Lib.ru/Классика: Герцен Александр Иванович. Наброски. Отрывки. Отдельные записи

А. И. Герцен

Произведения 1829-1841 годов

А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах.

Том первый. Произведения 1829-1841 годов.

М., Издательство Академии Наук СССР, 1954

Дополнение:

Том тридцатый. Книга вторая. Письма 1869--1870 годов. Дополнения к изданию.

М., Издательство Академии Наук СССР, 1965

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОИЗВЕДЕНИЯ 1829-1841 ГОДОВ

<Не долго продолжалось его одиночество...>

Несколько слов о лекции г-на Морошкина, помещенной в V No "Ученых записок"

Отдельные замечания о русском законодательстве

К "Симпатии"

<Из статьи об архитектуре>

<1.> <У египтян более гордости...>

<2.> <Есть высшая историческая необходимость...>

<3.> <Говорить о домах под лаком в Голландии...>

<Чтоб выразуметь эту исповедь страдальца...>

<Заметки из "записной тетради 1836 г.">

<1.> <Грехтен, в которую был влюблен Гёте...>

<2.> <Ноября 6, 1836>

<3.> <Итак. Протестантизм и Густав-Адольф...>

<Альбомные записи>

<1.> <В альбом Т. П. Кучиной>

<2.> <В альбом В. А. Витберг>

<Отрывки из дневника 1839 г.>

ПРИЛОЖЕНИЯ

Литературные работы, связанные со служебной деятельностью в Вятке и Владимире

Заметки в "Прибавлениях" к "Вятским губернским ведомостям"

<1.> Вотяки и черемисы

<2.> Русские крестьяне Вятской губернии

Заметки в "Прибавлениях" к "Владимирским губернским ведомостям"

<1.> <В прошлых листках "Прибавлений"...)

<2.> От редакции. (В прошлом листке мы сказали...)

<3.> От редакции. (Оканчивая годичное издание...)

<4.> Известия

<5.> От редакции. (Г-н Борисов, известный нашим читателям...)

<6.> Владимир, апреля 20...

<7.> <Г-н Протопопов обещает нам...>

Коллективное

<Записки А. Л. Витберга>

О цепных мостах. Приложение к "Запискам А. Л. Витберга"

Варианты

Принятые сокращения..

Комментарии

Утраченные произведения Герцена 1830-х годов

Указатель имен

НАБРОСКИ. ОТРЫВКИ. ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ

<НЕ ДОЛГО ПРОДОЛЖАЛОСЬ ЕГО ОДИНОЧЕСТВО...>

Не долго продолжалось его одиночество, вскоре нашел он друга, сильно симпатизиро<ва>вшего с ним, и тогда, не привыкший раскрывать при ком то ни было свои чувства, он совершенно предавался сладостному дележу мечтаний и дум, пламенным потоком переливал он свою душу.

-----

В нескольких верстах от Москвы находится одна из величественных дач, блиставших пышностью в царствование Екатерины. Парк имеет какое-то дивное влияние на душу, он давит ее, особенно когда пренебрежение порастило дорожки его травою, переплело сучья дерев и на все предметы набросило что-то неопределенное, забытое. Чувство величественное и томное наполняет грудь, едва дышишь. Огромный дом, украшенный множеством колонн, различными капителями, украшениями около окон и дверей, носит яркую ливрею XVIII века; ливрея эта еще виднее была во внутренностях горниц; яркие занавесы, парчевые и гобеленовские обои, гродетуром обитые креслы на изогнутых ножках с резьбою, все позолочено, и позолотой дурной; люстры из мильона кусков хрусталей, которым придан блеск алмаза, множество статуй дрянной работы. Одним словом, XVIII век с своим грандиозоис своей мишурностью. Все это, прибавим, сломано, криво, почернело, облито дождями, съедено молью, веет запахом тления; все это прошедшее, все это живет в памяти тех, которые помнят век Потемкина, век путешествия в Крым, век мира при Кучук-Кайнардже и бала в Таврическом дворце*.

Не знаю почему, всегда приятно смотреть на падшее величие, это что-то сравнивает всех людей и ясно говорит о суете земного. Перед домом газон и пруд, чистый, ясный, служивший некогда зеркалом прелестным барышням того века, барышням с высокой прической, с мушками на лице, в фижмах, которых возили в театр Медокса*; и кавалерам-мотылькам, записанным в лейб-гвардию, в французских кафтанах, треу<гольной> шляпе, в башмаках и белых collants {лосинах (франц.).-- Ред.}. А теперь оно отражает иногда садовника, как-то тут забытого вместе с парком и одичалого, как он, иногда студента с ужасной трубкой в зубах, вырвавшегося на волю во время вакации, редко иностранца, который ставит в обязанность осмотреть окрестности города,-- и только. В один прелестный июльский вечер двое молодых людей посетили эту дачу. Все располагало их к разговору сильному, черпаемому из внутренностей души. Они радовались, что могли сбросить с себя условную форму общежития, может, полезного во многом, но тяжкого, как все кандалы. В жарком разговоре приближились они из густой аллеи и сели на лавку возле пруда. И один из них, с прелестным поэтическим лицом, с огненными глазами, рисуя по> земле тонкою тросточкой, чтоб скрыть свое лицо, иногда пламеневшее от сильного волненья, иногда от ложного, стыда...

"Кто в юности своей не давал воли фантазии и не творил идеал, в коем собирал все совершенства, всё изящное, рассеянное в природе и в душе его? Кто? Кроме тех, кои не имели юности, тех, у которых ум убил все чувствования, которые с ранних лет упали в грязное, смердящееся озеро, называющееся толпою. Кто из творивших идеалы не был в восторге, встречая существо, хотя слабо, хотя несколько сходное с его идеалом,, когда творение фантазии человека сливается с творением бога? С ранних лет привык я давать волю своему воображению и -- окруженный ледяными людьми -- мечтать большую часть дня. Знаю, что мечты вредны, что они ослабляют энергию ума, что убивают деятельность, но как было противустоять им. Им -- одетым в пышные ткани востока, дышащие полуденным зноем страстей, и завлекающим, как русалки, в свои серебряные, мягкие волны. В сих-то мечтаниях я создавал себе идеалы жизни, художества... и наконец остановился как бы утомленный, создав идеал Девы. Описывать тебе его нельзя, да теперь и нужды нет. Я встретил наконец свое создание, хотя не весь идеал, но часть его большую

<Начало 30-х годов>

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЛЕКЦИИ Г-НА МОРОШКИНА, ПОМЕЩЕННОЙ В V No "УЧЕНЫХ ЗАПИСОК"

Доселе мы не обработали сами ни одной отрасли наук, даже литература наша почти не имеет ничего национального. То, что Европа получает кровавым потом и горькой опытностью, то, руководствуясь дивным примером Петра Великого, мы берем даром и плотим только за провоз; правда, иногда многое на дороге сломается, многое не переедет рубикона таможни но что-нибудь да приедет же. Не знаю, насколько ниже прививные почки сии естественных, но думаю, что не совсем основательно нападают на них. Россия еще юноша, и народы взрослые должны воспитывать ее. А что такое воспитание, как не откровение истин, одному доставшихся опытом, другому? Для чего каждому пройти весь тернистый путь, чтоб получить истину, уже открытую? Пора убедиться, что истина, где бы ни была открыта, делается достоянием всего человечества. Касательно литературы собственно -- дело другое, она должна быть национальна, должна истекать из всей жизни народной и представлять ее без всяких посторонних элементов. В науках же надобно очень благодарить тех, которые знакомят нас с Европою. Германскую философию мы узнали через Веланского, Павлова и Галича. Они первые сказали нам о Шеллинге и Окене, сказали и остановились; сверх того, они наиболее знакомили нас с воззрением натурфилософии на естествознание {Исключая Галича.}. Вот еще новое усилие познакомить нас с философиею права и с новейшим германским воззрением. Лекция г-на адъюнкт-профессора Морошкина "О возможности науки прав знатнейших народов" представляет нечто столь полное, столь глубоко обдуманное и изящное, что я

<Конец 1833 г.-- первая половина 1834 г.>

ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О РУССКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ

1. В гражданском обществе (dans le fait social) прогрессивное начало есть правительство, а не народ. Правительство есть формула движения (du progrès), выражение идеи общества, форма его историческая, факт непреложный. Нигде правительство не становилось настолько перед народом, как в России; может, от этого оно не всегда было исторически справедливо, не всегда последовательно. Прежде юрисконсультов у нас явились учреждения с самыми дробными приложениями, но зато не все они своевременны и уместны.

Свод императора Николая* -- огромнейший юридический факт; он остановил жизнь юридическую России и показал все совершенное ею; все, что сделало правительство, показано; труды индивидуальные должны теперь облегчить труды правительства.

Возражения Савиньи против германской кодификации* не идут. Свод не токмо не ограничил, но дал правильную форму прогрессивному началу законодательства.

Есть ли естественный переход от Уложения к законам Петра Великого?

Есть ли и насколько национальная сторона вновь выходивших узаконений от Петра до Свода?

Какие национальные элементы перешли из Судебника, Уложения через все царствование дома Романовых до Свода? Какие исключились?

Глубокие изыскания токмо могут разрешить эти вопросы.

Характер законодательства императрицы Екатерины II -- философский, в смысле филантропии XVIII века,-- проникнут важнейшими идеями для быта гражданского. Характер законодательства Павла -- рыцарский и, может, не вовсе своевременный. Характер законодательства Александра сбивается во многом на начальный характер постановлений de l'Assemblee Nationale {Национального собрания (франц.).-- Ред.} и вообще политического учения des garanties {о гарантиях (франц.).-- Ред.}. В законах Екатерины есть что-то женское, исполненное любви, что-то напоминающее патриархальную Германию. У Александра -- много Франции (учреждение министерств). В законах императора Николая виден характер положительности, которого недоставало прежде,-- характер внутренней силы государства, чувствующего всю мощность свою.

У нас не было системы, последовательности принятия европеизма. Россия воспитана так же, как мы. Ибо революция Петра была материальная.

В европейскую эпоху нашего законодательства, при самых начальных трудах, являются два элемента, блестящим образом развитые императрицей Екатериной II. Эти два элемента -- лучшее доказательство, насколько правительство стояло выше народа и насколько оно хотело поднять его. Я говорю о коллегиальном начале и о выборах. Одна власть исполнительная вверялась лицу, власть судебная и законодательная (в назначенных пределах) всегда вверялась месту, а не лицу. Советник всегда имел право подать голос, перенесть дело в высшую инстанцию; эта высшая опять составляется из нескольких лиц, и ежели снова возникнет разногласие, то решение вопроса может быть или большинством голосов, или восходит на высочайшее рассмотрение, т. е. к источнику законодательной власти. Его решение не имеет и апелляции -- так и быть должно; из уважения к самому народу так быть должно; воля царя самодержавного есть воля самого народа, его решение имеет святость -- эту мысль очень хорошо развили в восточных законодательствах.

Итак, с одной стороны коллегиальное начало и, следственно, большинство голосов, с другой -- выборы и, следственно, прямое влияние массы, или, лучше сказать, дворянства в делах судебных, ибо <его> представители во всех судебных местах. Доверенность правительства была так невелика, что не токмо судебную власть, но и исполнительную вручило оно отчасти людям выбранным, а не назначенным, оставя себе главный надзор, т. е. губернатор, губернское правление, городничий... а, так сказать, прямые исполнители: земский исправник, заседатель etc.-- избранные. Еще больше. Устройство муниципальное само в себе весьма хорошо: не говоря уже о купцах, мещане и цеховые имеют все нужные гарантии. Они сами делают раскладку городских сборов, сами распоряжаются суммами, судят своим судом свои дела (магистраты, ратуши, словесный, сиротский суд, наконец коммерческий суд). Но и в тех делах, когда они судимы гражданским судом или уголовным, голос остается в заседателе, в депутате.

Основания муниципального права, выборов и коллегиального учреждения так обширны, что другие страны долгой юридической жизнию своей не достигли их. Может быть, всего менее обращено было внимания до сих пор на казенных крестьян. Но элемент выбора и большинства голосов уже есть в волостном правлении; даже, сверх полицейского надзора и некоторого участия в раскладке земских и натуральных повинностей, право составления приговоров довольно велико. Но недостаток учреждений по этой части -- уже в виду правительства, и от министерства государственных имуществ надлежит ждать их. Удельное имение в малом виде показывает план правительства. Впрочем, крестьяне в других странах точно так же hors la loi {вне закона (франц.).-- Ред.}, как выходящие из электорального ценза (кроме Швеции). Заметить необходимо -- у нас ценза нет; право, данное сословию, не зависимо от его состояния, и в некотором смысле ценз имеет жизнь в нашем законодательстве только в переходе из мещанства в купечество, из гильдии в гильдию и, наконец, в почетное гражданство.

Наше законодательство принимает владение за факт и только в этом смысле охраняет его; лучшее доказательство -- это десятилетняя давность, бесспорное межевание... {Главнейшее -- это разделение долей по тяглам. Это lex agraria <аграрный закон (лат.)>, юбилейный год.}

Взгляните, какая обширная база лежит под Сводом. Россия и Америка -- две страны, которые поведут далее юридическую жизнь человечества. Россия -- как высшее развитие самодержавия на народных основаниях, и Америка -- как высшее развитие демократии на монархических основаниях.

Вот что, кажется мне, остановливает более правильное и полное развитие законодательства.

1. Доселе массы не умеют понять своих прав. Говорят: "Да какой голос имеет заседатель от градского общества в уголовной палате?" Кто же в этом виноват? Конечно, не законодательство. Так, как оно не виновато в том, что советники не подают голоса, боясь председателя или губернатора; в том, что журнал составлен весь секретарем, которого дело -- только изложение и справка; так, как оно не виновато в том, что дворянин, богатый и чиновный, пренебрегает службой общественной в то самое время, как в остзейских провинциях отставные генералы, аристократы не стыдятся служить несколько трехлетий на самых низших местах. Виновато ли оно в том, что дворяне не считают своих сумм, не требуют отчета в земских повинностях у губернатора? А причина этому -- недостаток просвещенья, недостаток гражданственности, эгоистическая лень, но более всего -- недостаток просвещенья.

2. Некоторые учреждения основаны совсем на других началах и часто противуположных; они останавливают друг друга.

3. Перевес, данный дворянству.

4. Помещичье право, исключающее из общего круга людей крепостных.

<Октябрь -- ноябрь 1836 г.>

К "СИМПАТИИ"

Истерзанный людьми, истерзанный разлукой и, наконец, истерзанный своей душою, я часто изнемогал от жгучей боли; сколько раз, бледный, как полотно, бросался я на диван в какой-то лихорадке, пятна на душе выступали так ярко, прошедшее стояло возле с хладнокровным, укоряющим лицом судьи, и я боялся оставаться один. Сколько раз в такие минуты приходил я к Полине, и душа оттаивала, и яд не так сильно действовал. Ее простодушные рассказы, ее сильное чувство и чистое, как нагорный воздух, веяло здоровьем на больную душу, и, когда ничего не помогало, она убаюкивала меня песнями своей Германии, песнями своего Шиллера -- она мне пела Теклу*, "Das Mädchen aus der Fremde"*, и баркаролу из "Фенеллы", и молитву из "Фра-Диаволо",-- и много раз душа вылечивалась, раздирающая буря утихала; она, как месяц, всплывала из-за туч, и делалось ясно и светло; я благодарил ее взором и спокойно уходил домой. В другие минуты, не в силах вынести своего блаженства, прибегал я рассказывать ей ряд фантазий, ряд воспоми<наний>, ряд пророчеств. И она молилась о совершении их. Жан-Поль говорит: "Хороша душа у человека, который умеет сострадать в несчастии; но кто откровенно может быть счастлив счастьем другого -- тот ангел", Я верю Жан-Полю. Ах, как она любила ее*, не зная, не видавши, и как достойна была ее любить!

Может, я очень ошибаюсь, но мне кажется, эта симпатия доступна больше всего душе германской, она сродни их поэзии. Вспомните Беттину Брентано, о которой я не могу думать без восторга*. Это юношеское увлеченье, эта безотчетная доверенность чужда нам, подавлена нашим воспитаньем. Мы боимся чувств -- они боятся холода; мы с ранних лет привыкаем к маске, в патриархальной Германии она не нужна.

Так прошли два года, мрачные и ужасные; на третий яркий луч надежды рассек мглу -- мне надо было ехать, я оставлял навсегда "страну метелей и снегов"*.-- Полина плакала и говорила мне скрозь слез: "Добрый путь, поезжай скорее; я знаю, как рвется твоя душа туда, и навернется слеза печали о твоем отъезде, и сотру ее слезой радости, что ты приближаешься к ней".

Не правда ли, как это все смешно, сантиментально? Я не смеюсь над вами, положительные люди; заваливайте камнем сердце, заливайте золот<ом>, собирайте песчинки, обедайте, и дай бог вам долгие дни, и генеральский чин, и <2 нрзб.>, и жену, двух, пожалуй, ежели хотите. А я еще и еще раз благословлю сестру Полину. Она утомленному, изнемогавшему путнику подала чашу освежающего напитка, и подала с любовью; она, как посланник божий, явилась в смрадную пещеру Даниила*, и жаль мне было с ней расстаться, но пилигрим остановиться не мог, его призванье, раздавшееся свыше, звало его туда, в святой город. Но скоро на пути много раз обратился он к городу, занесенному снегом, и каждым взором благословил Полину.

<Владимир-на-Клязьме

13 января 1838 г.>

<ИЗ СТАТЬИ ОБ АРХИТЕКТУРЕ>

<1.> <У египтян более гордости...>

У египтян более гордости, более тайны, более касты; в готизме более молитвы, более святого...

Готизм, или тевтонизм, имеет какое-то сродство с духом мавританским. Но в одном -- мысль аскетическая и религиозная, в другом -- жизнь разгульная, роскошная; там -- поэзия молитвы, тут -- поэзия жизни восточной; Дант и Ариосто.

Италия, кажется, нигде во всей чистоте не выразила готизм -- она не могла забыть своего прошедшего.

Искаженные здания XVII и XVIII века тем же дурны, как и тогдашняя литература -- везде эффект, поза, натяжка, пастораль на паркете, театральная декорация, а не самосущность.

Ежели стиль тевтонский во всей чистоте своей выражает христианство, стиль греческий -- политеизм, стиль египетский-- религию того края и ежели мы откроем, чем каждый из них выражает свою религию и как, тогда не вправе ли мы будем делать по тому же закону прямые заключения от стиля храмов к религии? Например, находя в Нубии стиль египетский, заключим, что их религия сходна; напротив, рассматривая развалины индусских храмов, этих пещер, иссеченных в скале, этих пилонов, четверогранных, или массы, скалы, перенесенные целтами*, или овальные своды персов,-- мы их тем отделим от всего предыдущего... Не будем дивиться сродству дальнему индийских развалин и тевтонского стиля. Вспомним сходство религии христианской и Вишну.

Открытие развалин Мерое в Эфиопии французом Cailliaud* еще далее на юг отталкивает колыбель греческой цивилизации. Вероятно, из Эфиопии населился Египет. Храмы того же характера; там встречается уже форма периптеральная храмов*. Итак, и эта форма не есть изобретение греков. Может, Пира-нези очень прав, говоря, что все ордена только усовершены греками.

Сами египтяне говорят, что Изида пришла из Эфиопии и научила их обрабатывать поля.

- Храм египетский (вообще) есть храм чисто земной, телесный, иссеченный в скале, углубленный, так сказать, в землю, мрачный с своими страшными пилонами. Они выражали свое поклонение Озирису, давая ему ужасную человеческую форму (50 футов, например, в Эбсимбуле). Идея тайны, грозной, страшной, выражалась на мрачной фасаде.

<Конец октября -- начало ноября 1836 г.>

<2.> <Есть высшая историческая необходимость...)

есть высшая историческая необходимость, пренебрегая которую выйдет уродство. Каждая самобытная эпоха разработывает свою субстанцию в художественных произведениях, органически связанных с нею, ею одушевленных, ею признанных. Пора оставить несчастное заблуждение, что искусство зависит от личного вкуса художника или от случая. Религия, наука и искусство всего менее зависят от всего случайного и личного; одно низкое пониманье их может поставить их в такую недостойную зависимость. Начать с того, что великий художник не может быть несовременен. Одной посредственности предоставлено право независимости от духа времени. Конечно, есть возможность себе представить, что кто-нибудь, полюбивши уродливую фасаду индийских пагодов, построит здание вроде их; но разве от этого здание будет современно или вкус к ним -- общим вкусом эпохи? Частный человек может одеться по-китайски, так, как Александр Ли Борж оделся по-турецки, но такая выходка ограничится им одним и не будет иметь ни смысла, ни значения. Ну, а если вдруг пол-Европы стало бы одеваться по-китайски -- факт был бы исторический, который следовало б разобрать строго и внимательно. Подобное два раза случалось в мире искусств и, может, всего резче в области зодчества.

Однажды мир католический, имея свое превосходно развитое зодчество, обстроился в искаженно греческом вкусе.

В другой раз мир, вышедший из католицизма и сражавшийся против всего католического в продолжение трех веков, стал строить готические здания.

Но в этих двух переворотах есть важная разница. В силу первого вся Европа покрылась зданиями стиля, известного под названием восстановления. В силу второго построено несколько маленьких зданий и написано бездна диссертаций, доказывающих превосходство готизма*. Видно было, что силы истощены, что человечеству на этот раз не до построек.

Какая была необходимость, какой внутренний смысл?

Готизм, какое бы его начало во времени ни было, откуда бы его формы ни взялись, из сочетания ли форм древнегерманских с мавританским минаретом или иначе,-- готизм развился до высшего предела своего в мире католицизма. Он удовлетворял всем условиям, всем требованиям учения и ритуала католического. Характер его -- стремление вверх, здание рвется всеми частями в небо и, суживаясь, пропадает в воздухе; в массе ищется не красота, а одухотворение; готическое здание не имеет оконченности в себе, замкнутости греческого храма, оно полувысказывает основную мысль свою, потому что ничто земное не в состоянии высказать ее вполне, здание только намекает на теодицею, бесконечную и невыразимую. Одному соотечественнику нашему* пришло в голову сравнить готизм с египетской архитектурой. Мысль чрезвычайно глубокая. Разумеется, для поверхностного взгляда сходства нет. Египетские храмы -- с своими толстыми колоннами с воронкообразными капителями, с полузастроенными междуколонниями, без крыши, низкие,-- кажется, ничего похожего не имеют на готические соборы, где царит вертикальная линия, и которых характер именно svelte {стройный (франц.).-- Ред.}, в противуположность какой-то ненужной и квадратуре и кубатуре египетских построек. А родственное сходство велико, тот же характер austere {суровый (франц.).-- Ред.}, отталкивающ<ий> все светлое, радостное, пренебрегающий земным. Обелиск точно так же указывает в небо, и пирамида в нем же теряется.

И тот и другой стиль развился в созерцаниях и думах таинственных каст. Известно, какой глубоко священный характер имел самый акт построения у египтян и католиков. В средние века профанская рука не касалась ни до одного камня, работники принадлежали к общинам вольных каменщиков, и строги исполняемые мысли великого, святого и торжественного дела; оттого-то все подробности, все мелочи исполнены с той оконченностью, которая поражает нас удивлением. Эрвин Стейнбах был гроссмейстер ложи вольных каменщиков. Чаще всего сами архиереи чертили планы.

<1838 ?>

<3.> <Говорить о домах под лаком в Голландии...>

говорить о домах под лаком в Голландии, о юртах киргизов, о жилищах бобров -- и все это до изящного не относится или относится, как застава и карантин к городу, хотя и живет под его покровительством. Но заметим, именно в домах, магазейнах, мостах и отличается наш век.

Но неужели на пламенный призыв человечества не будет ему изящного? Неужели животворная мысль творчества не сойдет на землю, изрезанную железными дорогами, и неужели памятниками нашему веку будут казармы, магазейны, экзерциргаузы? -- Не может быть; но чего ждать миру от, будущего зодчества? Об этом поговорим в следующей статье.

Владимир, 12 февраля 1838

<ЧТОБ ВЫРАЗУМЕТЬ ЭТУ ИСПОВЕДЬ СТРАДАЛЬЦА...>

чтоб выразуметь эту исповедь страдальца, эту энергическую душу, вырабатывающуюся через мастерские часовщиков, передние, похоти, падения до высокого нравственного состояния, до всепоглощающей любви к человечеству. После "Исповеди" в 29 году в Васильевском я взял "Contrat social"; им Руссо надолго покорил меня своему авторитету; нигде я не встречал с такою увлекательной силою изложенными либеральные идеи. Я стал боготворить Жан-Жака, тогда и жизнь его, особенно поэтическое бегство от людей в Эрменонвиль, привязали меня еще больше лично к нему; он мне казался каким-то агнцем, несущим скорби всего человечества XVIII века. Я назвал любимое мое место в деревне Эрменонвиль и всегда поминал в нем гражданина женевского. Руссо в самом деле выражает все теплое начало французской философии XVIII века и все энергическое. Один Дидро может стать с ним рядом, но в Дидро нет этой чистоты sui generis {особого рода (лат.).-- Ред.}, чистоты неподкупного Робеспьера, безумного Сен-Жюста. После "Contrat social" прочли мы с Темирой "Discours sur l'inegalitê de l'homme" и т. п. Я было принялся за "Новую Элоизу", да бросил на второй части; мне, упивавшемуся небесными девами Шиллера, которые все похожи на его Деву чужбины, с их неприступною чистотою, с их неземною жизнию, не могла нравиться физически порывистая любовь Юлии, ни даже слог переписки ее с любовником. Жизнь действительную я в то время плохо понимал. Я искал в поэмах идеальные существа, какие-то тени, как все тени, имеющие образ человечий, но без тела.

Несмотря на мое пристрастие к политическому учению энциклопедистов, вполне я не предавался им. Какой-то внутренний голос, инстинктуальный больше, нежели сознательный, боролся против грубого сенсуализма этой школы. Дух мой требовал свои права и отталкивал узкие истолкования. Может, чтение Шиллера направило меня выше воззрения Вольтера, может, гальванизм века будил этот голос в моей душе -- не знаю, но всего очевиднее ненависть моя к материализму оказалась, когда я вздумал заняться естественными науками -- это был богатый эпизод в одностороннем политическом направлении, ему я обязан долею хороших результатов, до которых достиг впоследствии; и если вторично спасся от односторонности.

<Конец 30-х гг.>

ЗАМЕТКИ ИЗ "ЗАПИСНОЙ ТЕТРАДИ 1836 г."

<1.> <Гретхен, в которую был влюблен Гёте...)

Гретхен, в которую был влюблен Гёте* еще юношею ("Aus meinem Leben. Dichtung und Wahrheit"), не была ли основою Гретхен в "Фаусте"? Сходство огромное. И это не отнимает нисколько достоинства изобретения, разве его schwankende Gestalten {зыбкие виденья (нем.).-- Ред.} не могли созидаться из воспоминания сердечного, фантастического? И Клара в "Эгмонте"*.

<1836 г.>

<2.> <Ноября 6, 1836>

Ноября 6, 1836

Весь вечер, занимаясь развитием мысли религиозной в жизни человечества и открыв некоторые весьма важные результаты, я радовался*. Уже ложась спать, без всякой цели развернул Эккартсгаузена и попал на следующий текст св. писания: "И беси веруют и трепещут!"

Да, вера без любви -- мечта!

Мышление без действования -- мечта!

<1836 г.>

<3.> <Итак. Протестантизм и Густав-Адольф...>

Итак. Протестантизм и Густав-Адольф.

Пруссия (идея государства) и Фридрих II.

Эманципация -- и Наполеон.

Три эпохи литературы.

<1836 г.>

АЛЬБОМНЫЕ ЗАПИСИ

<1.><В альбом Т. П. Кучино >

Первая любовь на все светит, все равно освещает; счастлива дева, на которую падает первый взор любви. Какою прелестью облекает ее молодое воображение, как пламенны о ней песни, как нежно юноша плачет. Это -- лучшая минута в жизни.

A priori

Jean Paul Eiohter.

<1831 r.>

<2.>

Усталый путник прислонился к разбитому дубу -- некогда этот дуб рос к небу; теперь мрачным памятником грозы и прежней славы стоит он, обожженный молнией,-- одна юная ветвь, кротко склоняясь к земле, говорила о жизни, <при>зывала луч солнца на свои листы, и привольно было светлому лучу играть в ее чистой слезе.

И путник благословил их, продолжая свою дорогу.

А. Герцен.

1837, ноября 12

Вятка.

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА 1839 г.

Владимир-на-Клязъме

Январь.

11-е

Новый год встретил меня у постели больной Natalie. Кругом тишина, не было ни посторонних взглядов, ни посторонних звуков. Странная перемена. Сбылась мечта, и сбылась с необъятной полнотой. Мы хотели быть вместе. Провидение соединило нас и оставило одних; да, по сю сторону -- мы, по ту -- люди. Мы точно забыты всеми в нашем уголку, где обитает любовь. Мы даны друг другу и за это обведены цепью, за которую никто не ходит; даже письма от друзей долетают редко, редко, едва ответ на два наши... и между тем мы так счастливы.

Новый год навевает много дум всякому; радостно встречая пришельца, я вздохнул о 1838 -- он для меня был хорош -- выкуп трех мрачных, ужасных предшественников. Лучшего года в мою жизнь не будет. Как скоро стираются несчастья, страдания, а минуты восторга, блаженства вечно живы, вечно свежи в душе; я забыл сердцем все, постигавшее меня с черного 20 июля 1834. А светлое -- светит.

Новый год -- всегда загадка, и мысль об ней наводит много меланхолического.

Мы годом ближе к смерти! -- это верно.

А человечество годом ближе к великой эпохе братства и гармонии! -- и это верно.

Остальное покрыто, время -- тиран, от прошедшего оставляет тень, а будущему едва-едва приподымает завесу.

Пройдут столетия, и новый год навеет кому-нибудь те же мысли, те же мечты. Где я буду тогда? Будем ли мы так же вместе, Natalie?

Новый год есть периодическое memento mori {помни о смерти (лат.).-- Ред.}.

Я дивлюсь геройству толпы: она толкует о смерти так, как о поездке в подмосковную; живет в своих мелочных отношениях, как будто каждому отпущено жизни, как Мафусаилу. Для чего они хлопочут о вздоре? -- Они дети, потому и играют. Как им сделалось бы стыдно, ежели б

<После 19-го января>

Покойник был добр*, но исполнен предрассудков и как человек прошлого века и как знатный человек.-- Ну чем же был он виноват, что родился в такую эпоху и в таком положении?

Мы почти всегда осуждаем людей за вины, вовсе не от них зависящие.-- Но он мог бы быть лучше в другую эпоху; это также доказывает бессмертие души, ежели мог, то и разовьется; за что же индивидуум будет принесен совсем на жертву человечеству?

Март

15, 16, 17, 18 марта

Не в самом ли деле в году есть дни, месяцы, особенно важные, климатерические, как говорили занимающиеся тайными науками? В таком случае март отмечен ярко в моей жизни.

25 марта 1812 я родился.

31 марта 1835 прочли повеление о ссылке.

3 марта 1838 первое свидание с Natalie* после долгой, тяжкой и скорбной разлуки. С этого дня я должен считать светлую эпоху -- за нею идут другие свиданья; но в главе их торжественное 3 марта. Одного недоставало для полного блаженства -- Николая*, и с ним свиданье было в марте.

Он пробыл у нас с Марией 15, 16, 17, 18*. 19-го я проводил его.

Когда я буду умирать, велю принесть себе мои письма, где я писал о 3 марта и хоть эту страницу о свиданье с другом. Мы четверо вдруг стали на колени и молились перед распятием. Душа так была светла, так торжественна!

Свиданье было нам необходимо; теперь я это понимаю вполне; мы передали друг другу повесть души за 5 лет, и после свиданья все это улеглось, и сердца наши закалились друг в друге, и мы благословили друг друга.

<Июнь>

13 июня. Десятый час.

О боже, о великий боже! Сохрани ее и сохрани его!* Тебя, существо неродившееся, тебя, в котором слились два бытия, Александр и Наталия, благословляю тебя, благословляю! Иди в жизнь, иди на службу человечеству, я тебя обрек на трудный путь, иди, благословляю тебя.-- Может, погибнешь, но принесешь чистую душу,-- Всею силою отца, всею силою воспитателя, всею силою магнетизма поведу я тебя по пути, не мною избранному для тебя, а богом для человечества.

Ее жизнию, твоей жизнию клянусь и присягаю.

Боже, сохрани же их!

<14 июня) Первый час!

Благодарю тебя, великий промысл!

Сердце бьется, еще чувства не укладываются в грудь, не токмо на бумагу.

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ

ЛИЦИНИЙ И ВИЛЬЯМ ПЕН

Scenario двух драматических опытов{*}

{* Вслед за "Записками молодого человека" помещаю я Scenario моих несчастных драматических опытов, безжалостно убитых Белинским (XVI глава I части "Былого и дум"), который просил меня переписать стихи в строку, чтобы нельзя было заметить, что они писаны рубленой прозой на манер стихов. Сцены эти относятся к 1838; в них ясно виден остаток религиозного воззрения и путь, которым оно переработывалось не в мистицизм, а в революцию, в социализм.}

ЛИЦИНИЙ.

Первая сцена. Рим во времена Нерона. Празднество нового года у Пизона, пышная оргия à l'antique {в античном духе (франц.).-- Ред.}; у Пизона собрались сановитые патриции, художники, поэты, поклонники старины, представители славного прошедшего, недовольные легитимисты римской республики. Они уверены, что императорство не устоит, и в тиши работают, чтоб низвергнуть тирана. У них есть заговор, в нем участвуют избранные из избранных, сам Пизон, поэт Лукан, строгий, стоический римлянин древних дней Тразей и восторженная куртизана Эпихарис, которая не уступит ему в энергии и героизме.

Пир идет своим порядком: тосты, желания, политические намеки, цветы, вино, яства. В общем разгуле не участвует один молодой человек, больной, несколько юродивый, племянник Пизона, Лициний. Он недавно возвратился из Афин, родные заметили, что он с тех пор стал заговариваться. Вызванный из своих мечтаний, Лициний на веселый тост отвечает печальной речью. Он не верит в воскресение древнего Рима, и еще хуже, он и не желает его. На Риме лежит грех, грех Ромула; как бы, вызывая прошедшее из могилы, не вызвать Рема -- голодного, одичалого в подземной жизни своей! Его ждут не граждане Рима, не патриции, его ждут бесправные, покрытые рубищем, чернь спартаковская.

Гости привыкли к бреду Лициния, но тем не меньше на рассвете, после оргии, слова его действуют на нервы. Пир раcстроивается.

Вторая сцена. В саду пизоновской виллы. Лициний очень болен, его мучит тоска, он велел себя положить под деревом. Возле него друг его первой молодости, юноша, блестящий умом и красотой, пылающий здоровьем, Мевий. Мысль Лициния занята смертью; как настоящий римлянин, он философствует, чувствуя ее приближение. Печален его взгляд. Он видит ясно, как все его близкие несутся в неминуемую гибель, он знает о их заговоре, он не верит в его успех, и вообще не верит, чтоб Рим можно было воскресить; его час настал, и спасти его нельзя и не нужно.

Мевий с ним согласен; он ясно понимает, что тех нравственных сил, которые поддерживали древнюю республику, нет больше. Он тоже не видит выхода в смысле реставрации, но он находит безумным страдать о вещах, которых нельзя переменить; не остается ли человеку еще другая жизнь, чисто личная, принадлежащая ему? Разве у него можно взять способность наслаждаться? Пусть же человек пользуется всеми дарами жизни, пользуется тем мгновением, которое ему уступлено судьбой и которое дается только раз. Мевий уверяет Лициния, что вообще в природе нет ни того счастия, ни того несчастия, о котором мечтают люди и которого боятся: жизнь почти всегда одинакая, и перемены поражают. только со стороны. "Сегодня цветет одно дерево, а завтра другое". Теперь где-нибудь в полуразрушенных Фивах нет прежней исторической жизни, а змеям и ящерицам жить веселее, и птицам привольнее вить себе гнезда.

Лициний не слушает его; он вспоминает о встрече с каким-то пророком или волхвом, которого вера была так полна покоя, надежды,-- если б он мог верить, он был бы счастлив, но веры нет в его сердце. Он забывается или впадает в забытье. Старик, плешивый афинский старик, волхв перед ним, он зовет его... дыхание слабеет, и юноша умирает.

Третья сцена, на форуме. Державный народ у себя дома, в своей приемной зале. Импровизатор поет наивычурнейшими стихами оду о доблестях божественного, августейшего Нерона, отца отечества. Лазутчики подсматривают, восхищаются ли люди хорошо одетые. За плебеями никто не смотрит, они и бранят Цезаря, но они его любят; бранят они его за то, что он стал скуп на гладиаторов, агенты успокоивают народ, говорят, что скоро будут травить в цирке дикими зверями каких-то назареев, что они уже привезены и содержатся в клетках, т. е. тигры и львы, а назареев скоро пригонят. Это успокоивает умы.

Патриции потом толкуют о тяжелых временах. Новая несправедливость Нерона сильно оскорбила их, какой-то сенатор был убит рабом, наследники хотели в наказанье убить всех рабов до единого; Нерон сказал, что это глупо, и запретил. После этого где же неприкосновенная святость собственности?

Приходит какой-то раб и рассказывает, что недалеко от города, на Аппиевой дороге, он видел какого-то колдуна с востока, что ему навстречу шли из Рима люди в белой одежде с зелеными ветвями, что за колдуном идет толпа нищих, женщин, они рассказывают, что он лечит прикосновением руки, что ночью около его головы видно сияние... "В цирк его, в цирк!-- кричат со всех сторон.-- Но сначала пойдемте его смотреть!"

Четвертая сцена. Via Appia {Аппиева дорога (лат.).-- Ред.}. С одной стороны дороги -- родовой колумбарий Пизона, все приготовлено для сожжения тела Лициния. Похоронная процессия; отец Лициния идет печально за телом, его утешает Сенека, приводя в пример всех знаменитых отцов, потерявших детей, рассказывая мнения египтян о смерти.

Патриции-заговорщики рады случаю пошептать, с важностью сообщают они друг другу не важные вести, таинственно сговариваются на пустой сход. Родные устали и хотят есть.

В это время с противуположной стороны показывается на" дороге поднимающийся в гору апостол Павел и останавливается перед расстилающимся амфитеатром Вечного города. Он благословляет языческую весь и, обращаясь к своим, произносит речь.

Отец Лициния продирается к нему и просит воскресить сына -- "если твой бог велик, отдай мне сына и возьми у мен" что хочешь". Апостол говорит ему, чтоб он молился и верил, потом, снова обращаясь к народу, пророчит кончину старого мира и водворение нового, смерть в первом Адаме и жизнь во втором. Окончив проповедь, он молится коленопреклоненный.

Лициний открывает глаза, приходит в себя и начинает узнавать Павла.

Павел продолжает речь. Народ, пораженный ужасом, видя оживленного покойника, молчит. Отец Лициния умоляет Павла взять часть его достояния. "Раздай бедным,-- отвечает Павел,-- мне не нужно!" Народ яростно рукоплещет. Отец зовет сына с собой, но тот, кротко взяв его руку, говорит ему: "Лициний твой умер, вот мой отец и моя родина, я иду по стопам его".

Народ расступается, приветствует Павла. Сенека не верит в воскрешение, он думает, что Лициний был в летаргическом сне. Какой-то жрец находит, что это гораздо опаснее, нежели думают, и идет, во имя богов, делать донос в языческую консисторию.

ВИЛЬЯМ ПЕН.

Та же мысль, тот же основной мотив и в "Вильяме Пене". Опять разрыв двух миров, опять отходящее старое теснит возникающее юное, опять две нравственности с ненавистью глядят друг на друга.

Вильям Пен исторических сцен не похож на исторического Пена, я плохо знал историю Англии того времени и имел самые общие понятия о Пене, населившем Пенсильванию. В моем очерке должно искать другую правду, не историческую; в Шиллеровом Дон-Карлосе так же трудно найти Дон-Карлоса испанских летописей, как в моем бледном Вильяме Пене хитрого квакера, описанного (с пристрастием, может, в другую сторону) Маколеем. Беда не в том, а в том, что очерк из английской, протестантской жизни кажется мне больше натянутым, чем "Лициний", особенно в конце.

В небольшом английском городе, в сырой, темной лачуге сапожник оканчивает субботнюю работу; в углу лежит больной ребенок, его сын, в лихорадке; одежда, которой он покрыт, коротка, в комнате холодно, топить нечем. Возле сапожника тощий, изнуренный работник. "Что ж, деньги от попа получил?" -- спрашивает хозяин работника; работник говорит, что два раза ходил, но что кухарка не только не допустила его, но разбранила и строго-настрого запретила приходить до понедельника. Reverend {Преподобный (англ.).-- Ред.} сочиняет проповедь на завтра и все мирские дела оставил.

Сапожник крепился, он давно угрюм, в его голове давно бродят странные мысли, он сам их боится; но сосуд переполнился, этой капли недоставало, больной ребенок должен дрогнуть, они оба остаются два дня без пищи, потому что reverend сочиняет проповедь.

-- Не об милосердии ли? -- спрашивает он и бросает свое шило; речь страстная, полная упреков и обличений, несется бурным потоком, и болезненный работник, пораженный, тронутый, повергается в прах перед ним, уверенный, что его устами говорит дух святой. Сапожник растет гневом и мыслью, завтра он идет в церковь, он прервет речь фарисея, он скажет проповедь, он сам священник.

Во второй сцене мы уже встречаем Чарлса Фокса, лейстерского чеботаря, раскольническим иересиархом, уже он не живет на месте; "слово", ему вверенное, дух божий его гонит с места на место, из одного местечка в другое с проповедью, с призывом на новую, евангельскую жизнь.

На дороге, ведущей от большого, сумрачного замка, лежит нищая старуха, разбитая параличом. Проходит Фокс, выезжает из ворот замка мальчик верхом. Нищая поет свою песню, мальчик с состраданием взглянул на нее, пошарил в кармане и бросил ей серебряную монету, но бросил так далеко, что безногой нищей нельзя и достать без больших усилий. Юноша хочет скакать далее, но перед ним мрачная фигура сапожника-пророка. Дюжей рукой пролетария он схватил лошадь под уздцы. "Ты сделал доброе дело, но сделал его скверно,-- говорит он мальчику,-- посмотри, куда ты бросил деньги, как же эта беспомощная женщина их достанет, подними их и отдай ей". Первое движение мальчика было желание вытянуть его хлыстом и дать шпору лошади. Но спокойно-строгий вид Фокса, его ожидающий взгляд и страшные слова поразили юношу. Он наивно говорит, что не видел, куда бросил монету, и в доказательство, что он напрасно его бранит, соскакивает с лошади и с улыбкой подает старухе деньги. Фокс, тронутый до слез, благословляет его. Мальчик этот -- Вильям Пен.

Третья сцена в замке Вильямова отца. С тех пор как юноша встретился с Фоксом, прошло несколько лет. Отец его начальствовал где-то в колониях английским войском, завоевал земли, разбил неприятелей, заключил выгодный мир и теперь возвращается торжественно -- отдохнуть -- на родину. Его ожидают депутаты, присланные из Лондона с великолепными подарками, посланный короля с лентой, звездой и огромным пергаментовым свитком. Гремят литавры и музыка, является отважный полководец, ему говорят приветствия, он говорит приветствия; пробиваясь сквозь алдерманов, придворных и офицеров, бежит к нему его сын и бросается ему на шею. Старик радостно прижимает его к груди и вдруг отступает, спрашивая с удивлением сына, что за странный костюм на нем и как он смел явиться к нему так на встречу. Сын объясняет ему, что он принадлежит к братству, которое приняло эту одежду. Отец хочет обернуть дело в шутку, посылает сына снять платье и одеться прилично. Сын кроток, тих, но непоколебим. Отец начинает сердиться, и когда сын говорит ему: "Ты сам подумай, отец мой, не лучше ли тебе снять твой меч, ведь здесь нет врагов, кого ж ты хочешь убить им" -- он выходит из себя и велит сыну удалиться.

Четвертая сцена. Семейный совет в доме старика. Отец созвал всех ближних своих, законников и духовных, чтоб в последний раз урезонить сына, и, если он и тут будет упорствовать, выбросить его из семьи, которую он пятнает. Вильям является не подсудимым, а судьей и обличителем (процесс сен-симонистов в 1832 году был еще жив в памяти в 38). Родные отказываются от него, легисты осуждают, духовные предают проклятию, отец хочет его лишить наследства. Наследники придумывают, какие улучшения они сделают в именье, как перестроят замок. У раздраженного старика поднялась подагра, его кладут в постель, и он умирает, не сделав завещания.

В пятой сцене Вильям Пен, теперь богач, располагающий как хочет своим именьем, сидит с стариком Фоксом, их занимает важный разговор. Вильям много ездил, он не верит ни !В Англию, ни в Европу, для основания братской общины надобна свежая, девственная почва; эта почва по ту сторону океана, он продал свое имущество в Англии и купил корабли, он кликнул клич в Англию, Германию, Голландию и только просит благословенья Фокса. Жаль устарелому Фоксу отпустить его, и трудно самому расстаться со своей старой Англией, но наконец благословляет его на путь.

Шестая сцена, в Пенсильвании. Дряхлый Пен близок к могиле, он очень печален, мечтаемое евангельское братство не учредилось, а новый край, призванный им к жизни, растет с могучей красотой; везде слышится стук топора, реки покрываются барками, плуг подымает землю, починки растут в деревни, деревни в города. Все это видно из разговоров разных сетлеров и проч.

Наконец, весь этот длинный ряд картин, переданных мною довольно верно по памяти, sauf erreur et omission {если не считать ошибок и пропусков (франц.).-- Ред.} (очень естественных, если вспомнить, что я двадцать два года до них не дотрогивался), оканчивался таким чисто французским финалом: на могиле Вильяма Пена, в восьмидестых годах прошлого столетия стоят три путника, пришедших поклониться его праху. Один их них Вашингтон, другой Франклин, третий Лафайет -- граждане Северо-Американской республики.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПЕРЕВОДЫ И РЕФЕРАТЫ

ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАБОТЫ,

СВЯЗАННЫЕ СО СЛУЖЕБНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ

В ВЯТКЕ И ВЛАДИМИРЕ

ЗАМЕТКИ В "ПРИБАВЛЕНИЯХ" К "ВЯТСКИМ ГУБЕРНСКИМ ВЕДОМОСТЯМ"

<1.> Вотяки и черемисы

Исследование о вотяках и черемисах должно обратить на себя большое внимание. Доселе не было ничего полного собрано ни о их быте, ни о их религии; но сведения, которыми я мог располагать, еще не представляют возможности сделать удовлетворительное описание этих племен. Описание же их быта чрезвычайно важно, ибо это последний документ их истории. У них нет преданий, можно только по настоящему быту догадаться о их прошедшем. Физиогномия этого племени начинает стираться, русское население поглощает более и более финское -- новый повод к тому, чтоб заняться ими; но на это надобно иметь не те средства, которые служили для составления этой монографии. Ограничимся кратким обзором.

Вотяки и черемисы принадлежат к финскому племени, к чуди и мери древних летописей (вотяки доселе называют себя мери), так, как латыши, эстонцы, лапландцы, чухонцы, маджары*. Из скандинавских саг и путешествия Оттара знаем, что Кириаландия и Биармия* были сильные государства, населенные финнами, и что Биармия (отсюда слово Пермь) была в северо-восточной части России. "Никакого племени нет старобытнее финнов в северных и восточных климатах России",-- говорит Карамзин. Известный путешественник Фишер полагает, что самоеды и остяки составляют остаток чуди -- древних жителей Сибири {Надписи, найденные Енисейской губернии в Минусинском краю, подтверждают мнение это.}. А Мальте Брюнь и Гумбольдт находят некоторые резкие черты сходства между остяками, тунгузами и дикими племенами Северной Америки. Эти данные позволяют нам сделать такие общие заключения.

Вероятно, некогда, гораздо до переселения народов, при падении Римской империи, финны составляли племя сильное и очень многочисленное, занимавшее огромную полосу на севере Европы, Азии (и, может быть, Америки). Но при появлении новых племен с востока финны тотчас уступили место. Цель бытия их как бы окончилась, они расчистили землю, обновили ее, доказали обитаемость и, теснимые другими племенами, разбежались, скрываясь от победителей за Карпатскими горами, в странах прибалтийских и оставляя части, своего племени на прежде бывшем месте жительства. Павши совершенно, они должны были прийти в дикость. Такими-то их застали новгородцы на берегах Камы и Вятки, и малочисленная ватага их победила вотяков и черемис, точно так, как горсть испанцев завоевывала целые страны в Америке; ибо отличительная черта племен падших -- страдательность. Недавно черемисы Вятской губернии отвечали миссионеру: "В лесу не все деревья равны, есть белые, высокие березы и есть маленькие, черные сосны. Пусть вы эти березы, а мы сосны". Таким образом они высказали основу формы бытия своего племени. Но перейдем от общего взгляда к ним самим.

Первое, что бросится в глаза -- это различие деревень русских от вотских. Русские деревни в Вятской губернии почти везде хорошо выстроены, избы чисты снаружи и внутри. Напротив, вотские построены в груду*, нечисты, мрачны; большая часть изб поставлена окнами на двор и без малейшего порядка. В избах нечистота ужасная. Беспрерывный дым из-под котла, который висит над некоторого рода горном, делает воздух удушливым. Свиньи, телята, куры -- все это вместе с их детьми на грязном полу избы. Летом они строят себе шалаши (чумы), посреди их раскладывают огонь, и едкость дыма доставляет им какое-то наслаждение.

Вотяки вообще очень робки. Несколько лет тому назад было дело в уголовной палате, что несколько человек татар Агрызской волости белым днем ограбили вотскую деревню, состоящую из нескольких сот душ. Мудрено ли после этого, что новгородцы, братья воинственных норманнов, без труда победили их.

Религиозные понятия вотяков некрещеных нисколько не выше религиозных понятий какого-нибудь смирного племени в Океании -- например, гавайского. Они верят в верховное существо, но верят также и в других, частных, богов, подчиненных ему, а более всего в злого духа, который, по их мнению, самовластно управляет жизнию людей. Жертвенные места (кере-меть) избирают на возвышенностях в елевых лесах. Их понятия о будущей жизни грубы и сбивчивы. Они считают себя под гневом высшего существа, и достаточно прочесть молитвы их, чтобы разом видеть и степень их образования и то внутреннее отчаяние, о котором мы говорили выше. Все молитвы свои они ограничивают просьбою о пище и о детях. Как будто, устрашенные прежними несчастиями, не надеются на бога и потому вымаливают хоть существование. У них четыре больших праздника в году, сообразные с началом и окончанием посева, жатвы и покоса. Самый большой -- по окончании жатвы; тут приносятся на жертву лошадь рыжего цвета и другие животные, мясо их съедают. Весною сожигают на жертвоприношении пестрого дятла.

Песни их столько же безутешны , как и молитвы; тот же материальный взор, лишенный всякой поэзии, то же попечение об одном насущном хлебе. Однако должно заметить, что большая их часть песен суть импровизации. Язык их беден и незвучен. Они часто примешивают русские слова. У них, кажется, не соблюдаются и те грамматические правила, которые необходимы для ясности речи и которые по навыку известны всем едва образованным народам. В разных случаях я замечал глагол без всякого изменения у одних и тот же, весьма измененный -- у других.

Особенное внимание на обращение вотяков в христианство возникло во вторую четверть прошлого века. Около 1739 и 1740 г. были присланы казанские миссионеры. Епископ Вениамин сам посещал домы вотяков, уговаривал и крестил очень многих. Крещеные с тех пор называются новокрещеными. Но должно признаться, что большая часть из них нисколько не понимают христианской веры и в душе остались теми же идолопоклонниками, хотя и скрывают свою привязанность к прежней вере. Благоразумные священники в некоторых местах приняли весьма хорошую методу: они дозволяют им некоторые языческие обыкновения, не относящиеся к догматам веры, но к которым они привыкли с незапамятных времен. Еще более, они самые эти обычаи соединили с формами религиозными и таким образом привязали их к новым обрядам. Так, например, они дозволяют в их летний праздник закалывать лошадь и есть ее, но предварительно служат молебен и части лошади кропят святой водою. Впрочем, нельзя думать, что вотяки не принимают христианства по привязанности к старой вере, ибо она у них шатка и сбивчива, не имеет никакого положительного, определенного учения или системы богослужения; они просто не понимают вовсе догматов нашей веры. Они не много образовались со взятия Казани, но, по счастию, начинают перемешиваться с русскими и, вероятно, совсем поглотятся ими.

К малому числу обычаев их, в которых есть поэзия, надобно отнести следующий: когда кто-либо из родных отправляется на долгое время, то, простившись со всеми, он вколачивает в стол пятак, для того чтоб всякий день поминали отсутствующего.

Одежда вотяков весьма мало отличается от одежды наших крестьян. Вся разница в шитой сырцом и шелком рубахе с красными наплечниками и в ножнах для топора и ножа, привешиваемых к поясу. Головной убор вотячек делается из бересты, к нему прикрепляется кусок сукна, вышитый шелками. Девки вплетают в косу множество серебряных монет. Женский наряд состоит из шаровар и шитой мелкими цветами рубахи.

Нрав черемис потому уже отличен от нрава вотяков, что они не имеют их робости. Напротив, в них есть что-то дикое, упорное. Около времен взятия Казани они еще имели своего царя. Черемисы гораздо более вотяков привязаны к своим обычаям и к своей религии. Самая наружность их отлична. Вотяки мелки, худо сложены, слабы; черемисы вообще крупнее и сильнее. В религиозных понятиях у них более резкого, нежели у вотяков. Их священники (карты) избираются из самых умных, опытных черемис; они толкуют сны, гадают, предсказывают. Бог (Юма) есть верховный дух, но власть его разделена с супругой (Юман-Ава) и с прочими богами, родственниками Юмы. Злой дух, Шайтан, живет в воде и бывает особенно зол в полдень. Службу отправляют на чистых, священных местах. Они принадлежат или одному семейству, или целой деревне. Праздники их в том же роде, как у вотяков. Самый большой Юман бывает через год, через два, иногда и четыре. В назначенный для жертвоприношения день раскладывают несколько огней, первый посвящен Юме, ближайший по нему -- Юман-Аве и т. д., у каждого огня свой карт. Служащий Юме держит жеребца, служащий Юман-Аве -- корову; закалывают животных так, чтоб кровь брызнула в огонь. До жертвоприношения животное обливается водою, и ежели оно не вздрогнет, то значит богам но угодна жертва.-- Покойникам они кладут в гроб розги для того, чтоб отгонять нечистых духов, и каждый провожавший кладет кусок блина, говоря: "Это тебе пригодится".

У черемис жених покупает невесту; обряды очень просты: приводят невесту к жениху в дом, молятся идолу и отдают ему ее. Ежели она окажется не целомудренною, то посаженый отец наказывает ее плетью.

Одежда довольно похожа на вотскую, но гораздо красивее. Зимою женщины носят сверх рубахи еще верхнее платье, также все вышитое шелками. Особенно красив их головной убор конической формы (шиконаюч). К поясу привешивают множество кисточек. Женщины почти никогда не снимают головного убора.

<1837 г.>

<2.> Русские крестьяне Вятской губернии

Русское население Вятской губернии имеет весьма резкую характеристику, отличающую его от прочих губерний. Новгородская колония, поселившаяся около XIII столетия на берегах Вятки, управляемая почти без всякой зависимости от Москвы*, отделенная татарами и финскими племенами от Новгорода и от соотчичей вообще, осталась как бы забытая в своих дремучих лесах и образовала свой быт -- смесь быта древнего с влиянием местности. Наречие вятских крестьян удивительным образом напоминает язык старинных летописей. Их спряжение глаголов, ударение на словах, певучее произношение, самое заменение буквы "ц" буквою "ч" -- все это древнеславянское, в чем еще более можно убедиться, рассматривая новые слова, составляемые ими, которые совершенно сообразны с гением языка славянского.

Архитектура изб -- другой факт, ясно говорящий о различии быта вятских крестьян от прочих русских. Они строят вообще избы высокие, двухэтажные с большими сенями, с крышами очень плоскими. Двор, обнесенный обыкновенно бревенчатым забором, покрывается глухим навесом, под которым находятся амбары для хлеба и скотный двор, и идет от самой избы. Заметно, что лесистость губернии дозволила со всею волею развернуться потребностям быта. Какой же результат изба крестьянина? Это -- крепость, отвсюду предохраненная от набегов разбойников и диких зверей. Ясно, что такой образ построения введен тогда, когда они жили отдельными семьями по огромным лесам; ясно также, что время, в которое они небезопасно жили в этих лесах, еще не очень отдалено. Вятские крестьяне любят плотничать, и это ремесло не прямое ли наследство от новгородцев, которых страсть строить послужила к известной насмешке киевлян? {См. Историю государства Российского, т. II, стр. 11.}

Третье различие еще ярче. Это -- страсть вятских крестьян к переселениям на новые места. Тогда как во внутренних губерниях одна власть помещика может заставить крестьянина расстаться с местом его жительства и он оставляет его со слезами, несмотря на выгоды переселения, вятский крестьянин поступает совсем иначе: истощение земли, малейшее неудобство -- и он готов идти со своим семейством во глубину леса, расчистить там поле, поставить избу и жить.без соседей. Может быть, эта привычка вкоренилась с самых древних времен, когда без надзора они селились где хотели и как хотели, а может быть, это прямое следствие колонизации. Колония, однажды решившаяся оторваться от родины, едва ли имеет привязанность к земле, на которой живет.

Занятия вятских крестьян -- хлебопашество, пчеловодство, скотоводство и обыкновенные работы сельского быта. В особенности же они хорошо выделывают все деревянное, отдавая тем дань и своей страсти и богатым лесам.

<1837 г.>

ЗАМЕТКИ В "ПРИБАВЛЕНИЯХ" К "ВЛАДИМИРСКИМ ГУБЕРНСКИМ ВЕДОМОСТЯМ"

<1.> <В прошлых листках "Прибавлений"...>

В прошлых листках "Прибавлений" мы сообщили читателям разные топографические и статистические сведения о нашем губернском городе, хотим теперь передать те же сведения об уездных.

Эти голые факты должны составить основу для некоторых общих заключений о быте губернии, которые мы предоставляем себе изложить, сообщив прежде как документы сведения, почерпнутые из официальных источников {Из отчетов гг. городничих за 1837 г.}. Очень желательно было бы, чтоб гг. члены-корреспонденты статистического комитета поделились с нами своими изысканиями, ибо требование современной науки не позволяет приступить к какому-либо общему труду, не имея ежели не всей, то наиболее возможной совокупности фактов. Мы даже решаемся в одном из следующих NoNo поговорить, о чем именно редакция просила бы гг. корреспондентов и вообще особ, занимающихся статистикой нашей губернии.

<2.> От редакции

В прошлом листке мы сказали о нашем желании сообщить гг. членам-корреспондентам статистического комитета в особенности, а сверх того и всем занимающимся статистикой и историей Владимирской губернии, в чем именно просила бы редакция их пособия для составления общих заключений о нашей губернии. Приступаем к этому теперь, С особенной благодарностию приняла бы редакция всякое сведение

1) О быте народном

Крестьяне Владимирской губернии имеют весьма много особенностей как во внутренней жизни, так и в самых занятиях {Не достаточно ли указать на касту иконописцев суздальских и на ходебщиков Ковровского и Вязниковского уездов?}, а всякая особенность, в каком бы роде она ни была, есть драгоценный факт, и тем тщательнее должно его записывать, что время мало-помалу стирает эти особенности. Весьма любопытно было бы знать, насколько улучшается хлебопашество, обработывание полей; особенно совокупное рассмотрение этих улучшений в казенных и помещичьих деревнях привело бы к некоторым заключениям; само собой разумеется, что даже и частные причины возвышения или упадка деревень имеют место. Но тут еще не всё. Самые праздники и обычаи ведут иногда к историческим открытиям, это буквы, из которых слагается речь о народном быте, и в этой речи имеют место и песня, которую поет крестьянин, и предание, которое рассказывает старик внукам своим.

Хотя вообще городские жители не имеют той оригинальности, как сельские, лесами и полями отделенные от всякого постороннего влияния, но, вероятно, среднее состояние имеет свои отличительные черты в каждом городе; повторяем, ничего не должно пропадать из быта народного. Весьма любопытны исторические сведения о начале городов, о упадке или улучшении их и т. д.

2) Исторические памятники

Вся Владимирская губерния есть огромный памятник Суздальского великокняжества и веков последующих. Сколько же должно находиться в пределах этой губернии драгоценных древностей; Владимир, Суздаль, Александров и другие города представляют обширное поло для исторических исследований. У нас памятники жизни народной составляют церкви и вклады: ясно отсюда, как важны сведения о начале старинных церквей и о вкладах. Впрочем, исторические сведения требуют необходимой опоры на ясных и достоверных документах. Не хранятся ли где при церквах или монастырях рукописи, легенды и тому подобное?

3) Торговля

Мануфактурная и фабричная деятельность губернии поведет к прямому заключению о материальном благосостоянии ее жителей. Все значительные заводы и фабрики имеют право на подробное описание; сверх того, чрезвычайно важны сведения о ремеслах, которыми занимаются горожане и крестьяне, о том, откуда они берут первые материалы, куда сбывают свои продукты. Самые грубо выработанные произведения иногда занимают столько рук и доставляют пропитание стольким семействам, что они необходимы для полного обзора промышленного быта губернии; сверх того, в нем имеет значительное место мелочная торговля, которой развитие тесно соединено с развитием гражданственности. В краях, где торговля не могла достигнуть постоянного и обширного круга действия, замечательны ярмарки и торги.

4) Сведения физические

Определение климата губернии на основаниях, изложенных в первых листках "Прибавлений", и описание почв всех уездов доставит два огромные факта; ежели к ним присоединится возможно полное описание горнокаменных пород, особенно имеющих технологическую пользу, растений дикорастущих и тех, которым в особенности благоприятствует климат Владимирской губернии {Конечно, всего лучше было бы иметь полную флору; но, при невозможности, можно ограничиться описанием растений, употребляющихся на прямую пользу, врачебную или иную.}, также животных, обитающих пределы ее, то физическое описание будет полно; особенно, ежели присоединится обзор, какими болезнями поражаются наиболее люди и животные в пределах описываемого края.

Вот на первый случай краткое исчисление самонужнейших предметов для составления полной и отчетливой топографии Владимирской губернии. Но и всякое другое сведение, в каком бы роде оно ни было, будет принято с благодарности") редакциею.

<3.> От редакции

Оканчивая годичное издание "Прибавлений", редакция считает себя обязанною дать в некотором смысле отчет гг. подписавшимся в плане, которому она придерживалась почти с первых номеров своего существования. Тем приятнее будет это ей сделать, что она, с своей стороны, употребила всевозможное старание, чтоб достигнуть цели, с которою, как ей кажется, правительство учредило издание "Прибавлений".

Неофициальная часть "Ведомостей", вместе с губернскими статистическими комитетами, должны раскрыть внутреннюю жизнь каждой части нашей родины, привесть в известность быт и средства, дать гласность всем особенностям своего края, даже чрезвычайным происшествиям. Из этого очевидно, что цель "Прибавлений" отнюдь не литературная, а статистическая, и тем важнее это, что при сообщении своих сведений читателям редакция до некоторой степени ручается за их достоверность, ибо сама берет их из официальных источников, которые гораздо более изъяты от ошибок и гадательных показаний частного труда. Итак, предположив, что совокупность "Прибавлений" за несколько лет должна представить возможно полную статистику Владимирской губернии, мы с 10 No прямо пошли к цели, начав помещать отрывки из отчетов городничих, и тогда же сообщили (No 15)всю важность этих сухих материалов, которые послужат твердою основою для дальнейших трудов. Мало-помалу мы поместили описание всех городов, даже заштатных. Таким образом, один элемент для общего описания готов и передан публике,-- эти отрывки из отчетов, вместе взятые, в которых строго соблюдена одна форма, представляют довольно полную городовую статистику Владимирской губернии,

С другой стороны, наша губерния так обильна историческими воспоминаниями, памятниками, что описаниями монастырей, соборов, церквей, помещениями разных достопримечательных грамот весьма обильно наполнилась историческая часть, несмотря на то, что редакция еще едва коснулась всех исторических сокровищ Владимирской губернии. Наш край так богат воспоминаниями, он может гордиться своим былым величием и быть уверенным, что всякий русский с благоговением прочтет подробности его былой жизни и пролившей столько крови с тяжелой руки Батыя. Вот почему мы не думаем, что отступили от назначения газеты, давши столько места исторической части,-- здесь она составляет существенный элемент самого быта: можно ли рассказывать о Владимире, Суздале, Переславле, Александрове и проч., не касаясь исторических воспоминаний? Доселе сообщенные сведения большею частию почерпнуты из рукописей, хранящихся при соборах и монастырях,-- мы не имеем покамест других средств.

Сверх статей, относящихся к сим двум разрядам, помещались в "Прибавлениях" отдельные статьи по части технологии и общественной гигиены (почерпнутые большею частию из других "Ведомостей"), метеорологические наблюдения и разные сведения, до нашей губернии относящиеся (как-то: отчет гимназии, о состоянии Публичной библиотеки, некрология г. Бенедиктова, о рыбной ловле на Клязьме и т. д.). Эти сведения, не подчиняющиеся никакому систематическому порядку, как и во всяком периодическом издании, тем не менее взойдут как отдельные статьи, как отдельные материалы при составлении общего описания.

Давши таким образом отчет нашим читателям за оканчивающийся год, мы с грустию сообщим им, что вторая отрасль статистики -- описание уездов -- была особенно бедна, она ограничилась кратким обзором Муромского уезда. Прямых официальных источников на такие описания мы не имели, а призыв наш (в 16 и 17 NoNo) гг. членам-корреспондентам статистического комитета и вообще к жителям Владимирской губернии остался без успеха. Мы льстим однако себя надеждою, что он не останется без него на будущий, 1839 год. Ежели бы исполнилась наша надежда, то мы думаем, что "Прибавления" следующего года должны заключать в себе: во-первых, статистику уездов, во-вторых, коммерческую и индустриальную жизнь Владимирской губернии. Много будет зависеть от наших читателей в исполнении надежды, и потому повторяем наше приглашение сообщать редакции всякого рода сведения, по двум частям этим в особенности.

<4.> Известия

Слух носится, и мы спешим передать его нашим читателям как радостную новость к Новому году, что во Владимире, сообразно желанию правительства, чрез некоторое время будет читаться публичный курс физики и химии; предприятие превосходное и вполне принадлежащее к ряду усилий и нововведений, которыми правительство распространяет просвещение по губерниям: сумма физических и химических сведений, находящихся в обороте общества, очень мала, да и средства для приобретения их небогаты в губернских городах. И тут правительство подало руку; вероятно, эта новость обрадует всех любителей просвещения, а в особенности гг. заводчиков и фабрикантов. Доказывать пользу подобного рода чтений было бы довольно странно в XIX веке, потому что это свелось бы на доказательство пользы познания природы и ее сил, в чем никто не сомневается. Эпиктет сказал, что Юпитер создал человека для того, чтоб он познавал природу. Кто не согласен с Эпиктетом, тот наверное согласится в технологической пользе химических и физических сведений.

В весьма непродолжительном времени надеемся передать читателям подробности об сих чтениях и самую программу.

Физический кабинет нашей губернской гимназии обогатился новым и превосходным снарядом, известным под названием Атвудовой машины (раскрывающей законы падения тел); машина сделана г-ном Нейгебауером в Москве, по заказу г-на почетного попечителя С. Н. Богданова, трудам и усилиям которого, как уже знают наши прошлогодние читатели, обязан физический кабинет своим существованием.

<5.> От редакции

Г-н Борисов, известный нашим читателям по доставленным грамотам, весьма замечательным и любопытным, прислал ныне прекрасное описание Шуи (которое поместится в следующем номере) и вместе с тем спрашивает редакцию, может ли он доставлять описания местных обрядов свадьб, похорон и проч. Редакция считает себя обязанною снова благодарить г. Борисова за его участие в ее трудах и просит его убедительнейше поделиться с нею упомянутыми статьями, относящимися до обычаев шуйских жителей.

Повторяем свои слова (No 16, 1838 г.), что все подробности о быте горожан или сельских обывателей суть драгоценные буквы, из которых слагается речь быта народного. Ныне во всей Европе с величайшим вниманием собираются малейшие частности быта простого народа, в котором преимущественно сохранились и поверия и предания древности: к этому привело современное состояние исторических наук, которое стремится к воссозданию прошедшего со всем его духом и телом. Каким пособием служили, например, знаменитому О. Тьерри подробности нравов и обычаев времен Вильгельма Завоевателя! Г-н Сахаров занял у нас почетное место в числе литераторов, рассказывая обычаи наших предков; но не одни обычаи былых времен важны; с ними рядом стоят и настоящие обряды, которыми сопровождает народ важнейшие события своей жизни, как свадьбы, похороны. И потому не только мы имеем право сообщать читателям подробности об обычаях нашей губернии, но это даже есть одна из существеннейших польз, одна из важнейших отраслей губернской газеты.

<6.> Владимир, апреля 20

Один из почетных жителей Владимира обратился с письмом к заведывающему изданием "Прибавлений" к "Губернским ведомостям", прося его сообщить читателям о том, что, по прибытии в губернский город г-на губернского предводителя дворянства, князя А. Б. Голицына, значительнейшие жители города Владимира, следуя примеру г-на гражданского губернатора, приветствовали обедами во всю прошедшую неделю нового представителя дворянства, показывая тем искреннюю радость, что выбор пал на столь уважаемого члена общества.

Исполняя с особенным удовольствием желание почтеннейшего корреспондента, мы жалеем о невозможности передать всех подробностей, заключающихся в его письме.

<7.> <Г-н Протопопов обещает нам...>

Г-н Протопопов обещает нам поставлять и впредь отрывки из своих исторических разысканий; редакция с большим удовольствием готова быть посредницею между им и своими читателями.

КОЛЛЕКТИВНОЕ

<ЗАПИСКИ А. Л. ВИТБЕРГА>

<1>

По окончании европейской войны император Александр Благословенный в Вильне, 1812 года, декабря 25, издал манифест, коим он возвещал народу своему о желании воздвигнуть храм во имя Христа Спасителя как памятник славы России, как молитву и благодарение искупителю рода человеческого за искупление России.

Храм во имя Христа Спасителя! Идея новая; доселе христианство воздвигало свои храмы во имя какого-либо праздника, какого-нибудь святого; но тут явилась мысль всеобъемлющая -- она и могла только явиться государю, проникнутому чувством религиозным, каков тогда был император Александр.

Я видел Александра в то время в Казанском соборе, когда еще враг попирал грудь России, когда Москва готовилась сделаться добычею его, видел, как он являлся в народ смущенным, падшим духом, как бы стыдясь поражений своих. Конечно, эта эпоха бедствий сильно подействовала на его душу; он, некогда уступивш<ий> мощному гению Наполеона, подписавший Тильзитский мир, тогда объявлял, что до гибели не положит оружия.

В то время, увидев всю ничтожность силы мира сего, в нем зародилась мысль религиозная, которой он остался верен и одушевленный коею, он богу отдал свои победы и его возжелал благодарить храмом сим.

Я понимал желание Александра, и в душе артиста оно должно было найти верный отголосок. К сему присоединилось еще одно чувство -- я пламенно желал, чтоб храм сей удовлетворил требованию царя и был достоин народа. Россия, мощное, обширное государство, столь сильно явившееся в мире, не имеет ни одного памятника, который был бы соответствен ее высоте. Я желал, чтоб этот памятник был таков,-- но чего можно было ждать от наших художников, кроме бледных произведений школы, бесцветных подражаний? Следственно, надлежало обратиться к странам чуждым. Но разве можно было ждать произведения народного, отечественного, русско-религиозного от иностранца? Его произведение могло быть хорошо, велико, но не соответствовать ни мысли отечества, ни мысли государя.

Я понимал, что этот храм должен быть величествен и колоссален, перевесить, наконец, славу храма Петра в Риме, но тоже понимал, что, и выполнив сии условия, он еще будет далек от цели своей. Надлежало, чтоб каждый камень его и все вместе были говорящими идеями религии Христа, основанными на ней, во всей ее чистоте нашего века; словом, чтоб это была не груда камней, искусным образом расположенная, не храм вообще -- но христианская фраза, текст христианский. Храм наружный должен состоять из формы и украшений; но формы сии могут быть произвольными или извлеченными из самой религии. Ежели кто-либо скажет, что это не нужно, то мы сошлемся на людей, которые часто живут целую жизнь без всякой высокой идеи. Ну, конечно, они живут; но это ли полная, настоящая жизнь? Даже и Витрувий извлекал свои пропорции из форм тела человеческого.

Но каков же храм чисто христианский? "Вы есте храм божий, и святый дух в вас обитает". И, следственно, из самой души человека надлежало извлечь устройство храма. Но что такое человек?

Дошедши до сего, естественно ли человеку, умеющему чувствовать, не стараться всеми силами понять, постигнуть мысль, которая внезапно является ему окруженная мраком, но которой свет он предчувствует? Долго занимала она меня; но, не занимаясь никогда архитектурой и полагая невозможным успешное решение моей задачи, я с скорбью должен был ограничиться одной идеею.

В то время многие уже занимались составлением проектов, которые должны были быть внесены на высочайшее усмотрение. Рассматривая проекты некоторых из товарищей моих по Академии, я видел во многих таланты, но ни в ком идеи, меня одушевлявшей. Мучимый ею и приводя ее в большую ясность, я отправился в Москву. Взяв отпуск из Академии, в Петров день 1813 года оставил я Петербург, и тогда первый раз расстался с родным городом и с родителем.

Давно желал я видеть первопрестольный град России. Можно себе представить, как он должен был на меня подействовать, сожженный, обгорелый, пустой и над развалинами коего царил величественный Кремль -- один уцелевший среди гибели памятник древних несчастий, один перенесший и этот удар.

Я явился к графу Растопчину, с которым я познакомился в Петербурге <в> 1812 году, вследствие моего большого рисунка "Марфа Посадница", который весьма понравился его патриотическому чувству и который я поднес ему. Граф приглашал меня к себе, желая, чтоб я занялся виньетами и картинами для предполагаемого им описания патриотических подвигов Отечественной войны,-- которое, впрочем, не состоялось, по ипохондрии, его начинавшей беспокоить. Граф предлагал мне с сею целью комнату у себя подле кабинета, но я не предвидел успешности занятий в такой близости у вельможи и предпочел предлагаемую квартиру г-на Рунича, управляющего почтамтом.

С ним и еще одним знакомым часто гуляли мы по Москве, и наконец, приведши меня в Кремль, спросили мое мнение для решения их спора; один думал, что предполагаемый императором храм всего приличнее воздвигнуть в Кремле, другой почитал, что это место тесно и неудобно.-- Рожденный в Петербурге, на плоском месте, взошедши в Кремль, я был поражен красотою его положения, величественностью вида, раскрывающего полгорода. Мысль храма, соединенная с изящностью места, возобновилась в душе моей. Мы взошли в Спасские вороты, и я, заметив пустое место между Москворецкою башнею и Тайницкими воротами,-- оставил приятелей и пошел туда, чтоб снизу, от Москвы-реки, взглянуть на Кремль, и возвратился к ним в Тайницкие вороты. Бывшие неустроенные, смутные идеи храма теснились в голове моей, и, одушевленный прелестью места, я высказал им мою мысль о храме и о превосходстве оного в Кремле, и новые идеи исполнения, рожденные самим местом, прибавились к религиозной идее. Место Кремля мне нравилось и рекою и гористым положением, где можно устроить три храма но косогору. И самые два взрыва, сделанные в стене, казались мне превосходнейшими местами для учреждения двух великолепных входов в храм.

Одушевленный моей идеею, я распространился о мыслях моих насчет храма, и Рунич, одаренный горячею душою, просил меня убедительно, неотступно, для него, хотя в альбом, набросать главный очерк моих идей храма. Я отвечал, что легко было говорить мне, чувствуя это,-- но, не зная архитектуры, мудрено мне было исполнить его просьбу. Странно, что внутренне я чувствовал совсем другое; в то же время, как я отказывал ему, твердо решился уже заняться. И, говоря, что я не знаю архитектуры, моя внутренняя мысль возражала мне: "Но кто же мешает тебе знать ее?" Ибо чего не знаю сегодня, то могу знать завтра и т. д. Когда провидение дало способность, то от твердой воли зависит уже развитие оной. И слово хочу положило основание моему занятию.

С другого же дня я начал означать чертежами мои мысли. Само собою разумеется, что первые произведения были смешные уроды; но это не пугало меня. Воля была сильна, жива, но труд чрезвычайный; я взялся за архитектурные книги, чтоб правилам науки подчинить свои мысли. Советоваться было не с кем. Я знал, и не занимаясь архитектурой, ограниченность понятий большей части наших зодчих. Я начал изучать древности и, без всякого пособия постороннего труда, рылся в книгах и в сочинениях знаменитейших писателей. Между малым числом книг я случайно нашел Витрувия, которого философский взор на архитектуру раскрыл мне многое {За этой на полях приписанной фразой следует: На фронт<оне> черт<ежи> ...ибо не нашел... и чертежи Храма Солнца в Палерме.-- Ред.}. Занятия эти были мной производимы в мезонине московского почтамта, где я пользовался двухлетним гостеприимством Рунича, которое тем более, мне ценно, что, уклоняясь от прочих занятий, средства мои были ограниченны. Руководимый внутренним инстинктом, я не сомневался в успехе, зная свой талант в исторической живописи, за которую я получил все медали от Академии и был назначен путешествовать на счет оной.

Я провел два года в беспрерывных трудах. Спустя полгода я показывал Руничу уже довольно удовлетворительный эскиз. Идеал прояснялся, принимал форму более определенную, мечта моя облекалась в правильную вещественность.

Но я оставил все прочие занятия, даже рассеянности, и употребил все время на один предмет, ободряемый внутренним голосом, который ярко говорил мне, что проект мой должен удовлетворить требованию государя.

Между тем двухмесячный срок моего отпуска миновался, и Академия требовала моего возвращения, ссылаясь на требование адмиралтейц-коллегии, которой я обещал даром производство плафона в церкви кронштадтской. Это было следующим образом: желая, по некоторым причинам, удалиться на время из Петербурга и, еще более, желая произвести нечто изящное в плафонной живописи и вполне понимая недостатки плафона Казанском соборе Шебуева, где не соблюдена ни оптика, ни перспектива, я взялся за самую умеренную цену (4000 р.); но вскоре, призвав меня в адмиралтейц-коллегию, объявили мне там, что кто-то из членов Академии берется дешевле. Я заметил им, что ежели хотят делать подряд, то я не согласен, объясняя им притом, из каких побудительных причин я взялся за сию работу,-- но они не поняли меня. Они говорили о пользе казны, о необходимости соблюдать ее.

-- Тогда я еще сделаю полезнее для казны, что возьму еще дешевле, т.е. даром, и чтоб они спросили другого, согласен ли он сделать.

Они удивились и спрашивали, какая мне от того выгода? Но наконец согласились на сию сходную цену.

Тогда мне представился случай ехать в Москву, которым я и воспользовался, считая, что меня не могут после того понудить к скорому исполнению добровольной жертвы. Но, как я сказал, времени прошло много, и Академия, поручившаяся за меня, настоятельно требовала моего возвращения. Я писал им о перемене моих занятий, о цели оной, но, не внимая сему, требовала она, чтоб я явился. Тогда, увлекаясь первыми порывами, писал я в Академию о неблагородном поступке адмиралтейц-коллегии, и, по счастию, вице-президент не пустил в ход этой бумаги, которая навлекла бы мне огромный вред. Но все это беспокоило меня, отрывало от занятия, которому я предался всею душою, и один голос известного поэта и государственного мужа Ивана Ивановича Дмитриева {Иван Иванович Дмитриев, слыша о моем проекте, желал его видеть, был у меня, и вполне увидел, как душа поэта всегда сильно сочувствует всякой мысли высокой и живой. С того времени мы остались знакомыми; наконец он просил меня помочь в расположении его дома, и по моему проекту был выстроен он у Спиридония.} успокоил меня и заставил скорее решиться оставить Академию и все выгоды, нежели свои труды. Заметим мимоходом, что впоследствии труд мой совершен известным К. Брюлловым, который тогда уже начинал оказывать высокие дарования. Наконец надежды мои стали сбываться, мысль моя ближе и ближе выражалась в красоте, приходила в определенную ясность, и хотя я далек был от того, чтоб быть им довольну, но чувствовал, что я стал на ту дорогу, где только надлежало у совершать, а главное, основное готово.

Трудны были эти два года, много было жертв принесено проекту и моей идее; занятия, которые могли меня обеспечить и в настоящем и будущем, вояж, который предстоял мне на счет Академии и который я ожидал 6 лет, наконец, знакомство, связи -- всем пренебрег я для одного неверного, как казалось многим, занятия. Но какой же результат был всех сих усилий и жертв? Здесь место сказать об этом несколько слов.

Что заставляло решиться на столь трудное и важное предприятие? С восторгом видел я мысль Александра воздвигнуть храм во имя Христа Спасителя -- эти три слова раскрыли мне новую жизнь императора, искушаемого бедствиями и скорбями; я видел его высокое христианское одушевление -- и вот начало первого желания удовлетворить требование царя достойным храмом. Могли ли его удовлетворить обыкновенные храмы, в числе которых множество произведений высоко изящных, но созданы без всякой религиозной идеи. И могли ли они быть таковыми, когда по большей части зодчие пеклись только об архитектурной красоте, не имея религиозного взгляда?

Вот требования нового храма: 1) Чтобы все наружные формы храма были отпечатком внутренней идеи. Как писание говорит, что человек сам храм, то надлежало искать идеи для храма наружного во внутренних идеях самого человека. Рассматривая себя, найдем, что он состоит из трех начал (principium): тела, души и духа. Эту тройственность необходимо было выразить, сколько возможно яснее, в частях храма. Мне казалось недостаточным, чтобы храм удовлетворял токмо требованиям церкви греко-российской,-- но вообще всем христианским, ибо самое посвящение его Христу показывало его принадлежность всему христианству. Следственно, храм должен был быть тройственный, т. е. храм тела, храм души, храм духа,-- но так, как человек, пребывая тройственным, составляет одно, так и храм, при своей тройственности, должен был быть единым. Эта тройственность везде: и в божестве, и в природе, даже в мышлении. В жизни Спасителя мы находим три периода, которые согласны с его тройственностью. Воплощение Христа--принятие на себя смертного тела; преображение, показывающее, до какого просветления очищенное тело душевными свойствами доведено быть может, и воскресение, показывающее, в какое духовное состояние тело доведено быть может. Тем более надлежало выразить три храма тремя моментами жизни Спасителя, что весь храм долженствовал быть ему посвященным. Впрочем, мое дело было только собрать из священного писания места и раскрыть их и приложить к искусству, на что я и чувствовал призвание. Разумеется, что и самые наружные формы храма должны были Соответствовать своему внутреннему смыслу {Каподистрия, бывший король Греции, желал чрезвычайно, чтоб объяснение сего храма было издано, и даже поручил оное сделать своему секретарю Стурдзе, который что-то и печатал очень неудовлетворительное. В 1871 Каподистрия давал для меня обед, состоявший из весьма малого числа лиц, и там очень горячо убеждал издать описание храма; но я отговаривался теми усовершенствованиями, которыми я намерен еще заняться, и что еще не пришло время для публикации, которую он брал на себя. Кстати заметим, что тут присутствовал граф Воронцов, желавший, чтоб подобный храм в малом виде был воздвигнут у него в крымских имениях, но я не мог согласиться на это.}. Понимая, что ничего не может быть произвольно в жизни Спасителя, я размышлял о таинстве креста; я чувствовал себя неудовлетворенным, находя, что я оное вполне ясно не понимаю, и опасался возражений острого ума, каков был у Вольтера. Это было мне прискорбно. Долго мучась сей идеею, однажды внутреннее воззрение меня привело к следующему.

Я вообразил себе Творца точкою; назвав ее единицею, богом, поставил циркуль и очертил круг, коего центр эта точка, эту периферию назвал множественностью--творением. Итак, я имел единицу и множественность, Творца и творение. Как эта точка может соединиться с периферией),-- наблюдая за черчением, я видел, что расходящиеся ножки циркуля делают прямую линию, коих бесконечное множество одной величины составляют круг, и которые все, пересекаясь в центре, составляют кресты, и, следственно, крестом соединяется с творцом природа. Таким образом я получил три формы: линию, крест и круг, составляющие одну таинственную фигуру, совершенно успокоившую меня. И с этой минуты я постиг сию тайну.

Я мгновенно решил воспользоваться сим открытием и мгновенно приспособить его к храму, тем более что я нашел важность сих фигур и впоследствии у натурфилософов, которые из оных начал выводили ее <природы> важность {После слов: я нашел -- в рукописи незаконченный вариант: что уже многие писатели (кои мне были неизвестны), занимавшиеся таинством природы, я нашел. -- Ред.}. Форму линии в природе наилучше выражает параллелограмм, коего одна сторона бесконечно малая,-- сию форму я присвоил первому храму" названному храмом телесным, тем более что и математическая линия, превращаясь в тело, производит параллелепипед. Сверх того, уже и потому эта форма приличествовала, что тело человеческое без духа полагается в могилу той же формы, ибо не предстоит надобности класть тело в другую форму. Этот храм долженствовал быть прислонен к земле так, как и тело человеческое прислонено к ней. Тремя сторонами находясь в горе, а с выходящей восточной стороны, с которой он принимал свет, и далее углубляясь в мрачность, оканчивался катакомбами. Алтарь должен был быть освещен посредством прозрачного изображения рождества на огромных стеклах, и никакого другого света не должно было быть на алтаре. Христос есть свет мира. Гранитные столпы, как первозданная материя твердые, должны были поддерживать свод храма и стены, украшенные <пропуск?> мрамора черного, дикого и белого.

Перейдем к украшениям. Я убежден, что они не должны быть употребляемы для одной красоты, но они должны быть иероглифами, языком религии. Ныне поступают с ними произвольно и небрежно. Египтяне и индейцы {Имеются в виду индийцы, индусы.-- Ред.} посредством наружных фигур передавали свои внутренние мысли, которые могли пониматься только теми, кто углублялись в их разбор. Они не заботились о красоте. Греки, заимствовав свое просвещение у египтян, получили от них одну символику для аллегории, и, гоняясь за одной наружной красотой, производили украшения изящные, но бессильные, доставшиеся в наследство новым художникам. Древние христиане отвергли их совсем, относя все это к язычеству, и, отдаляясь от них, впоследствии приняли наконец готизм. Готическая архитектура, может, не имеющая той высокой изящности греческой архитектуры, имеет свое величие, большая часть ее зданий были воздвигнуты людьми, посвятившими всю жизнь на воздвижение храмов. И где же более должно искать строгости украшений, как не в храме божием, где всякая черта должна говорить о истинах религии? Вследствие сего храм телесный украшен во вкусе только греческом, большим барельефом, занимающим обе стены, этот барельеф заключает в себе историю смерти апостолов и Христа, чем самым научает, каким образом должно приносить тело смертное в жертву Христу.-- Место его могло ли быть приличнее, как не вдавленное в землю, одна восточная сторона его выходит наружу, чтоб воспринимать свет. Таким образом, общий характер его выражает мрачность, катакомбу. К сему телесному храму почел я приличным примкнуть воспоминание о жертвах 1812 года, кои положили живот свой за отечество, т. е. богатую катакомбу, которая предала бы потомству память всех убиенных за отечество воинов, имена коих, от солдата до военачальника, должны были быть написаны на стенах катакомбы, где долженствовала быть и панихида о них" Телесный храм оканчивается катакомбою, находящеюся в середине фундамента второго храма. Катакомба освещается термолитинами. Так, как в греко-российской церкви кладется под престол частица мощей людей, в жертву принесших себя Христу, так и тут в основу телесному храму положились бы тела погибших жертв за телесное отечество, и в храме, в воспоминание 1812 года воздвигнутом, служить потомству воспоминанием сих событий, и смерть сих воинов -- причина воздвижения оного.

Нижний храм посредством внутренних лестниц соединялся СО вторым храмом, храмом душевным, или моральным, который начинался уже на поверхности горы, открытой со всех сторон. Форма сего храма должна была состоять из креста; как первый состоял из линии, так второй из пересечения двух линий. Как форма параллелограмма приличествовала смертному телу, так форма креста приличествует душе, т. е. телу, оживленному духом, составляющим настоящую нашу жизнь и действование. Там форма тела была сложенная, здесь распростертые руки составляют крест, хотя казаться может, что одно тело распинается, но не мертвое, а тело, одушевленное духом, где воля его может решиться или нет на страдание, и следственно крест принадлежит душевной части человека и есть как бы середина между смертным телом и бессмертным духом его, есть соединение тела с духом, есть средство соединения человека с богом. Здесь храм во имя преображения, т. е. тело, просветленное очищенною волею души. В этом среднем храме алтарь должен освещаться преображением Христовым. Как форма храма должна приличествовать его наименованию, так и самое освещение; он должен иметь полусвет, так, как и есть наша жизнь смесь добра и зла. Знатоки живописи и музыки знают приятность для взора полусвета (как в зале) и для слуха полузвука, имеющего столь огромное влияние на душу, что все вместе напоминает нам средину нашего бытия. Как в нижнем храме составляет украшение смерть, так здесь -- жизнь, т. е. барельеф, окружающий весь второй храм, должен заключать жизнь и деяния Христа и его апостолов как указание того, как это смертное тело, одушевленное духом божиим, должно жить. Из второго храма ведут лестницы в третий, верхний, составляющий храм духовный (божественный). Как второй храм состоял из креста, который есть следствие линии, так третий состоит из чистого круга, следствие креста. Сверх того, как круг не имеет ни начала, ни конца, то он есть лучшая линия для выражения бесконечности. Как крест объясняется в отношении к душевной части, так здесь перифериею выражается дух (насколько материя может выразить оный). Здесь алтарь освещается чрез воскресение Христа Спасителя. Самый же храм ярко освещен, насколько архитектура дозволяет оное, чтобы, как нижний должен быть мрачен, так храм духа -- самый яркий, и сей-то храм духовный сообщает свет храму душевному. От сего и происходит полусвет среднего храма, т. е. часть мрака и часть света.-- Окны размещены так, чтобы из нижнего они не были видны, инако они разрушили бы полутон его освещения. Вместо же обыкновенного света в куполе третьего храма должно было видимо быть ярко освещенный большой искусственный свет на плафон купола, изображающего отверстое небо и освещенного своими окнами невидимыми. Как во втором храме украшения были из деяний апостольских, относящиеся к душевным свойствам, так здесь барельеф, окружающий сей храм, представляет историю Спасителя в виде духа, то есть те случаи, кои были после воскресения, когда Христос является в духовном теле,-- является ученикам, и наконец вознесение как отшествие из сего мира.

Таким образом в храме выражалась и изображалась вся; история Спасителя, имени коего он посвящался. Такова идей этого тройственного храма относительно внутренних его частей, но наружность его должна была представлять одно целое, единое здание.-- Так, как внутренний храм должен был представить духовного человека, так и наружный должен был не отрываться от сей идеи в своей общности.

Идея главного входа с нижней площади храма состояла в том: лестница разделяет большую террасу на две половины, с террасы вход в нижний храм и с обеих сторон уступы, ведущие на верхнюю площадь ко второму храму. Идея их следующая.

Вокруг сквозной чугунной колоннады, поддерживающей главный купол храма железной конструкции, кольцеобразно с каждой стороны -- пять статуй главнейших добродетелей. С одной стороны добродетели Ветхого завета, с другой -- Нового завета, означающие, что для того, чтоб войти в истинный храм Христов, в самого себя, нельзя войти без прохождения главнейших добродетелей, которым научаемся из двух заветов и которые суть следующие: вера, надежда, любовь, чистота и смирение. Для большей ясности тут должны были быть означены тексты священного писания, таким образом и сама терраса невольно назидала бы проходящего.

Наружность второго храма украшена одними изображениями пророков, свидетельствовавших еще в ветхозаветном храме о пришествии Христа, но которые сами не могли быть в храме новом. Соображаясь с догматами церкви, сделан обход кругом второго храма, где бы могли совершать все процессии, ле терпя препятствий от погоды.

Третий храм, духовный, украшают духовные существа -- ангелы, окружая весь храм в верхней его части. Весь стиль храма надлежало избрать в греческом характере, который своей правильностью и изящностью форм придавал возможное величие зданию, поражая своею простотою. Согласно местности, примыкалась к нижнему храму колоннада, составляющая как бы бок горы. Стена ее украшена барельефами истории побед 1812 года с помещениями под ними важнейших реляций и манифестов. По концам ее два памятника из завоеванных пушек, которые впоследствии времени переменились в обелиски.

Но что побуждало меня к сей жизни труда и занятия,-- три причины могут побудить человека к лишениям и трудам: 1) корысть -- самая низшая страсть, материальная; 2) слава -- побуждение уже высшее, облагороженное, настолько выше, насколько мысль, идея выше всякой материи; 3) любовь божественная, прославление Творца, столько же выше второй, сколько вера выше мысли, ангелы выше человека. Много может перенесть человек, побуждаемый славою, но он падет, не видя успеха; но напутствуемый верою может перенесть все, и ропот не вырвется из груди его.-- Мысль посвятить мою жизнь богу торжественною песнью ему -- вот что занимало меня и, разумеется, при первом прочтении программы я увидел возможность совершить сие; не здание хотелось мне воздвигнуть, а молитву богу.

Таким образом продолжал я трудиться для осуществления моей идеи. Много стоило это труда -- быть в одно время учеником и учителем и облекать столь трудную религиозную идею в вещественность, сохраняя при том требования искусства. Подражать нельзя было и не хотелось, оригинальная идея требовала оригинального изображения. Часто увлекался я то изящностью язычества греческого, то готизмом христианских храмов; очень понимал я, что готический храм, имеющий свое величие, произошел от желания христиан ярко отделить себя от всего языческого, но с тем вместе я не мог согласиться принять безотчетность готических форм преимущественно перед простотою и изящностью греческих. Мне казалось, что это однажды излившаяся красота, которая как бы превратилась в норму, осуществив идею изящного. Посему эта красота и остановила меня. Конечно, величественная простота языческих храмов не удовлетворяла храму христианскому. Давно старались заменить (пропуск?} тем, что в христианских храмах начали воздвигать куполы на языческих портиках. Я сколь возможно рассматривал важнейшие здания сего рода, в особенности храм св. Петра. Сколько ни имеет он достоинств, но стиль его нечист, неизящен и в нем множество недостатков. Но, несмотря на то, он авторитетом своим долго связывал мои идеи, и потому в первом проекте я удержал эллипсоидальную форму купола, хотя в то же время изящная форма -- полусфероидальная форма купола римского Пантеона. Несмотря на все усилия, я долго не мог сладить всех требований, и, недовольный ничем, я в беспрестанных занятиях выработывал свой проект, который вполне был совершен, понят в идее, но который выразить и развить я не мог еще во всей ясности, согласно со всеми требованиями искусства, перенеся на бумагу одни главнейшие мысли.

<2>

Прежде нежели я приступлю к дальнейшему повествованию о приезде в Петербург, должен рассказать некоторые факты частной жизни, имевшие большое влияние на меня.

Летом 1815 года услышал о возвращении императора в Петербург. Ив. Ив. Дмитриев, одушевленный идеею храма моего как поэт, советовал мне стараться, чтоб объяснение сего храма было сделано мною на словах императору, ибо "живое слово,-- говорил он,-- более действует, нежели письмо". Я возражал ему, что у меня на это нет никаких средств и что я об этом заботиться не буду, ибо, ежели суждено моему проекту быть избранным, он будет избран, а нет -- предоставляю воле провидения.

По окончании проекта и когда слух о нем носился по Москве, я объяснял его у графа Растопчина при многочисленном собрании, собираясь ехать в Петербург, чтоб передать обер-прокурору святейшего синода князю Александру Николаевичу Голицыну проект свой (ему назначено было собирать проекты). Там граф Лев Кириллович Разумовский желал иметь подробнейшее объяснение у себя дома, видя, что при многочисленном собрании я не мог так свободно объяснять его. Граф был очень тронут, до слез, и с восторгом спросил, чем он может быть полезным, чтоб дать этому делу ход, предвидя затруднения, которые оному сделают.

-- Брат мой министр просвещения (тогда он был президентом Академии художеств). Он может многое для вас; я полагаю {После слов: я полагаю -- в рукописи остался незачеркнутым вариант: снабдить вас при поездке в Петербург. -- Ред.} не лишним было бы взять от меня письмо к брату.

Я возражал:

-- Извините, граф, ежели ответ мой покажется странен и невежлив. Сердечно благодарю за участие, принимаемое в сем деле. Но строгость моих правил, коим изменить не могу, запрещает мне пользоваться всяким искательством, а письмо ваше будет походить на протекцию. Ибо я поставил правилом по этому делу ничего не просить, чтоб видеть волю и указание провидения. Как труд мой важен, то я боюсь искательствами натянуть успех и взять на себя столь трудное дело, сопряженное с раздражением многих, и ежели тогда я не в силах буду выполнить <пропуск?>. Если же, вопреки моим правилам, дело будет иметь надлежащий ход и успех, тогда я заключу, что оно имеет назначение свыше, и в таком случае я в состоянии буду перенести все препятствия.

Граф нашел мой отзыв не токмо необидным, но был рад, что я так рассуждаю. Хотя, впрочем, считал не излишним письмо к брату.-- Я отвечал, что, пожалуй, приму его; но только, чтоб он заметил, что я не прошу оное.

Многие другие особы показывали внимание.

Наконец я собрался в 1815 году в Петербург. Но я всех менее был доволен моим проектом, видя, впрочем, что он удовлетворяет характеру серьезной архитектуры. Впрочем, уверенность была, что мой проект будет избран, и твердо полагался.

По дороге в Петербург я остановился в Твери у почтмейстера Новокшенова, с которым я познакомился в Москве, ибо и он жил в почтамте; я провел там с неделю, желая ему оставить памятник моих трудов, где я познакомился с сведущим математиком Карбоньером, впоследствии инженерным генералом, и о котором упоминаю потому, что после мы с ним встретились инако. Он в моем проекте особенно вникал в конструкцию купола, который у меня был проектирован из железа. В Твери нашел я обещанное письмо к Алексею Кирилловичу Разумовскому и, сверх того, к Александру Николаевичу Голицыну от Льва Кирилловича Разумовского.

Между тем слух о моем проекте дошел до многих и предупредил меня в Петербурге. Я уже говорил, что некоторые из моих товарищей тоже занимались им, в числе их был один Мельников (ныне профессор Академии художеств); он мне показывал свой проект еще прежде отъезда в Москву; но мог ли мне он понравиться, когда никакой мысли не лежало в основании его идеи? Несмотря на то, что Мельникова программы обыкновенно были хороши, ибо он имел хороший талант, но его проект был испещрен мелочами. Слух о моем проекте и о духе, в коем он составлен, дошел до него.-- Возвратясь в Петербург, я встретился с ним на улице; он вспыхнул в лице, я понял этот румянец, и первое слово было о моем проекте; удовлетворяя его желанию, я звал его на другой день прийти посмотреть оный. В назначенный час он явился. Внимательно смотря на проект, первый вопрос его был:

-- И неужели ты сам чертил его?

-- Твой вопрос обиден,-- возразил я,-- это похоже на то, ежели бы у сочинителя спросили, сам ли он перебелил так хорошо.

-- Все так, но, помилуй, ты прежде не умел чертить.

-- Умею теперь.

-- Но так скоро.

-- Стоит твердо желать, и успех несомненен. Сначала я чертил дурно, и мысли мои выражались уродствами, потом занятие, размышление дали мне силы, одушевление, любовь довершила остальное. Вот смотри ряд, через который я дошел до проекта,-- сказал я ему, подавая портфейль, где хранились у меня все чертежи, от первого до последнего.

С жадностью перебирал Мельников эти листы, и удивление его не уменьшалось. Он был доволен, хвалил; но я требовал его мнения как товарища и артиста, на что он отвечал:

-- Стыдно их сказать, они есть, но такие мелочи, что совестно говорить.

Окончив это, он просил сказать ему идею, внутреннюю мысль храма.

-- Мельников,-- сказал я ему,-- ты занимаешься тем же предметом, много уже я сделал, показав тебе свой проект; но ты хочешь еще знать и внутреннюю идею, этого не делается, но я докажу доверенность, которую имею к тебе; человек с талантом не может быть подлецом.

После этого я объяснил ему храм свой; но объяснение мое было несистематично, без последовательности, разбивчиво, и я скрыл от него главную синтетическую мысль, из коей развивались все частности здания. Впрочем, он и не мог понять бы меня; хороший артист, он далек был от религиозного взора на эти предметы. Казалось, он довольствовался моим объяснением, и в душе его не возникало дальнейших вопросов. Когда я кончил, я видел, что его удивление не прошло, и в то же время что-то грустное, обиженное было на лице его.

-- Вот тебе и объяснение,-- сказал я ему в заключение, хотя я не предполагаю, чтобы ты когда-либо воспользовался им с черной целью; но ежели бы и хотел, то вот тебе моя рука, что это для тебя решительно невозможно -- ты все перепутаешь.

И в самом деле, мог ли человек, не имеющий сам той идеи и, еще более, не способный ее иметь, слыша вразбивку, без порядка, объяснение некоторых частей, -- мог ли он удовлетворительно, отчетливо, не зная общности, передать эти мысли, и не должны ли были они у него перепутаться с другими мыслями и, следственно, дойти до нелепости? Мельников уверял. Впоследствии увидим, как поступил он, и увидим всю верность высказанного здесь мнения. Теперь прибавлю, что г-н Мельников распространил в Академии слух о достоинстве такого труда и с похвалою относился о моем проекте.

Князь А. Н. Голицын собирал проекты, и я тотчас явился к нему с письмом от графа Разумовского. Князь сказал, что он давно слышал о моих занятиях и хотел со мною познакомиться, притом заметил, что он не может ничего особенного сделать для моего проекта, а, как и все прочие, повергнет рассмотрению императора.

-- Я и не прошу ничего особенного,-- возразил я,-- но вот, впрочем, одна просьба: я письменного объяснения храма не сделаю и непременно хочу оное сделать лично, доведите это до сведения императора.

Князь обещал. Он назначил на третий день явиться с проектом и сделать полное объяснение оного. Князь сказал, что, вероятно, проект мой потребует больших издержек.

-- Это одно может остановить выбор его, и потому хорошо было бы, ежели б вы занялись отделкою другого проекта, в меньшем виде. Государь еще будет не скоро; успеть можете.-- Я обещал.

Явясь в назначенное время, я нашел там архимандрита Филарета, впоследствии столь известного, и Александра Александровича Ленивцева, друга князя, и обер-шенка Кошелева, и камергера Кологривова. При сих лицах сделал я полное объяснение своего проекта. Я наибольше обращал свои замечания Филарету, который тогда стал обращать внимание своими проповедями, желая знать, нет ли чего противного догматам российской церкви,-- с какою целью, вероятно, князь его и пригласил, Филарет вполне оправдывал мои идеи и весьма находил их приличными греко-российской церкви, сделав одно замечание:

-- Вы поместили семь добродетелей: веру, надежду, любовь, чистоту, смирение, благодать и славу, которые, как вы говорите, вы извлекли <из> известного образа храма Премудрости; но я полагаю, что последние две добродетели, слава и благодать, более бы могли относиться ко внутренности храма, нежели ко внешности его.

Найдя замечания его весьма основательными, тотчас изменил это. Князь остался весьма доволен. При прощании сказал он мне:

-- Ежели любите хорошее служение, каждое воскресенье в моей домовой церкви собираются мои приятели, приглашаю и вас.

Я не преминул быть, и князь спрашивал:

-- Как вам нравится церковь?

-- Довольно хороша для домовой церкви, но иконостас с погрешностями; но наиболее не нравятся мне царские врата (они были устроены известным Воронихиным).

-- Да мне и самому не очень нравится иконостас.-- сказал князь,-- но что именно находите вы в царских вратах?

-- Во-первых, самые врата имеют характер грубый, в то время как по своей идее они должны быть прозрачны и легки; далее, главнейший недостаток -- что завеса голубого цвета.

-- Какого ж цвета должна она быть? -- спросил князь с некоторым изумлением.

-- Именно красного.

-- Почему?

Ответ мой состоял из текста св. Павла: "Имущему дерзновение, братие, входить во святая кровию Иисус-Христовой чрез завесу путем новым и живым, его же обновил есть нам сиречь плотию своею".

Князь был изумлен резкостью сей идеи и тотчас меня просил сделать чертеж для царских врат, который я ему сделал, торопясь удовлетворить просьбу его, ибо он желал, чтоб они были готовы к приезду императора, который часто посещал его церковь и, следственно, мог бы увидеть труд мой.

Я сделал рисунок, по коему царские врата состояли как бы из лучей света из иконостаса; находя хорошо изображенными эти лучи в образе троицы, я составил царские врата из продолжения их. Внизу помещен был белый квадратный краеугольный камень, на котором в виде барельефа изображены были благовещение и четыре евангелиста; ниже, на самом камне,-- текст вышепрописанный. На камне лежал на поставе потир, а выше, в самых лучах, как бы носился самый венец терновый. Сквозь лучи видна завеса, составленная из красного креста на белом поле, чтоб отделить христианскую завесу от ветхозаветной в храме Соломонове; к сему вел и следующий текст: "И убелиши ризы своя в крови агнчей" (апокалипсис).

Между тем с другим письмом явился я к министру просвещения, под влиянием которого находилась Академия художеств. Граф принял чрезвычайно благосклонно письмо и назначил в тот же день быть у него с проектом. Я исполнил это. Около двух часов провел я у него в кабинете с величайшим удовольствием. Граф был поражен новостью идеи и сказал:

-- Это новая поэзия в архитектуре.

Надлежит знать, что граф слыл человеком неприступным и гордым; он удалялся ото всех, даже от своих домашних. Члены Академии никогда не удостоивались быть принимаемы им. Ласка его к молодому человеку, пансионеру Академии, два часа, проведенные с ним в кабинете, наконец, похвалы моему проекту, который он называл чистым произведением вдохновения, раздражили Академию.

Несмотря на размолвку мою с Лабзиным, я, занимаясь столь важным предметом, находил нужду забыть неприятности и явился к нему; но я хотел показать ему, что благодарность к нему у меня не иссякла. Сверх того, я хотел представить свой проект на рассмотрение Академии в ее общее заседание, которое скоро надлежало быть, а Лабзин был конференц-секретарем. Несмотря на гордый характер Лабзина, он принял меня с сердечным удовольствием.

-- Покажи же, брат, свои труды, о которых так много говорят.

-- Мне весьма будет приятно слышать ваше мнение,-- возразил я,-- по предмету, столь близкому к его душе.

Вскоре удовлетворил я его желание. Сначала все шло хорошо, и Лабзин был доволен; но среди самого объяснения произошел горячий спор.

Я сказал:

-- Вот, Александр Федорович, вы хвалите мои труды теперь, а когда я жил в Москве, не вы ли с Академиею затрудняли меня письмами и мучили своими требованиями вместо того, чтобы способствовать развитию моему? В вас и в Академии я нашел наибольшее препятствие, и теперь я от нее ничего хорошего не жду.

Лабзин спросил:

-- Но чего же ты хочешь от Академии, ведь ты ее оставил и отказался от вояжа.

-- Быть баллотировану в члены Академии по сему проекту, который я хочу представить.

Лабзин вспыхнул и вскричал:

-- Это не по форме, ты знаешь порядок, Академия назначает тему...

-- Но я никакой другой программой не буду заниматься, сверх того Академия за три года предлагала мне быть членом, от чего я отказался в пользу путешествия; отчего же теперь она откажет, после столь важного труда? Я посвятил себя одному храму, на него употреблены все силы души моей, и для выполнения форм Академии не хочу чертить какую-нибудь конюшню.

Кончилось тем, что, не желая слышать колкие слова, я завернул свой проект, не продолжая объяснение,-- и откланялся.-- В тот же день я явился с той же целью к вице-президенту Академии Чекалевскому, который был очень обрадован моим приходом. Я объявил ему желание представить проект для баллотирования в члены.

-- Очень рад,-- сказал он с некоторым недоумением, -- но скажите, любезнейший, вы прежде ведь не занимались архитектурой. Как же вы сделали такой огромный проект, и <пропуск> предпринять такое трудное дело?

-- Правда, что я прежде не занимался архитектурой, но кто же может поставить предел Тому, кто раздает таланты и дарования? Не показывает ли самое слово, что это дается свыше, кому Он возжелает?

Чекалевский сделал престранную физиогномию; обыкновенная доброта перемешалась с сомнением, и он сказал:

-- Хорошо, хорошо.

Он был занят, и я расстался с ним. И каково же было мое удивление через несколько дней узнать, что добрый Чекалевский с сердечным участием говорил: "Как жаль, ведь Витберг помешался. Он мне говорил о каких-то откровениях, о боге".-- Этот язык, коим я говорил, казался им языком безумия. Хотя мне было и очень смешно, но однако я боялся, что этот слух распространится и что странно будет Академии рассматривать проект умалишенного. Из размолвки с Лабзиным -- тем более, что я уже знал раздражение академиков за прием министра,-- я понял уже, какие препятствия я должен был встретить в общем собрании Академии.

Между тем как до 1-го сентября,-- время баллотирования в Академию,-- оставалось времени довольно, то оное посвящено было составлению меньшего проекта, в тех же идеях. Наконец накануне 1-го сентября я явился к князю Александру Николаевичу.

-- Завтра намерен я представить проект мой на рассмотрение Академии; но как я надеюсь на большие затруднения там, то прошу ваше сиятельство. Я почти уверен, что г-да архитекторы употребят все усилия, чтоб меня не баллотировали по проекту, не ими заданному, имея в сей форме предлог отказа. Я уже передал вице-президенту Академии бумагу, которой объясняю все мои труды в Москве, в виде отчета. Просил я его, ежели не верят в мои успехи, то сделать мне строгий словесный экзамен из всех частей архитектуры, какого ни один архитектор у нас не выдерживал. И потому прошу ваше сиятельство, чтоб профессора не могли меня отринуть, когда предложит вице-президент, то, как член Академии, чтоб и он дал голос в пользу экзамена.

В Академии, когда было это предложено, сначала обращались к Гваренги, но он возразил, что, как почетный член, он предоставляет г-дам профессорам. Старший профессор Михайлов заметил, что "действительно, мы знаем, что г-н Витберг никогда не занимался архитектурой, и потому не может не казаться странным проект столь огромный". Добрый вице-президент заметил, что Витберг желает быть по этому проекту подвергнут словесному экзамену и надеется удовлетворить членов Академии в основательности своих познаний.

-- Но столь огромный проект,-- сказал г-н Михайлов,-- потребует слишком много времени, и г-да члены, вероятно, не могут посвятить на это столько времени.

Г-н профессор едва кончил свое замечание, как г-н конференц-секретарь Лабзин сказал довольно велегласно и важно:

-- Так как г-н Витберг в своем отчете о занятиях в Москве довольно подробно говорит о занятиях <по> механике, гидравлике, архитектуре, то, я полагаю, всего приличнее, чтоб составить из ученых лиц по тем предметам комитет, который <мог> бы рассмотреть его труды и оценить их.

Надобно согласиться, что Лабзин, как умный человек, сделал замечание умное, и улыбка на устах профессоров показала, что все согласны с предложением конференц-секретаря. С изумлением глядел я на князя Александра Николаевича, молчащего, и на президента, который не употребил своего голоса; впрочем, на его лице видно было негодование. Наконец министр подозвал меня к себе и сказал:

-- На чем остановились члены, я считаю неуместным возражать, и в первые минуты горячности мог бы наговорить вещей лишних.

Министр, уезжая, сказал:

-- В Академии всегда кабалы {Происки, интриги, от cabale (франц.).-- Ред.}.

С внутренним раздражением явился я на другой день к князю Александру Николаевичу, но он меня предупредил:

-- Явно, что профессора архитектуры слишком против вас раздражены.

-- Это натурально, но я ожидал отзыва вашего сиятельства как почетного члена насчет моего экзамена.

-- Нельзя было это сделать, когда все согласились составить комитет.

-- Но я не так недальновиден,-- сказал я, -- чтоб не понимать цели этого комитета; страшно мне было бы согласиться экзаменоваться из всех частей, которыми я занимался мимоходом и только в отношении к архитектуре, по предложению конференц-секретаря. Впрочем, я уверен, что ни один из профессоров Академии не может выдержать подобного экзамена.

Не помню, как князь отделался, и советовал заниматься более всего вторым проектом, что я и исполнил.

Между тем, по прошествии некоторого времени, явился я в Совет Академии с вопросом, намерена ли Академия удовлетворить моему избранию в члены по проекту или нет?

Михайлов:

-- Вы знаете порядок: примите программу от Академии, и она не откажет вам в достодолжном вознаграждении.

-- Но я уже сказал, что я никаким предметом, кроме храма, не могу заниматься в архитектуре, тем более что я в скором времени намерен оставить Петербург.

-- В таком случае Академия не может удовлетворить вашего требования.

Я снова спешил удалиться, чтоб удержаться в границах умеренности.

Между тем приближалось время приезда государя и мне -- ехать для бракосочетания в Москву; посему я счел за нужное писать к графу Алексею Кирилловичу, что скоро еду из Петербурга и потому мне решительно нужно знать, намерена ли Академия удовлетворить справедливому требованию. И ежели нет, то я должен буду отказ сей поставить на вид государя императора, несправедливость его. Вследствие сего министр при первом свидании с вице-президентом и конференц-секретарем сказал им о полученном от меня письме и советовал через них Академии быть осторожными в своих действиях.

-- Я понимаю характер этого молодого человека, он много трудился, исполнен дарований; эти люди не унижаются и тверды. Хуже будет, ежели он напишет государю и он прикажет Академии исполнить его требования,-- тогда стыднее будет нам {Рядом с этой фразой приписано на полях: Проект Михайлова, представленный, у князя Александра Николаевича с моим объяснением.-- Ред.}.

На что Лабзин ответствовал:

-- Академии нимало не будет стыдно исполнить волю монарха.

Министру нечего было сказать, и он, прекращая разговор, сказал:

-- Делайте что хотите, но я бы советовал кончить доброй манерой.

Все и кончилось "доброй манерой". Один знакомый советовал мне еще раз сходить к вице-президенту; мне не хотелось, я боялся увлечься негодованием, долго не решался, но наконец пошел, именно потому, что не хотел. От него-то я узнал, что академики потому не внимали моей просьбе, что боялись, что я им загорожу дорогу и что они, долгое время работающие на этом поприще, должны будут уступить мне. Добрый вице-президент, узнав, что я ищу звание члена для того, чтобы иметь какое-либо значение, вступая в брак, советовал мне баллотироваться не по архитектуре и для этого послать <в> Академию какой-нибудь из прежних трудов. Я говорил, что все это ученические опыты и более всего брался объяснить профессорам, что я не загорожу им дороги. Эскиз "Освобождения апостола Петра из темницы" был мною доставлен вице-президенту. Составили экстраординарный Совет из всех профессоров и единогласно избрали меня в члены; из 30 баллов были только 3 черных. Вице-президент уверил, что я еду из Петербуга и, вероятно, женившись, брошу архитектурные занятия. Узнавши причину, почему я искал, они с радостью исполнили предложение вице-президента. Вице-президент поздравлял меня письменно, замечая, что никто не был баллотирован одними профессорами и с таким большинством. Через несколько дней прислали и диплом.

Между тем и второй (малый) проект пришел к окончанию. Распоряжение Академии о принятии меня членом было совершенно во времени, ибо через несколько дней оно уже не доставило бы мне того удовольствия.

<3>

Вскоре воспоследовало после того прибытие государя императора из чужих краев.

По прошествии нескольких дней по приезде императора прислал за мною князь Александр Николаевич, который мне объявил, что на другой день надлежало быть готовым предстать пред лицо государя.

-- Государь будет у меня у обедни; кстати, император и увидит кое-что из ваших трудов у меня в церкви (царские врата были уже сделаны) и после оной будет рассматривать поступившие ко мне проекты, в том числе и ваш; итак, будьте здесь, чтоб тотчас явиться, ежели государь спросит.

Приглашение сие было согласно с тем условием, которое я сделал, что иначе не могу объяснить, как лично, мой проект.

На другое утро я проснулся очень рано. Естественно, что хотя давно я ожидал сего дня, но что по приближении оного я был озабочен: 1) я никогда не имел счастия быть представлен государю, следовательно, боялся <как бы> не смешаться; 2) я объяснялся не довольно громким голосом, а государь худо слышал; 3) я не мог не понимать, что объяснения, мною делаемые, были довольно пространны, несвязны и наполнены повторениями, но здесь надлежало объяснять кратко и с тем вместе столько полно, чтоб ни одна из главных идей не была пропущена.

Впрочем, эти мысли не сбивали меня; я надеялся сладить со всем этим; чистота намерения и вера в провидение заставляли меня думать, что я превозмогу или что само собою все учредится. В таких мыслях я оставался покойным.

Проснулся часа в 3; вставать было рано: все спали в доме сестры, где я жил, и я, не вставая, начал обдумывать новую методу объяснения, которая была бы несравненно короче и яснее. О подробностях я не думал и расположил только главные части его, предоставляя настоящему одушевлению остальное. Я был доволен им. Таким образом, в надлежащее время явился я в дом князя Александра Николаевича. По окончании обедни в кабинете у князя был подан завтрак. После завтрака я был потребован в кабинет.

Несмотря на спокойное состояние духа, в котором я был, я смутился в это время. Я взошел. Государь, в другой стороне кабинета занимаясь с князем Александром Николаевичем, держал в руке книгу. Заметив мой вход, сложил книгу и, кивнув головою, взглянул на меня, и взглянул так, что все смущение в одно мгновение прошло; я был развязан, столь много исполнен был этот взгляд добротою,-- взгляд, унаследованный от императрицы Екатерины. Государь после продолжал рассматривать книгу, спустя несколько минут положил книгу и подошел к столу. Несколько проектов лежали на большом столе, середь кабинета. В числе сих проектов был проект Гваренги, вроде Пантеона, известного зодчего, который строил ассигнационный банк в Санктпетербурге; за его проект весьма ходатайствовала императрица Мария Феодоровна; присланный из Италии еще проект, совершенно не соответствовавший греческой церкви; из наших зодчих -- Воронихина (в византийском вкусе); Михайлова, которому принадлежит проект Петровского театра в Москве, произведенный г-ном Вове, который дозволил, чтоб ему присвоили сей проект, а чугунные укрепления лож принадлежат тоже не Бове, а Девису, тоже железные укрепления, стропилы...

Он обратился ко мне и с необыкновенной благосклонностью сказал мне:

-- Я рассматривал ваяй проект и с нетерпением жду слышать объяснение (император имел обыкновение, видя первый раз человека, говорить вы).

Я поспешил подойти к столу, чтоб аранжировать место, но государь предупредил меня; сдвинув в сторону свертки, взял стул, подвинул его к столу и сел, с одной стороны сел князь Александр Николаевич. Государь указал мне на стул, с другой стороны стоявший, но я этим не воспользовался, но, стоя с правой стороны, начал свое объяснение. Я развернул оба проекта; но государь заметил, чтоб я отложил маленький проект, который хорош, но похож на прочие, из числа обыкновенных вещей.

-- Мне нравится большой проект. В нем я заметил особенную оригинальность.

Александр слушал с необычайным вниманием, часто глядя мне в глаза. Остерегался прерывать мою речь и тогда только спрашивал повторения, когда недослышал чего. Переспрашивая что-то, государь указывал рукою на плане; пламенно объясняя, я сдвинул руку императора и был до того увлечен, что даже забыл извиниться и впоследствии уже догадался о несообразности сего действия. Пред окончанием я заметил слезу на глазах Александра.-- Цари редко плачут! Вот была полная награда для меня, которую нельзя променять на ордена и отличия.

По окончании полного объяснения сказал:

-- Я чрезвычайно доволен вашим проектом. Вы отгадали мое желание, удовлетворили моей мысли об этом храме. Я желал, чтоб он был не одна куча камней, как обыкновенные здания, но был одушевлен какой-либо религиозной идеею; но я никак не ожидал получить какое-либо удовлетворение, не ждал, чтоб кто-либо <был> одушевлен ею. И потому скрывал свое желание. И вот я рассматривал до 20 проектов, в число которых есть весьма хорошие, но всё вещи самые обыкновенные. Вы же заставили камни говорить. Но уверены ли вы, что все части вашего храма будут удобоисполнимы?

Натурально, государь ждал получить ответ удовлетворительный; но вышло другое.

-- Нет, государь,-- отвечал я.

Этот ответ привел государя в недоумение, и, не дожидаясь другого вопроса, я прибавил:

-- Представленный вашему величеству проект мой есть труд охотника, изучавшего архитектуру на самом проекте. И потому весьма вероятно, что в нем много найдется, что надлежит привесть в лучший порядок при практическом исполнении. Я довольствовался выразить токмо мои мысли об этом предмете, предоставляя архитекторам привесть оное в исполнение. С своей стороны я уже вполне награжден воззрением вашего величества на мой труд.

Тут же я указал на один предмет, затруднявший меня.

-- Так вы до этого времени не занимались архитектурою?

-- Нет, государь, я изучился ей над этим проектом.

-- Как же вы могли решиться на столь трудное предприятие, не занимаясь архитектурою? -- спросил государь с удивлением и выжидая моего ответа.

-- На этот вопрос, ваше величество, я ничего более сказать не могу, как только то, что сильно желал заняться этим предметом, чтобы выразить свою мысль, твердо быв уверен, что все зависит от твердой воли нашей и что, имея какие-либо способности, можем сегодня успеть в том, чего мы вчера не знали.

-- Да, это справедливо, мы сейчас говорили об этом с князем; человек все может, ежели захочет. И вы то же доказываете своим трудом. Но,-- рассматривая меня, сказал государь,-- я желал бы знать несколько ход вашего воспитания.

-- Я родился в Петербурге и лет десяти был отдан родителем в Горный кадетский корпус. Спустя год состоялся высочайший указ об отдаче в оспенный дом всех детей, не имевших оспы; родители, боясь сего, взяли меня домой. Доктор привил мне дурную материю, следствием чего было -- скопившаяся материя в правом боку составила опухоль. Сделана была операция. Рана была открыта и продолжалась два года, вследствие чего я должен был оставить корпус. Я был отдан в пансион лютеранской <церкви> св. Анны, где я должен был обучаться, по совету почтенного Шлейснера, оперировавшего <меня>, латинскому языку для того, чтоб впоследствии учиться медицине. Но когда я оканчивал свой курс в сказанном пансионе, то во мне стало открываться другое желание. Во-первых, по чувствам моим я не мог хладнокровно предаваться науке, коей приложения и небрежности могли быть смертельными несчастным страдальцам, и потому имел уже отвращение от самой науки. Напротив, большую склонность имел я к изящным искусствам, к чему меня поощряли еще более слова учителя, говорившего, что "сам бог велит вам быть в Академии". Я открыл моему родителю желание. Он не хотел мне препятствовать, и я поступил в Академию, избрав историческую живопись, как высшую часть. В четыре года я успел превзойти всех моих товарищей и получить все медали. Я был назначен для усовершенствования путешествовать в чужие края на счет Академии. Случившаяся война и упадок курса воспрепятствовали путешествию, ибо давали 800 рублей в год, которые составляли за границей 200. Таким образом прошли 6 лет в ожидании. В 1815 представился случай ехать в Москву, я взял отпуск от Академии. С самого издания манифеста вашего величества о намерении соорудить храм мне казалось, что я отгадываю или понимаю вашу мысль. Идея моя была без исполнения, по незнанию архитектуры; наконец в Москве, при воззрении Кремля, где два приятеля желали знать мое мнение о построении храма в Кремле, идея моя усилилась, и я, осмотрев местоположение Кремля, решился исполнить мысль свою и решился заняться проектом и изучить архитектуру. Пренебрег всеми занятиями. Таким образом трудился я два года и наконец составил проект, который имею теперь счастие представить вашему величеству. Итак, этот проект есть токмо выражение мысли моей. И если проект вашему величеству нравится, и если угодно вашему величеству, чтоб он был осуществлен, то я желал бы иметь время на поправление его, с помощью того, кому он посвящается; и тогда я надеюсь, что он будет изъят всех ошибок.

-- И я уверен,-- сказал пылко император, ударив меня по плечу.

Этим разговор кончился. Государь дал знак удалиться склонением головы; я вышел. Я был в восторге от императора. Это чувство любви, разлитое в его чертах, заставило бы меня влюбиться в него, ежели б я был <пропуск>. Чего не в состоянии сделать подданный для такого царя! Итак, исполнилось то, в чем я был странным образом уверен темным предчувствием, увлекавшим меня в занятие новое, неизвестное, без задатка школьного учения.

На другой день я явился к князю.

-- Объяснение ваше вчерашнее было прекрасно,-- сказал он,-- несравненно лучше всех предыдущих. Государь был чрезвычайно вами доволен. Но он не согласен предоставить производство дела другим; он хочет, чтоб вы были им (строителем), полагая, что ежели вы в состоянии были создать этот проект и выучиться архитектуре, то можете обработать и дальнейшее при помощи людей, но под личным вашим руководством. Теперь государь дает вам время обработать, по вашему желанию, проект и с тем вместе причисляет вас к своему кабинету, с получением 2000 руб. жалованья, и жалует единовременную награду, состоящую из 5000 руб.

При сем случае князь сказал мне, что государь заметил сделанные под руководством моим новые царские врата и что государь нашел в них новую идею, которая весьма понравилась. Что же касается до некоторых подробностей по практической части, государь желает, чтобы вы посоветовались с Стасовым, от которого можете многое заимствовать и не терять времени за собственным обработыванием.

Это оскорбило меня несколько, и я возразил:

-- Ежели государь считает меня достойным на избранное дело, то я найду время на обработывание. А советоваться с архитекторами мне будет неприятно. Они мне теперь враги, и чего же я могу ждать от их совета? Боюсь их школьного учения. И вы, князь, знаете мои чувства на этот счет.

-- Вы хотите,-- спросил он,-- чтоб я передал ваши слова императору?

-- Да, непременно, ваше сиятельство; лучше пусть он заблаговременно знает меня. Впрочем,-- прибавил я,-- против Стасова ничего не имею, напротив, уже одно то, что он учился не в Академии и гоним ею, говорит в его пользу, хотя я его и не знаю.

Князь передал мои слова государю, но государь велел мне сказать, что, зная чувства Стасова, он рекомендовал мне <его>, что и теперь повторяет свой совет. Нечего было делать, я отправился к Стасову. -- В нем нашел я совсем не ученого педанта, но истинного артиста, высоко образованного, с превосходным взглядом на науку и который точно в многом способствовал к объяснению некоторых, не совсем ясных мест архитектуры. Стасов мне сказал, что импер<атор> уже говорил о моем проекте с ним и что он ему весьма нравится; но сделал некоторые замечания, кои были столь основательны, что я ими тотчас и воспользовался.

Впоследствии князь А<лександр> Н<иколаевич> объявил мне, что государю неугодно, чтоб храм был воздвигнут в Кремле, ибо неприлично разрушать древний Кремль и самое здание будет неуместно, смешиваясь с византийскими зданиями Кремля. Вследствие чего князь обещал меня снабдить инструкцией) для отъезда в Москву,-- ибо государь предоставил мне избрание места,-- куда я и сам просился для совершения брака.

Перед отъездом моим однажды я был внезапно потребован к графу Аракчееву, через курьера, пришедшего от князя Ал<ександра> Ник<олаевича>. Граф сам подъезжал к дому князя и строжайшим образом приказал экзекутору, чтоб я явился к нему в известный час, по воле государя. Мне было очень странно и грозное приглашение и то, что он сам подъезжал к дому князя, с коим я знал вполне об отношениях графа. После я узнал, что причина этого спеха было то, что он забыл приказание государя, а в тот день в обед надлежало ему донести о том государю.

Я явился к графу; он принял меня весьма благосклонно. Он объявил мне, что г<осударь> поручил ему сказать мне, что "прежде нежели вы уедете в Москву, е<го> в<еличеству> угодно рассмотреть со мною проект в Таврическом дворце", куда, ежели потребуют меня, чтоб я был готов. А если за мною не пришлют, то чтобы я явился к нему в 5 часов. В назначенное время я явился к графу, который объявил мне, что государь думает, что Швивая горка на Яузе место весьма удобное для храма, которое имеет и косогор и реку, входящую в состав проекта.

-- По подробном рассмотрении проекта вы немедленно пришлете свое мнение; в прочем относитесь к князю Александру Николаевичу, от которого вы и будете получать нужные предписания.

Получив все нужные предписания, я отправился в Москву. Сверх того мне было выдано, но высочайшему повелению, за наем квартиры 1500 и на дорогу 1000.

<4>

Приехавши в Москву весною 1816 года, я не мог остановиться у Рунича в почтамте, ибо место его уже занимал К. Я. Булгаков. Тотчас явился я к архиепископу Августину, с которым я был уже знаком через известного доктора М. Я. Мудрова. Я в нем видел человека с особенными дарованиями, но, несмотря на горячий нрав свой, одаренного весьма добрым сердцем. Он был доволен моими идеями и не находил ничего противного в них греко-российской церкви. Мы с ним сблизились, и я часто бывал у него. Через него познакомился я тогда еще с московским духовенством. Августин встретил меня следующими словами:

-- Ну, поздравляю вас с успехом; я вперед был уверен, что проект будет одобрен, и потому уже очистил место для храма.

-- Благодарю, ваше преосвященство, но, вероятно, тут встретится ошибка, ибо государю не угодно, чтобы храм был строен в Кремле, и я теперь приехал для рассмотрения места на Швивой горке.

-- Ну, не беда,-- возразил Августин,-- сломанная церковь Николы Гостунского, против архиерейского дома, всегда была не на месте.

Архиепископ приглашал меня остановиться в одном из его подворьев, под названием Заборовского. Я благодарил за предложение; но заметил, что я скоро отправляюсь для бракосочетания и что мне, женатому, может быть, будет неприлично жить в архиерейском подворье.

-- Ничего, для вас можно позволить. Итак, прошу свободно расположиться в Заборовском подворье.

Куда я и поместился. Немедленно занялся я рассматриванием места на Швивой горке; после чего доносил я князю Александру Николаевичу, что следующие неудобства находятся при выборе сего места: 1) что недоставало достаточного пространства для нужной площади храма; 2) что многие из купцов, имевшие тут домы, успели уже обстроиться после пожара и что следовало все сии домы приобресть покупкою, что могло потребовать большую сумму, особенно приняв в уважение, что <пропуск> и прекрасный огромный дом Шепелева, который один мог стоить более мильона и без которого место было бы недостаточно; 3) а как при таковых покупках не обходится без того, чтоб богатый не был в выгоде, а бедный притеснен, теряя свой последний дом, то прилично ли на таком основании воздвигать храм,-- то предоставляю на благорассмотрение правительства.

По отправлении сей бумаги в Петербург <поехал я> в Смоленскую губернию, в поместье будущего моего тестя. Подробности о сем будут в своем месте. Бракосочетание мое было в селе Царево-Займище, в церкви деревянной. Построенная еще при царе Алексее Михайловиче, и потому, что тут князь Кутузов принял команду над армиею {Так в рукописи.-- Ред.}. Спустя несколько времени я возвратился в Москву, куда ожидали императора и царскую фамилию, чтоб оттуда ехать в Петербург.

По возвращении в Москву после свадьбы, куда приехала и царская фамилия, я был потребован графом Аракчеевым, который мне объявил, что, так как я нахожу неудобным место на Швивой горке, государь приказывает осмотреть место пороховых магазинов близ Симонова монастыря и чтоб к пяти вечером я доставил письменно мое мнение. Отправясь в назначенное время, я узнал, что в монастыре был граф, и что, следственно, им оно избрано, и что нужно будет мне оспоривать его, ибо место не годилось. Но как я решился во всех действиях поступать прямо, то я решился и тут мнение мое высказать все, которое к назначенному времени я и представил. Неудобства были следующие: 1) хотя местоположение превосходно, но нижняя площадь храма должна будет подвергаться разлитию Москвы-реки; 2) проезд к храму не может быть прямой, а сбоку, от Рогожской заставы, что для важности предмета есть уже недостаток; 3) если б проложить прямую дорогу минуя заставу и сделать мост через реку, прямо против фасада храма, то это не имело бы успеха, ибо дорога шла бы самой бедной частью города, состоящей из одних лачуг; 4) самый Симонов монастырь, хороший теперь, в византийском вкусе, потерял бы много, будучи возле нового здания в греческом стиле. С другой стороны, и новое здание пострадало бы от пестроты старого.

Граф сильно стал оспоривать мои доказательства, то находя, что площадь можно возвысить, то что дорогу можно проложить. Я не считал приличным уступать и опровергал все доказательства графа как по справедливости дела, так и потому, что граф мог для испытания спорить, чтобы увидеть, тверд ли я во мнении и не уступлю ли ему из угождения. Наконец разговор наш принял вид горячего спора; может, граф давно уже не слыхал, чтоб опровергали его мысли. Прение продолжалось добрых полчаса; я не поддался, и каково же было мое удивление, когда граф вдруг сказал:

-- Однакож я согласен с вами,-- чем почти и подтвердил мое подозрение, --Но какое же другое место вы бы имели в виду?

-- Кроме Воробьевых гор, ни одного.

-- Вы хотите, чтоб я так государю и доложил?

-- Прошу, ваше сиятельство.

-- В таком случае будьте готовы; вероятно, его величество "автра утром позовет вас...

Мы расстались.

На следующее утро я, по приказанию императора, явился к нему. Когда я взошел в кабинет, государь встретил меня следующими словами:

-- Ты избираешь Воробьевы горы; я рад, что мы так согласны. Хотя я прежде и назначил место хорошее, Швивую горку, но ты мне объяснил неудобства; сверх того, оно и потому нехорошо, что здание путалось бы с городскими строениями. Напротив, на месте Воробьевых гор оно чисто и открыто, и горы, как корона Москвы, совершенно приличествуют. К тому же это место мое.

Сказав несколько слов в пользу сего места, я приводил некоторые примеры местоположения известных зданий в Европе, которые редко помещались в самом городе.

-- Если место это кажется отдаленным, то, во-первых, полагаю, совершенно согласно с мнением вашего величества, что оно совершенно открыто, и в самом городе нет достаточного места, потребного для изящного здания. Это же не есть обыкновенная церковь, куда стекается народ,-- их много ив городе,-- но с тем вместе и великолепный памятник. Церковь св. Петра в Риме -- за стеною города, так же в Лондоне церковь Св. Павла далека от центра города. Ибо нельзя обнимать красоту здания, когда нельзя его видеть свободным на довольно большое пространство, которое в городе иметь трудно. Здесь еще превосходное удобство делает Девичье Поле, дозволяющее видеть здание в его геометральном виде. Не менее приятно видеть на этом месте рощу, посаженную великим Петром. Долгое время место сие, по красоте своей, имело загородный дворец, и не неприлично, чтоб вместо дома царского был воздвигнут дом божий. Я смотрел с этого места на Москву,-- сколь город ни обширен и ни велик, но он кажется ничтожным с места храма; величина города, поглощенная отдалением, смиряется пред храмом.

-- Да, или, лучше сказать, Москва лежит как бы у ног храма Спасителя.

-- Еще одна из главнейших исторических причин избрания сего места есть то, что оно лежит между обоими путями неприятеля, взошедшего по Смоленской дороге и вышедшего но Калужской; и окраины горы были как бы последним местом, где был неприятель. Наконец, не менее важно и то, что место сие изобилует глиною и песком, что очень полезно для построения, и составляет капитал для здания, и, сверх того, находясь выше Каменного моста, по течению реки, дает беспрепятственную возможность для доставления водою материалов. Требования были -- река и косогор; здесь они выполнены вполне, и косогор дает еще возможность обратить в сад косогор, что одушевит здание и будет служить местом отдохновения.

Государь с большим вниманием слушал доводы, соглашался с ними и, прощаясь, сказал, что скоро надеется видеться со мною в Петербурге.

-- Где, вероятно, ты скоро представишь мне некоторые усовершенствования твоего проекта и применения к избранному месту.

Государю угодно <было> такого-то дня самому осмотреть это место, то оному я стал приготовлять генеральный план. Государь обедал в этот день у князя Н. Б. Юсупова, в Васильевском, находящемся на Воробьевых горах, возле избираемого места, и оттуда предположено было отправиться к осмотру места. Меж тем я приготовил план местоположения для удобнейшего ознакомления государя императора с общностью идей. Я не успел его заблаговременно окончить и, едва окончив, отправился на Горы, спеша на место; я поехал с одним приятелем, который был свидетелем моих занятий,-- чиновником почтамта Серапиным. На Девичьем Поле взоры мои были обращены на Воробьевы горы, боясь, что опоздал. Там было большое стечение народа. День был совершенно ясный, небо чисто; но над самыми Горами, где толпился народ, на совершенно чистом небе -- линия облаков, коих форма, число обратило особенное внимание. Я глядел на них, не говоря моему товарищу; но и тот сам заметил.

-- А видите ли, какое странное явление?

-- Да, я уже видел; это, конечно, присутствие благословенного царя привлекает небеса к этому месту.

-- Нет,-- сказал товарищ,-- это фимиам будущего храма нашего.

С трудом, прибывши на Горы, я мог добраться к государю чрез толпы народа. Изображение облаков я, в виде рисунка, довел до его величества, где он, вероятно, хранится, Государь заметил, что много встречается странного относительно храма.

После сего я вскоре отправился в Петербург и занялся обработыванием своего чертежа. И летом 1817 года имел счастие представить государю обработанный проект. Когда назначил он явиться мне, я был болен и боялся не быть в состоянии объяснить государю чертеж. Но князь Александр Николаевич говорил, что надлежит себя переломить, и что бог знает, когда государь будет иметь опять свободное время, и что он предварит государя: о болезненном состоянии моем. Я явился во дворец, где уже Находился князь Александр Николаевич. Государь принял чрезвычайно благосклонно, спрашивал о моей болезни, о причине оной, требовал, чтоб я сел, и я должен был исполнить. Остался весьма довольным переменами, сделанными мною в чертеже.

Наконец было положено, чтоб я отправился в Москву для приготовления фундамента для закладки храма; для содействия мне в сем я был снабжен письмом от князя Александра Николаевича, по приказу его величества, к графу Тормасову, главнокомандующему в Москве (от 6 августа 1817. День преображения), чтоб оно было готово к приезду в Москву государя, и закладка назначена 12 октября, т. е. в день изгнания неприятеля.

В Москве остановился я опять в Заборовском подворье (август 1817 года). Немедленно явился я к графу Тормасову с требованием содействия, что и предоставлено мне было требовать от строительной комиссии.

Проложив главную проекционную линию и очистив косогор от кустарников, чтобы можно было дойти свободно до места, где надлежало положить первый камень, я просил Августина лично окропить и благословить место закладки. Преосвященный не мог в тот день удовлетворить моей просьбе, но на другой день обещался быть, будучи близко, в Даниловом монастыре, где освящал раку св. <пропуск>, куда и меня пригласил, и тут мы были на монашеской трапезе, я и Мудров.

После обеда поехали на Воробьевы горы, где преосвященный с духовенством необыкновенно радостно отслужил молебен с водосвятием, окропил места святою водою и водрузил крест на показанном месте, простой, тут же составленный работниками. После чего, на другой же день, началась выемка земли и приготовление фундамента, оставляя конусообразно место креста. Несмотря на всю мою торопливость, работники не могли прежде окончить выемку земли, как к 13 сентября (день празднования обновления храма). Хотя я собирался утром туда, но, отвлеченный иными делами, явился после обеда, и только к этому времени поспели работники. Призвав священника с Воробьевых гор, который отслужил молебен, я снял крест, водруженный преосвященным Августином, держал его в руке до тех пор, пока работники срыли находящийся под ним конус земли, пропустивши, водрузил его в грунт, положив крестообразно четыре камня около него. Священник и бывшие тут довершили обкладывать камнями крест. Оставя работникам дальнейшее забучивание фундамента, я поспешил в Успенский собор, куда согласился я быть с Мудровым, чтоб видеть богослужение водружения креста, которое я никогда не видал и которое токмо совершается в Успенском соборе. Каково же было мое удивление, когда, взойдя в собор, я увидел действие, много сходное с совершенным на Горах! Торжество сие весьма великолепно и состоит в том, что архипастырь то воздвигал, то понижал с благоговением богато украшенный и увенчанный розами крест, при пении священных гимнов, и когда крест понижали, то два иерея поливали на него розовую воду. Множество свечей придавали особую торжественность этой процессии.

С окончанием фундамента устроивалась терраса, в полугоре на 15 сажен вертикальной высоты от воды, для процессии закладки, достаточной величины, чтоб могла поместиться царская фамилия, главное духовенство и придворный штат, и от террасы -- лестница до верха горы и дорога от Москвы-реки с лестницами на крутых местах.

Между тем я узнал, что понтонная рота находится близ Тарутина, и просил главнокомандующего, чтоб его содействием отряжено было два понтона в Москву и были бы наведены ко дню закладки храма, ибо шествие должно было начинаться с Девичьего Поля. Граф сначала согласился; но на другой день предложил мне, не лучше ли сделать временный деревянный мост на сваях. Я возразил, что такой мост будет стоить довольно дорого,-- мост по смете долженствовал стоить до 19 000 руб.,-- а понтоны ничего не стоят.

-- Впрочем, я это предоставляю распоряжениям вашего сиятельства. Мои занятия оканчиваются Горами, и ежели ваше сиятельство возьмет на свою ответственность, то я не вхожу в сии подробности.

-- После этого дайте мне письменный отзыв, что вы не требуете такого моста.

If а это я возразил, что поелику я ни письменно, ни словесно такого моста не требовал, то не нахожу надобности давать об этом письменного отзыва; но, как я мог заметить, граф был недоволен. В другой раз граф спрашивал меня, откуда начнется шествие, из Кремля или из Девичьего монастыря, и что ему это потому нужно знать, ибо по осеннему времени надлежит устроить от Девичьего монастыря до реки деревянную дорогу. Я отвечал, что не знаю, откуда государь прикажет начать шествие, и спросил, что могла бы, по мнению графа, стоить такая дорога.

-- С чем-то 20 000 рублей.

Находя, что эта сумма довольно значительна, я не имел никакого поручения с другой стороны реки распоряжаться. Граф старался убедить, что это необходимо для приличия церемонии, и я отвечал, что его воля и его ответственность.

Между тем терраса покрывалась досками. Чувствуя себя нездоровым, я дни два не был на Горах, однако знал о том, что Карбонье начинал готовить материалы.

Государь император прибыл в Москву, и того ж дня вечером поздно, около полуночи, я был потребован к его величеству. Первые слова государя императора были: "Каково теперь твое здоровье?" Тут только дал я полную цену словам, сказанным мне перед отъездом из Санктпетербурга. Государь спрашивал, все ли будет готово к надлежащему дню. Государь мне сказал -- ему сказали, будто терраса не довольно прочно устраивается.

-- Ее еще и не начинали укреплять, ваше величество. И, вероятно, это-то самое сбило понятия лица, доложившего вашему императорскому величеству, том более что она уже покрывается досками. Позднее осеннее время заставило опасаться ненастья и снега; в таком случае ежели бы я занялся укреплением стоек террасы, то работники должны были бы без закрытии производить не так успешно работу, а укреплять стойки все равно прежде или после. Предположение мое оправдалось; не успели закрыть настилку, как сырая погода и потом снег случились.

Государь остался доволен объяснением и сказал, что уверен, что я в этом случае не ошибусь.

-- Тормасов,-- продолжал государь,-- мне что-то говорил о дороге и о мосте через реку и что ты не соглашаешься с ним, то я желаю знать твое мнение.

Я объяснил его величеству вышесказанное о мостах и о дороге, поставляя на вид, что, кроме цены моста, понтоны очень приличны, ибо они служили и в самую войну,-- это весьма понравилось государю. Что же касается о дороге через Девичье Поле, это тоже не нужно.

-- Что касается до меня, я довольно привык ходить во время кампании, жена не отстанет от меня, а духовенство, вероятно, не затруднится тем. Итак, нет надобности бросать 40 000 для двух часов и когда можно без них обойтиться {Вероятно, сюда относятся слова, внесенные в рукопись без точного указания места вставки: Впрочем, вопреки мнения, здесь приведенного, государя императора дорога сия была сделана.-- Ред.}.

На другой день утром явился ко мне инженерный майор Хозиус, сказав, что начальник его, генерал Карбонье, поручил ему спросить, должна ли стелиться деревянная дорога по Лужницкому полю.

-- Обстоятельство сие до меня не касается, это дело главнокомандующего в Москве, которому я уже говорил мое мнение.

Хозиус оставался в недоумении, что ему делать, говоря, что материал навезен. Я возразил, что, вероятно, начальник вага знает, что делает.

-- Конечно так, но он сам, кажется, не уверен, угодно ли это будет государю или нет?

-- В таком случае я вам скажу, что решительно государю это не будет угодно, ибо я изустно вчера слышал в 12 вечера, а с тех пор никакого приказания быть не могло.

Хозиус, поблагодарив, с некоторыми околичностями спросил:

-- А как быть с дорогою на Воробьевых горах?

-- С какою?

-- Я, по приказанию генерала, начал выравнивать дорогу и срывать некоторые крутые места, а в других надлежит сделать лестницы.

-- А это дело другое, это касается собственно до моего лица, и как смели вы, г-н майор, и ваш генерал распоряжаться там, не испросив моего согласия! Таковые действия считаю я насильственными и оскорбительными для меня, а о таком самовольном поступке г-д инженеров я доведу до сведения государя.

Тут я разгадал, кто императору говорил о террасе. Хозиус испугался и сказал, что все это можно оставить.

-- Нет, -- сказал я,-- не оставить, а привесть все в прежний вид, насыпать, где срыли, и срыть где насыпано, чтоб вашего труда нигде не было.

С том вместе я вынул чертеж иной дороги и сказал:

-- Ваш генерал напрасно хотел меня предупредить; вот здесь назначено все, что нужно сделать.

После сего явился я к графу Тормасову: во-первых, объявить ему, что государь вполне одобрил мое мнение против деревянной дороги и моста, с тем вместе и о сказанном государем императором о террасе; а так как в лице доносителя я вижу лицо не благоприятствующее мне, кроме графа, дознать, кем это было сказано.

-- Это я докладывал государю.

-- Но это вы не могли, граф, сказать от себя; кто же вам донес,-- ибо вы не знаете этих дел.

Граф затруднился; в это время взошел генерал Карбонье, и граф, извиняясь, что нужно ехать, указал на генерала и сказал, что он объяснит. Я, обращаясь к генералу Карбонье, сказал ему, какое подозрение на него наводят последние слова графа, и довольно горячо упрекал его в предосудительности чернить дело, еще недоконченное.

Карбонье говорил, что терраса не будет более укрепляться, и боялся за терскую фамилию.

-- В таком случае вы должны были бы сообщить мне ваше мнение и узнали бы неосновательность его, а теперь вы сделали донос.

Разговор разгорячался, Карбонье скорыми шагами ходил по горнице. Не считая приличным продолжать его, я оставил его и вышел.

Потом отправился я на Горы и нашел, что г-н Хозиус распорядился так, как я требовал.

На другой день я отправился на работы после обеда, не успев посетить их в обыкновенное утреннее время. Когда я хотел возвращаться, то заметил, что снизу тянется команда военно-рабочих солдат, от реки, которая идет прямо к террасе. Я остался ожидать их прибытия. Офицер вскоре взошел туда, взывая туда команду.

-- Зачем вы сюда идете?-- спросил я его.

Офицер не намерен был обращать на меня внимание, дерзко отвечал, что ему велено поставить команду для испытания террасы.

-- Этого я вам не позволю сделать, воротитесь назад и скажите это вашему начальнику.

Офицер, засмеявшись, сказал, что это невозможно, ибо он делает вследствие приказания.

-- Но, поневоле, будет возможно; если вы силою захотите поставить, то я силою велю рабочим ее прогнать. Впрочем, не советую доводить до этого. Я здесь один, по высочайшему повелению, непосредственный начальник; теперь вы видите, что имею право на это.

Офицер сделался вежливым и был в затруднительном положении, что делать. Я сказал ему, что сейчас поеду к графу Тормасову и чтобы он не боялся за следствия. Что и было сделано. Но как граф отдыхал в это время, я оставил графу записку, в коей, описав дело, заключил, что, когда терраса будет укреплена, я извещу его сиятельство, и тогда, для удостоверения, может поставить команду. Но я не хотел этого сделать и потому вознамерился не укреплять террасу до последней ночи перед процессией. Таким образом все было готово снаружи прежде, нежели укреплялись стойки, что еще более смущало их. Накануне торжества, ночью, при огне с фонарями, вся внутренность террасы была наполнена работников, так что в два-три часа она была укреплена, а утром, незадолго до процессии, известил я графа, что терраса укреплена. Само собою понятно, что граф уже не мог тогда сделать никакого распоряжения.

Накануне император ярился на Горы, где я все нужное ему объяснял. Сходя от места закладки, сказал:

-- Говорят, будто на этом месте есть много ключей.

-- Да, государь, и вот один из самых прелестнейших, и я ими воспользуюсь для известных вашему величеству водяных украшений. Впрочем, не надобно полагать, чтоб сии ключи служили препятствиями важными, хотя и потребуют некоторых издержек.

-- Конечно, я не могу надеяться что-либо видеть при себе, но при предприятиях огромных нечего смотреть на какие-нибудь издержки.

12 октября 1817.

Подробности о закладке находятся в особой книжке, изданной около того времени в Москве, сочинения Соколова.

Закладка стоила без малого 24 000 рублей.

Деньги получались из строительной комиссии по счету генерала Карбонье. Счет этот показывает, на каких основаниях он делан. Материал остался от дороги, но неизвестно, куда поступил. Сверх того, показаны в расходы порционы военнорабо-чим с августа до марта. А как закладка была 12 октября, спрашивается, что же они делали 5 месяцев для сего предмета.

Я душевно был предан Августину и часто бывал у него. Разумеется, разговор по большей части был религиозный. Он знал мои чувства, знал, как я восставал всегда против разделения христиан, как желал соединения в один храм христиан. Одним утром, при многочисленном духовенстве, Августин стал убеждать меня присоединиться к греко-российской церкви.

-- Не стыдно ли вам, -- говорил он,-- вы духом и всем принадлежите России, в ней родились, в ней воспитаны, теперь предпринимаете такое высокорелигиозное дело и остаетесь чуждым нашей церкви и иностранцем между нами.

Внутренне я желал этого; но считал неприличным такую перемену. Сверх того, знакомство мое с Лабзиным, ревностным сыном греческой церкви, меня сблизило с нею. Обряды ее мне нравились давно, по глубоким идеям и указаниям, в них заключенным.

Но прежде нежели я изложу результат, к которому меня привели эти разговоры, считаю нужным распространиться несколько о моем религиозном развитии. Первое религиозное основание наследовал я от моего родителя, который в свою очередь оное заимствовал от деда моего, человека очень строгой жизни и высоких религиозных понятий. Карл XII любил его особенно за строгую честность и правдивость, и был наконец Land-Fiscal, место весьма важное, в котором, имея все средства обогащения, он умер недостаточным человеком. Он, служивши молодость свою в военной службе, был вовлечен в дуэль, поразил своего соперника -- и это тяготило его совесть до гроба. Далее можем узнать его внутреннюю духовную жизнь в видении, случившемся незадолго до его смерти. Просыпаясь однажды ночью, слыша музыкальную гармонию удивительной сладости, долго не мог он убедиться в том, что не сон ли это, и когда совершенно уверился, что не спит, он заметил свет, распространяющийся в горнице, и в то время, севши на кровать, увидел на коленях разверстую книгу на шведском языке; он начал ее читать с первой страницы, прочел две страницы, кончающиеся следующими словами, которые батюшка мой переводил мне на немецкий язык следующим образом:

Bleib nun fest und glaub an Gott,

Halt dicb an sein heiliges Gebot,

Iсh will dich in Freuden führen,

Um dein Gebet in gnaden hören {*}.

{* Будь же тверд и веруй в бога, следуй его святой заповеди; я поведу тебя стезею радости, милостиво внемля твоей молитве (нем.).-- Ред.}

На шведском языке они составляли весьма правильные стихи.

По прочтении сих слов он хотел перевернуть лист, но все исчезло. Желая знать, не существуют ли сии стихи в какой-нибудь книге, он долго искал, спрашивал у духовных; но нигде не нашлись. Отсюда можно заключить, в каком духе воспитывал он сына.

Шведы имеют особый характер религиозности; это спокойное, почившее в себе убеждение, а не судорожное чувство итальянцев и испанцев; они все те же норманны, твердые, гордые, спокойные на своем достоинстве, убежденные в своих правах. Это спокойствие самое влечет их к таинственному. Этот характер шведов мне был очень знаком, потому что я с детства бывал у шведского посланника Штединга, и еще более убедился я в достоинстве оного, когда в 1826 году я в Москве часто бывал у него; прежде я не мог хорошо судить, но тут, испытавши всю горечь злобы людей,-- меня поразил благородный, открытый нрав, их взгляд без лукавства, шведской молодежи, окружавшей посланника.

Рожденный в церкви протестантской, я видел, что она, не довольствуясь одними наружными обрядами, стремится к развитию духа религии. Но, находясь с малолетства в двух российских казенных заведениях, я не мог не находить то, что заключается в прекрасных обрядах российской церкви. Вообще от самой природы было у меня врожденное чувство к истине и к религии; предметы религиозные весьма занимали меня. В особенности же близкое знакомство с ученым конференц-cекретарем Лабзиным, известным издателем "Сионского вестника", служило пищею внутреннему влечению. Часто суждения его об обрядах греко-российской церкви имели на меня большое влияние, и я решительно увидел, что ежели для церкви обряды нужны, то они всего лучше в греческой церкви, ибо они заключают столь много глубоких указаний.

При таком направлении духа слова Августина и духовенства не удивительно, что имели на меня чрезвычайное влияние; как уроженец российский, и пользуясь благодеяниями сей страны, и делаясь участником столь важного памятника греческой церкви, я считал неприличным, чтоб не принадлежать к ней. С тем вместе мне все казалось, что этот шаг не должно делать, и духовенство не могло опровергнуть моих доводов. Я не мог согласиться с ними, что греко-российская церковь лучше других, ибо считал все христианские равными. Они говорили: "Если все равно, то и надлежит переменить". Я отвечал, что потому-то и не следует того делать, что все равно.

-- Ну полноте, полноте упираться; вы и без того, знаю, что вы весь наш, дело за наружным,-- сказал Августин,-- я предвижу, что будет так, и вперед даю мое пастырское благословение.

Между тем предмет сей меня очень занимал в то время, как я готовил закладку храма, и я решился об этом сказать князю Александру Николаевичу, чтоб он сказал о том его величеству, не находит ли он сего нужным по предпринятому занятию. Князь докладывал государю императору, и он велел мне сказать, что не находит надобности в наружной перемене, зная так хорошо христианство. "Я с своей стороны также надобности в этом не нахожу. Впрочем, оставляю это на его собственную волю".

При сем рассказал мне князь довольно странное событие. После того как он стал заниматься религиозными предметами, у него было обыкновение ежедневно утром читать священное писание, продолжая по порядку. Перед закладкою, несколько дней занятый очень делами, он не читал. В самый же день закладки, урвав минуту, он стал читать с того места, где остановился, и это было именно на том, как Хирам начал выбирать работников для построения храма Соломонова.

-- Много странного при этом храме,-- сказал князь,-- хорошо бы было, ежели бы вы вели журнал всем происшествиям сооружения храма, он будет занимателен.

Это было и мое желание, но, отвлеченный сначала делами, потом интригами, меня окружавшими, я оставался при одном намерении.

Вечером того же дня, когда была закладка, я всемилостивейше был пожалован чином коллежского асессора. И когда явился к князю Александру Николаевичу с благодарностью, то князь объявил поручение государя императора, что хотя бы и не имел надобности в присоединении к греческой церкви, но теперь видит в том нужду для народа, если это согласно с собственным моим желанием.-- Я согласился; но с тем вместе меня занимало то, что я могу огорчить сим моего родителя, ревностного протестанта. Зная его желание, что он желал давно быть соединен со мною, и желая, чтоб он приобрел большую оседлость в Москве, я просил государя о переименовании его в русские дворяне из шведских,-- ибо шведское дворянство не давало здесь ему прав,-- ставя на вид, что он нес службу при Екатерине. Император изъявил согласие, и его перевели с первым офицерским чином, и тем хотел я утешить старика. Как же в греко-российской церкви имени Карла не существует, то я принял имя Александра, ибо и сам император изъявил желание быть восприемником.

В сочельник, 24 декабря, в домовой церкви архиепископа Августина, совершилось присоединение мое к российской церкви, при священнодействии Августина. От имени государя был князь Александр Николаевич. По желанию моему, кроме моей жены, посторонних свидетелей не было. Августин был в восторге.

На другой день князь объявил мне поздравление от государя императора и с тем вместе волю государя, чтоб я в наискорейшем времени занялся составлением проекта комиссии сооружения храма, чтоб можно было приступить к делу, дабы народ не думал, что государь ограничился одной закладкой. Так чтоб к отъезду его величества было это готово.

Я простудился на закладке и был тяжело болен, посему и не мог вскоре заняться сказанным делом. Князь доложил об этом государю, и государь вознамерился прислать лейб-медика Вилье для подания скорейшей помощи, ежели нет искусного у меня доктора. Благодаря князя за внимание государя, я сказал, что совершенно уверен в Мудрове, который был в тесных дружеских со мною отношениях.

-- В таком случае Вилье не посылать; они враги и поссорятся при больном и наделают ему более вреда, нежели пользы.

Но, впрочем, не Мудров меня вылечил, а итальянец, искавший места каменного мастера, привел мне известного Сальватора, который увидел во мне солитера и сделал большую помощь.

Таким образом, хотя гораздо позже, как я предполагал, но в скором однако времени, я изложил мои общие мысли о учреждении комиссии. Заметив в Августине ревностное желание участвовать в сем деле и понимая пользу важного духовного лица, я поместил его и генерал-губернатора, как высшую власть светскую, первенствующими членами, и имея в виду сокращение переписки с сими лицами. И два члена непременные: я и советник.

Подробность учреждения находится в тексте, который прилагается.

Впрочем, учреждение сие не было сообразно с обыкновенным ходом дел, я писал его, считая на себя, одушевленного пользою и чистым усердием; ежели бы были другие обстоятельства, оно не могло бы годиться для наемщика, служащего из денег. Везде, где мог, отрывался я от форм, утомляющих силы и сковывающих все действия, и только в необходимых случаях жертвовал рутине обыкновенных наших учреждений.

Князь объявил, что императору нравится моя мысль, но находит нужным прибавить еще одного первенствующего члена -- московского инженер-генерал-майора Карбонье. Князь, зная о случившейся между мною и генералом неприятности, с особым видом сообщил мне это.

-- Иметь в комиссии генерала Карбонье было и собственное мое желание с тех пор, как я узнал его в Твери, но вашему сиятельству известны те неприятности, которые генерал мне делал, и потому это дело уже невозможное, я должен избегать его, как лицо неблагонамеренное; где вражда, дело идти хорошо не может; он уже попробовал взять верх надо мною и насильственно вступить в круг моих занятий.

-- Знаю я это,-- сказал князь,-- но что же делать, государю так угодно.

-- Но я решительно вместе с Карбонье служить не могу. И в таком случае останется государю избрать, кому быть в комиссии -- Карбонье без меня или мне без Карбонье, к кому император будет иметь более доверенности.

-- Хотите вы, чтоб я это государю так и передал?

-- Да, князь, прошу вас о том; тут середины нет, я или Карбонье.

Слова мои в точности были переданы императору. Он остановился в дальнейшем ходе сего дела и вскоре после этого отправился в Санктпетербург, и мне предоставлено было дальнейшее обработывание дела и, в случае надобности, велено явиться в Петербург.

Я занялся, вместе с улучшением проекта, и обработыванием плана экономического, и я нашел себя в необходимости взойти в новую стихию и знакомиться дотоле с чуждою хозяйственною частик". Советовался с опытными людьми, придумывал, трудился и наконец написал <пропуск>, утвержденный впоследствии императором.

Здесь имеют место некоторые подробности и происшествия того времени. Когда сделалось гласно, что император предоставил мне выбор людей, множество архитекторов увивались около меня, отыскивая мест. Но все это были люди обыкновенные, с одною целью обогащения служившие. Разве исключить одного Жилярди, образованного молодого человека и с талантом, и Бове, который, может, имел от природы дарование, но все это было подавлено страстью приобретения и решительно одними практическими занятиями.

Чтоб показать направление их, вот небольшой анекдот. Стараниями преосвященного Августина отлили огромный колокол для Ивановской колокольни. Когда он был готов и надлежало его привезть в Кремль, тогда только догадались, что диаметр окружности его внизу несколько шире Боровицких ворот. Затруднились и тотчас стали требовать совета инженер-генерал-майора Карбонье. Карбонье нашелся, предложил сделать подмоет с обеих сторон Кремлевской стены и машинами поднять его и опустить. Издержки должны были быть значительны; но делать было нечего. Однако подрядчик, который вез, мужик, решился предложить иное мнение; так как колокол был немного пошире ворот, и то в одной линии, то он советовал вынуть по нескольку кирпичей в воротах, что сделали, и, что, разумеется, почти ничего не стоило.

В то же время происходило открытие памятника Минину и Пожарскому. Прожектировал его ректор Академии, действительный статский советник Мартос. Касаясь монумента, нельзя не высказать моего мнения относительно сего произведения Мартоса. Многих памятник сей не поражает, и естественно; автор отошел от первой своей идеи -- непростительная ошибка артиста. Я видал неоднократно первый эскиз у Мартоса. Он состоял из двух стоячих фигур. Гражданин Минин, держа левой рукою князя Пожарского за его правую, в которой подъятый вверх меч, правой же показывает с жаром вперед. Князь, имея на левой руке щит, на голове шлем, обращает взор к небу, как бы испрашивая благословения оного. Тут явным образом выражалось все, что потребно истории. Всякий видит какого-то гражданина, ведущего воина на битву, -- чего теперь видеть нельзя. Что показывает теперь стоящий гражданин сидящему воину, и что сделает воин, пойдет ли или нет? Живописец и ваятель, кажется, может схватить только один момент. Посему художник должен избирать последний момент или самый резкий, а не сомнительный. В первой идее Мартоса и выражено; но почему ж он не удержал свою первую идею? Вельможи, посещавшие мастерскую Мартоса и имея обыкновение советовать, хвалили его проект, но находили неприличным, что гражданин Минин ведет князя Пожарского, как будто этим самым более чести отдается Минину, забывая, что в истории так было. Мартос принадлежал еще к тем выписанным артистам, которые отличались своим клиентизмом; любивший угождать, был так слаб, что, для угождения этим вельможам забывая достоинство артиста, переменил свою хорошую идею и решился для большей важности посадить его. Вот как гибельно, когда артист, забывая свое дарование, дает место пошлым расчетам.

К сему присоединяется еще одно обстоятельство, позже обнаружившееся, но имеющее непосредственную связь с памятником. Сначала было уже <пропуск>, что Мельников при объявлении программы занимался проектом, показывал его мне и я нашел его недостаточным, далее -- как я ему вверил свои идеи, доверяя благородству артиста. Но вышло иначе. Мартос был сначала весьма хорошо расположен ко мне, особенно когда я хлопотал в Академии; он мне сам советовал пренебречь Академией) и стараться лично объяснить государю проект. Но вступил в близкое родство с Мельниковым, за которого весьма ходатайствовал, поместил его профессором в Академию, советовал Тормасову определить при обстроивании Москвы одного из профессоров Академии, думая поместить его. Мельников сделал новый проект, и Мартос, зная, что мой одобрен государем, и имея протекцию при графе Аракчееве, домогался, чтоб приняли проект его. В проекте своем он употребил все ему известные идеи моего проекта. Может, Мартос ему и присоветовал оставить проект по этим идеям. При каком-то докладе (вероятно, графа Аракчеева) в 1817 году между прочими бумагами находился вложенным сей проект. Государь император, увидя его и узнав, сказал: "На что же его, проект утвержден". Тем и кончилось.

Но мы уже сказали, как Мельникову я передал свои идеи без всякого порядка; увидим теперь, как он ими воспользовался.

Однажды К. Я. Булгаков прислал мне нумер какого-то журнала {Приписано на полях: Справиться, какой журнал?}, в котором была статья в виде частного письма сочинения Григоровича, тоже родственника Мартоса, издававшего журнал. Какой-то путешественник, описывая достопримечательности Петербурга в художественном отношении и касаясь Академии художеств, доходит наконец до проекта Мельникова, необыкновенный и славный, как он его называет, расхваливает до чрезвычайности. "Но, чтоб иметь тебе понятие о сем необыкновенном произведении, сообщу мысли самого артиста". И тут начинает он излагать мои разбросанные идеи, которые только мог запомнить Мельников, и как Мельников был весьма недалек в этих отношениях, у него вышла какая-то галиматья. Так, например, он удержал реку и косогор; так, помнил он, что храм мой тройственный, и помнил катакомбу при нижнем храме, в которой находилась память убиенных воинов,-- ион сделал нижний храм в память убиенных воинов. Идея второго храма совершенно скрылась от него, и потому он его назвал храмом граждан, а для третьего он ничего не придумал, и потому остался он у него безымянным. Помня, что вход в. храм идет чрез террасы, изображающие добродетели,-- и у него представлены террасы с добродетелями. Но какие,-- там они непроизвольны,-- об *этом он не говорит. Помня, что находилась у меня богатая колоннада, которая имела свою необходимость,-- и он поместил колоннаду. Автор статьи заметил, что "артист при помещении сей колоннады имел в виду не одну красоту, но и особую высокую идею". Какая же это идея? "Как на пути добродетели истинный христианин всегда встречает какие-то препятствия, от каких-то ложных красот, совращающих путь его; но истинный воин Христов проходит мимо". Право, непонятна эта высокая идея; какое препятствие делает колоннада, указующая путь, и почему красота колонны похожа на "совращающую красоту с пути христианского?" и т. д.

Прочитав эту статью, разумеется, я не мог не оскорбиться неблагородным поступком Мельникова, и потому, взяв эту книжку журнала, я явился к князю Александру Николаевичу; показав ему, спрашивал его совета, несмотря на то, что еще не приспело времени, не следует ли мне тоже напечатать объяснение свое, упомянув о поступке Мельникова, ибо впоследствии люди, худо знающие дело, узная мое объяснение, могут найти сходство в читанном ими прежде. Но князь, несколько подумавши, сказал, что это не нужно, ибо идеи мои известны государю, многим знатным особам, и что, следственно, можно презирать подобные происки. Как это согласовалось и с моим внутренним убеждением, то я и обрадовался, что не нужно было выходить в журнальное прение.

Впоследствии времени я встретил однажды Мельникова у Егорова (женатого на третьей дочери Мартоса) и сказал ему, что я читал статью о его проекте и что "новый проект его гораздо лучше",-- прибавил я иронически; Мельников смутился, ничего не сказал, вскоре ушел. Тем и кончилось.

При отъезде государя из Москвы, в последних числах февраля месяца 1818 года, мне были выданы деньги, издержанные при закладке, и собственно мне были выданы 3000 рублей.

Бывши в деревне у родных и возвращаясь оттуда летом в 1818 году в Москву, я заехал, по желанию тещи, в Саввинский монастырь. Подъезжая к монастырю, мы заметили большое движение и у ворот монастыря множество чиновников. При приезде узнали, что туда ожидают великого князя Николая Павловича и супругу его. Я надел мундир и явился в собор. Всматриваясь в лицо генерала, сопровождавшего великого князя, я увидел большое сходство в нем с приятелем моим Гартингом, которого я оставил перед кампанией штабс-капитаном; наконец я узнал, что это он сам. Я подошел к нему. Некогда было говорить, и мы условились токмо видеться в Москве; я узнал, что он командирован для сопровождения великого князя но тем местам, где происходили сражения.

На другой день моего приезда прислал Гартинг своего адъютанта Попшана, чтоб объявить мне, что его высочество желает меня видеть; заметив тогда академический мундир, он спросил у Гартинга, кто я, и узнав, сказал, что давно уже желал видеть меня и просит. Вследствие чего я в тот же день явился к его высочеству с моим чертежом. Я объяснил великому князю во всех подробностях проект. Он остался довольным и заключил тем, что имеет ко мне еще особую просьбу. Дело состояло в том, что ему угодно было воздвигнуть придел во имя Александра Невского в Воскресенском монастыре, в память рождения сына.

-- Я поручал архитекторам, но проекты их так обыкновенны; мне бы желалось что-либо новое с вашими идеями.

Я немедленно занялся маленьким чертежом и через несколько дней явился с чертежом к его высочеству, удержав в царских вратах ту же идею, как в церкви князя Александра Николаевича, с некоторыми изменениями.-- Он желал, чтоб придел был мраморный с бронзою.-- Он остался доволен и просил тотчас приступить к исполнению и при нем чтоб сделать закладку. Я заказал доску из серпуховского желтого мрамора, с высеченными словами о имени придела и случае, почему оный воздвигается. Отправился вместе с его высочеством в Воскресенский монастырь для положения сего камня, где и была совершена закладка. На другой день я получил от его высочества бриллиантовый перстень. Его высочество отправился в Петербург, с тем вместе и желал иметь чертежи для сосудов и полной утвари из золота и серебра, на которую он желал употребить блюды, поднесенные ему московским купечеством по случаю рождения великого князя Александра Николаевича. После чего я отправился в Петербург.

В том же году, во время пребывания в Москве короля прусского с наследным принцем, по желанию его величества слышать и видеть мой проект, который я имел счастие ему представить и лично объяснить. Король был доволен и следующим лаконическим образом заметил: "Ja, das ist wirklich recht gut ausgedacht" {Да, это в самом деле очень хорошо придумано (нем.).-- Ред.}. В это время вся свита его величества удостоила меня своим посещением, в том числе инженер-генерал Раух, с которым мне было приятно объясняться несколько подробно по практической части. Многие советовали прежде всего сондировать землю, но я полагал это излишним (хотя и было сделано несколько сондирований) и думал, что надлежит решительно приступить к выемке земли и тогда преодолевать встречающиеся препятствия. Мы были с ним на самом месте. Раух совершенно одобрил мое предложение, прибавив к тому, что, по выемке всей нужной земли,-- сондировать, ибо являются иногда под самым хорошим грунтом опасные места, с чем я и согласился, находя его мнение совершенно справедливым.

Организация комиссии и прочие дела по храму остановились около года; может, к этому способствовало и то затруднение, какое могло произойти от отзыва моего насчет генерала Карбонье, которое затруднение вскоре устранилось переводом его в Санктпетербург. К сему времени относится образование министерства духовных дел и просвещения. Министром был назначен князь Александр Николаевич Голицын.

Между тем я продолжал заниматься чертежом храма и в особенности обработыванием экономического проекта. Вот в чем состояла идея:

1) Текст экономического проекта.

2) Возражение министра финансов с пояснениями.

3) Положение о сооружении в Москве храма на Воробьевых горах {Перечислены документы, которые, очевидно, предполагалось ввести в окончательный текст "Записок".-- Ред.}.

По приезде моем в 1819 году в Петербург проект экономический был повержен на рассмотрение государя императора. Он ему весьма нравился.

-- Странно,-- сказал он,-- опять новость. При этом храме много чрезвычайного.

С тем вместе государь приказал, чтоб я явился к министру финансов Д. А. Гурьеву, "от которого ведь мы получаем деньги", и объяснил ему подробности сего проекта. Вследствие чего я и был у него. Министр казался довольным; при том был его правитель канцелярии (или директор) Дружинин. Министр сказал:

-- Вы так много озаботились о выгодах казны, что, кажется, даже можно бы прибавить крестьянам что-нибудь к сумме, назначенной им для годичного продовольствия.

На это я возразил, что все мое старание было для возможнейшего облегчения казны; но что мне будет очень приятно, ежели, казна сделает какую-либо прибавку.

Государь утвердил мои предположения и повелел приступить к начальному опыту. Меня причислили к министерству духовных дел, а с тем вместе пять лиц, представленные мною (двое по хозяйственной, двое по искусственной и один по письмоводной), причислены к оному и прикомандированы ко мне по предмету, высочайше возложенному на меня. Как я опасался, что разглашение поручения о покупке имений возвысило бы цены на имения, то я и просил, чтоб оное было секретно, посему и дали вид приискивания материалов по разным губерниям моему поручению, с выдачею 5000 руб. на необходимые по сему расходы, как-то разъезды и прочее. Вместе с сим всемилостивейше поведено: производить жалованье из кабинета не 2000, а 3000.

Исполнение сих поручений шло довольно успешно; для отыскивания имений и материалов я осматривал берега Оки и Москвы. Собрав чрез генерал-губернатора сведения о находящихся каменоломнях, я узнал, что, кроме Мячковской, вниз по Москве-реке верст 20, и Татаровской, на верховье верст 60 от города, других нет или не знают. Из коих Татаровская, хотя и доставляла твердый дикий камень (коим выложена набережная у Москвы-реки), но что она довольно истощена. А Мяч-ковская, состоящая из мягкого известняка, не представляла мне выгод, и потому, при собственном объезде, я предполагал искать новых каменоломней от верховья Москвы до Оки и по самой Оке близ Алексина, Серпухова... Вследствие чего открыты были много мест, изобилующих хорошим камнем; одно из них на верховье Москвы при казенных деревнях Григорове и Ладыгине (где оные и открылись). Сему месту дал я преимущество, потому что видел возможность доставлять оный Москвою до Воробьевых гор, сделав судоходного оную.

С тем вместе отысканы были несколько помещичьих имений, совершенно согласных моим требованиям и по мною назначенным дешевым ценам, даже с некоторым понижением против высочайше утвержденной цены.

В 1819 году узнал я об одном старике Проссанове, который посвятил себя практической архитектуре, занимался ею весьма успешно и имел большие практические сведения не токмо собственно по архитектурной, но по инженерной и гидравлической части. Такой человек, в качестве каменного мастера, был нам чрезвычайно полезен; но, по несчастию, Проссанов принадлежал генерал-майору Римскому-Корсакову. Лет 20 употреблял Проссанов все старания, чтоб выйти на волю; но господин его оставался нечувствителен ни к его просьбе, ни к просьбе многих знатных особ, принимавших усерднейшее участие в человеке, одаренном прекрасными талантами, которые не могли развиться, не могли им быть приспособлены вполне от несчастного состояния, в котором он родился. Видя сильное желание его и уверенный в пользе приобретения такого человека, я просил князя Александра Николаевича, чтоб он довел это обстоятельство до сведения его императорского величества и что не угодно ли будет государю изъявить Корсакову желание освободить Проссанова. Так и случилось. Но Корсаков остался тверд, и даже голос государя не мог его подвигнуть сделать доброе дело. Он решительно отказался от отпуска на волю Проссанова -- не из видов корысти, а из гордости, что этот человек с талантами -- его собственность. Вот характеристическая черта русской аристократии того времени.

В 1820 году я отправился в Петербург для донесения о благополучном успехе возложенных поручений. Князь, к которому я явился, сказал, что я весьма хорошо сделал, что приехал, ибо он получил формальное опровержение от министра финансов против моего экономического проекта.

В тот же день, отправляясь по набережной Невы на Васильевский остров, неожиданно встретился с прогуливавшимся императором. Как государю не мог еще быть известным мой приезд и думая, что он не узнает меня одетого по-зимнему, я думал, что пройду не замеченным им; но когда я был довольно близок к нему, я увидел по взгляду, что государь узнал меня и шел прямо ко мне. При сем нельзя не заметить следующего маленького происшествия.

Какой-то человек шел по тому же тротуару; государь, подойдя ко мне, вдруг остановился возле меня; этот человек, полагая, что государь пойдет мимо, а может, и не узнав его, столкнулся с государем. Государь, прежде нежели дал ему время опомниться, сам извинился перед ним с величайшим добродушием. Потом, обращаясь ко мне:

-- Давно ли ты приехал?

-- Нынче утром, ваше величество.

-- Это хорошо, что ты здесь, надобно будет заняться делом,-- сказал он и, поклонившись, пошел.

И в то же время подошел ко мне полицейский чиновник с расспросами, кто я, что я говорил с государем, не просил ли чего; но которому я сказал, что он мог видеть, что не я остановил государя, а он, и что ни кто я, ни о чем говорил, до него не касается,-- он и отстал после этого. После чего я тотчас возвратился к князю и рассказал ему мою встречу.

На другой день мне было передано по высочайшей воле мнение министра финансов с тем, чтоб я сделал на оное свои пояснения, которые и будут приложены. Я спросил князя, что это: замечания или опровержение. Князь сказал:

-- Более опровержение.

-- В таком случае, вероятно, это ошибочно, ибо истина одна и выгода моего проекта очевидна.

Признаться надлежит, я предполагал, что опровержение, писанное в министерстве финансов людьми, всю жизнь посвятившими сему предмету, по крайней мере будет так хитро и обдуманно, что мне трудно со всем убеждением возражать на оное. Но, прочитав оное, я улыбнулся и увидел, как не страшны хитрости людей неблагонамеренных для разбора, напутствуемого чистым намерением и прямым взглядом. Тут вспомнил я, как знаменитый Оксенштирна назначил юного сына своего, только что кончившего курс наук, на конгресс. Юноша испугался, как ему бороться со всеми этими людьми, поседевшими в дипломатии. Но он ему сказал: "Ступай, и ты увидишь, как легко человеку с дарованием, идучи по прямому пути, побороть эти ложные умы". Его слова сбылись.

Я написал опровержение. То и другое прилагается {Документы при "Записках" не сохранились.-- Ред.}. Государь остался доволен оным, говоря, что в мнении Гурьева есть даже логические ошибки, и приказал князю Александру Николаевичу прочесть ему мое опровержение и сказать, что его величество в полной мере согласен со мною. При сем случае министр сказал, что, во всяком случае, он не может дать 10 000 000, когда не был приготовлен на то. Князь объявил мне об этом.

-- Я знал, что у министра финансов денег не будет для строения храма, и потому я заранее озаботился и имею в виду 10 000 000, т. е. заем в московском Опекунском совете. А министр финансов, обещавшийся ежегодно отпускать 2 000 000, пускай уплачивает оными долг.

Это было доведено князем до сведения государя. "Опять довольно странно, что и тут найдено средство преодолеть препятствие", и велел объявить министру финансов, который заметил, что Опекунский совет не может ссудить сею суммой. Я объявил князю, что я не осмелился бы сделать невозможное предположение, и потому перед отъездом я справлялся в совете и узнал готовность оного сделать сие. Тогда было приказано официально спросить А. Л. Львова, старшего члена совета, о возможности такого займа. Спустя две недели был получен удовлетворительный ответ.

Казалось, препятствия были устранены. Тогда министр прибегнул к новому извороту, говоря, что такой заем нельзя учредить, ибо это противно комиссии погашения долгов. На это я представил прилагаемое мнение {Документ при "Записках" не сохранился.-- Ред.}, в котором доказывал, что оборот сей, доставляющий приобретение, не есть долг (в собственном смысле слова), но распоряжение, необходимое в сие время, само собою уничтожающееся и совершенно сообразное с началами принятой ныне финансовой системы почти всех европейских государств. После сего министр уже не делал опровержений, и мнение мое состоялось. При сем нельзя не заметить явного противудействия со стороны министра финансов. Причина сего, кажется, ясна. Распоряжение мое было слишком выгодно для казны и слишком невыгодно для министерства, коего требования довольно видны в возражении министра, что никто не захочет продавать своих имений до мною назначенной низкой цене; на что я возразил согласием помещиков не токмо по сей, но и по низшей цене уступить казне. Вслед за сим утвержден императором проект комиссии с экономической частью. С сего времени начинается новый образ деятельности по сему предмету. И посему мы остановимся тут.

7 июля 1820 года состоялся рескрипт об оной на имя князя Александра Николаевича.

ТЕКСТ РЕСКРИПТА {*}

{* В рукопись предполагалось ввести текст следующего рескрипта Александра I на имя князя А. Н. Голицына:

"Князь Александр Николаевич! Манифестом, данным в Вильне в 25-й день декабря 1812 года, возвестил я намерение соорудить в первопрестольном граде Москве храм во имя Христа Спасителя, вследствие чего и заложен сей храм октября 12 дня 1817 года на Воробьевых горах по утвержденному мною плану академика коллежского асессора Витберга.

Ныне для производства строения по сему плану и для распоряжения назначаемыми к тому денежными и другими пособиями признал я за нужное учредить комиссию из двух первенствующих и двух непременных членов: первенствующими членами сей комиссии повелеваю быть митрополиту московскому Серафиму и московскому военному генерал-губернатору князю Голицыну; непременными -- коллежскому асессору Витбергу, в звании директора строения и экономической части, и одному советнику, который от меня впредь назначен будет.

Я поручаю вам привести сие в надлежащее исполнение и объявить о сем первенствующим членам комиссии. Пребываю вам всегда благосклонный Александр" ("Полн. собр. законов Российск. империи", т. XXXVII, No 28. 347).-- Ред.}

Оканчивая сию часть, нельзя не упомянуть с благодарностию о том внимании, которое оказывали моему проекту люди известные -- ученые, путешественники, посланники почти всех европейских дворов... о том горячем желании, с которым старались его видеть; о многих уже было сказано, из прочих скажем о некоторых токмо особенно замечательных.

Сардинский посланник (в 1817 году), рассматривая как художник, как итальянец, заметил одному из спрашивавших его, что "этот храм выше храма св. Петра, строенного во вкусе падшей архитектуры того времени". Это суждение мне много льстило. Итальянец, отрекающийся от своего св. Петра!

Герцог Девонширский обратил внимание на другую часть проекта, как англичанин -- на экономическую, и с тем глубоким сознанием дел финансовых, которые им так врождены, как артистические понятия итальянцам, с восторгом сказал: "Такие средства имеет одна Россия".

Лестные отзывы, похвалы стремились отовсюду; с особенным удовольствием вспоминаю я письмо знаменитого Вибикинга в Мюнхене, который, издавая архитектурную книгу, в коей помещая знаменитейшие здания нашего века, просил прислать ему мой проект, о котором он писал как о первом здании нашего века. Но тогда мне было не до того; я не мог его удовлетворить, тогда уже начались все гнусности интриги, которая завлекла меня.

Говоря об этих мнениях, нельзя умолчать о мнении знаменитого генерала нашего Милорадовича, который спросил меня, из чего будут колонны.

По недостатку хорошего камня они будут из того дикого камня, который можно найти в Московской губернии, или даже из кирпича.

-- Почему же не из финляндского гранита?

-- Это чрезмерно будет дорого,-- возразил я,-- по огромности колонн и по дороговизне самой доставки.

-- По-моему тем-то и лучше, чем дороже; чем труднее, тем более славы для памятника России; дешевое, легкое всякий может сделать.

Так люди, отличные в каком бы отношении ни были, сочувствуют великому.

Вот еще встреча другого рода. Зимою 1817 года воробьевский священник пришел ко мне рассказать, что был какой-то грек из Царяграда у него, по имени Станопуло, с чудотворною иконою живоносного источника (зоондохопии). Он просил отслужить ему молебен на месте закладки храма, прося взять для этого случая икону, с собою им принесенную, о которой мы сказали; ибо имел трикратное видение во сне св. Николая, который повелевал ему идти в Москву служить молебен на Воробьевых горах, на месте заложенного храма. Во время молебна священник заметил поток воды на иконе. Грек замечал, что в этой иконе сокрыто свойство появления сего потока. Священник же заметил, что, когда они пришли, на террасе снег был расчищен, не зная, впрочем, кем. Во время самого молебна грек вынул какой-то сосуд и лил из него воду на камень и, по окончании, вручил ему записку, которую просил чтоб он довел до своего начальства, и что нельзя ли слова, написанные на ней, написать где-либо в храме. И что он уже донес об этом преосвященному Августину. На сожаление мое, что я не видал этого монаха, священник сказал, что он по тому же видению идет в Петербург, но по возвращении его обещался быть у меня. Как и случилось. Мне очень хотелось знать подробности сего происшествия. В одну ночь, просыпаясь, он видит светлое изображение, в котором узнает святителя Николая, повелевающего ему идти в Москву, несмотря на все препятствия, и отслушать там молебен на месте вновь заложенного храма. Это было три раза и наконец с угрозами. Сверх того, из Москвы видение повелевало ему идти в Петербург, для причащения в Александро-Невской лавре. После первого явления он нашел у себя на груди образ. Он собирался, медлилось, и в третий раз явился "в. Николай с угрозами, и он немедленно отправился с образом и взяв воду из особого славящегося источника. Таким образом он дошел до Москвы. Это было в начале греческой войны. Передаю сей случай, как мне было рассказано, не вникая ни в какие исследования. Об этом можно справиться в донесении, сделанном тогда синоду.

В это же время познакомился я с Кочубеем, который вникал во все подробности проекта и даже сообщил мне весьма важное замечание, которым я и воспользовался в полной мере. Тем страннее, что множество художников смотревших не попадали на эту мысль. Именно, ему казалось, что по обширности плана середина его слишком мала (тогда диаметр купола был 12 сажен). Истина сего замечания столь очевидна, что я с удивлением видел, как я еще дотоле увлекался храмом Петра, что не замечал несообразности этой. Я тотчас стал переработывать эту часть и впоследствии достиг, давши 27 сажен диаметру кулола.

Кочубей вскоре уехал в чужие край и из Италии писал к князю Александру Николаевичу, что желательно бы было, чтоб я побывал хоть на короткое время в Италии или в Риме, для моих занятий. Князь передал это государю, который сказал:

-- Я о Витберге совсем не так думаю, путешествие может повредить его проект; он сделал теперь произведение оригинальное, но можно ли ручаться, чтоб он не увлекся там древними памятниками, что стал бы подражать?

Это замечание совершенно согласовалось с моим внутренним убеждением. Прежде проекта я весьма желал путешествовать, вполне понимая всю пользу от этой, так сказать, опытности в мире изящного. Но тут другое чувство родилось. Мне хотелось доказать, что человек равно может обойтись и <без> школьного учения и влияния чужеземного для создания творческого, и тем выше будет оно; даже какое-то чувство национальной гордости заставляло меня отдалять все неотечественное для большей самобытности.

<5>

Проницательный вопрос, сделанный императором о моем воспитании и моей жизни, столь естественно возникнувший у него, вероятно, возникнет и <у> каждого мыслящего человека, пробегающего листы сии. Посему, удовлетворяя его, опишу я главные черты моего воспитания и моей жизни.

Начальное воспитание мое было в Горном корпусе; оно было прервано тяжкой болезнию, как видно из моего ответа государю. Тогда меня готовили для звания доктора медицины. По в душе я имел отвращение и от сей науки и от самых занятий, которые часто могли влечь смерть человека. Другое призвание манило меня -- искусства изящные. Я объявил это моему отцу, и хотя ему должно было быть неприятно, что я изменяв) его назначение, хотя он мог полагать, что я по молодости могу следовать первому увлечению, но, руководимый прямым взглядом, он не воспрепятствовал мне, и, представя на вид все отношения, вследствие которых он избирал мне сие звание, он оставил полную волю, заметив, что он по опыту знает, как худо препятствовать естественным склонностям. В молодости своей он чрезвычайно хотел избрать военную службу; но отец его, ставя на вид недостаточное состояние его и собственный пример, не дозволил ему. Исполняя его волю, он отправился из Карлскрона в Копенгагенскую академию. Но как он занимался не от души, то и кончилось тем, что едва приобрел настолько талантов, чтоб бедно поддерживать свою жизнь. Впоследствии отец мой в течение 40-летних трудов токмо приобрел небольшое недвижимое имение в Московской губернии, которое наконец перешло ко мне с долгами.

Меня учили музыке, и именно играть на скрыпке. Странно то, что я не мог никак выучиться нотам. Я вскоре стал играть, но ноты мне казались чрезвычайно трудными, оковами, положенными для тягости, и я обыкновенно добавлял неведение их ухом, которое было очень верно у меня, так что учители не всегда замечали, что я играю по слуху, а не по нотам.

Любовь к изящным искусствам еще более питалась во мне большою галереею из оригинальных произведений у зятя моего, известного в Петербурге Герлаха. В Академию попасть на казенный счет было довольно трудно, хотя я и тщательно занимался рисованием; посему сначала явилось было у меня намерение -- с исторического эстампа из священной истории: скопировал я водяными красками (en gouache) и хотел его поднести императору, прося поместить меня в Академию для развития способностей. Я начал исполнять свое намерение, когда представился другой случай. Граф Строганов, узнав от академика Воронихина о признаках таланта во мне, способствовал моему принятию в Академию на казенный счет, и я попал в 4 возраст, избрав себе историческую живопись.

Профессор живописи Угрюмов, известный по двум огромным картинам, заказанным императором Павлом для Михайловского дворца: "Избрание Михаила Феодоровича" и "Взятие Казани",-- заметив талант мой, заставил меня копировать довольно сложную историческую картину Гвидо Рени, и когда я отзывался, что никогда не копировал, он сказал мне: "Сладишь, брат, сладишь". И действительно, я скопировал картину довольно хорошо. После сего я не более копировал, как четыре картины, не чувствуя ни малейшей склонности к копированию; напротив, я был вскоре весьма прилежен в представлении эскизов для каждого ежемесячного экзамена на заданные программы, сначала рисованных, а впоследствии писанных. Один из таковых сделал вдруг известным меня в Академии. Однажды профессор Угрюмов не имел времени избрать программу и предоставил выбор мне. Я избрал "Освобождение св. Петра из темницы", который и был задан для всех. Написанный мною эскиз обратил внимание профессоров, которые назвали мастерским это произведение. Соединение двух светов -- одного от ангела и освещавшего апостола и ближайшие предметы, и вдали свет луны, освещавший дальние предметы,-- делали приятную гармонию и эффект этой картины. Я был призван в Совет, и меня осыпали похвалами и назначили, чтобы к предстоявшему открытию Академии, в Петров день, поручено мне было написать в большем виде этот эскиз, для выставки, что и было мною сделано. Картина сия была одобрена публикою и описана учителем Шредером в журнале, на немецком языке издаваемом им. Во время открытия императрица Мария Феодоровна обратила на нее внимание и пожелала меня видеть. Я был осыпан ее ласками; она говорила, что я много обещаю. Эскиз сей я подарил моему родителю, который весьма был обрадован моему успеху; первый же эскиз просили у меня академик Михайлов и ректор Академии скульптор Гордеев, которому я и уступил.

Вскоре получил я серебряную медаль. Сначала я совсем не ждал медали; но на экзамене получил довольно близкий нумер за рисунок с натуры -- это подстрекнуло меня. К следующему экзамену я занялся очень прилежно, не спал ночей; но получил очень далекий нумер, ибо, истощая силы, притуплял, так сказать, способности. В самом деле, картина была плоха; тогда я положил себе за правило вперед не насиловать так своего таланта и работать свободно. В самом деле, на следующий третной экзамен получил младшую медаль за рисование с натуры, а вскоре и старшую серебряную по заданной программе. Для баллотировки на золотую медаль был задан "Владимир, принимающий дары от греческих послов". По болезни я не мог ею заняться. Академия, ценившая мои способности, объявила мне, что я могу поступить в пансионеры за известный эскиз св. Петра. Я отвечал, что мне приятнее бы было еще более усовершенствовать себя. И я был оставлен. Через год была задана программа "Навуходоносор, ввергающий юношей в пещь огненную",-- за сию картину я получил младшую золотую медаль и с тем вместе был наименован пансионером Академии, не дожидаясь выпуска; шпага и аттестат 1 степени.

В пансионерстве задается последняя программа, и с получением старшей золотой медали получается право на путешествие в чужие края. Через год была задана программа пансионерам Академии: Марфа Посадница приводит Мирослава к Феодосию, бывшему посаднику новгородскому, для принятия благословения перед отшествием на битву. Феодосии вручил меч с надписью "Я не достанусь врагам".

Я был отвлечен нижеследующими обстоятельствами от сего занятия. Великий князь Константин Павлович требовал от Академии способных молодых людей для нарисования военных костюмов; хотя это не касалось до пансионеров, но вице-президент Чекалевский, думая мне сделать пользу, назначил и меня. Великий князь принял нас весьма благосклонно (т. е. меня с двумя товарищами). Занятия наши производились в Мраморном дворце под руководством Орловского. Двое товарищей ленились, и трудами их был Орловский недоволен; посему все дело оборвалось на мне, и хотя было обещано много, но, кроме пользования столом от великого князя, ничего не было {Приписано на полях: Ich hab'noch vergessen // Er karm bei miressen. <Забыл еще прибавить -- он может у меня столоваться>.-- Ред.}, а между тем несколько месяцев потерял, ив это-то время была задана та программа, от исполнения которой я был отвлечен. Между тем нас было двое по исторической живописи, и потому товарищ мой мог получить большую медаль без всякого соперничества. Посему, насколько время дозволяло, я начал обработывать картон в величину картины, не имея времени заняться самой картиной. Рисунок этот был выставлен. Академия, зная причины, препятствовавшие мне заняться, одобрила мой картон, похвалив стиль и сочинение, но, не имея права по оному дать медаль, отказала моему товарищу, а мне назначила заняться программою на следующий год. Программа сия состояла из "Андромахи и Астианакса, оплакивающих тело Гектора".

Поелику я всегда любил подавать свои эскизы писанными, я принес его позже прочих в Совет. И, отдавши ректору Академии, я, выходя из залы, вскользь заметил особого рода похвалу, из чего я мог заключить, что прочие эскизы были слабее. Каково же было мое удивление, когда, обедая у конференц-секретаря Лабзина, я увидел, что он нашел весьма слабым мой эскиз; думал, что я удивлю всех, но это случилось не так. Я спрашивал его: "Разве мой эскиз дурен?" -- "Чему быть хорошему" -- и начал критиковать. Это меня смутило, особенно после отзыва, слышанного мною. Я спрашивал откровенного мнения одного из профессоров, и тот отнесся с величайшей похвалою и сказал, что <эскиз мой> был лучший. Это еще более увеличило мое недоумение. Между тем, по особенному уважению к Лабзину, о чем, как и о моем знакомстве с ним, скажу ниже, я, не понимая, что могло <пропуск> его так отзываться, и слыша его критику, стал помышлять о перемене моей идеи и приближиться к идее, более близкой к выраженной Лабзиным, несмотря что я знал, что он как художник прямо судить не мог.

Я переменил свое сочинение и занялся уже выполнением своей картины. Между тем Совет, обходящий всякий месяц кабинеты пансионеров, чем-то задержанный, стал обходить через два месяца. Программа моя в большом виде была вся приготовлена. Подле нее висел первый мой эскиз. Совет долгое время молчал, обращая внимание на первый эскиз. Такое молчание казалось мне подозрительным, и я угадывал мысль Совета, что я худо сделал, отойдя от первой идеи. И действительно, ректор и некоторые из старших, обратились ко мне весьма деликатно, боясь оскорбить меня, почему я отошел от первой идеи. Естественно, что я был крайне оскорблен внутренне этим, и я не знал, что сказать, кроме того, что новый представленный мне кажется удовлетворительнее.

-- Напрасно, напрасно оставил свою идею,-- сказал Совет,-- но теперь делать нечего, время немного, продолжайте вашу картину.

Лишь только Совет оставил мой кабинет, как в одно мгновение уничтожил я эту картину и тотчас занялся новою, в точном смысле согласною с первой моей идеею, надеясь, что в течение месяца буду в состоянии ее произвести, хотя это долженствовало казаться невозможным. Срок выставки приближался (1 сентября), но у меня много еще оставалось для довершения; так что, при всем старании моем, я должен был отбросить Астианакса и его кормилицу, и при всем том вообще картина была не в окончательном виде выставлена. Несмотря на то, я был удостоен по ней большой золотой медали, вместе с тем -- право на путешествие, с замечанием, что Совету известны мои таланты и что, вероятно, кем-нибудь была сделана помеха моим занятиям, вследствие коей не окончена картина. Сам Лабзин объявил мне о сем, сказав мне, что он крайне сожалеет, что он был помехою в моем занятии, и впредь обещал так быстро не высказывать художникам своего мнения.

Здесь место говорить, почему я имел такое доверие к Лабзину и как я сблизился с ним.

Во время первого года моего курса воспитанники Академии просили дозволения у президента о устроении театра, и в этом случае не обошлось без моего содействия как старшего. Назначена была пьеса "Сын любви" Коцебу. Все производилось под руководством Лабзина, у которого был образован свой приятельский театр, и потому собирались к нему для чтения ролей; я считал это ненужным и не явился к нему для репетиции и незадолго перед представлением читал только часть роли, и Лабзин был мною недоволен. Но во время самого представления Лабзин восхищался моею игрой, ему все нравилось во мне. Следствием сего было, что Лабзин пригласил меня в приятельский театр, который находился у одного из его близких друзей. Товарищ мой, приглашенный к нему, боясь строгости его, уклонился от сего, я же, считая неприличным не идти к нему, отправился. Меня приглашали участвовать в сем театре, составленном из совокупных усилий, и я взял на себя декорационную часть. Вскоре я стал участвовать и в самых представлениях. Таким образом знакомство наше с Лабзиным делалось теснее и мне очень нравилось, ибо я видел в Лабзине очень умного и пламенного человека и известного издателя "Сионского вестника"; я имел случай часто провожать у него вечера с ним и с его приятелями, где я всегда проводил время с большим удовольствием среди его христианских бесед.

Пользуясь некогда тем влиянием, которое имел известный Новиков в Москве, которого рвением книгопечатание так усилилось у нас, Лабзин имел взгляд несравненно высший обыкновенного взгляда школьных ученых. Имея превосходный дар слова, он одушевлял всякую беседу. Лабзин совершенно посвятил себя на издавание христианских сочинений, он горел любовью к религии и ко всему высокому, имел быстрый взгляд, сердце доброе; но с тем вместе излишнее самолюбие часто заставляло его входить в погрешности, вырождалось в гордость, и тем был тяжел для многих; особенно не умел обуздывать своих выражений и раздражительность. Он был переводчик многих религиозных книг, сочинений Эккартсгаузена (с которым он был в переписке), Штиллинга и некоторых других; ревностный защитник обрядов греко-российской церкви, ненавидящий все непрямое, лукавое, и, наконец, верный подданный. Знакомый с многими подобными предметами, ему легко было написать, по поручению императора Павла, историю Мальтийского ордена, имевшего столь христианское основание,-- когда он сделался гроссмейстером сего ордена. Узнав, вероятно, о способностях его от тогда освобожденного Новикова <пропуск>. Его пылкий характер часто завлекал его в ошибки; но стремление его было всегда чисто. Так, например, какой-то граф Грабиенко, приехавший в Петербург и выдававший себя за посланника провидения <пропуск>. Ум сего фанатика сильно подействовал на Лабзина, и он чуть не попал в фанатизм вместе с ним.

Впрочем, я не считаю уместным рассказывать всю жизнь Лабзина, ибо хочу только настолько сказать о нем, насколько это входит в мою жизнь. Чтоб видеть его пламенный и увлекающийся характер, достаточно рассказать токмо один случай из его жизни, навлекший на него гнев государя. Президент Академии Оленин предложил в одном общем собрании Академии о баллотировании в почетные любители Академии Аракчеева, Гурьева и Кочубея. На вопрос конференц-секретаря, что отличного в этих лицах и чем они могут быть полезны Академии и искусствам, представляя на вид, что по положению только такие баллотируются в почетные члены, которые имеют или музеи или известны особенною любовью к искусствам,-- отвечал президент, что это лица, близкие государю.

-- А когда так, то всех ближе к государю Илья-кучер, да и сидит к его величеству спиною.

Президент Оленин, мимо министра просвещения, донес через Аракчеева до государя сие, давно искавши случая избавиться Лабзина, который был слишком умен и тверд.

Лабзин умер, удаленный в Симбирск, ибо дух его, привыкнувший к деятельности, не мог перенесть косности ссылки; он впал в чахотку и перешел в другую жизнь в самом кратком времени.

"Сионский вестник", издаваемый им с его христианским направлением, действовал сильно на публику; но и тут его необузданный ум часто заставлял его преходить пределы благоразумия, и он был запрещен около 1806 года. Князь Александр Николаевич Голицын сам рассказывал мне о сем происшествии так:

Еще князь (по собственному выражению) был вольнодумом. Когда же он и император с 1812 года предались более религиозным чувствам, разрешено было опять издавать "Сионский вестник", и он продолжался до тех пор, пока Лабзин успел до того раздражить духовенство, что ему снова запретили оный.

Говоря о Лабзине, скажем и о его наружности, которая так тесно связана с внутренней жизнию. Вид его был важен; держал голову более вверх; очки, большой нос и что-то презрительное в губах; самая походка его придавала ему что-то важное и гордое.

Пылкий характер Лабзина увлекал его всегда за все пределы. Он ни в чем не знал умеренности. Так, исключительна была его преданность к греческой церкви. Понимая высоко христианство, он никак не мог подняться до общего взгляда, до общей любви, обнимающей все церкви; я сам вполне понимал высоту ритуала греческого, дающего столь обильное поле мыслящему человеку, но странно было видеть ту исключительность, которую ей давал Лабзин.

Таков он был и в прочих отношениях. Преданный религиозно-философским изысканиям, он требовал, чтобы все жертвовали своими занятиями вопреки призванию, вопреки талантам, считая все низким. Таким образом, вместо того чтоб питать жар и любовь во мне к искусствам, он охлаждал меня к ним, отвлекал от них.

Эта односторонность, может, происходившая и оттого, что он сам не имел никакой симпатии к художествам, не свидетельствует в пользу взгляда Лабзина, не могшего подняться до синтетической высоты великого человека. Может, это было отдаленной причиной нашего разъединения, впоследствии случившегося.

Известный рисунок мой "Марфа Посадница" подарил я Лабзину. У него увидел его московский генерал-губернатор Растопчин, приехав в 1812 году в Петербург, будучи давний знакомый Лабзина. Растопчин, большой любитель изящных произведений, был поражен моим картоном. Лабзин спрашивал, не угодно ли графу иметь его. Тот желал бы весьма; но не знал, как сделать, слышав, что я подарил его Лабзину. Лабзин прислал за мной, объявил желание графа познакомиться со мной и иметь картину. Я отозвался на второе тем, что картина принадлежит ему и я располагать ею не могу. Лабзин после этого именем моим и подарил графу картину. Но граф не хотел быть в долгу, и, понимая сколь было бы неделикатно предложить мне прямо деньги, он, слышав, что я назначен путешествовать, прибавил но 500 рублей на год для путевых издержек, что составляло 2000 рублей. О чем и было записано в журнале Академии. Поелику я по причинам, изложенным выше, не воспользовался этим путешествием, то доселе и не получил этих денег. Впоследствии скажем несколько и о этом известном и замечательном человеке.

В то же время имел я счастие познакомиться с Державиным через Лабзина; для него я нарисовал две виньетки к лиро-эпическим сочинениям. Державин был весьма знаком с Лабзиным; он обыкновенно читал своим прекрасным (пропуску его сочинения в Обществе любителей русского слова, ибо Державин читал очень дурно,-- не все поэты имеют ту превосходную способность, с которою читает наш Крылов свои произведения. Даже обыкновенно посылал Державин к нему свои стихи для грамматической корректуры. Я после того часто посещал его. Дом Державина был совершенно в духе поэта, снаружи видны были одни колоннады, среди которых был дом, чрезвычайно изящно расположенные (близ Фонтанки, у Обухова моста). Прием его был всегда приветлив. Все известно об нем, следственно, говорить нечего. Скажу только, что он вечно ходил в теплом халате, даже за обедом при гостях, и с маленькой собачкой за пазухой. Его задумчивость и каждое слово свидетельствовали о беспрерывном одушевлении.

Лабзин был женат на вдове; но детей ни у него, ни у нее не было, потому он взял к себе в дом на воспитание сироту. Лабзину весьма хотелось выдать ее замуж, но старания его были безуспешны. Он обращал внимание более на богатых знакомых, которые не подавались на это. Ей тогда было лет 13 или 14. Будучи короток у него в доме, я не был совершенно равнодушен к ней, и меня занимала мысль жениться на ней, возвратись из путешествия. Но, руководимый осторожностью, я хотел ближе узнать ее характер. Посему предложил я давать ей уроки рисования. Предложение было принято с благодарностью, почему я имел случай в неделю два раза быть несколько часов с своею ученицею. Казалось, что Лабзин и жена его имели на мой счет виды.

В это время стал вхож к Лабзину Артемьев, молодой человек с дарованиями, которого отец привез в Петербург на службу (титулярный советник) и вверил Лабзину. Лабзин поместил его в ученый департамент адмиралтейц-коллегии, где сам он был членом. Артемьев был сын богатого человека и потому несколько избалован. Характер его был строптив, тяжел, горд и беспокоен; это затрудняло его приятелей, и я один оставался с ним довольно коротким. Лабзин любил его за дарования, но весьма затруднялся насчет его характера. Вскоре я стал замечать, что Лабзин и на Артемьева имел такие же виды, как на меня, вероятно, принимая в соображение его богатство; оно давало ему преимущество, понимая все недостатки его. Это не могло сокрыться и внутренно оскорбило меня; я видел, что его хотели -- по состоянию, меня -- по характеру, видел даже, что и меня не хотят совсем потерять, думая, ежели Артемьев, по своей ветрености, изменится в желании, то опять приняться за меня; я был как бы на подставку. Артемьев не был равнодушен к питомице Лабзина. Наблюдая довольно строго за ее характером, вскоре я начал замечать в ней не тот кроткий нрав, который я предполагал. Я заметил, что она заразилась некоторою избалованностью и гордостью. Наконец даже я стал замечать, что и она неравнодушна к Артемьеву, по крайней мере к его состоянию. Я видел посему, что она не может составить моего счастия, и я стал холоднее. Но равно не обнаружил я ни настоящих, ни прежних чувств никому. В это время приехали в Петербург, в конце 1809 года, мать и сестры Артемьева.

Одним вечером, когда я пришел давать свой обычный урок воспитаннице Лабзина, я встретил в горнице двух незнакомых девушек, это были сестры Артемьева. Я их не видал прежде ни разу. Взгляд, брошенный мною на одну из них, встретился с ее взглядом, и <он> так сильно, так невыразимо подействовал на меня, что я опустил свои глаза и мы не смели друг на друга взглянуть. Вскоре я с ними познакомился ближе и заметил, что та, которая так сильно подействовала на меня, как бы была менее любима в своей семье; это еще более сделало меня к ней неравнодушным. Казалось, что и в ней была симпатия ко мне. Желая иметь ее портрет, я предложил нарисовать портреты всех их, и таким образом я срисовал мать и обе сестры, я оставил у себя копию с их очерка. Меньшая сестра, при прощании со мною, когда я сказал, что "вот у нас в Петербурге останутся памятники ваши", отрезала локон своих волос, и, тайно подавая его мне, сказала: "Вот и вам особый памятник".

Зимой поехали они. Я и один товарищ мой поехали их провожать верст за семь. Она сидела в другой повозке, и горячие слезы, и поцелуй, и сильное внутреннее движение доказали всю любовь ее ко мне. Она не могла удержать себя, сколько ни старалась. Тут мы поняли друг друга вполне, хотя уже и прежде знали о наших чувствах и назывались братьями и сестрами, к чему подала повод сама мать, назвав меня сыном.

В начале 1806 года видел я особенно замечательный сон. Сны происходят или от пищи -- грубые, другие от того, чем нанята была душа, -- более высшие, как бы повторение действительного. Но, наконец, третьи сны, происходящие от духовного мира, независимо от нас, и сообщающие нам как бы откровением будущее,-- это язык доброго и злого гения древних, предупреждение, знак, указание {Рядом с этим абзацем приписано на полях: Сон Ломоносова.-- Ред.}. Я видел себя в каком-то огромном здании или храме и как бы в подземелье; оно как будто строилось, и я находился в числе участвовавших в строении. В средине его находился высокий обелиск, на уступах его стоял я на коленях и со слезами пел гимны (и так громко, что на другой день товарищи спрашивали, что я видел во сне). Потом представилось мне, что я женат и живу на какой-то горе, среди обильной и роскошной природы, среди фонтанов. Потом я видел часто посещающего меня какого-то монаха. Но каждое его появление наводило на меня ужас и отвращение, так что я его принимал за злого духа.-- Дальнейший рассказ моей жизни объяснит кое-что из сего сна. Я сначала сам не понял его: но после, когда так резко начал он сбываться, вспомнил его.

Летом 1810 года Артемьев собирался в отпуск в деревню к отцу. С ним вместе поехал академик Чернов, человек примерной жизни, для того чтоб приятно провести вакационное время. Чернов был так близок ко мне, что я ему одному вверил тайну моей любви, его просил о доставлении Елизавете Артемьевой секретного письма и просил привезть решительный ответ. В нем я был совершенно уверен, такова была строгость его и чистота нравов.

В самый день отъезда собрались у Лабзина в саду. Я пришел, по обыкновению, несколько позже. Лабзин уже спрашивал обо мне. Чернов сказал, что я занят письмом к Артемьевым. Когда я явился, Лабзин, упрекая, что я всегда опаздываю, спросил, кончил ли я письмо. Сказав ему, что кончил, я весьма был смущен, откуда он знает, что я писал. Но наконец Чернов объяснил мне, каким образом Лабзин узнал. Они уехали.

Между тем я обвинял себя в скрытности от Лабзина и решился открыть ему, считая себя обязанным быть с ним откровенным. Узнавши об этом, Лабзин чрезвычайно разгорячился. Старался доказывать, что мой поступок необдуман, что мое искание у людей гордых смешно, что я не имею ни богатства, ни чинов, в то время как они отказывали даже людям очень богатым и известным; что, сверх того, мне надлежит путешествовать и что я этой страстью приношу на жертву мой талант; что это сумасшедшая идея и прочее.-- Действительно, Лабзин вынул письмо от старика Артемьева, в котором он его спрашивал об одном генерале, сватающемся за его дочь и которому он отказал. Старик этот был избалованный екатерининский бригадир. Лабзин, не зная моего происхождения, думал, что я не дворянин, и находил в этом новое препятствие, не зная, что я происхожу от шведской старинной дворянской фамилии.

Я не мог не заметить, что более всего раздражило Лабзина, что сим виды его на воспитанницу были должны измениться. Я уверил Лабзина, что в этом деле я не дозволю себе ни одного шага, руководствуясь одною страстью, и что хотел только знать ее мнение, предоставляя времени остальное, ибо ежели есть судьба, то ничто не в силе переменить ее, а натягивать насильно я не считаю себя вправе. Не говоря уже о том, что я отклонил всякое подозрение, что тут участвуют какие-либо расчеты. Я обещался ему доказать строгость мою. Вряд поверил ли Лабзин этому. Таким образом я старался успокоить его; но Лабзин до того был раздражен, что несколько дней был нездоров; но мы с ним остались попрежнему друзьями.

По возвращении Чернова с Артемьевым, он объявил мне об ответе Елизаветы. Она сказала, что я сам вижу препятствия; но что все зависит от родителей. Переписка с семейством Артемьева продолжалась до 1812 года, но прекратилась вовремя войны. Их поместье на Смоленской дороге было занято неприятелем, и они бежали в Нижний. Вскоре по получении чина коллежского асессора Артемьев вышел в отставку и поехал к отцу в деревню. В это время он открылся Лабзину в любви к его воспитаннице и просил ее руки. За несколько дней до отъезда он сказал мне об этом. Лабзин был очень рад и тотчас на будущего зятя рекомендовал ей его. Притом Лабзин передал ему по секрету мои виды на его сестру. Артемьев начал с некоторою укоризною мне говорить, зачем я ему не открыл своей тайны, и неужели ждал с его стороны препятствий вследствие каких-либо расчетов. Я ему сказал, что с моей стороны было бы неблагоразумно говорить о деле, которого исполнение еще так далеко, и что обстоятельства заставили меня сказать Лабзину. Он предлагал мне свои услуги, на что я ему возразил, что единственная услуга, которую он может сделать, есть безусловное молчание, чтоб он даже сестре не говорил.

-- Но почему?

-- Такова строгость моих правил.

Несмотря на то, что он знал о моей любви к его сестре, он требовал с меня честного слова, чтоб я не воспользовался его отсутствием для исканий у его Софии. Разумеется, мне легко было его уверить в этом.

Каково же было удивление Лабзина, когда с первою почтой получил от Артемьева письмо, в котором он не токмо отказывается от руки Софии, но даже от знакомства и переписки с Лабзиным. Столь странен был характер этого человека. Вероятно, б этом участвовала не его воля, но требования родителей. Лабзин, несмотря на свою раздражительность, даже не обиделся и оставил это с холодным презрением.

Между тем мое положение сделалось затруднительно. Лабзян опять обратил виды на меня. Явными шутками поставляя меня в странное положение, то называя меня Абелардом, то заставляя даже краснеть. Так как шутки эти стали повторяться очень часто, то я начал искать случая удалиться от Лабзина. И я с жадностью схватил случай ехать в Кронштадт на некоторое время, о чем было уже сказано.

Между тем возгорелась война 1812 года, прервавшая надолго обыкновенный порядок жизни, сношения, виды. Это остановило нашу переписку; все было смутно, я не знал даже, где Артемьевы находились. В J813 году явился случай ехать в Москву. О цели этой поездки было сказано, но, разумеется, к этому присоединялась и надежда узнать, где Артемьевы, или увидеть их. Лабзин дал мне поручение к графу Растопчину, и поелику я не мог скоро его исполнить, он мимо меня, в письме к Руничу, осыпал меня упреками; с этого, кажется, началось у нас с ним разъединение, еще таившееся до того от времени, в которое он узнал о моей любви. Я ему написал преогромное письмо; меня огорчало, что Лабзин не понимает меня, его намеки на кривые пути, относившиеся к Артемьевым, оскорбили меня. Я высказал все, что лежало на душе, дабы не было недоразумения между нами, и тем самым хотел пристыдить его. Окончив письмо, мне показалось, что я оправдываюсь как виноватый, я изорвал письмо, написал другое, короткое, сильное, и заключил тем, что я второй день не ем и не пью, оскорбленный его письмом к Руничу.

Вследствие сего письма Лабзин написал мне письмо с холодною светской вежливостью, извиняясь передо мною. Таким же холодным письмом отвечал я ему, известив в то же время об окончании его поручения. Сим прекратилась наша переписка.

Я часто бывал у графа Растопчина; у него встречал весьма занимательных людей, и собственно он интересовал меня весьма и как гениальный человек и как человек, бравший такое важное участие в последних обстоятельствах. Истинный патриотизм и благородство души виднелись в каждом поступке сего вельможи, ничего низкого не могло затемнить его сильной души.

Знакомство мое с ним началось с картона "Марфы Посадницы" (как уже сказано). Картон этот был увезен неприятелем. Граф часто говорил о сожалении своем, что потерял его. Мне хотелось заменить эту потерю другой картиной, и я сделал эскиз картины "Император Александр, разрушая Рейнский союз, освобождает Европу". Я занимался этим, как вдруг граф присылает за мною и с радостью объявляет мне, что в какой-то деревне, по Смоленской дороге, найден большой сверток и что он уверен, что это "Марфа Посадница". В самом деле через несколько дней привезли мой картон; но он был попорчен, и я занялся ресторированием оного. Картон сей и доселе должен храниться в семействе графа.

Говоря о знакомстве с графом, нельзя не упомянуть о некоторых встречах, бывших у него в доме. Там познакомился с Лодером, Тончи и другими. Там я слышал от самого знаменитого анатома, как он в Германии крал голову одного мертвеца, у которого он еще при жизни заметил особенность какую-то в черепе,-- несмотря на большую опасность. И все это он рассказывал с своим обычным многословием, так подробно, что из нескольких слушателей остались только трое: я, граф и еще кто-то.

Тончи был очень любим графом, артист весьма образованный. Мы с ним вскоре познакомились через картину мою. Тончи имел прекрасный дар слова и часто пространно излагал свои философские мысли, в которых он всегда был своим манером последователем Фихте. Однажды, увлекаясь своими доказательствами, он, указывая на стол, сказал: "Что вы думаете, что это стол? Нет, это только идея стола". Это заставило многих улыбнуться, и я тихо шепнул графу, что есть прекрасное средство убедить Тончи в противном -- ударить его палкой и спросить: "Что это, идея палки или палка в самом деле?" Графу это очень понравилось, и он тотчас передал это Тончи, который, разумеется, как образованный человек, не думал сердиться за это, но смеялся с прочими.

Вспомнил еще один анекдот сего времени. Однажды обедали за городом в Петровском. После обеда в саду все играли в кольцо, никто не мог попасть. Граф лежал на траве, долго смотрел и наконец встал как бы с негодованием и, сказав: "Как но попасть?", взял кольцо, бросил и попал. Надобно было видеть в это время лицо графа, тут виден был весь характер его, даже краска выступила на щеках. Бросивши кольцо, он спокойно, с самодовольной улыбкой пошел на прежнее место свое.

Весьма жаль, что этот отличный вельможа вскоре впал в мрачную ипохондрию, которая происходила между прочим и от предполагаемой мести отца несчастного Верещагина. Он решился удалиться из родины и просил императора возвратить ему чин действительного камергера, пожалованный ему императором Павлом I. Еще страннее и непонятнее поступок его, что он, живя в Париже, отрекся (написав ничтожную брошюрку) от пожара Москвы -- он, Растопчин!

Между тем начались мои занятия проектом, о которых было сказано в своем месте. Но мысль о Артемьевых не оставляла меня; я ждал от них писем, а их не было; я ждал, что они, по своему обыкновению, приедут на зиму в Москву, но они не приехали. Прошло полтора года без всякого слуха, и я стал уже это принимать за указание, что на это нет назначения. Следуя беспрерывно своим правилам, я решился, по окончании работ, ехать в Петербург, не делая никаких усилий, ибо уже по опыту стал убеждаться, что чистые намерения мои всегда удавались сами собою.

Не имея никакого руководителя, предоставленный собственному труду, естественно, я искал слышать суждение о моих идеях людей высоких своей душою. Перелистывая Витрувия и книги <пропуск> я не нашел полного ответа в них, да и сверх того я мог ими увлекаться, мог сбиться или не понимать. Таким образом, я с жадностью искал случая говорить с людьми мыслящими. Многих вельмож узнал я через графа Растопчина, но от них я получал одну бесплодную похвалу, часто даже ни на чем не основанную. Августин сделал уже более, убедив меня, что в моих мыслях нет ничего противного религиозной мысли греко-российской церкви. Но я искал все еще большего авторитета и глубочайшей веры. К этому времени относится весьма важная встреча. Однажды М. Я. Мудров, через которого я познакомился и с Августином, сказал, что он едет в деревню к Николаю Ивановичу Новикову и не хочу ли я ехать с ним. Я с восторгом принял это предложение, от этого человека я ждал многое.

<6>

Новиков, полошивший основание новой эре цивилизации России, начавший истинный ход литературы, деятель неутомимый, муж гениальный, передавший свет Европы и разливший его глубоко в грудь России. Чего не должен был я ждать от взгляда великого человека на храм, воздвигаемый Россиею,-- который всю жизнь воздвигал в ней храм иной, колоссальный и великий!

Новиков, жертва сильного стремления к благу родины, жил отшельником в небольшой деревеньке, единственном достоянии его, в 60 верстах от Москвы, с одним из оставшихся друзей его и сотрудников, с Гамалеею.-- Меня пугала, правда, мысль, поселенная во мне Лабзиным к этим людям. Он их представлял стариками строгими и неумолимыми, особенно Гамалею. Хотя я и видел в этом отчасти гордость Лабзина, но все-таки боялся их грозной строгости, я -- молодой человек.

Мы поехали.

По Бронницкой дороге, верст за 50 от Москвы, стал виднеться шпиц церкви села Тихвинского. Небольшая деревенька и бедная. Вскоре открылись и ветхий господский дом, обнаруживавший недостаток, запущенный сад; и все окружающее показывало нужду и отшельничество. Мы взошли. Я нашел Новикова старым, бледным, болезненным; но взор его еще горел и показывал, что еще может воспламеняться и любить. Большой открытый лоб, и вид сурьезный, и длинные волосы сзади,-- но во время разговора его мина принимала вид чрезвычайно приятный. Он встретил меня с душевным расположением.

Вскоре взошел С. И. Гамалея, тот строгий человек, о котором Лабзин говорил, что он неприступен при первом взгляде. Я вспомнил суждение Александра Федоровича, и как же удивился, когда нашел в нем человека, исполненного любви и привета! Правда, он был молчалив, говорил мало, резко. Новиков, напротив, был одарен превосходным даром красноречия. Речь его была увлекательна, даже самые уста его придавали какую-то сладость словам.

Я сказал Новикову о цели моего приезда. Он желал видеть проект, говорил, что уже много о нем слышал, что очень рад, что я вздумал навестить старого страдальца и отшельника,-- и я, развернув его, начал мое объяснение, стараясь как можно строже изложить оное. Я мог заметить, что Гамалея меня слушал холоднее Новикова. Но Новиков слушал как любитель изящного.

Когда я просил суждения их,-- "всего лучше, милостивый государь, сказал Гамалея, что вы расположили храм свой и тройственном виде; ежели удастся выработать вам, то это будет хорошо".

Новиков хвалил мою идею, но говорил, что можно отбросить некоторые частности, чтоб чище оставалась главная идея.

-- Очень рад, что вы посвятили свой талант на предмет столь достойный. И предвижу успех ваш.

-- Это-то мне и было лестно слышать из уст ваших, потому более, что часто я слышал суждение Лабзина, который требовал отречения от всего наружного, как будто хорошо делает тот человек, который не развивает талант, данный самим богом, и зарывает его в землю. Я прежде занимался с успехом исторической живописью; хотя и это есть орудие для прославления бога, но мне казалось это недостаточным, и когда вышел манифест 25 декабря 1812 года, тут-то я увидел настоящее призвание и предался сему предмету. Хотя и тут я видел, что буду заниматься одним наружным. "Какой храм воздвигнете вы мне,-- не я ли все сотворил?" Но мне казалось справедливым, что ежели люди себе приписывают славу и блеск, себе воздвигают дворцы и памятники, еще более придать блеска дому божию, и ежели уже нужен наружный храм, то чтобы он был не холодный камень, а живой, проникнутый идеею, которая не ограничивается одной изящностью формы, но в которой внутренний смысл, глубоко врезанный в каждую форму.

-- Весьма несправедливо думают, будто наружные дарования, науки и художества препятствуют человеку внутренно возвышаться к богу. Когда бог одарил кого талантом, он обязан быть верным своему призванию, и вообще поэзия и искусства -- эти сестры отнюдь не мешают, но способствуют к внутреннему развитию. Слушая свое призвание, как бы покоряемся мы велению бога; исполняя оное наилучшим образом, освящая целью высокой, следуя чистому одушевлению, мы служим лучшим образом для прославления бога. Пусть пути разны, цель одна. Пусть всякий исполняет свое, и совокупность сих трудов и усилий не воздвигнет ли настоящий храм богу из целого мира? И для того-то познание самого себя есть важнейшее познание, оно нам покажет, с чистым ли побуждением избирает душа занятие или нет. И в этом случае мы нуждаемся опытом других; и друг, испытавший многое, может во многом предостеречь, отстранить горькие испытания, ибо не многое ли может сообщить отживающий юному, едва идущему по началу жизни?..

Таким образом, Новиков еще более одушевил к моему предмету.

Гамалея, как строгий стоик, умерший для всего наружного, не мог рассуждать так, как Новиков, полный идей живых и пламенных, заметил, что, конечно, это хорошо. "Но ежели ваш проект будет избран, не опасаетесь ли вы тогда увлечься так вашими наружными занятиями и, исполняя по совести, как верный сын отечества, сложные и трудные должности, что вы принесете им на жертву высшее, нежели чего они достойны?" Старики, казалось, полюбили меня. Я провел у них несколько дней и после раза два приезжал к ним. Каждый раз беседовали мы долго, мне было очень любопытно знать жизнь Новикова, многое рассказывал он. Мне уже отчасти было известно, что Новиков 7 лет провел в Шлиссельбургской крепости и освобожден при воцарении императора Павла, но не знал причин сему. Новиков, сколько мог, удовлетворил меня.

Когда он старался Русь познакомить с лучшими европейскими произведениями, тогда стеклись на его сильный, призывный голос множество друзей, именем общей пользы и любви просвещения, чтоб совокупно работать в пользу образования. Тогда завел он огромную типографию, вскоре превзошедшую все заводимые правительством, и книжные лавки, пропагандируя просвещение. Издавали журнал "Живописец" -- первый литературный журнал в России. На все это, равно на образование множества молодых людей и путешествия их по Европе, друзья его и он сам отдавали свое достояние, и результаты были блестящи. Государыня лично знала его по службе, по талантам; но он в молодых летах оставил службу для своих высоких занятий. Занятия его и его друзей, чтоб иметь силу и быть обеспечену всяких нападений, были делаемы под покровительством цесаревича Павла. Успех его типографии возбудил зависть и внимание, начали говорить об опасениях насчет столь огромной типографии в руках частного человека. Этот взгляд подкрепили какими-то подозрениями насчет избрания Павла Петровича протектором. Новиков, сколь ни был далек от всяких политических замыслов, вдруг был схвачен и после некоторых допросов посажен в крепость. Семь лет провел он там. При воцарении Павла его освободили; но семь лет тюрьмы и другие причины оставили его болезненным, и он удалился в свою расстроенную деревеньку Авдотьино, названное им Тихвинским по местечку близ Шлиссельбурга, где жил он в величайшем уединении.

В то время, когда я познакомился с ними, я застал их обоих все еще занятыми. Гамалея переводил с немецкого и латинского языка книги герметические и религиозные. Взгляд Новикова на сии предметы был чист, светел и обширен. Взгляд Гамалеи резок и положителен.

Новиков показывал мне свою небольшую библиотеку, где было много книг (до 50), переплетенных собственною рукою Новикова. При этом он заметил:

-- Вот сколько труда; но с искренней скорбью вижу, что некому завещать все это, некому передать мысли для продолжения начатого.

Впоследствии времени я раза два-три посещал их; в одно из посещений я просил его дозволить снять его портрет; Новиков позволил, но Гамалею я не мог уговорить.

Дальнейшие подробности опустим мы; кто знает Новикова, тот знает, что он был за человек, кто же не знает -- тот не может и искать здесь полного сведения о столь великом человеке. Прибавлю только, что у нас был неоднократно разговор о снах; и <я> пересказывал им о трех снах, виденных мною.

В первой молодости моей, ведя жизнь всегда строгую, я не мог не быть обуреваем страстями, и тем более, что они имели мало отверстий. Часто бывал я в доме у одного знакомого военного офицера. Он был женат, и жена, прекрасная собою, кокетка; я видел, что она ко мне неравнодушна, и сам был очень занят ею. Я всегда считал большою гнусностью обольщать чужую жену, как преступление, которое не может ничем выкупиться,-- ибо лишающий невинности девушку имеет средство восстановить свое преступление, но тут семейное расстройство и ужаснейшие несчастия идут об руку с преступлением. Потому я употреблял все средства, чтоб уничтожить эту страсть. Наконец, настала война 1807 года с Швециею, и муж ее отправился в армию; я попрежнему продолжал посещать ее иногда. И мало-помалу страсть возгоралась более, и наконец назначен был день для тайного свидания; но ночь перед тем я видел следующий сон. Идя по академическому коридору, выстланному кирпичами, в щели между ими вижу я червя, как бы раздавленного ногою. Я остановился и глядел на него с некоторым чувством сострадания и заметил, что в нем есть еще жизнь; я с большим вниманием смотрел на него, и червяк оживлялся, начал двигаться, подыматься, вырастать до того, что уж из червя начал образовываться дракон, как мы его представляем в мифологии, и в этом виде он кидается на меня. Я, испугавшись, закричал, с тем вместе выбежали несколько женщин; казалось, дракон был их, они взяли его -- и я проснулся.

Я понял, что этот сон был предостережением, и я отложил свое намерение и решительно отвергнул страсть свою. На другой день, бывши у Лабзина, где был возвратившийся из чужих краев М. Я. Мудров, я рассказал свой сон. Каково же было мое удивление, когда, выслушав это, Мудров достал из кармана маленькую книжку немецких стихов, где приискал мне место, в котором поэт представляет возрастающий порок, сначала приветливым, потом с чертами ужасными, точно так, буквально, как я видел во сне; это еще более подкрепило мое объяснение сна. И я навсегда было оставил знакомство с нею,-- но кончилась война, муж не возвращался, и вскоре пришло известие, что муж ее убит. Тогда почти погаснувшая страсть опять затлелась, тогда казался мне поступок не столь дурным, и я, забыв свои нравственные правила, отправился к ней; но и тут провидение спасло меня от преступления, я застал ее спящую и в таком непристойном виде, что с отвращением ушел, никем не замеченный, и с тех пор решительно отказался от своего намерения.

Второй сон был следующий. На некотором возвышении я видел крест, к нему притягивали на веревках лежачую мраморную, белого цвета фигуру. По мере того как стали ее ставить, статуя оживлялась и наконец, когда поставили, она, совсем живая, села, ноги были сложены и руки лежали на коленях, голова поникнувши, чрезвычайное смирение выражалось на лице, и это был -- сам Спаситель. Я находил некоторое сходство во лбу с Юпитером Олимпийским, прочие части лица были так изящны, что не могу им приискать сходства. Глаза обращены были вниз. Но вместо обыкновенного цвета волос, с коими изображают Спасителя, они были белые. На вопрос мой, что значат сии волосы, кто-то отвечал мне: "Тысячелетнее пребывание его на земле". Потом, как бы слушаясь какого-то веления, он встал и стал к кресту в таком виде: крест имел внизу продольную скважину, так что, став позади креста, он в нее поставил ноги, а руки опустил через крест, который оканчивался поперечником, в молитвенном положении. Голова, как и прежде, была наклонена вниз, с тем же величественным смирением. Смысл этого сна был ясен для меня. Первое -- высокой степени смирение, потом -- что шествие должно быть под крестом. Действующая сила должна покоиться на кресте. Тело должно быть за крестом. И самая голова преклонена к кресту. Каменная статуя, оживляющаяся постепенно,-- сколь ясно ни согласовалась с идеею моего храма, которая образовалась гораздо после сего сна, но не приходила мне в голову прежде Вятки. Сон этот весь ясен, кроме слов о тысячелетнем пребывании.

Наконец, этот сон, который я теперь намерен рассказать, нельзя даже совсем отнести ко сну. В один зимний вечер я стоял против печи и грелся и, предаваясь размышлению, перешел как бы в некоторое усыпление. Вдруг вижу посереди комнаты девочку, примерно лет 12. Я подбегаю к ней с некоторым изумлением и спрашиваю:

-- Кто ты такова?

-- Я дочь Правды,-- был ответ, и с тем вместе, уходя в угол, загроможденный разными вещами, исчезла.

Из сказанных слов Новикова я видел, что ему нравятся эти сны, он поздравлял меня с ними и говорил, что такие сны не случайно нам даются.

Чтоб прибавить еще что-либо о Гамалее, этом страшном человеке своей строгостью, достаточно рассказать следующее.

Первый муж жены Лабзина, Карамышев, был человек без "еры, сомневался в бессмертии души; он был человек ученый, но принадлежал еще к тем воспитанникам XVIII столетия, которые блистали материализмом. Ему советовали об этом предмете поговорить с Гамалеею. Карамышев, гордый своею ученостью, отвергал сначала, но наконец согласился познакомиться. И вот собственные его слова, слышанные мною от его супруги:

-- В Гамалее нашел я маленького старичишку, невидного, которого можно щелчком перешибить. Без дальних обиняков сказываю ему причину моего посещения, т. е. что я решительно сомневаюсь в бессмертии души, и, сказав ему несколько комплиментов, заметил, что от него надеюсь получить объяснение. Узнавши, что я горный чиновник, Гамалея заметил, что я должен знать некоторые науки, и спрашивал, посредством которой я желал бы убедиться в бессмертии души. Я с трудом мог удержаться от смеха и, чтоб одурачить его, для смеха избрал ботанику и с тем вместе, чтоб скрыть свой смех, вынимаю часы и гляжу на них. Старик начал говорить, презрение мое заменяется вниманием, наконец <пропуск> в уважение, и с тем вместе я ему сказал: "Довольно". Не прошло еще пяти минут, и он уже убедил меня вполне, несмотря на все предрассудки, с коими я пришел.

Новиков мне предсказывал успех и просил, чтоб я ему сообщил, как проект мой будет принят государем, что и исполнил

<7>

Проект мой был окончен, я стал думать об отъезде в Петербург. Здесь опять надлежит возвратиться к домашней жизни. Незадолго до поездки моей к Новикову проезжал через Москву один приятель мой по Лабзину, служивший в Академии, Скворцов, который ехал к своим родным в Нижегородской губернии. Приятно мне было встретиться с ним, поговорить о Петербурге, о моей неприятности с Лабзиным. Этот разговор завлек далеко, и я сказал, что, вероятно, Лабзин думает (что он и подтвердил), что я живу здесь для Артемьевых.

-- Но я скажу вам, что я не токмо не видался с ними, но даже и не писал к ним и не имел никаких сношений, следственно, твердо выдержал свое обещание.

Скворцов удивился, думая, что я переменил свое мнение относительно Артемьевой.

-- Нет,-- отвечал я,-- но ежели б это было предназначено, то не должно ли бы уже быть какому-либо указанию, они были бы в Москве.

-- И легко случиться может после этого, что вы уедете в Петербург не сделав ничего?

-- Легко может быть, и тогда я докажу Александру Федоровичу, как он ошибался во мне.

Это показалось ему слишком строго, и <он> жалел, что обстоятельства не согласуются с моим желанием.

По возвращении моем от Новикова срок отпуска Скворцова прошел, но он еще не приезжал. Я полагал, как ему нужно было быть 1 сентября в Петербурге, то, что он проехал, минуя Москву. И я был уверен, что он в Петербурге, как вдруг, уже в конце сентября, вижу его во сне, в очень горячем, сердечном разговоре со мною. Целый день занимался я этим сном, ибо я видел в этом духовное сношение душ. Я обедал у Мудрова и вечером, возвращаясь по бульвару, встретился со мною кто-то. Издали мне казалось, что это Скворцов, но когда он подошел, я сам должен был улыбнуться увлечению воображения. Подходя к почтамту, я вижу в моей горнице огонь. Это удивило меня, ибо слуге в это время было нечего делать; и тотчас явилась мысль, не тут ли Скворцов? И каково же было удивление, когда мой человек встретил меня словами, что муромский гость приехал. Я пересказал Скворцову свой сон и что я целый день думал об нем.

На другой день он должен был ехать и перед отъездом пошел в город для покупок. Часа через два он возвращается ко мне с Артемьевым; я остолбенел от изумления. Артемьев только что, день тому назад, приехал и в рядах встретился с Скворцовым. Прощаясь, Скворцов спросил меня:

-- Ну, может ли этот случай быть принят за указание, или и этого мало?

-- Напротив, указание весьма ясное.

Пожелав успеха, он уехал, радуясь, что послужил орудием к исполнению моего намерения.

Артемьев ночевал у меня, разговору о его сестре не было, ибо, не зная, в каком расположении они теперь, я не начинал разговора. Он уехал, обещавшись мне по приезде писать, и взял с меня слово, что я буду отвечать. С первой почтой написал он мне, что все домашние бранили его, что он не привез старого друга с собою; итак, чтоб поправить это, приглашал меня уделить несколько дней для посещения и с тем вместе просил взять с собою проект плана, которым очень интересуются его домашние. Вопрос этот был согласен с моим образом мыслей, и я принял это приглашение.

Чтоб не показался мой образ действования несколько холодным, я должен, сверх моего убеждения, еще напомнить о нашем взаимном положении -- родственники ее были люди гордые, богатые, а я молодой человек без имени и состояния. Хотя я уверен был в любви Елизаветы, но с тех пор трехлетняя разлука могла многое изменить; и насколько была она свободна от предрассудков семейства? Искания можно было истолковать в дурную сторону -- и я должен был молчать. Даже и тогда, когда увиделся с ее братом, человеком, коего переменчивый нрав мы уже знаем.

Вскоре поехал я туда, вполне уверенный, что эта поездка должна была окончить это дело. Я приехал вечером поздно. Чувства сильно волновались при вступлении в дом, где должна была решиться моя судьба, где жила та, которую я так давно любил и желал видеть. Селение Величево и дом -- все носило следы неприятельского разорения; они жили в беседке, к коей пристроено было несколько изб. Прием был самый дружеский. Я вскоре заметил, что я не ошибся в чувствах Елизаветы. На другой день все вместе отправились к старику, который жил в 10 верстах в селе Александрине, которого я нашел, согласно с предположением, человеком гордым, но весьма умным; и так обласкал меня с первого приема, что мы с ним сблизились тотчас, и я увидел, что именно от него-то всего менее можно ждать затруднения.

Недели две пробыл я там. Через несколько дней открылась у меня с Елизаветою переписка. Время шло весьма приятно, в которое время я сделал чертеж для построения каменной церкви. Исследовав образ мыслей матери, я наконец решился за день до отъезда. Дни за два до отъезда, поздно вечером продолжался у нас разговор с братом ее. Он наконец сказал:

-- Ведь ты когда-то любил сестру Елизавету?

-- Да.

-- Ну, а теперь?

-- И теперь тоже.

Тут с некоторой досадой и недоумением спросил он, почему я не действую.

-- Ты напрасно предупредил меня, я завтра хотел начать действовать.

И он убедил меня, что в этом опасности нет. На другой день я сделал предложение матери. Без дальних затруднений она сказала, что всегда меня любила, что очень рада; но что все зависит от мужа, за которого она отвечать не может.

-- Я только теперь прошу вашего согласия.

-- Мое вы имеете.

Позвали дочь. Она, зная, о чем речь, явилась смущенная и, разумеется, краснея и едва говоря, сказала, что ежели отец и мать желают, то она согласна. Мать сказала, что, по мнению ее, не следует говорить мужу; но что она берется уладить это. Я видел, что цель этого была в том, что она из гордости хотела играть действующее лицо. Таким образом мы расстались.

По прошествии двух или трех недель я получил от матери письмо, что теперь могу адресоваться к отцу, и с первою почтою написал ему письмо, на которое он мне вскоре отвечал, что известит меня, увидевшись с женою, которая уехала в Вязьму. Таким образом, этот ответ был удовлетворителен. После звал он меня другим письмом для личного объяснения к себе. Что и было немедленно исполнено. Он говорил о расстройстве состояния, о разорении; разумеется, я просил его прервать эту материю. Там были мы помолвлены; я думал, что месяцев через шесть могу возвратиться из Петербурга.

Тут я уже был открытым женихом, ездил к родным и прочее. Но вместо шести месяцев, как уже видели, прошло около года. Это было тяжкое время для меня. Неприятности Академии, бездна дела и, наконец, письма от невесты и родных ее, которые, не совсем понимали причины и сердились и на долгое молчание иногда. В письмах их замешивались колкости.

Тут случилось еще следующее.

Шурин написал мне, по своему характеру, очень колкое письмо, оно было адресовано не в квартиру ко мне, а в Кабинет его величества. Письмо это не дошло до меня, и уже после свадьбы спрашивали меня, почему на это письмо я не отвечал. На ответ, что я такого письма не получил, теща думала, что я это выдумал, не хотел признаться в получении его. Это заставило меня спросить, какого же содержания было это письмо. И узнал, что главный смысл его был в том, что как мои обстоятельства переменились, то что, может быть, я переменил свои чувства к прежней невесте и ищу теперь богаче и лучше невесту. Я мог понять, каким образом изложил это шурин, вместе с ним писали о том же и другие.

-- Странно,-- сказал я,-- как провидение оберегает нас; доселе я не имел понятия об этом письме, а если б получил его,-- то наверное не был бы здесь. Оно слишком оскорбило бы меня и слишком явно показало бы, как мало меня понимают; я от раздражения исполнил бы вашу мысль, и мы бы не были соединены. Но провидение сохранило нас.

Казалось, что теща все еще оставалась в недоумении, но после убедилась. Случайно заехав в Петербурге к П. А. Курбатову, он мне сказал, что у него давно завалялось письмо ко мне" адресованное в Кабинет его величества и которое при отъезде моем отдано было ему; он достал его из бюро и отдал мне; уходя, я забыл его на столе -- и письмо опять ускользнуло от меня; когда же, возвратясь к нему, я спросил о письме, оно не нашлось! Следственно, провидению решительно неугодно было, чтоб это письмо было в моих руках <пропуск> видели уже выше, когда я отправился из Москвы в деревню для бракосочетания, которое было в селе Царево-Займище (историческое место, где Кутузов принял начальство над войсками), и мы венчались в деревянной церкви, построенной; царем Алексеем Михайловичем,-- 20 июля 1816 года.

Моим браком заключается эпизод из частной жизни, который был так необходим для объяснения прочих поступков и действий. Впоследствии мы воротимся, гораздо позже, опять к домашнему крову, но теперь прибавлю одно. Первая картина, показавшая мой талант,-- был "Св. Петр". В Петров день выехал я из Петербурга. Наконец, картина "Св. Петра" помирила меня с Академиею. Вследствие этого я назначил имя первому сыну -- Петр, располагая имена детям так: Петр, Иоанн и Иаков, и то же выражающие имена для дочерей -- Вера, Любовь, Надежда, не зная, какое имя дать седьмому сыну. И что же -- от первой жены моей у меня родилось именно шесть человек детей, три сына и три дочери!..

<1836>

ПРИЛОЖЕНИЕ К ЗАПИСКАМ А. Л. ВИТБЕРГА

О ЦЕПНЫХ МОСТАХ. 1809 ГОД

В 1809 году, прогуливаясь однажды по Английской набережной, переходя мост, на Крюковом канале находящийся, я остановился и сначала осуждал перестроивавших этот мост. Мост этот был составлен из двух подъемных частей, и обе половины поднимались обыкновенным способом, цепями, прикрепленными к столбу. Подъемные части приходили в ветхость, и потому их надлежало сделать вновь, а как по Крюкову каналу суда никогда не ходили, то сделали помост цельный; таким образом, цепи остались без надобности, и из них сделали висячий фестон, весьма некрасивый.

Но, рассматривая этот фестон, мне пришло в голову, что, спустя от этих цепей вертикальные цепи, к ним можно повесить помост. Новая идея, нисколько не соответствующая цепному мосту, построенному в Америке Синерлинком . Впрочем, и таковое устройство их было мне совершенно неизвестно. Я немедленно стал чертить такие мосты, и мне казалось, что эта идея весьма полезно может быть употреблена для моста через Неву. А как Нева у Сената имеет ширины 115 сажен, то если б с обеих сторон на 7 саж. вдвинуться в реку, а по самой середине реки поставить род высокой арки, в виде ворот, такой высоты, чтоб суда могли проходить, притом шириною 10 саж.; через эту арку должна была перекинуться цепь, составляющая две дуги в 40 саж. от каждого берега до арки^ тем сила раздвоилась, и было средство проходить судам. В средней части арки находился подъемный мост, того же горизонта, но особый. С тем вместе арка предохранялась от повреждения льдом колесом весьма простого устройства, которого центр был выше льда и которое, напором его приводимое в движение, разбивало лед.

Важное затруднение представляло укрепление арки в середине Невы. Идея утопления судов, нагруженных камнями, как то на Эльбе и других реках, здесь казалась недостаточным -- на Неве, при ее глубине (7 сажен) и быстроте. Первая идея состояла в том, чтоб посреди реки, где быть воротам, сделать огромную насыпь, в виде островка, из твердого материала -- кирпича, цемента, глины. Эту насыпь довести до такой степени, чтоб она вышла на поверхность воды и несколько выше ее. И тогда начать в ней выкапывать место до дна и получить пустоту, где надлежит класть фундамент и выведение каменной массы. Разумеется, все меры должны быть взяты, чтобы вода не проникла туда.

Вторая идея состояла в том, чтоб по величине этой плоскости сделать срубы, вроде рам, из простых бревен, в виде плота, окружающего все пространство, в коем производить работу; эта рама должна быть связана рядом заостренных свай, вертикально опущенных в воду. Над этим плотом должен был обкладываться другой ряд брусьев, связанный с первыми железом, и потом проконопачен и засмолен. Таким же порядком надлежало произвесть третий ряд, четвертый и так далее, поскольку и нижние стали бы тонуть, и наконец нижний слой, с сваями, стал бы входить в дно реки.

Таким образом получится довольно крепкий оплот, и вода из него могла быть выкачана. Ежели бы вода не стала уменьшаться, то это свидетельствовало бы, что масса нижняя не совсем твердо прилегла и что есть отверстия; тогда надлежало бы класть глину и мешки с песком, и ежели бы цель была достигнута и вода выкачана, тогда внутри, подле самой стены, в сделанную насыпь вбить ряд или два шпунтовых свай. После чего удобно было всю насыпь вынуть и даже углубляться в рытии дна для фундамента. Разумеется, при самой работе надлежало судами, поставленными на якорях, и от них протянутыми плотами предохранять от силы стремления воды.

Идея сия тем более меня занимала, что в Петербурге нет постоянного моста, и модели, находящиеся в Кунсткамере, неудобоисполнимы,-- как свод соотечественника нашего Кулибина, состоящий из деревянной арки, механически связанной из дерева через всю арку, неудобной как по самому материалу, так и потому, что дуга ее должна была быть очень велика и проста, ибо надлежало под оной проходить судам. Другой, составленный французским инженером Пейроне, состоит из ряда каменных арок; тут встречаются следующие неудобства -- в устройстве фундамента столь огромного, который бы пересекал всю реку, почти невозможен; второе неудобство представлялось существенное для прохода льда, который, теснясь в узкие арки, должен был составить груды с сильным напором, мог бы вредить мосту или идти через него. Таким образом, мне казались эти проекты неудобоисполнимыми; вероятно, потому и не было приступлено к построению их с царствования императрицы Екатерины, когда были сделаны эти модели. А кому же не известно неудобство плашкоутного моста?

Обдумывая план цепного моста, встретились большие препятствия. Я не знал, какую тяжесть могла подымать цепь в середине, и даже, может ли она выдержать свою собственную тяжесть. Этого нельзя нам вычислить без опытов. Опасаясь открыть мою идею кому-либо, я не мог ни с кем посоветоваться и вверил мысль свою одному Лабзину, который на сей конец познакомил меня с статским советником Антоном Пошманом, занимавшимся физикою и механикою; но и он подтвердил, что, кроме опыта, никакое вычисление не может дать результатов, прямо могущих приложиться к практике. Опыты же по сему должны были сопряжены быть с значительными тратами. Таким образом, труд мой остановился.

В. 1814 году в Москве случилось весьма странное обстоятельство относительно этой идеи. При разговоре с английским банкиром Ровандом, говоря о неудобствах попыток моста через Неву, я высказал ему, что меня занимает теперь некоторая идея насчет этого моста, и должен был, удовлетворяя его любопытству, сказать, что мост цепной. Тогда обратился он к приезжему англичанину Лаудону, сказал: "Здесь объясняется ваша идея для петербургского моста". Я сказал, что это идея моя и <что я> никому <ее не> сообщал. И, к обоюдному удивлению, открылось, что у меня и у Лаудона родилась та же мысль, без малейшего сношения или заимствования.

Идея Лаудона столь была сходна с моей, что не токмо в общем, но даже в частностях было сходство. Например, у него была арка в середине. Чтоб убедить англичанина, что эта мысль давно у меня существует на бумаге, просил его немедленно зайти ко мне и удостовериться. Что далее я остановился только на исследовании силы цепи,-- то же недоумение и его останавливало. Я предложил ему, что ежели он разрешит эту задачу в Англии и дело примет там ход, чтоб он публиковал, что идея эта уже существовала в таком-то году в России, независимо от его. С своей стороны то же самое обязывался и я сделать, ежели б прежде моя идея пошла в ход.-- Занятия мои по проекту храма отвлекли меня совершенно от мостов, и я только упомянул о нем в отчете, поданном Академии в 1815.

Впоследствии, и уже в 1821 году, узнал я, к величайшему удивлению, что в Англии, при устье Менам, построен такой мост. Собирая сведения о сем, я уже узнал из одной брошюрки, что английский архитектор Тельфорт первый предложил правительству построение такого моста, но как правительство не хотело жертвовать капитал на неверный успех, то тотчас сыскалась компания, которая сделала все возможные опыты, которые доставили все нужные результаты, после чего правительство решилось на построение этого моста. Впрочем, о Лаудоне ни слова не упоминалось. Досадно, что не нашему отечеству принадлежит честь этих мостов. В 1823 году я рассказывал императору, который весьма шалел, что я тогда не публиковал своей мысли.

Англичане по своим результатам решаются вешать мосты на одной цепи; но этого я никогда не осмелился, предполагая две и даже три, которые могли бы предохранить его от обрыва. Исполнил ли Лаудон обещание свое? Не знаю. Теперь в живых остаются только два свидетеля: англичанин Рованд и сын А. Пошмана, ныне (1836) директор института законоведения С. Пошман.

Вот доказательство, что в нашем отечестве являются часто идеи гениальные; но, не имея ни поддержки от правительства, ни от общества, должны или гибнуть прежде рождения, или затеряться в тьме подъяческих форм и происков.

<1836>

ВАРИАНТЫ

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

В разделах "Варианты" и "Комментарии" приняты следующие условные сокращения:

1. Архивохранилища

ЛВ -- Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Москва.

МОГИА -- Московский областной государственный исторический архив. Москва.

ПД -- Архив Института русской литературы (Пушкинский дом) Академии Наук СССР. Ленинград.

ЦГАОР -- Центральный государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства. Москва.

ЦГИАМ -- Центральный государственный исторический архив. Москва.

ЦГЛА -- Центральный государственный литературный архив. Москва.

2. Печатные источники

Л (в сопровождении римской цифры, обозначающей номер тома) -- А. И. Герцен. Полное собрание сочинений и писем под редакцией М. К. Лемке. П., 1919--1925, тт. I--XXII.

Изд. Павл.-- Сочинения А. И. Герцена и переписка с Н. А. Захарьиной в семи томах. Издание Ф. Павленкова. СПб., 1905.

ЛН -- сборники "Литературное наследство".

ОЗ -- журнал "Отечественные записки".

<НЕДОЛГО ПРОДОЛЖАЛОСЬ ЕГО ОДИНОЧЕСТВО...>

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ПД)

Стр. 317

¹¹ Вместо: Огромный дом,-- было: Огромный дом мелочной архитектуры),

Стр. 318

^15-26 Вместо: В один прелестный ~ от ложного стыда -- было: Я недавно посетил с моим другом эту дачу; величественный парк, дом, начинавший разрушаться, прелестный июльский вечер -- все располагало нас к разговору душевному, черпаемому из внутренностей души нашей. Мы радовались, что могли сбросить с себя условную форму общежития, может, полезного во многом, но тяжкого, как все кандалы. Мы сели на лавку возле пруда, и мой друг [изливал] переливал мне душу свою следующею огненною речью.

К "СИМПАТИИ"

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ПД)

Стр. 325

^1-2 После: приближаешься к ней".-- было: Локон волос послала она ей, и она расцеловала ее локон.

⁶ После: генеральский чин,-- было: и филатурную {прядильную.-- Ред.} фабрику

<ЧТОБ ВЫРАЗУМЕТЬ ЭТУ ИСПОВЕДЬ СТРАДАЛЬЦА...>

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ЦГЛА)

Стр. 329.

^17-18 Вместо: гражданина женевского -- было: энергического женевца

^29-31 Вместо: плохо понимал. Я искал ~ но без тела.-- было: плохо понимал, и абстрактные существа, какие-то тени, едва имевшие образы человеческие, мне нравились в поэзии, так как абстрактные идеи составляли весь запас мышления. Потому-то Шиллер и есть по превосходству поэт юношей, что его фантазия выражала не полный человеческий элемент, как у Шекспира, а один юношеский со всеми увлечениями и мечтами его.

Стр. 330

¹ Вместо: против грубого сенсуализма -- было: против ужасного сенсуализма

⁵ Вместо: узкие истолкования -- было: узкие истолкования [происхождения идей от чувства, уничтожения [из материи, человека] без души, самый холодный, нелепый деизм их были мне противны] всего духовного, мысли, бога, par la raison naturelle {по естественным соображениям (франц.).-- Ред.}.

⁸ Вместо: воззрения -- было: животного воззрения Вместо: когда я вздумал заняться естественными науками -- было: когда я вдруг сосредоточил все свое внимание на естественные науки

¹¹ Вместо: ему я обязан -- было: может, ему я обязан большею

ЗАПИСКИ А. Л. ВИТБЕРГА

ВАРИАНТЫ РУКОПИСB (ПД)

Стр. 380

⁴ Вместо: европейской войны -- было: всемирной войны Наполеона

Стр. 382

² После: <в> 1812 году -- начато: Граф, увидевши у конференц-секретаря Лабзина мою картину "Марфу Посадницу", был

³⁵ Вместо: одаренный горячею душою -- было: а) приведенный в восторг б) одаренный плам<енною> душою

Стр. 391

³⁵ Вместо: Многие другие особы показывали внимание.-- было: Многие особы в Москве оказывали чрезвычайное внимание моему про<екту>

Стр. 399

^29-30 После: прислали и диплом.-- было: Диплом этот был маленьким утешением в больших неприятностях.

Стр. 403

³⁹ После: из 5000 рублей.-- было: На это возразил я, что весьма высоко ценю милость госуд<аря>, но что же я буду делать в Кабинете; гораздо лучше желал бы я поместиться где-нибудь по ведомству Путей сообщения.

-- Хорошо,-- сказал князь, помолчав,-- я вам дам письмо к генералу) Бетанкуру.

Стр. 404

³⁷ Вместо: странно и грозное приглашение -- было: странно и страшно грозное приглашение

Стр. 408

⁴⁰ Вместо: привлекает небеса -- было: привлекает самые облака

Стр. 409

²⁶ Вместо: проекционную линию -- было: дистанционную линию

Стр. 411

⁶ Вместо: терраса покрывалась досками.-- было: деревянная терраса приводилась к окончанию, прежде нежели самые столбы ее были надл<ежащим>

Стр. 415

³² Вместо: поразил -- было: убил

Стр. 426

³¹ Вместо: к новому извороту -- было: к новому средству

Стр. 431

³⁰ Вместо: Вскоре получил я серебряную медаль.-- было: В течение четырех лет я кончил курс Академии и был удостоен двумя серебряными и двумя золотыми медалями.

Стр. 436

⁸ Вместо: никакой симпатии -- было: никакого эстетического чувства

Стр. 441

¹² Вместо: участие в последних обстоятельствах.-- было: участие в отечественной войне.

КОММЕНТАРИИ

В первый том входят произведения Герцена, относящиеся к 1829--1841 годам. Произведения эти отражают идейно-политическое, философское и художественное развитие молодого Герцена. Это первые вехи на том пути, которым Герцен, дворянский революционер, шел к революционной демократии, Герцен-романтик -- к материализму в философии и реализму в художественном методе. По этим произведениям можно проследить, как юношеские романтические, идеалистические воззрения Герцена, по собственному его выражению, перерабатывались "в революцию, в социализм".

От последующих томов настоящего издания первый том отличается тем, что он состоит преимущественно из произведений, которые не были напечатаны самим Герценом ни в период их создания, ни позже. Это объясняется и тем, что мы имеем дело с опытами начинающего писателя, чаще всего незавершенными, и тем, что ссыльному Герцену особенно трудно было выступать в печати.

Фрагментарность в той или иной степени присуща большей части материалов тома. Тексты, представляющие собою мелкие заметки дневникового и альбомного характера, а также тексты, явно не имеющие начала или конца, помещаются вслед за основным разделом тома под рубрикой "Наброски. Отрывки. Отдельные записи". Сюда же отнесен отрывок "К "Симпатии"", так как он представляет собой вставку в текст не дошедшего до нас произведения.

В раздел "Другие редакции" отнесен текст "Scenario двух драматических опытов". Это изложение "Лициния" и "Вильяма Пена" не могло быть включено в основной текст первого тома, так как оно относится к 1860-м годам. С другой стороны, эту краткую прозаическую редакцию ранних драматических опытов Герцена невозможно оторвать от герценовской проблематики 1830-х годов, которая нашла в них ретроспективное отражение.

В разделе "Приложения" помещены те герценовские тексты, которые нельзя считать всецело ему принадлежащими. Раздел начинается студенческими переводами и рефератами, затем идут произведения Герцена, связанные с его служебной деятельностью в Вятке и во Владимире. Это "Речь", произнесенная Герценом по случаю открытия Вятской публичной библиотеки и обработанная для печати, по свидетельству Герцена, вятским губернатором Корниловым. Это заметки Герцена в "Прибавлениях" к "Вятским губернским ведомостям" и "Владимирским губернским ведомостям", которые не являются, в сущности, сочинениями Герцена, а представляют собой либо обработку официальных материалов губернских статистических комитетов, либо информационные сообщения "От редакции". Наконец, в качестве одного из приложений печатаются "Записки" архитектора Витберга, создававшиеся при участии Герцена.

Раздел "Варианты" состоит в основном из разночтений рукописного текста (приводятся важнейшие зачеркнутые или переделанные места и" рукописных редакций). Лишь для "Записок одного молодого человека" имеются и приводятся также варианты первопечатного текста.

В первый том настоящего издания введены следующие статьи, заметки и отрывки, отсутствовавшие в "Полном собрании сочинений и писем" Герцена под редакцией Лемке: 1) полемическая статья < "Развитие человечества, как и одного человека..."); 2) автобиографический отрывок <"Недолго продолжалось его одиночество...">; 3) "Несколько слов о лекции г-на Морошкина..." (печатается впервые); 4) путевой очерк "Письмо из провинции"; 5) заметка из "записной тетради 1836 г." <"Гретхен, в которую был влюблен Гёте...">; 6) заметка из "записной тетради 1836 г." <"Итак. Протестантизм и Густав-Адольф...">; 7) запись в альбом В. А. Витберг <"Усталый путник...">; 8) отрывок <"чтоб выразуметь эту исповедь страдальца..."); 9) статья "Русские крестьяне Вятской губернии"; 10) заметка <"В прошлых листках "Прибавлений"...").

С другой стороны, в издание не вошли три текста 1830-х годов, которые приписывались Герцену: 1) диалог "Толпа" ("Разговор на площади"), 2) набросок полемической заметки "Когда мы встречаем в какой-либо статье..." и 3) статья "Владимирская публичная библиотека" (речь при открытии библиотеки). Установлено, что рукописи, по которым были опубликованы первые дна текста -- в No 6 "Звеньев" (1936) и No 3 "Литературного архива" (1951),-- в действительности являются автографами Огарева, а не Герцена. Что касается третьего текста, то он был опубликован в "Прибавлениях" к "Владимирским губернским ведомостям" за 1838 г., No 8 за подписью Герцена. Однако в 1862 г. Герцен писал по поводу статьи "Владимирская публичная библиотека": "Сколько я ни ломал себе голову, этой статьи совсем не помню, а знаю н торное, что при открытии библиотеки во Владимире я не был. Очень вероятно, что я подписал статью, писанную моим товарищем по редакции, кандидатом Небабой <...>" ("Личное объяснение" -- "Колокол", л. 135).

Произведения, вошедшие в первый том, печатаются по источникам различного характера: по автографам, по прижизненным изданиям, выходившим под контролем автора, по прижизненным изданиям, выходившим без его ведома или контроля, наконец, по текстам позднейших публикаций, первоисточники которых утрачены или считаются до сих пор неразысканными.

<НЕ ДОЛГО ПРОДОЛЖАЛОСЬ ЕГО ОДИНОЧЕСТВО...>

Печатается по черновому автографу (ПД). Без подписи. Впервые опубликовано К. Н. Григорьяном в сб. "Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения". М.-- Л., 1951, No 3, стр. 35--37. По мнению К. Н. Григорьяна, набросок "относится к 1833 г., к началу дружбы с Огаревым" (стр. 37). Однако определенность этой датировки осталась неаргументированной, тем более что дружба с Огаревым началась не в 1833 г., а на семь лет раньше. Набросок поддается пока лишь приблизительной датировке началом 30-х годов. Рукопись была захвачена полицией при аресте Герцена, и на ней имеется пометка карандашом: "Конв<ерт>, д<ело> No 239, ч. 1, 1834".

-----

"Недолго продолжалось его одиночество..." -- один из опытов Герцена в излюбленном им в 30-х годах автобиографическом роде. "...Двое молодых людей" (стр. 318), разумеется, Герцен и Огарев. "...Один из них, с прелестным поэтическим лицом, с огненными глазами..." -- это характеристика Огарева, в уста которого вложен монолог отрывка. В первоначальном (зачеркнутом) варианте читаем: "мой друг [изливал] переливал мне душу свою следующею огненною речью". В этой "речи" сгущены романтические мотивы -- высокие идеалы, которым противопоставлено "смердящееся озеро, называющееся толпою", одиночество среди "ледяных людей", идеальная дева и проч. Однако характерно, что среди этих романтических штампов возникает формула осуждения романтической мечтательности и бездейственности: "Знаю, что мечты вредны, что они ослабляют энергию ума, что убивают деятельность, но как было противустоять им!"

-----

Стр. 318. ...бала в Таврическом дворце.-- 9 мая 1791 г. Потемкин устроил в честь Екатерины II праздник в Таврическом дворце, известный неимоверной роскошью.

...в театр Медокса.-- Антрепренер Медокс открыл в конце XVIII в. в Москве театр, просуществовавший до 1806 г.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЛЕКЦИИ Г-НА МОРОШКИНА, ПОМЕЩЕННОЙ В V No "УЧЕНЫХ ЗАПИСОК"

Печатается по беловому автографу (ПД). В левом верхнем углу подлинника имеется помета чернилами "No 39". Публикуется впервые. Лекция Ф. Л. Морошкина "Права знатнейших древних и новых народов" появилась в "Ученых записках императорского Московского университета" в ноябре 1833 г. (No V, стр. 177--218). Поэтому отрывок можно датировать концом 1833 или первой половиной 1834 г. (до ареста).

----

Ф. Л. Морошкин в 1833 г. защитил магистерскую диссертацию "О постепенном развитии законодательств" и занял в Московском университете должность адъюнкта (впоследствии профессора) по кафедре "права знатнейших древних и новых народов". Заинтересовавшая Герцена статья представляла собой вводную лекцию к курсу Морошкина, содержавшую изложение общих принципов изучения истории права. Молодого Герцена, с его интересом к философии истории, в лекции Морошкина привлекала, очевидно, попытка философской трактовки юридических вопросов. Впоследствии Морошкин, сблизившийся со славянофилами, определился как представитель правого гегельянства в науке о праве. Герцен иронически отзывается о Морошкине в записи "Дневника" от 26 октября 1842 г., в XXX главе "Былого и дум" называет его "полуповрежденным", в памфлете 1863 г., направленном против Погодина ("Старика Вёдрина крепкое до польских братии словцо"), пародирует реакционные высказывания Морошкина. В то же время о работе Морошкина 1839 г. "Речь об Уложении царя Алексея Михайловича и о последующем его развитии" Герцен писал в "Дневнике": "Из всего, что я читал, писанного славянофилами, это, без сомнения,-- и лучшее и талантливейшее сочинение" (запись от 10 марта 1844 г.).

В комментируемом наброске нашли отражение ошибочные суждения о соотношении русской культуры с культурой западноевропейской, от которых Герцен в дальнейшем отказался. Вместе с тем здесь же выражено убеждение Герцена, сохранившееся у него на всю жизнь, что Россия имеет возможность использовать опыт более передовых в то время стран и на этой основе быстрее идти вперед.

ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О РУССКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ

Печатается по автографу в "записной тетради 1836 г." (ЛБ). Без подписи. Впервые опубликовано Е. С. Некрасовой в "Русской старине", 1889, т. 1, стр. 177--180. Датируется по местоположению в тетради октябрем -- ноябрем 1836 г.

-----

В своей основе комментируемый текст представляет собою, повидимому, соединение "замечаний" Герцена е рефератом неизвестного нам сочинения доистории русского законодательства, написанного на французском языке, о чем можно судить по отдельным французским выражениям, приводимым в скобках. Некоторые положения и формулировки документа проникнуты официально-монархической идеологией, враждебной Герцену, стоявшему и в 30-х годах на революционных позициях. Резюме суждений неизвестного автора Герцен сопровождает собственными "замечаниями" и завершает реферат самостоятельными выводами.

Важнейшие идеи, выраженные в "замечаниях" Герцена, находились в зависимости от характера политических и исторических взглядов молодого революционера, который в середине 30-х годов переживал процесс формирования своего мировоззрения и был еще далек от революционно-демократических выводов, к которым пришел впоследствии. Отсюда проистекает общая незрелость, а иногда даже прямая ошибочность и тех суждений, автором которых является, вероятно, сам Герцен.

"Замечания" характеризуют русское законодательство так называемого "европейского периода", который открылся, по Герцену, реформами Петра I. Известно, что молодому Герцену была свойственна идеализация преобразовательной деятельности Петра I, что нашло наиболее яркое выражение в его статье "Двадцать осьмое января", относящейся к 1833 году (см. в настоящем томе стр. 29--35 и комментарий на стр. 482--483). Идеализацией реформ Петра I объясняется исходное положение "замечаний": "Нигде правительство не становилось настолько перед народом, как в России". При всей ошибочности оценки Герценом русского законодательства, он отчетливо понимал его дворянский характер, обусловленный господствующим положением дворянского сословия в стране. Вот почему Герцен в выводах следующим образом формулирует главные причины, мешающие правильному и полному развитию законодательства в России: "Перевес, данный дворянству", и "Помещичье право, исключающее из общего круга людей крепостных".

В выводах из "замечаний" получили также отражение просветительские убеждения Герцена, определявшиеся его идеалистическим пониманием истории. Распространение просвещения Герцен считал важнейшим условием правильного развития законодательства.

-----

Стр. 320. Свод императора Николая.-- "Свод законов Российской империи", был обнародован в 1833 г.

Возражения Савиньи против германской кодификации...-- Савиньи выступил против проекта создания общегерманского кодекса в брошюре "О призвании нашего времени к законодательству и к правоведению" (1815). Он утверждал здесь с позиций реакционной "исторической школы", которую возглавлял, что образование права представляет собою процесс выявления "духа народа" и что преобразование права путем законодательным невозможно.

К "СИМПАТИИ"

Печатается по черновому автографу (ПД). Без подписи. Впервые опубликовано в ЛXXII, стр. 149--150. Сверху рукой Герцена написано: "К Симпатии"; в конце рукописи его рукой карандашом помечено: "Отсюда -- туда" и карандашом зачеркнуто: "Владимир-на-Клязьме 13 генваря". На листе с автографом "Симпатии" помещается единственный дошедший до нас рукописный вариант "Записок одного молодого человека" (см. выше, стр. 471).

-----

Отрывок представлял собой вставку в текст "Симпатии" -- утраченного произведения Герцена, которое, как явствует из письма к невесте от 14 января 1838 г., должно было войти во вторую часть задуманного Гордоном автобиографического цикла (см. ниже справку "Утраченные произведения Герцена 1830-х годов"). Над "Симпатией" Герцен начал работать в Пятке, в июле 1837 г. (см. письмо к Н. А. Захарьиной от 25 июля 1837 г.); о том, что это произведение готово, он сообщает в письме к невесте от 13 января 1838 г. Тем же числом датирован комментируемый отрывок. Таким образом, он представляет собой, вероятно, концовку "Симпатии".

В произведениях и письмах Герцена, относящихся к 30-м годам, часто встречается слово симпатия; в герценовском кругу это слово приобретало философский оттенок, оно употреблялось в смысле: духовное родство, взаимное притяжение.

"Симпатию" Герцен в своих письмах называет также "статьей о Полине". Ее героиня -- вятская приятельница Герцена Полина (Паулина) Тромпетор, родственница вятского аптекаря, приехавшая из Прибалтийского края. Полину Герцен тепло вспоминает в гл. XXI "Былого и дум". "Симпатия" была посвящена другу Полины -- Вере Александровне Витберг, дочери А. Л. Витберга (см. письмо к Н. А. Захарьиной от 15 января 1838 г.).

-----

Стр. 324. Текла -- героиня трагедий Шиллера "Пиколомини" и "Смерть Валленштейна". В 7-м явлении д. Ill "Пиколомини" Текла ноет песню.

"Das Mädchen aus der Fremde" -- стихотворение Шиллера; имеется в виду романс на эти слова.

...ее... -- Н. А. Захарьину.

Вспомните Беттину Врентано, о которой я не могу думать бее восторга.-- В 1830-х годах в России были популярны романтические письма Беттины фон Арним (Врентано) к Гёте ( "Goethe's Briefwechsel mit einem Kiude"). Впоследствии Герцен относился к Беттине Арним резко отрицательно.

"...страну метелей и снегов".-- Поэма Рылеева "Войнаровский" начинается строкой: "В стране метелей и снегов..."

Стр. 325. ...она, как посланник божий, явилась в смрадную пещеру Даниила...-- См. примеч. к стр. 92.

<ИЗ СТАТЬИ ОБ АРХИТЕКТУРЕ>

<1.> <У египтян более гордости...>

<2.> <...есть высшая историческая необходимость...>

<3.) <говорить о домах под лаком в Голландии...>

Первый набросок печатается по автографу на лл. 108 и 108 об. так называемой "записной тетради 1836 г." (ЛБ). Без подписи. Датируется, по положению в тетради, концом октября -- началом ноября 1836 г. Впервые опубликовано Е. С. Некрасовой в "Русск. старине", 1889, No 1, стр. 176-- 177, как часть записей "Отдельные мысли" (см. комментарий к этому тексту). Второй отрывок печатается по автографу, сохранившемуся на листе писчей бумаги большого формата (ПД). Без подписи. Датируется предположительно 1838 г. Впервые опубликовано М. К. Лемке -- ЛХХП, стр. 150--152. Третий отрывок печатается по автографу, уцелевшему на л. 86 "записной тетради 1836 г." (ЛБ): перед л. 86 из тетради вырезано приблизительно листов 20. Впервые опубликовано в ЛИ, стр. 78. Без подписи. В конце дата: "Владимир, 12 фев<раля> 1838". Отрывки представляют собою фрагменты разных рукописей, так как листы с автографом второго отрывка отличаются от других по формату, автографы же первого и третьего отрывка хотя и находятся оба в "записной тетради 1836 г.", но расположены в ной изолированно друг от друга и относятся к разному времени: 1836 и 1838 гг.

В письмах к И. А. Захарьиной от 12 декабря 1836 г. и 10 января 1837 г. Герцен сообщал о том, что "занимается архитектурой". В письмо от 20 февраля 1838 г. он вспоминал, что "выучился в Вятке архитектуре в два месяца". 31 января 1838 г. Герцен писал из Владимира Н. А. Захарьиной: "Я теперь оканчиваю свою архитектурную мечту "Кристаллизация человечества", эта статья, сверх нового взгляда на зодчество, важна потому, что я основными мыслями ее потряс... кого же? -- Витберга, и что он, зодчий-гений, должен был уступить мне, юноше, не артисту,-- я глубже проник в историческую структуру его искусства. Статья эта ему и посвящена".

Комментируемые тексты, повидимому, и представляют собой отрывки статьи об архитектуре, задуманной еще в 1836 г. в Вятке под влиянием бесед с Витбергом и законченной в 1838 г. во Владимире. Рассуждения об истории архитектуры в первом отрывке местами близки к соответствующим рассуждениям в "Записках" А. Л. Витберга, в создании которых Герцен принимал активное участие (см. ниже комментарии к "Запискам" стр. 531 и след). Во втором отрывке Герцен высказывает ту же мысль о связи готического стиля с мавританским, что и в первом. Относительно третьего отрывка, сопровожденного датой "Владимир, 12 фев<раля> 1838 г.", можно утверждать с полной уверенностью, что это -- уцелевшее окончание первой статьи об архитектуре, получившей в период завершения работы над ней заглавие "Кристаллизация человечества". 13 февраля 1838 г. Герцен писал Н. А. Захарьиной: "...кончил статью об архитектуре,-- и добра есть. Бесспорно, лучшее, что выходило из моего пера; глубокая мысль переплетена в огонь, проникнута огнем и огнем <...> я дописывал статью 12 февраля". "Сожгу все, кроме статьи архитектурной...",-- писал Герцен Кетчеру 1 марта 1838 г. Об обещанной в конце третьего отрывка "следующей статье" ничего неизвестно.

Самая сильная сторона сохранившихся фрагментов статьи об архитектуре заключается в том, что Герцен высказывает в них убеждение в исторической обусловленности явлений искусства.

-----

Стр. 326. Целты -- кельты.

Открытие развалин Мерое в Эфиопии французом Cailliaud...-- Французский путешественник Фредерик Кайо открыл на правом берегу Нила развалины Мерое, древней столицы Эфиопии, разрушенной в III веке н. э. В 1826--1827 гг. Кайо опубликовал четырехтомное описание своих путешествий 1819--1822 гг., в том числе путешествия в Мерое.

...форма периптеральная храмов.-- Периптеральное здание -- здание, окруженное колоннами.

Стр. 327. ...построено несколько маленьких зданий и написана бездна диссертаций, доказывающих превосходство готизма.-- Герцен имеет в виду увлечение так называемой "ложной готикой", характерное для архитектуры эпохи романтизма.

Одному соотечественнику нашему...-- Этим соотечественником был П. Я. Чаадаев. См. его четвертое "Философическое письмо", перевод ранней редакции которого был опубликован в "Телескопе", 1832, No 11, стр. 347--354.

<ЧТОБ ВЫРАЗУМЕТЬ ЭТУ ИСПОВЕДЬ СТРАДАЛЬЦА...>

Печатается по черновому автографу (ЦГЛА). Впервые опубликовано А. Сергеевым в ЛН, т. 61, стр. 11--12.

-----

Публикуя рукопись, А. Сергеев высказал предположение, что первоначальная редакция этого автобиографического наброска относится к 1828 г., создание же текста публикуемого документа -- к более позднему времени, "повидимому, к 1833--1834 гг." Первая дата определяется письмом Герцена к Т. П. Пасеек, приведенным в ее "Воспоминаниях" под 1828 г.: "Вскоре по возвращении из Васильевского Саша писал мне: Я читал "Confessions de J.-J. Rousseau" -- эту исповедь страдальца, энергической души, выработавшейся через мастерские часовщиков, передние, пороки, до высшего нравственного состояния, до всепоглощающей любви к человечеству..." ("Из дальних лет", т. I, стр. 245). Эти строки почти полностью совпадают с началом комментируемого отрывка. Вполне возможно, что Герцен впоследствии использовал текст своего письма, которое могло у него сохраниться в черновике или копии. Однако трудно согласиться с предложенной датировкой комментируемого текста первой половиной 30-х годов.

Сам же А. Сергеев отметил, что публикуемый текст написан в тоне несколько ироническом по отношению к "шиллеровскому периоду", который рассматривается уже как пройденный этап. А подведение итогов юношескому периоду своего развития характерно для Герцена конца 30-х годов, и прежде всего для "Записок одного молодого человека". В "Записках..." Герцен рассказывает о том, что, возмужав, он "на Шиллера взглянул <...> тем взглядом, которым юноша, приехавший в отпуск, смотрит на добрые черты старца-воспитателя <...>, немножко вниз, немножко с благосклонностью". "Ты--по превосходству поэт юношества",-- обращается к Шиллеру герой "Записок..." Один из вариантов к комментируемому отрывку гласит: "...Шиллер и есть по превосходству поэт юношей <...> его фантазия выражала не полный человеческий элемент, как у Шекспира, а один юношеский со всеми увлечениями и мечтами его" (см. "Варианты", стр. 473).

Исходя из этих соображений, можно высказать предположение, что комментируемый отрывок относится к "Запискам одного молодого человека" или к одной из подготовительных редакций этого произведения. В таком случае он должен быть датирован концом 30-х годов. Предположение это подкрепляется тем обстоятельством, что в отрывке Т. П. Пасеек названа Темирой, именем, под которым она фигурирует именно в "Записках одного молодого человека".

В разделе "Записок", озаглавленном "Юность", несколько страниц посвящено рассказу о литературных увлечениях героя. После упоминания "Ифигении" Гёте рассказ прерывается многоточием, за которым следует фраза: "Тут не достает нескольких страниц... А досадно, должно быть они занимательны". К абзацу, начинающемуся этой фразой, Герцен сделал в 1862 г. (в т. III лондонского издания "Былого и дум") примечание: "Белинский показывал рукопись мою ценсору до посылки в ценсуру. Он отметил несколько мест, как совершенно невозможные. Вот что подало мысль их выпустить предварительно и отметить в тексте". Вполне вероятно, что комментируемый отрывок, в котором также идет речь о литературных интересах героя, и представляет собой одну из таких купюр. Понятно, что сочувственные упоминания Робеспьера, Сен-Жюста, "Discours sur l'inêgalitê de l'homme" (у Руссо -- "parmis les hommes") и т. д. с точки зрения цензора были бы "совершенно невозможны".

Герцен отчетливо понимал революционизирующее действие произведений Руссо, особенно таких, как "Общественный договор" и "Рассуждение о происхождении и причинах неравенства среди людей"; он неоднократно говорил о том, что Руссо демократичнее Вольтера (см., например, запись в "Дневнике" от 13 апреля 1842 г.).

В комментируемом отрывке Герцен выражает свое отрицательное отношение к механистическому материализму энциклопедистов (см. выше на стр. 479 комментарии к сочинению "О месте человека в природе").

<ГРЕТХЕН, В КОТОРУЮ БЫЛ ВЛЮБЛЕН ГЁТЕ...>

Печатается по автографу в "записной тетради 1836 г." (ЛБ), чем и определяется предположительная датировка. Впервые опубликовано Е. С. Некрасовой в предисловии к "Легенде о святой Феодоре" -- "Русская мысль", 1881, No 12, стр. 48.

-----

Стр. 330. Гретхен, в которую был влюблен Гёте...-- В первой части автобиографии Гёте "Поэзия и правда" рассказана история его юношеского увлечения кельнершей Гретхен (фамилия ее неизвестна).

Клара в "Эгмонте" -- Клерхен -- героиня трагедии Гёте "Эгмонт".

<НОЯБРЯ 6, 1836>

Печатается по автографу в "записной тетради 1836 г." (ЛБ). Впервые опубликовано Е. С. Некрасовой в "Русской старине", 1889, No 1, стр. 176, как часть записей "Отдельные мысли" (см. выше комментарий к этому тексту).

-----

Стр. 330. Весь вечер, занимаясь развитием мысли религиозной в жизни человечества...-- Герцен сочинял не дошедшую до нас статью "о религии и философии". Статья эта неоднократно упоминается в письмах Герцена 1836 и 1837 гг. под названием "Мысль и откровение".

Мышление без действия -- мечта! -- Здесь уже намечено одно из основных философских положений зрелого Герцена -- требование сочетания теории с практикой.

<ИТАК. ПРОТЕСТАНТИЗМОМ ГУСТАВ-АДОЛЬФ...>

Печатается по автографу в "записной тетради 1836 г." (ЛБ). Текст помещается на л. 121 вслед за выписками на лл. 119--121 из Лютера (письмо к Эразму Роттердамскому 1524 г.), Лас-Каза ("Memorial de Sainte Helene". Novemb. 1815) и Гёте ("Dichtung und Wahrheit", две выписки).

Печатается по тексту "Воспоминаний" Т. П. Пассек ("Из дальних лет", т. 1, СПб., 1878, стр. 354--355), где опубликовано впервые. Рукопись неизвестна. Запись, по датировке Пассек, относится к 1831 г.

-----

Стр. 331. A priori Jean Paul Richter.-- Этой подписью Гсфцен хотел, повидимому, сказать, что подобные строки вполне могли бы принадлежать Жан-Полю Рихтеру.

<В АЛЬБОМ В. А. ВИТБЕРГ>

Печатается по копии Ф. А. Витберга с автографа Герцена в альбоме В. А. Витберг (ЦГЛА). Альбом утрачен. На копии пометка: "Запись А. И. Герцена в альбоме сестры Веры". Впервые опубликовано Л. Я. Гинзбург в ЛН, т. 61 (М., 1953), стр. 21--22.

-----

Аллегория Герцена прозрачна. Разбитый дуб -- разумеется, Витберг, некогда строитель грандиозного храма-памятника, потом оклеветанный, разоренный конфискацией, сосланный в Вятку. В своих вятских и владимирских письмах, а позднее в "Былом и думах" Герцен подчеркивал значение той моральной поддержки, которую оказал ему Витберг в период ссылки. В январе 1838 г. Герцен писал Витбергу: "...где бы ни был пилигрим, он благословит дуб, под сенью которого отдыхал (в альбоме у Веры Александровны) <...>". Заключительная фраза записи: "И путник благословил их, продолжая свою дорогу" -- также имеет скрытый смысл. Запись датирована 12 ноября 1837 г. С часу на час Герцен ожидал исхода вновь возбужденного ходатайства о разрешении на отъезд из Вятки. 16 ноября последовала резолюция Николая о переводе Герцена во Владимир. До Герцена это известие дошло 28 ноября.

Наконец, ветвь дуба, говорящая о жизни,-- это, очевидно, сама обладательница альбома. В этом образе выражена мысль о духовной близости Веры Александровны Витберг к ее отцу, о чем Герцен неоднократно говорит в своих письмах, например в письме к Витбергам от 1 января 1838 г. В. А. Витберг, подобно Полине Тромпстер и А. Скворцову, принадлежала к числу тех молодых друзей Герцена, которые несколько скрасили для него тягостную обстановку вятской ссылки.

<ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА 1839 г.>

Дневниковые записи печатаются по автографам на отдельных вырванных из тетради листах (ЛБ). В двух записях часть текста -- она опускается -- принадлежит Наталье Александровне. Впервые опубликовано Е. С. Некрасовой в "Северном вестнике", 1894, No 11, стр. 181--185.

Записи относятся к 1839 г. Листы из тетради -- это все, что дошло до нас от "Дневника" Герцена периода владимирской ссылки. В записях отразились еще не изжитые романтически-религиозные настроения и в то же время утопически-социалистические воззрения и чаяния Герцена: "...человечество годом ближе к великой эпохе братства и гармонии!.."

В записи от 11 января Герцен подводит итоги пережитому с 1834 г. В ночь с 20 на 21 июля 1834 г. Герцен был арестован; 1835--1837 гг. провел в ссылке в Вятке; в самом конце 1837 г.-- переведен во Владимир; в мае 1838 г. обвенчался во Владимире с Н. А. Захарьиной.

-----

Стр. 333. Покойник был добр...-- 19 января 1839 г. умер дядя Герцена Лев Алексеевич Яковлев (по прозвищу "Сенатор").

3 марта 1838 первое свидание с Natalie...-- 2 марта 1838 г. Герцен тайком приехал из Владимира в Москву; на следующий день он виделся с Н. А. Захарьиной.

Николай -- Н. П. Огарев.

Он пробыл у нас с Марией 15, 16, 17, 18.-- В 1836 г. Огарев в своей пензенской ссылке женился на Марии Львовне Рославлевой. В 1839 г. Огарев и его жена посетили Герценов во Владимире. Это "свидание четырех" отразилось в переписке Герцена и Огарева; Герцен рассказывает о нем в "Былом и думах" (гл. XXV). Листок с комментируемой записью заканчивается восторженной припиской Н. А. Герцен, посвященной свиданию друзой (см. ЛИ, стр. 268).

Сохрани ее и сохрани его! -- В ночь с 13 на 14 июня 1839 г. родился первый сын Герцена Александр Александрович. На обороте листа с этой записью рукой Н. А. Герцен 1 января 1841 г. сделана надпись, которую с некоторыми изменениями Герцен приводит в XXVIII главе "Былого и дум" (подлинный текст этой надписи см. ЛН, стр. 268--269).

ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАБОТЫ, СВЯЗАННЫЕ СО СЛУЖЕБНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ В ВЯТКЕ И ВЛАДИМИРЕ

Со служебной деятельностью Герцена в Вятке и Владимире связаны его "Речь", произнесенная на открытии Вятской публичной библиотеки, и заметки в "Прибавлениях" к вятским и владимирским "Губернским ведомостям".

"Вятские губернские ведомости" начали выходить с 1 января 1838 г., и Герцен, в конце декабря 1837 г. уехавший из Вятки, строго говоря, но был их сотрудником. Появившаяся после отъезда Герцена в "Прибавлениях", NoNo 1 и 3, его заметка "Вотяки и черемисы" была извлечена редакцией газеты из оставшейся в делах губернского правления "Статистической монографии Вятской губернии", составлением которой Герцен занимался в порядке служебного поручения. Таково же, вероятно, происхождение приписываемой Герцену заметки "Русские крестьяне Вятской губернии" (см. комментарий к ней).

Другое дело "Владимирские губернские ведомости". Начиная с No 10 этой газеты, также начавшей выходить с января 1838 г., и до июля 1839 г., Герцен являлся редактором "неофициальной части" издания -- "Прибавлений". В 1874 г. тогдашний редактор "неофициальной части" "Владимирских губернских ведомостей" К. Тихонравов поместил в NoNo 44 и 46 газеты статью "Замечательные деятели во "Владимирских губернских ведомостях" с начала их существования", в которой писал: "Первым деятелем в нашей газете, с самого начала ее существования, является А. И. Герцен, известный впоследствии в литературном мире Искандер". Далее Тихонравов сообщал перечень принадлежащего Герцену в "Прибавлениях", включив в этот перечень преимущественно заметки, подписанные инициалами "А. Г.". Подписанные инициалами произведения Герцена включил и А. В. Смирнов в составленный им "Указатель содержания неофициальной части "Владимирских губернских ведомостей"" (Владимир, 1902). Однако характер участия Герцена в этом издании до сих пор не выяснен. Т. П. Пассек в своих "Воспоминаниях" утверждает: "...он <Герцен> читал нам некоторые статьи свои из "Владимирских губернских ведомостей", которых он был редактором" (т. II, стр. 71). Если это свидетельство достоверно, оно, очевидно, не может относиться только к тем небольшим редакционным заметкам, которыми мы ныне располагаем. Вместе с тем изучение "Владимирских губернских ведомостей" пока не дало нам отчетливых и веских оснований для того, чтобы приписать Герцену какие-либо более обширные статьи. С другой стороны, существует позднейшее высказывание Герцена, из которого можно сделать вывод, что его авторское участие во "Владимирских губернских ведомостях" не было значительным. В записке к Н. М. Владимирову от 5 декабря 1861 г. Герцен писал: ""Влад<имирские> вед<омости>" были под моим заведыванием, но плодовитое и сильное перо их был несчастный Небаба, о котором я говорю в "Былом и думах"..." (Небаба -- соредактор Герцена, покончивший самоубийством).

В настоящем разделе наряду с заметками за подписью А. Г., несомненно принадлежащими Герцену, помещено также несколько заметок, которые со значительной степенью вероятия могут быть ему приписаны.

ЗАМЕТКИ В "ПРИБАВЛЕНИЯХ" К "ВЯТСКИМ ГУБЕРНСКИМ ВЕДОМОСТЯМ"

<1.> Вотяки и черемисы.

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Вятским губернским ведомостям", 1838, NoNo 1 и 3, где появилось впервые. Редакция "Ведомостей" сопроводила статью примечанием: "Из первой тетради Статистической монографии Вятской губернии, составленной) А. Герценом". Рукопись неизвестна.

В мае 1835 г. в Вятке был учрежден Губернский статистический комитет. Осенью того же года к работам комитета был привлечен Герцен. В письме к Н. А. Захарьиной от 6 сентября 1835 г. Герцен писал: "Губернатор обратил внимание на меня и употребил на дело, более родное мне: на составление статистики здешней губернии". Первая тетрадь "Статистической монографии о Вятской губернии" была представлена Герценом в Статистический комитет в декабре 1837 г. (ЛН, т. 39--40, стр. 182). Местонахождение этой тетради неизвестно.

Сохранившаяся, благодаря публикации "Вятских губернских ведомостей", глава из "монографии" посвящена двум народам: вотякам и черемисам, которые в настоящее время известны под другими названиями. Вотяки -- удмурты -- составляют основное население Удмуртской АССР; черемисы -- марийцы -- коренные жители Марийской АССР. В комментируемом тексте имеются некоторые неточности, объясняемые состоянием этнографической науки того времени. Так, например, Герцен ошибочно относит латышей к финно-угорским народам и неправильно проводит аналогию между вотяками и мерей.

-----

Стр. 369. Маджары (magyar) -- мадьяры (самоназвание венгров).

Еириаландия -- страна Карел, упоминаемая в скандинавских сагах.

Виармия -- легендарная страна в Приуралье, известная по русским и скандинавским преданиям IX--XIII веков.

Стр. 370. ...построены в груду -- по нескольку изб на одной усадьбе.

<2.> Русские крестьяне Вятской губернии

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Вятским губернским ведомостям", 1838, No 7, где появилось впервые. Воспроизведено П. Лупповым в сообщении "Статистические работы Герцена в Вятке" (ЛИ, т. 39-- 40, стр. 182--183).

В "Прибавлениях" заметка помещена без подписи. П. Луппов считает, что, так же как статья "Вотяки и черемисы" (см. комментарии), она представляет собой извлечение из утраченной герценовской "Статистической монографии Вятской губернии". Основной аргумент в пользу авторства Герцена -- тематическая и стилистическая близость обеих статей.

-----

Стр. 372. Новгородская колония ~ управляемая почта без всякой зависимости от Москвы...-- Вятская земля была освоена новгородцами в конце XII века и присоединена к Московскому княжеству в 1489 г.

Стр. 373. ...к известной насмешке киевлян. -- Карамзин рассказывает о том, что в 1016 г., перед битвой на Днепре, воевода киевского князя Святополка кричал новгородцам: "Ваше дело плотничать, а не сражаться".

ЗАМЕТКИ В "ПРИБАВЛЕНИЯХ" К "ВЛАДИМИРСКИМ ГУБЕРНСКИМ ВЕДОМОСТЯМ"

<1.> <"В прошлых листках "Прибавлений""...>

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским ведомостям", 1838, No 15 (от 16 апреля), где появилось впервые. Без подписи. Рукопись неизвестна.

До сих пор этот текст Герцену не приписывался, между тем его принадлежность Герцену весьма вероятна. В "Прибавлении" к No 1 "Ведомостей" за 1839 г. редакция выразила благодарность лицам, принявшим в 1838 г. участие в "неофициальной части", и перечислила их труды. Написанное членом редакции Герценом не перечислено; вместо этого читаем: "В заключение редакция должна с тою же благодарностию отозваться о трудах А. И. Герцена, постоянно участвовавшего в издании "Прибавлений" с 10 No". Тихонравов уточняет, что с No 10 за 1838 г. Герцен "уже постоянно участвует в губернской газете трудами своими по разработке официальных статистических данных о губернии...". Действительно, с No 10 в "Прибавлениях" систематически печатаются эти данные в виде таблиц. Наконец, в No 15 под общим заголовком: "Статистика. Некоторые сведения об уездных городах Владимирской губернии" -- помещен комментируемый текст (за ним следуют статистические данные).

<2.> От редакции ("В прошлом листке мы сказали...")

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским ведомостям", 1838, NoNo 16 и 17 (от 23 и 30 апреля), где появилось впервые. Без подписи. Рукопись неизвестна.

Эта редакционная заметка, по всей вероятности, принадлежит Герцену (Лемке включил ее в свое издание). Она отсылает читателя к редакционной заметке в No 15 -- "В прошлых листках "Прибавлений"..." -- и развивает ту же тему: предложение сообщать исторические, этнографические, статистические материалы. Кроме того, авторство Герцена подтверждается еще одним наблюдением. В редакционной заметке, которая помещена в No 6 "Прибавлений" за 1839 г. и принадлежность которой Герцену можно считать несомненной, имеется фраза со ссылкой автора заметки на "свои слова" в комментируемом тексте из No 16 "Прибавлений" за 1838 г. См. ниже комментарии к заметке "От редакции" ("Г-н Борисов, известный нашим читателям...").

<3.> От редакции ("Оканчивая годичное издание...")

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским ведомостям", 1838, No 50 (от 17 декабря), где появилось впервые. Без подписи. Рукопись неизвестна.

Весьма вероятно, что эта статья, подводящая итоги изданию "Прибавлений" за 1838 г., принадлежит Герцену: "...мы с 10 No прямо пошли к цели...",-- говорится в статье. Именно с No 10 "Прибавлений" за 1838 г. Герцен стал их редактором.

В комментируемой статье упоминаются также редакционные сообщения (из NoNo 15 и 16--17), принадлежность которых Герцену мы также считаем весьма вероятной (см. комментарии к тексту "В прошлых листках "Прибавлений"..." и "В прошлом листке мы сказали...").

<4.> Известия

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским ведомостям", 1839, No 1 (от 7 января), где появилось впервые. Подпись: Л. Г. Рукопись неизвестна.

<5.> От редакции ("Г-н Борисов, известный нашим читателям...")

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским недомостям", 1839, No 6 (от 11 февраля), где появилось впервые. Без подписи. Рукопись неизвестна.

Принадлежность этой редакционной заметки Герцену можно считать несомненной. Более всего убеждает в этом сочувственное упоминание об Огюстене Тьерри, Герцен и в дальнейшем интересовался деятельностью бывшего секретаря Сен-Симона и выдающегося представителя новой исторической школы. В 1841 г. в книге II "Отеч. записок" появилось в пере-иоде Герцена и с его предисловием извлечение из книги О. Тьерри "Рассказы о временах моровингских". Для установления принадлежности комментируемой заметки особенно существенно то обстоятельство, что Герцен выписывает во Владимир статьи О. Тьерри в те самые дни, когда заметка писалась. Заметка появилась 11 февраля; в письме от 7 февраля Герцен просит Кетчера достать для него журнал со статьями О. Тьерри у Е. Г. Левашевой. 28 февраля Герцен пишет Кетчеру: "...статьи Тьерри о историках Франции и о Нероне должны быть в Москве. Прошу".

<6.> Владимир, апреля 20

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским ведомостям", 1839, No 16 (22 апреля), где появилось впервые. Подпись: Л. Г. Рукопись неизвестна.

<7.> <"Г-н Протопопов обещает нам...">

Печатается по тексту "Прибавлений" к "Владимирским губернским недомостям", 1839, No 26 (1 июля), где появилось впервые. Подпись: А. Г. Рукопись неизвестна.

Текст представляет собою подстрочное примечание к статье Я. Е. Протопопова "Суздаль от княжения в нем Георгия Долгорукого до нашествия татар".

Яков Егорович Протопопов принимал участие в работе губернского статистического комитета. После смерти Небабы он помогал Герцену редактировать "Прибавления", а впоследствии стал их редактором.

<ЗАПИСКИ А. Л. ВИТБЕРГА>

Печатается по черновому автографу Герцена (ПД). Впервые, под заглавием "Записки академика Витберга, строителя храма Христа-Спасителя в Москве", опубликовано М. И. Семевским в "Русской старине". 1872, t.V, кн. I, стр. 16--32; кн. 2, стр. 159--192; кн. 4, стр. 519--582.

На л. 1 рукописи в ловом верхнем углу рукой Герцена помочено: "15 июня 1836, Вятка" (очевидно, это дата начала работы над "Записками"), на л. 96 сбоку -- его же рукой: "Владимир, ноября 16 д<ня>, 1838 г. А. Герцен". Положение этой даты в рукописи не дает оснований рассматривать ее как дату завершения работы над "Записками". Скорее всего Герцен сделал данную надпись, перечитывая рукопись "Записок" (о чем ниже). Перед отъездом за границу Герцен оставил рукопись "Записок" в Москве, у своего брата Егора Ивановича, в доме которого она была найдена в начале 70-х годов Т. П. Пассек (вместо с другими черновиками Герцена) и от нее поступила в редакцию "Русской старины". Рассказ Витберга доведен в "Записках" только до учреждения Комиссии по построению храма. После основного текста "Записок" следует несколько вставок, а за ними -- заметка "О цепных мостах" (это заглавие приписано на полях), также написанная рукою Герцена. Заметка эта не является вставкой в основной текст, почему и печатается в виде приложения к "Запискам". В первоначальный замысел "Записок", несомненно, должна была входить трагическая история следствия над Витбергом и его осуждения. Неизвестно, прекратил ли Герцен работу над "Записками" или дальнейший текст утрачен.

Черновой характер сильно правленной и все же необработанной рукописи потребовал в нескольких местах введения в авторский текст связующих или поясняющих слов. Все такие слова взяты в угловые скобки. Исправления явных ошибок, описок и мелких погрешностей не оговариваются. Пропуски в тексте, не поддающиеся восстановлению, оговариваются в угловых скобках курсивом. Варианты текста, оставшиеся по недосмотру незачеркнутыми, а также вставки на полях рукописи, не имеющие точного прикрепления внутри текста, приводятся в подстрочных примечаниях. В целях облегчения восприятия текста произведена разбивка его на главы и добавочные абзацы.

Публикуя "Записки", М. И. Сомевский высказал два взаимно противоречивых соображения о роли Герцена в их создании: 1) "Записки" написаны "совершенно под диктовку Витберга"; 2) Герцен "был не простым стенографом Витберга", но как-то "направлял <...> его рассказ" ("Русская старина", стр. 17 и 581).

В архиве Витберга (хранится в ПД) не удалось обнаружить упоминаний о совместной работе над "Записками". В переписке Герцена такие упоминания имеются. Самое важное содержится в письме к Витбергу от 24 ноября 1838 г. "На днях,-- сообщает Герцен,-- я перечитывал известные вам тетради, которые мы вместе писали". Однако выражение "вместе писали" требует расшифровки. Изучение рукописи позволяет установить, что она возникла не в результате "механической" записи Герценом продиктованного ему текста. Рукопись -- черновик, наглядно отражающий процесс совместной авторской работы. Для нее характерны зачеркивания, недописанные слова, всевозможные вставки, размеченные значками (нередко довольно путанно, с переходом на другие страницы и т. п.). Характерна правка, явно производившаяся в самом процессе писания: посреди фразы слово зачеркивается и тут же заменяется другим, которое стоит с ним рядом. При этом нередко вариант возникал прежде, чем первоначальное слово было дописано до конца. Книжный слог рукописи, многочисленные развернутые диалоги и целые диалогические сцены исключают также предположение о "стенографической" записи устного рассказа Витберга.

Авторское участие Герцена в работе над "Записками" подтверждается, с другой стороны, встречающимися в них выражениями, типичными для его романтическо-философской фразеологии 30-х годов. См., например, на стр. 389--390: "Весь стиль храма надлежало избрать в греческом характере, который своей правильностью и изящностью форм придавал возможное величие зданию, поражая своею простотою <...> Часто увлекался я то изящностью язычества греческого, то готизмом христианских храмов; очень понимал я, что готический храм, имеющий свое величие, произошел от желания христиан ярко отделить себя от всего языческого, но с тем вместе я не мог согласиться принять безотчетность готических форм преимущественно перед простотою и изящностью греческих. Мне казалось, что это однажды излившаяся красота, которая как бы превратилась в норму, осуществив идею изящного". Последняя фраза особенно напоминает философский язык молодого Герцена. Но и все приведенное рассуждение на архитектурно-исторические темы очень близко к аналогичным рассуждениям Герцена в его рукописях, относящихся к тому же периоду, когда создавались "Записки". Ср. в "Отдельных мыслях": "Греция выразила полную идею изящного, ее архитектура всегда будет поражать самой простотой" (стр. 135). Или в наброске "У египтян более гордости...": "Готизм, или тевтонизм, имеет какое-то сродство с духом мавританским..." (стр. 325).

Сопоставим еще одно место из "Записок" с текстом герценовского наброска "У египтян более гордости..."

В "Записках": "...сию форму <параллелограмма> я присвоил первому храму, названному храмом телесным <...> Этот храм долженствовал быть прислонен к земле так, как и тело человеческое прислонено к ней. Тремя сторонами находясь в горе, а с выходящей восточной стороны, с которой он принимал свет, и далее углубляясь в мрачность, <храм> оканчивался катакомбами" (стр. 386).

В наброске "У египтян более гордости...": "Храм египетский (вообще) есть храм чисто земной, телесный, иссеченный в скале, углубленный, так сказать, в землю, мрачный с своими страшными пилонами <...>. Идея тайны, грозной, страшной, выражалась в мрачном фасаде" (стр. 326).

В приведенных параллельных текстах есть и буквальные совпадения, и, главное, стилистическая близость. Стиль "Записок" подтверждает активное участие Герцена в их создании.

На основании имеющихся данных нельзя точно восстановить процесс совместного создания "Записок". Но вот наиболее вероятное из возможных предположений. Витберг рассказывал о своей жизни (в несколько приемов), специально для Герцена, задумавшего увековечить историю его проекта. По ходу рассказа Герцен, повидимому, делал какие-то заготовки, заметки, содержавшие, в частности, фактические, даже технические подробности; затем писал (тоже в несколько приемов), пользуясь своими заготовками, а может быть, дополнительно и какими-то материалами Витберга. Такому предположению нисколько не противоречит герценовская формулировка в письме к Витбергу: "тетради, которые мы вместе писали". Эти слова нельзя, конечно, понимать буквально, в смысле вместе сочиняли каждую фразу.

В совместной работе Герцена и Витберга имелся важный последний этап. Еще Семевский отметил, что множество "вставок, весьма беспорядочно накиданных то на полях, то в разных местах текста, свидетельствуют о том, что рассказ неоднократно был читан Витбергу и он диктовал или рассказывал новые дополнительные подробности" ("Русская старина", 1872, т. V, стр. 581). Действительно, многочисленные дополнения и вставки на полях большею частью имеют характер уточняющий; неоднократно, например, на полях приводятся цифры. Витберг, таким образом, как бы редактировал собственные "Записки". Вместе с тем в рукописи осталось много неразвернутых записей конспективного характера.

Вопрос о характере участия Герцена в создании "Записок" неотделим от проблемы отношений, существовавших между ним и Витбергом. Влияние Витберга на Герцена часто преувеличивалось; им как бы старались оправдать идеалистические увлечении молодого Герцена. Но эти увлечения для Герцена вовсе не были признаком отказа от социально-политической проблематики. Развитие Герцена в период вятско-владимирской ссылки попрежнему совершалось под знаком оппозиционных и утопически-социалистических идей. Витберг же был далек от всякого политического протеста. Носитель архаического масонского мистицизма, в прошлом пользовавшийся покровительством мощной придворной партии Голицына, связанный с Лабзиным и другими видными представителями официального мистицизма 1810-х годов,-- Витберг сталкивается с молодым Герценом, антикрепостником, приверженцем революционных традиций Рылеева и Пестеля, сосланным в Вятку в качестве "смелого вольнодумца, весьма опасного для общества". Это исходное политическое различие в конечном счете должно было определить расхождение по всем основным вопросам.

В личных и идейных отношениях Герцена с Витбергом трещина образовалась, повидимому, довольно скоро. Уже в сентябре 1837 г. Герцем пишет невесте о Витберге: "Я не имею больше сил утешать его; мы дальше, нежели были прежде,-- одна симпатия страданий и таланта соединяет нас, в силу остальных- идей нас делит огромное расстояние XIX века с XVIII". В письмах к Витбергу Герцен выражает и восхищение его творческим подвигом, и благодарность за отеческую поддержку в трудную минуту; но среди этих многочисленных писем нет ни одного, которое звучало бы как обращение ученика к духовному наставнику, где признавалось бы влияние Витберга-идеолога. Герцена интересуют не столько идеи и суждения Витберга, сколько его человеческая судьба. Судьба эта в восприятии молодого Герцена -- материал для построения одного из основных романтических образов, образа художника, гения, затравленного толпой. В данном случае "толпа" равнозначна придворной и бюрократической черни, слугам Николая I. В атмосфере русского революционного романтизма подобный образ художника приобретал характер политического протеста.

Потрясенный судьбой Витберга, Герцен, очевидно, уговаривает его создать мемуары и берет на себя литературное воплощение замысла. Понятно, что творческая инициатива Герцена отнюдь не была свободна (поэтому "Записки" и отнесены в "Приложения"). Ему приходилось подчинять ее Витбергу, упорному и преданному своим идеям, фанатически сосредоточенному на определенном комплексе воспоминаний, которые ему во что бы то ни стало хотелось оживить. И все же в "Записках", несомненно, имеет место взаимодействие и внутренняя борьба двух начал -- герценовского и витберговского.

Излагая содержание архитектурного проекта Витберга, Герцен, очевидно, вынужден был следовать вплотную за ходом мысли архитектора. Другую основную тему "Записок" -- историю борьбы, успеха и гибели Витберга -- Герцен мог трактовать свободнее. Здесь только и могло по-настоящему обнаружиться противоречие менаду двумя мировоззрениями, прежде всего между двумя политическими позициями. Витберг -- политически лойялен; он считает себя жертвой, но не жертвой системы, а жертвой злоупотреблений. Свои неудачи он мыслит эмпирически, как следствие несчастного стечения обстоятельств. Для Герцена же трагедия Витберга была выражением социально-философской необходимости, поскольку на -- результат столкновения художника с придворной бюрократической чернью. Если сопоставить "Записки" с дошедшими до пас письмами Витберга и с его "Автобиографией", написанной, очевидно, в конце тридцатых годов (напечатана в "Русской старине", 1876, т. XVII, кн. 9), то становится очевидным, что в "Записках" именно Герцен всячески выдвигал на первый план столкновения Витберга с "власть имущими". Отношения Витберга с Александром I в "Записках" трактуются как образец возвышенной независимости художника.

Бюрократической и академической черни в "Записках" противостоит образ Николая Ивановича Новикова. Витберг представил свой проект на суд Новикова как деятеля, стоявшего на высоких ступенях масонской иерархии; это явствует из диалогов Витберга и Новикова в "Записках". Но тут же в "Записках" мы находим восторженную характеристику Новикова -- уже не масона, а выдающегося русского просветителя XVIII века, носителя передовой, гуманистической мысли. Эта характеристика деятельности Новикова очень близка, местами даже текстуально, к той, которую мы встречаем у зрелого Герцена (в частности, в очерке 1851 г. "О развитии революционных идей в России" и в заметке 1868 г. "Наши великие покойники начинают возвращаться").

В "Былом и думах" Герцен истолковал судьбу Витберга как трагедию преданного своей идее человека, попавшего в страшный самодержавно-чиновничий механизм. Но еще за двадцать лет до того им был намечен первый, романтический, вариант этой темы. Из вятских писем Герцена встает обобщенный образ художника, затравленного царем и чиновничьей чернью. Этот замысел, очевидно, был воплощен и в утраченном наброске "I Maestri". И, наконец, в приглушенной, ослабленной форме -- поскольку творческая воля Герцена была несвободна -- тот же образ дан и в "Записках" Витберга, написанных рукою Герцена. Эта концепция отразилась, в частности, в заключительных, чисто герценовских словах рассказа "О цепных мостах": "...в нашем отечестве являются часто идеи гениальные; но не имея поддержки ни от правительства, ни от общества, должны или гибнуть прежде рождения, или затеряться во тьме подьяческих форы и происков".

УТРАЧЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ГЕРЦЕНА 1830-х ГОДОВ

Справка

Переписка Герцена и другие источники свидетельствуют о том, что до нас не дошел ряд его произведений 1830-х годов. Большая часть рукописей, оставленных Герценом, при отъезде за границу, в Москве, погибла у его брата Егора Ивановича. Много лет спустя, в 1872 г., Т. П. Пассек отыскала разрозненные остатки этих рукописей в доме Е. И. Герцена в Сивцевом-Вражке (см. об этом комментарий к сохранившемуся отрывку повести "О себе"). Рукописи эти вновь утрачены.

Обзор ранних произведений Герцена, в том числе утраченных, впервые попытался дать П. В. Анненков в 1883 г. в статье "Идеалисты тридцатых годов. Биографический этюд" ("П. В. Анненков и его друзья", СПб., 1892, стр. 1--110). Для суждения об утраченных произведениях Анненков располагал, однако, крайне недостаточными данными, и догадки его, в большинстве случаев, оказались несостоятельными. Более обширные материалы имелись в распоряжении Е. С. Некрасовой, поместившей в 1895 г., в "Северном вестнике", No 9, стр. 89--121, статью "Юношеские литературные труды Герцена".

В настоящей справке сообщаются в хронологическом порядке краткие сведения о не дошедших до нас, но несомненно существовавших произведениях Герцена. Неосуществленные замыслы Герцена не рассматриваются.

В 1829 и 1830 гг. Герцен "писал философскую статью о Шиллеровом Валленштейне" ("Былое и думы", гл. III). В 1833--1834 гг. Герцен писал критические разборы. Об этом он сообщает в письме к Н. А. Захарьиной от 30 января 1838 г.: "Я выписал из Москвы оставленные мною две целые книги писанных разборов на сочинения, которые я читал в 1833 и 1834 годах <...> (из этих тетрадей печатная статья моя "Гофман")".

Летом 1834 г. в печати находилась рукопись Герцена, озаглавленная "Состояние народного просвещения в некоторых странах Германии". Работа была посвящена изложению и переводу книги В. Кузена "Rapport sur l'êtat de l'instruction publique dans quelques pays de l'Allemagne". (P., 1832--1833). Отпечатанные листы книги находились в следственном деле комиссии С. М. Голицына, рассматривавшей бумаги Герцена, Огарева и других лиц после их ареста в 1834 г. В настоящее время листы книги в деле отсутствуют; сохранился лишь составленный Герценом список лиц, которым книга должна была быть послана по выходе ее в свет {ЦГИАМ -- Ф. III. Отд., 1 эксп. 1834 г., д. 239, прилож. к д. 85, л. 153 и сл.-- Сообщено Я. З. Черняком.}.

Отвечая 24 июля 1834 г. на вопрос Следственной комиссии, не занимался ли он "сочинениями и переводами с иностранных языков", Герцен перечислил, наряду с дошедшими до нас произведениями, и некоторые утраченные. Герцен назвал: 1) уже упомянутое изложение книги Кузена;

2) статью "О человеке в зоогностическом отношении" (возможно, это лишь другое название известной нам статьи "О месте человека в природе");

3) статью о книге сен-симониста Ф.-Ж. Бюше (Buchez) "L'introduction à la science de l'histoire, ou science du dêveloppement de l'humanitê" P. 183$ (Герцен сообщил, что две последние статьи были переданы им Н. А. Полевому); 4) начатые "сцены из развития христианской религии" и 5) "некоторые разборы и этюды, наиболее касающиеся до германской литературы" (речь идет, очевидно, о цикле, к которому принадлежала статья "Гофман", ср. выше примеч. к стр. 80) {МОГИА -- Ф. 31, он. 5, д. 88, лл. 150 об.-- 151. Сообщено В. П. Гурьяновым.}.

К 1833--1834 гг. относится, повидимому, аллегория "Неаполь и Везувий". Герцен вспоминает ее в письме к невесте от 9 февраля 1838 г., перечитывая свои письма к ней 1833--1834 гг.: "Аллегорию "Неаполь и Везувий", хоть я и сам писал, но не понимаю; это так-таки просто вздор". Ср. комментарии к аллегории "3 августа 1833".

В 1836 г. Герцен начал работать над "Письмами о Казани, Перми и Вятке". Из них до нас дошло только первое (см. комментарий к "Письму из провинции"). 7 июля 1837 г. Герцен сообщает Н. А. Захарьиной: "Я пишу теперь "Письмо из Вятки", это -- карикатура <...>". Характеристика "Письма из Вятки" как произведения сатирического позволяет отнести к нему же строки из письма к Н. А. Захарьиной от 11--18 января 1838 г.; в этом письме Герцен в числе своих произведений называет "Путевые письма", которые носят клеймо "самой злой, ядовитой иронии". В том же письме это произведение именуется "Письма к товарищам: Пермь, Вятка и Владимир". Работа над циклом, очевидно, не была закончена. В письме к Кетчеру от 22--25 февраля 1838 г. Герцен сообщает: "Я, было, взялся за "Вятские письма", да так показались мне плоски, что я чуть их не сжег".

В том же 1836 г. Герцен начал писать "Третью встречу". Осенью 1836 г. он сообщает Кетчеру и Сазонову: ""Встречи"; это три статьи, и" коих одна вам известна: "Германский путешественник" (поправленный) и две другие: "Человек в венгерке" <"Вторая встреча") <...> третья -- "Швед" ("Мысль и откровение")". В том же письме Герцен связывает "Мысль и откровение" с повестью "Там", впоследствии переработанной в "Елену" (см. комментарии к "Елене").

28 мая 1837 г. Герцен писал Н. А. Захарьиной, что обдумывает новую статью о встречах "I Maestri", a 19 июня он сообщил ей же, что статья эта окончена. В конце июня 1837 г. Герцен писал невесте: "Эта статья "I Maestri" -- первый опыт прямо рассказывать воспоминания из моей жизни, и она удачна. "Встреча", которая у тебя,-- частный случай; эта уже захватывает более и представляет меня в 1833, 1835, 1837 году,-- годы, отмеченные в ней тремя встречами: Дмитриев, Витберг и Жуковский".

Не удовлетворенный "частными случаями", Герцен все пристальнее размышляет над созданием связной автобиографии. Последним "частным" автобиографическим опытом 1830-х годов явилась, очевидно, написанная в январе 1838 г. и дошедшая до нас только в виде маленького отрывка "Симпатия"; героиней этого произведения является вятская приятельница Герцена Полина Тромпетер (см. комментарии, стр. 520).

В течение некоторого периода Герцен одновременно работал над автобиографическим наброском "Симпатия" и над большой автобиографической повестью "О себе" (первоначально в письмах Герцен называет ее "Юность", "Юность и мечты", "Моя жизнь"). От этого итогового для автобиографических опытов Герцена в 1830-х годах произведения до нас дошла только часть VII главы (см, комментарий, стр. 502), но примерный состав его можно восстановить по письмам Герцена к невесте. В середине января 1838 г. были закончены первые шесть глав "О себе", охватывавшие, очевидно, доуниверситетский период. Глава VI носила название "Пропилеи"; "так названо вступление в юношество",-- поясняет Герцен в письме к Н. А. Захарьиной от 19 января. Названия других глав -- "Дитя", "Огарев", "Деревня" -- устанавливаются по письму Герцена к невесте от 20 октября 1837 г. и по ее письму от 15 марта 1838 г. (Изд. Наел., т. VII, стр. 516). Из письма к Н. А. Захарьиной от 14 марта мы узнаем, что Герцен написал VIII главу -- "о любви к Люд<миле> П<ассек>". "Далее.-- сообщает он в том же письме,-- описана самая черная эпоха, от 9 июля 1834 до 20-го",-- т. е. от ареста Огарева до встречи Герцена с Н. А. и "прогулки на кладбище", которая предшествовала аресту Герцена (в ночь на 21 июля). В письме от 21 марта Герцен приводит названия этих глав: "Ландыш" и "Ανάγκη" (по-древнегречески -- рок). Вслед затем сразу же были написаны "20 июля" (письмо от 16 марта) и "воспоминания о Кр<утицах> и 1834" (письмо от 17 марта). Наконец, из письма 0т 1 апреля выясняется, что "тетрадь "О себе"" "переписана" и "кончена почти" и что повествование завершают "Крутицы, сентенция и 9 апреля".

Автобиографические опыты Герцена 1830-х годов переплетаются между собой. В "I Maestri", под именем "Калибан-гиена", был выведен вятский губернатор Тюфяев. Этот же сатирический персонаж появляется и в другой не дошедшей до нас повести "Его превосходительство", которую Герцен начал писать в феврале 1838 г. В то же время этот сюжет Герцен мыслил как часть трилогии, в которую должна была войти повесть "Елена" (см. комментарии к ней). 20 февраля 1838 г. Герцен писал Н. А.: "Повесть новая идет на лад. Вот в чем дело: муж мерзавец и жена ангел; муж под судом и дает жену во взятку губернатору. Жена в отчаянии, чахотка, смерть. Муж пьян, и в день похорон губ<срнатор>> получает владимирскую звезду, у него пир горой". В письме от 11 марта Герцен сообщил, что повесть "Его превосходительство" готова; "она дышит злобой",-- добавляет. Герцен.

В 1838 г. была создана не дошедшая до нас стихотворная редакция "Лициния" (см. комментарии к произведению "Из римских сцен").

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН {*}

{* Наряду с личными именами в указатель входят имена литературных и фольклорных персонажей, включая имена библейские и мифологические, названия литературных, научных и художественных произведений, названия периодических изданий. В тех случаях, когда в тексте Герцена лицо упоминается не по имени, а обозначается каким-либо определением или прозвищем (напр., "батюшка", "барон"), -- это определение или прозвище проставляется в скобках после имени лица. Иностранная транскрипция имен дается только в тех случаях, когда она трудно сопоставима с русской.

В указатель включены имена и названия, прямо или косвенно упомянутые в текстах Герцена. В отношении этих имен и названий даны также ссылки на страницы комментария (цифры, набранные курсивом). Имена и названия, упомянутые только в комментариях, в указатель, как правило, не вводятся.}

Абелард (Абеляр) Пьер (1079--1142), франц. философ и богослов -440

Авадонна (Абаддона) (миф.), ангел смерти и разрушения -- 95, 493

Августин св. (354--430), епископ из Гиппона (Сев. Африка), один из первых христианских теологов -- 88, 89, 95, 347, 357

Августин (Алексей Васильевич Виноградский) (1766--1819), архиепископ московский -- 405, 409, 414, 416, 417, 419, 428, 442

Аврелия, действ, лицо в рассказе "Злексир дьявола" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Австрийский император -- Франц I Иосиф Карл (1768--1835) -- 304

Адам (библ.) -- 93, 339

Аетий (Аэций, Aetius) (VI в.), греч. врач при византийском дворе, автор многотомного труда но медицине -- 350

Азаис (Azais) Пьер Гиацинт (1766--1845), франц. философ-материалист -- 25

"Айвенго", роман В. Скотта (см.).

Аларик (Аларих I) (ок. 370--410), вестготский король, взял в 410 г. Рим и разграбил его -- 90, 134

Александра Федоровна (1798--1860), императрица, шеиа Николая 1 -- 421

Александр I (1777--1825), император -- 321, 380, 384, 390, 393, 394, 398--412, 414, 416--418, 420, 423--427, 429, 430, 435, 442 473, 487, 531

Александр Македонский ("герой Македонский") (356--323 до н. э.) -- 33, 34, 277, 482

Александр Невский (1220--1263) -- 422

Алексей Михайлович (1629--1676), царь -- 406, 452

"Алексис, или Домик в лесу", роман Ф. Дюкре-Дюмениля (см.).

Алкивиад (ок. 451--404 до н. э.), полит, деятель древних Афин-- 266, 272, 277

"Альмагеста" (или "Амальгест"), арабское название сочинения Птоломея "Великое построение" (см. Птоломей).

Альфиери (Альфьери, Alfieri) Витторио, граф (1749--1803), создатель классицистической трагедии в Италии -- 279

Альфонс Кастильский (Альфонс X) (1226--1284), король Леонии и Кастилии. По ого заказу астрономами были исправлены и изданы Птоломеевы "планетные таблицы" -- 45

Аммон (миф.) -- 85

"Амур и Психея", скульптура А. Ка-нова (см.).

Анаксагор (ок. 500--428 до н. э.), философ ионийской школы -- 314, 507

"Анахарсисово путешествие" -- "Путешествие младшего Анахарсиса по Греции", сочинение Ж.-Ж. Бартелеми (см.).

"Андромаха и Астианакс, оплакивающие тело Гектора", эскиз А. Л. Витберга (см.).

Анна Иоанновна (1693--1740), императрица -- 297

Ансельм, действ, лицо в повести "Золотой горшок" Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Апокалипсис" ("Откровение Иоанна богослова") (библ.) -- 93--94, 260, 395, 471, 492

Аполлон (миф.) -- 277

Аполлоний Тианский (I в.), философ ново-пифагорейской школы -- 85

"Апостольские деяния" (библ.) -- 183, 226, 228

Апраксин, владелец дома в Москве у Арбатских ворот -- 162

Аракчеев Алексей Андреевич, граф (1769--1834) -- 404--407, 420, 335

Арий (ум. 336), александрийский священник, основатель "арианского" движения в христианстве -- 89, 492

Ариосто Лодовико (1474--1538) -- 122, 325

Аристид (ок. 540--467 до н. э.), афинский полит, деятель и полководец, был прозван Справедливым -- 23

Аристотель (384--322 до н. э.) -- 20, 24, 462, 480

Аристофан (ок. 446--385 до н. э.) -- 186

Арминий (17 до н. э.-- 21 н. э.), -- вождь германского племени херусков, разбивший римлян в Тевтобургском лесу -- 313

Арним Беттина фон (собств. Элизабет), рожд. Брентано (1785--1859), нем. писательница -- 324, 620

-- "Переписка Гёте с ребенком" ("Goethos Briefwochsel mit einem Kinde") -- 620

Артемьев Василий, бригадир, смоленский помещик, отец Е. В. Витберг -- 406, 437--440

Артемьев Дмитрий Васильевич, чиновник адмиралтейского департамента, брат Е. В. Витберг -- 437--440

Артемьева, мать Е. В. Витберг -- 437--440

Аруэт -- см. Вольтер.

Арфист, действ, лицо в романе "Годы учения и странствований Вильг. Мейстера" В. Гёте (см.).

Архий Авл Лициний (кон. II-го -- нач. I-го в. до н, э.), древнегреческий поэт -- 189; 508

Астианакс (миф.) -- 433

"Атеной", двухнедельный журнал, изд. в Москве в 1828--1830 гг., под ред. М. Г. Павлова -- 526

Аттила (ум. 453) -- 134

"Аттила, король гуннов", трагедия Ц. Вернера (см.).

Афанасий (ок. 295--373), архиепископ александрийский, возглавлял борьбу с арианством -- 89

Афина (миф.) -- 99

Ахиллес (миф.) -- 258, 275, 507, 514

Бабеф Гракх (1760--1797) -- 464

Байи (Baily) Жан Сильвен (1736--1793), астроном, деятель франц. революции -- 45, 47

-- "История современной астрономии" ("Histoire de l'astronomie moderne") -- 45, 47

Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788--1824) -- 72, 172, 268, 304, 316

Бакай Яков Игнатьевич, лакей в доме И. А. Яковлева -- 264, 283, 514

Бако, Бакон -- см. Бэкон.

Бальзак Оноре де (1799--1850) -- 70

Бальи -- см. Байи.

Банко, действ, лицо в трагедии "Макбет" В. Шекспира (см.).

Барон, барон Упсальский -- см. Н. X. Кетчер.

Бартелеми (Barthelemy) Жан Жак, аббат (1716--1795), франц. писатель и археолог. -- "Путешествие младшего Анахарсиса но Греции" ("Voyage du jeune Anacharsis en Grece") -- 272

Батте (Batteux) Шарль (1713-- 1780), франц. эстетик, теоретик классицизма -- 269

Батый, хан (ум. 1255) -- 377

"Батюшкин камердинер", камердинер И. А. Яковлева, Никита Андреевич -- 283

Бедан (Беда, прозв. Достопочтенный) (672--735), англ. монах, историк и астроном -- 23

"Бедовик", рассказ В. И. Даля(см.).

Бекет (Becket) Томас (Фома) (ок. 1118--1170), англ. полит, и церковный деятель -- 200

Беккерель (Becquerel) Антуан-Сезар (1788--1878), франц. физик -- 17

Бекон -- см. Бэкон.

Белел (Belenus -- божество галлов) -- 357, 526

Белинский Виссарион Григорьевич (1811--1848) -- 259, 280, 337, 487, 502--503, 506, 512, 522

Венедиктов Михаил Степанович (1753--1833), переводчик, чиновник уголовного суда во Владимире, дядя поэта В. Г. Бенедиктова -- 377

Беранже Пьер Жан (1780--1857) -- 176, 505

-- "Путешествие в страну Кокань" ("Voyage au pays de Cocagne") -- 176, 505

"Берлихинген" -- "Гёц фон Берлихинген", драма В. Гёте (см.).

Берцелиус (Berzelius) Иёнс Якоб (1779--1848), шведский химик-- 301

Бестужев Александр Александрович (литерат. псевдоним -- Марлинский) (1797--1837), декабрист, писатель, автор романтических повестей -- "Фрегат Надежда" и др.-- 126

Бетанкур Августин Августинович (1758--1824), инженер-строитель -- 473

Бетховен Людвиг ван (1770--1827) -- 66, 72, 73, 127, 489

Био (Biot) Жан Батист (1775--1862), франц. физик, математик и астроном -- 23

Бирон Эрнст Иоганн, герцог(1690--1772) -- 152

Блен Гильберт -- см. Блэйн Джильберт.

Блэйн (Blane) Джильберт, сэр (1749--1834), придворный врач англ. королей Георга IV и Вильгельма IV -- 350

Блюхер Гсбхард Леберехт (1742--1819), прусский фельдмаршал времен войн с Наполеоном -- 114

Бове Осип Иванович (1784--1834), архитектор -- 400, 401, 419

Богданов Сергий Никанорович, почетный попечитель губернской гимназии во Владимире -- 378

Боголенов Василий Васильевич ("отец Василий"), законоучитель Герцена в детстве -- 251, 511

Боннет (Боннэ, Bonnet) Шарль (1720--1793), швейцарский биолог и натурфилософ, создатель мистико-фантастического учения о "лестнице существ" -- 19, 461

Борис Годунов (1551--1605), царь -- 32, 33, 181, 274, 505

Борисов Владимир Александрович (1809--1862), археолог, постоянный корреспондент "Прибавлений к Влад. губ. вед." -- 378, 529, 530

Браге Тихо (1546--1601) -- 41, 46, 47 -- "Введение в обыкновенную астрономию" ("Astronomiae instauratae progymnasmata") -- 41

Брадлей (Bradley) Джемс (1693-- 1762), астроном -- 50, 51

Брауншвейгский герцог Карл Вильгельм Фердинанд ("наш Готфред", "новый Готфрид") (1735--1806), главнокомандующий войсками 1-й коалиции против революционной Франции, издал 25 июля 1792 г. манифест, в котором грозил срыть Париж до основания -- 110, 112, 309 496, 517

Брентано Беттина -- см. Арним

Беттина фон Вроньяр (Brongniart) Александр (1770--1847), франц. геолог и палеонтолог -- 15

Бруно Джордано (Иордано) (1548--1600) -- 48

Брут Марк Юний (85--42 до н. э.) -- 190

Брюллов Карл Павлович (1799--1852) -- 295, 384

Буало (Boileau) Никола (1636--1711) -- 269, 272, 274, 275, 482, 515

-- "Искусство поэзии" ("L'art роêtique") -- 269, 272, 274, 482, 515

Букингем (Buckingham) Джордж Виллье, лорд (1592--1628), англ. придворный -- 205, 509

Букингем (Buckingham) Джордж Виллье, лорд (1628--1688), сын предыдущего -- 211, 218, 509

Булгаков Константин Яковлевич (1782--1835), почт-директор в Москве (в 1816 г.) -- 405, 420

Буонаротти -- см. Микеланджело

Бурбоны -- королевская династия во Франции -- 69, 310, 517

Бургард, действ, лицо в романе "Чудак" А. Лафонтена (см.).

Бушо (Bouchot), учитель Герцена в детские годы -- 262, 263, 265, 267, 269, 270, 512

Бэкон (Бако, Бакои, Бекон, Васо, Bacon) Фрэнсис, барон Веруламский (1561--1626) -- 20--22, 24, 37, 171, 462, 480, 484

-- "О достоинстве и приращении наук" ("De dignitate et augmenlis scientiarum") -- 20, 37

-- "Новый органон" ("Novum orga-num") -- 37, 484

Бюше (Buchcz) Филипп Жозеф (1796--1865), франц. социалист-утопист и историк, один из руководителей сен-симонистской школы -- 536

-- "Введение в науку истории, или наука о развитии человечества" ("L'introduction à la science de l'histoire, ou science du dêveloppement de l'humanitê")-- 536

Ваал (миф.) -- 467

Вавруч (Wawrutch) Андреас Игнац (1782--1842), чешский врач, с 1819 г. проф. ун-та в Вене -- 350

Валентиниан I (321--375), римский император -- 357

"Валленштейн", драматич. трилогия Ф. Шиллера (см.).

Валленштейн Альбрехт (1583--1634), германский имперский полководец периода Тридцатилетней войны -- 279

Вальдшмит (Waldschmidt) Вильгельм Ульрих (1669--1731), нем. врач, автор сочинения о чуме -- 349

"Вальпургиснахт", сцена из "Фауста" Гёте (см.).

Ван-Дейк Антонис (1599--1641) -- 179

Ванюшка, камердинер Герцена в годы его детства -- 265

Василий, свящ. ("отец Василий") -- см. В. В. Боголепов.

Вашингтон Джордж (1732--1799)-- 35, 342, 466

Вебер Карл Марна (1786--1826), нем. композитор. -- "Волшебный стрелок" ("Фрейшюц", "Freischutz") -- 76, 488

Вегнер, владелец винного погребка в Берлине -- 62, 488

Веймарский герцог Карл Август (1757--1828), великий герцог Веймар-Эйзенахский -- 113, 115, 116, 309--310, 313, 496

"Векфильдский священник", роман О. Голдсмита (см.).

Велланский Данило Михайлович (1774--1847), один из первых русских натурфилософов, проф. физиологии и общей патологии в Петербургской медико-хирургической академии -- 319

Веллингтон Артур Уэлсли, герцог (1769--1852), англ. полководец и госуд. деятель, крайний консерватор -- 69

Веневитинов Дмитрий Владимирович ("юноша") (1805---1827):-- 83, 491, 492

Венера (миф.) -- 184

Вениамин (Василий Григорьевич Пуцек-Григорович) (1706--1782), в 1740-х годах епископ в Казани -- 371

Вера Артамоновна, няня Герцена -- 264--265

Вергилий (Виргилий) Публий Марон (70--19 до н. э.) -- 43

-- "Энеида" ("Aeneis") -- 43

Верещагин Михаил Николаевич (1790--1812), сын московского купца, по обвинению в измене присужденный к каторге, но казненный Ростопчиным в день вступления французов в Москву -- 142

Верещагин Николай Гаврилович -- отец М. Н. Верещагина -- 442

Вернер Захарий (Цахариас) (1768--1823), нем. писатель, автор романтических и религиозно-мистических драм -- 64

- "Аттила, король гуннов" ("Attila, Konig der Hunnen") -- 34

Пернет (Берне) Клод Жозеф (1714--1789), франц. художник-пейзажист; особенно известны его морские пейзажи -- 53, 179, 485

"Портер" -- "Страдания молодого Пертера", роман В. Гёто (см.).

"Вестник естественных наук и медицины", ежемесячный журнал, изд. 1828--29 и 1831--32 в Москве, редактор А. А. Иовский -- 525

"Взятие Казани" картина Г. И. Угрюмова (см.).

Виже-Лебрен Элизабет Луис (m-me Lebrun) (1755--1842), франц. художница-портретистка -- 179

Вибикинг (Вибекинг, Wiebeking) Карл Фридрих (1762--1842), нем. архитектор и инженер -- 428

"Теоретическая и практическая гражданская архитектура"

("Theoretisch-praktische bürgerliche Baukunde, durch Geschichte n nd Beschreibung der merkwürdigsten Baudenkmale und ihre genaue Abbildungen bereichert") -- 428

Вильгельм I Завоеватель (1027--1087), герцог Нормандии, завоевавший в 1066 г. Англию -- 379

"Вильгельм Мейстер" -- "Годы учения и странствований Вильгельма Мейстера", роман В. Гёте (см.).

"Вильгельм Телль", драма Ф. Шиллера (см.).

Вилье (Виллие) Яков Васильевич, баронет (1765--1854), врач, лейб-медик Александра I -- 417

Вильмэн (Villemain) Абель Франсуа (1790--1870), франц. критик; его беседы о литературе в парижских салонах, в последние годы империи Наполеона I, пользовались большим успехом --

Винкельман Иоганн Иоахим (1717-- 1768), нем. историк античного искусства -- 117

Виньи Альфред де (1797--1863)-- 70

Виргилий -- см. Вергилий.

Витберг Александр Лаврентьевич (1787--1855), архитектор и художник, друг Герцена в период вятской ссылки -- 380 456, 473, 485, 508, 509, 520, 521, 523, 524, 531--534, 536

-- "Андромаха и Астианакс, оплакивающие тело Гектора" -- 432--433

-- "Император Александр, разрушая Рейнский союз, освобождает Европу" -- 441

-- "Марфа Посадница" -- 382, 432, 436, 441, 473

-- "Новуходоносор, ввергающий юношей в пещь огненную" -- 431--432

-- "Освобождение апостола Петра из темницы" -- 399, 431

Витберг Вера Александровна (в замужестве Голубева) (р. ок. 1817), дочь А. Л. Витберга -- 331,520, 523, 524

Витберг Елизавета Васильевна, рожд. Артемьева (ум. 1831 г.), первая жена А. Л. Витберга -- 437--440, 448

Витберг Лаврентий (Лоренц) Самойлович, живописец-лакировальщик, отец А. Л. Витберга; в 1770-х гг. переселился из Швеции в Россию -- 402, 414, 415, 430, 431

Витберг С, дед А. Л. Витберга, шведский дворянин -- 413, 414

Витберг Христина-Альбертина Лаврентьевна (в замужестве Герлах), старшая сестра А. Л. Витберга -- 400

Витрувий (2-я половина I в. до н. э.), римский архитектор, автор "Десяти книг об архитектуре" -- 381, 383, 442

Вишну (миф.) -- 326

Владимир Святославич (ум. 1015), великий князь киевский -- 31

"Владимирские губернские ведомости", еженедельная газета, начала выходить с января 1838 г.-- 373, 376, 527, 529, 530

"Войнаровский", поэма К. Ф. Рылеева (см.).

Вольтер (Аруэ, Аруэт) Франсуа Мари (1694--1778) -- 21, 72, 117, 118, 131, 133, 142, 310,330, 385, 461, 462, 480, 498, 517, 522

Воронихин Андрей Никифорович (1760--1814) -- 394, 400, 430

Воронцов Михаил Семенович, князь (1782--1856), военный и госуд. деятель -- 385

Вульпиус Христиан Август (1762--1827), нем. писатель -- 515

-- "Ринальдо Ринальдини" -- 109, 266, 272, 515

Вязмитинов Сергей Кузьмич (1744--1819), генерал, петербургский главнокомандующий -- 169, 467

"Вятские губернские ведомости", еженедельная газета, начала выходить с января 1838 г.-- 368, 527, 528

Гааг, Луиза Ивановна (ум. 1851), мать А. И. Герцена -- 138

Гагенот (Haguenot) Анри (1687-- 1775), франц. врач -- 350

Гайдн Иосиф (1732--1809) -- 72, 73

Галатея (миф.) -- 72

Гален Клавдий (ок. 130 -- ок. 200), древнеримский врач и естествоиспытатель -- 350

Галилей Галилео (1564--1642) -- 48, 49

Галич Александр Иванович (1783--1848), философ-идеалист, проф. Петерб. ун-та -- 319, 320.

Гальма (Halma) Никола, аббат (1755--1828), франц. математик, переводчик Птоломеева "Альмагеста" -- 38

Гамалея Семен Иванович (1743--1822), мистик, переводчик религиозных книг -- 443--446, 448

Гамильтон Уильям Ричард, лорд (1730--1803), собиратель произведений античного искусства и дипломат, посол Англии при неаполитанском дворе -- 122, 315, 494--495

Гамильтон Эмма леди (1760--1815), политическая авантюристка, жена Уильяма Гамильтона -- 122, 315, 495

Гамлет -- см. В. Шекспир.

Гартинг, генерал в свите Николая Павловича в 1818 г.-- 421, 422

Гассенди, Пьер (1592--1655), франц. философ-материалист и астроном -- 49

Гастальди Джеронимо (нач. XVII в. - 1685), кардинал, автор труда о мерах борьбы с чумой -- 350

Гваренги (Кваренги) Джакомо (1744--1817) -- 397, 400

Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770--1831) -- 307,314, 479, 517,

-- "Лекции по эстетике" ("Vorlesungen über die Aestelnik") -- 307, 517

Годвига, действ, лицо в романе "Житейские воззрения Кота Мурра" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Гельвеций Клод Адриан (1715--1771) -- 19

Гейм Иван Андреевич (1758--1821), проф. и ректор Моск. ун-та, автор распространенных учебников и пособий по географии -- 267, 515

Гейне Генрих (1797--1856) -- 62, 65, 258, 489, 514

-- "Романтическая школа" ("Die romantische Schule") 62, 489

-- "Путевые картины" ("Reisebilder") -- 258, 514

Генрих IV (1553--1610), король Франции, первый из династии Бурбонов -- 34

Гердер Иоганн Готфрид (1744--1803) -- 13, 460

Горлах Георг-Карл, живописец и реставратор картин, зять А. Л. Витберга -- 430

Герман (Herrmann) Иван Филиппович (1755--1815), горный инженер и геолог -- 460

-- "О возникновении земной коры" ("Von der Entstehung der Erdrinde") -- 460

Геродот (ок. 484--425 до н. э.) -- 350, 353

Герцен Александр Александрович (1839--1906), сын А. И. Герцена -- 333 -- 334, 524

Герцен Александр Иванович (1812--1870).

- "Былое и думы" -- 337, 486, 496--498, 500, 602, 503, 506, 511, 512, 518, 522--527, 534, 535

-- "Дилетантизм в науке" -- 506

-- "Дилетанты-романтики" -- 505

-- "Кто виноват?" -- 497, 498, 500

-- "Личное объяснение" -- 528

-- "Наши великие покойники начинают возвращаться" -- 534

-- "О развитии революционных идей в России" -- 534

-- "Письма к будущему другу" -- 496, 514

-- "Письма об изучении природы" -- 479, 484

-- "С того берега" -- 509

-- "Старика Ведрина крепкое до польских братии словцо" -- 518

Герцен Наталья Александровна, рожд. Захарьина (1822--1852), жена А. И. Герцена -- 81, 138, 251--254, 259, 286, 325, 332, 333, 464, 472, 485, 486, 488-- 495, 497--500, 502, 503, 510, 511, 514, 516, 519--521, 524, 528, 535--537

Гесснер Соломон (1730--1788), швейцарский "идиллический" поэт и художник -- 281

"Идиллии" -- 281 Гёте Иоганн Вольфганг (1749-- 1832) -- 36, 64,65, 70, 76, 84, 108, 112--120, 123, 259, 278, 279, 295. 303, 307--316, 330,362,466, 484, 186, 489, 490, 492, 494--497, 513, 514, 516, 517, 522, 523

"Анналы или дневники в дополнение к моим прочим признаниям" ("Annalen oder Tag- und Jahreshefte als Ergänzung meiner sonstigen Bekenntnisse") -- 119, 496

"Во всяком случае. К физику" ( "Allerdings. Dem Physiker") -- 303, 516--517

"Генерал гражданской гвардии" ("Der Burgergeneral") -- 116, 313, 496, 517

"Годы учения и странствований Вильгельма Мейстера" ("Wilhelm Meisters Lehr und Wanderjahre") -- 55, 60, 71, 123, 278, 186, 489, 516; Арфист ("старец") -- 71; Миньона -- 55, 69, 71, 486, 516; Филина -- 71

"Гёц фон Перлихинген" ("Goetz von Berlichingen mit der eisernen Hand")--116, 119, 316, 517

-- "Западно-восточный диван" ("West-Ostlichcr Divan") -- 76, 119; "Саки-Наме" ("Saki-Nameh") -- 76

-- "Из путешествия по Рейну, Майну и Некару в 1814 и 1815 гг." ("Aus einer Reise am Rhein, Main und Neckar in den Jabren 1814 und 1815") -- 492; "Праздник св. Poxa в Бингене" ("Sankt-Rochus test zu Bingen") -- 84, 492

-- "Ифигения в Тавриде" ("Iphigenie auf Tauris") -- 279, 522

-- "Мятежные" ("Die Aufgeregten")--108, 495--496; Луиза -- 108, 495--496

-- "Поэзия и правда" ("Aus meinem Leben. Dichtung und Wahrheit") -- 330, 465, 523; Гретхен -- 330, 523

-- "Путешествие в Италию" (Italienische Reise") -- 497

-- "Страдания молодого Вертера" ("Die Leiden des jungen Werthers") -- 70, 116, 219, 273, 313, 472

-- "Ученье о цветах" ("Zur Farbenlehre") -- 115, 312

-- "Фауст" ("Faust") -- 36, 64, 117, 120, 259, 284, 484, 490, 494, 514; "Вальпургиева ночь" ("Walpurgisnacht") -- 79; Гретхен -- 330; Фауст -- 69, 278, 279

-- "Французская кампания"("Kampagne in Frankreich") -- 496

-- "Эгмонт" ("Egmont") -- 330, 523; Клара (Клерхен) -- 330, 523

Гет(т)ар (Guettard) Жан Этьен (1715--1786), франц. ботаник -- 365

"Гёц фон Берлихинген", драма Гёте (см.).

Гизо Франсуа Пьер Гийом (1787--1874) -- 463, 481

Гиппарх(II в. до н. э.), древнегреческий астроном -- 38, 40

Гиппель (Hippel) Теодор Готтлиб (1775--1843), нем. юрист, с детских лет друг Э. Т. А. Гофмана -- 63

Гиппократ (ок. 460--377 до н. э.) -- 350

Гитциг (Hitzig) Юлиус Эдуард (1780--1849), нем. криминалист, писатель, биограф Э. Т. А. Гофмана -- 65, 70, 71, 489

-- "Из жизни и литературного наследия Гофмана" ("Aus Hoffmann's Leben und NachlajJ")--489 Глинка Федор Николаевич (1786-- 1880), поэт -- 511

-- "Тройка" -- 253, 511

Глюк Кристоф Виллибальд (1714--1787) -- 73, 74

Го (Gau) Франсуа Кретьен (1790--1853), франц. путешественник и архитектор -- 350

Голиаф (библ.) -- 261

Голдсмит (Goldsmith) Оливер (1728--1774), англ. писатель -- "Векфильдский священник ("The Vicar of Wakefield") -- 272, 275

Голицын Александр Борисович, князь (1792--1865), предводитель дворянства Владимирской губ.-- 379

Голицын Александр Николаевич, князь (1773--1844), обер-прокурор синода с 1803 г., министр духовных дел и просвещения в 1816--1823 гг. -- 391--405, 409, 416--418, 421 -- 427, 429, 435, 533

Голицын Дмитрий Владимирович, князь (1771--1844), московский генерал-губернатор с 1820 г. -- 417, 424, 427

Гомер (Омир) -- 113, 187, 277, 279, 299, 307, 514

-- "Илиада" --38, 279, 307, 504; Стентор --170, 504

-- "Одиссея" -- 38, 307 Гораций Флакк (65--8 до н. э.) -- 516

-- "Эподы" -- 288, 516

Гордеев Федор Гордеевич (1744--1810), скульптор, ректор Акад. худ. в 1802--1810 гг.-- 431, 432

"Горе от ума" -- см. Грибоедов А. С.

Гормисдас (Hormisdas) (IV в.), сын персидского царя Гормисдаса II; ок. 324 бежал в Константинополь к Константину Великому--90

Готфрид Бульонский (ок. 1060-- 1100), одни из предводителей первого крестового похода -- 112, 310, 496, 517

Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776--1826) -- 62--80,118, 487-- 490, 534

-- "Житейские воззрения Кота Мурра" ("Lebonsansichten des Katers Murr, nobst fragmentarischer Biographiedes Kapellmeisters Johannes Kreisler in zufälligen Makulaturblättern") -- 63, 66, 67, 79, 489, 490; Гедвига -- 75; Ириней -- 74, 75; Крейслер-- 66, 67, 74, 75; Юлия -- 75

-- "Маленький Цахес, прозванный Цинобером" ("Klein Zaches, genannt Zinober. Ein Märchen") -- 78, 79; Алпанус (Алоизий) -- 79, 534

-- "Ночные рассказы" ("Nachtstukke") -- 490; "Иезуитская церковь в Г." ("Jesuiterkirche in G.")-- 75; "Песочный человек" ("Der Sandmann") -- 71, 77, 490, 534

-- "Повелитель блох" ("Meister Floh, ein Märchen in sieben Abenteuern zweier Freunde") --78

-- "Принцесса Брамбилла" ("Prinzessin Brambilla, ein capriccio nach Jakob Callot") -- 78

-- "Пышный дурман" ("Datura fastuosa") -- 66

-- "Серапионовы братья" ("Die Serapionsbrüder") -- 489; "Недобрый гость" ("Der unheimliche Gast") --77, 490

-- "Угловое окно двоюродного брата" ("Des Vetters Eckfenster") -- 67

-- "Фантастические пьесы в манере Калло" ("Phantasiestücke in Callots Manier. Blätter aus dem Tagobuch eines reisenden Enthusiasten") -- 72, 489, 490; "Золотой горшок" ("Der goldene Topf. Ein Märchen aus der neuen Zeit") --78; Ансельм -- 79; Линдгорст -- 79; "Кавалер Глюк" ("Ritter Gluck") -- 73, 74, 490; "Крейслериана" ("Kreisleriana") -- 72--73, 489, 490; Крейслер -- 66, 67, 74, 75, 489, 490; "Магнитизер" ("Der Magnetiseur. Eine Familienbegebenheit") -- 77

-- "Элексир дьявола" ("Elexiere des Teufels. Nachgelassene Papiere des Bruders Medardus, eines Capuzieners") -- 77; Аврелия -- 77; Медардус -- 69, 77, 78

Гош (Hoch) Лазар (1768--1797), военный деятель французской революции, генерал -- 313

Гракх Тиберий (163--132 до н. э.) -- 33

Грабиенко (Грабиянко) Фаддей, граф, польский мистик -- 434

Гретхен, в автобиографии "Поэзия и правда" В. Гёте (см.).

Гретхен, действ, лицо в "Фаусте" В. Гёте (см.).

Грибоедов Александр Сергеевич (1795--1828).

-- "Горе от ума" -- 268, 269, 515; Софья -- 269, 515; Молчалин -- 276; Чацкий -- 269, 515

Григорий Турский (ок. 540--594), епископ -- 350, 525

-- "История франков" ("Historia francorum") -- 350, 525

Григорович Василий Иванович (1780--1865), преподаватель и конференц секретарь Акад. худ., издатель журнала "Жизнь изящных искусств" -- 420, 421

Грозный -- см. Иван IV Васильевич.

Греции Гуго де Гроот (1583--1645), голландский ученый-правовед -- 4(59

Гугений -- см. Гюйгенс.

Гумбольдт Фридрих Генрих Александр (1769--1859) -- 15, 369

Гурт, действ, лицо в романе "Айвенго" В. Скотта (см.).

Гурьев Дмитрий Александрович (1751--1825), министр финансов при Александре I -- 423, 425, 426, 435

Густав И Адольф (1594--1032), король Швеции, полководец и военный реформатор -- 34, 331, 482, 523

Гюго Виктор (1802--1885)-- 24, 85, 118, 492

-- "Осенние листья" ("Les Feulles d'Automne") -- 492

-- "Что слышится на горе" ("Се qu'on entend sur la montagno") -- 85, 492

-- "Собор Парижской богоматери" ("Notre Dame do Paris"); Клод Фролло -- 54, 69, 281; Эсмеральда -- 281

Гюйгенс (Huygens) (в лат. форме Гугениус, Гугений) Христиан (1629--1695), механик, физик и математик -- 48, 49

Давид, царь (библ.) -- 261

Давид Жак-Луи (1748--1825), франц. живописец -- 179

Далила (библ.) -- 95

Даль Владимир Иванович (1801--1872), писатель, этнограф и лексикограф -- 287, 512, 516

-- "Бедовик" -- 287, 512, 516

Даль-Онно (Даль-Окко, Dall'Oglio)

Антонио (ум. 1831), контрабасист, из семьи музыкантов, концертировавших и преподававших музыку в Петербурге и Москве с середины XVIII в.-- 79, 534

Данвиль (J. В. Bourguignon d'Anville) Жан Батист (1697--1782), франц. географ и картограф -- 351

Даниил (библ.)-- 92, 325, 492, 520

Даннекер (Dannecker) Иоганн Генрих (1758--1841), нем. скульптор -- 119

Дант (Данте) Алигьери (1265--1321) -- 74, 93, 129, 142, 144, 255, 284, 325, 491, 498, 501, 510, 611

-- "Божественная комедия" ("Divina Commedia")-- 491, 498; "Ад" ("Inferno") -- 144, 253, 255. 284, 501, 510, 511; "Чистилище" ("Purgalorio") -- 81, 464, 465, 491; "Рай" ("Paradiso") -- 129, 498

Дантон Жорж Жак (1759--1794)-- 134

Дарвин Эразм (1731--1802), англ. врач, естествоиспытатель и поэт, дед Чарльза Дарвина -- 362, 363

-- "Фитология" ("Phytologia or the Phylosoplry of Agriculture and Gardening") -- 362

"Дева чужбины", стихотворение Ф. Шиллера (см.).

Дсви Гумфри -- см. Дэви Гемфри.

Девис, инженер-архитектор, в первой трети XIX в. принимал участие в строительстве Большого (Петровского) театра в Москве-- 401

Девоншир Уильям, герцог (1790-- 1858), английский дипломат -- 427

Деженет (Desgenettes) Ренэ Никола, барон (1762--1837), франц. врач, участник военной экспедиции в Египет в 1798 г.-- 349

Дездемона, действ. лицо в трагедии "Отелло" В. Шекспира (см.).

Де-Кандоль (De-Candolle) Огюстен Пирам (1778--1841), швейцарский ботаник -- 23, 361, 365, 526

-- "Органография" ("Organographie vêgêtale") -- 365, 526

-- "Элементарная теория ботаники" ("Thêorie êlêmentaire de la botanique") -- 365

Декарт (Descartes) (в лат. форме Cartesius, Картезий) Рене (1596-- 1650) -- 20, 27, 37, 48, 49, 461

Деламбр (Delambrc) Жан Батист Жозеф (1749--1822), франц. астроном, геодезист -- 38, 47

-- "Краткая астрономия" ("Abrêgê d'Astronomic") -- 47

Державин Гаврила Романович (1743--1816) -- 118, 268, 436, 437, 494

Дестют де Траси (Destutt de Tracy) Антуан Луи Клод (1754--1836), франц. вульгарный экономист и философ-сенсуалист, последователь взглядов Э.-Б. Кондильяка и Дж. Локка (см.) -- 25

"Дети аббатства", роман Регины Рош (см.).

Дидро (Дидеро) Дени (1713--1884) -- 107, 117, 281, 329, 493

-- "Монахиня" ("La roligieuse") -- 142

Дильтей Филипп-Генрих, первый проф. права Моск. ун-та, известен многосторонней педагогической деятельностью -- 140

Динократ (ум. ок. 250 до. н. э), древнегреческий зодчий, планировал застройку Александрии -- 86

Диодор Сицилийский (ок. 80--20 до н. э.), древнегреческий историк -- 350, 353

Диомид -- см. Пассек Д. В.

Дмитриев Иван Иванович (1760--1837), поэт и баснописец -- 384, 390, 530

"Дон-Жуан", опера В. Моцарта (см.).

"Дон Карлос", драма Ф. Шиллера (см.).

Дон-Карлос -- см. Карлос дон.

Дроветти Бернпрдин (1775--1852), итал. археолог -- 348

Дружинин Яков Александрович (1771--1849), чиновник министерства финансов -- 423

Дэви (Davy) Гемфри (1778--1829), англ. химик и физик -- 174

Дюкре-Дюминиль (Dueray-Duminil) Франсуа Гийом (1761--1819), франц. романист.

-- "Алексис, или Домик в лесу" ("Alexis, ou la maisonnette dans les bois; manuscril, trouvê sur les bords de l'lsore") -- 265

-- "Лолотта и Фанфан" ("Lolotte et Fanfan") -- 265

Дюмон-Д'Юрвиль (Дюмон-Дюрвиль, Dumont d'Urville) Жюль Себастьян (1790--1842), франц. путешественник-мореплаватель -- 287, 516

Дюмурье (Dumourier) Шарль Франсуа (1739--1823), франц. генерал во время революции, в 1793 г. перешел к австрийцам -- 313

Дюнень (Дюпон, Dupin) Андрэ Мари Жан Жак (1783--1868), франц. адвокат и полит, деятель, председатель палаты депутатов 1832--1840 гг. -- 26

Дюран (Durand) Шарль (ум. 1848), франц. журналист, редактор монархической газеты "Journal de Francfort", тайный агент русского правительства -- 109, 494_t496

Дядюшка -- см. Яковлев Л. А.

"Евангелие" -- 13, 81,84, 86, 92, 183, 184, 200, 224--226, 237, 246, 492

"Евгений Онегин" -- см. Пушкин А. С.

Еврипид (ок. 480 -- ок. 406 до н. э.) -- 279

Егоров Алексей Егорович (1776--1851), живописец и рисовальщик,, проф. Акад. худ.-- 421

Екатерина II (1729--1796), императрица -- 35, 118, 131, 133, 142, 146, 149, 152--154, 157, 317, 321, 400, 417, 455, 483, 498, 501, 518

Елизавета Алексеевна (1779--1826), императрица, жена Александра I -- 441

Елизавета Ивановна -- см. Прово.

Жанен Жюль Габриэль (1804--1874), франц. писатель, критик и журналист -- 70, 76

Жанлис (Genlis) Стефани-Фелисите (1746--1830), франц. писательница -- 273, 515

Жан Поль -- псевдоним Иоганна Пауля Рихтера (см.).

Жирар, врач -- 28

"Живописец" -- еженедельный журнал, вых. в Петербурге в 1772--1773 гг., издание Н. И. Новикова -- 445

Жилярди (Джилярди) Иван Дементьевич (Джованни Баттиста) С1757--1819), архитектор -- 418, 419

"Житейские воззрения Кота Мурра", роман Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Житие св. Екатерины" -- 105

"Жития святых" ("Мартиролог") Симеона Метафраста (см.).

Жорж Санд (George Sand), псевдоним Авроры Дюдеван (1804--1876) -- 171, 504

-- "Мопра" ("Mauprat") -- 504; дядюшка Пасьянс (bonhomme Patience) -- 171, 504

Жоффруа Сент-Илер (Geofiroy Saint-Hilaire) Этьенн (1772--1844), франц. естествоиспытатель -- 23

Жуанвиль (Joinville) Жан (1224--1317), франц. историк-хронист, участник крестового похода -- 115, 311, 496

Жуковский Василий Андреевич (1783--1852) -- 268, 276, 515, 536

-- "Ундина" -- 276, 515, 536

"Журнал изящных искусств", двухмесячный журнал, выходивший в Петербурге в 1823 и 1825 гг., издатель В. И. Григорович -- 420, 421

Занд Жорж -- см. Жорж Санд.

Занд (Sand) Карл Людвиг (1795--1820), студент Иенского ун-та, убивший реакционного писателя Коцебу -- 171, 260, 266

Захарьина Наталья Александровна -- см. Герцен. Н. А.

Зевксис (последняя треть V в.-- начало IV в. до п. э.), древнегреческий живописец -- 279

Зевс (миф.) -- 70, 99, 193, 277, 308, 471

Зеновия Септимия (III в. н. э.), царица Пальмирская, вела непрестанные захватнические войны и мечтала о покорении Рима; была в 273 г. взята в плен имп. Аврелианом после разгрома ее войска -- 274

Златоуст -- см. Иоанн Златоуст.

"Золотой горшок" -- повесть из цикла "Фантастические пьесы в манере Калло" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Зуев Василий Федорович (1754--1794), естествоиспытатель и путешественник, член Петербургской акад. наук -- 19, 461

Иаков I Стюарт(1566--1625), англ. король -- 468, 509

Иван III Васильевич (1440--1505), великий князь московский -- 31

Иван IV Васильевич (Грозный) (1530--1584), царь -- 32, 132, 498

"Идиллии" -- произв. С. Гесснера (см.).

Иегова (библ.) -- 94, 242, 248, 468

Изабелла, действ, лицо в трагедии "Мессинская невеста" Ф. Шиллера (см.).

"Избрание Михаила Федоровича" -- ("Призвание Михаила Федоровича Романова на царство"), картина Г. И. Угрюмова (см.).

Изида (миф.) -- 185, 326

"Илиада" -- см. Гомер.

"Император Александр, разрушая Рейнский союз, освобождает Европу" -- эскиз А. Л. Витберга (см.).

Иоанн III -- см. Иван III Васильевич.

Иоанн апостол (Богослов) (библ.) -- 92--94, 134, 492

-- "Евангелие от Иоанна" -- 92

Иоанн Златоуст (ок. 347--407), деятель восточно-христианской церкви, проповедник -- 134

Иоанн Креститель (Предтеча) (библ.) -- 95, 96

Ипократ -- см. Гиппократ.

Иппарх -- см. Гиппарх.

Ириней, действ, лицо в романе "Житейские воззрения Кота Мурра" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Иродот -- см. Геродот.

Исайя пророк (библ.) -- 95

"Искусство поэзии", трактат Н. Буало (см.).

"Исповедь" -- Ж.-Ж. Руссо (см.).

"История государства Российского" -- многотомный труд Н. М. Карамзина (см.).

Иуда Искариот (библ.) -- 83,135, 499

"Ифигения в Тавриде" -- трагедия В. Гёте (см.).

Иффланд Август Вильгельм (1759-- 1814), нем. актер, режиссер и драматург --70

Кабанис (Cabanis) Пьер Жан Жорж (1757--1808), франц. врач и философ, представитель материалистического естествознания XVIII в.-- 25

Кавалер Глюк, действ, лицо в одноименном рассказе из цикла "Фантастические пьесы в манере Калло" Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Кавказский пленник" -- А. С. Пушкина (см.).

Каин (библ.) -- 57

Кайо (Cailliaud) Фредерик (1787--1869), французский путешественник и археолог -- 326, 353. 521, 526

-- "Путешествие в Мероэ"("Voyage à Mêroê, au fleuve Blanc, au delà de azogl, dans la midi du royaume de sennâr, à Syouah et dans cinq autres oasis de 1819 a 1822") -- 521

Калигула Гай Цезарь (12--41 н. э.), римский император -- 193

Кало Карл Иванович, камердинер Л. А. Яковлева (см.). -- 261

Кальвин Жан (1509--1564) -- 470

Каменецкий Тит Алексеевич (1790--1844), адъюнкт кафедры географии и статистики Моск. ун-та -- 267, 515

-- "Краткое всеобщее землеописание по новому разделению. Изд. по руководству И. А. Гейма, в пользу детей, начинающих учиться географии, Т. Каменецким" -- 267, 515

Кандоль де -- см. Де-Кандоль.

Канова Антонио (1757--1822), итал. скульптор -- 179

-- "Амур и Психея" -- 179

Кант Иммануил (1724--1804) -- 27

Капнист Василий Васильевич (1757--1823) -- 268

Каподистряя Иоанн, граф (1776--1831), греческий и русский государственный деятель, с 1827 г. президент Греческой республики -- 385

Каракалла Марк Аврелий Антонив (186--217), римский император -- 231

Карамзин Николай Михайлович (1766--1826)--142, 268, 274, 369, 516, 529

-- "История государства Российского" -- 369, 373, 529

-- "Марфа Посадница" -- 274, 432; Мирослав -- 432; Феодосий -- 432

-- "Цветок на гроб моего Агатона" -- 281, 516

Карамышев Александр Матвеевич (ум. 1791), химик, преподаватель Горного училища -- 448

Каратыгин Василий Андреевич (1802--1853) -- 75

Карбонье (д'Арсит) Лев Львович (1770--1836), инженер-генерал -- 392, 411--414, 418, 419, 423

Карл Великий (742--814), франкский король с 768 г., император с 800 г.-- 33, 464, 483

Карл XII (1682--1718), шведский король -- 414

Карл Иванович -- см. Кало К. И.

Карл I Стюарт (1600--1649), англ. король -- 201, 509

Карл II Стюарт (1630--1685), англ. король -- 203, 204, 216, 219, 509

Карлос дон (1545--1568), наследник испанскою престола, сын Филиппа II -- 340, 508

Карпини Джованни да Плано (1182--1252), итальянский путешественник -- 131, 287, 498, 516

-- "История монголов, которых мы называем татарами" ("Historia mongolarum quos nos tartaros appelamos") -- 131, 287, 498, 516

Картезий -- см. Декарт. Кассини Габриэль (1781--1832), франц. ботаник -- 362

-- "Сочинение о фитономии" ("Premier mêmoire sur la Phytonomie") -- 362

Кассини Джованни Доминико (Жан Доминике (1025--1712), астроном, чл. Парижской акад. наук -- 49, 51

Кастельриг -- см. Кэетльри.

Касьян (Иоанн Кассиан) римлянин (ум. 435), основатель монашества в Галлии -- 289, 5 75

Катилина Луций Сергий (108--62 до н. э.), полит. деятель древнего Рима, организатор заговора, получившего от него свое имя -- 193, 223, 224

"Катилинарии" ("In Catilinam"), речи против Катилины Цицерона (см.).

Каченовский Михаил Трофимович (1775--1842), историк и критик, проф. Моск. ун-та -- 172

Квинтилиан Марк Фабий (ок. 35--95), древнеримский автор трудов об ораторском искусстве -- 2(57

Келлио -- см. Кайо.

Кеплер Иоганн (1571--1630) -- 29, 40, 45, 47--51

Кёрнер (Körner) Теодор (1791 -- 1813), нем. поэт-романтик -- 68, 490

-- "Моя родина" ("Mein Vaterland")-- 490

Кетчер Николай Христофорович ("барон", "Упсальский барон") (1806--1886), участник московского кружка, друг юности Герцена -- 61, 123, 170, 171, 174, 175, 177, 488, 491, 493, 495, 497. 498, 500--502, 504, 506, 508, 521, 530, 536

Кине (Quinet) Эдгар (1803--1875), франц. историк и политич. деятель -- 135, 499

-- "О философия в ее соотношениях с политической историей" ("De la philosophic dans ses rapports avec l'histoire politique")-- 135, 499

Кирилл и Мефодий, братья (IX в.), византийские монахи, славянские просветители, считаются создателями одной из двух первых славянских азбук (Кириллицы)-- 262, 471

Клавдий (10 до н. э. -- 54 н. э.), римский император -- 193

Клара (Клерхен), действ, лицо в драме "Эгмонт" В. Гёте (см.).

Клеопатра (69--30 до н. э.), царица Египта -- 85, 86

Клооц (Клооте, Cloots) Анахарсис (наст. имя Жан Батист) (1755--1794), философ-просветитель, публицист и полит, деятель, участник франц. революции -- 110, 495

Клошпток Фридрих Готлиб (1724-- 1803) -- 517

-- "Мессиада" ("Messiade" -- франц., "Messias" -- нем.) -- 313, 517

"Книга бытия" -- см. Моисей.

Кобург-Заальфельд Фридрих, принц (1737--1815), командующий австрийскими войсками в походе против революционной Франции 1792--1794 гг.-- 110

Козлов Иван Иванович (1779--1840), поэт и переводчик -- 268

Козодавлев Осип Петрович (1754--1819), сенатор, министр внутренних дел при Александре I --169, 467

Кологривов Дмитрий Михайлович (1780--1831), придворный Александра I -- 393

Колумб Христофор ("пророк") (1451--1506) -- 16, 243, 509

Конгрев (Конгрив, Congreve) Уильям (1772--1828), англ. генерал-артиллерист -- 134, 499

Кондильяк Этьенн Бонно де (1715--1780), франц. просветитель, философ-деист, сторонник сенсуализма -- 25

Констанс (323--350), римский император, третий сын Константина Великого -- 90

Константин V (719--775), византийский император -- 95, 493

Константин VII Багрянородный (912--959), византийский император -- 84, 492

Константин Павлович (1779--1831), великий князь -- 432

Коперник Николай (1473--1543)-- 16, 36, 38, 42-51, 175, 484

-- "Об обращении небесных сфер" ("De revolutionibus orbium coelestium") -- 36, 42--46, 483, 484

Корсакова, домовладелица в Москве -- 482

Коцебу (Kotzebue) Август Фридрих Фердинанд (1761--1819), нем. реакционный писатель -- 70, 260, 434

-- "Сын любви" ("Das Kind der Libe") -- 434

Кочубей Виктор Павлович, граф (1768--1834), дипломат и госуд. деятель -- 429, 435

Кошелев Родион Александрович (1749--1827), обер-гофмейстер, мистик, близкий к Александру I -- 454

Крейслер Иоганн, действ, лицо в произведениях "Житейские воззрения Кота Мурра" и "Крейслериана" Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Крейслериана", музыкальные очерки из цикла "Фантастические пьесы в манере Калло" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Кромвель Оливер ("Нолль") (1599--1658) -- 203, 204, 237, 274, 509

Крылов Иван Андреевич (1768-- 1844) -- 258, 437, 514

-- "Лев и Комар" -- 258, 514

Ксенофонт (ок. 430--355/4 до н. э.), древнегреческий историк и философ; участвовал в греко-персидских войнах и оставил описание отступления 10 тыс. греческих наемников через Малую Азию -- 312

Кузень (Кузен, Cousin) Виктор (1792--1867), франц. философ-идеалист; основал школу, названную им "эклектической" -- 25, 28, 29, 37, 461, 462, 480, 484, 535, 536

-- "Введение в историю философии" ("Introduction à l'nistoire de la philosophies) -- 37

-- "Состояние народного просвещения в некоторых странах Гермамании" ("Rapport sur l'êtat de l'instruction publique dans quelques pays de l'Allemagne") -- 535

-- "Философские фрагменты" ("Fragments philosophiques") --37

Кук Джемс (1728--1779) -- 287, 516

Кулибин Иван Петрович (1735--1818), механик, конструктор и изобретатель -- 454

Купер Фенимор (1789--1851) -- 69

Курбатов Петр Александрович, чиновник "кабинета его величества" в 1816 г. -- 451

Курганов Николай Гаврилович (1725--1796),ученый и писатель -- 266

-- "Письмовник, содержащий в себе науку российского языка со многим присовокуплением разного учебного и полезно забавного вещесловия. С присовокуплением книги: Неустрашимость духа, геройские подвиги и примерные анекдоты русских" -- 266, 515

"Курс словесности" -- "Французский учебник словесности и морали" Ж. Ф. М. Ноэля (см.).

"Курс чистой математики" -- "Полный курс чистой математики" Л. Франкёра (см.).

Курций Марк, герой древнеримской легенды -- 277

Кутузов Михаил Илларионович (1745--1813) -- 298, 406, 452

Кучина Татьяна Петровна -- см. Т. П. Пассек.

Кэстльри (Castlereagh) Генри Роберт Стюарт, виконт (маркиз Лондондри) (1769--1822), англ. реакционный госуд. деятель -- 466

Кювье Жорж (1769--1832) -- 15, 18, 19, 526

-- "Животное царство" ("Le règne animal, distribuê d'après son organisation pour servir de base à l'histoire naturelle des animaux et d'introduction à l'anatomie comparêe") -- 18, 19

Лабзин Александр Федорович (1766--1825), писатель-мистик, с 1799 г. конференц-секретарь Акад. худ., с 1818 до 1822 г. вице-президент Акад. худ.-- 395--399, 414--416, 432--441, 444, 446, 448, 473, 533

Лабзина Анна Евдокимовна, рожд. Яковлева (1758--1828), жена А. Ф. Лабзина -- 437

Лагарп Жан Франсуа (1739 -- 1803), франц. литературный критик, теоретик классицизма -- 269, 270

Ламарк Максимильен, граф (1770--1832), франц. генерал, участник наполеоновских войн -- 121, 496

Лаплас Пьер Симон (1749--1827)-- 23, 35, 41, 50 -- "Изложение системы мира" ("Exposition du système du monde") -- 41, 50

Ларош-Жакелин (Ларошжакелен, de La Rochejaquelein) Анри Дюверже, граф (1772--1794), один из вождей вандейской контрреволюции -- 118

Ларрей (Larrey) Доминик Жан, барон (1766--1842), франц. врач, участник военной экспедиции 1798 г. в Египет, где провел многие годы -- 349

Лас-Каз (Las Cases) Огюст Эммануэль, граф (1766--1842), приближенный и биограф Наполеона -- 466, 516, 523

-- "Воспоминания об острове св. Елены" ("Memorial de S-te Hêlène") -- 301, 516, 523

Лаудон, англ. инженер-архитектор, в 1818 г. находился в России -- 455, 465

Лафайет (La Fayette) Мари Жан Поль, маркиз (1757--1834), участник борьбы американцев за независимость, позднее либерально-монархический деятель во Франции в 1789 и 1830 гг.-- 113, 296, 310, 342

Лафатер (Lavater) Иоаганн Каспар (1741--1801), швейцарский писатель, создатель антинаучного учения о "физиономике" -- 118, 314

Лафонтен (Lafontaine) Август (1758--1831), нем. писатель, автор сентиментальных романов -- 70, 266, 273, 515

-- "Чудак" ( "Der Sonderlins") -- 266; Бургард -- 266

Лахтин Алексей Козьмич (1808--1838), университетский товарищ Герцена, член московского кружка -- 61, 254, 487, 511

Лёве-Веймар (Loeve-Veimars) Франсуа Адольф, барон (1801--1854), франц. писатель-публицист, переводчик "Собрания повестей Э. Т. А. Гофмана" на франц. язык -- 80, 490

Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646--1716) -- 175, 366

Ленивцев Александр Александрович, один из директоров Русского библейского об-ва -- 393

Лжедимитрий I (ум. в 1606), занимал московский престол в 1605--1606 гг. -- 33

Лизавета Ивановна -- см. Прово Е. И.

Линдгорст -- действ, лицо в повести "Золотой горшок" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Линней (Linne) Карл (1707--1778) -- 16, 18, 461

-- "Система природы" ("Systema naturae") -- 18

Лов -- см. Лоу.

Ловецкий Алексей Леонтьевич (1787--1840), врач, натуралист, проф. Моск. ун-та. Герцен слушал у него курсы сельского хозяйства и минералогии -- 285

Лодер Христиан Иванович (1753--1832), врач-анатом, лейб-медик-- 441

Локк Джон (1632--1704) -- 145

"Лолотта и Фанфан" -- роман Ф. Дюкре-Дюминиля (см.).

Ломонд Шарль Франсуа, аббат (1727--1794), автор учебной грамматики франц. языка и других педагогических сочинений, многократно издававшихся -- 266

-- "Грамматика французская, соч. Ломондом, проф. Новейший перевод, с дополнением нужных правил для юношества, занимающегося переводами как с франц. на росс., так и с росс, на франц. яз., словаря для сих упражнений, разных нравоучительных повестей, писем и басен, почерпнутых из лучших авторов" -- 265--266

Ломоносов Михаил Васильевич (1711--1765) -- 28, 483

-- "Надпись V" -- 29, 483

Лоу (Lowe) Гудзон (1769--1844), губернатор острова св. Елены -- 120

Луиза -- действ. лицо в драме "Мятежные" В. Гёте (см.).

Луи Филипп (1773--1850), франц. король -- 174, 505

Лука евангелист (библ.) -- 84, 86, 95, 492

-- "Евангелие от Луки" -- 84,86, 492

Львов Андрей Лаврентьевич (1751--1823), почетный член Опекунского совета в Москве -- 426

Людовик I ("Благочестивый") (778--840), император франков, сын Карла Великого -- 33, 483

Людовик IX ("Святой") (1215--1270), король Франции -- 115, 311, 496

Людовик XIV ("Великий") (1638--1715), король Франции -- 269, 310, 517

Людовик XVI (1754--1793), король Франции -- 114, 116, 310, 496

Лютер Мартин (1483--1546) -- 33, 220, 232, 470, 523 -- "Письмо к Эразму Роттердамскому" (1524) -- 523

Лютер (и Вегнер), владелец винного погребка в Берлине -- 62

Люцифер (библ.) -- 137, 138, 315, 499

Макашина Мария Степановна ("богомольная старушка"), компаньонка кн. М. А. Хованской -- 260, 514

Макбет, действ, лицо одноименной трагедии В. Шекспира (см.).

Макиавель (Макиавелли, Махиавелли, Machiavelli) Никколо ди Бернардо (1469--1527) -- 469

Маккавеи, династия, правившая в Иудее с 142 по 37 г. до н. э. и освободившая ее от власти Сирии -- 213

Маккензий (Mackenzie) Джемс (ок. 1680--1761), англ. врач -- 349

Маколей (Macaulay) Томас Бэбингтон, лорд (1800--1859) -- 340, 508--509

Максимович Михаил Александрович (1804--1873) историк и фольклорист, проф. естественных наук Моск. ун-та. Герцен не только слушал у него курс ботаники, но общался с ним на почве литературных интересов -- 14, 480

-- "О человеке" -- 480

Малерб -- см. Мальзерб.

Малет (Мале, Malet)Клод Франсуа (1754--1812), генерал франц. революционной армии. В 1812 г. казнен, как глава республиканского заговора против Наполеона -- 464

Мальзерб (Malesherbes) Кретьен Гийом (1721--1794), франц. публицист и госуд. деятель; во время процесса Людовика XVI добился разрешения конвента стать одним из защитников бывш. короля, был казнен по обвинению в заговоре против республики -- 118, 496

Мальте Брюнь (Мальтбрен, Maltebrun) Конрад (1775--1826), франц. географ и публицист, родом датчанин -- 369

"Манон Леско", роман аббата А.-Ф. Прево (см.).

Марат Жан Поль (1744--1793) -- 135

Марий Кай (157--86 до н. э.), римский полководец и политический деятель -- 33, 129

Марк евангелист (библ.) -- 95

Мармонтель Жан Франсуа (1723-- 1799), франц. писатель -- 263, 514

-- "Инки" ("Les Incas") -- 263, 514

Мария Федоровна (1759--1828), императрица, жена Павла I -- 400, 430

Мартос Иван Петрович (1754-- 1835), скульптор -- 419--421

-- "Минин и Пожарский" -- 419, 420

Марфа Посадница -- Марфа Ивановна Борецкая (XV в.) -- 274, 432

"Марфа Посадница", повесть Н. М. Карамзина (см.).

"Марфа Посадница", рисунок А. Л. Витберга (см.).

Маршаль гувернер Герцена -- 269, 274, 275

Матфей, апостол и евангелист (библ.) -- 13, 92, 480

-- "Евангелие от Матфея" -- 13, 92, 480

Мафусаил (библ.) -- 332

Меад,-- см. Мид.

Медардус -- действ, лицо в романе "Элексир дьявола" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Медведева Прасковья Петровна (ум. 1860), вятская приятельница Герцена -- 500, 501

Медокс (Маддокс) Михаил Егорович (1747--1822), создатель одного из первых русских театров -- 318, 518

Мельников Абрам Иванович (1784--1854), архитектор, проф. Акад. худ. -- 392, 393, 420. 421

Мемнон (миф.) -- 187, 507

Мендель Вольфганг (1798--1873), нем. критик и историк -- 66, 117, 171, 494

-- "Немецкая литература" ("Die deulsche Literatur") -- 66, 494

Мертенс Шарль де (1737--1788), бельгийский врач, автор книги о чуме в России, где он провел 1767--1772 гг. -- 349

"Мессиада", поэма Ф. Клопштока (см.).

Метафраст Симеон (X в.), византийский дипломат и церковный писатель -- 84, 492

-- "Жития святых" ("Мартиролог") -- 84, 492

Мефодий -- см. Кирилл и Мефодий.

Меццофанти (Mezzofanti) Джузеппе (1774--1849), кардинал; был известен в качестве полиглота, владел 52 языками -- 173

Мид (Mead) Ричард (1673--1754), англ. врач -- 350

Микеланджело Буонаротти (1475--1564) -- 70, 73

Милорадович Михаил Андреевич (1771--1825), генерал, участник войн с Наполеоном I -- 428

Минин Сухорук Кузьма (ум. 616) -- 419

"Минин и Пожарский" -- памятник работы И. П. Мартоса (см.).

Миньона, действ, лицо в романе "Годы учения и странствований Вильгельма Мейстера" В. Гёте (см.).

Мирабо Оноре Габриель, граф (1749--1791) -- 33, 35, 134, 49

Мирослав, действ, лицо в повести "Марфа Посадница" Н. М. Карамзина (см.).

Михайлов Андрей Алексеевич (1770--1847), проф. Акад. худ., архитектор -- 397, 398, 400, 431

Мишле Жюль (1798--1874) -- 30, 495

"Могущество песни", стихотв. Ф. Шиллера (см.).

Моина, действ, лицо в трагедии "Фингал" В. А. Озерова (см.).

Моисей (библ.) -- 91, 102, 242, 248, 368, 471

-- "Книга бытия" -- 102

Молчалин, действ. лицо в "Горе от ума" А. С. Грибоедова (см.).

Монк (Monk) Джордж, герцог (1608--1670), англ. генерал и полит, деятель -- 204

Монтескье Шарль Луи де Секонда (1689--1755) -- 32, 145, 348

Моор Карл, действ, лицо в драме "Разбойники" Ф. Шиллера (см.).

Мор Томас (1478--1535) -- 231

Морган Сидней, леди (1783--1859), ирландская писательница -- 111, 496

-- "Италия" ("Italy") -- 496

Морошкин Федор Лукич (1804--1857), проф. Моск. ун-та по кафедре права -- 319, 320, 518

-- "О постепенном развитии законодательства" -- 518

-- "Права знатнейших древних и новых народов" -- 320, 518

-- "Речь об Уложении царя Алексея Михайловича и о последующем его развитии" -- 518

Мортимер лорд, действ, лицо в романе "Дети аббатства" Р. Рош (см.).

Морус Томас -- см. Мор Томас.

"Московские ведомости", газета изд. с 1756 г. В 1818--1838 гг.-- редактор П. И. Шаликов -- 142

"Московский телеграф", двухнедельный литературно-критический журнал, изд. 1825--1834 гг. Редактор Н. А. Полевой -- 268

Моцарт Вольфганг Амадей (1756--1791) - 73

-- "Дон-Жуан" ("Don Juan")-- 72, 111, 309; Командор -- 111, 309

Мочалов Павел Степанович (1800--1848) -- 172, 175, 177

Мудров Матвей Яковлевич (1772--1831), врач, проф. Моск. ун-та, мистик -- 405, 409, 417, 442, 446

Мудрова Софья Алексеевна (1797--1870), племянница М. Я. Мудрова, воспитанница А. Ф. Лабзина -- 437, 439, 440

Муравьев Михаил Никитич (1757--1807), писатель-сентименталист -- 268

"Надпись V", соч. М. В. Ломоносова (см.).

Наполеон I Бонапарт (1769--1821) -- 21, 28, 34, 65, 70, 112, 120, 121, 129, 135, 173, 260, 261, 295, 304, 313, 331. 380, 462, 465, 460, 482, 483, 488, 496, 498, 499, 505, 516

Нарышкина, владелица дома в Москве на Божедомке -- 482

"Наследный принц", с 1840 г. король прусский Фридрих Вильгельм IV (1795--1861) -- 422

Наташа -- см. Герцен Наталья Александровна (Захарьина).

Небаба Дмитрий Васильевич (ок. 1806--1839), товарищ Герцена по Моск. ун-ту, учитель математики во Владимирск. гимназии; совместно с Герценом в 1838-- 1839 гг. редактировал "Прибавления к Влад. губ. вед." -- 527, 530

Невтон -- см. Ньютон.

Неккор (Neckor) Жак (1732--1804), франц. полит. деятель, министр финансов при Людовике XVI -- 310

Нерон Клавдий Цезарь Август Германик (37--68), римский император -- 183, 190--193, 337--339, 507, 530

Низами Гянджеви (1141--1203) -- 98, 119

Ник -- см. Н. П. Огарев.

Николай св. -- 428

Николай I (1796--1855), император -- 320, 321, 366, 367, 421, 422, 519, 524, 528, 533

Новалис, литературный псевдоним Фридриха Филиппа фон Гарденберга (1772--1801), нем. писатель-романтик -- 70

"Новая Элоиза", роман Ж.-Ж. Руссо (см.).

Новиков Николай Иванович (1774--1818) -- 434, 442--449, 534

Новокшенов, почтмейстер в Твери -- 391

"Новуходоносор, ввергающий юношей в пещь огненную", картина А. Л. Витберга (см.).

"Новый магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономических". Ежемесячный журнал, изд. в Москве 1820--1830 гг. Редактор проф. И. А. Двигубский -- 526

Нодье Шарль (1780--1844), франц. писатель; принимал участие в первой франц. революции, оставил обширные мемуары, опубликованные в 1831 и 1832 гг.-- 109

Нолль -- см. Кромвель.

Нортон Эрдли, известный в конце XVIII в. английский мастер каминных и настольных часов -- 145

"Носография" -- "Философская носография", соч. Ф. Пинеля (см.).

"Ночные рассказы", цикл рассказов Э. Т. А. Гофмана (см.).

Ноэль (Noel) Жан Франсуа (1755--1841), франц. филолог, автор учебников по литературе и грамматике франц. языка -- 274

-- "Французский учебник словесности и морали" ("Leèons franèaises de litterature et do moral") -- 274

"Нума Помпилий", рома в стихах Ж. П. К. Флорцана (см.).

Ньютон Исаак (1642--1727) -- 23, 35, 48, 49, 51, 175

"Об академических занятиях" -- "Лекции о методе академических занятий", соч. Ф. В. Шеллинга (см.).

Обер (Auber) Даниэль Франсуа (1782--1871), франц. композитор,

-- "Фенелла" -- 324

-- "Фра-Дьяволо" -- 324

"Об обращении небесных сфер" -- Н. Коперника (см.).

Оболенский Иван Афанасьевич (1805--1849), университетский товарищ Герцена, арестованный вместо с ним в 1834 г.-- 253, 511

"Образцовые сочинения" -- "Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах и прозе", сборники, выходили в 1816-- 1817 гг. в Петербурге -- 268

"Общественный договор", соч. Ж.-Ж. Руссо (см.).

Овен Роберт -- см. Оуэн Роберт.

"О возможности науки прав знатнейших народов" -- "Права знатнейших древних и новых народов", лекция Ф. Л. Морошкина (см.).

Огарев Николай Платоповяч (Ник) (1813-1877) -- 52--54, 61, 62, 173, 175. 176, 178, 179, 181, 182, 255, 259. 280--282, 286, 318, 333, 472, 479, 481, 482, 485--487, 489, 495, 502--505, 508, 511, 513, 514, 516, 517, 524, 535, 537

-- "Старый дом" -- 259, 514

Огарева Марья Львовна, рожд. Рославлева (ок. 1817--1853), первая жена Н. П. Огарева -- 333, 524

"Одиссея" -- см. Гомер.

"О достоинстве и приращении наук", соч. Ф. Бэкона (см.).

Озеров Владислав Александрович (1769--1816) -- 139, 272, 501

-- "Фингал" -- 271; Моина -- 271

-- "Эдип в Афинах" -- 139, 501

Озрис (миф.)-- 326

Окон Лоренц (1779--1851), нем. натур-философ и естествоиспытатель -- 18, 19, 319, 461, 480

-- "Естественная история для школ" ("Naturgeschichte für Schulen") -- 19

Оксенштирна (Оксеншерна) Аксель (1583--1654), шведский рейхсканцлер и дипломат -- 426

Оксенгатирна (Оксеншерна) Иоганн (1611--1657), шведский дипломат, сын предыдущего -- 426

Оленин Алексей Николаевич (1763--1843), с 1817 г. президент Акад. худ. -- 435

Омяр -- см. Гомер.

"Органография", соч. О. П. де-Кандоля (см.).

Орибаз (Орибазий из Пергамы) (326--403), византийский врач -- 350

Ориген (ок. 185--254), христианский богослов и проповедник, родом из Александрии -- 89

Орлеанская дева, действ, лицо в одноименной драме Ф. Шиллера (см.).

Орловский Александр Осипович (1777--1832), литограф, гравер и живописец -- 432

Орфей (миф.) -- 72, 490

"Освобождение апостола Петра из темницы", эскиз А. Л. Витберга (см.).

Оссиан, герой кельтского эпоса -- 56

Отолло, действ, лицо в одноименной трагедии В. Шекспира (см.).

"Отечественные записки", ежемесячный журнал, изд. в Петербурге в 1839--1884 гг. Редактор А. А. Краевский; в 1840--1845 гг. фактический руководитель В. Г. Белинский -- 257, 283, 284, 287, 290, 471, 472, 503, 511, 512, 514,, 530 Оттар, норвежский путешественник конца IX в. -- 369

Оуэн Роберт (1771--1858) -- 306

"О фарфоре", поэма И. Д. Петрозилиуса (см.).

Павел I (1754--1801), император -- 35, 81, 321, 434, 442, 445, 483

Павел III (1468--1549), римский папа -- 46

Павел апостол (библ.) -- 83, 94, 134, 183, 232, 339, 340, 394, 464

-- "Послание к коринфянам" -- 81, 491

-- "Послание к евреям" -- 464

Павел Эгинский (VII в.), греч. врач, автор труда по истории медицины -- 350

Павлов Михаил Григорьевич (1793--1840), проф. Моск. ун-та. Герцен слушал у него курс физики -- 319, 526

Парацельс (Paracelsus) -- псевдоним Теофраста Гогенгейма (1493--1541), швейцарский врач, естествоиспытатель и фармаколог -- 314

Паре (Parê) Амброзий (1517--1590), франц. врач-хирург и биолог -- 346

Паризет (Паризе, Pariset) Этьен (1770--1847), франц. врач-эпидемиолог -- 345, 349--351, 353, 525

-- "Письмо о медицинской экспедиции в Египет" ("Lettre sur l'expêdition mêdical d'Egypte")-- 525

Парис (Paris) Джон Эйртон (1785--1856), англ. врач и фармаколог -- 347

Паскаль (Pascal) Блез (1623--1662) -- 120

Пассек Вадим Васильевич (1808--1842), университетский друг Герцена, член московского кружка -- 31, 172, 177, 485--487, 498, 504

-- "Очерки России" (издатель и редактор) -- 498

Пассек Диомид Васильевич (1808--1845), друг юности Герцена -- 29

Пассек Людмила Васильевна, сестра В. В. и Д. В. Пассеков -- 55, 56, 485, 486, 537

Пассек Ольга Васильевна, сестра В. В. и Д. В. Пассеков -- 485

Пассек Татьяна Петровна, рожд. Кучина ("меленковская родственница", "Таня", "Темира") (1810--1880), двоюродная сестра Герцена, "корчовская кузина", жена Вадима Васильевича Пассека -- 13, 270--276, 329, 331, 486, 487, 502, 503, 505, 510, 511, 515, 522, 523, 527, 531, 535

-- "Воспоминания (Из дальних лет)" -- 486, 487, 502, 505, 510, 522, 523, 527

Пасхаль -- см. Паскаль.

Пасьянс (дядюшка Пасьянс, bon-homme Patience), действ, лицо в романе "Мопра" Жорж Санд (см.).

Пенн Вильям (1644--1718), деятель английской секты квакеров и основатель колонии Пенсильвания в США -- 196, 205--211, 213--250, 337, 340--342, 467, 469, 470, 508, 509

Пени Вильям (1621--1670), англ. адмирал, отец предыдущего -- 210--223, 234 --236, 238, 239, 341, 342, 509

Перевощиков Дмитрий Митрофанович (1788--1880), математик, проф. Моск. ун-та; Герцен слушал у него курс сферической астрономии -- 50

-- "Руководство к астрономии" -- 50

Перикл (493--429 до н. э.) -- 277

Перов -- содержатель трактира в Москве -- 299, 516

Песочный человек, действ, лицо в одноименном рассказе из цикла "Ночные рассказы" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Петр апостол (библ.) -- 232, 250, 509

Петр I (1672--1725), император -- 29--35, 132, 133, 319--321, 366, 407, 463, 464, 482, 483, 519

Петр III (1728--1862), император -- 35, 483

Петр Федорович, камердинер А. И. Герцена -- 254, 511

Петрозилиус Иван Данилович (Иоганн Бернгард) (р. 1776), помощник библиотекаря Моск. ун-та, дидактический поэт -- 271, 515

-- "О фарфоре" -- 271, 515

Пиенс (Pieiis) Франциск (XVII в.), голландский врач -- 349

Пикколомини Макс -- действ, лицо в драматической трилогии "Валленштейн" Ф. Шиллера (см.).

Пилат Понтий или Понтийский (библ.) -- 222

Пинель (Pinel) Филипп (1755-- 1826), франц. врач-психиатр -- 349

-- "Философская носография" ("Nosographie philosophique, ou la mêthode de 1'analyse appliquêe à la mêdecine") -- 349

Пиранези Джиованни Баттиста (1720--1778), итал. офортист и архитектор -- 326

"Письма об истории Франции", труд Ог. Тьерри (см.).

Питт Уильям (т. н. Младший) (1759--1806), англ. госуд. деятель, главный организатор коалиции для борьбы с революционной Францией -- 110

"Письмовник", соч. Курганова (см.).

Пифагор (ок. 571--497 до н. э.) -- 35

Платнер Эрнст (1744--1818), нем. врач., физиолог и психолог -- 349

Платон(427--347 до н. э.) -- 20, 21, 27, 41, 185, 189, 231, 462

Плиний Старший (23--79) -- 24, 355, 356, 526

-- "Естественная история" ( "Historia Naturalis") -- 355, 356, 526

"Плоды чувствований" -- "Плод свободных чувствований", сборники стихов П. И. Шаликова (см.).

Плутарх (ок. 46 -- ок. 120) -- 277, 513

Плутон (миф.) -- 186

Пожарский Дмитрий Михайлович князь (ок. 1578--1642) -- 419

Поза, маркиз, действ, лицо в драме "Дон Карлос" Ф. Шиллера (см.).

Полина -- см. Тромпетер.

"Полководец" -- стихотв. А. С. Пушкина (см.).

Портланд Джером (1605--1663), англ. госуд. деятель -- 210, 509

"Послание к евреям", Павла ап. (см.).

"Послание к коринфянам", Павла ап. (см.).

Потемкин Григорий Александрович (1739--1791) -- 146, 318, 518

Потифар (Пентефрий) (библ.) -- 95, 193

Пошман Антон Петрович (1758--1829), химик; и механик, член Вольного экономического об-ва -- 455, 456

Пошман Семен Антонович (ок. 1790--1847), сын предыдущего, в 1818--1824 гг. на военной службе, с 1835 г. директор училища правоведения -- 422, 456

Пракситсль (IV в. до н. э.) -- 279

Прово Аптуан Франсуа, аббат (1697--1763), франц. писатель. -- "Манон Дееко" ("Ilistoire du chevalier Desgrieux et de Manon Lescaut") -- 142

Приап (миф.) -- 145, 285

"Прибавления (неофициальная часть) к Владимирским губернским ведомостям", начали выходить с 1838 г. Герцен редактировал "Прибавлениям, начиная с No 10 и до отъезда из Владимира в 1840 г. --373, 375-377, 379, 527, 529, 530

"Прибавления (неофициальная часть) к Вятским губернским ведомостям", начали выходить с 1838 г.-- 368, 527--529

"Принцесса Прамбилла", рассказ Э. Т. А. Гофмана (см.).

Пристли (Priestley) Джозеф (1733-- 1804), англ. естествоиспытатель и философ -- 16,450

"Притчу", царя Соломона (см.).

Прово Елизавета Ивановна, бонна Герцена -- 260--262, 264, 270, 471, 514

Прокл (104--485), греческий философ-идеалист (неоплатоник) -- 85

Проконий (VI в. н. э.), греческий историк--350

Проссанов, архитектор и строитель, крепостной мастер ген. А. М. Римского-Корсакова -- 424, 425

Протей (миф.) -- 193

Протопопов Иван Евдокимович ("Василий Евдокимович Пациферский"), домашний учитель

Герцена с 1826 г.-- 266--268, 271, 274, 275

Протопопов Яков Егорович (1815-- 1861), чиновник губернск. статистич. комитета во Владимире; с 1839 г. совместно с Герценом редактировал "Прибавления к Влад. губ. вед." -- 37У, 530 $

-- "Суздаль от княжения в нем Георгия Долгорукова до нашествия татар" -- 530

Прусский король -- Фридрих Вильгельм II (1744--1797)--113, 309-- 310

Прусский король -- Фридрих Вильгельм III (1770--1844)--422

"Психология" -- "Психология или учение о субъективном духе", соч. К. Розенкранца (см.).

Птоломей Клавдий (II в. н. э.) -- 38, 40--43, 45, 47, 51, 484

-- "Альмагеста" -- 38--42, 45, 51

-- "Математические сочинения Кл. Птоломея" ("Compositions mathêmatiqnes de Cl. Ptolemee") -- 38

Пугнет (Пюгнэ, Pugnot) Жан Франсуа Ксавье (1765--1840), франц. врач, участник военной экспедиции в Сирию и Египет -- 349

"Путешествие Коробейникова к святым местам" -- "Хождение по святым местам Трифона Коробейникова", древнерусская повесть XVI в. -- 268

Пушкин Александр Сергеевич (1799--1837) -- 268, 269, 274, 279, 472, 513, 516

-- "Евгений Онегин" -- 78, 268, 272, 490; Татьяна -- 78, 272, 490

-- "Кавказский пленник" -- 268

-- "Полководец" -- 301, 516

"Разбойники" -- драма Ф. Шиллера (см.).

Разумовский Алексей Кириллович, граф (1748--1822), при Александре I министр просвещения, в ведения которого находилась Академии художеств -- 391, 392, 395, 397--399

Разумовский Лев Кириллович, граф (1757--1818), брат предыдущего -- 391--393

"Рай", третья часть "Божественной комедии" Данте (см.).

Расин Жан (1639--1699) -- 142, 269, 279

"Рассуждение о неравенстве человека" -- "Рассуждение о происхождении и причинах неравенства среди людей", соч. Ж.-Ж. Руссо (см.).

Растопчин (Ростопчин) Федор Васильевич, граф (1763--1826), московский генерал-губернатор и главнокомандующий -- 382, 391, 436, 440--442, 473

Растрелли (Старший) Карло Бартоломео (ок. 1675--1744), скульптор, автор статуи Петр I, установленной позднее Павлом I перед инженерным замком. -- "Памятник Петру I" -- 35, 483

Раух Густав (1774--1841), нем. генерал, в 1814--1837 гг. начальник инженерных войск и главный инспектор военных укреплений -- 422--423

Раух Кристиан Даниэль (1777--1857), нем. скульптор -- 307, 308

-- "Бюст Гёте" -- 307, 308

Рафаил, один из двух, ведущих переписку, друзей в "Философских письмах" Ф. Шиллера (см.).

Рем (миф.) -- 193, 337, 507

Рембрандт Хармеис ван Рейн (1606--1609) -- 301, 314

-- "Ян Собесский" -- 301

Рёмер (Romier) Оле Кристснсен (1044--1710), датский астроном -- 51

Рени Гвидо (1575--1642) -- 179, 431

Риензи (Риенцо, Rienzo) Кола ди (1313--1354), итал. гуманист; возглавленное им восстание против римского папы и феодалов было подавлено, а сам он убит -- 464

Римский-Корсаков Александр Михайлович (1753--1840), генерал -- 424

Ринальдо Ринальдини, герой одноименного романа Х.-А. Вульпиуса (см.).

Рихтер Иоганн Пауль Фридрих (псевдоним Жан Поль) (1703--1825) -- 70, 324, 331, 486, 513

Риччиоли Джовании Баттиста (1598--1671), иезуит, итал. астроном -- 46

Рише (Richer) Жан (ум. 1696), франц. астроном, чл. Акад. наук, в 1671--1673 гг. совершил с научной целью путешествие в Кайенну -- 49

Ришелье Арман Жан дю Плесси (1585--1642) -- 145

Ришор -- см. Рише.

Робеспьер Максимилиан (1758--1794) -- 135, 261, 329, 499, 522, 533

Рованд -- англ. банкир в Москве -- 455, 456

Родриг Эжен (ум. ок. 1830), франц. последователь и пропагандист идей Сен-Симона -- 13, 480

-- "Религия сенсимонизма" ("Religion St.-simonienne") -- 13

Розенкранц Иоганн Карл Фридрих (1805--1879), нем. философ, ученик Гегеля -- 284, 516

-- "Психология или учение о субъективном духе" ("Psychologie oder Wissenschalt vom subjectiven Geist") -- 284, 516

Ройе Коллар Пьер Поль (1763--1845), франц. реакционный полит, деятель и философ, глава т. и. школы "доктринеров" -- 462

Роландо Роландини -- шутливое соединение имен Ролаyда и Ринальдо Ринальдини -- 272, 515

Романовы, царская династия -- 320

Ромул (миф.) -- 337

Рославлева Марья Львовна -- см. Огарева М. Л.

"Россиада", поэма М. М. Хераскова (см.).

"Российский феатр" -- "Российский феатр, или полное собрание всех российских феатральных сочинений", сборники, издававшиеся Академией наук в Петербурге в 1786--1794 гг. (чч. I -- XLIII) -- 205

Россини Джоакино Антонио (1792--1808) -- 75

Рош (Roche) Регина Мариа (1766--1845), англ. писательница.

-- "Дети аббатства" -- 205; лорд Мортимер -- 205

"Руководство к астрономии" Перевощикова Д. М. (см.).

Рунич Дмитрий Павлович (1778--1860), реакционный чиновник, мистик, в 1812--1816 гг. почт-директор в Москве, позднее попечитель Петербургского учебного округа -- 382, 383, 405, 440, 441

Руссо Жан Жак (1712--1778) -- 22, 54, 329, 473, 486, 522

-- "Исповедь" ( "Confessions")-- 329, 522

-- "Новая Элоиза" ("Lettres de deux amants, habitants d'une petite vilie aux pieds des Alpes; Julie ou la nouvelle Heloisc") -- 329; Юлия -- 329

-- "Общественный договор" ("Du Contrat social, ou Principes du droit politique") -- 329, 522

-- "Рассуждение о происхождении и причинах неравенства среди людей" ("Discours sur l'origine et les fondemens de l'inegalite parmi les hommes") -- 329, 522

-- "Эмиль, или О воспитании" ("Emile ou de l'Education") -- 54, 143, 486

Гуф Эфесский (I в.-- нач. II в.), греческий врач и анатом -- 350

Рылеев Кондратий Федорович (1795--1826)-- 53, 485, 486, 513, 520, 533

-- "Войнаровский" -- 53, 324, 486, 520

Саади Муслихиддин (1184--1291) -- 119

Саварези Антонио (род. 1773), итал. врач, служил во франц. армии и участвовал в военной экспедиции в Египет -- 349

Савиньи Фридрих Карл (1779--1861), нем. юрист, глава реакционной "исторической школы права" -- 320, 519

-- "О призвании нашего времени к законодательству и правоведению" ("Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Rechtswissenschaft") -- 320, 519

Савич Алексей Николаевич (1810--1883), один из ближайших участников московского кружка Герцена -- Огарева в начале 30-х гг., впоследствии выдающийся астроном -- 171, 172, 174--177, 504, 505

Савл -- см. Павел апостол.

Сазонов Николай Иванович (1815-- 1862), участник московского кружка Герцена -- Огарева в начале 30-х гг., впоследствии эмигрант, публицист -- 61, 108 171, 172, 176, 178, 180, 465, 491, 493, 495, 497, 498, 500, 502, 504 -- 506, 536

Сакен (Остен-Сакен) Фабиан Вильгельмович (1752--1837), генерал-фельдмаршал -- 254

Сальватор (Сальватори) Антон, итал. врач в Москве в первой трети XIX в. --417

Самозванец -- см. Лжедимитрий I.

Самсон (библ.) -- 95

Санд Жорж -- см. Жорж Санд.

Сатин Николай Михайлович ("Риттер", "Риттер из Тамбова"), (1814--1873), поэт и переводчик, друг юности Герцена, сохранивший с ним дружеские отношения и после отъезда Герцена за границу -- 61, 172, 176, 178, 504

Сахаров Иван Петрович (1807--1863), этнограф, археолог и фольклорист -- 379

Сведенборг Эмануэль (1688--1772), шведский теософ, мистик -- 136

"Свод Николая I" -- "Свод законов Российской империи", обнародованный в 1833 г.-- 320, 323, 519

Сегюр Луи Филипп (1753--1830), франц. дипломат и писатель, автор "Histoire aucienne" -- 277

Седрик Саксон, действ, лицо в романе "Айвенго" В. Скотта (см.).

Селастенник Гавриил Корнеевич, пермский гражданский губернатор во время пребывания там А. И. Герцена в 1835 г.-- 256, 511

Сенатор -- см. Яковлев Л. А.

Сенека Люций Анней (ок. 3 -- ок. 65) -- 35, 279, 339, 340

Сен-Жюст Луи Антуан (1767--1794) -- 110, 111, 179, 466, 522

Сен-Симон Анри Клод де Рувруа (1760--1825) -- 465, 480, 491.492 530

Серапин, чиновник московского почтамта, друг А. Л. Витберга -- 408

"Серапионовы братья" -- цикл рассказов Э. Т. А. Гофмана (см.)

Серапис (миф.) -- 85

Серафим (Стефан Васильевич Глаголевский) (1763--1843), митрополит московский, с 1821 г. -- петербургский -- 427

Сизиф (миф.) -- 194

Сикард (Sicard) Клод (1677--1726), франц. миссионер, около 20 лет проживший в Египте и много писавший о нем -- 350

"Сионский вестник", ежемесячный религиозно-мистический журнал, вых. в Петербурге в 1806, 1817 и 1818 гг. Издатель А. Ф. Лабзин -- 416, 434, 435

Сирах Иисус, мифический автор сборника моральных поучений, вошедшего в состав библии -- 95, 96

Скворцов Андрей Ефимович, друг Герцена в период вятской ссылки, учитель вятской гимназии -- 139, 524

Скворцов Кузьма (Константин) Петрович, преподаватель мифологии в Акад. худ., личный секретарь А. Ф. Лабзина -- 448

Скотт Вальтер (1771--1832) -- 68--70, 258, 279

-- "Айвенго" ( "Ivanhoe") -- 283; Гурт -- 283; Седрик Саксон -- 283

"Современный дух анализа и критики", анонимная статья, напечатанная в журнале "Телескоп". (В редакционном примечании сообщается, что статья перс едена из журнала "Edinburgh Review")-27, 481

Соколов Павел Иваногич -- 414 -- "Историческое описание торжества, происходившего при заложении храма Христа спасителя на Воробьевых горах при высочайшем присутствии 1817 г. 12 октября" -- 414

Соколовский Владимир Игнатьевич (1808--1839), поэт; в 1832 г. сблизился с московским кружком Герцена -- Огарева, в 1834 г. был арестован -- 175, 177, 178, 504

Сократ (ок. 469--399 до н. э.) --145

Соломон, царь (библ.) -- 86, 96

-- "Притчи" -- 96 Соттира, врач -- 349

Софокл (ок. 496 -- ок. 406 до н. э.)--194, 279

Софья Алексеевна (1657--1704), правительница Софья, сестра Петра I -- 33

Софья -- см. "Горе от ума" А. С. Грибоедова.

Софья (в "Записках" А. Л. Витберга) -- см. С. А. Мудрова.

Сталь, г-жа де (1766--1817) -- 119

"Старый дом", стихотв. Н. П. Огарева (см.).

Станопуло, греческий монах -- 428, 429

Стасов Василий Петрович (1769--1848), архитектор -- 403, 404

Стентор, действ, лицо в "Илиаде" Гомера (см.).

Страбон (ок. 63 -- ок. 23 до н. э.), древнегреческий историк и географ -- 350, 353

Строганов Александр Сергеевич, граф (1738--1811), президент Акад. худ. с 1800 г. -- 430, 433

Стурдза Александр Скарлатович (1791--1854), чиновник министерства иностр. дел, реакционный литератор -- 385

Стюарт молодой -- см. Карл II Стюарт.

Стюарты, шотландско-английская королевская династия --204

"Судебник" -- "Судебник Ивана П1", сборник судебных правил (1497) -- 320

Сумароков Александр Петрович (1718--1777) -- 265, 268

Сцевола -- прозвище легендарного древнеримского героя VI в. до н. э. Кая Муцпя -- 277

Сципион Африканский Старший Публий Корнелий (ок. 235 -- ок. 183 до н. в.), римский полководец -- 192

"Сын любви", пьеса Коцебу (см.).

Сто Эжен (1804--1857) -- 70, 126, 307

Тантал (миф.; -- 194

Тассо Торквато (1544--1595) -- 122

Татьяна -- см. "Евгений Онегин" А. С. Пушкина.

Тацит Корнелий (ок. 54--117) -- 183, 313, 350, 353, 507

Текла, действ, лицо драм, трилогии "Валленштейн" Ф. Шиллера (см.).

"Телеграф" -- см. "Московский телеграф".

"Телескоп" -- журнал, изд. в Москве в 1831--1836 гг. Редактор Н. И. Надеждин -- 26, 77, 480, 481, 487--490, 521

Тельфорт (Telford) Томас (1757-- 1834), строитель цепного моста и Лондоне -- 455

Темира -- см. Пассек Т. П.

Теньер (Тенирс, Teniers) Давид младший (1610--1690), фламандский живописец -- 258

Терентьич -- см. Филимонов.

Тертуллиан Квинт Септим Флоренс (ок. 160 -- ок. 230), один из первых христианских теологов, проповедник, родом из Карфагена -- 89

Тиверий (Тиберий) Клавдий Нерон (42 до н. э. -- 37 н. э.), римский император -- 314, 356

Тик Людвиг (1773--1853), нем. писатель-романтик -- 70

Тимон (V в. до н. э.), афинянин, известный своим человеконенавистничеством -- 147, 501--502

Тимохарис (первая половина III в. до н. э.), александрийский астроном -- 38, 40

Титан (миф.) -- 186

Тит Ливий (59 до н. э. -- 17 н. э.), римский историк -- 350

Тончи Сальватор (Николай Иванович) (1756--1844), художник-живописец, работал в Москве -- 441, 442

Торвальдсен (Thorwaldsen) Бертель (1770 -- 1844), датский скульптор -- 175

Тормасов Александр Петрович, граф (1752--1819), генерал, московский главнокомандующий с 1814 г.-- 409--413, 420

Траси -- см. Дестют до Траси.

Траян Марк Ульпий (53--117), римский император -- 233, 357

Тромпстер Полина (Паулина), друг Герцена в период вятской ссылки -- 324, 325, 472, 520, 524, 536

"Труды вольного экономического общества", изд. в Петербурге с 1765 г. -- 141

"Тысяча и одна ночь", сборник арабских сказок -- 262

Тьерри Огюстен (1795--1856) -- 68, 379, 463, 530

-- "История завоевания Англии норманнами" ("Histoire de la conquЙte de l'Angleterre par les Normands") -- 379

-- "Письма об истории Франции" ("Lettres sur l'histoire de la France") -- 68

-- "Рассказы о временах меровингских" ("Rêcites des temps mêrovingiens") -- 530

Тэер (Thaer) Альбрехт Даниэль (1752--1828), нем. агроном, автор "Grundsätze der rationellen Landwirtschaft" (1809) -- 301

Тюлли (Tully) Дж. Диллон, англ. врач, автор "Истории чумы" -- 349

Уатт Джемс (1736--1819) -- 175

Угрюмов Григорий Иванович (1764--1823), художник-живописец и педагог, проф. Акад. худ.-- 430, 431

-- "Взятие Казани" -- 430, 431

-- "Призвание Михаила Федоровича Романова на царство" -- 430

"Уложение" ("Уложение царя Алексея Михайловича", свод законов, составленный в 1649 г.-- 320

Ульпиан Домиций (ок. 170--228), древнеримский юрист -- 219

Упсальский барон -- см. Кетчер Н. X.

"Ученые записки имп. Моск. ун-та". Изд. в Москве в 1833--1835 гг. Редакторы И. И. Давыдов и Д. М. Перевощиков -- 319, 518

"Учение о цветах", соч. В. Гёте (см.).

Фабий (Кунктатор) Максим Квинт (III в. до н. э.), римский диктатор и полководец, прозванный Кунктатором (Медлителем) за его тактику в войне с Аннибалом -- 311

Фальконет (Фальконе) Этьен Морис (1716--1791), франц. скульптор -- 35 -- "Памятник Петру I" -- 35

"Фауст" -- см. В. Гёте.

Фемйстокл (ок. 524 -- ок. 459 до н. э.), афинский полит. деятель -- 277

"Фенелла", опера Д. Ф. Э. Обера (см.)

Феодора св.-- см. "Четьи-Минеи" Димитрия Ростовского.

Феодосий, действ, лицо в повести "Марфа Посадница" Н. М. Карамзина (см.).

Фиера (Fiera) Джовашга Баттиста (1469--1538), итал. врач, писавший о чуме -- 351

Филарет (1782--1867), митрополит московский -- 290, 393, 394, 472

Филена (Филина), действ, лицо в романе "Годы учения и странствований Вильгельма Мейстера" В. Гёте (см.).

Филимонов (Тсрептьич) -- тюремный сторож в Крутицких казармах в период пребывания Герцена под арестом -- 252, 254, 511

Филипп (IV в. до н. э.), царь македонский, отец Александра Македонского -- 33, 34

"Фингал", трагедия В. А. Озерова (см.).

"Фитология", соч. Эразма Дарвина (см.).

Фихте Иоганп Готлиб (1762--1814) -- 24, 135, 313, 441, 479, 499

Фишер Иоганн Эбергард (1697--1771), историк, археолог и этнограф, член Петербургской Акад. наук, описал в ряде трудов свои путешествия по Сибири -- 369

Флориан Жан Пьер Кларис (1755--1794), франц. писатель -- 272

-- "Нума Помпилий" ("Numa Pompilius") -- 272

Фогель Р.-А. (1724--1774), нем. врач -- 349

Фокс Джордж (1624--1691), основатель секты квакеров в Англии -- 196--210, 220, 221, 232, 240--242, 244--250, 340--342, 470, 471, 509

Фонтенелль Бернар ле Бовье де (1657--1757), франц. писатель и философ -- 280

Форест (в лат. форме Forestns) Петер (1521--1597), голландский врач -- 346 "Фра-Дьяволо", опера Д. Ф. Э. Обера (см.).

Франк Иоганн Петер (1745--1821), нем. врач, в 1806--1808 гг. проф. Медико-хирург. акад. в Петербурге -- 350

Франк Иозеф (1771--1842), нем. врач, сын Иоганна Франка, автор медицинских трудов -- 350

Франк Людвиг (1761--1825), нем. врач, племянник Иоганна Франка, провел ряд лет в Египте -- 349, 350

Франкёр (Francoeur) Луи Бенжамен (1773--1849), франц. математик, автор популярных учебников, переведенных на русский язык -- 107, 465, 494

-- "Полный курс чистой математики" ("Cours complet de mathêmatiques pures") -- 107, 465, 494

Франклин Вениамин (1706--1790)-- 342

"Фрейщюц" ("Волшебный стрелок"), опера К. М. Вебера (см.)

Френис, врач -- 350

Фридрих II Великий ("Старый Фриц") (1712--1786), король прусский -- 310, 311, 316, 331, 517

Фролло Клод, действ. лицо в романе "Собор Парижской богоматери" В. Гюго (см.).

Фукидид (род. ок. 460/55, ум. ок. 396 до н. э.) -- 349, 350

Херасков Михаил Матвеевич (1733--1807) -- 142

-- "Россиада" -- 265

Хирам (библ.) -- 416

Хозиус, инженер-майор -- 411--413

Христос Иисус (библ.) -- 85--87, 90, 91, 93--96, 98, 99, 102, 129, 184, 194, 195, 199--201, 203, 208, 214, 215--217, 222, 224--227, 228--230, 232, 233, 235, 236,240--250, 380, 381, 384--389, 394, 421, 427, 447, 467, 468

Хронос (миф.) -- 187, 193

"Цветок на гроб моего Агатона" -- произв. П. М. Карамзина (см.).

Цезарь Кай Юлий (100--44 да н. э.)-- 33--35, 177, 350

Цеханович Петр, участник польского освободительного движения 1830-х гг.-- 124, 125, 127--130, 493, 497

"Цинобер" -- "Маленький Цахес, прозванный Цинобером", рассказ Э. Т. А. Гофмана (см.).

Цицерон Марк Туллий (106--43 до н. э.) -- 64, 189, 193, 223, 224, 267, 269, 297, 508 -- "Катилинарии" ("In Catilinam") -- 224

Цитен (Zieten) Ганс Иоахим (1699-- 1786), прусский генерал, сподвижник Фридриха II -- 114

Чаадаев Петр Яковлевичей. 1794--1856) -- 327, 496, 514, 521 -- "Философическое письмо IV" -- 521

Чацкий -- см. "Горе от ума" А. С. Грибоедова.

Чекаловский Петр Петрович (1751--1817), вице-президент Акад. худ. с 1785 г.; с 1812 г. фактически руководил Акад.-- 396 -- 399, 432

Чернов Иван Потапович (1768-- 1817), художник-живописец -- 438, 439

"Четьи Минеи" -- "Жития святых" Димитрия Ростовского -- 491

-- "Феодора св." -- 491

"Чистилище", вторая часть "Божественной комедии" Дайте (см.).

Шайтан (миф.) -- 372

Шаликов Петр Иванович, князь (1768--1852), поэт-сентименталист -- 268

-- "Плод свободных чувствований" -- 268

Шатобриан Франсуа Рене (1768--1848) -- 112

Шведенборг -- см. Сведенборг.

Шебуев Василий Кузьмич (1777--1855), художник, проф. Акад. худ.-- 383

Шекспир Вильям (1564--1616) -- 60, 145, 258, 269, 278, 279, 307, 314, 472, 473, 502, 522

-- Банко -- 155

-- Гамлет -- 69, 258, 278, 279, 514

-- Дездемона -- 281

-- Макбет -- 155

-- Отелло ("мавр") -- 175, 278, 281

-- "Тимон афинский" -- 502

Шеллинг Фридрих Вильгельм Иосиф (1775--1854) -- 18, 19, 25, 135, 319, 479, 499

-- "Лекции о методе академических занятий" ("Vorlesungen über die Methode des akademischen Studiums") -- 25

Шиллер Иоганн Фридрих (1759--1805) -- 23, 34, 52--54, 70, 74, 119, 120,139, 171, 172, 174, 268--270, 273, 275, 277--279, 281, 282, 324, 329, 330, 340, 460, 472, 473, 485, 486, 496, 501, 505, 508, 513,515, 516, 520, 522, 535

-- "Валленштейн" ("Лагерь Валленштейна" -- "Wallensteins Lager", "Пикколомини" -- "Die Piccolomini", "Смерть Валленштейна" -- "Wallensteins Tod") -- 520, 535; Валленштейн -- 34, 279; Макс Пикколомини -- 279; Текла -- 324, 520

-- "Вильгельм Телль" ("Wilhelm Tell") -- 282

-- "Дева чужбины" ("Das Mädchen aus der Fremde") -- 324, 329, 520

-- "Дон-Карлос" ("Don Karlos"); дон Карлос -- 177, 279, 340, 508; Маркиз Поза -- 275, 279-- 281

-- "Мессинская невеста" ("Die Braut von Messina"; Изабелла -- 279

-- "Могущество песни" ("Die Maсht des Gesanges") -- 53, 486

-- Орлеанская дева -- 279

-- "Певцы древнего мира" ("Die Sange, der Vorwelt") -- 120, 496

-- "Пилигрим" ("Der Pilgrim")-- 139, 501

-- "Пуншевая песнь" ("Punschlied") -- 174, 270, 273, 505, 515

-- "Разбойники" ( "Die Riiuber")-- 269, 270, 279, 282, 515; Карл Moop -- 270, 279, 282, 515

-- "Размышления" ("Resignation") -- 275, 515

-- "Слова обольщения" ("Die Worte das Wahns") -- 460

-- "Философские письма" ("Philosophische Briefe") -- 52, 281, 485, 516; Рафаил -- 52, 281, 485, 516; Юлий -- 52, 485, 516

Шлегель Фридрих (1772--1829), идеолог романтического движения в Германии -- 65

Шлейсyер, врач-хирург -- 402

Шредер Федор Андреевич (ок. 1750--1824), литератор, издатель журнала "St.-Petersburger Monatsschrift" (см.) -- 431

Шрекк (Schreck) Иоганн Маттиас (1733--1808), нем. педагог-историк -- 267, 515

-- "Всемирная история для детей" ("Die Weltgeschichte für Kinder") Полное заглавие русск. издания: "Древняя ивовая всеобщая история, соч. И. М. Шрекком. Для обучения юношества" -- 267, 515

Штединг (Stedingk) Курт Людвиг, граф (1746--1837), шведский посол в России в 1790--1811 гг.-- 415

Штиллинг (Юнг-Штиллинг) Иоганн Генрих (1740--1867), нем. мистик -- 434

Шуберт Готгильф Генрих (1780--1860), нем. естествоиспытатель и философ-идеалист -- 19, 461

Шуйский Василий Иванович (1552--1612), царь -- 32

Эберт (Эбер, Hebert) Жак Рене (1757--1794), деятель французской революции 1789 г.-- 110

Эвагрий (Евагрий) Понтийский (ок. 345 -- ок. 406), монах, ученик Оригена, в течение многих лет миссионер в Египте -- 350

Эврипид -- см. Еврипид.

"Эгмонт", трагедия В. Гёте (см.).

Экк Иван Иванович ("Карл Карлович") (1758--1827), учитель музыки, занимался с Герценом и его братом--262--264, 270

Эккартсгаунен (Eckartshansen) Карл (1752--1803), нем. писатель-мистик -- 330, 434

Эленшлегер (Oelilonschläger) Адам Готтлиб (1779--1850), датский писатель, автор романов и пьес на датском и нем. языках -- 62

-- "Корреджо" ("Corregio") -- 62

"Эмиль" -- "Эмиль, или О воспитании", роман Ж.-Ж. Руссо (см.).

Эпиктет (ок. 50 -- ок. 138), древнегреческий философ-стоик -- 378

Эрвин фон Отсйнбах (Штейнбах, Erwin von Steinbach) (ок. 1277 -- 1318), нем. архитектор, строитель Мюнстерского собора -- 328

Эсмеральда, действ, лицо в романе "Собор Парижской богоматери" В. Гюго (см.).

"Эстетика" ("Лекции по эстетике")-- см. Гегель.

Эсхил (525--456 до н. э.) -- 194, 279

Юлий, один из двух, ведущих переписку, друзей в "Философских письмах" Ф. Шиллера (см.).

Юлия, действ. лицо в романе "Житейские воззрения Кота Мурра" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Юлия, действ. лицо в романе "Новая Элоиза" Ж.-Ж. Руссо (см.).

Юм Давид (1711--1776) -- 315

Юма (миф. народа мари) -- 371, 372

Юман-Ава (миф. народа мари) -- 371, 372

Юпитер (миф.) -- 85, 357, 378, 447

Юсупов Николай Борисович, князь (1751--1831), владелец подмосковных поместий "Архангельское" и "Васильевское" -- 178, 179, 408, 503

Яков -- божий человек (Иаков Алфеев), апостол (библ.) -- 230

Яков Иванович -- см. Бакай.

Яковлев Иван Алексеевич ("батюшка", "отец", "старец") (1767--1846), отец А. И. Герцена -- 262, 264, 285, 286, 499, 514, 516, 525

Яковлев Лев Алексеевич ("Сенатор", "дядюшка") (1763--1839), дядя А. И. Герцена -- 260, 333, 514, 524

"Ян Собесский", портрет работы Рембрандта (см.).

"Abrege d'Astronomie", соч. Ж. Б. Ж. Деламбра (см.)

"Acta sanctorum" -- сборники житий католических святых, издававшиеся иезуитским обществом (Волландисты) в 1643--1794 гг.-- 34, 492

"Aeneis" -- см. Вергилий.

"Almageste" -- см. Птоломей.

"Art poêtique", "L'art poêtique", трактат Н. Буало (см.).

"Astronomiae instauratae progymnasmata", соч. Тихо Браге (см.).

"Die Aufgeregten", пьеса В. Гёте (см.).

"Aus Hoffmann's Leben und Nachlaß", работа Ю.-Э. Гитцига (см.).

"Aus meinem Leben. Dichtung und Wahrheit" -- см. В. Гёте.

Baco, Bacon -- см. Бэкон.

"Collection academique, composêe de mêmoires, actes ou journaux des plus cêlèbres Acadêmies et Sociêtês littêraires de l'Europe" ("Академические сборники"), издание франц. Академии наук по разделу естествознания, физики и медицины. Вых. в 1755--1787 гг.-- 356

"Compositions mathêmatiques de Cl. Ptolemee" -- см. Птоломей.

"Gontrat social", соч. Ж.-Ж. Руссо (см.).

Copernici N.-- см. Н. Коперник.

"Corpus Juris" -- свод законов восточно-римского императора Юстиниана (XII в.) -- 231, 469

"Corregio", драма на нем. языке А. Эленшлегера (см.).

Cousin V.-- см. В. Кузен.

"Datura fastuosa" -- рассказ Э. Т. А. Гофмана (см.).

D. С. (De-Candolle) -- см. Де-Кандоль О.-П.

"Do dignitate et augmentis scientiarum" соч. Ф. Бэкона (см.).

Dolambre -- см. Ж. Б. Ж. Деламбр.

"Die doutsche Litteratur", соч. В. Менцеля (см.).

"Discours sur l'inêgalitê de l'homme" -- "Discours sur l'origine et les fondements de l'inêgalitê parmi les hommes", соч. Ж.-Ж. Руссо (см.).

"Die Elexiere des Teufels", роман Э. Т. А. Гофмана (см.).

"L'Europe littêraire" ("Литературная Европа"), франц. иллюстриров. ежедневная литерат. газета, выходившая в 1833 г. Редактор Виктор Боэн (Bohain)-- 489

"Exposition du système du Monde", соч. П.-С. Лапласа (см.).

"Faust" -- см. В. Гёте. "Fragments philosophiques", соч. В. Кузена (см.). Fritz (der Grope) -- см. Фридрих

Helene de Menelas -- Елена, жена Менелая (миф.).-- 158

"Hist. Nat." ("Historia Naturalis"), соч. Плиния Старшего (см.).

"Histoire d'astronomie moderne", соч. Ж.-С. Байи (см.).

Hugo V.-- см. В. Гюго.

"Les Incas", роман Ю.-Ф. Мармонтеля (см.).

"Inferno", первая часть "Божественной комедии" Данте (см.).

"Introduction à l'histoire de la philosophie", соч. В. Кузена (см.).

"Italienische Reise" -- см. В. Гёте.

"Jesuiterkirche" -- "Die Jesuiterkirche in G.", рассказ из цикла "Ночные рассказы" Э. Т. А.Гофмана (см.).

"Journal de Physique" ("Журнал физики"), двухнедельный научный журнал, вых. в 1752--1823гг. в Париже. Редактор в 1817--1823 гг. Дюкротэ де Блэнвиль (Ducrotayde Blainville)--362

Koethe, искаженное произношение имени В. Гёте (см.).

Körner -- см. Кернер Т.

"Lebensansichten des Katers Murr", роман Э. Т. А. Гофмана (см.).

Lebrun m-me -- см. Е.-Л. Виже-Лебрен.

"Lettres sur l'histoire de la France" par Aug. Thierry -- см. О. Тьерри.

Linne С.-- см. К. Линней. Louis Philippe -- см. Луи-Филипп.

"Das Mädchen aus der Fremde", стихотв. Ф. Шиллера (см.).

"Der Magnitiseur", рассказ из цикла "Фантастические пьесы в манере Калло" Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Manon Lescaut", роман аббата А.-Ф. Прево (см.).

Marmontel -- см. Ж.-Ф. Мармонтель.

"Meines Vetters Eckfenster" -- "Des Vetters Eckfenster", рассказ Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Meister Floh", рассказ Э. Т. А. Гофмана (см.)

"Mêmorial de S-te Helene", соч. О.-Э. Ласказа (см.)

Menzel -- см. В. Менцель.

"La Messiade" ("Der Messias"), поэма Ф. Клоштока (см.).

Mezzofanti -- см. Д. Меццофанти.

"Naturae" -- "Systema naturae", соч. К. Линнея (см.).

"Naturgeschichte für Schulen", соч. Л. Окена (см.).

"Nov. Org." -- "Novum Organum", соч. Ф. Бэкона (см.).

Oehlenschläger -- см. А. Эленшлегер.

"Organographie vêgêtale", соч. О.-П. де-Кандоля (см.).

Patience (bonhomme Patience), действ, лицо в романе "Мопра" Жорж Санд (см.).

Paulus -- см. Павел III.

"Phantasiestücke in Callot's Manier", цикл рассказов Э. Т. А. Гофмана (см.).

"Philosophische Briefe", соч. Ф. Шиллера (см.).

Plinii Hist. Nat. -- Plinii "Historia Naturalis" -- см. Плиний Старший.

"Premier mêmoire sur la Phytonomie", статья Г. Кассини (см.).

Proveau m-me -- см. Прово Е. И.

"Purgatorio" -- вторая часть "Божественной комедии" Данте (см.).

"Regne animal", соч. Ж. Кювье (см.).

"Religion St.-simonienne", соч. Е. Родрига (см.).

"Revolutionum" -- "De Revolutionibus orbium coelestium", соч. H. Коперника (см.).

"La religieuse", роман Д. Дидро (см.).

Ritter aus Tambow -- см. Н. М. Сатин.

Rodrigues E.-- см. Е. Родриг.

"Saki-Nameh", раздел стихотворного цикла "West-Östlicher Divan" В. Гёте (см.).

"Sankt-Rochusfest zu Bingen", глава из "Aus einer Reise am Rhein, Main und Neckar in den Jahren 1814 und 1815" -- В. Гёте (см.).

"Der Sonderling", роман А. Лафонтена (см.).

Staёl m-m -- см. Сталь А. Л. Ж.

"St. Petersburger Monatsschrift zur Unterhaltung und Belehrung", ежемесячный журнал, вых. в Петербурге в 1807--1810 гг. Издатель Ф. А. Шредер -- 431

"Thêorie elêmentaire de la botanique par D. С", соч. О.-П. де-Кандоля (см.).

Thierry August -- см. О. Тьерри.

"Der unheimliche Gast", рассказ из цикла "Серапионовы братья" Э. Т. А. Гофмана (см.).

Virg. (Virgilius) -- см. Вергилий.

"Vom Akademischen Studium" -- "Vorlesungen über die Methode des Akademischen Studiums" -- см. Ф. Шеллинг. "Von der Entstehung der Erdrinde", статья И. Ф. Германна (см.).

"Werthera Leiden" -- "Die Leiden des jungen Werthers", роман В. Гёте (см.).

"West-Östlicher Divan" -- см. В. Гёте.

"Willhelm Meisters Lehrjahre", роман В. Гёте (см.).

Zaches, Zinnobor genannt, действ. лицо в рассказе "Маленький Цахес, прозванный Цинобером" -- Э. Т. А. Гофмана (см.).

Дополнения

ДОПОЛНЕНИЯ И ПОПРАВКИ К ТЕКСТАМ И КОММЕНТАРИЯМ ТОМОВ I--XXX

ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О РУССКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ

К стр. 320.

В гражданском обществе (dans le fait social) прогрессивное начало есть правительство, а. не народ.-- Эта же концепция, характеризуя взгляды Герцена на русский исторический процесс до Отечественной войны 1812 г. и появления первых организаций декабристов, лежит в основании третьей главы работы "О развитии революционных идей в России" (VII, 170).

Политические формулировки Герцена очень близки сентенциям П. Я. Чаадаева, включенным в его проект объяснительной записки по поводу запрещения журнала И. В. Киреевского "Европеец" в 1832 г.: "Везде правительства следовали импульсу, который им давали народы, и поныне следуют оному, между тем как у нас правительство всегда шло впереди нации, и всякое движение вперед было его делом" ("Сочинения и письма П. Я. Чаадаева", т. II, 1914, стр. 306--307. Перевод с французского). Перефразировкой этой мысли Чаадаева явились и известные строки Пушкина, вложенные им в уста московского либерала, полимизирующего с "Путешествием из Петербурга в Москву" Радищева: "Не могу не заметить, что со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно" (А. С. Пушкин. Соч., т. XI, 1949, стр. 244). Об этом же заявлял в 1839 г. В. Г. Белинский в статье о "Бородинской годовщине" В. А. Жуковского: "У нас правительство всегда шло впереди народа, всегда было звездою путеводною к его высокому назначению" (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. III, 1953, стр. 246). Подробнее см. обзор Ю. Г. Оксмана "Новое издание Герцена" ("Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка", 1956, вып. 2, стр. 166--171).

ЗАМЕТКИ ИЗ "ЗАПИСНОЙ ТЕТРАДИ 1836 г."

К стр. 30.

..."И беси веруют и трепещут!" -- Цитата из Послания Иакова, гл. 2, 19.

В АЛЬБОМ В. А. ВИТБЕРГ

К стр. 331.

8--7 сн. Вместо: <при>зывала должно быть: сзывала

Исправляется по автографу в альбоме, хранящемся в ГЛМ. Запись Герцена сделана на л. 55 альбома, содержащего иллюстрации, карандашные рисунки, нотные записи. Фото автографа см. на стр. 732.

РЕЧЬ, СКАЗАННАЯ ПРИ ОТКРЫТИИ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ ДЛЯ ЧТЕНИЯ В ВЯТКЕ 6 ДЕКАБРЯ 1837 года

О перепечатке этой речи после 1837 г. в "Вятских губернских ведомостях" от 21 апреля 1862 г., а затем в "Северной пчеле" от 9 мая 1862 г. см. XVI, 119--120 и 392--394. О запрещении перепечатки этой же речи в "Памятной книжке Вятской губернии на 1870 год" см. материалы переписки Главного управления по делам печати с вятским губернатором от 29 декабря 1869 г. и 29 января 1870 г. ("Красный архив", 1940, No 1, стр. 252).

ВОТЯКИ И ЧЕРЕМИСЫ

К стр. 368.

Доселе не было ничего полного собрано ни о их быте, ни о их религии...-- Работа Герцена над "Статистической монографией Вятской губернии", откуда очерк "Вотяки и черемисы" был извлечен для публикации в "Прибавлениях" к "Вятским губернским ведомостям" (1838 г.), относится к 1835--1837 гг. Между тем, за полтора года до появления в печати очерка "Вотяки и черемисы" в журнале "Современник", издававшемся Пушкиным, была опубликована статья А. Емичева "Мифология вотяков и черемис" ("Современник", 1836, т. 2, стр. 180--188). По своему материалу статья эта была очень близка данным статьи Герцена, что объясняется, видимо, восхождением их обеих к документам архивов канцелярии вятского губернатора и вятской духовной консистории об "идолопоклоннических жертвоприношениях в Серпурской волости Уржумского уезда" в 1828 г. Документы эти частично опубликованы в статье А. А. Андриевского "Дела о совершении языческих обрядов и жертвоприношений" ("Столетие Вятской губернии. 1780--1880. Сборник материалов к истории Вятского края", т. 2, Вятка, 1881, стр. 540--541).

А. И. Емичев был уездным судьей в г. Слободском, а затем дворянским заседателем в Вятском губернском суде. В 1835 г. в "Телескопе" и в "Библиотеке для чтения" он печатал повести, а в начале 1836 г. опубликовал книгу: "Рассказы дяди Прокопья, изданные А. Емичевым", СПб., 1836. В конце 30-х годов А. Емичев состоял на службе в Сенате в должности секретаря 2-го департамента. Ни в произведениях Герцена, ни в дошедших до нас частях его переписки не сохранилось никаких упоминаний об А. И. Емичеве и его статье в "Современнике".

ОТ РЕДАКЦИИ

К стр. 377.

11 св. Вместо: жизни и пролившей должно быть: жизни, пролившей

Поправка дана самим Герценом в "Прибавлении" к "Владимирским губернским ведомостям" от 24 декабря 1838 г., No 51.

Оставить комментарий Герцен Александр Иванович (yes@lib.ru) Год: 1841 Обновлено: 17/01/2024. 453k. Статистика. Сборник рассказов: Проза Художественная проза Иллюстрации/приложения: 1 штук.	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: <Не долго продолжалось его одиночество...> Несколько слов о лекции г-на Морошкина, помещенной в V No "Ученых записок" Отдельные замечания о русском законодательстве К "Симпатии" <Из статьи об архитектуре> <1.> <У египтян более гордости...> <2.> <Есть высшая историческая необходимость...> <3.> <Говорить о домах под лаком в Голландии...> <Чтоб выразуметь эту исповедь страдальца...> <Заметки из "записной тетради 1836 г."> <1.> <Грехтен, в которую был влюблен Гёте...> <2.> <Ноября 6, 1836> <3.> <Итак. Протестантизм и Густав-Адольф...> <Альбомные записи> <1.> <В альбом Т. П. Кучиной> <2.> <В альбом В. А. Витберг> <Отрывки из дневника 1839 г.> Заметки в "Прибавлениях" к "Вятским губернским ведомостям" Вотяки и черемисы Русские крестьяне Вятской губернии Заметки в "Прибавлениях" к "Владимирским губернским ведомостям" (В прошлых листках "Прибавлений"...) От редакции. (В прошлом листке мы сказали...) От редакции. (Оканчивая годичное издание...) Известия От редакции. (Г-н Борисов, известный нашим читателям...) Владимир, апреля 20... (Г-н Протопопов обещает нам...) Коллективное(Записки А. Л. Витберга) О цепных мостах. Приложение к "Запискам А. Л. Витберга"

Герцен Александр Иванович Наброски. Отрывки. Отдельные записи

Герцен Александр Иванович
Наброски. Отрывки. Отдельные записи