. Горничная Маша встрѣтила ихъ, улыбаясь, и сказала, что Левъ Львовичъ велѣлъ ей перевести стрѣлку, чтобы поскорѣй увидѣть Авдотью Павловну. Каринъ въ это время сидѣлъ на балконѣ, и подруги вышли къ нему туда.

-- Вы? зачѣмъ обманываете?-- сказала Дуся.

-- А вы зачѣмъ забываете больныхъ и немощныхъ? Больного старика и знать не хотите. Наслушались видно тамъ разсказовъ моей дочери о томъ, какой я злобный, отвратительный старикъ, какой я тиранъ и проч. Только вѣдь все это неправда. Погодите же, дайте взглянуть на васъ... Красавица, съ каждымъ днемъ хорошѣете...

Онъ задержалъ въ своихъ рукахъ руку Дуси; крѣпко, нѣсколько разъ поцѣловалъ ее и, не выпуская руки, смотрѣлъ на Магорину блестящими глазами.

-- Къ сожалѣнію, Зина ничего этого мнѣ не говорила,-- отвѣтила, улыбаясь, молодая женщина.-- Мы и совсѣмъ не говорили о васъ.

-- Стоитъ ли обо мнѣ говорить... Удивительно я интересенъ двумъ молоденькимъ, цвѣтущимъ здоровьемъ и силой женщинамъ, -- уныло произнесъ Каринъ.

Онъ выпустилъ, наконецъ, руку Авдотьи Павловны, откинулся на спинку кресла и съ обиженнымъ видомъ смотрѣлъ въ садъ.

-- Не очень то у васъ цвѣтетъ Зина. Взгляните на нее. Она у васъ совсѣмъ зачахла. Эхъ, если-бы я была ваша дочь!...

-- Я всегда была такая,-- поспѣшно протестовала Зина.-- Не понимаю, откуда ты взяла, что я нездорова.

Каринъ взглянулъ на Магорину съ рабьей улыбкой, потомъ метнулъ свирѣпый взглядъ на Зину и сказалъ, обращаясь къ Авдотьѣ Павловнѣ:

-- Я бы вамъ покорялся во всемъ...

Онъ опять бросилъ злобный взглядъ на дочь, и Зина ушла въ комнату.

-- Дуся,-- продолжалъ Каринъ,-- мнѣ очень хочется имѣть кого нибудь, кого бы я боялся, кто могъ бы прикрикнуть на меня... Но никто не можетъ покорить меня...

-- Я васъ покорю!-- смѣясь, сказала Дуся.

-- Вы можете... Подойдите ко мнѣ, Дуся. Вы стали такая красавица, а я близорукъ. Мнѣ хочется лучше разсмотрѣть васъ...

Дуся подошла. Каринъ схватилъ ея руки и, крѣпко сжимая ихъ, смотрѣлъ на нее жадными глазами.

-- Еще такъ недавно вы были маленькой дѣвочкой, которую я бралъ на колѣни,-- сказалъ онъ.

-- Не жмите мнѣ такъ больно рукъ...

-- А, значитъ я еще силенъ!-- воскликнулъ Каринъ, выпуская руки.-- Какъ же вы будете меня покорять?

-- А такъ, что сейчасъ уйду отъ васъ,-- нахмурившись, сказала Дуся.

-- Нѣтъ. Дуся, нѣтъ, не дѣлайте этого!.. Не уходите отъ меня... Я такъ давно васъ не видѣлъ, такъ соскучился по васъ.. Вспомните, когда вы были маленькая... Развѣ не былъ я всегда добръ къ вамъ? Развѣ я не баловалъ васъ, мою миленькую дѣвочку...

-- Вы и тогда цѣловали меня гораздо больше, чѣмъ бы мнѣ хотѣлось. Однако мнѣ нужно съ вами посовѣтоваться.

Она сѣла поодаль, но Каринъ подкатился въ своемъ креслѣ на колесахъ близко къ ея стулу. Онъ сдѣлалъ серьезное лицо и приготовился слушать.

-- Вы хорошо знаете нашъ домъ въ Незлобинѣ... Можно ли въ немъ жить, какъ вы думаете?

-- Онъ совсѣмъ не годится... Его нужно сломать.

-- Боже мой, что же мнѣ дѣлать! Научите меня, Левъ Львовичъ... Я сдала его на лѣто...

-- Кому вы сдали?

Дуся назвала Плѣнникова.

-- Этого если и задавить, такъ не бѣда,-- замѣтилъ Каринъ.

-- Не шутите, я васъ серьезно спрашиваю... Мнѣ такъ непріятно...

-- Какая вы прелесть, когда у васъ грустное лицо!-- воскликнулъ Каринъ и опять потянулся къ рукамъ Дуси.

-- Господи! Почему мнѣ никто не вѣритъ, что я могу имѣть свои заботы и непріятности?-- воскликнула Авдотья Павловна.

Она вскочила и быстрыми шагами сошла съ балкона въ садъ. Каринъ провожалъ ее глазами, любуясь стройной таліей молодой женщины, ея рѣшительной, протестующей походкой и развѣвавшимися отъ движенія локончиками волосъ. Онъ тянулся за ней, совсѣмъ высунувшись изъ кресла, и прислушивался къ шелесту ея шелковыхъ юбокъ, когда она скрылась въ аллеѣ.

Глава VII.

Неожиданный пріѣздъ Авдотьи Павловны взволновалъ населеніе маленькой Незлобинки. Это была бѣдная, старая крѣпостная деревушка, десятка въ три дворовъ. Примѣняясь къ излому ручья безъ названія, вливавшагося въ господскій прудъ, дворы были расположены угломъ въ одинъ рядъ. Одна сторона угла называлась "барская", потому что была расположена противъ барской усадьбы, а другую называли "лѣсной", потому что она выходила къ лѣсу. Лѣсная сторона, впрочемъ, имѣла еще и другое названіе -- воровская, сохранившееся отъ тѣхъ временъ, когда господскій лѣсъ не былъ вырубленъ и незлобинцы пользовались имъ довольно свободно. Въ вершинѣ угла стояла маленькая хибарка, выстроенная наскоро изъ дерева и глины, гдѣ помѣщалась винная лавка Владиміра Моисеевича Финка, пріобрѣвшаго право жительства въ Нагорской губерніи при посредствѣ св. крещенія. Неподалеку отъ лавки, на лѣсной сторонѣ стоялъ на четырехъ столбахъ ветхій соломенный навѣсъ, подъ которымъ находился скелетъ телѣги, съ небольшимъ боченкомъ воды, давно когда то выкрашеннымъ красной краской. Это былъ пожарный сарай Незлобинки и ея пожарный обозъ. Все вмѣстѣ въ просторѣчіи называлось мѣстными обывателями "бочка".

Въ высшихъ сферахъ уѣздной администраціи о незлобинцахъ создалась дурная слава. Когда въ какомъ нибудь уѣздномъ учрежденіи, по случаю податей, продовольствія или засыпки магазиновъ, заходила рѣчь о Незлобинкѣ, исправникъ безнадежно махалъ рукой, земскій начальникъ сочувственно ему улыбался, и только податной инспекторъ смотрѣлъ вопросительно, какъ бы ожидая объясненій; но предсѣдатель считалъ вопросъ вполнѣ выяснившимся и переходилъ къ слѣдующимъ дѣламъ. Этимъ ироническимъ отношеніемъ къ незлобинцамъ были заражены и низшія инстанціи, такъ что и въ волостномъ правленіи о незлобинцахъ не говорили безъ маханія рукъ и улыбокъ. Даже сотникъ, жившій въ сосѣднемъ селеніи Пучинѣ, и тотъ становился иронически высокомѣрнымъ, когда передъ нимъ предстоялъ незлобинецъ. Нужно замѣтить, впрочемъ, что и сами незлобинцы относились къ себѣ не безъ ироніи и когда, напримѣръ, какое нибудь начальство спрашивало мимоѣздомъ о состояніи полей, то старики конфузливо переглядывались и въ одинъ голосъ отвѣчали: "Какія у насъ поля, ваша милость!.."

Благодаря ничтожности своихъ земельныхъ владѣній, крестьяне Незлобина были избавлены отъ множества податныхъ непріятностей, и какъ сами незлобинцы, такъ и "органы взиманія" просто забывали о причитающихся съ Незлобина казенныхъ сборахъ.

Въ день пріѣзда Авдотьи Павловны незлобинцы заканчивали яровой посѣвъ. Вечеромъ они собрались къ "бочкѣ" потолковать по случаю пріѣзда барыни. Бочка была ихъ обычнымъ мѣстомъ частныхъ совѣщаній въ отличіе отъ оффиціальныхъ сходовъ, собиравшихся, по требованію начальства, на барской сторонѣ, возлѣ дома старосты, Якова Ивановича Сушкова.

Десятка два стариковъ окружили бочку, такъ что ее и не видно было за ними. Одни сидѣли по краямъ телѣги, другіе на колесахъ, третьи стояли, облокотившись на столбы навѣса. Висѣвшій на одномъ изъ нихъ грязный фонарь съ коптившей керосиновой лампочкой слабо освѣщалъ людей и предметы. Разговоръ шелъ лѣниво и совсѣмъ не касался того, что составляло главную заботу собравшихся. Но вотъ пришелъ староста Яковъ Ивановичъ и сразу поставилъ вопросъ прямо. На "бочкѣ" онъ, впрочемъ, держалъ свой знакъ въ карманѣ и ничѣмъ не отличался отъ прочихъ незлобинцевъ.

-- Надумались покупать землю?-- спросилъ Яковъ Ивановичъ, усаживаясь на передокъ телѣги.-- Барыня пріѣхала, надобно кончать.

Всѣ безпокойно задвигались, перемѣнили позы, но молчали. Яковъ Ивановичъ -- молодой, энергичный крестьянинъ давно и безповоротно рѣшилъ, что земля Магориной должна быть куплена всѣмъ обществомъ, и никакъ не могъ понять, почему другіе такъ долго колеблются да раздумываютъ въ такомъ ясномъ дѣлѣ.

-- Сказываютъ, будто она продала ужъ все Ефанову,-- сказалъ неувѣренно Ефимъ шорникъ, скрывавшійся въ темномъ углу навѣса. Очевидно, это было сказано только для того, чтобы завести разговоръ.

-- Не можетъ она продать безъ нашего согласія,-- авторитетно замѣтилъ Никола плотникъ, широкоплечій крестьянинъ, у котораго крѣпко засѣло убѣжденіе, что барыня только въ такомъ случаѣ можетъ продать Незлобино, если они всѣмъ обществомъ заявятъ, что они отъ этой покупки отказываются.

-- Не можетъ,-- повторилъ онъ,-- окончательно не имѣетъ права.

Какъ бывало уже не разъ въ подобныхъ случаяхъ, Николѣ возразилъ писарь Сидоръ Ивановичъ Шаровъ.

-- Никакихъ такихъ правъ нѣтъ,-- заявилъ онъ.-- Кому захочетъ, тому продастъ.

-- А ты вотъ что скажи: сколько лѣтъ мы этой землей владаемъ?-- настаивалъ на своемъ Никола.

-- Сколько бы ни владѣли, все одно: ея земля, а не наша.

-- Стало по твоему такъ: мы съ непамятныхъ временъ ее пашемъ, а ее безъ нашего спроса и вѣдома другому продать можно.

Нѣсколько человѣкъ, видимо сочувствовавшихъ Николѣ, подошли къ нему ближе.

-- Можетъ... Я вѣрно знаю, -- отвѣтилъ Сидоръ Ивановичъ.-- Кому хочетъ, тому и продастъ... И спрашивать не станетъ...

-- Чужому человѣку?-- спросилъ Никола.-- Откуда ни есть придетъ чужой человѣкъ и купитъ? Такъ ты говоришь?

Толково грамотный, часто бывавшій въ городѣ сельскій писарь Сидоръ Ивановичъ хотя и былъ убѣжденъ въ неоспоримости правъ помѣщицы, но тревожныя сомнѣнія не чужды были его душѣ, также какъ и всѣмъ прочимъ незлобинцамъ. Онъ не разъ уже обращался съ вопросами объ этомъ волновавшемъ всѣхъ предметѣ къ разнымъ лицамъ, съ которыми ему приходилось встрѣчаться въ городѣ: въ казначействѣ, въ земской управѣ, у нотаріуса... Всюду посмѣивались надъ его вопросами и говорили ему тѣ же слова, которыя онъ потомъ повторялъ у себя въ деревнѣ. Староста Яковъ Ивановичъ никогда не говорилъ при всѣхъ объ этомъ предметѣ, но въ душѣ также склонялся въ пользу ограниченія правъ Магориной.

Когда общій говоръ прекратился, староста сказалъ:

-- Я объ томъ говорю, что намъ землю надобно купить крѣпостнымъ порядкомъ. Объ этомъ намъ говорить нужно...

-- Стало быть объ этомъ!-- отвѣтили нѣсколько голосовъ.

-- Не стоитъ намъ ее покупать! Лучше объ казенной землѣ ходатайствовать... На казенную землю перейти...

Такое рѣшительное мнѣніе высказалъ тоненькимъ голоскомъ круглолицый, безбородый Быстровъ, сидѣлецъ въ винной лавкѣ Финка. Онъ всегда былъ противъ покупки земли, потому что разсчитывалъ самъ взять ее въ аренду и потомъ отъ себя сдавать крестьянамъ.

-- Кто у тебя тогда вино пить станетъ?-- замѣтилъ Никола плотникъ, ненавидѣвшій Быстрова всѣми силами своей пылкой души.

-- Ты останешься,-- сказалъ кто то.

Всѣ засмѣялись; но Быстровъ поспѣшилъ заявить, что онъ также переселится вмѣстѣ со всѣми.

-- Что намъ связываться съ ней, съ землей... Плохая земля...-- продолжалъ онъ.-- Кабы земля хорошая, да кабы деньги были!.. Кабы денежки лежали въ сундукѣ...

-- У тебя хватитъ,-- замѣтилъ кто то.

-- Я не про себя говорю. Я обо всемъ обществѣ радѣю...

-- Радѣтель!..-- проворчалъ Никола.

-- Кабы денежки въ карманѣ лежали,-- продолжалъ между тѣмъ Быстровъ,-- вынуть, да отдать не трудно. А ежели ихъ нѣтъ,-- гдѣ взять? Вы про цѣну то спрашивали? Какая ей цѣна? Слыхали, чай, сколько Каринъ за лукьяновскую землю платилъ? На каждую десятину 65 рублей ляжетъ... Примѣрно я говорю... Ежели ты, примѣрно, десять десятинъ на дворъ возьмешь, съ тебя 650 рубликовъ... 650 рублей!.. Похвалитесь, старички, у кого изъ васъ въ сундукѣ 650 рублей припасено, чтобы за землю отдать?..

Никто не отвѣтилъ Быстрову.

-- Такъ то, не больно хвалитесь!-- воскликнулъ онъ и, сознавая себѣ побѣдителемъ, подвинулся ближе къ фонарю и всталъ, облокотившись на бочку.

-- Зря говоришь, Федоръ Васильевичъ!-- замѣтилъ староста, обращаясь къ Быстрову.-- Что объ деньгахъ говорить...

Сочувственные голоса тотчасъ же поддержали старосту.

-- Какія деньги!..

-- Муки купить не на что!

-- Хватилъ, 650 рублей!..

-- Деньги банкъ дастъ, -- продолжалъ староста.-- Намъ не объ деньгахъ говорить... Денегъ не много потребуется. Главное дѣло намъ согласиться нужно между собой, всѣмъ обществомъ... Приговоръ составить, полномочныхъ выбрать и дѣло кончать... Зачѣмъ зря говорить -- 650 рублей!.. народъ смущать... У кого этакія деньги могутъ быть?

-- Я примѣрно говорю, примѣрно,-- оправдывался Быстровъ.

-- Не пищи! Дай человѣку слово сказать!-- сердито перебилъ его Никола.

Но Яковъ Ивановичъ больше ничего не сказалъ, потому что въ это время къ навѣсу подошелъ Петръ Силычъ Линяевъ. Онъ снялъ шапку и поздоровался; всѣ окружили его и каждый спѣшилъ пожать ему руку. Когда обмѣнъ привѣтствіями и рукопожатія кончились, Линяевъ всталъ возлѣ фонаря; всѣ придвинулись къ нему и приготовились слушать. Только Быстровъ, поздоровавшись съ пришедшимъ, возвратился на прежнее мѣсто къ бочкѣ.

Линяевъ рѣзко отличался отъ своихъ однодеревенцевъ, хотя былъ кореннымъ обывателемъ Незлобива. На немъ было городское платье -- пиджакъ, жилетъ и штаны на выпускъ, фуражка съ блестящимъ козырькомъ и наброшенное на плечи черное пальто. Своей одеждой онъ до такой степени не подходилъ къ незлобинцамъ, въ грязныхъ рубахахъ, рваныхъ штанахъ, въ истоптанныхъ лаптяхъ съ запыленными онучами, а то и безъ всякой обуви, что каждый, кто взглянулъ бы со стороны на эту группу, ни за что не подумалъ бы, что стоявшій подъ фонаремъ человѣкъ въ пиджачной парѣ и окружающіе его оборванцы говорятъ другъ другу ты и принадлежатъ къ одному классу общества. Но всѣ собравшіеся въ пожарномъ сараѣ давно привыкли къ этому контрасту и даже гордились своимъ однообщественникомъ, который, когда приходило время, появлялся въ своей маленькой деревенской избѣ, снималъ городскія одежды и, отличаясь отъ другихъ только сапогами вмѣсто лаптей, ходилъ за сохой въ своемъ полѣ также какъ и всѣ незлобницы. Левъ Львовичъ отпускалъ его нѣсколько разъ въ годъ къ семьѣ во время экстренныхъ сельско-хозяйственныхъ занятій.

-- Что, Петръ Силычъ, видалъ ты барыню?-- спросилъ староста.

-- Видалъ,-- отвѣтилъ Линяевъ и покачалъ головой.

-- Что, какъ?

-- А вотъ что: деньги нужны. Срокъ подходитъ ей въ банкъ платить, а денегъ нѣтъ.

Петръ Силычъ развелъ руками. Онъ зналъ, что отъ него ждали совсѣмъ не такого слова, но онъ не любилъ затягивать дѣло.

-- Въ двѣ недѣли сроку нужно двѣсти рублей собрать... Необходимо непремѣнно... Потому что безъ уплаты въ срокъ весь участокъ съ аукціона продалутъ...

-- Такъ!-- сказалъ Никола.

Среди общаго молчанія послышалось нѣсколько глубокихъ вздоховъ. Слово аукціонъ было страшное слово, не возбуждавшее никакихъ сомнѣній. Всѣ признавали, что, если дѣло дойдетъ до аукціона, то Незлобино можетъ купить каждый, кто дастъ больше, что незлобинцамъ въ этомъ состязаніи не устоять и что "непамятныя времена" ничего не помогутъ.

Когда только что передъ этимъ требовали сумму въ 650 рублей на дворъ, то это была столь явная несообразность, что надъ нею можно было шутить и смѣяться; теперь же предъявлялось маленькое, но неотложное требованіе, всего какихъ нибудь 7-8 рублей съ двора, съ указаніемъ опредѣленнаго срока. Тутъ было надъ чѣмъ призадуматься. Каждому пришлось мысленно заглянуть въ свое хозяйство и сообразить, что тамъ еще есть, что можно было бы превратить въ деньги. Трудно было прокормиться до новаго урожая, который, къ счастью, обѣщалъ быть хорошимъ; но съ этой заботой кой какъ справились; ресурсы, необходимые для покупки муки, были болѣе или менѣе выяснены: одинъ рѣшилъ продать овецъ, другой -- "заложить" сына, третій самъ надѣялся достать денегъ подъ лѣтнюю работу, четвертый замыслилъ продать корову, пятый рѣшилъ отказаться отъ части земли и передать ее другому, шестой надѣялся призанять денегъ у знакомаго человѣка въ городѣ и т. д. И вдругъ всѣ разсчеты нужно было начинать съизнова. Сколько колебаній, размышленій, тревоги и тяжкихъ вздоховъ предшествовали принятому раньше рѣшенію. И безъ того каждый ожидаемый рубль долженъ былъ обойтись вдвое дороже своей стоимости. Свѣжія раны снова раскрылись; прибавилась новая забота. Это была своя кровная забота, отъ которой некуда было уйти. Ее нужно было носить съ собой, постепенно привыкая къ ея тяжести, въ избѣ, за телѣгой въ дорогѣ, за плугомъ въ полѣ, за бороной, бросая въ землю, голодомъ сбереженныя для посѣва, зерна.

Человѣкъ молчитъ, а забота грызетъ его неотступно. Молча онъ возвращается съ поля, молча въѣзжаетъ во дворъ, молча выпрягаетъ лошадь, молча садится за столъ... Но когда замычитъ возвращающаяся съ пастьбы корова, судьба которой молча рѣшается въ его душѣ, тогда его словно кто ножемъ рѣзнетъ по сердцу. А онъ молчитъ, все молчитъ, одинъ съ своей неизбывной заботой...

Неохота быть на міру въ такія трудныя минуты...

Петръ Силычъ заговорилъ на другую тему. Онъ разсказалъ, что Каринъ по просьбѣ барыни, прислалъ его сюда, чтобы заняться ремонтомъ господскаго дома, такъ какъ лѣтомъ пріѣдутъ какіе то господа, да и сама Авдотья Павловна намѣрена провести лѣто въ деревнѣ. Все это выслушали равнодушно и собрались расходиться, да все какъ то нерѣшительно топтались на мѣстѣ.

-- А касательно покупки земли говорилъ?-- спросилъ староста Яковъ Ивановичъ, который, будучи болѣе зажиточнымъ человѣкомъ, неособенно огорчился требованіемъ Магориной.

Этотъ вопросъ теперь не возбудилъ почти никакого любопытства. Незлобинцы стали медленно расходиться и уже на пути услышали отвѣтъ Линяева.

-- Объ этомъ что говорить; она согласна продать, только бы намъ между собой согласиться.

-- Хе, хе!-- засмѣялся тоненькимъ голоскомъ Быстровъ, отходя отъ бочки.-- Покупатели!

Никто не отвѣтилъ ему; никто даже не оглянулся. Пожарный сарай опустѣлъ. Тогда, дремавшій подъ телѣгой на соломѣ, ночной сторожъ Панфиловъ проснулся отъ внезапно наступившей тишины. Это былъ николаевскій инвалидъ съ деревянной ногой, весь заросшій лохматыми сѣдыми волосами. Онъ выбрался изъ подъ телѣги, вышелъ изъ подъ навѣса и поглядѣлъ на темно синее небо, усыпанное яркими звѣздами. Гдѣ то запѣли пѣтухи. Панфиловъ вернулся къ бочкѣ, сильно постучалъ по ней своей толстой палкой и опять завалился на солому. Старая лохматая собака, спавшая въ его ногахъ, также проснулась и выходила съ нимъ изъ подъ навѣса; понюхала воздухъ, лѣниво буркнула что то про себя и вернулась на свое мѣсто раньше хозяина.

Глава VIII.

Сельскій писарь Сидоръ Ивановичъ Шаровъ, запасный унтеръ-офицеръ и крестьянинъ деревни Незлобиной, жилъ на самомъ краю лѣсной стороны въ маленькомъ, совсѣмъ новенькомъ домѣ, срубленномъ изъ чистаго лѣса и привезенномъ съ верховьевъ Волги или Камы на плотахъ. Быстровъ также жилъ на лѣсной сторонѣ и Шаровъ шелъ рядомъ съ нимъ, молча слушая ироническія замѣчанія относительно намѣреній, крестьянъ купить землю.

-- Народишко безсодержательный... пустыя болтушки... На ногахъ лаптишки истрепались -- привязать не за что... Покупатели!.. Поглядишь на нихъ, чѣмъ живы невѣдомо... Изъ отрубей пироги пекутъ... Покупатели!.. Сохрани Богъ, съ этакимъ народомъ землей связываться... въ петлю лѣзть...

Не объ этомъ думалъ Шаровъ; онъ пропускалъ мимо ушей слова Федора Васильевича и молчалъ, занятый своими мыслями. Только когда они подходили къ воротамъ Быстрова, Сидоръ Ивановичъ спросилъ:

-- Про какую казенную землю ты давеча говорилъ?

Быстровъ не ожидалъ этого вопроса; онъ остановился, развелъ руками и сердито сказалъ:

-- Мало ли ихъ земель казенныхъ!.. Хлопотать надо... Безъ хлопотъ земля не выростетъ. Самъ ты, чай, знаешь лучше меня... Въ Сибири земля есть, за Кубанью, на Амурѣ, всюду казенныхъ земель много... Главное дѣло исхлопотать надо... Ходатайствовать...

Видно было, что онъ самъ плохо знаетъ то, о чемъ говоритъ, и что онъ никогда не думалъ надъ вопросомъ, который ему задалъ Шаровъ.

-- Время мы нынче зря провели -- сказалъ онъ, помолчавъ немного.-- Пѣтухи, вонъ, поютъ, спать пора...

Быстровъ вошелъ въ свой дворъ.

Сидоръ Ивановичъ гораздо серьезнѣе относился къ вопросу о казенной землѣ. Онъ вычиталъ недавно въ губернскихъ вѣдомостяхъ, что не на Амурѣ, а гдѣ то совсѣмъ близко возлѣ Незлобина, въ Досѣкинской волости есть какая то казенная земля участокъ No 16 и что онъ сдается крестьянамъ.

Войдя въ свою избу, онъ зажегъ лампу и сталъ искать привезенный изъ города еще зимой номеръ губернскихъ вѣдомостей.

Вся внутренность домика Шарова состояла изъ маленькихъ сѣней съ кладовой и одной комнаты съ большой русской печью. Сбоку возлѣ печи были прилажены широкія нары, завѣшенные розовой ситцевой занавѣской: это была спальня. Въ остальной части комнаты съ двумя окнами на улицу стоялъ большой столъ, въ углу, подъ образомъ; возлѣ окна былъ другой маленькій столикъ; а въ промежуткѣ между двумя окнами висѣла бѣлая липовая полка съ бумагами и книгами; въ углу стоялъ крошечный темно коричневый шкапъ съ посудой; рядомъ съ нимъ кованный сундукъ съ большими розовыми букетами; возлѣ стола скамья и два табурета, вотъ и вся обстановка маленькой, но чисто убраной комнаты. Прошлой осенью только былъ поставленъ здѣсь этотъ бѣлый домикъ, рѣзко выдѣлявшійся среди почернѣвшихъ избъ Незлобина. Шаровъ купилъ его на деньги, полученныя въ приданое за молодой женой, Настей, дѣвушкой изъ сосѣдняго Пучина. Настя была сирота; она четыре года прослужила въ горничныхъ у Карина и скопила все свое жалованье за это время. Въ минувшій мясоѣдъ она вышла замужъ за Шарова, которому еще до свадьбы отдала всѣ свои сбереженія на устройство дома, и переселилась на свое хозяйство, чтобы начать новую самостоятельную жизнь.

Сидоръ Ивановичъ отыскалъ, наконецъ, между бумагами измятый номеръ газеты и сѣлъ къ столу, чтобы еще разъ внимательно перечитать, что тамъ было написано про казенную землю. Настя давно уже тихонько слѣдила за нимъ, выглядывая изъ за занавѣски. Она не спала, когда вернулся мужъ, потому что и ее волновалъ вопросъ о покупкѣ земли у Магориной. Ей хотѣлось спросить Сидора, что рѣшили старики, но озабоченный видъ мужа, а также возможность наблюдать за нимъ незамѣтно остановили ее. Между тѣмъ Сидоръ разложилъ передъ собой газету, нашелъ интересующее его мѣсто и сталъ читать. Онъ внимательно вчитывался въ каждое слово, водя по строчкамъ пальцемъ и для большей вразумительности качалъ головой вверхъ и внизъ.

Настѣ надоѣло видно лежать въ неловкой позѣ и она осторожно поправилась, не спуская глазъ съ мужа. Но въ комнатѣ было такъ тихо, что Сидоръ Ивановичъ услышалъ легкій шорохъ за занавѣской и оглянулся. Настя не успѣла спрятаться, да можетъ быть и не спѣшила, и онъ увидѣлъ ея молоденькое, красивое личико. Окруженное рамкой русыхъ волосъ, въ изобиліи выбившихся изъ подъ съѣхавшей на затылокъ голубой повязки, оно смотрѣло на Сидора большими темно карими, лукаво смѣющимися глазами. Нѣсколько мгновеній, молча улыбаясь, они смотрѣли другъ на друга.

-- Ты что подглядываешь за мной? чего не спишь?-- спросилъ Сидоръ, невольно любуясь женой.

-- Что мнѣ одной спать?.. У меня мужъ есть!-- отвѣтила скороговоркой Настя и скрылась за занавѣской.

Сидоръ подошелъ къ женѣ, откинулъ занавѣску и сѣлъ на постель. Настя выглянула изъ подъ одѣяла, близко придвинулась къ мужу, положила голову къ нему на колѣни и сказала:

-- Разсказывай, какъ землю-то купили.

Глава IX.

Незлобинскій господскій домъ былъ очень запущенъ; не настолько однако, чтобы въ немъ нельзя было жить. Въ первыхъ числахъ мая работы по его ремонту были закончены. Въ воскресенье утромъ Петръ Силычъ доложилъ объ этомъ Карину, а послѣдній самъ пожелалъ поѣхать въ Незлобино, чтобы посмотрѣть домъ.

Онъ ѣздилъ въ большомъ рессорномъ таратансѣ, въ которомъ вмѣсто сидѣнья устанавливали особое кресло съ подушками. Левъ Львовичъ взялъ съ собой своего ключника, для котораго впереди была поставлена маленькая скамеечка.

Отъ Каринскаго хутора до Незлобина было по проселочной дорогѣ верстъ восемь; въ одномъ мѣстѣ приходилось ѣхать по межѣ между своей землей и Магоринской. Сравненіе крестьянскихъ хлѣбовъ, посѣянныхъ на его землѣ, съ хлѣбами незлобинцевъ, привело Карина въ хорошее настроеніе.

-- Смотри, Петръ, какова наша земля, а какова ихняя!-- сказалъ онъ, забывая, что Петръ Силычъ также незлобинскій крестьянинъ.-- У нихъ песочекъ да бугорочки... На песочкахъ то рожь тоненькая, тоненькая... У нихъ она даже и въ нынѣшнемъ году не очень то красна.

-- Ничего ржи... Ржи нынче вездѣ хороши,-- сказалъ Линяевъ.

-- А какъ ты полагаешь, сколько стоитъ ея земля? Вы вѣдь ее купить собирались... Я такъ думаю, что за нее и сорока рублей много... А? Какъ ты думаешь?

-- Слухъ есть будто Ефановъ ее купить хочетъ, -- сказалъ Петръ Силычъ.

Каринъ даже повернулся въ креслѣ отъ изумленія и негодованія.

-- А ему здѣсь что нужно?.. Экая каналья. Онъ половину уѣзда скоро захватитъ... Чего же ваши мужики смотрятъ?.. Вотъ имъ бы ее купить слѣдовало. Кромѣ нихъ она никому не подходитъ... Вѣрно говорю... Ты бы внушилъ имъ покупать... А? Чего медлятъ?

Онъ подозрительно поглядѣлъ на Линяева.

-- Силъ нѣтъ... Маломощный народъ...

-- Гм... Все-таки говорили объ этомъ?

-- Человѣка два изъ богатыхъ закидывали, а прочіе и вниманія не обращаютъ...

Кучеръ Василій, чутко прислушивавшійся къ этому разговору, повернулся, чтобы поглядѣть на Линяева, но увидѣлъ только донышко его шапки и сердито ударилъ лошадей возжами.

-- Ефановъ также не купитъ,-- сказалъ Каринъ.-- Ему здѣсь земля не нужна.

-- Слухъ есть, будто бы здѣсь линія желѣзная пройдетъ?..-- замѣтилъ Петръ Силычъ.

-- Ты отъ кого слышалъ?

-- Плотникъ изъ города говорилъ.

-- Плотникъ? Откуда плотникъ можетъ знать объ этомъ. Вздоръ, никакой тутъ линіи не будетъ.

Линяеву послышалось, что въ голосѣ Карина звучитъ раздраженіе. Левъ Львовичъ дѣйствительно былъ недоволенъ тѣмъ, что мужики все знаютъ, что обо всемъ у нихъ разговоры идутъ, гдѣ бы что ни случилось.

-- Кто это у васъ вздорные слухи распускаетъ? Ворона на хвостѣ приноситъ, что ли?-- сказалъ онъ, уже не скрывая своего неудовольствія. Каринъ зналъ, что здѣсь проектируется рельсовый путь, но не могъ допустить, чтобы и мужики знали объ этомъ.

-- Дѣйствительно, ваше пр-ство,-- спѣшилъ успокоить его Линяевъ, -- многое люди прямо отъ себя болтаютъ... Зря, ваше пр-ство...

-- Удивительное дѣло!.. Надо же выдумать такую глупость... Линія Богъ знаетъ гдѣ пройдетъ, за пятьдесятъ верстъ отсюда... Дурачье!

-- Все-таки, стало быть, линія будетъ?-- не утерпѣлъ Линяевъ.

Левъ Львовичъ строго взглянулъ на него и ничего не отвѣтилъ.

Въ это время они подъѣзжали къ Незлобину. Чтобы загладить свою оплошность, Петръ Силычъ поспѣшилъ отвлечь вниманіе барина въ другую сторону.

-- Изволите видѣть, ваше пре-ство,-- сказалъ онъ,-- новенькій домокъ? Это Настасья съ мужемъ поставили... На бѣлянѣ купили.

Когда тарантасъ поровнялся съ домомъ Шаровыхъ, Левъ Львовичъ велѣлъ кучеру остановиться и послалъ Линяева вызвать къ нему Настю. Онъ хотѣлъ распечь ее за то, что она не пришла къ нему передъ свадьбой за благословеніемъ, а главное -- хотѣлъ взглянуть на ея хорошенькое личико. Онъ приготовился сказать ей цѣлую рѣчь на тему о неблагодарности. Но, когда молодая женщина вышла и, поклонившись барину, остановилась въ двухъ шагахъ отъ тарантаса, нарядная и цвѣтущая, онъ только смотрѣлъ на нее молча, пораженный ея красотой. Ему показалось, что она теперь стала гораздо красивѣе, чѣмъ была раньше.

Настя, поздоровавшись, стояла, сложивъ руки на груди, съ серьезнымъ лицомъ, но съ насмѣшливо улыбающимися глазами.

-- Ты отчего къ намъ не приходишь?-- спросилъ Левъ Львовичъ.

-- Зачѣмъ мнѣ приходить?

Каринъ не зналъ, что отвѣтить на этотъ прямой вопросъ, и потому разсердился.

-- Зачѣмъ? Дура... Десять лѣтъ жила въ домѣ и спрашиваешь зачѣмъ.

-- Я четыре года жила,-- поправила Настя.

-- Барышню провѣдать... меня пожалѣть...-- сказалъ, смягчаясь, Каринъ.

Настя улыбнулась.

-- Поди сюда... Подойди ко мнѣ... Поправь мнѣ подушку... Ты знаешь, какъ нужно...

Настя встала на подножку тарантаса и стала оправлять дѣйствительно сбившіяся на сторону подушки.

-- Ты все знаешь, плутовка... все теперь знаешь... А?.. Такъ, такъ... Подальше, подальше... Еще пониже... вотъ такъ, такъ, такъ...

Когда Настя кончила, онъ схватилъ ее за талію и хотѣлъ поцѣловать. Но молодая женщина вырвалась изъ его рукъ и опять встала поодаль въ прежней позѣ, и опять смѣялась только глазами.

-- Э -- эхъ ты, дурочка,-- сказалъ Каринъ.-- Ты бы лучше опять къ намъ поступила...

-- Я у мужа живу,-- отвѣтила Настя.

-- Съ мужемъ!.. Я тебя съ мужемъ возьму... Ты пришли, его ко мнѣ... Онъ умнѣе тебя, а?

Настя молчала.

Петръ Силычъ, ходившій взглянуть, исправна ли плотина, по которой нужно проѣхать къ барскому дому, вернулся, и Каринъ приказалъ Василію ѣхать дальше.

-- Барышнѣ Зинаидѣ Львовнѣ отъ меня поклонъ передайте,-- сказала, кланяясь, Настя.

-- А ты сама приди, дурочка... Слышь, непремѣнно приходи!..

Онъ прищурилъ глаза и засмѣялся; потомъ погрозилъ ей пальцемъ, когда подъѣхали къ усадьбѣ Магоринсй, Каринъ мелькомъ взглянулъ на домъ, которымъ очень мало интересовался, и приказалъ ѣхать дальше. Онъ рѣшилъ осмотрѣть все имѣніе Авдотьи Павловны: и ветхія зданія службы, и выгонъ, и мельницу, и лѣсъ. Левъ Львовичъ такъ привыкъ къ мысли, что Незлобино достанется ему, что осматривалъ все съ такимъ видомъ, какъ бы онъ былъ уже здѣсь хозяиномъ. Раньше онъ хотѣлъ ждать, что Незлобинка сама придетъ къ нему, но сегодня онъ рѣшилъ взять ее немедленно. У него быстро составился планъ будущаго хозяйства въ Незлобинкѣ. Настя будетъ здѣсь хозяйкой; ея мужъ приказчикомъ, завѣдующимъ всѣми дѣлами незлобинскаго имѣнія, а онъ, Каринъ, станетъ пріѣзжать сюда, чтобы скрываться отъ ненавистнаго шпіонства дочери. Ему казалось въ это время, что вся жизнь его отравлена ея вѣчнымъ присутствіемъ, ея кислымъ лицомъ, ея добродѣтелью и вѣчно недоумѣвающими взорами.

Между тѣмъ тарантасъ остановился возлѣ большого оврага, съ выступами камня на склонахъ. По этимъ камнямъ Левъ Львовичъ опредѣлялъ, что здѣсь должна быть какая нибудь руда. Онъ также хотѣлъ удостовѣриться -- и послалъ для этого Петра Силыча въ оврагъ,-- есть ли тамъ родникъ. Когда Линяевъ вернулся изъ оврага съ утвердительнымъ отвѣтомъ, Каринъ сказалъ.

-- Я куплю Незлобино.

Это неожиданное заявленіе такъ поразило Петра Силыча и Василія, что они невольно переглянулись. Потомъ Линяевъ, чтобы скрыть свое смущеніе, нагнулся и сталъ очищать приставшіе къ его платью сухіе листья и колючки. Василій не могъ усидѣть на козлахъ отъ волненія. Онъ бросилъ возжи, спустился съ козелъ и пошелъ къ лошадямъ, самъ не зная зачѣмъ. Но Каринъ, увлеченный своими планами, не замѣтилъ ихъ смущенія.

-- Какъ ты мнѣ посовѣтуешь?-- спросилъ онъ, когда Ливяевъ опять всталъ передъ нимъ и спокойно смотрѣлъ на барина.

Стоявшій впереди лошадей Василій съ замираніемъ сердца ждалъ отвѣта Петра Силыча.

-- Дѣйствительно, слѣдуетъ купить,-- твердо сказалъ Линяевъ.

-- Ухъ!-- крикнулъ Василій и ударилъ кулакомъ по концу дышла такъ, что весь тарантасъ дрогнулъ. Но никто не обратилъ вниманія на этотъ неожиданный возгласъ и Василій возвратился на свое мѣсто.

-- А какъ же ты говорилъ, что земля плохая, а?-- спросилъ Каринъ.

-- Земля точно плохая, ваше пр-ство... Земля мужицкая,-- сказалъ Линяевъ.

-- Земля тутъ, ваше пр-ство,-- сказалъ вдругъ, оглядываясь съ козелъ, Василій,-- непригодная, одинъ песокъ... какая тутъ земля... По хорошему году сорока пудовъ ржи не набьешь... вотъ какая земля...

-- Дѣйствительно, плохая земля...-- подтвердилъ еще разъ Линяевъ.

-- Такъ зачѣмъ же ты мнѣ купить совѣтуешь?

-- Какая цѣна, ваше пр-ство? Цѣна дѣло опредѣляетъ. Примѣрно сказать...

Линяевъ длинно и скучно распространился на тему о взаимной зависимости между качествомъ земли и ея цѣнностью и утомилъ Карина своими разсужденіями и примѣрами. Левъ Львовичъ перебилъ его и приказалъ ѣхать домой.

Дорогой молчали. Каждый былъ погруженъ въ свои думы. Каринъ мечталъ о Настѣ, представляя ее себѣ во всевозможныхъ соблазнительныхъ видахъ; Линяевъ раздумывалъ о томъ, какъ приспособиться къ новому положенію вещей, и старался припомнить, что говорилъ Быстровъ о казенной землѣ; а Василій никакъ не могъ справиться съ своимъ волненіемъ, которое отражалось на лошадяхъ. Старымъ, привыкшимъ къ нему лошадямъ трудно было угадать, чего онъ отъ нихъ хочетъ: онъ и говорилъ имъ не то, что слѣдуетъ, и дергалъ безъ толку возжами, и безпрестанно грозилъ кнутомъ. Вопросъ о незлобинской землѣ представлялся ему уже окончательно рѣшеннымъ. Имъ овладѣлъ какой то суевѣрный ужасъ. Ему казалось, что этотъ больной, всесильный и жестокій человѣкъ закабалитъ Незлобино на вѣки вѣчные....

Глава X.

Въ Николинъ день 9 мая Петръ Силычъ поѣхалъ въ городъ, чтобы сообщить Магориной, что ремонтъ дома оконченъ. Вмѣстѣ съ нимъ отправился и Сидоръ Ивановичъ, который везъ барынѣ общественныя деньги, собранныя съ великимъ трудомъ незлобинцами.

Вѣсть о томъ, что Каринъ осматривалъ имѣніе и покупаетъ Незлобино, проникла въ каждую избу и поселила въ сердцахъ крестьянъ такую панику, что, собравшись въ пожарномъ сараѣ, они единогласно постановили купить землю у Авдотьи Павловны, а пока что -- выпросить у нея такую бумагу, въ которой было бы сказано, что земля не будетъ продана никому другому. Замѣчательно, что когда покупателемъ являлся Каринъ, никому и въ голову не пришло надѣяться на какія то свои права. Въ тревожномъ воображеніи незлобинцевъ Каринъ рисовался какимъ то злымъ колдуномъ, который можетъ сдѣлать все, что захочетъ, и для котораго не существуетъ никакихъ законовъ и правъ.

Когда Линяевъ и Шаровъ пріѣхали въ городъ, писарь, озабоченный казеннымъ участкомъ No 16, передалъ деньги Петру Силычу, а самъ ушелъ отыскивать знакомаго человѣка, служившаго разсыльнымъ въ земской управѣ. Линяевъ одинъ отправился къ Магориной. Онъ два раза заходилъ къ ней, но она спала, и онъ рѣшилъ тогда справиться раньше съ разными порученіями Льва Львовича.

Авдотья Павловна проснулась поздно и была очень дурно настроена. Вчера она была до 2 часовъ ночи въ клубѣ и проиграла на зло мужу свои послѣднія деньги. Дома произошла жестокая ссора, закончившаяся истерикой; утро началось сильнѣйшей головной болью, а затѣмъ послѣдовалъ цѣлый рядъ непріятностей. Въ то же врамя на сегодня была назначена майская прогулка на пароходѣ, въ которой принималъ участіе весь высшій свѣтъ Нагорска.

Авдотья Павловна была одна. Мужъ раннимъ утромъ отправился на охоту; дѣти, мальчикъ и дѣвочка, ушли съ няней къ бабушкѣ. Осталась только кухарка Ольга. Она явилась съ недовольнымъ видомъ, какъ только проснулась барыня, и подала ей письмо, въ печатнымъ штемпелемъ мануфактурно-галантерейной торговли А. К. Ефанова. Дуся тотчасъ же вспомнила нелѣпую вчерашнюю исторію въ клубѣ, чуть не кончившуюся крупнымъ скандаломъ.

-- Никогда не давай мнѣ писемъ, когда у меня болитъ голова!-- сердито крикнула Дуся.

Сидя на кровати въ одной сорочкѣ, она терла високъ мигреневымъ карандашемъ. Ольга стояла насупившись. Ей было обѣщано, что ее съ утра отпустятъ на весь день, а между тѣмъ было уже 12 часовъ, а ей все еще приходилось сидѣть дома.

-- Онъ ждетъ отвѣта, барыня,-- сказала Ольга, слегка пожавъ плечами.

-- Онъ все принесъ?

-- Ничего онъ не принесъ...

-- Какъ ничего?-- воскликнула Дуся, быстро вскакивая съ постели.

Она поспѣшно накинула бѣлую блузу и бросилась бѣжать въ кухню, гдѣ ждалъ посланный изъ магазина. Но вдругъ она остановилась по срединѣ комнаты. Дрожавшія руки, въ которыхъ былъ злополучный счетъ, безпомощно упали; она залилась слезами, вернулась въ спальню, сѣла возлѣ туалетнаго стола и, положивъ руки на столъ, спрятала въ нихъ лицо и продолжала плакать. Однако она замѣтила мимоходомъ, что недовольное лицо Ольги смягчилось.

-- Оля, голубушка моя,-- начала Дуся,-- неужели тебѣ меня не жаль?

Она перестала плакать, безсильно уронила руки на колѣни и смотрѣла въ зеркало на свое блѣдное лицо, распущенные темные волосы и открытую мраморной бѣлизны шею. Все это вмѣстѣ было красиво и оригинально. "Вотъ если бы такой кто нибудь меня увидѣлъ"... промелькнуло въ ея головѣ, въ то время, какъ она продолжала изливаться въ жалобахъ Ольгѣ.

-- Сама подумай, что мнѣ дѣлать? Въ три часа назначена прогулка, отходитъ пароходъ... Въ три часа, а теперь 12... Оля, миленькая...

Дуся встала, подошла къ кухаркѣ и положила обѣ руки ей на плечи.

-- Голубушка, Оля, сбѣгай сейчасъ на Знаменскую улицу въ домъ Францова... Это близко... Тамъ живетъ Черепановъ... Знаешь его?.. Конечно, знаешь... Толстый такой... Помнишь, онъ пріѣзжалъ на пасху... Александръ Васильевичъ?..

Ольга давно уже сочувственно улыбалась барынѣ; она кивнула головой и отвѣтила утвердительно.

-- Ну вотъ отлично... Я сейчасъ напишу ему записку.

Она выбѣжала въ другую комнату и написала на визитной карточкѣ: "Милый Александръ Васильевичъ, мнѣ ужасно необходимо, непремѣнно, непремѣнно сейчасъ 125 рублей, на два-три дня не больше".

-- Вотъ!.. Сходи, Олечка, душечка, скорѣй, скорѣй, скорѣй!..

Когда Ольга ушла, Дуся нѣсколько секундъ сидѣла неподвижно на стулѣ, ни о чемъ не думая. Потомъ она стала разсматривать присланный изъ магазина счетъ. На синей почтовой бумагѣ внизу была отчетливо выписана фамилія: А. Ефановъ.

-- Нахалъ!-- воскликнула Авдотья Павловна.

Она поняла теперь, что Ефановъ въ магазинѣ и что онъ хочетъ, чтобы она сама пріѣхала туда его просить. Она знала, что онъ рѣдко заходитъ въ магазинъ и, какъ ей помнилось, онъ никогда не подписывалъ самъ счетовъ. Дуся была увѣрена, что если она придетъ въ магазинъ, то Ефановъ разсыплется въ извиненіяхъ, скажетъ, что все случилось по ошибкѣ обругаетъ какого нибудь приказчика, подсунувшаго ему счетъ для подписи и т. д. Но она ни за что не поѣдетъ, ни за что не унизится до такой степени!.. Какъ онъ смѣлъ, грубое животное!.. Нѣтъ, лучше поѣхать въ одномъ платьѣ безъ этого прекраснаго плаща, который только что полученъ изъ Парижа, чѣмъ испытать такое униженіе... Но можно ли ѣхать на пароходѣ въ одномъ платьѣ?.. Солнца не видно, будетъ свѣжо, въ особенности къ вечеру... Развѣ взять пледъ...

Но при воспоминаніи о пледѣ, Дуся только махнула рукой. Это былъ еще студенческой пледъ Тахи; только въ такомъ отчаянномъ положенія могло придти въ голову взять на прогулку этотъ пледъ. Тамъ всѣ будутъ разряжены... Это первая весенняя выставка костюмовъ...

Дуся живо представила себѣ, что она держитъ на рукѣ потертый, выцвѣтшій, измятый пледъ, въ то время, когда къ ней подходитъ Ефановъ и съ насмѣшливой улыбкой говоритъ ей какую нибудь гостиннодворскую любезность и даже можетъ быть предлагаетъ свои услуги подержать этотъ пледъ. Дуся у себя въ комнатѣ покраснѣла отъ одной мысли, что это могло бы случиться. Лучше ужъ не ѣхать, сказаться больной, когда за ней заѣдетъ Плѣнниковъ.

-- Какая скука, какая тоска, какой ужасъ не имѣть какихъ нибудь несчастныхъ двухъ сотъ рублей, терпѣть такое униженіе и быть въ зависимости отъ наглаго, грубаго невѣжды кулака!

Но если бы даже и можно были обойтись безъ плаща (хотя это совершенно невозможно!), то вѣдь тамъ еще зонтикъ, вѣеръ, перчатки. Все это она выбрала сама и могла взять вчера... О, ей лично не смѣли бы отказать!.. Какую глупость она сдѣлала... только потому, что Таха былъ дома, а она не любила привозить при немъ свои покупки...

Въ то время какъ, занятая этими размышленіями, Дуся сидѣла за письменнымъ столомъ въ одной блузѣ и въ туфляхъ на босу ногу, ожидавшій въ кухнѣ мальчикъ изъ магазина потерялъ терпѣніе и, открывъ дверь, въ столовую, тихонько кашлянулъ.

-- Кто тамъ?-- испуганно спросила Дуся, выбѣгая въ столовую.

-- Мнѣ отвѣтъ нужно, барыня,-- сквозь слезы прошепталъ мальчикъ.

-- Подожди, чего плачешь?

-- Я не плачу... Меня прибьютъ, что сижу долго... Я въ десять часовъ пришелъ, а Максимъ Егоровичъ сказалъ: "мигомъ назадъ!.." Онъ прибьетъ...

Мальчикъ плакалъ. Худенькій, блѣдный съ большими голубыми глазами, онъ очень понравился Дусѣ. Она погладила его по головѣ и сказала:

-- Не плачь, глупый... Я напишу, что тебя задержала...

Она написала на счетѣ возлѣ подписи Ефанова: "Здѣсь значатся вещи, которыхъ я еще не получала. Прошу прислать ихъ и тогда получить деньги. Мальчика я задержала; его прислали такъ рано, что я спала".

Мальчикъ ушелъ. Мысль, что ей удастся обмануть Ефанова, нѣсколько утѣшила Авдотью Павловну. Эта. мысль пришла неожиданно и Дуся вѣрила, что ей удастся посредствомъ такой увертки получить вещи.

Она взглянула на часы; еще не было часа.

Дуся легла на диванъ въ гостиной и задумалась, припоминая подробности того, что случилось вчера въ голубой комнатѣ клуба. Она выпила нѣсколько чашекъ шампанскаго... Это фантазія Плѣнникова -- подавать дамамъ шампанское въ чайныхъ чашкахъ... и была очень возбуждена, когда этотъ нахалъ Ефановъ присталъ, чтобы она чокнулась съ нимъ и выпила за его здоровье.

-- "Съ какой стати!" -- сердито сказала она.-- А хоша бы съ такой, чтобы сдѣлать маѣ пріятное удовольствіе.-- И какъ самоувѣренно и нагло онъ смотрѣлъ на нее... Съ какой цинической назойливостью уставился на нее своими маленькими заплывшими жиромъ глазами! Дуся оттолкнула его руку, вино вылилось, бокалъ полетѣлъ на полъ... Но Ефанова это нисколько не смутило. Онъ подошелъ еще ближе и сказалъ; "Хорошее винцо пролили и хорошій жилетъ испортили... за это позвольте дерзкую ручку поцѣловать..." Она дала бы ему пощечину, если бы въ это время не подошелъ Плѣнниковъ и не увелъ нахала. Иначе вышелъ бы большой скандалъ... Какой презрѣнный Таха... Ничтожный!.. Онъ сидѣлъ рядомъ и молчалъ, какъ послѣдній идіотъ... Право, онъ даже, кажется, подобострастно улыбался Ефанову... Потомъ, когда она стала громко ругать это грубое животное, онъ ушелъ изъ клуба и оставилъ ее одну...

Стукъ подъѣхавшихъ дрожекъ, а затѣмъ звонокъ прервали размышленія Дуси. Она испуганно вскочила и увидѣла въ окно стоявшаго возлѣ подъѣзда Плѣнникова. Онъ не могъ замѣтить ее, потому что стоялъ, повернувшись лицомъ въ другую сторону. Дуся нѣсколько секундъ разсматривала его высокую, плотную фигуру, широкія плечи и толстый, сильный затылокъ.

-- Вотъ настоящій мужчина!-- шепнула она и прошла въ переднюю.-- Я отворю,-- сказала она,-- но вы не входите, пока я не убѣгу.

-- Слушаю-съ! отвѣтилъ Плѣнниковъ.

Дуся спряталась въ спальню, а онъ вошелъ въ гостиную. Они разговаривали, не видя другъ друга.

-- Напрасно вы явились,-- сказала Дуся -- я не поѣду сегодня...

-- Это невозможно!

-- Мнѣ нездоровится... Я совсѣмъ разбита... Я рѣшительно не могу ѣхать.

-- И вы не выйдете ко мнѣ?

-- А вы надѣетесь меня уговорить?

-- Я просто хочу васъ видѣть прежде всего, а затѣмъ я дѣйствительно надѣюсь, что вы мнѣ не откажете... У меня есть одинъ особенный аргументъ...

-- Какой?

-- Сегодня мой праздникъ... Вы забыли, что меня зовутъ Николай.

-- Все-таки я не могу ѣхать.

-- Авдотья Павловна, да выйдите же ко мнѣ. Неужели я васъ даже не увижу сегодня?

-- Сейчасъ!..

Черезъ минуту она вошла въ гостиную и, здороваясь съ гостемъ, сказала:

-- Вы видите, что я не могу ѣхать. Смотрите какъ поздно, а я еще не одѣта.

Онъ удержалъ ея руку и смотрѣлъ на нее восхищенными глазами.

-- Господи, какъ вы милы въ этомъ костюмѣ! Не наглядѣлся бы на васъ... Подойдите къ зеркалу и посмотрите на себя.

Онъ взялъ ее за руку и подвелъ къ большому зеркалу.

-- Посмотрите, какая прелесть этотъ простенькій нарядъ.

На ней была короткая сѣрая юбка, кожаный поясъ и розовый лифъ.

-- И растрепанные волосы,-- прибавила Дуся.

Взглянувъ на Плѣнникова въ зеркало, она не могла удержаться отъ улыбки, видя его огромное, неуклюжее лицо рядомъ съ своимъ хорошенькимъ личикомъ.

Она сѣла на диванъ, стоявшій подъ зеркаломъ, откинулась на подушку и закрыла глаза. Плѣнниковъ сѣлъ рядомъ.

-- Вы все еще не можете забыть вчерашней непріятности?-- спросилъ онъ.

-- Да, пожалуй... потому что сегодняшняя является продолженіемъ вчерашней.

-- Птаха?

Дуся пренебрежительно вздернула плечами.

-- Скажите!.. -- вкрадчиво произнесъ онъ, понизивъ голосъ,

-- Нельзя сказать... Вы сейчасъ вмѣшаетесь... Я васъ за вчерашнее еще не поблагодарила.

Она, не открывая глазъ, протянула ему руку. Онъ пожалъ ее, потомъ нагнулся и поцѣловалъ, нѣжно, чуть прикасаясь губами.

-- Я люблю, когда мнѣ цѣлуютъ руки...-- сказала Дуся, не мѣняя позы.

-- Кто?

-- Такіе умные, интересные люди, какъ вы.

-- И такіе безобразные?

-- Это не обязательно.

Дуся усмѣхнулась и открыла глаза.

-- Вы вовсе не безобразны,-- сказала она.-- Въ мужчинѣ красота ничего не стоитъ, да и всѣ красивые мужчины глупы. Вы самый умный изъ всѣхъ нагорскихъ мужчинъ.

-- А если такъ, то почему вы мнѣ не скажете, что случилось съ вами?

Онъ все еще держалъ ея руку и, тихонько пожавъ ее, прибавилъ:

-- Скажите, скажите, голубушка...

Дуся отняла руку и сказала:

-- Хорошо. Но дайте слово, что вы ему ничего не скажете.

-- Кому?

-- Тому... Ефанову.

-- Обѣщаю и клянусь!-- отвѣтилъ Плѣнниковъ, поднявъ правую руку кверху.

Тогда Дуся разсказала ему все, что случилось утромъ.

-- Каналья! воскликнулъ Плѣнниковъ, вскакивая съ дивана.-- Вотъ негодяй!

Онъ заходилъ по комнатѣ большими шагами.

-- Мерзавецъ... Я ему этого такъ не оставлю!

-- Вы дали слово!

-- Я его на колѣняхъ передъ вами заставлю прощенія просить.

Дуся любовалась гнѣвомъ Плѣнникова; его глаза блестѣли, ноздри раздувались, а на лбу появились поперечныя складки.

-- Если бы вы знали,-- воскликнула Дуся,-- какъ бы мнѣ хотѣлось швырнуть ему въ физіономію деньги и сказать, что моя нога не будетъ больше въ его магазинѣ.

Плѣнниковъ, повидимому, не ожидалъ этой вспышки; онъ удивленно взглянулъ на Дусю и тотчасъ же остылъ.

-- Вотъ это вы напрасно!-- сказалъ онъ и взялся за шляпу. Безъ лавки Ефанова вамъ обойтись нельзя, и вы только себя накажете. До свиданія!

-- Прощайте желаю вамъ весело провести время.

-- Вы поѣдете со мной!-- сказалъ онъ рѣшительно.-- Теперь половина третьяго. Я буду здѣсь черезъ двадцать минутъ и привезу ваши покупки.

Онъ быстро вышелъ изъ комнаты, и Дуся видѣла въ окно, какъ помчалъ его извозчикъ на сѣромъ рысакѣ.

-- Онъ не успѣетъ, но нужно быть готовой,-- рѣшила Дуся и стала одѣваться.

У нея было темно-зеленое шелковое платье, въ которомъ она смѣло могла показаться въ какомъ угодно обществѣ.

Авдотья Павловна только что причесалась, какъ раздался стукъ въ двери съ чернаго хода. Она подумала, что это Ольга съ отвѣтомъ отъ Черепанова, и выбѣжала въ кухню въ одной юбкѣ съ голыми руками. Но то былъ Петръ Силычъ. Дуся вскрикнула и убѣжала въ спальню.

-- Идите сюда, идите въ комнату!-- сказала она Линяеву.-- Мнѣ очень некогда и нужно одѣваться.

Петръ Силычъ вошелъ въ столовую, покрестился на образъ и всталъ у двери въ спальню.

-- Привезли деньги?

-- Привезъ, барыня.

-- Слава Богу!.. Отчего вы такъ поздно?.. Если бы двумя часами раньше, я была бы вамъ страшно благодарна.

-- Я приходилъ, барыня... Вы почивали.

-- Какая досада! Эта дура Ольга никогда не скажетъ...

-- Левъ Львовичъ кланяются вамъ... Велѣли доложить, что квартира готова... Пожалуйте къ намъ въ Незлобино.

-- А-а! Очень рада... Голубчикъ, я забыла какъ васъ зовутъ...

-- Петромъ, сударыня.

-- Ахъ да, Петръ Силычъ... Мнѣ ужасно некогда... Я очень тороплюсь... Мнѣ нужно на пароходъ, который уходитъ въ 3 часа, и я боюсь опоздать... Вы положите деньги на столъ... или дайте сюда... вотъ моя рука.

Авдотья Павловна протянула изъ за драпировки руку, но черезъ нѣсколько секундъ уже топнула ногой нетерпѣливо...

-- Какъ вы долго!-- воскликнула она, и рука исчезла.-- Я говорю вамъ, что мнѣ некогда, а вы копаетесь...

-- Я положу на столъ, барыня... Но позвольте вамъ доложить, что Левъ Львовичъ приказали вамъ счетъ передать относительно ремонта...

-- Какой счетъ?.. Ахъ, да, да... Сколько же стоитъ ремонтъ?

-- Не дешево, сударыня... Много было дѣла: крылечко новое, въ кухнѣ печь перекладывали, плиту новую поставили... Покраска, побѣлка...

-- Да сколько же, сколько? Господи, какъ вы любите тянуть...

-- Сто пятнадцать рублей, сударыня.

-- Боже, какъ дорого!

-- Много дѣла, сударыня... Сами изволите увидѣть...

-- Все равно... отдайте Карину, сколько онъ заплатилъ, а остальныя оставьте на столѣ.

-- Относительно денегъ Левъ Львовичъ ничего не приказывали...

-- Все равно, возьмите... Я не хочу одолжаться у Карина.

Петръ Силычъ вполнѣ одобрялъ такое рѣшеніе, потому что ему также не хотѣлось, чтобы Авдотья Павловна была въ какой нибудь зависимости отъ Карина: но онъ все-таки напомнилъ о банковскомъ срокѣ.

-- Не безпокойтесь, я достану... А можетъ быть отсрочатъ...

-- Не безпокоиться намъ нельзя, Авдотья Павловна, потому что безъ вашей земли намъ обойтись невозможно.

-- Почему же вы не покупаете ее у меня? Купили бы и успокоились. Впрочемъ, я, кромѣ васъ, никому не продамъ.

-- Позвольте вамъ еще сказать, что Левъ Львовичъ пріѣзжалъ, все помѣстье ваше осматривалъ и сказалъ, что купитъ Незлобино...

-- Пусть покупаетъ...

Петръ Силычъ не ждалъ такого отвѣта.

-- Онъ вамъ настоящей цѣны не дастъ!-- поспѣшно заявилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.-- Онъ за дешевую цѣну купить хочетъ... Позвольте вамъ еще сказать, что народъ у насъ сильно обезпокоился послѣ его пріѣзда...

-- И прекрасно, что обезпокоился... Теперь скорѣе купите... Больше мнѣ съ вами некогда разговаривать... Пріѣду въ деревню, тогда поговоримъ, а теперь уходите.

Но Петръ Силычъ не уходилъ. Онъ стоялъ по срединѣ комнаты, держа въ одной рукѣ деньги, а въ другой большой лоскутъ бумаги, въ которой онѣ были завернуты.

-- Ахъ, да!-- спохватилась Дуся.-- Вамъ нужно росписку. Хорошо... Я сейчасъ выйду.

Но Линяевъ ждалъ не только росписки, которую можно было взять и потомъ. Когда Дуся вышла уже совсѣмъ одѣтая, она позвала Петра Силыча въ гостиную и сѣла писать росписку.

-- Напишите, сударыня, Авдотья Павловна, что я объ нашемъ дѣлѣ говорилъ вамъ и что вы изволили сказать...

Онъ затруднялся найти слова.

-- Не понимаю, что вы говорите,-- сказала Дуся, оглянувшись съ перомъ въ рукѣ на Петра Силыча.

Петръ Силычъ даже покраснѣлъ отъ усилій найти подходящія слова для выраженія своей мысли.

-- Позвольте сказать,-- началъ онъ,-- что порученіе мнѣ дано отъ общества... объ землѣ... относительно покупки...

-- Ну, дальше!

-- О томъ и напишите...

-- Господи, да о чемъ?

-- Что я говорилъ вамъ... Чтобы они не сомнѣвались... Ваши слова напишите, которыя вы давеча сказали: кромѣ васъ никому не продамъ...

Послѣдняя фраза крѣпко засѣла въ его памяти.

-- Хорошо... Я напишу такъ,-- сказала Дуся,-- слушайте: "Петръ Силычъ говорилъ со мной о покупкѣ земли и я ему сказала, что, кромѣ васъ, никому не продамъ Незлобино, если вы согласитесь его купить у меня. Только рѣшайте скорѣе"...

-- Именно такъ... Покорнѣйше васъ благодарю!

Петръ Силычъ сіялъ отъ восторга. Онъ выпрямился, даже выставилъ впередъ лѣвую ногу и, довольный своимъ краснорѣчіемъ, засунулъ въ карманъ бумагу съ деньгами Льва Львовича и поглаживалъ свою маленькую остроконечную бороду.

-- Покорнѣйше благодарю васъ, сударыня... Прощенья просимъ... Извините, что безпокоимъ васъ...

-- Спасибо и вамъ, что привезли деньги. Прощайте...

Вдругъ Дуся сообразила, что Ольги все еще нѣтъ и что, когда пріѣдетъ Плѣнниковъ, то некому будетъ оставить ключъ отъ квартиры. Она попросила Линяева подождать въ кухнѣ до прихода Ольги.

Глава XI.

Было безъ десяти минутъ три. Въ пять минутъ можно было доѣхать до пароходной пристани. Дуся сидѣла въ гостиной и смотрѣла то въ окно, то на часовую стрѣлку. Прошло пять минутъ... Наконецъ пробило три... Еще оставалась надежда, что часы спѣшатъ. Но слезы уже подступали къ глазамъ Дуси, и она закрыла лицо руками, чтобы не видѣть ни окна, ни часовъ. Было ясно, что прогулка не состоится. Дуся хотѣла снять свое шелковое платье, какъ вдругъ подъѣхалъ извозчикъ... Дуся убѣжала въ спальню, чтобы скрыть слезы и вытереть смоченное ими лицо, а въ это время въ комнату вошелъ Черепановъ. Ольга также пріѣхала съ нимъ, но прошла чернымъ ходомъ на кухню.

Черепановъ былъ старинный знакомый Дуси, пріятель ея покойнаго отца. Онъ сохранилъ къ ней тѣ дружелюбныя и нѣсколько покровительственныя отношенія, которыя создались еще въ ту пору, когда онъ зналъ ее дѣвочкой.

Очень полный, невысокаго роста, съ длинными сѣдѣющими черными волосами, съ мягкими, нѣсколько расплывчатыми чертами лица, Черепановъ производилъ впечатлѣніе человѣка необыкновенно добродушнаго, какимъ онъ и былъ въ дѣйствительности, не смотря на болѣе чѣмъ двадцатилѣтнюю педагогическую дѣятельность въ качествѣ учителя гимназіи. Тяжело дыша, стоялъ онъ посрединѣ комнаты, спокойно протиралъ свои очки и ждалъ, когда прекратится сердцебіеніе.

-- Скажите, пожалуйста, -- сказала Дуся, выходя въ гостиную и холодно здороваясь съ гостемъ, -- куда дѣвалась Ольга?

Блѣдная, съ растерянно унылымъ видомъ, она стояла съ опущенными руками и машинально смотрѣла въ окно.

-- Скажите, голубушка, что вамъ вздумалось ѣздить съ этими господами?-- спросилъ въ свою очередь Черепановъ.

Онъ говорилъ медленно и растягивалъ слова, на которыхъ, хотѣлъ сдѣлать удареніе.

-- Вѣдь тамъ,-- продолжалъ онъ,-- ни одного порядочнаго человѣка не будетъ.

-- Эта дура все вамъ разсказала?

-- Зачѣмъ же вы ее браните, голубушка? Она не виновата...

-- Ради Бога, не придирайтесь къ словамъ! Я вовсе не расположена сегодня слушать наставленія...

-- Вотъ вы и сердитесь, а я вовсе не дѣлаю вамъ наставленій. Я просто докажу вамъ, что ваша пароходная прогулки дрянь, а наша прогулка въ лодкахъ съ молодой, веселой компаніей много привлекательнѣе...

-- Воображаю!.. Будутъ ѣсть воблу руками и тянуть "Внизъ по матушкѣ по Волгѣ"... Удивительно весело!

Онъ покачалъ головой и продолжалъ:

-- Я знаю, что вы славная и добрая и гнѣву вашему не вѣрю... Видите ли, голубушка, что я вамъ скажу: мнѣ очень не хотѣлось, чтобы вы участвовали въ этой сомнительной компаніи..

-- Вы все еще обращаетесь со мной, какъ съ дѣвочкой,-- сказала Дуся, но голосъ ея звучалъ мягче, и злое выраженіе въ глазахъ исчезло.

Вдругъ послышался стукъ быстро мчавшагося экипажа. Дуся бросилась къ окну; сѣрый рысакъ промелькнулъ и всталъ возлѣ крыльца, какъ вкопаный. Въ ту же минуту Плѣнниковъ быстро вбѣжалъ въ комнату съ большой коробкой въ рукахъ.

-- Вы готовы? Отлично!-- кричалъ онъ.-- Надѣвайте шляпу!.. Пароходъ насъ ждетъ... Здравствуйте, Александръ Васильевичъ... Представьте себѣ, Авдотья Павловна, -- кричалъ онъ вслѣдъ Дусѣ, которая убѣжала за шляпой,-- что магазинъ былъ уже запертъ!

-- Боже! Я совсѣмъ забыла...-- воскликнула Дуся, возвращаясь со шляпой.

Лицо ея приняло испуганное выраженіе.

Между тѣмъ Плѣнниковъ, вынувшій изъ коробки сѣрый шелковый плащъ, держалъ его на готовѣ и ловко набросилъ на плечи Магориной.

-- Какой вы милый!-- сказала Дуся, когда они уже были въ передней.

Оба они забыли проститься съ Черепановымъ...

Пароходъ "Ермакъ", нанятый для прогулки, дѣйствительно ждалъ ихъ. Командиръ парохода, пріятель Плѣнникова, исполнилъ переданную ему по телефону просьбу, сочинивъ для нетерпѣливыхъ какую то неисправность машины.

Впрочемъ, многіе думали, что ждутъ губернатора, который принималъ участіе въ прогулкѣ, но сидѣлъ въ тѣсномъ кружкѣ своихъ знакомыхъ внизу, въ отдѣльной каютѣ.

Военный оркестръ на кормѣ нижней полубы игралъ какой-то вальсъ, когда Дуся и Плѣнниковъ подъѣхали къ пристани.

Множество глазъ устремились на запоздавшихъ пассажи ровъ съ верхней палубы, гдѣ собралось большинство публики. Многіе кланялись Плѣнникову, и всѣ съ любопытствомъ разсматривали его даму, которой никто почти не зналъ въ этомъ обществѣ. Подъ наблюденіемъ столькихъ глазъ Дусѣ было и весело, и неловко. Сознаніе, что многочисленная публика (и не простая публика!) ждетъ ее, что цѣлый пароходъ былъ задержанъ ради нея, доставляло ей странное удовольствіе новаго, никогда еще неиспытаннаго ощущенія. Какъ только она взойдетъ на пароходъ, раздастся свистокъ, и пароходъ отчалитъ. Когда Дуся поднялась на верхнюю палубу, ей пришла въ голову ребяческая мысль: подойти къ капитану и сдѣлать царственный жестъ рукой, разрѣшающій поѣздку.

Это была послѣдняя вспышка сегодняшняго возбужденія. Какъ только пароходъ отчалилъ, какъ только Авдотья Павловна увидѣла незнакомыя лица кругомъ, она почувствовала усталость. Ей вдругъ захотѣлось остаться одной; захотѣлось какъ нибудь освободиться отъ необходимости быть обязанной человѣку, съ которымъ она была очень мало знакома. Кто онъ такой? Она ничего не знала о немъ. Здѣсь у него была масса знакомыхъ, но она ихъ не знаетъ совсѣмъ...

Авдотья Павловна стояла возлѣ капитанской рубки и смотрѣла на Волгу, вовсе нерасположенная любоваться ея красотами. Плѣнниковъ въ это время разговаривалъ шопотомъ съ командиромъ "Ермака". Онъ также вдругъ почувствовалъ нѣкоторую обременительность обязанностей кавалера Дуси, ни съ кѣмъ здѣсь незнакомой, и также усталъ отъ той неожиданной роли, которую взялъ на себя сегодня утромъ.

-- Идите къ вашимъ знакомымъ,-- сказала Дуся, какъ бы угадывая его мысли.-- Мнѣ хочется побыть одной...

-- Вы хорошо дѣлаете, что гоните меня къ тѣмъ скучнымъ обязанностямъ, которыя всегда приходится исполнять поневолѣ,-- отвѣтилъ обрадованный Плѣнниковъ.

Однако, о своихъ обязанностяхъ кавалера онъ не забылъ.

-- Позвольте, сказалъ онъ, -- представить моего пріятеля, настоящаго моряка.-- Федора Григорьевича Сомова. Если захотите одиночества, можете забраться въ его каюту.

Настоящій морякъ расшаркался, а Дуся, почти не замѣчая, съ кѣмъ она здоровается, подала ему руку.

-- Еще и этому быть обязанной...-- подумала она.

-- Моя каютка въ вашемъ распоряженіи, сударыня! Вотъ ключъ, располагайтесь, какъ у себя дома...

-- Благодарю васъ...-- машинально сказала Дуся.

Плѣнниковъ церемонно откланялся. Дуся вспомнила, что она и его еще должна благодарить. Она улыбнулась ему и пожала руку. На мгновеніе ихъ взгляды встрѣтились. Какъ то жутко стало Дусѣ отъ его взгляда. Самоувѣренная, свободная отъ всякихъ колебаній жесткость обнажилась на мгновеніе въ его глазахъ. Онъ уже ушелъ и скрылся въ другой части парохода, а Дуся все еще стояла неподвижно, прислонившись къ стѣнкѣ капитанской рубки, подъ впечатлѣніемъ этого взгляда, отъ котораго ей страшно хотѣлось убѣжать отсюда... Когда капитанъ, отдавшій какое то приказаніе въ боковой рупоръ, снова вернулся къ ней, она чуть не сказала ему: "Спустите меня на берегъ!" Но пароходъ уже выплывалъ на средину рѣки.

-- Гдѣ ваша каюта?-- спросила Дуся.-- Я очень устала и хочу отдохнуть, если вы позволите...

-- О сударыня!..

Онъ самъ проводилъ ее до двери своей каюты. Дуся вошла туда и заперлась на ключъ. Какъ сильно хотѣлось ей въ эту минуту вернуться домой. Она вспомнила Черепанова, вспомнила что забыла проститься съ нимъ, и чуть не расплакалась. Теперъ она вдругъ почувствовала, что онъ ей близкій, родной человѣкъ. О, если бы онъ былъ здѣсь въ эту минуту! Она бросилась бы къ нему, обняла бы его и крѣпко поцѣловала эту лохматую голову...

-- Какой онъ простой, -- шептала она,-- какой милый, добрый... какой деликатный... Голубчикъ Черепановъ... милый дорогой старый дядя Шура...

На капитанскомъ столѣ былъ подносъ, покрытый салфеткой. Дуся заглянула подъ салфетку и увидала тамъ нѣсколько кусковъ французской булки. Она была очень голодна, ей хотѣлось взять кусочекъ, но она не рѣшилась и сидѣла неподвижно, разсматривая тоненькіе ломотки. Вдругъ раздался стукъ въ дверь. Дуся вздрогнула, какъ воръ, пойманный на мѣстѣ преступленія.

Вошелъ лакей. Онъ принесъ цѣлый подносъ различныхъ закусокъ и бутылку токайскаго вина. Ее любимое вино... Неужели это все для нея? Понятно, что это прислалъ Плѣнниковъ. Какъ онъ все помнитъ... А вотъ онъ и самъ... Идетъ и смотритъ на нее своими умными, веселыми глазами и такъ привѣтливо улыбается...

-- Обѣдъ будетъ только въ 7 часовъ,-- сказалъ, входя въ каюту, Плѣнниковъ.-- Я боюсь уморить васъ съ голоду.

-- Я въ самомъ дѣлѣ голодна,-- виновато сказала Дуся.

-- Вы позволите пригласить капитана?.. Мы съ нимъ выпили водки, но, право, еще ничего не ѣли...-- сказалъ онъ, приложивъ руку къ сердцу.

Завтракали втроемъ. Послѣ завтрака Дуся развеселилась. Ей захотѣлось гулять, видѣть публику, слушать музыку, смотрѣть на Волгу. Она вышла на палубу, опираясь на руку Плѣнникова, и теперь только почувствовала всю прелесть прогулки. Волга разлилась, какъ море; на луговой сторонѣ не видно было берега; зеленыя рощи росли въ водѣ; тучи разошлись и все было залито яркимъ свѣтомъ спускавшагося къ закату солнца. Легкій вѣтеръ приносилъ откуда то нѣжный ароматъ лѣса и травъ.

Дуся сѣла у борта и заглядѣлась на быстро убѣгавшую воду. Музыка играла мазурку.

-- Какъ хорошо!-- тихо сказала Дуся и положила руку поверхъ руки сѣвшаго рядомъ Плѣнникова.-- Вы танцуете?

Онъ отрицательно покачалъ головой.

-- А мнѣ хотѣлось бы танцовать,-- продолжала она.-- Мнѣ давно не было такъ весело, какъ сегодня... Какъ я вамъ благодарна... Сколько вы для меня хлопотали... Странно, что мы такъ мало знакомы... Я васъ совсѣмъ не знаю... Разскажите какой вы?

Онъ улыбнулся и сказалъ:

-- Зачѣмъ вамъ?

-- Вотъ зачѣмъ...-- не думайте, что я спрашиваю изъ пустого любопытства. Мнѣ хочется имѣть близкаго человѣка, о которомъ бы я все знала и которому могла бы все разсказать...

-- Развѣ вы не знаете, что близость между людьми возможна только до тѣхъ поръ, пока они ничего другъ о другѣ не знаютъ?

-- Не говорите такъ,-- сказала Дуся серьезно и сняла свою руку съ его руки.-- Мнѣ кажется, что каждый человѣкъ могъ бы найти друга... Всего хуже одиночество.

-- Одиночество не такъ дурно, Авдотья Павловна... Не пытайтесь никогда заглядывать глубоко въ душу человѣка и не ищите никогда прочной привязанности. Человѣкъ гораздо интереснѣе при поверхностномъ съ нимъ знакомствѣ, чѣмъ при близкомъ. Будьте съ нимъ, пока вамъ это занимательно, и тотчасъ же уходите, какъ только вамъ станетъ скучно... Мало ли людей на свѣтѣ?.. Въ каждомъ, повѣрьте мнѣ, найдется что нибудь любопытное. Пчела собираетъ съ цвѣтка только медъ. Если бы она заглянула въ него поглубже, то наглоталась бы горечи, отъ которой ее стошнило бы... Пчела умное созданіе. Она не засиживается никогда долго на одномъ цвѣткѣ...

-- И вы поступаете также? Вы не вѣрите въ прочную привязанность?

-- Никогда не встрѣчалъ ея. Да и что въ ней хорошаго? Однообразіе, скука...

-- Вы испытали?

-- О, да! Да и вы также...

Дуся взглянула на него удивленными глазами.

-- Да, да... Не смотрите такъ. Согласитесь, что вы изучили душу и сердце Птахи также хорошо, какъ онъ ваше. Я убѣжденъ, что ни одно движеніе въ душѣ одного не проходитъ, не встрѣтивъ отклика въ душѣ другого... И что въ этомъ хорошаго? Скажите по совѣсти?

-- Конечно, ничего... Но это потому, что мы не пара. Онъ смѣшной педантъ, а я живой человѣкъ; меня все волнуетъ, а онъ ко всему равнодушенъ... Впрочемъ, не хочу говорить о немъ. Не портите моего хорошаго настроенія. Лучше разскажите мнѣ про себя. Ваша жизнь должна быть очень интересна... Мнѣ бы хотѣлось пожить такъ, какъ вы: всюду побывать, все видѣть, имѣть массу знакомыхъ... много читать... Отчего вы не хотите разсказать о себѣ?

Онъ покачалъ головой.

-- Я живу, какъ всѣ,-- сказалъ онъ съ горькой ироніей.-- Я такой же, какъ всѣ. Взгляните на собравшуюся здѣсь публику... Я -- одинъ изъ нея.

-- Неправда! Всѣ они не интересны, а вы интересны.

-- Между нами только та разница, что я ихъ знаю, а они меня не знаютъ... И еще то, что они живутъ стихійно, а я сознательно. Во всемъ остальномъ -- нѣтъ разницы.

Въ это время къ Плѣнникову устремился молодой чиновникъ, и, окинувъ взглядомъ Авдотью Павловну, спросилъ:

-- Вы участвуете въ обѣдѣ?

Плѣнниковъ кивнулъ головой чиновнику и, взявъ ее подъ руку, перевелъ на капитанскую площадку, подъ лѣвымъ крыломъ парохода, къ маленькой скамеечкѣ, на которой можно было сидѣть только вдвоемъ. Отсюда видно было все общество, собравшееся на палубѣ. Оно разбилось на небольшія группы. Одни играли въ карты, другіе чинно сидѣли, слѣдя за ходомъ игры, третьи пили пиво, вино или прохладительные напитки; многіе слонялись по палубѣ безъ опредѣленныхъ занятій.

-- Посмотрите, -- сказалъ Плѣнниковъ, -- на эту публику, которая пріѣхала веселиться. Что за унылыя физіономіи! У всѣхъ одна мысль: скоро ли, наконецъ, подадутъ обѣдъ. Этотъ экспансивный чиновникъ, который подбѣгалъ ко мнѣ, въ новенькой фуражкѣ съ кокардой, не утерпѣлъ, чтобы не заговорить объ обѣдѣ... Если бы я продолжалъ съ нимъ разговоръ, онъ распространился бы подробно о каждомъ блюдѣ, косилъ бы глазами на васъ и непремѣнно добился бы, чтобы я его вамъ представилъ. У него двѣ страсти: одна невинная -- новыя фуражки; онъ имѣетъ ихъ цѣлую дюжину и каждая отличается какой нибудь особенностью фасона... Вторая его страсть -- сплетня... Онъ занимаетъ небольшую должность, но держится независимо и принятъ въ обществѣ, потому что у него есть родственникъ въ столицѣ. Онъ часто получаетъ письма изъ Петербурга. Тотъ день, когда онъ узнаетъ о какомъ нибудь новомъ увольненіи или назначеніи, для него праздникъ. Онъ знаетъ фамиліи почти всѣхъ губернаторовъ въ Россіи, всѣхъ губернскихъ предводителей, всѣхъ управляющихъ казенными и контрольными палатами и акцизными сборами...

-- Зачѣмъ ему это нужно?-- удивилась Дуся.

-- Страсть! Вы доставили бы ему огромное удовольствіе, если бы сообщили какую нибудь пустяшную подробность Изъ жизни бессарабскаго или воронежскаго губернатора. Анекдоты о директорахъ департамента и министрахъ онъ цѣнитъ на вѣсъ золота... За глаза всѣ смѣются надъ нимъ, но не избѣгаютъ его и съ жадностью выслушиваютъ отъ него "послѣднія извѣстія"... Кромѣ того, немножко его боятся... Онъ король сплетни и не щадитъ никого... Если ничего не знаетъ, то выдумаетъ... Лучше всего разсказать ему о себѣ все, тогда онъ доволенъ... И знаете-ли, его страсть заразительна.. Попробуйте поговорить съ нимъ, и вамъ непремѣнно захочется разсказать ему какой нибудь анекдотъ изъ жизни своего пріятеля... Онъ слишкомъ внимательно слушаетъ; это возбуждаетъ...

Дуся улыбнулась.

-- Я также люблю сплетни,-- сказала она.

-- Всѣ ихъ любятъ... Это товаръ международнаго спроса. Но Ѳита -- его кто-то прозвалъ Ѳитой -- можетъ выдумать такую сплетню, что человѣку на улицу показаться стыдно... Ему нужно имѣть только самую маленькую черточку; въ крайнемъ случаѣ знать имя и фамилію... Я увѣренъ, что, если онъ знаетъ, кто вы, то разсказываетъ теперь Норову вашу исторію я всевозможныя подробности изъ вашей жизни...

-- А тотъ вѣритъ?

-- Норовъ мой коллега... Мнѣ объ немъ нельзя распространяться... Посмотрите, однако, какой онъ представительный, какъ прямо держитъ голову и какой у него многозначительный взглядъ... Онъ уже пріобрѣлъ капиталъ, почти не занимается практикой съ тѣхъ поръ, какъ женился на вдовѣ Парашкиной и трехъ стахъ тысячахъ въ Москвѣ. Теперь онъ предается невиннымъ развлеченіямъ, рисуетъ картинки, читаетъ Спинозу и стремится быть столпомъ общества... Его непремѣнно выберутъ у насъ городскимъ головой... Мальковъ очень поддерживаетъ его кандидатуру... Вонъ тотъ поджарый господинъ съ большимъ носомъ, что подошелъ къ Норову... Съ рыжей бородкой...

-- Я знаю, онъ писатель...

-- Писатель!.. Онъ просто маленькій мошенникъ, котораго никто не уважаетъ, потому что ему не удается сдѣлаться большимъ... Онъ продается, но не находитъ себѣ покупателя... Впрочемъ, отъ Норова ему что нибудь перепадетъ... Только онъ никогда не достигнетъ!.. Онъ мелкотравчатый... Онъ никогда не съумѣетъ быть настоящимъ, смѣлымъ, крупнымъ мошенникомъ, которому всѣ кланяются и жмутъ руки...

-- Какой вы злой... А правда, что Норовъ переводитъ Байрона?

-- Онъ переведетъ!..

-- И еще... неужели онъ дѣйствительно присвоилъ чужія деньги?

-- Что вы, Авдотья Павловна! Кто же такъ говоритъ? Ничего подобнаго! Онъ женился на вдовушкѣ, которая раньше, опасаясь какихъ-то формальностей, передала ему на храненіе бумаги умершаго мужа. Вдовушкѣ, правда, хотѣлось устроиться съ своимъ приказчикомъ Микишей, да дѣлать было нечего!.. Какъ видите, все было сдѣлано чисто. Она потомъ отъ него съ Микишей сбѣжала, но все устроилось по хорошему... Онъ далъ имъ двадцать тысячъ, устроилъ разводъ, и вдовушка теперь на Кавказѣ съ Микишей въ сектантскомъ бракѣ живетъ... А самъ онъ женихъ. Ему еще нѣтъ пятидесяти и онъ отлично сохранился. Я увѣренъ, что теперь онъ мечтаетъ жениться по любви... Онъ ухаживаетъ за губернаторской дочерью. Видите ее?.. Онъ подсѣлъ къ ней и они говорятъ о Бурже... Дѣвица красивая, породистая, но бѣдная... Смотрите, какая у нея прелестная головка... Царица!... Жить бѣдняжкѣ хочется, лѣта подходятъ опасныя... Какіе у насъ женихи? Ѳита единственный женихъ... Придется, пожалуй, пойти за Норова. Везетъ подлецу. Одна надежда, что можетъ быть въ этой величавой дѣвицѣ онъ найдетъ свою Немезиду, если влюбится...

-- А вотъ женихъ!-- воскликнула Дуся, кинувъ глазами на Рокотова, который только что появился на палубѣ.

-- А, это бѣдный дворянинъ,-- сказалъ Плѣнниковъ.-- Вы видите, куда онъ подсѣлъ? Это фрейленъ Канъ... У нея кругленькій капиталецъ и мукомольная мельница. Она единственная дочь... Только старый нѣмецъ не выдастъ за Рокотова... Тамъ сидитъ молодой Ковалевъ... Вонъ тотъ румяный блондинъ, съ толстыми щеками, безбородый... Это женихъ настоящій. За этимъ столомъ сидятъ почти исключительно представители купечества... Или, какъ выражается Мальковъ въ своей газетѣ, новая культурная сила. Между ними нѣтъ буквально ни одного, богатство котораго не имѣло бы на себѣ слѣдовъ какого нибудь надувательства. Посмотрите, вонъ тамъ, рядомъ съ молодымъ Ковалевымъ сидитъ Сушковъ, аккуратно подстриженный купчикъ съ проборомъ на головѣ... Онъ спортсменъ... У него превосходныя рысистыя лошади... Высокая дама съ великолѣпнымъ бюстомъ, въ роскошной шляпкѣ изъ Парижа, стоющей пятьсотъ франковъ, это его жена. Онъ былъ приказчикомъ у извѣстнаго богача Лепехина въ маленькомъ городишкѣ и, пользуясь благосклонностью хозяина къ его супругѣ,-- вотъ къ этой самой великолѣпной дамѣ,-- обобралъ его въ самомъ прямомъ смыслѣ слова... Теперь онъ городской гласный и очень вліятельный банковскій дѣлецъ. Бѣдный дворянинъ Рокотовъ не даромъ такъ любезничаетъ съ его супругой... А вонъ другой бѣдный дворянинъ, сѣдовласый старецъ съ лицомъ патріарха, но со вставленными зубами. Онъ наливаетъ лимонадъ дамѣ въ черномъ платьѣ... Да вы его, вѣроятно, знаете?

Дуся отрицательно покачала головой.

-- Очень мало,-- сказала она.

-- Это Саблинъ, бывшій помѣщикъ... Онъ близко сдружился съ купцами... Тамъ же сидятъ двѣ его дочери... Обѣ въ красивыхъ шляпкахъ...

-- Про нихъ говорятъ что-то нехорошее...

-- Не знаю, что вамъ говорили про нихъ, но что онъ торгуетъ ими, это я знаю. Конечно, онъ нашъ уважаемый, нашъ почтенный Аркадій Львовичъ, почетный членъ разныхъ благотворительныхъ обществъ и проч. Онъ отлично говоритъ по французски, у него прекрасныя манеры, и онъ обучаетъ купцовъ хорошему тону... Сушковъ всѣми силами старается подражать ему... Дочери его круглыя дуры, малограмотны и нигдѣ не учились... но обѣ красавицы, въ особенности старшая, Елена... Посмотрите, какое у нея матово-бѣлое оригинальное лицо. Про нее говорятъ, что она сложена, какъ Венера... Она ведетъ таинственный образъ жизни; ѣздитъ ежегодно въ Москву, въ Нижній-Новгородъ... Но никогда не бываетъ одна. Ее сопровождаетъ всюду двоюродная сестра Саблина... Это подрумяненная старуха въ черномъ шелковомъ платьѣ, которая и теперь сидитъ рядомъ съ ней и похожа на пиковую даму... На какія средства живетъ эта семья, неизвѣстно, но я знаю, что у дочери Елены прекрасной есть въ банкѣ на храненіи въ процентныхъ бумагахъ болѣе 50 тысячъ. Дѣлами красавицы завѣдуетъ старуха; она ведетъ переговоры, торгуется... Дѣло поставлено широко и тонко. Это не жалкая продажность, не голодное скитаніе по улицѣ, это вполнѣ организованная, капиталистическая промышленность...

-- Господи, неужели это правда?-- тихо сказала Магорина. Облокотившись на перила капитанской площадки, она задумчиво смотрѣла на воду.

-- Будьте увѣрены, что это только намекъ на правду... вся правда гораздо пикантнѣе...

Плѣнниковъ засмѣялся.

-- Какъ вы можете смѣяться?-- сказала Дуся серьезно.-- Развѣ это смѣшно?

-- Голубушка, не плакать же мнѣ! Я вѣдь все это давно знаю... Привыкъ.

-- Какъ вы можете разсказывать такіе ужасы спокойно? Мнѣ просто страшно стало... И вы со всѣми этими людьми знакомы?

-- Скажи мнѣ, съ кѣмъ ты знакомъ... Я говорилъ вамъ, что и я такой же...

-- Ради Бога, не говорите такъ... Если бы я могла, я убѣжала бы отсюда. Правду сказалъ Черепановъ, что здѣсь нѣтъ ни одного порядочнаго человѣка...

-- Благодарю васъ...

-- Не шутите, Николай Евгеньевичъ... Мнѣ въ самомъ дѣлѣ страшно.

У нея дѣйствительно появилось выраженіе испуга на лицѣ. Глаза смотрѣли растерянно и безпомощно, какъ у человѣка, который не знаетъ, гдѣ ему укрыться отъ опасности. Она опустила руки на колѣни и смотрѣла то на Ковалева, то на дочь Саблина, то на Половинкина.

-- Авдотья Павловна!-- крикнулъ онъ, наклоняясь къ ней.

Дуся вздрогнула и опустила голову.

-- Да вы въ самомъ дѣлѣ испугались. Что съ вами, голубушка?

-- Какъ бы мнѣ хотѣлось уйти отсюда, -- прошептала молодая женщина дрогнувшимъ голосомъ и, повернувшись къ водѣ, облокотилась на перила.

-- Уйти?-- повторилъ онъ.-- Хорошо бы уйти, да некуда.

Онъ сказалъ это совсѣмъ другимъ тономъ. Въ его словахъ послышалось чувство не то горечи, не то гнѣва. Дуся невольно взглянула на него. Его лицо почти не измѣнилось. Онъ только приподнялъ голову, прищурилъ глаза и чуть-чуть улыбался, плотно сжавъ губы.

Нѣсколько времени длилось молчаніе.

Дуся опять облокотилась на барьеръ и слушала, глядя на сверкавшіе отъ солнца блестки воды.

-- Они дѣлаютъ жизнь...-- продолжалъ Плѣнниковъ.-- Уйти отъ нихъ, значитъ, уйти отъ жизни... Здѣсь шумъ, движеніе, борьба страстей, правда,-- темныхъ, гнусныхъ, но за то все-таки это жизнь... Если бы въ мертвой знойной пустынѣ вы увидѣли грязный потокъ, вы съ жадностью стали бы пить изъ него... Невозможно жить безъ звуковъ, безъ красокъ, безъ движенія, безъ сильныхъ волненій, безъ общества... Или нужно быть отшельникомъ, уйти отъ міра, запрятаться въ пещеру... Другого выхода нѣтъ. Наши добродѣтельные люди скучны и безцвѣтны, и добродѣтель ихъ сѣренькая и скромная... Давеча на извозчикѣ вы мнѣ сказали, что васъ звалъ Черепановъ... Вы не пошли... Васъ тянуло сюда... Почему? Потому что тамъ унылая, сѣренькая добродѣтель и вяленая вобла, а. здѣсь ароматы хорошихъ духовъ и яркіе цвѣты, и красивые фасоны платьевъ и шляпъ... Тамъ у всѣхъ лица удручены міровой скорбью, а здѣсь беззаботны и ни къ чему васъ не обязываютъ... Тамъ затянутъ заунывную пѣсню, а здѣсь играетъ хорошая военная музыка. Это внѣшняя сторона; но есть и внутренняя: здѣсь сила, а тамъ полнѣйшее безсиліе. Здѣсь эта кучка проходимцевъ, темныхъ людей и просто мошенниковъ и воровъ управляетъ всѣмъ въ городѣ и никого не боится... Сила тянетъ къ себѣ, а они сила... Глядя на нихъ со стороны, я съ удовольствіемъ подкатилъ бы подъ нихъ бочку пороху, даже рискуя взлетѣть вмѣстѣ съ ними; но попадая въ ихъ компанію, я живу, какъ они...

Плѣнниковъ всталъ, бросилъ потухшій окурокъ сигары въ воду и, прикоснувшись къ рукѣ Дуси, спросилъ особеннымъ, ласковымъ тономъ:

-- О чемъ задумались, милая барынька?

Онъ перегнулся за перила и заглянулъ въ лицо Магориной. Глаза Авдотьи Павловны были наполнены слезами; слезы текли по щекамъ.

-- Какая вы славная... Скажите, голубушка, о чемъ вы. думаете? Скажите...

Дуся поспѣшно вытерла слезы.

-- Не знаю...-- также тихо отвѣтила она.-- Мнѣ кажется, я ни о чемъ не думала... Но какъ то мнѣ стыдно и больно... Какъ то жалко чего то... Мнѣ вспомнилось, какая я была раньше и какая теперь...

-- Не клевещите на себя,-- шепталъ Плѣнниковъ, близко нагнувшись къ Дусѣ.-- Вы чудеснѣйшій человѣкъ... Какое счастье видѣть васъ, быть съ вами, видѣть ваши чистые глаза... Какая радость сознавать, что есть человѣкъ, въ сокровеннѣйшую глубину котораго можно заглянуть безъ страха... Какъ вы близки, какъ дороги стали вы мнѣ... Дуся... Какъ я счастливъ, что нашелъ васъ..

Онъ сжалъ ея руку и поднесъ ее къ губамъ.

Между тѣмъ на палубѣ началось движеніе. Саблинъ ходилъ съ озабоченнымъ видомъ и приглашалъ обѣдать. Для тѣхъ, кто участвовалъ въ общемъ обѣдѣ по подпискѣ, столъ былъ сервированъ въ большой столовой перваго класса. Остальные устраивались, какъ хотѣли.

-- Какъ, мы должны сидѣть со всѣми за однимъ столомъ?-- воскликнула Дуся, тщательно вытирая остатки слезъ на лицѣ.-- Неужели намъ нельзя уйти отсюда? Я не хочу ихъ видѣть, слышать ихъ разговоры... Мнѣ все здѣсь противно...

-- Успокойтесь, Авдотья Павловна... За нами идутъ... Дѣйствительно, Саблинъ уже подходилъ къ нимъ.

-- Авдотья Павловна!-- воскликнулъ онъ, приподнимая руки.-- Я такъ давно васъ видѣлъ, что не узналъ васъ... Здравствуйте!.. Все также юны и прелестны... Вы рѣдко показываетесь въ обществѣ... это вашъ единственный недостатокъ и даже преступленіе!.. Позвольте мнѣ, хозяину обѣда, проводить васъ къ столу... дорогую, рѣдкую гостью.

Онъ такъ почтительно поклонился, такъ убѣжденно говорилъ, съ такимъ достоинствомъ держалъ свою сѣдую голову, что Дуся не могла отказаться. Онъ импонировалъ ей своей величавой наружностью и, какъ это ни странно, но она была польщена тѣмъ, что Саблинъ поведетъ ее къ столу.

Въ то время, какъ она шла, опираясь на его руку, Саблинъ нагнулся къ ней и сказалъ:

-- Съ вами хочетъ познакомиться князь Олконскій... Онъ большой цѣнитель красоты.

Въ душѣ Дуси вдругъ поднялась гордость.

-- Вы не спросили меня, хочу ли я съ нимъ познакомиться,-- сказала она, смягчая все-таки рѣзкость словъ улыбкой.

-- Я именно и намѣревался спросить васъ, Авдотья Павловна,-- отвѣтилъ Саблинъ.

Дусѣ показалось, что въ голосѣ его звучитъ насмѣшка надъ ея неудачной обидчивостью.

-- Князь проситъ вашего позволенія, чтобы имѣть честь быть вамъ представленнымъ. Понятно, если вы не позволите...

Она совсѣмъ не могла разобрать: смѣется онъ надъ ней или говоритъ серьезно.

-- Да вѣдь онъ меня никогда не видѣлъ...

-- Онъ давно слышалъ о васъ,-- лгалъ Саблинъ.-- Сегодня я сказалъ ему, что вы здѣсь... Вы не замѣтили, конечно, а онъ выходилъ на палубу, чтобы взглянуть на васъ... Полюбоваться вами...-- прибавилъ онъ шопотомъ.

Это была правда, и Дуся видѣла высокаго и тонкаго, какъ жердь, князя, который явился на палубу и нѣсколько разъ пристально взглянулъ на нее.

-- Вы позволите?-- спросилъ Саблинъ, пріостанавливаясь.

Они были уже у входа въ столовую.

-- Мнѣ все равно,-- небрежно отвѣтила Дуся.

Старый Саблинъ былъ слишкомъ опытный человѣкъ, чтобы повѣрить этой небрежности. Онъ не сомнѣвался, что вниманіе князя льститъ молодой женщинѣ.

-- Николай Евгеньевичъ, идите же!-- крикнула Дуся. стоявшему на площадкѣ Плѣнникову.

Тотъ не спускалъ главъ съ удалявшейся Дуси. Онъ любовался ея граціозной походкой, горделивымъ движеніемъ головы, когда она обратилась къ Саблину съ вопросомъ, прислушивался къ ихъ разговору и вдругъ, неожиданно для самого себя, подумалъ: "Зачѣмъ я привезъ ее сюда?"

Странное чувство зашевелилось въ его душѣ -- не то жалость, не то раскаяніе, не то грусть. На мгновеніе имъ овладѣлъ порывъ братской нѣжности къ Магориной. Ему захотѣлось броситься за ней, оттолкнуть гнуснаго старика, увести Дусю въ какой нибудь укромный уголокъ, упасть передъ ней на колѣни и просить прощенія, и каяться...

Онъ вздрогнулъ, когда Авдотья Павловна позвала его.

-- Иду!-- крикнулъ Плѣнниковъ.

Онъ махнулъ рукой, какъ бы отгоняя прихлынувшія чувства, которымъ онъ давно пересталъ вѣрить...

Глава XII.

Черезъ пять дней послѣ прогулки на пароходѣ Авдотья Павловна съ дѣтьми переселилась въ деревню. Она собралась внезапно, въ одинъ день, никому ничего не сказала и уѣхала, изъ города такъ, что никто изъ знакомыхъ не зналъ, куда она дѣвалась. Даже Зина не знала, что ея подруга уже въ Незлобинѣ. Авдотья Павловна съ увлеченіемъ отдалась деревенской жизни и обязанностямъ матери; она цѣлые дни проводила съ дѣтьми въ лѣсу, въ полѣ или на балконѣ. Почти ежедневно прибѣгали ребятишки съ букетами цвѣтовъ, съ птичьими яйцами, потомъ съ ягодами; незлобинскія бабы приносили цыплятъ, молоко, яйца. Словомъ, создалась извѣстная опредѣленная атмосфера обязательныхъ отношеній и знакомствъ, которымъ Дуся охотно шла навстрѣчу. Она привѣтливо всѣхъ принимала, ни отчего не отказывалась, со всѣми вступала въ продолжительныя бесѣды.

Около трехъ недѣль прожила такъ Дуся, когда ее потянуло, наконецъ, повидаться съ подругой. Случилось такъ, что какъ разъ наканунѣ того дня, когда Магорина собиралась. ѣхать на хуторъ Кариныхъ, Зина сама пріѣхала въ Незлобино.

Исполняя порученіе отца, она остановилась возлѣ дома Шаровыхъ и зашла къ Настѣ. Левъ Львовичъ нуждался въ ея услугахъ, вслѣдствіе неожиданнаго ухода Маши, и не хотѣлъ никого другого.

-- Я приду къ вамъ, барышня, если мужъ отпуститъ, сказала Настя.

-- Попроси его, Настя... Сдѣлай для меня это,-- просила Зина.

-- Ни за что бы не пошла, да мнѣ васъ жалко,-- дрогнувшимъ голосомъ прибавила Настя.

Болѣзненный видъ Зины глубоко взволновалъ молодую женщину, которая хорошо знала, какъ тяжело живется ея бѣдной барышнѣ.

Зина сидѣла за столомъ, а Настя стояла напротивъ и смотрѣла на тонкія, блѣдныя руки барышни, которыми Зина машинально растягивала на столѣ свои черныя перчатки.

-- Правда, я теперь стала гораздо слабѣе,-- сказала Зина.-- Но если ты будешь у насъ, мнѣ будетъ легче... Папа очень любитъ тебя... Онъ говоритъ, что только ты одна можешь ему угодить.

-- Я знаю ихнюю любовь,-- съ оттѣнкомъ раздраженія въ голосѣ сказала Настя, но тотчасъ же измѣнила тонъ.

Большіе, испуганно вопросительные глаза Зины съ темными кругами, доходившими почти до половины блѣднаго, худого лица, остановились на мгновеніе на Шаровой и заставили ее скрыть, готовое сорваться съ устъ, рѣзкое слово. Она продолжала шутливымъ тономъ:

-- Можетъ быть я забыла, какъ ходить за ними... Не угожу пожалуй...

-- Нѣтъ, онъ все такой же... Вотъ я такъ дѣйствительно не умѣю ему угодить,-- отвѣтила Зина, слабо улыбаясь.-- Я только раздражаю его.

-- Тихи вы очень, барышня... Съ ними надо быть построже.

-- Можетъ быть...-- сказала Зина, поднимаясь.-- Прощай, Настя... Если твой мужъ не согласится, я сама зайду просить его...

-- Что еще выдумали, барышня!.. Еще вы его просить будете... Ужъ я сама упрошу...-- Зина поцѣловала Настю и обѣ вышли на улицу.

-- Мнѣ хочется пройтись,-- сказала Зина.-- Покажи мнѣ дорогу къ Авдотьѣ Павловнѣ. Мнѣ помнится, тутъ надъ прудомъ была тропинка прямо къ ней въ садъ.

Настя проводила ее до этой тропинки, а дальше Зина медленно пошла вдоль пруда, берега котораго далеко заросли камышемъ. Жаркій день приходилъ къ концу; солнце стояло близко надъ горизонтомъ, но въ нагрѣтомъ воздухѣ, надъ горячей землей было душно. Только когда тропинка спустилась въ тѣнь, подъ высокія, старыя ветлы, Зина легче вздохнула и пошла еще тише, прислушиваясь къ шелесту листьевъ.

Давно, давно, съ дѣтскихъ лѣтъ она не была на этой тропинкѣ и старалась припомнить теперь что нибудь знакомое изъ далекаго прошлаго, когда вмѣстѣ съ Дусей она бѣгала сюда тайкомъ отъ ея матери купаться въ прудѣ въ недозволенное время. Оттого ли, что здѣсь все измѣнилось, или оттого, что она все забыла, но Зина долго не могла найти ничего знакомаго. Только старый плетеный заборъ изъ толстыхъ вѣтвей, черезъ который имъ приходилось перелѣзать, она узнала. Онъ лежалъ теперь на землѣ разбитый, истоптанный, полугнилой. За заборомъ начинался садъ, поднимавшійся къ самому дому. Садъ весь почти заросъ высокимъ бурьяномъ, но тропинка и здѣсь была чисто протоптана, потому что незлобинскія крестьянки ходили сюда къ барскому колодцу за хорошей водой.

Въ нижней части сада, неподалеку отъ пруда росла старая липа съ огромнымъ дупломъ внизу, у самой земли, въ видѣ ниши, въ которой была устроена маленькая скамеечка и гдѣ можно было спрятаться отъ дождя. Старое дерево не измѣнилось. Только стоявшіе подъ нимъ когда то столъ и скамьи пропали; даже самое мѣсто, гдѣ они находились, заросло папоротникомъ и чистотѣломъ. Однако маленькая скамеечка внутри ствола была на своемъ мѣстѣ и, утомленная прогулкой, Зина забралась туда, чтобы отдохнуть. Она слишкомъ скоро уставала, и даже эта маленькая прогулка оказалась выше ея силъ. Зина сѣла, немного согнувшись, плотно прижалась къ стѣнкѣ дупла и закрыла глаза. Было такъ тихо, что она слышала шорохъ насѣкомыхъ, копошившихся гдѣ-то въ старой корѣ. Зина страстно любила эту тишину въ природѣ и напряженно прислушивалась къ шелесту листьевъ и травы, къ жужжанію насѣкомыхъ, къ полету птицъ... Странное настроеніе овладѣвало ею; ей казалось, что какая то страшная тяжесть падаетъ съ ея плечъ и что она сливается съ природой, освобождаясь отъ человѣческаго существованія. И она могла долго пробыть въ такомъ состояніи, которое она называла умереть немножко...

Когда Зина открыла глаза, она увидѣла волшебную картину. Листья деревъ, освѣщенные снизу, горѣли яркимъ пурпуромъ; трава и воздухъ были залиты нѣжно-розовымъ свѣтомъ, и вода въ прудѣ сверкала темно-палевымъ золотомъ съ розовой эмалью. Зина замерла на мгновеніе и смотрѣла широко открытыми глазами, словно очарованная сказочной картиной. Она машинально вышла изъ липовой ниши, опустилась на колѣни, протянула впередъ сложенныя вмѣстѣ руки и, крѣпко сжавъ ихъ, приложила ко лбу... Ей хотѣлось въ это мгновеніе призвать сюда всѣхъ людей, показать имъ дивную красоту природы и заставить ихъ возродиться къ новой жизни. Но силы измѣнили ей; руки безпомощно упали, голова опустилась...

Дуся, игравшая въ саду съ дѣтьми, видѣла эту сцену; она притаилась, чтобы не испугать Зину. Но дѣвушка слышала ея шаги, съ трудомъ поднялась съ колѣнъ и пошла навстрѣчу Дусѣ. Здороваясь съ Дусей, Зина сказала:

-- Такъ хорошо... но я устала...

Дуся предложила ей руку, и подруги, молча, пошли къ дому.

Глава XIII.

Солнце зашло и румянецъ вечерней зари, быстро блѣднѣя, смѣнялся сумерками. Дѣти съ няней остались въ саду, а подруги расположились на балконѣ, гдѣ стояли широкій турецкій диванъ и большое кресло со множествомъ ящиковъ -- старинные обитатели господскаго дома Незлобиныхъ. На полу были разбросаны въ безпорядкѣ дѣтскіе садовые инструменты, игрушки, куклы.

-- Какъ я рада, что ты пріѣхала, -- сказала Дуся.-- Мы очень давно не видѣлись... Со мной случилась важная перемѣна...

Зина хотѣла сѣсть въ кресло, но Дуся потащила ее на диванъ и уложила тамъ.

-- Ты любишь лежать,-- рѣшила хозяйка.-- Я сяду возлѣ тебя и будемъ разговаривать, какъ въ старину, т. е. я буду говорить, а ты будешь молчать и слушать... Ты всегда молчишь. Ты считаешь меня пустой болтушкой и потому никогда ничего не говоришь мнѣ... Я о тебѣ ничего не знаю... Ты думаешь, мнѣ это не обидно? Я больше всѣхъ людей на свѣтѣ люблю тебя и, ты думаешь, мнѣ не горько, что ты никогда не откроешь мнѣ свое сердце?.. Ты думаешь, что я не способна понять, не способна сочувствовать?..

Зина смотрѣла на загорѣвшее лицо подруги и внимательно вслушивалась въ новыя нотки, звучавшія въ ея голосѣ.

-- Нѣтъ, Дуся, ты ошибаешься,-- тихо сказала Карина.-- Я молчу, потому что я больная... Всѣ мои мысли и чувства больныя... Онѣ покажутся странными, вздорными каждому здоровому человѣку...

-- Ты говоришь ихъ травѣ, деревьямъ, тучамъ или звѣздамъ, но не живому человѣку...

-- Съ живыми людьми должны разговаривать живые люди. А развѣ я похожа на живого человѣка?

Зина улыбнулась и ласково погладила темнокаштановые волосы Дуси, небрежно подхваченные лентой въ одинъ пучекъ. Зина распустила ленту, и волосы разсыпались пышными прядями.

Послѣднія слова Зины болѣзненно отозвались въ сердцѣ Дуси. "Бѣдная, ты въ самомъ дѣлѣ не похожа на живого человѣка" -- подумала Дуся. Она удержалась и не взглянула, на подругу, но живо представила себѣ ея исхудавшее, смертельно-блѣдное лицо.

Нѣсколько времени подруги молчали.

-- Скоро ли пріѣдетъ сюда твой новый знакомый?-- спросила Зина.

-- Совсѣмъ не пріѣдетъ... Мы разошлись!..

Дуся быстро поднялась съ дивана, прошлась по балкону, потомъ сѣла въ кресло и смотрѣла въ садъ. Но ей не удалось скрыть яркаго румянца, вспыхнувшаго на лицѣ, послѣ вопроса Зины.

-- Какая же перемѣна случилась съ тобой, моя дѣвочка?-- спросила Зина.

-- Я отказалась отъ прежней жизни... Я сдѣлалась совсѣмъ другимъ человѣкомъ... Я навсегда переселяюсь въ деревню съ дѣтьми... Буду работать, заниматься хозяйствомъ, воспитывать дѣтей... Они были у меня совсѣмъ заброшены... Я хочу научиться быть хорошей матерью... Я поняла теперь все безобразіе, всю пустоту городской жизни; всю пошлость того круга людей, куда меня тянуло раньше... Ахъ, Зина!.. Мнѣ стыдно, такъ стыдно, что я не знаю, смогу ли даже тебѣ разсказать то, что было со мной за это время...

Дуся закрыла лицо руками, и опять нѣсколько времени длилось молчаніе.

-- Не говори, если тебѣ тяжело,-- сказала Зина.

-- Тебѣ я должна сказать... Это мучитъ меня, давитъ... Ты не можешь представить себѣ, какая это грязь... Она засасываетъ, отравляетъ... она пропитана ядовитыми испареніями. Онъ протащилъ меня по этой грязи и рѣшилъ, что я его раба, вещь... Я возненавидѣла мужа изъ за того, что онъ смотритъ на меня, какъ на принадлежность своего домашняго хозяйства... и вдругъ этотъ человѣкъ... Ужасно больно!.. Меня потянуло къ нему...Мнѣ показалось, что онъ такъ не похожъ на всѣхъ, что онъ умный, тонкій... Ахъ Зина, Зина... Онъ такой же, какъ всѣ...

-- Что у васъ произошло? Можетъ быть ты...

-- Все произошло!..-- перебила Дуся.-- И все грязь!.. Слушай: три недѣли тому назадъ я пріѣхала домой вмѣстѣ съ Плѣнниковымъ изъ клуба въ два часа ночи... Мужъ не впускалъ меня... Ему хотѣлось, чтобы я его просила, унижалась передъ нимъ... Я уѣхала ночевать въ гостиницу, и Плѣнниковъ остался со мной...

Дуся вскочила съ кресла, подбѣжала къ Зинѣ, встала на колѣни и спрятала лицо въ ея платьѣ.

-- Не презирай меня!.. Ради Бога, не презирай... Я не, знаю, какъ все это случилось,-- шептала она.

Зина нагнулась къ ней и поцѣловала ея голову.

-- Не жалѣй меня... Не стоитъ...

Авдотья Павловна подняла голову, постояла на колѣняхъ съ опущенными глазами, облокотившись на диванъ.

-- Какъ мнѣ было стыдно и больно!.. Мнѣ умереть хотѣлось на другой день... Все было такъ противно -- и люди, и жизнь... Ничего въ ней нѣтъ... Ничего святого... Алчность и развратъ... это все, чѣмъ они живутъ... Это ихъ сила, это единственный двигатель въ ихъ жизни...

-- Ты совсѣмъ ушла отъ мужа?-- спросила Зина.

-- Не знаю, право!.. На другой день я вернулась домой очень рано... Я не спала совсѣмъ... Я никого не могла видѣть... Даже на дѣтей мнѣ противно было смотрѣть... Я умирала отъ стыда... А Таха, какъ на зло, вдругъ проявилъ раскаяніе, сталъ просить прощенія и лѣзъ съ нѣжностями... Это была пытка! Я такъ закричала на него, что даже его деревянная душа почувствовала что то... Онъ оставилъ меня въ покоѣ... Цѣлый день я пролежала, запершись въ своей комнатѣ... Вдругъ передъ вечеромъ пріѣзжаетъ извозчикъ и привозитъ записку: "Жду васъ сегодня у себя въ 10 ч. вечера"...

Дуся вскочила, подошла къ столбу балкона, прижалась къ нему и стояла, отвернувшись отъ Зины.

-- Какъ онъ смѣлъ такъ обращаться со мной?..-- воскликнула она, послѣ короткаго молчанія, подходя къ Зинѣ съ высоко поднятой головой.-- Скажи мнѣ, скажи: имѣлъ ли онъ право обращаться со мной такъ?.. Я поступила дурно... Я знаю... Но ему какое дѣло? Ему кто далъ право?.. Все мое расположеніе къ нему пропало въ одинъ мигъ... Грубое животное!.. Онъ вообразилъ, что я такая же первая встрѣчная, какъ всѣ... Этого я никогда не прощу ему... Никогда!

Дуся сѣла въ кресло; она откинулась на спинку и приложила къ головѣ ладони переплетенныхъ пальцами рукъ.

-- Два чувства борются во мнѣ,-- продолжала она, не мѣняя позы.-- Хочется отомстить ему, унизить, заставить пресмыкаться передо мной... О, если бы я могла сдѣлать это!.. А другое... уйти отъ всего этого: жить въ деревнѣ, полюбить дѣтей... Не знаю, отчего у меня нѣтъ сильнаго материнскаго чувства?.. Какъ было бы хорошо!.. Мнѣ теперь очень нравится въ деревнѣ... Здѣсь всѣ такъ хорошо относятся ко мнѣ... Бабы говорятъ, что имъ стало веселѣй съ моимъ пріѣздомъ... Жаль только, что всѣ они страшно бѣдны... Эта бѣдность меня удручаетъ... Я не могу помочь имъ; у меня вѣдь также ничего нѣтъ, кромѣ моей Незлобинки... Если бы я была богата, если бы я могла сдѣлать, чтобы всѣмъ имъ жилось хорошо, я навсегда осталась бы въ деревнѣ...

-- Ты продашь имъ Незлобино?-- спросила Зина.

Дуся не отвѣтила, но встала съ кресла и сѣла на диванъ возлѣ подруги.

-- Если бы я могла все отдать имъ!-- тихо сказала она.-- Помнишь, когда намъ было 13 или 14 лѣтъ, и мы пріѣхали изъ института... мы однажды лежали съ тобой на этомъ диванѣ и читали разсказы изъ жизни святого Франциска? Помнишь, какъ мы плакали, а я утѣшала тебя? Помнишь?

-- Помню...

-- Помнишь, ты поссорилась съ отцомъ... Ты требовала, чтобы онъ все роздалъ бѣднымъ.

-- Помню... Онъ ударилъ меня нагайкой и заперъ въ темный сарай...

-- А я подлѣзла къ тебѣ въ подворотню; принесла апельсинъ и кусокъ хлѣба... Ты не хотѣла ѣсть и послала меня за ножомъ и свѣчой... Я принесла ножъ и свѣчу, и спички... Ты вырѣзала двѣ палочки, сдѣлала изъ нихъ крестъ, поставила въ уголъ и зажгла свѣчу... Потомъ мы стали молиться. У тебя было такое блѣдное и серьезное лицо, что мнѣ стало страшно въ темномъ сараѣ. Я обѣщала тебѣ, что буду съ тобой ночевать, а потомъ испугалась... Я просила Бога, чтобы отецъ скорѣй выпустилъ тебя изъ сарая... И когда вечеромъ тебя выпустили, я приписывала это моей молитвѣ... Помнишь, потомъ, ты звала меня идти съ тобой пѣшкомъ въ Іерусалимъ? Ты хотѣла принести оттуда кусочекъ гроба Господня и дѣлать чудеса... Ты увѣряла, что каждый, кто прикоснется къ твоему кусочку, тотчасъ же преобразится...

Дуся долго еще говорила, вспоминая прошлое. На балконѣ стало совсѣмъ темно; няня вернулась съ дѣтьми изъ сада; Лиза спала у нея на рукахъ, а Володя тащилъ огромный пучекъ травы и цвѣтовъ. Дуся встала и ушла укладывать дѣтей. Зина осталась одна въ темнотѣ балкона.

Дуся и не подозрѣвала, какъ глубоко взволновали ея подругу разбуженныя воспоминанія дѣтства. Карина ничѣмъ не выдала своего волненія, потому что съ давнихъ поръ привыкла все таить въ душѣ. Зина чувствовала, что она не только не измѣнилась съ тѣхъ поръ, какъ стояла на колѣняхъ передъ самодѣльнымъ крестомъ въ темномъ сардѣ, но что теперь она еще сильнѣе, глубже сознавала мучительную тяготу жизни, давящую всѣхъ людей... Въ одномъ только произошла перемѣна: она не вѣритъ больше въ чудеса...

Голоса изъ комнаты прервали размышленія Зины.

-- Володя, перестань!-- послышался голосъ Дуси.

-- Не хочу, не хочу, не хочу!-- кричалъ Володя, злымъ и слезливымъ тономъ.

-- Ты разбудишь Лизу!-- гнѣвно сказала Авдотья Павловна.

Лиза, дѣйствительно, проснулась и стала плакать.

-- Каторга съ ними!.. Господи, да перестань же, негодный мальчишка!-- кричала уже выходя изъ себя Дуся.

-- Сама перестань!-- отвѣтилъ Володя.

Послѣ этого крики усилились и послышались шлепанцы, которыми мать смиряла сына. Плачъ дѣтей и гнѣвные окрики Дуси болѣзненно подѣйствовали на Зину. Она потихоньку спустилась съ балкона и ушла въ садъ. Она не могла слышать этихъ бьющихъ по нервамъ звуковъ, отвыкнувъ въ своемъ одинокомъ затворничествѣ отъ всего, что бываетъ въ обыденной жизни.

Между тѣмъ Дуся, повидимому, не на шутку принялась за своего, сына, потому что онъ закричалъ не своимъ голосомъ на весь домъ. Зина закрыла уши и побѣжала по аллеѣ внизъ, къ пруду и, страшно утомленная бѣгомъ, опустилась въ изнеможеніи на старый пень давно спиленнаго дуба.

Разсказъ Дуси объ ея приключеніи мало затронулъ Карину. Равнодушіе къ жизни, почти полное отрицаніе ея глубоко овладѣли душой дѣвушки, и житейскія явленія проходили, не задѣвая ее. Все жизнеустройство казалось ей сплошной нелѣпостью: однимъ нелѣпымъ случаемъ больше или меньше, не все ли равно... Развѣ отъ этого измѣнится общій порядокъ? Смыслъ жизни потерянъ, вотъ въ чемъ дѣло... Никто не ищетъ его, никто не хочетъ думать о немъ... Живутъ минутой... Только бы какъ нибудь осязать жизнь... Отдаются первому ощущенію, какъ насѣкомыя... Когда придетъ пророкъ, когда прозвучитъ отъ края до края, какъ божій громъ, его всевоскрешающій голосъ, тогда начнется жизнь настоящая... А теперь всѣ живутъ, какъ насѣкомыя, двигаются и шумятъ, ни о чемъ не думая... Ей понравилось это сравненіе, она прислушивалась внимательно къ жужжанію ночныхъ жуковъ въ воздухѣ и къ треску кузнечиковъ въ высокой травѣ.

Балконъ освѣтился. Авдотья Павловна, наконецъ, уложила дѣтей и звала Зину къ чаю. Зина вернулась и увидѣла стоявшаго возлѣ балкона кучера Василія, который пришелъ узнать, останется ли барышня ночевать здѣсь или уѣдетъ домой.

-- Я совсѣмъ забыла,-- сказала Зина -- что привезла тебѣ изъ города письмо... Оно въ пальто въ коляскѣ...

-- Я принесъ пальто, барышня,-- сказалъ Василій.

Пальто уже лежало на балконѣ.

-- Мы сейчасъ поѣдемъ, Василій,-- сказала Зина и кучеръ ушелъ.

Дуся просила подругу переночевать, но Зина отказалась: она обѣщала отцу пріѣхать сегодня

Пока Авдотья Павловна читала письмо, Зина пила чай.

-- Ко мнѣ пріѣдутъ гости изъ Петербурга,-- сказала Дуся.-- Знаешь кто?

Зина молча взглянула на нее равнодушными глазами, безъ тѣни любопытства.

-- Ты не будешь смотрѣть такъ спокойно, когда узнаешь...-- подумала Дуся и сказала:

-- Твой старый знакомый Гельгардъ...

Но Зина также спокойно смотрѣла на подругу; только легкій румянецъ появился на ея блѣдныхъ щекахъ.

-- Сюда собирается цѣлая компанія,-- продолжала Дуся... Ты всѣхъ знаешь... Поэтъ Мироновъ, Вѣрина съ дочерью и сыномъ и Гельгардъ... Помнишь молодого Вѣрина, который считаетъ себя геніемъ... Мать молится на него. Тебѣ непріятно, что Гельгардъ будетъ такъ близко?

-- Нѣтъ, я писала ему еще зимой,-- спокойно и просто отвѣтила Зина.-- Странно, что вотъ уже нѣсколько дней, какъ мнѣ все кажется, что я должна скоро увидѣться съ нимъ...

-- Ты хочешь его видѣть?

-- Да.

Зина подошла къ Дусѣ, чтобы проститься съ ней. Магорина обняла ее, крѣпко поцѣловала и, удерживая за руку, опросила съ легкимъ упрекомъ въ голосѣ:

-- Ты никогда не разскажешь мнѣ, что было между вами?

-- Я и сама не знаю,-- отвѣтила Зина.-- Право, не знаю,-- повторила она, замѣтивъ тѣнь обиды на лицѣ подруги.-- Сколько я ни думала объ этомъ, я никакъ не могла понять, какъ все случилось... Не сердись, Дуся, на меня... Не сердись на меня...

Она притянула къ себѣ подругу и прижала голову Дуси къ своей груди.

-- Слышишь, какъ бьется сердце?.. А чѣмъ оно бьется и зачѣмъ, я не знаю... Прощай!

Подруги разстались.

Глава XIV.

Сидоръ Ивановичъ Шаровъ согласился отпустить жену къ Каринымъ. Не хотѣлось разставаться молодымъ супругамъ, да нужда подобралась слишкомъ близко; вознагражденіе Настѣ назначено хорошее -- шутка ли, по рублю въ день,-- кромѣ того,-- и это можетъ быть самое главное -- Шарову приходилось собираться за Волгу на покосъ, и жалко было Сидору Ивановичу брать молодую жену на тяжелую работу, отъ которой Настя отвыкла.

Поѣздка Сидора Ивановича въ городъ, когда онъ возилъ туда деньги для Авдотьи Павловны, увѣнчалась, по его мнѣнію, полнымъ успѣхомъ. Онъ узналъ, что дѣйствительно существуетъ участокъ No 16 и что изъ него можетъ быть отведена земля для крестьянъ переселенцевъ. Во всей деревнѣ никто не думалъ съ такимъ упорствомъ о казенной землѣ, какъ Шаровъ. Онъ еще два раза ходилъ въ городъ и узналъ, что участокъ No 16 находится въ предѣлахъ Досѣкинской волости, всего въ 40 верстахъ отъ Незлобина.

На другой день послѣ того, какъ Зина заѣзжала къ Шаровымъ, Сидоръ Ивановичъ вечеркомъ бесѣдовалъ со стариками въ пожарномъ сараѣ; онъ сообщилъ имъ всѣ добытыя свѣдѣнія и предлагалъ немедленно составить приговоръ и подать прошеніе куда слѣдуетъ.

Свѣдѣнія свои онъ получилъ очень длиннымъ и хлопотливымъ путемъ, черезъ знакомаго человѣка. У знакомаго человѣка, бывшаго сослуживца Шарова, была сестра, которая была замужемъ за разсыльнымъ земской управы; въ земской управѣ служила барышня, у которой жена разсыльнаго мыла бѣлье. Съ этой барышней Сидоръ Ивановичъ разговаривалъ, и она показала ему законъ и дала записку къ своему знакомому доктору, который подтвердилъ все то, что говорила барышня, и послалъ его съ своей запиской къ учителю гимназіи Александру Васильевичу. Этотъ послѣдній оказался самымъ свѣдущимъ и даже написалъ прошеніе по формѣ и посовѣтовалъ торопиться. При этомъ Шаровъ показалъ листокъ почтовой бумаги, на которомъ были начерчены какія то графы вдоль и поперекъ и былъ написанъ текстъ прошенія.

Обстоятельность разсказа Сидора Ивановича произвела нѣкоторое впечатлѣніе. Столько людей видѣлъ человѣкъ и всѣ говорили ему одно и то же, очевидно, дѣло это не совсѣмъ вздорное. Въ ту минуту, какъ всѣ молчали, устремивъ взоры на листъ почтовой бумаги, болтавшійся въ рукахъ Шарова, Быстровъ, все время сочувственно поддакивавшій писарю, вздумалъ воспользоваться благопріятнымъ моментомъ и выступилъ съ рѣшительнымъ видомъ впередъ. Онъ взялъ листокъ изъ рукъ Шарова и, приблизившись къ фонарю, осмотрѣлъ бумагу съ преувеличеннымъ вниманіемъ со всѣхъ сторонъ. Затѣмъ, возвращая листокъ писарю, онъ пожалъ плечами и сказалъ:

-- О чемъ еще говорить?.. Пиши приговоръ!

-- Погоди писать!-- крикнулъ Никола плотникъ и также приблизился къ Сидору Ивановичу.-- Ты скажи намъ, какая тамъ земля? Видалъ ли ты ее, какая она есть?

Это былъ вопросъ, о которомъ всѣ думали. Каждый спѣшилъ теперь предложить его въ той или иной формѣ, вслѣдствіе чего поднялся общій гулъ, въ которомъ ничего нельзя было разобрать. Напрасно Быстровъ кричалъ своимъ визгливымъ голосомъ, что земли въ Досѣкинской волости хорошія; напрасно Сидоръ Ивановичъ убѣждалъ, что нужно торопиться подать прошеніе, а потомъ послать уполномоченныхъ осмотрѣть землю; имъ не удалось больше овладѣть общественнымъ вниманіемъ. Незлобинцы стали расходиться по два, по три человѣка, варьируя на разные лады всѣ выраженныя только что въ общемъ говорѣ сомнѣнія въ пригодности невиданной земли. Всѣмъ казалось страннымъ, что земля была такъ близко и оставалась свободной. Кромѣ того, производила впечатлѣніе и записка Магориной, о которой всѣ узнали.

-- Знаемъ мы досѣкинскихъ,-- говорилъ одинъ.-- У самихъ земли нѣтъ.

-- Они сыромятники... У нихъ земля плохая... Они кожи мнутъ,-- пояснялъ другой.

-- Кабы земля гожая была, не стала бы насъ дожидаться...

-- Можно ли подписываться, не видѣвши земли?

-- Иная земля хорошая, да воды нѣтъ.

И такъ далѣе. Мало по малу разошлись всѣ. Быстровъ плюнулъ и сердито сказалъ:

-- Хуже нашего народа нигдѣ нѣтъ!.. Дурачье!.. Выгоды своей не понимаютъ...

Онъ опять пошелъ вмѣстѣ съ Шаровымъ.

-- Составляй бумагу, да по дворамъ обойди,-- совѣтовалъ Быстровъ.-- Вѣрно я говорю, Сидоръ Ивановичъ. Знаю я народишко нашъ... Онъ на міру кричитъ, а дома съ нимъ что хочешь дѣлай, все подпишетъ...

Предложеніе Быстрова начинало соблазнять Сидора Ивановича.

-- Главное дѣло,-- озабоченно сказалъ онъ,-- намъ нужно себя первыми заявить, чтобы другіе не захватили раньше насъ...

Какъ только Сидоръ вошелъ въ избу, Настя по лицу его угадала, что онъ потерпѣлъ неудачу. Она также была противъ переселенія и радовалась въ душѣ неудачѣ мужа. Глаза, ея весело блеснули, когда она увидѣла недовольное лицо Сидора, но тотчасъ же она опустила ихъ и продолжала работать.

Сидоръ молча сѣлъ къ столу и, взявъ листъ чистой бумаги, занялся перенесеніемъ на нее той формы списка, которую принесъ изъ города. Довольно долго оба сидѣли молча, занимаясь своимъ дѣломъ и своими мыслями.

-- Федоръ Васильевичъ говоритъ,-- началъ Шаровъ,-- что онъ согласенъ на казенный участокъ переходить...

-- Вретъ онъ!-- быстро сказала Настя.-- Онъ у Горбушиныхъ мѣсто прикупалъ... Новую избу для сына будетъ ставить...

-- Самъ сказалъ, чтобы его перваго въ списокъ писать...

-- А другіе?-- спросила Настя тревожно.

-- Другіе не хотятъ.

-- Кому охота!

-- Охота не охота, а жить нужно.

-- Живемъ и тутъ... Домъ поставили, истратились, да опять разоряться...

-- Зачѣмъ разоряться, -- отвѣтилъ Сидоръ, любуясь аккуратно разграфленной формой будущаго списка переселенцевъ. Мы домъ туда перевеземъ... Недалеко!..

-- Куда туда?.. Самъ не знаешь куда!..-- Настя, насмѣшливо улыбаясь, поглядѣла на мужа. Онъ ничего не отвѣтилъ и принялся за другой листъ бумаги. И опять оба долго молчали.

Ужинали тоже молча. Когда жена рѣзала хлѣбъ, Сидоръ попытался завести разговоръ въ оптимистическомъ тонѣ.

-- На своей землѣ пшеницу посѣемъ... Калачей испечешь...

-- Чѣмъ сѣять, раньше вспахать нужно,-- замѣтила Настя, намекая на то, что у нихъ нѣтъ лошади.

Это было слишкомъ больное мѣсто... Ужинъ окончили молча; молча улеглись спать.

Глава XV.

Хлѣба въ этомъ году выросли роскошные. Давно хозяева не видѣли своихъ полей въ такомъ превосходномъ состояніи; радостно возбужденное настроеніе овладѣло всѣми. Во всей деревнѣ не было ни одного живого существа, которое не радовалось бы хорошему урожаю. Даже страшно отощавшія собаки, которыхъ, впрочемъ, на всю деревню послѣ голоднаго года не осталось и полудюжины, вѣчно голодныя, съ грязными клочками зимней шерсти, какъ-то особенно нервничали въ нетерпѣливомъ ожиданіи новаго хлѣба. Раскинувшись на солнцѣ, или скрываясь въ тѣни отъ его горячихъ лучей, собака вдругъ вскакивала, бѣгала по двору или выбѣгала на улицу, лаяла безъ всякой видимой надобности или, вытянувъ морду, сосредоточенно нюхала характерный запахъ зрѣющей ржи, приносимый вѣтромъ съ поля.

Въ Незлобинѣ и въ ближайшихъ селеніяхъ жатва обыкновенно начиналась около Петра и Павла. Въ этотъ день и еще наканунѣ въ большомъ базарномъ селѣ Досѣкинѣ была ярмарка и происходила наемка жнецовъ. Изъ Незлобина пришли наниматься Шаровъ, съ нимъ молодой парень Алеша, сынъ Петра Силыча и еще нѣсколько парней и дѣвушекъ изъ многосемейныхъ дворовъ. Они съ вечера пришли въ Досѣкино, въ канунъ праздника; держались всѣ одной кучкой и ночевали подъ открытымъ небомъ вмѣстѣ съ огромной толпой пришлаго люда, собравшагося изъ многихъ отдаленныхъ губерній Россіи. Къ разсвѣту народу еще прибавилось. Всю ночь почти не смолкалъ глухой гулъ голосовъ многотысячной толпы; всю ночь подходили и подъѣзжали новыя партіи рабочихъ. Усталые люди, изъ дальнихъ мѣстъ, бросались какъ попало на землю и засыпали на короткое время тяжелымъ сномъ.

Съ первымъ блескомъ зари всѣ уже стояли на ногахъ. Вся обширная площадь была занята тѣсной толпой, которая представлялась какъ бы сплошной массой сросшихся вмѣстѣ людей. Большая проѣзжая дорога, проходившая вдоль лавокъ, трактировъ и постоялыхъ дворовъ, и двѣ узкія улицы, упиравшіяся въ площадь, также были заняты народомъ. Казалось, ни пройти, ни проѣхать не было никакой возможности черезъ эту толпу. А между тѣмъ съ восходомъ солнца подъѣзжали одинъ за другимъ въ разнообразныхъ экипажахъ наемщики жнецовъ, и толпа, колыхаясь, сбивалась еще тѣснѣе. Пріѣзжіе исчезали въ воротахъ постоялыхъ дворовъ, провожаемые сотнями глазъ.

Алеша первый разъ въ жизни пришелъ на наемку. Онъ съ жаднымъ любопытствомъ разсматривалъ толпу, поминутно толкая Сидора Ивановича, чтобы подѣлиться съ нимъ какимъ нибудь новымъ впечатлѣніемъ. Его вниманіе привлекала то группа татаръ съ ихъ оживленнымъ говоромъ, то невиданныя никогда коричневыя и бѣлыя свиты хохловъ и бѣлоруссовъ, то знакомые крестьяне изъ близкихъ къ Незлобину деревень одного прихода. Неподалеку отъ незлобинцевъ, совсѣмъ почти въ улицѣ, стояла группа крестьянъ изъ Пучина; Алеша тотчасъ же узналъ пучиновцевъ, хотя никого изъ нихъ не могъ бы назвать по имени. Вообще рабочіе изъ ближнихъ селъ нарядились по праздничному, съ тѣмъ, чтобы послѣ наемки сходить домой переодѣться. На нихъ были чистыя рубахи, новые картузы, новые сапоги и поддевки. Пришельцы изъ дальнихъ мѣстъ, при всемъ разнообразіи ихъ костюмовъ, имъ то общее между собой сходство, что одежда у нихъ, почти всѣхъ, состояла изъ однихъ лохмотьевъ.

-- Много народу... Собьютъ цѣну!-- сказалъ Сидоръ Ивановичъ, обращаясь къ Алешѣ.

Тотъ отвѣтилъ, стараясь подражать Шарову серьезностью тона:

-- Господъ да приказчиковъ также много понаѣхало... Сказываютъ, всѣ постоялые дворы заняты...

-- Это что!-- сказалъ Шаровъ.-- Главное дѣло народъ плохой... Видно -- голодомъ шелъ... Ему только кусокъ хлѣба покажи... помани его кашей, онъ за всякую цѣну пойдетъ. Иной сколько дней горячаго не хлебалъ.

-- Смотри, смотри!-- воскликнулъ Алеша, забывая свою солидность, и дернулъ Шарова за рукавъ.

Въ открытой коляскѣ, на тройкѣ въ дугу медленно пробирался по большой дорогѣ плотный старикъ въ военной фуражкѣ съ сѣдой, коротко подстриженной бородой.

-- Кто такой?-- спросилъ Алеша.

-- Полковникъ... княжескій управляющій...-- весело отвѣтилъ Шаровъ.-- Про него говорили, будто онъ въ городъ за народомъ поѣхалъ... Этотъ одинъ тысячу человѣкъ возьметъ.

Появленіе полковника произвело сенсацію не только среди рабочихъ, но и среди нанимателей. Изъ оконъ постоялыхъ домовъ высунулись головы приказчиковъ, управляющихъ и мелкихъ владѣльцевъ; изъ нихъ многіе почтительно кланялись полковнику. Вѣсть о пріѣздѣ послѣдняго мгновенно разошлась по всей толпѣ; произошло замѣтное движеніе; самые дальніе тянулись впередъ къ улицѣ; многіе поднимались на пальцахъ, даже подскакивали, цѣпляясь за сосѣдей, чтобы хоть мелькомъ взглянуть на княжескаго управителя, полковника Матова.

Полковникъ, не выходя изъ коляски, которая остановилась по срединѣ улицы, также смотрѣлъ на толпу, кого то отыскивая глазами. Толпа сильно навалила къ его коляскѣ и какъ то сосредоточенно притихла. Всѣ ждали съ нетерпѣніемъ, какую цѣну объявитъ Матовъ, который былъ теперь главнымъ дѣйствующимъ лицомъ на наемкѣ. У большинства собравшихся здѣсь рабочихъ о Матовѣ, какъ нанимателѣ, составилось вполнѣ опредѣленное мнѣніе: онъ любилъ кричать, иногда даже дрался, но хорошо кормилъ и честно разсчитывался. Къ нему нанимались охотно, въ особенности, ближе его знавшіе, мѣстные люди. Другіе наниматели также знали, что, пока полковникъ не найметъ необходимое для него число рабочихъ, никто не станетъ наниматься къ нимъ. Понятно, съ какимъ вниманіемъ всѣ слѣдили за поведеніемъ полковника.

Между тѣмъ къ его коляскѣ подошли три приказчика, давно уже толкавшіеся въ народѣ. Когда онъ говорилъ съ ними, ближніе къ коляскѣ люди вытягивали шеи, стараясь услышать разговоръ. Но разговоръ продолжался недолго. Полковникъ всталъ, окинулъ взглядомъ толпу, стоя вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, закурилъ сигару, потомъ что-то сказалъ приказчикамъ, махнулъ рукой и снова сѣлъ, откинувшись на спинку коляски. Его приказчики вмѣшались въ толпу, и возлѣ нихъ въ разныхъ пунктахъ площади образовались тѣсно сплоченныя группы рабочихъ, съ напряженно тянувшимися въ одну сторону головами.

Въ это время въ узкой улицѣ, на углу которой лежали телеграфные столбы, совершенно исчезнувшіе подъ народомъ, показалась бѣлая лошадь и бѣговыя дрожки.

-- Дорогу, дайте дорогу!-- издали кричалъ кучеръ.

Подъѣхавъ ближе, онъ самъ убѣдился, что требовалъ невозможнаго, и остановилъ лошадь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ толпы. Пріѣхавшій на дрожкахъ высокій плотный господинъ въ парусиновомъ пиджакѣ, въ бѣлой шапкѣ съ кокардой, съ краснымъ, загорѣвшимъ лицомъ, съ коротко подстриженными усами и бородой былъ помѣщикъ Колѣновъ, усердный хозяинъ, жившій безвыѣздно круглый годъ въ своемъ имѣніи, близь деревни Пучино. Стоявшіе неподалеку пучиновцы узнали своего барина, сняли шапки и поздоровались съ нимъ. Колѣновъ не отвѣтилъ на привѣтствіе. Онъ всталъ съ дрожекъ и пробовалъ пробиться черезъ толпу, сердито покрикивая и расталкивая рабочихъ.

-- Не торопись, баринъ, не пройдешь!-- крикнулъ ему кто то изъ толпы.

Но этотъ окрикъ только больше раззодорилъ Колѣнова. Онъ сталъ расталкивать народъ еще энергичнѣе. Благодаря своимъ могучимъ плечамъ, онъ дѣйствовалъ вначалѣ не безъ успѣха и пробился въ толпу на нѣсколько саженей впередъ; но дальше всѣ его усилія оказывались безплодными, потому что народъ попался менѣе сговорчивый, отстаивавшій свое мѣсто болѣе энергично. Настойчивость и безцеремонность Колѣнова вызывали протесты среди окружающихъ; они еще плотнѣе сомкнули свои ряды, причемъ многіе громко выражали свое неудовольствіе.-- Да ну тебя!-- Чего толкаешься?-- Откуда взялся такой?-- Не видишь, некуда!-- Что зря народъ давить?-- раздавались вокругъ голоса.

-- Вотъ дьяволы, черти анафемскіе!-- закричалъ Колѣновъ, котораго тѣсно окружили со всѣхъ сторонъ, такъ что онъ задыхался отъ давки и всевозможныхъ испареній человѣческаго тѣла.?

Онъ отказался отъ намѣренія пробиться дальше и хотѣлъ вернуться назадъ въ улицу, гдѣ стояла его лошадь, но молодые пучиновскіе ребята, находившіеся въ улицѣ и невидные Колѣнову, встали плечомъ къ плечу и не давали выхода въ улицу. Алеша и еще нѣсколько парней соблазнились этой игрой и, спустившись съ бревенъ, присоединились къ пучиновцамъ, чтобы выжимать масло изъ барина. Какъ только Колѣновъ замѣтилъ, что противъ него составился заговоръ, онъ страшно разсердился; липо его побагровѣло, глаза налились кровью; онъ разразился непечатной бранью и ринулся впередъ съ такой силой, что разорвалъ цѣпь пучиновцевъ и вырвался на свободу. Какой то маленькій тощій старичокъ, случайно попавшійся на его пути, былъ съ такой силой отброшенъ имъ въ улицу, что упалъ и больно ушибся головой объ ось дрожекъ Колѣнова.

-- Убилъ старика!-- сказалъ кто то.

-- Чѣмъ людей обижать, лучше бы деньги отдалъ за работу,-- замѣтилъ другой.

-- Кто тамъ говоритъ? Кому деньги? Выходи!-- крикнулъ Колѣновъ, оглядываясь на толпу.

-- Аль онъ денегъ не платитъ?-- спросилъ высокій человѣкъ въ истрепанномъ картузѣ, съѣхавшемъ на затылокъ.

Онъ цѣлой головой возвышался надъ окружающими. Въ отвѣтъ на его вопросъ всѣ пучиновцы заговорили вмѣстѣ:

-- Не заплатилъ!.. Мы траву косили... Не далъ разсчета! Два дня ходили къ нему!.. Недѣлю работали -- ничего не получили... Не хочетъ платить!.. Что сдѣлаешь?..

Колѣновъ уже сидѣлъ верхомъ на дрожкахъ и приказалъ кучеру объѣхать площадь съ другой стороны. Но, услышавъ жалобы пучиновцевъ, онъ вскочилъ и подошелъ къ нимъ.

-- Вы, мерзавцы, самовольно ушли съ работы!.. Я васъ, подлецовъ, въ жигулевку засажу!.. Скоты!

Онъ искалъ глазами знакомыхъ лицъ въ толпѣ. Степенный мужикъ изъ Пучина, въ хорошей поддевкѣ на плечахъ, съ окладистой черной бородой, вышелъ къ нему и, снявъ шапку, сказалъ:

-- Мы, ваша милость, у васъ поденно работали... Мы на срокъ не становились...

-- Врешь!.. Я говорилъ вамъ на уборку ржи оставаться... У меня хлѣбъ сыплется...

-- Разговоръ точно былъ,-- вмѣшался другой пучиновецъ помоложе,-- а только согласія нашего на то не было, чтобы рожь жать...

-- И объ цѣнѣ не уговорились,-- замѣтилъ третій.

-- Подлецы вы всѣ!-- крикнулъ Колѣновъ, повернулся и сѣлъ на дрожки.

Человѣкъ десять пучиновцевъ пошли за нимъ до самыхъ дрожекъ, обнажили головы и, низко кланяясь, просили разсчета.

-- Сдѣлайте божескую милость, ваше благородіе... Пожалѣйте... Сдѣлайте разсчетъ по совѣсти... Мы согласны работать... Уплатите, ваша милость, что слѣдуетъ,-- говорили они, перебивая другъ друга.

-- На базарѣ мнѣ, что ли, съ вами разсчитываться? Приходите въ контору!-- сказалъ Колѣновъ.

-- Сколько ходили!.. Время ли ходить?.. Время нынче какое!.. Пожалѣйте, ваша милость... Намъ ровнымъ дѣломъ по два рубля слѣдуетъ... Мы всѣ тутъ...

-- Мы еще посмотримъ, кому что слѣдуетъ, -- отвѣтилъ Колѣновъ и крикнулъ кучеру: "Пошелъ!"

Онъ сидѣлъ верхомъ на дрожкахъ, спиной къ кучеру и не видѣлъ, что въ это время происходило впереди. Его лошадь была со всѣхъ сторонъ окружена народомъ; нѣсколько человѣкъ держались за оглобли, а высокій рабочій, не похожій на крестьянина, стоялъ передъ мордой лошади и держалъ ее подъ узцы. Это былъ огромный человѣкъ въ рваномъ коломянковомъ пиджакѣ, накинутомъ поверхъ красной рубахи, въ дырявомъ картузѣ, чуть державшемся на затылкѣ.

-- Посторонитесь, эй, дайте дорогу!-- кричалъ кучеръ, подергивая возжаии.

Лошадь безпокойно топталась на одномъ мѣстѣ. Со всѣхъ сторонъ раздавались крики.

-- Тпру, стой!.. Отдай деньги...

-- Заплати сперва...

-- Вишь ловкій!..

-- Не больно "пошелъ"... Постоишь! Сперва разсчетъ сдѣлай.

-- Отдай денежки и ступай съ Богомъ...

Когда, оглянувшись, Колѣновъ увидѣлъ, что происходитъ впереди, онъ быстро пересѣлъ лицомъ къ кучеру, выхватилъ у него кнутъ и ударилъ лошадь со всей силой. Лошадь рванулась, шарахнулась въ сторону, взвилась на дыбы, потомъ стала пятиться назадъ и чуть не опрокинула дрожки. Но enje нѣсколько рукъ ухватились за нее и за дрожки, и она опять остановилась, дрожа и фыркая.

-- Стопъ машина!-- закричалъ стоявшій впереди высокій рабочій въ коломянковомъ пиджакѣ.

-- Вонъ, мерзавцы!.. Сволочь!-- кричалъ Колѣновъ, посинѣвшій отъ бѣшенства.

Онъ замахнулся кнутомъ на людей, державшихъ оглобли дрожекъ, но чья то рука вырвала у него кнутъ, что было встрѣчено общимъ смѣхомъ и новыми возгласами.

Колѣновъ выхватилъ изъ кармана револьверъ.

-- Какъ собакъ перебью!-- кричалъ онъ дикимъ голосомъ, разражаясь градомъ отборныхъ ругательствъ.

При видѣ револьвера, толпа притихла. Люди, державшіе оглобли, опустили руки. Тѣмъ не менѣе лошадь была плотно окружена со всѣхъ сторонъ народомъ, а стоявшій впереди рабочій не только не выпустилъ уздечку, но, отклонившись въ сторону, такъ чтобы его видно было Колѣнову, сказалъ:

-- Стрѣляй!

Колѣновъ поднялъ руку; рабочій стоялъ, не дрогнувъ, и, не глядя на револьверъ, смотрѣлъ прямо въ лицо Колѣнову.

Вдругъ кто то ловкимъ ударомъ серпа выбилъ револьверъ изъ рукъ Колѣнова. Этотъ подвигъ былъ привѣтствованъ, дружными криками толпы и новыми насмѣшливыми восклиданіями. Колѣновъ нагнулся за револьверомъ, упавшимъ на землю, но близко стоявшій Алеша Линяевъ уже схватилъ револьверъ, тотчасъ же передалъ его сосѣду, тотъ слѣдующему и т. д. Въ одно мгновеніе револьверъ очутился очень далеко отъ своего хозяина.

-- Плати, баринъ, денежки. Раскошеливайся!-- кричалъ коломянковый пиджакъ.

Между тѣмъ Колѣновъ вскочилъ съ дрожекъ, схватилъ Алешу за грудь и трясъ его во всѣ стороны.

-- Ты чей? Говори, подлецъ!.. Говори, говори, говори!.. Задушу каналью...

Алеша извивался въ его рукахъ, стараясь освободиться. Коломянковый пиджакъ бросилъ лошадей и явился къ нему на помощь.

-- Пусти парнишку, баринъ...-- сказалъ онъ.-- Онъ тебѣ не соперникъ... Давай со мной помѣряемся... Разступись, ребята!.. Мы съ бариномъ на поединокъ идемъ...

Колѣновъ выпустилъ Алешу и повернулся къ рабочему. Толпа раздвинулась и освободила маленькое пространство, въ которомъ на разстояніи двухъ-трехъ шаговъ лицомъ къ лицу стояли Колѣновъ и рабочій, -- осматривая другъ друга. Это были соперники вполнѣ достойные одинъ другого. Оба высокіе, широкоплечіе, съ широкой грудью, съ огромными руками они могли постоять за себя въ рукопашномъ бою. Колѣновъ съ виду казался сильнѣе, потому что рабочій былъ худѣе его; но за то послѣдній отличался изумительнымъ спокойствіемъ, даже нѣкоторой веселостью. Онъ отдалъ свой серпъ ближайшему сосѣду, Заложилъ руки за поясъ, чуть-чуть разставилъ ноги и стоялъ, улыбаясь, и смотрѣлъ на Колѣнова.

-- Согласенъ, баринъ, аль нѣтъ?-- спросилъ онъ.

-- Разбойникъ!-- отвѣтилъ Колѣновъ, окинувъ противника злобнымъ взглядомъ и, отвернувшись, направился къ дрожкамъ.

Но дрожки были отдѣлены отъ него непроницаемой стѣной народа. Онъ попробовалъ было пробиться, но его мгновенно окружили со всѣхъ сторонъ, такъ что ему невозможно было двинуться съ мѣста. Его дергали и толкали; вокругъ него раздавались крики, гиканье и свистъ. Поднялся невообразимый шумъ, въ которомъ, однако, можно было разобрать отдѣльные возгласы, составлявшіе основной мотивъ этой дикой фуги -- въ нихъ выражалось требованіе денегъ, слѣдуемыхъ пучиновцамъ. Колѣновъ стоялъ съ плотно сжатыми приподнятыми кулаками, съ разставленными локтями, задыхаясь отъ бѣшенства. Онъ смотрѣлъ поверхъ толпы, готовый сокрушить всякаго, кто осмѣлится прикоснуться къ нему.

Трудно угадать, чѣмъ бы кончилась эта исторія, если бы вниманіе толпы не было отвлечено въ другую сторону. Съ центра площади дошло сюда извѣстіе, что полковникъ Матовъ объявилъ рѣшительную цѣну и беретъ восемьсотъ человѣкъ на уборку ржи. Это была весьма значительная часть собравшихся въ Досѣкино рабочихъ, и толпа, набившаяся въ улицу, отхлынула къ центру, изъ котораго партія за партіей жнецы уходили съ площади въ самый большой постоялый дворъ, гдѣ должны были произойти окончательные переговоры. Въ это же время Колѣновъ увидѣлъ въ улицѣ ѣхавшаго верхомъ въ бѣломъ кителѣ урядника. Урядникъ ѣхалъ шагомъ въ сопровожденіи десятка крестьянъ, полицейскихъ десятниковъ съ бляхами на груди, пригоняемыхъ обыкновенно во время наемки въ Досѣкино изъ сосѣднихъ деревень для наблюденія за порядкомъ.

Урядникъ близко подъѣхалъ къ толпѣ и, приподнявшись въ стременахъ, смотрѣлъ на Колѣнова и на кричавшихъ крестьянъ, не понимая въ чемъ дѣло.

-- Что смотришь?-- крикнулъ ему Колѣновъ.-- Разгони эту сволочь!.. Не видишь развѣ, что дѣлаютъ... разбойники... канальи!.. Хорошо вы за порядкомъ смотрите... Убьютъ человѣка, тогда являетесь... Возьмите ихъ мерзавцевъ, перепишите... протоколъ составьте!..

Между тѣмъ движеніе къ центру настолько усилилось, что увлекло стоявшихъ въ улицѣ рабочихъ. Колѣновъ очутился на свободѣ. Возлѣ него осталась только небольшая группа мѣстныхъ крестьянъ; всѣ пришлые устремились на площадь, кромѣ рабочаго въ коломянковомъ пиджакѣ. Онъ спокойно стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Колѣнова и, положивъ свой серпъ на лѣвое плечо, вынулъ изъ кармана клочекъ бумаги и занялся приготовленіемъ козьей лапки для табаку.

-- Нельзя здѣсь курить!-- строго сказалъ урядникъ, слѣзая съ лошади, и подошелъ къ Колѣнову.

Это былъ молодой человѣкъ чисто одѣтый, чисто выбритый, недавно поступившій въ урядники изъ писцовъ полицейскаго управленія.

-- Позвольте узнать, что здѣсь произошло?-- спросилъ онъ, приложивъ въ видѣ привѣтствія руку къ козырьку новенькой фуражки съ блестящимъ гербомъ Нагорской губерніи.

-- Возьмите всѣхъ этихъ мерзавцевъ въ холодную!-- отвѣтилъ Колѣновъ... Это разбойники... Они напали на меня цѣлой толпой... Вотъ этого возьмите!..

Онъ указалъ на рабочаго, вызывавшаго его на единоборство.

-- Ты кто такой?-- спросилъ урядникъ, подходя къ рабочему, на котораго ему приходилось смотрѣть задравши голову.

-- Мѣщанинъ Кутейниковъ, Иванъ Васильевъ...-- отвѣтилъ коломянковый пиджакъ.-- А вотъ баринъ, неизвѣстно какъ его прозываютъ, денегъ рабочему народу не плотитъ... А по какому праву, позвольте у васъ узнать?..

Но урядникъ не хотѣлъ его слушать.

-- Еще на кого вы указываете?-- спросилъ онъ, снова обращаясь къ Колѣнову.

-- Всѣ они подлецы!.. Всѣхъ берите... Всѣ пучиновскіе и другіе... Вотъ этотъ у меня револьверъ укралъ...

Колѣновъ указалъ на Алешу, который сердито взглянулъ на него и сказалъ:

-- Вретъ онъ!

-- Каковъ мерзавецъ!-- воскликнулъ Колѣновъ, пожимая плечами.

Алеша повернулся и пошелъ по направленію къ бревнамъ, но, по знаку урядника, мужикъ съ бляхой догналъ его и взялъ за локти.

-- Не трогайте мальчика!-- сказалъ Шаровъ, стоявшій неподалеку и наблюдавшій за происходившей сценой.

-- А ты кто такой?-- спросилъ урядникъ.

-- Я сельскій писарь изъ Незлобина.

-- Тебѣ какое дѣло здѣсь распоряжаться?

-- Я не распоряжаюсь... Это нашъ парень; онъ ни въ чемъ не виноватъ.

-- Послѣ разберемъ, кто виноватъ. Ступай и ты съ нами, рѣшилъ урядникъ.

-- Я самъ видѣлъ,-- воскликнулъ Колѣновъ, указывая на Алешу, -- какъ этотъ негодяй схватилъ мой револьверъ.

-- Вотъ вашъ револьверъ,-- сказалъ Шаровъ, показывая на телеграфные столбы, на которыхъ дѣйствительно лежалъ револьверъ Колѣнова.

-- Отпустите мальчика,-- прибавилъ онъ...-- онъ со мной пришелъ...

-- Скажите пожалуйста! Неужели? Съ тобой пришелъ!.. Хорошъ мальчикъ!-- язвительно произнесъ Колѣновъ.-- Негодяй!.. Это ты подкинулъ револьверъ,-- воскликнулъ онъ, напирая на Шарова.

-- Мнѣ вашего револьвера не нужно... Я по своему дѣлу на базаръ пришелъ,-- сердито отвѣтилъ Шаровъ.

-- Вы видите, каковъ народецъ?-- сказалъ Колѣновъ, обращаясь къ уряднику.-- Онъ при полиціи грубитъ, а безъ полиціи въ драку лѣзетъ...

-- Я въ драку съ вами не лѣзъ...

-- Молчать!-- дикимъ голосомъ прогремѣлъ Колѣновъ, совсѣмъ надвигаясь на Шарова.

-- Успокойтесь, господинъ,-- солидно произнесъ урядникъ, становясь между ними.-- Я составлю протоколъ и все разъяснится.

-- Ступайте!-- скомандовалъ онъ, указывая рукой въ улицу.

Никто не двигался. Только Алешу два десятника повели или, вѣрнѣе, потащили, потому что онъ вырывался.

-- Маршъ!-- грозно повторилъ урядникъ.

Но всѣ стояли въ полномъ недоумѣніи. Нѣкоторые изъ присутствующихъ подошли послѣ и даже не понимали въ въ чемъ дѣло.

Между тѣмъ урядникъ потерялъ терпѣніе.

-- Ведите ихъ!-- крикнулъ онъ десятникамъ.

Тѣ кинулись всѣ вмѣстѣ къ мѣщанину Кутейникову.

-- Я самъ пойду,-- отвѣтилъ тотъ, отстраняя тянувшіяся къ нему и хватающія его руки.

Онъ спряталъ въ карманъ пиджака приготовленную козью лапку и послѣдовалъ за Алешей, котораго почти волокли по землѣ.

-- Иди, парень, иди!-- крикнулъ ему Кутейниковъ.-- Чего боишься?.. Выпустятъ!..

Между тѣмъ урядникъ, возмущенный безтолковостью десятниковъ, быстро переходилъ отъ одного крестьянина къ другому, собственноручно повертывалъ ихъ лицомъ къ улицѣ и давалъ имъ надлежащее направленіе... Послѣ нѣсколькихъ такихъ наглядныхъ примѣровъ десятники поняли, наконецъ, что нужно брать всѣхъ стоявшихъ въ улицѣ. Они окружила группу человѣкъ въ пятнадцать и повели ихъ въ улицу, въ концѣ которой находилось волостное правленіе съ помѣщеніемъ для арестуемыхъ. Урядникъ верхомъ и Колѣновъ на дрожкахъ замыкали шествіе.

На базарной площади значительно порѣдѣвшая толпа разбилась на маленькія кучки. Въ центрѣ каждой изъ нихъ былъ какой нибудь мелкій наниматель. По всей площади шла наемка. Солнце поднялось высоко и жарко нагрѣло воздухъ, пропитанный тонкой пылью, взбитой ногами толпы.

Около полудня наемка была закончена; площадь опустѣла, только въ трактирахъ и на постоялыхъ дворахъ толпились нанявшіеся рабочіе. По всѣмъ дорогамъ изъ Досѣкина шли и ѣхали въ огромныхъ возахъ группы жницъ и жнецовъ съ косами и серпами, тщательно обмотанными старымъ тряпьемъ.

Часа черезъ два послѣ полудня на досѣкинскомъ базарѣ никого почти не осталось.

Арестованные Сидоръ Ивановичъ и Алеша вмѣстѣ со всѣми другими рабочими просидѣли подъ замкомъ до вечера, потому что урядникъ не имѣлъ времени заняться составле віемъ протокола. Вечеромъ же вмѣстѣ съ урядникомъ явился приказчикъ Колѣнова съ предложеніемъ кончить дѣло миромъ. Всѣмъ арестантамъ предложено было наняться къ Колѣнову жать рожь на участкѣ, арендуемомъ имъ въ десяти верстахъ отъ Досѣкина, съ тѣмъ, чтобы сегодня же отправиться на этотъ участокъ. Цѣна была назначена та, по какой нанялъ рабочихъ Матовъ. Арестованные согласились. Они приняли бы и болѣе тяжелыя условія, потому что цѣлый день ничего не ѣли, а главное боялись будущей волокиты и потери рабочаго времени.

По приглашенію приказчика, изъ арестантской отправились прямо въ трактиръ. Возлѣ трактира уже стояла запряженная парой лошадей телѣга и бѣговыя дрожки приказчика. Въ трактирѣ, впрочемъ, произошло маленькое недоразумѣніе, вызванное мѣщаниномъ Кутейниковымъ. Выпивъ нѣсколько рюмокъ водки и поужинавъ, онъ вдругъ сталъ требовать составленія протокола. Онъ такъ шумѣлъ и бушевалъ, что урядникъ, сидѣвшій вмѣстѣ съ приказчикомъ на хозяйской половинѣ, посовѣтовалъ послѣднему не брать съ собой этого скандальника, съ чѣмъ приказчикъ охотно согласился.

Было совсѣмъ темно, когда рабочіе вышли изъ трактира и, размѣстившись въ телѣгѣ, уѣхали, сопровождаемые приказчикомъ.

Кутейниковъ остался въ трактирѣ. Онъ долго и убѣдительно доказывалъ двумъ сидѣльцамъ трактирщика незаконное обращеніе съ нимъ полиціи и требовалъ составленія протокола. Сидѣльцы терпѣливо его слушали до тѣхъ поръ, пока онъ не пропилъ всѣ деньги, какія у него были. Затѣмъ они выпроводили его на улицу и заперли трактиръ.

Мѣщанинъ Кутейниковъ побрелъ, пошатываясь, по пустынной площади и, потерявшись въ темнотѣ, вдругъ закричалъ громкимъ голосомъ:

-- Протоколъ!

Ночные сторожа возлѣ лавокъ отвѣтили на это усиленнымъ стукомъ колотушекъ.

XVI.

Въ самый разгаръ жатвы, въ первыхъ числахъ іюня, Авдотья Павловна получила телеграмму съ извѣстіемъ, что гости пріѣдутъ 12 числа. Эта телеграмма такъ потрясла Маторину, какъ будто она раньше ничего не слыхала о намѣреніи Вѣриной пріѣхать въ Незлобино. Для пріема гостей требовалось множество мелочныхъ заботъ и приготовленій. Нужно было съѣздить въ городъ за покупками, а главное за деньгами, потому что ресурсы Дуси окончательно истощились. Нужно было просить денегъ у мужа, выносить его упреки въ расточительности, унижаться... Не легко было теперь и въ городъ ѣхать. Всѣ крестьяне работали въ полѣ и никто изъ нихъ не согласился бы тратить рабочій день въ такое время. Самые древніе старики и старухи каждый день уходили въ поле. Совсѣмъ дряхлая няня Васильевна, отъ которой никто не ожидалъ такой прыти, объявила, что пойдетъ жать къ дочери, мужъ которой ушелъ работать на сторону, заложившись съ зимы. Пришлось отпустить няню. Даже Ольга вдругъ вспомнила деревенскую старину, захваченная общимъ настроеніемъ, и приставала къ барынѣ, чтобы та отпустила и ее. Но тутъ Авдотья Павловна окончательно разсердилась.

-- Да вы всѣ съума сошли!-- воскликнула она въ негодованіи.-- Нянька ушла, мнѣ съ дѣтьми приходится возиться, гости пріѣдутъ изъ Петербурга, а ты что выдумала...

-- Руки сами къ серпу тянутся,-- оправдывалась Ольга.

И она не утерпѣла; сбѣгала однажды на зарѣ въ ближнее поле, гдѣ работала племянница Панфилова, Марья, и нажала десятокъ сноповъ. Послѣ этого у нея прошла охота жать; она слишкомъ ужъ отвыкла отъ деревенской работы и была довольна, что могла сослаться на гнѣвъ барыни, когда Марья потомъ приглашала ее въ поле.

Благодаря знакомству съ Марьей, выяснилось, что Панфиловъ можетъ свезти барыню къ Каринымъ на племянницыной лошади, а тамъ она попроситъ лошадей до города. Такъ и сдѣлали.

Дуся пріѣхала къ Каринымъ послѣ обѣда, разсчитывая переночевать у нихъ и раннимъ утромъ по холодку отправиться въ городъ. Стыдясь своихъ экипажа, лошади и кучера, которые были совершенно достойны другъ друга, она остановилась у воротъ усадьбы и прошла черезъ дворъ съ цвѣтникомъ, окруженнымъ кустами сирени, никѣмъ не замѣченная, прямо въ домъ. Въ домѣ было пусто, словно всѣ спали, забывъ затворить дверь. Дуся прошла валу, гостиную, столовую; нигдѣ никого не было, нигдѣ ни звука. Она заглянула на балконъ; и тамъ было пусто.

Вдругъ гдѣ то надъ самой головой Дуси раздался звонокъ. Это былъ электрическій звонокъ на балконѣ, проведенный изъ комнаты Льва Львовича. Въ ту же минуту изъ сада выбѣжала Настя и, не видя Авдотьи Павловны, прямо устремилась къ балкону. Дуся вернулась въ столовую.

Вся красная, запыхавшаяся отъ бѣга, Настя тихо вскрикнула, неожиданно увидѣвъ Магорину.

-- Можно къ барину?-- спросила Дуся.

-- Сейчасъ доложу,-- отвѣтила Настя и какъ то растерянно топталась на одномъ мѣстѣ.

-- Они сейчасъ не одѣты видно,-- сказала она, опуская глаза.-- Пройдите къ барышнѣ на верхъ, пока что...

Но Дуся хотѣла раньше видѣть Льва Львовича; онъ любилъ, когда къ нему первому заходили, а ей нужно было расположить его въ свою пользу, чтобы онъ далъ ей лошадей въ городъ.

-- Ты ему раньше доложи,-- настаивала Авдотья Павловна,-- я подожду...

Тогда Настя ушла. Магорина не сомнѣвалась, что Левъ Львовичъ сейчасъ же позоветъ ее къ себѣ, и пошла слѣдомъ за Настей, остановившись только возлѣ двери въ его комнату. Она тотчасъ же услышала хорошо знакомый голосъ Карина.

-- Гдѣ Ипполитъ? Позови Ипполита... Нѣтъ, стой, не надо. Поди сюда... Вытащи эту подушку... Вишь какая розовенькая, румяненькая... Приподними меня... Миленькая какая...

-- Тамъ барыня ждетъ...-- сказала Настя сдержанно.

-- Какая барыня?-- сердито спросилъ Каринъ.

-- Авдотья Павловна.

-- Не хочу ее видѣть!-- крикнулъ вдругъ Каринъ.-- Зачѣмъ она явилась?.. Что ей здѣсь нужно?.. Пусть убирается вонъ... Ступай, скажи ей, пусть убирается вонъ изъ моего дома... Дрянь!

Авдотья Павловна была такъ изумлена этими словами всегда любезнаго, даже болѣе чѣмъ любезнаго Карина, что первое время просто оцѣпенѣла отъ изумленія. Грубое ругательство больно рѣзнуло ее по сердцу. Она потихоньку вышла въ переднюю, надѣла мантилью и, не отдавая себѣ отчета въ своихъ поступкахъ, вышла во дворъ. Она подумала, что Каринъ узналъ какъ нибудь про ея исторію съ Плѣнниковымъ. Ей пришла въ голову нелѣпая мысль, что Зина все разсказала отцу... Иначе, какъ объяснить этотъ неожиданный приливъ злобы?..

Она стояла по срединѣ двора, не зная что ей дѣлать.

-- Не можетъ быть... Не можетъ быть... Не можетъ быть!.. чуть слышно шептали ея губы.

Она машинально остановилась, прислонившись къ бѣлей колоннѣ подъѣзда. Рыданія стѣснили ей грудь; самыя безнадежныя мысли приходили ей въ голову. Ей казалось, что весь городъ знаетъ объ ея позорѣ... Да, она отверженная, всѣ отвернутся отъ нея... ей нельзя будетъ показаться нигдѣ, чтобы всѣ не показывали на нее пальцами...

Въ это время Ипполитъ прошелъ мимо, позвякивая ключами, и даже не поклонился ей. Она съ ужасомъ взглянула на его черное цыганское лицо съ низкимъ лбомъ и широкими скулами. Было ясно, что Ипполитъ также все знаетъ...Дуся быстро вошла въ домъ, бѣгомъ поднялась къ Зинѣ и, съ трудомъ удерживаясь отъ рыданій, вошла въ ея комнату.

Зина ничего не знала объ ея пріѣздѣ. Она лежала на диванѣ съ закрытыми глазами, съ перомъ въ рукѣ, погруженная въ глубокую задумчивость. Она даже не пошевелилась при входѣ Дуси и только открыла глаза.

Дуся остановилась по срединѣ комнаты, изумленная неподвижностью подруги, страшно испуганная выраженіемъ глазъ, смотрѣвшихъ на нее, какъ на чужого и совершенно незнакомаго человѣка.

-- Пріѣхалъ Гельгардъ?-- спросила Зина съ тѣмъ же выраженіемъ глазъ, которое Дусѣ показалось безуміемъ.

Голосъ Зины также звучалъ необыкновенно: она какъ будто говорила сама съ собой. Это былъ слабый шепотъ, и при этомъ губы ея двигались машинально, какъ будто она говорила во снѣ.

-- Зина!.. Что ты? Что съ тобой?-- воскликнула Авдотья Павловна, бросаясь къ подругѣ.

Она забыла свои подозрѣнія, схватила за руки Зину и старалась ее приподнять.

-- Нѣтъ... Я полежу,-- сказала Зина, проводя рукой по лицу, и глубоко вздохнула.

Казалось, что она теперь только сознательно отнеслась къ присутствію Дуси.

-- Я очень устала сегодня...-- продолжала она.-- Сядь возлѣ меня...

Дуся сѣла. Зина повернулась на бокъ и положила обѣ руки на колѣни Магориной. Дуся вынула изъ ея плотно сжатой руки маленькую ручку изъ бѣлой кости съ нарисованными на ней фіалками.

-- Я обрадовалась свободному дню, -- продолжала Зина слабымъ голосомъ.-- Сегодня я не выходила изъ своей комнаты... Отецъ запретилъ мнѣ показываться ему на глаза... Я цѣлый день писала.

-- Что ты пишешь?

-- Сама не знаю... Дневникъ не дневникъ, а такъ, разныя мысли... Мнѣ не съ кѣмъ говорить и я записываю то, что мнѣ приходитъ въ голову... Тогда я забываю обо всемъ и живу словно въ другомъ мірѣ...

Она вдругъ замолчала, какъ бы спохватившись, что сказала больше, чѣмъ хотѣла, и перемѣнила разговоръ.

-- Ты не видѣла отца?.. Онъ тебя не приметъ...

Краска залила лицо Дуси; сердце болѣзненно сжалось, а холодныя руки сдѣлались влажными. Она все-таки утѣшала себя тѣмъ, что хоть Зина не измѣнилась къ ней.

-- Онъ не приметъ тебя... Онъ всѣхъ насъ считаетъ заговорщиками... Тебя, меня и Петра Силыча, котораго онъ прогналъ... Онъ узналъ, что ты выдала незлобинцамъ обязательство непремѣнно только имъ продать землю, и страшно разсердился...

-- Какимъ образомъ?-- воскликнула Дуся, охваченная приливомъ радости.

Она вдругъ засмѣялась и, сложивъ вмѣстѣ руки Зины, крѣпко сжала ихъ своими обѣими руками.

-- Настя нечаянно проговорилась,-- отвѣтила Зина.-- Она бѣдная такъ перепугалась, что хотѣла бѣжать отсюда...

-- Петра Силыча жалко,-- сказала Дуся.-- У него огромная семья...

-- Ты въ самомъ дѣлѣ дала имъ какую то бумагу?

-- Да... Они давно просятъ... Только никакъ не столкуются между собой относительно покупки.

-- Отецъ страшно разсердился... Онъ, впрочемъ, считаетъ главной виновницей меня. Онъ увѣренъ, что это я подговорила тебя сдѣлать ему на зло. Онъ самъ хотѣлъ купить твое имѣніе.

-- Онъ говорилъ мнѣ... Я не думала, что это серьезно... Странный человѣкъ... Зачѣмъ ему мое имѣніе?

-- Не знаю...

Нѣсколько времени подруги молчали. Дуся разсматривала блѣдныя, худыя руки Зины, перебирая ея длинные пальцы, а Зина лежала съ закрытыми глазами. Отблескъ заходившаго солнца освѣщалъ комнату розоватымъ свѣтомъ. Блѣдное лицо Зины, съ разсыпавшимися надъ нимъ тонкими, вьющимися, свѣтлыми волосами, казалось выточеннымъ изъ мрамора, столько въ немъ было холода и неподвижности. При видѣ страшной худобы Зины, чувство жалости охватило Дусю, но свои заботы вытѣснили всѣ другія чувства.

-- Я сегодня хочу переночевать у тебя,-- сказала Авдотья Павловна и разсказала подругѣ о скоромъ пріѣздѣ гостей, о своемъ затруднительномъ положеніи... Пріѣдетъ-ли Гельгардъ она не знаетъ. О немъ въ телеграммѣ ничего не говорится... Но и безъ него ихъ будетъ четверо... И даже неизвѣстно, будутъ ли они платить или просто пріѣдутъ на нѣсколько дней въ гости. Содержать пять человѣкъ не легко... Главное, время подошло такое, что у нея нѣтъ своихъ денегъ и дастъ-ли Таха, она вовсе не увѣрена... Онъ просто можетъ отвѣтить, какое мнѣ дѣло до твоихъ гостей...

Во время этихъ жалобъ вошла Настя и сказала, что баринъ проситъ Авдотью Павловну къ себѣ.

Зина открыла глаза; подруги переглянулись; Дуся покраснѣла.

-- Не знаю, идти ли мнѣ?-- сказала она, взглянувъ на Настю.

-- Непремѣнно, барыня, идите!-- отвѣтила Настя, также краснѣя.-- Они очень васъ просятъ.

-- Все равно, я пойду!-- рѣшила Дуся, тряхнувъ головой, и быстро вышла изъ комнаты.

Настя осталась у Зины. Она взглянула на барышню, потомъ на стоявшій въ углу маленькій столикъ и сказала, укоризненно покачивая головой.

-- Что это вы, барышня, ничего не покушали? Э-эхъ, какія вы! Кабы кушали больше, были бы здоровы.

Настя подошла къ столику, на которомъ стоялъ подносъ съ принесеннымъ ею обѣдомъ.

-- Господи, даже не дотронулись... Все холодное.. Я снесу разогрѣть, барышня?

Она схватила подносъ съ тарелками, но Зина остановила ее.

-- Не нужно, Настя... Я поѣмъ такъ... Я люблю холодное...

Зина встала съ дивана, но была такъ слаба, что нѣсколько мгновеній не могла двинуться съ мѣста, какъ бы собираясь съ силами. На ней была бѣлая блуза съ широкими рукавами, перехваченная въ таліи чернымъ поясомъ. Настя взглянула на нее испуганными глазами. "Словно покойница"!-- промелькнуло у нея въ головѣ. Она бросилась, чтобы поддержать барышню; но Зина прошла къ письменному столу безъ ея помощи, сѣла въ кресло, открыла боковой ящикъ стола и вынула оттуда длинную, тонкую золотую цѣпочку.

-- Настя, возьми это себѣ...-- тихо сказала Зина.-- Мнѣ ненужно... Возьми... только спрячь хорошенько, чтобы не увидѣлъ отецъ или Ипполитъ... Подойди сюда... Я сама надѣну на тебя...

Настя стояла въ нѣсколькихъ шагахъ съ полными слезъ глазами. Въ отвѣтъ на приглашеніе Зины, она молча покачала головой.

-- Почему ты не хочешь?.. Возьми... Ты сдѣлаешь мнѣ удовольствіе... Возьми отъ меня на память... Я скоро умру... Мнѣ ничего не нужно... Возьми, Настя, возьми!..-- настаивала Зина.-- Подойди ко мнѣ.

Настя смахнула слезы, катившіяся по лицу, и подошла къ столу.

-- Я знаю,-- продолжала Зина,-- какъ много тебѣ приходится терпѣть отъ отца... Ты никогда мнѣ не жалуешься, но не думай, что я ничего не знаю. Я все знаю, все, все...

Она протянула руки съ цѣпочкой, чтобы надѣть ее Настѣ, но та отстранилась, и руки Зины безсильно упали на столъ. Цѣпочка свалилась на полъ. Настя подняла цѣпочку, положила ее на свое мѣсто и задвинула ящикъ стола.

-- Что это я такъ ослабѣла сегодня,-- сказала Зина, опуская голову на руки.-- Вдругъ такая слабость сдѣлалась, что пальцемъ пошевелить трудно... Дай мнѣ вина, Настя...

Настя подошла къ маленькой этажеркѣ съ книгами, внизу которой былъ закрытый шкапъ.

-- Вы бы покушали, барышня... Это вы отъ голода ослабѣли,-- сказала она.

Вынувъ изъ шкапа бутылку, Настя чуть не уронила ее, увидѣвъ, что тамъ ничего нѣтъ.

-- Барышня!-- испуганно воскликнула она и больше ни слова не сказала.

Зина вздрогнула отъ этого возгласа. Она подняла голову и откинулась на спинку кресла. Легкій румянецъ выступилъ на ея худыхъ щекахъ.

-- Дай мнѣ вина, -- сказала она тихо, но твердымъ голосомъ.

-- Больше нѣтъ, барышня, -- отвѣтила Настя.-- Ключи у Ипполита... Покушайте лучше, барышня. Я вамъ цыпленка подамъ...

-- Дай мнѣ вина!-- повторила Зина и при этомъ взглянула на Настю своими огромными главами, лихорадочно блестѣвшими, страшными въ полусумеркахъ комнаты.

Настя вышла, словно загипнотизированная этимъ взглядомъ, и черезъ нѣсколько минутъ возвратилась съ бутылкой малаги.

-- Я вамъ не дамъ вина, -- рѣшительно заявила она, -- если вы не покушаете!

-- Хорошо, хорошо... Я непремѣнно поѣмъ. Дай мнѣ вина и цыпленка... Подвинь ко мнѣ столикъ и налей вина.

Настя исполнила ея требованіе. Зина залпомъ выпила большую рюмку малаги, потомъ наскоро съѣла нѣсколько кусочковъ цыпленка и еще выпила двѣ рюмки вина одну за другой, съ такой поспѣшностью, какъ бы боялась, что Настя отниметъ у нея вино. Настя стояла поодаль и молча смотрѣла на дѣвушку, сложивъ руки на груди.

Обѣдъ Зины не продолжался и пяти минутъ. Теперь она чувствовала себя гораздо сильнѣе. Она сама убрала бутылку въ шкапъ и стала искать свою ручку, не зная, куда ее дѣвала Дуся. Но въ комнатѣ было уже совсѣмъ темно.

-- Зажги лампу, Настя... Я не могу найти пера,-- сказала Зина.

-- Господи! Неужели вы опять писать станете?-- воскликнула Настя, всплеснувъ руками.

-- Скажи Авдотьѣ Павловнѣ, что я легла спать... Постели ей въ гостиной внизу... Пусть она сегодня не при ходитъ сюда.

-- Вы бы спать легли, барышня... Ту ночь всю какъ есть не спали...

-- Я лягу, лягу... Непремѣнно лягу... Мнѣ немножко еще нужно дописать... Только пусть Дуся не приходитъ сегодня...

-- Вы опять всю ночь просидите...

-- Что ты... Что ты! Какъ можно?.. Я лягу, непремѣнно лягу... Право!.. Вотъ увидишь, что лягу...

Когда Настя вышла, убравъ посуду, Зина проводила ее до дверей и тотчасъ же заперла дверь на задвижку.

Глава XVII.

Для пріема Авдотьи Павловны Каринъ устроилъ у себя театральную обстановку. Не смотря на то, что было еще довольно свѣтло, въ окнахъ его комнаты были спущены шторы, на столѣ горѣли четыре свѣчи, а въ углу на высокой цилиндрической тумбочкѣ была зажжена большая лампа съ розовымъ абажуромъ. Каринъ сидѣлъ въ креслѣ бокомъ возлѣ стола и смотрѣлъ на дверь. Когда Дуся вошла, они прямо встрѣтились глазами.

Никогда еще Авдотья Павловна не входила въ эту комнату съ такими странными чувствами, какъ сегодня. Необъяснимый страхъ, невольное сознаніе виновности и своего безсилія до такой степени захватили молодую женщину, что, уже подойдя къ двери, она задумывала убѣжать и, можетъ быть, исполнила бы свой замыселъ, если бы слышавшій ея шаги Левъ Львовичъ не окликнулъ ее изъ кабинета.

Каринъ былъ въ яркомъ персидскомъ халатѣ; его больныя ноги въ черныхъ, расшитыхъ золотомъ по бархату, туфляхъ лежали на маленькой скамеечкѣ съ мягкой подушкой, обитой золотистымъ шелкомъ. Другая такая же скамейка стояла рядомъ съ кресломъ. Худое, блѣдное лицо, сѣдые, длинные волосы, нахмуренныя брови и лихорадочно блестѣвшіе, злые глаза Карина еще болѣе испугали Авдотью Павловну. Она никогда не видѣла Льва Львовича въ такой странной обстановкѣ и, стоя возлѣ двери его кабинета, имѣла видъ преступницы, явившейся къ своему грозному судьѣ.

Смущенное выраженіе ея красиваго лица и боязливая нерѣшительность, съ какой она вошла въ комнату и остановилась у порога, смягчили гнѣвъ Льва Львовича. Онъ также никогда не видѣлъ Дусю такой смиренной и такой хорошенькой въ своемъ смиреніи. Онъ укоризненно покачалъ головой и молча нѣсколько мгновеній смотрѣлъ на Магорину.

-- Закройте дверь!-- сказалъ онъ.

Дуся повиновалась машинально.

-- Садитесь здѣсь и разсказывайте, какое обязательство вы выдали вашимъ мужикамъ?

Дуся сѣла на маленькую скамеечку. Каринъ погладилъ ея волосы, поцѣловалъ въ лобъ и взялъ къ себѣ на колѣни ея руки. Дуся тотчасъ же почувствовала себя смѣлѣе и чистосердечно разсказала все Льву Львовичу.

-- Каналья Линяевъ!..-- воскликнулъ Каринъ.-- Неблагодарная скотина!.. Я во всемъ довѣрялъ ему... Но все это вздоръ!.. Ваша записка не имѣетъ никакой силы... Я думалъ, вы что нибудь у нотаріуса сдѣлали... Значитъ кругомъ виноватъ Линяевъ... Подлый хамъ, который притворялся мнѣ преданнымъ. Я ему этого не забуду!.. А вы тоже хорощи, Дуся! Не стыдно ли вамъ? Я считалъ васъ моимъ другомъ, а вы тайно отъ меня заводите сношенія съ мужиками... Не хорошо!.. Это не хорошо съ вашей стороны.

-- Я не знала, Левъ Львовичъ, что вы серьезно...

-- Ахъ, Дуся, Дуся!.. Я никогда не бросаю словъ на въ теръ: что я сказалъ, то свято. Сколько вы хотите за Незлобино?

-- Какъ, сейчасъ?

-- Сію минуту!.. Вы такая же измѣнница, какъ и всѣ. Нужно кончить дѣло, иначе вы дадите еще какую нибудь записку Ефанову...

-- Но вы не знаете, Левъ Львовичъ... Я въ послѣднее время очень измѣнилась... Я хочу жить въ деревнѣ.

-- Превосходно!.. Живите себѣ... Кто же вамъ помѣшаетъ? Я буду очень радъ...

Каринъ поцѣловалъ ея руку.

-- Я оставлю усадьбу въ вашемъ полномъ распоряженіи -- продолжалъ онъ.-- Я буду къ вамъ въ гости ѣздить... Скажите, сколько вамъ даютъ эти канальи?

-- Право, не знаю... Развѣ отъ нихъ добьешься толку... Они водятъ меня два года, а ничего не рѣшаютъ...

-- И будутъ водить еще десять лѣтъ, потому что вы няньчитесь съ ними... Этихъ подлецовъ нужно въ бараній рогъ скрутить, а не цѣловаться съ ними... Я знаю, у нихъ все Линяевъ мутитъ... Это тонкая шельма... Хитрая бестія... Онъ вертитъ ими какъ хочетъ...

Каринъ съ трудомъ сдерживалъ приливъ гнѣва; руки его дрожали, голосъ хрипѣлъ; онъ закашлялся. Дуся осторожно отодвинулась отъ него.

-- Можетъ быть вы не хотите мнѣ продавать, тогда другое дѣло, -- злымъ, хриплымъ голосомъ продолжалъ онъ.-- Только знайте, Авдотья Павловна, что если я у васъ не куплю, то и ни кто не купитъ... Я не позволю! Вы думаете, что какъ я несчастный больной старикъ, прикованный къ мѣсту, безногій калѣка, такъ со мной можно дѣлать, что угодно?.. Можно обманывать, смѣяться, морочить... Ошибаетесь! Я весь уѣздъ держу въ рукахъ... Всѣ повинуются мнѣ, всѣ боятся меня, потому что я сила: у меня много денегъ...

Онъ произнесъ послѣднія слова, близко склонившись ку Дусѣ, и засмѣялся.

-- Попробуйте пойти противъ меня!.. Попробуйте на меня пожаловаться,-- продолжалъ онъ, посмѣиваясь.

Отъ его смѣха холодъ пробѣгалъ по спинѣ Авдотьи Павловны.

-- Вы думаете, кто управляетъ уѣздомъ?.. Хе, хе!.. Вы воображаете можетъ быть, что равныя управы, управленія, предводители, съѣзды?.. Хо, хо! Я управляю! Я хозяинъ. Я, больной, забытый, безногій.. Кто противъ меня, тотъ узнаетъ... О, о!.. Пусть попробуетъ, пусть попробуетъ кто нибудь со мной бороться!.. Пусть попробуетъ!..-- повторялъ онъ, поднявъ сжатые кулаки и потрясая ими въ воздухѣ.

Онъ усталъ отъ злобы, отъ гнѣва, отъ этихъ движеній руками; онъ весь дрожалъ отъ слабости, весь метался на креслѣ, пока, наконецъ, въ полномъ изнеможеніи не затихъ, опустивъ голову и свѣсивъ руки.

-- Мерзавцы... Мерзавцы...-- бормоталъ онъ.-- Они смѣются надо мной... издѣваются... послѣ вашей записки.

-- Господи,-- воскликнула Дуся, охваченная страхомъ и жалостью.-- Какъ вы можете думать?... Такіе несчастные мужики, какъ мои... Что вы говорите, Левъ Львовичъ? Вы только себя понапрасну разстроиваете... Развѣ кто нибудь осмѣлится идти противъ васъ?..

Каринъ громко и часто дышалъ, съ какимъ то зловѣщимъ хрипѣніемъ, наполнявшимъ Авдотью Павловну паническимъ ужасомъ. Она однако преодолѣла себя, взяла дрожавшую руку Карина и ласково гладила ее своей рукой. Черезъ минуту онъ успокоился; гнѣвъ его прошелъ и силы вернулись. Онъ наклонился къ Дусѣ и спросилъ совсѣмъ спокойнымъ тономъ:

-- Сколько же вы хотите за Незлобино?

-- Голубчикъ, Левъ Львовичъ, сколько дадите!.. Я право не знаю... Вы все знаете лучше меня... Какъ вы рѣшите, пусть такъ и будетъ... Мнѣ такъ жалко, что вы безпокоитесь изъ за пустяковъ.

-- Вы увѣрены, что я васъ не обману?.. Не боитесь, что я васъ ограблю?-- спросилъ Каринъ.

-- Конечно увѣрена!-- съ искреннимъ порывомъ отвѣтила Магорина.-- Зачѣмъ вамъ обижать свою бѣдную Дусю... Незлобино мое единственное достояніе... Вы знаете, что у меня ничего нѣтъ, кромѣ этого; что у меня двое дѣтей... Съ мужемъ мы не ладимъ... Онъ меня не любитъ... Я его также терпѣть не могу... Я совсѣмъ одна... У меня никого нѣтъ...

-- Неужели онъ не любитъ васъ?.. Да послѣ этого онъ просто идіотъ!.. Не любить такую женщину!..

Онъ приподнялъ голову Дуси за подбородокъ и любовался ея кроткими, грустными, все еще немного испуганными глазами.

-- А Плѣнниковъ?

-- Не говорите о немъ... Я его презираю... Онъ такой же презрѣнный, какъ всѣ... Я давно раззнакомилась съ нимъ.

-- Дуся!..

-- Что?

-- Вамъ дѣйствительно жаль меня?

-- Мнѣ страшно тяжело видѣть, когда вы страдаете, дядя Лева...

-- Ну, выслушайте меня со вниманіемъ и подумайте серьезно о томъ, что я вамъ скажу. Переѣзжайте ко мнѣ въ домъ... Возьмите дѣтей и живите у меня, какъ полная хозяйка дома...

Онъ откинулся на спинку кресла и ждалъ отвѣта. Дуся съ замирающимъ сердцемъ готовилась услышать это приглашеніе, хотѣла его, но, когда оно было произнесено, растерялась и не знала, что отвѣтить.

-- Что же вы молчите?-- спросилъ онъ.

-- А мужъ?-- тихо сказала Дуся.

-- Вы его освободите отъ расходовъ.

-- Но что будутъ говорить обо мнѣ, о васъ?

-- Не все ли вамъ равно?.. Пусть говорятъ, что угодно...

-- Нѣтъ, нѣтъ... Я боюсь сплетенъ... Мнѣ страшно будетъ показаться на улицу. Да и зачѣмъ вамъ брать на себя такую обузу... Дѣти будутъ васъ безпокоить...

-- Это все вздоръ, Дуся... Я не могу жить одинъ. Мнѣ нужна женщина, женская ласка, женскій уходъ... Если вамъ жаль меня хоть немножко, останьтесь у меня... Все можно устроить... Если васъ пугаетъ фальшивое положеніе, я устрою разводъ и женюсь на васъ... Все, что у меня есть, достанется вамъ и дѣтямъ вашимъ...

-- Неужели вы все это серьезно думаете?..

-- Очень серьезно... У меня нѣтъ хозяйки въ домѣ, а домъ не можетъ быть безъ хозяйки. Я привыкъ къ открытой жизни и, конечно, могъ бы продолжать ее, не смотря на мою болѣзнь. Я люблю жизнь, люблю общество... Зимой мы переѣдемъ въ городъ, вы устроите домъ, мы будемъ жить открыто, и весь городъ будетъ у вашихъ ногъ... Вы будете богаты, независимы, вы будете первая въ городѣ...

Она отвѣтила шутливымъ тономъ.

-- Нѣтъ, дядя Лева... Я не гожусь для васъ... У меня гадкій характеръ... Я раздражительная... Я буду вѣчно ссориться съ вами.

-- Если вы даже будете бить меня, то мнѣ будетъ лучше!-- воскликнулъ Каринъ.-- Ахъ, Дуся, Дуся... Если бы я могъ сейчасъ встать передъ вами на колѣни, я бы стоялъ у вашихъ ногъ до тѣхъ поръ, пока вы не согласились бы исполнить мою просьбу... Если бы вы знали, какъ мнѣ страшно одиночество; какъ мнѣ жутко, что возлѣ меня нѣтъ ни одного человѣка, который хоть немножко любилъ бы меня... Всѣ меня боятся, всѣ ненавидятъ... Вамъ не за что ненавидѣть меня... Я не сдѣлалъ вамъ никогда зла... Прежде я былъ гораздо лучше, чѣмъ теперь... Вы помните, что я былъ лучше? Не правда ли?

-- Вы были добрѣе,-- прошептала Дуся.

-- Я во всемъ былъ лучше... Я сдѣлался хуже, потому что хорошіе люди отвернулись отъ меня, забыли меня. Только разные мерзавцы лѣзутъ ко мнѣ, чтобы выманивать у меня деньги... Я гнушаюсь ими, презираю ихъ, мнѣ противно слушать ихъ фальшивыя слова... И только ихъ зависимость отъ меня, только то, что я держу ихъ въ рукахъ, доставляетъ мнѣ удовольствіе. Только этимъ удовольствіемъ я и живу... Но мнѣ нужно съ кѣмъ нибудь раздѣлить его... Это большое удовольствіе... Вы не понимаете, какъ пріятно видѣть, что передъ тобой извивается презрѣнный человѣкъ, который тебя ненавидитъ. Слушать его лесть, принимать ухаживанія, видѣть его заботливость, слушать разспросы о здоровьѣ... Это хорошая игра актера... За нее не жаль заплатить... Тѣ, что разорились, имѣнія которыхъ перешли ко мнѣ, были плохіе актеры. Они не выдержали до конца своей роли и провалились. Ихъ не стоитъ жалѣть, какъ не стоитъ жалѣть плохихъ актеровъ... Вы увидите, какъ интересно смотрѣть на ихъ игру... Вы будете богаты... все мое будетъ ваше... Вѣдь я богатъ... Я очень богатъ...

-- Мнѣ не нужно богатства,-- дрожащимъ голосомъ прошептала Дуся.

Она сидѣла, подперевъ голову руками, и боялась взглянуть на Карина.

-- Я не вѣрю, чтобы кому нибудь было не нужно богатство!-- убѣжденно воскликнулъ Левъ Львовичъ.-- У меня полмилліона и мнѣ некому его оставить...

-- У васъ есть Зина...

-- Несчастная идіотка! За ней нужно смотрѣть, какъ за безумной... Юродивая, которая больше нуждается въ уходѣ, чѣмъ я. Ее ограбитъ первый встрѣчный... А-а, если бы у меня была дочь, настоящая дочь, которая съумѣла бы понять своего отца! Но она не годится, она никуда не годится... Она съ дѣтства была юродивой... Ей также нужна ваша заботливость... Дуся, вы будете дѣлать все, что хотите, вы будете хозяйкой всего уѣзда, всей губерніи... Вашъ домъ будетъ центромъ власти, вліянія... Вы будете дѣлать много добра, много зла... все, что хотите. Скажите же, вы согласны? Скажите, Дуся? Скажите, да?

Онъ близко наклонился къ ней и взялъ ея руки. Дуся взглянула на него. Какой контрастъ былъ между его тихимъ, молящимъ, вкрадчивымъ шопотомъ и выраженіемъ его неподвижныхъ глазъ, въ которыхъ свѣтилась угроза и рѣшимость...

Дуся оцѣпенѣла отъ ужаса. Ей показалось, что, если она скажетъ хоть слово, противное желанію Карина, то онъ убьетъ ее. Испуганная фантазія рисовала ей невѣроятные ужасы. Ей представилось, что у него есть ядъ, которымъ онъ можетъ мгновенно отравить ее; что у него спрятанъ кинжалъ, которымъ онъ пронзитъ ей сердце, или что онъ схватитъ ее за горло и задушитъ своими жесткими, худыми пальцами. Она хотѣла закричать, но не могла; хотѣла вырваться, хотѣла бѣжать, но не могла пошевелиться... А онъ притянулъ ее къ себѣ, обнялъ и жадно цѣловалъ ея шею. Наконецъ, онъ освободилъ ее, обезсилѣвъ отъ страшнаго напряженія; руки его упали; онъ откинулся на спинку кресла, закрылъ глаза и громко, отрывисто дышалъ, хрипя и задыхаясь.

Дуся встала, но она еще боялась его и дрожала отъ страха.

-- Можно мнѣ уйти?-- спросила она, смиренно холящимъ тономъ, какъ будто она уже была его рабой.

Онъ загадочно улыбнулся, не открывая глазъ, и кивнулъ головой въ знакъ согласія. Дуся медленными шагами вышла изъ кабинета, также медленно, хотя ей хотѣлось бѣжать, прошла гостиную и столовую. Въ столовой она увидѣла Ипполита, который устанавливалъ посуду и закуски, приготовляя столъ къ ужину, но прошла мимо, не отвѣтивъ на его почтительный поклонъ. Спускаясь въ садъ по ступенькамъ балкона, Дуся подумала, что она тотчасъ же прогонитъ Ипполита, какъ только сдѣлается хозяйкой этого дома. Но она испугалась этой неожиданной мысли и, остановившись въ темной аллеѣ, закрыла лицо руками, словно отгоняя страшный призракъ.

Свѣжій воздухъ сада, послѣ душной, пропитанной запахомъ духовъ комнаты Карина, скоро возвратилъ ей спокойствіе и силы. Она прошлась по аллеѣ, вздохнула глубоко и сѣла на скамью, обдумывая предложеніе Льва Львовича. Прежде всего ей захотѣлось пойти и разсказать все Зинѣ, но она тотчасъ же отказалась отъ этой мысли. "Никому нельзя говорить объ этомъ",-- рѣшила Авдотья Павловна. Она вдругъ почувствовала къ подругѣ недовѣріе, чуть ли не враждебность. Вѣдь Зина никогда не говоритъ ей своихъ секретовъ, съ какой же стати она будетъ знать все...

Дуся словно заразилась у Карина злобой къ людямъ, и всѣ злыя чувства поднялись въ ея душѣ. Она вспомнила свое унизительное приключеніе съ Плѣнниковымъ; вспомнила эту поѣздку на пароходѣ, обѣдъ съ незнакомыми людьми, которые относились къ ней съ насмѣшливой, снисходительной вѣжливостью и презирали ее въ душѣ за ея бѣдность; вспомнила Ефанова, которому все еще была должна, вспомнила обидную зависимость отъ мужа, попрекавшаго ее каждымъ рублемъ... Она возненавидѣла всѣхъ этихъ господъ, съ которыми познакомилась во время майской прогулки; она презирала ихъ, а между тѣмъ ей хотѣлось быть съ ними, блеснуть передъ ними своимъ богатствомъ, костюмомъ, обстановкой; заставить ихъ искать ея знакомства; захотѣлось видѣть ихъ у себя въ домѣ, слушать ихъ вульгарныя рѣчи, смѣяться надъ ихъ пошлыми любезностями... И отомстить Плѣнникову... Жить въ роскоши, являться въ блескѣ богатства всюду, гдѣ бываетъ онъ, и проходить мимо, не узнавая... О, какъ онъ будетъ пресмыкаться передъ ней!

Шаги Насти, сбѣжавшей съ балкона, прервали эту нить злорадныхъ размышленій. Авдотья Павловна увидѣла маленькую стройную фигурку Насти, промелькнувшей въ полосѣ свѣта, и вдругъ ей пришла въ голову мысль, отъ которой такъ сильно забилось сердце, что она не могла нѣсколько мгновеній откликнуться на призывъ Насти, приглашавшей къ ужину. "Онъ можетъ быть и Настѣ сдѣлалъ такое же предложеніе, какъ мнѣ"!-- подумала Дуся, вспомнивъ подслушанный разговоръ. Вся гордость ея возмутилась. Она крѣпко прижала руку къ груди и нѣсколько секундъ просидѣла неподвижно.

-- Но вѣдь я ему ничего не отвѣтила!..-- прошептала она, облегченно вздыхая.-- Какое счастье!..

Дуся встала, чувствуя себя свободной, сильной, готовой къ борьбѣ.

Она вошла въ столовую съ поднятой головой, съ вызывающей улыбкой на лицѣ и сказала, взглянувъ на Карина насмѣшливыми глазами:

-- У васъ въ кабинетѣ страшная духота! Мнѣ чуть дурно не сдѣлалось... И до сихъ поръ еще у меня сердцебіеніе.

Каринъ сидѣлъ за столомъ, на своемъ обычномъ мѣстѣ и готовилъ тартинки съ икрой. Встрѣтившись глазами съ Магориной, онъ оставилъ свою работу, поглядѣлъ на Дусю не то съ удивленіемъ, не то съ вопросомъ и сказалъ тихо, почти шопотомъ:

-- Вотъ вы какая!

-- Да, вотъ этакая!-- громко отвѣтила Дуся, тряхнувъ головой, и сѣла къ столу напротивъ Карина.

-- Я для васъ хотѣлъ приготовить,-- сказалъ Левъ Львовичъ,-- а вы вошли и не могу... руки дрожать стали...

-- Куда ужъ вамъ!-- замѣтила Дуся.

Онъ положилъ на столъ обѣ руки и придерживалъ ихъ одну другой.

-- Позвольте, лучше ужъ я для васъ приготовлю, -- сказала Авдотья Павловна.

-- Да, да, да... Голубушка моя, поухаживайте за мной... Только сядьте рядомъ, поближе ко мнѣ.

Дуся исполнила его желаніе. Въ это время Ипполитъ подалъ ужинъ и тотчасъ же удалился.

-- Зиночкѣ подайте ужинать наверхъ,-- сказалъ ему вслѣдъ Каринъ.

Дуся усердно угощала Льва Львовича и сама ѣла съ большимъ аппетитомъ. Она все время была въ приподнятомъ, боевомъ настроеніи. Она разсказала ему о своихъ хозяйственныхъ хлопотахъ и затрудненіяхъ, по случаю предстоящаго пріѣзда гостей; дѣлала шутливыя характеристики каждаго изъ нихъ, и мимоходомъ, безъ всякаго смущенія попросила на утро лошадей для поѣздки въ городъ.

Каринъ былъ очарованъ и побѣжденъ свободнымъ обращеніемъ и веселостью Дуси. Онъ смотрѣлъ на нее съ такимъ же точно выраженіемъ рабской покорности, какое полчаса тому назадъ видѣлъ на лицѣ Авдотьи Павловны. На ея просьбу о лошадяхъ, онъ только спросилъ, въ которомъ часу она хочетъ ѣхать; затѣмъ позвонилъ и приказалъ Ипполиту распорядиться, чтобы въ семь часовъ утра была подана коляска.

За ужиномъ ни одного слова не было сказано о томъ, что происходило въ кабинетѣ.

На другой день Дуся уѣхала, когда въ домѣ всѣ еще спали. По когда она садилась въ коляску, Ипполитъ подалъ ей два пакета. Одинъ былъ на ея имя, другой на имя нѣкоего Филолитова, повѣреннаго по дѣламъ Карина.

Дуся вскрыла свой конвертъ, когда выѣхала изъ усадьбы на большую дорогу. Въ немъ было пять сторублевыхъ билетовъ и коротенькая записка, слѣдующаго содержанія: "Дорогое дитя мое, повидайтесь съ адвокатомъ, которому я пишу, и поручите ему войти въ сношенія съ вашимъ мужемъ относительно развода. Я васъ ни къ чему не обязываю, но хочу, чтобы вы были свободны и ни въ комъ и ни въ чемъ не нуждались. Вашъ любящій дядя Лева". Внизу было приписано: "Прилагаю задатокъ за Незлобино".

-- Значитъ все это случилось не во снѣ,-- подумала Авдоіья Павловна.

Неслышно катилась коляска по мягкой дорогѣ между темнозолотистыми полями созрѣвающей пшеницы, между свѣтложелтыми полями ржи, овса, ячменя, на которыхъ кипѣла жаркая работа подъ лучами уже начинавшаго припекать солнца. Во многихъ мѣстахъ возвышались ряды сложенныхъ крестами сноповъ.

Послѣ тревожно, почти безъ сна проведенной ночи, хорошо было ѣхать среди тишины и покоя полей, въ чистомъ воздухѣ, напоенномъ ароматами зрѣющаго хлѣба. Дуся усѣлась поуютнѣе на мягкихъ бархатныхъ подушкахъ коляски и, ни о чемъ не думая, дремала, закрывши глаза.

XVIII.

Въ одиннадцатомъ часу утра Авдотья Павловна подъѣхала къ своей городской квартирѣ. Кучеръ Василій, который всю дорогу думалъ о томъ, какъ бы ему спросить барыню про землю, не нашелъ для этого болѣе подходящаго времени, какъ тотъ моментъ, когда Авдотья Павловна, очень спѣшившая заняться городскими дѣлами, давала ему деньги на чай.

-- Что я хотѣлъ спросить васъ, барыня...-- сказалъ онъ, заминаясь.

Онъ стоялъ безъ шапки, держа въ рукѣ сунутую ему барыней рублевую бумажку.

-- Говори, только поскорѣй... Мнѣ некогда,-- нетерпѣливо сказала Магорина.

-- Хотѣлъ я васъ, барыня, спросить...

-- Господи! Да о чемъ спросить?

-- Объ землѣ,-- отвѣтилъ, наконецъ, кучеръ,-- Насчетъ, то-есть, покупки земли.

Авдотья Павловна вся зардѣлась отъ этого неожиданнаго вопроса.

-- Нашелъ время!-- крикнула она сердито и, махнувъ рукой, ушла въ комнату.

Василій удивился въ душѣ, почему выбранное имъ время было плохое: везъ онъ хорошо, пріѣхали благополучно, барыня, казалось, была всѣмъ довольна, рубль на чай дала... Самое, казалось бы, хорошее время для разговоровъ. Онъ по стоялъ нѣсколько секундъ, надѣлъ шапку, спряталъ рубль въ карманъ широкихъ плисовыхъ штановъ, потомъ подошелъ къ лошадямъ, поправилъ сбрую и, взобравшись на козлы, поѣхалъ на постоялый дворъ. Ему, конечно, и въ голову не приходило, что онъ испортилъ настроеніе барыни.

-- Вотъ ужъ не понимаю, зачѣмъ этому земля?..-- сердито подумала Авдотья Павловна.-- Служитъ въ кучерахъ, на всемъ готовомъ, чего ему еще...

Мужа не было дома. Въ квартирѣ Дуся застала молоденькую дѣвушку съ бѣлыми, какъ ленъ, волосами, босую, въ грязной ситцевой юбкѣ, но въ чистой бѣлой кофтѣ, изъ тонкаго полотна съ вышитымъ гладью воротникомъ.

-- Ты что здѣсь дѣлаешь?-- спросила Магорина.

-- Я служу у барина,-- бойко отвѣтила дѣвушка, слегка краснѣя.

-- Зачѣмъ же ты надѣла мою кофту?

Дѣвушка опустила глаза и растерянно пробормотала:

-- Мнѣ баринъ подарилъ... Я не знала...

Лицо ея сдѣлалось пунцовымъ, а на глазахъ показались слезы.

-- Я не сама взяла... Спросите барина... Я никогда не трону чужого,-- оправдывалась дѣвушка.-- Я сниму сейчасъ...

Она убѣжала въ кухню, громко разговаривая сама съ собой въ доказательство своей невинности. Дуся пошла за ней, чтобы лучше разсмотрѣть эту дѣвушку, лицо которой показалось ей знакомымъ.

-- Оставь себѣ эту кофту и не плачь,-- сказала Авдотья Павловна.-- Тебѣ нечего плакать, если ты не виновата...

-- Я не виновата, барыня... Ей Богу, ей Богу же, я не виновата... Вотъ хоть передъ иконой перекреститься, такъ не виновата!.. Баринъ сами мнѣ все дарили... Вонъ и башмаки ваши старые...

Она вытащила изъ подъ кровати башмаки; потомъ открыла маленькій красный сундукъ, стоявшій возлѣ постели.

-- Вотъ чулки ваши, юбка бѣлая, сорочка... рваная была, я ее починила...

Она выбрасывала вещи изъ сундука на кровать, присѣвъ на корточки, и громко всхлипывала, заливаясь слезами.

Дуся, наконецъ, узнала дѣвушку. Это была дочь прачки, умершей года два тому назадъ, маленькая Соня, которая не разъ приходила къ нимъ въ домъ, помогая матери таскать бѣлье. Худенькая, съ нѣжнымъ цвѣтомъ лица, она очень выросла за послѣднее время, хотя все еще выглядѣла подросткомъ.

-- Это ты, Соня?-- спросила Авдотья Павловна.

-- Я, барыня...

-- Сколько тебѣ лѣтъ?

-- Шестнадцать...

-- Господи, какъ ты выросла!.. Сложи вещи въ сундукъ... Если тебѣ подарили, то онѣ твои.

-- Нѣтъ, не хочу я!.. Ничего не хочу... Не надо мнѣ ихняго... Я уйду отъ нихъ... Не хочу жить здѣсь.

-- Хочешь, я тебя къ себѣ въ деревню возьму?-- спросила Дуся.

Соня встала отъ сундука и взглянула на барыню изумленными глазами, какъ бы не вѣря ея словамъ.

-- Мнѣ какъ разъ туда дѣвушку нужно... Ты помнишь Володю и Лизу?

Вмѣсто отвѣта, Соня бросилась къ ногамъ Дуси, обхватила ея колѣни и нѣсколько секундъ стояла такъ, молча прижимаясь къ нимъ.

-- Что ты, Господь съ тобой!-- воскликнула изумленная Дуся.

-- Возьмите меня, барыня!.. Возьмите, возьмите, возьмите!-- говорила Соня сквозь слезы.

-- Я ничего не брала самовольно... Я ни за что не трону чужого... Сохрани Богъ... Возьмите меня, барыня, съ собой...

-- Успокойся, не плачь!-- ласково сказала растроганная Дуся, поднимая плачущую дѣвушку.-- Я возьму тебя въ деревню... Я ни въ чемъ не обвиняю тебя.

Она погладила Соню по головѣ, поцѣловала ее и велѣла сложить всѣ вещи и приготовиться къ отъѣзду.

-- Сейчасъ?-- воскликнула дѣвушка.

Ея дѣтское личико, залитое слезами, озарилось радостной улыбкой.

-- Да, скоро...

-- Лучше сейчасъ, барыня... Потомъ баринъ придетъ... Они сказали, скоро придутъ...

-- Такъ что жъ?

-- Я боюсь... онъ меня не отпуститъ...

-- Ты ничего не говори ему...

Соня стояла, опустивъ глаза, и теребила обѣими руками поду кофты. Видимо, ей еще что-то хотѣлось сказать барынѣ, но Авдотья Павловна сдѣлала видъ, что не замѣчаетъ этого, и повернулась, чтобы уйти.

-- Барыня!-- тихо позвала дѣвушка.

-- Что?

-- Стыдно сказать...-- отвѣтила Соня, краснѣя.

Она быстро подошла къ сундуку, поспѣшно вынула оттуда что-то и, плотно зажавъ въ рукѣ, подошла къ Авдотьѣ Павловнѣ.

-- Вотъ... возьмите...

Она совала Дусѣ сжатую въ кулакъ руку, а другой рукой закрывала лицо. Дуся взяла ея руку и увидѣла тамъ нѣсколько серебряныхъ рублей.

-- Положи ихъ въ сундукъ,-- сказала Дуся.

-- Не хочу... Стыдно... Господи, какъ стыдно!-- воскликнула Соня.

Она осторожно оттолкнула Авдотью Павловну, стоявшую на порогѣ комнаты, побѣжала въ спальню Дуси, бросила тамъ деньги на круглый столикъ, стоявшій въ углу, и возвратилась въ кухню. Поспѣшно сложивъ лежавшія на кровати вещи опять въ сундукъ, Соня рѣшилась, наконецъ, взглянуть на барыню, которая стояла на прежнемъ мѣстѣ и задумчиво смотрѣла на суетившуюся дѣвушку.

-- Ты хорошо дѣлаешь, что не берешь этихъ денегъ, -- сказала Авдотья Павловна, а про себя прибавила:-- Я поступаю иначе...

Она ушла въ свою комнату, чтобы умыться и переодѣться. Соня прислуживала ей и, появляясь въ спальнѣ, все смотрѣла на круглый столикъ съ серебряными рублями.

-- Тамъ нѣтъ одного,-- сказала она вдругъ, указывая на деньги.-- Я подарила брату... Я сбѣгаю къ нему и принесу...

-- Да!-- вспомнила Дуся.-- Вѣдь у тебя былъ маленькій братъ. Гдѣ онъ?

-- Въ пріютѣ... Онъ былъ здѣсь со мной... Теперь баринъ его опредѣлилъ въ пріютъ.

-- Да, онъ благотворитель, -- сказала какъ бы про себя Дуся.

-- Вы ему ничего не говорите, барыня... Я боюсь... И деньги спрячьте...

-- Ты сама отдала бы ихъ ему...

-- Ой, нѣтъ!..

Соня убѣжала, взмахнувъ руками. Черезъ минуту она вернулась.

-- Когда мы поѣдемъ въ деревню?.. Сейчасъ?

-- Завтра утромъ.

-- Позвольте мнѣ пойти къ брату.

-- За рублемъ?

-- Проститься съ нимъ... Сказать, что въ деревню поѣду...

-- Ступай.

-- Самоваръ я приготовила... Баринъ сказали, что скоро придутъ.

-- Очень хорошо.

Авдотья Павловна въ самомъ дѣлѣ была довольна, что скоро увидитъ мужа. Въ эту минуту она чувствовала себя способной сказать ему многое изъ того, что цѣлые годы накоплялось у нея въ душѣ. Странно, но до сихъ поръ она ни разу не говорила съ мужемъ о тѣхъ удивительныхъ отношеніяхъ, какія давно установились между ними. Она никогда не любила его. Шесть лѣтъ тому назадъ, когда умерла ея мать, онъ жилъ у нихъ на квартирѣ. Случилось какъ-то само собой, что послѣ смерти матери Магоринъ сдѣлался опекуномъ молоденькой Дуси и, какъ она говорила потомъ, онъ выдалъ ее за себя. Никакой любви у нихъ никогда не было. Дуся тяготилась одиночествомъ и уступила настойчивымъ ухаживаніямъ Магорина, который имѣлъ преувеличенное мнѣніе объ ея состояніи и потому особенно старался достигнуть цѣли. Съ первыхъ же дней сватовства все носило какой то дѣловой характеръ; Дуся пассивно исполняла все, что онъ требовалъ. Не только любви, даже увлеченія у нея не было. Не было и той интимной жизни, которая создается продолжительнымъ сожительствомъ симпатизирующихъ другъ другу людей.

Но никогда еще Дуся не задумывалась объ этомъ такъ серьезно, какъ въ эту минуту: точно все освѣтилось для нее новымъ свѣтомъ. Правда, она всегда возмущалась дѣловитой самоувѣренностью мужа въ ихъ супружескихъ отношеніяхъ; она не разъ чувствовала сильную потребность протеста, но это было внутреннее чувство, которое она не умѣла назвать, хотя оно и выражалось иногда безсознательными припадками злобы. Магоринъ не придавалъ этому значенія. Ему и въ голову не приходило поинтересоваться тѣмъ, что дѣлается въ душѣ Дуси. Внезапныя вспышки гнѣва жены, сопровождавшіяся иногда дикими выходками, сильно изумляли его; но онъ, пожалуй, изумился бы также точно, если бы вдругъ закричалъ стулъ, на который онъ садился или туфли, которыя онъ надѣвалъ. Если папуасскія дикости, какъ называлъ въ такихъ случаяхъ Магоринъ поведеніе жены, принимали слишкомъ бурный характеръ, онъ сторонился на время; терпѣливо выжидалъ, пока она успокоится, но никогда не задумывался надъ вопросомъ объ ихъ причинѣ.

Когда жена, отказываясь отъ пищи, затворялась на цѣлый день въ своей комнатѣ; когда она не говорила съ нимъ по нѣсколько дней ни одного слова, или проводила цѣлыя ночи въ клубѣ за карточной игрой, это было непріятно, неудобно; это компрометтировало имя Магорина, но онъ не находилъ противъ этого лучшаго средства, какъ обыкновенныя внушенія, наставленія, отличавшіяся всегда самой элементарной простотой. Своимъ всегда ровнымъ, всегда тихимъ голосомъ онъ говорилъ объ обязанностяхъ матери и жены, о достоинствѣ своего имени, о городскихъ сплетняхъ и т. п. У Дуси это называлось -- читать прописи. Она обыкновенно молча, терпѣливо и равнодушно выслушивала наставленія мужа, но случались минуты, когда чтеніе прописей доводило ее до бѣшенства. Она разражалась тогда грубыми ругательствами, буквально рвала на себѣ волосы или швыряла въ мужа всѣмъ, что ей попадалось подъ руку, не стѣсняясь присутствіемъ ни дѣтей, ни прислуги.

Отъ этихъ папуасскихъ выходокъ Магоринъ спѣшилъ уйти изъ дому, и потомъ въ теченіе нѣсколькихъ дней не рѣшался читать прописи.

Вся ихъ супружеская жизнь предстала передъ Дусей тепоръ съ поразительной ясностью. Расчесывая въ спальнѣ свои густые, мягкіе волосы, она въ десять минутъ передумала больше, чѣмъ во всю жизнь. Вся грубость, весь отвратительный цинизмъ ихъ супружескаго сожительства вдругъ стали ей понятны. Этотъ маленькій эпизодъ съ Соней какъ бы сорвалъ завѣсу съ ея главъ. Она не сомнѣвалась въ спокойномъ, увѣренно разсчитанномъ во всѣхъ подробностяхъ намѣреніи Магорина соблазнить Соню и была глубоко возмущена подлостью мужа. Никогда она еще не презирала, не ненавидѣла его такъ, какъ въ настоящую минуту.

И это была не мимолетная вспышка, которая, разразившись какой нибудь нелѣпой выходкой, тотчасъ же проходила. Это было болѣе сильное чувство, мощно захватившее все ея существо и сдѣлавшее ее непобѣдимой.

По наружности Дуся была спокойна. Она, не торопясь, докончила прическу, умылась, одѣлась и вышла въ столовую пить чай. Въ ея движеніяхъ появилась даже особенная медлительность, словно она боялась пролить хоть каплю переполнившаго ее негодованія, которое она берегла съ необыкновенной заботливостью. Она съ нетерпѣніемъ ждала мужа. Только бы кто нибудь не помѣшалъ ей...

Авдотья Павловна сидѣла за столомъ и спокойно пила чай. Только по маленькой поперечной складкѣ на лбу и по странной неподвижности главъ можно было угадать ея душевное волненіе.

Раздался звонокъ. Дуся знала, что это звонилъ не мужъ; онъ не звонилъ такъ громко; онъ обыкновенно только чуть-чуть прикасался къ звонку. Она вышла въ переднюю и, открывъ дверь, увидѣла Черепанова. Она очень обрадовалась ему и, не давъ ему отдышаться, порывисто схватила его голову, поцѣловала въ лобъ и въ обѣ щеки и потомъ только пожала его руку.

-- Какъ вы здѣсь получились?-- произнесъ, наконецъ, Черепановъ, удивленно разводя руками.

-- Пріѣхала сегодня утромъ.

-- А за что мнѣ такая милость?

Дуся поглядѣла на него серьезными глазами и сказала съ выраженіемъ глубокой убѣжденности въ тонѣ:

-- За то, что вы хорошій человѣкъ... И еще за то, что вы сейчасъ же уйдете отсюда.

-- Странное обращеніе съ хорошимъ человѣкомъ!-- сказалъ Черепановъ, улыбаясь и потянулся за своимъ пальто, которое только что повѣсилъ.-- Что дѣлать! Прощайте...

-- Я приду къ вамъ сегодня вечеромъ... Прощайте!-- сказала Дуся, кивнувъ дружески головой.

Черепановъ взялся за ручку двери и стоялъ въ нерѣшимости.

-- Хотите знать, почему я васъ гоню?-- сказала Дуся.

-- Нѣтъ... Я хочу только сказать вамъ, зачѣмъ я пришелъ.

-- Скажите.

-- У меня Вѣрина съ дочерью. Онѣ пріѣхали еще вчера и явились прямо сюда, къ вамъ на квартиру... Но ихъ не впустили... Я зналъ, что васъ нѣтъ и зашелъ, чтобы оставить ихъ адресъ.

Авдотья Павловна не удивилась и ни о чемъ не разспрашивала. Она сказала:

-- Я приду къ вамъ сегодня... Прощайте, голубчикъ!..

Черепановъ ушелъ, а Дуся осталась въ передней. Ей почему то представилось, что сейчасъ войдетъ Магоринъ, и она ждала, чтобы открыть ему дверь. Прошло не болѣе полу минуты, но ей показалось, что она ждетъ слишкомъ ужъ долго.

Авдотья Павловна вернулась въ столовую и оставила дверь не запертой

XIX.

Авдотья Павловна только что сѣла къ столу, какъ вошелъ Магоринъ. Онъ снялъ въ передней пальто, не видя жены; потомъ снова вышелъ на улицу и сталъ звонить. Онъ долго дергалъ звонокъ вся квартира наполнилась звономъ; но такъ какъ никто не являлся на его зовъ, то Евстафій Петровичъ вернулся въ переднюю, заперъ дверь на задвижку, потомъ на ключъ и вынулъ зачѣмъ то ключъ изъ замка. Изъ передней онъ перешелъ по корридору въ кухню и уже оттуда вошелъ въ столовую.

Онъ не сталъ скрывать своего удивленія при видѣ жены. Онъ даже подчеркнулъ его высокоподнятыми бровями и движеніемъ плечъ.

-- Откуда ты взялась?-- спросилъ онъ совершенно равнодушнымъ тономъ.

Дуся ничего не отвѣтила, но разсматривала его съ такимъ вниманіемъ, какъ будто увидѣла его первый разъ въ жизни и при этомъ была увѣрена, что онъ ея не видитъ. Она поглядѣла нѣсколько секундъ на его лицо; потомъ скользнула взглядомъ по всей фигурѣ и опять возвратилась къ лицу. Ей въ самомъ дѣлѣ почудилось въ эту минуту, что она никогда еще не видѣла этого человѣка. Онъ былъ невысокаго роста, довольно плотнаго сложенія, съ сильно облысѣвшей головой. Дуся останавливала свой взглядъ на каждой чертѣ его лица, въ которомъ особенно бросались въ глаза низкій, нѣсколько выпуклый лобъ и короткій, точно срѣзанный подбородокъ. Она осмотрѣла и этотъ лобъ, и неправильныя, рѣдкія брови, и тщательно подстриженныя и пробритыя на подбородкѣ бакенбарды рыжевато-бураго цвѣта, и совсѣмъ рыжіе усы съ тонко закрученными кончиками, и широкій, но короткій носъ, отъ котораго все лицо казалось совсѣмъ плоскимъ... Только глаза она не могла увидѣть, потому что Магоринъ никогда не смотрѣлъ ей въ глаза.

Она почувствовала физическое отвращеніе къ человѣку, который стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея и ждалъ отвѣта. Неужели это былъ ея мужъ, думала Авдотья Павловна. Какъ, это онъ прожилъ съ нею шесть лѣтъ? Это онъ имѣлъ на нее какія то права?..

-- Господи!-- воскликнула Дуся, заключая этимъ восклицаніемъ, свои мысли.

Она опустила глаза и машинально размѣшивала чай въ недопитой чашкѣ.

Странное, совершенно загадочное поведеніе жены гораздо больше удивило Магорина, чѣмъ ея внезапное появленіе. Онъ ждалъ совсѣмъ другого. Онъ былъ увѣренъ, что, притворившись сердитой, жена сдѣлаетъ ему сцену за то, что онъ не принялъ у себя Вѣриныхъ, но затѣмъ, по обыкновенію, кончитъ тѣмъ, что потребуетъ денегъ. Ему даже пришло въ голову сразу спросить, сколько ей нужно, чтобы предотвратить ненужныя и скучныя предисловія. Но продолжительное молчаніе жены, ея пристальный взглядъ и этотъ загадочный возгласъ смутили Евстафія Петровича.

"Какая нибудь новая глупость!" подумалъ онъ и рѣшилъ подождать.

-- Куда дѣвалась эта дура?-- спросилъ онъ.-- Бросила дверь и пропала... Могутъ все вытащить изъ дому.

Онъ прошелся по комнатѣ, снялъ пиджакъ, растегнулъ жилетъ, развязалъ и стащилъ съ себя галстухъ; потомъ снялъ и жилетъ и разстегнулъ сорочку. Снятыя вещи онъ бросилъ на стулъ въ столовой и пошелъ въ спальню жены, сказавъ мимоходомъ:

-- Налей-ка и мнѣ чаю...

Онъ, видимо, старался показать, что не замѣчаетъ въ поведеніи жены ничего особеннаго. Изъ спальни онъ явился съ полотенцемъ въ рукахъ и, стоя возлѣ стола напротивъ Авдотьи Павловны, вытиралъ потную шею, затылокъ и грудъ.

-- Сегодня страшно жарко...-- сказалъ онъ.-- Что же ты не даешь мнѣ чаю?

А Дуся думала въ это время о томъ, какъ онъ смѣлъ въ ея присутствіи раздѣваться, какъ будто это случилось въ первый разъ. Она ничего не отвѣтила на вопросъ мужа, но увидѣвъ на полотенцѣ грязныя пятна отъ пота и пыли, сказала съ нескрываемымъ чувствомъ гадливости:

-- Зачѣмъ ты взялъ мое полотенце?

-- Затѣмъ, что оно мнѣ попалось...

Онъ кончилъ процедуру вытиранія и, бросивъ полотенце на столъ возлѣ жены, сказалъ:

-- Можешь взять... Мнѣ больше не нужно.

"Неужели онъ и прежде такъ обращался со мной?" подумала Дуся.

Она брезгливо сбросила полотенце на полъ. Между тѣмъ Евстафій Петровичъ сѣлъ къ самовару и самъ налилъ себѣ чаю.

-- Какая муха укусила тебя сегодня?-- спросилъ онъ.

Голосъ у него былъ сонный и очень тихій. Иногда нужно было прислушиваться, чтобы разобрать, что онъ говорятъ.

-- Окажи мнѣ, ради Бога,-- начала Дуся слегка дрожавшимъ голосомъ,-- неужели ты совсѣмъ не чувствуешь, какъ ты мнѣ противенъ?.. Неужели ты совсѣмъ не понимаешь, что, кромѣ отвращенія, у меня нѣтъ никакого чувства къ тебѣ... Безграничное отвращеніе и гадливость -- вотъ все! Понимаешь? Ничего больше!.. Ни-че-го!

-- И все это только потому, что я не впустилъ въ квартиру эту старую дуру Вѣрину... Глупо и смѣшно!

-- Нѣтъ, ошибается, не потому... Хотя и здѣсь ты показалъ свою грубость... Ты всегда былъ мнѣ противенъ!.. Сколько разъ я содрогалась въ душѣ, когда ты прикасался ко мнѣ... Я не понимала, отчего это... Я не знала какой ты; никогда не видѣла тебя въ твоемъ настоящемъ видѣ...

Его покоробило отъ ея словъ, но онъ сохранилъ наружное спокойствіе. Онъ всталъ, взялъ свой стаканъ и сказалъ:

-- Сегодня у тебя слишкомъ длинное предисловіе... Скажи прямо, сколько тебѣ нужно денегъ и конецъ.

Онъ, однако, самъ не вѣрилъ своимъ словамъ и потому у него не хватило рѣшимости уйти, когда Дуся взглянула на него и сказала:

-- Не уходи!

-- Какая нибудь новая глупость!

Онъ машинально произнесъ эту, давно вертѣвшуюся въ его мозгу, фразу и сѣлъ на прежнее мѣсто; только отвернулся отъ Дуси, такъ что сидѣлъ почти спиной къ ней. Впрочемъ, Авдотья Павловна не смотрѣла на него больше. Она облокотилась на столъ обѣими руками и, поддерживая ими голову, сильно сжимала ладонями горячіе виски.

-- Я говорю съ тобой въ послѣдній разъ, -- сказала она, и голосъ ея не дрожалъ больше, а слова выходили необыкновенно отчетливо.-- Въ первый разъ за все время нашего знакомства я говорю свободно, что думаю... Не смѣй попрекать меня деньгами, ничтожный человѣкъ! Ты забылъ, что четыре года жилъ на мои средства... Не за деньгами я пришла къ тебѣ сегодня... Твоихъ денегъ я больше не возьму у тебя никогда!..

Она болѣзненно выкрикнула послѣднее слово.

-- Если я, если дѣти мои будутъ умирать съ голода, я не приду къ тебѣ за деньгами... Никогда!.. Ни за что въ мірѣ!.. Я требую только одного, чтобы ты освободилъ меня... Я требую развода...

Онъ пожалъ плечами и сдѣлалъ гримасу однимъ угломъ рта.

-- Такъ вотъ она новая глупость!-- произнесъ онъ, хлебнувъ чаю.-- Очень торжественно и смѣшно... Очень смѣшно... Я скажу тебѣ безъ всякой торжественности: можешь отправляться за всѣ четыре стороны, но только безъ развода... Разводъ стоитъ слишкомъ дорого. Кромѣ того, я не любитель скандаловъ... Я не хочу, чтобы мое имя трепали въ городѣ... Другимъ, можетъ быть, нравится, чтобы о нихъ говорили, а я этого не люблю... Отправляйся, куда хочешь и оставь меня въ покоѣ... Мнѣ надоѣли дикія выходки...

Онъ опять выпилъ глотокъ чаю.

-- Я требую развода, -- повторила Авдотья Павловна,-- потому что хочу навсегда освободиться отъ тебя... Мнѣ противно называться твоей фамиліей... Я хочу, чтобы не осталось никакихъ слѣдовъ... Чтобы ничего на мнѣ не осталось отъ тебя... Отъ этого проклятаго времени...

-- Къ чему вся эта высокопарность?.. У меня нѣтъ средствъ для развода -- вотъ и все.

-- Тебѣ дадутъ денегъ!.. Не безпокойся!..

-- Стало быть ты нашла богатаго покровителя. Умно!.. Признаюсь, я этого отъ тебя не ожидалъ... Не предполагалъ въ тебѣ столько ума. Но если ты разсчитываешь на Плѣнникова, то ошибаешься. Онъ по уши въ долгахъ... Я знаю сколько у него векселей въ одномъ нашемъ банкѣ...

-- Хорошо, что ты вспомнилъ про Плѣнникова,-- сказала она, поднявъ голову.-- Да, я была его любовницей...

Магоринъ быстро повернулся къ ней, и его маленькіе глаза забѣгали по ея лицу, избѣгая, однако, встрѣчи съ ея глазами.

-- Развратница!-- сказалъ онъ еще тише, чѣмъ говорилъ обыкновенно.-- Потаскушка!.. За тобой будутъ присылать лакеевъ изъ. гостинницъ.

-- Послѣдняя продажная женщина въ тысячу разъ лучше и чище тебя!-- сказала Дуся спокойно, и опять опустила голову на руки и крѣпко сжала пальцами лобъ и виски.

-- Твои слова меня не оскорбляютъ, -- продолжала она тѣмъ же спокойнымъ тономъ.-- Ты слишкомъ низкій человѣкъ... Низкій, подлый... Чтобы я ни сдѣлала, я никогда не буду хуже тебя... У меня будутъ трудныя минуты въ жизни, когда проснется совѣсть и будетъ мучить меня... Въ тебѣ она никогда не проснется...

-- Мнѣ надоѣло слушать вздоръ,-- сказалъ Магоринъ.

Онъ откинулся на спинку стула и постукивалъ небрежно по столу пальцами лѣвой руки.

-- Довольно!-- продолжалъ онъ, не возвышая голоса.-- Теперь, понятно, невозможно, чтобы ты оставалась моей женой... Мнѣ твоя совѣсть и раскаяніе не нужны. Съ падшей женщиной я жить не могу... Да и разводъ теперь устроить не трудно... Стоитъ тебѣ провести съ кѣмъ-нибудь ночь въ гостинницѣ, впустить въ номеръ двухъ лакеевъ, и не нужно будетъ нанимать лжесвидѣтелей... Очень просто и дешево... Это и Плѣнниковъ можетъ...

Дуся молча смотрѣла на него все время, пока онъ говорилъ. Ей страстно хотѣлось заглянуть ему въ глаза, но онъ упорно избѣгалъ ея взгляда.

-- Я выхожу замужъ за Карина,-- сказала Авдотья Павловна.

-- Ты думаешь, что онъ окончательно сошелъ съ ума?-- произнесъ Магоринъ, скользнувъ по ея лицу быстрымъ взглядомъ.

-- Я выхожу замужъ за Карина,-- твердо повторила Дуся.-- Онъ заплатитъ тебѣ и за всѣ расходы...

Слова жены на этотъ разъ такъ подѣйствовали на Магорина, что онъ не могъ усидѣть на мѣстѣ. Онъ вскочилъ со стула и сталъ ходить по комнатѣ. Въ денежныхъ сферахъ, въ которыхъ вращался, служившій въ банкѣ, Евстафій Петровичъ, имя Карина пользовалось высокимъ авторитетомъ, потому что самые богатые купцы въ городѣ не располагали такимъ крупнымъ наличнымъ капиталомъ, какъ Левъ Львовичъ. "Если жена сказала правду, то она дѣлаетъ блестящую карьеру", подумалъ Магоринъ. Директоръ банка, гдѣ служилъ Евстафій Петровичъ, сильно дорожилъ знакомствомъ съ Каринымъ и надѣялся втянуть его въ акціонерное предпріятіе по эксплоатаціи нефтяныхъ остатковъ. Въ правленіи будущаго товарищества Магоринъ разсчитывалъ получить мѣсто управляющаго конторой; имѣлъ онъ также виды занять мѣсто завѣдующаго отдѣленіемъ банка, которое вскорѣ должно было открыться въ одномъ изъ уѣздныхъ городовъ... Неужели все это теперь можетъ зависѣть отъ его жены, отъ этой дуры, которую онъ считалъ неспособной ни на какое практическое дѣло? Онъ пожалѣлъ теперь, что наговорилъ ей столько грубостей, ему положительно захотѣлось смягчить ихъ какъ-нибудь, загладить ихъ непріятное впечатлѣніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ имъ овладѣла тревога сомнѣнія, что Дуся не съумѣетъ осуществить какъ слѣдуетъ задуманное предпріятіе. По его озабоченному виду Авдотья Павловна поняла, что онъ согласится на все, лишь бы это было повыгоднѣе. Она громко засмѣялась, стремительно бросилась къ сакъ-вояжу, гдѣ лежало письмо Карина къ адвокату, отыскала пакетъ, бросила его на столъ и сказала:

-- Ступай съ этимъ письмомъ къ повѣренному Карина... Поторгуйся съ нимъ... Проси побольше... Дадутъ!

И она опять засмѣялась. Стоя возлѣ стола съ опущенными руками, она слѣдила взглядомъ за ходившимъ по комнатѣ мужемъ. У Магорина нашлось еще столько стыда, чтобы показать, что онъ разсердился.

-- Къ чему этотъ безсмысленный смѣхъ?-- сказалъ онъ, пріостановившись на мгновеніе, но все-таки избѣгая встрѣчаться глазами со взглядомъ жены.

Но Дуся не повѣрила его гнѣву. Она взяла письмо со стола и, протягивая его Магорину, сказала, сопровождая каждое слово короткимъ злымъ смѣхомъ:

-- Возьми... Чего стѣсняешься... Возьми и ступай поскорѣе...

-- Мнѣ некогда заниматься твоими дѣлами!-- воскликнулъ Евстафій Петровичъ еще сердитѣе и даже повысилъ голосъ.-- У меня своего дѣла довольно...-- прибавилъ онъ, однако, нѣсколько мягче.

Онъ собралъ раскиданныя по стульямъ принадлежности своего туалета и удалился изъ столовой. Дуся пошла за нимъ съ конвертомъ въ рукѣ, все съ тѣмъ же злымъ полуистерическимъ смѣхомъ.

-- Возьми!.. возьми!..-- повторяла она.

Когда мужъ былъ уже въ своей комнатѣ, она остановилась на порогѣ и швырнула конвертъ ему въ лицо.

-- Возьми!-- еще разъ крикнула она и вернулась въ столовую.

-- Какой человѣкъ!.. Какой человѣкъ!..-- шептала она, бросившись на первый попавшійся стулъ.-- Господи, какой человѣкъ... Господи, Господи, Господи!..

Авдотья Павловна слышала, какъ онъ одѣвался, знала, что онъ сейчасъ выйдетъ сюда, чтобы пройти въ переднюю, не хотѣла видѣть его, но была такъ разбита, что не могл а подняться съ мѣста. Она сидѣла съ растеряннымъ видомъ, безсмысленно уставивъ глаза въ одну точку и прислушиваясь къ движеніямъ мужа. Вотъ, наконецъ, онъ идетъ. Дуся вскочила и прежнее выраженіе гадливости появилось на ея лицѣ. Она стояла, опираясь одной рукой на спинку стула и смѣялась, провожая мужа глазами.

Онъ прошелъ, не оглядываясь.

-- Низшій организмъ!-- громко крикнула она, когда онъ былъ уже въ передней.

Онъ ничего не отвѣтилъ.

-- Неужели онъ взялъ письмо?-- подумала Дуся и побѣжала въ его комнату.

Письма не было.

XX.

Вскорѣ послѣ ухода мужа, вернулась Соня, и Авдотья Павловна занялась укладкой вещей. Въ ней не было больше никакихъ сомнѣній: она твердо рѣшила развестись съ Магоринымъ и выйти замужъ за Карина. Все существо ея съ какимъ-то озлобленіемъ прониклось этой рѣшимостью; всѣ злыя чувства, какія были въ ея душѣ, поднялись и захватили ее и влекли въ одну сторону. Свое богатство и вліяніе она употребитъ только на то, чтобы видѣть передъ собой пресмыкающимися всѣхъ подлыхъ и жадныхъ людей. Какъ хорошо заставить ихъ унижаться, заискивать, лгать... Вѣдь они всѣ такіе же, какъ Магоринъ... Роскошная квартира, лошади, слуги, дорогіе наряды -- все это необходимо только для того, чтобы она могла презирать весь высшій свѣтъ ничтожнаго Нагорска и выражать ему свое презрѣніе въ глаза...

Такія мысли и чувства цѣлый день волновали Авдотью Павловну, пока она возилась съ укладкой вещей, ѣздила за покупками по магазинамъ или, возвращаясь домой, ждала встрѣчи съ мужемъ. Но Магоринъ не приходилъ до поздняго вечера и Дуся уѣхала къ Черепанову вмѣстѣ съ Соней, не видавшись съ Евстафіемъ Петровичемъ. Ключъ отъ квартиры она оставила ночному сторожу.

Александръ Васильевичъ Черепановъ жилъ на окраинѣ города въ небольшомъ особнякѣ, стоявшемъ посрединѣ обширнаго сада, вполнѣ замѣнявшаго дачу. Авдотья Павловна застала у него массу гостей. Въ передней не только вся вѣшалка была занята верхнимъ платьемъ, но куча всевозможныхъ кофтъ и пелеринокъ, мужскихъ пальто и парусиновыхъ плащей, зонтиковъ и палокъ лежало прямо на полу.

Авдотья Павловна стояла въ передней, не рѣшаясь войти въ залу, наполненную людьми, шумомъ и движеніемъ. Не смотря на прохладный вечеръ и на то, что всѣ двери и окна были открыты, въ залѣ было жарко, душно и дымно. Дуся увидѣла въ толпѣ знакомыя лица, съ которыми давно, давно не встрѣчалась, и вошла въ залу. Но едва она сдѣлала нѣсколько шаговъ, какъ ее оттѣснили къ стѣнѣ. Начинались танцы. Мебель изъ залы вытаскивали въ переднюю и въ другія комнаты. Невидимый за толпой музыкантъ заигралъ вальсъ; толпа раздвинулась къ стѣнамъ и тотчасъ же въ освобожденномъ пространствѣ комнаты закружилось нѣсколько паръ. Толкотня, смѣхъ, шутки и возбужденныя лица понемногу захватывали Дусю. Въ этой толпѣ, состоявшей преимущественно изъ молодежи, она вдругъ освободилась отъ своего озлобленнаго настроенія. Нѣсколько человѣкъ въ разныхъ мѣстахъ кивали ей привѣтливо головой, и она улыбнулась имъ въ отвѣтъ на ихъ улыбки. Ей удалось пробраться къ роялю, за которымъ, какъ оказалось, сидѣла Вѣрина. Дуся тотчасъ же узнала ее по короткимъ по-мужски подстриженнымъ сѣдымъ волосамъ, ежомъ торчавшимъ на ея красивой, правильно очерченной головѣ. Чтобы не мѣшать добровольцу-тапершѣ, Дуся не показывалась ей и разсматривала сзади маленькую полную фигурку тетушки, съ которой не видѣлась уже нѣсколько лѣтъ. Въ концѣ рояля стоялъ знакомый Дуси врачъ, Василій Васильевичъ Комовъ, высокій съ черной густой бородой, въ чечунчовомъ пиджакѣ. Онъ увидѣлъ Дусю и устремился къ ней.

-- Авдотья Павловна!..-- кричалъ онъ,-- идемте танцевать! Дуся не успѣла опомниться, какъ Комовъ вытащилъ ее изъ толпы и закружилъ, пользуясь неожиданно открывшимся просторомъ. Дуся любила танцовать и увлеклась вальсомъ. Ея стройная фигура, граціозныя движенія и красивое, съ тонкими чертами, немного блѣдное лицо привлекли общее вниманіе не танцующихъ. Стоявшій впереди худощавый, высокій блондинъ съ длинными, мягкими волосами, съ небольшой русой бородой, въ очкахъ, въ бѣлой блузѣ съ чернымъ кожаннымъ поясомъ, взялъ на себя, никѣмъ не прошенный, обязанности критика по хореографіи. Это былъ земскій статистикъ Боголюбовъ, бывшій филологъ, котораго за обширныя познанія въ латинскомъ языкѣ прозвали Тацитомъ. Самъ онъ не танцовалъ, но съ серьезнымъ видомъ слѣдилъ за танцующими и громогласно произносилъ свои рѣшенія въ окончательной формѣ.

-- Комовъ, вы не годитесь!-- сказалъ онъ.

Комовъ дѣйствительно танцовалъ плохо, какъ, впрочемъ, и большинство собравшихся здѣсь танцоровъ.

-- Авдотья Павловна, вамъ нужно танцовать съ драгуномъ,-- рѣшилъ Тацитъ.

-- Гдѣ драгунъ?.. Зовите драгуна!.. Тащите сюда драгуна!-- раздались голоса.

Очевидно, общественное мнѣніе вполнѣ одобрило рѣшеніе Тацита, и черезъ нѣсколько минутъ переконфуженный драгунъ, высокій, тонкій съ женственно нѣжнымъ лицомъ, растерянно стоялъ передъ Дусей, съ которой не былъ знакомъ, и боялся поднять на нее свои большіе синіе глаза съ длинными рѣсницами.

Онъ неловко поклонился Дусѣ. Авдотья Павловна положила руку на его плечо, но въ это время прекратилась музыка, потому что и Вѣрина пришла здороваться и упрашивать Дусю.

-- Вальсъ, вальсъ!-- кричала публика, разступаясь.

Вѣрина поспѣшила обратно къ роялю и продолжала играть.

Авдотья Павловна и офицеръ, оба молодые, стройные, ловкіе, танцовали, въ самомъ дѣлѣ, хорошо. Ихъ привѣтствовали апплодисментами, кричали "браво"; когда они кончили вальсъ, стали требовать мазурки, pas de quatres, а нѣкоторые просили русскую. За общимъ крикомъ никто не слушалъ авторитетнаго мнѣнія Тацита, который назначилъ вѣнскій вальсъ.

Но Дуся отъ всего отказалась и убѣжала въ другую комнату, чтобы отыскать свою двоюродную сестру Валентину, дочь Вѣриной. Въ другихъ комнатахъ также было довольно много народу, хотя и не во всѣхъ. Кое-гдѣ сидѣли два-три человѣка. Кабинетъ Черепанова былъ превращенъ въ буфетъ, т. е. въ немъ находились два огромные стола, на которыхъ были разставлены многочисленные подносы съ цѣлыми горами бутербродовъ и пирожковъ. Тутъ же кипѣлъ самоваръ колоссальныхъ размѣровъ, стояли бутылки съ пивомъ, виномъ, квасомъ и графины съ прохладительными напитками. Въ маленькой комнатѣ, бывшей столовой, горѣла только одна свѣча за перенесенномъ туда и задвинутомъ въ уголъ письменномъ столѣ. Закрытые столомъ, за маленькой кушеткѣ сидѣли три человѣка -- двое мужчинъ и одна дама. Дусѣ показалось, что это Валентина и она прямо побѣжала къ нимъ. Но ее встрѣтили тамъ очень недружелюбно. Увидѣвъ незнакомыхъ людей, Дуся смутилась и нѣсколько мгновеній стояла въ нерѣшимости возлѣ стола подъ вопросительно-насмѣшливымъ взглядомъ пожилой дамы въ свѣтлыхъ дымчатыхъ очкахъ. Ея собесѣдники также съ недоумѣніемъ переглянулись. Одинъ изъ нихъ былъ высокій, полный круглолицый студентъ Штафъ въ бѣломъ кителѣ; другой -- значительно старше студента -- блѣдный, съ длинными черными волосами архитекторъ Крюковъ. Дама въ очкахъ, по фамиліи Александрова, недавно пріѣхала въ Нагорскъ изъ заграницы, гдѣ прожила нѣсколько лѣтъ, изучая то политическую экономію, то медицину, то юридическія науки. У всѣхъ трехъ были недовольныя лица, выражавшія протестъ. Они только что говорили о томъ, какъ глупо ни съ того, ни съ сего затѣвать танцы и какъ нелѣпо приглашать столько народу, половины котораго никто не знаетъ. Они замолчали при появленіи Дуси, а когда она, извинившись, ушла, они переглянулись, пожали плечами и, иронически улыбаясь, безъ словъ поняли другъ друга...

Въ маленькой проходной комнатѣ между спальней и столовой было почти совсѣмъ темно. Здѣсь стояла въ безпорядкѣ часть мебели, вынесенная изъ кабинета и залы. Въ то время, какъ Дуся осторожно пробиралась между мягкими креслами, изъ угла поднялась грузная фигура Черепанова.

-- Здравствуйте, Авдотья Павловна!-- сказалъ онъ.-- Идите къ намъ...

-- Господи, какъ вы меня испугали! Я думала, что здѣсь никого нѣтъ,-- отвѣтила Дуся.

-- У насъ здѣсь маленькое общество... Только драгуна отъ насъ увели танцовать съ вами,-- сказалъ Черепановъ и, раздвинувъ кресла, помогъ Дусѣ пройти.

За большой конторкой, на которой была навалена куча диванныхъ подушекъ, на просторной оттоманкѣ сидѣли двѣ дѣвушки -- Валентина и Елизавета Ниловна Волкова. Съ послѣдней Дуся была незнакома. Расцѣловавшись съ Валентиной, Дуся сѣла на диванъ рядомъ съ нею и, сидя, познакомилась съ Волковой, хотя въ сумеркахъ комнаты онѣ почти не видѣли другъ друга. Обмѣнявшись съ Валентиной нѣсколькими неизбѣжными вопросами, Дуся обратилась къ Волковой и сказала:

-- Я помѣшала вашему разговору?

Въ это время Черепановъ принесъ зажженную свѣчу.

-- Унесите вашу свѣчу!-- крикнула Валетина, закрывая глаза.-- Намъ такъ лучше...

-- Нѣтъ, нѣтъ! Я хочу видѣть, съ кѣмъ говорю!-- протестовала Дуся.

-- Нѣтъ, вы намъ не помѣшали,-- отвѣтила ей Волкова.-- Мы и при васъ можемъ продолжать нашъ разговоръ.

Дусю нѣсколько удивила необыкновенная положительность тона, какимъ были произнесены эти слова, и она съ любопытствомъ разсматривала крайне оригинальное лицо Елизаветы Ниловны съ крупными, чисто мужскими чертами.

-- Пожалуйста, продолжайте,-- просила Дуся.

-- Разговоръ у насъ шелъ о томъ, -- вмѣшался Черепановъ,-- гдѣ лучше работать -- въ городѣ или въ деревнѣ? Что вы намъ на это скажете, Авдотья Павловна?

-- Право, не знаю... Я вѣдь и въ городѣ, и въ деревнѣ ничего не дѣлаю,-- отвѣтила Дуся.

-- Развѣ можно жить, ничего не дѣлая?-- серьезно спросила Волкова и затѣмъ обратилась къ Черепанову:

-- Вы не такъ поставили вопросъ:-- не гдѣ лучше, а гдѣ нужнѣе?

-- Вездѣ нужнѣе!-- отвѣтилъ тотъ.

-- Нѣтъ. Въ городѣ много образованныхъ людей, а въ деревнѣ нѣтъ никого,-- сказала Волкова.

Они продолжали спорить. Дуся украдкой разсматривала лицо Волковой, темное отъ загара, худощавое, съ рѣзко очерченными линіями, энергичное, словно вылитое изъ бронзы. Въ ея большихъ, нѣсколько впавшихъ, сѣрыхъ глазахъ горѣлъ спокойный, ровный свѣтъ, отъ котораго Дусѣ, при встрѣчѣ съ ея взглядомъ, становилось жутко. Она не только опускала, но даже совсѣмъ закрывала глаза, когда Волкова смотрѣла на нее.

-- Мнѣ всегда казалось, что въ деревнѣ ничего сдѣлать нельзя,-- замѣтила Валентина.-- Тамъ столько всякаго мелкаго и грубаго начальства...

-- Да, правда, много... Но мнѣ до него нѣтъ никакого дѣла.

-- А ему до васъ?-- спросилъ, улыбаясь, Черепановъ.

-- Это меня не занимаетъ...

-- Ну, нѣтъ, извините!-- воскликнулъ Черепановъ.

-- Позвольте мнѣ кончить мою мысль... Не будемъ повторять того, что всѣмъ извѣстно. Я вотъ что хочу сказать... Я знаю, что существуютъ законы, ограждающіе мои права, и твердо стою на этой почвѣ. Вѣдь я имѣю право жить, гдѣ мнѣ угодно -- и я хочу жить въ деревнѣ. Я имѣю право знакомиться съ кѣмъ мнѣ угодно -- и я хочу знакомиться съ крестьянами. Я дѣлаю это открыто, и кто-же смѣетъ помѣшать мнѣ дѣлиться съ людьми моими знаніями и опытомъ.

-- Кто смѣетъ?-- улыбнулся Черепановъ.-- Вы наивны совсѣмъ по деревенски.

-- Ну, и пусть. И все-таки я живу, какъ хочу...

-- Не привыкли у насъ къ этому...

-- Пусть привыкаютъ!.. Надо же къ этому пріучить когда нибудь. Да и самимъ надо привыкнуть... Это, пожалуй, главное...

-- Что собственно вы этимъ хотите сказать?-- спросилъ черноволосый архитекторъ Крюковъ, недавно перешедшій въ эту комнату.

Онъ стоялъ возлѣ конторки вмѣстѣ съ Александровой и круглолицымъ студентомъ въ кителѣ, которыхъ Дуся только что видѣла въ сосѣдней комнатѣ. Кромѣ нихъ, еще нѣсколько человѣкъ вошли сюда изъ другихъ комнатъ; поминутно прибавлялись все новые и новые люди. Они располагались какъ попало: стояли, сидѣли въ креолахъ и на столахъ, нѣкоторые взобрались на подоконники; другіе сидѣли на кучѣ ковровъ, въ безпорядкѣ сваленныхъ на полу. Драгунъ и Тацитъ также были здѣсь; они пробрались совсѣмъ близко къ дивану и помѣстились вдвоемъ на маленькой скамеечкѣ для ногъ съ той стороны дивана, гдѣ сидѣла Дуся.

Предметъ разговора становился общимъ. Когда Крюковъ предложилъ сердитымъ тономъ свой вопросъ Волковой, его пропустили ближе къ дивану. Елизавета Ниловна не сразу отвѣтила ему, но поглядѣла нѣсколько секундъ въ его черные, лихорадочно блестѣвшіе глаза, которыми онъ впился въ нее въ ожиданіи отвѣта.

-- Скажите,-- произнесла она, наконецъ,-- почему вы спрашиваете меня такъ, какъ будто бы я преступникъ, а вы грозный прокуроръ?

-- Не все ли равно, какъ спрашивать? Не въ тонѣ дѣло!-- отвѣтилъ архитекторъ.

Ею поддержали другіе. Со всѣхъ сторонъ раздались голоса: "Не обращайте вниманія!.." "У него такая манера!.." "Онъ всегда такъ говорить"... "Это отъ нервовъ"...

-- Да вѣдь и васъ прогнали, Елизавета Ниловна!-- сказалъ, засмѣявшись, Черепановъ.

-- Да, меня лишили мѣста фельдшерицы. Но никто не смѣетъ лишить меня права жить въ деревнѣ и заниматься вольной практикой. Никто не смѣетъ запретить мнѣ заниматься въ той же деревнѣ частными уроками и давать крестьянамъ книги, которыя читаются свободно всѣми. Ничто и никто не поколеблетъ во мнѣ убѣжденія въ моемъ правѣ дѣлать все, что разрѣшено закономъ. Пусть другіе нарушаютъ законъ, а не я. Мнѣ страшно дорого сознаніе моего права, и за него я не отступлю ни передъ чѣмъ... Тотъ, кто видитъ смыслъ жизни въ борьбѣ съ насиліемъ, съ несправедливостью, долженъ дорого цѣнить оружіе, которое называется закономъ...-- Но мы имъ не пользуемся, мы не защищаемъ своего права, мы отступаемъ малодушно при первой же попыткѣ его нарушить... Мы не только не боремся за свое право, мы даже не хотимъ его знать. Вотъ чему намъ нужно учиться у народа! Когда крестьянинъ убѣжденъ въ своемъ правѣ, онъ отстаиваетъ его до послѣдней возможности и эта настойчивость переходитъ у него изъ поколѣнія въ поколѣніе... Въ этомъ его сила.

Студентъ усмѣхнулся и сказалъ, перебивая Волкову:

-- Невѣжественная, забитая масса ничего не понимаетъ въ человѣческихъ правахъ...

-- Вы въ этомъ убѣдились?

-- Я давно освободился отъ всякаго народническаго тумана... На деревню давно пора махнуть рукой.

-- Вы жили когда-нибудь въ деревнѣ?-- спросила Волкова.

-- Да онъ и мужика-то никогда не видѣлъ!-- воскликнулъ драгунъ, все время внимательно слушавшій.

Во время этихъ разговоровъ вся комната наполнилась народомъ.

-- Господа,-- воскликнулъ вдругъ Боголюбовъ, поднимаясь со скамеечки,-- Елизавета Ниловна, насколько мнѣ извѣстно, пріѣхала сюда не для разговоровъ, а по дѣлу... Случилось большое несчастіе... На хуторѣ Ефанова изувѣчено нѣсколько человѣкъ... Ефановъ купилъ на аукціонѣ старый локомобиль и пожелалъ сдѣлать опытъ, будетъ ли онъ исправно работать... Устроили пробную молотьбу... Во время этого хозяйственнаго опыта паровикъ лопнулъ и обварило четырехъ человѣкъ... Одинъ умеръ къ вечеру; остальные искалѣчены и брошены безъ всякой помощи... Они пришлые изъ Пензенской губерніи... Комовъ былъ у нихъ... Имъ можно помочь... Необходимо собрать денегъ... Нужно также найти адвоката...

-- Адвокатъ уже есть,-- сказалъ Черепановъ.

-- Въ числѣ пострадавшихъ есть дѣвушка, лишившаяся обоихъ глазъ...-- продолжалъ Боголюбовъ.-- Одному молодому парню...

-- Да ну тебя, довольно!-- сердито крикнулъ драгунъ, вставая.-- Дайте шапку!..

Кто-то бросилъ ему маленькую женскую шляпку изъ синей соломки съ черными ленточками. Вдругъ всѣ невольно обратили вниманіе на Дусю. Она сидѣла, забившись въ уголъ дивана. Обхвативъ локти ладонями рукъ, она положила ихъ на подушку, спрятала лицо и тихонько вздрагивала всѣмъ тѣломъ.

Валентина засуетилась возлѣ сестры; Волкова также бросилась къ ней.

-- Разойдитесь, господа!-- кричалъ драгунъ.-- Человѣку дурно... Разойдитесь!..

Толпа быстро раздвинулась, опрокидывая мебель, и разошлась по другимъ комнатамъ.

Черепановъ и двѣ дѣвушки подняли блѣдную, беззвучно рыдавшую въ истерикѣ Авдотью Павловну и увели ее въ садъ.

Разсѣявшись по комнатамъ, публика разбилась кучками, повторяя тѣмъ, кто не слышалъ, разсказъ Боголюбова. Драгунъ ходилъ съ высоко поднятой шляпой, куда бросали серебро и желтыя бумажки, которыя торчали изъ шляпки, такъ что ихъ пришлось придерживать рукой.

Студентъ Штафъ подошелъ къ Елизаветѣ Ниловнѣ.

-- Вы показали своимъ разсказомъ, что такое деревня!-- сказалъ онъ, побѣдоносно улыбаясь.-- Для фабричныхъ рабочихъ есть фабричные законы...

Волкова взглянула на него удивленными глазами, сначала не понявъ, что онъ хочетъ сказать...

Въ залѣ въ это время образовался хоръ и вся публика потянулась туда.

Авдотьѣ Павловнѣ, какъ только она вышла на воздухъ, тотчасъ же стало полегче. По крайней мѣрѣ, она могла въ саду свободно плакать, давая волю слезамъ и рыданіямъ, которыя душили ее въ комнатѣ. Черепановъ, Валентина и Дуся сидѣли на скамьѣ подъ старой, вѣтвистой яблоней. Дуся долго плакала, не слушая утѣшеній, разспросовъ и уговариваній Валентины.

-- Оставьте, пусть выплачется!-- сказалъ Черепановъ.

Валентина обняла сестру, положила ея голову на свое плечо и нѣжно гладила волосы Дуси. Черепановъ распространился на тему о странной привычкѣ русскихъ людей затѣвать разговоры въ самомъ неудобномъ мѣстѣ, въ самой тѣсной комнаткѣ, въ страшной духотѣ...

Когда Дуся, наконецъ, перестала плакать, она осторожно высвободилась изъ объятій сестры, еще всхлипывая, вынула изъ кармана маленькій свертокъ съ деньгами, оставшимися отъ каринскихъ пятисотъ рублей, и сунула его въ руку Валентинѣ.

-- Пойди, отдай ей это!-- сказала Дуся.-- Пойди, сейчасъ, сейчасъ...-- прибавила она нетерпѣливо.

Валентина послушно взяла деньги и ушла.

-- Не думайте,-- сказала Дуся, -- что я плачу отъ этого ужаснаго случая съ рабочими... Не отъ этого я плачу...

-- Просто вамъ сдѣлалось дурно отъ духоты,-- сказалъ Черепановъ.

-- Нѣтъ...

Она помолчала немного.

-- Голубчикъ, Александръ Васильевичъ!-- прошептала она съ новымъ припадкомъ слезъ.-- Если бы я могла все вамъ разсказать!..

-- Попробуйте...

-- Никогда!-- съ силой воскликнула Дуся.

-- Да вы успокойтесь, голубушка... Будетъ вамъ плакать.

-- Нѣтъ... Я не плачу... Мнѣ хочется вамъ объяснить, чтобы вы поняли...

-- Объясните.

-- Вотъ видите, какъ только набилось въ эту комнату народу... Нѣтъ, даже раньше... какъ только начались разговоры, такъ мнѣ стало жутко, такъ больно, что-то сжималось въ груди, словно я потеряла что-то дорогое, страшно дорогое... Не понимаете?

-- Нѣтъ, голубушка, не понимаю, -- тихо сказалъ Черепановъ.

Дуся вздохнула и совсѣмъ перестала плакать.

-- Помню, что въ дѣтствѣ,-- начала она послѣ непродолжительнаго молчанія,-- я читала повѣсть, кажется, изъ венгерской жизни объ одной дѣвочкѣ... Ее не то украли, не то забыли-гдѣ то... Она выросла въ чужой странѣ, кажется, у нѣмцевъ, и совсѣмъ забыла свой родной языкъ. Потомъ, черезъ много лѣтъ, она опять очутилась на родинѣ... И, прислушиваясь къ разговорамъ родномъ языкѣ, она даже понимала многое... Только сама не могла произнести ни одного слова по венгерски... Она очень страдала отъ этого... Помню, что я горько плакала надъ горемъ бѣдной онѣмеченной венгерки... Сегодня я испытывала точно такое же чувство, какъ эта дѣвушка... Понимаете?

-- Понимаю...

-- Ну, такъ вотъ!..-- прошептала Дуся дрогнувшимъ голосомъ.

-- Но развѣ вы такъ ужъ совсѣмъ онѣмечились?-- спросилъ Черепановъ серьезно.

-- Совсѣмъ!

-- Нѣтъ, Дуся, вы преувеличиваете... Вы разстроены и потому вамъ все представляется въ необыкновенныхъ размѣрахъ.

-- Ахъ, вы не знаете!.. Не будемъ больше говорить объ этомъ... Разскажите мнѣ про Волкову. Она необыкновенная, правда?

-- Необыкновенная? Нѣтъ, а человѣкъ хорошій. Она уже нѣсколько лѣтъ живетъ въ деревнѣ, изучила всѣ крестьянскіе законы, объясняетъ крестьянамъ ихъ права и защищаетъ ихъ, гдѣ можетъ... Въ концѣ концовъ ее, вѣроятно, выживутъ отсюда. Вотъ теперь начнется новое дѣло съ Ефановымъ; онъ ей не проститъ этого...

-- На какія же средства она живетъ?

-- Не знаю, право... Кажется, она изъ богатой семьи... У нея есть сестра, которой она уступила свою часть, и та высылаетъ ей какую-то маленькую сумму. Ей вѣдь немного нужно...

Возвратилась Валентина. Она еще издали сказала:

-- Волкова не беретъ... Тутъ триста рублей... Она думаетъ, что ты ошиблась...

-- Нѣтъ, нѣтъ!-- закричала Дуся съ какимъ-то испугомъ.-- Я знаю!.. Я вовсе не ошиблась... Непремѣнно отдай ей... Ради Бога, Валя!.. Ступай, ступай!.. Непремѣнно... Я очень прошу... Пусть возьметъ... Ей пригодятся... Я не хочу... Ахъ, да иди же!..

Въ голосѣ ея опять послышались слезы. Она вскочила и толкала сестру, и тащила ее по направленію къ дому, и опять расплакалась. Валентина опять ушла.

-- Авдотья Павловна, да перестаньте же, наконецъ, плакать!-- сказалъ Черепановъ, подходя къ Дусѣ.

А она быстро повернулась къ нему, обняла его шею правой рукой, поцѣловала въ лобъ и сказала тихо сквозь слезы:

-- Прощайте, Александръ Васильевичъ!.. Прощайте, мой дядя Шура... Помните, что я всегда васъ буду любить... Всегда!.. А вы не презирайте меня... Нѣтъ,-- вы будете презирать!.. Вы хоть немножко любите меня...

-- Дуся, голубчикъ мой, скажите же, наконецъ, что съ вами?-- спросилъ взволнованнымъ голосомъ Черепановъ.

Онъ взялъ ея обѣ руки и повелъ, чтобы опять посадить на скамейку.

-- Я вамъ одно скажу, -- отвѣтила Дуся, освобождая руки.

Сѣсть она не захотѣла и стояла, торопливо вытирая слезы.

-- Какъ бы я ни онѣмечилась, -- продолжала она твердымъ голосомъ,-- я всегда буду любить венгерцевъ... Все лучшее, что есть во мнѣ, я сохраню для нихъ навсегда... до послѣдняго дня моей жизни... Вотъ вамъ моя рука.

Черепановъ ничего не сказалъ, но крѣпко пожалъ протянутую ему руку.

Въ это время Валентина сбѣжала съ балкона въ садъ.

-- Взяла, взяла!-- кричала она издали.

-- Слава Богу!-- воскликнула Дуся радостно и даже перекрестилась.-- Я задумала!..-- пояснила она Черепанову.-- Теперь пойдемъ... Я успокоилась.

Они вернулись въ комнаты. Только передъ разсвѣтомъ разошлись гости Черепанова. На другой день поздно, часа въ два пополудни, Дуся съ Соней и Вѣрина съ дочерью уѣхали въ Незлобино.

XXII.

Всѣ гости Авдотьи Павловны съѣхались только въ половинѣ августа, кромѣ, впрочемъ, Гельгарда, котораго ждали со дня на день.

Въ первое время послѣ пріѣзда гостей, Дуся была озабочена сильно овладѣвшимъ ею желаніемъ объединить общество. Ей казалось страннымъ, что знакомые люди живутъ въ одномъ домѣ и никогда почти не бываютъ вмѣстѣ, не разговариваютъ о чемъ-нибудь такомъ, что бы всѣхъ одинаково интересовало. За обѣдомъ, за чаемъ сходились всѣ, обмѣнивались стереотипными фразами и снова спѣшили каждый въ свой уголъ. Мужчины проводили время въ полной праздности; женщины, напротивъ, все время работали. Старуха Вѣрина переводила заказанную ей книгу, а Валентина переписывала ея черновикъ на машинѣ Ремингтона, чуть не цѣлый день стуча на весь домъ клавишами. Этотъ стукъ очень раздражалъ брата Валентины, Бориса, юношу лѣтъ двадцати, увлекавшагося стихотворствомъ и обладавшаго, по мнѣнію матери, огромымъ поэтическимъ дарованіемъ. Борисъ убѣгалъ отъ Ремингтона въ лѣсъ и тамъ или сочинялъ стихи, или спалъ. Поэтъ Мироновъ упражнялся въ живописи и по цѣлымъ днямъ рисовалъ прудъ или цвѣты.

Общительная по природѣ, Дуся возмущалась такимъ сепаратизмомъ. По ея настоянію, день рожденія Миронова, 19 августа, рѣшили провести вмѣстѣ, по заранѣе составленной программѣ. Рѣшено было послѣ ранняго обѣда отправиться въ лѣсъ, сдѣлать привалъ на пасѣкѣ, угощаться свѣжимъ медомъ, пить молоко и т. д. По уже по дорогѣ въ лѣсъ общество разбилось на группы. Тетушка, Варвара Семеновна Вѣрина съ Авдотьей Павловной шли впереди, обмѣниваясь впечатлѣ шями окружающей мѣстности, нелишенной своебразной красоты. Дорога къ лѣсу шла по отлогому склону просторнаго луга, спускавшемуся къ рѣкѣ и упиравшемуся верхней частью въ высокій обрывъ, на краю котораго пышно разрослась калина съ ярко-красными ягодами.

Дуся разсказывала, какъ здѣсь бываетъ красиво весной, когда широко разольется рѣченка. когда кругомъ волнуется сплошное море зелени или когда зацвѣтутъ луговые цвѣты.

Она остановилась, чтобы подождать остальныхъ и подѣ литься съ ними впечатлѣніями.

-- Да-а!-- равнодушно протянулъ Мироновъ, небрежно скользнувъ глазами въ направленіи, указанномъ Дусей, и продолжалъ свой разговоръ съ Борисомъ Вѣринымъ.

Послѣдній даже не поднялъ глазъ, давая понять, что онъ недоволенъ, что имъ помѣшали. Они прошли впередъ.

Валентина шла позади всѣхъ и перелистывала книгу, не интересуясь окружающимъ. Она добросовѣстно осмотрѣла все, на что ей указывала Дуся, и потомъ чистосердечно сказала:

-- Я вѣдь ничего не понимаю въ этомъ, -- и прошла дальше, снова занявшись книгой.

-- Оставь ее!-- замѣтила Варвара Семеновна.-- Она не понимаетъ... У нее нѣтъ чувства природы... нѣтъ поэзіи...

-- Это правда, мамочка!-- подтвердила Валентина, оглянувшись.

-- Борисъ не похожъ на нее... Янъ понимаетъ красоту... У него чуткое сердце... У него обыкновенно тонкая впечатлительность.

Воспользовавшись тѣмъ, что Дуся замолкла и пріуныла, Вѣрина отдалась своему излюбленному сюжету... По ея словамъ, у Бориса въ дѣтствѣ были феноменальныя способности къ музыкѣ и живописи... Приводился рядъ доказательныхъ примѣровъ... Если бы онъ не бросилъ, то, конечно, у него развился бы талантъ, въ особенности музыкальный. И теперь иногда ему приходятъ мелодіи, которыя онъ заставляетъ ее разыгрывать на роялѣ. Къ сожалѣнію, ему страшно трудно угодить... У него свой взглядъ на музыку. Онъ доказываетъ, что музыка должна быть также понятна, какъ и слово... Нужно только придать ей выразительность... Онъ увлекался также красками звуковъ... Онъ доказывалъ очень убѣдительно, что звуки имѣютъ цвѣтъ, и убѣдилъ ее... Въ самомъ дѣлѣ, стоитъ только закрыть глаза и произнести А, чтобы увидѣть красный цвѣтъ... И -- зеленый; О -- голубой... Онъ создалъ цѣлую теорію... названія всѣхъ предметовъ происходятъ отъ ихъ цвѣтовъ...

Варвара Семеновна не умолкала до самаго лѣса. Только въ лѣсу она устала немного и заговорила въ минорномъ тонѣ, жалуясь, что Борисъ не хочетъ поступать въ университетъ, потому что боится, какъ бы лекціи не помѣшали ему всецѣло посвятить себя творчеству... Онъ пишетъ поэму, въ которой все будетъ ново... Онъ увѣряетъ, что человѣчеству надоѣли старые образцы поэтическаго творчества...

Варвара Семеновна и Дуся дошли до пасѣки и помѣстились невдалекѣ отъ нея на старыхъ, пчелиныхъ пняхъ. Заговоривъ о поэтическихъ дарованіяхъ сына, Вѣрина забыла объ университетѣ и увлеклась поэмой, прологъ которой былъ уже написанъ. Варвара Семеновна продекламировала тихо, но съ особенной выразительностью два стиха эпиграфа поэмы:

Тысячи звуковъ сокрыты въ молчаньи,

Тысячи тоновъ звучатъ въ тишинѣ...

Въ прологѣ же развивается мысль, что у большинства людей чувства слишкомъ грубы и не могутъ уловить этихъ звуковъ, не могутъ понять ихъ значенія... Онъ же, поэтъ, все слышитъ, все понимаетъ... Онъ разскажетъ, что чувствуетъ цвѣтокъ, первый разъ открывающій солнцу свой вѣнчикъ; онъ объяснитъ каждый ударъ сердца, потому что каждый ударъ звучитъ иначе; онъ откроетъ тайну сновидѣній, вѣчно преслѣдующихъ человѣка на яву...

Дуся съ удивленіемъ слушала тетушку. Возбужденное лицо Вѣриной, блестящіе глаза и приподнятый тонъ таинственнаго шепота дѣйствовали заразительно и невольно заставляли прислушиваться къ ея словамъ, вѣрить ихъ значительности.

Борисъ всегда казался Авдотьѣ Павловнѣ совершенно обыкновеннымъ, нѣсколько избалованнымъ и потому нерѣдко грубымъ юношей, не блещущимъ никакими дарованіями. Но теперь, прислушиваясь къ рѣчамъ Вѣриной, она съ любопытствомъ смотрѣла на двоюроднаго брата, который въ сотнѣ шаговъ отъ пасѣки разговаривалъ съ Мироновымъ подъ старой липой.

Мироновъ лежалъ на землѣ, приподнявшись на локтѣ, а Борисъ стоялъ, прислонившись спиной къ дереву. Максимъ Андреевичъ Мироновъ былъ человѣкъ лѣтъ 45, высокій, плотный съ короткими черными волосами, съ выбритымъ подбородкомъ, съ большими, нѣсколько выпученными, черными глазами. Его смуглое, румяное лицо можно было бы назвать красивымъ, если бы не слишкомъ развитая нижняя часть, сильно выступавшая впередъ. Борисъ своей наружностью рѣзко отличался отъ Миронова. Это былъ нѣжный, хрупкій юноша съ женственно красивымъ лицомъ, съ длинными, вьющимися свѣтлыми волосами. Никогда еще съ такимъ вниманіемъ не разсматривала Дуся своего кузена, какъ въ эту минуту. Варвара Семеновна, замѣтившая пристальный взглядъ Дуси, не могла скрыть своей радости, что та, наконецъ, обратила вниманіе на Бориса.

-- На правда ли, онъ похожъ на юнаго греческаго бога... Наклонись ко мнѣ и посмотри, какой у него профиль,-- шептала Вѣрида Ты разсматривала его волосы?.. Они мягкіе, какъ шелкъ, и всѣ въ кольцахъ... Многіе думаютъ, что онъ завивается, а это у него отъ природы...

-- Почему онъ такъ блѣденъ сегодня?-- спросила Дуся, которой материнскіе восторги казались слишкомъ преувеличенными.

-- Онъ всегда такой... У него лицо изъ мрамора... Смотри, смотри... Онъ приподнялъ голову... Посмотри, скорѣй, скорѣй!.. Уже опустилъ...-- обидчиво прибавила Вѣрина, недовольная медлительностью Дуси.

-- А ты видѣла его руки?-- спросила она и взяла руку Авдотьи Павловны.-- Онѣ не больше твоихъ и такія же красивыя... Ты не обратила вниманія на его руки?

-- Нѣтъ...

-- О, посмотри! Ты никогда не видѣла у мужчины такихъ рукъ...

-- Подойдемъ туда!-- сказала Дуся, вставая.

-- Нѣтъ, онъ не любитъ, чтобы я подходила... Они о чемъ-то горячо спорятъ... Будемъ лучше отсюда смотрѣть на него.

Дуся не была, однако, въ такой же степени восхищена Борисомъ; она ушла разыскивать Валентину. Варвара Семеновна осталась одна. Украдкой поглядывая на сына, она старалась спокойно обсудить вопросъ, въ какой мѣрѣ посѣщеніе университетскихъ лекцій можетъ помѣшать ея дорогому Борису сдѣлаться знаменитымъ поэтомъ?

Вѣрина не ошиблась, сказавъ Дусѣ, что Борисъ будетъ недоволенъ, если онѣ подойдутъ къ нему. У него съ Мироновымъ шелъ слишкомъ интимный разговоръ и присутствіе третьихъ лицъ было бы непріятно обоимъ. Максимъ Андреевичъ, выпустившій недавно книжку своихъ стихотвореній, возмущался критикой. Онъ сидѣлъ и говорилъ, сильно возбужденный, жестикулируя руками.

-- Жалкіе глупцы съ окаменѣлыми мозгами!.. Непроходимая тупость лишаетъ ихъ способности понять и оцѣнить красоту... Истинную красоту!.. Они не могутъ разобраться въ тонкихъ ощущеніяхъ взволнованной души... Вы знаете, какъ я пишу!.. Я страдаю, я трепещу... Я весь проникнутъ чувствомъ... Я горю въ жгучемъ пламени вдохновенія... Каждый нервъ во мнѣ натянутъ, какъ струна волшебной арфы... Я возвышаюсь до божества... Мой умъ охваченъ высшими тайнами бытія... Вселенная въ груди моей!.. И вдругъ...

Онъ вскинулъ голову и протянулъ правую руку.

-- Является критикъ и съ ослинымъ спокойствіемъ рѣжетъ тупымъ дожемъ мое трепещущее сердце... Ужасно, ужасно!.. Счастливецъ, вы еще не испытали этого ада... Вы не выносили въ толпу чистѣйшія сокровища вашего сердца...

-- Я презираю толпу и не интересуюсь мнѣніемъ критиковъ!-- сказалъ Борисъ, встряхнувъ волосами.-- Съ меня довольно, если есть хоть одинъ человѣкъ, который можетъ меня понять.

По случаю дня рожденія Миронова, молодой Вѣринъ поднесъ ему стихи и все ждалъ, что Максимъ Андреевичъ заговоритъ о нихъ. Но Мироновъ совсѣмъ забылъ объ этомъ: онъ былъ слишкомъ увлеченъ собой.

-- Если бы я захотѣлъ...-- говорилъ онъ, -- если бы я сталъ писать вульгарныя стихотворенія съ какой-нибудь узенькой идейкой, меня бы превозносили... Глупцы! Они хотятъ, чтобы я копался въ той же будничной грязи, гдѣ и они... Тогда я былъ бы свой... Но я вознесся выше, шумъ моихъ крыльевъ испугалъ ихъ... Они въ смущеніи и страхѣ стали кричать и ругаться, какъ дикари... Пускай!.. Я смѣюсь надъ ними... надъ ихъ духовной немощью...

Мироновъ замолкъ, легъ на спину и смотрѣлъ на небо.

-- Борисъ,-- сказалъ онъ мягкимъ, рѣзко измѣнившимся голосомъ.-- Вы помните стихи: "Вселенная, постигъ я, наконецъ"...

-- Отлично помню...

-- А "Музыку стихій"?

-- Еще бы! "Музыку стихій" я помню наизусть!;

Вѣринъ дѣйствительно хорошо зналъ стихотворенія своего учителя и друга.

-- "Музыка стихій",-- говорилъ Мироновъ,-- написана годъ тому назадъ. Я писалъ ее двѣ недѣли, но лучшая, вторая глава... въ ней 204 стиха... написана въ одну ночь... Я помню эту ночь... Мнѣ чудилось, что я ношусь на крыльяхъ, какъ вѣчный духъ, проникающій природу... Я убѣжденъ, что эта глава превосходитъ все, что было до сихъ поръ въ русской поэзіи... Только въ "Манфредѣ", да, пожалуй, въ "Эпипсихидіонѣ" вы найдете нѣчто подобное... А между тѣмъ...

Онъ опять приподнялся на локтѣ.

-- Стихи прошли незалѣченными... О нихъ не появилось нигдѣ ни слова...

-- Ихъ не поняли!-- подсказалъ Борисъ.

-- Во всемъ мірѣ нѣтъ болѣе невѣжественной публики, чѣмъ русская!-- съ горестью произнесъ Мироновъ.

Онъ сѣлъ и покачалъ головой.

-- Я убѣжденъ,-- продолжалъ онъ,-- что если бы Шелли писалъ у насъ, его назвали бы сумасшедшимъ...

-- Позвольте, Максиму Андреевичъ!.. "Музыка стихій" страшно трудная вещь...-- замѣтилъ Борисъ.

-- Я не отрицаю этого.

-- Я десять разъ прочелъ это стихотвореніе и каждый разъ открываю въ немъ что-нибудь новое... Я знаю его наизусть. Но передать его содержаніе простыми словами я не могу...

-- Вотъ похвала, которую цѣню всего дороже!-- воскликнулъ Мироновъ.-- Въ этомъ-то его сила... Простыми словами?.. Что такое простыя слова? Бетховена можно передать простыми словами? Простыя слова для поэзіи, для истинной поэзіи -- это ударъ дубины дикаря по мрамору Фидія! Это лязгъ пилы въ хорѣ серафимовъ. Передавать содержаніе "Музыки стихій" простыми словами?! Что вы говорите, Борисъ?

-- Позвольте, вы не дали мнѣ кончить!-- обиженно замѣтилъ Борисъ.-- Я хочу сказать, что "Музыка стихій" непонятна для толпы...

-- Кто отъ нея требуетъ пониманія!-- воскликнулъ Мироговъ, пожавъ плечами.-- Она должна чувствовать, а не понимать. Но чувства нашей толпы, нашей просвѣщенной толпы, толще коры на этомъ старомъ деревѣ.

-- Когда я читаю "Музыку стихій", -- продолжалъ Вѣринъ, которому все еще казалось, что его недостаточно поняли,-- я испытываю глубокое волненіе, въ которомъ не могу отдать себѣ отчета...

-- Не продолжайте!-- перебилъ Мироновъ.-- Вы сказали! Безотчетное волненіе, священное волненіе! Вся русская критика не стоитъ этихъ словъ. Сущность поэзіи, весь ея смыслъ таится въ дивномъ свойствѣ ея возбуждать безотчетное волненіе!

-- Я это выразилъ въ моемъ стихотвореніи,-- сказалъ польщенный Вѣринъ, радуясь, что онъ могъ, наконецъ, напомнить о своихъ стихахъ, поднесенныхъ Миронову.

-- Да, правда... Скажите, Борисъ, вы думали о "Музыкѣ стихій", когда писали ваши стихи?-- спросилъ Мироновъ.

Вѣринъ покраснѣлъ, но кивнулъ головой. Онъ вовсе не думалъ о "Музыкѣ стихій"... Онъ вообще ни о чемъ не думаетъ, когда пишетъ. Развѣ можно думать, когда отдаешься охватившему тебя вдохновенію?

Эти мысли промелькнули въ головѣ Бориса, но онъ не сказалъ ничего.

-- Какъ жаль,-- продолжалъ между тѣмъ Максимъ Андреевичъ,-- что я не взялъ съ собой вашихъ стиховъ. Я бы ихъ прочелъ здѣсь... Вы помните наизусть? Прочтите мнѣ ваши стихи.

Мироновъ снова легъ и закрылъ глаза, приготовившись слушать.

-- Вы замѣтили, -- сказалъ онъ, -- что я всегда слушаю стихи и музыку съ закрытыми глазами?

Борисъ ничего не отвѣтилъ. Онъ также закрывалъ глаза, когда произносилъ свои стихи. И теперь онъ прикрылъ глаза лѣвой рукой, а правую поднялъ и уперся въ стволъ липы.

Въ облакахъ моей души,--

началъ онъ торжественнымъ полушепотомъ,--

Спитъ гармонія вселенной...

Ты рукою вдохновенной

Къ ней коснулся, и въ тиши

Прозвучалъ глаголъ священный!

Въ небесахъ моей души...

Увы, молодому поэту не удалось прочесть до конца свое произведеніе. Авдотья Павловна съ Валентиной возвращались къ пасѣкѣ и кричали, не замѣчая тревожныхъ жестовъ Варвары Семеновны.

-- Господа, мы нашли ежевику!.. Идите къ намъ!.. Масса ежевики.

-- Посмотрите, какой я нашла колоссальный грибъ!-- кричала Валентина.

Вѣрина-мать была въ отчаяніи, но поправить дѣла уже не было возможности. Она только что приготовилась слушать, угадавъ по позѣ сына, что онъ читаетъ стихи, и осторожно приблизилась къ нему, скрываясь за стволомъ дерева. Она была увѣрена, что Борисъ импровизируетъ.

-- Господи!-- воскликнула Валентина.-- Да они опять сочиняютъ стихи... Какъ вамъ это не надоѣстъ, господа?

-- Не надоѣдаетъ же тебѣ вѣчно носиться съ глупыми книгами!-- сердито отвѣтилъ Борисъ.

-- Надоѣдаетъ, даже и съ умными, -- спокойно отвѣтила Валентина.-- Вотъ видишь, а собирала грибы. Посмотри, какой...

-- Ну, и цѣлуйся съ нимъ!-- грубо сказалъ братъ.-- Не понимаю, почему когда приходятъ въ лѣсъ, нужно непремѣнно искать грибы?-- прибавилъ онъ, сдѣлавъ презрительную гримасу.

-- А почему нужно непремѣнно сочинять стихи?-- спросила Валентина.

-- Глупо!-- произнесъ Борисъ, метнувъ въ сторону сестры злобный взглядъ.

-- Валентина, ты вѣдь въ самомъ дѣлѣ имъ помѣшала,-- сухо замѣтила Варвара Семеновна и также сердито взглянула на дочь.-- Ради Бога, -- прибавила она,-- не начинай ссоры...

Валентина только пожала плечами; она привыкла къ тому, что въ столкновеніяхъ съ братомъ всегда оказывалась виновной.

-- Господа, пойдемте ѣсть медъ!-- сказала Авдотья Павловна, чтобы прекратить неловкое молчаніе.

-- Медъ съ грибами!-- произнесъ, загадочно улыбаясь, Максимъ Андреевичъ.

Онъ, повидимому, придавалъ своимъ словамъ какое-то особенное значеніе, котораго, впрочемъ, никто не понялъ.

Авдотья Павловна, проходя къ шалашу пасѣчника, взглянула на Бориса и была поражена рѣзкой перемѣной въ его лицѣ. Передъ ней былъ словно совсѣмъ другой человѣкъ. На гладкомъ, красивомъ лбу появились морщины; гнѣвно блестѣвшіе глаза смотрѣли изподлобья; полураскрытыя губы дрожали. Все лицо сдѣлалось не только не красивымъ, но отталкивающимъ. Точно такое же выраженіе, только не въ столь рѣзкой формѣ, появилось мимолетно и на лицѣ Варвары Семеновны, когда она сдѣлала замѣчаніе Валентинѣ.

Между тѣмъ Максимъ Андреевичъ обнялъ лѣвой рукой Бориса за плечи и сказалъ:

-- Пойдемъ, Борисъ, ѣсть медъ... съ грибами!

Онъ, видимо, настаивалъ на особенномъ значеніи своихъ словъ, потому что снова загадочно улыбнулся и при этомъ, отставивъ правую руку, свободно откинулъ ее сначала къ небу, потомъ къ землѣ.

-- Я не хочу!-- сердито отвѣтилъ Борисъ, освобождаясь отъ объятій Миронова.

-- Если онъ не хочетъ, не принуждайте его.-- поспѣшно вмѣшалась Варвара Семеновца.

И, какъ бы опасаясь, что кто-нибудь насильно будетъ тащить ея сына, она прибавила, съ торопливой озабоченностью:

-- Пойдемъ Дуся, пойдемте Максимъ Андреевичъ... Пойдемте, господа.

Когда они втроемъ подходили къ шалашу, Варвара Семеновна притянула къ себѣ за руку Дусю и прошептала:

-- Когда онъ сердится, съ нимъ никогда не нужно говорить... Тогда это скоро пройдетъ...

Но Борисъ былъ на этотъ разъ такъ обиженъ, что ушелъ домой одинъ. Оставшіеся ѣли медъ въ уныломъ молчаніи, на смотря на усилія Миронова шутить и быть остроумнымъ Такъ неудачно кончилась попытка Дуси объединить общество

XXIII.

По возвращеніи изъ лѣса Авдотья Павловна застала у себя Гельгарда, а на другой день раннимъ утромъ она поѣхала къ Карину.

Дѣло о разводѣ двигалось впередъ такъ быстро, какъ рѣдко бываетъ съ подобными дѣлами. Тѣмъ не менѣе Авдотья Павловна, не смотря на настоятельныя приглашенія Карина переѣхать къ нему въ домъ, не только рѣшительно отказывалась, но даже рѣдко бывала у него въ усадібѣ. Въ первое время Левъ Львовичъ выходилъ изъ себя; писалъ ей то ласковыя, то ругательныя письма, но въ концѣ концовъ примирился. Разсчитанная игра Авдотьи Павловны имѣла полный успѣхъ. Твердая воля и независимость поведенія Дуси импонировали Карину. Дуся инстинктивно угадывала эту черту его характера и съ замѣчательнымъ искусствамъ, которому сама удивлялась и которымъ увлекалась, какъ спортомъ, она пользовалась ею, чтобы совершенно подчинить себѣ болѣзненно развращеннаго самодура.

Зина ничего не знала ни о разводѣ, ни о матримоніальныхъ замыслахъ отца. Она вообще ничего не замѣчала.

Было около десяти часовъ утра, когда Дуся пріѣхала на хуторъ и прямо прошла въ мезонинъ къ Зинѣ, чтобы сообщить ей о пріѣздѣ Гельгарда. Левъ Львовичъ еще спалъ.

Авдотья Павловна застала Зину въ большомъ старинномъ креслѣ возлѣ открытаго окна, выходившаго въ садъ. При входѣ въ комнату ее поразилъ тяжелый запахъ керосиновой гари, какой оставляетъ лампа, когда ее забудутъ погасить и керосинъ выгоритъ до конца. Видъ Зины также смутилъ Авдотью Павловну. Ея подруга была въ черномъ шолковомь платьи, котораго ни разу еще не надѣвала въ деревнѣ. Въ этомъ платьи страшная худоба Зины и смертельная блѣдность ея лица и рукъ выдѣлялись съ ужасающей рельефностью. Давно сшитое платье висѣло на ней безобразными складками.

-- Отчего здѣсь такой запахъ?-- спросила Дуся, останавливаясь посрединѣ комнаты.

-- Какъ, развѣ онъ не пріѣхалъ?-- спросила Зина.

-- Гельгардъ пріѣхалъ вчера, -- отвѣтила Дуся.-- Отчего здѣсь такъ пахнетъ?-- повторила она свой вопросъ.

-- Ахъ, не все ли равно!-- нетерпѣливо воскликнула Зина.-- Такъ онъ вчера пріѣхалъ?.. Я ждала, что онъ сейчасъ же придетъ сюда... Почему онъ не пришелъ?

Голосъ Зины былъ совсѣмъ слабый, дрожалъ и прерывался. На щекахъ появился румянецъ въ видѣ маленькихъ пятнышекъ возлѣ губъ.

-- Ты сказала ему, что я жду его?-- продолжала она, раздражаясь молчаніемъ и растерянностью Дуси, нашедшей новый предметъ для изумленія, въ видѣ спавшей на диванѣ Насти.

-- Я не говорила съ нимъ о тебѣ, считала неудобнымъ...-- отвѣтила Дуся, уставившись удивленными глазами на Настю.-- Я пріѣхала, чтобы сообщить тебѣ, что онъ здѣсь...

-- Съ тобой? Здѣсь?..

-- Ахъ, нѣтъ, у меня въ деревнѣ... Какъ же онъ можетъ придти сюда?.. Я хочу взять тебя къ себѣ...

-- Пусть онъ пріѣдетъ сюда!-- тихо, но твердо произнесла Зина.

-- Зачѣмъ у тебя спитъ Настя?-- спросила Дуся, подходя, наконецъ, къ подругѣ и цѣлуя ее въ лобъ.

Въ это время Настя проснулась. Сконфуженная присутствіемъ Авдотьи Павловны, она быстро вскочила съ дивана и выбѣжала изъ комнаты.

Когда Настя ушла, подруги нѣсколько времени молчали. Зина облокотилась на окно и смотрѣла въ садъ; Дуся стояла возлѣ нея, прислонившись къ стѣнѣ.

-- Ты не спала всю ночь?-- сказала, наконецъ, Авдотья Павловна.

Зина взглянула на нее и долго смотрѣла, молча; потомъ повернулась къ окну и сказала:

-- Дуся, Дуся!.. Какія мелочи интересуютъ тебя... Жизнь никогда не обращалась къ тебѣ той стороной, которая заставляетъ забывать, что въ комнатѣ пахнетъ керосиномъ, что Настя спитъ не на своемъ мѣстѣ, что кто-то провелъ ночь безъ сна... Все это очень просто случилось... Я забыла потушить лампу; Настѣ не давали спать внизу, и она скрылась ко мнѣ; я не спала, потому что не хотѣла спать... Ты хочешь также знать, почему я въ шелковомъ платьѣ?.. У меня нѣтъ другого... Я обносилась... Я подарила вчера Настѣ то платье, въ которомъ ты видѣла меня въ послѣдній разъ, и мнѣ пришлось надѣть это, единственное, какое у меня осталось...

Зина закашлялась и, откинувшись потомъ на спинку кресла, смотрѣла на подругу большими, глубоко ввалившимися глазами. Прислушиваясь къ ея слабому голосу, Дуся стояла съ тоскливымъ чувствомъ жалости въ груди и, отвернувшись, чтобы скрыть набѣгавшія слезы, смотрѣла въ садъ.

-- Теперь ты знаешь все, что тебѣ было такъ интересно... Или, можетъ быть, тебѣ еще что-нибудь необходимо спросить?-- прибавила Зина, не скрывая ироніи, глубоко оскорбившей Дусю.

-- Зачѣмъ ты пріѣхала ко мнѣ?-- продолжала Зина.-- Неужели у тебя нѣтъ для меня нѣсколькихъ словъ?.. Развѣ ты совсѣмъ ничего не говорила съ нимъ?

-- Да, я не говорила...-- со слезами въ головѣ отвѣтила Авдотья Павловна.-- Неужели ты хотѣла бы, чтобы я разсказала ему, что ты вѣчно думаешь только о немъ?

Зина улыбнулась; раздражительность ея вдругъ исчезла. Она взяла Дусю за руку, притянула подругу и, подвинувшись въ широкомъ креслѣ, усадила ее рядомъ съ собой.

-- Не сердись на меня...-- тихо сказала Зина, положивъ обѣ руки на колѣни подруги.

Эти безсильныя, тонкія руки тотчасъ же сползли и упали бы съ колѣнъ, если бы Дуся не подхватила ихъ своими.

-- Я не хотѣла обидѣть тебя...-- прибавила Зина.

-- Я не сержусь, Зиночка...-- отвѣтила Дуся.-- Только мнѣ обидно, что ты такъ дурно обо мнѣ думаешь...

-- Скажи, какой онъ?-- спросила Зина.-- Очень измѣнился?

-- Такой же, какъ и былъ...

-- Онъ спрашивалъ обо мнѣ?-- чуть слышно прошептала Зина.

-- Онъ спрашивалъ, бываешь ли ты у меня? Я сказала, что да...

-- А онъ?..

-- Онъ сказалъ: "Это хорошо. Я хочу видѣть Зинаиду Львовну".

-- Ты вѣрно передаешь тонъ его голоса... Значитъ онъ все такой же...

-- Противный!-- подсказала Дуся.-- Высокомѣрный, не говоритъ, а декламируетъ...

-- Все тотъ же!..-- прошептала Зина.

Она вдругъ съ силой сжала руки подруги и сказала:

-- Ступай... Поѣзжай сейчасъ... Скажи, что я жду его... Пусть онъ придетъ сюда...

-- Зина, что ты говоришь?.. А Левъ Львовичъ?..

Дуся встала и смотрѣла съ недоумѣніемъ на подругу.

-- Скажи.. Какъ ты не понимаешь, что это все равно!-- воскликнула, перебивая себя Зина.-- Скажи, чтобы онъ сейчасъ, не медля ни минуты, пріѣхалъ... Чтобы открыто, прямо пришелъ ко мнѣ, сюда... въ мою комнату... Постой, я напишу...

Зина медленно поднялась на ноги, схватившись за подоконникъ одной рукой, а другой опираясь на ручку кресла. Но какъ только она сняла руку съ подоконника и сдѣлала первый шагъ, ноги у нея подкосились, она вся пошатнулась и упала бы, если бы Дуся не бросилась къ ней на помощь и не усадила ее въ кресло. Нѣсколько секундъ Зина была какъ бы въ обморокѣ; она не могла произнести ни слова и сидѣла съ закрытыми главами, откинувъ голову на спинку кресла. Дуся засуетилась, нашла флаконъ съ нашатырнымъ спиртомъ, схватила стаканъ воды; но Зина отрицательно покачала головой и прошептала:

-- Вина... тамъ... въ шкапу...

Авдотья Павловна открыла шкапъ и увидѣла нѣсколько пустыхъ бутылокъ и одну съ виномъ. Испуганная, дрожавшими руками, она налила стаканъ малаги и поднесла ко рту Зины. Та винила нѣсколько глотковъ, закашлялась, потомъ открыла глаза.

-- Дай еще!-- сказала она и, схвативъ поданный ей стаканъ, залпомъ выпила все и долго кашляла, схватившись за грудь обѣими руками.

-- Видишь!.. Я не могу...-- прошептала она.

-- Зина, ради Бога, позволь мнѣ привезти доктора... Комовъ сегодня въ Пучинѣ...

-- Иди, иди!..-- шептала Зина, какъ бы не слыша словъ Дуси.-- Скидки ему... видишь сама... Постой, дай мнѣ подушку... положи на окно... Я, можетъ быть, засну немного... Благодарю... Еще дай мнѣ тетрадь, что на столѣ... синяя... Да, эту... Положи подъ подушку... такъ. Теперь иди... Ахъ, да или же, Дуся!...

Когда Авдотья Павловна была уже въ дверяхъ, Зина подняла голову съ подушки и неестественно громко крикнула:

-- Не нужно доктора!

Когда часа черезъ два послѣ ухода Дуси, Владиміръ Леонидовичъ Гельгардъ вошелъ въ эту комнату, Зина все также сидѣла въ креслѣ, положивъ голову на подушку лицомъ къ двери. Она спала, но проснулась, какъ только раздались шаги на лѣстницѣ, хотя не открывала глазъ. Ей хотѣлось открыть ихъ тогда, когда онъ уже будетъ въ комнатѣ. Но она пропустила моментъ. Онъ уже стоялъ на порогѣ, а она все еще ждала его съ закрытыми главами. Испуганный видомъ дѣвушки, похожей на мертвеца, Гельгардъ замеръ въ неподвижной позѣ и стоялъ, притаивъ дыханіе.

Гельгардъ сдѣлалъ невольное движеніе назадъ и въ время Зина открыла глаза. Она увидѣла недугъ на его лицѣ и угадала его инстинктивное стремленіе бѣжать. Не мѣняя позы, она сказала:

-- Не бойтесь, я жива... Войдите...

Гельгардъ мгновенно овладѣлъ собой. Онъ вошелъ въ комнату и сказалъ:

-- Здравствуйте, Зина!.. Я хотѣлъ васъ видѣть такъ же, какъ и вы хотѣли видѣть меня, и я пришелъ къ вамъ.

Онъ стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея съ высоко поднятой головой, съ прямо опущенными руками; свои слова онъ произносилъ медленно, съ торжественной серьезностью. Зина пристально смотрѣла на него.

Это былъ человѣкъ маленькаго роста съ худощавымъ, сухимъ, нѣсколько продолговатымъ лицомъ; его темные волосы были коротко подстрижены; онъ не носилъ усовъ и бороды и это еще болѣе оттѣняло жесткость и неподвижность его лица. Высокій лобъ и выступавшіе бугры надъ бровями придавали ему высокомѣрное выраженіе, усиливавшееся манерой держать голову откинутой назадъ. Только большіе сѣрые глаза съ длинными рѣсницами нѣсколько смягчали непріятную сухость его лица.

-- Возьмите стулъ и сядьте ближе, -- сказала послѣ долгаго молчанія Зина, не поднимая головы, и сдѣлала слабое движеніе рукой.

-- Сядьте ближе... придвиньте стулъ ко мнѣ... не смотрите на меня. Мнѣ непріятно...

Онъ подвинулъ стулъ и сѣлъ, но продолжалъ смотрѣть на нее.

-- Вы дѣлаете мнѣ больно...-- сказала она.

По лицу ея прошла легкая судорога, какъ будто онъ въ самомъ дѣлѣ причинилъ ей физическое страданіе. Гельгардъ опустилъ глаза. Онъ сидѣлъ прямо съ приподнятой головой, съ видомъ человѣка, съ котораго будутъ снимать фотографію. Но Зина больше не смотрѣла на него.

-- Володя...-- по прежнему тихо сказала она.-- Никто не любилъ тебя такъ, какъ я любила!.. Даже теперь, когда осталась только тѣнь чувства, ты дорогъ мнѣ, какъ ни одинъ человѣкъ въ мірѣ... Не знаю почему!.. Не странно ли?.. Я никогда еще съ тобой не говорила. Сегодня говорю первый разъ... и въ послѣдній... Мнѣ кажется, что горькія слова правды, когда ихъ произносить любящій человѣкъ, могутъ сдѣлать чудо... Мнѣ такъ хочется вѣрить въ чудо!..

Онъ сдѣлалъ движеніе; Зина подумала, что онъ хочетъ говорить.

-- Молчи!.. Умоляю тебя, молчи!-- воскликнула она, приподнявъ руку.-- Не надо возраженій... не надо никакихъ твоихъ словъ...

Она закашлялась отъ волненія, но молчаніе Гельгарда успокоило ее. Приподнявшись съ усиліемъ, она нагнулась къ нему, слабо пожала его руку и опять положила голову на подушку.

-- Видишь-ли, Володя,-- продолжала она послѣ непродолжительнаго отдыха, -- мнѣ необходимо, чтобы ты въ эту минуту былъ совсѣмъ свободенъ... Понимаешь?.. Внутренно!.. Чтобы тебѣ не нужно было придумывать ни возраженій, ни оправданій...

-- Мнѣ не въ чемъ оправдываться!-- съ увѣренностью произнесъ онъ.

-- Владиміръ!-- крикнула она такъ громко, что онъ вздрогнулъ.

Нѣсколько секундъ длилось молчаніе.

-- Мнѣ нужно, -- продолжала Зина прежнимъ ласковымъ тономъ,-- чтобы ты только слушалъ. Сдѣлай это... Постарайся, Володя... Открой свою душу для моихъ словъ... Я вѣрила въ тебя...

Гельгардъ уперся локтемъ въ колѣно и положилъ голову на ладонь правой руки. Онъ приготовился слипать.

-- Я слѣдила за тѣмъ, что ты писалъ...-- говорила Зина.-- Я, кажется, все прочла... И я много передумала за это время... Я рѣшила, что ты страшно несчастный человѣкъ... Я много думала о жизни, о людяхъ... Я старалась выяснить себѣ цѣль жизни... Что такое жизнь, я опредѣлила такъ: жизнь страданіе, проникнутое вѣчнымъ стремленіемъ къ радости. Цѣль жизни каждаго человѣка, цѣль жизни всего человѣчества -- борьба со всѣмъ, что причиняетъ людямъ страданіе. Кто не дѣлаетъ этого, тотъ проходитъ мимо цѣли... Ты проходишь мимо... Въ томъ, что ты написалъ, я искала, я страстно желала найти, хоть искру любви къ людямъ... Я не нашла!.. Съ какой мучительной болью, прочтя послѣднюю строку, я останавливалась на твоемъ имени... Володя, я вѣрю, что въ твоей душѣ есть чистый источникъ... Онъ засоренъ, забитъ, заваленъ мусоромъ, но онъ есть!.. Тамъ, гдѣ то глубоко тревожно бьется, ищетъ выхода... Зачѣмъ ты самъ забиваешь его?.. Когда ты пишешь, онъ поднимается, ты чувствуешь это... Но ты думаешь Только о себѣ, ты упиваешься собой... всѣ способности твоей души расплываются въ самообожаніи... Смѣшная, вычурная фраза приводитъ тебя въ восторгъ только потому, что ты ее выдумалъ!.. Тебя не понимаютъ... Надъ тобой смѣются... Ты озлобляешься и презираешь... Тебя утѣшаетъ сознаніе, что ты пророкъ, что пророковъ всегда не понимали и преслѣдовали... Но ты забылъ, ты забылъ, что пророки, даже непонятые, преслѣдуемые, любили непонимающихъ и погибали для нихъ!.. Овладѣвалъ ли тобой когда-нибудь страстный порывъ любви къ людямъ?.. Со мной бывало иногда... Мнѣ хотѣлось отдать свою жизнь такъ, чтобы каждый атомъ моего существа превратился въ лучъ радости, и чтобы каждый человѣкъ на землѣ испыталъ хоть мгновеніе счастья. Съ какой готовностью я согласилась бы умереть для этого!.. И когда я думала о тебѣ, мнѣ хотѣлось, чтобы этотъ порывъ любви охватилъ и тебя и чтобы ты жилъ ради того, для чего я могла только умереть... Я люблю жизнь, страстно, безумно люблю, но не ту, какой живутъ люди, а ту, какой они будутъ жить... Непремѣнно... Я вѣрю!.. И знаешь, что нужно для этого?

Она замолкла. Молчаніе продолжалось слишкомъ долго. Гельгардъ всталъ. Онъ былъ равнодушенъ къ ея словамъ, но боялся только одного, какъ бы она не умерла при немъ. Онъ думалъ, что она въ обморокѣ; но едва онъ поднялся, какъ Зина открыла глаза.

-- Владиміръ!...-- позвала она.

Онъ вздрогнулъ, оглянулся и всталъ у порога.

-- Подойди...

Онъ вернудря къ ней.

-- Поверни кресло... Хочу смотрѣть въ садъ...

Онъ исполнилъ ея просьбу.

-- Посмотри,-- продолжала Зина,-- какъ красиво умираетъ природа... Какими яркими цвѣтами украсились деревья... Сколько птицъ прилетѣло прощаться съ садомъ... Легко умирать!.. Въ смерти -- жизнь... Слиться съ природой и вѣчно жить въ ней...

Гельгардъ стоялъ сбоку, такъ что она не могла видѣть его лица. Онъ думалъ, что она умираетъ. Она говорила такъ тихо, съ такими большими промежутками послѣ каждой фразы, что ему показалось, что это предсмертный бредъ. Онъ никогда не видѣлъ умирающаго человѣка, и весь былъ охваченъ однимъ чувствомъ ужаса, страстнымъ желаніемъ бѣжать отсюда. Все въ немъ замерло отъ страха. Напротивъ висѣло зеркало, и онъ увидѣлъ въ немъ свое отраженіе, но не узналъ себя. На него смотрѣло оттуда совсѣмъ чужое, смертельно блѣдное, безсмысленное лицо. Ноги подкашивались, руки и губы дрожали. Незначительный шорохъ на лѣстницѣ внизу показался ему зловѣщимъ... Холодный потъ выступилъ на его лицѣ.

Внизу въ столовой часы пробили два.

Гельгардъ взглянулъ на Зину. Ему показалась, что она не дышетъ. Онъ быстро прошелъ черезъ комнату, осторожно выглянулъ за дверь и стремительно сбѣжалъ внизъ, гдѣ чуть не сбилъ съ ногъ Настю, разговаривавшую шепотомъ съ Комовымъ, котораго Гельгардъ не зналъ. Онъ прошелъ мимо нихъ, ничего не отвѣтивъ на ихъ вопросы; быстрыми шагами пробѣжалъ черезъ дворъ и, вскочивъ въ стоявшую возлѣ воротъ телѣгу, крикнулъ спокойно сидѣвшему на передкѣ Петру Силычу:

-- Скорѣй!.. Погоняй... въ Незлобино!..

Растерявшійся отъ неожиданности Линяевъ долго копался, отыскивая возжи.

-- Да погоняй же, болванъ!-- крикнулъ Гельгардъ, возмущенный его медлительностью, и толкнулъ Петра Силыча кулакомъ въ спину.

Видѣвшіе въ окно эту сцену Настя и Комовъ переглянулись.

-- Испугался...-- тихо сказала Настя.-- Видно, померла барышня.

Она быстро взбѣжала на верхъ; за нею послѣдовалъ Комовъ.

Зина была въ глубокомъ обморокѣ, почти безъ признаковъ жизни.

Черезъ полчаса она умерла.

XXIV.

Для Льва Львовича смерть дочери прошла почти незамѣтно. Онъ давно не видѣлъ ее, отвыкъ отъ нея, а главное -- былъ очень занятъ разводомъ Магориныхъ и ремонтомъ городского дома. Онъ только присмирѣлъ немного и находился въ полномъ подчиненіи у Дуси.

Дѣло о разводѣ кончилось въ половинѣ сентября. Дуся получила свободу, а Магоринъ получилъ сорокъ тысячъ и мѣсто управляющаго отдѣленіемъ банка въ уѣздномъ городѣ. Въ первыхъ числахъ ноября совершился обрядъ вѣнчанія Карина и Дуси, въ присутствіи только двухъ свидѣтелей -- Рокотова и его письмоводителя.

Это событіе вызвало много толковъ въ городѣ. Говорили, что Каринъ вмѣстѣ съ Авдотьей Павловной уморили Зину, что они подвергали ее истязаніямъ, что дѣло пахнетъ прокуроромъ и проч. Но когда Карины переѣхали въ роскошно отдѣланный домъ и дали первый балъ по случаю дворянскихъ выборовъ, весь высшій свѣтъ Нагорска былъ на этомъ балу.

Въ деревнѣ Незлобинѣ все оставалось по старому. Незлобинцы снова заговорили о переселеніи на казенную землю. Сидоръ Ивановичъ, которому удалось таки лѣтомъ видѣть эту землю, имѣлъ теперь на своей сторонѣ большинство, а въ числѣ послѣдняго и Петра Силыча.

О незлобинской землѣ совсѣмъ не говорили, а между тѣмъ Авдотья Павловна, рѣшившая продать имъ землю, все поджидала крестьянъ для окончательныхъ переговоровъ. Но незлобинцы такъ боялись Карина и такъ не довѣряли Авдотьѣ Павловнѣ, что никто и рѣчи не заводилъ объ этомъ дѣлѣ. Авдотья Павловна была огорчена и даже сердилась на своихъ мужиковъ, что они не приходятъ.

Карина она теперь уже не боялась и говорила о продажѣ земли мужикамъ, какъ о дѣлѣ, до него не касающемся.

Но мужики все не довѣряли и не шли...

Между тѣмъ миновала и осень, снѣгъ густой пеленой покрылъ землю, въ избушкахъ Незлобина, нахлобученныхъ снѣгомъ, мигали тусклые огни...

Въ городѣ свѣтились большія окна дома Кариныхъ. Наступалъ зимній сезонъ, съ его сутолокой, мелкими заботами и огорченіями.

Снѣгъ заносилъ могилу Зины.

Е. Ганейзеръ.

"Русское Богатство", NoNo 5--7, 1898

Оставить комментарий Ганейзер Евгений Адольфович (bmn@lib.ru) Год: 1898 Обновлено: 02/06/2020. 349k. Статистика. Повесть: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Картинки обыденной жизни. Текст издания: журнал "Русское Богатство", NoNo 5--7, 1898.

Ганейзер Евгений Адольфович Летний сезон