Гауф Вильгельм
Приключения Саида

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Вильгельм Гауф.
Приключения Саида

   Во времена Гаруна-аль-Рашида, повелителя Багдада, жил был в Бальсоре почтенный человек по имени Бенезар. Он был достаточно богат, чтоб жить себе спокойно, не занимаясь ни торговлею, ни каким-либо другим делом. Рождение сына нисколько не изменило его образа жизни. "К чему мне на старости лет тревожиться и промышлять?" -- говорил он соседям. -- "Стоит трудиться, чтоб приобрести Саиду какую-нибудь лишнюю тысченку, если дело пойдет, или столько же потерять, в случай неудачи? Где двое сыты, там и на третьего хватит, говорит пословица. Будет он добрым малым, ни в чем не будет у нас недостатка". Бенезар сдержал слово. Он не приспособил сына ни к торговле, ни к какому другому ремеслу, но тщательно заботился о его воспитании; приучил его читать мудрые книги, относиться с уважением к старшим и искусно владеть оружием. Это знание он почему-то считал необходимым украшением для молодого человека и скоро Саид прослыл за искусного бойца среди товарищей, в верховой же езде и плавании ему не было равного.
   Когда ему исполнилось восемнадцать лет, отец послал его в Мекку ко гробу Пророка закончить на месте свое религиозное образование, как того требует закон. Перед отъездом отец призвал его к себе, снабдил его золотом и сказал: "Вот что, сын мой! Я лично стою выше предрассудков толпы. Мне приятно слушать разные сказки и предания о феях и волшебниках, но я далек от того, чтоб верить всему этому и не допускаю, как многие другие невежественные люди, чтоб они имели влияние на людскую судьбу. Но мать твоя твердо верила в них и даже раз, взяв с меня клятву, что я никому про это не скажу, созналась, что сама с самого рождения в постоянном сношении с одною волшебницею. Я посмеялся над нею и значения словам ее не придал. А все же, Саид, при твоем рождении произошло немало удивительных вещей. Весь день лил дождь и гремел гром и небо было черно как уголь; читать даже нельзя было без огня. Около четырех часов пришли сказать мне, что родился сын. Я поспешил к твоей матери посмотреть ребенка и благословить его; но у дверей ее комнаты встретил всех ее прислужниц; они объявили, что сейчас никак нельзя войти, что Земира, мать твоя, всех удалила и что ей необходимо остаться одной. Я постучал в дверь; все было тихо и дверь не отворилась".
   -- "Мне стало досадно и я хотел уже удалиться, как вдруг небо неожиданно прояснилось и, что всего удивительнее, оно прояснилось только над нашим городом, а вокруг лежали все те же черные тучи и по-прежнему гремел гром и сверкали молнии. Пораженный, я любовался невиданным зрелищем. В это время дверь в комнату Земиры широко раскрылась; я сделал знак служанкам подождать и вошел один к твоей матери, спросить, зачем она заперлась. Когда я вошел, меня сразу охватил одуряющий запах роз, фиалок и гиацинтов, у меня сразу закружилась голова. Мать твоя показала на тебя: вокруг твоей шейки, на тоненькой как ниточка золотой цепочке, висел серебряный свисток. "Добрая волшебница, о которой я тебе рассказывала, была у меня", -- радостно сказала она, -- "она подарила вот это твоему сыну". -- "Так это твоя колдунья небо нам расчистила и такое благоухание по себе оставила?" -- засмеялся я и недоверчиво покачал головою. -- "Ну, насчет подарка, могла бы что-нибудь получше припасти чем свисток; мешок золота, или коня, или что-либо такое". Мать твоя испуганно умоляла меня не смеяться над волшебницей, чтоб ее благословение не обратилось в погибель".
   -- "Я замолчал, чтоб не тревожить ее и у нас больше не было об этом разговора. Шесть лет спустя она умерла в полном цвете лет, а перед смертью отдала мне таинственный свисток и поручила отдать его тебе, когда тебе исполнится двадцать лет. До этого времени она умоляла никуда не отпускать тебя от себя. Вот подарок", -- продолжал Бенезар, вынимая из шкатулки небольшой серебряный свисток на длинной золотой цепочке. -- "Хоть тебе только восемнадцать лет, но, право, не вижу разумного основания задерживать тебя еще на два года, как того желала твоя мать. Ты юноша скромный, честный, оружием владеешь не хуже взрослого, могу тебя хоть сейчас объявить совершеннолетним. Поезжай себе с миром и да хранит тебя Бог. В счастье ли, в беде ли, не забывай отца".
   Саид нежно простился с отцом, повесил свисток себе на шею, сел на коня и поскакал к тому месту, где собирался караван в Мекку. Собралось до 80 верблюдов и нисколько сот всадников; караван двинулся в путь и Саид выехал из города.
   Новизна положения и новые впечатления сначала развеяли его немного. Когда же въехали в пустыню и местность стала печальна и однообразна, ему больше оставалось времени на размышление и он задумался над словами отца.
   Он вынул свисток из-за пояса, осмотрел его внимательно, приложил ко рту, попробовать хороший ли даст тон; свисток не издал ни звука. Саид надул щеки и дунул что было силы: свисток по-прежнему остался нем. Он с досадою сунул его обратно за пояс. Однако, вскоре Саид вспомнил таинственные слова матери; ему не раз приходилось слышать о волшебницах и волшебниках, но никогда не приходилось видеть человека, который бы действительно знал таковых. Обыкновенно все таинственные приключения происходили где-то в неведомых странах и с невиданными людьми; он думал, что те времена давно прошли и феи исчезли со света или перестали заниматься судьбою смертных. Тем не менее, он как-то был склонен верить тому сверхъестественному и таинственному, что произошло с его матерью и так углубился в подобные мысли, что целый день ехал как во сне, не принимая участия ни в шутках, ни в разговорах товарищей.
   Саид был очень красивый юноша; красиво очерченный рот, прекрасные смелые глаза, какое то прирожденное достоинство, довольно редкое в таком юном возрасте -- все располагало в его пользу. Его статная фигура в полном воинском наряде и изящество с которым он легко, но уверенно управлял конем, невольно приковывали к нему взоры спутников. Один из самых почтенных членов каравана ехал рядом с ним, любуясь юношей, и старался разными вопросами испытать развитие его духа. Саид привык с почтением относиться к старости; он отвечал скромно, но с достоинством и осмотрительностью, так что старик пришел от него в восторг. Но мало-помалу, так как юноша не мог отделаться от занимавшей его мысли, разговор перешел на мир таинственности, на гениев и волшебниц. Саид спросил старика, верит ли тот в существование фей, добрых или злых духов, и могут ли они, по его мнению, иметь какое нибудь влияние на жизнь людей.
   Старик погладил бороду, покачал головою. "Нельзя отрицать", -- сказал он, наконец, -- "что бывает нечто подобное, хотя, по совести признаюсь, что до сих пор ни разу не встречал ни карлика-духа, ни гения в виде великана, ни какого-нибудь волшебника или волшебницу". Тут старик принялся рассказывать юноше столько чудесных историй, что у того голова закружилась и он ни о чем другом не мог думать, как о таинственных явлениях, сопровождавших его рождение. Ему казалось, что и внезапная перемена погоды, и благоухание цветов в комнате Земиры -- все это имеет глубокое и счастливое значение; что он сам стоит под особым покровительством могучей, благодетельной волшебницы и что свисток дан ему на случай, если ему почему-либо понадобится помощь покровительницы.
   Всю ночь он бредил о замках, волшебных конях, гениях и т. п. и жил как в волшебном царстве.
   К сожалению, на следующей же день ему пришлось убедиться, насколько ничтожны сны сравнительно с действительностью. Караван прошел уже большую часть дневного пути, и Саид спокойно ехал рядом со своим спутником, когда на краю горизонта показалась темная тень; одни сочли ее за песчаный холм, другие за тучу, третьи за новый караван. Но старик, который много путешествовал на своем веку, предупреждал быть осторожнее, так как это вероятно шайка арабов разбойников. Мужчины схватились за оружие, жен и товары поставили посреди и все приготовились к нападение. Темная масса медленно двигалась по равнине и напоминала собою стаю журавлей на отлете. Постепенно толпа ускорила движете и не успели различить отдельных людей и оружие, как разбойники вихрем налетели на караван и врезались в ряды.
   Мужчины отчаянно защищались, но разбойники значительно превышали их числом. Они окружили их со всех сторон, многих убили издалека, потом пустили в ход копья. В эту ужасную минуту Саид, все время сражавшийся впереди, схватил свисток, дунул в него и с тоскою выпустил его: свисток по-прежнему не издал ни звука. В отчаянии от разочарования он ринулся вперед с копьем в руке и всею силою всадил его в грудь ближайшему арабу. Тот покачнулся и упал с коня.
   -- "О Аллах, Аллах, что ты наделал!" -- крикнул старик. -- "Теперь мы все погибли!" И он не ошибся. Как только остальные увидели падение того араба, они подняли страшный крик и с такою яростью врезались в ряды осажденных, что скоро одолели немногих оставшихся в целости людей. Саид оказался окруженным пятью или шестью людьми.
   Он так искусно действовал копьем, что никто не осмеливался приблизиться к нему. Наконец, один остановился, натянул лук и уже собирался спустить тетиву, но другой подал ему знак. Юноша приготовился уже к нападению, как вдруг, прежде чем он успел заметить, один из арабов накинул ему на голову петлю. Как он ни старался разорвать веревку, петля все сильнее стягивалась вкруг его плеч. Саид был захвачен в плен.
   Караван был разбит и оставшихся в живых забрали в плен; арабы -- они не все принадлежали к одному племени -- поделили добычу и людей и направились одни к югу, другие на восток. Рядом с Саидом ехало четверо вооруженных всадников; они злобно поглядывали на него и время от времени посылали ему проклятия; он сообразил, что вероятно убитый был кто нибудь из их знати или может из их князей. Рабство, ожидавшее его, казалось ему гораздо хуже смерти, и он радовался, что навлек на себя гнев всей шайки и что потому его непременно казнят в лагере. Всадники следили за каждым его движением и, каждый раз, как он оглядывался, угрожали ему копьями. Он успел, однако, заметить, что старик, спутник его, едет тут же; а он уже считал его погибшим.
   Наконец, вдали показались деревья и палатки; когда же они подъехали ближе, к ним навстречу высыпала целая толпа женщин и детей. Не успели они обменяться несколькими словами с разбойниками, как страшный вопль огласил воздух и вся толпа с проклятиями и поднятыми кулаками обступила Саида. "Вот он!" -- кричали все, -- "вот тот, кто убил великого Альмансора, храбрейшего из смертных. Смерть ему! Бросим мясо его на съедение шакалам". Они так страшно наступали на Саида с камнями, комьями земли и дубинами, что разбойники едва успевали оборонять его. "Прочь, ребята, прочь, женщины!" -- кричали они, разгоняя копьями толпу: -- "он убил Альмансора в бою и должен умереть, но не от руки женщины, а от кинжала храброго воина".
   Они остановились на небольшой поляне среди палаток. Пленных связали по двое и по трое; добычу убрали в палатки, а Саида повели к большой палатке несколько в стороне от других. Там сидел пожилой, богато одетый человек. Суровый, гордый вид его сразу указывал, что он глава племени. Арабы, сопровождавшие Саида, встали перед ним и печально поникли головами. "Вопли женщин уже сказали мне все", -- сказал величественный старик, поочередно оглядывая присутствующих; "ваши взоры подтверждают это -- Альмансор погиб".
   -- "Альмансор погиб", -- печально отвечали люди, -- "а вот, Селим, повелитель пустыни, вот его убийца. Мы привели его к тебе на суд. Какою смертью должен он умереть? Поразить ли его издали стрелами, прогнать его сквозь ряды копий, или вздернуть на веревку, или привязать к конскому хвосту?"
   -- "Кто ты такой?" -- спросил Селим, мрачно глядя на пленника. Тот спокойно ждал смерти и ни одна черта его не дрогнула.
   Саид просто и чистосердечно ответил на вопрос.
   -- "Убил ли ты моего сына вероломным путем? Пронзил ли его сзади копьем или поразил стрелою издали?"
   -- "Нет", -- отвечал Саид. -- "Я убил его в честном бою, защищая товарищей. Убил его грудь к груди за то, что он на моих глазах убил до восьми из наших".
   -- "Так ли было дело?" -- снова спросил Селим у сопровождавших.
   -- "Да, господин. Он убил Альмансора в открытом бою", -- был ответ.
   -- "Так он сделал ни больше, ни меньше, чем каждый из нас сделал бы, -- возразил Селим. -- Он убил врага, покушавшегося на его жизнь и свободу. Освободите его".
   Мужчины удивленно переглянулись и нехотя принялись исполнять приказание. "Так убийца сына твоего, храброго Альмансора, лучшего из наших воинов, не умрет?" -- спросил один, сверкая глазами. -- "Жаль, что мы не убили его на месте".
   -- "Он должен жить", -- крикнул Селим, -- "я беру его себе, как справедливую часть добычи. Он будет моим рабом".
   Саид не знал как благодарить великодушного старика. Мужчины сердито удалились из палатки. Когда женщины и дети, ожидавшие у входа палатки, узнали о решении Селима, они громко завопили и поклялись отмстить смерть Альмансора, хотя бы сам отец отказался от кровавой мести.
   Остальных пленных поделили между членами шайки; одних отпустили, чтоб требовать выкупа от родственников наиболее богатых, а других поставили пастухами к стадам и заставили нести всякие тяжелые домашние работы. Саиду досталась иная доля. Смелый ли, воинственный вид его пленил старца или не обошлось тут без влияния благодетельной феи? Только Саид жил скорее как сын, а не как слуга, в палатке грозного вождя. Непонятное расположение к нему старика возбуждало, однако, ненависть других слуг. Всюду встречал он лишь враждебные взгляды, а если шел один по лагерю, нередко слышал он за собою проклятия и бранные слова, даже не раз жужжали вкруг него стрелы, очевидно, предназначенные ему. Если ни одна из них в цель не попала, это объяснялось лишь невидимым заступничеством могучей покровительницы или таинственной силой серебряного свистка, с которым он не расставался. Саид часто жаловался Селиму на такие покушения на его жизнь, но тот никак не мог найти зачинщиков, так как все племя было против чужеземца. Тогда Селим решился отпустить его: "Я надеялся", -- сказал он Саиду, -- "что ты заменишь мне сына. Ни ты, ни я неповинны, что это оказалось невозможным. Все озлоблены против тебя и я не в силах тебя оградить. Да и что пользы для нас, если тебя убьют из-за угла, а затем виновных привлекут к ответу? Лучше, когда вернутся люди с набега, я скажу, что отец твой прислал выкуп, и отпущу тебя с верными людьми".
   -- "Да могу ли я положиться на кого-нибудь кроме тебя?" -- спросил смущенно Саид. -- "Ведь меня убьют дорогой".
   -- "Этого не посмеют. Я возьму с них клятву: ее никто еще в пустыне не нарушал", -- отвечал спокойно Селим.
   Несколько дней спустя Селим сдержал свое слово. Он оделил юношу одеждою, оружием, подарил ему коня, собрал все племя, выбрал пятерых людей, заставил их поклясться страшною клятвою, что не убьют юношу, и со слезами отпустил Саида.
   Пять всадников угрюмо ехали по пустыне и Саид чувствовал, насколько неохотно исполняют они возложенное на них поручение. Его немало заботило и то обстоятельство, что двое из них присутствовали при том бою, когда он убил Альмансора. Когда они отъехали часов на восемь пути, Саид услышал, что арабы о чем-то перешептываются и заметил, что лица их еще мрачнее обыкновенного. Он стал вслушиваться. Говорили они на особом наречии, в ходу у этого племени при всякого рода таинственных или опасных предприятиях. Саиду наречие это было несколько знакомо. Селим, мечтавший навсегда оставить при себе юношу, нередко целыми часами обучал его таинственным словам, и вот что теперь услышал Саид:
   -- "Вот то место", -- говорил один, -- "тут мы напали на караван и тут пал храбрейший из наших от руки мальчишки".
   -- "Ветер разметал следы его коня", -- вставил другой, -- "но я не забыл его".
   -- "И на наш стыд продолжает жить и пользоваться свободою тот, кто поднял на него руку? Когда же слыхано, чтоб отец не мстил за смерть единственного сына?"
   -- "Но Селим стареет и впадает в детство".
   -- "А раз отец об мести не заботится", -- вступился четвертый, -- "друзья должны вступиться за убитого. Вот тут на этом месте надо его прикончить. Так водится и водилось испокон веков".
   -- "Но мы клялись старику", -- воскликнул пятый, -- "мы не имеем права убивать его; клятва не может быть нарушена".
   -- "Правда", -- согласились остальные, -- "мы клялись, и убийца безнаказанно ускользнет из наших рук".
   -- "Стой", -- воскликнул один, самый мрачный из всех. -- "Селим умен, да не так умен, как полагают: ведь мы ему не клялись, что доставим малого туда или сюда? Нет, он взял с нас клятву не убивать его, ну мы и пощадим его жизнь. Предоставим месть палящему зною и острому зубу шакала. Вот тут свяжем его и оставим". Саид не дал ему договорить; он уже был наготове, рванул коня в сторону, поднял его в галоп и стрелою помчался по равнине. На минуту разбойники растерялись, но, привычные к подобным преследованиям, быстро разделились, помчались справа и слева, а так как они лучше беглеца были знакомы с ездою по пустыне, они скоро нагнали его. Он бросился в сторону, но там встретил еще двух и пятого с тыла. Клятва препятствовала им пустить в ход оружие; они арканом стащили его с лошади, связали его по рукам и по ногам, и бросили среди дороги на раскаленный песок.

0x01 graphic

   Саид молил сжалиться над ним, обещал крупный выкуп, но они с хохотом взмахнули на коней и исчезли. Еще несколько секунд слышал он легкий топот их коней, потом все смолкло: он был один среди знойной равнины. Саид с отчаянием вспомнил о своем отце. Не подозревал старик, что единственный сын его мученически кончает жизнь среди раскаленного песка под голодною пастью шакала! Спасения юноша уже не ждал. Солнце нестерпимо жгло ему голову; с бесконечным трудом ему удалось перевернуться, но облегчение было не велико. При этом усилии свисток на цепочке выпал у него на песок; Саид кое-как дотянулся до него губами, но даже в таком отчаянном положении свисток не издал ни звука.
   В отчаянии он откинул голову назад и скоро потерял сознание от зноя.
   Нисколько часов спустя Саид очнулся, услышав шорох над собою; кто-то схватил его за плечо.

0x01 graphic

   Он дико вскрикнул, воображая, что шакал собирается растерзать его. Кто-то подхватил его под ноги; тут уже он почувствовал, что это не когти хищного животного, а руки человека. Незнакомец заботливо возился около него, а двое и трое других тихо разговаривали. "Он жив", -- шептали они, -- "только принимает нас за врагов".
   Наконец, Саид открыл глаза и увидел над собою улыбающееся лицо толстого человечка с маленькими глазами и огромною бородою. Он ласково заговорил с ним, помог ему сесть, накормил и напоил его. Саид узнал, что спаситель его купец из Багдада, что зовут его Калум-Бек и что он торгует шалями и покрывалами для женщин. Он возвращался из торгового путешествия и нашел его замертво лежащим на песке. Роскошная одежда Саида и сверкающая рукоятка кинжала обратили его внимание; он всячески старался привести его в чувство и, хвала Пророку, это удалось ему. Юноша от души благодарил купца за спасение; он чувствовал, что погиб бы непременно без участия этого человека. Он с благодарностью принял предложенное ему место на одном из верблюдов каравана; у него не было ни сил, ни средств самому выбраться из пустыни, да и немного бы он выдержал пешком. Решено было, что он отправится с Калум-Беком в Багдад, а там присоединится к какому-нибудь каравану в Бальсору.
   Дорогою купец много рассказывал Саиду о великом повелителе Багдада мудром калифе Гарун-аль-Рашиде. Он говорил о его любви к правосудию, о его проницательности; как он умело и просто распутывал самые сложные дела, разбирал самые невероятные тяжбы. "Повелитель наш", -- продолжал купец, -- "совсем необыкновенный человек. Если вы воображаете, что он спит как все люди, вы жестоко ошибаетесь: может, каких нибудь два три часа перед рассветом. Мне это известно через Мессура, первого каммерария калифа. Он мне двоюродный брат и, знаете, хоть он молчалив как могила в том, что касается тайн господина, но все же по родству прорывается иногда кое-что. Так вот, вместо того, чтобы спать, калиф ночью блуждает по улицам Багдада и редко неделя проходит, чтобы он не натолкнулся на какое-нибудь необычайное приключение. Ведь он свой обход совершает не в полном параде и верхом на коне, со стражею вокруг и факельщиками впереди, но переодетый то купцом, то солдатом, то муфтием. Он ходит и смотрит, все ли в порядке в городе.
   Поэтому по ночам у нас все в городе необыкновенно вежливы со всяким дураком, на которого случайно натолкнешься в темноте. Это так же легко может быть калиф, как какой-нибудь бродяга из пустыни, а леса довольно вкруг Багдада, чтобы проучить за ошибку".
   Так говорил купец и, как не стремился Саид успокоить отца, он все же был рад случаю повидать Багдад и знаменитого Гарун-аль-Рашида.
   Через десять дней они приехали в Багдад.
   Саид любовался на великолепие города, тогда в полной силе процветания. Купец пригласил его к себе в дом и Саид с радостью согласился; тут только, среди толкотни людской, пришло ему на ум, что, кроме воздуха да воды в Тигре, вряд ли найдется здесь что-либо даровое.
   На следующий день он только что оделся и собирался выйти, не без удовольствия сознавая, что даже в Багдаде, пожалуй, обратит на себя внимание своим пышным воинственным нарядом -- как Калум-Бек вошел в его комнату. Он лукаво оглядел молодого человека, погладил себе бороду и заговорил: "Все это прекрасно, молодой человек! Но что же вы думаете из себя предпринять? Вы, насколько мне чудится, большой мечтатель и ни мало не думаете о завтрашнем дне. Или, может, у вас достаточно денег, чтоб жить сообразно такому дорогому наряду?"
   -- "Видите ли, господин Калум-Бек!" -- сказал застенчиво юноша и покраснел. -- "Денег у меня собственно совсем нет, но вы, может быть, одолжите мне немного, чтоб доехать до дома; отец мой, конечно, тотчас же вышлет".
   -- "Отец твой, молодчик?" -- воскликнул Калум-Бек. -- "Мне кажется солнце опалило тебе мозг. Ты воображаешь, что я действительно поверил твоей нелепой сказке, что отец твой богат, что ты единственный сын: и как на тебя напали арабы, и как ты жил у них и все такое. Меня и тогда злила твоя наглая ложь и бесстыдство. Я знаю, что в Бальсоре все богатые люди -- купцы и я со всеми имел дела, и, конечно бы, слышал о каком-нибудь Бенезаре, будь у него хоть крохотное состояние. Значит, или ты наврал, что из Бальсоры, или отец твой просто бедняк и гроша медного нельзя тебе поверить. А потом это нападение в пустыне? Слыханное ли дело, с тех пор, как мудрый Гарун-аль-Рашид своим словом укрепил торговые дороги по пустыне, чтоб шайка разбойников осмелилась напасть на караван и увести в плен людей? Наконец, это было бы известно, и нигде по всему пути и даже здесь в Багдаде, куда стекаются люди со всего света, нигде ничего подобного не слышно. Значить, все это ложь, отъявленная ложь, молодой бесстыдник!"
   Бледный от гнева, Саид пытался перебить речь злого старика, но тот не унимался, кричал вдвое громче и неистово размахивал руками. "А третья ложь, наглый лгунишка, это насчет Селима. Селима знает всякий, кто только слыхал о разбойниках, и Селим известен как самый безжалостный и страшный изверг, а ты смеешь утверждать, что убил его сына и он тебя не растерзал в клочки. Ты болтаешь такие невероятные небылицы, будто Селим защищал тебя от всего племени, держал в своей палатке и отпустил без выкупа, вместо того, чтоб повесить тебя на первом дереве. И это тот, кто вешал проезжих просто ради удовольствия посмотреть, как они будут корчиться? Ах, ты отчаянный обманщик!"
   -- "Клянусь душою своею и бородою Пророка, что я сказал истинную правду", -- воскликнул юноша.
   -- "Как! Ты клянешься своею душою?" -- кричал купец, -- "своею черною, лживою душою? Да кто тебе поверит? И бородою Пророка, ты, мальчишка безбородый? Да кто тебе поварит?"
   -- "Конечно, у меня нет свидетелей, продолжал Саид, -- но ведь вы нашли меня связанным и брошенным в пустыне?"
   -- "Это еще ничего не доказывает", -- сказал тот. -- "Ты одет как богатый разбойник; легко могло случиться, что ты напал на более сильного и тот одолел и связал тебя".
   -- "Хотел бы я посмотреть на того, который один или даже вдвоем одолеет меня и свяжет, разве что аркан на голову накинут!" -- возразил Саид. -- "Где вам на своем базаре знать, что может один человек, владеющий оружием. Но вы спасли мне жизнь и я должен быть вам признателен. Но что же теперь намерены вы делать со мною? Если вы не поддержите меня, мне придется милостыню просить, а у себе равного я просить не стану, значишь, мне придется обратиться к калифу".
   -- "Вот как?" -- с усмешкою промолвил Калум-Бек. -- "Ни к кому не удостоите обратиться, кроме к нашему всемилостивейшему калифу? Это, что называется, благородное нищенство! Ей, ей! Порассудите, однако, молодой человек, что дорога к калифу идет мимо верного Мессура, моего двоюродного брата, и что достаточно мне шепнуть слово, чтоб обратить внимание каммерария на вашу чудеснейшую способность врать. --Но мне жалко молодости твоей, Саид. Ты еще можешь исправиться, из тебя еще может путное выйти. Я возьму тебя к себе на базар в лавку; прослужи у меня год и если ты не пожелаешь дольше оставаться, я выплачу тебе что следует и отпущу на все четыре стороны. Ступай тогда в Бальсору или Алеппо, Медину или Стамбул, или хоть к неверным -- мне все равно. До обеда даю тебе время на раздумье; хочешь -- отлично; не хочешь -- вычислю тебе по дешевой цене расходы по путешествию, место на верблюде, еда и пр., расплачусь твоими вещами и вытолкаю за дверь. Можешь идти тогда просить милостыни у калифа или муфтия на базаре, или у мечети".
   С этими словами скряга удалился. Саид с презрением посмотрел ему вслед. Он был страшно возмущен низостью этого человека, который намеренно завлек его в дом, чтоб воспользоваться его беспомощным положением. Он попробовал, нельзя ли убежать, но окна были с решетками, а двери на замке. Наконец, после долгого колебания, он решил на первое время принять предложение купца и прослужить у него в лавке. Ему собственно ничего другого не оставалось; даже, если б ему удалось бежать, без денег до Бальсоры добраться было нельзя. Он затаил в душе мысль при первой возможности обратиться к калифу.
   На следующий день новый слуга был водворен в лавку Калум-Бека. Купец показал Саиду все шали и покрывала и объяснил ему, в чем должна состоять его служба. Она состояла в том, что Саид, одетый приказчиком, становился у дверей лавки, с шалью на одной руке и покрывалом в другой. Он должен был зазывать покупателей, мужчин и женщин, показывать свой товар, говорить цену и приглашать в лавку. Теперь Саид понял, чем имел счастье привлечь внимание Калум-Бека. Купец был некрасивый, скверный старикашка, и нередко соседи или прохожие отпускали на его счет остроты, а женщины прямо звали его пугалом; зато все с удовольствием засматривались на красивого, статного Саида и находили, что он особенно красиво держит товар и с достоинством зазывает покупателей.
   Калум-Бек скоро убедился, что торговля пошла много прибыльнее со времени появления молодого человека; он стал приветливее относиться к нему, лучше кормить его и заботиться о том, чтоб одежда его была как можно красивее. Саида весьма мало трогала такая корыстная заботливость хозяина и денно и нощно мечтал он лишь о том, как бы поскорее вернуться на родину.
   Однажды торговля у Калума шла особенно бойко и все мальчики, разносившие товары, были разосланы. Вошла еще какая-то женщина и что-то купила. Она просила отнести ей товар на дом. "Через полчаса все будет у вас", -- отвечал Калум-Бек, -- "а теперь, к сожалению, ни одного свободного мальчика нет. Подождите, пожалуйста, или позвольте взять носильщика из другой лавки".
   -- "Какой же вы купец, что предлагаете покупателям чужих разносчиков?" -- воскликнула женщина. -- "Не может разве малый исчезнуть в толкотне с моею покупкою? И к кому мне тогда обратиться? Нет, нет, ваша обязанность, по правилам базара, доставить мне пакет на дом и я имею право это требовать".
   -- "Так подождите же полчасика, сударыня!" -- продолжал купец, боязливо озираясь. -- "Все мои разносчики заняты".
   -- "Это не лавка, раз нет разносчиков", -- возразила гневно женщина. -- "Да вот там какой-то лентяй стоит; иди сюда, молодец, бери пакет и неси за мною".
   -- "Стой, стой!" -- крикнул Калум-Бек в ужасе. -- "Это моя вывеска, мой зазывальщик, мой магнит! Ему нельзя отходить от лавки!"
   -- "Вот еще глупости!" -- решила женщина и без дальнейших рассуждений сунула Саиду свой сверток. "Что за купец и какие это товары, которые сами за себя не стоят и где требуется такой верзила для вывески. Иди, иди, голубчик, верно судьба твоя получить на чай сегодня".
   -- "Так беги во имя Аримана и всех бесов", -- злобно шепнул Калум-Бек своему магниту, -- "и смотри, скорее возвращайся. Старая ведьма весь бы базар сюда согнала, вздумай я далее противоречить ей".
   Саид шел за женщиною и удивлялся, как легко и быстро неслась она по тесным улицам. Они остановились у великолепного дома; она постучала, двери распахнулись; она поднялась по мраморной лестнице и кивнула Саиду следовать за нею. Она вошла в высокую обширную залу и Саид был поражен невиданным великолепием убранства. Женщина опустилась на подушку, велела юноше положить сверток рядом, подала ему серебряную монетку и отпустила домой.
   Он уже удалялся, когда чистый серебристый голос окликнул его: "Саид!" Пораженный, он остановился. Вместо пожилой женщины на подушках сидела молодая, чудно красивая женщина, окруженная целою свитою невольниц.
   Саид молча скрестил руки и почтительно поклонился.
   -- "Саид, милый мальчик", -- заговорила красавица, -- "я очень сожалею о всех невзгодах, которые привели тебя в Багдад, но это единственное место, где может разрешиться твоя судьба, раз ты имел неосторожность покинуть дом до двадцатилетнего возраста. Саид, свисток у тебя?"
   -- "Конечно, у меня", -- радостно воскликнул он, вынимая золотую цепочку; -- "а вы верно благодетельная фея, которая меня им наградила при рождении".
   -- "Я -- друг твоей матери", -- уклончиво отвечала фея, -- "а так же и твой, пока ты останешься таким, как есть. Ах, если б легкомысленный отец твой последовал моему совету. Ты многого бы избегнул!"
   -- "Да уж верно так суждено!" -- беззаботно возразил Саид. -- "А теперь, благодетельная фея, запрягите-ка хороший северовосточный ветер в свою облачную колесницу, прихватите меня и помчимся к отцу. Я там спокойно выжду остальные шесть месяцев и обещаю никуда не выезжать".
   Волшебница улыбнулась. "Вот ты как с нашей сестрою разговариваешь", -- сказала она, -- "но, бедный мой Саид! Вне твоего отечества я ничего сверхъестественного для тебя сделать не могу. Даже не могу избавить тебя от презренного Калум-Бека! Он стоит под покровительством твоего могучего врага".
   -- "Так у меня даже враг есть?" -- воскликнул Саид. -- "Ну, его влияние я довольно таки испытал. А советом можете мне помочь. Не пойти ли мне к калифу просить защиты? Он умный человек, он избавит меня от Калум-Бека".
   -- "Да, Гарун мудрый человек", -- возразила фея. -- "Но он, к сожалению, тоже человек. Он доверяет своему Мессура, как самому себе, в чем он, пожалуй, прав, так как имел много случаев убедиться в честности и преданности верного каммерария. Мессур же тоже доверяет своему брату, как самому себе, и в этом, конечно, неправ, так как Калум-Бек совсем скверный человек, хотя и родственник Мессура. Калум человек хитрый и тотчас по приезде переговорил со своим двоюродным братом и наплел, Аллах ведает что, про тебя; все это уже передано калифу и, явись ты сейчас во дворец Гаруну, ты будешь плохо принят, так как доверие к тебе подорвано. Но есть другие пути приблизиться к нему и в звездах написано, что ты со временем будешь в большой милости у него.
   -- "Скверно, если так!" -- печально проговорил Саид. -- "Придется мне видно еще некоторое время стеречь лавку противного Калум-Бека. Но, может, вам возможно оказать мне небольшую милость, милостивая покровительница? Я привык владеть оружием и любимое мое удовольствие -- это воинские игры, где состязаются в борьбе тупыми мечами, копьями, стрельбою из лука. Здесь каждую неделю происходят такие состязания между благороднейшими юношами города. Но в ряды принимаются только люди хорошо одетые и свободные, а не слуга с базара. Так вот, если б вы могли устроить, чтоб раз в неделю я мог явиться туда, да чтоб меня не сразу узнали по лицу".
   -- "Желание вполне подходящее для всякого благородного молодого человека", -- приветливо сказала фея; -- "отец твоей матери был храбрейшим человеком в Сирии и дух его, по-видимому, перешел к тебе. Заметь этот дом. Каждую неделю здесь будет готова для тебя лошадь и два конных конюха, оружие, одежда и вода для лица, которая сделает тебя неузнаваемым для всех. А теперь, Саид, иди домой! Выжди спокойно время, будь умен и добродетелен по-прежнему. Через шесть месяцев твой свисток загудит и Зулейма всюду услышит его".
   Юноша, глубоко тронутый, простился с своею благодетельницею. Он заметил себе дом и улицу и пришел обратно к Калум-Беку.
   Он поспел на базар как раз вовремя, чтоб спасти своего хозяина. Вокруг лавки стояла огромная толпа, мальчишки прыгали и кривлялись вокруг купца, взрослые смеялись. Сам он стоял бледный от злости, в полном замешательстве, с шалью в одной руке и покрывалом в другой. Эта странная сцена был, вызвана следующим. Когда Саид ушел, Калум вздумал сам занять место приказчика у лавки и стал выкрикивать товар, но долго никто не подходил к старому непривлекательному торговцу. Шли двое мужчин по базару, намереваясь купить подарки для своих жен. Они уже раза три прошли взад и вперед по улице и видимо кого-то или что-то искали.
   Калум-Бек думал воспользоваться случаем и крикнул: "Господа, что вам угодно? Господа, сюда, ко мне! Что вы ищете? Покрывала, шали, дорогие товары?"
   -- "Друг мой, старина", -- возразил один, -- "твои товары может великолепны, но жены наши привередливы, а теперь вошло в моду ни у кого не покупать покрывал, кроме как у красавца Саида. Мы вот с полчаса здесь расхаживаем, а его не находим. Не можешь ли указать, где эта редкость скрывается. Другой раз мы у тебя купим".
   -- "Хвала Аллаху!" -- воскликнул радостно осклабясь Калум. -- "Пророк привел вас как раз к надлежащему месту. Вам надо красавца приказчика, покрывала у него купить? Сюда, сюда, здесь его лавка".
   Один из мужчин захохотал над уродливою фигуркою Калума: неужели он считает себя красавцем? А другой рассердился: он подумал, что Калум смеется над ним и потому выругал его изрядно. Калум-Бек был вне себя; он звал соседей в свидетели, что именно его лавку зовут лавкою прекрасного приказчика. Соседи, давно точивши на него зубы за необыкновенный прилив покупателей, отнекивались со смехом и оба мужчины серьезно принялись отделывать старого лгуна. Калум защищался больше криком и бранью, чем кулаками. Полбазара сбежалось на его крик, все знали его за скупого, отъявленного плута, все радовались, что нашелся человек отплатить ему за все. Уже один из нападающих схватил его за бороду, как вдруг кто-то рванул того за руку и одним ударом поверг на землю, так что тюрбан отлетел в одну сторону, а туфли в другую.

0x01 graphic

   Толпа громко негодовала; все были рады поражению Калум-Бека. Товарищ упавшего обернулся посмотреть, кто позволил себе смелость опрокинуть его друга, но когда увидел красивого, статного юношу с сверкающим взором и воинственною осанкою, он не решился напасть на него. К тому же Калум, в восторге от неожиданного спасения, крикнул что было силы, указывая на Саида: "Ну, ну, что скажете теперь? Вот он, вот он, господа, вот Саид, прекрасный приказчик". Громкий хохот прокатился по толпе. Упавший смущенно озирался; он понял, что был неправ и поспешил удалиться со своим товарищем, не купивши ни шали, ни покрывала.
   -- "О, звезда приказчиков, жемчужина базара", -- кричал Калум, отводя Саида в лавку: -- "Вот, что называется прийти вовремя, вот что называется руку к делу приложить! Как ты ловко его на землю бросил, словно он никогда стоять не умел! А я-то! Приди ты минутою позднее, не пришлось бы мне больше к цирюльнику ходить, бородку чесать да холить. Чем отблагодарить мне тебя?"
   Надо сознаться, что если Саид помог злому купцу, то сделал это единственно из чувства сострадания; теперь же, когда это чувство улеглось, он почти раскаивался, что помешал отделать хорошенько старого скрягу. Лишняя прядка волос на недельку бы его угомонила, подумал он про себя. Тем не менее, он решился воспользоваться неожиданным благоволением купца и попросил милости отпускать его раз в неделю на прогулку или куда ему вздумается. Калум согласился, он убедился, что непроизвольный слуга его слишком благоразумен, чтоб бежать без денег и без приличной одежды.
   И так желание Саида исполнилось. В следующую же среду, день, когда знатные люди города собирались на состязание, Саид отпросился у хозяина. Он пошел к дому волшебницы, постучался и двери тотчас же распахнулись. Очевидно, его ждали. Слуги сразу провели его в обширный покой и прежде всего подали ему волшебную воду для умывания. Он омочил ею лицо и посмотрелся в зеркало: он почти сам себя не узнал: кожа его стала совсем смуглая, вкруг лица появилась окладистая черная борода и весь он выглядел лет на десять старше обыкновенного.
   Потом его провели в другую комнату, где разложено было такое великолепное платье, что сам калиф не посовестился бы его надеть в день парада. Помимо тюрбана из тончайшей ткани с застежкою из крупных бриллиантов и высоким султаном, кафтана из тяжелого пунцового шелка, затканного серебром, тут же лежала кольчуга из серебряных колец; она была так тонко сработана, что свободно гнулась при каждом движении тела, и вместе с тем так плотна, что ни одно копье или меч не могли проникнуть сквозь нее. Дамасская сабля в богатых ножнах и с рукояткою, усеянною драгоценными камнями, дополняла наряд. Когда он был совсем готов, один из слуг подал ему шелковый платок от имени своей госпожи; им надо было вытереть лицо, чтоб принять прежний вид.
   Во дворе стояли оседланные кони. Саид сел на самого красивого из них, на других сели слуги и все весело поскакали к месту состязания.
   Невольно все взоры обратились на блестящего всадника, когда он въехал в круг, предназначенный для бойцов. Там собрался цвет Багдадской молодежи; даже братья калифа выехали на своих гордых скакунах, нетерпеливо потряхивая копьями. При появлении незнакомца от толпы всадников отделился сын великого визиря с некоторыми друзьями, почтительно приветствовав его, пригласил принять участие в играх и спросил, кто он и из каких стран. Саид отвечал, что зовут его Альмансором, что он едет из Каира, путешествует для своего удовольствия и столько наслышался о храбрости и ловкости молодежи Багдада, что горит нетерпением ближе познакомиться с ними. Молодым людям очень понравилась мужественная осанка Саида-Альмансора и его благородная внешность. Ему тотчас же подали копье и предоставили выбрать партию: все общество обыкновенно делилось на две части и фехтовало друг с другом по одиночке и группами.
   Если уже внешность Саида обратила всеобщее внимание, тем сильнее привела всех в восторг его необыкновенная ловкость и изящество движений. Конь его летал как стрела, а меч сверкал еще быстрее. Он так легко, уверенно и метко бросал копье, словно то была стрела, пущенная из тугого лука. Он победил всех храбрейших из парии противников и в конце состязания был единогласно провозглашен победителем. Один из братьев калифа и сын великого визиря, которые сражались в одной с ним партии, просили состязаться с ним.
   Али, брат калифа, был побежден им, а сын великого визиря так мужественно защищался, что после долгой борьбы решено было оставить продолжение до следующего раза.
   На следующий день во всем Багдаде ни о чем другом не говорили, как о богатом, храбром и красивом незнакомце, все, даже побежденные, увлекались его благородными манерами; в лавке Калум-Бека только и было толка, что о нем. Все наперерыв сожалели, что никто не знал, где он живет. На следующую среду Саид снова был на играх. Платье и вооружение его были еще великолепнее, чем в первый раз. Пол-Багдада толпилось за барьером; сам калиф с балкона любовался на зрелище. Он пришел в восторг от незнакомца и, по окончании игр, сам возложил на него в знак милости золотую цепь с медалью. Такой необычайный знак отличия не замедлил возбудить зависть в других участниках борьбы. "Не стыд ли нам", -- говорили они, -- "что чужеземец является в Багдада лишать нас чести, славы и победы? Потом он станет хвастать в других местах, что среди цвета Багдадской молодежи не нашлось ему достойного соперника?" Они сговорились на следующий раз, будто случайно, напасть на него впятером или шестером.
   От проницательного взгляда Саида не укрылись признаки неудовольствия вокруг него. Он видел как те шептались в углу и указывали на него свирепыми взглядами; он справедливо предполагал, что кроме брата калифа и сына великого визиря все некоторым образом настроены против него. Даже и те тяготили его вопросами: куда можно прийти навестить его, чем он занимается, что нравится ему в городе и пр.
   По странному совпадению, один из молодых людей, замышлявших недоброе против Саида, был никто иной, как тот, кого он повалил перед лавкою Калум-Бека, когда он собирался вцепиться в бороду злополучного купца. Человек этот всегда как-то особенно пристально провожал его завистливым взором. Саид нисколько раз побеждал его в бою, но все же это не была достаточная причина для такой упорной враждебности; юноша опасался, не догадался ли тот как-нибудь по росту или по голосу, кто его противник. Подобное открытие было бы очень некстати и могло вызвать большие невнятности для Саида.
   Заговор завистников искусного бойца рушился о предусмотрительность и отважность Саида. Много помогли ему также друзья его, брат калифа и сын визиря. Когда они заметили, что Саид окружен по меньшей мере шестью всадниками, которые все пытаются свалить его с коня или обезоружить, благородные молодые люди бросились в толпу нападающих, разогнали ее и пригрозили совсем удалить из круга тех, кто способен на такой предательский образ действий.
   Уже более четырех месяцев возбуждал таким образом Саид удивление жителей Багдада, когда однажды, возвращаясь домой с ристалища, услышал какие-то голоса, которые показались ему знакомыми. Перед ним шли четверо мужчин и по-видимому о чем-то совещались. Саид подошел поближе; он узнал наречие шайки Селима и заподозрил, что эти четверо вышли на грабеж. Первое его движете было удалиться, но потом он сообразил, что, может быть, ему удастся помешать какому-нибудь злодейству, и стал вслушиваться.
   -- "Привратник ясно сказал, что по улице влево от базара. Он будет там ночью с великим визирем".
   -- "Ладно", -- отвечал другой. -- "Великого визиря нечего бояться: он стар и не из храбрецов, но у калифа меч остер и я ему не доверяю. Верно за ним где-нибудь следом крадутся человек десять телохранителей".
   -- "Ни души", -- возразил третий, -- "кому только случалось встречать его ночью, тот всегда видел его одного или вдвоем с великим визирем или Мессуром. Сегодня он будет наш, только чур! Чтоб вреда ему не причинять!"
   -- "Полагаю, что самое лучшее набросить ему аркан на голову. Убить его нет смысла: за труп вряд ли большой выкуп дадут, да еще дадут ли?"
   -- "Так, значить, в час по полуночи!" -- решили они и разошлись в разные стороны.
   Саид был ошеломлен открытием. Он повернул было ко дворцу, чтоб предупредить калифа об опасности, но вовремя вспомнил слова волшебницы о том, что калиф настроен против него. Его или осмеют, или посмотрят на его слова, как на попытку втереться в милость к повелителю Багдада. Саид решил, что лучше всего положиться на добрый меч свой и лично спасти калифа от злодеев.
   Он не вернулся к Калум-Беку, а присел на ступени мечети и стал ждать наступления ночи. Когда стало темно, он прошел мимо базара в ту улицу, о которой упоминали разбойники, и притаился там за выступом дома. Он стоял там около часа, когда услышал шаги и увидел две темные фигуры. Сначала он принял их за калифа и его спутника, но один из мужчин хлопнул в ладоши и в то же мгновение двое других неслышно спустились по улице от базара. Злодеи пошептались с минуту, потом разделились: трое притаились недалеко от Саида, а один стал медленно прохаживаться по улице. Ночь была очень темна, хотя спокойна, и Саиду пришлось положиться единственно на свой тонкий слух.
   Прошло еще полчаса; со стороны базара послышались шаги. Разбойники тоже, вероятно, услышали их; тот, кто ходил по улице, осторожно направился к базару. Шаги приближались и скоро Саид различил несколько темных фигур. Вдруг кто-то хлопнул в ладоши и все трое ринулись из засады. По-видимому, противники были вооружены. Саид услышал звук скрещенных мечей. Он выхватил меч и с криком: "Да падут враги великого Гаруна!" -- бросился на разбойников, сшиб первым же ударом одного на землю и схватился с двумя другими, которые пытались обезоружить пойманного ими в аркан человека. Саид с быстротою молнии перерубил веревку, но размах был так силен, что он тем же ударом перерубил руку державшего веревку разбойника. Тот упал на колени с громким воплем. Четвертый, занятый другим пленником, бросился на Саида, но тот, на которого накинули аркан, быстро сбросил с себя петлю и ударом кинжала поразил разбойника в бок. Оставшийся на ногах бросил саблю и убежал.
   Саид недолго оставался в неизвестности относительно того, кого он спас. Один из мужчин подошел к нему и сказал:
   -- "Одно удивительнее другого: покушение на мою жизнь или свободу и неожиданная помощь или спасение. Откуда ты узнал, кто я? Знал ты о намерении этих людей?"
   -- "Повелитель правоверных", -- отвечал Саид, -- "теперь я не сомневаюсь, что это именно ты. Я шел вечером по улице Эль-Молек и встретил четверых людей, таинственное наречие которых случайно знакомо мне. Они сговаривались взять тебя в плен, а почтенного спутника твоего убить. Было слишком поздно, чтоб предупредить тебя и мне оставалось только идти на условленное место и попытаться спасти тебя".
   -- "Благодарю тебя", -- сказал Гарун. -- "Тут нехорошо застаиваться; возьми этот перстень и приходи с ним завтра во дворец. Мы поговорим о тебе и увидим, что можно сделать, чтоб отблагодарить тебя за спасение. Идем, визирь, опасно здесь долго стоять: они могут вернуться".
   Визирь обернулся к юноше и, протягивая удивленному юноше тяжелый кошелек, взволнованно сказал: "Молодой человек! Повелитель наш, калиф, может произвести тебя во все, что ему угодно, назначить даже преемником моим, но я очень немного могу сделать для тебя, а что могу -- лучше сделать сейчас, чем завтра. Возьми это золото. Но этим не исчерпана моя благодарность. Если чем могу быть полезным тебе, смело иди ко мне".
   Наверху блаженства Саид пошел домой. Здесь ждала его буря. Калум-Бек сперва беспокоился о его отсутствии, потом вообразил, что его прекрасная вывеска пропала и пришел в ярость. Он рвал и метал и осыпал Саида бранью и упреками. Саид не остался у него в долгу. Он успел заглянуть в кошелек и убедился, что даже без милости калифа -- уж тот, конечно, не окажется менее благодарен, чем визирь его -- может вернуться на родину. Слово за слово он раздраженно заявил Калуму, что ни минуты более не останется у него в доме. Калум-Бек сначала испугался, потом захохотал: "Ах, ты, оборванец, бродяга, презренный негодяй! Да куда ты денешься, если я брошу о тебе заботиться? Кто накормить тебя? Куда ты голову преклонишь?"
   -- "Об этом, пожалуйста, не беспокойтесь, милостивый Калум-Бек", -- упрямо возразил Саид, -- "живите себе на здоровье, а меня больше вам в глаза не видать".
   Он выбежал за дверь, а Калум-Бек так и остался с раскрытым от изумления ртом. На следующее утро, хорошенько обдумав дело, он разослал по городу своих посыльных разузнать, куда скрылся беглец. Долго искали Саида, наконец, один донес, что видел красавца приказчика выходящим из мечети: он шел в караван-сарай. "Только он уже совсем не тот", -- добавил мальчик; -- "на нем чудный кафтан, кинжал и сабля и великолепный тюрбан".
   Калум-Бек был вне себя. "Он обокрал меня и оделся на эти деньги. О, несчастный я человек!" Он побежал к начальнику полиции, а так как тот знал, что Калум родственник Мессура, любимца калифа, купцу нетрудно было добиться приказа арестовать Саида.
   Саид сидел у караван-сарая и спокойно договаривался с одним купцом насчет путешествия в Бальсору. Вдруг на него неожиданно напало несколько человек и, несмотря на отчаянное сопротивление, связали ему руки за спиною. На его вопрос, с какого права они решаются на такое насилие среди белого дня, ему отвечали, что это делается во имя полиции, по требованию законного хозяина его Калум-Бека. Тут подошел сам гнусный скряга, обыскал связанного юношу и с торжеством вытащил у него из-за пояса кошель с золотом.
   Окружающие с удивлением смотрели на него. "Посмотрите, посмотрите! Вот он, мошенник, сколько накрал у меня!" -- кричал Калум. И люди с отвращением глядели на Саида и говорили: "Какая гадость! Такой молодой, такой красивый и так испорчен! К суду, к суду его, пусть хорошенько батогами его!" Саида уведи и толпа все росла вокруг него и все кричали: "Посмотрите! Вот красавец Саид с базара. Он обокрал хозяина и бежал! Целых двести червонцев украл!"
   Начальник полиции грубо встретил арестованного. Саид хотел объясниться, но тот не дал ему рта открыть и выслушал лишь купца. Он поднял кошелек и спросил -- эти ли деньги украдены у него. Калум-Бек поклялся. Но, увы! Ложная клятва дала ему двести червонцев, но похитила приказчика, которого он ценил в пять раз дороже. Судья вынес приговор: "По закону, только что изданному милостивым повелителем нашим калифом, всякое воровство, превышающее сто червонцев и совершенное на базаре наказуется ссылкою на пустынный остров. Этот мошенник является как раз вовремя; он является двадцатым таким молодцом; завтра их посадят на барку и вывезут в море".
   Саид был в отчаянии: он умолял выслушать его, дать ему возможность сказать слово калифу. Судья был глух к его мольбам. Калум-Бек, горько раскаиваясь в своей клятве, тоже просил за него, но судья строго остановил его: "Ты получил свои деньги и ступай себе домой. Остальное до тебя не касается, не то наложу на тебя штраф за противоречие". Калум замолчал и Саида увели.
   Его бросили в темную, сырую тюрьму, где на соломе, на полу, валялось девятнадцать несчастных заключенных. Они встретили нового товарища грубым хохотом и проклятиями против калифа и его судей. Как ни ужасна была ожидающая его судьба и как ни ужасна мысль очутиться на необитаемом острове, но он все же утешался мыслью, что уже завтра покинет эту смрадную, душную яму.
   Несчастный не подозревал, что на море будет еще хуже. Заключенных бросили в трюм, где даже нельзя было стоять и тут поднялась страшная возня и драка из-за лучших мест.
   Подняли якорь. Саид заплакал горькими слезами, когда корабль пришел в движете. Раз в день несчастным подавали немного хлеба и плодов и по глотку воды, и так темно было в их помещении, что всегда вносили свет, чтобы раздавать им пищу. Несчастные прямо задыхались. Каждые два, три дня уносили мертвых от недостатка воздуха и Саид выжил исключительно благодаря своей молодости и здоровью.
   Они плыли уже около четырнадцати дней, когда однажды почувствовали, что волны сильнее плещут о стены и какое-то необычное движете и беготня поднялись на палубе.
   Саид сообразил, что начинается буря, ему стало даже приятно: он надеялся умереть.
   Корабль бросало все сильнее и сильнее; послышался страшный треск и корабль сел. Крики и дикие вопли раздались на палубе и смешались с завыванием бури. Наконец, все стихло, но тут один из заключенных заметил течь в корабле. Они стали стучаться в западню наверх, но никто не откликался. Тогда общими усилиями они налегли на дверь и выломали ее.
   Несчастные вбежали наверх, но там уже никого не было. Весь экипаж спасся на лодках. А между тем буря становилась все сильнее, корабль трещал и накренился. Заключенные пришли в отчаяние. Они сбились в кучу на палубе и ждали смерти. Когда немного стихло, они пообедали вместе остатками запасов на корабле; но вот снова налетел вихрь, корабль сорвало с утеса, на котором он сидел и он тут же исчез в волнах. Саид успел ухватиться за мачту и все еще держался за нее, когда корабль погрузился в воду. Волны бросали его во все стороны, но он, насколько возможно, управлял ногами и все-таки держался над водою. Так плавал он с опасностью жизни около часа и уже начинал терять силы, когда цепочка со свистком снова выпала у него из-за ворота и он решил еще раз попытать счастья. Он крепко ухватился одною рукою за мачту, другою поднес свисток ко рту и вдруг -- раздался ясный, чистый звук и в то же мгновение буря улеглась, а волны сгладились, словно на них масла вылили. Саид вздохнул с облегчением и оглянулся, не видно ли где земли. Земли нигде не оказалось, но он почувствовал, что мачта под ним как-то странно вытягивается, начинает двигаться... Он сидел уже не на обломке мачты, а на огромном дельфине. В первую минуту он растерялся, но скоро самообладание вернулось к нему, особенно, когда он увидел, что дельфин быстро, но вполне спокойно и уверенно продолжает свой путь. Он понял, что обязан спасением серебряному свистку и благодетельной волшебнице, и, ликуя, пропел ей благодарственный гимн.
   Чудный водяной конь несся стрелою по волнам и еще до вечера Саид увидел вдали землю и устье широкой реки. Дельфин завернул в нее. Вверх но течению он поплыл тише, а так как Саид умирал с голода, он решил попробовать, нельзя ли тем путем, как обыкновенно делается в сказках, добыть себе пообедать. Он свистнул в свой свисток и пожелал хорошее угощение. Тотчас же дельфин остановился, а из воды вынырнул стол такой сухой, словно он неделю стоял на солнце. Он весь был уставлен отборнейшими яствами. Саид обильно закусил, а когда насытился, благодарил невидимого духа; стол нырнул в глубину, а Саид подтолкнул ногою дельфина и тот спокойно поплыл далее.
   Солнце уже садилось, когда Саид увидел вдали большой город, который напомнил ему Багдад своими минаретами. Мысль о Багдаде не особенно улыбалась ему, но доверие его к могучей покровительнице было так велико, что он вполне был уверен, что она никогда не предаст его в руки презренного Калум-Бека. В стороне от города, на берегу реки, он увидел роскошный загородный Дворец и с удивлением заметил, что дельфин несет его прямо в ту сторону.

0x01 graphic

   На крыше дома стояло несколько богато одетых мужчин, а на берегу собралась большая толпа слуг и все смотрели на него и с удивлением размахивали руками. Дельфин остановился у широкой мраморной лестницы, спускавшейся к морю, и не успел Саид встать на первую ступень, как рыба исчезла. Тотчас же подошли к нему слуги и от имени владельца дворца пригласили следовать за ними. Ему подали другое платье и провели на крышу. Там встретил он трех богато одетых мужчин; один из них приветливо выступил к нему: "Кто ты, чудный незнакомец?", -- заговорил он, -- "ты, что управляешь морскими чудовищами, как лучший всадник своим конем? Волшебник ты или простой смертный?"
   -- "Господин", -- отвечал Саид, -- "мне очень плохо жилось это время, но, если это может доставить вам удовольствие, расскажу свои невероятный приключения". И он начал рассказывать все, что пережил с той минуты, как выехал из родительского дома до чудесного спасения на дельфине. Часто присутствующие прерывали его удивленными возгласами. Когда же он кончил, хозяин дома сказал: "Я верю тебе, Саид! Но ты говорил, что на состязании получил золотую цепь, а потом перстень от калифа. Целы у тебя еще эти вещи?"
   -- "Здесь, на груди моей, хранятся они", -- отвечал юноша, -- "и только с жизнью удалось бы их вырвать у меня. Для меня слишком дорога память о спасении великого Гаруна-аль-Рашида!" -- Он достал цепь и перстень и подал их незнакомцу.
   -- "Клянусь бородою Пророка! Это тот самый перстень, мой перстень", -- воскликнул высокий мужчина. -- "Великий визирь, обними его, вот наш спаситель". Саид был как во сне. Он мигом очутился в объятиях калифа, потом великого визиря и совсем растерялся. Но вот он опомнился и бросился ниц перед Гаруном: "Прости раба, повелитель правоверных, что я так просто говорил о тебе. Теперь вижу, что ты сам Гарун-аль-Рашид, великий калиф Багдада".
   -- "Я самый и друг твой!" -- отвечал Гарун. -- "Теперь конец твоим несчастьям. Ты пойдешь со мною в Багдад и останешься навсегда при мне. Та ночь доказала, что я тебе не безразличен, а пожалуй, не всякий из моих верных слуг выдержал бы такое испытание!"
   Тронутый Саид благодарил калифа и обещал до гроба не расставаться с ним, но просил разрешения съездить сперва к отцу, успокоить старика. Калиф не мог не согласиться на такое справедливое желание. Они сели на коней и до заката солнца прибыли в Багдад. Калиф отвел Саиду длинный ряд комнат в собственном дворце и обещал в скором времени выстроить для него отдельный дом.
   При первой вести о радостном событии, старые друзья по оружию, -- брат калифа и сын визиря, -- явились к Саиду. Они обнимали спасителя дорогих им людей и предлагали свою дружбу. "Мы давно друзья", -- сказал Саид и показал цепь, полученную им на состязании. Они сначала не поверили, так как видели его всегда с бородою и очень смуглого, а теперь перед ними стоял безбородый и белолицый юноша. Саид, смеясь, велел принести тупое оружие, начал фехтовать с ними и еще раз доказал, что он никто иной, как храбрый Альмансор. Друзья с восторгом приветствовали товарища и Саид тут же рассказал зачем и как менял он вид свой.
   На следующий день Саид сидел у калифа, когда вошел Мессур, каммерарий и доложил: "Повелитель правоверных, если разрешишь, я бы просил тебя об одной милости".
   -- "Выслушаем сперва", -- отвечал Гарун.
   -- "Там ждет мой любимый двоюродный брат Калум-Бек, известный купец Багдада. У него странное препирательство с одним человеком из Бальсоры. Сын того служил у Калум-Бека, обокрал его и бежал, никто не знает куда. Теперь отец требует сына своего от Калума, а у того его нет. Калум как великой милости просит тебя выслушать его, и своим светлым умом и мудростью решить спорь его с чужеземцем".
   -- "Хорошо", -- согласился калиф. -- "Через полчаса пусть идет твой брат со своим противником в залу суда".
   Мессур вышел, а Гарун сказал: "Это наверное твой отец, а так как, к счастью, я знаю все как было, суд мой будет настояний суд Соломона. Ты, Саид, спрячься за завесу трона и не показывайся, пока я не позову, а ты, великий визирь, пошли за неправедным судьей. Мне он понадобится при допросе".
   Оба последовали приказание. Сердце Саида забилось сильнее, когда он увидел бледную, исхудалую фигуру отца, нетвердыми шагами входящего в залу. От него не ускользнула также самоуверенная, хитрая улыбка Калума, который, проходя, что-то шепнул Мессуру. Саида взяло такое зло, что он чуть не выпрыгнул из-за занавески. Все его беды и несчастья проистекали от гнусного старикашки.
   В зале собралось много народа: все жаждали слышать праведный суд калифа. Великий визирь подал знак молчания; повелитель Багдада взошел на трон и велел выступить истцу.
   Калум-Бек нахально выступил вперед и начал: "Нисколько дней тому назад я стоял у дверей своей лавки, как вдруг прошел глашатай с кошельком в руке, а за ним этот человек. Глашатай кричал: "Кошель золота тому, кто может доставить сведения о Саиде из Бальсоры!" Этот Саид был у меня в услужении, почему я крикнул: "Сюда, друг, я могу заслужить твой кошель". Тот человек, что теперь так свирепо на меня смотрит, приветливо подошел ко мне и спросил, что известно мне о его сыне. Я спросил: "Вы, Бенезар, его отец?" А когда он радостно утвердил это, я рассказал ему все, что знал, как я спас молодого человека в пустыне, как привез его в Багдад. На радости он отдал мне кошель. Но не безумный ли это человек? Когда я стал рассказывать дальше и сказал, что сын его служил у меня и наделал глупостей и обокрал меня, а потом скрылся, он ничего слышать не хотел, и вот теперь пристает ко мне, требует с меня сына и деньги назад. А я не могу отдать ни того, ни другого. Деньги -- мои по праву за новость, а его негодяй сын пропал".
   Заговорил Бенезар. Он описал сына, говорил, насколько тот благороден и добр, и что прямо невозможная вещь, чтоб он украл. Он умолял калифа строго расследовать дело.
   -- "Надеюсь", -- начал Гарун,обращаясь к купцу, -- "что ты заявил о краже?"
   -- "О, конечно", -- отвечал тот улыбаясь, -- "я сдал его судье".
   -- "Привести судью", -- приказал калиф. Ко всеобщему удивленно тот тотчас же появился словно по волшебству. Калиф спросил его, помнит ли он этот случай, и тот припомнил.
   -- "Выслушал ты молодого человека? Сознался он в краже?" -- спросил Гарун.
   -- "Нет, он был так нахален, что хотел сознаться только вам", -- возразил судья.
   -- "Но я не помню, чтоб видел его", -- сказал калиф.
   -- "Да зачем же! Так пришлось бы ежедневно целую толпу к вам пригонять; все хотят лично с вами говорить".
   -- "Ты должен, кажется, знать, что слух мой всегда открыть для всех", -- отвечал Гарун. -- "Но, вероятно, доказательства кражи были так несомненны, что совсем не требовалось вести ко мне молодого человека? У тебя были свидетели, что деньги, украденные у тебя, принадлежали тебе, Калум?"
   -- "Свидетели?" -- переспросил тот, бледнея. -- "Нет, свидетелей у меня не было, да ведь вам известно, милостивый повелитель, что все деньги на одно лицо. Как могут свидетели знать, что именно этих золотых не хватает в моей кассе".
   -- "Так как же ты узнал, что эти деньги принадлежат именно тебе?" -- спросил калиф.
   -- "По кошельку, в котором они были", -- возразил Калум.
   -- "Кошелек у тебя?"
   -- "Вот он", -- сказал купец, торжественно подавая великому визирю кошелек для передачи калифу.
   Тогда визирь вскричал с поддельным удивлением: -- "Клянусь бородою пророка! Ты смеешь уверять, что это твой кошелек? Ах, ты, обманщик! Это мой кошелек и дал я его с двумя стами золотых честному, отважному юноше, который спас меня от большой опасности".
   -- "Можешь ты поклясться в этом?" -- спросил калиф.
   -- "Спасением души своей готов поклясться", -- отвечал визирь: -- "мне его собственная дочь вязала".
   -- "Ой-ли!" -- воскликнул калиф: -- "так ты как же судил, праведный судья? Отчего ты так уверовал, что кошелек принадлежит купцу?"
   -- "Он поклялся", -- отвечал смущенный судья.
   -- "Так ты дал ложную клятву?" -- прогремел калиф, обращаясь к купцу. Тот бледный и дрожаний стоял перед ним.
   -- "Аллах, Аллах!" -- кричал тот. -- "Конечно, я ничего не смею возразить великому визирю, не смею ему не верить, но, право же, кошелек я считал своим и негодный Саид украл его. Право, дал бы тысячу золотых, чтоб этот мошенник был налицо".
   -- "А куда ты девал Саида?" -- спросил калиф. -- "Скажи, куда послать за ним, чтоб произвести дознание?"
   -- "Я послал его на необитаемый остров", -- отвечал судья.
   -- "О, Саид! Несчастный сын мой!" -- с рыданием воскликнул Бенезар.
   -- "Так он сознался в преступлении?" -- допрашивал Гарун.
   Судья побледнел. Он испуганно поводил глазами, и, наконец, сказал: "Насколько мне помнится -- да".
   -- "Так ты даже наверное не знаешь?" -- продолжал калиф громовым голосом: -- "так мы сами его спросим. Выходи, Саид, а ты, Калум-Бек, изволь-ка выплатить тысячу золотых: он здесь налицо".
   Калум-Бек и судья вообразили, что видят призрак. Оба упали на колени и громко взывали: "Пощади, пощади!" Бенезар же почти без чувств упал на руки подоспевшего Саида. Калиф продолжал ледяным голосом: "Судья, вот Саид, сознался он в преступлении?"
   -- "Нет, нет", -- ревел судья, -- "я даже не выслушал его: я слушал только Калума, он занимает такое видное положение!"
   -- "Разве для того поставил я тебя судьей, чтоб судить людей по их положению?" -- с благородным гневом воскликнул калиф. -- "Ссылаю тебя на десять лет на пустынный остров, чтоб ты там хорошенько раздумал о справедливости. А ты, дрянной человек, который спасает погибающих для того, чтоб обращать их в своих рабов, выплати, как уже сказано, тысячу золотых, раз ты обещал выплатить их, если явится Саид".
   Калум было обрадовался, что так дешево отделался, но не тут-то было. Калиф продолжал: "За ложную клятву у судьи получишь сотню ударов по пятам. Затем предоставляю Саиду выбрать, что ему более приятно: всю твою лавку и тебя в посыльные или десять золотых за каждый день, что он провел у тебя?"
   -- "Отпустите его, пусть идет!" -- воскликнул юноша, -- "мне ничего не надо от него".
   -- "Нет, нет", -- отвечал Гарун, -- "я хочу, чтоб ты получил должное вознаграждение. Выбираю за тебя десять золотых в день, а ты уж потрудись вычислить, сколько дней провел в его когтях. Теперь уберите его".
   Калиф встал и провел Саида и Бенезара в другую залу; там рассказал старику, как спас его Саид и пригласил Бенезара переселиться в Багдад.
   Тот согласился и поехал только домой собрать имущество. Саид же зажил в собственном дворце, выстроенном для него благодарным калифом. Братья калифа и сын великого визиря стали его постоянными спутниками и в Багдаде сложилась пословица: "Будь счастлив как Саид, сын Бенезара".

------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Сказки В. Гауфа / Пер. О. М. Коржинской. -- Санкт-Петербург: А. Ф. Девриен, 1904. -- 386 с., 18 л.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru