Удары гонга; сосредоточенно и медленно движутся ученики Гадамба, за ними попарно, съ опущенными головами слѣдуютъ безумцы въ бѣлыхъ одеждахъ съ изображеніями мертвой головы на груди. На мгновенье толпа стихаетъ. Длинное шествіе змѣею извивается среди разступившихся цвѣтныхъ одеждъ. Голова его уже во вратахъ Пекинскаго храма, а хвостъ огибаетъ вычурные уступы Пай санъ (тріумфальной арки), воздвигнутой Императоромъ по случаю пріема депутаціи Далай ламы, прибывшей съ обильными дарами.
Спокойно шествуютъ ламы; на ногахъ сандаліи, вокругъ сухихъ кистей рукъ четки, на головахъ желтыя, горящія подъ полуденными лучами солнца, шапки. Мѣрно стучатъ жезлы, устремленные въ пространство глаза не видятъ ни озабоченныхъ мандариновъ съ разноцвѣтными шариками головныхъ уборовъ, ни расшитыхъ одеждъ цзинь-лю (солдатъ заповѣднаго отряда). Весь Пекинъ здѣсь. Сюшай (студенты) цзи-ши тзю-джеи (ученые магистры), забывая кастовые предразсудки, толкаютъ мандариновъ и чиновниковъ, преступленіе, которое въ обычное время имъ грозитъ по меньшей мѣрѣ кангой (ношеніе колодки). Но сегодня день великой жертвы, день, въ которомъ участвуютъ даже женщины. Точно бабочки, колышутся на изуродованныхъ ножкахъ китаянки, каждый шагъ ихъ пытка, несмотря на поддержку почти несущихъ ихъ кули. Но паланкины не могутъ проникнуть въ массивныя двери, охраняемыя вытесанными въ мраморныхъ глыбахъ собаками; надо пройти пятьдесятъ вратъ, ведущихъ во Святилище. Туда стремятся и манчжурки съ красными маками въ тщательно зачесанныхъ волосахъ и татарки, молодыя и старыя, и у всѣхъ одно и то же желаніе дотронуться, только-бы дотронуться. Ложа Божественнаго начинаетъ наполняться. Первыя ступени заняты Цзинь-ши, краснопоясыми (дальними родственниками Императорскаго Дома), за ними желтопоясые (близкіе родственники), направо жены и наложницы Императора, налѣво изящные Сіанъ-Конъ.
Мѣсто, Канъ-си-Шенъ-дзу-жень хуанъ-ди (святой предокъ, человѣколюбивый Императоръ), украшенное шелковыми тканями и охраняемое пятикрылымъ дракономъ, пусто. Но болѣе, чѣмъ на мѣсто Императора, глаза всѣхъ устремлены на простертаго въ глубокомъ созерцаніи живымъ Буддою, сегодняшнею жертвой. Онъ высокъ и строенъ, костюмъ ламы свободными складками окутываетъ станъ. Черты лица тонки и одухотворенны. Воспитанный въ уединеніи и чистотѣ, сегодня, впервые видитъ обожествляющій его народъ, за который умретъ божественной жертвой. А пока, преклоняясь передъ деревяннымъ колоссомъ,-- созерцаетъ.
-- Куда ты, дѣвченка -- отталкиваетъ вельможная хо-ли пробирающуюся манчжурку -- трогать можно лишь, когда онъ пойдетъ.-- Двѣнадцать Будухтъ не сводятъ глазъ съ проявленнаго. Какъ изваянія ждутъ они исчезновенія его за дверьми, чтобы встрѣтить его тамъ, куда не можетъ проникнуть ни одинъ непосвященный. Тонкія лица ведутъ счетъ долгихъ лунъ.
Оглушительный гулъ трубъ издали возвѣщаетъ прибытіе Императора. Въ толпѣ движеніе, лишь проявленный созерцаетъ, да Будухты не отрываютъ пристальныхъ, не мигающихъ взоровъ, отъ обреченнаго.
Вотъ онъ поднялся съ колѣнъ, и всѣ поняли, что здѣсь одинъ, одинъ только царь, онъ, принесшій свою кровь любимому народу. Понялъ это и Хуанъ-ди, Августѣйшій и женоподобная рука его нетерпѣливо соскользнула съ ручки кресла. Желая отвести вниманіе Императора, старшій евнухъ, обнажая рядъ испорченныхъ зубовъ, съ гнусной улыбкой указалъ Единственному на дѣвочку манчжурку съ взволнованнымъ лицомъ и тяжело дышавшей грудью, протиснувшуюся въ упоръ къ проявленному, нетерпѣливо ждавшую его движенія, чтобы коснуться священныхъ одеждъ. Одухотворенная, какъ онъ, она казалась олицетвореніемъ его мечты. Ставшимъ внезапно серьезнымъ и острымъ взоромъ Императоръ скользнулъ по загорѣвшей шеѣ, по тонкому очертанію плечъ дѣвочки, когда при шагѣ проявленнаго, коснувшись его первою въ порывѣ, экстаза закрыла она черные, ослѣпленные глаза, и въ отвѣтъ на вопросительный взглядъ евнуха, кивнувъ головой, прошепталъ съ лѣнивой усмѣшкой: "коснулась"!
А обожествляемый шелъ съ высоко поднятой головой, не слыша завыванія толпы, выкриковъ бонзъ, гула гонговъ. Женщины, прикосновеніе къ которымъ ни разу не осквернило его душу, вились на пути, прижимались къ одеждѣ, цѣловали слѣды. Мужчины въ изступленіи ловили прозрачныя руки, потрясали оружіемъ, выкрикивали несвязныя просьбы. Онъ шелъ спокойный, медленно продвигаясь въ святая святыхъ, долженствующее поглотить его навсегда. Остановился передъ ними; Будухты по сторонамъ неумолимые, точно каменные львы -- собаки. Обвелъ всѣхъ медленнымъ, человѣческимъ, прощающимся взоромъ, понялъ, судорога скользнула по лицу. Послѣдній шагъ,-- бонза ударяетъ въ серебряный гонгъ, двери закрылись, и съ воемъ вылетѣвшіе триста безумцевъ въ вихрѣ экстаза замелькали въ конвульсивномъ, традиціонномъ танцѣ. Когда онъ окончится, жертва будетъ свершена.
ГЛАВА 2-ая.
-- Если у князя родятся сыновья,-- читаетъ Чунъ,-- они будутъ одѣваться въ одежды и будутъ играть скипетрами крикъ ихъ будетъ раздаваться громко и они сдѣлаются князьями страны. Можетъ случиться, что у него (князя) родятся дочери, ихъ положатъ спать на землю, онѣ будутъ одѣваться въ лохмотья и играть деревяшками, онѣ не будутъ творить ни добра, ни зла, а будутъ лишь заботиться о томъ, чтобы не огорчить родителей";-- такъ говоритъ великій поэтъ. Но ты не слушаешь, Гій, опять думаешь о вчерашнемъ.
-- Оставь меня въ покоѣ, Чунъ, ты уже слишкомъ великъ, чтобы торчать въ женской половинѣ фанзы.
-- Въ женской половинѣ, насмѣшливо протянулъ Чунъ, осматривая углы бѣдной фанзы,-- это ты называешь женской половиной, но здѣсь не только мой уголъ, но и нашего поросенка,-- нѣтъ, вотъ когда я женюсь, то устрою настоящій домъ, и жена съ поклономъ будетъ приносить мнѣ столько варенья, сколько я захочу.
-- Если оно у тебя будетъ.
-- Я женюсь на богатой.
-- Пойдетъ-ли она?
-- Жаль, нельзя братьямъ жениться на сестрахъ, я женился-бы на тебѣ Гій, съ тобой весело.
-- Еще-бы, кто другой сталъ бы играть съ тобой въ сверчки или гранджо.
-- Ты иная, Гій, нежели всѣ эти плаксы, даже грамотѣ знаешь, молчу, молчу -- успокоилъ онъ ее, когда кивкомъ она указала на открытую дверь.-- Если узнаютъ, что я научилъ тебя, не миновать колодки. Ну, хочешь почитаемъ еще?
Дѣвушка безразлично пожала плечами. Она была одѣта просто, какъ одѣваются бѣдныя манчжурки. Шаровары, схваченные у щиколокъ, падали вдоль бедеръ изгибными складками. Темно-синяя курма съ просторными, разрѣзными рукавами была вышита только у ворота, на не искалѣченныхъ ножкахъ ловко сидѣли туфли съ ватными подошвами. Лишь прическа, сооруженная для вчерашняго праздника, являла сложное соединеніе серебряныхъ, эмальированныхъ, черепаховыхъ и деревянныхъ пластинокъ съ искусственными и живыми цвѣтами.
-- Думаешь ты, что онъ вправду умеръ?-- спросила она брата вмѣсто отвѣта.
-- Ну, конечно,-- кивнулъ головою Чунъ,-- они не будутъ шутить, а ты молодчага, что коснулась первой.
-- Это принесетъ счастье.
-- Какое счастье можетъ быть у женщины, развѣ попадется не очень злая свекровь.
-- А быть первой женой, а-имѣть много мальчиковъ!
-- Нѣтъ, сестренка, быть первой женой не разсчитывай, я слышалъ, какъ полковникъ Ляй просилъ у отца тебя въ маленькія жены (наложницы), отецъ заупрямился, но, конечно, уступитъ. Мнѣ онъ не нравится, Гій, хотя и геройДеньги составляютъ храбрость человѣка, платье -- важность, безъ храбрости и важности человѣкъ превращается въ кучу сора,-- отвѣтила Гій старинной пословицей.
-- Я разсказалъ о томъ, что слышалъ разговоръ отца, Маю и онъ.меня поколотилъ.
-- Дуракъ -- вспыхнула дѣвушка, отворачиваясь.
Наступило молчаніе. Чунъ скучающе разсматривалъ давно знакомые углы фанзы, разноцвѣтныя стекла дверецъ, фонарь съ витіеватымъ рисункомъ, боговъ Хау и Пухау (добра и зла) на входной стѣнѣ. Канъ, покрытый рванымъ войлокомъ, и на немъ въ углу шкафъ, въ которомъ спятъ отецъ и мать. Въ раскрытую дверь видйы наклеенныя по стѣнамъ его грубыя изображенія Будды верхомъ на конѣ, прижимающаго къ себѣ нѣсколько женщинъ, и другое болѣе откровенное, въ которомъ фигурируютъ: женщина, Будда и поросенокъ, аллегорическія картины, указывающія на то, что назначеніе женщины служить удовольствіямъ мужчины и быть его вѣчной рабой. Все это знаетъ Чунъ, недаромъ же ему четырнадцать лѣтъ и онъ не женатъ лишь потому, что бѣденъ. Да и чорта ли въ женщинахъ! вотъ Гій, вмѣсто того, чтобы весело провести время до возвращенія матери, задумалась, какъ накурившаяся кальяна.
-- Того-же и тебѣ -- отвѣтила дѣвушка,-- матери нѣтъ дома.
Май, сдѣлавъ видъ, что не слышитъ, продолжалъ:-- Изъ всѣхъ существъ, ведущихъ начало отъ неба и земли, человѣкъ самое благородное, а изъ всѣхъ обязанностей нѣтъ больше сыновняго послушанія, въ этой же обязанности нѣтъ ничего важнѣе послушанія отцу, и вотъ я, Май-тзы-ли, выполняя приказаніе моего отца, пришелъ у тебя Чунъ просить прощенія за мой поступокъ,-- и, внезапно оставивъ офиціально-холодный тонъ, протянулъ Чуну шею -- ударь.
-- Ну тебя -- смѣялся Чунъ,-- что это ты вздумалъ путать въ наши дѣла отца?
-- Это не я, а случайно проходившій линъ-ху, думавшій заработать чоховъ. Миримся что-ли?
-- Ну, конечно, я только что разсказывалъ сестрѣ, за что ты меня побилъ.
Май вспыхнулъ, видно было, что онъ съ удовольствіемъ смазалъ бы еще разъ болтуна, но нѣтъ ничего важнѣе послушанія отцу, да и красивая дѣвушка, которую онъ мечтаетъ отвести въ фанзу, гдѣ грызутся подъ присмотромъ матери двѣ жены, слушаетъ улыбаясь. И рука его, нервно свертывая вѣеръ, вторично касается пола.
-- Твоя мать играла въ куклы съ моею, и тебя я зналъ ребенкомъ -- обращается Май къ Гій и странно звучатъ слова, обращаемыя двадцатидвухлѣтнимъ юношей къ тринадцатилѣтней дѣвочкѣ,-- скажи, правда, ты коснулась Бога первою?
-- Да,-- промолвила Гій,-- и знаешь, мнѣ почуялось, что изъ него изошла сила, давшая мнѣ спокойствіе, ты знаешь мою жизнь, но я ничего не боюсь болѣе, я въ рукахъ божіихъ.
-- Сила женщинѣ -- неодобрительно протянулъ Чунъ. Но Май покачалъ головой, -- большое, большое это, Богъ не замедлитъ проявить себя, счастливъ, кто назоветъ тебя своею, море лазури.
-- Я и то говорю,-- попробовалъ возразить Чунъ, но Гій перебила, обращаясь къ Маю:
-- Ты, который много учился и все знаешь, разскажи, откуда онъ?
Май покраснѣвъ началъ:
-- Видишь, съ тѣхъ поръ какъ Пекинскій дворъ опредѣляетъ перерожденіе Чжибзунъ-Дамбы-хутухты въ Тибетѣ, избраніе новаго хубилтана производится такъ: лишь въ Тибетѣ станетъ извѣстно о смерти хутухты, какъ Баньчень-Богдо-Далай-лама и два цайчжина назначаютъ имена двѣнадцати мальчиковъ, рожденныхъ въ одно время и приказываютъ доставить ихъ въ Будалинскій монастырь. Здѣсь ученые ламы изслѣдуютъ ихъ, отстраняя постепенно обладающихъ меньшими признаками тѣлеснаго существа Будды, пока останутся трое, которые признаются хубилганами. Онъ одинъ изъ нихъ и святой, не побоялся смерти.
-- Онъ особенный,-- горячо вырвалось у Гій,-- я это знаю.
-- Говорятъ, -- понизилъ голосъ Май,-- что душа хутухты немедленно послѣ его смерти переселяется въ младенца, родившагося въ тотъ самый моментъ, когда хутухта испускаетъ духъ, а дѣло ламъ его найти.
-- А говорятъ, что его не убиваютъ -- и Чунъ остановился, увидя встревоженныя лица сестры и друга.
-- Замолчи, -- просила Гій, -- такія слова принесутъ несчастье, вѣдь драконъ слышитъ.
-- Драконъ?
-- Точно дитя, -- заговорилъ Май, -- нашъ міръ населенъ ими, есть драконы, возбуждающіе облака и производящіе дождь, драконы, направляющіе теченіе рѣкъ, драконы скрытыхъ сокровищъ, драконы хранители небесныхъ жилищъ!..
-- И у каждаго свое лицо -- восторженно продолжала Гій, -- Хе-лунъ черный (символъ дождя), Цинъ-лунъ зеленый (символъ востока), Бо-лунъ бѣлый (символъ рѣкъ), а вотъ Имъ-лунъ, драконъ съ огромными крыльями, могущій подниматься на небо, изъ его пасти пышетъ настоящее пламя, глаза страшные.
-- Бумъ, бу-у-у-у-мъ!-- застоналъ гонгъ, молодые люди вздрогнули и со страхомъ взглянули на зашевелившуюся дверь. Кисея отдернута, на порогѣ неподвижнымъ изваяніемъ, окруженный шестью солдатами заповѣдной стражи, стоить посолъ Императора.
Выждавъ установленное этикетомъ время, провозглашаетъ:
-- Вниманіе, Единственному угодно удостоить дѣвицу Ги-хень-чунъ счастья быть его, князя драконовъ, наложницею, благоговѣйте!
ГЛАВА 3-ья.
Царствующій богдыханъ Кіанъ-си, былъ племянникъ Тунджи, сына Сянь-фыня. Тунджи вступилъ на престолъ шести лѣтъ, когда умеръ Сянь-фынь и для веденія царства учредили регентство изъ восьми князей съ вліятельнымъ Гуномъ во главѣ. Послѣдній, войдя въ соглашеніе съ первой наложницей богдыхана, матерью болѣзненнаго Тунджи, манчжуркой Дзеу-хи, по смерти Императора, умершаго молодымъ, наполнивъ дворъ войскомъ, пригласилъ регентовъ и прочелъ имъ указъ, якобы подписанный умершимъ, которымъ существовавшее регентство распускалось, управленіе же государствомъ переходило къ Императрицѣ Цзи-ань, не интересующейся дѣлами и къ наложницѣ Дзеу-хи.
Такое положеніе дѣлъ должно было продолжаться до разрѣшенія отъ бремени вдовы умершаго богдыхана Алуты, оставшейся беременной.
Но лишь Дзеу-хи достигла власти, какъ Алута была заключена въ монастырь, гдѣ и скончалась до разрѣшенія отъ бремени. Ближайшимъ кандидатомъ на престолъ считался сынъ князя Гуна.
Понимая, что при выборѣ сына, Гунъ явится естественнымъ регентомъ, умная манчжурка подговорила придворную партію, сановниковъ, найге (секретаріатъ) и членовъ Императорскаго дома, выбрать малолѣтняго племянника Тунджи, Кіанъ-си. Семилѣтній принцъ былъ провозглашена" богдыханомъ, власть-же оставалась въ рукахъ Дзеу-хи.
Властная Императрица употребила всѣ усилія, чтобы воспитать въ Кіанъ-си Императора безвольнаго и слабаго. Здоровый, отъ рожденія умный и богато одаренный, онъ былъ окруженъ людьми исключительно преданными Императрицѣ регентшѣ, ставящими ее въ извѣстность о каждомъ шагѣ его. Воспитатели, книги, предметы -- тщательно провѣрялись. Когда ему минуло тринадцать лѣтъ, выборъ женъ и наложницъ былъ произведенъ лично Императрицей. Съ объявленіемъ совершеннолѣтія положеніе не измѣнилось и Императоръ, Божественный, Ху-ан-ди, Князь Драконовъ былъ только плѣнникъ, именемъ котораго свершалось все въ Небесной Имперіи. Воспитанный евнухами, рано позналъ утонченность разврата и красный городъ хранилъ не мало его тайнъ гинекея. Но стоило Императрицѣ замѣтить исключительную привязанность Хуанъ-ди къ Несравненной, Лучу солнца или къ Жемчужинѣ Востока, какъ любимыя наложницы и жены исчезали безслѣдно, а обладатель многомиліоннаго народа не зналъ, лишь предполагалъ куда.
Да, она знала, что дѣлала, могущественная Дзеу-хи, когда возмущенный и возставшій, онъ отказался подписать декретъ смерти батальону, не уничтожившему иностранный поселокъ. Въ одну ночь исчезли двѣ наложницы и Сіанѣконъ. Несравненный и самъ не зналъ, кого ему было болѣе жаль... но черезъ три дня герольды Пекина возвѣщали:-- "По повелѣнію Императора Священной Имперіи, Божественнаго, Единственнаго, Хуанъ-ди, Князя Драконовъ, батальонъ Пекинской пѣхоты предается смерти, благоговѣйте!"
Какимъ оскорбленіемъ каждое утро звучатъ для него слова: -- Господа министры ждутъ!
Съ болью въ сердцѣ, смотря на каждаго, приближающагося съ готовымъ, просмотрѣннымъ Дзеу-хи декретомъ, какъ на врага, неувѣренно, не читая, приложитъ онъ требуемую подпись и исполнивъ церемоніалъ поклоненія душамъ предковъ, скроется въ дверь или будетъ писать стихи подъ душистымъ банго, стихи, которые и разорветъ тотчасъ же, чтобы не провѣдала Императрица. При пріемѣ знатныхъ монголъ или татаръ Императоръ знаетъ впередъ каждое требуемое отъ него слово. Знаетъ, что за желтою завѣсой съ холодной непріязнью смотрятъ на него глаза Императрицы, караулящей каждое движеніе. Это сознаніе дѣлаетъ его неловкимъ и замкнутымъ. Даже у себя онъ подъ надзоромъ старшаго евнуха и горе той, которая прогнѣвитъ владыку гарема, Кіанъ-си не сумѣетъ защитить возлюбленной отъ оскорбленія, да и что оскорбленіе для женщины!
ГЛАВА 4-ая.
Императрица регентша, не могла сдержать улыбки, когда на пріемѣ, старшій евнухъ Халикокъ, низко кланяясь, сообщилъ о повелѣніи богдыхана взять наложницей дочь покойнаго Гень-Чунъ изъ Пекина и замеръ, не спуская юркихъ глазъ съ повелительницы.
Императрица молчала, черные волосы падали на лобъ, прическа съ приподнятыми на вискахъ прядями молодила тщательно выписанное лицо. Глаза, устремленные на изображеніе дракона, отсутствовали и, боясь нарушить тишину царственной мысли, склонясь, безмолвствовалъ преданный слуга.
Попугай возился въ золотой клѣткѣ, скользнули тѣни извнѣ и беззвучнымъ голосомъ Дзеу-хи произнесла:-- пускай.
-- Повелѣваешь?
-- Пусть тѣшится, намъ теперь такъ некогда!
Для небесной Имперіи наступало тяжелое время Тайгингъ. Тянь-де поднялъ знамя мятежа противъ Манчжурской династіи и знамя провозвѣстниковъ мира развѣвалось во многихъ китайскихъ городахъ. Они стремились къ реформамъ и преобразованію Китая и, несмотря на пытки и наказанія, на которыя не скупилась Императрица -- регентша, ряды освободителей, какъ ихъ называли тайкомъ, росли и множились. Поговаривали, что самъ богдыханъ интересуется движеніемъ.
-- Хороша она, Халикокъ?
-- Все гаснетъ передъ твоимъ яснымъ лицомъ, о единственная, -- простерся евнухъ.
-- Но все-таки?
-- Чистенькая дѣвочка и шустрая, она протолкалась къ самому хубилгану, чтобы коснуться первою.
-- И?
-- Это ей удалось, Императоръ замѣтилъ птичью мордочку.
-- Пусть принесутъ ее ко мнѣ, какъ полагается по ритуалу, да потомъ смотри за ней въ оба, если шустрая.
Евнухъ удалился пятясь и кланяясь.
Начинался рабочій день Императрицы. Она принимала съ четырехъ часовъ утра, входя въ каждое дѣло, все помня, ничего не упуская. Пріемныя залы, затянутыя штофомъ и іероглифическими картинами, переполнены. Нѣсколько залъ съ затянутыми кисеей дверьми, въ каждой служащіе по рангамъ: гражданскіе чиновники съ рубиновыми шариками на шапкѣ, съ пряжками изъ яшмы и рубиновъ и изображеніями журавля на курмѣ парада; военные, у которыхъ одежда та же, что у гражданскихъ, но вмѣсто журавля вышитъ единорогъ. На курмахъ воиновъ левъ; у гражданскихъ чиновниковъ второго класса коралловый шарикъ на головномъ уборѣ, а на груди вышитый фазанъ; у чиновника классомъ выше сапфировый шарикъ, одноглазое павлинье перо и поясъ, застегнутый золотой пряжкой. Выше идутъ мандарины съ шариками хрустальными, бѣлыми, серебряными и золочеными. Гамма различій съ каждымъ въ поклонѣ, манерѣ, разговорѣ, но Дзеу-хи не ошибется, она знаетъ каждаго и каждому даетъ опредѣленное время для дѣла. Императрица Дзеу-хи умѣетъ работать.
Сурмленыя брови сдвигаются, когда съ льстивыми поклонами, касается желтой туфли, старый плутъ Ли-бу (завѣдующій отдѣломъ церемоній). Подъ видомъ изданія книгъ обрядовъ и устройства національной консерваторіи, онъ растратилъ, по мнѣнію найгэ (секретаріатъ), много народныхъ денегъ и прямо съ пріема отправится въ застѣнокъ. Напрасно оправдывается онъ тѣмъ, что музыка еще со временъ Конфуція отнесена къ элементамъ хорошаго управленія и входитъ въ программу высшаго китайскаго образованія. Императрица неумолима, кромѣ того у Ли-бу богатства, которыя полезно конфисковать, да и мѣсто уже обѣщано.
Ху-бу, правитель финансовъ долго задерживаетъ вниманіе Императрицы, пытаясь отклонить ее отъ несвоевременнаго увеличенія податей. Но дольше всѣхъ говоритъ она съ Бинъбу (правитель военнаго дѣла), причемъ высказываетъ такое знаніе положенія, что старый генералъ отъ изумленія путаетъ докладъ объ одержанныхъ якобы побѣдахъ надъ тайпингами. За военнымъ министромъ идетъ Синъ-бу (правитель уголовныхъ дѣлъ), завѣдующій общественными работами Гунъ-бу. Министръ иностранныхъ дѣлъ принимается послѣднимъ. Императрица въ чуждыхъ націяхъ видитъ вассаловъ еще не покоренныхъ небесной Имперіей и не даетъ имъ много времени.
Послѣ правительственныхъ представителей принимаются просители и доносчики. Въ девять часовъ серебристый гонгъ возвѣщаетъ конецъ пріема. Императрица идетъ обѣдать.
Большая часть Императорскаго города занята садомъ съ огромнымъ озеромъ. Все, что можетъ радовать глазъ и сдѣлать менѣе чувствительнымъ вѣчное заточеніе въ красномъ городѣ, собрано на этомъ клочкѣ земли. Если вблизи дворца онъ имѣетъ видъ великолѣпнаго парка съ изящными пагодами, вычурными арками и улетающими въ высь бесѣдками, то дальше въ немъ имѣются всѣ переходы отъ рощъ къ искусственному дѣвственному лѣсу, въ которомъ, казалось, никогда не ступала нога человѣка.
Красныя птицы стаями носятся по верхушкамъ банго, красивыя, въ формѣ бокаловъ гнѣзда ихъ, выстроенныя изъ мха и разноцвѣтныхъ корешковъ, убранныя лишаями и паутиной, встрѣчаются на каждомъ шагу, а яйца, разрисованныя желто-бурымъ и пурпурово-краснымъ цвѣтомъ, радуютъ глазъ причудливостью рисунка.
Тамъ китайская цисса съ фазаньимъ хвостомъ преслѣдуетъ рыжихъ лисицъ. Щурки, удоды, кукушки, перепела, гагары, чайки и альбатросы населяютъ частью прибрежныя, озерныя скалы, частью лѣсъ, который весь живетъ, говоритъ) поетъ и трудно допустить, что эта непроходимая чаща дѣло рукъ человѣческихъ и что каждый шагъ земли обдуманъ и обработанъ для услады того, у котораго все подъ ногами.
Вотъ рѣчной олень чешетъ спину о гигантскую мраморную фигуру лежачаго слона, кажущуюся живою среди голубыхъ гигантскихъ цвѣтковъ огуречнаго дерева и вмѣстѣ съ нимъ слушаетъ пѣсню кедровки.
Дальше въ невидимыхъ, но колоссальныхъ и крѣпкихъ клѣткахъ бродятъ хмурые яки, изгибаются гигантскія кошки, леопарды; тигръ, хищно жмурясь на пущенную со скалы антилопу, бьетъ хвостомъ по бедрамъ и въ одинъ прыжокъ-полетъ настигаетъ животное, перекусывая хребетъ у основанія черепа. Рыканье львовъ -- не привыкающихъ къ неволѣ узниковъ -- по зорямъ будитъ тысячи колибри и другихъ мелкихъ пташекъ. Долго вьются онѣ, пока не размѣстятся вновь на вѣтвяхъ пьянящихъ магнолій.
Все есть въ этомъ саду, въ немъ водятся даже саланги (ласточки) и сборъ съѣдобныхъ гнѣздъ представляетъ одно изъ развлеченій Императорскаго дома. А кромѣ того, тамъ ростетъ корень жень-шень, который поливаютъ сами члены династіи.
Императрица регентша, въ часы послѣобѣденнаго отдыха любитъ бродить одна по глухимъ дорожкамъ Императорскаго парка. Вспоминаетъ-ли она прошлое, когда бѣдной манчжуркой вступила въ гинекей грознаго Сянь-фыня. Какъ боялась тогда. Какъ возмущалась душа противъ притѣсненія и издѣвокъ старшаго евнуха. Онъ былъ удушенъ, лишь она получила власть.
А самъ Хуанъ-ди? Ей не приходило въ мысль пожаловаться ему. Не такъ ли жили всѣ вокругъ, да и что ему жалоба, и можетъ ли жаловаться женщина, принявшая ласку сына неба. Она была умнѣе другихъ женъ, и онъ умеръ, зная лишь ея смѣхъ, и любилъ всю жизнь.
Съ нею онъ не только короталъ ночь, но проводилъ и свободное время дня, выучилъ ее читать, и вмѣстѣ они прошли Дао-де-динъ (основы буддизма) да-сы, чжунъ-юнъ, Линь-ю и Медзы (книгу четверокнижія).
Онъ объяснилъ, что всѣ цифры имѣютъ кабалистическое значеніе, такъ напримѣръ, большимъ вліяніемъ пользуется цифра три, потому что существуетъ три основныхъ начала: Императоръ для подданныхъ, отецъ для сына, мужъ для жены. Три драгоцѣнныя вещи для государства: земля, народъ и общественныя дѣла. Три великіе мудреца: Яо Шунь и Ю.
Цифра четыре имѣетъ значеніе потому, что существуетъ четыре чудесныхъ животныхъ: единорогъ, фениксъ, драконъ и черепаха.
Пять является кабаллистическимъ числомъ пяти металловъ, шесть относится къ отрасли китайскихъ знаній и такъ далѣе.
Всему научилъ онъ ее зная, что она поведетъ слабагоТунджи. И во время краткаго царствованія любимаго сына, когда все было въ ея рукахъ, развѣ было недовольство? Страна процвѣтала. Но она не любитъ вспоминать о Тунджи, рядомъ встаетъ лицо жены его; и что нравилось ему въ этой плаксѣ? И хотя Тунджи просилъ мать, умирая, защитить жену, она только исполнила долгъ, заточивъ ее. Она умерла, Богъ лучше знаетъ, что дѣлаетъ, тайпинги назвали Дзеу-хи убійцей, тѣмъ хуже для нихъ. Пора давно уничтожить эту шайку, если бы не этотъ -- и регентша сдѣлала невольное движеніе по направленію дворца Кіанъ-си и вздрогнула: онъ стоялъ передъ нею улыбающійся и стройный, держа въ рукахъ восковую дощечку, на которой, повидимому, только что писалъ.
-- Я сожалѣю -- произнесъ онъ, отвѣчая поклономъ на традиціонный привѣтъ Императрицы, -- что нарушилъ неожиданнымъ появленіемъ теченіе вашихъ высокихъ мыслей, направленныхъ ко благу подданныхъ, но судьбѣ было угодно направить наши стопы навстрѣчу другъ другу.
-- Я отдыхаю отъ дѣлъ -- непріязненно отвѣчала Императрица, -- и съ удовольствіемъ вижу, что Божественный занятъ записываніемъ своихъ мыслей, разрѣшите вашей рабѣ воспользоваться, -- протянула она руку къ дощечкѣ. Императоръ мгновеніе колебался, потомъ, словно что-то вспомнивъ, съ улыбкой протянулъ дощечку.
-- Счастливъ служить великой Государынѣ.
Императрица внимательно осмотрѣла размѣръ восковой дощечки, ея срѣзанный край и прочла:
"Руки, какъ бѣлый ростокъ,
"Кожа застывшій жиръ,
"Шея какъ у червя
"И зубы какъ тыквенныя зерна.
"Голова жука, тѣло бабочки,
"Привлекательная улыбка на устахъ,
"Черные зрачки прекрасныхъ глазъ
"Рѣзко выдѣляются изъ бѣлковъ.
"Подарила мнѣ айву,
"Отблагодарилъ яшмою".
-- Стихотвореніе книги Шуцзинъ -- разочарованно произнесла императрица,-- кому изъ вашихъ прекрасныхъ трехсотъ оно приготовлено?
-- Той, которой нѣтъ -- смѣло отвѣтилъ Императоръ.
-- Поклоненіе Гуй-цинъ (человѣческихъ духовъ) весьма почтенно, но не идетъ къ лицу князя Драконовъ. Женщина для него мимолетное дуновенье вѣтра, улыбка луны. Надо что-либо оставить простымъ линь-ху.
-- Преклоняюсь передъ справедливою мудростью вашего замѣчанія, но наша встрѣча произошла въ часы мечтательности...
-- Которая, по словамъ Конфуція, то же, что ржавчина, отъ нея надо себя очистить тому, у котораго въ рукахъ Великій культъ поклоненія предковъ и продолженіе династическаго рода. Кстати, страна страдаетъ отъ засухи и ждетъ вашего вмѣшательства.
-- Я готовъ -- кратко отвѣтилъ Императоръ и, помолчавъ, добавилъ:
-- Я просилъ бы васъ не медлить съ осмотромъ моей новой наложницы.
-- Счастлива идти навстрѣчу желаніямъ Августѣйшаго.
Насмѣшка скользнула въ послѣднихъ словахъ и послѣ поклоновъ, когда за поворотомъ скрылась желтая курма, Императоръ-поэтъ долго думалъ о томъ, что еще Императрица ему готовитъ.
ГЛАВА 5-ая.
Дорога къ фулинскимъ могиламъ идетъ среди непрерывныхъ полей гаоляна. Стѣною стоятъ стройные стебли, шепчутъ незнакомую мелодію, покачивая несозрѣвшіе гроздья. Вокругъ тихо, но неспокойной тишиной пустыни,-- что-то невѣдомое таится за гаоляновой стѣной. Замершій въ экстазѣ жаворонокъ чернымъ комкомъ падаетъ на землю. Прокрадывающаяся за добычей лисица, выйдя на дорогу, прислушивается, и словно что-то обдумавъ, поворачиваетъ, скрываясь въ придорожной травѣ. Тамъ и сямъ паукообразныя деревья въ непонятномъ призывѣ тянутъ узловатыя руки. На одномъ изъ нихъ клѣтка съ тремя головами. Одна съ глазницами, выѣденными кишащими мухами, съ суховатыми покровами немолодого лица, съ крѣпко стиснутыми зубами. Другая съ сомкнутыми вѣками, спокойнымъ выраженіемъ, съ вздернутою верхнею губой, и третья славянскаго типа, совершенно свѣжая; надъ послѣдней квадратнымъ манчжурскимъ письмомъ, идущимъ слѣва направо на полотнѣ написано: фань-гуй (варваръ), Вай-и (заморскій чортъ), лакъ будетъ всѣмъ предателямъ, во имя Хунъ-сю ціана, небеснаго монарха великаго мира,-- благоговѣйте. Дубъ ревниво бережетъ ввѣренное сокровище. Мрачные вороны съ крикомъ носятся вокругъ клѣтокъ, защищаемыхъ желѣзными прутьями. Спуганные клекотомъ стервятника смотрятъ они, какъ, уцѣпясь за выступъ, сильными ударами клюва ломаетъ и гнетъ онъ прутья. Но тайпинги не признаютъ тонкой проволоки: кузнецы ихъ куютъ крѣпкія цѣпи для живыхъ и прутья для мертвыхъ враговъ. Понявъ это, съ хриплымъ крикомъ описывая усталые круги, поднялся стервятникъ надъ хранителемъ невѣдомыхъ могилъ.
По набитой дорогѣ отчетливо послышался топотъ копытъ, ѣхало двое, и манчжурскія лошаденки выбивали дробь не кованными копытами. Судя по нарядной сбруѣ и шарику на шляпѣ это былъ не линь-ху или тутчеи, а мандаринъ. Синій халатъ скрывалъ вышитую служебную корму. Ѣхалъ онъ безъ свиты, со служителемъ, съ которымъ время отъ времени обмѣнивался дружелюбными словами. Короткое ружье было привязано за сѣдломъ такъ крѣпко, что случись нападеніе, онъ не успѣлъ бы имъ воспользоваться. Несмотря на это мандаринъ ѣхалъ спокойно, всматриваясь въ густой гаолянъ, и съ видимымъ удовольствіемъ вдыхалъ теплый, сухой воздухъ.
-- Правъ Мэицзы -- произнесъ онъ,-- любящіе войну заслуживаютъ величайшаго наказанія. Человѣкъ, утверждающій, что онъ можетъ собрать войско и что онъ искусенъ въ сраженіи -- величайшій преступникъ.
-- Въ честной войнѣ нѣтъ ничего плохого, -- упрямо отвѣчалъ спутникъ, коренастый китаецъ, съ традиціонной, выхоленной косой,-- а это лучше?-- указалъ онъ на клѣтку съ головами,-- и здѣсь то же, что у насъ въ Китаѣ.
-- Это правосудіе -- отвѣтилъ мандаринъ, торопясь проѣхать мимо.
Если бы одинъ изъ нихъ обернулся, то увидѣлъ бы, что стѣна гаоляна раздвинулась, выглянула непокрытая голова съ обрѣзанною косою и скрылась такъ же быстро, какъ, появилась. За нею другая, третья, по всему пути слѣдованія, вплоть до кущи гигантскаго орѣшника, окаймляющаго древнюю могилу съ каменной, грубо высѣченной черепахой.. Мандаринъ, видимо направляющійся именно къ этому мѣсту, остановился, осмотрѣлъ внимательно свѣже сломанную вѣтку и выждавъ, когда его спутникъ отвернется, сложилъ руки и прокричалъ чеканомъ. Въ отвѣтъ гдѣ-то совсѣмъ близко закрякалъ коростель и почти тотчасъ же всадники были окружены неизвѣстно откуда вынырнувшими безкосыми людьми въ облегающихъ одеждахъ времени Минской династіи, смахивающихъ на европейскіе покрои, съ красными письменами на груди.
Въ мгновенье оба были схвачены и съ повязками на глазахъ прикручены къ сѣдламъ. Мандаринъ подчинился постигшему несчастью съ восточнымъ спокойствіемъ, прислужникъ же отбивался и теперь между двумя вооруженными причиталъ: "проклятая страна, и дернула же нелегкая ѣхать безъ свиты къ этимъ чернокнижникамъ, и косъ-то у нихъ нѣтъ, какъ у порядочныхъ китайцевъ". Какъ удивился бы онъ, если бы могъ сдвинуть тугую повязку: мандаринъ, улыбаясь, разговаривалъ съ ѣдущимъ рядомъ предводителемъ шайки. Онъ увидѣлъ бы такъ же, что они свернули съ дороги и ѣдутъ узкою, разбѣгающеюся десятками другихъ, тропинкой къ отрогу большого Синъ-анъ-линъ. Цвѣты всѣхъ оттѣнковъ стелятся пестрымъ ковромъ, куда ни кинешь взоръ. Преобладаютъ желтыя лиліи, любимый цвѣтокъ манджуръ.
И странно видѣть бережность, съ которой воины варвары стараются, продвигаясь, не мять душистые цвѣты. По одному этому можно понять, что они въ рукахъ не разбойниковъ-хунхузовъ, а дѣтей Великаго отца, тайминговъ.
У подножія холма вырисовались очертанія буддійскаго монастыря. Очевидно, это была конечная цѣль путешествія, потому что предводитель, шепнувъ что-то мандарину Да-шао, надвинулъ повязку ему на глаза и, прикрикнувъ на ерзавшаго китайца, приказалъ смотрѣть за нимъ въ оба. Приказаніе излишне, такъ какъ мирный Кн-мингъ давно утерялъ способность къ сопротивленію.
Монастырь, расположенный у подножія Синъ-анъ-линъ, весьма древній, ведетъ свое существованіе со временъ государства Бодзи, а это послѣднее совпадаетъ съ китайскими династіями цзиньской, сунской и танской. Съ первою Бодзи находились въ мирныхъ сношеніяхъ, получали изъ Китая Буддійскія книги. Буддійское духовенство пользовалось большимъ вліяніемъ въ странѣ Бодзи, но рядомъ уживались и прежнія вѣрованія. Къ этому времени религіознаго броженія относится постройка старѣйшаго монастыря, пережившаго десятки династій.
Остановившись у высокихъ рѣзныхъ воротъ, одинъ изъ всадниковъ ударилъ въ поросшее мхомъ било, издавшее стонъ, протяжный и чистый.
Ворота открылись сами и передъ прибывшими выросъ портикъ, вторые, колоссальныхъ размѣровъ ворота, съ двумя изваяніями львовъ на каменныхъ столбахъ по бокамъ, символизирующихъ Будду. Въ воротахъ встрѣтилъ привратникъ, обмѣнявшійся съ предводителемъ молчаливыми знаками. Всѣ остались ждать за воротами, кромѣ предводителя и мандарина, прошедшихъ внутрь монастыря.
Освобожденный отъ повязки, съ любопытствомъ смотрѣлъ Да-шао на квадратныя постройки, крытыя зеленою и желтою черепицею, на мощеные дворы съ длинными одноэтажными дянями (помѣщеніями) для монаховъ, гостей и паломниковъ, на поминальные столбы, изображающіе черепаху, несущую на спинѣ мраморную доску,на субурганы проповѣдниковъ, темнѣющіе на бѣлыхъ мраморныхъ ступеняхъ. Видно было, что онъ видитъ все впервые, за то спутникъ его шелъ увѣреннымъ, ровнымъ шагомъ, находя дорогу среди выступовъ стѣны и развалинъ.
Подойдя къ пагодѣ, многоэтажной башнѣ съ выступами и карнизами, загнутые края которыхъ увѣшаны колокольчиками и пластинками, издающими при дуновеніи вѣтра гармоничные звуки, напоминающіе о вѣчной музыкѣ міровъ, пни остановились. Пагода свѣтилась мягкимъ, ровнымъ свѣтомъ и пѣніе монаховъ, смѣшиваясь съ легкимъ гуломъ фарфоровыхъ колокольчиковъ, будило радостное чувства умиленія.
-- Ты спокоенъ, братъ?-- спросилъ предводитель. Мандаринъ кивнулъ утвердительно головой
-- И твердъ?
-- Конечно.
-- Ты увидишь его самого. Говори не боясь. Помни, онъ понимаетъ все -- обманъ безцѣленъ, да и нельзя лгать, смотря въ его глаза, ты готовъ?
-- Совершенно.
Предводитель откашлялся и запѣлъ:
-- Вѣра есть первое условіе для человѣка, предающагося молитвѣ.
-- Молитва и поклоненіе есть вѣрнѣйшій путь къ достиженію рая -- отвѣтилъ ему густой басъ.
-- Разъ вступивъ туда мы, вѣчно въ безопасности -- пѣлъ тайпингъ.
-- Да будетъ такъ,-- говоритъ голосъ совсѣмъ близко и обернувшійся мандаринъ увидѣлъ съ изумленіемъ рядомъ съ собой послушника, который вѣжливо произнесъ:-- Небесный монархъ великаго мира ждетъ васъ.
Они спустились по ступенямъ, ведущимъ къ пагодѣ. Повязка вновь крѣпко одѣта на глаза Да-шао. Онъ чувствовалъ, какъ они круто повернули обратно, начали, то подниматься, то спускаться до тѣхъ поръ, пока направленіе было совсѣмъ утеряно. Потомъ остановились, повязка упала, Да-шао стоялъ въ свѣтлой комнатѣ передъ человѣкомъ въ темной одеждѣ.
ГЛАВА 6-ая.
Срединное государство -- единственное, гдѣ спокойно уживаются три религіи: Конфуціанство, Буддизмъ и Даосизмъ. Это происходитъ оттого, что верховнымъ жрецомъ, первосвященникомъ, вмѣщающимъ всѣ религіи, является Императоръ. Если конфуціанство является признанной вѣками религіей, то не менѣе признается правительствомъ буддизмъ, принесенный изъ Индіи, во многомъ своеобразно переработанный; наиболѣе же популярнымъ среди населенія является даосизмъ.
Дао, по толкованію китайскихъ мудрецовъ, означаетъ вѣчный путь. По немъ шествуютъ всѣ вещества и предметы. Оно не создано существомъ, потому что само есть существо. Оно все и ничто, причина и слѣдствіе всего. Все беретъ начало отъ Дао, сообразуется съ Дао и возвращается къ Дао. Имъ пользуются и не могутъ исчерпать. При созданіи міра, Дао дѣйствовало постепенно. Сначала оно создало одно,-- первоначальную великую причину, одно создало два, мужской и женскій начала природы, два создало три, а три создало все существующее, начиная съ неба и земли.
При движеніи тайпинговъ, такъ какъ большинство ихъ принадлежало къ даосистамъ, религія эта стала считаться принадлежащей династіи мира, какъ они себя называли.
Вождь ихъ Хунъ-сю-ци-ань, крестьянинъ небольшой деревни Анъ, изучавшій науки, заболѣлъ и во время болѣзни слышалъ голоса, призывающіе его на борьбу съ демонами. Они говорили ему, что для Китая наступила пора обновленія и что онъ долженъ быть этимъ реформаторомъ.
Выздоровѣвъ, Хуанъ цѣликомъ отдался этой задачѣ и изучилъ вопросъ о троичности. Ознакомленіе съ религіозными истинами было истолковано Хуаномъ, какъ подтвержденіе его небеснаго призванія. Онъ назвалъ себя Тянь де (небесная добродѣтель) и началъ работать надъ проведеніемъ новыхъ истинъ. Утверждалъ, что іероглифъ "Цюань" означающій всемогущій,-- есть не что иное, какъ самъ онъ -- Хуанъ, Тянь-го (царство небесное) въ его толкованіи примѣнялось къ Китаю. А новая вѣра привилась и послѣдователи ея росли.
Тайпинги, протестуя противъ существующаго строя, отрѣзали косы и носили платья временъ Минской Имперіи.
При богдыханѣ Сянь-фынѣ тайпинги настолько усилились, что большая часть Китая была подъ ихъ владычествомъ, потомъ, со смертью предводителя, много силъ отпало. Правительственныя преслѣдованія Императрицы Конфуціанки, вмѣсто того, чтобы подавить возстаніе, сдѣлали его болѣе популярнымъ; старики и юноши, утомленные, измученные существующемъ строемъ, искали поддержки у тайпинговъ, которые скрывались въ данное время въ стѣнахъ буддійскаго монастыря.
Всѣ эти мысли неслись въ головѣ мандарина Да-шао, тайнаго даосиста, явившагося съ секретнымъ порученіемъ Императора ознакомиться съ разростающимся ученіемъ. Порученіе было передано сыномъ Лаоши, юнымъ Маемъ, однимъ изъ семи рожденныхъ въ одинъ день съ Августѣйшимъ и имѣвшему свободный доступъ къ Князю драконовъ. Отказаться отъ щекотливаго порученія было немыслимо. Пытливые, черные, не монгольскіе глаза смотрѣли на посла и казалось читали въ душѣ.
-- Я жду сынъ -- прервалъ молчаніе мелодичный голосъ, -- что хочетъ отъ насъ Князь драконовъ?
-- Прочелъ, все прочелъ -- замелькало въ головѣ Да-шао.
-- Ты знаешь все, отецъ!-- вырвалось у него и, падая передъ Тянь-ваи-де, онъ простерся три раза.
Тянь-де видимо довольный произведеннымъ впечатлѣніемъ, милостиво простеръ прибывшему руки: встань тайпингъ, ранѣе, чѣмъ ты открылъ ротъ, я проникъ въ ^тайники души. Времени мало, говори все безъ утайки и забвенія.
Да-шао заговорилъ и самъ удивился, какъ это просто вышло, онъ въ короткихъ словахъ очертилъ фигуру Императора -- поэта, безвольнаго, дурно направляемаго, но полнаго свѣтлыхъ страстей, его зависимость отъ Императрицы, тяжелую жизнь и пробужденный неизвѣстно кѣмъ интересъ къ новому ученію.
Небесный монархъ великаго мира слушалъ молча, изрѣдка вставляя замѣчанія, изъ которыхъ Да-шао видѣлъ, какъ онъ хорошо о всемъ освѣдомленъ.
-- А Гій, у Божественнаго уже она?-- спросилъ онъ, когда Да-шао кончилъ.
-- Какъ отецъ, вы знаете и это?
-- Здѣсь нѣтъ мѣста удивленію, сынъ, многое, въ томъ числѣ то, что ты здѣсь, сдѣлано нашими руками, но сознаюсь, Гіи мы берегли для другого. Но великій Лаодзы знаетъ лучше, что надо, и она орудіе въ его рукахъ.
-- Она изъ нашихъ, отецъ?-- простите мое любопытство.
-- Дерзай сынъ, какъ посланникъ Божественнаго, ты имѣешь рѣдкое счастье долгой бесѣды и довольно испытанъ самъ, чтобы тебѣ довѣриться; да, она дочь славнаго тайпинга, погибшаго при защитѣ нашихъ святыхъ догматовъ, и мы озаботились, чтобы дѣти были воспитаны въ вѣрѣ отца.
-- Ее хотѣлъ взять наложницей генералъ Ляй, но вотчимъ заупрямился, ей же приглянулся Май.
-- За него мы ее и прочили и мальчикъ очень огорченъ.
-- Какъ, Май, другъ Божественнаго, воспитанникъ Императрицы конфуціанки?
-- Не онъ-ли передалъ тебѣ порученіе Божественнаго?
-- Точно.
-- Ну, такъ слушай и запомни каждое слово, ты передашь Маю нашъ разговоръ, добавивъ, что все будетъ сдѣлано.
-- И только?-- спросилъ разочарованный мандаринъ.
-- Онъ знаетъ, что сказать Августѣйшему, ты же хорошо исполнилъ порученіе, скажи ему еще отъ меня, чтобы въ это тяжелое для него время онъ помнилъ изрѣченіе: "мудрецъ заботится о внутреннемъ, а не о внѣшнемъ", и радовался-бы вмѣстѣ съ нами о томъ, что Гій будетъ около Кіаи-си. Для всѣхъ ты былъ захваченъ шайкой хунхузовъ и ограбленъ, прощай сынъ. Свиданіе кончено.
-- Небесный отецъ проситъ васъ провести съ нами вечеръ. Такими словами человѣкъ, въ которомъ Да-шао узналъ предводителя, захватившей его шайки, разбудилъ спящаго мандарина. Приведя въ порядокъ туалетъ и освѣдомившись что подѣлываетъ слуга,котораго поддерживали въ убѣжденіи, что онъ у разбойниковъ, они вмѣстѣ вышли изъ дяни для посѣтителей. Густая ночь лежала пеленой. Воздухъ былъ чистъ и прозраченъ, звѣзды, какъ подвѣшенныя, горѣли синеватымъ огнемъ, мелодичная музыка колокольчиковъ пагоды доносилась издали, отрадно лаская слухъ.
Тишина не прерывалась легкими шагами босыхъ монаховъ съ бритыми головами. Пройдя нѣсколько улицъ и закоулковъ, они остановились у дверей, ведущихъ повидимому въ подвалъ. Предводитель постучалъ три раза, дверь отворилась, и они очутились въ ярко освѣщенномъ залѣ съ пылающимъ очагомъ, вокругъ котораго въ непринужденныхъ позахъ сидѣли китайцы. Передъ каждымъ по примѣру пекинскихъ кофеенъ стояли столики, и юноши весело разносили традиціонный чай въ голубыхъ чашкахъ, лепестки засахаренныхъ розъ, нугу, миндаль и другія сласти на хрустальныхъ блюдцахъ. Посреди зала музыканты настраивали шелковыя струны цинъ. Всѣ оживленно разговаривали и посторонились, давая мѣсто прибывшимъ. Да-шао пытливо всматривался въ лица, надѣясь еще разъ увидѣть небеснаго отца; это не укрылось отъ вниманія предводителя.
-- Не ищите,-- сказалъ онъ мандарину, вы его тутъ не увидите, онъ еще долго будетъ заниматься дѣлами, а остальное время молится. Онъ никогда не отдыхаетъ, да и втл привезли важныя вѣсти, такъ какъ послѣ вашего ухода, онъ немедленно созвалъ старѣйшинъ, и они еще у него.
Вниманіе Да-шао привлекла картина на стѣнѣ въ ростъ, превышающій обычнаго человѣка. Это былъ Лаодзы, какимъ его изображаютъ китайскіе историки: съ огромной головой, несоразмѣрно высокимъ лбомъ, большими ушами съ тремя отверстіями, квадратнымъ беззубымъ ртомъ, носомъ съ двойной переносицей и десятью пальцами на каждой ногѣ, держащаго въ рукахъ ничживань (книгу тайныхъ благословеній).
-- Этого не увидишь въ Пекинѣ,-- указалъ онъ сосѣду,-- разскажите мнѣ про Лаодзы.
-- Я васъ представлю ученому гуань-се-шень, онъ сдалъ экзаменъ при Пекинскомъ дворѣ и знаетъ болѣе, нежели я,.
Они встали и подошли къ почтенному старцу. Положительно это былъ день сюрпризовъ. Да-шао узналъ въ немъ либиджана (губернатора) Гиринской провинціи. Тотъ, очевидно знавшій о его прибытіи, дружески привѣтствовалъ его, но отклонилъ просьбу сообщить о Лаодзы, предложивъ взамѣнъ чашку чаю.
-- Музыка дастъ вамъ отвѣтъ на все, -- пояснилъ онъ, при первыхъ звукахъ санъ-цинь (трехъ струнъ на скрипкѣ), чжу-ли (кларнета и гонга).
На низкую эстраду вышелъ слѣпой тайпингъ и началъ долгую пѣснь о Божественномъ основателѣ религіи. Онъ пѣлъ о необычайномъ рожденіи его. Мать зачала Лаодзы при видѣ падающей звѣзды и носила 81 годъ. Поэтому онъ родился старымъ и обладалъ не только даромъ слова, но и мудростью.-- Ли мое имя -- воскликнулъ онъ и такъ стали звать его люди. Лаодзы означаетъ старый мальчикъ, потому что дѣтскаго у него остался только ростъ. Дальше шелъ перечень его чудесъ и наконецъ вознесеніе на небо (шанди) въ темномъ облакѣ.
Огонь потрескивалъ въ очагѣ, предводитель рядомъ вполголоса говорилъ о необходимости борьбы съ курильщиками опіума, о томъ, что Пекинское правительство, поощряя его продажу, развращаетъ народъ, а мандарину легко и вольно дышалось среди людей, связанныхъ нелицемѣрнымъ чувствомъ любви къ родинѣ, и Пекинскій дворъ съ его интригами и мелочами казался далекимъ.
Часть II.
ГЛАВА 1-ая.
Фонарь льетъ мягкій свѣтъ въ спальнѣ Одинокаго. Тяжелыя складки шелковыхъ занавѣсей не даютъ проникнуть внутрь обширной комнаты лучамъ бѣлой луны. Князь драконовъ отдыхаетъ. На постанцѣ его головной уборъ, рядомъ желтая курма съ вышитымъ на груди дракономъ. Два такіе же дракона стерегутъ ложе, покрытое коврами. Изгибаясь кольцами, одинъ, поднявъ голову, прислушивается къ помысламъ неба (шанди), другой приникъ къ землѣ, каждый вздохъ которой долженъ быть извѣстенъ сыну неба. Можно спокойно спать между этими стражами.
Бронзовая статуэтка Даосскаго монаха, съ пальцемъ прижатымъ къ устамъ, высматриваетъ изъ ниши. Кіанъ-си знаетъ ее съ дѣтства. Ребенкомъ боялся протянутой, словно угрожающей руки, пытался не смотрѣть въ уголъ, и не могъ отвести глазъ, а теперь понимаетъ и подолгу стоитъ созерцая высокую; тонкую фигуру, застывшую въ олицетвореніи символа молчанія. Единственному кажется, что между нимъ и молчаливымъ монахомъ есть связь, сотканная изъ думъ, предшественниковъ. По ритуалу ни одна вещь не должна измѣниться или смѣниться въ жилищѣ Хуанъ-ди. Являясь продолжателемъ династіи, онъ входитъ въ храмъ обвѣянный ими и какъ онъ сейчасъ впивается въ аскетическое лицо монаха воспаленными отъ безсонницы глазами, такъ нѣкогда красивый Тунджи, чувствуя вѣянье крылъ смерти, стоялъ, прося защитить любимую жену отъ занесенной руки матери.
Сонъ не сомкнулъ глазъ Августѣйшаго, тоскою одиночества полна душа его. Неподвижнымъ изваяніемъ лежитъ на богато убранномъ канѣ. Одинъ всю ночь. Довольно движенія, чтобы появились безволосыя головы евнуховъ, слова, чтобы молчаливая спальня огласилась лепетомъ женщинъ -- цвѣтовъ, знойныхъ въ ласкѣ и трогательныхъ въ безпомощности, приказаніе -- и изящный юноша-сіанъ конъ заглянетъ въ усталые очи Единственнаго, а созданныя для поцѣлуевъ губы зашепчутъ:-- наконецъ-то, какое счастье увидѣть тонкія черты возлюбленнаго.
Все это знаетъ Кіанъ-си, все подъ рукой у него, но нѣтъ той, которая въ эти странно молчаливыя ночи склонится надъ изголовьемъ, погладитъ лобъ, не думая о себѣ прильнетъ, не за ласку, не за то чѣмъ платятъ дающему, а за одно право быть возлѣ.
Просто пройдетъ мимо черной стражи незваная, безмолвная подойдетъ, приласкаетъ и какъ дымъ растаетъ -- исчезнетъ мучительное чувство одиночества. Такъ представлялъ онъ себѣ мать, о такой грезилъ женѣ.
Коверъ спадаетъ съ вздрагивающаго плеча, служители безмолвными тѣнями выростаютъ возлѣ:-- Погасите огни, сомкните тяжелыя ткани, захлопните двери! Безпробудная ночь пусть одна видитъ, какъ плачетъ тотъ, у котораго всѣ подъ ногами.
ГЛАВА 2-ая.
Двѣнадцать паръ бѣлья цвѣта шанди (голубого -- неба) на постанцахъ, бѣлье изъ сырого шелка въ который не вплетено ни одной нити отъ яйгуйдзы (заморскихъ чертей). Три халата синяго цвѣта по числу основныхъ основъ исполненія долга, три длинныхъ халата съ затканными полами, оторо ченными по краю бѣлою тафтой, знакомъ траура по династическимъ предкамъ. Пять атласныхъ курмъ, оттѣнковъ пяти синихъ цвѣтовъ по кабаллистическому числу церемоній, съ расшитымъ дракономъ. Сочетаніе зеленоватыхъ шелковъ съ бѣлымъ -- вырисовываетъ контуры колецъ. Бронзовыя полосы хвоста выдѣляются на лазури фона. Пятый коготь поднятой лапы затканъ цвѣта стали шелкомъ,-- грозитъ проникнуть въ сердце стоящаго въ дверяхъ богдыхана, а голова всѣхъ тоновъ золота и блестокъ со вставленными вмѣсто глазъ гигантскими рубинами смотритъ немигающимъ, пристальнымъ взглядомъ въ лицо сына неба.
Церемонія преджертвеннаго одѣванія. При первомъ шагѣ Августѣйшаго, 28, по числу созвѣздій, знатнѣйшихъ сановниковъ падаютъ ницъ и, не поднимая глазъ, присутствуютъ при одѣваніи Императора.
Муссоны, проносясь надъ Срединной Имперіей, изсушили землю, выжгли поля, выпили ручьи и рѣки, горячимъ пескомъ засыпали посѣвы. Голодъ грозитъ странѣ, если богдыханъ не умилостивитъ Шанди. Онъ отвѣтственъ за все, почему же онъ не приноситъ установленной жертвы? Почему сынъ неба не идетъ на помощь обезумѣвшему отъ скорби народу? И полные мрачнымъ предчувствіемъ шайки линь-ху (простолюдиновъ), несмотря нападки полицейскихъ, достигли стѣнъ запрещеннаго города, требуя, чтобы сынъ вымолилъ у отца дождя для своего народа. Императоръ отвѣтилъ -- я готовъ -- и церемонія была назначена.
Семь богато изукрашенныхъ паланкиновъ, окруженныхъ, пестрыми всадниками, съ распущенными голубыми зонтиками по угламъ и рощей зонтовъ позади. Семь паланкиновъ предшествуемыхъ двумя стами тридцатью музыкантами, безмолвно идущихъ въ лазоревыхъ одеждахъ впереди сына неба.
Неизвѣстно, въ которомъ изъ паланкиновъ покажется лицо Хуанъ-ди, полуприкрытое легкимъ головнымъ уборомъ съ золотымъ шаромъ -- символомъ власти, какъ неизвѣстно на которой изъ приготовленныхъ одеждъ остановится взоръ несравненнаго.
Семь паланкиновъ медленно движутся между рядами Полицейскихъ, къ храму неба. За ними слѣдуютъ сотни другихъ съ дзунъ-ши (родственниками), съ сановниками и придворными; войска, съ пестрыми значками флаговъ и флажковъ съ аллегорическими животными и птицами, а открывая и заканчивая шествіе -- гигантскій драконъ съ широко отверстою пастью.
Процессія, выйдя изъ дворца ровно въ полдень, залитая огненными лучами солнца, шествуетъ къ югу къ храму Шанди. Жертвенникъ въ честь неба Хуанъ-ую, построенный въ 15-мъ вѣкѣ, расположенъ въ южной части Пекина и окруженъ оградою въ 5 ли. Онъ поднятъ ввысь, рядомъ восходящихъ террасъ съ широкими мраморными ступенями лѣстницъ и кажется точкой далеко въ небѣ. У подножія первой терассы кумирня, окруженная пальмовой рощей, покрытая трехъэтажной крышей изъ синей глазированной черепицы и храмъ очищенія, гдѣ Хуанъ-ди долженъ провести ночь передъ жертвой. Конецъ процессіи еще покидаетъ замокъ Божественнаго, а голова вступаетъ въ ворота храма Шанди. Всѣ паланкины за исключеніемъ семи первыхъ остаются. Семь Императорскихъ вносятся внутрь и Императоръ выходитъ. Старѣйшій изъ бонзъ, простершись трижды передъ Княземъ драконовъ, предлагаетъ традиціонную чашку чаю. Хуанъ-ди принимаетъ ее безъ торопливости, медленно подноситъ къ губамъ священный напитокъ, каждая капля котораго имѣетъ свое, скрытое въ тьмѣ временъ значеніе, пьетъ до послѣдней и оборачивается. Миндалевидные глаза смотрятъ поверхъ повергающейся толпы, на мгновенье останавливаются на бронзовомъ лицѣ Мая и скользятъ, какъ волна, проносящаяся по океану человѣческихъ сердецъ.
Кіанъ-си чуетъ вѣянье крылъ старѣйшинъ династіи, его станъ выпрямляется, тонко очерченная голова величественно закинута. Сопровождаемый своимъ народомъ идетъ онъ къ джай-чунъ, храму очищенія.
Передъ распахнутыми вратами, въ которые Августѣйшій войдетъ одинъ -- гигантская фигура, похожая на Даосскаго монаха. Одна рука приложена къ устамъ, на другой надпись "постись три дня". Здѣсь въ созерцаніи, бесѣдуя съ душами предковъ, Кіанъ-си останется до слѣдующей ночи. Онъ стоитъ на ступеняхъ. Свѣтлая одежда вырисовывается на темной бронзѣ статуи. Повернулся къ замершей у подножія толпѣ, и изящнымъ неописуемымъ движеніемъ поднялъ руки вверхъ, отпуская всѣхъ.
Широко распахнутыя двери съ шумомъ захлопнулись -- Императоръ остался одинъ.
Никто не уходитъ, молчаливый народъ созерцаетъ и постится съ Императоромъ. Безъ звука, безъ движенія замерла толпа. Бонзы, молчаливо скользя по мраморнымъ ступенямъ, готовятся къ завтрашнему жертвоприношенію, развѣшиваютъ роговые фонари, устанавливаютъ курительницы.
Въ сопровожденіи двухъ ламъ верховный бонза приготовляетъ на верхней террасѣ столъ съ таблицами, посвященными Шанди, а по сторонамъ, въ особыхъ павильонахъ синяго цвѣта,-- таблицы Императорскихъ предковъ.
Съ разсвѣтомъ на алтарь поставятъ чашки съѣстныхъ припасовъ, риса, пшена, кусочки мяса, рыбу, трепанги въ двадцати восьми сосудахъ на каждой террасѣ. Три большихъ чашки съ ханшиномъ (китайской водкой) посрединѣ. У подножія террасы приготовляется топливо для колоссальныхъ костровъ, рабы держатъ зміевъ для пусканья ввысь при появленіи Августѣйшаго.
Ночь и послѣдующій день кажутся безконечными. Какая тайна совершается за плотно сомкнутыми дверьми, что говорятъ предки своему сыну. Какой опытъ вынесетъ Кіанъ-си отъ общенія съ ними, это не будетъ узнано никогда, такъ какъ подъ страхомъ смерти Императоръ не долженъ допустить смертныхъ къ познанію Божественныхъ собесѣдованій. И въ послѣдующую ночь, когда тьма окутываетъ землю и при свѣтѣ пылающихъ костровъ, горящихъ жаровень, лопающихся ракетъ, цвѣтныхъ фонарей. Единственный появляется на ступеняхъ, люди простираются ницъ въ неподдѣльномъ чувствѣ. Хуанъ-ди блѣденъ, тѣни легли подъ глазами, онъ кажется выросшимъ, когда величаво спокойный, поднявшись на первыя ступени террасы, зажигаетъ душистыя свѣчи. Постоявъ въ задумчивости передъ таблицами Шанди, склоняетъ колѣно на мраморъ доски. Князья, сановники, народъ -- рабски подражаютъ каждому движенію. Замираютъ отъ восторга, когда свѣтлая фигура "того, у кого всѣ подъ ногами" поднявъ руки вверхъ, отчетливымъ, достигающимъ отдаленныхъ угловъ голосомъ, читаетъ установленную ритуаломъ тысячелѣтій молитву предкамъ:
"Когда я думаю о васъ, мудрые предки, то мысленно возношусь на высокое небо, въ которомъ зрю высокія души, наслаждающіяся непреходящей славой и блаженствомъ. Если я, Богдыханъ, несмотря на свойственныя мнѣ несовершенства, пользуюсь самымъ высокимъ положеніемъ на землѣ, то лишь потому, что происхожу отъ Васъ. Не имѣя силъ идти по стопамъ вашимъ, стремлюсь жить безупречно. Обязанный вамъ и своимъ тѣломъ и оживляющимъ его духомъ, пришелъ я засвидѣтельствовать вамъ свою признательность и наслаждаюсь высокимъ присутствіемъ васъ, ради меня спустившихся съ высокаго неба. Вы здѣсь,-- ваши тѣни поражаютъ непривычный умъ мой, голосъ вашъ утомляетъ духъ. Полный благоговѣнія, приступаю къ жертвоприношенію, моля васъ о посредничествѣ между мною и небомъ".
Рука окропляетъ животное и, еле сдерживаемый цѣпями быкъ, окровавленный падаетъ къ ногамъ Хуанъ-ди. Оркестръ двухсотъ тридцати четырехъ начинаетъ кантату. Принявъ изъ рукъ бонзы чашу съ виномъ, Императоръ принимаетъ первую пищу. Снова музыка: двѣсти тридцать четыре начинаютъ танецъ неба. Облаками плывутъ въ мягкихъ движеніяхъ, тучами сбиваются въ стройныя группы, вихремъ свиваются въ пьянящихъ гирляндахъ, ураганами проносятся и, разсыпаясь дробящимися лучами солнца, замираютъ въ смѣломъ изломѣ восхода. Музыка замолчала. Важнѣйшій моментъ. Императоръ идетъ въ высь къ верхнему жертвеннику, чтобы тамъ скрѣпить союзъ народа съ небомъ. Среди шопота восхищенія поднимается выше, выше, пока курма не сливается съ голубымъ небомъ, идущимъ навстрѣчу сыну.
Вѣтеръ, пошептавшись съ рѣзными листьями пальмъ, пронесся надъ террассой и загудѣлъ надъ пагодой. Застучали капли и тропическій ливень волною понесся по бѣлоснѣжнымъ ступенямъ.
Шанди вняло молитвѣ своего сына.
ГЛАВА 3-я.
Кіанъ-си не игралъ на цинь, продолжительное время не посѣщалъ гинекея и Императрица жена, не зная что думать, досадливо кусала шелковый платъ, успокаиваясь куреніемъ опіума, предупредительно доставляемаго Халикокомъ.
Ни одна изъ трехсотъ не узрѣла лика Князя драконовъ со дня жертвоприношенія и смятеніе царитъ въ хорошенькихъ головкахъ наложницъ.
Императоръ не присутствовалъ въ театрѣ.
Не принялъ любимаго Сіанъ-конъ.
Императоръ боленъ?
Нѣтъ, онъ здоровъ. Подписи бумагъ, сдѣланныя твердымъ почеркомъ, на своихъ мѣстахъ. Культъ предковъ совершается съ прежнею или. даже большею точностью, но Императоръ не тотъ.
Чаще чѣмъ прежде, читаетъ онъ книгу тайныхъ благословеній и подолгу обдумывая что-то, стоитъ передъ Даосскимъ монахомъ, силясь прочитать неразгаданную тайну въ чертахъ бронзоваго лица.
-- Императоръ имѣлъ откровеніе,-- думаетъ Май, похудѣвшій и осунувшійся вслѣдствіе своихъ переживаній,-- предки сказали что-то своему сыну въ ночь откровеній въхрамѣ Шанди! Императоръ не тотъ! Не смѣется при. разсказахъ о ссорахъ наложницъ, не радуется появленію на свѣтъ принцевъ крови.
-- Влюбленъ,-- думаетъ Императрица регентша, но Халикокъ качаетъ головой. Хуанъ-ди не торопитъ свадьбой, несмотря, посылаетъ избранницѣ черепаховые гребни, шкатулки съ туалетными приборами, кабшоны и много музыкальныхъ инструментовъ. Не спрашиваетъ, радуется-ли Гіи, получая подарки, нѣтъ, онъ не влюбленъ! Подолгу говоритъ съ Маемъ, интересуется борьбою общества ненюфаръ, тріадыбѣлой лиліи, теперешнимъ движеніемъ тайпинговъ, нѣтъ, онъ не влюбленъ, и Халикокъ недовольно качаетъ головой въ отвѣтъ на презрительный смѣхъ регентши.
Не надо забывать, что онъ внукъ Гуанъ-сюнь-о.
Май не покидаетъ Божественнаго, вѣрный тѣлохранители отдалъ бы жизнь, чтобы проникнуть въ тайну Императорскаго сердца, но оно непроницаемо.
И когда, послѣ долгихъ дней задумчивости, по возвращеніи изъ командировки мандарина Да-шао, лично имъ принятаго, Императоръ подошелъ къ своему музыкальному инструменту съ клавишами изъ 16 кусковъ полированной яшмы и ударивъ молоткомъ, заигралъ любимую, привычную мелодію, то Май, по обѣщанію, сжегъ много душистыхъ свѣчей передъ Лаодзы и уснулъ безъ страха за Единственнаго. Въ тотъ же вечеръ Императоръ заговорилъ о Гій, высказавъ Маю намѣреніе поселить наложницу отдѣльно отъ прочихъ женъ, и въ голосѣ, или это показалось ревнивому тѣлохранителю, зазвучало что-то граничащее съ уваженіемъ, неслыханное доселѣ.
Май искренно привѣтствовалъ намѣреніе Богдыхана, радуясь, что маленькая Гій по возможности будетъ избавлена отъ вздора гинекея, но оставаясь одинъ, билъ себя кулаками въ грудь и яростно скрежеталъ зубами.
Время переѣзда въ запрещенный городъ приближалось. Вотчимъ Гій устроилъ уже два обѣда, во время которыхъ, приглашенные разсматривали подарки Богдыхана, завидуя выпавшему на долю семьи счастью.
Чунъ щеголялъ въ затканномъ шелками халатѣ и высматривалъ невѣстъ. Гости не выходили изъ привѣтливой фанзы, не показывались въ ней лишь Май и его отецъ, что никого не удивляло, такъ какъ предполагаемое сватовство Мая не составляло тайны.
Гій ждала бронзоваго юношу, который много знаетъ., юношу, хорошо умѣющаго все объяснить, безъ котораго скучно, но онъ не шелъ. А когда однажды, они встрѣтились на улицѣ, онъ поклонился такъ почтительно холодно, что трепетавшая ручка Гій замерла, прижавшись къ сердцу.
Время шло. Наступилъ день, когда богато причесанную набѣленную и насурмленную отнесли ее къ Императрицѣ-регентшѣ. Ранѣе, нежели достигнуть залъ, Гій пришлось пройти черезъ ряды толпившихся придворныхъ, по обычаю не скупившихся на замѣчанія. Розовые ушки дѣвушки горѣли, когда она вступила въ желтое зало, гдѣ Императрица, сидя на рѣзномъ тронѣ подъ открытымъ зонтомъ, забавлялась дракой карликовъ. Гій поверглась ницъ. Ее подняли, заставили ходить, кланяться, поворачиваться.
Вспоминая, вѣроятно, свое вступленіе въ это же зало, Дзеу-хи приказала Халикоку осмотрѣть: руки, плечи и грудь манчжурки, забавляясь ея смущеніемъ. Ущипнувъ за смоченную слезами щеку, отпустила, наконецъ, съ пожеланіемъ дать Богдыхану какъ можно больше удовольствій и здоровыхъ сыновей.
Вступленіе Гій въ гинекей Божественнаго было рѣшено.
ГЛАВА 4-ая.
Хотя теорія китайской музыки знаетъ восьмитонную октаву, но обычно пользуются пятью тонами: mi, la, sol, do и re. Съ каждымъ тономъ связано представленіе съ какимъ-нибудь животнымъ, а одновременно съ предметомъ и отвлеченнымъ понятіемъ. Ударьте по струнѣ mi -- слышите звукъ? Въ немъ что-то растительное, символъ ноты -- природа, любовь, цвѣтъ зеленый, звукъ осторожный, подобный шороху фазановъ, порхающихъ съ вѣтки на вѣтку. Теперь возьмите sol, слышите разницу, звукъ тягучій, рѣзкій, точно визгъ свиньи -- это вода, вкусъ горькій, цвѣтъ красный. La -- соленый вкусъ, черный цвѣтъ, страна -- сѣверъ, звукъ, похожій на ржанье коня въ пустынѣ, но вы меня не слушаете?
Съ этими словами Май обратился къ задумавшейся Гій. Кіанъ-си, обожающій музыку и играющій на большинствѣ инструментовъ, пожелалъ, чтобы новая наложница играла на цинь и ежедневно присылалъ своего тѣлохранителя пояснять ей тайну музыкальныхъ знаній. Почтительно согнувъ станъ, проклиная неподвижно наблюдающаго евнуха, Май старательно развивалъ передъ Гій теорію октавы, которую она не слушала.
Привыкшей къ свободѣ манчжуркѣ невыносимыми казались стѣны гинекея, гдѣ она хотя и занимала согласно по желанію Августѣйшаго отдѣльныя комнаты, но какъ и всѣ въ гаремѣ, находилась въ безконтрольномъ распоряженіи Пмператрицыурегентши. Правила династіи Чжоу предписываютъ Императору для обезпеченія странѣ потомства, кромѣ жены и трехъ наложницъ перваго разряда, имѣть десять -- второго, двадцать семь -- третьяго и не ограниченное, но не меньше восьмидесяти одной наложницы четвертаго класса.
Ежегодно гинекей пополняется дочерьми знатныхъ манчжуръ, единственныхъ, имѣющихъ туда доступъ и если до 25 лѣтняго возраста, которая-либо изъ нихъ не подаритъ Императора сыномъ, то по истеченіи этого срока возвращается въ свою семью. Императрица-регентша ежедневно проводитъ нѣсколько часовъ въ гинекеѣ и результатомъ посѣщеній всегда -- слезы наложницъ, однѣ запираются въ темныя комнаты, другихъ евнухи сѣкутъ тутъ же бамбуковыми палочками и все сопровождается циничными шутками, отъ которыхъ у Гій застучало сердце и она была точно во снѣ, когда по приказанію регентши Халикокъ совершилъ надъ ней ритуалъ притираній. Не щадя дѣвушку, обнаживъ тѣло, евнухъ втеръ въ кожу розовое масло, смочилъ волосы сокомъ цвѣтущихъ магноліи, подкрасилъ ногти, одѣлъ на плечи и голени тяжелые золотые браслеты и завернувъ въ пурпурную ткань, приказавъ лежать до появленія носильщиковъ, фамильярно и просто шутилъ съ потягивавшейся Императрицей.
-- Ты солгалъ Халикокъ -- смѣялась она, проводя вѣеромъ по его оголенному черепу,-- она очень мила, слѣди неусыпно.-- А тотъ отвѣтилъ:-- все гаснетъ передъ свѣтомъ твоихъ очей, о, единственная.
Точно во снѣ подняли ее мускулистыя руки, понесли по длиннымъ переходамъ. Она не замѣтила ни арки дѣвственности, передъ которой замедлили шагъ носильщики, ни музыки при вступленіи въ анпартаменты Князя драконовъ. Она открыла глаза въ ярко освѣщенной комнатѣ съ тяжелыми завѣсами, желтымъ фонаремъ, задернутой фигурой монаха и Августѣйшимъ, протягивающимъ руки съ выраженіемъ простого привѣтствія. Послѣ пережитого въ гинекеѣ Гій стало легко на душѣ и, смотря въ печально глубокіе глаза Кіанъ-си, она плотнѣе укуталась въ пурпурную ткань.
Повелитель Востока понялъ жестъ и, сѣвъ возлѣ, заговорилъ оживленно и просто, разспрашивая о ея дѣвичьей жизни, предупреждая о трудностяхъ, ожидающихъ ее въ положеніи наложницы перваго разряда, совѣтовалъ остерегаться Императрицы-регентши и Холикока и, казалось дѣвушкѣ, что самому Божественному не чуждъ трепетъ передъ этими временщиками. Заря загоралась, а они все говорили и когда передъ разлукой Императоръ ласково коснулся ея тщательно убранной головы, то Гій, схвативъ руку, прижалась къ ней признательнымъ поцѣлуемъ. Единственный видимо смѣшался и наклонившись, чтобы не услыхали вошедшіе кули, застѣнчиво прошепталъ: "я пришлю къ тебѣ Мая, ты будешь не такъ одинока".