Гарин Сергей Александрович
У дальнего моря

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Картинки из времен войны.

   

У ДАЛЬНЯГО МОРЯ.

Картинки изъ временъ войны.

I.

   Былъ конецъ ноября 1904 года.
   На улицахъ только что прошедшій снѣгъ смѣшался съ грязью мостовыхъ, и лишь въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ его не коснулась человѣческая нога, онъ лежалъ, пухлой бѣлой пеленой, рыхлѣя отъ выглянувшаго изъ-за тучъ солнца...
   Бухта "Золотой Рогъ", скованная льдомъ, была вся испещрена колесами пролетокъ, привозившихъ сѣдоковъ на военныя суда. Вокругъ судовъ чернѣли проруби и, среди сплошного льда, казались чернильными пятнами на бѣлой скатерти. По утрамъ около этихъ зіяющихъ дыръ толпились матросы съ кирками и ломами въ рукахъ, и желѣзо впивалось въ зеркальную поверхность народившагося за ночь льда, откалывая отъ него куски, нырявшіе въ темно-синюю воду.
   По случаю войны, военныя суда не прекращали кампанію; изъ ихъ широкихъ черныхъ трубъ круглыя сутки клубился дымъ, и вилась тонкая струйка пара.
   Каждое утро на кормѣ этихъ судовъ взвивался военный флагъ, а послѣ заката солнца флагъ медленно сползалъ по флагштоку... Съ подъемомъ его, жизнь на судахъ начинала бить ключомъ: на палубѣ слышались крики команды и пѣніе сигнальныхъ рожковъ. Но едва только на бухту наползала ночь,-- всѣ суда вдругъ окутывало молчаніе, и они стояли до утра безмолвными, чернѣющими громадами.
   Совсѣмъ другую жизнь велъ городъ: и ночью онъ игралъ освѣщенными окнами шантановъ и клубовъ, мигалъ огоньками фонарей. И въ то время, когда надъ бухтою спускалась зловѣщая тишина, прерываемая изрѣдка окликами часовыхъ, надъ городомъ стояло зарево, и слышался неясный гулъ.
   Въ одинъ изъ такихъ дней, послѣ полудня, по направленію къ Сибирскому Флотскому Экипажу ѣхалъ "прапорщикъ по морской части" Александръ Борисовичъ Караевъ {Моряки коммерческаго флота, капитаны и ихъ помощники, зачисляются въ запасъ флота прапорщиками и, во время войны, призываются въ этомъ чинѣ въ военный флотъ, гдѣ несутъ обыкновенныя офицерскія обязанности.}. Ему недавно минуло двадцать шесть лѣтъ, былъ онъ высокаго роста, бѣлокурый, широкогрудый, съ небольшой, слегка вьющейся бородкой. Голубые глаза его съ длинными рѣсницами смотрѣли весело и нѣсколько лукаво, а розовое лицо дышало молодостью и здоровьемъ.
   Навстрѣчу ѣхалъ флотскій офицеръ, и Караевъ узналъ въ немъ завѣдующаго транспортами, капитана второго ранга Загорѣльскаго. Караевъ приложилъ руку къ фуражкѣ, флотскій сдѣлалъ то же, и каждый поѣхалъ въ свою сторону.
   Но вдругъ флотскій обернулся и крикнулъ:
   -- Прапорщикъ Караевъ!.. послушайте...
   Караевъ слѣзъ съ извощика, подбѣжалъ къ флотскому и приложилъ руку къ козырьку.
   -- Здравствуйте!..-- сказалъ Загорѣльскій, подавая руку,-- А я вотъ увидѣлъ васъ и вспомнилъ: хотите идти въ Артуръ?
   Щеки Караева заалѣли...
   -- Разумѣется!...-- воскликнулъ онъ.-- На чемъ?
   -- На транспортѣ "Миссури"! Онъ пойдетъ въ началѣ декабря и повезетъ Артуру провіантъ и снаряды. Но предупреждаю: путешествіе опасное! Можно даже сказать -- авантюра!
   Пока Загорѣльскій говорилъ, Караевъ учитывалъ предложеніе. Онъ понялъ одно -- что представляется возможность участвовать въ войнѣ. Надоѣла бездѣятельность, притупившая нервы и толкавшая на кутежи и карты. И Караевъ сказалъ, дѣлая небольшой поклонъ:
   -- Я согласенъ! Благодарю васъ за вниманіе!
   Загорѣльскій ласково улыбнулся.
   -- Не за что! Я васъ назначу на транспортъ старшимъ офицеромъ. Увѣренъ, что останетесь довольны! Тѣмъ болѣе,-- онъ снова улыбнулся, -- что у васъ только начальникъ экспедиціи будетъ флотскій; остальные -- всѣ прапорщики.
   Простясь съ Караевымъ, Загорѣльскій поѣхалъ дальше, а Караевъ, садясь на извощика, вдругъ рѣшилъ, что ему въ Экипажѣ сегодня дѣлать нечего, и приказалъ повернуть въ городъ.
   "Поѣду лучше къ Аристарху. Подѣлюсь съ нимъ своею радостью".
   Съ Аристархомъ Федоровымъ Караевъ былъ очень друженъ. Служилъ Федоровъ въ портовой конторѣ младшимъ дѣлопроизводителемъ и быль извѣстенъ въ военномъ кругу Владивостока, какъ веселый и неунывающій малый. Почти ежедневно у него собирались гости. Приходили мелкіе портовые чиновники, молодое офицерство, незначительные подрядчики, нуждающіеся въ военныхъ знакомствахъ, и устраивали пирушки въ складчину, принося каждый что-нибудь изъ съѣстного или напитковъ. И сейчасъ Караевъ, проѣзжая мимо гастрономическаго магазина, купилъ цѣлый ворохъ закусокъ и двѣ бутылки коньяку.
   Домикъ, въ которомъ жилъ Федоровъ, стоялъ въ небольшомъ тупикѣ на горѣ. Караевъ отпустилъ извощика, забралъ покупки и полѣзъ на гору. Еще издали онъ понялъ, что квартира его пріятеля полна гостей; это было слышно по гулу голосовъ, вырывающихся на улицу въ открытую форточку, по треньканью балалайки и по руладамъ какого-то баритона, выводившаго на весь тупикъ: "Ахъ, зачѣмъ эта ночь такъ была хороша".
   У подъѣзда Караевъ сложилъ покупки и позвонилъ. Прождавъ съ минуту и въ сотый разъ перечитавъ на дверяхъ визитную карточку: "Аристархъ Петровичъ Федоровъ, Чиновникъ морского вѣдомства",-- позвонилъ снова.
   За дверью послышался лай, затѣмъ чьи-то шаги, и дверь открыли. На порогѣ стоялъ совершенно незнакомый Караеву морской докторъ. Онъ взялъ у Караева кулекъ съ покупками и понесъ. Прапорщикъ прошелъ крытыми сѣнями, вошелъ въ переднюю, и сразу же окунулся въ волны табачнаго дыма, въ запахъ какой-то снѣди и въ неообразимый шумъ...
   Пока Караевъ вѣшалъ пальто, отбиваясь отъ ласкъ облапившаго его сеттера,-- въ сосѣдней комнатѣ кто-то кричалъ, стуча ножемъ по тарелкѣ, стараясь перекричать всѣ голоса:
   -- Господа!.. кто пьетъ водку пополамъ съ пивомъ?.. подходи!..
   Въ переднюю вбѣжалъ Федоровъ,-- средняго роста брюнетъ лѣтъ тридцати пяти, съ умными карими глазами, розовымъ лицомъ и вьющейся шевелюрой. На немъ была ночная сорочка, воротъ которой былъ открытъ, обнажая мохнатую грудь. Наотмашь пожавъ руку прапорщика, Аристархъ улыбнулся...
   -- А я сегодня опять на службу не пошелъ. Неохота!
   Прапорщикъ сочувственно кивнулъ головой.
   -- Я тоже ѣхалъ въ Экипажъ и не доѣхалъ!
   Онъ обдернулъ на себѣ тужурку и прибавилъ:
   -- Ты знаешь: я иду въ Артуръ.
   Аристархъ вскинулъ на него глаза.
   -- Неужели? На чемъ?
   -- На "Миссури"! Сейчасъ встрѣтилъ Загорѣльскаго. Онъ меня туда назначаетъ.
   Федоровъ схватилъ Караева за руку и потащилъ въ комнаты.
   -- Господа!..-- крикнулъ онъ съ порога.-- Се человѣкъ, идущій въ Артуръ!..
   Въ комнатѣ было нѣсколько офицеровъ и чиновниковъ. Одни изъ нихъ толпились у стола, уставленнаго закусками и напитками, другіе,-- въ углу, за ломбернымъ столомъ играли въ карты. Тутъ же, на спинкахъ стульевъ лежали ихъ сюртуки и жилеты. Пѣхотный подпоручикъ Дульскій держалъ въ рукахъ балалайку, перебирая пальцами струны. Онъ былъ тоже безъ сюртука и стоялъ одинъ, посреди комнаты, мечтательно устремивъ глаза въ потолокъ.
   Въ раскрытую форточку врывались клубы морознаго воздуха, но, не смотря на это, въ комнатѣ было жарко и страшно накурено; бурыя струйки дыма ползли къ потолку...
   Когда Аристархъ съ прапорщикомъ вошли, голоса немного стихли, но высокій чиновникъ съ рачьими глазами и большимъ зобомъ рявкнулъ басомъ, потрясая налитымъ стаканомъ:
   -- Караевъ!.. голуба!.. иди пить водку подоламъ съ пивомъ!..
   Караевъ улыбнулся и сразу почувствовалъ, какъ къ сердцу подступило что-то веселое и безшабашное. Хотѣлось громко говорить, хохотать во все горло, дѣлать глупости, шалить, какъ ребенокъ.
   Изъ всей компаніи прапорщикъ былъ незнакомъ только съ морскимъ докторомъ. Остальные были завсегдатаями квартиры Аристарха и встрѣтили Караева, какъ своего.
   Начались разспросы. Караева поздравляли, трясли ему руку, хлопали по плечу.
   Потомъ потащили къ столу. Долго и много пили, играли въ карты, пѣли пѣсни.
   Разошлись съ первыми проблесками разсвѣта.
   

II.

   Къ транспорту "Миссури", стоявшему посреди льда, Караеву пришлось идти пѣшкомъ. Отъ края проруби и до самого судна ходила китайская шампунька, перевозившая на транспортъ желающихъ.
   Высокій и неуклюжій, походившій на гигантскую желѣзную коробку, "Миссури" на фонѣ покрытаго снѣгомъ берега казался большимъ грязнымъ пятномъ. Купленный недавно у одной нѣмецкой фирмы, транспортъ этотъ, до покупки его морскимъ вѣдомствомъ, былъ скромнымъ угольщикомъ {"Угольщикомъ" называется коммерческій пароходъ, занимающійся перевозкой угля.}, и, какъ говорили злые языки, стоилъ много меньше того, что за него заплатили.
   Придя съ приказомъ о назначеніи, Караевъ прошелъ въ каютъ-кампанію, гдѣ за чаемъ сидѣли всѣ офицеры "Миссури". Караевъ представился командиру,-- пожилому уже "прапорщику" Губину и познакомился съ остальными офицерами, тоже прапорщиками. Кромѣ Губина, на транспортѣ были: штурманскій офицеръ Сухотинъ, ротный Быстрицкій и механикъ Котовъ.
   -- Возможно, что намъ и удастся прорваться въ Артуръ!..-- сказалъ командиръ въ разговорѣ.-- Главное: проскочить сѣверъ Японіи, а тамъ уже съ полгоря! Ночью будемъ идти безъ огней, а днемъ -- подъ разными флагами.
   -- А если встрѣтятся японцы?..-- спросилъ Караевъ.
   -- Попытаемся проскочить! Не удастся,-- спустимъ команду на шлюпки и затопимъ или взорвемъ транспортъ!
   Весь этотъ день прошелъ у Караева въ пріемѣ должности старшаго офицера и въ осмотрѣ транспорта. Перевезъ онъ свои вещи изъ квартиры, устроилъ свою каюту, составилъ списокъ командѣ и судовому имуществу. Всей команды на "Миссури" было сорокъ человѣкъ. Набиралась она тоже изъ "охотниковъ", и были это все люди, знавшіе на что и куда идутъ.
   Судового имущества на "Миссури" оказалось очень мало. То и дѣло не хватало самаго необходимаго, и, когда Караевъ заговорилъ на эту тему съ командиромъ, тотъ безнадежно махнулъ рукой.
   -- Я нѣсколько разъ говорилъ объ этомъ въ штабѣ! И каждый разъ слышалъ одинъ отвѣтъ: "Какое вамъ еще имущество? Все, равно: или взорветесь, или васъ захватятъ съ имуществомъ японцы... Старайтесь только дойти"... Это отношеніе штаба къ предстоящему походу отчасти смущало Караева.
   "Ужъ если самъ штабъ не вѣритъ въ походъ, -- думалъ онъ съ горечью,-- такъ какъ же мы должны смотрѣть на свое будущее"?-- Но гдѣ-то, въ глубинѣ души, все-же теплилась у него маленькая искорка надежды: "а вдругъ... достигнемъ цѣли?"
   И Караевъ дѣлалъ свое дѣло съ горделивымъ сознаніемъ, что выполняетъ долгъ передъ родиной. Грядущее казалось загадочнымъ, но въ то же время и исключительнымъ. Не хотѣлось вѣрить, что все останется по старому, что въ судьбѣ не произойдетъ никакой перемѣны. Бывали минуты, когда Караеву безумно хотѣлось приподнять хоть краешекъ той завѣсы, которая скрывала отъ него будущее. Поперемѣнно онъ или рисовалъ себѣ картины удовлетвореннаго честолюбія, или же впадалъ въ уныніе, убѣждаясь, что на успѣхъ шансовъ очень мало.
   Во всякомъ случаѣ, новизна обстановки волновала Караева, и уже это было интересно. Было жутко думать о томъ, что на карту ставится жизнь, которая можетъ прерваться при первой встрѣчѣ съ непріятелемъ. Отъ одной этой мысли по спинѣ Караева пробѣгала мелкая, холодная дрожь, и въ вискахъ сильно стучало, но въ то же время не вѣрилось, что это случится. Слишкомъ ужъ хотѣлось жить, и впереди была огромная, заманчивая дорога, на которую вели Караева молодость и громадный запасъ неистраченныхъ еще силъ. Не вѣрилось въ смерть потому, что слишкомъ ярко свѣтило милое, хорошее солнце, хорошо и ласково улыбались окружающіе. И когда на Караева смотрѣло это солнце, смерть казалась невозможной; ему хотѣлось кричать отъ радости,-- кричать съ торжествомъ звѣря, уходящаго изъ-подъ выстрѣла охотника...
   На другой день на "Миссури" заѣхалъ Загорѣльскій, отвелъ командира въ сторону и сказалъ:
   -- Васъ завтра начнутъ нагружать... Но команда "Миссури" къ нагрузкѣ касаться не должна. Имѣйте это въ виду!
   Вечеромъ пришелъ ледоколъ и повелъ трансаортъ къ артиллерійскимъ пакгаузамъ.. Два дня грузили снаряды, послѣ чего транспортъ отвели къ пакгаузамъ морского вѣдомства и стали грузить провіантъ. На погрузку были присланы спеціальные люди, и продолжалась она дней пять.
   За это время Караевъ былъ два раза на берегу и сдѣлалъ необходимыя покупки. Видѣлся онъ и съ Федоровымъ.
   -- Неужели ты думаешь, что попадешь въ Артуръ?..-- спросилъ тотъ, иронически улыбаясь.
   -- Не увѣренъ, конечно, но надѣюсь.
   Аристархъ покачалъ головой.
   -- Вьюноша ты еще, Александръ Борисовичъ! Сразу видно, что флотъ тебѣ мало знакомъ! Ужъ кто-кто, а я-то наше морское вѣдомство знаю.
   Караевъ протестовалъ, увѣряя, что въ данномъ случаѣ, "морское вѣдомство" не причемъ: успѣхъ зависитъ отъ счастья и отъ морскихъ способностей экипажа "Миссури".
   Но Федоровъ упорно стоялъ на своемъ.
   -- Не причемъ какъ разъ ваши способности! Не дойдете до Артура просто потому, что корабль-то вашъ ни къ черту не годится! Гнилье!
   И, словно въ доказательство правоты Аристарха, первый разговоръ, на который наткнулся Караевъ въ каютъ-компаніи по возвращеніи съ берега, былъ о дефектахъ транспорта. Котовъ жаловался, что въ порту не хотятъ дѣлать никакого ремонта въ машинѣ.
   -- Просилъ хоть упорный подшипникъ укрѣпить... Отказалъ! А вѣдь подшипникъ-то, какъ балерина, танцуетъ!
   -- Вы имъ говорили, что въ такомъ видѣ невозможно выйти въ море?..-- спросилъ командиръ.
   -- Говорилъ! Твердитъ одно: "какъ-нибудь, дастъ Богъ, дойдете"! Что съ нимъ подѣлаешь!
   Командиръ пожималъ плечами, механикъ ругалъ на чемъ свѣтъ стоитъ портовую контору, а Караевъ сидѣлъ мрачный и думалъ:
   -- Кажется, Аристархъ правъ: не дойти намъ до Артура!
   Вчерашнія мечты объ успѣхѣ казались ему уже несбыточными, и становилось скорбно на душѣ. Сразу какъ-то опускались руки, и не хотѣлось ничего дѣлать... И все чаще и чаще капли сомнѣнія падали на разочарованную душу, и мозгъ сверлила назойливая, тревожная мысль: ужъ не отказаться ли, пока не поздно, отъ этого похода? Все равно, ничего изъ него не выйдетъ. Но, подумавъ, Караевъ рѣшилъ, что отступать поздно.
   "Суждено остаться въ живыхъ -- буду въ Артурѣ! Нѣтъ,-- значитъ такая судьба"!
   Наконецъ, "Миссури" былъ нагруженъ, трюма его опечатаны, и вѣдомость груза сдана Караеву, какъ старшему офицеру.
   На досугѣ Караевъ разсмотрѣлъ эту вѣдомость. Оказалось, что на "Миссури" погружено шесть тысячъ тоннъ {Около 360 тысячъ пудовъ.} снарядовъ и провіанта и двадцать тоннъ {1200 пуд.} динамита. Оцѣненъ былъ этотъ грузъ въ огромную сумму.
   Какъ только погрузка была окончена, "Миссури" отвели на прежнее мѣсто, и на транспортъ начали съѣзжаться начальство и гости.
   Первымъ пріѣхалъ командующій флотомъ,-- плотный вице-адмиралъ съ безучастнымъ лицомъ и апатичными движеніями. Пріѣхалъ онъ въ сопровожденіи начальника экспедиціи, лейтенанта Литавкина. И, по первому взгляду на этого франтоватаго офицера, на транспортѣ поняли, что лейтенантъ -- бѣлоручка и ничего не смыслитъ въ морскомъ дѣлѣ. Носилъ онъ форму гвардейскаго экипажа, не выговаривалъ букву "р" и смотрѣлъ свысока на окружающихъ.
   Когда адмиралъ представилъ ему офицеровъ транспорта, Литавкинъ прищурился на Губина:
   -- Ска-ажите: вы пгапогщикъ?
   Губинъ спокойно отвѣтилъ:
   -- Я -- командиръ транспорта, г. лейтенантъ! А зовутъ меня Николаемъ Васильевичемъ!
   Лейтенантъ смутился, но, не встрѣтивъ поддержки во взглядѣ адмирала, понялъ, что поступилъ безтактно. И, краснѣя, спросилъ что-то о походѣ.
   Затѣмъ пошелъ осматривать транспортъ и, вернувшись минуты черезъ три, авторитетно заявилъ:
   -- Пгекгасный тганспогтъ!.. Хогошо будетъ на немъ плавать!
   Командующій флотомъ остался завтракать и разсѣянно слушалъ разговоры офицеровъ. Завтракъ тянулся долго и былъ скученъ. Адмиралъ стѣснялъ всѣхъ. Онъ это понялъ и уѣхалъ до окончанія завтрака. Послѣ его отъѣзда настроеніе сразу приподнялось, и всѣ почувствовали себя свободно. Сталъ совсѣмъ другимъ и лейтенантъ.
   За шампанскимъ онъ добродушно сказалъ Губину:
   -- Вы пожалуйста на меня не обижайтесь. Пгосто я взялъ не ту ноту! Будемъ дгузьями!
   Они подали другъ другу руки и, неожиданно для всѣхъ, поцѣловались.
   Къ вечеру привезли лейтенанту безчисленное количество чемоданчиковъ и баульчиковъ. Когда ихъ выгружали съ лодки на палубу, Караевъ стоялъ у трапа вмѣстѣ съ лейтенантомъ.
   -- Неужели все это вы возьмете въ походъ?..-- спросилъ онъ удивленно.
   Лейтенантъ самодовольно улыбнулся.
   -- Ахъ, мой дгугъ!.. Вѣдь мы идемъ чегтъ знаетъ куда?.. А я такъ пгивыкъ къ удобствамъ!
   Весь слѣдующій день пріѣзжали гости: знакомые и незнакомые, штатскіе и военные, мужчины и дамы. Входили всѣ на транспортъ съ такимъ видомъ, будто пріѣхали по приглашенію, и отъ нихъ зависитъ судьба похода.
   Были тутъ и родственники артурцевъ, посылавшіе письма и посылки, были и жертвователи, отправлявшіе осажденнымъ подарки въ видѣ головъ сахара, окороковъ, папиросъ, всевозможной снѣди. И каждый обязательно хотѣлъ, чтобы его выслушали, записали адресъ его родственника или знакомаго.
   Пріѣзжали дамы-патронессы съ цѣлыми кипами иконъ, книгъ духовнаго содержанія и всего того, чѣмъ богата обычная благотворительность.
   Вся команда "Миссури", не исключая офицеровъ, оказалась обвѣшанной образками и ладонками.
   Наконецъ, доступъ постороннимъ былъ прекращенъ, и стали готовиться къ походу. Пріѣхалъ опять командующій флотомъ съ портовымъ начальствомъ. Послѣ молебна, адмиралъ сказалъ нижнимъ чинамъ рѣчь, изрѣдка бросая взглядъ на листокъ бумаги, спрятанный у него въ лѣвой рукѣ.
   На разсвѣтѣ пришелъ ледоколъ, проломалъ около "Миссури" ледъ, и транспортъ пошелъ въ море, слѣдуя до залива Петра Великаго за ледоколомъ...
   

III.

   Федоровъ жилъ одинъ, но у него была жена Анна Васильевна, кончавшая медицинскіе курсы. Пріѣзжала она къ мужу на лѣтніе мѣсяцы, и съ ея пріѣздомъ образъ жизни Аристарха рѣзко измѣнялся: прекращались и попойки, и визиты пріятелей. Самъ Аристархъ пилъ значительно меньше.
   Каждый разъ послѣ отъѣзда жены Федоровъ входилъ въ осиротѣвшую квартиру, долго сидѣлъ у окна, безцѣльно смотря на улицу, и мрачно пилъ. Продолжалось это обыкновенно дня три, а затѣмъ опять широко открывались двери его квартиры, и попойки возобновлялись.
   О женѣ Аристархъ не любилъ говорить съ посторонними. На разспросы о ней онъ или отвѣчалъ шутками, или молчалъ и хмурился. И каждый понималъ, что этого вопроса касаться нельзя,-- что кроется здѣсь какая-то драма.
   Только одинъ человѣкъ изъ приближенныхъ къ Федорову -- подпоручикъ Дульскій -- былъ посвященъ въ закулисную сторону семейной жизни Аристарха. Тотъ часто жаловался ему на свою судьбу, а послѣ послѣдняго отъѣзда жены сказалъ подпоручику, шагая изъ угла въ уголъ:
   -- Опять одинъ!.. Опять, значитъ, попойки... безсонныя ночи...
   -- Ты самъ виноватъ...-- замѣтилъ Дульскій.-- Гони насъ всѣхъ въ шею, и вся недолга!
   -- Нельзя! Понимаешь: нельзя; боюсь я одинъ, самъ съ собой, въ квартирѣ оставаться! Жутко мнѣ самого себя!
   -- Живи съ кѣмъ-нибудь изъ товарищей!
   -- Думалъ и объ этомъ! Но все это не то! Мнѣ нуженъ не человѣкъ, а люди. Мнѣ нужны огни, пьяный угаръ и пьяное веселье!
   Онъ подсѣлъ къ Дульскому и дотронулся до его колѣна.
   -- Понимаешь: люди мнѣ нужны!.. Когда я одинъ, со мной происходитъ что-то странное...
   Аристархъ откинулся на спинку кресла и провелъ рукой по волосамъ. Видъ его былъ жалокъ, и въ глазахъ горѣлъ ужасъ пережитаго...
   -- Иногда мнѣ кажется, что я схожу съ ума: то за моей спиной кто-то стоитъ, то, по вечерамъ, я вижу въ углу чью-то тѣнь! А ночью меня душатъ кошмары.
   -- Много пьешь. Нужно пить меньше!
   Аристархъ махнулъ рукой.
   -- Ахъ, совсѣмъ не то! Это только кажется, что я много пью, а на самомъ дѣлѣ я пью не больше другихъ! Такихъ какъ я -- мильонъ!..-- продолжалъ онъ послѣ паузы.-- Почему же они живутъ спокойно, ничего имъ не чудится, не страшно имъ одиночество?
   Онъ опять заходилъ по комнатѣ.
   -- Многіе, вѣроятно, думаютъ, что я пью съ горя, что я несчастливъ съ Анной Васильевной. И ты, навѣрно, это же думалъ?...-- обернулся онъ къ подпоручику.
   -- Думалъ, пока не увидѣлъ васъ вмѣстѣ!
   -- Неправда-ли: мы вѣдь любимъ другъ друга? Да?
   -- Кажется!
   -- Мы боготворимъ другъ друга!..-- восторженно воскликнулъ Аристархъ, останавливаясь съ горящими глазами передъ Дульскимъ.-- Ты прочти только ея письма ко мнѣ! Постой!
   Онъ побѣжалъ въ спальню и вернулся сейчасъ же, неся письмо.
   -- Вотъ это ея послѣднее письмо! Она пишетъ, что сюда попадетъ не скоро. Пишетъ съ дороги. Узнала, вѣроятно, что женщинъ въ крѣпость больше не пускаютъ. Слушай, что она пишетъ!
   Онъ сѣлъ верхомъ на стулъ и приблизилъ къ лицу почтовую бумагу.
   -- "...мой бѣдный, далекій мальчикъ. Если бы ты зналъ, какъ рвется мое сердце къ тебѣ"... Или вотъ тутъ...-- онъ быстро перевернулъ страницу и сталъ искать глазами.-- Ахъ, да! .."И какъ подумаю, что ты тамъ одинъ, что некому тебя приласкать, поддержать тебя въ трудную минуту -- мое сердце обливается кровью"...
   Аристархъ опустилъ письмо и смотрѣлъ на Дульскаго влажными глазами.
   -- Ну, развѣ не любитъ? Развѣ такъ пишутъ нелюбимому человѣку?
   -- Зачѣмъ же вы три четверти года живете порознь?..-- поинтересовался подпоручикъ.-- Я понимаю: твоей женѣ нужно жить въ столицѣ изъ-за курсовъ. Но ты то ничѣмъ не привязанъ! Перевелся-бы въ Питеръ, -- и вопросъ рѣшенъ.
   Федоровъ слушалъ подпоручика, загадочно улыбаясь.
   -- Все это такъ...-- наконецъ сказалъ онъ, -- но ты не знаешь очень многаго! Конечно, я здѣсь не пришитъ и, въ крайнемъ случаѣ, могу уйти со службы. Получаю я здѣсь сто рублей, а при здѣшней дороговизнѣ это все равно, что пятьдесятъ въ Москвѣ.
   Вдругъ онъ опять весь какъ-то съежился, и Дульскій понялъ, что какая-то больная мысль угнетаетъ Аристарха. И когда Аристархъ подсѣлъ къ нему, Дульскому показалось, что рядомъ съ нимъ сидитъ глубоко несчастный, даже какъ будто постарѣвшій человѣкъ.
   -- Немыслимо намъ жить вмѣстѣ!..-- сказалъ Аристархъ глухимъ голосомъ, въ которомъ звучало отчаяніе.-- Немыслимо потому, что я ей не пара!
   Дульскій молчалъ, чувствуя, что надо дать пріятелю высказаться.
   -- Вѣдь я и она -- небо и земля! Я -- полуграмотный, мелкій чиновникъ, не прошедшій четырехъ классовъ гимназіи. Она -- ученая, будущій докторъ. Пока ея нѣтъ, мнѣ кажется, что все это ерунда, что такихъ союзовъ, какъ нашъ, много. Я убѣждаю себя, что во мнѣ говоритъ только глупое, подчасъ пьяное самолюбіе. Въ такія минуты я готовъ бѣжать къ ней, поступить въ столицѣ на первое подвернувшееся мѣсто, согласенъ подметать улицы, чистить прохожимъ сапоги!.. Но стоитъ ей пріѣхать и... для меня начинается каторга!
   -- Въ чемъ же дѣло?
   -- Постой! Я тебѣ объясню! Скажетъ Аня, напримѣръ, какую-нибудь фразу, сдѣлаетъ какой-нибудь жестъ. Что, кажется, въ этомъ страшнаго? А я вижу, что ни этой фразы, ни этого жеста мнѣ не сказать и не сдѣлать... Жена гораздо умнѣе меня и образованнѣе! И мнѣ это больно, и я страдаю! Или начнемъ читать какую-нибудь книгу. Читаетъ всегда она, а я слушаю. И мнѣ начинаетъ казаться, что все, что въ этой книгѣ написано, укладывается въ ея головѣ какъ-то иначе, что она тоньше чувствуетъ, видитъ между строкъ то, чего я не вижу. И опять я страдаю!
   Подпоручикъ слушалъ внимательно, крутя лѣвый усъ.
   -- Въ этомъ-то вся и драма, что Аня неизмѣримо выше меня и каждую секунду, безсознательно, даетъ мнѣ это чувствовать!..-- продолжалъ Аристархъ, и глубокая морщина легла у него между бровями.-- Возьмемъ хотя бы ея духовный міръ и мой. Я -- мѣщанинъ не только по рожденію, но и по духу... Она -- дворянка по рожденію и орлица по стремленіямъ! Она читаетъ умныя книжки, бѣгаетъ тамъ, въ Москвѣ, на сходки, говоритъ рѣчи. И я пробовалъ читать эти книжки. Изъ-за нея самъ, кажется, готовъ бы сдѣлаться хоть революціонеромъ! Но у меня ничего не вышло. Глупъ ли я очень, недостаточно ли образованъ,-- я ужъ не знаю! Не интересуетъ меня все это.
   Тоска была написана на лицѣ Аристарха.
   -- Ну, для этого-то не надо образованія...-- сказалъ Дульскій,-- достаточно вдуматься, такъ сказать, въ нѣкоторыя стороны жизни...
   -- Вотъ видишь! Ты говоришь: вдуматься. А для меня эти книжки -- абракадабра! Читаю и ничего понять не могу. И скучно такъ, что зѣвать хочется!
   Онъ посмотрѣлъ опять на письмо и опустилъ голову.
   -- Когда теперь свидимся, Богъ вѣсть! А, можетъ, и не свидимся!
   Дульскій удивился.
   -- Почему?
   -- А чертъ знаетъ, что съ нами черезъ мѣсяцъ будетъ? Придутъ японцы, разгромятъ весь городъ, можетъ быть, шальнымъ снарядомъ убьютъ!.. А то отъ тифа околѣешь или отъ другой какой пакости.
   Въ передней задребезжалъ звонокъ. Аристархъ всталъ и пошелъ открыть двери.
   Черезъ полчаса началась попойка, столъ уставили напитками, закусками, и Аристархъ въ этотъ вечеръ много пилъ, былъ забавенъ и веселъ, острилъ и дурачился.
   

IV.

   "Миссури" вышелъ въ Японское море при сильномъ юго-восточномъ штормѣ.
   Транспортъ былъ сильно нагруженъ, и потому его особенно не качало, за то зарывался онъ въ волны чудовищно и плохо слушалъ руля. Теперь, на ходу, Караевъ все болѣе убѣждался, что Аристархъ былъ правъ въ своей характеристикѣ "Миссури"... Гнилая посудина!
   Прапорщикъ стоялъ на мостикѣ, и прислушивался къ работѣ машины,-- неровной, съ перебоями.
   -- Нечего сказать: пароходикъ!..-- иронически сказалъ рядомъ стоявшій Губинъ и нахмурился.-- Недалеко мы уйдемъ на немъ... ахъ, недалеко!
   И, какъ бы въ подтвержденіе словъ командира, за кормой раздался трескъ, и носъ транспорта вдругъ покатился въ правую сторону.
   На корму пробѣжалъ боцманъ...
   -- Что случилось?..-- крикнулъ ему съ мостика Губинъ.
   -- Штуртроссъ {Система цѣпей, приводящая въ движеніе рулевое колесо.} лопнулъ!..-- донеслось съ кормы.
   Губинъ съ Караевымъ побѣжали сами на корму. На палубѣ валялись обрывки рулевой цѣпи... Перевели временно рулевыхъ на кормовой штурвалъ {Рулевое колесо.}, привели транспортъ на курсъ и стали исправлять поврежденіе. Но звенья настолько проржавѣли, что исправить штуртроссъ оказалось невозможнымъ. Пришлось импровизировать штуртроссъ изъ талей {Снасть съ блоками.}.
   Лейтенантъ Литавкинъ не вышелъ изъ своей каюты ни къ завтраку, ни къ обѣду. Посланному за нимъ вѣстовому онъ отвѣтилъ, что ѣсть совсѣмъ не хочетъ и, желаетъ выспаться, такъ какъ ужасно усталъ. Въ каютъ-компаніи поняли, что начальникъ экспедиціи укачался и оставили его въ покоѣ.
   Вечеромъ онъ вышелъ на палубу желтый, съ провалившимися глазами, весь осунувшійся. Около машиннаго люка стояли всѣ офицеры. Литавкинъ поздоровался, посмотрѣлъ на бушующія кругомъ волны и дѣланно-равнодушнымъ тономъ, замѣтилъ:
   -- Кажется, погода не особенно того... хогошая!
   -- Да нѣтъ, ничего себѣ!..-- отвѣтилъ Губинъ, улыбаясь.-- А васъ, кажется, немного укачало?..-- заботливо спросилъ онъ.
   Видно было, что вопросъ этотъ пришелся не по душѣ лейтенанту. Но онъ зналъ, что отрицательно отвѣтить нельзя -- все равно не повѣрятъ,-- и, краснѣя, сознался:
   -- Немного, да! Никогда ганьше не укачивался -- и вдругъ!..
   -- А вы давно послѣдній разъ выходили въ море?..-- спросилъ Губинъ.
   Литавкинъ подумалъ.
   -- Погядочно! Около двухъ лѣтъ.
   -- Гдѣ же вы все это время были?
   Ему, старому моряку, былъ непонятенъ морякъ, два года не выходившій въ море, и нѣчто вродѣ презрѣнія мелькнуло во взорѣ командира, скользнувшемъ по фигурѣ лейтенанта.
   А тотъ добродушно отвѣтилъ:
   -- Гдѣ я былъ? Да на бегегу!.. Адъютантомъ пги главномъ штабѣ!
   Заговорили о походѣ.
   -- Мы, газумѣется, за этотъ походъ всѣ получимъ Геоггія!..-- сказалъ лейтенантъ тономъ, не допускавшимъ сомнѣній. И при этомъ окинулъ всѣхъ благожелательнымъ, добродушнымъ взглядомъ.
   Вечеромъ Литавкинъ пришелъ въ каютъ-компанію къ ужину и дѣлалъ видъ, что ѣстъ, но на самомъ дѣлѣ только ковырялъ вилкой. И вдругъ поблѣднѣлъ, растерянно посмотрѣлъ на сидящихъ и бомбой вылетѣлъ въ свою каюту...
   Ночь прошла благополучно. Вахта Караева была съ четырехъ и до восьми утра. Прапорщикъ вышелъ на мостикъ, надѣвъ сверхъ теплаго пальто еще барнаульскій тулупъ, купленный во Владивостокѣ, передъ походомъ.
   Вѣтеръ былъ "по носу",-- холодный, порывистый, несущій брызги не то дождя со снѣгомъ, не то заледенѣвшей морской воды.
   Впереди было темно, какъ въ могилѣ. Караевъ, по привычкѣ, взялъ было бинокль и сталъ смотрѣть на темный горизонтъ, но рѣшилъ, что напрасно только морозитъ себѣ руки: надъ моремъ лежала пустая тьма, опасности столкнуться съ кѣмъ-нибудь не предвидѣлось.
   А вѣтеръ бушевалъ, тоскливо вылъ въ снастяхъ и въ вантахъ {Снасти, поддерживающія мачту.}. Когда Караевъ нечаянно распахивалъ тулупъ,-- вѣтеръ забирался въ открытое мѣсто, стараясь уязвить холодомъ, сыростью и дыханіемъ зимней ночи... Луны совершенно не было, и транспортъ шелъ навстрѣчу плотной загадочной мглѣ...
   За спиной Караева, въ штурвальной рубкѣ {Помѣщеніе, въ которомъ находится рулевой.} монотонно скрипѣло рулевое колесо, и вахтенный рулевой тоскливо всматривался въ балансирующую въ нактоузѣ {Деревянная тумба для компаса.} компасную картушку.
   Караевъ нѣсколько разъ оглядывался на рулевого. "О чемъ думаетъ этотъ матросъ, вотъ сейчасъ, сію минуту? Вѣроятно о семьѣ, если только она у него есть... О родной деревнѣ"...
   Мысли его тоже невольно перенеслись на югъ Россіи, въ небольшой приморскій городокъ... Отца у него не было,-- умеръ лѣтъ пять назадъ,-- а мать-старуха живетъ съ двумя его сестрами въ небольшомъ собственномъ домикѣ. Мать получаетъ пенсію, а сестры учительствуютъ. Въ домикѣ такъ хорошо, уютно... Караеву стало грустно. Понесся мыслями дальше... Всего два квартала отъ нихъ -- другой домикъ, но уже въ два этажа, съ лѣпной штукатуркой на фасадѣ. И во второмъ этажѣ "ея" окно... Она тоже учительница, -- подруга его сестеръ.
   Караевъ зажмурилъ глаза. Теплый тулупъ и поздній часъ нагоняли на него дремоту. А мечты, далекія, какъ этотъ сонъ, который стучался сейчасъ ему въ глаза, заставили прапорщика прислониться къ рулевой рубкѣ и плотнѣе сомкнуть вѣки...
   Но онъ быстро открылъ ихъ, встряхнулся и зашагалъ по мостику, тревожно всматриваясь въ темную, какъ чернила, жуткую даль... Что тамъ?.. Море? Мгла? Ночь?.. Его будущее?..
   Транспортъ покачивался и тяжело шелъ впередъ...
   

V.

   Прошли еще сутки.
   Штормъ утихъ, и только зыбь все еще не могла успокоиться и ходила сердитыми, лохматыми валами...
   Пересталъ зарываться въ волны и "Миссури" и шелъ теперь ровно, плавно поднимаясь на гребни сѣдыхъ валовъ.
   Перемѣна погоды сейчасъ же сказалась и на лейтенантѣ. Онъ и къ завтраку, и къ обѣду выходилъ чистенькій, въ безукоризненно шитой тужуркѣ. Въ тонкости похода лейтенантъ, повидимому, не намѣренъ былъ вмѣшиваться. По крайней мѣрѣ, онъ это далъ понять Губину:
   -- Вѣдь я, дгугъ мой, тутъ для мебели!..-- откровенно сознался онъ.-- Мнѣ нужно только заработать Геоггія!..
   Часовъ около восьми вечера, когда команда уже окончила судовыя работы и находилась на нижней палубѣ,-- въ машинномъ отдѣленіи что-то произошло...
   Машина остановилась.
   Офицеры выбѣжали на палубу, а навстрѣчу имъ изъ машиннаго люка валилъ клубами паръ...
   Мелькнуло у всѣхъ, что взорвало или цилиндры, или одинъ изъ котловъ. Но, когда изъ машиннаго отдѣленія выскочилъ блѣдный и перепуганный механикъ,-- оказалось, что лопнула главная паровая магистраль... На счастье, въ машинномъ отдѣленіи въ эту минуту никого не было.
   -- Но какъ вы сами-то остались цѣлы?..-- спросилъ командиръ.
   Котовъ развелъ руками.
   -- Счастье! Я какъ разъ находился въ сторонѣ, около главнаго парового винтиля. И, прямо инстинктивно, закрылъ его!
   Временно поставили паруса и стали исправлять магистраль. Черезъ часъ машину опять пустили въ ходъ, но Котовъ заявилъ въ каютъ-компаніи:
   -- Магистраль исправлена, но предупреждаю: не на долго! Первый штормъ,-- и она можетъ лопнуть такъ, что и мы всѣ сваримся въ машинѣ, и транспортъ больше не тронется съ мѣста!
   Начали обсуждать: что дѣлать? Возвращеніе во Владивостокъ никому не улыбалось. Сидѣли долго, нахмурившись, предлагая различные проекты. И только проектъ, внесенный Котовымъ, былъ пріемлемъ: зайти на Сахалинъ, въ Постъ Корсаковскій.
   -- Мы все равно пойдемъ Лаперузовымъ проливомъ...-- сказалъ механикъ.-- До Корсаковсквго, слѣдовательно, недалеко. Ну, потеряемъ недѣлю, эка важность! По крайней мѣрѣ исправимся и пополнимъ запасъ угля!
   -- А вы увѣрены, что въ Корсаковскомъ можно исправиться?..-- спросилъ командиръ.
   -- Не сомнѣваюсь! Тамъ еще существуетъ каторжная тюрьма, и при ней есть механическія мастерскія.
   Заговорили о Корсаковскомъ. Вспомнили, что спасавшійся отъ японцевъ крейсеръ "Новикъ" зашелъ въ Корсаковскій и тамъ затопился. Рѣшили, что, въ крайнемъ случаѣ, можно съ крейсера взять новую магистраль, и по немногу пришли къ заключенію, что зайти въ Корсаковскій необходимо.
   Только одинъ Караевъ нерѣшительно спросилъ:
   -- А какъ же... Артуръ?
   -- Чегтъ съ нимъ, съ Агтугомъ!..-- вскричалъ лейтенантъ.-- Не умгетъ! Гораздо хуже, если насъ пагомъ свагитъ!..
   Но все-таки подумали и надъ вопросомъ, поднятымъ Караевымъ, и въ концѣ-концовъ рѣшили, что за потерянную недѣлю съ Артуромъ ничего не случится.
   Ночью открылись берега Сахалина. Высокой, плоской стѣной выступили они на разсвѣтѣ, убѣгая въ туманную даль.!. И казалось, что транспортъ идетъ навстрѣчу гигантскому таинственному гробу, скучающему среди неба и воды,-- до того мраченъ былъ видъ острова.
   И, по мѣрѣ того, какъ Сахалинъ приближался,-- непривѣтливый, хмурый въ своемъ одиночествѣ,-- у всѣхъ, кто смотрѣлъ на него, сжималось въ тоскѣ сердце, и жизнь казалась сплошнымъ страданіемъ.
   Караевъ стоялъ на мостикѣ и разсматривалъ въ бинокль близкій уже островъ. "Такъ вотъ онъ каковъ, этотъ островъ страданій, цѣпей и бритыхъ головъ,-- думалъ молодой человѣкъ,-- Сколько загубленныхъ жизней носила его земля, сколько похоронила надеждъ".
   Въ полдень проходили Лаперузовымъ проливомъ. Прошли мимо Крильонскаго маяка, бездѣйствовавшаго по случаю войны. На маякѣ жили только смотритель и телеграфистъ, и бѣлая высокая башня маяка торчала, какъ указательный палецъ, грозящій сѣрому, въ обрывкахъ, небу...
   Къ вечеру повернули въ заливъ Анива, гдѣ находился Постъ Корсаковскій. Въ заливѣ встрѣтили ледъ, и "Миссури" долго шелъ среднимъ ходомъ, боясь пропороться о льдины.
   На мѣсто пришли ночью, но войти въ бухту побоялись, не зная, есть ли въ ней минное загражденіе на случай прихода японцевъ. Встали за мысомъ на якорь, переночевали и лишь на разсвѣтѣ вошли въ бухту.
   На мостикъ вышли всѣ офицеры. Литавкинъ смотрѣлъ въ бинокль на открывающійся городъ и вдругъ воскликнулъ:
   -- Огудія!.. ей-Богу огудія!
   Губинъ схватилъ подзорную трубу.
   -- Гдѣ вы ихъ видите?
   -- На бегегу!
   Дѣйствительно, съ одного мыска какъ будто выглядывала батарея.
   -- Поднимите военный флагъ...-- крикнулъ командиръ.-- Могутъ принять насъ за японцевъ и стрѣлять начнутъ.
   На флагштокѣ взвился андреевскій флагъ, и на мачтахъ зашелестѣли военные вымпела... И сейчасъ же всѣ увидѣли, какъ отъ берега отвалила шлюпка, направляясь къ транспорту.
   "Миссури" убавилъ ходъ и сталъ выжидать. Шлюпка подошла. Въ ней сидѣли два офицера и шесть матросовъ. Одинъ офицеръ былъ армейскій, уже немолодой, съ погонами полковника, нашитыми на романовскій полушубокъ. Черезъ плечо шла портупея съ шашкой казацкаго образца, а сбоку торчалъ кобуръ револьвера. Полковникъ сидѣлъ на рулѣ и махалъ платкомъ. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ молодой мичманъ, все время смотрѣвшій въ бинокль на транспортъ.
   Спустили трапъ, и сидѣвшіе въ шлюпкѣ поднялись на палубу. Полковникъ отрекомендовался исполняющимъ обязанности корсаковскаго коменданта, а мичманъ -- охраняющимъ имущество затопленнаго "Новика", команда котораго, во главѣ съ командиромъ, три дня назадъ, переправившись въ Николаевскъ, пѣшкомъ пошла во Владивостокъ.
   -- А гдѣ "Новикъ"?..-- спросилъ Губинъ.
   Мичманъ перегнулся за бортъ и указалъ на двѣ черныхъ точки, выглядывавшія изъ воды.
   -- Вонъ онъ, ближе къ берегу!... Теперь приливъ, и потому крейсеръ почти весь покрытъ водой. Въ обыкновенное же время видна часть его корпуса и вся палуба.
   Мичманъ говорилъ, а Караевъ искалъ въ его глазахъ отраженіе тоски. Но глаза мичмана смотрѣли весело, и говорилъ онъ такъ, будто съ крейсеромъ ничего не случилось.
   -- А вѣдь мы васъ сначала за японцевъ приняли!..-- улыбнулся мичманъ:-- и не подними вы флагъ еще одну минуту,-- мы бы васъ разстрѣляли!-- Онъ разсказалъ, что съ "Новика" сняты всѣ орудія, которыми и вооруженъ берегъ Корсаковскаго.
   Пошли всѣ въ каютъ-компанію, а затѣмъ Литавкинъ съ Губинымъ одѣлись и уѣхали съ корсаковцами на берегъ, съ визитомъ къ начальнику округа. Вернулись они съ берега поздно. По ихъ словамъ, ихъ встрѣтили криками "Ура".
   -- Этакій востоггъ...-- увлекался лейтенантъ.-- Меня даже качали, ей Богу!
   На разсвѣтѣ транспортъ подошелъ къ берегу, къ борту его подвели угольную баржу, и на транспортъ вошли грузчики-каторжники. Одѣты они были въ сѣрыя куртки, такіе же штаны, а на головѣ у нихъ были маленькія, сѣрыя шапочки.
   Караевъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на каторжниковъ. Онъ привыкъ видѣть ихъ въ другой обстановкѣ, закованными въ цѣпи, окруженными хмурыми конвойными... Но тѣ были мрачные, съ печатью проклятія на лицахъ, эти же -- обыкновенные люди, съ обыденными лицами.
   Нѣкоторые каторжники съ любопытствомъ осматривали транспортъ. Ходили кучками по палубѣ, заглядывая въ офицерскія помѣщенія и въ нижнюю палубу. Одного изъ нихъ Караевъ остановилъ.
   -- Скажите: вы давно въ Корсаковскомъ?
   Каторжникъ прищурилъ сѣрые, улыбающіеся глаза.
   -- Двѣнадцатый годъ пошелъ.
   Онъ попросилъ у Караева папиросу, характерно сплющилъ мундштукъ и сталъ курить, мечтательно пуская колечки дыма.
   -- Незамѣтно время прошло, ваше благородіе!..-- сказалъ онъ, послѣ паузы.-- Сначала было тяжело, а потомъ полегчало!
   Караеву ужасно хотѣлось задать ему одинъ вопросъ, но онъ не рѣшался.
   -- Осудили на безсрочную. А потомъ, стало быть, манифесты разные пошли. Скинули! Опять же, былъ признанъ хорошаго поведенія! Такъ и отбылъ десять съ чѣмъ-то лѣтъ! А теперича я какъ бы на поселеніи.
   -- А за что васъ осудили?..-- рѣшился, наконецъ, спросить Караевъ.
   Каторжникъ лукаво подмигнулъ лѣвымъ глазомъ, но подумалъ и отвѣтилъ съ ясней улыбкой:
   -- Семью прирѣзалъ! Да оно бы, можетъ, и ничего... шестью, а то десятью годами бы ограничилось. Да я, вишь, ребеночка годовалаго тоже прикончилъ... Ну, безсрочную и дали!
   Онъ говорилъ это спокойнымъ тономъ, ясно улыбались его сѣрые глаза... Караеву въ первую минуту показалось, что надъ нимъ издѣваются, но онъ вглядѣлся въ лицо каторжника и отошелъ съ непріятнымъ чувствомъ.
   На транспортъ начали пріѣзжать гости. Были тутъ чиновники, дамы, офицеры, торговый народъ и даже туземцы-айны. И все это расхаживало по палубѣ съ такимъ видомъ, будто пришли смотрѣть на диковинку, упавшую съ неба.
   Многіе просили "на время" табаку, мыла, какихъ-нибудь консервовъ. Сначала съ ними дѣлились всѣмъ, но потомъ командиру это надоѣло, и онъ распорядился очистить транспортъ отъ публики.
   На другой день, вечеромъ, всѣ офицеры "Миссури" -- за исключеніемъ вахтеннаго -- поѣхали на обѣдъ къ начальнику округа. Еще со шлюпки они замѣтили цѣлую толпу корсаковцевъ, усѣявшую берегъ. Многіе стояли съ факелами въ рукахъ, и огненные языки, идущіе отъ горящей смолы, придавали всей картинѣ фантастическій видъ.
   Начальникъ округа жилъ недалеко отъ берега, въ двухъэтажномъ домѣ. Оркестръ изъ каторжниковъ грянулъ прибывшимъ встрѣчный тушъ и игралъ во время обѣда. Столовая была большая, отдѣланная въ русскомъ стилѣ. Винъ и закусокъ оказалось такое изобиліе, что не вѣрилось, что находишься на Сахалинѣ,-- вдали отъ всякой "культуры".
   За большимъ длиннымъ столомъ усѣлось человѣкъ тридцать. Начальникъ округа, его чиновники и офицеры гарнизона были въ полной парадной фирмѣ, при орденахъ. Тутъ же сидѣли ихъ жены, сестры и дочери. Дамы были въ какихъ-то вычурныхъ, допотопной моды, платьяхъ, нѣкоторыя сильно декольтированы и подкрашены.
   Литавкинъ смотрѣлъ на это дамское общество почти съ испугомъ. Начался обѣдъ. Корсаковцевъ гости вначалѣ видимо стѣсняли, но, когда выпили, развязались языки, покраснѣли лица. Дамы не отставали отъ мужчинъ и пили не меньше.
   За шампанскимъ говорились рѣчи, предлагались тосты. Пили за флотъ, за армію, за начальника округа, за гостей и всѣхъ присутствующихъ.
   Подъ конецъ обѣда между аборигенами то и дѣло стали вспыхивать ссоры, личные счеты. Нѣкоторыя дамы перессорились и наговорили другъ другу довольно непріятныхъ вещей... Мужчины пикировались, упрекали другъ друга во взяточничествѣ... Вечеръ грозилъ окончиться скандаломъ, но начальникъ округа пригласилъ всѣхъ въ гостиную; ссоры сразу прекратились, и недавніе враги, какъ ни въ чемъ не бывало, разбрелись кучками по другимъ комнатамъ.
   Въ гостинной былъ сервированъ кофе, и приготовлено нѣсколько карточныхъ столовъ.
   Караевъ не игралъ въ карты. Онъ подсѣлъ къ какому-то благообразному, пожилому штатскому. Оказалось, что штатскій долго жилъ въ Петербургѣ, гдѣ кончилъ технологическій институтъ. Онъ разговаривалъ съ Караевымъ, а самъ въ это время рисовалъ что-то на листѣ почтовой бумаги и вдругъ протянулъ листокъ Караеву... На немъ поразительно была нарисована карандашемъ... трехрублевка.
   -- Что это?..-- спросилъ, не вѣря своимъ глазамъ, прапорщикъ.
   -- А это вамъ на память!..
   Караевъ началъ разсматривать рисунокъ.
   -- Вы замѣчательно рисуете кредитки...-- сказалъ онъ, помолчавъ.
   И добавилъ смущенно:
   -- Вы даже можете ихъ... поддѣлывать, ей Богу!..
   -- Я и поддѣлывалъ!..-- скромно опустилъ глаза штатскій и вздохнулъ.-- За это и былъ сосланъ на каторгу!
   Караевъ сдѣлалъ большіе глаза и ужасно растерялся, не зная: уйти ему отъ страннаго собесѣдника или продолжать разговоръ. Наступила большая, неловкая пауза. Штатскій грустно улыбнулся и сказалъ вполголоса:
   -- Васъ испугало то, что я вамъ сказалъ? Но вѣдь такіе, какъ я, здѣсь явленіе обычное! Мы, интеллигенты, попадая сюда за какія-нибудь преступленія, отбываемъ свой срокъ, а потомъ служимъ... конечно, по вольному найму.
   Вечеръ закончился танцами. Танцы были какіе-то странные; Литавкинъ корчился на стулѣ, махалъ рукой и говорилъ стоявшему около него Караеву:
   -- Ой, ой... дгугъ мой... пгистгѣлите меня скогѣй!.. Гади Бога пгистгѣлите!..
   Разошлись на разсвѣтѣ.
   Караевъ ѣхалъ на транспортъ съ страннымъ чувствомъ. Онъ былъ совершенно оглушенъ этимъ вечеромъ, послѣ котораго у него осталось впечатлѣніе, какъ отъ какого-то шабаша. Не нравились ему и громкія фразы объ ихъ походѣ, произносимыя за столомъ. Въ нихъ было столько бахвальства, что даже не сомнѣвавшійся въ успѣхѣ лейтенантъ Литавкинъ нашелъ ихъ "преждевременными". Вообще корсаковцы произвели на офицеровъ транспорта впечатлѣніе тягостное. Было видно, что вся жизнь здѣсь, на этомъ далекомъ островѣ, въ суровой обстановкѣ дикой природы и тюремъ,-- мельчаетъ, тускнѣетъ, сводится къ пьянству, мелкимъ интригамъ и сплетнямъ, къ мѣщанскому взаимному озлобленію и непригляднымъ сѣрымъ буднямъ.
   Транспортъ простоялъ въ Корсаковскомъ больше недѣли; офицеры ежедневно съѣзжали на берегъ, участвуя то на одномъ, то на другомъ обѣдѣ. Катались на собакахъ, ѣздили на медвѣжью охоту.
   И только одинъ Караевъ просиживалъ на транспортѣ. Днемъ онъ выходилъ на палубу и смотрѣлъ въ бинокль на остатки "Новика", торчавшіе изъ воды. Во время отлива уходящая вода обнажала корпусъ крейсера, лежавшаго на одномъ боку. И казалось Караеву, что это, лежитъ сраженный предательской рукой, богатырь,-- лежитъ, закованный въ броню, устремивъ печальный взоръ въ несправедливое небо... Ночью же, когда выглядывала луна и звѣзды свѣ тили особенно ярко,-- тихій, бѣлый свѣтъ сползалъ на затопленный крейсеръ и цѣловалъ холодныя стальныя плиты послѣднимъ, прощальнымъ поцѣлуемъ...
   Тогда Караеву казалось, что отъ воды поднимается длинная бѣлая тѣнь и бродитъ, тоскуя, по бухтѣ, ища кого-то...
   Въ концѣ недѣли "Миссури" исправилъ магистраль и снялся въ море, провожаемый криками корсаковцевъ и салютомъ изъ орудій...
   

VI.

   Прошло Рождество,-- наступилъ январь. Въ порту уже знали о паденіи Портъ-Артура, но о "Миссури" въ газетахъ ничего не упоминалось. И многіе рѣшили, что транспортъ или захваченъ японцами, или же погибъ въ пути, натолкнувшись на подводную мину.
   Такъ думалъ и кружокъ Аристарха. Особенно жалѣли Караева.
   -- Чертъ съ нимъ, съ транспортомъ...-- говорилъ Аристархъ.-- А вотъ Караева жалко, славный былъ парень! Говорилъ я ему тогда, чтобы онъ не ходилъ въ этотъ походъ,-- не послушался!
   Въ серединѣ января Федоровъ, придя на службу, услышалъ новость: "Миссури" вернулся и стоитъ у острова Аскольда, ожидая пріѣзда командующаго флотомъ.
   -- Да не можетъ быть!...-- вскричалъ обрадованный Аристархъ.-- И это не басня?
   Ему показали телефонограмму съ "Аскольда". Въ ней говорилось, что "Миссури" вечеромъ придетъ въ бухту.
   На другой день транспортъ уже стоялъ въ бухтѣ. Пришелъ онъ изъ похода весь обледенѣвшій, съ поцарапаннымъ корпусомъ и погнутой носовой частью. И такой онъ былъ жалкій и пришибленный на видъ, что подъѣхавшему къ нему Аристарху сдѣлалось жутко...
   Въ каютъ-компаніи было много народу. Налицо было все портовое начальство; много офицеровъ съ другихъ судовъ. Всѣ интересовались походомъ, но офицеры "Миссури" на всѣ разспросы отвѣчали уклончиво.
   Караевъ увелъ Аристарха въ свою каюту.
   -- Ты, голубчикъ, не спрашивай меня при другихъ о походѣ! Неудобно при всѣхъ отвѣчать. Вечеромъ я приду и все вамъ разскажу.
   Въ этотъ вечеръ у Аристарха собралось много гостей. Всѣ съ нетерпѣніемъ ждали Караева и, когда онъ пришелъ, закидали его вопросами.
   Начавъ съ выхода изъ Владивостока, съ поломки паровой магистрали въ Японскомъ морѣ, Караевъ описалъ слушателямъ стоянку въ Корсаковскомъ и послѣдующій путь.
   Выйдя изъ Керсаковскаго, "Миссури" долго пробивался во льду въ заливѣ Анива и прошелъ Курильскими островами, на виду у японскаго маяка Пико, въ Тихій океанъ.
   -- Жутко было проходить мимо этого маяка...-- разсказывалъ Караевъ -- чувствовалось, что вступаешь въ непріятельскую территорію... Проливъ Пико прошли благополучно и вышли въ океанъ при жестокомъ сѣверо-восточномъ штормѣ. Продолжался онъ около недѣли. Первые дни экипажу "Миссури" казалось, что часы его сочтены: транспортъ поминутно ложился на бокъ, трещалъ по всѣмъ швамъ, и были минуты, когда слѣдующая волна грозила переломить его на-двое. Цѣлую недѣлю жили впроголодь: на кухнѣ нельзя было развести огня,-- его сейчасъ же заливало волнами, перекидывавшимися черезъ палубу. Голодные, холодные, измученные моряки проклинали и транспортъ, и себя... По цѣлымъ суткамъ Губинъ съ Караевымъ выстаивали на мостикѣ,-- стояли привязанными къ периламъ его и, когда смѣняли другъ друга, шли, шатаясь, въ свои каюты, не раздѣваясь бросались на койки и спали тревожно, готовые при первомъ зовѣ бѣжать наверхъ.
   -- А какъ чувствовалъ себя вашъ лейтенантъ?..-- спросилъ Аристархъ.
   Караевъ добродушно улыбнулся.
   -- Ему что!.. Онъ пролежалъ всю эту недѣлю безъ заднихъ ногъ.
   Когда штормъ утихъ, и получилась возможность оріентироваться,-- опредѣлили свое мѣсто на картѣ и пришли въ ужасъ: "Миссури" за шесть сутокъ прошелъ всего полтораста миль, дѣлая въ часъ одну милю съ небольшимъ... Собрали совѣтъ. До Артура было еще минимумъ двѣ тысячи миль, принимая во вниманіе, что придется обогнуть всю Японію. Вычислили, что на такой путь не хватитъ угля, но твердо рѣшили продолжать походъ, надѣясь на попутный вѣтеръ. Шли безъ приключеній еще сутокъ двое. И вдругъ въ машинѣ выдуло у одного котла пробки... На новомъ совѣтѣ единогласно рѣшили, что продолжать походъ немыслимо. Обидно было повертывать назадъ, но другого выхода не было. Пришлось опять заходить въ Корсаковскій, пополнить запасъ угля.
   -- Это былъ номеръ, я вамъ скажу, когда мы опять появились въ Корсаковскомъ...-- воскликнулъ Караевъ.-- На этотъ разъ никто уже насъ не встрѣчалъ; мы сами поѣхали на берегъ. И тутъ-то мы узнали о паденіи Артура.
   На лицѣ Караева выступили красныя пятна, и голосъ его пресѣкся. Будто началъ разсказывать про скверный сонъ, вспоминать о которомъ не хотѣлось.
   -- Меня это извѣстіе ошеломило... Потемнѣло въ глазахъ, подкосились ноги; чуть не упалъ. А когда пришелъ въ себя,-- стало ужасно обидно за транспортъ... За всю Россію... за себя самого!
   Наступила большая, тяжелая пауза. Висячая лампа надъ столомъ бросала желтые лучи на лица слушателей, молчаливыхъ, понурившихъ головы. И у всѣхъ стало скорбно на душѣ: будто только что вынесли изъ комнаты дорогого покойника... Недавнее горе, разсосавшееся отъ времени въ будничныхъ заботахъ, всколыхнулось и поднялось изъ глубины души, какъ поднимается темная муть со дна потревоженнаго пруда... Чувствовалось, что спаяны сейчасъ эти люди одной общей обидой... Понялъ это разсказчикъ и рѣшилъ заговорить о другомъ.
   -- А вы думали, что мы погибли?..-- спросилъ онъ Аристарха, закуривая папиросу.
   -- Да! Или что васъ поймали японцы!
   -- Японцы-то насъ ловили, но только не поймали!
   Онъ разсказалъ, что, когда "Миссури" вышелъ изъ Корсаковскаго, чтобы идти во Владивостокъ, на параллели Крильонскаго маяка съ транспорта замѣтили японцевъ.
   -- Было это ночью. Шли мы, какъ у насъ говорятъ, изъ неба, сплошь покрытаго тучами, шли, конечно, безъ огней, на звѣздное небо. Горизонтъ былъ виденъ прекрасно, но насъ не было видно. И вдругъ замѣтили какіе-то огоньки... То вспыхиваютъ, то гаснутъ... Приглядѣлись: сигнализація. А такъ какъ мы ее не поняли, значитъ, не наша, а японская. Повернули назадъ и шли такъ часа два, потомъ пошли опять къ югу. Ничего не видно. Рѣшили идти на проломъ. Идемъ еще часа два,-- никого!.. Такъ и улизнули.
   -- Можетъ быть, вамъ это показалось?..-- спросилъ кто-то.
   -- Мы сами такъ думали, но командующій флотомъ разсказалъ намъ вчера, что онъ получилъ изъ Корсаковскаго телеграмму: "Миссури" вышелъ во Владивостокъ". А черезъ часъ пришла вторая телеграмма съ Крильонскаго маяка: "на горизонтѣ -- пять японскихъ миноносцевъ".
   Слушали разсказчика съ напряженнымъ вниманіемъ, совершенно забывъ, что на столѣ ждутъ закуски и напитки. Объ этомъ вспомнилъ Аристархъ. Онъ поднялся и направился къ столу, кинувъ сидящимъ:
   -- Идите-ка, хлопцы, сюда!.. Соловья баснями не кормятъ! Выпьемъ и поздравимъ героя съ возвращеніемъ!
   Въ голосѣ Федорова прозвучала иронія, но Караевъ понялъ, что она не по его адресу.
   Садясь за столъ, Караевъ сказалъ серьезно, какъ бы оправдывая себя въ собственныхъ глазахъ:
   -- Мы сдѣлали все, что отъ насъ зависѣло! Мы полтора мѣсяца голодали, не спали ночи, готовы были каждую минуту отдать свою жизнь. Намъ не удалось добиться цѣли...-- онъ развелъ руками,-- не наша вина!
   Заходили рюмки и стаканы; заработали ножи и вилки... И вдругъ Караевъ застучалъ ножемъ по тарелкѣ:
   -- Постойте!.. постойте!.. главнаго-то я и не разсказалъ! Когда мы второй разъ пришли въ Корсаковскій, сахалинскій губернаторъ просилъ по телеграфу командующаго флотомъ разрѣшенія взять съ "Миссури" пулеметы. Адмиралъ разрѣшилъ. Мы открыли трюма и вынули всѣ пулеметы. Но къ нимъ, какъ вамъ извѣстно, полагаются ленты съ гнѣздами для пуль. Всѣхъ пулеметовъ было у насъ штукъ двадцать, а лентъ -- болѣе ста. И сложены онѣ были въ спеціальные окованные ящики. Раскрыли мы эти ящики... ни одной ленты.
   Караевъ остановился и посмотрѣлъ на слушателей. У нѣкоторыхъ на лицахъ было написано изумленіе; другіе ехидно улыбались.
   Аристархъ сидѣлъ, нахмурившись, и барабанилъ пальцами по столу.
   -- Пустые ящики были?..-- сквозь зубы спросилъ онъ.
   -- Зачѣмъ пустые! А! Не хочется и разсказывать!.. Давайте пить!..
   Слушатели переглянулись... Ни у кого не явилось желанія задать какой-нибудь вопросъ. Не хотѣлось говорить дальше на эту тему. Словно въ комнату вползло что-то отвратительное и склизкое, до чего не хотѣлось, изъ брезгливости, дотрогиваться.
   Аристархъ нахмурился еще больше, налилъ стаканъ коньяку и съ силой поставилъ его на столъ.
   -- Довольно!. Будемъ пить! Лучше сгорѣть отъ алкоголя, чѣмъ отъ стыда.
   Къ нему потянулись руки со стаканами и рюмками. И каждый хотѣлъ въ этотъ вечеръ какъ можно больше выпить, чтобы заглушить въ себѣ что-то такое, отъ чего въ безсильной ярости губы шептали проклятія...
   Много пилъ въ этотъ вечеръ и Караевъ.
   На тѣхъ, кто былъ посвященъ въ тайны нагрузки "Миссури", неожиданное возвращеніе транспорта произвело угнетающее впечатлѣніе...
   Запахло скандаломъ, "Корсаковская" исторія съ лентами дошла до командующаго флотомъ и была образована спеціальная комиссія для пріема всего груза обратно съ транспорта. Выгрузка производилась уже не такъ конспиративно, какъ нагрузка; къ ней былъ допущенъ и экипажъ "Миссури". Стоя у трапа и слѣдя за выгрузкой, Караевъ благодарилъ судьбу, не допустившую транспортъ дойти до Артура: было бы позорно доставить подобный грузъ осажденной крѣпости...
   Онъ разсказывалъ обо всемъ этомъ съ пѣной у рта... Аристархъ совѣтовалъ ему не горячиться:
   -- Скажите, какой ребенокъ!..-- иронизировалъ Федоровъ.-- Будто первый разъ слышишь... Да я тебѣ больше скажу...-- нагнулся онъ къ прапорщику.-- Когда пришли изъ Петербурга подводныя лодки...
   Аристархъ разсказывалъ, смѣялся тихимъ, нехорошимъ смѣхомъ, и злой огонекъ горѣлъ въ его глазахъ. А Караеву дѣлалось жутко. Что-то подступало къ горлу. Онъ сжималъ кулаки и не находилъ подходящихъ словъ.
   

VII.

   Продолжая бывать ежедневно у Аристарха, Караевъ сблизился съ подпоручикомъ Дульскимъ. Почему-то раньше онъ мало обращалъ на него вниманія, считалъ его пшютомъ и недалекимъ. Но теперь, приглядѣвшись къ нему, измѣнилъ о немъ мнѣніе. Сблизило ихъ и то, что Дульскій совершенно ничего не пилъ, а Караевъ послѣдніе дни пересталъ пить и, приходя къ Аристарху, чувствовалъ себя во время попойки одинокимъ и лишнимъ. Въ такія минуты онъ подсаживался къ Дульскому, и они бесѣдовали. Подпоручикъ оказался очень начитаннымъ, и его міросозерцаніе близко подходило къ взглядамъ Караева.
   На слѣдующій день Дульскій обѣдалъ у Караева на "Миссури", а вечеромъ прапорщикъ пошелъ къ Дульскому. Подпоручикъ жилъ далеко отъ центра города, занимая въ семьѣ чиновника небольшую комнату.
   Когда Караевъ вошелъ, ему показалось, что онъ зашелъ въ комнату барышни, до того все было въ ней по женски устроено и поражало чистотой. И кровать Дульскаго, съ розовымъ одѣяломъ и съ грудой подушекъ подъ кружевнымъ покрываломъ, и рѣзной деревянный туалетъ съ массой щеточекъ, флакончиковъ и бездѣлушекъ,-- все это совершенно не гармонировало съ представленіемъ о томъ, что въ этой комнатѣ живетъ офицеръ.
   Дульскій замѣтилъ, что прапорщикъ удивленъ.
   -- Васъ поражаетъ моя комната? Очень возможно, что я живу не по мужски! Но я люблю красоту во всемъ, тяготѣю къ мечтамъ, къ тихому лѣтнему вечеру съ открытымъ окошкомъ, у котораго и просиживаю иногда часами съ мандолиной.
   Мандолина висѣла тутъ же, на стѣнѣ. Дульскій снялъ ее, присѣлъ къ столу и сыгралъ неаполитанскую мелодію.
   -- Вы, можетъ быть, и поете?..-- спросилъ Караевъ.
   Подпоручикъ кивнулъ головой и, не дожидаясь просьбы, запѣлъ цыганскій романсъ. У него былъ небольшой, но чрезвычайно пріятный баритонъ. Караевъ слушалъ и все припоминалъ, гдѣ онъ слышалъ уже этотъ голосъ? И вдругъ вспомнилъ: это было въ тотъ день, когда его назначили на "Миссури"... онъ шелъ къ Федорову и слышалъ, какъ кто-то пѣлъ: "ахъ зачѣмъ эта ночь"... Тогда пѣлъ Дульскій. И сейчасъ подпоручикъ съ чувствомъ пропѣлъ что-то, задумчиво красивое, вскидывая временами на слушателя темнокаріе глаза, выразительные и нѣсколько грустные.
   -- Почему вы не учитесь пѣть?..-- спросилъ Караевъ.-- У васъ такой красивый голосъ. Можетъ быть, со временемъ пошли бы на сцену.
   Дульскій пересталъ играть.
   -- Не судьба. Думалъ раньше идти въ консерваторію, была даже возможность. Но для того, чтобы учиться, нужны деньги. А я вѣдь круглый сирота...-- вздохнулъ онъ.-- Меня воспиталъ другъ моего отца -- армейскій офицеръ, человѣкъ многосемейный и очень бѣдный. Надо было скорѣе кончать юнкерское и самому зарабатывать деньги. А я...
   Онъ замялся и добавилъ, виновато улыбаясь:
   -- Поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Зачѣмъ бередить старыя раны.
   На дворѣ бушевала метель, и гонимыя вѣтромъ снѣжинки ударялись въ окно. Казалось, что маленькія, безпомощныя существа царапаются въ стекла, прося пустить ихъ въ уютную комнату... Хотѣлось думать, что заоконная метель безсильна, что надвигающаяся ночь съ ея мракомъ и холодомъ существуетъ для другихъ, но не для тѣхъ, кто сидитъ здѣсь.
   Просидѣлъ Караевъ довольно долго и ушелъ, унося какое-то умиленіе въ душѣ.
   Спустя нѣсколько дней, вечеромъ, Караевъ встрѣтилъ Дульскаго на улицѣ.
   -- Вы, куда?..-- спросилъ онъ подпоручика.
   -- Къ одному моему сослуживцу, поручику Лаптеву. Хотите, зайдемте вмѣстѣ?
   -- Удобно ли, я вѣдь съ нимъ незнакомъ.
   -- Вотъ глупости. Я васъ представлю, какъ своего друга. Онъ будетъ очень радъ.
   И онъ взялъ Караева подъ руку.
   -- Идемте, идемте. Кстати познакомитесь съ этимъ оригиналомъ.
   Караевъ согласился, и по дорогѣ подпоручикъ разсказывалъ о Лаптевѣ много дѣйствительно интереснаго. Лаптевъ служилъ раньше въ гвардіи, но былъ переведенъ въ армію за рядъ дебошей и скандаловъ. Въ свое время онъ прожилъ два крупныхъ состоянія, но теперь, кромѣ долговъ, ничего у него не было. Остался только прежній характеръ -- вспыльчивый, не терпящій никакихъ возраженій. Лаптеву нѣсколько разъ грозилъ дисциплинарный судъ, но съ нимъ боялись связываться, и потому ему все сходило съ рукъ. Во Владивостокѣ Лаптева тоже побаивались, но тутъ негдѣ было развернуться, и Лаптевъ велъ себя нѣсколько скромнѣе, чѣмъ въ Петербургѣ.
   -- Въ общемъ онъ хорошій парень!..-- закончилъ Дульскій.-- Только со странностями, и съ нимъ нужно быть на чеку, умѣть къ нему приноровиться. Да, впрочемъ, вы сами увидите!
   Лаптевъ жилъ недалеко и занималъ меблированную квартиру въ три комнаты. Дверь отворилъ деньщикъ, молодой солдатикъ съ простоватымъ русскимъ лицомъ.
   -- Баринъ дома?..-- спросилъ Дульскій.
   -- Такъ точно, ваше благородіе!-- Онъ пропустилъ офицеровъ въ переднюю.-- Чай кушаютъ!
   Черезъ дверь доносился чей-то громкій хохотъ; были слышны голоса.
   -- У васъ есть кто-нибудь?..-- поинтересовался Дульскій, снимая пальто.
   -- Такъ точно: капитанъ Пуришевъ и подпоручикъ Соймоновъ!
   Дверь отворилась, и на порогѣ появился Лаптевъ. Это былъ высокаго роста, худощавый офицеръ, съ крупнымъ носомъ на розовомъ лицѣ и рыжими, щетинистыми усами. На видъ ему можно было дать лѣтъ тридцать пять, хотя въ дѣйствительности ему было тридцать. Небольшіе сѣрые глаза его сидѣли глубоко въ орбитахъ и смотрѣли холодно и жестко, а на губахъ, тонкихъ, какъ бумага, все время играла ироническая улыбка.
   Подойдя къ пришедшимъ, Лаптевъ подалъ руку Дульскому и вопросительно взглянулъ на Караева.
   -- Мой другъ Караевъ!..-- представилъ прапорщика Дульскій.
   -- Очень пріятно!..-- процѣдилъ Лаптевъ.-- Милости просимъ!
   Онъ круто повернулся и пошелъ впередъ. Караевъ съ Дульскимъ прошли маленькую гостиную и вошли въ столовую, гдѣ, за столомъ, сидѣло еще два офицера, тоже сослуживцы подпоручика. Тутъ же стояли три стакана, наполненныхъ желтоватой жидкостью. Сначала Караевъ было подумалъ, что это чай, но, увидя рядомъ со стаканами, на блюдцахъ куски лимона съ мелкимъ сахаромъ, догадался, что это -- коньякъ.
   -- Ганимедъ!..-- крикнулъ Лаптевъ.-- Два стакана и еще коньяку!.. Живо!..
   Вбѣжавшій деньщикъ поставилъ на столъ требуемое и хотѣлъ было уйти, но Лаптевъ его остановилъ:
   -- Погоди! Ты раньше скажи: кто ты?
   Солдатъ сталъ, какъ вкопанный, вытянувъ по швамъ руки.
   -- Я, ваше благородіе, Ханимедъ, сынъ троянскаго царя Троса, унесенный за красоту на Олимпію, гдѣ сдѣлался виночерпіемъ и любимцемъ Юпитера!
   Деньщикъ выпалилъ это, какъ изъ пушки, окаменѣвъ въ одной позѣ, безсмысленно вращая бѣлками глазъ.
   Пуришевъ съ Соймоновымъ покатились со смѣху.
   Лаптевъ продолжалъ:
   -- А я кто?
   -- Вы, ваше благородіе, поручикъ сто тридцать четвертаго...
   -- Врешь, сукинъ сынъ!..-- не угадалъ...-- ну?..
   Глаза деньщика испуганно забѣгали. Караевъ отвернулся, ему было непріятно это издѣвательство.
   -- Вы, ваше благородіе, господинъ Юпитеръ, старѣйшій и величайшій изъ боговъ; царь и отецъ людей и боговъ! Хозяинъ Ханимеда!
   -- Пошелъ вонъ!
   Какъ только деньщикъ ушелъ, Лаптевъ какъ ни въ чемъ не бывало сталъ разговаривать съ гостями.
   Караевъ сидѣлъ, какъ на иголкахъ. Онъ уже ненавидѣлъ Лаптева и ругалъ себя за то, что согласился къ нему пойти. Но уйти сразу нельзя было, и пришлось поддерживать разговоръ, вертѣвшійся на мѣстныхъ событіяхъ.
   Отъ коньяку и Дульскій, и Караевъ отказались, и имъ принесли чаю. Потомъ стали ужинать. За ужиномъ зашелъ разговоръ о деньщикахъ. Лаптевъ увѣрялъ, что деньщики -- народъ тупой, и съ ними можно разговаривать только при помощи пинка.
   -- Мнѣ кажется, поручикъ, что вы не совсѣмъ правы,-- замѣтилъ Караевъ.-- Очень возможно, что есть и такіе, которые, кромѣ пинка, ничего не понимаютъ. Но ихъ -- меньшинство. Наконецъ и съ безтолковыми лаской больше сдѣлаешь, чѣмъ зуботычиной! Врядъ ли это нужно доказывать!
   Караева поддержалъ Дульскій, но Лаптевъ стоялъ на своемъ.
   Да вотъ, я вамъ сейчасъ докажу!..-- воскликнулъ онъ.-- Ганимедъ!..
   Пришелъ деньщикъ. Опять сталъ въ прежнюю позу.
   -- Ты знаешь Черную Рѣчку?..-- спросилъ его поручикъ.
   -- Такъ точно, знаю!
   -- Сколько это будетъ отсюда верстъ?
   Солдатъ подумалъ.
   -- Верстъ восемь будетъ, ваше благородіе!
   -- Восемь? Прекрасно! Такъ вотъ ты сейчасъ пойдешь на Черную Рѣчку!
   -- Слушаю съ!
   -- Тамъ есть маленькая фруктовая лавка!
   -- Такъ точно!
   -- Ты войдешь въ нее и спросишь сифонъ сельтерской воды. Ты знаешь, что значитъ: сифонъ?
   -- Никакъ нѣтъ.
   -- Это такая бутылка, что шипитъ. Понялъ?
   -- Такъ точно!
   -- Спросишь сифонъ сельтерской воды, нальешь изъ него себѣ стаканъ и выпьешь! Слышишь?
   Деньщикъ молчалъ. Лицо его сдѣлалось бѣлымъ, какъ скатерть.
   -- Ваше благородіе!..
   -- Молчать!..-- холодно сказалъ Лаптевъ,-- Не разсуждать! Нальешь и выпьешь!
   Деньщикъ вдругъ опустился на колѣни. Изъ глазъ его брызнули слезы.
   -- Ваше благородіе...-- рыдалъ онъ, протягивая руки къ поручику:-- Разрѣшите не пить!.. За двадцать верстъ пойду, если прикажете!.. Только разрѣшите не пить!..
   -- Ну, хорошо! Вставай и проваливай на кухню!
   Что хотѣлъ доказать Лаптевъ этой сценой, Караевъ не понялъ. Не понялъ и Дульскій. Оба рѣшили, что Лаптевъ -- хамъ, и что ему не слѣдуетъ подавать руки.
   

IX.

   Весна застала Караева на транспортѣ "Иртышъ", куда онъ былъ назначенъ штурманскимъ офицеромъ.
   Командовалъ транспортомъ лейтенантъ Неустроевъ, еще молодой офицеръ, очень интеллигентный и дѣльный морякъ. Былъ онъ съ большими странностями. Ходилъ всегда серьезнымъ и нахмуренымъ, но въ обращеніи былъ крайне деликатенъ. Временами офицеры транспорта подмѣчали въ немъ нѣкоторую несвязность рѣчи и безпокойный взоръ, но объясняли эти явленія нервностью командира.
   Пятнадцатаго мая во Владивостокѣ упорно говорили о морскомъ боѣ въ Корейскомъ проливѣ. Возбуждены были всѣ въ крѣпости страшно, особенно флотскіе. Во всѣхъ каютъ-компаніяхъ только объ этомъ и говорили.
   Шелъ оживленный разговоръ на эту тему и въ каютъ-компаніи "Иртыша" въ то время, когда вошелъ полковникъ Карпихинъ, только что пріѣхавшій съ берега. Служилъ Карпихинъ въ крѣпостной артиллеріи и на транспортѣ былъ частымъ гостемъ.
   Толстенькій, маленькій, на короткихъ, словно обрубки, ножкахъ, онъ вкатился въ каютъ-компанію мячикомъ, подпрыгивая на ходу. Прищурилъ свои и безъ того маленькіе, рысьи глазки, и всѣ догадались, что Карпихинъ скажетъ какую-нибудь новость.
   И молніей мелькнула у всѣхъ одна и та же мысль:
   "Вѣрить этому старому лгуну, или не вѣрить"?
   Карпихинъ же, зная прекрасно, что они думаютъ, вошелъ сегодня съ особенно побѣдоноснымъ видомъ.
   -- Господа!..-- крикнулъ онъ, дойдя до середины каютъ-компаніи.-- Ура! японскій флотъ разбитъ!..
   Всѣ вскочили.
   -- Не можетъ быть?!.-- вскричалъ старшій офицеръ, и короткая шея его сдѣлалась багровой отъ волненія.
   Карпихина обступили и засыпали вопросами. Полковникъ протискался къ столу и опустился въ кресло. Онъ оцѣнилъ положеніе и ломался.
   -- Да говорите же!..-крикнулъ кто-то,-- что вы насъ мучаете!
   Полковникъ самодовольно, не спѣша, погладилъ бороду.
   -- Сейчасъ встрѣтилъ адъютанта штаба крѣпости. Онъ мнѣ разсказалъ, что въ Корейскомъ проливѣ сегодня былъ бой. Японцы разбиты на голову, и Рожественскій идетъ сюда съ эскадрой.
   Карпихину повѣрили. Это былъ гипнозъ, заставившій замолчать логику, и никто не потрудился подумать: какимъ образомъ могъ Карпихинъ узнать о боѣ въ тотъ же день, когда крѣпость съ мѣстомъ боя не была соединена телеграфомъ, а самое быстроходное судно могло дойти оттуда не менѣе, какъ въ сутки.
   Но такъ хотѣлось какой-нибудь побѣды, такъ хотѣлось вѣрить, что не все еще потеряно, что вымыселъ показался несомнѣнной правдой. И, комментируя на разные лады полученную новость, обнимаясь другъ съ другомъ и съ Карпихинымъ, каютъ-компанія "Иртыша" долго не расходилась...
   На другой день, утромъ, городъ зналъ, что мимо острова Аскольда прошелъ какой-то миноносецъ изъ эскадры Рожественскаго, направляясь во Владивостокъ. Громадная толпа народа запрудила набережную, тревожно всматриваясь въ сторону входа въ "Золотой Рогъ".
   Около полудня изъ-за мыса Эгершельдъ показался большой эскадренный миноносецъ... Онъ шелъ на всѣхъ парахъ, окрашенный въ боевую краску, неся боевые вымпела на стеньгахъ мачтъ, а навстрѣчу ему неслось громовое "ура" съ военныхъ судовъ и съ берега...
   По словамъ командира этого миноносца, въ Корейскомъ проливѣ вчера дѣйствительно былъ бой съ японцами, но результатъ его неизвѣстенъ, такъ какъ въ самомъ началѣ боя миноносецъ получилъ приказаніе идти во Владивостокъ.
   Расходились всѣ по домамъ, увѣренные въ побѣдѣ...
   Вечеромъ пришла яхта изъ эскадры Рожественскаго. Пришла съ пробитой непріятельскимъ снарядомъ кормой... Экипажъ ея повѣдалъ, что разбиты не японцы, а Рожественскій. На глазахъ у яхты пошли ко дну лучшіе русскіе броненосцы... Но и яхта финала боя не дождалась: она ушла во Владивостокъ передъ окончаніемъ боя.
   Оживленіе въ крѣпости смѣнилось уныніемъ. Мрачными ходили флотскіе, и въ каютъ-компаніяхъ было тихо, какъ въ могилѣ. Обида за флотъ, за андреевскій флагъ, страхъ за будущее, жгучій стыдъ за настоящее,-- вотъ что испытывалъ каждый, носившій морской мундиръ.
   Ночью пришелъ второй миноносецъ. По дорогѣ во Владивостокъ онъ вступилъ въ сраженіе съ японскимъ миноносцемъ, потерялъ всѣ орудія, половину команды и привезъ тяжело раненаго командира, котораго сейчасъ же отправили въ госпиталь. Команда этого миноносца принесла страшную вѣсть: "Рожественскій взятъ въ плѣнъ". Въ крѣпости окончательно упали духомъ. И первый разъ за всю войну, въ этотъ день пустовали въ городѣ шантаны и клубы...
   Командиромъ второго миноносца былъ капитанъ второго ранга Троицкій, приходившійся родственникомъ Караеву. На слѣдующій день прапорщикъ поѣхалъ въ госпиталь. Послѣ долгихъ просьбъ его пропустили къ раненому, предупредивъ, чтобы онъ долго на засиживался.
   Войдя въ маленькую офицерскую палату съ одной койкой, Караевъ увидѣлъ Троицкаго и ужаснулся: это было какое-то подобіе человѣка, закрытое сплошной марлей. По крайней мѣрѣ, лица не было, а было что-то ужасное съ двумя маленькими щелками на мѣстѣ глазъ. Правая рука Троицкаго была тоже забинтована.
   При входѣ прапорщика раненый пріоткрылъ обожженныя щелки, и на Караева глянули два затекшихъ глаза...
   -- Здравствуйте, Николай Петровичъ!..-- нѣжно сказалъ Караевъ, подойдя и наклоняясь къ койкѣ.
   Губы Троицкаго зашевелились, и шочти беззвучно онъ отвѣтилъ:
   -- Здравствуй, Саша... Садись!..
   Молодой человѣкъ осторожно придвинулъ стулъ и присѣлъ, но былъ такъ подавленъ видѣннымъ, что не зналъ, какъ заговорить. Онъ видѣлся послѣдній разъ съ Троицкимъ два года назадъ, въ Кронштадтѣ. Тогда это былъ высокій, красивый морской офицеръ съ большой, окладистой, черной бородой, съ блестящими, черными глазами и звучнымъ, полнымъ жизни голосомъ. Теперь передъ Караевымъ лежалъ какой-то маленькій, словно сморщенный, комочекъ мяса.
   Раненый заговорилъ тихо, съ трудомъ двигая сухими губами:
   -- Вотъ... гдѣ свидѣлись... Саша!.. Да, братъ... чуть было не убили!..
   Помолчалъ немного и продолжалъ:
   -- Разбили насъ японцы, Саша!.. Такимъ огнемъ встрѣтили, что и представить себѣ не можешь!.. Это былъ какой-то адъ, Саша!.. Адъ!..
   Онъ судорожно заерзалъ здоровой рукой по одѣялу и лежалъ долго съ закрытыми глазами, переживая опять минувшее.
   -- А гдѣ другія суда?...-- спросилъ тихо Караевъ.
   Троицкій открылъ глаза и долго всматривался въ племянника. Словно хотѣлъ убѣдиться, что прошедшее осталось позади, что слышанный имъ точно сейчасъ грохотъ орудій и торжествующій крикъ смерти были галлюцинаціей. И когда убѣдился,-- въ маленькихъ, обожженныхъ щелкахъ мелькнулъ огонекъ животной радости...
   -- Ты что спрашиваешь?..-- словно въ забытьѣ спросилъ онъ, дѣлая попытку блаженно улыбнуться.
   -- Я васъ спросилъ: а гдѣ другія суда?
   -- Погибли.
   Раненый снова закрылъ глаза. И видно было, что онъ глубоко страдаетъ... Караевъ понималъ, что больному тяжело, и рѣшилъ уйти. Но едва поднялся -- Троицкій очнулся.
   -- Куда же ты?
   -- Я боюсь васъ обезпокоить!
   -- Нѣтъ, ничего... посиди!
   Караевъ присѣлъ снова. О многомъ хотѣлось ему разспросить родственника, но онъ не рѣшался.
   Вдругъ Троицкій сдѣлалъ усиліе и привсталъ, опираясь на здоровую руку... Наклонился корпусомъ, приблизивъ къ Караваеву забинтованное лицо, и заговорилъ неожиданно громко, полнымъ голосомъ:
   -- А Рожественскій взятъ въ плѣнъ... При мнѣ взятъ... Я шелъ впереди, а онъ -- на другомъ миноносцѣ -- сзади... И я видѣлъ, что его догналъ японскій миноносецъ... Хотѣлъ было броситься ему на помощь... отбить... Но мнѣ подивли сигналъ: "идите немедленно во Владивостокъ". Что я могъ сдѣлать?.. Развѣ могъ я ослушаться командующаго флотомъ?
   Онъ откинулся на подушку и глухо зарыдалъ, трясясь всѣмъ тѣломъ... Караевъ растерялся. Не зналъ: выйти ли ему совсѣмъ или позвать доктора. Пока онъ колебался, Троицкій умолкъ и лежалъ спокойно минуты двѣ. А затѣмъ опять сталъ плакать, но тихо, изрѣдка всхлипывая... И плакалъ мелкими, обидными слезами...
   Въ палату вошелъ докторъ, сдѣлалъ знакъ Караеву, и тотъ вышелъ...
   

X.

   Быстро текли дни.
   Какъ-то, въ началѣ іюля, Аристархъ встрѣтилъ Дульскаго. У Аристарха былъ радостный и сіяющій видъ.
   -- Я сегодня получилъ письмо отъ жены...-- сказалъ Федоровъ.-- Пишетъ, что выѣхала во Владивостокъ со своимъ госпиталемъ!
   Онъ взялъ Дульскаго за пуговицу.
   -- Ты не можешь себѣ представить, какъ я радъ, что Аня пріѣзжаетъ!
   -- А твоя каторга... опять начнется?..-- улыбнулся подпоручикъ.
   Лицо Аристарха сдѣлалось серьезнымъ.
   -- Я много думалъ объ этомъ!..-- сказалъ онъ помолчавъ.-- И знаешь: пришелъ къ выводу, что все это ерунда. Никакой неравности между нами нѣтъ, а просто, моя любовь къ женѣ ненормальна. Вѣдь каждый любитъ по своему: одинъ ревнуетъ; другой унижаетъ предметъ своей любви; третій, унижая себя, возводитъ любимое существо на пьедесталъ. Очевидно, я принадлежу къ третьей категоріи. И дѣйствительно: ну, чѣмъ мы не равны? Чѣмъ?
   Аристархъ испытующе посмотрѣлъ на Дульскаго, желая уловить впечатлѣніе, произведенное этимъ вопросомъ, и ужасно обрадовался, когда Дульскій отвѣтилъ:
   -- Конечно, ничѣмъ! Просто, ты до болѣзненности самолюбивъ! Я всегда тебѣ это говорилъ!
   Дней черезъ пять послѣ этой встрѣчи было воскресенье. Дульскій лежалъ въ кровати.
   Дверь отворилась, и торопливо вошелъ Аристархъ.
   -- Пріѣхала!..-- сказалъ онъ, опускаясь въ кресло.-- Но только она не дома, а въ госпиталѣ.
   -- А госпиталь во Владивостокѣ?..-- спросилъ Дульскій.
   -- Нѣтъ, въ бухтѣ Діомидъ!
   Вопреки обыкновенію, Аристархъ былъ совершенно трезвъ. На немъ былъ новый китель, и даже причесанъ онъ былъ проборомъ. Посидѣлъ на креслѣ, видимо волнуясь, смотря блестящими глазами на Дульскаго, и вдругъ всталъ и подошелъ къ кровати.
   -- Поѣдемъ къ ней!
   -- Когда?..-- удивился Дульскій.
   -- Сейчасъ!
   -- Такъ рано?
   -- Причемъ тутъ время?
   -- А когда она пріѣхала?
   -- Сегодня, въ шесть утра! Я встрѣтилъ ее на вокзалѣ и далъ слово сегодня же пріѣхать.
   Дульскій подумалъ.
   -- Все-таки сейчасъ ѣхать рано. Вѣдь еще нѣтъ десяти часовъ! Дай имъ хоть оглядѣться на новомъ мѣстѣ!
   -- Такъ когда же?
   -- Поѣдемъ часовъ въ двѣнадцать! Кстати, ко мнѣ долженъ зайти сейчасъ Караевъ. Захватимъ и его.
   Аристархъ согласился, усѣлся опять въ кресло и, пока Дульскій одѣвался,-- безъ умолку говорилъ. Говорилъ о томъ, что съ его глазъ спала пелена, что онъ теперь новый человѣкъ и устроитъ свою жизнь иначе.
   Около полудня пришелъ Караевъ, и всѣ трое отправились на извозчикѣ въ бухту Діомидъ. Она находилась верстахъ въ пяти отъ города. Дорога шла лѣсомъ.
   День былъ на рѣдкость хорошій, и ѣхать было пріятно. Сначала ѣхали надъ бухтой, мимо разныхъ портовыхъ мастерскихъ, безмолствовавшихъ по случаю праздника. Передъ каменными и деревянными зданіями лежали груды стараго желѣза, погнутыхъ и поломанныхъ корабельныхъ частей, обломки винтовъ, разбитыя шлюпки. Получалось впечатленіе, будто ѣдешь по дну высохшаго моря, хранившаго нѣсколько вѣковъ остатки кораблекрушеній.
   Подъ ногами развертывалась бухта, въ которой стояли военныя суда, солидныя и важныя, какъ департаментскіе чиновники. Они пыхтѣли черными и внушительными трубами, а около нихъ шмыгали паровые катера, военныя шлюпки и китайскія шампуньки. У берега стояли миноносцы,-- маленькія стальныя коробки съ игрушечными трубами и такими же орудіями. Стояли, вытянувшись на своихъ швартовахъ {Пеньковая снасть, которой прикрѣпляются къ берегу.}, и дымили тонкими струйками дыма, какъ папироски. И было смѣшно думать, что стоятъ это носители смерти, такой могучей и загадочной въ сравненіи съ ними, тщедушными и отнюдь не страшными.
   Когда въѣхали на пригорокъ и справа открылось море, казалось, что кто-то положилъ внизу большое голубое зеркало, въ которомъ отражалось такое же голубое небо и клочки разбросанныхъ по немъ облаковъ. Идущій съ моря вѣтеръ качалъ вѣтви деревьевъ. Иногда онъ налеталъ на нихъ шкваломъ, и тогда на землю падали сочные листья, катились, подгоняемые вѣтромъ, колесомъ по дорогѣ, или кружились надъ землей зелеными мотыльками...
   Наконецъ, пріѣхали въ Діомидъ и стали отыскивать госпиталь. Помѣстился онъ въ одноэтажномъ каменномъ домикѣ, очевидно недавно построенномъ. И, когда пролетка остановилась у подъѣзда,-- навстрѣчу выбѣжала жена Аристарха, миловидная блондинка средняго роста съ большими голубыми глазами. Была она въ бѣлоснѣжномъ докторскомъ халатѣ, и было пріятно смотрѣть и на этотъ халатъ, и на нее,-- такую же свѣжую и чистенькую.
   -- Ну, вотъ и вы!..-- крикнула она, подбѣгая къ мужу.-- А я уже думала, что ты не пріѣдешь!
   Она поцѣловалась съ Аристархомъ, по дружески пожала руку Дульскому и обернулась къ Караеву:
   -- Вы, конечно, Караевъ?..-- быстро заговорила она, протягивая прапорщику руку.-- Я хотя съ вами незнакома, но знаю васъ по письмамъ Аристарха! Онъ въ васъ положительно влюбленъ, -- прибавила онъ съ милой улыбкой.-- Я даже ревновать начала!
   -- Я самъ очень люблю Аристарха!..-- серьезно сказалъ Караевъ и взялъ друга за талію.-- Онъ у васъ очень хорошій!
   Федорова потащила гостей въ свою комнату.
   -- У насъ еще ничего не разобрано!..-- говорила она находу.-- И ужъ простите: угощать нечѣмъ! Будетъ чай, есть кажется колбаса. Вотъ и все!
   Комната у нея была большая, въ два окна. Обстановка была самая обыкновенная: столъ, нѣсколько стульевъ. По стѣнамъ стояли двѣ кровати, уже постланныя, покрытыя бѣлыми, лѣтними одѣялами.
   -- Я живу не одна...-- сказала Федорова, усаживая прибывшихъ.-- Со мной помѣщается старшая сестра милосердія.
   Она обратилась къ Караеву и Дульскому:
   -- Будете пить чай?
   Тѣ согласились. Попросилъ чаю и Аристархъ.
   -- Я теперь водки не пью!
   Анна Васильевна удивленно посмотрѣла на мужа:
   -- Давно-ли?
   -- Съ сегодняшняго дня!
   -- И... надолго?
   -- Думаю, что навсегда!
   Черезъ полчаса на столѣ кипѣлъ самоваръ. Въ комнату вошла высокая, смуглая сестра милосердія, лѣтъ двадцати шести. Отрекомендовалась Надеждой Григорьевной Рѣшетниковой, присѣла и разговорилась съ гостями просто, какъ со старыми знакомыми. Зашелъ и старшій врачъ госпиталя,-- пожилой военный докторъ въ золотыхъ очкахъ. Разговоръ сдѣлался общимъ. Сначала говорили о Москвѣ, откуда только что пріѣхалъ госпиталь. Потомъ стали говорить вообще о Россіи, о войнѣ. Больше всѣхъ говорила Рѣшетникова. Видно было, что она очень не глупа, имѣетъ свои, опредѣленные, взгляды и, вообще, умѣетъ думать. Караевъ подмѣтилъ, что Анна Васильевна смотритъ на подругу съ какимъ-то благоговѣніемъ. "Чувствуетъ превосходство надъ собой...-- подумалъ прапорщикъ.-- Оно, пожалуй, такъ и есть".
   Въ сужденіяхъ Рѣшетникова была рѣзка, немногословна, логична. Караевъ къ ней присматривался. Старался почему-то поймать ее на неискренности, на заученныхъ фразахъ. Но не могъ.
   -- Почему это вамъ захотѣлось пріѣхать на войну?..-- спросилъ онъ среди разговора.
   Рѣшетникова задумалась.
   -- Какъ вамъ сказать! Конечно, война -- гигантская бойня... И тогда участники нѣчто въ родѣ мясниковъ... Но, съ другой стороны, когда подумаешь о раненыхъ... Ну, вотъ мнѣ казалось, что я, какъ женщина, обязана ѣхать сюда.
   -- А вы не боитесь умереть?..-- иронически спросилъ Аристархъ.
   -- Нисколько! Я -- фаталистка!
   Старшій врачъ сталъ разсказывать о долгой, утомительной дорогѣ изъ Москвы во Владивостокъ. Жаловался, что пассажирскому поѣзду приходилось долго простаивать на станціяхъ, пропуская воинскіе поѣзда.
   -- Да,-- задумчиво,-- сказала Рѣшетникова.-- Впрочемъ, было любопытно смотрѣть, какъ мимо проходятъ эти безконечныя ленты вагоновъ, и изъ нихъ, въ перемежку со скотомъ и орудіями, выглядываютъ люди. И казалось, во взглядахъ читаешь: "Morituri te salutant"!
   -- А это что же такое?..-- холодно спросилъ не понявшій латинской фразы Аристархъ.
   Анна Васильевна ему объяснила. Но, по краскѣ, появившейся на ея лицѣ, было видно, что ей больно за мужа. Онъ это замѣтилъ.
   -- Причемъ тутъ гладіаторы?..-- досадливо пожалъ онъ плечами, и лицо его потемнѣло.
   -- Да...-- съ той же спокойной задумчивостью сказала Рѣшетникова.-- Мы и всѣ въ жизни гладіаторы,-- не только на войнѣ. Вы правы. На войнѣ это только чувствуется нѣсколько яснѣе.
   Стало тихо. Анна Васильевна съ симпатіей смотрѣла на задумчивое лицо подруги, Аристархъ сталь еще болѣе не въ духѣ. Теперь онъ не понималъ, почему онъ оказался правъ...
   -- А я все-таки не пускалъ бы бабъ на войну...-- вдругъ сказалъ онъ, презрительно улыбаясь.-- Вышло дико, и на него посмотрѣли удивленно.
   -- Почему?..-- спросилъ старшій докторъ.
   -- А потому, что... Да вотъ просто потому: война, такъ война. Подавай крѣпкіе нервы и жестокость. Нечего тамъ разводить философіи всякія!..
   Докторъ улыбнулся углами губъ, Рѣшетникова нахмурилась, а Анна Васильевна опять густо покраснѣла. Наступило совсѣмъ уже неловкое молчаніе.
   Караеву стало жалко Аристарха, и онъ рѣшилъ его выручить.
   -- Аристархъ, конечно, утрируетъ...-- сказалъ онъ мягко.-- Но, отчасти, онъ правъ. Женщина, какъ бы ни были у нея крѣпки нервы, труднѣе выноситъ видъ крови. Защита вышла слабой, но разговоръ, хоть и вяло, продолжался. Затѣмъ гости уѣхали въ городъ и по дорогѣ дѣлились впечатлѣніями.
   Караевъ былъ въ восторгѣ отъ Рѣшетниковой, Дульскому она не понравилась: онъ находилъ, что ихъ новая знакомая фантазерка и говоритъ заученныя фразы.
   Аристархъ отзывался о Рѣшетниковой грубо... Онъ замѣтилъ, какъ жена смотритъ на подругу въ то время, когда та говоритъ, и ему стало обидно, что на него Анна Васильевна такъ никогда не смотрѣла и съ такимъ восторгомъ никогда не прислушивалась къ его словамъ.
   Съ пріѣздомъ жены, Аристархъ рѣзко измѣнилъ образъ жизни. Прежнихъ попоекъ у него уже не было, но не было и радости. Аристархъ былъ мраченъ.
   

XI.

   Въ одно изъ воскресеній, утромъ, командиръ транспорта "Иртышъ", на которомъ теперь служилъ Караевъ, -- лейтенантъ Неустроевъ, выйдя изъ своей каюты, приказалъ поднять молитвенный флагъ и собрать команду на нижней палубѣ.
   На транспортѣ, какъ на суднѣ третьяго ранга, не полагалось священника, и все богослуженіе состояло въ томъ, что командиръ читалъ евангеліе и положенныя молитвы.
   Вахтеннымъ офицеромъ въ этотъ день былъ Караевъ. Выслушивая приказанія командира, онъ обратилъ вниманіе на странный видъ его: лейтенантъ былъ блѣденъ, и глаза его горѣли страннымъ огнемъ.
   Черезъ минуту прапорщика опять позвали въ командирскую каюту. Неустроевъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, держа въ рукахъ два пакета. Онъ протянулъ ихъ Караеву:
   -- Отошлите сейчасъ же! Команда уже на палубѣ?
   -- Такъ точно!
   -- И господа офицеры съ сборѣ?
   -- Ждутъ только васъ!
   -- Я сейчасъ приду!
   Неустроевъ кивнулъ головой и прапорщикъ вышелъ. По дорогѣ Караевъ посмотрѣлъ на адреса. На одномъ конвертѣ было: "командиру порта"; на другомъ -- "коменданту крѣпости". Оба конверта были съ надписью: "конфиденціально".
   Караевъ позвалъ разсыльнаго, отдалъ ему пакеты и, посмотрѣвъ, какъ шлюпка съ разсыльнымъ отвалила отъ борта, отправился на нижнюю палубу.
   На столикѣ, покрытомъ бѣлой скатертью, стояла судовая икона, и передъ ней теплились двѣ свѣчи. Передъ столикомъ стоялъ Неустроевъ, съ евангеліемъ въ рукахъ, сзади -- офицеры, а по бортамъ палубы была выстроена команда.
   Неустроевъ читалъ изъ евангелія нагорную проповѣдь:
   "Слышасте яко речено бысть древнимъ: не убіеши, иже бо аще убіетъ, повиненъ есть суду".
   Голосъ его звучалъ необычно и странно. Послѣ евангелія Неустроевъ сталъ читать молитвы, и, къ удивленію всѣхъ, опустился на колѣни. Когда же молитвы были окончены и лейтенантъ обернулся,-- глаза его были влажны.
   Приказавъ командѣ собраться на шканцахъ {Наиболѣе чтимая часть судна.}, Неустроевъ ушелъ въ свою каюту.
   Обычно, послѣ богослуженія, вся команда выстраивалась на шканцахъ: здѣсь командиръ поздравлялъ ее съ праздникомъ. Тутъ же читались различные приказы. Всѣ думали, что и сегодня будетъ то же, и встрѣтили равнодушнымъ взглядомъ командира, когда онъ вышелъ изъ каюты.
   Караевъ скомандовалъ: "смирно". Неустроевъ сдѣлалъ шагъ впередъ:
   -- "Ребята!.. Вы слышали сейчасъ слова нашего Божественнаго Учителя: "Не убій"?.. Слѣдуя этимъ великимъ словамъ... слѣдуя влеченію своего сердца, я не хочу убивать!.. И слагаю съ себя командованіе судномъ!
   Онъ указалъ на старшаго офицера:
   -- Передаю командованіе старшему офицеру!
   Всѣ были ошеломлены. Въ первую минуту даже не поняли: что хочетъ сказать Неустроевъ, и смотрѣли на командира съ ужасомъ.
   Тотъ, блѣдный, безъ кровинки въ лицѣ, продолжалъ:
   -- Слагаю съ себя также знаки офицерскаго достоинства!..
   Онъ порывисто сдернулъ съ кителя погоны, снялъ фуражку, отцѣпилъ саблю... И сложилъ все это у своихъ ногъ.
   -- Я донесъ уже объ этомъ командиру порта и коменданту крѣпости!
   Нагнулся, поднялъ съ палубы саблю и протянулъ ее старшему офицеру:
   -- А теперь... арестуйте меня!
   Растерянность продолжалась. Окаменѣвшія лица офицеровъ не отражали никакихъ чувствъ, а на лицахъ матросовъ было написано смущеніе. Къ горлу Караева подкатился какой-то комокъ, прапорщику казалось, что онъ задыхается... Неустроевъ круто повернулся и прошелъ въ свою каюту...
   Старшій офицеръ растерянно держалъ командирскую саблю, не зная, что съ ней дѣлать. Къ нему подошли офицеры, и одинъ изъ нихъ что-то тихо сказалъ ему. Старшій офицеръ растерянно выступилъ впередъ и громко сказалъ угрюмо стоящей командѣ:
   -- Ребята! Командиръ заболѣлъ!.. Я временно принимаю командованіе "Иртышемъ"!
   И такъ же быстро прошелъ въ командирскую каюту. Неустроевъ стоялъ у письменнаго стола и, видимо, ожидалъ его... Старшій офицеръ умоляюще сложилъ руки...
   -- Голубчикъ!.. Константинъ Васильевичъ!.. Что же вы надѣлали?!. Вѣдь васъ же разстрѣляютъ!..
   Плечи командира передернулись. Губы слегка побѣлѣли.
   -- Я зналъ, на что иду!
   И вдругъ онъ весь загорѣлся, на щекахъ выступили алыя пятна...
   -- Я не хочу убивать!.. Слышите: не хочу!-- крикнулъ онъ.-- Лучше умру самъ, чѣмъ подниму руку на ближняго. И вы не смѣете, не смѣете заставлять меня!..
   Старшій офицеръ, затыкая уши, выбѣжалъ изъ каюты и побѣжалъ къ себѣ, бросивъ на ходу Караеву:
   -- Командиръ сошелъ съ ума!.. Прикажите командѣ разойтись!..
   Команда расходилась кучками, обсуждая происшедшее. Ушли въ каютъ-компанію и офиперы.
   На палубѣ оставался только Караевъ, когда у трапа запыхтѣлъ паровой катеръ. Караевъ посмотрѣлъ за бортъ: по трапу поднимался на транспортъ адъютантъ командира порта... Черезъ полчаса Неустроева увезли въ городъ.
   Весь день на "Иртышѣ" только и говорили объ этомъ инцидентѣ, а на другой день о происшедшемъ зналъ весь Владивостокъ. Военные круги очень жалѣли лейтенанта и не сомнѣвались, что все это произошло на почвѣ нервнаго переутомленія. Но находились и люди, считавшіе, что Неустроевъ нарушилъ присягу, и требовавшіе надъ нимъ военнаго суда. Знали о случаѣ на "Иртышѣ" и въ бухтѣ Діомидъ.
   Когда, на слѣдующій день, Аристархъ съ Караевымъ пріѣхали туда, тамъ уже шли разговоры. Анна Васильевна восторгалась смѣлостью Неустроева, называла его героемъ. Рѣшетникова съ ней не соглашалась.
   -- Геройство!.. Какое опошленное, неподходящее слово!-- оборвала она подругу.-- Онъ поступилъ подъ давленіемъ совѣсти. Не могъ иначе. Вотъ и все. Никакого геройства. Все просто и ясно.
   Она говорила нервно. Видно было, что она много думала о событіи, и мысли эти глубоко ее волновали и разстраивали.
   -- Почему-же?-- неожиданно для себя и какъ-то наивно спросилъ Караевъ.-- Онъ тотчасъ же понялъ, что вопросъ пришелся не кстати... Рѣшетникова посмотрѣла на него внимательно и сказала:
   -- И вы еще спрашиваете?-- Потомъ вдругъ поднялась и вышла изъ комнаты. Аристархъ проводилъ ее холоднымъ, почти враждебнымъ взглядомъ. Онъ ненавидѣлъ ее уже за ея признанное превосходство надъ его женой и еще за что-то, можетъ быть, за то благоговѣніе, которое выказывала къ подругѣ Анна Васильевна.
   -- Что это она? Постоянно этакъ вотъ набрасывается на всѣхъ?..-- обратился онъ къ женѣ.-- Ты бы ей объяснила, что это неприлично!
   Анна Васильевна отвѣтила горячо и рѣзко. Разговоръ сталъ принимать настолько острый оборотъ, что Караеву пришлось вмѣшаться. Но онъ тоже сталъ на сторону Рѣшетниковой, чѣмъ еще больше обозлилъ Аристарха.
   Федоровъ грубо обругался, не простился ни съ кѣмъ, сѣлъ на поджидавшаго извозчика и уѣхалъ.
   Караевъ, желая сгладить непріятное впечатлѣніе, началъ было говорить о нервности Аристарха, но Анна Васильевна не слушала и, прощаясь, сказала:
   -- Если увидите Аристарха, передайте, что я не пріѣду къ нему, пока онъ самъ не пріѣдетъ сюда и не извинится передо мной и Надеждой Григорьевной!
   По тону, которымъ она это сказала, Караевъ понялъ, что рѣшеніе Федоровой непреклонно.
   

XII.

   Привезли Неустроева на гауптвахту и помѣстили въ небольшую квадратную комнату, окно которой выходило во дворъ. На окнѣ была рѣшетка, сквозь которую арестованный видѣлъ только кирпичную стѣну сосѣдняго дома, да часового, ходившаго лѣнивыми шагами мимо его окна.
   Часовой появлялся у окна каждыя двѣ-три минуты и снова скрывался, но стукъ его сапогъ, подбитыхъ гвоздями, по каменнымъ плитамъ тротуара все время врывался въ раскрытое окно, напоминая ритмическій стукъ пущенной въ ходъ машины...
   Съ улицы доносился шумъ. Преломленный каменными стѣнами гауптвахты и пустотой двора, онъ казался тихимъ ворчаніемъ сердитаго звѣря... Изъ-за крыши сосѣдняго дома выглядывала верхушка дерева. Она приходила въ движеніе отъ порывовъ вѣтра, и упругія вѣтви съ зелеными листьями дрожали отъ радости. Но когда вѣтеръ затихалъ, трепетавшія вѣтви отвисали, уныло прижавшись другъ къ другу... И было непонятно: зачѣмъ растетъ это дерево, окаменѣвшее въ своемъ одиночествѣ, безжизненное и холодное, какъ и этотъ домъ, около котораго оно растетъ.
   Лейтенанту стало холодно, и онъ снова началъ ходить по комнатѣ, продолжая думать о случившемся...
   Неустроевъ перенесся мыслями на свою квартиру. Остановился. Сжалъ губы и зажмурилъ глаза.
   ...Жена, вѣроятно, сидитъ въ спальнѣ и плачетъ!.. Но нѣтъ... это его не трогаетъ!.. Не трогаетъ и видъ русой дѣвочки, прижавшейся къ матери и смотрящей на нее испуганными глазками!.. "Не трогаетъ!" -- упрямо твердило что-то въ мозгу.
   Гулко щелкнулъ замокъ въ двери...
   Въ комнату вошелъ военно-морской слѣдователь Похвисневъ. Неустроевъ былъ съ нимъ знакомъ: они встрѣчались часто и въ морскомъ собраніи, и у общихъ знакомыхъ.
   Слѣдователь былъ смущенъ миссіей, которая выпала на его долю, и не зналъ, какъ себя держать. Вошелъ бодро, съ портфелемъ подъ мышкой и сдѣлалъ офиціальное лицо. Но встрѣтился съ глазами лейтенанта,-- ясными, голубыми, спокойно его ожидавшими,-- и рѣшилъ быть помягче.
   -- Здравствуйте, Константинъ Васильевичъ!..-- тихо сказалъ онъ, идя къ Неустроеву съ протянутой рукой.
   Тотъ крѣпко пожалъ руку, и оба, молча, опустились на стулья.
   -- Вы меня допросить пришли?..-- догадался Неустроевъ послѣ минутнаго, неловкаго, молчанія.
   -- Да, дорогой... допросить. Вы ужъ меня простите! Мы можемъ остаться попрежнему друзьями, но служба, знаете-ли,-- прежде всего!
   Неустроевъ задумчиво покачалъ головой.
   -- Да, да... вы правы: служба прежде всего! Ну, что же... спрашивайте!
   Похвисневъ началъ писать. Былъ все еще смущенъ. Наконецъ, рѣшился задать вопросъ:
   -- Скажите: вы это сознательно сдѣлали, или подъ вліяніемъ аффекта?
   Онъ подчеркнулъ послѣднее слово, какъ бы указывая лейтенанту выходъ, и ужасно удивился, когда Неустроевъ совершенно спокойно отвѣтилъ:
   -- Конечно, сознательно! Мало того: я обдумывалъ этотъ шагъ въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ... и ждалъ только удобнаго случая!
   Слѣдователь какъ-то съежился. На лицѣ появилось разочарованіе.
   -- Но вы же знали, что это -- преступленіе, что это -- нарушеніе присяги?
   -- Зналъ! Зналъ также, что я, какъ командиръ военнаго судна, не имѣю права говорить подобное командѣ, да еще въ военное время!.. Что такая рѣчь ее деморализуетъ, толкаетъ нарушить присягу и роняетъ въ ней духъ!
   Жестко и рѣзко, словно оттѣняя свою вину, говорилъ Неустроевъ. И ни одинъ мускулъ не дрожалъ сейчасъ на его словно окаменѣвшемъ лицѣ. "Онъ, кажется, надо мной издѣвается"!..-- подумалъ слѣдователь, и озлобленіе стало накипать въ его душѣ. Прежняя симпатія куда-то исчезла, и лицо слѣдователя приняло холодное выраженіе.
   -- Зачѣмъ же вы это сдѣлали?..-- спросилъ онъ лейтенанта безразличнымъ тономъ.
   Неустроевъ всталъ и началъ говорить на ходу. Слѣдователь слѣдилъ за нимъ глазами, которые дѣлались все холоднѣе. Когда Неустроевъ остановился, слѣдователь быстро докончилъ записываемую фразу и спросилъ:
   -- Почему вы заявили это вашей командѣ, имѣя возможность просто найти какой-нибудь экстренный поводъ и уйти со службы? Заявили бы, наконецъ, то, что вы сейчасъ мнѣ говорили, вашему ближайшему начальству... И васъ, конечно, не стали бы держать на службѣ!
   Какая-то новая мысль вспыхнула въ глазахъ Неустроева. Но сейчасъ же погасла.
   -- На это у меня были свои причины!..-- отвѣтилъ онъ, подумавъ.
   -- Можно ихъ узнать?
   -- Нѣтъ!
   Слѣдователь пожалъ плечами и опять сталъ писать. И теперь отъ него вѣяло не только холодомъ, но и непріязнью.
   Онъ задалъ еще вопросъ:
   -- Такъ вы утверждаете, что поступили вполнѣ сознательно, зная преступность вашего образа дѣйствій?
   Лейтенантъ кивнулъ головой.
   Похвисневъ протянулъ Неустроеву бумагу, пододвинулъ перо и чернила.
   -- Прошу васъ подписать ваше показаніе!
   Голосъ его прозвучалъ чѣмъ-то чуждымъ и жесткимъ, и, пока лейтенантъ подписывалъ,-- онъ смотрѣлъ въ сторону безучастнымъ, апатичнымъ взглядомъ. Затѣмъ всталъ, не спѣша собралъ бумаги и, сухо поклонившись, не подавая руки Неустроеву, вышелъ...
   

XIII.

   Караевъ зашелъ къ Аристарху вечеромъ и нашелъ у него цѣлую компанію.
   Аристархъ былъ пьянъ и встрѣтилъ прапорщика ироническимъ возгласомъ:
   -- Ба!.. защитникъ прекраснаго пола пришелъ!.. Донъ. Кихотъ Ламанчскій! Ха!.. ха!.. ха!..
   Караева покоробило -- Что ты этимъ хочешь сказать?..-- спросилъ онъ, сдвигая брови.
   -- То, что у васъ баба на первомъ планѣ! Уже и раскисъ.
   Прапорщикъ пожалъ плечами.
   -- Ничего не понимаю! Вижу только, что ты пьянъ! А вѣдь обѣщалъ бросить пить!
   -- Обѣщалъ! А вотъ теперь пью! И буду пить!..-- вдругъ ударилъ онъ по столу кулакомъ.-- И плевать я хочу и на тебя, и на твою Рѣшетникову!
   Караевъ широко открылъ глаза и пристально посмотрѣлъ на Аристарха, перегнувшагося къ нему черезъ столъ и нахально улыбавшагося.
   -- Ты -- больной человѣкъ, мой милый!..-- сказалъ прапорщикъ спокойно, опять сдвигая брови.-- И только поэтому я не обращаю на твою выходку вниманія! Впрочемъ, мы съ тобой еще поговоримъ!
   Караевъ отвернулся и сталъ говорить съ сосѣдомъ. Аристархъ поблѣднѣлъ, хотѣлъ что-то отвѣтить, но сдержался и залпомъ выпилъ бокалъ вина. Минутъ черезъ пять къ Караеву подошелъ Дульскій.
   -- Что у васъ съ нимъ вышло?..-- спросилъ онъ, отводя прапорщика въ сторону.
   -- Ей Богу не знаю! Дуется за что-то на Рѣшетникову, да я то причемъ?
   -- Онъ ревнуетъ жену къ Рѣшетниковой!..-- сказалъ Дульскій.-- Вѣдь Надежда Григорьевна имѣетъ большое вліяніе на Анну Васильевну.
   -- Кажется!
   -- Аристарху это очень не нравится! Онъ мнѣ это надняхъ говорилъ.
   Подошелъ Федоровъ. Онъ былъ еще больше пьянъ.
   -- Заговорщики!..-- иронически протянулъ онъ, останавливаясь въ нѣсколькихъ шагахъ и скрестивъ на груди руки,-- Совѣщаетесь, какъ продать Аристарха за тридцать сребренниковъ?... Хе!.. хе!.. хе!..
   Въ смѣхѣ его дрожали злоба и пьяная удаль.
   Караевъ смолчалъ, но Дульскій отвѣтилъ съ насмѣшкой:
   -- Слишкомъ дорого себя цѣнишь, другъ мой!..
   Затѣмъ всталъ и подошелъ къ Аристарху вплотную.
   -- Что ты ко всѣмъ сегодня привязываешься? Мы не виноваты, что ты такой подозрительный и во всѣхъ видишь враговъ! Непріятно тебѣ наше присутствіе, лучше скажи,-- мы уйдемъ!
   Караевъ ожидалъ, что Аристархъ отвѣтитъ дерзостью, но, къ всеобщему удивленію, тотъ заморгалъ глазами, склонился на плечо подпоручика и вдругъ заплакалъ пьяными слезами.
   -- Одинъ!..-- всхлипывалъ онъ, передергивая плечами.-- Па-анимаешь: одинъ и... и... никому... не нуженъ!
   Его обступили и начали успокаивать... Черезъ минуту онъ уже смѣялся, блестя невысохшими глазами. Началась опять попойка, во время которой Караева съ Аристархомъ примирили. Около полуночи всѣ начали расходиться. Собрался уйти и Караевъ, но отрезвѣвшій Аристархъ шепнулъ ему на ухо:
   -- Погоди уходить! Мы еще пойдемъ
   -- Куда?...-- удивился прапорщикъ.
   -- Послѣ узнаешь!
   Аристархъ удержалъ и Дульскаго и, когда они остались втроемъ,-- Федоровъ торжественно сказалъ:
   -- Я сегодня спать не хочу, а ночь еще велика. Ѣдемъ въ "кукушку"!
   Ни Дульскій, ни Караевъ не поняли, куда зоветъ ихъ Аристархъ.
   -- Какъ? "Кукушку" не знаете? Э, да вы, значитъ, ничего во Владивостокѣ не знаете! Вамъ надо обязательно ее посмотрѣть!
   Сколько ни разспрашивали, Федоровъ ничего не отвѣтилъ и только твердилъ, что если они не поѣдутъ, онъ поѣдетъ одинъ.
   Посмотрѣли на часы: было половина перваго. Рѣшили Федорова не оставлять.
   Когда вышли на улицу, Аристархъ хвастливо сказалъ:
   -- Чтобы попасть въ "кукушку", нужна солидная протекція. Впрочемъ, во мнѣ вы ее найдете!
   Шли по Алеутской, потомъ свернули, прошли какимъ-то переулкомъ и, наконецъ, подошли къ одноэтажному каменному дому съ наглухо закрытыми ставнями. Подъѣзда съ улицы не было, и всѣ трое остановились у калитки. Аристархъ постучалъ въ нее четыре раза, и, когда калитка отворилась, исчезъ за ней, оставивъ пріятелей дожидаться.
   Прошло томительныхъ минуты три. Вдругъ калитка снова отворилась; появился Федоровъ.
   -- Пойдемте!
   Прошли по мосткамъ, положеннымъ у стѣны дома, и, черезъ маленькую дверь,-- въ переднюю, гдѣ за столикомъ сидѣлъ пожилой китаецъ въ очкахъ.
   -- Надо платить по два рубля!..-- сказалъ Арнетархъ.-- На выпивку и закуску.
   Въ большой комнатѣ было человѣкъ пятнадцать. Все это были офицеры разныхъ родовъ оружія. Всѣ были уже навеселѣ, но продолжали пить, сидя за маленькими столиками, около которыхъ прислуживали китайцы. Нашлись и знакомые: Караевъ встрѣтилъ лейтенанта Шефтера, плавающаго на крейсерѣ и, кромѣ того, Лаптева, у котораго онъ былъ съ Дульскимъ. Эта встрѣча была Караеву не особенно пріятна. Послѣ того вечера у него остался непріятный осадокъ, и Лаптевъ былъ ему противенъ.
   Но еще больше ему стало непріятно, когда Лаптевъ, замѣтивъ его и Дульскаго, прямо направился къ нимъ.
   Пришлось, скрѣпя сердце, съ нимъ поздороваться.
   -- И вы тоже сюда?..-- спросилъ Лаптевъ.-- Поиграть нервами пришли?
   И, видя, что Дульскій не понялъ, удивился:
   -- Вы первый разъ въ "кукушкѣ"?
   -- Да!..-- отвѣтилъ подпоручикъ.
   -- Такъ что не знаете, въ чемъ она состоитъ?
   -- Не знаю!
   -- Я вамъ сейчасъ разскажу! Пойдемте къ моему столику!
   -- Мы здѣсь съ товарищемъ...-- замѣтилъ Караевъ, оглядываясь въ сторону Аристарха.
   -- А вы меня познакомьте съ нимъ!
   Въ это время подошелъ Аристархъ. Дульскій познакомилъ, и Лаптевъ, приказавъ составить два столика, потребовалъ еще водки и пива.
   -- Такъ въ чемъ же состоитъ "кукушка?.." -- спросилъ Дульскій.
   -- Не разсказывайте, поручикъ...-- попросилъ Аристархъ.-- Гораздо интереснѣе, если они на мѣстѣ увидятъ!
   Лаптевъ самодовольно покрутилъ усы.
   -- Ерунда! Всегда надо знать, на что идешь! Итакъ, милостивые государи, "кукушка" состоитъ въ томъ, что въ большой комнатѣ гасятъ огни, и одинъ человѣкъ изображаетъ "охотника", а другой -- "кукушку". Охотнику завязываютъ глаза, сажаютъ посреди комнаты, даютъ ему въ руки заряженный револьверъ, и онъ долженъ стрѣлять по направленію возгласа "куку", издаваемаго кукушкой.
   -- Но вѣдь онъ можетъ попасть въ кукующаго...-- воскликнулъ Караевъ.
   -- Можетъ! Но кукующему дано право сейчасъ же отбѣгать въ сторону. Кукуютъ по жребію...-- продолжалъ поручикъ.-- По жребію же выбирается и охотникъ.
   -- Простите, но я не вижу соли въ этой игрѣ!..-- замѣтилъ Дульскій.
   Лаптевъ пожалъ плечами.
   -- На чей взглядъ! А по моему соль ея заключается въ томъ, что въ этой игрѣ есть переживанія. Какъ ни ловокъ кукующій, не менѣе ловокъ можетъ быть и охотникъ. Вѣдь вслѣдъ за "куку", сейчасъ же раздается выстрѣлъ!
   Поручикъ принялъ позу лектора.
   -- Эта игра развиваетъ въ господахъ офицерахъ, помимо ловкости, еще и презрѣніе къ смерти. Кромѣ того, она притупляетъ нервы. А все это -- весьма полезно военному, во время войны въ особенности!
   Подошелъ старый китаецъ въ очкахъ и что-то тихо сказалъ.
   Лаптевъ всталъ.
   -- Пейдемте! сейчасъ начинаютъ!
   Пошли къ двери, около которой толпились офицеры, надѣвая на себя черные халаты.
   -- Чтобы не видно было кукующаго...-- пояснилъ Аристархъ,-- Какъ ни темно въ комнатѣ, и какъ ни завяваны глаза у "охотника", онъ, все-таки, случайно можетъ увидѣть.
   Комната, въ которую вошли, напоминала танцовальный залъ средняго размѣра. При входѣ всѣ сняли обувь и остались въ однихъ носкахъ. На полу лежали японскія цыновки. На нихъ опустились вошедшіе. Посреди залы стоялъ одинокій стулъ для "охотника".
   Пожилой артиллерійскій капитанъ сталъ обходить присутствующихъ, имѣя въ рукахъ два полотняныхъ мѣшечка, и каждому онъ предлагалъ вынуть изъ мѣшечка металлическій кружокъ.
   Когда очередь дошла до Караева, онъ вынулъ гладкую мѣдяшку, величиной съ пятакъ.
   -- Это вы тянули изъ мѣшка "охотника"...-- сказалъ капитанъ,-- тяните теперь изъ мѣшка "кукушки"!
   Караевъ пошарилъ въ другомъ мѣшкѣ, и, когда вытащилъ мѣдяшку,-- на ней оказалась надпись.
   -- "Кукушка",-- вскричалъ капитанъ.-- Господа, "кукушка" найдена! Теперь идемъ искать "охотника"...-- добавилъ онъ, отходя.
   Караевъ смутился. Онъ не ожидалъ, что роль "кукушки" достанется именно ему.
   Сдѣлалось жутко. Мелькнула мысль:
   "Ужъ не отказаться ли? А вдругъ, не успѣешь увернуться"?
   Отчего-то сразу заныло около сердца. Предчувствіе чего-то ужаснаго вползло въ душу, и прапорщикъ уже не сомнѣвался, что его сегодня убьютъ. Какъ глупо!
   -- И. "охотника" нашли!..-- услышалъ онъ голосъ капитана.
   Караевъ обернулся. Капитанъ стоялъ около молодого сапернаго поручика, который сейчасъ же всталъ съ цыновки и пошелъ на середину комнаты. Поднялся, какъ автоматъ, и Караевъ... Къ нему подошёлъ какой-то пѣхотный офицеръ, отрекомендовался "распорядителемъ" и началъ объяснять:
   -- Охотнику полагается сдѣлать три выстрѣла. Столько же разъ вы должны куковать. Когда погасятъ огни, вы проберетесь въ переднюю половину комнаты, крикнете "куку" и сейчасъ же должны броситься: вправо, влѣво,-- по вашему усмотрѣнію. Можете ложиться на полъ, ползать, вообще дѣлать то, что только вамъ вздумается!
   Кто-то спросилъ:
   -- Готово?
   -- Готово!..-- отвѣтилъ "распорядитель" и повелъ "охотника" къ стулу.
   Усадивъ его, завязалъ глаза чернымъ платкомъ... И "охотникъ" застылъ съ револьверомъ въ рукахъ...
   Старый китаецъ закрылъ электричество. Въ комнатѣ стало сразу такъ темно, что не было ничего видно на разстояніи одного шага.
   -- Ползите!..-- услышалъ Караевъ сзади себя чей-то голосъ.
   Прапорщикъ опустился на колѣни и поползъ, оріентируясь направленіемъ стула "охотника"... Гдѣ-то позади гудѣлъ шепотъ нѣсколькихъ голосовъ. И вдругъ, близко отъ себя, прапорщикъ услышалъ порывистое дыханіе... "Охотникъ"!..-- мелькнуло у Караева, и онъ взялъ влѣво...
   Проползъ еще десятокъ шаговъ, приподнялся немного и прислушался. Теперь уже впереди говорило нѣсколько голосовъ; былъ слышенъ смѣхъ. Кто-то выражалъ нетерпѣніе...
   Караевъ всталъ на ноги. Чувствовалъ, какъ сгибаются онѣ и какъ трясутся въ поджилкахъ. По его предположенію, "охотникъ" находился какъ разъ противъ.
   Прапорщикъ взялъ себя въ руки, вздохнулъ полной грудью и крикнулъ:
   -- Ку... ку!..
   Плотную тьму прорѣзалъ короткій огонекъ... Задребезжали стекла... Произошло это такъ быстро вслѣдъ за возгласомъ, что прапорщику показалось, что и кукованіе, и выстрѣлъ составляютъ одно неразрывное цѣлое.
   Мозгъ работалъ усиленно и быстро, и мысли шли каскадомъ, не успѣвая смѣнять одна другую. И было странно чувствовать, что думаешь сразу не одной мыслью, а безчисленнымъ множествомъ ихъ, короткихъ и разнообразныхъ...
   Прапорщикъ отползъ на прежнее мѣсто, всталъ на ноги и снова прокуковалъ...
   Надъ головой что-то прожужжало, и въ уши ворвался выстрѣлъ, похожій на ударъ близкаго грома.
   Прапорщикъ сообразилъ, что сдѣлалъ оплошность -- забылъ броситься въ сторону.
   Послѣдній разъ Караевъ прокуковалъ въ какомъ-то полуснѣ, ничего не соображая. И когда прокуковалъ и бросился вправо, -- выстрѣлъ прозвучалъ гдѣ-то далеко, далеко... словно на улицѣ...
   Зажгли огни, и всѣ повскакали съ мѣстъ.
   -- Вы очень взволновались...-- услышалъ Караевъ голосъ Дульскаго, взявшаго его подъ руку.-- Выйдемъ отсюда!
   У дверей Караевъ очнулся...
   -- Фу... чертъ!...-- сказалъ онъ, останавливаясь и пролодя рукой по влажному лбу -- Однако, тово... сильно!..
   Пришли, сѣли за столикъ и потребовали пива. Говорили о пережитомъ, и Караевъ сознался, что это было ужасно.
   Изъ залы донесся выстрѣлъ... Караевъ вздрогнулъ... И вдругъ ему захотѣлось смѣяться, громко и долго смѣяться, слышать звукъ своего голоса, чувствовать, что живетъ.
   Хотѣлось обнять и Дульскаго, и дремавшаго на стулѣ въ углу стараго китайца, и всѣхъ, кто войдетъ сейчасъ въ эту комнату, и весь міръ!
   

XIV.

   Какъ только слѣдователь вышелъ, Неустроевъ почувствовалъ, что вмѣстѣ съ Похвисневымъ вышла изъ комнаты и та бодрость духа, которая такъ долго жила въ немъ...
   И, какъ только не стало этой бодрости, все случившееся на "Иртышѣ" стало казаться такой маленькой и забавной исторіей, что оставалось только улыбаться.
   Неустроевъ присѣлъ на стоявшій тутъ же диванчикъ, обитый ситцемъ въ цвѣточки...
   Хотѣлось плакать... Но не отъ раскаянія, а отъ безсилія, отъ сознанія своей безпомощности передъ той гранитной стѣной, которая встала вдругъ на пути. Какая большая и дерзкая была мысль!.. И какъ низвели ее обстоятельства на уровень истерическаго выкрика, плохонькаго, даже не смѣшного фарса!..
   Чего достигъ онъ тѣмъ, что сдѣлалъ? Ровно ничего! Думалъ кинуть въ міръ смѣлое и дерзкое слово, думалъ зажечь своимъ огнемъ души людей, растопить ледъ и заставить всѣхъ оглянуться... Ждалъ порывовъ, сочувствія... А вмѣсто нихъ увидѣлъ каменныя лица и читалъ осужденіе въ холодныхъ, враждебныхъ глазахъ!
   И обида за дорогую мечту вылилась въ мелкихъ, безшумныхъ слезахъ, побѣжавшихъ по щекамъ, закрытымъ ладонями... Судорожно вздрагивалъ онъ опустившимися плечами, узкими, какъ у ребенка... А затѣмъ замолкъ и долго сидѣлъ, наклонивши впередъ корпусъ, уставивъ глаза въ одну точку на полу...
   А въ это время, въ канцеляріи гауптвахты сидѣла жена Неустроева -- хрупкая и миніатюрная брюнетка, лѣтъ двадцати пяти. На лицѣ ея, распухшемъ отъ слезъ, застылъ ужасъ страшнаго извѣстія о мужѣ, полученнаго утромъ. Она сидѣла, прижимая изрѣдка платокъ къ глазамъ, тоскливо слушая пожилого морского доктора, который мягкимъ, жалѣющимъ ее тономъ говорилъ:
   -- Главное: не надо волноваться! Увѣряю васъ, что намъ удастся свести всю эту исторію на почву нервнаго переутомленія! И тогда намъ военный судъ не страшенъ. Онъ назначенъ на завтра, а сегодня вечеромъ Константина Васильевича осмотритъ особая комиссія врачей. Намъ было важно, чтобы адмиралъ оказался на нашей сторонѣ. А онъ, даю вамъ слово,-- на нашей!
   Неустроева встрепенулась. Въ глазахъ ея зажглась надежда.
   -- Вы съ нимъ говорили?
   -- Говорилъ! Онъ очень любитъ и жалѣетъ Константина Васильевича! Приписываетъ этотъ печальный случай исключительно его болѣзни.
   Докторъ поправилъ очки и продолжалъ:
   -- Но намъ нужно, чтобы Константинъ Васильевичъ во время суда велъ себя благоразумно.
   -- Я васъ не понимаю!
   -- Сейчасъ я объясню! На допросѣ Константинъ Васильевичъ велъ себя вызывающе. Онъ много говорилъ лишняго, чего совсѣмъ не слѣдовало говорить. Если все это повторится на судѣ,-- послѣдствія быть могутъ печальны.
   Неустроева заплакала.
   -- Что-же дѣлать?..-- спросила она, вздрагивая сквозь слезы, и отчаяніе зазвучало въ этомъ вопросѣ.
   -- Намъ нужно ваше содѣйствіе! Вы сейчасъ къ нему пройдите и постарайтесь тронуть его... Ну, плачьте... напомните о дочери... о себѣ!.. Надо сдвинуть его... вызвать другое настроеніе...
   -- Я хотѣла взять съ собой Катюшу, но меня отговорили.
   -- Правильно! Ребенка брать сюда не слѣдовало...-- серьезно сказалъ докторъ.-- Дѣтскую душу надо щадить.
   Онъ всталъ.
   -- Пойдемте, я тоже съ вами зайду на минутку!
   По дорогѣ докторъ сказалъ Неустроевой:
   -- Пока я сижу, вы не плачьте: это его раздражить. А вотъ какъ уйду -- можете! Даже не мѣшаетъ...
   Вошли въ комнату лейтенанта... Она -- искусственно спокойная, съ блестящими глазами, докторъ -- привѣтливо улыбающійся, словно идущій къ старому знакомому.
   Неустроевъ поднялъ голову, но не встань. И на вошедшихъ посмотрѣлъ съ удивленіемъ, какъ-то чрезъ ихъ головы, будто вошли къ нему люди совершенно ему чуждые и далекіе.
   И, только когда жена подошла ближе, и Неустроевъ увидалъ ея дрожащій подбородокъ,-- онъ быстро приподнялся и подалъ ей руку:
   -- Здравствуй, Оля.
   Пожалъ руку доктора и такъ же быстро опустился на диванъ, устало предлагая:
   -- Садитесь!
   -- Ну, какъ вы себя чувствуете, дорогой Константинъ Васильевичъ?..-- мягко началъ докторъ, дотрогиваясь до руки лейтенанта.-- Мой совѣтъ -- поменьше волнуйтесь!..-- прибавилъ онъ внушительно -- Главное: не падайте духомъ!
   Неустроевъ выпрямился и посмотрѣлъ на доктора спокойнымъ, немного ироническимъ взглядомъ.
   -- Кто вамъ сказалъ, что я волнуюсь? Развѣ это видно?
   -- Нѣтъ, Боже сохрани! Я говорю на всякій случай!
   -- Мнѣ нечего волноваться...-- сказалъ лейтенантъ глухо -- Я волновался, пока обдумывалъ этотъ шагъ. А теперь... не все ли мнѣ равно, что будетъ дальше?
   -- Конечно, конечно!..-- поспѣшилъ согласиться докторъ.-- Но все-таки нервы-то у васъ немного приподняты. Хотя мы ихъ быстро приведемъ въ нормальное положеніе, хе!.. хе!.. хе!..
   Онъ засмѣялся короткимъ, дѣланнымъ смѣхомъ.
   Неустроевъ обернулся къ женѣ:
   -- Ты откуда узнала объ этомъ?
   -- Пришли съ "Иртыша" и сказали.
   -- Кто?
   Она назвала фамилію офицера. Неустроевъ задумался.
   -- Его видно послала каютъ-компанія!..-- какъ бы про себя замѣтилъ онъ.-- Въ какомъ же видѣ разсказали?..-- спросилъ онъ, помолчавъ и смотря на кончики своихъ сапогъ.
   Неустроева смутилась. Посмотрѣла на доктора. Тотъ дѣлалъ ей знаки.
   -- Сказали... что съ тобой случился нервный припадокъ!..
   Лейтенантъ чуть замѣтно улыбнулся.
   -- Передавали также, что пока тебя отвезли на гауптвахту, а потомъ... потомъ...
   Горло ей сдавилъ спазмъ. Она почувствовала, что сейчасъ закричитъ отъ ужаса.
   -- Что потомъ?..-- не смотря на жену, упрямо спросилъ лейтенантъ.
   -- Потомъ... васъ отвезутъ въ госпиталь, дорогой Константинъ Васильевичъ!..-- быстро заговорилъ докторъ.-- Всѣмъ вѣдь ясно, что вы переутомлены, что вамъ нуженъ отдыхъ, нужно вырвать васъ, чуткаго и впечатлительнаго, изъ этой кошмарной обстановки!
   Онъ нѣжно похлопалъ лейтенанта по колѣнкѣ.
   -- Не вамъ воевать, дорогой мой!.. Для этого нужны другіе люди,-- люди со стальными нервами!
   Неустроевъ отрицательно качнулъ головой и всталъ.
   -- Вы горько ошибаетесь! Не я одинъ... Никто не долженъ воевать!..-- вдругъ крикнулъ онъ съ экстазомъ.
   -- Я съ вами вполнѣ согласенъ. И повѣрьте: это когда-нибудь такъ и будетъ! Но пока -- человѣчество считаетъ это утопіей. Что же прикажете дѣлать?
   Воспользовавшись паузой, докторъ заговорилъ быстро:
   -- То, что произошло съ вами, неизбѣжно встрѣчается въ каждой войнѣ. Было это и въ наполеоновскія войны... Было это и въ турецкую кампанію. И, чѣмъ культурнѣе становится человѣкъ, тѣмъ онъ менѣе становится способнымъ къ войнѣ...
   Лейтенантъ насторожился. И, когда докторъ кончилъ, подошелъ къ нему вплотную:
   -- Какъ... развѣ то, что я сдѣлалъ?..
   -- Было уже и въ этой войнѣ. Такъ, напримѣръ, это было сказано въ Артурѣ, послѣ третьей бомбардировки капитаномъ артиллеріи Филипповымъ, въ строю, въ присутствіи Стесселя. И въ эскадрѣ Рожественскаго такихъ случаевъ было уже два.
   Не моргнувъ глазомъ, докторъ сочинялъ небылицы, выдумывалъ факты и фамиліи, самъ въ душѣ радуясь удачной мысли.
   По складкамъ, образовавшимся на лбу Неустроева, было видно, что думаетъ онъ напряженно и мучительно.
   -- Я не зналъ этого...-- удивленно протянулъ онъ, опускаясь на диванъ.-- Мнѣ казалось, что я... первый...
   И вдругъ онъ почувствовалъ, что все то, что собиралось, по каплѣ, въ его душѣ годами, прорвало какую-то плотину и утекло, вмѣстѣ съ мечтами, въ безконечно длинную даль... А на душѣ осталась пустота разбитаго сосуда, изъ котораго вытекла драгоцѣнная влага.
   Стало больно. Смѣлое и дерзкое слово, брошенное имъ въ міръ, оказалось взятымъ на прокатъ,-- чужимъ и шаблоннымъ... Глубоко вздохнулъ, всталъ и началъ ходить по комнатѣ, заложивъ руки за спину.
   Всталъ и докторъ.
   -- Ну, мнѣ пора! Но, уходя, мнѣ хочется просить васъ, Константинъ Васильевичъ, смотрѣть на случившееся спокойно, съ вѣрой въ будущее и въ своихъ друзей. Впрочемъ, мы еще съ вами сегодня увидимся!
   Онъ обѣими руками горячо пожалъ руку лейтенанта и вышелъ.
   Неустроевъ сталъ опять ходить, не обращая вниманія на жену. Та вдругъ начала тихо плакать...
   -- Ты плачешь?...-- словно очнувшись, спросилъ Неустроевъ, останавливаясь передъ женой.-- О чемъ?
   Не получивъ отвѣта, присѣлъ рядомъ съ ней и сейчасъ же почувствовалъ, какъ обхватили его милыя, тонкія руки...
   -- Костя!..-- зашептала на его плечѣ Неустроева...-- любимый!.. дорогой!.. Очнись!.. Пожалѣй меня!.. пожалѣй Катюшу!..
   Неустроевъ молчалъ. Но душа встрепенулась, и что то невѣдомое до сихъ поръ, неясное, какъ далекая пѣсня, заполонило сердце...
   -- Зачѣмъ... ты плачешь?..-- укоризненно сказалъ онъ и поперхнулся собственными слезами.
   Сидѣли долго, не говоря ни слова, давъ волю слезамъ.
   -- Развѣ я не долженъ былъ такъ поступить?..-- грустно спросилъ онъ, гладя волосы жены дрожащими пальцами.-- Скажи, не долженъ?
   -- Нѣтъ, Костя... не долженъ! О насъ то съ Катюшей ты развѣ не думалъ?
   Она глухо зарыдала, заламывая руки:
   -- Куда я пойду... одна... жалкая... безпомощная... жена преступника?.. Какъ будетъ расти Катюша?.. Что скажутъ ей про отца?..
   Она склонила голову къ колѣнямъ и конвульсивно вздрагивала всѣмъ своимъ маленькимъ, хрупкимъ тѣломъ. И было больно смотрѣть на нее, дѣйствительно такую сейчасъ жалкую и безпомощную...
   А когда она ушла, наполовину успокоенная, и за ней закрылась дверь, Неустроевъ долго смотрѣлъ ей вслѣдъ влажными глазами... Онъ чувствовалъ, что любитъ, но въ то же время и презираетъ эту любимую женщину. "Она не поняла его, какъ и другіе"...
   Вечеромъ Неустроева осматривала комиссія врачей, послѣ чего пожилой докторъ, приходившій къ лейтенанту днемъ, долго бесѣдовалъ съ нимъ съ глазу на глазъ...
   Послѣ его ухода Неустроевъ бросился на койку, зарылся головой въ подушки и лежалъ такъ часа три подрядъ, не раздѣваясь... Лежалъ, не смыкая глазъ всю ночь, на влажной подушкѣ, и думалъ до самаго разсвѣта...
   

XV.

   На судѣ онъ держалъ себя странно, отвѣчалъ невпопадъ и смотрѣлъ въ одну точку.
   По обвинительному акту лейтенантъ россійскаго флота Константинъ Васильевичъ Неустроевъ обвинялся въ томъ, что, будучи командиромъ транспорта "Иртышъ", онъ такого-то числа, послѣ богослуженія, сказалъ выстроенной командѣ рѣчь, явно противную смыслу присяги и воинскимъ обязанностямъ. Кромѣ того, онъ, Неустроевъ, заявилъ во всеуслышанье, что отказывается воевать, т. е. совершилъ преступленіе, предусмотрѣнное статьей такой-то. Подсудимый былъ подвергнутъ осмотру особой врачебной комиссіи, которая нашла, что лейтенантъ Неустроевъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ патологическаго аффекта, на почвѣ нервнаго переутомленія, и что, самъ по себѣ, онъ представляетъ, съ медицинской точки зрѣнія, ярко выраженный типъ неврастеника.
   Инкриминируемыя Неустроеву преступленія, совершенныя имъ въ военное время, на военномъ кораблѣ, предусматривались такими-то и такими статьями и карались смертной казнью черезъ разстрѣляніе.
   На вопросъ о виновности, Неустроевъ ничего не отвѣтилъ.
   Предсѣдатель переспросилъ его еще разъ.
   Подсудимый упорно молчалъ.
   Изъ опроса свидѣтелей выяснилось, что на лейтенанта давно смотрѣли, какъ на человѣка нѣсколько ненормальнаго. Но всѣ, въ одинъ голосъ, дали о немъ блестящую аттестацію.
   Прокуроръ нѣсколько разъ задавалъ Неустроеву ядовитые вопросы, умышленно вызывалъ его на откровенность. Но Неустроевъ только разсѣянно улыбался.
   Начались пренія сторонъ. Прокуроръ тонко намекнулъ на возможность симуляціи... Неустроевъ поблѣднѣлъ и сдѣлалъ стремительное движеніе впередъ. Но стоявшій рядомъ защитникъ до боли сжалъ ему руку, и лейтенантъ откинулся на стулъ, тяжело дыша.
   Заканчивая рѣчь, прокуроръ просилъ судъ, въ случаѣ оправданія Неустроева, помѣстить его въ психіатрическую больницу.
   Защитникъ говорилъ часа два. Нарисовалъ суду картину войны, полную ужасовъ, обрисовалъ Неустроева, какъ чуткаго, нервнаго человѣка, болѣвшаго и за себя, и за другихъ.
   Доказывалъ, что все случившееся, -- результатъ долгаго нервнаго напряженія.
   -- Его нервы не выдержали въ концѣ концовъ и привели къ сумасшествію! И если вы его оправдаете, гг. судьи, то спасете многострадальнаго человѣка!.. Въ другой обстановкѣ, окруженный заботливымъ уходомъ близкихъ людей, его отуманенный мозгъ прояснится, и, снова съ прежней энергіей, съ прежней неподкупной честностью и знаніемъ дѣла, мой подзащитный принесетъ еще много пользы родинѣ!
   Судъ вынесъ лейтенанту Неустроеву оправдательный приговоръ, призналъ постановленіе врачебной комиссіи правильнымъ и опредѣлилъ: освободивъ лейтенанта отъ службы, отдать его не въ психіатрическую лечебницу, какъ настаивалъ прокуроръ, а на попеченіе родныхъ.
   Выслушавъ приговоръ, Неустроевъ впалъ въ глубокій обморокъ...
   А черезъ недѣлю, группа друзей провожала его въ Петербургъ, куда онъ ѣхалъ съ семьей... Объ этомъ эпизодѣ говорили еще долго и толковали его разно. Одни считали Неустроева дѣйствительно больнымъ, другіе наоборотъ находили, что онъ дѣйствовалъ вполнѣ сознательно, но потомъ уступилъ настояніямъ жены, и... все его поведеніе на судѣ явилось лишь тонкой симуляціей.
   

XVI.

   Прошло болѣе недѣли со времени ссоры Аристарха съ женой. Но Федоровъ не только не пріѣзжалъ къ ней съ повинной, но даже не давалъ ничего знать о себѣ, какъ будто жена перестала для него существовать. Дни Федоровой проходили въ суетѣ, въ работѣ по госпиталю, и не оставалось времени думать. Но когда наступала ночь, и Анна Васильевна приходила въ свою комнату, -- мысли быстро смѣняли одна другую, и, казалось, не хватитъ ночи, чтобы все передумать.
   Думала она о томъ, какъ странно сложилась ея жизнь съ мужемъ. Всѣ шесть лѣтъ замужества она привыкла смотрѣть на него, какъ на большого, безвольнаго ребенка, а на себя,-- какъ на его старшую сестру. Она любила его, но какъ-то не такъ, какъ, казалось ей, любятъ другія жены своихъ мужей. Она не опиралась на жизненномъ пути на его руку, а вѣчно, всю жизнь, сама служила ему опорой. И не было къ нему страсти; была только жалость,
   Зная прекрасно, что Аристархъ, въ ея отсутствіе, измѣняетъ ей на каждомъ шагу, Анна Васильевна ни разу не ощутила чувства жгучей ревности.
   А, между тѣмъ, когда она знала, что Аристархъ боленъ, и она не была съ нимъ, ея сердце рвалось къ нему.
   Бывали минуты, когда ей безумно хотѣлось увидѣть его, побыть съ нимъ наединѣ, сказать ему ласковое слово.
   Но бывали и другія минуты: въ періоды пьянства Аристарха Анна Васильевна ненавидѣла мужа; всѣ его недостатки дѣлались рельефнѣе и вселяли къ нему отвращеніе. Одно время Анна Васильевна серьезно думала о разводѣ. Ей казалось, что этотъ человѣкъ не хочетъ и не можетъ заглянуть ей въ душу, мѣшаетъ ей жить и работать.
   Былъ дождливый, пасмурный день... Въ ясные дни, комната Анны Васильевны, выходившая окнами на югъ, вся заливалась солнцемъ, и въ ней было весело сидѣть. Сегодня было скучно и тоскливо. Всѣ предметы облеклись въ сѣрые тона, и не было тѣней, а только одно сплошное, унылое пятно...
   У Анны Васильевны тяжело было на душѣ. Разладъ съ съ мужемъ дѣйствовалъ на нее угнетающе, къ тому же, не имѣя о немъ свѣдѣній, "она безпокоилась. Она знала, что съ нимъ ничего не случилось -- Караевъ и Дульскій сейчасъ же дали бы знать -- но боялась, что Аристархъ запилъ... На бѣду, сегодня и поговорить было не съ кѣмъ: Надежда Григорьевна съ утра уѣхала въ городъ, работы по госпиталю тоже не было.
   Федорова, пригорюнившись, сидѣла у окна.
   Вдругъ, быстрой походкой, въ комнату вошелъ Аристархъ. Появленіе его было такъ неожиданно, именно въ этотъ дождливый день, что Анна Васильевна вскрикнула. Аристархъ былъ совершенно трезвъ. Онъ шелъ, повидимому, пѣшкомъ: китель его былъ мокрый и обувь въ грязи.
   Не поздоровался, а прямо сѣлъ.
   -- Не ожидала?..-- спросилъ онъ, криво улыбаясь.
   Анна Васильевна пришла въ себя и всплеснула руками.
   -- Неужели ты пѣшкомъ?
   -- Какъ видишь!
   -- Почему же ты не взялъ извозчика?
   -- Не было! Куда-то всѣ попрятались. А искать не хотѣлось! Да не все ли тебѣ равно?..-- прибавилъ онъ, пожавъ плечами.
   -- Но ты же можешь простудиться? Смотри: ты весь промокъ!
   Она засуетилась.
   -- Сними сейчасъ штиблеты, я ихъ высушу!
   И, думая, что мужъ стѣсняется, прибавила:
   -- Сюда никто не войдетъ!
   Аристархъ пренебрежительно кивнулъ головой.
   -- А гдѣ же эта... какъ ее?..
   -- Ты это про кого... про Надежду Григорьевну?
   -- Да!
   -- Уѣхала со старшимъ врачемъ въ городъ.
   Аристархъ развалился на стулѣ и вытянулъ ноги. Въ глазахъ сверкнуло что-то нехорошее.
   -- И ты... не ревнуешь?
   Анна Васильевна удивленно посмотрѣла на мужа.
   -- То-есть какъ?.. кого?
   -- Ну, конечно, Рѣшетникову... къ доктору! Вѣдь ты же въ нее влюблена!..-- продолжалъ онъ, опять криво улыбаясь.
   Федорова рѣшила, что мужъ шутитъ. Но, видя его искривленное лицо, обезпокоилась:
   -- Что съ тобой Аристархъ? Ты боленъ?
   Онъ не отвѣтилъ на этотъ вопросъ, а грубо сказалъ:
   -- А я за тобой: собирайся!
   -- Куда собираться?
   -- Собирайся совсѣмъ! Я не хочу, чтобы ты здѣсь оставалась, съ этой...
   Онъ поднялся блѣдный, съ трясущимися губами.
   -- Не хочу, чтобы ты оставалась здѣсь!..-- повторилъ Аристархъ, глядя въ упоръ на жену.-- Довольно мы живемъ другъ безъ друга!
   Это было такъ неожиданно, что Анна Васильевна не знала, что отвѣтить. Сѣла на стулъ и спросила съ изумленіемъ:
   -- Но почему это такъ... вдругъ? Какая причина?
   Аристархъ вспыхнулъ.
   -- Некогда здѣсь разсказывать причины! Сказано тебѣ: собирайся! Значитъ -- собирайся!
   Онъ выкрикнулъ это дерзко, съ ненавистью смотря на жену, точно хлестнулъ плетью по обнаженному тѣлу.
   Анна Васильевна поблѣднѣла и сдвинула брови.
   -- Вы съума сошли, Аристархъ Петровичъ! Никуда я отсюда не поѣду и прошу оставить меня въ покоѣ. И нечего вамъ приходить ко мнѣ съ такими глупыми и пьяными предложеніями!
   Лицо Аристарха сдѣлалось багровымъ. Въ глазахъ сверкнуло бѣшенство. Онъ схватилъ руку жены и сжалъ до боли.
   -- Не поѣдешь?..-- прохрипѣлъ онъ.-- А если я тебѣ приказываю!
   Федорова вырвалась и отбѣжала на нѣсколько шаговъ. И стояли они блѣдные, тяжело дышавшіе, какъ два старыхъ, заклятыхъ врага. И чувствовали, что ненавидятъ сейчасъ другъ друга всѣми силами своей души.
   Она сдѣлала жестъ по направленію двери.
   -- Ступайте вонъ!.. И если вы еще разъ ко мнѣ подойдете, я... я позову людей!
   -- Ахъ, вотъ какъ?..-- изумился Аристархъ.-- Ну, и дрянь же ты!..-- неожиданно бросилъ онъ ей, беря фуражку.-- Дрянь... больше ничего!
   И пока она старалась собрать свои мысли, онъ былъ у двери.
   -- Такъ, значитъ, ты...-- Онъ сказалъ фразу, отъ которой у Анны Васильевны помутилось въ глазахъ.
   -- Что?.. Что ты сказалъ?-- спросила она съ недоумѣніемъ и ужасомъ.
   Онъ цинично захохоталъ и скрылся.
   Анна Васильевна долго стояла посреди комнаты, смотря безъ мысли на затворенную дверь.
   Потомъ бросилась на кровать. И долго, долго плакала.
   

XVII.

   Послѣ посѣщенія "кукушки", цѣлую недѣлю Караевъ не выходилъ на берегъ и чувствовалъ себя совершенно разбитымъ.
   Возмущался онъ "кукушкой" ужасно и презиралъ себя за то, что не ушелъ тотчасъ же, какъ только узналъ, въ чемъ заключается эта игра.
   Но вслухъ своихъ мыслей не высказывалъ. Боялся, что его возмущеніе припишутъ трусости и будутъ надъ нимъ издѣваться.
   Сидя на транспортѣ, Караевъ вспоминалъ Аристарха и удивлялся, что отъ него нѣтъ никакихъ вѣстей. Какъ-то уже привыкъ къ тому, что когда ему приходилось не выходить дня два на берегъ, Федоровъ или самъ заѣзжалъ, или присылалъ кого-нибудь отъ своего имени.
   "Неужели Аристархъ продолжаетъ на меня сердиться?..-- думалъ прапорщикъ.-- Это было бы глупо -- вѣдь мы же съ нимъ помирились".
   Удивляло Караева также и то, что не пріѣзжаетъ и Дульскій. Послѣдній мѣсяцъ они очень сдружились, и не проходило дня, чтобы не встрѣчались у Аристарха, или гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ.
   Наконецъ, Караевъ рѣшилъ съѣхать на берегъ. Часовъ около пяти вечера онъ тихо шелъ по Свѣтланской, направляясь къ Аристарху, какъ вдругъ увидѣлъ Рѣшетникову, которая ѣхала ему навстрѣчу.
   Она остановила извозчика.
   Караевъ подошелъ.
   -- Что васъ давно не видно?..-- спросила Рѣшетникова, здороваясь,-- Мы уже съ Аней думали, что вы всѣ умерли!
   -- Неужели Аристархъ до сихъ поръ не былъ въ Діомидѣ?..-- удивился Караевъ.
   -- Вообразите -- не былъ! Они, кажется, поссорились. Да вы его сами-то не видали?
   Караевъ объяснилъ, что онъ больше недѣли просидѣлъ на транспортѣ.
   -- Вы -- домой?..-- спросилъ онъ Рѣшетникову.
   -- Да! Я съ утра уже въ городѣ. А вы куда?
   -- Да вотъ думалъ пройти къ Аристарху!
   -- Можетъ быть, проводите меня въ Діомидъ?..-- улыбнулась Надежда Григорьевна.
   -- Съ удовольствіемъ!
   Онъ сѣлъ на извозчика, и они поѣхали.
   Заговорили опять объ Аристархѣ съ Анной Васильевной.
   -- Я очень люблю Аню...-- сказала Рѣшетникова.-- И мнѣ ее очень жалко, такъ какъ чувствую, что она съ мужемъ не счастлива!
   -- Вы думаете?
   -- Думаю! Она, понятно, мнѣ никогда ничего не говорила, но вѣдь они совершенно другъ къ другу не подходятъ! Что въ самомъ дѣлѣ могло связать этихъ двухъ людей вмѣстѣ? Положительно не понимаю!
   Она обернулась къ Караеву.
   -- Ну, скажите, что можетъ быть между ними общаго? Онъ -- полуинтеллигентъ, вращающійся постоянно въ какой то дикой, полупьяной средѣ. Это, конечно, къ вамъ не относится!..-- спохватилась она, замѣтя, что прапорщикъ нѣсколько сконфузился.-- Но вы не можете не согласиться со мной, что вѣдь окружающая его среда ужасна? Вѣдь въ ней же дышать нечѣмъ!.. Я тогда просидѣла у Аристарха Петровича вечеръ. Помните...-- улыбнулась она,-- когда мы съ вами немного поссорились?.. Такъ вѣдь я не знала, куда мнѣ скрыться: до того все это было кошмарно!.. Водка... пиво... коньякъ... разговоры о дракахъ, о кутежахъ... о побѣдахъ надъ сомнительными женщинами!.. И ни одной ясной, свѣжей мысли... Не будь васъ тогда...-- прибавила она серьезно...-- совершенно не о чемъ было бы говорить.
   Караевъ поклонился.
   -- Нѣтъ, я не шучу! По моему, вы были единственный интеллигентный человѣкъ во всей этой компаніи!
   -- А Дульскій?..
   -- Дульскій...-- Рѣшетникова задумалась.-- Да, пожалуй, онъ, кажется, очень милый и воспитанный человѣкъ, Но какой-то странный... Есть такіе ходячіе мечтатели... Ходятъ все и мечтаютъ... Это, можетъ быть, очень мило, но... ужасно скучно! Такъ вотъ вы и подумайте: ну развѣ для Ани эта среда? Она, правда, немножко экзальтированная женщина, но, во всякомъ случаѣ, она -- интеллигентъ, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія! Много работаетъ, много читаетъ. Нѣтъ...-- пожала она плечами,-- я рѣшительно не понимаю, что связываетъ ее съ этимъ человѣкомъ!
   -- Онъ очень хорошій, Аристархъ...-- замѣтилъ Караевъ,
   -- Очень можетъ быть! Но вѣдь одного этого для совмѣстной жизни недостаточно!
   Она помолчала немного и спросила:
   -- Вы не знаете, изъ-за чего они поссорились?
   -- А вамъ ничего Анна Васильевна не говорила?
   -- Нѣтъ!
   Прапорщикъ замялся.
   -- Видите-ли... удобно ли разсказывать. Хотя это вѣдь секретъ полишинеля.
   Онъ повернулся къ ней.
   -- Они поссорились изъ-за васъ!
   Рѣшетникова широко открыла глаза.
   -- Да не можетъ быть!.. изъ-за меня? Не понимаю.
   Караевъ разсказалъ ей про сцену, свидѣтелемъ которой онъ былъ послѣ инцидента съ Неустроевымъ. Рѣшетникова слушала внимательно, изрѣдка пожимая плечали.
   -- Дикій онъ какой-то!..-- сказала она, когда прапорщикъ кончилъ.-- И это еще больше убѣждаетъ меня во мнѣніи, что онъ Анѣ совершенно не пара! Нѣтъ, надо ихъ развести!..-- полушутя сказала она,-- иначе Аня совершенно погибнетъ!
   Пріѣхали въ Діомидъ и застали Анну Васильевну блѣдную, съ заплаканными глазами. На разспросы Надежды Григорьевны Федорова отвѣтила, что у нея сильно болитъ голова.
   Караева удивило, что она ничего не спрашиваетъ о мужѣ. Когда же Рѣшетникова сказала, что Караевъ его больше недѣли не видѣлъ, Федорова, апатично посмотрѣла на обоихъ.
   -- Онъ былъ сегодня здѣсь!
   -- Почему же онъ не приходилъ столько времени? Онъ не говорилъ?..-- спросила Рѣшетникова.
   Анна Васильевна молчала.
   Надежда Григорьевна пристально посмотрѣла на подругу.
   -- Ты съ нимъ опять поссорилась?
   Федорова покраснѣла.
   -- Нѣтъ, ничего...-- опустила она глаза.-- Такъ... поговорили.
   И вдругъ заплакала, закрывъ лицо руками.
   Караевъ и Рѣшетникова почувствовали, что ихъ присутствіе Федоровой въ тягость. Караевъ сталъ прощаться.
   

XVIII.

   Въ большомъ залѣ шантана "Эльдорадо" было многолюдно и шумно. Между столиками нельзя было пройти, а стоявшіе вокругъ стулья прижимались другъ къ другу. Будто набросалъ кто-то въ одну кучу множество людей и мебели, связавъ ихъ незримой цѣпью.
   Клубы табачнаго дыма носились надъ головами и большими, сѣдыми волнами тянулись вверхъ, къ громадной люстрѣ посреди потолка,-- тянулись и ползли маленькими облачками по карнизамъ стѣнъ. И казалось, что холодные, желтые огни люстры задыхаются въ этомъ туманѣ, тускнѣютъ и бросаютъ на лица людей сѣрыя, грязныя тѣни...
   Въ раскрытыя окна глядѣлась темно-синяя, лѣтняя ночь. Временами прохладный вѣтеръ наталкивался на опущенныя кисейныя занавѣски, выпячивалъ ихъ парусомъ внутрь помѣщенія и небрежно кидалъ сидящимъ запахъ деревьевъ и близкаго моря.
   Но все же въ залѣ было душно, и по лицу многихъ, отъ духоты и алкоголя, текли круглыя капли пота.
   Федоровъ пришелъ сюда довольно поздно, уже изрядно выпившимъ. Съ трудомъ отыскалъ свободный столикъ. Потребовалъ коньяку.
   Мрачно пилъ, не закусывая, и такъ же мрачно смотрѣлъ на окружающихъ. На душѣ Аристарха былъ адъ. Послѣдняя ссора съ женой казалась ему пропастью, которая навсегда легла между нимъ и Анной Васильевной. Онъ былъ пьянъ. Но душа его была трезва, и она тосковала. Въ одурманенномъ спиртомъ мозгу, какъ люди въ туманѣ большого города, бродили смутныя и тревожныя мысли. Порою хмѣль исчезалъ, и сердце Аристарха сковывалъ ужасъ отъ сознанія того, что произошло въ бухтѣ Діомидъ. И будущее представлялось Федорову безконечно длиннымъ, мертвымъ полемъ. Эти мгновенія были кратки, какъ блескъ далекой зарницы. Но послѣ нихъ, какъ послѣ удара бича, оставалась жгучая боль, и Аристархъ спѣшилъ заглушить ее новымъ стаканомъ коньяку.
   Черезъ часъ онъ былъ окончательно пьянъ. Бѣлки глазъ его покрылись красными жилками, среди которыхъ зрачекъ горѣлъ недобрымъ огонькомъ. Вдругъ онъ приподнялся, оперся рукой на столъ и сталъ смотрѣть впередъ, черезъ головы сидящихъ. За однимъ изъ столиковъ, вблизи сцены, Федоровъ замѣтилъ поручика Лаптева. Аристархъ всталъ и пошелъ къ нему, слегка пошатываясь.
   Поручикъ сидѣлъ въ компаніи двухъ офицеровъ и трехъ мѣстныхъ шансонетокъ. Онъ былъ тоже пьянъ, но Аристарха узналъ сразу и поздоровался.
   -- Ну, что поддѣлываете?..-- Фамильярно процѣдилъ сквозь зубы Аристархъ, остановясь передъ поручикомъ подбоченясь.-- Про...пиваете казенныя денежки?.. хе!.. хе!.. хе!.
   Онъ засмѣялся въ упоръ пьянымъ, нехорошимъ смѣхомъ. Лаптевъ поднялъ потное, красное лицо... Казалось, что онъ плохо слышитъ и не понялъ сказаннаго. Аристархъ стоялъ въ той же позѣ.
   -- Казенныя денежки пропиваете...-- повторилъ онъ такъ громко, что за сосѣдними столами обернулись.-- Ограбили матушку Россію!
   И, быстро подойдя къ поручику, положилъ ему на плечо руку.
   -- Ничего... ничего... валяйте!.. сойдетъ!
   Лаптевъ вскочилъ и сбросилъ съ плеча руку Аристарха.
   -- Прочь руку...-- Я не настолько съ вами знакомъ, чтобы вы осмѣлились прикасаться къ моимъ погонамъ!
   Аристархъ сдѣлалъ презрительную гримасу.
   -- Такъ вы боитесь, значитъ, что я замараю руку о ваши погоны?
   Поручикъ поблѣднѣлъ и бросился къ отошедшему отъ стола Аристарху.
   Поднялъ руку, чтобы ударить Федорова, но тотъ предупредилъ и, сильно размахнувшись, ударилъ поручика по лицу.
   Вслѣдъ за этимъ произошло что-то неожиданное: въ гулъ голосовъ и звонъ посуды ворвался сухой и короткій трескъ выстрѣла... Гдѣ-то заплакало стекло... Въ рукѣ Лаптева дымился браунингъ...
   Аристархъ взмахнулъ руками и сталъ медленно опускаться на полъ, безпомощно, какъ идущій ко дну человѣкъ. Цвѣтъ лица его сравнялся съ цвѣтомъ надѣтаго на немъ кителя, на серединѣ котораго вдругъ образовалась черная дыра съ обожженными краями, а немного ниже ея заалѣлъ одинокій, кровавый глазокъ.
   Всѣ вскочили съ мѣстъ и бросились туда, гдѣ стоялъ поручикъ передъ лежащимъ на полу Аристархомъ... Составилось плотное, живое кольцо, въ которомъ тѣснились люди съ перекошенными, блѣдными лицами.
   -- Убилъ!.. убилъ!-- взвизгнулъ чей-то женскій голосъ.
   -- Доктора скорѣй!..-- кричалъ кто-то, отчаянно махая руками...
   Лаптевъ, въ сопровожденіи полицейскаго офицера, пошелъ въ контору. За ними потянулся цѣлый хвостъ любопытныхъ, но полицейскій объявилъ:
   -- Господа! Посторонніе въ контору допущены не будутъ. Прошу васъ разойтись!
   И скрылся съ поручикомъ за дверью.
   Федоровъ лежалъ съ закрытыми глазами, разметавъ на полу руки и склонивъ немного на бокъ голову. Изъ-подъ растегнутаго кителя видна была мохнатая грудь, съ правой стороны которой бѣжала тонкая, какъ змѣйка, струя крови...
   Надъ нимъ наклонился какой-то военный докторъ.
   -- Онъ живъ еще...-- тихо сказалъ докторъ, отвѣчая на вопросы окружающихъ.-- Пуля попала, кажется, въ область печени. Впрочемъ, сейчасъ ничего опредѣленно сказать нельзя!
   Принесли носилки, уложили на нихъ Аристарха и понесли.
   Вскорѣ пріѣхалъ плацъ-адъютантъ, котораго вызвали по телефону. Вошелъ нахмуренный, досадуя, что пришлось уйти изъ клуба, гдѣ ему везло. Прошелъ въ контору и вышелъ черезъ нѣсколько минутъ оттуда съ Лаптевымъ.
   Городъ спалъ тревожно, пугливо всматриваясь впадинами неосвѣщенныхъ оконъ въ тишину улицъ... И слышенъ былъ грохотъ колесъ двухъ экипажей, несущихся въ разныя стороны.
   На одномъ, въ объятіяхъ военнаго доктора, лежало безпомощное тѣло Аристарха.
   На другомъ -- плацъ-адъютантъ везъ на гауптвахту поручика Лаптева...
   

XIX.

   Было утро, девятый часъ въ началѣ. На "Иртышѣ" только что разошлись съ церемоніи поднятія флага, и на транспортѣ начались судовыя работы.
   Караевъ возился около главнаго компаса, стоявшаго на верхнемъ мостикѣ. Случайно поднялъ голову и посмотрѣлъ на бухту. И увидѣлъ, что къ "Иртышу" подъѣзжаетъ шлюпка съ какимъ-то пѣхотнымъ офицеромъ...
   Прапорщикъ посмотрѣлъ въ бинокль и удивился: въ шлюпкѣ сидѣлъ Дульскій..
   Въ мозгу Караева мелькнула тревожная мысль:
   -- Почему такъ рано? Ужъ не случилось ли что?
   Увидѣлъ Караева и Дульскій, но, вопреки обыкновенію, не улыбнулся и не сдѣлалъ привѣтливаго жеста рукой.
   Караевъ сбѣжалъ къ трапу, навстрѣчу. Дульскій былъ блѣденъ и взволнованъ. Въ нѣсколькихъ словахъ онъ разсказалъ Караеву все, что произошло съ Аристархомъ.
   Прапорщикъ слушалъ, блѣднѣя, широко открывъ глаза.
   -- Онъ живъ еще?..-- спросилъ Караевъ тревожно.
   -- Передъ тѣмъ какъ ѣхать сюда, я справлялся по телефону. Былъ еще живъ! Но, говорятъ, надежды очень мало!
   -- А вы-то сами не были еще въ госпиталѣ?
   -- Нѣтъ! Да и когда же? Вѣдь это произошло сегодня, на разсвѣтѣ! Я узналъ отъ деньщика, которому разсказалъ объ этомъ деньщикъ Лаптева на базарѣ.
   Караевъ засуетился.
   -- Вы, вѣроятно, за мной? Поѣдемъ сейчасъ въ госпиталь!
   -- А вы можете ѣхать?
   -- Я долженъ отпроситься у старшаго офицера. Но онъ, конечно, отпуститъ!-- Онъ отвелъ подпоручика въ свою каюту, а самъ пошелъ разыскивать на палубѣ старшаго офицера, быстро вернулся и торопливо сталъ переодѣваться.
   Въ госпиталѣ не окончился еще обходъ докторовъ, и Караеву съ Дульскимъ предложили подождать.
   -- Федоровъ сейчасъ въ операціонной...-- сказалъ имъ одинъ изъ врачей.-- Его сейчасъ осматриваютъ. Можетъ быть, даже будутъ пулю извлекать.
   -- А вы не знаете, жена его пріѣхала?..-- спросилъ Караевъ.
   -- Кажется, нѣтъ! Но ей дано знать.
   Прошли въ пріемную. И вдругъ, быстро, вслѣдъ за ними, вошла Анна Васильевна. Посмотрѣла испуганными глазами и зарыдала...
   Ей дали воды, она сдѣлала глотокъ, стремительно сорвалась съ мѣста и куда-то побѣжала.
   Прошло полчаса. Вошелъ молодой докторъ въ бѣломъ халатѣ.
   -- Вы къ Федорову?
   -- Да!-- отвѣтилъ Караевъ.-- Можно его видѣть?
   -- Войдите, но не надолго! Старайтесь ничѣмъ его не разстроить!
   -- А онъ въ сознаніи?
   -- Въ полномъ. Тамъ, около него, жена.
   -- Опасно онъ раненъ?..-- спросилъ Дульскій.
   -- Да. Организмъ у него хорошій. Вотъ только сердце не особенно. Вѣдь онъ кажется пилъ много?
   -- Да!
   -- Это плохо -- трудно будетъ хлороформировать! Ну, идемте!..-- сказалъ онъ и пошелъ впередъ, указывая дорогу.
   Вошли въ ту же палату, гдѣ, когда-то, лежалъ родственникъ Караева -- Троицкій. На койкѣ лежалъ Аристархъ съ бѣлымъ лицомъ и запекшимися губами.
   У изголовья сидѣла Анна Васильевна и держала мужа за руку.
   Увидѣвъ вошедшихъ, Аристархъ слабо улыбнулся.
   -- Допрыгался!..-- сказалъ онъ тихо, съ обычной ироніей.-- Садитесь!
   И, когда пріятели сѣли, добавилъ медленно, съ грустной улыбкой:
   -- Вотъ... одного гладіатора уже и нѣтъ... лежитъ на аренѣ!..
   Настала тишина. Аристархъ молча смотрѣлъ на друзей и слабо пожималъ руку жены. Порой по лицу пробѣгала судорога. Тогда онъ закрывалъ глаза, и лицо отражало страданіе. Два раза онъ простоналъ.
   Анна Васильевна насилу сдерживала слезы. Хотѣлось плакать и Караеву. Онъ искренно любилъ Аристарха, какъ честнаго человѣка и хорошаго товарища. Ужасный случай поразилъ прапорщика, какъ громомъ.
   На Дульскаго словно напалъ столбнякъ. Онъ широко открытыми глазами смотрѣлъ на Федорова, и, когда тотъ стоналъ, подпоручикъ вздрагивалъ и приподнимался.
   Аристархъ больше ничего не сказалъ пріятелямъ. Лежалъ долго и пристально смотрѣлъ, но будто не на нихъ, а на кого-то другого, стоящаго за ихъ стульями. Стоны его стали чаще, громче и продолжительнѣе.
   Анна Васильевна не выдержала и на ципочкахъ вышла изъ палаты. Вслѣдъ за нею, такимъ же образомъ, вышли и Караевъ съ Дульскимъ.
   -- Онъ очень страдаетъ!..-- сказала имъ Федорова и опять залилась слезами.
   -- Что у него нашли?..-- спросилъ Дульскій.
   -- Пробита печень, и боятся, что произошло кровоизліяніе въ брюшную полость. Тогда возможно зараженіе крови. Онъ не выживетъ!..-- говорила она всхлипывая.-- Боже мой! Зачѣмъ я съ нимъ поссорилась!
   Въ пріемной снова пришлось ее успокаивать. Она разсказала о послѣдней ссорѣ. Обвиняла во всемъ себя, говорила, что она должна была замѣтить, что съ Аристархомъ послѣднее время творится что-то неладное. Твердила, что должна была уступить ему и уѣхать хоть на время къ нему изъ госпиталя.
   -- Теперь я не знаю, какъ быть...-- сказала она.-- Часа черезъ два должна пріѣхать изъ Діомида Надя. Она хочетъ увидѣть Аристарха и примириться! Я ей тоже все разсказала. Но я не знаю, можно ли ее пустить къ Аристарху? Вдругъ это его разстроитъ?
   Рѣшили, что пока Рѣшетникова входить къ Аристарху не должна.
   Въ палату къ Аристарху прошелъ старшій врачъ госпиталя съ ординаторомъ. Анна Васильевна поспѣшила за ними, а Дульскій съ Караваевымъ уѣхали въ городъ, обѣщая вернуться къ вечеру.
   Вскорѣ Аристарху сдѣлалось хуже. Онъ метался по кровати, бредилъ, звалъ жену, звалъ еще кого-то.
   На консиліумѣ было рѣшено операціи Федорову не дѣлать. Боялись за сердце. А спустя часъ послѣ консиліума, старшій врачъ вызвалъ къ себѣ въ кабинетъ Анну Васильевну.
   -- Вамъ, какъ женѣ и какъ будущему врачу, я долженъ сказать всю правду: вашъ мужъ, вѣроятно, сегодня ночью скончается. Максимумъ -- онъ проживетъ еще день.
   Что-то оборвалось внутри у Федоровой, и на душѣ образовалась пустота. Увидя Аристарха въ госпиталѣ, она поняла сразу, что мужъ ея безнадеженъ,-- но все же цѣплялась за какую-то соломинку и жила маленькой надеждой.
   Около полудня пріѣхала Рѣшетникова. Она не вошла къ больному и просто сказала:
   -- Я посижу здѣсь, въ пріемной. Можетъ быть, мнѣ все-таки удастся сказать ему ласковое слово.
   Поздно вечеромъ Аристархъ пришелъ въ себя. Узналъ жену,-- скорбную, осунувшуюся, съ распухшими вѣками. Пристально посмотрѣлъ на нее.
   Попросилъ пить и поднять выше подушки. Когда все было исполнено,-- удержалъ въ своей горячей рукѣ руку жены.
   -- Прости меня, Аня... обидѣлъ я тебя!..
   Аннѣ Васильевнѣ безумно захотѣлось закричать на всю палату, броситься къ мужу на грудь, кричать въ милое его лицо, что все уже забыто, что она любитъ его сейчасъ, какъ никогда, и не отдастъ его смерти. А смерть, безпощадная, неотразимая, подкрадывалась уже къ слабѣющему сердцу Аристарха, и Анна Васильевна это ясно сознавала...
   И, всматриваясь въ его горящее внутреннимъ огнемъ лицо, она видѣла, что Аристархъ уходитъ отъ нея, и съ каждымъ мгновеніемъ все меньше и меньше остается въ немъ земного...
   Она припала къ рукѣ мужа долгимъ поцѣлуемъ.
   -- Милый!.. Не говори объ этомъ!... Я всегда, всегда любила тебя одного на свѣтѣ!
   Двѣ слезы покатились изъ глазъ Аристарха... Побѣжали, радостныя, по горящимъ щекамъ и скрылись въ скорбной складкѣ у рта...
   -- Любила?.. А я... усомнился!.. И нарочно затѣялъ ссору съ Лаптевымъ! Чувствовалъ, что онъ меня убьетъ!
   Тихо, тихо говорилъ Федоровъ. Но въ ушахъ припавшей къ нему Анны Васильевны слова мужа звучали раскатами грома. Холодѣло сердце женщины отъ ужаса, отъ невыразимой муки. Дала волю слезамъ,-- безконечнымъ, горючимъ, падавшимъ на грудь мужа...
   -- Зачѣмъ, зачѣмъ ты это сдѣлалъ? Пришелъ бы ко мнѣ еще разъ!.. Пришелъ бы!..
   Аристархъ опять впалъ въ забытье, стоналъ и метался по кровати.
   Въ пріемной сидѣли Караевъ съ Дульскимъ и Рѣшетникова. Но входить къ Аристарху не рѣшались. И вдругъ прибѣжалъ служитель и позвалъ ихъ.
   -- Кончаются!..-- сказалъ онъ, сдѣлавъ, по возможности, печальное лицо.
   Когда вошли въ палату, тамъ уже былъ докторъ. Аристархъ лежалъ на высокоподнятыхъ подушкахъ, и грудь его порывисто и тяжело педнималась.
   И вдругъ онъ открылъ глаза... Увидѣлъ, что жена, докторъ, Караевъ съ Дульскимъ и -- почему-то оказавшаяся тутъ же Рѣшетникова -- начинаютъ заволакиваться тонкимъ, прозрачнымъ флеромъ, набрасываемымъ кѣмъ-то незримымъ, и на нихъ, и на стѣны, и на всѣ предметы, находящіеся въ палатѣ. Будто уходитъ все это отъ Аристарха куда-то вдаль, и только онъ одинъ остается на мѣстѣ.
   И Федоровъ протягивалъ къ окружающимъ руки, и взоръ его спрашивалъ:
   -- Куда же вы?.. зачѣмъ?.. постойте!
   Стало смѣшно. Забавно было смотрѣть, какъ расплываются въ какомъ-то туманѣ лица, стѣны... предметы...
   Улыбнулся...
   И вдругъ никого не стало: ни лицъ, ни стѣнъ, ни предметовъ... Осталось только одно безбрежное голубое небо,-- словно безбрежное голубое море, и поплылъ по нему удивленный Аристархъ...
   

XX.

   Тревожный остатокъ ночи поручикъ Лаптевъ провелъ на гауптвахтѣ. Хмѣль сразу исчезъ; улеглось и озлобленіе, вызванное нанесеннымъ оскорбленіемъ. Остались въ душѣ холодная пустота, да образъ лежащаго на полу Аристарха, съ мертвенно-блѣднымъ лицомъ и разметанными руками.
   -- Убилъ!.. убилъ!-- кричало что-то внутри Лаптева. Онъ зажмурилъ глаза, но въ нихъ опять постучался печальный образъ... Вспомнился китель Аристарха съ круглой, кровавой дырой, съ обожженными краями. И внизу -- одинокій, кровавый глазокъ. Проклятымъ, немигающимъ окомъ смотрѣлъ онъ на Лаптева.
   И поручику дѣлалось жутко и холодно при мысли, что за кителемъ скрывается глубокая, какъ шахта, темная рана...
   Лаптевъ вскочилъ съ кровати и быстро началъ ходить по комнатѣ. Бралъ себя въ руки; призывалъ на помощь все свое хладнокровіе. "Убилъ за дѣло!-- упрямо старался думать онъ.-- Я долженъ былъ это сдѣлать! Честь мундира -- прежде всего".
   Но кто-то, сидящій внутри, неумолимый и жестокій своей логикой, кричалъ еще громче, что все это -- ложь. Кричалъ, что онъ убилъ безоружнаго, пьянаго человѣка, не отвѣтственнаго за свои поступки... Беззащитнаго... Кричалъ, что честь мундира защищаютъ на полѣ битвы, когда задѣта честь родины...
   Днемъ къ Лаптеву, осунувшемуся за ночь, пришли товарищи по полку. Утѣшали. Говорили, что ему ничего не грозитъ, что онъ именно такъ долженъ былъ поступить, спасая честь мундира.
   Лаптевъ слушалъ ихъ, не возражая, недовѣрчиво и горько качая головой. Вечеромъ его допросилъ слѣдователь, который, уходя, сказалъ:
   -- Дня черезъ два васъ, вѣроятно, освободятъ до суда.
   Настала опять ночь, безконечно длинная -- какъ большая дорога въ лѣсу. И всю ее, наполненную тяжелыми мыслями, Лаптевъ пролежалъ на спинѣ, съ открытыми глазами. Онъ пробовалъ было закрывать ихъ. но сейчасъ же въ его воображеніи вставалъ большой, ярко освѣщенный залъ, на полу котораго лежалъ человѣкъ съ разметанными руками. И вспоминался опять китель съ круглой, кровавой дырой съ обожженными краями...
   Утромъ пришелъ деньщикъ. Принесъ газеты. Разсказалъ о смерти Аристарха.
   -- Когда умеръ?..-- глухо и отрывисто спросилъ Лаптевъ, смотря въ сторону.
   -- Во второмъ часу ночи, ваше благородіе!
   Лаптевъ присѣлъ къ окну. Задумался. Деньщикъ сходилъ за обѣдомъ, принесъ, накрылъ на столъ. А поручикъ все сидѣлъ у окна и думалъ.
   Деньщикъ собрался уходить. Лаптевъ сказалъ ему, запинаясь, боясь посмотрѣть солдату въ глаза:
   -- Тамъ у меня въ спальнѣ, въ столикѣ около кровати, лежитъ свертокъ... Принеси его мнѣ, Тихоновъ, такъ, какъ есть, не развертывая!..
   Деньщикъ вытаращилъ глаза. Отвыкъ уже отъ такого тона и отъ своей фамиліи.
   Вечеромъ Лаптевъ получилъ желаемое... И когда деньщикъ опять собрался домой, поручикъ остановилъ его:
   -- Постой Тихоновъ!.. Я хотѣлъ тебѣ сказать...
   Онъ замолчалъ и нервно потеръ руки. Видно было, что въ немъ происходитъ внутренняя борьба...
   -- Можетъ быть, я когда-нибудь тебя обидѣлъ... такъ ты... Поднялъ спокойные глаза на солдата и добавилъ твердо: -- Прости меня!..
   -- Ваше благородіе...-- забормоталъ растерявшійся деньщикъ.-- Господь съ вами!.. Никогда я отъ васъ худа не видѣлъ.
   Поручилъ вздохнулъ...
   -- Нѣтъ, видѣлъ... и много видѣлъ!.. И еще разъ прошу прости!..
   Лаптевъ отвернулся къ окну и замолчалъ. Деньщикъ потоптался на одномъ мѣстѣ и вышелъ, покачивая въ недоумѣніи головой...
   Снова пришла ужасная ночь... Половину ея Лаптевъ проходилъ по комнатѣ...
   Затѣмъ легъ, закрылся съ головой одѣяломъ и застрѣлился...
   Блѣдныя полосы разсвѣта съ трудомъ пробивались въ эту ночь среди мрачныхъ, черныхъ тучъ, громоздившихся въ вышинѣ; медленно уходили онѣ за горизонтъ, уступая мѣсто приходящему дню... И долго грозили онѣ своими лохмотьями поднимающемуся съ моря солнцу... А оно, пылая тепломъ и свѣтомъ, било огненнымъ фонтаномъ лучей въ далекое уже синее небо, спугивая запоздавшія уходомъ звѣзды...
   Гордо выпрямлялись надъ моремъ утесы, выпячивая гранитныя груди... И вершины деревьевъ ловили остатки ночного тумана, поднявшагося съ полей. Сорвался съ мѣста сонный кречетъ, крикнулъ боевой кличъ и взвился одинокой точкой надъ долиной... И, мягко ступая бархатными лапами по мокрой травѣ, пошелъ горной тропинкой, спускаясь къ камышамъ, уссурійскій тигръ. Пахло травами и морской водорослью... И утренній вѣтеръ несся къ каменнымъ домамъ города, дремавшаго у подножія скалы.
   Городъ просыпался. Пробуждалась жизнь...

Сергѣй Гаринъ.

"Русское Богатство", NoNo 8--9, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru